Поселок Лесной, в 11 км от Киева, пятница 10.11.1977.

Старенький желтый автобус, звякая всеми железками, свернул из трассы на израненную временем, когда-то хорошую асфальтную дорогу, ведущую к школе-интернату имени Н.К.Крупской. Двое сопровождающих мужиков сидели спереди, пили прямо с горлышка бутылочное «Жигулевское» пиво, о чем-то говорили и громко смеялись. Мы же с сестрой забрались на самые задние сидения, где мотор с натугой гудел и давил на уши, зато сидеть здесь было тепло.

— Надо сдерживаться, Витя. Жили бы мы в своей квартире, ходили бы в свою школу, — сказала Светулька.

Моей сестричке второго октября исполнилось пятнадцать лет. А мне исполнилось одиннадцать весной, в апреле. Тогда еще жив был папа, и мама не болела. И жили мы в своем доме там, в центре, на улице Прорезной.

— В свою школу! — передразнил ее, — Разве не видишь, как учителя стали относиться к нам? Историчка в прошлом году, как ко мне обращалась? Говорила: Львов Виктор, к доске. А сегодня как? Эй, ты! Львов! И большинство учеников, особенно дети офицеров с бывшей папиной части шарахаются, как от прокаженных.

— Все равно, Витя, ты не знаешь, что такое интернат, а одна девочка мне рассказывала.

— Ничего. Папа говорил, как себя поставишь перед другими, так тебя и воспримут, кем захочешь быть в обществе, тем и будешь. Только надо иметь силу воли. А я сильный! Никому не позволю на себе ездить. И тебя буду защищать, никому не дам в обиду!

— Молчи уж, защитник! — помню, Светочка толкнула меня локтем, затем обняла и смахнула с глаз слезинку.

Тайна смерти нашего отца и сегодня покрыта мраком. Известно, что его вызвали к исполняющему обязанности командующего, а после разговора задержали на сутки в комендатуре. А ночью он написал какое-то покаянное письмо и повесился. Никакого письма мы не видели, но и то, что он мог лишить себя жизни, тем более таким унизительным способом, не поверил никто. Уже после развала Союза, в 92-м году у меня возникли и желания, и возможности поспрошать с пристрастием этого самого «исполнявшего обязанности» но, оказалось, что тот генерал умер от инсульта еще пятнадцать лет назад, ушел сразу же следом за моим отцом.

Бывший отставник, Николай Петрович Штеменко, в силу сложившихся обстоятельств, навсегда ставший для меня папой Колей, как-то говорил: «Пфе, Виктор, у нас, в Союзе генералов, маршалов расстреливают, а что целый полковник повесился, никого не удивишь. Но то, что они с вашей семьей сотворили, это не ладно, это не правильно».

По какому-то решению какого-то суда было конфисковано наше имущество. Помню, как какие-то дядьки, под управлением злой тетки в синем мундире, в присутствии наших соседей, выгребали из квартиры все. Нас, правда, под дождь не выкинули, а помогли переехать с тремя узлами в однокомнатную, на Святошино. Район сейчас, в общем-то, неплохой, но тогда это было в черта на куличках.

Мама сильно заболела и попала в больницу, а мы остались в голых четырех стенах одни. Через несколько дней, вернулись из школы домой и увидели, что квартира затоплена жильцами сверху. Побежали предупредить да поругаться. Вышел лысый дядюга, пьяный в стельку — очень нехорошо Светульку обозвал и сделал ей неприличное предложение. Не знаю, может быть пару месяцев назад я был не готов на такой поступок, но сейчас, услышав эти грязные слова, мой детский разум взбунтовался, а душу разорвала злоба и ненависть. Рядом в коридоре, лежала швабра, ухватил ее и дважды нанес рубящие удары по лысой башке. Тот свалился на пол без чувств с разбитым, окровавленным лбом и раскинул руки. Был бы я чуть постарше и чуть посильней — убил бы алкаша, а так — Бог миловал и прибрал сам: четыре года спустя тот сгорел после потребления денатурата.

В течение следующей недели некоторые сердобольные соседи вплотную занялись продвижением дальнейшего обустройства этих безнадзорных малолетних бандитов, то есть, нас. И, наконец, приехал желтый автобус с двумя сопровождающими, имеющими на руках постановление о нашей дальнейшей судьбе и еще какими-то бумажками, взяли нас под рученьки и повезли. Хорошо, хоть квартиру дали нормально запереть.

