Немецкий разведывательный самолет, из новых А-24, обнаружил US/GB-29, идущий из Канады в направлении портов западного побережья Острова мимо южных берегов Ирландии в Ливерпуль поутру, в день 'Совещания'. Ожидалось, что на следующий день конвой появится в Канале Св. Георгия. Состав конвоя был ориентировочно определен как около сорока транспортов и примерно двадцать судов охранения.

Около одиннадцати утра Рихтгофен связался лично с Самойловым, радировав о создавшейся ситуации, и предложил составить общий план совместных действий. Времени на оповещение и согласование в официальном порядке по уставным каналам не было — Вторая и Третья воздушные армии ГДР реорганизовывались и перевооружались, а первый Воздушный Фронт СССР только разворачивался, не имея пока даже полноценного размещенного штаба. Поэтому операция разрабатывалась в спешке, едва ли не на уровне личных контактов и путем телефонных переговоров. К счастью, на тот момент морская авиация по решению высоких инстанций была в качестве эксперимента переподчинена Ворожейкину, поэтому пришлось договариваться только с немцами и подводниками, авиация способная бить по морским целям находилась в едином кулаке.

Учитывая важность момента, Рихтгофен каким то немыслимым способом нашел и время, и возможность, чтобы приехать во временный штаб Фронта согласовывать операцию. Его можно было понять, до сих пор взаимодействие подводных лодок и самолетов организовать не удавалось, теперь приходилось делать то же самое, только уже совершенно в других масштабах. С собой Барон прихватил команду связистов и попавшегося под руку Рунге, как раз привезшего новый отчет по переподготовке немецких пилотов под палубные бомбардировщики Сухого. В штабе собрались Голованов, Ворожейкин, Чкалов, а так же командующий силами пока еще малочисленной морской авиации Евгений Клементьев.

Когда такая разношерстная компания собирается впопыхах для большого и аврального дела, все идет скомкано и обрывочно. Так было и теперь.

Разведчики вели конвой, то теряя его, то невероятными усилиями и волшебным образом находя снова, на перехват можно было поднять полки с баз на полуострове Контантен, что в Нормандии, а так же с Бретани. На позициях в Канале Св. Георгия к тому моменту находились семь немецких и две советские субмарины, с пятью из них удалось оперативно связаться, еще две удалось подтянуть из западных секторов, нацелив на район предполагаемой встречи. Рихтгофен предложил худо — бедно проработанный план, строго и жестко требуя соблюдать его.

Разведчики выводят на конвой подлодки и самолеты. Немцы атакуют двумя последовательными волнами. Если будет возможность, после дозаправки, перевооружения и хотя бы коротенького отдыха экипажей следует вторая атака. Задача русских — обеспечить хоть сколько‑нибудь истребителей для прикрытия и провести отвлекающую атаку торпедоносцами перед второй волной немцев (в боевые качества советских торпедоносцев Рихтгофен не верил, и к тому, увы, были основания, несмотря на уже идущую замену Ил-4 'Бостонами').

Чкалов как обычно рвал и метал. Рихтгофена он весьма уважал, но ему вообще было свойственно при несогласии каждое слово принимать в штыки, а уж критику советских ВВС человеком не из Союза он воспринимал предельно болезненно. Дескать, опять эта немчура на нас катит! Да сколько это может продолжаться! Пусть летит сам, а мы посмотрим, что немцы без нас сделают! До открытого и бурного скандала не дошло только из‑за недавнего скандала с подделкой результатов разведки, слегка окоротившего горячего Валерия

Более сдержанный Голованов немного укротил страсти, вернув совещание в рабочее русло. Н вполне резонно заметил, что немцам здесь летать привычнее. Пока привычнее. Вот освоимся, тогда и дело пойдет. Что же касается пренебрежения торпедоносцами, то никто ведь не мешает превратить отвлекающую операцию в совсем даже неотвлекающую. Чкалов бурчал что‑то про 'немца — перца — колбасу' и скрепя сердце соглашался.

Ворожейкин скупо улыбался. Он верил в себя и свои самолеты.

Для полноты картины Рихтгофен дал слово Рунге, уже считавшемуся очень знающим и многообещающим специалистом. Это едва не стало ошибкой, потому что не знакомый в полной мере с тонкостями многолетнего взаимного соперничества союзных ВВС и тактичный, как бегемот Рунге начал с оды непобедимым немецким авиаторам, мастерам морских полетов и утопления целого крейсера. В сущности, он хотел всего лишь подчеркнуть, что в данном вопросе немцам действительно виднее, но Чкалов снова едва не полез в драку.

Впрочем, даже главный комиссар Фронта умолк, когда Рунге все же перешел к делу. 'Даунтлессы' не дотянут, кроме того, у них нет опыта для работы по морским целям, авианосные сейчас перевооружаются на Су-4 и пока небоеспособны. У 'вундербомбера' дальности для такого полета по факту не хватит. Истребителей сопровождения мало, по сути, нет вообще. Ударная группа будет собрана с бору по сосенке, с миру по нитке и операция пройдет на грани возможного. Но при удаче приз будет велик, очень велик…

А что у нас есть, поинтересовался Чкалов, против воли захваченный кратким, но емким описанием немецких трудностей. Пришло время вступить в беседу представителю морской авиации.

