Часть I
Горькие травы
Пролог
1/13
Год 11.973
Сегодня была та смена, которая самая страшная. Предыдущая еще ничего, по крайней мере, от предыдущей нельзя получить таких «подарков», как клизма не раствором, а простой водой, или укол трупной жидкости. Предыдущая даже иногда сонирует трубки больным… вчера, впрочем, не сонировала. И не кормила. Кормила еще одна, до неё, но кефир оказался просроченный, и сильно, поэтому после этой кормежки стало только хуже.
— Здорово, ханурики, — произнес кто-то неразличимый. — Ну чо, зэка… Ща задристаете мне тут всё на хрен, вонючки… Лютик, приволоки клеенку, — это куда-то в коридор. — Надо коматозникам жопы помыть.
…Самое плохое — это то, что ничего невозможно сделать. Даже дышать нормально, и то невозможно, потому что в трахее — железная трубка, и что-то там совсем не так, как надо, потому что от кислородного голодания с каждым днём всё хуже и хуже. Оставшиеся относительно целыми правая рука и правая нога принайтованны к койке намертво, левая рука с раздробленными выстрелами локтем и предплечьем, впрочем, тоже. Свободна только левая нога, но с левой ногой такое, что про это лучше не думать. Там нет сустава. Тазобедренного. И нет колена. Есть, кажется, какие-то костные осколки — когда его переворачивают, слышен омерзительный хруст, осколки трутся друг о друга.
Боль, конечно, тоже есть, но к боли он быстро привык и адаптировался — сказалась прежняя практика. Боль — это было не самое плохое. Он понимал (в те моменты, когда возвращалось сознание) что умирает — то, что они делали, смерть не отсрочивало, только приближало. И он понимал, как он умирает. От чего. Конечно, не всё, но большую часть — к сожалению, понимал.
Левую руку отмотали от железной трубы — если бы он мог орать от боли, он бы орал, но в горле железная трубка, и, кажется, гноится стома… Взяли за плечо и за то, что осталось от тазобедренного сустава. Грубо дернули в бок, переворачивая.
Патрубок пережало, дышать стало совсем невмоготу. Мало того, что аппарат дышит слишком медленно, так еще и это.
Ну всё.
Вот сейчас…
В глазах темнело — потому что к удушью и первой боли прибавилась вторая боль. Там сплошные нарывы, а в них, со всей дури — зазубренным старым наконечником…
— Чего ты жмешься, целка? — раздраженный голос, и новый тычок. — А ну, скотина, давай!
Удар по больной руке, хлесткий, короткий. Потом — по ноге, по бедру, кулаком, и боль взрывается в голове миллионом неоновых искр, и отчаянно нужно дышать, но воздух вязнет, и приходится ждать, пока аппарат соизволит сработать.
Как же хочется потерять сознание и умереть.
Да, именно в таком порядке.
Больше не могу.
* * *
— Немедленно прекратите манипуляцию, — Фэб стоял в дверях палаты, а позади него Кир аккуратно укладывал на пол Лютика, второго санитара. Рыжий, оттеснив Фэба плечом, бросился к койке.
— Господи… ты что делаешь, садист?!
— Слуш, ты, зэка, отвали, — санитар сплюнул сквозь зубы. — Допрыгаешься ща.
Фэб быстрым шагом подошел к койке, взял санитара за плечо, и швырнул по направлению к двери — Кир подхватил его, пару раз двинул по сытой кормленной роже, и толкнул на лавку, стоящую у стены в коридоре.
— Сиди тут, — приказал он. — Попробуй только уйти. Уйдешь — найду и убью. Понял, тварь? Повторить?
— По-по-понял… — проблеял тот.
— Малаца, — одобрил Кир. — Мужики, что там?
— Кошмар, — односложно ответил Фэб. — Рыжий, подожди, я сам подышу его. Ит, это мы… давай, милый, надо лечь на спину… вот так, хорошо, хорошо… потерпи, сейчас поможем. Совсем чуть-чуть потерпи.
— Трубка забита, не смогу сонировать. Надо вынимать, — рыжий заозирался по сторонам. — Эй, козлина! Трубки на смену стерильные где?
— Нету. Простые есть, в шкафу…
— Охренели?! Где укладка с зондами? Где у вас тут вообще всё, а?
— Кир, подожди, не кричи, — попросил Скрипач. — Ребят, попробуйте всё-таки сонировать… она по диаметру не совпадает, слишком маленькая… так, морда, быстро сюда ларингоскоп, набор бужей, и новую трубку, — распорядился он. — И вызовите главного врача. Я его хочу харей ткнуть в это всё!..
— А чего такое «бужи»? — не понял санитар.
— Кир, сходи с ним, — попросил Фэб. — Рыжий, ты тут случайно хотя бы хлоргекседин не видишь? Во рту нарывы, живого места нет.
— Я вообще ничего не вижу… Ит, побыстрее подышать, да? Больно? Вот так, давай… Сейчас мы тебя продышим, надо только найти, чем это сделать. Ты понимаешь меня? Ну ты хотя бы моргни, если понимаешь… ага, молодец. Фэб, поищи новокаин.
— Сам поищи, я пока что тут… Кир, нашли?
— Нашли, — зло сказал Кир в ответ. — Это вообще единственное, что у них тут стерильное было, они тупо не знали, как этим пользоваться. Ларингоскоп тоже нашли, клинок, правда, один. Прямой.
— Спасибо, что не детский, — Скрипач ощупывал Иту шею. — Так… Кир, скажи морде, чтобы принесли новокаин и адреналин. И… мне пинцет нужен. Ит, еще пять минут, — попросил он. — Надо же, даже батарейка живая… так. Ребят, там в глотке какая-то хрень, судя по шуму.
— Выше связок? — ошарашено произнес Кир.
— В том-то и дело, что выше. Я сейчас попробую вытащить. Фэб, ты его дышишь, Кир, подтягивай трубку вверх, — приказал Скрипач. — Пинцет есть?
— Сейчас… не знаю, что им делали, но какой-то есть. Сойдет?
— Сойдет, лишь бы подцепить как-то. Ит, терпи.
Скрипача недаром хвалили за его руки — он порой умудрялся делать совершенно невозможные вещи. Вот и сейчас он каким-то чудом сумел подцепить и вытащить ссохшуюся мокроту, которую выдохом забило уже не просто под трубку, а загнало выше, на уровень связок. Сгусток выглядел, как длинный ссохшийся шнур, который был влажным лишь на конце.
— Я тут поубиваю всех, — охрипшим голосом произнес Кир. — Давай, псих, давай. Уже полегче, да?
Дышать и впрямь стало немного легче. Совсем немного, но и так уже лучше. Ит в полном изнеможении закрыл глаза.
— Родной, не спи, — попросил Фэб. — Мы сейчас сделаем новую стому, слышишь? Сделаем новую и зашьем старую. Она гноится, это опасно.
Что и как они делали, Ит пропустил — дышать снова стало тяжело, и он, видимо, ненадолго потерял сознание. Очнулся от того, что внезапно стало легко дышать, для этого не требовалось вообще никаких усилий, и это ощущение было настолько ярким, что он, вопреки логике и разуму попробовал вдохнуть самостоятельно. Кто-то тут же поддержал его вдох, и еще раз, и еще, и еще…
— Хорошо, хорошо, — послышался где-то в отдалении голос Фэба. — Рыжий, Кир, найдите лазикс. Или лучше ты, Скрипач, найди, а мы еще раз сделаем лаваж. Очень много мокроты, нужно промыть бронхи.
— Еще бы ее было не много, при бронхите… Так. Температура тридцать девять и четыре, давление сто восемьдесят, пульс сто двадцать. Фэб, запомнил?
— Угу… Кир, откашляй его, пожалуйста, я сейчас еще раз… вот-вот-вот, молодец, молодец… мы быстренько, не бойся. Кир, кислород сто процентов дай, через пять минут на семьдесят.
Струйная, вяло подумал Ит. Они делают струйную, поэтому так легко. Жалко, что я умираю… и ведь даже не могу сказать, от чего… они поймут сами, это дело получаса, но если бы я мог сказать, они бы просто обезболили и проводили… Ребята, не надо меня лечить, я так замучился за эти три месяца, что уже не хочу, чтобы меня лечили… отпустите меня…
— Живот твердый, — в голосе Фэба тревога. — Как бы спросить-то… родной, если живот болит, мигни, пожалуйста… Что грудь болит — понятно, она сейчас не может не болеть. Сердце болит?
Да, скъ`хара. Болит. Уже два месяца болит, день и ночь, без перерыва.
— Кир, сбегай, глянь, что у них за процедурная. И зайди к этому главному, который до сих пор не соизволил дойти, забери наборы для гермо. Какие будут.
— Хорошо бы были. Я как подумаю, что его обычным зондом… никакой промедол не поможет, а наркоз он не выдержит.
— Ладно, сейчас…
Я придумал способ поговорить с тобой, скъ`хара. Вот только как дать тебе понять, что я его придумал? Руку поднять сил нет. Совсем. Как попросить тебя взять меня за руку, которая здоровая?
— Что ты хочешь, мой хороший? — Фэб стоит рядом и гладит по голове. Лицо — под маской, волосы тоже убраны, видно только глаза. Правильно, молодец, Фэб. Без маски со мной рядом сейчас лучше не находиться…
Ну проследи! Смотри туда, куда смотрю я!.. Какой же ты глупый, скъ`хара… пожалуйста, посмотри туда, куда смотрю я… ну, пожалуйста…
— Так, лазикс есть, — радостно сообщает Скрипач. — А чего это у тебя с рукой? Фэб, рука дрожит. Раньше не дрожала. Подожди… Ит, ты это специально?
Умница, рыжий! Да, да, да, да! Возьми за руку!!!
— Что ты делаешь?
— Да подожди ты! Ит, это что? Морзянка?!
Да!!! Ну, наконец-то. Спасибо, рыжий. Спасибо…
— Фэб, дай ему сто процентов на пару минут. Так полегче?
«Да».
— Как ты себя чувствуешь?
«Умираю».
— Подожди, не торопись, — голос Скрипача серьезнеет. — Всё неприятное мы сейчас уберем, боль тоже уберем, тебе станет легче. Обещаю.
«Сепсис у меня сепсис рыжий прости поздно».
— Ты уверен?
«Да».
— Давай без паники пока что.
«Миокардит скоро станет сердце спасибо что пришли так тосковал сейчас хорошо вы рядом».
— Я тебя еще раз прошу, без паники. Мы всё промоем и вычистим, начнем гамаглобулин, антибиотики, и плазму…
«Тут ничего нет уже не надо обезболь устал всё время больно».
— Что устал, вижу. Родной, скажи, когда вашей палате последний раз давали кушать? — Скрипач, милый, я же не больной, не такой больной, с которым так нужно, зачем ты…
«Позавчера кефир потом рвало».
— Ясно. Сейчас глюкозу, потом придумаем, что тебе дать поесть.
«Другие больные плохо отключите труп у окна».
— Кир уже отключил. Отдохни полчасика, и поедем, промоемся.
«Не надо обезболь пожалуйста».
— И не надейся.
«Передай Берте я люблю ее».
— Она это и так знает.
«Передай».
— Ладно. Кир, что там с процедурной?
— Греют. Это не процедурная, а холодильник. Ну как вы тут?
— Общаемся морзянкой. Ты наборы достал?
— А как же. Сейчас промоем в лучшем виде, не сомневайтесь. Смотри-ка, действует лазикс…
— Так, я пошел за антибиотиками и глюкозой. Рыжий, проверь амбушку, она, кажется, с трещиной. Ехать придется на мешке, тут промывать нельзя, к сожалению…
Снова уплывающее сознание, в голове полнейшая каша, дышать легко, но тело почему-то сводит… кажется, от холода. Длинная, болезненная судорога, голоса рядом становятся встревоженными. Еще одна судорога, сильнее прежней.
— Да понятно, что замерз, но релаксанты в больнице должны быть!!! И потом — какая кома?! Вы очумели?! Человек в сознании, ни контрактур, ничего. Он с нами разговаривает, общается!
— Как можно разговаривать с трахеостомой?
— Морзянкой можно разговаривать!!! Что у вас тут вообще творится, вашу мать! Вы за больными почему не ухаживаете?!
— Эти больные — преступники! Вот конкретно ваш виновен в убийстве восемнадцати человек!
— Убийство во время боевых действий по всем законам расценивается иначе, но это и неважно! И даже то, что его оправдали, и вы видели оправдательный приговор, неважно тоже! Для вас, если вы врач, не существует плохих или хороших, преступников или не преступников! У вас — пациенты! Мне по буквам повторить?! Вы знаете, что он сам врач, и что он только за два последних года людей спас столько, сколько вы за всю жизнь не видели? Вы спокойно смотрели, как ваши санитары измываются над больными!!!
Господи, рыжий, чего ты так орешь…
— Он весь избит, весь в синяках, старых и новых! Ваши санитары бьют больных, находящихся на ИВЛ! И лишь иногда снисходят до того, чтобы сонировать мокроту или дать сто миллилитров тухлого кефира! Из этого вашего отделения хоть кто-то вообще живым вышел?!
— Вышел.
— Я вам не верю, потому что живым после такого остаться невозможно.
— Что вы от меня сейчас хотите?
— Лабораторию, плазму, лекарства, глюкозу, парентеральное питание — для всех, кто находится в этой палате. Не только для него, для всех, кто в интенсивной. И если у вас остался хотя бы грамм совести, дайте нам телефон.
— Телефон в ординаторской, пользуйтесь. Но… вы ж понимаете, что он безнадежный.
— Мы много что понимаем. В том числе и то, что бороться будем до последнего. Плазма нужна срочно. И лаборатория тоже нужна срочно. Не можете сделать анализы сами, пустите нас. Мы сделаем.
— Да делайте вы что хотите, — тяжелый вздох. — Не разберешься с нашими властями. То прикончи, то вылечи…
— Первое у вас мастерски получается, во втором сильно сомневаюсь!
* * *
— Берта, нужны простыни, ты поняла? Старые простыни, ветхие такие, которые обычно на тряпки рвут… Чем больше, тем лучше. Не знаю, у кого! Вспомни, кто проходил геронтопрограмму, позвони, может, кто-то ответит… Я тебя умоляю, ты что! Какое там… он еле живой… Единственное, что вы можете реально полезное сейчас сделать — это достать простынки. Да, надо много. Десяток, не меньше. Лучше больше, прогладь утюгом с двух сторон, и привези. Да потому, что на ИВЛ, и потому что пролежни… да… Ничего хорошего сказать не могу, прости. Мы делаем, что можем… нет, высокая, не получается сбить. На полградуса сбили, но всё равно тридцать девять… нет, он в сознании. Просил рыжего, чтобы он тебе передал, что тебя любит. Да, так вот… морзянкой… Бертик, ты не плачь, ты простынки достань, ага? Мы еще повоюем…
* * *
— Нет, это не кома. Спит. Он совершенно измучен, пусть отдыхает. Плохо то, что температура не падает. Да, четыре единицы плазмы уже перелили, антибиотики широкого спектра действия, но…
— Ваш друг опять пошел звонить?
— Да, пытается вызвать кого-нибудь из проходящих портал. Вы объяснили своим сотрудникам то, о чем я говорил два часа назад?
— Да.
— Тогда какого черта во второй реанимации восемнадцать в палате вместо двадцати пяти?
— Там не работает отопление.
— А вы возьмите и почините.
* * *
— Да, снова я. 1/13. Кто проходит портал?
— К сожалению, опять военные.
— В плане на проход есть кто-то еще?
— Файри Соградо, я уже говорила вам, что у нас нет плана на проход. И быть не может, потому что идут боевые действия, группы заводят в соответствии с приказами сверху.
— Простите… Через двадцать минут снова свяжусь с вами.
— Я вам искренне сочувствую, но ничем не могу помочь, — девушка-координатор, по всей видимости, не лгала, голос у нее и впрямь был грустным. — Оставайтесь на связи.
— Спасибо.
* * *
— 1/13. Никто не…
— Проходит первая группа госпиталя святого Иоанна, Санкт-Рена. Связываю?
— Да!!! 1/13, краснопресненская тюремная больница, срочно нужна помощь!
— Рыжий, ты что ли?!
— Илья?..
— Матерь божья… не ори, скажи толком, что такое? Вы… уже здесь?!
— Илюш, быстрее, умоляю! Септический шок, мы ничего сделать не можем!..
— Кто? — в голосе Ильи послышалась тревога.
— Ит.
— Так. Что нужно?
— Всё нужно! Блок по максимуму, хирургическая…
— Сколько продержится?
— Уже нисколько. Илья, быстрее!
— Десять минут, рыжий… Саиш, закажи блок! Скрипач, секунду, мы до площади дойдем, нам блок посадить надо, — торопливые шаги, сопение. — Саиш, давай с нами. Всё, мы вылетели. К окну подойти там можно? Окно большое?
— Большое, но с решеткой. Ладно, хрен с ней, Кир сейчас выломает.
— Кир? И кто из ваших в результате там?!
— Все.
— Вашу маму… Что с Итом? Как это случилось?
— Это уже три месяца как случилось. Нас расстреляли на выходе из портала. Можно быстрее? Ему совсем плохо, сердце останавливается, Фэб сейчас руками качает, запустить не можем…
— Рыжий, пять минут, мы уже над городом. Уберите окно, завесу потом воткнем туда, и ладно.
— Сейчас… Кир, «Вереск» на подлете, надо окно убрать!
— Ща сделаю. Слушай, Фэб запустил, так что ты это… не трясись.
— Я не могу не трястись, понимаешь? Как я…
— Пошли ломать окно.
* * *
— Ой, нехорошо-то как… — Илья горестно качает головой. — Это как же такое вышло… Рыжий, голову ему чуть вверх, я заведу доску. Спасибо… Саиш, «карту» кинь… ребят, поехали по общему. Надо хотя бы попытаться.
Поль сейчас маневрировал, стараясь подвести блок так, чтобы он полностью перекрывал окно, а они впятером стояли у койки, и спешно делали первичный анализ. Участки воспалений, кровоток, степень заражения. Судя по выражению на лице Ильи, дела были действительно плохи — он то и дело принимался сопеть и хмуриться, но потом спохватывался и переставал.
В «Вереске», когда Илья ставил рыжего с собой в одну бригаду, тот часто ругался с ним из-за этого сопения. Чем-то оно ему не нравилось…
— Так. Заменяем кровь на вторую экстренную, параллельно разгружаем сердце.
— Почему не на первую? — спросил Кир.
— Свертываемость выше, давайте на вторую.
— Пятнадцать процентов своей.
— Десять, — Илья отрицательно трясет головой. — Снизим вероятность прохода пневмококка и синегнойной через ГЭБ. Голова сейчас в плюс, остальное…
— Потом, — отмахивается Скрипач. — Давайте, поехали.
— Стой в желтой зоне пока что, у тебя руки трясутся. Саиш, завел? Становись вторым в красную.
— Угу. Рыжий, а ну, взяли.
«Комбайн» выкатился из блока без звука. Подвели поближе, выдвинули хирургические стулья.
— Не надо пока, пешком постоим, — отмахнулся Кир. — Диски под локти лучше дайте, а тут черти сколько с руками навесу придется…
…Своя кровь уже почти вся — в аппарате. Осталось только десять процентов, их оставить необходимо — существует парадоксальная реакция при использовании заменителей, организм начинает отторгать свою кровь. Эти десять процентов необходимы для того, чтобы потом можно было постепенно заменить эрзац.
Эрзац выглядит, как белесая мутная жидкость — и поэтому Ит сейчас бледен, как белая «доска», на которой он лежит. Ко всем крупным проекциям сосудов подведены и подключены модули, соединенные с системой. К части доступных сосудов помельче — тоже. Маленький разрез, затем вена подхватывается «кошачьим языком», тоненькой лопаткой с шершавым покрытием, выводится наружу, и фиксируется в модуле, который ее разделяет и делает двойную вставку. Установка по две секунды на зону, один из самых быстрых методов общей замены. По одной части модуля уходит в аппарат собственная кровь, по другой — в кровоток поступает заменитель. Метод максимально щадящий, он компенсирует сразу всё: и сердечную недостаточность, и гипоксию, и обезвоживание, и многое другое. Не последнюю роль в этом, разумеется, имеет состав эрзаца.
Замечательная штука, надо сказать, этот кровезаменитель. Очень много всего умеет. Свертываться по команде, например. Темнеть, чтобы обозначить пораженную область. Переносить кислород. Доставлять нужные элементы через любые барьеры, в том числе и через ГЭБ, повышая его проницаемость на время «доставки» и после снижая её до нормы. И многое другое.
Но своя кровь всё-таки как-то лучше… хотя бы потому, что она — живая.
— Красоту из горла выньте, кто-нибудь.
— Подожди, что делаем? «Выньте»… дурацкое дело не хитрое, но в правом легком полно очагов. Левого, считай, вообще нет, только верхушка.
— Состав его уже дышит, надо снизить нагрузку. И оба сердечка мне не нравятся категорически. Они даже без нагрузки еле справляются.
Несколько секунд Дослав напряженно думал, потом произнес:
— Давайте оперативно. Выводим сейчас оба сердца, и, если что не так, работаем дальше, уже не травмируя. В легкие предлагаю гель, быстрее снимем воспаление.
— Через час, — покачал головой Илья. — Организм отчаянно хочет жрать, если вы не заметили. Саиш, подключи дополнительное, пожалуйста. Давайте покормим и понаблюдаем, как дело пойдет.
— Стоп, — это уже Фэб. — Не торопитесь. Тут или/или. Оперативное вмешательство плюс активный метаболизм он точно не выдержит. Так что или рискуем и выводим оба сердца, или пробуем пока что обойтись терапевтическими методами. В конце концов, часть очагов можно убрать на зондах. Я за терапию.
— Фэб, не дури. Сколько ты уберешь очагов из тех же легких зондами? Полсотни? А остальные?.. Легкие, если честно говорить, под замену. В плевральной полости гной, точнее — гнойная капсула, левое легкое не работает, там сдавление. Я бы и сердца под замену поставил, но нет возможности…
— Мы можем выиграть это время, — в голосе Фэба зазвучала мольба. — Илюш, не форсируй! Я тебя умоляю, не форсируй.
