Жилые дома, террасами возвышавшиеся на сопке Орлиное Гнездо, выглядывали друг из‑за друга, тянулись, словно хищные птенцы какого‑нибудь птеродактиля. Кого они высматривали? В порт заходил океанский лайнер из Йокогамы. На его борту было около двухсот пассажиров. В каюте 203 поселилась мадам Исида, отправившаяся в зарубежное турне впервые в жизни. Она собиралась на палубу, еще раз взглянула в зеркальце. Покрытое густыми белилами тонкое лицо, подведённые брови, тёмные волосы без проседи, мочки ушей без украшений.

В памяти молодого русского переводчика её облик вызывал образ некой мисс Ур, жившей несколько тысяч лет назад в Месопотамии. Он по своей простоте поделился с ней впечатлением. Мадам Исида не видела изображения своего загадочного двойника, поэтому была несколько смущена, не знала, как реагировать, только спросила, красива ли она была. «Да», — ответил переводчик, широко улыбаясь. Его бесхитростная улыбка как будто бы внушала доверие. «Не насмешка ли?..»

Разглядывая себя в зеркале, она пыталась представить своего далёкого двойника, но её воображение было скудным настолько, что ей не хватало даже вкуса в одежде, какие бы изысканные европейские наряды она ни покупала в самом дорогом магазине на Гиндза, не говоря уже о том, чтобы представить себе древнюю красавицу. Мадам Исида владела в Токио небольшим издательством, которое досталось ей в результате успешного бракоразводного процесса; кроме этого, двумя домами за городом и земельным участком в горах на полуострове Идзу, близ курорта Атами.

Известие о перевороте в Советском Союзе застало лайнер в пути, но капитан принял решение не поворачивать судно обратно в Японию. Пассажирам было жутко интересно, что ожидает их в «Северной стране».

Что влекло мадам Исида в эту варварскую страну? Во — первых, рассказы тестя, морского офицера, о русской женщине, учительницу литературы, которую он когда‑то полюбил во Владивостоке и привёз в Японию. Его нашумевший роман «Моя русская жена», вышедший в 1925 году, уже давно забыт литературоведами и читателями, однако в семейном архиве хранились старые журналы с фотографиями этой женщины, длинное имя которой она не могла выговорить: по — японски её величали Дзёдзи. Её язык запутался в слогах «со», «фи» или «фэ». «Во — вторых, конечно, любопытство, которое можно было удовлетворить за скромные деньги, тем более что курс её акций рос не по дням, а по часам. Как тут не согласиться?

Её покойный отец, владевший скромной мануфактурой в Киото по производству тканей для кимоно, ненавидел русских варваров лютой ненавистью. В страшные годы войны им приходилось питаться даже саранчой. Виновны в этом были, конечно, внешние враги. Она помнила его проклятия в адрес «красной раковой опухоли», наползавшей на крохотные японские острова с Севера. Война принесла разорение, вскоре Марико отдали на воспитание в гейши в один известный дом…

Солнечный луч из иллюминатора упал на зеркальце. В глазах Марико вспыхнуло и потемнело. Тотчас на неё нахлынула волна желания. Этим чувством ознаменовалось её прибытие во Владивосток. Марико быстро захлопнула зеркальце, спрятала его в кожаную сумочку. Она надела красивые затемнённые очки без оправы и вышла из каюты. На ней был чёрный брючный костюм, поясная сумка, шляпа. Она направилась наверх мягкими кошачьими шагами по красной ковровой дорожке. Вдруг навстречу ей выскочил прекрасный нагой мальчик — розовый, неуклюжий, нежный. Ясными голубыми глазами он смотрел на неё и улыбался. От неожиданности у неё перехватило дыхание:

— Откуда это ты такой красивый?

Ей показалось, что он ответил:

— Я прихожу от Бога.

— Ангел, боже мой!

