Моя первая встреча с однополчанами была несколько необычной. Она произошла 7 февраля 1944 года, в день прибытия в 1205-й самоходный артиллерийский полк, куда приказом начальника Главного политического управления Красной Армии после окончания курсов при Военной академии бронетанковых и механизированных войск я был назначен заместителем командира полка по политчасти.

Вечером того же дня после оформления документов в штабе и обстоятельной беседы с парторгом полка капитаном Михаилом Павловичем Пузановым мы пошли с ним в казарму.

Дневального у дверей казармы почему-то не было. Увлеченные оживленным разговором бойцы и сержанты не заметили нашего прихода. Они сидели и лежали на двойных плотно сдвинутых нарах, стояли в проходах.

Первым увидел офицеров молодой, среднего роста боец. Он поспешно одернул гимнастерку и, приложив руку к головному убору, представился: «Товарищ майор, дневальный по казарме красноармеец Плясухин!»

Разговор утих.

— Здравствуйте, товарищи! — приветствовал я красноармейцев и сержантов.

В ответ прозвучало нестройное:

— Здравствуйте…

— Здравия желаем, товарищ майор!

— Вечир добрый!

Окинув быстрым взглядом бойцов, я про себя отметил: команду «Смирно!» дневальный не подал, многие продолжали сидеть и лежать даже после прихода офицеров; обмундированы по-разному: большинство в форме танкистов (кое-кто даже в казарме не снял танкошлем), у иных на погонах эмблемы артиллеристов, саперов, стрелков; одни одеты по форме, словно в ожидании команды «Становись!», другие полураздеты, хотя время отбоя еще не наступило.

Тем не менее я принял стойку «смирно», взял под козырек и громко представился:

— Майор Белых. Назначен в полк заместителем командира по политчасти!

Бойцы оживились. Лежавшие, и сидевшие на нарах поднялись, приводя в порядок одежду.

— О чем разговор? Поделитесь со мной и капитаном Пузановым…

Вперед вышел высокий, стройный боец. Представился: «Сержант Сытытов!»

— Товарищ майор! — уверенно обратился он. — Говорят, что к нам на вооружение поступают семидесятишестимиллиметровые самоходные артиллерийские устауовки, а у них тонкая броня, да к тому же вовсе нет крыши. Правда ли это?

— Правда. А что?

Сытытов не спешил с ответом. Зато его товарищи на все лады принялись обсуждать услышанную новость.

— Обсерватория, а не боевая машина!

— Открой брезент и считай себе звезды, мечтай!

— Романтика, словом!

— Н-да, это вам не KB…

— И не тридцатьчетверка!..

Признаться, подобные высказывания не удивили меня. В беседе при нашем знакомстве Пузанов предупреждал: некоторые бойцы весьма скептически оценивают новые самоходки. Полк еще только формировали. Пополнение прибывало с разных концов страны: одни — из госпиталей, другие — с курсов подготовки и переподготовки специалистов. Некоторые уже успели повоевать в прославленных танковых бригадах, корпусах. Гордились этим и искренне сожалели, что не удалось вернуться к своим побратимам-танкистам. Вечерами в казарме только и разговоров было о том, что, дескать, где уж самоходке тягаться с танком. И обычно большинство клонилось к тому, что самоходка — машина несерьезная, много с ней не навоюешь.

Выждав, когда «скептики» выговорятся, я спросил напрямик:

— Ну а кто из вас видел СУ-76? Может быть, водил ее, стрелял из ее пушки?..

Смущенно переглядываясь, бойцы молчали. Воспользовавшись некоторым замешательством и нерешительностью собеседников, я, так сказать, перешел в наступление.

— Вы правы: толщиной брони и огневой мощью СУ-76 уступает танку KB и тридцатьчетверке. И боевое отделение ее, действительно, сверху не имеет брони, прикрыто брезентом. Но ведь и назначение СУ-76 совсем иное! Это — мощное огневое средство непосредственной поддержки пехоты в наступательном и оборонительном боях. Подождите: получим самоходку, изучим ее тактико-технические данные, опробуем на боевых стрельбах, отработаем взаимодействие в экипажах, тогда и поговорим подробнее. Но говорить будем опять-таки о том, как лучше использовать в бою огневую мощь оружия, которое выковал для нас народ.

Бойцы внимательно слушали. Беседа явно увлекла их. И, главным образом, потому, что затрагивала вопросы, кровно волновавшие людей.

Я исподволь внимательно изучал лица моих новых подчиненных, мысленно подбирал слова, которые необходимо было сказать именно теперь, чтобы рассеять поселившееся в их сердцах сомнение: ведь с этими людьми предстояло идти в бой, и я хотел наперед знать, как поведут они себя в час смертельных испытаний.

— В каких частях вы воевали? — спросил я сержанта, который все время молчал, не высказывая своего мнения.

— В танковых…

— С коммунистом Долгушевым мы уже говорили о самоходках, — сказал Пузанов.

— А вы, красноармеец Плясухин?.

— Пока не воевал. Учился на курсах, на танкиста!..

— А вы, сержант? — обратился я к сидевшему на нарах бойцу с расстегнутым воротом гимнастерки, тому самому, который при встрече молвил: «Вечир добрый».

— Сержант Тавенко, — медленно поднимаясь и поправляя ремень, представился тот. — Был танкистом. На тридцатьчетверке воевал. Механик-водитель…

— А вот вас, сержант Тавенко, вряд ли послушается новая машина, — сказал я, критически осматривая бойца. — Придется перестраиваться, земляче!

— Перестроимось, товарищ майор! Ще й як перестроимось! — широко улыбаясь и застегивая пуговицы гимнастерки, добродушно и искренне ответил Тавенко.

Я невольно перевел взгляд на сержанта Сытытова. Он располагал к себе с первой минуты манерой держаться достойно, открытым взглядом приветливых глаз. Каким-то чувством я угадал в Сытытове единомышленника и, ощущая его молчаливую поддержку, твердо сказал:

— Чувство фронтового товарищества — святое чувство. Знаю, как дорога вам слава танковых бригад, корпусов и армий, в которых вы воевали прежде, Однако отныне мы — однополчане, и славу нашему полку надлежит завоевывать нам вместе.

Затем добавил:

— Оружием, в котором кое-кто из вас усомнился, комплектуются полки и бригады Резерва Верховного Главнокомандования. Надо ценить это. Воевать в нашем полку — большая честь.

Видимо, мои слова затронули души бойцов. Первоначальная сковывающая настороженность уступила место живому, неподдельному интересу: к новому оружию, которое предстояло освоить, к задачам, которые предстояло решать полку в будущих боях.

Конечно, я был далек от мысли, что одной беседой можно привить солдатам любовь к незнакомому оружию, коллективу части. То было лишь начало большой, кропотливой работы. Возвращаясь из казармы на квартиру улицами подмосковного рабочего поселка, я думал о том, что только при повседневной опоре на актив — коммунистов и комсомольцев — мы, командиры, политработники, сможем сплотить людей в единую боевую семью, готовую к любым испытаниям.

…Наутро посыльный сообщил, что меня вызывает командир полка (его прибытия все ждали со дня на день). Я торопливо собрался и вышел на улицу с мыслью: «Каков он, хозяин полка?»

Штаб был неподалеку. Через несколько минут, открыв дверь, я представился худощавому, среднего роста майору.

— Кириллов Евгений Павлович, — пожимая мою руку, назвался он.

Здесь уже собрались заместитель командира полка майор Анатолий Михайлович Андреев, начальник штаба майор Николай Сергеевич Ревва, заместитель по тылу майор Константин Андреевич Запорожский, заместитель по технической части капитан Петр Данилович Настыченко, парторг полка капитан Михаил Павлович Пузанов.

Разговор, прерванный моим приходом, возобновился. Речь шла, естественно, о ходе формирования, о людях, прибывавших в полк. Кириллов был немногословен, больше слушал других. О себе сказал коротко: кадровый офицер, танкист, воевал, имеет ранения и правительственные награды, в полк назначен из резерва.

— В процессе освоения техники и вооружения самоходной артиллерии нам придется заодно изыскивать наиболее эффективные способы ее применения, — подытожил он. — Давайте решим, где оборудовать парк для стоянки САУ. Мне сообщили в центре формирования: на днях они прибывают в полк.

Я информировал командира о своем первом посещении казармы, высказал мысль о необходимости принятия мер по укреплению дисциплины и наведению в подразделениях уставного порядка как первейшего условия успешного решения предстоящих задач. Кириллов меня поддержал. Этот вопрос стал предметом обсуждения на совещании офицерского состава.

Вскоре пришел эшелон с техникой. Командование полка вместе со всеми воинами принимало участие в выгрузке боевых машин. Меня же прежде всего интересовало впечатление людей от их первого знакомства с самоходкой. Я остановился возле экипажа, в котором был уже знакомый мне сержант Сытытов.

Командир экипажа младший лейтенант Федор Марычев прикидывал, как вывести самоходку с платформы. А механик-водитель сержант Петр Тавенко и заряжающий рядовой Андрей Плясухин распутывали проволоку, которой машина была закреплена на платформе. Наводчик орудия сержант Сытытов проверял стопорное устройство.

— Игорь! А ты уже примостился возле своей пушки? Верно, и звезды успел посчитать? — подшучивал над Сытытовым Тавенко, явно намекая на недавний разговор в казарме.

— Обождем до вечера, тогда и сосчитаем, — в тон механику обронил Плясухин.

— Ты, Петро, лучше смотри, как бы не свалить самоходку с платформы, — отрезал Сытытов, явно не расположенный к шуткам. Однако Тавенко не унимался:

— Не бойся, я поведу машину, с платформы, когда тебя в ней не будет.

— Не за себя — за самоходку беспокоюсь.

— Вот это верно. Самоходка для нас теперь и грозное оружие, и родной дом! — примирительно сказал Тавенко.

Невольно вспомнив самый первый разговор с этими же людьми в казарме, я подумал: «Что ж, техника делает свое доброе дело: сближает, роднит бойцов, настраивает их помыслы на одну волну».

Теперь, когда полк был укомплектован, главное место в жизни молодого воинского коллектива заняла напряженная боевая учеба. Времени было в обрез, а сделать предстояло многое. Требовалось всем воинам в совершенстве изучить СУ-76, ее вооружение и основы применения в бою; провести тактические занятия; отстрелять положенные упражнения из отдельных орудий и в составе батарей. Обо всем этом мы и говорили на открытом партийном собрании, с докладом на котором выступил командир полка. Решение, принятое собранием, обязывало каждого коммуниста показывать личный пример в мастерском овладении новой боевой техникой, увлечь за собой весь коллектив полка.

Полковая святыня

На очередном совещании офицеров командир полка объявил: завтра, 22 февраля 1944 года, полку будет вручено Боевое Знамя. Об этом сообщил по телефону начальник учебного центра самоходной артиллерии Красной Армии генерал-майор Н. С. Касаткин. Весть эта взволновала всех, кто присутствовал на совещании. Еще бы: ведь вручение полку Боевого Знамени — событие, остающееся в памяти на всю жизнь.

До мельчайших подробностей обсудили порядок предстоящей церемонии и поспешили в казармы поделиться новостью с личным составом. Начальник штаба принялся инструктировать знаменосца и ассистентов. Заместитель командира полка майор Андреев занялся подготовкой знаменного взвода и караула.

Весь вечер кипела работа: бойцы чистили личное оружие и подгоняли снаряжение, приводили в порядок обмундирование. Командиры дотошно проверяли внешний вид подчиненных.

Утром полк выстроился в парке у боевых машин.

Генерал Касаткин неторопливо расчехлил Знамя, развернул его. Затем, приняв стойку «смирно», громко и торжественно произнес:

— От имени Советского правительства и по поручению командования вручаю вам это Боевое Знамя. Отныне вы — боевая часть Советских Вооруженных Сил. Пусть этот символ воинской чести, доблести и славы всегда напоминает вам о долге перед Родиной и советским народом. От всей души желаю счастья и боевой удачи под этим Знаменем. Смерть немецко-фашистским захватчикам!

Троекратное «ура» прокатилось над боевыми машинами. Командир полка, приняв Знамя от генерала, опустился на колено и поцеловал край алого полотнища. Затем выпрямился и произнес слова клятвы:

— Принимая Боевое Знамя, заверяем Коммунистическую партию и Советское правительство, что с честью оправдаем их высокое доверие. Не пожалеем сил и самой жизни для полного разгрома врага и победы над ним! Клянемся!

Троекратным «Клянемся!» ответил строй.

Кириллов передал Знамя знаменосцу лейтенанту А. П. Поздышеву. В сопровождении ассистентов и знаменного взвода лейтенант пронес его перед строем полка и занял место на правом фланге.

Командиры, партийная организация задолго до этого торжественного дня наметили целую программу мероприятий, которые способствовали бы воспитанию у бойцов любви и верности полковой святыне. Одним из таких мероприятий стал тематический вечер «Боевое Знамя — символ воинской чести, доблести и славы». На вечере выступили участники боев. Их рассказы о подвигах товарищей по оружию, вместе с которыми они сражались под одним знаменем, произвели неизгладимое впечатление на молодых воинов.

На следующий день полк отмечал большой всенародный праздник — 26-ю годовщину Красной Армии и Военно-Морского Флота. С развернутым знаменем, с песнями подразделения полка прошли по улицам поселка. В здании школы состоялось торжественное собрание, на которое пригласили и местных жителей. А затем пели песни, читали стихи, танцевали.

Воспитание любви и верности полковой святыне и в дальнейшем занимало одно из центральных мест в нашей работе по формированию у самоходчиков высоких морально-боевых качеств.

С первых же дней мы настойчиво изучали, обобщали передовой опыт, делали его достоянием актива, всей солдатской массы.

Запомнился такой случай в марте 1944 года.

Капитан Пузанов внимательно изучил опыт работы парторга 1-й батареи командира САУ младшего лейтенанта Гавриила Новожилова. С помощью комсомольцев Новожилов оборудовал передвижной щит, оформил его наглядной агитацией, материалы которой сообщали о важнейших событиях в стране и на фронте, знакомили с условиями выполнения задач по вождению САУ и боевым стрельбам, информировали о результатах предыдущих занятий и ходе выполнения задачи дня, успехах в учебе других подразделений. По этим материалам командир батареи лейтенант Аркадий Ханукович, парторг Новожилов и другие активисты проводили беседы, занятия по изучению нового оружия, рассказывали об умелых действиях лучших воинов.

На следующий день после совещания командиров батарей и парторгов, на котором шла речь об опыте работы Новожилова и его товарищей, подобные щиты появились во всех батареях. Мы и в дальнейшем не расставались с такими щитами, даже в передышках между боями, когда, находясь во втором эшелоне, занимались боевой учебой. И после войны, в период моей службы в танковых частях, мы с успехом пользовались этим видом агитации. Щит усовершенствовали, сделали складным и брали с собой на танкодром, полигон. Все чаще бойцы высказывали нетерпение: «Когда же на фронт? Засиделись мы в тылу, без нас прикончат фашистов», — «He волнуйтесь: придет и ваш черед, — отвечали командиры и политработники. — А пока лозунг один: настойчиво учиться, не останавливаться на достигнутом».

Первый успех

Последний день боевой учебы — тактические занятия полка со стрельбой батарей.

На календаре уже март, первый месяц весны, а на дворе — последние вздохи зимы. Полк подняли по тревоге.

…Взревели моторы. Самоходки одна за другой покидали парк, занимали места в колонне. Впереди — ночной марш, выход на исходные позиции и огневые рубежи боевой стрельбы.

На марше батареи двигались с заданной скоростью, компактно, соблюдая установленную дистанцию.

На остановке я прошелся вдоль колонны. Задержался возле экипажа младшего лейтенанта Федора Марычева.

— Трудновато приходится? — спросил офицера.

— Привычно, товарищ майор.

— Люди не мерзнут?

— Нет. Боевое отделение закрыто брезентом, под ним тепло.

Из люка механика-водителя высунул голову сержант Тавенко:

— Хороша ночка, товарищ майор! Сколько звезд на небе! А Сытытов спрятался под брезент и ничего не видит.

— Тебе, Петро, хорошо возле мотора, тепло, — отозвался Сытытов откуда-то из глубины боевого отделения. — Но ничего, придет лето, жара — посмотрим, как ты запоешь.

— Лето, думаю, проведем на фронте, там всем будет жарко…

К утру заняли исходные позиции на опушке леса. Собрав офицеров, командир полка подвел итоги марша и поставил задачу на боевые стрельбы.

После завтрака закипела работа: готовили к бою орудия, чистили снаряды. Командиры напоминали бойцам их задачи и особенности действий экипажей САУ в бою.

В небо взвилась красная ракета. Машины 1-й батареи в снежном вихре устремились к огневому рубежу. Вот одна из них остановилась на секунду-другую — выстрел, вторая — выстрел… Снаряды ложились точно в цель.

За «полем боя» следили десятки глаз: не только руководители занятия и офицеры штаба, но и бойцы других батарей. Переживали за товарищей, прикидывали, как бы поступили на их месте.

— Дадим огонь батареей: пусть люди увидят эффект групповой стрельбы, — предложил Кириллов.

По рации последовал приказ комбату, и тот взмахнул флажком. Пять самоходок направили стволы орудий на видневшийся вдали дзот. Залп — и на месте дзота поднялся столб земли, огня, пыли.

— Молодцы! — похвалил начальник штаба учебного центра.

— Да, несдобровать гитлеровцам под нашим огнем и в дзотах, — заметил Кириллов.

А на огневой рубеж выходили новые самоходки. Рос накал соревнования. Все чаще приходилось давать отбой, чтобы восстановить разрушенные дзоты.

На обратном марше в поселок экипажи выполняли различные вводные командира полка.

Вечером в казарме состоялось подведение итогов. Воины оживленно обменивались впечатлениями от событий дня. После выступления командира полка бойцов поздравил представитель учебного центра. Зачитали приказ. Лучшим экипажам Т. И. Давыдова, Ф. Ф. Марычева и П. И. Шевелева командир объявил благодарность. За отличное знание боевой техники и искусное вождение машин в трудных условиях механики-водительи И. А. Соколов, П. 3. Тавенко, А. И. Гаранин, В. М. Куликов и Л. К. Куртеев получили нагрудные знаки «Отличный танкист». За прочные знания артиллерийского вооружения и отличную стрельбу наводчики орудий В. В, Ларионов, И. М. Сытытов, В. М. Першин, В. Л. Чирков, Г. Е. Минаев были удостоены нагрудных знаков «Отличный артиллерист». Водители автомашин П. С. Беспалов и Д. Файзулаев получили нагрудные знаки «Отличный шофер».

На фронт!

22 марта на станцию погрузки подали эшелон. Эта новость молнией облетела подразделения. Внимательный глаз не мог не заметить: весть об отправке на фронт подтянула людей, больше стало сосредоточенности, деловитости, острее чувство ответственности — Родина звала в бой! Куда, на какой участок огромного фронта, пока оставалось неведомым.

Времени на погрузку потребовалось немного. У стоявшего на путях эшелона собрался чуть ли не весь поселок. За время формирования полка у воинов появились друзья, знакомые. И вот теперь они тепло прощались с бойцами, желали им победы.

…Миновали Курск, Ворожбу, Нежин… Впереди — Киев. Вокруг опустошенный врагом край. Подолгу стоял я у приоткрытых дверей вагона, всматриваясь в заснеженную даль, в ночную тьму. Знала бы мать, что ее сын будет на станции Дарница, от которой до Драбова рукой подать, — птицей быстрокрылой прилетела бы. Три ее старших сына ушли на фронт в первые дни войны. Двое младших и три дочери остались с ней во вражеском тылу. О судьбе родных я узнал из письма брата Александра вскоре после освобождения Левобережной Украины. Больной старик-отец умер вскоре после прихода немцев. Сестру Дуняшу фашисты угнали в Германию. Вместе с ней взяли и Ваню — братишку 17 лет. В пути, сорвав решетку с окна вагона, Иван бежал с группой товарищей. Они прятались в деревнях до прихода Красной Армии, а затем вступили в ее ряды.

Душой и сердцем я был с родными, словно наяву, обнимал мать, прижимал к груди, вытирал ее слезы.

Наверное, каждый из нас, проезжая в то суровое время мимо родных мест, пережил подобное. Это пронзительное чувство любви к родному дому удесятеряло силы в борьбе с врагом, рождало готовность отдать жизнь за Родину.

Родина… Для меня и моих сверстников, для всех нас, фронтовиков, она начиналась с того места на нашей советской земле, где родился, сделал первые шаги, ощутил теплое прикосновение добрых материнских рук, прочитал в букваре первое слово. В родном селе Драбове прошла моя комсомольская юность, здесь в памятный для меня июньский день 1937 года я стал кандидатом партии. А дальше — служба в армии, война, ранение под Лобанове, сражение под Ржевом, орден за отличие в боях под станицей Крымской на Кубани. Сколько раз в окопах и землянках, на госпитальной койке я переносился мыслями на родную землю, поруганную и истерзанную врагом. «Как там дома? Что с мамой, братьями, сестрами? Живы ли?» Тяжелые, трудные думы…

С радостью воспринял я новое назначение по службе. Может теперь посчастливится попасть на Украину… А если и не на Украину? Все равно, на какой участок фронта ни забросит судьба, буду драться с врагом до полного его разгрома! Иначе не цвести родному краю, не быть свободной жизни под мирным небом и солнцем!

И не знал я, что мечта моя станет явью.

Мысли вновь и вновь возвращаются к временам комсомольской юности.

Да, тридцатые годы — годы становления и укрепления колхозного строя на селе — время тяжелое, суровое и вместе с тем бурное, интересное, незабываемое. Нас, комсомольцев, зажигали смелые планы партии, мы были ее верными помощниками, преданными сыновьями.

На территории примыкавшего к Драбову Дуниновского сельсовета было два колхоза. Работало здесь всего два коммуниста: Иван Федорович Пепа — председатель сельсовета и Порфирий Григорьевич Шурубура — председатель колхоза имени Сталина. Зато комсомольцев в обоих колхозах было более сорока. Все они состояли в одной комсомольской организации. Опираясь на нее, коммунисты проводили в жизнь линию партии на селе. Для нас они были старшими товарищами, добрыми и мудрыми наставниками.

На всю жизнь в благодарной памяти, в сердцах наших сохранился светлый образ коммуниста Шурубуры. Он был душой нашего молодежного коллектива, был с нами везде и во всем. Словом, следовал ленинскому завету — быть в гуще масс.

Порфирий Григорьевич принимал деятельное участие во всех комсомольских начинаниях, вместе с нами проводил субботники по благоустройству села, ходил на молодежные вечера, танцевал, пел, радовался общим успехам и переживал неудачи. Нередко при этом была с ним его жена Христина Кондратьевна, веселая, жизнерадостная женщина.

Коммунист Шурубура оставил глубокий след в моем сердце, во всей моей судьбе. При нем я несколько лет, вплоть до призыва в армию, был секретарем комсомольского комитета, он готовил меня для поступления в партию.

Я часто думаю о судьбе моих сверстников. Каждому поколению история отмерила свое. Комсомольцам тридцатых довелось строить Днепрогэс и Магнитку, организовывать и укреплять колхозы, участвовать в решении задачи ликвидации кулачества как класса. А когда потребовалось встать на защиту Родины, они возглавили отделения, взводы и роты, первыми поднимались в атаки и защищали каждую пядь советской земли до последнего вздоха. Многим из них пришлось пережить горечь отступления на пути от границы до Сталинграда и предгорий Кавказа, а затем в победоносном наступлении возвратиться к границе нашей Родины, увидеть радость освобожденных народов Европы и поверженный Берлин.

Многие остались на поле брани навечно комсомольцами.

Вскоре после призыва (октябрь 1937 года) я на долгие годы связал судьбу с Красной Армией.

Еще в начале 1938 года меня, курсанта полковой школы, молодого коммуниста, назначили заместителем политрука школы, присвоив воинское звание «замполитрука» (заместители и помощники политруков подразделений, должности которых были введены в это время, назначались из числа коммунистов и комсомольцев). Летом того же года во время территориальных сборов приписного состава полка курсантов направили в подразделения на стажировку. Меня назначили политруком разведроты полка. Эта работа меня увлекла.

Однажды вызвал меня комиссар полка и предложил остаться в кадрах РККА. Я согласился.

Серьезную политическую и военную подготовку получил в Харьковском военно-политическом училище. Курсантские должности были укомплектованы за счет заместителей политруков подразделений и частей Харьковского военного округа. Вскоре приказом Наркома обороны всем нам было присвоено звание «младший политрук».

В апреле 1939 года я был принят в члены ВКП(б). Одну из рекомендаций дал мне политрук Руденко, в то время преподаватель Чугуевского училища летчиков. Вторую рекомендацию дал П. Г. Шурубура, который в то время учился в Харьковском комуниверситете им. Артема. Партийный билет вручил мне начальник политуправления Харьковского военного округа бригадный комиссар А. В. Щелаковский. Позже мне довелось служить в 69-й армии, где он был членом Военного совета.

В середине сентября 1939 года курсантов ВПУ направили в войска. Я возвратился в Лубны, но нашей 75-й стрелковой дивизии там уже не было: она принимала участие в освободительном походе в Западную Украину.

Во вновь сформированной 147-й стрелковой дивизии меня назначили политруком учебной батареи 231-го отдельного артиллерийско-противотанкового дивизиона. С этой же дивизией летом 1940 года я принимал участие в освободительном походе в Бессарабию.

В конце 1940 года командование удовлетворило мою просьбу, и я стал слушателем Смоленского военно-политического училища пропагандистов Красной Армии. Когда грянула война, в середине июля 1941 года слушателей направили в действующую армию. Я был назначен инструктором пропаганды 523-го стрелкового полка 188-й стрелковой дивизии, входившей в состав Северо-Западного фронта. Затем — тяжелое ранение в октябре 1941 года, лечение в зауральском госпитале и, наконец, нахождение в резерве политического состава в городе Горьком.

Не знаю, почему прибывшим в феврале 1942 года кадровикам для отбора кандидатур в состав политорганов формирующихся танковых бригад приглянулся и я, политработник стрелковых частей. Возможно, причиной тому была моя служба в противотанковой артиллерии, где в качестве мехтяги применялся тягач «Комсомолец». Как бы там ни было, приказом начальника Главного политического управления РККА я был назначен на должность старшего инструктора по оргпартработе политотдела 92-й отдельной танковой бригады. Одновременно мне было присвоено воинское звание «старший политрук».

Политотдел бригады численно был небольшим, и, поскольку в нем не было штатных должностей заместителя начальника и секретаря парткомиссии, мне приходилось совмещать их функции со своими непосредственными обязанностями.

В составе этой бригады я участвовал в наступательных боях летом 1942 года на Западном фронте под Ржевом, а в феврале — мае 1943 года — на Северо-Кавказском фронте. За отличия в боях награжден орденом Красной Звезды и дважды медалью «За боевые заслуги».

В конце августа 1943 года я убыл на Курсы усовершенствования офицерского состава при Военной академии бронетанковых и механизированных войск Красной Армии.

Вскоре после окончания трехмесячного курса учебы я был определен на должность.

Итак, снова на фронт.

…Эшелон миновал Киев, Коростень, проскочил Сарны — крупный железнодорожный узел, подвергавшийся частым налетам вражеской авиации. Мы следовали дальше, на запад.

После Сталинграда и Курска советские войска захватили стратегическую инициативу в свои руки. Началось массовое изгнание фашистских захватчиков из пределов нашей Родины.

В январе 1944 года была окончательно снята блокада Ленинграда. Окружением и уничтожением десяти вражеских дивизий и одной бригады завершилась в феврале того же года Корсунь-Шевченковская операция. Войска правого крыла 1-го Украинского фронта в результате успешного наступления, поддержанного активными действиями партизанских отрядов, в начале февраля овладели областными центрами Украины — городами Ровно и Луцк, глубоко вклинились в оборону противника, охватив фланг группы фашистских армий «Юг». Сложилась благоприятная обстановка для развития наступления на ковель-люблинском направлении.

Почти на всем своем протяжении — от Баренцева до Черного морей — фронт приближался к западным границам нашей Родины. Пожалуй, ближе, чем где-либо, он придвинулся к священному рубежу на ковельском направлении, после того как войска вновь созданного 2-го Белорусского фронта, развернув в середине марта наступление, продвинулись на 30–40 километров и, отбросив гитлеровские войска к Ковелю, окружили гарнизон города. Свыше десяти дней продолжались упорные бои непосредственно за Ковель.

Удар главных сил 2-го Белорусского фронта был направлен в стык групп армий «Центр» и «Юг», что создало угрозу флангам обеих вражеских группировок. Против войск нашего фронта, на стыке групп армий, гитлеровское командование перегруппировало до восьми дивизий, в том числе танковую. Ценой больших потерь противнику удалось разорвать ковельское кольцо окружения и потеснить наши войска.

На помощь частям, сдерживавшим бешеные атаки врага, были направлены свежие полки, в том числе и наш 1205-й самоходный артиллерийский, который только что прибыл на фронт и разгружался на станции Поворск, в двух-трех десятках километров восточнее Ковеля.

Несмотря на конец марта, зима еще напоминала о себе: то закружит метелью и забросает все мокрым снегом, то сечет лицо белой крупой и ледяным дождем. Однако весна все чаще заглядывала в солдатские окопы теплым солнечным лучом.

Я направился к платформе проверить, как идет выгрузка боевых машин. Было сыро, снег подтаял, а там, где его месили десятки ног, и вовсе раскис. Это усложняло работу: следовало соблюдать особую осторожность, чтобы избежать несчастных случаев.

Первые же минуты пребывания на платформе несколько успокоили меня. Со стороны казалось, что в этом «муравейнике» царит полнейший хаос, но стоило приглядеться, и тут же замечались во всем разумный расчет, деловитость.

Над станцией летали два самолета противника, однако бомбить или обстреливать ее они, видимо, не собирались. Их появление не нарушило слаженного ритма работ. Хладнокровие и выдержка бывалых солдат (а они составляли в полку большинство) благотворно влияли на молодых. Формируя экипажи, мы позаботились о том, чтобы в каждом из них рядом с воином, не нюхавшим пороха, был обстрелянный боец.

Еще в пути полк получил боевую задачу: совершить марш в предвидении встречного боя, занять огневые позиции вдоль правого берега реки Турия, несколько севернее Ковеля, и на танкодоступном направлении поддержать огнем обороняющиеся стрелковые части 47-й армии. Миновав деревню Ломачанка, батареи полка заняли оборону на участке Гущин, Колодница.

Прошло несколько суток. Наши войска прочно удерживали оборону на восточных подступах к Ковелю. Соединившись с гарнизоном, находившимся в городе, противник ослабил атаки. Южнее шел бой за плацдарм, который занимали наши войска на западном берегу реки Турия.

Турийский плацдарм

Полк получил новую задачу: совершить марш вдоль линии фронта на юг, переправиться через реку у города Турийск и поддержать оборонительные бои частей 4-й и 41-й стрелковых дивизий 69-й армии на участке Ставек, Мировичи.

По размытым проселочным дорогам (накануне прошел мокрый снег с дождем), огибая воронки от бомб и снарядов — следы недавних боев, самоходчики спешили на помощь товарищам. Мост через реку оказался цел. Полк с ходу переправился по нему и вошел в город.

Командир полка собрал командиров батарей и своих заместителей. Проинформировав об обстановке, поставил задачу: 1-й батарее старшего лейтенанта А. Р. Хануковича и 3-й — старшего лейтенанта Д. И. Филюшова занять огневые позиции юго-западнее Турийска, 4-й — лейтенанта Г, Я. Куницкого — на южной окраине села Кульчин, 2-й — лейтенанта И. М. Емельянова — быть в резерве.

Мы, политработники, пошли в подразделения, чтобы разъяснить задачу, поставленную командиром полка, помочь командирам батарей и коммунистам подготовить людей к ее выполнению.

— Предстоит первый бой. От его исхода зависит поведение людей в последующих, — говорил парторг полка Пузанов собравшимся командирам экипажей и коммунистам 1-й батареи. — Коммунисты есть в каждом экипаже. Разъясните воинам задачу, напомните, какие стрелковые подразделения мы поддерживаем в бою, какой противник противостоит нам. И тогда экипажи будут действовать уверенно.

Вместе с командиром батареи Пузанов побывал в экипажах, поговорил с людьми, проверил знание ими своих обязанностей.

— Все ли у вас готово к бою, товарищ Марычев? — спросил он командира САУ.

— Так точно, товарищ капитан! — ответил молодой офицер — Экипаж уяснил свое место в бою. Машину осмотрели, заправили горючим, пополнили боекомплект.

— И сами подзаправились! — добавил Тавенко. — Доброй каши наварил Петр Сидоров, как для косарей.

— Это хорошо, что и сами подзаправились, — заметил Пузанов. — Бой будет нелегкий. От вас, Тавенко, потребуется не только умение искусно управлять машиной, не подставлять ее под огонь противника, но и помогать сержанту Сытытову в наводке орудия на цель, чтобы поразить ее наверняка.

— Поразить цель с первого выстрела — дело непростое, — вступил в разговор командир батареи. — Нужна предельная слаженность в действиях всего экипажа. Чтобы как по нотам разыграть.

Бойцы внимательно слушали офицеров. Вспоминали, как учились искусству взаимодействия в экипаже на занятиях, Этот первый бой как раз и будет настоящей проверкой их слаженности.

— Верно ли я понял вас, товарищ капитан? — прервал минутное молчание сержант Тавенко. — Я, к примеру, поведу машину по полю, словно швея ниточку потянет, а Сытытов клюнет пушкой, как иголкой…

— И что получится из этого шитья? — засмеялся Сытытов.

— Будет та еще вышиваночка! Не крестики, а кресты для врагов, — ответил Тавенко.

— Неплохо. Только вот пословица говорит: куда иголка, туда и нитка. А у тебя получается наоборот: за ниткой иголка, — съязвил Сытытов.

— Тебе, Игорь, не все ли равно? Были бы черные кресты для фашистской погани!

— Да, без Петра я мало чего стою, — сказал Сытытов. — Самоходка не танк: у нее башня не вращается. Не сумеет Тавенко навести машину на цель — и мы с заряжающим Плясухиным ничего не поделаем.

— Не бойся, Сыт, я тоже жить хочу и тебя не подведу, — снова тянул на веселое Тавенко.

— Дри чем здесь «бойся» или «не бойся», «хочу» или «не хочу»? — горячился Сытытов. — Тебе, Петр, все шуточки…

— Та я ж за всех болею! Не сумею я своевременно сманеврировать и занять выгодную позицию, не помогу тебе, Сыт, навести орудие в цель, тогда не ты врага, а он тебя пристукнет, а заодно и меня. А я ж, ей-богу, не хочу умирать! — объяснял Тавенко. — Правду я говорю, товарищ капитан?

— Истинную правду, — с готовностью отозвался Пузанов. — О жизни надо думать в бою. Ради жизни идем в бой…

Команда «По машинам!» прервала разговор.

Командир полка и его заместители стояли у обочины, наблюдая за выдвижением батарей. За городом 1-я и 3-я свернули направо. Куницкий повел свою вдоль реки на юг к видневшемуся вдали селению. Резервная — лейтенанта Емельянова — направилась к расположенному неподалеку небольшому лесу…

Как прошел первый бой? Меня интересовало буквально все. Наиболее характерными были действия экипажей 1-й батареи. О них мне говорили Пузанов, Ханукович, Марычев, Сытытов…

Командир 39-го стрелкового полка 4-й Бежицкой стрелковой дивизии радостно встретил самоходчиков.

— Трудновато пришлось нам без поддержки танков и САУ, — говорил он глухим, охрипшим голосом, и видно было, как вымотался комполка, за этот тяжелый день. — Сегодня противник уже не предпримет атаки. Но завтра наверняка попытается еще раз нажать, чтобы сбросить нас с плацдарма. С вашей помощью мы сорвем его планы.

Комбат Ханукович побывал у начштаба полка и командира стрелкового батальона, уточнил задачу. Отдавая боевой приказ, он особое внимание обратил на маскировку, изучение местности и наблюдение за противником.

Офицеры направились на рекогносцировку огневых позиций и путей выдвижения к ним. Затем по намеченному маршруту провели механиков-водителей. После того как командиры машин поставили задачу своим экипажам, Пузанов и Ханукович побеседовали с воинами различных специальностей. По заданию парторга батареи младшего лейтенанта Новожилова наводчик орудия коммунист сержант Василий Першин выступил перед наводчиками батареи, рассказал о своем боевом опыте, а механик-водитель коммунист ефрейтор Степан Рыбаков — перед батарейными механиками-водителями.

Как только стемнело, экипажи заняли основные огневые позиции, отрыли окопы для самоходок, тщательно замаскировали их. Командиры машин и механики-водители прошли маршрутами, которые вели к запасным огневым позициям. Ханукович и Пузанов побывали в экипажах, проверили, насколько бойцы уяснили задачу, как отрыты окопы, хороша ли маскировка ОП.

Вскоре принесли в термосах завтрак — кашу с мясом и чай. После горячей пищи и ночных забот клонило ко сну. Однако напряженное ожидание боя брало верх — бойцы не спали. Их взоры были обращены не на восток, где с утренней зарей занимался новый день, а на запад: там, за легкой дымкой тумана, притаился враг.

Утро выдалось тихое, безветренное. Поднявшееся над лесом, за рекой Турия, солнце светило ярко, предвещая хорошую погоду.

Передний край обороны стрелкового полка проходил по западным скатам небольших высот. Местность впереди была открытая. В глубине обороны гитлеровцев, правее огневых позиций батарей, виднелась роща. По словам командира стрелкового батальона, туда после неудавшейся атаки отошли немецкие танки.

К утру в окопах с обеих сторон воцарилась тишина. Казалось, уснули «ракетчики», будоражившие ночную тьму. Не слышно стало и пулеметных очередей, которыми фашисты в ночное время «поддерживали дух» своего воинства.

— Что-то не похоже на войну, — прервал молчание наблюдавший за противником Сытытов.

— Немцы чаек попивают, — молвил Тавенко.

— Они больше кофе любят, — уточнил Сытытов. — Однако трапеза их затянулась.

— Тебе, Игорь, вижу, не терпится. Нас еще спозаранку накормил дядя Костя. А у гитлеровцев — распорядок. Я их давно знаю, — сказал Тавенко.

— Пожалуй, среди нас их не знает только Плясухин: для него все ново. Но пусть он не думает, что гитлеровцы остались такими же, как в начале войны. Наша армия внесла поправки: врагу не раз приходилось драпать не «по распорядку».

— Говорю, не спеши. Перед боем всегда тихо, видно, гитлеряки к нам в гости собираются.

— Лучше бы сейчас… Утром и солнце нам подмога — освещает их оборону, а после обеда будет слепить, — заметил Сытытов.

— Воздух! — послышалось с НП командира стрелкового полка. В небо устремились сотни глаз. Над позициями кружил самолет-разведчик «Фокке-Вульф-189», который бойцы прозвали «рамой».

Зенитки открыли огонь, но «рама», маневрируя между разрывами, продолжала выискивать цель для своей артиллерии. К размеренному гулу «фоккера» прибавился рокот еще нескольких самолетов: на восток шла пятерка вражеских бомбардировщиков. Поравнявшись с левым флангом обороны полка, они развернулись и пошли в пике на наш передний край. Одновременно открыла огонь гитлеровская артиллерия.

— Теперь жди «гостей», — предупредил Марычев.

Атакованные краснозвездными истребителями, фашистские летчики не рискнули пикировать вторично и, беспорядочно побросав бомбы, повернули на запад. Артналет же продолжался.

Противник перенес огонь в глубь нашей обороны. Снаряд разорвался вблизи самоходки Марычева. Осколки застучали по броне. Для рядового Плясухина это был первый в жизни разрыв вражеского снаряда, посланного, как ему казалось, именно в него. Он испуганно прижался к Сытытову, как, должно быть, когда-то в детстве прижимался к матери.

— Спокойно, Андрюша! Мы в надежном укрытии, — склонившись к заряжающему, сказал Сытытов, но так, чтобы не услышали товарищи. — А когда выйдем из укрытия, от прямого попадания снаряда нас спасет Петро: он настоящий ас! Умеет маневрировать.

— Танки! — крикнул Ханукович. — Один, два, три, — считал он про себя, — …шесть. Однако, многовато для начала.

Справа и слева от участка обороны батальона, который поддерживала батарея Хануковича, также показались танки и цепи вражеской пехоты. Но внимание командира батареи было приковано к тем, что шли в атаку прямо на его огневые позиции. Гитлеровцы, очевидно, не предполагали, что на этом участке у русских появятся самоходки. Их танки шли в атаку самоуверенно, нахально, не рассчитывая, что встретят настоящий отпор. «Огнем с большой дистанции заставлю залечь пехоту, а затем ударим по танкам», — прикинул в уме комбат и передал команду экипажам:

— Всем! Осколочным по пехоте противника… Огонь!

В боевых порядках фашистов поднялись султаны взрывов. Открыла огонь и наша артиллерия. Заметались фигурки вражеских солдат, цепь нарушилась, пехота прижалась к земле. Однако танки с крестами на броне по-прежнему шли вперед развернутым строем, на ходу ведя огонь.

— Всем! Всем! — скомандовал Ханукевич. — Выйти на ОП номер два!

Самоходки вырвались из укрытий, устремились на новые, заранее подготовленные огневые позиции. Приняв команду, Тавенко на предельной скорости погнал свою машину и, достигнув обозначенного места, резко остановился. Сытытов уже приметил подходящую цель: вражеский танк, пытаясь преодолеть первую траншею, несколько развернулся, подставил свой борт.

— Петя, родной, доверни чуть правее! — крикнул Сытытов. Тавенко тотчас исполнил просьбу товарища.

— По танку противника, семьсот, бронебойным… Огонь! — скомандовал Марычев.

Сытытов поймал цель, нажал на спуск. Выстрел! Вражеский танк развернулся пушкой на запад и застыл.

— Молодец, Игорь, добавь ему перцу! — воскликнул Тавенко.

— Андрюша, бронебойный!

— Готов!

— Огонь!

Второй снаряд угодил в корму танка, и тот загорелся. Остановился еще один танк, подбитый кем-то из самоходчиков. Остальные машины врага повернули вспять.

— Смотрите, драпают! Это они от нас бегут, Андрюша! — ликовал Сытытов, посылая снаряд за снарядом вдогонку гитлеровцам. Пламя охватило еще одну вражескую машину.

— Игорь, твоя работа? — спросил Тавенко.

— Нет, в этот я не стрелял. На первый раз хватит нам и одного, — возбужденно ответил Сытытов.

Артиллерия противника открыла запоздалый огонь по самоходкам. Ханукович подал команду отойти на основные огневые позиции. Сделав еще несколько артналетов, враг притих.

Комбат вызвал к себе командиров машин.

— Неплохо действовали все экипажи, — сказал он. — Команды выполнялись быстро, самоходки умело маневрировали и занимали огневые позиции. Отличились экипажи Марычева и Новожилова: подбили по одному танку.

— А третий? — спросил кто-то.

— Третий на счету артиллеристов стрелкового полка, — пояснил Ханукович и продолжал! — Повреждена одна САУ, механик-водитель и заряжающий ранены. О результатах боя я доложу командиру полка. Буду просить его представить отличившихся к награде. Думаю, капитан Пузанов, который был с нами в бою, поддержит меня.

— Безусловно, — сказал Пузанов.

— Пойдут ли фашисты еще раз в атаку сегодня, не знаю, — рассуждал командир батареи. — Однако надо быть готовыми ко всему. А сейчас — по местам!

На следующий день противник активности не проявлял. Видимо, атака, предпринятая им накануне, была последней попыткой добиться успеха имевшимися силами и средствами.

Самоходчики совершенствовали свою оборону, ближе знакомились с пехотинцами. О первом боевом успехе батарей Хануковича и Филюшова, принимавших участие в отражении атаки гитлеровцев, мы вечером рассказывали во всех экипажах. Лейтмотивом бесед была мысль о том, что наша самоходка — грозный противник для вражеских танков.

В сосновой роще у одинокого домика стоял штабной автобус. Рядом — палатки управленцев, штабистов, политработников. А вот эта — для девушек. Их в управлении четверо: машинистка Даша Хлебникова, радистка Лена Цаплева, экспедитор Таисия Моденова и повар Катя Мотовилова.

В то утро я поднялся позже обычного: ночью был в 3-й батарее, проверял посты. Пузанова и комсорга полка Коли Мурашова — моих соседей по палатке — уже не было: ушли в батарей рассказать о последних новостях, принятых по радио.

Из открытой двери автобуса доносился стук пишущей машинки: Даша печатала строки приказов, донесений, а может быть, наградных листов, которые мы с командиром просматривали накануне.

После завтрака, принесенного ординарцем Мишей Швецовым, я пошел к командиру полка.

Кириллов рассказал о совещании у командира 25-го стрелкового корпуса генерал-майора А. Б. Баринова. Генерал сообщил, что, по данным разведки, противник подтягивает войска, готовится сбросить нас с плацдарма. Комкор потребовал быть наготове, но подмогу не обещал. «Мне ее не обещали, и вам из моего резерва нечего подбросить: рассчитывайте на свои силы».

— Что собираешься делать? — немного помолчав, спросил меня Кириллов.

— Надо ознакомиться с документами, подумать о расстановке политработников и коммунистов при решении задачи, определенной нам командиром корпуса. А там вернутся Пузанов с Мурашовым — поговорю с ними. Скоро первомайский праздник, необходимо провести работу в батареях по разъяснению призывов ЦК ВКП(б).

— Хорошо. А я поеду к Филюшову и Хануковичу: уточним вопросы взаимодействия со стрелковыми батальонами. Тебя прошу побывать у Куницкого.

— После обеда выеду, там и заночую.

― Не возражаю.

Получилось так, что с момента занятия обороны на плацдарме мне ни разу не удалось побывать в 4-й батарее. Приехал туда лишь 26 апреля. Батарея занимала огневые позиции на южной окраине села Кульчин. Самоходка командира была замаскирована в окопе возле крайнего домика. Выслушав комбата, я рассказал о разговоре с командиром полка, о цели своего прибытия. Мы с Куницким побывали у командира стрелкового батальона, уточнили варианты огневой поддержки пехоты на случай атаки противника. Затем до поздней ночи беседовали с людьми. Возвратились уставшие и сразу уснули.

Разбудила меня артиллерийская канонада. «Началось!» — мелькнула первая мысль.

— Где Куницкий? — спросил ординарца.

— Разговаривает по рации с командиром полка.

Куницкого застал возле самоходки — он отдавал какие-то распоряжения своему экипажу.

— Что сказал командир полка?

— Приказал держать связь со стрелковым батальоном и действовать согласно плану взаимодействия. Просил передать, чтобы вы остались в нашей батарее.

— Хорошо. Пойдемте к командиру стрелкового батальона.

По всей линии переднего края рвались вражеские снаряды. Били и наши пушки по ранее разведанным огневым позициям немецкой артиллерии. Пока еще невозможно было, да еще с крайней южной точки плацдарма, определить направление главного удара противника. Ничего нового не удалось узнать и у командира стрелкового батальона: он получил лишь приказ быть готовым к отражению атаки. С тем и возвратились на батарею.

— Танки! — доложил наблюдатель.

Противник прекратил артогонь. Вдоль дороги к селу двигались три вражеских танка и редкая цепь пехоты. Когда они приблизились, Куницкий приказал открыть огонь бронебойными и осколочными снарядами. Попав под взрывы, пехота залегла, а танки попятились и укрылись за складками местности.

Тактика противника наводила на мысль, что главное направление удара он наметил в другом месте.

На какое-то время все стихло. Враг, по-видимому, готовился к повторной атаке. Стал явственнее слышен гул боя западнее Турийска, где с включенными сиренами пикировали фашистские Ю-87.

