Преодолев упорное сопротивление врага и стремительно продвигаясь на запад, войска 1-го Белорусского фронта несли свободу братскому польскому народу. К концу июля 1944 года они вышли к Висле на 230-километровом фронте: от Яблонной на севере до Юзефува на юге.

Наши части рвались на западный берег Вислы, чтобы сделать новый шаг к победе. Под ураганным огнем противника захватывали десятки больших и малых плацдармов. Одни из них, подобно магнушевскому и пулавскому, явились трамплином к броску огромных масс войск в пределы гитлеровской Германии; на других бойцы геройски сражались с целью отвлечь на себя силы врага.

С ходу разгромив заслон противника, передовой отряд 4-й Бежицкой стрелковой дивизии, в состав которого входила 1-я батарея САУ нашего полка, занял деревню Калышаны, тянувшуюся вдоль правого берега Вислы. Широкая пойма реки утопала в садах. Ветви яблонь клонились к земле под тяжестью плодов.

К дамбе вышли стрелки, автоматчики, пулеметчики, самоходные орудия. Левый берег загадочно молчал. Какие силы сосредоточил там враг?

Марычев велел сержанту Тавенко остановить машину у самой дамбы, замаскировать ее и в ожидании дальнейших распоряжений стал наблюдать за рекой. Он видел, как группа разведчиков, разыскав большую лодку, с разрешения командира передового отряда отчалила от берега. Гитлеровцы заметили смельчаков и открыли артиллерийский огонь, когда лодка еще не достигла и середины реки. Рядом с ней взметнулся столб воды, за ним — второй, третий… Лодку перевернуло, она пошла ко дну. Бойцам пришлось вплавь возвращаться на свой берег.

— Что, Новиков, не пускают в гости? — шутя обратился Марычев к вышедшему из воды знакомому солдату-стрелку.

— Все равно на том берегу буду первым, — убежденно ответил рядовой Новиков. — Шагнули через Днепр, будем и за Вислой!

К берегу подходили основные силы дивизии и приданные ей переправочные средства. Полевая артиллерия занимала огневые позиции. Бойцы собирали все, что могло облегчить и ускорить переправу: тащили рыбачьи лодки, из бревен сколачивали плоты и привязывали к ним бочки, мешки, набитые сеном. Командиры и штабы всех степеней вели разведку, готовили войска к форсированию водного рубежа.

 

Командир батареи Иван Емельянов

Его имя встречалось и не раз еще встретится на страницах этой книги. Этот человек воплотил в себе наиболее характерные черты советского офицера-коммуниста, был в числе тех, кем мы гордились, кому стремились подражать.

За год боевого пути полка Иван Максимович Емельянов участвовал в десятках атак и покидал линию огня только тогда, когда выбывал из строя, будучи тяжело ранен. За мужество, проявленное в боях, Родина наградила его тремя орденами Красного Знамени, орденом Отечественной войны I степени.

Передовому отряду 215-го гвардейского стрелкового полка, действовавшему на левом фланге наступавшей гвардейской стрелковой дивизии с батареями САУ И. М. Емельянова и Г. Я. Куницкого, не удалось с ходу преодолеть последний оборонительный рубеж врага к востоку от Вислы и выйти к реке. К исходу дня разгорелся бой за Кемпа-Гостецкую.

Это большое село, растянувшееся по берегу реки, представляло собой удобный для обороны естественный рубеж. С востока его прикрывал рукав реки — водная преграда, а с запада — дамба, где противник укрыл огневые точки. С высокого западного берега Вислы село хорошо просматривалось: отсюда оборонявшиеся получали артиллерийскую поддержку. Здесь гитлеровцы намеревались задержать наступление частей Красной Армии.

Бой затянулся до ночи. С разрешения командира передового отряда Емельянов оставил самоходку и пешком отправился к передовым цепям стрелков. Он долго ползал по буграм, внимательно изучая село и подступы к нему, стараясь отыскать в обороне врага слабое место. И когда командиры собрались на совещание, предложил план атаки.

— Гитлеровцев в селе много, — сказал он. — До батальона пехоты с минометами. Танков нет, однако фаустников предостаточно. А они для самоходчиков не менее опасны, нежели артиллерия и танки. Имеющимися у нас силами в лоб село не взять. Значит, придется пойти на хитрость, использовать внезапность и натиск. Прошу разрешить моей батарее, — обратился Емельянов к командиру передового отряда, — с десантом автоматчиков на броне под покровом ночи выйти на левый фланг обороны противника, форсировать рукав реки и с рассветом ворваться в деревню. По моему сигналу вы начнете атаку с фронта.

Еще до совещания Емельянов поделился своими мыслями с Куницким. Тот поддержал его, предложив помощь: 4-я батарея ударит по хутору — правому флангу вражеской обороны — и, заняв выгодные огневые позиции, поддержит огнем батарею Емельянова и атаку пехоты.

2-ю батарею и выделенную для десанта роту автоматчиков отвели в тыл. Распределив пехоту по машинам, Емельянов подробно объяснил бойцам задачу. В полночь двинулись обходным путем, чтобы приблизиться к противнику скрытно. Вдали от вражеской обороны отыскали брод и переправились через рукав реки, но дальше не пошли, чтобы не обнаружить себя.

И на этот раз Емельянов пешком ушел вперед — лично разведать маршрут, которым пойдет его батарея.

Наступил рассвет. Над вражескими позициями погасли огни осветительных ракет. «Пора! Пока подойдем к селу, видимость достигнет дистанции прицельного выстрела», — определил Емельянов и подал сигнал: «Вперед!»

На предельной скорости самоходки ворвались в деревню и открыли огонь из пулеметов и пушек, правда, не прицельный, а скорее «психический». Но действовал он на врага не менее устрашающе, чем прицельный. Не спешиваясь, бросали гранаты и вели стрельбу автоматчики. В селе поднялась паника. Емельянов выпустил серию красных ракет — сигнал для атаки стрелкам-гвардейцам. Гитлеровцы метались, ведя беспорядочный ружейно-пулеметный огонь. Спасаясь бегством, они хлынули к берегу, и вскоре там раздался оглушительный взрыв. Пытаясь получше рассмотреть, что происходит на реке, Емельянов высунулся из боевого отделения самоходки. «Взорвали мост, боятся, как бы мы его не захватили!»— крикнул он и… внезапно умолк, склонившись на плечо наводчика. Тот испуганно глянул на комбата — Емельянов был ранен: нижнюю часть его лица заливала кровь.

Гитлеровская артиллерия открыла было огонь по деревне из-за реки, но вскоре его прекратила: Куницкий сдержал слово — заняв хутор, он поддержал огнем атаку 2-й батареи.

 

Долгу верны

Каждый отвоеванный у врага клочок земли на правом берегу Вислы наши воины удерживали с таким упорством, будто он и был тем главным рубежом, который обеспечивал общую победу.

Характерным в этом отношении был подвиг двадцати разведчиков и стрелков 221-го гвардейского стрелкового полка 77-й гвардейской стрелковой дивизии. О нем мы говорили бойцам в беседах, на политинформациях как о примере мужества и героизма, верности Военной присяге, воинскому долгу.

Эта книга была задумана и готовилась как повествование о подвигах воинов не только 1205-го сап, но и частей 77-й гвардейской стрелковой дивизии. Иначе и быть не могло. Самоходно-артиллерийский полк, согласно своему боевому предназначению, задач для самостоятельных действий не получал, его путь от Ковеля до Эльбы прошел в основном в боевом содружестве с 77-й гв. сд. Поэтому, работая над рукописью в Центральном архиве Министерства обороны СССР, я, естественно, изучал документы и о подвиге двадцати разведчиков 77-й гвардейской, моих, можно сказать, однополчан, вел переписку с героями, оставшимися в живых: В. Г. Головенским, Г. В. Шумигаем, М. С. Антонец. Г. В. Шумигай даже побывал у меня в гостях, многое рассказал о своем участии в войне, боях на Висле и Одере, о послевоенной жизни.

В результате у меня сложилась до подробностей ясная картина подвига двадцати героев-гвардейцев, о котором я и хочу поведать читателю.

В конце июля 1944 г. на одном из участков к Висле вышел 221-й гвардейский стрелковый полк. Началась подготовка к форсированию. 1-й батальон — передовой эшелон полка — скрытно сосредоточивал переправочные средства, формировал и тренировал команды, пополнял необходимые запасы.

К середине ночи 30 июля бойцы группы захвата — взвод разведроты дивизии под командованием гвардии лейтенанта Павла Гончарова и взвод 3-й стрелковой роты во главе с гвардии лейтенантом Милей Гольденбергом — всего двадцать человек — погрузились на две лодки, взяв с собой автоматы, две снайперские винтовки, ручной пулемет, по четыре-пять гранат и по две-три сотни патронов на каждого. Продукты не брали в расчете на то, что следом пойдет батальон, а к утру переправится и весь полк.

Ночь выдалась темная, безветренная. Приходилось действовать исключительно осторожно, чтобы не обнаружить себя. К тому же гитлеровцы не дремали: систематически пускали ракеты, а, почуяв что-либо подозрительное, освещали реку и ее восточный берег прожекторами, установленными на высотах в глубине своей обороны.

Когда разведчики достигли середины реки, прямо над ними вспыхнула ракета, залив все вокруг мерцающим светом. Бойцы в лодках замерли, удерживая весла на весу. Ракета описала в черном небе дугу и, коснувшись воды, зашипела, погасла. Стало совсем темно и необыкновенно тихо, лишь чуть слышно плескалась о борт вода. Лодку тем временем развернуло и понесло вниз по течению. Гончаров понял: медлить нельзя.

— Пошли! — скомандовал он.

Легкий всплеск весел. Лодка развернулась и плавно двинулась к невидимому в темноте берегу. Гончаров оглянулся: вторая лодка следовала за ними.

Помкомвзвода гвардии сержант Илья Титаренко, сидевший в носовой части лодки, первым увидел еле заметные очертания кустарника.

— Берег, товарищ гвардии лейтенант, — шепотом доложил он.

— Это островок. К берегу надо взять левее, — сказал Гончаров.

Рулевой развернул лодку на юго-запад, в обход острова. Титаренко вспомнил: об островке этом шла речь на занятиях, когда предварительно изучали поставленную задачу.

То ли бойцы передового батальона не сумели избежать шума и обнаружили себя, то ли по другой какой причине, но вслед за ракетой гитлеровцы вскоре включили прожектор. Ослепительно-яркий луч пронзил ночную тьму, скользнул по зеркалу реки и застыл на том месте, откуда недавно отчалили две лодки. Разведчики оглянулись. Прожектор высветил людей на берегу, лодки, паромы, готовые к отплытию… «Разгадает ли враг наш замысел?» — с тревогой думал каждый. В томительном ожидании тянулись неестественно долгие минуты. И, едва погас прожектор, ночную тишину разорвал грохот артиллерийских выстрелов. Над скоплением наших войск повисли осветительные ракеты. Разведчикам хорошо были видны и пламя от разрывов снарядов и мин, и столбы воды, и вставшие на дыбы лодки, и мечущиеся фигуры бойцов…

Наша артиллерия открыла ответный огонь. Дуэль длилась несколько минут, затем сатанинский шабаш огня и смерти оборвался так же внезапно, как и начался. Вновь стало тихо.

Скрытые зарослями лозняка, покрывавшего островок, лодки с разведчиками не были обнаружены врагом. Бойцы сидели молча, потрясенные виденным.

— Что будем делать дальше, товарищ гвардии лейтенант? Переправа батальона наверняка сорвана, — нарушил молчание Илья Титаренко.

