Красноглазый суженный обходит меня по кругу, оглядывая, как ярмарочный товар. Ухмыляется хищно и недобро, отхлёбывает из бутылки, а потом рукой, сжимающей горлышко, обводит меня, словно чертит воздушный круг.

— А она ничего… — говорит так, будто меня здесь нет, поверх моей головы, королю. — Беру! Заверните…

Отхлёбывает ещё глоток, неприлично икает.

Да уж! Семейным счастьем от него так и прёт! А ещё — дешёвой сивухой.

Я пячусь назад, но наступаю на шлейф платья и едва не падаю. Король успевает подхватить.

— Ну что же ты, доченька, — воркует он, — так торопишься замуж? Хочешь бросить нас с матерью? А мы ведь ещё не успели на тебя наглядеться.

Но пальцы его сжимают мой локоть отнюдь не нежно. Да какой там! Походу, синяки останутся!

Зло соплю и молча пытаюсь вырваться.

Королева Юлия опускает рукоделье на колени и с умилением наблюдает за сценой. Вот-вот заплачет, так растрогана.

Ненавижу грёбанных коронованных лицемеров!

Удаётся вырвать руку, отскакиваю в сторону, фыркаю, как рассерженный ёжик. Задираю нос и говорю:

— Вы не посмеете! Я никогда не выйду замуж… за… такого… — меряю взглядом женишка. Надеюсь, получается достаточно презрительно.

Красноглазый хмырь продолжает ухмыляться. Ууу! Так бы и съездила по физиономии!

Но меня продолжают не замечать.

— Что я и говорил — строптива! — Король разводит руками. — Намучаетесь с ней.

Красноглазый фыркает:

— Строптивость лечится. Быстро и надежно. У меня есть способ. Положитесь на меня, папа.

Мужчины перебрасываются многозначительными взглядами. Явственно видно — сговор!

Так я и поверила, что принцесса, бывшая пешкой в крупной политической игре, вдруг ни с того ни с сего отдается реальному первому встречному.

Гончару, пойманному пьяным на конюшне.

Ага, щаз! Не держите меня за дурочку?!

А если это сговор, значит, я нужна. И, желательно, целой и невредимой. Вот с этим-то у них и будут проблемы.

Подхватываю проклятые юбки и кидаюсь к окну, быстрее, чем кто-то из них успевает среагировать.

Вскакиваю на подоконник, открываю окно и… не успеваю даже выдать пафосную экспрессивную речь о том, где я видела всё их замужество. Я банально теряю равновесие. Даже вякнуть не успеваю, как уже лечу вниз.

Мамочки родные!

Колочу по воздуху руками и ногами, ору во всю глотку.

Нет, я, конечно, думала о том, что умерев здесь, очнусь дома. Но теперь, в буквальном смысле заглянув смерти в глаза, вернее — в суровую мостовую, умирать мне резко расхотелось.

Я зависаю в каком-то метре от поцелуя с солидным таким булыжником. Ощущение, что за спиной натянута верёвка, и я на ней вешу.

Выворачиваюсь, задираю голову.

Святая троица родственников — нынешних и будущих — сгрудилась в окне. Любуются картиной, то есть, висящей и дрыгающейся мной.

Потом меня совершенно бесцеремонно тянут вверх, будто я — марионетка на ниточке.

В окне будущий супруг меня ловко ловит, и на какое-то время я остаюсь в его объятиях.

Близко-близко, глаза в глаза. В тёмно-красное марево. У меня снова возникают ассоциации с космическим штормом, как тогда, когда я пялилась на «дьявольские головешки».

Он опускает меня на пол медленно и даже бережно. Легко, как маленькую, щёлкает по носу.

И говорит королю:

— Как мило! — Гласные он немного растягивает, из-за чего получается ехидно-певучая интонация. — Маленьким принцесскам к лицу капризничать! — Качает у меня перед носом пальцем. — Но я специалист по непокорным красавицам.

От близости этого типчика меня продирает жуть.