Я понял: противник рвется к городу, чтобы, заняв его, рассечь оборонявшиеся части, разбить их порознь и сбросить с плацдарма. А затем, лишив единственной переправы, вынудить нас оставить технику — через гнилую пойму реки ее не переправишь.

Своими мыслями я поделился с Куницким и уже решил было выехать в батареи, прикрывавшие главное направление, но тут по рации поступил приказ командира полка: 4-й батарее совершить марш на правый фланг плацдарма и поддержать огнем обороняющиеся там подразделения.

На южной окраине Турийска, на том самом месте, с которого не так давно мы наблюдали выход батарей на огневые позиции, стоял майор Кириллов.

— Поджидаю вас, — сказал он. — Приказ командира корпуса: всем полкам занять противотанковую оборону на правом фланге плацдарма, в районе отметки 182,4, прикрыть огнем шоссе Ковель — Турийск. Туда только что ушли батареи полка.

Используя шоссе и танкодоступную местность, враг попытался ворваться в Турийск со стороны Ковеля. На помощь стрелкам вовремя подоспели самоходные батареи. Они с ходу вступили в бой, поддержав огнем подразделения, отражавшие атаку пехоты и танков. Гитлеровцы отступили, оставив на поле боя пять подбитых машин, и скрылись в придорожном лесу. В этот день вражеские танки больше не показывались. С заходом солнца спал и накал боя. Разрывы снарядов и мин сменились вспышками осветительных ракет, а гул артиллерийского боя — треском пулеметных и автоматных очередей, одиночных выстрелов.

Мы с комсоргом полка Николаем Даниловичем Мурашовым всю ночь были в батареях, беседовали с коммунистами, комсомольцами, инструктировали парторгов и комсоргов, узнавали имена отличившихся и рассказывали затем о них в других батареях. Проводили беседы о призывах ЦК ВКП(б) к 1 Мая, информировали о новостях на фронте и положении на плацдарме. Организовали отправку раненых в госйиталь.

Этой же ночью состоялись похороны рядового Л. И. Бафанова — первого воина полка, павшего смертью храбрых в бою за Родину.

Минуло два дня боев на прежнем оборонительном рубеже. После неудачных танковых атак вдоль шоссе Ковель — Турийск, отбитых нашей полевой артиллерией и подоспевшими самоходками, противник с еще большей яростью обрушился на город с запада. Он перепахивал землю бомбовыми ударами с воздуха, накрывал избранный для атаки участок ураганным огнем артиллерии и минометов и, когда там, казалось, не оставалось уже ничего живого, атаковал, метр за метром вгрызаясь в нашу оборону. Обстановка накалялась, становилась все тревожнее. И хотя на флангах враг успеха не имел, в центре плацдарма бой шел уже на западной и северной окраинах Турийска — в нескольких сотнях метров от переправы, соединявшей плацдарм с правым берегом реки.

Кириллов срочно вызвал к себе командиров батарей и, сообщив о приказе командира корпуса — пока мост еще цел, вывести самоходки с плацдарма, — отдал соответствующие распоряжения.

Мог ли я знать в те минуты, что вижу своего командира в последний раз…

Когда самоходки подошли к городу, одиночные фашистские танки, прорвавшиеся на северную окраину, уже вели огонь по насыпи и мосту. По приказу командира полка батареи Куницкого и Емельянова заняли выгодные позиции и открыли огонь по танкам противника. Воспользовавшись огневой дуэлью, Ханукович и Филюшов переправились через реку и закрепились на ее противоположном берегу.

Своим огнем они теперь прикрывали отход 2-й и 4-й батарей. С новых огневых позиций полк обеспечивал отход стрелковых частей, которые оставляли плацдарм под натиском превосходящих сил противника.

Бой не утихал до вечера. Полк занял новые ОП: 1-я и 3-я батареи — на западных скатах высоты восточнее предместья Турийска, 2-я и 4-я — в районе леса южнее, оседлав дорогу Турийск — Соловичи.

С момента, когда майор Кириллов поставил задачу 2-й и 4-й батареям вести бой с танками за переправу, я принимал участие в боевых действиях этих подразделений. К исходу дня попытался уточнить местонахождение штаба полка, однако радиосвязь с ним установить не удалось — сильной помехой являлись разделявшие штаб и батареи лес и болото. И я остался при батареях.

Мы установили связь с командиром стрелкового полка 4-й стрелковой дивизии и договорились о совместных действиях на случай новой атаки противника.

В экипажах не было обычного оживления. На лица воинов легла тень сосредоточенности, раздумий. Я понимал их внутреннее состояние: ведь оставлен плацдарм. Еще по-настоящему не проявив себя в бою, пришлось познать горечь неудачи. Что ж, война есть война. Бойцы деловито готовились к бою за новый рубеж. Уже где-то за полночь расстелили брезент и прилегли отдохнуть.

С рассветом 30 апреля после сильной артиллерийской подготовки на участке железной дороги и моста через реку Турия противник перешел в наступление в направлении предместья Турийска и, потеснив подразделения 4-й стрелковой дивизии, к 10 часам овладел городом. Дальнейшие его атаки успеха не имели.

Бой стрелковых подразделений за высоту 188,8 поддержали огнем с места самоходчики батареи Куницкого. 2-я батарея Емельянова находилась в резерве.

Часто случается, да, видимо, это и неизбежно, что при отступлении, даже незначительном, как, например, вынужденный отход наших войск с турийского плацдарма, в огромном и сложном фронтовом механизме вдруг не срабатывают его отдельные звенья: нарушается взаимодействие родов войск, где-то теряется связь — приказания и распоряжения не всегда своевременно доходят до тех, кому они адресованы… Так случилось и с нами. Во время боя 4-й батареи, отражавшей атаки противника, ко мне прибежал комбат Емельянов и сообщил, что получено распоряжение о нашем оперативном переподчинении 77-й гвардейской стрелковой дивизии. Ему об этом сказал офицер дивизии и велел передать, что меня, как старшего от командования полка, вызывает комдив.

НП комдива оказался вблизи расположения 2-й батареи. Когда я вошел в землянку и представился, суровый на вид рослый генерал поднялся мне навстречу, подал руку: «Аскалепов».

— Товарищ генерал, — обратился я к комдиву, — ваши офицеры говорят, что полк САУ приказом генерала Баринова оперативно переподчиняется вам. Мне об этом ничего не известно, потому что связь со штабом полка потеряна. Если это так, ставьте задачу двум батареям, которые со мной.

— Такое распоряжение есть, — подтвердил В. С. Аскалепов. — Наша дивизия заняла здесь оборону ночью, получив задачу совместно с четвертой стрелковой дивизией и другими соединениями армии остановить противника и разгромить его подразделения, форсирующие реку Турия. Однако намерения противника серьезнее, чем мы первоначально предполагали. Он рассчитывает не только сбросить наши части с плацдарма, но и оттеснить нас к Луцку. Мы должны воспрепятствовать дальнейшему его продвижению.

Подошли к карте.

— Сколько машин в строю? — спросил комдив.

— Десять. Две батареи по пять машин. Четвертая батарея ведет бой, вторая — в резерве.

Посмотрев на карту и немного подумав, генерал сказал:

— Ту, что ведет бой, трогать не будем. Резервной поставьте задачу: быть готовой совместно со стрелковым батальоном контратаковать противника на случай его прорыва вдоль шоссе из предместья Турийска на Соловичи. Пусть они контратакуют вот здесь… — Аскалепов провел карандашом линию по шоссе, протянувшемуся параллельно реке Турия.

— Ваше приказание будет исполнено, — сказал я. — Однако прошу разрешения не направлять самоходки по дороге: противнику из-за реки расстрелять их будет нетрудно.

— Будь по-вашему, — согласился генерал. — Свяжитесь с командиром стрелкового полка и на месте уточните вопросы взаимодействия.

Передав распоряжение комдива Емельянову, я ушел к Куницкому. Гитлеровцы повторной атаки не предпринимали. Дело пока ограничивалось ружейно-пулеметной и артиллерийской перестрелкой. Куницкий, весь в пыли, измазанный копотью, пребывал, как мне показалось, в угнетенном состоянии.

— Потери есть?

— Пока нет.

— Людей накормили?

— Были некоторые запасы… Теперь надежда на кухню. Вот и вам, товарищ майор, оставили. Поешьте.

Я молча ел, выжидая: Куницкий что-то хотел сказать, но не решался или подбирал подходящие слова.

— Когда отражали атаку противника, слышали от пехотинцев довольно нелестные отзывы по нашему адресу, — наконец произнес Куницкий.

— А именно?

— После нескольких выстрелов я решил сменить огневую позицию. Подал команду механику-водителю. Маневрируя, он начал сдавать самоходку назад. И тут послышались крики: «Самоходчики драпают!»

— Действительно, нелестные отзывы… А виноваты в том мы с тобой.

— Я же маневрировал! — вырвалось у Куницкого.

— Что ты маневрировал, а не «драпал», знают лишь самоходчики. А должны знать и пехотинцы. Они ведь не знакомы с особенностями применения самоходок в бою. Как только представится возможность, пошлем к ним наших офицеров, пусть расскажут об этом.

Куницкий молчал. Он понял замполита, но на душе, видать, кошки скребли.

— Мы, самоходчики, работаем на них, пехотинцев, и надо сблизиться сними, сродниться. Много еще придется идти вместе, — говорил я, скорее, убеждая самого себя. — Не горюй, комбат, пехотинцы еще скажут нам спасибо!

Вскоре прибежал посыльный от Емельянова и передал, что батарея получила новую задачу и комбат просит меня прийти к нему.

Я застал Емельянова и двух незнакомых мне офицеров за изучением карты. Познакомились. Майор В. И. Кистарев, заместитель командира 215-го гвардейского стрелкового полка, сообщил, что в районе деревни Соловичи противник форсировал реку и, потеснив наши подразделения, занял населенный пункт. Комдив приказал стрелковому батальону со 2-й батареей САУ контратаковать противника и, пока он там еще не закрепился, выбить из деревни, восстановить положение.

— Подразделения батальона уже вышли, находятся на пути к Соловичам, — сказал Кистарев. — Здесь осталась стрелковая рота.

Решили: батарея совершит марш с десантом стрелковой роты, обгонит стрелковый батальон и, если позволит обстановка, атакует деревню с ходу, не ожидая подхода других подразделений.

Мы посоветовались с Емельяновым о характере действий батареи в данной обстановке. Сошлись на том, что самоходчикам следует действовать, как танкистам, используя не только силу огня, но и ударную силу брони, скорость САУ. Для противника же появление самоходок будет неожиданностью.

Мы разъяснили командирам машин обстановку и задачу, поделились своими соображениями о характере предстоящего боя. Крепко пожав Емельянову руку, я пожелал ему доброго пути и удачи. Он ответил мягкой, застенчивой улыбкой. Странно: глядя на его улыбку, никто бы не сказал, что человек этот — опытный и грозный для врага воин, уничтоживший не один десяток гитлеровцев.

Лесной дорогой САУ двигались на предельной скорости. Самоходчики в пути знакомились с пехотинцами. В тот день гитлеровцы предприняли наступление на широком фронте. В районе Дулибы они форсировали Турию и заняли небольшой плацдарм, но решительной контратакой 215-го гвардейского стрелкового полка были отброшены за реку. Гвардейцы этого же полка сорвали неоднократные попытки противника форсировать реку в районе Туричаны и нанесли ему большой урон: уничтожили 60 гитлеровцев, захватили 12 пулеметов, 14 автоматов, 15 телефонных аппаратов, радиостанцию. Только в восточном предместье Турийска и Соловичах противнику удалось продержаться дольше. 30 апреля бой здесь не утихал ни на минуту.

Во время одного из налетов фашистской авиации тяжело ранило командира взвода 215-го гвардейского полка лейтенанта Павленко. Комсомолец рядовой Садыков, будучи сам ранен, выбрался из окопа, подполз к командиру и оттащил его в укрытие. Продолжая вести огонь по наседавшему врагу, он передавал взводу команды лейтенанта.

Пять раз фашистские самолеты бомбили батареи 79-го отдельного истребительного противотанкового дивизиона 77-й гвардейской стрелковой дивизии, но после каждого налета пушки словно оживали вновь. По наведенному мосту гитлеровцы переправили танки и пошли в атаку. Гвардейцы-артиллеристы, оставшись с вражескими танками один на один, без прикрытия пехоты, не растерялись и открыли губительный огонь. Атака была отбита: четыре танка пылали яркими факелами. К середине дня напряжение боя стало возрастать: враг бросал в атаку все новые резервы. Ряды оборонявшихся редели. В эти критические минуты командир дивизиона гвардии майор Г. М. Куликов услышал в лесу, справа от своих батарей, шум моторов. Он еще не знал, что это идут к нему на выручку самоходчики с десантом пехоты.

Гул машин внезапно стих, и через некоторое время на опушку леса вышли наши офицеры. Куликов поспешил им навстречу. Поздоровавшись с майором Кистаревым и незнакомыми ему командирами в форме танкистов, начал объяснять обстановку. В это время по вызову Киетарева прибыл командир оборонявшегося стрелкового батальона.

— Позволяет ли местность обойти деревню с северо-запада, по берегу реки? — спросил Емельянов командира стрелкового батальона.

Местность между лесом и деревней была открытой, хотя и неровной.

— Да, позволяет.

— Тогда я предлагаю самоходкам с десантом атаковать северо-западную часть Соловичей и, выйдя на западную окраину, отрезать противнику пути отхода к реке. Стрелки и артиллеристы одновременно атакуют деревню с фронта и флангов.

Офицеры одобрили предложенный план. Договорились о времени и объектах совместной атаки. Майор Куликов предложил использовать расчеты вышедших из строя пушек в качестве десанта. Исправные пушки должны участвовать в атаке в боевых порядках самоходчиков, прикрывая их от огня вражеской артиллерии и танков.

Емельянов приказал своему экипажу занять место на обочине дороги и красным флажком подал сигнал к атаке. Его машина замыкала колонну батареи. Вырвавшись из леса на открытое пространство, каждая САУ шла своим курсом, развивая максимальную скорость.

Противник не сразу обратил внимание на атакующих, а заметив опасность, открыл беспорядочный огонь.

— Спешить десант! — подал сигнал Емельянов.

Левофланговая машина, выбрав удобное место, остановилась. Солдаты спрыгнули на землю. Произведя выстрел, самоходка снова двинулась вперед. Этот выстрел был сигналом для общей атаки. Одновременно заговорили орудия, пулеметы, автоматы. Бойцы двинулись вперед, кольцом охватывая деревню.

Самоходки, ведя огонь с коротких остановок, устремились в обход Соловичей. К этому времени гвардейцы-стрелки уже ворвались на северо-восточную окраину деревни.

Позади самоходки комбата разорвался снаряд. Просвистели осколки, в открытое боевое отделение посыпалась выброшенная взрывом земля. Высунув голову, Емельянов посмотрел в сторону деревни. «Танк!» — воскликнул он, увидев стальную громадину. Лихорадочно заработала мысль: «Самоходку быстро не развернешь… Что делать? Не оставаться же мишенью, ждать пока тебя подобьют…» Второй снаряд, посланный фашистским танком, просвистел мимо и разорвался где-то на болоте. «Бьет неточно, нервничает, подлец», — подумал Емельянов и громко скомандовал:

— Слева, у отдельного дома, танк противника. Соколов, разверни машину! Дистанция 500, бронебойным по танку… Огонь!

Механик-водитель Соколов, приметив удобное место для огневой позиции, начал разворачивать самоходку. И тут услышал радостный возглас своего командира:

— Отставить, держать прежний курс!

Гитлеровский танк пылал. То была работа артиллеристов Куликова. Соколов развернул машину и примкнул к атакующим.

Разрозненные группы фашистских вояк бежали к реке. Емельянова захватил азарт боя. Увлеченный атакой, он словно забыл об опасности: наблюдал за полем боя уже не в триплекс, а высунув голову из боевого отделения.

— Молодец, Соколов! Даешь полный!

Соколов направил самоходку на группу бегущих автоматчиков. В открытый люк механик-водитель увидел перекошенное злобой и страхом лицо фашиста. Тот еще успел поднять автомат и выпустить очередь, но пули прошли выше, а гитлеровец тут же упал, сбитый самоходкой. В следующее мгновение механик-водитель почувствовал что-то неладное: Емельянова не стало слышно…

Самоходки вырвались на западную окраину деревни. В центре ее еще шел бой. На левом берегу реки, видимо, не сразу поняли, что происходит в Соловичах. Но когда часть убегавших гитлеровцев переправилась к своим, противник открыл по деревне артиллерийский огонь.

Комдив вернул 2-ю батарею в свой резерв.

Я застал Емельянова на санитарных носилках: его готовили к отправке в медсанбат.

— Пулевое ранение в шею, — пояснил санитар.

Увидев меня, Емельянов улыбнулся все той же застенчивой и чуть виноватой улыбкой. У меня вдруг подступил к горлу горячий комок. Я осторожно прикоснулся к русым волосам этого скромного, стеснительного и вместе с тем отчаянно храброго человека. Затем легонько пожал ему руку в знак благодарности за то, что он вместе со своими богатырями совершил на поле боя.

В командование 2-й батареей вступил ее парторг, командир САУ младший лейтенант П. И. Шевелев.

Вечером к нам прибыл офицер штаба полка капитан Семыкин. Он рассказал, что командир полка майор Кириллов утром попал под бомбежку, был ранен и сейчас находится в госпитале. Командование полком принял майор Андреев. Семыкин сказал еще, что 1-я и 3-я батареи ведут бой на прежних огневых позициях — восточнее предместья Турийска.

Противник вел методичный артиллерийский обстрел, но атаковать больше не решался. Оставив вместо себя капитана Семыкина, я ушел в штаб полка. Надо было поторопить тыловиков с горючим и боеприпасами для самоходок, организовать доставку горячей пищи воинам, а главное, вернуться к своим прямым обязанностям, тем более что командир полка выбыл из строя.

На рассвете 1 мая в расположение 2-й и 4-й батарей прибыл по моему заданию комсорг полка лейтенант Мурашов. Он принес текст принятого по радио первомайского приказа Верховного Главнокомандующего.

Парторг 4-й батареи лейтенант Василий Машнов, выбрав свободную минуту, зачитал приказ воинам.

В приказе были изложены военно-политические цели Советского Союза в войне на ближайший период. Они заключались в том, чтобы «очистить от фашистских захватчиков всю нашу землю и восстановить государственные границы Советского Союза по всей линии, от Черного моря до Баренцева моря… Преследовать раненого немецкого зверя по пятам и добить его в… собственной берлоге… Вызволить из немецкой неволи наших братьев поляков, чехословаков и другие союзные с нами народы Западной Европы…»

Куницкий, которого незадолго до этого вызвали в штаб стрелкового полка за получением задания, уже вернулся оттуда, но прерывать чтение не стал. Внимательно слушал, вникая в смысл этого важного документа. А когда парторг закончил, сказал:

— Я видел, как приказ Верховного изучают бойцы 221-го и 218-го гвардейских стрелковых полков. Им приказано атаковать противника, выбить его из предместья Турийска. Батареи нашего полка поддерживают наступление. Что ж, теперь в самый раз ответить делом на призыв Коммунистической партии, показать свое воинское мастерство. На первомайские призывы ЦК ВКП(б) и приказ Верховного ответим решительным ударом по врагу!.

Эти слова комбата прозвучали как приказ. Куницкий подробно ознакомил самоходчиков с боевой задачей, после чего экипажи занялись изучением маршрутов, определением возможных огневых позиций на пути движения.

Мурашов использовал время, чтобы побеседовать с комсоргом батареи младшим лейтенантом Александром Инкиным. Приняв от него заявления воинов о приеме в комсомол, комсорг полка встретился затем с каждым из них, пожелал удачи в бою и заверил, что после атаки комсомольское бюро полка рассмотрит их просьбы. А сейчас, идя в бой, все они уже могут считать себя членами Ленинского комсомола.

…Грянул залп орудий: началась «обработка» позиций гитлеровцев. Куницкий подал команду «Вперед!», и, когда в завершение артиллерийского налета свое веское слово сказала «катюша», его самоходки уже были у первой траншеи обороны стрелкового батальона.

Увлекая бойцов в атаку, поднялся над окопом командир 2-й роты 221-го гвардейского стрелкового полка старший лейтенант Зуй; за ним выскочил на бруствер комсомолец рядовой Алексеенко. Над траншеей прозвучал его возглас: «Вперед, гвардейцы! Очистим нашу землю от фашистов!» Рота старшего лейтенанта Зуя вслед за самоходками ворвалась в город.

Первым достиг реки пулеметчик рядовой Малышев. Выбрав удобную позицию, он установил свой пулемет и открыл огонь по убегавшим в панике гитлеровцам. Командир САУ младший лейтенант Давыдов заметил вражеское орудие и суетившуюся возле него прислугу.

— Шевкунов, стой! — скомандовал он. — Доверни машину правее. Беляев, по пушке противника, 300, осколочным… Огонь!

Наводчик орудия старший сержант В. К. Беляев двумя меткими выстрелами уничтожил прислугу. Самоходка рванулась вперед, догоняя цепь атакующих. Но что это? Возле фашистского орудия снова копошатся три фигуры… поворачивая его ствол на запад. «Свои», — облегченно вздохнул Давыдов, не меняя курса движения самоходки. Советские бойцы, развернув уцелевшее орудие в сторону гитлеровцев, расстреливали их прямой наводкой.

Куницкий, видевший весь этот эпизод, подъехал к смельчакам.

— Чьи вы, ребята, будете?

— Гвардейцы третьей роты капитана Семенова! Сержант Григорий Шумигай. А это вот рядовые Свителко и Будашевский, — бойко ответил бравый сержант с санитарной сумкой через плечо. Он весь взмок, собирая разбросанные вокруг снаряды и подавая, их своим товарищам, работавшим у орудия.

— Молодцы, ребята! Не растерялись. С такими черта одолеть можно!

Гитлеровцы открыли артиллерийский огонь из-за реки. Видимо, не зная, где атакующие, а где свои, они беспорядочно обстреливали улочки предместья. Но после нескольких ответных залпов батарей Филюшова и Хануковича, установленных на закрытых огневых позициях, артиллерия противника замолчала.

Фронт остановился на реке Турия.

Мы подвели итоги боевых действий. В том, что войска 69-й армии не пустили врага дальше на восток за реку Турию, пресекли его попытки прорваться в глубь нашей обороны, была определенная заслуга и самоходчиков. Экзамен на ратную зрелость мы выдержали с честью.

«Наш 1205-й самоходно-артиллерийский полк, — говорилось в приказе по полку от 1 мая 1944 года, — ветретил праздник 1 Мая боевым крещением, в котором наши бойцы и командиры показали, что они не напрасно потрудились над овладением врученной нам грозной боевой техникой, они доказали, что в умелых руках воина эта техника может творить чудеса».

Командир 77-й гвардейской стрелковой дивизии генерал-майор В. С. Аскалепов в приказе объявил благодарность поименно всем офицерам, сержантам и рядовым 2-й батареи за отличные действия в бою 30 апреля 1944 года по ликвидации гитлеровских плацдармов и овладению населенными пунктами Соловичи, Кустычи, Дулибы, а личному составу 4-й батареи — за отличные действия в бою при овладении предместьем Турийска. Благодарности комдива был удостоен комсорг полка лейтенант Мурашов, а также воины батарей Филюшова и Хануковича, оборонявшие высоту восточнее Турийска и отбившие вместе с пехотинцами многочисленные атаки врага.

Все усилия нашей партийной и комсомольской организаций, командиров и политработников были направлены на то, чтобы закрепить первый успех. Понимали, что результаты этой работы скажутся в последующих боях.

Первостепенное значение командиры и политработники придавали представлению к наградам отличившихся. Конечно же, бойцы воевали не ради получения ордена. Однако цену ему фронтовики знали: весь народ, вся страна окружили почетом и уважением обладателей боевых наград. И мы стремились к тому, чтобы каждый боец знал: его подвиг, любая инициатива, направленная на достижение успеха в бою, не останутся незамеченными. Пусть он не будет представлен за это к ордену, существуют другие различные виды поощрений: фото бойца при развернутом Знамени полка, письмо командования его родным, благодарность в приказе, наконец, просто теплое слово, сказанное о бойце в присутствии его товарищей. Любое из этих поощрений окрыляет воина, вызывает прилив сил, уверенности в себе.

Учитывая все это, мы постарались сделать так, чтобы никто не был обойден вниманием. Орденов и медалей удостоились 52 воина полка. Среди них командиры батарей И. М. Емельянов, Г. Я. Куницкий, командиры машин Т. И. Давыдов, Ф. Ф. Марычев, П. И. Шевелев, комсорг полка Н. Д. Мурашов.

В госпитале

2 июня, во время одного из вражеских налетов (они продолжались в это время непрерывно), меня ранило осколками: один попал в щеку, другой — в предплечье. В тот же день меня отправили в госпиталь, располагавшийся в селе Мельница Волынской области.

В операционную энергично вошел молодой, лет тридцати врач (капитан Зонис, как узнал я позже).

— Товарищ капитан, больной готов к операции, — доложила медсестра.

— Посмотрим, чем вас отметили. Осколок попал в щеку, задел связку челюстей… Ничего особенного, неопасно. А что в руке? Тоже осколок… Попробуем вынуть. Тамара Степановна, инструмент!

Белокурая девушка метнулась к столику с инструментами. Врач наполнил шприц какой-то жидкостью. Я внимательно наблюдал за действиями врача и медсестры. Врач, уловив мой пытливый взгляд, понял его по-своему:

— Не бойтесь, молодой человек, сделаю так, чтобы не было больно.

— С чего вы взяли, что я боюсь?

— Игла большая, пугает.

«Моральная подготовка, — подумал я. — Только манера особенная: с иглы начал, а кончит ножом. И девушку красивую поставил, чтобы больной от стеснения не брыкался, когда резать будут…»

Тем временем врач сделал несколько уколов в области предплечья, боль немного стихла.

— Теперь пощупаем осколок, — говоря это, врач засунул щипцы в отверстие раны. Повернул раз, другой… Видимо, щипцы зашли глубоко и задели необезболенную ткань. Тело пронзила резкая боль, и я застонал.

— Спокойно… спокойно, — сказал Зонис. Девушка, которую он назвал Тамарой, улыбнулась и положила теплую ладонь на мой влажный и холодный лоб. Стало, вроде, легче. Врач еще несколько раз повернул щипцы, но осколка не вынул. На этот раз я стерпел боль, промолчал.

— Крепко припаялся к мышцам. Трогать больше не будем, — заключил Зонис и наложил швы на отверстие раны.

Тамара спросила:

— А как же быть с осколком в щеке? Зубы ведь сцеплены…

— Сцеплены, да не совсем, — ответил Зонис, — есть щель, в которую можно подавать суп, кашку, хлебную мякоть… А чтобы челюсти расцепились, дадим больному палочку, пусть закладывает ее между зубов и разрабатывает их, осколок и опустится, все станет на место. — И, подумав, добавил: —Больному надо больше говорить, шутить, все и заживет быстрее.

Перед уходом из операционной я молвил:

— Спасибо, сестрица.

— За что?

— За тепло рук ваших.

Заверив начальника политотдела 69-й армии полковника Н. А. Вишневского, что вскорости вернусь в полк, я в тоске по «дому» коротал дни в госпитале. Спасибо боевым друзьям — навещали. Особенно бывал рад Пузанову. Кто-кто, а он до мелочей мог рассказать о делах в полку. Это был человек прекрасной души. Нас связывала крепкая фронтовая дружба, полное взаимное доверие. Мы понимали друг друга, как говорится, с полуслова.

Пузанову было в ту пору 35 лет. Запомнились его высокий открытый лоб, светлые с проседью волосы, плотно сжатые губы. Наш парторг был исключительно внимателен к людям. Когда говорил о бойцах, взгляд его теплел и во всем облике Пузанова ощущались задушевность и доброта: «Перед таким всю душу откроешь», — подумал я еще при первом с ним знакомстве.

Перед войной Михаил Павлович служил в Бресте парторгом артиллерийского полка. Война застала его в летних воинских лагерях. Под натиском превосходящих сил врага полк с боями отошел на восток. О судьбе жены и двух сыновей, оставшихся в Бресте, парторг ничего не знал. После ранения попал в госпиталь, затем учился на курсах переподготовки.

Навещая меня, Пузанов всякий раз подробно рассказывал о работе партийного бюро по приему людей в партию. Многие отличившиеся в последних боях солдаты, сержанты и офицеры подали заявления о приеме в партию, и Пузанов вел линию на создание полнокровных партийных групп в батареях.

Создание таких групп мы с первых дней рассматривали как одно из важнейших условий повышения боеготовности подразделений. Опыт Великой Отечественной войны свидетельствовал: чтобы обеспечить партийное влияние на каждого бойца, непрерывность партийно-политической работы в наступательном и оборонительном боях, надо иметь минимум одного коммуниста на экипаж САУ или танка. Ведь, находясь в бронированной коробке, люди выполняют боевую задачу, будучи в значительной мере изолированными от внешнего мира, не всегда могут ощутить локтевую связь с соседом. В такой обстановке слово и личный пример коммуниста значат чрезвычайно много. Думаю, все это верно и для современной войны, если ее навяжут нам враги мира и социализма, ибо танковые войска будут вести высокоманевренные боевые действия на значительно большую глубину, и в более сложной обстановке, чем это было в прошлом.

Позже я узнал, что по разработанной Пузановым и утвержденной партийным бюро тематике была организована серия бесед с молодыми коммунистами нашего полка. Одну из таких бесед на тему «Завоюй право быть ведущим!» проводил сам Пузанов.

— Высокое звание коммуниста, — говорил он молодым партийцам, — не дает человеку, вступившему в партию, никаких преимуществ, никаких особых привилегий, кроме одной: быть всегда впереди, на линии огня. Но и это право надо завоевать. И не красным словцом, а честным солдатским трудом, высокой требовательностью к себе, партийной принципиальностью, бесстрашием в бою. Только в этом случае товарищи признают твой авторитет и право быть ведущим.

В один из очередных приездов Пузанов сообщил печальную весть: в госпитале скончался от ран наш командир майор Евгений Павлович Кириллов. Да, безжалостная война вырвала из наших рядов еще одного замечательного человека и коммуниста, командира, которого за сравнительно короткий срок я успел и оценить, и полюбить.

Время лечения подошло к концу. Оно оставило след и в моей личной судьбе: дружба с Людмилой Волошенко, старшей сестрой отделения, переросла в любовь, выдержавшую испытания сурового времени.

Снова в полку

По дороге в полк я заехал к начальнику политотдела 25-го стрелкового корпуса полковнику Александру Матвеевичу Кропачеву. Со времени боёв на турийском плацдарме и до конца войны полк в оперативном отношении подчинялся командиру этого корпуса. Следовательно, мы находились и на партийно-политическом обеспечении политотдела корпуса.

Кадровый офицер-политработник, полковник Кропачев прошел в армии большую школу работы с людьми. Требовательный, глубоко принципиальный, но и справедливый, он умел располагать к себе окружающих. Офицеры и рядовые бойцы шли к нему за помощью и советом без тени боязни и, если можно так выразиться, субординационной стеснительности. Не случайно впоследствии партия доверила ему ответственный пост: он стал первым начальником политотдела Управления комендатурами в советской зоне оккупации Германии.

Как всегда радушно встретив меня, Александр Матвеевич поинтересовался здоровьем, рассказал об обстановке на фронте, задачах, которые решает корпус. От Кропачева я узнал, что приказом комкора наш полк выведен во второй эшелон, где совместно со стрелковыми полками совершенствует боевую выучку.

Дело в том, что самоходный полк для многих офицеров стрелковых частей был сравнительно новой в организационном отношении единицей, характеризовавшейся новизной в вооружении и тактическом применении в различных видах боя. Требовались определенные усилия для отработки взаимодействия со стрелковыми частями, обучения общевойсковых командиров практике использования подразделений САУ в бою.

В беседе со мной Александр Матвеевич подчеркнул это положение и посоветовал иметь более тесные связи с политработниками других частей, чтобы общими силами воспитывать бойцов и командиров в духе дружбы разных родов войск и обеспечивать их непрерывное взаимодействие. Слушая полковника, я невольно вспомнил, как в одном из боев под Турийском пехотинцы, не поняв маневра самоходки, менявшей огневую позицию, кричали: «Самоходчики драпают!», и еще глубже понял, насколько прав был начпокор.

Затем Кропачев сообщил, что в корпус приезжает фронтовой ансамбль песни и пляски. Артисты побывают и у самоходчиков.

В полку меня ожидала важная новость: к нам назначен новый командир — майор Михаил Иванович Колобов, прежде командовавший дивизионом 12-й самоходной артиллерийской бригады.

После ужина я ушел в подразделения и задержался в 1-й батарее.

— Чем занимаетесь? — спросил бойцов, окруживших меня.

— Утюжим пехоту. Это своеобразное лечение от танкобоязни, — пояснил командир батареи Ханукович. — Обкаткой пехоты называется. Нарыли траншей, посадили туда пехотинцев. Стрелки учатся пропускать через окопы танки, бросать в них гранаты, отсекать от танков и уничтожать наступающую пехоту противника.

Я посоветовал рассказать солдатам и сержантам стрелковых частей о маневре самоходки при смене огневой позиции, о боевых возможностях САУ и задачах, которые они решают при поддержке стрелковых подразделений.

— Почту регулярно получаете?

— Тут, товарищ майор, у нас полный порядок, — загадочно улыбаясь, промолвил Игорь Сытытов.

— Наша Тося-почтальон просто молодец, — поддержал его Гавриил Иванович Новожилов, батарейный парторг. — Где бы ни была батарея, все равно найдет нас и вручит газеты, письма. А стоит ей задержаться на некоторое время, и уже слышишь со всех сторон: «Где-то наша Тося, не случилось ли с ней чего?»

— Больше, нежели повара Сидорова с обедом, ждем Тосю! — вступил в разговор Тавенко.

— Может, Петр, тебе это только кажется? — обронил Сытытов.

Бойцы вокруг заулыбались.

— Тут романом пахнет, — не унимался Сытытов. — Наш Петро к ней и так, и эдак, а она ему газетку в зубы — и была такова. Хоть вы на нее повлияйте, товарищ майор, а то ведь жалко смотреть, как человек от любви мучается.

Тавенко, поняв, что разговор начинает приобретать нежелательный для него самого оборот, бросал на Сытытова недовольные взгляды. Наконец не выдержал:

— Товарищ называется… Я жене просил тебя быть моим дипломатическим представителем.

— Не серчайте, Тавенко, — вступился я за сержанта. — От любви никто не застрахован…

Решив перевести разговор на другую тему, я сообщил бойцам, что на днях к нам приезжает фронтовая бригада артистов, в том числе Юрий Тимошенко и Ефим Березин, полюбившиеся фронтовикам за острую сатиру, что метко била по врагу, за сочный юмор.

Весть эта мгновенно облетела подразделения. В лесу подыскали удобную поляну, оборудовали ее под «зрительный зал», на деревья повесили одеяла, отгородив «гримерную» артистов.

И вот наступил долгожданный день. На импровизированную сцену вышел конферансье. «Зал» притих. Концерт начался. Звучали песни: фронтовые, лирические, шуточные. От танца «Веселые кочегары» — пыль столбом. Но пыль зрителям не в диковинку, и они награждают танцоров громкими аплодисментами.

Особый успех имели Юрий Тимошенко и Ефим Березин.

— Выступают повар Галкин и банщик Мочалкин, — объявил конферансье.

С этой минуты взрывы хохота, одобрительные аплодисменты не смолкали. Уходили бойцы с концерта, словно с большого праздника, — веселые, оживленные. Чувствовалось, что полученного заряда бодрости хватит надолго.

На следующий день заместители и помощники командира, офицеры управления встречали нового командира полка. Когда подъехал «виллис», все вышли навстречу. Из машины вышел коренастый, крепко сбитый майор и твердой походкой направился к нам навстречу. Приняв рапорт Андреева, он поздоровался со всеми, представился: «Михаил Иванович Колобов».

Знакомясь с офицерами штаба и политработниками, комполка держался просто и непринужденно, охотно откликался на шутку, откровенно высказанную мысль. Новый командир быстро расположил к себе офицеров.

— Завтра, — сказал Колобов, — к нам приезжает командующий бронетанковыми и механизированными войсками 69-й армии полковник Тихончук. Он познакомится с личным составом и вручит правительственные награды.

…На большой поляне, поросшей густой травой и окруженной могучими соснами, построили полк. Вынесли Боевое Знамя. На столе перед строем — коробочки с орденами и медалями, орденские книжки, выписки из приказов о награждении. Приняв рапорт Колобова, полковник С. А. Тихончук поздоровался с полком, затем начал вызывать награжденных.

— Капитан Настыченко…

— Лейтенант Мурашов…

— Лейтенант Куницкий…

— Младший лейтенант Давыдов…

— Младший лейтенант Марычев…

— Сержант Мальцев…

Четким строевым шагом подходили к полковнику офицеры, сержанты, солдаты, получали ордена и медали, громко и взволнованно отвечали: «Служу Советскому Союзу!»

Обращаясь к застывшим в строю самоходчикам, полковник Тихончук призвал брать пример с награжденных.

— Внимательно изучайте опыт прошлых боев, — сказал он. — Учитывайте как плюсы, так и минусы. Собирайте по крупицам все новое, что имеется в боевом применении самоходной артиллерии, и смелее внедряйте в практику. В скором времени все это пригодится.

После построения был обед. У солдатского котла собрались бойцы и командиры. Аромат свежесваренных щей распространялся вокруг, перебивая запахи хвойного леса, цветов, трав. Сидоров постарался не ударить лицом в грязь — проявил все свое поварское мастерство.

Комсорг полка Мурашов объявил, что вечером в «клубе» (так теперь именовали площадку, где недавно выступал ансамбль) состоятся танцы под баян.

На поляне танцы — в разгаре. Пришли все свободные от дежурства бойцы и офицеры. Из тылового эшелона пожаловали в гости медсестры, связистки, шоферы, ремонтники. Кружатся пары. И словно нет дела танцующим до того, что вдруг ахнет где-то неподалеку вражеский снаряд или в ответ на это «приветствие» рявкнет наше орудие, заглушая на время звуки баяна. А баянист знай выводит свое: он весь во власти мелодии старинного вальса. Да, но где же он сам? Виден стул, на нем баян, а над баяном — чубчик и пара черных глазенок. Вот и все.

— Кто играет?

— Генка, — отвечает мне Пузанов. — У нас их двое. Этот играет, а его товарищ, тезка, поет. Различишь их разве только по цвету волос: баянист — черненький, певец — беленький.

Генка Назаров, тот, что играет, в ремонтном взводе, а Генка Сапухин дяде Косте, повару, в тылу помощником. Бедовые ребята, и солдаты их любят.

После танцев мы с Пузановым подошли к баянисту, поблагодарили за музыку. Я спросил мальчугана, где его родители, как попал на фронт.

— Отца расстреляли немцы, он партизанил, а мама с голоду умерла, — поведал о своей горькой судьбе Генка. — Бродил по деревням, пока не пришли наши солдаты и не взяли с собой. Вот баян подарили, — уже веселее сказал он. — Играл у гвардейцев, теперь у вас.

— А как же ты оставил гвардейцев, своих спасителей?

— Они сами посоветовали перейти к вам. Мне было жалко их, но они говорили: иди, Генка, к самоходчикам, там тоже свои ребята, они сделают из тебя шофера.

— Рановато тебе на шофера.

— Ничего. Пока я ремонтник. Но шофером все равно стану! — решительно заявил Генка.

Возвращались мы с Пузановым из «клуба» молча. Каждый думал о своем.

Михаил Павлович ушел, а я еще прошелся вдоль землянок, где размещались бойцы. Спать не хотелось. Ежедневная круговерть дел оставляла немного минут для того, чтобы мысленно остаться наедине с Людмилой, вспомнить о встречах. В последнее время я все чаще с тревогой думал: как она там? Выручали письма.

В нашей палатке уже было темно. Кто-то, невнятно бормоча во сне, перевернулся на другой бок. Я по голосу узнал: Пузанов. И подумалось: «Не спится человеку. Не дают покоя мысли о жене, детях. Подожди немного, дорогой, придет и твое время, и на нашей улице будет праздник».

…На партийном собрании шел разговор о том, как лучше организовать занятия по обеспечению взаимодействия в экипажах. Были здесь и коммунисты с довоенным стажем, и такие, кто вступил в партию в годы войны. В числе последних — недавно принятые в кандидаты партии командиры машин Ф. Ф. Марычев, Т. И. Давыдов, механики-водители П. З. Тавенко, С. В. Рыбаков, И. А. Соколов и другие.

— Пока мы находимся в резерве командира корпуса, — говорил на собрании майор Колобов, — нельзя терять ни минуты времени. Предстоят жаркие, непрерывные бои, стремительные марши. Лучший способ сохранить постоянную боеготовность полка в таких условиях — добиться полной взаимозаменяемости в экипажах САУ. Это значит, что каждый член экипажа должен овладеть несколькими смежными специальностями. Командир экипажа практически готов заменить любого бойца. Наводчик орудия, допустим, уже обучен двум специальностям — своей основной и заряжающего. Пусть он готовится в любую минуту занять место командира САУ. Заряжающий должен быть способен заменить наводчика орудия. Наводчику орудия и заряжающему необходимо умение если не управлять САУ, то хотя бы в нужное время вывести ее из-под огня противника.

Но это то, что касается членов экипажа боевого отделения самоходки, — продолжал Колобов. — А что, спросите вы, делать механику-водителю? Вот сидит Соколов и, наверное, думает: «Мое дело вести в бой самоходку. В отделении управления я один, а в боевом — три человека, пусть они и думают, как заменить меня. Ведь мне вряд ли придется стрелять».

— Я так не думал, товарищ майор, — отозвался Соколов.

— И правильно. Это я так, к примеру, — сказал комполка. — В бою случаются всякие сложные, непредвиденные ситуации. Пошли, скажем, стрелки в атаку, а мы, самоходчики, поддерживаем их огнем. Противник подбил самоходку, она остановилась. Тем временем пулемет противника прижал стрелков к земле. Тут бы ударить из пушки, да экипаж вышел из строя, один механик-водитель невредим. Не сидеть же ему в таком случае сложа руки и смотреть, как гибнут пехотинцы. Вот тут и пригодится его умение работать у исправного орудия.

Вопрос, затронутый на собрании, волновал коммунистов не только боевых подразделений, но и ремонтного, транспортного взводов, взводов боепитания, управления.

В конце концов единодушно решили разработать конкретный план занятий по обеспечению взаимозаменяемости. Коммунистов и комсомольцев собрание обязало овладеть двумя-тремя смежными специальностями.

Однажды утром, просмотрев газеты и журналы, я направился в штаб полка. Навстречу мне по тропинке, ведущей к штабу, шел какой-то офицер.

— Емельянов! Ты?!

— Так точно, товарищ майор. Прямиком из госпиталя.

— А повернись-ка, братец, кругом. Теперь оглянись на меня. Вылечили, значит. Можешь смотреть во все стороны!. «Поворотный механизм» в порядке!

Мы оба радостно рассмеялись.

— Вам, товарищ майор, большой привет от Людмилы.

— Спасибо, дорогой. Пойдем к нам в палатку. Расскажешь обо всем по порядку, потом в батерею — там тебя заждались.

Узнав о возвращении Емельянова из госпиталя, пришел наш добрый товарищ капитан Р. Р. Романов — уполномоченный особого отдела 25-го стрелкового корпуса. Поговорить нам было о чем, но Емельянов рвался к своим бойцам. Когда мы подошли к батарее, навстречу выбежал взволнованный и радостный заместитель командира батареи по техчасти лейтенант А. З. Лерман:

— Товарищ майор, разрешите доложить старшему лейтенанту!

— Здоровайтесь, потом доложите, — ответил я.

Боевые друзья расцеловались. Комбата тут же окружили бойцы. Каждый хотел пожать руку своему командиру.

Бойцы наперебой делились с командиром новостями. И по всему было, видно, что они рады ему, как бывают рады после долгой разлуки близкие люди.

Каждое утро и вечер мы с Пузановым включали походный радиоприемник, слушали сводки Совинформбюро, последние известия, записывали их, Даша перепечатывала наши записи на машинке. Выбирали, естественно, самое главное из событий в стране, на фронте, за рубежом. Записи мы использовали в своей повседневной работе в подразделениях.

21 июня 1944 года слушали сообщение Совинформбюро «Три года Отечественной войны Советского Союза». У приемника собрались политработники, офицеры штаба. Назавтра получили газеты, в которых было опубликовано это сообщение. Читали бойцам в перерывах между занятиями. Вечером в батареях провели собрания, на которых выступили заместители командира и парторг полка. К этому документу в полку проявляли огромный интерес и рядовые, и офицеры. Все чувствовали приближение важных событий и как бы проверяли себя — готовы ли к боям? Партия звала на новые подвиги на завершающем этапе войны во имя полного разгрома врага, освобождения советской земли и народов Европы от фашистского ига.

В один из дней, утром, командир полка сообщил, что его вызывают в штаб армии с картами территории, занятой противником. Все поняли: вот они, важные события. По возвращении вечером Колобов сообщил, что командиров собирал командарм генерал-лейтенант В. Я. Колпакчи. Совещание проходило с участием командующего фронтом генерала армии К. К. Рокоссовского. Речь шла о подготовке к наступлению. Нам предстояло поддержать огнем наступление 77-й гвардейской стрелковой дивизии. С этого дня мы проводили занятия в соответствии с полученной задачей.

Побывав на совещании у начальника политотдела корпуса и обсудив задачу с командиром полка, мы с Пузановым и Мурашовым составили подробный план партийно-политического обеспечения наступательного боя.

На партийном собрании командир полка рассказал о характере предстоящих боев, Пузанов выступил с этим же вопросом перед комсомольцами.

Большую часть суток политработники полка находились в подразделениях: помогали командирам вести политическую работу, учили партийный и комсомольский актив, проверяли выполнение принятых решений. Были проведены семинары парторгов и комсоргов подразделений и их резерва.

Мы позаботились о том, чтобы все командиры и бойцы знали не только «свой» стрелковый полк, но и батальон, который они будут поддерживать в бою. Командиры батарей побывали в стрелковых подразделениях, познакомились с офицерами, выступили с докладами о способах применения самоходной артиллерии в бою, о тактических приемах, маневре САУ огнем и скоростью в наступлении, о тактико-технических данных вооружений и бронетанковой техники противника. В свою очередь командиры стрелковых батальонов и рот побывали в батареях полка, поговорили с воинами-самоходчиками, ознакомились с тактико-техническими данными СУ-76.

К священному рубежу

Линия фронта в Белоруссии стремительно откатывалась на запад. Освобождены Бобруйск, Борисов, Минск. Восточнее Минска окружены и уничтожены основные силы группы армий «Центр». Салютами отмечала Москва победньш путь советского солдата.

В наступление на ковель-люблинском направлении перешли соединения левого крыла 1-го Белорусского фронта, в том числе нашей 69-й армии. 6 июля войска 1-го Белорусского фронта овладели важным опорным пунктом обороны противника и крупным железнодорожным узлом городам Ковель.

В ночь на 6 июля 1944 года начали боевые действия разведывательные отряды 77-й гвардейской стрелковой дивизии. Вслед за ними перешли в наступление полки дивизии. Противник сопротивлялся, но под натиском наступавших оставил первую позицию. Были освобождены Кульчин, Мировичи, Гиляр…

Упорное сопротивление враг оказал на рубеже, где недавно проходили бои за плацдарм и где он имел хорошо подготовленную оборону.

