Глава 1

— Микаэль, ты жив? Лежишь лицом в песке и не шевелишься!

Я лежал на животе, уткнувшись лицом во что-то мягкое и горячее, словно действительно валялся на песке на пляже, а какой-то испанец тряс меня за плечи.

Боже мой! Неужели я жив?! Почему же лежу здесь до сих пор? Почему меня не забрала машина «неотложной помощи»? А они мне освободили ногу?

Попробовал подтянуть левую ногу — она нормально шевелилась и совершенно не болела.

— О! Вижу, жив, — опять услышал тот же голос. — Но в воде держался хорошо, молодец.

Башка разламывалась, сильно пекло плечи, по которым меня больно хлопал этот испанец. Наверное, получил ожог во время пожара? Не помню. И о какой воде он говорит? Ах, река! Но как меня из взорванного и горящего отеля могло выбросить к какой-то реке? По-моему, здесь не было никаких рек, только море. И этот Голос… да, Голос с большой буквы, эхо которого звучит в сознании до сих пор. И почему мне кажется, что я ожидал его бесконечно долго, словно не приходил в сознание много столетий? Но это ведь невозможно?

— Вставай, Микаэль. Если поторопимся, к вечеру будем в Малаге.

— Меня зовут Жан, — сказал и удивился: мой голос звучал незнакомо, и это испугало. С трудом разлепил веки и тяжело приподнялся на локтях. Взгляд сфокусировался, и перед глазами увидел свисающий с шеи на толстой суровой нити серебряный православный крестик. Странно, был у меня крестик — но золотой, и цепочка золотая. Неужели, пока лежал в отключке, кто-то подменил?

— У тебя есть второе имя? Хорошо. Считай, мы уже дома, поэтому не буду скрывать и своего полного имени. Кабальеро Серхио-Луис де Торрес, к вашим услугам, сеньор. Да, а твое произношение, Жан-Микаэль, сейчас почти правильное.

Заколебал меня этот испанец с его никому не нужными аристократическими замашками. Учитель словесности нашелся!

Повернул к нему голову и увидел наголо остриженного оборванца-бомжа, парня лет семнадцати, не старше. У него на поясе висел вложенный в кожаные ножны неслабый тесак — клинок сантиметров тридцать. И где это он такой кухонный ножичек надыбал? Вот тебе и кабальеро! Видно, болен на голову, из дурдома сбежал, нашел уши травмированного человека и мелет что попало. Но не это меня особо обеспокоило. Оказывается, мы развалились на песке у приметной скалы, которая находилась справа от входа в отель. Только никакого отеля в округе не наблюдалось! И курортного городка не наблюдалось! Горы вдали возвышались прежние, и пляж имелся. И мыс, у которого любили купаться Мари и Лиз. Только выглядел он для светлого дня как-то странно, словно после прилива. Непонятно.

Резко подхватился, сел и, не поверив собственным глазам, еще раз осмотрелся: берег узнаваем, но совершенно пустынен. Что за ерунда такая?! Опустил голову и осмотрел себя. Мои глаза, глаза пожилого человека, увидели на себе такие же лохмотья, как и на неизвестно откуда взявшемся парне, словно это были обрывки смирительной рубашки; а дальше — мозолистые руки, израненные царапинами коленки, сбитые ноги и некрупное тело мальчишки. Да, физически крепкое и накачанное тело не ребенка, конечно, но… совсем молодого пацана. Что же это такое?! Или я сам сбежал из дурки?!

Сердце гулко и часто застучало, а в ушах зазвенело, в голове что-то щелкнуло, я опять потерял сознание и свалился на горячий песок.

Михайло Каширский, молодой воин пятнадцати лет, ехал впереди ватаги по правую руку от родного отца в седле своей мышастой Чайки, четырехлетней кобылы благородных арабских кровей.

Брони давно сняли, и одет он сейчас был в перепоясанный долгополый зеленый, отделанный золотом жупан, желтую кучомку и желтые же сапоги. На поясе висела отличная индийская сабелька из дамасской стали, снятая в этом походе с мурзы, который в бою был зарублен лично им, а два великолепных иберийских пистоля, добытые в этом же бою и подаренные будущим тестем паном Чернышевским, торчали в седельных кобурах. А за плечи был закинут облегченный немецкий мушкет, который на сто шагов бил очень точно.

Восседал Михайло гордо, подбородок держал выше, чем положено по правилам этикета, и старался не обращать внимания на снисходительные взгляды и шутки отца — Якима Михайловича, полкового писаря Гнежинского казачьего полка и есаула того же полка Войска его царского величества Запорожского, — отца покойной мамы, деда Опанаса.

Это был его второй поход. В первый он ходил в позапрошлом году, но тогда его особо в бой не пускали, воспитатель дядька Свирид хватал за шаровары и придерживал в тылу.

Правда, и боев серьезных в позапрошлом году не было. Так, погоняли слегка копченых, два раза татарский полон отбили, но прибытка большого не случилось. Впрочем, каждый казак по две души посполитых на своих землях осадил да на чинш перевел. Семейству же Каширских тогда достались вместе с долей деда Опанаса, который последние годы жил бобылем, двадцать четыре семьи хлопов. Те добровольно (злым языкам, которые говорят — добровольно-принудительно, верить не надо) согласились жить в селах у городка Каширы.

Сейчас же в отместку за нападение в новогоднюю ночь турецко-татарского войска на Сечь пан кошевой атаман Сечи Запорожской Иван Серко водил сводное войско на разор Бахчисарая.

Гнежинский полк официально не участвовал в войне, но под предводительством Якима Каширского собралось под три сотни охочих, в том числе и молодой казак полка — Михайло (в поход пошел с разрешения отца, конечно). Он даже искупался по уши в воде при переходе через Сиваш, чем заслужил уважительный кивок от старого заслуженного казарлюги пана Степана Вырвиоко.

Вот здесь повеселились, да! Одних рабов освободили до ста тысяч, многие из них пожелали осесть на землях освободителей, в том числе и на землях у Кашир. Около трети домов Бахчисарая были греческие, и когда казаки в них врывались, очень часто забывали обратить внимание на православные молитвы хозяев. Были уверены: если живешь в мире с нашими врагами, значит, и сам заслуживаешь их участи.

Несмотря на то что Михайло получил два разрыва кольчужки, а также стрелу, влетевшую на излете в ягодицу с левой стороны, и резаную, но, хвала Богу, неглубокую рану правого бедра, он был счастлив. И добычу взяли знатную, старшина не один день делила. Отец даже отправил пана Андрея Собакевича, родного брата своей нынешней супруги, вперед — на целых семь дней раньше, со всеми вызволенными из татарского рабства хлопами, пожелавшими закрепиться на землях Каширских, и дюжиной возов добра и военных трофеев. Пусть там жена распорядится и встречает хозяина. А им придется подождать окончательного расчета среди генеральной старшины.

И вот разборки закончились, серебро распределили по седельным сумкам, и ставка кошевого атамана — городок на острове Чертомлык — давно осталась позади.

Пошли родные места, и казачьи обозы по пути следования друг за другом сворачивали в свои поместья и хутора. Наконец свернул в свои Черныши сосед пан Чернышевский. С ними остался лишь десяток ближних казаков, сопровождавших пана полкового писаря в родовое гнездо.

Шли налегке, с заводными лошадьми да полудюжиной вьючных. Через версту должны были показаться река Каменка и лесок, там уже начинались их фамильные земли.

Да, Михайло в походе неплохо прибарахлился. Не то чтобы он из дома выехал оборванцем, нет, он и тогда выглядел богато и достойно, все же боярич древнего княжеского рода. Но такого жупана и оружия, которое стоит целой деревни вместе с душами посполитых, у него еще не было. Главное, когда смотрели на него, всем становилось понятно, что перед ними удачливый казак, а все это добро взято в бою лично. Ибо нельзя красоваться в добытом чужими руками, иначе будет урон чести и загнобят собственные братья-товарищи.

Михайло улыбнулся про себя, вспоминая, как проезжал через Черкассы и Гнежин, а встречные молоденькие казачки показывали пальцами и громко шушукались:

— Глянь, глянь, какой молодой Каширенко казак гарный, — ясно, что все женщины удачливых любят.

Душа Михайлы от подобных слов и женского внимания переполнялась радостными чувствами. Ему хотелось выхватить сабельку, дать Чайке шенкелей и опять устремиться рубить головы копченым. А женский пол он полюбить успел не единожды и неоднократно. Но жениться совершенно не хотелось, и Любка Чернышевская ему не очень нравилась — слишком малая, конопатая и худая. Да куда денешься, если родители — закадычные друзья — просватали их с ее рождения. Но ничего, дворовые девки его давно всему обучили — Любка как попадет ему в руки, так после этого быстренько округлится. Ну и свадьба только через год, ей как раз исполнится четырнадцать с половиной. Михайло все-таки надеялся, что к этому времени она немного похорошеет.

Вот и лесок на берегу быстрой и глубокой Каменки. Командовавший казаками дед Опанас завернул караван в подлесок к месту обычной стоянки. Сегодня придется переночевать здесь, а завтра выйдут с рассветом и, глядишь, к обеду будут дома.

Вдруг раздался раскат грома. Неведомая сила ударила Михайлу в спину, вынесла из седла и зашвырнула в кустарник. Больно приложившись головой о землю, он, потеряв сознание, скатился вниз, к берегу, под широкие листья лопухов и папоротника.

Очнулся со связанными руками и ногами и торчащей во рту тряпкой. Сверху был прикидан ветками и листьями.

— Эй! Кто будет рыться во вьюках и седельных сумках, руки отрублю, — услышал знакомый голос, — серебра вам пан отсыпал достаточно, да и все, что в кошелях, — ваше. Боярича так и не нашли?

— Нет, пан Вацек. Да мы все видели: после выстрела он в реку свалился и утоп. Течение его давно к Десне утащило.

— Жалко сабельку, — послышался голос Вацека, старшего пахолка собаки Собакевича.

— Там и жупан знатный, — раздался чей-то новый голос.

— Какой жупан?! Недоставало, чтобы где-то выплыл чей-то жупан. А ну, быстро все одежки в костер! Трупы — в Каменку, а дальше — как пан сказал: ты, Мыкола, вместе с Яцеком везешь все оружие на Литву, кому продать — знаешь.

— Знаю, пан Вацек.

— А ты, Федька, берешь троих своих посипак и гонишь всех строевых лошадей на Московию. Сдашь нашему лошаднику. И смотрите мне, зажилите хоть один талер, хоть одну деньгу или сбежите — пеняйте на себя, ваши семьи пойдут в рабство, и, как наш пан говорит, мир невелик, все друг друга знают, мы с вами обязательно встретимся.

— Да шо вы, пан Вацек, да как можно, пан Вацек, — зашумели голоса.

«Это точно, — подумал Михайло, — рано или поздно выпутаюсь и обязательно встретимся. Кишки выпущу всем, а братца моей мачехи повешу. Нет, разопну на воротах. Нет, посажу на кол…»

Через некоторое время стук множества копыт стал удаляться, все затихло, вечер превратился в ночь, и он уснул.

Тело занемело, голова болела, поэтому проснулся Михайло уже привязанным, лежа на крупе чужого коня. Так и путешествовали через перелески и овраги и, обойдя Черкассы стороной, через трое суток вышли к переправе через Днепр.

Есть не давали, только пить, зато он узнал, что жизни своей обязан висевшему на спине мушкету, который остановил пулю, а также своей дамасской сабельке и обшитому золотом жупану. Сколько за жупан можно выручить, они не знали, но кровянить его не хотели, а вот за сабельку были уверены — любой торговец серебро по весу отсыпет. А когда увидели бессознательного, но живого казака, то вспомнили, что даже смерд два талера стоит. С учетом того, что пан уже выплатил каждому по пять монет за выполненную работу, подлецы очень даже надеялись на дополнительный гешефт.

Продали его Ток-мирзе, предводителю банды людоловов, которые прятались в оврагах у Большой балки, за три монеты без права на выкуп. Сабелька потянула почти на три фунта серебра, но сторговались всего на половину — двадцать две монеты, а за жупан заплатили восемь. «Продешевили, этот жупан по весу серебра продавать надо, а за сабельку — и злато не грех заплатить, — злорадно подумал Михайло и вспомнил, что пропадали, бывало, молодые красивые девки и здоровые, крепкие селяне, — так вот куда они могли пропасть! Ладно, доберусь до вас, собаки Собакевича, и будете жрать собственные потроха».

Михайло к пятнадцати годам не только получил хорошее военное образование, по приглашению отца его также обучали квалифицированные учителя — математике, алхимии и словесности. Наряду с обязательными — московским, белорусским и украинским диалектами славянского языка, а также польским, шведским и турецким языками, которые изучал с пяти лет и коими владел в совершенстве, — неплохо знал и крымско-татарское тюркское наречие. Поэтому все, о чем копченые говорили, понимал прекрасно.

К вечеру на стоянку притащили еще одного казака, который был вдупель пьян, и приковали к общей цепи, на которой уже сидели восемнадцать человек. Это был последний пленник. Еще до рассвета их загнали на плот и переправили через Днепр.

Первые два дня все пленники без исключения отведали нагаек, татары гнали их вперед, чтобы отойти как можно дальше в степь от возможного преследования.

Все прочие дни тянулись монотонно и уныло, народ, звеня цепями, все дальше и дальше шагал по пыльной, подгоревшей на августовском солнце степи. Банды, подобные этой, не ходили в военные походы. Это были шакалы и отщепенцы, которых не любили даже собственные родичи. Но Ток-мирза держал людей в строгости, поэтому в дороге девок никто не насильничал, и пленников голодом не морили — баландой кормили несытно, но нормально.

Михайло и второй казак, которого звали пан Иван Заремба, были обуты в добротные сапоги, поэтому дорога физически их не тяготила, в отличие от селян, шагавших по присохшей полыни, многие из них были совсем без обувки. Впрочем, ходить босиком они привыкли. Чумаки, например, ездили в Крым за солью только босыми.

Пан Иван, как выяснилось, был вдовцом. Пару лет назад удачно выдал двух своих дочерей замуж и с тех пор жил как перекати-поле — то в сечевом курене, то в шинке.

— Дядько Иван, а куда нас ведут?

— Известно куда, в Кафу.

— Так нас что, сразу продадут?

— Хлопов продадут сразу всех, девок будут продавать поштучно, а нас нет, не продадут.

— А чего нас продавать не будут?

— Да где ты видел глупого торговца, который казака за пять-шесть монет в рабство отдаст, когда за него можно взять выкуп все двадцать, а то и сто или двести талеров?

— А если не привезут выкупа?

— Того не может быть, чтобы общество своего доброго брата-товарища казака не выручило. Ты не смотри, что меня выпившим копченые поймали, с каждым случиться может, я не пропойца какой-нибудь. И грошей у меня достаточно, в куренную общину положены, так что все добре будет. — Пан Иван немного помолчал и продолжил: — Разве что казака какого тати продали, без права на выкуп, тогда да. Здесь все повязаны, и ни один купец рушить цепочку работорговли не будет. Ждет такого бедолагу вечная каторга.

— То и меня ждет, — молвил Михайло угрюмо и поведал свою историю.

— Говоришь, Собакевич? Не думал, что он тварь такая, — задумчиво сказал пан Иван, — не переживай, Каширенко, сгинешь ты на каторге, а может быть, сбежишь, но слух о тебе пущу везде, где только можно. А если, даст Бог, вернусь, всем расскажу. Прищучить его, конечно, не удастся, — его слово супротив моего, но общество пусть знает.

Михайло шел и вспоминал свой большой родовой дом, возвышающийся посреди утопающего в садах поместья в городке, укрытом валами и невысокой крепостной стеной. Вспоминал свою старую няню-кормилицу, младшую родную сестричку-сиротинушку Таньку, и Юрку, трехлетнего братика от мачехи. Так сердце защемило, так захотелось всех увидеть! Даже за дворней заскучал, и за конюхом Фомкой, и за своими веселыми горничными — Глашкой и Марфушей.

— Не, дядько Иван, сбегу. Мне нельзя в рабстве, больше некому отомстить.

— Старые казаки говорят, что если попадешь на галеру или рудник, то сбежать никак не можно и живут там недолго. Но если попадешь в услужение или… — он окинул Михайлу взглядом снизу вверх, — для забавы, то шанс есть.

— Как это, для забавы?

— Ну, казак ты гарный, таких очень даже любят старые богатые матроны. И еще…

— Нехай Господь отведет от меня. — Михайло перекрестился. — Сразу убьюсь.

— Ты не понял, те, о которых ты подумал, любят пухленьких вьюношей, ты же — воин. Так что если случится такая удача, то хватайся за нее зубами и не вздумай брать на душу грех самоубийства. Поплевывай в потолок да пользуй в свое удовольствие хоть тетку, хоть мужика. Вот так можно выждать удобную годину да и сбежать домой.

— Нет, себя убивать не стану. Но если не будет выхода, кинусь на басурман, и скольких смогу, стольких с собой на тот свет захвачу.

— Верно. На то ты и есть казак, пан Каширский. — Иван склонил голову и долго шел молча, затем тихонько пробубнил под нос, но Михайло расслышал: — Да кто знает, из каких дальних далей придется добираться, и придется ли? И доберешься ли? Да, все в руках Господа.

— Все в руках Господа, — повторил Михайло, и они вместе размашисто перекрестились.

В Кафу, или, как сами турки называли его, Кючюк-Истанбул, то есть Маленький Стамбул, пришли на двадцать четвертый день.

Этот турецкий город, выстроенный из камня, похожего на мрамор, был вдвое больше, чем тот же Бахчисарай. Огражден каменной стеной высотой около шести саженей, раза в два выше, чем стена их домашней крепостицы. Множество высоченных прямоугольных башен. Пока шли, Михайло насчитал их штук двадцать пять, и это были не все. Дядько Иван говорил, что внутри города есть еще одна огражденная крепость, и там тоже имеется до десятка башен. Как это ни странно, но кроме минаретов над стеной возвышались и кресты православных церквей.

Ток-мирза привел свой маленький караван к причалу кораблей, заставил раздеться и всех загнал в море.

Море! Как сильно понравилась Михайле эта впервые увиденная бескрайняя, слегка волнующаяся водная гладь, с каким наслаждением он плескался, даже забыв на миг о своей рабской доле. Лишь немного раздражало жжение от соли в потертостях тела, но вскоре на осликах подвезли бурдюки с пресной водой и несколько деревянных бадеек. Попили все вдоволь, правда, вода оказалась с солоноватым привкусом, но на это уже никто внимания не обращал, многие тут же обессиленно попадали на песок. Михайло же с дядькой Иваном аккуратно смыли с себя соль, а в бадейке двумя сменами воды прополоскали подштанники, сорочки и портянки. Влажную одежду тут же натянули на себя, испытывая блаженство. Так, на общей цепи, в общей куче людей, они и поухаживали друг за другом.

Отдыхали недолго. Вокруг них уже суетились хозяева рабских загонов и осаждали Ток-мирзу. Михайло обратил внимание, что тот показывает на него пальцем, что-то говорит какому-то толстяку и отрицательно качает головой. Он не слышал, о чем говорят, но мог догадываться.

Не успела одежда просохнуть, как пришлось прощаться. Дядьку Ивана и всех девок сняли с цепи и повели за стену, а Михайло вместе с прочими селянами отправили в клетки портового рынка. Все. Выйдут они отсюда только под руку нового хозяина.

В дни совместного перехода хлопы вели себя безразлично (тянут куда-то, да и ладно) и держались от казаков на расстоянии, даже не пытаясь лишнего слова сказать, словно находились дома, в Украине. Сейчас же, когда сидели ввосьмером в тесной клетке, двое из них посматривали свысока и ухмылялись, радуясь, что боярича тоже опустили до их уровня.

С молоком матери Михайло впитал в себя убеждение, что раб не тот, кто сидит в клетке, а тот, кто имеет душу раба и рабскую сущность. Поэтому, передвинувшись ближе к свежему воздуху, на противоположный угол от отверстия параши, он на них не обращал никакого внимания, прекрасно понимая, что в случае надобности любого из них, невзирая на габариты и возраст, может не просто убить голыми руками, но и порвать на куски.

В первый день особого торга не было. Из их клетки торговец из Армении купил двух рабов, и все. Хозяин пытался в первую очередь втюхать Михайлу, но тот, взглянув рабу в глаза, отказался.

Утром второго дня стало известно, что из Анатолии пришли две галеры для закупки рабов на медный рудник. Михайло слышал, как торгаши сговариваются об уровне цен, и понял, что сегодня решится его судьба так или иначе. Вспомнив о наставлениях дядьки Ивана, который говорил, что с рудников сбежать невозможно, он загрустил.

Минуло совсем немного времени, и на рынке полным ходом пошел торг. Действительно, клетки освобождались почти полностью, скоро очередь должна была дойти и до них. Вдруг он заметил укрытое паранджой невысокое округлое создание в сопровождении двух мордатых охранников, за поясами у которых торчало по ятагану и кинжалу. Первый нес в левой руке многохвостую нагайку из сыромятного ремня, а второй тащил на плече тяжелую торбу.

Точно так же эта компания бродила между клеток вчера, видно, выглядывали нужный товар. Неведомая сила подняла Михайлу на ноги, и он вышел из-за спин прочих рабов. Почему-то подумал, что это его шанс.

— Госпожа, — негромко позвал и расправил плечи.

Компания резко остановилась, с минуту стояли молча, затем из-под паранджи что-то тихо прозвучало, и один охранник направился к клетке, а «паранджа» с другим — посеменила дальше. Тут же подбежал и хозяин, расхваливая достоинства раба.

— Скажи, пусть гяур снимет шаровары и высунет в решетку член, — сказал мордатый по-турецки.

— Раб, знимай шальвари. — Тот перевел, и Михайло не чинясь, немедленно развязал кушак. — Подойди ближе и член залупи.

Мордатый наклонился, внимательно рассмотрел, даже понюхал. Потом начался торг, и когда средними между тридцатью и пятью талерами получились двенадцать, клетку открыли, и его выпустили. Покупатель вытащил из сумки ошейник и аршинную цепь с прикованным к концу ядром. Ошейник замкнули на колодку, а ключ охранник спрятал под клапан поясного ремня.

Следуя указаниям и удерживая ядро в руках, Михайло зашел в помещение бани, где цирюльник обрил ему голову, подмышки и пах, чтобы исключить появление вшей. Долго мыться не дали, и вскоре отправились к пирсу, к какому-то двухмачтовому судну. У входа на трап заставили снять обувку. Здесь и цепь сняли с шеи, но перецепили на ногу и отправили в кормовой трюм. Взяв в одну руку ядро, в другую сапоги, он с помощью поджопника, который отвесил охранник, слетел вниз и вселился в какой-то совершенно темный чулан.

— Ничего, еще не вечер, морда, — про себя пробубнил Михайло и стал босой ногой на что-то мягкое. — Лично я буду бить тебя не по жопе, а по яйцам.

— Ой! Не наступай на меня! И ядро не бросай куда попало. — Кто-то вскрикнул из темноты, коверкая турецкие слова.

— Ты кто?

— Луис. А ты?

— Михайло.

— Это Мигель?

— Нет, меня зовут Михайло.

— А! Микаэль!

Так они и познакомились: раб Микаэль и раб Луис, бывший младший офицер-стажер испанского флота. В рабство он попал, когда стажировался на каботажном судне в должности помощника шкипера. За неделю до получения офицерского патента, когда на своей барке возвращались из Кадиса в Барселону, их атаковали галеры алжирских пиратов. Не ранение, а обычную травму головы Луис получил в первую же минуту боя и очутился на цепи. Полгода назад был продан в дом покойного марокканского чорбаджи-аги. Ахметжана из города Канитры, где хозяйничала его старшая (и ныне уже единственная) вдова Лейла-ханум.

Дочь помощника румелийского кадиаскера (то есть судьи) Европейских территорий Османской империи, она внешне выглядела тихой правоверной мусульманкой, и никто из знакомых не мог усомниться в ее благопристойности. Однако внутри своих владений, то есть владений покойного мужа, она слыла особой жестокой, циничной и беспринципной, а хозяйство вела железной рукой, лучше любого управленца.

Не боялась она никого, в делах действовала решительно. Что там говорить, после смерти мужа ни один из многочисленных его родственников до сих пор не получил ни пяди родового наследства, и не получит.

Муж когда-то по типу янычар воспитал из болгарских мальчишек и домашнюю охрану, и корабельный экипаж, но сделал их кастратами. Уж как их там учили — непонятно, но сегодня это были преданные лично хозяйке бойцы и весьма обеспеченные люди, которые постоянно проживали в ее имениях.

Имелся у госпожи Лейлы недостаток, тщательно и успешно скрываемый от общественности: слаба была на передок. И ничего в этом такого плохого нет, все-таки живой человек, и ей, как и любой другой женщине, тоже хотелось.

Давно повелось, что мужская часть обслуживающего персонала являлась кастратами, поэтому для таких целей она покупала раба. Даже не одного раба, а троих в год, так как редкий из них выживал дольше четырех месяцев, а того, который выживал, кастрировали и отправляли в дальнее имение.

— Знаешь, Микаэль, — жаловался ныне отставной раб-трахальщик Луис, — эта сука во время траха начинала стонать. Сначала тихо, затем громче, а потом кричала, как свинья недорезанная. И в это время в комнату врывались два ее телохранителя и стегали кнутами, тогда уже я орал, а она от созерцания моей боли получала дополнительное удовольствие, прямо слюна изо рта шла, и кончала еще раз. Сука, никто ее вусмерть затрахать не может.

— Вот тварь такая, — согласился Михайло и подумал, что подобные экзекуции ожидают и его, надо с этим что-то предпринять, и быстро. — Луис, а что хозяйка в Кафе делает, не знаешь?

— Ну как же. Хозяйка в сопровождении старшего брата Ахмет-бека из Алжира доставила на обучение в янычарский корпус своего сына. Он получил направление в Кючюк-Истанбул, вот и оказались здесь. Вообще-то обычные правоверные женщины не путешествуют на кораблях, но эта сучка любого мужчину за пояс заткнет, скоро и меня примучит.

Благодаря свету, пробивавшемуся сквозь верхний люк и слегка приоткрытую дверь, было видно, как угрюмо он опустил голову и задумался.

— Но чем ты так провинился?

— А я одну ночь провел с Фатимой, младшей женой покойного хозяина, а евнух, который без одного уха, засек и доложил хозяйке. Утром Фатима случайно свалилась с лестницы и сломала шею. Через три дня хозяйка вызвала меня и после любви, когда безухий отходил спину плетками, приказала бить меня двумя кнутами. И потом, когда вышли из Канитры в Алжир, где должны были забрать Ахмед-бека, она меня вызвала к себе в каюту, а у меня не получилось. Вот и все. Вернемся, вырежут яйца и отправят в дальнее имение за Марракеш.

— Да, тяжело тебя слушать. — У Михайлы на душе было паскудно. — А бежать пробовал?

— Дважды, — кивнул Луис.

— Ну и как?!

— Как-как. Не видишь, что ли? Ловили сразу.

— А давай вместе, а? Прямо отсюда.

— А ядра? — Луис показал на прикованную к ноге цепь. — Безухий снимет, только когда пойдешь к суке в постель.

— Не переживай, чего-нибудь придумаем. Или умрем. Рабом у дряни недорезанной точно не буду. Сколько нам плыть до места?

— Недели две, да еще в Алжире немного постоим.

— Значит, в нашем распоряжении есть две недели. А когда она начнет меня дергать?

— Пока на судне Ахмед-бек — ни-ни. А потом — готовься, оторвется по полной.

Время в плавании для Михайлы пролетело незаметно. Масса впечатлений, а морем он был просто очарован. Когда вышли в открытое море, безухий евнух отстегнул цепи, и их заставили вместе с командой драить палубу. От работы на судне уставший от безделья Михайло получал истинное удовольствие. Конечно, нигде и никогда он никакие полы не мыл, но Луис сказал, что любой будущий флотский офицер, даже адмирал, свою карьеру начинает именно с этого. Своей старательностью Михайло даже заслужил одобрительное покашливание боцмана, несмотря на то что евнухи их сильно ненавидели.

Молодые люди частенько стояли на баке и обсуждали различные варианты побега, но реальных возможностей пока не видели. За кормой всегда болталась шлюпка с уложенным парусом, но прорваться к ней можно было лишь через квартердек с вахтенным офицером и караульными либо мимо рулевого, через охраняемые двумя мордоворотами каюты хозяйки и капитана. А в их положении это было самоубийством.

По просьбе Михайлы Луис все время разговаривал по-испански, объясняя смысл незнакомых слов. За эти дни он выучил около трех сотен слов и теперь мог составить простейшие предложения.

Наконец наступил день, когда они высадили Ахмед-бека со свитой и отправились в море на последний переход. А вечером к люку подошел безухий и крикнул:

— Гяур! Хозяйка требует.

Михайло тяжело вздохнул, сердечко затрепетало, но он взял себя в руки, провентилировал легкие и успокоился. Затем отрешился от мира и спрятал чувства, как учил поступать в подобных случаях духовник, отец Афанасий, и вылез наружу. Здесь солнце почти спряталось за горизонт, явив живописную картину заката, и он на миг залюбовался, но безухий толкнул в плечо, вытащил из пояса ключик и разомкнул колодку с цепью. Затем заставил налить в бадейку десять кварт воды, раздеться догола и помыться.

У входа под квартердек, где располагалась каюта хозяйки, стояли две маленькие табуретки, на одной сидел охранник, тот самый, с плетью в руках. Когда Михайло подошел, он и рулевой, который стоял у штурвала, мазнули по нему безразличным взглядом, словно по пустому месту. А безухий разжег над входом масляный фонарь, сел на свободную табуретку и кивнул на дверь:

— Иди.

Помещение оказалось небольшим. Но кровать стояла немаленькая или, может быть, это был огромный, застеленный перинами сундук? Полумрак каюты рассеивала небольшая масляная лампа, которая висела над столом слева от кровати. А справа имелось прямоугольное окно, прикрытое ставней.

— Раб, ты меня понимаешь? — раздалось из-под красного покрывала.

— Да, госпожа.

— Подойди. — Михайло подошел ближе и впервые увидел лицо Лейлы. Возможно, оно когда-то и было красивым, но сейчас заплыло жиром, а ее щеки оказались безразмерными. Женщина откинула покрывало, явив свое толстое обнаженное тело, согнула ноги в коленях и раскинула их, внимательно рассматривая Михайлу со всех сторон.

Дома, конечно, на такое чудо у него ничего бы не шевельнулось, но здесь, несмотря на то что мешкоподобный живот свисал чуть ли не до колен, запах и аккуратно подстриженный внешний вид некоторых интересных мест мгновенно возбудили молодой, никогда не знавший длительного полового воздержания организм.

— Сюда. — Ее любопытство было более чем удовлетворено, и она постучала пухлой ладошкой по кровати. Михайло взобрался, а она ухватила его за руки, одну сунула себе между ног, а вторую положила на грудь и томно выдохнула: — Гладь.

Он не стал ее ласкать, как своих девчонок, а просто водил пальцами по влагалищу, и вскоре клитор вздулся и стал похож на маленький пенис.

— Давай, — простонала Лейла, закидывая его на себя, затем, закатив глаза, сквозь зубы прошипела: — Если быстро кончишь, удавлю.

Михайло приподнял складки живота, чтобы не мешали, и резко вошел. Лейла тихо вскрикнула и стала постанывать все громче и громче. С минуту подвигавшись, он с удивлением почувствовал (такого в короткой практике еще не было), что его в общем-то немаленький член болтается внутри, словно горошина в кринке. Сдерживающий фактор вдруг исчез, организм, давно не чувствовавший женщины, расслабился, и он обильно кончил.

Лейла замерла, открыла глаза и удивленно на него посмотрела, затем ее лицо исказила гримаса злобы, рот оскалился для крика…

Михайла понял, что никакого унижения он больше не вытерпит и сейчас, как говаривал покойный отец, наступил момент истины. Он освободил спрятанные в душе чувства, а юношеский максимализм взял верх и возмутился: свобода или смерть! Глаза яростно блеснули и, немедленно задвинув правую ладонь женщине под затылок, обратным хватом левой взял ее за подбородок и руки рванул в стороны. Раздался хруст позвонка, она умерла мгновенно.

Михайло слез, плюнул на труп, вытерся и прошептал:

— Сучка драная, больше ни над кем издеваться не будешь.

Немного постоял, подумал, огляделся вокруг и подошел к окну. Приоткрыл ставню, выглянул наружу: ярко светили звезды, внизу по борту шуршала вода, а шлюпка на конце каната так и двигалась следом.

Даже соображая что-либо в морском деле, он никогда бы не бросил в беде товарища и теперь стал усиленно размышлять, как тому помочь, хотя понимал, что оттягивать с решением нельзя.

Ни оружия, ни чего-то такого, что могло бы его заменить, он не увидел, поэтому быстро стал рыскать по каюте. Ничего, кроме разных тряпок, двух шкатулок (одна — с драгоценностями, а вторая — с небольшим количеством золотых и серебряных монет, а также симпатичными серебряными ножнами от небольшого стилета), он вначале не нашел. Но догадался заглянуть под подушку, там его и увидел; ромбического сечения, с посеребренной гардой и рукояткой, отделанной слоновой костью. Взял в руку и подкинул. Клинок был сбалансирован неплохо, с таким работать можно.

Разложил сверху на трупе две подушки, укрыл все это покрывалом и подошел к двери каюты. Расположившись так, чтобы, когда ее откроют, оказаться невидимым, Михайло постоял немного, но никто заходить не спешил. Подумал и решил ускорить процесс, попытался закричать тонким голосом, но дал «петуха» с переливами. Однако это возымело действие, и в коридоре послышался топот двух пар ног. «Двое!» — возникла неприятная мысль и пропала, тело уже давно находилось в боевом трансе, и ему было безразлично, прибегут один, двое или десять. Все равно что-либо назад отыгрывать поздно и бессмысленно.

Дверь распахнулась, в каюту первым вбежал мордоворот с нагайкой и сразу помчался к кровати. Безухий заскочил следом.

«Нет, по яйцам бить не буду, у тебя их нет, просто зарежу», — подумал Михайло, надавил плечом на дверь и нанес удар в почку безухому. Одновременно случилось три вещи: захлопнулась дверь, Михайло перехватил правой рукой окровавленный клинок для броска, и мордоворот откинул покрывало, подняв нагайку для удара. Того мгновения, в течение которого он удивленно пялился на подушки, хватило, чтобы стилет прилетел именно в ту точку, в которую был нацелен, — в затылок. Оба охранника свалились на пол, первый — замертво, а второй — в конвульсиях скреб ногой по полу. Михайло вынужден был выхватить из ножен его кинжал и нанести еще один удар, в сердце.

Тихо приоткрыл дверь и выглянул в коридор. Было темно, но из капитанской каюты слышался громкий храп. Нет, сначала нужно разобраться с вахтой. Он притворил дверь, снял с безухого пояс, застегнул на свое голое тело и проверил под клапаном наличие ключика. Там нашелся не только ключик, но и разных монет немало. Вытащил из трупа кинжал, вытер и вернул на место. Подошел к окну, опять прислушался к шуму волн, ухватился за раму, выбрался наружу и, подтянувшись… увидел перед глазами ноги вахтенного офицера. Тот, стоя спиной к ограждению, облокотился на перила, задрал голову и созерцал звезды.

Более удобное положение для убийства придумать сложно. Крепко удерживаясь левой рукой за стойку, Михайло подпрыгнул, зацепил правой рукой подбородок вахтенного, резко и с силой потянул вниз. За шумом волн звука, с каким переломилась шея, слышно не было, затем он отпустил тело, но оно, зацепившись локтями за перила, так и повисло. Ну и ладно, здесь больше делать нечего, он нащупал ногой раму иллюминатора и вернулся в каюту.

Шкипера и рулевого тоже зарезал тихо. Первый так и не проснулся, а второй, когда Михайло вышел со спины, даже не оглянулся. Зафиксировав стопором штурвал (как это делается, он видел неоднократно), захватил на палубе подштанники, шаровары и рубашку, нырнул в трюм.

— Подъем, Луис, — шепнул, натягивая одежду, — нужно спешить.

Тот чуть не запищал от радости, когда Михайло снял цепь. Пока забежали в каюту хозяйки, где Луис трясущимися руками завладел поясом и оружием второго охранника; пока рассовывали по поясам деньги и драгоценности (Михайло не забыл захватить и стилет); пока ссыпали в узел какие-то сладости и фрукты (пресная вода в шлюпе была постоянно и менялась всегда); пока перебирались в шлюп, отцепились и ставили парус, все было тихо и ничего не произошло. Так, в перерыве между вахтами, они и свалили. А когда парус поймал ветер, Михайлу отпустило и он расслабился.

— Луис, а куда поплывем? — спросил устало, напряжение последнего часа сказалось, он был совершенно разбитым.

— На север. Видишь яркую звезду? — показал тот рукой. — Нам туда.

С этого момента Луис на Михайлу стал смотреть совсем другими глазами. Было видно, что крепко зауважал.

Беглецам благоволил попутный ветер, поэтому до испанского берега добирались чуть больше суток. Дважды вдали видели паруса, но их, слава богу, никто не заметил, и почти весь путь прошел спокойно. Но к утру второго дня небо затянуло, пошел дождь и разыгрался шторм. Над головой уже мелькали чайки, значит, они находились почти у самого берега.

Для хорошего судна волна была ерундовой, но для этого шлюпа оказалась избыточной. При резкой смене ветра Луис не смог справиться с управлением, шлюп положило набок и волной расплющило. Обувь и вещи, которые лежали на дне, а также два отличных пистоля, ушли в бездну. Хорошо, что сами успели зацепиться за кусок сломанной мачты.

Деньги и драгоценности сохранились. Еще вчера, во время спокойного плавания, выпотрошили пояса и разделили трофеи. Кроме утонувшего имущества, они располагали двумя длинными кинжалами из неплохой стали, одним стилетом, который, как говорил Луис, когда-то принадлежал чорбаджи-аге, а также драгоценностями и деньгами: семьюдесятью восемью талерами и сорока семью золотыми цехинами в монетах разного достоинства.

Если золото перевести в серебро по курсу пять с половиной, то общая сумма составит триста тридцать шесть талеров или двадцать четыре фунта. Сумма более чем приличная, но если бы не подвернулся обломок мачты, то пришлось бы пояса снимать и скидывать на дно, особенно Михайле, иначе бы утонули.

Дело в том, что Луис наотрез отказался от равноценной доли.

— Если сеньор Микаэль не возражает, то я бы взял один фунт на приличную одежду и обувь, два фунта на обычную верховую лошадь и три фунта на нормальную шпагу. Если уж послал мне Бог вас, сеньор, и вашу доброту, то хотелось бы появиться на глаза родственников настоящим кабальеро, а не таким оборванцем. — Он поднял руки и демонстративно осмотрел себя.

— Не юродствуй, — рассмеялся Михайло, но все равно смог втиснуть Луису всего восемьдесят пять талеров, а это чуть больше шести фунтов. И не более того.

…Сквозь тучи появилось солнце, и часа через три зубодробительного плавания в открытом море (сверху поджаривает, снизу охлаждает) их выбросило на берег.

 

Глава 2

«Иди! Иди!» — в голове звучали набатом слова Того, кто послал меня в этот мир. Нет, мир был тот же самый. «Та же река, тот же берег, — сказал Он, — только выше по течению».

Знаю точно, кем я был и кто я есть. И знаю, что сегодня двадцать пятое августа тысяча шестьсот семьдесят восьмого года от Рождества Христова.

Перед глазами, словно на экране монитора, пролетела вся моя недолгая жизнь. Да-да! Именно моя! Горечь потери отца и братьев-товарищей казаков, чувство любви к малышам — сестричке и братику, ненависть к Собакевичу и собакевичам, это мои чувства, чувства Михайлы, и они никуда не делись.

А вот еще один экран и еще одна жизнь. Насыщенная жизнь битого судьбой и умудренного жизненным опытом пожилого человека. Тоже — моя! Рядом — родные дети, любимые внуки и Лиз. И Мари. На триста тридцать три года позже!

О! Как бы мне хотелось отмотать эту пленку обратно и все вернуть на круги своя. И для меня, пенсионера Евгения Акимовича Каширского, который ни одной минуты не сожалел о прожитых годах. И для меня, молодого воина Михайлы Якимовича Каширского, который очень сожалел, что сделал в этой жизни так мало.

Нет, очнувшись, я, Евгений, не подавил молодое, неокрепшее сознание, но и не позволил подавить свое, впрочем, Михайло стать доминантой просто не смог бы. Наши сознания растворились в молодом крепком сосуде, и его душа впитала память той, упокоенной души; наши знания, умения, опыт, сила и ловкость объединились и стали единым целым с общими чувствами и устремлениями. Единым индивидуумом, то есть единым мной.

Не открывая глаз, провел рукой по поясу, удостоверился, что и кинжал, и стилет на месте и все это мне не приснилось.

— Ну подымайся, Жан-Микаэль, — лениво и устало сказал Луис.

Вот-вот, это мое настоящее имя — Евгений-Михаил, именно оно представляет мою настоящую сущность. Но почему Он не упокоил меня вместе с сознанием и памятью души, а послал в глубину веков? Конечно, имея имя и положение в обществе, здоровый организм молодого воина и приличное техническое образование: знания в области механики, металлургии, физики, химии и прочих разных наук уровня начала XXI века — могу здесь обеспечить себе роскошное и праздное существование на всю оставшуюся жизнь. Но нет, мой авантюрный характер спокойного и размеренного бытия не вытерпит, да и Он меня вселил в Мишку не задравши ноги чаи гонять. А зачем и почему? Ведь не просто так? А может быть, услышал боль страданий и сожалений огромных масс там, в том мире, — о том, что в нашей жизни все не так? Все не так, как надо? И я за миг до смерти помолился…

«Делай, что должен». Значит, решил Он, не нравится вам, люди, жить так, как живете, — организуйте лучше. Вот меня, в виде козла отпущения, и отправил в полет сквозь века.

А что, собственно, умею делать? О! Много чего.

Могу обучить арифметике, математике и высшей математике; физике и химии школьной программы. Может быть, не все помню, но помню очень много. Например, порох — не хуже «Сокола» и капсюль типа пистона для револьверной гильзы и медный для гладкоствольного оружия делал лично и неоднократно под чутким руководством Алешки, бывшего школьного учителя химии, а ныне пенсионера, моего давнего друга и компаньона по совместным походам на охоту. Он почему-то считает (прошу прощения, считал), что в наш продвинутый век таким умением должен обладать любой мужчина.

Иностранные языки знаю. Раньше знал шесть, а с новой памятью — одиннадцать.

Могу изготовить измерительный, режущий инструмент и любой станок: и с электроприводом, и с ножным, и с ослико-лошадиным. А с водяным или ветровым — и говорить нечего. Имею представление о литейном производстве, горячей ковке, холодной штамповке и термообработке сталей и сплавов. Не считаю себя в этом деле великим специалистом, но по крайней мере по искре на абразивном круге состав металла с большой долей вероятности определить могу.

Хорошо представляю конструкцию и принцип работы парового двигателя и двигателя внутреннего сгорания. Теоретически. И если еще паровик можно было бы попытаться сварганить, то за ДВС даже и не взялся бы. Точно как не взялся бы серьезно решать вопросы изготовления электрооборудования и приборов радиосвязи, несмотря на то что полжизни занимался монтажом турбин и генераторов. Здесь у меня теоретической базы нет, за исключением вершков общеобразовательной программы.

По большому счету могу поставить перед собой цель, а потом собрать, подготовить и организовать команду для ее реализации. Могу по принципу пирамиды, с учетом реалий нынешнего времени и при наличии ресурсов, за пять лет сформировать и хорошо профессионально подготовить пехотную и кавалерийскую дивизии. Недаром Михайло получил соответствующее военное образование; недаром Евгений служил срочную в мотострелковом подразделении, а затем исполнял интернациональный долг в ДРА.

Что еще могу? Да многое могу, с ходу и не упомнишь. О! Швейную машинку, кстати, отлично знаю — господин Зингер отдыхает.

— Слышишь?! Пора идти, пить хочется ужасно. — Увидел, как Луис тяжело поднялся, отряхивая песок.

Вставать не хотелось, в голове крутились разные мысли, но после слова «пить» проснувшаяся жажда подбросила и поставила на ноги. Слегка пошатнулся, потряс головой и оглядел такие знакомые и в то же время незнакомые пустынные места. Что ж, будь что будет! Главное — ввязаться в бой, а война маневр покажет. Выбросил руку в приветствии «Рот Фронт!» и воскликнул молодым, звонким голосом:

— Веди, Луис! Вперед, на крепость!

— Нет, крепость — для нас слишком много. Мы возьмем таверну! — ответил он шуткой на шутку, взмахнув рукой. Солнышко припекало голову, а горячий песок — ноги, поэтому мы вернулись к кромке воды и по омываемому волнами берегу быстро пошли в сторону Малаги.

Море после шторма почти успокоилось, слегка волнующаяся гладь играла разноцветным серпантином, а негромкий прибой шуршащими бурунами холодил босые ноги.

Как красиво! Какая-то часть сознания возжелала заполучить и освоить паруса, а потом рвануть в неведомые дали. А почему бы и нет? Ведь умею и могу многое, и свои желания, пусть не любые, но для этого времени самые невероятные, способен воплотить в жизнь.

Но чего желаю, чего хочу? Конечно, лично для себя хочу крепкого здоровья и многих лет интересной жизни. А как буду жить? Да проживу «на бис», абсолютно так же, как и раньше, в том времени — не сидеть и лежать, а бежать.

В моей семье к истории всегда относились предвзято, лженаукой ее не считали, да простят меня ученые мужи, но когда мама увидела мой аттестат об окончании школы, где в колонке оценок среди пятерок затесалось две четверки — по истории и обществоведению, даже плохого слова не сказала. Просто некоторая официальная историческая информация совершенно не согласовывалась с тем, что нам было известно от деда-прадеда, а семейные документы, предания и воспоминания мы для себя считали неоспоримыми.

Умышленно искаженный документ или специально подписанная монархом недостоверная информация через три поколения становится правдой, а через четыре — фактом абсолютным. А докторских диссертаций на этом, мягко выражаясь, историческом факте напишут столько, что, когда где-то проявится искорка правды, ее с песнями и транспарантами затопчут и заплюют.

Что ж, ничего не поделаешь, историю пишут победители. Вот и мне нужно стать тем, кто будет иметь право подписи под значимыми документами, то есть победителем. А с какой целью? Ведь стать влиятельным магнатом смогу в любой стране мира.

Но нет, не для этого Он меня сюда закинул.

Что мне известно об этом времени? В общем-то даже с учетом свежей памяти — немного.

На троне Московского царства сидит царь Федор Алексеевич Романов, а будущий великий Петр — еще совсем маленький ребенок. И что мне делать? Прибежать туда, поселиться у одного из своих дальних родственников и начинать прогрессорство? Нет, сейчас в Москве та еще клоака, либо втихаря прирежут, чтоб не выделялся, либо громко сожгут.

В Великом княжестве Литовском сейчас царит шляхетская демократия, то есть полный беспредел, впрочем, в Кракове творится то же самое. Значит, нам сюда не надо.

Можно развернуть пирамиду и сыграть шахматную партию дома, на Украине, и подгрести всех и вся под себя, тем более что есть имя и ресурсы. Но это значит — топить в крови братьев славян, а также через Царство Польское в европейских разборках вызвать огонь на себя. И как бы на все это дело смотрела Порта? Предъявить ей «стальную перчатку», изготовленную по технологиям двадцатого века, и заключить сепаратный мир?

Нет и еще раз нет. Никакие дела и никакие интересы ничьих государств меня интересовать не будут. Лет двадцать пять.

Черт побери, ведь огромные территории Земного шара не только не освоены, они даже не открыты! Ведь в половине Северной Америки с ее богатейшими ресурсами (ее отделяют Скалистые горы), а также во всей Океании, начиная от Гавайских островов до Новой Зеландии, сегодня проживают только дикие народы и нет ни одного европейца! А половина неосвоенной Африки с ее золотом и алмазами?! И скажите, зачем мне нужны чьи-то интересы? Нет, они мне, конечно, будут нужны, но несколько позже. Да, лет через двадцать пять. Вот тогда-то мы и начнем влиять: кому-то будем помогать делить, а кому-то — помогать кушать.

Итак, задача номер раз — материальные ресурсы, то есть в первую очередь деньги. Не вопрос, абсолютно точно знаю места в ЮАР и Намибии с очень удобным подходом с океана, где есть немаленькие залежи золота и огромные — алмазов.

Задача номер два — трудовые ресурсы, то есть люди. Впрочем, при нынешних общественных отношениях при наличии денег это тоже вопрос несложный.

Задача номер три — создание базы «подскока» для организации научно-технической и военно-промышленной пирамиды.

Задача номер четыре — создание собственного православного государства.

И задача-максимум — изменение векторов мирового развития.

Решить все первые четыре задачи надо так, чтобы ни один власть предержащий ничего не заподозрил и был в неведении до того самого момента, пока мне это выгодно.

Сейчас же внеочередные вопросы — это адаптация, накопление первоначального капитала, привлечение или скорее приобретение шустрых, обучаемых ребят, которые и станут фундаментом для всех моих будущих дел.

Бежать — не привыкать. Но раньше бежал по своей, узкой тропинке, сейчас же, дополнительно к «стальной перчатке», слажу «стальные сапоги» и прошвырнусь по пока еще не занятому участку берега этой реки.

В Малаге бывал бессчетное количество раз. Во-первых, прилетая в Испанию и улетая, добирался сюда; во-вторых, постоянно арендовал в отеле авто, частенько забирал Мари и Лиз, ездили на экскурсии и так, развлечься. Всего восемнадцать километров по трассе, которые на машине преодолевал за считаные минуты, а мы с Луисом брели не знаю сколько часов, но солнце уже ушло к закату. Еще часа два, и начнет темнеть.

И вот наконец нам открылась панорама залива с сотнями торчащих корабельных мачт. Луис резко остановился, его глаза заблестели, и он, глубоко вздохнув, перекрестился. Остановился и я, огляделся, с удивлением узнавая и не узнавая все вокруг. Если контур залива был знаком, то слева, там, где пустырь, в мое время стояла (или будет стоять) сеть супермаркетов и развлекательных центров, а справа, на месте хибар, были (или будут) четыре башни-высотки. Перекрестившись, только по-своему, по-православному, толкнул Луиса, и мы пошагали дальше.

По пути прошли через три рыбацких деревушки, где нас встретили весьма и весьма настороженно, особенно в самой первой. Но подброшенный на ладони серебряный талер, который по весу был идентичен местному пиастру, уладил все проблемы. Здесь даже один реал считался серьезными деньгами. Таверны в деревушке не имелось, поэтому мы расположились в тени хижины пожилого рыбака, обряженного в огромную шляпу и короткие, по колено, штаны. Это был первый новый человек, которого я увидел в этом мире. Он нам вынес два кувшина холодного белого вина урожая прошлого года.

— Прошу вас, сеньоры, но… — рыбак начал мяться, посматривая на наши босые ноги, — у меня нет семи реалов сдачи.

— И?.. — спросил Луис, выпятил подбородок, сощурил глаза и стал похож на настоящего кабальеро с большой дороги.

— У меня есть несколько пар превосходных башмаков. Не хотят ли сеньоры примерить? — склонив голову, спросил рыбак с искоркой хитринки в глазах.

— Тащи, — сказал ему.

— Слушай, Микаэль, — Луис оторвался от кувшина, — в город мы можем зайти и босиком, но войти без шляпы — это очень большой урон для чести.

Короче, оставили мы хитрому бизнесмену-рыбаку еще один талер, зато обзавелись полуботинками на тонкой подошве из затертой и потрескавшейся кожи, в которых умерло не одно поколение старых рыбаков, и задубевшими просоленными треуголками. А еще Луис стребовал два медных реала сдачи. Вот тебе и идальго, лично я бы не требовал, оставил бы на чай. Оказывается, здесь, в далеком прошлом, у европейцев уже сейчас совсем другой менталитет. Зато нам эти два реала пригодились в последующих деревушках, где, с опаской посматривая на наши кинжалы, нас обеспечили таким же холодненьким кислячком.

И вот мы шагали к городу и от подножия приморских холмов подымались в сторону ворот Алькасабы, дворца-крепости мавританских королей. А еще выше, на горе Хибральфаро возвышался замок — главный форпост защиты дворца. Казалось бы, с Мари и Лиз мы бродили здесь совсем недавно. Тогда тут были сосновая аллея, эвкалипты и кипарисы. Мы забирались на замковую башню посмотреть на Гибралтарский пролив и африканские горы Риф, которые видны далеко-далеко.

Луис объяснил, что длинный нож простолюдину носить нельзя, под кушаком таскают обычно складную наваху. Но в городе есть люди, которые могут подтвердить его происхождение. Лично мне тоже нечего бояться, так как я с ним, а он нисколько не сомневается в моем благородном происхождении. Никто нас нигде не остановил, только два кабальеро, которые двигались навстречу верхом, посмотрели с большим интересом.

Мы прошли по мощенной камнем улице вдоль кварталов мастеров и поднялись во вполне узнаваемые мною места. Слева, куда поворачивала улица, стояли башня и здание, в нем лет через триста будет размещен музей Пикассо, который родился в Малаге. Коллекция его картинной галереи оценена в двести девяносто восемь миллионов евро, а жемчужиной является портрет жены, русской балерины Ольги Хохловой.

Здесь не было, конечно, отделки двадцать первого века, отсутствовала аллея с мелкими кафешками и ресторанчиками, но старый город оказался вполне узнаваем: зелено, чисто и опрятно. Встречные люди — самые обыкновенные, но богатые и бедные различались сразу. А вот одеты непривычно: жилет и короткий пиджак типа «фигаро», все в коротких штанах с подколенными бантиками и в чулках! Точно такие же мы видели с Мари на тореадоре (Лиз оставили дома), когда ездили смотреть корриду. Да, головные уборы — абсолютно на всех мужчинах, кушаки — только на простолюдинах, а пояса с оружием — у благородных. У них же (у всех!) длинные усы со смазанными чем-то кончиками стоят торчком.

Мода такая, однако, чукча ты, Евгений-Михаил, необразованный.

А женщины здесь красивые, яркие, ничуть не хуже наших казачек. Только цвет волос разный, у наших беленькие, русые, а черные — изредка. Здесь же чернявые преобладают. И голубых глаз не видно, одни карие. Ух! Вот идут синие глаза, а ресницы — в размер веера моей мачехи, и коса черная как смоль. И идет точно так же, как моя Любка, — нос кверху, грудки вперед. Да там и щупать пока нечего, а туда же. О, как на меня презрительно взглянула, а сопровождающий ее дядька, следующий чуть справа и на полшага сзади, окинул взглядом внимательно и настороженно.

А что ты хотел, господин Евгений-Михаил, выглядите вы с Луисом совсем не как кабальеро. Да еще в шароварах. Здесь в таких только турки могут объявиться.

Ну и ладно, не больно-то хотелось.

Нет, не ладно, ты уж признайся сам себе, что привык и в той и в этой жизни совсем к другому отношению женского пола. Ты никогда никому не навязывался, но был всегда любим, а здесь — презрение.

Однако ерунда все это, было бы столько горя.

Вот Любке моей сейчас не позавидуешь. Донес ли уже дядька Иван весточку, что жив я, не знаю, но верю, что вскоре донесет либо слух пустит. Я же, Любка, увидеться с тобой пару лет не смогу. Долг крови требует серьезной подготовки. Не могу сейчас просто так податься домой. Ну что мне Собакевичу предъявить? Скажу, что продали меня пахолки пана, а из кустов слышал голос Вацека? А может, того Вацека уже и в живых нет. Буду бегать по судам от пана полковника до пана кошевого? Правильно дядька Иван говорит, мое слово против его слова, да еще и засмеют. Жизнь у меня будет не жизнь, и больше чем уверен, что недолгая.

Такой глупости не совершу и действовать буду совсем иначе, сознание и опыт прожитых лет, вернувшиеся (или вселившиеся) через века, знают, как надо.

Так что подожди, Любка, если сможешь. Обещаю, вернусь за тобой обязательно, и пойдем под венец. Если дождешься — не обману. Может быть, ты мне не совсем нравишься, но кто я такой, чтобы пренебречь волей родителя? Пришелец из двадцать первого века, где давно наступил разврат в чувствах и нигилизм в отношениях? Нет, не хочу начинать-продолжать здесь свою жизнь с постыдного для рода поступка.

Луис, шагавший рядом, толкнул локтем и кивнул на очередную молоденькую красотку, сопровождаемую аж двумя матронами. Она прошагала мимо, тоже задрав нос, и на нас, туркоподобных оборванцев, даже внимания не обратила.

— Нет, Луис, ты не понимаешь. С такой девочкой ты только потеряешь время, деньги и вконец испортишь нервы. Посмотри вокруг, сколько девушек и женщин без охраны, вот где работы непочатый край, пахать не перепахать.

— Ты очень странно изъясняешься, Микаэль, как опытный ловелас. И слушай… — Он остановился среди улицы и с удивлением на меня уставился. — Как ты хорошо стал говорить! Правда, у тебя акцент жителя, прибывшего из Вест-Индии или из Нового Света. Я удивлен!

— Ладно, не захваливай, просто ты хороший учитель. — Не рассказывать же ему, что испанский действительно выучил в Чили триста пятнадцать лет тому вперед и имел неслабую практику в общении. Все же он смотрел на меня с некоторым недоверием.

Пока шли по улице, никто помоев не выливал, отходы под ногами не валялись и вони на улице не было. Говорят, систему водоснабжения и канализации здесь продумали еще арабы, завоевавшие кусок Испании в восьмом веке. И кто сказал, что арабы — отсталый народ? Ведь это именно они обучили европейцев математике, химии, врачеванию, хирургии и фортификации.

Малага мне нравилась всегда. Почему бы здесь не задержаться, тем более что у порта расположена столь интересующая меня морская школа, в которой учился Луис? Думаю, место для адаптации очень даже приличное.

Мы вышли на площадь, с одной стороны которой был виден залив.

— Вон, внизу, смотри. — Луис показал рукой на здание под рыжей черепичной крышей. — Моя морская школа.

— Завтра пойдем?

— Нет, — с сожалением выдохнул он, — завтра будем приводить себя в порядок.

О! Какое это экзотическое занятие — приведение себя в порядок. Помывку нам организовали еще вчера. Двое мальчишек затащили в комнату два деревянных корытца и бадейку с теплой водой, затем пришла тетка с двумя кувшинами, один пустой, а во втором — вероятно, щелок. Взяла кувшинчик, полила нас водой и намылила со всех сторон, потом обыкновенной тряпкой потерла и хлюпнула на каждого еще по три кувшина. Вот и вся помывка. Ногти на руках и ногах острым ножиком обрезала, кстати, очень аккуратно.

Это, конечно, не сауна в моем загородном доме, даже не паровой бокс в городской квартире, но, черт побери, какое облегчение для тела.

Сегодня утром умылись из кувшина с питьевой водой, который стоял на столике, надели постиранные подштанники, портянки и рубашки, затем и шаровары — как же без них? Нацепили башмаки и дубовые от соли треуголки, подпоясались и отправились под чутким рукамиводством Луиса Сусанина, который здесь все знал, продолжать процесс приведения себя в порядок.

Кстати, на постой мы стали не в какую-то ночлежку, а во вполне приличное, недешевое заведение, где хозяин Луиса признал, но смотрел на нас с огромным удивлением.

Итак, я стоял как истукан под навесом открытой террасы на заднем дворе портного мастера (по-нашему, дизайнера) Пьетро Муньоса, который одевал очень небедных местных модников, и слушал бесконечное тарахтение мастера о перипетиях современной моды:

— Жабо и бочонки, мои великолепные сеньоры, мы отметаем. Да и новый закон о роскоши, подписанный его величеством, требует воздержания от излишеств. Поэтому на рубашке — только большой крахмальный отложной воротник по французской моде для мушкетеров. А вот пояса, такие как у вас, хорошо смотрятся на дорожной одежде, а представительский хубон нужно подпоясывать тоненьким пояском. Все хубоны мы сделаем с откидными рукавами. Да, великолепные сеньоры, в Новом Свете таких костюмов не шьют, но в них вы сможете выйти и в свет, и на любой раут.

Полный аут! Он считает, что мы прибыли из Америки. Ну и ладно, но как мучительно долго тянутся примерки, мы пришли сюда утром, а сейчас солнце повернуло на полдень. На беготню вокруг Луиса мастер убил часа три, не меньше, и теперь приятель сидел с бокалом холодного вина и балдел, рассматривая приобретенные шляпы с перьями экзотических птиц. Меня мастер мучил почти столько же — влажным картоном облепил мой голый торс, обвязал, а теперь ждал, пока просохнет.

Оказывается, хубон — это не просто курточка с отстегивающимися рукавами, это настоящий каркасный бронежилет с плечевыми валиками, изготовленный из многих простеганных слоев натурального шелка. Внутрь еще часто набивают вату. Представительские же дополнительно обшивают разноцветным узорчатым атласом. Пуля этого времени его точно не возьмет, да и клинок — вряд ли. Луис говорит, что во время дуэли хубон нужно снимать. Вот почему все оно такое дорогущее.

— И штаны в обтяжку больше не делаем, только свободный покрой, можно даже сделать чуть пышными.

— Нет, излишне пышными делать не надо, — отрицательно покачал я головой, — главное, чтобы удобно было ходить и ездить верхом.

В общем, первоначально под каждого из нас подогнали белую шелковую рубашку и готовый синий костюм с коротким пиджаком вместо хубона. Как по мне — так очень даже приличный, а по мнению мастера — годный только для морских прогулок в тропических морях. Так и не понял почему, зато сравнительно недорого, по четыре талера.

Еще с утра по нашей просьбе прямо в дом к Пьетро позвали обувщика. Оказывается, это обычная практика, хозяин даже посоветовал, кого пригласить. Заказали по две пары башмаков, коричневые и черные, а также ботфорты. Все с серебряными пряжками. Обещал изготовить через три дня, но к полудню принес дополнительно заказанные мягкие короткие сапожки с ремешками на щиколотках, которые у него часто заказывали моряки, даже офицеры, в них ходить удобно.

— Для абордажа тоже хороши, с ног не слетают, — подсказал Луис.

Всегда казалось, что в это время в Европе высший свет носил парики. Собственно, почему это казалось, мы же с отцом ездили и в Краков, и в Вильнюс, там шляхта сплошь и рядом ходила в париках. Осторожно задал вопрос мастеру Пьетро.

— Нет, и еще раз нет! Мы народ образованный и эти французские напудренные вшивые колтуки на голове носить не будем. Даже у его величества Карлоса Второго собственные пышные волосы и нет никакого парика.

Короче, еще не прижились они в Испании, и здесь их носили исключительно экстравагантные модники. Что-то такое припоминалось, вроде бы кто-то из французских королей болел сифилисом, и у него волосы выпадали, от него и пошла эта мода на парики.

Закончив примерки трех костюмов, двух представительских и дорожного, двух плащей, шести рубашек и шести пар чулок, дополнительно заказал по своим эскизам семь пар обычных семейных трусов (предлагались готовые, но были они очень длинные, слишком обтягивающие и отделанные рюшечками, поэтому мне не понравились). Кроме того, заказал из тонкого темно-серого сукна костюм типа спортивного тренировочного, с глубоким капюшоном. Договорились, что заказ будет выполнен через четыре дня, сумму заказа определили в сто пять талеров и, выплатив пятьдесят процентов аванса, выбросив обноски, направились к выходу.

Здесь впервые увидел свое отражение — у мастера Пьетро висело венецианское зеркало. Что можно сказать? То, что высокий для своего возраста, и так знал, а лицо — с тонкими чертами и темным пушком под носом, глаза синие, короткий русый ежик. Мистика — и Мишка, и Женька (в этом возрасте) похожи друг на друга как две капли воды.

Обычно к одежде относился с уважением, но без пиетета, сейчас же, проходя мимо зеркала, понял, что мое изображение мне нравится. Душа молодая, вот она и радуется. А Луис перед зеркалом около часа крутился, и так и этак.

— Все хорошо, — в конце концов констатировал он, — только шпаги не хватает.

Сначала он упирался, хотел уполовинить заказ у портного, ссылаясь на скудость бюджета, мол, на лошадь не хватит, но я настоял. Лошадь, он сказал, надо выбирать на конезаводе и отправляться туда прямо с утра, а было уже далеко за полдень, поэтому мы решили заняться покупкой оружия.

В Малаге делали неплохое оружие: и абордажные палаши, и различные ножи, имелся даже мастер по изготовлению мушкетов и пистолей, вот только местные шпаги пользовались спросом в основном у небогатых дворян и молодых офицеров. Но Луис сказал, что торговый дом, в который мы отправились, торгует и очень приличным оружием.

Здание, к которому подошли, в начале двадцать первого века было антикварным магазином, мы даже с моими девчонками тут бывали, покупали какие-то безделушки. Здесь даже старинное холодное оружие продавалось, помню, настоящая боевая шпага, которая привлекла мое внимание изяществом и красотой исполнения, изготовленная итальянским мастером из Беллуно, стоила двенадцать тысяч евро или фунт чистого золота.

Планировка помещения особо не поменялась — все тот же зал, но оформлен, конечно, иначе. Чего здесь только не было, даже миланский доспех стоял, правда, не знаю, кому он сейчас нужен. А сколько железа, способного радикально лишить жизни, висело и лежало на стенах и стеллажах: от метательного ножичка до моргенштерна. Опять же не могу представить, кому сегодня он может понадобиться. А может, это завалялся древний неликвид?

— Чего желают сеньоры? — К нам подошел невысокий широкоплечий продавец со шрамом на левой щеке. Судя по его внешнему виду, походке и оценивающему взгляду (куда бы всадить пику или рапиру), он не всегда был продавцом.

— Шпаги хотим посмотреть и стилет. — Луис вертел головой и широко открытыми глазами жадно рассматривал колюще-режущие изделия.

— Прошу к этому столу, сеньоры. — Продавец подвел нас к длинному столу, на котором лежали освобожденные от ножен клинки. Здесь были различные шашки, сабли (тут их называют кривыми мечами), кортики, кинжалы, палаши и конечно же рапиры и шпаги. Луис сразу же ухватил в руки шпажку с витой гардой, немного укороченную, сантиметров восемьдесят пять, с заостренным кончиком и с заточкой только трети нижней части. Еще вчера обратил внимание, что большая часть молодых дворян таскает именно такие, а стандартные шпаги или узкий меч встречались нечасто.

От вида всего этого богатства моя молодая душа также взбудоражилась. Перебрав в руках шашки и сабли, перешел к шпагам. Коль решил временно осваиваться в местном обществе, надо дуть в такую же дуду. Луис говорил, что здесь даже кавалерийские офицеры, когда вне службы выходят в свет, меняют строевую шашку на шпагу.

— Это новомодная шпага, сеньор. Третьего дня завезли из Толедо. Пятьдесят два пиастра.

— Так дорого?! Да она не может стоить больше сорока! — возмутился Луис, но шпагу к груди прижал и выпускать из рук не собирался. На лошадь я ему деньги обещал дать, а если вычесть стоимость одежды, то тех, что осталось на шпагу, уже не хватит, а он ведь еще хотел дагу.

— Благородный сеньор, не могу торговаться, не хочу непроизвольно оскорбить вашу честь, но окончательно — пятьдесят один пиастр и ни реала меньше.

— Нравится? — спросил Луиса. Он коротко кивнул, несколько раз взмахнул шпагой и сделал выпад, я же кивнул торговцу: — Берем. И покажите ему дагу.

На удивленный взгляд махнул рукой:

— Все нормально, Луис.

— Даги изготовлены нашим мастером, но поверьте, очень приличные, — сказал продавец.

Из всего предложенного приятель выбрал неплохой стилет за шесть пиастров. Мне же шпаги не понравились, брал то одну, то другую — и откладывал. Вроде бы и по весу нормальные, и баланс неплохой, но что-то не лежала душа, и все. Продавец, видя мои колебания и недовольную рожу, вышел в дверь и вернулся со шпагой, которая… Которая лежала под стеклом в этом же помещении, казалось бы, всего несколько дней назад. Это была именно та самая.

— Вещь трофейная, принадлежала английскому генералу, очень дорогая. Но можете не переживать, на все оружие выдам специальную купчую.

Мистика на мистике сидит и мистикой погоняет. Те же ножны, только не отреставрированные, а настоящие, отделанные потемневшим серебром с чеканным изображением тех же стоек и выпадов фехтовальщиков. А ведь раньше не понимал этих изображений, чего они, эти самые фехтовальщики, так раскорячились. Сейчас же, пожив Мишкой в этом мире, очень даже стал понимать. Витой, кованный из стали эфес, в том числе чаша, крестовина и яблоко, как сейчас помню объяснения продавца того антикварного магазина, посеребрен толстым слоем и отделан гравировкой и узорчатой резьбой. Для улучшения баланса головка внутри залита свинцом.

Продавец, глядя мне в глаза, стал медленно вытаскивать клинок. Да, тот самый, около метра длиной, шириной на два моих пальца, обоюдоострый, с глубокими долами, а в слегка играющих бликах виден узор ковки. Оставив зауженный кончик шпаги внутри ножен, он согнул его в кольцо, затем вернул в исходное положение и подал мне в руки:

— Ваш стилет будет хорошо смотреться на одном поясе рядом с этой шпагой, благородный сеньор.

В том мире ее рукоять была из слоновой кости с нарезанным по контуру винтом волнообразного сечения. Здесь же во впадине волны оказался навинчен кожаный шнур. Рука почувствовала удивительно легкое по весу оружие, гораздо легче любой из опробованных мной шпаг, удобное для руки и с отличным балансом. А душа сказала — «мое», несмотря на заявленную цену в сто девяносто пять пиастров.

Дорого. Но что такое деньги? Да они разбросаны по всему миру! В некоторых местах лежат даже кучами! Просто нужно разыскать или проторить тропинки к этим местам, подойти и поднять.

— Берем! — недолго думая передвинул кинжал правее, а на его место, то есть уже на свое законное, нацепил шпагу. Никакой яркой ленты на перевязь не придумывал, все должно быть строго функционально, взял обычный коричневый ремень. — Только рассчитаюсь талерами.

— Без разницы, хоть цехинами, — согласился продавец.

Современные пистоли моему обновленному сознанию были неинтересны, какой-нибудь крестьянин-мальчишка обыкновенной пращей засветит камешком в лоб быстрее и качественней, но делать нечего, без огненного боя тоже не обойдешься. В будущем нужно будет озаботиться изготовлением собственного огнестрела, однако сопутствующие этому делу процессы по созданию некоторых химических компонентов займут время. Так что мое новое оружие — это дело даже не завтрашнего дня.

Взяли мы с Луисом по два пистоля в седельных кобурах, по рогу с порохом, мерке и по сотне пуль. Вышли на задний двор, бахнули по два раза в пенек на дистанции в десять шагов; попал оба раза, а Луис — один. Похоже, пистоли неплохие, по крайней мере не хуже, чем были у меня до нападения пахолков Собакевича.

Но решил заказать все же три метательных ножа по моему эскизу, которые должны были крепиться на кожаном наруче с подшитой внутри тканью. С помощью такой конструкции можно даже рубящий удар отвести, и под рукавом видно не будет.

Дополнительно заказал аркан. Показал ширину ремня и сказал, чтобы вырезали из целой боковины сыромятной кожи. Думаю, получится метров сорок, такой длинный не нужен, но пусть будет запас, пригодится.

Заплатив оружейнику триста пять талеров за все, захватив купчие и взяв под мышку завернутые в ремни пистоли, мы вышли на улицу.

Здесь-то нас и ожидали четверо аркебузиров, а с ними расфуфыренный дворянин с огромным плюмажем на шляпе и лентой офицера.

 

Глава 3

При нашем выходе аркебузиры попарно разошлись в стороны, контролируя наши движения, но аркебузы снимать не стали.

— Сеньоры, от имени алькальда городского совета прошу остановиться. — Офицер посмотрел вначале на меня, потом на Луиса, окинул взглядом оружие и к моей шпаге прямо прикипел взглядом, затем внимательно посмотрел мне в глаза. — Прошу простить меня, альгвасил алькальда, Альфонсо де Геррера, с кем имею честь?

— Микаэль Каширский.

— Прошу простить, как?

— Микаэль де Кашир, потомственный дворянин, владетель земель под названием Каширы в Московском царстве.

— Кабальеро Луис де Торрес, честь имею. — Мой товарищ топнул ногой и резко боднул головой.

— В городской совет поступило свидетельство, что по городу ходят бродяги с длинным клинковым оружием. Показано было на вас, сеньоры, но сегодня вы выглядите как настоящие идальго. Не могли бы вы, сеньоры, предъявить документы или каким-либо другим образом засвидетельствовать свою личность?

— Дон Альфонсо, мы бежали из турецкого рабства. Лично я был пленен при захвате алжирскими пиратами брига «Черная Чайка», приписанного к порту Барселоны, на нем стажировался перед получением патента морского офицера. Мою личность могут засвидетельствовать офицеры морской школы. Что же касается дона Микаэля, то он является моим гостем, и я готов под присягой засвидетельствовать его благородное происхождение.

— В таком случае, сеньоры, до разрешения недоразумения прошу проследовать за мной в морскую школу. До выяснения ситуации не требую сдачи оружия, но настоятельно прошу вас клинки не вынимать.

Делать нечего, фактически в классической «коробочке» с лейтенантом во главе нас доставили к школе. На наше счастье, перед входом нас встретили два морских офицера, одним из них оказался сеньор Хуан, бывший капитан «Черной Чайки» (как мы потом выяснили, выкупленный из рабства).

Встреча вышла бурная. Нас тут же затащили к шефу школы, довольно молодому мужчине лет тридцати, и заставили поведать о наших похождениях. О себе постарался говорить поменьше, зато Луис распинался за двоих, описывал происшедшее во всех красках и сделал меня чуть ли не олимпийским героем. Все присутствующие стали кидать в мою сторону уважительные взгляды.

— Мальчик мой, а ведь мы отчаялись тебя искать. Твоя тетушка дона Изабелла была здесь, оставила выкуп, но, к сожалению, наши агенты о тебе выяснить ничего не смогли. Посчитали, что тебя больше нет. Так вот, сумма выкупа полностью погасила твою задолженность за обучение.

Начальник школы порылся в недрах массивного деревянного шкафа, нашел выписанный на имя Луиса патент и тут же торжественно вручил.

Воспользовавшись ситуацией, выяснил и для себя условия поступления в школу. Оказывается, для местных — нет ничего проще. Нужно заплатить пятьсот пиастров перед началом обучения и пятьсот — в конце, перед получением патента. Сумма значительная, не каждый отпрыск дворянской фамилии позволит себе подобную науку. Очень часто многие обедневшие дворяне, чтобы в будущем получить патент шкипера, начинали службу прямо на судне в должности унтер-офицера.

Однако сложность не в деньгах. Эта школа — строго для дворян, и мой статус должен был быть подкреплен по прошению посланника моего государства о проведении процедуры индигената, валидо короля. В другом случае мне нужно было получить пять рекомендательных писем от известных дворян провинции. Имелся еще третий вариант — отправиться в морскую школу Барселоны, где для поступления на учебу быть дворянином не обязательно, но там обучают только управлению караккой, обычным торговым судном, и об обучении искусству морского боя речи не идет.

Честно говоря, даже не знаю, есть здесь наше посольство или нет. А если есть, выправят ли мне какую бумаженцию? Второй вариант тоже сложен, впрочем подсчитав количество присутствующих в кабинете офицеров, вышел из-за стола:

— Уважаемые сеньоры, в честь нашего чудесного спасения, а также в честь рождения нового морского офицера, разрешите пригласить вас на дегустацию лучших вин солнечной Испанской империи. Какое здесь место самое лучшее? Мой кошель попытается выдержать ваше предложение.

Вначале наступила непродолжительная тишина.

— Ну же, великолепные сеньоры, — подзадорил я компанию. — Помогите вашим молодым товарищам выбрать для хорошей попойки достойное место.

Все вдруг зашумели и одновременно заговорили, выбирая таверну, рекомендованную для посещения аристократией.

Стоит ли говорить, что на шару и уксус сладкий, а здесь — поступило предложение отпробовать самых изысканных вин. Короче, после потери в кабаке пятнадцати талеров, а так-же после того, как специально нанятый экипаж развез по домам вусмерть пьяных офицеров, все пять рекомендаций лежали свернутыми в рукаве моего пиджака. Сумма, потраченная на пьянку, считалась очень значительной, но рядом с полученным результатом представлялась мне совершенно ничтожной.

К спиртным напиткам всегда относился безразлично. В той жизни в какие-то значимые дни мог себе позволить выпить на донышке коньяку или полбокала вина, да и в этой жизни отец не приветствовал излишнее пьянство и меня к тому приучил. Но в тот день пришлось притворяться, что пью наравне со всеми, хотя и выпил раза в три меньше других, апеллируя к своей молодости, но тоже напился неслабо. А бесчувственного Луиса в номер вообще тащил на плечах.

Но оно того стоило. Казалось бы нерешаемый вопрос разрешился спокойно и к взаимной выгоде всех сторон. Эту попойку вспоминать будут долго.

Когда проснулся, голова слегка побаливала, но первой мыслью было, что в карманах, то есть в поясе гуляет ветер. Помню, к концу вечера оставалось пять талеров. Потянулся за поясом и расстегнул клапан: всего три и несколько реалов. Непонятно. Ах да! От доброты душевной два талера выдал водителю кареты, один — за извоз, второй — на чай. Так и сказала по-русски пьяная морда непривычного к алкоголю молодого человека: «На чай».

Еще запомнился конфуз, который чуть не произошел во время общения с офицерами и если бы не разъяснения Луиса, мог бы вылиться в неприятности, а рекомендаций я никогда бы не получил. Оказывается, испанские дворяне в своем кругу обращаются друг к другу исключительно на «ты». На «вы» обращаются ко всем прочим сословиям, кроме работного, поэтому подобное могут воспринять как оскорбление. Не считается плохим тоном, если на «вы», но с глубоким поклоном, обратился к высокопоставленному гранду, но и в этом случае, как правило, тебя воспринимают как высокородного и дают разрешение обратиться привычным образом. Вот таковы тайны Мадридского двора.

Тряхнув поясом, подумал, что пора прощаться с трофейными драгоценностями. Высыпал на руку и навскидку определил, что золота с камнями будет не меньше двухсот грамм. В общем, нормально, должно хватить на решение всех текущих вопросов.

Намочил водой из графина чистую тряпку, вытер тело, затем брызнул водички на лицо, оделся, подпоясался, водрузил на голову шляпу и заглянул за перегородку к Луису. Тот сопел и спал без задних ног.

В первую очередь вышел на свежий воздух, на террасу, где можно было поесть. Заказал миндальный холодный суп «ахабланко» с кусочком мяса, быстренько перекусил, запил кубком разбавленного водой молодого вина, почувствовал себя человеком и направился на поиски ювелирных мастерских.

Две нашел почти сразу, одну напротив другой, с сияющими перстнями на вывеске. Шел с правой стороны, поэтому в правую и зашел. Странно, мне казалось, что евреев в Испании нет, их какой-то король в каком-то году из страны изгнал, безвозвратно и под страхом смертной казни. А здесь сидел вот натуральный. Может быть, выкрест?

Высыпал на стол свое богатство и предложил оценить. Вчера пьяненькие офицеры исподволь, перебивая друг друга, просветили меня по вопросам оценки и стоимости серебра, золота, некоторых видов драгоценных камней. Поэтому можно сказать, что к посещению ювелира был подготовлен. Сидел и наблюдал, как тот, взяв толстую линзу, долго рассматривал все драгоценности.

— Двести пятьдесят пиастров могу дать за все уважаемому молодому сеньору, — огорошил меня ювелир.

— Послушайте, Абрам…

— Сеньор, я не Абрам, меня зовут Ицхак.

— Послушайте, Ицхак. У меня была надежда сделать вместе с таким серьезным человеком взаимовыгодный гешефт. Но вижу, что этот человек несерьезен, либо ему деньги не нужны, либо он в драгоценностях ничего не смыслит, поэтому пойду дальше, — начал сгребать со стола золотые изделия.

— Постойте! Достопочтимый сеньор, это как же так не нужны? Это как же так не смыслит?

— Да обыкновенно. Вот смотрите: один фунт золота меняют на шестнадцать фунтов серебра. Здесь же вместе с камнями золота не менее полутора фунтов, то есть в переводе на серебро около двадцати четырех фунтов. Если снять четверть, которая должна отойти в королевскую казну, то казначей любого городского совета заплатит мне те же двести пятьдесят пиастров, а то и больше.

— Вот! Уважаемый сеньор! А я вам о чем толкую? Но могу немного добавить — двести семьдесят.

— Нет, казначей уплатит такие деньги за куски золота, побитые молотком.

— Высокочтимый сеньор хочет сказать, что эти некрасивые игрушки могут стоить дороже трехсот пиастров?

— Готов согласиться на триста, это если без камней. Камни же стоят в три раза дороже, а это еще девятьсот пиастров. — Увидев, как по багровому лбу Ицхака прямо на длинный нос покатилась капля пота, добавил: — Но учитывая то обстоятельство, что мы должны сделать взаимовыгодный гешефт, готов согласиться на тысячу за все.

Вот сейчас-то и началась настоящая торговля. Пусть Ицхак не думает, что вешает лапшу на уши молодому, неопытному мальчишке. Вспомнив базарные отношения перестроечного периода разваливающегося СССР, торговался жестоко, и когда прозвучала приемлемая сумма: «Семьсот десять, и ни реала больше!» — ударили по рукам. Вообще-то подавать руку человеку более низкого происхождения, тем более жиду — западло, и, будучи чисто Мишкой, этого бы никогда не сделал, но имея менталитет образованного бизнесмена двадцать первого века, удивленному до глубины души Ицхаку — подал. Запаковал в пояс полученные деньги, в основном золотые цехины, и, довольные друг другом, мы уважительно раскланялись.

Морская школа — это первая стартовая ступенька, необходимая для решения поставленных задач. В принципе без этой ступеньки можно было бы обойтись, но морское дело в это время, как военное, так и торговое, имело определяющее значение в современном мире. Хорош руководитель, который не владеет определяющими вопросами. Тем более что аппарата помощников, вооруженных компьютерами, здесь нет, научно-исследовательских и аналитических институтов — тоже, поэтому до всего придется доходить собственной головой.

Не откладывая дело в долгий ящик, направился вниз, к порту. Шеф школы сидел у себя, его лицо не выражало никаких мыслей и выглядело помятым и грустным. Вяло махнув рукой и разрешив войти, принялся читать данные мне рекомендации. Когда дошел до листка, исписанного собственноручно, дважды хмыкнул. Потом, посмотрев в пространство мутным взглядом, спросил:

— Пятьсот пиастров есть?

— Да, сеньор капитан корабля, — подскочил и вытянулся.

— Ладно-ладно. За второй дверью налево сидит казначей. Пусть войдет.

Уже через час, расставшись с деньгами, имел на руках документ с печатью школы флота Испанской империи. Здесь черным по желтому было написано, что потомственный дворянин сеньор Жан-Микаэль, владетель земель Каширы из Московского царства, по рекомендации таких-то уважаемых сеньоров (пять имен) принят на обучение в военно-морскую школу г. Малага как вольный слушатель и что первоначальная оплата в размере пятиста пиастров в казну внесена.

Начинались занятия первого ноября, то есть еще целых два месяца можно было гулять. И теперь не стоило бояться, что кто-нибудь спросит, почему ношу такое длинное оружие, правда, привилегия эта оставалась за мной только на время учебы. Затем придется решать: либо креститься в католическую веру, принимать подданство, получать офицерский чин и, возможно, идти воевать во славу короля, либо отправляться куда подальше. Ни то, ни другое меня категорически не устраивало. Трудно найти более удобное место для старта, чем побережье Испании. Будем думать.

На постоялый двор вернулся к обеду, в этот день больше ничего не делали. А вечером по рекомендации дона Альфонсо Луис вытащил меня в свет, в местный салон француженки мадам Жерминаль. Здесь можно было лицезреть местный бомонд, слушать музыку или стихи новоявленного модного поэта, пообщаться с красивыми воспитанницами мадам.

Но, на мой взгляд, этот салон являлся не чем иным, как высокооплачиваемым борделем. Хоть и говорил дон Альфонсо, что здесь очень жесткий врачебный контроль, но, вспомнив о короле-сифилитике, притворился глупым и целомудренным мальчишкой.

Недоставало мне в этом мире заболеть какой-нибудь паскудной гонореей и сдохнуть, вылечиться-то точно не смогу. А Он меня не для того послал! Зато Луис два дня подряд отрывался по полной программе, радуясь, что у него сейчас все в порядке.

В будущем нужно найти постоянную секс-партнершу, такую, чтобы и к взаимному удовольствию, и без последствий.

Замок благородного семейства де Гарсиа находился по дороге в Мадрид, в районе Гранады, перед началом горной гряды Кордильера-Бетика, в двух дневных переходах от Малаги.

Дядюшка, дон Бартоломео, в прошлом году убыл по делам в Новый Свет, а тетушка, дона Изабелла, родная сестра покойной мамы Луиса, сейчас была в замке одна. На мой вопрос, покажется ли удобным мой приезд без предварительного согласия хозяев, Луис неподдельно возмутился, но в конце концов успокоился и сказал, что тетушка совсем не злая и их уже ждет не дождется. Еще два дня назад Луис отправил с почтовой каретой письмо.

Мы наконец вчера решили все свои дела, купили двух резвых меринов и сбрую, забрали у портного, обувщика и оружейника свои заказы и с вечера стали собираться. Перековали лошадей, осмотрели оружие, зарядили пистолеты и запаковали в седельные сумки вещи. Особых тяжестей не было, поэтому надеялись лошадок не перегружать и за световой день добраться до места.

Еще в той жизни при посещении Испании фактически на всех экскурсиях все гиды давали небольшую информацию о золотом веке Испанской империи. Внимательно эту трепологию, как ранее считал, никогда не слушал, но, видно, в голове что-то отложилось. Одно хорошо помнил, что годы конца семнадцатого века были годами конца могущества империи. К этому времени золотой дождь, который сыпался из Нового Света, сыграл злую шутку: в метрополии совершенно прекратилось развитие промышленности и сельского хозяйства, а ремесла оказались в загоне. Верхушка аристократии обленилась, делать ничего не желала, ведь деньги падали и так. Также, будучи в салоне мадам Жерминаль, удалось услышать некоторые сплетни и обрывки разговоров, к которым старался проявить большой интерес.

Сейчас полным ходом шла Голландская война, в которой Испания на стороне Нидерландов воевала с Францией и Англией. Успехи совершенно не обнадеживали. Король был молод и не женат, действенного участия в правлении не принимал, и в Мадриде рулила партия его матушки. В делах страны не было порядка, во дворце процветало взяточничество, за определенную мзду можно было даже купить дворянство. Имелась надежда, что вскоре король все же избавится от опеки, возьмет правление в свои руки и введет в действие законодательные кортесы.

Проезжая по дороге и наблюдая во многих местах запущенные поля, начал верить во все эти разговоры. Действительно, зачем пахать, если можно отправить крестьян в Панаму и они там просто так серебра накопают.

Шли мы ходко, только однажды на полпути остановились на сиесту у постоялого двора, где дали роздых лошадям, да и сами подкрепились. Солнце давно завернуло за полдень, а между холмами стали появляться вполне ухоженные поля.

— Здесь начинаются земли Гарсиа. Это все тетушка, — Луис показал рукой на убранные и обработанные поля. — Дон Бартоломео хозяйством никогда не занимался. Он что-то там делал, куда-то ездил, хотел хапнуть много серебра, но пока у него плохо получалось. В прошлом году они с доном Николо отправились в Новый Свет, может, сейчас получится. Но-о-о-о!

Он дал шенкелей своей лошади и вырвался вперед, перейдя на рысь. Наполовину отстегнутые рукава хубона, поднимая полы длинного плаща синего цвета, развевались как крылья, белые перья шляпы полоскались на ветру, на солнце поблескивали посеребренные шпоры ботфортов и серебряный наконечник шпажных ножен. Выглядел Луис как положено — настоящим кабальеро. Впрочем, мой внешний вид был не хуже. Правда, если приятель для дорожной одежды — костюма и шляпы — предпочел яркий салатный цвет, то у меня был темно-зеленый, а перья на шляпе — синего цвета, какой-то заморской экзотической птицы. Шпага же, как недавно говорили собутыльники, вообще мечта бретера.

— Будь осторожен, мой мальчик, — напутствовал мой новый шеф, — твоя шпага здорово притягивает взгляд. Запросто можешь нарваться на более искусного в фехтовании наглеца, который ради такого трофея захочет вызвать тебя на дуэль.

Знаю прекрасно, что так может быть. Даже когда покупал ее, подспудно понимал возможные последствия для одиночки, обладающего такой вещью, но отказаться не смог.

Не могу назвать себя хорошим или плохим фехтовальщиком, но работаю с различным железом уже десятый год. Вначале меня обучал дядька Свирид, лучший саблист Гнежинского полка, немало уроков давал отец. А четыре года назад вернулся дед Опанас, который вместе с сотней запорожских казаков пять лет служил в наемных войсках короля Франции. Шпагой он владел виртуозно, мне часто доводилось слышать о пяти его дуэлях и о приемах, которыми победил своих противников. Так вот, все последние годы они меня гоняли, как говорится, и в хвост и в гриву, дядька Свирид — с саблей, а дед Опанас — со шпагой. Но из той, другой жизни мне помнится, что существует несколько школ фехтования, значит, нужно будет взять уроки испанской школы и посмотреть, чем она отличается от французской.

Дал посыл своему Нигеру и поспешил за Луисом. Нигер — так зовут моего мерина. Он не совсем вороной и не совсем гнедой, масть переливается темным шоколадом, поэтому назван вполне соответствующе. Выскочив за очередной перелесок, увидел ветряк мельницы и далее на холме — стены и башни замка. Мы перешли на галоп, и вскоре очертания замка стали видны очень четко. А поднявшись чуть выше на холм, справа увидели небольшой город. Вероятно, это Гаен.

Замок оказался прямоугольным, по углам располагались четыре круглые башни. Пятая, вытянутая в форме эллипса, была надвратной, а главные ворота смотрели в сторону города. Ров и вал находились в хорошем состоянии. Рядом с замком текла река, поэтому во рву плескалась чистая вода.

Осадив лошадей перед мостком, мы уже спокойно переехали через ров. Нас, видно, увидели издали и Луиса опознали. У открытых ворот стояли два кирасира с алебардами, а на ступеньках донжона столпились домочадцы, среди которых выделялась невысокая худенькая особа в слегка декольтированном тяжелом платье, с лицом, закрытым черной вуалью. Когда она откинула вуаль и ее лицо расплылось в улыбке, оказалось, что это жгучая брюнетка с карими глазами, красивая молодая девушка лет двадцати пяти. Почему-то возникла ассоциация с изображением Кармен на афише оперного театра в Париже, партию которой исполняла моя Мари. Чем-то они были похожи.

— А тетка где? — тихо спросил Луиса.

— Так вот же она! — крикнул тот восторженно и спрыгнул с лошади.

Понятие «тетушка» для меня всегда ассоциировалось с женщиной в возрасте, а эта девушка совсем не походила на женщину средневековья, которая замужем более десяти лет.

К всеобщему огорчению, выяснилось, что дона Изабелла уже полгода находится в трауре. После нападения пиратов на корабль, где погиб ее супруг, стала вдовой. Впрочем, на убитую горем она не походила, наверное, со своей участью давно смирилась.

К моему присутствию дона Изабелла отнеслась благосклонно. Но какими глазами она начала смотреть на меня, когда Луис, оказавшись в центре внимания, стал в очередной раз чрезмерно превозносить мои подвиги (правда, утаив о том, кем на самом деле мы состояли при хозяйке)! И как тоскливо мне было видеть этот взгляд. Теперь я знал, чем они так похожи, дона Изабелла и моя Мари.

— Восхитительная дона, скромный Луис преуменьшает собственные заслуги. Если бы не он и не его умение мореплавателя, мы бы выбраться не смогли. — Тот от моей похвалы прямо зарделся.

Дона с благодарностью мне улыбнулась и распорядилась обустраиваться и готовиться к обеду (так называемому ужину).

Дворецкий, благообразный старичок, поселил меня в просторную комнату. Помывку организовали быстро: двое пацанов, которые посматривали на меня восторженными глазами, притащили бадейку и теплую воду, следом пришла старушенция (вроде бы у них молоденьких горничных нет) и повторила уже известную мне процедуру.

Ужин с разговорами и воспоминаниями затянулся допоздна. В конце концов дона Изабелла спохватилась, что мы с дороги должны отдохнуть, и с сожалением распрощалась.

Спал под балдахином в мягкой постели. В отличие от постоялого двора, где меня нещадно покусали блохи, здесь, на удивление, ночь прошла спокойно, и утром нигде не чесалось. Одевшись в тренировочный костюм, сшитый по эскизу модели двадцатого века, и обувшись в мягкие сапожки, нашел выход на улицу и стал нарезать круги вокруг донжона.

Обратил внимание на то, что трое стражников, которые стояли на стенах, и их командир, который облокотился на перила у входа в надвратную башню, скептически наблюдали за глупым мальчишкой, бегающим по кругу не от здравого ума, и посмеивались. А когда я стянул с себя одежду и попросил вылить на голое тело пару ведер холодной воды, желающими сделать это оказались все вышедшие из казармы кирасиры, но очень удивлялись, что такое дело мне нравится. С тех пор на то, как на меня выливают холодную воду, прибегала смотреть вся дворня. Дона тоже наблюдала: тихонько, в окошко, из-за шторки. Ну и ладно, точно так же делал дома, в Каширах, и ничего, не стеснялся и сейчас не вижу ничего такого, чего бы можно было стыдиться.

Познакомился с Педро, командиром охраны замка, Луис сказал, что он неплохой рубака. И вот ежедневно по паре часов мы стали проводить с ним в спаррингах на палашах. Оказалось, что для меня не соперник. Даже втроем, когда он брал еще двоих кирасир, сделать они со мной ничего не могли. Проходило совсем немного времени, по моим представлениям минут восемь — десять, и последний условно убитый отваливал в сторону. Нет, такие вояки для наших казаков совсем не противники.

Поначалу Педро очень психовал; ну как же, какой-то мальчишка разделал его, матерого бойца, под орех, затем резко сменил свое отношение ко мне на уважительное. Теперь не было такого дня, чтобы он яростно не пытался меня достать.

Луис тоже, хоть и хвастался своими отличными учителями, оказался не ахти каким фехтовальщиком, по крайней мере был слабее меня. Вдруг вспомнился дед Опанас, который до последнего дня больно лупил по заднице за каждую, по его мнению, ошибку, но отцу и пану Чернышевскому за чаркой громко шептал, потрясая кулачищем и думая, что ничего не слышу: «Из моего внука будет добрый казак!»

Ничего-ничего, и вы, отец, и вы, дед, и вы, остальные подло убиенные братья-товарищи, подождите совсем недолго. За каждую каплю пролитой вами крови рассчитаюсь сполна.

Так и проводил дни: утром бег, затем спарринги — один после завтрака, второй ближе к вечеру. И два обливания холодной водой. Дворня и кирасиры стали привыкать к таким чудачествам. Луис, большой любитель спать до обеда, тоже однажды попробовал, но затем завизжал так, что перепугал всю дворню, а тетушку еще и смутил своим видом. Тоже мне, моряк называется.

Вечера, а очень часто и все время сиесты мы проводили в обществе доны Изабеллы. Одинокая, лишенная простого человеческого общения, она еще и еще раз пытала Луиса о его мытарствах, затем переключалась на меня. А мне находиться рядом с ней было и приятно, и грустно, меня тянуло к ней, она напоминала мне Мари. Нет, я не влюбился. Несмотря на молодое тело с возбужденными гормонами, влюбиться мужчине с суммарным возрастом в восемьдесят лет, наверное, достаточно сложно. Отвечая на ее расспросы, поведал о себе, о покойных родителях, о своей стране, земле, людях, обычаях. Она слушала о неведомой Украине, Литве, Московии и от удивления широко распахивала глаза.

Находясь в замке, старался тоже не скучать, очень заинтересовался его архитектурой, облазил и стены, и башни. Интересно выглядела самая большая из них, вытянутая овалом. Если на всех остальных были бойницы с зубцами прямоугольной формы, крытые свинцом, то здесь имелись еще три выносных, для нападающего противника очень неудобные. В защитных стенах наверху — бойницы, а внизу — узкие защитные окошки. Впрочем, кому здесь нападать? Феодалы друг друга не прессуют уже лет пятьдесят, поэтому нынешняя охрана — чисто декоративная, разве что от разного бродячего отребья.

Сам замок был сложен из камня, и мне показалось интересным побродить по коридорам и заглянуть в различные ниши и закутки. Еще в той жизни мы с Мари и Лиз частенько выезжали на экскурсии — поглазеть на разные сохранившиеся крепости.

Однажды, зайдя в одну глубокую нишу, услышал приглушенные, но отчетливые голоса. Я видел, что в замок приехала какая-то карета, и понимал, что хозяйка, наверное, общается с гостем, а здесь почему-то все было слышно. Развернулся, собираясь уходить, но резко остановился, услышав повышенный тон разговора.

— Нет! Вы ведете себя вызывающе, и я требую уважения, вы в доме де Гарсиа! — говорила дона Изабелла.

— Да! Когда твой де Гарсиа приходил ко мне за деньгами, он кланялся как последний свинопас. И никуда ты не денешься, — возразил злорадный голос.

— Но это не остров какой-то, наши земли вместе с замком стоят пятнадцать тысяч золотом, то есть восемьдесят четыре тысячи серебром.

— Ну и что? Поблагодари своего покойного никудышнего супруга, который заложил все это за двадцать тысяч пиастров и утопил в океане вместе с собой, кораблем и товаром.

— Но вы ведь тогда согласились! Сейчас у меня есть только одиннадцать тысяч. Ведь я рассчитывала на эту отсрочку, мне обещал дядя покойного мужа, он хороший человек и выполнит свое обещание, вы же знаете. Дядя вот-вот должен вернуться из Нового Света!

— Обстоятельства изменились, у тебя три дня.

— Тогда завтра же выставлю все на продажу и получу тысяч шестьдесят, но никак не двадцать.

— Не успеешь. И ответ мне нужен немедленно. Либо мы идем под венец и этот вексель будет твоим приданым, либо через три дня, если не выложишь двадцать тысяч, уберешься из замка на тележке, запряженной старым ослом. Запомни, все это имущество так или иначе будет принадлежать мне. И поверь, мне очень хочется, чтобы хозяйкой здесь осталась именно ты.

— Вы желаете за четверть цены забрать мои земли. Вам хочется, чтобы вся учиненная вами грязь не вывалилась наружу, чтобы свет не осудил вас!

— Это неважно, чего мне хочется, важно, что как жена ты меня вполне устраиваешь.

— Мне нужно подумать.

— Два дня. Затем вынужден буду пойти в исполнительную службу алькальда и объявить о положении дел.

В это время послышались какой-то стук и голос Луиса:

— Тетушка, ты здесь? Можно к тебе?