Сейчас, при близком рассмотрении, видно, что он довольно-таки недурен собой, высок и ладно сложен. Только вот черты лица настолько резкие и злые, что производят неприятное впечатление. А глаза заглядывают в самую душу, в каждый её потаённый уголок, и выворачивают всеми секретами наружу.

Брр…

От таких типов в реальности я шарахалась и старалась обходить их седьмой дорогой.

А тут меня кидают прямо в пасть красноглазому демону.

И тот ухмыляется, самодовольно и сыто.

Король потирает ладоши.

— Вот и славно, нареченные поладили. Значит, пора отдавать распоряжение о начале церемонии. — И почти весело подмигивает псевдогончару: — Чего тянуть!

Королева томно вздыхает:

— Ах, какая воля! Мой король, вы настоящий правитель!

А по мне — циркач! Притом, не самый умелый.

Но меня, как повелось в этом мире, не спрашивают.

Король звонит в серебряный колокольчик, и снова появляются какие-то девы в белых, почти монашеских одеяниях. Они обступают меня, двое берут под руки с обеих сторон, а остальные выстраиваются в два ряда.

Так и идём.

Девушки поют что-то скорбное и монотонное, от чего вся наша процессия напоминает не свадебную, а похоронную.

Хотя в чём-то так оно есть.

Сегодня я похороню свою надежду вернуться домой. Вряд ли красноглазый отпустит меня.

Снова оказываюсь в гардеробной. Кажется, в Северной Атомике просто помешаны на нарядах. Наверное, меняют их по несколько раз в день. Читала, что в прежние времена у наших земных царей-королей тоже было так заведено — дважды одно и то же платье не надевали. У российской императрицы Елизаветы за всю жизнь образовалась солидная коллекция в пятнадцать тысяч платьев. Правильно, а что ещё им в те времена было делать? Только наряжаться, плести интриги и плясать на балах.

Девушки, похожие на монахинь, и для меня выбирают сверхскромное платье из тонкой бледно-голубой шерсти. На рукавах и юбке у него прорези, в которые видно нижнее, кипенно-белое, больше напоминающее рубаху. Единственное украшение — широкая серебристая канва по подолу да пояс из металлических колец и цветов. Вполне себе стильный.

Волосы мне заплетают в простую косу, украшают венком из цветов, вроде наших васильков и ромашек. А вот свадебная обувь меня по-настоящему пугает — деревянные сабо. Видела такие в своей книге сказок. У Золушки были. Они напоминают галоши, грубо выдолбленные из деревянного бруска.

Добро пожаловать в сказку, Илона. Но дерево всё-таки мягче, чем хрусталь. Радуйся тому, что дают.

Когда образ почти завершен, в комнату входит Гарда. В руках у неё нежный букетик из цветов льна, перевязанный атласной голубой лентой.

— Вот, — говорит воспитательница, протягивая букетик мне, — Её Величество велели передать. Вместе с материнским благословением.

Ужасно хочется вышвырнуть к чертям этот букет и послать королеву со всеми её интригами в пешее эротическое путешествие. Но… букет довольно мил, к тому же невесте положено держать в руках цветы. А грубые слова не красят девушку.

Беру букет, благодарю, Гарда трогает меня за плечо, печально улыбается, в глазах её дрожат слёзы.

И тогда я решаюсь…Прошу монахинь оставить меня с кормилицей (кажется, это будет правильным определением для роли Гарды в жизни здешней Илоны) наедине, и когда последняя из них уплывает за дверь, падаю на колени и прошу:

— Гарда, милая, на тебя вся надежда… Ещё раз умоляю тебя — помоги сбежать отсюда.

Она поднимает меня, отряхивает платье и качает головой:

— А я вам ещё раз скажу, глупое вы дитя, что вам не уйти. Дворец полон магов да чародеев. Все они покорны воле королевы. Вы и шагу ступить не сможете, чтобы королевские сыскари не сделали стойку.

— Но… я… — пытаюсь возразить.

Гарда предупредительно вскидывает руку:

— Вы уже пытались покончить с собой. Что из этого вышло?