Евгений Клементьев, как и Кудрявцев, был из Самары, ныне Куйбышева. Учитывая определенное профессиональное родство с Кудрявцевым, их даже иногда называли 'Два Капитана' или просто 'Два Ка', по аналогии с 'Четырьмя D', капитанами британского соединения 'H', патрулирующего Гибралтар. Он родился в семье железнодорожников, учился вместе с Кудрявцевым. После окончания ВУЗа был призван в армию, служить в морскую авиацию, где сразу проявил себя как грамотный, знающий офицер. Пользовался большим уважением среди товарищей и руководства. Клементьеву светила хорошая карьера, его непосредственный командир перед уходом на повышение написал представление о повышении, Клементьев даже был назначен исполняющим обязанности комполка. Но… в дело вмешались сторонние и крайне неприятные обстоятельства, он был обойден из‑за интриг конкурента — дилетанта по образованию, кляузника по призванию и дурака по сути. Более того, эта история изрядно подпортила репутацию Евгения, так как новый командир, полный профан с профессиональной точки зрения, чтобы укрепить свои позиции выдал характеристику типа 'хороший специалист, но никакой руководитель'. Как это зачастую бывает, бумага с печатью оставила большое, грязное пятно на репутации, невзирая на профессиональные успехи. Кляузник был отчасти прав, Клементьев был хорошим руководителем во всем, за исключением умения интриговать. Его попытки добиться справедливости лишь составили ему репутацию человека с очень скверным характером.

Клементьев был оскорблен и унижен, он даже серьезно подумывал о переходе в гражданскую авиацию. Но в тяжелый момент его поддержали Кудрявцев и добрый ангел — хранитель Петр Самойлов. Совместными усилиями они подготовили возможный переход Клементьева на авианосцы, где скверный характер считался не пороком, а достоинством настоящего морского волка.

Но на повестке дня уже стояли сороковые с известными событиями. В полк Клементьева приехала проверочная комиссия с большими погонами, и кляузник сгинул в небытие, как и многие другие некомпетентные командиры. А Евгений стал, наконец, комполка, оправдав доверие и сделав свой балтийский минно — торпедный полк лучшим в стране. Его заметило высокое флотское руководство, и после Норвежской операции Клементьев возглавил минно — торпедную авиацию Балтийского флота, кроме того, как перспективный командир был назван в качестве первого кандидата на должность начальника морской авиации Воздушного Фронта.

Клементьев был отчасти похож на Свиденцева, спокойный, уравновешенный, немногословный трудяга, не лишенный карьеризма, но не стремившийся к личной славе. Вся его энергия уходила на кропотливое и дотошное исполнение рабочих обязанностей, а интриг и боевок в руководящих сферах он опасался и избегал. Поэтому, в отличие от, скажем, Кудрявцева, готового ломиться напролом, выбивая все необходимое, избегал конфликтов и бумаг, предпочитая договариваться на личном уровне. Именно поэтому Кудрявцев был близок таки к своей заветной цели — поставить на авианосцы новенькие Яки и Су с М-82, проев плешь и выпив мозг всем в наркоматах ВВС и ВМС, а матчасть морской авиации оставалась устаревшей. Зато грамотный подбор кадров и их тщательная подготовка вполне компенсировали их недостаток. Помимо этого, Клементьев всегда очень внимательно изучал все технические и тактические новинки, по мере сил и возможностей внедряя их на своих 'шаркунах', как называли морелетов за жесткое требование Клементьева уметь летать на сверхмалых высотах, почти 'шаркая' по верхушкам волн. Поэтому радиосвязь и в целом организация управления у него были лучшими если не во всем Новом Мире, то в СССР точно. Сейчас Клементьев доводил до ума новую задумку — организацию 'передвижного командного пункта' из двух самолетов — один с мощной радиолокационной станцией, другой с не менее мощным радиопередатчиком. Предполагалось, что использование такой 'спарки' резко повысит возможности соединения по перехвату целей, а равно управлению своими силами. Пока что дело застопорилось из‑за задержки поставок немецкой радиотехники, но командный пункт был уже готов и Евгений никак не мог найти повод испытать его в деле.

Взяв слово, Клементьев рассудительно сообщил, что в целом он конечно готов выполнить приказ партии и правительства, но… Одно дело — отлавливать немногочисленные цели в океане. Совсем другое — штурмовать ограниченными силами большой конвой с солидным охранением и в пределах действия английской береговой авиации. Он бы не стал. Но если это неизбежно, то необходимо не ограничиваться торпедами, обязательно привлечь и бомбардировщики. Хоть те же Ил-4. Применить топ — мачтовое бомбометание, подвесить на часть машин ракетные снаряды, благо, направляющие имеются. И обязательно дать в прикрытие еще полк истребителей Таирова, так же с эресами. Да, новые 'Та' пока слабо освоены, но когда англичане поднимут базовую авиацию (а они ее поднимут), каждый истребитель будет на вес золота, тем более способный самостоятельно влупить реактивный в борт супостату.