— Прекрати панику, — Илья строго глянул на Фэба. — У нас сейчас три приоритета: голова, оба сердца, легкие. Легкие поражены. Оба сердца тоже. Ты же сам видишь — даже на составе температура за час опустилась на полградуса, и всё. Нужно срочно убрать хотя бы часть источников заражения, но делать это, не подняв метаболизм хотя бы немного, мы не можем. Мы не сможем успешно вмешаться, если он нам не будет помогать. А он не сумеет, ресурса нет. Поэтому кормим, а потом…
— Илья…
— Потом ставим верхний порт, нужно спасать голову.
— Илья, нет… здесь?! — в глазах у Фэба был ужас. — Мы затащим заразу, тут нельзя, это невозможно, ты что…
— Опомнись! «Затащим заразу», — передразнил Илья. — Он и так собрал всю флору, которую было возможно собрать! Если мы будет стоять и смотреть, он сейчас нам даст атакой полиорганную, и привет! Глаза разуй, Фэб! Если по уму, то надо срочно ампутировать и руку, и ногу, в костных осколках — стафилококк, который даже составом нужно убирать двое, а то и трое суток!
— Миокард я стимулировать боюсь, — вмешался Дослав. Саиш согласно кивнул. — Сколько раз вставало сердце?
— Дважды, — беззвучно ответил Фэб.
— Ну вот. Что и требовалось доказать. Идет заточка на последующие остановки. Дальше — тут уже перитонит в наличии, если ты не заметил, а это еще один рассадник инфицирования. Мы не промоем это всё зондами, тебе это отлично известно. И инфекцию мы не остановим. Поэтому — давай хотя бы частично проводить мою схему.
Фэб закрыл глаза.
— А ну, посмотрел на меня, — приказал Илья. — Давай, коротко рассказывай, что ты предлагаешь.
— Я… — Фэб осекся. — Я предлагаю продолжать состав…
— Мы то уже делаем, и это почти не работает, — заметил Дослав.
— Но прошло слишком мало времени! — Фэб повернулся к Дославу. — Мы только начали, а срок ответа в этом случае может очень сильно варьировать.
— Фэб, не обманывай себя, — попросил Илья. — Это порочный путь.
— Он не справится, — прошептал Фэб. — Ты же видишь.
— Ты это специально делаешь? — вкрадчиво спросил Илья. — Хорошо. Могу озвучить я, если тебе тяжело. Он уже фактически мертв, и он умрет в любом случае. Что бы мы ни делали. Единственное, что сейчас в наших силах — это попробовать удержать приоритеты, которые относительно сохранны. И попытаться довезти его до госпиталя…
— Который еще найти надо, потому что нас с ним хрен кто примет с такими показателями, — проворчал Дослав. — Саиш, давай запрос, а мы пока что покормим и порт поставим.
— Я уже даю запросы, — Скрипач, до этого не вмешивающийся в разговор, поднял голову. В воздухе под его рукой висел полупрозрачный визуал. — Пока что ни одного положительного ответа.
Голос его звучал безучастно и глухо.
Илья досадливо покачал головой.
— У тебя приоритет низкий, — проворчал он. — Саиш, давай ты. И смотри военные, пожалуйста… Кир, колхоз «Обильный» и пансионат «Поля», это где находится?
— Понятия не имею, — пожал плечами тот. — А что?
— Оттуда сейчас дали положительный ответ, примут, у них есть инфекционное и отдельные боксы. От Москвы это далеко?
— Илюш, уточни сам, — попросил Кир. — Тут этих колхозов, как собак нерезаных.
— Ясно… Угу. Двадцать минут лёта. Работают они по пятому уровню, это уже дело. Жалко, что не по шестому, — Илья на секунду задумался. — Дослав, что с динамикой?
— Хреновая динамика. Уходим на 1/14. Даже если довезем…
— Давайте сначала довезем, — решительно сказал Илья. — Всё, времени нет. Поль!
— Уже, — отрапортовал тот, — поехали. Порт по дороге поставим.
* * *
Берта и Джессика стояли у КПП, пытаясь втолковать охраннику, что их велено пропустить, когда от окна третьего этажа тюремной больницы отошел серый медицинский блок. Он поднялся вверх метров на сто, и, всё набирая скорость, стал уходить дальше и дальше, превратившись через минуту в едва различимую точку, растаявшую в теплом сентябрьском воздухе над городом.
Берта заметила его первой, дернула Джессику за рукав. Та подняла голову, прищурилась. По лицу было не разобрать, о чем Джессика думала в этот момент, но вряд ли о чем-то хорошем…
— Можно не идти, — Джессика поморщилась. — Они его увезли.
— Живого? — напрямую спросила Берта.
— Относительно. Да, живого. Бертик, давай в Бурденко поедем, — попросила Джессика. — Может, хоть там эти простынки возьмут?
— Поедем, — согласно кивнула Берта, глядя в пустое небо. — Ты потом моих найти сумеешь?
— Наверное, — Джессика вяло пожала плечами. — Если посплю хоть сколько-то.
— Может быть, нам там разрешат поспать, — предположила Берта.
— Там — это где? — не поняла Джессика.
— Ну, в Бурденко. В коридоре где-нибудь. Я… я боюсь идти домой, — Берта прикусила губу. — И не хочу. Я не смогу.
— Поехали, — Джессика подняла сумку с простынями, Берта взяла мешок с их пожитками, которые отдали, когда отпускали из тюрьмы. Мешок был вроде бы не тяжелый, но Берте он сейчас казался просто неподъемным. — Берта, как думаешь, для Ри они врачей тоже дадут?
— Кто? Санкт-Рена? Так вроде бы сразу дали. Ему — сразу дали, это про Ита было сказано…
— Не надо, — попросила Джессика. — Прости. Я что-то плохо соображаю.
— Мотыльков надо забрать, — напомнила Берта. — По дороге заскочим к Томанову.
— Угу… — Джессика на секунду зажмурилась, потрясла головой. — Не получится там поспать, в госпитале, — сообразила она. — На Автозаводскую поедем, к ребятам. Оля говорит, комната маленькая, но поспим как-нибудь.
— Разберемся, — улыбнулась Берта.
Очень, очень трудно улыбаться, когда муж твоей лучшей подруги лежит в госпитале, в коме, из которой, по словам врачей, уже никогда не выйдет, а твой собственный муж…
Так, ладно.
«Если мы обе расклеимся, будет только хуже, — подумала Берта, пристраивая мешок за спиной. — Нельзя. Пока что нельзя. Может быть, потом. Как же хочется плакать. Джессике, наверное, тоже».
* * *
Ни Скрипач, ни Кир, ни Фэб, так и не поняли, как же выглядит место, в которое они прилетели. Не до того было. Сначала блок пришвартовался к стене, точнее — к балкону, потом откуда-то появилось очень много врачей, и их троих оттеснили в сторону, а после и вовсе выгнали в соседнее с палатой помещение, как выяснилось, на обработку. Однако после обработки к Иту их не пустили, и они несколько неразличимых часов просидели в коридоре, едва ли на полу, не имея никакой информации о том, что происходит. На шестом часу в коридор вышел, наконец, Илья — и они тут же заступили ему дорогу, не позволяя сделать и шага.
— Что? — хриплым голосом спросил Скрипач.
— Чего — «что»? — не понял Илья. — Остановили полностью, положили в «среду». Голова в порядке, успели. Мозг, правда, слегка поврежден, но…
— Как — поврежден? — Фэб расширившимися глазами смотрел на Илью. — Он же общался с нами, реакции были нормальными!..
— Ты мне договорить дашь? — раздраженно спросил Илья. — Поврежден из-за длительной гипоксии, но это-то как раз обратимо. Не надо паниковать по этому поводу раньше времени.
— А по какому поводу нужно паниковать? — нахмурился Кир.
— По всем остальным. Реакции нулевые. Клетки будут жить, пока находятся в «среде», но за семь часов мы не получили ни одного адекватного ответа. Что будет дальше, непонятно. Ждём. Консилиумы каждый час.
— Илья, что с рукой и ногой? — Фэб нахмурился. — Ампутировали?
— Нет, — Илья помрачнел. — Это, к сожалению, невозможно.
— Почему? — удивился Фэб.
— Да потому что они вот оба — метаморфы! — Илья раздраженно ткнул в Скрипача пальцем. — Предупреждать надо о таких вещах! Заранее! Единственный ответ, который мы получили — это попытку рывка в метаморфозную форму в самом начале вмешательства.
— Но у нас сняты сложные формы, — холодея, проговорил Скрипач.
— Ах, расскажите, цветы золотые, — хмыкнул Илья. — В тканях они у вас сняты. Но с костями, разрешу тебе напомнить, вы ничего не делали, потому что это было невозможно технически. Информацию по вам уже подняли, кроме того, тут до сих пор работает Волков, который эти формы и снимал. Дошло?
Скрипач кивнул. На секунду прикрыл глаза, глубоко вздохнул.
— Что будет дальше? — спросил он.
— Работать будем дальше, — Илья посерьезнел. — Завтра сюда еще один малый госпиталь приедет. Ну, не весь, половина состава. Вторая половина поедет сменной ко второй половине «Вереска», которая сейчас у Ри.
— Его тоже привезут сюда? — спросил Кир.
— Нет, — отрицательно покачал головой Илья. — Он нетранспортабелен в принципе. Там, как я понял, вообще без шансов. Мозг разрушен, даже ствол, и тот поврежден. Если я правильно понял, то там, кажется, сохранен частично синтез тропных гормонов… и всё. Не пытайте, я всё равно ничего не знаю. Олле с Заразой и Руби с Васькой сейчас там, и еще отсюда, кажется, шестеро туда полетели. Вернется кто-нибудь, расскажут.
Скрипач сел на корточки, привалившись спиной к стене, и закрыл глаза. Кир присел рядом с ним, положил руку на плечо.
— Не надо, всё в порядке, — едва слышно сказал Скрипач. — Кирушка, правда.
— Идите все спать, — распорядился Илья. — На будущее — в сутки спать минимум по шесть часов, причем один период обязан быть не меньше четырех часов. Иначе к дежурствам не допустят, даже на дублирующее отслеживание. Это не полевой госпиталь, тут другие порядки.
— Но на дубль нас ставить будут? — с надеждой спросил Фэб.
— Исключительно на дубль, вы родственники, а правила ты сам знаешь, — пожал плечами Илья. — Так, всё. Спать. Трястись сейчас нет никакого смысла, ребята. Вы, как говорится, не первый год замужем, и понимаете, что дальше, чем сейчас, ему умереть уже не получится.
— А где тут спать-то? — Скрипач оглянулся.
— Черт его знает, — пожал плечами Илья. — Сейчас спросим, они только совещаться закончат… Ага, — перед ним повисла узенькая строчка визуала. — Да вот прямо в соседней комнате, выходит дело. Идите, ложитесь. Доброй ночи.
* * *
— Ну как там? — Берта стояла сейчас на границе стерильной зоны, в метре от Скрипача. Дальше идти ей было нельзя.
— Всё то же самое, — ответил Скрипач.
— Понятно…
«То же самое» — это значит, что снова ничего не изменилось. Совсем ничего. Уже полторы недели прошло, а динамики нет, ни положительной, ни отрицательной. И неизвестно, будет ли она вообще.
— А что в городе? — Скрипач, конечно, имел в виду Ри.
— Так же, — Берта отвела взгляд. — Рыжий, Джессику пустили к нему. Почему меня не пускают?
— Ну… — Скрипач замялся. — Маленькая, если хоть что-то сдвинется, они пустят. Я просил, но они говорят, что пока нельзя.
Скрипач лукавил — на самом деле пускать было, считай, и не к кому. Его самого ближе чем на метр не подпускали…
Искалеченное тело лежало сейчас даже не на поддержке, а в компенсаторной «среде», проникающем составе, позволяющем частично сохранять клеточный обмен во время полного отказа работы собственных органов. После стараний трёх сменных бригад на этом самом теле в буквальном смысле не осталось ни одного живого места — порты доступа стояли, где только можно, а где нельзя, находилась «среда». Прикасаться руками к телу не разрешалось, вся работа шла исключительно на зондах, и никак иначе. Температура — пятнадцать градусов, лишь через верхний порт шел кровезаменитель, согретый до тридцати пяти.
Шансы… как позже было сказано, шансы в этот период были нулевые, и даже Фэб недоумевал, почему Ита до сих пор «держат», почему не отпустят. Таких больных «вели», разумеется, до последнего, но, конечно, не после того, как «последнее» уже, по сути дела, произошло. А сейчас врачи Санкт-Рены занимались, по сути дела, реанимацией того, что было мертво, и непонятно на что надеялись.
Скрипач не понимал этого тоже, но у него в те дни не было ни сил, ни возможности задаваться подобными вопросами. Единственное, что ему было дозволено — это сидеть неподалеку от рабочей зоны, на границе белой области и желтой, чтобы никому не мешать. И он сидел, часами не меняя позы, и безучастно следил за действиями врачей.
А врачей было много. В палате постоянно дежурило по четыре человека (это не считая Фэба, Кира, и Скрипача), во время консилиумов могло подходить и еще сколько-то, порой в комнате находилось одновременно до десяти специалистов. Первые трое суток консилиумы шли каждые полчаса, потом — раз в час, затем — раз в два часа. Скрипач и Кир во время этих консилиумов чувствовали себя дураки дураками. Если прежняя полевая практика была проста и понятна, то происходившее сейчас они до конца понять не могли при всем желании. Не тот уровень. Не те знания. Не та область.
Запущенные и приостановленные механизмы умирания, прогнозы и планы, поиск обходных путей, химия обратимых и необратимых процессов, клеточные ответы… Тело сейчас было даже не телом, оно словно бы превратилось в игровое поле, вот только исход этой игры был до сих пор неясен.
— Так когда будет можно? — снова настойчиво спросила Берта.
Скрипач виновато отвел глаза.
— Если будет хотя бы один «плюс», думаю, они разрешат, — сообщил он после полуминутного молчания.
Джессику действительно пустили к Ри, но уже на третьем «плюсе», когда удалось победить застарелое воспаление легких, поднять синтез собственных гормонов, и перевести с заменителя на половинный объем своей крови. Скрипач об этом знал, Берта и Джессика, разумеется, нет.
— Ладно, потерплю, — Берта опустила голову.
— Малыш, я… — Скрипач осекся. — От меня же ничего не зависит.
— Я знаю, — она отвернулась. — Прости, рыжий. Я пойду, наверное.
— Подожди.
— Зачем, родной? Ты стоишь тут, нервничаешь, тебе нужно идти обратно. Мне тоже не легче. Я завтра приду, хорошо? Может быть, что-то изменится.
Скрипач с раскаянием посмотрел на неё. От жалости у него сейчас сжималось сердце — потому что Берту он и в худшие годы такой не видел. Она очень сильно исхудала, волосы на висках поседели, на лбу пролегли тонкие морщинки. О себе она эти дни не говорила вовсе, но Скрипач видел: она еле держится.
— Где ты сегодня ночуешь? — спросил он.
— В «Просторах», мне там койку дали, — она слабо улыбнулась. — Завтра утром в Москву, потом снова сюда.
В Москву она ездила каждый день, но ни Скрипач, ни Кир с Фэбом про это не знали. Подъем в шесть утра, перекусить наскоро остатками дневного рациона (в сутки ей выдавали один полевой рацион Санкт-Рены), потом, на первом катере — в город, пытаться разобрать как-то то, что официалы оставили от их квартиры. После — в Бурденко, вместе с Джессикой. А затем — обратно, чтобы в шесть вечера подняться сюда, на пятый этаж, на границу стерильной зоны, и поговорить со Скрипачом.
О том, что снова ничего не изменилось.
Она страшно устала, но, конечно, никому и ни за что на свете не призналась бы в этом. Хуже всего изматывал постоянный страх и неизвестность, но, увы, поделать с этим ничего было нельзя.
— А до «Просторов» далеко? — Скрипач нахмурился.
— Два километра примерно, — пожала плечами Берта. — Это даже хорошо. Прогуляюсь, воздухом подышу.
Скрипач тяжело вздохнул.
— Да уж, — протянул он. — Воздухом, сказала тоже. Маленькая, ты ложись пораньше, ладно? На тебе лица нет.
— На тебе тоже, — Берта усмехнулась. — Инвалидная команда. Рыжий, я пошла. Есть хочется. Ребятам привет передай.
— Ладно, — согласился Скрипач. — Ты завтра придешь?
— Обязательно, — заверила она. — Куда же я денусь.
* * *
Вернувшись, Скрипач понял, что в палате идет внеочередной консилиум — в красной зоне стояло человек десять, Фэб и Кир находились в оранжевой (семьдесят сантиметров от красной), перед ними висели визуалы, на которых мелькали, сменяя друг друга, всё новые и новые строки.
— Что случилось? — с тревогой спросил Скрипач, тоже входя в оранжевую зону, и активируя визуал.
— Два плюса, — не поворачивая головы, ответил Фэб. — На второй пробе. Сейчас дали тридцать четыре, думают, что делать дальше.
— Нас оставят? — с тревогой спросил Скрипач.
— Нет, мы уйдем, — вздохнул Кир. — Места мало.
Места действительно было мало: бывший номер, превращенный в палату, мог с трудом вместить человек десять — если эти люди просто стояли, конечно. Но теперь предстояла работа, и поэтому…
— Что будут делать?
— Как раз решают, — ответил Фэб.
— Выйдете, пожалуйста, — попросил один из врачей. — Вы отвлекаете.
— Хорошо, — кивнул Фэб. — Ребята, идемте. Андрей, мы сможем следить?
— Конечно. Посидите пока у себя.
— Спасибо.
В коридоре рыжий тут же накинулся на Фэба — почему не вызвал сразу?!
— Я бы задержал Берту, она хотя бы… Фэб, совесть есть? Она такая измученная, смотреть больно! Она бы эту ночь спала в десять раз лучше!.. Ну как ты можешь, а?
— Рыжий, угомонись, пожалуйста, — попросил Фэб. — Если всё пойдет так, как идет — завтра скажем. Пока что рано еще говорить.
— Я не успел посмотреть, — признался Скрипач. — Что в плюсе?
— Начали адекватно отвечать почки, и пошел ответ на общую обменку, — объяснил Кир. — Андрей сказал, что сейчас главное не дать свалиться обратно. Если я правильно понял, опускать они больше не хотят. Боятся.
— И не будут, в любом случае. Перенастроят «среду», и станут смотреть по симптоматике. Если бы не эти проклятые гиберы… — Фэб покачал головой. — Хотя что тут говорить. Что сделано, то сделано.
Про это они уже всё знали. И про убитые иммунные системы (и Киру, и Скрипачу, и обоим Мотылькам уже ставили имунки заново, по словам врачей — практически с нуля), и про сбои, которые после этих гиберов неизбежны, и про то, что последствия травмы у Ита такими страшными бы не были, если бы не гибернейты. Конечно, не только гибернейты оказались виноваты в том, что случилось. Всё сразу. И гиберы, и восемнадцать пуль, которые Ит «поймал», и то, что помощь вовремя оказана не была, и условия в тюремной больнице… Всё вместе.
— …Если бы его взяли на стол сразу после этого всего, он бы сейчас уже ходил, — сказал как-то Илья. — Но три месяца вот так… Остается только молиться, чтобы вообще в живых остался…
— Кто выйдет в смену? — спросил Кир.
— Я так понял, что Дослав с Полем придут, через два часа, — Фэб нахмурился. — Вот что. Вы вдвоем пока что отдыхайте, я послежу, почитаю. Потом сменимся.
— Издеваешься? — хмыкнул Скрипач. — Фэб, ты всерьез думаешь, что я сумею сейчас…
— Я думаю, что ты будешь требовать, чтобы тебя пустили завтра, — справедливо заметил Фэб. — Поэтому да, я всерьез. Иди и ложись. Настрой оповещение, если тебе так хочется. И ради всего святого, не лезь туда, не мешай им работать.
— Я не собирался.
— Рыжий, если ты будешь, как собака, сидеть под дверью, ничего не изменится, — Кир взял Скрипача за локоть и потащил за собой, к двери соседней комнаты, в которой они временно жили. — Иди, иди. Скотина упрямая.
* * *
Через трое суток, когда окончательно стало ясно, что динамика есть, и что она пусть слабая, но уже точно положительная, Фэб решился задать Илье вопрос, который давно хотел задать, но никак не мог, потому что всем было не до того. Он отловил Илью в коридоре после смены, силком затащил в их комнату, и лишь потом спросил:
— Объясни, как вы тут оказались? На Терре-ноль, да еще так вовремя? Илья, я, конечно, верю в совпадения, но не до такой степени.
— Это не совпадение, — Илья прикрыл за собой дверь, поискал глазами, куда бы сесть, но сидеть было негде: в комнате стояли две кровати, и ничего больше, ни стульев, ни стола не имелось. — Приказы Её Величества не обсуждаются, Фэб. Скажем так — за вашей командой следила не только официальная служба.
— Ты хочешь сказать, что…
— Я хочу сказать, что я получил приказ, и выполняю его. Выполняю охотно, если ты об этом, с моей волей этот приказ не расходится ни на шаг.
— Я впервые за всю практику вижу, чтобы на двоих больных кто-то ставил два полных госпиталя, — произнес Фэб. — Илья, почему?
— Не два. Четыре малых, и половина здешнего состава, — невозмутимо поправил Илья. — Ты слишком устал, чтобы нормально считать. Почему? Иначе бы не справились. Да, собственно, пока что и не справились, мы в самом начале, как ты понимаешь.
— Я не об этом. Причина. Так не делают… никогда, — Фэб осекся. — Илья, объясни.
— Ну, хорошо, — сдался, наконец, тот. Вывел визуал, передвинул строки. — Пометку видишь?
— Какую? — не понял Фэб.
— А вот эту.
В самом начале, на первой строке, стояли всего две буквы.
«ST».
— Ты знаешь, что это значит? — напрямую спросил Илья.
— Нет, — покачал головой Фэб.
— Это значит «saint». Святой.
— Что?..
