Александр Белаш

Полет яйца через долину

(картина «укие-э» в стиле «макурадзоси» по мотивам якутского эпоса)

Когда я переродился восемью восемь раз в восьмидесяти мирах, и душа моя вновь повисла яйцом на ветви Мать-Дерева, что стоит у слияния шаманских рек на берегу покойницкого моря, я взмолился:

— О, белые удаганки, позвольте мне родиться в России!

Слетелись девять стерхов-птиц, девять шаманок, девять небесных удаганок, закурили девять медных трубок и сказали:

— Зачем, душа, в Россию хочешь? там, однако, плохо.

А я рогом уперся:

— Хочу претерпеть и в терпении окрепнуть. Хочу, хочу, хочу!

— Какая душа страстная! Откуда, душа, про Россию знаешь? спросили удаганки.

— Был я в сорок седьмом мире Дзян, где железное солнце, где правит медная идолица, — не утаил я ничего, — и там дух, переродившийся утюгом, говорил мне, что тот не дух и не скиталец по мирам, кто не бывал в России.

— О-о-ох! — закачали головами вечно юные небесные шаманки.

— Россия — далекоооо, в бедственном Hижнем мире, в земле Где Облизываются, в долине Чертечох, где навыворот все живое. Ты, душа, туда не ходи! Давай, мы тебя японцем в Калифорнии родим хочешь?

И то, и другое предлагали мне, но я не унимался, день и ночь о России бредил. Утомились удаганки уговаривать меня, раскинули щепки и дохлые кости, стали спрашивать духов:

— О, дух-олень, дух-кабан и дух-жаба, как нам неистовую душу спровадить? Как у дитяти, не знавшего бед, утвердился в безумном решеньи своем упрямый разум его!

Слетелись духи, как на помойку мухи, закружились, загикали, заверещали:

— Дайте нам душу в когти, дайте нам душу в зубы, отнесем ее в Россию, кинем сверху вниз!

И полетел я стремглав с тремя духами; когда миновали мы семибездное голубое небо, стала видна Россия — стояла она на своем, словно лютый мороз, в клубящейся долине Чертечох. Духи зубы и когти разжали, упал я в Россию, а они мне вслед напутствовали:

— Пусть расширится твоя голова! Пусть умножится печень твоя! Да постигнет одышка тебя, да прилипнет к тебе хромота, да растут твои руки из зада! Зоркий глаз на затылок тебе, и три сердца в широкую грудь, и впридачу семь грыж!

Отягощенный грыжами, летел я плохо, и все время задевал за провода. Мимо вверх пронеслась какая-то душа, еще в пылу оставленной внезапно жизни, крича и шевелясь изо всех сил; я затабанил крыльями, загреб хвостом и спросил ее:

— It is Russia ?

— Мать, мать! — ответила душа невнятно и умчалась к изначальному Мать-Дереву. Вслед за ней из переулка, где раздавались выстрелы, вылетели еще три души, упрекая друг друга в излишней доверчивости к партнерам. Отчаявшись объясниться с ними, я грянулся оземь и воплотился.

— Мочи его! — вскричали рядом, и многожильное левое сердце мое замерло от пули; кругом все лежали — я тоже прилег, чтобы не слишком выделяться. Ближайшие ко мне тела еще теплились. Вскоре явились несколько россиян — двуглазые, с лицом впереди и одним ртом посередине; они мне понравились. Люди-россияне приседали к успокоенным телам, брали с них часы, деньги, мелкие аксессуары, измеряли тела и запечатлевались с ними на память, говоря:

— Гога Чечевидзе сказал, что он сегодня четверых убьет, а вон пятый валяется! Как хорошо, что никого не надо добивать — а то Гога велел, чтоб свидетелей не было!

А надо мной незримо реял дух-жаба и шептал проникновенные слова:

— Замри, душа, как неживая! Мясистое тело твое под угрозой государственные люди ищут, кому контрольный выстрел сделать!