Командира взвода, видимо, мучил тот же вопрос. Голос сержанта вывел из минутного забытья, и Гончаров твердо ответил:

— Будем продолжать выполнение поставленной нам задачи.― Подумав, добавил: — Немного обождем здесь: пусть успокоится немец, и — вперед!

Лодки мягко ткнулись в песок западного берега Вислы. Ступив на твердую почву, Гончаров облегченно вздохнул: на земле воевать привычнее. Разведчики залегли вдоль берега, до рези в глазах всматриваясь в темноту, улавливая каждый шорох. Прибрежная полоса была пустынна. Впереди, в 10–15 метрах, угадывались очертания обрыва.

— Сержант Иртюга, — тихо позвал Гончаров оказавшегося рядом командира отделения.

— Слушаю, товарищ гвардии лейтенант!

— Кто возле вас?

— Гвардии сержант Шумигай.

— Поднимитесь с ним на обрыв и уточните данные разведки о переднем крае обороны. Действуйте исключительно осторожно. О нашем присутствии гитлеровцы даже подозревать не должны, — приказал Гончаров.

Павел Иртюга и Григорий Шумигай о чем-то пошептались и скрылись в темноте. Фашисты через определенные интервалы времени пускали ракеты, однако разведчиков, скрытых обрывом, обнаружить не могли. Лишь изредка, скорее всего просто для очистки совести, посылали наугад очередь из пулемета.

Гончаров передал по цепи: стрелковых ячеек не рыть, следов на берегу не оставлять, ждать его указаний.

Время тянулось медленно. Вначале Гончаров с затаенной надеждой поглядывал в сторону своего берега, затем, поняв, очевидно, что в эту ночь форсирования не будет и раньше следующей ночи подмоги ждать нечего, стал думать, как лучше организовать оборону, чтобы продержаться до подхода основных сил. Об оставлении занятого разведчиками клочка земли даже мысли не возникало.

Возвратились сержанты Иртюга и Шумигай. Доложили, что передний край обороны противника проходит по восточным скатам высот в ста пятидесяти метрах от обрыва. Местность открытая, поросшая травой, перепаханная снарядами. Кроме того, много канав, вымытых дождем. Обрыв невысокий — в рост человека.

Гончаров, как старший группы захвата, приказал Шумигаю позвать лейтенанта Гольденберга. Когда сержант ущел, он сказал Павлу Иртюге:

— Будем драться до подхода наших. Тебя, Павел Иванович, замполит полка гвардии майор Грин назначил парторгом нашей группы, и я хочу знать твое мнение.

— Драться! А как же иначе? — твердо ответил сержант.

В присутствии командира стрелкового взвода Гольденберга Иртюга еще раз повторил все, что докладывал о результатах разведки.

— По всему видно: до следующей ночи подмоги не будет, — подвел итог Гончаров. — Нам троим держать ответ перед командиром полка за выполнение задачи. Выдвинемся вперед, займем круговую оборону и будем удерживать плацдарм до подхода наших. Положение тяжелое, но надо выстоять. Вы, товарищ гвардии лейтенант, со своим взводом займете оборону правее моего. Двумя солдатами прикройте правый фланг, а двух расположите на обрыве в тылу: пусть наблюдают за рекой и нашим восточным берегом. Стрелковые ячейки отрыть в рост. К рассвету все должно быть тщательно замаскировано, и — чтобы никаких признаков нашего присутствия. Лодки вытащить на берег и замаскировать под обрывом.

Офицеры отправились к бойцам разъяснять задачу, а сержант Иртюга пошел в стрелковый взвод — поговорить с коммунистами сержантом Т. А. Базаровым и рядовым А. Баранчиковым. Павел знал, что Базарову только накануне форсирования вручили кандидатскую карточку, и коммунистом он вступит в бой в первый раз. С Базаровым, как с комсоргом, надо посоветоваться, какую работу провести с комсомольцами.

Гончаров взял с собой ручной пулемет. Вместе с сержантом Шумигаем они отрыли и оборудовали ячейку для стрельбы.

По вспышкам ракет, которые гитлеровцы пускали в разных местах, по трассам пулеметных очередей Гончаров приблизительно определил линию переднего края обороны противника.

В ту самую ночь, когда фашисты сорвали форсирование реки 1-м стрелковым батальоном 221-го гвардейского стрелкового полка, командир корпуса приказал 77-й гвардейской стрелковой дивизии передвинуть боевые порядки севернее и быть в готовности к форсированию Вислы, а свою прежнюю полосу обороны передать другому соединению.

Выполняя приказ комдива, командир 221-го полка гвардии полковник М. В. Пащенко увел свой полк севернее. Форсировав реку совместно с 1-й батареей самоходчиков, полк завязал бои западнее деревни Гурна, на левом фланге пулавского плацдарма. Поскольку сведений и сигналов от группы Гончарова не поступало, полковник счел, что вся она погибла под огнем вражеской артиллерии.

Светало. Снайпер гвардии рядовой Николай Теребун быстро закончил оборудование своей позиции. Теперь можно было бы и вздремнуть — его очередь наблюдать за противником еще не наступила, да профессиональная привычка ловить в прицел врага не давала покоя. Сплошной линии окопов у фашистов он не заметил, но очаги обороны оборудованы были, на первый взгляд, добротно. Ручной пулемет стоит на площадке, не замаскирован даже. «Из него палили ночью», — определил Теребун. А вот и фашист, голый по пояс, с котелком в руке. Теребун поймал его в прицел и… спохватился. Ведь чуть было не забыл, где он и что делать приказано.

Гитлеровец поставил котелок на бруствер окопа, обернулся, что-то крикнул. К нему подошел другой, в форме солдата, и начал поливать из котелка спину приятеля. Умывшись, тот вытерся полотенцем и принялся хлопать себя по бокам, животу, плечам. «Массаж делает, гад! — мысленно выругался Теребун. — Показал бы я тебе массаж, да не велено».

Переместив прицел вправо, Теребун увидел двух гитлеровских солдат. Вот они вскочили на бруствер и пошли к реке. В руках несли что-то вроде бачка. «За водой отправились», — решил Теребун, и сердце его забилось тревожно: там, на фланге, окопались Баранчиков и Сердюк. Не напоролись бы на них фашисты… Но те беспечно скрылись за обрывом. Теребун посмотрел на своего «знакомого». Похоже, он был занят починкой мундира. Но, приглядевшись внимательнее, Николай рассмеялся: «Вшей гоняет ариец. Будешь массаж делать от такой житухи!»

Солнце поднялось уже высоко, стало пригревать, Теребун не заметил, как задремал. Спал, однако, недолго. Потом снова прильнул к прицелу: фашист возился у пулемета, направив ствол в сторону Николая.

Уже прд вечер Гончаров с тревогой заметил, как два гитлеровца с котелками в руках, выскочив из окопа, направились прямо к нему. «Если обнаружат — будет бой. Другого выхода нет», — решил он. Другие воины группы тоже заметили немцев и пристально следили за каждым их шагом.

— Прут на нас, — заметил Шумигай.

— Сидите спокойно, — тотчас отозвался Гончаров. — Если что, первым действую я. — Приготовив гранату, он встал у пулемета.

Фашисты, оживленно болтая и жестикулируя, шли на окоп Гончарова. Вот они остановились, дали друг другу прикурить, постояли, затягиваясь, и пошли дальше. В нескольких шагах от окопа остановились, застыв в оцепенении: на них в упор смотрел ствол ручного пулемета, а из окопа — двое русских.

Растерянность длилась несколько секунд.

— Рус?! — не то спрашивая, не то утверждая, проговорил один из солдат.

— Цурюк! Шнель! — завопил другой, и немцы что было духу бросились наутек.

Гончаров метнул вслед им гранату. Раздался взрыв, гитлеровцы повалились замертво.

Тотчас из окопов противника высунулось несколько голов. Один солдат выскочил и побежал к месту взрыва. Видимо, решил, что те двое напоролись на мину. Гончаров дал очередь из пулемета по фигурам в окопах. Бежавший солдат оторопело замер. Николай Теребун быстро поймал его в прицел и нажал на спусковой крючок. Фашист упал. «Плюс еще один и первый на плацдарме», — заметил про себя Николай.

Воздух прорезали автоматные очереди, захлопали винтовочные выстрелы. Лихорадочно застрочил вражеский пулемёт, наугад сея свинцовый дождь. Пулеметчик не видел перёд собой цели, просто теперь на безмолвном до того поле за каждой кочкой ему виделся русский.

— Ну, жди атаки, — проговорил Гончаров, — они нас обнаружили и сделают все, чтобы опрокинуть и уничтожить. Но мы учли и такой исход дела. Правда, многовато истратили патронов на нескольких фашистов. — Он озабоченно наморщил лоб. — На первый раз, может быть, это и неплохо: пусть они думают, что нас много. Но патроны все же надо беречь. Неизвестно, подойдут ли наши этой ночью.

В окопах противника слышались отрывистые команды. Теперь уже не было смысла таиться, и Гончаров передал зправо и влево по цепи:

— Приготовиться к отражению атаки! Беречь патроны! Огонь вести одиночными выстрелами и только наверняка!

— Сменить бы позицию, — сказал Григорий Шумигай. — Нас, видимо, засекли.

— А ты приготовил новую? — спросил Гончаров.

— Когда же?

— То-то же.

Обычно перед атакой гитлеровцы «обрабатывали» намеченный объект огнем артиллерии. Сейчас она молчала. Гончаров понял; слишком близко они подошли к вражескому переднему краю, оказавшись в «мертвой зоне», ведь снаряды могли накрыть и фашистские окопы.

Подгоняемые командами и руганью, вражеские солдаты выскочили из окопов и, строча на ходу из автоматов, побежали вперед. Группа Гончарова тотчас открыла огонь. В ответ заговорил пулемет противника. Пули засвистели над головами бойцов, ударяясь в задние стенки окопов.

Гончаров вдруг застонал, схватился за грудь.

— Что с вами, товарищ лейтенант? — с тревогой спросил Шумигай. — Ранены?

— Кажется, зацепило… Только об этом пока никто знать не должен. Понял?

— Так точно, — упавшим голосом проговорил сержант. Он продолжал растерянно смотреть на командира.

— Веди огонь! Чего глядишь? — зло крикнул Гончаров: в душе он проклинал вражескую пулю, которая обрекла его на бездействие в самый ответственный момент.

На сержанта Шумигая помимо всего прочего были возложены обязанности санинструктора, и сейчас его долгом было оказать немедленную помощь раненому офицеру. Какое-то мгновение он еще колебался, но, встретив требовательный взгляд Гончарова, вновь взялся за пулемет.

Тем временем Николай Теребун с беспокойством заметил, что наш пулемет почему-то молчит, а враг сеет и сеет свинец вокруг окопа Гончарова. «Не случилось ли что с командиром?» — мелькнула тревожная мысль. Снайпер старательно стал ловить в прицел вражеского пулеметчика, и, когда в перекрестье оказалась голова в каске, выстрелил. Пулемет умолк. Оттолкнув убитого, потянулся к пулемету напарник, но Теребун и его взял на мушку. Фашист даже не успел нажать на гашетку.

Атакующие уже вплотную приблизились к окопам советских воинов, закрепившихся на левом берегу Вислы. Разведчики, как по команде, метнули гранаты. Прогремели взрывы. Уцелевшие фашисты бросились обратно к своим укрытиям.

Вскоре гитлеровцы предприняли еще одну атаку, но вновь, не выдержав дружного огня гвардейцев, откатились.