— А! Луис, мальчик, здравствуй. Слышал, ты попал в плен к пиратам?

— Здравствуй, дон Аугусто. Да, было дело, но выбрался.

— Луис, дон Аугусто уже уходит.

— Дона Изабелла! Прошу тебя. Буквально несколько слов о делах Луиса.

— Хорошо, — сказала она, послышался удаляющийся стук каблучков.

Я тоже не стал задерживаться, вышел из ниши и по извилистому коридору направился к выходу. На улице ярко светило солнце, время подбиралось к полудню. Прямо посреди двора стояла карета гостя, запряженная парой гнедых, на ее козлах неподвижно сидел аккуратно одетый здоровенный мавр в соломенной шляпе с большими полями. А на плацу у казарм, одна из которых давно пустовала, Педро вместе с десятком отрабатывал имитацию отражения атаки противника в пешем строю. Увидев меня, махнул рукой, распустил бойцов и слегка улыбнулся:

— Полить вас водичкой, дон Микаэль?

— Не сейчас, Педро, хочу немного мерина размять.

— Сейчас распоряжусь. Эй, Хуанито. — Из конюшни выскочил мальчишка лет тринадцати. — Оседлай сеньору его вороного.

— А это кто приехал, сосед доны Изабеллы?

— Да нет, — скривился он, — это дон Аугусто де Киночет, он живет в городе, года три как приехал из Нового Света.

Педро склонил голову, нахмурил брови, немного помолчал и продолжил:

— Нехороший человек, у него в услужении была племянница моего десятника, нехорошо он с ней поступил. Теперь к нему никто не хочет наниматься, так и живет со старой каргой и двумя маврами, с которыми прибыл из Нового Света. И какие у нашей хозяйки с таким человеком могут быть дела? — Затем, поднял голову, взглянул на меня и замялся. — Простите меня, дон Микаэль, я не должен был этого говорить.

— Да ерунда, — хлопнул его по плечу.

В это время мальчишка вывел моего Нигера.

 

Глава 4

Где живет Аугусто де Киночет, разведал быстро. Проскакав около четырех километров к городу, немного постоял на въезде, у рыночной площади, и увидел приближающуюся карету. Что-то недолго он с Луисом беседовал. Отпустив карету метров на сто, двинулся следом.

Прямо возле здания, похожего на муниципалитет (здесь слонялись два стражника), экипаж свернул направо. Эта улица оказалась совсем короткой, домов по восемь с каждой стороны, но жили здесь, видно, люди богатые. У них были не просто дворы, а целые усадьбы с газонами, лужайками и садами.

Карета подъехала к предпоследнему дому по левой стороне улицы, и Нигер, не спеша, протопал мимо ворот, которые открывал мавр, одетый в белую полотняную рубашку, укороченные штаны и сандалии. Стараясь не показывать своей заинтересованности, коротко окинул взглядом обширную лужайку перед домом и дворовые постройки. Сам домик оказался не очень большим, всего в два этажа, но выглядел аккуратным и симпатичным. На высоких ступеньках стояла старуха в черных одеждах с клюкой в руках. Успел заметить, как с въехавшей во двор кареты сошел одетый по последней европейской моде крепко сбитый мужчина лет сорока, с тяжелым подбородком и хмурым взглядом. Почему-то именно таким его и представлял.

Улицу пересекал квартал домов попроще. Здесь увидел бегающих с палками, имитирующими мечи, детей лет десяти-одиннадцати.

— Эй! — вытащил из пояса медный реал и потряс им над головой. — Кто хочет заработать реал?

— Я! Я! Я! Благородный сеньор!

— Мою лошадь испугала большая белая собака, очень злая. Кто подскажет, где эта собака живет, получит реал.

— Но здесь нет собак, сеньор.

— Как же нет, она должна жить вон там, у зеленых ворот.

— У зеленых ворот живут только злой сеньор, два мавра и старая ведьма, а собаки там нет, — прошепелявил самый младший, а все остальные дети утвердительно покивали головами. Оказалось, что здесь вообще ни у кого нет собак. Может быть, в этом времени собаководы в частном секторе еще селиться не стали?

— Почему вы думаете, что старуха ведьма?

— А когда мы залезли к ним в сад, — сказал второй мальчик, — она на нас так кричала, как ворона, и размахивала руками, как крыльями. Разве вы не знаете, сеньор, что все вороны — прислужники ведьм?

— Ах! Ну да, ну да.

Одарив детей реалом, повернул налево и сделал круг по параллельной улице. Здесь домов не было, но через дорогу все пространство до следующего перекрестка занимал виноградник. Искоса бросая взгляды, осмотрел возможные подходы с тыльной стороны, где расположился чей-то аккуратный сад. Доступ к нужному двору выглядел вполне нормальным и для проникновения удобным. Что значит для молодого, здорового организма, прошедшего КМБ в разных вариациях, какая-то полоса препятствий с двухметровым забором?

Обратил внимание на то, что два окна второго этажа застеклены, а это стоит немалых денег. Вероятно, в этих комнатах или комнате находятся апартаменты хозяина. Остальные окна были с открытыми ставнями и заделаны, как и везде, деревянными решетками.

Не останавливаясь, вернулся к выезду из города. Ворота оказались настежь распахнуты и если закрывались, так лет двадцать назад. Объехав окраины, понял, что войти в город можно незаметно в любое время суток — со всех четырех сторон.

По большому счету, в эти разборки вмешиваться не следовало. Они меня не касались ни с какой стороны, и двигаться по намеченному пути не мешали. Может быть, и прошел бы мимо, но душа почему-то возмутилась. Этот взгляд, который так похож на взгляд моей любимой женщины, погибшей в том мире… Нет, не хотелось бы мне, чтобы какая-то мразь когда-либо так унижала мою супругу, или мою дочь, или мою внучку.

Поспрашивав осторожно Луиса, выяснил, что богатый и солидный человек по имени Аугусто Киночет объявился здесь три года назад. Но благородным стал совсем недавно, приставку «де» то ли купил, то ли король пожаловал за какие-то заслуги. Некоторые говорили, что это бывший пират. Как бы там ни было, но с доном Бартоломео они чуть ли не дружили, да и местные феодалы относились к Аугусто доброжелательно, он частенько ссужал им некоторые суммы, однако в салонах его не принимали и в свет приглашали редко.

Так как ростовщичество в стране было запрещено и все кредиты брались только в банках, дон Аугусто обычно договаривался с заемщиком за какие-то преференции. Но все равно так называемое одолжение оформлялось нотариально и на него распространялись все законы империи. Ходили слухи, что дон Аугусто своими щупальцами опутал почти все графство. А еще говорили, к нему воры лазили. Так троих мавры ножами искромсали, а четвертого сам хозяин застрелил.

Что ж, послушав откровения Луиса, спрятал душевные порывы подальше и решил трезво и объективно оценить ситуацию.

Прикинув и так, и этак, определился по первоочередному пункту: в любом случае осваиваться в мире надо и временно укореняться где-то придется. И почему бы именно здесь не пустить один из маленьких корешков? Почему бы этой миловидной и приятной во всех отношениях доне не помочь, тем самым, не принуждая, сделав ее обязанной себе? И почему бы этот замок не сделать базой для решения некоторых вопросов?

Поступок циничен? Да, но и благороден. Эта партия должна быть разыграна, несмотря на то что будет оплачена чьей-то кровью.

Ты, господин Киночет, отморозок порядочный, но я тоже не ангел. Конечно, будь у меня только знания и умения этого времени, на такой шаг вряд ли решился бы. Не хватило бы хитрости и ума, извращенного отношениями с криминалом в далекие девяностые годы двадцатого века.

И вот сейчас, затаившись на дереве под сенью ночных звезд, около часа наблюдал за двором и задними окнами нужного дома. Сегодня, чуть за полночь, натянув тренировочный костюм и мягкие сапожки, занялся несложными сборами. Еще днем разрезал пополам аркан, одну половинку свернул и положил в узел, туда же вложил наручи с метательными ножами и кинжал. Шпагу решил не брать, в помещении ею работать сложно. И огнестрел решил не брать: любой шум — провал дела. Зачерпнул в камине прошлогодней золы и вымазал лицо. Это, конечно, не специальный грим, но для сельской местности сойдет.

Вытащил второй кусок аркана, один конец привязал к окну и, подняв решетку, второй конец сбросил с третьего этажа вниз. Закинул через плечо увязанный узел, спустился на улицу и, стараясь не шуметь, по заранее выбранному маршруту направился к западной стене. Здесь вал и обрывистый берег омывала широкая река, поэтому местная стража этот участок стены почти и не контролировала, только заглядывала изредка. Обленились до упора. А что такое нормальному мужчине перемахнуть речушку шириной сто метров?

Забрался на стену и привязал к зубцу конец еще одного аркана. Снял обувь, разделся догола и все уложил в узел, который закрепил на голове.

Спуститься прямо к воде, переплыть, одеться и сделать марш-бросок прямо сюда сложности не составило.

Сидя на дереве, никаких шевелений ни здесь, ни на соседних участках не услышал, только сквозь решетку открытой ставни одного из окон на первом этаже раздавался чей-то могучий храп. Решил для себя, что пора делать дело. Слез с дерева, подошел к забору, подтянулся и, послушав пару минут ночь, перемахнул во двор.

Звезды на небе едва мерцали, но луны не было, ночь стояла темная. Под ноги надо было смотреть внимательно, поэтому, низко согнувшись, не спеша и очень осторожно ступая, обошел вокруг дома. Теперь знал точно, где и кто спит: тише или громче, но храпели все четверо. Проходя на корточках под окнами, надавливал большим пальцем на каждое. Как и следовало ожидать, все они оказались заблокированы. Думаю, та же история и на втором этаже.

Сегодня днем, увидев, как кухарка в замке веником гоняет кошку, вспомнил шутки и приколы молодых лет той жизни. Проходя мимо кухни, под дверью несколько раз мяукнул мартовским котом и быстро спрятался за угол. Получилось! Кухарка выскочила в коридор, размахивала веником и кричала: «Вот я тебе задам, поганец!»

Хотелось бы, чтобы и сейчас получилось, иначе придется ожидать под ступеньками, сидя за бочонком с водой до самого рассвета. Но отыгрывать назад не буду, решение принято.

Вытащил кинжал, прокрался на ступеньки и у входа прислушался. Услышав тихий храп прямо за дверью, запустил негромкое мяуканье. Буквально через пару секунд там все стихло, но я, не останавливаясь, перешел на мартовский вой с переливами. Минуты две там терпели, потом что-то стукнуло, хлопнуло и послышался скрежет задвижки. Еле успел отпрянуть к стене, когда дверь резко распахнулась. Кто-то, бормоча под нос, стал наклоняться, дабы рассмотреть в темноте того самого вредного кота, но нарвался горлом на кулак. Раздались глухие захлебывающиеся хрипы. Рука сама прижала голову к груди, а корпус рывком крутанулся на месте.

Тяжелый мавр. Был. Его безвольное тело прислонил к стенке и потрогал пульс — готов. Прикрыл входную дверь и тихо постоял. На мое счастье, в коридоре горел огрызок свечи, наверное, только что зажженной. Из коридора вело две двери: одна, открытая, — в большой зал с едва заметным в темноте контуром лестницы, ведущей на второй этаж; а вторая, закрытая, — в помещение, где раздавался тот самый громкий храп, слышный даже на улице.

Не оставлять же врага за спиной, поэтому продолжил. Проник за дверь и определил расположение тела. И не только по звуку, но и по слабо проникающему сквозь решетку отблеску звезд. Это был второй мавр, кучер. Слегка толкнул, услышав: «А?» — нанес удар в сердце. Его смерть оказалась мгновенной и тихой.

Все. Тыл чист, старуха — побоку, а с пиратом, который в своей жизни махал разве что абордажной саблей, разберусь. Выскользнул из слабо освещенного коридора и стал красться на второй этаж. Секунды бежали, нужно было бы работать более оперативно, но, даже не зная, скрипят ли ступеньки лестницы, понимал, что спешить нужно не торопясь.

Ступеньки и коридор второго этажа оказались застланы ковровой дорожкой, звук шагов скрадывался, поэтому секунд через десять я уже стоял у нужной двери. Здесь тоже слышалось тихое похрапывание, но то, которое должно было быть женским, сейчас слышно не было. Наверное, старуха повернулась на другую сторону и дрыхла.

Дверь открывалась вовнутрь. Распахнул и оценил обстановку. Объект был один, спал головой к окну, выставив задницу из-под одеяла. Подскочив в несколько прыжков, рукоятью кинжала из-за левого плеча нанес удар в затылок. Храпеть он перестал, но пульс не исчез, значит, в отключке. Свяжу чуть позже, а сейчас…

Тупая боль рванула левую руку, что-то с грохотом свалилось на пол и заскользило к стене. Отшатнулся в сторону и, увидев мелькнувшую тень, тут же швырнул кинжал и уже через мгновение понял, что бросок вышел не на поражение. Тень стремительно надвигалась, но мне все же удалось вырвать из наручи и швырнуть метательный нож. Что-то опять промелькнуло мимо моей головы, глухо вонзилось в пол, кто-то с рычанием навалился сверху. Ощутив на лице пальцы, которые чуть не выдавили мне глаз, выхватил еще один нож и с силой вогнал напавшему в левую сторону корпуса. Рычание прекратилось, тело расслабилось, и я скинул его с себя, почувствовав под ладонями женскую грудь.

Убил женщину! По телу прошел озноб.

Но я же заблаговременно спланировал это убийство?! И вроде бы к крови привык, даже к морю крови, но сейчас почему-то меня здорово потряхивало.

Чтобы успокоиться, больно закусил губу.

Все ясно, это трясло не меня, Михайлу из настоящего, а меня, Женьку из будущего. Почувствовав солоноватый привкус собственной крови из прокушенной губы, пришел в себя, тряхнул головой и встал.

А ведь только что был на волосок от гибели! Моя самоуверенность могла сыграть злую шутку. Сколько времени находился в этом доме? Где-то полторы-две минуты? А она, видишь, что-то почувствовала, собралась и атаковала. Действительно, настоящая ведьма. Но я тоже хорош, экспромтом провел малоподготовленную акцию. Сегодня мне ужасно повезло, а на будущее такие глупые выходки нужно исключить категорически.

Наклонился и потрогал то, что вонзилось в пол: похоже на топорик с длинной ручкой. Томагавк, наверное.

Основательно связал бесчувственного господина Аугусто, на всякий случай пусть немножко поживет, вытащил из перевязи его шпагу и пошел вниз за свечой.

А ведь старуха-то оказалась не совсем старухой, лет сорок, не больше. С чертами лица, очень схожими с Аугусто, видно, близкая родственница, только в черном прикиде, с натянутым на нос платком и клюкой в руках.

Сообразив, что часа три до рассвета у меня еще есть, решил устроить грандиозный шмон. Однако ящик с бумагами, сундук с деньгами и шкатулку с драгоценностями нашел сразу.

Когда разыскивал и возвращал на место свое оружие, меня заинтересовал не до конца задвинутый к стене угол шкафа. Потянув его, увидел, что шкаф открывается, как створка двери на шарнирах. За ним действительно оказалась закрытая дверь. И ключ искать не пришлось, он висел на золотой цепочке на шее у клиента.

Залоговый вексель на земли и имущество Гарсиа лежал прямо сверху, здесь же хранились и другие залоговые и даже банковские векселя на разные немалые суммы. Поэтому, не теряя времени, все бумаги запаковал в лежавший тут же солидный тубус, туда же высыпал драгоценности.

Наличных денег тоже было немало: килограмма четыре золотых монет и серебра килограмм пятнадцать. Увязав все в узлы, решил дальнейший обыск не проводить, а быстрее сматываться, подобрал только широкий поясной ремень господина Аугусто и пристегнул поверх своего. Нагрузившись, как мул, воспользовался шпагой по ее прямому назначению и вернул хозяину, навечно его упокоив.

Не знаю, сколько времени спал, наверное, часа три, но вскочил, как всегда, с рассветом. Организм ощущал усталость, спать хотелось неслабо. Нет, не физическую усталость, а чисто психологическую. Однако показывать это на людях было нельзя, тем более сегодня.

Одевшись, выбежал на улицу и стал выполнять свой обычный комплекс, а Педро, увидев меня, вытащил тренировочные палаши.

День начался.

Ночью вернулся без эксцессов и происшествий. Узел с наличными деньгами притопил в заливчике реки, в километре от замка, а тубус с документами и драгоценностями смог пристроить на голову вместе с одеждой и оружием и притащить с собой.

Следов своих ночных похождений нигде не оставил, арканы тоже убрал, свернул и спрятал на место. Да и здесь моей отлучки никто не заметил.

Конечно, гнать таких нужно в шею, но мне — на руку.

Впрочем, сегодняшний день начался необычно. И Педро во время спарринга был какой-то дерганый и излишне резкий, и моя горничная выглядела испуганной, да и вся прислуга вела себя настороженно. Вначале подумалось, что причина, по которой нанес визит недавний гость, для обитателей замка является тайной Полишинеля, но, прижав и расспросив девочку-горничную, выяснил следующее.

Сеньора всегда была сдержанной и никогда не теряла самообладания, за что вся прислуга замка, а также старшина всех шести ленных деревень ее очень уважали и любили. А еще на протяжении десяти лет хозяйствования никто не видел и не слышал, чтобы дона плакала. Сдерживалась, даже когда поступило известие о гибели супруга. И вот половину этой ночи хозяйка рыдала навзрыд. Все очень расстроились, и никто не знал, что случилось. Мог знать только дворецкий Паоло, который служил еще ее отцу и приехал когда-то в замок вместе с сеньорой.

Девчонка осмелела и стала щебетать безостановочно, пока не прервал. Пора было спускаться в столовую.

Завтрак, обычно начинавшийся веселыми приветствиями и громкими возгласами доны Изабеллы, прошел тихо и мрачно. Сама хозяйка, одетая в закрытое платье темно-коричневого цвета, прошествовала к столу какой-то тяжелой походкой, ее лицо было уставшим, а глаза — красными. Также молча поковырялась в тарелках, затем пожелала всем приятного аппетита и удалилась.

Говорить что-либо в присутствии прислуги, толпящейся за спинами, было нельзя, поэтому, встав из-за стола, попросил дворецкого:

— Проводите меня, Паоло.

Он подхватился и последовал за мной в коридор, где мы остановились.

— Слушаю вас, дон Микаэль.

— Паоло, попросите сеньору принять меня, это поможет разрешить некоторые возникшие проблемы. — Его лицо едва заметно скривилось, в глазах промелькнули легкое удивление и непонимание. — Это очень важно.

— Хорошо, дон Микаэль. — С терпеливостью человека, который тратит драгоценное время на ненужную болтовню, дворецкий учтиво поклонился и добавил: — Доложу немедленно и, как только сеньора изволит, сразу же вас уведомлю. Но боюсь вас огорчить, это будет не ранее времени сиесты. Дона Изабелла сейчас занята решением неотложных дел.

— Но она не собирается покидать владения?

— Сегодня никуда не собирается, это абсолютно точно. — Он еще раз поклонился, развернулся и направился по коридору в глубь замка.

Судя по бесстрастному выражению лица, Паоло меня не воспринял и не услышал. Ну чем таким важным может помочь сбежавший вчера из рабства молодой дворянин неведомой страны? Тем более когда цена вопроса неподъемная — весом почти в восемьсот испанских фунтов серебра. Да, по системе СИ двадцатого века это полтонны.

Что ж, времени — вагон и маленькая тележка, нужно заняться решением собственных неотложных дел. Теперь можно спокойно посмотреть, чего же приобрел благодаря безрассудной и рискованной акции.

Закрыв дверь комнаты на задвижку, подошел к оконной решетке, где стоял секретер или, правильнее сказать, комод, вытащил тубус и высыпал на верхнюю крышку драгоценности — россыпью, в коробочках и мешочках. Но в первую очередь меня интересовали документы.

Подтащил к комоду тяжеленный стул, уселся и приступил к делу. Там, в ящике, разные листочки и свитки лежали в разных отделениях, но, когда уходил, в тубус их впихивал в общей скрутке, поэтому сейчас разворачивал каждый лист, читал и раскладывал по собственному разумению.

Первая группа документов, самая большая: это переписка некоего Луи Мерсье с различными людьми. Например, одно из писем, адресованное ему, было написано на каком-то обрывке листа плохоньким французским языком. Вот небольшая выдержка: «Имей в виду, Луи, кроме нас двоих, только Одноглазый знал, что в казне Братства кроме двенадцати тысяч луидоров были и ценные бумаги Французской Вест-Индийской компании. Он же единственный знает, что ты на самом деле испанец. Подумай, может, стоит с ним разобраться. А еще ходит слух, что служанка, которая отравила стариков Кемпферов и вычистила железный денежный ящик торгового дома их сына Джона, это твоя Анна. И что сама она вывезти все не могла, ей кто-то помог. Об этом болтали в таверне Хромого Пью. Так что на Тортугу лучше вам не соваться. Заберешь это письмо у Красотки и помни, что она знает и меня, и тебя, и Анну. Отблагодари ее, и после этого всем будет спокойней. И сваливай в Старый Свет. А мой кузен давно вернулся и перебрался в Константинополь, у него там связи на самом верху. Здесь тоже есть чем поживиться. Приезжай, когда кончится война, но, если срочно надо, меня найдешь в Марселе. В Черепахе спросишь Андре Музыканта и скажешь, что тебе нужен Кот. Не задерживайся, здесь нам не рады. Привет сестре».

В других письмах ничего особо интересного не было, но, когда просмотрел их, стало совершенно понятно, что Луи Мерсье и его сестра Анна — это не кто иные, как возникшие из ниоткуда кабальеро Аугусто де Киночет и «старуха».

Письмо Кота оставил для собственного архива (пусть пока полежит, кушать не просит), остальное отложил для растопки камина.

Вторая группа документов — это дело, связанное с изнасилованием и убийством двух девочек десяти и двенадцати лет, синьорин Марианны и Розарии де Альвадеро, племянниц герцога Андалусского, а также их сопровождения. До сегодняшнего дня считалось, что это дело рук неизвестных разбойников.

Вот одно из покаяний дословно: «Перед лицом Господа нашего я, Адриано-Николо сын Пьетро да Минге, каюсь в грехе великом, свершенном не со зла, а в результате козней неназываемого, смутившего душу мою к жажде чрезмерного пития вина и помутившего рассудок. Это случилось на второе воскресенье от дня поминовения Всех Святых и усопших, девятого ноября тысяча шестьсот семьдесят седьмого года от Рождества Христова. На протяжении четырех лет подряд сеньор Антонио Уго, сын графа Манаги, на этот день приглашал погостить двух своих друзей, меня и сеньора Луиса Переса-и-Гаррури, младшего брата графа Гранады. Здесь мы охотились и весело проводили время. Так же было и в этот раз. Мы добыли оленя, изрядно выпили вина и оставили слуг готовить пикник, а сами погнали к недалеко расположенной ферме, куда должны были доставить дам, заказанных для развлечения. Мы выскочили к кустам у самой дороги, где в это время присели три женщины, которые задрали платья и оправлялись. Дон Антонио крикнул: «Хватаем этих!» — мы подскочили и забросили их через седла. В это время из-за кустов выбежали двое мужчин, вооруженные аркебузами, мы выхватили пистоли и их застрелили, затем застрелили еще троих. У нас у каждого было по четыре заряженных пистоля, но я убил только одного, а по двое других убили мои друзья. Отъехав немного в сторону, мы своих женщин кинули наземь и тут же начали развлекаться. Дону Антонио и дону Луису достались девственницы, а мне — дама постарше. Они что-то там кричали о жалобах герцогу, но мы поняли, в какую беду попали, только удовлетворившись. А еще в тубусе одного из убитых было письмо к нашему герцогу, из которого стало ясно, что обе молоденькие девчонки являются его родными племянницами, которые отправлены овдовевшим отцом из Венесуэлы в Старый Свет на воспитание до достижения совершеннолетия старшей (то есть четырнадцати лет). Чтобы скрыть этот случай и не подвергать себя опасности преследования со стороны герцога, мы решили их убить и имитировать ограбление. Каждый заколол ту, с которой развлекался: дон Антонио — синьорину Розарию, дон Луис — синьорину Марианну, а я — служанку, имени которой не знаю. Все так и было. Написал собственноручно».

Здесь же лежали два аналогичных покаяния двух других фигурантов, а также почему-то не уничтоженное и хранившееся у Антонио де Манаги то самое письмо младшего брата к старшему.

Каким образом эта информация попала к лже-Луи-Аугусто, непонятно, но суметь каждого из донов подстеречь, захватить, спрессовать и выдавить нужное признание для такого прожженного и хитрого пирата было делом техники, не более.

Так вот откуда разговоры, которые слышал на постоялом дворе, что в Андалусии под ногами разбойников земля горит: любое нападение расследуется, пока не будет изловлен последний бандит шайки.

В моих руках сейчас лежало три золотых дойных коровы. Или одна большая бомба. Первый вариант был противен моей чести этого времени, а также понятиям и воспитанию того, поэтому доильный аппарат, которым стопроцентно пользовался пират, я включать точно не собирался. Но эти знания для меня дорогого стоили, и не воспользоваться ими было бы неправильно. Значит, делаем для этих документов отдельную скрутку и откладываем в мой будущий архив.

Третья группа документов: различные купчие на небольшие участки — на Тортуге, в Аргентине и здесь, в Гаене. Так, на фиг. Не хватало еще светиться в каких-либо разборках. Все это — на растопку камина.

Четвертая группа: залоговые векселя шести феодалов графства Манага на ленное имущество общей суммой тридцать шесть тысяч сто шестьдесят пиастров.

Самая маленькая сумма — пятьсот золотых дублонов или две тысячи сто шестьдесят пиастров — за целое хозяйство размером одиннадцать целых и одну третью часть ленов. Зная современные реалии, перевел на нормальный русский язык, и получилось владение аж в два квадратных километра. Это вместе с маленьким замком, деревенькой на тридцать дворов, ручьем и кустарником, который числился лесом. Даже мельницы не было в хозяйстве.

Самая большая сумма — двадцать тысяч пиастров, залог за хозяйство в семь раз больше. И это — земли и имущество де Гарсиа.

Во всех остальных случаях весь комплекс ленного имущества в залог не передавался; кое-где — участок земли, а кое-где — деревенька.

И что с этим всем делать? С Гарсиа понятно, а с остальными — либо похерить, либо найти продажного нотариуса. Или продажные еще не родились? Не может быть, если во дворце титулами торгуют, то найти крючкотвора, который за определенную мзду сделает запись переуступки задним числом, тем более можно. Значит, не выбрасываем, делаем дополнительную скрутку для своего архива.

Теперь приступим к бумажкам, лично для меня более интересным: акции французской Вест-Индской компании — девять сертификатов по тысяче двести пятьдесят луидоров каждый. По весу золота французский луидор соответствует испанскому дублону, значит, в переводе на серебро общая сумма будет сорок восемь тысяч шестьсот пиастров без накапавших процентов.

Даже не знаю, сколько еще будет длиться война, этим периодом европейской истории никогда не интересовался, но мне без разницы, после окончания морской школы во Францию наведаюсь обязательно.

Последними листочками, которые оказались разбросанными по столешнице секретера, были ценные бумаги различных испанских банков. На общую сумму семнадцать тысяч пиастров.

Теперь прикинем, что утоплено в реке. Почему посчитал, что серебра не меньше пятнадцати килограмм? Потому что в той жизни на лоджии стояла пудовая гиря, к которой от случая к случаю делал подход. Так вот, мозги тот вес помнят, а здесь было на капельку меньше, чем пуд. Значит, серебра в переводе на монеты — около шестисот пиастров.

С золотом тоже сильно не ошибусь, по весу — около четырех килограмм, или приблизительно две тысячи четыреста пиастров.

Стоимость жемчуга, который лежит в мешочке, не знаю, нужно уточнить, а за остальные золотые изделия, вспоминая недавний торг у Ицхака, думаю, тысячи три выторговать можно. Только отберу несколько сережек, колечек и два колье, или, как говорит о них моя Любка, монист. Одно — из изумрудов, а второе — из кровавых рубинов.

Нет-нет! Подарить своей невесте драгоценности из военного трофея — это не западло. Вот ограбить обывателя, а затем дарить, тогда да, очень нехорошо.

Выбрал и себе на серьгу колечко из фальшивого серебра, которое обычно оставалось после выплавки золота (платина обыкновенная) и по указу короля под надзором алькальда топилось в реке на протяжении последних ста пятидесяти лет.

Серебряный полумесяц, который мне, как казаку, положен в левое ухо, нацепил когда-то лично дед Опанас. Потом серьга пропала, видно, пахолки Собакевича сняли, сама слететь не могла. Рыжье в ухе — не по статусу, а белый металл как раз подойдет. Да! И эту черную жемчужину пусть Ицхак в платину оправит. Не такая получится серьга, как писал Сабатини, и на капитана Блада похож не буду, это для меня слишком большая честь. Впрочем, о чужой чести думать незачем, своей бы не потерять.

И… осталась последняя коробочка из красного дерева, что здесь? Часы! Карманные часы в золотом корпусе французской часовой мастерской «Блуа»! Размерами немного больше, чем привычные в том мире, но точно такие же, какие имелись в этом мире у моего отца. Только в центре крышки у него был синий камень, а у меня — белый бриллиант. Очень точный механизм, за девять месяцев часы отставали всего на три минуты.

Помнится, когда-то читал, что во времена преследования по религиозным мотивам мастера-протестанты мастерской «Блуа» сбежали из Франции в Швейцарию, где таких преследований не было.

Итак. Один внеочередной вопрос решен. Начальный стартовый капитал для адаптации и обустройства в этом мире есть. Шесть тысяч нала и семнадцать безнала — вполне достаточно. Правда, эти деньги планировалось сделать немного другим способом, но тот тоже основан на экспроприации экспроприаторов, так что в случае непредвиденных дополнительных расходов, еще не вечер, добавим. Что же касается вест-индских акций, то их по идее должно хватить на строительство и снаряжение приличной бригантины с полным парусным вооружением и одной пушечной палубой. Но мне это не к спеху.

Дополнительно появилась возможность сыграть две партии. Первая — поиметь преференции от знания обстоятельств убийства племянниц герцога и вторая — попытаться выгодно перепродать залоговые векселя. Но делать это нужно не здесь, а где-нибудь в Мадриде.

Такими были мысли старого деловара, молодой же организм радовался совсем по другой причине — из-за полученной невероятной игрушки — часов. Однако если объединенное сознание не вступало в противоречие с мыслями и идеями, то и прекрасно, часы — это супер.

Представил состояние души, когда изготовлю более-менее приличное огнестрельное оружие. Вот тогда радости будет!

Внизу послышался звук колокольчика, это значит, что по солнечному хронометру — полдень и пора переодеваться к обеду. Быстро установил время на своих часах, потом надо будет уточнить на башне городского совета, там время постоянно корректируется.

Да, неплохо посидел. Собрал скомканные ненужные бумажки в камине, взял огниво, поджег трут из хлопка и устроил маленький костер. Все остальное сложил в тубус и спрятал в комод.

Завтракать приходил в тренировочном костюме, что вызывало у дворецкого едва прикрытую неприязнь из-за моего варварского вида, а на обед и ужин обычно облачался в синий «тропический», как говорил мастер Пьетро. Только однажды к ужину надел костюм, сшитый из черно-красного атласа. Сегодня же был запланирован особый день, поэтому к обеду решил одеться повеселее, в костюм бежевых тонов, выбрал такую же шляпу с белым пером, светло-серые чулки и светло-коричневые башмаки.

Сегодня угрюмый дворецкий отреагировал на меня более благосклонно. Он стоял за спинкой пустого кресла хозяйки, а недавно вылезший из постели Луис рассказывал что-то веселое, при этом присутствующие для приличия улыбались.

— Сеньоры, — объявил дворецкий, — дона Изабелла просила передать свои извинения, она слегка захворала и будет обедать в своих апартаментах. — Паоло повернулся в сторону выстроившейся у стены прислуги и приказал: — Подавайте.

— Что с ней? Схожу немедленно проведаю! — подскочил Луис.

— Сеньора просила сказать, дон Луис, что она приглашает вас на разговор после ужина. А после обеда она примет дона Микаэля.

— Да? — Луис с удивлением уставился на меня и сел на место. — А что у тебя?

— Хотел испросить разрешения посмотреть библиотеку, — ответил и заметил пренебрежительный взгляд Паоло.

— Сказал бы мне, я бы и сам показал. — Луис небрежно махнул рукой.

— Как-то не подумал. Но теперь отказаться от аудиенции никак не могу.

В это время на столе расставили все блюда, Паоло разлил по бокалам красное сухое вино, и Луис на правах старшего прочел молитву. Мы, перекрестившись каждый по-своему, приступили к трапезе.

На аппетит никогда не жаловался. Окинув взглядом стол, ткнул ножом в направлении дымящейся запеченной бараньей ноги, вкусно пахнущей душистыми специями. Паоло отрезал мне неслабый кусище, на блюдо добавил ломтик ананаса, и я с удовольствием предался чревоугодию.

Сегодня за столом никто долго не засиживался, без доны Изабеллы было неинтересно, и, запив баранину вином, я отправился к себе ожидать приглашения. Однако даже не успел присесть, как Паоло постучался в дверь.

В хозяйских апартаментах оказался впервые. Создалось впечатление, что попал на экскурсию в какой-то музей. Пол в кабинете был сделан из разноцветного паркета, на двух узких и высоких окнах, украшенных витражами, висели светлые длинные шторы. Стол был массивным, из дерева красного, даже скорее вишневого цвета, таковы же оказались и кресла, стулья, что-то наподобие софы, и все это было обито светло-зеленым велюром. Несмотря на то что в помещении оказалось довольно тепло, в камине тлели угли и, судя по пеплу, там совсем недавно жгли какую-то макулатуру.

Не знаю, но все же любой мужчина, который сюда войдет, сразу же — по расположению и обилию безделушек и по сладковатому, но неприторному запаху парфюмерии — определит, что здесь хозяйничает женщина.

Эта женщина сидела за столом перед кипой каких-то документов, ее лицо было скрыто под вуалью. Не думаю, что с вуалью перед глазами удобно копаться в бумагах. Наверное, накинула умышленно, чтобы мне сложно было рассмотреть ее. Остановившись перед столом, поклонился и шляпой смахнул с башмаков несуществующую пыль.

— Присаживайся, дон Микаэль. — Она кивнула в ответ на мое приветствие и быстро проговорила, в надежде оперативно меня отшить: — Ты хотел сказать что-то важное, слушаю внимательно.

Присел на краешек стула, вытащил скрутку векселя, перетянутую шелковой нитью, положил на стол.

— Это тебе.

Она подняла руку, хотела взять бумаги, но не дотянулась, ее рука опустилась на стол и стала как-то мелко подрагивать.

— Что это? — хрипло прошептала дона Изабелла. В принципе если она когда-либо этот листочек видела, то могла догадаться и сама, тем более что даже на наружной его части красовалась характерная закорючка подписи местного нотариуса. — Это то, о чем я думаю?

— Да.

Она дрожащими руками взяла сверток, стянула шелковую нить, развернула, нервно откинула вуаль и быстро пробежала глазами текст, затем медленно прочла еще раз и прижала бумагу к груди. Из ее красных, опухших глаз медленно скатилась слеза.

— Откуда он у тебя? — Голос был тихим и дрожащим.

— Нашел.

— Где? — Выражение лица медленно стало меняться, глаза распахивались все шире и стали большими и круглыми, как пиастр.

— На дороге. Вчера разминал лошадь на выездке. Смотрю — лежит. И вот… — Я развел руками.

— Ты хочешь сказать, что прямо на дороге просто так валялось двадцать тысяч серебром?! — К бесконечному удивлению на лице прибавилась гримаса недоверия.

— Ну да. Просто так.

— А сеньор Аугусто…

— Прости, дона Изабелла, не упоминай этого имени. Этот человек больше никогда не придет к тебе и не побеспокоит. Слово дворянина.

Ее глаза сузились, а лицо стало чрезвычайно серьезным. Несколько минут Изабелла сидела молча.

— Я верю тебе, дон Микаэль. — Сейчас ее эмоции читались, как в открытой книге. Девочка, воспитанная в благородном семействе; женщина, десять лет безраздельно правившая феодом супруга, который занимался чем угодно, только не хозяйством; владетельница, слово которой всегда было бесспорно, — неожиданно попала под такой шоковый пресс, который уничтожил привычное мировоззрение и нарушил душевное равновесие. И было в грядущем только два пути: лечь подстилкой под мразь, которая всю оставшуюся жизнь будет вытирать о нее ноги, или идти нищенкой в мир. И все это — за дела, к коим лично она не имела никакого отношения. Но вдруг пришло спасение, пришло оттуда, откуда никто и ждать не мог. — И… что ты за это хочешь?

— Дружбу.

— Что, прости?

— Просто дружбу.

— Это — безусловно. Но ты не представляешь, что для меня сделал. У меня сейчас есть всего одиннадцать тысяч. Оставшуюся часть платежа готова буду внести через месяц.

— Сеньора. Ты не поняла. Этот документ, — кивнул на бумагу, прижатую к груди, — теперь моя собственность. И я дарю его тебе!

— Но я не могу принять такой подарок, здесь затронута честь семьи…

— Однако это подарок, и располагай им как угодно.

— Но что же мне делать? — Она расправила вексель и недоуменно на него посмотрела.

— Лично я бы на твоем месте бросил его туда! — Я кивнул на тлеющие угли камина.

— Туда? — тихо спросила она.

— Ну да. Если хочешь, могу помочь.

Дона молча посидела, ее лицо разгладилось, в глазах вспыхнула искорка, а губы чуть вытянулись в легкой улыбке. Затем она встала из-за стола, ее сгорбленная фигурка выровнялась, а грудь подалась вперед.

— Ну уж нет! Это удовольствие хочу испытать лично!

Женщина решительно направилась к камину и швырнула в него вексель стоимостью двадцать тысяч. Огонь громко пыхнул и сожрал бумажку за считаные секунды. Она развернулась, подошла ко мне и поклонилась:

— Дон Микаэль…

— Для тебя всегда — Микаэль, — я подхватил ее под локти и приподнял, затем и сам смахнул шляпой пыль с башмаков, — теперь разреши откланяться, сеньора.

— Изабель. Для тебя всегда Изабель.

— Благодарю, Изабель.

— Постой, Микаэль, не уходи. Я, право, должна тебя отблагодарить, поэтому всегда можешь располагать моим замком как самый желанный гость. Обещаю, ты ни в чем не будешь испытывать нужды, все твои затраты по учебе возьму на себя, а по окончании школы выделю небольшое состояние.

— Дорогая Изабель! Никаких денег не возьму, я достаточно обеспеченный человек. При необходимости смогу даже тебе помочь. Кроме того, в моей жизни были возможности воспользоваться деньгами и связями очень богатых женщин, но не позволял себе этого никогда и впредь не позволю. Это принципиально.

— Удивительно! — В ее глаза появилась некая смешинка, быстрым взглядом она окинула меня сверху вниз. (Мишка никогда бы не понял этого взгляда, но мне-то, нынешнему, прочесть в глазах женщины мысль: «Какие твои годы, мальчик?» — не составило никакого труда.) — Но я этого просто так оставить не могу, это тоже принципиально. Неужели у тебя все есть и ты ничего не хочешь?

— Нет, Изабель, мои желания сейчас невыполнимы.

— И все же?

Почва для нашего дружественного длительного сосуществования была подготовлена, и ничего говорить больше не следовало. Но взыграли гормоны молодого тела, и вместо того, чтобы откланяться и уйти, остановился, уставился ей в глаза, нечистая сила дернула за язык и вынудила сказать:

— Да, я действительно кое-чего хочу. Очень.

— Говори, Микаэль, сделаю все, что в моих силах.

— Хочу, Изабель, целовать твои руки. Плечи. Шею. Глаза. Губы.

— Но… — В ее глазах появился испуг, а щеки с каждым моим словом пунцовели все больше.

— Хочу целовать твою грудь, живот, ноги. Прикасаться к ним. Ты мне понравилась с первого взгляда, я хочу тебя, Изабель.

— Это невозможно! — Она отшатнулась от меня и отступила на шаг.

— Вот видишь, Изабель, я же говорил, что это невыполнимо.

 

Глава 5

— Я еду с вами! И не отговаривай меня! Я пять лет не была при дворе! Уже закисла в провинции. Мои кузины пишут такие интересные вещи, хочу сама все увидеть.

Империя находилась в состоянии войны, и рамки приличия обязывали Луиса прервать каникулы, положенные после получения патента морского офицера, и отправиться в столицу за назначением. Мне тоже хотелось побывать и в Мадриде, и в Толедо, поэтому отправился с ним.

В общем-то совсем не собирался отговаривать Изабель от поездки в Мадрид. Наоборот, мне с ней было интересно и приятно. Это Луис, подвергавшийся со стороны любимой тетушки террору за недостойное добропорядочного христианина поведение и порчу имущества (ни одна молоденькая служанка не смогла избежать его постели, ведь невозможно отказать господину), решил в столице оторваться по полной. А здесь, видишь, опять контролер-ревизор навязывался. Вот и стал он настоятельно отговаривать тетушку, упирая на сложность длительных поездок и возможные опасности в пути. Говорят, в других герцогствах по дорогам бродило немало дезертировавших с этой нескончаемой войны.

Луис, к счастью, не обратил внимания на то, что последние дни вопрос его добропорядочности тетушке совершенно безразличен. Да и выглядела она счастливейшим человеком в мире, каковым дворня не видела ее все последние десять лет.

Ко мне отношение прислуги также изменилось, особенно дворецкого Паоло — с безразлично-ровного на исключительно предупредительное, и это буквально с момента первого посещения хозяйских апартаментов. Создалось впечатление, что он, как вездесущий тайный агент, знает все. Впрочем, в том, что он мог подслушать любой разговор, нисколько не сомневаюсь.

Мысли о прекращении каникул Луис озвучил сегодня по окончании ужина. Идея побывать в столице не на шутку захватила Изабель и, несмотря на разные отговорки Луиса, стала навязчивой.

Сейчас, в полумраке свечей, удобно усевшись мне на живот, она наклонилась, рассыпав струящиеся по подушкам и моему лицу густые, длинные, пахнущие травами волосы, уставилась огромными темными, как ночь, глазами и постукивала кулачишком мне по плечу. Таким образом сеньора утверждала свое желание отправиться вместе с нами.

— Да согласен, согласен! Только не дерись. — Мне нравилось чувствовать ее запах, слушать ее голос, смотреть на красивое тело, гладить ее талию и согнутые в коленках ноги, приподнимаясь на локтях, захватывать губами агрессивно торчащие смородинки.

— Вот! Наконец-то за целый день из уст мужчины выдавила первое умное слово. Ой! А твой этот… опять твердый и толкает меня сзади.

— А он хочет, чтобы твоя эта… поймала его в объятия и скушала.

— Мне? Прямо вот так сверху?

— Почему бы и нет? Давай попробуем.

— Давай, — шепнула, томно вздохнув. Острые сосочки упругой груди нырнули вниз, нежное бархатное тело прижалось ко мне. Беспокойно подвигавшись, пышущее жаром лоно пленило умышленно проигравшего в поддавки верного, готового к новым путешествиям друга и медленно, плотно обнимая, упрятало в недрах своих глубин.

Снова мое сердце гулко ударило в груди, сладкая истома пронзила кровь и понеслась обволакивающим туманом по сознанию и рассудку в который раз за ночь. Мне было классно! Но не только мне! Было видно, что новизна позы породила в Изабель новизну ощущений. Медленно-медленно двигаясь, она слушала их, тихо постанывая, словно дегустатор, пытающийся постигнуть букет поглощаемого маленькими глоточками нового вина. С каждым движением-глотком ей нравилось все больше и больше, дыхание становилось все чаще, все громче, все глубже, и наконец доне захотелось испить всю чашу до дна. Тело непроизвольно нашло самую удобную позу: оно откинулось и выгнулось назад, устремив подрагивающую в темпе галопа грудь в потолок, она откинула правую руку запястьем на чело, словно удерживая шляпку от напора стремительно несущегося навстречу наезднику ветра, а левую уперла мне в колено.

Ураган чувств загнал мне вниз живота новый невиданный клубок страсти. И не было сил терпеть в этот раз. Но ее стон превратился в непрерывный громкий крик, она остановилась, замерла, тело вздрогнуло и забилось в конвульсиях экстаза, и Изабель упала мне на грудь. Ощущение хлынувшего горячего потока взорвало и мой клубок, а в звонкий голос ее сопрано вплелся и мой протяжный хриплый стон.

И так, обнявшись, сцепившись, словно в исступлении, мы пролежали долго, пока не расслабилось тело, пока не успокоилось дыхание. Мы отдали себя друг другу без остатка.

— Я беспутна? — тихо спросила Изабель.

— Нет, ты дурочка.

— Почему? — обиженно прошептала она.

— Потому, что ты настоящая женщина, и я тебя люблю.

— А я люблю тебя. Ты настоящий рыцарь.

— Дон Кихот де Ла Манча.

— Что-что? Ты читал дона Сервантеса Сааведру?

— Да.

— Но эта книга стоит в моем шкафу, и ты ее не мог видеть.

Когда ей сказал, что книгу читал там, у себя на родине, дона была ужасно удивлена. Затем приподнялась, поцеловала мои руки и сказала:

— Нет, милый, даже несмотря на твой возраст, ты не Ламанчский, ты — настоящий.

Мы признавались друг другу в любви и были искренни, но не обманывались. Оба прекрасно понимали, что по множеству причин нам никогда вместе не быть, но я почему-то был уверен, что и в конце жизни сохраню к этой женщине самые добрые чувства.

Изначально, когда возникла такая возможность, в мои планы входило создать обстоятельства, при которых хозяйка замка будет мне обязана. В результате в свое время она позволит на территории этого поместья развернуть мобильную группу бойцов для подготовки военного похода в Украину. Но когда нечистая сила дернула за язык, а ошарашенная, придавленная грузом долга и потому наплевавшая на чисто женскую честь Изабель в полупрозрачном пеньюаре все же после полуночи появилась в моей спальне, понял: моя затея накрылась медным тазом.

Отправить ее восвояси — все равно что унизить пренебрежением, значит, завтра отсюда нужно уходить, и навсегда. Уложить дону в постель — значит радоваться ровно до того момента, пока падре-исповедник не накрутит ей хвоста. Поэтому, махнув рукой на жизнь-жестянку, выбрал из двух зол более приятное.

— Дорогая Изабель, — выскользнул я тогда полуобнаженным из-под балдахина в одних семейных трусах и все же сделал попытку разрулить ситуацию. — Прошу простить меня, но если тебе мое общество неприятно, не хочу, чтобы ты насиловала свою душу и свое тело. Давай расстанемся друзьями, и я немедленно покину замок.

— Нет, Микаэль, ты мне не неприятен. — Удерживая в руке яркую масляную лампу со стеклянным колпаком, она опустила глаза на мои оттопыренные по совершенно очевидной причине семейные трусы и тихо добавила: — Я сама этого хочу.

Просвечивающий пеньюар совершенно не скрывал прекрасную фигуру. Отобрав и отставив лампу, я подхватил женщину на руки, ощущая, насколько она зажата из-за страха будущих отношений. Стараясь расслабить тело и завести чувства, не спешил удовлетвориться сам — целовал, гладил, ласкал эрогенные зоны, но как только собирался входить, она вдруг опять зажималась. Не явно, а внутренне, и, как позже выяснилось, это у нее происходило с самого момента лишения девственности. Ну а супруг что? Говорит, ничего, нормально — полтора-два десятка раз дрыгался, слезал с нее и тут же засыпал. Вот такое удовольствие.

Но нет, я тогда не сдался. К сожалению или к счастью, упорно вел войну организм не того старого ловеласа-перехватчика, умеющего играть на своих и чужих чувствах, а молодого и страстного парня, поэтому приходилось сдерживаться до боли, и все же мое терпение и многолетний опыт общения с прекрасным полом помогли девочке победить себя.

Та ночь и все последующие были самыми потрясающими и счастливыми в жизни Изабель и в моей жизни.

— О, моя дорогая, чувствую себя заливной рыбой.

— Хи-хи.

— Все, слазь с меня, мой бутерброд, и лезь в корыто, будем мыться и спать, иначе скоро коньки отброшу.

— А что такое коньки?

— Нет-нет! Об этом — завтра ночью.

Наметили дату выезда, двадцать второго сентября, а выбрались на четыре дня позже. Угадайте с трех раз, кто в этом виновен? Совершенно верно, тот, кто больше всех жаждал попасть в столицу, — дражайшая дона Изабелла. Задержка была вызвана задумчивой растерянностью: перебирая гардероб, никак не могла определиться с количеством, фасоном и внешним видом платьев и драгоценностей, которые нужно было грузить в огромный сундук. Пришлось намекнуть, что за пять лет столичная мода могла и измениться, поэтому пусть лучше возьмет вещи, необходимые в пути, а также деньги, и на месте разберется.

Гарнизон замка тоже все дни бурлил. Десятниками были заслуженные воины, поэтому Педро поступил не как командир, а по понятиям: разыграли в кости, кому ехать, а кому остаться, так как отправиться в путешествие желали все. За последние пять лет никто дальше ленных земель и не выезжал, а здесь — целая столица. Не знаю, то ли он смухлевал, то ли действительно повезло, но отправился именно Педро.

В конце концов сборы были закончены, и мы двадцать шестого рано утром отправились в путь.

С собой в дорогу забрал все свои вещи. Вообще-то мне все равно пришлось бы возвращаться, и можно было оставить золото, драгоценности и некоторые документы, но очень уж не хотелось напрягать ум и возбуждать подозрения моей милой любовницы. Кстати, судьбой дона Аугусто де Киночета озаботились через два дня его соседи, уж очень специфическим запахом перло от этого дома. Но, как ни странно, общественного резонанса известие об этом убийстве не вызвало. Среди мещан прошел слух, что это дело рук благородных и убиенный пострадал за какие-то неизвестные прегрешения, так как ни вещей, ни денег (в секретере нашли около шестисот пиастров) убийцы не взяли. Через пару дней все разговоры об этом затихли. Правда, Изабель прямо спросила, причастен ли я к этому. Молча отрицательно качнул головой и отвернулся. Не знаю, что она подумала, но больше никаких вопросов не задавала.

Чем мне не нравятся нынешние дальние переезды? Нет, с лошадьми все в порядке. Да и как я, Михайло, к ним могу относиться? Люблю, естественно. Конечно, это не мой «Гелендваген» из той жизни, но и в седле чувствую себя комфортно.

Клопы — кусачие разносчики болезней. Вот гадость, которую терпеть не могу, а найти ночлег, в котором они не водятся, практически невозможно. Здесь народ привык и относится к ним как к неизбежному злу. А вот в замке Изабель клопов нет. И в моем доме не будет. Не знаю еще, каким он станет, мой дом, то ли размером с маленький феод, то ли с пол-Америки, но тот, у кого в моих владениях заведутся клопы и тараканы, будет платить в казну самый большой прогрессивный налог.

В Лигеросе, последнем городе Андалусии, в лучшей гостинице, где несколько дней назад изволил почивать великий герцог Андалусский, выспался без укусов. Но не это меня заинтересовало, а информация о проследовавшем в столицу герцоге. Ведь в Мадриде можно было решить ряд личных перспективных вопросов, но обращаться оказалось не к кому. Луис обещал через своего однокашника составить протекцию к некому графу, какому-то придворному функционеру. Изначально так и планировал действовать, но почему бы не сделать ход конем и не попасть к самому герцогу?

К сожалению, нашего посольства в Испании нет. Еще в той жизни испанские гиды, обслуживающие русскоговорящих туристов, историю отношений с Россией кратко освещали всегда. По их версии, во второй половине семнадцатого века (год не помню) из Московии прибыло посольство к королю Карлу Второму. Но так как тот был маленьким ребенком и к тому же больным, их принимал канцлер, на сей должности состоял папский иезуит. По воспоминаниям одного из придворных, в тот летний день во дворце принимали полуголых дикарей из Америки и северных варваров, закутанных в тяжелые меховые шубы и высокие шапки. Этим контрастом посольство и запомнилось. Они здесь побыли некоторое время, получили ответную грамоту о желании короны Испанской империи наладить добрые отношения с Московским царством и отправились восвояси.

Второе посольство начало функционировать на постоянной основе в двадцатые годы восемнадцатого века, но просуществовало недолго, через три года все наши взаимоотношения были денонсированы и не возобновлялись целых тридцать лет. Испанская сторона не согласилась с титулом императора, который присвоил себе Петр Первый. Ибо, создав всепланетную империю, они монополизировали право на это понятие, даже Англия, мол, завоевав кучу колоний, повела себя скромнее, осталась королевством и обозвалась всего лишь Великой Британией.

Однако говорить не о чем, еще не вечер. Придет время, и будем посмотреть, кого в этом мире будут называть Великой и кого Империей с большой буквы.

— Радость моя… — Мы с Луисом, стараясь скрасить одиночество Изабель, развлекали ее в пути, сопровождали в карете. Сейчас была моя очередь, а Луис в авангарде двигался верхом. — А нет ли у тебя связей, благодаря которым меня могли бы представить герцогу Андалусскому?

— А какое у тебя к нему может быть дело? — удивленно спросила дона.

— Вообще-то дело это мужское, но коль ты мне дорога и любима, значит, имеешь право знать. Хочу приобрести в метрополии землю.

— Микаэль! Да герцог здесь не нужен! Любой человек, кроме мусульманина и иудея, коим проживание в империи запрещено, может жить, где хочет. Лишь бы деньги были. А необходимые рекомендации для покупки мы тебе обеспечим.

— Изабель, а может ли в метрополии любой человек свободно носить клинковое и огнестрельное оружие, содержать и воспитывать собственную вооруженную стражу? Так вот, хочу это право получить навечно. И мне нужна не просто земля, а феод, где смогу делать все, что захочу. Мне необходимо подготовить мою маленькую армию. Ты же знаешь, там, на моей родине, меня ждет кровный долг, и отдать его — моя святая обязанность.

— Нет, здесь ты прав. Но в данном случае у тебя ничего не получится, нужно быть праведным христианином и получить дворянство из рук короля. У тебя единственная возможность — по получении офицерского патента подать прошение его величеству с рекомендацией твоего духовника. Но вот феод тебе никто не подарит, его нужно будет купить за собственные деньги.

— Деньги — не вопрос, а все остальное — очень длительная процедура, а мне некогда. Мне осталось лет пятьдесят — шестьдесят жизни, разве что убьют или погибну в океане, у меня большие планы, хочу многое успеть, мне жаль терять даже год. Изабель, есть определенная надежда на благосклонное отношение и помощь герцога, и это ему ничего не будет стоить, даже совсем наоборот.

— Если не смотреть на тебя, а только слушать, — представляешь перед собой богатого, умудренного жизненным опытом, спешащего жить мужчину. Нет, Микаэль, не знаю, как так может быть, но ты не мальчик, ни в постели, ни в делах. Взять моего покойного супруга, так он, к сожалению, даже рядом с тобой не стоял.

— Радость моя, ты очень умная женщина, но ты меня переоцениваешь.

— Скорее недооцениваю. Теперь — в отношении герцога. К твоему сведению, мы его вассалы и меня как вдову он принять обязан, тем более что я ему была представлена и встречалась с ним неоднократно. И относился он ко мне всегда благожелательно… Но бабник он порядочный. Ничего, можешь считать, что протекция у тебя уже есть и на прием попадешь обязательно. И все же, милый, меня смущает один момент.

— Какой?

— Ты ортодокс.

— Бог един, и он хочет, чтобы мы ему молились. А вопрос о том, как это правильно делать, скорее политический и находится в компетенции самих людей, но лично я придерживаюсь ортодоксальных взглядов. Герцогу, кстати, знать об этом не обязательно.

— О господи, какая ересь! — Обозначив себя великой грешницей, она неистово стала молиться о любимом человеке, грешнике Микаэле, о прощении грехов его. Когда замолчала, опустив голову, обнял ее и прижал к себе:

— Я тоже люблю тебя, Изабель.

Итак, мы потихоньку двигались. Своевременно подгадав обеденный привал к началу сиесты, подъехали к небольшому городку Капабланка. Кучер и двое воинов из арьергарда остались на улице охранять поезд, так как второй день шли по землям Кастилии-Ла-Манча, а места здесь, говорят, для путешественников опасные. Который год всякий сброд не переводится, несмотря на то что кирасиры герцога Кастильского периодически вырезают разбойников под ноль.

Дона Изабелла, мы с Луисом, Педро во главе оставшихся девяти воинов и Мария, служанка сеньоры, вошли в обеденный зал почтового заведения. Здесь было чисто, но в нос шибанул какой-то кислый запах. Окинув взглядом помещение, зафиксировал обстановку. Заметил, что точно так же поступил и Педро. Все оконные решетки были подняты, в комнате оказалось достаточно светло.

Людей за столами находилось немного. Двое крестьян слева от входа ничего не ели, но потягивали вино. Справа от входа сидел одинокий кабальеро при шпаге с чашей, крестовиной и широким эфесом, одетый бедновато, но кричаще — несколько великоватый хубон из затертого атласа в желтых и розовых тонах, штаны от совсем другого костюма, но ботфорты — добротные, с серебряными пряжками и шпорами. И семейство какого-то путешествующего горожанина — жена, сын лет семнадцати и четыре дочери от семи до пятнадцати лет обедали за столом у стены напротив входа.

Мы расселись за тремя столами, заняв часть зала у правой стены. Заказ принимала хозяйка заведения. В таких случаях с самого начала путешествия Изабель поручила Луису вести все переговоры. Такая обязанность была ему по статусу: его грудь пересекала лента морского офицера.

После приема заказа хозяйка сказала:

— Почтовый поезд с охраной отправился еще утром. Сеньоры останутся на ночь или последуют дальше?

— Дальше.

— Как будет угодно сеньорам, но мы всем рекомендуем отправляться только с почтовой охраной, мы слышали, на дорогах опять неспокойно.

— Нет, у нас своя охрана, мы остановимся на ночь в Льесе.

Обратил внимание, что кабальеро, посматривая в потолок, кивнул головой каким-то своим мыслям, а через пару минут краем глаза заметил какие-то изменения слева — это выбрались из-за стола выпившие крестьяне и, слегка пошатываясь, двинулись на выход.

Педро хлопнул по плечу одного воина и громко приказал:

— Иди, скажи Мигелю и Адриану, пусть присоединяются. Там и одного кучера достаточно.

Тот вышел и через пару минут вернулся в компании еще двух бойцов.

Обедали не спеша, когда столы опустели, никто никуда не торопился — время сиесты священно. Незнакомый дворянин несколько раз кидал в нашу сторону взгляд, затем, когда мы уже рассчитались и готовились уходить, поднялся и подошел к столу.

— Прошу простить за беспокойство. — Он поклонился Изабель и обозначил поклон нам, на его щеке выделялся багровый шрам. — Разрешите представиться, кабальеро Хулио де Ла Грус из провинции Альбасета. До ранения был капитаном конно-гренадерского полка.

После того как Луис представил нас и предложил новому знакомому присесть, тот продолжил:

— Слышал, вы сегодня собираетесь отправиться к городу Льес? Я после излечения еду в Мадрид за назначением, путешествую в одиночестве, уехать в сопровождении почтового поезда опоздал. Не буду ли навязчивым, если напрошусь ехать в вашем сопровождении? Говорят, здесь на дорогах неспокойно.

— О! И я еду за назначением! — обрадовался Луис. — Будем рады твоему обществу, а в дороге лишний клинок не помешает.

Почему-то, что и когда делать, Изабель и Педро спрашивали у меня, и Луис считал это нормальным, словно сие было в порядке вещей. Сейчас я показал Изабель глазами на выход и едва заметно кивнул, мол, пора в путь. Она взяла в руки свой ридикюль и поднялась из-за стола. Все тут же подорвались с мест и потянулись на выход: бойцы спереди, следом Луис с доном Хулио, далее Изабель, опирающаяся на мою руку, а за нами Мария и отставший Педро.

— Дона Изабель, — за спиной раздался негромкий голос Педро. — Разрешите задержаться дону Микаэлю.

— Что-то случилось? Говори, Педро. — Она остановилась и повернулась к нему.

— Это только мои мысли, сеньора… На нас могут напасть дорожные бандиты.

— Твои подозрения обоснованны?

— Не знаю, сеньора, — замялся он, — за столом у выхода сидели двое крестьян, руки которых имели совсем не крестьянские мозоли. Может быть, останемся на ночь здесь?

— О чем ты говоришь, Педро? Какие крестьяне? Да в моем поезде три дворянина! И ты, знаю, воин не из последних. И десяток опытных бойцов, которые мне обходятся в круглую сумму. Так о каких крестьянах ты говоришь? Ты чувствуешь, какой здесь запах? Ты хочешь, чтобы я до утра это нюхала?

Педро, конечно, парень разумный, но брякнуть магнату современности, что тому в делах могут помешать какие-то крестьяне, совсем не разумно. И подействует, словно красная тряпка на быка.

— Ладно, пошли. — Я хлопнул его по плечу, прекрасно понимая, что отговорить Изабель от поездки сейчас просто невозможно.

Если честно, то крестьяне мне показались странными совсем по другой причине: еще из той жизни знал, во время сиесты кафешку покинет только сумасшедший испанец. А два сумасшедших одновременно — это перебор.

Дон Хулио уже успел вывести свою оседланную лошадь и теперь красовался верхом на вороной красавице. Это была настоящая берберийка, уж в этом-то ошибиться не мог, дед Опанас вернулся из Франции с подобным трофеем, в бою у какого-то испанца отбил, только та лошадь была гнедая. А у этой оказались те же сильная и изогнутая шея, длинная и узкая голова, густые грива и хвост; тонкие длинные ноги и глаза — смелые и злые, как у настоящего сторожевого пса. Странно, только вела кобылка себя беспокойно, словно на спину взобрался совсем не друг. Вероятно, она досталась дону Хулио недавно. Действительно странно, для внешне небогатого дворянина ну очень дорогое приобретение, как бы не в тысячу серебром. А рядом с ним что-то увлеченно рассказывал Луис. Остальные бойцы тоже вскочили на своих лошадей, а кучер открыл дверь кареты и дожидался сеньору.

Сопровождая Изабель, опустил глаза в землю и тихо, но так, чтобы она слышала, проговорил:

— Если среди дороги услышишь выстрелы, сразу же падай на пол. Повторяю, падай на пол. Ясно? Слушайся старших.

— Это кто из нас старше?

— А сейчас возьми к себе в карету Марию. И не пререкайся со мной! — проводив дону Изабеллу к карете, учтиво поклонился, глядя глазами безнадежно влюбленного юнца, и ушел к своему Нигеру. Когда отворачивался, мазнул глазами по лицу Марии и увидел едва заметную улыбку. Уж она-то, старшая служанка в апартаментах сеньоры, которая обеспечивала ванну, чистоту и порядок в спальне, точно знала — я играю свою роль.

Взобравшись в седло, подъехал к Педро, который задумчиво наблюдал за строившимся в колонну поездом.

— Есть что-то еще, Педро, о чем мы должны знать?

— Да, сеньор, я ведь недаром отправлял бойца на улицу за Мигелем и Адрианом. Эти крестьяне, они ускакали на хороших строевых лошадях с приличной сбруей.

— Ты вот что. Сейчас стань перед людьми и громко объяви о бдительности и о возможном нападении.

— Да я уже всем шепнул, мои бойцы не дети малые, будут настороже.

— А ты не шепни, а скажи громко, чтобы и Луис, и наш попутчик слышали и были готовы к бою.

— Вы думаете, сеньор?

— Почти уверен.

Педро решительно выехал на левый фланг колонны и поднял руку:

— Дон Луис! Разрешите мне сказать слово бойцам.

— Слово?.. Говори.

— Солдаты! Предупреждаю всех, будьте бдительны! Существует вероятность нападения на поезд банды дорожных грабителей. Если это произойдет, бой вести по отработанной методике! Все понятно?!

— Д-да-а! — пронеслось по колонне.

— Всем занять свои места. Вас, сеньоры, прошу занять те места, какие считаете удобными.

— Я — в авангарде! — выкрикнул Луис.

— А я — в арьергарде, — сказал дон Хулио.

— Я тоже в арьергарде. Можешь забрать своих бойцов вперед, Педро, мы с доном Хулио здесь и вдвоем справимся, — выкрикнул звонким голосом, вытащил заряженные пистоли, засунул за пояс и, бахвалясь, махнул рукой.

Педро посмотрел на меня с каким-то удивлением, затем сказал:

— Да-да. Адриан и Мигель, двигайте вперед. Все! Колонна, марш-марш!

Когда Педро выступал перед бойцами и сказал о возможном нападении, за доном Хулио я подсматривал внимательно и четко видел — в его глазах промелькнул страх. А сейчас мы ехали рядом, и, восторженно рассказывая о том, как хороша хозяйка де Гарсиа дона Изабелла, я не забывал его контролировать.

Ехали мы уже часа два, и теперь лицо спутника выглядело безмятежным, в глазах не было никакого страха, он мне снисходительно поддакивал. Но моя паранойя была на взводе, и когда дорога стала огибать холм, а вдали показался перелесок, спутник, вначале ехавший слева от меня, стал отставать и перестраиваться справа. Его тело напряглось. Нет, мне не нужно было на него смотреть, это было видно по поведению его красавицы, ведь лошадь для меня — открытая книга, я сижу в седле с тех пор, как научился ходить.

Дорога шла дугой через распадок, а слева на холме, где когда-то была вырубка, рос молодой, но достаточно высокий и густой кустарник. Если Луис и Педро, возглавляющие колонну, продвинутся вперед еще метров на двадцать, то попадут на открытое пространство, где очень удобное место для засады. Думаю, если бандиты здесь, они пропустят нас метров на сто вперед и будут валить.

Еще метров восемь — десять, и все, у авангарда не будет возможности свернуть и избежать расстрела.

А если там никого нет? Значит, втихаря посмеются над безусой молодежью.

А если есть?

Момент принятия решения наступил одновременно с вопросом и шипящим звуком выдвигаемого клинка:

— И что ты там заметил?

Повернув голову вправо, увидел ухмыляющуюся рожу и почти вытянутый из ножен клинок шпаги. Он был уверен, что никаких других вариантов, кроме как умереть, у этого восторженного щенка нет. Мои руки спокойно лежали на передней луке седла, левая удерживала поводья, а правая — сверху, на запястье, указательный палец зацепился за отверстие в рукояти метательного ножа в наручи под рукавом хубона.

Жало клинка уже блеснуло на солнце, но рука, удерживающая его, безвольно опустилась, разжалась и выпустила клинок наземь. Свой вопрос Хулио, или как его там, закончил сипящим и булькающим звуком — в его пузырящемся кровью горле торчал нож.

— Засада! Засада! — заорал я во весь голос, дал посыл Нигеру, поравнялся с передней парой каретной четверки и завернул ее за холм. Фактически это спасло всем жизнь.

Луис и Педро еще не успели полностью выбраться на открытое пространство и резко завернули вправо. Бойцы тоже среагировали своевременно, поэтому раздавшийся из кустарника громкий «бабах» с полутора десятками облаков черного дыма для нас прошел без тяжелых последствий, но смог обездвижить экипаж. Когда уводил карету вправо и на разворот, левая лошадь задней пары стала похрипывать, а через два десятка шагов свалилась с копыт на передние колени и жалобно заржала. Теперь если и теплилась надежда развернуться и бежать, то она умерла вместе с лошадью. Однако если бандиты пойдут на преследование верхом, а они точно пойдут, то нас и бег не спасет. Уж лучше встретить врага грудью, чем подставить спину.

Убили еще одну лошадь — под бойцом Адрианом, который выдвинулся вперед дальше всех. Ему тоже досталось, пуля попала в кирасу, пробить не смогла, все же дистанция для выстрела была еще великовата, но грудину вмяла неслабо и вынесла из седла. К счастью, приземлившись, он шею себе не свернул, успел заскочить за выступ и бегом вернуться к основной массе бойцов. Были ранены еще две лошади, но нетяжело.

Сейчас от прямых выстрелов нас укрывал холм, и кроме того, что противнику нужно было перезарядиться, ему еще нужно было поменять позицию. Коль они сразу не ринулись, понимая, что наше оружие не разряжено (а среди дезертиров и бандитов вряд ли есть герои), то в нашем распоряжении имелась фора в три-четыре минуты.

Соскочив с лошади, подбежал к карете и рванул дверцу. Мария лежала на полу, а моя любовь сидела на ней сверху и ткнула мне в лицо стволом огромного пистоля. Как она не нажала на курок, не знаю, но мало бы не показалось, ведь все четыре каретных ствола заряжал лично крупной картечью.

— Быстро вылезайте из кареты! Обе! — Изабель шустро выскочила сама, а Марию пришлось тащить за шкирку. Собрал все пистоли, удерживая в руках за стволы по два, как дубины.

— Дон Хулио погиб? — рядом со мной очутился Луис, показывая обнаженной шпагой на убитого.

— Он был заодно с бандитами.

— Как это?

— Давай об этом потом, сейчас для нас самое важное дело — спасти жизнь сеньоры.

— Все спешились, — крикнул Педро, — Мигель и Антонио, за сеньору отвечаете головой, взяли ее под руки и все за мной, на холм!

— Я сама. — Изабель подхватила руками низ платья и задрала к коленям. В который раз убедился в уме этой женщины и в ее холодной рассудительности.

Окинув взглядом окрестности, оценил его решение как правильное. Если забраться на холм, то подход здесь такой, что верхом к нам никто не доберется, нужно будет шагать ножками и лезть на корточках. Теперь наша позиция будет предпочтительней и, несмотря на численное преимущество противника, — бабка надвое гадала. Людей, конечно, мало, но у меня возникла еще одна мысль.

— Педро, дай мне своего чемпиона, мы обойдем холм с правого фланга и ударим им в спину.

— Это было бы отлично, сеньор, но вдвоем опасно. — Потом он повернулся к замершим бойцам, придержал рукой самого молодого, а остальным гаркнул: — Не стоять! Наверх, к кустам! Бегом-бегом!

— Педро, слушай меня. Мы попытаемся подпустить их к вашей позиции максимально близко и ударим. Не стреляйте, пока не услышите шесть выстрелов, — показал ему свои пистоли. — Не то и нас завалите. Мы падаем наземь, а вы делаете залп, а там уже как Бог рассудит.

— Все понятно. Антонио, идешь с сеньором. — Педро хлопнул по плечу своего бойца и вопросительно уставился в глаза Луиса.

— Разбежались, — легонько толкнул рукоятями пистолей побледневшего Луиса, поймал взглядом кивок оглянувшейся Изабель, бросил наземь шляпу, чтобы не мешала, и рванул через кустарник по сухой канаве, вращая головой, как локатором, и стараясь обогнуть холм по широкой дуге.

Антонио, или Антон Полищук, пять лет назад бежал из Речи Посполитой за убийство своего пана-шляхтича. Каким-то образом семнадцатилетний парень добрел до Испании и здесь был замечен предшественником Пабло. Так и оказался Антон в страже де Гарсиа. Огнебоя он почему-то не любил, но стал виртуозом в метании ножей. У него сверху кирасы были перекинуты две перевязи с ножнами, в каждой по шесть ножей. Так вот, освобождался он от них, находясь в движении и очень прицельно, секунд за десять.

Честно говоря, когда узнал его историю, первый позыв был таков — мое воспитание заставило положить руку на эфес, выхватить шпагу и пронзить какого-то смерда, посмевшего поднять руку на господина. Но, немного поразмыслив, решил для себя, что такому господину бродить по миру точно не надо. В Европе давным-давно было ликвидировано право первой ночи, этот же пан хмырь никак не мог успокоиться. Не дождавшись в своих покоях невесты Антона, он ворвался к ним в хату и зарубил ее. А вот Антона не успел, тот оказался более шустрым.

Тому внутреннему порыву мое нынешнее сознание нисколько не удивилось. Ведь в эти времена дистанция между господином и хлопом была размером с бездну. Что там говорить, припоминаю купчую на лошадь, которую читал собственными глазами, где стоимость арабского скакуна была оценена в сорок восемь хлопов мужеского полу (валюта такая).

Противник появился, когда мы добежали почти до противоположной стороны холма. Услышав треск валежника, спрятались за полосой терновника. Взяв два пистоля под мышку, отстегнул плащ, кинул Антонио и прошептал:

— Натяни на себя, твои кираса и шлем сияют, как новенький пиастр.

И минуты не прошло, как разношерстно одетые всадники появились прямо перед нами. Затаившись, насчитал двадцать два человека. Немало, черт забери! Копыта их лошадей прорысили буквально в трех метрах от нас. Поглядывающийся на меня Антонио отрицательно качнул головой. Бандиты отъехали недалеко, так как заметили на холме шевеление.

— Смотри! Они на холм залезли! — кричал один из уже знакомых нам сегодняшних «крестьян».

— Ай, карамба! Но это им не поможет! Нас вдвое больше! — говорил прилично одетый бандит, очень похожий на Хулио, но постарше.

— Смотри, Игнасио! По этому распадку можно подняться на дистанцию выстрела.

— Точно! Спешивайтесь и привяжите лошадей, чтобы не разбежались. Братва! Сегодня ночь будет веселой, там сверху — две девки. Если получится, молодого дворянчика не убивайте. Я с него за Хулио с живого кожу снимать буду. Пошли!

Действительно, с этой стороны под углом к вершине холма шел распадок, по которому бандиты могли подойти к рубежу открытия огня, метров за двадцать до линии обороняющихся. И если только они укрылись слабо (ведь кусты для картечи и пуль препятствием не являются), то на такой дистанции из своих пятнадцати аркебуз бандиты порвут их на куски.

К сожалению, позиция на холме оказалась изначально проигрышной, и шансов выжить у наших людей не было. Да и наш подход из тыла выглядел проблематичным. Чтобы добраться на дистанцию уверенного поражения противника метательными ножами и пистолями, придется бежать метров сто по открытой, кое-где поросшей кустами местности.

Вот и настал очередной момент истины. Лично нам ухватить лошадей и сбежать не составит никакого труда. Взглянул на Антонио, его лицо покрылось пятнами, видно, тоже понял сложившуюся ситуацию. Что ж, думать нечего, нужно идти и делать то, что должен. Как только замыкающий бандит скрылся в овраге, придерживая шпагу, кивнул напарнику, тот перекрестился, и мы, пригнувшись, побежали вдоль терновника в сторону от распадка.

Отсюда рванули ту самую стометровку по резко пересеченной местности. Наши нас, безусловно, заметили, но если кому-то из нападавших взбредет в голову выглянуть и осмотреть тылы, мы погибнем. Но Господь решил помочь нашей стороне — мы незаметно добежали по мягкой траве почти до самого оврага и в намеченном месте оказались вовремя. Бандиты даже не успели подойти и стали скучиваться на выходе, изготовив аркебузы и пистоли к стрельбе.

Дальше таиться было нельзя, и стало совершенно ясно, что лично нам из передряги выбраться невозможно, и идем мы на смерть.

— Опять вспоминаю Тебя, Господи, когда больше некуда бежать, не оправдал доверия. Прости прегрешения мои, — прошептал про себя, затем повернулся к напарнику и тихо сказал: — Работаем. Но помни, только в движении. У тебя обе руки хороши, поэтому я пойду правее. Отработаешь ножами, падай.

— Понятно, сеньор. Спаси и сохрани нас, Святая Дева Мария.

За пояс добавил два пистоля, на двух прочих взвел курки и зажал слева под мышкой, приготовил оставшиеся два метательных ножа и кивнул. Мы встали и разошлись, и еще раз нам повезло, никто из бандитов не оглянулся. Антонио начал работать с дистанции метров в десять, для меня это было далековато, поэтому, продолжая идти вперед, наблюдал за мельканием смертоносных молний. Выглядело это, словно у жонглера-виртуоза, только мелькали не шарики и тарелочки, а настоящие боевые ножи. Мне было видно, что некоторые ножи попали в защищенные места, но восемь из них точно собрало кровавую жатву. Правда, об этом узнал гораздо позже.

Мой первый нож попал одному из бандитов в шею, а куда влетел второй, уже не заметил. Захрипели и застонали задние и обратили на себя внимание передних. Только-только успел перехватить первые два пистоля, а в меня уже направлялся чей-то мушкет, но мои выстрелы грянули быстрее. Особо не целился, с дистанции семь метров эта ручная артиллерия накрывала картечью не меньше квадратного метра площади. Упав на колени, разрядил пистоли, выпустил из рук, оттолкнулся и перекатился вправо. Лежа на спине и вытаскивая вторую пару пистолей, видел, как куст, у которого только что стоял, несколькими попаданиями просто смело. Взвел курки и повернулся на живот, но за дымом совершенно ничего не было видно. Все же выстрелил на звук — крики, ругань и стенания. Опять отбросил использованное оружие, перекатился еще правее и вытащил последнюю неиспользованную пару. Пришлось привстать на колено, только тогда увидел мельтешащих людей, после чего и выстрелил.

Пришла и моя очередь. Тот самый, который подкрадывается незаметно, появился мгновенно, с ужасной силой боднул в живот и вышиб дух, приподнял, пронес метра три над землей и шмякнул дурной головой о деревцо. Если бы башка была не дубовой, по окрестностям расплескались бы мозги, а так бедная осинка спружинила и в критической точке сломалась. Последнее, что слышал, находясь в полете, это залп аркебуз со стороны линии обороны.

 

Глава 6

Не оправдал. Не оправдал.

А почему не оправдал? Потому что погиб и не построил свой мир? Потому что не сбежал ради своего светлого будущего и не разменял жизнь тех, кто должен был умереть там, на холме, на свою драгоценную жизнь?

А если бы разменял, нужен ли такой человек миру?! И нужен ли мир, даже самый маленький, построенный таким человеком?! Ведь ты в таком уже жил!!!

В голове мелькали калейдоскоп лиц и водоворот событий. Ко мне, невидимому, подходили родители. И эти, и эти. Что-то говорили и улыбались. Затем появились веселящиеся дети с семьями. Сына и зятя хлопнул по плечу, а дочь и невестка обнимали меня и целовали. А Лиз и самая маленькая внучка заразительно смеялись и хлопали в ладоши.

Много-много лиц. Друзья и любимые женщины, даже те, которые давно забылись и которых не встречал целую жизнь.

И Мари с Изабель. Смотрели на меня одинаковыми глазами, одинаковым взглядом. Улыбались.

А это кто такая, маленькая и конопатенькая, так шустро бежит? Любка! Стала и ручкой к себе зовет. Что говорит — не слышно, но понятно: «Иди ко мне, иди ко мне!»

Тук-тук! В голове долбил дятел, а в ушах звенело. Сквозь ресницы пробивался язычок света. С трудом разлепил глаза — туман и размытость, но через минутку зрение наладилось, и перед собой увидел подсвечник со свечой. И Изабель. Она сидела, сгорбившись, рядом со мной на кровати, удерживала мою руку в своих руках и что-то шептала.

— Изабель, — прохрипел пересохшими губами. Она замолчала, открыла опухшие глаза и уставилась на меня удивленным недоверчивым взглядом.

— Жив, — прошептала и сжала мою руку. На лице появилась улыбка, а из глаз потекли слезы, затем уже громче сказала: — Господи, Святая Дева Мария, благодарю, вы услышали мои молитвы!

— Пить хочу, — как-то промямлил, язык шевелиться не хотел.

— Господи. Сейчас, сейчас. — Она выпустила мою руку и подхватилась. Но ее шатнуло сначала в одну, потом в другую сторону, откуда-то сбоку возникла Мария и удержала.

— Куда вам, сеньора, прилягте. Шутка ли, больше суток на ногах, я все сама устрою. — Мария была единственной служанкой в замке, которая втихаря что-то смела возражать хозяйке.

— Что ты говоришь, Мария, как это — прилягте.

— Ладно. — Преодолевая слабое сопротивление Изабель, она усадила ее в кресло напротив кровати и, теперь уже не скрывая от меня своего влияния на сеньору, прокомментировала: — Отсюда тоже все хорошо будет видно, а я подам вам не воду, сеньор, а напиток.

— А может, не надо ему ведьмино питье подавать? — жалобно спросила Изабель.

— И сколько раз говорить вам, сеньора, лекарка она, лекарка. Она еще вашего отца когда-то от раны лечила, поэтому-то ее и привела. Видите, как сказала, так и получилось. Сейчас возьму чашу и помогу вам привстать, сеньор.

Не дожидаясь помощи, отмахнувшись от возражений раскудахтавшихся женщин, решил приподняться сам. Оперся на локоть — в голове молоточки стукнули громче, но ничего, на кровати уселся нормально, правда, слегка подташнивало.

— Где мы?

— В Толедо, милый.

— С тобой все нормально?

— Да, мой милый.

— Как там, мы победили?

— Конечно! Разве могло быть иначе?

— Ну да. Ну да. Какие-то крестьяне…

— А знаешь, Микаэль, это были не крестьяне. Это дезертиры во главе с некими братьями Гомес. Вот та мразь — Хулио, который посмел нацепить шпагу и выдать себя за дворянина, это младший из братьев. Старший брат — торговец, недавно разбогател и купил себе небольшое имение, там вся банда и пряталась. Сейчас мои кирасиры вместе с солдатами алькальда отправились выжигать это поганое бандитское гнездо.

— Что с людьми?

— Живы.

— Кроме вас еще пятеро ранены, сеньор, но увечных нет, — сказала Мария и подсунула под нос чашу с каким-то горьким пойлом. Ну и ладно, что горькое, зато мокрое. Капли потекли по подбородку, решил смахнуть и провел рукой по груди — ощутил саднящую боль. Опустил глаза и осмотрел себя — весь живот оказался сплошным синяком с особо темным пятном чуть ниже солнечного сплетения.

В этом месте у меня уже был когда-то синяк. В юности, на заре увлечения тайским боксом, более опытный спарринг-партнер нанес мне лоу-кик по мышце левого бедра, затем, я уклонившись от его хука, умышленно вошел в клинч, но, потеряв мобильность от боли в бедре, атаку организовать не смог и не смог уйти от мощного удара коленом. Бил он меня жестко, и синяк получился неслабым. Конечно, боец тот — идиот порядочный, но науку его запомнил на всю жизнь. Со временем в «муай тай» или в свободных поединках (так правильно называется этот бокс) научился многому, по крайней мере, элементарных ошибок больше не делал, но главное, воспитал характер. А занимался боксом очень и очень долго, считай, до старости. Зачем? А давал он мне правильный настрой — как физический, так и духовный; как по жизни, так и в бизнесе.

Синяк тот был поменьше этого, и не такой темный, но все равно после того боя дня на три я потерял стройность тела, ходил буквой «зю». Да и физически тогда был гораздо слабее себя нынешнего. А лет-то около шестнадцати и стукнуло, но выглядел сейчас, да, постарше, чем тогда.

После питья в голове чуть просветлело, и молотометр по кувалдометру стал лупить потише, а на глаза навалилась тяжесть. Изабель сидела в кресле и смотрела на меня во все глаза, как на чудо какое-то.

— Радость моя, наверное, сейчас усну. Иди к себе, отдохни, теперь я чувствую себя нормально, просто хочу спать.

— У-у, у-у, — отрицательно закачала головой.

— Сеньора, куда это годится, поспать нужно, видите, с доном Микаэлем теперь все хорошо, — уперев руки в боки, внушительно сказала Мария. — Ай! Не хотите уходить, тогда раздевайтесь и ложитесь здесь. Уж я покараулю!

Засыпая, почувствовал прикосновение теплого тела.

Спал опять же долго; проснулся, когда сквозь решетку окна на пол уже падали лучи полуденного солнца. Но это было не беспамятство, а всего лишь сон. Спал бы еще, но возмутился биологический будильник. Открыл глаза и не заметил в комнате никого, но как только стал выбираться из постели, дверь открылась и залетела Мария:

— Куда вы, сеньор?

— Пора вставать, в туалет хочу.

— Не надо никуда ходить, — она наклонилась и вытащила огромный горшок, — давайте я подержу.

— Кыш, — отмахнулся, как от назойливой мухи, она была чем-то похожа на мою кормилицу (жива ли?), так же нахальна, поэтому отстранил и сказал: — Когда был без чувств, могла делать что угодно, даже прыгать сверху. А сейчас — кыш.

— Да-да, особенно в первый день, когда всякое непотребство летело из всех ваших дыр, вот тогда я напрыгалась, да, сеньор. Хорошо, что крови не было, ни в моче, ни в рвоте. А еще я вас отмыла мокрыми тряпками.

— Ладно, не бурчи, отблагодарю тебя, — стал не спеша одеваться, прислушиваясь к боли в теле и голове. Одежда была вычищена и лежала стопкой у кровати.

— Не надо мне никакой благодарности, вы лучше, сеньор, эту благодарность на девочку перенесите.

— На какую это девочку?

— Как же на какую? Да на дону Изабеллу! Ведь я еще совсем девчонкой к ним в замок была взята, как только она родилась. С тех пор она росла на моих руках, жила на моих глазах. — Мария замолчала на некоторое время, потом так вопросительно на меня уставилась. — И как же ей теперь быть, а, сеньор?

— В каком смысле?

— Да в этом самом смысле, сеньор. С вами. А падре что скажет, — покачала она головой, помогая мне надеть белую, чистую рубашку. — Даже не представляю.

— Знаешь что, Мария. Мог бы сказать, что это не твоего ума дело, и послал бы подальше. Но не пошлю, из уважения и за твое отношение к ней и ко мне, — сказал, рассматривая на хубоне место попадания пули. Наружная, атласная сторона была аккуратно заштопана, а на внутренней — и следов никаких не имелось. Конструкция из многослойного натурального шелка оказалась настоящим бронежилетом, затем, взглянул на женщину, не удовлетворенную моим ответом, добавил: — Да, Мария, отмерено нам с Изабель совсем немного счастья, но счастье это для нас обоих — настоящее. И это все, что могу тебе сказать.

— Ваша правда, сеньор, любому человеку хочется получить хотя бы маленький кусочек счастья. — Она подняла голову, в ее глазах отражалась какая-то тоска.

— А что это за барахло валяется. — Вдруг увидел в углу чьи-то вещи. Подошел ближе и распознал отстиранный от крови и тщательно очищенный хубон, а рядом лежали ботфорты, шпага, дага и пояс Хулио.

— И никакое это не барахло, это серьезные, дорогостоящие вещи. Дон Луис сказал, что вороная кобыла этого разбойника тоже вашей считается. И ножи ваши нашлись метательные.

— Кобыла и ножи — это хорошо, особенно кобыла. А где сеньора?

— Так внизу, встречает дона Луиса и наших охранников.

— Не понял, а где они были?

— Так вместе с солдатами алькальда ездили разорять бандитское логово. Сейчас все обедать будут. Вам сюда принести?

— Нет. Сейчас спущусь в зал. Ступай.

Мария ушла, ну и я, сделав свои дела, отправился следом. Немного подташнивало и побаливало в груди, но состояние было вполне терпимым, если не прикасаться к огромной шишке на голове.

Внизу оказалось шумно. Когда спускался по лестнице, увидел толпу солдат, которые выпивали по чаше вина и направлялись к выходу. Какой-то незнакомый офицер расшаркался перед Изабель, затем Луис проводил его к двери.

Мою персону тоже встретили шумно — Педро с кирасирами «гип-гипом», а Изабель и Луис пошли навстречу.

— Оклемался, молодец, — воскликнул Луис.

— Как ты себя чувствуешь, дон Микаэль?

— Вполне удовлетворительно — благодаря твоей заботе, дона Изабелла. Мне известно, что ты не отходила от меня, когда был без чувств. Моя искренняя благодарность!

— Это мы все должны благодарить тебя. Педро говорит, что если бы не твой удар в спину бандитам, еще неизвестно, чем бы все закончилось.

Прежде чем сесть за стол, подошел к бойцам, каждого хлопнул по плечу, проявив таким образом уважение. Двое лежачих отсутствовали.

— Ты как, Антонио, в порядке? — увидел улыбающуюся рожу своего напарника.

— Я сразу же упал, как вы и говорили, сеньор, только пулей ногу зацепило. Лекарка лечила и сказала, что все отлично заживет.

— Вот и хорошо. Дона Изабелла, разреши пригласить Педро к нам за стол? — после благосклонного кивка подхватил под руку смутившегося Педро.

Обедали молча, затем за бокалом вина я слушал рассказ о перипетиях боя и последующих приключениях.

— Если честно, то мы подумали, что вы погибли, дон Микаэль, — рассказывал Педро, — мы видели, как вы бежали на холм и вначале ничего не могли понять, думали, что возвращаетесь. Ведь мы не заметили бандитов, которые подобрались к нам по дну оврага почти вплотную. А когда вы стали метать ножи и стрелять, они открылись, и мы заметили их головы и плечи, увидели, как разбойники разворачиваются и начинают палить прямо в вас. Тогда-то и сориентировались, дали залп и обнажили клинки. По нам тоже пять или шесть раз выстрелили, трех наших ранили сразу, а Марко, он сейчас лежачий, их главарь достал шпагой в грудь. Когда сошлись в клинки, невредимых бандитов было шестеро, а остальные ранены, кто легче, кто тяжелее. Но мы оказались более подготовленными и порешили их быстро. Бойцы из бандитов, по правде говоря, никакие.

— Какие из дезертиров могут быть бойцы? — согласился Луис.

— Да, — продолжил Педро, — но если бы не вы, дон Микаэль, мы бы там все легли.

— Правда и Господь были на нашей стороне, — добавил Луис.

— Дона Изабелла, — обратился я к моей радости, — надо бы Антонио поощрить.

— Все мои воины дополнительно к жалованью награждены золотым дублоном, а Антонио — двумя, и за ранение по пиастру. Да и трофеями с тел они взяли немало, не правда ли, Педро.

— Правда, ваши воины довольны, сеньора.

— Вас, Педро, ждет отдельная награда. Теперь расскажите об этой поездке, что вы там привезли на четырех возах.

— Давайте я скажу, тетушка! — Луис поднял руки и стал ими размахивать.

Из дальнейшего рассказа стало ясно, что после боя Педро расколол двух раненых бандитов, которые выдали местонахождение их логова. Это было имение братьев Гомес, которое располагалось на востоке от Толедо, в полудне пути верхом, и в данный момент охранялось шестью бандюками.

Погрузив трупы на трофейных лошадей, они отправились в Толедо. Этот город лежал немного в стороне от ранее намеченного пути, но Мария знала там хорошую лекарку, что повлияло на принятие решения. По прибытии Изабель была незамедлительно принята алькальдом, который, разобравшись в ситуации, подписал решение распотрошить это гнездо и доверил руководство операцией офицеру собственной стражи.

Когда шестеро наших воинов во главе с Луисом и Педро, а также два десятка воинов городской стражи, прибыли на место, никто никакого сопротивления не оказал. В имении арестовали шесть бандитов, четыре человека дворни и шесть гулящих девок.

Обыск зданий и прилегающей территории проводился до ночи. В подвале нашли казну братьев, общую казну банды, а в конюшне и на улице — три небольшие захоронки с деньгами и ценностями. В переводе на серебро общая сумма получилась приличная — девять тысяч триста двадцать один пиастр. Кроме этого было загружено двенадцать возов различных товаров, которые банда не успела реализовать.

— Таким образом, — подвел итог Луис, — от реквизированного имущества в казну империи уйдет третья часть, треть поступит в казну графства, ну и вам треть, тетушка.

— А на возах что? — Изабель повернулась лицом к Педро.

— Различные ткани. Знающие солдаты говорят, что оптом можно сдать прямо здесь, дадут не менее пятисот пиастров. На лошадей и оружие тоже покупатель есть, город готов выкупить все два десятка скакунов вместе со сбруей по пятнадцать пиастров, а аркебузы — по двадцать. Пистоли им не предлагал, они нам самим пригодятся. Поэтому, если вы не против, сеньора, скажу им, пусть выписывают вексель, там ровно на шесть сотен серебром получается.

— Не против.

— Моего мерина тоже добавь туда, только седло и сбрую с кобылы им отдай, а мою не трогай, привык уже к ней. — Педро выслушал меня и согласно кивнул головой.

После обеда затащил его к себе и одарил хубоном, поясом и ботфортами, а шпагу и дагу попросил продать. Чувствовалось, что мой подарок был ему приятен.

— Не по статусу мне такие вещи, дон Микаэль.

— Все равно, они твои, и распоряжайся, как считаешь нужным, — сказал, выпроваживая его за дверь.

До вечера под чутким руководством Педро избавились от всех ненужных трофеев, даже успели оттащить в городской банк девяносто с лишним килограмм серебряных монет и обменять на вексель общей суммой в три тысячи шестьсот семь пиастров.

Шестьсот пиастров от городского совета Изабель разбила на три векселя. Один, на триста пятьдесят, вручила мне; второй, на двести, — Луису; третий, на пятьдесят, — Педро. Распределением наградных денег были довольны все — и Луис, и Педро, и войска. Впрочем, я тоже. Триста пятьдесят да пятьдесят, вырученные за свою лошадь и бандитские клинки, это очень неплохие деньги, это по меркам метрополии семилетний заработок крепкой крестьянской семьи.

Кроме чудом сохраненных жизней людей и очень хороших трофеев, вдова главы дома де Гарсиа получила еще один неплохой бонус: отправленное на имя канцлера благодарственное представление алькальда, где было и упоминание обо мне.

Кинотеатров, зомбоящиков и многих других развлечений в этом мире нет, поэтому существовала почти стопроцентная вероятность того, что дона Изабелла получит официальное приглашение во дворец, его величество и двор любили послушать рассказы о различных приключениях. Еще в таких случаях обычно позволяли решить какой-нибудь ничего не стоящий вопрос.

В той жизни в Толедо побывать не довелось. Сейчас же пришлось задержаться, и по причине выздоровления раненых, и потому, что Изабель получила массу приглашений посетить салоны и светские рауты. Вчера мы втроем были на приеме, организованном графом в крепости, здесь присутствовал высший свет провинции. Все жаждали услышать, как были уничтожены неуловимые грабители, а радость моя впервые за последние пять лет находилась в центре всеобщего внимания. Ее лицо от удовольствия прямо зарделось.

Больше всех распинался Луис, который попал в свою стихию. Его красноречие перекинуло и на меня, дворянина неведомой Московии, немалую толику внимания, особенно призывные взгляды и «ахи» дам. И если бы не строгий контроль радости моей, меня, слабого и раненого, давно бы попытались умыкнуть. Однако среди здешних красоток, на мой субъективный взгляд, интересней и привлекательней Изабель никого не было, поэтому даже на весь этот кагал не разменял бы ее ни в жизнь.

Сегодняшним утром с удовольствием сходил на литургию в кафедральный собор Святой Марии, изображения которого видел на рекламных проспектах еще в той жизни. Он, кстати, считается серьезным религиозным центром всей империи.

На всякие прочие культпоходы решил забить, извинился и попросил Луиса ангажировать Изабель, сам же занялся осмотром главных достопримечательностей совсем другого характера.

Попасть в Толедо и сделать ряд заказов для личных нужд хотел в любом случае, ибо здесь, во-первых, варили лучшую оружейную сталь не только современности, но и следующих столетий. И, во-вторых, в настоящее время здесь находились лучшие европейские специалисты — кузнецы, механики, алхимики, астрономы. И если астрономы сейчас меня интересовали мало, то здешние мастерские очень даже привлекали.

Город стоит на реке Тахо, которая глубокой петлей огибает его крепостные стены. На участке, не прикрытом рекой, за стеной с сотней башен дымят и пахнут десятки литейных и кузнечных производств, вот туда и направил свои стопы.

Хозяева мастерских с большим удивлением смотрели на глупого молодого идальго, который желал попасть в пыльное и чадное помещение, чтобы посмотреть на черных от сажи работяг и послушать звон железа. Да еще платил за это серебряный пиастр.

В помещении четвертой мастерской, которую зашел посмотреть, ковали мелкие детали для ударно-кремневых замков, пистолей и аркебуз. Но заинтересовали меня не изделия, а один из кузнецов. Раздетый до пояса, крепкий, жилистый мужчина лет тридцати пяти — сорока небольшим молотком проковывал какую-то деталь. Его черные усы свисали ниже бритого подбородка, в правом ухе торчала серебряная серьга, которая говорила о том, что он последний в роду мужчина, а из-под сбитой на сторону косынки вылезал настоящий длинный чуб. Не было никаких сомнений, что передо мной самый натуральный запорожский казак.

Дождавшись, когда он бросит прокованную деталь в корыто с водой, вышел вперед, чтобы обратить на себя внимание. Видно, далеко не каждый день местные работяги могли лицезреть дворянина, кланяющегося простому кузнецу, многие, искоса наблюдавшие за мной, даже работу бросили.

— Здоровья желаю, пан-товарищ, — снял шляпу, размашисто наложил православный крест и поклонился, обозначив и себя природным казаком. Тот оцепенел и с минуту удивленно смотрел на меня. В его правом глазу выступила влага, он смахнул ее, широко перекрестился и поклонился в ответ:

— Желаю и вам здоровья, пан-товарищ. Неужели дошла моя весточка на землю родную?

Так мы и познакомились с Иваном Тимофеевичем Бульбой. Он куда-то отошел, договорился с хозяином об отлучке, затем у бочонка с водой умылся, а какой-то парень слил ему на плечи. Надев плотно облегающие короткие штаны, сапоги, рубаху и жилет, обмотав талию кушаком, в который упрятал сложенную наваху, взяв в руки шляпу-треуголку, вышел на улицу.

Здесь, в промышленном районе, никаких рюмочных не было, поэтому пошли мы к нему домой. На заднем дворе длинного каменного барака виднелся вход в небольшой чуланчик размерами три на три метра. Сразу было видно, что обитает здесь человек, привычный к порядку, а не какое-то чмо пропащее. Везде все было чисто, аккуратно и не воняло.

Иван Тимофеевич выставил на столик сулею с вином, две глиняные чаши и хлеб с сыром. И так, попивая слабенькое розовое, которое неплохо утоляло жажду, мы поведали друг другу о своих злоключениях. Конечно, о наличии сознания, пришедшего из будущей эпохи, ничего не говорил и не собираюсь говорить никому, но о других похождениях рассказал, опять же не вдаваясь в особые подробности.

Пан Иван прекрасно знал и моего отца, и деда Опанаса, впрочем, кто их у нас не знал. Мало того, оказалось, что через бабку по маминой линии он приходится нашей семье какой-то дальней родней. Двадцатым волоском собачьего хвоста, как он выразился.

Пять лет назад они прибыли во Францию и сменили сотню наемников, в которой, кстати, служил мой дед, после чего были направлены в район боевых действий с голландскими войсками. В тот день его десяток, приставленный к охране молодого герцога Монмута, участвовал в дурацком бою при Маастрихте. Опытные военачальники говорили герцогу о полнейшей безрассудности задуманной атаки, но он был непреклонен, даже капитана мушкетеров д’Артаньяна чуть ли не в трусости обвинил.

Чуда не случилось, и мальчишка Монмут, описавшись, положил все свое войско. Последнее, что пан Иван помнил, так это брызги мозгов, вылетевшие из головы его сиятельства графа д’Артаньяна, а очнулся уже в плену.

