Министр финансов Австро-Венгрии Билинский в своих мемуарах умолчал о многих тайнах

 Граф Берхтольд – сторонник сокрытия документов после войны

 Граф Гойос, специальный эмиссар, отправившийся ко двору кайзера и вернувшийся откуда с «карт-бланшем». Представитель «военной партии» на Балльплатце, наряду с Берхтольдом, Форгачем и Мусулиным

Германский посланник в Вене в 1914 г. фон Чиршки поначалу призывал к сдержанности, но после выговора со стороны кайзера стал сторонником жесткой линии в отношении Сербии. Был посвящен в подготовку неприемлемого ультиматума

Республика Австрия стала одной из наследниц Австро-Венгрии. Однако чувства бывших подданных Монархии не менялись так же быстро, как появлялись новые страны на карте Европы. Вместо решения внутренних и внешнеполитических проблем война привела к распаду государства, исчезнувшего с исторической сцены. Это не могло не вызвать глубокое разочарование и ненависть в отношении виновника катастрофы.

В европейской истории встречаются устойчивые фобии, уходящие корнями как в религиозные войны, так и в более поздние эпохи. Семена, посеянные в 1914 г., по-прежнему дают всходы. Об этом в разгар югославского кризиса (23 февраля 1993 г.) в разговоре с Андреасом Папандреу напомнил французский президент Франсуа Миттеран: «Имела место цепь ошибок: германское вмешательство, американское невежество, колебания итальянцев, волю которых парализовал Святой престол. Германия, считающая себя легитимным наследником австро-венгерской империи, восприняла и старую австрийскую жажду отмщения сербам».

Стилизованный образ «виновника» (Сербии и сербов) не появился одномоментно во время войны. На протяжении многих лет он формировался параллельно с планами переустройства Балкан. Первые годы ХХ в. отмечены многократными попытками придумать предлог для агрессии. Когда, в конце концов, произошло Сараевское покушение, потребовалось связать его с Сербией. Дипломатическая и информационная кампании, несмотря на отсутствие реальных доказательств участия сербского правительства в заговоре, должны были подтвердить обоснованность предъявления «неприемлемого ультиматума». Для принятия решения о нападении не потребовалось выяснение того, кто помогал «младобоснийцам», совершившим покушение.

 

Поиск доказательств участия Сербии в сараевском покушении

Таким образом, потребность в обнаружении «доказательств» замешанности официальной Сербии возникла в самом начале войны. Вступив в нее, Австро-Венгрия приняла на себя большую ответственность, что обусловило давление со стороны мировой общественности. Следовало предъявить собственную, основанную на сербских источниках версию событий, разоблачавшую Белград как виновника войны. Получение соответствующих доказательств было главной задачей следствия, проводившегося в отношении совершивших покушение. Как вспоминал судебный следователь Лео Пфеффер, полиция буквально выбивала из Неделько Чабриновича признание в том, что он и его подельники обратились за оружием к организации «Народна одбрана» и ее секретарю Милану Прибичевичу. Кроме того, организаторы Сараевского, Банялукского и так называемых гимназических процессов, состоявшихся в ходе войны, стремились доказать, что сербский национализм в Боснии и Герцеговине и прочих югославянских областях Монархии «импортирован» из Сербии. Для этого сербских гимназистов и представителей интеллигенции, находившихся на скамье подсудимых, обвиняли в причастности к «Народной одбране», штаб-квартира которой находилась в Белграде. Следует отметить, что не все современные историки осведомлены, что представляла собой эта организация. Уделим этому некоторое внимание.

