Очутившись дома, Власов устало повалился на диван. Тяжелый был нынешний день. «Никто мне не верит, но все охотятся за моей душой… ― подавленно думал он, вспоминая сегодняшние встречи с парторгом, с Марией Алексеевной и другими. ― И что предлагают?.. Плюнуть на себя, идти в услужение к ученику…»Он полулежал и смотрел в окно на шевелящиеся от легкого дуновения ветви сирени. Из сада в комнату доносился тихий загадочный шепот, сразу пропадавший, как только Власов, напрягая слух, настораживался.

Встал, подошел к окну, приложился лбом к холодному стеклу и отпрянул. Ему показалось, что собственное лицо мрачно глянуло на него из сада, глянуло и сразу исчезло. Нет, что‑то темное промелькнуло в саду… Постояв немного в недоумении, Власов опять выглянул. «Всякая чертовщина мерещится», ― мысленно произнес он и хотел уже было крикнуть: «Нина, это ты?» ― но звук голоса замер у него на губах; где‑то за углом хрустнули сухие сучки. И снова все стало тихо.Постояв немного, Власов отошел к столу. «Нет, это не привидение… Кому, однако, взбрело в голову бегать по саду?» ― спрашивал себя, чувствуя легкую дрожь от непонятного волнения.

Вечер был тихий, темный, даже очертаний дальних кустов сирени не было видно. И жены нет. Вечно торчит на улице. Переливают с бабами из пустого в порожнее…Неожиданно дверь распахнулась и в комнату мягко вкатился Давыдович с непокрытой лысеющей головой, с улыбающимися глазами. Одет он был в светлосерый костюм, длинный, чуть ли не до колен, пиджак выгодно скрадывал круглый живот.

— Добрый вечер, Василий Васильевич! — потирая короткие руки, певуче сказал он. — Вы одни?.. Так сказать, суммируете итоги трудовых усилий за день.

Едва только адвокат переступил порог, Власов быстро встал. Внезапное появление этого человека смутило его и вызвало чувство досады.

— Не вы ли под окном у меня были, Михаил Казимирович? Вот только–только?..

— На огонек заглянул, — уклонился от прямого ответа Давыдович. — Ну, как дела ваши? Право, Василий Васильевич, мне очень хочется быть вам чем‑нибудь полезным. Подумайте, я бы из чувства дружбы с радостью помог бы… как юрист, разумеется.

— Пока судиться ни с кем не собираюсь, — холодно ответил Власов.

— Вы не так поняли… Может быть, совет какой вам нужен, — обеспокоенно говорил Давыдович. — Я подумал однажды и скажу откровенно: мне кажется, вы не угадываете конечного результата своей борьбы. Насколько известно, идея противной стороны полюбилась директору. А если уж так случилось, трудно вообразить вашу победу.

— Так что же — смирись и терпи? — удивился Власов. — От вас ли я это слышу, Михаил Казимирович?

— От меня, очень даже от меня…

— А труд, который был мной затрачен?

— Вот именно! — оживился адвокат. — Должен сказать вам прямо: коль скоро дело у Макарова пошло на лад, вы должны в него включиться на прежних условиях. Это вам необходимо как воздух. Иначе, поверьте моему доброму слову, вы перестанете существовать как конструктор. После единоличной победы Макарова вам не. поручат конструировать даже ведра, а не то что сложнейшей современной машины.Логика в рассуждениях адвоката была железная. Все же Власов хмуро спросил:

— Михаил Казимирович, скажите честно, не Макаров ли вас подговорил, чтобы вы явились ко мне и затеяли эту агитацию? Кстати, вы с ним соседи по квартире. Или, может быть, ваша дочь — Людмила? Она переметнулась к Макарову окончательно.

Давыдович картинно приложил руки к груди, ответил немного обиженно:

— Единственное, что руководило мной, — это искреннее желание помочь вам. Но вы не верите в мои добрые чувства. Бог с вами…

— Вот и обиделись! — вздохнул Власов, раскаиваясь, что огорчил гостя.

Проводив через час Давыдовича, Власов вернулся к себе и сел за стол с твердым намерением сейчас же написать жалобу министру. Обмакнув перо, он задумался на минуту. Вот он сочинит письмо, в нем все изложит пространно и убедительно, попросит отпуск на несколько дней, поедет в Москву, попадет на прием и вручит… Конечно, министр и его эксперты все поймут. Не больше, чем через неделю на завод поступит ответ: «Никто не возбраняет вам, товарищи, мечтать о полете даже на Луну, однако этим заниматься следует на досуге. В рабочее же время соблаговолите заниматься реальными делами, а именно ― завершать работу над первоначальной конструкцией Власова и…»

Иного ответа, конечно, быть не может!

И Власов четким почерком вывел на листе бумаги полный титул, имя,отчество и фамилию министра.

Совет Давыдовича ― наступить ногой на собственное самолюбие и срочно подключиться к работе, чтобы вести ее совместно с Макаровым ― теперь уже не просто раздражал, но вызывал возмущение. Конечно, Макаров подговорил адвоката…

Власов неожиданно медленно опустил перо, точно оно вдруг стало непомерно тяжелым. Да, но не мог же Макаров подговорить всех!.. То же самое предлагают директор, парторг, конструкторы, Мария Алексеевна, летчик Бобров…И Власов вдруг поймал себя на мысли: «А что если все они правы, а я…» Но не хватало силы даже мысленно договорить: «а я неправ». Вспомнились только что сформулированные Давыдовичем слова: «Разница между вами и Макаровым сейчас заключается в том, что вы остановились на полдороге, а Макаров пошел вперед!..

Встав из‑за стола, Власов подошел к раскрытому окну. «Нина, пойдем уже спать», ― услышал он голос жены. Нина с девчонками быстро говорила о чем‑то за оградой сада. Наконец дочь и жена вошли в дом. Власов же все еще продолжал глядеть перед собой, в густую листву, словно покрытую серебристым инеем. От чувства одиночества мучительно стискивалась грудь, трудно было дышать.Прикрыв окно, Власов стал лениво ходить по комнате, он уже начинал понимать, что написать министру жалобу― дело очень сложное. На ум то и дело приходили слова Давыдовича: «Трудно вообразить, как вы победите…»

Через полчаса. в доме наступила тишина. Власов пошел в спальню. Круглый месяц смотрел в окно, освещал кровать. Под тонким байковым одеялом лежала жена, разбросав по белой подушке распущенные волосы.Подойдя ближе, Власов постоял минуту, потом осторожно присел на край постели и начал растирать ноги, болевшие от ревматизма.

— Ложись, Вася, — тихо попросила жена. — О чем ты так много думаешь?..

Власов повернул к ней голову, посмотрел хмуро и ответил:

— Думаю, как дальше жить на свете! Ясно?