— Пока что эти пометки есть только в историях Ри и Ита. У вас они тоже появятся. Только позже.
— Илья, о чем ты говоришь? — рявкнул Фэб.
— Это значит, что на территории конклава они оба проходят сейчас процедуру канонизации, — объяснил Илья. — Разумеется, это автоматом дает им ряд привилегий…
— Ты знал об этом, когда мы работали в «Вереске»? — напрямую спросил Фэб.
— Нет, — отрицательно покачал головой Илья. — Я ничего не знал.
— Врешь.
— И не думал даже!.. Если бы знал, разве бы позволил пахать наравне с остальными? Фэб, да успокойся ты, это решение, видимо, было принято недавно, и может быть, еще ничего не получится. Да и что в этом плохого?
Фэб растерянно смотрел на Илью.
— Не знаю, — неуверенно ответил он. — Это… это просто как-то неправильно, наверное…
— Что неправильного в том, что их двоих в результате хорошо лечат, и дают шанс выздороветь и жить нормальной жизнью? Что плохого в том, что конклав обеспечивает вас и дает вам защиту?
— А Ри? — справедливо возразил Фэб. — Что хорошего в том, что жить, как ты сказал, нормальной жизнью, ему предстоит с полностью утраченной личностью?! Ты вообще понимаешь…
— Угу, понимаю, — кивнул Илья. — И побольше твоего. Например, я понимаю, что личность можно восстановить, а мозги вырастить заново.
— От восьмого уровня! А тут максимум — шестерка, да и то не везде!..
— Ага. Давай поэтому сразу сдадимся, сядем на задницу, и ничего не будем делать, — проворчал Илья. — Вот что, Фэб. Если тебе сейчас хочется думать, то подумай лучше о чем-нибудь не глобальном, пожалуйста. Например, о том, как Берту сюда не пускать еще хотя бы неделю. Или о том, что будем делать с рукой и ногой. Сюда даже биопротезы не пропускают, сам знаешь, а тебе, я думаю, равно как и мне, не хочется, чтобы он остался инвалидом. Всё, я спать, извини.
Илья обошел замершего Фэба, вышел из комнаты, и тихо притворил за собой дверь. Фэб остался стоять, беспомощно глядя перед собой, и пытаясь как-то осознать всё, что было сказано только что.
«ST»?
Четыре госпиталя?
Конклав?
Что происходит, что сейчас поставлено на кон?
Кто они все — в этой игре?
И что будет дальше?
01
Белая стена
Год 11.973
— Ну как там дела? — спросила Берта.
Они со Скрипачом снова стояли в холле пятого этажа у неработающих лифтов на расстоянии в метр, только сегодня Берта выглядела много лучше, чем неделю назад, да и Скрипач стал явно бодрее, чем раньше.
— Дышим по две минуты без поддержки, — сообщил он. — Раз в час днём, раз в три часа ночью. Пока что чаще тренировать не хотят, он устает быстро. Было уже несколько раз, когда сам начинал, в перерывах, но мы пока не разрешаем. Уж очень сильно процедуры изматывают.
— Это хорошо, что сам пытается, — Берта кивнула. — Ты не спрашивал на счет меня?
— Спрашивал, конечно, — кивнул Скрипач. — Илья сказал, что пустят перед тем, как будем пробовать давать сознание. Дней через шесть, наверно. Когда хотя бы до десяти-пятнадцати минут дойдем.
— Опять ждать, — Берта явно расстроилась. — А почему до сознания, а не после?
— Потому что никто не знает, что там по факту будет, — Скрипач помрачнел. — Предположения не самые хорошие, честно говоря.
— Из-за гипоксии?
— Ну да. Все говорят, что это полностью компенсируется, но сейчас… в общем, как только, так сразу, — заверил Берту Скрипач. — Маленькая, какие там, на воле, новости? Дома ты была?
Берта пожала плечами.
— Примерно такие же, как и были вчера, — ответила она. — Официалка щелкает зубами, Томанов отбивается, мы пытаемся отвлечься тем, что разбираем квартиру… рыжий, там ни одной целой стены не осталось, — она покачала головой. — Не знаю, что они искали, но они разбили практически всё. Даже перегородку между ванной и туалетом. Но самое удивительное, что я нашла под мусором наш шкаф, совершенно целый, а в нем — свои косынки, еще с тех времен. Представляешь?
— Так, подожди, — попросил Скрипач. — Как это — шкаф под мусором?..
— Ну вот так, — развела руками Берта. — Шкаф уронили, видимо, когда отодвигали, а потом разрушили стену, возле которой он стоял.
— Какую стену?
— Между моей комнатой и вашей.
— Мама дорогая… это сколько же там мусора?! — дошло до Скрипача.
— Много, — исчерпывающе ответила Берта. — Мы с Джесс и ребятами выносим каждый раз пакетов по десять. И сумели расчистить только прихожую, ванную, и часть кухни.
— Ну и ну, — покачал головой Скрипач. — Серьезно?
Он расстроился, Берта это тут же заметила.
— Родной, главное, что мы все живы, — успокаивающе сказала она. — Я на самом деле расплакалась, когда в первый раз это увидела… а потом подумала: ерунда, это же просто вещи. Ну да, нас пытались брать измором, нам разнесли квартиру, нас покалечили. Но мы-то живы! Понимаешь?
Скрипач кивнул.
— Чудом живы, — согласился он. — И не все.
— Все, все, — заверила Берта. — Даже у Ри, и то появились хорошие шансы, как врачи говорят.
Скрипач промолчал.
Может быть, Джессике и говорили про «хорошие шансы», но рыжий знал — пока что там, в Бурденко, не делается ничего, кроме общей терапии. И не может делаться, потому что на Терру-ноль никто и никогда не пропустит специалистов по нейропротезированию. И даже отметка ST в деле этому не поможет.
По крайней мере, пока…
— С ногой и рукой что-то решили? — с тревогой спросила Берта.
— Ничего пока что, — мрачно ответил Скрипач. — Да и рано еще решать. Когда станет лучше, будут думать.
Берта кивнула.
— А хорошие новости есть? — спросила она.
— Кое-что есть, — Скрипач потер переносицу. — Левое легкое восстановили полностью, с завтрашнего дня будем миокард готовить к восстановлению…
— А почему только сейчас? — огорчилась Берта.
— А потому что всего два блока регенерации разрешили привезти, твари, — Скрипач поморщился. — Но, собственно, он и так еле справляется, поэтому пока что хватит двух. Бертик от Томанова что-то слышно?
— Ох… Рыжий, может, сядем? У тебя сколько времени есть?
Скрипач задумался.
— Минут двадцать. А что?
— Да, собственно, то, что ты срочно нужен в городе, — Берта прикусила губу. — Очень нужен. Сейчас отдел, в котором…
— Всё-таки ИВК? — уточнил Скрипач.
— Бывший ИВК, да. Точнее, то подразделение, которое Томанов сделал под вас. Или под нас. Неважно. В общем, нужны считки. Для анализа.
Скрипач посмотрел на неё так, что Берта невольно стушевалась.
— Маленькая. А теперь подробно и по пунктам, — приказал Скрипач. Сел на пол по-турецки, похлопал по полу рядом с собой ладонью — тоже, мол, садись. — Что за подразделение, зачем считки, и что там вообще затеяли. Ты же знаешь, что после тюрьмы я сразу попал сюда, как только выпустили… и кроме того, что нас выпустили и оправдали, не знаю вообще ничего.
— Ладно, сейчас расскажу, что знаю, — Берта тоже села на пол, положила потасканную сумку рядом с собой. — Потому что всего я не знаю тоже.
— А кто знает?
— Видимо, Томанов. Но нам с Джесс сейчас не до Томанова, как ты понимаешь.
* * *
Берту и Джессику выпустили второй очередью, после Скрипача, Фэба, и Кира. Как поняла Берта, их троих без лишних предисловий отправили в тюремную больницу практически сразу…
— Нас не отправили, мы сами отправились, — уточнил Скрипач. — Как только поняли, что Ит тоже здесь.
Ну да, видимо, так. Принял, что называется «с рук на руки» обеих женщин Томанов, и, разумеется, они стали выяснять, что случилось с мужьями. Томанов объяснил, что смог помочь только Ри, сумев доказать значимость этого человека, да и то помощь получилась минимальной: перевел из тюремной больницы в госпиталь Бурденко, навещал, пытался организовать какой-никакой уход. Что дело совершенно безнадежное, ему дали понять сразу. Но, тем не менее, Ри, к моменту окончания бесчисленных судов и разборок, оказался всё-таки в лучшем состоянии, чем Ит. Потому что за ним был пусть и не самый хороший, но присмотр. Потому что не запустили до такой степени. Потому что хотя бы кормили, кололи антибиотики, следили. Внутрибольничная пневмония и еще кое-что по мелочи не в счет — к моменту появления в Бурденко первой команды врачей Санкт-Рены Ри, в отличие от Ита, был не при смерти, просто «тяжелый». Хотя бы.
— И вот тут начинается самое интересное, рыжий, — Берта встряхнула головой. — Как только всё более ли менее устаканилось… ну, уже после того, как нам дали понять, что Ит жить будет… Томанов на нас насел со страшной силой. Видишь ли, его нынешняя команда сумела выстроить схему, которая со стопроцентной уверенностью доказывает, что…
— Что именно?
— Что мы все, в той или иной степени, первопричина происходящего.
— И войны тоже? — удивился Скрипач.
— Да. Что ответы на многие вопросы, в том числе и о порталах, можно получить, только работая с вами напрямую. Оказывается…
Оказывается, что и Официальная, и Санкт-Рена, и группа Томанова уже давно идут «от обратного», и что согласно последним данным, ситуация с порталами и Террой-ноль действительно связана с ними. Лишнее доказательство — вновь открытый портал из Тлена.
— Угу, — мрачно кивнул Скрипач. — Вот тут я не могу не согласиться. Тут уже всё напрямую было. Вплоть до координат на местности.
— Они о том же. Так вот…
Сейчас носителем считок, с которым можно работать, являешься только ты, родной. Они оба выбыли из игры. И Томанов…
— Не продолжай, я понял, — Скрипач прикусил губу. — Это может подождать? Малыш, я отсюда, прости, никуда не хочу уходить. Да и не могу. Особенно теперь.
— Я им сказала то же самое, — кивнула Берта. — И вот тут нам на руку сыграла Санкт-Рена. С этим самым статусом. Во-первых, у вас временное гражданство. Во-вторых, статус. В-третьих, королева сильно придавила официалку. Угрожает… сам понимаешь, чем.
— Ага, правильно. Стоит Санкт-Рене объяснить Терре-ноль, что такое проект «Азимут», местные власти вышвырнут официалку вон в тот же день, — Скрипач злорадно усмехнулся. — Интересно, Огден с Гараем уже отказались от плана экспедиции?
— Не думаю, что они отказались, — покачала головой Берта. — Но вот откатить на какое-то время, вероятно, им этот план придется. Особенно если удастся заставить работать Балаклавский портал. В обратном направлении. Но без тебя, как ты понимаешь…
— Пошли они к черту, — отмахнулся Скрипач. — Не до них сейчас.
— К сожалению, через какое-то время придется, чтобы стало «до них», — Берта покачала головой. — Сам понимаешь.
— Передай Томанову, пожалуйста, что мне нужен хотя бы трёхмесячный временной лимит, — Скрипач поднялся с пола, Берта тоже. — Я буду работать по плану. Обязательно. Но лишь тогда, когда буду уверен в том, что могу его оставить хотя бы на несколько часов в день.
Берта кивнула.
— Хорошо, родной, я передам. Иди, тебя уже ждут, небось.
— Кого тебе прислать сейчас? Фэба или Кира?
— Кто свободен, — Берта улыбнулась. — Бедные вы мои, бедные. Замучились совсем.
— Это ты Ита не видела пока, «замучались», — Скрипач дернул плечом. — Вообще ни одного живого места нет.
— Совсем?..
— Кисть правой руки и макушка, пожалуй. Сейчас хоть волосы немножко отросли. Ёжиком.
— А что с волосами случилось?
— Сначала, как я понял, его обкорнали в больнице, а потом, уже тут… в общем, «среда» сожрала всё остальное. Она же активная. Сочла, что это украшение сейчас лишнее, и того… растворила к чертовой матери.
— Ерунда, — отмахнулась Берта. — Волосы не зубы, как говорится. Отрастут. Давай, родной, иди, у тебя уже вызов мигает.
* * *
Первые два раза сознание давали ограничено, частично. Визуальная проверка некоторых рефлексов, проверка реакций на подвижность, на степень иммобилизации искалеченной ноги и руки. По словам старших врачей, следовало максимально исключить любой дискомфорт, и еще нужно было как-то изолировать практически полностью открытое операционное поле: да, сейчас раны на изуродованной левой стороне временно зарастили, но всё равно, смотреть Иту на то, что осталось от левой половины тела, никто бы не разрешил.
— Закроем, — успокаивал Илья. — От него — закроем. И мышцы выключим, чтобы исключить все случайности. Но вообще проблем получается на порядок больше, чем мы думали…
Ключица. Плечо. Предплечье. Локоть. Лучезапястный сустав. Два нижних ребра. Тазобедренный сустав. Бедро. Коленный сустав. Голень…
Ни одной целой кости.
И — то, что осталось, нарастить невозможно.
Потому что нечем.
Да даже если бы и было чем…
— В этой больнице хотели ампутировать руку, но не смогли, — объяснял Андрей, старший врач отделения, в котором сейчас лежал Ит. — Я ведь ездил, узнавал. Они до сих пор трясутся, когда про это рассказывают. Кость начала разрастаться, когда они её стали пилить. Разрастаться, твердеть, и менять форму. Как только перестали — перешла в обратное состояние. В общем, они поставили дренаж, зашили, и больше не прикасались. Почему это происходит, даже мы понять не можем. Не должно, но, тем не менее, это вот так. На минимальное воздействие реакции нет — тот же стафилококк мы без труда убрали за трое суток. Но… убрать-то убрали, а восстановления добиться как не смогли.
— Мы сто раз ломались раньше, всё срасталось, — возразил тогда Скрипач.
— Охотно верю. Тут, видимо, сыграло роль то, что с вами случилось за последние месяцы. В первую очередь гибернейты. Я совсем не уверен, что сломай вы руку теперь, она бы срослась. Не исключено, что реакция была бы такой же, как у него. В общем, Скрипач, вам пока что лучше не рисковать. Думаю, со временем мы в этом механизме разберемся.
— Но что делать сейчас?
— Кое-какие мысли есть. Биопротезы они сюда не пропускают, но…
— Но?
— Но эндопротезы пропустят. Другой вопрос, сумеет ли он перенести операцию, и актуальна ли эта операция в данный момент. Мышцы тоже повреждены, часть — необратимо. Будем думать. Пока что работаем терапию, и будем пробовать давать сознание.
* * *
— Так, ребята. Максимально осторожно, — Илья стоял в красной зоне, у изголовья. — Фэб, сдвинь первый порт пониже, пожалуйста. Давай еще ниже, он так голову повернуть не сможет. Рыжий, не нервничай, а то уже меня за компанию трясти начинает. Мы сейчас смотрим. Если заговорит, то вопросы самые простые — как себя чувствуешь, хочешь ли пить, и так далее. Это максимум.
— Я бы не стал рассчитывать на этот максимум, — проворчал Кир. — Зная психа…
— По обстоятельствам. Ладно, ребята, поехали. Саиш, свет поменьше сделай.
Дежурную бригаду Илья сейчас выгнал в коридор. Посовещавшись, пришли к выводу, что лучше для первого раза оставить своих — родных, и тех, кого Ит хорошо знает. Незнакомые люди — это лишний стресс, по крайней мере, в данной ситуации.
— Фэб, потихонечку поднимай, — распорядился Илья. — Угу, хорошо. Сейчас переключимся на самостоятельное, и можно будить.
…Когда Ит открыл глаза, первое, что он увидел, было растерянное лицо Скрипача, сидящего рядом с ним. За Скрипачом стоял Фэб, напряженный и сосредоточенный. Ит перевел взгляд вправо, и заметил Илью, который, кажется, попытался улыбнуться, но улыбка вышла какая-то натянутая и неестественная.
— Привет, — тихо сказал Скрипач. — С возвращением.
— Почему вы их не прогнали? — жалобно спросил Ит.
— Что? — Скрипач, кажется, опешил.
— Кого не прогнали? — удивился Фэб.
— Лютика и Гвоздя… ногу так больно…
— Где больно? — спросил Илья.
— Ногу. Где он ударил опять.
— Кто ударил, родной? — окончательно растерялся Скрипач.
— Гвоздь ударил. Он каждый день меня бьет. И сегодня тоже. Я плохо себя вел, да? Вы поэтому их впустили…
— Ит, здесь никого нет, — твердо сказал Илья, подходя ближе.
— Как нет? Они же тут работают, днём дежурят. Каждый день.
— Где — тут? — уточнил Илья.
— Ну, тут. В больнице.
— Ит, мы давно в другой больнице, — сообщил Илья. — Тебе, видимо, это приснилось.
— Нет, — в голосе Ита зазвучало ожесточение. — Они тут были. Я видел. И ногу больно. Илюш, что я не так сделал опять? За что они меня бьют?..
— Ит, мы правда в другой больнице, — Скрипач взял Ита за руку. — Мы оттуда уехали.
— Когда?
— Больше месяца назад. Тебя никто не бил, поверь мне.
— В какой больнице? — казалось, Ит растерялся еще больше.
— Это военный госпиталь, он называется «Поля», находится в московской области, — спокойно сообщил Илья. — Тебя перевели больше месяца назад. Так случилось, что нас с «Вереском» тоже отправили сюда, и мы попросили разрешения работать с тобой. Ну, вот и работаем. Так понятнее?
— А Гвоздя и Лютика тоже сюда перевели?.. Да?..
Скрипач беспомощным взглядом посмотрел на Фэба. Тот едва заметно отрицательно покачал головой.
— Нет, родной, не перевели, — твердо ответил Скрипач. — Их тут нет. Тебе это приснилось. Честно.
— Если хочешь, можем потом посмотреть запись того, что происходило в комнате в последние сутки, — предложил Илья. — Вот отдохнешь, и посмотрим. Как ты себя чувствуешь?
Ит задумался. Попробовал немного приподнять голову, глубоко вздохнул — настолько глубоко, насколько позволил порт доступа. Поморщился.
— Не знаю, — ответил он после почти минутного молчания. — Никак…
— Сейчас что-то болит?
— Нет… нет, не знаю. Кажется, нет.
— Это хорошо. Пить хочешь?
— Нет.
— А что ты хочешь?
— Чтобы Фэб ушел.
— Почему?
— Не надо. И Кир тоже пусть уходит. Не надо.
— Что не надо? — не понял Скрипач.
— Не надо им тут быть. Пусть они уйдут.
Фэб и Кир недоуменно переглянулись. У Фэба во взгляде сейчас волной поднималась тревога, он сделал было шаг вперед, но Илья взял его за локоть — мол, не подходи, давай сначала поймем, в чем дело.
— Почему не надо? — спросил он.
— Потому что… хватит этого всего. Я не хочу так больше. Чтобы так было. Рыжий, мы должны уехать.
— Куда уехать? — Скрипач не понимал, что происходит, остальные тоже.
— Илья, ты возьмешь нас работать? Нас, двоих? — Ит попытался приподняться, но, конечно, у него ничего не получилось. — Мы должны уехать отсюда. И от них должны уехать. Огден был прав, совершенно прав. Ри уже убили, и если мы это всё будем продолжать, то они сначала убьют их, а потом доберутся и до нас тоже. Надо… разрушить кварту и пентакль, пока не поздно. То есть уже поздно, потому что кварты больше нет, но всё равно… — речь его стала сбиваться, дыхание участилось. — Рыжий, ты понимаешь? Это должно было случиться… там, в считке… это было… арбалетный болт, паук на листе бумаги… стена…
— Так, стоп, — решительно сказал Илья. — Спокойно. Во-первых, Ри жив. Тяжело ранен, но жив, равно как и ты сам. Во-вторых, никого прогонять я не буду. В-третьих, работать я вас так и так возьму, когда ты полностью поправишься. В-четвертых, для того, чтобы поправиться, ты должен будешь слушаться меня и других врачей, которые с тобой сейчас работают. Ты понял?
— Да. Кажется…
— Хорошо. Устал?
— Немного.
— Если немного, то дослушай. Просыпаться пока что будешь утром и вечером, мы сделаем для тебя нормальный режим. Лечиться предстоит долго, и для того, чтобы лечить, нам нужно будет обговорить тактику с тобой — так положено.
— А сколько лечиться? — Ит с тревогой посмотрел на Илью.
— Сколько потребуется, — жестко ответил тот. — И еще момент. То, что у тебя до сих пор не отработан контракт, и ты мой подчиненный, ты помнишь?
Ит слабо кивнул.
— Вот поэтому ты должен будешь выполнять то, что я говорю. Потому что мне впоследствии потребуется нормальный сотрудник, а не полутруп.
— Понял, — Ит, кажется, немного успокоился. — Я постараюсь.
— Вот и молодец, — похвалил Илья. — Всё, спать. Вечером снова разбудим.
Он поднял взгляд. Саиш кивнул. Минута прошла в молчании, затем свет в палате загорелся нормально, как обычно, а Саиш, до этого момента молчавший, задумчиво произнес:
— Хреново. Всё гораздо хуже, чем мы думали.
* * *
— Когда он это успел? — Фэб с отчаянием смотрел на Кира. Тот удрученно покачал головой. — Когда эта сволочь успела до него добраться?..
— На «Альтее», — мрачно ответил Кир. — А этот дурак после того разговора еще и считку открыл, из самых ранних. Ну и вот, результат.
— Какую считку?
— С аварией на Балаклавском. Она оказалась с маркером. Координаты совпали с порталом на Тлене. И что нам теперь делать, я не знаю.
— Я тоже не знаю. Слушай, у тебя случайно сигарет нет?
Кир изумленно воззрился на Фэба.
— Чего? — спросил он.
— Того. Сигарет нет?
— Очумел, что ли? Откуда?..
