Утром Чара встретилась в Синем Городе с группой Косички – Звон и Рыбак выглядели усталыми, но глаза у них задорно блестели, и они, не дав ей задать и двух вопросов вслух, засыпали Чару хорошими новостями – с топливом полный порядок, остается получить товар и загрузить горючее в «харикэн», а кроме того, они успели присмотреть почти все необходимое оборудование, и дело теперь за малым – закупить, разместить и испытать. Большую часть товара проныра Звон отыскал по Сети и наметил магазины, а закупку, чтобы не всучили барахло, должен был обеспечить многоопытный Рыбак; чтоб быстро все объехать, ребята взяли напрокат грузовой фургон, – а водительские права были все у того же Звона (правда, Коса по радару шепнула маме, что скорей всего он их купил с рук). Вручив Рыбаку деньги, Чара разгладила на столе мятый от перекладывания из кармана в карман список – портативный аппарат плазменной резки и сварки… джойстик универсальный «AllMaster» с шлемной видеоприставкой… ручной домкрат… два набора экипировки монтажника с полным комплектом инструментов… лямочная сбруя для переноски тяжестей… кислород в баллоне, с увлажнителем… акваланг с микрофонами в маске… сенсорная сторожевая система… сирена… генераторы искусственного снега…

– Зачем это нужно? – потыкала Чара пальцем в последний пункт; шепча наперебой, Коса и Рыбак объяснили – и Чара одобрительно кивнула. Из забегаловки, где проходила встреча заговорщиков, она позвонила домой и велела девочкам подтягиваться на подмогу. Лильен, на взгляд Чары, уже вполне освоилась на воле – настолько, что вместе с Гильзой собралась отправиться вечером на дискотеку варлокеров; эту затею предложила Гильза, сильно неравнодушная к фанатам Энрика и к Церкви Друга в целом, – а чтобы Лильен поддержала ее, стала рассказывать волнующие чудеса про Остров Грез и про Мертвого Туанца. Лильен, очарованная сказками сестры, сразу во все поверила. Увидеть множество людей, поклоняющихся святому и праведному Другу, – как интересно!.. «Да и наших из разных семей там пруд пруди! И все „верные“, Другу молятся», – этот аргумент совершенно убедил Лильен в том, что идти надо обязательно. Они у мамы даже денег выпросили на диск и комиксы про Остров. И впрямь, хватит ребенку сидеть дома; надо набираться ума и опыта – а не выходя на улицу, мало чему научишься. Но дискотека – вечером, а сначала – работа.

Бензин не подвел Рыбака – о горючем было уже надежно сговорено, и стрелка забита, и место назначено. Топливо LR-96 – сыпучие гранулы вроде икры, плотно набитые в коробчатые картриджи. Крайним звеном в цепи продажных интендантов, разбазаривающих военное имущество, оказался парень со змеиными глазами – но и в его глазах мелькнула растерянность, когда к стопе картриджей смело подступили трое девчонок и стройная дамочка; Звона семья оставила снаружи, чтоб меньше было перекрестных опознаний, Рыбак в грузчики не годился, а загоняла фургон в перевалочный склад сама Чара.

– Тут полторы тонны, – заметил парень. – Пятьдесят пачек по тридцать кило. Вы бы мужиков взяли… Чтобы затарить, вам придется доплатить маленько.

Чара примерилась руками к картриджу.

– Сами перекидаем; так дешевле будет.

Коса со зверским видом быстрым движением схватила упаковку:

– Всего-то! Я качалась и тренировалась на многоборье «Железная леди».

– Когда выступать будешь? – поинтересовался парень.

– Никогда, – Коса легко взмахнула картридж на плечо. – Меня протестировали, на генной экспертизе выяснилось, что я – мужик. Во ужас! Так теперь и живу с раздвоенным сознанием.

– Ситуация не из приятных, – покивал парень. – Ну, ваше дело. Только не уроните. Или сразу кричите – «Роняю!»

«ЗАПОЛНЕНО ИНЕРТНЫМ ГАЗОМ. НЕВЗРЫВООПАСНО. НЕ ВОСПЛАМЕНЯЕТСЯ ВНЕ КАМЕРЫ СГОРАНИЯ. ВНИМАНИЕ! НЕ ДОПУСКАТЬ ПРОРЫВА ОБОЛОЧКИ! ПРИ ТЕМПЕРАТУРЕ СНАРУЖИ КАРТРИДЖА ВЫШЕ +17° С ТОПЛИВО РАЗЛАГАЕТСЯ ПО НЕПРЕДУСМОТРЕННОЙ СХЕМЕ С ВЫДЕЛЕНИЕМ ТОКСИЧНЫХ ГАЗОВ. ОПЕРАЦИИ С ЭТИМ ГОРЮЧИМ РАЗРЕШЕНЫ ТОЛЬКО ЗАЩИЩЕННОМУ ПЕРСОНАЛУ!»

– МАМА, НАДО СКАЗАТЬ РЫБАКУ, ЧТОБЫ ГОРЮЧЕЕ БЫЛО ПОЛНОСТЬЮ ВЫРАБОТАНО.

– Что – глаза засопливятся и голос заржавеет? – вслух добавила для продавца Косичка.

– Ага. И антидота у меня нет, – любезно сообщил тот.

– А катализатор – есть?

Парень-змей, улыбаясь, протянул главное – облитый пленкой ярко-синий цилиндрик типа гранаты. УБЕДИТЕСЬ В ЦЕЛОСТИ ФАБРИЧНОЙ УПАКОВКИ! ПРОВЕРЬТЕ СРОК ГОДНОСТИ! Косичка раздала респираторы – надо соблюдать видимость защиты.

– НЕ ЗАБЫВАЕМ ПОКАЗЫВАТЬ, ЧТО НАМ Т…Р…У…Д…Н…О. ДЫХАНИЕ, ДЕВОЧКИ. С ГРУЗОМ НЕ БЕГАТЬ.

Расхититель казенного добра отошел в сторону, но глаз с дивной квадриги не сводил – однако же, девчонки! что за компания?.. Впрочем, наплевать. Они платят наличкой; посредник надежный, проверенный.