А нужен ли истребителю над морем реактивный снаряд? — спросил Ворожейкин, топить корабли вроде бы обязанность торпедоносцев. Если надо будет — пустят 'в молоко' и вступят в воздушный бой, рассудительно ответил Клементьев. Но если хотя бы половина, да пусть хотя бы четверть 'тапков' сумеет отстреляться эресами по судам, мало им не покажется. Тогда то Клементьев и произнес слова, ставшие легендарными и навсегда вошедшие в военно — морской и авиационный лексикон: 'Эти враги дешевых побед не продают!'.

Против сразу выступил экономный зачастую до скопидомства Чкалов — зачем бомбить с горизонта? Работать так по морским целям — только казенные бомбы тратить. После некоторого колебания члена военного совета поддержали и Ворожейкин с Головановым. Немцы остались нейтральными, дескать, русским виднее, с чем лететь.

Общее решение было таким — атакуют три последовательные 'волны': немцы, советы и снова немцы. Согласовали время, а так же то, что с утра по южной Англии будет нанесен удар, который замаскирует торпедоносцы. Люссеры прикроют торпедоносцы над Каналом, а далее те обойдут Корнуэльс и полетят к цели уже в одиночку. Немцы летят с двумя торпедами на каждый самолет. Клементьеву не дали бомб и эресов, но у него по одной торпеде на самолет и много машин несут высотные торпеды.

Клементьев пытался говорить, убеждать и доказывать, но его незаметность и отстраненность сыграли злую шутку. Собеседники не привыкли, что у военно — морской авиации может быть свой, тем более разумный голос. Если бы только на совещании был Кудрявцев с его бешеной энергией и стремлением всегда ломиться вперед, до победного конца, или Самойлов с его спокойной рассудительностью… Но ни Самойлова, ни Кудрявцева не оказалось. Нарком засел в Москве, генерал — майор утрясал очередные проблемы с Гейдельбергом. Клементьева просто не стали слушать, его вежливо, но определенно посадили на место.

И Клементьев сдался, чего так и не смог простить себе до конца жизни.

Обговорив все нюансы, до которых додумались в тот вечер, Рихтгофен отбыл восвояси. Штаб Первого Воздушного работал как черти в аду после Содома и Гоморры.

Настало утро. Ночью англичане выслали эсминцы, новенькие 'баржи Черчилля' перестроенные специально для организации заградительного огня по воздушным целям. Шесть из них встретились с конвоем и значительно усилили его прикрытие. Уэльская группа истребителей была приведена в полную готовность. Даудинг, Черчилль и Элизабет провели бессонную ночь на пункте управления ПВО номер десять, ставшем штаб — квартирой всех авиационных сил Метрополии. Впрочем, в ту ночь не спал ни один человек, имеющий хоть какое‑то отношение к конвоям и авиации Великобритании.

* * *

Элизабет, в комбинезоне шотландцев смиренно сидела, сохраняя на лице отсутствующее выражение хладнокровной уверенности. Она ожидала, что командный пункт будет чем‑то наподобие обычного комплекса кабинетов и совещательных залов с вереницей курьеров, чиновников и генералов. На деле же КП представлял собой огромный зал в два этажа в виде колодца с большой плитой прозрачного стекла в два человеческих роста посередине. На плите с помощью специальных зажимов укреплялись шаблоны карт и оперативно наносились последние изменения оперативной обстановки.

Элизабет совершенно растерялась во всеобщем организованном хаосе, непрерывном шуме голосов, стуке телеграфных аппаратов и телетайпов, неумолчном звоне телефонов и выкриках срочных посыльных. Кругом сновали десятки людей, молчаливых, изредка бросающих на бегу обдуманные фразы. Они непрерывно говорили по телефонам, принимали сообщения, дешифровали телеграфные сообщения, передавали друг другу бумаги, поручения и указания. Обрывки слов и фраз сливались в один ровный монотонный шум, физически давящий на череп, вызывающий желание закричать и зажать уши, только бы он прекратился.

Здесь все и каждый занимались своим делом, и лишь она играла роль дорогого, но в данный момент бесполезного украшения. Элизабет постоянно ловила на себе брошенные исподтишка, реже откровенные взгляды, любопытствующие, иногда восхищенные.

Во всем центре было лишь два очага спокойствия, и они притягивали взгляд Ее Величества, ищущей какой‑то якорь, чтобы отвлечься от чувства собственной ненужности.

Около десятка оперативных работников колдовали над стеклянным стендом, священнодействуя с картонными шаблонами, световыми указками и разноцветными спиртовыми карандашами. Здесь словно сам воздух сгущался, подавляя общий шум, уплотняясь и электризуясь от напряжения. Оперативники почти не разговаривали, лишь изредка перебрасываясь короткими уточнениями, передавая очередной запрос или удерживая ругательство, споткнувшись на передвижной лесенке, позволявшей забраться туда, куда уже не дотягивались руки.

Чуть поодаль стояли три сдвинутые в виде 'П' стола — импровизированное рабочее место Даудинга. Там был он сам, несколько курьеров, сама Элизабет и Премьер.