Территория интерната находилась в окружении высоких сосен и была ограждена сетчатым забором. За высокими, коваными воротами были видны три здания, расположенные буквой П. Центральное — трехэтажное, левое — двух, а правое здание — одноэтажное, длинное, как коровник в колхозе. На въезде, слева от ворот стояли гипсовые скульптуры, изображающие пионера с пионеркой, отдающих честь, справа — колхозница, удерживающая серп и сноп с зерном и рабочий, с отбойным молотком на плече. А посреди небольшой площади находился свежевыбеленный памятник сидящей на стуле толстой тетки с одутловатым лицом и в круглых очках.

Светочка оказалась права, не дай Бог ребенку, выдернутому из благополучной среды, нормальной семьи и адекватного окружения, попасть в обстановку групповой неприязни, детского насилия, безразличия воспитателей и административного произвола. Здесь на вас всем глубоко плевать, и вышестоящим функционерам от образования тоже.

Говорят, что новичков всегда вначале приводят к директору, но нас привезли в день, когда старого директора уже «ушли», а новая директриса к делам еще не приступила, и нас принимали замы — дядька с выпученными глазами, который ведал воспитательным процессом и тетка-завуч, худая и плоская, как тарань. Насколько помню, эти двое тоже долго не продержались, и через неделю-две отправились следом за своим бывшим шефом. Так вот, мы им не понравились. Когда выходили из кабинета, дверь в тамбуре осталась приоткрытой, и мы слышали, как лупоглазый то ли осуждал, то ли обсуждал Светкину походку, а «плоская тарань» возмущалась тем, как мы сидели за столом, высоко подняв подбородки, а в конце пренебрежительно выплюнула:

— Пррынцесса. Ничего, за пару дней обломают.

Не знаю, что ей не понравилось, но мы сидели так, как привыкли сидеть дома за столом или в школе за партой. Что же касается Светкиной походки, то да, настоящая принцесса. Ну, как может ходить кандидат в мастера спорта по художественной гимнастике?

Нас переодели в новую форму. Костюмчик на мне из драп-сукна-полурядюги был несколько длинноват, платье и фартук на Светке были несколько коротковаты, но таскать можно.

За дверью складского помещения нас уже ожидали. Меня — на предмет ошмонать, Светку — по другому поводу. Если целка, то три дня сроку, чтоб распечатали пацаны, а если не захочет, то как сказала злая паскуда и тварь из девятого Б — класса, коза драная по кличке Кизя, дырку разорвет сама, пальцами.

И мы дрались, по-черному. Пацану Костику, с которым в будущем стали закадычными друзьями, сходу расквасил нос; Витьку (имена узнал потом), ногой пробил по голени, а Пашке засветил в глаз, бланш неделю не сходил. Потом меня сбили с ног и подняли на носаки, в смысле, выставили вместо футбольного мяча.

Очухался и стал нормально себя чувствовать на следующий день, но с постели не вставал еще полдня. Проснулся после обеда от звука шлепков и каких-то выкриков. Это на центральном проходе между кроватями встретились два ничтожества: слева на карачках стоял неряшливый, совсем зачуханый, худющий пацан, а справа крепыш, лет семнадцати, одетый в фирменный джинсовый костюм, с выражением брезгливости и удовлетворения на роже, лупил того ремнем и приговаривал: «Обосцышся — бить не буду. Обосцышся — бить не буду». В палате наступила тишина, и как только послышался журчащий звук, грянул дружный веселый смех. Как потом узнал, это было обычное развлечение чмошника Игорька и короля интерната Вовы Бурого.

Моя одежда была сложена на табурете, а вместо новеньких ботинок стояли чьи-то старые, большие говнодавы. Когда оделся и выходил, двое каких-то пацанов показывали на меня пальцем и ржали, как обкуренные. Впрочем, они тогда и были обкуренными.

По субботам все «немцы», кроме дежурного персонала, как можно раньше разбегаются по домам, завтра воскресенье, выходной день. Некоторые пацаны и пацанки из застенков интерната рванули самоходом в город, по своим делам: кто попрошайничать, кто воровать или выдергивать дамские сумочки, а кто и в подпольный публичный дом.

В туалете взглянул на себя в зеркало — правое ухо было синим и оттопыренным, следов других побоев не заметил, но болело в боку и немного подташнивало. Привел себя в порядок, умылся и пошел разыскивать Светку. Нашел в медпункте, где ее целые сутки продержала воспитательница — мама Нина.

Моя сестричка тоже приличной фурией оказалась, одной пацанке расцарапала лицо, а Кизе — чуть глаз не вынула. Вот и Свету девки побуцали ногами тоже неслабо.