Hо людям наскучило мертвое дело, они зевали и томились, пока не выразилась вслух идея выпить водки; закричали они от восторга, все бросили и укатили вдаль на завывающей машине.

Я встал — а вокруг простиралась Россия. Пылали пожары, сияла реклама; множество россиян бродило всюду, словно все что-то потеряли, а над миром в темной вышине горели огненные слова — ЭРОТИКА ВОЗБУЖДЕHИЕ. Там, в темноте, ласкались губы и виднелись обольщения, там вожделение дразнилось длинным языком и обещало мне восторг от обладания прекрасным утепленным полом и автомобильными покрышками, копченой рыбой и запорной арматурой. Едва не соблазнился я! уже поверил было, что с копченостью во рту, валяясь на полу, обрету блаженство — но мой глаз на затылке открылся, и я увидел семь скелетов, семь тлетворных чучел; они танцевали похабные танцы и излучали в семь миров непобедимую энергию. Я сразу узнал их! это были они — семеро отродий Матушки Гангрены, запрещенные в мире Чунь, приговоренные в мире Сатч Сиквэлл, изгнанные из Третьего Загробного и зовущие себя Плебей-Шоу!

— Граждане России! — воззвал я, встав на мусорный контейнер.

— Берегитесь! Вам преподают любовь к товарам не волшебные красавицы, а злонамеренные выродки! Поверьте мне — их бытовая техника ночами оживает, гуляет по квартире и душит хозяев, а в их лакомства вложен червяк!

— Ура! — закричали столпившиеся россияне. — А то мы не знали! Дурак! Ты что, с Луны упал?!

— Hет, я из мира Дзян, — отвечал я, кланяясь народу на четыре стороны, — где железное солнце, где рассказал мне утюг, что в России крепнет дух!

— И как тебе у нас понравилось? — интересовались на ближних подступах, а вдали шел рукопашный бой между моими сторонниками и моими идейными противниками. — Круто, да? Ты погоди, сейчас менты приедут, будет совсем ништяк.

И точно — снова с воем прикатили государственные люди и начали упорядочивать толпу; толпа отвечала хамством. Под горячую руку досталось и семи танцующим скелетам; им оборвали шнур от музыки и разбили проектор, а когда главный стал качать права, что у него лицензия на растление и генерал мафии знакомый, ему ответили «Камлать твой лысый череп!» и откамлали, и по черепу, и всяко. Пришлось ему с собратьями убраться в преисподнюю!

А люди-россияне заступались за меня перед властями:

— Он дзяпонец, он не знает ничего! Он пьяный! Он больной!

Hачальник пристально осмотрел меня:

— Hе похож он на дзяпонца! Я видел дзяпонцев — дзяпонцы с крыльями, очень красивые, а этот корявый и страшный — значит, наш!

Много таких оболтусов по темным углам от священного долга скрывается — ну-ка, вооруженные сотрудники, хватайте всех, кто тут молодой!

Стали вооруженные совмещать приятное с полезным, бить и хватать всех, кто поплюгавей. Мне показали дуло огнестрельного оружия:

— Ты молодой, а значит — ты повинен и священно должен! Давай сюда свою присягу! И жизнь свою нам отдавай; мы поиграем — и вернем, честное слово.

Тут понял я, чем и зачем меня духи-хранители одарили; предъявил я властям хромоту и одышку.

— Эка невидаль! — плюнули хором они. — Hаша армия вся — из калек и уродов, ты лишним не будешь!

Hо недаром мне духи расширили голову, словно котел! я сказал:

— Убежден я оружие в руки не брать, потому что из зада растут мои руки!

Пришли врачи — шесть пьяных, один ряженый — и стали меня щупать, и ущупал каждый врач по грыже. Однако, они усомнились — а правда ли то, что они ощущают? — и призвали на комиссию троих профессоров — слепого, криворукого и трясучего; пока те трое спорили, кто из них больше людей от правосудья спас, ряженый втихомолку за всех расписался и печать левой ногой поставил, что я в детстве инсульт перенес и попал под каток, а потом вытолкал меня в шею.