Маршал авиации сэр Хью Даудинг, командующий Противовоздушной Обороной и тактическими авиационными соединениями Метрополии сидел, закинув ногу за ногу, сложив длинные пальцы на колене и, на первый взгляд, не делал ничего. Он словно нехотя, с какой то ленцой, бросал неспешный взгляд на стеклянный стенд, изредка поднимал трубку единственного телефонного аппарата. Время о времени передавал какое‑либо поручение адъютанту. Из бумаг на его столе лежал лишь старый затрепанный атлас Северной Европы, изданный еще в начале века Королевским Географическим Обществом. Этот толстый том в обложке с застежками и металлическими уголками был знаменит почти так же как и его хозяин. Рассказывали, что в нем рукой маршала вписана вся история авиации Британии начиная с конца Мировой Войны, все авиабазы, аэродромы, батареи ПВО, основные линии связи, склады и базы снабжения и многое — многое другое. Так это или нет, оставалось тайной, но маршал никогда не расставался со своим сокровищем, никому не позволял в него заглянуть и всегда 'советовался' с ним перед любым важным решением.

Черчилль наоборот, непрерывно ходил взад — вперед, дымя как паровоз длинной сигарой, заложив левую руку за спину, хмурясь и морща лоб. Иногда он потирал лоснящийся лоб и что‑то спрашивал у Даудинга, тот коротко отвечал, сразу или сначала заглянув в Атлас. Премьер кивал и возобновлял свой неустанный путь — пять шагов в одну сторону, и обратно.

— Ваше Величество, — тихо сказали над ухом.

Она едва не вздрогнула, лишь большой опыт присутствия на публичных мероприятиях и воспитание позволили сдержаться, задавить первую мгновенную реакцию на неожиданность и степенно обернуться.

— Последние сводки, — с этими словами адъютант протянул ей тонкую стопку листов схваченных скрепкой.

— Благодарю, — ровно произнесла она, принимая бумаги.

Адъютант был очень молод, не старше восемнадцати, светловолосый юноша с чеканными римскими чертами, смягченными возрастом. Он тянулся изо всех сил, расправляя плечи и вообще стремясь выглядеть достодолжно пред Ее Величеством, не отводя от нее восхищенного и обожающего взгляда синих глаз. Повинуясь мимолетному порыву, она слегка улыбнулась в ответ.

— Благодарю вас… — легким движением брови она изобразила вопрос.

Он выпрямился еще сильнее, хотя это, казалось, было уже за гранью человеческих сил.

— Энтони Стюарт Хэд! — отчеканил он. — Всегда к вашим услугам!

Это было совершенно не по уставу, но Элизабет решила не заметить этого.

— Идите, Энтони, — мягко сказала она, — идите и исполните свой долг, ради вашей страны и всех нас.

Он отступил на шаг, сохраняя на лице выражение слепой преданности и готовности совершать подвиги, повергать врагов и завоевывать державы, потом еще на шаг, споткнулся, едва не упав, но удержал равновесие и исчез в общей круговерти.

— Это было неплохо, — негромко, только для ее ушей сказал Премьер. Старый лис как всегда все видел и все замечал. — Очень неплохо, но в следующий раз следует похвалить какого‑нибудь старого служаку, чтобы не создалось впечатления избирательного внимания к особам э — э–э… юного возраста и вполне определенного пола.

Элизабет вскинула голову и уже была готова ответить суровой отповедью старому цинику, но осеклась.

Черчилль смотрел на нее, чуть склонившись, держа на отлете сигару, чтобы не пыхнуть дымом ей в лицо. Его собственное, все в морщинах и порах было бесстрастно, но в глазах пряталась смертельная усталость.

— Элизабет, — еще тише проговорил он, — все, что вы сегодня скажете и сделаете, войдет в историю и станет достоянием всей страны. Каждый из тех, кто сегодня здесь работает, придет домой и расскажет родным и друзьям, что видел саму королеву Британии, которая делала вот это и говорила вот то. Вы ободрили юношу, это прекрасно, матери и невесты всех молодых людей Британии оценят по достоинству. Но не забудьте сделать то же в отношении какого‑нибудь древнего старца, ведь у каждого есть отец.

— Я учту ваше пожелание, — серьезно сказала она. — Благодарю вас за совет.

— Я всегда к вашим услугам, — усмехнулся он в ответ.

Даудинг захлопнул Атлас, аккуратно защелкнул застежку кованой бронзы, жестом отослал посыльного, принесшего новые вести.

— Началось, — коротко сообщил он.

* * *

Торпедная атака субмарин сорвалась из‑за нескоординированности действий и новейших британских сонаров 'Асдик'. Одна из подлодок была потоплена эсминцем глубинными бомбами, одна протаранена, и еще одна получила серьезные повреждения от сброшенной с гидросамолета бомбы. Ценой потери трех подлодок удалось торпедировать один транспорт, который потерял ход и начал отставать от конвоя.

Британские РЛС засекли самолеты ГДР еще над французским побережьем. Маски были сброшены, противники поняли, что их действия раскрыты. В условленное время Ворожейкин приказал начать подъем самолетов.

А командующий конвоем принял тяжелое решение — бросить отстающий транспорт и пренебречь противолодочным маневром. Корабли собрались плотной группой, ощетинились стволами и, приготовившись к отражению воздушной атаки, с максимальной скоростью устремились по прямой к Ливерпулю. С раннего утра над ордером повисли истребители RAF.