Из самоходки командира батареи Куницкого нам хорошо была видна панорама жестокого боя. Артиллерийская канонада, разрывы мин и снарядов, свист пуль и вой осколков, пулеметные и автоматные очереди, винтовочные выстрелы — все слилось в единый гул. Поднятая взрывами земля падала комьями или медленно оседала пылью, перемешанной с пороховым дымом. Рушились вырванные с корнем деревья, клонились к земле кусты, скошенные автоматной очередью. Стонали раненые, падали сраженные насмерть бойцы. Этот кромешный ад, казалось, не кончится никогда. Однако уже чувствовалось: противник начал сдавать. Огонь с его стороны ослабевал. И вот поднялся во весь рост командир батальона гвардии майор В. Г. Ремизов, что-то крикнул, взмахнул пистолетом и побежал вперед. За ним поднялись лежавшие вблизи бойцы, потом еще, еще… И вскоре лавина атакующих устремилась к окопам противника. Следом шли самоходки, останавливаясь лишь на несколько секунд, чтобы произвести выстрел. Преодолев стремительной атакой сопротивление врага, наши воины погнали его дальше, заняли лес.

Гитлеровцы укрепились на промежуточном оборонительном рубеже по восточной окраине крупного населенного пункта Дольск и южнее. Снова разгорелись ожесточенные схватки. Враг по нескольку раз на день переходил в контратаки, поддерживаемые танками, авиацией и огнем всех видов артиллерии, стремился любой ценой остановить наше наступление.

Вначале стрелки-гвардейцы и самоходчики попытались с ходу опрокинуть фашистов, засевших на промежуточном рубеже. Батарея Куницкого поддерживала действия 218-го гвардейского стрелкового полка, но неожиданно атака захлебнулась: противник встретил наступавших сильным ружейно-пулеметным и автоматным огнем из двух дзотов. По команде Куницкого самоходки ударили по огневым точкам. Дзоты замолчали. Но экипажи САУ не заметили другой опасности — противотанковые орудия врага. Выручили орудия прямой наводки из боевых порядков гвардейской пехоты. Поддержанные их огнем, самоходчики ворвались на южную окраину Дольска, расстреляли склад боеприпасов. Однако пехотинцы отстали, и батарея Куницкого возвратилась на исходные позиции.

9 июля гитлеровцы, стремясь во что бы то ни стало вернуть потерянный рубеж обороны восточнее Дольска, шесть раз переходили в контратаку, но с большими потерями откатывались назад. Стрелки-гвардейцы и самоходчики не дрогнули, хоть и приняли бой в невыгодных для обороны условиях — окопы и ходы сообщения стрелки отрыть не успели, огневые позиции САУ не имели укрытий. Противник же контратаковал с хорошо оборудованного оборонительного рубежа.

Последнюю, шестую контратаку он предпринял в конце дня. После авиационного налета на боевые порядки гвардейцев, в котором участвовало до тридцати самолетов Ю-87, вражеский батальон, поддержанный массированным огнем артиллерии, пошел в атаку. И снова его встретил дружный огонь стрелков, артиллеристов и самоходчиков. Оставив на поле боя десятки убитых, фашисты повернули вспять. Не успели еще остыть стволы пушек, а бойцы отряхнуть пыль и осмотреться, а на огневые позиции уже подкатила кухня: дядя Костя и Сидоров привезли горячий ужин. С ними пожаловала и Тося с почтой. Хотя в последнее время солдаты видели своих поваров дважды в день — рано утром и вечером, тем не менее каждый раз встречали их так, словно не видели целую вечность. И не потому, что горячая пища необходима бойцу как воздух. Просто здесь, на передовой, где враг и смерть, один лишь вид повара, человека столь мирной профессии, снимал нервное напряжение. Недаром мы, политработники, считали поваров своими надежными агитаторами, сеятелями здорового, бодрого духа.

— Опоздал, Сидоров! Жарко здесь было! Гитлеряка так и прет, так и прет! Не хватало твоего черпака, чтобы им фашиста по голове грохнуть!

Такими словами встретил поваров сержант Тавенко.

— Зато ты никогда не опаздываешь к котлу, — отпарировал Сидоров. — Не успею встать на подножку, как ты уже котелок протягиваешь.

Вслед за кухней шоферы Д. В. Волков, Е. Е. Тарахтеев, А. С. Ведута привезли боеприпасы и горючее.

Комсорг батареи Александр Инкин собрал экипаж. Развернув несколько листовок, получейных из политотдела гвардейской стрелковой дивизии, он сказал:

— О солдатах своего полка мы много говорили. Интересно, что пишут в листовках о стрелках-гвардейцах, которых мы поддерживаем в бою.

«Коммунисты впереди», — начал читать Инкин. — «Гвардейцам было приказано взять селение Гиляр. Но чтобы к нему подойти, надо было преодолеть топкое болото и поле. Вперед вызвались пойти коммунисты Мельников и Морозов. Утопая по пояс в трясине, смельчаки перешли болото, а за ними — и вся рота. Затем ползком они преодолели более двухсот метров поля и смелым броском ворвались в селение. Гитлеровцы не ожидали нападения с этой стороны и в панике бежали. Командирпредставил Мельникова и Морозова к награждению орденами».

К беседе подключился заместитель командира батареи по техчасти парторг батареи техник-лейтенант В. А. Машнов. Он рассказал о том, как экипаж коммуниста младшего лейтенанта Давыдова, благодаря умелым действиям механика-водителя коммуниста М. Шевкунова, первым ворвался в Дольск, уничтожил орудие врага и расстрелял склад боеприпасов.

В бою отличилось много бойцов нашего полка. Командование части направило их родным поздравительные письма. Наиболее отличившиеся представлены к наградам.

На этом рубеже яркие страницы в боевую летопись гвардейской дивизии вписали парторги рот, коммунисты. Помню, в это время я впервые услышал о «роте героев», ее командире гвардии лейтенанте М., М. Магерамове и парторге рядовом Б. В. Самсонове. Памятной осенью 1943 года 5-я стрелковая рота 218-го гвардейского стрелкового полка первой форсировала Днепр западнее села Неданчичи Черниговской области и обеспечила успех дивизии. Шестнадцать воинов роты, в том числе ее командир и парторг были удостоены звания Героя Советского Союза, остальные награждены орденами.

В ходе последовавших событий Магерамов был тяжело ранен и отправлен в госпиталь, а Самсонов повел роту в атаку и погиб в бою за освобождение белорусской деревни Севки.

Эстафету парторга Самсонова принял коммунист рядовой И. А. Устинов.

В Центральном архиве Министерства обороны СССР хранится письмо рядового 5-й стрелковой роты М: Ф. Ильина. Приведу его полностью.

«В парторганизацию 2-го батальона 218-го гвардейского стрелкового полка.

В наступлении 8 июля 1944 года погиб смертью храбрых мой командир 3-го взвода лейтенант Кириллов, тяжело ранило командира 2-го взвода лейтенанта Бровина. Бойцы нашего взвода влились во второй взвод под команду парторга роты Устинова. Еще в начале боя, когда мы заняли первую траншею и противник остервенело бросился в контратаку, я обратил внимание на нашего парторга. Он поднялся во весь рост и с криком „За Родину!“ бросил несколько гранат, уничтожив 6 гитлеровцев. Парторг, продолжая стоять во весь рост под огнем, бросал гранаты в наседавших фашистских собак.

Когда атака была отбита, Устинов собрал под свою команду всех оставшихся в живых бойцов роты и сказал: „Что бы ни было, ни шагу назад!“ Каждому из нас дал задание.

Фашисты снова пошли в атаку большими силами. Мы вступили в неравный бой. По команде парторга вели залповый огонь. Нас поддерживал уцелевший еще пулемет. Но вот и он смолк. Не было патронов. Устинов пробежал по окопу, собрал диски, зарядил и передал наводчику Смирнову, который косил огнем наступающих гитлеровцев.

Когда мы отбили и эту атаку фашистов, бойцы Руженцев, Кретов, я и другие обнимали парторга и благодарили его. Тут же дали клятву идти вместе с парторгом всегда впереди, уничтожая подлых захватчиков.

К сему гвардии рядовой Ильин Михаил Фролович, боец 5-й стрелковой роты».

На второй день Ильин передал свое письмо парторгу 2-го стрелкового батальона гвардии капитану Н. Ф. Жукову.

Накануне наступления в 5-й стрелковой роте состоялось собрание. Командир роты гвардии старший лейтенант Г. С. Гордиенко сказал: «Под ударами войск нашего 1-го Белорусского и других фронтов гитлеровские вояки бегут на запад. „Пятая героическая“ и на сей раз не посрамит Знамени полка. Будем драться, как герои Днепра Магерамов, Самсонов, Заседателев и их товарищи…»

Рядовой Е. С. Руженцев, недавно прибывший с пополнением, на эти слова командира ответил: «Мой сын тоже Герой Советского Союза, и мне в бою сплоховать никак нельзя. Постараюсь бить фашистов так, чтобы сыну моему не было за меня стыдно».

Устинов собрал коммунистов, дал каждому из них партийное поручение. По его заданию агитаторы и он сам в своем взводе, где был помощником командира, провели беседы на тему: «Приказ командира выполним!» Прочитали и обсудили листовки, изданные политуправлением фронта: «Памятка бойцу-пехотинцу в наступлении», «Боевое использование станкового пулемета», «Памятка бойцу о переправах через болота».

Взвод лейтенанта Н. Г. Кириллова первым форсировал реку Турия, ворвался в траншею противника и завязал рукопашную схватку с гитлеровцами. Умело орудовал прикладом гвардии рядовой В. И. Козлов. Он был ранен, но продолжал сражаться. Отделение во главе с гвардии старшим сержантом И. К. Симоненко огнем прикрывало переправу других подразделений, которые и довершили разгром врага. Полк занял первую линию обороны фашистов.

При атаке второй линии под сильным ружейным и пулеметным огнем противника рядовые С. П. Кожевников и А. А. Смирнов набросили на проволочное заграждение свои шинели, по которым прошли их товарищи. Бойцы роты ворвались в траншею, огнем и штыками уничтожая вражеских солдат. Парторг Устинов незаметно подполз к огневой точке противника, забросал ее гранатами. Заменив убитого командира взвода, он поднял в атаку своих бойцов. Фашисты были выбиты и из второй линии обороны.

В этом бою санитар роты рядовой Н. И. Гаврилович вынес из-под огня 15 раненых солдат и офицеров с их личным оружием.

Когда рота подошла к третьей траншее, командир отделения агитатор коммунист У. И. Сираж первым поднялся в атаку с возгласом: «Товарищи! Это третья траншея врага! Мы ближе к Западному Бугу, а там граница Родины! Вперед!»

В одном пулеметном расчете воевали братья Николай и Андрей Сафроновичи Седро. Действовали они смело и находчиво. Николая тяжело ранило, но он оставался у пулемета до наступления темноты. Перед тем как брата отправили в госпиталь, Андрей сказал ему и подошедшим проститься товарищам: «Из нашего пулемета, Николай, я буду разить фашистов беспощадно, отомщу за твою кровь и страдания. Помни, что твой брат Андрей не выпустит из рук пулемет до полной победы».

Преодолев вторую линию обороны противника и заняв лес, подразделения 218-го полка, поддержанные самоходчиками, продолжали наступление и ворвались на южную окраину Дольска.

Храбро сражался в этом бою рядовой 5-й роты коммунист А. М. Залужный. Взрывом снаряда его тяжело ранило, оторвало обе ноги. Товарищи сочли его мертвым. Рота отошла на исходный рубеж, оставив тело Залужного на поле боя. Вскоре противник перешел в контратаку, и бойцы роты увидели: когда гитлеровцы приблизились к тому месту, где лежал Залужный, произошел взрыв. Видимо, прийдя в сознание и решив не даться живым врагу, он подорвал гранатами себя и похоронил окружавших его гитлеровцев.

Подвиг парторга Устинова, героическая смерть коммуниста Залужного послужили примером бесстрашия для их товарищей.

В последующие дни части гвардейской стрелковой дивизии и самоходный артиллерийский полк перешли к обороне на западной окраине леса, что восточнее Дольска. Вскоре командир корпуса вывел полк во второй эшелон.

17 июля личный состав полка был построен для вручения правительственных наград. За отличные действия в последних боях командир корпуса приказом от 16 июля наградил орденами командиров САУ А. С. Инкина и О. С. Кричевнова, наводчиков М. П. Долгушева и Л. Д. Романова, механиков-водителей М. Н. Шевкунова, В. М. Шарпетко и Б. А. Кутлугалиева, заряжающих А. Г. Паненкова и В. В. Праслова.

Командир полка зачитал очередные строки приказа: «Ефрейтора Моденову Таисию Ивановну, экспедитора полка, — медалью „За боевые заслуги“». Несколько секунд стояла тишина, а затем грянул гром рукоплесканий, В них выразилось глубокое уважение солдат к девушке-фронтовичке, добровольно ставшей в боевой строй и разделившей с ними их нелегкую судьбу.

Затем майор Ревва зачитал приказ командира полка о награждении медалями отличившихся воинов-тыловиков: шоферов Е. Е. Тарахтеева и Д. В. Волкова, ремонтников С. К. Шорохова и И. Р. Бабкина. И снова бойцы горячо приветствовали повара дядю Костю — рядового Константина Афанасьевича Волкова, награжденного медалью «За боевые заслуги». «За хорошее приготовление пищи и своевременную доставку личному составу в боевые порядки на огневые позиции под огнем противника» — говорилось в приказе.

Командир полка поздравил награжденных, призвал всех воинов брать с них пример, готовиться к новым наступательным боям.

Утром 18 июля 19,44 года фронт пришел в движение.

Перед атакой майор Колобов собрал полк и зачитал обращение Военного совета армии. Затем он напомнил бойцам слова первомайского приказа Верховного Главнокомандующего.

— Отсюда недалеко до границы нашей Родины, — говорил комполка. — Великое счастье выпало нам: очистить советскую землю от фашистской нечисти и водрузить Красное знамя на священных рубежах социалистического Отечества. Но война на этом не кончится. Впереди — освобождение народов Европы, а в полосе нашего наступления — Польша. Стонущие под игом фашизма люди с надеждой смотрят на нас, своих освободителей.

Гвардейская стрелковая дивизия, поддержанная другими частями, в том числе самоходным артполком, прорвала оборону гитлеровцев севернее Дольска и к концу дня заняла Станислав. Разбитые части противника, прикрываясь заслонами, минируя дороги и мосты, устраивая лесные завалы, откатывались на запад.

Мы шли вперед днем и ночью, не давая противнику возможности занять выгодные рубежи, сбивая вражеские заслоны, очищая от фашистской нечисти последние километры родной земли.

Население городов и сел радостно встречало своих освободителей. Измученные фашистской неволей люди выходили из домов и укрытий на улицы. Они от души делились с бойцами всем, что осталось у них от черных дней оккупации, что припрятали ради этого большого праздника: кто нес кувшин молока, кто вареную картошку в мундире, иные вручали цветы. Те же, у кого ничего не было, дарили чистосердечные приветливые улыбки.

Советские бойцы благодарили жителей за внимание, принимали цветы, на улыбку отвечали улыбкой, но продукты не брали.

— Питание у нас хорошее, жить и воевать можно, а вы дарите последнее из того, что у вас есть, — говорили солдаты.

В селе Олеск, где остановились 2-я и 4-я батареи полка, находившиеся в резерве командира корпуса, воинов окружили старики и дети. Так было везде: больше детей и старых людей, лишь изредка встречались девушки и парни.

Вновь, как и в других местах Волыни, произошла волнующая встреча братьев после вынужденной долгой разлуки. В общее оживление, царившее вокруг, внес свою лепту старый дед. Он настойчиво проталкивался через толпу, неся в высоко поднятых руках красавца-петуха.

Остановившись перед группой бойцов, дед потоптался на месте, внимательно рассматривая посланцев Красной Армии, затем обратился к офицеру, видимо, чем-то особенно понравившемуся ему. То был командир 2-й батареи Иван Емельянов. Старик доверчиво улыбнулся лейтенанту и, протянув свой живой подарок, сказал:

— Возьми, сынок, петушка на память о великом празднике.

Емельянов взял петуха, потрепал его по гребню, потом подошел к старику, обнял его одной рукой и, крепко прижав к своей груди, трижды поцеловал.

Толпа, молча наблюдавшая эту сцену, вдруг взорвалась рукоплесканиями, восторженными возгласами.

— Большое, дедушка, сердечное спасибо вам от всех наших солдат! А петуха все же оставьте себе, — Емельянов протянул деду его необычный подарок. — Жаль губить такого красавца. А принять в солдаты его не можем — нет свободной штатной единицы, не возьмут его на котловое довольствие.

Дед замахал руками.

— Не годится брать подарок обратно, — обиженно говорил он. — Да и зачем он теперь нам с бабкой? Разве что в плуг запрягать вместо лошадки, которую увели фашисты…

— Кабы только и горя, что курочек фашист поел и скотинку увел, — людей-то сколько позабирал, — горестно вздохнула бабуся, только что угощавшая солдат холодной водой. Она стояла рядом с Емельяновым и его бойцами, держа кружку в сухоньких натруженных руках.

Слова старой женщины как бы вернули мысли людей к тому, что было пережито в черные дни фашистской оккупации.

— Настоящий людоед — вроде чумы прошелся по земле…

— Уничтожил либо угнал на каторгу всех молодых, одни дети и старики остались…

— Детей и стариков тоже не миновал…

— А когда слышно стало, что наши идут, поджал хвост и побежал спасать свою шкуру…

Бойцы внимательно слушали. Горе исстрадавшихся под вражеской пятой людей наполняло сердца воинов лютой ненавистью к захватчикам.

К концу разговора Емельянов снова попытался вернуть петуха. Но старик и слышать об этом не хотел. Лейтенант, поняв душевное состояние деда, решил принять подарок, однако с условием, что тот за петуха возьмет деньги. Спор между ними продолжался еще несколько минут. В конце концов старик сдался — взял деньги и низко поклонился солдатам, донельзя гордый и довольный тем, что его подарком не пренебрегли и что он, таким образом, как бы стал ближе и роднее советским солдатам. Денег он не считал, а, подняв и показав их селянам, радостно, как ребенок, воскликнул: «Совецьки!» Наверно, хотел подчеркнуть этим, что именно ему посчастливилось первому в селе держать в руках советские деньги, которые подарил взаимно (боже сохрани подумать, что уплатил за петуха!), да, именно, подарил ему советский офицер.

Емельянов поблагодарил жителей освобожденного села за теплую встречу.

— А петух пойдет с нами в разведку! — сказал он под веселый гомон толпы.

Время не ждало: пора было трогаться в путь. Предстояло разведать берега Западного Буга.

Солдаты торопливо прощались с гостеприимными жителями села, жали им руки. Старики, как родных сыновей своих, обнимали и целовали воинов. Девушки, парни, дети приветливо махали руками. И все они, старые и малые, горячо желали советским бойцам успеха в боях с врагом, счастливого возвращения на Родину с победой.

Бойцы-самоходчики занимали свои места в боевых отделениях машин, стрелки-гвардейцы — на броне. Емельянов тоже сел в самоходку, поправил шлем, улыбнулся, затем красным флажком подал команду: «Вперед!». И батарея с десантом пехоты двинулась в направлении села Бендюги — на разведку родного пограничья.

Утром 19 июля мы сформировали передовой отряд в составе 2-го стрелкового батальона 215-го гвардейского полка и наших двух батарей САУ — Дмитрия Филюшова и Николая Ховина (последний заменил раненного в бою за Дольск Хануковича). Командовать отрядом поручалось заместителю командира 215-го гвардейского стрелкового полка гвардии майору Кистареву. Старшим от нашего самоходного артполка был назначен майор Андреев.

Перед выходом отряда на задание мы с заместителем командира 215-го гвардейского стрелкового полка по политчасти гвардии подполковником И. П. Ахматовым и инструктором политотдела дивизии майором А. А. Макаровским провели короткий митинг, на котором говорили о высокой чести, выпавшей бойцам и командирам отряда: первыми выйти на Государственную границу Союза Советских Социалистических Республик.

Для обеспечения политического влияния на каждый из экипажей самоходок были выделены партийные активисты: заместитель командира стрелкового батальона по политчасти капитан Выдубков, комсомольские работники офицеры Мурашов и Кузовлев, парторги стрелковых рот сержанты Кондуков, Дьяков, Рябов, парторги батарей САУ офицеры Новожилов и Сулаквелидзе.

Десять самоходок с гвардейцами-стрелками на броне двинулись на выполнение ответственного боевого задания. Не отрываясь от противника, а порой даже опережая его, отряд стремительно шел вперед. Встречая на своем пути населенные пункты, занятые гитлеровцами, десант спешивался: стрелки-гвардейцы, поддерживаемые огнем самоходок, бросались в атаку. Очистив село от противника, продолжали движение. К исходу дня отряд вышел на опушку большого леса. Впереди простирались луг и гладь реки.

Западный Буг, граница! Еще нет здесь пограничных столбов — их снесли гитлеровцы, но мы уже твердо стоим на берегу реки — пограничном рубеже социалистической Родины. Мы пришли сюда, чтобы, перешагнув его, устремиться на запад, на помощь польским братьям, и дальше — в логово фашистского зверя, чтобы покончить с ним навсегда! Такие мысли и чувства владели участниками десанта в тот исторический чае. Часть самоходок отделилась и направилась к селению Высоцк. На том месте, где когда-то стоял пограничный столб, водрузили Красное знамя. Тут же родилась идея составить акт о выходе отряда на государственную границу. Вот этот документ.

«Мы, нижеподписавшиеся, составили сей акт о том, что сегодня, 19 июля 1944 года, передовой отряд 77-й гвардейской стрелковой дивизии в составе части сил 2-го стрелкового батальона 215-го гвардейского стрелкового полка под командованием заместителя командира полка по строевой части гвардии майора Кистарева, действуя в качестве десанта на 10 машинах 1205-го полка самоходной артиллерии под командованием заместителя командира полка майора Андреева, в 21.00 вышел на Государственную границу СССР в районе Высоцка.

Участники отряда: Кистарев, Макаровский, Орлов, Андреев, Выдубков».

Вслед за передовым отрядом и разведкой войска вышли к границе на широком фронте, заняв деревни Бендюги, Высоцк, Заставы, Терехи. Началась подготовка к форсированию Западного Буга.

Воспользовавшись кратким перерывом в боях, мы провели полковой митинг, посвященный выходу на государственную границу. М. И. Колобов зачитал приказ командира 77-й гвардейской стрелковой дивизии гвардии генерал-майора В. С. Аскалепова, поздравившего воинов с выходом на государственную границу. «Мы выполнили первую задачу, — говорилось в приказе, — поставленную Верховным Главнокомандующим: очистить советскую землю от немецко-фашистских захватчиков. Теперь перед нами стоит вторая задача — добить раненого фашистского зверя в его логове. Ближайшим шагом на этом пути является форсирование реки Западный Бут».

Читатель может подумать: не слишком ли много митинговали на фронте? Отвечу: мы стремились в полную меру использовать митинги как эффективное средство воздействия на мысли и сердца солдат и проводили их при малейшей возможности.

Кстати сказать, такие возможности были. Полк нередко оперативно переподчинялся то одной, то другой дивизии в зависимости от выполнения ими задач на главном направлении боевых действий корпуса. Соответственно менялась обстановка, перед нами ставились новые задачи. И такая форма политической работы, как митинги, позволяла в кратчайший срок и «из первых уст» (как правило, выступал командир полка) довести боевую задачу до солдат и офицеров. Кроме того, переподчиняя полк, командир корпуса нередко на какое-то время выводил нас во второй эшелон — заправить самоходки горючим, пополнить боеприпасами. В таких случаях мы не ограничивались проведением митинга: инструктировали партийный и комсомольский активы, проводили собрания в батарейных партийных группах и комсомольских организациях, заседания партийных и комсомольских бюро по приему в партию и комсомол.

Руку помощи братьям

20 июля батареи полка заняли огневые позиции, чтобы в ночном бою огнем поддержать форсирование Западного Буга стрелковыми дивизиями.

Передовые подразделения 221-го гвардейского стрелкового полка под прикрытием огня артиллерии успешно форсировали водную преграду. Вскоре понтонеры навели мост, и самоходчики переправились на другой берег.

Экипаж Марычева прошел по мосту в числе первых.

— Вот и осталась родная земля позади. Как-то нас встретят поляки? — задумчиво произнес рядовой Плясухин.

— Мы, Плясухин, идем к ним не непрошенными гостями, а верными союзниками, — ответил младший лейтенант Марычев. — Значит, и встретить нас должны, как друзей.

Хотя уже рассвело и дорога к селу просматривалась хорошо, нервное напряжение не покидало механика-водителя Петра Тавенко. Как-никак по неведомой земле шли. Совсем недавно здесь еще был враг. Приходилось быть осторожным вдвойне.

Вошли в деревню. Жителей не видно вовсе. Лишь за поворотом улицы, у плетня, одиноко стояла старуха и безучастно смотрела на колонну советских войск.

— Вот тебе и встреча друзей… Все попрятались, только старуху-наблюдателя оставили, — снова заговорил Плясухин.

— Не спеши с выводами, Андрей, — урезонил своего младшего товарища Сытытов.

Как ни напрягал внимание Тавенко, а все же не миновал беды. За околицей села прибавил газу, решив обогнать повозку. При этом он несколько больше обычного отклонился в сторону от дороги. И тут же под левым направляющим колесом грохнул взрыв. Самоходку качнуло, заволокло пылью, дымом. Машина резко развернулась влево и остановилась. К счастью, никого из экипажа не ранило: отделались легкими ушибами. Однако продолжать движение не могли: взрывом мины порвало траки, требовалось сменить поврежденное колесо.

— Надо же, и пехота прошла по этому месту, и противотанковые орудия… Видно, нас ждала, проклятая, — сокрушался Марычев. — Придется задержаться, товарищ старший лейтенант, — сказал он подошедшему командиру батареи.

— Н-да, не завидую вам. Значит, без вас пойдем на Хелм.

— Постараемся догнать, товарищ старший лейтенант, — заверил Марычев.

Командир батареи на карте показал младшему лейтенанту маршрут дальнейшего движения и повел колонну вперед. Вскоре подкатил с ремонтной летучкой лейтенант Степан Рябушко. Ремонтники А. Никонов, И. Бабкин, М. Бикмухаметов занялись самоходкой, а саперы с миноискателями решили еще раз «прощупать» дорогу.

— А это что за профессия! — вдруг удивленно воскликнул Плясухин. Он первым заметил вышедшую из лесу группу людей в гражданской одежде. Они постояли, огляделись и тронулись в направлении деревни. А из лесу выходили все новые группы. Вот уже образовалась длинная колонна. По мере ее приближения все очевиднее становилось, что это местные жители: женщины, дети, старики. Они несли нехитрые пожитки — одежду, кухонную утварь. Возглавлял процессию бородатый старик. Он шагал, опираясь на длинную палку, в левой руке нес небольшой узелок; двигался осторожно, будто проверял надежность земли, по которой ступали его видавшие виды башмаки. Поравнявшись с самоходкой, колонна остановилась. Старик опустил узелок на землю, сняв шапку, поклонился и, к нашему удивлению, приветствовал бойцов на украинском языке.

Оказалось, что в только что освобожденном советскими войсками селе Уханьке живут и украинцы.

Окружив самоходчиков тесным кольцом, беженцы наперебой рассказывали о тех испытаниях, которые пришлось пережить во время вражеской оккупации. Большинство жителей села фашисты угнали в Германию. А когда к реке приблизился фронт, забрали и тех, кто еще оставался в живых. Лишь немногим удалось спрятаться в лесу…

Однако дело не ждало: надо было скорее заканчивать ремонт самоходки. Распрощавшись с бойцами, селяне поспешили к своим дворам.

В Хелме

Советские войска, форсировав Западный Буг, с ходу прорвали оборону гитлеровцев на его западном берегу и вышли на рубеж Зиновиче, Галезув. Враг откатывался к Хелму — первому крупному городу на пути советских войск в Польше. Чтобы лишить противника возможности закрепиться на заранее подготовленных оборонительных рубежах, из наступавших частей формировались передовые отряды, которые, не задерживаясь, продолжали преследование. С 1-й и 3-й батареями, несущими на броне своих самоходок десант передового отряда 221-го гвардейского стрелкового полка, отправился и я.

Ожесточенные бои на подступах к Хелму не утихали и ночью. На огромном кольце вокруг города вспыхивали все новые и новые очаги схваток — это вступали в бой главные силы 69-й армии. С рассветом они пошли на штурм и овладели городом. Остатки разгромленного вражеского гарнизона вместе с подоспевшим подкреплением заняли оборону на линии Адамув, Томашувка, оказывая нашим частям упорное сопротивление. Пытаясь вернуть себе Хелм, противник бросал в контратаки пехоту, танки, самоходные орудия.

Уточнив в штабе полка общую обстановку и отправив в политотдел корпуса донесение, я поспешил в батареи, которые вели бой на окраине.

В городе еще был слышен гул недалекого сражения, а жители уже высыпали из домов, восторженно приветствуя своих освободителей. Тротуары главной магистрали города были запружены ликующими людьми. Они что-то восторженно кричали, махали руками и головными уборами, дарили нашим воинам цветы. Вот от толпы отделилась пожилая женщина и пошла навстречу офицеру, шагавшему впереди своего подразделения. Она обняла его и поцеловала, растроганно сказав: «Красная Армия спасла нас от смерти. Спасибо вам за это, дорогие братья!»

— Кто эта женщина? — спросил я стоявшего рядом поляка, по виду крестьянина.

— Я не знаю эту женщину, — как бы извиняясь за то, что не смог ответить на вопрос «пана майора», заговорил крестьянин. — Но она высказала нашу радость. Ведь Красная Армия действительно спасла нас, поляков, от смерти… А сам я нездешний, из деревни Заполье. Окинский моя фамилия.

Крестьянин начал торопливо искать что-то, затем извлек из внутреннего кармана пиджака истрепанный клочок бумаги, протянул его мне. То было предписание солтыса (старосты) деревни Люблино, коим разрешалось похоронить тридцать одного человека «без акта смерти». Окинский сказал, что эти люди были сожжены фашистами: сам видел, как гитлеровцы бросали в огонь малолетних детей. Вслед за Окинским наперебой заговорили и другие:

— Они нас за людей не считали…

— Грозились истребить всех поляков…

— В течение пяти лет в городе не работала ни одна польская школа…

Вопросы продолжали сыпаться:

— Какая теперь будет власть в Польше?

— Будут ли крестьян наделять землей?

Стоявший в стороне хорошо одетый поляк не принимал участия в разговоре, но тем не менее внимательно прислушивался к нему, одновременно наблюдая за проходившими советскими войсками.

Неожиданно он спросил:

— А почему же с вами не видно польской армии?

Я не успел ответить, как раздались радостные возгласы:

— Войско Польское!

— Идут наши жолнежи!:

— Слава Войску Польскому!

Хелмовцы увидели артиллерийскую часть 1-й Польской Армии. Улица забурлила с новой силой. Люди бросались к солдатам, обнимали, целовали их, кричали что-то восторженное. Колонна остановилась. На автомобиль-тягач поднялся офицер польской армии. Он горячо поздравил соотечественников с долгожданной свободой, благодарил Советский Союз и его армию.

— Советские солдаты несут освобождение польскому народу, — убежденно говорил офицер.

Так стихийно начался митинг.

Мне нужно было спешить. Разыскав в переулке штабной «газик», я уехал к батареям. «На остальные вопросы ответит он», — подумал, имея в виду офицера из Войска Польского.

Миновав город, мы выехали на западную окраину какой-то деревни. Впереди лежало поле некошенной ржи. Оно было изрезано небольшими оврагами, дорогами, тропинками. Рвались снаряды, свистели пули. Наша пехота залегла и наскоро окопалась. Самоходки, заняв огневую позицию, молчали. Не вела огня и полевая артиллерия.

Оставив «газик» в укрытии, где перебежками, а где ползком пробираюсь к Филюшову.

— Залезайте в самоходку, товарищ майор, пули здесь не опасны, — увидев меня, предложил Филюшов.

— Атака готовится? — спросил я.

— Пока нет. Недавно отбили контратаку, но не совсем удачно.

— Почему?

— Гитлеровцы пустили танки. Мы открыли огонь, однако «фердинанда» не заметили, и он прямым попаданием поджег нашу самоходку.

— Жертвы есть?

— Погиб командир САУ лейтенант Николай Самусев. Оставшиеся в живых члены экипажа повезли хоронить своего командира в город. С ними поехал капитан Пузанов.

Перестрелка продолжалась. Враг не спешил с новой контратакой. А наши части закреплялись, накапливая силы для нового броска.

Воспользовавшись паузой, я пошел в экипажи, рассказал, с каким радушием население Хелма встречало наши войска. А когда возвратился к экипажу Филюшова, мне предложили поскорее забраться в самоходку: по радио передавали приказ Верховного Главнокомандующего:

«…Войска 1-го Белорусского фронта сегодня, 22 июля, штурмом овладели городом и крупным железнодорожным узлом Хелм (Холм) — важным опорным пунктом обороны противника на люблинском направлении.

В боях за овладение городом Хелм отличились войска…»

Далее диктор перечислял фамилии генералов и офицеров, под командованием которых отличились войска. Когда он начал говорить: «…войска генерал-лейтенанта Колпакчи… генерал-майора Баринова… танкисты полковника Тихончука…», бойцы заулыбались:

— Да это же все наши, наши…

«В ознаменование одержанной победы, — торжественно звучал голос диктора, — соединения и части, наиболее отличившиеся в боях за овладение городом Хелм, представить к награждению орденами».

— Может, и наш полк наградят? — с затаенной надеждой проговорил один из бойцов.

— А почему бы и нет? Мы, считай, одними из первых ворвались в город, да еще и пехоту повели за собой, — сказал Филюшов.

Диктор тем временем продолжал: «Сегодня, 22 июля, в 22 часа столица нашей Родины Москва от имени Родины салютует доблестным войскам 1-го Белорусского фронта, овладевшим городом Хелм, двенадцатью артиллерийскими залпами из ста двадцати четырех орудий».

— Ив нашу честь салют! — с гордостью воскликнул кто-то.

— В первый раз!

— Дай бог, не последний…

— Ничего, дел впереди еще много!

Поручив парторгу батареи лейтенанту Лаврентию Сулаквелидзе рассказать остальным экипажам о приказе Верховного Главнокомандующего, я выехал в 1-ю батарею: «Поделюсь радостью: может, там не слышали радио…»

Утром, после короткого артналета, наши части выбили противника с позиций, которые он тщетно пытался удержать за собой, и продолжили преследование.

За перекрестком дорог вытянулась колонна штабных машин нашего КП дивизии. Увидев «виллис» командира полка, а рядом с ним и самого Колобова, я выскочил из кабины бензовоза и направился к нему.

— Здорово! Откуда появился? — обрадовался Михаил Иванович. Виделись мы ночью, а война от того места уже ушла далеко вперед.

— Был в штабе полка, отправил донесение, да вот никак не догоню батареи. Видно, гитлеровцы густо пятки смазали, катятся, не цепляясь ни за бугры, ни за овраги.

— Сосед справа поддал им жару. Вторая танковая армия овладела городом Люблином.

— Вот это новость! Надо скорее в батареи ехать, сообщить людям.

— Я уже передал, — улыбаясь, сказал Колобов. — По радио. Но в батареи спешить надо. — Предложил: — Поедем вместе, вот только доложу комдиву.

Замечу: мы нередко пользовались радио для передачи важнейшей информации. Самоходки в то время не имели своей рации, однако на период наступления она придавалась каждой батарее для связи с КП полка. Именно ею мы и пользовались.

Наступление развивалось столь стремительно, что с великим трудом удавалось побывать за день и в батарее, и в штабе, и обязательно — в пунктах дозаправки горючим и боеприпасами. Там мы встречались с Пузановым и Мурашовым, командирами и парторгами батарей и тыловых взводов. Там же можно было проверить, получают ли бойцы горячую пищу. Туда стекалась и информация о действиях экипажей и отдельных воинов в рою. Мы обобщали ее и посылали письменные донесения в политотдел корпуса. Сюда, на пункт дозаправки, нередко поспевала и почта. Тося была вездесуща: с офицером связи или на попутных машинах доставляла прямо в батареи, иногда в самое пекло боя, газеты, журналы, письма. В тот день привезла вместе с газетами и какой-то плакат. Говорила, что он расклеен на улицах Хелма. На плакате — портреты незнакомых нам людей и текст на польском языке. Единственно, кого мы узнали на снимках, — это известную писательницу Ванду Василевскую. С трудом перевели текст. Это был состав Польского комитета национального освобождения — органа временной исполнительной власти в стране.

Не все сразу поняли значение этого документа. Но когда на следующий день Тося доставила свежие газеты и бойцы прочитали обращение комитета — Манифест к польскому народу, поняли: рождается новая, демократическая Польша. В манифесте подчеркивалось, что Красная Армия вступила в Польшу как армия-освободительница, и комитет призывал польский народ оказывать ей всемерную поддержку.

В ожидании переправы через реку Вепщ полк собрался в полном составе в лесу севернее Бобровице. Подвезли боеприпасы, горючее, подошла и кухня. Лес ожил, наполнился шумом: одни работали кувалдой — меняли траки гусениц, другие всем экипажем старательно чистили пушку, третьи таскали снарядные ящики, мыли самоходки. Дел у всех было по горло. Однако нашлось время и для обмена новостями. А рассказать было о чем!

«Правда» 26 июля 1944 года опубликовала заявление Наркоминдела СССР об отношении Советского Союза к Польше.

«Советские войска, — читал собравшимся агитатор коммунист Долгушев, — вступили в пределы Польши, преисполненные одной решимостью — разгромить вражеские германские армии и помочь польскому народу в деле его освобождения от ига немецких захватчиков и восстановления независимой, сильной и демократической Польши. Советское правительство заявляет, что оно рассматривает военные действия Красной Армии как действия на территории суверенного, дружественного союзного государства».

Мы с Колобовым собрали политработников, командиров и парторгов батарей. Были здесь начальник тыла майор К. А. Запорожский и парторг тыловых подразделений лейтенант Н. А. Полтавцев. Разговор пошел о задачах политической работы в связи с вступлением полкд на польскую землю.

— Главная тема сейчас — заявление Наркоминдела СССР и Манифест Польского комитета национального освобождения, — сказал командир полка. Он потребовал вести разъяснительную работу в тесной связи с предстоящей задачей по дальнейшему освобождению польской земли.

— Передовым отрядам стрелковых дивизий, — сообщил он также, — приказано стремительно выйти к реке Висла и, форсировав ее с ходу, создать плацдармы.

Преодолев упорное сопротивление врага и стремительно продвигаясь на запад, войска 1-го Белорусского фронта несли свободу братскому польскому народу. К концу июля 1944 года они вышли к Висле на 230-километровом фронте: от Яблонной на севере до Юзефува на юге.

Наши части рвались на западный берег Вислы, чтобы сделать новый шаг к победе. Под ураганным огнем противника захватывали десятки больших и малых плацдармов. Одни из них, подобно магнушевскому и пулавскому, явились трамплином к броску огромных масс войск в пределы гитлеровской Германии; на других бойцы геройски сражались с целью отвлечь на себя силы врага.

С ходу разгромив заслон противника, передовой отряд 4-й Бежицкой стрелковой дивизии, в состав которого входила 1-я батарея САУ нашего полка, занял деревню Калышаны, тянувшуюся вдоль правого берега Вислы. Широкая пойма реки утопала в садах. Ветви яблонь клонились к земле под тяжестью плодов.

К дамбе вышли стрелки, автоматчики, пулеметчики, самоходные орудия. Левый берег загадочно молчал. Какие силы сосредоточил там враг?

Марычев велел сержанту Тавенко остановить машину у самой дамбы, замаскировать ее и в ожидании дальнейших распоряжений стал наблюдать за рекой. Он видел, как группа разведчиков, разыскав большую лодку, с разрешения командира передового отряда отчалила от берега. Гитлеровцы заметили смельчаков и открыли артиллерийский огонь, когда лодка еще не достигла и середины реки. Рядом с ней взметнулся столб воды, за ним — второй, третий… Лодку перевернуло, она пошла ко дну. Бойцам пришлось вплавь возвращаться на свой берег.

— Что, Новиков, не пускают в гости? — шутя обратился Марычев к вышедшему из воды знакомому солдату-стрелку.

— Все равно на том берегу буду первым, — убежденно ответил рядовой Новиков. — Шагнули через Днепр, будем и за Вислой!

К берегу подходили основные силы дивизии и приданные ей переправочные средства. Полевая артиллерия занимала огневые позиции. Бойцы собирали все, что могло облегчить и ускорить переправу: тащили рыбачьи лодки, из бревен сколачивали плоты и привязывали к ним бочки, мешки, набитые сеном. Командиры и штабы всех степеней вели разведку, готовили войска к форсированию водного рубежа.

Командир батареи Иван Емельянов

Его имя встречалось и не раз еще встретится на страницах этой книги. Этот человек воплотил в себе наиболее характерные черты советского офицера-коммуниста, был в числе тех, кем мы гордились, кому стремились подражать.

За год боевого пути полка Иван Максимович Емельянов участвовал в десятках атак и покидал линию огня только тогда, когда выбывал из строя, будучи тяжело ранен. За мужество, проявленное в боях, Родина наградила его тремя орденами Красного Знамени, орденом Отечественной войны I степени.

Передовому отряду 215-го гвардейского стрелкового полка, действовавшему на левом фланге наступавшей гвардейской стрелковой дивизии с батареями САУ И. М. Емельянова и Г. Я. Куницкого, не удалось с ходу преодолеть последний оборонительный рубеж врага к востоку от Вислы и выйти к реке. К исходу дня разгорелся бой за Кемпа-Гостецкую.

Это большое село, растянувшееся по берегу реки, представляло собой удобный для обороны естественный рубеж. С востока его прикрывал рукав реки — водная преграда, а с запада — дамба, где противник укрыл огневые точки. С высокого западного берега Вислы село хорошо просматривалось: отсюда оборонявшиеся получали артиллерийскую поддержку. Здесь гитлеровцы намеревались задержать наступление частей Красной Армии.

Бой затянулся до ночи. С разрешения командира передового отряда Емельянов оставил самоходку и пешком отправился к передовым цепям стрелков. Он долго ползал по буграм, внимательно изучая село и подступы к нему, стараясь отыскать в обороне врага слабое место. И когда командиры собрались на совещание, предложил план атаки.

— Гитлеровцев в селе много, — сказал он. — До батальона пехоты с минометами. Танков нет, однако фаустников предостаточно. А они для самоходчиков не менее опасны, нежели артиллерия и танки. Имеющимися у нас силами в лоб село не взять. Значит, придется пойти на хитрость, использовать внезапность и натиск. Прошу разрешить моей батарее, — обратился Емельянов к командиру передового отряда, — с десантом автоматчиков на броне под покровом ночи выйти на левый фланг обороны противника, форсировать рукав реки и с рассветом ворваться в деревню. По моему сигналу вы начнете атаку с фронта.

Еще до совещания Емельянов поделился своими мыслями с Куницким. Тот поддержал его, предложив помощь: 4-я батарея ударит по хутору — правому флангу вражеской обороны — и, заняв выгодные огневые позиции, поддержит огнем батарею Емельянова и атаку пехоты.

2-ю батарею и выделенную для десанта роту автоматчиков отвели в тыл. Распределив пехоту по машинам, Емельянов подробно объяснил бойцам задачу. В полночь двинулись обходным путем, чтобы приблизиться к противнику скрытно. Вдали от вражеской обороны отыскали брод и переправились через рукав реки, но дальше не пошли, чтобы не обнаружить себя.

И на этот раз Емельянов пешком ушел вперед — лично разведать маршрут, которым пойдет его батарея.

Наступил рассвет. Над вражескими позициями погасли огни осветительных ракет. «Пора! Пока подойдем к селу, видимость достигнет дистанции прицельного выстрела», — определил Емельянов и подал сигнал: «Вперед!»

На предельной скорости самоходки ворвались в деревню и открыли огонь из пулеметов и пушек, правда, не прицельный, а скорее «психический». Но действовал он на врага не менее устрашающе, чем прицельный. Не спешиваясь, бросали гранаты и вели стрельбу автоматчики. В селе поднялась паника. Емельянов выпустил серию красных ракет — сигнал для атаки стрелкам-гвардейцам. Гитлеровцы метались, ведя беспорядочный ружейно-пулеметный огонь. Спасаясь бегством, они хлынули к берегу, и вскоре там раздался оглушительный взрыв. Пытаясь получше рассмотреть, что происходит на реке, Емельянов высунулся из боевого отделения самоходки. «Взорвали мост, боятся, как бы мы его не захватили!»— крикнул он и… внезапно умолк, склонившись на плечо наводчика. Тот испуганно глянул на комбата — Емельянов был ранен: нижнюю часть его лица заливала кровь.

Гитлеровская артиллерия открыла было огонь по деревне из-за реки, но вскоре его прекратила: Куницкий сдержал слово — заняв хутор, он поддержал огнем атаку 2-й батареи.

Долгу верны

Каждый отвоеванный у врага клочок земли на правом берегу Вислы наши воины удерживали с таким упорством, будто он и был тем главным рубежом, который обеспечивал общую победу.

Характерным в этом отношении был подвиг двадцати разведчиков и стрелков 221-го гвардейского стрелкового полка 77-й гвардейской стрелковой дивизии. О нем мы говорили бойцам в беседах, на политинформациях как о примере мужества и героизма, верности Военной присяге, воинскому долгу.

Эта книга была задумана и готовилась как повествование о подвигах воинов не только 1205-го сап, но и частей 77-й гвардейской стрелковой дивизии. Иначе и быть не могло. Самоходно-артиллерийский полк, согласно своему боевому предназначению, задач для самостоятельных действий не получал, его путь от Ковеля до Эльбы прошел в основном в боевом содружестве с 77-й гв. сд. Поэтому, работая над рукописью в Центральном архиве Министерства обороны СССР, я, естественно, изучал документы и о подвиге двадцати разведчиков 77-й гвардейской, моих, можно сказать, однополчан, вел переписку с героями, оставшимися в живых: В. Г. Головенским, Г. В. Шумигаем, М. С. Антонец. Г. В. Шумигай даже побывал у меня в гостях, многое рассказал о своем участии в войне, боях на Висле и Одере, о послевоенной жизни.

В результате у меня сложилась до подробностей ясная картина подвига двадцати героев-гвардейцев, о котором я и хочу поведать читателю.

В конце июля 1944 г. на одном из участков к Висле вышел 221-й гвардейский стрелковый полк. Началась подготовка к форсированию. 1-й батальон — передовой эшелон полка — скрытно сосредоточивал переправочные средства, формировал и тренировал команды, пополнял необходимые запасы.

К середине ночи 30 июля бойцы группы захвата — взвод разведроты дивизии под командованием гвардии лейтенанта Павла Гончарова и взвод 3-й стрелковой роты во главе с гвардии лейтенантом Милей Гольденбергом — всего двадцать человек — погрузились на две лодки, взяв с собой автоматы, две снайперские винтовки, ручной пулемет, по четыре-пять гранат и по две-три сотни патронов на каждого. Продукты не брали в расчете на то, что следом пойдет батальон, а к утру переправится и весь полк.

Ночь выдалась темная, безветренная. Приходилось действовать исключительно осторожно, чтобы не обнаружить себя. К тому же гитлеровцы не дремали: систематически пускали ракеты, а, почуяв что-либо подозрительное, освещали реку и ее восточный берег прожекторами, установленными на высотах в глубине своей обороны.

Когда разведчики достигли середины реки, прямо над ними вспыхнула ракета, залив все вокруг мерцающим светом. Бойцы в лодках замерли, удерживая весла на весу. Ракета описала в черном небе дугу и, коснувшись воды, зашипела, погасла. Стало совсем темно и необыкновенно тихо, лишь чуть слышно плескалась о борт вода. Лодку тем временем развернуло и понесло вниз по течению. Гончаров понял: медлить нельзя.

