Начинает он не сразу. Молчит, смотрит вдаль. Потом предлагает присесть на небольшую плетёную тахту с пёстрыми подушками.
— История будет длинной.
Мы садимся и стараемся отодвинуться друг от друга как можно дальше. От вынужденной близости неловко обоим.
Задираю голову вверх, прикрываю глаза, подставляю лицо ветру. Он укутывает меня шлейфом цветочных ароматов, баюкает нежными касаниями, чарует музыкой природы…
— Жил-был мальчишка…
У Хмуруса, оказывается, очень приятный голос — глубокий, бархатный, немного усталый. Слушать — одно удовольствие.
Хмурус выдёргивает соломинку из тахты, складывает её в несколько раз, ломая на сгибах, и продолжает:
— Он рано осиротел. Тогда дальний родственник, потомственный зельевар и преподаватель Академии Тёмного Колдовства, взял мальчика к себе. Ребёнок воспитывался среди колб, реторт и книг. Рано выучился читать и буквально не расставался с книгами. Рос хмурым и необщительным, да ещё и занудой к тому же. Сверстники недолюбливали его. Он платил им взаимностью: считал глупыми и плоскими. Впрочем эти противные мальчишки и девчонки охотно пользовались его знаниями, когда нужно было выполнить домашнее задание…
— … Чариус, поможешь с домашкой? — синеглазая колдунья хлопает длинными ресницами. Она хороша, и мальчика окатывает жаркая волна, когда девочка осторожно касается его руки. — «Основы боевого колдовства» совсем мне не заходят.
Он растерян и дезориентирован. Ведь задание — практическое. Раньше задавали рефераты, а это куда проще. Для синеглазой красавицы он бы мог легко написать с десяток рефератов.
Но как быть с боевыми стойками и пассами? Тут нужен контакт. А он… разве он может прикасаться к ней?
В синих глазах — мольба и, кажется, дрожат слёзы.
Чариус не выдерживает.
— Хорошо, — поспешно отвечает он, мысленно молясь, чтобы девочка не убирала руку — у неё такая приятная маленькая, нежная и прохладная ладошка, — после занятий буду ждать на тренировочном поле.
Синеглазка радостно улыбается, благодарит и отбегает к стайке подружек. До Чариуса долетают смех и шушуканье, а ещё обрывок фразы: «… он согласился».
Мальчик сжимает кулаки. Синеглазая колдунья решила выставить его на посмешище перед подружками? Конечно, ему ведь и самому боевое колдовство давалось непросто.
Ну что ж, хотите веселья? Значит, повеселимся.
На тренировочное поле он приходит заранее, но зато с целым арсеналом зелий. Да ещё и парочку заклинаний удалось разыскать в старинных дядюшкиных книгах. В современных, гуманных, учебниках такого не пишут.
Подружки входят гурьбой, щебеча, рассаживаются на трибунах, приготовившись к зрелищу.
Сама же синеглазая провокаторша является в обтягивающих майке и шортиках. Она, видимо, мечтала ещё раз зажечь в Чариусе влечение, а потом показательно посмеяться над его чувствами. Только не выйдет. Теперь он в обиду себя не даст.
— Начинай, — говорит он и готовится отражать её удар.
И она наносит удар, но в сердце. Неловкое движение — девочка в буквальном смысле запутывается в ногах и летит вперёд.
Чариус успевает подхватить раньше, чем юная колдунья целуется с землёй.
Они смотрят друг на друга, и он тонет в её глазах, теряет бдительность. Млеет от того, как она кладёт руку ему на щёку, нежно гладит.
В себя приводит дружный хохот.
Синеглазка тоже смеётся да ещё и пальцем на него показывает — сама уже успела отскочить к группке девчонок.
— Жаба!
— Фу, зелёный!
— Вонючка!
Он протягивает руку к щеке, в том месте, где коснулась Синеглазка, и на пальцах остаётся зелёная зловонная жижа.
К его ужасу субстанция растекается, впитывается в кожу, жжёт.
Его корёжит.
Чариус падает на землю и бьётся в конвульсиях. А в голове стучит лишь одно — за что? Неужели лишь за то, что он пару раз намекнул: будешь всё время пользоваться чужим умом, своего не наживёшь. То была не его фраза, подслушанна… И он желал Синеглазке добра…
Ааа! Как же больно!
У Чариуса перед глазами всё плывёт, темнеет, его мутит и трясёт от слабости.
Но дотянуться до сумки, где заранее были припасены зелья, он может. И запустить в хохочущую синеглазую зазнайку хватает сил…
Последнее, что он слышет, — смех, переходящий в крик…
Она навсегда остаётся прыщавой и со всклоченной шевелюрой, а он — уродливым, зелёным и злым.