В связи с задачами, стоявшими перед обвинением на Банялукском процессе, Владимир Чорович писал: «Представляя “Народну одбрану” в качестве рассадника всех сербских движений и идеологических течений, суд ставил себя в глупое положение, так как связи, которые он искал и обнаруживал, не могли иметь место в силу элементарной хронологии событий. “Народна одбрана”, как известно, возникла в 1909 г. после аннексии, а культурно-просветительское общество “Просвета” – в 1902 г. Тем не менее в обвинительном заключении написано, что по указанию “Народной одбраны” “организована и деятельность сербских обществ в Боснии и Герцеговине, где по образу “Народной одбраны” был сформирован и центральный орган, а именно “культурное” (закавычено в оригинале. – М. Б.) общество “Просвета” в Сараево (стр. 31 обвинительного заключения). Следуя этой логике, обвинение подчеркивает, что “нельзя согласиться с тем, будто требование официального признания “сербского” языка, “сербской религии” и “сербского” флага продиктовано лишь желанием сохранить сербскую самобытность или народность, которые никто не ставил под сомнение (sic! – М. Б.). Подлинный мотив – стремление реализовать далеко идущую и в мелких деталях продуманную великосербскую пропаганду (стр. 31)”. Этот пассаж перекочевал и в приговор (стр. 71). Речь идет о сознательной лжи. В Боснии мы всегда боролись не за “сербский”, а за “сербскохорватский” язык, выступая против абсурдного провинциального именования языка (официально он назывался “боснийским”). Аналогичным образом мы выступали не за “сербскую” религию, а за “сербско-православную”, возражая против “восточно-греческой”. Кстати, этот вопрос решился в 1905 г. в результате учреждения нашей церковно-школьной автономии. Что, и к этому приложила руку “Народна одбрана”?.. Следовательно, суд интересовало только изобретение дополнительных предлогов для ужесточения гонений. Поэтому деятельность “Народной одбраны” предстает в его изложении поистине всепроникающей».

В обвинительном заключении подсудимым инкриминировалось «усиление народного самосознания». Приводились факты «провоза книг» – о князе Лазаре, царе Душане, Косовской битве, переселении сербов и т. д. Обвинение настаивало, что в этих книгах перечислялись входившие в состав Царства Душана земли, в которых имеется сербское население и которые до сих пор не освобождены. «Тем самым среди сербов распространялась мысль, что и они часть единого сербского народа, что каждый серб ничем не отличается от проживающего в Королевстве Сербия», – так сформулирована идеология, распространение которой приписывалось «Народной одбране».

В дополнение к наблюдениям Чоровича отметим, что до 1907 г. не существовало сербской организованной политической партии. Зато имелось 396 культурных, спортивных и прочих национальных объединений, которые до 1905 г. носили по большей части религиозный характер. Упомянутая «Просвета» (1902) имела отделения только в городах, а на селе за поддержание национального самосознания отвечали учителя и священники. Объединения праздновали собственную «славу», распевали песни, как, например, «Призрен будет наш». Представление «Битва на Косовом поле» в 1879–1910 гг. в г. Мостар было исполнено 220 раз. В том же городе поэт Алекса Шантич возглавлял певческое общество «Гусле». Центр сербского сокольского движения, насчитывавшего 1600 членов, располагался в Сараево. В ответ на утверждение, будто изменение сербской политики в отношении Австро-Венгрии началось после кровавого переворота 1903 г., приведшего к смене династии, напомним, что король Александр Обренович не только поддерживал сотрудничество мусульман и сербов (с согласия турецкого правительства в г. Славонски Брод заключен соответствующий договор), но и, например, др. Душану Ефтановичу выделил на культурную деятельность 92 000 франков (1901–1903). Король считал, что надо оказывать помощь, чтобы не подумали, что «Сербия отрекается от народных идеалов». С осени 1903 г. политику поддержки культурно-просветительской деятельности продолжило правительство Н. Пашича, о чем австро-венгерскому посольству стало известно в январе 1905 г.

Итак, вернемся к приоритетному для Монархии поиску «доказательств», необходимых для обоснования предъявления ультиматума и объявления войны. Некоторые сербские документы австро-венгерская армия захватила уже в 1914 г., как, например, журнал входящих и исходящих документов майора-пограничника Косты Тодоровича. Во время состоявшейся в том же году первой оккупации Белграда разграблению подверглись дома некоторых министров. В ноябре 1915 г. захватчикам достались материалы МИД, обнаруженные в монастыре Любостиня, а затем отправленные в Вену.