Сержант Григорий Шумигай разорвал гимнастерку лейтенанта и перевязал рану. Пуля пробила грудь выше сердца, кровь сочилась непрерывно.

Гончаров жадно припал пересохшими губами к поднесенной ему фляге. Напившись, грустно посмотрел на сержанта.

— Плохи мои дела… Продержаться бы до ночи. А там и наши подойдут…

— Позвать лейтенанта Гольденберга?

— Нет, погоди…

В тылу обороны взвода, со стороны реки, зазвучала стрельба. Гончаров настороженно прислушался: не наши ли переправились?

— Передай сержанту Тарарину, — сказал он Шумигаю, — пусть ползет к берегу, узнает, что там происходит.

Автоматные очереди были слышны еще несколько минут, потом звуки выстрелов начали удаляться вправо и влево. У реки разорвалось несколько снарядов, оттуда донеслись крики, стоны, ругань… Затем все стихло. Впереди, в окопах, противник молчал.

Что стряслось на берегу?

Наконец в окоп свалился сержант Тарарин. Он не узнал своего командира: лицо лейтенанта осунулось, стало мертвенно-бледным, когда-то живые темные глаза смотрели потухшим взглядом.

— Вы ранены, товарищ гвардии лейтенант? — спросил Тарарин, хотя и так было видно — с командиром беда. Но верить этому никак не хотелось.

— Говори, что там? — с трудом произнес Гончаров.

Сержант доложил: гитлеровцы двумя группами по 8–10 человек решили обойти нас с тыла. Сержант Тихонов и рядовой Головенский разгадали их замысел и, подпустив поближе, открыли огонь. Фашисты разбежались. На правом фланге они попали под огонь тылового охранения второго взвода.

— А чьи снаряды рвались? — спросил Гончаров.

— Не могу точно утверждать, но ребята говорят: с нашего берега била артиллерия, — ответил Тарарин.

Лицо Гончарова несколько оживилось, и он еле слышно прошептал: «Помнят о нас…» И, собравшись с силами, добавил: «Сигнал дали — держитесь!..» Это были последние слова лейтенанта.

Бойцы сняли пилотки в безмолвной клятве: держаться!

На поле боя опускались сумерки. Гитлеровцы больше в атаку не ходили, но огонь из пулемета и автоматов вели методично.

Гольденберг вызвал к себе сержантов Иртюгу, Шумигая, Базарова, Титаренко, Тарарина и рядового Романцова.

— Наше совещание можно считать и собранием партийной группы, — сказал он. — Я просил сержанта Иртюгу кроме командиров отделений пригласить и коммунистов. Не присутствуют здесь коммунисты Баранчиков и Головенский, но я передам им наш разговор и наше решение.

Гольденберг сообщил о смерти Гончарова и его последних словах.

— Командование группой принимаю на себя, — объявил он. — Моим помощником будет сержант Шумигай; старшими: в первом взводе — гвардии сержант Титаренко, во втором — гвардии сержант Базаров. Если наши не форсируют реку этой ночью, будем драться и завтра. Другие мнения есть?

— Драться до последнего патрона! — был единодушный ответ.

— Слышали бой справа, за высотами? — спросил офицер. — Это наши расширяют плацдарм. Помощь может прийти и оттуда. И все же для связи с полком надо послать на тот берег одного-двух человек. Кого пошлем? — обратился он к сержанту Титаренко. Тот, подумав, назвал сержанта Тихонова и рядового Головенского.

— Почему именно их? — спросил Гольденберг.

— Плавают хорошо. Случится что с лодкой — не утонут, выберутся. Да и за рекой весь день они наблюдали. А другие лучше изучили передний край, — ответил Титаренко.

— Что ж, решено, — подытожил Гольденберг. — Но на их место назначьте пост из двух человек.

— Не сократить ли нам фронт обороны, товарищ гвардии лейтенант? — подал мысль Титаренко. — Кроме Гончарова есть еще убитые. Да и Тихонов с Головенским уйдут.

— Не стоит, — возразил лейтенант. — Пусть гитлеровцы думают, что у нас прежние силы. Пулемет я возьму с собой и основной удар с фронта приму на второй взвод.

— Надо бы схоронить гвардии лейтенанта Гончарова, — сказал Иртюга.

— Пока не будем. Пусть остается с нами. Подойдут наши — похороним с почестями, как полагается, — ответил офицер.

Помолчали. Свернутая сержантом Тарариным самокрутка ходила по рукам. Каждый затягивался раз-другой, пряча в ладонях огонек, и передавал товарищу. О еде старались не думать. Так было легче.

— Обойдите все окопы, — снова заговорил командир. — Передайте бойцам наше решение: удерживать плацдарм до конца. Да пусть берегут патроны… За ночь необходимо усовершенствовать окопы, запастись водой. Организуйте поочередно отдых бойцов. Пароль — «Мушка», отзыв — «Москва». У меня все, — заключил Гольденберг.

— Предлагаю указания коммуниста гвардии лейтенанта Гольденберга считать нашим партийным решением, — сказал парторг. — Нет возражений?

— Какие еще могут быть возражения… Гольденберг не стал сразу после совещания посылать связных на восточный берег: как и остальные, он с надеждой ждал переправы своих. И только к полуночи, оставив Шумигаю указания на случай ночной атаки врага, ушел на берег реки.

Сержант Георгий Тихонов и рядовой Василий Головенский не спали.

— Что там, на нашем берегу? — спросил Гольденберг, спрыгнув к ним в окоп.

— А ничегошеньки, товарищ гвардии лейтенант, — ответил Тихонов. — Фашисты повесили было осветительные ракеты, но, не обнаружив ничего подозрительного, успокоились.

— Решили — ни шагу назад? — помолчав, спросил Тихонов.

— А ты как думаешь? — вопросом на вопрос ответил Гольденберг.

— Я тоже так решил, — сказал сержант.

— Кому насмерть стоять, а кому и плыть надо, — промолвил лейтенант.

Головенский недоумевающе глянул на офицера:

— Куда плыть?

— Надо установить связь с нашим берегом.

— А-а. Вон оно что, — протянул Тихонов тоном человека, которого лично это не касается.

Бойцы выжидающе молчали, еще не понимая, куда клонит командир.

— Прошу вас двоих, товарищи, перебраться на тот берег и доложить командиру полка о нашем положении, — сказал Гольденберг.

— Почему именно меня? — воскликнул Головенский. — Я вполне здоров, хочу сражаться здесь, вместе со всеми!

— Вы нас с Головенским обижаете, товарищ гвардии лейтенант, — вторил своему другу сержант Тихонов. — Разве мы плохо дрались сегодня?

— Именно потому, что здоровы и полны сил, и посылаю вас, — уже тоном, исключающим какие-либо возражения, ответил лейтенант. — А за сегодняшний бой — спасибо. Просите у командира полка помощи, если не людьми, то поначалу хотя бы боеприпасами и сухарями.

Теребун отыскал поблизости подходящее место и ночью оборудовал новую огневую позицию. На рассвете немного вздремнул: день предстоял жаркий и трудный. Николай привык к порядку, и все у него было на своем месте. Одна ниша — для гранат. Их оставалось лишь три: накануне увлекся охотой за пулеметчиками, и лишь в последнюю минуту заметил вражеских автоматчиков, бежавших к нему откуда-то сбоку. Выручила граната.

Вторая ниша — для патронов. Было их больше сотни. Каждый патрон Николай аккуратно протер платочком. Приказ командира — стрелять только наверняка, — для него, снайпера, был законом вдвойне.

Перед атакой он, конечно, не стал бы раскладывать все это, «хозяйство» по полочкам. Патроны — в сумку, «лимонки» — на ремень, и — вперед. Но в этот раз, по всему видно, вперед идти не придется. И потому надо сделать все возможное, чтобы окоп твой стал для врага неприступной крепостью.

Ниша для фляги с водой. Ночью принесли свежей, холодной. Николай взял флягу, зачем-то встряхнул ее и, хотя пить не хотелось, сделал пару глотков. Под ложечкой засосало. Теребун привычно полез в противогазную сумку, где обычно хранил пару-тройку сухарей, но кроме самого противогаза ничего там не обнаружил.

Совсем некстати в памяти вдруг всплыла полузабытая картина. Стол в отцовской хате. Вокруг — братишки и сестренки. Мать вынимает из печи большую макитру с варениками, щедро бросает в нее масло. Отец берет макитру в руки, старательно трясет ее — это чтобы вареники обдало маслом. Затем на стол: «Налетай, ребята!»

При воспоминании о варениках Николай невольно сглотнул слюну.

— Тьфу, чтоб тебя! — выругался он неизвестно по чьему адресу. Пытаясь отвлечься, принялся с остервенением чистить саперную лопатку. Впрочем, она и впрямь была грязной после рытья окопа, а Теребун не признавал нечищенного оружия или снаряжения. Почистив, опустился на корточки. Делать больше, вроде, нечего. Закурить бы, да ведь он не курит. Эх жаль! Предлагали вместо табака сахар — не взял. Глядишь, пригодился бы теперь. И он против воли снова потянулся к противогазу, но, вместо того, чтобы пошарить в сумке, со злостью махнул рукой и поднялся.

В фашистских окопах были слышны шум, ругань. Николай отчетливо увидел в оптическом прицеле вражеский пулемет, размещенный несколько правее вчерашней позиции. «Там тебе будет не лучше», — усмехнулся Теребун.

— Коля! — негромко окликнул Теребуна сержант Шумигай, окопавшийся левее метрах в пятнадцати-двадцати.

— Чего тебе?

— Лейтенант приказал быть готовым к отражению атаки. Передай дальше!

Теребун, повернувшись в сторону рядового Михаила Антонца, передал команду по цепи.

Спеша разделаться с горсткой советских смельчаков, гитлеровцы пошли в атаку с самого утра. Двигались ломаной цепью, ведя огонь на ходу. Как и накануне — без поддержки артиллерии и минометов, но уже большими силами.

Первым заговорил пулемет лейтенанта Гольденберга. За ним захлопали снайперские винтовки, раздались одиночные выстрелы из автоматов.

Фашистские пулеметчики, думая, что огневая точка русских находится на прежнем месте, со своей новой позиции, находившейся теперь прямо напротив окопа Гончарова, начали бить длинными очередями. Но наш пулемет заработал много левее, а стрелять по нему гитлеровцам мешала цепь своих же солдат.

Левее командира взвода расположился в окопе снайпер казах Конгультан Джангазиев. Бывший охотник разил врага без промаха. Джангазиев воспользовался минутным замешательством вражеских пулеметчиков и одного за другим прикончил их меткими выстрелами. Цепь фашистских солдат редела на глазах, но они упрямо шли вперед, непрерывно строча из автоматов.

Теребун поймал в прицел очередную фигуру. «Офицер», — определил он по форме и тщательно прицелился. И в тот момент, когда офицер что-то крикнул солдатам, Николай нажал на спуск.

Гитлеровец взмахнул руками и рухнул на землю лицом вниз. Деморализованные потерями, лишившись офицера, вражеские автоматчики повернули назад.

В течение дня фашисты еще четыре раза ходили в атаку, но меткий огонь гвардейцев снова и снова обращал их в бегство.

Гитлеровцы догадывались, что перед ними всего лишь горстка советских бойцов, но упорство, с которым дрались эти бойцы, наводило на противника ужас. А кто напуган, тот, можно считать, наполовину разбит. Эту крылатую фразу великого Суворова хорошо помнили солдаты гвардейской стрелковой дивизии. Изнуренные недосыпанием, длительным нечеловеческим напряжением, истощенные голодом, герои тем не менее не пали духом. Они верили в то, что рано или поздно к ним на выручку придут боевые друзья. И были до конца верны девизу: «Клочок земли, на который ступила нога гвардейцев, защищать до последнего патрона!»