Испания всегда дружила против Франции со всеми подряд. Вот и в этом случае отправились пятеро пленных, в том числе и наш казак, на родину одного испанского офицера, в Толедо. Чтобы не быть проданными в рабство, они дали клятву шесть лет отработать там, где скажет хозяин, и не убегать, на чем целовали крест. Они могли быть освобождены от обязательств в любой день, если вносили выкуп в сто пиастров за каждого.

Пан Иван кузнечное дело любил и, считай, еще с детства, оставшись сиротой, обитая на Сечи, работал в кузне Уманского куреня. Со временем стал неплохим специалистом по ремонту и изготовлению мушкетов и пистолей. Но в походы и набеги вместе с сечевиками ходил обязательно. В результате добрый казак, пройдя тропами судьбы, очутился в Толедо. Но и здесь, в мастерских у родственника того самого офицера, не отбывал отбывальщину, а работал на совесть, заслужил вольное бытие и небольшой доход.

Не задавая больше вопросов, вытащил из пояса пять золотых монет достоинством десять дукатов каждая и положил на стол.

— Прими, Иван Тимофеевич, от чистого сердца.

— Здесь вдвое больше, чем нужно для выкупа… Но — благодарю. — Он встал и перекрестился. — Богом клянусь, если жив буду, в течение года верну лично либо передам через казначея Гнежинского полка.

— Не торопись возвращать, меня в Украине не будет полтора-два года.

— Как так?! Да и у меня мысль только что мелькнула, что было бы хорошо возвращаться вместе с тобой, Михайло Якимович. Собрали бы ватагу, да и помогли бы тебе прибить Собакевича на воротах.

— У меня, пан Иван, на ближайшие полтора года другие планы, да и ватагу казачьей вольницы за собой больше водить не буду. Сейчас поступаю в морскую школу, хочу выучиться на морского офицера. Пока буду учиться, закажу купцам выкупить в Кафе несколько десятков молодых казачат, вот из них начну готовить свое будущее войско. Вооружу их новейшим, ранее никому не ведомым оружием, — с каждым моим словом взгляд Ивана делался все более недоверчиво-скептическим, — и вот с ними вернусь на Украину для раздачи долгов. Затем соберу доверившихся мне ближников, сядем на корабль и отправимся покорять новые, еще никем не занятые плодородные земли. Там огромные просторы и несметные богатства.

— Хм, хм, м-да уж… Извини, пан Михайло, у меня нет права тебе указывать, но что-то ты не то говоришь.

— Прекрасно понимаю твой скептицизм, пан Иван. Сейчас ты сидишь и думаешь: вначале пришел молодой дворянин, оказавшийся природным казаком, поступил по понятиям, выручил своего брата-товарища из беды, потом в его голове что-то сдвинулось — ум за разум заскочил — и он, как малолетний сопляк, стал городить всякую чушь с великокняжескими загибами о казачьей вольнице.

— Сын Якима Каширского и внук мною уважаемого Опанаса не должен плохо говорить о казаках, — твердо сказал Иван.

— Никогда плохо о казаках не говорил, пусть у меня язык отсохнет, но о вольнице говорил и говорю: у нас каждый казак — сам с усам, и на каждом хуторе обитает по два гетмана. Или скажешь, что это неправда?

— Оно-то так…

— Вот! Там, куда поведу людей, мне нужен единый кулак, а не так, чтобы каждый сам за себя, только тогда мы сможем выжить и стать богатыми и счастливыми.

— Да твой род, пан Михайло, и так небедный.

— Мне этого мало.

— Вона как. И ты знаешь, где есть такая земля?

— Знаю.

— Боюсь, никто тебе не поверит. И казаки наши за тобой не пойдут, молод ты, да никто не любит княжеских замашек.

— Поверят. И пойдут. И не только запорожцы, но и другие православные — дончаки, московиты, белорусы, болгары, ляхи. Когда увидят вооружение и оснащение моего маленького войска, поверят. И пойдут.

— Какое же это такое интересное вооружение у тебя?

— Такое, которым мы сможем победить любого врага. Пистоли смогут стрелять бездымным порохом по шесть и по десять раз, а винтовыми аркебузами можно будет достать и за тысячу шагов.

— Хм. А можно ли подержать в руках этот твой сказочный пистоль?

— Не только пистоль, пан Иван, там будет многое другое. Это очень страшное оружие, чужому в руки дадено не будет, а лишь только тому, кто захочет рядом со мной стать богатым и счастливым, кто в верности мне будет целовать крест. И если ты не будешь ухмыляться, а поверишь мне, то через полгода будешь вторым человеком на свете, который такие пистоли станет делать сам. И если обманул тебя, то нехай сдохну!

Иван долго и серьезно смотрел мне в глаза, затем вытащил из-под рубахи серебряный нательный крестик, поцеловал и сказал угрюмо:

— Пусть я буду выглядеть безмозглым казачонком, но знай, воспринимаю твои слова как слова мужа. Клянусь в верности тебе до самой смерти своей, — помолчал немного, сузил глаза и добавил: — но нельзя насмехаться над казаком, если обманул, тогда будет так, как ты сказал.

— Рад, Иван Тимофеевич, что именно ты стал моим первым ближником и помощником. Поверь, не пожалеешь, — подал ему руку, и он, так же серьезно глядя, ее крепко пожал. — А теперь мне нужен твой совет.

— Какой?

— Необходимо заказать в мастерских некоторый режущий инструмент, в том числе: сверла, фрезы, резцы, наждачные круги, комплект кузнечного оборудования, пуансоны и матрицы, цилиндрические и конические зубчатые колеса, втулки и оправки, скользящие подшипники, шкивы и маховики. На простейший токарный, вертикально-сверлильный и фрезерный станки нужно отлить небольшие станины по моим моделям. — С каждым словом глаза Ивана расширялись все больше, а челюсть падала все ниже.

— Михайло, ты знаешь такие слова? И откуда ты знаешь про такие станки??

— Иван! Не только знаю, но и сделать их смогу, и работать на них сумею, — пришлось немного приврать, — мой отец, царствие ему небесное, очень серьезно относился к образованию, вот и выписал мне в учителя аглицкого механикуса, который и обучил меня всему. Потом учитель умер от сердечных болезней, и знаний своих больше никому передать не успел.

— Значит, Михайло Якимович, — глядя куда-то вдаль, Иван часто-часто закивал головой, — такой пистоль все-таки будет?!

— Будет, не сомневайся. И пистоль будет, и винтовка будет, и много еще чего будет.

— А что такое винтовка?

— Это так называю винтовую аркебузу.

— Заряжать ее долго, и пулю нужно забивать через ствол. — Иван скептически шевельнул усами.

— Ничего подобного, у нас будет совсем другая схема зарядки. И за время между двумя выстрелами из обычной аркебузы наша винтовка сможет пальнуть до двух десятков раз.

— Хочу! Уже хочу! — Иван поднял свою мозолистую пятерню, и мы рассмеялись.

Сидели и обсуждали наши будущие дела еще часа три, затем разошлись, каждый по намеченным делам. Иван пошел освобождаться, было заметно, что он радовался этому обстоятельству, как дите малое. Говорил, что проблем быть не должно, французы выкупились, так подорожные документы получили в тот же день.

Эта встреча дала мне необычайный душевный подъем. Мои мозги, долго отдыхавшие от необходимости решения каких-либо сложных инженерно-технических задач, возрадовались и дали импульс на впрыск адреналина. Накупив у северных Новых ворот бумаги и графитовых палочек, отправился в гостиницу.

Кинематические схемы простейших токарного, а также универсально-фрезерного (он же — сверлильно-расточной, он же — плоскошлифовальный) нарисовал за двадцать минут. Если токарный под названием «амеба обыкновенная» видел почти в каждой мастерской Толедо, то второй, конечно, будет посложнее — станина, способы крепления и наладки тех или иных узлов и, соответственно, схемы резания механикусам нынешней эпохи еще не снились.

Значит, принимаем следующее решение. Токарный станок заказываем в существующем виде, но модернизируем с учетом установки простейшего суппорта — гайки и винта. Придется помучиться со шкивами, но это сразу же решит вопрос изготовления метчика. А будет метчик — будет плашка; будет плашка — будет любое резьбовое соединение. Как изготовить узел суппорта? Да завтра же найдем столярную мастерскую и будем делать мастер-модели.

При изготовлении универсального станка без цилиндрических и конических зубчатых пар обойтись нельзя, значит, тоже изготовим модели в дереве. О точности эвольвентного зацепления разговора не идет, поэтому шуметь кинематика будет порядочно. И придется все это тупо отливать, и, вероятней всего, из бронзы.

Графит, завернутый в тряпочку, бегал по листам бумаги, набрасывая эскизы деталей и узлов, схемы наладок и переналадок универсального станка, системы крепления инструмента и обрабатываемых деталей, цанговый патрон и тиски, винтовые и кулачковые.

Мысли скакали, а рука рисовала.

Для решения поставленных задач нужен не универсальный сборно-разборный станок, переналадка которого будет производиться полдня, а весь комплекс металлорежущего оборудования. Но это вопрос перспективы, а вот более функциональный токарный станок посложней «амебы», пусть не завтра, но послезавтра уже понадобится. Подумав, набросал схему с простенькой гитарой и возможностью изменения количества оборотов шпинделя и режимов резания. Получилось не лучше, чем в школьном станке, но выглядело вполне работоспособно.

Теперь станины. Чугунные обрабатывать проблематично, поэтому будем лить из железа. Размерами они получатся небольшие, но все равно килограмм по триста — четыреста потянут. Да и столик универсального станка, на котором будет крепиться обрабатываемая деталь, придется сделать массивным и притертым по нескольким граням, с местами креплений для различных операций.

Поверхности столика и площадки могут притереть и здесь, сегодня в одной из мастерских видел, как что-то подобное делали. А вот шабрить направляющие на станине нового токарного станка придется самому. Здесь этого делать еще никто не умеет. И микрометров еще нет, даже как понятия, значит, в виде шаблона придется использовать большое венецианское зеркало. Точно знаю, что поверхность у него идеально ровная, ибо стекло лито на расплавленный свинец.

Кстати! Стекла и зеркала и сам могу сделать! Но не так быстро, не так быстро.

Неожиданно в дверь постучали, она открылась, и в комнату вихрем влетела одетая в новое синее платье моя милая любовница:

— Микаэль! Ну где ты был?!

— Изабель, дорогая. Ты не представляешь, только что встретил своего соотечественника. Мало того, это мой родственник по линии матери.

— Что ты говоришь?! Милый, я счастлива вместе с тобой. — Она подбежала, упала в мои объятия, потом приподнялась на цыпочках и прикоснулась к губам.

Ух! Как соблазнительно выглядит грудь в этом красиво декольтированном платье!

— Стой! Милый, стой! Да я же целый час одевалась! Затягивалась! Застегивалась! Давай отложим на вечер.

— На вечер — само собой. Поверь, радость моя, раздену тебя не более чем за одну минуту.

— Ах, так?! Ну держись!

 

Глава 7

Королевский дворец был встроен в ансамль старинной арабской замковой архитектуры и абсолютно отличался от того, который довелось видеть в той жизни.

Сооружение интересное, но участь его ждала незавидная. Помню, гид рассказывал, что в восемнадцатом веке, в каком-то году, он выгорит дотла, реставрировать его не захотят и на этом месте выстроят то великолепие в версальском стиле, которое и стало известно мне триста тридцать лет спустя.

Наш представительский экипаж подкатил к колоннаде, возле которой поджидали двое слуг, разодетые в шикарные ливреи. Один открыл дверцу кареты, а второй, словно делая нам одолжение, выяснив имена и сверив со списком, провел нас мимо шеренг гвардейцев в одну из приемных, к десятку таких же дворян, топтавшихся у входа в тронный зал в ожидании герольда.

Изабель действительно получила приглашение на прием во дворец, как только мы прибыли в столицу. Но из-за частых болезней его католического величества этот прием все время откладывался. Было уже пятнадцатое октября, лично мне подошло время возвращаться и отправляться на учебу в Малагу, когда в конце концов прибыл нарочный с извещением о завтрашнем приеме.

Во все времена в высшем свете постоянные придворные топтуны относятся к захолустным дворянам в лучшем случае как к клоунам, и мне ужасно не хотелось ехать. Но Луис неделю назад получил предписание отбыть в распоряжение коменданта нового порта у Бильбао, а Изабель так просяще на меня смотрела (ведь ее кто-то должен был сопровождать!), что отказать было невозможно. Девочку можно понять, такие события остаются в памяти на всю жизнь.

На прием надел свой черно-красный атласный костюм, такую же шляпу с белыми перьями и черные с серебряной пряжкой башмаки. Сейчас поддерживал опирающуюся на руку великолепную Изабеллу, одетую в алое платье, отделанное черным шелком, с глубоким, подчеркивающим красивую грудь декольте, и черные туфельки, носочки которых мелькали только во время ходьбы. На шее висел оправленный в золото кулон с большим красным рубином, а копну сложной прически венчал тоненький золотой обруч с тремя такими же рубинами, но поменьше. И только черная кружевная сеточка-вуаль напоминала о трауре.

Через каждые две-три минуты у распахнутой двери в тронный зал мажордом показывал список герольду, и тот объявлял следующих и следующих приглашенных. Вот наступил и наш черед.

При объявлении доны Изабеллы, вдовы владетеля де Гарсиа, окружающие стали смотреть с интересом, а некоторые оценивающе: как лошадник на породистую кобылу, не приобрести ли. Еще бы, хоть род и потерял свою значимость лет сто назад, но феод в метрополии был известен и считался вполне приличным. Не каждый феодал до сих пор мог себе позволить содержать в охране два десятка настоящих латников.

При объявлении дона Микаэля, владетеля де Картенара, большинство лиц выражало безразличие, но некоторые смотрели скептически и с удивлением, мол, что может делать сын председателя нищего колхоза «Сорок лет без урожая» в обществе внучатой племянницы министра, даже несмотря на то, что министр — бывший? Конечно, кого может заинтересовать владетель безлюдного пляжа на одном из дальних островов в провинции Канария. Для Испании тех времен это было все равно что в нынешней России оказаться хозяином загаженных чайками скал самой дальней гряды Курильских островов.

В Толедо мы провели десять дней. Оттягивать отправление в Мадрид дальше не было смысла, поэтому лежачих раненых так и оставили на попечение лекарки. Собственно, задержка была даже не в раненых, мы заранее знали, что им нужно отлежаться пару недель, просто Изабель хотела вступить в столицу во всеоружии, то есть в новых модных платьях. Вот и проводила все дни напролет в мастерской рекомендованного портного.

Луис тоже не бездельничал, разыскал какого-то знакомого однокашника и вместе с ним отдавал все силы без остатка на пирушки да на девок. Ну и мне эта задержка была на руку. Первоначально планировал в знаменитых толедских мастерских заказать для своих дел простенький токарный станок, некоторый инструмент и заготовки по своим чертежам, но встречу с Иваном посчитал исключительной удачей, которая сразу же всколыхнула мою жизнь. Да что там говорить! Рядом со мной появилась родственная душа, кроме того — хороший мастер и искусный боец. В том, что Иван — боец искусный, нисколько не сомневался, наши запорожцы других в наемные ватаги не приглашали.

Выкупился он без проблем, правда, подорожный лист, который давал право, как христианину, остаться на постоянное жительство либо в любое время покинуть империю, он получил только на следующий день.

Оказывается, в военных действиях сейчас было затишье, да и война, говорят, подходила к концу, поэтому в большинстве мастерских в настоящее время работы оказалось немного. Поэтому свои заказы мы сможем разместить и получить очень быстро. Иван говорил, что даже в той мастерской, в которой работал, можно договориться и решить все вопросы. Но мне такое предложение не понравилось. Люди здесь неглупые, когда увидят собранный действующий образец любого моего изделия, хотя бы в дереве, разберутся быстро. Не в моих интересах раскрывать этому миру технологии, способные двинуть прогресс, промышленность и экономику. По крайней мере ближайшие двадцать пять лет.

Столярную мастерскую мы сняли на три дня за три золотых дуката. В оплату входила помощь трех подмастерьев. Так вот, за три дня мы ничего не успели, хоть и работали по семнадцать-восемнадцать часов, пришлось доплачивать еще за два дня.

Самое первое, что сделал, так это линейку: поставил удивленного Ивана по стойке смирно и отмерил кожаным шнуром расстояние от его правого плеча, до большого пальца горизонтально вытянутой левой руки, получился приблизительно метр. У себя не замерял, потому что мне еще расти и расти. Отрезал по этому шаблону ровную планку, поделил кусочки шнура на половинки и разметил планку на десять длинных и десять коротких рисок. Получилась линейка с ценой деления приблизительно в пять сантиметров.

В дальнейшем нужно будет привести измерители в соответствие с привычными. Наплевать, что они рассчитаны исходя из сорокамиллионной части парижского меридиана, мы об этом никому не скажем, просто мой мозг через глаза и руки помнил и расстояния в миллиметрах, и приблизительный вес изделий в пределах пятидесяти грамм. Когда часто что-то держишь в руках, оно в голове оставляет отпечаток.

Вернусь в Малагу, закажу Ицхаку изготовить пустотелый кубик, в который можно будет налить два целых и два десятых испанского фунта воды плюс четыре капли. Если учитывать, что фунт — четыреста пятьдесят один грамм, то мы получим литр или килограмм, а каждая сторона грани кубика будет равняться десяти сантиметрам. Вот и получим эталон измерителя, но это в будущем.

Сейчас скинул хубон, повыше закатал рукава с манжетами, взял в руки инструмент и к станку стал лично. Деревянные блины под шестерни и заготовки шкивов соответствующего размера и приближенно рассчитанного передаточного отношения, а также валов, оправок, втулок и цанг наточил быстро, считай, за полдня на оба станка, — токарный и универсальный. Вот после этого и началась свистопляска.

Изготовление рейки и шестерен, на удивление, особой сложности не составило. С помощью циркуля и линейки вычертил зубья, а подмастерья все вырезали по разметке, как положено. Резали долго, целых три дня, но сделали аккуратно. А вот винт и гайка выпили из меня всю кровь, особенно гайка, на которую испортил три заготовки, но у меня все равно ничего не получалось. Пришлось в кузнице заказать оправку, на которую наварили навитый прут. Потом его разогревали докрасна, а деревянную заготовку, проворачивая, прожигали. Таким образом, модель гайки наконец получилась.

Станины, которые станут моделями для формовки, изготовили из досок и брусьев, а собирать все до кучи начали только на пятый день. Что ж, конструкции обоих станков получились вполне работоспособными. В металле, конечно, шуметь будут порядочно, значит, и жизнь их будет недолговечной. Ничего, надеемся, что лет через пять — семь у меня появятся внуки или даже правнуки этих станков, машины более совершенные.

Изделия разобрали и отдельными деталями разнесли по трем мастерским. Станины для изготовления в железе — в одну, бронзу — в другую, а сталь — в ту, где раньше работал Иван.

У его бывшего хозяина, мастера Луки, дополнительно заказал простейший токарный станок, иначе свой собственный запустить не получится. Кроме того, заказал комплект кузнечного оборудования, оснастку, а также некоторые матрицы по моим чертежам и по тысяче фунтов отливок из двух видов сталей: ружейной и твердой высокоуглеродистой для изготовления инструмента. Мало того, взял каждую из предложенных заготовок и проверил точилом на искру.

Сталь, из которой они делали стволы, очень даже хорошая; при прикосновении бруска к точильному кругу преобладала зонтикообразная искра, что говорило о наличии марганца, здесь также были красно-желтые пучки никеля.

Для изготовления инструмента они использовали высокоуглеродистую сталь. Ее проба на точиле давала сплошные короткие желтые пучки со звездочками на концах. Не из самых лучших инструментальных сталей, но пойдет. Ничего, доберусь до земель обетованных, найдем легирующие элементы, научимся делать быстрорезы, запекать твердые сплавы.

Впрочем, нет. Титан, вольфрам, кобальт — без электричества вещи невероятные. Так как мои знания в этой области зависли на уровне знаний школьника-теоретика, то перспектива освоения твердых сплавов, как и многих других передовых технологий, оказалась далекой, очень далекой. Что же, будем пользоваться тем, что есть.

А вот чисто пружинной стали не нашел. Придется применять ту же высокоуглеродистую, только поиграемся с термообработкой.

— Иван, — повернулся и показал заготовку, — то, что мы с тобой называли цанга, нужно изготовить из такого металла. После закалки нагреешь еще раз до слабой желтизны и отбросишь в сторону, пусть остывает на земле.

— Ясно, сделать, как пружину.

Обратил внимание, как они все на меня смотрят. То, что Иван уже на второй день совместной работы не называл меня иначе чем Михайло Якимович, стало в порядке вещей, но на то, как ко мне стал относиться мастер Лука через полчаса после начала общения, надо было посмотреть. Вначале он взирал на меня снисходительно, но предупредительно, однако после короткого разговора в глазах появились удивление и уважение.

С каждым из мастеров договорились о сроках формовки и отливки заготовок, с тем чтобы Иван смог весь процесс проконтролировать от начала до конца с учетом моих подсказок. Необходимые поковки земляк обещал сделать сам.

В Мадрид мы отправлялись без него, у нового знакомого и здесь было дел выше крыши. Кроме того, новизна наших идей его настолько увлекла, что оторвать от процесса не смогла бы абсолютно никакая сила. Уплатив мастерам аванс в четыреста сорок пиастров, оставил ему еще столько же для окончательного расчета и дополнительно пятьдесят пиастров за доставку заказа к замку де Гарсиа.

С Иваном распрощался тепло, при расставании отдал ему в руки письмо доны Изабеллы на имя дворецкого. Посмотрели друг другу в глаза, и мне стало абсолютно ясно, что даже малая доля настороженности и недоверия, которая существовала между нами в начале знакомства, давно выветрилась, и будущее наших отношений выглядело неплохо.

Мадрид строился и расширялся столетиями, но исторический центр в том виде, в котором мне довелось видеть его на экскурсиях в той жизни, по словам гида, сформировался в восемнадцатом веке. Но место, куда мы сразу же завернули, знал прекрасно: это площадь Пласа Майор с памятником королю Филиппу Третьему. Вокруг нее находилось сто тридцать шесть зданий с четырехстами тридцатью шестью балконами, вот к одному из домов, принадлежащих генералу Фернандо де Бутрагеньо, мы и подошли.

Под аркой у входа на обширное подворье нас встречала целая делегация из десяти благородных. Возглавляла ее симпатичная женщина лет тридцати, немного полноватая, но лицом схожая с Изабель. Это и была ее кузина, хозяйка дома, дона Розариа. Рядом с ней стояли дети, две девочки семи и девяти лет и мальчик со шпагой лет десяти. Сам глава дома, генерал дон Фернандо, отсутствовал, находился в войсках.

Сколько радости было! В прошлое посещение столицы Розариа отсутствовала, поэтому кузины не видели друг друга десять лет, с момента выхода замуж Изабель.

Меня вначале поселили в одну из многочисленных спален, которая выглядела не хуже находившейся в замке де Гарсиа. Но ненадолго. Буквально на следующий день стало ясно, что Изабель, как и любая другая женщина-балаболка, сообщила родной кузине о наших взаимоотношениях. Меня перевели в совсем другие апартаменты, в дальнее (тихое) крыло здания, рядом с ее апартаментами. Кроме того, дона Розариа стала относиться ко мне более предупредительно.

Конечно, не только сами греховные деяния, но и помощь в них — это большой грех, но кузины собирались сходить к исповеднику и покаяться. Падре, даже если наложит епитимию, грехи отпустит, они на это надеялись.

В тот вечер Изабель в сопровождении Луиса была на приеме у герцога Андалусского. Вернулись поздно, когда я уже видел третий сон. Однако, почувствовав движение свежего воздуха от приоткрытой двери, проснулся и засунул руки под подушку, где лежали кинжал и метательный нож. Звук шагов оказался знакомым, а на пол, шурша, свалилась одежда, поэтому расслабился и откинул стеганое шелковое одеяло, приглашая радость мою ближе к телу.

— Микаэль, ты не спишь? — Она нырнула под одеяло, тесно прижалась, обняла и привычно закинула на меня ногу.

— Лежал и ожидал, а тебя все нет и нет. Честно говоря, уже подумал, что осталась у герцога на ночь.

— Что ты такое говоришь?

— Ты слишком зависима от него, он твой господин.

— Да, это правда. И смотрел он на меня, как пчела на мед, если бы не его новая пассия, то кто знает? — Она помолчала. — Но ради тебя я бы пошла на многое, меня бы ничего не остановило.

— Изабель, я тебя тоже люблю, — придвинул плечом ее головку и нежно поцеловал в губы.

— Их светлость тебя завтра примет, сразу же после утренней молитвы. О причине аудиенции он догадался, так и спросил: «Он хочет получить наше дворянство?» В общем, я его очень просила, и именно идальго, а не безземельного кабальеро. Сказала, что ты в средствах не стеснен. Микаэль, ты даже не представляешь, чем я тебе обязана, поэтому не возражай, деньги за тебя внесу любые.

— Это ты мне не возражай. Никогда женщина за меня платить не будет, — на минутку запечатал готовый балаболить ротик, — ладно, давай как-нибудь в другой раз поругаемся. Так что он сказал?

— Сказал, что вначале поговорит с тобой, и если ты тот, за кого себя выдаешь, и еще, если в будущем сможешь быть ему чем-то полезен, то он, вероятней всего, сможет успеть тебе помочь.

— Почему успеть?..

— Потому что если когда-то можно было получить дворянство из рук герцога, то после объединения империи это можно сделать только из рук его католического величества. А сейчас во дворце царит полное безвластие, даже валидо (канцлера) нет, но король вот-вот может победить партию своей матушки и ввести кортесы. Тогда эти вопросы будет решать сложнее.

— Ясно, что ничего не ясно. Что же, завтра подниматься нужно рано, давай будем спать.

— Как это спать? А где благодарность за труды мои?

— Будет. Когда-нибудь, может быть, потом. Наверное.

— Ах, ты ж! — укусила меня за ухо. — А что это такое тверденькое уперлось мне под коленку, а? Дай-ка потрогаю…

Дворец герцога Андалусского находился на этой же площади, прямо напротив памятника Филиппу III, со стороны ристалища, где еще совсем недавно проводились рыцарские турниры. Окно моей спальни оказалось очень хорошим наблюдательным пунктом, отсюда огромная площадь была видна как на ладони. Дождавшись возвращения от собора кареты с гербом герцога и его конного кортежа, подхватил шляпу, спустился вниз и вышел на улицу. Постояв пару минут, направился через площадь к парадному входу с двумя караульными кирасирами.

Вызванный дежурный офицер об аудиенции был осведомлен и провел меня в огромный, отделанный белым мрамором холл. Здесь затребовал оставить привратнику на хранение шпагу, стилет и шляпу, после чего передал меня на попечение дворецкому. Тот сразу же сопроводил по широченной, укрытой ковром лестнице на третий этаж, в приемную герцога.

На удивление, долго тут не мурыжили. Секретарь, молодой человек с вымазанными в чернилах пальцами, постучался в дверь, просочился в кабинет и буквально через минуту предложил войти.

Прошагав через огромное помещение, словно через баскетбольную площадку, остановился перед ступенькой, на которой возвышался большой стол, укрытый зеленым сукном. В кресле с высокой спинкой восседал мужчина лет сорока с надменным лицом, но внимательными, слегка прищуренными глазами и натянутым на голову (впервые увидел в Испании!) седым завитым париком.

— Ваша светлость, — сделал глубокий поклон по правилам европейского церемониала. — Разрешите представиться: потомственный дворянин Московского царства Микаэль, сын Иоакима, владетель земель Каширских.

Стараясь, чтобы молодой голос не давал «петуха», говорил без подобострастия, ведь мы тоже не в хлеву деланы, но и без вызывающего гонора, все же передо мной сидел один из влиятельнейших людей империи.

— Никогда о таком не слышал, — сказал он тихо и безразлично, — и кто родоначальник вашей династии?

— Гедемин, ваша светлость, великий князь литовский. — Уж что-что, а генеалогическое древо меня заставили выучить, как только научился говорить, сразу же после «Отче наш». Попытался сжать информацию, лишь бы показать листик на нашей веточке, и ровным голосом продолжил: — Он стал родоначальником многих княжеских фамилий. Одни его потомки долго правили Литвой, Галицко-Волынским, Пинским, Новгородским, Псковским, Брянским княжествами. В Великое княжество Московское отъехали его правнуки: князья Патрикеевы, Куракины, Булгаковы, Голицыны, Бельские, Мстиславские, Хованские и Трубецкие. Князья Чарторыйские, Каширские и Вишневецкие укоренились на землях Украины. А потомки его внука Ягеллона Ольгердовича были королями чешскими, польскими, венгерскими и хорватскими.

— Да? — Брови герцога слегка приподнялись, в его глазах мелькнул интерес. Он вдруг встал и вышел из-за стола, оказался человеком невысоким, но весьма подвижным. Стоя на возвышенности, качнулся с пятки на носок, чуть склонив на сторону голову, пару минут внимательно гипнотизировал меня взглядом. Я тоже смотрел на него прямо, глаз не отводил ровно столько, сколько позволяло чувство меры, тем самым подчеркнув свое достоинство, затем учтиво поклонился, чем согласился на его безусловное главенство, и опять уставился ему в глаза.

Нисколько не сомневался, что ритуал выполнен правильно и первый экзамен сдан.

— Мне известно о вашем желании приобщиться к сонму благородного сословия нашей великой империи. Но империи нужны праведные христиане! — Он замолчал и требовательно посмотрел на меня. Стало ясно, что это второй экзамен. Опустившись правым коленом на пол, я прочел «Отче наш» на латыни, но перекрестился по православному обряду. — Что ж, его святейшество папа привечает ныне ортодоксов, которые встают на путь истинный, поэтому и я возражать не стану. Но вы должны знать, что у нас нет церквей униатских и нужно стремиться исповедовать веру в праведном христианском храме.

— Да, ваша светлость, именно таковы мои устремления.

— Обращайся ко мне привычным образом. — Его лицо разгладилось, он еще раз качнулся с пятки на носок, еле заметно кивнул и вернулся в кресло. — За тебя очень просила дона Изабелла, она считает, что обязана тебе жизнью. Серхио-Луис говорит о тебе как о своем спасителе. Их семьи служат моему роду на протяжении двух столетий, поэтому считаю возможным прислушаться к просьбе моих вассалов и попытаюсь испросить этой милости для тебя у его католического величества. Но! Безземельных дворян никто плодить не собирается. С другой стороны, феод тебе тоже никто просто так не даст, а казна королевства требует поступлений. Понимаешь?

— Да, твоя светлость, нисколько не возражаю.

— Мой секретарь объяснит порядок действий. Но это еще не все, — с пафосом ораторствовал он, — империя идет лично тебе навстречу, ты же, в свою очередь, тоже должен будешь взять на себя соответствующие обязательства. Как они будут выглядеть, мы еще подумаем.

— Не будет ли возражать твоя светлость, если свои обязательства попытаюсь выполнить прямо сейчас, чтобы в будущем не участвовать ни в каких разборках?

— Что ты имеешь в виду? — резко спросил он, его глаза стали колючими, а левая рука поднялась вверх, словно у школьника, который хочет ответить урок. На противоположной стене вроде бы пятнышко какое-то появилось, и моя задница четко почувствовала, что здесь мы далеко не одни, и в мою тушку, вероятней всего, сейчас направлен не один арбалетный болт. Стоит только его светлости взмахнуть рукой — и привет.

— Прошу прощения. Просто мне чисто случайно удалось заполучить документы, которые тебя очень заинтересуют.

— Давай! — требовательно сказал он. Локоть остался стоять на столе, а ладонь повернулась в моем направлении.

Не спеша вытащил из левого рукава скрутку, приподнял вверх, глядя в точку на стене, которая совсем недавно шевельнулась, словно муха, и медленно положил на стол. Герцог обратил внимание на замедленные движения, перехватил мой взгляд, ухмыльнулся, развернул бумаги и стал внимательно читать.

— Откуда они у тебя? — спросил, перечитав каждую страницу дважды.

— Две недели назад прогуливался на лошади у реки в окрестностях замка Гарсиа, и на меня из-за кустов напал какой-то бродяга. В тот день удача была на моей стороне, и я успел проткнуть его шпагой. В его одежде были эти бумаги, никаких других документов при нем не имелось.

— Ты передал тело дознавателям алькальда?

— Нет, твоя светлость, просто сбросил в реку.

— Впрочем, это уже неважно. — Он долго смотрел оценивающим взглядом, видимо, размышляя, махнуть рукой так или этак, но меня не покидала уверенность, что все мои расчеты и действия правильны и что выйду отсюда живым и здоровым, выполнив поставленную перед собой задачу. Наконец приняв решение, он потряс бумагами и спросил: — Ведаешь ли, о чем здесь написано?

— Нет, твоя светлость, этих бумаг никогда в руках не держал и не представляю, о чем ты говоришь.

— Что ж, приятно, что подданным империи станет столь молодой, но столь разумный… идальго. Со своей стороны распоряжусь уменьшить твои расходы до необходимого минимума. И еще. Настоятельно рекомендую выбрать владение где-нибудь в островной провинции. Это позволит заниматься защитой и сбережением только собственных территорий, если будешь там проживать, разумеется, но в любом случае ни в каких разборках метрополии участвовать уже не придется. — Он колокольчиком вызвал секретаря и выпроводил меня из кабинета.

Вот секретарь и помог мне выбрать кусок земли. Владений здесь было десятка три, являлись они бросовыми и непотребными; на краю метрополии стоили две-три тысячи, а на самых дальних Канарских островах — вообще не больше тысячи серебром. Но подпись его католического величества на указе с дарственным дополнением увеличивала эту стоимость ровно в десять раз. И вопреки совету взять участок рядом с метрополией, на острове Мальорка, недолго думая возжелал три километра пляжа и семь километров в глубь территории, где восемьдесят процентов площадей занимает гора, обильно поросшая лавром, на канарском острове Сан Мигель де Ла Пальма. Ну и что, что далеко, зато курорт не хуже, чем на Мальорке (шутка). Главнейшим являлось то, что это будет отличная база подскока при движении как в Африку, которая совершенно рядом, так и в Америку.

— Не рекомендую, — отговаривал секретарь, — да, все острова имеют огромное значение при перевалке грузов в Новый Свет и обратно. Но эта ниша давно заполнена, все корабли идут через Гран-Канарию, Тенериф и Лансарот. На Ла Пальме же даже бухт приличных нет, поэтому никакой прибыли вам не видать, не пойдут той стороной корабли. На этом же участке, который вы желаете, бухточка небольшая, на семь-восемь фрегатов или баркентин, вход неширокий, и вертеться в ней сложно. И построек там никаких нет, только сарай какой-то стоит. Вот, у меня опись имеется, прочтите.

Слушал его и думал, что мне наплевать на эти рекомендации, ибо этот остров для меня даже не рояль, а целый симфонический оркестр. Впрочем, так или иначе, но к Канарским островам я бы и сам пришел рано или поздно. Большинство из них в эти времена если и были заселены, то очень-очень мало.

Еще думал о том, что сильно прогнулся перед герцогом, и пожелал ему долгих лет жизни. Ибо обязательно придет время, когда наши роли кардинально поменяются и ему захочется локти кусать, вспоминая день, когда собственными руками подтолкнул меня на старт. Да, нужно отдать ему должное, документы на дворянство обошлись мне вдвое дешевле, всего в пять тысяч серебром.

Указ о наследственном, жалованном за величайшие заслуги перед империей дворянстве торжественно получил из рук герцога через три дня. Выглядел он, кстати, чрезвычайно удовлетворенным, видимо, приступил к игре с тремя джокерами в рукаве.

В этот же день побывал в конторе стряпчего, рекомендованного мне секретарем, который оказался его родным старшим братом. Вполне вероятно, что герцогу будет доложено и об этой стороне моих дел. Ну и что? Уж лучше пусть знает этот, который считает, что меня раскусил, чем какой-либо другой.

Здесь не все оказалось так просто. Нет, о возможности или невозможности внесения записи о переуступке закладного имущества задним числом, например месяцем раньше, вопрос не стоял. О доверии или недоверии — тоже не стоял, стряпчий сразу сказал, что рекомендаций брата ему вполне достаточно.

— Стоить это будет пятую часть от суммы закладного имущества. Векселя выглядят правильными и неподдельными, но если вы их захотите продать, то за три пятых стоимости мы можем выкупить. Но для этого необходимо удостовериться в фактической оценке имущества и разобраться с положением дел на местах.

— Сколько это займет времени?

— Все объекты залога находятся в районе Малаги, поэтому мой помощник может отправиться завтра с почтовым поездом. Три дня туда, три дня обратно и три дня там. На десятый день мы примем решение. Согласны?

Не соглашаться было глупо. На ладонь может упасть шестьдесят процентов от суммы залога, а это больше девяти тысяч пиастров, целое состояние. Поэтому дал добро, они сняли с векселей копии, и дело завертелось.

Посыльный мальчишка примчался к дому генерала де Бутрагеньо с приглашением от нотариуса уже через восемь дней, на день раньше предполагаемого срока.

— Закладные на два объекта общей стоимостью одиннадцать тысяч мы готовы у вас выкупить. А вот следующие два, на пятьсот золотом и три тысячи серебром, брать не будем, там все очень запущено и, несмотря на близость к Малаге, продать будет нереально. Для того чтобы привести владения в порядок, требуются такие же капиталовложения. Здесь закладных две, но раньше это был один феод с двумя деревушками. Владетель Николо де Сильва заложил его двумя кусками, с деревень собрал половину жителей и отправился в Новый Свет. Но в море, во время набега пиратов, вместе со своим компаньоном сгинул.

— Простите, а компаньона его как звали?

— Бартоломео де Гарсиа, вы были знакомы?

— Нет. — Теперь мне стало ясно, с кем именно был дружен неудачливый авантюрист Бартоломео. — И что теперь делать с этими закладными?

— Какой-нибудь торговец купил бы, но это ленные земли, которые можно продать только дворянину. Сделаем так, как изначально планировали, перепишем на вас или на другого, предложенного вами дворянина за означенную ранее цену.

— На меня нельзя. Надо оформить датой до двенадцатого сентября, а я дворянином империи стал только десять дней назад.

— Ну и что? Даже сегодняшним днем можем оформить, это будет означать, что было две переуступки, так и в наших книгах запишем, правда, оплата возрастет соответствующим образом. Так что, оформляем на ваше имя?

— Оформляем!

После всех расчетов и бумажных дел, получил на руки банковский вексель на сумму четыре с половиной тысячи серебром, а также документы на владение феодом Сильва. Да, именно купчие, так как все сроки по закладным давно истекли.

Так и оброс недвижимым имуществом, одну часть из которого и в глаза никогда не видел, а на вторую — нога ступала, только совсем в другой жизни.

Место, расположенное недалеко от побережья, где можно было бы делать все что угодно, для моих целей подходило. По крайней мере избавлюсь от этой католической братии, которая в замке Изабель, несомненно, достанет меня до упора. Ну а после окончания морской школы наступит следующий этап дел наших. Вот после этого, чтобы никто не зацепил во внутренних разборках, феод придется продать.

Опытный королевский герольд, седовласый мужчина в высокой шапке, с бородкой клинышком и подкрученными усами, едва взглянув на развернутый список, удерживаемый у двери старшим лакеем, сразу же расправил плечи, с достоинством прошагал в центр зала и объявил Изабель, а также меня как сопровождающее ее лицо.

Поддерживая дону под локоть и на полшага отстав, вышел вместе с Изабеллой из боковой двери и направился на ковровую дорожку, пересекающую зал из конца в конец. Радость моя двигалась, высоко держа головку и прелестную грудь, ее щечки пылали румянцем, а глаза от радости блестели.

Да уж, что женщине надо, чтобы она чувствовала себя счастливой? Иногда — кофе в постель, иногда — цветок, иногда — культпоход в театр. А если нет билетов в театр, можно сходить на экскурсию во дворец.

Мы вышли на дорожку и повернулись лицом к тронному возвышению, где в богатых, отделанных золотом и драгоценными камнями монументальных креслах расположились их католические величества король и королева-мать. Отпустил Изабель на шаг вперед, как требовалось по этикету для сопровождающего лица с соответствующим уровнем социального статуса, и мы направились к тронному подножию. Остановившись на положенной дистанции, Изабель присела в низком реверансе и склонила голову, я тоже застыл в глубоком поклоне.

— Дочь моя. — Довольно приятный голос королевы разрешил нам выпрямиться. Это была женщина лет сорока пяти, в строгом монашеском наряде с полностью закрытыми лбом и подбородком. — Мы скорбим о безвременной кончине супруга твоего, — она повернулась к королю, тот молча кивнул, — мы слышали о неком приключении, которое случилось во время твоего путешествия в столицу.

— О да, ваше величество, ваше католическое величество, — Изабель опять быстро поклонилась королеве-матери, затем королю и кивнула в мою сторону, — и если бы не дон Микаэль…

— Потом расскажешь, дочь моя, — что-то не понравилась королеве моя физиономия, она на меня взглянула коротко и общалась только с Изабель, зато король осмотрел внимательно с ног до головы, — не отходи далеко, мы тебя позовем, — сказала королева-мать, — ступайте.

Мы с поклоном отступили и отошли вправо, в толпу придворных, а герольд немедленно представил следующих приглашенных. Профессиональные придворные топтуны тут же попытались оттереть меня от Изабель и задвинуть подальше, на периферию событий.

Конечно, в жизни бывало, что меня задвигали, но полученные когда-то навыки работать локтями никуда не делись. Если бы в свое время ожидал чьей-то милости и не суетился, то были бы у меня не контракты, позволяющие жить безбедно, содержать свою семью и семьи тридцати шести своих сотрудников, а фиг-вамы. Поэтому отстоять козырное место в многолюдной толпе для меня не проблема.

Только сейчас, внимательно рассмотрев худое, как у узника концлагеря, перекошенное лицо короля с отвисшей влево нижней губой, понял, кто он такой. Не было никаких сомнений, это Карлос Второй, он был последним представителем испанских Габсбургов, которого обзывали Одержимым Уродцем. Мне самому лично не довелось об этом читать, но владеющий русским гид говорил, что король был болен эпилепсией и множеством других недугов. Правлением занимался мало, страну довел до голода и сепаратизма. Так как был импотентом, то наследника не оставил, и после его смерти развернулась длительная война за испанское наследство.

Сейчас я стоял и смотрел с сожалением на этого парня моего возраста с пышной шевелюрой густых рыжих волос, лежащих на плечах. Его голову поверх черной шапки украшала многолучевая корона, глаза бегали по очередному представленному ко двору гранду, а лицо слегка гримасничало. Очень даже может быть, что от боли.

Да, мне его было искренне жаль. Ведь не виновен он в том, что его дурковатые предки, дабы не допустить к золотому корыту под названием «Новый Свет» другие монаршие фамилии, за сто пятьдесят лет так смешали свою кровь, что дядя, женившись на родной племяннице, настрогал целую кучу уродов. Из них выжил только один, который до начала следующего века был осужден мучиться сам, мучить окружающих и близких, мучить собственный народ.

К сожалению, в большинстве стран мира такие браки к инцесту не относятся. Дядя может спокойно жениться на родной племяннице, а тетя выйти замуж за племянника — даже в России. А ведь до революции тысяча девятьсот семнадцатого года такие браки у нас были запрещены!

Когда представления закончились, король сдержал гримасу боли и что-то сказал королеве. Та, видно, подала какой-то знак, так как прибежали четверо придворных, помогли ему сойти с трона и препроводили куда-то за гобелены. Видимо, здесь такое часто случалось, никто ничему не удивился, толпа рассосалась и сгруппировалась в кучки по интересам. Впрочем, так же, как везде и во все времена.

К нам вдруг подошла молодая пара, и Изабель, не сдерживая эмоций, радостно хлопнула в ладоши и воскликнула:

— Луиза!

А в молодом человеке я с удивлением узнал дона Альфонсо, офицера городских кирасиров Манаги, с которым потом зажигали в кабаке и борделе. Оказывается, они с Луизой жених и невеста и так были представлены их величествам. Мы немного поговорили, потом их кто-то отозвал, а к радости моей присеменил полусогнутый старший лакей:

— Простите, сеньора, вас приглашает к себе ее величество.

— Одну? — удивленно спросила она.

— Да, сеньора, это апартаменты ее величества. Я вас провожу.

— Иди-иди. Все нормально, ожидать тебя буду здесь, — успокоительно махнул рукой. Изабель сделала мне маленький книксен и с горящими глазами устремилась за мажордомом, пышные юбки ее алого платья плыли, как воздушный шар.

Оставшись один, решил для себя — попав в королевский дворец, грех не воспользоваться такой возможностью и не совершить экскурсию: посмотреть, как ныне живут короли. Отошел подальше от основной тусовки и стал рассматривать картины и гобелены.

— Чтобы пошить этот костюм, его папаша продал последнюю козу, — услышал сзади голос.

— Да хубон что? Ты на шпагу посмотри, чтобы отправить этого молокососа на представление ко двору, его папаша, видно, весь феод заложил, — вторил ему другой.

Мне стало понятно, что за мной увязалась какая-то компания постоянных дворцовых топтунов из числа золотой молодежи. Мишкина экспансивность рвала душу, но возобладали Женькины хладнокровие и многолетний опыт общения, в том числе и с такими чувырлами. Поэтому сдержался и, не оглядываясь, стал двигаться дальше, молча и не спеша.

— Эй, молокосос. — Третий голос оказался хриплым, он шипел мне почти в затылок, затем обошел с правой стороны. Скосив глаза, увидел достаточно взрослого мужчину лет двадцати восьми с презрительным взглядом черных глаз, его бородка едва скрывала косой шрам на щеке. — Мне ваша шпага нравится, и феод вдовы де Гарсиа тоже нравится. Шпагу вы мне сейчас подарите, а Изабеллу я сам возьму. Понятно?!

— Сосунок испугался, идет и молчит, — сказал первый. — Эй, сосунок, вы штаны еще не намочили? Чего молчите?

Старался не оглядываться, не обращать внимания, сдерживал эмоции из последних сил.

— Эй, ну-ка стой! — Хриплый вышел чуть вперед и с силой наступил мне на ногу.

У, блин! Как больно! Это был самый настоящий вызов, который спускать никак нельзя. Чисто автоматически рука воздействовала на ближайшую болевую точку противника. Захватил через новомодные штаны в обтяжку сильно выделяющиеся гениталии, резко сдавил и рванул вверх. Тот дико ойкнул и рухнул на задницу. Сам же отскочил в сторону и стал спиной к стене, придерживая эфес шпаги. Рядом увидел двух ошарашенных дворян лет двадцати — двадцати двух. А еще около ста удивленных лиц, развернувшихся в нашу сторону.

— Дуэль, — захрипел бородатый, согнувшись на полу.

— А яйца драться не помешают? — тихо спросил у него.

— Дуэль! Сейчас!

Увидел, как к нам поспешили человек десять дворян, среди них и Альфонсо. Впереди всех чуть ли не бежал герольд.

— Сеньоры! Обнажать оружие во дворце будет величайшим преступлением, — объявил тот и укоризненно уставился на меня. Со стороны действительно казалось, что я и есть виновник всех бед, ударил проходившего мимо тихого, кроткого дворянина. То есть нанес благородному оскорбление действием третьей степени.

— Сеньоры! Хочу объясниться! — решил оправдаться я в глазах общественности. — Эти трое преследовали меня, оскорбляли словами, в оскорбительной форме говорили о сопровождаемой мною доне Изабелле де Гарсиа. А в конце вот тот, — показал на встававшего с пола бородатого, — умышленно наступил мне на ногу. — Показал народу пятно на начищенном башмаке и продолжил: — И грубо потребовал, чтобы я подарил ему свою шпагу, — народ перевел глаза на шпагу, почти все уважительно кивнули, — после чего я не сдержался и оттолкнул его. Уж попал, куда получилось.

— Ложь. Я, Антонио де Вильяс, объявляю этого сеньора лжецом, вызываю на дуэль и требую удовлетворения. Немедленно. По старым правилам, без раундов. Бой до смерти.

— Я, Микаэль де Картенара, объявляю этого сеньора лжецом и наглецом и принимаю вызов. Без раундов. До смерти. Оружие — собственные шпаги.

— Сеньоры! — Герольд поднял жезл. — Обязан напомнить, что любые разбирательства в стенах дворца недопустимы. Кроме того, хочу довести до вашего сведения: дуэли запрещены. Прошу удалиться, следуйте за мной.

Мы двинулись за ним, а Альфонсо пристроился рядом и тихо сказал:

— Микаэль. Очень опрометчивый поступок, это у тебя от незнания. Де Вильяс — известный бретер, не лучшая шпага в Мадриде, но шпага сильная. У тебя еще есть возможность отложить бой хотя бы на сутки.

— Это ничего не даст. Дон Альфонсо, не согласишься ли быть моим секундантом?

— А ты не передумаешь, отказаться от дуэли не намерен?

— Нет.

— Что ж, сочту за честь. Но рекомендую воспользоваться правом вести бой одинаковыми дуэльными клинками.

— Нет. Я уже сказал.

Оказывается, дуэли действительно были запрещены еще отцом нынешнего короля, Филиппом IV, но в последнее время на этот указ все смотрели сквозь пальцы.

Местом поединка обычно выбирали плац за казармами гвардейцев, вот туда мы и двинулись в сопровождении целой армии дворян — сотни в полторы, не меньше. А что, киноконцертных залов здесь еще не появилось, а зрелищ утомленному безделием народу, как всегда, хотелось, вот все сеньоры и побежали. Побежали бы и сеньориты, да правила этикета не позволяли.

Азартные игры в Испании очень большой грех, но между тем ставки делали почти все, даже распорядитель нашелся, один из офицеров-гвардейцев. Народ был в курсе дела: куда падре денется, грехи все равно отпустит. Но, к сожалению, по разговорам знал, что на меня почти никто не ставит, и многие сетовали, что выигрыши будут маленькие.

— Дон Альфонсо, не мог бы ты сделать еще одно одолжение? Будет выглядеть неприлично, если ставку сделаю сам на себя. Здесь триста пятьдесят пиастров, — вытащил из рукава вексель, который мне когда-то вручила Изабель, — поставь от моего имени. Пусть сеньоры возрадуются, что смогут выиграть больше.

— Странный ты человек, давай лучше передадим эти деньги твоей даме, доне Изабелле. У тебя сильный соперник.

— Это не моя дама, к сожалению, — снял с себя хубон, левую перчатку и стал готовиться к бою, — но не стесняйся, дон Альфонсо, если у тебя есть какие деньги, добавь и смело ставь на меня. Поверь, я его убью.

Не обращая ни на кого внимания, сделал ряд упражнений и растяжек. Наконец толпа наблюдателей-болельщиков схлынула за черту, обозначенную секундантами.

Мы стали в стойку, солнце светило справа, оно склонилось почти к горизонту. Через час начнет темнеть. Противник оказался напротив меня. Несмотря на недавнюю злость, лицо его выглядело невозмутимым, но глаза были прищурены. По тому, как он перед боем раскачивался, пританцовывал и разгонял кровь, было ясно, что боец неслабый. Затем каждого из нас спросили о возможности примирения — не желаем ли мы принести друг другу извинения и отказаться от дуэли. Мы, естественно, не отказались.

Длину клинков не замеряли. Когда согласился на поединок и объявил, что оружием являются собственные шпаги, прекрасно видел шпагу противника, которая была длиннее моей сантиметров на двадцать пять. Вспомнил рассказ деда, что при приблизительно равном росте соперников управлять подобным клинком значительно сложнее. Даже опытного бойца захватывает инерция и протягивает движение на лишние доли секунды.

Все. Прозвучала команда Альфонсо:

— В позицию! — На секунду прикрыл глаза, отрешился от мира и спрятал чувства так, как был научен с самого детства. Шпаги вытянуты и концами клинков мы смотрим друг на друга. — …К бою!

Невозмутимое лицо противника исказила ухмылка. И — последовала атака!

Свист вспоротого клинками воздуха, мелодичный звон высококачественной стали, укол в руку. Мою. На манжете белой рубашки брызги крови. Разрыв дистанции. Рецепторы мозга боли не воспринимали.

Противник пытался выдавить меня влево, глазами к солнцу. А хрен тебе, шаг вправо делать проще.

Атака! Свист воздуха, звон стали, скрежет длинного клинка о мою гарду — и опять укол в руку. Разрыв. Что-то не так. Противник откровенно кривил в улыбке рожу. Все наблюдатели, как положено, молчали, можно было услышать муху. Боли в ранах не чувствовал, рука работала нормально, усталости не ощущалось.

Полшага вправо и вперед, атака! Двигался быстро. Взвизгнул круговой захват клинка противника и зашелестел по его полотну острый кончик моей шпаги. Нет, дед, не получилось так, как ты учил, не попал в горло. Уж очень опытный соперник попался. Но под ключицу достал! Немедленный разрыв, клинок противника чуть не зацепил мое левое плечо.

Что, теперь не улыбаешься? Его рубашка стала багроветь, а лицо исказила совсем другая гримаса. Но все равно, он был зол, но сосредоточен. Атака! Успел уйти в защиту, клинок жалобно зазвенел, с поворотом налево выгнулся вопросительным знаком, мой противник завалился чуть вперед. Дед говорил, что самое неожиданное для врага, когда он во время поединка вдруг видит не лицо, а твою спину. Обычно враг теряется и какое-то мгновение не знает, что делать. И я не знал, растеряется ли мой противник в подобном случае. Но увидев, что его клинок проскрежетал по моему сантиметров на сорок вперед, сделал шаг влево и назад, стал к противнику спиной. И в тот момент, когда его клинок начал совершать возвратное движение, понял, что дед недаром все последние годы бил меня палкой по жопе. Перехватил рукоять шпаги левой рукой обратным хватом, параллельно локтевому суставу, и сделал резкое движение клинком назад.

Сначала почувствовал длинное и вязкое сопротивление, затем услышал звук падающей шпаги и предсмертный хрип бывшего врага. В состоянии полнейшей тишины выдернул окровавленный до половины клинок своей «итальянки» и, не оглядываясь, направился к брошенным вещам.

Поединком были довольны все.

Проигравших пари если и душила жаба, то настоящему гранду, идальго или кабальеро, показать этого никак не можно. Доволен был персонально Альфонсо, который поставил на меня всего с еще тремя дворянами пятьдесят серебром, а выигрыш составил четыре к одному, то есть лично он получил сто пятьдесят пиастров.

Доволен был король, все-таки день прошел весело. Доволен был герольд, зачитавший новый указ короля, в котором мне предписывалось к завтрашнему вечеру покинуть столицу и не появляться в ней в течение пяти лет.

Доволен был и я. Даже не потому, что поднял чистыми две тысячи серебром (двести пятьдесят вручил распорядителю, пусть помнит мою доброту), а потому, что этот поединок стал моей рекомендацией. Это был, не считая боевых столкновений с копчеными, мой самый первый публичный бой с серьезным соперником. И я победил.

— Я так переживала! — Изабель крепко прижалась ко мне, придерживая мою перевязанную руку, когда возвращались домой, и пустила слезу. — Но ты знаешь, милый, когда все сеньоры и сеньориты делали ставки по золотому дукату, я единственная поставила на тебя. И выиграла! Целых сто пятьдесят дукатов!

Ее слезы высохли, и она весело рассмеялась.

 

Глава 1

Морская школа Малаги была одной из трех военно-морских школ империи, где готовили квалифицированных морских офицеров. Учащихся обычно набирали ровно столько, сколько было желающих, уплативших за обучение. Мест для проживания и учебы здесь имелось сто двадцать, но, как правило, такого количества желающих получить профессию не набирали никогда.

Обратил внимание, что на курс поступили ребята пятнадцати-шестнадцатилетнего возраста, большинство даже моложе меня. Что поделаешь, в Средние века совершеннолетие — возраст, когда человек вправе принимать самостоятельные решения и отвечать за свои поступки, наступает в четырнадцать лет. Это не начало двадцать первого века, когда в таком возрасте изнеженный и мягкотелый ребенок натурально умирает на элементарном уроке физкультуры, а учителей за это сажают в тюрьму. Государство при сем не желает признавать ни своей вины, ни причин деградации молодого поколения в частности и общества в целом, а также истоков дурного воспитания родителей. А здесь в семнадцать лет мужчина — это или глава молодой крестьянской семьи, или воин. Но если ты дворянин, то берешь в руки меч и идешь проливать кровь гораздо раньше.

Тысяча пиастров серебром за учебу это все-таки немало. Безземельным кабальеро такие деньги только снились, поэтому они начинали морскую службу с учебы в трехмесячной школе подготовки унтеров. Как это ни странно, но именно из них и вырастала основная масса специалистов военно-морского флота. Однако так сложилось, что офицеров, получивших патент в морской школе, как прослойку более высокого социального статуса, ждала и более стремительная карьера.

Лично меня дела империи интересовали мало, тем более какая-то карьера. Вот то, что Голландская война только что закончилась, радовало. Лет бы пять мира, — очень много вопросов смог бы решить спокойно и без напряжения.

Все мои устремления и действия были направлены на достижение основной цели — задачи-максимум. Что? Сильно круто? Возможно, но мы попытаемся.

А что делать? Модно одеваться, вкусно кушать, владеть солидным банковским счетом, богатой движимостью и недвижимостью, а также красивыми женщинами? Но это у меня всегда было. Ведь никогда не лежал, а бежал, поэтому было и в той жизни, будет и сейчас.

Но для меня сегодняшнего этого слишком мало. И если Господь не приберет, то создам свой мир и построю свой дом. Сильный мир и красивый дом. По собственному проекту. Нет-нет, очень далек от мысли, что получится мир всеобщего благоденствия. И коню ясно, что сие невозможно — будут и довольные, и безразличные, и недовольные. На то оно и государство, по сути своей — машина подавления, чтобы регулировать подобные вопросы.

Каким мой мир будет, еще не знаю. Но внутреннюю политику направлю на создание сильного, богатого и любящего свою страну человека. Хочу, чтобы не бродили бомжи, чтобы не могли появиться мамы, которые по какой-либо из причин продавали собственного ребенка на органы. Хочу, чтобы не голодали дети, чтобы с раннего возраста им были доступны учеба и медицинское обслуживание, чтобы в их душах и сознании росли честь, совесть, взаимное уважение, особенно мужчины к женщине, культура винопития и отвращение к наркомании. Хочу, чтобы Трудолюбивый Человек имел достойный заработок, который обеспечил бы приличную жизнь ему и его семье. И если мои подданные не будут знать имен премьер-министра и министров, потому что они им неинтересны и безразличны, то стану просто счастлив.

Думаю, одно мое появление начало менять течение реки и явилось катализатором становления будущего сильнейшего игрока, способного заложить основы другого мирового порядка. И дело не в том, что я такой Великий Перец. Просто не может быть иначе, потому что если будет иначе, то получу пинок под зад и улечу обратно в небытие. Но если в результате моих усилий и усилий моих потомков не погибнут миллионы людей в ГУЛАГах, бухенвальдах, от рук непримиримых террористов, значит, Он отправил меня сюда не зря.

Но, как бы там ни было, о прямом воздействии на внешнюю политику какой-либо страны ближайшие двадцать пять лет даже помышлять не буду.

Вот где-то так и крутились мои мысли. Но сможет ли один человек все это поднять?

А почему бы нет? Нужно хорошенько упереться и постараться. Будем считать, что отдохнуть довелось в жизни прошлой, а в этой нужно поработать. Что ж, нам не привыкать, однако главнейшее сейчас — морская школа, и нужно грызть гранит науки.

Учебный процесс был разбит на следующие этапы:

Первый — пять месяцев теории по устройству парусных судов с дополнительными практическими занятиями на верфи.

Второй — до полугода плавания в качестве матроса на одном из фрегатов Императорского флота в составе эскадры. Обычно в Новый Свет и обратно. На данный период всех унтеров замещали офицеры школы, которые, кстати, через каждые три года тоже проходили ротацию и направлялись в действующий флот. За это время каждый курсант должен был сдать зачеты марсового и рулевого матроса, а также артиллериста и абордажира.

Третий — пять месяцев теоретических занятий по морской географии, навигации, лоции, системе связи, а также по военно-морскому искусству, подготовке и ведению морского боя.

Четвертый — двух— или трехмесячное плавание в должности помощника шкипера любого каботажного судна, следующего вдоль берегов метрополии.

Ну, и пятый, последний — торжественное вручение патента военно-морского офицера и грандиозная пьянка.

До этого радостного события мне еще как медному котелку, но в порт Малаги уже вошла Вторая эскадра Императорского флота и через неделю все первогодки должны были отправиться в поход. Сегодня же все шесть групп курса сдавали экзамены своим офицерам-наставникам.

Все эти пять месяцев учебы для меня прошли совершенно легко и без напряжения. Три дня в неделю у нас были теоретические занятия, а следующие три дня — практические.

На теоретических по макетам и схемам изучали устройство судов: особенности корпуса, рангоутов с такелажем и парусное вооружение. На базе этих знаний уже разбирали их типы и характеристики: начиная с не имеющих рангов шхуны и брига, заканчивая линейными кораблями, от фрегата до крупнейшего галеона. А вот практические занятия проводили на верфи.

Лично мне совершенно не нужны были все эти пять месяцев учебы. Теория мной хорошо была усвоена за месяц, месяц же понадобился для изучения теории и практики постройки судов и изготовления парусного вооружения. В отличие от абсолютного большинства курсантов-бездельников, которые только слонялись по верфи наблюдателями, деньков десять неслабо попотел: помогал борта сшивать, сам клей варил и навязался в помощники парусному мастеру. По данному поводу никто надо мной не подшучивал, хотя было немало кривых взглядов. Во-первых, все знали, что я есть состоятельный идальго, и, во-вторых, что могу дать немедленный укорот. Историю моей дуэли в столице не слышал только глухой. И, в-третьих, со всеми курсантами у меня были ровные, товарищеские отношения, а с грандом Фернандо, младшим сыном герцога Арагона, стал дружен, даже дважды приглашал его в свой маленький замок.

Между прочим, статус вольного слушателя — очень серьезная привилегия, ее имели всего четверо курсантов. Нам можно было вообще, кроме среды и субботы, не приходить на занятия, но дураков не было, с нас спрашивали, как со всех, поэтому первые два месяца некоторые дни пришлось даже жить в казарме. А вот последующие три — да, занимался делами собственными.

Из Мадрида мы вернулись без приключений, правда, в Толедо провели два дня. Первый день отдыхали и привечали выздоровевших бойцов, а на второй Изабель что-то нездоровилось, даже лекарку вызывала. Уже стал было переживать, но она рассеяла мои сомнения. Когда появилась, выглядела веселой и вполне здоровой.

— А это так, чисто женские дела, — небрежно махнула рукой, затем крепко прижалась ко мне и прошептала: — Как я счастлива, что ты появился в моей жизни.

На обратном пути она завела разговор о том, что ныне все больше сеньоров освобождаются от своих маленьких удельных армий, оставляют по дюжине кирасир, которые несут чисто охранную службу. Путешествуют же почтовыми поездами, что гораздо быстрее и гораздо безопасней. Раньше, да, соседи частенько друг друга прессовали, поэтому де Гарсиа содержали шесть дюжин кирасир. В оружейной комнате уже много лет пылились пять десятков комплектов лат и оружия, которому Педро постоянно организовывал чистку и смазку. Вот она сейчас и обдумывала: а не продать ли все это, ведь один комплект стоит не менее тридцати дублонов золотом? И не уполовинить ли замковую охрану?

В принципе мысль правильная. Когда-то читал в каком-то источнике, что уже в конце семнадцатого века в Европе никаких мелких междоусобиц среди феодалов не было. Все вопросы регулировались либо нотариально и в судебном порядке, либо на более высоком уровне.

— Думаю, радость моя, что ты права. С людьми поступай, как хочешь, только посоветуйся с Педро. В отношении лат и оружия — не спеши. Вполне возможно, что оно мне понадобится, но если тебе срочно нужны эти шесть тысяч пиастров, то я тебе их хоть сейчас дам.

— Что ты?! Ты даже не представляешь, что ты мне подарил. Ты изменил мою судьбу! Никаких денег от тебя не возьму, а если латы нужны, так я тебе их дарю. — Она погладила мою раненую руку. — И все же, милый, никак не могу понять, откуда у тебя столько денег? Ты выплатил огромное состояние за два феода и, насколько я понимаю, даже сейчас располагаешь суммой не меньшей.

Эх, знала бы ты, дорогая, что я, отправляясь в Мадрид, кроме драгоценностей и акций французской Вест-Индской компании имел при себе около двадцати тысяч серебром наличных и безналичных денег, а вернулся фактически с той же суммой, даже с некоторым прибытком пиастров в восемьсот, так еще не так удивилась бы.

— Изабель, точно так же, как существуют чисто женские дела… Помнишь, ты мне сказала? Точно так же существуют дела чисто мужские, о которых женщинам лучше ничего не знать. Но, чтобы ты чувствовала себя спокойно, скажу так: нашел клад. Нет-нет, не на твоих землях!

Она рассмеялась и ткнула мне в плечо свой кулачишко.

В замке Гарсиа нас встретили как заблудших детей, словно мы не месяц отсутствовали, а как минимум год. Радовалась вся челядь, было видно, что Изабель здесь и вправду любят.

Рядом со свободными от караула кирасирами стоял улыбающийся Иван. Одет он был вполне прилично. Не в хубон, конечно, но из-под жилета и короткого пиджака светло-коричневого цвета выглядывала белоснежная рубашка с большим отложным воротником и широкими манжетами, еще на нем были свободного покроя штаны до колен и широкополая шляпа. На ногах — желтые ботфорты с опущенными голенищами, на широком поясе висели кинжал и самая настоящая турецкая сабля в черных ножнах, отделанных желтым металлом. Рукоять обтянута кожаным шнуром, а крестовина и набалдашник, изготовленный в виде головы сокола, были из точно такого же желтого металла, вероятней всего, позолоченные.

— Ох, Михайло! — Он тискал меня и хлопал по спине. — Как мне надоели эти немцы и это ничегонеделание.

— Так-таки ничего и не делал?

— А дона Изабелла в своем письме обозначила меня как кабальеро, вот и пришлось соответствовать. Развлекался, конечно, как мог. Молодки, кхе-кхе, гарные есть, вот в этом деле здесь работы — непочатый край. А фехтовать не с кем, — он кивнул на кирасиров, — солдаты они. Обыкновенные.

— А сабелька твоя откуда, уж не затрофеил ли где по дороге?

— Куда нам, я ж не ты, который все банды испанские разогнал. Саблю сам ковал два с половиной года из местной толедской стали, — он взял ее за ножны, приподнял и вытащил до половины клинок, — а позолоту дал наложить мастеру перед самым отъездом.

Клинок мне понравился. Возможно, до моей «итальянки» по качеству не дотягивал, но был не хуже, чем в индийской сабле, которую я когда-то снял с мурзы.

Иван проживал в комнате рядом с моей, и мы до ночи планировали свое будущее. Дел накопилось множество, а времени оставалось крайне мало — занятия в школе начинались через семь дней. Решили, что прямо завтра с утра отправимся в Малагу и узаконим земли феода Сильва. И уже не в замке Гарсиа, а именно там будем разворачивать все свои дела.

Ночью к телу Изабель, к сожалению, не допустили. Сначала Мария выскочила, как черт из табакерки, и стала поперек, затем и радость моя. Был зацелован, но мягко и настойчиво выпровожен за дверь.

Мои новые владения находились немного в стороне от основной дороги, но в двух часах езды от Малаги, где-то между двумя холмами, которые являлись началом горной гряды Кордильеры-Бетика.

Мы с Иваном управились за два дня. Переночевав в гостинице, прямо с утра направились в Алькасабу, тот самый бывший дворец-крепость мавританских королей, а ныне владения графа Малаги. Немного переживал, что мое представление может затянуться на неопределенный срок, но, к своему удивлению, аудиенцию мне не назначили, а приняли тут же, прямо с утра.

Как-то уже довелось видеть эти мраморные колоны и полы триста тридцать лет тому вперед. Но тогда помещения выглядели новее, что ли? Может быть, такое ощущение сложилось из-за закопченных светильниками потолков?

Дворецкий проводил меня в тронный зал, в котором тоже когда-то был на экскурсии. Граф стоял у открытого окна с витражом и смотрел на улицу, но после объявления дворецкого повернулся ко мне лицом. Это был высокий, седовласый, крепкий мужчина с осанкой воина и угрюмым лицом. Я даже догадывался о причине его огорчений.

Представившись полным именем, предъявил свои документы. Его лицо неожиданно разгладилось.

— Это ты был на прошлом представлении ко двору? — Он даже не спросил, а подтвердил. — Неплохо, неплохо. Но имей в виду, — его лицо опять посуровело, — в моем графстве дворянам незачем резать друг друга. Изволь в будущем держать себя в руках.

— Твое сиятельство, но это же он первым…

— Знаю, — махнул рукой и перебил меня, — впредь, если подобное случится, обращайся ко мне, иначе отправлю куда-нибудь на войну. Ясно?!

— Слушаюсь, твое сиятельство. — Конечно, ему надо было что-то говорить, хотя все прекрасно понимали, что никто никогда ни к кому обращаться не будет, иначе потеряет уважение в обществе. Но в любом случае придется быть аккуратней, иначе он запросто спровадит меня к черту на кулички, на пару лет повоевать. Эх, если бы он знал, кто приложил руку к его нынешним огорчениям, то отсюда бы точно меня не выпустил.

Однако все хорошо, что хорошо кончается. Буквально тут же был вызван тенант, который получил распоряжение о водворении меня в феод Сильва. Откланявшись графу, мы с тенантом решили пьянку на завтра не откладывать, а, забрав из приемной Ивана и из казармы десяток отдыхающих кирасир, уже через полчаса отправились в мои новые владения.

Дорога шла вверх, через два часа, двигаясь шагом с переходом на легкую рысь, миновали небольшую каменную гряду и оказались на месте. Несмотря на рассуждения нотариуса о том, что здесь все запущено и ничего интересного нет, нашему взгляду открылась расположенная между двух холмов, заросших вечнозелеными оливковыми рощами, небольшая живописная долина. В километре от нас, в петле неширокой реки, на скальной возвышенности стоял замок, а сразу же за ним выглядывали крест храма и домики небольшой деревушки. И к замку, и к деревушкам дороги были вымощены камнем.

Основные земли располагались за рекой. Если с этой стороны территория владений была размером два на один километр, то за рекой — втрое больше. И деревня вдвое больше, домов на шестьдесят.

Было видно, что поля перед замком и за рекой кое-где вспаханы, а кое-где что-то росло. Оба поселения утопали в садах, подножия холмов были увиты виноградом. И пусть листья давно пожелтели и под дуновением слабого ветерка начинали облетать, это все равно приятного впечатления не портило.

Несмотря на отсутствие привычных глазу огромных просторов с реками, лесами и полями моих родных Кашир (здешние речушка, деревушки и замок — все выглядело как-то миниатюрно), новые владения мне понравились. А вообще, если говорить честно, то все земли Испании — это великолепный и благодатный край.

К замку мы двигались вдоль полосы леса, поросшего дубами, кое-где пихтами и кустарником терпентина, плоды которого называют черными фисташками. Известно, что из них когда-то, то есть не когда-то, а именно сейчас добывают скипидар. Копыта лошадей ступали по каменной дороге, на обочинах которой торчали кустики мирта, пожухшие листья фиолетовой лаванды и желтой календулы.

Было видно, что в данном хозяйстве порядка мало, даже там, где поля были вспаханы, всходы выглядели жидкими. И это на благодатной земле, где даже сухая палка прорастает! В той жизни в сельском хозяйстве понимал мало, так, знал кое-какие вершки о севообороте да о селекции. Но в этой-то жизни порядок ведения хозяйства прививался с детства, и, сравнивая, мог сказать одно: у наших каширских крестьян поля выглядели намного более ухоженными.

Проехав каменный мост, кавалькада уперлась в закрытые окованные ворота, покрашенные когда-то, вероятно, в желтый цвет. Пока один из воинов стучал по прибитому металлическому щиту с облезлым разноцветным гербом, осмотрелся вокруг.

Замок был приблизительно квадратного периметра со стороной метров восемьдесят. Его стены оказались пониже, чем у Гарсиа, всего около шести метров. По углам выступали круглые башни, а надвратная была прямоугольной. Из-под дальней скалы бил родник. Вода падала в ров, за тыльной стеной замка сливалась с мощным ручьем, стекавшим со стороны холмов, затем уносилась в реку. Сначала это был даже не ров, а целый песчаный карьер, раскопанный в ширину метров на двести. Сейчас же слева, сразу за мостом, его засыпали, он был загажен и вонюч. Гнилостный запах чувствовался даже здесь, у ворот.

Наконец из бойницы надвратной башни чей-то голос стал допытываться: кто, что, откуда?

— Ты что, смерд, не видишь герб графа на вымпеле? Я, тенант Умберто де Коста, уполномочен графом Малаги водворить нового владетеля земель Сильва, идальго Микаэля де Картенара де Сильва. Открывай немедленно, — разъярился офицер, — иначе испрошу разрешения твоего нового владетеля и лично повешу на воротах.

Через минуту из калитки выглянул невысокий толстый мужичок с засаленной рыжей бородкой и попросил помочь снять перекладину. Солдаты быстро управились и распахнули скрипучие ворота. Все придержали лошадей и дали мне въехать первым, тут же подбежал какой-то старик и принял поводья моей Чайки (берберийка признала меня хозяином и именно к такому имени привыкла).

Посреди вымощенного камнем двора высилась трехэтажная башня донжона с узкими бойницами-окнами. Ни одно из них не было остеклено, все только прикрывались ставнями. Домик — так себе, если сравнивать с Гарсиа, то в три-четыре раза меньше. Вдоль внутреннего периметра ко всем стенам примыкали хозяйственные постройки, на многих из них не только крыши, но даже двери обветшали.

Справа от ворот стоял выложенный камнем, накрытый козырьком колодец, от которого, как потом выяснилось, имелся выход к тому самому, бьющему из-под скалы роднику.

Мужичок оказался управляющим. Поставив его в известность о статусе своей персоны, приказал выдать солдатам вина и доложить о наличном персонале замка, а также о текущем положении дел. Выяснилось следующее.

В настоящее время в замке находилось восемь человек. Помявшись, мужичок сознался, что кроме старого конюха, все живущие здесь его близкие родственники: мать, жена, сын и три дочери. В хозяйстве имелись две лошади, его собственные, так как покойный дон Николо ему их подарил. Документов не выписал, но Бог тому свидетель.

Затем, поминутно кланяясь, мужичок провел меня по этажам донжона. Помещений оказалось немного, да и грандиозностью размеров они не блистали. Справа за парадным входом располагалась широкая, скрипучая лестница, которая вела на верхние этажи. Слева виднелся вход в столовую, там стоял длинный стол, за которым могли разместиться человек тридцать. Тяжелые деревянные стулья были расставлены вдоль стен. Тут же висели два затрапезных гобелена, отделяющие некий угол, наверное, тот самый, в котором в давние времена стояли горшки для отправления гостями естественных надобностей.

Далее по коридору имелись и другие помещения — большая кухня, два чулана и выход в пристройку с шестью комнатами для прислуги. На втором этаже располагались восемь гостевых комнат, а на третьем — хозяйские апартаменты: кабинет с библиотекой (три шкафа какими-то книгами все же были заполнены), спальня хозяина (чуть поменьше), спальня хозяйки (чуть побольше) и четыре детские комнаты.

К моменту спуска в подвал к нам присоединился Иван, который обежал все хозяйственные постройки.

— Ты даже не представляешь, сколько тут работы, — подергал он свой чуб-оселедец, торчащий из-под шляпы и заложенный за правое ухо. — А кузница есть, только, кроме двух наковален, большой и малой, в ней ничего не осталось, даже печь валиться стала. Но не беда, все поправим, и пару помещений для мастерской освободить тоже можно.

Мужичок притащил светильники и проводил нас глубоко вниз. Здесь оказалось довольно прохладно, вероятнее всего, подвалом сделали длинную, уходящую вниз пещеру, сейчас разделенную каменными перегородками. Стены и пол в помещениях, где хранились продукты, были выложены красным кирпичом. Но продуктов имелось совсем мало, и это — осенью. А винный погреб, к моему удивлению, оказался нетронут. Иван, постучав по бочкам, определил, что они почти все полные.

Да, и зиндан тоже имелся, как же без него: в дальнем углу располагались три камеры с обрешеченными и обитыми железом дверями. Как ни странно, в подвале было сухо и свежо, видимо, приточно-вытяжная вентиляция работала нормально.

Что сказать, нотариус оказался прав. Общее впечатление — удручающее. А судя по состоянию земельных угодий, подобное положение дел наблюдалось во всем феоде. Усугубляло это еще то, что и полы, и мебель побила червоточина, они трещали и были готовы развалиться.

Конечно, на два-три года, которые планировал здесь провести, особо вкладываться не стоило, но если не привести все это в приличный вид, то в будущем продать будет проблематично. Ладно, что такое деньги для любого человека? Это средство для достойной жизни. Так что, будучи далеко не бедным, уподобиться последнему жлобу и жить как попало? Решено, делаем конфетку, а деньги… Где они лежат, мы знаем, и как их поднять — тоже.

На выходе из донжона толпилось с десяток каких-то людей. Заметив, что мужичок лебезит предо мной, все низко поклонились.

— Кто вы? — Народ, услышав мой вопрос, разогнулся. Вперед выступили два крепких, добротно одетых крестьянина, один повыше, а второй пониже.

— Старосты мы, сеньор, — сказал тот, что повыше.

— А скажите мне, старосты, почему половина полей не вспахана? Почему ваши посевы столь неприглядны?

— Дык, — переступил с ноги на ногу, взглянул и потупился тот, что пониже, — какие ж они будут, если часть мужиков наш сеньор в армию продал, а часть в Новый Свет забрал. Вот земли тех, кого нет, и пустуют. А посевы такие потому, что покойный дон Николо, пусть его Матерь Божья сопроводит в рай, большую часть семян в счет двух десятин будущего налога наперед взял и продал в Малагу. Да и тягловых лошадей в хозяйствах всего ничего осталось.

— Понятно, отныне я ваш сеньор. Теперь слушайте меня, старосты. Пока не зарядили зимние дожди, все, абсолютно все поля вспахать, даже те, которые уже засеяны, разве что какое поле дало хорошие всходы, там трогать не надо.

— Но как же… и земля чужая, — начал мямлить высокий, но пришлось перебить его.

— Земля — моя, а денег и на лошадей, и на семена дам. — Хотел сказать старику-конюху, чтобы снял мои седельные сумки, но вспомнил, что любого чужака, который дотронется до седла, моя Чайка закусает и забьет копытами, как мамонта. Хоть и девочка, но очень злая, поэтому подошел сам и вытащил три пятикилограммовых мешка с серебром.

Когда возвращался, краем глаза заметил, как в открытые ворота на ослике въехал старичок в черной сутане. Здравствуй, поп! Новый год! Приходи на елку!

Однако ничего не поделаешь, и с духовной властью придется найти точки соприкосновения, дабы встать на путь мирного сосуществования. Сделав вид, что слона-то я и не заметил, опять подошел к крестьянам.

— Здесь шесть сотен серебром, разделите между собой так, как считаете нужным. Но не думайте, что можете тратить их куда попало, расход каждого пиастра проверю лично. Пройдитесь по дворам, составьте перечень всего необходимого, чтобы восстановить, где это нужно, обветшавшие двери, ставни или крышу. Может, кому корова или коза нужна, может, кому нужны соха или серпы? Тоже запишите, помогу. Деньги возвращать не надо, в течение двух лет отдадите излишками зерна и оливкового масла. Вдовы есть у вас?

— Есть! Есть! — громко и радостно закричали крестьяне, вначале угрюмые, но безгранично удивившиеся и повеселевшие после вручения трех мешков серебра.

— Вдовам будет помогать община, а я прослежу. Со своей стороны вдов закреплю за воинами, пусть наведываются раз в неделю к каждой, присматривают, может, помогут чем. Нужное это дело?

— Да! Да! — дружно и весело закричали бабы.

— Вот и хорошо. Тогда разрешаю задавать вопросы.

— Простите, сеньор, — хитровато взглянул из-под кустистых бровей невысокий староста. — А мельница у нас будет?

— Мельница?

— Да, сеньор, если мы поставим мельницу вон там, на втором холме, то к нам будут приезжать еще из восьми ближних деревень. И нам выгода, никуда далеко ездить не надо, и вам — дополнительная десятина муки и масла.

— Ладно, будет вам мельница. А скажите-ка, старосты, мне нужна будет прислуга в замок. В моих деревнях можно нанять или в Малагу ехать?

— Зачем же в Малагу, сеньор, у нас своих красивых девок полно, — сказал высокий. — Если сеньор пообещает, что ту, которая станет непраздной, одарит двадцатью дукатами, то любая захочет.

— Да, любая, — зашумели крестьяне. — Мужиков-то нету.

— Ну если от меня сие случится, то получит намного, намного больше. Но если от кого другого, то разыщем, набьем по заднице и женим. Так устроит?

— Да! — весело зашумели крестьяне.

— Тогда все, ступайте. Хочу увидеть уже сегодня, как вы пашете, прямо после сиесты.

Дальше оттягивать общение со священником было нельзя. К нему и так выстроилась для благословения толпа народа, набившаяся во двор замка.

— Иван, — тихо сказал и обернулся к ухмыляющемуся ближнику. Ему, видно, понравились первые распоряжения нового феодала. — Ты делай, как я. Сейчас идем на благословение к падре, но крестимся по православному.

— Та ты что, Михайло?! — зашипел он. — Не пойду я к этому козлу католическому.

— Ты это брось, ближник, нам здесь еще два-три года жить предстоит и ковать будущее. Или ты хочешь, чтобы нас сгноили? Или сожгли? Или, может быть, давай прямо сейчас побежим отсюда куда глаза глядят?

Иван помолчал с минутку, затем кивнул:

— Добре. Только обещай, что, как придем в Украину, наведаемся в Киевскую Лавру, на прощу.

— Обещаю. Думаю, нам не только в Лавру предстоит сходить, но и на Афон или в Константинополь.

— Тогда согласен, иди спереди, а я — следом.

Падре был невысокий сухонький старичок, которому тоже понравились первые поступки феодала. Забегая вперед, скажу, что мы с ним поладили. Вначале народ немного косился, увидев, как мы крестимся, но падре Иоанн, тезка моего Ивана, в церкви на проповеди, на которой довелось присутствовать и мне, объявил о благосклонном отношении его святейшества папы к ортодоксам, которые находятся в поиске пути к праведному храму. И что их сеньор — очень хороший сеньор.

Конечно, хороший. Особенно явным это стало после того, как храму было пожертвовано сто пиастров, а нанятые мной строители его капитально отремонтировали. А народу что? Народ привык безоговорочно доверять своему священнику.

Падре почему-то втемяшилось в голову, что его предназначение на старости лет — это наставление меня молодого на путь истинный. И, дождавшись моего очередного (после занятий в школе) возвращения в замок, он сразу же объявлялся, навязывался сыграть партейку в шахматы. Вот так, каждый раз дегустируя кувшинчик нового вина, двигая фигуры, он любил произносить проповеди. Никуда не денешься, приходилось даром терять полтора-два часа драгоценного времени и терпеть. Впрочем, я старался ни на какую конфронтацию с ним не идти, а больше слушать.

Он же и порекомендовал мне нового управляющего. Мужичка, который встретил меня в день приезда, вместе с его семейством я выгнал в тот же день, разрешив забрать две повозки с имуществом, погрузку которого тщательно проконтролировал Иван.

Мы тогда оставили в замке пятерых солдат с сержантом (за отдельную плату), а сами после сиесты вернулись в Малагу. Прежде чем проставляться за водворение в кабаке, успел навестить и архитектора, и будущего управляющего.

Архитектора-венецианца рекомендовал дон Умберто. Сказал, что в Мадриде и Малаге тот построил несколько дворцов и только сейчас закончил реконструкцию одного из графских замков. Архитектор считался специалистом дорогим, но квалифицированным и модным. К счастью, он не был занят, и наше знакомство состоялось. Мы договорились, что завтра он возьмет мебельщика и отправится определяться с объемами работ. Кроме того, я высказал ему свои пожелания, которые заключались в следующем.

Первое — расчистить ров и заложить проемы каменного моста у центральных ворот, а также сложить плотину с подъемным шлюзом из каменного дуба у тыльной скалы и таким образом вместо вонючей ямы организовать красивое озеро.

Второе — всю столярку в замке заменить, а мебель сделать в венецианском стиле из африканского дерева: белого, красного и черного. Такую, какую я видел у графа.

Третье — все оконные проемы остеклить, а окна поставить открывающиеся.

Четвертое — построить ветряную мельницу для помола муки и давки оливкового жмыха.

Пятое — отремонтировать храм и организовать ремонт крестьянских домов и хозяйственных построек.

Шестое — все это должно быть выполнено за два месяца.

Никакого удивления мои пожелания не вызвали, разве что остекление. Сказал, что это будет стоить очень дорого.

Забегая вперед, признаюсь, что симпатичную конфетку получил. И красивое озеро, и отремонтированные замковые постройки, и красавец-донжон с интересным интерьером комнат и новыми полами, и шикарную мебель из красного, белого и черного дерева. И остекленные окна. А в отношении благ, созданных крестьянам, даже не говорю.

Но да, обошлось все недешево. Если все постройки, ремонт и мебель потянули на семь тысяч пятьсот, то остекление — на две четыреста. Однако нисколько не жалею. Знаю точно, что вложенные в крестьянские хозяйства затраты за два года вернутся с лихвой, при этом крестьяне будут вспоминать своего благодетеля всю оставшуюся жизнь. Что же касается всего феода, то, по словам архитектора, найти на него покупателя за четырнадцать-пятнадцать тысяч не составит труда. Говорит, на одни окна взглянуть — и любого потенциального покупателя они сразят наповал.

И управляющий у меня великолепный хозяин. То есть хозяйка.

Падре, услышав, что мужичок получил отставку, одобрительно кивнул и присоветовал пригласить на эту вакансию вдову Марию, муж которой работал замковым кузнецом, но сеньором был отправлен в армию, где и погиб. Она — сводная сестра бывшего феодала Николо, рожденная от простолюдинки, не раз спасала хозяйство, когда отец и сводный брат влезали в разные авантюры с векселями компаний-однодневок, лишь бы заработать быстрые деньги. Этим в конце концов и угробили феод. Когда отец умер, Николо расправился с семьей Марии, а ее изгнал из замка вместе с малолетним сыном.

Дом, где она квартировала, находился справа от порта, в квартале ткачей. Было уже около восьми вечера, к этому часу народ возвращался с работы, поэтому надеялся застать ее дома. У входа в маленькую комнатушку меня встретила худенькая, бледная женщина лет тридцати в когда-то синем, а ныне выцветшем коротком пиджаке с широкими лацканами, шалью на плечах и многоярусной зеленой юбке. А башмаки ее просили кушать. За столом сидел парень лет четырнадцати, что-то мастерил.

— Мадам Мария?

— Да, но… Вы назвали меня на французский манер. — Она посмотрела хмурым взглядом, затем тряхнула черной гривой волос, вздернула подбородок и сказала: — Вы ошиблись, сеньор, я — не из благородных.

— Прекрасно знаю, кто вы, мадам.

— Что вам угодно, сеньор? — Парень, услышав последние слова матери, вскочил, напрягся и угрюмо уставился на меня.

— Разрешите представиться: идальго Микаэль де Картенара де Сильва. — Вот сейчас вывел их из состояния угрюмости и привел в состояние удивления. — Да-да, отныне я владетель этого феода. Хочу предложить вам работу, да и вашему сыну у меня нашлось бы интересное дело, тоже чего-нибудь мастерил бы, не бесплатно.

Вот так и нанял ее с испытательным сроком три месяца и выдал подъемные сто пиастров. Сказал, что эти деньги не возвращаются, и она может распоряжаться ими как угодно. Еще выдал двадцать пиастров на двуколку с лошадкой, так как по хозяйству другой раз придется помотаться, а пешком она этих расстояний не осилит. Определил ей плату в одну двадцатую дохода от всего хозяйства. Глаза Марии радостно блеснули, видно, хорошо знала возможности феода.

Уже давно прошли три месяца испытательного срока, но об этом назначении пожалеть не довелось ни разу. Она прибыла в замок на управляемой сыном двуколке, прилично одетая, с нетерпением в глазах и явной жаждой деятельности. Как-то сразу все сельскохозяйственные и внутризамковые дела захватила в свои руки, советовалась только по серьезным хозяйственным вопросам, но в вопросы финансовые не лезла совершенно, понимая, что они находятся только в моей компетенции.

Самую большую комнату на первом этаже распорядился отдать ей. Там сделали специальный ремонт, такой же, как и в гостевых комнатах, и обставили хорошей мебелью.

Ее сын Андрес потянулся к Ивану и пропадал с ним в кузнице, кстати, в той самой, в которой когда-то работал родной отец. Я запретил использовать его в наших делах, даже в качестве мальчика на побегушках. Но выполнять какие-то незначительные кузнечные работы мы ему разрешили, Иван даже кое-чему учил.

В общем, не будет преувеличением, если скажу, что мадам Мария по большому счету была счастлива.

Гужевой транспорт в день делает около тридцати километров, поэтому от замка Гарсиа до моего феода нужно было добираться два дня. Позавчера, проснувшись после проставочного сабантуя в кабаке, где снова вусмерть напоил двух знакомых морских офицеров и Умберто, отрядил Ивана перевозить наше толедское железо, а сам занялся организацией отправки и сопровождения строителей. В письме к Изабель попросил направить в мое распоряжение (временно, но на мое содержание и довольствие) семерых бойцов, которые должны были сменить солдат графа. Написал, что срок их службы согласуем дополнительно при скорой встрече.

Архитектор Лучано привел с собой сорок шесть человек, которые, прибыв на место, приступили к работе незамедлительно, без каких-либо раскачек. Нет, это были не узбекские работяги на просторах бывшего Союза и не негры на строительных объектах Южной Африки, которым в процессе работы нужно раз десять то ли помолиться, то ли потанцевать. Эти же в первый день приступили к чистке рва и приведению в порядок хозяйственных построек. Отремонтировали и оборудовали казарму, изготовив по моему рисунку прочные двухъярусные нары, разместили их с нормальными боковыми и центральным проходом. Получилось восемьдесят мест.

Работа шла споро не только в замке. В храме и деревнях также работали три бригады. С поставками материалов проблем не возникало, из Малаги ежедневно поступало восемь повозок с камнем, шлифованным мрамором, кирпичом, брусом, доской и черепицей, а также известью и вулканическим пеплом, из которых мешали своеобразный цемент.

К моменту прибытия Ивана проемы моста были заложены камнем, что превратило мост в дамбу, а с тыльной стороны замка, у выхода рва к петле реки, полным ходом возводилась плотина. На донжоне полностью меняли кровлю и крышу, а на третьем этаже вовсю работали отделочники.

Стоя на стене, с нетерпением ожидал приближающийся обоз и наблюдал за копошениями крестьян. Три четверти полей были уже перепаханы и пересеяны, имелось основание считать, что к моменту начала затяжных дождей будут окончены не только все наружные строительные работы, но и полевые.

Занятия у меня начинались через три дня, и мне хотелось еще успеть сгонять в замок Гарсиа. И не только для того, чтобы забрать некоторые свои вещи.

Наконец в воротах появился обоз из пяти повозок, во главе с Иваном на вороном мерине и в сопровождении семерых кирасир. Их сержанта знал хорошо, это был Антонио, мой напарник в том самом бою с бандитами под Толедо.

— Ну ты и наворотил, — сказал Иван, стоя посреди замковой площади и оглядываясь вокруг. — Да, это не мой хутор.

— Иван, а чего пять возов? Должно же быть три.

— Так дона Изабелла распорядилась, сказала, что ты знаешь. Загрузили пятьдесят три комплекта лат с оружием, да и бойцы тоже свои вещи забрали. Вот и получилось пять возов.

— А! Да-да, знаю, — кивнул, повернулся лицом к спрыгнувшему с лошади Антонио и сказал по-польски: — Ну что, Антон. Придется и мне послужить немного.

— Чего там, немного… Я к вам, ясновельможный пан, насовсем. Если возьмете.

Недоуменно перевел взгляд на Ивана.

— Так дона Изабелла уволила десятерых солдат и предложила послужить какое-то время тебе. Сейчас даже латы, которые на них, находятся в твоей собственности. Трое ветеранов решили остаться в деревнях у вдовушек, Антона хозяйка не отпускала, но он упросил. А остальным шестерым все равно, что здесь, что там.

— Понятно. С тобой потом поговорим, — кивнул Антону, затем повернулся к солдатам и перешел на испанский: — Сейчас помогите разгрузить телеги. Оружие и латы несите пока в надвратную башню, а все остальное — в кузню. Вот он покажет, — подозвал мальчишку Андреса. — Затем смените солдат графа и отгородите в казарме угол. Строителей два месяца придется потерпеть.

Захватил Ивана под руку и потащил в сторону.

— Принимай, брат, дела. А мне тоже надо в замок Гарсиа смотаться, кое-какие вещи забрать.

— Так я привез все, — сказал Иван, — дона Изабелла лично собрала. И одежда в сумке, и деньги в мешках, а тубус с документами ты с собой забрал.

— Странно.

— О! Ты ж не знаешь. У них там целая куча новостей. Она же замуж выходит.

— Как замуж? — Сердечко собственника екнуло. — За кого?

— Так в тот день, как мы уехали в Малагу, прибыл дядька ее покойного супруга, Карлос де Гарсиа. Говорят, всю жизнь в море провел, семьи и детей нет, приехал к доне Изабелле погостить, потом вдруг на следующий день они объявили о помолвке. Не знаю, правда, зачем он ей нужен, ведь дядька старый, ему давно за шестьдесят, худющий и вид болезненный. Как бы вскорости копыта не отбросил.

Слушал Ивана, а в голове билась мысль: «Зачем? Почему?» Сознание не могло постичь создавшуюся ситуацию. Действительно, рано или поздно пришлось бы решать вопрос с феодом. Никто из других ветвей Гарсиа ее, бездетную или бесплодную, не воспитывающую наследника, надолго в покое не оставил бы, уж слишком лакомый кусочек. Но зачем выходить замуж за больного старика? Ведь через год-два тот может умереть, а ее проблемы вернутся.

— Но как человек он мне понравился, — продолжал Иван, — мы с ним полдня проговорили. Ему кто-то что-то и о тебе наговорил, но, видно, хорошее. Все удивлялся, как столь молодой идальго может быть таким удачливым. Эх, если бы он только знал, как я сам тебе удивляюсь, — хлопнул меня по плечу земляк, — пошли, заберешь свои деньги.

Закинув мешок с деньгами на плечо, я на минуту остановился. После этих новостей осталось какое-то ощущение пустоты, сознание многоопытного мужчины, повидавшего жизнь, ушло в тень. Только слабые струны совсем еще молодой души тренькнули расстроенно и глухо.

 

Глава 2

Не сразу мы присоединились к эскадре и не сразу вышли в море. Пока находились на внутреннем рейде, нас три дня гоняли по вантам на мачты и реи, и только затем фрегат совершил первое двухдневное каботажное плавание с выполнением различных эволюций. Очень хорошо помогало то обстоятельство, что на судне оставалось тридцать шесть старых матросов, глядя на которых молодые дворяне изо всех сил старались не потеряться и не отстать.

За собой, для упражнений по орудийной стрельбе, мы притащили на буксире какой-то двухмачтовый тендер — совсем старую лоханку. Каждый из нас и заряжал орудие, и банил, и трижды производил выстрел. Не так-то просто, скажу вам, потопить деревянный парусник, мы в него столько ядер всадили, почти в упор, а он все не хотел тонуть.

Вспомнил, как недавно на верфи сняли со стапелей точно такой же красавец-фрегат. Тогда, глядя на пятьдесят две махины-пушки, подумал о возможности их замены на шесть-восемь простейших трехдюймовок Барановского модели девятнадцатого века, установленных поровну с каждого борта. При правильных боеприпасах этот фрегат был бы непобедим даже для двух линейных кораблей. Такую пушечку, причем более серьезного калибра, мне изготовить — элементарно. Есть проблема с нарезкой ствола, но лет за пять-шесть совершенствования станочного парка и инструментального производства проблему выведем в разряд вопросов и решим.

Ничего более интересного придумать не смогу по простой причине — не хватает знаний. И с боеприпасами тоже придется серьезно поэкспериментировать, несмотря на то что, например, технологию изготовления бризантного или фугасного снаряда, а также минометной мины представляю неплохо. И все же компетенция моя в этом деле — слабенькая, только кое-какие вершки. Однако дилетантом себя не чувствовал, так как на основном производстве химкомбината, где многие годы довелось трудиться главным механиком, выпускались не только сельхозудобрения, но и совершенно определенные взрывчатые вещества. В законсервированных цехах военпрома стояло оборудование для производства патронов, мин и снарядов, на котором мои люди периодически производили плановые регламентные работы.

Еще вспоминалась увиденная когда-то в Севастопольском музее Черноморского флота короткоствольная лафетная карронада с винтовой регулировкой подъема ствола. Эту изготовить совсем несложно. Кроме того, что она более проста в обслуживании, ее скорострельность в четыре раза выше любой современной пушки. Сейчас даже этот примитивный ствол может не просто произвести революцию в тактике морского боя, но и обеспечить гегемонию любой морской державе.

А еще пулемет требуется, и не только в пехотные части. Обязательно нужно установить хотя бы по одному на бак да на корму каждого крейсера.

Естественно, пулемет в привычном понимании этого слова серийно не смогу запустить и за десять лет. Впрочем, если поднажать, то смогу, но считаю это сейчас ненужным и вредным. Незачем гнать лошадей, уж лучше пусть будет задел на перевооружение нормальным автоматическим оружием для будущего поколения, а мы и с картечницей Гатлинга поставим всех на уши. Шестиствольную картечницу изобретения того же девятнадцатого века неплохо однажды рассмотрел, но уже в Брюссельском музее.

Будущему моему флоту на первом этапе нужны именно небольшие быстроходные крейсеры, а большие линейные пока без надобности, разве что придется продумать вопрос доставки десанта.

Не откладывая мысли в дальнюю ячейку черепной коробки, в тот же вечер приступил к созданию схем и чертежей.

Не знаю, стоит ли заниматься гладкоствольной дульно-зарядной карронадой, но сначала вырисовал все ее элементы. Пусть на всякий случай будет. Определился с размерами ствола: длиной, толщиной стенок и калибром сто пятьдесят миллиметров, затем вычертил схему скользящего деревянного лафета с системой креплений. Потом посмотрел на листочки с эскизами, на каждом из них поставил в верхнем правом углу знак вопроса и отложил в сторону. Вероятней всего, свой будущий флот этой пушкой оснащать не буду, но вот на быстроходный флейт, который собираюсь заказать на Малагской верфи, поставить ее было бы неплохо. Но — тайком.

Элементы казнозарядной пушки и картечницы чертил уже без всяких вопросов. Глубокой ночью два десятка листов чертежей и эскизов, готовых для изготовления деревянных макетов, легли в ящик секретера, пополнив чертежи восьмидесятимиллиметрового миномета, револьверов велодог и кольта с откидным барабаном, а также винтовок — с рычажным затвором и трубчатым магазином типа винчестера-семьдесят три и револьверной.