По указанию австро-венгерского внешнеполитического ведомства в декабре 1915 г. была сформирована специальная «Комиссия по сербским документам» (Serbische Aktenkommision), принявшаяся за составление сборника. Формально ее возглавил Рудольф Погачар (Pogatscher), а на деле руководство осуществлял директор Государственного архива (Statsarchiv) др. Ганс Шлиттер. Несмотря на многонациональный характер Монархии, стоящих знатоков сербского языка найти не удалось. Перевод поручили упомянутому выше др. Гансу Фёрнле (Hans Vörnle). Несколько сот тенденциозно отобранных документов были переведены либо отчасти верно, либо полностью неверно (например, употреблялись выражения, абсолютно не соответствовавшие тем, что имелись в оригинале). Наряду с подлинными актами переводились и довоенные материалы австрийской разведки. То есть, по сути, фальшивки, которые создавались специалистами в этом вопросе, стремившимися удовлетворить «известного заказчика».

До 1918 г. сборник так и не дошел до печати. Как мы уже знаем, австрийцы передали документы германскому правительству, которое включило их как в «Белую книгу» (1919), так и в памфлеты, подписанные Милошем Богичевичем. Заслуживает повторного упоминания забавный эпизод с профессором-филологом Белградского университета Радованом Кошутичем, не имевшим никакого отношения к дипломатии. Однако, если верить немецкому сборнику, он «дослужился» до «сербского посланника в Петербурге». Были напечатаны целых три телеграммы за его подписью, якобы отправленные в 1909 г. Так потерял свою должность тогдашний посланник Димитрие Попович.

В послевоенной Вене с 1919 г. преобладало мнение, что не стоит вступать в дискуссию по вопросу об ответственности за войну, так как это проблема не Австрии, а уже исчезнувшего государства. Отсутствовало даже желание оспаривать Сен-Жерменский договор, в котором оговаривалось, на ком лежит вина. Этим озаботились лишь несколько человек, публиковавшиеся в соответствующих германских журналах. Особенную активность проявляли генерал Эдмунд Глейзе фон Хорстенау (Edmund Glaise von Horstenau), Ганс Юберсбергер (Hans übersberger) и др. Людвиг Биттнер (Ludwig Bittner) – последний поборник Аншлюса и пламенный обожатель «величайшего австрийца» Адольфа Гитлера. Когда в декабре 1918 г. Родерик Госс (Roderich Gooss) приступил к подготовке публикации корпуса документов, не сразу стало ясно, что это – научный или политический проект. Составитель более всего сожалел о недоступности бумаг австро-венгерского посла в Берлине графа Гойоса (Count Alexandar von Hoyos). В Австрии многие опасались, что Госс хочет свести счеты с военными кругами – теми, кто подговаривал к войне и нажился на ней, то есть с крайне правыми политическими силами. Когда в июне 1919 г. труд был готов, тогдашний глава австрийского МИДа Отто Бауэр (Otto Bauer) сумел помешать его публикации в Берлине. Министр счел, что недоброжелатели могли бы расценить книгу как германскую провокацию, осуществленную в преддверии заключения мира. Только если бы Германия отказалась подписывать договор, имело смысл напечатать книгу в Вене. В случае если Берлин ставит свою подпись, публикация только усугубила бы положение Австрии.

Во всяком случае, делегация, готовившаяся к участию с мирной конференции, получила инструкции не отрицать вины Австрии в событиях, предшествовавших началу войны, – «от предъявления ультиматума Сербии, “служившего свидетельством желания вступить в войну”, до отказа от посредничества Эдварда Грея. Однако следовало подчеркнуть, что режим, на котором лежала ответственность, был не немецко-австрийским, а австро-венгерским. При нем министерством иностранных дел руководила венгерская клика». По отношению к Германии приходилось вести себя более тактично: «Если кто-то скажет, что действиями Австро-Венгрии руководила Германия, то это неверно и может быть подтверждено документами… Можно сообщить, что немецко-австрийское правительство полно решимости публиковать документы, что работа уже идет, но еще не завершена».