— … В тот мальчик поклялся, чтоб больше ни одна женщина на земле не нанесёт ему удар в сердце, — Хмурус остервенело ломает соломинку, горько хмыкает и рассказывает дальше: — Но держать слово получалось плохо — шли годы, и природа требовала своё. Поэтому какая-нибудь очередная красотка взмахом длинных ресниц снова и снова заставляла сердце пускаться вскачь, голову кружиться, а его самого влюбляться — безуспешно и безответно. Неудачи на личном фронте следовали за полными провалами в поисках средства, которое бы избавило от последствий зелёной слизи. Лекарство не находилось, и это озлобляло сильнее и сильнее.
Желчный, уродливый, депрессивный, он не имел друзей. И даже дядюшка вскоре начал побаиваться странного родственника, предпочитавшего лабораторию, полную странных и мерзких предметов, общению с живыми людьми…
…Фею он встретил в тот год, когда стал преподавателем, заняв место почившего родственника. Новое положение давало куда большую свободу для манёвра. В главное — теперь появились средства на редкие, а порой и опасные ингредиенты для зелий.
В тот день он отправился в лес, чтобы набрать весёлки обыкновенной. Этот ядовитый гриб не зря называли «яйцо ведьм». Сила воздействия зелий, куда добавлялась весёлка, была такой разрушительной и страшной, что, казалось, только нечто, порождённое кем-то безмерно злым, может давать такой эффект. От «яйца ведьм» выпадали волосы. А ещё гриб вызывал любовь, похожую на голод, изнуряющую одержимость, иссушающую страсть.
И зельевар собирался использовать злую силу гриба вовсю и губить тех, кто, по его мнению, являлся виновником всех бед, — красивых девушек.
Росла весёлка обыкновенная неподалёку от лесной поляны, где дремал в мудром величье огромный дуб.
Чариус раздвигает ветви и… замирает.
Перед ним, облитая лунным сиянием, парит фея. Столь прекрасная и юная, что он даже забывает, как дышать. Быстро юркает назад, под сень раскидистой кроны и, завороженный, любуется крылатой шалуньей. Она, совершенно нагая, танцует, смеётся, заигрывает с ветром.
Чариус не осмеливается показаться ей на глаза. Разворочается и, забыв о цели визита, мчится назад. Так быстро, словно по его следу идёт стая голодных зверей.
Он безвольно свешивает руки, опускает голову. Видно, что воспоминания тяжелы для него. Но Хмурус намеривается довести начатое до конца. Только вот голос его теперь звучит так глухо, что мне приходится напрягать даже чуткий феечий слух.
— С того для его самого словно присушили весёлкой обыкновенной, — говорит Хмурус, глядя себе под ноги. — Он бродил сам не свой. Не мог дождаться ночи, чтобы вновь оказаться на поляне и наблюдать за танцами феи. А юная чаровница будто понимала, что у неё появился зритель, являлась каждую ночь и плясала в свете луны.
Но однажды стало невмоготу, и он решил действовать — выйти к фее и открыть свои чувства. А там пусть она сама выберет — стать ли ему самым счастливым человеком в Сказочной стране или умереть! Но… решимости хватило ненадолго. Ровно до той минуты пока он, склонившись над котлом, не увидел на гладкой поверхности мутноватой жижи своё отражение.
Любовный недуг иссушил его, сделав ещё уродливее и гаже. Как в таком виде было показаться прекрасной фее?
…голос приходит из ниоткуда, сначала — едва различимый, но постепенно усиливающийся до громкого шёпота:
— Есть зелье, что спасёт тебя.
Он испуганно оглядывается.
— Зелье преображения, — продолжает соблазнять невидимый собеседник. — Оно позволит тебе стать красивым. И ты сможешь поговорить с ней.
— Кто ты? — молодой зельевар напуган и напряжённо оглядывает комнату. — Откройся мне.
— Взгляни наверх, — голос будто стелется, чарует, манит. — Выше, на полку под потолком…
Книга. Огромная.
И как же он раньше её не приметил!
Чариус хватает лестницу и быстро поднимается к заветной цели.
Книга необыкновенная. Она смотрит на зельевара шестью золотистыми глазами.
Чариусу едва хватает сил, чтобы спустить вниз громадный фолиант…
От волнения дрожат руки и сохнет во рту.
Однако он всё равно сначала бережно отряхивает пыль с покрытой густым мхом обложки, и лишь потом, прерывающимся голосом спрашивает:
— Где же оно?