Патроны… К ним сейчас были прикованы мысли и надежды защитников плацдарма. После каждой отбитой атаки бойцы со вздохами пересчитывали боеприпасы: патронов оставалось все меньше и меньше.

Наступала третья ночь неравного поединка на плацдарме — крохотном клочке земли, обильно политом кровью советских храбрецов.

Командир группы собрал на совет своих помощников. Спросил:

— Что будем делать дальше?

— Драться, товарищ гвардии лейтенант! — ответил сержант Базаров. — Помощь придет! Не верю, чтобы о нас забыли.

— И я так думаю, — сказал сержант Шумигай. — Сколько сил отдано и крови нашей здесь пролито! Почитай, вросли в эту землю. Негоже гвардейцам оставлять взятое с бою.

—. Спасибо, друзья, — с чувством произнес Гольденберг, — иного ответа я и не ждал. А все же, — озабоченно нахмурился он, — чем драться? Гранаты по пальцам пересчитать можно, да и патронов не больше… Одна надежда: возможно, этой ночью подойдут наши или хотя бы подбросят боеприпасов. А до той поры приказываю строжайше экономить гранаты и патроны.

После тягостного молчания сержант Иртюга сказал:

— Мы сделали все, что могли. Без боеприпасов, истощенных голодом, обессиленных, фашисты перебьют нас, как куропаток. Если ночью не подоспеет помощь, надо уходить. Другого выхода не вижу…

У темпераментного Павла Иртюги была привычка сопровождать свою речь жестикуляцией. Но в этот раз он сложил руки на груди, приняв подчеркнуто спокойную позу: не хотел, чтобы товарищи заметили, что он ранен в обе руки.

Лейтенант, внимательно выслушав бойцов, принял решение:

— До трех часов ночи остаемся на прежних местах. Если же не подойдут наши — сменим позиции и займем оборону на обрыве у реки. Останемся там до завтрашней ночи. Если сунутся фашисты — дадим бой последними патронами, забросаем гранатами, заставим их залечь, а сами тем временем попытаемся спуститься к реке и отплыть от берега как можно дальше. Группу разделим на две части: с одной, левее, пойду я, с другой, правее, над оврагом — Шумигай.

…Еще утром, при отражении первой атаки, осколком гранаты был ранен в ногу сержант Николай Тарарин, Перевязав рану, он попробовал было встать, но, застонав, опустился на землю. «Перебита кость, — мелькнула мысль. — Выходит, отвоевался?.. Нет, шалишь, мы еще повоюем! Патроны есть. Две гранаты. Правда, гранаты — это на самый крайний случай. Последнюю — себе и тому, кто попытается взять меня безоружным».

Последующие атаки врага были не такими яростными, как первая, и Тарарин вел огонь из автомата одиночными выстрелами, стоя на одной ноге. С наступлением темноты к нему подполз Илья Титаренко, рассказал о совещании у командира и принятом решении.

— Куда мне с перебитой ногой, — угрюмо обронил Тарарин. — Останусь здесь. Вас прикрою.

— Не дури, — пытался урезонить Николая Титаренко.

— Это решено. А фашисту я не дамся!..

Сержант Тихонов и рядовой Головенский благополучно переправились на восточный берег. Встретившие их бойцы другой дивизии сообщили, что 77-я гвардейская, получив новую задачу, в ночь на 30 июля ушла на другой рубеж. На ее место выдвинута новая часть. Тихонова и Головенского накормили, предложили отдохнуть. Разведчики отдыхать не стали: наскоро перекусив, ушли на поиски своих. К исходу дня 1 августа добрались до большого моста через Вислу. А через пару часов, уговорив коменданта переправы, они добрались на попутной машине в родной полк.

Полковник Пащенко молча выслушал суровый и волнующий рассказ о судьбе группы лейтенанта Павла Гончарова, героизме ее солдат. Он отметил на карте расположение захваченного плацдарма, передний край обороны противника. Когда Тихонов и Головенский закончили, полковник подозвал обоих к карте и показал, где расположен полк, а где — их товарищи, переправившиеся через реку.

— Как видите, нас с ними разделяют только окопы врага да захваченные им высотки, — сказал полковник. — В ту ночь, когда вы отплыли, а гитлеровцы обнаружили переправу и сорвали наш замысел, еще была надежда, что вы живы и дадите о себе знать. Но вестей от вас не было, и мы решили, что ваши лодки постигла участь тех, кто погиб тогда на воде. Той же ночью по приказу командира дивизии мы снялись и ушли правее.

— Торопиться нужно, товарищ гвардии полковник, — Тихонов умоляюще смотрел на командира полка. — Группе долго не продержаться. Лейтенант просил подбросить боеприпасов и чего-нибудь из харчей. Этой же ночью.

— Мы бы так и поступили, — вздохнул полковник, — если бы вы дали о себе знать хотя бы с утра.

— А теперь как же? — встревоженно спросил Головенский.

— Теперь?.. — Пащенко склонился над картой. — Вот смотрите… — Бойцы подошли к столу. — Командир дивизии приказал овладеть этими высотками. Завтра на рассвете начнем наступление и выйдем к реке на плацдарм.

Сержант Тихонов вдруг вытянулся в струнку:

— Разрешите обратиться, товарищ гвардии полковник!

— Говорите…

— Разрешите мне и гвардии рядовому Головенскому отбыть на плацдарм к разведчикам.

Полковник с минуту о чем-то думал, поглядывая на карту. Потом поднял голову и пристально посмотрел на замерших в ожидании его решения бойцов. Взгляд его потеплел.

— Спасибо, дорогие мои… Как собираетесь переправляться?

— А все на той же лодке, мы ее припрятали, — сказал Головенский.

— Вот вы, товарищ Головенский, и переправитесь. Начштаба выделит в помощь двух разведчиков. К месту, где припрятана лодка, вас подбросят на штабдовд «газике». Возьмите с собой сколько сможете патронов, гранат и продуктов. А сержант Тихонов пойдет с нами. Боевой вам удачи!

…Мучительно долго тянулась для остатков группы Гончарова первая половина бессонной, полной тревоги ночи. Бойцы напряженно ловили каждый шорох, и не столько со стороны высот, где засели гитлеровцы, сколько со стороны реки, к которой были обращены все их надежды.

К окопу Тарарина подполз Иртюга.

— Не спишь? — спросил шепотом.

— Какой там сон… — тихо ответил Николай. Был он невесел и задумчив. Времени на жизнь, как полагал Тарарин, осталось не так уже много: с перебитой ногой он считал себя обреченным. Появление товарища на минуту отвлекло Николая от мрачных мыслей.

— Болит нога?

— Болит, — нехотя ответил Тарарин, не желая лишний раз говорить о том, что и так не давало покоя.

— Без рук и из меня никудышный вояка получается, — грустно промолвил Иртюга.

Помолчали.

— Пошарь в моих карманах, — попросил Павел, — Может, наскребешь на цигарку.

Тарарин нащупал в кармане у Павла кисет, на дне которого выбрал табаку на две неполные закрутки, свернул их и, прикурив, одну сунул в рот Иртюге. Затянулись.

— Как думаешь, почему молчат наши?

— Ума не приложу, — пожал плечами Тарарин. — Не иначе стряслось у них что-то…

Иртюга собрался уходить, но почему-то замешкался. Помявшись, спросил Николая:

— Ты твердо решил не уходить с этого берега?

— Твердо.

— Тогда возьми и мою «лимонку». На поясе.

Тарарин обнял товарища. Они расцеловались, как делали это всегда, когда уходили на задание в тыл врага.

В четвертом часу утра лейтенант Гольденберг дал команду отходить на край обрыва. Тело Гончарова перенесли к берегу реки.

Те, кто еще мог работать лопаткой, к рассвету отрыли ячейки для стрельбы лежа. Теребун облюбовал воронку от снаряда. Он лишь немного углубил ее, приспособив к ведению кругового огня.

Гитлеровцы не проявляли особой активности. И только после обеда, не видя признакоа жизни на позициях, занятых советскими бойцами, пошли в атаку на пустые окопы. Ворвавшись в них, фашисты потоптались с минуту, а затем цепью двинулись к реке — туда, где залег с бойцами лейтенант Гольденберг. Разведчики встретили гитлеровцев дружным огнем из автоматов и снайперских винтовок.

Николай Теребун ловил в прицел темно-зеленые фигуры и хладнокровно нажимал на спусковой крючок. Он уже не считал, сколько израсходовал патронов и сколько гитлеровцев уничтожил. Главное — остановить врага!

Гитлеровцы подошли совсем близко. Увлекшись боем, Николай не заметил, как его товарищи начали бросать гранаты. Понял это, лишь когда услышал грохот взрывов. Фашистские автоматчики залегли. Теребун оглянулся: группа бойцов отходила к реке. Николай отполз к обрыву и прыгнул вниз. Затем снял гимнастерку, завернул в нее винтовку и, торопливо разбросав прибрежный песок, спрятал свою подругу-снайперку. «Я еще вернусь», — сказал сам себе и бросился в воду.

Лейтенант Миля Гольденберг с рядовым Григорием Антоненко и Иваном Савиным прикрывали отход группы к реке. У каждого оставалось по одной гранате. И когда гитлеровцы, не встречая сопротивления, вновь поднялись в атаку, Гольденберг крикнул: «Гранатами — огонь!» Раздалось три взрыва. Автоматчики как по команде бросились на землю.

— Скорее к реке! — скомандовал лейтенант. Он видел, как Антоненко и Савин сползли под обрыв, но на месте оставался еще один боец, Лейтенант узнал Тарарина и повторил команду. Тот лежал без движения. Решив, что сержант мертв, Гольденберг тоже побежал к реке.

Гитлеровцы уже поняли, что русских осталось совсем немного, но подниматься все же не решались. Обрыв какое-то время скрывал от них то, что происходило на берегу. Когда же они увидели разведчиков, плывущих к восточному берегу, разом вскочили на ноги. И в этот момент, словно из-под земли, перед гитлеровцами во весь рост поднялся Николай Тарарин. Со словами: «Советские воины в плен не сдаются!» — он бросил одну за другой две гранаты. И тут же свалился под обрыв. Собрав последние силы, отполз и лег на песок рядом с телом лейтенанта Гончарова. Левую руку откинул в сторону, а правую с зажатой в кулаке гранатой подвернул под себя — прикинулся убитым. Решил; «Будут брать — погибнем вместе».

Но гитлеровцы почему-то долго не показывались на берегу: очевидно, брошенные гранаты охладили их пыл.

Не поднимая головы, Николай наблюдал за рекой. Бойцы уже были на середине реки, их уносило вниз. И вдруг впереди плывущих разорвался снаряд, второй позади — открыла огонь вражеская артиллерия. Затем столбы воды поднялись там, где уже еле заметными точками маячили над водой головы его товарищей, тех, ради кого он остался на этом берегу. Николай невольно зажмурил глаза, а когда открыл их вновь, на воде, в том месте, где, казалось, и во мраке увидел бы своих, была зеркальная гладь…

В следующую минуту Тарарин услышал шаги и громкую немецкую речь. Он замер. Гитлеровцы! Сколько их было, сержант не видел: он, как и прежде, лежал лицом к воде. Через минуту Николай ощутил острую боль в боку от сильного удара сапогом и услышал короткое: «Капут!». Затем шаги удалились. Эти несколько минут показались Тарарину вечностью.