 

От незаинтересованности до тайной подготовки публикации документов

Однако позднее позиция изменилась. В июне 1926 г. по инициативе директора Государственного архива др. Людвига Биттнера началась работа по отбору дипломатических документов за период 1908–1914 гг. В 1929–1930 гг. вышли 8 томов материалов (11 200 документов). Германия оказывала финансовую и идеологическую поддержку проекту, о чем Биттнер в Берлине договаривался с редактором германского издания Фридрихом Тимме (Friedric Thimme). Сама работа протекала в обстановке строгой секретности, которую пришлось соблюдать даже работникам типографии. Спешку и «долг чести» австрийские профессора и политики оправдывали общемировой тенденцией (сборники готовились в Великобритании, Франции и Италии), а также опасностью того, что страны-наследницы Австро-Венгрии сразу по истечении срока запрета уже в 1930 г. (1940) приступят к публикации венских документов. Еще до назначения на должность директора Биттнер проинформировал канцлера, что украдены числившиеся в описи материалы Боснийского отделения министерства финансов, «которые могли свидетельствовать о том, что сербский посланник в Вене Йованович предупредил двор до поездки в Сараево». О том, почему все держали в тайне и откуда взялись реальные или мнимые опасения того, что союзники предадут огласке запрет на публикацию документов, Глейзе фон Хорстенау написал в журнале Berliner Monatshefte в январе 1930 г.

На самом деле, Австрия, осуществив публикацию документов без согласия заинтересованных государств, нарушила подписанные ею договоры. Например, соглашение от 26 июня 1923 г., заключенное с Королевством СХС, в котором говорилось, что без его согласия «в течение двадцати лет не будут предоставляться в пользование неофициальным лицам архивные материалы, датированные 1900 г. и позднее и относящиеся к Королевству Сербия в границах до 1914 г.». Однако, когда они в 1930 г. увидели свет, Югославия не стала подавать протест.

19 ноября 1929 г. канцлер Скобер направил в заграничные дипломатические миссии инструкцию, объяснявшую, как следует трактовать начало войны в свете опубликованных документов: «В конце концов, материалы предоставляют еще больше доказательств того, что Австро-Венгрия и Германия, даже после разрыва с Сербией, всерьез стремились к тому, чтобы локализовать войну, и предпринимали все, чтобы отвратить Болгарию и Турцию от нападения на Сербию. Более того, Сербии даже после ее поражения предлагались гарантии сохранения ее как суверенного государства. Однако все усилия по локализации потерпели неудачу в результате скоропалительного решения России провести мобилизацию».

Вдохновленный выходом дипломатических сборников др. Юберсбергер сочинил историю Салоникского процесса, на котором осудили одного из «организаторов» Сараевского покушения. Саркотич издал книгу о процессе в Баня Луке. А Фрицу Райнолу (Fritz Reinöhl) МИД поручил написать работу о пансербских интригах, которые плелись накануне и во время войны. Работа вышла под грифом Венского архива в 1944 г.

Отбор военных документов, издание которых не поспевало за дипломатическими, ставил целью поддержание легенды о фельдмаршале Конраде. Некоторые составители, как, например, майор Ратценхоффер, проявляли излишнее рвение, из-за которого пришлось отозвать первый том «Последней Австро-Венгерской войны. 1914–1918». Тем не менее, под контролем со стороны биографов маршала – генералов Кислинга и Глейзе фон Хорстенау – публикация продолжалась в том же духе вплоть до 1938 г.

Следует подчеркнуть, что перечисленные усилия категорически диссонировали с той позицией, которую власти Австрийской республики занимали в первые дни ее существования. Так, в ноябре 1918 г. новый министр иностранных дел Отто Бауэр, войдя в здание на Балльплатце, обратил внимание своих подчиненных на то, что они «находятся в помещении, в котором совершилось преступление развязывания мировой войны».