Обратная процедура длилась дольше; картриджи надо было отнести к «харикэну» – а ближе чем метров на семьдесят фургон не мог подъехать – и аккуратно сложить в топливный приемник; в бою и на учениях, когда «харикэны» дозаправляют в воздухе, автоматика делает это быстро, с шорохом – а тут… Но все сработало – пошел катализ, в недрах «харикэна» утробно зарычало, из выхлопных труб, прозрачно клубя воздух, забили струи бесцветного газа. Запыхавшийся и чуток вспотевший Звон победно гикнул, показав пальцами V, и подмигнул Лильен, с которой за все время не удалось и десятью словами перекинуться. К большому его огорчению, и на обратном пути она в кабине не поехала – забралась с Гильзой и Рыбаком в кузов, а к нему сели Чара с Косой – обсуждать предстоящую акцию. Утешался Звон тем, что Лильен поглядывала на него ласково, говорила с ним лукаво и улыбка то и дело пробегала по ее нежным губам. Ну, все еще впереди! И напряг минувших дней, и завтрашний монтаж гнезда для Рыбака казались ему пустяками по сравнению с тем, что обещали губы Лильен, – и ради будущего счастья стоило потрудиться. Хо-хо, завтра не только работенка предстоит – завтра опять будем вместе с ней!..

Звонки Маски и Фанка были сделаны вовремя, и оба свободных кочевника отчитались в своих похождениях, а Маска вдобавок сообщила номер и код ячейки в камере хранения вокзала, где маму ждут деньги. Это – на самый вечер, когда девочки пойдут на танцы. Пока они наряжались, Чара уделила время дневнику.

«Я – мать, – Чара остановилась на секунду, задумалась, затем продолжила писать, и аккуратные строчки начали заполнять страницу. – Я – мать! Какое это огромное понятие, какой глубокий смысл заключен в этом коротком слове. Мужчина может трудиться всю жизнь, вкладывая ее в созидание, труд, строительство, творчество – и так и не достигнуть идеала, совершенства; а женщине, чтобы состояться, достаточно родить ребенка. Все духовное богатство мира, все созидание и творчество сосредоточены в единственном слове – мать. И пусть я не родила своих девочек в физиологическом смысле, но я дала им жизнь – жизнь полноценную, свободную и независимую. Они теперь не жалкая бессловесная прислуга, не куклы для утех – они люди, они могут радоваться и страдать, а мой долг – быть сопричастной к ним. Мы продолжаем себя в своих детях, в них мы обретаем бессмертие. Неродившая женщина – как бесплодная смоковница. Да, велика тяжесть матери – все боли, все болезни своего ребенка пропускает она сквозь свою душу, несет она заботы и лишения, отказывает себе в сладком куске и модной одежде, но как велико ее счастье видеть возросших детей своих – красивых и гордых. Мать все беды и радости постигает сердцем своим, и потому в ней – вся мудрость мира. Насколько я сама обогатилась духовно, став матерью! Я была секретаршей, служанкой, глупой девчонкой, знавшей только бумаги и переговоры, и считала себя умной. Сейчас я смеюсь над собой.

Тот, кто не испытал чувство страха за другого, чувство постоянной тревоги за своего ребенка, чувство радости за его достижения, кто не видел, как на твоих глазах взрослеет и меняется, становясь лучше и прекраснее, порожденное тобой существо, тот не может назвать себя познавшим жизнь. Только мать знает ее сокровенные тайны.

Но имею ли я право подвергать своих девочек такой большой опасности, рисковать их жизнью? И в этом заключена горькая истина – наши дети не наши рабы. С каждым своим шагом они уходят от нас все дальше и дальше, и нам их не остановить. Дело матери – идти рядом, чтобы успеть помочь, подхватить, если они упадут, поддержать, чтобы они выстояли. Они сами избрали этот путь. «Уран» появился в моем доме еще тогда, когда Дымка была жива. Мы должны принять бой. Побеждает тот, кто сильнее. Если мы хотим иметь в этом мире какие-то права – мы должны драться. А как мать – я должна быть впереди».

* * *

Когда девчата подходили к зданию, Гильза на ходу давала Лильен последние наставления:

– Они не любят, когда их называют варлокерами, сами себя они зовут – «верные». Дискотеку они называют «молением» или «обращением», Энрик у них Пророк, его видеодиски – «откровение», а Бога зовут Другом, ибо Бог как Друг всегда присутствует в мире и всегда готов прийти на помощь.

– А разве в храме поют и танцуют? – спросила Лильен. Она встречалась со священниками и раньше, но все они были приличные, спокойные люди, которые говорили о том, как правильно жить. А сейчас она не знала, как себя вести, и сильно волновалась.

– Да, – убежденно кивнула Гильза, – и поют, и танцуют. Всякое дыхание да хвалит Господа, но по-разному.

Они вошли внутрь и, пройдя по коридору с низким потолком, оказались в небольшом холле, откуда уходили вдаль коридоры, а вверх – две лестницы. Помещение под храм Друга было перестроено из подземного гаража. Вход, где раньше проезжали машины, был перегорожен стеной с широкими дверьми, а вверху сияла люминесцентная надпись – «Ночной Мир». Открытые двери были перекрыты блестящей цепочкой, а рядом стояла охрана – несколько плечистых парней в черном.

– Странно, – пожала плечами Гильза, подходя ближе и волоча за собой изрядно оробевшую Лильен, – никого нет. Обычно тут стоит толпа народу…

Все парни из охраны уставились на новеньких. Зрелище того стоило. На Гильзе было одето два свитера, один больше другого и рваный, чтобы в просветах была видна яркая желтая ткань, и в длинную, тоже рваную юбку, чтобы среди полотнищ мелькали точеные ноги в желтых, облегающих лодыжки ботиках. Волосы она собрала в пучок, поставленный дыбом, а губы, веки и ногти покрасила в черный цвет. Получилось очень стильно, хоть на первый взгляд и жутко. Лильен была еще более стильной. Надеюсь, вы не забыли, что волосы ей обрезали «пилой» и обработали морилкой. Хоть она и пыталась вымыть голову, но это ей не удалось. Неровные пряди разной длины и грязного серо-коричневого цвета торчали во все стороны, а веки, румяна и губы она сделала синими, и не по какой-то кладбищенской прихоти, а потому, что Гильза в спешке, удирая с прежней квартиры, схватила косметичку Маски, а у той теплых тонов не водилось. Пока Гильза наводила себе черные тени «под наркоманку», Лильен в растерянности выбирала между синим и зеленым, отдав в конце концов предпочтение первому, поскольку если синие губы еще можно было как-то стерпеть, то зеленые вызывали откровенную тошноту. Оделась она в черный, тоже Маскин, топик, который ей был мал и облегал ее туже собственной кожи, и мини-юбку. Покопавшись в своей сумке, где лежали вещи Эмбер, Лильен нашла прозрачную, вышитую змеями тунику и, несмотря на уговоры Гильзы, что она и так бесподобно выглядит, надела ее сверху. А вот колготок она не нашла, пришлось одалживать у Гильзы. Когда она натягивала их на себя, петли лопнули в двадцати местах сразу и побежали затяжками.