* * *

— Для отражения ожидаемой атаки на конвой у нас есть двухмоторные бофайтеры с дальним радиусом действия, а так же эскадрильи в Уэльсе и Корнуэльсе, укомплектованные спитфайрами и харрикейнами. Часть этих сил непрерывно дежурят в воздухе, образуя так называемый 'воздушный зонтик', — объяснял Даудинг королеве. — Смены построены так, что частично перекрывают друг друга, Вновь прибывшие и еще не улетевшие силы прикрытия дежурят в удвоенном составе примерно по четверти часа. Самое сложное в таком случае — организовать непрерывное чередование эшелонов. Нужно скоординировать взлет, перелет, смену, возврат и дозаправку сразу нескольких частей разнесенных географически. Сделать поправку на погоду, перемещение конвоя и еще множество переменных.

— Вам удалось? — отрывисто спросила Элизабет.

Маршал улыбнулся, тонко, самыми краешками губ, как может только английский аристократ в энном поколении, отразив в миллиметровом движении губ вассальную преданность, превосходство возраста и легкую снисходительность профессионала. И все это — с безупречной вежливостью.

— На данный момент — да, — коротко ответил он. Мы комбинируем бофайтеры и более легкие машины с аэродромов Уэльса. При этом у нас есть некоторый запас для наращивания сил и возможность поднять самолеты с баз в Корнуэльсе. Но Корнуэльс я держу в резерве. Это карта, которая будет выложена в самый последний момент.

* * *

Под прикрытием своих истребителей немецкие торпедоносцы проследовали в Кельтское море, после чего люссеры оставили их действовать самостоятельно. Клементьев в свою очередь обошел Корнуэльс, расставшись с МиГами.

По чистой случайности немецкие торпедоносцы вышли на цель как раз со стороны отставшего корабля. Его потопили как на полигоне, быстро и эффектно, но капитан выполнил свой долг до конца, передав открытым текстом по радио состав воздушной группировки и направление.

— Может быть, имело смысл оставить корабли отбиваться самостоятельно? — спросил Черчилль. — У них много зенитных стволов и эсминцы с новыми РЛС, первую волну они могли бы отбить своими силами при минимальном прикрытии. Затем нам будет уже проще построить схему боя. Да и спитфайры действуют на пределе дальности, времени буквально на несколько минут боя.

— Я думал об этом, — сдержанно ответил маршал. Голос его был ровен, но едва заметно подрагивало левое веко, выдавая безмерное напряжение и волнение. Слишком много было поставлено на карту, слишком многое зависело от решений одного человека, от его решений. — Это было бы не слишком разумно. Немцы традиционно вкладывают все силы в первый удар, если они смогут поднять нужное количество машин, то им будет по силам разбить и рассеять строй, тогда нам не помогут никакие 'баржи', пусть даже и вашего имени, господин премьер — министр. Поэтому сейчас я оставил над конвоем все бофайтеры и стягиваю спитфайры с харрикейнами для отражения первой атаки.

Черчилль двинул желваками, сцепил челюсти, но проглотил завуалированный выпад.

— Нам нужен разгром большевиков, — сказал он. — Не просто победа, а полный разгром, который я мог бы расписать в каждой газетенке этого мира.

— Вы его получите, — коротко ответил маршал.

На самом деле он был далеко не так уверен. Маршал только что получил сообщение о налете немцев на побережье и РЛС, три корнуэльские эскадрильи оказались связаны боями с немецкими бомбардировщиками. Но одного взгляда на Черчилля, балансирующего на грани, и Элизабет, бледной как мел, устремившей неподвижный взгляд куда‑то в центр стеклянного стенда, было достаточно, чтобы не нагружать их новым неприятным знанием.

— Немцы пошли на прорыв, — сообщил адъютант. — Торпедоносцы. Много.

Операторы у плиты бешено работали, обозначая черно — красные стрелки немецких выпадов и синие — британских ответов.

* * *

Основная торпедоносная группа попыталась построиться для атаки со всех сторон, но кружащие над конвоем бофайтеры сумели расстроить порядок атакующих и сорвать торпедометание. При многочисленных сбросах ни одного попадания достичь не удалось, помимо прочего сказалось несовершенство торпедных автоматов прицеливания, требовавших соблюдать идеально прямой курс и сверхмалую высоту хотя бы на протяжении полуминуты перед сбросом. Под шквальным огнем батарей эсминцев и бешеными атаками 'бофов' торпеды сбрасывались 'на глазок', с больших дистанций, с предсказуемым результатом.

Потери торпедоносцев оказались на удивление невелики, всего два самолета, но почти весь боезапас разошелся впустую. По злой иронии как раз в этот момент подошли 'Та', но они остались без внятной цели — русские ударники еще не подошли, немцы уже отходили на базы, а противокорабельного оружия у истребителей не было. 'Бофайтеры' схватились с 'Таировыми', но обе стороны вели бой без особого энтузиазма.

Получив краткую сводку о немецких успехах, Ворожейкин закурил и вспомнил слова Клементьева. Однако и у Даудинга не было причин для энтузиазма — бофайтеры вырабатывали последние капли горючего, а для полноценного участия легких одномоторных машин было все еще слишком далеко.