— Пошли! — скомандовал он.

Легкий всплеск весел. Лодка развернулась и плавно двинулась к невидимому в темноте берегу. Гончаров оглянулся: вторая лодка следовала за ними.

Помкомвзвода гвардии сержант Илья Титаренко, сидевший в носовой части лодки, первым увидел еле заметные очертания кустарника.

— Берег, товарищ гвардии лейтенант, — шепотом доложил он.

— Это островок. К берегу надо взять левее, — сказал Гончаров.

Рулевой развернул лодку на юго-запад, в обход острова. Титаренко вспомнил: об островке этом шла речь на занятиях, когда предварительно изучали поставленную задачу.

То ли бойцы передового батальона не сумели избежать шума и обнаружили себя, то ли по другой какой причине, но вслед за ракетой гитлеровцы вскоре включили прожектор. Ослепительно-яркий луч пронзил ночную тьму, скользнул по зеркалу реки и застыл на том месте, откуда недавно отчалили две лодки. Разведчики оглянулись. Прожектор высветил людей на берегу, лодки, паромы, готовые к отплытию… «Разгадает ли враг наш замысел?» — с тревогой думал каждый. В томительном ожидании тянулись неестественно долгие минуты. И, едва погас прожектор, ночную тишину разорвал грохот артиллерийских выстрелов. Над скоплением наших войск повисли осветительные ракеты. Разведчикам хорошо были видны и пламя от разрывов снарядов и мин, и столбы воды, и вставшие на дыбы лодки, и мечущиеся фигуры бойцов…

Наша артиллерия открыла ответный огонь. Дуэль длилась несколько минут, затем сатанинский шабаш огня и смерти оборвался так же внезапно, как и начался. Вновь стало тихо.

Скрытые зарослями лозняка, покрывавшего островок, лодки с разведчиками не были обнаружены врагом. Бойцы сидели молча, потрясенные виденным.

— Что будем делать дальше, товарищ гвардии лейтенант? Переправа батальона наверняка сорвана, — нарушил молчание Илья Титаренко.

Командира взвода, видимо, мучил тот же вопрос. Голос сержанта вывел из минутного забытья, и Гончаров твердо ответил:

— Будем продолжать выполнение поставленной нам задачи.― Подумав, добавил: — Немного обождем здесь: пусть успокоится немец, и — вперед!

Лодки мягко ткнулись в песок западного берега Вислы. Ступив на твердую почву, Гончаров облегченно вздохнул: на земле воевать привычнее. Разведчики залегли вдоль берега, до рези в глазах всматриваясь в темноту, улавливая каждый шорох. Прибрежная полоса была пустынна. Впереди, в 10–15 метрах, угадывались очертания обрыва.

— Сержант Иртюга, — тихо позвал Гончаров оказавшегося рядом командира отделения.

— Слушаю, товарищ гвардии лейтенант!

— Кто возле вас?

— Гвардии сержант Шумигай.

— Поднимитесь с ним на обрыв и уточните данные разведки о переднем крае обороны. Действуйте исключительно осторожно. О нашем присутствии гитлеровцы даже подозревать не должны, — приказал Гончаров.

Павел Иртюга и Григорий Шумигай о чем-то пошептались и скрылись в темноте. Фашисты через определенные интервалы времени пускали ракеты, однако разведчиков, скрытых обрывом, обнаружить не могли. Лишь изредка, скорее всего просто для очистки совести, посылали наугад очередь из пулемета.

Гончаров передал по цепи: стрелковых ячеек не рыть, следов на берегу не оставлять, ждать его указаний.

Время тянулось медленно. Вначале Гончаров с затаенной надеждой поглядывал в сторону своего берега, затем, поняв, очевидно, что в эту ночь форсирования не будет и раньше следующей ночи подмоги ждать нечего, стал думать, как лучше организовать оборону, чтобы продержаться до подхода основных сил. Об оставлении занятого разведчиками клочка земли даже мысли не возникало.

Возвратились сержанты Иртюга и Шумигай. Доложили, что передний край обороны противника проходит по восточным скатам высот в ста пятидесяти метрах от обрыва. Местность открытая, поросшая травой, перепаханная снарядами. Кроме того, много канав, вымытых дождем. Обрыв невысокий — в рост человека.

Гончаров, как старший группы захвата, приказал Шумигаю позвать лейтенанта Гольденберга. Когда сержант ущел, он сказал Павлу Иртюге:

— Будем драться до подхода наших. Тебя, Павел Иванович, замполит полка гвардии майор Грин назначил парторгом нашей группы, и я хочу знать твое мнение.

— Драться! А как же иначе? — твердо ответил сержант.

В присутствии командира стрелкового взвода Гольденберга Иртюга еще раз повторил все, что докладывал о результатах разведки.

— По всему видно: до следующей ночи подмоги не будет, — подвел итог Гончаров. — Нам троим держать ответ перед командиром полка за выполнение задачи. Выдвинемся вперед, займем круговую оборону и будем удерживать плацдарм до подхода наших. Положение тяжелое, но надо выстоять. Вы, товарищ гвардии лейтенант, со своим взводом займете оборону правее моего. Двумя солдатами прикройте правый фланг, а двух расположите на обрыве в тылу: пусть наблюдают за рекой и нашим восточным берегом. Стрелковые ячейки отрыть в рост. К рассвету все должно быть тщательно замаскировано, и — чтобы никаких признаков нашего присутствия. Лодки вытащить на берег и замаскировать под обрывом.

Офицеры отправились к бойцам разъяснять задачу, а сержант Иртюга пошел в стрелковый взвод — поговорить с коммунистами сержантом Т. А. Базаровым и рядовым А. Баранчиковым. Павел знал, что Базарову только накануне форсирования вручили кандидатскую карточку, и коммунистом он вступит в бой в первый раз. С Базаровым, как с комсоргом, надо посоветоваться, какую работу провести с комсомольцами.

Гончаров взял с собой ручной пулемет. Вместе с сержантом Шумигаем они отрыли и оборудовали ячейку для стрельбы.

По вспышкам ракет, которые гитлеровцы пускали в разных местах, по трассам пулеметных очередей Гончаров приблизительно определил линию переднего края обороны противника.

В ту самую ночь, когда фашисты сорвали форсирование реки 1-м стрелковым батальоном 221-го гвардейского стрелкового полка, командир корпуса приказал 77-й гвардейской стрелковой дивизии передвинуть боевые порядки севернее и быть в готовности к форсированию Вислы, а свою прежнюю полосу обороны передать другому соединению.

Выполняя приказ комдива, командир 221-го полка гвардии полковник М. В. Пащенко увел свой полк севернее. Форсировав реку совместно с 1-й батареей самоходчиков, полк завязал бои западнее деревни Гурна, на левом фланге пулавского плацдарма. Поскольку сведений и сигналов от группы Гончарова не поступало, полковник счел, что вся она погибла под огнем вражеской артиллерии.

Светало. Снайпер гвардии рядовой Николай Теребун быстро закончил оборудование своей позиции. Теперь можно было бы и вздремнуть — его очередь наблюдать за противником еще не наступила, да профессиональная привычка ловить в прицел врага не давала покоя. Сплошной линии окопов у фашистов он не заметил, но очаги обороны оборудованы были, на первый взгляд, добротно. Ручной пулемет стоит на площадке, не замаскирован даже. «Из него палили ночью», — определил Теребун. А вот и фашист, голый по пояс, с котелком в руке. Теребун поймал его в прицел и… спохватился. Ведь чуть было не забыл, где он и что делать приказано.

Гитлеровец поставил котелок на бруствер окопа, обернулся, что-то крикнул. К нему подошел другой, в форме солдата, и начал поливать из котелка спину приятеля. Умывшись, тот вытерся полотенцем и принялся хлопать себя по бокам, животу, плечам. «Массаж делает, гад! — мысленно выругался Теребун. — Показал бы я тебе массаж, да не велено».

Переместив прицел вправо, Теребун увидел двух гитлеровских солдат. Вот они вскочили на бруствер и пошли к реке. В руках несли что-то вроде бачка. «За водой отправились», — решил Теребун, и сердце его забилось тревожно: там, на фланге, окопались Баранчиков и Сердюк. Не напоролись бы на них фашисты… Но те беспечно скрылись за обрывом. Теребун посмотрел на своего «знакомого». Похоже, он был занят починкой мундира. Но, приглядевшись внимательнее, Николай рассмеялся: «Вшей гоняет ариец. Будешь массаж делать от такой житухи!»

Солнце поднялось уже высоко, стало пригревать, Теребун не заметил, как задремал. Спал, однако, недолго. Потом снова прильнул к прицелу: фашист возился у пулемета, направив ствол в сторону Николая.

Уже прд вечер Гончаров с тревогой заметил, как два гитлеровца с котелками в руках, выскочив из окопа, направились прямо к нему. «Если обнаружат — будет бой. Другого выхода нет», — решил он. Другие воины группы тоже заметили немцев и пристально следили за каждым их шагом.

— Прут на нас, — заметил Шумигай.

— Сидите спокойно, — тотчас отозвался Гончаров. — Если что, первым действую я. — Приготовив гранату, он встал у пулемета.

Фашисты, оживленно болтая и жестикулируя, шли на окоп Гончарова. Вот они остановились, дали друг другу прикурить, постояли, затягиваясь, и пошли дальше. В нескольких шагах от окопа остановились, застыв в оцепенении: на них в упор смотрел ствол ручного пулемета, а из окопа — двое русских.

Растерянность длилась несколько секунд.

— Рус?! — не то спрашивая, не то утверждая, проговорил один из солдат.

— Цурюк! Шнель! — завопил другой, и немцы что было духу бросились наутек.

Гончаров метнул вслед им гранату. Раздался взрыв, гитлеровцы повалились замертво.

Тотчас из окопов противника высунулось несколько голов. Один солдат выскочил и побежал к месту взрыва. Видимо, решил, что те двое напоролись на мину. Гончаров дал очередь из пулемета по фигурам в окопах. Бежавший солдат оторопело замер. Николай Теребун быстро поймал его в прицел и нажал на спусковой крючок. Фашист упал. «Плюс еще один и первый на плацдарме», — заметил про себя Николай.

Воздух прорезали автоматные очереди, захлопали винтовочные выстрелы. Лихорадочно застрочил вражеский пулемёт, наугад сея свинцовый дождь. Пулеметчик не видел перёд собой цели, просто теперь на безмолвном до того поле за каждой кочкой ему виделся русский.

— Ну, жди атаки, — проговорил Гончаров, — они нас обнаружили и сделают все, чтобы опрокинуть и уничтожить. Но мы учли и такой исход дела. Правда, многовато истратили патронов на нескольких фашистов. — Он озабоченно наморщил лоб. — На первый раз, может быть, это и неплохо: пусть они думают, что нас много. Но патроны все же надо беречь. Неизвестно, подойдут ли наши этой ночью.

В окопах противника слышались отрывистые команды. Теперь уже не было смысла таиться, и Гончаров передал зправо и влево по цепи:

— Приготовиться к отражению атаки! Беречь патроны! Огонь вести одиночными выстрелами и только наверняка!

— Сменить бы позицию, — сказал Григорий Шумигай. — Нас, видимо, засекли.

— А ты приготовил новую? — спросил Гончаров.

— Когда же?

— То-то же.

Обычно перед атакой гитлеровцы «обрабатывали» намеченный объект огнем артиллерии. Сейчас она молчала. Гончаров понял; слишком близко они подошли к вражескому переднему краю, оказавшись в «мертвой зоне», ведь снаряды могли накрыть и фашистские окопы.

Подгоняемые командами и руганью, вражеские солдаты выскочили из окопов и, строча на ходу из автоматов, побежали вперед. Группа Гончарова тотчас открыла огонь. В ответ заговорил пулемет противника. Пули засвистели над головами бойцов, ударяясь в задние стенки окопов.

Гончаров вдруг застонал, схватился за грудь.

— Что с вами, товарищ лейтенант? — с тревогой спросил Шумигай. — Ранены?

— Кажется, зацепило… Только об этом пока никто знать не должен. Понял?

— Так точно, — упавшим голосом проговорил сержант. Он продолжал растерянно смотреть на командира.

— Веди огонь! Чего глядишь? — зло крикнул Гончаров: в душе он проклинал вражескую пулю, которая обрекла его на бездействие в самый ответственный момент.

На сержанта Шумигая помимо всего прочего были возложены обязанности санинструктора, и сейчас его долгом было оказать немедленную помощь раненому офицеру. Какое-то мгновение он еще колебался, но, встретив требовательный взгляд Гончарова, вновь взялся за пулемет.

Тем временем Николай Теребун с беспокойством заметил, что наш пулемет почему-то молчит, а враг сеет и сеет свинец вокруг окопа Гончарова. «Не случилось ли что с командиром?» — мелькнула тревожная мысль. Снайпер старательно стал ловить в прицел вражеского пулеметчика, и, когда в перекрестье оказалась голова в каске, выстрелил. Пулемет умолк. Оттолкнув убитого, потянулся к пулемету напарник, но Теребун и его взял на мушку. Фашист даже не успел нажать на гашетку.

Атакующие уже вплотную приблизились к окопам советских воинов, закрепившихся на левом берегу Вислы. Разведчики, как по команде, метнули гранаты. Прогремели взрывы. Уцелевшие фашисты бросились обратно к своим укрытиям.

Вскоре гитлеровцы предприняли еще одну атаку, но вновь, не выдержав дружного огня гвардейцев, откатились.

Сержант Григорий Шумигай разорвал гимнастерку лейтенанта и перевязал рану. Пуля пробила грудь выше сердца, кровь сочилась непрерывно.

Гончаров жадно припал пересохшими губами к поднесенной ему фляге. Напившись, грустно посмотрел на сержанта.

— Плохи мои дела… Продержаться бы до ночи. А там и наши подойдут…

— Позвать лейтенанта Гольденберга?

— Нет, погоди…

В тылу обороны взвода, со стороны реки, зазвучала стрельба. Гончаров настороженно прислушался: не наши ли переправились?

— Передай сержанту Тарарину, — сказал он Шумигаю, — пусть ползет к берегу, узнает, что там происходит.

Автоматные очереди были слышны еще несколько минут, потом звуки выстрелов начали удаляться вправо и влево. У реки разорвалось несколько снарядов, оттуда донеслись крики, стоны, ругань… Затем все стихло. Впереди, в окопах, противник молчал.

Что стряслось на берегу?

Наконец в окоп свалился сержант Тарарин. Он не узнал своего командира: лицо лейтенанта осунулось, стало мертвенно-бледным, когда-то живые темные глаза смотрели потухшим взглядом.

— Вы ранены, товарищ гвардии лейтенант? — спросил Тарарин, хотя и так было видно — с командиром беда. Но верить этому никак не хотелось.

— Говори, что там? — с трудом произнес Гончаров.

Сержант доложил: гитлеровцы двумя группами по 8–10 человек решили обойти нас с тыла. Сержант Тихонов и рядовой Головенский разгадали их замысел и, подпустив поближе, открыли огонь. Фашисты разбежались. На правом фланге они попали под огонь тылового охранения второго взвода.

— А чьи снаряды рвались? — спросил Гончаров.

— Не могу точно утверждать, но ребята говорят: с нашего берега била артиллерия, — ответил Тарарин.

Лицо Гончарова несколько оживилось, и он еле слышно прошептал: «Помнят о нас…» И, собравшись с силами, добавил: «Сигнал дали — держитесь!..» Это были последние слова лейтенанта.

Бойцы сняли пилотки в безмолвной клятве: держаться!

На поле боя опускались сумерки. Гитлеровцы больше в атаку не ходили, но огонь из пулемета и автоматов вели методично.

Гольденберг вызвал к себе сержантов Иртюгу, Шумигая, Базарова, Титаренко, Тарарина и рядового Романцова.

— Наше совещание можно считать и собранием партийной группы, — сказал он. — Я просил сержанта Иртюгу кроме командиров отделений пригласить и коммунистов. Не присутствуют здесь коммунисты Баранчиков и Головенский, но я передам им наш разговор и наше решение.

Гольденберг сообщил о смерти Гончарова и его последних словах.

— Командование группой принимаю на себя, — объявил он. — Моим помощником будет сержант Шумигай; старшими: в первом взводе — гвардии сержант Титаренко, во втором — гвардии сержант Базаров. Если наши не форсируют реку этой ночью, будем драться и завтра. Другие мнения есть?

— Драться до последнего патрона! — был единодушный ответ.

— Слышали бой справа, за высотами? — спросил офицер. — Это наши расширяют плацдарм. Помощь может прийти и оттуда. И все же для связи с полком надо послать на тот берег одного-двух человек. Кого пошлем? — обратился он к сержанту Титаренко. Тот, подумав, назвал сержанта Тихонова и рядового Головенского.

— Почему именно их? — спросил Гольденберг.

— Плавают хорошо. Случится что с лодкой — не утонут, выберутся. Да и за рекой весь день они наблюдали. А другие лучше изучили передний край, — ответил Титаренко.

— Что ж, решено, — подытожил Гольденберг. — Но на их место назначьте пост из двух человек.

— Не сократить ли нам фронт обороны, товарищ гвардии лейтенант? — подал мысль Титаренко. — Кроме Гончарова есть еще убитые. Да и Тихонов с Головенским уйдут.

— Не стоит, — возразил лейтенант. — Пусть гитлеровцы думают, что у нас прежние силы. Пулемет я возьму с собой и основной удар с фронта приму на второй взвод.

— Надо бы схоронить гвардии лейтенанта Гончарова, — сказал Иртюга.

— Пока не будем. Пусть остается с нами. Подойдут наши — похороним с почестями, как полагается, — ответил офицер.

Помолчали. Свернутая сержантом Тарариным самокрутка ходила по рукам. Каждый затягивался раз-другой, пряча в ладонях огонек, и передавал товарищу. О еде старались не думать. Так было легче.

— Обойдите все окопы, — снова заговорил командир. — Передайте бойцам наше решение: удерживать плацдарм до конца. Да пусть берегут патроны… За ночь необходимо усовершенствовать окопы, запастись водой. Организуйте поочередно отдых бойцов. Пароль — «Мушка», отзыв — «Москва». У меня все, — заключил Гольденберг.

— Предлагаю указания коммуниста гвардии лейтенанта Гольденберга считать нашим партийным решением, — сказал парторг. — Нет возражений?

— Какие еще могут быть возражения… Гольденберг не стал сразу после совещания посылать связных на восточный берег: как и остальные, он с надеждой ждал переправы своих. И только к полуночи, оставив Шумигаю указания на случай ночной атаки врага, ушел на берег реки.

Сержант Георгий Тихонов и рядовой Василий Головенский не спали.

— Что там, на нашем берегу? — спросил Гольденберг, спрыгнув к ним в окоп.

— А ничегошеньки, товарищ гвардии лейтенант, — ответил Тихонов. — Фашисты повесили было осветительные ракеты, но, не обнаружив ничего подозрительного, успокоились.

— Решили — ни шагу назад? — помолчав, спросил Тихонов.

— А ты как думаешь? — вопросом на вопрос ответил Гольденберг.

— Я тоже так решил, — сказал сержант.

— Кому насмерть стоять, а кому и плыть надо, — промолвил лейтенант.

Головенский недоумевающе глянул на офицера:

— Куда плыть?

— Надо установить связь с нашим берегом.

— А-а. Вон оно что, — протянул Тихонов тоном человека, которого лично это не касается.

Бойцы выжидающе молчали, еще не понимая, куда клонит командир.

— Прошу вас двоих, товарищи, перебраться на тот берег и доложить командиру полка о нашем положении, — сказал Гольденберг.

— Почему именно меня? — воскликнул Головенский. — Я вполне здоров, хочу сражаться здесь, вместе со всеми!

— Вы нас с Головенским обижаете, товарищ гвардии лейтенант, — вторил своему другу сержант Тихонов. — Разве мы плохо дрались сегодня?

— Именно потому, что здоровы и полны сил, и посылаю вас, — уже тоном, исключающим какие-либо возражения, ответил лейтенант. — А за сегодняшний бой — спасибо. Просите у командира полка помощи, если не людьми, то поначалу хотя бы боеприпасами и сухарями.

Теребун отыскал поблизости подходящее место и ночью оборудовал новую огневую позицию. На рассвете немного вздремнул: день предстоял жаркий и трудный. Николай привык к порядку, и все у него было на своем месте. Одна ниша — для гранат. Их оставалось лишь три: накануне увлекся охотой за пулеметчиками, и лишь в последнюю минуту заметил вражеских автоматчиков, бежавших к нему откуда-то сбоку. Выручила граната.

Вторая ниша — для патронов. Было их больше сотни. Каждый патрон Николай аккуратно протер платочком. Приказ командира — стрелять только наверняка, — для него, снайпера, был законом вдвойне.

Перед атакой он, конечно, не стал бы раскладывать все это, «хозяйство» по полочкам. Патроны — в сумку, «лимонки» — на ремень, и — вперед. Но в этот раз, по всему видно, вперед идти не придется. И потому надо сделать все возможное, чтобы окоп твой стал для врага неприступной крепостью.

Ниша для фляги с водой. Ночью принесли свежей, холодной. Николай взял флягу, зачем-то встряхнул ее и, хотя пить не хотелось, сделал пару глотков. Под ложечкой засосало. Теребун привычно полез в противогазную сумку, где обычно хранил пару-тройку сухарей, но кроме самого противогаза ничего там не обнаружил.

Совсем некстати в памяти вдруг всплыла полузабытая картина. Стол в отцовской хате. Вокруг — братишки и сестренки. Мать вынимает из печи большую макитру с варениками, щедро бросает в нее масло. Отец берет макитру в руки, старательно трясет ее — это чтобы вареники обдало маслом. Затем на стол: «Налетай, ребята!»

При воспоминании о варениках Николай невольно сглотнул слюну.

— Тьфу, чтоб тебя! — выругался он неизвестно по чьему адресу. Пытаясь отвлечься, принялся с остервенением чистить саперную лопатку. Впрочем, она и впрямь была грязной после рытья окопа, а Теребун не признавал нечищенного оружия или снаряжения. Почистив, опустился на корточки. Делать больше, вроде, нечего. Закурить бы, да ведь он не курит. Эх жаль! Предлагали вместо табака сахар — не взял. Глядишь, пригодился бы теперь. И он против воли снова потянулся к противогазу, но, вместо того, чтобы пошарить в сумке, со злостью махнул рукой и поднялся.

В фашистских окопах были слышны шум, ругань. Николай отчетливо увидел в оптическом прицеле вражеский пулемет, размещенный несколько правее вчерашней позиции. «Там тебе будет не лучше», — усмехнулся Теребун.

— Коля! — негромко окликнул Теребуна сержант Шумигай, окопавшийся левее метрах в пятнадцати-двадцати.

— Чего тебе?

— Лейтенант приказал быть готовым к отражению атаки. Передай дальше!

Теребун, повернувшись в сторону рядового Михаила Антонца, передал команду по цепи.

Спеша разделаться с горсткой советских смельчаков, гитлеровцы пошли в атаку с самого утра. Двигались ломаной цепью, ведя огонь на ходу. Как и накануне — без поддержки артиллерии и минометов, но уже большими силами.

Первым заговорил пулемет лейтенанта Гольденберга. За ним захлопали снайперские винтовки, раздались одиночные выстрелы из автоматов.

Фашистские пулеметчики, думая, что огневая точка русских находится на прежнем месте, со своей новой позиции, находившейся теперь прямо напротив окопа Гончарова, начали бить длинными очередями. Но наш пулемет заработал много левее, а стрелять по нему гитлеровцам мешала цепь своих же солдат.

Левее командира взвода расположился в окопе снайпер казах Конгультан Джангазиев. Бывший охотник разил врага без промаха. Джангазиев воспользовался минутным замешательством вражеских пулеметчиков и одного за другим прикончил их меткими выстрелами. Цепь фашистских солдат редела на глазах, но они упрямо шли вперед, непрерывно строча из автоматов.

Теребун поймал в прицел очередную фигуру. «Офицер», — определил он по форме и тщательно прицелился. И в тот момент, когда офицер что-то крикнул солдатам, Николай нажал на спуск.

Гитлеровец взмахнул руками и рухнул на землю лицом вниз. Деморализованные потерями, лишившись офицера, вражеские автоматчики повернули назад.

В течение дня фашисты еще четыре раза ходили в атаку, но меткий огонь гвардейцев снова и снова обращал их в бегство.

Гитлеровцы догадывались, что перед ними всего лишь горстка советских бойцов, но упорство, с которым дрались эти бойцы, наводило на противника ужас. А кто напуган, тот, можно считать, наполовину разбит. Эту крылатую фразу великого Суворова хорошо помнили солдаты гвардейской стрелковой дивизии. Изнуренные недосыпанием, длительным нечеловеческим напряжением, истощенные голодом, герои тем не менее не пали духом. Они верили в то, что рано или поздно к ним на выручку придут боевые друзья. И были до конца верны девизу: «Клочок земли, на который ступила нога гвардейцев, защищать до последнего патрона!»

Патроны… К ним сейчас были прикованы мысли и надежды защитников плацдарма. После каждой отбитой атаки бойцы со вздохами пересчитывали боеприпасы: патронов оставалось все меньше и меньше.

Наступала третья ночь неравного поединка на плацдарме — крохотном клочке земли, обильно политом кровью советских храбрецов.

Командир группы собрал на совет своих помощников. Спросил:

— Что будем делать дальше?

— Драться, товарищ гвардии лейтенант! — ответил сержант Базаров. — Помощь придет! Не верю, чтобы о нас забыли.

— И я так думаю, — сказал сержант Шумигай. — Сколько сил отдано и крови нашей здесь пролито! Почитай, вросли в эту землю. Негоже гвардейцам оставлять взятое с бою.

—. Спасибо, друзья, — с чувством произнес Гольденберг, — иного ответа я и не ждал. А все же, — озабоченно нахмурился он, — чем драться? Гранаты по пальцам пересчитать можно, да и патронов не больше… Одна надежда: возможно, этой ночью подойдут наши или хотя бы подбросят боеприпасов. А до той поры приказываю строжайше экономить гранаты и патроны.

После тягостного молчания сержант Иртюга сказал:

— Мы сделали все, что могли. Без боеприпасов, истощенных голодом, обессиленных, фашисты перебьют нас, как куропаток. Если ночью не подоспеет помощь, надо уходить. Другого выхода не вижу…

У темпераментного Павла Иртюги была привычка сопровождать свою речь жестикуляцией. Но в этот раз он сложил руки на груди, приняв подчеркнуто спокойную позу: не хотел, чтобы товарищи заметили, что он ранен в обе руки.

Лейтенант, внимательно выслушав бойцов, принял решение:

— До трех часов ночи остаемся на прежних местах. Если же не подойдут наши — сменим позиции и займем оборону на обрыве у реки. Останемся там до завтрашней ночи. Если сунутся фашисты — дадим бой последними патронами, забросаем гранатами, заставим их залечь, а сами тем временем попытаемся спуститься к реке и отплыть от берега как можно дальше. Группу разделим на две части: с одной, левее, пойду я, с другой, правее, над оврагом — Шумигай.

…Еще утром, при отражении первой атаки, осколком гранаты был ранен в ногу сержант Николай Тарарин, Перевязав рану, он попробовал было встать, но, застонав, опустился на землю. «Перебита кость, — мелькнула мысль. — Выходит, отвоевался?.. Нет, шалишь, мы еще повоюем! Патроны есть. Две гранаты. Правда, гранаты — это на самый крайний случай. Последнюю — себе и тому, кто попытается взять меня безоружным».

Последующие атаки врага были не такими яростными, как первая, и Тарарин вел огонь из автомата одиночными выстрелами, стоя на одной ноге. С наступлением темноты к нему подполз Илья Титаренко, рассказал о совещании у командира и принятом решении.

— Куда мне с перебитой ногой, — угрюмо обронил Тарарин. — Останусь здесь. Вас прикрою.

— Не дури, — пытался урезонить Николая Титаренко.

— Это решено. А фашисту я не дамся!..

Сержант Тихонов и рядовой Головенский благополучно переправились на восточный берег. Встретившие их бойцы другой дивизии сообщили, что 77-я гвардейская, получив новую задачу, в ночь на 30 июля ушла на другой рубеж. На ее место выдвинута новая часть. Тихонова и Головенского накормили, предложили отдохнуть. Разведчики отдыхать не стали: наскоро перекусив, ушли на поиски своих. К исходу дня 1 августа добрались до большого моста через Вислу. А через пару часов, уговорив коменданта переправы, они добрались на попутной машине в родной полк.

Полковник Пащенко молча выслушал суровый и волнующий рассказ о судьбе группы лейтенанта Павла Гончарова, героизме ее солдат. Он отметил на карте расположение захваченного плацдарма, передний край обороны противника. Когда Тихонов и Головенский закончили, полковник подозвал обоих к карте и показал, где расположен полк, а где — их товарищи, переправившиеся через реку.

— Как видите, нас с ними разделяют только окопы врага да захваченные им высотки, — сказал полковник. — В ту ночь, когда вы отплыли, а гитлеровцы обнаружили переправу и сорвали наш замысел, еще была надежда, что вы живы и дадите о себе знать. Но вестей от вас не было, и мы решили, что ваши лодки постигла участь тех, кто погиб тогда на воде. Той же ночью по приказу командира дивизии мы снялись и ушли правее.

— Торопиться нужно, товарищ гвардии полковник, — Тихонов умоляюще смотрел на командира полка. — Группе долго не продержаться. Лейтенант просил подбросить боеприпасов и чего-нибудь из харчей. Этой же ночью.

— Мы бы так и поступили, — вздохнул полковник, — если бы вы дали о себе знать хотя бы с утра.

— А теперь как же? — встревоженно спросил Головенский.

— Теперь?.. — Пащенко склонился над картой. — Вот смотрите… — Бойцы подошли к столу. — Командир дивизии приказал овладеть этими высотками. Завтра на рассвете начнем наступление и выйдем к реке на плацдарм.

Сержант Тихонов вдруг вытянулся в струнку:

— Разрешите обратиться, товарищ гвардии полковник!

— Говорите…

— Разрешите мне и гвардии рядовому Головенскому отбыть на плацдарм к разведчикам.

Полковник с минуту о чем-то думал, поглядывая на карту. Потом поднял голову и пристально посмотрел на замерших в ожидании его решения бойцов. Взгляд его потеплел.

— Спасибо, дорогие мои… Как собираетесь переправляться?

— А все на той же лодке, мы ее припрятали, — сказал Головенский.

— Вот вы, товарищ Головенский, и переправитесь. Начштаба выделит в помощь двух разведчиков. К месту, где припрятана лодка, вас подбросят на штабдовд «газике». Возьмите с собой сколько сможете патронов, гранат и продуктов. А сержант Тихонов пойдет с нами. Боевой вам удачи!

…Мучительно долго тянулась для остатков группы Гончарова первая половина бессонной, полной тревоги ночи. Бойцы напряженно ловили каждый шорох, и не столько со стороны высот, где засели гитлеровцы, сколько со стороны реки, к которой были обращены все их надежды.

К окопу Тарарина подполз Иртюга.

— Не спишь? — спросил шепотом.

— Какой там сон… — тихо ответил Николай. Был он невесел и задумчив. Времени на жизнь, как полагал Тарарин, осталось не так уже много: с перебитой ногой он считал себя обреченным. Появление товарища на минуту отвлекло Николая от мрачных мыслей.

— Болит нога?

— Болит, — нехотя ответил Тарарин, не желая лишний раз говорить о том, что и так не давало покоя.

— Без рук и из меня никудышный вояка получается, — грустно промолвил Иртюга.

Помолчали.

— Пошарь в моих карманах, — попросил Павел, — Может, наскребешь на цигарку.

Тарарин нащупал в кармане у Павла кисет, на дне которого выбрал табаку на две неполные закрутки, свернул их и, прикурив, одну сунул в рот Иртюге. Затянулись.

— Как думаешь, почему молчат наши?

— Ума не приложу, — пожал плечами Тарарин. — Не иначе стряслось у них что-то…

Иртюга собрался уходить, но почему-то замешкался. Помявшись, спросил Николая:

— Ты твердо решил не уходить с этого берега?

— Твердо.

— Тогда возьми и мою «лимонку». На поясе.

Тарарин обнял товарища. Они расцеловались, как делали это всегда, когда уходили на задание в тыл врага.

В четвертом часу утра лейтенант Гольденберг дал команду отходить на край обрыва. Тело Гончарова перенесли к берегу реки.

Те, кто еще мог работать лопаткой, к рассвету отрыли ячейки для стрельбы лежа. Теребун облюбовал воронку от снаряда. Он лишь немного углубил ее, приспособив к ведению кругового огня.

Гитлеровцы не проявляли особой активности. И только после обеда, не видя признакоа жизни на позициях, занятых советскими бойцами, пошли в атаку на пустые окопы. Ворвавшись в них, фашисты потоптались с минуту, а затем цепью двинулись к реке — туда, где залег с бойцами лейтенант Гольденберг. Разведчики встретили гитлеровцев дружным огнем из автоматов и снайперских винтовок.

Николай Теребун ловил в прицел темно-зеленые фигуры и хладнокровно нажимал на спусковой крючок. Он уже не считал, сколько израсходовал патронов и сколько гитлеровцев уничтожил. Главное — остановить врага!

Гитлеровцы подошли совсем близко. Увлекшись боем, Николай не заметил, как его товарищи начали бросать гранаты. Понял это, лишь когда услышал грохот взрывов. Фашистские автоматчики залегли. Теребун оглянулся: группа бойцов отходила к реке. Николай отполз к обрыву и прыгнул вниз. Затем снял гимнастерку, завернул в нее винтовку и, торопливо разбросав прибрежный песок, спрятал свою подругу-снайперку. «Я еще вернусь», — сказал сам себе и бросился в воду.

Лейтенант Миля Гольденберг с рядовым Григорием Антоненко и Иваном Савиным прикрывали отход группы к реке. У каждого оставалось по одной гранате. И когда гитлеровцы, не встречая сопротивления, вновь поднялись в атаку, Гольденберг крикнул: «Гранатами — огонь!» Раздалось три взрыва. Автоматчики как по команде бросились на землю.

— Скорее к реке! — скомандовал лейтенант. Он видел, как Антоненко и Савин сползли под обрыв, но на месте оставался еще один боец, Лейтенант узнал Тарарина и повторил команду. Тот лежал без движения. Решив, что сержант мертв, Гольденберг тоже побежал к реке.

Гитлеровцы уже поняли, что русских осталось совсем немного, но подниматься все же не решались. Обрыв какое-то время скрывал от них то, что происходило на берегу. Когда же они увидели разведчиков, плывущих к восточному берегу, разом вскочили на ноги. И в этот момент, словно из-под земли, перед гитлеровцами во весь рост поднялся Николай Тарарин. Со словами: «Советские воины в плен не сдаются!» — он бросил одну за другой две гранаты. И тут же свалился под обрыв. Собрав последние силы, отполз и лег на песок рядом с телом лейтенанта Гончарова. Левую руку откинул в сторону, а правую с зажатой в кулаке гранатой подвернул под себя — прикинулся убитым. Решил; «Будут брать — погибнем вместе».

Но гитлеровцы почему-то долго не показывались на берегу: очевидно, брошенные гранаты охладили их пыл.

Не поднимая головы, Николай наблюдал за рекой. Бойцы уже были на середине реки, их уносило вниз. И вдруг впереди плывущих разорвался снаряд, второй позади — открыла огонь вражеская артиллерия. Затем столбы воды поднялись там, где уже еле заметными точками маячили над водой головы его товарищей, тех, ради кого он остался на этом берегу. Николай невольно зажмурил глаза, а когда открыл их вновь, на воде, в том месте, где, казалось, и во мраке увидел бы своих, была зеркальная гладь…

В следующую минуту Тарарин услышал шаги и громкую немецкую речь. Он замер. Гитлеровцы! Сколько их было, сержант не видел: он, как и прежде, лежал лицом к воде. Через минуту Николай ощутил острую боль в боку от сильного удара сапогом и услышал короткое: «Капут!». Затем шаги удалились. Эти несколько минут показались Тарарину вечностью.

Он продолжал неподвижно лежать, глядя широко открытыми глазами на реку. Ждал ли все еще помощи оттуда? По правде сказать, об этом не думал. В мозгу стучала лишь одна мысль: «Жив! Жив, черт возьми!»

Сгущались сумерки. Тарарин перевернулся на спину и посмотрел на Гончарова. «Сапоги сняли. Мародеры!..»

Теперь уже Николай настолько поверил в свое неожиданное спасение, что, забыв о раненой ноге, попытался подняться. Но тут же застонал от резкой боли, опустился на песок. «Что делать? Были бы доски, связал бы плотик и поплыл. А чем связать? Можно разорвать гимнастерку… Это мысль!» Сняв гимнастерку и связав ее концы, он пополз по берегу в поисках сухой травы. Срывал все, что попадалось под руку. Наполнив мешок, Николай занялся больной ногой: на место перелома, ниже колена, наложил толстые стебли бурьяна и туго обмотал их полосками нательной рубахи. Получилась импровизированная шина. Николай брючным ремнем привязал к животу «спасательную подушку» и сполз в воду. Вода быстро просочилась сквозь «шину», нога отозвалась нестерпимой болью. Тарарин закусил от боли губу, на минуту перестал грести. Но потом выругался и со злостью, что было силы стал работать руками, гребя туда, где, как он предполагал, был наш берег. Впрочем, очень скоро обессилел. Течение подхватило его и понесло в сторону от того заветного места, куда Николай стремился всеми своими помыслами. Через какое-то время его прибило к берегу. «Остров!» — догадался сержант, вспомнив, как в ту первую ночь их лодки течением пригнало именно сюда. Из последних сил Тарарин выбрался из воды, упал на песок и потерял сознание.

…Сержант Григорий Шумигай и его товарищи, отошедшие к реке правее, оказались не замеченными гитлеровцами: те были поглощены преследованием группы лейтенанта Гольденберга. Разведчики видели трагическую гибель боевых друзей, которых уже в воде накрыли вражеские снаряды. Шумигай сказал:

— Лучше погибнуть в рукопашной схватке на земле, чем вот так, беспомощным, барахтаться под огнем в воде. Дождемся темноты, а там видно будет, что делать.

С наступлением ночи группу Шумигая разыскал рядовой Головенский, вместе с двумя бойцами доставивший на лодке продукты и боеприпасы. А самое главное — он принес весть о наступлении полка.

— Живем, сябры! — радостно воскликнул Шумигай. — Теперь нас отсюда не выкурит и сам черт! Мы сами гитлерякам подкинем огоньку!

Вскоре группа сержанта Шумигая под покровом ночи выдвинулась вперед и заняла свои прежние позиции. Они ожидали наступления полка, чтобы помочь товарищам, ударив по врагу с тыла.

Сколько времени пролежал Тарарин, он и сам не знал. Но когда очнулся, по звездам определил — скоро рассвет.

«Оставаться здесь дальше, — подумал он, — опасно и бессмысленно: помру с голоду. Выход один: только к своим». Он сполз к реке и жадно припал губами к прохладной воде. Напившись, окунул голову, обдал тело водой и почувствовал, как у него словно прибавилось сил. И Николай поплыл, но не поперек реки, а вверх по течению, наискось. Когда, отдыхая, переставал грести, чувствовал, как сносит обратно. Ночная темень не позволяла определить: приблизился ли он хоть сколько-нибудь к цели. Лишь когда на востоке зарделся рассвет, Тарарин прошептал: «Свои…» И принялся грести из последних сил.

С берега его заметили. Отчалила лодка. Теряя сознание, Тарарин схватился за борт. Пришел он в себя уже на берегу. Вокруг стояли незнакомые бойцы.

На западной стороне реки, за высотами, раздались звуки орудийной канонады.

— Что там? — спросил Тарарин.

— Наши на плацдарме в наступление перешли, — ответил ему офицер.

Николай приподнялся и не сказал — простонал: «Не дождались… Э-эх, не дождались…» Он уронил голову на руки, закрыл лицо. Все его тело содрогалось от беззвучных рыданий.

…Бойцы во главе с сержантом Георгием Тихоновым, атакуя гитлеровцев вслед за самоходками, прорвались навстречу героям, более двух суток удерживавшим крохотный плацдарм. Остановились только на берегу реки. Сняв головные уборы, застыли над телом лейтенанта Гончарова. В скорбном молчании смотрели они на бесстрастные волны реки, поглотившие их боевых друзей, до конца выполнивших свой воинский долг.

Господствующая высота

На плацдарме разгорелась ожесточенная схватка за каждый метр земли, за каждую высоту. Напряженные бои тянулись дни и ночи.

Господствующая высота с отметкой 160,2 находилась прямо напротив позиций 77-й гвардейской стрелковой дивизии. С нее противник имел возможность просматривать большую часть нашей обороны: опушку леса южнее местечка Боровец, правее — деревню Гурна, а в глубине — деревню Гняздкув и далее — водную гладь Вислы. Днем пройти незамеченным было невозможно: немцы тотчас открывали огонь. Скаты высоты были буквально усеяны огневыми точками, изрезаны траншеями и ходами сообщения, опутаны колючей проволокой, густо заминированы. Словом, крепким орешком была эта высота, и «уживаться» с ней дальше было невозможно.

План был прост: под прикрытием сильного артиллерийского огня батальон атакует высоту с флангов. Рота автоматчиков на броне самоходок с фронта врывается на высоту, уничтожает противника и закрепляется на ней.

Командиру 2-й стрелковой роты 221-го гвардейского стрелкового полка лейтенанту В. С. Уварову высота эта хорошо знакома. Его бойцы атаковали ее, когда в первый раз пытались форсировать реку, и потерпели неудачу: сил одной роты не хватило. Тогда по сигналу ротного первым в атаку поднялся комсорг Коваленко и с возгласом: «Гвардейцы, вперед!» — побежал, увлекая товарищей. Убитого командира взвода заменил сержант Криворучко. Ворвались на высоту. Еще не успели по-настоящему закрепиться, как гитлеровцы превосходящими силами ринулись в контратаку. Высоту пришлось оставить.

Теперь же Уваров уверен в успехе: атакует целый батальон, артиллерия расчищает путь и, кроме того, рядом с его бойцами пойдут самоходки. С командиром батареи САУ Филюшовым они продумали все до мелочей. Парторг гвардии сержант М. А. Говор побеседовал с коммунистами Колчиным, Груздевым и комсоргом Коваленко, поручил им разъяснить бойцам значение высоты с отметкой 160,2. По заданию парторга коммунист Колчин выпустил листовку-молнию о подвиге Коваленко и Криворучко при первой атаке высоты. Уваров и Говор пошли по одрпам от бойца к бойцу, говорили о поставленной перёд Ними задаче, рассказывали о боях на плацдарме, успехах наших войск на других фронтах. С Уваровым отправился Старший лейтенант Дмитрий Филюшов. Он уточнял с командирами стрелковых взводов направление атаки, разъяснял особенности совместных действий самоходчиков и стрелков на данном участке местности. Затем Филющов и парторг самоходной батареи Л. В. Сулаквелидзе побеседовали с экипажами самоходок, провели механиков-водителей по маршрутам выдвижения на исходные позиции для атаки.

#i_001.jpg

#i_002.jpg

#i_003.jpg

#i_004.jpg

#i_005.jpg

#i_006.jpg

#i_007.jpg

#i_008.jpg

#i_009.jpg

#i_010.jpg

#i_011.jpg

#i_012.jpg

#i_013.jpg

#i_014.jpg

#i_015.jpg

#i_016.jpg

С началом артиллерийской подготовки самоходки вышли из укрытий и направились к боевым порядкам роты Уварова. Стрелки-гвардейцы дружно выскакивали из окопов, занимали места на броне. Батальон с криком «ура!» поднялся в атаку.

Машина, которую вел механик-водитель младший сержант И. В. Шатунин, вырвались вперед. Не доезжая до первой траншеи врага, остановилась. Автоматчики спрыгнули на землю, гранатами и автоматным огнем очищая траншею от фашистов. Шатунин заметил в окопе, прямо йёред самоходкой, двух гитлеровцев с пулеметом. Вот они развернули ствол в сторону нашей пехоты. Шатунин до отказа выжал педаль газа — и пулемет со всей прислугой был подмят гусеницами. На высоте самоходка вновь остановилась. Наводчик орудия Ларионов посылал по врагу снаряд за снарядом. Шатунин зорко следил за ходом боя. Он лично знал многих стрелков роты. Впереди всех в ходах сообщения огнем и прикладами расчищали путь Коваленко, Баранчиков, Чайка, Труханов. Один из бойцов бежал по склону во весь рост и строчил из ручного пулемета. Шатунин узнал Икрама Зияева. Вдруг на Зияева набросился гитлеровец, выскочивший из окопа. Икрам не растерялся: молниеносно, как в штыковом бою, сделал выпад вперед, ударом свалил фашиста с ног и, ухватив пулемет за ствол, добил нападавшего прикладом.

Поддерживаемая самоходной батареей, которая вела интенсивный огонь с места, рота Уварова стремительным рывком заняла высоту. Продвинулись на флангах и другие подразделения батальона.

Санинструктор гвардии старшина медицинской службы Шувалова бросилась помогать раненым.

Отважная Девушка уже десятого бойца вместе с его оружием выносит на себе в безопасное место. Вот этого подобрала на западных скатах высоты. Он все время говорил что-то непонятное — только и поняла, что звал парторга роты. И тут навстречу ей выбежал Говор: «Как идут дела с эвакуацией раненых?» — Шувалова, занятая перевязкой, не успела ответить. А Говор узнал раненого бойца. «Товарищ Чайка!» — окликнул он его. Но Чайка был уже мертв. Парторг сдернул с головы пилотку и сказал, обращаясь к санинструктору: «Перед боем он подал заявление в партию, просил: если погибнет в атаке, считать его коммунистом…»

Противник, собравшись с силами, под прикрытием артиллерийско-минометного огня перешел в контратаку. Главный удар гитлеровцы направили во фланг высоты, где действовала 3-я стрелковая рота коммуниста гвардии старшего лейтенанта Шарова. Подпустив их поближе, Шаров дал сигнал открыть огонь из всех видов стрелкового оружия. Фашисты дрогнули и побежали назад. А гвардейцы Шарова сами перешли в атаку.

Выстояли и уваровцы. Выждав подходящий момент, они атакой поддержали соседа. Впереди шел парторг Говор. Очередью из автомата он свалил двух гитлеровцев. «Это вам, гады, за Чайку!» — яростно прошептал парторг.

Высота с отметкой 160,2 полностью перешла в руки гвардейцев.

Теперь рубеж, занятый 77-й гвардейской стрелковой дивизией, пролегал по высоткам, скрывавшим от глаз противника глубину плацдарма до самого берега. Только на левом фланге, где окопы упирались в устье реки Илжанка, враг просматривал водную гладь Вислы и простреливал ее прицельным огнем.

Ни шагу назад!

Фронт остановился. Командармы и штабы перегруппировывали войска, подтягивали тылы. Авиация меняла пункты базирования. Пехотинцы, артиллеристы, танкисты и самоходчики укрепляли свои позиции. Наш передний край ощетинился ежами, колючей проволокой, дзотами, стволами орудий прямой наводки. В глубине обороны трудились машины — отрывали траншеи и ходы сообщения. Главная оборонительная полоса, вторая, третья… Отсечные позиции… Создавалась прочная, глубоко эшелонированная, неприступная для гитлеровцев оборона.

Еще вчера главный лозунг был — «Вперед! Не мешкай! На плечах отступающего противника врывайся в населенные пункты, обходя очаги сопротивления, захватывай выгодные рубежи, закрепляйся и снова — вперед!» А сегодня — «Ни шагу назад! Преврати свой окоп и траншею в неприступную крепость!» Коммунисты словом и личным примером утверждали в боевых коллективах идею прочной обороны, а политработники отразили сущность этой задачи в подробных планах партийно-политического обеспечения обороны плацдарма.