После состоявшегося в 1938 г. Аншлюса дуэт наиболее активных сторонников публикации документов и борцов за пересмотр военной ответственности Германии и Австро-Венгрии продолжил заниматься привычным делом – поиском «сербской вины» и повторным ограблением архивов оккупированной Югославии. Что любопытно, Биттнер с Юберсбергером уже в июле 1940 г. рассчитывали добраться до сербских документов. Они предлагали надавить на Белград и добиться их выдачи, а на тот случай, если страна будет завоевана, указывали, что и где следует изъять.

Прежде чем продолжить, имеет смысл сказать несколько слов о др. Биттнере. Он, как писал В. Йованович-Марамбо, «испытывал удвоенную ненависть к сербам. Убив Франца Фердинанда, они нанесли смертельное оскорбление древней империи. Его повторением – плевком в лицо новому гитлеровскому отечеству – стал государственный переворот, совершенный в Югославии 27 марта 1941 г. Будучи человеком науки, Биттнер все свои знания и способности употребил на борьбу с ненавистным врагом… Большое дело публикации сборника сербских документов он предпринял, находясь во власти глубоко укоренившихся антисербских предубеждений. Он повсюду обнаруживал следы заговорщицкой злодейской деятельности сербов. Ненависть к ним была столь сильна, что подозрения у него вызывали все, кто не разделял его мнения. Тайными сербскими агентами он называл тех высших чиновников бывшего боснийского земельного правительства в Сараево – австрийцев и венгров, – о которых узнавал, что они масоны или предположительно имеют еврейское происхождение. Более того, однажды в июле 1942 г. он высказал подозрение, что и в берлинском Министерстве иностранных дел засели “сербофилы”, мешающие ему выполнить его высокую миссию – опубликовать документы, подтверждающие сербскую ответственность за начало войны». Наряду с ограничением, обусловленным психологическими чертами, у Биттнера имелось и одно профессиональное, а именно незнание сербского языка. Однако он верил, что «лучший специалист по проблеме военной ответственности» Г. Юберсбергер владеет им в должной мере. Помимо Юберсбергера Биттнеру помогали еще несколько не слишком умелых переводчиков.

Профессор др. Ганс Юбербергер и его супруга др. Хедвига Флайшхакер Юберсбергер не только имели общие склонности, но и работали вместе. После 1938 г. многие документы Юбесрбергер подписывал как оберштурмбанфюрер СА. Однако амбиции его простирались дальше – он мечтал стать рейхсминистром. В компанию супружеской четы входил профессор др. Алоиз Хайек – ученик Константина Иречека, – преподававший историю Восточной Европы в Венском университете. Затем в их группу включили др. Роберта Шванке, большую часть времени уделявшего «полевой работе» в Югославии. Тем же занимался др. Герман Цельнер.

Краткого описания заслуживает и карьера генерала Глейзе фон Хорстенау, в обязанности которого, как офицера генштаба, входило ведение дневника военных действий австро-венгерского Верховного командования и составление донесений императору. С весны 1917 г. он состоял и в Военном пресс-бюро, осуществлявшем дорогостоящие пропагандистские операции, в том числе антисербские, в нейтральных государствах и странах Антанты. Одним из главных пропагандистских методов была публикация статей в газетах нейтральной Швейцарии, откуда их перепечатывала австро-венгерская пресса, а также издания прочих государств, в том числе и оккупированных, как, например, Черногории. Австро-венгерскому военному атташе в Берне помогали в работе какие-то сербы из окружения черногорского короля Николы. Сам Хорстенау был больше предан рейху, чем Монархии. После войны открылось, что он всю секретную информацию передавал германцам. Наследник Гётцендорфа генерал Артц считал, что за это Хорстенау следовало предать суду.