Дело, казалось, пошло веселее, когда на горизонте показался рой черных точек — высотные торпедоносцы Ил-4. Британский капитан, истовый католик, сосчитал оставшиеся в строю 'бофы', перекрестился и приказал зенитным командам 'сбивать все, что летает, Господь отберет своих'. Забрезжила реальная возможность поквитаться с англичанами за очень неудачное начало, наверстав упущенное. Чкалов помянул недоверие Барона в советские торпедоносцы и сделал не слишком пристойный жест в сторону, где предположительно находился адресат. С этим он поспешил.

Далее все происходящее советская сторона узнавала, как сказали бы сейчас 'в прямом эфире'. Клементьев лично руководил боем со своего 'самолета управления'. Он наблюдал все происходящее, командовал и немедленно сообщал в штаб. Он не знал, что на 'баржах Черчилля' стоят не только усиленные батареи, но и новейшие РЛС наведения, но, будучи опытным командиром, сразу отметил собранный в 'кулак' корабельный ордер, слаженность действий и очень плотный огонь артавтоматов. Однако, даже теперь он искал шансы и находил их.

Одним из основных инструментов отражения воздушной атаки на море является маневр. Попасть бомбой ли, торпедой ли по судну идущему на большой скорости зигзагами крайне сложно. Но когда кораблей несколько, возникает риск того, что строй рассеется, тогда суда станут легкой добычей подлодок и повторных атак с воздуха, многими против одного. 'Торговцы' не могли активно уклоняться от торпед, для этого у них не было опыта. Командующий конвоем не стал рисковать тем, что его подопечные, маневрируя каждый как умеет, растеряются в пути как стадо овец, став добычей подлодок и авиации, он сделал ставку на плотность огня. Это было разумно, совместно с действиями своего воздушного прикрытия это позволило отбить атаку немцев, но теперь русских сопровождали истребители. Таировы не могли помочь, пройдясь по ордеру реактивными запусками, но они все же связали английские двухмоторники. Конвой остался без истребительного прикрытия, а в поединке 'корабль против самолета' первый всегда слабее, какая бы артиллерия на нем не стояла.

Клементьев скомандовал атаку.

Если бы он промедлил еще хотя бы пять минут, то увидел бы вывалившиеся из облаков одномоторные истребители с характерными эмблемами — кругами — очередная смена спитфайров и харрикейнов с аэродромов Уэльса. Тогда он успел бы отменить приказ, и все случилось бы совершенно иначе.

Но он не успел, и вновь прибывшие легкие одномоторные истребители с ходу навалились на советские тяжелые самолеты. Атака 'шаркунов' была сорвана, хотя в целом она прошла немного успешнее, чем у немцев — сказалось наличие машин с высотными торпедами. Они прорвались к цели на высоте полторы — две тысячи и сбросили свой груз, добившись нескольких попаданий.

Один транспорт ушел в неуправляемую циркуляцию — наверняка у него были повреждены рули, еще один отставал, теряя скорость, на двух начались пожары. Но все корабли оставались на плаву.

Клементьев собирал оставшихся в воздухе, кое‑как формируя строй для возвращения и горестно думал, что, пожалуй, жертвы были напрасны.

* * *

Черчилль курил без перерыва, наплевав на все приличия и условности, удушливый сигарный дым плыл над столами, но никто не обращал на него внимания. Телефоны раскалились, телеграфные аппараты работали в непрерывном режиме как корабельные артавтоматы с забортным охлаждением. Оперативники перемещали по стенду красные значки, изображающие советские самолеты.

— Кульминация боя, — сообщил Даудинг. — мы отбили вторую волну, но будет и третья.

— А может и не будет, — проскрипел сквозь зубы Черчилль.

— Будет, — уверенно ответил маршал. — Ее не может не быть. С их точки зрения они сильно потрепали конвой и выбрали до дна наши возможности по истребительному прикрытию. Их разведчики уже наверняка сообщили, что наши двухмоторные машины возвращаются, некоторые садятся прямо на воду. А полноценного прикрытия одномоторными машинами все еще нет. Русские скорее всего больше не будут пытать судьбу, а вот немцы соберут все, что возможно и попробуют еще раз. Вот на этом я постараюсь их поймать — на промежутке между сменой эшелонов прикрытия.

— Но если они договорятся и попробуют вместе? — несмело предположила Элизабет.

С минуту маршал то ли обдумывал ее слова, то ли подбирал слова для необидного ответа, взирая на снующих оперативников.

— Нет, этого не будет, — сказал он, наконец. — У русских это первая операция такого масштаба и дальности, она уже отняла у них много сил и решимости. Скорее всего, они просто не решатся на повторение, оценив все трудности. Ну а если все же решатся… Тем хуже для них, потому что в этом случае начнут сказываться недостаток опыта, все ошибки и просчеты, что они уже допустили. В таких случая ошибки до поры накапливаются незаметно, а затем сходят сразу и все, как лавина в горах. Чтобы позволить себе два массированных вылета на дальний морской перехват за один раз нужно быть очень опытным специалистом. Немцам до этого еще далеко. Русским тем более.

— Мы могли бы попробовать перехватить русских на обратном пути, — снова предложил Премьер. — Все‑таки поднять корнульсцев…

— Мы могли бы, — сухо отозвался маршал. — Но мы не станем. У нас хватит сил только на кого‑то одного, и в такой ситуации бьют сильнейшего.