Марико Исида взялась за поручень. Чудесное видение исчезло. Из каюты вышли люди. Она уже не слышала, о чём они говорили…

Замедляя ход, белый океанский лайнер входил в бухту Золотой Рог. Её соседка по каюте госпожа Сугита уже была на верхней палубе. За три дня они подружились, обе были безмужними, примерно одного возраста. В отличие от Марико, которая не избавилась от киотского диалекта, госпожа Сугита умела красиво говорить, обладала изящными манерами, к тому же побывала во многих странах. У неё был взрослый неженатый сын, успешно работающий на телевидении режиссёром. Сугита рассказывала о нём весьма сдержанно. За её снисходительной интонацией Марико улавливала нотки гордости за своего единственного сына. Именно это больше всего задевало женщину. В сердце защипало: «Мне никогда не испытать материнских чувств!»

По всей видимости, госпожа Сугита не была богатой, и всё же Марико чувствовала в её присутствии свою ущербность, свойственную гейшам в отставке. Марико даже не все иероглифы знала, читала со словарём. Всеми делами в издательстве заправлял несколько замкнутый молодой человек с филологическим образованием. Его звали Макибасира, он окончил университет, писал дипломную работу о поэзии Артюра Рембо, хотя французским языком не владел. В этом не было ничего удивительного. Его сокурсник писал диплом о поэзии Велимира Хлебникова — тот тоже не владел языком оригинала. Марико нашла менеджера по объявлению, которое дала три года назад, когда поняла, что одной ей не справиться с работой.

На палубе столпился народ. «Terra Tartaria…» Осенённая красными знамёнами, их приветствовала неведомая жизнь. Ржавые корабли, портовые краны, мазутная вода, дохлая рыба… Марико Исида испытывала ощущение, какое настигало в тёмной комнате когда‑то в детстве: вот сейчас грубые мужские руки схватят её и повалят на пол. Было ли это фобией или желанием, она не знала, да и никогда не задавалась таким вопросом. Ветер подстёгивал волнение. Внешние зрительные впечатления никак не отражались на течении неприхотливых мыслей. В глазах рябило от солнечных вспышек на стеклах проезжающего по дороге автомобиля, мутно — зелёной волны, яркого солнца в бездонном небе, золотой дужки очков стоящей по соседству дамы. Та повернулась к Марико, что‑то вежливо пропела. Они обменялись ничего не означающими звуками. Вдруг пассажиры, издав громкий возглас, отхлынули к противоположному борту.

Их океанский лайнер оказался под прицелом военных кораблей, теснившихся на приколе у причала. Кое‑кто достал дозиметры для измерения радиации. Марико мысленно записывала впечатления (точь — в-точь повторяющие записи других пассажиров) в свой дневник, специально купленный для этой поездки. Вскоре в её дневнике появятся записи куда более любопытные, которые в одночасье превратят эту вполне заурядную даму в литературный персонаж.

Так живёт человек, живёт себе со своим тайным ничтожеством, тщательно скрываемым от других, и вдруг удостаивается сомнительного пера — в лучшем случае сочинителя, а в худшем — какого‑нибудь штатного переводчика, выпускника азиатского факультета, из донесений которого рождаются «романы» в особом отделе тайной полиции.

В один из дней, когда туристы были свободны от экскурсий, Марико одна путешествовала по городу — сначала пешком, потом на трамвае. Желание сесть в трамвай было совершенно немотивированным. Она сама бы не смогла объяснить, почему поехала на этом старинном виде транспорта, который напомнил ей о далёком детстве в Киото. На таких трамвайчиках они ездили на озеро Бива. Скорее всего, её подхватила толпа пассажиров. Они показались ей развязными и грубыми. И всё же какой‑то мужчина уступил ей место. Его лицо было красным, глаза — голубыми, на лице росла рыжая щетина. «Похож на свинью», — отметила иностранка. Если внешнее впечатление было неприятным, то последовавшие действия её поразили еще больше. И хотя она не собиралась далеко ехать — две — три остановки, ей пришлось присесть у окна. Марико поблагодарила его по — русски.

