1

Все это не должно было случиться.

Он изначально меня не понимал.

Мы слишком разные. Я – женщина, он – мужчина. Не в этом дело. Сами звезды настроены против нас. Он – Скорпион по гороскопу. А я – Стрелец. Два смежных знака, вода и огонь, не лучшая комбинация. И все же, мы почему-то встретились. Наверное, чтоб меня извести.

И так всю жизнь.

Похоже, он не очень-то мной дорожит. И как будто норовит ускользнуть. Вряд ли со зла. Скорее, общая леность жизни. Словно женщина для него – так, одно из явлений, не самое важное, не очень-то и хотелось, не он первый, якобы, начинал. Позже я убедилась: это в духе членистоногих – не покоряться до последней возможности. Конечно, не все они – скорпионы.

Но неужели, все мужчины – самцы?

В конце концов, он пригласил меня на свидание.

До этого кривлялся только. Пытался шутить. Все шуточки – про зверей, да про зоопарк. Кажется, он на этом повернут. Псих. Думает, если я – девушка из провинции, то не нужно меня принимать всерьез. Я не стала разубеждать. Пусть считает себя самым умным. Только все равно вышло по-моему. Из всех мест, что он предлагал, я выбрала Парк Культуры. Потому что это находится на моей ветке. В метро я ориентировалась, а выйдя в незнакомом месте, могла заблудиться. Хотя жила здесь вот уж второй год. Ну не могла же я признать себя дурой. Перед ним. Тем более что я – не дура.

Когда собиралась, помада выскользнула и закатилась. Пока доставала, вся извалялась в пыли. Намыливая руки, забрызгала кофточку. Прикинув другую, вспомнила о зиме. Оделась потеплей. Вышло нечто среднее между Снегурочкой и Дедом Морозом. Все раскидала. Выбрала поизящней. Куртка из «Польской моды». Сапоги из «Лейпцига», на шпильках, демисезонные. Цвета не сочетались. Хотелось плакать. Тушь для ресниц стоила четверть стипендии. Часы не шли, а кололи в самое сердце каждым дерганием секундной стрелки.

Выяснилось, что метро «Парк Культуры» и подлинный парк – не совсем одно и то же место в реальности. Подсказал молодой человек, симпатичный, лица не помню, вскинул руку в том направлении, и я побежала. Ревели машины. Тросы моста подвывали. Встречный ветер трепал и жалил. Я частила на шпильках, боясь поскользнуться. За рекой виднелось обледенелое чертово колесо.

Похоже, здесь. Храмовая колоннада с барьерчиками турникетов. Уточнила у билетерши. Да, это парк, сказала тетка, но не сезон. А у самой в руках цветы. Бред какой-то. Мои шпильки не подвели, только ноги успели подмерзнуть. Часы на столбе – опоздала на пятнадцать минут. Не так уж и много для девушки. Конечно, если он – настоящий. Оглянулась по сторонам. Гордо так повращалась.

Его нигде не было…

Вас когда-нибудь жалил скорпион?

Я не о той истории – девической, глупой. Я всерьез.

Жало скорпиона когда-нибудь пронзало вас лично?

Представьте: вы – женщина, приходите домой. Никого нет. Тишина. Вы устали. Возраст не при чем, просто, большой город, столица. Вы раздеваетесь: что-то скидываете в прихожей, что-то в гостиной, что-то вообще не помня где, и прежде чем заставить себя влезть под душ, валитесь на кровать. Двуспальную, супружескую, пустую. Все, что, возможно, было до того, не имеет значения. Как говорил мой знакомый психиатр, всякое значение – лишь бред значения. Вы желаете одного – забыться.

И тут случается это.

Вы вскакиваете, как ужаленная – что за чушь, без всяких «как»! – вы ужалены, в самом деле, моментально осознаете всю нелепость, некрасивость, неприятность, непоправимость…

Там, где только что отпечатались вы, чернеет на простыни гаденькое чудовище.

А теперь представьте: вы кое-что понимаете в скорпионах. Вполне достаточно, чтобы знать, к примеру, о скорпионе тунисском: на его счету девяносто процентов всех летальных исходов. Вы не уверены, что это именно он. Но даже если ужалил кавказец или азиат, вряд ли запрыгаете от восторга. Во-первых, это, прежде всего, больно. Во-вторых, очень-очень больно. И в-третьих, это настолько страшно, насколько вообще может хотеться еще пожить.

В данном случае смерть не приходит мгновенно. Ее приближение будет растянуто на часы. Вы последовательно пройдете через все стадии – от покраснения кожи до финального помутнения мысли.

Смешно, но это правда: карусель, мельканье картинок, вся ваша жизнь проносится перед глазами.

Смешного мало: единственный, кто может вам помочь – тот, из-за кого вы умираете…

Познакомились мы с ним еще студентами. Зимние каникулы, 1990 год.

Сама я из Новгорода. Поступила в столичный институт. Жила в общаге. А после каждой сессии была обязана приезжать домой. Так хотела мама. Она переживала, тосковала. Что мне оставалось делать? Если честно, я по дому не очень скучала.

Там жили сестрица и мамин муж, мой отчим.

Папа нас бросил, когда я пошла в школу. Связался с какой-то девицей и сгинул. То есть, он где-то теоретически существовал, о чем свидетельствовало поступление алиментов на мамину сберкнижку. Но с нами он больше не общался. Когда мне исполнилось восемнадцать, прекратились и алименты. Мама вышла замуж спустя месяц после ухода папы. Через год появилась сестрица. Я не хочу сказать худого про маму, но мне очень трудно поверить, что новый муж может созреть в столь рекордный срок. Сестрица родилась недоношенной, много болела. Мама выматывалась и злилась. Отчим ходил на работу. Поначалу он проявлял энтузиазм по поводу нашей семьи. Вскоре загрустил. Потом начал пить.

Последние годы школы вспоминаются как сплошная тоска, из которой жизненно необходимо вырваться. Моим будущим не занимался никто. Рассчитывать я могла только на себя. Пока сверстницы шлялись на танцы, я монашкой сидела дома, пока отваливались в ПТУ, я зубрила учебники, пока теряли девственность, я посещала подготовительные курсы, пока выскакивали замуж, я изучала справочник для поступающих в ВУЗ ы.

В результате я сделала это. Поступила в медицинский. Сама! И не где-нибудь, а в столице. Вот так! Правда, не на лечебный, а только на фармацевтический. Недобрала баллов. Зато, познакомилась там с Анютой.

Каковы же были удивление и восторг, когда выяснилось, что мы с Анютой – землячки. Само собой, тут же стали подругами. Удвоив усилия, выбили комнату на двоих. Мы вместе учились, вместе проживали в общаге, вместе ездили на каникулы. Мы были производной одной провинции, замкнутой на себя. Перешли на второй курс, но столица раскрываться нам медлила.

Тогд а-то мне и подвернулись эти путевки.

Был такой поезд, студенческий туристический. Он выходил из столицы, шел по разным городам и возвращался в столицу. Первым пунктом маршрута стоял ни много, ни мало, мой Новгород. Я вдруг поняла, что рождена путешествовать.

Подбила Анюту. Она не хотела, но я-то настойчивая. Такой шанс: взять путевки, заранее съездить домой, повидаться с кем нужно, нанести все визиты, раздать все гостинцы, а когда поезд прибудет в наш город – подсесть. Анюта поартачилась да сдалась.

И мы с ней рванули…

Едва войдя в поезд, я тут же увидала его. Но что это – именно он, осознала не сразу. Их было двое – он, и еще один парень, шустрый такой парнишка, все вертелся, подмигивал, в тот же день подкатил к нам знакомиться: Кеша. Терпеть не могу наглых, хотя… Анюте Кеша тоже понравился.

Кешин товарищ интереса к нам не выказывал.

Шел второй день нашего путешествия. Мы осматривали кремль города Пскова, в группе туристов держась уже как бы нас четверо. Кеша хохмил, сам веселился и зажигательно развлекал нас – а он брел, отстранившись в загадочной меланхолии. Помню, было так холодно, дул ветер с реки, летел мокрый прилипчивый снег. Я поеживалась, пытаясь спрятаться в воротник. Анюта с Кешей ушли немного вперед. Я отстала. Сама не знаю, зачем.

Он поравнялся и навязал мне свой шарф.

Я поблагодарила. Начали разговаривать. Так, ни о чем, дежурная вежливость. Он строил фразы сдержанно, интеллигентно. Сразу видать – из приличных. И как будто меня побаивается. Глядя вдаль, он изредка на меня косился, но этих мгновений было достаточно. В глубине его глаз мерцал мутный испуг.

Похоже, это меня и привлекло – его передо мной страх.

К Питеру мы катили уже в одном купе. В Таллинне он не отходил ни на шаг. В Риге начал пошучивать, в Каунасе чертыхаться, в Вильнюсе нудить. А в Калининграде – вручил мне найденный на взморье янтарь. Последним был город Брест. На подъезде Анюта призналась: ей нравится Кеша. Что, если она с ним… Я выдохнула: валяй. Подруга и друг удалились осматривать Брестскую крепость. В купе мы остались вдвоем, я и он.

У него на шее пульсировала жилка. А уж как у меня колотилось сердце, жуть! Ведь я была девушкой! Поезд дрогнул, залязгал и медленно покатил. Состав до вечера отогнали в тупик.

Не помню, как началось, мы долго молчали, боясь шевельнуться. Неожиданно я почувствовала – целуемся. Никогда не думала, что целоваться так сладко. Мой первый, мой сладкий. Я, задыхаясь, шептала:

– Ты мой сладкий… Сладкий… Сладулька…

Позже, когда состав подали к перрону, и мы сидели, будто ничего не произошло, по углам, я полюбопытствовала, кто он по зодиаку. Сладулька не знал. Я удивилась. Он не представлял, зачем ему это знать. Тогда я спросила, какого числа он родился. Ответил запросто, безо всякой рисовки. Похоже, ему было безразлично, какие из звезд очертили его судьбу. Я глянула гороскоп.

Выяснилось – Скорпион.

Может, и правда не знал. Астрология в то далекое время не имела такой популярности, как сегодня. Я, например, тоже не интересовалась, пока меня не приобщила Анюта. У нее была книга, называлась «Звезды судьбы». Еще в общаге я начала книгу полистывать. Меня зацепила первая фраза:

Окружающий мир подает нам знаки. Сложность в том, чтобы правильно их прочесть…

Я взяла эту книгу в дорогу. На случай, если будет скучно. Не подозревая, что скучать не придется, и уж совсем не предполагая, что собрание гороскопов так нешуточно пригодится…

СКОРПИОН. 23 октября-21 ноября.

Холодный флегматичный женский ночной фиксированный северный водный знак. Имеет двойное значение. Ночное: жалит каждого, кто его коснется. Дневное: воплощает самоотверженную жертвенность.

Графема знака – слияние орла и змея. Ядовитый змей периодически меняет кожу. Зоркий орел может, не мигая, взирать на солнце. Считается, что Скорпион – единственный, кто способен посмотреть в глаза Богу.

Скорпион – наиболее глубокий из астрологических знаков. В его характере сочетаются интуиция и трезвый ум. Это оторванные от мира люди с сильно развитой волей, мистически одаренные и способные видеть то, что другим недоступно.

Внешность, как правило, у Скорпиона неброская. Но устоять перед ним невозможно. Скорпион обладает внутренней притягательностью, магической по природе и колдовской по влиянию. Символ знака – «m» со стрелой вверх на конце. Еврейская буква «нун». Число – 14. Карта Таро – смерть…

Ну и типчик. От такого нужно держаться подальше. Это я так подумала, но сердце стучало другое: поздно. Оставалось взглянуть, что уготовили холодные равнодушные звезды для комбинации Скорпиона со Стрельцом, то есть, со мной…

Скорпион не совместим ни с кем в принципе! Его кредо: не тронь меня, и я тебя не трону. Но если душевный покой на вас навевает тоску, и вы стремитесь к яркой, насыщенной жизни – рискните. Если не страшно.

СКОРПИОН – СТРЕЛЕЦ.

Стихия воды Скорпиона и стихия огня Стрельца – изначально конфликтное сочетание. Огонь испаряет воду, вода гасит огонь. Тут уж или ты, или тебя. С другой стороны, объединив энергию двух стихий, эта пара может сокрушить любые преграды и добиться любой цели.

Нетерпеливый Стрелец движется от чувственного начала, через обретение свободы, к осмыслению мира. Сдержанный Скорпион втайне ждет воспламенения чувств, которые выведут его из вековечного транса мудрости. Однако ему не нравится своевольное поведение партнера, а того пугает малопонятная душа избранника.

«Эмоциональная жизнь» для этой пары – слишком мягкое выражение. Речь будет идти о страстях…

Был вечер последнего дня путешествия. Мы стояли в коридоре вагона, глядя в окно. Наши локти соприкасались. Мимо шатались пьяные. Летел черный лес, неподвижно висели хрусталики звезд.

Завтра поезд прибудет в столицу – и всё, на этом конец. Хорошо бы расстаться легко, без особых прощаний. Вообще без слов обойтись. Просто махнуть ладошкой.

От этой мысли больно сжимало горло.

Наконец, я сказала, что мы с ним несовместимы. Никак. Почему-почему… По знакам зодиака. Сами звезды настроены против нас. Он внимательно на меня посмотрел, затем в окно, сморщив лоб, и сквозь грусть усмехнулся:

– Глупости это всё, не верь… Люди встречаются и расстаются по зову сердец… А зодиак? Что такое созвездие? Так, случайное сочетание звезд.

Я против воли тоже усмехнулась: ишь, какой умный… Он вдруг нырнул в купе и появился с книгой в руке. Пояснил, что взял книгу в дорогу, чтобы со скуки читать, да так и не довелось. Называлась та книга «Маленький принц».

Начал мне вслух читать. Последние пьяные улеглись, свет притух, а мы всё торчали на откидных сидушках в пустом коридоре. Когда он добрался до слов кульминации «мы в ответе за тех, кого приручили», его голос дрожал, и глаза блестели. Я сглотнула комок: какой добрый…

Утором о расставании уже речь не шла. Договорились держать связь с помощью телефона. Простились легко, с перспективой. Целую неделю я промаялась в ожидании дня, когда мы свидимся, и у нас продолжится.