Вот и все, бризантные или осколочно-фугасные снаряды на корабле противника шороху навели, картечницы предабордажную зачистку обеспечили, а на абордаж, если надо, военные морячки пойдут с револьверами да палашами, добить то, что останется.

Совершенно очевидно, что мой флот со специально подготовленными экипажами кораблей, оснащенный и вооруженный подобным образом, не сможет победить ни одна страна мира.

Но это вопрос будущего, а сейчас наш фрегат возвратился в порт Малаги, чтобы присоединиться к Императорской эскадре.

Не все отправятся в дальний поход. Один курсант сорвался с канатов и разбился насмерть, а еще двое тут же написали рапорт об отчислении. Мой офицер-наставник говорил, что для наших восьмидесяти восьми курсантов это нормально. Обычно в таких случаях уходят три-четыре человека из ста. Ибо убивать противника, командуя пушкарями и картинно размахивая шпагой, — это одно, а натурально умирать самому — совсем другое.

Какое будущее ждет этих ушедших? Да никакое. Говорят, большинство из них (чтобы вместе со своей тушкой не притащить в родительское гнездо кусок позора) даже домой не возвращаются, а сбегают в Вест-Индию или Новый Свет. Правда, встречаются единицы, которым и на это наплевать.

Мы с Иваном расстались в порту еще пять дней назад. Нет, он не провожал меня, он отправился во Францию, взяв помощником Антона.

Сейчас, после войны, каботажные суденышки ходили туда регулярно.

Изначально это путешествие было именно в моих планах, рассчитывал совершить его сразу же по окончании школы. Но у меня появился разумный и деятельный ближник, который предложил этот мешок взвалить на собственные плечи. Почему бы и нет? Тем более что у него там имелись свои завязки, оба бывших пленника, с которыми работал в Толедо, оказались родом из Марселя.

Собственно, мне предстояло выкупить из рабства сотню молодых парней православного вероисповедания. Сделать это можно было на рабских рынках Порты, а Франция на протяжении столетий, фактически до начала двадцатого века, была ее верной союзницей. Французские купцы беспрепятственно шастали по всем турецким портам.

Не знаю, сколько на это (с учетом доставки в Малагу) уйдет денег, но думаю, от четырехсот до тысячи цехинов улетит. Можно было рассчитываться векселями, но Иван посчитал нужным отправиться с золотом. Тысячу сто золотых монет у меня было, но решил на всякий случай выдать резервный запас. Мало ли что в жизни бывает. Поэтому пришлось сдать Ицхаку и драгоценности, оставшиеся после экса, за которые получил еще шестьсот двадцать золотом. Ну этих-то денег точно хватит.

— Брат, — напутствовал Ивана в дорогу. — Мне рабы не нужны. Внимательно смотри им в глаза. Но и таких, которых через два-три дня придется убить, лишь бы не портили все стадо, тоже не покупай.

— Михайло! Не учи. Мне недивительно, что ты в этом тоже разбираешься, но я старше тебя и лучше понимаю, из кого будет добрый казак, а из кого нет.

— Ладно-ладно. И еще одно, мне неважно, на каком языке они говорят, новой грамоте все равно всех обучать придется, вот и языку обучим. Лишь бы «Отче наш» прочитали правильно. Понятно? Тогда — с Богом! — перекрестил и Ивана, и Антона.

Когда мы обсуждали идею этой поездки и пригласили на разговор Антона, тот удивился:

— А почему ясновельможный пан не хочет набрать местных? И ехать никуда не надо, и в три раза дешевле обойдется. И воспитать можно преданных солдат.

— Считай это, Антон, моей прихотью.

Не мог пока ему поведать свои мысли. Боец он хороший и рассудительный, но пусть еще Иван посмотрит со стороны, если все нормально, тогда приблизим. И кое-чего объясним.

Нет, о пришельце из будущего даже самому ближнему ближнику рассказывать не буду, и о расстановке мировых сил, сложившейся к началу двадцать первого века, тоже никому знать не следует.

После того как Он меня сюда отправил, ничего подобного уже не случится. Не сможет теперь усилиться ни Европа в общем, ни Британия, например, в частности. Да и страны США как таковой теперь никогда не возникнет. А еще нужно успеть лет за двадцать пять подняться… Нет, подняться нужно именно за двадцать пять лет, вот тогда и будет возможность стать подошвой своего ботфорта на некие ключевые точки этого мира и во всеуслышание заявить о себе.

Однако прихватизировать и удержать пятую часть мировых ресурсов, даже имея мощную военно-промышленную машину, без серьезного политического и идеологического базиса невозможно. А на чем у нас ныне зиждется идеология? Правильно, на религии. Поэтому, Антон, тебе, как пока что униату, совершенно не понять, почему мне нужны ближники, целовавшие православный крест. Именно так, а не иначе. Только так мое прогрессорство не улетит коту под хвост, а мои земли лет через пятьдесят не распылятся между европейскими монаршими домами.

Чем это кончится для земли моих предков? Да ничем хорошим. Как плодила она рабов, безъязыких «одобрямсов» и жаждущих корыта нигилистов в той жизни, так и в этой плодить будет. И тогда опять не избежит ни ГУЛАГов, ни бухенвальдов.

Это не значит, что в моей стране не будут жить люди других вероисповеданий. Пусть живут много и долго. Потом. После того, как у меня будет создана доминанта государственной православной религии. Не потому, что являюсь таким строгим радетелем веры, нет, к любой религии всегда относился нормально и терпимо. В той жизни так сложилось, что даже Рождество приходилось праздновать дважды, и по православному, и по католическому обряду. Думаю, Он на меня за это признание не обидится, ибо и так все знает.

В общем, не дав возможности моим вероятным оппонентам получить будущие материальные преференции в виде неизвестных пока земель, ослабив их идеологически и создав мощный военно-политический противовес, можно будет говорить о кардинальном изменении мирового порядка, но главное — о необратимости этих изменений.

Теперь — политика.

Дерьмократии, когда при внутриклановых играх в поддавки краплеными картами разыгрывается банк созданных нацией богатств, однозначно не будет. Не будет доступного корыта, значит, и не будет радостно кивающих и аплодирующих болванчиков, ложными документами доказывающих, что вместе с ними бурно аплодирует весь народ.

Только абсолютная монархия с сословным делением общества. Да, дворяне будут. Это будут те люди, которые на всех уровнях понесут мешки, наполненные ответственностью. Но только монарх будет иметь наследственное право, дети же наши, кроме моего наследника, станут доказывать свою нужность государству. Только трудолюбие и профессионализм возвысят и позволят стать кем-то, и никак иначе.

Считаю, что внутренняя политика должна быть социально направленной на человека труда, ребенка, кормящую мать и инвалида. Все. Здоровый и неимущий бездельник должен находиться вне закона и жить как минимум в шахте. Нельзя ему бродить по улицам и смущать неокрепшее сознание подрастающего поколения.

Внешняя же политика будет иметь славянофильскую направленность. Нет, не собираюсь по отношению к прочим народам вести политику национал-шовинизма, но и братьев славян учить жить не хочу и не буду, только помогать на взаимовыгодной основе. Решит, например, подросший и возмужавший Петр Первый, что общественно-политический строй его государства в том виде, в котором оно существует, ему более экономически выгоден, ну и пусть. Мы и так ему дали бы много дефицитной меди и серебра, помогли бы кораблями и технологиями. Теперь же, к взаимному удовлетворению, обменяем все это на молодых рабов. Ведь мне ой как надо будет разбавить свое население бледнолицыми православными!

Честно говоря, изначально ела меня червоточинкой мыслишка: а нужно ли все эти проекты воплощать в жизнь? Не проще ли перебраться с командой куда-нибудь на остров Фиджи и жить там корольком-пузом-кверху в свое удовольствие, завести гарем шоколадных аборигенок и курить бамбук?

Это молодой организм так смущал мою душу. Но в конце концов определился раз и навсегда, прогнал червь сомнения, ведь одну жизнь уже повидал. А владея исключительно революционными знаниями для этого времени, решил прожить более интересно. И если уж придется умереть, так пусть это случится в бою, а не от тоски.

Первое время размышлял об этом ежедневно, так и сохли мозги, рассчитывая тот или иной шаг моего будущего бытия. Утопичны эти планы или нет, не знаю, но дорогу осилит идущий. А жизнь поправит.

К концу ноября зарядили беспрерывные дожди, но мои крестьяне успели вовремя отсеяться, а строители выполнили все наружные работы. На холме стояла ветряная мельница, а староста, невысокий и с хитроватым выражением лица, привел своего старшего сына — утверждать мельником, где-то он его все-таки обучил. Перед замком, справа от моста, разливалось озеро, воды уже набралось до половины. Церковь, крестьянские подворья и замок были отремонтированы, а внутри донжона велись отделочные работы.

И вот перед самым Рождеством наконец завезли и расставили мебель, на новые полы расстелили ковровые дорожки, а остекленные окна украсили тюлем и портьерами.

Все эти дни заниматься ранее запланированными мероприятиями не было никакой возможности. Иван, восстановив и хорошо оборудовав кузницу, вместе с подмастерьем Андресом фактически пахал на хозяйства деревень и ковал разные изделия по заказам строителей, при этом извел до трех тысяч фунтов кричного железа.

Занятия меня не заколебали, было даже интересно. Только ближе к вечеру нападала зеленая тоска, в голову лезли разные мысли. Частенько вспоминались и Изабель, и Мари из той жизни. Как это ни странно, но душу иногда подрывало из-за обеих одинаково, может быть, потому, что они были так похожи друг на друга? Однако взял себя в руки, задавил свои и Женькины чувства, посчитал этот этап прожитым и перевернул страничку. С Изабель встретиться все же придется, деньги за латы и оружие нужно вернуть обязательно.

Теперь мысли начали роиться вокруг родного дома, там, в Каширах. Как моя сестричка? Как братик? Что поделывает конопатенькая Любка, ждет ли меня, или, может, уже нет?

Чтобы прекратить неконструктивные терзания, решил поступить, как в армии — исключить из быта любое свободное время. В светлое время суток шабрил станины будущих токарного и универсального станков. А перед сном взял за привычку садиться за стол, вспоминать, группировать, записывать и систематизировать имеющиеся знания.

Изготовил из тростинки наливную ручку с пером, похожую на ту, которую когда-то придумали китайцы, и за два месяца извел больше тринадцати килограмм бумаги. Почему тринадцати? Да потому, что взвесил. Ицхак мне сделал все-таки эталонный дециметр и килограмм. А дальше мы с ним изготовили наборы весовых пластинок — от одной сотой грамма до пяти грамм, а также гири — от десяти грамм до пяти килограмм. Кроме того, сделали стаканы на пятьдесят, сто и тысячу грамм воды, а также линейки, раздвижные скобы, транспортиры и циркули.

Эталонных измерителей было изготовлено по четыре комплекта. Рассчитался с Ицхаком хорошо, но порекомендовал не распространяться о странном заказчике.

Так вот, о записях. Почему-то первыми в голову полезли воинские уставы: строевой, а также гарнизонной и караульной службы. Далее, хорошо вспомнился боевой устав Сухопутных войск СССР, правда, все три части, говорящие о несении службы в подразделениях, по рангу стоящих выше полка, никогда не читал, поэтому ничего и не записал. Зато разрисовал схемы рукопашного и ближнего боя с активным применением штык-ножа и стрельбой в упор. Потом вспомнил даже кое-что из боевого устава кавалерии, который листал когда-то от нечего делать, будучи в наряде помощником дежурного по части. Его положения вполне можно применить к реалиям сегодняшнего дня. Что касается морского устава, то нынешний испанский очень даже неплох, просто доработал его в соответствии с будущими возможностями моего флота.

Со званиями определился следующим образом.

1. Пехотные части:

Рядовой состав: рядовой, капрал (командир звена из трех бойцов).

Сержантский состав: сержант (командир отделения) и старшина (интендант ротного уровня).

Офицерский состав: прапорщик (штабной порученец, фельдъегерь), младший лейтенант (интендант батальона), лейтенант (командир взвода), старший лейтенант (интендант полка), капитан (командир роты), майор (командир батальона), подполковник (начальник штаба полка или интендант бригады), полковник (командир полка, начальник штаба корпуса, интендант армии).

Генералы: бригадный генерал, генерал корпуса, генерал армии, маршал.

В интендантской службе младшему лейтенанту сразу же будет присваиваться звание старшего лейтенанта, затем подполковника и полковника.

Боевой лейтенант получит очередное воинское звание — капитан.

Базовым подразделением определил пехотное отделение в составе десяти человек. Во взводе — три отделения, в роте — три взвода и пулеметное отделение из трех картечниц, в батальоне — три пехотные роты и одна минометная, в полку — три батальона и артиллерийская батарея из шести мобильных стволов.

2. Армейская кавалерия — ее решил делать только регулярной. Звания оставил те же, что и в пехотных войсках, только отделение стало десятком, взвод — эскадроном, а рота — сотней. В каждой сотне — три пулеметные тачанки. В полку — шесть кавалерийских сотен.

От более чем столетнего опыта запорожских и донских казаков в свете освоения огромных территорий, занятых туземцами, отказываться тоже глупо. Это, считай, станут самые надежные внутренние войска. А чины пусть будут у них привычные, здесь ничего выдумывать не надо.

3. Военно-морской флот:

Рядовой состав: матрос, старший матрос.

Сержантский состав: сержант, старшина (боцман).

Офицерский состав: мичман (интендант на крейсерах и выше), лейтенант, капитан (командир нелинейного корабля) и капитаны третьего, второго и первого рангов (командиры кораблей от крейсера и выше).

Высший офицерский состав (командующие соединениями): контр-адмирал, вице-адмирал, адмирал флота.

4. Главнокомандующий — монарх. Мое величество.

Когда набил оскомину от написания уставов, стал упорядочивать свои идеи о будущих владениях.

Метрополией решил сделать кусок Северной Америки со столицей в районе будущего Фриско или Окленда. Правда, называться они будут теперь совсем иначе. А территории от Аляски до Мексики и от Скалистых гор до Тихого океана — это около половины континента с богатейшими запасами всей таблицы Менделеева. В этих местах до середины восемнадцатого века не должен был появиться ни один европеец.

Теперь появится.

Развиваться буду от Гавайских островов, через Дальний Восток и Океанию, потом перейду на Австралию и Новую Зеландию. В том времени, если не учитывать болтавшихся в тех местах не помню когда одного с половиной голландца и двух с половиной португальцев, еще лет сто никакого движения не было. В данном же случае у меня будет форы не более тридцати-сорока лет, пока по нашим следам не хлынут массово голодные европейцы, которые возжелают откусить хотя бы кусочек вкусного пирога. Вот тогда-то и придется заручиться поддержкой союзников: позвать на помощь бедную на международный кредит доверия, но богатую на человеческие ресурсы Россию, а также воюющую на всех фронтах Испанию.

С его православным величеством Петром договорюсь. К этому времени своим вмешательством в Европе создам такие обстоятельства, при которых даже Полтавской битвы не будет.

Его католическое величество или, вероятнее всего, его деятельное окружение, спровоцирую на долгую дружбу ровно через двадцать пять лет, в начале войны за испанскую корону.

В успехе переговоров не сомневаюсь, так как предъявлю себя как могущественного игрока, — и одному, и другому мое участие, как сиюминутное, так и перспективное, станет исключительно выгодно. Но с Петром начну закулисную игру много-много раньше, лет на десять.

Таковы стратегические задачи, но чтобы их решить, нужно поработать над задачами тактическими: создать базу подскока, на которой аккумулировать материальные, человеческие и производственные ресурсы. Места лучше, чем Южная Африка, историю которой знаю прекрасно, для этих целей просто не существует. Именно здесь будет самая первая и главнейшая колония моей империи, а колоссальные запасы золота и алмазов, добытые в тех местах, пойдут на создание фундамента государства. Именно из африканского дерева построю мой первый флот, правда, его там мало, но для моих целей более чем достаточно. И где находятся железомарганцевая руда, уголь, известняки, олово и серебро со свинцом, представляю прекрасно. Ну а где в ЮАР мировые запасы меди, в двадцать первом веке знает любой школьник. Только придется везде топать собственными ножками, но ничего, не отвалятся. Думаю, лет за пять до выхода на старт управлюсь. (Вытащил чистый листок и сверху написал: «Медицина?» — ниже написал: «Гигиена!» — и отложил в сторону, для будущих размышлений).

Именно из Африки начнется моя экспансия в мир.

К сожалению, в районе будущего Кейптауна уже пару лет должны сидеть голландцы. Но мне точно известно, что на протяжении ста пятидесяти лет они выше чем на двести километров не поднимались, считалось, что там места, не пригодные для жизни. Вот пусть там и сидят, а мы лет двадцать поживем инкогнито, пока не нарастим мышцы. Вероятность того, что какой-нибудь чужой кораблишко будет шнырять мимо наших фортов, насколько мне известно из истории ЮАР, ничтожно мала. Но ничего, если что-либо и появится, то обязательно утопим. А как задачу близкой перспективы, наметил себе освоение перевалочной базы на Канарах.

Однако все это в будущем, после демонстративного похода по Украине.

Двадцать восьмого декабря, по окончании празднования Рождества, ко мне в кабинет прямо с утра приперся хмурый Иван и оторвал от реторт, пробирок и химических реактивов.

— Фу, как у тебя здесь смердит. Окно открой.

— Чего приперся, — огрызнулся, но окно и вправду надо было открыть.

— Давай-ка, ваша светлость, делом заниматься, — сказал он.

— А мы чем занимаемся?

— Не знаю, что делаешь ты, но я работаю деревенским кузнецом.

— Так пусть всякие эти мотыги Андрес клепает.

— Он и так клепает.

— Вот и прекрасно, а ты отдохни еще четыре-пять деньков.

— Я уже и так наотдыхался. Твое народонаселение скоро увеличится на трех байстрюков. Падре ругался и обещал предать анафеме.

— Еще шестьдесят дукатов, — вырвалось у меня.

— Мне его анафема до задницы… Что? Какие шестьдесят дукатов?

— Да ничего-ничего. Для народа ты это все равно что я, а за шестьдесят дукатов можно купить десять крепких рабов.

— А зачем тебе десять рабов?

— Да они мне незачем. Вспомнилось что-то. Ты продолжай.

— А чего тут продолжать? — Иван подергал себя за длинный чуб. — Давай-ка, Михайло, начнем уже делать умную работу.

— Для тебя, если мы делаем в натуре не пистоль, значит, работа ненужная. Смотри, — показал ему на отдельный столик с различными склянками. — Если все получится, то снаряд пистоля будет с капсюлем центрального боя и бездымным порохом, барабаны и магазины станут иметь компактный вид, а оружие сделается более совершенным, с неслыханными характеристиками. В противном случае придется остановиться на большом патроне с черным дымарем и боковым терочным капсюлем. И вообще, если будешь шастать туда-сюда и отвлекать, то мне здесь может и руки оторвать, тогда уж точно ничего не получится.

— Ладно, пойду. Заставляешь старого, бедного казака идти и делать для твоей деревни еще одного, уже четвертого жителя. — Иван нехотя направился к двери.

В своем двадцать первом веке никогда бы не понял мужчину, безразлично относящегося к собственному потомству. Сейчас же, разбавив свое сознание, постиг психологию людей этого времени. Мужчины-воины воюют друг с другом, женщины же должны исполнять свое предназначение, даже если они из стана побежденных и уничтоженных мужчин. Жизнь должна продолжаться.

Действительно, Иван прав, завонял кабинет своими опытами, нужно перебазироваться подальше. Кроме того, несмотря на небольшие объемы реактивов, жахнуть может — мама не горюй. Тем более что остался последний этап изысканий — получение гремучей ртути, поэтому собрал свои стекляшки и посуду и отправился в дальнюю мастерскую.

Посуду изготовили из платины, даже самогонный аппарат — крышку для котла, змеевик и водяной холодильник. Когда договаривался с Ицхаком о приобретении «фальшивого серебра» по весу монет нормального, он, зная мои странности, даже вопросов не задал, но через неделю двадцать два килограмма в обмен на восемьсот восемьдесят пиастров поставил. Тогда же поставил для моих алхимических изысканий двенадцать килограмм ртути. Оказывается, ртуть ни на каких базарах не продается, а разжиться ею можно разве что у ювелиров, и то в мизерных количествах. Но Ицхак постарался и постарается еще, уж очень взаимовыгодным получилось наше бизнес-партнерство.

Иван в последнее время тоже прекратил задавать разные вопросы, например, почему так, а не этак? Все равно правдивых ответов у меня не было, теперь довольствуется аксиомой, что меня так научил ныне покойный великий аглицкий механикус, который к тому же хорошо знал алхимию. Кстати, разбавленный спирт Ивану не понравился. Сказал, что лучше красного кастильского вина ничего не бывает. Ну и слава богу, не хватало мне еще алкашей в ближнем окружении.

Когда нашел на своих землях куски пирита, реактивы для работы решил не покупать. Это там, в Африке, на золотоносных рудниках его валом, здесь же много не накопал, но литров семьдесят серной кислоты должно получиться. О том, как обжигали, получали оксид, окисляли и проводили абсорбцию, рассказывать долго и нудно, особенно после головных болей от серного вонизма. Но железный стакан, заделанный внутри толстым слоем свинца, был залит тяжелой маслянистой жидкостью почти доверху, а это — около семи литров.

Современная наука еще не знает и долго не будет знать, что серная кислота не взаимодействует со свинцом, поэтому-то в своих стеклянных ретортах много ее получить не сможет.

А мне нужна азотная кислота, и нужно много. Вот и изгалялся, проводя реакции с калийной селитрой. Ничего, в районе медных рудников будущего Александр-Бея на реке Оранжевая проблем с получением кислоты вообще не будет. Кстати, огромное количество пещер с селитрой видел когда-то в Чили, мы там монтировали комплекс ветряных электростанций.

Нашли уже эти пещеры или нет, не знаю, но это и неважно, ее там все равно — не меряно. Так или иначе, но пару невидимых сверху селитряных многокилометровых пещер выкуплю обязательно.

В результате взаимодействия азотной кислоты, этилового спирта и ртути гремучая смесь получилась нормальной. Расфасовав и закатав ее в отформованные Иваном латунные стаканчики, получил хорошо работающий капсюль типа пистона.

С порохом вышло проще. Закупил в порту Малаги два тюка чистого хлопка, привез домой и приступил к процессу изготовления пироксилина. Для улучшения его стабильности пришлось помучиться с многократной промывкой и просушкой. На последнем этапе обработал спиртом, стеарином, слегка присыпал графитовой пылью, раскатал на тонкие блины и нарезал сначала на густую лапшу, затем на мелкие кубики.

К процессу изготовления ВВ никого не привлекал, все сделал сам. Да и в будущем выполнение разных операций поручу разным исполнителям, а знать весь технологический процесс будут только две-три особо приближенные персоны.

Последние кусочки лапши крошил вечером тридцать первого декабря и, работая ножом, размышлял и анализировал все происшедшие со мной события.

Погибнуть там, потерять родных и попасть в рабство здесь, испытать много горя и огорчений, затем воссоединиться сознаниями — было предопределено свыше. Значит, нет иного пути, кроме как, отдав долги прошлого, начинать жить будущим. И первые шаги, которые позволили стать на ноги, меня радовали. Рад был тому, что без проблем влился в местное общество, и это должно было помочь реализации будущих планов. Радовался тому, что некоторые из замыслов уже начали осуществляться благодаря удовлетворительным результатам моих последних исследований.

Да что там говорить, радовался даже той маленькой звездочке по имени Изабель, которая мелькнула и пропала. Знал точно, видел по ее глазам, что наша встреча принесла и ей кусочек счастья. Случившимся не огорчался, ибо такова жизнь и нужно идти дальше и ей, и мне, но наши пути разные. Впрочем, встретиться еще придется, ибо денежку за латы и оружие обязательно надо отдать.

Возвращаясь из мастерской через двор, ярко освещенный множеством горящих факелов, встретил веселого Ивана без шляпы, с взлохмаченным чубом. Он возглавлял процессию дворни, мощной ручищей прижимая к себе испуганную, как воробей, мадам управляющую. Под звон специальных новогодних бубенчиков ко мне подбежала смущенная девочка-горничная и преподнесла на подносе виноградную гроздь с двенадцатью виноградинами.

Что ж, давайте веселиться и входить в новый тысяча шестьсот семьдесят девятый год с новыми надеждами.

Отгуляли рождественские праздники и занялись с Иваном, как он говорит, умным делом — изготовлением оружия.

Готовый токарный станок под названием «амеба обыкновенная», купленный в Толедо, был настроен уже давно. Пришлось немного покорячиться с доработкой станины для монтажа винта, сблокированного с примитивным суппортом. Однако резьбу, очень похожую на метрическую, с шагом в один и полтора миллиметра, получил. Уже через неделю мы имели по десять комплектов различных метчиков и плашек двух номеров с увеличением глубины реза на полпрофиля в каждом номере. Резьбу немного рвало, но ничего, для сельской местности сойдет.

Теперь появилась возможность изготовления более совершенного токарного и универсального станка с более надежным монтажным креплением деталей и узлов. Не успокоился, пока не изготовил люнет и заднюю бабку с тяжелыми подшипниками скольжения и конусом Морзе. Работа настолько увлекла, что три недели подряд ни разу не появлялся в школе, да и потом на протяжении всех трех месяцев ездил в Малагу всего один раз в неделю. А Иван, изготовив первое в своей жизни резьбовое соединение, радовался, как ребенок. Да он чуть ли не спал в мастерских, то возле станков, то возле термопечи.

Наконец приступили к моделированию оружия. Начал с револьвера с откидным на сторону барабаном, типа «кольт нью нэви», несложная игрушка, по его образу во всем мире клепают пластмассовые детские револьверы. Как ни пытался упростить конструкцию, но все равно, кроме винтов, получилось шестнадцать сборочных деталей, зато УСМ будет двойного действия, шестизарядный барабан — с двойным стопором, а обтюрация — удовлетворительная. Ствол, барабан и рамку (щечки рукояти отдельно) выполнил из дерева, а всю прочую мелочь из меди. Когда игрушка заработала (кроме пружин), точно так же смоделировал винчестер. Да, барабанную винтовку решил не разрабатывать, посчитал, что для хорошего боя необходимо, чтобы патрон находился в канале ствола. Тем более что дедов винчестер Браунинга (под бутылочный патрон) когда-то разобрал до винтика, по его просьбе менял сломанную кулису подачи патрона.

Для унификации инструмента и оснастки определил, что калибр боеприпаса и для револьвера и для винтовки будет одинаков — десять миллиметров по внутренним каналам нарезов. Таким образом, оружейное сверло рабочей длиной шестьсот десять миллиметров изготовил диаметром девять целых, восемь десятых миллиметра. В дальнейшем попробовал отковать «на горячо» трубчатый магазин в матрице на оправке, диаметром тринадцать с половиной миллиметров. В голову пришла мысль попробовать точно так же отковать ствол на оправке с нарезанными полями, но «на холодно». Как это ни странно — получилось. Отковали сто тридцать штук, а канал ствола был, как зеркало, словно хромирован. Но жилы Иван рвал неслабо, в будущем на эту операцию нужно будет предусмотреть как минимум водяной молот.

Рамки решили отливать с последующей механической и термической доработкой, поэтому в промежутке между дождливыми днями сварганили за озером печь и провели плавку с разливом металла в сто десять форм. А вот с винтовкой повозились. Если с затворным «рычагом Генри» никаких проблем не было — вытащил из формы, очистил от приливов, обработал напильником — и можно фрезеровать торцы и ставить в кондуктор для сверления, то ствольная коробка у нас не получалась. Уж очень сложную фрезеровку необходимо было произвести, а наш примитивный станок этого не предусматривал.

Одну коробку с окошком для боковой зарядки магазина все же вымучил. Вместо фрезерной операции, которую можно было выполнить за полтора часа на нормальном станке, детали доводил до ума ручными шаберами, не разгибаясь с утра до вечера шесть дней подряд.

Для решения вопроса нужно было найти другой подход. Ясно, что с нашими возможностями получить из стали более точное литье не удастся, поэтому решил поступить, как когда-то ее изобретатель — выплавить из латуни.

В Испании, наверное, самое большое в мире месторождение цинковых кристаллов (не помню, как они правильно называются), поэтому латунь здесь льют со времен древнего Рима. Но и дерут за нее немало, за сто фунтов в слитках уплатил две тысячи семьсот шесть пиастров. После выплавки ствольных коробок и затыльников на приклад осталось около четырехсот килограмм латуни, которую решили прокатать в листы для изготовления капсюлей и гильз.

В общем, с винтовкой возни было много, но работать оказалось интересно. Фиксацию ствола и магазина на выходе из ствольной коробки, кроме короткого деревянного цевья, дополнительно к пайке обеспечили посаженными «на горячо» стальными вытянутыми кольцами.

Над эталонными деревянными изделиями — прикладом, цевьем и револьверными щечками тоже просидел пять дней. Потом отдал деревенскому плотнику, о котором говорили, что он отличный краснодеревщик, и пообещал платить ему за каждый ореховый комплект один пиастр. Не знаю, где он брал материал, но через два месяца приволок мне триста двенадцать комплектов, хорошо отполированных и обработанных какой-то водоотталкивающей пропиткой, и стал одним из богатейших крестьян моего феода. Кстати, он — папаша горничной, которая преподносила мне новогоднее угощение.

С прицельными приспособлениями ничего нового не выдумывал. По оси верхней части рамки револьвера выфрезеровал продольную канавку, а на ствол впаял полукруглую мушку. Такую же мушку впаял и на край ствола винтовки, а откидывающуюся простенькую прицельную рамку решил разметить при испытаниях.

Для проверки работоспособности затвора и механизма подачи патрона и выброса отстрелянных гильз, а также пробных стрельб, как из винтовки, так и из револьвера, нужны были боеприпасы. Это потом мы наделали просечек для вырубки донышек, да оправок для бортовки и гибки закраины, а также пуансонов и матриц для горячей вытяжки стакана, но в самом начале по сотне гильз пришлось тупо выточить из отлитых заготовок.

Не стал делать гильзы одинаковыми, как в американском изначальном варианте, все-таки мой порох — не дымарь. Для револьвера остановился на размере десять на двадцать четыре, а для винтовки — десять на тридцать четыре.

Пулелейки сделал под пули типа «Минье», с воронками под стальной конус, которые под давлением газов распираются и служат для плотного движения по каналу ствола. Только винтовочную изготовил остроносой, весом семнадцать с половиной грамм, а револьверную — с обрезанным носиком и весом двенадцать грамм.

Испытания образцов проводили не в замке, а за озером в лесу, дабы не смущать ни охранников, ни дворню. У нас вообще никто не знал, чем мы с Иваном занимаемся, даже Андресу вход в мою личную мастерскую был закрыт. Взяли с собой найденную в подвале гнутую древнюю кирасу и четыре доски.

Два револьверных барабана по шесть выстрелов и два винтовочных магазина по четырнадцать — выпалили в белый свет, привязав оружие к дереву и дергая веревкой за спусковой крючок. После этого внимательно осмотрели, но ни люфтов, ни малейших нарушений конструкции не нашли.

Лично для меня это была просто работа, впрочем, не буду обманываться, молодую душу распирала гордость, но все равно, надо было видеть горящие глаза Ивана. Даже позволил ему первому произвести выстрел.

Револьверная пуля прошила трехмиллиметровую стальную кирасу, с десяти — пятнадцати шагов сделала глубокую вмятину, а с двадцати — пробила две доски-пятидесятки. Патроны с ослабленной навеской пороха работали хуже, поэтому мы их забраковали.

Винтовочная пуля пробивала кирасу с двухсот шагов, с четырехсот шагов пробивала три доски, а на пятистах — две, а в третьей застревала. Затем Иван за полминуты с дистанции в двести шагов прошил кирасу четырнадцать раз.

— Михайло Якимович, — потрясенно говорил он, накрутив на палец длинный ус и глядя на винтовку широко открытыми глазами, — да с такими винтовыми аркебузами мои полсотни казаков смогут полк швейцарских кирасир остановить.

— Хе, Иван Тимофеевич. Мы с тобой еще картечницу да минную мортирку не сладили. Так что смело можешь добавить к швейцарцам два полка лучших в Европе ляшских конных латников. Твоя подготовленная полусотня всех положит.

— Верю! Теперь верю, коль Господь дал тебе столь громадные знания, достоин ты скипетра великого князя или короля, о котором думы твои. Верю, сможешь поднять и сможешь донести.

— Смогу. Если только ты поможешь, Иван.

— Как же не помочь? Кто я такой, чтобы противиться воле Господа?!

— Тогда будь готов учиться, чтобы возглавить не пятьдесят казаков, а пятитысячную армию, и это для начала.

— А учить будешь ты?

— Да. Или ты во мне сомневаешься?

— Не сомневаюсь. В мире нет ученого, который знает малую долю твоего. И не верю ни в какого аглицкого механикуса. Только Он мог вложить в тебя сии знания великие. Теперь Он взял тебя за руку и ведет. Даже не спрашиваю, так это или нет, ибо знаю. И хочу быть с тобой.

После этого испытания и последовавшего за ним разговора отношение Ивана ко мне внешне как бы и не изменилось, но стало гораздо теплее, и я это чувствовал. Что же касается этого оружия, то он в него влюбился.

Подготовка серийного производства давалась нелегко, особенно изготовление металлорежущего инструмента и технологической оснастки. После того как мы внедрили револьверную головку для расточки барабана, кондукторы для сверления и гибки деталей, просечки различной конфигурации, а также шаблоны, мерительные скобы и мерные пробки, прошло три месяца. Теперь можно было запускать серию, но времени у меня не осталось, пора было отправляться на практику в море. Иван же изъявил желание лично выкупить сотню попавших в рабство казачат-подростков, не только физически пригодных, но и психологически готовых присягнуть и взять в руки оружие. Мы долго обсуждали этот вопрос, определялись, как необходимо действовать, но он почему-то не считал это дело сложным. Чтобы он чувствовал себя в дороге нормально, изготовили ему два револьвера, а также плечевую кожаную гарнитуру с патронташем на сто патронов и кобурами для скрытого ношения оружия. К этой же гарнитуре была подвешена половина мешочков с золотом.

Антона приодели, как и Ивана, в гражданское платье и добавили к его метательному вооружению еще один скрытый пояс с восемью клинками и отделениями для переноски денег.

Прощаясь у каботажного судна, отправляемого в Марсель, просил Господа о добром пути для них и счастливого возвращения. Очень надеялся, что, когда через полгода вернусь с практики домой, увижу результаты поездки.

 

Глава 3

В рынду пробили три склянки — ровно полдень. Возвращаясь из дальнего похода, мы входили в порт Малаги. Сегодня, двадцать четвертого сентября тысяча шестьсот семьдесят девятого года, прошел ровно год и один месяц с момента побега из рабства и объединения сознаний — моего, живущего ныне, и моего, вернувшегося из будущего на триста тридцать три года назад.

С апреля мне пошел уже семнадцатый, за это время тело еще более возмужало, но особенно странно выглядели совсем не юношеские глаза. Однажды Фернандо, с которым мы были в дружеских отношениях и общались накоротке, сказал:

— Слушай, Микаэль, у тебя сейчас взгляд, как у моего отца.

Я пожал плечами, понимая, что глаза такими сделала матрица сознания пожилого мужчины, и изменить ничего нельзя.

Впрочем, возмужали, окрепли и повырастали из своих одежек все курсанты. Да и стали мы уже совсем не теми пацанами, которые полгода назад впервые взошли на палубу фрегата. И пусть настоящими моряками нас называть пока рано, но службу марсового и рулевого матросов освоили неплохо. А еще, как сказал командир корабля, не каждому из нас быть хорошим канониром, но к участию в абордажной партии готовы все. Иначе и быть не могло, ведь что такое шпага, палаш и пистоль, мы знали с детства.

Наше плавание, к сожалению для нас, но к счастью и радости старых матросов, проходило уныло и однообразно. В Европе наступили мирные времена, поэтому ни в каких морских боях поучаствовать не пришлось. Но на всякий случай редкие встречные одиночные суда и караваны старались обойти нашу эскадру из десяти мощных линейных кораблей по далекой и широкой дуге. Даже два небольших шторма нас не очень сильно огорчили. Так, поболтало по паре дней, да и все. Несколько курсантов, правда, морской болезнью переболели тяжело, но судовой доктор поил их какой-то дрянью, и народ стал к болтанке привыкать. Во время второго шторма больных фактически не было.

Кормили на судне без кулинарных изысков. С кашами и похлебками варилось просоленное мясо, часто подавали сухую и соленую рыбу. Но самое главное — ежедневный рацион включал половину апельсина или лимона, дабы избежать заболевания «морским скорбутом» (сейчас так называется цинга). Читал как-то еще в той жизни, что за двести лет в семнадцатый-восемнадцатый века эта болезнь унесла свыше миллиона моряков, что гораздо больше, чем погибло во всех боевых действиях того времени.

Питание становилось приличным только при входе в какой-либо порт. Сразу же готовили и свежее мясо, и свежую рыбу, а фруктов мы могли накупить, сколько душе угодно.

Увольнениями особо не баловали, и не только нас, но и всех военных моряков эскадры. В тропиках темнеет быстро, поэтому курсантам разрешали сойти на берег только до девятой склянки, и было это всего четыре раза.

Первый и четвертый раз мы гуляли по Санта Крус, главному городу острова Тенериф и столице провинции Канарских островов. Здесь, решив объединить приятное с полезным, обратился к командиру корабля с просьбой представить меня алькальду как нового владетеля феода на острове Пальма. Командир с радостью ухватился за возможность провести данную процедуру лично.

Ясное дело, что вместо шикарных застроек, суперсовременного города-курорта и морского порта, каким он мне помнился по будущей жизни, перед глазами предстала небольшая, но хорошо укрепленная каменная крепость с сотней невысоких каменных домов. Четыре артиллерийские батареи жерлами своих громадных пушек смотрели на залив, а на месте порта раскинулись сотни больших и маленьких сараев.

Сейчас Санта Крус выглядел как обычный средневековый городишко, и все же пройдут годы, и его ожидает хорошее будущее.

Представление алькальду прошло совершенно без вопросов, более того, как новому феодалу, мне довелось весь вечер провести на балу, устроенном в честь прибытия эскадры. Танцевать меня научила Изабель еще перед посещением королевского дворца, так что робкие взгляды некой молоденькой симпатичной особы мною были поняты правильно. В результате был удостоен двух модных танцев — гальярда и павана, но затем между нами возник барьер в виде пышной груди маман. Та перенацелила внимание своей дочери совсем на другого дворянина. Видимо, выяснила, что идальго, который нежно удерживает ручки ее сокровища, владеет всего лишь куском пустынного песчаного пляжа.

Ничего страшного, все равно весь вечер и ночь вместе с командой молодых офицеров провели весело и получили огромное удовольствие.

Второй раз мы пошли в увольнение на Кубе, в порту нынешней столицы острова — Сантьяго. Здесь в свое время тоже довелось побывать. С одной из трех работавших у меня в то время молодых мамаш-одиночек три года подряд возили на отдых и оздоровление деток наших работяг. Тогда старинная, а ныне современная архитектура города мне очень понравилась. Заметил себе на будущее, что для планировки и строительства собственных городов необходимо пригласить испанских и итальянских специалистов.

Куба всегда славилась табачными изделиями. Мне они до лампочки, но Иван курил по-черному, как паровоз, и не желал воспринимать предостережений минздрава в моем лице. Подумал немного, махнул рукой и купил ему в подарок две коробки самых дорогих сигар и десять фунтов отличного душистого табака. Пусть дымит и радуется.

А третье короткое увольнение дали в Панаме. Здесь накупил различных серебряных безделушек, которые были раза в три дешевле, чем в метрополии: фигурок святых, цепочек и сережек. Раздам дворне, пусть помнят доброту своего сеньора, которому еще полтора-два годика будут служить. Для мадам Марии вопреки пониманию того, что это не совсем верно, купил гарнитур с полудрагоценными фиолетовыми камнями, похожими на топазы, она заслужила. А для падре приобрел довольно большую статуэтку святого Себастьяна.

Наконец после непродолжительного посещения северо-западных берегов вице-королевства Перу плавание курсантского корабля подошло к завершающей стадии. Вторая эскадра вернулась в порт Панамы, где по инерции недавно действовавшего военного времени для отправления в Европу формировался большой конвой из маленьких торговых судов и огромных, неповоротливых галеонов. Здесь корабли заступили на патрулирование Карибского бассейна и берегов Вест-Индии.

Наш фрегат передали в подчинение Третьей Императорской эскадре, которая в сопровождении конвоя возвращалась в метрополию. Таким образом, обратное путешествие в Малагу оказалось абсолютно скучным и прошло без каких-либо происшествий.

Вернулись наконец домой и на берег сходили с отличным настроением. На твердом каменном пирсе слегка пошатывало, это после длительного пребывания на качающейся палубе обычное дело.

— Микаэль! Микаэль! — вдруг услышал знакомый голос. Шагах в десяти от трапа, рядом с лотком, с которого торговали европейскими еженедельными газетами, стоял молодой морской офицер.

— Луис! Тебя не узнать! — подошел к нему, бросил на мостовую сундучок и узел с вещами, после чего мы выполнили ритуал — похлопали друг друга по плечу. Оказалось, что мой товарищ получил назначение на должность старшего помощника капитана, поэтому засыпал меня вопросами о перипетиях морского похода и об общем состоянием корабля.

— Рассказывать особо нечего, плавание проходило тихо и спокойно. Но корабль хорош. Я рад за тебя, ты получил отличное место.

— Я тоже назначением доволен, это серьезный карьерный рост. — Он самодовольно выпятил подбородок. — Да! Ты ведь знаешь, что дона Изабелла вышла замуж за дядюшку своего покойного супруга?

— Конечно, — спокойно ответил ему.

— Так вот! Представляешь, три месяца назад родила двойню! Двух мальчиков, — огорошил меня Луис и продолжил: — Счастливая — страшно. Правда, немного их не доносила, но Мария говорит, что все хорошо.

Моя душа замерла… Так-так, вот где была собака зарыта. Очень надеюсь, что доносила она детей нормально, и если все так, как думаю, то поведение умной девочки Изабель становится совершенно понятным.

— А дона Изабелла и мальчики как себя чувствуют? — спросил вдруг охрипшим голосом.

— Хорошо, наверное. Видел их третьего дня. Сосут грудь, спят и кричат. А если носить на руках, то молчат.

— А супруг доны Изабеллы как?..

— Да ему, наверное, лучше всех. Выздоровел, жизнью доволен. Либо вино дегустирует, либо сидит в саду да трубочкой пыхтит.

— А мальчики… Их как звать?

— Старшего, который выскочил раньше, Мигель. А младшего — Эвгенио.

Периметр этих владений, по моим прикидкам, был около шести километров, а владения за рекой составляли в периметре километров десять. На протяжении двух месяцев Иван гонял моих новых бойцов и по малому, и по большому кругу ежедневно — и утром, и вечером.

На корабле из физических нагрузок имелись только беготня по вантам да фехтовальные упражнения, поэтому, ужасно соскучившись по самой обычной пробежке, как только вернулся домой, физо с личным составом стал проводить сам.

Что говорить, атлетические, гимнастические и силовые упражнения Иван поставил не хуже, чем в любом сечевом курене. Говорит, что за три недели втянулись все, затем наметил наиболее перспективных, явно будущих командиров, но на пару с Антоном всех гонял от рассвета до заката.

И вот отныне каждое утро за мной бежало девяносто семь мокрых, грязных, забрызганных болотом с ног до головы, но резвых молодых бойцов. За плечами в торбах, изготовленных по типу вещмешков, каждый из них тащил от двух до трех ведер щебня. Второй круг малого периметра мы заканчивали обязательным для всех казаков, которые готовятся ходить в море на чайках, упражнением — форсированием озера. На том берегу, за пятьсот метров до водного рубежа, были специально уложены небольшие бревна, которые служили плавсредством для размещения личного имущества, то есть мешка со щебнем и обуви. Нужно было подхватить это бревнышко, перетащить к воде, переправиться на этот берег, оставить у моста мешок, а бревно вернуть на место. Таким образом, купаясь, бойцы смывали с себя вонючий пот и отстирывали одежду.

К сожалению, на самой первой тренировке один из них утонул. Еще двоих, сильно борзых и неуважительно ведущих себя по отношению к старшему, Иван зарубил саблей. Остальные ребята мне показались вполне приличными, психически уравновешенными, адекватными и физически крепкими. Но это всего лишь на первый взгляд. Однако доверюсь чутью Ивана, который их отбирал, три месяца общался с ними и жил рядом. Теперь моя задача — посмотреть, кто из них на что годен, и годен ли.

В день, когда вернулся домой, меня со стен замка заметили издали. У широко распахнутых ворот во главе всей дворни стояли Иван без шляпы, с лихо закрученным за ухо оселедцем, мадам Мария и Антон с охранниками, а по направлению к ступенькам донжона, создав широкий коридор, лицом друг к другу теснились эти ребята. Иван поймал меня в объятия и, похлопывая лопатообразной рукой по спине, приговаривал:

— Ну, конечно-конечно, что с тобой могло случиться? Да ничего!

— Это я за тебя переживал, брат, — толкнул кулаком в его твердокаменную грудь. — Но вижу, что все в порядке.

Разогнав на удивление довольную моим появлением и радостную толпу дворни, взошли на ступеньки донжона и стали рассматривать выстроившееся войско. Все парни были одеты одинаково: штаны до колен, мягкие высокие башмаки, рубашка и жилет. На голове — обычные шапероны без излишних бубенчиков и фестонов.

— Вот! Прибыл наш князь! — воскликнул мой ближник и склонил голову в приличествующем воину поклоне. Точно так же поклонились все, только больше половины левой шеренги согнули спины до самой земли. Иван продолжил: — Это он выкупил вас, и только он вправе распоряжаться вашей судьбой.

— Иван, — тихо спросил и кивнул на левый фланг. — Ты что, крестьян набрал?

— Нет, все воинского сословия. Сорок восемь запорожцев и два десятка дончаков купил в Кафе, остальных добирал в Селисте: восемь сербов, шестеро бессарабов и два десятка болгар из Тырново и Добруджи. А кланяться… у них так принято.

— Постой, а почему в Кафе всех не купил?

— Два месяца дожидался и шерстил все воинские полоны. Ты же сам хотел грамотных хлопцев. Ну с нашими запорожцами все ясно, даже самый захудалый казак своих сыновей грамоте обучит, поэтому забрал почти всю пригодную молодежь. Сложнее было с дончаками. Из воинской аристократии отобрал всего два десятка человек, остальные, объявившие себя казаками, оказались вчерашними крестьянами. Вот и пришлось сходить в Селисту. Болгары, сербы и бессарабы тоже все грамотны, на церковном языке читать и писать умеют.

— Понятно, — кивнул, сошел со ступенек и, медленно прохаживаясь по проходу, стал внимательно рассматривать каждого бойца. Ребята в глаза смотрели прямо, многие настороженно, но испуганных взглядов не было. Все они выглядели крепкими и были молоды, лет пятнадцати — восемнадцати, не старше. Именно такая молодая поросль мне и была нужна: если их приблизить, пригреть, кое-что внушить и хорошо облагодетельствовать, а затем выпустить в мир и сказать «фас», любого порвут, как Тузик грелку.

Немного в стороне от болгарской шеренги вдруг заметил незнакомую девушку или скорее молодую женщину лет двадцати пяти, одетую в декольтированное светло-коричневое платье и того же цвета кожаные башмаки. То, что это не испанка, было видно сразу, голову ее укрывала не привычная мантилья, а обычная шаль. Рядом с женщиной стоял худощавый пожилой мужчина с седой бородкой клинышком, в старенькой европейской одежде. Дворянское происхождение у обоих на лбу было написано.

— Мадемуазель! Мсье! Чем обязан? — спросил по-французски.

— Мадам, ваша светлость. Вдова Рита Войкова, урожденная Ангелова из Тырново. — Она присела в реверансе.

Дедок тоже поклонился и представился:

— Ильян Янков, ваша светлость. Был лекарем войска второго тырновского воеводы Димитра Ангелова.

— Болгарские повстанцы против осман? — что-то такое вспомнилось из той, древней истории.

— Да, ваша светлость.

— Так, это… — услышал за спиной смущенный голос Ивана. — Мне понравился парень, Данко Ангелов, а они все продавались без права на выкуп и безвозвратно. Вот и подумал, что нам лекарь нужен, а Рита… она хорошим помощником будет. Я их устроил в гостевых комнатах на втором этаже.

— Очень хорошо, брат, — оглянулся на Ивана, который, опустив глаза, шаркал по булыжнику носком ботфорта. Проговорился: Рита, Рита, называет женщину по имени. Стесняется, прямо как молодой, честное слово. — Ты все правильно сделал, вопрос предупреждения и лечения болезней для нас имеет первостепенное значение.

— Простите, ваша светлость, — дедок смотрел на меня удивленно, — вы сказали предупреждение?

— Именно так. У вас есть медицинское образование?

— Да, ваша светлость. Я окончил Кембридж, учился у великого Френсиса Глиссона!

— Прекрасно! О медицине поговорим завтра, а сейчас не прощаемся, встретимся за ужином, — коротко кивнул и развернулся к Ивану: — Людей распускаем.

— У них по графику вечерняя пробежка. Сержант! — позвал он Антона. — Принимай команду.

Раздав счастливой дворне безделушки, которые здесь считались исключительно ценными вещами, отправился в собственные апартаменты, где скинул просоленную одежду и отдался в руки своей довольной жизнью и подарками горничной, ожидавшей меня у корыта с теплой водой. Немного отдохнув от приятных эмоций, спустился в столовую на ужин, там наконец впервые за долгое время отведал вкуснейшую свежеприготовленную пищу. Затем, отложив на завтра отчет Марии по хозяйству, пригласил в кабинет Ивана.

— Рассказывай, брат, как все прошло? Действительно, переживал за тебя сильно.

— Да ничего в том не было сложного, только хлопотно очень. Разыскали в Марселе Пьера, с которым был в плену, он нам все и устроил. Оказалось, что по окончании войны резко сократились перевозки товаров, и в порту простаивала куча судов. Вот он и познакомил меня со своим дядей, хозяином и капитаном торговой шхуны, который берега Османской империи знает, как свой Марсель. Сговорились с ним об оплате за наем на три месяца (с посещением Кафы) и доставку в Малагу. Выторговали за работу даже немного меньше, чем предполагали, — сто двадцать пять луидоров или двести пятьдесят цехинов. В Кафу пришли через шесть дней. Что сказать? Сам знаешь, рабов там продается много, от двух десятков до сотни в день, но молодежи воинского сословия, каких ты хотел, единицы. Поэтому и сидел там почти два месяца и помаленьку хлопцев выкупал. Ты же знаешь, что пан Иван Серко подписал смешное письмо султану?

— Да, это было еще три года назад.

— Так вот, запорожские казаки теперь стали злейшими врагами Порты, а наш кошевой — чуть ли не кровником султана. Султан приказал своим янычарам и татарским мурзам, чтобы те не давали Запорожской Сечи ни одного спокойного дня. И с Речью Посполитой мы сейчас не в ладах, да и царь Московский недоволен ни Сечью, ни Доном. Так что жизнь веселая, бои и набеги идут с переменным успехом, а полон татарский, турецкий и ляшский у нас есть. Ну и у них соответственно Кафа не пустая.

Таких, каким был ты — рабов без права выкупа, — нашлось всего девять человек, купил без напряга по восемь-девять талеров за брата. С остальными казаками, которые шли на обмен или выкуп, было сложнее.

Приходил к баракам у караван-сараев и договаривался с работорговцами о цене, которую они могут получить сейчас, а не через два-три месяца. Сговорились на двадцать пять талеров. Все они знали, кого именно хочу купить и где меня найти, поэтому, как объявлялся новый полон, меня сразу извещали. Тогда я брал с собой двух ранее выкупленных казаков, приходил в барак, кланялся обществу, говорил все как есть и на том целовал крест. Встретил многих знакомых братьев-товарищей, идти к тебе хотели почти все. Пришлось сказать о твоем наказе выкупать молодежь, так что отобрали лучших хлопцев. Забирал в первую очередь сирот. Говорят, Иван Заремба уже дома, слух о Собакевиче давно распустил, и многие казаки о том поговаривают. Некоторые, правда, сомневаются.

Дончаков в Кафе тоже немало. Те, которых выкупил, — казачки добрые, из воинских семей третьего-четвертого поколения. Правда, двое еще на корабле бузить начали, а когда подошел и приказал вести себя достойно, стали посылать меня на хрен. Пришлось укоротить на голову.

Последнее время военного полона было все меньше, а наш капитан где-то услышал о восстании в Тырново и большом числе болгарского полона в Селисте. Здесь я и добрал тридцать четыре человека, все они продавались без права выкупа и возврата, бойцы — по восемь талеров, а бывшие крестьяне — по четыре. Бойцы были в возрасте пятнадцати-шестнадцати лет, всех, кто постарше, янычары на рынок не водили, порубили на месте. Разве что лекаря да Риту выкупил. И еще полторы тысячи серебром от твоего имени отдал для выкупа наших братьев-товарищей. — Иван вопросительно на меня взглянул.

— Правильно сделал, я бы и сам так поступил, — одобрительно кивнул ему.

— А на пятьсот двадцать в Малаге хлопцев одел. Осталось восемнадцать пиастров. Вот и все.

— Не густо. У меня тоже кроме акций Вест-Индской компании, отложенных на оплату постройки и оснащение корабля, осталось всего тысяча двести пиастров. — Подумалось, что и деткам подарок нужно приготовить, и вернуть Изабель семь тысяч серебром за латы и оружие. Что ж, придется заниматься очередной экспроприацией. В нужном мне месте денежек должно лежать немало. — Ничего, Иван, деньги скоро будут. Кстати, ты выяснил, у кого из казачков какие наклонности и предпочтения, может, мастеровые или ученики мастеров есть? Или все только саблями машут?

— Конечно, саблей махать да хабар таскать поинтересней, чем у горячего горна молотом махать. Но среди казаков, ты знаешь, почти половина в кузне хотя бы подмастерьями с молотом повертелась. Так что пятеро запорожцев, двое дончаков, двое болгар и один серб — хлопцы перспективные, испытал я их. Из серба и двух братьев-дончаков могут выйти неплохие литейщики. Дончаки говорят, что в их станице еще прадед литьем железа и бронзы ведал, но после восстания Разина семья была разорена, а они остались сиротами. Но твои станки всем понравились, троих наиболее заинтересовавшихся завтра покажу. Ну и четверых на кузнечных и слесарных работах натаскать можно. — Он помолчал, подергал свой длинный ус и продолжил: — В Толедо литейщик один знакомый есть, очень интересный мастер, он разные опыты с рудой делает, а в плавки с железом добавляет куски других чистых металлов. Надо бы этих троих к нему на учебу пристроить. Если я попрошу, он возьмет.

— Мы с тобой тоже, Иван, кое-какие понятия имеем, и не только про добавки. Однако знания лишними не бывают, — подвинул к себе лист бумаги, взял тростниковую ручку и стал делать пометки. — Возьми с собой денег да доплати ему за науку.

— Не. Денег не возьмет, но хлопцев хорошо припашет.

— А рудознатцы там есть?

— Как же, в Толедо есть целая школа рудознатцев. Школьников там немного, десяток-полтора, а начинают учиться, как и везде, первого ноября.

— Отлично, очень нужное дело. Человек пять на учебу требуется отправить. А плотников у нас нет? Мне нужны будущие корабельные мастера.

— В донских и запорожских степях какие могут быть плотники? Трое казаков, правда, помогали чайки ладить, да двое бессарабов, говорят, немного в этом деле понимают. И все.

— Хорошо. Этих пятерых отвезу на год в Малагу на верфи. Отдам мастерам в обучение. Кузнецов, литейщиков и пять человек будущих рудознатцев через неделю отвезешь в Толедо. К этому времени подорожные выправлю. Станочников оставлю здесь, сам учить буду. Так? Ничего не забыли?

— А шкиперы?

— Не забыл. Несколько дней с ними побегаю, присмотрюсь и отберу дюжину ребят. После того как дадут мне вассальную клятву, отвезу в Барселону.

— А с языком как быть? Некоторые только латынь, тюркский да польский знают, а с испанским — совсем никак.

— Да будет точно так, как было с тобой. Ребята неглупые, бросим в языковую среду, через месяц разберутся что почем, а через год, глядишь, не хуже нас разговаривать будут.

— И то верно.

— Должен тебе сказать, брат, что ты справился со всеми делами отлично. В дальнейшем к себе будем забирать всех братьев-православных, но именно эти ребята, которых ты так тщательно отобрал, должны стать фундаментом нашего будущего общества.

— Не сомневайся, Михайло, бойцы добрые. Да не могло быть иначе, я же опытный казак.

— Как проявил себя Антон?

— О! Очень хорошо. Хоть он из смердов, но добрый вояка. А то, что пана завалил, так его можно простить, я бы и сам такое стерво порешил. Ему этого не говорил, но мне кажется, что он байстрюк от какого-то воина. Есть у него воля и дух, и грамоту, оказывается, самостоятельно постиг, да и к другим языкам талант имеет. Внимательный, подвижный, резкий, когда мы сошли в порту Марселя, за нами увязались какие-то злодеи недорезанные, так он их выявил раньше меня. Нет, никакой заварушки не было, просто показали, кто мы есть на самом деле, и они тут же свалили. А потом уже никто за нами не следил. Так вот, Антон в Кафе вместе со всеми и в церковь ходил, не глядя на то, что униат.

— Ну и что, что униат. Не беда, их церковь отличается от нашей только тем, что папе римскому подчиняется, теперь будет молиться в нашей.

— В дороге с ним много говорил. Парень он умный, понимает, что хорошее будущее ему светит только рядом с тобой. А придем в Украину, мы его выкрестим по-своему.

— Добро. Иван, войска от безделья не мучаются?

— Точно не мучаются, нагружаю так же, как положено молодежи на Сечи или в любом другом курене. Только вдвое крепче. — Он потряс в воздухе своим кулачищем.

— Как я соскучился, брат, сидя на фрегате, по вольному простору земли! — раскинул руки, потянулся в кресле и хлопнул ладонью по столу. — Так что, пока не начались занятия в школе, ежедневную утреннюю и вечернюю пробежку беру на себя. Стрелковую подготовку тоже. Рукопашный бой и фехтование разделим на двоих. Так?

— Так. Только Антона тоже надо припахать, у него метание клинков и ножевой бой неплохо получаются.

— Принимается. А еще четыре часа в день буду учить людей новой грамоте и некоторым наукам. Это очень важно.

— Да? Тогда я твои науки тоже буду учить, добре?

— Какие вопросы, Иван? Конечно, добре. Только мне придется иногда прерываться, буду раз в неделю ездить на учебу в Малагу… Ну все, давай отдыхать, только возьми завтра с собой винтовку и револьверы и ожидай нас после пробежки за озером. Боеприпасы забери все, начнем молодежь совращать.

— Разумно, — сказал он, подымаясь. — Да! С падре надо что-то делать, ему наша компания ортодоксов, которая плевать хотела на его костел, очень не нравится.

Самые первые уроки письма и счета давались мне тяжело. Три дня оттягивал начало занятий по различным надуманным причинам. Честно говоря, не педагог я ни разу, но понимаю, что отныне взвалил на плечи ношу главного учителя, профессора, академика своего будущего немаленького феода, и нести мне ее придется многие годы, даже десятилетия, и не на кого будет спихнуть.

К счастью, все мои ученики были обучены церковнославянской грамоте, и мой русский язык, которого еще в привычном разговорном виде не существовало и в помине, воспринимался ими вполне удовлетворительно. С арифметикой тоже не было сложностей, арабский счет большинство учеников знали, а кто не знал, усвоили быстро.

— Итак, ученики мои, отныне и навсегда и вы, и те, кто в будущем захочет жить на моих землях, станут обучаться разговаривать на этом языке, который называется… славянским. — Ребята сидели в казарме, держали в руках небольшие доски с прикрепленными листами бумаги и наливными тростниковыми ручками. Равнодушных не было, все, открыв рот, внимательно вслушивались в каждое мое медленное и выразительное слово. Здесь же присутствовали в качестве таких же учеников Иван, Антон, доктор Янков и Рита. — Это новый язык, который имеет множество нужных нам в будущем технических, экономических, военных, медицинских, политических и прочих специальных терминов. Очень надеюсь, что на этом языке лет через сто — сто пятьдесят будет разговаривать полмира. Конечно, не все станут учеными, но если хотя бы кто-нибудь из вас захочет углубленно изучать математику, физику, химию, биологию, медицину, механику или металлургию, я буду просто счастлив. Мало кто знает, что это за науки, а о некоторых никто из вас даже не слышал, но поверьте, это ужасно интересно. Знайте, заинтересовавшиеся моими знаниями станут великими учеными, их ждут материальное благополучие и невиданный успех. Уж мы об этом позаботимся.

Подошел к стене, где была специально подвешена окрашенная в черный цвет большая доска. Обычно учителя начинают преподавание языка со слов «мама», «папа», «баба» и «дед», но я пошел по другому пути.

— Сегодня мы будем изучать правильность написания и значение этого слова. — Взял в руку мел и вывел сверху заглавными печатными, а ниже рукописными буквами одно из определяющих слов для ближайшей сотни лет нашего бытия: «баллистика».

Вот так и началась моя ежедневная преподавательская деятельность, которая, наверное, не прекратится до самой смерти.

Когда-то читал, что из-за мизера информации, получаемой с самого детства, люди древности воспринимали новый поток знаний более инертно и заторможенно. А с развитием цивилизации скорость развития интеллекта возрастала. В отношении каких-нибудь африканских дикарей и некоторых наших ультраленивых алкашей — да, возможно, это так. Они даже в двадцать первом веке ничего, кроме слова «дай», не знают и ничего, кроме слова «на», не воспринимают. Но в отношении моих ребят этого сказать нельзя, они выросли в семейной среде с более высоким интеллектуальным уровнем, с малых лет развивали в себе с помощью гимнастики, силовых упражнений и фехтования быстроту реакции и оперативность мышления. Поэтому, как это ни странно звучит, большинство молодых мозгов конца семнадцатого века подаваемую им информацию переваривали быстро и качественно. Конечно, многие вещи приходилось терпеливо разжевывать. Забегая немного вперед, скажу, что семьдесят восемь человек из этой сотни стали моими самыми ближайшими соратниками, из них пятнадцать — действительно оказались людьми одаренными.

Если поразмыслить, то здесь удивляться нечему. Воин — сам по себе, человек один из ста. Тем более грамотный и тем более отобранный таким опытным казаком, как Иван.

За два дня до первого занятия мы провели показательные стрельбы, а первой десятке, форсировавшей озеро, дали возможность самим пострелять.

Предполагал, что реакция бойцов будет интересной, но даже помыслить не мог насколько! Представьте себя молодым человеком, которому разрешили прикоснуться к неведомой до сих пор тайне, являющейся пределом ваших мечтаний. А если еще при этом ему сказали, что это далеко не предел и всем этим он может обладать лично! Всегда!.. Если будет в команде, конечно.

— Баран! Чего зажал его в руке, как оглоблю? Это тебе не семифунтовый пистоль. Расслабь руку, револьвер держи свободней. — Иван учил одного из новоявленных десятников — Данко Ангелова. Полгода назад я сам давал ближнику несколько уроков, теперь он уже великий специалист и учит других.

— Так он вывалится, — недоумевая, сказал Данко.

— А ты смотри, чтобы не вывалился. Делаешь выстрелы, и руку постепенно ослабляй. Усилие хвата сам почувствуешь. Подожди! Рукоять держи так, как я тебе показывал. Большой палец вытянут в направлении ведения огня. Вот так, правильно. Указательный тоже расслабь. Мягко положи на спусковой крючок. Все, теперь стреляй.

Раздались три выстрела.

— О! Теперь нормально. Видишь, и точность стрельбы лучше. А вы, бестолочи ленивые, — Иван повернулся к толпе удивленно-жаждущих лиц, — слушайте и учитесь, если хотите, чтобы вам доверили это чудо-оружие.

Наблюдая со стороны за поведением ребят, прекрасно понял, что теперь они полностью мои, все без остатка. В стороне стояли доктор и Рита, они так же, как и другие, с удивлением наблюдали за стрельбами. Но, кроме удивления, в их глазах был страх, видно, они хорошо представляли последствия войн, которые будут вестись подобным оружием.

— Как вам нравится оружие, доктор? — подошел к ним ближе и кивнул на Ивана, который из винтовки расстреливал с дистанции триста метров старую кирасу. Его правая рука быстро откидывала рычаг Генри, выполняя перезарядку, указательный палец нажимал на спуск, а вырывающиеся из ствола снопы вспышек были почти бездымны.

— Это ужасно, — покачал доктор головой, затем его взгляд стал более осмысленным. — Простите, ваша светлость, это лично ваше изобретение?

— Скажем так, изготовлено оно лично моими руками и нигде в мире ничего подобного больше нет.

— Боюсь сказать, кто вы, ваша светлость, но, невзирая на ваш возраст, буду думать, что великий ученый. — Он немного помолчал. — Значит, скоро наступят страшные войны и тот, кто будет владеть этим, — кивнул на закончившего стрельбу Ивана, — будет владеть миром. И какие же силы в это втянуты, и светлы ли их помыслы?

— Вы ошибаетесь, доктор, — трижды размашисто перекрестился. — Все, что делаю, я делаю только во славу Его. Во имя возврата престола Господня истинным верующим, во имя ликвидации порабощения православных народов, во имя восстановления стабильности и мира на земле. Вот о чем мои помыслы. Понимаю, жизни моей на это не хватит, но постараюсь воспитать наследников своих. А войны начнутся нескоро, доктор, лет через двадцать пять, когда стану на ноги.

— А вы не боитесь, что об этом кто-нибудь узнает? — тихо спросила Рита и опустила глаза.

— А кто расскажет, вы? Вы — не сможете, потому что отныне вы либо со мной, либо ни с кем.

— Это как? Ах, ну да, понятно, — кивнул доктор, немного подумал и продолжил: — Ваши цели мне близки, поэтому я с вами.

— Я тоже с вами, ваша светлость, — сейчас Рита смотрела прямо в мои глаза, затем кивнула в сторону бойцов: — Но если кто-то чужой как-то иначе об этом узнает?

Посмотрев внимательно на столпившихся вокруг Ивана ребят, ответил:

— А они тоже уже мои. Никому из посторонних светить свое оружие не намерен, но если кто и увидит, чужой… так вы не переживайте, никто ничего никому рассказать не сможет. Мы об этом позаботимся.

— Вы вчера, ваша светлость, хотели что-то сказать о наших обязанностях, а также о… предупреждении болезней.

— Да, правильно. Пошли потихоньку к замку и поговорим. — Мы направились вдоль озера, взглянув на доктора и Риту, неторопливо продолжил: — Я поставил перед собой задачу создания нового цивилизованного православного государства на базе справедливых общественных отношений с развивающейся теоретической и прикладной наукой, мощной экономикой и высокотехнологичным научно-промышленным потенциалом.

— Задача немыслимо грандиозная. Извините великодушно, но в моей голове от мыслей и вопросов возник сумбур. И первый вопрос: на какой земле все это будет осуществлено?

— Дорогой доктор, к вашему сведению, не занятых европейцами земель с первобытными народами, прозябающими в дикости, на планете еще великое множество.

— Но где эти земли, вы знаете, ваша светлость? — спросила Рита.

— Знаю, конечно. И вы, мадам и месье, тоже будете знать. И не только это. Вы узнаете о вещах, которые приведут вас к удивительным научным открытиям. Правда, просвещать вас начну только после вассальной присяги и клятвы на кресте о том, что все ваши знания в течение ближайших тридцати лет не уйдут за пределы моего государства.

— Странно, молодой человек. Эти ваши немыслимые знания… откуда они? Ой! Простите, ваша светлость.

— Ничего страшного, не смущайтесь, я действительно молод. А знания Господь вложил. Примите это как аксиому. Да-да, мои слова правдивы. Однажды утром проснулся, услышав глас Его, и понял, что умею и знаю то, что никому еще ныне не ведомо. Однако, к моему глубочайшему сожалению, в вопросах медицины я полный профан. Помню только некоторые вершки. Впрочем, даже эти вершки в лечебной науке и практике могут произвести настоящую революцию. И ваша задача, доктор, будет состоять в обобщении и развитии этих моих мизерных знаний, в создании медицинского университета и клиники, которые положат основу будущего здоровья нашей нации.

— Грандиозно! Колоссально! Для меня это весьма лестно, ваша светлость, но не знаю, потяну ли я столь значимое дело.

— Да куда ж вы денетесь, разве что придется подыскать вам помощников.

— А я? А мне что делать? — спросила Рита.

— Да все, что на душу ляжет, мадам. Можете просто выйти замуж. Да и рожать да растить детишек.

— Скажете такое. — Она смущенно склонила голову. — Да кто меня возьмет?!

— Не смущайтесь, мадам. По крайней мере одного такого человека точно знаю. — Взглянул на ее порозовевшее лицо и продолжил: — А если серьезно хотите заняться делом, то могу кое-что порекомендовать. Вы ведь травница, да? И умеете варить различные зелья? Вот! А мне нужен помощник в некоторых алхимических опытах. Пойдете?

— Конечно, ваша светлость!

В это время мы подошли к воротам замка, и охранник открыл калитку. У коновязи был привязан ослик падре.

— Мне нужны только самые лучшие из вас. — Воспитательно-завлекательный процесс проходил после очередных стрельб там же, за озером. Пытался избежать любой возможности присутствия посторонних, поэтому построил бойцов вдали от замка на открытой площадке. — Нужны те, которые в будущем смогут и захотят стать полковниками, генералами, маршалами; те, которые смогут водить в бой полки и армии или большие морские корабли и целые эскадры. Нужны те, которые будут ходить в походы, разыскивать в земле залежи золота, серебра, меди, железа и других полезных ископаемых. Нужны те, которые будут строить корабли и большие дома. Нужны мастеровые, которые создадут большие заводы, на них будут работать сотни и тысячи людей. На этих заводах станут делаться удивительные машины и вот такое вот оружие, которое держит в руках полковник Иван Бульба, оружие даже лучше этого.

Да! Всему этому нужно учиться! Мне требуются те, кто готов упорно черпать знания и обучаться сложным наукам; те, кто, встав рядом со мной, выдержав тяготы и лишения первых лет становления, подошвами своих сапог станет попирать новые завоеванные территории. Мне нужны те, кто хочет стать богатым и счастливым!

Но помните! На моей земле никакой вольницы не будет! Я — ваш сюзерен, вы — мои вассалы. Бытие всех сословий будет предопределено специальным уставом. И те, которые придут жить на новые земли, никогда не получат в руки это современное оружие, если не принесут мне перед Богом клятву верности. Они будут считаться простыми крестьянами.

Такую клятву дадут мне завтра лучшие из вас, те, которые готовы идти со мной рядом до самой смерти. По праву владетеля княжеского рода обязуюсь возвести их в рыцарское достоинство, наделить жалованным дворянством и выделить в пожизненное владение каждому лан в двести моргов земли. Тех же, у которых нет воли и характера, а также тех, кому в этой жизни ничего не надо, а просто хочется домой, завтра отпущу на все четыре стороны. Даже денег дам на дорогу.

Стоит ли сомневаться, что после двухмесячных подготовительных бесед Ивана, а также после этого моего выступления крест целовали все бойцы как один, а также Антон, доктор Ильян Янков и мадам Рита Войкова.

В тот день мне особо повезло. Удалось уладить с падре все дела, а также долгое время (измеряемое тремя графинами красного вина) рассказывать о своем путешествии в Новый Свет. Кроме всего прочего, он проиграл партию в шахматы и уложив горизонтально фигуру короля на доску, изрек:

— Эти твои безбожники не ходят в церковь.

— Они все христиане, падре, и вы об этом знаете. И на развитие вашего храма каждый из них выделил… по два пиастра, разве это плохо?

— Сколько это будет всего? Двести два пиастра? Хм.

— И со своей стороны добавлю еще девяносто восемь, для ровного счета.

— Хм. Кардинала, у которого этот вопрос на контроле, я смогу убедить. Но учти, сын мой, только до середины следующего лета. И пусть ведут себя достойно, ведь знаешь же, что с сельскими девками прелюбодействуют?

— Было бы странно, если бы не прелюбодействовали. Они же молодые парни!

— Не богохульствуй!

— Падре, давайте смотреть на вещи реально. В моих деревнях шестьдесят три незанятые, годные к замужеству девки в возрасте от четырнадцати до девятнадцати лет, да две дюжины вдов до тридцати лет. А неженатых парней всего восемнадцать, но в отношении их у меня есть сомнения, почему-то прошлый хозяин де Сильва их для своих дел забраковал. Так вот, лет через пятнадцать — двадцать вымрут последние старики, так кто же тогда здесь пахать будет?

— М-да. Но сам знаешь, это большой грех.

— Только представьте себе, падре, в вашем приходе вдруг появилось восемьдесят семь грешниц, которые зачастили к вам замаливать грехи.

— Греховные слова и ересь, — сказал падре и поставил на столик опустошенный бокал.

— А потом появится восемьдесят семь новых прихожан, — взял графин и долил ему вина, — ну, половина новорожденных, как обычно, умрет. Но все равно, сколько останется, а?

— Все равно — ересь и греховные слова.

— А на каждого новорожденного ребенка я сделаю семье налоговое послабление. Вы же, когда они придут замаливать грехи, об этом самом послаблении не забудьте напомнить, пусть для церкви не жадничают. Всем выгода, не правда ли, падре.

— Хм. Мне почему-то казалось, сын мой, что ты хотел свой феод продать. А теперь так беспокоишься о его развитии.

— Не знаю, продам или не продам, но хочется, чтобы он всегда был в хорошем состоянии.

Дотянув восьмой или девятый бокал, падре, еле удерживая в руках подарок — серебряную статуэтку святого Себастьяна, в благостном настроении отправился домой.

 

Глава 4

Отделение этого древнего банка, который, правда, несколько раз менял свое название, существовало здесь безвыездно на протяжении четырехсот пятидесяти лет. Именно об этом гласила золоченая табличка, которая висела у входа еще тогда, в начале двадцать первого века. В истории этого банка был случай, когда в середине девятнадцатого века подвальная стена хранилища, подмытая сточными водами, завалилась внутрь такого же древнего ливневого канала. Но произошло все это в рабочее время, на глазах работников банка, поэтому деньги и ценные бумаги вкладчиков совершенно не пострадали. Это общеизвестный факт.

В буклете, который попался мне тогда на глаза, имелась информация о трех модернизациях банка — с фотографиями суперсовременных сейфов-хранилищ и улыбающимися, симпатичными девочками-клерками.

Когда я только появился в этом мире, мои мысли о решении собственных финансовых вопросов почему-то ассоциировались именно с этим банком. Но тогда совершенно неожиданно проблема стартового капитала разрешилась с помощью подлючей пиратской рожи. Полученная сумма первоначальным запросам вполне удовлетворяла. Но с течением времени и развитием разных идей на реализацию текущих планов потребовались просто колоссальные средства.

По докладу мадам Марии, финансовое положение моего феода выглядело очень прилично. Кроме того, что в амбарах хранился двойной семенной фонд, в замок было свезено сельскохозяйственной продукции на три тысячи серебром, вдвое больше, чем обычно. После расчетов по обязательствам в моем распоряжении осталось товара не менее чем на две с половиной тысячи. И это не считая постоянных поступлений с новой мельницы, которая могла обеспечить доход до четырехсот пиастров в год. Для обычной дворянской семьи это очень неплохо.

В моем же случае половина всего этого могла разве что обеспечить прокорм моей маленькой банды. Еще половина должна была уйти на более-менее приличную одежду и сотню мягких башмаков. А еще хотелось пошить полсотни крепких ботинок да полсотни приличных ботфортов. Мои бойцы в походе должны выглядеть как элитные войска кирасиров, не хуже, чем польские крылатые рыцари. Да еще нужны пять десятков строевых лошадей и десяток хороших тягловых, — это ж какие сумасшедшие деньги потребуются? Минимум четырнадцать тысяч. Еще обучение. На одних шкиперов уйдет шесть тысяч, да прибарахлить их всех, да на жизнь дать…

Так-то. Даже маленькая армия требует немаленьких затрат. Поэтому и ковырялся третий день в подземном ливнестоке, проходящем немного ниже подвальных стен домов, в том числе и здания моего любимого банка. Вероятней всего, он служил для того, чтобы в сезон дождей центр города не превратился в подобие Венеции.

Мне кажется, в эту подземную ветку с самого момента ее постройки не попадал ни один человек. Это и к лучшему, да и сам ее нашел, потому как знал, что она точно где-то здесь существует. Пришлось с самодельным респиратором на лице заходить через канализационный сброс от самого моря и поворачивать чуть ли не в каждую ветку, зато нашел целых два удобных, сухих выхода.

Работа эта изнурительно тяжелая, забирала по восемнадцать часов в сутки, поэтому первые три дня здесь и ночевал. Не вылезал бы отсюда до окончания дела, но не рассчитал по срокам — кончились и еда, и вода. Но сегодня разобрал уже больше кубометра стены, и этой ночью надеялся войти в хранилище.

Сложнее всего было расшить окаменевший раствор и вытащить самый первый каменный блок, впрочем, сейчас тоже предположительно последний лицевой блок с той стороны освобождался от раствора очень неохотно. А работать нужно было тихо, молотометром не треснешь. И так все эти дни на стреме, хоть и подготовил два пути отхода, но нервы в напряжении. Колокольчики четырех настороженных сигналок ни разу не звякнули, поэтому надеялся, что здесь никто не ходит и никто меня не засечет.

Трое ночных охранников сидели наверху у входа, совсем в другом крыле здания и, к счастью, ничего не слышали. Вчерашнее посещение банка тоже не вызвало настороженности, атмосфера в зале была привычная, а клерки и охранники вели себя как обычно. К счастью, здесь первые этажи — нежилые, их занимают магазины, лавки, разные конторы. И ковырялся я с тыльной стороны зданий, там располагались какие-то сараюшки. Затхлость, пыль, ободранные в кровь руки, мигающий масляный светильник и ежесекундное ожидание неприятностей здорово напрягали. Единственное, что было удобно, — канал оказался сух, до сезона дождей было еще далеко, а канализацию сюда никто не отводил. Иначе точно пошел бы на экспроприацию совсем в другое место.

Свои исследования городского подземелья начал еще с первых дней пребывания на учебе. Облазил здесь все ливнестоки, обмерил все стены и стыки домов, наконец определил точку проникновения. О местоположении сейфов знал уже триста тридцать четыре года, когда-то для приобретенных Мари драгоценностей снимал здесь ячейку. Поэтому был уверен на девяносто процентов, что при выборке проема не промазал.

Как запасные варианты, наметил для ограбления дома двух богатых торговцев, которые в собственных сейфах хранили значительные наличные суммы. Откуда узнал? Да кроме учебы в школе, первые месяцы все свободное время следил за каждым из них, тогда даже у себя дома, в замке, бывал редко.

Предпочтительней было бы заняться именно этим как более легким вариантом, вместо того чтобы горбатиться в ливнестоке. Однако и там, и там пришлось бы убить четыре-пять человек.

Подходы к объектам, планы проникновения и отхода были мною отработаны. Соответственно и вооружился: подготовил эллиптические, почти круглые пули (типа картечин, чтобы исключить любые непонятки при дальнейших возможных разборках), заряженные через пыж в патроны с немного ослабленным зарядом, а также глушители на два револьвера. Дни, когда деньги завозят, тоже вычислил. В одном месте вел наблюдение с пустыря, там хозяин дома и его сын, таская маленькие, но тяжелые грузы, мелькали на втором этаже. Во втором случае наблюдал с крыши соседнего дома, когда такие же грузы носили в подвал. Впрочем, для меня это было уже неважно, ибо с эксом никаких проблем не видел. Видел проблему в лишении жизни невинных людей и привлечении как минимум одного помощника. Так что оставил один из этих вариантов на самый крайний случай. Да и куш в банке должен был быть более солидным.

Вот и гребся здесь в кровь ободранными руками да пыль глотал. Почему все-таки не взял помощников? Потому что нельзя этого делать, разве что использовать втемную на финишном этапе, не предусматривающем непосредственного участия в процессе.

Никому ничего не должен, никому ничем не обязан, тем более подчиненным — это мое кредо. Не страшно, когда они увидят в тебе грабителя народов и захватчика целых территорий, таких называют победителями, их ныне уважают и даже возводят на престолы. Но вот в отношении того, кто взял банк или чью-то хату, — совсем наоборот, такой есть вор обыкновенный, который в приличном обществе должен находиться вне закона. Однако сей грех вынужден взять на душу, ибо обязан мыслить о своих будущих миллионах (имеются в виду люди). Впрочем, и о деньгах как об одном из главнейших двигателей политики должен думать тоже.

Узкий штырь, которым выгребал штукатурку, вдруг провалился в свободное пространство. Посветил туда, затем отставил свой допотопный осветительный прибор далеко в сторону, за кучу вытащенных камней, таким образом затемнил пространство, аккуратно вытащил штырь и минуты на четыре замер. В дыре было темно и тихо.

Все. В моем распоряжении осталось всего полночи. Хочу не хочу, но успеть обязан, ибо теперь уже скандал, порожденный никогда не слыханным ранее ограблением, обязательно пронесется не только по Испании, но и по всей Европе.

Сгорбился в проеме и надавил на блок плечом — раздался треск лопнувшего слоя штукатурки. Расшатывая его из стороны в сторону и подтягивая к себе, минут через пятнадцать все же вытащил. Теперь дело пошло веселее, и еще два таких нужных блока смог победить за два часа адреналинового напряга. Наконец образовалось отверстие, в которое можно было свободно проникнуть.

Застегнул на себе наплечную гарнитуру с двумя револьверами, взял «фомку», вещмешки и набор лично изготовленных ключей-отмычек, выставил в дыру светильник и сам полез следом, протиснулся в хранилище мимо двух каких-то ящиков.

Помещение было небольшим, где-то шесть на шесть метров. Это в будущем его углубят и расширят втрое, а стены запакуют двухметровым слоем железобетона. Справа за плотно закрытой, полностью обитой железным листом дверью был выход к лестнице, ведущей вверх, на первый этаж. Слева длинный, во всю стену, стоял обитый железными полосами сундук с шестью крышками, закрытыми на навесные замки. Прямо против дыры располагались обитые такими же полосами двойные дверцы шести высоких деревянных шкафов.

Думал, здесь замки будут сложнее, чем те, которые висят у меня на дверях некоторых хозяйственных построек. Оказалось, что действительно сложнее, похожи на замок от дровяного сарая у дачного домика моей бабушки из той, будущей жизни. Только немного крупнее. Значит, взламывать и греметь железом не придется.

Решил начать с крайнего левого шкафа. Подошла первая же отмычка, секунд через тридцать механизм громко щелкнул, и дужка замка свободно открылась. Паранойя, порожденная ожиданием неприятных сюрпризов, заставила аккуратно снять замок, улечься животом на пол, зацепить «фомкой» половинку двери шкафа и потянуть на себя. Ничего не произошло. Точно так же, без проблем, открылась и вторая половинка. Поднялся, подошел к открытому шкафу сбоку и помахал рукой. Опять ничего не произошло. Вероятно, в эти времена никому еще в голову не приходило, что кто-нибудь может помыслить бомбануть такое банковское хранилище.

В шкафах оказались различные договоры, акции и кредитные векселя на самые различные суммы — от девяти пиастров (серебром) до семнадцати тысяч дублонов (золотом). Конечно, кое-что с них можно было бы и поиметь, но светиться перед другими отделениями банков или продажным нотариусом, думаю, смерти подобно. Сто процентов даю за то, что все ценные бумаги зарегистрированы в каких-то гроссбухах, которых здесь не наблюдается.

Под крышками четырех сундуков хранилась в кожаных мешочках медь. Нет, возиться с ней не буду. В двух прочих сундуках в такой же таре хранились и серебряные, и золотые монеты. Под крайней правой крышкой на дне лежало пятнадцать полных мешочков с золотом и один полупустой. Вес полного был между шестью с половиной и семью килограммами (давнее умение определять мышечной памятью вес изделия никуда не пропало). Значит, расфасовали ровно по тысяче дублонов.

Рядом с золотом стоял заполненный на треть ящик с серебром. Здесь мешочки тоже весили немного больше шести килограмм каждый, значит, в них уложено по двести пятьдесят пиастров.

Не раздумывая больше ни секунды, все золото разделил и уложил поровну в два вещмешка. Все. Здесь около пятидесяти килограмм в каждом, больший вес на своем горбу таскать не надо, можно сломаться, тем более что нужно тащить быстро.

Серебра оказалось сто тридцать три полных и один полупустой мешочек. Мозги автоматически сосчитали, что это около тридцати трех с половиной тысяч пиастров общим весом в восемьсот тридцать пять килограмм. Моих вещмешков не хватило, поэтому начал брать по одной расфасовке в каждую руку и выбрасывать через дыру в канал.

Как только выбросил последний мешочек, забрал светильник и выбрался наружу.

В самую первую ночь моего пребывания здесь, в двухстах сорока шагах от нынешнего места проникновения, у ливнестока со стороны улицы Ткачей вытащил из стены канала камень и приготовил тайник. Сделал углубление, затем вещмешком вынес и высыпал в канализационный слив около пятнадцати ведер земли. Если в десятилитровое ведро помещается около двухсот килограмм золота, то в тайник может поместиться три тонны или, в монетах, четыреста сорок четыре с половиной тысячи дублонов. Удельный вес серебра, насколько мне помнится, приблизительно в два раза меньше.

И вот сейчас, таская к тайнику серебро, вспомнил о своей раскатанной на тонны золота губе. Мне казалось, что испанские средневековые банки, где еврейское ростовщичество было уничтожено на заре возникновения империи, в основном оперировали нормальными деньгами, а бумагой и воздухом научились торговать у американцев в двадцатые годы двадцатого века. Получился, однако, большой фиг-вам. Наличных денег в переводе на серебро, за исключением меди, оказалось всего порядка девяноста пяти тысяч, зато бумаги — на несколько миллионов.

От хранилища до тайника сделал девятнадцать ходок, получилось нарезать километров восемь, из них — половину с грузом. Казалось бы, ерунда, но в невысоком канале приходилось ходить туда-сюда в полусогнутом состоянии, тем более что за эти четверо суток каторжного труда чувствовал себя полностью измотанным.

Задвинув на место камень, скрывающий тайник, возвращался назад не спеша. Сняв конский волос и колокольчик «сигналки», аккуратно убрал веником все ведущие к нему следы, присыпал дорогу молотым перцем. Теперь визуально найти тайник будет практически невозможно.

Уходить решил пустым и с собой ничего не брать. Мало ли как сложатся обстоятельства отхода, а руки-ноги отваливались, и с грузом точно не сбежал бы. Шмонать меня, конечно, вряд ли будут, но во избежание неприятностей лучше перебдеть.

До рассвета оставалось минут сорок, поэтому остатками воды быстро умылся, переоделся и привел себя в порядок: приклеил маленькую бородку и торчащие кверху усы. Собрал в кучу все вещи, даже две доски, на которых спал, отнес и бросил в канализацию. Вернулся к хранилищу и, роняя по пути по нескольку серебряных монет, направился в противоположную сторону, ко второму выходу, который находился в районе домов богатых торговцев. Здесь постоял немного, послушал тишину, бросил под ноги пару пиастров, поднял решетку сливного люка и выбрался наружу, в ночь.

Дойти до дома на улице Ткачей, где вот уже целых шесть дней снимал отдельный флигель молодой помощник шкипера из Нового Света, получилось без проблем. Нырнул тихонько в дверь, разделся и влез в корыто с водой, которое стояло со вчерашнего дня. Вода имела комнатную температуру, но это меня волновало мало. Намылился жидким мылом и кое-как отмылся, затем завалился в кровать и спал беспробудно двенадцать часов.

Проснулся, когда солнце уже клонилось к закату. Выглянул на улицу, но там все было тихо и спокойно, да и место у стены третьего дома, где располагался интересующий меня сливной люк, никого не интересовало. Между тем, одевшись и опять нацепив бороду и усы, отправился прогуляться. Понаблюдав издали за зданием банка и до сих пор не рассосавшейся толпой зевак, отправился в харчевню перекусить. Здесь тоже послушал сплетников: оказывается, воры сломали стену хранилища банка и вынесли денег на сто пять тысяч в пересчете на серебро. Обманули, сволочи, общественность на целых десять тысяч.

Серьезной организованной преступности в империи не было уже лет сто пятьдесят. Так вот, у всех предполагаемых воров, которых еще не вывезли в Вест-Индию, под ногами горела земля, сейчас их отлавливали солдаты алькальда. Разумное мероприятие, — город станет чище.

Скандал получился знатный, эта новость обошла все газеты мира и мусолили ее еще долго, с полгода точно.

Через два дня, когда на выезде из города прекратились обыски гужевого транспорта (господских карет, правда, не проверяли) и прошел слух, что деньги давно вывезены морем, отправил для Ивана почтовым нарочным специальное письмо.

В тот же день, когда серость пасмурного вечера вот-вот должна была смениться теменью ночи, в начале улицы появилась небольшая карета. Редкие прохожие могли видеть ее. Эту старенькую карету, перешедшую ко мне в собственность от бывшего феодала, мы отлично отремонтировали, немного переделали и выкрасили в темно-зеленый цвет. Герб приказал не навешивать.

Собрав свои вещи и положив на стол дополнительный пиастр «на чай», глубокой ночью покинул флигель. На козлах, одетый извозчиком, сидел Антон, а внутри кареты мучились от безделья и необходимости находиться в замкнутом пространстве два моих полусонных десятника: Петро Лигачев и Андрей Скиба. Увидев меня, они хором и с облегчением вздохнули. Конечно, шеф приказал прибыть вечером, а сам все не шел и не шел.

— Антон, — сказал тихо, — сейчас я отойду и стану у дороги, а ты езжай шагом и остановишься, когда дверь кареты будет прямо передо мной.

— Слушаюсь, ясновельможный пан.

— Теперь ты рыцарь и не обращайся ко мне, как смерд. Все, будь внимателен, если сейчас сюда подойдет чужой, он должен здесь же и остаться. Насовсем. И это твоя забота.

— Слушаюсь, ваша светлость.

Достать деньги было делом двадцати минут. Бойцы по моему указанию соскочили на мостовую и стянули решетку ливнестока, которая оказалась прямо под откидывающимся люком в полу кареты, затем сняли крышки сидений, под которыми были устроены ящики.

— Так, господа, в ящике находится аркан с привязанным ведром. Сейчас я спущусь в люк, а вы мне его подадите. Будет девятнадцать подъемов, десять ведер высыпете в передний ящик, а девять в задний. Ясно?

— Ясно, ваша светлость.

По окончании дела решетку вернули на место и отъехали подальше, там и остановились, дожидаясь утра. Рисковать с ночным выездом из города не хотелось. Завернувшись в плащ, пристроил в уголке кареты голову и решил немного подремать, часа два вполне нормально покемарил.

Проснулся, когда на улице посветлело. Обратил внимание на то, что мои бойцы не то что не спят, но даже не дремлют и смотрят на меня широко раскрытыми восхищенными глазами. Помнится, не все мешочки были плотно завязаны, и прощупать содержимое не составляло никакого труда.

Когда-то слово «футбол» вызывало у моей Мари мгновенную мигрень. Дело в том, что ее бывший супруг (отец Лиз) был центрфорвардом футбольной команды, потом, по окончании спортивной карьеры, перешел в свой же клуб на тренерскую работу. Расстались они тогда со скандалом, который долго обсасывала желтая пресса, и до самого последнего дня их отношения оставались антагонистическими.

Говорят, что французские женщины имеют более свободные нравы, чем прочие. А нет! Такие же ревнивицы и собственницы по отношению к своим мужчинам, как итальянки и испанки. Однако из чисто мужской солидарности осуждать ее бывшего мужа не имею права.

Наверное, по зову крови маленькая Лиз еще в десятилетнем возрасте стала фанаткой футбола, что совершенно не нравилось маман. С родным отцом встречаться та разрешала, но под страхом смерти далеко никуда бы не отпустила. И вот в преддверии финального матча на кубок федерации футбола с участием ее любимой команды, который должен был состояться в Барселоне, Лиз села мне на уши и вызванивала по два раза в день, с просьбой уговорить маман и слетать с ней на этот матч.

Не знаю почему, но любимым женщинам ни в чем никогда отказать не мог. Если, например, своего сына постоянно держал в ежовых рукавицах, то дочь могла из меня веревки вить, правда, моим попустительством никогда не злоупотребляла и чувствовала грань дозволенного. Вот и Лиз эту мою слабость своим детским умом постигла еще лет в пять-шесть. И если ей нужно было добиться решения вопроса, о котором маман и слышать не желала, меня тут же назначали орудием главного калибра.

Короче, на следующий день был в Париже и все же уговорил Мари слетать на денек в Барселону. На стадион она, как всегда, с нами не поехала, вышла по пути из аэропорта у какого-то торгово-развлекательного центра.

Так-то впервые и довелось побывать в этом расположенном на холмах великолепном городе у моря. Однако та окружная дорога с современными высотными застройками и этот средневековый исторический центр различались между собой как небо и земля.

Морской порт столицы графства Каталония встретил меня и двенадцать моих будущих капитанов и адмиралов ярким солнцем. Морская школа располагалась у подножия горы Монжуик с монументально утвердившейся на вершине старинной крепостью.

Основная часть учащихся проживала в расположенном рядом пансионате. Полный пансион с проживанием и питанием для обычного человека стоил недешево — шесть пиастров в месяц, и эти деньги не входили в оплату за учебу.

Жить на берегу ребятам предстояло почти шесть месяцев, а последующие шесть — находиться в море. Вместе с ними в школу поступило сорок семь курсантов, таких же молодых и шебутных, как и мои. Считалось, что это вполне нормальное количество, обычно поступало намного меньше.

Ребят деньгами не обидел. Кроме того, что все были одеты и обуты в приличный европейский прикид, имели запасные комплекты одежды, каждый получил еще по сто пиастров командировочных, этих денег на годовое содержание должно было хватить.

Нет, выправил подорожные документы и достойно подготовил к учебе не только будущих шкиперов, но и пятерых корабельщиков, которых пристроил в науку на верфь в Малаге, а также троих литейщиков, четверых кузнецов и пятерых рудознатцев, которых Иван увез в Толедо. На все про все улетело двенадцать с половиной тысяч серебра, несмотря на то что все, кроме шкиперов и рудознатцев, стоимость своей учебы должны были отрабатывать на рабочих местах.

В Барселоне не задерживался, до начала занятий хотел успеть проведать Изабель и увидеть детей. Не тратя даром времени, в первый же день отнесли казначею школы сто пятьдесят килограмм серебряных денег — плату за учебу, затем устроили ребят в пансионате, где из окон можно было наблюдать чудесный вид на море. Сам ночевал в отеле, а утром всех сводил на регистрацию в администрацию алькальда. К вечеру все вопросы были решены, и ребята коллективно проводили меня в порт. То же судно, на котором прибыли вчера, с отливом отчаливало и возвращалось в Малагу.

— Господа. Да, вы господа нашей общей судьбы. На вас полагаюсь не только как сюзерен на вассалов, но и как друг на товарищей и соратников, от которых будет зависеть будущее моего народа, — напутствовал на прощание точно так же, как и всех прочих студиозов, отправленных в Малагу и Толедо. — Информация для всех посторонних такова: идальго Жан-Микаэль де Картенара де Сильва оплатил учебу будущих служащих торговой компании «Новый мир». Она зарегистрирована и управляется юристом, поверенным в его делах. Ведите себя достойно, не давайте повода для разных провокаций и драк. Вы воспитанные воины и знаете порядок, поэтому не желаю слышать, что кого-нибудь из вас осудили за низкий проступок или нарушение законов. Обращаюсь персонально к каждому, в этом случае лучше пусть возьмет веревку и удавится сам или вы ему все помогите. Нельзя покрывать подлость, это принесет вред моей репутации. Но коль случится что-то, что может нанести урон вашей, а значит, и моей чести, защищайте друг друга, как в бою. Ваш девиз: «Один — за всех, и все — за одного!» Но знайте, окончить обучение и получить патент вы обязаны.

Доучивать наш язык будем через год, а пока изучайте другие языки, особенно испанский, на нем уже сейчас разговаривает почти половина мира. Усердно осваивайте профессию шкипера, а для повышения воинской квалификации мы в будущем организуем собственную военно-морскую академию. Если ваш опыт будет удачным, то ближайшие пять лет сюда на обучение мы будем присылать по десять — пятнадцать человек. От вас очень многое зависит, и я на вас рассчитываю.

Господа. Не злоупотребляйте вином, я этого не люблю, и среди моих ближников алкоголиков точно не будет. И еще. Прекрасно знаю, что по девочкам будете бегать. Не покупайте дешевых шлюх, можете подхватить неизлечимую болезнь, сгниет плоть, выпадут волосы, вы об этом прекрасно знаете. Такого человека, невзирая на его заслуги, нам придется убить. Лучше один-два раза в неделю ходите в публичный салон, где эта услуга стоит не меньше пиастра за ночь. Там хоть доктор их проверяет. На берегу вы будете полгода, поэтому, если без пьянок, денег вполне хватит. Ну а если кто полюбит испанку, которая захочет обвенчаться с ним в нашей церкви, дам свое благословение.

В это время на шхуне забегали матросы, а капитан оперся локтями о перила и крикнул:

— Сеньор, если вы с нами, то прошу подняться на борт, сейчас будем убирать трап.

— С вами, — ответил и опять повернулся к ребятам: — Приказываю ежемесячно каждому из вас писать мне письма на испанском языке, о чем угодно и хоть несколько слов. Я тоже хочу контролировать процесс вашего обучения. Десятником со всеми правами и обязанностями назначаю Александра Дугу. Теперь все, мои будущие адмиралы, удачи вам и прощайте, — поощрительно улыбнулся, каждого хлопнул по плечу и пошагал к трапу.

К моему удивлению, уговаривать кого-либо стать моряком не понадобилось. Возжелали связать свою жизнь с морем двадцать семь человек, даже пришлось устраивать конкурс. В первую группу отбирал тех, кто лучше знал математику, геометрию и тригонометрию, ибо без элементарных знаний по этим дисциплинам в морском учебном заведении делать нечего.

Да, для разъехавшихся по Испании студиозов обучение в моей школе отложили на целый год. Но парни все грамотные, азбуку заучили как «Отче наш», и теперь прочесть несложный текст или составить небольшое предложение на русском языке будущего ни для кого не составляло никакой сложности. И все же за одиннадцать дней занятий по грамматике изучили правописание и значение двухсот шестидесяти двух слов, имеющих отношение к самому первому изучаемому нами слову — «баллистика». Кроме таких слов, как «суша», «река», «горы», «море» и прочих двухсот шестидесяти, дополнительно выучили слова «огонь» и «туман». Думаете, не имеют к предмету никакого отношения? Еще как имеют: искажают силуэт цели.

— Ваш новый язык по сравнению с нашим старославянским какой-то простой, — говаривал доктор, качая задумчиво головой. — И алфавит звучит совсем просто, наверное, научиться читать и писать на нем сможет даже темный крестьянин.