Вздыхаю: тем, что весь двор рассмотрел моё исподнее. То бишь, позором и провалом.

Гарда подвигается ближе:

— Да и ваш будущий муж не так прост. Поговаривают, до того, как вас ему представили, он долго беседовал с Их Величествам. Ходят слухи, подарил им нечто, из-за чего теперь никто на Северную Атомику войной не пойдёт. Потому-то они ему вас и отдают.

Точнее было бы сказать: продают, за какой-то магический артефакт.

— Лучше вам смириться, моя деточка. Замужество — не смерть. А там, глядишь, стерпится-слюбится. Каждая женщина приходит на свет, чтобы стать матерью и женой. В том наша миссия. И у вас получится, — она берёт меня за руки, заглядывает в глаза. — Не боги горшки обжигают…

Тогда я достаю последний козырь.

— Гарда, там, в башне… Когда я сказала, что потеряла память… В общем, я солгала. Всё я отлично помню. Например, то, что я не из этого мира. Даже королева знает. Она сказала, что таких, как я, называют у вас залётными…

— Да, моя госпожа, я в курсе. Все знают, — отвечает Гарда, и тон её с дружелюбного вдруг меняется на строгий, почти суровый. — Так и говорилось в пророчестве. Наша принцесса исчезнет, а на её место явится залётная из другого мира. Чтобы исполнить своё предназначение.

— И что же это за предназначение? — интересуюсь я, хотя самой уже плохеет.

— Принести мир и спокойствие в Северную Атомику на долгие годы…

Хмыкаю:

— Хорошая миссия.

— Вот именно, — Гарда суёт мне в руки букет, который я, в пылу беседы, бросила на столик, разворачивает за плечи к двери и слегка подталкивает вперёд: — Так что идите и выполняйте.

Сурово, почти по-военному.

Вот тебе и «самый счастливый день в жизни каждой девушки».

К двери бреду уныло, как на казнь…

Мы проходим бесконечными коридорами. Сёстры уныло поют, Гарда семенит сзади, тащит какую-то пухлую книгу на бархатной подушке.

Ритуалы, обряды, правила…

Утомляет неимоверно. Врагу не пожелаю быть принцессой. Дворцовый этикет — убийство свободы.

Сейчас я произнесу глупые клятвы и стану принадлежать человеку, даже имени которого не знаю. Я не питаю иллюзий насчёт того, какова судьба женщины в этом мире. И так ясно: мужчина — царь-господин.

А значит моё свободолюбие, мои принципы, мои привычки будут ломать. Жёстко и бесцеремонно. Мои желания будут игнорировать. Моими потребностями — пренебрегать. Рано или поздно я смирюсь, мой взгляд погаснет, плечи опустятся. И я пойму, что люди умирают, даже когда продолжают дышать.

Наша процессия останавливается в большом просторном зале, с высоким конусообразным потолком и стрельчатыми витражными окнами. По стенам фрески с изображениями сценок из местного религиозного культа. Судя по этим сценкам, религия тут отнюдь не — «тебя ударили по одной щеке, подставь другую».

Служитель культа, что расположился перед нами на невысоком постаменте, тощ, лыс, с валившимися глазами. Будто скелет, едва обтянутый кожей, засунули в роскошное одеяние из пурпурного бархата и золотого шитья, обильно усыпанное драгоценными камнями. Он, бедняга, даже двигаться, как следует, не может. Прямо оттуда, из своих одежд, как из командного шатра, руководит.

— Несущая Книгу, — пафосно вещает он, — выйди вперёд и стань пред брачующимися.

Кормилица, донельзя гордая возложенной на нее задачей, выступает из-за моей спины и с лёгким поклоном, будто приветствуя меня, приподнимает подушку с книгой на уровень груди.

Гарда выглядит так, словно выполняет миссию государственной важности.

А у меня сердце колотится где-то в горле. Все эти приготовления нервируют и пугают. Закончили бы уже побыстрее, без пафоса.