Самоходные батареи заняли огневые позиции на переднем крае обороны. Каждая САУ получила свой сектор ведения огня на случай наступления противника. Рядом с окопом для САУ — блиндаж для экипажа. Траншея — выход в тыл. Один член экипажа находится в машине постоянно ведет наблюдение. Остальные отдыхают, совершенствуют знания техники и оружия, изучают опыт проведенных боев.

Ни днем, ни ночью не утихает перестрелка. Ночью подчас светло, как днем, от ракет, автоматных и пулеметных трасс. Вот заговорила артиллерия — значит, в тыл к врагу пошла разведка. Словом, жарко на переднем крае.

Позиции самоходчиков располагались рядом с окопами пехоты. Соседи часто ходили «в гости» друг к другу, делились новостями, махоркой, читали письма. Читали вслух и свою «окопную» — дивизионную газету «Боевое знамя», и выпускаемые листовки о подвигах однополчан.

Вот и сегодня к самоходчикам пришли стрелки во главе со своим комсоргом Коваленко.

— «Боевое знамя» и про вас нынче сказала слово, — объявил Коваленко еще с порога блиндажа и подал агитатору коммунисту сержанту Ларионову свежий номер газеты.

— «В атаку на самоходной пушке», — прочитал Ларионов крупно набранный заголовок. В корреспонденции шла речь о бое за высоту 160,2.

— «Комсомолец Джемолдаев спас командира, — продолжал агитатор чтение. — Гвардии старший лейтенант Рубенков и разведчики Джемолдаев и Левин под сильным артминометным огнем прокладывали через реку связь. Офицера Рубенкова ранило осколком и течением уносило от места переправы. Джемолдаев бросился на выручку и вынес командира на берег».

— Конечно, молодец. Как же о таком не напечатать в газете, — поддержал Ларионов.

Уходя, Коваленко пригласил самоходчиков к себе в роту.

— К нам, — сказал он, — прибыло пополнение. О самоходке новички знают только по нашим рассказам. Надо познакомить, их с машинами.

Командир САУ младший лейтенант Михаил Блохин пообещал, что доложит командиру батареи и самоходчики придут к гвардейцам.

Почтальон Тося

Горы земли выброшены и замаскированы, Изучена каждая кочка и выемка перед передним краем. Противника не видно — прячется, снайперы носа не дают ему высунуть. Уставы и наставления перечитаны и пересказаны. Повторять заново? Скучновато. Зато всегда неиссякаем интерес к событиям в стране и во всем мире. «Что нового на других фронтах, как там в тылу, как союзники, чем живет Польша?..» Газеты, журналы, радиосводки — ато родники, утолявшие жгучий интерес солдата к жизни за пределами блиндажа, окопа. Своевременной их доставке на передний край придавалось первостепенное значение. Как правило, дивизионную, армейскую и фронтовую газеты мы получали в тот же день, а центральные — на второй день после их выхода в свет. Газета — самое острое, самое сильное оружие нашей партии. Это было доказано еще в годы гражданской войны. Тогда родились строки, оставшиеся актуальными и для нас:

Но, пожалуй, ничем так не дорожили на фронте, как письмами. Они олицетворяли собой живую нить, связывавшую бойца с родным домом.

Почтальон Тося — Таисия Моденова — самый желанный гость на переднем крае. И она в свою очередь очень дорожила искренней солдатской любовью, которую питали к ней, ее труду боевые товарищи. Через все трудности и опасности фронтового бытия несла она свою драгоценную ношу — сумку письмоносца.

Запомнился ей случаи на Висле. Уже который день шел бой за расширение плацдарма, но не было такого, чтобы она вовремя не доставила сражавшимся почту.

На позиций приходилось добираться всеми возможными средствами: то на самоходном пароме, несшем на себе расчет с пушкой, то в лодке с боеприпасами. А тут не повезло: на участке, где передний край подходил совсем близко к реке и водная гладь простреливалась вдоль и поперек, не было переправы. Навели мост ниже по течению. Однако в обход к нему идти далеко. «Найду лодку и сама переправлюсь! Если и снесет, то в сторону нашего моста» — решила Тося.

Отыскала на берегу лодку. Вычерпала из нее воду, дно устлала ветками, под сумку, чтобы не промокла, подложила травы. До середины реки добралась нормально, но вскоре заметила впереди и по бокам фонтанчики — словно кто-то невидимый бросал в воду камешки. Поняла: пулемет. Фашисты обнаружили ее. Несколько пуль прошили лодку, и она начала наполняться водой, Тося продолжала упорно грести. Еще немного, и лодка скроется за крутым выступом берега. Но пулемет почему-то смолк раньше. Оказалось, Тосе на выручку пришли самоходчики, накрывшие огневую точку фашистов. Насколько бойцов побежали девушке навстречу, А она уже бросила весла, и течение несло лодку к берегу. Тося стояла по колено в воде, прижимая к груди почтовую сумку. Солдаты на руках вынесли отважную почтальоншу на берег.

После этого случая мы категорически запретили ей одной переправляться через реку и велели доставлять почту по наведенному мосту на полковой КП, откуда письма и газеты забирали затем посыльные из батарей.

Наблюдатели уже издалека замечали рыжую Тосину копну волос, прикрытую черным беретом, узнавали ее стремительную походку и немедленно докладывали:

— На горизонте — Тося!

Порой, пренебрегая опасностью, бойцы выбегали из блиндажей, приветствуя дорогую гостью, и тогда все вокруг заполняли шутки, и смех.

— Вы и не подозреваете, Тося, — озорно блестя глазами, начинал, бывало, Игорь Сытытов, — кто спас вас от смерти тогда на Висле…

— Моя душа была в пятках, — отвечала девушка, — а пятки — в воде. Где уж было думать тогда о спасителе.

— Спаситель-то среди нас находится. Вот он стоит, ковыряет стенку.

— Тавенко?

— Он самый.

— Как же он из пушки-то стрелял? Ведь он механик-водитель. Разыгрываете меня, Сытытов.

— Ей-богу, нет.

— Ты бы лучше помолчал Игорь, — сердился Тавенко.

— Нет, Петро, пусть Тося узнает своего спасителя, — не унимался Сытытов. — Может, ты спас свое счастье. А дело было так, — продолжал он. — С разрешения командира я прилег отдохнуть, за противником наблюдал наш Петро. Он-то и увидел, как вы, Тося, рассекая волны, мчитесь к нам навстречу и как пулемет открыл по вашей посудине огонь. Тавенко рявкнул: «Плясухин, ко мне!» Да так, что и меня разбудил. Пока я бежал к самоходке, раздался выстрел. Тавенко первым же снарядом накрыл пулемет. Вот вам и механик-водитель! Он теперь любому наводчику нос утрет, — восхищенно глядя на товарища, заключил Сытытов.

— Тебе, Игорь, спасибо! Подготовил себе смену, — уже примирительно проговорил явно польщенный похвалой Тавенко.

Тося шагнула к Петру и крепко, по-мужски, пожала ему руку.

— За такое и поцеловать не грех, — окончательно осмелел Тавенко.

— В другой раз, — рассмеялась Тося.

Живое слово правды

Командный пункт самоходного полка располагался невдалеке от КП гвардейской стрелковой дивизии, в полутора-двух километрах от переднего края. До самоходок было рукой подать. А пробираться к ним приходилось где во весь рост, где перебежками, а где и ползком. Противник не дремал, и ничего не стоило попасть на мушку к снайперу, а то и просто нарваться на шальную пулю.

Ежедневно бывать в батареях стало незыблемым правилом политработника. Для меня, Пузанова и нового комсорга полка Николая Сапоженкова (он сменил Мурашова, раненного в боях за плацдарм) это правило стало нормой повседневной жизни. Бойцы ждали нашего живого слова. За беседами на огневых позициях нас, политработников, нередко заставал вечер. Частенько оставались мы там и на ночь.

Повседневное ведение агитационно-пропагандистской работы партийная организация считала своей первейшей обязанностью. Это помогало формировать высокие морально-боевые качества у воинов полка. В основе всей идеологической работы коммунистов лежала ленинская идея защиты социалистического Отечества — единого для всех наций и народностей многонационального Советского государства.

Воспитание любви к социалистической Родине и жгучей ненависти к врагу были взаимосвязанными сторонами одного процесса. Чем больше в результате нашей работы росла любовь солдата к социалистическому Отечеству, тем сильнее ненавидел он фашистских захватчиков, и чем полнее раскрывалась перед каждым из нас звериная сущность фашизма, тем сильнее было наше желание ускорить разгром гитлеровской Германии, установить мир на земле.

Для успешного ведения агитационно-пропагандистской работы в массах необходимо было в первую очередь идейно вооружить офицерские кадры. Это диктовалось еще и тем, что в звене «рота — батарея» была упразднена должность штатного политработника и вся политико-воспитательная работа возлагалась на командира.

Все эти вопросы занимали нас постоянно, и, естественно, мы ежедневно обсуждали их с М. И. Колобовым — нашим командиром-единоначальником.

Землянки командира полка и его заместителя по политической части были рядом. Мы с Михаилом Ивановичем навещали друг друга, подолгу беседовали, особенно вечерами, о делах и жизни полка.

Однажды я высказал командиру мысль, что без газет, журналов, писем, живого слова офицера солдату не обойтись. А у командиров батарей, взводов чувствуется недостаток политических знаний и опыта политической работы. Штатных политработников в полку немного — всего три человека, в батареях же их и вовсе нет. И мы с Колобовым договорились тщательно подготовить и, пока позволяет обстановка, провести в вечерние часы теоретический семинар с командирами батарей и отдельных взводов, а также со штабными офицерами, находившимися на КП полка.

Я заметил Михаилу Ивановичу, что командиров батарей, да и его самого нередко застаю за изучением нового Устава бронетанковых войск и разного рода наставлений. Само по себе это отрадно, однако военные знания надо дополнять знаниями политическими, глубоким пониманием и применением на практике марксистско-ленинской теории. Этому еще Фрунзе учил.

Колобов рассмеялся:

— Вижу, куда клонишь! Немного подумав, сказал;

— Готовь семинар, я с удовольствием приму в нем участие.

— Разговор с бойцами, — перешел я на другую тему, — у нас нередко сводится к тому, что только ненавидя врага всей душой, можно уничтожить его. И это естественно. Ведь с освобождением нашей страны и значительной части территории Польши бойцам открываются все новые и новые факты злодеяний гитлеровцев. Недавно в газетах сообщалось, что в ходе недавнего нашего наступления войска освободили узников Майданека. Солдаты хотят узнать о лагере поподробнее. Не мешало бы организовать туда поездку наших самоходчиков — по одному-два человека от каждого подразделения.

Колобов согласился со мной, сказал, что испросит на это разрешение у генерала Баринова.

— Думаю, не откажет. Так что готовь людей. А поездку пусть возглавит капитан Пузанов.

В другой раз я пришел к командиру полка по его вызову. Едва открыл дверь в землянку, как Колобов тут же заключил меня в объятия, радостно восклицая! «Поздравляю! Поздравляю!»

— Из-за чего такой прилив чувств? — непонимающе воззрился я на Михаила Ивановича.

— На, читай! — И Колобов подал лист бумаги.

То был Указ Президиума Верховного Совета Союза ССР о награждении нашего полка орденом Красного Знамени — «за образцовое выполнение заданий командования в боях с немецкими захватчиками, за овладение городом Хелм (Холм), прорыв обороны немцев западнее Ковеля и проявленные при этом доблесть и героизм». Одновременно поступили поздравления от Военного совета армии и командования корпуса.

«Уверены, что вы еще не раз прославите героическими делами советское оружие», — писали в поздравительном письме командир корпуса генерал Баринов, начальник политотдела полковник Кропачев и начальник штаба корпуса полковник Лаврентьев.

Мы с Колобовым, Реввой и Пузановым пошли в подразделения. Сами собой возникали стихийные митинги: солдаты давали слово приумножить славу полка в наступательных боях. Кто-то предложил напивать ответ на поздравление Военного совета армии. Так родилось вот это письмо:

«Военному совету 69-й армии.

Мы, бойцы, сержанты и офицеры 1205-го Краснознаменного самоходного артиллерийского полка, от всей души благодарим Советское правительство за награждение полка высокой наградой — орденом Красного Знамени и заверяем Военный совет, что в дальнейших решающих боях с немецким фашизмом будем бить врага так, как бьют его лучшие гвардейские части… Воодушевленные данной нам Советским правительством высокой оценкой, верные присяге, преодолевая все трудности войны, мы дойдем до фашистского звериного логова — гйтлеровокой Германии, где вместе со всей славной Красной Армией уничтожим фашистского зверя в его собственной берлоге.

Слава победоносной Красной Армии!

Слава великой партии Ленина, уверенно ведущей нас к победе!

По поручению личного состава полка

командир Колобов.

15.8.1944 г.» [18]

Письмо обсуждали на собраниях в подразделениях, в блиндажах и окопах, на передовой и в тылу. В эти же дни командиры батарей вручали бойцам письма-благодарности Верховного Главнокомандующего за отличные действия в боях при освобождении города Хелм (Холм),

Майданек

Машина, переполненная солдатами, сержантами и офицерами, катила на восток по местам, где еще недавно гремели бои.

Взору открывались мирные картины: убранные поля, новый мост на месте взорванного, часть отремонтированной дороги… А вот крестьянин чинит крышу дома. Заметив советских солдат, он улыбается, приветливо машет шляпой. Что-то радостное кричат вслед машине ребятишки.

Работают на своих узких полосках земли крестьяне. Река, отделяющая село от усадьбы помещика, — как граница двух миров.

— Видать, богато жил панок, — заключил Плясухин.

— Под усадьбу совхоза вполне подошло бы это поместье, — заметил дядя Костя.

Сразу за селом — толпа крестьян. Пузанов остановил машину, объявил перекур. Солдаты подошли к крестьянам.

— Митингуем, панове?

— Нет, пан, землю раздаем. Новая власть наделяет, — ответил отделившийся от толпы пожилой мужчина, видимо представитель власти.

— Всем дают?

— Тем, кто работал у помещика. Да еще у кого мало земли.

— Справедливо, значит?

— Справедливо! — поддержали крестьяне.

Наши солдаты с трудом понимали разговор, однако слушали крестьян с живым интересом. Чувствовали, что речь идет о чем-то очень важном для этих людей.

Но пора было ехать. Пожимая руку «землемеру», Пузанов сказал громко, чтобы слышали и другие:

— Желаем большого урожая и радостной жизни на всей земле. Крепче друг за друга держитесь — и победите.

Неожиданные собеседники долго трясли на прощание друг другу руки, словно этим рукопожатием навеки скрепляли между собой дружбу и братство.

Въехали на окраину большого города. Люблин. Аккуратные зеленые улицы, коттеджи. Повсюду оживленные лица людей. Завидев машину с советскими солдатами, прохожие останавливаются, приветливо машут руками.

Люблин проехали, не задерживаясь: времени было в обрез.

И вот он — фашистский лагерь смерти Майданек Огромная территория огорожена колючей проволокой. По углам — сторожевые вышки. Между длинными вереницами бараков — рвы и снова колючая проволока. И повсюду стойкий трупный запах.

Посуровевшие бойцы в глубоком молчании обходили длинные рвы, в которые гитлеровские палачи сбрасывали тела расстрелянных. В одном из них — под снятым слоем земли — трупы, трупы… Они лежали штабелями, как дрова… Дальше — печи, в которых фашистские людоеды сжигали тысячи ни в чем не повинных людей. Поистине жуткое впечатление производили бараки, заполненные обувью погибших. Горы обуви, сложенной с предельной аккуратностью. Мужская… женская… детская… И все это пронумеровано, учтено. Пузанов взял детскую туфельку, долго смотрел на нее, думая о чем-то своем, наверное, о жене и маленьких сыновьях, которые с начала войны остались в Бресте. С тяжелым вздохом положил туфельку на место. Еще один барак… В нем — гора волос: длинные — женские, короткие — мужские, с кудряшками — детские…

Обратно ехали молча, каждый со своими думами. Ведь участь узников Майданека разделили родные, близкие, знакомые многих из тех, кто сидел в кузове машины.

— Просто не верится, что на такое способен человек, — прервал напряженное молчание сержант Соколов.

— Да разве фашисты — люди?! — бледнея, воскликнул техник-лейтенант Лерман.

— Где-то я читал, что даже хищные звери детей не трогают, — тихо произнес Плясухин.

— Вот тут говорили: мол, даже не верится в то, что увидел собственными глазами, — подал голос дядя Костя. — Согласен. В такое поверить почти невозможно. Что скрывать: когда в самом начале войны в газетах писали о зверствах фашистов — что убивают они женщин, стариков и детей, издеваются над пленными, пристреливают раненых, — трудно было поверить в такое до конца. А вот я верил… Помню, в сорок первом на Северо-Западном фронте меня тяжело ранило в ногу. Вначале скитался по фронтовым госпиталям. Потом решили отправить меня в глубокий тыл. Погрузили нас в санитарный эшелон с большими красными крестами на вагонах. Везли на Рыбинск. А как раз фашисты зачастили бомбить мост через Волгу у Рыбинска. Но, видать, зенитчики крепко давали им пo зубам: и близко-то к мосту не подпускали. Тогда эти самолеты, словно стервятники, напали на наш беззащитный эшелон. Трудно передать, что наш брат раненый пережил тогда… И ведь видели, сволочи, что эшелон — санитарный!..

— Они с нами, как звери, а мы их по Москве водили, кормили. Всех их надо уничтожить, как бешеных собак, ни одного в плен не брать! — вдруг выпалил Плясухин.

— Мы, Плясухин, — другое дело: лежачих не бьем, — охладил пыл солдата лейтенант Новожилов.

Вечером, в окопах, блиндажах, в палатках проводились беседы на тему «За что мы ненавидим фашизм». Выступили те, кто видел лагерь смерти Майданек, и те, кто потерял на этой войне родных, близких. Зачитывались письма, в которых рассказывалось о зверствах фашистов на нашей территории в период оккупации. Приводились выдержки из опубликованного в это время сообщения Чрезвычайной государственной комиссии по установлению и расследованию злодеяний немецко-фашистских захватчиков и их сообщников, об истреблении гитлеровцами советских военнопленных в «Гросс-лазарете» Славута Каменец-Подольской области.

— Фашистская Германия поработила всю Европу, — говорил в своем выступлении парторг 4-й батареи техник-лейтенант Машнов. — Гитлеровцы решили уничтожить польский народ. Они опустошили страну, разрушили многие города. Здесь рассказывали о лагере смерти Майданек. Он не единственный в Польше, Народы Европы ждут нашего прихода, как погруженная во мрак земля — восхода солнца. Товарищи здесь выражали свою ненависть к фашистскому зверю и желание скорее уничтожить его своими руками. Желание законное. Врага неминуемо настигнет возмездие. Такое время придет, к нему надо готовиться; совершенствовать оборону плацдарма, быть бдительным, изучать технику и оружие, уставы и наставления.

Большое воспитательное значение мы придавали ритуалу вручения правительственных наград.

Вручение орденов — это праздник для воинов. Все видят: ты получаешь орден — знак благодарности Родины за ратный труд! Однако полк построить для этого не всегда удавалось.

— Пошли, Василий Терентьевич, в батареи, — сказал мне командир полка, — там и вручим.

Во 2-й батарее нас встретил докладом комбат Иван Максимович Емельянов, незадолго до этого вернувшийся из госпиталя. В блиндаже собрались офицеры и экипаж командира батареи, Колобов приколол к гимнастерке Емельянова орден Красного Знамени.

— В самый раз отдохнуть вам теперь, Иван Максимович, — заметил я, вслед за командиром полка поздравляя Емельянова с высокой наградой, и протянул ему путевку в армейский дом отдыха на пять дней.

В 1-й батарее командир полка вручил орден Славы III степени старшине И. Сытытову.

— Будем считать, что этот орден — немаловажный для парткомиссии аргумент в вашу пользу, — крепко пожимая старшине руку, сказал Колобов. Он имел в виду поданное Игорем заявление о приеме в партию.

Ордена Отечественной войны I степени удостоился и парторг полка капитан М. П. Пузанов.

Наш парторг

Однажды под вечер в мою землянку вихрем ворвался Пузанов и с порога радостно воскликнул:

— Нашлись, товарищ майор! — Он протянул мне распечатанное письмо.

— Кто нашелся?

— Жена и дети! — сияя, ответил парторг. — Живут в деревне под Луцком. Во время оккупации были в партизанском отряде. Когда пришли наши войска, жена написала родным. Те дали мой адрес — и вот.

— Рад, очень рад за тебя, дорогой! — вырвалось у меня. — Поздравляю! Немедленно пиши рапорт об отпуске на десять дней и поезжай к своим. До Люблина на нашей машине, а там поездом. И не забудь от меня передать им привет.

— Спасибо! Доберусь на попутных. А здесь за меня останется член партбюро старший лейтенант Куницкий, — сказал Пузанов и исчез — радостный, возбужденный.

Его настроение передалось и мне. Как-то светлее стало на душе. В который раз подумал: «Чудесный человек Михаил Павлович. Лучшего парторга и не сыскать».

Порой говорят о человеке; «Весь принадлежит людям». Эти слова можно полностью отнести к Пузанову. Умел он отыскать путь к сердцу солдата. Недаром не только коммунисты, но и все в полку считали его «своим парторгом».

Помню, рассказывала Тося, как при ней солдаты говорили о Пузанове. Поводом послужило письмо от родных наводчику орудия сержанту Василию Сухонину. Он долго не получал писем и, понятно, волновался. Узнал об этом парторг, написал родным Сухонина. И вот — радость для сержанта. И не узнал бы Сухонин, кто побеспокоился о нем, да родные сами сообщили в письме. Сухонин рассказал об этом товарищам.

— Для него, Василий, все равны: ты или я — беспартийные — или вот мой тезка — коммунист Михаил Долгушев, — ответил механик-водитель сержант Михаил Шевкунов. — Все мы для него однополчане.

— Да я не об этом, — возразил Сухонин. — Дело-то, казалось бы, мелочное: письмо. Ты вот, скажем, или Куртеев знали, что я не получаю писем, а не написали же.

— Для капитана Пузанова письмо — не мелочь, — поспешил сказать доброе слово о парторге и беспартийный Бахмет Кутлугалиев. — Когда он приходит к нам, интересуется всем и, если в чем нужда, — обязательно поможет. Такой он человек.

— И пожурит тебя так, что не обидишься на него. Был случай еще в июне, под Турийском, — вспомнил заряжающий Василий Горшков. — Нам выставили оценки по боевой подготовке: большинству — пятерки, некоторым — четверки, а мы с Николаем Васильевым получили тройки. Капитан Пузанов и говорит мне: «Как же ты, комсомолец Василий Горшков, фашистов бить будешь? С тройкой теперь никак нельзя. Не то время. Вся армия поднялась в высший, — говорит, — класс. Для боевой учебы не жалей себя, зато в бою врага одолеешь и живым домой вернешься». Пристыженный, я обратился к командиру, попросил времени, подготовился и сдал зачет на пятерку, А немного погодя парторг снова пришел к нам, Я рассказал ему о своих успехах. Он пожал мне руку и по-отцовски сказал: «Молодец!» И видна было — радовался за меня…

Говоря о Пузанове, невольно вспоминаю одно из, заседаний парткомиссии корпуса. В тот день члены парткомиссий приехали в полк: Борис Акимович. Азарьев — секретарь партийной комиссии, с ним Яков. Васильевич Качуров — заместитель по политчасти командира корпусного батальона связи. Третий член парткомиссии — парторг полка Михаил Павлович Пузанов. Заявлений о приеме в партию было несколько. Люди все — проверенные в боях, и заседание проходило, можно сказать, гладко.

Настала очередь Игоря. Вошел, четко представился:

— Старшина Сытытов!

Члены парткомиссии невольно залюбовались подтянутым, стройным воином.

Докладывал Пузанов: зачитал анкету Сытытова, партийные рекомендации, боевую характеристику. Рассказал о храбрости и отваге, проявленных старшиной в боях с врагом, сообщил о решении партийного собрания полка, единодушно проголосовавшего за прием Игоря в ряды ВКП(б). Слово было за самим Сытытовым. Однако Пузанов не спешил садиться. Чувствовалось: парторг хочет еще что-то добавить, видно, собирался с мыслями.

Члены парткомиссии были заранее ознакомлены с документами вступавших в партию, в том числе и с документами Сытытова, и недоуменно поглядывали на замолчавшего Пузанова.

Михаил Павлович, решившись, продолжал:

— У Сытытова отец арестован в 1937 году. За что — Игорь не знает, но факта этого не скрывал от коммунистов.

Затем Пузанов подробно рассказал о там, как этот вопрос обсуждался на полковом собрании.

— Где теперь отец? — спросили Игоря на парткомиссии.

— Не знаю. Связи с ним семья не имеет.

— Кто у вас остался из родных?

— Мать и сестренка, младше меня. Они недавно вернулись из эвакуации домой, в Москву.

— М-да… Отец… Сложный вопрос, — неопределенно протянул Качуров.

— Чем же он сложный, вопрос-то, Яков Васильевич, — снова поднялся Пузанов. — От партии Игорь правду не скрывает. Вины: его нет. Известно: сын за отца не отвечает. Тем более что сын доказал свою преданность Родине и партии в боях. Два ордена заслужил. Не сомневаюсь: проявит себя и в дальнейшем с самой лучшей стороны… Коммунисты полка хорошо знают Сытытова, верят ему. Жизнь у парня чиста, как родниковая вода. А нам дорого все светлое, чистое, что есть в людях. Прошу утвердить решение партийного собрания о приеме товарища Сытытова Игоря Михайловича кандидатом в члены партии.

Азарьев поддержал Пузанова. Качуров не сказал больше ни слова, тоже поднял руку «за». Затем все поздравили Игоря, пожелали ему новых боевых успехов.

Так Пузанов отбирал в партию лучших людей.

Этот эпизод особенно запомнился Mire как пример объективного и принципиального подхода к пополнению рядов партии.

В октябре 1944 года коммунисты составляли 37 процентов личного состава полка. На всех важнейших участках у нас были партийцы. Это прежде всего — командиры батарей и самоходных установок, механики-водители. Например, в 4-й батарее из пяти механиков-водителей четверо были коммунистами.

Бурный рост рядов партии в те годы, отмечался во всех Вооруженных Силах. В этом ярко проявились преданность бойцов и командиров делу Коммунистической партии, готовность связать с ней свою жизнь.

2 октября в полку состоялось партийное собрание с повесткой дня: «О состоянии работы по приему в партию и задачах идейно-политического воспитания коммунистов». Пригласили всех, кто мог прийти на собрание без серьезного ущерба для боеготовности батарей. Записались для выступления 18 коммунистов, выступили 12. Привожу эти цифры, чтобы подчеркнуть: и на фронте можно было выкроить время, чтобы обеспечить активное участие коммунистов в обсуждении важнейших вопросов жизни парторганизации.

Не стану пересказывать выступления, отмечу лишь: наряду с положительными моментами в них содержалась и острая критика. Вскрывались факты нарушения директивы Главного политического управления о порядке рассмотрения дел по приему в партию, вследствие чего Отдельные молодые коммунисты «ходили» в кандидатах больше трех месяцев, «хромала» идейно-воспитатель-иая работа, не все коммунисты имели партийные поручения.

Партбюро полка разработало подробный план реализации критических замечаний коммунистов, принятого решения с учетом возможностей, которые определялись длительным пребыванием полка в обороне на одних и тех же позициях.

Особое внимание мы обратили на идейно-политическое воспитание коммунистов. Планомерно проводились занятия в группах, которые были созданы в батареях, при штабе и в тыловых подразделениях для изучения Устава партии молодыми коммунистами. Более подготовленные товарищи изучали историю ВКП(б). В те же дни было намечено проведение теоретической конференции.

Материальную основу боеготовности полка составляли самоходки. В беседах с коммунистами капитан Пузанов постоянно подчеркивал, что надо беречь самоходки, продлевать срок их службы. Об этом же напомнила директива Главного политического управления. Провели партсобрание с повесткой: «О работе коммунистов по продлению жизни самоходной установки». К выполнению его решения Пузанов подключил актив. Интересно прошло совещание механиков-водителей, проведенное по решению партийного собрания. После доклада на тему «Правильная эксплуатация машин — условие их живучести», с которым выступил старший техник-лейтенант С. П. Рябушко, делились опытом работы по продлению срока службы самоходок передовые механики-водители. И в этом деле лучших результатов достигли коммунисты. Кандидат в члены партии сержант И. А. Соколов прошел на своей машине с боями 1350 километров, двигатель отработал 235 моточасов без аварий и поломок. Соколов дал слово обеспечить работу двигателя еще на 100 моточасов и тем самым перекрыть межремонтный срок на 85 моточасов. Машина коммуниста механика-водителя сержанта М. Н. Шевкунова прошла с боями 1220 километров, участвовала в 22 атаках, а двигатель проработал 220 моточасов без аварий и поломок. Шевкунов гарантировал работу двигателя еще на 220 моточасов.

Партийные собрания проводились и в партийных группах. Особенно активно оно провдло во 2-й батарее, где парторгом был лейтенант Павел Шевелев. Здесь еще ни одна самоходка со времени существования полка не подвергалась ремонту.

Да, человеком большой души, неугомонного характера был наш парторг. Легко и радостно работалось с ним. По сей день я с добрым чувством вспоминаю Михаила Павловича.

Накануне Октябрьского праздника радиоприемник из моей землянки перенесли в блиндаж, оборудованный под ленинский уголок. Блиндаж был просторным, однако желающих послушать трансляцию торжественного заседания, посвященного 27-й годовщине Октября, оказалось так много, что разместиться в нем удалось не всем. Некоторые примостились и у входа, у открытой настежь двери.

И. В. Сталин говорил спокойно, уверенно. Каждое его слово западало в душу. Говорил он об успехах на фронте и в тылу, о скорой победе. От радости хотелось вскочить, аплодировать вместе с участниками торжественного заседания, но надо было сидеть тихо, не шевелясь, чтобы ничего не пропустить и не помешать слушать другим. А когда доклад был окончен, заговорили все разом. Каждый хотел высказать свои мысли и чувства, навеянные докладом Верховного. Долго еще не расходились. Слова доклада затронули наши самые сокровенные думы, накопленные за долгие дни, месяцы, годы тяжелой битвы. Набатом звучал в сознании призыв — добить фашистского зверя в его собственном логове.

Назавтра в батареях провели беседы, а в тыловых подразделениях — митинг, на которых зачитали праздничный приказ Верховного Главнокомандующего.

Вскоре прибыл из отпуска Пузанов. Он подробно рассказал о жене, сыновьях, их жизни в партизанском отряде.

Я поздравил Михаила Павловича с присвоением ему очередного воинского звания «майор».

Затем рассказал, как в полку отмечали Октябрьский праздник, сообщил, что начальник штаба майор Ревва отозван в распоряжение командующего бронетанковыми и механизированными войсками 69-й армии, а на его место назначен бывший помощник по оперативной работе Леонид Федорович Биженко, которому одновременно с Пузановым присвоили воинское звание «майор». Вместо майора Андреева, раненного в боях на плацдарме, заместителем командира полка по строевой части стал майор Николай Иванович Шляхтин.

Меня в числе других политработников самоходных полков и бригад вызвали на совещание в политуправление фронта. Дорога была неблизкой — через всю освобожденную территорию Польши. На совещании шла речь об опыте партийно-политической работы в самоходно-артиллерийских частях. Понравилось выступление генерал-майора С. Ф. Галаджева — начальника политуправления фронта. Это было второе подобное совещание. Первое проходило в районе Овруча, Житомирской области перед летним наступлением. И тогда мы уехали с большим запасом дельных наставлений, высказанных генералом, и теперь получили хороший заряд. Мне особенно запомнилась мысль об источниках наших побед на фронтах Отечественной войны. «Велики всемирно-исторические победы советского оружия, — говорил генерал Галаджев, — однако заслуга здесь не одного человека, как бы ни был он талантлив. Источники побед надо искать прежде всего в нашем советском социалистическом строе, его экономике, в руководстве Коммунистической партии и ее передовой марксистско-ленинской идеологии, освободительном характере нашей войны против немецко-фашистских захватчиков, дружбе и сплоченности народов Советской страны, а также и в том, что благодаря усилиям Коммунистической партии и народа армия получила первоклассное оружие и технику. И в том, что армия научилась воевать по-современному». Еще генерал сказал, что эти положения необходимо глубоко и доходчиво разъяснить всему личному составу.

Начальник политуправления фронта подробно остановился на задачах политической работы в войсках в связи с пребыванием на территории дружественной Польши и предстоявшими боями по окончательному разгрому врага.

Жизнь на плацдарме текла своим чередом. Противоборствующие стороны «прощупывали» друг друга огнем. Гитлеровская пропаганда кричала о неприступности вислинского рубежа. Советские войска накапливали силы, и чувствовалось по всему, что уже недолго сидеть в окопах и блиндажах, — вот-вот заговорят пушки, придут в движение войска и, уничтожая и опрокидывая врага, устремятся дальше, на запад. А пока тянулись дни и ночи окопной жизни, и были в них свои огорчения и свои радости.

Большим событием для самоходчиков стало вручение полку ордена Красного Знамени. Торжественная церемония проходила на КП полка в присутствии предстат вителей подразделений. Орден к Знамени полка приколол начальник штаба корпуса полковник П. Г. Соболев. В подразделениях на передовой проводились беседы «Орден на Знамени полка». Вспоминали бои за город Хелм. Выступали отличившиеся в тех боях. «Награждение полка боевым орденом, — говорил комбат Емельянов, — великая честь для всех нас. Родина не забывает подвигов своих сыновей. Высокая награда обязывает еще настойчивее овладевать военным делом, чтобы достойно выполнить свой долг и освободительную миссию, добить фашистского зверя в его собственном логове. Так велит партия!»

1944 год — год выдающихся побед Красной Армии над немецко-фашистскими захватчиками и полного освобождения советской земли — передавал эстафету победоносному 1945-му.

Советские войска прочно удерживали инициативу в ведении боевых действий и, опираясь на неизмеримо возросшее экономическое могущество Советского государства, высокий патриотизм народа, были готовы к одновременному наступлению на всех фронтах с решительными целями; полного разгрома фашистской армии, освобождения Европы от гитлеровского рабства.

Красные знамена армии-освободительницы развевались на огромном пространстве от берегов Северного Ледовитого океана до теплых вод Адриатического моря. Советских воинов восторженно встречали народы Северной Норвегии, Польши и Чехословакии, Румынии и Венгрии, Болгарии и Югославии.

Войска 1-го и 2-го Белорусских, 1-го Украинского фронтов готовились к нанесению сокрушительного удара в самое сердце гитлеровской Германии — по Берлину.

Великая победа была близка. Но последние шаги к ней — невероятно трудны.

Наряду с другими соединениями фронта 77-ю гвардейскую стрелковую дивизию и самоходный артиллерийский полк вывели с плацдарма на восточный берег Вислы. Новый год мы встречали в тесном кругу боевых друзей. Полк посетил командир корпуса генерал-майор А. Б. Баринов. Каждый чувствовал приближение важных событий, но что конкретно готовится — можно было только догадываться. Пока же речь шла об устойчивой обороне рубежей, которые мы занимали.

Перед Новым годом командир полка находился на занятиях в штабе корпуса. Когда возвратился, пригласил меня и сказал:

— Приказано готовиться к большому наступлению. Для подготовки к нему и вывели нас с плацдарма. Пока все держится в строгом секрете. Занятия с нами в корпусе проводили на картах. Письменных распоряжений никаких нет и пока не будет. Наступать будем вместе с нашими старыми знакомыми — стрелками-гвардейцами. А говорю об этом потому, что тебе надо срочно продумать мероприятия партийно-политического обеспечения подготовки к прорыву обороны противника. Предстоит много занятий, в том числе и с боевой стрельбой. В основном — совместно со стрелковыми подразделениями. Местность для проведения тактических учений выбирается подобная той, на которой будем прорывать оборону противника. Думаю, прежде всего следует поставить задачу перед коммунистами.

На партийном собрании командир полка выступил с докладом «О задачах коммунистов в боевой и политической подготовке личного состава». Говорил о подготовке к совместным с гвардейцами учениям с боевой стрельбой, о повышении боевой выучки экипажей. О предстоявшем наступлении умолчал.

— Нас вывели с плацдарма на отдых, — сказал он, — но мы не настолько устали, чтобы сидеть сложа руки. Все эти месяцы перед нами стояла задача — крепить оборону. Она остается и впредь неизменной. Наряду с этим мы будем совершенствовать свои знания с учетом условий современного наступательного боя. Только решительным наступлением можно сокрушить и уничтожить врага.

Командир полка призвал коммунистов укреплять связи и дружбу с воинами-гвардейцами, которые совместно с батареями САУ будут совершенствовать свою боевую выучку.

Решение собрания определило конкретные шаги в работе партийного бюро полка и партийных групп подразделений.

Мы с М. И. Колобовым провели семинар командиров батарей и отдельных взводов, рассказали на нем о формах и методах партийно-политической работы в наступательном бою. Семинар был особенно полезен для молодых командиров батарей — старшего лейтенанта Т. И. Давыдова, назначенного командиром 1-й батареи, и старшего лейтенанта Г. И. Чухланцева, прибывшего в полк из резерва и принявшего 4-ю батарею у старшего лейтенанта Куницкого, который стал помощником начальника штаба.

Провели семинары партийных активистов батарей, секретарей комсомольских организаций, агитаторов. На семинары привлекались коммунисты и комсомольцы, составляющие резерв для замещения выбывших из строя в бою парторгов и комсоргов. Партийные и комсомольские активисты, агитаторы всегда имели при себе и в свободное время читали бойцам листовки и памятки, изданные политуправлением фронта. В листовках в популярной форме излагались основные положения боевых уставов, тактико-технические данные основных видов вооружения Красной Армии и противника, основы взаимодействия различных подразделений в наступательном бою.

План работы замполита предусматривал проведение ряда мероприятий по разъяснению основ единоначалия. Я выступил перед офицерами с лекцией на тему «Единоначалие в Красной Армии — основа ее организационного строительства». В подразделениях провели беседы: «Приказ командира — закон для подчиненного. Выполнить его беспрекословно, точно и в срок — долг воина».

Политработникам, особенно тем из них, кто начинал службу в Красной Армии еще до войны, необходимость повседневной работы по укреплению единоначалия была вполне очевидной. Помню, когда в 1940 году был отменен институт военных комиссаров, нас собрал бывший комиссар, впоследствии заместитель командира 147-й стрелковой дивизии по политчасти полковой комиссар И. И. Ларин. Он горячо и убедительно доказывал необходимость введения полного единоначалия, говорил о его значении для укрепления воинской дисциплины и порядка в армии.

В течение какого-то времени после учебы в Харьковском ВПУ до назначения политруком учебной батареи 132-го ОИПТД мне довелось работать в политотделе дивизии старшим инструктором по агитации, ежедневно видеть нашего комиссара в работе, слушать его, получат& задания и докладывать о выполнении. Он постоянно общался с нами, умело опирался на аппарат политотдела в деле сколачивания частей дивизии. Высокообразованный, политически грамотный, тактичный в обращении, И. И. Ларин был для нас образцом военного комиссара, политработника, с него мы брали пример. Он пользовался большим авторитетом.

Немало времени мы уделяли воспитанию сержантского состава, повышению авторитета младших командиров. По настоящему я оценил огромную их роль в укреплении дисциплины и порядка, повышении качества учебы, работая политруком учебной батареи 132-го ОИПТД. Батарея создавалась на базе учебного взвода и комплектовалась за счет красноармейцев других подразделений. Когда я впервые пришел в казарму, меня встретили примерно так, как спустя годы в самоходном полку, о чем шла речь в начале книги. С командиром батареи лейтенантом Алымовым мы решительно повели линию на укрепление комсомольской организации, повышение роли и авторитета младших командиров, опору на них.

Правда, в боевых подразделениях самоходного полка было легче: офицер здесь в каждом экипаже. В тыловых же взводах — ремонтном, подвоза боеприпасов, подвоза горючего и взводе управления — было по одному офицеру. К тому же специфика работы бойцов этих взводов такова, что выполнять задания им приходилось в отрыве от подразделения группами по 2–3 человека. Роль старшего в этих группах, которую выполняли сержанты, много значила. Об этой роли мы и говорили с сержантами при подготовке к предстоящему наступлению, обратив особое внимание на повышение бдительности при работе в отрыве от подразделения, в условиях сложной обстановки на территории Польши, Германии.

Несколько вечеров длилась теоретическая конференция по книге «О Великой Отечественной войне Советского Союза». К ней готовились, находясь еще на плацдарме. Офицеры самостоятельно изучали произведения В. И. Ленина, документы партии и правительства. Изучали также заявление Наркоминдела СССР от 26 июля 1944 года об освободительных целях Красной Армии, вступившей на территорию Польши, статьи из газет и журналов.

В своем выступлении я передал офицерам указания генерала Галаджева, данные им на совещании в политуправлении фронта, и поставил задачи по политической работе в подразделениях.

В заключение выступил командир полка. Он говорил об опоре командира подразделения на партийные группы и комсомольские организации.

Вместе с работниками политотдела дивизии мы провели встречи офицеров взаимодействовавших подразделений. В них принял участие начальник штаба дивизии гвардии полковник В. М. Вишняков. Командиры батарей рассказывали гвардейцам-стрелкам о тактико-технических данных и боевых возможностях СУ-76, об особенностях их действий в наступательном бою. Офицеров-самоходчиков заинтересовало выступление гвардии майора В. Г. Ремизова, командира Ьго Стрелкового батальона 218-го гвардейского стрелкового полка.

— Мы, гвардейцы, — говорил он, — полюбили самоходчиков, как своих братьев. Наши солдаты уверенно идут с вами в бой, потому что знают: пулеметные гнезда врага будут своевременно подавлены. Хорошо мы знаем и ваших командиров. Большим уважением пользуются Емельянов и Филюшов. Желательно, чтобы солдат-стрелок наглядно видел в бою, какая батарея или самоходка поддерживает его подразделение. Можно сделать так: написать на броне САУ белой краской две цифры в виде дроби, где числитель обозначает номер самоходной батареи, а знаменатель — номер стрелкового батальона. Целесообразно также, на мой взгляд, сделать приспособление на самоходке следующего характера: к корме прикрепить доску, чтобы на случай преследования отступающего противника можно было больше пехотинцев посадить десантом.

Я доложил командиру полка о предложениях гвардейцев. Они были признаны разумными и приняты.

Самоходчики приняли активное участие во встречах с пехотинцами, артиллеристами, саперами.

— Помогая друг другу, мы фашиста одолеем наверняка, — горячо говорил молодой коммунист старшина Сытытов. — Вот, скажем, ты, солдат с карабином, заметил огонь пулемета противника; трассирующей пулей дай нам правление или попроси своего командира указать цель ракетой. Я, наводчик орудия САУ, пошлю туда онаряд и накрою фашистского гада. Тогда ты шагай дальше. Но смотри в оба, береги нас — пригодимся. Самоходка ведь — и твоя защита, с ней рядом идти сподручнее. У гитлеровцев имеются известные вам фаустпатроны. По пехотинцу фаустник вряд ли станет палить. Самоходка же для него — желанная цель. Увидел фаустника — прикончи его: тем самым сохранишь самоходку, а мы проложим тебе дорогу дальше.

Подразделения полка готовились к дивизионным тактическим учениям с боевой стрельбой по теме «Прорыв подготовленной обороны противника усиленной стрелковой дивизией и бой в глубине». Как и на ротных, батальонных или полковых учениях, батареям предстояло действовать совместно с теми стрелковыми подразделениями, с которыми они в ближайшем будущем пойдут в бой.

Пузанов, Сапоженков и я вместе с командирами, парторгами и комсоргами батарей разъясняли экипажам боевую задачу, знакомили бойцов с характером обороны противника, инструктировали партийный и комсомольский актив, проверяли материальное обеспечение учений. Накануне учений прошли собрания в подразделениях. С докладами выступили Колобов, Биженко, Шляхтин и мы с Пузановым.

— Оборона, — говорил на собрании воинов 2-й батареи начальник штаба полка майор Л. Ф. Биженко, — которую завтра на занятиях предстоит прорвать стрелковой дивизии совместно с нами в районе деревни Корчмиско, построена по типу немецкой обороны за Вислой, Между Вислой и Одером противник создал семь оборонительных рубежей. Войсками же занят только первый, состоящий из нескольких оборонительных полос. Они насыщены большим количеством огневых средств и хорошо оборудованы в инженерном отношении. Враг рассчитывает удержать его, последовательно занимая подготовленные рубежи отходящими войсками и выдвинутыми из резерва. Наша задача — сорвать замыслы врага, мощным ударом разгромить противника на первом оборонительном рубеже и, стремительно наступая в глубине, упредить его в занятии подготовленных оборонительных рубежей.

— Мы с вами, — продолжал Биженко, — не раз слышали, как фашисты хвастались неприступностью оборонительного рубежа на Висле. Бесспорно, враг еще силен. Но мы сейчас намного сильнее его. Однако надо учиться побеждать малой кровью. На предстоящих учениях необходимо закрепить наши успехи в боевой подготовке. Вторая батарея поддерживает второй батальон стрелкового полка, задача которого — захватить первую траншею «противника» после первого огневого налета и обеспечить успех наступающих частей… Вы раньше других батарей выйдете с исходных позиций на рубеж атаки. Надо хорошо разведать маршруты выдвижения САУ.

Биженко подчеркнул, что командование обращает особое внимание на совершенствование взаимодействия САУ с пехотой, маневрирование на поле боя, меткое ведение огня, умелое использование местности экипажами самоходок и стрелковыми подразделениями.

Дивизионные учения прошли успешно. Самоходчики двигались вместе с пехотой, прижимаясь к огневому валу, уничтожали уцелевшие огневые точки «противника», Прорвав оборону, организовали преследование. Напряжение в ожидании предстоящих важных событий нарастало. Суворовское правило: «Каждый солдат должен знать свой маневр» — было на вооружении у всех. По уставу боец должен был знать лишь задачу отделения, расчета, экипажа. Но война научила многому, советский солдат знал больше. Уровень его политических и военных познаний намного превышал уставные рамки. Не случайно в бою он, не колеблясь, становился на место павшего командира. И как бы скрытно ни велось сосредоточение войск, солдаты по каким-то неуловимым признакам безошибочно заключали — готовится удар по врагу. Это окрыляло, прибавляло людям сил.

Вначале командиры батарей и командиры самоходных установок выехали на рекогносцировку местности предстоящих боевых действий. Они последовательно отрабатывали взаимодействие с командирами стрелковых подразделений, изучали характер местности на маршрутатах движения самоходок через реки, овраги, заболоченные участки. Вслед за командирами на плацдарм выехали механики-водители. Затем экипажи отрыли окопы для САУ на исходных позициях, замаскировали их.

13 января 1945 года батареи оставили район сосредоточения и заняли исходные позиции.

Стволы орудий смотрели на запад.

Накануне выпал снег. Он густо припорошил сосны и ели, кусты и землю, изрытую окопами, ходами сообщения, капонирами, блиндажами. Снегопад сменился густым туманом. Над лесом и полем, разделявшим наши и вражеские войска, низко плыли свинцовые облака. Было тихо. Казалось, что земля, деревья, техника — все отяжелело и погрузилось в глубокий и продолжительный сон. Но люди не спали. Напряжение достигло предела.