— Вот-вот, это очень важный момент. Для скорейшего продвижения научно-технического прогресса нужно менять общественные отношения, рабство и невежество становятся экономически невыгодными. Вы знаете, что все мои помыслы направлены на то, чтобы успеть при жизни заложить основы могущественного государства, а без повсеместной грамотности населения этого сделать невозможно. Нужно разбудить самого темного крестьянина, помочь победить в самом себе рабскую сущность и заставить проявлять инициативу хотя бы в собственной хозяйственной деятельности. Вы даже не представляете, доктор, какие ценнейшие самородки другой раз выдвигаются из простой мужицкой среды.

Занятие торговлей для дворянина считается делом неприличным, такого в обществе категорически не принимают. Однако существует целый ряд условностей и уловок, благодаря которым этим выгодным родом деятельности занимаются все разумные высокородные, от кабальеро и идальго до грандов и королей. Именно они через акции и поверенных управляющих держат бразды правления всех солидных торговых компаний.

Как-то зашел в ювелирную мастерскую забрать драгоценности с доработанными формами и ограненными по-новому камнями, приготовленными в подарок невесте, и в дверях столкнулся с молодыми мужчиной и девушкой. Мужчина учтиво придержал дверь, и вообще пара показалась симпатичной.

— Дядя, к тебе пришел сеньор, — крикнул он сгорбившемуся у рабочего стола хозяину.

Наши с Ицхаком отношения дружескими назвать было никак нельзя, но уважительными они были, и мы всегда перекидывались ни к чему не обязывающими словами. Особенно он любил в моем исполнении еврейские анекдоты, адаптированные под настоящее время. А их я знал великое множество. На этой почве Ицхак проникся ко мне большим уважением и частенько что-нибудь рассказывал о своих мелких домашних проблемах. Кстати, считалось, что в Испании на протяжении пятисот лет не проживало ни одного еврея, а синагог до конца двадцатого века точно не было.

Укладывая изделия в большие и маленькие коробочки из красного дерева, Ицхак кивнув на дверь, стал сетовать на жизнь:

— Это был мой племянник Пабло с супругой. Он юрист в торговой компании, очень умный мальчик. И девочку взял из хорошей семьи. Окончил университет в Комплутенсе, представляете? А знаете, кем работает? Помощником поверенного нашего графа. — При последних словах он наклонился ко мне и перешел на шепот. — Уже три года работает. Вот, обещали повысить месячную оплату на пять пиастров, а повысили всего на два. А что делать? Была война, было заказов больше, было и работы больше. Нет-нет! Я не говорю, что война — это хорошо. Но мальчик только-только обвенчался и на что-то рассчитывал. Мой средний сын Иаков тоже там работает, занимается поставками железа, так говорит, что их сейчас могут сократить. И что, скажите на милость, теперь с ними со всеми делать? — Ицхак уставился в потолок, затем замахал руками. — Ой! Сеньор! У нас с моей Бертой семеро детей. Мой наследник Мигель и самый младшенький Педро пошли по моим стопам. Смотрите на эти перстни с изумрудом и бриллиантом, это работа младшенького. Правда, прилично? Мастерская после моей смерти, которая, надеюсь, наступит очень нескоро, достанется, конечно, Мигелю. А Педро куда девать? А еще, сеньор, у меня четверо девок! Старшую, слава богу, замуж выдал давно, а младшим красавицам — пятнадцать лет, четырнадцать и тринадцать, а в империи женихов не хватает, что мне с ними делать?

Здесь Ицхак не преувеличивал, доводилось мне видеть его дочерей, и правда — красавицы. С ладными фигурками, симпатичными личиками и огромными карими глазами. Но меня заинтересовали совсем не они, а племянник и средний сын. Попросил назначить назавтра встречу в его же мастерской.

Оба, и Пабло Гихон, и Яша Пас были одного возраста — двадцати четырех лет и оказались ребятами неглупыми. По результатам разговора определил их опыт недостаточно серьезным, но посчитал специалистами вполне сложившимися и достаточно компетентными. А опыт? Какие их годы. Однако в процессе беседы и сам сумел безмерно удивить молодых людей и Ицхака своими познаниями в ведении коммерческих дел, в вопросах движения товаров, финансов и бухгалтерии.

— Предлагаю двойную оплату по сравнению с имеющейся у вас ныне, но с обязательным испытательным полугодичным сроком. И если друг другу понравимся, гарантирую еще одно двойное увеличение оплаты через год и получение одного процента от прибыли через три. — Они между собой переглянулись, было видно, что ребята ошарашены, такого предложения никто и никогда им не делал. — Сколько вам сейчас платят?

— Мне десять пиастров в месяц, — ответил Пабло.

— Мне шесть, — сказал Яша.

— Что ж, вам, Пабло, готов предложить место моего поверенного и должность руководителя торговой компании, которую вы же должны зарегистрировать здесь, в Малаге, и назначить себе стартовый оклад в двадцать пиастров. Вам, Иаков, также предлагаю место моего поверенного и должность заместителя руководителя компании. Оклад — пятнадцать пиастров. Если вам это интересно, можете задавать вопросы.

— Дон Микаэль, простите ради бога, — Пабло, сидя на краешке стула, слегка поклонился, — какие средства вы планируете вложить в дело?

— Большие. Очень большие, конкретно сказать не готов. Но в течение ближайших двух лет хочу довести размер оборотного капитала до миллиона золотом.

Они, едва переглянувшись, резко вскочили и хором произнесли:

— Мы согласны!

— Вот и прекрасно. Но вы, наверное, знаете, какой расчет получают поверенные, имеющие длинный язык?

— Да. — Оба опустили головы, а Пабло продолжил: — Клинок в сердце.

— Подумайте еще раз, вы устраиваетесь ко мне на всю оставшуюся жизнь, через полгода еще отпущу, но затем ни уйти, ни сбежать не удастся. Если решитесь, то сейчас получите по сто пиастров подъемных, с деньгами можете делать все, что хотите, они ни в каких расчетах учтены не будут.

Встал из-за стола, прошелся по комнате, затем внимательно посмотрел на обоих. Конечно, можно было бы поискать и других людей, более опытных. А в том, что нашел бы, даже не сомневаюсь. Но эти ребята мне понравились: опрятным внешним видом, корректным поведением и открытыми взглядами.

— А сейчас даю слово дворянина, и слово мое крепкое, вы в этом удостоверитесь, при условии бесконечной преданности и ответственного отношения к делу станете людьми очень богатыми. Сможете даже войти в сотню самых богатых людей мира. Итак?

Они минут пять переглядывались и вели безмолвный диалог между собой и старым Ицхаком. Я же отвернулся и стал смотреть на улицу через зарешеченное окно.

— Я согласен, дон Микаэль, — сказал Яша.

— И я согласен, — повторил Пабло.

— Рад за вас, сеньоры, — повернулся, подошел ближе и увидел в их глазах некоторое недоумение, — да, вы приняли правильное решение, поэтому считаю вас отныне достойными чести называться сеньорами. Мало того, при определенных условиях вы сможете получить дворянство, но к этому разговору мы вернемся не раньше чем через четыре года. А сейчас присаживайтесь, поговорим о ближайших наших планах и перспективах.

Ровно через три дня в центре города, в одном из домов на первом этаже появилась контора. Ее окна были зарешечены и остеклены, а рядом с входной полированной дубовой дверью с начищенными бронзовыми ручками висела золоченая табличка с гравированной надписью: La compañ comercial «El nuevo mundo» (Торговая компания «Новый мир»). Правда, служащих в ней было пока всего лишь два человека, но делами они занимались уже весьма значительными: курировали постройку двух судов, организовывали обучение будущих специалистов, а также по поручению некоего заказчика-феодала готовились к строительству крепости с жилыми и хозяйственными постройками на Канарском острове Ла Пальма.

Но самым главным в этом было то, что для властей всех уровней мои дела стали официальными, законными и, кроме того, выглядели прозрачно.

Если Пабло и Яша довольно успешно тащили груз исполнительских функций, то мне кроме стратегических приходилось заниматься еще целой кучей разных дел, которые передоверить кому-либо было невозможно. Эскизный проект крепости, например, набросал самостоятельно, так как только мне было известно о комплексе мероприятий, которые станут проводиться за ее стенами. Правда, сами стены решил не возводить, в будущих войнах они потеряют особую значимость, поэтому крепость собирался построить по типу форта.

Цитадель хотелось замкнуть квадратным периметром, состоящим из четырех двухэтажных зданий длиной до ста метров каждое. Но весной (опять забегаю немного вперед), привязывая фортификационный комплекс к местности, постройки удалось удобно посадить в полутора километрах от бухты, между двух холмов, заросших лавром, на высоте двести метров над уровнем моря. Фактически тыл и фланги были очень хорошо защищены, в связи с этим изменились и размеры периметра. Тыльное здание получилось длиной сто сорок метров, поэтому в его середину архитектор встроил мой будущий трехэтажный дворец размерами двадцать четыре на тридцать шесть метров. Зато фасадное здание с плоской крышей и наружными окнами-бойницами растянулось всего на шестьдесят два метра.

Еще одним немаловажным достоинством места стало то, что на возвышенности было немного прохладней, и воздух освежал легкий ветерок.

И с обороноспособностью получалось неплохо. Кроме того, что дорога от моря к крепости постоянно шла в гору, фронтальный подход решил прикрыть двумя артиллерийскими бастионами. Точно такие же бастионы или скорее равелины поставлю на входе в бухту.

Вообще-то, насколько мне известно, в той жизни из-за крайне неважных и невместительных бухт этот остров никогда никого не интересовал. Вместительность моей бухты, например, позволяла принять не больше двенадцати судов. Однако паранойя говорила, что, как только здесь появится перевалочная база ресурсов и средств серьезной торговой компании, сюда сразу же хлынут крышеватели или грабители. И коль рядом военного флота не будет, никакие действующие международные договоры не помогут. Впрочем, от пиратов они не помогают даже в начале двадцать первого века.

Предварительная смета расходов на строительство порта и крепости «Картенара» тянула на шестьдесят восемь тысяч серебром. Это с учетом добычи на месте кладочного камня и вулканического пепла на цемент, но без учета доставки людей и материалов. С архитектором Лучано удалось договориться о поэтапном расчете, но двадцать три тысячи за материалы первой очереди пришлось выложить немедленно. Да и морская доставка, кстати, оказалась делом недешевым, только ее первый этап составил двенадцать тысяч пиастров.

Об оплате строительства судов договорились подобным же образом. Вообще-то с этим заказом получилось интересно. Раньше даже мысли не возникало (с моими-то капиталами) тянуть два судна одновременно. Но на одной из вечеринок в салоне мадам Жерминаль услышал разговор офицеров о продаже администрацией порта трофеев прошедшей войны. В ходе их беседы и выплыл двадцатипушечный флейт постройки пятилетней давности шириной семь с половиной и длиной сорок пять метров с разбитыми шканцами, разваленной кормой и сломанной бизань-мачтой. Однако посвященные были в курсе дела, ремонт мог обойтись не дороже трех тысяч, а сам вооруженный и оснащенный флейт выставили на продажу всего за двадцать тысяч пиастров.

Нет ничего удивительного в том, что уже утром вместе с мастером верфи, на которой проходили обучение мои будущие корабелы, мы были в порту. Информация оказалась полностью достоверной, и уже к вечеру приобретенный компанией «Новый мир» корабль отбуксировали на верфь и затянули под навес сухого дока. Чем-то это дело меня возбудило, и после договоренности с хозяином судостроительной компании о половинной оплате до снятия со стапелей рядом развернул строительство точной копии. Изготовление корабля с полным парусным вооружением и оснасткой, но без пушек, оценили в сорок две тысячи серебром.

Вот так. Деньги опять утекли как песок сквозь пальцы. На руках остались крохи в три тысячи наличных, а также вест-индские акции, реализовав которые, с учетом процентов, получил пятьдесят две тысячи. Но ничего, для решения текущих вопросов этого должно было хватить. А там, глядишь, прошвырнемся по Украине и все вопросы утрясем однозначно. У отца было только ценных бумаг на триста тридцать тысяч талеров да наличное серебро. Не думаю, что Собакевич все это успел скушать, да и мачеха прижимиста, вряд ли позволила разбазарить.

 

Глава 5

На многие дела времени катастрофически не хватало. Как правило, трех-четырех часов в сутки. Но сон — великое дело, поэтому сам себя обязал спать не менее семи часов.

Утро начиналось с рассвета кроссом обычной десятки. Затем Иван с бойцами занимался фехтованием, рукопашным боем и стрельбой. К процессу обучения подключался и я, если не уезжал в Малагу. А поездить все эти дни туда-сюда пришлось немало. Потом, во время сиесты, в казарме проводил занятия в так называемой собственной школе, где уже через две недели стал замечать и выделять из среды бойцов более одаренных и восприимчивых к знаниям. Таких с учетом Ивана, доктора, Риты и Антона было тридцать пять человек, и меня это откровенно радовало, оставлял их еще на два часа и преподавал по некоторым направлениям более углубленные курсы. Остальные сорок человек мою науку воспринимали как те вещмешки, набитые щебнем, которые хочешь или не хочешь, а необходимо тащить во время кросса. Но, как бы там ни было, ребята они оказались нормальные, можно сказать, костяк будущих командиров среднего звена.

Завершив занятия, выходил на часок размяться и поработать шпагой или саблей, после чего с тройкой своих станочников, которые, кстати, оказались в группе получающих дополнительные уроки, уходил в мастерскую. С наступлением темноты мы зажигали масляные светильники и продолжали постигать технологию машиностроения, металлорежущие станки и инструменты.

Все прошедшие дни, несмотря на капитальную загруженность, доктору и Рите тоже старался уделять один час перед сном.

Они сидели за столом в моем кабинете и записывали все, что мне припоминалось, полностью доверившись и воспринимая мои слова как абсолютный факт.

Для них было откровением, что эпидемии, которые выкашивают целые города, есть не божье проклятие, а в большинстве своем нарушение элементарной гигиены.

— Вы знаете эту тайну. Велением Господа мне было позволено получить во сне любые передовые знания в любых отраслях науки. Однако, как и любого другого нормального мужчину, меня в первую очередь интересовали механизмы и оружие. Даже в алхимии постигал строго ограниченный и весьма специфический круг вопросов, и то только потому, что в этом учебном сне у меня был очень увлеченный этим делом друг. Чего уж там говорить о фармакологии, о которой вообще мало что знаю, или о медицине, в которой знаю только некоторые вершки. Но постараюсь вспомнить все, что когда-либо промелькнуло мимо сознания, и обязательно до вас донести.

Запишите такое слово: инфекция. Это есть заражение людей и животных микроорганизмами. Микроорганизмы — бактерии и вирусы. Что это такое и как они воздействуют на плоть, я вам покажу. Заметьте себе, доктор, я распоряжусь, а мадам Марта выделит свой экипаж, отправляйтесь завтра с утра в Малагу к человеку, поверенному в моих делах, адрес дам. Он познакомит с мастером, который изготавливал для некоторых алхимиков и ювелиров микроскоп Галилея. Закажете у него самый мощный, какой только он сможет сделать. Вот с его помощью мы будем изучать некоторые основополагающие процессы.

— Понятно, ваша светлость, а в пределах какой суммы…

— Деньги — не вопрос, — вытащил из ящика и подвинул к нему мешочек, — здесь двадцать пять дукатов и сто пиастров, вам должно хватить. Теперь пишите дальше. Мне ведомы следующие эпидемии: оспа, чума, холера, тиф, корь, грипп. Рита, слово грипп пишется с двумя «п». Возможно, существуют еще какие-то эпидемии, но спросить, так сказать, тогда, во сне не догадался. Значит, написали сверху слово «оспа» и подчеркнули. Эта болезнь сегодня выкашивает в Европе и Новом Свете десятки, если не сотни тысяч людей. Правда, доктор?

— Да, и как ее лечить, никто не знает.

— Знают, доктор. Арабы и турки лечатся от нее уже сотни лет.

— Но это невозможно. — Доктор от удивления даже рот открыл.

— Возможно. Просто мы в гордыне своей не поинтересовались, а почему это в Порте и арабских странах оспой болеют очень редко? Они, доктор, научились лечить прививками, то есть прививают слабую форму болезни: делают на руке маленький надрез и заносят в эту ранку гной коровьей оспы. После этого у человека случается небольшое недомогание, у кого больше, у кого меньше, в зависимости от состояния иммунной системы, и все. После прививок этой заразой не болеют. Иммунная, Рита, пишется с двумя «м» и двумя «н». Теперь правильно.

— Невероятно, — сказала пораженная Рита, — а что такое эта иммунная система?

— Напишите на отдельном листике. Это понятие будем рассматривать завтра. А сейчас продолжим. Запишите сверху следующее слово: «чума». Исключительно тяжелое заболевание, при котором девяносто восемь человек из ста умирает. Различают чуму дыхательных органов и чуму лимфатических узлов. Лимфатические узлы — это такие горошины, прилепленные к крупным венам, больше ничего о них не знаю. Это наши будущие врачи, которых в своем университете обучите вы, доктор, когда-то исследуют и выяснят их природу. Так вот, слова «чума», «мусор», «свалки» и «дерьмо» — это слова синонимы. Вы, доктор, обратили внимание на то, что после буллы папы римского о чистоте телесной чума, которая раньше в Европе выкашивала целые города, стала редкостью?

— Никогда не думал об этом. Последняя чума была лет пятнадцать назад в Лондоне. И действительно, помои там тоже сейчас на улицы не выливают. И кошек перебили.

— Не понял, при чем здесь кошки?

— Так, ваша светлость, исследователями Ватикана кошки объявлены исчадиями ада и переносчиками этой болезни. Но, судя по нашим урокам, подозреваю, что вы знаете правдивый ответ.

— Знаю, доктор, настоящими переносчиками возбудителей чумы являются помоечные мыши и крысы. Вернее, блохи, живущие на этих грызунах. — Дождавшись, пока возбужденные жаждой знаний аккуратно запишут новым славянским языком мои откровения, продолжил: — Бороться с ней, как, впрочем, со всеми остальными эпидемиями, нужно начинать с собственной гигиены, ежедневной влажной уборки жилых помещений и поддержания чистоты в городах. Нужно не допускать в местах скопления народа мусорных свалок, обязательно контролировать продуктовые склады, а также все приходящие в порт суда на предмет наличия грызунов. С грызунами надо безжалостно бороться. Ну и карантинные мероприятия — изолировать необходимо даже одного человека, если есть подозрение, что он заболел. В будущем мы с вами это обсудим, отработаем, создадим специальные лаборатории и службы, внедрим на законодательном уровне в моей стране. А тем самым подадим пример прочим странам и народам.

Теперь о лечении этой заразы. Запишите большими буквами: «антибиотик». Это вещество способно вызвать гибель микроорганизмов и бактерий. Оно имеет грибковую природу, слышал, что легче всего его добыть, а затем кристаллизовать из плесени то ли индийской, то ли туркменской дыни. Скажу сразу, Рита, если мы с вами сможем когда-либо создать антибиотики, мы сможем спасти жизни миллионов (представьте себе эту цифру!) больных и тяжелораненых, которых армейские лекари сегодня считают безнадежными. Да-да, доктор, вы правы. Это действительно панацея. Так вот, как это ни парадоксально звучит, один из видов антибиотика под названием пенициллин уже существует и успешно применяется в лечении на протяжении многих столетий.

— Где?! — в один голос спросили они.

— В Южной Америке. Индейские знахари его готовят из грибка каких-то мхов, смешивают с кукурузой или еще с чем-то. Точно не знаю, но где-то так.

Не следовало же признаваться, что когда-то подслушал передачу по «зомбоящику», изредка говорившему для создания в доме звукового фона. Если бы только знал, что это когда-либо пригодится, был бы более внимателен.

— Пишем дальше, — диктовал не спеша, так как Рита писала медленно и аккуратно. Она вообще была аккуратной девочкой. — Следующее тяжелейшее эпидемиологическое заболевание, которое уносит миллионы жизней, это холера. Ее возбудителем является бактерия, которая попадает в воду. Результат болезни — обезвоживание организма, сопровождаемое рвотами и диареей. Впрочем, об этом вы и сами знаете. К сожалению, о природе этой бактерии я не имею никакого понятия, но бороться с ней нужно теми же эпидемиологическими методами с карантином, изоляцией больных, при этом всем без исключения рекомендуется употреблять только кипяченую воду. Лечат, да, правильно, доктор, восстановлением водного баланса организма плюс панацея. Именно, доктор, это антибиотики.

Теперь тиф. Возбудителем его является вошь головная и вошь одежная. Очаги заражения возникают в плотном скоплении людей. Недаром говорится, что вошь обыкновенная может уничтожить даже миллионную армию.

— Простите, это где говорится?

— Это аксиома! И не перебивайте, доктор! Сидите! — Я встал с кресла, но, заметив, что он тоже поднимается, взмахом руки заставил его сесть и прошелся по кабинету. — Бороться с ней — ясно как. В войсках и на кораблях мои бойцы и моряки не должны иметь никакой излишней растительности, ни под мышками, ни в паху, ни на голове. И нижнее белье необходимо пропаривать. Для профилактики этой болезни используют вакцину, о которой, опять же к сожалению, ничего не знаю. А лечат чем? Правильно, антибиотиками.

Возможно, для лечения каждой отдельной болезни антибиотики нужны совершенно разные, этого я не ведаю. Если не мы, то наше с вами поколение будет иметь интереснейшее направление исследований и об этом узнает точно.

А вот корь и грипп — это болезни, сопровождаемые лихорадкой, они антибиотиками не лечатся. Для их предупреждения нужны вакцины, о которых опять же никакого понятия не имею. А вот лечатся эти болезни жаропонижающими и противовоспалительными травами и лекарствами. Название одного из них знаю, это салициловый эфир уксусной кислоты, его еще называют аспирином. И его, Рита, мы попытаемся создать.

В это время в дверь постучали, вошла моя горничная, сделала книксен и сообщила:

— Сеньор, теплая ванна приготовлена. В комнатах ваших гостей вода тоже готова.

— Хорошо, Луиза, сейчас приду, ступай. Все, мадам и мсье, до завтра, — выпроводил Риту и доктора, а сам закрыл дверь кабинета и отправился в спальню.

По прибытии из плавания хотелось объять необъятное, первые дни частенько засиживался до утра, но через несколько дней такой жизни основательно замучился и дал указание горничной укладывать себя спать ровно в полночь. Ну и ежедневную помывку ввел в распорядок дня как обязательную для всех обитателей замка.

Вот так и текли катастрофически загруженные плановыми и текущими делами дни. Но ничего не поделаешь, бился как рыба об лед, прекрасно понимая, что такова судьба моя на многие-многие годы вперед, по крайней мере до тех пор, пока не воспитаю достойных помощников и последователей. Очень хорошо, что довольно значительный организационно-хозяйственный мешок лег на плечи Пабло и Яши. Приобретение этих исполнителей оказалось делом весьма удачным, без их участия не решил бы и половины намеченных дел.

Единственным светлым пятнышком в этой серой круговерти стал день встречи с радостью моей.

Забрав за три дня до начала занятий в морской школе перешитые, ставшие тесными одежки (мастер Пьетро изначально предусмотрел подобную возможность), решил вырваться из этой текучки и наконец проведать детишек и Изабель. Тащить с собой семь тысяч семьсот пиастров серебром (а это сто девяносто килограмм) не стал. Для этого нужно было бы ехать в карете либо брать с собой двух вьючных лошадей. Но тащиться в деревянном ящике без рессор на расстояния более дальние, чем Малага, категорически не хотелось, а светить на лошадях маломерный, но тяжелый груз перед соседями и встречными проезжими тем более не имел никакого желания. Поэтому, собрав долг золотом (а это всего около двенадцати килограмм), захватив для охраны и сопровождения трех кирасир, дал Чайке посыл и легкой рысью отправились в гости к де Гарсиа.

Стены замка мы увидели ближе к вечеру. Как водится, нас тоже заметили издали и в порядке гостеприимства по отношению к дружественному идальго встретили широко распахнутыми воротами. На ступеньках донжона стояла, не пряча счастливого блеска темных, как ночь, огромных глаз, одетая в синее бархатное платье Изабель. Рядом, опираясь на палочку, в приличном атласном хубоне переминался с ноги на ногу этакий живчик-дедок, а из-за их спин с интересом выглядывала целая толпа дворни.

— Прими мои самые искренние пожелания, дон. И ты, дона, рад видеть тебя в добром здравии.

— Карлос, — радость моя вышла на полшага вперед, — разреши представить нашего соседа, друга моего племянника Луиса, который, рискуя своей жизнью, помог всем нам отбиться от бандитского отребья. Идальго Жан-Микаэль де Картенара де Сильва.

— Рад встрече. Идальго Карлос де Гарсиа, — прошамкал беззубым ртом старичок, коротко поклонился и внимательно посмотрел стальными белесыми глазами. Потом этот парадоксальный старый мореман вдруг улыбнулся и хлопнул меня по плечу: — Это хорошо, что ты приехал, было бы странно, если бы не приехал. Рад-рад, не сомневайся. Если, конечно, не собираешься создавать проблемы для моей семьи.

— И ты не сомневайся, дон Карлос, никаких проблем, совсем даже наоборот.

— Тогда милости просим.

Сняв седельную сумку с золотом и передав ее подошедшему с невозмутимым выражением лица Педро, который настойчиво возжелал стать моим носильщиком и сопровождающим, отправился в ту же комнату, в которой проживал в прошлый раз.

Ужин прошел весело, чувствовал доброжелательное отношение не только хозяев, но и прислуги. Затем сообщил, что прибыл в гости в том числе и для решения деловых вопросов. Меня пригласили в кабинет.

Как это ни странно, в кресло за рабочий стол уселась Изабель. Видимо, на моем лице промелькнуло некое удивление, так как дон Карлос, усевшись на кушетку, махнул рукой и прошамкал:

— А! У нас дона Изабелла хозяйством ведает.

Нет ничего удивительного в том, что у него не было ни единого зуба. Дело даже не в возрасте, очень часто во рту совсем молодых моряков вместо зубов торчали один-два пенька. Цинга не жалела ни юных, ни старых, на корабле люди часто возносили хвалу Господу, что болезнь забрала только зубы, но не их жизни. Ведь плавание по океанам кораблей-призраков было не такой уж большой редкостью.

— Дона Изабелла, разреши поинтересоваться, как себя чувствуют мальчики?

— Слава Господу и Пресвятой Деве Марии, прекрасно. — Она повернулась к образу Божьей Матери и перекрестилась. Затем переглянулась с доном Карлосом (тот пожал плечами) и продолжила: — Если пожелаешь, завтра утром сможешь их увидеть.

— А сегодня?

— Сейчас они уже спят.

— Конечно, пожелаю! Дай Боже им крепкого здоровья, — встал и трижды перекрестился, затем выложил на стол два специально сшитых мешочка. — Дона Изабелла, согласно нашей договоренности, возвращаю за приобретенные у тебя кирасы и оружие одну тысячу восемьсот дублонов, из расчета тридцать дублонов за комплект. Прошу принять.

Изабель без каких-либо эмоций придвинула деньги к себе и тщательно пересчитала монеты.

— И еще, в честь рождения деток примите от чистого сердца, — вытащил из рукава составленную Пабло купчую и приложил к деньгам.

— Что это? — Изабель взяла бумагу в руки, развернула и вчиталась. — Зачем это? Не понимаю твоей заботы о наших с Карлосом детях! А как же ты?!

— Обо мне не беспокойся, с весны на Канарах приступаю к строительству собственной крепости, через год переберусь. А в отношении заботы… Давайте не будем обманывать ни себя, ни других, однако считайте, что я очень люблю детей и уважаю вашу семью. И деньги у меня есть, я человек не бедный. Не забывай, мне на моей родине принадлежит городок, две дюжины сел и три дюжины переданных в аренду хуторов, которые расположены на ста пятидесяти тысячах моргов лесов, полей и рек. А теперь представь, что Мигель на правах старшего стал идальго, наследником феода Гарсиа, а младшенького, всего на десять минут опоздавшего явиться на свет Эвгенио, ждет судьба безземельного кабальеро. Пусть он беззаветно любит брата, но в душе все равно будет обидно. Теперь же по положению в обществе они станут равны. Или почти равны, все же феод Сильва гораздо меньше Гарсиа. Но Эвгенио уже не придется добиваться чего-либо в жизни с помощью одной лишь шпаги.

— Да! Это разумно, такова была и моя участь. Изабелла, увеличение ленных земель в нашем семействе можно только приветствовать, — подал голос дон Карлос.

— Бывала я когда-то в этом замке, — задумчиво сказала Изабель.

— О! Ты не видела, во что он превратился сейчас! — Стал рассказывать о всех реконструкциях и внедренных новшествах, о том, как теперь выглядят замок, деревни и церковь.

— Говоришь, доход за прошлый год составил две с половиной тысячи?

— Да, дона Изабелла. И это не считая постоянных поступлений с новой мельницы.

— Удивительно!

— Вот и я говорю. Пускай дон Карлос приедет и ознакомится с хозяйством, — поклонился старичку.

— Нет уж! Хозяйством у нас занимаешься ты, Изабелла, ты и езжай. Если бы надо было посмотреть на корабль, это да, я бы поехал, а в полях, козах и коровах я ничего не смыслю. — Он встал и собрался уходить. — Вы тут, молодежь, про оливки и пшеницу можете еще поговорить, а меня Педро дожидается, мне нужно проверить, перебродило вино или нет.

— Подождите, дон Карлос. Купчая на владения для Эвгенио Гарсиа де Сильва составлена от вашего имени. Считаю, что так будет правильно, поэтому нужна ваша подпись.

— Действительно, так будет правильно. Где здесь подписать? — Изабель подала мужу перо, и он аккуратно вывел свое имя.

— Дон Карлос, доходы от хозяйственной деятельности начнете получать немедленно, но окончательно в права собственности вступите ровно через год. К этому времени я уже выберусь из этих. А еще вы мне должны один пиастр.

— Один пиастр? — Он удивленно на меня посмотрел. — Зачем?

— Так предусмотрено условиями контракта.

— А! Понял! Изабелла, дай мне один пиастр.

Радость моя вытащила из ящика стола монету и подала дону Карлосу, он торжественно вручил мне ее и быстро поковылял к выходу. Как только дверь за ним закрылась, Изабель вскочила, стремительно приблизилась и взяла меня за руки.

— Родной мой, зачем ты эти деньги притащил, я же говорила, не надо. Забери обратно, пусть тебе будут. О! Как я по тебе соскучилась! — прижалась ко мне и стала говорить без всякой связи, перескакивая с одного на другое.

Я тоже нежно обнял ее, склонился, поцеловал в мочку уха и почувствовал, как ее тело начала бить мелкая дрожь, возбуждая во мне огромное желание.

— Милая, не могу выдержать твоей близости, это для меня слишком. — Мысли разрывали голову на части. Понимал, что подобный поступок совершать нельзя, но обоюдная страсть привела нас к грани безумия. Но когда собрался было подхватить ее на руки, дона вдруг выставила кулачки и вырвалась из объятий.

— Нет! Нет! Нельзя! — хрипло сказала, тяжело дыша. Забежала за стол, таким образом отгородившись от меня, и упала в кресло. — Карлос — мой муж. Он хороший! Он сделал все, чтобы сберечь феод и честь семьи. Нет, я с ним не сплю и никогда не спала. Но все равно, в этом доме не смогу. Это будет неправильно.

— Радость моя, ты завела меня до предела. Сегодня стерплю, но завтра поедем на пару дней ко мне, смотреть твое новое приобретение, там оторвусь по полной программе. Будешь пищать.

— Ты не представляешь, как мне этого хочется, но завтра не смогу.

— Почему?

— Чисто женские дела.

— Вот так всегда, как и в прошлый раз. Поманит и обманет.

— Совсем наоборот! Так о мужчинах говорится. — Она рассмеялась. — Но если честно, то у меня и вправду не завтра, так послезавтра должны начаться женские дела. Да и с Луисом нужно договориться, он пока еще в Малаге. Ведь гостить в замке неженатого идальго без мужского сопровождения для сеньоры — дело немыслимое, будет еще тот скандал. Но через две недели приеду обязательно, и еще посмотрим, кто из нас будет пищать.

— Сие удовольствие уже предвкушаю. А сейчас поведай, дорогая, почему еще тогда, год назад, ничего мне не сказала? Ты же видела мои чувства, и я был уверен во взаимности.

— Я тебя и сейчас безумно люблю. Думаешь, мне бы не хотелось остаться рядом с тобой? Думаешь, не понимаю, что ты был бы самым лучшим супругом на всем белом свете? Но знаю и другое, что из этого ничего не получится, ты — не для меня, а я — не для тебя. И дело даже не в возрасте и не в вероисповедании, просто каждый из нас преследует какие-то определенные цели. Исполнения своих желаний я уже почти достигла, а вот у тебя совсем другая дорога и совсем другая жизнь. Точно знаю, не усидишь ты на месте. Потому и ничего не сказала, зачем моему любимому ненужные проблемы.

— Что за глупости? Разве дети — это ненужные проблемы?

— Извини, милый, мне очень не хотелось, чтобы ты о них знал, ведь воспитать и обеспечить их могу вполне самостоятельно. Да и не хочется, чтобы в будущем они проведали, что на свет появились в результате греха.

— Нет. Наши дети рождены от великой любви, я в это верю. А интересоваться их жизнью буду, уж ты мне этого не запрещай. И помогать при необходимости буду обязательно. Косвенными путями, конечно, чтобы не возбуждать чьих-либо подозрений. И не переживай, радость моя, никогда не позволю ни себе, ни другим даже тень бросить на твою репутацию.

— Нисколько не сомневаюсь. — Она улыбнулась и подняла печальные глаза. — Я очень ждала тебя, но ужасно боялась нашей встречи. А сейчас хочу сказать, что проведенные с тобой дни были самыми счастливыми днями в моей жизни.

— Поверь, и в моей. А… как ко всему этому отнесся дон Карлос?

— Карлос когда-то был дружен с моим отцом, а ко мне с детства относился прекрасно. Он радовался, когда выходила замуж за его племянника, но со своим братом, тем, который пытался прибрать к рукам феод, всегда был в плохих отношениях. Когда-то тот выжил Карлоса из имения и оставил без средств. Я его давно приглашала поселиться в замке, а когда поняла, что никакая я не бесплодная, уговорила немедленно приехать и во всем созналась. Он, конечно, меня слегка поругал, но, когда объяснила, что не просто грешила, а ужасно полюбила тебя, согласился помочь. А потом, когда мы обвенчались, он сказал, что я все сделала правильно. — Она сузила глаза, посмотрела в потолок и пристукнула кулачком по столу. — Теперь никто и никогда не посмеет позариться на мой феод!

— Интересный мужчина твой нынешний супруг.

— Главное, он всегда был хорошим человеком. А теперь — иди! Не могу спокойно находиться рядом с тобой.

Ночь прошла без сновидений, а утром впервые увидел своих самых первых маленьких деток.

Что сказать? Конечно, крохи симпатичные, правда, очень голосистые. Мария сказала, что похожи на Изабель, но как по мне, так они похожи на мою покойную маму. Маму Михайлы из этой жизни и маму Женьки из той.

Они прибыли, как и обещала Изабель, через две недели, но, к сожалению, всего лишь на три дня. Ровно столько Луис мог себе позволить находиться вне службы. Нам с радостью моей этих дней было мало.

Однако что мне в ней нравилось, так это то, что превыше всего она ставила дело. Если Луис по привычке своей приставал к девочкам-горничным (иногда небезуспешно) и спал до полудня, то Изабель утренние часы в сопровождении управляющей и двух солдат проводила в разъездах и скрупулезно осмотрела каждую дыру. Потом даже мадам Мария признала, что сеньора великолепно разбирается во всех делах.

Во время приезда гостей в моей домашней школе случились вынужденные трехдневные каникулы. Правда, свой строго распланированный график хотя бы в период с раннего утра до сиесты старался не нарушать.

Но и вечера у нас свободными не получались. Падре, узнав о прибытии новой хозяйки феода, посчитал необходимым скрашивать наше общество своим обязательным присутствием. Оказывается, он знавал ее отца. Вот и выходило, что нормально пообщаться мы могли только ночью.

Времени на сон не хватало совершенно, все три ночи спали не более четырех часов.

Насколько Изабель была сдержанной в обществе, настолько безудержно и откровенно вела себя в постели. Если первые две ночи мне удалось оторваться по полной программе и быть запевалой, то в ночь перед расставанием наши роли поменялись. Она пила меня досуха, словно в последний раз.

Казалось бы, только-только повторно кончили, глаза самопроизвольно закрывались, тело от трехсуточной скачки расслаблялось, начинало тянуть в сон. Но не тут-то было, горячие губы и подрагивающие пальцы рук опять и опять нежно ласкали тело, возбуждая желание. Нельзя повернуться спиной, нельзя отказать любимой женщине, и наши тела, отринув усталость, снова сплетались причудливым спрутом. Душа пела, а тело поглощала новая волна удовольствия. Во рту пересыхало, дыхание становилось хриплым, а чувства готовы были взлететь на самую вершину. Наконец стоны радости моей переросли в протяжный крик, мы на миг замерли и забились в исступленном экстазе.

— Милый, я люблю тебя, — прошептала она, немного успокоив дыхание.

— Ум-гу, и я. — Сам по себе сухощавый, сильно не потеющий, сейчас весь мокрый лежал на ней, уперев локти в кровать, зарывшись лицом в копну рассыпавшихся по постели шикарных волос. Она, тоже вся мокрая, крепко обвила меня руками и ногами и удерживала долго, словно боялась отцепиться. — Сейчас усну на тебе.

— Спи, родной, теперь беспокоить тебя не буду, — тихо сказала и опять замолчала. Попытался было привстать, да куда там, обняла меня крепко, поэтому, поцеловав в шею, остался лежать, слушая, как успокаивается ее дыхание. — Это было в последний раз.

После этих слов ее тело расслабилось, руки и ноги безвольно соскользнули, и она отпустила меня.

— Что в последний раз?! — подхватился, уселся на коленях между ее ног и внимательно взглянул в едва видимые в отблеске свечи наполненные влагой темные глаза.

— В постели — последний раз.

— Но почему?! Ты больше не хочешь со мной встречаться? — Желание спать и усталость испарились мгновенно.

— Хочу. И всегда буду счастлива видеть тебя. Но я пообещала.

— Что пообещала? Кому? Супругу или исповеднику?

— И Карлосу, и на исповеди, и, главное, Пресвятой Деве Марии. — С уголков ее глаз на подушку скатились два тоненьких ручейка. — Через несколько дней после родов Она явилась ко мне во сне и сказала: «Дочь еще возьмешь, но больше не смей, все прочие дети не будут иметь судьбы». А потом Она так пальцем погрозила и кивнула в сторону, смотрю, а там ты стоишь. Она и говорит: «Не пытайся удержать его, у него свое предназначение».

Тот факт, что Изабель пришла ко мне за очередным ребенком, меня нисколько не огорчил. Глубоко верующий человек часто видит то, что ему хочется видеть, вот и радость моя также. Не стал ни переубеждать ее, ни возмущаться, тем более что мое-то сознание попало в этот мир не просто так. Поэтому молча прилег рядом, уложил ее голову к себе на плечо и ждал, пока не услышал спокойное и размеренное дыхание. А сам еще долго не мог уснуть, размышлял о перипетиях бытия.

В сексе себе никогда не отказывал, всегда считал его жизненно необходимой физиологической потребностью. При этом старался не только получить удовольствие лично, но и принести удовлетворение партнерше. И это при любых обстоятельствах, даже выполняя некий ритуал после захвата Бахчисарая. Но, имея небольшой опыт в этой жизни и довольно богатый в той, мог сказать, что ни одна из женщин, кроме бывшей супруги и Мари, не была столь желанна, как ныне Изабель. Красавица, умница, строгая владетельница, великолепная хозяйка, чуткая любовница, страстно отдающая всю себя без остатка… При других обстоятельствах она могла бы быть классной спутницей жизни. Да не судьба.

К тому времени, когда все же сморил сон, свеча почти сгорела.

На следующий день после завтрака они уезжали. Для решения вроде бы деловых вопросов мы с Изабель уединились в кабинете.

— Не прощаюсь, любовь моя, — говорила она грустно. — Нет, не будет у нас больше таких отношений, но очень хотелось бы хоть изредка видеть тебя. Может быть, это неправильно, но приезжай, пожалуйста.

— В будущем году я должен жениться. С этой девочкой мы помолвлены с детства.

— Я помню, ты говорил. Наверное, это к лучшему. Впрочем, приезжайте вместе, я не буду ревновать и отнесусь к ней, как к сестре. Знаю тебя и не думаю, что возьмешь в жены плохого человека.

— Не знаю, милая, жизнь покажет. Но то, что буду интересоваться твоей жизнью и жизнью детей, обещаю. И наведываться обещаю.

С началом нового учебного года в морской школе свободного времени стало исключительно мало, особенно первые два месяца, но занятий со своими воинами-курсантами не прекратил ни на один день.

У меня начались теория морских наук, отработка командирских, штурманских и канонирских навыков, работа с морскими навигационными картами и приборами. Например, определение географических координат в любое время суток, расчет и прокладка курса корабля или управление артиллерийской батареей с корректировкой точности ведения огня. Здесь, правда, курс судна определялся в румбах, но для себя решил, что в будущем обязательно перейду на градусы.

Должен сказать, что учили напряженно, но хорошо. Да и сами курсанты еще до поступления имели приличное домашнее образование и готовились специально, особенно по математике, геометрии, географии и астрономии. Поэтому невежественных неучей в школу не принимали, вернее, они туда сами не шли, иначе пришлось бы учить их не менее пяти-шести лет. А это весьма и весьма накладно материально.

Если все наши студиозы корпели над науками до весны, то мне удалось усвоить материал за два месяца. Фактически до рождественских праздников мои зачеты были сданы. Хотел было получить патент досрочно, но фигушки, до окончания зимнего сезона в море на практику никого выпускать не собирались. Ну и ладно, зато больше времени стал уделять своим делам, а также более интенсивному обучению собственных бойцов.

Все они и ранее были отлично подготовленными воинами, но, получив строевых лошадей и оружие, после многомесячных боевых совместных тренировок стали великолепной ударной мобильной группой.

К весне мои механики-станочники с помощью Ивана и под моим чутким руководством закончили изготовление, доводку и испытание всех ста четырех винтовок и ста шести револьверов. Патроны мы теперь не точили, научились делать вытяжку, прогонку и формовку стаканчика и донышка в матрицах, правда, пока не в кассете, а в девяти отдельных волочильных штампах. Каждая операция проводилась индивидуально, но все равно производительность увеличилась на порядок, не говоря об экономии столь дорогостоящей латуни.

Патронам мы уделяли около пяти часов три дня в неделю и так распределили операции на пятерых, что делали не менее восьмидесяти штук в смену. Успокоились, когда получили по пятьдесят — на винтовку и по тридцать — на револьвер. Для улучшения качества выстрела и последующего удобства изъятия стреляной гильзы последней производственной операцией сделали формовку конуса в шесть градусов. Точно так же были расточены и заполированы патронки в винтовках и каморы в барабанах револьверов.

После прогрева гильзы пробовали высаживать и бутылочку с горлышком в восемь миллиметров. Получилась вполне нормальная привычная гильза, осталось умудриться изготовить инструмент и оснастку под столь «мелкий» калибр. Однако перспектива эта была дальняя.

С изготовлением пороха тоже пришлось повозиться и не просто готовить про запас, во время тренировочных стрельб его жгли немало. Помощников для «подай», «принеси», «подержи», «контролируй горелки» было много, но самую действенную и осмысленную помощь оказала Рита. Она внимательно переняла все мои приемы и синтез проводила аккуратно и неспеша, именно она больше всех нанюхалась кислотного вонизма.

С улучшением технологий и производительности что-то нужно будет думать, такую работу какому-нибудь левому негру не доверишь, а здоровье подданных, тем более девочек, для меня слишком ценно. К сожалению, это перспектива также не завтрашнего дня. Правда, изготовление инициирующих ВВ никому не доверил, а выполнил сам и без свидетелей-помощников.

Все шесть десятков комплектов кирасирской брони обрели своих хозяев и были тщательно подогнаны внахлест, на вырост. Пятнадцати-семнадцатилетние ребята еще неслабо подрастут. И ввысь, и вширь. Набедренные и плечевые щитки решил вообще не использовать, оставил только кирасы, шлемы и наручи. Толедские шашки и кинжалы также всем пришлись по душе. Кстати, в целях маскировки блестящее и сверкающее железо было подвергнуто воронению в специально отлитом для этих целей котле. Емкости для перегонного куба и два котла для походной кухни мы отлили тогда же.

В черных ботфортах, темно-синих штанах и поддоспешной рубахе, а также в черном железе воины выглядели впечатляюще. Ребят, обиженных тем, что не досталось брони, не было. Будущие морячки понимали, что им уготовлен несколько другой жизненный путь.

В моей команде не имелось таких бойцов, которые ничего не смыслили в лошадях, но Иван рекомендовал поручить их покупку двум самым настоящим лошадникам — запорожцу Илье Сорокопуду, племяннику татарского мурзы по матери, и дончаку Давиду Черкесу. В этом деле они были корифеями, мельком брошенным взглядом могли не только определить преимущества или недостатки той или иной лошади, даже их болячки чуяли на расстоянии. Этих-то парней и отвез в Малагу на осеннюю выставку-продажу. Здесь они быстро сориентировались и договорились с разными конезаводчиками о приобретении шести жеребцов и пяти десятков молодых кобылиц. А четырнадцать тягловых кобыл-трехлеток купили в тот же день.

Конечно, для строя и боя больше всего подошел бы мерин, но идея брать поголовье, способное к воспроизводству, принадлежала лично мне. Ну зачем отдавать драгоценное место на корабле при многомесячном плавании в новые земли пусть даже самому отличному боевому мерину, когда хорошая кобыла мне принесет дюжину жеребят?

В конечном итоге уже к Рождеству мы получили табун лошадей первоклассных испано-арабских смешанных пород темных мастей. Денег на это бухнул даже больше, чем предполагал, но оно того стоило. И бойцы были счастливы, мои обязательства и их мечты о самом лучшем в мире вооружении и оснащении сделались реальностью. Теперь наш маленький отряд стал подразделением, способным поспорить с любым полком тяжелой кавалерии, а к весне, когда будут изготовлены действующие образцы картечниц и минометов, обещал справиться даже не с одним полком.

Многие могут подумать, что мои бойцы постоянно только качались на физо, месили грязь на полосе препятствий, обучались стрельбе, фехтованию. Ничего подобного, на отдых отводились все вечера и целое воскресенье. Впрочем, к подобному образу жизни именно эти ребята привыкли с самого детства, по себе знаю.

Молодой неженатый воин с утра до вечера (за исключением времени, необходимого для хозяйственных работ) занимался собственной боевой подготовкой и совершенствованием воинского искусства, ибо от этого в самом прямом смысле слова зависела его жизнь. Ну а к заходу солнца проводили вечерницы с песнями, плясками и, конечно, девчонками, как же без них.

Природный казак для девок любого сословия медом намазан. Точно так же и наоборот, наши девки чистоплотны, и они тоже, особенно некоторые их места, не дегтем намазаны. Какой же нормальный мужчина будет проходить мимо?

Абсолютно то же самое и здесь. На лугу перед замком каждый вечер собиралась огромная толпа молодежи, а молоденьких девчонок сбегалось не меньше сотни. Родители их, конечно, гоняли, да и падре жаловались, но как с ними сладишь, если большинство точно знают, что никогда не будут обласканы мужчиной и, не согрешив, никогда не познают радости материнства.

Католическая церковь к этим вопросам относится жестоко, но благодаря молчаливому попустительству любителя игры в шахматы и моему твердому обещанию о налоговом послаблении это дело было спущено на тормозах. Моим десятникам строго приказал с малолетками не иметь никакого дела и гнать их с гулянок в шею, однако сегодня в обеих деревнях трудно было найти девственницу старше тринадцати лет. Это у них так определялся критерий взрослости. А больше половины из девушек уже ходили с определенно выпуклыми животами. Впрочем, оставшаяся часть далеко от них не ушла.

Старосты деревень как-то тоже зашли пожаловаться да напомнить об обещании женить виновников.

— Не возражаю, — сказал им. — Но мои воины настаивают на венчании в православном соборе. Подумайте, желающих изменить веру и отправиться вместе с сужеными в другие страны заберу без вопросов. Но тогда по налогам — никаких отсрочек.

Старосты почесали затылки да и пошли восвояси. Кто же в католической стране явно и во всеуслышание на такое согласится? Однако, как позже выяснилось, семеро моих бойцов втрескались по уши и сговорились своих девчонок умыкнуть, на что испросили мое благословение. Я не противился, если по взаимному согласию, то почему бы и нет.

Праздник Рождества и Новый год встречали весело. У крестьян впервые за многие годы хозяйственные дела наладились, второй год подряд виделся урожайным, в домах был достаток, и все это они связывали с новым сеньором. Мои ребята также уверились в моей честности, в исполнении их желаний и в своих будущих хороших перспективах.

В праздничные дни на лугу собиралась не только молодежь, во главе с падре приходило множество крестьян. Здесь же были все наши студиозы, отпущенные на рождественские каникулы: кузнецы, литейщики и рудознатцы из Толедо, а также корабелы из Малаги, которые строили наши же флейты. Только будущих адмиралов и капитанов не было, погодные условия и время каникул не располагали к нормальной навигации и поездкам туда-сюда. Но письма написали все. В основном такие: «Buenos días, el Señor. Estoy bien». — Правда, их старший, Александр Дуга, написал на десяток слов больше.

В эти дни уже с неделю не было дождя, стояла сушь и ярко светило солнце. Народ веселился вовсю. Рядом с мостом большая группа людей под гитару и кастаньеты отплясывала народные танцы. Большинство моих бойцов были здесь же. Не только украинский гопак (казацкий танец с саблями), но и испанские фанданго и сарабанду они танцевали не хуже местных. Особенно любили сарабанду, поскольку там в танце предусматриваются откровенные объятия партнеров. Мы же с Иваном отправились в беседку, где наш лучший (после меня, естественно) гитарист вытягивал наиболее понравившуюся лирическую песню из сорока, выученных на новом славянском языке:

Народ тихо слушал, но, увидев меня, подхватились приветствовать, затем уговорили чего-нибудь сыграть и спеть. Вообще-то на фортепиано и семиструнке играть меня научила мама, обнаружив в своем отпрыске нормальный музыкальный слух. Это потом на дворовой скамейке у старой акации, в кругу друзей и подруг, переучился на шестиструнку.

Петь особо не любил, но музыку и песни группы «Led Zeppelin» просто обожал. Правда, нравился не только тяжелый рок, песни на лирические мотивы под аккомпанемент гитары тоже были по душе. Например, все творчество Джанни Луиджи Моранди. Или отдельные песни, такие как «Марш рыбаков» из кинофильма «Генералы песчаных карьеров». Кстати, моя горничная Луиза, когда, сидя у себя, перебирал струны и напевал эту песню, пряталась за угол, подслушивала и плакала. Исполнять песню мне нравилось в оригинале, на португальском языке, где для припева нужен еще женский голос, но, увы. А сейчас решил исполнить на русском, то есть извините, на славянском.

Зазвучали аккорды вступления, и полилась песня. Нет, это был даже не перевод, ни одна наша версия не имеет ничего общего с авторским текстом.

Пусть простят меня потомки, чье авторское право нарушил, чьи удивительные песни прихватизировал. За триста лет до их возможного первого звучания.

 

Глава 6

На этот раз в Марсель отправился лично. Для сопровождения взял Антона и Данко Ангелова, тоже вполне подготовленного бойца. На них пал мой выбор, так как оба неплохо понимали по-французски, тем более Антон уже здесь бывал.

Идея посетить этот город возникла не спонтанно. Она витала в сознании с того самого момента, когда в мои руки попало письмо пирата. Тогда я его не выбросил и не уничтожил, за что-то зацепился глазами, и это что-то заставило отложить его в архив для будущего осмысления.

С того момента, как попал в рабство, меня не покидало жгучее желание жестоко отомстить за убийство отца, деда и ближников нашей семьи. Тогда, во время побега на шлюпке, эти мысли заняли все мои чувства и стали путеводной звездой. А потом мое нынешнее сознание растворилось в моем же сознании, пришедшем из будущего.

Нет-нет! Желание мести никуда не исчезло, просто, отринув юношеский максимализм, стал смотреть на проблему трезво, а с учетом поставленных перед собой задач — прагматично. Прикинув все расклады, прекрасно понял, что запросто с Собакевичем расправиться мне не дадут. Желающих восстановить справедливость да пограбить ближнего своего, конечно, нашел бы немало, но и Собакевич в пику мне мог выставить вместе с родственниками сотни полторы своих сторонников. Вот и вышло бы в нашем споре, что бабка надвое гадала. А в том, что он готовится к нашей встрече, не надо было даже сомневаться. Весть о моем добром здравии выкупленные из рабства казаки уже давно разнесли по Украине.

Не победив противника, затем таскаться по судам с моим словом против его слова и с обиженной рожей (если останусь в живых) было бы огромным уроном для чести. Здесь даже дуэль не поможет, каким бы ее исход ни был. Кроме того, не верил я, что ныне еще здравствует кто-либо из его пахолков, участников того непотребства.

К сожалению, для меня прежнего такое развитие событий выглядело вполне реалистично. Я же нынешний, определившись с дальнейшим бытием, сформулировав цели, задачи и приоритеты, решил торопиться не спеша. Однако оттягивать с выплатой кровного долга больше было нельзя. Не поймут. Иначе не только князья, но и самый захудалый посполитый шляхтич при упоминании моего имени станет высказывать свое «фэ».

Наконец к весне тысяча шестьсот восьмидесятого года подготовка завершилась. Теперь можно было с уверенностью сказать, что, несмотря на возраст личного состава, под моим началом находилось лучшее в мире на сегодняшний день боевое подразделение. Тем более что каждый из парней в свое время понюхал немало и крови, и пороха.

Определил, что в рейд пойдут семьдесят три бойца и доктор. К этому времени все были отлично подготовлены, знали свое место в строю, приучились к четкому исполнению команд, а также порядку действий на марше, во время атаки и обороны.

Удобно и прилично одеты были все. Нательное белье (трусы и рубаху) пошили из натурального шелка; темно-синие костюмы (куртки и штаны) — из плотной льняной парусины-канифаса. Лично себе такой костюм не шил, мой зеленый дорожный тоже хорош, а поддоспешник под кирасу имелся.

В отличие от кирасиров, остальных бойцов вместо коротких штанов обрядили в неширокие шаровары (по типу привычных для нас армейских) и вместо ботфортов — в невысокие мягкие сапоги. Плащи с капюшонами пошили из непромокаемой конопляной парусины, получилось дешево и сердито. Первоначально броней оснащены были только шестьдесят человек, поэтому для остальных изготовили бронежилеты в виде бригантин с прикрепленным рюкзачком-мародеркой для личных вещей, а также закупили в Толедо пехотные шлемы. Кавалеристы свои личные вещи хранили в седельных сумках.

Каждый боец имел бензиновую зажигалку, латунный котелок, флягу и кружку, оловянную ложку, иглу с ниткой, зубную щетку из конского волоса, коробочку молотого мела с сушеной мятой, кусок мыла, полотенце, а также запасной комплект нательного белья и суконных портянок.

Мыло тоже было собственного изготовления, но его запах мне не нравился, однако играться с ним было некогда, мылит и растворяет грязь хорошо — да и ладно.

Вместо аптечки каждый имел рулон перевязочной льняной ткани и латунную трубку на винтовой закрутке с настойкой ректификата-самогона и чистотела. Доктор, правда, подготовился более серьезно, в его большом дорожном ящике можно было найти и хирургические инструменты, и морфин, синтезированный нами из опия, и аспирин. Здесь даже была его главнейшая драгоценность — отлитый вместе с Иваном и притертый лично мной самый первый в мире инъектор, платиновый шприц с пятью иглами. Был он, конечно, великоват, а иглы — грубоваты, но лиха беда начало.

Когда-то радиоприемник в моей машине был настроен на канал, где ежедневно по полчаса вел передачу знаменитый доктор-педиатр. Вот и всплывала частенько в моей голове разная медицинская информация, которой не забывал делиться с мсье Ильяном Янковым. Короче, от первых опытов с лечением больных крестьян наш доктор находился в полнейшем восторге. Так что, думаю, и в походе от него будет толк.

Вооружены мы были следующим образом: кавалеристы — кинжал, шашка, револьвер и винтовка. Остальные бойцы в дополнение к специальному вооружению имели кинжал, револьвер и винтовку. Кроме того, все были снаряжены перекинутыми через левое плечо бандольеро на сто винтовочных патронов и пристегнутыми к поясу патронташами на тридцать патронов револьверных.

Дополнительно к личным вещам в рюкзачок или седельную сумку уложили деревянные банки на пятьсот грамм пороха, коробочки на двести пятьдесят капсюлей и мешочки на двести винтовочных и пятьдесят револьверных пуль. Также в отдельных пеналах хранились наборы для чистки оружия и снаряжения патронов.

Эти наборы, как и зажигалки, были экзаменационным заданием для моих станочников-механиков. Зажигалки изготовили из медных трубок с колпачками. Иван, правда, с удовольствием помог припаять упоры для колеса с насечкой и зажим для кусочка кремня. Во время вращения колесика необходимо было пятачок с кремнем поджимать согнутым указательным пальцем. Но это ерунда, зато работали зажигалки вполне прилично.

В качестве специального вооружения решил освоить пятиствольную картечницу-пулемет под винтовочный патрон и миномет калибра восемьдесят два миллиметра. Линия по изготовлению именно такого миномета когда-то стояла у меня на консервации. Даже после списания в утиль и замены изделия (передали на подготовку производства крупнокалиберный пулемет ДШК) миномет в памяти остался навсегда, поэтому изготовить его сейчас мне было совсем несложно.

В производство запустил по шесть заготовок каждого изделия. Минометные стволы отковал из полосы цементируемой стали, навивая ее на предварительно отлитую и проточенную оправку. Даже предохранитель от двойного заряжания предусмотрел. Правда, затвор с пружиной, когда для производства выстрела нужно дергать за веревку, делать не стал, полусферический боек установил жестко. Двунога и опорная плита, которую сделал прямоугольной арочного типа, были откованы из стали, а вот винты-гайки подъемных и поворотных механизмов вместе с винтами регулировки угла возвышения стволов каронад отлил и выточил из латуни. В собранном виде изделие имело вид и характеристики миномета образца тысяча девятьсот сорок третьего года, но получилось несколько тяжеловатым — шестьдесят один килограмм, это на пять килограмм тяжелее оригинала из той жизни.

Шестиперые осколочные мины тоже отлили. Заформовали на пятьсот заготовок, но из полуторатонной плавки получилось всего четыреста сорок две штуки. Однако после токарной калибровки корпуса и оперений, расточки и нарезки резьбы под направляющую хвостовика и головной взрыватель все дело встало. Причина — этот гадский взрыватель никак не получался. В той жизни мы их сами не делали, получали уже готовые по государственным поставкам от другого производителя. Но конструкцию знал прекрасно, здесь кроме корпуса присутствовали ударник, два цилиндрика, пружинка и три маленьких шарика. Мне почему-то думалось, что выполнить изделие в металле не составит никакой сложности. Довольно долго промучился с компоновкой ударника, потерял много времени, но схему упрощать не хотелось — безопасность прежде всего.

То, что одну из главнейших артиллерийских проблем решу, не сомневался, но сейчас, когда сотня разных вопросов требовала моего непосредственного участия, хотел было миномет вообще отложить в сторону. Но однажды, откалибровав шарики, для изготовления которых сконструировал специальный резец, попытался снова собрать детали взрывателя в кучу и… получилось. Взял его в правую руку и резко ударил о левую ладонь (имитация выстрела), и один из шариков, вложенный между верхним подпружиненным цилиндриком и ударником, как и положено, выскочил. Затем зажал его в патроне токарного станка и провернул на невысоких оборотах, имитируя вращение мины во время полета. Теперь точно получилось! Шарики под воздействием центробежных сил разошлись, освободив ударник. Все, дело пошло.

В будущем вопрос с шариками придется решать кардинально. И не столько для изготовления взрывателей, сколько для шарикоподшипников, которые являются самыми настоящими двигателями прогресса в машиностроении. Кинематические схемы и конструкции несложных автоматического фрезерного станка и шлифовальной машины для шариков, изобретенные господином Фишером в середине девятнадцатого века, общеизвестны, поэтому тешу себя надеждой, что в этом времени они появятся уже в семнадцатом веке. Вот тогда-то и сможем подумать не только о паровике, но и о нормальном ДВС.

Вышибной заряд внешне был похож на картонную гильзу от дробовика четвертого калибра, снаряженную черным порохом, правда, для увеличения дальности полета его сделали немного длиннее стандартного. Бояться демаскирующего дымного фактора закрытой позиции минометной батареи пока не будем, но в будущем, конечно, перейдем на бездымный порох.

Дополнительных пороховых шайб не предусматривал. При установке угла возвышения в сорок пять градусов на максимальную дальность дистанция в полторы тысячи шагов (один километр двести метров) меня вполне устроила.

А тол путем нитрования толуола азотной и серной кислотами мы с Ритой получили еще в прошлом году. Такую работу мне с друзьями когда-то довелось проделать кустарным способом, поэтому нет ничего удивительного в том, что «мыло» создали без проблем. Толуол, кстати, получали двумя способами: четырнадцать килограмм — перегонкой сосновой смолы и четыреста сорок пять — перегонкой нефти в бензин и последующего его каталитического риформинга платиной. Емкости для сырья и крышки мы с Иваном отлили из бронзы. Герметизировалась крышка толстой кожаной прокладкой и шестью резьбовыми шпильками.

Впрочем, рассказывать о технологии производства взрывчатых веществ не буду. Для человека, вдумчиво изучившего некоторые разделы химии и проводившего первые синтезы под контролем опытного товарища, тем более ранее работавшего на профильном химкомбинате, это не проблема.

Квадрант-угломер внешне получился неказистым, но вполне работающим. Опытные стрельбы каждого миномета провели вначале пустыми минами, где вместо ВВ вставили четырехсотпятидесятиграммовые свинцовые стержни. Результаты оказались стабильными, что позволило составить единую баллистическую таблицу. Затем на разной дистанции вкопали обрезки досок и дали боевыми.

Специфическим воем летящих мин и накрытием целей впечатлились все собравшиеся бойцы. Доски разваливало даже на расстоянии в сорок шагов от эпицентра взрыва. А у тех, кто не затыкал пальцами уши и не открывал рот во время стрельб, в ушах звенело до самой ночи.

Такой громкий шухер незамеченным в округе не прошел. Собаки обеих деревень на целых полчаса затихли, а вскоре к холму, где проводились испытания, прискакал на ослике бледный перепуганный падре. К счастью, к этому времени мы успели батарею свернуть, минометы уложить на повозки и укрыть, а на территории навести порядок.

— Это мы порох собственного изготовления испытывали, падре. Какой-то не такой получился, видно, придется у казны покупать, — успокоил его.

— Ох, сеньор! — схватился он руками за сердце. — Сколько дней еще вы изволите проводить свои испытания? Даже меня испугали!

Первый опытный образец картечницы (почему-то не могу называть эту роторную машину пулеметом) у нас забрал целый месяц напряженного труда, но остальные пять картечниц были собраны и доведены до ума буквально за три недели. Тридцать винтовочных стволов изготовили еще до Нового года, а шесть блоков латунных ствольных коробок и шесть комплектов деталей редуктора вращения сделали вместе с регулировочными винтами минометных прицельных приспособлений. Детали поворотной станины из сталистого чугуна отлили при одной из плавок вместе с орудийными ядрами и снарядами уже в феврале, перед самым моим отбытием в Марсель.

Теперь все производственные операции, от функционирующей медно-деревянной модели до действующего образца, проводились при самом непосредственном участии трех моих учеников. Конечно, сам бы все это сделал гораздо быстрее, но зато теперь мои ребята целиком и полностью представляли весь процесс изготовления огнестрельного оружия, а также систему работы механизмов.

Схема работы картечницы очень проста.

Ствольному блоку рукоятью через специальный редуктор задается вращательное движение. Напротив каждого ствола имеется прорезь приемника для патронов. Их подача осуществляется из магазина или скорее трехрядного бункера на сто два винтовочных патрона. В приемник патроны падают под действием собственного веса, затем простенький затвор захватывает закраину, по фигурному кулачку подает в патронник и запирает канал. При повороте стволов от вертикали на тридцать шесть градусов (в нашем случае) сжатая пружина ударника высвобождается, и боек накалывает капсюль. После выстрела стволы продолжают вращаться, очередной кулачок отжимает пружину, одновременно возвращая затвор в исходное положение, а стреляная гильза экстрагируется в самой нижней точке опять же под действием собственного веса. И так продолжается при повороте ствольной группы на каждые семьдесят два градуса до тех пор, пока в магазине есть патроны. Правда, стрелять из картечницы можно и короткими очередями.

Если минометы моих ребят впечатлили, то работа этой машинки повергла в шок. Первое испытание проводил Иван. Десять досок, выставленных на дистанции триста метров, а также кустарник за ними ста двумя патронами были за восемь секунд превращены в хлам. На моих часах нет секундомера, но, считая про себя: «Двадцать два, двадцать два, двадцать два…» — приблизительно определил, что скорострельность картечницы составила семьсот пятьдесят выстрелов в минуту. Точность стрельбы, конечно, получилась квадратно-гнездовая, но все равно эта машинка для нынешних времен — смертельный ужас, особенно для кавалерии. Очень скоро она сломает все понятия о тактике ведения современного боя.

Последнее, в чем успел поучаствовать до убытия в Марсель, это демонтаж восемнадцати в общем-то отличных длинноствольных орудий с борта ремонтируемого флейта и их отправка домой на переплавку. По одному имеющемуся орудию мы решили установить на носу кораблей. Все-таки дальность стрельбы из каронады — всего тысяча метров, а из подобного орудия — до мили.

По моим подсчетам, теоретический вес этих пушек составлял около двух тысяч семисот пятидесяти килограмм каждая, а ствол каронады, исходя из расчета калибра ядра в сто пятьдесят миллиметров и его веса в четырнадцать килограмм, должен был быть около тонны.

Все плавки закончили за пять дней, ребята на мехах дежурили круглосуточно. При этом получили сорок (по двадцать на корабль) внешне неказистых тонкостенных коротких стволов (длиной тысяча двести миллиметров и весом по девятьсот девяносто килограмм), несколько бронзовых котлов и емкостей. Правда, килограмм пятьсот бронзы еще осталось.

Масса незаконченных дел требовала и требовала постоянного участия, но медлить с отъездом больше было нельзя. Наказал Ивану докупить латуни и штамповать винтовочные гильзы, а также отковать по моим чертежам семь комплектов рессор и тележных каркасов: на походную кухню, для двух тачанок и четырех фургонов. Всю столярку по повозкам, лотки для мин, банки, коробки и коробочки делал мой деревенский плотник — счастливейший человек, так как получил от меня в подарок старенький токарный станок под названием «амеба обыкновенная».

Затем, вспоминая череду этих дней, прошедших в период зимы — весны тысяча шестьсот восьмидесятого года, загруженный решением нескончаемых вопросов и проблем, с уверенностью могу сказать, что даже в самые тяжелейшие дни будущих боев на европейском театре военных действий не испытывал столь колоссального напряжения всех своих сил.

Это потом сотни моих учеников станут отличными армейскими и флотскими командирами, гражданскими администраторами и высокоэффективными экономистами, финансистами и предпринимателями. А тридцать три человека из них — великолепными учеными, имена которых останутся в истории на века. Именно они подготовят сотни и тысячи своих последователей и двинут мировую науку и технику на небывалую высоту.

Сейчас же ничего этого еще не было, а день моей жизни выглядел совсем нескучно: пятнадцать минут на туалет, три раза по пятнадцать минут на прием пищи (именно так, а не завтрак, обед и ужин), восемнадцать часов на работу и пять часов на сон. Даже сексом чаще чем один раз в неделю не занимался. Был не в силах.

Когда мы с Антоном и Данко сели на почтовый корабль, где мне предоставили отдельную малюсенькую каюту, лежа на огромном сундуке, вдруг ощутил какой-то дискомфорт: «А почему это я развалился здесь и ничего не делаю?» Оказывается, отдыхать-то разучился, поэтому встал, зажег масляный светильник, вытащил альбом сшитых чистых листов, взял платиновую наливную ручку с золотым пером (мою идею в жизнь воплотил Педро, самый младший сын Ицхака), на минутку задумался, с чего начать, дабы не умереть от безделья, ведь придется добираться целую неделю. Физикой заняться или теоретической механикой? Но все же решил упорядочить уже начатое, поэтому разграфил лист для заполнения таблицы Менделеева.

Сейчас можно было сказать, что комплекс всех подготовительных мероприятий завершен, и у меня наконец появилась реальная возможность получить не только моральное и материальное удовлетворение. Теперь для реализации моих будущих грандиозных планов возникла необходимость «предъявить себя» как молодого, но сильного и достойного доверия руководителя, способного вести за собой людей. Этот поход должен был стать самым первым этапом PR-акции по поднятию имиджа нового владетеля новых богатых земель. Да-да! Именно так! Ведь иначе и затевать ничего не надо.

Время проведения рейда было определено, это август — сентябрь. Но по месту высадки, к сожалению, решение окончательно не приняли. А это не позволяло произвести нормальное планирование всех этапов похода, от начального — выхода до возвращения.

Казалось бы, вопрос с быстрым и безопасным проникновением в Украину был абсолютно очевиден — морем в Балтику и марш через Литву. Здесь нашу фамилию все хорошо знали, и никто бы никаких препятствий не чинил. Как, впрочем, и в Польше, и в Московии.

Ну, ходит по делам туда-сюда высокородный дворянин, он же запорожский городовой казак в сопровождении личной гвардии — и прекрасно. Большинство магнатов на своих землях даже кубком вина привечали бы.

Нисколько не сомневался в благополучном исходе спланированной акции, но беспокоило совсем другое. После того, как мы замутим воду и в дополнение к положенной законом компенсации Собакевича широкой сетью потащим неслабые ресурсы, боюсь, той же дорогой вернуться спокойно не дадут. Это будет не обоз в три-четыре десятка возов, который не бросается в глаза, здесь намечались более солидные масштабы.

Довольствоваться малым не хотелось, поэтому ум, извращенный реалиями начала двадцать первого века, стал искать другие пути. Пройдя в свое время через бандитские разборки, ментовский беспредел и государственную машину подавления, для которой нормальный человек — ничтожество, в вопросах добрых или недобрых средств достижения цели не заморачивался (пусть простят меня политкорректные потомки).

И вот однажды, перебирая свой маленький архив, наткнулся на письмо пирата. Опять пробежал его глазами, и вдруг стало совершенно понятно, как необходимо действовать и куда направить свои стопы.

Возникшая идея бесперспективной не выглядела, нужно было попытаться ее реализовать. Таким образом я и оказался здесь, в весеннем солнечном Марселе, бывшем древнегреческом городе Массалия, который на протяжении многих веков считался самым крупным портом всего Средиземноморья.

Пройдя мимо острова, на котором в лучах заходящего солнца возвышался замок Иф, где великий Александр Дюма содержал своего главного героя графа Монте-Кристо, наш корабль благополучно причалил, и мы сошли на берег. Выяснив у прохожих местонахождение таверны «Черепаха», слегка пошатываясь от постоянной качки, подхватили сумки и отправились вверх по мостовой, которую прохожие полировали ногами более двух тысяч лет.

В порту было грязновато и воняло рыбой, но чем дальше мы отходили, тем улицы становились чище. Пришли на место, когда солнце почти спряталось за гребешками древних башен монастыря аббатства Святого Виктора.

«Черепаха» находилась в квартале корабельных мастеров и торговцев, районе не слишком респектабельном, но вполне приличном. Над ее дверью было написано: «Je remplirai votre estomac et je restaurerai vos forces» («Я наполню ваш желудок и восстановлю ваши силы»).

В будущем именно от слова «restaurerai» (кормить, восстановить) произошло название пунктов общественного питания, а таверна — это итальянский припортовый кабак. Но сегодня многие стали называть так не только небольшие французские, но и испанские припортовые забегаловки. Впрочем, в помещении именно этой таверны было чисто, опрятно и светло — с потолка на канате свисало деревянное тележное колесо с десятком толстых свечей. В зале стояли девять больших столов, за каждым из которых могло разместиться не менее восьми человек, но у двери примостился маленький столик, за которым, внимательно контролируя ситуацию, сидел неслабых габаритов мордоворот. Видимо, вышибала.

Запах в зале стоял одуряющий, и кишки немедленно сыграли марш. Прямо напротив входа во встроенном огромном камине двое поварят прокручивали длинные шампуры с нанизанными на них вкусно шипящими гусями. Повар постарше чем-то поливал птицу.

Три стола были заняты небольшими компаниями внешне добропорядочных граждан, а за четвертым — склонив головы друг к другу, о чем-то терли трое моряков шкиперской внешности. Почему шкиперской? Потому что все трое оказались вооружены палашами, а во Франции, как и в Испании, длинное клинковое оружие для простолюдинов было запрещено. Эти трое на дворян тоже не очень походили, но в европейских странах для шкиперов и капитанов кораблей, не являющихся благородными, существовали определенные послабления.

Мы здесь тоже не наглели. В нашей компании статусная шпага была вписана только в мою подорожную, а у ребят на виду были всего лишь кинжалы. Правда, револьверы, по два ствола на каждого, мы держали на гарнитуре под верхней одеждой.

— Прошу вас сюда, мсье. — К нам подбежал невысокий тощий гарсон в чистом переднике и сопроводил к свободному столу. — Желаете отведать нашу пищу? Мы можем предложить черепаховый суп, телячью…

— Нет! — Мне такой суп никогда не нравился. Если в этой жизни ни разу не пробовал, то в той приходилось несколько раз хлебать и, честно говоря, был не в восторге, поэтому Мари мне его и не готовила. — Тащи красное вино, хлеб, сыр, яблоки и гуся. Гусь должен быть самым большим, а вино самым лучшим.

— Слушаюсь, мсье, сей момент. — Гарсон рванул в дверь за перегородку, но пробыл там недолго. Минуты через три с помощником-мальчишкой притащили три кубка из олова, кувшин холодного вина, большую краюху горячего хлеба, вазу с яблоками и доску с нарезанным сыром. Не успели мы провести дегустацию вина, которое оказалось вполне приличным, как нам сняли с шампура и подали на подносе гуся вместе с пустыми деревянными блюдами.

После стряпни корабельного кока этот ужин показался божественным. Наши тарелки быстро опустели, от гуся остались только кости, от яблок — огрызки, а мы наслаждались вином и посматривали в зал. Что-то музыкантов здесь не наблюдали.

— С вас, мсье, одна дюжинка. — Улыбающаяся рожа гарсона была тут как тут. — Или, может быть, еще что нужно?

— Да, — тихо сказал ему. — Хочу увидеть Андре Музыканта.

— Он скоро должен выйти на сцену.

— Хочу его увидеть прямо сейчас, передай, что неплохо отблагодарю, сдачи не надо, — положил на стол монету в четверть экю.

— Сей момент, мсье, благодарю, мсье. — Взяв деньги, он собрал пустую посуду и исчез за кухонной дверью.

К нам никто не подходил минут пятнадцать, но из-за кулис несколько минут наблюдали. Антон его первым увидел, толкнул меня под столом ногой и скосил глаза. Наконец портьеры шевельнулись и, спустившись со сцены, к нам подошел невысокий темноволосый худощавый мужчина лет сорока. В руке он держал скрипку и смычок.

— Здравствуйте, мсье, — поклонился он с улыбкой, — вы хотите, чтобы я что-то исполнил?

— Обязательно послушаем твое выступление, — вытащил из пояса золотой луидор и прижал к столу указательным пальцем, увидел, как алчно блеснули его глаза. — А еще мне нужно встретиться с Котом.

— Даже не знаю, мсье, что сказать. — Улыбка с его лица слетела. — Никогда не слышал о таком человеке.

— Он был другом моего отца там, в Вест-Индии, и знал его под именем Луи Мерсье, — взглянул в настороженные глаза, щелчком отправил к нему монету и кивнул.

Ладошка с тонкими, длинными пальцами скрипача (по совместительству), а вероятней всего, щипача чужих карманов (по основной профессии), ловко мелькнула над столом, и луидор волшебным образом испарился.

— Хорошо, я поинтересуюсь у знакомых, может быть, кто-то его знает, — он опять скорчил приветливую гримасу, — а вы, мсье, подходите завтра во время сиесты и узнаете результат.

— Прекрасно! Порекомендуй только, где можно нормально провести ночь?

— Если из приличных заведений, то в доходном доме монастыря, там даже господские номера есть.

— А еще?

— Ну-у-у, для достойных месье совсем недалеко имеется салон мадам Люси Жаке.

— Бордели нас не интересуют.

— Нет-нет, мсье, это очень приличное место.

Выслушав объяснения, как найти нужный адрес, мы встали и под настороженным взглядом мордоворота покинули помещение таверны. Район этот, видно, считался благополучным, так как на улицах было чисто, а тьму вечера рассеивали редкие фонари. Мы как раз застали фонарщика, который бродил между столбами.

Не скажу, что заведение мадам Жаке было из шикарных, но выглядело прилично, и принимали здесь клиентов строго определенного круга. В отношении нас у троих охранников вопросов не возникло, наличие шпаги было пропуском в салон.

— Здравствуйте, сеньоры. Разрешите представиться: мадам Люси Жаке, — в холле нас встретила красивая моложавая женщина, точный возраст которой определить было сложно: то ли тридцать, то ли сорок, а может быть, и больше.

— Дон Микаэль, — почтительно кивнул. — А это мои товарищи: дон Антонио и дон Данко. Будьте любезны объяснить, мадам, почему вы решили, что мы испанцы?

— Нет ничего проще, в Европе только испанские дворяне не носят париков. — Она мило улыбнулась и показала рукой на дверь, за которой слышалась музыка: — Проходите, сеньоры, в зал, прошу вас, мои воспитанницы сейчас музицируют на клавесине.

Девочки оказались симпатичными, чистенькими, аккуратными, умели поддерживать разговор, да и вели себя прямо как ангелы невинные. До тех пор, пока не развели нас, голодных мужчин, в свои номера.

О телодвижениях рассказывать не буду, их было много и разных. В общем, вечер удался.

Спали до обеда, затем привели себя в порядок и, не удовлетворившись легкими кулинарными изысками кухни мадам Жаке, отправились в «Черепаху». Здесь, увидев на вертеле запеченного в специях барана, затребовали ногу и ребрышки.

Должен сказать, что Музыкант золотой луидор отработал полностью — нужного человека нашел и из-за кулис указал на нас. Более внимательно мы смогли его рассмотреть, когда он вышел в сопровождении двух крепких моряков.

Это был худощавый подтянутый мужчина лет пятидесяти, среднего роста, спортивного телосложения, с серыми водянистыми глазами, тонкими губами и небольшим шрамом на правой щеке. Одет в новомодный французский камзол и короткие штаны красного цвета, белый шелковый шарф, белые чулки и черные башмаки с пряжками из желтого металла. На голове под шляпой был длинный кудрявый парик, а на боку — узкая шпага.

Указав своим телохранителям на свободный стол, сам подошел к нам.

— Мсье, шевалье Гийом д’Оаро. — Он слегка поклонился и уставился на меня. — Я слышал, вы имеете некое отношение к человеку по имени Луи Мерсье?

— Да, это мой отец. — Я тоже поднялся из-за стола.

— Не очень-то вы похожи на него, — сказал он и плотно сжал губы, внимательно меня разглядывая.

— Я на маму похож.

— И мне не доводилось слышать, что у него есть сын, тем более дворянин.

— Тот, кого я всегда считал отцом, и тот, кто меня воспитал, давно погиб. Но я с честью ношу фамилию этого рода. Разрешите представиться: идальго Жан де Картенара. Присаживайтесь, пожалуйста. — Дождавшись, пока мужчина осторожно разместится на краю скамейки, я уселся напротив и стал врать напропалую, пусть Господь меня простит.

— О том, кто мой настоящий отец, узнал совсем недавно. Будучи с тетей в Мадриде, встретили кабальеро Аугусто де Киночета. Потом мне стала известна его давняя связь с матерью, но ее я не виню. Мы с доном Аугусто довольно близко сошлись, правда, о своей жизни он рассказывал немногое, но то, что его когда-то звали Луи Мерсье, и о вашей с ним дружбе — рассказал.

— Как он погиб?

— Никто не знает, но его вместе с теткой Анной и слугами нашли в доме мертвыми, когда они уже завоняли. Их убили, но кто это сделал и за что — непонятно.

— М-да. Значит, и Анна тоже мертва?

— Да.

— Луи был человеком небедным, вы стали его наследником?

— Нет. Все его активы перешли под контроль алькальда, ищут каких-то родственников, но пока безрезультатно. Вы же понимаете, шевалье, если бы факт нашего родства стал достоянием общественности, это повлекло бы за собой ужасный скандал с нехорошими для моей фамилии последствиями. А вам об этом говорю потому, что дон Аугусто… отец… когда-то сказал, что вы единственный человек, которому он бы доверился.

— Это точно. Мы друг другу спину прикрывали не единожды. — Собеседник закинул ногу на ногу и задумчиво посмотрел в потолок. — Жаль денег, жаль. У него их было немало, целое состояние, но ничего не поделаешь, так сложилась жизнь. Итак, Жан, рассказывайте, что вас привело ко мне.

— Мне дон Аугусто, в смысле отец, как-то говорил, что в Османской империи у вас есть высокопоставленный покровитель, — вопросительно взглянул на него.

— Да, это так. Мой бывший сюзерен, граф Флоран де Вильтор, принял ислам и переехал в Константинополь. Очень близок к султану Мехмеду Четвертому и великому визирю Кара Мустафе. Так что вам нужно?

— Совет. Не бесплатный.

— Внимательно слушаю. — Он слегка наклонился, и в его глазах вспыхнула искорка заинтересованности. — Мы с Луи были хорошими приятелями, поэтому с его сына денег за совет не возьму. Итак?

— Предыстория такова. Некий дворянин Московского царства, он же знатный казак Запорожской Сечи, когда-то давно имел деловые отношения с моим отцом, а затем способствовал его гибели. Нет-нет, дон Аугусто тут ни при чем. Речь идет о семье отца, который меня воспитал. Так вот, я стал главой рода и оставить безнаказанным кровного должника не имею права, поэтому к встрече с ним стал готовиться еще с прошлого года. К лету в моем распоряжении будут хорошо вооруженная и оснащенная команда бойцов и два флейта. Мне нужно найти влиятельного человека, который сможет поспособствовать в получении разрешения на высадку моих людей на Черноморском побережье. Хочу своего обидчика примерно наказать.

— Казаки — это те воины, которых постоянно нанимает наш король?

— Да.

— Это очень серьезные противники. Мой совет таков — не лезь туда.

— Шевалье, в моем сопровождении тоже будут серьезные люди из местных казаков. Так что есть все основания полагать, что поход будет удачным. Мало того, надеюсь прийти с хорошей прибылью, захватить в плен несколько сотен крестьян, лошадей и домашний скот.

— И все это собираешься тащить в Малагу? — Он скептически поджал губы.

— Нет, на Канары, мой феод расположен на острове Ла Пальма.

— Неплохой феод, если можешь разместить столько рабов. Но все равно рискованное предприятие.

— Шевалье Гийом, мы к этому походу долго готовились, у меня хорошие проводники и помощники, так что все риски сведены к минимуму. Осталась единственная проблема — место высадки и отхода.

— При наличии денег, Жан, сегодня решается любая проблема, — задумавшись, он постучал пальцами по эфесу шпаги. — Но решать ее надо в Константинополе.

— Что для этого нужно?

— Время и деньги. Если у тебя есть и то и другое, можем завтра же отправляться.

— Полтора месяца свободных есть. А по деньгам это сколько будет?

— Взятка для решения серьезного вопроса должна быть тяжелой, не менее фунта золотом. Это порядка полутора тысяч цехинов или шестисот пятидесяти луидоров. Да на мелкие подачки нужно сотен пять экю. Ну и фрахт моей бригантины обойдется в тысячу экю.

Это было, конечно, дорого, а фрахт — монет на двести пятьдесят больше стандартной цены, но торговаться посчитал неуместным. Мы с собой взяли тысячу монет золотом, половину из них — луидорами, а половину — дублонами, поэтому денежный вопрос меня не беспокоил.

— А по времени за полтора месяца мы управимся туда и обратно?

— Вполне, даже если будем все время находиться в положении левентик и идти галсами.

— Что ж, тогда считайте, что располагаю всем необходимым, но на обратном пути меня нужно будет доставить прямо в Малагу.

— Тогда еще плюс две сотни экю к стоимости фрахта, и нет вопросов.

— Идет!

Сегодня — двенадцатый день нашего плавания.

По Средиземному морю шли при непрерывной болтанке. В шторм не попали, но волнение в четыре балла, а когда плыли мимо острова Сицилия, иногда и все шесть приходилось терпеть. Дарданеллы и Мраморное море были гораздо спокойней.

Плавание проходило без происшествий, в пути никто не тревожил. Впрочем, в зимний период времени интенсивность судоходства здесь резко снижалась, большинство купцов в море выходили гораздо реже, а пираты на своих лоханках вообще не появлялись.

Проснувшись рано утром в тесной каюте и выполнив обязательный гимнастический комплекс, умылся, укутался в теплый плащ и вышел на бак бригантины встречать рассвет. Зацепившись за один из канатов бушприта и слушая шум набегающей пенистой волны, смотрел за горизонт, туда, где светилась полоска моря и занималась заря.

Диск солнца возник как-то неожиданно: вот только что не было его, и вдруг — есть! Лучи ярко вспыхнули, и серость уходящей ночи немедленно пропала. Родился новый день.

По левому борту, далеко-далеко на берегу извилистого Босфора, едва заметно светился шпиль минарета какого-то небольшого городка. Первый самый крупный город Османской империи Галлиполи, или, как называют его турки, Гелиболу, он же таможенный порт, мы прошли еще два дня назад при входе в Дарданеллы. Чтобы не иметь в будущем проблем с османскими чиновниками, там же отметились, выплатили мзду в пять цехинов за проход и спокойно двинулись к столице, где так или иначе должен был разрешиться мой вопрос.

Золотой Рог и стены древнего города, основанного более двух с половиной тысяч лет назад Византом, сыном Посейдона и внуком Зевса (согласно древнегреческой мифологии), в пределах видимости появились ближе к полудню. Это было грандиозное оборонительное сооружение, которое строилось и укреплялось веками. Только со стороны моря его прикрывало восемьдесят боевых башен, а на перешейке даже не знаю, сколько их стояло, но не менее полутора сотен.

Порт Константинополя был забит большими и маленькими судами и походил на лес из мачт, но стоять на рейде долго не пришлось. Часа через два подошла шлюпка с портовым мздоимцем на борту — низеньким толстяком в огромном тюрбане, которому капитан д’Оаро предъявил таможенный жетон с Галлиполи, а также вручил два серебряных экю. После того как чиновник убрался с судна, я спросил у капитана:

— Шевалье, а это вы сейчас за что уплатили? Например, в Малаге, Барселоне или даже у вас в Марселе, если таможенный жетон получен, больше ни за что платить не надо, разве что за место у причала.

— Уплатил за благосклонное отношение портовой администрации. Если не хочешь, чтобы тебе во всем чинили препятствия, без взятки — никуда. А за причал надо платить отдельно, зато место найдем быстро.

И действительно, уже через час бригантина швартовалась у пирса, а мы с Антоном и Данко, забравшись в мою малюсенькую каюту, перепроверяли оружие и готовились к выходу на берег. Богатую шпагу и заметный стилет пришлось оставить, не разрешали здесь неверным кафирам носить боевое оружие. Пришлось точно так же, как и ребятам, нацепить обычный турецкий кинжал. Правда, в Антона в разных местах было понатыкано еще с дюжину метательных. Зато под просторными куртками поместили гарнитуры с двумя револьверами на каждого, и глушители привинтили к стволам. Внешне из-под одежды и так ничего заметно не выпирало, но на улице было хоть и солнечно, но довольно прохладно, поэтому сверху надели плащи.

— Ну что, готовы? — спросил капитан, когда мы вышли на палубу.

— Готовы, шевалье.

Тот кивнул двум своим матросам из команды, которые увязались за нами, и все сошли на берег.

Здесь древняя мостовая тоже была истерта ногами сотен и сотен поколений, миллионов разных людей, населявших запад и восток, север и юг континента. От эллинов, македонцев, карфагенян, римлян, персов и скифов древности до народов, изменивших в процессе многовековой эволюции языки, верования, обычаи и доживших до наших дней. Вот и мы шагали в числе прочих прохожих к Золотым воротам Византии, на которых семьсот лет назад прибил свой щит Вещий Олег.

Только мы не прочие прохожие. И еще не вечер. Все сделаю, чтобы висел там щит с моим гербом. И не временно, а на века.

 

Глава 7

Древний дворец удачливого, особо приближенного к султану генерала Али Фарида-паши, бывшего французского аристократа, некогда носившего титул и имя графа Флорана де Вильтора, был построен когда-то для высокопоставленного византийского вельможи, но и сегодня выглядел внешне — монументально, а внутренне — довольно роскошно. По прибытии оказалось, что мы с хозяином разминулись буквально на три часа. Он в составе дворцовой свиты убыл на очередную столь любимую повелителем охоту.

Как потом выяснилось, государственными делами султан практически никогда не занимался, перепоручил это нудное дело своим визирям. Правда, необходимые для жизни подданных фирманы (указы) он подписывал исправно, ну а великие визири управляли. То есть страной вертели как хотели.

Кстати, в народе султана так и прозвали — Охотник.

Шевалье Гийома д’Оаро в доме Али Фарида-паши управляющий и прислуга прекрасно знали и приняли как близкого хозяину родственника. Нас двоих разместили в гостевом крыле в отдельных шикарных многокомнатных апартаментах, а наших людей хотели поселить в доме для слуг, но я воспротивился, указав, что Антон и Данко принадлежат к дворянскому сословию. Старый мажордом Анри беспрекословно поверил моему заявлению и разместил их в нашем крыле, выделив каждому отдельную комнату.

Жили мы здесь уже четвертый день. Самое первое, что сделали, так это рано утром сходили на экскурсию к Великому Софийскому собору, оскверненному сейчас надстройками минаретов. Ранее, в той жизни, бывать здесь уже приходилось, чисто из туристического и развлекательного интереса. Но ныне, взвалив на себя определенные обязательства, пришел специально, дабы самому себе дать клятву, что верну кресты на эти купола.

Когда протяжно заорал мулла, призывая правоверных к утреннему намазу, мы развернулись и ушли, отправились на службу в собор Святого Георгия, ставку Вселенского Патриарха.

Проповедь читал батюшка в богатом, шитом золотом облачении, сопровождаемый десятком дьячков и служек. Священник, видно, не простой. После службы мы подошли к нему на благословение и договорились о повторном крещении Антона в православие.

Конечно, его крестным отцом был я, ну а крестной матерью уговорили стать гречанку Ирину, молодую женщину лет двадцати. Она была одета в длинные темные одежды и укутана в черный платок. Но это не скрывало ее вполне хорошенькую фигурку и тонкие черты лица с большими карими глазами и аккуратным, с небольшой горбинкой носиком. Молилась она искренне и долго, после службы еще продолжительное время стояла на коленях у распятия и истово била поклоны. Нашу просьбу Ирина выслушала с некоторым сомнением, но затем махнула рукой и тут же согласилась.

После завершения обряда крещения мы пожертвовали церкви кошель золота. Антон взял свечи и пошел к образам, Данко отправился на исповедь, мы же с Ириной задержались поговорить за жизнь. Как кумовья, ничего скрывать были не вправе, поэтому на тему того, кто мы есть на самом деле, коротко друг друга просветили.

Греческий язык я не знал совершенно, но Ирина прекрасно владела турецким, поэтому проблем с общением у нас не возникло. Оказалось, что она происходила из небедной купеческой семьи, но совсем недавно стала и круглой сиротой, и вдовой, и нищей одновременно. Мама умерла давно, а отец и муж, с которым в счастье прожила три года, погибли в порту на Кипре от рук разбойников. На семейной торговой шхуне домой вернулись лишь дядя и двоюродный брат. А в прошлом году от лихорадки умерла ее годовалая дочь. Вот такова судьбинушка.

Сейчас все хозяйство семьи было распродано родным дядей за какие-то непонятные долги отца, а она вместе с младшим братом Анастасисом стала его иждивенкой.

— Ира, возьми, — вытащил из пояса десять золотых дублонов и вложил ей в руку.

— Что ты! Забери! Я не могу взять! Это очень большие деньги, и я стала крестной матерью не поэтому. — Вообще-то мы разговаривали тихо, но сейчас она почему-то смотрела на меня испуганно, даже голос повысила.

— Ира, для меня лично это не деньги, а тебе они пригодятся. И знай, теперь у тебя появились новые члены семьи — кум и крестный сын. Похоже, ты женщина хорошая, так что если что-то не ладится, бросай все, забирай братика и поехали с нами. Поверь, мы тебя не обидим.

— Ну нет, как же можно все бросить? Мы здесь родились, и вообще…

— Вот-вот, если вообще, то ты подумай. Видишь, какие у нас парни симпатичные? Влюбишь кого-нибудь в себя, еще раз замуж выйдешь, детей нарожаешь.

— Скажешь такое, — смутилась она. — Я уже старая.

— Да какая же ты старая?! Да по тебе даже не видно, что ты рожала! Короче! Мы в Константинополе будем еще дней шесть-семь, поэтому, если надумаешь, подходи к дворцу Али Фарида-паши, вызовешь меня через привратника. Знаешь, где это?

— Конечно, знаю.

— Вот и отлично. А денежку не держи в руке, спрячь куда-нибудь.

— Ага. — Она отвернулась и задвинула монеты куда-то в складки одежды, затем повернулась ко мне лицом, перекрестилась и поклонилась. — Дай Боже тебе, благородный Михаил, крепкого здоровья и долгих лет жизни.

— И тебе, дорогая Ирина, желаю счастливой судьбы, — также перекрестился и склонил голову в ответ.

В это время подошел взволнованный Данко и стал переминаться с ноги на ногу. Видно, что-то хотел сказать.

— Ну говори.

Он склонился ко мне и на ухо прошептал:

— В общем, сир, я это…

— Да не мямли, говори.

— Хочу признаться, на исповеди сказал, что поклялся служить князю, который поставил целью своей жизни вернуть Софийский Собор в лоно материнской православной церкви.

— Еще что говорил?

— Ваше имя назвал, сир. Затем все о своей жизни рассказал.

— А грехи батюшка отпустил?

— Да…

— Вот и отлично, ты сделал все как надо.

В это время подошел Антон.

— Слушай, — сказал ему и кивнул на Ирину, — а проводи-ка крестную домой. И еще, я ей предложил отправиться вместе с нами, у нее в жизни возникли некие проблемы. Короче, как крестная крестному, она тебе сама должна рассказать, но ни славянских наречий, ни испанского языка она не знает, так что позже поведаю. Ничего, Ира, — повернулся к ней и сказал по-турецки, — если отправишься с нами, всему научим. Это предложение от чистого сердца, так что не прощаюсь, а говорю до свидания.

— До свидания, благородный Михаил, мы с братиком подумаем. — Она еще раз поклонилась и вместе с Антоном заспешила к выходу.

Мы с Данко пошли следом, но по пути внезапно встретились с тем самым степенным батюшкой, который правил службу и проводил обряд.

— Уже уходите, дети мои? — спросил он, но посмотрел именно на меня, его глубокие, темные глаза были внимательны и настороженны, словно он говорил с человеком, от которого можно было ожидать незнамо чего. — А не хочешь ли и ты исповедью облегчить свою душу?

— Не готов я, отче. Сейчас вы воспримете мои слова как исповедь тронутого умом недоросля. А вот осенью у вас появятся основания мне верить, тогда-то и исповедуюсь. Мало того, буду просить аудиенции у Вселенского Патриарха. А так, да, грешен я, отче, очень.

— Что ж, склони голову. — Я немедленно склонился, а он укрыл меня епитрахилью и прочитал молитву, затем отпустил грехи и перекрестил. — Иди с Богом. Не греши, и пусть поступки твои будут богоугодны.

В прошлой жизни, честно говоря, особо набожным человеком не был, к тайне исповеди относился несколько настороженно, да и во многих священнослужителях видел не слуг Господа, а бизнесменов. Но сейчас-то точно знал, что среди православных служителей еще не успели родиться уроды (в прямом и переносном смысле этого слова), которые торговали бы интересами собственной церкви. Тем более церкви-мученицы, находящейся во враждебном религиозно-политическом окружении и потерявшей свои важнейшие святыни. И не мучила меня никакая шпиономания в стенах этого храма, и не боялся, что буду продан недругу.

Сейчас идеологий типа марксизма, ленинизма, сталинизма, фашизма, шовинизма еще нет. И надеюсь, что уже никогда они не появятся. Сегодня единственно действенная идеология — это религия, и без поддержки того или иного течения, а главное, людей, его исповедующих, любое начинание, особенно развитие государственности, можно хоронить сразу. Ибо за веру на костер готов взойти даже крестьянин, а слово, сказанное пред ликом Господа, значит больше и будет исполняться крепче, чем самый важный международный договор, подписанный монархами разных стран.

Хозяин дворца объявился только в четверг вечером. И то, если бы не обязательный намаз по случаю затмения луны, то кто знает, когда бы султан изволил прекратить свое веселье в перерывах между погонями за очередным стадом джейранов.

Все это время мы просто бездельничали и отдыхали в праздности и роскоши, ежедневно посещали бани и бессовестно пользовались услугами нежных мавританок, приставленных к каждому из нас для услады мажордомом Анри. Правда, часа по три проводили в фехтовальном зале.

Али Фарид-паша был мужчиной лет пятидесяти, немного грузноват, но выглядел крепким и бывалым воином. Когда слуга завел меня в кабинет, шевалье д’Оаро уже был здесь и о чем-то увлеченно рассказывал, а когда увидел меня, резко прервался и представил:

— Идальго Жан де Картенара.

— Ас-саляму алейкум, бейлер-бей, — поклонился ему.

— Ва-алейкум ас-салям. Ты знаешь арабский язык?

— Нет, только тюрк-дили.

— Наливай себе вино и присаживайся. — Хозяин кабинета кивнул на столик с графином и бокалами и, дождавшись, пока я уселся на невысокий пуфик, вопросительно посмотрел. — Итак, идальго, твоя просьба мне понятна, Гийом все рассказал. Однако ты должен знать, что с испанским королем мы никаких дел не имеем, он наш враг.

— Ваше сиятельство…

— Называй меня бейлер-бей, — сказал он, попивая вино мелкими глотками. В этот момент он был похож на правоверного мусульманина точно так же, как я на балерину.

— Да, бейлер-бей. Но я здесь нахожусь как частное лицо, и мне кажется, с подданным французского короля у меня тоже имеется некоторое сходство. Кроме того, свою просьбу готов подкрепить солидным вложением. Скажем, фунтом золота.

— Ха-ха-ха! — рассмеялся он. — Да ты не испанец, ты натуральный еврей! Впрочем, на француза ты тоже похож. Теперь поведай мне все с самого начала.

