Прошла неделя. Если бы я сказал, что за это время забыл о загадочном полковника и его предложение, это было бы не так. Я учился, аккуратно работал вечерами в кочегарке и пытался выбросить из головы странный разговор со странным полковником. Но предчувствие, что я приближаюсь к неожиданным и, возможно, зловещих событий, не покидало меня. Иногда появлялось впечатление, что судьба снова хватает меня за шиворот и упорно толкает навстречу чему-то неизвестному и ужасном.

Я перебирал все варианты того, что может произойти дальше, и, наконец, решил, все-таки, появиться на предложенную встречу.

Прослушав утром лекцию приглашенного в нашу сравнительно обеспеченную Академию немецкого профессора Шварцкопфа об исторических и философские системы, забытые неблагодарным человечеством в потасовке Мировой войны, я решил зайти в кафе. Заказав кружку темного пива, начал перебирать тетради автоматически записанного конспекта. Вдруг в глаза бросилось цитата из лекции, которую я довольно коряво перевел с немецкого — «… Академик Курц конце своей жизни пытался понять природу ужаса истории. Ужаса, который воплощался в толпе во время так называемых великих исторических событий и с сатанинской прекрасного направлял свою разрушительную силу на все, что могло быть казаться умным и гармоничным. Что за несколько месяцев освобождало чернь, грамотную аристократию, служителей высших культов от чувств малейшей человечности и обязанностей перед семьей, государством, добром и любовью? Смерть, пожары, развалины, ужасные казни и пытки нес с собой этот ужас истории…

… Следствием исследования природы ужаса стал большой рукопись, академик Курц уничтожил за два часа до самоубийства. Произошло это 30 июля 1914…»

Мне сразу вспомнился расстрельный подвал ВЧК одного из черкасских городов. Когда наши повстанцы ворвались туда, перебив остальных чекистов, два последних из них, в облаке револьверного дыма, неистово всаживали пулю за пулей в гору трупов, не обращая внимание на ошарашенных повстанцев…

* * *

— Что, спудом, весь в науке?

Я с благодарностью за прерванные воспоминания посмотрел на широкое, Черноусый и, как всегда, улыбающееся лицо Кожуха.

— Ну не всем же гонять на оперативном пространстве твоей фермы.

— Как бы не так моей! — В глазах Кожуха вспыхнула горячая мечта по каким-то безграничным хозяйством. — Да так и слово — хверма! Плюнуть негде. У нас на Кубани на этой земле и два кабанчика не разминулись бы.

Некоторое время мы обсуждали жалкие перспективы развития местного земледелия. Наконец то однократно решили вспомнить о приглашении полковника.

— А что думать, пойдем, да и все разговоры! — Прекратил мои умствования Кожух. — Если он агент, то это…

— … Будет его последняя встреча в этом мире, — немного патетически завершил я.

Через несколько минут мы уже стояли перед дверью указанного адреса. Двери открыл полковник. Сдержанно пожав руки, он провел нас в гостиную. Там уже находились коренастый бородач, одетый в черный костюм и худощавый, подтянутый мужчина, в котором сразу можно было узнать галичанина, получивший незабываемый обучение в незабываемом императорскому войску. Первым с приятной улыбкой поднялся нам навстречу бородач и с силой пожал мне руку.

— Рад с вами познакомиться, уважаемый адьюнкте! Мне много рассказывал о вас господин профессор.

Я немного смутился, потому что не мог себе представить, что профессор мог с кем-то разговаривать на темы, которые не касались его научных интересов.

— К сожалению, не имею чести быть с вами знакомым.

— Позвольте представиться — отец Василий.

«Ну вот, не хватало субботний вечер провести в кружке любителей теологических бесед», — с грустью подумал я и с ужасом представил воинственную реакцию сотника на такую ​​перспективу.

Между тем со мной уже здоровался галичанин.

— Поручик Петр Бойчук, имею честь!

Подпоручик неожиданно для меня улыбнулся, мгновенно предоставило его строгом лицу приятного дружеского выражения.

— Прошу садиться, господа! — Пригласил нас полковник, указывая на достаточно удобные кресла. Мы с удовольствием разместились, а Кожух потянулся за своим известным на все Подебрады самосадом. Это был настоящий кубанский самосад, который Кожух смог таинственными путями получить из своей станицы. Отец Василий покосился на то, как сотник неспешно скручивает папиросу, и в глазах его мелькнуло горячее желание присоединиться к этому грешному занятия.

Через минуту по комнате поплыл аромат легендарного табака, мы с ожиданием смотрели на полковника. Тот внимательно рассматривал каждого из нас, словно последний раз проверяя — стоят эти люди быть посвященными в его тайну. Затем, немного прикрыв глаза, полковник тихим голосом начал свой рассказ.