— Подыми обложку, — говорит книга, и как только Чариус выполняет просьбу, бодро шелестит страницами. И вот, наконец, останавливается на старинном рецепте.
Ингредиенты, конечно, непростые и весьма редкие, но раздобыть можно. Это воодушевляет Чариуса, но ровно до той поры, пока он не дочитывает до конца…
— … пыльца с крыльев феи!
Надежда вспыхивает и гаснет, как прогоревшая свеча…
— Где же мне взять её? Да и потом — феи ведь погибают, если с их крыльев стереть пыльцу.
— Тебе придётся выбирать — или получить красоту и встретиться со своей феей, но для этого убить другую. Или не убивать, но никогда не узнать счастья любви…
Он мотает головой:
— Нет! Я не могу… Погубить живое существо…
Книга переходит на вкрадчивый шёпот:
— Феи, как и колдуны, живут долго, но так же, как и те, стареют и умирают. Найди фею постарше, тогда не жалко будет забрать у неё пыльцу. Ведь ей всё равно осталось нет ничего…
И как бы ему не претит такая идея, другого выхода он не видит — страсть сжигает и лишает рассудка.
Поэтому колеблется Чариус недолго и, сглотнув ком, произносит:
— Хорошо… Как мне её найти — немолодую фею?
— Найди принцессу, поглупее да покапризнее, и потребуй, чтобы она позвала свою крёстную. У всех принцесс крёстные — феи. Разве ты забыл? Ведь на днях в академию поступила препротивная принцесса…
Хмурус снова горько усмехается. Поднимает тростинку, швыряет подальше. Ветер подхватывает ту и колышет, как лодочку. Облизывает губы, прикрывает глаза и откидывается, упираясь затылком в стену. Так, должно быть, легче рассказывать.
— Он всё тщательно продумал. Оставить ученицу после занятий для преподавателя труда не составило. Последняя пара закончилась поздно, за окном уже висела густая вуаль ночи.
Услышав его требование остаться, юная принцесска вскинула испуганные глаза.
Он ненавидел принцесс. За кукольные личики. За невинный взгляд цвета лазури. За солнце, запутавшееся в их локонах. За фарфоровую белизну кожи.
Эта, пожалуй, худшая из всех — слишком хороша.
А думает о нём, поди, чёрт-те что. Он отлично слышал, как студенточки шепчутся у него на лекциях, наделяя его эпитетами вроде «упырь», «мрачный хмырь», «зеленомордый»…
…Для пущего эффекта — захлопнуть дверь заклинанием.
А её глаза наоборот распахиваются, светлеют от ужаса. Она судорожно сжимает сумку, из которой вот-вот посыплются учебники.
— Я ч-что с-сделала н-не т-так… — лепечет, отступая к стене.
— Ты ещё ничего не сделала, — он напирает, давит, ему надо, чтобы она обязательно согласилась, — но можешь сделать.
Принцесска часто-часто кивает, золотистые кудряшки подпрыгивают испуганными пружинками.
— Я всё-всё сделаю, только не убивайте меня… — шепчет она.
— Не собираюсь тебя убивать. — Становится даже противно от того, какого о нём мнения студенты. — Мне нужно, чтобы ты позвала свою фею-крёстную.
Она мотает головой:
— Это совершенно невозможно. Крёстной не попасть в академию.
— Верно, значит, пойдём туда, куда она сможет попасть…
Он хватает трясущуюся девушку за плечо, и они оказываются на небольшом, поросшем вереском пустыре за зданиями академии.
— Здесь нет защиты, — почти рычит он. — Зови.
Но принцесса, хоть и напугана до крайности, упрямо бормочет:
— Не могу, пока моей жизни или здоровью ничего не будет угрожать, она не явится.
Видят волшебные силы, он не хотел. Думал вообще обойтись без рукоприкладства. Но видимо не получится.
— Что ж, если твоя крёстная прибежит тебя спасать, можно устроить.
Он называет этот приём незримый захват. Поднимает девушку над землёй, сжимает ей горло. Бедняжка дёргает ногами, выпучивает глаза, хрипит, пытается оторвать невидимые руки душителя.
— Крёстная! — выжимает из себя она. — Крёстная… спаси…
Чариус слепнет от сияния, закрывается рукавом.
В него бьёт заклинание, и несколько ярдов он катится кубарем.
Но… после того случая с Синеглазкой он отточил навыки боевой магии. Поэтому быстро вскакивает и бросает в ответ сеть-путы. Теперь уже крылатая добыча летит на землю и бьётся.
— Убирайся! — гаркает он на принцессу. Та исчезает скорее, чем отзвук его слов успевает рассеяться в воздухе.