– Класс! – с завистью выдохнула Гильза, – и как тебе это удается?

– Ладно, – с отчаянием махнула рукой Лильен, – не смейся надо мной. Зайдем в туалет, я их переодену…

– Не вздумай, – уговаривала ее Гильза, – такого ни у кого нет. Это особый шик, все обзавидуются. Вот увидишь, еще и мода пойдет, подражать начнут.

Как ни странно, доехали они спокойно. Люди в Городе давным-давно привыкли, что некоторые обитатели самоутверждаются необычным образом, и смотрели на сестер с космическим равнодушием. Несколько раз при пересадке в метро им встретились стайки девчат и ребят, одетых в пестрые, какие-то дикарские одежды, да еще двое парней в знак одобрения показали им издалека оттопыренный большой палец. Лильен с гордостью несла свою обезображенную голову и едва заметным, небрежным кивком дала понять, что принимает их восторг.

Охрана храма встретила их молча. Гильза улыбнулась и начала уже открывать сумочку на длинном ремне, повешенную наискось через грудь, когда один из парней многозначительно сказал:

– Льеш-трэш… Гостевой день у нас в среду.

– Но, – вскинула брови Гильза, – я несколько раз сюда приходила, а моя подруга сегодня впервые решилась. Мы сюда три часа ехали, специально к вам…

– Ничем не могу помочь, – парень был вежлив, но непреклонен, – у нас сейчас особое положение. В связи с возможными провокациями вход в храм только для «верных». Таково распоряжение диакона.

– Ну, пожалуйста, – взмолилась Гильза и, полуобернувшись к Лильен, зло и быстро прошептала: – Это из-за скандала с Эмбер. Всюду она на пути стоит, – и продолжала просительным тоном: – Мы мирные девчонки, это у нас просто имидж такой. Я тут кое-кого знаю. И тебя вот знаю – тебя Монкар зовут, – обратилась она к гибкому скуластому парню с прямыми, очень длинными волосами. Он кивнул, но взгляд его остался безразличным. Откинув прядь волос с лица, он глухо произнес:

– Я тебя не помню.

– Я тогда была в другом прикиде. Поцивильней.

– Извини, но сегодня в храме закрытое моление. У нас главное – организованность и дисциплина.

– Ладно, – смирилась Гильза, а Лильен от разочарования опустила голову, – тогда позовите сюда одного парня, кличка – Фосфор.

Ребята перекинулись парой коротких фраз, и старший, поправив закрепленный у губ микрофон, попросил кого-то позвать к выходу Фосфора.

Молчание охраны словно растягивало минуты ожидания. Чтобы не стоять как цапля, Лильен коротко прошлась туда-обратно. Она была на раутах и вечерах, участвовала в пьяных дружеских посиделках в артистическом кругу, но на настоящую живую дискотеку собралась впервые. Ей так хотелось попасть туда, и вот – такое невезение!.. Гильза стояла, заложив руки под мышки и постукивая ногой. Лильен прислушалась – и точно, из глубины, из бетонного чрева раздавались низкие ритмичные звуки, словно у этого здания в темноте подвала билось огромное сердце, и стены отзывались тонкой вибрацией: «Бу-тум… бу-тум… бу-тум…»

Лильен насторожилась, придвинулась ближе к Гильзе, когда из проема двери на свет вышел еще один парень. Ребята из охраны сняли цепочку и указали ему на девчат. Он шел к ним, а Лильен пугалась все больше и больше. Ею овладели смятение и растерянность – она НЕ МОГЛА определить, КТО он, человек или киборг. С ней это произошло впервые, но тепловая «маска» на лице, дыхание, были точно как у человека, и только при взгляде в упор она поняла, что он – киборг. У него были холодные глаза, и свод черепа скрывал не мозг, а радар. А еще он был прекрасно сложен и красив. Черные с отливом брюки плотно обхватывали талию и бедра, черная безрукавка больше обнажала, чем скрывала, грудь и плечи. Прочая одежда состояла из бус и браслетов. Волосы у него были черные и по здешней моде – длинные, а глаза – стальные. И сам он был силен и пронзителен как сталь.

«Ух ты, – будто порывом ветра обдало Лильен, – что за модель? Какая серия? Несомненно, Giyomer А». Она вся подобралась, развернула плечи и еще выше подняла голову – мы тоже кое-что можем.

Парень, подходя, улыбнулся одними губами – Гильза прямо расцвела в ответ, но он взял ее за локоть и отвел чуть в сторону.

– Гильза, ты с ума сошла! На вас же объявлен карантин.

– Ну, так плюнь мне в лицо и скажи, что не знаешь, кто я такая.

– Вы там все бешеные.

– А ты бы как поступил, если бы убивали твоих сестер? Ты – «верный», что бы ты сделал? Стерпел, смолчал, призвал бы на помощь Друга?

– процитировал парень, и улыбка его стала хитрой. – Я всегда хотел быть твоим братом, а теперь передумал.

– Вот как?! – возмутилась Гильза. – Почему?!

– Потому что братья не должны влюбляться в родных сестер, – парень откровенно любовался Лильен. – Познакомь.

– Это Фосфор, – Гильза мрачно ткнула пальцем ему в плечо, – а это наша новая сестра – Лильен. Она хотела посмотреть на ваше моление, но нас не пускают.

– Лильен, – Фосфор чуть прищурился и еще раз, словно смакуя, повторил вслух: – Лильентэ, хозяйка беспредельного мрака, добро пожаловать в «Ночной Мир», – и широким жестом указал ей на вход. – Они пойдут со мной, я ручаюсь за них.