— «Спасибо» по — русски означает «спаси Бог», — сказал мужчина, но Марико ничего не поняла.

От него пахло потом, по вискам стекали капли. Сидя на жёстком сиденье, она поклонилась несколько раз в пояс. От смущения и духоты ей хотелось поскорее выйти наружу. Вдруг трамвай дёрнулся, и по инерции Марико поклонилась ещё раз. В тот же миг послышался визг автомобильных шин, пассажиры ухнули в один голос, стали выглядывать в окна. Марико испугалась с опозданием. Как ни старалась она сидеть незаметно, как мышка, всё же на неё обращали внимание. Среди пассажиров она заметила несколько человек с восточными лицами. Девушка и юноша плотно прижались друг к другу. Эта вольность в общественном месте, непозволительная в токийском метро, вызвала в ней чувство умиления. Марико осмелела. То, что она села в общественный транспорт, одна, без сопровождения, можно было назвать геройством.

Неожиданно взглянув на свой поступок со стороны, госпожа Исида возгордилась собственной отвагой и, когда трамвай остановился, безбоязненно вышла на остановке напротив технического университета. Она вспомнила, что хотела отправить из Владивостока открытку подруге в Токио. На судне переводчик объяснил ей, как это сделать. Для пассажиров были приготовлены открытки с видами города и наклеены марки, осталось только найти синий почтовый ящик, чтобы сбросить открытку. Её праздная прогулка обрела деловую целенаправленность.

Марико вошла во дворик католического храма, окружённого старинными орудиями, снятыми с крейсеров Первой мировой войны. Медная ручка на одном из них, отшлифованная частыми прикосновениями посетителей, ярко горела на солнце. Марико положила ладонь и тотчас ощутила её холод. Она убрала руку, и свет вспыхнул вновь. Всё потемнело. И так же, как на корабле, ей навстречу вышел все тот же нагой мальчик. Марико хотела повторить вопрос, где же он найдёт Бога и почему идёт нагой, но не смогла разомкнуть уста. К её удивлению, она услышала ответ. Это был обрывок его фразы: «Он там, где нет Его творений…» В этот момент две вороны, увидев кошку на дереве, подняли крик над своим гнездом.

Марико поспешила уйти прочь отсюда, обошла вокруг костёла, оказалась у фуникулёра. «Что за странные видения?» — тревожно подумала она. В Токио, где не имела ни минуты свободного времени, все мысли мадам Исиды были заняты исключительно бизнесом. Она просыпалась рано, ложилась спать поздно, сразу засыпала, словно проваливалась в бездну, и никаких снов, одна чернота. По возвращении домой она решила посетить психоаналитика.

Красный вагончик медленно поднимался по склону горы. На солнце ослепительно сияли рельсы, являя образец пересекающихся в бесконечном пространстве двух параллельных линий. Марико опустила голову и вошла в тень. Она подумала, что хорошо бы посмотреть ещё раз на город сверху. На входе в помещение фуникулёра она столкнулась с молодым человеком в синей футболке с вышитой золотом надписью «GUCCI» и в белых шортах. Он любезно придержал дверь, пропустив её вперёд. Эта галантность, ни разу не подмеченная Марико за японскими мужчинами, показалась ей чрезмерной и в то же время тронула её сердце.

Она раскланялась в благодарности, уронила на пол шляпу, смутилась, рассмеялась, затем спросила что‑то про билет. Её проводили в вагон. Вагоновожатая, поприветствовав немногочисленных пассажиров, почему‑то отказалась взять за проезд у иностранки, которая протянула горсть сияющих монет. Это удивило Марико. Ещё больше она удивилась, когда тот же молодой человек обратился к ней по — японски. Впрочем, внешне это напоминало испуг. Его вопросы были похожи на полицейский допрос: откуда, куда, как долго, какова цель? И уж после этого он спросил, как зовут её, затем представился сам.