День настал. Комната общаги воздушно всплывала к седьмому небу, пока я кружила, готовясь к свиданию, перебирая одежду, вертясь перед зеркалом в бесконечной примерке, слегка опаздывая, суетясь, фантазируя, закатывая глаза, мечтательно напевая: ты мой добрый, мой умный, мой сладкий…

Он не пришел.

Я поняла, что это конец.

Прождала час. Ноги замерзли, сочилось из носа. Надежда таяла, текла – и вся вытекла. По щекам потекло тоже.

Мне он не позвонит. Никогда. Потому что некуда. Наша связь – билет в одну сторону. Из общаги-то на связь выходила я, по таксофону, роняя копейки. Но он не пришел. И значит, всё кончено.

А если не смог? Внезапная проблема, заболел, свалился кирпич – да мало какие бывают обстоятельства в жизни… А если передумал? Нет-нет, выяснять я не стану. Нет. Или что: девичья гордость – пустые слова?

В метро перепутала и села не в том направлении. Опомнилась, когда проехала две станции. Переходя на противоположную сторону платформы, вдруг замедлила шаг. Возникла смутная мысль… Он говорил о зоопарке. Вроде, удобно, потому что ему рядом… Наваждение вызревало… Спросила у первого встречного, как добраться до зоопарка. Тот улыбчиво вытянул вверх указательный палец. Меня бросило в жар: выходить здесь. Вот так случайность!

До сих пор не пойму, какая беда мною двигала. Купила билет, учащимся – скидка. Народу было немного. Животных – еще меньше. Все попрятались по закуткам вольеров. Я плутала по обледенелым дорожкам в проталинах грубой соли. В одном месте, через ров, заметила бурое шевеление. Пахну́ло тоской и зверем. Медведь. В другом – заиндевелые лани, сбившись в кучу, глядели сквозь прутья ограды. По черному пруду плавали серые птицы, разных видов, с одним общим унынием. И чему он так потешался, нахваливая зоопарк? Ничего смешного. Холод и жуть.

Куда теперь? В общагу, утирать сопли. Оставалось спуститься в метро. Неожиданно мое внимание привлекло здание, странным образом до сих пор не замеченное. Серая громада, чудище, город в городе. Здание миражом выплывало из пелены опадавшего снега, его основание составляло отдельный квартал, а вершина со шпилем пронзала небо и там растворялась. Это было одно из величественных строений, которые виднелись иногда вдали над контуром города. Я потянулась к этой громаде. Провинциальное любопытство: второй год здесь, а столицы почти не видала.

С трудом одолела на шпильках брусчатку проезжей части. Зацокала по ступеням, было скользко, но я-таки взобралась. Обогнула очередь на углу, гастроном, что-то давали, люди волновались, бурчали и гомонили. Дальше тянулась тишь.

Похоже, я брежу…

Чему удивляться, продрогла, температура, подумала я, увидев галлюцинацию.

Я увидала его…

Он стоял у подъезда. Как настоящий. В характерной своей меланхолии глядя вдаль. Вот достал сигареты, зажигалку, сейчас закурит.

Медленно поднял глаза на меня.

Я сделала шаг. Он – навстречу. Я остановилась. Под его ногами снег продолжил хрустеть – и тоже замолк. Не сводя с меня глаз, он вытряхнул сигарету, щелкнул, втянул огонек, вдумчиво выдохнул. До меня доплыл и дурманно накрыл запах дыма.

Позже, когда мы сбросим оцепенение, и отголосит истерика первой радости, он взахлеб мне расскажет, как перепутал время свидания и приперся на два часа раньше… А сейчас он курил, ошарашенно на меня уставившись. Докурив, взялся курить новую. У меня тоже все слова куда-то исчезли. Он закашлялся, отшвырнул сигарету.

Мы упали в объятья.

 

2

Начали встречаться.

Февраль, март. Потекло и подсохло. Застыло в томлении ожидания нового. Вот-вот должна была хлынуть всерьез весна. Ничего не происходило…

В апреле я пригласила его к себе.

Мы успели в достаточной степени познакомиться. Он жил в доме со шпилем, учился в университете, готовился стать биологом. Я поведала про общагу и про то, что привыкла рассчитывать на себя. Он водил меня в кино, угощал мороженым и витиевато рассуждал обо всем. Кроме одного. Это слегка беспокоило.

Ведь тогда, в поезде, мы целовались – и только.

Да, ждала большего. Чего? Того самого. О чем мечтает всякая девушка. С той поры как осознает двуполость мира, и особенно, как почувствует себя женщиной.

Насчет последнего, приврала. Женщиной я пока не стала. В том смысле, о котором подружки то и дело активно сплетничали, чем хвалились, чему завидовали, над чем потешались, о чем сквернословили и распространялись в самых сальных подробностях. Секс… Это популярное развлечение оставалось для меня таинственном словом. Колючим и сладким. Простым и непостижимым. Бурная жизнь общаги все чаще мне намекала на задержку в моем развитии.

Анюта, к примеру, давно с парнями спала. Периодически мне приходилось ночевать у знакомых, а наутро видеть ее довольный румянец и задорные лучики глаз. Рассказывали, будто однажды моя подруга отдалась за губную помаду. Хорошая косметика в то время стоила жуткие деньги. В общаге, помимо своих, жили студенты из дружественных стран. Многие промышляли фарцовкой. Анюта и впрямь красила губы иностранной помадой.

Я не верила россказням. Мало чего болтают. Смущало другое: ни у Анюты, ни у прочих, не было постоянного парня. Вот и мама внушала, провожая меня в столицу: «Будь с мужчинами осторожна. Им от тебя нужно только одно»…

Тем не менее, в кругу моих сверстниц считалось нормой утратить невинность еще в школьные годы. Наверное, треп. Однако не имевшие сексуального опыта становились мишенями для едких насмешек. Если бы я призналась, что на втором курсе всё еще остаюсь девственницей, меня бы точно сочли ущербной.

Странно, я не испытывала потребности именно в сексе. Хотелось близости. Да. Но не абы с кем. Наконец-то в моей жизни появился единственный человек, с кем я могла бы попытаться преодолеть отчуждение. Сладулька… Он все медлил. Не знаю, возможно, робел. Пришлось мне взять инициативу в свои руки.

Сейчас я уверена: между нами возникла любовь.

Но той далекой весной я, дуреха, готовилась к сексу.

Вот что я вычитала в Анютиной книге накануне решающего испытания…

СКОРПИОН – признанный властелин сексуальной энергии. Под этим знаком рождаются самые сексуальные личности. Символизирует змея-искусителя, толкнувшего человека на путь познания в неведомый дивный мир.

Секс для Скорпиона – средство постижения жизни, ее преодоления и власти над ней. Партнера он изучает с головы до пят и проникает в самые затаенные закоулки души. Животные инстинкты в нем сильны чрезвычайно. Он ищет того, кто способен разделить его страсть. Если объект не соответствует желаемому, Скорпион бывает жесто́к, доводя обладание до грани насилия.

Натура двойственная, Скорпион как никто разделяет секс и любовь. В то же время, секс без любви для него невозможен. Он тонко чувствует фальшь, и малейшая неискренность его ранит. Слияние тел без слияния душ скорпиону претит. Занятие сексом для него тождественно растворению в любви, и если уж это случилось, он отдает себя без остатка.

Ночь со скорпионом – незабываемое событие, стоящее того, чтоб его пережить…

Мы остались вдвоем. Анюта ушла, многозначительно вращая глазами. На столе – опустошенная бутылка шампанского. Крошки торта. Посуда из столовки. Электрочайник с оплавленным шнуром.

И его руки, переплетенные, хрустящие пальцами.

Не представляла, что делать, куда себя деть, как вести. Мысли путались. Тело стало ватным и влажным. В груди громыхало, сбивая дыхание, толкая горло, отдаваясь в висках.

Его ладони разомкнулись и оперлись о стол.

Через откинутую фрамугу с прохладцей гулял сквозняк. Слышались голоса. Люди, птицы, автобусы, город. Все слишком явно, неприкрыто, еще не ночь, подумала я. Подняла глаза.

Он стоял совсем рядом.

Начал говорить мне, шептать. Какие-то слова. Я слышала всё, но не осознавала. Просто набор звуков. Я понимала, эти звуки пытаются меня приласкать, но так напряглась, что умом оглохла. Коснулся, схватил, сжал. Я сделала то же самое. Губы, скользкие, жаркие. Накурился, до горечи. Вместе поднялись, балансируя, кренясь, легли на кровать, распластались, завозились, заползали. Его руки меня ощупывали, мяли, тискали. Я, как могла, поддавалась, ничему не препятствуя. Одежда вросла, не желала отлипнуть. Он торопился, грубел, что-то треснуло, отлетело, шлепнуло. Запа́хло им, запа́хло мной, перемешалось, полезло в нос, проникло в мозг, заволокло, накрыло хмелем. Он извивался, переползал, дышал, сопел, лизал, елозил, и все что-то делал, что-то пытался, что-то прилаживал…

И вдруг отвалился прочь.

Я не сразу поняла, что случилось. Только почувствовала, как окатил и проник внутрь меня холод. Сжала ноги. Нащупала край одеяла. Наконец-то очнулась.

Увидала его голую спину.

Осторожно дотронулась. Он передернул плечами. Только теперь до меня дошли весь ужас и стыд. Всё, всё, что происходило до этого момента, сулило позор… Я расклеила губы:

– Ты в первый раз… в постели… с женщиной?..

Он молчал. Словно решал трудную задачу, прежде чем выдавил простое «да»…

– И у меня никого не было…

Опять молчанка. Долгие секунды. Возможно, минуты. И – сиплое «прости»…

Неужели, оно? Разочарование. Случалось со мной. Так долго ждать, искать, готовиться – и ничего, ноль. Второй курс. Анюта. Девчонки со своими историями. Мама с дурацким опасением за неизвестно что. И еще эта книжка, пропади она пропадом, «Звезды судьбы»: самый сексуальный знак, незабываемая ночь… Какой бред…

А может, дело во мне?

От одной только мысли, что я могла его чем-нибудь в себе отвратить, по всему телу заплясали дождем ледяные иголки. Я закуталась в одеяло. Легче не становилось. Прилило к лицу. Затуманилось и померкло. Еще немного, и я разрыдаюсь.

Он лежал неприкрыт. Я видела родинки, озябшую кожу. Он живой, настоящий. И так одинок. Как и я, как и все. Неужели мы зря друг к другу приблизились, и придется расстаться? Неужели все упирается только в секс?

– Давай, просто прижмемся…

Повернулся. Мы обнялись. Пригрелись, приклеились. Как это славно – ни к чему не принуждать себя, просто быть вместе. Ткнулись губами. Слепо, интуитивно. Он вдруг зажегся и запылал, быстро налился упругой силой и нежностью. Я почувствовала, что куда-то плыву, уплываю, теряя рассудок.

Он стал моим.

Ну а секс? Ничего особенного. Всего лишь немного больно.

Счастливые часов не замечают. Я в этом убедилась на собственном опыте. Каждая встреча пролетала мгновенно, затем вприпрыжку неслась пустая неделя – и очередное свидание перелистывало календарь.

Я не заметила, как миновал год.

Обычно мы встречались с ним в центре. Он снисходительно показывал мне столицу. Домой не приглашал. Я не набивалась. Мотали километры, попутно целуясь. Нацеловавшись до нетерпения, ехали ко мне.

В общаге он быстро освоился. Анюта предложила сделать еще один ключ. У нее с Кешей, как она ни старалась, ничего не сложилось, и она чрезмерно теперь радовалась за нас. Нет-нет, да заглядывали другие девчонки с надуманным поводом чисто бабьего любопытства: «Ну, как он?». В их глазах искрила черная зависть. Я подпускала туману: «Словами не передать!».

Все было хорошо. Пока я не обнаружила, что наша идиллия что-то перестает мне нравиться. Свидания повторялись стабильно, как под копирку. Копии выходили все бледней. Впервые меня кольнула легкая паника: «Неужели, это – всё? Быть не может!». Я поделилась со Сладулькой. Он, как всегда, улыбнулся: «У нас есть любовь. Разве для счастья нужно что-то еще?».

Понимаю, необременительный досуг его устраивал. Мне же все чаще мнилось, наша романтика небесконечна. Сладулька был моим первым любовным опытом, но я словно знала врожденным знанием женщины: если он не созреет для более серьезных отношений, я его потеряю. Во мне вызревало неблагополучие. Настроение меркло, расстроился сон, пропал аппетит. Чувствовала, как уходят из меня силы. Вот и Анюта обеспокоилась, что я раньше цвела, а теперь на глазах сохну.

Замечал ли он мое состояние? Не знаю. Сам-то он выглядел вполне счастливо. А время шло. Мы уже год как встречались, регулярно занимались сногсшибательным сексом, он разглагольствовал о любви, но ничего менять, похоже, не собирался.

 

3

– Так дальше продолжаться не может, надо что-то решать!

Эти слова вырвались из меня внезапно. Мы в очередной раз гуляли. И вдруг я отчаянно крикнула. Мне показалось, оглянулся весь город.

В самом центре застыл он.

Его глаза почернели, зрачки страшно расширились, и там, в глубине, в затаенности, я видела отражение моего собственного тупика. Неожиданность и готовность. Доступность и отчужденность. Хроническое вожделение и привычная уже скука. Тепло любви и остывающий пепел перегоревшего притяжения. Бесконечная преданность и острое нежелание оказаться жертвой. Вокруг шипело, ревело, повизгивало, трепетало, слепило. Пешеходы, машины, блики, ватные облака, ярко-синее небо. Все двигалось, перемещалось, само по себе и куда-то толкая нас.

Он не шевелился: посреди столицы – ошарашенное существо.

Минуту назад он преподнес мне подарок. На годовщину любви. Весьма любезно с его стороны, но я-то ждала иного. Грезилось, что за подарком последует важный, решающий разговор. Не дождалась. Он вручил коробочку и тем отделался.

Тут-то меня прорвало…

Я помню об этом всю жизнь. Ладони вспотели, сжимая подачку. Духи «Красная Москва». Апрель 91-го…

Если честно, к тому разговору я втайне готовилась. Посмотрела свой гороскоп. Ничего конкретного не нашла: решительность, целеустремленность, огненная стрела, пронзающая круг…

Куда важнее было осознать, что написано про него…

СКОРПИОН относится к браку неоднозначно. Его натура собственника требует поглощения объекта любви. Однако сам он исключительно независим, и требуется большое искусство, чтобы привязать к себе этого сумрачного индивидуалиста.