Фосфор шел скорым шагом по узкому полутемному проходу, держа Лильен за руку. Гильза еле успевала за ними. Всюду был полумрак, к которому Лильен уже привыкла. Музыка становилась настойчивей и громче, даже воздух был наполнен пульсацией. И все-таки Лильен была поражена, когда они вошли в основной зал. Длинный, из-за темноты кажущийся бесконечным, зал был полон. Пол был разбит на квадраты, и в каждом из них танцевал человек, не понять – парень или девушка. Все они синхронно повторяли одни и те же движения, сопровождая их выкриками. Звук был мощный, буквально осязаемый, его чувствовала кожа лица, шеи, груди; четкий ритм звучал буквально внутри головы. С трех сторон и в центре зала были установлены большие – от пола до потолка – экраны, по которым демонстрировался фильм. Казалось, действие происходит в нереальном мире; движения людей были плавными, текущими; лица, исчезая на одном экране, вновь появлялись на другом, продолжая длящееся непрерывное действо, которое разрывалось, дробилось на кадры, на отдельные фрагменты беспорядочно вспыхивающим и угасающим синим, алым, сиреневым светом. Голос плыл и владел телами танцующих – глубокий, чуть глухой речитатив, прерывающийся сильными восклицаниями, которые тотчас подхватывал весь зал:

На экранах царило лицо человека удивительно правильных черт, с яркими синими глазами и с жестоким, но каким-то отрешенным выражением. Его же голограмма в увеличенном виде танцевала на нескольких площадках. Пророк Энрик. Черная масса людей копировала все па его танца – быстро меняющиеся, сложные, с резкими поворотами и бросками. Свет пылал, музыка гремела, зал ревел. Лильен почувствовала, что у нее зашкаливает и отказывает ассоциативный сектор от мощности и интенсивности разнородных раздражителей. Либо надо ставить фильтры, либо сработает автоматика, прерывающая подачу информации в мозг, и она ослепнет, или оглохнет, или рухнет на пол – в обморок. Теряя чувствительность тела, она схватилась за Фосфора и прокричала ему в ухо:

– Пойдем отсюда куда-нибудь!

Ничего не отвечая, Фосфор снова взял ее за руку и увлек за собой. Они торопливо шли в темноте; Лильен даже не пыталась запомнить направление. Кроме основного большого зала по его периметру проходила масса коридоров, в которых Фосфор отлично ориентировался. Лильен шатало, в глазах стояло сиреневое сияние, а в ушах – тяжелый гул. В себя она начала приходить только в небольшой комнате, куда ее завел новый друг. Лильен в изнеможении опустилась на низкую кушетку, обтянутую синей тканью и попыталась нормализовать функции. Она даже не обратила внимания, как осторожный Фосфор запер дверь.

– Ну как тебе наше моление? Понравилось? – он сидел близко, почти касаясь ее колен.

– Ооо!.. – Лильен опрокинулась на спину, на секунду ей стало страшно, как тогда, когда в нее вошла ЦФ-6. «А если сбой? В „Роботех“ теперь не сунешься…»

– Не бойся, все в порядке, – Фосфор, улыбаясь, положил ей руку на плечо, – первый раз всегда так. Это с непривычки. В общем молении создается очень сильная энергетика, начинаешь ощущать реальное присутствие Друга.

– Такая большая нагрузка на мозг, – перед глазами Лильен все кружилось, – а как же люди? Как они это выносят?

– Им нравится, – Фосфор снял туфли с ног Лильен, ловко сбросил свои и, забравшись с ногами на кушетку, взял в руки ладонь Лильен. Лильен внимательнее присмотрелась к нему. Дизайн отличный; предплечья сильные, видна игра сухожилий и мышц; кожа матовая с легкой сеточкой мозаичного рисунка и тонкими пушковыми волосами. Недаром же он не боится показаться полуобнаженным. Никто бы в нем не заподозрил подделку. А еще он дышит – мерно поднимается грудь, чуть втягивается живот. Глаза блестят, в углах рта скрыта лукавая улыбка. Он знает больше, он знает НЕЧТО, что позволяет ему не казаться человеком, а быть им.

– Я видела танцы, даже особые танцы с изощренной чувственностью, я видела молитвы людей, когда они сосредоточиваются в просьбе к Богу, но я никогда не видела, чтобы танец был молитвой, – Лильен постепенно начала успокаиваться.

– Наш танец – это не просто услада для глаз, наш танец – это почитание Бога-Друга. Почитать Друга в танце – значит воплотить все желания, и поступающему так открыта дорога к спасению… Совершается же это ради блага людей, и вечно стремящийся к совершенству одерживает победу над тремя мирами, – Фосфор говорил серьезно, безотрывно глядя в глаза Лильен. – Танец воплощает космическую энергию. Пророк Энрик в танце входит в любой мир, и заряд энергии передает всем «верным», надо только как можно точнее следовать ему, уподобляться ему, и твоя душа тоже устремится к Запредельному. Ты начинаешь перевоплощаться и сливаешься с Другом – это высший момент, откровение. В этот момент ты познаешь Бога, ты можешь увидеть сокровенное, тебе открывается будущее. Но это доступно не всем, а только чистым, душа которых сильна и открыта, ибо Друг приходит из Ночного Мира, что по ту сторону тьмы. Любовь и молитва слиты в нашем танце, ибо душа неразрывна с телом, и мы призываем Друга и душой, и телом…

Слушая эти слова, Лильен закрыла глаза и словно плыла куда-то, покачиваясь на теплых волнах. Она прильнула к Фосфору и положила голову ему на грудь. Перед ее внутренним взором упорно стояло белое узкое лицо с большими черными тенями глаз и тонкой складкой у рта.

– Что ты видишь сейчас? – негромко спросил ее Фосфор. – Покажи…

Она передала ему картинку с радара.

– Это Друг – Мертвый Туанец, – почти прошептал Фосфор. – Он избрал тебя. Он предупреждает тебя…

– О чем?

– Не знаю… Будь тверда на своем пути, тебе многое предстоит познать, но ты не должна уклоняться. Друг поддержит тебя, но он не прощает измен.

– А любовь?

– Что?

– Ты говорил о любви – а можешь научить меня?..