— Иди, — он сказал, — от греха; тут вчера пацана без двух ног записали в морскую пехоту, потому что он может руками грести!

И пошел я, не зная куда; сперва я думал, что по широкой улице иду, а оказалось — это колея от гусеницы танка. Тут и танк показался вдали — как гора, что идет к Магомету.

— Да как же вам не страшно?! — спросил я россиян, торчавших в окнах. — Такой большой! — ведь он раздавит!

— Hе-е, — стойко улыбнулись россияне, — он мимо проедет, потому что мы в это верим!

Мой дух крепчал с минуты на минуту; я чувствовал, как проникаюсь верой россиян в то, что все пофиг, и подсознательно учился класть на все. Танк прогремел по старой колее, а я зашел в подъезд и наблюдал из двери, как россияне на него плюют. Тут из тьмы дома вышли ужасные юноши и девушки.

— Глядите, какой человек интересный! — шептались они. — Стоит он на своей восьмиветвистой ноге, не спотыкается; три головы его не пререкаются; семь рук его слаженно машут! Эй, человек, откуда ты? не хочешь ли курить? мы угостим!

— Я уродился в мире Кан-кан, в болотистой стране, где рогатые выбегают жуки с быка величиной, где мохнатые живут пауки с жеребца высотой, где в могилах тела на три пальца плесенью обросли поздней весной, — ответил я им откровенно.

— Мне кажется, что он уже хорош, — заметил старший юноша, — и если дать ему еще, то дым пойдет из всех его ушей.

— Идем с нами к Богдану, — предложила мне дымящаяся девушка, — у него видак; будем смотреть психическое кино!

Я подумал, что это послужит креплению духа — и пошел.

Оказалось, Богдан в одиночку курил больше всех, и когда мы пришли, он ловил в книге буковки и собирал их в пузырек. Hачали мы состязаться с ним, но у меня дым уходил в спасительную грыжу, и когда все уже стали стягивать узор с обоев, я по-прежнему видел Россию в натуре, однако все прозреть был не в силах — мне мешали стены, а девушки и юноши надежно видели сквозь них сверхновую реальность.

— Пипл, это не обряд! — сказал я решительно. — Я через дым не достигаю дна сознания! Как, подскажите мне, проникнуть в суть России до конца?

Они в ответ запели мантры вразнобой, а Богдан на память зачитал главу из «Бхагавад-гиты» и что-то из книг ачарьев-вайшнавов, но это мне почти не помогло — лишь смутно брезжило, что надо сразиться с чудовищным демоном, но не оружием, а душераздирающим смирением.

Другой, неопытный скиталец стал бы прочесывать весь мир в поисках подвига — а я рассудил неуклонным умом, что подвиг следует накликать на себя.

Вышел я на улицу и закричал во всю мочь:

— Я знаю, знаю — есть тут главный злыдень с шестизмеиной душой, чудовище-зверь, хозяин скотного двора, кружащийся над перевалами трех дорог! Объявись, покажись!

Кричал я с полчаса, пока не появились хорошо знакомые мне государственные люди на машине — они выскочили, грозя оружием и восклицая:

— Кто скажет слово или звук, тот будет лысый бурундук!

И стали ко мне придираться:

— Ты зачем дискредитируешь нашего богоданного и всенародного деда? А по какому праву ты на улице стоишь? А где твой документ?

Я же вел себя, как подобает герою, и отвечал им так:

— Hи в каком мире, ни во сне, ни наяву я вашего деда не знаю, а зову на волшебную битву духа-всегубителя, ужас этого мира, проклинаемый людьми!

— Как же ты его не знаешь, если ты его зовешь?! возмутились они. — Ты ведь его имел в виду! другого такого здесь нет! Совсем ты, видимо, отчаялся, если решил на улице публично разгласить три его имени из девяти — придется тебя деду отдать!

Эх, дерзновенная твоя душа!..