Поздним вечером 13 января я возвращался на НП полка из тыловых подразделений, подтянутых вплотную к боевым порядкам. Готовилось стремительное наступление, и от тыловиков зависело многое: своевременный ремонт техники, снабжение машин горючим, боеприпасами, обеспечение бойцов горячей пищей, — словом, все то, без чего немыслим успех полка в бою. Об этом и шла речь в беседе с коммунистами-тыловиками.

Услышав вблизи разговор, я пошел на голос. Возле высокой, красивой ели — оборудованное и замаскированное укрытие для самоходки. Подойдя к нему, я ответил на приветствие часового и остался стоять рядом — дабы не мешать разговору, доносившемуся из самоходки. Экипаж Емельянова — определил по голосам. Были там люди и из других экипажей. Укрытые брезентом, они не видели меня. Речь шла о предстоящем наступлении.

— Да, погодка не из блестящих, — по-видимому, подытожил кто-то содержание беседы, — за триста-четыреста метров ничего не видно.

— Нам, самоходчикам, еще ничего: и свою пехоту, и врага видим, огневую точку засечь и накрыть можно. А каково артиллеристам? Попробуй-ка, скорректируй огонь с закрытых ОП. А летчики? Сейчас носа не высунешь с аэродрома.

— Нет, и нам туговато будет, — возразил первый голос. — Конечно, техники подтянуто много — душа радуется! А вот всем вместе навалиться на врага не даст погодка.

— Милости с неба ждать некогда, — послышался голос механика-водителя Соколова. — Читали о событиях в Арденнах? Придется помочь англичанам и американцам. Какие ни есть, а все же союзники.

— А они спешили помочь, когда нам было туго?

— У нас свои взгляды на союзничество, — отрезал Соколов.

«Молодец Соколов, — мысленно похвалил я механика-водителя. — Хоть и молодой коммунист, а ситуацию понимает верно».

Разговор под брезентом прервал посыльный из штаба. Он передал, что комбата вызывает командир полка. Включать радиостанции было категорически запрещено, поэтому между батареями и штабом полка поддерживалась живая связь — через посыльных и связных.

Я окликнул Емельянова и мы вместе пошли к командиру.

«Под знамя — смирно!»

Уже стало традицией: накануне боя, если позволяет обстановка, перед строем полка выносится Боевое Знамя.

Вдоль опушки леса в линию, вытянулись самоходки с расчехленными стволами орудий. Впереди замер строй воинов. На сосредоточенных лицах солдат, сержантов и офицеров читались решимость и непреклонная воля к победе. Какими дорогими и близкими стали для меня эти люди! Русский Давыдов и мордвин Емельянов, украинец Тавенко и грузин Сулаквелидзе — все они по приказу Родины готовы были в любую минуту на воинский подвиг.

— Под Знамя, смирно! — скомандовал Колобов.

Лейтенант А. П. Поздышев вынес полковое Знамя. Торжественно, как на параде, чеканили шаг ассистенты с автоматами на груди. Затаив дыхание, бойцы смотрели на полковую святыню. Каждый с гордостью ощущал себя неотъемлемой частицей дружной боевой семьи, ратный труд которой был отмечен орденом. Вот он, яркой звездой сияет на Боевом Знамени полка!

Пройдя вдоль строя, знаменосец остановился рядом с командиром полка. Колобов опустился на колено и поцеловал алое полотнище. Поднявшись, зачитал обращение Военного совета фронта к войскам, затем произнес, как клятву;

— Товарищи солдаты, сержанты и офицеры! Через несколько минут мы вступаем в бой. Давно мы ждали начала нового мощного удара по врагу и готовы с честью оправдать доверие Родины, выполнить ее приказ. Пусть каждый из вас свое умение воевать, смелость и отвагу усилит жгучей ненавистью к врагу. Помните: нашего прихода ждут еще миллионы людей, стонущих в фашистской неволе. Партия и правительство поставили перед нами задачу — добить фашистского зверя в его логове…

В предутренней тишине голос командира звучал громко и взволнованно. В тишину эту внезапно, словно раскат грома, ворвался мощный рокот гвардейских минометов. Вслед за этим грянул залп тысяч орудий. Началась артиллерийская подготовка.

Колобов что-то еще говорил, но голос его потонул в сплошном грохоте. И хотя не всем были слышны его слова, сердце каждого, кто стоял в строю, билось так же взволнованно и радостно, как и сердце их командира.

Комполка дал сигнал: «По машинам!» Знакомая, привычная команда нарушила строй. Бойцы и командирі поспешно занимали свои боевые посты. А вокруг стоголосо, сотрясая воздух, ревели орудия разных калибров. Не успевали эхом прокатиться по лесам и полям отзвуки одного залпа, как следовал новый. А там, куда с шуршанием и воем уносились снаряды и мины, в воздух взлетали вражеские дзоты, блиндажи, навеки умолкали орудия, минометы и пулеметные точки. Самоходные батареи, вытягиваясь в колонну, уходили вперед. Застыв на своих боевых местах, воины отдавали честь полковому Знамени.

Пелена ночи, равномерно покрывшая горизонт, медленно раздвигалась на востоке, возвещая восход солнца. Казалось, сама Родина-мать посылает привет и благословение сынам своим, идущим на запад по велению воинского долга…

Теперь, когда я рассказываю своим товарищам о том, как начиналось наступление для нашего полка, некоторые сомневаются в достоверности моих слов. Но было именно так: во время артиллерийской подготовки полк находился в некотором отдалении от переднего края нашей обороны и начал движение с исходных позиций с таким расчетом, чтобы выйти к первой траншее в момент, когда наша артиллерия перенесет огонь в глубину обороны противника, а стрелки-гвардейцы поднимутся в атаку.

«Батальон славы»

Лавецко-Нове… В который раз, склонясь над картой, повторял эти слова гвардии майор Б. Н. Емельянов — командир 1-го стрелкового батальона 215-го гвардейского стрелкового полка. Более двух дней, после занятия исходного положения для наступления с Пулавского плацдарма на Висле, наименование этого польского села вй сходило с уст бойцов батальона.

Гитлеровцы уготовили селу незавидную участь — превратили его в центр первой позиции главной оборонительной полосы, на южной окраине, оборудовали опорный пункт. Землю вокруг изрыли траншеями, отсечными позициями, ходами сообщений, утыкали дотами и дзотами, огневыми точками, напичкали минами, опоясав все это колючей проволокой.

Батальону Емельянова командование оказало большое доверие: как передовому батальону в боевом порядке наступающих частей 77-й гвардейской стрелковой дивизии ему надлежало, наступая вслед за огневым валом и заняв первую и вторую траншеи, установить, не отвел ли противник свои войска в глубину обороны и, в случае успеха, уничтожить его в Лавецко-Нове и опорном пункте южнее, овладеть первой позицией, открыть путь для наступающих дивизий 25-го стрелкового корпуса.

Было над чем призадуматься комбату! Он молод. Ему еще только 23 года. И хотя война не раз ставила перед ним трудные задачи в боях за Орел и Чернигов, при форсировании Оки, Десны, Днепра и Вислы, такого, как нынче, еще не бывало.

Емельянов оторвался от карты, рывком поднялся, откинул рукой прядь светлых волос, упруго прошелся по тускло освещенной землянке, разминая отекшие ноги: «Ничего, тяжелее, чем в сорок первом, не будет!» Вспомнились дни начала войны, кровопролитные бои, выход из окружения, то, как делился с друзьями последним патроном, последним сухарем.

То ли дело теперь! На батальон работают три полка артиллерии! В боевых порядках взводов пойдут вся приданная артиллерия сопровождения, саперы, взвод танков, батарея САУ.

На пути от Ковеля до Вислы Емельянов не раз чувствовал локоть и огневую поддержку самоходчиков. И в последние недели перед наступлением, когда дивизию отвели в тыл, восточнее Вислы, на учебных полях, специально оборудованных по типу немецкой обороны, бойцы батальона с 4-й батареей САУ старшего лейтенанта Чухланцева штурмовали позиции условного противника с применением огня всех приданных батальону средств усиления.

«Для успеха сделано, кажется, все, — подытоживал комбат. — Жаль, из-за плохой погоды не пойдут самолеты».

В людях он вполне уверен. Видел, каким восторгом загорались глаза бойцов, когда нынче вечером проносили перед ними в окопах боевое гвардейское Знамя! А сколько деловых мыслей, предложений прозвучало на партийном и комсомольском собраниях. Поступило много заявлений в партию и комсомол. Словно за всех, сказал гвардии старший сержант И. Е. Петров: «Друзья, помните в бою о военной присяге! Доверие Родины оправдаем! Я рад и горд, что в бой иду коммунистом!»

Предутреннюю тишину разорвал гром — бригадный залп гвардейских минометов М-31. Над затаившимся, готовым к прыжку батальоном, шурша и оставляя следы, пролетали мины-бомбы. В стане врага содрогалась от грохота земля, взлетали на воздух укрепления опорного пункта гитлеровцев. В завершение огневого налета грянули полковые залпы «катюш», накрывая врага по всей его первой позиции.

В темном небе вспыхнули три красные ракеты, выпущенные, комбатом Емельяновым. И тотчас с мощным «ура» поднялись одновременно все три роты батальона, наступавшего одним эшелоном.

Противник молчал.

Командир 4-й батареи старший лейтенант Григорий Чухланцев отдал своим экипажам и приданному взводу танков команду: «Вперед!». Преодолев первую траншею, изрытую воронками, наступавшие не обнаружили противника. Во второй траншее, особенно в ходах сообщения, бойцы увидели картину полного разрушения: трупы убитых врагов, искореженные пулеметы, автоматы… «Противник переводил свои войска из первой и второй траншей в третью и четвертую, но не успел», — заключил Чухланцев.

Гитлеровцы опомнились открыли огонь. Сперва разрозненный, затем из всех видов оружия, из уцелевших дотов, дзотов, окопов.

— Товарищ старший лейтенант, целеуказания! — воскликнул сержант Минаев: пехотинцы трассирующими пулями показывали места расположения пулеметных гнезд на правом фланге фашистов.

Вслед за машиной комбата открыли огонь по цели и другие самоходки. Огневые точки врага были подавлены.

Однако в центре опорного пункта гитлеровцы, поддержанные огнем своей артиллерии, усилили сопротивление. От прямого попадания снаряда загорелась машина Чухланцева. Пулеметный огрнь из фашистского дзота прижал к земле солдат роты. Сраженный пулей, замертво упал комроты Васильев.

И тогда над полем боя во весь рост поднялся командир взвода Михаил Гурьев. Его зычный призыв: «Гвардейцы, за мной!» поднял роту в атаку. Поддержанные огнем артиллерии, гвардейцы ворвались в третью траншею. Завязалась рукопашная схватка.

Емельянов внимательно следил за ходом боя. На левом фланге успешно действовала рота гвардии капитана Грихно: отбив контратаку, бойцы роты вплотную подошли к третьей траншее.

Емельянов приказал правофланговой роте обойти опорный пункт противника с севера. Поддержанная батареей САУ, командование которой принял парторг батареи техник-лейтенант Василий Машнов, рота продвинулась, также завязав бой на третьей траншее. Атаку возглавил парторг роты старший сержант Аболок, заменивший раненого командира роты гвардии старшего лейтенанта Мамонова.

Артиллерийские полки поддержки перенесли огонь на четвертую траншею. Захватив в рукопашном бою третью траншею, батальон с ходу преодолел реку Чернявка и в ожесточенном бою овладел последней, четвертой траншеей оборонительной позиции противника.

Уцелевшие гитлеровцы, еще сопротивлявшиеся в центре опорного пункта, боясь окружения, бросились спасаться бегством. На поле боя осталось 57 орудий: их расчеты так и не успели сменить огневые позиции.

Передовой батальон задачу выполнил.

За проявленные мужество и героизм Борис Емельянов и Михаил Гурьев были удостоены звания Героев Советского Союза, командиры рот, батарей — награждены орденами Красного Знамени, взводов — орденами Александра Невского, а сержанты и рядовые — орденами Красного Знамени и Славы. Военный совет 69-й армии присвоил батальону почетное наименование «Батальон Славы».

Комбат остается в строю

В назначенное время 2-я батарея вышла на рубеж развертывания для атаки.

— Соколов, — напомнил Емельянов своему механику-водителю, — не забудь: проход в минном поле обозначен вешками. Не вздумай выбрать иной путь.

— Помню, товарищ старший лейтенант. Не знаю только, на какую глубину обозначили проход саперы, — ответил Соколов.

Майор Шляхтин вызвал командиров батарей Давыдова и Емельянова и сообщил: передовой батальон имеет успех, и вслед за ним после 15-минутного огневого налета артиллерии перейдут в наступление батареи с задачей атаковать вторую линию обороны противника.

По звукам боя Емельянов определил, что он перемещается от Лавецко-Нове на запад. И тут снова ураган огня обрушился на головы гитлеровцев, засевших левее фронта наступления передового батальона. Поднялись и пошли в наступление подразделения основных сил 218-го гвардейского стрелкового полка, находящегося в первом эшелоне на направлении главного удара дивизии. Артиллеристы на руках катили орудия сопровождения. Выдвигались батареи, выделенные для стрельбы прямой наводкой.

— Соколов, вперед! — тронул Емельянов плечо механика-водителя.

Самоходка вышла из укрытия и, набирая скорость, понеслась вслед за пехотой. Выходили на свои маршруты экипажи лейтенантов П. И. Шевелева, Л. В. Разумовского и другие. Обогнав стрелков, чтобы первым преодолеть проход в минном поле, Соколов уверенно повел машину между ориентирами.

Емельянов напряженно следил за движением своей самоходки. Когда замерцал огонек подсветки последнего ориентира, обозначавшего конец прохода, и вздох облегчения уже готов был вырваться из груди, машину вдруг резко качнуло, словно кто-то могучей рукой попробовал приподнять ее массивное тело. Емельянов увидел яркую вспышку и услышал грохот взрыва. Затем все куда-то исчезло, погрузилось во мрак…

— Товарищ старший лейтенант! Иван Максимович! Ваня, дорогой! — как сквозь сон, слышалось Емельянову.

Кто-то настойчиво тряс его за плечи. Открыв глаза, Емельянов увидел над собой озабоченное лицо Лермана, его заместителя по технической части.

— Ваша самоходка подорвалась на мине… Экипаж погиб… Вас выбросило взрывной волной, — возбужденно говорил Лерман.

Емельянов скорее по движению губ, чем по голосу, догадался, что произошло. С трудом повернул голову в ту сторону, куда показывал зампотех, и увидел объятую пламенем самоходку.

— Соколов! — простонал Емельянов, пытаясь подняться.

— Лежите спокойно. Сейчас отправим вас в санчасть, — уговаривал Лерман комбата.

— Не надо! — с перекошенным от боли лицом выдохнул Емельянов. — Я здоров. — Он приподнялся на локте, обвел взглядом поле боя. — А это чья машина?

— Лейтенанта Шевелева. Он задержался, увидев взрыв возле вашей самоходки. Ищет обход.

— Помогите мне добраться до самоходки Шевелева. Я пойду дальше вместе с батареей.

Вскоре саперы расчистили проходы в минном поле, и экипажи тронулись дальше. Самоходка Шевелева догнала батарею. Емельянов по пояс высунулся из боевого отделения машины: пусть батарейцы видят — командир жив, он с ними.

Вулька-Замойска

— Товарищ старшина, что-то фашиста живого не видно — одни убитые в траншеях валяются, — заметил Плясухин.

— Думаешь, до Берлина чесать будут? — в свою очередь спросил Сытытов. — Не волнуйся, Андрюха, враг еще покажет зубы.

— Видимо, противнику на нашем направлении нечем было закрыть брешь на первой позиции, — присоединился к разговору лейтенант Марычев. — На других участках бой не утихает. Нам тоже не миновать встречи с гитлеровцами. И произойдет это скоро.

Впереди показалось большое село. Справа роща. И, будто в подтверждение только что сказанному Марычевым, из села и рощи одновременно ударили очереди. К стрекоту пулеметов и автоматов прибавилось тявканье мин: с западной окраины рощи открыла огонь вражеская минометная батарея.

Командира 1-й батареи САУ Давыдова вызвал к себе командир стрелкового батальона гвардии майор В. Г. Ремизов.

— Впереди село Вулька-Замойска, — сказал комбат. — Село и рощу, что севернее, обороняют остатки разгромленных на первой позиции войск противника. Генерал Аскалепов приказал обойти опорный пункт с севера и юга, окружить и уничтожить врага. Батальон совместно с вашей батареей атакует рощу с севера и уничтожает противника… Как лучше использовать самоходки? Ваше мнение, товарищ старший лейтенант?

Давыдов внимательно посмотрел на свою карту и убежденно заговорил:

— Обычно мы действуем в боевых порядках пехоты, поддерживая ее огнем с места и с коротких остановок. Но в данном случае я предлагаю другой способ использования батареи. Успех атаки в значительной мере будет зависеть от того, сумеем ли мы подавить минометы противника. Они укрыты за рощей, прямой наводкой их не достать. Значит нужно обойти рощу и накрыть их с тыла.

Предложение понравилось Ремизову.

— Возьмите с собой десантом стрелковый взвод, — сказал он. — Выступайте одновременно с нами, решительным броском обойдите рощу и внезапно ударьте по минометным расчетам противника.

Уточнив вопросы взаимодействия, обусловив время и сигнал для атаки, Давыдов собрал командиров машин. Разъяснил им обстановку, поставил задачу, после чего приказал отвести самоходки в укрытия. Туда же вскоре прибыл и выделенный для десанта взвод стрелков.

— Товарищ старший лейтенант, вас вызывает «двенадцатый», — окликнул Давыдова радист.

Возвратившись, Давыдов сообщил:

— Вызывал замполит полка. Он рассказал о действиях батареи Чухланцева, которая поддерживала передовой батальон. За успешное выполнение задачи и разгром противника в опорном пункте Лавецко-Нове весь личный состав этого батальона, а также батареи Чухланцева представлены к правительственным наградам. Замполит просил сказать об этом всем нашим самоходчикам. А я подумал, что и стрелкам надо сообщить. Сейчас же доложу майору Ремизову.

О том, что в бою геройски погиб старший лейтенант Григорий Чухланцев, решили пока не говорить.

Марычев познакомил экипаж со стрелками-десантниками, рассказал об успехе батарейцев Чухланцева и всего передового батальона.

— Ну, Плясухин, пришел и твой черед отличиться, — воскликнул Сытытов. — Смотри, не подкачай, чтобы не было стыдно перед друзьями из батареи Чухланцева!

Марычев показал стрелкам-десантникам место на самоходке. Они разместились на доске, заблаговременно укрепленной на корме машины.

— От автоматного и пулеметного огня с фронта, — объяснил Марычев, — вас прикроет броня. В нужное время по сигналу можно легко соскочить на землю. Под прикрытием огня самоходки цепью пойдете в атаку.

Парторг батареи Новожилов собрал коммунистов. Обращаясь к старшине Сытытову, сказал:

— Игорь! Это первый бой, в которыё ты идешь коммунистом. Надеюсь, ты понимаешь…

Начался огневой налет нашей артиллерии по деревне и роще. Используя складки местности, батарея на ходу выстроилась в колонну. Ее возглавляла машина комбата. Оставляя за собой клубы снежной пыли, самоходки пошли в обход рощи. Вырвавшись на опушку, веером развернулись на юго-запад. Давыдов был на правом фланге.

На вражеских минометчиков, поглощенных стрельбой, появление самоходок в тылу подействовало, как гром среди ясного неба, В первую секунду фигуры в серо-зеленых шинелях застыли, словно в остановленном кадре кино. Потом заметались в панике, бросились к деревне. Сытытов посылал им вдогонку снаряд за снарядом. Тавенко успевал и управлять машиной, и одновременно косить противника пулеметными очередями.

Захваченный азартом боя Марычев не заметил, как с опушки рощи по убегающим фашистским солдатам застрочил их же пулемет. Но, видимо, поняв, что своих уже не повернуть назад, стрелявший перенес огонь на самоходку, оказавшуюся к нему ближе других. По левому борту и корме застучали пули. Один из стрелков, стоявших на прикрепленной к самоходке доске, вскрикнул и упал замертво. Остальные соскочили на землю, залегли, Вдруг Сытытов почувствовал, как что-то тяжелое навалилось ему на спину…

— Товарищ лейтенант! Федя!

Марычев молчал. По его лицу текла кровь. Он был мертв.

Сытытов глянул в сторону леса. Заметив вражеского пулеметчика, скомандовал:

— Тавенко, девяносто градусов влево! Плясухин, осколочным!..

Скомандовал, но тут же спохватился: ведь за рощей наступают свои, можно и в них угодить.

— Петро, фашистский пулемет видишь?

— Вижу!

— Дави гусеницами!

В узкую полоску триплекса Тавенко видел приближение вражеской пулеметной точки. По броне дробью рассыпались пули. Фашист в яростном исступлении строчил и строчил. Вдруг пулемет замолк: в последнюю секунду у гитлеровца сдали нервы. Растерявшись на мгновение, он затем вскочил, словно ужаленный, и побежал в сторону деревни, вслед за теми, кого только что пытался остановить сам. Тавенко, наехав на вражеский пулемет, круто развернул машину в сторону убегавшего фашиста. Подгоняемый страхом, тот улепётывал что было мочи: поднимать руки, видимо, не собирался. Время от времени гитлеровец оглядывался на бегу, и тогда Тавенко видел его перекошенное гримасой лицо.

— Если враг не сдается — его уничтожают, а такого гада, как этот, — тем более! — механик-водитель прибавил газу.

Оставшиеся в живых минометчики сдались в плен стрелкам. Батарея продолжала атаку.

Путь для наступавшей пехоты был расчищен. Стрелки и поддерживающие их танки ворвались в деревню. Почувствовав угрозу окружения, противник обратился в бегство. Самоходки, делая короткие остановки, вели огонь по убегавшим фашистам. Вскоре бой утих и на этом участке. Пройден еще один трудный шаг к победе.

Зволень

К вечеру наши войска подошли ко второй линии обороны противника. Впереди находился мощный оборонительный узел — город Зволень. Для усиления отошедших с первой линии разбитых частей противник, по данным разведки, выдвинул из района Радома свежие резервы, в том числе крупные танковые части. Он любым способом стремился приостановить наше наступление. Мосты через реку Зволенька были взорваны, подступы к городу заминированы. Предстоял напряженный ночной бой.

Экипажи 2-й батареи подошли к реке. Быстро темнело. Полковые разведчики во главе с сержантом В. И. Калининым доложили батарейцам обстановку за рекой, указав, в каких домах остановились немцы. Экипажи П. И. Шевелева, Л. В. Разумовского открыли огонь по указанным целям. Батарея остановилась на занятом рубеже в ожидании разведданных о возможности форсирования реки по льду.

Мы с майором М. И. Колобовым выехали в боевые порядки батарей. Неподалеку от Зволеня путь преградила длинная колонна автомашин. Причину затора водители объяснить не могли, а объезд колонны был запрещен — справа и слева от дороги минные поля. Комполка нервничал: ехать осталось всего-то ничего, времени в обрез, а тут — стой и жди. Решили оставить машину с водителем в колонне и дальше идти пешком:

— Следуй за колонной! Догонишь нас — тогда поедем вместе, — сказал Колобов шоферу рядовому А. Б. Володко.

Обогнав колонну, мы оказались в открытом поле. Впереди виднелся город, полукольцом окруженный нашими войсками. Пехота залегла, вели огонь артиллеристы.

Тем временем Володко с нетерпением дожидался, когда тронется колонна. Несколько раз он вылезал из машины, обходил ее и снова садился за руль. Наконец, очевидно, решил рискнуть. Осторожно, вдоль колонны, впритирку он тронул «виллис» и тихонько покатил слева от колонны. Шофер стоящего впереди грузовика неодобрительно покачал головой. Вот позади осталась одна, вторая, третья машины. «Виллис», подскакивая на кочках, катил все дальше и дальше. Впереди уже близка голова колонны, и вдруг что-то треснуло под левым передним колесом — будто переломилась сухая ветка. Потом — взрыв. Машину качнуло и приподняло. Взметнулся столб пыли и огня…

Да, к сожалению, бывало и так: человек нарушил приказ командира, пренебрег требованиями бдительности и осторожности — и поплатился за это жизнью.

Колобов, вернувшись от генерала Аскалепова, прямо в штабной машине провел короткое совещание. Впервые за день собрались вместе заместители командира и начштаба. Мы коротко проинформировали командира полка о самых важных событиях дня.

— Генерал Баринов приказал к утру овладеть городом Зволень, — сказал Колобов. — Бригады 11-го танкового корпуса обходят город с севера и юга. Гвардейская стрелковая дивизия, а с ней и наш полк атакуют Зволень с северо-востока и востока. В первом эшелоне наступают два стрелковых полка, в каждом из них по две наших батареи. По данным разведки, мы в состоянии по льду форсировать реку Зволенька, лед выдержит. Артиллерия методом последовательного сосредоточения огня сопровождает наступление. Особое внимание генерал обратил на взаимодействие в ночном бою со стрелковыми и артиллерийскими подразделениями.

Колобов приказал майору Шляхтину находиться при командире 218-го гвардейского полка, согласовывать действия 2-й и 4-й батарей, поддерживающих атаку этого полка.

— По прибытии на место вам, майор, надо немедленно проверить готовность второй батареи к разведке боем переправ на юго-восточной окраине Зволеня и оказать помощь Емельянову. Я проверю готовность первой и третьей батарей и в период атаки буду на НП генерала Аскалепова.

Командир полка велел мне побывать в тыловых подразделениях, подтянуть их ближе к батареям с тем, чтобы они были готовы после овладения городом Зволень пополнить запасы горючего, боеприпасов, накормить людей горячей пищей.

Дав указания начальнику штаба по оформлению наградных документов, командир полка отпустил своих помощников и, сев в броневик разведчика Васи Калинина, направился в батареи.

1-я батарея старшего лейтенанта Тимофея Давыдова занимала огневые позиции по берегу реки Зволенька — непосредственно в боевых порядках пехоты — и вела огонь по целеуказаниям ее командиров.

Старшина Игорь Сытытов, сменив погибшего лейтенанта Марычева, принял командование экипажем. Теперь он совмещал обязанности командира САУ и наводчика. Игорь размеренно подавал команды и выходило, что подает он их, в сущности, самому себе и Плясухину. Машина стояла в закрытой огневой позиции, и сержант Тавенко временно оказался не у дел. Петр сидел притихший, не слышно было его обычных шуток. Плясухин привычно и как-то механически готовил к бою очередной снаряд. Каждый по-своему переживал невосполнимую утрату в их маленькой боевой семье.

Они хорошо понимали, что на войне неизбежны потери. Но когда теряешь друга, с которым прошагал фронтовыми дорогами не одну сотню тяжких верст, какое-то неосознанное чувство вины мучительно преследует тебя. Друг погиб — значит, ты не уберег его. Ты жив, а он мертв. Мертв, а мог бы идти дальше, воевать рядом с тобой. Нет горше мысли. И ищешь утешения единственно в том, что отныне ты удвоишь, утроишь собственные силы! И то, что должны были для победы сделать вдвоем, теперь обязательно сделаешь ты один. Обязательно! Но и эта мысль способна утешить ненадолго. Потому, что в сознании звучит одно: нет больше рядом с тобой друга, ставшего роднее брата. И особенно тяжело на сердце, если этот погибший друг — твой командир, наставник. Рядом с ним и тебе легче было шагать к цели. И пусть ты уверен, что дойдешь до нее, но рядом с тобой не будет того, кто имел такое же право, как и ты, отпраздновать победу…

В боевом порядке наступавших Давыдов определил экипажу Сытытова направление рядом со своим. «Так легче им будет без Марычева», — решил он.

Нанеся массированный удар по переднему краю противника, наша артиллерия перенесла огонь в глубину его обороны. Было уже темно. Пехотинцы и самоходчики осторожно продвигались от рубежа к рубежу, от дома к дому, не теряя чувства локтя, сверяя каждый шаг и взаимно поддерживая друг друга.

Тавенко с трудом различал дорогу, по которой двигалась их САУ. Он даже открыл люк механика-водителя — так было виднее. Сытытов просматривал местность, высунувшись из-за брони. Стрелки двигались перебежками вдоль стен строений. На повороте из темноты внезапно выросла громада зданий, преграждая дорогу. И сразу же яркими точками ударило пламя, по броне гулко застучали пули. Тавенко резко остановил самоходку и одновременно захлопнул свой люк. Стрелки прижались к стенам домов.

— Андрюша, осколочный! — скомандовал Сытытов Плясухину.

— Есть, осколочный!

— Огонь! — сам себе подал команду Игорь и нажал на спуск.

После второго выстрела вражеский пулемет замолчал.

Лишившись поддержки огневой точки, враг начал отходить, оставляя убитых и раненых. Слышны были отдельные выстрелы и короткие автоматные очереди. Сытытов бил из пулемета по вспышкам.

Между тем бригады танкового корпуса обошли город, а штурмовавшие с востока стрелки обратили немцев в бегство. К середине ночи город был взят нашими войсками. Только на его северо-западной окраине до утра гремел бой — отступавшие гитлеровцы попали там под удар обошедших город с севера танкистов и стрелков.

На западной окраине стрелки-гвардейцы и самоходчики временно перешли к обороне.

Прибыв в расположение тыловых подразделений, я собрал командиров взводов и всех коммунистов, коротко рассказал об обстановке, боевых действиях батарей САУ полка, проверил готовность транспортного взвода и взвода боепитания. Машины с боеприпасами и цистерны с горючим стояли наготове.

В походную машину начальника тыла, где я задержался, с кипой газет, журналов и писем забралась Тося Моденова. Она была уверена, что с такой ношей ее немедленно доставят прямо в боевые порядки батарей. Но я распорядился передать почту через майора Пузанова, а ей, Тосе, утром отыскать полевую почту, взять свежие газеты, журналы и догонять полк, двигающийся в направлении Радома.

Выслушав задание, Тося осторожно спросила:

— Как там наши, товарищ майор?..

Я догадался, о ком беспокоилась девушка, и рассказал об экипаже Марычева. По ее лицу пробежала и радость — жив Тавенко, и печаль, вызванная гибелью Марычева.

Тося почему-то не спешила уходить, смущенно переминаясь с ноги на ногу.

— Вы еще что-то хотите сказать? — спросил я девушку, уловив ее замешательство.

— Если вас не затруднит, товарищ майор, передайте, пожалуйста, это письмо (она вынула его из внутреннего кармана шинели) старшему лейтенанту Давыдову. Я должна была передать лично…

— Похоже, это у вас место для почты особого назначения, — пошутил я, кивком головы показав на карман шинели. Тося зарделась еще больше, но тут же оправилась от смущения, задорно тряхнула головой:

— Побольше бы такой почты, товарищ майор; и адресату, и мне приятно.

— Согласен с вами, — в тон ей ответил я. — В общем, не волнуйтесь: вашу просьбу выполню.

Ночь подходила к концу, когда колонна автомашин прибыла в расположение батарей. Доложив Колобову о проделанной работе, уточнив обстановку и задачу полка, я пошел в 1-ю батарею. Надо было поговорить с парторгом Новожиловым о новой расстановке коммунистов в связи с потерями в бою.

Не забыл и о письме Давыдову. Окончив разговор с офицерами батареи, я отозвал комбата в сторону и отдал письмо. Глянув на треугольник, он смущенно улыбнулся и сказал: «Спасибо». И торопливо, но вместе с тем осторожно спрятал письмо в карман. Затем так же торопливо козырнул: «Разрешите выполнять!» Под этим «выполнять» подразумевалось многое; и то, о чем мы только что говорили с офицерами, и то, что он, командир батареи, сам имел в виду непременно сделать, и ту задачу, что в любую минуту мог получить от старшего Начальника, и нетерпение поскорее прочесть полученное письмо.

Я успел побывать и во 2-й батарее, повидать Емельянова, спросить о его здоровье, поговорить с комсоргом полка младшим лейтенантом Николаем Сапоженковым, Последний рассказал о новом комсорге батареи младшем сержанте Николае Васильеве, выдвинутом из резерва на место погибшего в бою товарища, и о работе комсоргов других батарей.

Побеседовал я и с бойцами, рассказал им об успехе наших войск при прорыве обороны противника, подробно остановился на отличных действиях экипажей 4-й батареи. Солдаты, в свою очередь, рассказали мне, как они перед штурмом города ходили в разведку, захватили уцелевший мост и тем самым обеспечили успех пехоты.

— Теперь ближайшая задача — преследование противника и бой за город Радом, — сказал я бойцам, — впереди новые трудности и испытания.

— Трудности нас не пугают, товарищ майор, а врага бить мы уже научились. И неплохо. Честь полкового Знамени не посрамим, — заверил меня командир батареи старший лейтенант Емельянов.

Колобову доложили о гибели его шофера рядового Володко. «Виллис» разнесло на куски.

— Хотя во многом сам виноват, а жаль парня, — вздохнул командир полка. — Был честный солдат и добросовестный труженик. О его гибели надо рассказать солдатам. Но, воздавая должное понятному желанию шофера быть в бою рядом с командиром, необходимо в то же время еще раз напомнить всем о бдительности и осторожности. Враг коварен. Кроме мин, он ставит много разных ловушек, «сюрпризов». Уж тут, как говорится, не зевай. Необходимы бдительность и осторожность. А осторожность — это далеко не трусость, как некоторые считают.

Мы с Пузановым передали командирам и парторгам батарей указания командира полка, сами тоже провели беседы о коварстве гитлеровцев и о том, как важно соблюдать бдительность и осмотрительность, чтобы впредь избегать неоправданных потерь.

Впереди — Радом

Бывает, под напором огромной массы постепенно накопившейся воды возведенная с большим трудом и такая, казалось бы, прочная плотина вдруг рушится, и вода неудержимым потоком устремляется в образовавшуюся брешь. Там, где участки плотины еще стоят на месте, река, обтекая их, смешивает все живое и мертвое в бешеном водовороте. А выйдя на простор, сметает на своем пути все препятствия, все преграды.

Нечто подобное происходило на огромном пространстве вдоль Вислы, где в наступление перешли войска трех наших фронтов.

Разбитые в тактической зоне обороны части противника откатывались на запад. Неотступно преследуя их, советские войска в ожесточенных схватках уничтожали и пленяли разрозненные группы врага, потерявшие единое управление. Но впереди был Радом — крупный промышленный центр Польши, узел железных и шоссейных дорог, важное звено в системе вислинского оборонительного рубежа, подготовленного гитлеровцами. Было ясно: упорно обороняя этот город, враг попытается остановить наступление советских войск. Упредить его быстрым выдвижением наших частей, не дать противнику возможности стянуть необходимые для обороны силы — такая задача стояла перед соединениями 69-й армии. Выполнению этой задачи сопутствовал успех соседей, особенно 8-й гвардейской армии генерал-полковника В. И. Чуйкова, наступавшей севернее: ее левофланговые соединения 14 января овладели городом Едлинск.

Подвижная группа армии—11-й танковый корпус генерал-майора И. И. Ющука — по параллельным маршрутам стремительно выдвигалась к Радому, нацелив острие трех танковых бригад для удара по городу с северо-запада, востока и юга. За танковым корпусом наступали передовые отряды 25-го и 61-го стрелковых корпусов. Вслед за 36-й танковой бригадой, наступавшей вдоль шоссе Зволень — Радом, взаимодействуя с ней и используя ее успех, двигался передовой отряд 77-й гвардейской стрелковой дивизии — стрелковый батальон гвардии майора Ремизова, усиленный 1205-м самоходным артиллерийским полком и рядом других подразделений.

Следом за нашим полком двигались дивизионы артиллерии, саперная рота, за передовым отрядом — главные силы дивизии, стрелковые полки, свернутые в колонны. Мы с Колобовым и его адъютантом П. П. Зотчевым ехали на автомашине впереди колонны самоходного полка, за нами — машина Ремизова со средствами управления.

К Ремизову подъехал командир высланной вперед конной разведывательной группы. Он доложил, что, по данным разведки, наиболее уязвимы участки обороны в южной и западной окраинах города. По-видимому, отступавший противник не успел здесь как следует закрепиться. Доложив генералу Аскалепову данные разведки, Ремизов повел передовой отряд в наступление на южную окраину города из-за левого фланга 36-й танковой бригады. Самоходчики оставили шоссе и вышли на самостоятельный маршрут южнее. Посланные вперед и на фланги разведгруппы доносили о действиях противника. Занятые фашистами деревни обходили: ведь следом наступали главные силы дивизии. А передовой отряд шел безостановочно к цели. К вечеру 15 января с частью сил 65-й танковой бригады он вышел на южную окраину Радома. Завязался жаркий бой.

На плечах отходившего противника танковые бригады во взаимодействии с передовыми отрядами стрелковых дивизий ворвались на окраины города.

Оборонявшиеся фашистские войска активно поддерживала дальнобойная артиллерия, укрытая на огневых позициях западнее города. Снаряды ее ложились то на одном, то на другом участке сражения.

На НП передового отряда 77-й гвардейской стрелковой дивизии прибыл заместитель командующего 69-й армией генерал Н. И. Труфанов, руководивший передовыми войсками. Едва он оставил «виллис» и вошел в дом, где размещался НП, как начался новый артналет противника. Снаряд угодил прямо в машину генерала, разнеся ее на куски, загорелся и дом. Пришлось всем перейти в траншеи, отрытые еще гитлеровцами вблизи деревни. Из этого нового, наскоро оборудованного НП генерал Труфанов отдал приказ войскам: в ночном бою взять Радом!

На НП командира полка прибежал мой ординарец Михаил Швецов. Запыхавшийся, возбужденный, он доложил, что правее наступавших подразделений видел аэродром, вокруг которого уложены авиабомбы, соединенные электрокабелем. Видимо, противник намеревался взорвать аэродром, но сделать этого еще не успел. Доложив М. И. Колобову и посоветовавшись с ним, я дал задание Швецову и рядовому Зиганшину, ординарцу капитана Романова, взять саперные ножницы и разрезать кабель, разъединив тем самым электроцепь. Радист по специальности, Михаил знал, как обращаться с электропроводкой. Он взял саперные ножницы, а у химиков резиновые перчатки (меньше риска), Хасан Зиганшин с автоматом прикрывал действия товарища. Переползая вдоль электропроводки, Михаил разрезал ее в нескольких местах. Сияющие от радости, возвратились они на НП и доложили командиру полка о выполнении боевого задания по сохранению аэродрома. Оба были представлены к награде.

Начало темнеть, но бой не утихал. Штурмуя город, советские войска сжимали засевших в нем гитлеровцев огневым кольцом.

Подходили основные силы стрелковых дивизий, занимали назначенные генералом Труфановым участки, готовились к ночному штурму.

Доложив командиру полка, я направился в боевые порядки подразделений.

Самоходки стояли рассредоточенно, огня не вели. Экипажи находились на своих местах.

Я подошел к машине старшего лейтенанта Давыдова, подробно расспросил, как батарея совершила марш. Молодой комбат горячился.

— Что ж — постреляли малость и утихли. Командиры-стрелки что-то там долго решают. А мы — сиди и жди их команды.

— Не кипятись, Давыдов, — успокоил я его, — впереди серьезное дело, а чтобы лучше и с наименьшими потерями его решить, надо и командирам-стрелкам, и тебе подумать. Подумать перед боем всегда не лишне.

Оставив Давыдова, я пошел к экипажу Сытытова.

— Плохо без лейтенанта Марычева, — с горечью признался Сытытов, когда я забрался в боевое отделение самоходки. Старшина рассказал мне, как дрались они в ночном бою за Зволень. Было видно — злости и трезвого расчета у людей этого экипажа стало больше, к тому же прибавилось желание отомстить за смерть командира.

— Все кажется нам, — продолжал Сытытов, — что мало сделали. Надеюсь, пойдем за Радом в ночной бой. Пусть враг не ждет от нас пощады. Спасибо комбату Давыдову: не отпускает от себя, чувствуем его поддержку.

Когда, попрощавшись, я направился к другому экипажу, западнее города глухо ударили орудия. «Снова дальнобойная…» Оглушительной силы взрывы потрясли воздух и землю в расположении батареи Давыдова. Все произошло так внезапно, что я не успел даже упасть, и первое, что увидел — разбитую и объятую пламенем САУ комбата Давыдова, Скорее туда, к товарищам, если кто-нибудь из них еще жив, спасти! — было первое желание. Но в то же мгновение САУ взорвалась, в воздухе засвистели осколки. «Рвется боекомплект», — промелькнула мысль, и я крикнул Сытытову:

— Отведите в сторону свою машину!

Взревел мотор, самоходка на сотню метров откатилась назад и остановилась. На месте машины Давыдова бушевал огонь. Еще несколько секунд стоял я в оцепенении, но, сообразив, что глупо и бесполезно так стоять, плюхнулся на дно канавы.

Выстрелов дальнобойной артиллерии врага больше не было слышно. «Пальнул, сволочь, наугад, а сколько беды наделал!» — мысленно выругался я. Кто-то полз ко мне по канаве. Я поднял голову и увидел Сытытова.

— Живы, товарищ майор?

— Жив, как видишь.

— Когда вы упали в канаву, Тавенко крикнул: «Замполита убило!» Я и поспешил к вам.

— Со мной все в порядке. Возвращайтесь к своей самоходке, а я пойду в экипаж лейтенанта Новожилова, пусть принимает командование батареей.

По врагу, как возмездие за его новые злодеяния, ударили одновременно сотни орудий. Едва утих длившийся несколько минут шквал артиллерийского огня, на штурм города пошли танковые бригады 11-го танкового корпуса и дивизии 25-го и 61-го стрелковых корпусов. Ударом с трех сторон противник был расчленен и опрокинут. Опасаясь полного окружения, немцы в панике отходили на запад, бросая оружие и боевую технику.

Поддержанная танкистами и самоходчиками 77-я дивизия в ожесточенном бою овладела вокзалом, захватив большие трофеи. Сметая на своем пути отдельные очаги сопротивления врага, она стремительно вышла на юго-западную окраину города. Но жаркие схватки с обреченными остатками вражеского гарнизона продолжались до рассвета. К утру еще один город был вырван у врага советскими солдатами и возвращен законному хозяину — польскому народу.

Командира батареи Тимофея Ивановича Давыдова и его боевых товарищей, павших смертью храбрых в ночном бою, — офицеров А. И. Горелкина и Ф. Ф. Фатхутдинова, наводчиков В. В. Ларионова и И. Г. Подобеда, механика-водителя В. И. Кушеметова и заряжающего Г. П. Хорькова — хоронили в только что освобожденном Радоме, на его восточной окраине, у шоссе. Возле братской могилы выстроились бойцы батареи. Они по одному выходили из строя, брали в руку комья мерзлой земли и бросали в яму. На могиле установили дощатую четырехгранную пирамиду с прикрепленной сверху звездой. На пирамиде — квадрат белой доски, на ней — выжжены имена и фамилии незабываемых друзей-однополчан.

— На вашей могиле, — звучал в морозном воздухе голос майора Пузанова, — клянемся, что сквозь жестокие схватки с ненавистным врагом мы пронесем омытое вашей горячей кровью знамя до полной победы над фашистским зверем!

— Клянемся! — ответил строй.

— Пройдут годы и десятилетия, — продолжал парторг, — а память о вас не померкнет в нашем сознании. Не забудет вас и человечество, ради свободы которого вы отдали свои молодые жизни! Тропа к вашей могиле не зарастет никогда!

Гулко ударили выстрелы прощального салюта. Воины заняли места в боевых машинах, стоявших колонной вдоль шоссе. Их теперь четыре. Пятая, сгоревшая, осталась навечно в памяти этих солдат. Взревели моторы. Лейтенант Новожилов, ставший во главе батареи, взметнул флажки: «Делай, как я!» Ускоряя движение, колонна устремилась на запад, туда, где гремел бой.

К исходу дня 16 января стрелки-гвардейцы и самоходчики вышли на западную окраину большой деревни Волянув, разгромив на подступах к ней сопротивлявшуюся большую группу противника. На достигнутом рубеже задержались на всю ночь. Стрелковые полки закрепляли занятые позиции. Подошли машины с боеприпасами и горючим, походные кухни самоходчиков. Непрерывное боевое напряжение, бессонные ночи вконец измотали воинов. Обслужив машины и наскоро перекусив, экипажи распределяли между собой время для короткого отдыха, устраивались прямо в боевом отделении самоходки и быстро засыпали. Назавтра предстоял новый марш-бросок.

Мы, политработники, использовали короткую передышку для бесед с офицерами, сержантами и солдатами, инструктировали партийный и комсомольский актив, особенно парторгов и комсоргов батарей, назначенных из резерва вместо погибших и раненых. Несмотря на усталость, настроение у бойцов было приподнятое. В только что полученных газетах был напечатан приказ Верховного Главнокомандующего о переходе в наступление войск 1-го Белорусского фронта. В числе отличившихся упоминались войска генералов Колпакчи и Баринова. Верховный благодарил солдат, сержантов, офицеров и генералов за их подвиг на Висле. А по радио передали новый приказ: Москва салютовала войскам, штурмом овладевшим городом Радом. Весть эта молнией облетела подразделения. Бойцы поздравляли друг друга.

Вместе с почтой Тося привезла пачку бланков с текстом благодарственного письма для вручения воинам, отличившимся в бою при прорыве вражеской обороны на Висле. Прихватив с собой эти бланки, я направился в штаб полка. Штабную машину нашел в центре деревни у большого дома. Из нее доносился стук пишущей машинки. Приказ ли печатался, донесение ли, наградной лист? Человек выполнял простую, будничную работу. Он не стрелял по врагу, не бросал гранат, не утюжил гусеницами танка окопы, но делал, по сути, большое и очень нужное дело: как летописец грандиозных событий, запечатлевал на бумаге короткие рассказы о подвигах, что уже совершены, или же волю командира в приказе, зовущем в бой.

Тихо приоткрыв дверцу, я увидел щупленькую девушку, увлеченную работой. То была Даша Хлебникова. Войти я не решился и так же тихо закрыл дверцу — надо было подумать, как ей сообщить о гибели Давыдова. Она же наверняка спросит об этом. «Скажу, как было», — решил я и, резко открыв дверцу, вошел в машину.

— Товарищ майор! — Даша поднялась с места, вскинув брови и широко открыв большие темно-голубые глаза. Она стояла в нерешительности, не зная, как ей быть дальше.

Я не стал говорить обычное «Как дела?» и, чтобы несколько оттянуть тяжелый разговор, сказал:

— Прошу вас, Даша, на весь личный состав полка заполнить бланки благодарственных писем.

В ответ она кивнула головой и взяла пачку бланков. Помолчали. Я ждал вопроса, а она все не решалась его задать.

— Где офицеры штаба и писарь? — спросил я, чтобы прервать неловкое молчание.

— Майор Биженко уехал к командиру полка, а старший лейтенант Куницкий дал мне перепечатать разведсводку и куда-то вышел… Товарищ майор, — наконец решилась Даша, — говорят, вы были там, когда погиб Давыдов. Как это произошло? Когда проезжали через Радом, я была на его могиле. — Губы Даши задрожали, и она заплакала.

Говорить слова утешения было бесполезно — пусть поплачет. Кто-то приоткрыл дверцу машины, но, видимо поняв, что происходит, закрыл ее. Когда девушка немного успокоилась, я рассказал о гибели ее любимого. Выслушав внимательно, она обронила: «Я, наверное, уеду из полка, так мне будет легче».

Даша снова села за машинку, а я принялся писать донесение начальнику политотдела корпуса. Такие донесения я составлял в конце каждого дня, иногда, когда позволяла обстановка, докладывал по телефону. Потом пошел в дом, чтобы отдохнуть часок-другой: еще до рассвета необходимо было отправиться в боевые порядки батарей.