Девушки расступаются, пропуская того, кто через несколько минут станет моим мужем. А он тоже привёл себя в порядок. Теперь у него поверх бордовой бархатной куртки с перевязями по рукавам красуется длиннополый кожаный жилет. Обувь и брюки избавились от пыли и грязи. Взъерошенные волосы теперь гладко зачёсаны назад.

Я словно вижу его впервые. Как легки и грациозны его движения. Сколько достоинства и величия в походке и осанке. Развитые плечи, поджарый стан. Меня, дочь военного, не обманешь. Такая фигура — свидетельство долгих физических тренировок. И вовсе — не у гончарного круга.

Он подходит, становится рядом и помигивает мне. Потом наклоняется и щекочет шею жарким дыханием:

— Чудесно выглядите, моя дорогая!

Льстец и лжец.

Где там чудесно! Самые прекрасные, конечно же, мои громоздкие деревянные галоши.

Он берёт меня за руку, кладёт на шероховатую обложку книги и накрывает своей ладонью. Смотрит на меня чуть насмешливо.

Ему весело! А мне как-то не очень!

— Согласна ли ты Илона Атомикская взять в мужья… — начинает, заунывно растягивая слова, священник, но осекается… — Прошу меня извинить, уважаемая невеста, но нам нужно узнать имя жени…

— Ландар, — бесцеремонно перебивает он. — Просто Ландар. Обычный гончар.

— Хорошо, Ландар Обычный Гончар, если ты не против, мы продолжим церемонию.

— Я только «за», так как мне не терпится поскорее уединиться с новобрачной.

Священник оказывается понятливым (или тоже торопится к занятиям более приятным) и наше бракосочетание проходит так головокружительно быстро, что я прихожу в себя от того, что мой палец ощущает холод металла. Кольцо можно даже назвать изящным. Наверное, оно из рутения, потому что мой палец обвивает тонкая чёрная вязь. А по центру сияет алый камень. Словно капля крови на терновом венке. Мрачная и немного пугающая красота. А ещё — если это действительно рутений — чересчур дорогая для простого гончара.

В ответ я надеваю ему простую полоску стали — так выглядит его кольцо. Как только оно оказывается на пальце, Ландар наклоняется и целует меня — уверено и дерзко, придерживая за талию, чтобы не упала.

Отпускает с явной неохотой.

Вишнёвые глаза полны насмешки и лукавства.

— Ну что, идём, жена.

Он протягивает мне руку.

Я киваю, оглядываюсь в последний раз на Гарду (кажется, она вот-вот заплачет), кидаю ей под ноги букетик льна. Мне он больше не нужен. Можно закончить этот фарс с липовым материнским благословением.

Судорожно сглатываю и вкладываю пальцы в крепкую ладонь Ландара.

Больше нас никто не сопровождает. Церемонии окончены. И в этом есть свой плюс — я бесконечно устала от них.

Мы идём назад через служебные помещения, где всё так же суетятся слуги. И оказываемся на заднем дворе.

Только ждёт меня здесь не уютный возок, запряжённый горделивыми королевскими броллами, а повозка с осликом.

В глазах ушастого создания вся боль мира. Он уныло жуёт комок соломы, должно быть выпавший из корзины какого-нибудь скотника.

Ландар по-шутовски раскланивается:

— Моя принцесса, экипаж готов.

Он явно издевается, и я всей душой его ненавижу.

Глаза щиплет от обиды и жалости к себе, но показывать слабость наглому типу я не намерена. Приподымаю юбку, забираюсь в повозку, устраиваюсь среди глиняных горшков и кувшинов.

— Горшечная принцесса, — едким тоном продолжает Ландар. — Смотрю, вы присмирели, ваше высочество. Никак одумались? Или прониклись ко мне любовью с первого поцелуя?

Он нагло лезет ко мне, но я отворачиваюсь и отталкиваю его.

— Всё ещё строптивая, — радостно констатирует он. Легко запрыгивает на скамейку рядом со мной, понукает осла.

И я покидаю королевский двор, чтобы отправиться навстречу новой — теперь уже семейной — жизни.