— Орэсуто — сан? — переспросила мадам Исида.

В дальнейшем разговор шёл на ломаном японском языке. Обычная экскурсионная болтовня. Марико вспомнила о своей открытке. Выйдя из вагона, они отправились на поиски почтового ящика, который обнаружили в районе бывшего особняка Андрея Корсакова. Его великолепный дом, теперь уже снесённый, был известен знаменательным событием: там 15 июля 1874 года французские и немецкие розенкрейцеры Сиен Тилгаст, Иан Рем, Герман Тамп и другие адепты провели ритуал посвящения города в магический ранг.

После этого Исида и Орест спустились на центральную улицу мимо драматического театра. Орест проводил даму до корабля. В этом городе скоро плюнуть будет некуда: всюду станут бродить персонажи и сочинители. На прощание мадам Исида решила отблагодарить его деньгами, как фокусник, вынула десятитысячную йеновую бумажку с изображением знаменитого писателя. Орест отнекивался, отбивался, раздираемый противоречиями — брать или не брать, но в конце концов мадам Исида, очарованная молодым человеком, сказала, что эти деньги ему пригодятся в дороге, когда он поедет к ней в гости в Токио, а также она пригласила его завтра на прощальный банкет. На том, обоюдосчастливые, они расстались…

* * *

— Как же вы разговаривали, на пальцах? — спрашивала Марго. — Ты же не умеешь! Ты же двоишник у меня!

— Я двоишник не потому, что не знаю, а потому что эта старая особистка точит зуб на меня. Я как‑то заикнулся, что пора кончать с коммунистической идеологией на занятиях по грамматике, вот поэтому она создаёт прецеденты против меня… — леиво защищался Орест.

— Ну, ты дурачок! Тебя ведь могут отчислить! — возмутилась она, подумав при этом: «И к лучшему, подальше от греха». — И какова она, эта мадам, старая?

— Ничего, мадам Исида милая женщина.

— Деньги дала, это хорошо. И что ты собираешься делать с ними?

— Тебе подарю, дорогая!

Орест в жизни никогда не держал в руках таких крупных денег. Кроме того, в перспективе маячила проблема: кому нелегально продать валюту? Марго тотчас припрятала купюру в свою японскую шкатулку на чёрный день.

— Я тебе всё прощаю! — Марго поцеловала его в губы.

— В чем же я виноват?

— Как говорится, был бы любовник, а вина всегда найдётся, — пропела Марго, переиначив советскую пословицу, рожденную тоталитарной действительностью: был бы человек, а статью всегда можно припечатать.

— Знаем — знаем! Тот, кто ближе тебе, тот и виноват. У советских людей врождённое чувство вины, — сказал Орест.

— Зато ты никогда не чувствуешь себя виноватым, — парировала Марго тоном, дающим понять, что не намерена омрачать доброе событие дискуссией.

Бывало, склонясь над Марго, сидящей за своими бумагами, он приговаривал, словно насмехаясь над ней:

— Пока скрипит перо литератора, не дремлет око прокуратора.

Тайный соглядатай незримо присутствовал в их отношениях. Вполне могло статься, что всё это есть плод воображения Марго. Кто знает, что стоит за всем этим художеством?

— Ты виноват уже в том, что покидаешь меня, — сказала она в другой раз, когда Орест собирал свои вещи.

Она просто бессознательно желала внушить ему это чувство вины взамен надвигающейся пустоты. Через два месяца любовь уже не наполняла их сердца. Они расставались как любовники. Расставаясь мысленно, они не могли расстаться. Исида была поводом, стечением обстоятельств. На перроне Марго, взяв Ореста за воротник и приблизив лицо для прощального поцелуя, вполне здраво и искренно посоветовала ему:

— Если можешь, то не возвращайся сюда, дорогой, здесь нет будущего.