У дома стоял часовой. В передней комнате на скамейке была развернута рация. Возле нее, облокотясь на стол, сняв полушубок и ослабив ремень, сидя дремал радист. Из боковой двери вышел мой ординарец и проводил меня в комнату, где на полу была устроена постель. В комнате уже спали штабной писарь старшина Я. В. Хохлов, радистка Лена и Тося. Уснул я, как всегда, быстро, но вскоре меня разбудил Михаил. «На улице стрельба, почему — неизвестно», — сказал он. Вынимая на ходу пистолет, я бросился из дома, следом за мной выскочил Михаил с автоматом в руках. Мы побежали на выстрелы. В конце улицы стояла толпа. Когда мы подбежали, выстрелы уже прекратились, но шум не утихал. Выяснилось, что под покровом темноты группа заблудившихся фашистов строем вошла в деревню, не подозревая, что она занята советскими войсками. Они столкнулись с нашими бойцами и кинулись наутек. По ним открыли огонь. На шум выбежали из домов солдаты и, сообразив, в чем дело, переловили растерявшихся пришельцев. Командир стрелкового подразделения указал, куда направить пленных. Бойцы разошлись по своим домам.

Я отправился в штаб. Застал там майора Биженко. Он только что прибыл от командира полка и оформлял на бумаге отданный устно боевой приказ. Рассказав о происшествии в деревне, я высказал мнение, что такие случаи — только начало и что не мешало бы издать приказ об усилении охраны подразделений ночью, повышении боевой готовности на случай встречи с блуждающими группами разбитых частей противника. Мы, политработники, подкрепим приказ беседами о бдительности. Биженко пообещал оформить такое распоряжение от имени командира полка.

— Не лишне усилить и охрану штаба. Когда я пришел сюда часа два-три тому, в машине была только Даша, — продолжал я. — Правда, у дома стоял часовой, но этого мало.

Биженко ознакомил меня с обстановкой, передал приказ командира и сообщил, что в восемь утра стрелковая дивизия возобновит преследование противника. Для разведки его обороны по реке Радомка решено выслать разведгруппу — взвод разведчиков на двух САУ нашего полка и бронетранспортере. С ними — комсорг полка Николай Сапоженков: он выпросил у командира полка разрешение пойти в разведку.

Мне не сиделось в штабе, я ушел в батареи.

В последующие дни мы провели в подразделениях беседы на тему «Бдительность — важнейшее условие победы, железный закон войны».

Трудные километры

Весь день шли напряженные бои. Лесисто-болотистая местность затрудняла маневр. Хотя передовой отряд ушел вперед, на пути главных сил еще встречались отдельные группы немцев. Разбитые 1-й танковой армией, наступавшей правее, остатки фашистских частей отошли в леса радом-лодзинского направления, в полосу наступления 25-го стрелкового корпуса. Туда же устремились и остатки частей, не добитых танковыми бригадами подвижной группы армии, наступавшими левее Дивизии генерала Аскалепова.

Уничтожая разрозненные подразделения противника, стрелки-гвардейцы и самоходчики шаг за шагом освобождали польскую землю, продвигались вперед. Самоходно-артиллерийский полк побатарейно был придан батальонам, где каждая САУ поддерживала определенный взвод. Самоходки следовали непосредственно в цепи стрелков и вели огонь по их целеуказаниям. Не одного солдата-стрелка спасли от свинцового ливня, а кое-где и от мин, самоходки. Увереннее шагал боец рядом с бронированной машиной.

У деморализованного врага начали сдавать нервы. Завидев наших бойцов, гитлеровцы тотчас открывали беспорядочный огонь. Тогда стрелки залегали, давали по фашистской огневой точке трассирующую очередь, а самоходчики метким выстрелом накрывали ее, заставляя врага или навсегда замолчать или поднять роуки. Но и самоходку на каждом шагу подстерегала опасность. И прежде всего со стороны «панцер-фаустов». Тогда наступал черед стрелка идти на выручку самоходчику: фаустник для стрелка — первейшая цель! В любой ситуации первый выстрел — по фаустнику! Солдаты-гвардейцы понимали: уничтожишь фаустника — сохранишь самоходку, а с ней ты — сила.

От фаустника в боях не пострадала ни одна самоходка. Это нас радовало. Не напрасно, значит столько было вложено труда в подготовительный период и так много уделено внимания взаимодействию в бою стрелков и самоходчиков.

«С десантом на броне самоходки ворвались в деревню и атаковали врага в огородах и садах, — писали в солдатской газете „Боевое знамя“ пехотинцы сержанты Сидоров и Северинов. — Здесь нам пришлось оберегать самоходки со всех сторон. Мы следовали за ними бегом, не отступая ни на шаг. Через пролом в заборе одному фашисту удалось подобраться к нашей машине и выстрелить в нее фаустпатроном. Но враг промахнулся. Рядовой Плетнев заметил гитлеровца и уничтожил его».

Леса кончились. Пехотинцы «оседлали» самоходки и колонной, вслед за передовыми отрядами, ушли вперед. К вечеру на новом рубеже завязался бой. Он длился всю ночь.

Меня вызвал командир полка. Когда я вошел в домик, где он остановился, Колобов поздоровался и сказал:

— Я только что от генерала Аскалепова. Предстоит бой за город Иновлудзь.

У командира полка собрались его заместители и командиры батарей. Колобов развернул карту. То же самое сделали остальные.

— Разгромленные в предыдущих боях части противника, — излагал обстановку командир полка, — поспешно отходят, чтобы занять оборонительный рубеж по реке Пилица. В полосе нашего наступления могут оказаться подразделения гитлеровцев, разбитых правым соседом — первой танковой армией: шестнадцатого яйваря она с ходу форсировала Пилицу и заняла город Нове-Място. Приказано сформировать усиленные передовые отряды, которые, упредив противника, должны занять подготовленный им для обороны рубеж. Командир дивизии генерал Аскалепов включил в состав передового отряда и наш полк. Задача отряда — с ходу форсировать Пилицу и овладеть городом Иновлудзь. Готовность к выполнению задачи — восемь ноль-ноль восемнадцатого января…

Все склонились над картами. Уточняли данные о местности, противнике, своих соседях. Затем Колобов коротко рассказал о наступлении войск фронта.

— Официального сообщения еще не было, — сказал он, — но есть сведения, что освобождена Варшава. Успешно наступает правый сосед нашей армии — гвардейцы Чуйкова и их подвижные силы — танковая армия. Это создает благоприятные условия для нашего стремительного продвижения к городу Лодзь. Надо рассказать об успехах войск фронта всему личному составу…

Вдоль деревни, на правой обочине дороги, стояли самоходки. Стрелки-гвардейцы из подразделений передового отряда вели оживленный разговор с самоходчиками. За время обороны плацдарма на Висле, подготовки к наступлению и непрерывных боев пехотинцы и самоходчики сблизились, подружились, хорошо узнали друг друга. У каждого нашлись земляки. Слово это на фронте приобрело несколько иной, более широкий смысл, чем в те далекие времена, когда земляками считались только уроженцы одного села, уезда, губернии. С того момента, когда мы переступили линию границы, утратила прежнее значение география места рождения, жительства, призыва в армию. Главное — все мы были представителями великого советского народа и, значит, все были земляками.

Я разыскал парторга и комсорга полка, рассказал о поставленной командиром задаче, новостях на фронтах. Затем мы пошли в подразделения, чтобы сообщить об этом солдатам. Особую радость у воинов вызвала весть об освобождении Варшавы. Еще во время обороны плацдарма на Висле наши бойцы и командиры живо интересовались судьбой восставшего города, с болью в сердце воспринимали сообщения о зверствах гитлеровцев, клеймили позором провокатора Бур-Коморовского и его авантюру.

Побывал я и у заместителя командира стрелкового полка по политчасти подполковника Ахматова; встретился с политработниками стрелкового батальона, выделенного в передовой отряд. Такие встречи и взаимный обмен мнениями, планами стали нередки. Нужда в них обычно возникала накануне совместных действий при выполнении задачи на том или ином этапе боя. Взаимное информирование помогало координировать политическую работу, перенимать новое, передовое в ее организации, лучше узнавать того, с кем идешь на задание.

Первой тронулась и скрылась за поворотом улицы батарея капитана Дмитрия Филюшова. Мы с Колобовым и Шляхтиньш стояли у обочины. Командир полка любил наблюдать батареи на марше. Самоходчики, завидев командира, по привычке подтягивались, лица их светлели. И нередко можно было услышать сердечные слова: «Смотрите, батя провожает нас…» В этом неуставном «батя» лучше всего выражались любовь и преданность солдата своему командиру, готовность безоговорочно и с душой выполнить любой его приказ, уважение к его военным знаниям и боевым заслугам.

Шляхтин подсел на машину, замыкавшую строй батареи, и мы с Колобовым уехали догонять середину колонны, где находился командир передового отряда. При подходе к городу Иновлудзь колонна разделилась и батареи по разведанным переправам форсировали реку с ходу. Сбив в коротких схватках заслоны оборонявшихся гитлеровцев, передовой отряд с разных сторон вступил в город. Еще при подходе к нему разведдозор, высланный вперед, донес; что в лесу северо-восточнее города обнаружено большое скопление сил противника.

Командир передового отряда поставил задачу стрелковой роте и батарее Филюшова первыми выйти на северозападную окраину Иновлудзя и организовать оборону.

Самоходчики Филюшова заняли огневые позиции по обе стороны шоссе. Стрелки и пулеметчики цепью залегли впереди, неподалеку от самоходчиков. Фашисты, видимо, уже прослышали, что в городе советские войска, однако не знали их численности и решили прорваться вдоль шоссе на запад. Противник наугад открыл огонь по окраине города. Самоходчики не отвечали. Тогда, вообразив, что путь свободен, вражеская колонна тронулась дальше. Наши стрелки тотчас открыли по ней залповый огонь. Ударили и самоходчики. Фашисты остановились и, перестроив боевые порядки, снова с упорством обреченных пошли в атаку. Их встретил шквал огня. От метких выстрелов наших орудий взлетали в воздух обломки разбитых машин, повозок, падали сраженные гитлеровцы.

Сколько времени длился бой, Филюшов не заметил. А гитлеровцы исступленно лезли на огонь его батареи, до тех пор пока им во фланг не ударила наша подошедшая артиллерия и не поднялись в атаку подразделения главных сил. Фашисты заметались, бросились назад, в лес. Но и там не нашли спасения. А передовой отряд свернулся в колонну и ушел вдоль шоссе.

Наступление развивалось успешно. Деморализованные гитлеровские вояки блуждали по лесным дорогам, в панике отступали к Лодзи и дальше — к реке Варта. Еще во время обороны пулавского плацдарма на Висле советские солдаты наслышались об этой реке: о ней ежедневно кричали на русском языке громкоговорители, установленные противником. Подручные Геббельса старались внушить нашим бойцам и командирам мысль о непреодолимости и неприступности глубокоэшелонированной обороны на берлинском направлении между Вислой и Одером. Солдаты, сержанты и офицеры знали (об этом не раз говорили им старшие начальники), что гитлеровцы создали между Вислой и Одером семь оборонительных рубежей, каждый из которых включал в себя несколько хорошо подготовленных оборонительных полос. С этим нельзя было не считаться. Но мы знали и то, что наши силы и возможности неизмеримо выросли. Страна дала советскому солдату для победы все: новейшую боевую технику и вооружение, вдоволь горючего и боеприпасов, военного снаряжения. Мы научились бить врага по всем правилам современной военной науки. А наше желание приблизить победу было неукротимым и всеобъемлющим. Каждый знал, что путь к родным и близким, к мирному труду лежит через Берлин, к которому он, советский солдат-освободитель, приближается с каждым днем, с каждым шагом.

Политработники и их многочисленные помощники — парторги и комсорги, коммунисты, агитаторы — неустанно разъясняли бойцам обстановку, смысл и требования приказа командования. Это было особенно важно при действиях в передовом отряде, где от каждого требовались инициатива, смекалка, умение при необходимости пойти на разумный риск.

Ликующая Лодзь

А колонна передового отряда безостановочно двигалась вперед — к Лодзи и к реке Варта. Изнуренных бессонницей и постоянным напряжением механиков-водителей сменяли за рычагами самоходок командиры машин, наводчики. Вот когда пригодилась взаимозаменяемость в экипажах, для достижения которой было затрачено столько труда! Над колонной САУ периодически проносились наши бомбардировщики, и тогда с запада эхо доносило глухие разрывы бомб.

— Это идет бой за Лодзь, — заметил я, ни к кому не обращаясь.

Мы ехали в колонне передового отряда на одной машине с Колобовым. Командир полка рассматривал карту, разложенную на коленях, что-то прикидывал, сверял и, казалось, не слышал меня. Но вот он на секунду оторвался от карты:

— Нет, это не Лодзь. Бомбят северо-западнее. Маршрутом, что правее, раньше нас ушел на Лодзь усиленный передовой отряд армии под командованием нашего танкового начальника генерала Тихончука. Они ударят по гитлеровцам с востока.

Позже мы убедились в том, что Колобов был прав: бомбили северо-западнее Лодзи. Там же гвардейцы 1-й танковой армии громили дивизии, брошенные Гитлером из Восточной Пруссии и Германии на оборону города: эти дивизии так и не дошли до города — были разбиты воздушным и танковым ударами.

69-я и 8-я гвардейская армии, 1-я гвардейская танковая армия, 9-й и 11-й танковые корпуса стремительным ударом разгромили гитлеровцев. Враг, охваченный паникой, не успел ничего ни разрушить, ни сжечь. К вечеру 19 января бои за Лодзь были закончены.

Советские солдаты еще выкуривали из подвалов и чердаков фашистов, нередко переодетых в гражданское платье, а на улицы Лодзи уже высыпало местное население, восторженно приветствуя своих освободителей. День 19 января жители этого польского города запомнили навсегда.

Передовой отряд и вслед за ним главные силы 77-й гвардейской стрелковой дивизии вступили в город на второй день после его освобождения. А подвижные войска уже оседлали переправы на реке Варта, той самой, которую Геббельс объявил неприступной.

Второй день ликовала Лодзь. Улицы были запружены толпами народа, горячо приветствовавшими советские войска, которые все шли и шли через город на запад. Как только какая-нибудь советская часть останавливалась для короткого отдыха, бойцов со всех сторон окружали поляки. Завязывалась беседа. Чувствовалось — люди истосковались по слову правды.

Стремясь парализовать волю поляков к сопротивлению, враг старательно сеял в их сознании семена обреченности, внушал мысль о слабости Красной Армии и якобы несокрушимой силе гитлеровского вермахта. Вот почему, когда люди своими глазами увидели множество советских танков, артиллерию, «катюши», молва о которых докатилась и сюда, возгласам удивления и одобрения не было конца. Горожане осматривали танки, орудия, заглядывали в открытые люки башен. Командирам, политработникам, офицерам, солдатам приходилось отвечать на бесчисленные вопросы. В ход пошли газеты, журналы, которые были у наших воинов.

Начальник политотдела 77-й гвардейской стрелковой дивизии гвардии полковник А. Ф. Медеников открыл митинг. Он говорил об освободительной миссии Красной Армии, положении на фронтах, о дружбе польского и советского народов. В конце митинга из репродуктора, установленного на специально оборудованной машине, зазвучали гимны Польши и Советского Союза. Стоявшие на площади и прилегавших к ней улицах поляки сняли головные уборы, многие плакали от радости. А когда стихли последние аккорды торжественной мелодии, люди бросились обнимать и целовать советских воинов. Раздавались возгласы: «Да здравствует Красная Армия!», «Да здравствует свободная Польша!» Девушки принесли цветы и украсили ими агитмашину. Сквозь толпу к ней протиснулся поляк с красным полотнищем в руке. Вручив его полковнику Меденикову, он взволнованно сказал:

— Это знамя мне было передано одним из русских военнопленных. Я хранил его два года, рискуя жизнью. Но я верил в ваш приход и терпеливо ждал этого дня. А теперь от души рад, что передаю это знамя Красной Армии.

Короткой остановке пришел конец. Команда: «По машинам!» — и снова в путь. Но еще долго вспоминали советские солдаты радостные лица горожан, желавших им удачи в бою.

Поездка в тыл

Колобова беспокоили несколько боевых машин, отставших на многокилометровом пути наступления из-за технической неисправности и повреждений. Местонахождение каждой из них он отмечал на своей карте. Комполка вызвал меня и завел об этом разговор.

— Нужно проехать по маршруту недавних боев и собрать всех. Это очень важно, — сказал он. — Необходимо во всем разобраться на месте, поторопить ремонтников, указать наиболее удобные маршруты для самостоятельного движения каждой САУ, позаботиться об экипажах. Каждая вовремя восстановленная и вступившая в строй машина повысит нашу боеспособность. Для всех нас это простая истина, но на деле мы, увлеченные главным, иногда о ней забываем. Правда, там остались заместитель по техчасти и другие офицеры, но ремонтникам и техникам тоже надо помочь. Другая, не менее важная, задача — пополнить запасы горючего и боеприпасов и быстрее выдвинуть их поближе к батареям. Наверняка предстоят еще более стремительные марши, а перебои в снабжении уже теперь дают о себе знать. — И, улыбаясь, добавил; — Вот видишь, сколько за нами дел.

— Все ясно. Когда ехать?

— Немедленно.

Мы склонились над картой, уточняя детали поездки.

По пути в тылы я заехал на КП стрелкового корпуса, где встретился с начальником политотдела и рассказал ему о проделанной партийно-политической работе, морально-политическом состоянии личного состава и о цели своей поездки по тылам. Полковник А. М. Кропачев сказал, что командование и политотдел корпуса положительно оценивают действия самоходного артиллерийского полка.

— Забота вашего командира о тылах вполне оправдана, — заметил он. — Войска наши в беспрерывном движении. Особая роль в успешном наступлении принадлежит передовым отрядам. Самоходный полк — самая подвижная часть. От его постоянной боеготовности зависит многое… Думаю, все это вы сами прекрасно понимаете, — заключил беседу начпокор и пожелал успеха в моей поездке.

В пути я встретил группу машин полка с горючим и боеприпасами, поговорил с людьми. У них же уточнил место дислокации тылов.

— Такого еще не было, — разводя руками, но не от огорчения, а скорее от удовольствия, говорил начальник тыла. — Не угнаться за батареями! Не успеешь перебазироваться на новое место, как тут же приходится менять его.

В тылах я собрал офицеров и коммунистов, рассказал им об обстановке, задачах, которые поставил командир полка, и той особой ответственности, что ложится на тылы.

Узнав о прибытии замполита, ко мне прибежала Тося, тоже со своими хлопотами.

— Машины специальной у меня нет, — жаловалась она, — мотаюсь на попутных. Заедешь с кем-либо на полевую почту, а газет еще нет, шофер ждать не может, уезжает. Вот и добираюсь обратно на попутных.

— Хорошо, Тося, что-нибудь придумаем. Почта должна доставляться в батареи своевременно. Газеты сейчас особенно нужны, бойцы ждут их с нетерпением. А кое-кто и тебя выглядывает, — добавил я.

— Не до шуток мне, товарищ майор, — потупив взор, проговорила покрасневшая Тося.

— Да нет, и вправду соскучились, — перешел я на серьезный тон, — по тебе, газетам, письмам. Кстати, видел я сержанта Тавенко, Сытытова, Плясухина. Отличные ребята! Остались такими же жизнерадостными, только за несколько дней непрерывных боев заметно посерьезнели. Но это понять можно: столько пройдено, пережито за короткое время. Потеря Давыдова и Марычева тоже свой след оставила… Им подавай сейчас больше горючего и снарядов, ставь новые и новые задачи — все окажется мало!

— Передайте им от меня привет и самые наилучшие пожелания. И еще скажите, что я тоже соскучилась по ним, — сказала Тося и, козырнув по-военному, вышла.

Действительно, давно следовало подумать, как в такой ситуации обеспечить своевременную доставку почты из армейского пункта в полк. Посоветовавшись с начальником тыла, мы пришли к выводу, что лучше всего это делать через КП корпуса, имеющий свою машину. Да и офицер связи полка, которому часто приходится ездить на КП корпуса с донесениями и по другим делам, на обратном пути может подвозить Тосю с почтой. А затем связные от батарей доставят газеты и письма воинам. Я тут же написал начпокору, чтобы он дал соответствующие указания работникам связи корпуса. Тося съездила на полевую почту армии и передала просьбу направлять газеты, журналы и письма для полка на КП стрелкового корпуса. Вопрос доставки почты был решен.

Затем я поговорил с офицером технической службы полка, уточнил у него, в каком состоянии находятся отставшие машины, где расположен СППМ. Выяснилось: две самоходки ремонтировались своими экипажами — с ними была наша авторемлетучка, одна самоходка отбуксирована для ремонта в армейские мастерские; и еще одной могут помочь только техники самоходной артиллерийской бригады, действовавшей в составе 69-й армии и имевшей на вооружении такие же системы. К счастью, пострадавшая САУ находилась недалеко от места расположения ремонтных средств этой бригады.

Мы понимали значение поставленной командиром полка задачи. На первый взгляд могло показаться, что четыре неисправные самоходки — это не так много. Но если учесть машину Емельянова, которая подорвалась на мине и сгорела, машины Давыдова и Горелкина, уничтоженные прямым попаданием снарядов противника, то потери составляли полторы батареи. А это уже много. К тому же с четырьмя машинами от полка отстали шестнадцать человек, их надо было как можно скорее вернуть в строй.

В итоге решили: офицер технической службы направится в армейские мастерские, добьется ускорения ремонта самоходки и укажет ей маршрут движения в свою часть. Я же поехал к остальным машинам. В пути встретил одну из них, уже отремонтированную. Побеседовав с экипажем, уточнил маршрут. Возле другой САУ работала полковая летучка. Ремонтники обещали закончить работу к концу дня.

— В ночь отправимся догонять своих, — сказал командир машины, молодой лейтенант. — Не повезло нам, товарищ майор. Ребята, говорят, уже и в Лодзи побывали, а мы все здесь торчим.

Возле последней машины работа замерла. Самоходка стояла в деревне, рядом с домом. Оказывается, была здесь летучка, но в помощи отказала, а своими силами экипаж сделать ничего не мог. Люди пали духом. Но, увидев замполита, повеселели: появилась надежда.

— Все ушли вперед, о нас забыли, что делать — не знаем, — говорил младший лейтенант Н. Е. Корепанов. — Боялись одного: подберет нас фронтовая ремонтная бригада — и поминай как звали, не увидим больше своего полка и товарищей.

— Могло и такое быть. Постараемся теперь, чтобы этого не случилось. Вы так же дороги полку, как и полк вам. А чем вы питаетесь? — поинтересовался я.

— Сухой паек выручает, — ответил офицер. — Да и люди в селе хорошие, принимают нас, как родных.

Меня не могло не радовать стремление людей быть с полком, в его боевых порядках. Любовь воинов к своей части — большая награда за труд командиров, политработников, партийной организации.

Взяв с собой командира экипажа, я поехал к ремонтникам самоходной бригады. Там и договорились обо всем. Ремонтники отбуксировали самоходку в свое расположение и дали слово отремонтировать ее к утру.

Я поехал догонять полк и к ночи был в полковых тылах, которые расположились уже на новом месте. Пробыл там почти весь следующий день. Прежде всего проверил, как выполняют указания командира полка, переданные мною командирам подразделений тыла. Меня интересовала организация политической работы во взводах — ремонтном, транспортном, подвоза боеприпасов. Затем собрал парторгов, комсоргов, агитаторов, ответил на многочисленные вопросы, рассказал об обстановке и поставил новые задачи. Когда подошли отремонтированные самоходки, собрал их экипажи и разъяснил, какую боевую задачу в эти дни решают батареи. Затем указал маршрут и проводил колонну. Старшим назначил офицера-ремонтника техника-лейтенанта Рябушка. С ними ушла и полковая авторемлетучка…

Днем приехала Тося, привезла почту и тут же на попутной машине уехала в штаб корпуса.

Агитаторы были активными политическими бойцами, надежной опорой партийной организации в массово-политической работе. Получив важнейшие документы партии и правительства, мы проводили (если позволяла обстановка) с агитаторами семинары, учили их доводить эти документы до сознания воинов. Как правило, агитатор был в каждом экипаже самоходки, в каждой ремонтной бригаде.

Само понятие «агитатор» — широко известно и почитаемо в народе. Агитаторами были преимущественно коммунисты и комсомольцы. Но не только. В число агитаторов мы вовлекали и беспартийных активистов, особенно бывалых, закаленных в боях воинов, словом и делом заслуживших уважение в солдатской массе.

Таким агитатором был и повар рядовой Волков — дядя Костя, уже известный читателю.

…Раздав бойцам обед и вымыв котел, дядя Костя не спеша свернул «козью ножку», закурил и взялся за газету. На первой странице был напечатан приказ Верховного Главнокомандующего об освобождении города Лодзь.

Знакомая картина — солдат с газетой. Ведь без нее ему попросту не обойтись. Улучив свободную минуту, он читал и заново перечитывал сообщения Совинформбюро, заметки, статьи фронтовых корреспондентов о подробностях боев на том или ином направлении, подолгу рассматривал снимки. Глаза его загорались восхищением, и тут же возникало естественное желание поделиться радостью от прочитанного с товарищем. Завязывались беседы. Всяк на свой лад строил прогнозы близкого окончания войны. Заходила речь и о том, что будет с Германией. Советских воинов уже тогда волновали вопросы послевоенного устройства мира, своего будущего и будущего своих детей.

— Что нового пишут, дядя Костя? — спросил, присев на бревно, рядовой Матвей Агеев. У него самого в руках была газета, и наверняка он ее уже прочел. Однако как-то надо было начать разговор, вот он и задал обычный в таких случаях вопрос. Дядя Костя не спешил с ответом, продолжал сосредоточенно дочитывать статью. Он уже привык к тому, что бойцы, особенно молодые, шли к нему, сердечному и опытному человеку, являвшемуся к тому же агитатором, со всевозможными вопросами, за советом, а то и просто потолковать.

К дяде Косте и Агееву подсел и Гена Сапухин. Мальчик привязался к повару, старательно помогал ему во всем и был непременным участником таких вот непринужденных бесед, ведь все, о чем бы ни говорили старшие, было для него ново, интересно. Дядя Костя в свою очередь заботился о парне, как о родном сыне.

Подошли еще несколько солдат.

— Да, шагают истинно по-суворовски, — наконец промолвил дядя Костя. — Считай, не меньше тридцати — пятидесяти километров в сутки! Что значит техника!.. А начинали с тачки. Одним словом — индустриализация!

— Так ведь и маршалы у нас какие! Жуков, Конев, Рокоссовский… — заметил один из солдат.

— Одно слово — стратеги!

— А ты понимаешь, что это значит — стратеги?

— Говорю — значит понимаю, — обиженно ответил солдат.

— Бьют наши полководцы «непобедимых» гитлеровцев в хвост и в гриву — значит, стратеги, — поддержали бойца его товарищи.

— Полководцам нашим, конечно, честь и хвала, но и о другом не забывайте, — продолжал дядя Костя. — Кто построил фабрики, заводы, колхозы? Такие, как мы. Кто для нас делает танки, самолеты, снаряды, винтовки? Опять же такие, как мы. А кто Гитлеру хребет перешиб под Сталинградом и Курском? Солдаты, простые советские люди. Силу им дала наша партия, Советская власть, союз рабочих и крестьян, дружба народов…

— Нет, вы только представьте себе, — воскликнул сержант Александр Лазеба. — Неделю назад были на Висле, а теперь шагнули уже за Лодзь и к Бреслау. С такими темпами и в Берлине скоро будем.

— И капут Гитлеру? — обрадовался Гена.

— Что победа близка — дело ясное. Но пойдем ли так быстро и дальше — будет видно, — включился в беседу коммунист старший лейтенант Полтавцев. — Читали в газетах — союзники наши в Арденнах вздохнули и перекрестились: дескать, пронесло. Рады, что живы остались и не кормят рыбу в Ла-Манше. Им, разумеется, легче. А легче потому, что Гитлер перетрусил, увидев нас у ворот Германии, и уже, наверное, снимает свои войска с Западного фронта.

— Поживем — увидим, — сказал Лазеба.

— Да… До такой радости дожили! — снова заговорил дядя Костя. — Увидеть бы, как оно там будет, после войны…

— Вместе с Гитлером и Германии конец, не так ли? Вон, говорят, из-за неё сколько войн было. Сколько ее били, а она снова за свое…

— Не забывай, сержант, слова Сталина: гитлеры приходят и уходят, а народ немецкий остается, — уточнил старший лейтенант Полтавцев. — Месть народу — не наша политика. Вопрос о будущем Германии — очень сложный вопрос. Наше правительство и союзники уже теперь думают, как решить его.

— Константин Афанасьевич! — почтительно обратился к дяде Косте рядовой Агеев. — Вот ты у нас агитатор, говоришь ладно, дельно, медаль за подвиги имеешь, а почему в партии не состоишь?

Дядя Костя обвел взглядом притихших, ожидавших его ответа товарищей, которые, видимо, задавались таким же вопросом, и не нашелся, что ответить на неожиданный для него вопрос, сказал лишь: «Не дорос еще до такой чести».

Вокруг засмеялись:

— Тебе ведь за сорок!

— Сколько еще собираешься расти?!

— Ничего нет смешного, — спокойно ответил дядя Костя. — Постараюсь — заслужу. Примут, надеюсь. — И помолчав, добавил: — Я — беспартийный, но с партией. Таких миллионы. Сила партии — в доверии и поддержке народа.

На марше

На рассвете я оставил тылы и выехал догонять батареи. Дороги были забиты наступавшими войсками. Главные силы дивизий и корпусов вслед за подвижной группой армии и передовыми отрядами двигались в колоннах. Лавина войск неудержимо катилась на запад. Стремление как можно скорее вступить на землю врага владело буквально всеми — от генерала до солдата. Командиры и бойцы проявляли завидную находчивость: стрелковые части, не имевшие достаточного количества транспортных средств, подбирали трофейные автомашины, мотоциклы, повозки, велосипеды. Иная колонна с виду мало чем напоминала боевую воинскую часть. В ней не умолкали шум веселых голосов, пение, звуки губных гармошек, гитары, баяна, аккордеона. Благо, самолетов противника не было видно. Враг не успевал перебазироваться на новые аэродромы, а имевшиеся у него самолеты бомбили главным образом наши передовые части, ушедшие далеко вперед от главных сил.

Однако чувствовалось, что впереди решающие события. Военный совет фронта счел возможным обратиться к войскам с воззванием. Текст его мы получили. Коротко о его содержании можно сказать так: «Даешь Берлин!»

Мы с Филюшовым собрали личный состав батареи. Здесь были и воины-гвардейцы стрелковой дивизии, следовавшие десантом в составе передового отряда.

«Верховный Главнокомандующий возложил на нас, воинов Первого Белорусского фронта, — читал я воззвание Военного совета фронта, — ответственную и почетную задачу: нанести врагу в самом его логове еще один всесокрушающий удар, первыми взять Берлин и водрузить Знамя Победы».

Я призвал воинов ускорить марш, проявлять инициативу и взаимовыручку, напомнил о необходимости неотступно соблюдать строгий порядок и дисциплину, проявлять постоянную бдительность и боеготовность.

Слова попросил пулеметчик рядовой Курмагазиев.

— Родина приказала нам, солдатам, вступить на территорию Польши и освободить ее от фашистов, — говорил он. — Мы освободили польскую землю. Теперь нам приказано взять Берлин, и мы его возьмем! Для гвардейцев никаких преград нет и не будет…

Капитан Филюшов заверил командование полка, что бойцы 3-й батареи вместе со стрелками-гвардейцами сделают все для быстрейшего продвижения вперед.

— Честь и достоинство советского воина мы не посрамим, — сказал он. — Дружба с гвардейцами у нас крепкая.

Далее он говорил о помощи, которую стрелки оказывали самоходчикам при форсировании небольших заболоченных рек, о разгроме противника у города Иновлудзь, где важную роль сыграло тесное взаимодействие стрелков и самоходчиков.

Состоялось вручение воинам батареи благодарственных писем. Вручая первое из них командиру батареи, я вслух зачитал текст:

«Герою боев капитану Филюшову Дмитрию Ивановичу. За отличные боевые действия при овладении крупным промышленным центром Польши городом Радом — важным узлом коммуникаций и сильным опорным пунктом обороны немцев — приказом № 222 Верховного Главнокомандующего Маршала Советского Союза товарища Сталина от 16 января 1945 года Вам объявлена благодарность.

Командир войсковой части 36 989 майор Колобов».

Встретились мы и с комсоргом полка младшим лейтенантом Николаем Сапоженковым. Он доложил, что за период наступления в комсомол принято двенадцать воинов.

— Был здесь майор Азарьев, — сказал Сапоженков, — обещал передать помощнику начальника политотдела по работе среди комсомольцев майору Н. З. Мухаметдинову мою просьбу приехать и вручить комсомольские билеты.

— Вижу, тебя, Николай, трудно вытянуть из боевых подразделений. Любишь ты горячее дело, — сказал я комсоргу. — Но ведь и тылы нельзя забывать. Там тоже есть комсомольцы. К тому же сейчас важнее важного обеспечить бесперебойный подвоз горючего. Не будет его — остановится полк и лозунг «Даешь Берлин!» для нас повиснет в воздухе… До Берлина еще как-никак далековато, пешком дойдешь не скоро…

После этого разговора Николай с первой попутной машиной уехал в тылы.

На следующий день поутру полк догнали начальник политотдела корпуса и его помощник по комсомольской работе.

Полковник Кропачев пригласил меня в свою машину.

— Мне передали твою просьбу о встрече, — сказал он, когда машина тронулась, — и мы с комсомольским вожаком решили сами побывать в полку. Да и дело есть неотложное — вручим людям партийные и комсомольские билеты, а заодно оценим вашу готовность к броску на Берлин.

— Готовы ли мы к броску на Берлин? — повторил я вопрос полковника. — Коль скоро на этот счет есть приказ и призыв Военного совета фронта, надо полагать, и силы для такого броска есть… Среди бойцов царит большое воодушевление, желание быстрее ворваться в логово фашистского зверя. Пуще всего солдат боится сейчас отстать! И это понятно: ведь тогда без него свершится то, о чем думал и мечтал всю войну… А нас, командиров и политработников, тревожат перебои с доставкой горючего: его не хватает на складах. Вот и сегодня подвоза не хватило даже до полной заправки машин. При последней нашей встрече, Александр Матвеевич, вы мне сказали, что самоходный полк — самая подвижная часть корпуса. Без горючего мы вовсе станем. Прошу учесть это и помочь нам.

— При всех обстоятельствах, — заверил полковник, — горючее самоходчикам дадим в первую очередь. Это дело я возьму под свой личный контроль.

Начпокор еще долго расспрашивал о работе коммунистов полка, о согласованности в действиях командования и политаппарата. Интересовался он и тем, сколько конкретно, какие категории военнослужащих и за участие в каких боях представлены к наградам и нет ли в этом деле волокиты со стороны штаба корпуса или армии.

— Не выпускайте из поля зрения работу парторгов и комсоргов батарей, — сказал он. — Это первые помощники командиров.

Во время короткой остановки начальник политотдела корпуса и его помощник вручили партийные и комсомольские документы, побеседовали с воинами.

— Подвижная группа армии, — говорил полковник собравшимся бойцам, — уже ведет бои на подступах к городу Познань. Наше наступление развивается успешно. Однако впереди, на пути к Берлину, крупные узлы обороны противника. Их придется брать с боем. Как это делать, мы теперь знаем, опыт есть. Как и при освобождении городов Радом и Лодзь, форсировании реки Варта, необходимо упреждать противника в занятии оборонительных рубежей. «Даешь Берлин!» — лозунг реальный. Залог дальнейшего успешного наступления — в нашей высокой бдительности, организованности и дисциплине.

Бойцы засыпали Кропачева множеством вопросов: кто быстрее будет в Берлине — Жуков или Конев? Положение союзников в Арденнах? Какова она, Германия?..

Полки шли и шли на запад, приближая долгожданную победу. И бойцу было о чем подумать в ходе этого стремительного марша. Одни из них, начав свой фронтовой путь от границы в страшный день 22 июня 1941 года, перебирали в памяти горестные картины отступления, кровопролитные бои на переломном рубеже Сталинграда или Курска, свои шаги по родной земле, освобожденной от врага, выход на границу и дальше… Другим же судьба отмерила меньший путь — где-то от Харькова или Смоленска. А третьи в сравнении с первыми и вовсе новички: их боевой путь начинался уже на территории освобожденной Польши. Но всех их объединял призыв: «Даешь Берлин!» Он овладел мыслями и ветеранов, и необстрелянных новобранцев.

Серьезный разговор

…Монотонно гудел мотор самоходки. Руки Тавенко привычно сжимали рычаги управления. Перед препятствием он плавно тянул их на себя, притормаживая, затем так же плавно отпускал, подавая вперед. Сцепление срабатывало, а нога тотчас же прибавляла газу. Когда полевая дорога сменялась асфальтом, машина прибавляла скорость. И снова размеренно, монотонно ворковал мотор.

А на верху самоходки — в боевом отделении и на броне, где примостились солдаты-гвардейцы, — разгорался спор. Каждого сейчас волновало одно: как будет там, в Германии, и что вообще будет после победы?

— Говорим: «Даешь Берлин!» А каков он — я даже не представляю, — признался молодой боец, который сидел на броне, облокотясь на пушку.

— Поживешь — увидишь, — ответили ему.

— Если, конечно, доживешь, — усмехнулся сержант Григорий Шумигай.

— А я умирать не собираюсь, — с вызовом произнес молодой солдат.

— Смерть не спрашивает — кто собирается, а кто нет. Как раз и косит тех, кто не собирается.

— Не стращай зря парня, — вступил в разговор старшина Сытытов. — Вот увидишь, обязательно доживем да победы… А что касается Берлина, то он мне действительно видится логовом бешеного зверя.

— А я вот о чем думаю, — вслух размышлял сержант Плясухин. — Как все же там встретят нас? Ну Гитлер, Геббельс, эсэсовцы и всякая прочая фашистская погань — ясное дело, не пирогами встретят. А как сам народ?.. В Польше, например, все было понятно: улыбки цветы, рукопожатия, радость людей… А там, в Германии?..

— Там тоже дело ясное. Если и будут улыбки, цветы — все равно не верь. Все одно — фашисты, и бить их надо всех подряд, — хмуро заметил Шумигай, настроенный явно враждебно ко всему, что имело отношение к Германии.

— Как это «подряд»? А женщины, дети и вообще — невоенные? Их за что же?! — недоуменно воскликнул сидевший рядом с Шумигаем дядя Костя. Его кухня следовала на марше за батареей. Раздав на привале обед он решил побыть с солдатами.

Григорий вскочил. Глаза его вспыхнули. В это время Тавенко притормозил, и Шумигай, потеряв равновесие, шлепнулся на броню. Но это не остудило гнева сержанта. Наклонясь к собеседнику, он яростно выдохнул:

— А наши перед фашистами чем провинились?.. Мало того, что пришли, гады, непрошеными, мою родную деревню спалили, людей в рабство загоняли, расстреливали и вешали, живьем в огонь бросали. Марию, жену мою, расстреляли, дочек Аннушку и Валю по миру пустили, они с голоду померли… За что, я спрашиваю?! Видно, твое сердце отходчивое, а мое — в кровоточащих ранах. И потому пощады от меня им не будет!..

Шумигай нервно снял висевший на груди автомат, стиснул его в руках, готовый в своей лютой ненависти к врагу, казалось, на все.

Бойцы умолкли, хорошо понимая состояние товарища. Каждое слово Шумигая — сама правда. И все же сознание им подсказывало: нельзя поступать так, это было бы несправедливо!

— Гитлеровцев с нами и сравнивать незачем, — разъяснял Григорию старшина Сытытов. — Они фашисты. А мы — советские люди. И строй у нас иной, на любви и уважении к человеку основан. Да и там, в Германии, не все фашисты.

— Я тоже не могу полностью согласиться с Шумигаем, — сказал дядя Костя. — Если враг поднимет руки, мы не станем вот так, без разбора, всех ставить к стенке. Суд разберется: кого на виселицу, кому пулю в лоб, а кому и меньшее наказание. О стариках, женщинах и детях и говорить нечего: их, безусловно, пощадить надо.

— Ты, старик, как я вижу, газет не читаешь, — не сдавался Григорий. — Как же в таком случае ты соображаешь насчет заметок Ильи Эренбурга. Он не делит немцев на виноватых и невинных, как ты.

— То было время, когда захватчик топтал нашу землю. Озверелых пришельцев делить на «плохих» и «хороших» было незачем.

Впереди затрещали выстрелы: походное охранение, встретив противника, завязало бой. Колонна передового отряда разделилась вправо и влево от шоссе. Солдаты на ходу соскакивали с машин и готовились к схватке.

Блуждающая группа гитлеровцев, каких в то время было, много, сопротивлялась недолго. Пленив ее остатки, передовой отряд свернулся в колонну и тронулся дальше.

Вдали гремел большой бой. Туда летели наши бомбардировщики. Их сопровождали истребители. Вражеская авиация при этом в бой не вступала. Но если кто-либо из наших отставал или группа была небольшая — из двух-трех самолетов, — неизменно появлялись «мессершмитты» и разгорался поединок… И когда подбитый враг, объятый пламенем, падал на землю, ликованию наших солдат не было предела.

Фронтовые обстоятельства нередко ставили во главу угла нашей работы, на первый взгляд, отнюдь не самые важные вопросы. Так получилось и на этот раз.

— Меня снова волнует горючее, — заговорил со мной Колобов. — Скоро Познань, за город идет бой. Нам двигаться дальше, а горючего осталось на один переход. Хочу опять просить тебя, Василий Терентьевич: проскочи в тылы. Сколько ни есть там бензина — немедленно тащи его к батареям. А то, боюсь, без нас пересекут границу Бранденбургской провинции. Вот позор будет — остановиться у самых ворот Германии из-за отсутствия горючего.

Я сам не меньше его был озабочен создавшимся положением, поэтому, не мешкая, пересел в штабной «газик» и укатил в тылы.

Батареи остановились. Второй день М. И. Колобов доносил начальству: «Полк сосредоточен у Бернатки, приводит себя в порядок. В строю 12 самоходок, в ремонте — 4, сгорело в предыдущих боях — 4, на армейском СПАРМе— 1. Бензина нет».

— Нет бензина! — вздыхал он, подписывая очередную оперативную сводку.

Возвратившись с цистернами, я застал полк на юго-восточной окраине Познани.

— В самый раз! — встретил меня Колобов. — Противника в Познани приказано добивать армии Чуйкова и 91-му стрелковому корпусу нашей армии. Главные силы 69-й армии продолжают преследование: Франкфурт-на-Одере, Берлин… Гвардейская стрелковая дивизия ушла уже далеко вперед.

— Увы, порадовать вас нечем, — сказал я Колобову. — Собрал все, что было. Ждатъ прибытия машин, уехавших на базу, не стал. В общем, горючего хватит только для двух батарей.

Заправив самоходки 1-й и 2-й батарей и пополнив их до штатной численности машинами из других подразделений, мы тронулись в путь и догнали передовой отряд. Он вел бой на реке Обра за город Штрезе.

Река была заболоченная, с лесистыми берегами. Естественные препятствия дополнялись многочисленными траншеями, дотами, противотанковыми рвами и ежами. По показаниям пленных, противник стянул в укрепрайон охранный батальон и сводный батальон курсантов военных училищ, самоходные орудия. Только гарнизон Штрезе насчитывал свыше 500 пехотинцев при двух самоходных орудиях, 5 артиллерийских и 10 минометных батареях. Много было фаустпатронов.

218-й гвардейский стрелковый полк вел упорные бои. Подошедшие самоходчики и артиллеристы поддержали его огнем. Штурмом овладев Штрезе и разгромив его гарнизон, гвардейцы с ходу форсировали реку Обра. Они перешагнули границу, разделявшую Германию и Польшу до 1939 года. Гвардии капитан Парамоненко с бойцами смастерил щит и написал на нем: «29 января 1945 года. Мы пересекли границу логова зверя. Впереди Берлин. Смерть фашизму!»

К ночи прошли лесисто-болотистую местность. Выпал снег. Стало тихо, безветренно. Из-за туч выплыла луна, и взору открылся угрюмый, пустынный пейзаж. Вскоре колонна самоходок втянулась в такую же пустынную деревню. Ни единого звука не было слышно, даже собаки не лаяли. А время петухов, если они и были здесь, еще не наступило. Уставшим воинам дали небольшой отдых. Вперед ушли те, кто на марше следовал за передовыми частями?

Советский характер

Емельянов остановил самоходку у небольшого дома. Все дворы в деревне были огорожены высокими каменными заборами. За ними виднелись кирпичные стены домов и дворовых построек. «Будто замуровался каждый в своей крепости, — неприязненно подумал комбат. — Вот уж верно: здесь человек человеку — волк».

Емельянов вошел в открытые настежь массивные ворота, поднялся на крыльцо, распахнул дверь. Узнав офицера-самоходчика, добродушный сержант-пехотинец предложил ему место.

— Я не один, придут еще два человека, — сказал Емельянов.

— Тогда занимайте соседнюю комнату. Там, кажется, спальня.

В спальне все оставалось так, как было при хозяевах.

Емельянов вышел на улицу, проверил расположение батареи, охрану машин, сообщил командиру стрелкового батальона, где остановился. Когда вернулся в дом, там уже было тихо — намаявшиеся бойцы спали. В спальне стояли две большие кровати, но никто из бойцов не рискнул на них лечь. Двое из его экипажа примостились на полу. Емельянов обошел кровати, переступая через спящих, потрогал постель: перина, пуховые одеяла. В комнате было холодно, но желание поспать в мягкой постели после бессонных ночей и беспрерывных маршей вдруг уступило место неосознанному чувству брезгливости.

Емельянов переложил перину и одеяло с одной кровати на другую, не раздеваясь, прилег на голый матрац и мгновенно уснул. На рассвете его разбудил старший сержант Н. П. Кирдянов.

— Товарищ старший лейтенант, — скороговоркой шептал он. — Я ходил к сараю… Там плачет ребенок. Женщина его успокаивает…

— Может, хозяева этого дома? — предположил Емельянов. — Приведите их сюда. Скажите, что им ничего не угрожает.

Комбат понял, что уснуть уже не удастся. Он вышел в соседнюю комнату. Некоторые солдаты проснулись, копались в своих вещмешках, готовясь к походу. Дверь открылась, и старший сержант пропустил молодую женщину и двоих детей: девочку лет шести-семи и мальчика поменьше. Ребятишки испуганно жались к матери.

— Проходите, проходите! Не бойтесь, — пригласил Емельянов, с любопытством разглядывая немку. Но та, видимо, не поняла, что сказал ей советский офицер, и продолжала стоять у порога. То ли от страха, то ли от холода она заметно дрожала.

Емельянов рукой указал на комнату, потом на женщину и, подкрепляя слова жестами, спросил:

— Это ваш дом?

Женщина, видимо, поняв, кивнула головой:

— Майн хауз.

— Проходите же в свой дом! — улыбнулся Емельянов. Однако немка не трогалась с места.

Бойцы проснулись. Большинство поднялось на ноги и молча наблюдало за происходящим.

— До чего же запугал людей, проклятый Гитлер, — обронил кто-то сочувственно.

Услышав слово «Гитлер», немка поспешно выпалила: «Гитлер капут!» Ей никто не ответил. Солдаты уже не раз слышали этот возглас от пленных, прикрывавшихся им, как спасительным щитом.

— Придется каждым своим шагом убеждать немцев, что мы не такие, какими изображал нас колченогий Геббельс, пугая своих соотечественников, — по-своему резюмировал Емельянов.

Женщина видела, что в доме все осталось, как было, и что русские не собираются убивать ее. Наоборот — приглашают в дом как хозяйку. Несколько осмелев, она повторила: «Майн хауз…»

— Нужна ты нам со своим «хаузом», — в сердцах обронил один из бойцов. — Вот поспали и пойдем дальше, а ты оставайся.