Он продолжал неподвижно лежать, глядя широко открытыми глазами на реку. Ждал ли все еще помощи оттуда? По правде сказать, об этом не думал. В мозгу стучала лишь одна мысль: «Жив! Жив, черт возьми!»

Сгущались сумерки. Тарарин перевернулся на спину и посмотрел на Гончарова. «Сапоги сняли. Мародеры!..»

Теперь уже Николай настолько поверил в свое неожиданное спасение, что, забыв о раненой ноге, попытался подняться. Но тут же застонал от резкой боли, опустился на песок. «Что делать? Были бы доски, связал бы плотик и поплыл. А чем связать? Можно разорвать гимнастерку… Это мысль!» Сняв гимнастерку и связав ее концы, он пополз по берегу в поисках сухой травы. Срывал все, что попадалось под руку. Наполнив мешок, Николай занялся больной ногой: на место перелома, ниже колена, наложил толстые стебли бурьяна и туго обмотал их полосками нательной рубахи. Получилась импровизированная шина. Николай брючным ремнем привязал к животу «спасательную подушку» и сполз в воду. Вода быстро просочилась сквозь «шину», нога отозвалась нестерпимой болью. Тарарин закусил от боли губу, на минуту перестал грести. Но потом выругался и со злостью, что было силы стал работать руками, гребя туда, где, как он предполагал, был наш берег. Впрочем, очень скоро обессилел. Течение подхватило его и понесло в сторону от того заветного места, куда Николай стремился всеми своими помыслами. Через какое-то время его прибило к берегу. «Остров!» — догадался сержант, вспомнив, как в ту первую ночь их лодки течением пригнало именно сюда. Из последних сил Тарарин выбрался из воды, упал на песок и потерял сознание.

…Сержант Григорий Шумигай и его товарищи, отошедшие к реке правее, оказались не замеченными гитлеровцами: те были поглощены преследованием группы лейтенанта Гольденберга. Разведчики видели трагическую гибель боевых друзей, которых уже в воде накрыли вражеские снаряды. Шумигай сказал:

— Лучше погибнуть в рукопашной схватке на земле, чем вот так, беспомощным, барахтаться под огнем в воде. Дождемся темноты, а там видно будет, что делать.

С наступлением ночи группу Шумигая разыскал рядовой Головенский, вместе с двумя бойцами доставивший на лодке продукты и боеприпасы. А самое главное — он принес весть о наступлении полка.

— Живем, сябры! — радостно воскликнул Шумигай. — Теперь нас отсюда не выкурит и сам черт! Мы сами гитлерякам подкинем огоньку!

Вскоре группа сержанта Шумигая под покровом ночи выдвинулась вперед и заняла свои прежние позиции. Они ожидали наступления полка, чтобы помочь товарищам, ударив по врагу с тыла.

Сколько времени пролежал Тарарин, он и сам не знал. Но когда очнулся, по звездам определил — скоро рассвет.

«Оставаться здесь дальше, — подумал он, — опасно и бессмысленно: помру с голоду. Выход один: только к своим». Он сполз к реке и жадно припал губами к прохладной воде. Напившись, окунул голову, обдал тело водой и почувствовал, как у него словно прибавилось сил. И Николай поплыл, но не поперек реки, а вверх по течению, наискось. Когда, отдыхая, переставал грести, чувствовал, как сносит обратно. Ночная темень не позволяла определить: приблизился ли он хоть сколько-нибудь к цели. Лишь когда на востоке зарделся рассвет, Тарарин прошептал: «Свои…» И принялся грести из последних сил.

С берега его заметили. Отчалила лодка. Теряя сознание, Тарарин схватился за борт. Пришел он в себя уже на берегу. Вокруг стояли незнакомые бойцы.

На западной стороне реки, за высотами, раздались звуки орудийной канонады.

— Что там? — спросил Тарарин.

— Наши на плацдарме в наступление перешли, — ответил ему офицер.

Николай приподнялся и не сказал — простонал: «Не дождались… Э-эх, не дождались…» Он уронил голову на руки, закрыл лицо. Все его тело содрогалось от беззвучных рыданий.

…Бойцы во главе с сержантом Георгием Тихоновым, атакуя гитлеровцев вслед за самоходками, прорвались навстречу героям, более двух суток удерживавшим крохотный плацдарм. Остановились только на берегу реки. Сняв головные уборы, застыли над телом лейтенанта Гончарова. В скорбном молчании смотрели они на бесстрастные волны реки, поглотившие их боевых друзей, до конца выполнивших свой воинский долг.

 

Господствующая высота

На плацдарме разгорелась ожесточенная схватка за каждый метр земли, за каждую высоту. Напряженные бои тянулись дни и ночи.

Господствующая высота с отметкой 160,2 находилась прямо напротив позиций 77-й гвардейской стрелковой дивизии. С нее противник имел возможность просматривать большую часть нашей обороны: опушку леса южнее местечка Боровец, правее — деревню Гурна, а в глубине — деревню Гняздкув и далее — водную гладь Вислы. Днем пройти незамеченным было невозможно: немцы тотчас открывали огонь. Скаты высоты были буквально усеяны огневыми точками, изрезаны траншеями и ходами сообщения, опутаны колючей проволокой, густо заминированы. Словом, крепким орешком была эта высота, и «уживаться» с ней дальше было невозможно.

План был прост: под прикрытием сильного артиллерийского огня батальон атакует высоту с флангов. Рота автоматчиков на броне самоходок с фронта врывается на высоту, уничтожает противника и закрепляется на ней.

Командиру 2-й стрелковой роты 221-го гвардейского стрелкового полка лейтенанту В. С. Уварову высота эта хорошо знакома. Его бойцы атаковали ее, когда в первый раз пытались форсировать реку, и потерпели неудачу: сил одной роты не хватило. Тогда по сигналу ротного первым в атаку поднялся комсорг Коваленко и с возгласом: «Гвардейцы, вперед!» — побежал, увлекая товарищей. Убитого командира взвода заменил сержант Криворучко. Ворвались на высоту. Еще не успели по-настоящему закрепиться, как гитлеровцы превосходящими силами ринулись в контратаку. Высоту пришлось оставить.

Теперь же Уваров уверен в успехе: атакует целый батальон, артиллерия расчищает путь и, кроме того, рядом с его бойцами пойдут самоходки. С командиром батареи САУ Филюшовым они продумали все до мелочей. Парторг гвардии сержант М. А. Говор побеседовал с коммунистами Колчиным, Груздевым и комсоргом Коваленко, поручил им разъяснить бойцам значение высоты с отметкой 160,2. По заданию парторга коммунист Колчин выпустил листовку-молнию о подвиге Коваленко и Криворучко при первой атаке высоты. Уваров и Говор пошли по одрпам от бойца к бойцу, говорили о поставленной перёд Ними задаче, рассказывали о боях на плацдарме, успехах наших войск на других фронтах. С Уваровым отправился Старший лейтенант Дмитрий Филюшов. Он уточнял с командирами стрелковых взводов направление атаки, разъяснял особенности совместных действий самоходчиков и стрелков на данном участке местности. Затем Филющов и парторг самоходной батареи Л. В. Сулаквелидзе побеседовали с экипажами самоходок, провели механиков-водителей по маршрутам выдвижения на исходные позиции для атаки.

#i_001.jpg

#i_002.jpg

#i_003.jpg

#i_004.jpg

#i_005.jpg

#i_006.jpg

#i_007.jpg

#i_008.jpg

#i_009.jpg

#i_010.jpg

#i_011.jpg

#i_012.jpg

#i_013.jpg

#i_014.jpg

#i_015.jpg

#i_016.jpg

С началом артиллерийской подготовки самоходки вышли из укрытий и направились к боевым порядкам роты Уварова. Стрелки-гвардейцы дружно выскакивали из окопов, занимали места на броне. Батальон с криком «ура!» поднялся в атаку.

Машина, которую вел механик-водитель младший сержант И. В. Шатунин, вырвались вперед. Не доезжая до первой траншеи врага, остановилась. Автоматчики спрыгнули на землю, гранатами и автоматным огнем очищая траншею от фашистов. Шатунин заметил в окопе, прямо йёред самоходкой, двух гитлеровцев с пулеметом. Вот они развернули ствол в сторону нашей пехоты. Шатунин до отказа выжал педаль газа — и пулемет со всей прислугой был подмят гусеницами. На высоте самоходка вновь остановилась. Наводчик орудия Ларионов посылал по врагу снаряд за снарядом. Шатунин зорко следил за ходом боя. Он лично знал многих стрелков роты. Впереди всех в ходах сообщения огнем и прикладами расчищали путь Коваленко, Баранчиков, Чайка, Труханов. Один из бойцов бежал по склону во весь рост и строчил из ручного пулемета. Шатунин узнал Икрама Зияева. Вдруг на Зияева набросился гитлеровец, выскочивший из окопа. Икрам не растерялся: молниеносно, как в штыковом бою, сделал выпад вперед, ударом свалил фашиста с ног и, ухватив пулемет за ствол, добил нападавшего прикладом.

Поддерживаемая самоходной батареей, которая вела интенсивный огонь с места, рота Уварова стремительным рывком заняла высоту. Продвинулись на флангах и другие подразделения батальона.

Санинструктор гвардии старшина медицинской службы Шувалова бросилась помогать раненым.

Отважная Девушка уже десятого бойца вместе с его оружием выносит на себе в безопасное место. Вот этого подобрала на западных скатах высоты. Он все время говорил что-то непонятное — только и поняла, что звал парторга роты. И тут навстречу ей выбежал Говор: «Как идут дела с эвакуацией раненых?» — Шувалова, занятая перевязкой, не успела ответить. А Говор узнал раненого бойца. «Товарищ Чайка!» — окликнул он его. Но Чайка был уже мертв. Парторг сдернул с головы пилотку и сказал, обращаясь к санинструктору: «Перед боем он подал заявление в партию, просил: если погибнет в атаке, считать его коммунистом…»

Противник, собравшись с силами, под прикрытием артиллерийско-минометного огня перешел в контратаку. Главный удар гитлеровцы направили во фланг высоты, где действовала 3-я стрелковая рота коммуниста гвардии старшего лейтенанта Шарова. Подпустив их поближе, Шаров дал сигнал открыть огонь из всех видов стрелкового оружия. Фашисты дрогнули и побежали назад. А гвардейцы Шарова сами перешли в атаку.

Выстояли и уваровцы. Выждав подходящий момент, они атакой поддержали соседа. Впереди шел парторг Говор. Очередью из автомата он свалил двух гитлеровцев. «Это вам, гады, за Чайку!» — яростно прошептал парторг.

Высота с отметкой 160,2 полностью перешла в руки гвардейцев.

Теперь рубеж, занятый 77-й гвардейской стрелковой дивизией, пролегал по высоткам, скрывавшим от глаз противника глубину плацдарма до самого берега. Только на левом фланге, где окопы упирались в устье реки Илжанка, враг просматривал водную гладь Вислы и простреливал ее прицельным огнем.

 

Ни шагу назад!

Фронт остановился. Командармы и штабы перегруппировывали войска, подтягивали тылы. Авиация меняла пункты базирования. Пехотинцы, артиллеристы, танкисты и самоходчики укрепляли свои позиции. Наш передний край ощетинился ежами, колючей проволокой, дзотами, стволами орудий прямой наводки. В глубине обороны трудились машины — отрывали траншеи и ходы сообщения. Главная оборонительная полоса, вторая, третья… Отсечные позиции… Создавалась прочная, глубоко эшелонированная, неприступная для гитлеровцев оборона.