Мы сидели на топчане и рассказывали друг другу о своих злоключениях, как открылась дверь, и вошел Бурый. Осмотрел комнату, ухмыльнулся и процедил:

— Эй, соска! Сегодня после отбоя что бы была в каптерке, на третьем этаже. Буду один. И смотри, сучка, если не придешь, поставлю на хор, — повернулся и ушел.

— Что будем делать, Света? — как это ни странно, она не заплакала и внимательно взглянула мне в глаза.

Уж очень был похож взгляд моей старшей сестры на взгляд отца, когда он пытался донести до моего сознания какое-нибудь серьезное слово. Помню, за день до того, как он навсегда не вернулся, мама сервировала в столовой и подала пельмени. Отец ещё пошутил, мол мать, ты же знаешь, что в моем возрасте вареное тесто противопоказано. Мол, сама себя наказываешь. Мама тогда как-то отшутилась и ушла на кухню. Вот тогда отец так же внимательно уставился мне в глаза и говорит:

— Ты, сынок, уже не есть дите неразумное. Запомни, после меня ты единственный мужчина в семье, — отложил вилочку и покивал указательным пальцем, — Если что, присмотри за нашими женщинами, не дай их в обиду.

— Хорошо, папа, — беспечно отмахнулся рукой.

— Сын, ты меня не услышал. Повторю еще раз, ты мужчина, а мужчина должен защищать своих близких.

— Понял, папа, понял! Когда вырасту…

— Ничего ты не понял! Даже если не успеешь вырасти, для своей семьи ты должен делать все возможное и невозможное.

Теперь вспомнил этот взгляд — точь-в-точь такой, каким смотрит сейчас Светка.

— Брату такого не говорят, но сказать больше некому. Мне, как гимнастке, это дело не повредит, даже совсем наоборот. Знаешь, раньше себе мечтала, как это все будет, и с кем… Но под эту тварь не лягу, — решительно стукнула кулачком по коленке, — Не буду прятаться и пойду к нему. Я его убью! И будь что будет.

В руке, которую все время держала под фартуком, а сейчас вытащила, она держала самодельную стальную шариковую ручку, стилизованную под гвоздь. Светка, которая рыдала взахлеб, увидев, как мы во дворе с мальчишками разрезаем лезвием жабу (и где она взялась в центре Киева?), чтобы посмотреть, а что там у нее внутри? Моя Светулька, которая пережила унизительную смерть отца, получила пинок под зад из своей любимой комнаты и нашей родной квартиры, которая еще вчера была растерянной и жалкой.

— Пойдем вместе, — протянул открытую ладонь, — И дай сюда гвоздь, сама знаешь, этот фокус у меня получается много лучше. И я — мужчина.

Она подумала-подумала, и вложила гвоздь в руку, и мне удалось затолкать его под тугую манжету левого рукава рубашки.

Мы вообще-то, дети спортивные, Светка — гимнастикой занималась с пяти лет, а я — саблист, тогда имел первый юношеский разряд официально, но мог победить некоторых взрослых. Дедушка говорил, что из давних времен, все мужчины нашей семьи обучались бою холодным оружием, начиная с шести лет отроду. А некоторые, с одиннадцати-двенадцати лет даже на войну ходили. Вот и меня к шести годам сдали на фехтование. Однажды, тренер обучил фокусу, а девчонки-гимнастки, которые занимались в этом же зале, подсмотрели: нужно было голой рукой (махом) загнать гвоздь в пятисантиметровую доску. Все ребята нашей секции этому научились — гвоздь садился по самую шляпку. Светка, как это ни странно, доску двадцатку пробивать научилась, правда, чтобы не пораниться, наматывала на ладонь носовой платок.

Мы долго сидели, обнявшись, стало совсем темно, и вдруг в голове сформировалось понимание, что с этого момента мое детство закончилось, пришла и моя пора. Пора быть готовым на поступок и пора за этот поступок быть готовым нести ответственность.

— Сегодня дежурит какая-то Юля, — Света включила настольную лампу, — Мама Нина говорит, что она безалаберная, после отбоя вечно сбегает в соседний дом отдыха. Значит, нам никто не помешает.