Немка не поняла, что сказал солдат. Не догадалась о смысле сказанного и по его тону. Дети по-прежнему крепко держались за платье матери и, насупившись, смотрели испуганно и недоверчиво. Солдат, заговоривший первым, развязал вещмешок, вынул два куска сахару и протянул детям. Но те лишь теснее прижались к матери. Она улыбнулась, сказала им что-то ласковое. Дети решились, взяли сахар. Немка же вдруг заплакала. В этот момент послышалась команда: «Выходи на построение!» Бойцы стали выходить во двор. Солдат, угостивший детей сахаром, подумал немного, затем, махнув рукой, вновь развязал вещмешок, вынул банку консервов, кусок хлеба и положил все это на стол.

— Это вам, — сказал он и пошел к двери.

Его примеру последовали другие: принялись доставать из вещмешков кто кусок хлеба, кто сахар — на столе вскоре выросла горка продуктов. А женщина стояла и плакала. И не понять было: то ли от горя, которое причинил Гитлер миллионам таких же немецких женщин, то ли от радости, потому что увидела в советских солдатах людей с отзывчивым на чужую беду сердцем…

Войска вступали в опустевшие города и села. Население уходило на запад или пряталось в лесах. Но слух о том, что большевики мирных людей не трогают, распространился с быстротой молнии. Молва об этом перемахнула через линию фронта. И вот уже толпы жителей устремились обратно к домашним очагам. Чем ближе к Одеру, тем реже нам встречались пустовавшие дома. Однако хозяева все еще не осмеливались выходить на улицы, а осторожно, из-за штор, с любопытством и не растаявшим до конца недоверием разглядывали советских солдат…

Великая миссия

Старшина Сытытов развернул только что полученную «Правду». Бросился в глаза крупно набранный заголовок: «Товарищ Эренбург упрощает». Игорь, как и другие солдаты, прошедшие через всю войну, читал многие статьи этого писателя. Они нравились ему простотой и доходчивостью, созвучностью с теми чувствами и мыслями, которыми жил на войне каждый советский воин. Сытытов припомнил разговор солдат на броне самоходки во время недавнего марша и сейчас с интересом начал читать статью.

«Тов. Эренбург уверяет читателя, — говорилось в ней, — что все немцы одинаковы и что все они в одинаковой мере будут отвечать за преступления гитлеровцев… Незачем говорить, что т. Эренбург не отражает в данном случае советского общественного мнения. Красная Армия, выполняя свою великую освободительную миссию, ведет бои за ликвидацию гитлеровской армии, гитлеровского государства, гитлеровского правительства, но никогда не ставила и не ставит своей целью истребить немецкий народ. Это было бы глупо и бессмысленно».

Статья в «Правде» наводила на размышления. Надо было помочь солдатам до конца понять смысл нашей освободительной миссии на земле врага.

Мы говорили бойцам, что Красная Армия несет освобождение от фашизма и немецкому народу, который обретет возможность строить свою жизнь по-новому. Не может быть мира в Европе без новой Германии. Все честные немцы мучительно переживают позор, на который обрек их страну фашизм, и борются за возрождение своей родины. В Советском Союзе немецкие военнопленные создали организацию «Свободная Германия». Это наши союзники, они ведут борьбу с фашизмом. И саму Германию было бы ошибкой представлять сплошь заселенной закоренелыми фашистами. Многие немцы ждут нашего прихода, чтобы активно взяться за строительство нового государства без нацистов. Но есть немало и таких, которых одолевает страх перез возмездием за совершенные гитлеровцами злодеяния. Геббельс и тут постарался. Он вовсю ведет пропаганду, суть которой сводится к тому, чтобы доказать: вся немецкая нация связана одной веревочкой, и если Германия проиграет войну — всем висеть на одной перекладине.

Вы сами видели, разъясняли мы воинам, до чего запуганы немцы — от старика до младенца. Но ведь наш народ никогда не отождествлял немецкую нацию с Гитлером. Бесспорно, военные преступники получат по заслугам, как об этом говорится в московской Декларации союзников об ответственности гитлеровцев за совершенные зверства. Однако месть немецкому народу не входит в наши планы. Политика нашего государства мудра и дальновидна. А проводить ее в жизнь призваны не только дипломаты и генералы, но и все без исключения солдаты, сержанты и офицеры — каждым своим поступком. Мы вступили в пределы Германии. Победа близка. Но к подлинному миру советский солдат сделал только первый шаг.

С целью глубокого разъяснения поднятых «Правдой» вопросов в тылы полка выехал майор Пузанов.

Лавина наступавших советских войск катилась к Одеру.

Дорога… Волнующей картиной победного шествия открывалась она взору солдата-освободителя. Бесконечным потоком к линии фронта двигались танки, тягачи, самоходные орудия, автомашины с пушками, боеприпасами, горючим, людьми. Навстречу советским войскам по левой стороне дороги вереницей шли вызволенные из плена французы, англичане, американцы, русские, украинцы, белорусы, поляки….

Изможденные лица светились радостью обретенной свободы. Бывшие узники приветствовали советских воинов. У многих на груди, на рукавах нашиты самодельные знаки национальной принадлежности: красные — советские, бело-красные — польские, сине-бело-красные — французские…

Вскоре поэт Александр Твардовский выразил в стихах то, что чувствовал каждый советский воин накануне победы:

А мне вспомнились прочитанные накануне в газете «Боевое Знамя» слова пожилого солдата Федорчука, обращенные к молодому воину: «Ты думай больше, когда идешь. Думай о том, что вот сестра твоя в Германии и ты идешь ее освобождать. От таких дум — быстрее шаг, пройдешь 30 километров и не устанешь». Сказано, словно обо мне. И я думал, глядя на освобожденных: «Среди них, может быть, где-то и моя сестра»… И я вглядывался в каждое женское лицо, пытаясь угадать в нем знакомые черты… Нет, это было бы слишком невероятно. Откинувшись на спинку сиденья, я сам себе сказал: «Чудес не бывает!»

— О чем вы, товарищ майор? — поинтересовался шофер.

— Чудес, говорю, не бывает!

— Точно, товарищ майор, не бывает, — видно, не поняв меня, машинально ответил смущенный солдат.

Колонна остановилась. Выскочив из машины, я прошелся вдоль дороги. Тянуло поговорить с людьми, только что освободившимися из неволи, но колонна тотчас же тронулась. Жаль… Я уже и дверцу открыл, возвращаясь в машину, но вдруг услышал взволнованный женский крик: «Вася!» Я встрепенулся и замер, боясь оглянуться: нет, это не меня. «Вася!» — послышалось снова. Что-то знакомое уловил я в этом голосе. Обернулся — и не поверил своим глазам. «Дуняшка! Родная…» — прошептал я и пошел ей навстречу с протянутыми руками. Бежать не мог — подкашивались ноги…

Колонна уже скрылась за поворотом дороги. Шофер, свернув на обочину, ждал, не решаясь напомнить, что надо ехать. Меня обступили подруги сестры, наперебой стали расспрашивать о жизни на Родине. Сообщив сестре в нескольких словах о судьбе родных и записав ей свой адрес, я простился с ней, пожелал девушкам счастливого возвращения домой и поспешил к машине, чтобы догнать свою колонну.

Коварство раненого зверя

Газеты сообщали о поголовной мобилизации в Германии, о том, что Гитлер укомплектовывает стариками и подростками так называемый, «фольксштурм». Все и вся было брошено на оборону Берлина, дальних и ближних его подступов. Страх перед Красной Армией заставил фашистское командование спешно снимать войска с других фронтов и перебрасывать на восток. Остатки дивизий, разбитых на Висле и Варте, в приграничном укрепленном районе, так и не смогли закрепиться на каком-либо оборонительном рубеже. Отдельные вражеские части судорожно цеплялись, за удобные для обороны опорные пункты, но их сметали со своего пути стремительно наступавшие советские войска. Группы блуждавших в полной растерянности гитлеровских солдат и офицеров, оставаясь далеко в тылу наступавших, пытались под покровом ночи пробиться к своим. Натолкнувшись на советских солдат, они всякий раз вступали в бой, однако очень скоро, видя безвыходность положения, поднимали руки. Но в любом случае это был по-прежнему коварный и жестокий враг. И тот, кто забывал об этом, расплачивался кровью, а часто и жизнью.

«Охота» на блуждавших в лесах и перелесках фашистов стала предметом увлечения для смельчаков. Полковой разведчик старший лейтенант Куницкий и комсорг Николай Сапоженков не раз ходили на такую «охоту», приводили разоруженных пленных. Допросив, отправляли их на сборный пункт. Я неоднократно просил комсорга не увлекаться этим занятием, не забывать свою главную задачу — работу с бойцами. «Ищешь подвига — иди лучше в атаку с экипажем, вместе с комсомольцами», — говорил ему. Но ходить в атаку на самоходке для молодого, горячего парня было не внове. Нельзя сказать, что Николай забросил все и занимался только упомянутой «охотой». Он ходил на нее как бы между делом — когда батареям выпадала короткая передышка.

Наши передовые части вышли к Одеру справа и слева от города Франкфурт-на-Одере. Реппен был уже в руках советских войск, но на подступах к Франкфурту враг оказывал упорное сопротивление. Войска, наступавшие справа, имели больший успех. Они форсировали реку и заняли плацдарм правее небольшого города Лебус. Для их усиления командир корпуса решил перебросить самоходки нашего полка. Батареям предстояло совершить марш вдоль линии фронта и ночью переправиться на плацдарм. Колобов выслал группу офицеров во главе с майором Биженко разведать маршрут и выбрать место для НП полка.

Ко мне подошел Сапоженков и стал просить послать и его с этой группой. Посылать комсорга полка не было особой необходимости, но я все же уступил настойчивым просьбам Николая, о чем впоследствии горько сожалел.

Машина въехала в Реппен, где обосновались наши тыловые части. На площади, возле большого здания, возвышался холмик свежей земли, а над ним — наскоро сколоченный обелиск. Биженко остановил машину. Коля Сапоженков прочитал: «Герой Советского Союза старший сержант Селезнев Николай Павлович».

— Разведчик гвардейской стрелковой дивизии, — добавил он от себя.

Когда сели в машину и поехали дальше, Сапоженков рассказал о боях за аэродром противника на подступах к Франкфурту-на-Одере. Николай принимал участие в тех боях вместе с 1-й батареей САУ, которая поддерживала 101-й стрелковый полк 4-й стрелковой дивизии. Первыми на аэродром ворвались разведчики 77-й гвардейской стрелковой дивизии, наступавшей правее. В этом ожесточенном бою и пал смертью героя разведчик Селезнев. Когда подошел 101-й полк, гитлеровцев вышибли с аэродрома, захватили 16 исправных самолетов. Но бой на этом участке длился еще сутки. Одиннадцать раз противник переходил в атаку, однако солдаты 101-го полка и самоходчики не дрогнули, выстояли. А затем и сами перешли в атаку, разгромили врага. Только огнем самоходок нашей 1-й батареи были уничтожены две минометные батареи противника, подбито две самоходные установки, 15 автомашин и два тягача. Фашисты оставили на поле боя десятки трупов своих солдат.

…Выехали на асфальтированную дорогу. Впереди виднелась большая деревня. — Гросс-Раде, — глянув на карту, сказал Биженко.

Был полдень. На фоне ясного неба четко вырисовывалась кирха. Деревня стояла на возвышенности, и ее каменные постройки были видны издали. На юго-западе, в полутора-двух километрах от селения, темнел лес.

— В этих местах, — сообщил Биженко, — помнится мне по военной истории, в Семилетнюю войну русские били захватчиков-пруссаков. А в битве при Кунерсдорфе в 1759 году они наголову разгромили армию Фридриха II, считавшуюся непобедимой. Прусский король трусливо бежал с поля боя и в отчаянии помышлял о самоубийстве. А передовой отряд русской армии занял Берлин.

— Не тот ли это Фридрих II, которого Гитлер считает своим кумиром? — спросил Сапоженков.

— Тот самый!

— Выходит, наши прадеды били гитлеровского кумира, а мы теперь — самого Гитлера, — заметил Николай.

— История как бы повторяется, — задумчиво произнес Биженко, — правда, размах нынче не тот: пруссаков били на узком участке, а гитлеровцев бьют по всем фронтам. Тогда Фридриха II от гибели спасла случайность, а Гитлера ничто уже не спасет: конец его близок.

Въехали в деревню. Жители уже не прятались, а молча посматривали из-за калиток. За деревней свернули на направление к Одеру. По пути встречались стрелковые подразделения, спешившие к реке, в лесах располагались тылы передовых частей.

Майор Биженко решил осмотреть опушку леса справа от дороги: можно ли оборудовать там командный пункт полка. Миновали низкорослый сосняк и остановились в хвойном бору. Все разбрелись в поисках удобного места для КП.

В сосновом подлеске Николай Сапоженков неожиданно наткнулся на группу гитлеровцев. Их было пятеро, они сидели с раскрытыми консервными банками и хлебом в руках. Автоматы лежали рядом. От неожиданности и немцы и Николай на секунду замерли. Сапоженков пришел в себя первым:

— Товарищ майор, немцы, — громко крикнул он в сторону своих.

Биженко и другие офицеры бросились на крик. Фашисты, опомнившись, схватили оружие и побежали в глубь леса, разделившись на две группы. Николай помчался вдогонку за той, в которой были двое — офицер и солдат. Биженко, бросившийся по следам второй группы, не заметил, что Николай побежал один.

Дальнейшие события развивались так. Сапоженков бежал с пистолетом в руках, не переставая кричать удиравшим немцам: «Хальт! Хальт!», но не стрелял. А они улепетывали во всю прыть. Николай, решив, что ему их не догнать, выстрелил на ходу в офицера. Промах! Тогда Николай приостановился, тщательно прицелился и нажал на спусковой крючок. Вместо выстрела раздался щелчок. «Ах, черт, осечка!» — выругался комсорг. Немцы тем временем удалялись. Николай нервно дернул затвор и… похолодел — затвор не поддавался. Определил: перекос патрона. Стоя на месте, он дернул затвор еще раз. Гитлеровский офицер, видимо, догадался, что у русского что-то не ладится, и остановился. Оглянулся: оказывается, за ними гонится всего лишь один русский! Да и тот прекратил погоню, возится с оружием. Фашист осмелел. Взял у солдата карабин, зарядил его и выстрелил. Пуля просвистела у Николая над головой. «Удобная мишень», — подумал он и плюхнулся на землю. Прячась за деревьями, немец подбежал ближе к Николаю, вскинул карабин, прицелился и хладнокровно выстрелил. Он видел, как советский офицер поник головой и застыл. Гитлеровец еще постоял с минуту, затем отдал карабин солдату, и оба скрылись в лесу.

Майор Биженко с товарищами без особого труда пленил трех немецких солдат. Когда привели их к машине, комсорга все еще не было. И тут в той стороне, где за деревьями исчез Николай, прогремели винтовочные выстрелы. «А ведь у Сапоженкова пистолет!» — мелькнула догадка в голове Биженко.

— Сопротивляется немец! За мной! — крикнул он товарищам и кинулся в лес на выстрелы. «Далековато забежал комсорг, — думал на ходу Биженко. — Где же он? Выстрелы прекратились, а его не видно». Пробежав еще несколько метров, он увидел Николая, лежащего ничком. Сердце у майора сжалось. «Стрелял, гад, в лежачего, в упор», — не сказал, а простонал от нёстерпимой душевной боли Биженко.

Комсорга полка Николая Сапоженкова похоронили в городе Реппен, рядом с могилой старшего сержанта Селезнева. Не ведал Николай, когда днем проезжал здесь, что через несколько часов вернется сюда, чтобы остаться тут навечно. Долго еще товарищам его не верилось, что нет уже среди них этого жизнерадостного парня. Не мог свыкнуться с этой мыслью и я. Все казалось — вот сейчас услышу: «Разрешите?» — ив землянку войдет стройный молодой офицер в лихо сдвинутой набок шапке, из-под которой выбиваются непокорные пряди русых волос. Скажет привычно и звонко: «Разрешите доложить?» При виде его ясных глаз, яркого юношеского румянца я всегда ловил себя на мысли, что по эдакому молодцу не одно еще девичье сердце иссохнет. Однако безжалостная фронтовая судьба распорядилась по-своему…

Ночью самоходки совершили марш и, Преодолев на паромах Одер, вступили в бой на западном берегу реки.

«С этого плацдарма мы пойдем на Берлин!»

Каждый метр земли на одерском плацдарме брался в ожесточенной схватке с врагом. Бой не утихал ни днем ни ночью. Море огня и смерти бушевало над перепаханным плацдармом. Огненные блики отражались в реке, по которой переправлялись все новые и новые подразделения с техникой, оружием, боеприпасами, продовольствием…

В туманной дымке раннего утра виднелись мрачные силуэты города-крепости. Франкфурт-на-Одере гитлеровцы превратили в бастион своей обороны на дальних подступах к Берлину. Оборонявшие его войска сопротивлялись с упорством обреченных. Знали: оставишь город — попадешь под пули эсэсовцев Гиммлера, сдашься в плен — конец твоим родным.

Наследники традиций Суворова, советские полководцы стремились к победе малой кровью своих солдат. На штурм крепостей в лоб не шли. Окопавшегося в укрытии врага попросту обходили, заставляя его думать уже не об обороне, а о том, как поскорее унести ноги. Засевших в осиных гнездах гитлеровцев «выкуривали» огнем. Благо, было чем дать врагу «прикурить»…

Под ударами советских войск линия вражеской обороны перемещалась на запад. Высвобождалось место для новых частей, вступавших на плацдарм.

13 февраля на одном из участков южнее города Франкфурт-на-Одере гитлеровцы предприняли девять яростных контратак против батальона гвардии майора В. Г. Ремизова и артиллеристов капитанов В. В. Кулишенко и А. Е. Пилипенко. Фашистское командование бросило в бой пять стрелковых батальонов, в том числе батальон СС и два батальона предателей-власовцев. Их поддерживали до двух десятков самоходных орудий, четыре танка, десяток артиллерийских батарей, дивизион рельсовых установок PC и тяжелых метательных аппаратов. Однако наши гвардейцы не дрогнули. Откатываясь назад после очередной неудавшейся контратаки, враг оставлял на поле боя десятки убитых. Правда, редели и наши ряды. Советские солдаты сражались с мыслью: «Умрем, а фашистов не пропустим! С этого плацдарма мы пойдем на Берлин!»

Гитлеровцы полукольцом окружили наблюдательный пункт одной из батарей 1-го дивизиона 156-го гвардейского артиллерийского полка. «Рус, сдавайся» — кричали они. В ответ сержант Шляков швырнул в фашистов несколько гранат, но и сам погиб, сраженный пулей. Остался в живых лишь один связист — комсомолец ефрейтор Фунин. В этом бою он семь раз устранял повреждения линии связи, был ранен.

И тогда, поняв, что ему не отбиться от наседавших гитлеровцев, Фунин передал на батарею:

— Дайте огонь на меня!

Батарея метко накрыла скопление вражеских солдат. Вокруг блиндажа остались валяться десятки трупов. «Блиндаж Фунина» — так назвали потом это место товарищи героя.

Две последние контратаки гитлеровцы предприняли под прикрытием дымовой завесы. Не помогло и это! Тогда разъяренные фашисты решили затопить низменные места на плацдарме, чтобы, прижав к реке остатки советских передовых подразделений, уничтожить их. Выше по течению Одера, где гитлеровская оборона упиралась в берег, враг взорвал оградительную дамбу, и поднявшаяся от весеннего половодья вода хлынула на равнину, затопляя огневые позиции артиллеристов, минометчиков, командные пункты стрелковых батальонов, оборонительные сооружения стрелков.

Гвардейцы мужественно встретили и эту дьявольскую уловку врага. Выкатывали орудия на холмы и взгорки, поднимали на руки оружие, боеприпасы, радиостанции и, стоя по пояс в воде, вели огонь.

К концу дня вода спала, и гвардейцы перешли в атаку. Уничтожив свыше пятисот гитлеровцев и взяв до двух десятков пленных, они продвинулись вперед.

Коварство врага до предела накалило ярость и гнев советских воинов. Некоторые из них готовы были тут же расправиться с гитлеровцами, сдавшимися в плен.

— Чего с ними, гадами, церемониться?! — кричал Григорий Шумигай. — Они хотели потопить нас в реке, ответим им тем же! В воду их, а кто не утонет — прикончим!

— Пленных не трогать! — властно крикнул командир роты старший лейтенант Убаров. Он приказал солдатам занять свои места в обороне, а к пленным приставил охрану.

Вскоре подразделения 77-й гв. сд уступили место частям 33-й армии, которые отсюда успешно наступали на Берлин, а гвардейцы присоединились к своим на плацдарме севернее Франкфурта-на-Одере.

На правом фланге плацдарма беспрерывно ухали наши орудия большого калибра. Били прямой наводкой, в упор, словно отбойным молотком. Вблизи — огневые позиции 2-й батареи. Самоходки были замаскированы в укрытиях, вырытых в дамбе. Первыми, кого я увидел, когда пришел на батарею, были командир САУ лейтенант Л. В. Разумовский и механик-водитель старший сержант Н. П. Кирдянов. Подошел комбат Емельянов.

— Кому так щедро посылает «гостинцы» наш «бог войны?» — спрашиваю.

Мне разъяснили: немец засел в фольварке Клессин на западном берегу Одера, превратив его в опорный пункт своей обороны. Оборудовал кирпичные постройки под долговременные огневые точки. По данным разведки, есть ходы сообщения с крутого берега реки вглубь к рокадной дороге. Эти стены долбит огнем артиллерия большого калибра и тяжелый самоходный артиллерийский полк.

— Почему вы молчите, не стреляете? — интересуюсь.

— Калибр не тот, слабоват для таких целей, — отвечает Емельянов. — Да и задача у нас иная: прикрываем переправу войск через Одер от возможных атак гитлеровцев.

Через два дня артиллеристы до основания разрушили фольварк. 23 марта в ночном штурме бойцы 4-й стрелковой Бежицкои дивизии, поддержанные самоходчиками, овладели фольварком Клессин. В этом бою погиб механик-водитель старшина Ахметов. Были тяжело ранены лейтенант Л. В. Разумовский и старший сержант Н. П. Кирдянов.

Наблюдательный пункт М. И. Колобова был оборудован вблизи НП командира гвардейской стрелковой дивизии. С командиром полка на наблюдательном пункте находились его заместители по политической и строевой части. Многое здесь напоминало вислинский плацдарм. Как и там, весь день мы проводили в батареях, а вечером вели нескончаемые беседы при свете «коптилки» — сплющенной снарядной гильзы, ставшей уже привычной спутницей фронтовика. Темы были одни и те же: о скорой победе, положении на фронтах, об отчем доме и письмах от родных и близких.

Однажды вечером между мной и командиром полка произошел такой разговор. Сообщив Михаилу Ивановичу, что бойцы интересуются причиной нашей остановки в разгар наступления, спрашивают, скоро ли на Берлин, я сказал, что отвечаю им, как сам это понимаю, но хочу услышать и его, Колобова, мнение.

— А разве они не видят, что творится вокруг? — засмеялся комполка. — Мы же не сидим сложа руки.

— Бойцы-то видят, но горизонт им открывается не тот, что нам. Они чувствуют, что помимо упорства гитлеровцев в обороне на этом участке есть и иные причины остановки, и хотят знать эти причины… Недавно мы говорили нашим самоходчикам: «Даешь Берлин!» — и звали вперед. Правда, мы теперь к Берлину ближе, чем когда бы то ни было, и шагнули к нему за последнее время так, как ни одна армия на всех фронтах до этого не шагала. А все же?..

— Ты прав, — согласился Колобов. — Что нам с тобой известно, то и бойцы должны знать. Да и секрета здесь я не усматриваю. Ни у кого из нас — от солдата до маршала — нет никакой вины перед народом в том, что мы устроили «передышку» по пути на Берлин…

Командир полка рассказал мне, что лозунг «Даешь Берлин с ходу!», который мы вначале выдвинули, был прежде реальным. Теперь же обстановка изменилась. Гитлеру удалось наскрести войск и закрыть брешь на Одере. Но и не это главное. Главное, что он перебросил войска с запада и создал группировку в Померании, угрожающую нашему флангу. На ее разгром направлены крупные силы войск фронта, и ударный кулак, нацеленный на Берлин, временно оказался ослаблен. Часть войск осталась добивать гитлеровцев в Познани. Да и тылы порядком отстали.

— Все помнят, — продолжал Колобов, — как мы по каплям собирали бензин, а то стояли и вовсе без него. Черт знает, что еще замышляет бесноватый фюрер там, в Берлине. Он оголяет свой западный фронт и усиливает восточный. Читал в газетах? Американцы и англичане без боя занимают города, продвигаясь в глубь Германии. Гитлеровской клике удалось несколько отсрочить свой конец, но гибели ей не миновать… Так я понимаю ситуацию, — улыбнулся Колобов. — Да она и тебе не менее моего ясна.

Я сказал Колобову, что хотел проверить собственные выводы на этот счет, чтобы, выступая перед людьми, точно знать, какая обстановка складывается на нашем участке фронта. Боец так же должен понимать ситуацию, как его командир.

На плацдарме командиру полка и его заместителям нельзя было оставаться долго. Здесь вела бой только половина самоходок полка. Часть САУ находилась в ремонте, а несколько машин вовсе вышли из строя. Полк пополнялся техникой, людьми, приводил себя в полную боевую готовность. Работа эта проводилась в лесу, восточнее реки. Там же размещался и штаб, куда нередко выезжали мы с Колобовым. На НП полка в это время оставались от командования майор Шляхтин, а от политаппарата — майор Пузанов или новый комсорг полка лейтенант Владимир Шамонов.

На пополнение батарей до штатной численности в полк прибыли самоходки с экипажами. Были среди них и воевавшие ранее в других частях, и молодые воины последнего призыва. Офицеры штаба, политработники, командиры и парторги батарей знакомили их с обстановкой и боевым путем полка. Колобов и я лично беседовали с каждым новым солдатом, сержантом и офицером. Мы стремились с первых дней привить им любовь, и уважение к части, коллективу, с которым они будут заканчивать войну! С гордостью говорили о небольшой, но насыщенной боевыми делами истории полка, о его людях — живых и тех, кто отдал жизнь за победу. В батареях я потолковал с партийными и комсомольскими активистами — ветеранами полка, потребовал, чтобы вновь прибывших воинов окружили вниманием и заботой и сделали все, чтобы новички скорее почувствовали себя в новом коллективе, как в родной семье, и поняли, что на людей, к которым они попали, можно смело положиться в бою.

Произошли перестановки и в командовании батарей. Капитана Филюшова выдвинули на должность помощника начальника штаба полка, а на его место назначили лейтенанта Г. И. Новожилова. Командиром 4-й батареи стал лейтенант А. П. Жуков, а в 1-ю прибыл из резерва лейтенант Р. Г. Лебедев. С новыми комбатами мы провели семинар по вопросам: практика партийно-политической работы в батарее, опора командира — партийная и комсомольская организации подразделения.

Первая беседа с лейтенантом Романом Лебедевым оставила у меня хорошее впечатление: «Под стать Давыдову. Волевой, энергичный офицер. Воевал. Любит свой род войск. Надо помочь ему поскорее освоиться в новой должности. Времени на раскачку нет». Посоветовал Лебедеву взять под свою команду экипаж Марычева: там опытные воины. Сытытов и Тавенко сами уже могли возглавить экипажи, а Плясухин — готовый наводчик орудия. С ними комбату будет легче, и он больше времени сможет уделять всей батарее.

Пузанов и Шамонов много работали над укреплением партийных и комсомольских организаций. Многие отличившиеся в недавнем наступлении и в боях на плацдарме воины подали заявления в партию и комсомол. Пользуясь передышкой, парторг полка быстро оформил дела, провел собрания партийных групп и заседания бюро и пригласил в полк партийную комиссию. В итоге партийные группы пополнились новыми коммунистами, доказавшими свою преданность ленинской партии на поле боя. Росло число партийцев и комсомольцев и в тыловых подразделениях. Коммунистами стали A. M. Лазеба, А. М. Веселов, А. Г. Гатин, М. К. Халин и другие воины. В прошедших боях шоферы и ремонтники проявили немало мужества, инициативы, приложили много сил для материального обеспечения полка в наступлении. Фамилии шоферов Н. Ф. Михайлова, А. С. Ведуты, А. М. Веселова, Д. Файзулаева, ремонтников И. Р. Бабкина, А. Е. Никонова, М. Ш., Бикмухаметова и многих других называли в полку с таким же уважением, как и фамилии героев передовой линии: И. М. Сытытова, А. И. Снимщикова, И. В. Шатунина, В. М. Шарпетко, П. П. Павлючкова, П. 3. Тавенко.

Огромная радость: полк награжден орденом и ему присвоено имя освобожденного крупного польского города. На полковой митинг собрались все, кто был в это время на месте. Вынесли Знамя.

Колобов неторопливо развернул лист бумаги и громко зачитал:

«Указ Президиума Верховного Совета Союза ССР о награждении орденами соединений и частей Красной Армии.

За образцовое выполнение заданий командования в боях с немецкими захватчиками при прорыве обороны немцев южнее Варшавы и проявленные при этом доблесть и мужество наградить:

Орденом Суворова III степени 1205-й самоходный артиллерийский Краснознаменный полк.

Председатель Президиума Верховного Совета СССР

М. Калинин

Секретарь Президиума. Верховного Совета СССР

А. Горкин

Москва, Кремль

19 февраля 1945 года». [26]

И далее:

«Приказ Верховного Главнокомандующего 19 февраля 1945 г. № 09

г. Москва.

Соединениям и частям 1-го Белорусского фронта, отличившимся в боях за овладение г. Радом, присвоить наименование „Радомских“ и впредь их именовать:

1205-й самоходный артиллерийский Радомский Краснознаменный, ордена Суворова полк…

Верховный Главнокомандующий

Маршал Советского Союза

И. Сталин» [27] .

Закончив читать, Колобов обратился к бойцам:

— Товарищи! В этих документах — выражение благодарности советского народа, Коммунистической партии и правительства воинам полка за их ратный труд, высокая оценка их героических подвигов. Впереди — решающие бои за Берлин. Не посрамим же в предстоящих боях Знамя полка и его доброе имя! На отеческую заботу Коммунистической партии и Советского правительства ответим метким смертоносным огнем наших орудий по врагу, внесем свой достойный вклад в победу над ним! Клянемся!

Грянуло троекратное: «Клянемся!»

Большой интерес вызвали у воинов опубликованные в газетах материалы Ялтинской конференции руководителей трех союзных держав — Советского Союза, Соединенных Штатов Америки и Великобритании. Их перечитывали вновь и вновь. Политработники и агитаторы провели беседы.

— «Нацистская Германия обречена… — читал Сытытов своему экипажу материалы конференции. — Нашей непреклонной целью является уничтожение германского милитаризма и нацизма и создание гарантий в том, что Германия никогда больше не будет в состоянии нарушить мир всего мира… В наши цели не входит уничтожение германского народа».

С особым ударением Игорь читал то место, где говорилось, что уже определены сроки новых, еще более мощных ударов, которые будут нанесены в самое сердце Германии.

— Мы ближе других к Берлину, — с воодушевлением сказал он в заключение. — И гордимся этим. Как только будет дан приказ — первыми ворвемся в фашистское логово.

…Снова март, стартует весна. Дни проходят в напряженной работе, вечером хочется отвлечься немного, помечтать. Генка Назаров со своим баяном — уж тут как тут. Сядет под сосной, растянет меха, и сразу вокруг собираются любители музыки. Очень кстати и медсанбат гвардейской стрелковой дивизии обосновался рядом.

Вот круг расступается, кружатся пары под звуки вальса «В лесу прифронтовом». Когда баянист устает играть, раздаются голоса: «Спой песню, Генка!» Это уже к стоящему рядом Сапухину. Он по-мальчишески тонко выводил популярные фронтовые песни, а его тезка Назаров подыгрывал на баяне.

Мы с Колобовым не раз выходили послушать пение и игру баяниста. Хорошо понимали этих ребят: им, подросткам, так необходим был душевный отдых после чрезмерного даже для взрослых напряжения физических и моральных сил.

В одном из писем Людмила мне сообщила, что выхлопотала у начсанарма перевод в медсанбат стрелковой дивизии — «ближе к тебе». И вот как-то утром перед уходом в батареи я задержался в наскоро сколоченном из досок домике, где жили мы с ординарцем. После завтрака вошел ординарец и, заговорщицки улыбаясь, сказал:

— Какая-то девушка просится к вам.

Не успел я спросить, кто именно, как, отстранив в дверях ординарца, в комнату влетела сияющая Людмила. Я стоял оторопело. Не раз в своем воображении рисовал нашу встречу, но оказалась она настолько неожиданной, что нельзя было не растеряться.

— Я здесь, рядом с тобой!.. Будем чаще видеться… Меньше тревог, больше радости, — говорила и говорила девушка.

Моя растерянность сменилась радостью, но затем — тревогой. Я осознал вдруг, что, приблизившись ко мне, моя любимая стала ближе и к передовой, где значительно больше бед, которые ходят следом…

Провожая Людмилу в медсанбат, я никак не решался сказать ей на прощание, что уезжаю на плацдарм, а там — в наступление.

Веселое доселе настроение у девушки сменилось грустью. Да, война — неподходящее время для счастья…

Командиры машин и механики-водители из батарей Лебедева и Жукова утром выехали на плацдарм — разведать маршруты выдвижения САУ, определить места огневых позиций и установить связь с оборонявшимися там стрелковыми подразделениями. Туда же отправились и мы с Колобовым. Днем дорога до самой реки была свободна, а ночью по ней непрерывно шли войска, которые к утру укрывались в окрестных лесах.

На плацдарме я встретился с Пузановым и Шамоновым. Парторг и комсорг полка накануне поочередно побывали на семинарах в политотделе корпуса, получили подробные указания о подготовке коммунистов и комсомольцев к наступлению на Берлин, об укреплении партийных групп и комсомольских организаций в подразделениях, работе с активом и отдельно — указания по подготовке резерва парторгов и комсоргов. Все это нашло отражение в личных планах работы парторга и комсорга. Они рассказали мне о проделанной ими работе в 1-й и 2-й батареях.

— Почти все офицеры и большая часть механиков-водителей, наводчиков орудий теперь коммунисты, — с удовлетворением отметил Пузанов и предложил провести в батареях партийно-комсомольские собрания.

Я ответил, что сейчас командира полка и меня вызывают в корпус на занятия, но когда возвратимся, непременно выступим перед коммунистами и комсомольцами.

Вечером командир и его заместители встречали самоходки 3-й и 4-й батарей, помогали им занимать огневые позиции, осваиваться с обстановкой. На КП вернулись только к полуночи. После непродолжительного отдыха мы с командиром полка наскоро позавтракали и выехали в штаб корпуса, который размещался в деревне. Из штаба полка выехал в корпус и майор Биженко.

В большом помещении, оборудованном для занятий, висели на стенах карты, схемы, планы, на которых была нанесена оборона гитлеровцев от Одера до Берлина. Эти данные в большинстве своем не были для меня новыми: карты с линией обороны противника имелись и в полку, а некоторые — даже в батареях. Тем не менее я внимательно рассматривал схемы, восхищаясь работой нашей наземной и авиационной разведок. В то же время думалось: победа будет нелегкой, кбо враг, как говорится, поставил на карту все.

С подробным обзором обстановки выступил начальник штаба корпуса полковник П. Г. Соболев. Командир корпуса генерал Н. И. Труфанов поставил задачи по подготовке к наступлению. Об опыте партийно-политической работы в войсках, ведущих бои в крупном городе, рассказал начальник политотдела 91:го стрелкового корпуса (части корпуса недавно штурмовали город Познань и вели там бои по уничтожению вражеского гарнизона). Все понимали, насколько важен такой опыт: впереди — Франкфурт-на-Одере, Фюрстенвальде, а там и Берлин с его многочисленными пригородами. К тому же во всех немецких населенных пунктах имелись каменные, постройки, превращенные врагом в опорные пункты и узлы сопротивления. Каждую улицу и каждый дом предстояло брать с боем.

По возвращении в полк я рассказал о совещании Пузанову и Шамонову. Вместе мы продумали и составили подробный план партийно-политической работы на подготовительный период, на время атаки и боя в глубине обороны противника. Ознакомившись с планом, Колобов посоветовал дополнительно предусмотреть беседы о действиях САУ в составе штурмовой группы при бое в городе и населенном пункте, действиях экипажа при форсировании каналов и других небольших водных преград.

Провели семинар парторгов батарей и отдельных взводов, а также семинары комсоргов. Были приглашены и те, кто выделялся в резерв парторгов и комсоргов. Особое внимание уделили на семинаре практике распределения поручений между коммунистами и комсомольцами. При этом исходили из того, что активное участие в политической работе каждого коммуниста является непременным условием непрерывности партийно-политического влияния на воинов в наступательном бою. Своим опытом поделились парторг штаба бывший командир батареи Куницкий и парторг 2-й батареи Шевелев.

На должности парторгов батарей мы подбирали лучших, политически грамотных коммунистов, пользовавшихся у бойцов большим авторитетом. Именно такими людьми были офицеры Г. И. Новожилов, П. И. Шевелев, В. А. Машнов, Л. В. Сулаквелидзе, старшие сержанты М. Н. Шевкунов, А. И. Гаранин и другие.

О парторге 1-й батареи лейтенанте Гаврииле Ивановиче Новожилове хочется сказать подробнее. Имя этого партийного вожака, храброго офицера, награжденного двумя орденами Отечественной войны, хорошо знают и помнят однополчане.

Назначенный на место погибшего лейтенанта Давыдова, Новожилов успешно руководил батареей в бою. Я уже рассказывал о том, что 7 февраля батарея отличилась при захвате вражеского аэродрома на подступах к Франкфурту-на-Одере. Овладев небольшим плацдармом на реке Одер, в районе Шветин, 101-й стрелковый полк, поддержанный нашей 1-й батареей, отразил многочисленные контратаки противника, в многодневных боях удержал позиции и передал затем свой участок другим частям.

23 марта в бою за Клессен Новожилов был ранен. Пробыв в госпитале всего несколько дней, сбежал оттуда и вернулся в полк. Его назначили командиром 3-й батареи. 16 апреля 1945 года в бою за деревню Мальнов весь его экипаж погиб смертью героев. Лейтенант Новожилов, наводчик младший сержант Ганиев, механик-водитель младший сержант Мещеряков, заряжающий сержант Новиков похоронены в километре от восточной окраины деревни Клессен…

Состав партийного бюро полка пополнился новыми коммунистами, имевшими опыт работы в боевой обстановке. Кроме М. П. Пузанова, в состав бюро вошли Г. Я. Куницкий, Л. В. Сулаквелидзе, А. 3. Лерман, П. П. Сыпчук.

В батареях и отдельных взводах состоялись партийные и комсомольские собрания, посвященные авангардной роли коммунистов и комсомольцев в предстоящем наступлении. С докладами, кроме Колобова и меня, выступали Шляхтин, Пузанов, Биженко, Шамонов. Позже собрались на НП в землянке командира полка: делились впечатлениями, говорили о большом моральном подъеме, царившем среди наших самоходчиков.

Днем и ночью в батареях кипела работа: изучали оборону врага, уточняли задачи, согласовывали взаимодействие с пехотой. Читали и обсуждали памятки, изданные политуправлением фронта: не только «Памятку экипажу самоходной установки», но и «Памятку бойцу-пехотинцу при бое в крупном городе», «Ночной бой в лесу» и другие, рассчитанные на воинов, с которыми самоходчикам предстояло взаимодействовать в бою.

Первое испытание выпало на долю молодого командира 1-й батареи лейтенанта Лебедева. После короткого артиллерийского налета, бойцы 1-го батальона 39-го стрелкового полка 4-й стрелковой дивизии, поддержанные батареей САУ, пошли в атаку. В стане гитлеровцев произошло замешательство: слишком неожиданным оказался дерзкий налет советских солдат. Оставив первую траншею, фашисты побежали. Самоходчики расстреливали их из пулеметов. Достигнув второй траншеи, враг опомнился и открыл сильный огонь. Наши стрелки дальше продвинуться не могли. А задача еще не была выполнена. Помогла находчивость Лебедева: он сформировал штурмовую группу, включив в нее свой экипаж и экипаж заместителя парторга лейтенанта Павла Максимова. Остальным экипажам приказал вести огонь с места. Под прикрытием трех самоходок Лебедев и Максимов с пехотой штурмовали вторую траншею противника.

Тавенко делал короткие остановки, давая возможность Сытытову вести прицельный огонь. Вот, выбрав очередную удобную позицию, Тавенко резко затормозил и остановился. Секунда… вторая… третья — орудие почему-то молчало. Тавенко видел, что Максимов вырвался вперед, и понимал, что ему, Петру, нельзя долго оставаться удобной мишенью для фаустника. Он уже хотел было крикнуть: «Чего молчишь, Игорь, стреляй!» — как тут же грянул выстрел. Тавенко бросился обгонять Максимова.

Стрелки тем временем очищали от гитлеровцев вторую траншею, и ходы сообщения. Вслед за Лебедевым и Максимовым подошли и остальные самоходки батареи, оседлали рокадную дорогу Альт-Подельциг — Лебус, пробив значительную брешь в обороне противника.

— Почему долго молчал? — заглушив мотор, накинулся Тавенко на Сытытова.

— Меня ранило в руку осколком.

— Как же ты стрелял?

— Андрей Плясухин работал за двоих, — ответил Игорь.

Мне необходимо было побывать в тыловых подразделениях, проверить их подготовку к наступлению. Доложил об этом Колобову. Он согласился со мной.

За время наступления от Вислы до Одера работники тыла прошли хорошую школу, приобрели большой опыт. Однако наступление на Берлин имело свои особенности и трудности, вытекавшие из характера местности и обороны противника.

Правда, расстояние до заветной цели измерялось теперь уже не сотнями километров: до Берлина их оставалось всего 70–80. Но какие это километры! Было очевидно, например, что на километр продвижения боеприпасов потребуется больше, чем прежде, на десятки.

Изменился сам принцип подвоза горючего и боеприпасов — теперь их подвоз предполагалось осуществлять непосредственно с фронтовых баз, минуя армейские. Ремонтники должны были двигаться в наступлении непосредственно за боевыми порядками батарей и производить текущий ремонт самоходок нередко под огнем противника.

Эти и другие вопросы стали предметом обсуждения на партийном собрании.

Разговор затянулся. Расходиться коммунисты не спешили, хотя у каждого дел было много: быть может, в последний раз собрались в преддверии поистине исторических событий. Ведь Родина поставила нас на главной магистрали войны, которая вела в Берлин.

Уже стемнело, когда я выехал из тылов обратно на плацдарм. К линии фронта двигались танки, тягачи с орудиями, автомашины с потушенными фарами. На перекрестках дорог стояли регулировщики. Колонны придерживались правой стороны дороги, и мой «виллис» легко обгонял их. Окрестные леса и лощины уже были забиты войсками, а колонны все шли и шли. Дисциплина и организованность, царившие в этом потоке людей и техники, говорили об уверенной поступи хозяев положения, коими теперь являлись победно наступавшие советские полки. Гул моторов звучал в сердце самой прекрасной, самой желанной в, те незабываемые дни музыкой.

Мне вспомнились бои первых месяцев войны на Северо-Западном фронте.

На рассвете 17 октября, после сильной 45-минутной артподготовки, гитлеровцы перешли в наступление в полосе обороны 188-й стрелковой дивизии и ее соседей. Почти повсеместно атаки врага были отбиты. Только на стыке нашей и 245-й стрелковой дивизий противнику удалось потеснить правофланговые подразделения 901-го стрелкового полка, просочиться лесными тропами и занять деревню Лобаново в тылу нашей обороны.

Как потом выяснилось, фашистские генералы стремились таким образом достичь далеко идущих целей: продвинуться в глубь нашей обороны и занять город Валдай, перерезать пути сообщения между Москвой и Ленинградом.

После нескольких дней бесплодных атак гитлеровцы притихли, но бои за Лобаново и восстановление позиций на участке 245-й стрелковой дивизии продолжались.

Для уничтожения противника в деревне Лобаново был создан сводный батальон из трех рот. Возглавил его помощник начальника штаба 523-го сп по разведке старший лейтенант Ф. К. Лысенко, опытный офицер, отличившийся уже в первых приграничных боях, за что был отмечен орденом Красного Знамени. Вести политическую работу было приказано мне — инструктору по пропаганде полка.

Утром 18 октября подразделения сводного батальона прибыли на сборный пункт. Командир батальона собрал офицеров, изложил обстановку и отдал боевой приказ. Он сказал, что силы, вооружение, боевые возможности противника, занявшего Лобаново, нам неизвестны. Деревню к обороне готовил полк нашего левого соседа. Возможно, противник занял подготовленные нами окопы и дзоты. Расчет наш основан на предположении, что силы противника незначительны. Действовать надо быстро, решительно.

Батальон пошел на сближение с противником, окружая деревню. Роты и взводы расчленились на отделения и наконец цепью, с дружным «ура!» пошли в атаку.

Никакой артиллерийской и авиационной подготовки атаки, конечно, не было.

Несколько минут противник молчал. Уже подумалось, что атакуем пустую деревню. Но мгновение спустя противник открыл сильный огонь из всех видов стрелкового оружия. Неистово строчили пулеметы, расположенные в дзотах. В боевых порядках рот начали рваться снаряды и мины: из Лобаново противник корректировал огонь своих артиллерийских и минометных батарей, расположенных в деревне Раи.

Атака захлебнулась. Над полем боя сгустились свинцовые тучи. Пошел снег.

Мы готовились к повторной атаке. Нам прислали на подмогу две пушки, которые выпустили несколько снарядов по деревне, подожгли два дома, но огневые точки засевшего в дзотах противника не подавили.

Вновь подняли роты в атаку. И снова — шквал огня из окопов и дзотов. Кромсали нас снаряды и мины. Был подавлен огонь наших пулеметов, расположенных на флангах рот и взводов. Мы заняли несколько участков первой траншеи, но дальше не продвинулись.

В этой атаке я был тяжело ранен, но оставался в боевых порядках до вечера. Когда бой утих, меня отвели в полковую санроту.

Стало ясно, что без поддержки хотя бы артиллерии нам Лобанове не взять. Приказом командира дивизии атаки были временно прекращены. Дать артиллерию комдив не мог, ее было мало. Имевшиеся в стране резервы танков, артиллерии, самолетов направлялись на оборону Москвы.

Бой за Лобанове запомнился мне до мельчайших подробностей. Такое не забывается: с винтовкой и гранатой мы шли на штурм укрепленных позиций врага.

И вот теперь — Берлинская операция. Какая силища — на окончательный удар по врагу! Партия и народ, используя преимущества советского социалистического строя, обеспечили невиданное превосходство в технике и вооружении над гитлеровским вермахтом. Они дали советскому воину все для достижения победы.

Приближалась 75-я годовщина со дня рождения Владимира Ильича Ленина. В экипажах агитаторы проводили беседы. Они призывали воинов ознаменовать этот светлый день новыми успехами в боях с гитлеровскими захватчиками.

В эту ночь никто не спал. Передовой наблюдательный пункт командира полка был рядом с НП командира стрелковой дивизии. Батареи огневых позиций не меняли: с них они пойдут на рубеж развертывания для атаки. Мы с Колобовым направились к бойцам. Зачитали им воззвание Военного совета фронта, проверили готовность батарей. Среди бойцов царило небывалое воодушевление. Как будто не было на дворе ночи, и не было никакой усталости, и не бой кровавый ожидал впереди, а невиданный праздник — так велико было желание каждого скорее покончить с Гитлером, принести Родине долгожданную победу.