Всю жизнь она просила незатухающего огня сердца и трудилась, не давая прекратиться горению. Она знала, что только этот огонь может дать силы перенести все.

Сроки совсем приблизились. Казалось, настали последние времена. Коричневая чума поползла по испуганному телу Европы, планеты.

Между двумя войнами складывался путь матери Марии – дорога в 25 лет. Тогда, давно все было – хаос и неясность ответа. Тогда ни у одной из воюющих сторон правды не было. Сейчас же ситуация кристальная: есть нападающий и черный, есть обороняющийся и праведный. И надо потрудиться, препоясав чресла, чтобы в это посещение мира Богом победил дух праведный и преобразил человечество:

«Вот сейчас, в данную минуту, я знаю, что сотни людей встретились с самым серьезным, с самой Серьезностью – со смертью, я знаю, что тысячи и тысячи людей стоят на очереди…

И, наконец, я знаю, всем своим существом знаю, всей своей верой, всей силою духа, данной человеческой душе, что в эту минуту Бог посещает свой мир. И мир может принять это посещение, открыть свое сердце – «готово сердце мое, готово», – и тогда мгновенно соединится наша временная и падшая жизнь с глубиною вечности, тогда наш человеческий крест станет подобием креста Богочеловеческого, тогда в самой нашей смертельной скорби увидим мы белые одежды ангела, который нам возвестит: Его, умершего, нет во гробе. Тогда человечество войдет в Пасхальную радость воскресения.»

Эти пламенные слова – из статьи матери Марии «Прозрение в войне».

Из воспоминаний К. Мочульского:

«28 апреля 1940 г.

Пасхальная заутреня в церкви на Лурмель. Мать сшила для отца Дмитрия пасхальное облачение из тонкого белого шелка – никаких украшений, только на фелони красным шелком вышита монограмма: “Иисус Христос, Альфа и Омега”. Город был погружен во мрак, по ночам завывала сирена. Крестный ход с хоругвями и иконами пересек темный двор и остановился у дверей дома. Отец Дмитрий трижды громко постучал. Двери распахнулись. После темноты ослепительный свет. Море горящих свечей. Между окнами на возвышении – престол. Вокруг него – бело-розовые ветви цветущей яблони, белая сирень, лилии, нарциссы.

Отец Дмитрий не ходит, а летает по зале. Его белое легкое облачение взвивается крыльями. Он “веселится о Господе”. Звонким ликующим победным голосом восклицает: “Христос Воскресе!” По пути его расступается толпа, волнуются огоньки свеч, переливается радостный гул: “Воистину воскресе!”

Мать Мария стоит у престола, горящая свеча снизу освещает ее лицо. Глаза у нее заплаканные и счастливые…

За тонкими стенами убогой церкви-гаража – тьма войны, тьма страшной весны 1940 г. А в церкви, в белом райском свете звучат непреложные слова: “И свет во тьме светит, и тьма его не объят”»

С полной ответственностью и серьезностью, заключив, как она сама скажет, «договор» с Пречистой Матерью, монахиня Мария «правит» свою «материнскую тревогу» о людях. И прежде всего о самых гонимых и страдающих – евреях.

Теперь обратимся к свидетельствам очевидца оккупации Франции фашистами (а это произошло 14 июня 1940 г.) – журналиста В. В. Сухомлина:

«После дела Дрейфуса (1894–1906) антисемитизм почти совершенно исчез на добрых тридцать лет с поверхности французской политической жизни и ютился где-то в ее закоулках. Гиммлеровская пропаганда оживила антисемитские настроения в наиболее реакционных кругах французской буржуазии, а в годы, когда Гитлер приступил к осуществлению своих планов (1936–1939), юдофобские нотки стали проскальзывать и в высказываниях некоторых политических деятелей, которых до тех пор считались «левыми», вроде Марселя Деа.

Однако расизм во всех его видах оставался глубоко чуждым основной демократической массе населения Франции.

Весной 1941 года мне приходилось, правда, слышать в неоккупированной зоне от обывателей, отнюдь не кровожадных, что война “имеет по крайней мере ту хорошую сторону, что избавила нас от евреев” При этом, однако, почти каждый раз выяснялось, что эти люди не знали, почему, собственно, нужно было избавлять от них Францию. Они повторяли то, что им твердили газеты.

Французские и иностранные евреи, жившие до оккупации в Париже, постепенно вернулись со всеми другими беженцами. Никто не подозревал, что их ожидало…

Второго октября парижские газеты опубликовали указ, предписывавший всем евреям, проживающим в оккупированной зоне, явиться для регистрации во французские комиссариаты полиции. Всем предприятиям, принадлежащим евреям, было приказано вывесить к 1 ноября 1940 года желтые афиши на немецком и французском языках: «Юдишес гешефт» (Еврейское предприятие). Это было явным нарушением как Гаагской конвенции, запрещающей оккупанту издавать законы на оккупированной территории, так и договора о перемирии, по которому оккупированная часть Франции в административном отношении оставалась подчиненной французскому правительству.

По французским законам акты гражданского состояния не могут содержать никаких указаний на религию или расу. Во Франции нет национальных меньшинств, все граждане считаются принадлежащими к французской национальности. Поэтому не было никакой возможности установить официальным путем, кто из французов является евреем.

Немцы могли, правда, получить кое-какие справки по книгам еврейских религиозных обществ – там, где они имелись. Но это не касалось как всей массы неверующих, так и тех, кто принял христианство.

Таким образом, организации Гиммлера и Эйхмана могли получить нужные им списки только в том случае, если евреи сами придут заявить о себе.

И евреи – французы и иностранцы – шли, невзирая на уговоры и несмотря на возможность скрыть свою принадлежность к “низшей расе”, подчиняясь явно незаконному распоряжению. Одни шли, потому что боялись наказания за неявку (по всей вероятности, таких было большинство), другие – потому, что считали ниже своего достоинства скрывать свое происхождение и не верили в возможность массового истребления беззащитных людей…

Когда кончилась регистрация и все еврейские магазины получили желтые афиши, наступил перерыв в шесть месяцев, во время которого происходила постепенная “организация” предприятий. Затем, в мае 1941 года, начались аресты евреев, сначала только иностранцев, которые заполнили временные лагеря вблизи Парижа. Годом позже, в июне 1941 года, французским евреям было предписано носить на груди желтую шестиконечную звезду. Им было запрещено посещать рестораны, кафе, театры, кино, рынки, пользоваться телефоном и т. д. Наконец, в июле 1942 г. начались массовые аресты, и поезда, переполненные евреями, потянулись в Германию и Польшу, где уже были построены газовые камеры и крематории.

За четыре года оккупации 150 тыс. евреев были отправлены из Франции в лагеря смерти, в том числе 20 тыс. детей. Из этого числа остались в живых три тысячи взрослых и шестеро детей».