* * *

Клементьев в голос кричал в микрофон, страшно матерился и умолял отменить атаку, но было слишком поздно. Вторая волна немцев была перехвачена еще на подступах эскадрильей 'харрикейнов' по наведению с прибрежных радаров километров за 30 до кораблей. Ворожейкин чудом сумел выйти напрямую на руководство объединенных воздушных армий ГДР и пересказать ситуацию из первых рук, но никак не мог приказать, только порекомендовать. Понимая, что в свою очередь никто из немцев не возьмет на себя ответственность личным приказом отменить операцию в критический момент боя, на пороге кажущегося успеха. Это мог бы сделать только Красный Барон, чей авторитет и вес могли заменить любой официальный статус. Но Рихтгофена не нашли.

Даудинг непрерывно наращивал силы, английские командиры и пилоты совершили подлинное чудо, спланировав и выстроив непрерывный конвейер самолетов над караваном. Работали все эскадрильи Уэльса и значительная часть Корнуэльса, некоторые пилоты совершили уже по три вылета подряд.

Немцы атаковали.

* * *

Сильнейшая судорога свела руки Элизабет, она едва сдержала крик боли. Королева до крови прикусила губу, разжимая кулаки. Она и сама не заметила, что, по меньшей мере, последние полчаса сжимала их с неослабевающей силой, лишь напрягая мускулы при каждом новом перемещении значков на стекле. Разноцветные линии и условные значки наконец начали складываться в понятную для нее картину, во многом пугающе таинственную, но в целом понятную. Кроме того, Даудинг изредка давал краткие, но неизменно точные и понятные замечания, обрисовывая отдельные аспекты противостояния, развернувшегося над волнами Кельтского моря. Элизабет перестала чувствовать себя Золушкой на чужом балу, став если не участником, то, по крайней мере, полноправным свидетелем.

Синие значки, обозначающие британские авиаэскадрильи сомкнулись вокруг силуэтов корабликов, встречая красные с черными крестиками стрелы немецких торпедоносцев.

Там, за сотни километров от этого места, теплого, удобного, надежно защищенного, корабли шли вперед как огромные механические пауки — водоходы, мигая рубиновыми глазками орудийных залпов, раскидывая огромную густую сеть дымных следов трассеров, захлебывались свирепым лаем многоствольные артиллерийские батареи, извергая тонны убийственной стали. Само море походило на адский котел, источая дым и пламя горевшего топлива, кипя от падающих осколков бесчисленных зенитных снарядов. Тяжелые машины немцев, похожие на огромных жуков, сбрасывали торпеды, тянущие к судам тонкие пальцы бурунных следов, чтобы обхватить их мгновенной вспышкой, смять обшивку объятием взрыва сотен килограммов взрывчатки, пустить внутрь жадную воду, жаждущую жертв богам моря и войны.

Сколько прошло времени, минута, четверть часа или вечность, она не поняла. Все так же сновали вокруг возбужденные люди, забывшие регламент и устав. Все так же дымил Черчилль, Даудинг был все так же сух, спокоен и холоден. Болели пальцы, никак не желая простить хозяйке такого насилия.

Но что‑то изменилось. Что‑то неуловимо изменилось. Как будто в тесном помещении полном затхлого застоявшегося воздуха открыли тонкую щелочку, от которой повеяло первым, почти невесомым сквозняком. Движения оперативников стали чуть бодрей, поступь посыльных чуть быстрей.

Даудинг встал, слегка потянулся и неожиданно громко припечатал узкой ладонью свой любимый том географического атласа. И сразу же, будто устыдившись такого неподобающе резкого проявления эмоций, едва ли не с поклоном сказал:

— Третья атака отбита. Есть некоторые потери с обеих сторон, но относительно небольшие. Немцы возвращаются, и я бы сказал, что при некоторых усилиях сегодня удача может оказаться на нашей стороне.

Черчилль критически скосил взгляд на неведомо какую по счету сигару, догоревшую почти до основания.

— Давно бы так, — сварливо, пряча за недовольством надежду и страх спугнуть удачу, буркнул он. — Поднимаете Корнуэльс? Последний резерв?

Даудинг широко улыбнулся, впервые за эти сутки, а может быть и за всю неделю.

— Безусловно. Торжественные проводы до дверей своего дома — привилегия дорогого гостя и проявление уважения радушного хозяина.

Пришло время для какой‑нибудь исторической фотографии, подумал Черчилль, но надо будет очень тщательно выбрать композицию и ракурс. Дежурный фотограф, истинный профессионал своего дела, уже почти сутки ожидал в специальном автомобиле со всей аппаратурой наготове. Впрочем, нет, рано, слишком рано. Он никогда не был особенно суеверен, но неудачи последних лет отучили праздновать день до заката.

Посмотрим, что будет дальше.