 

Как сербские архивные материалы во второй раз оказались в Вене

С 1940 г. австрийцы более всего стремились заполучить те фонды, в которых, как им казалось, хранятся секретные сведения о Сараевском покушении, о причинах войны, а также о тайных связях Сербии и России. Биттнер считал, что следует обнаружить и вернуть: а) документы австро-венгерских военных частей (начиная с бригады), оставшихся на территории Королевства СХС после отступления понесшей поражение армии; б) архив Императорского и королевского военного губернатора, под властью которого находилась оккупированная Сербия в 1915–1918 гг.; в) акты и архив плебисцитарной комиссии, вывезенные из Каринтии после ее оставления югославскими войсками и администрацией; г) архивы австро-венгерского посольства и консульств в Югославии; д) архив боснийско-герцеговинского отделения австро-венгерского министерства финансов, для конфискации (реституции) которого в Вене пришлось прибегнуть к угрозе применения вооруженной силы и т. д.

Кроме того, Биттнер предлагал, чтобы даже в случае сохранения Югославии потребовать от нее предоставить неограниченный доступ в сербские архивы, в частности в мидовский, «так как там находятся важные и до сих пор недоступные источники по предыстории мировой войны. Особый интерес представляют те, что освещают соучастие сербского (и российского) правительства в Сараевском покушении, а также позиции России, Англии и Франции накануне войны».

После падения Югославии весной 1941 г. в Австрию (Вену), согласно спискам, было отправлено более 100 вагонов архивных материалов. Интерес к Сараевскому покушению и причинам Первой мировой войны обусловил изъятие из фонда Министерства иностранных дел стенограмм Сараевского процесса 1914 г., многочисленных ящиков с документами «Боснийского архива», актов Политического отделения МИДа, архива сербского Президиума правительства и т. д. Таким образом, уже однажды реституированные материалы, в том числе и переводы Фёрнле, снова вернулись в Австрию. Забрали и обширную переписку политиков и венских архивистов в связи с переводом и использованием сербских документов.

Одним из достижений вышеупомянутой специальной группы, ответственной за выявление и изъятие архивных материалов, стало обнаружение бумаг двора в декабре 1942 г. Четыре ящика с ними, спрятанные в 1941 г. в селе Вилюши, нашел помощник Цельнера фольксдойче Хайнц Фрай. Крестьяне, на которых поступил донос, подверглись пыткам, не принесшим результата. После этого Фрай расстрелял двоих и пригрозил сжечь всю деревню. И только тогда ее жители выдали спрятанное. Об этих ужасающих преступлениях белградского сотрудника ведомства Г. Гиммлера стало известно из его случайно сохранившейся переписки. Среди обнаруженных немцами бумаг было два важных документа: черновик письма Драгутина Димитриевича Аписа, в котором он признается в организации Сараевского покушения, и письмо принцу-регенту Александру.

Таким образом, за короткое время – менее чем за тридцать лет – сербские архивные документы дважды подвергались похищению, обследованию и «доработке». Последняя состояла в стирании комментариев на полях актов, произвольном употреблении клея и ножниц. Все это в деталях описал Воислав Йованович Марамбо. Подводя итог, он констатирует, что первую попытку «использования» можно считать отчасти успешной. После Первой мировой войны результатом произведенного отбора и подготовки стали «разоблачения» Богичевича, пользовавшиеся признанием в определенных кругах. Во второй раз, в ходе Второй мировой войны, все было зря: и тенденциозный выбор документов, и сокрытие материалов, не укладывавшихся в концепцию, и вольный перевод и трактовка текста, и бессовестное употребление сомнительных и поддельных документов.

Увы, по-видимому, Йованович ошибся. Прошли десятилетия и перед нами всплывают со дна биттнеровские и юберсбергеровские «открытия», по-другому озаглавленные и подписанные другими авторами.

Сербской историографии известно, что Юберсбергер, Биттнер и Алоиз Хайек в 1945 г. опубликовали книгу «Сербская внешняя политика 1908–1914», в основу которой легли материалы, захваченные в 1941 г. Историк Бурц указывает, что остается загадкой, куда делся напечатанный всего в нескольких экземплярах третий том второго серийного издания, освещающий период с 26 мая по 6 августа 1914 г.