В это рубежное для человечества время Елизавета Юрьевна старается понять, какой труд должна совершить ее душа, чтобы победить хаос:

Какие же жизненные реалии стояли за вылепливанием собственными руками образа Божия из комьев глины душевного хаоса? Елизавета Юрьевна начала как поэт Кузьмина-Караваева. Закончила как матушка, мать Мария, в печах Равенсбрюка. Поэзия не стала единственной формой реализации ее души. Нет, она не могла жить как поэт только: между двумя безднами – творчеством и нетворчеством, не участвуя в жизни прямо, деятельно. Не могла довольствоваться секундами уподобления себя Творцу – тем путем обретения бессмертия, который утверждался всеми романтиками всех времен. Секунды, часы, дни творчества не снимали смертельной тоски вне их. Ей надо было (вся плоть ее существа, до крови требовала этого) всю земную жизнь сделать нетленной, найти тайну вечной жизни. Поэтому Елизавета Юрьевна так хочет обнажить свой дух, чтобы не осталось никаких иллюзий и внешних причин для его бессмертия.

Тогда же она сказала:

И это означало, что Елизавета Юрьевна переросла заботу о реализации собственной души и теперешней ее заботой становится выход из себя и забота о реализации душ ближних.

Она почуяла, что способом вылепливания «единого образа» своей жизни должно стать разрушение всякого своего образа.

Стяжание бессмертия идет через нестяжание для себя, но положение себя за других, подобно Христу, который сделал это своей кровью за всех людей.

«Великим и единственным подвигоположником мирского делания был Христос, сын Божий, сошедший в мир, воплотившийся в мире весь, целиком, без всякого как бы резерва для своего Божества. Он истощил себя, и Его истощение есть единственный пример для нашего пути. Всем своим Богочеловечеством был Он в мире, а не какими-то вторичными своими свойствами. "Сие есть Кровь Моя, за вы изливаемая", – вся, до капли изливаемая. В таинстве Евхаристии Христос отдал Себя, Свое Богочеловеческое тело миру, или иначе – Он сочетал мир в приобщении этому Богочеловеческому Телу, сделал его Богочеловечеством. Христова любовь не умеет себя мерить и не умеет беречь себя. Христос и апостолов не учил такой бережливой оглядке в любви, и не мог учить, потому что они были приобщены Им Евхаристической жертве, стали Телом Христовым и тем самым были отданы на заклание миру» («Мистика человекообщения»).

Эту статью она напишет позднее, когда станет носить монашеский клобук, но слова вызревали уже сейчас. Время написания цикла «Покаяние» – середина 20-х годов. Елизавета Юрьевна уже в эмиграции, во Франции с тремя детьми и мужем Д. Е. Скобцовым.

Позади хаос анапского 1918 г., ужас Батумского порта, стонущего под толпой беженцев. Впереди – жизнь на чужбине. Своя семья, свои дети, свой муж. Забота о них кажется ей слишком малым участием в доле обездоленных сотен. Ей надо помогать жить всему страждущему человечеству. Избавиться от двусмысленности спасения себя.

Нет меня. Нет. Есть алчущие друзья и братья. К ним и для них.

Поэтому так сильна тема покаяния. Как перед причастием, когда в знак готовности к испытаниям, в знак приобщения к жертве Христа просят прощения, оборачиваясь к стоящим в храме.

Так и Елизавета Юрьевна кается и растерзывает себя прошлую, чтобы ринуться в служение настоящему.

Смерть младшей дочери стала рубежом. Рубежом, за которым печение только о своих родных станет невозможным. А чтобы обрести возможность заботиться о сотнях голодных, сумасшедших, больных, надо было изменить реальные условия своей жизни. Стать свободной от своего очага. Самой стать очагом.

Еще до пострига она писала: «Мне стало ведомо новое, особое, широкое и всеобъемлющее материнство. Я вернулась с того кладбища, похорон дочери, другим человеком, с новой дорогой впереди, с новым смыслом жизни. И теперь нужно было это чувство воплотить в жизнь».

Вслушаемся в эти слова. Они поучительны. И спросим себя, так ли внимательно и ответственно мы относимся к тем переживаниям и новым чувствам, что приносит нам жизнь? Не изживаем ли мы их подчас без воплощения? Может быть, поэтому так непутевы наши жизни?

В 1926 г. умерла Настя. Вскоре Елизавета Юрьевна перестала быть женой Д. Е. Скобцова. В 1932 г. приняла постриг.

Шесть лет. Все было: и сомнения, и отчаяние, и чувство беспомощности. А может быть, не по силам ноша? Может быть, и не надо так истончать собственное реальное существование. Установиться бы на чем-нибудь маленьком, жизненном, сберечь незримую, «бывания нить»… Но реальность твоей жизни – что это? Ты ведь чуешь, что живешь, не когда усугубленно одна, безответно, а когда в тебе живет воля Бога, Его Свобода. Без Неба нет Земли.

А в ушах – «конский торжественный топот» приближения срока. Не отмахнуться. Не смеешь затыкать уши:

Когда же чувствуешь, что поступаешь по Его воле, то и тяжести креста нет, «и путь земной тогда не труден», и «бремени времени» уже нет:

Вот слова, которые определяют два состояния жизни – до и после принятия креста:

1) Суровые будни

Грех, горечь, тяжесть, смерти бремя.

Мера, число.

2) Отблеск Духова огня

Сияющий поток.

Господня радость.

Еще один последний взгляд в прошлое, подведение итогов 43-летней жизни.