Он долил себе в бокал вина и стал внимательно слушать, периодически задавая интересующие вопросы. Рассказывая свою историю, пытался освещать ее осторожно, в том же ключе, что и шевалье Гийому. Естественно, подоплеку и основные факты этого дела оставил за кадром, иначе вместо вожделенной помощи получил бы бритвой по горлу.

— Что ж, сходить в военный поход на запорожских казаков — это дело, угодное Аллаху.

— Простите, бейлер-бей, но воевать со всеми запорожскими казаками не намерен, они мне ничего плохого не сделали. А вот одного из них, а также некоторых его друзей хочу серьезно наказать.

— Но это будут запорожские казаки?

— Да.

— И ты уверен в удачном исходе предприятия?

— Абсолютно уверен, поход готовился тщательно. У меня там будут поддержка и сопровождение из местных.

— Сколько людей будет в отряде?

— Семьдесят пять человек.

— Ясырь брать будешь?

— Да, человек двести — триста, а то и больше. А еще скот и лошадей.

— Это хорошо. Что ж, сейчас наша великая империя находится в состоянии войны с Московским царством, поэтому вопрос твой решим. Сроки… от двух до десяти дней.

— Да пребудет с вами милость Аллаха, бейлер-бей, — встал и поклонился.

— Иди, отдыхай и наслаждайся моим гостеприимством, я распорядился, чтобы вам отправили новых одалисок. — Он улыбнулся и позвонил в колокольчик, дверь открылась, вошел старый мажордом. — Анри, проводи эфенди в его апартаменты. Он передаст деньги, занеси их сюда. И пусть молодые господа ни в чем не знают недостатка.

Мы и не знали. Последнюю пару дней вообще обленились до упора и спали часов до девяти утра. Впрочем, нельзя сказать, что все это время нами было потеряно в праздности. Мне удалось познакомиться с лекарем Алом ибн Хараби, одним из придворных врачевателей. Его пригласили для лечения одной из заболевших жен паши.

Узнав, что такой появился в доме, решил с ним обязательно встретиться. Доктор оказался стареньким дедушкой, который поначалу разговаривал со мной снисходительно, но потом застрял в моих апартаментах до позднего вечера. Ни о чем особом я не распространялся, сказал, что почерпнул некоторые знания от собственного лекаря, но все равно наше общение получилось весьма занимательным. На следующий день мы опять встретились, и он мне вручил (совершенно бесплатно) залитую сургучом глиняную баночку с гноем коровьей оспы. Он очень обрадовался, узнав, что осенью опять буду в Константинополе вместе с моим домашним доктором, истребовал обещание посетить его дом.

Арабы вообще великолепные врачеватели, поэтому знакомство с ним нашего Ильяна Янкова может принести немало пользы.

Наконец на четвертый день слуга провел меня в тот же кабинет, где мы встретились в прежнем составе. Гийом сидел на том же месте, а паша, одетый в генеральский мундир, с довольным выражением лица прохаживался по мягкому ковру.

— Итак, эфенди Жан Картенар! — тожественно произнес паша.

— Идальго Жан де… — хотел поправить его.

— Эфенди! — твердо сказал он и перешел с французского на турецкий: — Султан и владыка Блистательной Порты, сын Мухаммеда, брат Солнца и Луны, внук и наместник Бога на земле, властелин царств Македонского, Вавилонского, Иерусалимского, Великого и Малого Египта, царь над царями, властитель над властелинами, несравненный рыцарь, никем не победимый воин, владетель древа жизни, неотступный хранитель гроба Иисуса Христа, попечитель самого Бога, надежда и утешитель мусульман, устрашитель и великий защитник христиан Мехмед Четвертый безграничной милостью своей дал позволение даровать тебе сию привилегию бессрочно.

Паша взял из столика маленький деревянный тубус, раскрыл и подал мне скрутку из плотной гладкой бумаги, обвязанную шелковым шнуром с висящей свинцовой печатью великого визиря. Развернув ее, внизу сразу увидел огромную подпись: Кара Мустафа — паша Мерсифонлу. А сверху было написано следующее.

«Предъявителю сего, подданному французской короны эфенди Жану Картенару высочайшим повелением дарована привилегия участия в войне против всех врагов Высочайшего Османского государства вместе с отрядом в сотню воинов. Этот отряд имеет право беспрепятственно перемещаться по империи в зону боевых действий, выплатив соответствующие таможенные пошлины и налоги. Стоимость четвертины всех трофеев в обмен на расписку с подписью и печатью подлежит сдаче в казну государства путем передачи облагаемых средств в руки старшего командира воинского подразделения или коменданта ближайшего города. Дополнительной оплате подлежит ясырь — один талер за голову, лошадь — один талер за голову, четыре коровы — один талер, десять баранов или коз — один талер. На чинимые военной администрацией незаконные препятствия эфенди Жан Картенар вправе жаловаться лично мне».

Да уж, получил не разрешение на проезд, а целую военную лицензию с инструкцией налогообложения. Впрочем, меня эта бумаженция вполне устраивала, поэтому, прижав руки к груди, учтиво поклонился:

— Велика ваша милость бейлер-бей. Искренне благодарю.

— Сейчас у нас с Московским царством состояние войны, так что никаких проблем нет. — Он заложил руки за спину и прошелся по кабинету. — Высадишься в районе Хаджибея, комендант будет в курсе. И имей в виду, коровы и бараны меня не интересуют, но за голову раба и лошади будешь выплачивать по два талера. При этом я разрешу тебе пастись там в любое время, даже если мы с московитами замиримся. Ясно?

— Да, бейлер-бей, благодарю вас, буду делать так, как вы сказали.

— Господин! — услышал стук, открыл глаза и взглянул на дверь. Она приоткрылась, и в щель пролезла рожа слуги. — К вам кто-то пришел и ждет у ворот, а сакабаши янычара прислал, тот просит спуститься вниз.

Структура подразделений и система воинских званий в подразделениях янычар была непохожа ни на чью другую. Знаменем полка считался бронзовый котел для приготовления пищи, который таскал на себе байрактар (знаменосец). Его потеря влекла за собой величайший позор и расформирование подразделения. Полком командовал чорбаджи (дословно — суповар), а звание старшего офицера-сотника, например, было ашчи-уста (дословно — повар).

— Иду, — буркнул и стал выбираться из постели. Лафа закончилась, с шевалье Гийомом договорились, что сегодня здесь обитаем последний день, на ночь должны были уйти на корабль и с отливом выйти в море.

Вчера по случаю величайшей милости, полученной от Звезднорожденного, Сиятельного и еще черт знает какого Великого Охотника и Царя Царей, засиделись допоздна и выпили лишку. Вроде бы и немного, гораздо меньше, чем хозяин с французом, но все равно, никогда ранее столько не пил. В прошлой жизни подобная наука была, потому-то никогда и не злоупотреблял, теперь получил и в этой. Все! Такие ощущения мне больше не нужны!

Интересно, кто это к нам так рано пришел? Сейчас мой хронометр показывал только восемь, в общем-то для нормальных людей уже день, хоть на улице было пасмурно, вторые сутки шел дождь.

Рядом, лежа поперек кровати, раскидав в стороны руки и ноги, выставив на всеобщее обозрение разные интересные места, спала кудрявая черномазенькая девчонка. Это у нашего гостеприимного хозяина бзик такой, в гареме полсотни женщин, из них бледнолицых только четыре — официальные жены, остальные — от кофе с молоком до кофе черного.

В той жизни по вопросам бизнеса мне часто приходилось бывать в разных странах Африки, но негритянок не любил. Помню, соберется у ворот базы до трех десятков девок из рядом обитающего племени в возрасте от четырнадцати до двадцати лет, начинают прохаживаться туда-сюда и, невзначай демонстрируя свои прелести, наперебой предлагают свое тело. Большинство приходили конкретно на заработки, их отправляли родители или мужья. Но, так как напрягаться физически или делать что-либо по уму они не любят, то их главная задача — соблазнить на полный комплекс за десять баксов сексуально голодного мужчину. А некоторые даже денег не просили, они жаждали самого процесса, часто и много. За шоколадку и маленькую кока-колу — полный комплекс плюс.

Нет, не хочу сказать, что мне секс с ними не нравился, совсем наоборот, ничем не хуже, чем с той же вьетнамкой или шведкой. Просто каждый случай имеет собственный букет физических и физиологических ощущений. Да и приходили негритяночки отлично вымытыми и чистенькими, но все равно, когда в процессе этого дела начинали потеть… У меня всегда было очень чуткое обоняние.

Впрочем, Ия (так звали девчонку, которая в услужении у меня находилась уже четвертый день) оказалась очень даже ничего. Или мне, как Михайле, захотелось распробовать новый, никогда ранее не виданный экзотический фрукт? Или нюх потерял?

Обычно одалиски меня мыли и вечером, и утром, но сейчас Ия так сладко спала, что решил не будить и приводить себя в порядок самостоятельно. Залез в бадью, быстро вымылся, затем оделся, собрался и отправился вниз. В холле меня действительно поджидал закутанный в мокрый плащ янычар.

— Эфенди, — поклонился он, — у ворот вас спрашивает какой-то мальчишка. Говорит, что он и его сестра являются какими-то вашими родственниками.

— Да? Приведи сюда.

Парень вскоре появился. Был он хорошо сложен, с чисто греческим профилем, и не совсем мальчишка, по крайней мере лет пятнадцати, а значит, имел право жениться, поэтому для этих времен вполне взрослый. Одет был в зеленые шаровары, короткие сапоги и длинную шерстяную рубаху. Ни курточки, ни плаща на нем не было, в одной руке он держал какую-то мокрую холстину, а в другой — круглую войлочную шапочку. А еще имел большой фингал под глазом.

— Тебя как зовут?

— Анастасис, господин. Я брат Ирины.

— У нее неприятности?

— Да, господин.

— Пойдем наверх, там поговорим, — подтолкнул его в спину и повел в свои апартаменты. — Ты кофе пьешь?

— Да, если на то будет ваша милость.

Зайдя в прихожую, показал ему вход в кабинет, а сам открыл дверь в спальню:

— Ия! Вставай! Закажи большую джезву кофе.

Ленивая бездельница распахнула глаза, потянулась, как кошка, но, встретившись со мной взглядом, быстро вскочила и побежала мыться и собираться. Я же отправился в кабинет и уселся напротив парня.

— Рассказывай, что с ней.

— Дядька выдал ее замуж, господин.

— Так это ведь хорошо? — посмотрел на его растерянное лицо и вдруг понял, что это совсем нехорошо. — И не называй меня господином. Ты брат моей кумы, поэтому обращайся по имени — Михайло. Ясно?

— Ясно. — Его взгляд стал несколько удивленным, но затем глаза опять сверкнули и прищурились. — Он насильно ее турку отдал. Этот старый козел ее продал, как рабыню.

— Подожди, этого не может быть, это беспредел. Ведь Ирина свободна, тем более вдова, да и срок траура еще не кончился. В данном случае никакое замужество без ее согласия невозможно!

— Для моего дядька Сотириса, настоящей твари, все возможно. Он меня в Херсонес отправлял с товаром, а когда я вчера вернулся, то обо всем и узнал. К нему пришел турецкий купец Абу Касим, принес подарки и предложил деньги, которые дядька у него когда-то одолжил, считать калымом за невесту. И этот подлец с радостью согласился.

— Какая это была сумма, ты не знаешь?

— Знаю, сто десять золотых цехинов. Ирина его на коленях просила не продавать ее, отдала даже подаренные тобой десять монет для покрытия долга, и эта тварь их присвоила. Она ему говорила, что стала крестной матерью, и на ее замужество должен дать согласие брат, и кум имеет право об этом знать, но тот ничего даже слушать не захотел. В общем, дядька как попечитель сказал свои слова, Абу Касим тоже выполнил все необходимые церемонии, объявил ее женой, напялил паранджу и вместе со своими охранниками уволок домой. Но она ему своего слова не говорила! И не соглашалась! Как только я вернулся и обо всем узнал, заехал дядьке в зубы, но тут прибежали двое его сыновей и отмолотили меня, как сноп с зерном.

— Его сыновья, это твои двоюродные братья?

— Да. То есть нет. У меня больше нет ни дядька, ни братьев. Они меня связали и кинули в сарай, а этот старый козел сказал, чтобы я забыл о шапке на голове, мол, теперь наденут на голову мешок и продадут на рудники Алжира. И что они уже сказали соседям, будто Ирина сама с Абу Касимом согрешила и теперь ее замужество закономерно. Ночью я развязался и сбежал, а только что пытался встретиться с сестрой, но меня не пустили. Все же поговорить через забор удалось. Это она о тебе рассказала и велела прийти сюда.

— Ей там плохо?

— Очень. Этот муж с ней обращается, как с вещью. У него две жены за пять лет умерло. Михайло! Ты живешь в доме великого паши! И ты кум моей сестры! Сделай что-нибудь, а?

А ведь парень точно не мальчишка, а настоящий боец. Да, сложную задачку мне загадал. Например, против турецкого купца какие-либо официальные действия предпринимать невозможно, его оправдает любой суд. Тем более христианину судиться с правоверным, если это не вопрос порабощения, вообще без вариантов. И Ирина сейчас считается его настоящей женой, и никак иначе. Да и в отношении их дядьки тоже официально все претензии недоказуемы. Вообще-то за подобные дела дядьку должны казнить, но слово парня против слова всей банды… Здесь точно обвинят в поклепе, засунут в каталажку да и отправят по этапу на те же рудники. Чем-то мне эта ситуация была знакома.

Ужасно не хотелось турка мочить. И не только потому, что в создавшейся ситуации это могло быть чревато, но и потому, что по большому счету к нему претензий не имелось. Он был в своем праве и действовал в строгом соответствии с существующими нормами и правилами. Нужно будет попытаться с ним договориться. Правда, денег осталось маловато, всего около ста двадцати дублонов с мелочью, но ничего, на решение вопроса должно хватить.

А вот родственничкам издевательств над моей кумой не прощу!

— Значит, так, Стас… буду называть тебя таким именем, мне оно более привычно. Не возражаешь?

— Нет.

— Расскажи-ка мне все, что ты знаешь про этого турка.

— Ну это вообще-то заслуженый янычар-отурака, которому было даровано право заниматься торговлей. Он торгует военными трофеями и оружием. Мы с отцом бывали у него дома. Три раза. И дом большой, и двор просторный. Трое наемных охранников, трое слуг-евнухов, три рабыни и две жены. — Немного помолчал, вздохнул и угрюмо закончил: — Сейчас три.

— Ясно.

В это время вошла Ия и внесла на подносе большую джезву ароматного кофе. Стройная, как кипарис, она была одета в полупрозрачную розовую блузку и такие же шаровары. Стас даже рот открыл, на минутку забыв о постигшем его горе.

— Ия, прикажи слуге, пусть пригласит сюда моих людей.

Антон и Данко появились минут через семь. Ввел их в курс дела, и мы определились, что к турку надо идти днем, либо до, либо сразу после полудня, и попытаться договориться. Но все вопросы необходимо решить обязательно до захода солнца, так как после закрытия ворот на корабль не попадем.

— Не переживай, Стас, уйдем все вместе. Мы Ирину в любом случае вытащим, даже если не получится мирно.

— Сир, — спросил Антон, — а мы разве простим этим змеям подколодным, которые крестную обидели?

— Антон, мы говорим по-турецки, Данко понимает, а ты нет. Так вот, Ирина — член нашей семьи, а мы своих в обиду никогда не даем, но коль так произошло, то обратку вернем по полной программе.

— Михайло! — Стас удивленно на меня посмотрел. — Да я понимаю, о чем вы говорите, только некоторые слова незнакомы. А еще арабский язык знаю и французский. Я же был наследником у отца, он меня хорошо учил.

— Вот и прекрасно. Так что ты скажешь о своем дядьке?

— Нет у меня дядьки. А теперь я еще больше уверился, что отец мой и шурин не просто так погибли. И долгов у нас никогда никаких не было, я бы знал. Это дядька сам всегда у всех одалживал, а теперь сговорился с некоторыми купцами и дурит нас. А Ирина, глупая, верит. Нет у меня дядьки. После того, как он меня — свободного человека! — связал и хотел продать в рабство! Сам убью!

— А кто еще проживает в этом доме?

— Ну кроме этого гада и двух его сыновей, еще два раба и рабыня, такие же сволочные, как и их хозяева. Насмехались надо мной, когда меня связали.

— Антон, ты провожал Ирину, вспомни, как там с подходами?

— Улица широкая, все на виду. Если работать днем, то засветимся на раз.

— Не сильно мы засветимся, — не согласился Данко, — на дворе второй день затяжной дождь идет. Народ сидит по домам и не бегает.

— Стас, — обратился я к парню, — а войти во двор незаметно, не через ворота, а где-то еще, можно?

— Почему же нельзя? Со стороны старого кладбища можно перелезть через забор! Там стоит наш бывший дом, его только что продали, а покупатель еще не заселился. А на углу длинный склад и забор. Там дыра есть. И если мне надо было незаметно сбежать, то я всегда лазил через нее.

— А рынки в дождь работают или нет?

— Те, которые под навесами, всегда работают.

— Тогда — внимание! Наши действия таковы. Сейчас завтракаем, не спеша собираемся, прощаемся с хозяином и уходим делать дело. Шевалье Гийому скажем, что перед тем, как идти на корабль, прогуляемся по рынкам. Ясно?

— Да! — Ребята ответили одновременно.

— Впрочем, на рынок все равно нужно будет зайти. Стасу плащ купить. Парень, ты, кстати, как к крови относишься?

— Не переживай, я же сын купца, в бою уже участвовал. С грабителями. Один раз. Не подведу.

На прием к паше проситься не довелось, мы с ним столкнулись в холле, когда он собрался отправиться во дворец султана. Уважительно ему поклонился, но он чисто по-европейски хлопнул меня по плечу и предложил заезжать в гости. Если у меня будет еще какое-либо дело на очередной, скажем, фунт золота.

Дождь на улице моросил затяжной, с порывистым ветром, поэтому мерзопакостный. Водяная пыль проникала даже под низко опущенные капюшоны. К воротам турецкого купца мы подошли вдвоем с Антоном. Данко с парнем оставили за углом, навесили на их плечи и наши сумки. К сожалению, под дождем посторонние люди ходили. Изредка, но ходили.

— Кто такие? — раздался хриплый голос. На наш стук открылось окошко в калитке и выглянул бородатый турок.

— По заданию своего отца, сын негоцианта торгового дома из Леона Жан Картенар, — специально представился расплывчато. — По очень важному и выгодному делу хочу встретиться с достопочтенным торговцем Абу Касимом.

— Сколько вас? — Он стал осматривать улицу.

— Двое, это мой помощник.

— Не знаю, примет ли вас мой господин.

— У меня очень денежное дело.

— Ждите. — Окошко закрылось, и шаги от ворот стали удаляться. Минут через пять турок-привратник вернулся, опять открыл окошко, выглянул на улицу, затем распахнул калитку, и мы вошли внутрь вымощенного камнем двора.

Осмотрелись. Перед парадным входом под навесом стоял еще один охранник. Этот оказался без плаща, поэтому его вооружение было на виду: за поясом торчал пистоль, а кривой ятаган висел у правого бедра. Видно, что этот боец был левша.

Ступив во двор и оценив обстановку, выбросил из головы все недавние переживания о том, что будет и как будет, собрал волю в кулак и пошел к дому. Перед операцией мы заставили Стаса вспоминать все моменты посещения этого дома. Получалось, что все три раза встречали его с отцом одинаково. Дай-то бог, может быть, никого и убивать не придется. Однако на всякий случай отработали и десяток других вариантов возможных действий.

В данном случае нам повезло, подобная расстановка сил совпадала с воспоминаниями Стаса, и мы ее просчитывали.

Перед входной дверью, за два шага до охранника, подгадав шаг на левую опорную стопу, оглянулся на Антона. Тот как бы подвернул ногу, резко остановился и тихо ойкнул, тем самым отвлек все внимание на себя, дав мне возможность начать действовать на секунду раньше. Шедший сзади охранник чуть ли не налетел на него и в последний момент отступил влево, находясь в неустойчивой позиции.

Моя правая нога с разворота влетела в голень находящегося слева у двери противника. Когда бьют по кости или по гениталиям, человек первые секунды кричать не может, только мычит. Как только он присел от болевого шока, потянул его голову на себя, сдернул чалму и сверху зарядил кулаком в затылок.

Антон не заморачивался. Любитель различного метательного оружия, он своего охранника просто приложил в лоб шариком кистеня. Потом подхватил на руки и затащил под навес.

Вязать руки-ноги мы постоянно тренировались на скорость, поэтому, пока я открывал калитку, звал и запускал ребят, Антон успел управиться с обоими охранниками. Могу точно сказать, что с самого начала прошло не больше пятидесяти секунд. А сейчас он распустил чалму и сооружал кляпы. Данко тоже помогал, ошмонал поверженных бойцов, повытаскивал пистоли и снял оружейные пояса.

Если все так, как говорил Стас, то за этой дверью находится прихожая, где необходимо снимать обувь, а за зашторенным проемом уже большой зал, там за небольшим столиком должен сидеть хозяин. И еще один охранник, который в комнате находился всегда, стоял метрах в пяти от двери слева.

Что ж, секунды неслись стремительно, нужно было работать дальше. Вытащил из ножен один из ятаганов, сжал рукоять, потряс и сделал короткий замах. Баланс оказался нормальным, да и клинок не выглядел дубовым. Взял его в правую руку обратным хватом, а в левую — револьвер и сказал:

— Действуем по отработанной схеме. Стас, ты здесь, а мы пошли, открывай. — Тот кивнул, тоже вытащил револьвер с навинченным глушителем, который ему во временное пользование выделил Антон, взял в правую руку и стал спиной к стене, справа от входной двери. Снаряжать пистоль и стрелять из него он умел, а как пользоваться нашим оружием, мы ему показали. Да что там знать?! Нажимай на курок, да и все!

Как только Стас распахнул дверь, первым рванул Антон, сделал четыре шага по прихожей, нырнул через шторы в большую комнату с перекатом и выходом влево. Буквально следом, с задержкой в полсекунды, с двумя револьверами в руках влетел Данко, точно так же с переката став на колено, и взял на себя сектор справа.

Абу Касим внешне казался совсем не торговцем, а самым настоящим воином, повыше меня ростом и пошире в плечах. Я вкатился в зал через две секунды, одновременно с криком раненного метательными ножами охранника, а хозяин уже успел наполовину вытащить свой ятаган, встать из-за стола и сделать навстречу первый шаг.

— Не стрелять, — крикнул я, вскочил на ноги и перехватил клинок прямым хватом.

— Ээ-э!!! Гяур-р-р!!! — дико заорал Абу Касим и, удерживая ятаган перед собой в полусогнутой руке, стремительно ринулся вперед. Резкий взмах, и клинки спели песню. Удар был сильным, чуть руку не осушил. Но форма рукояти с большим клювом не дала ятагану вывалиться. Я повернул кисть, смог перенаправить движение, и его клинок с тонким визгом по обуху моего скользнул вниз.

Чисто автоматически, давно отработанным приемом, из нижнего положения нанес внутренний кистевой удар. Кончик клинка понесся к горлу противника, успел отвести его в самый последний миг. Хозяин отшатнулся, в его глазах мелькнуло недоумение, видно, понял, что мог быть убит в первые секунды боя.

— Щенок! — заревел он, видимо восприняв мой финт как случайный, и опять попер буром. Наши клинки снова зазвенели. Противник вел чисто ятаганный бой, наносил серии верхних рубящих ударов и режущие на обратном выходе, движением от себя.

Техника у тебя, дядя, неплохая, и фехтовальщик ты чуть выше среднего. Но и я тебе не щенок. Разные мечи в руках держу уже одиннадцать лет, день в день, кроме воскресений, и обучали меня бойцы — не тебе чета. Единственное твое преимущество — в физической силе, но для победы, дядя, этого недостаточно.

Заложив левую руку с револьвером за спину, развернул корпус правым плечом вперед, внимательно контролировал ноги и держал дистанцию, отводя удары противника.

На полу лежал большой ворсистый ковер, который сильно скрадывал движения. Но вот! Ворсины под левой стопой противника стали приподниматься и выравниваться, нога собиралась сделать перемещение, поэтому я резко сократил дистанцию и сделал шаг вперед. Отведя его оружие в нижнюю плоскость, своим клинком нанес резкий удар вверх, направив тупой обушок острия по сжимающим рукоять пальцам.

— А! — раздался болезненный вскрик Абу Касима, и ятаган тихо упал на ковер.

— Я тебя не хочу убивать, — сказал ему, приставив клинок к груди, и быстро окинул взглядом комнату. Все было вроде бы нормально, Антон придавил коленом спину охранника, раненного метательными ножами в предплечья, а Данко контролировал зал и выход на женскую половину дома, где изредка шевелилась штора, видно, подслушивали. — Я пришел договориться.

— Договориться?! — изо рта полетела слюна, глаза вылупились. — Зачем же ты ворвался ко мне как разбойник?! Зачем убил моих людей?!

— Мы не убили ни одного человека, — убрал свой ятаган и отбросил на пол. — Этот, который в комнате, только ранен, сам видишь. Антон! Перевяжи его. А те, которые во дворе, связаны и вполне себе живы. Можешь выйти посмотреть. Только не делай никаких глупостей, иначе точно придется убить. Тебя, твоих людей, слуг, рабов и жен. Кроме одной.

— Почему-то мне кажется, что я знаю, какую именно из моих жен ты хочешь оставить в живых. Но я тебе не верю, хоть ты совсем молодой, но прекрасно понимаешь, что если оставишь меня в живых, то выйти из города не сможешь.

— Смогу, — вытащил из-за пазухи висевший на шнуре маленький тубус, открыл и показал печать. На его лице отразилось безмерное удивление. — Это моя охранная грамота. Как ты думаешь, найдется ли в Высокой Порте хоть один человек, который захочет прогневить великого визиря?

Абу Касим склонил голову, помолчал, а затем глухо спросил:

— Чего вы хотите, эфенди?

— Давай присядем. — Мы отошли и присели за низенький столик. — Хочу, чтобы ты отказался от Ирины.

— Это невозможно, эфенди. Она моя законная жена, я с ней сплю. И калым был тоже немаленький.

— Ничего страшного, что ты с ней спал, мы от нее все равно не откажемся, — вытащил из-под плаща и положил на стол заготовленный кошель. — Здесь сто пятнадцать дублонов, ровно в два раза больше, чем тебе обошелся калым. За такие деньги можно купить девочку, достойную гарема самого султана. И еще, осенью у меня должно быть немало трофеев, которые вынесу из земель Запорожской Украины. За корректную цену продавать буду только тебе.

В его глазах ненадолго появилась заинтересованность, затем взгляд потемнел, и он, не промолвив ни слова, опять опустил голову.

— Уважаемый Абу, — приложил руку к сердцу, — Ирина не хочет жить с тобой, очень тебя прошу, дай ей развод. Оставить все как есть не имею права, это моя кума. Впрочем, ты не знаешь, что это такое.

— Почему же не знаю. Когда я попал под девширме, мне минуло двенадцать лет, а мои родители были бывшими польскими крестьянами, земли которых перешли под власть нашей великой империи. Поэтому, что такое кумовья и крестные, знаю очень хорошо. — Он поднял со стола кошель, подбросил его на руке и крикнул: — Э! Ирину ко мне!

Буквально через пять секунд вкатился кругленький евнух и с ним — что-то маленькое в бесформенной длинной парандже.

— Паранджу сними, — сказал хозяин. Да, это оказалась Ира, только на ее левой щеке красовался огромный синяк.

— Абу, вот бить ее не надо было.

— А что с ней делать, если она в постели как бревно неподвижное. — Он встал и ткнул в женщину пальцем: — Талик, иди.

Когда мы выводили Ирину из дома, у нее дрожали и руки, и тело. Я завернул ее в свой плащ, так как дать что-либо из одежды Абу Касим категорически отказался. Женщина должна была уйти только в том, что на ней было во время получения развода.

Вот так, сорок пять минут пешком под паскудным дождем в домашних тапочках, мы ее и сопровождали к портному в армянском районе, который за пять золотых обещал одеть женщину в лучшие одежды на все случаи жизни.

Ирине не сказали, каковы наши дальнейшие планы, думаю, ей этого знать и не надо было. По крайней мере сейчас, но строго приказали ждать до нашего возвращения.

В греческий район добирались еще с полчаса. Нужную нам улицу обошли со стороны пустыря и старого кладбища. Здесь, видно, давно уже никого не хоронили, но двери некоторых склепов и мавзолеев были распахнуты, замусорены и заросли травой. Постояли немного у забора и, понаблюдав за обстановкой, не увидели ни одного человека. Действительно, сейчас под таким дождем по улицам никто без нужды не бродит, а по пустырям тем более ни один дурак лазить не будет.

Стас провел нас сквозь дыру, потом мы перемахнули на задний двор через двухметровый каменный забор. Дом был тоже каменный, двухэтажный. Окна, прикрытые деревянными жалюзи, с этой стороны имелись только на втором этаже. Мы прижались к стене и осмотрелись.

— Мочим всех, кроме старика, — шепнул ребятам.

— Это почему? — попытался возмутиться Стас.

— Сначала долги стрясем.

— Так я знаю, где деньги лежат.

— Не думаю, что ты знаешь все заначки, — хмыкнул Данко.

— Отставить базар. Стас, где сейчас могут быть люди?

— Рабы и кто-нибудь из сыновей или сам старый козел могут находиться в большом сарае, который переделали под склад. Остальные в доме. Рабыня, которая с хозяином спит, должна быть в кухне, остальные — либо внизу в зале, либо на втором этаже в комнатах.

— Вот что еще, — внимательно посмотрел каждому в глаза. — Знаю, как вам всем хочется пострелять, мне, кстати, тоже. Но желательно отработать ножами. А еще лучше топорами. Данко, не делай глаза размером с талер. Поверь, так было бы лучше. Впрочем, рабов можно и пристрелить.

— Два топора есть в малом сарае, — брякнул Стас и втянул голову в плечи, уж очень интересно на него посмотрел Антон.

— Отлично, берите и зачищайте сараи, а я контролирую вход. Пошли.

Ребята быстро рванули вдоль забора к небольшому зданию, а я, вытащив кинжал и револьвер, пригнулся и посеменил за угол. С этой стороны находился большой сад, но ветки еще не покрылись листвой, только почки лопнули и явили миру маленькие зеленые листочки. Поэтому все пространство усадьбы просматривалось очень хорошо.

В это время где-то в глубине двора раздались три тихих хлопка. Другой человек никогда не догадался бы, что это выстрелы. Вскоре ребята присоединились ко мне. В руках Данко и Антона были топоры, причем у Антона — с окровавленным лезвием.

— Трое, — шепнул он.

— А почему три выстрела? — спросил тихо.

— Да пацан тоже стрельнул и попал рабу в руку. Если бы я не поправил выстрелом в голову, крику сейчас было бы на всю улицу.

— Ясно, — кивнул ему, и мы, согнувшись, дабы не светиться сквозь жалюзи окон первого этажа, перебежали к центральному входу. — Стас, открывай дверь. Попытаемся не шуметь.

Стас, бледный как мел, выскочил на крыльцо, а мы стали по бокам. Петли входной двери были хорошо смазаны и не скрипели. В холле оказалось пусто, но в глубине дома справа был слышен шум шипящего на огне жира.

Толкнул локтем Данко и показал на дверь кухни, тот, быстро, но мягко перемещаясь с пятки на носок, завернул в коридор. Через несколько секунд мы услышали негромкое: «Что?» — глухой удар и звук падения тела, следом показался Данко и поднял вверх указательный палец. К обуху его топора приклеились черные волосы. «Будь здесь!» — показал ему рукой. Он кивнул, положил топор, вытащил оба револьвера и присел, подперев спиной стену.

— Стас, веди. Иди спокойно, но тихо.

Мы двинулись вперед, я вертел головой чуть ли не на триста шестьдесят градусов, фиксировал и анализировал мельчайшие элементы обстановки. Без каких-либо происшествий мы поднялись на второй этаж, там Стас указал на комнаты хозяина и его сыновей.

— Стой пока здесь, — шепнул ему.

Все комнаты, кроме одной, оказались пусты. А вот тайник с ценностями искать не пришлось, когда мы вошли в комнату хозяина дома, он в это время стоял на коленях за отодвинутым комодом и в стенной нише что-то перебирал. Хозяин даже не слышал, как мы вошли.

— А! Вот ты где?! — сказал я громко. Он даже подскочил от испуга.

— В-вы к-хто? — Старик стал заикаться.

— Как кто? Те самые, кому ты недоплатил за двух жмуров на Кипре, — с ходу взял его на понт. — Они тебе какой-то родней приходились, один из них твой брат, не так ли?

— Ну как же? Ведь я т-тому, к-кто назвался Серым, отдал все пятьдесят ц-цехинов… — Стоя на карачках, он смотрел на меня затравленным взглядом.

— Этого нам мало! — треснул ему ногой по носу. Все, он поплыл.

— Аа-а! — завыл и стал утирать рукавом кровавую юшку. — Х-хорошо-хорошо! Я еще столько же дам!

— Ты что, жлобяра?! Вон целый сундук денег, а ты мне хочешь какую-то подачку на руку сплюнуть. Задавлю!

— Нет! Нет! Половину! Возьмите половину! Здесь восемь тысяч двести сорок два цехина, восемьдесят пять луидоров и десять дублонов. Все золото. Только полторы тысячи серебра. Возьмите половину.

— А остальное серебро куда дел?

— Серебром за товар рассчитываюсь, а золото отложил в закрома.

— Где твои сыновья?

— Один на складе, а второй на Южном базаре, вечером будет.

— За сколько продал имущество брата?

— Э? Не понял?

— Говори, сука! Прибью.

— За семь тысяч четыреста цехинов, — скороговоркой выпалил он.

— Сволочь! Сволочь! — в комнату вбежал плачущий Стас и стал бить ногами свернувшегося эмбрионом и воющего старика.

— Доламывай мальчишку, — шепнул Антону и показал на топор. Тот утвердительно кивнул, подошел к Стасу и несколько раз дернул его за рукав.

— На! — сунул в руки находящемуся в состоянии аффекта парню топор.

Тот его подхватил, взмахнул и опустил на голову старика. Вой сразу же прекратился. Парень замер, выпустил топорище и стал задом отступать от трупа. Его лицо имело отрешенное выражение.

— Стас! Стас! — Антон крикнул и стал с силой хлопать мальчишку по спине. Когда взгляд паренька начал приобретать осмысленное выражение, наклонился и приподнял одну ногу трупа. — Ну-ка, быстро помогай, бери вторую ногу, нужно оттащить кусок этого дерьма в сторону.

— А топор? — Парень поднял руку и указал пальцем на топор.

— Пусть торчит, он нам не мешает, — сказал Антон. — Все, быстро схватил ногу, помогай, не ленись.

Глядя на Стаса, в который раз удостоверился в том, что в эти времена отношение людей к жизни и смерти совсем иное, чем в двадцать первом веке. Например, парень компьютерного века от подобного психологического шока потух бы с ходу, в нормальное состояние его пришлось бы приводить долго. А здесь — ничего, пару минут, и отошел.

Золота оказалось где-то под тридцать килограмм и серебра под сорок. Так что каждому из нас пришлось тащить подвязанный к поясу груз весом около семнадцати с половиной килограмм. Нет, семь тысяч четыреста золотыми цехинами или пятнадцать с половиной тысяч в переводе на серебро мы, безусловно, вернем законным владельцам, Стасу и Ирине.

Когда уходили, тела двух рабов завернули в половики, перебросили через забор и затащили в дальний склеп, аккуратно прикрыв его. Мне было радостно, что и Антон, и Данко прекрасно поняли, зачем мы так поступили. И о работе топором тоже вопросов не задавали. Также был вполне удовлетворен поведением Стаса. Не знаю, какой из него торговец, но характер у парня бойцовский.

Поставленная задача была решена полностью, теперь Собакевичу — каюк, его добро станет моим добром. Что же касается разных прочих войн, то ерунда все это. Больным на всю голову себя не считаю и воевать со своими братьями-товарищами запорожцами да дончаками совершенно не собираюсь. Ну… разве что потрясу за душу какого-нибудь левого магната не нашего вероисповедания.

А еще немаловажное значение имеет самый первый кирпичик, положенный в идеологический фундамент моих будущих владений. Имею в виду развитие отношений с материнской православной церковью. Нельзя недооценивать ее значение, ибо точно знаю, что в настоящее время носителем той или иной идеологии является религия. Без поддержки церкви, мечети или буддийского храма любое поступательное движение общества будет невозможным. Народ сейчас настолько верующий, что владетель, допускающий религиозные косяки, за собой не сможет повести даже деревенского пастуха. И закончит жизнь в канаве с перерезанным горлом или будет забит камнями тысячной толпой.

Да! Задал я информации к размышлению соответствующей службе. А в том, что обо мне будет доложено самому патриарху, даже не сомневаюсь.

Немаловажное значение в поездке имел и тот факт, что если мой осенний поход сложится благополучно (впрочем, в этом нисколько не сомневался), то в районе Хаджибея можно будет организовать постоянный пункт для переселенцев. Под крышей великого визиря. Ха-ха.

И вакцина против оспы. Теперь-то точно мои подданные от этой заразы умирать не будут.

А сейчас мы возвращались домой. Были все предпосылки полагать, что к окончанию формирования каравана на Канары мы поспеем заблаговременно. Свои флейты решил пока не снаряжать. Во-первых, не готовы команды, мои будущие адмиралы еще учатся. Во-вторых, экзамен на патент морского офицера все равно придется сдавать совсем на другом корабле.

Стоял сейчас на баке и, удерживаясь рукой за один из канатов бушприта, наблюдал закат. День угасал, половина солнечного диска уже нырнула в море. Рядом расположились мои офицеры — Антон и Данко, а также новые члены нашей семьи — Стас и Ирина. Они так же, как и я, смотрели вдаль с оптимизмом, надеясь на то, что завтра будет новый счастливый день новой счастливой жизни.

 

Глава 1

— Располагайся, Тургут. — Мурад Реис, демонстрируя напускную беззаботность, вальяжно махнул рукой на ковер рядом со своими подушками и хлопнул в ладоши: — Кофе гостю.

— О! Уважаемый Мурад-паша. — Смуглый одноглазый человек в некогда роскошном, а ныне засаленном халате низко склонился и подумал: «Какой там кофе, сейчас бы пожрать!» Затем, приняв из рук белой рабыни чашечку, уселся на ковер, скрестив ноги, и отпил маленький глоток. — Безгранична твоя доброта. Пусть Аллах ниспошлет тебе здоровье и счастье дому.

Мурад Реис, удачливый берберийский пират, предводитель эскадры из восьми собственных парусно-гребных шебек, пашой никогда не был. Своих людей держал в ежовых рукавицах и слыл человеком жестоким и мстительным. Но лесть любил.

Почти полную луну назад у берега какого-то мелкого безлюдного острова в районе Канар он подкарауливал проходящего глупого купца, но увидел на горизонте приближающийся большой гяурский караван. Одной шебеке от такой армады спрятаться еще можно было, но всем восьми — никак. Оставив шебеку Тургута, чтобы тот последил, может, увидит что-то интересное, сам свалил домой в Агадир.

Ни через день, ни через пять Тургут не объявился. Мурад ходил мрачнее тучи и почти смирился с тем, что одной его шебеке пришел каюк. И вдруг ему доложили, что к причалу подошла совершенно невредимая ласточка с живой и здоровой командой под предводительством Одноглазого.

Понаблюдав, как, обжигаясь, Тургут пьет кофе, и наслушавшись громкого урчания его живота, полюбопытствовал:

— Говори, где был и что видел.

— Все видел, паша! Все знаю и все расскажу, — заявил моряк и поведал, как от большого каравана отделилось девять купеческих шхун. Шхуны не пошли вместе со всеми по известному маршруту, а завернули в глубь архипелага. Небольшая шебека вдали была невидима, и они легко могли контролировать курс купцов. А ночью шли почти рядом, слушая постоянный перезвон склянок. На следующий день корабли вошли в бухту большого острова, им же пришлось приставать к берегу километрах в пяти от места высадки.

— Мы вернулись пешком и наблюдали за пришельцами из-за горы. Там выгрузилось двести двадцать строителей…

— Рабов?

— Нет, паша, это настоящие строители. Мы видели, как они работают.

— Продолжай, — сказал Мурад и вспомнил, что светлейший великий султан Мулей-Ислам сейчас ведет в столице грандиозное строительство, а визирь обещал за каждого настоящего строителя заплатить по десять золотых цехинов, а за архитектора — тысячу.

— Еще они выгрузили шесть десятков коров, много железа, ровный брус и доски. А охраняют их, паша, не поверишь, всего девять каких-то сопляков с совсем маленькими аркебузами.

— Не может того быть.

— Клянусь Аллахом, всего девять. Есть еще два мушкета у коровьих пастухов. Мы там были семь дней, ожидали, уйдут корабли или там останутся.

— Ушли?

— Да, уважаемый Мурад-паша, ушли.

Мурад несколько минут подумал, затем вытащил из-под подушки кошель с серебром и кинул Тургуту:

— Сегодня отдыхай, а завтра — в море.

Итак, сегодня четвертое августа тысяча шестьсот восьмидесятого года, оба моих флейта, получившие имена фурий — богинь мщения Алекто и Тисифоны, — впервые покидали порт Малаги и отправлялись в новый, пока еще неизведанный путь. Третьей была «Ирина», старенькая шхуна с маленькой мортирой и шестью пушечками, купленная на деньги Стаса и Ирины. На ремонт такелажа и парусное вооружение пришлось еще добавить свои полторы тысячи серебром, но оно того стоило, шхуна была специально приспособлена для доставки скота и лошадей.

Мы не уходили навсегда. Здесь располагались склады и контора торговой компании «Новый мир» под управлением Пабло Гихона и Якова Паса, которая фактически принадлежала мне. Фурии тоже получили местную приписку, впрочем, все корабли европейской торговой эскадры приписаны здесь. Конечно, в будущем буду развивать собственные порты, базы и их инфраструктуру, но и этот порт чужим уже не станет.

На рассвете подняли якоря, легкий береговой бриз наполнил неумело поставленные изумрудные паруса, а отливная волна захватила корабли и потащила в море. Радость от так давно ожидаемого всеми нами события переполняла душу, на лицах команды светились улыбки, а глаза ребят блестели азартом.

Стоя на шканцах, отныне своем законном капитанском месте, глубоко вдохнул чистый морской воздух и огляделся вокруг. С гика свисал белый с диагональным красным зубчатым крестом флаг Испанской империи, а на грот-мачте был поднят красный вымпел лидера, обозначающий также: «Делай, как я». Не знаю, что он значил в той, бесконечно далекой жизни, но в этом времени флагов международного свода сигналов еще не существовало, поэтому мы с будущими капитанами для передачи сообщений разработали собственную систему из двадцати четырех разноцветных флажков.

В кильватере моей «Алекто» шла «Ирина» с капитаном Николаем Рыжовым на борту, а замыкающей строй, под командой Александра Дуги, резала волну «Тисифона». Порт медленно удалялся, но мы не спешили, все-таки это был наш первый самостоятельный поход. По пути следования в Черное море собирались отработать совместные слаженные действия и пострелять из пушек, для чего на буксире болтался наполовину сгнивший кеч.

Сейчас стоял, смотрел вдаль и вспоминал события последних лет, сегодняшних дней и того далекого будущего. Особенно ярко вспоминались два последних года моей новой жизни. Наверное, все же следует назвать это не жизнью, а марш-броском с полной выкладкой по резко пересеченной местности. А ведь эти два года были только началом дистанции.

Тогда из Константинополя мы прибыли своевременно, караван судов, идущих на Канары, только формировался. На семь кораблей грузились металл, брус, доски, кирпич и прочие материалы, предназначенные для строительства первой очереди моего форта в бухте острова Сан Мигель де Ла Пальма. Пабло занимался отправкой грузов, а Яша, наскипидаренный недовольным архитектором Лучано, весь в мыле бегал по причалу от корабля к кораблю, контролируя погрузку.

Вмешиваться в налаженный процесс посчитал ненужным и вредным, только выслушал заверения Пабло о своевременных и полных объемах поставок продукции по заранее оговоренным ценам. Убытие каравана планировалось через пять дней совместно с Третьей имперской эскадрой, которая отправлялась на патрулирование в Вест-Индию и Новый Свет. Затем Паша, преисполнившийся гордости от похвал, повел всю нашу процессию на верфи, где уже должны были приступить к креплению такелажа на обоих трехмачтовых красавцах. Узкие и длинные корпуса судов, высокие мачты, мощное парусное вооружение обещали обеспечить высокие ходовые характеристики.

Красителями для покрытия и обработки внешних и внутренних поверхностей кораблей, а также тканей парусов должна была обеспечить Рита. Корпус уже был обработан и получился каким-то серо-зеленым, не поняла она, что такое молотковый. Однако сойдет и так, силуэт в таком цвете на фоне океана тоже должен скрадываться неплохо. Хорошо бы было обшить днище до ватерлинии латунным листом, все-таки по теплым морям ходить будем, да слишком дорого, нет пока таких денег. Палубы и внутренние стены покрасили в светло-коричневый цвет, а вот паруса получились сочно-изумрудными.

Наши ребята работали самостоятельно, как знающие мастера. Один возился с уложенными на палубу мачтами, стеньгами и реями, второй разворачивал косой парус, двое что-то делали на опердеке, а еще один лазил где-то ниже, то ли на орлопдеке, то ли в трюме. Но кто-то из рабочих нас увидел, предупредил их, и через две минуты на верхней палубе собрались все пятеро моих будущих корабелов.

Это были уже не те растерянные, безъязыкие пацаны, которых привел сюда осенью прошлого года и которые первое время не знали, куда бежать и что делать. Через три дня они стали понимать простейшие команды на испанском языке, через месяц начали кое-что соображать, а перед нашим отъездом в Марсель вполне внятно изъяснялись. Сейчас парни с интересом поглядывали на Стаса и Ирину.

Пришел и стапельный староста, мастер Санчо.

— Рад видеть вас, сеньор, — поклонился он. — Пора ваших красавцев спускать на воду, а вас все нет. Появилась новая работа, нужно освобождать стапеля.

— И я рад вас видеть, мастер. Через пять дней убываю на Канары, значит, через четыре дня можно назначать церемонию.

— Священника мне пригласить или вы приведете?

— Не нужно, мастер. Вы же знаете, что мы — ортодоксы, а здесь священника нашего вероисповедания нет. Но вы не переживайте, в данном случае мое положение позволяет провести любой религиозный обряд самостоятельно. Все будет в порядке, мастер. Лучше скажите, как успехи ваших учеников, уже что-нибудь постигли?

— О! Ученики старательные, особенно Артэм Тшайка. Базиль Чернов станет настоящим парусным мастером. А Гойко Витич сам монтировал трубы, помпы, баки и гальюны. Теперь, чтобы отправить естественные надобности, привязываться и выставлять задницу за борт не нужно, сел на бронзовую чашу, потом с бачка слил воду, и все. Такого раньше ни у кого не было, теперь все захотят устроить подобное.

— Благодарю, мастер. Меня интересует, смогут ли парни самостоятельно построить такой корабль?

— Смогут. — Мастер на минутку задумался и еще раз утвердительно кивнул головой. — Как построить, они теперь знают, и если наймут хороших плотников и кузнецов, то смогут.

Мне такую оценку знаний и умений моих ребят от заслуженного мастера слышать было лестно. А вот гальюн в том виде, который изготовлен у нас, — это мое изобретение, Гойко до этого никогда бы самостоятельно не додумался. Правда, унитаз изобрели бестолковые (как их у нас обзывали) китайцы две тысячи лет назад, а в Вестминстерском дворце Лондона и Хемптон-корте унитазы были установлены еще в шестнадцатом веке. Широкого распространения не получили, так как система водоснабжения и канализации в городе отсутствовала напрочь, поэтому подобными удобствами могла пользоваться только высшая знать. Зато поплавкового клапанного механизма на бачках у них не было, а у нас имелся.

Прохаживались по палубе и остановились у камбуза. Вот он не претерпел никаких изменений, здесь была такая же плита, как и при царе Горохе. Это мне не понравилось. Да и от масляных ламп в кубриках и каютах тоже оказался не в восторге. Вспомнилось, в той жизни, когда был школьником, мама меня частенько отправляла на летние каникулы в Крым к дядьке. Был он морским офицером, но по выходе в отставку стал работать на маяке. Так вот, он чинил примусы и керосиновые лампы местным, а я ему помогал. Надо бы озаботиться этим делом и здесь, да пока времени нет. Но это так, памятка на будущее.

Здесь же, рядом с доками, увидел сиротливо притулившуюся к причалу потрепанную шхуну, состояние которой мастер Санчо охарактеризовал как вполне удовлетворительное. Утверждал, что лет десять еще побегает. Вдова умершего шкипера выставила ее на продажу за пятнадцать тысяч, а мне постоянно хотелось купить что-то подобное для перевозки лошадей, коров и прочей живности, но у меня к этому времени свободных денег не было.

История со шхуной на этом не закончилась. Когда через четыре дня я покидал замок, ко мне пришли Стас с Ириной и вручили вексель на деньги, которые мы оставили в самом надежном изо всех известных банков. Они пожелали выкупить шхуну и передать ее в аренду моей торговой компании на стандартных условиях. Что сказать? Парень посчитал все правильно, при нормальной эксплуатации такое судно окупится за пять лет. В общем, причины отказать не было, ребята хотели заработать, почему бы и нет? Тем более члены нашей семьи.

Спуск кораблей на воду прошел буднично. Но хозяин верфи, староста стапеля, мастера и прочие причастные к созданию судов корабелы присутствовали на месте и были одеты в праздничные одежды.

Изящные корпуса скользнули по промасленным направляющим вниз, с шумом вспенили воду и закачались на поднятой волне. Шампанское о борт никто не разбивал, в эти времена такого еще не было и в помине. Зато трехведерный бочонок отличного вина опустел за какой-то час, а запеченный кабан был обглодан до косточки.

Народ стал расходиться к сиесте, ну, и мы тоже — те, кто отправлялся на Канары, — разошлись по своим кораблям. С собой для охраны и защиты строительной партии брал девять бойцов под командой десятника Стояна Стоянова. Это было обязательным условием архитектора Лучано. Он, узнав, что будет всего девять человек, очень возмущался, но я его быстро успокоил, сказал, что эти бойцы на поле боя замещают девяносто привычных лодырей. Лучано не поверил, но, понимая, что владелец в безопасности своей собственности уверен, скрепя сердце, согласился.

Взял именно этих ребят по нескольким причинам. Четверо из них неплохо освоили миномет, а двое — пулемет. Поэтому с собой, кроме штатных револьверов и винтовок, везли еще и соответствующее оружие — два миномета, пулемет и пятую часть изготовленных за год и имеющихся в арсенале боеприпасов: сто мин и две тысячи патронов.

Конечно, абсолютно все хотели сходить в поход по Украине, но приказы не обсуждаются.

— Если хорошо себя зарекомендуете, — подсластил пилюлю, — в очередной набег возьму обязательно. И поощрю.

В этом десятке были три запорожца, три дончака, бесараб, серб и болгарин. И все — круглые сироты.

С одним из капитанов отправляющейся на Канары шхуны школа с моей подачи заключила договор на проведение аттестации двух выпускников (на хвост упал однокашник Фернандо), и нас на время плавания приняли на должность помощниками капитана. Поэтому, прибыв на корабль, уже с вечера все были расписаны по вахтам.

С отливом караван ушел в море.

За Гибралтаром подул постоянный пассат, и, двигаясь со средним ходом в десять узлов, уже через пять дней мы были в районе Канарских островов, а на шестые сутки отвалили от конвоя, взяв курс на зюйд к Сан Мигель де Ла Пальма, конечной точке нашего пути.

Бухта, которую образовали два скальных выступа, оказалась глубокой, но невместительной, больше двух десятков шхун маневрировать тут уже не могли. Построив волнорез и пирс, ее можно было бы расширить, но это какие же затраты! Продать бы эту бухту да кусок изумительного пляжа протяженностью три километра в двадцать первом веке под курортный бизнес (в глазах запрыгали числа во многие сотни миллионов евро). Ох, мечты-мечты! Сейчас же на этом суперкурорте в километре от берега, на возвышенности, стояли небольшой ветхий домик и длинный сарай, сбитый из каких-то жердей. И — никого, ни одного человека. Вот тебе и весь феод.

Причалы не были приспособлены для принятия судов, да, собственно, никаких причалов и не было, поэтому работы полностью велись вручную. Под выгрузкой одновременно стояли три шхуны, выгружались они по два дня. В общем итоге простояли здесь неделю.

Камнерезы приступили к работе с ходу, а работяги, не участвовавшие в разгрузке кораблей, стали обустраивать домик для жизни Лучано, прибывшего вместе с прислугой, а также сарай под казарму. А двое, закинув на плечи огромные мушкеты, погнали шесть десятков быков, предназначенных для питания, в глубь острова. Мои бойцы тоже установили палатку, сшитую из парусины по моим эскизам, на самой близкой к берегу возвышенности, сбили из досок нары и приступили к караульной службе.

Шкиперы, корабли которых выгрузились раньше, никуда не спешили, собирались возвращаться общим составом. Дело в том, что близость африканских берегов требовала осторожности. Если от большого конвоя всякие пиратствующие лоханки держались подальше, то, заметив одиночную шхуну или мелкую группу в два-три корабля, считали ее законной добычей и точно не пропускали.

За эту неделю мы с Лучано сверились с имеющейся у меня схемой, и на возвышенности метров в двести над уровнем моря, где дышалось легко и дул свежий ветерок, разметили план построек зданий форта.

Место с точки зрения природы было действительно изумительным. Все склоны гор густо заросли лавровыми деревьями, а с тыльной стороны раскинулась небольшая долина, которую разрезал горный ручей. Стадо в несколько сотен голов скота на ней прокормить, думаю, можно, а вырастить что-нибудь другое… даже не знаю, разве что посадить овощи да фруктовые деревья. Зато камня для строительства и вулканической пыли для цемента здесь было не меряно.

С будущей обороноспособностью цитадели получалось неплохо. Но дополнительно дорогу с постоянным подъемом в гору, ведущую от моря к крепости, решил прикрыть двумя артиллерийскими бастионами. Точно такие же бастионы, или скорее равелины, разметили на входе в бухту.

По вопросу строительства этих двух сооружений даже поругался с Лучано и Фернандо, мол, их в свое время умные люди обучали правилам устройства крепостей, и никто никогда ничего подобного не строил, а лучшее, что можно придумать, это поставить на входе в ущелье высокую стену. Сообразив, что такое понятие, как фортификация, сюда еще не дошло, настоял на собственном чертеже.

— Сеньоры, кто заказывает музыку, тот и танцует. Но главное в том, что сегодня, при наличии пушек, даже самая высокая и толстая стена — это деньги, выброшенные на ветер. Мой проект раз в двадцать дешевле, но, поверьте, не менее эффективен, чем ваша стена.

Первые три дня, проведенные на острове, были насыщенными, но в конце концов все вопросы решились, и осталось только ожидать завершения разгрузочных работ. Правда, один день потратили на обход периметра моих владений, а еще накупались голышом и загорели почти до черноты. Мне море нравилось и в той жизни, а в этой влюбился в него, как только впервые увидел.

Домой пришли без происшествий, на сутки раньше, чем добирались на Канары. Пять дней подряд дул попутный ветер.

Оказалось, что мы с Фернандо вернулись в школу и принесли рекомендательные письма самыми первыми. Ожидать остальных и организовывать торжество по поводу выпуска здесь было не принято. Обычно вечеринки устраивали небольшие группы выпускников. Вот и мы приняли из рук начальника школы вожделенные патенты с правом на получение от императора первого воинского звания — капитан корвета (капитан-лейтенант), минуя звание лейтенанта в случае поступления на воинскую службу.

В честь такой радости скинулись на двоих и сняли полностью на сутки салон мадам Жерминаль. На вечеринку пригласили весь преподавательский состав школы и некоторых знакомых флотских офицеров. Вот для кого начался кутеж! Правда, и для воспитанниц мадам наступило самое напряженное время в году.

На следующий день у меня голова совершенно не болела. Конечно, в процессе потребления алкоголя немного симулировал, да и в постели перед сном не поленился, а потрудился от души. Поэтому проснулся с ясной головой и переполнившимся энергией телом. Затем тепло распрощался с Фернандо и своими бывшими наставниками и пошел заниматься делами.

Радость от обладания патентом морского офицера была велика, но подспудно волновал один неприятный момент: кончились деньги. Все, что у меня было, это двадцать одна тысяча в банке — для окончательного расчета за построенные корабли, остальное находилось в поясе — двенадцать дублонов и семь серебряных австрийских талеров.

По моим скромным подсчетам, то, что я потратил за эти два года, рачительный небедный дворянин не потратит за всю свою жизнь. В общем-то все правильно. Не буду говорить о крестьянах, но мещанин с соответствующими запросами, имеющий месячный доход в двадцать пиастров, может считаться человеком обеспеченным, а дворянину такого дохода не только на поддержание престижа, даже на пропитание не хватит. Сколько же денег нужно будущему королю? Нет, не лично для себя, а для державы?

Пользоваться доходом феода я уже не мог, все деньги уходили на счет Изабель. Но, помнится, для закупок строительных материалов перечислил «Новому миру» на пару тысяч больше. Именно такой суммы мне недоставало для решения всех прочих вопросов.

Деловары моего торгового предприятия часто находились в разъездах. Однако в связи с огромными закупками материалов на значительные суммы компания стала известна и другим контрагентам, поэтому замок на двери конторы развитию бизнеса не способствовал. Пришлось нанять на работу еще двоих молодых выпускников негоциантской школы, ирландца Шейна Даффа и итальянца Джованни Тольятти.

Но взяли их тоже не просто так. Пообщавшись в своем кругу, ребята выяснили, что североирландский родственник Шейна имеет возможности поставок меди из британских колониальных владений, а Джованни через своих знакомых может организовать поставки любого количества итальянской серы.

В конторе застал обоих руководителей торговой компании, что было редкостью — и Пашу, и Яшу. Выглядели они элегантными денди. Это я настоял на том, чтобы парни изменили имидж и одевались почти как дворяне. Не было у них только шпаг и некоторых элементов одежды.

— Мне деньги нужны! — уселся за освобожденный для меня Пашей стол и заявил без предисловий.

— А у нас нет. — Он развел руками.

— Не понял юмора. У вас оставалось две тысячи, из них шестьдесят пиастров должно было уйти на зарплату, остальные куда дели?

— У нас должно было остаться две тысячи двести, смотрите, сеньор. — Паша развернул на столе и подвинул большой расчетный гроссбух. — Но мы сэкономили на оптовых поставках еще тысячу девятьсот. А на прошлой неделе Шейн в порту встретил знакомого шкипера, который шел в Венецию с грузом меди. Но в шторм его шхуну сильно потрепало, и он вынужден был завернуть на ремонт в Малагу. Вот шкипер и хотел продать часть меди, чтобы покрыть затраты на ремонт. Шейн привел его сюда, и мы уговорились выкупить все! По его цене! Получилось очень выгодно и продавцу, и нам, здесь его продажная цена на десятую долю ниже, чем наша.

— Неплохо. Но что-то у него мало меди, всего на четыре тысячи.

— На сорок, сеньор! — Четыре голоса воскликнули одновременно.

— Мы ему дали четыре тысячи аванса, — объяснил Паша. — Пусть занимается ремонтом. Медь пока что выгрузили на наш склад, затем продадим тем же венецианцам за сорок восемь. Все уже договорено, даже корабль отправлять не нужно, они придут через полторы-две недели на своей шхуне.

— Отлично раскручиваетесь. А в планах имеются еще какие-нибудь деловые проекты?

— Есть! Та же медь. Это вообще-то британские (вражеские) поставки по ранее заключенным контрактам, но шкипер уверен, что три-четыре корабля в год уходят оттуда по левым документам и совсем не по адресу. Очень рад нашей встрече. Зачем, говорит, тащить весь неучтенный груз в Венецию, если Малага ближе. Просто, говорит, с испанцами раньше постоянно воевали и дел не имели. Обещал адрес нашей конторы дать и другим своим друзьям, перевозящим не только медь, олово, свинец, но и специи.

— Нам бы готовыми медными изделиями торговать. Потребность огромная, — подал голос Яша. — Вот где заработать можно.

— Через год, — ткнул в него пальцем, — будешь торговать. Обещаю.

— Но это не все, — продолжил Паша. — Есть еще проект. Джованни, говори.

— Сеньор. — Молодой худенький итальянец встал и поклонился. — Мы предложили казенному пороховому заводу поставки итальянской серы на двадцатую часть дешевле, чем он брал раньше. Управляющий согласился. С каждой отгрузки мы сможем заработать от пятисот до семисот пиастров. Это ежемесячно.

— Тоже хорошо. Но не оборвут ли тебе, парень, как минимум уши за то, что влезешь в кем-то уже давно отлаженный механизм?

— Отлаженный моими родственниками, сеньор. Дальними, правда. Но они согласились выделить в этом вулкане маленькую нишу и для меня.

Приятно было видеть лица молодых людей, по натуре не лежачих, а стремящихся действовать. Приятно было слышать об их искреннем радении. А были они внешне немногим старше меня.

— Молодцы, сеньоры (глаза ребят радостно сверкнули), с работой справляетесь хорошо. Особая благодарность за четкое исполнение канарского заказа. Пабло, всем сотрудникам повысить зарплату на пять пиастров.

— Благодарим, сеньор. — Довольные негоцианты рявкнули хором не хуже, чем мои бойцы. А что еще нужно для любви к делу? И обзывают тебя прилично, и награждают достойно.

— Две тысячи серебром мне понадобятся к первому августа, а остальные смело пускайте в оборот. К концу года посмотрю на ваши успехи, правильно ли сделал, повысив зарплату досрочно.

Был всего лишь конец мая, в замке даже не надеялись, что с караваном и получением патента обернусь настолько быстро. Мои корабли через две недели будут готовы, можно устанавливать пушки, грузить припасы и отправляться в поход. Но до возвращения домой всех моих студиозов еще почти два месяца, поэтому решил доработать лафеты каронад и поэкспериментировать с боеприпасами.

Чугунные ядра калибра сто сорок девять миллиметров нам достались вместе с пушками: и цельнометаллические, и пустотелые, снаряженные запальным фитилем и черным порохом, и книппеля (пустотелые половинки, соединенные метровой цепью). Но хотелось попробовать выстрелить не ядром, а цилиндрическим снарядом, тем более что в такую конструкцию при равном весе можно затолкать гораздо больше взрывчатого вещества.

Лафеты изготовили из ранее приготовленного твердого африканского дерева, скользящей конструкции, с бронзовыми направляющими и стопорами. И все же вместо обычного фиксатора ствола и подставок для изменения угла наклона мы изготовили и установили регулировочные винты. Теперь вертикальную наводку на цель можно будет делать сравнительно качественно и быстро.

Снаряд в результате различных опытов получился похожим на самую обычную остроконечную пулю от гладкоствольного ружья, только очень большую. Состоял из следующих сборных элементов: пустотелого корпуса с десятью наружными проточками по длине цилиндрической поверхности для увеличения количества поражающих элементов, и внутренней резьбой для крепления конической головки, самой головки с наружной резьбой под корпус и внутренней — под взрыватель. Ну и еще был простейший взрыватель ударного действия с обычным подпружиненным бойком.

Чтобы снаряд во время полета не кувыркался, при отливке корпуса в его донышке предусмотрели углубление. К центру углубления крепилась шестидесятисантиметровая цепочка со свинцовым шариком на конце, она полностью пряталась внутри и закрывалась жестяной крышкой. После выстрела крышка под давлением газов деформировалась и по выходе из канала ствола слетала, цепочка с шариком вываливалась из углубления и вытягивалась хвостиком, полностью стабилизируя снаряд.

Конструкция получилась немного сложная, зато надежная. Теперь снаряд летел, как стрела, и в конце полета сталкивался с препятствием исключительно наконечником взрывателя.

Первые два десятка снарядов двух видов мои уже не подмастерья, но мастера пока что первой, самой низкой категории выточили из поковок. Снаряжал и испытывал уже сам. В качестве заряда для пушки взяли черный дымарь, решил пока использовать только такой порох. Бездымного — не напасемся, Рита едва управлялась, несмотря на то что Иван ежедневно отправлял к ней в наряд по десять бойцов для «помешай, толкай, тяни, подай». Пахала без выходных и проходных.

Со стен замка удалось выстрелить всего восемь раз, падре заколебал, оказывается, его ослик не выносил шума. Посылать его подальше посчитал неправильным, поэтому, удостоверившись в стабильности результатов, основные испытания решил проводить уже в море.

Но один результат меня обрадовал безмерно. Каронада, несмотря на свою скорострельность, имела существенный недостаток: тактика ее использования не предполагала стрельбу на дальние дистанции. Длинноствольные пушки в этом случае были предпочтительней. Например, при дальнобойном заряде ядро средней восемнадцатифутовой пушки, из которой мне доводилось стрелять на фрегате, при максимальном угле возвышения ствола в два градуса летело на тысячу семьсот ярдов. На милю и немного дальше можно было достать тяжелой тридцатифутовой пушкой. Так вот, если при максимальном угле возвышения ствола в двадцать два градуса четырнадцатикилограммовое сферическое ядро каронады летело на девятьсот метров, то восьмикилограммовый снаряд — на одну тысячу пятьсот пятьдесят. А это те же тысяча семьсот ярдов! И разрушения — несоизмеримые. Так вот с учетом скорости перезарядки и ведения огня любой мой двадцатипушечный флейт имел огневую мощь восьмидесятипушечного линейного корабля. То есть даже любой военный фрегат для нас не был соперником.

Все же один момент в конструкции современных орудий мне абсолютно не нравился, еще с тех пор, когда обучался канонирскому делу в морской школе. Это — инициация запала раскаленным в жаровне прутом.

Помню, когда-то читал, что во время боя корабли нередко горели от огня собственных жаровен. Поэтому, чтобы обезопасить себя от подобной беды, решил систему инициации порохового заряда переделать полностью. Запальное отверстие зарядной камеры увеличил и нарезал в нем крупную резьбу, а внутрь завинтил запальную трубку с коротким холостым патроном и кулачковым зажимом донышка гильзы. На трубке закрепил упрощенный вариант револьверного замка с мощным курком и ограничителем, это для того, чтобы канонир, в азарте дергающий шнур, не смог ее сломать.

Железа для отливки заготовок снарядов оставалось совсем мало, около восьми тонн, но решили больше не покупать, да и финансы пели романсы. Поэтому получилось всего восемьсот двадцать комплектов. Из них семьдесят пять снарядов формовали двухсекционными: цилиндрический корпус с отверстием для запала в донышке и остроносой головкой без взрывателя. Их мы снаряжали вместо тола простым дымарем.

Однако самым интересным был день, когда привезли каронады на верфь и перегружали на корабли. Стволы были голыми, а лафеты укрыты парусиной. Так вот над нами откровенно смеялись, считали, что наши пушечки несерьезны, годны только чаек отпугивать. Даже мой бывший командир, начальник морской школы, однажды встретив меня в салоне мадам Жерминаль, высказал сомнение:

— Мы все, капитан, считали тебя самым разумным человеком на курсе. Когда мне доложили о том, чем ты собираешься вооружать своих богинь, я не поверил, пошел сам посмотреть. Признайся, здесь есть какая-то хитрость?

— Никакой хитрости, командир. Просто нет денег, но со временем поставлю такие пушки, которые будут стрелять на милю.

— Странно, у тебя классное оснащение, мог бы сэкономить на чем-нибудь другом, но пушки поставить нормальные. Имей в виду, подобные сведения расходятся мгновенно по всем портам мира. А с такими звучными названиями кораблей да цветом парусов опознать тебя несложно, каких-нибудь еретиков британцев, голландцев или бесчестных французов запросто спровоцируешь на нападение.

— Искренне благодарен за участие, командир. Ты единственный, кто подошел и предостерег от ошибок. Но все будет нормально, я не идиот, чтобы умирать в столь молодые годы, поэтому друг о друге мы еще услышим и обязательно встретимся. — Мы вежливо раскланялись и разошлись, даже не подозревая, что следующая наша встреча состоится только через двадцать четыре года.

А в отношении излишней яркости моих кораблей командир был неправ. В хорошую погоду на горизонте можно заметить любой корабль, но цвет парусов, если они не белые, становится отчетливо виден только на дистанции выстрела. А в пасмурную погоду при небольшом волнении мои корабли и за три мили можно не заметить, а вот мы любой другой корабль с белыми парусами увидим точно.

И вот наконец к концу июля стали съезжаться наши бывшие студиозы, а ныне так называемые молодые специалисты. Однако ничего, что молодые, главное — специалисты.

Опять кинем вас под танк, ребята, как перед этим завезли и бросили в незнакомой языковой среде. Ни за одного из вас не боялся тогда ни грамма, ведь вы увидели свою перспективу и будущую значимость. От такого не бегут, тем более потомственные воины. Освоились тогда, значит, освоитесь и сейчас, а этот нынешний недостаток — молодость, к сожалению, уж очень быстро исчезнет вместе с неопытностью, превратившись в профессионализм. Именно так написано на роду вашем.

— Внимание, рота! Строиться! — строго, согласно изученному уставу строевой службы, скомандовал Антон. — Равняйсь! Смирно! Равнение — на средину!

После утреннего марш-броска мы собрались на своем обычном месте у озера, в некотором отдалении от замка. Пока мы бежали, сюда уже успели подойти Иван, доктор и девочки: Рита, Ирина, а также Анна, Мария и Кларисса. Последние три — это невесты наших мореманов — Саши Дуги, Николы Владова и Петра Кривошапки, они пока что осваивались, но было заметно, как им все до ужаса интересно.

Аня и Маша — две сестры из Барселоны, очень красивые испанки, но круглые сироты, дочери погибшего офицера. Клара, одна из пяти дочерей обедневшего дворянина, тоже как модель с обложки глянцевого журнала. Кривошапко ее просто умыкнул, правда, мама насчет умыкания была в курсе дела, а папе написали соответствующее письмо. В нем Петя объяснился на тему того, что в нашей среде подобное поведение является допустимой удалью, и обещал жену сделать счастливой, а тещу с тестем — неоднократными бабушкой и дедушкой. А также предупредил, что, когда подрастут остальные четверо симпатяшек, он обязательно вернется с друзьями.

Ира с Ритой были одеты на испанский манер. Назвать их модельными красавицами, наверное, нельзя было, но фигурки отличались стройностью, личики они имели симпатичные и выглядели привлекательно.

Мой корабел Артем Чайка запал на Иру. Пока находился в Малаге, каждое воскресенье приезжал на лошадке в замок, затем испросил у меня и Стаса, как у родственников, дозволения ухаживать. Мы были только рады, пускай оттают загрубевшие души. Ему шел уже двадцатый год, и он среди наших ребят был одним из самых старших. В семнадцать женился, а через год стал вдовцом, его жена, совсем молоденькая девочка, умерла при родах. А когда ходил в поход на Бахчисарай (в тот же, что и я), людоловы напали на хутор и выбили всех стариков. Так и стал он сиротой.

Ира как-то с ходу сделалась своей, подружилась с Ритой, но, побывав в ее лаборатории, минут через двадцать сбежала, заподозрив в химических опытах дело нечистое, и больше никогда не заходила. Но теперь она все свое внимание обратила на лекарское дело. Доктору стала главнейшим помощником, да и тот в ней души не чаял, обучал всему. Даже прививки против оспы в замке и деревнях (побеждали сопротивление падре целым бочонком лучшего вина) вместе делали. А еще за эти два месяца она вполне сносно стала объясняться на нашем новом славянском языке.

Стас, как только мы прибыли в замок, пару дней хвостиком ходил следом за мной. Но поговорив с ним серьезно и приняв клятву верности, шуганул в казарму к Антону. Парнем он оказался нашего, бойцовского склада характера, да и мозги в голове были. Такой генофонд нам нужен.

А сейчас Антон с четкой отмашкой рук, чеканя строевой шаг, подошел ко мне и вскинул руку, отдавая честь:

— Ваша светлость, первая рота лыцарского корпуса в количестве… — Здесь он на секунду замолк, краем глаза заметив, что два самых злостных нарушителя дисциплины и новых уставов, командир роты полковник Бульба и дедушка-доктор, заняли строй, после чего закончил: — Девяноста одного человека построена, в карауле на острове Ла Пальма находится девять человек. Заместитель командира роты капитан Полищук!

— Здравствуйте, лыцари!

— Здравия желаем, ваша свет-лость! — Это точно Антон прогнулся, ибо я их учил «здравия желаем, товарищ (звание)». Впрочем, себе звания не присвоил, значит, пусть так и будет.

Вчера были зачитаны указы — «О создании вооруженных сил княжества Славия», «О присвоении лыцарского звания ста одному человеку», «О жаловании пожизненного дворянства ста трем подданным», в том числе Рите и Ирине, а также приказы — «О присвоении воинских званий» и «О должностных назначениях».

К лыцарскому званию каждый воин получил золотой овальный медальон, где с одной стороны был изображен святой Георгий Победоносец, поражающий змия, с надписью «ЛЫЦАРЬ СЛАВИИ», — а также с именем и фамилией владельца. С другой стороны был мой родовой герб с некоторыми изменениями: два грифона удерживают синий щит с золотым диском солнца, двенадцатью лучами и буквой Ξ (кси). Сверху — трезубая корона, шлем с меховой оторочкой и надшлемник. В данном случае букву кси убрал, а весь герб поместил в обрамление хлебных колосьев. Некоторые печати и эти медальоны были изготовлены Педро, сыном Ицхака, уже давно, но недавно пришлось еще два медальона заказать дополнительно: Стасу и себе.

К жалованному дворянству прилагалась грамота, бланк которой откатал специально изготовленным валиком с клише. Решил наплевать на положения многих монарших домов о том, что новополучившие дворянство (то есть нобилитированные) не могли занимать никаких административных должностей, поскольку такое право давалось лишь их потомкам в третьем колене. Я же давал своим подчиненным шляхетство с правом занимать административные должности уже в первом поколении. Да, для всех мало-мальски грамотных (а неграмотных у меня просто не имелось) это означало, что речь идет о создании собственного монархического государства.

Конечно, сегодня титул «лыцарь Славии» для прочих монарших домов совершенно ничего не значил, но твердо уверен, что лет через двадцать пять исчезнут любые препятствия, позволяющие им пройти в европейских странах процедуру индигената, то есть автоматически войти в круг европейского дворянства. Но это дела будущих дней, которые наступят неизбежно.

А сейчас в армейские лейтенанты были произведены два наиболее подготовленных и думающих воина: Петро Лигачев и Данко Ангелов, а во флотские — те, которых в их же среде признали лучшими: Петро Кривошапко, Александр Дуга и Николай Рыжов. Остальные мореманы (трое стали боцманами, шестеро — сержантами) будут произведены в лейтенанты после подготовленной замены на свою должность и сдачи экзамена по славянскому языку. Кроме того, девять бойцов были произведены в сержанты (в том числе находящийся на Канарах Стоян Стоянов) и пятнадцать — в капралы. А самый хозяйственный и прижимистый казак Илья Сорокопуд стал старшиной. Поначалу Илья, отличный боевой казак, ужас как не хотел идти на сию должность. Но я ему намекнул, что тот, кто сегодня станет старшиной роты, в будущем сделается генералом, моим заместителем по службе тыла. Все вопросы сразу отпали, однако, разгладив усы и надув щеки, он выпросил в каптенармусы Давида Черкеса.

Механиков, кузнецов-литейщиков, корабелов и геологов произвел в прапорщики. Опять же предусмотрел повышение звания с аттестацией по языку.

Звания и должности были даны не просто так, все они подкреплялись окладами и доплатами. За основу взял зарплату воинов швейцарского наемного пехотного полка, который считался для найма довольно дорогостоящим. Здесь при полном обеспечении оружием, питанием и обмундированием рядовой получал десять талеров, капрал — пятнадцать, сержант — двадцать, лейтенант — сорок, капитан — шестьдесят, полковник — сто. Плюс различные доплаты за боевые действия. С некоторыми дополнениями подобное штатное расписание с должностными окладами и доплатами разработал и у себя. Правда, за лыцарский знак установил дополнительную доплату в десять золотых дублонов (в будущем, конечно, добавлю).

Считаю, что воин, закрывающий грудью тебя, дом, семью и страну, должен быть одним из самых уважаемых членов общества и жить достойно. А не так, как жил один мой знакомый, бывший боевой офицер, инвалид афганской войны, который застрелился от безысходности и безразличия гнилого государства.

И вот сейчас я стоял и смотрел в глаза своих бойцов, потомственных воинов, которые в своей жизни уже нюхали шерсть паленого волка. Лицо каждого в отдельности можно было назвать наглым и самоуверенным. Чаще всего жизнь их в эти времена была недолгой, поэтому к человеческим ценностям они относились совсем по-другому. Да, это действительно не солдаты, замученные нормами Женевских конвенций, а, по понятиям толерантных людей двадцать первого века, воспитанные в социальных условиях своего времени, хладнокровно льющие кровь рубаки, дикари-убийцы.

Впрочем, я сам такой же, как и они, продукт этой эпохи.

Сейчас передо мной стояли не просто шеренги индивидуумов, которые верили клятвам, ибо веровали и имели понятия о чести. Но они же являлись отлаженной машиной, созданной по новейшим технологиям и послушной моей воле, способной перемолоть все на своем пути. И пусть она пока еще маленькая, но это — костяк, первый камешек фундамента будущей огромной пирамиды.

— Братья-товарищи. Через неделю произойдет событие, к которому мы так долго готовились. Это начало нашего нового пути, нашей новой жизни. Приказываю капитанам «Тисифоны» — Александру Дуге, «Ирины» — Николаю Рыжову и старшему помощнику капитана «Алекто» — Петру Кривошапке с командами, согласно утвержденному списку, убыть в порт Малага для приема кораблей. При этом обеспечить обучение команд. Быть готовыми к выходу в море с отливом четвертого августа сего года. Вопросы? Вопросов нет.

— К-хе, ваша светлость, — пискнул из строя Васюня, левофланговый (по росту) боец, но отличный фехтовальщик, даже мы с Иваном с ним рубились с удовольствием. — А как же быть с нашими э…

В общем-то всем было понятно, о чем он хочет спросить, поэтому, не дождавшись внятного вопроса, перебил:

— Если ты о девочках, которых хотите умыкнуть, то не спешите. Здесь пока еще остаются и Рита, и Ирина, а также наше оборудование и ящики геологов с образцами руд. Поэтому, кому надо, тот еще вернется, но все личные вещи забрать, а командирам подразделений за этим проследить. Но торопиться не надо, до третьего августа распорядок дня прежний.

Отцепив кеч, «Алекто», а следом «Ирина» и «Тисифона» с дистанцией в четверть мили, выполнив эволюции и управляя парусами уже более умело (гоняли марсовых матросов по вантам с утра до вечера), перестроившись кильватерным строем с «Тисифоной» во главе, изменили курс на диаметрально противоположный.

За трое суток замучили себя и команды, но наконец хоть что-то стало получаться слаженно. Сейчас море было спокойно, условия для стрельбы идеальны, и мы под всеми парусами на полном ходу приготовились по очереди вести огонь из каронад на дистанции в полторы тысячи ярдов, оставив мишень на траверзе по правому борту.

Сначала у борта «Тисифоны» заметили два снопа огня и вздувшиеся клубы дыма, затем услышали звуки выстрелов, и только после этого увидели столбы воды, вздыбившейся от взрывов снарядов. Один ударил с перелетом ярдов на двести, один с таким же недолетом.

Вдруг от выстрелов всех оставшихся восьми каронад правый борт корабля вспух огнем и дымом, а в месте взрыва в небо полетели вода и какой-то мусор. Когда упала последняя щепка, на месте бывшей мишени на волнах болтались только искореженные бревна и доски. Первые несколько секунд стояла глухая тишина, затем над морем со всех трех кораблей грянуло громкое «ура!!!».

— Невероятно! — восторженно крикнул Кривошапко, который ранее видел только взрывы начиненных порохом ядер на земле. — Вот это пушки! Вот это снаряды!

— Тьфу ты. Постреляли, — недовольно пробурчал я, поскольку это было моей первой реакцией.

Не то что до нас, даже до «Ирины» очередь не дошла — мишень исчезла. Но потом мозги восприняли непрекращающееся «ура», и все стало на свои места. Во-первых, морские испытания орудий прошли на «отлично», во-вторых, у нас появился превосходный канонир — Васюня. Что же касается мишеней для пострелять, то сейчас изменим курс, подойдем поближе к алжирским берегам, и мишени к нам сами прибегут.

— Сигнальщику поднять вымпел лидера! Следуем кильватерным строем! Делай, как я! Марсовым — готовьсь! Рулевой! Курс — строго зюйд!

 

Глава 2

Укрыв шляпой лицо от утреннего солнца, лежа нагишом на берегу моря животом кверху и широко раскинув руки, десятник Стоян разомлел от удовольствия и под тихий шум прибоя лениво размышлял о перипетиях своей жизни. Ему и шести бойцам, которые разлеглись рядом на песке, стал нравиться этот моцион, как выражался князь Михаил. Они, как только прибыли на остров, сразу же на рассвете и перед закатом (за исключением бойцов, назначенных в караул) стали бегать по два круга от бухты к стройке, заканчивая пробежку купанием сначала в теплом море, а затем под небольшим водопадом холодного, пресного ручья.

Помнится, в прошлом году в это время он даже плавать не умел. И не он один, не умели многие, но когда полковник Бульба загнал их в ров с водой и наказал перебраться на другую сторону… Один парень утонул, но остальным неумелым этого было достаточно, с тех пор все девяносто семь бойцов, сначала помогая друг другу, а затем и самостоятельно, без проблем форсировали ров.

Впрочем, именно в это время год назад в колонне с прочими порабощенными, закованными в цепи жителями некогда мятежных Тырнова и Добруджи их вели на невольничий рынок. Тогда, перед решающим боем, воевода Ангелов, предполагая, каков будет исход битвы, переодел воинов младшей дружины крестьянами и отправил сопровождать и охранять женщин и детей. Некоторые жены защитников Тырновской цитадели стали на стены рядом со своими мужьями и рядом с ними приняли смерть. Среди них были и мама Стояна, и мама Данко и Риты Ангеловых.

Мятеж османы подавили жестоко. Янычары, ворвавшись в горную крепость, в живых никого не оставили. Затем, догнав и захватив обоз, рослых отроков, стариков и малышню порубили. Мальчиков десяти — тринадцати лет отделили и увели для отправки в янычарский корпус. Девочек и девушек до семнадцати лет тоже увезли, а оставшихся женщин три дня насиловали, затем заковали в цепи и по цехину за голову продали перекупщикам рабов. Мужчин — не воинов, а также переодетых крестьянами чудом оставшихся в живых отроков из младшей дружины — заковали в цепи и отправили в рабство.

В его душе тогда ничего не осталось, кроме пустоты и безразличия. Он даже слабо помнил, как покупатель рабов, длинноусый, с выбритой головой и длинным, растущим с макушки чубом дядька, обмахиваясь шляпой, интересовался его грамотностью и знанием счета. Глаза ожили, только когда он потребовал показать ладони и спросил:

— Меч держал в какой, в правой или в левой руке?

— Я обоерукий.

Потом была палуба шхуны, где собрались такие же молодые православные воины, выкупленные из рабства, как и они. Дорога оказалась сытой и спокойной, правда, говорят, еще в самом начале, как только отошли от Кафы, двоим бузотерам пан Иван (так его называли все русы) снял головы, а тела выбросил за борт.

Куда они идут и что должны будут делать, пан Иван объяснил:

— Нам не нужны рабы, нам нужны воины. Поживете годик в гишпанском замке князя Михайлы, там вас приоденем, полную броню кирасира дадим, оружие новое: мечи, пистоли, мушкеты и коней добрых.

О! Глаза ребят загорелись! Да на одну такую броню и за три похода не всегда заработаешь, а здесь и все оружие, и конь добрый.

— А броня, оружие, конь — это насовсем или как? — спросил кто-то.

— Насовсем, только отработать придется. На князе Михайле тяжкий долг висит, кровный, вот и надо будет сходить в Украину да отдать его.

— Слышали! Знаем! — раздались голоса.

Действительно, уже в Кафе ни для кого не было секретом, на чьи деньги выкупаются молодые воины и для каких целей.

— Пан Иван, а что мы в замке целый год делать будем? — спросил один из русов.

— А девки там есть? — поинтересовался кто-то другой.

— Есть. Только вам на них ни времени, ни сил не будет. Вот тебя, казак, как зовут?

— Петро, — сказал усеянный веснушками улыбчивый парень.

— А к какому ты куреню приписан, пан Петро?

— К Уманскому.

— Так ты еще к моему родному куреню приписан?! А знаешь ли ты, сынку, как в Уманском курене казачков тренируют?

— Знаю, дядьку, — угрюмо буркнул Петро, и голова его вобралась в плечи.

— Вот и я вас так тренировать буду, только еще крепче! — потряс он кулаком в воздухе.

— А потом что будет, пан Иван?

— Когда потом?

— Когда пан Михайло долг вернет?

— А что, вы свободные казаки, если захотите уйти — уйдете на все четыре стороны. А если кто захочет остаться или кому-то некуда идти, то дадите князю клятву верности, а он каждому воину за честную службу обещал выделить лан в двести моргов земли.

— Уй-ю-юй! Да это же целая панская маетность, — заговорили между собой ребята и кто-то выкрикнул: — Если так, то мы можем все захотеть. Тогда у пана Михайлы всех Каширских земель не хватит.

— Хватит, — тихо сказал пан Иван. — У него за морем столько своей земли есть, что на двадцать тысяч воинов хватит. Благодатной и родючей.

Для Стояна русское наречие было сложным, но, переспрашивая у Данко значение некоторых слов, общий смысл тех разговоров понял неплохо. По пути в Испанию они частенько, сидя на палубе, травили байки да размышляли о будущей жизни. Об их благодетеле, князе Михайле Каширском, слышали все русы, а некоторые даже видели его, при этом говорили, что он такой же казак, как и они.

— Не такой он, а реестровый и до девок больно охоч, еще в Бахчисарае заметил. А когда проезжали через Черкассы, уж очень на мою сеструху пялился. Прямо зло взяло, — сказал черноволосый хмурый казак.

— Мыкола, а сеструха твоя красивая? — спросил кто-то.

— Красивая, а ты что, сомневаешься? — сжал тот кулаки.

— Тю, дурный. Панове-товарищи! Покажите мне хоть одного нормального казака, который спокойно пройдет мимо красивой девки! Да тебе самому, Мыкола, дай только понюхать…

— Гы-гы-гы! Га-га-га! — засмеялись на палубе.

Чем реестровый, или, как их еще называли, городской (гродский), казак отличается от обычного запорожца, Стоян так и не понял, но знал теперь точно, что за освобождение из рабства отслужить придется нормальному, такому же молодому воину, как и они сами. Воину, который и в рабстве без права выкупа побывал, да смог сбежать оттуда. И будут они не землю копать, а заниматься делом привычным и лично для него любимым — воевать. Тогда Данко собрал их тихо в своем кругу, и они решили пока плыть по течению и посмотреть на то, как сложатся обстоятельства. А связывать ли с кем-то свою судьбу или вернуться партизанить в Болгарию, жизнь покажет.

Они тогда даже не подозревали, что действительность превзойдет все их ожидания. С первых дней знакомства с князем они, будучи неплохо образованными с детства, столкнулись с феноменом его величайших познаний в самых различных областях науки, техники, военного дела и человеческого бытия. Его строгость и жесткость компенсировались открытостью, честностью и готовностью поддержать ближнего. Такой же молодой парень, как и все они, князь никогда не кичился своим происхождением, считал себя равным среди равных. Так же, как и они, был он любителем песен, испанской гитары, веселого времяпрепровождения и девчонок.

Таким же, да не таким. Знаниями, энергией и работоспособностью отличался разительно, никто не ведал, когда он отдыхает. Все понимали, что, когда они видят второй сон, князь еще не ложится спать. Даже сам доктор Ильян Янков с первых же дней отнесся к Михайле с большим уважением и почитал этого непостижимого молодого человека как величайший авторитет. Так и говорил. К нему даже русы потянулись, которые ранее пренебрежительно высказывались о «голубой крови». Поэтому, когда встал вопрос принесения клятвы, никто даже не помыслил остаться в стороне.

Вот и Стоян один раз и навсегда решил связать свою жизнь с князем и попытаться максимально приблизиться к пониманию его идей и мировоззрения. Для чего старательно впитывал все знания, которые тот давал. По крайней мере изучил все, что на этот момент было написано на новом славянском языке.

— Эгей! Стоян! Домнуло! — раздалось с горки, со стороны поста у пулеметной точки.

— Вот гадский Попеску! Экзамен по языку сдал, а все равно… — Стоян поднялся, повернулся лицом к караульному и стал отряхивать с тела песок. — Чего тебе?

— Там корабли!

— Подъем, — заорал Стоян, — караул, в ружье! Боевая тревога!

Схватив одежки в руки, все бойцы подхватились и быстро взбежали на гору, на пулеметную точку, накрытую от жаркого солнца навесом из лавровых веток. Подзорной трубы, к сожалению, не было, поэтому они долго, до боли в глазах всматривались в море, пока не увидели восемь маленьких точек. Может быть, боец Попеску и был немного безалаберным, но не имелось человека более зоркого, и пулемет он освоил лучше всех. Да и стрелком являлся отменным. Когда он стрелял из револьвера, князь его называл Лимонадным Джо. Почему именно так, никто не знал, а спросить стеснялись.

Наконец наблюдатель минометной батареи, которая стояла внизу в лощине, тоже заметил приближение неизвестных кораблей и подал сигнал. Что это за корабли, было непонятно, но стало совершенно очевидно, что двигаются они целенаправленно к острову, и именно к этой бухте.

Никакого дополнительного каравана сейчас быть не могло, иначе Стоян знал бы об этом. Их корабли ушли совсем недавно, а вновь появятся только месяца через четыре. А может быть, это какие-нибудь мирные нейтралы, которым нужна стоянка для ремонта? Вряд ли. Как князь говорил, в открытом море мирных нейтралов не бывает. Что ж, самое большее через час все станет ясно.

— Федул, — вызвал одного из бойцов. — Одна нога здесь, другая там. Беги к строителям, скажешь, пусть уходят в горы, возможно, будет бой. И если на флагштоке появится знамя, значит, у нас все хорошо.

Что ж, время для подготовки к встрече незваных гостей еще было, поэтому, решив не гнать лошадей, он отпустил изнывающих на жаре людей приводить себя в порядок.

— Всем освежиться под водопадом и надеть чистое белье. Быть готовыми к бою через двадцать минут. Все, время пошло, — открыл крышку часов, подаренных ему князем как лучшему десятнику, и похлопал Попеску по плечу. — Ты, Раду, тоже иди, я сам пока покараулю.

В который раз Стоян окинул взглядом бухту.

За скальным выступом, считай, на закрытой позиции (у бойцов над землей одни головы торчали) стояла минометная батарея. Впрочем, какая это батарея, всего лишь два миномета. Но это было страшное оружие, такое, которого еще не знал мир. Стрелять ими по морю — еще та головная боль, нужно неплохо знать математику, иметь хороший глазомер, а также практику, чтобы успешно поражать движущуюся площадку в двести пятьдесят — триста квадратных метров. Но когда строители ушли в глубь острова и не стало посторонних наблюдателей, узкое горло входа в бухту и предположительное место высадки они с горем пополам пристреляли. К сожалению, дымовых мин-болванок было всего шестнадцать штук, но все данные ориентиров, значения возвышения стволов на угломерах были внесены в баллистические таблицы. При корректировке огня с фронтального направления, например с существующей пулеметной позиции, двум-трем кораблям мало не показалось бы.

Пулеметная точка, на которой находился сейчас Стоян, располагалась на возвышенности между двумя каменными булыжниками, в ста шагах от берега. Если бы был еще один пулемет, разместили бы оба на флангах, тогда шансов на выживание в данной ситуации стало бы больше.

Вскоре он увидел, что бойцы покинули водопад и пошли к палатке одеваться, поэтому они вместе с вернувшимся от строителей Федулом и сменившимся со второго поста наблюдателем повторили процедуру помывки. Затем, также одевшись в чистую одежду, он построил для постановки боевой задачи полностью экипированных и вооруженных бойцов. Впрочем, каждый из них сам знал, что в той или иной обстановке надлежит делать… за одним маленьким исключением: никто даже на миг не предполагал, что вражеских кораблей (если они вражеские) будет восемь.

— Братцы, если это враги, то на остров мы их пустить не вправе, — сказал десятник и взглянул на море. Сейчас уже стали заметны полосатые паруса и гнезда для весельных уключин на бортах шебек. Никаких флагов или вымпелов не было, князь рассказывал, что именно на таких судах ходят арабские пираты.

Стоян был исполнительным воином, а князь для него сделался образцом для подражания, все написанные им уставы и наставления изучил чуть ли не лучше всех. Соответствующим образом управлял своим десятком, однако сейчас говорил тихо и совсем не по-уставному:

— Все действия минометных расчетов и пулеметного звена отработаны, задачи каждого бойца в отдельности давно определены. Поэтому, ребята, если к нам полезут, то дадим им сдачи. А ты, Раду, — он подошел к пулеметчику, — возьми с собой мину, как ее инициировать, знаешь. Пулемет в чужие руки попасть не должен. Теперь, братцы, помолимся да и пойдем на позиции.

Стоян стал одним коленом на песок, остальные тут же присоединились и громко прочли, как положено, молитву Господню, перевод которой со старославянского на новый славянский язык выучили самым первым: «Отче наш, сущий на небесах! Да святится имя Твое; да приидет Царствие Твое; да будет воля Твоя и на земле, как на небе; хлеб наш насущный дай нам на сей день; и прости нам долги наши, как и мы прощаем должникам нашим; и не введи нас в искушение, но избавь нас от лукавого. Ибо Твои есть Царство и сила и слава во веки. Аминь».

— И это, — он поднялся с колена и на секунду замолчал, — может, кого из вас когда обидел, так простите меня.

— Да что ты, Стоян? Да все нормально! Ты командир, тебе положено. Выживем — и мы командирами будем. — Молодежь зашумела, губы улыбались, но по выражению глаз было видно, что в отношении противостояния девяти бойцов восьми шестнадцатипушечным кораблям никто особых иллюзий не питает. Они подходили друг к другу, обнимались, шутили и… прощались.

Для обозначения принадлежности острова на высокий шест подняли флаг Испанской империи. Корабли, которые были уже милях в двух от входа в бухту, на это не прореагировали никак. Только где-то за милю марсовые стали шустро убирать паруса, а их эстафету перехватили гребцы, весла которых дружно ударили по воде. При этом шесть шебек двумя кильватерными колоннами по две в ряд полным ходом рванули к горлышку бухты, а два крайних корабля разошлись вилкой и в полумиле от берега стали табанить одним рядом весел, резко разворачиваясь бортом к месту высадки. Стали видны приготовления вражеских пушкарей.

Не занятыми в минометных и пулеметном расчетах оставались трое стрелков. Но для них тоже на флангах причала ранее были оборудованы огневые позиции, находящиеся метрах в пятидесяти — восьмидесяти от берега. Один из этих бойцов, взяв в руки связку прутьев, побежал вдоль причала, где дважды остановился, вроде бы как прицеливаясь. Затем вернулся на свою позицию и поднял вверх сначала четыре прута, затем семь. Так он обозначил сектора, по которым неслись колонны непрошеных гостей.

Дело в том, что прицельные приспособления миномета, которые все считали верхом совершенства, по мнению князя, были довольно примитивными. Поэтому он предложил заранее выставить минометы строго напротив горлышка бухты и зафиксировать горизонтальную наводку, определив директрису стрельбы и регулируя дальность только винтом вертикального подъема ствола. Берег также пристреляли, а все данные угломера были помечены на колесике лимба и вписаны в баллистическую таблицу.

— Внимание, к бою! — громко крикнул Стоян, затем тише добавил наводчику второго миномета: — Петро, берешь дальний, седьмой сектор. И видишь, твой немного отстает, значит, нужно время для подлета мины, поэтому откроем огонь одновременно. Нам очень важно первыми глушануть ведущих, поэтому вы, братцы заряжающие, вбрасывайте в ствол мины со всей возможной прытью. Не бойтесь, одна на другую не налетит, предохранитель не даст. — Внимание, — опять повысил голос, наблюдая, как вырвавшиеся вперед шебеки неумолимо приближаются к заранее намеченной точке. — Мои команды только для батареи, остальные вступают в бой самостоятельно. Не спешите пулять, помните слова князя: один патрон — один труп! Пиратов всего лишь человек четыреста! А у нас патронов — две тысячи! Батарея! Беглым! Огонь!!!

Мины тихо заскользили в стволы, почти одновременно хлопнули дымарем и завыли, устремившись к цели, неся под рубашками из сталистого чугуна по полкилограмма тола. Обе первые мины, отправившиеся в седьмой сектор, нырнули в воду у самого борта, не причинив переднему пирату никакого вреда.

— Петро, — кричал Стоян сквозь звуки разрывов, накрывших деревянную палубу первого корабля, шедшего в четвертом секторе, — не гонись за ним, его палубу Попеску подметет! Дай на лимб четверть деления вперед и долби дальше! Сейчас следующий сам подставится!

И действительно, его пятая мина наконец рванула под передней мачтой второго корабля, свалив ее на палубу, а шестая, видимо, прошила палубу насквозь и попала в пороховой погреб. Корму этой шебеки разворотило на куски, и она с ходу просела в воду, высоко задрав нос. Следовавшее в колонне за ней третье судно стало резко табанить всеми веслами, чтобы не влететь в тонущий корабль, и приняло вправо. Но путь и здесь уже был закрыт дрейфующим подбитым кораблем с горящими парусами. Поэтому одноглазый шкипер, находящийся в шоке от воя невидимых ядер, прилетающих из невидимых пушек, через две минуты боя принял решение со всей силой и энергией выгребать назад, под прикрытие орудий двух оставшихся кораблей. Ему ненадолго повезло, он был на одном из двух суденышек, которые не получили ни одного повреждения, ни один матрос на них не пострадал.

Расчет второго миномета за первые две минуты боя выпустил двадцать восемь мин, из них результативных попаданий было только шесть, и все по тонущему кораблю. Но свою задачу он выполнил сполна, свою часть прохода в бухту заблокировал намертво.

Только один из нападавших смог уйти из этого котла невредимым. Для всех же остальных пиратов в результате мелких случайностей ситуация складывалась неблагоприятно, даже трагически. Так, второму кораблю, шедшему через ближний сектор прохода, деваться стало некуда, и он, не успев затабанить веслами и уйти в сторону, вынужден был на полном ходу таранить правую часть кормы своего подбитого ведущего. А тому досталось, когда первые две мины, попавшие в палубу, вывели из строя кормчего и гребцов левого борта. Вначале он потерял ход, потом, после удара в корму, его стало разворачивать влево, полностью перекрывая эту часть бухты.