— Ну, мало ли…
— Слушай, ты заканчивай. Он не в себе сейчас. Дели на десять это всё, пожалуйста.
— Он более чем в себе, — возразил Фэб. — Единственный бред — это про санитаров.
— Которых я если поймаю, прикончу на месте, — мрачно добавил Кир. Фэб согласно кивнул. — Ты считаешь, что он адекватен?
— Практически полностью. Я же смотрел показатели. Санитары — да, бред. Остальное… нет, к сожалению. Он отлично соображает и отдает себе отчет в том, что говорит. На все сто процентов. Он в это верит.
— То, что он в это верит, не значит, что он верит правильно, — Кир вздохнул. — Выходит дело, что и Ри что-то открывал. Погоди-ка!.. Что-то я после трёх месяцев в одиночке соображаю не очень. Так вот о чем они тогда говорили, на Тлене! Паук, арбалетный болт… Это считка Ри. Сто процентов. А я-то думал, о чем они всё время переговариваются вдвоем. Ри еще табличку притащил с цифрой восемнадцать. Черт… тогда не до того было, но сейчас я, кажется, начинаю понимать.
— Нужно будет поговорить с ним, проверить, — Фэб выпрямился. — Рыжий не в курсе?
— Кажется, нет, — Кир задумался. — С ним тоже того… побеседуем.
* * *
— Кир, ты совсем того? — мрачно поинтересовался Скрипач, когда оба скъ`хара пришли к нему с разговором. — Ри говорил про эту считку. Причем всем. И мы тогда еще сказали, что портал нужно будет открывать Ри с Итом.
Кир удрученно молчал.
— Потом видение, которое устроил нам Мастер Червей, когда мы отрабатывали Утопию, — продолжил Скрипач. — Только это было не видение, конечно, как я сейчас понимаю, а проекция из недалекого будущего. Мы видели ровно то же самое, что и они.
— Что именно вы видели? — спросил Фэб.
— Кир, расскажи, у меня сил уже нет, — признался Скрипач. — Примерно это всё и видели, с поправкой на восприятие Мастера. В том, что я из самого веселого превращусь в самого грустного, он оказался прав…
— Но ты же понимаешь… — осторожно начал Фэб, но Скрипач его перебил.
— Да, понимаю. Например, то, что Ит не прав, я понимаю. Но переубедить его я не смогу. По крайней мере, сейчас.
— Почему, родной? — Кир взял Скрипача за плечи. Тот устало вздохнул.
— Потому что я не знаю, как это можно сделать.
* * *
Психологи дали указания, их оказалось множество.
Распорядок дня, темы для разговоров, в особенности по состоянию — никаких подробностей, только в общих чертах, но обязательно с адекватной оценкой. В данный момент они в адекватности самооценки сильно сомневались.
Но главным вопросом оказался, конечно, тот, что имел отношение к семье — в частности, к Фэбу.
Ни в коем случае не уходите, Фэб. Если вы уйдете, он вас больше вообще к себе не подпустит. Поймите, сейчас, не смотря на отторжение, которое он проецирует, у вас всё равно сохраняется связь, нить. Он вас любит, мало того, он за последние дни сам неоднократно говорил об этом. Но если вы уйдете, он тут же создаст дистанцию между вами, и преодолеть её не получится, видимо, уже никогда. Ваше присутствие рядом с ним мы полностью оправдаем, вот увидите.
— Каким образом? — спросил тогда Фэб.
— Скажем правду, — пожала плечами женщина-психолог. Фэб уже знал, что она, равно как и десяток её коллег, работают поочередно в шести госпиталях, к которым приписаны. И едва справляются. Говорят, очень богатая сейчас стала практика.
— Какую именно правду?
— О нехватке персонала, и о том, что мы физически не можем выделить для него еще врачей. Что каждый рауф, когни, и человек на счету. Это действительно правда, к сожалению. Многое бы я отдала, чтобы это было ложью.
Фэб знал — женщина действительно не врет. Врачей не хватало катастрофически. К сожалению, объяснялось это более чем просто: на десять тысяч военных официальная пропускала один госпиталь. Да еще и пакт не предусматривал уровень этих госпиталей выше шестого…
— Ну, хорошо, — согласился Фэб. — Допустим. А что на счет линии поведения?
— Любые разговоры о взаимоотношениях пресекать пока что в зародыше. Четко дать понять: все обсуждения станут возможными только после выздоровления. Поправишься — поговорим. И никак иначе.
— То есть мы ждём, — уточнил Фэб.
— Пока что да, — кивнула женщина. — Ждём и смотрим. К сожалению, ничего другого пока предпринять нельзя.
— Почему?
— Фэб, странно слышать от вас такой вопрос, — женщина, кажется, удивилась. — Потому что сейчас приоритетной задачей является физическое состояние. Которое, как вы сами понимаете…
— Да, я всё понимаю. Просто… невыносимо, — Фэб отвел взгляд. — Каждый день вот так… Марта, поймите, это уже больше, чем просто тяжело. Я не знаю, сколько я сам выдержу… я боюсь сорваться.
— Вам нужно взять себя в руки и выдержать. Столько, сколько нужно будет. Если сорветесь вы, дело кончится еще хуже. Фэб, я понимаю: вам действительно трудно, особенно после тюрьмы, и после всех событий, но выхода у вас нет. И ни у кого нет. У него в том числе.
— Может быть, мне стоит попробовать… — Фэб осекся.
— Попробовать — что? — не поняла психолог.
— Я никогда не курил. Может быть…
— Дурная идея, — женщина поморщилась. — Лучше спите побольше. Ей богу, от этого все только выиграют. И он, и вы. Ко второму скъ`хара это тоже относится.
* * *
Первые слова о белой стене произнес никто иной, как сам Ит, хотя Скрипач после признался, что подобное приходило и ему в голову тоже, вот только формулировал он иначе.
Белая стена.
Та, которая сейчас стояла между всем и всем. Между Ри, и его практически полностью уничтоженным мозгом. Между Итом, и его изуродованным телом. Между Бертой и её семьей, пока что вынужденно запертой в стерильной зоне госпиталя «Поля». Между ними всеми была сейчас белая стена, даже между Итом и Скрипачом, а ведь оба до этой поры считали, что подобное невозможно.
Конечно, на мысль о стене Ита натолкнула казалось бы совершенно простая вещь: изуродованную половину тела от него же самого закрывали перевязочными накладками, и он, скашивая глаза влево, максимум, что мог видеть — нечто белое, в полутьме практически неразличимое. Яркий свет на время его пробуждения отключали (на этом настояла всё та же Марта, психолог), оставляли несколько совсем небольших точечных источников, не позволявших толком рассмотреть, что там, слева, на самом деле.
Позже выяснилось, что можно было бы и не стараться — как оказалось, Ит более чем хорошо помнил, что с ним произошло, мало того, он даже не терял сознания до того момента, пока не попал на операционный стол.
— Больно было? — сочувственно спросил Скрипач после того, как Ит подробно перечислил все свои травмы, и ни разу не ошибся.
— А как ты думаешь? — с горечью спросил в ответ Ит. — Очень. Но ничего, это-то как раз не страшно.
— А что было страшно? — невзначай поинтересовалась Марта.
Второй разговор с психологом происходил, разумеется, утром — по вечерам, во время десятиминутных пробуждений Иту было не до разговоров. А вот проспав ночь, он почти полчаса чувствовал себя вполне сносно.
— Два с половиной месяца, которые были потом, — Ит отвел взгляд. — И то, что происходит сейчас… тоже.
Психолог покивала.
— Ит, к сожалению, какое-то время придется потерпеть, — предупредила она.
— О каком времени идет речь? — спросил Ит.
— Обсуждается тактика того, что с вами возможно сделать имеющимися средствами, и…
— Рыжий, помнишь? Баспейрил, тот нэгаши… ну, на «Альтее»? Сначала в «Вереске», потом там… Я теперь тоже… почти как он, — Ит натянуто усмехнулся. — Только его поперек, а меня… вдоль… А мы еще его тогда успокаивали…
— Помню, — кивнул Скрипач. — Не сравнивай. Случаи совсем разные.
— Ну почему же? — возразил Ит. — Очень даже похожие случаи. Только он через месяц после ранения уже ходил, пусть и не сам, а я…
Он не договорил. Если бы мог отвернуться — наверное, отвернулся бы, но сейчас максимум, что он мог — это закрыть глаза.
— Не через месяц, а через четыре, я смотрел его историю, это раз, — Скрипач говорил жестко, тоном, не допускающим возражений. — Два — мы с тобой с ним виделись больше чем через два года после ранения, и он тогда жаловался, что ему неудобно и некомфортно на биопротезе, и что он хочет нормально протезироваться. У тебя склероз, родной, я скажу Илье, что с мозгами проблем больше, чем он тогда решил. Четыре — у тебя есть шанс через относительно небольшое время встать на ноги. От двух до трёх месяцев. Завтра скажут, сколько точно.
— Ладно, — вымученно согласился Ит. — То, что обо всем этом думаю я, касается, видимо, меня одного, и никого больше.
— Пока что да, — вдруг согласилась с ним Марта. — Именно так. Ит, вы можете считать меня жестокой, если вам угодно, но вы ничего не решаете, и не можете решать.
— Всё снова решили за меня, — покорно кивнул Ит. — Что ж… я и не претендовал никогда. Может, оно и к лучшему.
— Прекрати эти упаднические настроения, — попросил Скрипач. — Слушать тошно.
— А мне жить вот так — тошно, — ответил Ит. Голос его звучал глухо, невыразительно. — Кто бы меня хоть раз спросил, что хочу я. Так нет ведь, какое там…
— И что же вы хотите, Ит? — Марта прищурилась.
— Уехать. Нет, Марта, если вы думаете, что я хочу умереть, вы ошибаетесь. Умирать я совершенно не хочу. И семью люблю по-прежнему, точно так же, как и раньше. Но…
— Что — «но»? — требовательно спросила психолог.
— Чтобы мы все остались в живых, мы должны… мы оба должны… чем быстрее мы исчезнем из их жизни, тем будет лучше.
— Кому именно?
— Всем. И нам, и им. И да, Марта. Я хочу жить. Спокойно. Нормально. Делая работу, которая угодна Богу. Я не хочу гнить заживо, терпеть боль, побои и унижение. И не я хочу, чтобы те, кого я называл своей семьей раньше, страдали.
— Ваша жена, Ит… — начала было Марта, но Ит тут же её перебил:
— Моя жена умнейшая женщина, если вы об этом, но есть вещи, которые она пока что не понял. А я понял. Так уж вышло, что я стал первым среди нас, который понял… и который может об этом сказать. На самом деле первым был не я.
— А кто же?
— Ри. Он понял это первым. Мы говорили с ним на «Альтее», перед второй экспедицией, и он первым пришел к этому выводу. А ты знаешь, рыжий, что он гораздо умнее всех нас, вместе взятых. Был…
— И будет.
Ит слабо усмехнулся.
— Ты сам-то в это веришь, «будет»? — ехидно спросил он. — Как бы ни так…
— Хватит, на сегодня заканчиваем, — Саиш, молча слушавший этот разговор, решил, что довольно. — Будет или не будет — время покажет. Марта, вы завтра придете? Ну и хорошо, значит, завтра и продолжите. Рыжий, проводи. Всё, Ит. Спать.
* * *
Возле границы стерильной зоны Скрипач по привычке остановился, но Марта взяла его за локоть и решительно потащила за собой. Вместе они спустились на три этажа, и лишь после этого женщина сказала:
— Я не знаю подробностей, поэтому не могу работать дальше. Если можно, коротко и по существу, Файри.
— Лучше называйте рыжим, — попросил Скрипач. — Я не пользуюсь этим именем.
— Ну хорошо… рыжий. Сначала я скажу то, что я вижу. Либо эта сложная схема была кем-то ему индуцирована, либо… либо он говорит то, что есть на самом деле. В первом случае вы должны будете предоставить мне информацию по максимуму, для того, чтобы я могла продолжать работать. Во втором… моя работа просто лишена смысла. Скажите, ваше с ним присутствие действительно может угрожать чем-то вашей семье?
Скрипач замялся.
— Тут всё немножко сложнее, — произнес он осторожно. — Дело в том, что Ит склонен приписывать многое из происходящего на свой или на мой счет, и…
— И?
— И эти предположения не совсем безосновательны. Черт… Марта, невозможно рассказать всю нашу жизнь в двух словах, — Скрипач прикусил губу. — Я… я не знаю. Иногда мне кажется, что он прав. А иногда — как теперь…
— Хорошо. Попробуем подойти к вопросу с другой стороны, — голос психолога неуловимо изменился. — Я бы хотела услышать ваше мнение. Не его, не общее, а лично ваше.
— Я хочу сохранить семью такой, какой она была до этого момента, — Скрипач опустил голову. — Я не хочу делать то, что требует он. Не хочу никуда уходить, уезжать, бросать кого-то. Да, в нашей жизни было много всякого дерьма, но хорошего было на порядок больше! А он сейчас словно бы видит всё через черные очки, и я не знаю, как переубедить его, как заставить понять, что он не прав, что от такого решения будет только хуже.
— Спасибо, — психолог улыбнулась. — Вот теперь всё встало на свои места.
— В смысле? — не понял Скрипач.
— Я немого знаю о вас, в том числе и про возвратный круг, и о том, кто вы с ним друг другу. Но я услышала ровно то, что хотела. Что надеялась услышать.
— И что же?
— Его действительно индуцировали, он не сам принял это фатальное для всех решение. К решению его очень грамотно и ловко подтолкнули. А через него — сумели воздействовать и на Ри тоже. Но он явно был первым.
— Огден, — пробормотал Скрипач. — Сволочь… Но почему вы уверены, что именно он?
— Попытка переложить ответственность за решение на того, кто не может подтвердить что-либо, или же опровергнуть. А такая попытка — это сигнал о том, что существо в решении на самом деле сомневается, и ищет пусть и гипотетической, но поддержки. «Я не один, мы вместе, и вообще, это он». Понимаете?
Скрипач кивнул.
— Значит, это всё тот разговор. И всё-таки Огден. Не считка, которую он открыл, а эта тварь.
— Скорее уж те, кто стоят за Огденом, — возразила Марта. Улыбнулась. — Ничего. Мы будем искать решение, и, думаю, рано или поздно мы его найдем.
— Дай-то Бог, — пробормотал Скрипач если слышно. — Если оно вообще существует.
— Есть еще один момент. В решении он на самом деле сомневается. И агрессия, которую он проявляет по отношению к тому же Фэбу — попытка утвердиться в этом решении.
— Агрессия — это есть, — согласился Скрипач. — Вы с ним говорили?
— С кем?
— С Фэбом. Это он рассказал, как Ит себя ведет?
— Пока что нет, но тут и так всё было понятно, — пожала плечами Марта. — Вы знаете присказку про собаку, которую жалел хозяин, и поэтому хвост ей отрубал по кускам?
— Знаю. Да, похоже.
— Только надо учесть, что тут всё обоюдно. И хозяину больнее, чем собаке.
* * *
Консилиум, который должен был сообщить Иту о ряде принятых по нему решений, собрался через четыре дня. По счастью, Марта к этому моменту сумела убедить Ита в том, что даже если ему тяжело терпеть присутствие Фэба, с этим присутствием придется смириться — альтернативы всё равно нет. Ит, пусть и с трудом, но всё-таки согласился с ней. О том, что врачей не хватает, при нем говорили и другие, мало того, Андрей, начальник инфекционного отделения, пару раз намекал Скрипачу и Киру на то, что неплохо было бы, если бы и они поработали хотя бы ассистентами «раз уж вы всё равно тут сидите».
…Кир в эти дни сумел-таки доехать до Москвы, и повидать детей, Джессику, и Ри. Вернулся он мрачнее тучи, и Фэб со Скрипачом в тот вечер так и не дождались от него подробностей. На следующий день Кир собрался с духом, и рассказал о том, что увидел — по мнению Скрипача, лучше бы не рассказывал. Да, у Ри действительно есть положительная динамика, да, он уже практически не нуждается в гормональной терапии, да, стали постепенно восстанавливать дыхание и ему даже оперировали контрактуры, но…
— Но, ребята, это вегетативное в чистом виде, — закончил Кир. — Потому что левого полушария нет. Была бы тут восьмерка, хотя бы основные функции бы восстановили, а так… — он безнадежно махнул рукой. — Ромку жалко. Он не дурак, всё понимает. И он… Ему словно не четырнадцать, а двадцать четыре.
— То есть? — не понял Скрипач.
— Он выглядит как я, когда родителей не стало, — Кир отвернулся. — Это когда взрослеешь скачком, а не постепенно. Сегодня ты ребенок, а завтра — взрослый, но не потому, что ты вырос, а потому что у тебя стала такая жизнь. Внезапно.
— Блин… — Скрипач покачал головой. — Кирушка, мы, как только сможем, поедем туда. Ты извинился за нас?
— Конечно. Он покивал и сказал, что всё понимает. До сих пор мороз по коже. И Настя. Был одуванчик, да весь вышел. Джессика бы без них не справилась…
…Консилиум начался утром, в восемь. Сначала разбудили Ита, потом стали подходить врачи, которые в этом консилиуме принимали участие — несколько специалистов, начальник отделения, психолог, представитель Санкт-Рены. Как понял Фэб, это был кто-то из дипломатов, и это его обнадежило: речь вполне могла пойти о какой-то внепактовой поставке. Собственно, так оно и вышло.
— Ит, пока что спокойно послушай, что они будут говорить, — попросил Фэб. — Если есть возражения или просьбы, скажешь позже. После того, как они закончат.
— Хорошо, — Ит поморщился. — Я так и собирался сделать.
— Вот и молодец, — похвалил Фэб.
— Не надо, — попросил Ит. — Скъ`хара, я совершенно в этом не нуждаюсь. Ни в «молодцах», ни во всем прочем. Ты сказал, я всё понял. Что-то еще?
— Нет, — покачал головой Фэб. — Извини.
— …четыре основных этапа. Первый. Приблизительно за пять суток мы удалим все костные осколки и фрагменты. Сделаем это лапороскопически, на зондах, без прямого вмешательства. Проба показала, что этот метод действенен, никаких парадоксальных реакций он не вызывает. Второй этап. Производим раскрытие операционных полей…
— Пошагово, — подсказал Илья.
— Совершенно верно. И доращиваем мышцы. Срок вмешательства будет равен полутора месяцам, плюс-минус десять дней. За это время в Санкт-Рене изготовят следующие эндопротезы… — последовал длинный список, — которые будут доставлены сюда. Третий этап у нас будет зависеть от общего состояния на момент окончания второго этапа. Либо операций будет пять, либо две. При благоприятном исходе осуществляется переход на четвертый этап — симптоматическое лечение, снятие части портов, впоследствии — пошаговая эвакуация дренажной сетки. Ит, я вижу у вас в глазах вопрос, и отвечу на него прямо сейчас. Другая схема для данных условий невозможна. Госпиталь работает по пятому уровню, биопротезы запрещены к ввозу, равно как и капсульные системы для выращивания биоматериала. Поверьте, мы с гораздо большей охотой провели бы вам ампутацию, поставили на полгода на биопротезы, а потом за две недели пересадили бы ногу, часть подвздошной кости, тазобедренный сустав, ребра, и руку. Но, увы, это невозможно.
— Спасибо, — эмоций в голосе Ита не было вообще никаких. — Можно задать вопрос?
— Пожалуйста.
Говорил один из консультантов, до него — как понял Ит — директор «Полей». Значит, его случай и впрямь не рядовой.
— Можно ли будет сделать операцию, о которой вы говорили, за один прием? Я имею в виду пересадку.
— Маловероятно, — покачал головой консультант. — Слишком большой объем. Вы не сумеете…
— А если к тому моменту станет понятно, что я выдержу? — Ит прищурился.
— Думаю, к тому моменту мы это и узнаем, — развел руками консультант. — Но никак не раньше.
— Ит, нет, — твердо сказал Саиш. — Не корчи героя из себя, это глупо. Ты отлично понимаешь, что невозможно.
— Хорошо, — сдался Ит. — Еще один вопрос, если можно.
— Спрашивайте, конечно, — подбодрил его консультант.
— Какой по времени будет период полной реабилитации, если всё пройдет успешно?
— Насколько полной? — уточнил консультант.
— Чтобы можно было начать работать.
Скрипач страдальчески возвел глаза к потолку, Илья крякнул что-то неразличимое, Саиш покрутил пальцем у виска. Консультант задумался.
— От года и больше. Ит, на этот вопрос вам сейчас никто не сумеет ответить при всем желании. Может быть, вы не до конца осознаете, насколько серьезно ваше положение, и…
— Я всё осознаю, — перебил его Ит. — Именно поэтому я и спросил.
— Ответ, надеюсь, вы услышали. Еще какие-то вопросы?
— Да, последний. На время… вот этого всего… подвижность останется такой же?
— Да. Мы очень сожалеем об этом, но тут ничего невозможно сделать. Вы знаете, как устроены блоки доращивания пятого уровня. Они не автономны, и поэтому…
— Да, я знаю. Еще два месяца вот так… и неизвестно, с каким исходом, — Ит глубоко вздохнул. — Понятно.
— Есть предложение. Вы можете проспать эти два месяца, — пожал плечами консультант. — Я бы, кстати, рекомендовал.
— Нет, спасибо, — отрезал Ит. — Что угодно, только не так.
— Почему? — удивился консультант.
— Потому что это его выбор, — внезапно вступилась Марта. — Я тоже не в восторге от этого выбора, Ит, но отчасти я вас понимаю. И потом, в конце концов, если вы в какой-то момент захотите уснуть до операции, вы всегда сможете это сделать. А пока что — мы принимаем ваше решение.
— Хорошо, — подытожил консультант. — Теперь обсудим ряд технических деталей.
— Только побыстрее, — попросил Саиш. — У нас сейчас лимит по времени десять минут.
* * *
Конечно, и Фэб, и Кир, и Скрипач пытались устроить в палате хоть какое-то подобие если не уюта, то чего-то похожего, но из этого ничего не получилось. Ни свет, который поставили поудобнее, чтобы не мешал, ни маскировка операционных накладок ничего не дали. Палата — палата и есть. Единственное, что хоть как-то удалось, это установить режим, и впоследствии само существование этого режима сыграло на руку всем, от Ита, до врачей, которые с ним сейчас работали.
