Это начало или почти половина полного издания сочинений Пушкина; почти половина, говорим мы, потому что предполагавшиеся в программе шесть томов оказались недостаточными для помещения всего написанного Пушкиным, и издатели прибавляют седьмой том, не возвышая цены на издание. В одном журнале было замечено, что это не великолепное, но очень опрятное издание; мы прибавим от себя, что еще и очень верное, что составляет одно из главных достоинств всякого хорошего издания. Так как оно, сверх того, и самое полное, и самое дешевое, то мы и не сомневаемся, что его тысячи экземпляров скоро распадутся по рукам читателей. Всякий образованный русский должен иметь у себя всего Пушкина: иначе он и не образованный и не русский. «Московский наблюдатель» не замедлит представить своим читателям подробный разбор сочинений Пушкина, а в этом библиографическом объявлении, кроме уже сказанного им о новом издании, ограничится двумя легкими замечаниями: первое, что, несмотря на важные преимущества нового издания перед старым, это старое все-таки не теряет своей цены, потому что в нем стихотворения расположены не по форме, часто случайной и условной, а хронологически, по времени их написания, чрез что дается средство следить за развитием поэта. Второе обстоятельство, которое мы почитаем за нужное заметить, состоит в том, что, к крайнему нашему удивлению, ни в новом издании, ни во всех прежних изданиях «Онегина», сделанных под надзором самого Пушкина, не помещен из него следующий отрывок, который был напечатан в «Московском вестнике» 1827 года (часть V, № 20), под заглавием «Женщины», и которого невольно и тщетно ищешь в прибавлениях к поэме:

В начале жизни много правил Прелестный, хитрый, слабый пол; Тогда в закон себе я ставил Его единый произвол. Душа лишь только разгоралась, И сердцу женщина являлась Каким-то чистым божеством. Владея чувствами, умом, Она сияла совершенством. Пред ней я таял в тишине: Ее любовь казалась мне Недосягаемым блаженством. Жить, умереть у милых ног — Иного я желать не мог. То вдруг ее я ненавидел, И трепетал, и слезы лил, С тоской и ужасом в ней видел Созданье злобных, тайных сил; Ее пронзительные взоры, Улыбка, голос, разговоры, Все было в ней отравлено, Изменой злой напоено, Все в ней алкало слез и стона, Питалось кровию моей… То вдруг я мрамор видел в ней Перед мольбой Пигмалиона, Еще холодный и немой, Но вскоре жаркий и живой. Словами вещего поэта Сказать и мне позволено: Темира, Дафна и Лилета — Как сон, забыты мной давно. Но есть одна меж их толпою… Я долго был пленен одною… Но был ли я любим и кем, И где, и долго ли?.. зачем Вам это знать? не в этом дело! Что было, то прошло, то вздор; А дело в том, что с этих пор Во мне уж сердце охладело, Закрылось для любви оно, И все в нем пусто и темно. Дознался я, что дамы сами, Душевной тайне изменя, Не могут надивиться нами, Себя по совести ценя. Восторги наши своенравны Им очень кажутся забавны; И, право, с нашей стороны Мы непростительно смешны. Закабалясь неосторожно, Мы их любви в награду ждем, Любовь в безумии зовем, Как будто требовать возможно От мотыльков иль от лилей И чувств глубоких и страстей! {4}