Фортуна повернулась к защитникам лицом, такое столпотворение сгрудившихся кораблей в пристрелянной точке было величайшим подарком судьбы. Из тридцати двух выпущенных расчетом Стояна мин за те же самые первые две минуты боя, двенадцать штук разорвали палубы обоих кораблей, чем нанесли колоссальные потери нападающим. Особенно побитым оказался первый корабль, на котором сейчас весело пылали такелаж и свернутые паруса. А вот второй попаданий получил поменьше, и сейчас на нем еще немного шевелили веслами и пытались выгрести.

Шедший в этом секторе последний корабль остался совершенно невредимым, в него не попала ни одна мина. Однако вел он себя странно, вертелся на месте, как дерьмо в проруби, а на его палубе лежало десятка два трупов. Оставшиеся в живых метались в панике или пытались хвататься за весла, но спотыкались, падали и больше не поднимались.

Странность в действиях этого корабля «организовал» стрелок Васька. Он засел с винтовкой на возвышенности у самого входа в бухту и с нетерпением провожал входящие в горло и замедляющие движение корабли. Здесь весла втаскивались в портики, кроме последних двух у кормы, и дальше корабль двигался по инерции. Пираты, не наблюдая никаких защитников, громко смеялись и что-то весело покрикивали. Обнажив палаши и достав пистоли, они сгрудились у бортов, приготовившись десантироваться, как только кормчий подведет корабль к берегу.

Васька ожидал взрыва первой мины, что должно было стать сигналом к открытию огня, и чисто механически пересчитывал врагов. На первом корабле он не успел посчитать, а на втором их оказалось сорок четыре вместе с кормчим. С возвышенности ему очень хорошо был виден каждый пират не только в ближней колонне кораблей, но и в дальней. Впрочем, дальняя должна была интересовать его побратима Арсена и друга Мишку; они засели за скалами на той стороне залива.

Еще до взрыва Васька услышал из ущелья хлопок вышибного заряда и понял: началось. Команда проходящего последним корабля была видна внизу как на ладони, поэтому, прицелившись в кормчего, сделал упреждение и нажал на спуск.

Снайпером, как сейчас называют хороших стрелков, он не был, но ростовую мишень на дистанции в четыреста метров поражал без промаха. А здесь было каких-то метров сто восемьдесят — двести. Из такой винтовки, которую придумал и сладил их князь Михайло, даже криворукий попал бы.

Все четырнадцать патронов магазина нашли свои четырнадцать целей, после чего набитые сотнями тренировок руки быстро снарядили винтовку по новой. Васька взвел рычаг затвора, загнал патрон в патронник, добавил в гнездо приемника пятнадцатый патрон.

Вой мин, взрывы на передних кораблях и один корабль-утопленник, быстро погружающийся кормой в кипящее море, способствовали панике и метаниям пиратов, что-то вопящих в страхе и не соображающих, откуда летит смерть. Прицелиться и попасть стало гораздо сложней, но и сейчас десятерых, тех, которые хватались за весла, свалил. Может, не насмерть, но вывел из строя точно. «Пока я жив, не выпущу виновку из рук. Ни один шакал за весла не сядет». Так думал Василий Беловол, бывший сечевой казак Жашковского куреня, а ныне лыцарь войска князя Каширского.

Еще два лыцаря, пулеметчик Раду и его второй номер Панфил, готовились «подметать» палубу самой первой шебеки. Когда она прорвалась в бухту, стало понятно, что менять позицию пристрелянных минометов ради нее не будут, и эта цель останется на совести пулеметчиков.

Все сгрудившиеся на палубе пираты, только что веселившиеся в предвкушении каких-то удовольствий, после первых же взрывов что-то заорали про шайтана, а два кормовых весла стали резвее подгребать к совсем близкому берегу. Сейчас они оказались метрах в шестистах, для прицельной стрельбы далековато, но деваться им было некуда, либо прорываться назад по бурлящей воде сквозь вой демонов и не виданные никогда ранее взрывы, либо двигаться вперед к месту высадки. А такое место было только одно: берег протяженностью в две сотни метров перед самой пулеметной точкой. Сейчас шебека неумолимо приближалась, быстро скользя вдоль правого берега залива, выходя на их позицию почти в упор.

Осталось пятьсот метров, четыреста пятьдесят, четыреста… Раду широко расставил ноги, прислонился животом к скале, скинул с шестерни редуктора собачку-фиксатор, перехватив левой рукой под прикладом, плотно уперся в него плечом, а правую руку положил на ручку вращения блока стволов. Здесь ничего нажимать не надо было, здесь нужно было крутить, как в мясорубке.

Окинув хозяйским взглядом приближающуюся шебеку, ее палубу и высоко задранную корму, словно гуцул, примеряющийся к месту стрижки овечьей шерсти, Раду прильнул к прицелу. Вдруг кормчий, которого планировал состричь самым первым, выпустил из рук рулевое весло и свалился на палубу. Рядом стали падать замертво и другие пираты.

Ага! Не спят Арсен и Мишка! Отлично! Тогда начнем стрижку с носа и вдумчиво пойдем к корме. Раду потянул ручку, вместе с гулом вращающихся шестерен раздались звуки выстрелов и шелест осыпающихся гильз, а плечо ощутило вибрацию отдачи.

Душа пела от счастья! Он своим любимым пулеметом впервые в жизни рвал целую толпу врагов. Часто пули прошивали пиратов насквозь и брали двойную жатву, тела ложились, как под серпом колосья. Великолепное оружие придумал князь Михаил! И почему он обзывает этот прекрасный пулемет допотопной машинкой?! Да десятков пять таких машинок, и под пяту можно взять всю Валахию вместе с Бессарабией. Да что там Валахия?! Пару сотен таких пулеметов, и они смогут завоевать весь мир!!

Через семнадцать оборотов ствольной группы вокруг оси пулемет затих, стволы продолжали вращаться, а гул шестерен редуктора требовал очередной порции питания. Сто два патрона покинули магазин, отдали в смертоносный полет пули и осыпались вниз пустыми гильзами. Буквально за восемь секунд ведения огня.

— Заряжай! — крикнул Панфилу, второму номеру, а сам вытащил и отбросил пустую коробку. Панфил был готов, и снаряженный магазин сел в гнездо быстро и точно. Патроны осыпались вниз и стали поступать в приемники, а кулачок с затвором захватывал самый нижний из них и подавал в патронник. Мясорубка заработала вновь.

Третий магазин он добивал короткими очередями. На палубе ходячих уже не было, а если что и шевелилось, то полутрупы, в меткости стрельбы по которым состязались Мишка с Арсеном. Вдруг борт стоящего на рейде корабля пыхнул огнем и черным дымом.

— Ложись! — крикнул Раду и, нырнув за гранитную глыбу, услышал раскат пушечного залпа, а затем грохот взорвавшихся внизу ядер.

— Суки! В лощину попали! По минометам! — прохрипел Панфил, выглянувший из расщелины первым. Но последние его слова потонули в звуке очередного выстрела.

Уже поднимавшемуся с земли Раду больно ударил по ушам громкий треск каменной глыбы и звук взрыва. Он ощутил дрожь земли, видно, несколько вражеских ядер попало по укрытию.

— Панфил, Панфил, — позвал он, но совершенно не услышал собственного голоса. Оглянулся и увидел ноги товарища, выгнувшееся дугой тело и скребущую камень руку, в том месте, где раньше была голова, фонтанировала кровь.

— Пулемет!! Мой пулемет!! — В его душе словно что-то оборвалось. Он на корточках, не дыша, подполз к своей любимой машинке… — Цел, — сказал с облегчением. Пулемет был невредим, и он, крутанув ручку, ощутил уже такую родную вибрацию от отдачи. Нежно погладив ствольный блок, вытер текущую из носа кровь, улыбнулся и стал алчно осматривать бухту.

Стрелять было некуда, трупы на окровавленной палубе уже не шевелились. Дальше, слева, дрейфовали три корабля, даже отсюда было видно, что на них уже никто не подает признаков жизни. Один корабль с пылающими мачтами был здорово разгромлен и сидел в воде по самую палубу, второй оказался разрушен поменьше, а третий, похоже, вообще уцелел. А с правой стороны бухты было совсем пусто, разве что из воды торчал кончик мачты утонувшего корабля. Только вдали шустро загребал веслами последний беглец, и еще эти два паскудных корабля, которые только что разрядили пушки, сейчас разворачивались на месте, готовя к выстрелу второй борт.

А минометчики после того, как смогли потопить один корабль и остановить два, впечатлились успешными действиями их левого фланга: Васька Беловол смог выбить из винтовки половину команды шебеки, расстреливая любого, кто пытался взять в руки весла. Корабли, находящиеся на рейде, пока бездействовали, поэтому Стоян решил устранить ближайшую проблему.

— Ребята! Поможем Ваське. Смотрите, пираты с горящего корабля прыгают в воду, сейчас будут расползаться по берегу. — В бухте стоял крик, кто вспоминал аллаха, кто шайтана, вдали трещал пулемет Попеску, бухали выстрелы стрелков. Поэтому они тоже быстро взяли винтовки, выбрались из лощины наверх и стали добивать и живых и шевелящихся. Через три минуты все было кончено.

Они услышали залпы орудий находящихся на рейде кораблей за секунду до удара прилетевших ядер. Своевременно среагировать и изменить судьбу было невозможно. Семь ядер пролетело через лощину, первое из них зацепило и измочалило о камни миномет, а восьмое упало в их расположении и разорвало пополам Петра, проломило грудь его напарнику и контузило Стояна.

Минометчик очнулся оттого, что его тряс за плечи Федул:

— Стоян! Стоян! Ты жив?!

— На-наверное. — Он помотал головой, уселся на камни, мутным взглядом зацепился за винтовку с разбитой ствольной коробкой. — А ты как?

— Я нормально, но Петро и Степан вот. — Федул кивнул на окровавленные тела.

— По-понятно, — Стоян заикался, у него в ушах звенело, тошнота подступила к горлу. Но он заставил себя поднять голову и осмотреться. Внизу в лощине сиротливо стоял уцелевший миномет, рядом валялся сломанный флагшток с испанским флагом, а в море, на рейде, шустро шевеля веслами, на месте разворачивались два корабля. Вот-вот займут позицию для стрельбы с другого борта.

— Ф-федул, п-пошли быстрей. — Он с трудом встал и, пошатываясь, побрел к миномету. Взялся руками за двуногу и кивнул: — Б-бери плиту, разво-ворачиваем с-ствол в море.

Проверив основательность установки миномета, провернув винт горизонтальной наводки, установил прицел на корабль с богатой художественной резьбой по дереву на кормовой надстройке и поднял ствол на сорок пять градусов — самую большую дальность.

А на высокой корме одного из этих кораблей стоял с подзорной трубой и осматривал берег некогда удачливый хозяин некогда большой и мощной боевой эскадры, Мурад Реис. Его душу переполняли одновременно и страшная злоба, и бесконечные сожаления, и безысходность. Ему даже в страшном сне не могло присниться, что за какие-то триста ударов сердца он станет посмешищем всего Берберийского побережья Магриба.

По заверениям Одноглазого, этого иблисового отродья, здесь, кроме дорогостоящих рабов, ценных материалов и нескольких охранников с плохонькими мушкетами, не должно было быть никого и ничего. Поэтому даже галерных рабов он приказал вывести с судов и оставить в бараке, лишь бы нагрузить побольше добра. Да и при подходе к острову он внимательно осматривал берег, и действительно, нигде не видел ни пушек, ни солдат, только груды сложенного добра, пару бегающих охранников и далеко-далеко ручеек рабов, уходящих в горы. «Ничего, — думал он, — далеко не убежите, всех выловим».

Тогда он даже хотел изменить своему собственному правилу и, не прикрывая высадку, отправиться в бухту вместе со всеми. Но пересилил себя и решил поступить как всегда: шестерку отправить на штурм, а самому с шебекой племянника зарядить пушки и стать прикрытием на рейде. Подходить же к берегу решил только после высадки основного десанта. По большому счету это решение спасло ему жизнь.

До входа в совсем маленькую бухту было где-то с полмили, когда корабли вломились в нее кильватерным строем в две колонны с шумом, гиком и смехом. Застоявшиеся в плавании команды, не наблюдая никакой угрозы, приготовились повеселиться. Они стремились быстрее высадиться и начать охоту; чья команда приведет больше рабов, той команде больше и причитается.

И вдруг начался ад. Мураду Реису и без подзорной трубы было видно, что творится в бухте. Словно из-под земли черным дымом захлопали мортиры, и на его корабли обрушились страшно воющие ядра. Издали мелькало что-то маленькое, но Реис был уверен, что это только казалось, ибо так взрываться могут только начиненные порохом огромные ядра.

Не все они попали в корабли, но профессиональная память зафиксировала шесть десятков хлопков. Нет, он не сомневался в том, что можно не увидеть три-четыре спрятанные мортиры, которые будут тихо стрелять через дыру из-под земли, но не заметить шесть десятков?? И не меньше!!! Потому что за такое короткое время их перезарядить невозможно. И стрельбу вели так, как иберийцы и франки, по заранее намеченным местам.

К звукам хлопков и взрывов присоединились частые мушкетные выстрелы. Очень частые. Глядя на то, как умирают его люди, было совершенно ясно, что прячется здесь не девять сторожей, а по меньшей мере полтысячи солдат. Вот только дымов не видно.

На этом острове не было добычи, здесь их ждала только смерть. А не специально ли Одноглазый его привел сюда? Вон и его корабль возвращается невредимым — единственный из всех… «Все, Одноглазый, — подумал он, — не жить тебе, умирать будешь в страшных муках. И прямо здесь, в море. А сейчас нужно уходить». Но просто так уходить было нельзя, даже перед своими матросами — урон чести.

— Мехмед! Вон, смотри, — крикнул племяннику, который с испугом наблюдал за творящимся с кормы соседней шебеки, и показал рукой в сторону скал, где часто мелькали огни. — Там мушкетеры гяуров.

— А дымы где?

— Слушай меня! Там пещеры! Поэтому и дымов мушкетов не видно! Сквозняк весь дым вытягивает, что тут непонятного? А где дымы немного видны, там мортиры спрятаны. Ясно?! Твоя задача — двумя бортами влупить в то ущелье. Понял?!

— Ясно! Понял, Мурад-ака!

Первый залп накрыл именно те точки, которые они и планировали. Но вот когда развернулись, а кормчий выравнивал горизонтальную наводку, вдруг раздался пронзительный, нарастающий вой. Раньше он был далеким и приглушенным, сейчас же стал громким, жутким, леденящим душу.

Не страшно взять в руки меч и воевать с врагом видимым, но ужасно не хочется умирать от невидимой смерти, когда тебя терзают непонимание и демон безысходности.

Это ядро перелетело корабль и шлепнулось в море ярдах в двухстах от борта. Мурад Реис заметил, как за той же горкой опять хлопнул дымок, выстрелила следующая мортира. Сейчас ядро не долетело ярдов сто.

— Стреляйте, иблисовы дети! — ругал он своих пушкарей, и у тех уже были зажжены фитили, но за секунду до залпа очередной вой донесся с неба и снаряд попал в нос шебеки. Близкий взрыв показался страшным, словно это было ядро тридцатишестифутовой пушки. В результате бушприт оторвался вместе с канатами и насмерть зашиб матроса, а ничем не удерживаемая передняя мачта стала заваливаться назад. И только такелаж средней мачты не дал ей возможности свалиться на палубу.

Ну а их второй залп тоже получился, только все ядра улетели на пустынный песчаный пляж.

— Уходим! Снимаемся! — брызгая слюной, орал Мурад Реис.

А матросов подгонять и не стоило, они уже давно были под впечатлением от скоротечной расправы над эскадрой и сейчас, втянув головы в плечи под вой падающих ядер, резво нажимали на весла.

Ни в одну шебеку больше попаданий не было, правда, стрельба тоже прекратилась.

А в это время лыцари Стоян и Федул стояли у изломанного флагштока и устало смотрели на удаляющиеся в беспорядке корабли побежденных врагов.

— Пятьдесят пять минут, — сказал Стоян, открыв крышку часов.

— Что?

— Прошло пятьдесят пять минут с момента первого выстрела.

— А-а, — кивнул головой Федул, — а мне кажется, что мы воевали целый день.

— И мне так кажется. Давай-ка отремонтируем флагшток, пусть строители видят, что у нас все в порядке.

Пока они вязали палки да цепляли флаг, стали сходиться бойцы. Первым пришел Василий, а следом Раду. Он на плече тащил тело, а под рукой голову погибшего Панфила. Последними появились Миша и Арсен, эти шли не спеша, в пути несколько раз стреляли подранков.

Погибших воинов, Петра, Степана и Панфила завернули в трофейный парус и похоронили на возвышенности, по дороге к будущей цитадели. Арсен сказал, что место здесь хорошее, светлое и душам их должно понравиться.

Как-то очень уж странно смотрел на бойцов Лучано, который привел с собой группу строителей. Они-то и стали помогать наводить порядок, но первое, что сделали, — так это выловили около трех тысяч оглушенных рыб, которых тут же стали солить и вялить. Можно было бы нагрести и больше, но вода в бухте стала кипеть от появившейся стаи акул.

И крабов тоже было много. Особенно первые дней пять после этого нападения с отливом на берегу оставались сотни и сотни очень крупных экземпляров.

Не обошлось и без новых неожиданностей: в трюмах трех незатопленных кораблей пряталось восемнадцать пиратов. Сначала их хотели отдать акулам, но Стоян не согласился. Увидев под скамейками цепи галерных рабов, решил трудовыми ресурсами не разбрасываться.

— В живых остались только самые трусливые и хитрые. Эти будут работать, такова цена их жизни.

И действительно, они-то и собирали трофеи, шмонали трупы и хоронили их в открытом море. Затем отмывали и очищали уцелевшие корабли, лебедками вытаскивали утопленников. Из их разговоров стало понятно, что потопленный первым корабль восстановлению не подлежит, но его можно пустить на ремонт двух других, и материалов будет даже больше чем достаточно.

Таким образом, флот князя мог пополниться четырьмя очень даже неплохими шестнадцатипушечными каботажными судами с запасным парусным вооружением, полным оснащением, зельем и припасом. Кстати, пушки первого утопленника тоже не пропали.

На фоне таких серьезных трофеев какие-то двести двадцать пистолей, пятьдесят девять мушкетов, две сотни абордажных палашей, три десятка ятаганов, три сотни разных ножей, а также пара тонн вяленых мяса и рыбы, четыре десятка мешков муки и разной крупы, десяток ящиков лимонов и куча барахла в виде одежды и обуви выглядели блекло.

Через месяц после этих событий произошло еще одно происшествие, которое скрасило унылое однообразие островного существования. Инициативная группа рабов в количестве шести человек (они были закованы по трое на цепи) предприняла попытку напасть на караульного и захватить одну из шебек.

Арсен их просто расстрелял из револьвера.

С этих самых пор и до прихода осеннего каравана на острове (по крайней мере в этой его части) было спокойно и тихо.

…Эту историю мы узнали гораздо позже. Когда она только случилась, мы еще были в замке и вели вполне себе мирную жизнь.

Сейчас мы возвращались с неудачного (по всеобщей точке зрения) похода к берегам Алжира. Ну не попались нам пираты! Никто не захотел на нас нападать! Не постреляли с каронад! Целая неделя коту под хвост!

Впрочем, если быть честным до конца, то прошла она для нас недаром. Просто за эту неделю мы стали более умелыми моряками.

Наш путь лежал через Сицилию. Шевалье Гийом обещал в это время быть в Сиракузах, там у него имелись какие-то дела. Там же нужно было договориться с несколькими шкиперами о перевозке из Хаджибея на Канары людей, лошадей, скота и разных других товаров. Правда, шевалье Гийом сказал, что с этой проблемой он сам поможет. Но главное для нас — он должен был привезти подложные документы на марсельскую приписку моих кораблей, говорил, что это не проблема. Надеюсь, обещание выполнит, так как переться в Высокую Порту с испанскими документами смерти подобно.

Первоначально речь шла о бумагах на два корабля, но полтора месяца назад письмом уведомил его о третьем — «Ирине». Возражений не последовало, поэтому думаю, что все будет в порядке.

— Интересно, — как бы про себя тихо сказал мой старпом, стоявший рядом на шканцах. — Как там наши бойцы, которые на Канарах?

Его интерес был известен абсолютно всем, Арсен Кульчицкий, который сейчас там находился, являлся его лучшим другом детства. А еще он беспокоился о благополучии своей младшей сестры, которая в Арсене души не чаяла.

— А что с ними случится? Ходят в караул «через день на ремень», а остальное время лежат на пляже да пузо греют.

 

Глава 3

Сиракузы хранили множество следов древней цивилизации: и древнегреческий театр, правда, уже без сцены; и часть крепостной стены, на которой погиб великий Архимед, защищая город от нашествия римлян; и амфитеатр гладиаторов, построенный уже самими римлянами. И если постройки этих древних культур простояли здесь от полутора до двух тысяч лет, то стены тюрьмы, по коридорам которой мне пришлось прогуляться, были построены вместе с крепостным комплексом императором Священной Римской империи Фридрихом II всего пятьсот лет назад.

Нет-нет, вели меня не под конвоем, а весьма предупредительно. Как некоего жалостливого доброжелателя, возжелавшего расстаться с сотней дукатов в пользу кредитора и городской казны и выкупить из долговой ямы обанкротившегося газетчика. В нагрузку к печатному оборудованию.

Встретившись в таверне с шевалье Гийомом и рассчитавшись за внешне вполне приличные документы, которые в порту Марселя предъявлять совсем не рекомендовалось, краем уха услышал за соседним столиком интересный разговор.

Молодые люди, прилично приняв на грудь, громко обсуждали неприятную историю, произошедшую с ними, а также их другом и компаньоном. В результате они потеряли работу, а средства производства в виде печатного станка и главный двигатель бизнеса Карло Манчини были арестованы.

Из подслушанного разговора удалось выяснить, что Карло слыл парнем шустрым, пронырливым, но обаятельным. Получив образование в Сорбонне — парижском университете, еще два с половиной года бродил по дорогам Европы, пока в конце концов не добрался домой, в родные Сиракузы.

Ничего хорошего его здесь не ожидало. Оставленные покойными родителями деньги ушли на жизнь да обучение, но Карло не унывал. Он вернулся, имея уже определенные планы: решил организовать выпуск еженедельного газетного листка. Дело было новомодным, но интересным и перспективным, такие листки сейчас выпускали только в европейских столицах да крупных городах. Однако, изучив данный вопрос еще в Париже, посчитал возможности массмедиа делом рентабельным даже в Сиракузах.

Карло позвал в компанию двух друзей, с помощью одной из своих любовниц взял кредит у некого благодетеля, привез из Венеции печатный станок и стал работать.

Судя по высказываниям молодых людей, наливавшихся вином за соседним столиком, было ясно, что газетенка пользовалась успехом. Здесь печатались все местные новости, иногда с пикантными подробностями, некоторые высказывания, стихи да сатирические заметки. С критикой власть имущих Карло был осторожен.

С самого начала их деятельности все было хорошо, и финансовые дела шли неплохо. Прибыль приносила даже простая реализация газет, но самый главный доход они имели от размещения объявлений торговых компаний. Но беда на голову сексуального мачо Карло все-таки свалилась. В виде влиятельного мужа очередной любовницы. Влиятельного настолько, что уже утром с газетчика затребовали немедленного возврата оставшейся части кредита, а к вечеру сунули в долговую тюрьму.

Во всей этой истории меня вначале заинтересовал единственный момент — печатный станок. Дело в том, что мои сшитые в книги записи, как бы с ними осторожно ни обращались (каждый ученик обязан был переписать каллиграфическим почерком), превратились в истрепанную макулатуру, и с этим нужно было что-то делать. Планировал, конечно, купить оборудование да обучить человека, но сейчас судьба помогла ускорить решение проблемы. Вот и пришлось прогуляться в местный острог.

Знал прекрасно, что первую печатную машину англичане создали в начале девятнадцатого века, но то убожество из деревянных щитов, валков и коробочек с наборными буквами, которое вынесли со склада конфискованного имущества, разочаровало до глубины души. Мой друг Серега, с которым в той жизни еще со студенческой скамьи сохранил добрые отношения, долгое время был вице-президентом издательской компании, а я частенько бывал у него в гостях. Так вот, в фойе на первом этаже их офиса был размещен музей древнего полиграфического оборудования, и одна из тех машинок мне очень подошла бы. Ничего в ней сложного не было, поэтому придется озаботиться и изготовить.

А компашка Карло Манчини общим составом в три человека продалась мне всем скопом за восемьсот талеров в год с предоставлением бесплатного жилья. То есть князь Михаил Каширский заключил с ними нотариально заверенный договор о полиграфических и издательских услугах, выполняемых на производственных площадях, находящихся на родовых землях, на девять лет.

По европейским меркам, условия найма очень приличные. Правда, говорить о том, что вернуться в Европу они теперь не смогут и через двадцать лет, не стал. Зачем людей расстраивать? Впрочем, если они будут адекватными, обижать не собирался, совсем даже наоборот.

Путь до Хаджибея прошел совершенно спокойно. Может быть, потому, что шли под французским флагом, а может, по какой-либо другой причине. Но ни в Средиземном, ни в Мраморном, ни в Черном морях все чужие суда, шедшие встречным курсом, к нам интереса не проявляли. В том числе и турецкая военная эскадра. В самом узком месте Босфорского пролива, в порту Румелихисар, с нас сняли таможенную мзду по пять цехинов с корабля и тоже не имели никаких вопросов.

Море было спокойно, но дул легкий норд-вест, что немного затрудняло движение, зато нам для практики это вполне подходило. В пути мы подстроились под ход самой медленной нашей шхуны, но главное, научились выполнять эволюции и ходить в строю даже ночью.

Капитаны «Ирины» и «Тисифоны», а также мой старпом на протяжении всего пути гоняли ребят как положено. На этих двух кораблях было всего по три человека (капитан, боцман и еще один мореман), которые не сдали экзамен по славянскому языку, поэтому для них были назначены учителя из числа наиболее способных. На своем же корабле занятия со специалистами, к которым присоединились наши новые печатники, вел сам.

Так мы и двигались, пока к полудню пятнадцатого августа по левому борту не возникла внешне знакомая еще по той жизни, но абсолютно незнакомая на сегодняшний день Одесская бухта. Сейчас у берега торчали только мачты трех небольших шхун. Собственно, даже причалов не было, в море выступал только один деревянный пирс, поэтому мы, как и остальные, бросили якоря в двух кабельтовых от берега.

Стояли у того места, где в будущем должен был вырасти морвокзал, а сейчас возвышалась небольшая крепость. Справа от нее раскинулся поселок, тоже небольшой. Его дома и домики были построены из глины и ракушечника, а кое-где из дерева. Между поселком и крепостью высилась башня минарета.

Города, одного из самых любимых в той моей жизни, в котором проживали мои двоюродные братья и племянники, где сам бывал очень часто, еще не существовало и в помине. И будет ли он так называться, как назывался в моем будущем, не знаю. И будет ли завоевывать эту крепостицу генерал Осип Михалыч Дерибас, тоже не знаю. Теперь вряд ли. Что-то мне подсказывало, что в этой истории турка прогонят отсюда лет на сто пятьдесят раньше, еще при Петре.

Что ж, это дело неминуемого будущего, а сейчас пора было делать первые шаги для его приближения и идти знакомиться с местной военной администрацией. Почему не с гражданской? Потому что за время пятисотлетней истории Османской империи таковой не наблюдалось в принципе. Во всех населенных пунктах, и малых, и больших, рулили армейские офицеры и генералы, беи и паши.

Было видно даже без подзорной трубы, что на надвратной башне уже давно стояли и наблюдали за нашим приходом несколько турецких офицеров. Поэтому, не оттягивая представления, спустил шлюпку на воду и в сопровождении восьми матросов и Антона снял и забрал с «Тисифоны» и «Ирины» обоих капитанов, затем все вместе отправились на берег. Иван идти с нами отказался категорически.

— Этих турков и турченят я терпеть не могу, — отмахнулся он, — да и оселедец мой им тоже вряд ли понравится. Еще убью кого-то, и провалится вся твоя задумка.

С нами напросился Илья Сорокопуд, который в компании с еще несколькими бойцами хотел прогуляться по берегу.

— Не возражаю, — сказал ему, — но ведите себя корректно.

Ворота были закрыты, но у входа в калитку нас встречали молодой эфенди и евнух-толмач. Мы представились, а они, увидев грамоту великого визиря, тут же дважды поклонились (нам коротко, а грамоте почтительно) и через внутренний двор повели в центральную башню.

Комендантом крепости оказался некий Джунаид-бей, мужчина лет сорока. О возможном нашем прибытии и о целях похода он давно знал и очень рассчитывал на благоприятный его исход. Как стало понятно, не только (или не столько) из патриотических побуждений, сколько из-за того, что весь полученный от меня налог пойдет в копилку его отряда. Оказывается, султан султанов, хан ханов, предводитель правоверных и наследник Пророка опять забыл выдать годовое жалованье пограничным отрядам. Вот они и выживали кто как мог.

— Можете даже не сомневаться, уважаемый Джунаид-бей, все свои обязательства, безусловно, выполню. И вообще, надеюсь на очень долговременное сотрудничество.

Было видно, что мои слова ему понравились. Выполнив все официальные процедуры, он нас не отпустил, а усадил за стол, две рабыни с азиатской внешностью притащили разные сладкие вкусности и одуряюще пахнущий кофе. В общем, комендант мне показался человеком спокойным, незаносчивым, вполне себе нормальным и адекватным. Таким, с которым можно иметь дело. Только немного назойливым и прилипчивым, уж очень хотел знать, что делается в мире, а главное, кто с кем воюет.

Кроме нас четверых, в его кабинет набилось около десятка сухопутных офицеров и три морских капитана. А что? Кинотеатров и телевизоров нет, а здесь живое радио из Франции приехало, вещающее на родном, турецком языке.

Засиделись до сумерек, мне предоставили возможность исполнять роль главного сказочника. Вот уж довелось языком помолоть. А что мужскую компанию интересует? Правильно, война, деньги и женщины.

Довелось вспомнить все, о чем читал в европейских газетах. Особенно присутствующим понравился рассказ об ограблении некими ворами испанского банка. Услышав же размер украденной суммы, вначале все находились в прострации, затем радовались, как дети. И не чьей-то удаче, а тому, что обворовали именно испанцев.

Язык к моменту прощания уже болел (образно говоря), зато мы обогатились знаниями о положении дел в Московии, Речи Посполитой и Запорожской Украине. В итоге договорились, что один из присутствующих, ногайский бек, покажет место выпаса для лошадей, а также территорию для летнего лагеря, отведенную моему отряду. В будущем туда будет свозиться разное добро, станут доставляться переселенцы (рабы — в интерпретации османской стороны).

По окончании переговоров, как только сели в шлюпку, отдал команду капитану Рыжкову швартовать «Ирину» к пирсу, выводить лошадей и выгружать повозки. Потом, правда, возник небольшой спор о том, кто именно отправится с ними в ночное — хотели все, поэтому десятникам пришлось тянуть жребий.

В поход выступать решили с рассветом.

— Ну ты и жук, Михайло, — выговаривал Иван. Его вороной коняга вышагивал справа от моей Чайки. — Это же надо умудриться — сделать из вражины-турка пособника в своих делах. Эх! Если бы они только знали… Но как мы их, а?!

Правильно, Иван. Тот Михайло, которым я был еще два года назад, до такого решения своих вопросов никогда бы не додумался. Если бы ты только знал, что многие люди будущего впитывают циничность и беспринципность с молоком матери, а человека порядочного, справедливого и честного считают лохом обыкновенным, ты бы ужаснулся.

По удивленным взглядам, которые на меня иногда бросали бойцы, было понятно, что весь этот проход через вражескую территорию и свободное общение с османскими офицерами их не слабо шокировали. И это несмотря на то, что все наши шаги были заблаговременно продуманы и доведены до сведения личного состава. Наверное, одно дело — понимать умом, а совсем другое — действовать.

Мы выступили, как и планировали, с рассветом. Высадились на берег, как только начало сереть, и выгрузили походные пожитки. Все три корабля на рейде сцепили бортами, оставив под командой боцмана Славова девять человек караула.

Издательской компашке Карло Манчини, дабы дурью не маялись, поручил отлить новый шрифт и приступить к выпуску букваря на новом славянском языке и арифметики. Стаса тоже хотел оставить, но Антон его пристроил на время рейда к минометной батарее в качестве «старшего куда пошлют», поэтому вмешиваться не стал.

К этому времени на выделенную нам площадку, находящуюся в двух километрах от крепости, из ночного пригнали табун. После двухнедельного болтания в море, в тесноте надтрюмной палубы, простор ночной степи и свежесть трав помогли нашим лошадкам восстановиться, и сейчас они выглядели здоровыми и резвыми.

В табуне насчитывалось семьдесят четыре лошади, шестьдесят строевых и четырнадцать тягловых. Седла были загружены на повозки еще с вечера, поэтому наши приготовления оказались недолгими. Маршрут наметили давно, план похода неоднократно обговаривали, оставалось только воплотить планы в жизнь.

Командовать на марше приказал Антону, посчитал неправильным, что капитан должен служить у полковника попугаем. У каждого из нас были свои функции, и каждый должен был заниматься своим делом, мы же с Иваном возглавили походную колонну, и все.

Когда полностью рассвело, мы уже находились далеко от Хаджибея. Перед глазами раскинулась бесконечно ровная пожелтевшая степь с частыми кустиками еще зеленого ковыля и листиками подорожника. Приказал остановить колонну, слез с Чайки, раскинул руки и упал лицом в чудно пахнущую траву.

— Земля моя родная! Как счастлив обнять тебя!

Пролежал так минут десять, вдыхая запах полыни. А когда встал и оглянулся, то увидел, что в порыве своем был далеко не одинок. А могучий и грозный Иван вообще отвернулся и смотрел в небо влажными глазами.

Никаких неприятностей от мелких ногайских родов мы не ожидали. Слух о наемниках-французах с грамотой великого визиря, идущих за добычей в Украину, разнесся по степи еще вчера вечером, и, думаю, вряд ли кто рискнул бы напасть на отряд, благосклонно принятый местным беем. Но Антон все равно отправил по пути следования дозор из шести всадников: два спереди и по два на флангах. Следом за ними на дистанции метров в двести шел боевой дозор также из шести кирасир, а замыкала колонну четверка арьергарда.

Если бы мы планировали просто быстрый рывок и захват подлой души Собакевича, мы бы шли напрямик по Междуречью и не тащили обоз. Но лично я вынашивал более обширные планы, поэтому мы повернули восточнее, в направлении Запорожья. Южный Буг рассчитывали форсировать в месте слияния с рекой Мертвовод, в районе запорожской крепостицы Соколец. Это были родные места покойной супруги Ивана Бульбы.

Сейчас эта степь заселена мало, весь мирный народ давно был вытеснен в результате войны за обладание Правобережной Украиной между Московским царством и турецко-татарской коалицией. Но через год-два война окончится, сторонами будет подписан мирный договор, по решению которого заселять и осваивать эти места как татарам, так и казакам будет запрещено. Плодороднейшие земли между Дунаем и Бугом станут безлюдными на долгие десятилетия. Разве что сделаются прибежищем грабителей да различных бандитских отрядов как с одной, так и с другой стороны.

Наш обоз состоял из семи вполне быстроходных повозок, быстроходными они были как за счет отличных тягловых лошадей, так и за счет конструкции. Шесть из них походили на обычные крытые фургоны, а седьмая — настоящая полевая кухня на два котла, емкостью по сто двадцать литров каждый. Вчера при выгрузке на причал все наши повозки вызвали немалое любопытство у ротозеев.

Кузов фургона представлял собой укрытую высокой изумрудной парусиновой крышей плоскодонную лодку. Ее наружный габаритный размер был: длина — три тысячи пятьсот миллиметров, ширина — тысяча четыреста миллиметров, а высота борта — пятьсот миллиметров, ровно столько позволяла высота станины пулемета. Задний борт был выполнен под прямым углом, боковые борта — с уклоном наружу под сто двадцать градусов, а передний — под сто тридцать пять. Крепился кузов к осям из витой сварной трубы через рессоры, а передок дополнительно через седло поворотного круга. Метрового диаметра колеса были деревянными, обитыми железной полосой, и сидели на осях в бронзовых подшипниках скольжения.

Для форсирования рек нам не требовался брод. В этом случае под каждую повозку крепилось по четыре надутых бычьих пузыря. Еще там, дома, испытания в озере показали, что телега не наберет воды даже при транспортировке груза в две тысячи двести испанских фунтов, а это около тонны веса.

Два фургона находились в распоряжении минометчиков, на каждом размещалось по два миномета с боеприпасами и обслугой; еще на двух установили пулеметы. Вообще-то везли с собой пять пулеметов, но три из них оставили на судах. Кухня и один фургон с продуктами находились в распоряжении зама по тылу, а последний отдали доктору.

Этот хитрый Сорокопуд посчитал управление повозками для себя, Черкеса и доктора делом неприличным, и сейчас они вдвоем сопровождали обоз верхом и при полном вооружении. Самое интересное, что повозками сейчас управляли трое чернявых пацанят лет двенадцати-тринадцати, выкупленных у татарского мурзы по два талера за голову.

Вчера, когда мы пользовались гостеприимством Джунаид-бея, кто-то из моих воинов, родом из Бессарабии, опознал в трех грязных, худющих оборванцах своих земляков, вот и выкупили. Сейчас они, получив в руки вожжи и батожки, чистенькие, подстриженные под горшок, приодетые в рубахи, штанишки и соломенные шляпы, обутые в плетеные сандалии, гордо восседали на козлах фургонов.

Мы не надеялись, что подвалит счастье и какой-то безумный мурза пожелает стать нашей добычей, но бдительности не теряли, были одеты и снаряжены для боя. В черных ботфортах, темно-синих штанах, а также в черном железе, на красавцах-лошадях темных мастей мои воины выглядели впечатляюще. Да и расчеты минометов и пулеметов тоже смотрелись отлично.

Иван дорогу знал очень хорошо, копченых здесь не единожды гонял. Шли мы по степи ходко, невзирая на обоз, преодолевали в день километров по шестьдесят пять. Всего один-единственный раз на второй день похода дозор с правого фланга сообщил о замеченном татарском разъезде, но он мелькнул, исчез и больше ни разу не появлялся.

Степь жила своей жизнью. Наш путь пересекали стайки куропаток, копыта лошадей постоянно поднимали подрывающихся зайцев. Набирающие окрас лисы замечали нас издали и заблаговременно улепетывали в разные стороны. Ребята шумели: «Ух как хочется дать шенкелей и с кистенем промчаться!» Правда, дичи теперь ели от пуза, без свежего мяса дроф и сайгаков, коих здесь водилось бесчисленное множество, ни один ужин не проходил.

К переправе через Южный Буг напротив крепости Соколец вышли к вечеру третьего дня. С обычными телегами плелись бы раза в два медленней. Несмотря на сумерки, нас заметили, и над стеной возникло десятка три любопытных физиономий.

— Петро, — крикнул Иван одному из воинов, снял с головы шлем и поправил длинный чуб, заложив его за ухо, — тащи из фургона пику с казацким знаменем да поставь среди лагеря. На казаков мы совсем не похожи, а ядро сюда может долететь запросто.

Через пару минут легкий речной ветерок шевелил малиновое полотнище, а от противоположного берега отчалила лодка с тремя казаками на борту.

— А десятник Мыкола прибежал и говорит: «Пойдемте, увидите, пан атаман, нечистая сила сотню европейской латной конницы принесла». Думаю, а это что за напасть такая? Смотрю, точно, броня неблестящая и без крыльев, значит, не ляхи, а гишпанцы или франки. Только какую матерь-ковиньку они здесь делают? Хорошо, хоть знамя наше вывесили, сразу полкамня с души свалилось. А вот когда ты, пан Иван, снял шлем, я тебя признал. Сколько лет прошло, а признал.

Приемный зал центральной башни Соколецкой крепости был просторным и светлым, несмотря на узкие оконные проемы. На стенах висели ковры и самое различное холодное оружие, а в красном углу, укрытая вышитым рушником, светлела икона Спасителя. Во главе стола в синем жупане, расшитом серебром, сидел хозяин, один из серьезных военных авторитетов Запорожской Сечи, атаман Новобугского куреня Войска Низового пан Максим Кривоус. Напротив нас с Иваном разместились казначей куреня Павел Тараща и писарь Богдан Завадько. Дядька Богдана, кстати, знал хорошо, он когда-то бывал у нас в Каширах.

Вчера вечером на наш берег в лодке прибыли три казака, которых Иван в прошлом году выкупил из неволи, а один из них даже приходился двоюродным братом моему воину, Рябому Петру. Встреча была радостной. Они прибыли пригласить Ивана к куренному атаману, но, узнав, что отряд возглавляет Михайло Каширский собственной персоной, все трое поклонились в пояс и стали благодарить за освобождение.

— Какие могут быть благодарности, братья? А разве вы бы поступили не так?

— Оно, конечно, так, но все равно благодарствуем. А выкупные гроши, пан Михайло, мы отправили твоему казначею в Гнежин.

Потом они с удивлением щупали и охлопывали обмундирование и оснащение наших бойцов, с доброй завистью осматривали лошадей. Хорошо, что огнестрел приказал спрятать, а напоказ выставил пистоли да несколько мушкетов. Когда ночь вот-вот должна была вступить в свои права, они засобирались обратно. Мы же заверили, что будем гостями пана куренного атамана, как только переберемся на тот берег.

И вот сегодня утром нам прислали паром, на котором за два захода переправили все повозки. Ну а кавалерия, сняв брони, на потеху всего казачьего воинства куреня, форсировала реку вплавь, чем заработала одобрительный гул встречающих.

Эта встреча была более чем бурной. Здесь многие друг друга знали, и площадь между крепостью и селом гудела. Фактически все мои запорожцы были выходцами из числа низовых казаков, разве что за исключением меня и Арсена Кульчицкого, мы-то числились на службе в Войске Запорожском официально и были вписаны в реестровую книгу.

Когда-то король польский, на службе у которого находилось казачество, пытаясь ослабить воинскую мощь Запорожской Сечи, обязал гетмана Богдана Хмельницкого ввести реестр на запорожских воинов, строго ограничив их количество. Со временем общее количество реестрового войска, которое ныне называется гродским, остановилось на сорока тысячах, и все. Служба именно такого количества оплачивалась короной.

О перипетиях многолетних споров, затем освободительной борьбы, говорено было много, но можно сказать только одно, что если бы верховная коронная шляхта не попыталась порушить установившийся православный уклад на землях Украины и угнетать оставшееся, не реестровое казачество, сегодняшняя история выглядела бы совершенно иначе. Но по многим субъективным причинам иначе и быть не могло, поэтому случилось то, что случилось.

После того как поляков погнали, но под Берестечком получили по зубам, Богдан на правах автономии попросился под руку московского царя. Ну а дальнейшее развитие истории шло уже по объективным обстоятельствам. Говорится и пишется одно, а выполняется совсем другое. Разве бывают глупые правители, которые желают усиления соседа, тем более автономного? После смерти Богдана самостийность была ликвидирована, а в реестре тоже ни одного казака не прибавилось.

И куда делась оставшаяся сотня тысяч потомственных воинов? Да вот же они, как охраняли, так и охраняют рубежи Московского царства! Кстати, долго не получают за службу ни материальной, ни моральной поддержки собственного правителя. За счет чего живут? Да ходят друг к другу в гости, татары и турки к нам, а мы, естественно, к ним.

Честно говоря, реестровые войска — это материально обеспеченные вершки казачества, многие из которых имеют древние дворянские корни. По понятиям человека двадцать первого века, реестровые полки — это кадрированные подразделения, в которых на постоянном месте дислокации, например в Гнежине, обитает только верхушка командного состава. Разворачивается же полк в полном составе только изредка или в период военных действий. Но денежку абсолютно все получают исправно.

Стать на Сечи атаманом, тем более одним из куренных, для этого надо было быть человеком незаурядным. Чаще всего такими являлись колдуны, или, как называли их в казацкой среде, характерники. Максим Кривоус таким характерником и был.

Точно такие же, как и у Ивана, висячие усы на узком, скуластом лице, черный с проседью чуб, свисающий ниже плеча; тонкий, с большой орлиной горбинкой нос и глубокие пронзительные карие глаза. И серебряное кольцо в правом ухе. Кстати, свою платиновую серьгу с черной жемчужиной я тоже надел.

— Первое, что хочу сказать, пан Михайло, это выразить благодарность от общества за спасение из плена наших братьев-товарищей. — Пан Кривоус слегка наклонил голову, обозначив поклон. — Чув я, сынку, историю твою, донес ее в Украину Иван Заремба. И еще знаю, что попал ты в рабство в обветшавшей одежонке, бесправным кандальником, а сейчас вижу перед собой истинного высокородного в сопровождении настоящих лыцарей. Такой эскорт, да на таких конях, я видел разве что у князя Потоцкого. Рассказывай, сынку.

О своем сознании человека двадцать первого века никому рассказывать не собирался, а о моих умениях и прогрессорстве — тем более. Мы с Иваном обговорили разные варианты — что в подобном случае можно говорить, а что нет. И решили: о побеге из рабства; о доблести и удаче в бою с разбойниками, где надыбал и спрятал неподъемные кучи серебра и золота; о покупке титула, замка и трех кораблей; о выкупе казаков, их обучении и принятии присяги на верность; о собственном куске заморской земли с кровожадными дикарями, на которых нужно будет оттачивать воинские умения, — об этом говорить. Да, а еще можно о порядках в различных европейских борделях. Короче, можно поведать обо всем, что говорит об удачливости воина. Об остальном же — табу.

За время всего моего рассказа на лице пана атамана не дрогнул ни один мускул, он слушал меня спокойно и отрешенно. Между тем на лицах пана писаря и пана казначея отражались все их эмоции.

— И все это смог сам?! — прищурив глаза, спросил дядька Богдан. — За два года?!

— Да. Рядом сидит первый мой ближник, пан Иван, очевидец и свидетель большинства дел моих.

После этих слов все трое тут же перевели взгляд на Ивана, а тот молча утвердительно кивнул. Теперь мы уже все вчетвером смотрели на запрокинувшего голову и прикрывшего глаза атамана. Тот посидел так немного, наклонился вперед, поставил локти на стол, подпер подбородок кулаками и внимательно уставился на меня своим бездонным взглядом. Затем вдохнул и тяжело выдохнул:

— Верю. И про Собакевича верю. И деда твоего знал, и батьку, достойные были казаки. Нет, мы друзьями не были, но относились друг к другу по-доброму и с уважением. Царствие им небесное. — Помолчав, посмотрел на меня более веселыми глазами, улыбнулся и продолжил: — А удача твоя велика, пан Михайло. Но скажи-ка нам, неужели не знаешь, что от Хаджибея к маетностям твоего врага есть более короткая дорога? И он завтра-послезавтра прознает, что ты здесь, успеет хорошо подготовиться.

— Да знаю, пан атаман, но многие мои воины из Приднепровья, пускай проведают родню, ведь мы же перебираемся в теплую страну и Украину покидаем надолго. Может быть, кого-то еще с собой пригласят. Что же касается моего врага, то пусть знает и трепещет, деваться ему некуда, достану и на краю света.

— Силенок хватит? Может, свистнешь охочих? Сможешь собрать ватагу немалую.

— Точно, немалую. До чужого добра охочих, дай только законный повод. — За столом все заулыбались. — Нет, сам обойдусь.

— Ты говоришь, Михайло, что наложил лапу на добрый шмат земли и своим воям раздаешь по двести моргов?

— Не раздаю, а выделю в пожизненное владение. Но это не все, особо проявившие себя воины, а также старшина получат еще больше. И податью обкладывать не буду.

— И скольких воев сможешь землицей обеспечить?

— Тысяч сто точно смогу.

— А сам как жить будешь, — встрял казначей, — если все раздашь, а подати взимать не станешь?

— Так не все отдаю, там хороших земель для ведения хозяйства еще два раза по столько. Да еще леса и реки.

— Уй-ю-юй! Это как между Днестром и Бугом! Немалое княжество у тебя за морем. И если все так, как ты говоришь, — при этом он посмотрел на пана колдуна, а тот еле заметно утвердительно кивнул головой, — то пара сотен казачат из рисковой молодежи может и поехать. А степенный казак нет, не поедет, нам вольница дороже княжеского хомута.

Эх, дядя Паша, ты бы еще не так уююкал, если бы только знал, что земель там не в два раза, а в тысячи раз больше. Да и твои казаки степенные мне не нужны, а молодежь, даже безбашенную, возьму с удовольствием. Мозги, если надо, вправим, а не будут вправляться, уберем вместе с головой. Остальной народ построим так, как надо. Что касается хомута, то надевать его никому не собираюсь, они сами его на себя наденут, узнав, что получают взамен. А если все же кто-то надевать не захочет, неволить не буду, так тому и быть. Просто следующие поколения его потомков опустятся на другую ступень социального бытия, в мужики обыкновенные.

— Боюсь, Павло, что казачат будет много больше, чем пара сотен, — тихо сказал пан Кривоус, — свободных земель давно уже нет, так что в любом хозяйстве солнышко светит только наследнику, а для остальных детей какая перспектива? Сложить буйну голову в походах за добычей?

— Есть добрая земля за рекой, — пан писарь показал рукой куда-то за стену, — а вкусить не можем.

— Да. — Все покивали, а атаман спросил:

— Так какие ваши дальнейшие планы, панове?

— Сегодня отдохнем, а завтра двинем на Сечь, — сообщил Иван.

— Зачем? — Все смотрели на нас с недоумением.

— С батькой кошевым, паном Иваном Серко встретиться нужно, посоветоваться по всем делам, чтоб нигде косяка не запороть.

— А нету больше батьки.

— Как нету?! — Мы с Иваном воскликнули одновременно.

— Помер батька, весной еще. Говорят, на пасеке пчел кормил, упал, и все. Хорошему человеку Господь легкую смерть дал. Царствие ему небесное. — Мы все встали и перекрестились, а Кривоус продолжил: — А по делам что советоваться? Ты, пан Михайло, в своем праве, делай, что должен. Все, идите отдыхать, гуляйте, я тоже немного позже подойду. Уж очень мне ваши повозки понравились, особенно кухня на колесах.

Мы все встали, поклонились и пошли на выход.

— Да! — услышал уже в дверях. — Подожди, Михайло, вернись на минутку, совсем память старческая стала, забыл еще спросить… А вы идите, идите, мы сейчас, — махнул рукой всем остальным.

Когда вернулся, сел за стол и взглянул на него, стало совершенно понятно, что ничего он не забыл, но по каким-то своим причинам решил переговорить со мной тет-а-тет. Несколько минут он буравил меня взглядом, словно пытаясь подавить волю, точно так же, как сегодня утром, когда впервые увидел. Играть с ним в гляделки не собирался, но и отводить глаза не стал, выбрал полурасслабленную позу и с интересом ожидал продолжения. Вот на его лице выступила испарина и на миг мелькнула гримаса разочарования, видно, колдовское воздействие, которому он пытался меня подвергнуть, не получилось.

— Может, лучше было бы прямо спросить, пан Максим, и, возможно, я бы ответил?

— Кто ты?

— Михайло Якимович Каширский, настоящий сын своих родителей.

— Совсем не сомневаюсь, что телом ты Михайло Якимович, но душа в тебе чья?

— И душа моя собственная, никому не проданная, если ты это имеешь в виду, пан Максим.

— В кругу характерников меня считают самым сильным, пан Михайло, душевные тайны простых смертных для меня не являются секретом. Но тебя пробить не смог, между тем ты точно не характерник. И эфирный дух у тебя не юноши, а зрелого мужа. Так вот, я прямо и спрашиваю, а ты постарайся ответить.

— Не враг я, пан Максим, ни братьям славянам, ни люду православному. Но друг, и верую в Господа нашего, клянусь, — встал и перекрестился на лик Спасителя. — Раскрыв о себе всю правду, могу прослыть сумасшедшим. Нет-нет, понимаю, что ты — не все и разберешься сразу. Впрочем, могу сказать о своем предназначении, если дашь обещание об этом особо не распространяться. Не то что боюсь гласности, просто сегодня, сейчас, нормальные люди перестанут воспринимать меня адекватно.

— Интересно ты выражаешься. — Он склонил голову к плечу и прищурил глаза, затем вытащил из-под рубашки нательный крестик и поцеловал. — Что ж, говори, обещаю наш разговор сохранить в тайне.

— Возврат Великой Софии Константинопольской и других православных святынь в лоно материнской церкви.

Взгляд пана Максима изменился с внимательно-ожидающего на удивленно-недоверчивый. Он даже рот открыл и минуты две молча взирал.

— Да, если такое случится, тогда перевернется весь мир. А покажи-ка мне свои ладони, пан Михайло, — добавил заинтересованно.

Я руки тут же развернул и положил на стол. Он долго смотрел на них, часто-часто кивая головой, о чем-то тихо шевелил губами.

— Тебе от меня какая-то помощь нужна? — спросил наконец. — Или просьбы есть?

— Да. Не препятствовать желающим переселиться в мое княжество и, если можно, выделить за поселком место под строительство куреня для отдыха людей.

— Не буду препятствовать, даже наоборот, буду способствовать. У нас ежегодно в разных дурных неподготовленных набегах сотни молодых казаков гибнут. Все удаль свою показывают. Уж лучше пусть к тебе отправляются.

— Крестьяне тоже нужны, пан Максим, и моя благодарность не будет иметь границ. Нужды запорожцев знаю, в меру своих сил буду передавать то, что надо, даже без оплаты. Только побольше бы переселенцев. Лошади, скот и барахло не интересуют, это все и в Европе возьму.

— А беглых москалей возьмешь?

— Отправляй. И не только беглых. В будущем вообще планирую основную часть переселенцев из Московии набирать. Думаю, найду там с кем договориться.

— Вижу, пан Михайло, размах у тебя серьезный. Ты там это… когда будешь чего-то передавать, так в первую очередь медь, олово присылай. И зелье нужно. И серебра подкинь немного, на бедность.

— Заметано, — улыбнулся я. — Да! Пан Максим, не мог бы мне выделить десятка по три пистолей и мушкетов? С возвратом. Бойцов собирался довооружить в Каширах, но потребность возникла прямо сейчас. Верну через месяц в исправном состоянии по три с половиной десятка и тех и тех. И еще дюжину верховых лошадок, если можно. Верну пятнадцать.

— Я разве похож на жида, что ты мне проценты в рост предлагаешь? — обиделся он. — Я тебе и так дам.

— Извини, это не в рост, это в счет будущего нашего сотрудничества. Местных хочу на неделю по домам распустить, да оружие с собой дать, а у меня такого мало. В повозках мортирки и переносные картечницы лежат.

Может быть, не все услышали, что хотелось друг от друга услышать, но разговор быстро свернулся, и мы отправились на свежий воздух. И здесь окунулись в привычную обстановку шумной казацкой вольницы.

Оставшееся до вечера время прошло в веселье. С разрешения пана куренного атамана и к всеобщей радости всего гарнизона и моих бойцов на площадь перед крепостью поселковый корчмарь привез ведро горилки, два бочонка пива, запеченного кабана и целый мешок сушеных лещей.

Были провозглашены здравицы в честь освободителя братьев-товарищей из татарско-турецкого полона. Честно говоря, оказалось чертовски приятно. А еще понравилось, что никто из наших ребят не упился.

На следующий день с рассветом мы вышли в сторону Днепра. Сразу же за Сокольцом, как и ранее планировалось, отряд разделился на шесть групп. Пять из них разбежались в разные стороны, бойцы отправились на побывку, проведывать своих родных, близких и друзей. Через неделю их отпуск заканчивался, и они должны были идти в Гнежин, на соединение с моим десятком и обозом.

Иван по пути свернул на Киев, где собирался посетить Лавру и проведать родственников. Затем ему предстояло вернуться в Соколец, встречать и организовывать переселенцев. Мы даже поругались, уж очень ему хотелось идти со мной да поучаствовать с нашим оружием в руках в боях местного значения.

 

Глава 4

В нашем семейном доме в центре Гнежина мы с бойцами сопровождения проживали уже пятый день. Во дворе стоял казацкий курень типа казармы, способный принять сто человек, но мой десяток кирасир и десяток обозных разместились в доме, комнат было много.

Бывал я тут редко, а вот отец с мачехой, напротив, случалось, жили месяцами. В этом доме часто бывали гости, приглашались музыканты, устраивались застолья, поэтому и залы, и кабинеты, и спальные комнаты оказались хорошо отделаны, а всю мебель изготовил, как и в Каширах, специально нанятый мастер-итальянец — из красного и белого дерева. Стены в помещениях были высокими и по моде нынешних времен сплошь завешаны коврами. Коридоры и большинство комнат украшали настенные бронзовые подсвечники, хозяйский кабинет и спальню — серебряные. С потолков приемного зала и столовой на цепях свисал хрусталь венецианских люстр. Их еще мой прадедушка из какого-то похода приволок. Гобелены и дорогое оружие на стенах не висели, это добро имелось только в родовом доме.

Постоянно проживали здесь домоправитель, старый казак Валько, потерявший когда-то левую руку в бою с татарами, его супруга баба Одарка, ведающая хозяйством, а также вдова — повариха Глафира с сыном Антошкой, исполняющим обязанности конюха, и дочерьми — горничными Наташкой и Сашкой.

Когда постучали в ворота, нам открыли быстро, буквально через минуту. Как потом выяснилось, слух о том, что Михайло Каширский потихоньку двигает домой с лыцарским эскортом, обогнал мое появление на целых четыре дня. Открылась калитка и выглянула стриженная под горшок голова повзрослевшего Антошки. Его глаза округлились, челюсть упала, он резко развернулся и заорал во всю глотку ломающимся голосом:

— Деда! Пан приехали! — затем стал распахивать ворота.

Первым на крыльце объявился невысокий, сухонький дед Валько, его лицо окаменело, а из глаз скатилась скупая слеза. Затем появились женщины, старшие и меньшие.

— Михасик, сынку! Наконец-то, — из двери выкатилась круглая, как колобок, баба Одарка и громко зарыдала, а Глафира и девчонки стали подвывать.

— А ну, цыц, дурехи! — Дед двинул в бок бабу и припечатал по мягкому месту Наташку. — Чего визжите как недорезанные?! Радуйтесь, хозяин вернулся! Михайло Якимович! Живой и невредимый! Господи, благодарю Тебя!

Первые два дня мы устроили выходной, спали и отъедались, особенно нажимали на фирменные пампушки да пироги бабы Одарки, начиненные разными повидлами. И не потому, что в дороге оголодали, совсем наоборот, в каждом сельце и городке, через который шел наш культурно-просветительский агитационный поезд, местный атаман считал своим долгом предложить и кров, и угощение.

Хлеба были убраны, и повеселиться народу на вечерницах ничего не мешало. Однако после нашего ухода некоторые атаманы скрипели от злости зубами: вдруг резко назначались массовые венчания и свадьбы, и очень даже неглупая молодежь собиралась в дорогу. А другие атаманы, особенно из богатых сел, например такие, как пан Мыкола Сероштан, сами собирали по две дюжины парней, у которых не предвиделось никаких перспектив, кроме как саблей помахать да сгинуть.

Верить мне или не верить, разговора не было, но очень многие казаки сомневались. Думаю, что, когда на соединение с отрядом начнут стягиваться отставшие отпускники и поскачут по моим следам, сомнения некоторых развеются.

Вообще, сельский атаман — это местный царь и бог. Почти всегда он, во-первых, справедливый и, во-вторых, предприимчивый, хитрый и жестокий человек. Он всю округу держит железной рукой, без его ведома даже собака не гавкнет. Поэтому с каждым атаманом старался расстаться с миром, конкретно обещал, что казаки его уедут в дальние дали недаром. Уверял, что на моих новых землях есть и медь, и олово, и свинец, поэтому, как только обживусь, то к следующему году подготовлю корабль с подарками и весточками от родных, а слитки в пару тысяч фунтов он сможет к первому числу месяца вересня забрать в крепости Кривоуса.

Как-то в той жизни начал читать одну книженцию, сюжет которой раскручивался с попытки некоего богатого магната позабавиться с красавицей-дочерью сельского казачьего атамана. Скорбящий, трясущийся от страха отец публично вручал в руки пахолков магната родную дочурку, как овцу на заклание.

Боже мой! Какая глупость! Где же правда жизни?! Если бы это была собственная мужицкая деревня крепостных, а вместо атамана — сельский староста, еще куда ни шло, можно было бы поверить. Но в казацком селе такого случиться не могло в принципе. Мужчина, взявший в руки меч и единожды испивший крови врага, никогда никому не позволит насиловать не только собственную дочь, но и дочь соседа! Даже когда ходят друг к другу в набег, то ни казак шляхтянку, ни шляхтич казачку бесчестить не будет, разве что заберет к себе домой для дополнительного выкупа. Правда, бывают исключения, если идет война на истребление.

Однако был известен случай группового изнасилования казачки-хуторянки одним из отпрысков богатого помещика пана Ярузельского вместе с дружками. Чтобы скрыть сию гнусность, они ее убили. Но кто-то из работавших в поле крестьян что-то видел, кто-то кому-то шепнул, и все это вылезло наружу.

Троих дружков изловили и умертвили быстро, а малого Ярузельского спрятали при дворе французского герцога, но казаки и там нашли. Возмездие в данном случае было неминуемым.

Таким образом, шляхтич и казак — это не просто слова-синонимы, это абсолютно одинаковые люди, только называются по-разному. И один, и второй, не имея за душой ни гроша, а на теле драную свитку или шаровары, никогда не пожелают расстаться с родовым мечом стоимостью в целую деревню вместе с крепостными. Да, друг с другом не целуются, и молятся один — в церкви, а второй — в костеле, но вековая готовность дать и получить обратку заставляет относиться друг к другу корректно.

Обо всем этом размышлял, лежа в бане на полке, где оба лейтенанта вдумчиво охаживали меня березовыми вениками.

За эти дни успел сходить на прием к пану полковнику, где в присутствии казацкой старшины новоназначенный гетманом полковой писарь составил за моей подписью универсал о передаче прав на родовые земли и титул главы рода в собственность брату Юрию Якимовичу Каширскому, по вхождении в совершеннолетие. Распорядителем имущества до момента вхождения в возраст четырнадцати лет назначил его мать Анну Каширскую.

В универсале отметил, что Юрий или его потомки потеряют титул, если данные земли в добровольном порядке будут переданы под юрисдикцию неправославных монархов. Моя вера в кровь рода и знания будущего говорили, что царь Петр такого не допустит, но мало ли как оно повернется лет через двадцать, после того как мы начнем менять вектор развития истории. Поэтому один экземпляр собирался завезти в Каширскую ставку, а второй передать в архив Митрополиту Киевскому и Всея Руси.

Но, узнав, что после кончины митрополита Иосифа до сих пор никто другой не избран, решил в Лавру не ездить, а универсал передал на хранение отцу Феофану, архимандриту Гнежинского монастыря.

Можно было бы обойтись и без этих сложностей, но припоминал рассказы своего деда еще в той жизни, что лишение титулов дворянства, имеющего корни, уходящие в глубь веков, для монархов являлось делом довольно сложным. Можно было нагло ограбить, забрать земли, убить князя и вырезать наследников вплоть до беременной жены, но нельзя отобрать указом то, чего никогда не давал. Например, князья Гедеминовичи, попавшие в немилость к Ивану Грозному, сбегали за кордон Московского царства, сразу же восстанавливали свой статус и опять назывались «князь» или, как в Европе говорили, «принц», иногда «дюк». Мало ли какому самодуру что в голову взбредет, поэтому более разумные правители примеряли ситуацию на себя и по отношению к древним династиям вели себя очень осторожно.

А вот церковь в те времена на этих землях была еще вполне самостоятельным игроком и на любого местного дворянина могла повлиять посильнее монарха.

По завершении всех династических и наследственных действий сходил к казначею и забрал переданные казаками выкупные деньги — тысячу пятьсот тридцать талеров. Получилось почему-то на тридцатку больше. Кроме того, выдали задолженность по оплате за последние три года службы, мне — четыреста тридцать два талера, а также за отца — две тысячи четыреста и за деда — тысяча двести, поскольку они до написания моего заявления мертвыми не считались. Правда, пришлось уступить в реестре место деда какому-то родственнику пана полковника. Зато за своей фамилией так и оставил два места рядовых казаков с правом выдвижения в старшину. Пока Юрка подрастет и возмужает, пока родит и вырастит сына, в строй поставить будет кого. А карьерный рост у нас, как и везде, зависел от образования и количества грошей. У Юрки будет и то, и другое, так что дорога в старшину ему всегда открыта.

Домой в возке увезли восемь пудовых и один десятифунтовый кошель серебра.

Своему родственничку Собакевичу ни с кем особо кости не мыл. Но выяснил, что, как только Иван Заремба донес из полона мою сказку, восьмерых своих пахолков он жестоко казнил, а трое сбежали в неизвестном направлении. Свое же личное участие в этом деле он отрицал напрочь. Правда, месяца три назад с большим обозом отъехал в Речь Посполитую в гости к шурину, который проживал в собственном замке, недалеко от города Смела.

Ничего страшного, Конецпольские, которые являлись сюзеренами этих земель, имели определенные планы в отношении своего самого младшего отпрыска и моей сестры Татьяны.

Наш отец в приданое ей земли не определил, но выделил сто тысяч серебром, что сделало ее привлекательной невестой даже для дальних европейских магнатов. Не знаю, как она сама к этому всему относилась, но лично мне данная ситуация была на руку, и никуда от меня Собакевич не денется.

Сегодня наступил наконец десятый день отпуска, и с самого утра на моем дворе было столпотворение. Если бы заранее знал, чем окончится мое напутствие отпускников, выбирал бы другие формулировки. А говорил тогда так:

— Если кому-то не нравится ходить на корабле по морям-океанам и смотреть мир, должен привести ко мне замену не менее двух человек. Если кто-то из рядовых хочет стать сержантом, значит, свое отделение должен сформировать сам. И девчонок не забудьте, пусть их с сопровождением отправляют сюда, в Соколец, здесь их пан Иван ожидать будет. Там, где мы станем жить, только чернокожий и краснокожий народ. На вкус и цвет товарища нет, но учтите, самые работящие девчонки — это наши, беленькие. В общем, те тоже ничего, но борщ готовить не умеют. Да, не забудьте подобрать всех бродячих сирот, даже самых маленьких.

Наши казачки очень легки на подъем. Уговаривать сбегать за хабаром или поклониться достойной службой за бесплатное пожизненное пользование ланом земли не надо. Вот и получилось, что отправил на побывку семьдесят два человека, а во двор усадьбы и на поляну за огородами набилось пятьсот восемьдесят молодых да наглых, но женатых, обвенчавшихся буквально за три дня. И это еще не все. По самым приблизительным подсчетам в ручейках, которые сейчас стекались к Сокольцу, шло еще около сотни казаков, которые сопровождали жен, сестер, а также меньших братьев. Сколько всего будет людей, даже не знал, но тысячи на полторы рассчитывал.

Здесь, в окрестностях Гнежина, никого не агитировал, но побывало у меня на дворе до десятка разных расспросителей. С каждым из них переговорил обстоятельно, глядишь, ручеек молодежи и отсюда отправится.

Тащить за собой такой кагал, словно на войну, было бы неправильно, да и отступать от ранее намеченного плана не хотелось. Поэтому нужно было принимать какое-то решение.

— Петро, Данко, — позвал ребят, которые бросили в бадью веники и уже собирались выскочить из парилки.

— Да, сир.

— Не тянитесь и не трясите причиндалами, садитесь рядом. Завтра утром выступаем. Со мной отправляется пятьдесят восемь кирасир, два пулеметных расчета, три минометных, хозяйство Сорокопуда, доктор и плюс дополнительно семь ездовых. Мальчишек нужно будет заменить. То есть по сравнению с первоначальным планом количество увеличится на семь человек. Данко, кирасир возьмешь под свою руку и при необходимости будешь на острие атаки. Но без моих команд никакой самодеятельности, а пулеметы и артиллерию тоже возьму на себя.

— А я? — недоуменно спросил Лигачев.

— А ты берешь наш десяток из обозного сопровождения, собираешь весь этот шумный, недисциплинированный кагал и формируешь более-менее управляемое подразделение. Назначишь шестерых временных сотников, утвердишь десятников и с рассветом отправишься в Соколец.

Воистину, в Украине на булаву гетмана есть в каждом хуторе по два-три претендента. Не стоит удивляться абсолютной раздробленности и взаимной неприязни партий единой политической и идеологической направленности в той будущей жизни Украины двадцать первого века. Так и здесь получилось. Дай только казакам возможность самостоятельно определить и выделить из своей среды властных функционеров, получится пшик, если не подерутся, то разругаются точно. Пришлось к вечеру самому выезжать за город на выгон, где собралась вся моя банда, и все назначения проводить собственным решением. Однако очень хорошо, что приехал, у людей было много вопросов, отвечая на которые чуть не охрип. И, по-моему, всяческое их любопытство было удовлетворено полностью.

А рано утром мы попрощались, лейтенант Лигачев повел на юг, считай, целый казачий полк. Черкеса к нему назначил главным обозным, выделил ему три тысячи талеров и наказал вручить по пять сотен каждому из атаманов, в селах которых мы прошлый раз останавливались. Пять сотен татарских лошадок, на которых к нам прискакали казачки, так же приговорили продать, а на новых землях заводить только испанские да арабские породы. Из вырученных денег наказал две тысячи серебра передать пану куренному атаману, а также купить по две дюжины возов муки, разного зерна и соли.

Как и ранее договаривались, я со своим отрядом и, надеюсь, немаленьким обозом возвращаться в Соколец не буду. Написал Ивану записку, пусть сразу же выступает со всеми людьми на Хаджибей. А мне предстоит прорываться в Дикие земли, но уже через территорию Речи Посполитой.

По этой дороге чуть больше двух лет назад мы с отцом, дедом и десятком ближних казаков возвращались домой, в Каширы. За это время, казалось бы, ничего не изменилось: все тот же пыльный шлях, те же деревья по обочинам, разве что немного подросли. Встречные торговцы и крестьяне нашей процессии почтительно кланялись, а проезжавшие мимо казаки выкрикивали веселые приветствия. Некоторые попутчики, в том числе два казака из моих родных Кашир, составили нам компанию и поведали самые последние новости.

Слухи о моем неожиданном появлении в Украине с богатым и представительным сопровождением долетели даже в эти места еще неделю назад. Пани Анна (мачеха) и сестра Танюшка, когда мы исчезли, все глаза выплакали, особенно когда пан Иван Заремба донес слух обо мне и обо всем, что случилось. Поверили, что вернусь, когда из полона стали возвращаться выкупленные казаки, но пани Анна в трауре ходила по сегодняшний день. А сейчас они узнали, что молодой хозяин уже в Украине, и ожидали с нетерпением.

— А еще, — сказал старый седоусый казак дядька Павло, — был я третьего дня в Чернышах, так там о тебе, пан Михайло, только и разговору, заедешь к пану сотнику по пути домой или нет. Говорят, его домашние уже глаза выглядели, особенно самая малая, хе-хе, ждет тебя.

— Как ты думаешь, дядька Павло, имею я право порушить слово покойного отца родного или нет?

— Сын достойного родителя такого права не имеет.

— То-то и оно. Сейчас мы завернем в гости к пану Чернышевскому, а ты передай моим, что буду через три дня. И пусть к свадьбе готовятся.

Вскоре мы распрощались с попутчиками, но на повороте к Чернышам увидели новых двух соглядатаев, которые спешно подтягивали подпруги лошадей. Сначала оба направились к нам, затем, наверное, опознали меня, один из них развернулся и с места в карьер погнал свою лохматую «татарочку» в сторону села.

— Здрав будь, пан Михайло, здравии будьте, братья-товарищи. — Казак снял островерхую баранью шапку и, поклонившись, взмахнул оселедцем.

— И тебе здравствовать, пан Мыкита, — узнал молодого казака. — А то кто поскакал?

— А то Васька, брат мий, побежал упредить пана сотника, что вы завернули.

— Да как это мы могли не завернуть? Здесь невеста моя живет, или что-то не так?

— Так-то оно так, — почесал он затылок. — Да прошло больше двух лет…

— Что ты мелешь, Мыкита? Или, может быть, панночка меня уже не ждет?

— Ой! Ждет! Еще как ждет!

Расстояние от шляха в шесть верст лошади неспешным шагом одолели за какой-то час, и мы вступили на центральную улицу. Эта часть села была вся казацкой. За тын высыпали старые и молодые казаки, тетки и молодицы. Встречали нас доброжелательно, говорили приветливые слова, парубки смотрели на бойцов с завистью, а многие девчонки — с надеждой. Малые пацаны, размахивая деревянными саблями, бежали рядом, взбивая сапожками пыль, и кричали что-то несуразное. Особенно много народу собралось у широко распахнутых ворот усадьбы пана сотника.

На большом, высоком крыльце еще издали заметил хозяев, пана Степана и пани Марию Чернышевских. Рядом стоял их сын Иван, воин тоже знатный, его супруга Варвара с грудничком на руках и какие-то две молоденькие, стройные, симпатичные казачки, которые могли сорвать глаза любого живого мужчины. Обе были одеты в красиво вышитые разноцветными крестиками и свастиками сорочки, корсетки и запаски. На ногах черненькой были обуты красные сапожки, а светленькой — зеленые. Длинные косы обеих заплетены четверным батожком вместе с желтыми, белыми и синими лентами. А их украшения — мониста, сережки и перстни — были совсем даже не из кораллов, а сияли гранями настоящих драгоценных камней.

Только что-то моей миленькой, конопатенькой «лягушонки» не видно. А она мне так часто снилась…

Голова нашей колонны остановилась у ворот, а я заехал на широкий двор и спешился. Тут же подбежал казачок и выхватил из рук поводья, а моя берберийка по узаконенной привычке, оголив огромные зубы, вознамерилась немедленно его цапнуть. Но я был начеку.

— Но-но, Чайка! — легонько хлопнул по широко раздутым ноздрям. Затем снял с головы хвостатый шлем, прижал его к кирасе левой рукой, сделал шаг вперед, перекрестился и поклонился хозяевам: — Здравствуйте, тато! Здравствуйте, мамо! Нет у меня больше родителей, ими отныне прошу стать вас.

Как они среагировали, не заметил, ибо с крыльца сорвался и налетел на меня чернявый «вихрь»:

— Мишка-а-а! Это ты?! — Девчонка повисла на шее, чуть не задушила и стала осыпать поцелуями. — Как мы ждали тебя! Целых восемьсот дней!

— Танька. Танюшка! А ты как здесь оказалась? — Сестричка с самого детства носила европейские наряды, даже с пани Анной несколько раз ездила в Краков заказывать и шить, поэтому-то я ее и не узнал.

— А я знала! Я знала, что прежде, чем отправиться домой, ты сюда приедешь! Я уже здесь третий день, у-у-у-у, — зарыдала она, брызнув слезами.

— И-и-и-и, — рядом со мной, укрыв кулачками лицо, стояла и взахлеб плакала вторая, светленькая девчонка.

— Таня, — толкнул ее, — а это кто?

— Кто-кто, — она оглянулась и шмыгнула носом, — Любка!

— Это какая Любка? — с удивлением уставился на светленькую зеленоглазку с черными бровями-разлетайками и пушистыми ресницами, которые, правда, сейчас слиплись сосульками от слез. Это была совсем не та маленькая, нахальная и приставучая пиявка, которая от меня всегда чего-то требовала и при этом повторяла: «Ты мой зених». И не та, которую я потихоньку мутузил, давал подзатыльники, толкал в бок и трескал по попе. И снилась мне совсем другая девочка. Сейчас это была вполне сформировавшаяся юная девушка с тонкой, стройной фигурой, но со всеми необходимыми округлостями и выпуклостями в нужных местах. Оказалось, что лягушка обыкновенная превратилась в царевну.

— Любка, а где твои веснушки? — Она опустила на грудь кулачки, улыбнулась сквозь слезы и пожала плечами. Я ее аккуратно взял за талию, притянул к себе и поцеловал во влажные глаза. — Любушка, выходи за меня замуж, я из тебя сделаю царицу.

— Господи! — тихо сказала и уткнулась лбом в мою стальную черненую кирасу. — Я слышала о слове «счастье». Но только теперь знаю, что это такое.

— Кхе-кхе! — громко кашлянул пан сотник.

— Батько! Мамо! Благословите! — Я при всем народе упал на колени и потянул за собой Любку.

Затем мы целовали образы Спасителя и Матери Божьей, вязали с Любкой друг другу рушники (будущая теща сунула один в руки Татьяне, а та передала мне). Несмотря на недоумение и утверждение родителей о необходимости каких-то многодневных церемоний, затребовал свадьбу немедленно. Без смотрин, сговора и «спотыкания» невесты обошлись, а сватовство, как сказал будущий тесть, у нас состоялось почти шестнадцать лет назад. Но от выкупа за невесту никуда не делись, приказал пуд серебра высыпать казачьим семьям на расстеленную на площади скатерть, а пуд отправил к более стеснительной, но более многочисленной части селян — на крестьянский околоток. Обычно выкупные деньги являли собой мелкие медные гроши, но сейчас люди получили по полновесному серебряному талеру, а то и по два. Пусть помнят князя и его княжеский выкуп.

Батька Степан сразу же подсуетился и отправил в мою Каширскую ставку казачка с известием о свадьбе и скором прибытии свадебного поезда. Венчаться решили у меня дома, да и в церковь Любке заходить нельзя было еще несколько дней, чисто по женским делам.

Обоз мы упрятали в усадьбе под охраной, всех прочих моих бойцов расхватали и растащили по хатам местные казаки, ну и мы вечером за семейным столом говорили долго и много. Конечно, об обстоятельствах, при которых меня можно воспринять как сумасшедшего, умолчал, но обо всех мытарствах, начиная с того злополучного дня, когда погибли мои родные и близкие, рассказал. Поведал о своем материальном состоянии, возможностях, делах и планах, чем вызвал немалое удивление всех присутствующих.

Решением покинуть родовые земли и отправляться за море строить новое княжество старики были огорчены, особенно теща, но было видно, с каким уважением на меня смотрят и тесть, и шурин. К концу вечера решил сгладить неприятный поворот в общении и приступил к подаркам. Вытащил золотые украшения с драгоценными камнями, которые Ицхак доработал для меня и моей будущей супруги, и решил разделить на всех. Тесть и шурин получили по перстню, теща и невестка — сережки, сестричка получила один из гарнитуров — рубиновые колье, перстень и сережки, ну а моя милая — изумруды.

Веселье началось чуть ли не с самого утра. Загудело все село. За три свадебных дня из хозяйства пана сотника были изъяты и съедены две дюжины свиней и десяток молодых упитанных бычков, были вытащены из подвалов и выпиты вся горилка, вино и пиво. Даже мне, подначиваемому шутками бывалых казаков, довелось влить в себя добрую кварту, правда, обратно выскочило целое ведро.

На третий день гуляющая молодежь, злая на упившихся музыкантов-бездельников, одному из них на голову надела бубен, а второму в зад засунула дудку. Ну и между собой подрались, конечно, разве свадьбы без этого бывают?

— Ой! Больно ка-а-ак, словно тупым ножом порезалась…

— Все-все, моя милая, — скомкал низ простыни, сам вытерся и устроил ее Любке между ног, затем стер ей ладонью испарину на лбу и стал целовать глаза, губы и грудь. — Больше никогда тебе не сделаю больно.

— А боль уже проходит, — прерывисто прошептала она через некоторое время. — А тот томный клубок внизу живота остался. Мне стыдно признаться, Мишка, но в душе опять чего-то такое делается, даже дышать трудно.

— Все! — Сам был на взводе, с нерастраченной энергией, поэтому резко вскочил с постели. — Нам нужно два дня от этой забавы воздержаться.

— Почему два дня?

— Сама же говоришь, что словно ножом порезалась. Там рана, моя хорошая, и она должна зажить. Хочу, чтобы ты осталась крепкой и здоровой на всю жизнь. А это дело мы с тобой еще наверстаем знаешь сколько раз?

— Сколько?

— Пять тысяч раз!

— У-у, как много!

— Ну три с половиной, но не меньше. А теперь давай-ка успокоимся, — взял с подставки коротконогий столик с запеченным гусем, караваем теплого хлеба и графином красного вина и водрузил на кровать. Затем подложил Любке под спину огромную пуховую подушку, сам сел напротив, сложив ноги по-турецки, и разлил вино в бокалы.

— Милый, родной! Это такое большое счастье, быть рядом с тем, кого любишь. Я тебя люблю!

Люблю! — раздался певучий звон горного хрусталя.

Обвенчали нас вчера в церкви Каширского монастыря. Его настоятель, отец Афанасий, службу правил при огромном скоплении народа и в храме, и на площади. А перед этим, как только прибыл свадебный поезд, мы с ним долго общались. Это фактический и настоящий друг нашей семьи, двоюродный брат отца и мой дядька, поэтому рассказал ему почти все, за исключением сведений о наложенном на душу и мозги сознании потомка, прожившего жизнь и погибшего в далеком будущем, двадцать первом веке от Рождества Христова. Но о получении во сне некоторых знаний, способствующих развитию науки и техники, особенно средств, позволяющих более быстрые и качественные возможности лишения жизни себе подобных, рассказал.

Для меня, Михаила, это минутное беспамятство, прерванное обеспокоенным Луисом, и было как сон, поэтому не обманул я отца Афанасия.

Выслушав мои планы, дядька назвал их богоугодными и обещал оказывать всяческую помощь. По крайней мере монахи и священнослужители, которые понесут дикарям истинное Слово Божье, будут ожидать меня в Константинополе. Да и выразил надежду, что в отношении канонического перевода Священных Писаний на понятный для прихожан язык Его Божественное Всесвятейшество Вселенский Патриарх возражать не будет. То, что мой феномен его заинтересовал и он мне безоговорочно поверил, мне стало ясно на следующий день после венчания, ибо отец Афанасий в сопровождении дюжины боевых монасей отправился в дальний путь.

Говорили мы с ним и о мачехе. По его мнению, отца она очень любила и вообще была очень порядочным человеком. Танька тоже высказывалась о ней в положительном ключе, считала чуть ли не подругой.

Пани Анну мы никогда не называли мамой. Первое время отец пытался как-то повлиять, чтобы мы обращались к ней именно так, но мы уперлись. Потом, видно переговорив с молодой супругой, оставил все как есть и отстал. Она никогда не заискивала перед нами, но относилась и вправду по-доброму. Впрочем, лично я этого совершенно не ценил, общался с ней редко, а если общался, то коротко и прохладно.

И вот позавчера к вечеру, когда наконец добрались до Кашир и вошли в город, где на центральной улице собралась огромная толпа встречающих, душу переполнила радость ожидания длиной в восемьсот четыре дня. А когда за аркой ворот увидел возвышающийся посреди утопающего в садах поместья наш родовой дом, сердце сжалось в тисках, к горлу подкатил клубок, из глаз потекли слезы. Я их не стеснялся, это были слезы радости и горести; радости от встреч и горести потерь. А также сожаления, что ни в этом мире у Михайлы нет могилы отца родного, ни в той жизни у Женьки такой могилы погибшего отца тоже не существовало.

Вдруг люди широко расступились, и вперед выступила высокая женщина в черном закрытом платье европейского покроя и шляпе с ниспадающей на лицо вуалью. Рядом стоял мальчик лет пяти, который смотрел на меня широко открытыми восторженными глазами. Одет он был в красные шаровары и черные сапожки, а также в шелковую белую рубашечку с жабо и синий жупанчик. И барашковая кучомка на голове. На поясе висел старый черкесский кинжал, попавший в семью еще от прапрадеда. На этом маленьком казачонке он выглядел как настоящий меч.

«Юрка, братик!» — Клубок от горла отступил, и душу всколыхнула теплая волна. Соскочив с Чайки, загремев шпорами ботфортов по мостовой, стремительно направился к ним.

— Михасик, — прошептала Анна, потом поправилась: — Михайло…

— Мамо Анна! — взял ее за руку и поцеловал запястье. Даже сквозь вуаль было видно, насколько бесконечно удивленными стали ее мокрые от слез глаза. Вдруг они закатились, и она начала оседать, но я вовремя успел ее подхватить и поднять на руки. Шляпа с головы слетела, открыв красивое, но опухшее от слез и осунувшееся лицо, а свернутая кольцом коса отцепилась от заколки и повисла, чуть ли не коснувшись мостовой.

Сколько горя претерпела эта несчастная женщина?! Горя, принесенного в дом родным человеком и настигшего в пути других родных людей. Сколько силы нужно, чтобы все это пережить?

— Не беспокойся, братик Юрий Якимович, — его глазенки сейчас бегали в некоторой растерянности, он смотрел то на меня, то на маму, — все будет хорошо. Пойдем домой.

Ступив шаг под арку ворот, краем глаза заметил Любку, ее лебединую осанку. С какой гордостью она смотрела на ловкость и мужественное поведение своего мужа!

Первые три дня, конечно, прошли весело, в свадебном гудеже. Затем пять дней вместе с Любкой и двумя десятками эскорта объезжали все близлежащие села, где сагитировали сто двадцать молодых, не имеющих перспектив казаков. Неженатым, если они хотят, чтобы их жены умели варить борщ, рекомендовал жениться немедленно. Также в крестьянских селах отобрал три сотни молодых парней, коим дал слово, что при переселении на новые земли каждому из них, а также их женам, если такие будут, выдам «вольную», освобождение от крепостной зависимости и пятьдесят талеров на обзаведение хозяйством. По тем временам для мужика сумма невероятная. Кроме того, старостам выдал по десять талеров для обеспечения каждых восьми человек телегой, лошадью и двумя мешками крупы.

— И смотрите мне, — грозился им, — подсунете плохую телегу или старую, хворую клячу, вернусь, запрягу такого хитреца, и будет он тянуть воз до самого моря.

Не знаю, поверили мужики молодому князю или нет, но то, что старосты в исполнении моей угрозы не сомневались, так это сто процентов. Забегая немного вперед, скажу, что девчонок-крестьянок, поверивших мне и пожелавших вольно пожить на вольной земле, набралось много-много больше, чем планировалось, но по договоренности с пани Анной взял, сколько было можно, ровно триста. То есть из моих сел вместе со мной отправилось три сотни молодых крестьянских семей.

Родовую казну мы тоже разделили. В сокровищнице хранилось четыреста сорок тысяч талеров в различных монетах и ценных бумагах европейских торговых домов.

Часть из них — это приданое сестры. Но Татьяна резко охладела к излишне горделивому младшему Конецпольскому, хотя могла сесть на него сверху и веревки вить. И сейчас шастала туда-сюда перед моими бойцами. Глаза срывала, конечно, всем, но перед кем именно выпендривалась, начинал догадываться.

— Отправляюсь с тобой! Любке без меня будет скучно, — безапелляционно заявила она.

— А как же твой жених?

— Какой жених? Тебя не было, поэтому не было и официального сватовства.

— Ладно, я совсем не против замужества по любви. Но учти! Разрешу выйти замуж не раньше чем через год.

— Это почему?! — взвинтилась она. — Через год я буду старой девой!

— Наоборот, ты еще слишком маленькая, тебе еще рано рожать.

— Что?! Рано?! Да в это время уже все рожают, некоторые даже второго ребенка! А Любка твоя вообще на целый месяц меня моложе!

— Вы — не все. И Любка тоже сейчас рожать не будет. Я постараюсь с годик поберечь ее, не приставать в нужное время. Или скорее в ненужное. Если ты понимаешь, о чем я говорю, — все это время беседовал тихо, но сейчас, уже накрученный, повысил голос, — но если не понимаешь, останешься здесь!

— Все-все, понимаю, согласна.

— А я твоего согласия не спрашиваю, ясно?!

— Ясно, ясно!

В общем, Танюшка уходила со мной. Покойный отец выделил ей приданое в сто тысяч талеров, поэтому данная сумма для нее была сразу же отложена. Себе взял сто пятьдесят тысяч, посчитал, что этой суммы для решения очередных вопросов будет вполне достаточно. Кроме того, имел желание и возможность снять с Собакевича неслабую компенсацию. Вместе с его головой, естественно.

— Мамо, ближайшие десятилетия на наших землях войны не будет. Откуда это знаю, сказать не могу, но это истинный факт, поэтому даже без перемен в хозяйстве собственность Юры должна восстановиться двукратно.

— Обратила внимание, Михайло, что рассуждаешь и ведешь себя, как зрелый хозяин.

— Хм, — пожал плечами, — что еще хотел сказать? Не носите больше траур, живите нормальной жизнью, вы молодая, красивая женщина. Только одно наказываю, блюдите честь рода, хотя бы внешне.

— Что ты?! Что ты, Михайло?! В этом даже не сомневайся.

— Мамо, я вам сказал то, что хотел сказать, — после этого встал и отправился с Любкой в объезд повета.

В переездах между селами мы с молодой веселились вовсю. При этом ни разу не ночевали ни в одном доме. Затоваривались провизией и уносились в степь, пытаясь спрятаться от назойливых мух — Антона со товарищи. Нет, они нас не подслушивали, но присматривали со всех сторон — это точно, без вариантов. А спали мы обычно в высокой траве или в стоге сена, но обязательно у озера или ручья.

Листья на деревьях стали желтеть, незаметно подкрадывалась осень. Дни были по-летнему теплыми, а ночи — уже прохладными. Но ни мне, ни Любке это беспокойства не доставляло. Когда мы были обнажены, нам становилось жарко, а новизна ощущений сводила мою милую с ума. Когда мы, уставшие, засыпали, укутывались в меха.

Так прошло четыре дня, по моим подсчетам, выходило, что половые отношения пора прекращать. Что поделаешь, во времена отсутствия медицинских контрацептивов нужно пользоваться контрацепцией биологической.

Наше пребывание здесь подошло к концу, наступил день прощания. На душе стало грустно, возможно, что ни этот дом, ни своих близких я больше никогда не увижу.

С вечера за городом на лугу собралось до тысячи человек. Одних повозок с крестьянами было сто пятьдесят, а казаки и казачки ехали верхом. И хоть предупреждал их, что всех лошадей татарских пород придется продавать, все равно не послушались. Невместно им. Даже казачка может себе позволить ехать на возке, только если хвора или непраздна.

Вот и мои девочки вышли из дома, одетые в поход как положено: в турецких шароварах и сапожках, сверху на подлатнике — длинная кольчужка, а на голове — мисюрка с бармицей. А за спиной крепился круглый щит. Ремень, который удерживал его, шел по диагонали через плечо и очень симпатично очерчивал девичью грудь. Гнедые кобылки, которых подвел им мой конюх Фомка, были благородных арабских кровей. К седлам прикрепили пузатые переметные сумки и кобуры с торчащими рукоятями пистолей. В том, что они умели с ними обращаться, даже не сомневался.

Фомке, кстати, никто не говорил, что он должен отправиться вместе со мной, но он посчитал это само собой разумеющимся и сейчас управлял одной из повозок с Любкиным приданым. Мне эти перины, подушки, посуда да котлы разные в дороге совсем не нужны, но если брошу, нанесу Чернышевским кровную обиду. А они на шляху караулить меня точно будут.

На этой же повозке сидели две наши горничные — Глашка и Марфуша. Их, как и Фомку, тоже никто не звал, но они с узлами залезли на Любкины перины и сидели сверху, словно так и надо. Услышал, как Любка шипела, кивая на них Татьяне, и собиралась прогнать. Услышал и то, что ответила Татьяна, которая, видать, когда-то сама разболтала о моих первых юношеских веселых пристрастиях:

— Наоборот, пусть будут! Очень хорошие и работящие горничные. А мужчины, они такие, когда жену нельзя трогать, то все равно найдут кого-то. А это наши девки, ему уже привычные. Пусть будут.

Любка удивленно посмотрела на Татьяну, потом перевела взгляд на меня (сделал вид, что ничего не слышу, не вижу и не знаю), потом на горничных. Подумала, махнула рукой и пошла к своей кобылке.

Рядом со мной стояли Юра и пани Анна, в глазах у них блестели слезы.

— Михасик, а может быть, с Андреем можно поступить как-нибудь иначе?

— Нельзя, мамо, сами знаете. И не только потому, что нас перестанет уважать весь мир, мы сами себя уважать перестанем.

 

Глава 5

— И что вы ему ответили?

— Что все мы скорбим о безвременной кончине брата нашего, а его отца Якима Каширского. Дал понять, что участие в этом деле пана Собакевича для меня совершеннейшая неожиданность. Что не могу своему вассалу приказать выдать головой близкого родственника. Предложил обратиться с жалобой в гродский суд либо самому встретиться с предполагаемым обидчиком и разрешить вопрос к обоюдному удовлетворению.

— И теперь он двигается к замку вашего вассала?

— Конечно. Какой же князь в здравом уме будет жаловаться в суд на обыкновенного шляхтича? Имею большую надежду, что он зацепится за замок.

— Надеетесь, что мальчишка станет его штурмовать?

— Очень надеюсь, людей специально проинструктировал. А пан Михаил молодой, горячий, уйти не должен. Вот тогда мы будем иметь полное право защищать свое имущество.

— А сил у вас хватит?

— Безусловно. В усиление гарнизона даже свою гусарскую сотню отправил.

В замке городка Смела, семейной ставке князя Станислава Конецпольского, в просторном кабинете за круглым венецианским столиком с графином белого вина в широких резных креслах сидели двое крепких, но уже седеющих мужчин. Одеты были в чулки, короткие штаны и расшитые золотом французские камзолы. И в итальянские башмаки с золотыми пряжками. По плавным, но экономным движениям их рук с характерными мозолями на ладонях становилось ясно, что друг с другом беседуют настоящие воины, не чурающиеся того, чтобы подержать в руках меч. А судя по властным взглядам, это были вершители судеб множества людей.

Напротив хозяина кабинета сидел его гость, коронный хорунжий, князь Анджей Вишневецкий, который прибыл в Смелу в порядке инспекции владений Киевского воеводства. Данное мероприятие проводилось в плановом порядке ежегодно. Вот и на сей раз воевода князь Казимир Потоцкий отправил в обход бронный гусарский полк, командиром которого и был князь Анджей.

В настоящее время они обсуждали появление на землях повета казачьего отряда в две сотни воинов, в составе которого шла панцирная хоругвь из шести десятков рыцарей. Отряд возглавлял молодой князь Михайло Каширский.

В том, что они здесь ходят по причине решения семейных вопросов (или подраться), ничего необычного не было, и присутствующих в кабинете этот момент беспокоил меньше всего. После Андрусовского договора тысяча шестьсот шестьдесят седьмого года Запорожская Сечь перешла под совместное русско-польское управление, поэтому шляхтичи часто наведывались в гости к казакам, а те — в Речь Посполитую. Необычным был обоз в две сотни возов и почти тысяча крепких, молодых хлопов с приблизительно равным числом баб и мужиков. А также больше сотни верховых казачек, сопровождающих своих мужей.

Буквально пару дней назад в их краях прошел слух, что молодой Каширский присягнул на верность французской короне, получил в дар островок за морем, теперь собрал людей и будет его осваивать.

— Нет, я совсем не против его ухода, — говорил князь Станислав, — но зачем он забирает сестру, которая уже была обещана моему младшему сыну Вацеку?

— А что, другую не найдете?

— С таким ангельским личиком, файной фигуркой и приличным приданым — достойной партии нет.

— И что вы будете делать после того, как вынудите мальчишку напасть на замок?

— Защищать свое имущество, ваша мосць, что же еще. Затем возьмем в плен оставшихся в живых казаков и казачек, стребуем с них выкуп, как с нападавшей на мирный замок стороны. Ну а с хлопами ясно что, посадим на землю.

— А с мальчишкой что?

— Ну как обычно в таких случаях, разрешу поединок с обидчиком. Пан Собакевич, конечно, схизматик, но рубака хороший. Скажу ему, чтобы насмерть не убивал, князь Михайло все-таки старший в семье и на свадьбе сестры обязательно должен быть. Затем с почетом отпустим, куда ему надо.

— Не понял, проше пана, и где в этом деле моя выгода?

— Разбегутся многие, — вздохнул князь Станислав, — а ваша мосць могли бы всех переловить. И этих, которых переловили, посадить уже на свои земли.

— Дурно пахнущее дело, пан Станислав, и, к вашему огромному сожалению, в это время здесь оказался я. Решить все тихо и без излишней огласки теперь невозможно, вы сейчас вынуждены раскрыть карты и пытаетесь привлечь меня в виде парфюма, отбивающего неприличный запах в обществе. Не правда ли? К вашему сведению, пан Станислав, собачкой бегать по степи просто так даже моих рыцарей не заставить. — Князь Вишневецкий взболтнул вино в бокале и продолжил: — Нужен более серьезный стимул, чтобы мы согласились участвовать в… этом. Посему половина! Половина смердов, половина лошадей, половина выкупа за казаков и половина казны Каширских.

— Пшепрашам пана Анджея, — недовольно вскинул гладко выбритый подбородок князь Конецпольский, — но сто тысяч серебром не делится! Это уже объявленное Каширскими приданое за невесту!

— Ну с этим можно согласиться. Но все остальное — поровну!

Село Морошки, основанное еще прадедом нынешнего Собакевича, было не казацким, а крепостным, но выглядело большим и богатым. На трех длинных и семи коротких улицах стояло три сотни домов, а крестьян проживало изрядно больше, чем в каком другом городке, — около двух с половиной тысяч.

На въезде в село мы оставили обоз и казацкий отряд для организации временного лагеря, а сами двинулись к площади. Дворы были совершенно пустынны, даже дети попрятались, только у церкви посреди дороги стоял местный батюшка, отец Василий. Подъехав к нему, спешился, поцеловал крест и принял благословение.

— Смилуйся, князь. Нема на селе твоих обидчиков, сгинули они. А простой люд казнить не надо, они ни при чем.

— Не переживай, батюшка, мне нужна жизнь Андрея Собакевича. И вира за убиенных родичей и ближников. Скажи звонарю, пусть ударит в колокол, с людьми говорить буду.

Ворота панской усадьбы были раскрыты настежь. Здесь же, согнув спины в низком поклоне, тряслись от страха управляющий, старый поляк Збышек, и три молодых гайдука. Эти пахолки были набраны и обучены совсем недавно и к убийству моих родных явно не имели отношения.

Казну, дорогую утварь и ковры мой враг увез с собой. В комнатах огромного дома было пустынно, говорят, он покидал поместье с обозом в двадцать возов. Это меня не огорчило, так как сильно грабить поместье не собирался. Все равно после смерти нынешнего хозяина оно отойдет в собственность сестер, а одна из них — пани Анна. Господь стал наказывать Собакевича раньше, чем я, прошлой зимой от какой-то болячки умерла его беременная жена.

После того как всю площадь заполнили шумные толпы перепуганных крестьян, взошел на церковную паперть, поднял руку и громко сказал:

— Ваш пан задолжал мне виру, я пришел ее взять! Сегодня к вечеру управляющий должен подать список двух сотен крепких телом парней и молодых мужиков, а также двух сотен здоровых девок и молодых баб. Непраздных вписывать не надо. Зато молодые семьи, кои ютятся в одной хате с братьями, сестрами и стариками, мне подойдут. К завтрашнему утру они должны быть готовы выступить вместе со мной на поселение в другие земли. С собой брать миску, ложку и кружку. Тех, кто будет противиться, повешу. Кроме того, село обязано поставить по десять возов пшеницы, жита, гречки, овса, ячменя, а также воз с семенами лука, чеснока, гданьской моркови, бурака, капусты, огурцов и разной прочей зелени. Бабам виднее, с чего им борщ варить. И если у меня завтра с рассветом не будет четырех сотен здоровых баб и мужиков, заберу из села всех. Оставлю только малых детей и стариков. Да! Забыл сказать! Тем, кто уйдет со мной, дам вольную и земли в аренду столько, сколько сможет обработать. Збышек! Семью одного из младших ковалей тоже заберу. Все! Выполнять!