Еще вчера главный лозунг был — «Вперед! Не мешкай! На плечах отступающего противника врывайся в населенные пункты, обходя очаги сопротивления, захватывай выгодные рубежи, закрепляйся и снова — вперед!» А сегодня — «Ни шагу назад! Преврати свой окоп и траншею в неприступную крепость!» Коммунисты словом и личным примером утверждали в боевых коллективах идею прочной обороны, а политработники отразили сущность этой задачи в подробных планах партийно-политического обеспечения обороны плацдарма.

Самоходные батареи заняли огневые позиции на переднем крае обороны. Каждая САУ получила свой сектор ведения огня на случай наступления противника. Рядом с окопом для САУ — блиндаж для экипажа. Траншея — выход в тыл. Один член экипажа находится в машине постоянно ведет наблюдение. Остальные отдыхают, совершенствуют знания техники и оружия, изучают опыт проведенных боев.

Ни днем, ни ночью не утихает перестрелка. Ночью подчас светло, как днем, от ракет, автоматных и пулеметных трасс. Вот заговорила артиллерия — значит, в тыл к врагу пошла разведка. Словом, жарко на переднем крае.

Позиции самоходчиков располагались рядом с окопами пехоты. Соседи часто ходили «в гости» друг к другу, делились новостями, махоркой, читали письма. Читали вслух и свою «окопную» — дивизионную газету «Боевое знамя», и выпускаемые листовки о подвигах однополчан.

Вот и сегодня к самоходчикам пришли стрелки во главе со своим комсоргом Коваленко.

— «Боевое знамя» и про вас нынче сказала слово, — объявил Коваленко еще с порога блиндажа и подал агитатору коммунисту сержанту Ларионову свежий номер газеты.

— «В атаку на самоходной пушке», — прочитал Ларионов крупно набранный заголовок. В корреспонденции шла речь о бое за высоту 160,2.

— «Комсомолец Джемолдаев спас командира, — продолжал агитатор чтение. — Гвардии старший лейтенант Рубенков и разведчики Джемолдаев и Левин под сильным артминометным огнем прокладывали через реку связь. Офицера Рубенкова ранило осколком и течением уносило от места переправы. Джемолдаев бросился на выручку и вынес командира на берег».

— Конечно, молодец. Как же о таком не напечатать в газете, — поддержал Ларионов.

Уходя, Коваленко пригласил самоходчиков к себе в роту.

— К нам, — сказал он, — прибыло пополнение. О самоходке новички знают только по нашим рассказам. Надо познакомить, их с машинами.

Командир САУ младший лейтенант Михаил Блохин пообещал, что доложит командиру батареи и самоходчики придут к гвардейцам.

 

Почтальон Тося

Горы земли выброшены и замаскированы, Изучена каждая кочка и выемка перед передним краем. Противника не видно — прячется, снайперы носа не дают ему высунуть. Уставы и наставления перечитаны и пересказаны. Повторять заново? Скучновато. Зато всегда неиссякаем интерес к событиям в стране и во всем мире. «Что нового на других фронтах, как там в тылу, как союзники, чем живет Польша?..» Газеты, журналы, радиосводки — ато родники, утолявшие жгучий интерес солдата к жизни за пределами блиндажа, окопа. Своевременной их доставке на передний край придавалось первостепенное значение. Как правило, дивизионную, армейскую и фронтовую газеты мы получали в тот же день, а центральные — на второй день после их выхода в свет. Газета — самое острое, самое сильное оружие нашей партии. Это было доказано еще в годы гражданской войны. Тогда родились строки, оставшиеся актуальными и для нас:

Но, пожалуй, ничем так не дорожили на фронте, как письмами. Они олицетворяли собой живую нить, связывавшую бойца с родным домом.

Почтальон Тося — Таисия Моденова — самый желанный гость на переднем крае. И она в свою очередь очень дорожила искренней солдатской любовью, которую питали к ней, ее труду боевые товарищи. Через все трудности и опасности фронтового бытия несла она свою драгоценную ношу — сумку письмоносца.

Запомнился ей случаи на Висле. Уже который день шел бой за расширение плацдарма, но не было такого, чтобы она вовремя не доставила сражавшимся почту.

На позиций приходилось добираться всеми возможными средствами: то на самоходном пароме, несшем на себе расчет с пушкой, то в лодке с боеприпасами. А тут не повезло: на участке, где передний край подходил совсем близко к реке и водная гладь простреливалась вдоль и поперек, не было переправы. Навели мост ниже по течению. Однако в обход к нему идти далеко. «Найду лодку и сама переправлюсь! Если и снесет, то в сторону нашего моста» — решила Тося.

Отыскала на берегу лодку. Вычерпала из нее воду, дно устлала ветками, под сумку, чтобы не промокла, подложила травы. До середины реки добралась нормально, но вскоре заметила впереди и по бокам фонтанчики — словно кто-то невидимый бросал в воду камешки. Поняла: пулемет. Фашисты обнаружили ее. Несколько пуль прошили лодку, и она начала наполняться водой, Тося продолжала упорно грести. Еще немного, и лодка скроется за крутым выступом берега. Но пулемет почему-то смолк раньше. Оказалось, Тосе на выручку пришли самоходчики, накрывшие огневую точку фашистов. Насколько бойцов побежали девушке навстречу, А она уже бросила весла, и течение несло лодку к берегу. Тося стояла по колено в воде, прижимая к груди почтовую сумку. Солдаты на руках вынесли отважную почтальоншу на берег.

После этого случая мы категорически запретили ей одной переправляться через реку и велели доставлять почту по наведенному мосту на полковой КП, откуда письма и газеты забирали затем посыльные из батарей.

Наблюдатели уже издалека замечали рыжую Тосину копну волос, прикрытую черным беретом, узнавали ее стремительную походку и немедленно докладывали:

— На горизонте — Тося!

Порой, пренебрегая опасностью, бойцы выбегали из блиндажей, приветствуя дорогую гостью, и тогда все вокруг заполняли шутки, и смех.

— Вы и не подозреваете, Тося, — озорно блестя глазами, начинал, бывало, Игорь Сытытов, — кто спас вас от смерти тогда на Висле…

— Моя душа была в пятках, — отвечала девушка, — а пятки — в воде. Где уж было думать тогда о спасителе.

— Спаситель-то среди нас находится. Вот он стоит, ковыряет стенку.

— Тавенко?

— Он самый.

— Как же он из пушки-то стрелял? Ведь он механик-водитель. Разыгрываете меня, Сытытов.

— Ей-богу, нет.

— Ты бы лучше помолчал Игорь, — сердился Тавенко.

— Нет, Петро, пусть Тося узнает своего спасителя, — не унимался Сытытов. — Может, ты спас свое счастье. А дело было так, — продолжал он. — С разрешения командира я прилег отдохнуть, за противником наблюдал наш Петро. Он-то и увидел, как вы, Тося, рассекая волны, мчитесь к нам навстречу и как пулемет открыл по вашей посудине огонь. Тавенко рявкнул: «Плясухин, ко мне!» Да так, что и меня разбудил. Пока я бежал к самоходке, раздался выстрел. Тавенко первым же снарядом накрыл пулемет. Вот вам и механик-водитель! Он теперь любому наводчику нос утрет, — восхищенно глядя на товарища, заключил Сытытов.

— Тебе, Игорь, спасибо! Подготовил себе смену, — уже примирительно проговорил явно польщенный похвалой Тавенко.

Тося шагнула к Петру и крепко, по-мужски, пожала ему руку.

— За такое и поцеловать не грех, — окончательно осмелел Тавенко.

— В другой раз, — рассмеялась Тося.

 

Живое слово правды

Командный пункт самоходного полка располагался невдалеке от КП гвардейской стрелковой дивизии, в полутора-двух километрах от переднего края. До самоходок было рукой подать. А пробираться к ним приходилось где во весь рост, где перебежками, а где и ползком. Противник не дремал, и ничего не стоило попасть на мушку к снайперу, а то и просто нарваться на шальную пулю.

Ежедневно бывать в батареях стало незыблемым правилом политработника. Для меня, Пузанова и нового комсорга полка Николая Сапоженкова (он сменил Мурашова, раненного в боях за плацдарм) это правило стало нормой повседневной жизни. Бойцы ждали нашего живого слова. За беседами на огневых позициях нас, политработников, нередко заставал вечер. Частенько оставались мы там и на ночь.

Повседневное ведение агитационно-пропагандистской работы партийная организация считала своей первейшей обязанностью. Это помогало формировать высокие морально-боевые качества у воинов полка. В основе всей идеологической работы коммунистов лежала ленинская идея защиты социалистического Отечества — единого для всех наций и народностей многонационального Советского государства.

Воспитание любви к социалистической Родине и жгучей ненависти к врагу были взаимосвязанными сторонами одного процесса. Чем больше в результате нашей работы росла любовь солдата к социалистическому Отечеству, тем сильнее ненавидел он фашистских захватчиков, и чем полнее раскрывалась перед каждым из нас звериная сущность фашизма, тем сильнее было наше желание ускорить разгром гитлеровской Германии, установить мир на земле.

Для успешного ведения агитационно-пропагандистской работы в массах необходимо было в первую очередь идейно вооружить офицерские кадры. Это диктовалось еще и тем, что в звене «рота — батарея» была упразднена должность штатного политработника и вся политико-воспитательная работа возлагалась на командира.

Все эти вопросы занимали нас постоянно, и, естественно, мы ежедневно обсуждали их с М. И. Колобовым — нашим командиром-единоначальником.

Землянки командира полка и его заместителя по политической части были рядом. Мы с Михаилом Ивановичем навещали друг друга, подолгу беседовали, особенно вечерами, о делах и жизни полка.

Однажды я высказал командиру мысль, что без газет, журналов, писем, живого слова офицера солдату не обойтись. А у командиров батарей, взводов чувствуется недостаток политических знаний и опыта политической работы. Штатных политработников в полку немного — всего три человека, в батареях же их и вовсе нет. И мы с Колобовым договорились тщательно подготовить и, пока позволяет обстановка, провести в вечерние часы теоретический семинар с командирами батарей и отдельных взводов, а также со штабными офицерами, находившимися на КП полка.

Я заметил Михаилу Ивановичу, что командиров батарей, да и его самого нередко застаю за изучением нового Устава бронетанковых войск и разного рода наставлений. Само по себе это отрадно, однако военные знания надо дополнять знаниями политическими, глубоким пониманием и применением на практике марксистско-ленинской теории. Этому еще Фрунзе учил.

Колобов рассмеялся:

— Вижу, куда клонишь! Немного подумав, сказал;

— Готовь семинар, я с удовольствием приму в нем участие.

— Разговор с бойцами, — перешел я на другую тему, — у нас нередко сводится к тому, что только ненавидя врага всей душой, можно уничтожить его. И это естественно. Ведь с освобождением нашей страны и значительной части территории Польши бойцам открываются все новые и новые факты злодеяний гитлеровцев. Недавно в газетах сообщалось, что в ходе недавнего нашего наступления войска освободили узников Майданека. Солдаты хотят узнать о лагере поподробнее. Не мешало бы организовать туда поездку наших самоходчиков — по одному-два человека от каждого подразделения.

Колобов согласился со мной, сказал, что испросит на это разрешение у генерала Баринова.

— Думаю, не откажет. Так что готовь людей. А поездку пусть возглавит капитан Пузанов.

В другой раз я пришел к командиру полка по его вызову. Едва открыл дверь в землянку, как Колобов тут же заключил меня в объятия, радостно восклицая! «Поздравляю! Поздравляю!»

— Из-за чего такой прилив чувств? — непонимающе воззрился я на Михаила Ивановича.

— На, читай! — И Колобов подал лист бумаги.