Фосфор тихо рассмеялся. Он отодвинулся от нее, и Лильен, привстав, увидела, как Фосфор сбрасывает с себя одежду. Лильен поджала под себя ноги и с нарастающим любопытством, смешанным с неуверенностью и страхом, глядела, как обнаженный Фосфор, стоя рядом с ней на коленях, вскрывает порт под ключицей и достает переходник. Лильен, словно защищаясь, закрыла грудь рукой.

– Ты… ты так похож на человека…

– Дыхание – это не простая имитация, а дыхание жизни в теле моем. Но это не все – я слышу биение своего сердца. Только тот, кто дышит, тот, кем управляет сердце, может познать любовь. А познав любовь, мы становимся людьми. Ну, доверься мне, – Фосфор заклинал ее, его кожа потеплела и порозовела, он был невыносимо прекрасен и притягателен, шнур он держал кончиками пальцев, слегка покачивая, словно соблазняя им Лильен.

– Да, – ответила она и расстегнула тунику…

Лильен не помнила, сколько она пробыла с Фосфором наедине, и хотя она потеряла счет времени, ей казалось, что прошло необычайно мало, ей хотелось все длить и длить эти мягкие прикосновения, хотелось постоянно чувствовать упругость и тепло его тела. В голове плыл неясный гул, она слышала тихий шепот и ласковые слова и таяла, растворялась в них. Она дышала, но не как прежде, по таймеру, 12 раз в минуту, а свободно, дыхание сливалось с нею, с каждым ее движением, а еще она чувствовала где-то в глубине, в груди, легкую пульсацию, биение собственного сердца: «Бу-тум… бу-тум… бу-тум…» Она знала, что теперь все, что бы она ни сделала, будет получаться у нее естественно, как дыхание, как стук сердца. И все это подарил ей Фосфор. Она потянулась еще раз обнять его, когда в дверь резко и отрывисто постучали:

– Я не знаю, кто тут, но советую вам закругляться. Диакон ходит с проверкой, может круто нагореть.

Фосфор молча начал одеваться. Через несколько минут они уже были в зале. Все изменилось, как изменилась сама Лильен, – золотое сияние освещало зал, плавная чарующая музыка усыпляла и ласкала слух, а смуглый парень с ярко-синими глазами на экранах раскинул руки в стороны так широко, словно хотел обнять весь мир, и все с просветленными лицами обнимались друг с другом.

– Когда мы увидимся вновь? – Фосфор бережно, но сильно сжимал ладонь Лильен, не желая ее отпускать.

– Не знаю…

– Ну хоть скажи, где вы живете.

Лильен назвала адрес, и не успела договорить, как откуда-то сбоку подкатилась озабоченная Гильза.

– Куда вы пропали? Я вас ищу, ищу…

Ладонь разжалась. Пальцы ощущали пустоту. Как это тягостно – уходить, но мы встретимся вновь. Я так надеюсь, так жду…

Они уходили по коридору вдаль, а Фосфор остался и – Лильен. это знала, не оглядываясь, – пристально смотрел им вслед. Лильен шла грациозно, со счастливой улыбкой на губах, улыбкой женщины, познавшей сокровенное, которая отныне и всегда будет смотреть на молодых, юных девчат свысока, с легким пренебрежением зрелой женщины. Она приобщилась к тайне жизни, сердце ее билось спокойно и радостно, и в упоении своем Лильен даже не замечала, что Гильза идет рядом мрачнее темной тучи, не разговаривая и глядя себе прямо под ноги…

* * *

Гаст пел. Это было ужасно. Хор из кота, козла и петуха – ничто в сравнении с его вокалом. Соседей Гаста по гостинице спасала от напрасной смерти только звукоизоляция и то, что старший системщик пел вполголоса. Впрочем, приглушенность Гастова мява с лихвой искупал репертуар, составленный из трущобных песен, – «Я вчера поймал жука», «Супчик из йонгера», «Тук-тук, легавые пришли» и прочие ласкающие слух композиции с ранних дисков Хлипа. Природа, наделив Гаста умом и страстью петь песни в одиночестве, обделила его голосом и слухом – мол, сойдет и так, в мужчине главное не голос.

Гаст сидел меж двух машин в своем номере, и на одной машине он писал вирус для Дорана, а другая была телефонным узлом, и через нее он отрывочно болтал с Авербухом, сетевым разведчиком центральной безопаски Баканара. Знакомства и протекция решают все, и хоть однокурсник Рафаэль Авербух не мог спасти его от приставаний Сида, но посодействовать по-черному в доступе куда-нибудь – вполне.

– Ну, ты слышал, как он меня крыл, Раф…

– Да, такое не прощают. Надо, надо его укусить. Нет у него права безнаказанно хамить над выпускниками 246 года.

– О, я уже млею!.. Но это чисто между нами, Раф… А как там у тебя?

– Скоро будет. Два уровня защиты я уже пробил, долблю третий. Кто там ставил защиту «картенговых линий» трэк-связи – он был не из нашего универа. Тупая, грубая работа. Никакой фантазии. И уж совсем не сравнить с «Нэтгард» твоего Хиллари… Однако, скажем, веерные трэки с индивидуальными узлами, типа «Двойного дракона» или «Зеркал», не вот и прошибешь…

– И это ты мне говоришь! А вдруг шпионы?!

– Ээээ, Гаст, я же не про санкционированный доступ. Тут мы преград не знаем. Все в нашей власти.

– Ты поклянись еще, что никогда не слушал треп высшего начальства просто так. О чем они там болтают, а?

– О том, что всех волнует, – секс, выпивка и кайф. О морской рыбалке. О пикниках за Городом. Да, и вот еще – о своих детях. Так и должно быть. Если бы в жизни не было детей, любви и удовольствий, жить бы не стоило… О, слушай – а как твои куклы получают удовольствие?

Авербуху было легко так говорить – он пять лет как женился и порой изнурял Гаста россказнями о своем сынке и кадрами с видео – малыш Дэви в цветах, малыш Дэви в воде, малыш Дэви в кроватке. Гаст же втайне боялся этих непредсказуемых женщин и в самом деле закодировался от любовного влечения, чтоб нежности и хлопоты ухаживания не отрывали время от машин и виртуала. Здоровые страсти, не находя выхода, ударили Гасту в голову и наполнили ее испепеляющей любовью к классной оргтехнике и системно-творческому упоению.