Будили Ита всегда в восемь утра, затем Скрипач помогал ему умыться. Всё умывание сводилось к тому, что либо Скрипач, либо Кир (Фэбу Ит это делать не позволял) протирали ему лицо и кисть здоровой руки раствором. Чисто номинальная процедура, ничего не значащая, но для Ита она была связью с нормальным миром, в котором он жил раньше. Дальше — если Ит был в состоянии — его кормили, потом минут десять разрешалось пообщаться (если было настроение), затем — снова сон.
Все пробуждения были одинаковыми, каждый день повторялось одно и то же. Во сне Ит видел закольцованный кошмар: входящих в палату санитаров из тюремной больницы, и каждый раз он был убежден в том, что его снова били. На десятые сутки Скрипач уже сам готов был треснуть Ита чем-нибудь тяжелым, потому что выдержать то, что тот говорил, становилось просто невозможно, но положение ежедневно спасал Илья, который, даже если была не его смена или же он был занят, находил пять минут, чтобы зайти и «обсудить ночь». Сначала Ит с Ильей минуты две спорили, потом Илья открывал запись, и они в ускоренном режиме эту запись просматривали, убеждаясь, что в палате действительно не было посторонних.
— Значит, снова приснилось, — на Ита после этих просмотров было жалко смотреть. Он выглядел абсолютно подавленным и убитым. — Да что же такое… Ну почему?..
— Бывает, — философски пожимал плечами Илья. — А может, просто до конца не проснулся еще. Теперь-то всё нормально?
— Да, — Ит отводил взгляд в сторону. — Илюш, прости. Я, правда, не хотел.
— Так все знают, что не хотел. Ладно, проехали. Давай умываться, и перекусить надо чем-нибудь. Ага?
— Ага, — покорно соглашался Ит. — Рыжий, извини…
— Ой, перестань, — отмахивался Скрипач. — На завтрак что хочешь? Сладкое, соленое?
Безвкусный гель разрешали чем-нибудь маскировать, но максимум, что было можно — это добавить оттенок вкуса, не более того. По словам Марты — чтобы не возникло впоследствии ассоциаций нынешнего состояния с нормальной едой.
— Не знаю, — обычно говорил Ит. — Может, сам выберешь?
— Выбрать я могу, но есть-то тебе, — справедливо замечал Скрипач. — Если ты хочешь, чтобы выбрал я, то давай сладкое.
— Почему?
— Потому что ты больше любишь соленое…
…Оперирующих бригад оказалось две, в каждой — по двое разумных. Первая пара была совершенно неконтактной, максимум, что от них слышали окружающие — это короткие скупые команды. Отработав восемь часов, бригада уходила, уступая на два часа место дежурным реаниматологам, а после на её место заступала вторая. Вот с этой второй контакт возник очень быстро, практически сразу.
Главным в этой бригаде оказался пожилой смешливый когни, на редкость общительный и непосредственный, а его ассистенткой была приятная и тоже веселая молодая женщина, от одного присутствия которой, казалось, становилось легче всем окружающим. Во время работы этой бригады Ита будили дополнительно два раза днём (по настоянию Марты), потому что с бригадой возник хороший контакт, и этим нужно было пользоваться.
Вся работа шла на биощупах, которые все без исключения врачи называли «ниточками». Одним биощупом убирались многочисленные костные осколки, через второй — на место осколков заводился вариант «среды», имитирующий присутствие кости. Тело нужно было качественно и не спеша обмануть, причем так, чтобы оно ни на секунду не усомнилось в обмане. При этом крайне желательно было дать и сознанию тоже понять, что ничего страшного не происходит.
— Сейчас понаделаем маленький дырочка, а потом начнется самый увлекательно, — когни пристраивался на операционном стуле, ассистентка заводила ему под локти диски, и становилась рядом. — Потому что Ксения у нас вчера отличилась, и она имеет нам рассказать, как чуть не утопил катер по дороге из город сюда.
На русском языке когни (звали его Эраде Джорр-Уски, в просторечии — Эра или Джордж) говорил, в принципе, неплохо, но с падежами и окончаниями был явно не в ладах. Русский язык, по его собственным словам, он выучил самостоятельно, никаких масок не снимал, обучающими программами не пользовался — и этим фактом очень гордился.
— Не топила я никакой катер, — Ксения упирала руки в боки. — Джордж, ты опять всё придумал.
— Как не топил, когда баржа от твоей «Волна» еле увильнул?! — возмущенно поворачивался к ней врач. — Плывет этот девушка, навстречу ей большой баржа! Баржа вправо повернул — девушка влево повернул! Баржа влево повернул — девушка вправо повернул! Что, не было?
— Не было.
— Ты делать таран хотела! Чем тебе баржа мешал?.. Ксюша, анете дей эсари кеа таскуниа, второй блок ввод, пожалуйста…
Когда через пять дней эта бригада закончила работать, Скрипач даже расстроился, и потом несколько раз просил Эру и Ксюшу заскочить к ним «в гости». Эра никогда не отказывал, но, увы, вскоре бригаду перевели в другой госпиталь — война шла полным ходом, и специалистов частенько переводили туда, где они были нужны в данный момент.
02
Восемь часов
Год 11.973
— …все равно ничего не изменится. Он вообще не заметит, что тебя не было. Так что поезжай со спокойной совестью, к семи вернешься.
— К шести, — поправил Скрипач. Илья согласно кивнул.
— Тем более. Рацион внизу возьми, или пусть Берта сразу два…
— Ей не дадут два. Ладно, уломал. А что на счет проезда?
— Рыжий, ты меня слушал? Забери справку у Кира, ту, что Томанов дал.
— Но в этой справке указан вообще-то Кир, а не я, — напомнил Скрипач.
— А личину сделать слабо? — прищурился Илья. — Тоже мне, агент называется. Я тебя чего-то не пойму. То ты сокрушался, что до сих пор до Москвы не доехал, то на ровном месте буксуешь. В конце концов, это просто нехорошо уже. Неделю собираешься, а всё собраться не можешь, — Илья укоризненно покачал головой. — Не стыдно?
— Стыдно, — понурился Скрипач. — И страшно, если честно.
— От чего именно страшно? — уточнил дотошный Илья.
— Да от всего. И от этих «качелей», и от того, что в Москве увижу, — рыжий тяжело вздохнул. — Примерно в равной степени. Понимаешь, Ри… сейчас, пока я не видел сам, он… для меня он словно просто уехал. Он где-то есть, живой и здоровый, ну, может, немножко не такой, каким был раньше, но… — он сбился, осекся.
Илья успокаивающе положил Скрипачу руку на плечо.
— Понимаю, — кивнул он. — Очень хорошо понимаю. Но ты подумай, каково девчонкам. Они-то видят это все едва ли не каждый день.
— Ну, мы тут тоже много что видим каждый день, — Скрипач криво усмехнулся. — Илюш, как думаешь, все-таки в декабре?
— По обстоятельствам, — Илья нахмурился. — Не получается на этой технике раньше, сам же видишь. Постоянно приходится откатывать. А что ты хочешь от регенераторов пятого уровня? Была бы семерка, через две недели уже бы на первый этап вышли. А так… ладно, иди, не трави душу лишний раз.
* * *
Все было на самом деле предельно просто. Регенерационные блоки не являлись автономными, поэтому в доращивании мышц принимал участие весь организм. Который, увы, с трудом справлялся с такой нагрузкой. Врачи назвали весь цикл «качелями». Несколько часов — активный процесс, наращивание, потом — ответная реакция тела, откат, следом — несколько часов регресса, дальше — почти двенадцать часов на отдых, ведь организму нужно как-то восстановиться после такой нагрузки, а дальше — снова вход в активный процесс. Лучше — хуже, лучше — хуже, и так по кругу, до бесконечности. Три шага вперед, два назад. Самым плохим, по словам местных врачей, было то, что вес, и без того небольшой, никак не удавалось поднять до «операционного уровня» — пытались дойти хотя бы до сорока шести килограмм (в идеале до сорока восьми), но пока что вес выше сорока трёх никак не поднимался. А останавливать запущенный процесс регенерации было нельзя. Останови, и придется все начинать сначала.
Этот процесс шел уже три недели. Ит уставал ужасно: если раньше он вполне нормально просыпался днем и вечером, то сейчас по вечерам его хватало минут на пять, не больше. Не смотря на поддержку, сил у него совсем не оставалось, отведенные пять минут кое-как пытался сам дышать, но получалось, честно говоря, плохо. Вечерами и речи не шло о том, чтобы поесть или хотя бы посмотреть в окно. Максимум, на что его хватало — это кивнуть в ответ на вопрос Скрипача, всё ли в порядке. Да, в порядке. Нормально. Переживем.
…Как-то раз Саиш, который в тот день дежурил, на третьей минуте решил, что хватит этой пытки, и попытался подключить обратно порт. И вот тут как раз выяснилось, что Ит, не смотря на усталость, поблажек себе давать не намерен.
— Не надо, — Ит говорил едва слышно. — Саиш, еще две минуты. Я слежу.
— Завтра, — покачал головой Саиш. — Хватит на сегодня.
— Не хватит, — упрямо возразил Ит. — Если я тренироваться не буду, то никогда сам не… не смогу. Еще две минуты.
— Ладно, — сдался врач. — Только лучше помолчи.
Ит кивнул и прикрыл глаза.
Больше у него вечерние пять минут не пытался забрать уже никто…
— Меня всегда умиляли всякие постановки про медицину, — рассказывал потом Саиш. — Трах-бах, и всё готово. Нога приросла, голова зажила, и главный герой дальше побежал. Нет, если речь идет о механистах или ком-то подобном, тогда вопросов нет. Но когда про чистые расы — это же идиотизм. Не мутировавшая клетка так себя вести просто не может. Конечно, её можно подтолкнуть, заставить работать быстрее, но закон сохранения энергии пока что никто не отменял. Подтолкнуть клетку, допустим, можно, но ей для такой работы нужны определенные условия. И чертова уйма энергии.
— Ну, это же не взаправду всё, — усмехался в ответ Дослав. — Не придирайся.
— Я не придираюсь, я за реалистичность, — Саиш хмурился. — Вот те же ти-анхи у Аарн взять. Это же прорва какая-то! Один ти-анх жрет энергии столько, сколько мы всем «Вереском» на последнем забросе за два года потратили. Или регенерационные системы на той же восьмерке. Понимаю, почему их сюда практически не завозят.
— И почему? — поинтересовался Фэб, который и так знал ответ.
— Да потому что их, если несколько штук, придется ставить рядом с какой-нибудь электростанцией, да еще и преобразователей туда забивать уйму. И одна станция протащит блоков пятьдесят, а то и меньше.
— Ну, не пятьдесят, конечно, больше, — поправил Фэб. — Но… вообще да, дело действительно более чем затратное. Там же еще синтез.
— И я про что, — Саиш дернул плечом. — Семерка тоже жручая, кстати. Но на порядок меньше. Сто раз говорил: нет во вселенной ничего дешевле жизни, если мерить деньгами или энергией, которая на самом деле деньги и есть. Ничего мы не стоим. Нас всех проще заново рожать, восполняя потери, чем лечить.
— И тебе это не нравится, — закончил за него Фэб.
— Да, мне это не нравится, — кивнул Саиш. Его смуглое лицо, казалось, потемнело еще больше. — Потому что это нарушает одну из главных заповедей Бога.
— Какую именно?
— Что жизнь — священна. Любая жизнь. И что надо её сохранять, и неважно, сколько денег или энергии будет на это потрачено. Так-то, кот.
— Не сердись, — попросил Фэб. — Мы с тобой думаем почти что одинаково. С одной поправкой. Тебя это злит, а меня расстраивает. Вот и вся разница.
— Всё дело в твоей вере, Фэб. И религия Триединого, и христианство, они слишком мягкие, — Саиш помрачнел. — Мы, живущие по заветам, Алхама, гораздо тверже. И у нас не считается грехом сердиться на то, что и в самом деле плохо. Это у вас гнев — грех. А у нас гнев, если он праведный, это двигатель. Надо делать так, чтобы не было причин для гнева, понимаешь? Гнев справедлив, когда он по делу.
— Хорошо, хорошо, — поспешно согласился тогда Фэб, у которого в тот день не было никаких моральных сил для подобных диспутов. — Только сейчас я гневаться всё равно не буду. Потом как-нибудь, ладно?
Саиш усмехнулся.
— Ладно, — кивнул он. — Вот кончится это всё, сядем где-нибудь с чем-нибудь… типа вина… и вдоволь посердимся.
— Вам пить вино нельзя, — ехидно напомнил Фэб.
— Алхам никогда не подсматривает. И потом, я же покаюсь.
— Когда это?
— Умру, и первым делом ему покаюсь. В том числе и за вино. Хотел бы я, чтобы вино было моим самым страшным грехом…
* * *
Выехали Скрипач и Берта в половине девятого. Обычно Берта уезжала в Москву раньше, но Скрипач попросил её подождать, и отправились они третьим катером, а не первым.
Ноябрьский день выдался холодным, дождливым, Ит утром чувствовал себя неважно, и Скрипач в результате просидел с ним не пять минут, как планировал, а все двадцать. Не смотря на плохое самочувствие, спать Ит не хотел, а хотел он, как минимум, пообщаться с вновь заступившей сменой, и попробовать понять, как идут дела, и долго ли осталось ждать первой операции.
— Ну, как он сегодня? — спросила Берта, когда они со Скрипачом поспешно спускались к пристани по узкой лесенке.
— Так себе, — Скрипач тяжело вздохнул. — Хандрит. Устал. Слушай, давай ты вечерком зайдешь, как заснет?
— Давай, — согласилась Берта. — Господи, поскорее бы это всё кончилось. Пусть ведет себя, как хочет, пусть хоть выгонит, наорет, не знаю, что сделает. Лишь бы не так, как сейчас.
— И не говори, — согласился Скрипач. — Боюсь, что еще месяц так же, и мы там все дружно умом тронемся.
— Вот уж не надо, — попросила Берта. — Давайте как-то без этого обойдемся.
Заходить к Иту ей теперь разрешали часто, но Скрипач сказал, что делать это лучше тогда, когда Ит спит. Хватит с них всех Фэба, который от Итских откровений ходит черный, как туча, сам не свой, и которого Кир уже несколько раз ловил с сигаретой — где Фэб их только достает?.. Поэтому обычно Берта приходила по вечерам, часов в восемь, а то в и девять, и просто сидела рядом отведенные ей минуты. В эти минуты ей всегда казалось, что внутри у неё что-то словно бы заледенело, замерзло, навечно и накрепко; если раньше она что-то чувствовала, то теперь даже слов подобрать не могла для того, что творилось в душе.
Он уходил, вот что понимала Берта.
Он уходил — от всех, не только от неё.
От этой мысли Берте делалось даже не жутко, нет — много хуже. Она вспоминала слова, не так давно произнесенные Фэбом. «Они уходили от меня. Понимаешь, словно бы сама жизнь уходила от меня тогда».
Не «тогда».
Теперь.
Берта, как могла, гнала от себя эти мысли, но они нет-нет, да возникали, снова и снова. Ни с Джессикой, ни со Скрипачом или с Киром она на эту тему предпочитала не говорить. Не потому, что не поняли бы. Поняли, конечно. Ей не хотелось, чтобы они ощущали то, что чувствовала сейчас она сама: эту пустоту. В пустоте не было ничего — ни эмоций, ни боли, ни гнева. Разве что бесконечное разочарование. Как же так?..
Всё заканчивалось.
Всё, что было в её жизни, что было её жизнью — заканчивалось. Уходило. Вместе с ним…
…Они спустились по выщербленным плиткам дорожки к мосткам, как раз вовремя. Берта предъявила свою справку, запаянную в пластиковый конверт, а Скрипач просто махнул рукой, отводя контролёру глаза. Ему было лень возиться с личиной.
Народу на катере собралось немного. Трое врачей из госпиталя, которые, судя по оживленным лицам, ехали в Москву развлекаться, у них явно был выходной. Компания из пяти работяг, угрюмых и мрачных, держащих в руках объемистые баулы с инструментами — как только катер отвалил от пристани, они принялись запихивать эти баулы под лавки. Молодая парочка — чернявый худой парень и бледненькая девушка, которые тут же ушли на нос суденышка, и принялись целоваться. Ну и Берта с рыжим.
— Пойдем на корму, — предложил Скрипач. — Тут не поговоришь толком.
— Пойдем, — кивнула Берта. — Воняет там, конечно…
— Ну а что ты хочешь? Дизель, — Скрипач пожал плечами. — Можно, конечно, и тут посидеть.
Берта оглянулась на работяг: те уже вытащили из своей поклажи колоду карт, булку серого хлеба, и батон чесночной колбасы. Кто-то с довольными словами «дак вот она, родимая» доставал из кармана телогрейки бутылку водки.
— Пошли, — решительно сказала Берта, вставая.
— И они тут же начали пошлить, — хмыкнул Скрипач, поднимаясь следом.
— Только если ты. У меня настроения нет.
Осенняя темная река тянулась мимо пустых черных полей, облетевших деревьев; над водой стояла сейчас промозглая ледяная сырость, от которой, казалось, не спасали ни свитера, ни теплые куртки, которые раздобыл им полмесяца назад Дослав. Дождь вроде бы прекратился, но теплее не стало. Берта сидела на деревянной лавке, зябко съежившись, прижимая к себе постасканную старую сумку. Видно было, что она отчаянно мерзнет.
Скрипач сел рядом, расстегнул куртку, набросил на её плечи широкую полу.
— Иди поближе, — приказал он. — А то еще простынешь. Вон как носом хлюпаешь.
— Уговорил, — Берта усмехнулась. — Сам не простынь.
— Ничего, эта куртка мне велика на четыре размера, так что мы с тобой запросто того… поместимся. Надо тебя раскормить, а то ты что-то стала совсем маленькая. Как воробушек.
— Если я воробушек, то ты, в таком случае, швабра. Тощая и рыжая.
— Точнее, швабр, — поправил Скрипач. — А Фэб с Киром после отсидки напоминают две удочки. Или два складных метра, помнишь, когда-то такие были?
— Почему — когда-то? — удивилась Берта. — Я неделю назад такой купила.
— Зачем? — опешил Скрипач.
— Как — зачем? Ой, черт, совсем забыла. Я же наняла мужика, который туалет и ванную отремонтировать должен. Ну, не совсем отремонтировать, а восстановить стенку, заново провести в ванную воду, и всё подключить. Без раковины на кухне мы как-нибудь обойдемся, а вот без воды и без туалета… ну, в общем, ты понял.
— Да уж, — протянул Скрипач. — Это я понял. Так, давай определяться. Сперва мы домой, потом в Бурденко, потом к Томанову, потом обратно. Так?
— Так, — кивнула Берта. — После Томанова, если получится, заскочим в магазин, хоть хлеба куплю и сушек. Или пряников, если повезет. Не представляю, как вы два с лишним года ели эти рационы. Одуреть же можно, они все одинаковые.
— Те были разные. Это, видимо, официалка издевается персонально над тобой, — Скрипач помрачнел. — Заскочим. А деньги откуда?
— Томанов подкинул на ремонт, немножко осталось, — объяснила Берта. — Если я правильно поняла, денег нам не положено. Только на детей и на Джесс.
— А тебя как бы и нет.
— А я как бы государственный преступник, — напомнила Берта. — Я — при чем. А Джессика с ребятами — ни при чем.
— Замечательно, — Скрипач хмыкнул. — Блин, разорваться мне, что ли? Ну не могу я пока что быть одновременно и в госпитале, и в институте.
— Рыжий, забей, — попросила Берта. — Прорвемся. Если бы наши проблемы ограничивались деньгами…
Она не договорила — в этом не было никакой необходимости.
— Но хоть что-то Томанов тебе платить обещал? — требовательно спросил Скрипач.
— Когда мы все начнем работать, нам будут платить. Немного, как я поняла, но всё-таки это лучше, чем совсем ничего. Солнце, ты не залезешь в сумку? Хочу проверить, взяла я справки, или не взяла.
— Какие справки? — не понял Скрипач.
— От «Вереска», ваши. Надо отвезти Томанову, чтобы вас прикрепили к отделению милиции. А я неделю уже довезти не могу, всё время забываю.
Скрипач вытащил руку из рукава, засунул в сумку. Порылся, потом вытащил на свет помятый белый конверт, на котором размашистым Бертиным подчерком было написано «Справки, Томанов, передать до 15.11».
— Они? — спросил рыжий.
— Слава Богу, — облегченно вздохнула Берта. — Они. Раз в месяц нам будет положено ходить отмечаться.
— Не очень понял, — признался Скрипач.
— Ох… Сейчас попробую объяснить.
После всех судов были вынесены следующие постановления. Первое — решение по заложникам остается в силе, поэтому все они получают прежний статус, но с рядом поправок. Второе — выезд им, разумеется, запрещен. Третье…
— Это я и так знаю, — отмахнулся Скрипач. — Малыш, давай конкретнее.
— Конкретнее — Огден сумел убедить часть руководства в том, что мы опасны и стране, и планете. Поэтому нас, скажем так, сильно прижали в правах. И ограничили финансирование до минимума. То есть та же Санкт-Рена имеет право лечить Ри и Ита, раз уж так вышло, но не имеет права обеспечивать меня. Вас сейчас кормят вообще только потому, что вы не отработали контракт, и вы его якобы отрабатываете дальше. А чтобы мы не натворили дел, нам велено соблюдать законы, действительные для преступников с подпиской о невыезде. В том числе — подтверждать присутствие в местных органах правопорядка. В данном случае — в отделении по месту прописки.
— Ох-ре-неть, — покачал головой Скрипач. — Здорово.
— Ну и деньги. Как я поняла, Томанову позволили выделить нам ставки… в общем, это немного меньше, чем средняя ставка уборщицы. На большее мы рассчитывать пока что не можем.
— Плюс разрушенное жилье и отсутствие самого необходимого, — подытожил Скрипач. — Блеск. Замечательно.