То был Указ Президиума Верховного Совета Союза ССР о награждении нашего полка орденом Красного Знамени — «за образцовое выполнение заданий командования в боях с немецкими захватчиками, за овладение городом Хелм (Холм), прорыв обороны немцев западнее Ковеля и проявленные при этом доблесть и героизм». Одновременно поступили поздравления от Военного совета армии и командования корпуса.

«Уверены, что вы еще не раз прославите героическими делами советское оружие», — писали в поздравительном письме командир корпуса генерал Баринов, начальник политотдела полковник Кропачев и начальник штаба корпуса полковник Лаврентьев.

Мы с Колобовым, Реввой и Пузановым пошли в подразделения. Сами собой возникали стихийные митинги: солдаты давали слово приумножить славу полка в наступательных боях. Кто-то предложил напивать ответ на поздравление Военного совета армии. Так родилось вот это письмо:

«Военному совету 69-й армии.

Мы, бойцы, сержанты и офицеры 1205-го Краснознаменного самоходного артиллерийского полка, от всей души благодарим Советское правительство за награждение полка высокой наградой — орденом Красного Знамени и заверяем Военный совет, что в дальнейших решающих боях с немецким фашизмом будем бить врага так, как бьют его лучшие гвардейские части… Воодушевленные данной нам Советским правительством высокой оценкой, верные присяге, преодолевая все трудности войны, мы дойдем до фашистского звериного логова — гйтлеровокой Германии, где вместе со всей славной Красной Армией уничтожим фашистского зверя в его собственной берлоге.

Слава победоносной Красной Армии!

Слава великой партии Ленина, уверенно ведущей нас к победе!

По поручению личного состава полка

командир Колобов.

15.8.1944 г.» [18]

Письмо обсуждали на собраниях в подразделениях, в блиндажах и окопах, на передовой и в тылу. В эти же дни командиры батарей вручали бойцам письма-благодарности Верховного Главнокомандующего за отличные действия в боях при освобождении города Хелм (Холм),

 

Майданек

Машина, переполненная солдатами, сержантами и офицерами, катила на восток по местам, где еще недавно гремели бои.

Взору открывались мирные картины: убранные поля, новый мост на месте взорванного, часть отремонтированной дороги… А вот крестьянин чинит крышу дома. Заметив советских солдат, он улыбается, приветливо машет шляпой. Что-то радостное кричат вслед машине ребятишки.

Работают на своих узких полосках земли крестьяне. Река, отделяющая село от усадьбы помещика, — как граница двух миров.

— Видать, богато жил панок, — заключил Плясухин.

— Под усадьбу совхоза вполне подошло бы это поместье, — заметил дядя Костя.

Сразу за селом — толпа крестьян. Пузанов остановил машину, объявил перекур. Солдаты подошли к крестьянам.

— Митингуем, панове?

— Нет, пан, землю раздаем. Новая власть наделяет, — ответил отделившийся от толпы пожилой мужчина, видимо представитель власти.

— Всем дают?

— Тем, кто работал у помещика. Да еще у кого мало земли.

— Справедливо, значит?

— Справедливо! — поддержали крестьяне.

Наши солдаты с трудом понимали разговор, однако слушали крестьян с живым интересом. Чувствовали, что речь идет о чем-то очень важном для этих людей.

Но пора было ехать. Пожимая руку «землемеру», Пузанов сказал громко, чтобы слышали и другие:

— Желаем большого урожая и радостной жизни на всей земле. Крепче друг за друга держитесь — и победите.

Неожиданные собеседники долго трясли на прощание друг другу руки, словно этим рукопожатием навеки скрепляли между собой дружбу и братство.

Въехали на окраину большого города. Люблин. Аккуратные зеленые улицы, коттеджи. Повсюду оживленные лица людей. Завидев машину с советскими солдатами, прохожие останавливаются, приветливо машут руками.

Люблин проехали, не задерживаясь: времени было в обрез.

И вот он — фашистский лагерь смерти Майданек Огромная территория огорожена колючей проволокой. По углам — сторожевые вышки. Между длинными вереницами бараков — рвы и снова колючая проволока. И повсюду стойкий трупный запах.

Посуровевшие бойцы в глубоком молчании обходили длинные рвы, в которые гитлеровские палачи сбрасывали тела расстрелянных. В одном из них — под снятым слоем земли — трупы, трупы… Они лежали штабелями, как дрова… Дальше — печи, в которых фашистские людоеды сжигали тысячи ни в чем не повинных людей. Поистине жуткое впечатление производили бараки, заполненные обувью погибших. Горы обуви, сложенной с предельной аккуратностью. Мужская… женская… детская… И все это пронумеровано, учтено. Пузанов взял детскую туфельку, долго смотрел на нее, думая о чем-то своем, наверное, о жене и маленьких сыновьях, которые с начала войны остались в Бресте. С тяжелым вздохом положил туфельку на место. Еще один барак… В нем — гора волос: длинные — женские, короткие — мужские, с кудряшками — детские…

Обратно ехали молча, каждый со своими думами. Ведь участь узников Майданека разделили родные, близкие, знакомые многих из тех, кто сидел в кузове машины.

— Просто не верится, что на такое способен человек, — прервал напряженное молчание сержант Соколов.

— Да разве фашисты — люди?! — бледнея, воскликнул техник-лейтенант Лерман.

— Где-то я читал, что даже хищные звери детей не трогают, — тихо произнес Плясухин.

— Вот тут говорили: мол, даже не верится в то, что увидел собственными глазами, — подал голос дядя Костя. — Согласен. В такое поверить почти невозможно. Что скрывать: когда в самом начале войны в газетах писали о зверствах фашистов — что убивают они женщин, стариков и детей, издеваются над пленными, пристреливают раненых, — трудно было поверить в такое до конца. А вот я верил… Помню, в сорок первом на Северо-Западном фронте меня тяжело ранило в ногу. Вначале скитался по фронтовым госпиталям. Потом решили отправить меня в глубокий тыл. Погрузили нас в санитарный эшелон с большими красными крестами на вагонах. Везли на Рыбинск. А как раз фашисты зачастили бомбить мост через Волгу у Рыбинска. Но, видать, зенитчики крепко давали им пo зубам: и близко-то к мосту не подпускали. Тогда эти самолеты, словно стервятники, напали на наш беззащитный эшелон. Трудно передать, что наш брат раненый пережил тогда… И ведь видели, сволочи, что эшелон — санитарный!..

— Они с нами, как звери, а мы их по Москве водили, кормили. Всех их надо уничтожить, как бешеных собак, ни одного в плен не брать! — вдруг выпалил Плясухин.

— Мы, Плясухин, — другое дело: лежачих не бьем, — охладил пыл солдата лейтенант Новожилов.

Вечером, в окопах, блиндажах, в палатках проводились беседы на тему «За что мы ненавидим фашизм». Выступили те, кто видел лагерь смерти Майданек, и те, кто потерял на этой войне родных, близких. Зачитывались письма, в которых рассказывалось о зверствах фашистов на нашей территории в период оккупации. Приводились выдержки из опубликованного в это время сообщения Чрезвычайной государственной комиссии по установлению и расследованию злодеяний немецко-фашистских захватчиков и их сообщников, об истреблении гитлеровцами советских военнопленных в «Гросс-лазарете» Славута Каменец-Подольской области.

— Фашистская Германия поработила всю Европу, — говорил в своем выступлении парторг 4-й батареи техник-лейтенант Машнов. — Гитлеровцы решили уничтожить польский народ. Они опустошили страну, разрушили многие города. Здесь рассказывали о лагере смерти Майданек. Он не единственный в Польше, Народы Европы ждут нашего прихода, как погруженная во мрак земля — восхода солнца. Товарищи здесь выражали свою ненависть к фашистскому зверю и желание скорее уничтожить его своими руками. Желание законное. Врага неминуемо настигнет возмездие. Такое время придет, к нему надо готовиться; совершенствовать оборону плацдарма, быть бдительным, изучать технику и оружие, уставы и наставления.

Большое воспитательное значение мы придавали ритуалу вручения правительственных наград.

Вручение орденов — это праздник для воинов. Все видят: ты получаешь орден — знак благодарности Родины за ратный труд! Однако полк построить для этого не всегда удавалось.

— Пошли, Василий Терентьевич, в батареи, — сказал мне командир полка, — там и вручим.

Во 2-й батарее нас встретил докладом комбат Иван Максимович Емельянов, незадолго до этого вернувшийся из госпиталя. В блиндаже собрались офицеры и экипаж командира батареи, Колобов приколол к гимнастерке Емельянова орден Красного Знамени.

— В самый раз отдохнуть вам теперь, Иван Максимович, — заметил я, вслед за командиром полка поздравляя Емельянова с высокой наградой, и протянул ему путевку в армейский дом отдыха на пять дней.

В 1-й батарее командир полка вручил орден Славы III степени старшине И. Сытытову.

— Будем считать, что этот орден — немаловажный для парткомиссии аргумент в вашу пользу, — крепко пожимая старшине руку, сказал Колобов. Он имел в виду поданное Игорем заявление о приеме в партию.

Ордена Отечественной войны I степени удостоился и парторг полка капитан М. П. Пузанов.

 

Наш парторг

Однажды под вечер в мою землянку вихрем ворвался Пузанов и с порога радостно воскликнул:

— Нашлись, товарищ майор! — Он протянул мне распечатанное письмо.

— Кто нашелся?

— Жена и дети! — сияя, ответил парторг. — Живут в деревне под Луцком. Во время оккупации были в партизанском отряде. Когда пришли наши войска, жена написала родным. Те дали мой адрес — и вот.

— Рад, очень рад за тебя, дорогой! — вырвалось у меня. — Поздравляю! Немедленно пиши рапорт об отпуске на десять дней и поезжай к своим. До Люблина на нашей машине, а там поездом. И не забудь от меня передать им привет.

— Спасибо! Доберусь на попутных. А здесь за меня останется член партбюро старший лейтенант Куницкий, — сказал Пузанов и исчез — радостный, возбужденный.

Его настроение передалось и мне. Как-то светлее стало на душе. В который раз подумал: «Чудесный человек Михаил Павлович. Лучшего парторга и не сыскать».

Порой говорят о человеке; «Весь принадлежит людям». Эти слова можно полностью отнести к Пузанову. Умел он отыскать путь к сердцу солдата. Недаром не только коммунисты, но и все в полку считали его «своим парторгом».

Помню, рассказывала Тося, как при ней солдаты говорили о Пузанове. Поводом послужило письмо от родных наводчику орудия сержанту Василию Сухонину. Он долго не получал писем и, понятно, волновался. Узнал об этом парторг, написал родным Сухонина. И вот — радость для сержанта. И не узнал бы Сухонин, кто побеспокоился о нем, да родные сами сообщили в письме. Сухонин рассказал об этом товарищам.

— Для него, Василий, все равны: ты или я — беспартийные — или вот мой тезка — коммунист Михаил Долгушев, — ответил механик-водитель сержант Михаил Шевкунов. — Все мы для него однополчане.

— Да я не об этом, — возразил Сухонин. — Дело-то, казалось бы, мелочное: письмо. Ты вот, скажем, или Куртеев знали, что я не получаю писем, а не написали же.

— Для капитана Пузанова письмо — не мелочь, — поспешил сказать доброе слово о парторге и беспартийный Бахмет Кутлугалиев. — Когда он приходит к нам, интересуется всем и, если в чем нужда, — обязательно поможет. Такой он человек.