Следует помнить, Скорпион любит не конкретного человека, а свою мечту о любви. Чем ближе вы подойдете, тем с большей вероятностью он разочаруется в вас. Мечта должна быть недосягаема, Скорпион будет страдать и, значит, стремиться. Чтобы он стал по настоящему вашим, оставайтесь на виду, но в некотором отдалении.

Не спрашивайте, что он думает о семейных узах. Его стандартный ответ: «Женитьба – могила любви». Если проявите назойливость, он может ответить жестокостью, с демонстративным удовольствием издеваясь над вами. Жаловаться не стоит. Он скажет: «Я тебя не держу». Лучше прикиньтесь, будто вы ускользаете. Являясь хищником, он инстинктивно не упустит добычи. Скорпион никогда не сдается. Он всегда побеждает.

Оставьте ему эту иллюзию…

Через неделю он сделал мне предложение.

К руке и сердцу прилагалась судьба перспективного юноши, плюс отныне и впредь моя прописка в столице. Дом со шпилем распахнул свои двери. Я ступила внутрь, замирая от ужаса.

Он меня подготовил, но как ни готовься, все равно это шок: чужие люди, тем более – семья профессуры. Студентка другого вуза, иногородняя, без рода без племени, под их разглядыванием я ощутила себя крохотным насекомым. Его отец, доктор биологии, кружил с чрезмерной предупредительностью, принимая куртку, подавая тапочки, пытаясь шутить. Мать, ходячая книга, чеканила фразы изысканной вежливости, с намеком на афоризмы, каких я в жизни своей не слыхивала. Даже Сладулька сделался чопорным гидом музея, знакомя с экспозицией невиданного мною быта – вроде картин, домашнего сада, видеомагнитофона, микроволновой печи, библиотеки в гостиной или биде в ванной комнате.

Мне предстояло здесь жить. Сосало желудок. Хозяева, похоже, нервничали не меньше: старались держаться попроще, а сами как проглотили по лому. Так и не расслабившись, назначили свадьбу на май…

Потянулся мучительный месяц. Мы виделись на бегу. Свидания обрели невротическую деловитость. Магазин «Гименей», талоны по блату отца, золотые колечки, костюм жениха, платье невесты. Очереди. Суета. Мои звонки. Его суховатость. Главный удар по карману великодушно приняли его родители. Я поняла слово «бесприданница».

И судорога мысли: а вдруг, все отменится?..

Накануне свадьбы приехали мои. Делегация. Ночевали в общаге, сдвинув кровати, девочки потеснились. Отчим с вечера начал. Мама шипела. Родственники балагурили. К полуночи весь этаж отплясывал. Только сестрица моя сидела совсем безучастно, поздний ребенок запоздалой любви, то ли взмывая к дебиловатым фантазиям, то ли ныряя в реальность, где ее зачали по нетрезвой страсти.

Утро выдалось хмурым. Накрапывало. Подташнивало. Кто-то весело брякнул, что дождь, это к счастью. Начавшие вчера, продолжили. Таксофон сломался. Я себе казалась пугалом, ряженым в тюль.

И опять дурнотная жуть: а вдруг?..

Они появились. Гудели, сверкали. Вся общага прильнула к окнам. Хлынули слезы, мы обнялись, заголосили: девочки, я, мама, сестрица. Вошел жених, за ним толпа. Цветы, шампанское. Потоптались, двинули к выходу.

Уже от машины Анюта вернулась: что-то забыла взять.

Тронулись. Общага поплыла в прошлое. Навстречу резво разогналась столица. Я сдвинула форточку. Я задыхалась от восторга, от шального прилива сил. Свершилось! Дождь перестал. Просветлело. Вспыхнуло солнце.

Слева сидел Сладулька. Справа – Анюта. Вполоборота – свидетель Кеша. Безымянный водитель невозмутимо давил на газ. Анюта толкнула меня в бок и показала, зачем возвращалась. Решила подарить. На добрую память. Книгу. «Звезды судьбы».

Более-менее я пришла в себя к середине лета.

Сначала свадьба, потом сессия, у каждого – своя. Только в каникулы, на тысячу километров ото всех удалившись, мы очутились по-настоящему с ним вдвоем.

Он предложил нам махнуть на юг. Я была, в общем, не против. Путевку выбрала, на мой взгляд, увлекательную: поездом – до Адлера, на автобусе – до Сухуми, через Тбилиси – на Владикавказ, далее – Нальчик, Пятигорск, Грозный и, наконец, Махачкала с предварительным заездом в древний город Дербент.

Моя идея его не зажгла. Я настояла. Он предпочел бы море, пляж. Я скривилась. Во-первых, после свадьбы должно быть путешествие, не так ли? Во-вторых, я человек подвижный, пляж не для меня. И в-третьих, самое главное, что в обсуждении не прозвучало – я не умею плавать. Ну не могла же я признаться. Перед ним. Стеснялась.

Оказалось, не зря.

Если бы мы неподвижно торчали в одном месте, через день-другой я померла бы со скуки. На первой же турбазе я с неудовольствием для себя открыла, что у нас не очень-то сочетаемые интересы. Повздорили. Он нахмурился. Я надулась. Он затянул свою старую песню: «Главное – наша любовь». Я призадумалась: что это слово может для него означать? Просто быть вместе? Допустим. Но вместе – это как?

Утром спит, не добудишься. После обеда опять дрыхнет. А вечером сидит, глядя на закат, потом на звездное небо. Только автобусные перемещения кое-как его растрясали. Прибыв в очередное место, снова погружался в анабиоз.

На одной турбазе, помню, был видеосалон. Я уломала пойти. Все ж развлечение, к тому же видео тогда было – редкость. Показывали «Терминатора», «Эммануэль» – известные фильмы, давно на слуху, а я до сих пор не видала. Он только поморщился. Вместо этого поинтересовался у заправилы салона, нет ли в коллекции фильма «Полет над гнездом кукушки». Я даже такого не слышала. У заправилы не было. Так и ушли, ничего с ним не посмотрев.

В другом пункте работала дискотека. Я повеселела. Он – ни в какую. Вместо танцев пустился в свою философию. В конце концов, меня это достало, и я сказала, что думаю: «Ты просто ленивый». А он: «Лень – это врожденная мудрость. Зачем тратить энергию жизни на ерунду?»

Энергия жизни, это, конечно, да. Но все остальное… Я вдруг осознала, что он – зануда. Совсем не умеет меня развлечь. Одни от него слова.

Пришлось брать инициативу в свои руки.

Каждый день я заказывала дополнительные экскурсии, старалась по мере возможностей расширить наш кругозор. Возможности быстро таяли, к сожалению, вместе с деньгами, а то я б не туда еще с ним махнула. Впрочем, Сладульку это жалкое обстоятельство, похоже, втайне радовало.

Последние дни сидели на турбазе под Махачкалой. Горы остались вдали, вокруг распласталась жженая степь. Палило солнце. Гудели мухи. Деньги закончились. Оставалось тупеть в ожидании автобуса на вокзал. Сладулька на глазах превращался в законного мужа, усталого, скучного, без интереса к чему бы то ни было, включая меня. Изредка бросал слово-другое в ответ на мои тормошения. По большей части в душной тени спал. Я смотрела на него, спящего, и удручалась: неужели это и есть мой медовый месяц? Если это – самое сладкое в жизни, что же меня ожидает в дальнейшем?

Жара. Тело плавилось, мысли текли. Время скучно ползло, подползало. Близился час возвращаться в столицу. Домой, так сказать. Окончательно. К его родителям.

Мороз по коже…

 

4

Я не знала, что чужой дом – западня.

Нет, я, конечно, предчувствовала некоторое неудобство. Но не предполагала, что вскоре захочется оттуда сбежать.

В семью меня приняли. Относились хорошо, даже слишком. С подчеркнутой, такой, любезностью – выделяли. В этом был холодок отчуждения. Мое присутствие напрягало. Поэтому я выходила из комнаты как можно реже. За окном парило лето. Каникулы. Столица бурлила, звала. Особенно, вечерами. А я сидела, сложа руки на подоконник, и прислушивалась к звукам в квартире. Вспоминается разговор, ненароком подслушанный в один из таких изнурительных вечеров. Они вообще любили порассуждать, мужчины этого дома. Интеллигенция, одним словом.

– Папа, что значит, декларация о государственном суверенитете? – спросил мой муж, потрескивая газетой.

– Это значит, идут центробежные тенденции, – философски отвечал свекор.

– Здесь пишут, за последний год объявили независимость Литва, Татарстан, Чечено-Ингушетия, Нахичевань и Грузия. А на днях Чечня провозгласила себя свободной Ичкерией.

– Неудивительно. Таков закон природы.

– Закон природы?

– Конечно. Популяция доминирующего вида распространяет экспансию на ареалы более мелких. Однако если мелкие изыскивают возможность, то непременно начинают взбрыкивать, а то и показывать зубы.

Они рассмеялись. Я мало что поняла. Но уши-то навострила. Вдруг почудилось, будто разговор имеет смутное отношение и ко мне.

– Это понятно, – продолжил муж. – Но зачем суверенитет для РСФСР?

– А что, россияне не люди? Им тоже хочется воли. Натерпелись.

– Натерпелись – чего?

– Несвободы. Существование за железным занавесом – это насилие. Но теперь, когда стена рухнула, все по-другому.

– Ты хочешь сказать, Советский Союз…

– Не только Союз. Любой искусственно созданный социум… Взять зоопарк. Представь, мы начнем рушить внешнюю стену. Что почувствуют животные?

– Ну… наверное… беспокойство.

– Вот именно! Будут раскачивать клетки, по вольерам метаться. И это притом что за ними уход и неплохо кормят.

– Кажется, даже лучше, чем советских граждан.

– А вот это уже явная провокация!

Они опять рассмеялись. Но тут подключилась свекровь:

– Ничего смешного! Ты получил талоны?

– Задерживают… – осекся свекор.

– Одна от тебя болтовня! Теоретик! Лучше подумал бы, что твоя семья будет завтра есть!

Я съежилась. С едой действительно обстояло так себе. В администрации зоопарка свекор занимал должность не из последних. Периодически он баловал нас «заказами» – наборами продуктов, распределяемых среди своих. «Заказы» съедались быстро и поставлялись все реже. А голод требовал своего каждый день. В тот год с магазинами стало совсем плохо. Хлеб да консервы. Если что и «выбрасывали», прилавки трещали под натиском очереди. Дошло до того, что на основные продукты ввели талоны. Но их почему-то регулярно задерживали. Даже свекор, иным не чета, с чиновничьим своим блатом все чаше потерянно разводил руками.

Нет, мы не голодали. Просто было немного туго. Продукты «доставали», экономили, запасали впрок. Мне сло́ва упрека никто не сказал. И все же я чувствовала между лопаток липкий и жгучий ярлык нахлебницы.

Впрочем, я это испытывала только под взглядом свекрови. Свекор, тот поглядывал с теплотой отеческой и, возможно, мужской. Только Сладулька особых эмоций глазами не излучал, держался так, будто мы вместе лет эдак с тысячу, и уединенью со мною в комнате предпочитал болтовню с отцом, а то и вовсе диванную отрешенность с носом в книжку.

Я тоже читала свое. «Звезды судьбы». Чего только иной раз со скуки не вычитаешь…

СКОРПИОН практически всеяден. Он пробует все, что попадается в поле зрения. Предпочитая, в принципе, пищу изысканную, он может питаться и тем, что другим кажется несъедобным. Иногда он делается гурманом, лакомясь устрицами, лягушками, ласточкиными гнездами. Но бывает, перебивается орешками да корешками. Если придется, способен голодать, и подолгу.

Дело в том, что Скорпион управляет своим расходом энергии, в отсутствие еды замещая физическую активность психической. Он как никто может утолить голод тела насыщением духа, ибо его природе свойственна трансформация. Скорпион относится к паукообразным. Всех пауков роднит число ножек – восемь. Таков же и его порядковый номер в колесе Зодиака. Традиция эзотерики трактует восьмерку как знак трансформации.

Скорпиону известно: телесные прихоти маскируют голод души. Например, если хочется сладкого, возможно, в жизни недостаточно радости. Но это не значит, что следует набрасываться на сахар, куда верней найти источник позитивных эмоций. К сожалению, удовольствия не всегда бывают доступны, а энергию требуется восстанавливать. Используя трансформацию, Скорпион переводит материальное в духовное, низменное в возвышенное, плотский инстинкт – в устремление воли к свободе…

А за пределами семьи текла совсем иная жизнь. Она манила, как те обертки шоколадных батончиков, что запестрели с некоторых пор у каждой станции метро на раскладных лотках стихийной уличной торговли. Шоколад не при чем. Просто меня угнетала серость. Она была в общаге, она же встретила и в семейном быте. Словно инфекция, от которой не скроешься.

Но я видела, что это не так.

По столице гуляли шикарно и модно одетые люди… Проплывали машины солидного лоска, иностранных фирм… Ресторанные двери, сверкая, распахивались перед избранными, и они там сидели, красивые манекены за витринным стеклом…

Кстати, о витринах.

Была осень, когда мы с Анютой решили прошвырнуться после занятий. Поехали в центр. С погодой не подвезло: вышли из метро, и зарядил дождь. Хлопнув зонтами, переглянулись: чего приперлись?

И тут мы увидели с ней толпу.

На углу самой центральной из столичных улиц и первого же от центра переулка шевелилась человеческая масса. Мы с Анютой подошли, любопытствуя. Очередь. Недавно открывшийся магазин. Такого блеска мы никогда еще не видали. Прозвучало неслыханное слово «бутик». Воссияли золотом буквы: Estēe Lauder.

Не просто косметика, там, духи. Настоящий парфюм! Который раньше можно было купить только из-под полы. Теперь – в свободной продаже, были бы деньги.

Мы с Анютой застыли, завороженные.

Толпа медленно, сонно двигалась, шевелилась. Гигантское членистоногое в мокром панцире переливчатых зонтиков. Многочасовой хвост терялся в сумрачной подворотне, а ближе ко входу тело утолщалось, перебирало конечностями.