— Да ладно тебе, — отмахнулась Берта. — Хорошо, что хоть Джессике и ребятам официалка обеспечила всё по полной. Тут Огден сыграл в великодушие, не иначе. Комнату им выкупили, детей устроили в хорошую школу, обеспечение — по сто пятьдесят в месяц на человека, то есть Джесс дают шесть сотен, на детей, Ри, и её саму. Мы с Джесс решили, что это в некотором смысле попытка поссорить нас, дистанцировать. Одним, мол, всё, а другим ничего. Но…
— Но Джесс тебе иногда подкидывает, — подсказал Скрипач. Берта кивнула.
— Я, правда, боюсь брать, — призналась она. — И потом, мы решили, что лучше хоть что-то, да отложить. Потому что мы обе подозреваем, что квартира в Питере ничуть не в лучшем виде, чем наши московские.
— Вот в это я охотно верю, — покивал Скрипач. — Ну, ладно. Ты лучше скажи, что меня сегодня заставят делать в институте?
— Скорее всего, ничего, Федор Васильевич просто хотел поговорить, — Берта придвинулась к Скрипачу поближе. — Господи, как же холодно. Мне кажется, тут раньше так холодно никогда не было.
— Не знаю, — Скрипач задумался. Взял её ладони в свои. — Может, из-за влажности? Река, всё-таки.
— Возможно… У тебя тоже руки холодные.
Катер подходил к шлюзам. Очередь оказалась короткой, их пустили по малому обводному фарватеру, поэтому шлюзовались совсем недолго. Скрипач удивился — раньше меньше сорока минут эта процедура не занимала, сейчас же уложились в пятнадцать. Что-то новое. Берта объяснила, что пассажирские суда теперь шлюзуются отдельно, и что эту обводку сделала, по словам местных, Официальная. Разумеется, для военных. Но и простым смертным пользоваться разрешили, правда, не сразу.
После шлюзов они на первом же причале сделали пересадку: катер уходил на север и шел через город почти без остановок, а им нужно было добраться до центра.
— Удобно получается. От дома до больницы пешком дойдем, я так каждый день хожу, — объясняла Берта. — И до филиала рукой подать.
— До какого филиала? — не понял Скрипач.
— В который нам после больницы. Тоже рядом совсем, на Больших Каменщиках. Ну, в институт, в котором сидит рабочая группа. Были бы большие концы, я бы с ног сбилась бегать. А так — всё рядом.
Скрипач промолчал. По его мнению, ежедневные забеги от Котельнической до Курской с заходом на Каменщики для едва держащейся на ногах от усталости Берты были не «рядом», а вполне себе «далеко», но он пока что решил промолчать.
— Ты завтракал? — поинтересовалась Берта. Сейчас второй катер проходил один из мостов, и она, по привычке, с интересом смотрела вверх — когда-то, давным-давно, она говорила, что ей всегда нравилось, как мосты выглядят с воды.
— Не успел, — признался Скрипач. — Ит нам устроил очередную часть марлезонского балета, и вместо еды пришлось разговаривать с ним. А что?
— Значит, дома перекусим. На этот раз в чем дело?
— На этот раз он попробовал закатить скандал. Что-то ему опять привиделось, и он стал объяснять, что его, оказывается, обманывают. Скрывают даты, заставляют спать больше, чем планировалось… малыш, это чушь совершеннейшая, правда. В общем, пришлось выдернуть Марту, а потом с ним пятнадцать минут беседовали пять человек из смены, доказывая, что никто не обманывал и не врал ему. Вроде бы успокоился.
— Но ему действительно…
— Да в мыслях ни у кого не было ему врать или что-то подделывать! — Скрипач раздраженно треснул себя кулаком по бедру. — Устроил, понимаешь, охоту на ведьм. Ежу понятно, что ему тяжело, что с головой не всё нормально, но… но это дурдом какой-то. У меня порой возникает ощущение, что он это делает нарочно, что он сам в это не верит, что он весь этот якобы обман просто выдумал. Потому что в этот раз… в общем, прилетело персонально Фэбу. Мол, он инициатор заговора про даты, он влез в систему и что-то поменял, и так далее. Над Фэбом он словно специально издевается, понимаешь? Старается сделать максимально больно. И выискивает самые слабые стороны. Вот поэтому, собственно, я и не хочу, чтобы ты приходила, когда он не спит, чтобы он и тебя… так же…
— И Фэб до сих пор принимает это всерьез? — Берта нахмурилась.
— В том-то и дело, что да, принимает. Ох, ладно. Маленькая, прости, что я про это говорю, но он мне за это время всю душу вымотал. И не только мне. Хорошо, что он спит большую часть суток, и что по вечерам ему не до разговоров чаще всего. Потому что стоит ему открыть рот… — Скрипач безнадежно махнул рукой. — Ладно, не будем о грустном.
— Да уж, — Берта понурилась. — Только, боюсь, грустное нам всё равно предстоит. Ты еще не видел обе квартиры.
* * *
До боли знакомый холл встретил их привычным просторным эхом. Часть ламп не горела, но плафон под потолком был освещен точно так же, как раньше. Скрипач поднял глаза — всё те же нестареющие дети, всё та же модель самолета в руках у мальчика, всё то же прозрачное летнее небо. Интересно, сколько их вообще во вселенной, этих плафонов? Наверное, столько же, сколько существует миров Русского Сонма. Мириады. Но почему-то больше всего нравится именно этот.
Который тут, дома.
— Роберта Михайловна! — пожилая консьержка, оказывается, встала из-за своего стола, и шла к ним. — Не мусорите больше! Вы вчера пакет несли, и весь лифт побелкой какой-то засыпали! Тут вам не гостиница, горничных нет!..
— А как мне тогда мусор выносить? — поинтересовалась Берта, складывая зонтик. На улице снова пошел дождь, и по пути от пристани они успели основательно вымокнуть.
— А это не моё дело, как. Идите по черной лестнице.
— Вы, простите, офигели? — поинтересовался Скрипач. — С двадцать первого этажа с тяжелой сумкой?
— Не знаю, кто вы такой, и какое вам дело, но…
— Я её муж, — жестко ответил Скрипач. Голос его не предвещал ничего хорошего. — И попрошу с моей женой в таком тоне не разговаривать.
— Вот раз муж, то и последите, чтобы ваша жена не пакостила.
— А не пошли бы вы… — начал Скрипач, но Берта схватила его за рукав и потащила к лифту. Когда двери кабины закрылись, она прошептала:
— Рыжий, забей. Они всё время орут. Эта — в особенности. Я просто не обращаю внимания.
— Почему орут?
— Потому что квартира, солнышко, это лакомый кусок, на который претендовали многие, и который в результате не достался никому, потому что Томанов её сумел удержать за нами. Из-за вашей однушки тоже была свара. Понимаешь?
— Понимаю, — глаза Скрипача нехорошо сузились. — Вот что. Когда мы пойдем обратно, я этой суке скажу пару ласковых. И не смей меня останавливать.
— Рыжий, нет, ты не понимаешь. Мы сейчас здесь даже не на птичьих правах, мы… Господи… Родной, правда. Не надо с ними ссориться. Будет только хуже.
— А что, есть куда хуже?
— Есть. Можно оказаться в бараках в Бирюлево, например. Мне тут этим угрожали недавно.
Скрипач смотрел на неё неподвижным тяжелым взглядом.
— Почему ты молчала? — спросил он.
Лифт остановился. Берта вышла первой, посторонилась, пропуская Скрипача. Когда двери кабины закрылись, и она поехала куда-то вниз, тихо сказала:
— Не хотела, чтобы вы отвлекались на мелочи.
— Мелочи?! Над тобой измывается любая сволочь, а мы трое…
— Вам надо заниматься делом. Нужно спасать Ита. Спасать Ри. Это действительно мелочи, родной, которые можно как-то пережить. Не надо ссориться с ними, прошу тебя. Мы же враги народа, официалка выставила нас настоящими врагами России, и теперь… придется жить… ну, вот так. Какое-то время.
Скрипач отвернулся. Полминуты помолчал.
— Вот что, — глухо сказал он. — Во-первых, в город одна ты больше не поедешь. Во-вторых, с этой мразью я на выходе всё равно поговорю. В-третьих, с Томановым я поговорю тоже, и заранее прошу тебя: не вмешивайся. В-четвертых, спасать надо, это ты права, но я тебе клянусь, что таскать тяжелые сумки и выслушивать гадости ты больше не будешь. Чего бы мне это ни стоило.
Берта слабо улыбнулась.
— Спасибо, родной. Ладно, пойдем. Ты только соберись как-то… и не расстраивайся.
* * *
Дверь в квартиру представляла собой странное зрелище. Эта была дверь, собранная из двух половинок двери, правой и левой. Половинки были кое-как соединены брусочками и досками, и держались в буквальном смысле на четном слове. Дверь украшал пудовый амбарный замок. Берта вытащила ключи, с минуту повозилась, отпирая, потом замок громко щелкнул.
— Рыжий, помоги, — попросила Берта. — Надо приподнять чуть-чуть, иначе не откроем. Она в пол упирается.
Скрипач примерился, аккуратно взялся за дверь.
— Это ты каждый раз тягаешь такую тяжесть? — спросил он.
— Нет, мы чаще всего с Джесс вдвоем, или с Ромкой, — объяснила Берта. — Кстати, дверь разбили уже после того, как я тут побывала в первый раз. До этого… осторожно, гвоздь… до этого она была нормальная. Просто опечатана. Ну, ничего. Мы с Ромкой вон как починили. Он набрал на какой-то стройке дощечек, и получилась почти что новая дверь.
Коридора и прихожей не было. Точнее, коридор и прихожую можно было угадать по фрагментам стен, торчащих из пола, как гнилые обломанные зубы. Скрипач присвистнул.
— Несущие стены они оставили, — объяснила Берта. — Слушай, закрой обратно. Не хочу, чтобы эти все пялились…
На внутренней стороне двери обнаружился крючок, прибитый опять же гвоздями. Скрипач поставил дверь на место, накинул крючок.
— А почему так темно? — вдруг сообразил он.
— Потому что вместо половины стекол фанера, — сообщила Берта. — Выбили. Причем, как мне кажется, тоже сравнительно недавно.
— То есть квартиру разнесли уже после того, как мы тут оказались?
— Ммм… — Берта задумалась. — Не знаю. По-моему, в два этапа. Сначала — когда мы сбежали, ну и сейчас, да. Пошли, посмотришь. Да не хмурься ты, все равно уже ничего не изменить.
— Что верно, то верно, — Скрипач покачал головой. — Но в любом случае, это всё надо как-то убирать и приводить в порядок.
— Ну да. Плохо, что денег нет. С деньгами было бы проще.
…Стены действительно сохранились лишь частично. Обломки усеивали пол, и обломки эти были перемешаны с тем, что когда-то было мебелью и вещами. Под ногами хрустело стекло, и Берта сказала, чтобы он был осторожнее: Настя пару недель назад порезала ногу об осколок.
Убрать Берта и Джессика с детьми сумели только кухню и коридор, точнее, пространство, которое было раньше кухней и коридором. В кухне на полу обнаружился обломок стены такого размера, что сдвинуть его двоим женщинам и подросткам оказалось не по силам. Сам пол, однако, был чисто выметен, и, кажется, даже вымыт. На подоконнике стоял старый помятый чайник, рядом — пара алюминиевых кастрюль.
— Плиту удалось сделать, — с гордостью сообщила Берта. — Чай будешь?
— Будешь, — кивнул Скрипач. — Так… что бы такое придумать с этим камушком… ходить-то мешает…
— Я его потихоньку молотком разбиваю и вытаскиваю. Он был гораздо больше. Правда, разбивать не дают. Снизу ругаются, что стучу.
— Угу. Ладно. Камушек этот мы завтра с Киром решим, — пообещал Скрипач. — Пусть хоть обругаются.
— Ой, слушай! Забыла совсем. Двери целы, представляешь себе? Их кто-то аккуратно снял, завернул, и поставил на балкон, который был застекленный, представляешь? Коробки и наличники тоже там. Видимо, хотели увезти, но почему-то не увезли. Так что минус одна статья расходов.
— К этим дверям должны прилагаться стены, — проворчал Скрипач. — Но да, это неплохо. Слушай, получилась квартира-студия, — засмеялся он. — Ладно, ничего. Прорвемся. Кирпич бы где-нибудь достать. Сами сделаем.
— Если бы только кирпич. Так, что еще интересного. Сейчас соображу, — Берта вытащила из сумки коробку с рационом. — Одного на двоих нам сейчас хватит? Второй можно будет ближе к вечеру съесть.
— Хватит, конечно, они же большие, — заверил рыжий. — Давай чайник поставлю. Что мы сегодня тут делаем?
— Мусора немножко вынесем, и я тебе буду очень благодарна, если ты поставишь шкаф. Мы его поднять не сумели.
— Понял, сейчас подниму. Веди и показывай, чего и куда.
* * *
Два часа они разбирали завалы и таскали на помойку сумки с обломками и мусором. Скрипач понял, что такими темпами они за три месяца не управятся, и решил, что следующие пару недель нужно будет наведываться на Котельническую втроем, а то и вчетвером, чтобы за эти недели, как минимум, просто разобрать завалы. Временные перегородки можно будет сделать из чего угодно, хоть из той же фанеры (правда, оставался открытым вопрос, где достать фанеру), электрику и прочую мелочевку они запросто восстановят вместе с Киром. И обязательно привезти сюда Фэба! Фэб совсем закис, ему поработать руками будет только на пользу.
Вытащив к мусорным контейнерам два десятка пакетов, они наскоро перекусили, ополоснулись, почистили одежду, и засобирались: сейчас пришла пора отправляться в Бурденко. На улице снова зарядил дождь, от которого старый протекающий черный зонтик, захваченный предусмотрительной Бертой, оказался слабой защитой, и Скрипач уже морально подготовился к тому, что они снова вымокнут, но стоило им отойти от дома, как дождь внезапно прекратился, а из-за туч выглянуло холодное осеннее солнце.
— Здорово, — восхитилась Берта, пряча зонтик в сумку. — Просто праздник какой-то. Рыжий, это погода явно для тебя расстаралась, не иначе.
— А может, для тебя, — рассеянно возразил Скрипач. Он то и дело оглядывался, но времени, чтобы остановиться и хотя бы взглянуть на город толком сейчас у них, увы, не было. — Погода, она такая… Как же тут поменялось всё, — печально заметил он, когда проходили мимо знакомой булочной. — Закрыто, блин…
— Никаких особенных перемен не заметила, разве что город вырос, — возразила Берта. — А булочная работает, ты что! Просто санитарный день сегодня, вон же объявление, на окне.
Скрипач облегченно вздохнул.
— Слойки свердловские, — мечтательно произнес он. — Помнишь? С посыпкой сверху. Я про них почему-то в одиночке часто думал эти три месяца, пока сидел. То есть как — часто. Когда почему-то не думал про то, что случилось в портале… Помнишь наши Ужины Имени Душевной Лености?
— А то, — Берта усмехнулась. — Двадцать слоек и двухлитровая банка джема.
— И развесной зефир в кульке, — подхватил Скрипач. — И белевская пастила в бумажке. И кос-халва. И трубочки с орехами. И сахарные карамельки. И…
— И остановись, пожалуйста, а то я сейчас слюной захлебнусь, — попросила Берта. — Садист ты всё-таки.
— У меня просто память хорошая, к сожалению, — Скрипач досадливо махнул рукой. — Что есть хочется, это ты права. Тебя, кстати, долечили?
Будучи в тюрьме, Берта чем-то отравилась, и последствия этого отравления, по словам Саиша, оказались серьезными: не в порядке кишечник, поджелудочная, печень… Это всё можно было бы вылечить дней за десять практически полностью, вот только у Берты не было пока что десяти дней.
— Нет, — Берта прибавила шагу. — Это не к спеху. Успею как-нибудь.
— Ты хоть ферменты принимай, — попросил Скрипач. — Это Терра-ноль. Новую поджелудочную взять неоткуда.
— Знаю, — отмахнулась Берта. — Ерунда. С хроническим панкреатитом вполне можно жить. Без паники.
— Вот взять ремень, и выпороть тебя, — проворчал Скрипач. — Сказала тоже, ерунда.
— Переживу…
Сейчас им предстояло перейти Таганскую площадь и снова спуститься к Яузе — они решили срезать дорогу, и пошли не по набережной, а дворами и переулками, так выходило короче. Регулировщик в плащ-палатке махнул жезлом — толпа (на Таганке всегда было людно) быстро пошла через проезжую часть.
— Рыжий, хватит глазеть, — Берта рассердилась. — Скорее давай.
— Прости, задумался. В сквере рынок, что ли? — удивился он.
— Колхозы и фабрики привозят что-то, — Берта пожала плечами. — Я не смотрела, некогда было. Да, вроде бы рынок. Полулегальный.
— Картошечка, — мечтательно протянул Скрипач. — Вот кончится это всё, и первое, что я у тебя попрошу приготовить, это будет…
— Скалкой по лбу это будет! Теперь ждать придется, — сейчас они стояли на «островке», вместе с другими опоздавшими, не успевшими перейти площадь.
— Ну и ладно, ну и подождем, — Скрипач, вытянув шею, смотрел на маленький рынок.
— Каждая минута на счету, а тебе лишь бы отвлекаться. Солнце, ну нет времени, понимаешь ты это?!
— Ох… Да понимаю, конечно. Ладно, не переживай, идти совсем чуть-чуть осталось.
* * *
Джессики в холле первого этажа не было, и Берта справедливо предположила, что она ушла к Ри в палату. Дети подойдут попозже, объяснила она, занятия уже закончились, но Ромка и Настя, во-первых, подрабатывают, и, во-вторых, на них практически всё хозяйство, поэтому до больницы им нужно и на рынок сходить, и еду приготовить, и постирать.
— Подрабатывают? — удивился Скрипач.
— Ромка нашел работу. Да, подрабатывают. Курьерами, по два часа в день, после школы. Отвезут в пару мест документы, параллельно успевают купить еду… рыжий, потом сами всё расскажут, может, не сегодня, но расскажут.
— Зачем им работать? — Скрипач нахмурился. — Им же дают вполне приличные деньги.
— Квартира, которую надо будет восстанавливать, одежда, мелочи, — принялась перечислять Берта. — Роман Игоревич у нас мужчина серьезный. Я так поняла, что он на каникулы планирует Настю в Питер свозить… ладно, родной, времени у нас немного, поэтому пошли вошегонку проскочим, быстро пообщаемся, и сразу к Томанову.
Возле зоны биоконтроля (в просторечии — вошегонка) они повстречали Поля и Заразу, который, едва завидев Скрипача, издал радостный вопль, и, если бы не железная рука Поля, вовремя ухватившая его за ворот, рванул бы к нему, в зону стерилизации.
— Да стой ты, чокнутый, куда?! — рявкнул Поль. — Привет, рыжий! Давайте, переодевайтесь, ждите, и подходите сразу в палату. Джесс пришла уже. Детей сегодня не будет.
— Почему не будет? — расстроилась Берта.
— Ромка позвонил, сказал, что подработка какая-то срочная подвернулась, — объяснил Поль.
— Ничего, в следующий раз увидитесь, — пообещал Зараза. — Рыжий, как там дела?
— Средней паршивости, — Скрипач вздохнул. — Конца и края не видать. Лечимся.
— А говорили, что через три недели первая операция, — удивился Зараза. Его огненные волосы сейчас были убраны под шапочку, но пара упрямых прядок выбилась наружу, и гермо принялся поспешно заправлять их обратно.
— Если вес сумеет набрать, то да, обещают через три недели. Руку. Но ты же понимаешь, там второй этап с подвздошной, и параллельно четыре полостных мишени. Не считая мелочей, типа переустановки портов, и прочей хрени.
— Да знаю я, — Зараза на секунду помрачнел, но тут же повеселел снова. — Ничего, прорвемся. Так, ладно. Про сейчас. Ты, рыжий, самое главное не расстраивайся, хорошо? Оно всё, конечно, может и выглядит не очень, но тут действительно реальные шансы, потому что уникальный получается проект, аналогов нет. Ну и сейчас уже готовим потихоньку к нейропротезированию, и переговоры идут полным ходом, «карта» делается. Другой вопрос — с памятью, но и это, оказывается, решаемо. В общем, мы на пост, а вы в палату идите.
…Джессика, как выяснилось, в отделение института, к Томанову, ездила по утрам, когда у Ри были процедуры, и её присутствие было бы лишним. Что они обе вообще там делают, Скрипач спросить не успел — позже, с запоздалым раскаянием, он долго корил себя, что не спросил, но в тот момент просто не подумал про это. Ну ездят, и ездят. Значит, надо.
— Сегодня хоть смены не будет, — Берта расстегнула кофту, поправила майку. — Черт, опять я из штанов вываливаюсь, — пожаловалась она. — Может, сделать пояс из косынки?..
— Какой смены? — не понял Скрипач.
— Да у Томанова. Мы сегодня так… поговорить, справки отдать… день халявы, в общем.
— Что за смена? — требовательно спросил Скрипач.
— Ну… — Берта замялась. — Поскольку вы все вне доступа для группы, приходится работать нам. Мы с Джесс… в общем, мы вспоминаем. И записываем.
— Что именно? — Скрипач нахмурился.
— Всё подряд.
— То есть?
В вошегонке им предстояло провести еще пять минут, и Берта поняла, что попалась: уйти и отвертеться от разговора не представлялось возможным, рассерженный и встревоженный Скрипач сидел напротив, деваться некуда.
И Берта решилась.
— В общем, мы сдаем считки, — стала объяснять она. — Свои. По тем событиям, которые группе кажутся ключевыми и важными. Если я правильно поняла Томанова, то у нашей семьи тоже есть какие-то внутренние циклы развития, и они сейчас ищут закономерности.
— И каким образом вы сдаете эти считки? — ледяным голосом поинтересовался Скрипач, который уже всё понял.
— По-разному. Иногда это воздействие, иногда…
— Химия, — подсказал Скрипач.
— Да. Кое-что удается достаточно подробно вспомнить самостоятельно, но чаще всего это не устраивает группу, и…
— Можешь не продолжать, — Скрипач со злостью оскалился. — В общем… когда ты последний раз что-то сдавала?