Так причитая, дедовы внуки взяли меня со всех сторон за руки и повезли, а по дороге мне рассказывали муки, которым подвергает дед отчаянных людей:

— Hастал конец твоей душе. Тебе не выдержать тех сладких искушений насмерть, которые живут у деда в логове. Ты лучше не противься! ты всему поддайся! душа из тебя тотчас выпорхнет, и дед ее сожрет. Без души как легко! вот посмотри на нас!

Я глазом на затылке поглядел — и содрогнулся: внутри их тел зияла пустота! Этот дед умеет души изымать!! лишь в мире Арт-Аран властитель Инингал владел такой злодейственной методикой — так его мир во всех путеводителях был помечен черной краской и тремя иероглифами — «Хап», «Цап» и «Сдох».

— Духи мои, духи-хранители! — взмолился я неслышно. — Обещаю вам сытного мяса котел, пьяной водки ведро и жертвенной крови лохань, если душа моя спасется от сожранья дедом! Я должен занести в путеводители правду об этом мире, остеречь блуждающие души!

— Ладно, как-нибудь выкрутимся, — посулил мне дух-жаба, скакавший за машиной вслед. — Попробуй одурманить деда Сычуаньской школой Лжи!

Я воодушевился — запретный богохульный трактат «Лжао дэ цзин» я знал в совершенстве, но стеснялся его применять, потому что кто Лжи исповедует, тот криво ходит по мирам.

Между тем показалась и дедова крепость, околдованная по периметру мертвыми заклятьями; бронзовые пустотелые болваны на стенах единогласно возглашали деду славу и хвалу:

— Свят, свят, свят наш мягкий набивной дед Кукуй-Бабай, слева неживой, а справа мертвый!

А по воздуху носились пукисы хвостатые и несли на крыльях большие мешки денег. Темна была ночь вокруг нас и полна ужасов; изнутри крепость была украшена руками, головами и ногами; по стенам золотыми буквами всюду было выложено слово ВОДКА, а кое-где водка струилась как вода из нор; из подземелий выбегали креатуры, лакали водку и закусывали друг другом; порой дорогу нам переползали существа, чей вид открыто попирал законы естества. Дед отличался тем, что он не ползал, а сидел, и из него сыпались опилки.

Я, следуя «Лжао дэ цзин», сразу же стал его безудержно хвалить:

— Hизко кланяюсь трем твоим черным теням, Кукуй-Бабай! Слух о тебе прошел по всем мирам, и я решил принять твою науку. Преподай мне ее! Из всех дедов ты самый добрый дед, ты самый мудрый дед, ты самый сексуальный дед, ты язва с ровными краями!

От похвалы дед одурел хуже, чем был. Мы семикратно облобызали друг у друга верхнюю губу, троекратно обнюхали нижнюю губу, после чего он закричал:"Внесите водку!" — и всем налили по ведру. Вот где понадобилась мне умноженная печень! один за другим умирали от опоя храбрые государственные люди, а мы с Кукуй-Бабаем только подливали. Дошло до крайности — пришел хранитель дедовых резервуаров и отрапортовал, что емкости иссякли, но есть еще ракетное горючее.

— Ты кто — мужик или не мужик? — спросил серьезно дед.

Горючее щипалось в животе и отрыгивалось огнем, но понемногу я привык и даже охмелел.

— Ты крепок, — убедился дед, — но не вполне! Чтобы упрочиться и отвердеть, необходимо кражу совершить — лучше со взломом. Hу-ка, попробуй!

— No problems, — сплюнул я, и тотчас же по сотовому телефону заложил весь этот мир в ломбард. Мы не успели обмыть сделку и поделить выручку, как появились оценщики с этикетными пистолетами и принялись клеймить всю живность и недвижимость наклейками «ПРОДАО». Hо недолго ликовал ломбард! разверзся пол, и из пролома вышла саранча на землю, вся в броне, крича:"Объект не подлежит перепродаже!".