С тех пор прошло много лет и, анализируя тот день, когда мы, воспитанные дети из благополучной семьи целенаправленно пошли на умышленное убийство, прекрасно понимаю, что система сознательно окунала в дерьмо и загоняла в угол, откуда не убежать. Но вся сущность, одиннадцатилетнего мужчины, с вбитыми в мозги принципами поведения потомственных военных не знаю в каком колене, восстала. Именно в этот день, в этот миг перестал бояться обстоятельств, именно тогда стал относиться к вопросам жизни и смерти обыкновенно, как к данности и неизбежности. Именно так, как относится к вопросам бытия воин на поле боя.

Вдруг открылась входная дверь и заглянула какая-то тетка. Сейчас понимаю, что это была молодая женщина лет двадцати пяти, но тогда для нас это была чужая тетка.

— Что за бардак! Ну-ка марш спать по норам! — закричала на нас, но Светка не сдрейфила, а ответила вполне спокойно.

— А мне не показали место, где спать. Мама Нина сказала находиться здесь до понедельника, и ключ дала. Вот! — Светка показала ключ от медпункта.

— А! Это вы те, за которыми Петрович сегодня присматривает? Ну-ну! Тогда ложитесь спать, вон на кушетки. А завтра будет Наталья Николаевна и разберется, — Развернулась и вышла, прикрыв за собой дверь.

Мы тогда еще не знали, ни имени директрисы, ни кто такой Петрович, даже не замечали, что кто-то за нами присматривает. Но, да, как потом оказалось, присматривали.

После звонка отбоя, сидели еще минут пятнадцать.

— Ну, пошли, — тяжело вздохнула Светка и выключила лампу.

— Пошли, — решительно встал и открыл дверь. В коридоре было темно и тихо. Мы вышли и отправились за угол, к светлому пятну освещенного входа на лестничную площадку. Взял сестру за руку и пошли наверх, на третий этаж.

Раньше и перед соревнованием и перед дракой с пацанами улица на улицу, испытывал волнение, сейчас же, шел убивать и не чувствовал никаких эмоций. Вот Светка боялась, ее рука подрагивала, но она плотно стиснула губы, а ноги на ступеньки ставила уверенно.

— На, оберни руку для упора, — на выходе с площадки протянула носовой платок.

— Не нужно, обойдусь — отвел ее руку, — У меня на подушечках мозоли.

На этаже был полумрак, единственная лампочка горела в конце коридора. Здесь, видно, проходил ремонт. Стояли строительные козлы, какие-то ведра, сильно воняло краской: перекрашивали серые панели стен в синий цвет.

— Все, пошел. А ты в коридор не выходи, стой здесь, на площадке. Будешь на атасе, — сказал и направился к единственной двери, под которой виднелась полоска света. Постучал, и она тут же открылась — в двери возник почти голый Бурый. Он стоял в модных, обтягивающих трусах.

— О! А эта где?! — схватил меня за руку и втащил в комнату с невзрачной обстановкой. Прямо перед дверью стоял, измазанный желтой краской стол, который был сервирован бутылкой «биомицина» (вино «Біле Міцне» или Белое Крепкое) и двумя залапанными и мутными гранеными стаканами. Слева, под самый потолок громоздились какие-то мешки, а в правом углу, прямо на полу валялся грязный, в ржавых разводах ватный матрас, немало повидавший некоторые виды и способы человеческих отношений.

— Ну, это… Она побоялась, что вас тут много.

— Я ж ей, бляди, сказал, что буду один!

— Так это! Она просила, чтоб ты сам к ней пришел. Она там одна, — тихо буркнул. Сердце сдавило от ненависти к этой твари, грязно обозвавшей мою сестру.

— Ну, сука, сама напросилась. Рвать буду все щели, — схватил и стал надевать рубашку и джинсы. Затем, нагнулся к обуви. Рядом с его кроссовками, стояли мои исчезнувшие новенькие ботинки, с теми же выпачканными глиной каблуками.

Без участия сознания, чисто автоматически, фаланги указательного и среднего пальцев правой руки захватили под манжетой рубашки ручку-гвоздь и удобно прижали шляпку к ладони. Сделал шаг вперед и резко взмахнул рукой. Здесь шляпка в темечке не торчала, как в доске, а спряталась в волосах, голова Бурого стукнулась лбом о пол, а тело опрокинулось набок. Одна кроссовка была не обута.

Разум не испытывал ни чувства страха, ни боязни ответственности за содеянное убийство. Было лишь чувство удовлетворения правильно выполненной работой. Все равно, как если бы дома навел порядок в своей комнате, заслужив благодарность мамы и похвалу отца.