— Вчера.
— Значит, это действительно был последний раз. Потому что еще что-то сдавать в этих режимах ты будешь только через мой труп. Господи, но почему ты молчала про это всё?! — в голосе Скрипача звучало ожесточение и отчаяние. — Берта, ты же взрослая и умная девочка!.. Зачем?!
— Мы с Джесс это делали с одной-единственной целью, — голос Берты стал холодным и отстраненным. — Для того чтобы хоть какое-то время не трогали вас. Чтобы оставили в покое.
— Не обязательно за покой платить такую цену, — возразил Скрипач. — Он того не стоит.
— Я имела в виду работу в госпитале.
— Да понятно. Но поверь, маленькая, я бы нашел способ их послать так, чтобы они отвязались на три месяца, и…
— Всё, идем, — Берта поднялась с узенькой лавки. — Сейчас зона откроется.
* * *
Палата, в которой лежал Ри, оказалась поистине роскошной. Она располагалась в так называемом командирском крыле, на втором этаже; окна, целых три, выходили в больничный сад. Скрипач поневоле на секунду замер на пороге палаты — его поразило удивительно красивый пейзаж за окном. Свинцово-серое небо, несколько ярких до слёз в глазах солнечных промоин, и — контрастом небу — желтый клен, листва с которого еще не успела облететь.
— Вот это да, — пробормотал он едва слышно.
Палата оказалась просто огромной, не меньше двадцати пяти метров, и оснащалась (опытный Скрипач тут же понял) аппаратурой седьмого и восьмого уровней. Шикарный диагностический модуль-полиморф, деление на рабочие зоны не круговое, а с приоритетными секторами, причем один желтый, как успел заметить Скрипач, подходил вплотную к кровати, которую кроватью язык не поворачивался назвать. Даже им, даже на «Альтее», не полагалось ничего похожего… да какое, к черту, «на «Альтее»! Ни в бытность свою агентами, ни позже, они подобного и в глаза не видели. Меняя специальность, видели — но, разумеется, не вживую. Чисто теоретически, во время обучающего курса.
— Здорово, — одобрил Скрипач. — Джесс, привет! Можно к вам?
— Подожди, — попросила Джессика, которая сейчас стояла с одним из врачей в желтом секторе. — Родной, минутку, я сейчас.
В красной зоне находилось два врача, и Скрипач тут же понял: в ближайшее время постоять рядом, в желтой зоне, не получится. Он оказался прав. Через минуту Джессика подошла к ним и тут же сказала:
— Велели пока подождать. Рыжий, привет. Как же я соскучилась.
Скрипач обнял её, прижал к себе.
— Сестрёнка, прости, что раньше не приехал, — прошептал он со всем раскаянием, на которое был в тот момент способен. — Если сможешь, прости…
— Ну что ты, что ты, — едва слышно сказала Джессика в ответ. — Рыжий, не надо… я же понимаю…
— Всё никак не придумаю способ разорваться на части, — признался Скрипач.
— Типун тебе на язык, — шепнула Джессика. — Уже разорвались тут… некоторые…
— Что делают сейчас? — Скрипач отстранился от Джессики, посмотрел на Ри — и тут же отвел взгляд. — Карта?
— Да, — кивнула Джессика в ответ. — Уже вторая неделя пошла. Говорят, что еще месяц предстоит работать, как минимум. Может быть, и больше.
Скрипач кивнул. Еще до поездки Илья в подробностях рассказал им о плане и методах, которые были выбраны для Ри, и Скрипач, пожалуй, знал даже больше, чем Джессика. Группа, которая в данный момент вела Ри, составляла «карту разрушения связей» и моделировала тот участок мозга, который предстояло восстановить. Затея (с общепринятой точки зрения) выглядела абсолютнейшим безумием и авантюрой. В подобных случаях утраченный участок протезировался совершенно другими способами, которых было множество, и через непродолжительный срок разумное существо могло, как минимум, себя обслуживать, а потом, постепенно, восстанавливалось полностью. Да, с частичной утратой личности. Зачастую — с травматической амнезией. С какими-то изменениями, которые были неизбежны. В редких случаях восстановление оказывалось практически полным. Но — это Илья в разговоре подчеркнул особо — никому и никогда не приходилось воссоздавать полную и абсолютно точную клеточную копию утраченного участка. В этом нет смысла. Во всех случаях — в этом просто нет смысла. Это несоразмерно дорого, это долго, это рискованно. В этом нет необходимости для разумного, которого лечат.
Но не в случае Ри.
— Джесс, как он — в общем и целом? — спросил Скрипач.
— Судя по тому, что мы видим, нас уже начал узнавать, — Джесс улыбнулась. — Ромку, Настю, Берту, меня узнает вообще без проблем. С врачами путаемся, — она слабо усмехнулась. — Видимо, их слишком много.
— Узнает, узнает, — подтвердила Берта. — Джесс подходит, так каждый раз шквал эмоций. Ромка — то же самое. Нам с Настей достается поменьше.
— Я ему читать начала по вечерам. Мне кажется, ему нравится. Правда, долго не почитаешь, потому что с ним работают почти постоянно, — Джесс поскучнела. — Минут по десять-пятнадцать получается.
— Здорово, — одобрил Скрипач. — Нет, правда, Джесс, это здорово. Я пока не увидел, не верил, что есть такие подвижки… думал, что тебя и Берту успокаивают… теперь вижу, что ошибался. Как же я люблю так ошибаться.
— Может, ты и Ита хоть немного успокоишь, — подсказала Берта. — Он до сих пор уверен, что тут всё хуже некуда.
— Попробую, — кивнул Скрипач. — Джесс, спроси врачей, можно ли будет подойти сегодня, или лучше подождать другого раза?
— Рыжий, прости, но мне кажется, что лучше в другой раз, — вздохнула Джессика. — Неудачно ты приехал. Ребят нет, у Ри сменная группа из внешки новая работает. Слушай, может быть, вы на днях еще раз выбраться сумеете? С Киром, или с Фэбом. Мы по вам скучаем, очень.
— Мы тоже, — Скрипач опустил голову. — Черти что. Да, действительно, приехал неудачно. Да и вообще день так себе получается. На Берту вон наорали в подъезде, думал, прибью эту тварь, и…
— Опять консьержка? — поинтересовалась проницательная Джессика.
— А кто ж еще, — развела руками Берта. — Лифт, видите ли, побелкой засыпали.
— И завтра еще засыплем, — пообещал Скрипач. — Джесс, у Ри завтра та же группа, да?
— Нет, завтра отдыхаем как раз.
— Вот мы втроем и приедем, — пообещал Скрипач. — С Киром и с Фэбом. И кухню в порядок приведем, и со всеми пообщаемся.
— Это было бы хорошо, — Джессика слабо улыбнулась. — Как там у вас дела?
— Да никак, — Скрипач дернул плечом. — К операции готовят, ничего интересного. Настроение у всех… соответствующее. Средней паршивости.
— Надо как-то держаться, не раскисать, — Джессика коротко глянула на Скрипача. — Сам понимаешь.
— Никто не раскисает, — твердо ответил тот. — Просто ты же знаешь Ита. Он для себя что-то решил. Что-то, что с его точки зрения даже обсуждению не подлежит. И ведет себя сама понимаешь как. Сегодня с самого утра весь мозг мне вынес. И не только мне.
— Не злись, — попросила Джессика. — Ему тяжело, вот он и…
— Он идиот, — емко констатировал Скрипач. — И зануда. И достал.
— Ему тяжело, — повторила Джессика. — Наверное, даже тяжелее, чем Ри. Потому что Ри сейчас где-то очень далеко… от всего, что с ним происходит. А Ит — нет.
— Тебе страшно? — шепотом спросил Скрипач.
— Первые дни было страшно, — Джессика опустила голову. — От бессилия. От того, что я видела. От его лица, от того, как он выглядел. Потом… я привыкла, и поняла, что надо просто ждать. Всё будет как раньше. Надо ждать.
— Не будет всё как раньше, — Скрипач понурился. — То есть не так, я неправильно сказал. Жизнь, она всё равно продолжается. Они оба… ну да, восстановятся, наверное, но в любом случае — ничего уже не будет прежним. Мы словно вышли на какой-то другой уровень. Понимаешь?
— Чувствую, — улыбнулась Джессика. — Но еще не вышли. Только выходим.
— И ты думаешь, это возможно сделать без крови?..
— А что, крови было еще недостаточно?
Скрипач не ответил. Отвернулся, снова посмотрел на Ри — сейчас рядом с тем стояли уже четверо врачей, и лица друга было не видно. Но Скрипачу с лихвой хватило самого первого взгляда, чтобы понять: находиться рядом с этим роскошным модулем-полиморфом и тем, кто в нем лежит, он сможет, только собрав всю волю в кулак. Чтобы ничем себя не выдать.
— Достаточно, — еле слышно ответил Скрипач. — Крови было достаточно. Но, боюсь, что будет еще…
* * *
В филиал института они шли в молчании. Берта несколько раз пыталась заговорить со Скрипачом, но тот лишь отворачивался — отстань, мол, не сейчас — и она сдалась. Не хочет говорить, не может? Ну и не надо. Потом.
Снова начался дождь, уже не такой слабый, как был утром, а серьезный. Берта вытащила зонтик, но толку от этого зонтика было чуть больше, чем ничего. К тому же зонтик не позволял идти быстро. В результате они тащились нога за ногу больше чем полчаса, когда как дойти от госпиталя до института можно было, по слова Берты, минут за двадцать.
Филиал располагался в низком одноэтажном здании, притаившемся во дворах неподалеку от улицы Большие Каменщики. В холле, пустом и гулком, они первым делом сложили заупрямившийся зонт, потом сняли куртки — Берта объяснила, что гардероба нет, и что куртки потом можно будет повесить в кабинете.
Скрипач огляделся. Помимо воли у него сейчас включались прежние рабочие навыки, и он тут же оценил здание и находящихся в нем людей с точки зрения агента. Так… работает тут, судя по смеси запахов, человек двадцать, не больше; многие часто бывают во внешке; все без исключения — люди, ни рауф, ни когни тут отродясь не бывали; в здании не кормят, значит, есть ходят куда-то на улицу, может быть, в столовую; помещение эти люди заняли недавно, до этого тут располагалась какая-то контора…
— Пойдем, — позвала Берта. — Рыжий, идем, у нас времени мало. Ты ведь хотел вернуться пораньше.
Скрипач кивнул.
— Иду, — отозвался он. — Интересно…
— Что интересно? — не поняла Берта.
— Запах, — Скрипач поморщился. — Нечто знакомое.
— Да? — Берта удивилась. — И что же?
— Площадки, мертвечина, — неохотно ответил Скрипач. — Они ведь ездят на площадки, так?
— Ездят, — недоуменно ответила Берта. — Но…
— Потом, — Скрипач тряхнул головой, словно отгоняя какие-то неприятные мысли. — Всё потом. Сейчас другое.
Федор Васильевич встретил их в кабинете, расположенном в дальней части неширокого коридора. Кабинет этот до недавнего времени принадлежал какому-то мелкому начальству — об этом говорила обитая бордовым дерматином дверь с потускневшей латунной ручкой, все прочие двери в коридоре были деревянными. В кабинете стоял сильно потасканный конторский стол и пара древних венских стульев, оставшихся, видимо, от прежнего владельца. Прочая же обстановка принадлежала уже владельцу новому. Скрипач с удивлением понял, что Томанов успел оборудовать свой кабинет по самому высшему разряду, возможному для Терры-ноль.
Шикарный симбиотический диван у стены. Вместо окна — завеса, причем не простая, такими же завесами частенько пользовались медики. На стене — несколько секций блоков памяти повышенной емкости, которые выглядят как тонкие светящиеся линии, проходящие от пола до потолка, и для непосвященного выглядят, как элемент декора. Скрипач только присвистнул — он-то знал, сколько стоит такой декор. Над столом парили одновременно три визуала, два в привате, один открытый.
— Добрый день, Берта, — Томанов поднялся из-за стола. Все три визуала мгновенно свернулись. — Привет, Скрипач. Что-то вы долго.
— Ну, это немудрено, — в голосе Скрипача зазвучал легко различимый холод. — Знаете, Федор Васильевич, уставшей и не очень здоровой женщине трудно быстро идти под таким дождем. Вы уж нас простите.
— Скрипач, сейчас не время ехидничать, — нахмурился Томанов.
— Правда? — Скрипач сделал удивленное лицо. — Да ну? А вот мне кажется, что поехидничать будет в самый раз.
— Рыжий, не надо, — попросила Берта — точно так же, как утром просила не ругаться с консьержкой. — Я тебя очень прошу, не надо…
— Нет, надо! — рявкнул Скрипач, высвобождая локоть, за который Берта попыталась его схватить. — Надо, вашу мать! Вы издеваетесь, да? Если вы намерены и дальше продолжать в том же духе, так лучше отдайте нас всех обратно Официальной! Хоть бегать никуда не придется!..
— Не ори на меня! — гаркнул Томанов. Берта попятилась к двери — она знала, что Томанов переходит на «ты» только тогда, когда крайне разражен и рассержен. — Заткнись и сядь!
— И не подумаю! — рявкнул в ответ Скрипач. — Какого хрена, Федор Васильевич, а?! Какого лысого хрена вы не перевели Ита в Бурденко?! Расой не вышел или статусом?! Какого хрена наша жена бегает, как собачка, туда и сюда, за день по восемьдесят километров наматывая, и тратя по четыре часа только на дорогу, а вы ее еще и торопить вздумали и упрекать, что опоздала?! Какого…
— Такого, что мне дали вывезти только Ри!!! — заорал в ответ Томанов. — Только одного! Да, мне предоставили выбор, и я…
— И вы, конечно, выбрали того, кто с вашей точки зрения лучше, — горько закончил за него Скрипач.
— О, да, он лучше, — саркастически рассмеялся Томанов. — Он гораздо лучше!.. Спившийся человек, лишенный половины мозга.
— А то вы за нами не следили, и не знали, что он давным-давно не пьет, что вернулась Джессика, и что у него растет сын!
— Знал, — Томанов тяжело вздохнул. — Ладно, Скрипач. Вы правы. Я действительно выбрал Ри… из-за того, что я знаю, кто такой Ри. И на что он способен.
— Спасибо за откровенность. Бертик, я тебя подожду в коридоре, — попросил Скрипач. — Давай недолго, хорошо? Отдай документы, и поехали отсюда.
— Рыжий…
— Уже очень много лет рыжий. Клоун. Дебил. Точнее, нас два дебила, да? — Скрипач, склонив голову к плечу, неподвижно смотрел на Томанова. — Разменные карты. Не говорите глупости, Федор Васильевич. И не лгите. Мне тошно вас слушать. Вы могли перевести двоих, но перевели только… того, кто был выгоднее для вас. На Ита вы просто забили. Или у вас не хватило времени. Ведь так?
— Да, я был вынужден уехать, — Томанов отвернулся. Подошел к окну — завеса тут же стала прозрачной. Упругие дождевые струи наталкивались на силовое поле и разлетались водяной пылью. — Боюсь, что вы не захотите слушать мои объяснения, почему и куда я уезжал. Для вас это значения не имеет.
— Да, не имеет, — кивнул Скрипач. — И для Ита не имеет. Для меня сейчас имеет значение лишь одно — вытащив Ри, Ита вы просто бросили погибать. Великолепно зная, что выжить там невозможно.
— Скрипач…
— Я не закончил. Потерпите еще минуту, прежде чем начнете рассказывать пустым стенам, куда и зачем вы ездили, и оправдываться перед ними. Значит, так. Никаких считок ни моя жена, ни Джессика больше сдавать не будут. Если потребуется, подъеду я, и сдам всё сам — но не раньше, чем Ит пройдет все этапы вмешательства…
— Скрипач, да послушайте же…
— Значит, полтора месяца вы переживете без считок. Дальше. Денег просить я, разумеется, не буду, но вы, как я полагаю, хорошо знали, что сотворили с нашим жильем, и никак этому не препятствовали. Дело ваше, бесспорно. И ситуация к вам отношения не имеет. Но! Когда вы начнете работать с обеими женщинами, извольте предоставить им на рабочие дни возможность нормального ночлега.
— Рыжий, у Джессики и детей есть квартира! — в голосе Берты звучало отчаяние. — Подожди, не надо, прошу тебя! Сядь, ради Бога, помолчи, и послушай!!! Я…
— Это ты помолчи, — приказал Скрипач. — Извини, но так надо.
— Что-то еще? — поинтересовался Томанов, садясь за стол.
— Да. Я требую, чтобы Ита перевели. Сейчас. До операций. И чтобы эти операции делались в нормальных условиях.
— Чем плох тот госпиталь?
— Вы там были? — голос Скрипача упал до едва различимого шепота. — Сорок километров от города. Заброшенная территория. С этого здания кирпичи на головы людям падают. Он лежит сейчас по сути дела в бывшем гостиничном номере — с такими травмами! Бригады будут работать на операциях в холле!.. Если вы этого не сделаете — а я больше чем уверен, что не сделаете — я до конца дней своих не забуду, что мы для вас не более чем мусор. Учтите, у отбросов своя логика. И я вам про это напомню. При первом же удобном случае. Боюсь, напоминание станет для вас неприятным сюрпризом.
— Скрипач, вы сошли с ума, — Федор Васильевич устало вздохнул. — Винить вас в этом было бы глупо. Любой от такого свихнется… Вы же понимаете, что перевести кого бы то ни было куда бы то ни было я не могу. Это вне моих полномочий. И даже если я буду пробовать что-то предпринять, ваши же коллеги никогда не позволят его куда-то переводить на этом этапе лечения.
— Ну кто бы сомневался, что вы сумеете выкрутиться, — Скрипач усмехнулся. — Я вот — ни секунды. Браво. Очень изящно. А оказался он в этом госпитале…
— Потому что его не взял никакой другой! Насколько я знаю, переговоры шли при вашем непосредственном участии, — Томанов тяжелым взглядом посмотрел на Скрипача. — Вы сами подавали запросы.
— Да, подавал, — кивнул Скрипач. — Стоя рядом с 1/13. Знаете, что это такое? Агония. Но с того момента прошло уже больше двух месяцев, если вы не заметили. Ладно, Федор Васильевич. Разговор я считаю оконченным. Все точки над «и» поставлены, все выводы сделаны. Перевода я буду добиваться сам, начну сегодня же. Теперь далее. Что потребует непосредственно от меня ваша богадельня?
— Ничего, — неприязненно ответил Томанов. — При таких вводных — ничего. На этом этапе. Потом… подумаю. Спасибо за урок, кстати.
— За какой урок? — неприязненно произнес Скрипач.
— За тот, который вы мне сейчас преподали.
— И в чем же суть этого урока? — рыжий прищурился.
— В том, что не следует помогать тем, кто не способен адекватно воспринять ни помощь, ни потраченные на её оказание усилия. Вы хотели идти? Идите, Скрипач. И вы, Берта, идите тоже. Увидимся… как только позволят обстоятельства. Которые, как я сейчас вижу, у вас несколько изменились.
— Господи… — Берта стояла посреди кабинета, прижав кулаки к груди. — Да что же это такое… Взрослые мужчины, а ведете себя, как два маленьких ребенка! Рыжий, сядь! Сядь, я сказала!!! И замолчи уже ради всего святого. Федор Васильевич, вы просто не понимаете, о чем он говорит!
— Я отлично понял, и со слухом у меня всё в порядке, — отозвался Томанов.
— Вы действительно не были в «Полях», а «Поля» на самом деле помойка по сравнению с Бурденко, — голос Берты дрожал. — Это так. Но сейчас это неважно, потому что вы не правы оба. И ты, рыжий — потому, что сделал слишком поспешные выводы. И вы, Федор Васильевич — потому что слушаете и принимаете всерьез то, о чем он, — кивок в сторону Скрипача, — говорит. Успокойтесь, оба. Пожалуйста!..
— Я, собственно, и не волновался, — неприязненно заметил Томанов. — Если вы не заметили…
— Тогда объясните Скрипачу, что это ваша группа работала над тем, чтобы нас всех освободили. Что вы тогда были спешно вызваны во внешку Маден, которая предоставила ряд свидетельств, которые нас оправдали. Что вы не пропустили ни одного судебного заседания, и добились того, чтобы суд шел в открытом режиме, а не в закрытом, как планировалось изначально. Объясните, не сидите просто так!
— Как я могу объяснить, если он орет, не прекращая? — резонно поинтересовался Федор Васильевич. — Скрипач, вы же никого, кроме себя, не слышите. И слышать не хотите.
— То, что сказала Берта — правда? — Скрипач поднял голову. — Это на самом деле так?
— Да, это так, — кивнул Томанов. — Но отчасти вы тоже правы. Я действительно был поставлен перед выбором, и выбрал Ри. Вы думаете, я не чувствую себя виноватым перед вами и перед Итом? Чувствую. Но я ничего не мог поделать! Я отсутствовал почти три недели, а когда вернулся… в общем, мне сказали, что из комы он вышел, но перевозить его нельзя, потому что он на аппаратном дыхании, у него пневмония, и он не перенесет дорогу.
— И вы поверили? — Скрипач тяжело вздохнул.
— Я не врач, — развел руками Федор Васильевич. — В больницу меня не пускали. Я не думал, что там всё… настолько плохо.
— То есть вы думали, что там всё нормально? — горько спросил Скрипач. — В тюремной больнице? Вам самому не смешно?.. Богадельню в Домодедово вы тоже успели позабыть?
— Рыжий, он действительно понятия не имел о том, что там происходило, — Берта подошла к Скрипачу, взяла его за руку. — Родной, я очень тебя прошу — не надо. Не надо сейчас.