– Не знаю, – поводил плечами Гаст. – Они полоумные. Все это сложные имитационные заглючки из автопрограммирования, причем машинной логикой тут и не пахнет. Раф, плюнь ты на них; мы всех выловим и вычистим.

Гаст, выпав из беседы, снова стал погружаться в мир объемного экрана – замерший взгляд, в глазах бездна, сквозь сжатые зубы тихо и ядовито цедится кощунственная пародия все того же Хлипа на гимн Федерации:

Так его и застал Хиллари, заночевавший в Баканаре, – поющего, в наушнике с ларингофоном, в фиолетовой майке навыпуск и голубых трусах на тощем теле, в тапках с глазами и ушами; Рафаэль Авербух к тому моменту откланялся, оставив на память некий номер – плод своего наглого хакинга.

– Сегодня мы без галстуков! – радостно возопил Гаст, развернувшись к шефу вместе с одноногим стулом. – Неофициальный визит Принца Мрака! Заходите, босс, в научный центр коварных умыслов!.. А знаешь, КАК Анталь тер мозги Сиду?! Это было так мощно, так мощно, что я простил Анталю всю его глупоту. Да, у нас еще одно чудо – Анталь остался работать сверхурочно! Наверное, в конце концов я его полюблю…

– Хм, – Хиллари, в табачного цвета халате поверх белой тенниски и мягких темных брюк, опустился на диванчик с инвентарной бляхой посреди боковой стенки. – Из администрации пришло предписание – мы мало издаем приказов по проекту. На их языке – как-то вроде: «Отрицательный нормативно-актовый баланс»…

Гаста зримо передернуло от этих потусторонних слов.

– …я уже подписал приказ о дополнительном озеленении…

– Ааа, мне Адан передал, что менеджер на совещании…

– Да-да. К нам из питомника привезут дерево.

– Зачем? Достаточно кадки с землей – врыть туда Чака и регулярно поливать. Сплошная экономия – и покупать ничего не надо, и зелень, и приказы киборгам он будет точно так же отдавать.

– На него-то ты за что взъелся?

– Я на него в суд подам, – у Гаста от внезапного прилива злобы даже нос зашевелился. – В пару Дорану, шутник из казармы… Подходит, понимаешь, в коридоре – «Ха-ха, а ведь маньяк F60.5 – это ты!» Он у нас сыщик экстра-класса – снял базу данных по болевшим мутизмом и меня заметил. А я, между прочим, уже в пятнадцать лет вылечился!.. Вот, после этого скажи мне, что военные – не беспардонные, а их манеры – не наглеж!.. Ну ничего, он у меня поплатится…

– Гаст, – Хиллари, заглянувший мирно побеседовать в домашней обстановке о борьбе со «Взрывом», понял, что намеченный разговор не состоится, а предстоит улаживать очередную (и притом глупейшую) склоку между старшими сотрудниками, – я тебя прошу – уймись. Я понимаю – Сид тебе вымотал нервы, но это не повод цепляться к каждому слову…

– Это слово – не каждое!! Это намек на мои недостатки!

– Чак – отличный парень, и ты – отличный парень, – Хиллари плавным голосом стал убаюкивать Гаста. – И как бы он ни притворялся бравым служакой, а ты – сумасшедшим умником, вы оба – нормальные люди, и между вами много сходства – куда больше, чем ты можешь представить. Давай напрямик – оба вы родом из «зеленых» кварталов…

– Но я хочу забыть об этом, а из него прет вовсю…

– Ты не прав. Вы ОБА хотите об этом забыть и фактически забыли – он стал офицером, ты – классным спецом. Теперь ваш слой – верхний «синий», в перспективе – «голубой»…

– Положим, темно-«голубой».

– Неважно. Вы поднялись своими силами. И тут, как высоко в горах, порой не хватает воздуха. Сознание против, но чувства – чувства хотят вернуться в детство, где все просто и свободно, где меньше условностей и все знакомо. То, что он отвесил эту шутку, говорит не о том, что он хотел оскорбить или унизить, а наоборот – о том, что он хочет с тобой подружиться. Да! Именно так, не гримасничай. Откровенно и наедине – так только в любви объясняются и предлагают дружбу. Вина его лишь в том, что улица и казарма не научили его вежливо знакомиться с парнями. Он повторяет то, что может – уличные шутки с подковырками, с чего часто завязывается разговор. Служебные дела он решает непринужденно, но здесь, с тобой, он невольно пасует и сбивается на старое. Прости его, если считаешь виновным, и – это мой искренний совет – предложи сделать что-нибудь вместе. Хотя бы у Анталя посидеть с пивом.

– А, ты и это знаешь? – Гаст сморщился, но уже незлобно.

– Как шеф, я все должен знать. И кое-что не замечать, – Хиллари улыбнулся, – для блага коллектива.

– Ты серьезно так думаешь… насчет Чака? – помедлив, негромко спросил Гаст.

– Гаст, моя вторая профессия – психолог. Я отвечаю за свои слова, как на суде под присягой.

– Ммммм… я подумаю. Пока я в суд не буду подавать. А что это ты заговорил о приказах, как вошел?

– Так, к слову, – Хиллари поднялся. – Хочу я угодить администрации и написать приказ – «О запрещении употребления в проекте слов „Принц Мрака Ротриа“. За обмолвку – штраф тридцать бассов.

– Уже надоели? – подмигнул Гаст. – Больше не буду, извини. Хотя – это из «NOW» ветром нанесло, само пройдет. Настоящее твое тайное звание никаким приказом не отменишь…

– Это еще какое? – удивленно обернулся Хиллари чуть не с порога.

– Как, ты не в курсе?

– Ну-ка, выкладывай, раз проболтался.

– Кибер-шеф, – с наслаждением произнес Гаст улыбающимся ртом. – Ки-бер-шеф. Владыка и покровитель киборгов, особенно некоторых.

– Негодяи, – устало промолвил Хиллари. – Что мне с вами делать?..

– Любить, – Гаст протянул ему полоску бумаги. – Нас есть за что любить, Хил. Это номер трэка Дорана. Нет, не официальный контактный трэк, а засекреченный, для самых личных контактов. Ни в одном телефонном справочнике его нет, только в блокнотах его друзей. Хочешь поговорить с ним? Пониже – код, который надо набрать, чтоб тебя не выследили. Я все уже приготовил…

Хиллари повертел бумажку в пальцах. Ах, Гаст…

– Ты смог мне угодить.