Мне бросилось в глаза: большинство в этой давке – женщины.

– У тебя-то есть, кто тебе купит, – Анюта вздохнула.

Я ухмыльнулась:

– Да. Как-нибудь намекну любящему мужу, что появился такой магазин.

Ни ко дню рожденья, ни к Новому году, ни к Восьмому марта он намека не понял. Или не захотел. Или в упор не слышал. Еще немного, и от «Красной Москвы» останется только память.

Закапала весна. Ничего не происходило.

В квартире – одни и те же заумные разговоры: законы природы, законы социума. Интеллигенция. Иногда – недовольство свекрови на бытовой почве. Меня не вовлекали, обращались с приторным дружелюбием. Было неуютно. Не то чтобы я предпочла скандал, но их всегдашняя озабоченность как бы случайно меня не задеть, словно какую-нибудь коллекционную статуэтку, заставляла чувствовать себя здесь чужой.

Сладулька моего состояния не понимал. Стоило трудов вытащить его на улицу, просто пройтись, погулять. Я тормошила: неужели не хочется иногда развеяться? Он пожимал плечами: нет, ему и так нормально.

В душе потихоньку начало клокотать беспокойство. Разве о такой жизни я мечтала, выходя замуж? Клетка. Даже не золотая. Серые прутья. Ради чего?

Что происходит с нашей любовью?

Неужели, это – конец?

 

5

Другая жизнь приоткрылась нечаянно.

Мне приоткрыл ее мой однокурсник. Так случилось, мы вместе возвращались после зачета. Точно помню: конец мая 92-го.

Раньше мы не пересекались. Учился он в параллельной группе. Но я знала о его существовании самым краешком мысли как о любопытном явлении на горизонте. И не только я, надо сказать. Высокий, подвижный, веселый, он издали привлекал внимание. Все, не все, но очень многие из девчонок на него заглядывались. Или хотя бы поглядывали.

Звали его Макс.

И вот мы с ним вышли из института, где только что сбросили «хвост». Нас терзал один и тот же преподаватель. Макс помог мне удачно списать. Эта преступная студенческая случайность уже как бы свела нас в единство невинного заговора.

– А почему мы до сих пор не знакомы? – Он улыбнулся.

– Не довелось.

– Так что нам мешает?

Познакомились. Я сказала, что замужем. Не знаю, зачем. Само вырвалось. Он никак не отреагировал. Я почувствовала себя дурой: нафантазировала всякого разного, а ведь мы просто озвучили имена. О Максе рассказывали, будто он зазнайка и бабник. Вблизи самовлюбленности я в нем не заметила. Держался скромно, говорил просто. А что до репутации – чего только не наболтают. Хотя, признаюсь, такая слава интриговала.

Направились к метро. Проходили мимо кинотеатра. Макс спросил, смотрела ли я этот фильм, «Однажды в Америке». Я не смотрела. Он очень рекомендовал. Я пожала плечами: может быть, как-нибудь. Он резко остановился:

– А почему не прямо сейчас?

Я смутилась. Как-то это… Нет, нет, невозможно. Неужели, он не понимает, почему я не могу. Не стала еще раз упоминать мое семейное положение.

А Макс напомнил:

– Жизнь коротка. Другого раза может не быть.

Это было какое-то наваждение. Или прозрение? Даже не знаю. Что-то во мне неожиданно полыхнуло: время детское, дома тоска, меня приглашают в кино, в которое я неизвестно когда еще выберусь и выберусь ли вообще…

Фильм оказался и правда классный. Любовь, смерть, романтические гангстеры. Забавное совпадение: одного из героев зовут Макс.

Мы сидели с ним рука об руку.

В какой-то момент мне почудилось, что он хочет мою руку взять. Я наперед решила аккуратно, но строго высвободиться. Сидела в парализующем напряжении ожидания. Но Макс не пытался. Меня это почему-то задело.

– Ну что, понравился фильм? – спросила я, когда мы вышли на улицу.

– Очень. Особенно, по если первому разу.

– Так ты уже видел! – Я рассмеялась. – Зачем же еще раз?

– Я хотел посмотреть, как смотришь кино ты.

На город спускался вечер. Разгорались оранжевые фонари. Струились машины с алмазами фар и рубинами стоп-сигналов. На западе небо пылало пожаром, а в вышине над нашими головами остывало в прозрачную синюю бездну.

Мы подошли к метро.

– Слушай, – он взял меня за руку, – а хочешь увидеть другую жизнь? Как в кино, только непридуманную? Настоящую.

Не помню, что я ответила. Неубедительно, неуверенно.

Он тут же поймал такси. Мы влезли, тронулись, понеслись…

Во мне клокотала тревога. Я делала что-то недозволительное. Отчетливо понимала, но сидела завороженная. В чуть приспущенное стекло рвался и бил теплый ветер, трепал мои волосы, мысли, предчувствия.

Макс держал мою руку.

Въехали в переулок. Какая-то арка. Макс расплатился. Я не успела опомниться. Ступеньки уводили вниз. Какая-то дверь. Макс позвонил. Нам открыли, впустили. Накурено, много людей, одна молодежь. Макс здоровался, шлепал ладошкой, едва ли не с каждым. Вращались, сверкали, туманились радужные огни. Пульсировала музыка. На сцене кто-то за пультом швырял в микрофон слова. Многие танцевали. Многие облепили блестящую стойку бара. Многие развалились в диванах и креслах за темными столиками. В таких местах я никогда еще не бывала. Макс взял по коктейлю. Я быстро хмелела. Он что-то мне говорил сквозь дымку и шум. Я смеялась. Потом повлек меня танцевать, в гущу толпы, в самый жар. Он двигался в танце с неуловимой пластикой и энергией молнии. Он весь был огонь, я тоже от него распалялась, раскрепощалась, плавилась, забывала себя. Временно стихло. Мы стояли, разгоряченные. И вновь потекла музыка, нежная, медленная. Макс обнял мою талию, я оперлась о его мускулистые плечи. Мы закружились, приближаясь, соприкасаясь… И тут я почувствовала запах… Не неприятный, нет. Просто другой, непривычный. Новый запах мужчины… Я отшатнулась:

– Мне нужно домой.

Он не препятствовал. Мы вышли. Здорово стемнело, стало свежо, даже зябко. Только теперь я опомнилась взглянуть на часы. Ничего себе! Быстро затопали, побежали, надеясь не опоздать.

Метро оказалось закрыто.

Он начал ловить такси. Одно, другое. Нырял, торговался. Наконец, согласился один хмурый частник. Поехали…

Машина остановилась на полпути к моему дому.

– Вот и всё. – Макс беспечно развел руками. – Больше нет денег.

Вылезли в ночь. Бодрило. Он дал мне свою джинсовку. Вся эта ситуация, как отходящая анестезия, начинала покалывать.

Макс ежился, однако не унывал:

– Скорость пешехода – пять километров в час. Ничего-ничего, за пару часов дотопаем.

Я злилась. Не на него, на себя. О чем только думала? Хотела взглянуть на другую жизнь? Прекрасно! Что дальше? Моя жизнь – мой Сладулька. Свекор, свекровь. До́ма мне эта ночь вылезет боком.

– Не бойся, все будет хорошо.

– Тебе легко говорить.

– Надо верить в лучшее. Верить в свою… неуязвимость. А еще, иногда устраивать праздник вседозволенности. Смотри! – Макс внезапно перевернулся, встав на руки.

Я оторопела. Он покачивался, балансируя ногами. Улыбался мне вверх тормашками. Не успела я среагировать, а он, перебирая руками, сошел с тротуара и двинулся через улицу. Дорога была не самой широкой, но все же проезжая часть, машины, хоть и редкие в это время, но ездили. Резко притормаживали, объезжали, сигналили, открывали окна, злобно материли, газуя, неслись дальше…

Спрыгнул на ноги на другой стороне и махал мне ладошкой. Не сшибли, не забрали в милицию, не набили морду. Неуязвимый. Боже мой, связалась, еще один в моей жизни псих!

В моей жизни?.. О чем это я? Глупости…

А потом мы с ним просто гуляли по улицам. Он показывал мне столицу, какой знал ее сам. Красивые знания, исторические места, пункты личных воспоминаний.

К дому со шпилем мы приблизились, когда начало светать.

– Пришли. – Я вернула джинсовку.

– Извини, если что-то не так.

– Все нормально. Спасибо за приятный вечер. Точнее, ночь.

– Ночь хороша́… – Он поднял лицо к небу. – Смотри-ка, даже звезды видны. В нашем городе это редкость… Ну, я потопал. Увидимся!

Он развернулся и зашагал, одиноко постукивая по асфальту.

– Макс! А кто ты по гороскопу?!

Оглянувшись, он сложил пальцы ро́жками и приставил ко лбу.

– Самый первый знак зодиака! Овен!

Весь ужас в том, что дома мне не влетело. Не отчитали, вообще не пытались ничего выяснять. Словно возвратиться под утро в чужую семью для невестки – обычное дело, и нечего тут усложнять. Родители-то ладно, интеллигенция. Но даже муж меня встретил образцово сдержанно. Я соврала, что была с Анютой. Он проглотил, не разжевывая. Что это: вежливость? понимание? Или может быть, скрытый садизм?

Ближайшею ночью мы занялись сексом. Плановое супружеское общение. Я впервые в этом почувствовала какую-то натяжку. Вроде, все то же самое, только теперь, с кисловатым привкусом фальши. Я заметила, он мной овладевает с особым усердием, будто делает работу, которую нужно выполнить наилучшим образом, это дается ему тяжело, а он заходит и разных ракурсов, с методичной, уничтожающей изощренностью.

А еще я заметила неуютную перемену в себе: назвать мужа Сладулькой язык не хотел поворачиваться. Он стал для меня просто Сладким. Как болтаемый ложечкой сахар в ежевечернем привычном семейном чае.

Самочувствие без причины ухудшилось. Я ничем не болела, только нервы стали явно пошаливать. Могла сорваться по малейшему поводу. Сладкий недоумевал, раздражался. Я и сама не могла понять, что со мной происходит. Нет, в ту пору мы с ним еще не ругались. Во всяком случае, так, чтоб уж совсем в озлобление, вдрызг. Но все чаще зудел холодок неприятной догадки: неужели, мое раннее замужество было ошибкой?

Спустя годы один человек мне однажды скажет: «Нет задачи трудней, чем доказывать очевидное». Этой истины я пока не знала. Как и многих других формул мудрости. Да и не нуждалась я ни в каких красивых словах, чтобы чувствовать правду моего положения, беспросветного, как доля законной рабыни: в этом доме я не живу, а терплю жизнь.

В июне сдавала сессию. Голова от зубрежки пухла. Печатные тексты осточертели в любом виде. И все же я заглянула в одну книгу помимо программы, просто так, чтоб отвлечься – «Звезды судьбы»…

ОВЕН. 21 марта-20 апреля.

Самый первый знак зодиака. Стоит в начале фазы инволюции. Ночная обитель Марса, заточения Венеры, экзальтации Солнца и падения Сатурна.

Теплый сухой мужской знак. Стихия – огонь. По степени проявления признака – сильный. Являясь знаком кардинального качества, задает энергию творчества, активно вызывает события, влечет перемены.

Двенадцать знаков колеса Зодиака ассоциируются с двенадцатью ступенями в алхимии. Овен олицетворяет голову и начало процесса. Пройдя цикл развития в поисках философского камня, процесс завершается превращением свинца в золото.

Соответствует периоду после весеннего равноденствия. В северном полушарии с каждым днем в это время теплеет. Овен трактуется как обновление в благоприятных условиях полной свободы, где приветствуется инициатива, и сняты ограничения…

Я захлопнула книгу. Нет, нет. Совершенно не нужная информация. Не лучший способ развеять мысли от учебных нагрузок. Не завалить бы мне сессию с этими звездами, которые знают все обо всех, но на экзамене не подскажут ответ.

С того раза я Макса не видела. К лучшему. Его группа сдавала экзамены в другие дни. Даже если бы мы увиделись, на одной из кафедр, случайно, вряд ли бы последовало развитие. Потому что – ни к чему это. Та ночная прогулка ничего не значит. Абсолютно. Если вдуматься, мы ничего такого не делали. Ни о чем особенном не говорили. И уж, во всяком случае, не договаривались.

Выкинуть, выкинуть из головы.

Сессию я сдала. Предстояли каникулы. Последние в моей жизни перед последним курсом. Еще год, и я стану окончательно взрослой. Напоследок хотелось отдохнуть.

Кстати, Сладкий окончил университет. На приличный отдых у него денег не было. Да и ни на какой не было. Нищий выпускник. Его родители подкинуть жлобились.

Поэтому поехали мы с ним ко мне на родину.

Последний раз я здесь гостила еще до свадьбы. Странное чувство: в родном доме я – гостья. Ничего не поделать, детство прошло, а с ним и привязанность к этому месту. После столичных четырех лет все казалось здесь маленьким, жалким, убогим. Таким оно, объективно, и было. Никакой сентиментальности я не испытывала. Скорее, неловкость от необходимости периодически сюда возвращаться.

Мамина квартирка с нашим приездом стала совсем крохотной. Чего стоил один только отчим в бессменных носках. Да и сестрица, – слова не вытянешь, а тут вдруг разговорилась до радостного недержания. Еще и жара, и гул от завода.

Сладкий терпел.

Хорошо хоть имелась дача. Поехали всем семейством. Домишко-то никакой, зато – простор, лес, река, неиспорченный воздух.

Вода из колодца. Удобства на улице. Место низинное. Миазмы болот. Круглосуточные комары, мириадами прущие в маломальскую щель.

Сладкий терпел.

Дача существовала в процессе хронического строительства. Стены да крыша. Остальное – занятие на всю жизнь. Мшистый фундамент помнил приложение рук еще моего папы. Более поздние наслоения связаны уже с отчимом.

Иными словами, дачу тянула на себе мама, в разные периоды подключая к проекту различных мужчин. Поскольку я в этот раз прибыла с собственным мужем, его крепкое тело не имело причин не оказаться задействованным. Забавно было смотреть, как этот столичный пижон приобщается к мускулистым и потным забавам рабочего люда: таскает доски, прилаживает, пилит, стучит молотком. У него получалось.

Сладкий мужественно терпел.