А он берёт упеленатую в магию фею и уносится в лабораторию. Здесь избавляет её от сети и…
От горького, какого-то больного смеха у меня продирает по позвоночнику.
— … конечно же, то была она, его фея, — Хмурус швыряет слова, словно хочет отлупить ими того глупца, о котором идёт речь. — Такому невезучему, как он, незачем было надеяться на чудо.
Он бережно взял её на руки и перенёс в клетку. Тюрьму для пленницы приготовил заранее. Надежно укрепил самыми тёмными заклинаниями. Не убежать.
Надеялся, что фея недолго проживёт в неволе и умрёт сама, а он соберёт пыльцу и создаст зелье.
Только теперь всё было бесполезно.
Теперь она здесь, рядом, в его власти и… бесконечно далеко.
Чариус, шатаясь, прибрёл к себе в комнату и рухнул на кровать. Он не знал, что теперь делать. Но… если она немного, совсем чуть-чуть, на пару дней, останется в клетке, ведь это её не убьёт?
Он лежал и смотрел в потолок. В комнате и в его душе царила идеальная темнота.
Утром, до начала занятий, всё-таки пришлось идти в лабораторию. Он несколько секунд уговаривал себя взяться за ручку двери и войти.
Фея уже пришла в себя. Они сразу же кинулась вперёд, схватилась за прутья клетки, безжалостно обжигавшие тёмными заклятиями нежные пальцы … Чариуса передёрнуло от одной только мысли, что её может быть больно по его вине. Она плакала, умоляла отпустить, обещала выполнить любое его желание.
Находиться с ней рядом было совершенно невыносимо.
Он спешно собрал нужные ингредиенты и выскочил прочь. Захлопнул дверь, уперся в неё затылком, прикрыл глаза.
Он едва удержался от того, чтобы не броситься назад, к пленнице, и не отпустить.
Но пока она тут, он может любоваться ею. А если отпустить, она улетит и больше никогда не появится не то что рядом с академией, а в этом лесу.
Все пара дней.
Фея успокоится, поймёт, что он не хочет ей зла.
Он отпустит, обязательно, просто чуть позже.
…Занятия он вёл на автомате. Хотелось на всё плюнуть и нестись в лабораторию. Быть рядом, смотреть на неё.
Между тем шёл он в свою вотчину, как на эшафот. Осторожно открыл дверь, неслышно вошёл.
Истомлённая за день страхом, неизвестностью и ожиданием, фея спала, свернувшись клубочком. Волосы струились, словно платиновая река, укрывали хрупкую фигурку, стекали вниз через прутья клетки. Крылья радужно переливались и мерцали.
Чариус, как завороженный, смотрел на прекрасное создание.
Фея была такой беззащитной, такой уязвимой. Её хотелось беречь и спасать от всех чудовищ мира.
Осторожно, на цыпочках, подкрался к её тюрьме. Протянул руку и невесомо, подушечками пальцев, коснулся шёлка волос.
Он ушёл раньше, чем она проснулась.
И больше старался не появляться в лаборатории. Если что-то было нужно — отправлял мяв-куна. Сам же оказался слишком малодушен для того, чтобы посмотреть ей в глаза после содеянного.
Проходит почти неделя, когда мяв-кун сообщает:
— Она умирает.
Чариус вздрагивает и роняет в котёл целую горсть лягушачьих лапок. Котёл взрывается. Они едва успевают отскочить.
Мяв-кун не унимается:
— Я серьёзно, мяв. Ещё пара дней — и у тебя будет горстка отменной фейской пыльцы.
Чариус сжимает кулаки.
О чём он только думает? Что он творит?
Её смерть точно не входит в его планы.
— Отпусти её, сегодня же.
— Нет-нет, так не пойдёт. Я должен устроить ей побег. А ты — гнаться за нами и пытаться вернуть назад. Ведь она такой ценный ингредиент…
— Она прекрасная фея, а не ингредиент, — бормочет Чариус. — Но ты прав, лучше разыграть. Пусть думает, что я хотел её погубить…
— … он так и не смог использовать против неё ни одного серьёзного заклинания. А несерьёзные она ломала, как щепки… — Хмурус замолкает.
Да и я настолько шокирована его историей, что не могу вымолвить и слова.
Он по-прежнему не смотрит на меня. Вытаскивает из тахты прутики и ломает. Вытаскивает и ломает. У ног уже столько — на приличный костёр хватит.
Он горько и тяжело вздыхает, а потом говорит просто, не таясь:
— Я люблю вас, Айсель. Я натворил много глупостей. И не знаю, что с этим делать.
Забываю, как дышать, хватаюсь за сердце.
А мне что теперь делать с этим признанием? И с ним?