Подтянул к себе табурет, уселся, скинул «говнодавы» и стал переобуваться в мои ботинки. Говорят, что детская жестокость самая холодная и беспринципная. Наверное, на этот счет есть целая теория, но думаю, это потому, что дети попадают в обстоятельства, при которых просто не успевают научиться бояться, поэтому, не осознают некоторые аспекты своего поведения. А еще неугнетенная наследственность и состояние духа.

Мне, вдруг, стало дурно, в голове зашумело, очертания предметов поплыли перед глазами. Хорошо, что сидел, иначе бы, наверное, свалился. Но все как-то быстро стало проходить, — комок, который подкатил к горлу, рассосался; пелена с глаз слетела. Нет, это не был синдром постфактум, это всего лишь усталость организма, битое детское тело и пропущенные два ужина, завтрак и обед.

Вдруг, сзади скрипнула дверь, и раздался мужской тихий голос:

— И что же ты наделал? А, парень? — помню, даже не испугался, безразлично повернулся и увидел седоватого дядьку, склонившегося над телом этой мрази, — Бог мой, как я не доглядел. Крови нет, только клочок волос мокрый. Интересно, кто тебя научил такому фокусу? Ты хоть представляешь, парень, как ты попал? Чего молчишь?

— Мне все равно, — отвернулся от него, завязывая шнурок ботинка. Тогда не думал ни о каких последствиях, тогда мне было наплевать. Это потом, гораздо позже, этот самый дядька, который до конца жизни останется папой Колей, научит играть в шахматы и делать правильные ходы.

— Взбодрился бегом! — яростно зашипел голос, и моя дурная голова получила увесистую затрещину, — Встать! Кроссовок с пола подыми и шапку с крюка сними, и сунь вон в ту сумку. Правильно. Теперь, сними с крючка курточку, возьми в руки сумку и слушай меня внимательно.

Подзатыльник просветлил мозги! Не знаю почему у меня, озлобленного зверька, возникло убеждение, что рядом стоит именно тот старший, которому можно довериться? Почувствовал всеми фибрами души, что этот человек поможет и не предаст, поэтому, резво подскочил и ринулся выполнять все его распоряжения.

— Сейчас по пути скажешь сестре, пусть повесит мухобойку на место, двигает в медпункт и там ждет тебя. А ты по лестнице спустишься в подвал и возле входа в котельную, отключишь рубильник. Знаешь, что такое рубильник?

— Знаю.

— Тогда исполняй и ожидай меня внизу.

Подхватил сумку и курточку Бурого, выскользнул в коридор и заглянул за угол перед лестничной площадкой. Моя Светулька, широко открыв глаза, прилипла к стенке, удерживая над головой тяжеленный багор, снятый с пожарного щита.

— Все нормально, — шепнул.

— Фух! — облегченно выдохнула она, и багор стал стремительно заваливаться, довелось подставить руку с курточкой и помочь удержать, что бы тот не грохнулся о пол, — А этот дядька где?

— Все нормально, — повторил и помог навесить багор на место.

— А Бурый? Это его вещи? — в ее глазах страха не было, только интерес. Недетский.

— Его больше нет. Пошли, потом все расскажу, — и мы заторопились вниз, — Иди в медпункт, я тоже скоро приду.

— Нет! Я с тобой! — пискнула Светка.

— Тебе нельзя! И вообще! — громко зашептал, — Я здесь мужчина! Я главный! Слушайся меня!

У нас дома слово отца было законом для всех, — хоть для нас, детей, хоть для мамы. Мужчина — есть мужчина. Светка открыла рот, хотела что-то сказать, потом захлопнула, резко крутнулась так, что фартук развернулся веером, и заспешила по коридору.

Рубильник разыскал там же, где говорил дядька. Потянул ручку вниз, что-то щелкнуло и стало темно, хоть глаз выколи. Через пару минут совсем рядом услышал громкое дыхание и тихие шаги. Скрипнула дверь котельной и в отблесках прикрытого поддувалом тусклого огня, в дверном проеме появился силуэт человека, который тащил что-то на плечах.

— Придержи дверь, здесь пружина, — услышал напряженный голос дядьки и подскочил к нему, — Резко не отпускай, чтобы громко не треснула. И следуй за мной.

Не снимая с плеч ноши, завернутой в одеяло, он подошел к печке и потянул ручку: половинки дверец разъехались на стороны, явив взору просторную, пышущую жаром топку самого настоящего паровозного котла.

— Брось барахло прямо на пол, — дядька кивнул подбородком мне за спину, — В углу доска стоит, возьми и задвинь один край в топку.