— И пожурит тебя так, что не обидишься на него. Был случай еще в июне, под Турийском, — вспомнил заряжающий Василий Горшков. — Нам выставили оценки по боевой подготовке: большинству — пятерки, некоторым — четверки, а мы с Николаем Васильевым получили тройки. Капитан Пузанов и говорит мне: «Как же ты, комсомолец Василий Горшков, фашистов бить будешь? С тройкой теперь никак нельзя. Не то время. Вся армия поднялась в высший, — говорит, — класс. Для боевой учебы не жалей себя, зато в бою врага одолеешь и живым домой вернешься». Пристыженный, я обратился к командиру, попросил времени, подготовился и сдал зачет на пятерку, А немного погодя парторг снова пришел к нам, Я рассказал ему о своих успехах. Он пожал мне руку и по-отцовски сказал: «Молодец!» И видна было — радовался за меня…

Говоря о Пузанове, невольно вспоминаю одно из, заседаний парткомиссии корпуса. В тот день члены парткомиссий приехали в полк: Борис Акимович. Азарьев — секретарь партийной комиссии, с ним Яков. Васильевич Качуров — заместитель по политчасти командира корпусного батальона связи. Третий член парткомиссии — парторг полка Михаил Павлович Пузанов. Заявлений о приеме в партию было несколько. Люди все — проверенные в боях, и заседание проходило, можно сказать, гладко.

Настала очередь Игоря. Вошел, четко представился:

— Старшина Сытытов!

Члены парткомиссии невольно залюбовались подтянутым, стройным воином.

Докладывал Пузанов: зачитал анкету Сытытова, партийные рекомендации, боевую характеристику. Рассказал о храбрости и отваге, проявленных старшиной в боях с врагом, сообщил о решении партийного собрания полка, единодушно проголосовавшего за прием Игоря в ряды ВКП(б). Слово было за самим Сытытовым. Однако Пузанов не спешил садиться. Чувствовалось: парторг хочет еще что-то добавить, видно, собирался с мыслями.

Члены парткомиссии были заранее ознакомлены с документами вступавших в партию, в том числе и с документами Сытытова, и недоуменно поглядывали на замолчавшего Пузанова.

Михаил Павлович, решившись, продолжал:

— У Сытытова отец арестован в 1937 году. За что — Игорь не знает, но факта этого не скрывал от коммунистов.

Затем Пузанов подробно рассказал о там, как этот вопрос обсуждался на полковом собрании.

— Где теперь отец? — спросили Игоря на парткомиссии.

— Не знаю. Связи с ним семья не имеет.

— Кто у вас остался из родных?

— Мать и сестренка, младше меня. Они недавно вернулись из эвакуации домой, в Москву.

— М-да… Отец… Сложный вопрос, — неопределенно протянул Качуров.

— Чем же он сложный, вопрос-то, Яков Васильевич, — снова поднялся Пузанов. — От партии Игорь правду не скрывает. Вины: его нет. Известно: сын за отца не отвечает. Тем более что сын доказал свою преданность Родине и партии в боях. Два ордена заслужил. Не сомневаюсь: проявит себя и в дальнейшем с самой лучшей стороны… Коммунисты полка хорошо знают Сытытова, верят ему. Жизнь у парня чиста, как родниковая вода. А нам дорого все светлое, чистое, что есть в людях. Прошу утвердить решение партийного собрания о приеме товарища Сытытова Игоря Михайловича кандидатом в члены партии.

Азарьев поддержал Пузанова. Качуров не сказал больше ни слова, тоже поднял руку «за». Затем все поздравили Игоря, пожелали ему новых боевых успехов.

Так Пузанов отбирал в партию лучших людей.

Этот эпизод особенно запомнился Mire как пример объективного и принципиального подхода к пополнению рядов партии.

В октябре 1944 года коммунисты составляли 37 процентов личного состава полка. На всех важнейших участках у нас были партийцы. Это прежде всего — командиры батарей и самоходных установок, механики-водители. Например, в 4-й батарее из пяти механиков-водителей четверо были коммунистами.

Бурный рост рядов партии в те годы, отмечался во всех Вооруженных Силах. В этом ярко проявились преданность бойцов и командиров делу Коммунистической партии, готовность связать с ней свою жизнь.

2 октября в полку состоялось партийное собрание с повесткой дня: «О состоянии работы по приему в партию и задачах идейно-политического воспитания коммунистов». Пригласили всех, кто мог прийти на собрание без серьезного ущерба для боеготовности батарей. Записались для выступления 18 коммунистов, выступили 12. Привожу эти цифры, чтобы подчеркнуть: и на фронте можно было выкроить время, чтобы обеспечить активное участие коммунистов в обсуждении важнейших вопросов жизни парторганизации.

Не стану пересказывать выступления, отмечу лишь: наряду с положительными моментами в них содержалась и острая критика. Вскрывались факты нарушения директивы Главного политического управления о порядке рассмотрения дел по приему в партию, вследствие чего Отдельные молодые коммунисты «ходили» в кандидатах больше трех месяцев, «хромала» идейно-воспитатель-иая работа, не все коммунисты имели партийные поручения.

Партбюро полка разработало подробный план реализации критических замечаний коммунистов, принятого решения с учетом возможностей, которые определялись длительным пребыванием полка в обороне на одних и тех же позициях.

Особое внимание мы обратили на идейно-политическое воспитание коммунистов. Планомерно проводились занятия в группах, которые были созданы в батареях, при штабе и в тыловых подразделениях для изучения Устава партии молодыми коммунистами. Более подготовленные товарищи изучали историю ВКП(б). В те же дни было намечено проведение теоретической конференции.

Материальную основу боеготовности полка составляли самоходки. В беседах с коммунистами капитан Пузанов постоянно подчеркивал, что надо беречь самоходки, продлевать срок их службы. Об этом же напомнила директива Главного политического управления. Провели партсобрание с повесткой: «О работе коммунистов по продлению жизни самоходной установки». К выполнению его решения Пузанов подключил актив. Интересно прошло совещание механиков-водителей, проведенное по решению партийного собрания. После доклада на тему «Правильная эксплуатация машин — условие их живучести», с которым выступил старший техник-лейтенант С. П. Рябушко, делились опытом работы по продлению срока службы самоходок передовые механики-водители. И в этом деле лучших результатов достигли коммунисты. Кандидат в члены партии сержант И. А. Соколов прошел на своей машине с боями 1350 километров, двигатель отработал 235 моточасов без аварий и поломок. Соколов дал слово обеспечить работу двигателя еще на 100 моточасов и тем самым перекрыть межремонтный срок на 85 моточасов. Машина коммуниста механика-водителя сержанта М. Н. Шевкунова прошла с боями 1220 километров, участвовала в 22 атаках, а двигатель проработал 220 моточасов без аварий и поломок. Шевкунов гарантировал работу двигателя еще на 220 моточасов.

Партийные собрания проводились и в партийных группах. Особенно активно оно провдло во 2-й батарее, где парторгом был лейтенант Павел Шевелев. Здесь еще ни одна самоходка со времени существования полка не подвергалась ремонту.

Да, человеком большой души, неугомонного характера был наш парторг. Легко и радостно работалось с ним. По сей день я с добрым чувством вспоминаю Михаила Павловича.

Накануне Октябрьского праздника радиоприемник из моей землянки перенесли в блиндаж, оборудованный под ленинский уголок. Блиндаж был просторным, однако желающих послушать трансляцию торжественного заседания, посвященного 27-й годовщине Октября, оказалось так много, что разместиться в нем удалось не всем. Некоторые примостились и у входа, у открытой настежь двери.

И. В. Сталин говорил спокойно, уверенно. Каждое его слово западало в душу. Говорил он об успехах на фронте и в тылу, о скорой победе. От радости хотелось вскочить, аплодировать вместе с участниками торжественного заседания, но надо было сидеть тихо, не шевелясь, чтобы ничего не пропустить и не помешать слушать другим. А когда доклад был окончен, заговорили все разом. Каждый хотел высказать свои мысли и чувства, навеянные докладом Верховного. Долго еще не расходились. Слова доклада затронули наши самые сокровенные думы, накопленные за долгие дни, месяцы, годы тяжелой битвы. Набатом звучал в сознании призыв — добить фашистского зверя в его собственном логове.

Назавтра в батареях провели беседы, а в тыловых подразделениях — митинг, на которых зачитали праздничный приказ Верховного Главнокомандующего.

Вскоре прибыл из отпуска Пузанов. Он подробно рассказал о жене, сыновьях, их жизни в партизанском отряде.

Я поздравил Михаила Павловича с присвоением ему очередного воинского звания «майор».

Затем рассказал, как в полку отмечали Октябрьский праздник, сообщил, что начальник штаба майор Ревва отозван в распоряжение командующего бронетанковыми и механизированными войсками 69-й армии, а на его место назначен бывший помощник по оперативной работе Леонид Федорович Биженко, которому одновременно с Пузановым присвоили воинское звание «майор». Вместо майора Андреева, раненного в боях на плацдарме, заместителем командира полка по строевой части стал майор Николай Иванович Шляхтин.

Меня в числе других политработников самоходных полков и бригад вызвали на совещание в политуправление фронта. Дорога была неблизкой — через всю освобожденную территорию Польши. На совещании шла речь об опыте партийно-политической работы в самоходно-артиллерийских частях. Понравилось выступление генерал-майора С. Ф. Галаджева — начальника политуправления фронта. Это было второе подобное совещание. Первое проходило в районе Овруча, Житомирской области перед летним наступлением. И тогда мы уехали с большим запасом дельных наставлений, высказанных генералом, и теперь получили хороший заряд. Мне особенно запомнилась мысль об источниках наших побед на фронтах Отечественной войны. «Велики всемирно-исторические победы советского оружия, — говорил генерал Галаджев, — однако заслуга здесь не одного человека, как бы ни был он талантлив. Источники побед надо искать прежде всего в нашем советском социалистическом строе, его экономике, в руководстве Коммунистической партии и ее передовой марксистско-ленинской идеологии, освободительном характере нашей войны против немецко-фашистских захватчиков, дружбе и сплоченности народов Советской страны, а также и в том, что благодаря усилиям Коммунистической партии и народа армия получила первоклассное оружие и технику. И в том, что армия научилась воевать по-современному». Еще генерал сказал, что эти положения необходимо глубоко и доходчиво разъяснить всему личному составу.

Начальник политуправления фронта подробно остановился на задачах политической работы в войсках в связи с пребыванием на территории дружественной Польши и предстоявшими боями по окончательному разгрому врага.

Жизнь на плацдарме текла своим чередом. Противоборствующие стороны «прощупывали» друг друга огнем. Гитлеровская пропаганда кричала о неприступности вислинского рубежа. Советские войска накапливали силы, и чувствовалось по всему, что уже недолго сидеть в окопах и блиндажах, — вот-вот заговорят пушки, придут в движение войска и, уничтожая и опрокидывая врага, устремятся дальше, на запад. А пока тянулись дни и ночи окопной жизни, и были в них свои огорчения и свои радости.

Большим событием для самоходчиков стало вручение полку ордена Красного Знамени. Торжественная церемония проходила на КП полка в присутствии предстат вителей подразделений. Орден к Знамени полка приколол начальник штаба корпуса полковник П. Г. Соболев. В подразделениях на передовой проводились беседы «Орден на Знамени полка». Вспоминали бои за город Хелм. Выступали отличившиеся в тех боях. «Награждение полка боевым орденом, — говорил комбат Емельянов, — великая честь для всех нас. Родина не забывает подвигов своих сыновей. Высокая награда обязывает еще настойчивее овладевать военным делом, чтобы достойно выполнить свой долг и освободительную миссию, добить фашистского зверя в его собственном логове. Так велит партия!»