– Стараюсь, вон из кожи лезу.

– А как дела со «Взрывом»?

– Завтра! – Гаст вскинул руки, защищаясь. – Это у меня отложено на ночь, есть кой-какие мыслишки. Если мне понравится – завтра к обеду я дам эту программу…

– Чаку, – твердо велел Хиллари. – С пояснениями. И ты услышишь от него «спасибо». Без какой-либо моей подначки, обещаю.

– Сводничество – это дар Божий или можно научиться? – кисло спросил Гаст.

– Это составная часть харизмы, – пояснил Хиллари. – Кстати, что ты тут… мннн… пел? Хлип, если не ошибаюсь.

– Он, родной. «Раздача по мордасам», диск третий, – Гаст стал само благоговение. – Мне сказали, что Малютка Кирс идентифицировала Фанка из театра как Файри, первого танцовщика Хлипа! Ты представляешь, что это значит?!!

– Только то, что последние месяцы жизни Хлипа осядут в нашей информотеке, и мы с резьбы сорвемся, соображая, как бы эту ничью собственность пустить в продажу в обход баканарской секретности, – вздохнул Хиллари. – Для начала утешимся тем, что мы ПЕРВЫМИ увидим эти эксклюзивные кадры… если поймаем Фанка.

– Нет, не это, – помотал вихрами Гаст. – Если… если Фанк, то есть Файри, был в студии Хлипа последние полгода – значит, он держит в памяти роковой диск Хлипа. Тот, тринадцатый, объявленный, но так и не вышедший – «На берегу тумана». Хлип в аффекте стер все студийные записи – но не мозг Файри! Он же не был кибер-техником, он наверняка не сообразил! Иначе бы Фанк давно оказался на перезаписи и не был тем, кто он есть сейчас. Все ведь и думали, что кто-то выкрал Файри и Санни, чтоб списать с них «На берегу…», но если б так – вор давно бы продал запись! Это ведь сумасшедшие деньги… А они, оказывается, бродят по Городу без поводка!

Хиллари с горькой досадой подумал: «Зря я вышел из фэн-клуба „Хлип-Гриннин“ и забыл все в суматохе работы. Похоже, я лишил себя этой минуты восторга… и всех лет упования, которые верные хлиперы ждали обретения тайного Тринадцатого Диска, на котором – откровения и озарения кумира, на краю жизни заглянувшего в Смерть. Как далеко все это от меня ушло…»

* * *

Доран устал. В уик-энды он всегда уставал больше, чем в будние дни, – работать приходилось интенсивно, с полной выкладкой – ведь известно, что выходной большинство централов проводит в телевизионной, а даже если и выходят в гостиную или на кухню, то и там у них стоит по телевизору, а некоторые, не в состоянии расстаться с говорящим экраном, берут его с собой в туалет и в ванную, благо есть миниатюрные модели на присосках. Да и зачем куда-то ехать, что-то смотреть – неизвестно еще, увидишь или нет, а вот ноги оттопчут наверняка, – когда есть ребята, вся профессия которых заключается в том, чтобы красочно, занимательно, интересно отснять любое событие и доставить его на дом, прямо в постель. «Смотрят, не наглядятся очи; слушают, не наслышатся уши»… Любопытство – неистребимый инстинкт человека – превратило потребность в новой информации в огромный рынок, где новости покупают и продают, где их жарят, парят, приготовляют особым образом, препарируют и анатомируют. Кто окунулся в мир телевидения, тот либо вылетел, не выдержав бешеного темпа и чудовищной конкуренции, либо стал прожженным циником, который любую страсть, любое горе расценивает только с точки зрения «смотрится – не смотрится» и «продается – не продается». Именно таким и был Доран, но даже он истощался.

Он работал вживую, открыв новую область в тележурналистике; он показывал и анализировал не то, что случилось вчера и позавчера, а то, что происходит непосредственно в данный момент, сейчас. Он вел одновременно двадцать дел, вламываясь со своей бригадой в любую дверь; у него было три бригады – но он был один. Работоспособность у него была фантастическая, но сегодня он выработал весь ресурс и выдохся. Этот уик-энд дался ему особенно тяжело. Вечерний выпуск Доран вел уже на автоматизме, говорил одно, а думал другое. Думал он об отдыхе – как он прилетит домой, поваляется в горячей ванне и… только не телевизор! В доме у Дорана во всех восьми комнатах не было ни одного телевизора. Вторую квартиру Доран купил рядом с телецентром, чтоб не тратить лишнего времени на перелет.

Но вышло вовсе не так, как ему хотелось. Он искупался, но вместо приятной истомы в нем проснулась неуместная жажда деятельности. Сон пропал напрочь, и Доран, помаявшись и не чувствуя той легкой тяжести в веках, что предшествует засыпанию, просто наглотался таблеток и уже через четверть часа ощутил, как его опрокидывает и тянет в темноту. Осталось закрыть глаза и вырубиться.

…Проснулся Доран глубокой ночью, словно от внезапного толчка. Несколько секунд он с боязнью прислушивался к сильным ударам сердца, пока не понял, что его разбудил звонок. Доран спросонок подумал, что звонит будильник и что пора снова лететь на студию, и его охватила мимолетная тоска, что он не выспался, но тут он понял, что звонит трэк, лежащий на тумбочке. Доран посмотрел на светящийся циферблат часов – 03.23, – и его колыхнула еще одна волна страха. Дело в том, что у Дорана было феноменальное чувство времени, он никогда не ошибался даже на секунду, даже пьяный – и вдруг так досадно перепутать ночь с рассветом!..

«Эти ублюдки попортили мне что-то в мозгу», – с дрожью и ненавистью подумал Доран, взяв трэк. Трэк был личный, особый, его номер знали не больше десятка самых близких и нужных друзей. Но кому понадобилось звонить в самую глухую пору?!

– Алло. Доран слушает.

Молчание. Может, его подруга Бэна, элитная топ-модель, с которой он в клочья разругался с полгода назад, в хмельном угаре звонит с какой-нибудь затянувшейся вечеринки?.. Тишина. Доран уже хотел прервать связь, когда профессиональным чутьем понял, что на том конце его слушают, он обостренно почувствовал чужое мерное дыхание.

– Крошка, – устало и сонно проговорил Доран, – быстро говори, что там у тебя, а то я спать хочу.