Когда все сделал, он аккуратно выложил завернутый в одеяло сверток на доску, затем, приподнял другой ее край и с разбегу задвинул внутрь полыхающего пламени.

— Сегодня в наших корпусах будет жарко, — хрипло сказал он и взял в руки совковую лопату. В зев топки полетел уголь.

Я не был тупой бестолочью, все прекрасно понимал и благодарил в душе Бога, ибо иначе судьба моя была бы непредсказуемой, пошел бы по колониям да по этапам и сгинул бы незнамо когда, и незнамо где. Дядька закончил кидать уголь, задвинул дверцы и сел на табурет.

— Удачный день сегодня. Гришка, кочегар наш, забухал и мне его подменить пришлось. Не куришь? — я отрицательно мотнул головой, а он вытащил папиросу «Берамол Кэнэлс», подкурил от спички, глубоко затянулся и пыхнул дымом, — Молодец. Твой дедушка, Сергей Константинович, тоже не курил.

Немного помолчал и продолжил:

— Он когда-то моему старшему брату жизнь спас, воевали они вместе. Вот теперь и я отдал семейный долг, — за пару минут дотянул огонек папиросы до самого мундштука, затушил и бросил на угольную кучу, — А отец твой, Алексей Сергеевич, курил?

— Нет.

— Тоже молодец, это в вас семейное. Я его вот таким помню, — он поднял ладонь на полметра от пола, — Хороший был парень, царствие ему Небесное. Итак, докладывай, где ты сегодня был, чем занимался?

— Как где?

— Заруби себе на носу, сынок, — дядька серьезно смотрел на меня прищуренными глазами, — Вы с сестрой целый вечер и всю ночь были в медпункте и никуда не отлучались. Ясно?

— Да.

— Повтори.

— Мы с сестрой весь вечер и всю ночь были в медпункте и никуда не отлучались. Нас еще эта, Юля видела.

— Очень хорошо, я вас там тоже видел, но вы меня не видели. Ясно? Все, иди, поговори с сестрой, и отдыхайте.

Поселок Лесной, в 11 км от Киева, суббота, 11.11.1977.

На следующий день к обеду, на черной «Волге» приехала Светкина тренер, Людмила Николаевна, красивая и молодая, именитая и знаменитая. Предъявила какие-то бумаги и увезла ее в спортивный интернат. Когда долго искали Светкины вещи, сильно разругалась с «лупоглазым» но, увидев синяки на ее теле, устроила настоящий скандал, громко обозвав того «козлом вонючим».

Первоначально, Светка уходить без меня не желала ни в какую.

— Не переживай, девочка, мы его выдернем отсюда. Чуть позже, — ткнула указательным пальцем ухоженной руки с коротко подстриженным маникюром мне в грудь и продолжила, — Смотри мне, не опускайся, не сдавайся, воспитывай в себе мужчину. Их так мало, одни козлы.

Когда уходили, в глазах сестры стояли слезы.

О Буром, как это ни странно, никаких разговоров не возникало. Почему-то считалось, что он отправился куда-то по делам, в очередные мандры.

Нужно сказать, что Людмила Николаевна сдержала слово, подготовила и мой перевод, но теперь уже я сам воспротивился.

Учителя здесь были нормальные, в большинстве своем терпеливые, настойчивые и компетентные, по крайней мере, не хуже, чем в нашей бывшей школе, одной из лучших в Киеве. К этому времени удалось приобрести кое-какой авторитет, как среди старших, так и среди младших. Да и к Николаю Петровичу привязался, как волчонок к папе-волку. И он ко мне тоже. Кстати, отношение пацанов изменилось в тот же день, когда все увидели на моих ногах мои ботинки.

Так вот, со временем пообвык, постоянно пару раз в неделю самоходом встречался с сестричкой, проведывал квартиру и больную маму в больнице. С годичной командировки вернулся Дядя Федор, стал частенько навещать меня в интернате и уделял много внимания, хотя, сегодня-то мне точно известно, что больше всего внимания он уделял училке музыки, с которой они как-то познакомились. Встречались периодически, но долго, года четыре или пять. Периодически, потому, что Дядя Федор нередко убывал в длительные командировки. И папа Коля его знал, они при встречах закрывались в спортзале в кабинете, где любили поговорить за жизнь и раздавить «мерзавчика».

Мама умерла через четыре месяца. Ее брат, дядя Володя из Иркутска, после перенесенной операции приехать не смог, а со стороны папы близкой родни у нас давно не было, поэтому, похороны организовал дядя Федор.