Неожиданно отчим стал поддавать. Сперва, как всегда, по чуть-чуть, с филигранным дозированием. Вскоре сорвался. Вовлек и моего, за знакомство и для мужской солидарности.

Сладкий терпел из последних сил. Потом его стало тошнить.

– Сдохнешь тут с вами… – Он плевался и кашлял.

– Извини. Я не заставляла тебя пьянствовать.

– При чем здесь это… Я вообще, о твоей семейке… Западня… Заманила… И главное ведь, никуда не денешься. Ловко!..

Он меня упрекал?

– Никуда я тебя не заманивала. Ты – мой муж.

– Но не чернорабочий для тещи.

– Родителям нужно помогать.

– Что ж ты отсюда сбежала при первой возможности?

– Я? Сбежала?.. А не ты ли позвал меня замуж?

– Не позвал бы, торчала б в своей дыре.

– Так ты меня спас?

– А то – нет…

Ну это уж слишком!

– Знаешь, мой Сладкий, я тоже не в восторге от твоей семейки. В частности, от твоей мамочки…

– Маму не тронь…

– И столица твоя не лучше ничем. Разве что квартира побольше да пошикарней. А по сути, клетка зоопарка!

– С меня довольно… – ожесточился он. – Пора сваливать…

В тот же день он уехал. Я хотела отправиться с ним, но мама просила остаться, требовалось усмирить отчима, вытрезвить, поставить на ноги. Ей одной было тяжело. Сестрица – не в счет.

Сладкого это не касалось. Плевать он хотел на всех нас.

Мне показалось, он бежал не от чуждых ему забот, а от меня, как воплощения презираемой им провинции. И еще осознала: в дом со шпилем мне тоже не хочется. Потому что это не мой дом. И не его.

Потому что дети должны от родителей отрываться.

Все лето я провела в одиночестве. То есть, в лоне семьи, которую вновь обрела в качестве родной. У отчима обострилась язва. У сестрицы пришли менструации. У мамы болело сердце.

Одна я ни на что не жаловалась.

Как-то раз, выходя из аптеки, столкнулась с Анютой. Ощущение – словно с призраком с того света. Вроде недавно сдавали экзамены, вместе переживали, огорчались, радовались, и вот мы в одном городе, а я даже не позвоню, будто ее существует, моей лучшей подруги юности.

– А что это ты одна? – заулыбалась Анюта.

– Мой уехал пораньше, дела́, – соврала я.

– Понимаю… Скучаешь?

– Да так. Не особо.

Мы брели пыльной обочиной мимо серых домов…

– Конечно, чего тебе скучать? Ты-то отсюда вырвалась. Приезжаешь теперь только на отдых… – Анюта вздохнула. – А я как представлю, после учебы сюда возвращаться… Такая тоска берет…

На мой взгляд, прогулка затягивалась…

– Ты что сегодня вечером делаешь? Может, пообщаемся?

– Знаешь, Анюта, сегодня никак не могу.

– Ну, тогда завтра…

– Боюсь, завтра тоже. Вообще не знаю, когда выкрою время. Извини, мне нужно спешить. У меня вся семья неожиданно разболелась. Рада была тебя повидать. Привет родителям. Я как-нибудь тебе позвоню.

Я шагала, быстренько удалялась, почти убегала – от Анюты, от ее тоски, от вероятного моего будущего… Он не звонил. Который день. А вдруг, не позвонит? Вдруг, решил меня бросить? И штамп в паспорте не спасет. Отдыхаю… Вырвалась…

А вырвалась ли?

 

6

И что это я выдумываю вечно ужасы?

У него и в мыслях такого не было – меня бросить. Первое, что я услышала, когда он приехал в конце августа, чтоб меня отсюда забрать:

– Не могу без тебя.

Осторожно меня обнял, поцеловал. От него пахло по́том, пылью, поездом с пересадками. Жарким летом, проведенным вдали от меня. Неухоженностью, необласканностью. Мужчиной.

– Это была первая новость…

– Первая? Какая же вторая? Не пугай…

– Я поговорил с родителями. Было тяжело, но, в конце концов, они поняли…

– Да говори же!

Он расплылся в улыбке, широкой, заслоняющей горизонт.

– Две семьи не могут жить под одной крышей. У нас теперь… своя квартира, отдельно от них.

Квартира! Эта новость дурманила сильней любых ласк. Я в дурмане собрала вещи, в дурмане простилась со всеми и всем, в дурмане смотрела, как мелькает за окном летящего поезда старая, новая, прошлая, будущая, настоящая, независимая, другая, чудесная, личная моя жизнь…

Конец августа промелькнул в приятной активности. Голая новостройка превращалась в жилье. Он двигал мебель, сверлил, привинчивал, навешивал, выносил мусор, мыл полы, закупал продукты. Мне нравилось наблюдать его гибкий блестящий торс наконец-то задействованный в правильном приложении. В этом был эротизм нового уровня. Он становился хозяином, а значит, и я – полноценной хозяйкой нашего дома.

С первого сентября он впервые вышел работать. В этом тоже присутствовало новое качество. Вчерашний студент, а теперь, шутка ли, ученый-биолог, перспектива карьеры.

Устроился по распределению – в зоопарк.

По мне так без разницы. Платили бы деньги. И все же… Было любопытно: чем может заниматься в зоопарке мой муж, нормальный, как говорится, мужик, на котором пахать и пахать?

– Ты не поверишь… – сказал он, вздохнув. – Скорпионами.

А в октябре случился день рожденья Анюты.

Я помнила, да запамятовала. Но Анюта напомнила. После занятий пригласила всю группу к себе. Лично мне адресовалось особое:

– Или ты, королева, общагой теперь брезгуешь?

Обидно от лучшей подруги услышать такие слова. Будто я виновата, что у меня сложилось иначе. Не мы выбираем нашу судьбу, она сама нас находит. А что до общаги, я даже слегка, в ностальгическом смысле, соскучилась.

В этом и впрямь было что-то уже недоступное. Так становятся недоступными сперва детство, потом юность, потом молодость. Тогда я об этом не думала непосредственно, и все же немного грустила, когда мы завалились веселой толпой в магазин, набрали бутылок, закусок, шли, перекидывались словами, хохмили на вахте, набились в лифт, выплеснулись на анютином, бывшем моем, этаже.

Там стоял Макс.

Он курил с какой-то девицей. И еще какие-то парни. Увидев меня, Макс улыбнулся, помахал, хотел что-то сказать.

Я ограничилась вежливым прохладным кивком.

И только в Анютиной комнате почувствовала, как колотится сердце…

Ничего страшного, подумала я. Вечно себе навыдумываю. Я пришла поздравить Анюту. Он тоже с какой-то своей компашкой. К тому же, похоже, с девицей. Довольно непривлекательной. Все это меня не касается. Посижу, сколько нужно для вежливости, и поеду домой.

Начали выпивать.

Спустя малое время, в комнату постучали. Анюта открыла. Я вся обратилась в слух. Услышала голос Макса. Нас приглашали примкнуть, мол, что вы девчонки зря прозябаете. Анюта кокетничала. Я оттащила ее в сторонку: нафига они нам нужны, у нас все свои, так славно сидим, а эти сожрут все и выпьют, гони в шею. Она согласилась. Но странно на меня посмотрела.

Продолжили выпивать.

Я немного расслабилась. Возможно, чуть более чем немного, потому что когда опять постучали, не среагировала. Опомнилась, а они уже здесь, громкие, остроумные, с бутылками и гитарой. И эта девица меж ними, как пиявка меж камышей.

Выпивать стали с лихостью.

Нет, я не ошиблась: девица действительно пришла с Максом. Сидела впритирочку, прям присосалась всем боком, не отлипает. Почему-то наблюдать это было мне неприятно. Хотя какое мне, собственно дело?

Макс поглядывал на меня.

Да нет, не поглядывал, а откровенно, в упор пялился. Девица перехватила его взгляд и дернула за рукав. Макс мне улыбнулся, плечами пожав. Та снова дернула, зло шепнула. Он огрызнулся, она затараторила. Макс тяжко вздохнул. Та вдруг вскочила, откинула стул, ринулась к выходу, за ней побежали, Макс кисло скривился, за ним вернулись, начали убеждать…

– Я сейчас вернусь! – бросил он мне через стол.

И вновь я почувствовала, как колотится сердце. Шум скандала притих, и оно так стучало, что, казалось, все слышат. Я поняла: или сейчас, или никогда. Бежать!

Ни слова не говоря, неприметно взяла куртку – и шмыгнула в коридор.

В коридоре оно колотилось еще громче. Я быстро пошла в сторону лифта. Услышала голоса. Макс! Развернулась – и к черной лестнице. Похоже, меня не заметили. Вниз, по ступенькам. Темнотища. Не споткнуться бы. Вонища. Мусоропровод, тараканы, возможно, крысы, не говоря о дерьме, потеках мочи, осколках стекла на каждом из поворотов. Эвакуация – через второй, опять коридор, сбежала на первый. Глянула. Чисто. Таксофон на стене. Позвонить мужу? Встретил бы у метро? Нет, времени, ладно, сама доберусь. Последняя дверь – сырая прохлада спасительной темной улицы меня вобрала, и здесь я замедлила бег до чуть более спокойного, приличного шага…

Сердце медленно остывало. Я тоже. Лил дождь. Автобуса не видать. Безлюдная остановка в поздний час желто-черного вечера. Зонтик! Забыла у Анюты. Вот дура! Как теперь доберусь? Но не возвращаться же. Только не это. Второй раз уже точно не удастся спастись…

Кто-то шел. Приближался. Из мглы. Человеческий силуэт. Одинокий мужчина. Проявлялся, все более четко, почти узнаваемо. Сердце опять начало разгоняться. Вот, кошмар. Я пропала! Это – Макс!.. Осталось принять независимый вид…

– Что же ты вдруг сбежала? – Он тряхнул мокрой челкой.

– Я не сбежала, мне пора домой.

– Время детское… – Он улыбнулся.

– К сожалению, мы не дети.

– Я провожу тебя.

– Не надо.

– Возьмем такси.

– Нет!

Он вскинул руку. Первая же машина остановилась…

Долго ехали молча. Под музыку радио. Проплывал мокрый город. Сонно тикали дворники. По стеклу убегали прозрачные шустрые змейки…

Мы с ним рядом. На заднем сидении, очень близко. Тепло. Я немного пьяна? Разве это имеет значение? К чему это все?..

Взял ладонь. Не убрала. Он смотрел. Я – вперед. Не могла шевельнуться. Словно морок, наркоз. Или запредельное обострение чувств?..

Чувствовала запах. Одежды. Волос. Мокрой кожи. Приблизившегося дыхания.

Коснулся губами. Повернула лицо.

Начали целоваться…

Все исчезло – дорога, такси, мокрый город, угрюмый водитель, музыка радио с идиотскими комментариями, – только жизнь и осталась, горячая, сочная, безрассудная, жадная, не восполненная, вожделеющая восполнения…

– Едем ко мне… – задыхался Макс…

– Нет… – содрогалась я. Что-то билось во мне такое, неуправляемое…

– Прошу тебя…

– Нет-нет Невозможно. Нельзя… – Неуправляемое и властно требующее…

– Поедем, прошу, умоляю, не мучь. Ну хочешь, я на колени перед тобой упаду?.. Остановитесь!!!

– Нет!!! Не останавливайтесь!! Не надо! Не надо на колени… Верю, можешь… – Требующее, вопреки «нельзя»… – Ты… где живешь?

ОВЕН – прирожденный мотиватор. Всех заводит своей энергией и влечет за собой. Его характеру свойственны инициатива, смелость, воля, решительность, нетерпеливость, стремительность, импульсивность.

Влияние Марса наделило Овна жаждой активных действий. Он всегда готов к авантюрным поступкам. Обстоятельства он воспринимает как брошенный ему вызов, и добивается своего предприимчиво и амбициозно.

Стремление к успеху нередко сочетается в нем с идеализмом, обостренным чувством прекрасного и желанием потянуть руку помощи. Излучая вокруг себя согревающий свет, Овен всех притягивает подобно костру в темной холодной ночи.

Его эмоциональность связана также с вибрациями Венеры. Ей он обязан своей пульсирующей сексуальностью. Привлекательность Овна для лиц противоположного пола часто достигает неотразимой, хмелящей обворожительности.

В крайних своих проявлениях он доходит до откровенной наглости, высокомерия, неосмотрительности, безрассудства. Воинственность Марса может вылиться в беспощадность, а нежность Венеры – в эротическую порочность…

Никогда не думала, что молчание – это страшно.

Я вернулась, когда люди шли на работу. У подъезда столкнулась с мужем. Он задал всего один вопрос. Я сказала, была у Анюты, на дне рожденья.

Он молча двинулся в зоопарк.

Потянулись тяжелые дни без привычных слов. То есть, мы разговаривали, конечно, но бессодержательно, просто звуки. Как дела? Нормально. А у тебя? Тоже. Ужинать будешь? Спасибо. Надо пораньше сегодня лечь…

Наши слова потеряли смысл, как и наша совместная жизнь. Мы существовали в общей квартире, словно два манекена. Жизнь замкнулась внутри, в сокровенности мыслей и чувств. А снаружи – вежливый глянец.

На все легла печать непроглядной искусственности.

Для меня началась сущая мука. По натуре-то я человек общительный. Теперь приходилось каждый вечер оставаться наедине с собой. Это заточение в себе, без возможности отвлечься, крутило душу. Я постоянно слышала внутренний голос. Он изнурял меня, дергал, точно нарыв. Заставлял снова и снова переживать все подробности той ночи. Ставил вопросы, на которые не находилось ответа. Что я наделала? Как могла? Как собираюсь дальше со всем этим жить?

Сладкий, похоже, замечал мое состояние. Поглядывал. Не в упор, однако присматривался. Лучше бы он куда-нибудь подевался. Особенно, когда начинал что-нибудь легкомысленное и веселое говорить.

Боже, какая ложь…

Пару раз он пытался со мною сблизиться. В качестве мужа. Я сказала, нет сил. В другой раз – нет настроения. И то и другое было единственной правдой. Смешно.

Смешного мало: энергия жизни стремительно убывала.

Я испытывала, теперь совсем по иному, потребность в мужчине. Но нет – только не это, только не он. Не могла допустить до себя его ласк. Даже от случайного прикосновения – передергивало.