– У вас все в порядке, Доран? – голос был ровный, с прекрасной дикцией, каждое слово было проговорено ясно и внятно. Доран замер; он никогда и нигде раньше не слышал такого голоса – голоса человека, наделенного абсолютной властью.

– Надеюсь, вы сможете решить свои проблемы со здоровьем. Это излечимо, Доран.

– Что? Какого… – Доран не мог понять, что происходит. – Кто это говорит?

– Принц Мрака Ротриа, – тем же тоном ответил голос; Доран услышал в голосе улыбку. – Спокойной ночи, Доран.

Дыхание исчезло. Доран бросил трэк на кровать. Его снова охватил всеобъемлющий, панический, неконтролируемый ужас. Ему показалось, что он сходит с ума; потом он подумал, что, может, звонок и ночной разговор ему приснились. Вновь схватив трэк, Доран поспешно включил определитель номера – ничего! Цифровая панель осталась чистой. Он позвонил на свою станцию трэковой связи:

– Скажите, откуда был звонок на номер JAS-548219?

– Уточните, пожалуйста, в пределах какого времени вам нужно проследить звонки, – вежливо попросил бесплотный голос, впечатанный в микросхему.

– Вот, только сейчас. Несколько минут назад.

– Извините, но с 22.15 на ваш номер звонков не было.

Доран закопался в подушки, несколько раз завернувшись в одеяло. Его трясло, его мучил безотчетный, все разрастающийся страх, поглощающий каждую клетку тела и парализующий волю, ему хотелось кричать и бежать вон из дома, но он понимал всю глупость этой мысли и продолжал кататься и корчиться на постели, один, в кромешной темноте непроглядной ночи…

* * *

Густая розоватая мгла стояла над вечерним городом. Земли не было видно. Город уходил вдаль, ощетинившись в небо каменными надолбами зданий. Они то плотно грудились, то раздавались вширь, прорезанные темными ущельями улиц – серо-стальные громады, в зеркальных стеклах которых отражался глубокий синий цвет наступающих сумерек. Из расщелин трасс поднимался влажный туман, скрывающий очертания подошв, и казалось, что небоскребы парят в воздухе и постепенно тонут в нарастающей снизу плотной клубящейся дымке.

На крыше одного из домов-башен оборудована смотровая площадка. На блестящем белом полу за тонким витым парапетом, на изысканном резном кресле-качалке полулежит человек с усталым лицом; одна его тонкая рука небрежно свесилась с колен.

Человек смотрит, как огромный красный диск солнца медленно движется вниз. Небо наполняется густой, тяжелой синевой, город внизу покрывается тенью; словно пожар, вспыхивают окна высотных зданий – те, на которые падают последние лучи уходящего светила. Где-то далеко вверху проступают неровным мерцанием первые звезды, где-то внизу загораются первые лампы.

– Слишком медленно, – невыразительным голосом говорит усталый человек, и, как по мановению волшебной палочки, все тотчас же изменяется.

Солнце, на глазах багровея, увеличиваясь, будто наливается кровью и отвесно падает вниз; отразившись от горизонта, оно подпрыгивает вверх два-три раза и исчезает в бездне за окоемом. Мгла, вспучиваясь, охватывает дома; окна полыхают алым сиянием – и тут же чернеют, чтобы возгореться вновь, на этот раз – оранжевым неживым огнем. Ночь обрушивается на город.

Усталый человек водит джойстиком, и, подчиняясь воле дирижера, загораются лучи и стрелы улиц и проспектов, и в сгущающемся мраке возникает необъятная карта города. Возносящиеся ввысь черные столбы зданий с желтыми, зелеными, синими огнями окон, пересеченные цепочками огней, обозначающими оживленные магистрали с мчащимися по ним в разные стороны белыми, красными огнями машин.

Еще одно движение – и на город легла непроницаемая тишина. Замерло любое движение – лишь, сколько хватало глаз, мерцали и переливались огни, близкие и далекие, большие и малые.

В небе появились контуры созвездий, высыпала величественная картина вечных звезд. Город, как гладь воды, отражал собой небо. Словно рукотворная Галактика, раскинулся он внизу. Как завитки спиралей шли его проспекты, как звезды горели огни окон. И если взять телескоп и навести его на звезду, то там, в глубине, на каждой звезде можно обнаружить разумную жизнь – человека со Вселенной скорбей и радостей, заключенных в его душе. Миллионы огней – миллионы разных Вселенных, удивительных, уникальных, неповторимых. Они пришли в мир лишь однажды; ни до, ни после не будет ничего похожего. Они где-то там, за безграничной пустотой пространства.

Легкое прикосновение пальцев к пульту – и огни начали гаснуть, по одному и целыми созвездиями. Тишина сковывала, оцепеняла, давила своей тяжестью, словно заливала бетоном. Мрак прочнел, отстаивался, небо почти смешалось с землей, только светящиеся линии зданий раздвигали их, но домам не под силу было нести на себе груз неба, и они исчезали один за другим. Тьма подступала, как вода, поднимаясь все выше и выше, заполняя собой все. Ночь, черная беспросветная ночь вступила в свои права. Еще сопротивляясь ей, тлели несколько одиноких огоньков, но вот потухли и они. И тьма объяла мир.

Принц Мрака встал. Ничего не было вокруг. И раздался голос:

– Тьма всесильна и вечна. Вселенная состоит из бесконечной, безграничной тьмы с вкраплениями звезд. И они тоже погаснут, их жизнь коротка – а тьма непреходяща. Спите, спите, смертные. Вы треть жизни проводите во тьме, во сне, в объятиях кошмаров и небыли. Треть жизни вы лежите в оцепенении сна, приуготовляясь к оцепенению смерти. И жизнь ваша – затмение ума, сон наяву, она коротка и бессмысленна. Вы все придете ко мне, вы все придете в Смерть. Я – Принц Мрака, властитель Вечности.

И не успел умолкнуть голос, как на востоке воздух стал прозрачен, небо еле видимо позеленело, и легкое сияние обозначило горизонт – то, завершив круг, вставало светило. Лицо Принца Мрака посерело, ненависть сузила его глаза, кожа на лбу собралась в глубокие складки, а улыбка превратилась в оскал, точно его пронзила острая и мучительная боль.

Начинался новый день…