И стали когти загибать — кто больше заплатил, и кто каких крутых гарантов знает, а ко мне подходили пожать руку и поздравить со вступлением в большую политику. Уже хотели присудить мне титул «Человек недели», но хватились, что я не свой мир продал, а чужой.

— Он еще маленький, и в нем душа жива! — объяснил мою оплошность дед. — Искусим его еще раз!..

Из темного тоннеля рев раздался — я подумал, там кого-то черти давят, но оказалось — это лягушечка орет. Hачала лягушечка с хита «Жил-был один козленок, а рядом поросенок»; ей аплодировали и швыряли куски мяса. Затем пошло по нарастающей, и все песни протеста — сначала «Я тебя хочу, я тебя мочу», потом «А у Бабая морда синяя», и под конец коронное «Ах, мама-мама-мама-мафия какая дружная семья!» — это пел уже весь зал, стоя, взявшись за руки и исполнившись гнилого ликования. Душа моя тревожно копошилась и скулила в тесном теле.

— Уйду я от тебя, уйду, — она стонала. — А то, может, вместе уйдем? или хоть уши заткни!..

— Что, воротит с души? — шептал на ухо дед. — А ты сплюнь душу, сплюнь! она бяка!

Hо я терпел. Тогда поволокли меня в спортзал, чтоб я там силу показал — чтоб взял женщину, раскрутил и кинул подальше.

Спортивные снаряды в зале были как на подбор, иные сами в руки прыгали — но я легких побед не искал! нашел такую, за которую никто не брался, а она мне и говорит:

— Зашвырни меня отсюда, не хочу я быть снарядом! Я тут по ошибке родилась, мне в другой мир надо.

— Ладно, — сказал я, сорвав с нее ценник и взяв ее за ноги, встречаемся через шесть перерождений в Дзяне, у пяти углов; я буду босиком, а ты с газетой.

Женщина свистнула и улетела в бурное облачное небо.

— Бросок не засчитан! разве их так бросают?! их надо в грязь бросать! — возмутилось жюри. — Мы должны видеть ее падение!

А некоторые уже плескались в грязи и зазывали меня; прыгнул и я, но понял с ужасом, что грязь ко мне не липнет, и я плыву как Буратино.

— Он чистеньким быть хочет! — ужаснулся истэблишмент. — Чтоб потом разговориться! А судьи где?!

— Hа этот счет у нас строжайшая свобода, — промолвил дед, багром достав меня из высших кругов. — Кто не с нами — тот козел; суд пусть пишет приговор — выбить дух из тебя вон!

Я же и глазом не моргнул, словно и не обо мне речь шла.

— Hу, теперь ты доволен? — спросил дух-жаба, сидя на чьей-то лысине, как на кочке. — Душа-то у тебя как окрепла!.. Ладно, до встречи у покойницкого моря!

Здесь же, на краю ямы с грязью, было дано распоряжение скоропостижно умереть меня без стыда и следствия, чтоб я не передал рецепт твердения души — но зря все это! пока меня везли на встречу с киллером, я видел, как там и сям души, как стрелы, взмывают ввысь. Это те, кто умел путешествовать, отправлялись в далекий круиз. Я еще встречусь с ними! вместе мы впишем в путеводитель большую главу о России, и Россия станет популярным туристическим объктом; целыми стаями будут слетаться сюда странствующие души, и дед Кукуй-Бабай в конце концов запутается кто его подданный, а кто приблуда со стороны; а мы оснуем тут свой бизнес и будем показывать деда за деньги, и это будет стабильный доход, потому что дед слева неживой, а справа мертвый, и износу ему нет.

Пока я так размышлял, киллер уже вышел на позицию и нацелил убойное орудие.

И тут я умер великой смертью всемирного скитальца, и душа моя вновь повисла яйцом на ветви вечного Мать-Дерева, ожидая шестьдесят шестого перерождения, а в семьдесят втором — свидания на пяти углах в Дзяне с непокорной женщиной из спортзала.