Он не настаивал. Только стал еще молчаливей.

СКОРПИОН не болтлив и не экспансивен. Производит впечатление человека уравновешенного, спокойного. Иногда, холодного до безразличия. Но не стоит обманываться: за дремотной наружностью скрыто адово пламя страстей.

Значимую ситуацию он всегда контролирует. Если задеваются его интересы, мгновенно вскипает ядом. При этом не торопится противника жалить, а продолжает его изучать до окончательного выяснения диспозиции.

Характеру Скорпиона свойственна крайняя подозрительность, ибо он как никто копает вглубь грехов человеческих. Он подсознательно «видит» несоответствие внешнего и внутреннего. Его оценки отличает субъективизм, не ведающий прощения.

Отсюда и легендарная скорпионья ревность. Консерватор и собственник, он не потерпит даже легкого флирта. Если же кто-то надеется «порезвиться и лапки не замочить», такой отчаянной голове в итоге не позавидуешь. По натуре являясь садомазохистом, Скорпион будет по поры присматриваться. Но едва убедится, что его домыслы небезосновательны – пощады не жди.

Наказание будет страшным…

 

7

Он жил с мамой в однокомнатной квартире.

В ту ночь мама была на дежурстве. Поэтому он и привез меня к себе. Мой, теперь уже мой возлюбленный, Макс.

Помню, когда между нами это произошло, и он предоставил мне ванну и полотенце, первая моя мысль была довольно нелепой: какое же здесь все неказистое, бедное.

Позже, на кухне, мы пили чай, и Макс обронил, что я сижу на мамином спальном месте. Его это веселило, а меня почему-то нервировало. Неприятно сидеть на месте чужой женщины, пропитанном флюидами ее снов.

Мама работала медсестрой. Отца Макс не знал, тот бросил маму в самом начале беременности. Пришлось ей хлебнуть горя. Ютилась с ребенком в общаге, пока не дали эту квартиру. «По лимиту», как значительно пояснил Макс.

Я впервые осознала, что столица благоволит не ко всем. Ее жители в большинстве обитают по таким вот жалким клетушкам, подобным квартиркам в моем родном городке и в других городках необъятной глубинки. Мало кому выпадает шанс вырваться из убожества, к более-менее приличным условиям.

Как, например, у меня. С мужем.

Что ж я делаю? Боже, кошмар…

Мысль мелькнула, царапнув сознание, и угасла. Не допив чай, мы вторично упали в любовь. Он ласкал меня так, что я плавилась и текла, растворялась в шалеющем безрассудстве, забывала себя, отдельные части тела, превращалась в одну жадную чувственность. Иногда я словно выныривала на поверхность, и сквозь марево видела, какой он красивый, мускулистый и скользкий, туго налитый, переполненный жизнью, вновь все меркло, я проваливалась, шла ко дну, закрывала глаза, истаивала, исчезала. Никогда раньше такого я не испытывала. Размывались границы существования. Отдавая себя, я вбирала его, мы сливались в одно, перемешивались. Все быстрее между нами росло что-то общее, набухало, волнами накатывало, приближалось, разгонялось, бесилось, зверело, душило – и взрывалось безбрежной свободой…

Это повторялось со мною теперь всякий раз. Макс пробудил во мне животную ненасытность. График мамы предоставлял нам возможность сутки через трое.

Через месяц мне стало казаться – и этого мало.

Между любовными схватками, отдыхая, смотрели видео. У Макса была интересная подборка кассет: «Греческая смоковница», «Дикая орхидея», «Слияние двух лун», «Девять с половиной недель»… Каждый фильм приходилось смотреть с нескольких долгих заходов, периодически отматывая назад в поисках места, где наша страсть не желала дождаться финала и пускалась в экспромт собственного варианта сюжета.

Мы занимались этим, пропуская занятия в институте. К последнему курсу я неожиданно стала нерадивой студенткой.

Зато, чуть вечер – сразу домой. Образцовая жена при семье.

И никакого, почти никакого, риска.

Макс продолжал очаровывать. На круглую дату любви пригласил в ресторан. С той октябрьской ночи промелькнул месяц, а я не заметила. Отмечать было ребячеством, но только ребенок и радуется празднику, и может искренне его подарить. Макс мог.

Ресторан находился в «Центральном доме туриста». Как-то раз я сболтнула, что мечтаю о путешествиях, и вот он привез меня в «ЦДТ», через весь город, на такси, романтически объявив это нашим первым совместным вояжем.

Его жест для меня значил больше чем путешествие. В настоящем ресторане я никогда еще не бывала. Свадьба – не в счет, это формальность на потеху родни и, хуже того, людей абсолютно чужих. Здесь же любимый мужчина вводил меня в мир, недоступный в те годы для многих, если не для большинства. Я была избранной.

Расплатился с таксистом. Сунул швейцару. Умаслил метрдотеля. Нам дали столик в интимном углу. Водрузили букет цветов. В каждом жесте сквозили театр, переигранность, но мне нравилось, что Макс так выкладывается ради меня.

Похоже, его здесь многие знали. Официант называл Макса по имени. Кто-то прошел мимо, бросил привет, Макс ответно салютовал. С ленцой завсегдатаев завалилась компания угрюмых личностей, уселись неподалеку заметив Макса кивнули, и он весело помахал им ладошкой.

Мы пили шампанское и вспоминали, как все у нас началось. Эти милые всплески сюжета: «А помнишь?..». Удивительно, сколько уже нас связывало. Самым интересным было открывать случайные взгляды, реплики, мысли, догадки, мерцающие в прошлом задолго до нашей первой ночной прогулки. Макс признался, что заметил меня на первом еще курсе. А я? Конечно, разве можно такого, как он, не заметить. Поулыбались. Зачем же тогда вышла замуж? Не знаю. Так как-то сложилось. Случайное сочетание звезд. Что ж ты раньше-то не спросил, мой опоздавший весенний?

А потом мы поднялись на лифте в номер. Из окна простирался обзорный вид. Лента проспекта в букашках машин широким потоком пронзала столицу, вдали все туманилось, теряя краски, в сереющей перспективе осени.

Мы долго и вкусно друг друга любили. Это был пир. Я все глубже вкушала Макса, познавала в нем личность. При его ребячливости, экспрессивности, склонности к театральным эффектам, в нем присутствовал неподдельный мужской стержень. Он зарабатывал, вот в чем дело. Казалось бы, нищий студент, по происхождению голь, а нашел возможность подарить мне такой недешевый праздник. Сам одевается с шиком. Ездит в такси. Купил домой фирменную аппаратуру – какой у меня, с моим Сладким, до сих пор нет и будет ли, неизвестно.

– Макс, ты простишь мне мое женское любопытство?

– Конечно, любимая… – Он улыбнулся, нежно поцеловал мои веки…

– Сколько стоит этот номер?

– Для тебя нисколько… – Поцелуи спустились на шею… на плечи… на грудь… на живот… рисуя узоры… влажно кружа…

– А для тебя?..

– Я не плачу… Это номер ребят, хороших друзей… – Его губы скользили все ниже… все жарче… сужая круги… приближаясь… оттягивая… изнуряя…

– Что за ребята?..

– Солнцевские…

Я не поняла этого слова. Он добрался до места, где я всякий раз отключалась.

Мы регулярно теперь ездили в «ЦДТ». Дополуденная любовь в номере, обед в ресторане, затем снова номер и снова любовь.

Иногда он отлучался по недолгим делам. С кем-то встречался. «Стрелка», как он это называл, отшучиваясь от вопросов. Я слегка огорчалась его таинственностью. Понимала, меня это не касается. И все же неуютно, когда любимый мужчина прозрачен не до конца.

Однажды он отсутствовал дольше обычного. Я лежала одна, на кровати в номере, закутавшись в одеяло. Как дура. Начала волноваться. Вдруг почудилось, что он может и не вернуться. Одно допущение такой вероятности пробудило в груди леденящий вулканчик.

Он вернулся. С порога набросился, стягивая куртку, раскидывая одежду, не прекращая меня целовать. Я почувствовала в нем особенное воодушевление, даже восторг. На этой волне мы предались любви.

Потом просто лежали. Он курил, пуская дым к потолку. За предел потолка, в бесконечность, в невидимый космос. Его глаза лучились радостью, торжеством. О чем он в то время думал? Явно не обо мне.

И тут я увидела это.

Его кожаная куртка, вперемешку с исподним, валялась, раскинувшись по полу. Из кармана, в пылу раздевания, выкатился небольшой валик. Неброский такой, серо-зеленый, перетянутый бледной резинкой. Что это?

Плотная скрутка долларов.

Я подняла, чувствуя необычное возбуждение. Столько денег я отродясь не держала. Даже в рублях, эфемерных инфляционных бумажках. А тут доллары. Сколько здесь может быть?

Волной окатил страх.

– Макс, что это?..

Он поднял голову, глянул. Ничуть не смутился.

– Ты в какой стране живешь? Не знаешь, что это?

– Я понимаю, что доллары, но в таком количестве… Откуда?

– Я зарабатываю. Сегодня сложился удачный день… – Он потянулся, зевнул. Улыбнулся. – Сейчас время великих возможностей. Если не быть лохом, можно стать крутым. Очень крутым.

Его ответ лишь добавил мне беспокойства.

– Макс, скажи правду, чем ты занимаешься?

– Бизнесом.

– Это просто слово. Я хочу знать, чем конкретно?

– Работаю на будущее.

– Хватит болтать! Немедленно отвечай на вопрос!

– Эй, полегче… Я ведь тоже могу поставить вопрос ребром.

– Что?!

Он сжал мои плечи.

– Когда ты уйдешь от мужа?

Его взгляд меня жег. Я дернулась. Он держал. Я зажмурилась от такой неотступности. Казалось, он меня уничтожит.

Нежно обнял, поцеловал. Я обмякла. Осыпая меня поцелуями, он, захлебываясь, горячечно зашептал:

– Любимая, думаешь, мне легко наблюдать, как ты каждый вечер к нему возвращаешься, и чем вы там занимаетесь, неизвестно, а я как представлю, мне жить не хочется, бросай его, уходи ко мне, пока я никто, но я правда работаю, на будущее, наше общее будущее, где только ты и я, никого больше, и это будущее начинается здесь и сейчас, я не могу тебя посвятить в подробности бизнеса, но ты верь мне, любимая, все будет у нас хорошо, я сделаю для тебя все, что в человеческих силах…

– А если мне захочется нечеловеческих?

– Я тебе звезды с небес достану…

Сомневаться не приходилось: любит. Слегка многословно, да таков уж его темперамент. Но что на деле означает «любовь» для него? То же ли самое, жизненно важное, что для меня? Могу ли я довериться этому пламени? И если да, то как по живому резать судьбу?

ОВЕН свою любовь боготворит. Влюбляется, как правило, с первого взгляда. Его манит запретный плод, к которому он тянется импульсивно, невзирая на цену. Если потребуется, готов заплатить собственной жизнью.

Страстной натуре Овена преграды неведомы. Он подобен ребенку, чей каприз должен быть выполнен. При отказе его увлеченность может перерасти в одержимость, а ранимая гордость – в слепящую ярость вплоть до убийства.

Примитивный мужской тип напоминает пещерного человека. Он покоряет женщину, удовлетворяя с ней животную похоть. Более развитый тип хочет стать для любимой героем, мечтает о подвигах во имя ее и нередко действительно их совершает.

Оборотная сторона его страстности – истощаемость. В состоянии любви он бывает трогательным и глубоко преданным. Но хватает его ненадолго. Почувствовав повторяемость, он остывает, на полпути все бросает и удаляется.

Совместимость: Лев, Весы, Стрелец.

Следует избегать: Рака, Рыб, Скорпиона…

СКОРПИОН. Любовь для него – мистический опыт. Он хочет прочувствовать ее всеми фибрами души, пережить экстаз всепоглощающего слияния. Найдя объект любви, целиком отдает себя в его власть.

Изначально Скорпион нацелен на прочный союз. За ним и впрямь можно быть «как за каменною стеной». Если обстоятельства сложатся так, что брак заключить невозможно, будет любить нежнее и крепче, чем в законной семье.

Проблема в том, что он ищет любовь идеальную. Девиз Скорпиона – «Все или ничего». Обнаружив между своей грезой и явью несоответствие, живому человеку он предпочтет одиночество.

Пребывая в любви, Скорпион хранит завидную верность. Но горе тому, кто обманет его доверие. Недаром в Библии упоминается предостережение: «Отец мой наказывал вас бичами, а я буду наказывать вас скорпионами» (3 Цар 12:11–14).

Совместимость: Рак, Рыбы, Дева.

Следует избегать: Льва, Водолея, Овна…

Ну и расклад. Попробуй-ка выбери. Каждый из них в чем-то хорош. Однако и в каждом таится обещание неприятностей вплоть до беды.

Посмотрела и гороскоп для меня: не останавливаться, стремиться, искать, верить и ждать своего суженного… Одна болтовня.

Они оба в моей судьбе. Оба суженные. Чему верить?

Женскому сердцу. Я прислушалась.

В сердце клокотал страх.

Не припомню, когда впервые это возникло: ощущение, что я не контролирую ситуацию. Возможно, с появлением Макса, а возможно и раньше. В любом случае, на протяжении осени оно нарастало.

Мне стало казаться, что муж странный какой-то. Держится неестественно, причем неестественно даже для нашей молчанки, вошедшей в привычку. Да и никогда он не грешил многословием. Здесь скрывалось что-то другое. Но что? Я никак не могла четко понять.

С выходом на работу он начал писать диссертацию. Если верить словам. Наволок кучу журналов и книжек по биологии. Просиживал вечера, вяло полистывая страницы, а все больше отрешенно глядя в окно, в никуда. Завел общую тетрадь, чтобы записывать идеи, которые лягут в основу его научной работы. Иной раз в задумчивом напряжении он выводил в тетради какие-то символы. Я не докучала. Пусть размышляет. У меня тоже было, о чем подумать.

А в конце ноября, когда он отсутствовал, заглянула в тетрадь.

Несколько страниц были исчерканы чертиками. Ни одного слова.

Я начала незаметно к нему приглядываться. Он заметил. Бросил мучить тетрадь, взялся за литературу, вроде штудировать. Я тоже заметила: в течение вечера мог проторчать на одной странице. И завтра на ней же.