* * *

Когда рваный строй немецких торпедоносцев, среди которых почти не было неповрежденных, собрался для возвращения, Даудинг выложил последнюю карту — корнуэльских 'спитфайров', наведенных теми же РЛС, и отход немцев превратился в избиение. Только уже над Проливом советские МиГи и немецкие люссеры прекратили истребление, но до этого дотянули немногие. И в этот момент, когда казалось, что хуже уже быть не может, Хью Даудинг поставил последнюю точку в единоборстве. По его приказу бомбардировочное командование RAF поддержало общий настрой — Блейнхеймы на малой высоте вышли к побережью Северной Франции, сумев отбомбиться по пяти аэродромам. Ущерб был невелик, но оказались повреждены многие взлетные полосы. В первые минуты на это никто не обратил внимания, подсчитывая более зримый ущерб — технику, склады, топливо. До тех пор, пока возвращавшиеся торпедоносцы не стали заходить на посадку.

Ремонтные бригады не успевали — работы было всего на пару — другую часов, но самолеты вырабатывали последние капли топлива и не могли ждать. Пилоты шли на посадку и небоевые потери зашкалили за все мыслимые пределы.

* * *

Шетцинг, как всегда подтянутый, в строгом, но элегантно сидящем костюме стоял, повернувшись к окну, и молча смотрел на Марксштадт, сверкающий мириадами стекол, отражающих лучи умирающего солнца. Словно гигантская бабочка раскинула огромные крылья. С верхнего этажа Народного Дворца Собраний открывался прекрасный вид на город, чистый, огромный, геометрически правильный. Берлин по — прежнему оставался столицей и душой страны, но ее мозг находился здесь, в 'городе семи министерств' Прямоугольники застроек правительственных ведомств и министерств чередовались с уютными сквериками. Прямые красивые дороги разбегались от центральной площади Павших Героев и Стелы Будущего, соперничавшей по красоте и монументальности с хрустальной призмой московского Дворца Советов, чтобы на окраинах постепенно перейти в многополосные автобаны. Это был город будущего. Его город.

— Разгром? — не оборачиваясь, спросил он, наконец

Рихтгофен не спеша, сложил в папку последний лист, криво исписанный от руки торопливым почерком референта. У того явно дрожали руки, но Барон разбирал любой почерк.

— Полный, — сказал он. — Числа уточняются, но британцы отыгрались за все. При всей моей нелюбви к островитянам, это была работа мастера. Если у нас получится, я хочу, чтобы Даудинг читал лекции в нашей Военно — Воздушной Академии. И надо что‑то делать с нашей радиолокацией.

— Когда у нас получится, — отчеканил Шетцинг, по — прежнему не оборачиваясь.

— Надо будет позвонить русским, — задумчиво произнес Рихтгофен, — Ворожейкин раскалил все линии связи, пытаясь выйти на меня.

— Нужно, — согласился Шетцинг, отрываясь, наконец, от созерцания городского пейзажа. — Ты уже придумал, где был в такой недоступности?

Он прошел к столу и присел на край стола, задумчиво сплетая пальцы.

— Придумаю, — буркнул Рихтгофен. — Скверно как‑то на душе… Чего‑то такого я ожидал, но все равно скверно.

— Успокойся, Манфред, — ободряюще улыбнулся Шетцинг, но было заметно, что улыбка дается ему нелегко. На душе у него тоже было несладко. — Это должно было произойти, рано или поздно. В конце концов, мы же не подставляли никого. У авиаторов вполне были все шансы на успех.

— Но и не остановили, — мрачно возразил Рихтгофен. — А могли бы. Я мог. Ответить Ворожейкину и этому, как его… Клементьеву. Отозвать третью волну, все равно нужного мы уже добились. Потеряли бы меньше хороших немецких парней. А так… Лишние покойники на дне, лишние мертвые пилоты, от которых уже никакой пользы. Лишние вдовы и сироты.

— Ты же знаешь, так было нужно. Завтра я начну вызывать на ристалище радикальную военную партию и громить их по одному. За авантюризм. За неподготовленность. За глупость, наконец. Десяток — другой отправлю в отставку, пару под трибунал. И все под общее ликование от сурового, но справедливого правосудия. А затем мы начнем организовывать нашу войну. Новую, грамотную. И успешную. А британцы… пусть пока радуются.

— Знаю. Но все равно… Я устал от мертвецов, — честно сообщил Рихтгофен. — Я знаю, что эти безумцы втянули бы страну в глупый и неподготовленный штурм еще до осени. Знаю, что от них надо было избавиться. Знаю, что мы ничего в — общем и не сделали. Просто позволили им воевать, как они хотели, торопливо, 'давай — давай!'. И что цена за то, чтобы убрать этих… невысока, тоже знаю. Но от этого то не легче. Во всяком случае, мне.

Рихтгофен устремил на Шетцинга тяжелый немигающий взгляд.

— А тебе, Рудольф?

Шетцинг выдержал его взгляд, не отвел свой.

— Нет, друг мой, не легче. Но со своей совестью я договорюсь.

— И пусть нас судят потомки?

— Нет.

Шетцинг поднялся и снова встал у окна. Снова долго смотрел на пламенеющий багрянцем краешек умирающего солнечного диска. Так долго, что Рихтгофен уже не ждал продолжения. Но правитель Германской Демократической Республики все же закончил.

— Трое знают об истинных причинах сегодняшнего погрома. Я, ты и один хитрый старый человек, который не любит коньяк, но любит вино и трубку. Потомки не будут нас судить, потому что никто никогда им не расскажет.