Село не спало до самого рассвета. Фактически в каждом дворе не переставая брехали собаки, слышался людской плач. На ночь окружил село казацкими секретами, но поймали только четырех беглецов: двух девок и двух пацанов.

Как бы там ни было, утром собралось пятьдесят два воза, четыреста четыре человека взрослых — от четырнадцати до двадцати пяти лет, а также около сотни малолетних детей переселенцев, от совсем крох до десятилеток. Конечно, в дороге с ними намучаются неслабо и выживут не все, однако так тому и быть.

Новая колонна стала пристраиваться в конец длиннющего обоза, а я сидел верхом на Чайке и наблюдал бестолковые метания крестьян. Опухшие глаза некоторых выражали бесконечное горе, но большинство все же поглядывало с надеждой. Затем смирившийся с неизбежным отец Василий отправил для всех переселенцев утреннюю службу, и мы двинули к Днепру.

Несмотря на то что шли по родной земле, соблюдали все правила походного расчета. Были высланы передовой и фланговый казачьи дозоры, а тылы защищал арьергард из полусотни казаков. Лично я шел в авангарде, во главе латных лыцарей. А мои дражайшие супруга и сестричка двигались верхом в середине колонны вместе с другими казачками.

Когда покидал Каширы, из дому забрал одно из полотнищ, на котором был вышит родовой герб. Сейчас, укрепленное на пике с бронебойным наконечником, оно развевалось впереди колонны. Его вызвался нести мой старпом с «Алекто» Петро Кривошапко, который присоединился к нам в Каширах, забрав с собой в дорогу всю семью.

На третий день, не доходя до ставки казачьей сотни в селе Золотоноша, свернули к паромной переправе через Днепр. На всей протяженности течения реки по лесостепной равнине ее ширина была около тысяча двести метров, но именно здесь находилось самое узкое место, которое составляло всего двести метров.

Мои девчонки меня приятно удивили, когда отказались идти на паром. Они, как и большинство казачек, сняв со спины щит, кольчужку и мисюрку, форсировали Днепр вплавь вместе с лошадьми, удерживаясь рукой за луку седла. Пришлось немного поволноваться, но желающих их подстраховать было десятка два лыцарей, особенно много парней крутилось рядом с Татьяной.

Правый берег нас встретил высокими кручами и терновым кустарником. Здесь степь не выглядела бескрайней. Вдоль ручьев, рек и озер были разбросаны обширные зеленые пятна подлесков из старых и молодых ив, акаций, липы и шелковиц. Мы ступили на самые богатые и благодатные черноземы всего Европейского континента. Эти территории считались настолько ценными, что уже сейчас здесь не было ни одного кусочка свободной земли.

Не помню точно многих дат исторических событий, да ведь при советской власти объективную правдивую информацию найти было невозможно, но все равно владеть знаниями о родине моих предков сам бог велел. В моей семье собирались и хранились любые документы, имеющие отношение как к нашей фамилии, так и к истории развития края. Это может показаться парадоксальным, но те же метрические выписки, которые лежали в домашнем архиве в той жизни, видел среди семейных документов и здесь.

Освоение правобережья Днепра началось с конца прошлого тысячелетия, когда киевские князья частично вытеснили из этих мест дикие кочевые племена. Но во времена идиотских междоусобиц двенадцатого века потомки того самого, который высадился из дракара на этом берегу и сказал: «Это моя земля!» — полностью растеряли свою силу и влияние. А выпавшее из слабых рук богатство захватило одно из самых могущественных на то время европейских государств — Великое княжество Литовское.

Какие войны здесь велись! Какие интриги плелись, чтобы обладать этими богатствами! Начав захватническую экспансию в начале тринадцатого века, за сто лет Литва покорила жителей этих мест и дошла до самых диких земель Южного Буга, лезть за который не стала: там начиналась сфера интересов Королевства Польского.

В дальнейшем вековом противостоянии с Тевтонским орденом, Псковом, Москвой и Золотой Ордой Литва стала терять свои позиции несокрушимого государства. Поэтому в тысяча триста восемьдесят пятом году великий князь Ягайло сделал довольно умный, но ненавистный для всего православия шаг: принял католичество, перекрестил Литву, женился на наследнице польского престола Ядвиге и стал одновременно и королем Польским, и Великим князем Литовским.

Не буду вдаваться в подробности и излагать свои сведения о прошлом и будущем, но это позволило Литве сохранить мощь государства, в Грюнвальдском сражении разгромить Тевтонский орден и присоединить огромные территории Дикого поля. С другой стороны, это же положило начало ручейку, по которому многие возмущенные и не принявшие католицизм Гедеминовичи вместе с вассальной шляхтой стали отходить к православной Москве. А некоторые из них — вместе с землями.

Ничто не вечно под луной, умер Ягайло, и на польский престол взошли Ягеллоны. Ярчайший их представитель, король Казимир, сумел договориться с великим князем Московским Василием Вторым о разделе сфер политического влияния. При этом Москва поступилась Псковом, но к зоне ее интересов отошел Новгород.

Псков, правда, так и не поддался давлению польской короны, и вообще начиная с тысяча двести сорок второго года на протяжении почти семисот лет за его стены не вошел ни один вражеский солдат. Но другие политические приобретения Ягеллонов переоценить трудно. За последующие полсотни лет их влияние распространилось на Чехию, Венгрию, Литву, а Пруссия и Молдавское княжество стали вассалами Польши.

По завещанию Казимира его дети и внуки еще более сблизили родственные государства, что способствовало возникновению в тысяча пятьсот шестьдесят девятом году на территории Литвы, Беларуси, Украины и Польши федерации Польского королевства и Великого княжества Литовского. Новое государственное образование назвали Речь Посполитая.

Именно с этого времени на протяжении двухсот двадцати шести лет эти благодатные земли находились под влиянием польской короны, именно их направо и налево стали раздавать шляхте короли, закрепощая ранее свободных и полусвободных крестьян. Последующие сто двадцать лет, начиная с тысяча семьсот девяносто пятого года, они входили в состав Российской империи, затем семьдесят четыре года, начиная с тысяча девятьсот семнадцатого, были территорией СССР.

Лично мне запомнились слова деда из той жизни, он говорил так: «Не знаю, как наша несчастная земля чувствовала себя во времена раннего Средневековья, но за последние пятьсот лет она дышала счастливо и родила благодатно на протяжении всего лишь двадцати пяти лет, начиная с тысяча девятьсот шестого кончая тысяча девятьсот тридцать первым. Лишь в этот период ее нежил и голубил свободный от феодального и государственного рабства хозяин». К счастью, старенькому деду не довелось увидеть, во что эта несчастная земля превратилась потом, после тысяча девятьсот девяносто первого года.

Да, что касается последних двадцати лет самостийной украинской государственности, то земли эти захирели. И пока новоявленные «князья» решали, дать ей хозяина или не дать, кого дать, мужика Ваську или лично себя, одна ее часть поросла бурьяном, а вторая — эксплуатировалась беспощадно. На ней постоянно выращивали культуры, после которых рожать земле больше не захочется и будет она истощена на многие годы.

Находясь сознанием в этом времени и владея вопросами современных методов землеустройства, а также имея знания о развитии общественных отношений в будущем, решил для своих земель раз и навсегда: хозяину быть. И не абстрактному, отрабатывающему трудодни, а натуральному. И кто бы что ни говорил об эффективности укрупненного коллективного сельского хозяйства, почему-то передовые страны мира за двадцать веков не пошли по этому пути и глупых экспериментов над своим народом ставить не пожелали. Вот и я не буду.

Говорят, Америку покорили с винтовкой в руках пахарь и пастух или, как их там называют, фермер и ковбой. Оглянувшись на растянувшуюся в добрый километр змею каравана, внимательно вглядевшись в повеселевшие лица обвыкшей в пути, жаждущей новизны ощущений и новой жизни молодежи, как казацкой, так и крестьянской, понял точно: мы покорим не только Америку.

Путешествие наше было спокойным, проходило без каких-либо эксцессов. По нескольку раз в день тренировали возниц в быстрой постройке гуляй-города. Несмотря на то что это дело в пути задерживало, посчитал такие тренировки необходимыми, мало ли что в дороге может случиться.

У Кривой балки, что в Уманском повете, именно там, где это ранее планировалось, к каравану присоединился Антон, который отпрашивался на побывку в Полесье для решения некоторых своих вопросов. Да не один, а с десятком всадников на прекрасных верховых лошадях, не хуже, чем те, которые шли под седлом у наших лыцарей. Двое из всадников оказались самыми натуральными девчонками лет пятнадцати-шестнадцати, одетыми в мужскую шляхетскую одежду.

— Сир, разрешите представить мою жену Алесю, — показал он на старшенькую. У девчонки из-под шапки выпала длинная пшеничная коса, она втянула голову в плечи и ужасно покраснела. Как потом выяснилось, оказалась младшей сестрой когда-то зарубленной феодалом первой супруги Антона. А вторая, которую звали Марусей, была его сестрой.

— Княгиня, княжна, — повернулся я к Любке и Таньке, — возьмите казачек под свое покровительство.

Танька едва заметно дернула уголком губ, мол, им до казачек, как отсюда до Киева раком, но, взглянув в мои строгие глаза, поступила, как воспитанная аристократка. Улыбнулась и пригласила с собой:

— Вон все наши девчонки, — махнула рукой в сторону верховых казачек, — поехали с нами.

— Да не бойтесь, — добавила Любка. — Здесь вас никто в обиду не даст, а с нами вам будет интересно.

Когда они отъехали, кивнул на разношерстно одетых пацанов, которые были словно не в своей тарелке:

— А это что за крестьяне?

— Все они мои родственники, сир, а крестьянами они раньше были, теперь же я их вымазал в крови с ног до ушей. Учить тоже сам буду, и грамоте, и военному делу. Поверьте, сир, изменив свою рабскую жизнь, они станут вашими самыми преданными собаками.

— А лошадки эти взяты там же, где вы веселились?

— Да, сир.

— Хорошо. Поставь их в строй сразу же за латной хоругвью. А сам будь рядом со мной, — оглянулся на застывший караван и, взмахнув рукой, дал команду двигаться вперед.

Поля были убраны и на дороге часто встречались группки крестьян с узелками в руках, бредущих на прощу в Киевскую лавру. Верхом и в экипажах проезжали шляхтичи, иногда с дамами. Многие из них были знакомы если не со мной лично, то с покойным отцом точно. И когда спрашивали о планах, всем говорил одно и то же — переселяюсь в Новый Свет на выкупленные земли французской короны. Никому не нужно было знать правду по крайней мере ближайшие двадцать лет.

Во время организации ночевок ни один земельный собственник претензий не выставлял. Даже наоборот, все подъезжали с кувшином доброго вина, посмотреть да послушать, дважды даже целыми семьями, с пани и панночками. Клуба с кином-то нету! Тем более что информация о моих планах и направлении движения опередила караван суток на трое. Вот вид моих лыцарей и был настоящим фильмом.

Замок шурина моего врага увидели к полудню четвертого дня. Крепость оказалась построена из кирпича-сырца, имела эллиптическую форму, три оборонительные башни, одну прямоугольную надвратную и две круглые, расположенные по краям вытянутого эллипса. Видно, строилась лет триста назад, так как с такой ее формой фланговый орудийный огонь по нападающим вдоль стен был фактически невозможен. Да и пушечки стояли ерундовые, впрочем, для установки орудий эти башни и не предусматривались.

То, что нас здесь ожидали, было видно еще на подходе. Крепостная деревня, через которую шли, оказалась безлюдной. Не то что стариков на лавочках не видать, даже ни одна корова не мукнула. Ворота замка плотно заперли, а мост подняли. И когда дозорный подъехал и доложил, что со стен слышал смех и нелицеприятные высказывания в мой адрес, стало совершенно ясно, что разобраться с Собакевичем не дадут, даже провести Божий суд не позволят. Будут конкретно провоцировать на нападение, что развяжет им руки и они получат возможность «воздать по заслугам». Значит, полностью уверены, что смогут разбить мое войско, пленить народ, а имущество поделить.

Подобное поведение наносило урон моей чести, поэтому все понимали, что я обязан отвечать адекватно.

Самостоятельно на такой шаг они пойти не посмели бы. Значит, уши его мосци князя Станислава здесь точно торчали. Зная, что я иду не пустой, да еще с таким караваном, он посчитал возможным меня поиметь и попутно решить собственные вопросы.

Захотел войны? Что ж, он ее получит.

Раздвинул подзорную трубу и внимательно осмотрел замок, его защитников и вооружение. На стенах собралась огромная веселящаяся толпа шляхтичей и жолнеров, среди которых мелькала броня крылатых рыцарей.

Такая сотня панцирных войск в этих краях была лишь в личном распоряжении князя Конецпольского. Значит, мои предположения верны.

А вот на стене мелькнула и ухмыляющаяся рожа бывшего родственничка, будущего покойничка.

— Капитан Полищук! — позвал Антона. Решил, что тянуть нечего, может быть, еще засветло успеем разобраться.

— Слушаю, сир!

— Построй лыцарскую конницу в две шеренги на дистанции эффективного ведения огня из винтовок. Шрапнельных пушечек бояться не надо, они сюда даже ядром не достанут. Выполнять!

— Есть, сир!

— Лейтенант Ангелов!

— Слушаю, сир!

— Гуляй-город развернуть на юге от деревни в пределах дистанции минометного огня. Минометы подготовить к бою. Пулеметные тачанки в передвижную крепость не замыкай, выставь их на флангах с возможностью мобильного перемещения. Выполнять!

— Есть, сир!

— Сотник Орлик! — позвал молодого казака из моих родных Кашир, которого назначил походным сотником. Его отец тоже погиб там, вместе с моими родными.

— Слушаю, пан атаман!

— Отправь десяток дозора на двадцать верст вперед по пути нашего следования. Дальше. Выдели шесть десятков казаков, пусть группами по полдесятка разбегутся от замка на полторы версты в разные стороны. Их задача — не выпустить из окружения ни одного беглеца. С оставшейся полусотней отойди за деревню в абрикосовый сад, будешь в резерве. Внимательно наблюдай за мной в подзорную трубу. Когда и куда ударить, я укажу шпагой. Ясно?

— Нэ ясно, пан атаман! Там же, — он показал пальцем в сторону замка, — спряталась панцирная хоругвь. Даже отсюда на стенах крылатых рыцарей видно! А если они сейчас рванут в атаку? Нам никак не можно от вас отходить, надо спрятаться в гуляй-городе и биться всем вместе.

— Тебе, Петро, еще предстоит научиться дисциплине. Рассуждать будешь, лежа головой на мягких коленках своей Гали, а мои приказы исполняй безоговорочно. Повтори свою задачу!

— Ну так! Отправить десяток в дальний дозор в сторону Бугской переправы, шестью десятками окружить поместье на полторы версты от замка, выловить или убить всех беглецов. Ну и мне с полусотней отойти в абрикосовый сад и ударить тогда, когда вы скажете. Куда бить, вы укажете шпагой. Так?

— Так точно, — кивнул ему и уже хотел отпустить, но вспомнил о необходимости более оперативной связи. — Да, еще одно. Выдели мне в качестве вестовых двух сообразительных казаков.

— О! Пашку и Славку дам!

— Это случайно не твои малые браты?

— Да какие ж они малые? Славке двенадцатый год пошел, саблей уже пять лет как машет и из пистоля на десять шагов горшок разбивает. А Пашка и того лучше, ему на Рождество уже четырнадцать будет. Оба по-татарски и по-польски разумеют…

— Добро, исполняй. А вы, — ткнул рукой по направлению к сбившемуся сотенному табуну казачек, расчехляющих луки и проверяющих пистоли, там же крутились Любка и Танька, — марш в гуляй-город, под руку лейтенанта Ангелова, и за щиты возов — ни ногой! За крестьянами лучше присматривайте, чтобы их никто не обидел, не дай бог.

Недаром мы потеряли время в пути, затратив его на тренировки. Вертушка гуляй-города уже сжималась, возницы заворачивали лошадей внутрь и немедленно распрягали, специально назначенные крестьяне стягивали цепями борта возов и между колесами выставляли щиты. Цепей, правда, оказалось маловато, и щитов взяли немного, всего три десятка, но для фронтальной части передвижной крепости было вполне достаточно. За каких-то двадцать минут две сотни возов, наполовину перекрывая друг друга, сбились в труднодоступное сооружение.

Защитники замка показывали на нас пальцами и смеялись безудержно, даже здесь было слышно. Одна из причин их веселья была совершенно понятной даже неразумному дитяти: наша диспозиция бестолкова со всех точек зрения. Передвижную крепость организовали, а защитников в ней нет. Легкая конница куда-то разбежалась, а главная сила подставлялась под безусловно сокрушительный удар.

Оглянулся на своих воинов, сегодня у нас намечался первый совместный бой. Сегодня мы должны будем впервые показать все вновь приобретенные воинские умения, главным из которых было убить врага, но самому остаться в числе живых.

Мы выстроились верхом, двумя редкими шеренгами, позволяющими легко перестраиваться. Большинство парней выглядели спокойно, некоторые слегка напряженно, зато в глазах абсолютно всех бойцов светилась вера. Нерушимая вера в командира, в себя и собственное оружие.

— Капитан Полищук, сержант Павлов! Сопровождаете меня к воротам, — вытащил из земли пику, развернул полотнище с родовым гербом и дал посыл Чайке. Их кобылы тут же пристроились от меня слева и справа. Метров за тридцать до рва я натянул поводья, а шумевшая на стенах толпа сразу затихла.

— С вами говорит князь Каширский, — прокричал громко, — мне нужен хозяин замка!

— Хозяин велел его не беспокоить! — отозвался кто-то со стены, а толпа начала смеяться.

— Эй! Хлопчик! — выкрикнул какой-то седоусый жолнер, видно, штатный заводила. — Передвижную крепость ты сбил быстро. Только что ж ты там одних хлопов да баб оставил?! А защитники их где?!

Дождавшись окончания очередного приступа смеха, сказал негромко, но внятно:

— Панове! За воротами этого замка укрылся убийца моего отца, деда и десятерых казаков. Его имя — Андрей Собакевич.

— Ты брехун! Никого я не убивал! Твоя родня — это моя родня!

— За брехуна тоже ответишь! Вызываю тебя на суд Божий!

— На хрена ты мне сдался, не буду со всякими сопляками драться. Иди отсюда!

— Эй! Схизматик! Иди в дупу! — выкрикнул молодой шляхтич в шляпе, отделанной перьями не хуже, чем у индейского вождя.

— Скажи своим бабам, пусть задирают подолы, мы сейчас придем, — кричал еще кто-то.

Было слышно, как Антон с Петром скрипели зубами, но молчали. Каждая из сторон разыгрывала свою партию, и нас вынуждали сделать последний ход. Действительно, дальше такое терпеть было нельзя.

— Делаете по одному выстрелу, перезаряжаться здесь не надо, нельзя терять ни одной гильзы. Когти рвем сразу же, — сказал тихо и стал заворачивать Чайку. — Антон, достань павлина, который в перьях, а ты, Петро, любого по своему вкусу. Только Собакевича оставьте мне. Огонь!

Ребята тоже разворачивались левым плечом вперед. Вдруг выхватили из чехлов винтовки, секунду прицеливались и выстрелили почти одновременно. Прежде чем дать Чайке шенкелей, успел заметить, как шляпа павлина взлетела высоко вверх, а его самого смело в глубь крепости. Еще один богато разодетый кривляка, который танцевал на стене между зубцами и требовал наших баб, низко склонился и полетел вниз головой в ров.

Три ответных выстрела раздались с опозданием, потом мимо вжикнула стрела, но достать нас было уже невозможно. Когда мы вернулись в строй, было видно, что стена больше чем наполовину опустела. Они добились того, чего хотели, и сейчас готовились нас убивать, пленять, грабить и насиловать. В общем, веселиться.

— Вестовой!

— Слушаю, пан атаман! — хором зазвучало два голоса и из-за строя верхом на ухоженных татарочках рысью выскочили два казачка. Оба были одеты в такие же красные шаровары, зеленый жупан и высокую баранью шапку, как и старший брат. Их лица выражали нетерпение, а глаза горели азартом. — Мне пока один нужен. Но коль пред мои очи явились оба, слушайте приказ: в боевом порядке вам надлежит держаться в тылу строя, увижу на острие атаки — прикажу дать батогов. Мне нужны живые вестовые. Ясно?

— Э…

— Мои приказы не обсуждаются!

— Ясно, — ответили теперь уже угрюмо и вразнобой.

— Теперь ты, Славка. Скачи к гуляй-городу, передай мой приказ лейтенанту Ангелову. Знаешь такого?

— Да кто ж не знает.

— Пусть отправит на фланги нашего строя обе тачанки, огонь из минометов открывать только после нашего первого залпа, прекращение огня — мои скрещенные над головой руки. Повтори. — Парень повторил трижды, но незнакомые слова усвоил хорошо. — Все. Исполняй.

Управился он оперативно и вернулся буквально через четыре минуты. А следом быстрым ходом подвалили пулеметные фургоны и на флангах разворачивали задки.

Мои оппоненты собирались долго. Только через пятьдесят пять минут заскрипел на цепях мост и стали открываться ворота. Первыми на выгон перед замком начали выходить крылатые рыцари. Один, два, три… Насчитал ровно сто одного воина. Это была личная хоругвь его мосци князя Конецпольского. Все дворяне (а такое оснащение и вооружение могли себе позволить только богатые дворяне) оказались закованы в отличную пластинчатую броню, хорошо укрывающую руки и бедра. Шлемы были с козырьками и наушниками, точно такие же, как и у нас. Только у нас с гребешками, а у них — с хвостатыми султанами. А на спине к кирасе каждого были прикреплены орлиные крылья. Во время бега они издавали неприятный звук, пугающий лошадей противника, а также мешали накинуть аркан.

В течение последних ста лет польские гусары считались лучшими в Европе, а главное, непобедимыми конными подразделениями. Их приглашали на службу фактически все католические монархи. Впрочем, царь Московский тоже приглашал. Но особенно они заявили о себе как о непобедимых в период Тридцатилетней войны.

Увидел, как Антон стал рассматривать воинов в подзорную трубу. Раздвинул и свою, решил полюбопытствовать, есть ли там кто-нибудь из моих знакомцев.

Хорунжего с высоким белым султаном на шлеме, укрытого леопардовой шкурой, когда-то видел в Кракове, но лично знакомы не были. Мелькнуло еще несколько полузнакомых лиц, но никого близко не знал.

Следом за панцирным клином гусар пристроилась толпа — сотни две легкой конницы. Ох, ничего себе, сколько шляхты собралось! Казалось бы, крепость совсем небольшая, и где они там только размещались? Это же сколько ланов и помещичьих усадьб сегодня поменяют хозяев?!

В том, что будет именно так, нисколько не сомневался. Но волновался, конечно. Все-таки это наш первый бой. Нет, в боях мои ребята уже бывали. Даже оба вестовых казачка если еще не воевали, то крови все равно не боятся. В казацких семьях обычно выдают боевой нож и ставят руку «на удар» с шести лет — тренируют резать головы баранам.

Сейчас стоял на правом фланге рядом с фургоном и искоса бросал взгляды на своих лыцарей. Да, волнение было и на их лицах, но страха не видел, вели они себя в строю спокойно и уверенно. Лошадки вначале расслабились и все это время, склонив голову, разыскивали среди пожухлой травы зеленые побеги, сейчас же встрепенулись, подобрались, видно, почувствовали напряжение всадников, готовивших к бою собственную душу.

Хорунжий, который вывел вперед свою кобылу и толкал перед строем речь, положенное знамя в руках не держал. Таким образом, он выказывал своему противнику, то есть нам, пренебрежение, а шляхта ржала, держась за животы. Впрочем, хоругвь-то Конецпольских. Очень может быть, что для исполнения сего гнилого дела его мосць мог знамя и не выдать.

Мы действительно, если сравнивать с троекратно перевешивающим силой противником, внешне выглядели смешно. Но я верил в своих людей и свое оружие, точно так же, как они верили в меня. И выступать перед строем, что-то говорить мне тоже было не нужно, мы уже наговорились. Целый год готовились к этому дню, теперь наступил экзамен.

Казалось бы, пока они там смеются и базарят не по делу, их можно было бы накрыть, разбить и рассеять. Но с точки зрения рыцарского этикета это неправильно, мою фамилию станут полоскать на каждом углу. Нет, мы уже сделали свой ход, очередь за оппонентами.

И вот этот миг настал. Броневой клин ударил копытами и, сотрясая землю, нацелился пиками в середину нашего жиденького строя. Антон на полкорпуса выдвинулся вперед и стал ловить мой взгляд. Сегодня ударным кулаком будет командовать он. Я же, как правофланговый, пойду в тылу наступающей группы. Посмотрел на него, глубоко вдохнул, затем резко выдохнул воздух и кивнул.

— Внимание! Товарищи лыцарский корпус! — заорал он во всю глотку. — Ряды сдвой! К бою!

Вторая шеренга вклинилась в первую, и все развернули лошадей чуть правее. Все, кроме меня, вытащили из чехлов винтовки, щелкнули курками взвода и стали выбирать надвигающиеся цели. Никто не целился в середину, центр клина должен был лечь под перекрестным огнем пулеметов.

— Пулеметы! По четыре магазина! Лыцари! Полный магазин! — продолжил командовать Антон и на несколько секунд замолчал. Дистанция до противника двести пятьдесят метров, двести, сто пятьдесят! — Огонь!!!

Залп грянул нестройно. Молодцы ребята, значит, не просто нажали на курки, а стреляли прицельно. Одновременно, словно швейные машинки в ателье, застрочили пулеметы. Где-то над нашими головами, набрав самую верхнюю точку взлета, душераздирающе завыли мины. Наши лошади к этому привычны, а вот ваши — нет. Это вам не крылья гусарские.

Для самого хладнокровного воина семнадцатого века, не подготовленного к восприятию последствий действия моего оружия, сейчас на поле боя наступил сущий ад. Пули со стальными сердечниками прошивали кирасы и сметали гусар с седла. Передние лошади стали нырять головой вниз и на полном скаку опрокидываться на спину, всадники валились на землю и были затоптаны разогнавшимися задними лошадьми. Сквозь звуки стрельбы над полем боя слышались грохот падающего железа и крики отчаяния.

Часть лошадей от минометного воя взбесились, стали метаться из стороны в сторону. Даже татарочки моих вестовых дико ржали, припадали на передние ноги, а затем понесли в поле. При этом лица Паши и Славки, которые во время построения бронированного клина противника пытались демонстрировать невозмутимость смертников, после нашей стрельбы выглядели ужасно удивленными и испуганными.

За одну минуту прозвучало тысяча шестьсот пулеметно-винтовочных выстрелов. Весь фронт вражеского наступления оказался завален трупами и ранеными.

Данко тоже не спал. Минометный удар был нанесен по всем трем башням. Наиболее удачным оказался огонь левофлангового миномета, его четвертая мина вызвала очень мощный взрыв, видно, попала в бочонок с порохом. В результате половину башни разметало по округе, а часть стены, примыкавшая к ней, обрушилась в ров.

Правофланговый тоже неплохо поработал. Где-то на десятом выстреле жерло пушки, которая смотрела на подход к мосту, клюнуло вниз. И только из-за того, что зацепилась лафетом, который задрал хвост высоко в небо, она не слетела с башни.

Наиболее слабый расчет оказался на среднем миномете. Они швыряли мины и внутрь крепости, и под стену, но чаще всего в ров. В общем, совсем не туда, куда надо. Но швыряли очень быстро, мин выплюнули раза в два больше, чем прочие стволы. Хорошо, Данко перенес огонь всей батареи на центральную башню. Очень скоро надвратная пушка обрушилась вместе с воротами, а механизм подъема моста был разбит, даже натяжные цепи слетели.

Не дожидаясь, пока окончится минометный налет на башни противника, Антон, как только сам лично отстрелялся из винтовки, вбросил ее в чехол. Тут же правой рукой вытащил из ножен шашку, а левой — револьвер из кобуры. Шашкой завертел над головой, и мы сквозь шум и взрывы смогли разобрать его голос:

— Шашки наголо! В клин!

Все тут же повторили его манипуляции с оружием, вытащили и подняли вверх клинки. В это время откуда-то вернулись на взбрыкивающих лошадках Паша и Славка. Я крикнул им обоим: «Рядом со мной!» — и старшему вручил пику с родовым гербом.

— Марш-марш! — раздался крик Антона, и мы тронулись вперед на хаотически мечущуюся толпу противника, постепенно набирая ход. Центр шеренги пошел прямо, а фланги — наискосок, на сближение друг с другом. И уже на двадцатом скачке лошади меня с вестовыми плотно зажали внутри коробочки ударного клина.

Пройдя краем мимо горы трупов и агонизирующих тел некогда великолепных воинов и прекраснейших лошадей, мы врезались в деморализованную толпу противника, как горячий нож в масло. Лично мне достался всего один легкий конник, которого просто снял из револьвера, а также раненый, но яростный латный рыцарь, который пытался достать знаменосца Пашу длинным кончаром. Его я заколол шпагой. Больше мне повеселиться не удалось. Не дали.

Заметил еще действия моего вестового Славки. Тот как-то смог пробиться к безумно вопящему шляхтичу и взмахнул сабелькой. И не просто взмахнул, а отработал по шее наискосок всем корпусом. Голова его противника откинулась на спину, а из глубокой раны хлынул целый фонтан крови. При этом Славка оскалил зубы и что-то азартно закричал. Вот такие у нас ныне малолетние казачки.

Вдруг часть беснующейся и неуправляемой толпы противника, всадников пятьдесят, вырвалась и рванула с поля боя, мимо деревни на юг. Вот и настала очередь поработать нашему каширскому казаку, а ныне походному сотнику Петру Орлику. Я встал в стременах и высоко поднял над головой шпагу, покрутил ею и указал на убегающую полусотню. Буквально через мгновение, словно ожидали и горячили лошадей, в километре от нас из сада выскочила такая же по численности полусотня и устремилась наперерез деморализованному противнику. За такой расправой и чистым избиением даже смотреть было неинтересно.

Когда наконец вход в крепость освободился, я опять привстал на стременах и скрестил над головой руки. А Антон, не теряя драгоценных минут, увлек бойцов к мосту. Хреновая у нас связь и система оповещений, нужно было хотя бы горн или трубу придумать, а не командовать на мыгах, как Чингачгук. Чего-то не сообразил.

Участвовать в бою мне больше не пришлось. Крепость очистили и захватили за десять минут, в донжоне даже никто не сопротивлялся. Все, что осталось от гарнизона, это двадцать четыре молодых жолнера, которые быстро побросали оружие и сдались.

Во время боя на стенах замка три моих лыцаря получили пулевые ранения. А еще ранения разной степени тяжести имели восемнадцать казаков, и сейчас здесь уже стоял фургон доктора Янкова. С нашими бойцами он успел управиться и сейчас оказывал помощь раненым шляхтичам. Помогали ему моя Любка и еще несколько казачек.

К сожалению, с нашей стороны погибло одиннадцать казаков, однако противник за это заплатил богатую человеческую дань — сто семьдесят два человека убитыми.

Хозяин замка тоже погиб на поле боя, а вот злого и матерящегося пана Собакевича мне доставили. Его выловил дозор, который держал поместье в окружении. И если других беглецов казаки в стычке порубили, то этого доставили живым и невредимым.

Было уже поздно, начало темнеть, поэтому все разборки оставили до утра.

— Ненавижу тебя! — в исступлении орал он, брызгая слюной, а наши каширские казаки крепко удерживали его связанные руки. — Весь род твой ненавижу!

— А ну! Веди себя достойно, тварь! — подошел Петро Орлик и зарядил Собакевичу кулаком по печени. — Ты и моего батьку убил. А здесь, среди казаков и казачек, есть еще тридцать шесть человек, у которых ты отобрал близких людей.

— Да он вообще гнида позорная! — выкрикнул казак Сашка Черный, фамилия которого соответствовала внешнему виду. Он и вправду уродился очень смуглым, его бабушка была арапкой. — Здесь две сотни девок из его родного села. Они могут порассказать о нем всякого.

— Какое тебе дело до моего имущества?!

— В том-то и беда, что после смерти родителя ты хлопов стал превращать в рабов, а хлопок в рабынь. Ладно бы просто ублажал себя да девку хоть каждый день, никто бы и слова не сказал. Но ты же ни одну из них в покое не оставил, мучил и издевался, как упырь. А что ты сделал с двумя девочками, которые даже еще кровь не роняли, а?

Толпа глухо зароптала. Здесь, на выгоне, рядом со вчерашним полем боя, собралась огромная куча народа — мои лыцари, казаки и казачки, крестьяне мои и крестьяне местные, а также вчерашние противники: семьдесят восемь здоровых и шестьдесят девять раненых шляхтичей и жолнеров, сдавшихся в плен. Еще одиннадцать тяжелых лежали в замке. Не было здесь только вдовы местного феодала, пани Марии, она же приходилась родной сестрой и пани Анне, и Андрею Собакевичу.

То, что я слышал сейчас, меня, как и каждого нормального человека, конечно, возмущало. Подобное в этом мире, к сожалению, случалось. Редко, но случалось, когда какой-нибудь дебильный феодал слетал с катушек и в своем селе творил полный беспредел. Но вот от исповеди пани Марии, с которой мы проговорили полночи, я был в полном шоке.

Оказывается, их отец взял замуж вдову убитого им же немца. Вдова была из наших казачек, с маленьким ребенком на руках. Признал младенца за сына, дал свою фамилию и относился к нему как к родному дитю, ничем не хуже, чем к появившимся чуть позже дочерям.

Когда милый мальчик превратился в тварь, никто не знает. Но в шестнадцатилетнем возрасте он изнасиловал обеих малолетних сестер. Затем, шантажируя разоблачением перед родными и знакомыми, частенько их пользовал. Счастье Ани, что ее успели выдать замуж за достойного человека. А Марии не повезло. Странной смертью от отравления грибами умерли родители, за что повариха Рада была зарублена Андрюшей. На протяжении четырех лет родной брат постоянно третировал Марию, но в конце концов он женился сам и ее выдал замуж за своего дружка, с которым познакомился в ставке воеводства в Житомире. Но семейного счастья не получилось, ее супруг оказался таким же отморозком, как и братик, лупил почем зря. Единственная радость — сына родила. У Андрюши семейная жизнь тоже не сложилась, через полтора года стал вдовцом. Как тайком призналась Марии служанка, свою жену он на последнем месяце беременности избил до беспамятства. Вот и не смогли спасти ни ее, ни ребенка.

— Он даже здесь ко мне пытался приставать, ты представляешь? Дай, Михасик, я тебя расцелую, — закончила она свою исповедь. — Поверь мне, я счастлива, что больше никогда не увижу ни мужа, ни брата. Пусть простят меня Господь Бог и Святая Дева Мария.

…И вот тот, которого мечтал заполучить для расправы все восемьсот двадцать дней, ежедневно — утром и вечером, сейчас стоял передо мной грязный, оборванный, униженный, но не покоренный. Однако не стал я его унижать и издеваться над ним. И другим запретил.

— Скажи, Собакевич, зачем ты убил моих родных, а также людей, лично тебе близких? — спросил тихо, глядя в его выпуклые злые глаза. — Неважно, что сделано это не твоими руками, но убийца все равно ты. Вот я долго и часто думал об этом и никак не мог постичь причин. Понимаю, везли двенадцать тысяч серебром, неужели позарился? Нет, думаю, не это главное, помещик ты небедный, родители оставили отлаженное хозяйство.

Посмотрел, как он молча отвернул свою искаженную злобой рожу и продолжил:

— А ведь я уже знаю, почему ты это сделал.

— Да! Да! — зло зашипел он. — Я приказал убить вас, потому что ненавижу! Потому что вы, Каширские, влезли в мою жизнь! Потому что вы есть! И я хочу, чтобы вы исчезли! Совсем!

— По понятиям некоего известного мне больного общества, Собакевич, учитывая твои материальные горазды, тебя бы признали невменяемым и отправили на лечение. До следующего раза. Но лично я считаю, что такую мразь, как ты, нужно душить еще в колыбели. Ты умрешь в страшных муках, Собакевич.

— Требую Божьего суда!

— Пан атаман! Атаман! Сир! Ваша Светлость! Ясновельможный пан! Нет! Не достоин! Нет! — закричала толпа.

Я встал с двух положенных друг на друга седел и поднял руку. Дождавшись полной тишины, сказал:

— Ты забыл Бога, Собакевич, поэтому суда Божьего недостоин. Лично себя к всесильному судье не приравниваю, но я жажду воздаяния, — указал на него пальцем и громко продолжил под истеричный визг моего врага, радостные крики моих людей и недовольный гул прочей шляхты. — Прилюдно оскопить! И посадить на палю!

— То не можно так делать, пан Михал! — подбежал ко мне один из смутно знакомых шляхтичей. — Слишком унизительно, лучше голову отрубить!

— Пан Леопольд, если не ошибаюсь?

— Истинно так!

— Простите, пан Леопольд, а где ваш тато?

— Дома, — ответил он недоуменно, затем постоял, подумал, пожал плечами и добавил: — Простите великодушно, ваша мосць. Делайте все что угодно, вы в своем праве.

Через два часа мы отправились дальше, на юг, а на перекрестке двух дорог, Киевской и Уманской, вкопали в землю высокую палю. На ней корчилось в нечеловеческих муках нечто человекоподобное, что человеком в принципе никогда и не было.

 

Глава 6

Впереди нас ожидали. И не толпа какой-то полупьяной, пся крев, гулящей шантрапы, а одно из самых мощных ударных коронных соединений — панцирный гусарский полк Киевского воеводства с личным составом в пять сотен латных рыцарей и полутысячей легкой конницы.

То, что князь Андрей Вишневецкий затеял обход воеводства, как обычно после уборки урожая, мы знали давно. И то, что его сопровождает молодежь из местной шляхты, которая на пару месяцев сбегает из дома для погулять, походить по гостям, попьянствовать да подраться, вливаясь при этом во вспомогательный полк, тоже не являлось тайной. Мы даже оставляли за собой секреты, которые должны были отлавливать возможных свидетелей нашего последнего боя, дабы князю не доложили, а он не устроил разбирательств.

Мы знали, что эти войска проследовали в сторону Южного Буга, но то, что они давно уже ожидают именно наших душ, стало неприятной неожиданностью.

— Значит, пан атаман, видим мы, как из леска идет дымок, кулешом запахло, и слышим, как кто-то что-то говорит, а все смеются, — рассказывал пристроившийся рядом с моей Чайкой казак из дальнего дозора. Цвета его одежды и масти лошади было не разобрать из-за толстого слоя серой дорожной пыли. — Подобрались мы тихонько, а там пятеро панов шляхтичей обед варят. Из их разговоров поняли, что это сидят дозорные из вспомогательного полка легкой конницы, сопровождающей рыцарей. Оказывается, сидели они там давно и ждали именно нас, подсчитывали будущие трофеи, даже наших мужиков да баб уже делили. А князь Вишневецкий распорядился перекрыть подход к переправе и вылавливать всех: и группы наших воинов, и одиночек. Говорил, что вы, пан атаман, что-то там порушили и теперь должны платить компенсацию. А еще вчера утром в шатер князя привели обгаженного и пьяного шляхтича, который прискакал от замка, где прятался Собакевич. Говорят, рассказывал о каких-то ужасах, так князь приказал эту вонючку выбросить за территорию лагеря. Очень ругался, говорил, что они там, в замке, опились вина, а рыцари князя Конецпольского были в невменяемом состоянии, поэтому, пан атаман, вы их и смогли побить. А потом сказал, что это и к лучшему. Так вот, пан атаман, теперь посполитое панство и рассуждает, кому чего из трофеев перепадет.

Да уж, неприятнейшее известие принесли дозорные. А я-то думал, почему это последние два дня мы не видели ни одного шляхтича. Встречались все торговцы да крестьяне. Правда, именно от купцов мы и узнавали направление движения войска князя Вишневецкого.

Говорят, от села Звенигородка, рядом с которым мы останавливались на ночевку, до реки Южный Буг осталось тридцать верст. Да и направление на мелководный участок мы выбрали правильное. Планировал эту дистанцию преодолеть к сегодняшнему вечеру, а с рассветом помолиться Богу да идти на переправу. А оно вон как вышло.

Но есть в этом деле и позитивный момент. У нас обозначился противник, мы были осведомлены о его составе, вооружении, а главное — о планах. Кроме того, знали о месте его дислокации. Да, надо создавать службу безопасности, разведку и контрразведку. Думал, это перспектива далекого будущего, а жизнь ждать не хотела, ставила неожиданные задачи и требовала немедленного решения.

Даже подумать страшно, что бы было, не имей мы этой информации.

Сошлись бы с бронированной армадой дорогих союзников под предводительством родственника, очень дальнего, правда. «Виват, ваша мосць! Як ся маете?» — сказал бы ему без задней мысли. А он мне вместо «здрасте» — предъяву и прихлопнул бы, как муху. При таком плотном контакте нам с этими матерыми профессионалами тягаться не имело никакого смысла. Раздавят и разотрут, никакое оружие не поможет.

Значит, у замка был только первый акт Le ballet de la Merlaison. Что ж, потанцуем.

— Добре, казаки, хорошо потрудились, очень важную весть принесли. Примите мою благодарность, но будет еще и награда. А сейчас езжайте к повозке, из трубы которой идет дым, можете по миске каши на ходу съесть, — отпустил всех троих дозорных и повернулся к вестовым: — Славка, ко мне! Лейтенанта Ангелова, походного сотника Орлика и старшину Сорокопуда — в голову колонны!

— Цэ обозного Сорокопуда, чи шо? — возник он рядом уже на приличной лошади, с интересом заглядывая мне в глаза.

— Чи шо! Славка, и почему я в тебя такой влюбленный? — Пацан смешно пожал плечами, а мне вспомнился жуликоватый персонаж Попандопуло из старого фильма «Свадьба в Малиновке». Это раздражало, напряжение последних дней держало мои нервы натянутыми струнами. — Как только перейдем брод, поступишь в личное распоряжение капитана Полищука. Навечно. Марш! — в сердцах перетянул его нагайкой, при этом попало и лошади. Оба взвизгнули и рванули с места в карьер.

Нагайка для управления Чайкой мне не нужна, но это был отцов подарок с красивой рукоятью и серебряным инкрустированным повершием. Забрал ее с собой на всякий случай, но еще ни разу не использовал, и вот этот случай наступил. Так. Один, два, три… нужно успокоиться.

— Возьми его в оборот, — кивнул на ускакавшего ехавшему рядом Антону. — Из него может получиться тот, кто нам нужен. И вообще, присматривайся к казачкам, отбирай сотню из тех, кто помоложе. Нужны здоровые, шустрые парнишки, особенно владеющие другими языками. Таких легче обучить.

— Сир, я их смогу научить только тому, что сам знаю, не больше.

— Не переживай, буду тебе помогать, будем учиться вместе, — сказал и подумал, что моих знаний в вопросах разведывательных, контрразведывательных и оперативно-розыскных мероприятий, организации службы безопасности, а также специальных операций катастрофически мало. К сожалению, профессионалов, работавших на этой стезе в Запорожской Сечи или в ставке гетмана, среди моих молодых воинов и вчерашних мальчишек-казаков не имелось. Но все равно уровень вершков, почерпнутых из армейской службы и детективной литературы в той жизни, для нынешнего времени имел глобальный характер. Не святые горшки лепят, за два десятка лет форы поучимся и практикум проведем. В разных странах мира.

Мои размышления прервали нагнавшие нас офицеры.

— Итак, господа, есть люди, которым плохо, когда другим хорошо.

— Это как? — спросил Сорокопуд.

— Впрочем, я немного неправильно выразился, потому что наш старшина тоже из этой когорты. Уж если у кого-нибудь увидит что-нибудь такое, чего нет у него, его начинает ломать, он даже спать не сможет.

— Га-га-га! — Все засмеялись, разряжая обстановку.

Затем я доложил им информацию дозора и выслушал матюки еще не воспитанного Орлика.

— Таким образом, князь Вишневецкий собирается по надуманной причине нас задержать и обобрать до нитки.

— Хрен ему! — зло выкрикнул Сорокопуд.

— Вот и я так думаю, поэтому будем воевать!

— Воевать? С Вишневецким? — тихо и вкрадчиво спросил Орлик.

— Да! — жестко ответил и ткнул в него указательным пальцем. — И мы победим!

— Победим! Победим! — поддержали меня офицеры.

— Капитан, — обратился к Антону. — Как у наших воинов с боекомплектом?

— Все гильзы найдены и во время отдыха снаряжены. — Он начал докладывать то, что я и сам знал. — Каждый боец дополнительно снарядил по два с половиной десятка патронов к пулеметам, так что боекомплект полностью восстановлен. Сейчас у каждого бойца по сто четырнадцать винтовочных патронов и по тридцать шесть револьверных. К каждому пулемету снаряжено восемь магазинов. Все.

— Старшина, сколько у тебя припрятано патронов?

— Винтовочных — шесть коробов по пятьсот штук, а в седьмом — сто сорок две штуки. Револьверных — ровно три короба по семьсот штук.

— Выдай дополнительно по два короба на каждый пулемет. А ты, сотник, выдели четырех шустрых казачков в помощь пулеметным расчетам. Будут в магазины патроны набивать. То есть в определенном порядке насыпать, набивать там ничего не надо. Ясно?

— А мне? — удивленно и обиженно спросил Орлик. Наше странное оружие казаки уже успели рассмотреть. — Тот скорострельный мушкет, который вы показывали, или винтовку, как говорят. Я тоже хочу.

— Да будет! Будет у тебя в будущем не только одна винтовка. После принесения присяги, естественно, иначе никак. Впрочем, подожди. Отбери четырнадцать самых метких казаков и отправляйся на обучение к лейтенанту Ангелову, — повернулся к нахмурившемуся Данко. — Твоим минометчикам да пулеметчикам они в этом бою не понадобятся.

— Слушаюсь, — недовольно ответил, затем вскинулся и воскликнул: — Но с возвратом!

— Что с возвратом?! Ты думаешь, Данко, что мы не хотим стать такими, как вы?! Да мы, пан атаман, прямо сейчас вам готовы на верность крест целовать!

— Все! Тема исчерпана, разберемся после боя. Сколько у тебя мин, Данко?

— Двести двенадцать у меня и что-то у старшины в фургоне.

— Двенадцать ящиков по десять штук, — на мой вопросительный взгляд ответил Сорокопуд.

— Отдай все Данко. Не знаю, сколько мин они выплюнут, но бой будет жарким. Все, господа, походное совещание окончено, разъезжайтесь и занимайтесь делом.

Все, кроме Антона, развернули лошадей и отправились восвояси.

Вскоре стали прибывать и другие тройки дозорных, сообщивших о том, что мы замечены ускакавшими секретами неожиданно образовавшегося, как теперь выяснилось, противника, а также о месте дислокации его основных сил. Что ж, действовали мы абсолютно предсказуемо, срываться с места их не заставили, шли прямо, казалось бы, как овцы в пасть волка.

Собрав вместе тех казаков, которые видели прилегающую к переправе территорию, определился и с собственным местом развертывания и организации обороны.

В данном случае ничего заумного не придумывал. Оставил два десятка казаков, которые могли бы оценить внешнюю ситуацию и сообщить о том или ином перемещении противника, в дозоре на ближних подступах к театру возможных военных действий. А бой придется вести исключительно оборонительный.

В двух километрах по пути следования к пологому берегу и к участку мелководья Южного Буга находилась господствующая высота, где сейчас расположились войска и шатер князя Вишневецкого. Низина, по которой мы шли, была голой от растительности и не имела никаких других природных заградительных факторов, то есть по правилам ведения современной войны для обороны была категорически непригодной. Единственное — левый фланг изрезал неглубокий овраг, по которому протекал ручей, это было хоть каким-то препятствием, впрочем, не особо серьезным.

На холме замаячила группа всадников, которые стояли и наблюдали за нашим перемещением. И в это же время прискакали два казака передового дозора, наблюдавшие за неприятелем из разлома оврага, и сообщили, что те зашевелились и стали седлать лошадей. Все, дальше тянуть было нечего, никакая более удобная позиция нам все равно не светила. Поднял руку, завернул Чайку влево и ускорил движение.

— Вестовые!

— Слушаю, пан атаман! — гаркнули оба и тут же возникли передо мной на прекрасных кобылах арабских кровей, на коих сменили своих татарочек.

— Марш к берегу ручья. Разбежитесь метров на сто сорок друг от друга, это будут границы гуляй-города. — Увидев их недоуменные взгляды, поправился: — Две сотни и еще двадцать локтей. Ясно?

— Да! — Оба кивнули и сорвались в галоп.

— Лейтенант! Где Славка с лошадью стоит — это угол левого фланга. Туда один пулемет, второй оставить здесь, с этой стороны. Капитан! Сотник! Верховых и крестьян — в середину! Быстрей! Быстрей! — заставил всех перейти на легкую рысь и расшевелить вяло бредущий обоз, который после боя в замке увеличился на три десятка возов. Пани Мария лично выделила повозки, а мальчишек-ездовых из многодетных семей отдала навсегда и проконтролировала погрузку на двадцать возов абсолютно всего имущества ненавистного брата. Еще на десять возов мы нагрузили прочие трофеи.

На сей раз передвижная крепость сбивалась веселей и, по моим прикидкам, быстрей, чем обычно. Народ занимал заранее определенные места: крестьяне — в центре, а внутренний периметр свободен для маневра стрелков. Прикрыв крестьян, на позиции выступили лучники, как казаки, так и казачки. Между ними и фронтальным оборонным сооружением установили минометную батарею. Все щели над и под повозками облепили стрелки, а лошадей отвели в тыльную часть гуляй-города.

Теснота была приличная, но все же это лучше, чем подставиться под удар в открытом поле.

А на высотку прибывали все новые и новые всадники, и была их уже огромная толпа. Но в боевой порядок не строились, наверное, потому, что солнце уже подошло к закату, светового дня осталось всего ничего, а мы от них уж точно никуда не могли деться — в клетку влезли самостоятельно. Вдруг от противника отделились десятка два всадников вместе со знаменосцем и не спеша направились к нам.

Это были рыцари, закованные в комплекты точно такой же брони, как и те, которые сейчас хранились в повозках моего обоза. Вперед выехал всадник, внешне молодой, с выпуклыми глазами и торчащими в стороны, как у таракана, длинными напомаженными усами.

— Кто такие и что делаете на землях Речи Посполитой?! — громко выкрикнул он, а я приказал развернуть полотнище с вышитым родовым гербом и, одетый в полную кирасирскую броню, взошел на одну из повозок.

— С кем имею честь?! Пан забыл правила этикета?

— Цо? — вскинулся он, затем отчеканил: — Владислав Сикорский, хорунжий хоругви Овручского повета воеводства Киевского. Честь имею!

— Князь Михаил Каширский. Честь имею!

— Его светлость князь Вишневецкий, в полку которого имею честь служить, требует вас к себе!

— Передайте князю, что он меня может только пригласить.

— Да вы забываетесь! Его светлость есть коронный хорунжий, староста Белоцерковский и Струмиловский. Любой казак обязан явиться по первому его требованию!

— Это вы забываетесь, пан Сикорский, — тихо ответил ему. — Как вы смеете повышать тон на особу высокородного происхождения? Тем более на родственника вашего коронного хорунжего?

— Пшепрашем, ваша мосць. — Подхорунжий замолк, словно споткнулся на ровном месте, я его перебил:

— Кроме того, пан Сикорский, я оставил службу в Гнежинском полку и сейчас выступаю как сугубо приватная особа. Так и передайте князю, брату нашему.

— Понятно, ваша мосць, сейчас все будет доложено его светлости, — растерянно сказал подхорунжий и поклонился, затем отряд развернулся и поскакал обратно.

Слез с повозки и взглянул на ухмыляющиеся рожи своих бойцов. Ну, конечно, некоторым отшить недовольного пана шляхтича — это как бальзам на душу.

Лично у меня на сердце некоторое время было неспокойно. Однако противник в боевой порядок все не строился, наконец из лагеря Вишневецкого выехали три всадника и поскакали к нам галопом. Это были не латные рыцари, а дворяне, одетые в европейские хубоны и шляпы с шикарными разноцветными перьями.

Вздохнув с облегчением, опять взобрался на повозку и стал дожидаться их прибытия. Нет, я далек был от мысли, что нам удастся разойтись миром. Больше чем уверен, что будет найдено сто причин, оправдывающих желание князя раздеть нас догола. Но на сегодняшний вечер и до утра война точно отменяется. Правда, будет введен в действие сценарий предъяв и претензий, которые должны обеспечить видимость законности подготовленного ограбления. Ну не пропустит князь такой вкусный и жирный пирог, проплывающий мимо рта в какие-то заморские страны. Положа руку на сердце, я его прекрасно понимаю.

— Барон Штауфенберг. — Массивный воин с бесцветными глазами представился на плохом польском и поклонился. — Личный порученец его экселенции князя Вишневецкого.

— Князь Михаил Каширский. Рад видеть вас, герр барон.

— Ваша милость, его экселенция приглашает вас на аудиенцию в свой шатер.

— Приглашение принимаю, герр барон. Отправлюсь, как только оседлаем лошадей.

— Я подожду, ваша милость, и буду в эскорте вашего сопровождения.

— Как будет угодно, герр барон, — сказал и спрыгнул с повозки.

— Сир, не надо! Не стоит! Опасно! Ну его! — стали меня отговаривать бойцы.

— Ничего страшного, выслушаем предъяву да вернемся. Со мной пойдут капитан Полищук и сержант Павлов. Револьверы спрятать под кирасами.

— И я! Я пойду! — подлез Данко.

— Нет, ты останешься здесь, старшим, — при этом я снял с шеи маленький тубус с указом Кара Мустафы и вручил ему прямо в руки. — Возьми, на всякий случай. А еще за княгиней и княжной присматривай, понял?

— Да я за них жизнь положу. — Преданно глядя в глаза, он звонко треснул латной рукавицей по броне.

— Не ходи, а? Не уходи! — тут же объявились и Любка, и Татьяна.

— Да не переживайте вы так, девочки! Девяносто девять процентов из ста даю за то, что все пройдет так, как я думаю. Это же настоящий Корибут, его родной дядя был королем Польши. По крайней мере все внешние приличия будут соблюдены. Просто он хочет меня ограбить, а я знаю, как ограбить его. А чтобы провернуть такую аферу, с ним нужно встретиться.

На меня все смотрели с большим удивлением и недоумением. Я улыбнулся, взобрался на Чайку и взмахнул рукой:

— Расцепляйте телеги.

В общем, все произошло точно так, как и предполагал. Не угадал только с запасом лицемерия князя Андрея. Он меня даже встретил у входа в шатер, окинул взглядом мое сопровождение, внимательно осмотрел наши полные кирасирские вороненые доспехи, удовлетворительно хмыкнул и снисходительно похлопал меня по плечу.

— Входи. Входи, Миша, — показал рукой на шатер.

И вот мы сидели за походным столиком на раскладных стульях, в бокалах было налито белое вино, а за моими спинами на некотором расстоянии стояли в карауле три немца — барон Штауфенберг и те двое, которые нас сопровождали. А сейчас, как и положено, князь Андрей выставлял мне претензии, а я отгавкивался или пытался объясниться.

— Я лишь хотел вызвать на суд Божий убийцу своего отца, деда и близких людей. А они, Андрей Михайлович, пытались унизить меня и мою фамилию, насмехались над моими женщинами, предлагали задирать подол, мол, они сейчас придут. Кто такое может выдержать?!

— Да, такое выдержать нельзя. Но у меня, Миша, совсем другая информация от людей, не верить которым не имею права. А она состоит в том, что ты подло напал на замок подданного его королевского величества, когда его гарнизон и гости веселились и праздновали день ангела кого-то из рыцарей. Его имя мы потом уточним. При этом ты побил насмерть многих добрых католиков, забрал замковую казну в двести тысяч серебром, ограбил имение и увел крестьян. Да таких непотребств у нас никто не творил уже лет двадцать! Как коронный хорунжий, такое дело безнаказанным оставить не могу. Что скажет король? А что скажет шляхта?! Поэтому настоятельно рекомендую все вернуть: и казну, и ценности, и крестьян. А также выплатить контрибуцию, скажем, триста тысяч серебром. Со своей стороны беру обязательства положительно решить все претензии короны к твоей фамилии.

— Андрей Михайлович, мне кажется, что наш диалог бесперспективен. — При этих моих словах его брови еле заметно поползли вверх, и он посмотрел на меня с откровенным интересом. — Вы будете сейчас оперировать версией развития событий, выгодной вам, я же стану оперировать выгодной мне. В замке осталось сто пятьдесят восемь живых свидетелей, из них сорок семь человек — рыцари князя Конецпольского. Пусть обманщиками будут два человека, да пусть и двадцать, но оставшиеся сто тридцать восемь от своей чести и совести не откажутся. В конце концов, когда-то всем станет известно, что лично я действовал в строгом соответствии с правилами и рыцарским этикетом. И дело это очень сильно завоняет. Здесь, в коронных землях, в Московии, да и в Европе. Вы же, наверное, в курсе дела, что я в Новом Свете выкупил остров?

Князь Андрей сидел с улыбкой на лице, болтал в бокале вино и поощрительно кивал, мол, я тебя слушаю.

— Понимаю, — продолжил нанизывать на крючок жирного, но слабо трепыхающегося червя. — Никого не волнует то, что будет когда-то! Всех волнует то, что будет сейчас. Тем более если тысяча бездельников вокруг шатра уже настроена на завтрашнее развлечение и получение хабара. И отыграть это назад невозможно. Так вот, никому ничего просто так не отдам, за свое имущество готов воевать.

— Миша, когда ты только начал говорить, мне показалось, что за столом напротив сидит разумный человек, умудренный жизненным опытом. Признаюсь, даже был удивлен. Но вот сейчас? Что ты сказал сейчас?! Слова мальчишки, но не мужа. Да мой полк при поддержке легкой конницы разламывал и разрывал на куски трехтысячную пехоту швейцарцев! Окстись! Ты в своем уме? Сложи оружие и сдайся на мою милость, и я тебе гарантирую, что лично у тебя и твоей семьи все будет нормально. Ведь в бою может всякое случиться. — Он смотрел на меня с нескрываемым сожалением.

— Не могу, Андрей Михайлович, так поступить мне честь не позволит. И вы потом, когда вскроется вся правда, тоже сожалеть будете, и вам будет неприятно. А как наша близкая и дальняя родня на все это посмотрит?

При этих словах он пожал плечами, глаза его стали безразличными.

— Я обязан исполнить свой долг, невзирая на чины и родственные связи. Пан возный Киевского воеводства в походе не участвует, но, думаю, он правильно расследует случившееся, это в его компетенции.

Вишневецкие всегда были расчетливыми игроками и рожали такое же потомство. Они сейчас уже стали богаче короля Польского и царя Московского, вместе взятых. Шутка сказать — были самыми крупными латифундистами Европы на протяжении полутысячи лет, в будущем станут одной из богатейших семей Российской империи. Даже после того как империя канет в Лету, они так и останутся теми же Вишневецкими и будут держать в своих руках акции самых успешных финансово-промышленных корпораций мира. Но это было в той жизни. Интересно, будет ли то же самое в этой?

Наступил момент закидывать наживку:

— О! Андрей Михайлович! У меня есть предложение.

— Слушаю внимательно.

— Коль ни вы, ни я не можем поступиться принципами, давайте соблюдем в этом деле хоть какие-то рамки приличия. Чтобы в будущем ни у вас, ни у меня не было неприятностей.

— Никаких неприятностей я не жду, мальчик мой.

— И все же, предлагаю пари!

— Пари?! — Он посмотрел на меня недоверчиво.

— Да! Готов потерять триста тридцать тысяч наличных денег и еще сто сорок восемь тысяч платежных обязательств отпущенных мной из плена панов шляхтичей с повета князя Конецпольского. А также все свое имущество, которое вместе с трофеями потянет еще на такую же сумму. Если вы меня победите, конечно. Аналогичные требования пари относятся и к вам.

— Ты серьезно?! — Он посмотрел на меня, как на экзотического попугая, и заразительно рассмеялся. Вот это мальчишка ему подфартил! Лично сам отдался, со всеми потрохами!

Дождавшись, пока он успокоится и запьет вином колики, ответил:

— Конечно, серьезно, если наше пари будет оформлено в письменном виде и подписано в присутствии ваших и моих свидетелей.

— Ганс! — Князь Андрей немедленно хлопнул в ладоши. — Пригласи ко мне пана ротмистра и панов хорунжих. Они засвидетельствуют перед воеводой, что договор уложен согласно правам и обычаям Речи Посполитой. Да! И писарчука сюда!

Лицо его стало непроницаемым, но глаза смеялись. Он твердой рукой поднял бокал, кивнул мне и выпил до дна. Затем склонил голову, как бы испытывая ощущения от изысканного букета, и посмотрел мне в глаза:

— Миша, скажи честно, воинство, которое ты побил у замка, было сильно пьяным?

— Если честно, то не знаю, сильно или нет. Но некоторые сваливались с лошадей, а некоторые пытались держаться крепко.

Вот так, наживку карась заглотнул плотно, а мы возвращались в гуляй-город с верой в завтрашний день и документом о капитальном разводе.

Когда проезжали через лагерь, панство хранило гробовую тишину, но, как только покинули его пределы, за спиной бурно развеселились. Известие об условиях пари среди шляхты распространилось мгновенно, и этот факт меня обрадовал больше всего.

В подзорную трубу были прекрасно видны все приготовления противника. На острие конного бронированного клина не спеша выстраивались латники на мощных боевых лошадях с широкими стальными нагрудниками. К сожалению, цепей для скрепления телег у нас оказалось маловато, поэтому наша передвижная крепость для таких была на один зуб. Как треснут по повозке — только ошметки по округе полетят, вместе с защитниками.

В эту ночь я не ложился, но мои лыцари отдохнули нормально. А вот многие казаки и казачки крутились-вертелись и спали плохо. Особенно те, которые раньше находились в разведывательных дозорах и секретах, поэтому наш прошлый бой и взятие замка видеть не могли. Слышали только разговоры. Однако сейчас, понимая, что мы противостоим армаде, которой в ближайшей округе равноценного противника не существует, волновались сильно. И это было заметно. Их страх сдерживали только абсолютное спокойствие наших подготовленных и воспитанных лыцарей, а также моя полная уверенность в победе.

А еще пулеметчики не выспались нормально, мы их подняли в три часа ночи.

Изначальное размещение пулеметных позиций мне не нравилось категорически, так как фронтальный огонь по кавалерии выбивает, как правило, только передние ряды. Рассчитывать на то, что матерые профессионалы-воины чего-то испугаются, не приходилось, поэтому всего два пулемета просто захлебнутся и будут растоптаны. А вот если выставить их на фланговый удар да обеспечить перекрестный огонь… Тогда да, натворят они дел.

Как только стемнело, мы с Антоном выдвинулись на пятьсот метров вперед и облазили всю округу. Ну негде спрятаться! Если есть небольшая возвышенность, то она голая, как бильярдный шар, сплошное неудобство.

Но все же места новых позиций определили. В результате нашего трехчасового ползания под яркими звездами бабьего лета правофланговую точку разместили метрах в ста пятидесяти от направления главного удара, между двумя горками, в совсем небольшом терновнике. Здорово искололи руки, пока вырезали внутри кустарника трехметровый круг.

Вторую точку пришлось оборудовать за высокой осокой между болотными кочками в двухстах метрах за ручьем. Место неприятное, ребятам придется посидеть в сырости и познакомиться с местными пиявками, зато и подход разъяренного противника, если такой случится, здесь на лошадях невозможен. В любом случае двум парам пулеметчиков для самозащиты выдали по два револьвера, а казакам-помощникам насобирали по четыре пистоля каждому.

Надеюсь, нападению они не подвергнутся, но в жизни бывает всякое.

Когда полностью рассвело, в подзорную трубу попытался рассмотреть места наших ночных приготовлений. Маскировка мне понравилась: ни пулеметов, ни людей видно не было.

Сейчас наши лошади оказались оседланы, лыцари строились верхом в две шеренги по направлению к фронтальному удару, а казаки — двумя колонами между разместившимися посредине крестьянами и фланговыми стенами гуляй-города.

Офицеры находились рядом со мной и так же, как и я, наблюдали за приготовлениями противника. Мои лыцари выглядели спокойно. Несмотря на тысячное войско противника, их вера в меня, наше оружие и собственные силы была неколебима. По глазам казаков, в общем-то совсем молодых парней, тоже нельзя было сказать, что они празднуют труса, но все же на лицах многих мелькала печать обреченности.

— Поведу в бой войска лично, но на всякий случай, если что случится, держи строй, ты — на острие атаки, — сказал Антону. — И Вишневецкий мне нужен живым и невредимым. А я казачков немного взбодрю.

— Угу, как же иначе, кто ж другой нам такие деньжищи отсыплет. И казачкам, да, накачка нужна, — кивнул и добавил: — а с вами, сир, ничего не случится, мы не дадим.

— Ладно, — хлопнул его по плечу, развернул на месте Чайку и выбрался в тыл к минометной батарее, с которой прекрасно было видно абсолютно всех переселенцев.

— Казаки! Слушай все! Я ваш атаман и веду вас не к погибели, но к победе! Они верят! — махнул рукой себе за спину, где лыцари приготовились к бою. — Они знают! Мы! Победим! И построим могучую державу! Где вы, братья-товарищи, станете моими ближниками и служилой старшиной! Ибо вы — первые! А вы, — ткнул рукой в хлопов, усевшихся на землю и сбившихся в плотную толпу, — станете вольными пахарями! На вольной земле! Богородица с нами! За Богородицу!

— За Богородицу!!! — в едином порыве слитно воскликнули все воины.

После этих слов даже молоденькая девчушка-крестьянка подскочила и улыбнулась. Чего уж там говорить про казаков, лица которых обрели решимость. Не знаю, уверились ли они в нашей победе, но в том, что пойдут за мной до конца, нисколько не сомневался.

— Тронулись!!

Вместе с этим возгласом вздрогнула земля, и все посмотрели в сторону противника. Его конная лава сдвинулась с места и стала набирать ход все быстрее и быстрее.

— Лейтенант! Что батарея?

— Готова, — выкрикнул Данко, — дистанция первого выставлена на пятьсот, второго — на пятьсот пятьдесят. А третьего — на шестьсот. Работаем только по горизонтали. Затем третий перенесет огонь на триста пятьдесят, второй на триста, а первый на двести.

— Отлично! Командуй.

Закованная в железо армада катилась с горки устрашающим потоком. В любой войне кто сверху, тот и главный. Но, проше панство, не в этот раз. Вот они вышли на равнину и грозным клином устремились вперед, приближаясь к заранее определенной нами точке.

— Внимание, батарея! — заорал Данко, а я выразительно посмотрел на крестьян, приоткрыл рот и засунул указательные пальцы под наушники шлема. За мной наблюдали больше тысячи пар глаз, они тут же последовали моему примеру: открыли рты и закрыли пальцами уши.

— Огонь! — крикнул Данко, и заряжающие вкинули в стволы первые мины. Хлопки вышибных зарядов сопровождались чернотой дымаря, но последующие выстрелы за воем уже слышны не были. А на нападающих понеслась невиданная ими доселе смерть. Одновременно с первым взрывом на флангах заработали пулеметы. Их перекрестный кинжальный огонь, словно коса траву, косил и всадников, и лошадей.

Первый и третий минометы отлично рассеивали мины горизонтальной наводкой по непрерывно катящейся лаве, не способной ни быстро остановиться, ни отвалить в сторону. Только расчет второго почему-то дергался по флангам и одну мину закинул в чистое поле, а вторую чуть не положил в терновник — огневую позицию нашего пулемета.

— Поплитару! — закричали мы одновременно с Данко, после чего я слетел с Чайки, подбежал к расчету и перехватил руку заряжающего. Данко, который тоже мчался к нам, дал отмашку. — Корректируй перенос огня.

— Есть. — Он опять взобрался на лошадь, так лучше было видно поле боя.

— Поплитару, ядреный твой корень! Ты же на учениях был лучше всех! Смотри сюда! — сказал наводчику. — Я делаю и комментирую, а ты слушай. А ты, Вася, кидай в ствол мины по каждому кивку головы. Сейчас даю два деления влево. Вася, мину. Теперь три раза по полделения. Вася, мину! Мину! Мину!

— Третий расчет! Дистанция триста пятьдесят, — заорал Данко. — Огонь!

Мне было видно, что на этой дистанции первая же мина взорвалась перед носом несущей броню на груди передней лошади, что сотворило очередное кувыркающееся препятствие из четырех тел, бывших когда-то прекрасными боевыми лошадьми, и четырех гремящих о землю латами лучших рыцарей Европы.

— Смотри, Поплитару, их левый фланг пытается выйти из-под огня и отвалить в сторону, — я показал рукой на поле боя, стараясь перекричать взрывы. — А мы их сейчас и здесь накроем. Вывожу дистанцию на двести метров и кручу винт горизонтальной наводки на три деления вправо. Чтобы не пугать противника, закинем мину подальше. Вася, пристрелочный дымарь! Вот куда она шлепнулась, видишь, впереди дымок? Проведи прямую линию между взрывами — это твоя директриса. Теперь полтора деления по горизонтали назад и полделения по вертикали вниз. Вася, приготовиться, они сейчас налетят. Огонь! Огонь! Огонь! Вот так! Вот так! Вот так!

Взрывы рвали отваливший на левом фланге ручеек конников. Тела валились и кувыркались, разлетались в стороны куски плоти людей и лошадей.

— Поплитару! Работай сам! — уступил место у квадранта-угломера и теплой трубы штатному наводчику. — Ты же знаешь все не хуже меня! Вперед! Огонь!

Быстро подбежал к Чайке, которую удерживал за уздцы Паша, он наблюдал за боем широко раскрытыми глазами. Забравшись в седло, оглянулся вокруг. В нашем лагере вроде бы как ничего не изменилось. Только глаза людей. Крестьяне и некоторые казачки их просто закрыли, а вот казаки смотрели на бойню в поле просто ошеломленно. В прошлый раз даже те полста, которые находились в засаде, не могли видеть действие наших минометов, которые долбили крепостные стены.

На поле боя сейчас был форменный хаос. Смешались тела, земля, кровь и огонь, слышались предсмертные крики лошадей и стоны раненых людей, все слилось в сплошной клубок ужаса, в какофонию боли и смерти.

А вдали, на высоте, у развевающегося на ветру знамени, стояли несколько всадников. Точно так же, как и я, подняв подзорную трубу, за полем боя наблюдал князь Андрей Вишневецкий. Какие мысли его мучили, можно было только догадываться. Но его точно мучил вопрос: как такое могло случиться, что, не поразив ни одного врага, за какие-то три-четыре минуты он потерял ранеными и убитыми больше половины своего войска? И ладно бы, если бы это была простая шляхта, но на поле боя из пяти сотен элиты, лучших европейских профессионалов, осталось меньше двух сотен. И кто нанес такое поражение?! Какой-то мальчишка, вставший во главе кучки воинов, которые с его рыцарями ни в какое сравнение не шли?!

Сказать, что атака противника развалилась полностью, было нельзя. Если большая часть лошадей оставшихся в живых всадников — и рыцарей и кавалеристов — шарахнулись в стороны или натурально взбесились от воя и разрывов мин, то сотни две латников рвались к хлипким щитам нашего гуляй-города, удерживая в руках большие мушкетоны с широким раструбом на краю ствола. Такими можно было не только рубленый свинец швырять, но и трехсотграммовые ядра. Убойная дальность их стрельбы была невелика, метров пятьдесят, но если ввалит почти в упор — мало не покажется.

Пробравшись на свое сегодняшнее законное место в центре первой шеренги, взял управление боем на себя:

— Внимание! Товарищи лыцарский корпус! Ряды сдвой! К бою! — Воины выхватили из чехлов винтовки и взвели курки, в том числе и я. — Все цели наши! Огонь!

Вскинув винтовку, мгновенно прицелившись в центрального, вырвавшегося вперед латника, который даже за уздечку не держался, а прижимал к себе мушкетон размерами чуть ли не с мортиру, нажал на спусковой крючок. И мушкетон выпал из рук, а сам наездник свалился. Для них стрелять было еще далековато, а для нас в самый раз. Перевел ствол на следующую цель. Ага! Нагрудник лошади пуля не берет. А кирасу всадника? Есть, свалился!

Быстро передергивая рычаг затвора, все стрелял и стрелял. Передние лошади валились, задние спотыкались и скидывали наездников. Когда противник приблизился на дистанцию метров в сто, ударил залп фланговых казачьих мушкетов, которые фактически положили основную массу еще бегущих лошадей. И в это же время редкие оставшиеся в живых нападающие несколько преждевременно разрядили свои мушкетоны. Особого ущерба не нанесли, ибо жребий был на излете. Так, ранили трех лошадей и попали сержанту Павлову в правую голень.

Неуправляемые лошади противника начали сбрасывать ход и уже метров за пятьдесят — сорок до щитов нашей передвижной крепости стали расходиться влево и вправо.

Кое-где на поле боя еще взметали землю взрывы мин, это минометчики дорвались до нелимитированных боеприпасов. Иногда слышались короткие очереди пулеметов, но атака противника уже захлебнулась, а по полю метались толпы выживших. Большинство из них рванулось обратно, к чистому от взрывов и свистящих пуль подножию горы. Там уже кто-то наводил порядок и твердой рукой сбивал воинов в новый строй. И с каждой вернувшейся группкой их становилось все больше и больше, по первым прикидкам, около ста пятидесяти совершенно невредимых латников и около трех сотен легкой конницы, которая была в хвосте наступающей колонны и пострадала меньше всего. Все правильно, настоящие профессионалы войны не должны бояться даже дьявола.

Что ж, теперь наша очередь. Вчера в договоре они четко оговорили условия проведения атаки каждой из сторон и, посмеиваясь, вписали себя в первую очередь. Ничего, проше панство, последними вы смеяться не будете.

— Батарея, прекратить огонь! — скрестил над головой руки. — Растянуть возы! Пулеметные фургоны, отправляйтесь за расчетами. Сотник Орлик, прикажи лучнику выстрелить в небо две дымовых стрелы — команда лучникам сворачиваться. И дай в сопровождение фургонов по десятку. Казаки, подберите с поля мушкеты и пистоли! Только мушкеты и пистоли! Все остальное потом. И гильзы свои собрать!

Сам соскочил с лошади, собрал на земле латунные цилиндрики и, сверившись с магазином, удовлетворенно взобрался обратно в седло. А казаки быстро подбежали, расцепили возы и захлестнули весь передний край, собирая оружие. Подбирали они не только огнестрел, мимо дорогущей рыцарской сабли тоже спокойно пройти не могли. Кто из раненых сильно возражал, того тут же дорезали.

— Все! Все! — Выстрелил из револьвера, чтобы прекратить излишнее мародерство. — Остальное — потом! Оружие дозарядить. Строиться!

Время любых важных действий всегда старался засекать, определять и контролировать. Эти слова пишутся долго, и кажется, что бой шел целую вечность. Однако время пролетело очень быстро, со скоростью атаки. Что такое два километра? Да всего лишь три-четыре минуты скачки мощной боевой лошади. Вот и прошло всего пять минут. Еще пара минут, и пулеметчики устроятся в фургонах, мы перезарядимся и вступим во встречный бой.

— Товарищи лыцарский корпус! — поднял руку и громко стал доводить до личного состава план действий. — В наступление идем фронтом, медленной рысью. В руках — только винтовки. За три сотни метров от противника отрабатываем по магазину. Стоя на месте, иначе половина драгоценных пуль уйдет в небо. Затем винтовки меняем на клинки и револьверы. Если противник не выдержит такой нашей наглости и сам пойдет в атаку, нам даже лучше. Отступим мимо фургонов и пропустим его через пулеметы. Братья казаки! Те, кто с такими винтовками, — поднял вверх винчестер, — идут в нашем строю. Остальным не рассыпаться, следовать за нами плотной колонной. Казаки с мушкетонами — на флангах, то есть по краям колонны. Вломимся в противника, разряжайте в упор все, что есть, а потом в клинки. Всем ясно?!

— Да-а-а!

— Марш! — указал стволом винтовки вперед.

За линию повозок мы вышли шагом, объехали свалку из трупов, раненых, калек и припустили неспешной рысью. Лыцари шли распахнутым веером, а казаки перестраивались следом в плотно сбитую колонну. Пулеметы тоже успели погрузить в фургоны.

— Паша! Славка! — крикнул не отстающим от меня вестовым. — Быстро к пулеметам. Пусть пристраиваются в хвост колонны. Как только мы остановимся для того, чтобы открыть огонь, они должны развернуть стволы в сторону реки. Понятно?

— Да!

— Если придется отступать, то специально побежим мимо них. Пусть будут готовы открыть огонь по неприятелю. Понятно?

— Да!

— Отправляйтесь и оставайтесь на охране фургонов.

— Но…

— Никаких но, это приказ.

Пререкаться они не стали, развернули лошадей и поскакали в разные стороны.

До подножия возвышенности, на которой разрозненные толпы всадников старались сплотиться в мощный кулак, оставалось метров триста пятьдесят. Они и сейчас, даже в сильно прореженном состоянии, выглядели раза в два внушительней нашего жиденького строя.

Стал придерживать Чайку и вскинул винтовку. Вот сейчас мы вас опять удивим, да на дистанции, вашему уму непостижимой.

Мой первый выстрел нашел свою цель и выбил панцирного рыцаря из седла. Рядом стали валиться люди и лошади, не попасть по такому скоплению было невозможно. Часто-часто затрещали выстрелы семидесяти четырех стволов, которые произвели в рядах противника настоящее опустошение.

— Валить всех, кто с мушкетонами! — кричал Антон.

Паника, рожденная состоянием беспомощности, которое поселилось в их душах с самого начала боя, не позволила своевременно сплотиться и обрушить на нас всю имеющуюся мощь. Только увлеченные каким-то рыцарем десятка три латников в отчаянии бросились вперед и тут же полегли под пулями.

Отстреляв последний патрон в магазине, вбросил винтовку в чехол и выхватил шпагу и револьвер:

— Шашки наголо! Марш-марш! — дал лошади посыл и рванул вперед.

Вдруг слева и справа вперед вырвались две какие-то кобылы и стали меня зажимать. Правая была точно Антонова, подсунула свой зад под морду моей Чайки и сбила ей ход, а та за такое нахальство ее тут же жестоко укусила за заднюю ногу. Но дело было сделано, командира оградили от лобового столкновения, затерли внутрь сжимающегося клина.

Лошади с рыси перешли на галоп, под копытами загудела земля. Перед столкновением мы из револьверов расчищали себе брешь в обороне противника, но за секунду до того, как вломились в его ряды, приняли на себя залп его пистолей. Пало сразу девять лошадей нашего первого и второго ряда, а еще восьмерых лыцарей выстрелами вынесло из седла. Передо мной сразу очистилось пространство, и моя Чайка, перепрыгивая через погибшую лошадь Антона, копытами вломилась в строй противника. Ее глаза стали огромными, как блюдца, зубы оскалились, и она тут же цапнула первую подвернувшуюся лошадь.

Раздались ужасный грохот железа, залпы мушкетонов и пистолей, выстрелы револьверов и звон клинков. В предсмертных судорогах бились лошади и люди, вокруг меня кричали и визжали от азарта и сумасшедшей радости, от страха и невыносимой боли.

Четверых противников буквально за полминуты я свалил из револьвера в упор, а сейчас столкнулся с опытным саблистом. Этот старый воин превосходил меня в технике, но вот в энергии и напоре нет. Он ловко управлял своим конем и уходил от маховых и колющих ударов шпаги. И только умышленно подставив под рубящий удар наручи и вскользь кирасу, я умудрился уколоть запястье и немедленно ткнуть его клинком в глаз.

В это время ко мне стали пробираться сразу двое рубак неприятеля. Но не успел с ними столкнуться, как оба свалились с лошадей. Только сейчас обратил внимание, что рядом со мной раздаются частые выстрелы. Это был Антон с окровавленным лицом, искривленным носом и заплывшим левым глазом. Сейчас он стоял, один револьвер держал под мышкой, а откинутый барабан второго снаряжал патронами.

— Жив!!! — На душе потеплело. Действительно, великолепный и преданный воин, который за последние два года смог поднять свое образование, умения и социальный статус на небывалую высоту. Потерять его было бы для меня очень тяжело.

— Садись на этого гнедого зверя, — показал на освободившегося от старого саблиста жеребца.

— Сейчас. — Шаря глазами по сторонам, он защелкнул барабан и принялся за снаряжение второго револьвера, высыпав в руку пустые гильзы и спрятав их в карман. Глядя на такое дело, я тоже быстро перезарядил свой.

Взлетев в седло, товарищ огрел чужого гнедого рукоятью между ушей, чтобы сразу же расставить акценты, кто здесь хозяин, и рванул в гущу боя. Ввалившись за ним следом, больше не успел ни выстрелить, ни поднять шпагу. Передо мной опять разверзлось открытое пространство. В гору, к развевающемуся знамени князя Вишневецкого, улепетывало около полутора сотен уцелевших шляхтичей.

Придержал ход Чайки, грудь которой ходила ходуном, и перешел на шаг.

— Спокойно, красавица, — погладил ей шею, — мы победили.

Напряжение стало отпускать меня, а на душу опустилась пустота. Устало обвел глазами поле сражения.

На земле лежали искалеченные люди и лошади, ранее пожелтевшая трава стала бурой, потные лица моих бойцов были в ссадинах и ранах, крови и грязи. Обратил внимание на то, что из моей левой руки тоже капает кровь, оказалось, что наручи разрублены. Быстро расстегнул ремни, стащил их с руки и завернул рукав хубона. Рана оказалась неглубокой, до кости не достала, но кровила сильно. Вытащил полосу льняного полотна и плотно перевязал. В это время ко мне подъехали Антон и Петро Орлик.

— Из пятидесяти семи воинов лыцарского корпуса, которые шли в атаку, трое погибли, — сказал Антон. — Это Спатару, Никишин и Вовк. Раненых тридцать четыре. — Взглянув на мою руку, поправился: — Тридцать пять. Тяжелых — девять, вылечит их доктор Ильяс или нет, не знаю. Вместе с легкоранеными в седле сейчас способны держаться тридцать девять человек.

— А у тебя, Петро? — спросил у сотника, сидящего в седле с перевязанной поверх шароваров ногой.

— Двадцать восемь казаков погибло, сильно поранено семнадцать, а остальные так, заживет как на собаке.

Я промолчал. Понимал, что по сравнению с тем, что мы своим оружием здесь натворили, наши потери — это пыль. Но с другой стороны, на душе было паскудно. Из-за столкновений по вине этого гадского Собакевича, а также жадности двух князей, Конецпольского и Вишневецкого, погибло сорок два воина. В том числе тот самый Никишин, который вместе с Антоном выдавил меня в тыл наступающего клина, а сам занял мое место. По сути, все они еще мальчишки, вся жизнь впереди. А то, что мы на каждого своего погибшего навалили неприятеля в десять раз больше, мне было наплевать. Мы этого не хотели, этого хотели они.

И главнейшую задачу воинов выполнили — защитили от посягательств мирных крестьян и свое добро.

— Все! Собрались! Расслабляться рано, — скорее сказал это сам для себя, чем для других. — Петро, твои задачи: первая — раненые, вторая — собрать с нашего огневого рубежа одну тысячу тридцать шесть гильз и сдать нашему обозному старшине. Ползать до тех пор, пока не найдете последнюю штуку. И выводи в поле крестьян, пусть помогут нашему противнику разоблачиться. Контролируй, чтобы их никто не обидел.

— О! Это мы завсегда! — с улыбкой потер тот руками. Конечно, сбор хабара для него — это самое важное дело любой войны. Петро-Петро, не знаешь ты алчности и скопидомства моего старшины, который уже выгнал на средину поля пустые возы и с высоты седла своей кобылы поглядывает на твоих казачков как американский наблюдатель: собирайте, собирайте.

— Антон! Проверь оружие и строй лыцарский корпус. Что-то противник с капитуляцией к нам не спешит, да мы не гордые, сами сходим. И долг изымем.

Построились в колонну по трое и двинулись вперед. На горку лошади взбирались тяжело, впрочем, тем, кто только что драпал, было не легче. Наверху, у пустынного большого военного лагеря, сейчас безучастно стояла и сидела на земле рядом со своими лошадьми совсем небольшая кучка воинов. Нет, настоящие воины остались в поле, а это была деморализованная толпа.

У знамени коронного хорунжего стояла старшина. Лицо ротмистра Завойского, который участвовал в подписании договора, было растерянно, зло сверкал глазами хорунжий Сикорский, а барон Штауфенберг бросал на нас угрюмые взгляды. И не мудрено, человек приехал «за ловлей счастья и чинов», а здесь — такое попадалово!

Князь Андрей был закован в сверкающую золотыми зерцалами броню и сидел верхом на белом боевом коне как каменное изваяние. Осунувшееся, потемневшее лицо не выражало абсолютно никаких эмоций, только стальные глаза заблестели из-под козырька шлема, выдав на миг недоумение из-за происшедшего.

Как же так?! Еще полчаса назад он отправил лучшее коронное войско взять у глупого Мишки его меч да четыреста семьдесят восемь тысяч живым серебром и платежными обязательствами, да еще столько же трофеями, если учитывать выкупы за казаков, лошадей и сто шестьдесят комплектов полной брони! Да больше тысячи холопов!

В двух десятках метров от знамени я остановил свою процессию и сам направился к князю. Подъехал на Чайке к правому стремени его коня и учтиво поклонился.

— Monsieur prince, — посчитал необходимым обратиться официально на нейтральном, французском языке, — условия пари нами выполнены в полном объеме, в строгом соответствии с заключенным и заверенным сторонами договором. Прошу ваш меч.

Его выдали глаза, они сверкнули ненавистью. Этот расчетливый игрок не ожидал такого поворота событий, да и ожидать не мог. Еще бы, в той жизни на протяжении многих столетий его фамилии неизменно сопутствовала счастливая звезда, долго их род оставался на вершине политического могущества и материального достатка. И сейчас его разум просто отказывался адекватно воспринимать случившееся.

У его левого бедра висела широкая шпага, размерами похожая на мою, изготовленная, как говорили, из упавшего «небесного камня». Она перешла к нему в собственность от ныне покойного родного дяди, бывшего короля Польши. Сложная стальная гарда с крестовиной и чашкой была покрыта толстым слоем золота. Ножны, изготовленные из слоновой кости, также были отделаны золотыми пластинами с изображением отчеканенных барельефов наших общих предков. Вершину золотого «яблока» украшал огромный желтый бриллиант, окруженный кроваво-красными рубинами. Такие же рубины были вставлены в середину крестовины и в пластины ножен.

Вчера он посмеивался, когда мы заключали договор:

— Миша, да я согласен даже на двести талеров за простого казака, а за твоего рыцаря — пятьсот! Хе-хе!

— Никак нельзя, Андрей Михайлович, назначать размер выкупа за вашего рыцаря дешевле, чем стоит его лошадь.

— Панове, как смотрите на эту пропозицию?

— Хорошо! Принимаем, — весело зашумели присутствующие.

— Пиши! — Князь Андрей повернулся к писарчуку и ткнул пальцем в свиток: — Цена выкупа из плена одного рыцаря — тысяча талеров, боевой лошади — пятьсот талеров, цена компенсации за полный доспех — одна тысяча талеров. Дальше. Цена выкупа из плена одного казака — пятьсот талеров…

— Извините, Андрей Михайлович, шляхтича забыли добавить, — перебил его.

— Да-да! За казака и шляхтича — пятьсот талеров, за скаковую лошадь арабских или европейских кровей — двести. — Потом внимательно посмотрел на мою шпагу и добавил: — Во владение победителя переходит личный меч побежденного. Стороны согласны?

— Да! Согласны.

И вот сейчас наступил момент истины.

Вдруг я заметил, как хорунжий Сикорский, быстро кинув взгляд на меня и на мой эскорт, положил руку на рукоять пистоля.

— Пан Сикорский, — сказал тихо и взялся за рукоять револьвера. — Я быстрее. И не смотрите, что нас осталось мало. Предупреждаю, если с вашей стороны прозвучит хоть один выстрел, здесь все умрут.

— Monsieur prince, — князь Андрей разлепил плотно сжатые губы, — все расходы по договору беру лично на себя. Заполненные сертификаты банка с моей подписью и печатью, которые можно будет обналичить в Кракове, Париже, Марселе или Вене, будут вручены вам после подсчета выживших воинов и лошадей. И… мой меч. Некий покупатель за него готов был выложить десять тысяч талеров. Готов отдельным сертификатом предложить вам втрое больше?

— Благодарю, — также по-французски ответил ему, — не соглашусь даже на сто тысяч. Принципы и честь дороже.

Эх, князь Андрей. Понимаешь ты прекрасно, что вместе с этим мечом уходит ко мне и кусочек твоей фамильной кармы. Впрочем, в любом случае после сегодняшнего позорища тебя уже ничто не спасет. Нет, твой род богатым так и останется, прогулять миллионы золотом вы себе не позволите. Но ни на троне, ни у трона вам уже никогда не сидеть.

Переправу через Южный Буг начали только через сутки. Могли бы и раньше, но много возни было с ранеными. Доктор Янков оказал помощь сначала нашим, затем, оставив мою сестру Таньку с девчонками ухаживать за тяжелыми, вместе с Любкой и другими казачками отправился помогать доктору гусарского полка.

— Доктор сказал, все наши выживут, — шепнула мне Танька.

Я был рад, что мои любимые девочки нашли себе занятие, правда, грязное и вонючее, зато благодаря совместным стараниям наша фамилия купалась в ауре всеобщего уважения.

Потом хоронили погибших. Православным выкопали могилу, а сверху насыпали тысячу двести тридцать два мешка земли, фактически от каждого из наших переселенцев по мешку. Получился солидный курган, на вершине которого к вечеру плотники установили высокий крест, изготовленный из найденного на мелководье мореного дуба. На обычный католический крест материала тоже хватило.

Часть крестьян Сорокопуд выделил для похорон католиков, а вторую часть поставил свежевать погибших лошадей, драть шкуры и солить мясо молодняка.

А вечером барон Штауфенберг пригласил меня в шатер князя Андрея. Вообще-то он должен был сам ко мне явиться, но мы не гордые, тем более что младше и по возрасту, и по положению. Пока.

— Мои сбережения, Миша, хранятся в золоте, поэтому и расчет ты получишь золотом. Держи, — подал он мне первый свиток, — здесь сто двадцать тысяч луидоров. Это соответствует сумме пари в четыреста семьдесят восемь тысяч серебром.

Затем он перечитал второй свиток и подал мне:

— Здесь сто семьдесят тысяч золотом. В живых осталось шестьсот восемьдесят два воина, в том числе раненые и искалеченные, но благодаря твоему доктору и помощи твоей милой красавицы-жены с ними все должно быть хорошо. Среди них триста тридцать два рыцаря, остальные — околичная шляхта. Теперь лошади — двести девяносто боевых и триста семьдесят семь чистокровных скаковых. Только вместо двухсот двадцати семи чистокровных твой лиходей-обозный вернул нам столько же обычных татарских лохматок, поэтому в расчет они не включены.

Действительно, Сорокопуд мне доложил, что классных кобылиц и жеребцов зажилил. Правда, дарить шляхте татарок он даже не думал, но я настоял, людям же домой добираться как-то надо…

— И последнее. Пятьсот три полных латных доспеха. Кроме того, ты говорил, что у тебя в обозе есть еще сто один такой же?

— Да, это правда.

— Я бы хотел их выкупить. Ты не возражаешь?

— Абсолютно не возражаю.

— Тогда назови свою цену.

— Я не купец, мне неуместно торговаться. Отдам по согласованной нами сумме залога в тысячу талеров, — ответил, пожал плечами, хорошо понимая, что если сейчас начну накручивать цены, опущу себя ниже плинтуса. Не княжеское это дело.

— Очень хорошо, — ответил он, — а еще у тебя есть финансовые обязательства шляхтичей, отпущенных из плена, на сто сорок восемь тысяч?

— Да.

— Я бы тоже хотел их выкупить.

— Зачем они вам?

— У меня имеются причины для того, чтобы поступить подобным образом.

— Согласен, для меня это очень хороший выход. Ни манипулировать ими, ни шантажировать панство я не собирался.

— Прекрасно. Тогда общая сумма получается семьсот пятьдесят две тысячи серебром или сто восемьдесят тысяч золотом. — Он развернул третий свиток, макнул перо в чернила и аккуратно вывел сумму цифрами и в скобочках буквами.

В результате ободрал я князя Андрея приблизительно на один миллион девятьсот тысяч серебром. Деньги воистину колоссальные. Конечно, в результате его округлений пара тысяч где-то потерялась, но это было несущественно, это пыль.

— Через месяц буду в Кракове и занесу в банк письмо, чтобы они не тянули вола за хвост, — сказал он, затем откинулся на стуле и пристально посмотрел мне в глаза: — А теперь скажи мне, Миша, только честно. Что это было? Как такое могло случиться? Только не говори о божественном провидении или дьявольской помощи! Я в это не верю!

— Все, Андрей Михайлович, гораздо прозаичней. И прикажите позвать моего вестового.

Я тяжело вздохнул, вытащил из кобуры и положил на стол револьвер, изготовленный в Толедо и купленный мной в прошлом году специально для подобной ситуации. Такие конструкции пистолетов в Европе изготавливались уже лет сто пятьдесят. Барабан на шесть камор одновременно служил и патронником, и магазином для зарядов, а в действие он приводился колесцовым механизмом с кремниевым замком. Тогда же я купил и барабанный мушкет точно такой же конструкции. Подобное оружие, оказывается, в среде европейских военных было хорошо известно, но стоило очень дорого. Да и качество хромало, колесцовый механизм больше шести-семи десятков выстрелов не выдерживал, пистоль нужно было отдавать в ремонт, поэтому он и не пользовался широким спросом.

Славке приказал вытащить из седельного чехла специально приготовленный мушкет и тащить в шатер.

— Таких пистолей и мушкетов у меня шесть сотен. А еще, Андрей Михайлович, в моем обозе путешествует пять десятков небольших мортир.

— Но кто это все изготовил, где ты все это взял?! Да, я видел такое оружие, но единицы, а не такие большие количества. Это какие же огромные деньги?!

— Я вправе не отвечать на этот вопрос, но лично для вас скажу, сейчас это уже не имеет никакого значения. Мастера, которые это сделали, — показал рукой на пистоль и мушкет, — больше подобного сделать не смогут, они умерли. А куплено все на деньги и по заказу людей из Вест-Индии. Золото, уважаемый Андрей Михайлович, делает все!

— А дым?! Дымов-то во время стрельбы видно не было?!

— Там был не порох, а алхимическая смесь, изготовленная одним азиатом из Чины. Очень дорогая, один выстрел из мушкета стоит пять талеров.

— Ого! Целого смерда!

— А выстрел из мортиры — все тридцать, но, как видите, — я приподнял со стола свитки, — оно того стоило.

— Хотелось бы купить этого азиата, он продается?

— Люди, которые готовили мне этот заказ, посчитали, что он тоже слишком зажился на этом свете. Большего, увы, сказать не могу. Это не моя тайна.

— Да! А еще те большие механизмы, которые грузили на возы?

— Шесть мушкетов, скрепленные на одном барабане. Удобны тем, что из этого оружия может стрелять один, самый меткий воин.

— Боже мой, боже мой, — прошептал князь Андрей, — как все просто?! И нет никаких чудес.

Очень надеюсь, что разработанная мной, Иваном и Антоном легенда прокатила. По крайней мере мне показалось, что князь Вишневецкий поверил.

А револьверный пистоль и мушкет я ему подарил. Впрочем, наши натянутые до упора отношения от этого не улучшились. И уже не улучшатся никогда.

По диким землям мы путешествовали еще два дня, но никаких неприятных неожиданностей за это время не случилось. А в Хаджибее нас ожидало целое столпотворение: семьсот восемьдесят пять казаков-запорожцев в возрасте от пятнадцати до двадцати пяти лет, сорок семь казаков-донцов, где-то сагитированных Давидом Черкесом, шестьсот девяносто казачек в таких же летах, сто восемнадцать местных семей гречкосеев, общим итогом четыреста двадцать человек, и еще двести пятнадцать москалей — целая деревня крестьян, сбежавших от деспотического помещика на Дон. Но там тоже нищеброды сирые никому особо не были нужны. Вот каким-то таким образом по подсказке пана Кривоуса они и протоптали дорожку. Да не зарастет она травой!

— Женился?! — Иван тискал меня в своих стальных ручищах. Если бы не кираса на мне, так раздавил бы. — Вот это и есть Чернышенкова дочь Люба?! Ай, какая гарная молодычка! Знавал я твоего отца, красавица, достойный человек! А то есть твоя сестра Татьяна?! Ой, девонька, чудо как хороша!

Хитрый Иван расположил к себе моих девочек буквально за две минуты, быстренько и навечно.

— Ну рассказывай, — хлопнул меня своей тяжеленной пятерней по броне кирасы. — Как Собакевич? Как все прошло?

— Нет его больше, а прошло все нормально, сам видишь, — кивнул на гудящую толпу. — Конкретно обо всем поговорим вечером, если выставишь кубок доброго вина.

— Да выставлю! И наливку привез, и вино. Ах ты, басурман проклятый! — вдруг хлопнул он себя по бедрам. — Смотри, уже мчится со всех ног, чуть ли не опрокидывается!

— Кто бежит?

— Да чауш от Джунаид-бея. Тот, подлюка, денег хочет. Заколебал он меня за эти дни.

— Ерунда, рассчитаемся. И сейчас рассчитаемся, и через год, и через два. Сколько будем сотрудничать, за столько и заплатим. Ему это выгодно, а нам кровно необходимо. Теперь скажи в двух словах, что здесь еще интересного?

— Черкес продал лошадей и купил восемь десятков возов добра всякого, зерна, тканей да еды. Говорит, что по твоему списку. Сто шестьдесят породистых кобыл и два десятка жеребцов оставили. Их действительно лучше себе оставить. А наши моряки, которые с ним вернулись, уже в море хотят. И когда они его успели полюбить?

— Море? О! Теперь моря будет много. А француз здесь или нет?

— Здесь! Ходит и руки потирает. Весь подряд на перевозки он взял на себя.

Лагерь гудел как растревоженный улей. Люди, которые здесь собрались, радовались, что их ожидание подошло к концу и они не сегодня-завтра двинутся дальше, на те неведомые, но такие желанные земли. И те, которые пришли со мной, тоже радовались, что наконец пришли и дальше уже ногами идти не надо.

Никто из них даже не подозревал, что придется еще походить немало, и на дальних, и на очень дальних землях. Совсем на другой стороне земного шара.