— Я просто хочу, чтобы для всех… для нас… были всё-таки равные условия, — Скрипач говорил, опустив голову, с трудом подбирая слова. — Я отдаю себе отчет в том, что Ит и Ри в ваших глазах — величины, конечно, несравнимые…
— Скрипач…
— Еще минуту, пожалуйста. Я уже почти закончил. Так вот, величины действительно несравнимые. Для вас, Федор Васильевич. А для меня… последние годы мы вчетвером работали в госпитале, а Ри занимался тем, что возил раненых. И разница между нами несколько подстерлась. Поэтому… я всё равно буду настаивать на том, чтобы Ита немедленно перевели туда, где условия лучше, и…
Он не договорил. Горло сдавило спазмом, он поперхнулся, закашлялся. В ушах зазвенело. Берта всё еще держала его за руку, и Скрипач сейчас вцепился в эту руку, как утопающий — в спасательный круг. Берта испуганно вскрикнула: пальцы у Скрипача были железные.
— Федор Васильевич, дайте, пожалуйста, воды, — попросила она. — Рыжий, успокойся. Если ты не соберешься, мы не доедем обратно. Ты слышишь?
— Слышу… прости… — Скрипач тяжело поднялся со стула. — Я лучше подожду на улице… Извините, Федор Васильевич, я действительно… немного не в состоянии сейчас разговаривать.
Он медленно вышел из комнаты, осторожно прикрыв за собой дверь. Томанов помолчал с минуту, затем провел пальцем по выскочившему перед ним визуалу — включил акустическую защиту, догадалась Берта.
— Ну и дела, — протянул Томанов. — То есть я знал, что всё плохо, но, оказывается… Господи…
— Федор Васильевич, я тоже пойду, пожалуй, — Берта посмотрела на дверь. — Вы же видите.
— Вижу. Вот что, — Томанов решительно хлопнул по столу ладонью. — На полтора месяца исследования прекращаем. По крайней мере, с вами. С Джессикой — по обстоятельствам, как получится. Вы завтра что планируете делать?
— Поедем в Москву. Навестить Ри, убрать в квартире. Поедем втроем, если вы об этом. Фэбу сейчас еще хуже, чем Скрипачу.
— Вы справки привезли?
— Да, — Берта полезла в сумку, вытащила помятый конверт. — Какого числа нам нужно будет отмечаться?
— Завтра узнаю, но, кажется, двадцать второго… ага, хорошо, всё правильно, — Томанов скользнул по бумагам рассеянным взглядом. — Берта, возьмите, — он вытащил из кармана сложенную пополам десятирублевку. — Возьмите, я сказал. Хотя бы еды нормальной купите. И… еще момент. Может быть, не стоит завтра вести к Ри всех троих? Если Скрипач до такой степени неадекватен, то что могут устроить остальные?
— С остальными всё нормально, — заверила Берта. — Рыжий просто очень тяжело переживает ситуацию, он не в счет. Кир уже был у Ри, и ему ни одной подобной мысли в голову не пришло. Так что…
— Ладно. Идите, Берта, а то мне как-то неспокойно, что он там один, — Томанов отвернулся. — На счет перевода я, конечно, поговорю.
— Можете не стараться, — Берта хмыкнула. — Я уже говорила месяц назад. Сказали, что это рискованно и нецелесообразно. Ну да, наша часть семьи в некотором роде второго сорта, я знаю. Ничего, справимся. Покатаюсь на катере. Я уже привыкла.
— И вы туда же? — с тоской спросил Томанов. — Ну, тогда я вынужден признать, что у официалки всё отлично получилось. И что крайнего нашли — удачнее не придумаешь.
— Я не считаю вас крайним. Скорее, индикатором. Или, если угодно, ситом, — Берта встала, улыбнулась. — Что-то в сите задерживается, что-то проходит сквозь ячейки. Всё правильно. Это жизнь. Так и должно быть.
Томанов молча смотрел на нее, ожидая продолжения. Но Берта ничего больше не сказала. Подняла с пола сумку, и молча вышла, плотно закрыв за собой дверь.
* * *
На обратной дороге им повезло — очень удачно сели, в каюте, под крышей, в сухом углу. Когда катер отвалил от пристани, Берта вытащила из сумки коробку с рационом, открыла, и протянула Скрипачу.
— Ешь, — приказала она.
— Не хочется, — Скрипач покосился на коробку с явной неприязнью.
— Ну, тогда я поем, — Берта, кажется, рассердилась. — Ты не против?
Скрипач пожал плечами и отвернулся. Берта принялась орудовать ложкой — сначала съела половину мяса с овощами, затем половину желе с кусочками какого-то незнакомого фрукта, потом — половину сладкой пасты, немного напоминающей шоколадную. Прямоугольную серую булочку она тоже разломила пополам, и принялась жевать свой кусочек. Булочки эти она не очень любила (на её взгляд в Санкт-Рене были какие-то странные представления о хлебе), но сейчас Берта шла на принцип, поэтому с булочкой расправилась в два счета.
— Ну, и? — поинтересовалась Берта, ставя коробку рядом с собой. — Так и будешь молчать?
— А что говорить? — Скрипач, наконец, повернулся к ней. — Всё ясно.
— Что планируешь делать?
— Пойду сейчас к Андрею, разговаривать. Подам запрос в Бурденко.
— Сам? — полюбопытствовала Берта, незаметно придвигая коробку с едой поближе к Скрипачу. Тот никак не отреагировал.
— Не сам, куда мне самому. Статус низкий. Через Фэба, видимо. Или через Илью.
— А если они откажутся? — справедливо поинтересовалась Берта.
— Тогда они — суки, — пожал плечами Скрипач. — Тогда сам. Не знаю как, но сам. Кроме Ильи и Фэба есть еще масса народу. Кто-нибудь да согласится.
— А если нет?
— Ну что ты заладила — «а если, а если»? — рассердился Скрипач. — Понятное дело, что восторга они от этого не испытают. Но у меня другого выхода нет.
— Рыжий, если серьезно — зачем? — Берта нахмурилась. — Ты ведь отлично понимаешь, что не согласятся, и что это бессмысленно.
— Да? — Скрипач улыбнулся. — Бессмысленно? Хотя бы попробовать определить его в место с человеческими условиями — бессмысленно? Здорово. От Томанова набралась?
— Вот что, — Берта разозлилась. — Во-первых, ешь. Ешь, сказала! Во-вторых, пока ты ешь, я на пальцах объясню тебе, доктору, почему они ни на какие переводы не согласятся…
— Не надо ничего объяснять, я и так всё знаю, — Скрипач, наконец, взял в руки коробку и запустил ложку в контейнер. — Скажут, что начали работу здесь, что блоки регенерации работают здесь, что по договору эндопротезы пойдут в «Поля», и так далее.
— И что ты собираешься им на это возразить? — прищурилась Берта.
— Да ничего. Я просто перережу себе горло у них на глазах, если они откажутся, — спокойно ответил Скрипач, продолжая ковыряться в отделении с овощами. — Это не угроза и не детский сад, Бертик. Ты меня знаешь. Я — товарищ последовательный. Сказал, значит, сделаю.
— Идиот, — емко констатировала Берта. — Спасибо тебе большое. Чтобы вместо одного у меня было два инвалида, да? Ты этого хочешь добиться?
— Нет, не этого, — отрицательно покачал головой Скрипач. Подцепил кусочек желе, отправил в рот. — Я хочу добиться перевода. Во что бы то ни стало. Хочу добиться нормальной палаты, а не клетушки размером со спичечный коробок. И не надо меня шантажировать, пожалуйста.
— Это не я, это ты шантажируешь. Причем почему-то меня, — заметила Берта. — Я-то тебе что сделала?
— Охотно объясню. Во-первых, ты молчала.
— О том, какие условия в Бурденко?
— Да. Во-вторых, ты сейчас почему-то на их стороне, а не на моей.
— Ты сам всё отлично понимаешь, и…
— И чего? Бертик, как хочешь. Вот ей Богу, как хочешь, но я буду делать то, что считаю нужным, а не то, что диктует какой-то придурошный здравый смысл. Замазку будешь?
— Чего буду? — не поняла Берта.
— Замазку, — рыжий ткнул ложкой в отделение с пастой. — Мы её в «Вереске» так называли. Она вкусная и калорийная просто до ужаса. Ешь, маленькая. Поправляться тебе действительно надо.
— Сил моих на тебя нету, — пожаловалась Берта. Отобрала у Скрипача ложку. — Ты ведь понимаешь, что впустую потратишь время.
— Не-а, не понимаю, — безмятежно отозвался Скрипач. — Или — или. Или Ит окажется в Бурденко, или я наложу на себя руки.
— А ты Ита спросить не хочешь?
— Нет, не хочу. Потому что знаю, что он ответит. Что ему всё равно. Ну так вот, маленькая. Ему, может, и всё равно. Мне нет. А теперь доедай замазку, и пошли искать воду. На пару чашек чая эта коробочка еще вполне способна. Заряда точно хватит.
* * *
То, что происходит нечто из ряда вон выходящее, они поняли еще тогда, когда катер только подваливал к причалу. Скрипач привстал, Берта тоже — зрелище оказалось завораживающее.
Госпиталь сиял огнями, как новогодняя елка. К нему подходили блоки, светящиеся в ноябрьской темноте, как фантастические огромные глубоководные рыбы. Блоки швартовались к стенам, замирали, а потом отходили прочь, растворяясь в подступающей мгле. Все верхние этажи были непривычно ярко освещены, свет горел даже там, где его отродясь не бывало — например, в холлах восьмого и девятого, в них (Скрипач это знал точно) находились резервные энергетические накопители, которые подключать никто в ближайшее время точно не собирался. Зрелище было поразительным — темный речной берег, ни одного огня, и световая феерия вокруг одинокого здания.
— Что там такое? — с тревогой спросила Берта.
— Понятия не имею, — отозвался Скрипач.
По узкой дорожке они едва ли не бегом поднялись наверх — Скрипач впереди, Берта следом — и направились к госпиталю. На подходах к крыльцу они увидели Дослава, который скорым шагом шел им навстречу.
— В вошегонку, быстро, — распорядился он. — Бегом!
— Что случилось? — Скрипач остановился.
— Илья расскажет. Быстро, я сказал. Где вас носило столько времени?
— В городе… Черт, да что такое-то?! — Скрипач с всё нарастающей тревогой смотрел на Дослава. — Объясни!
— Сказал же, Илья объяснит, — рявкнул тот. — Времени нет.
В вошегонке они положенные десять минут пытались понять, что же всё-таки происходит, но так ни до чего и не додумались.
— Рыжий, что там эти блоки делали? — недоуменно спросила Берта.
— Это… чушь какая-то. Не знаю. Доставляли раненых? — Скрипач задумался. — Столько сразу? Ничего не понимаю. Да нет, не доставляли. Ты заметила, куда они подходили?
— Ну да. К шестому и пятому этажам, там…
— Там послеоперационные и палаты. Зачем они туда?
— Не знаю.
— Вот я тоже не знаю. Черт, что ж так долго-то, — раздраженно сказал Скрипач, вставая. — Малыш, давай переодеваться.
— Так вроде рано еще.
— Нормально, две минуты осталось, — Скрипач потащил через голову рубашку. — Помочь комбез подогнать?
— Справлюсь, — Берта расстегивала пуговицы на кофточке. — Рыжий, мне что-то не по себе.
— Это ты очень мягко сказала, — проворчал Скрипач. — Давай быстрее.
Минутой позже вошегонка, наконец, открылась, и они вышли в совершенно пустой коридор седьмого этажа.
— Ну и где все? — Скрипач заозирался. — Сейчас гляну…
Внутригоспитальной сетью им пользоваться разрешили, поэтому Скрипач вывел визуал и кинул вызов Киру — это показалось ему в тот момент наиболее приемлемым вариантом.
Кир ответил тут же. Причем по голосовой связи. Это в госпитале, мягко говоря, не приветствовалось.
— Идите в южное крыло, — приказал он, даже не поздоровавшись. — Рыжий, учти, тебе сейчас вломят так, что мало не покажется.
— Но…
— Бегом!
* * *
— В чем дело? — Скрипач стоял напротив Ильи. Тот буравил его таким взглядом, что Скрипачу сделалось жутко. — Что происходит?
Илья молча сделал шаг вперед, схватил Скрипача за плечи и швырнул к стене. Берта, стоящая рядом, испуганно вскрикнула, попыталась вцепиться Илье в локоть, но в этот момент в холл вошел Кир, и успел перехватить её за руку.
— Маленькая, не надо, — попросил он. — Сейчас Илья немножко позверствует и успокоится…
— Илья, в чем дело? — Скрипач всё еще ничего не понимал. — Ты объяснишь, наконец?!
— Нет, это ты мне объясни, в чем дело и что происходит, — приказал Илья. Еще раз зло тряхнул Скрипача за ворот комбеза, потом отпустил, отступил на шаг. — Полтора часа назад пришел приказ, час назад — сюда привезли комплекс седьмого уровня. При комплексе было сообщение. Читай.
В воздухе перед носом Скрипача повисли строки.
«Это максимум, который я сумел сделать. В переводе они отказали. Комплекс выделили на месяц, к сожалению, на больший срок договориться не вышло. Понимаю, что верить мне у вас нет оснований, но мне действительно очень стыдно за своё бездействие и за то, что получилось в результате. Надеюсь, следующая наша встреча будет лучше сегодняшней. С надеждой на восстановление былой дружбы. Т.»
— Какой комплекс? — спросил ничего еще не понимающий Скрипач.
— Такой комплекс! Семерка высокой градации!.. Неделя на доращивание, потом две на все операции, потом неделя на реабилитацию! Ты смерти нашей хочешь, а? Был нормальный план, шли по этому плану, всё было спокойно! А теперь что?! Восемьдесят процентов раненых за час перевести в разные места — это вообще как, по-твоему?! Этот комплекс жрет столько энергии, что сейчас дополнительные блоки подключают, госпиталь этот месяц будет работать вообще без резерва! Рыжий, ты хотя бы иногда думаешь, что ты делаешь?!
— Я ничего не делал, — Скрипач был растерян. — Просто… мы поговорили с Томановым… я… я сорвался, накричал на него… потом мы… всё было нормально вроде бы… мы просто уехали… Берта, скажи ты, — попросил он. — Ты же сама говорила, что ни я, ни Федор Васильевич… мы оба были неправы, и поэтому… у меня и в мыслях не было подобного…
— Томанов посмотрел на тебя, и, как мне кажется, решил, что сейчас любые средства хороши, — Берта старалась говорить спокойно, но видно было, что её трясет. — Ну и вот… вот так. Если вспомнить, о чем мы с тобой говорили по дороге…
— По дороге мы говорили о том, что я буду требовать перевода Ита в Бурденко, — твердо сказал Скрипач.
— Чего? — Илья растерялся. — Зачем?
— Затем, что там нормальные условия. Но про такое я даже не думал.
— Хорошо ты человеку вынес мозг, если он убедил кого-то очень высоко стоящего принять это решение, — проворчал Илья. — Ладно. Месяц нам предстоит — мама, не горюй. Авось прорвемся.
— Илюш, погоди, — попросил Скрипач. — Объясни толком, что за комплекс.
— Слушай, давай не сейчас. Двигайте оба к нему. С ним Фэб сидит, вас ждут. Они, как мне кажется, за это время даже помириться успели, — Илья укоризненно покачал головой. — Ну и заварил ты кашу, рыжий.
* * *
Фэб действительно находился у Ита, но если бы там был один только Фэб! Народу и в коридоре, и в палате ходило множество: сновали туда-сюда старшие и младшие врачи, у двери стояли три механиста (Скрипач и Берта удивленно переглянулись), еще несколько человек обрабатывали стены в коридоре. Скрипач тут же узнал «среду», и понял, что Илья торопил их не просто так. Максимум полчаса, и начнется работа.
Они вошли в палату. Рядом с комплексом, в котором лежал Ит, сидел Фэб, который держал Ита за руку и что-то тихо говорил. Ит кивал в такт, потом что-то еле слышно переспросил — Фэб отрицательно покачал головой и улыбнулся.
— Берта и рыжий пришли, — сообщил он. — Зря ты волновался.
— Боялся, что они не успеют, — Ит перевел взгляд на вошедших, попытался улыбнуться, но улыбка получилась какая-то кривая и жалкая. — Привет. Маленькая, зачем ты там стоишь?
— Смотрю, — ответила Берта. — Очень давно тебя не видела.
— Видела, — отрицательно покачал головой Ит. — И я тебя видел.
— Но ты спал.
— Я записи смотрел. Почти каждый день. Когда мог.
— Ит, зачем ты так? — безнадежно спросила Берта. — Зачем ты гонишь Фэба, меня? Ведь мы же тебя любим…
— Думаешь, я вас люблю меньше? — горько спросил в ответ Ит. — Вот потом и гоню. Потому что боюсь за вас. Как никогда в жизни не боялся. Маленькая, ты всё равно прости меня, ладно? Если что-то случится, я не хочу… чтобы между нами это всё было. Непонимание, обиды. То, что так надо, не значит, что я не люблю тебя.
— Родной, нет никаких обид, — заверила Берта. — Когда выздоровеешь, и всё объяснишь, хорошо?
Ит усмехнулся.
— Если, — поправил он. — Не «когда», а «если».
— Не накручивай себя, — Фэб снова взял Ита за руку. — Не «если», а именно «когда». Теперь это вопрос решенный.
— Скъ`хара, не превращайся в оптимиста. И на восьмерке умирают, сам знаешь.
В палату быстрым шагом вошел Кир. Окинул оценивающим взглядом всю компанию, хмыкнул. Погрозил Иту пальцем.
— Десять минут осталось, — сообщил он. — Псих, готов?
— Нет, — честно ответил Ит.
— Верю. Но что поделаешь. Так, хорошие мои, заканчиваем прощание славянки, и пошли. Рыжий, тебе велели пока что остаться. Остальные, в том числе я, на выход. Ит, послушай, а? Меня одну секунду послушай. Что ты там придумал себе, я так и не понял, но ты просто знай, что мы тебя все очень любим, и верим, что все получится хорошо. Усёк?
— Усёк, — ответил Ит без тени улыбки. — Ребят, идите, правда. А то припрется Илья, и будет скандал.
— Во, и отсюда уже гонит, — восхитился Кир. — Идем мы, идем. Но следить будем, уж извини…
— Мы рядом, — Фэб встал. — Ит, всё будет хорошо.
Берта подошла к Иту, тоже несколько секунд подержала его за руку.
— Я тебя люблю, — прошептала она.
— И я тебя тоже, — шепнул в ответ Ит.
— Время, — напомнил Кир.
…Когда они вышли, Скрипач сел на освободившееся место рядом с блоком, и с тревогой посмотрел на Ита. Он видел — всё время, пока семья была здесь, в палате, Ит держался из последних сил, чтобы ни дай Бог не показать, что он чувствует на самом деле.
А на самом деле…
— Чего с тобой такое? — спросил Скрипач. — Ты же трясешься весь. Успокойся.
— Рыжий, мне страшно, — Ит говорил едва слышным сиплым шепотом. — Я боюсь.
— Не надо, не бойся, — попросил тот. — Все будет хорошо.
— Нет… я боюсь не проснуться, — у Ита в голосе звучала сейчас настоящая паника. — Рыжий, не уходи… я не хочу… не надо…
— Всё будет хорошо, — повторил Скрипач. Ит смотрел на него с таким ужасом, что Скрипачу сделалось не по себе. — Родной, правда.
— Я не хочу умирать, — Ит сглотнул. — Пожалуйста…
— Успокойся, — попросил Скрипач. — Это отличный комплекс, семерка, так что наоборот, всё будет даже лучше, чем мы думали.
— Господи… вот так, сразу… так быстро… скажи им, что не надо сейчас… хоть десять минут еще…
— Так. Посмотри на меня, — попросил Скрипач. Он уже понял — бороться с этой паникой можно только одним способом. — Я здесь?
— Да, — покорно ответил Ит.
— Уже прогресс. Запоминай. Я — здесь, я никуда не уйду. Буду всё время держать тебя за руку, договорились? — он взял Ита за руку, и пальцы того тут же сжались. — Чувствуешь? Мою руку чувствуешь?
— Чувствую.
— Вот и молодец, — свободной рукой Скрипач погладил Ита по коротким волосам. — Теперь дальше. Когда ты проснешься, я буду точно так же держать тебя за руку. Договорились? Я тебе клянусь, чем хочешь, что ты обязательно проснешься, и я буду рядом. Так легче?
Он видел — приступа паники больше нет, прошел. За адекватность Ита он бы ручаться, конечно, не стал, но сейчас уже можно спокойно вводить в сон, потому что показатели выходят на стабилизацию самостоятельно.
— Ты в это веришь? — спросил Ит еще тише.
— Конечно, — серьезно кивнул Скрипач. — Давай я с тобой еще посижу, пока они не начали. То есть вдвоем посидим, — тут же поправился он. — Как когда-то, давным-давно…
— Когда? — не понял Ит.
— Когда много-много лет назад мы с тобой ехали на большой-большой машине через большое-большое море… помнишь? И тоже сидели. Вдвоем. Очень долго. Почти что вечность.
Ит едва заметно улыбнулся.
— Вот ради этого ты проснись, пожалуйста, — попросил Скрипач. — И про руку я не соврал, учти. Хочешь, записку себе напишешь? Напоминание. Мол, не забыть, рыжий обещал. Или давай я напишу, чтобы тебе не дергаться лишнего. Сейчас в систему забросим, и когда проснешься, пусть она рядом висит. Пойдет?
— Пойдет, — кивнул Ит. — Рыжий, они не сказали, сколько времени… это продлится?
— К Новому году проснешься точно. Может быть, даже раньше, — Скрипач задумался. — Да, как-то так. Три недели примерно. Потом неделя на адаптацию, это уже не во сне. Значит, Новый год встретить точно успеешь. Не переживай, соберись.
— Я очень хочу в это верить. Но не получается, — Ит отвел взгляд. — Наверное, Фэб прав, у меня с головой действительно что-то не то. Никогда в жизни за себя не боялся, а сейчас боюсь. И смерти почему-то боюсь. И боли. Мне кажется, что я всё на свете готов отдать за то, чтобы мне стало спокойно. И не страшно. И…
— Ты просто очень устал, — Скрипач видел, что время, отведенное им на ожидание, заканчивается, и решил, что просто обязан погасить в зародыше вновь нарастающую панику. — Вот увидишь — когда ты проснешься, всё изменится. Клянусь. Всё изменится…