Он витал не в науке. Но и не у себя дома.

И еще, у него появилась манера прятать глаза. Глянет – и тут же в сторону вскользь, вниз, куда угодно, только бы прямо на меня не смотреть. С ним явно что-то творилось. Причем, это «что-то», похоже, меня не касалось. Точнее, ко мне относилось самым отрицательным образом.

В нем жила тайна. И в этой тайне он от меня ускользал.

Я осознала это внезапно, однажды вечером. Толчком был пустяк: у него на носу вскочил прыщ. Жирный, назревший, так и лез мне в глаза – выдавить. Я ходила кругами, пытаясь отвлечься. Но прыщ сиял. Я приблизилась, наклонилась, чтобы лучше его рассмотреть, прыщ. Он поднял глаза, Сладкий, тут же потупился – и неожиданно покраснел.

От его реакции все во мне затряслось, забурлило, леденя сердце и обжигая мозг. Тут у меня и вырвалось:

– Что происходит?

Он начал говорить. Произносить слова. Настоящие. Наконец-то, после долгой пропасти пустословия. Он выдавливал их, извиваясь при каждом звуке, словно рожал, мучительно тужился всею душою, со стоном. И в этой тяжелой его, страшной замедленности трусливо-деликатного приближения к главному сообщению неумолимо проявлялась беспощадная правда, отчетливо мною увиденная к моменту его признания:

– Я тебе изменил.

Мир полыхнул, я ослепла.

Прикусила губу. Было мгновение, когда я падала в бездну. Нет-нет, показалось. Перед глазами немного поплыло, но окружающее осталось на месте, и в самом центре сидел он, все больше красневший, варившийся заживо. Похоже, я что-то произносила. Себя я не слышала. Только его ответы, пронзающие меня, добивающие. Зачем? Зачем мне эти подробности его отвратительного приключения? Зачем эти садомазохистские ковыряния в ране?

Он просил помощи. Меня. Видите ли, он в беде. Я должна понять: ему трудно рвать по живому. Он, видите ли, не может так сразу расстаться – с любовницей, с этой дрянью, шлюхой, присоской, о которой я знать ничего не желаю!

Он молил о прощении.

Где-то я слышала, что словом можно убить. Его откровения сжимали мне горло, душили. Наверное, в тот момент это была конвульсия инстинкта самозащиты, мое практически уже бессознательное:

– Я прощаю тебя…

На этом бы мне и остановиться. Но видно черт потянул за язык. И я добавила:

– А знаешь, почему?..

В его глазах задрожала надежда. Он снова был в моей власти. Беззащитный, раздавленный, жалкий. Причинивший мне боль.

– Потому что я первой тебе изменила.

Окаменел. Уставился опустелым взглядом. Я тоже застыла, в липком ужасе ожидая дальнейшего. Ничего не происходило. Если бы он врезал или хотя бы заорал, было бы легче, пошло бы движение жизни. Но он только смотрел. И от этого взгляда я словно мертвела.

Я вдруг поняла, почему последние месяцы во мне сидел страх. Да, конечно, боялась разоблачения собственной темной тайны. Но еще больше меня ужасало до поры не названное подозрение: мой мужчина на моих глазах становится не моим.

Зашевелил ртом. Как рыба на суше. Или какое-то насекомое. Настраиваясь, беззвучно проговаривая то, что готовился мне сказать. Что-то очень важное, с чего наша жизнь, возможно, начнет свой новый отсчет.

– И какого размера у него член?

О Боже, вот псих! Будто это имеет значение.

 

8

Когда вы обжигаетесь, то отдергиваетесь. Мгновенный рефлекс. Боль приходит несколько позже, медленно нарастая. Она разгорается в точке ожога, вытесняя привычные чувства, туманя мысли, парализуя жизнь. Ваше существование теперь определяется только болью.

Первым делом я потребовала, чтобы он с присоской порвал. В свою очередь я заверила, что мой роман окончен, и продолжения не последует.

Он пообещал. Пошел на кухню курить. Я ждала в спальне. Он долго не шел. Потом я услышала, как он разложил в зале диван, улегся и выключил свет.

Прошли минуты, десятки минут – и тут меня пробрало. Он это сделал. Другая женщина. Как он мог? Как я могла – не заметить, что это уже́ между нами случилось? И продолжалось. На моих глазах. За моею спиной.

Я вдруг поняла, насколько боюсь его потерять. Осознание пришло через боль. Почему я не знала этого раньше? Ведь я любила его, и продолжаю любить. Если б не любила, то не страдала бы. Настоящее страдание любви – это страдание ревности. А то, что я ревную его, нет никакого сомнения: если доведется однажды встретиться с этой паскудной тварью, посягнувшей на мое законное, вцеплюсь в ее волосы, выцарапаю глаза, оболью кислотой – уничтожу гадину насмерть.

Не подозревала, что во мне могут родиться такие страшные мысли. Впервые в жизни я желала человеку смерти. Или она, или я. Третьего не дано. Пощады не будет. Любовь несет в себе смерть. Я это поняла, благодаря мужу. Прохвосту.

Тут же вспомнила Макса. Ревновать его не к кому. Несомненно, он мой. Но так ли уж несомненно? Наши жадные встречи – далеко не вся его жизнь, и в чем-то он ускользает, прячется, делается недоступным. Эта неполная его принадлежность вынуждает меня тосковать. Получается, настоящее страдание любви – это страдание разлуки. Я испытываю к нему дикую тягу, она тлеет во мне, разгораясь, чтобы вспыхнуть огнем, едва мы сольемся в очередной грешный раз. Стоит представить: очередного раза не будет – и огонь начинает меня пожирать с такой яростью, такой ясной безжалостностью, что темнеет в глазах.

Я боюсь потерять. Но кого? Их обоих? Такое бывает? Обоих люблю? Разве это не бред? Что же такое «любовь»?

Это за гранью рассудка. Ее можно только почувствовать. А все мои чувства накрыл жгучий туман… Любовь, любовь…

Я перестала понимать, что это слово обозначает.

Если честно, с Максом я не рассталась.

Не так это просто, порвать с человеком, когда каждый день приходится видеться, разговаривать, смотреть друг другу в глаза. Дело, конечно же, не в учебе. Я не могла. И не хотела. Жить без него. В институт мы почти не ходили. Чаще встречались в метро и ехали сразу к нему: домой или в «ЦДТ».

Все текло, как и прежде.

Хотя нет, кое-что изменилось. Я не стала рассказывать Максу о моей катастрофе с мужем. У меня появилась от Макса тайна. Возможно, ничего страшного, и все же, первая неискренность. Иначе говоря, фальшь.

Я не могла допустить, чтобы он думал, будто мне можно изменить. Наверно, зрела к нему уйти. Фантазировала, как было бы славно, если б мы окончательно слились. Вот только Макс – непонятно кто, его перспектива довольно тревожна. Окончательно слиться, значит строить семью. Но что он может мне предложить?

Он и не предлагал. Как и прежде, заливался любовными трелями, но дальше слов разговоры не заходили. Однажды жестко потребовав, чтобы ради него я бросила мужа, к этой теме он больше не возвращался. Его все устраивало? Смирился? Меня это начинало нервировать. Порой мне казалось, он устал от плотного графика наших свиданий. И еще мне стало казаться, что вместе с приблизившейся зимой близится охлаждение не только во внешней абстрактной природе.

– Макс, как ты думаешь, сколько это может продлиться?

– Зима только начинается. Но, ты же знаешь, весна неизбежна.

– Я имею в виду наш роман.

Мы брели по сырому городу. Первый снег обелил газоны. Под ногами хлюпало. Прохожие были угрюмы.

– Ты меня разлюбила?

– Нет. Что ты? Конечно же, нет. Но я так дальше не могу. Мне нужна определенность, понимаешь?

– Я люблю тебя. Что может быть определенней?

– Любовь, это просто слово. Но представь, я уйду от мужа. Что ты можешь мне предложить? Что конкретно? Рай в шалаше?

Он помрачнел. Закурил. Зашагал, все быстрее. Словно увидел цель. Или убегал? Я едва за ним поспевала.

Резко остановился.

– Это не просто слово. Я докажу. Может, не так скоро. Но я это сделаю. Вот увидишь. У нас будет, где жить.

Он что-то задумал. Но что именно, не говорил, как я не пытала. Обронил лишь, что мне не обязательно все знать до конца. Я должна ему верить. Он старается. Ради меня. Ради нас. Только бы я не лезла в его мужские дела. Я должна запастись терпением, просто верить, любить и ждать.

Сидя вечером дома, я вспоминала наш разговор. Снова и снова прокручивая все подробности. Между нами возникла недоговоренность. С его стороны, и с моей. Каждый что-то утаивал. Но неполная правда – разве это не ложь?

Да нет же, он просто хотел мне сделать сюрприз. Не вдаваясь в нюансы. Красивый мужской жест. Уж кто-кто, а Макс это умеет. В конце концов, может и впрямь не обязательно все знать до конца. Достаточно любить. И верить. И ждать.

– Мы должны развестись.

Я содрогнулась от неожиданности. Передо мной стоял муж. Я что-то пролепетала. Он повторил еще раз, с раздражением, громче. Последние дни мы не разговаривали. После того, как открылась измена. Что тут добавить? Он бродил туча тучей и вот, наконец, выдал решение.

В голове помутилось. Я ловила обрывки путаных мыслей, а они зло кружились, не даваясь воле, будоража подташнивание. Развестись? Ну конечно. А чего я могла ожидать? В нашей рухнувшей ситуации это естественно. Люди женятся, разводятся, жизнь идет, не умер никто, даже наоборот, все только к лучшему, к обновлению. Я хотела свободы, и я ее получаю. Я могу быть с любимым. Ура. Почему же так муторно, обморочно на душе? Развестись, это значит, мне выметаться. Только куда? В крохотную квартирку с новой свекровью сутки через трое? Или в номер гостиницы? Или в съемное непонятно что? Или, если не сложится, придется вернуться в родной город? Только не это!

– Не надо развода.

Он нахмурился, он не видел других вариантов…

– Быть вместе.

Он не представлял, как такое возможно…

– Измена была ошибкой. Мы должны это пережить. Давай попробуем. Глядишь, все наладится.

Я и сама не верила в то, что произнесла. Но слова прозвучали.

Он стоял и смотрел, постепенно меняясь в лице. От решительного неприятия – к неуверенности. Вот качнулся, медленно ко мне подошел.

Я закрыла глаза. Не могла, не хотела, чтобы он заглянул в мою душу. Даже мне было жутко в нее посмотреть. Что я делаю, Макс?

Он начал меня целовать.

Во мне все одеревенело. Не чувствовала ничего. Только холодные влажные отпечатки. Сопротивляться не было сил. Исчезли желания, воля. Мысли обмякли, стали чужими. Это не я, другой человек отдавался в забытые руки. Или я становилась другим человеком? Теперь уже все равно. Видно, так суждено. Рабство – тоже свобода. От себя, своей личности. Ничего не решать. Быть игрушкой, голой куклой с конечностями на шарнирах. Просто плыть по течению. В постель. В наше общее, законное ложе. Кто всё это придумал? Кто так безжалостно создал жизнь?

Он очень нервничал. Долго возился. Не получалось. Высыпала испарина. И ожесточение в сосредоточенности лица. Всю меня обслюнявил, измял, методично пытаясь воздействовать. И все равно оставался бессилен.

А вот я кое-что начала сознавать.

Подлец, он ласкал не меня, а свои фантазии! Закатил глаза и думал, я ни о чем не догадываюсь! Неужели я хуже присоски, о которой он никак не может забыть? Никогда не поверю. Этого просто не может быть. Ну, гад, держись!

Он изумился, смутился, вытаращился, стал молить о пощаде. Не на ту напал. Я ему покажу, где скорпионы зимуют! Я вдруг поняла, что на самом деле, все в руках женщины. Я поняла, что быть женщиной – это искусство.

Когда все закончилось, он долго не мог вернуться в себя. Мне нравилась его изможденность, убитость, безоговорочная капитуляция. Я чувствовала, как во мне рождается что-то новое, пугающее удовлетворением, какой-то даже злой радостью. Я могу управлять ситуацией. Я не рабыня. Я госпожа.

Вы скажете, я изменила Максу? Да, наверное, так. Но ведь ему не обязательно об этом знать. Как и мне не обязательно бросать мужа ради любовника.

Представьте, что в вашей жизни есть тайный праздник для сердца.

А теперь представьте: существуют и будни.

И ничего страшного, правда?

 

9

И однажды он на свидание не пришел.

Я прождала у метро, где мы обычно встречались. Безрезультатно. Поехала в институт. В аудиториях его обнаружить не удалось. Всякое бывает, подумала я.

Он не пришел и на другой день. И на третий тоже.

Звонила ему домой. Несколько раз. Никого не было. Словно все вымерли. Меня это начинало смутно тревожить. Ну не ехать же, в самом деле, мне разыскивать его в «ЦДТ».

Прошла неделя, потянулась следующая. Он не объявлялся.

Тревога набирала градус медленного вскипания. Нет ничего мучительнее отсутствия информации, понимания, что необходимо предпринимать какие-то действия. Но какие? В каком направлении? Почему он мне не звонит? Я готова к любому известию, к любой правде, только бы не вот эта мертвящая, удушливая пустота, в которой домыслы вырисовывают самую банальную, страшную вероятность: он меня избегает, становится недоступен, решил наш роман оборвать.

Наконец, дозвонилась. Трубку взяла женщина. Меня бросило в жар – и тут же пот облегчения: голос явно немолодой, скорее старый. Я сдержанно попросила позвать Макса. Она сказала, что его нет. С какой-то странной, неуверенной интонацией. Когда его можно застать? Она не знала. Или не хотела мне говорить.

Неожиданно она произнесла:

– Простите, это вы… – назвала мое имя.

– Откуда вы знаете, как меня звать?

– Максимка предупредил. Сказал, вы обязательно позвоните. Вот, стало быть, объявились…

Господи, это его мама! Как же я сразу не сообразила?

И тут она зарыдала.

– С ним такое несчастье…

Мне сделалось дурно.

– Что случилось?!

– Он… он в тюрьме…

Все поплыло перед моими глазами.

– За что?!

– Говорят, наркотики… Он под следствием… Но это ошибка, он невиновен, его втянули, оклеветали, мой мальчик, мой единственный сын…

Меня поразило, что это обычный городской дом. Только балконов нет. Как и в любом деловом здании. Старой постройки, скучного вида, монолитное крупное здание на углу шумных улиц.

Позже я поняла: весь огромный квартал и есть тюрьма.

К дежурному была очередь. Все от него чего-то хотели. Шумели, требовали, заискивали, умоляли. Он вяло отвечал, с усталой флегмой взирая сквозь каждую. Именно «каждую», – наверное, совпадение, но толчея у окошка дежурного состояла на тот момент сплошь из женщин.

Я испытывала отчужденность, почти брезгливость, оказавшись среди этих хабалок. В них угадывалась несомненная причастность к тюрьме, они пришли хлопотать о преступниках. Но я-то была другой, мне требовалась справедливость, еще немного и недоразумение разрешится.

Когда подошла моя очередь, дежурный взглянул сквозь меня, не удостоив иного отношения, кроме казенного равнодушия.

Потом я сидела у кабинета следователя. Передо мной дожидались приема еще несколько человек. Они изредка переговаривались, но по большей части молчали, погрузившись в угрюмую отрешенность. По коридору ежеминутно кто-нибудь шастал, из кабинета в кабинет, то с кипой бумаг и деловитостью в строгом лице, то налегке, с досужим выражением нескончаемого перекура промеж непыльной, прискучившей работенки. И опять меня поразила обыденность, безразличие и тех кто сидит, и тех кто мимо проходит. Словно за дверьми одинаковых кабинетов вершатся не судьбы конкретных людей, а производятся действия абстрактного свойства, независимо от участников.

Следователь оказался весьма молодым. Пожалуй, даже симпатичным, встреть я его в другой обстановке, при других обстоятельствах. Но сейчас на его лице лежала все та же печать тюрьмы, что и на всех, кого я здесь видела: измотанность и апатия.

Я уточнила, по какому вопросу. Он был в курсе, дежурный ему доложил. На мои нервные реплики отвечал отстраненно, полистывая бумажки. Сразу внес ясность: от него ничего не зависит, дело возбуждено, близится к завершению и скоро материалы будут переданы в суд… Ошибка исключена… Он взят с поличным… Под следствием семь человек… Участие в преступном сообществе, статья «двести десять». Но это не главное… Статья «двести двадцать восемь», незаконное приобретение, хранение, перевозка… в особо крупных… а если докажут и сбыт… В лучшем случае, примут во внимание сотрудничество со следствием…

Не верила, не могла поверить. Что все настолько серьезно. Протестовала, переубеждала, несла откровенную, истеричную чушь. Он меня слушал со все более вдумчивым и, в то же время, скучающим видом. Вдруг перебил:

– А вы ему, собственно, кто?

– Близкий человек.

– Хотите стать свидетелем этому по делу?

Меня как водой окатило. Слова́ в горле застряли. Я только глотала воздух, безвоздушность, вакуум. Следователь наблюдал. Он видел мой страх, за себя, за близкого моего человека, мое отчаянное противление, мое нежелание, неизбежность вот-вот близкого человека предать.

– Мой вам совет… – Следователь поднялся. – Не осложняйте себе жизнь. Вы красивая, молодая, у вас все еще впереди. Не афишируйте связь с обвиняемым. Дело слишком серьезное. К тому же, заметное. Свидетель легко может перейти в разряд обвиняемых. Понимаете, о чем я толкую?

Я закивала. Неожиданно хлынули слезы. Он дал мне стакан воды. Сам отвернулся к окну, раскрыл форточку, закурил. Послышались звон трамвая, шипение машин по слякоти зимнего города. Звуки обыденной жизни, за решеткой окна, звуки свободы.

Он вызвался меня проводить. До первого этажа. Ему было по пути. Мы двинулись по коридору, для него привычному, для меня кошмарному. Нам сопутствовали множество глаз, и сидевших на стульях, и принимавших решения.

До меня вдруг дошло: он мог меня задержать, но не стал этого делать.

– Спасибо вам.

Ничего не ответил. Лишь усмехнулся, кривовато и грустно. Мы вышли в вестибюль, здесь он меня отпустил, провожая мое удаление взглядом. Я шагала и чувствовала его взгляд дрожью вдоль позвоночника. У выхода не стерпела, вскользь оглянулась.

Он всё смотрел.

Суд состоялся в один из последних дней уходящего года. Не помню число, да и неважно. Близился праздник. Столица принарядилась, сияла гирляндами, елками. Все куда-то спешили в радостном возбуждении.

Похоже, и Фемида спешила с делами скорей разделаться.

Приехала я заранее. Нашла место по адресу сразу. Мне показалось, это хороший знак. Видно, на что-то надеялась. Спросила при входе, в каком из залов будет слушаться мое дело. Мое?

Случайная оговорка заставила содрогнуться.

Когда отворили зал, меня сразу смутила одна деталь. Скамью подсудимых я ожидала увидеть за барьером, вроде парапета. Однако здесь функцию ограждения несли строгие железные прутья. Попросту говоря, до вынесения приговора людей заточали в клетку.

Меня коробила близость откровенно тюремного антуража. Я села подальше, в последних рядах. Зал медленно заполнялся зрителями. Вскоре я поняла, что меня будет плохо видно, но впереди все уже было забито, и мне осталась вытягивать шею, выглядывая с галерки.

Их ввели.

Семеро. Разного возраста. В основном молодежь. Но и пара матерых. Что он делает среди них, среди этих преступников, мой возлюбленный, с болью узнанный Макс? Бледный, осунувшийся, без возмужания повзрослевший. Расселся с другими, за компанию перечеркнутый вертикальными линиями и тенями.

Я пыталась поймать его взгляд. Он поглядывал исподлобья, то на зрителей, то на судей, но без интереса, будто находился в ином измерении, будто все, что здесь совершалось, не имело к нему отношения. Он смотрел в никуда. В этой страшной его пустоте я тоже отсутствовала. Даже когда он вставал, чтобы ответить на вопросы суда, его взгляд не оживлялся ни адвокатом, ни прокурором, ни показаниями свидетелей, ни вещественными доказательствами. Ему было все равно. Он произносил слова, которые от него требовались. По сценарию.

Я поняла, что это конец.

Мне вдруг стало ясно, что исход предрешен, и каждый из участников лишь отыгрывает должную роль. И обвинение, и защита, и подсудимые, и судьи – всего лишь актеры с эффектными репликами. Зачем же так много, так долго, так красочно и витиевато? Я перестала их слышать, пустые слова.

Пришла в себя, когда судья зачитал приговор.

Максу дали семь лет. Остальным – от пяти до двенадцати. Их взяли под стражу. Макс оглянулся, но меня не заметил. Секунду-другую он шарил глазами в последней попытке кого-то в зале увидеть, но стражник его подтолкнул.

И вот он исчез.

Я сидела как оглушенная. Не могла шевельнуться. Слепо смотрела, как поднимаются, разминают суставы, начинают гудеть и тянуться на выход усталые зрители. Кто-то плакал навзрыд. Ее увели. Большинство погрузились в суровость. Иные сдержанно оживлялись, затевали обсуждение просмотренного лицедейства.

Зал быстро пустел. Вот совсем уже мало. Вот осталась одна. В первом ряду задержалась женщина. Она сидела неестественно прямо, совсем неподвижно. Ее силуэт чем-то меня угнетал, давил.

Я поднялась и через опустелый зал зашагала к двери.

Поравнявшись, скосила взгляд. И тут же оцепенела. На меня смотрели глаза – глаза Макса, неповторимые, в ней повторившиеся. И это лицо, оно тоже несомненно было лицом Макса, только разрыхленным, состарившимся и женским. Я не могла сдвинуться, скованная гипнозом трагической незнакомки. На меня взирала застывшая, красная, острая, остекленевшая боль. Казалось, еще немного, и боль прорвется, хлынет словами. Но женщина молчала. И я вдруг поняла: это боль настоящей любви. Ведь подлинная любовь словами невыразима, да и что тут можно сказать, когда любовь этой женщины у нее отобрали, и все равно она будет ждать, сколько придется, хоть семь лет, хоть всю жизнь – потому что не кто иной, как она сообщила мне о Максе по телефону.

Возможно, глядя в упор, она начинала догадываться. Но не до конца, все еще не была уверена, что я – это я. Оброни я хоть слово, и она моментально узнает мой голос. Только что я могу сказать ей – матери? Что?

Я стремительно вышла из зала суда.

 

10

Не знаю, как я пережила ту зиму.

В груди постоянно ныла глухая боль. Я ходила в институт, чтоб отвлечься, а возвращаясь, влилась без сил.

Энергия жизни была как погода – все время ниже нуля.

Настала весна. Мне лучше не становилось. В природе началось брожение соков. Все мои мысли, зимой словно примороженные, оттаяли, обострились.

Я непрестанно бредила Максом.

Мне часто казалось, он где-то рядом. Только я не вижу его. Но слышу голос, чувствую прикосновения. Особенно, во время бессонницы. Он говорит: «Надо верить в лучшее, в свою неуязвимость. А еще, иногда устраивать праздник вседозволенности». Я ему говорю: «Зачем ты так шутишь?» А он: «Какие уж тут шутки. С любовью не шутят». А я: «Ты считаешь, все из-за меня?». А он: «Так сложились звезды судьбы». «Макс, я буду тебя ждать»…

На последних словах я всегда приходила в себя.

Семь лет. Это действовало отрезвляющее. Похоже, временами я просто сходила с ума. Но сознание нездоровья облегчения не приносило.

Чем так дальше жить, не лучше ли отравиться?

Мысль об отравлении пришла неслучайно. Близилось окончание учебы в институте. Еще немного, и мне защищать диплом фармаколога, который я даже не начинала писать.

Была только тема – «Яды».

Я убедилась, что настоящий яд раздобыть невозможно. Если не считать мужа, отравляющего мне жизнь постоянным нытьем. У него, видите ли, развилась депрессия, нет вдохновения. Нашел отговорку, чтоб только мне не помочь.

Он много времени проводил теперь дома. Якобы начал писать свою кандидатскую диссертацию. Но я понимала: он теперь приходит так рано домой, попросту потому что завершился его подлый служебный роман. Я попросила его помочь мне с дипломом. Он заартачился. Я проявила настойчивость. Он ворчал, упирался, злился, ругался такими словами, каких я и не подозревала в его лексиконе.

Пришлось надавить на жалость – последнее средство.

В конце концов, он мне сдался.

«Только доза делает яд лекарством и лекарство ядом». Парацельс.

Эпиграф к дипломной работе я подобрала сама. Со всем остальным он справился уже без меня. Вообще, он у меня может, если мне нужно. Главное – задать правильное направление мысли…

Жизнь ядовита. Все, существующее в природе, при определенных условиях может превратиться в отраву. Несколько литров обычной воды, выпитой за короткое время, нарушает электролитный баланс и представляет угрозу. Горсть поваренной соли, принятой внутрь, вызывает расстройства гомеостаза. Даже кислород, основа всей жизни, в превышенной концентрации может привести организм к летальному повреждению.

Многие минералы нашей планеты опасны. Наиболее актуальны – свинец, кадмий, ртуть, сера, мышьяк. Незначительное их количество при попадании внутрь блокирует нервные импульсы, ведет к нарушению дыхания и сердечного пульса. Эти элементы накапливаются в тканях растений и животных, что делает их ядовитыми при употреблении в пищу. Также ядовитые минералы могут быть растворены в воде для питья.

И все же главную угрозу для человека представляют яды живых организмов.

Около 1 000 видов растений смертельно опасны. Более 400 видов пресмыкающихся ядовиты. Свыше 800 тысяч видов насекомых вооружены убийственным ядом или имеют так называемую «химическую защиту». Эта статистика приблизительна и условна, поскольку жизнь не стоит на одном месте, каждый год открываются новые виды, и всей правды о ядах мы до конца никогда не узнаем.

Самый сильный из растительных ядов – кураре. Индейцы южной Америки смазывают им наконечники стрел. Попадание ничтожной стрелы в крупного зверя гарантированно приводит к его гибели. Белена, белладонна и дурман вызывают тошноту, галлюцинации, бред. Цикута вызывает судороги и паралич. Именно ей афиняне отравили Сократа. Ядовитые грибы – строчки, ложные опята, мухоморы, поганки, – вызывают спазмы, рвоту, головную боль, а также психические расстройства. Последнее свойство некоторые «знатоки» применяют для «расширения сознания», которое нередко заканчивается смертью.

Многие водоплавающие – рыбы, медузы, актинии, скаты, даже некоторые простейшие (динофлагелляты), – способны вызвать у пловца ожоги, затруднение дыхания и паралич конечностей, что на глубине равносильно погибели. Из обитателей суши наиболее опасны змеи. Королевская кобра уносит только в Индии 10 000 жизней ежегодно. Укус Черной мамбы приводит к смерти всего за полторы минуты. А самое ядовитое позвоночное на земле – лягушка-древолаз. Микроскопической дозы ее яда достаточно, чтобы убить ягуара.

Вообще, в рейтинге наиболее популярных ядов лидируют цианистый калий, мышьяк, змеиный яд и алкалоиды мухомора. Однако научные данные этот рейтинг опровергают.

По мнению современных ученых, в последнее время все большую злободневность обретают членистоногие…

Он работал всю весну и начало лета. К зачетному сроку диплом был написан и сдан. Я невольно прониклась к нему уважением, так подробно он все осветил.

Единственное, о чем он умолчал почему-то – о яде скорпионьего жала.

За наш диплом я получила «отлично». Высшее мое образование было окончено. Дальше простиралась неясная взрослая жизнь.

Тут я задумалась: а что, собственно, дальше?

Годом раньше университет закончил мой муж. Теперь вот работает, пишет диссертацию по своим скорпионам. Глядишь, со временем станет профессором. Почему бы и нет. Похоже, смыл жизни он нашел в уходе в работу. А я?

В принципе, он у меня хороший. Хоть и подлец. Но при правильном обращении – домашний, покладистый, и если нажать, безотказный. Конечно, он никогда не заменит мне Макса. Да так уж распорядилась судьба, чтобы Макс надолго исчез.

А может быть, всё и к лучшему?

В общем, передумала я кончать жизнь. Как и прежде, смысла не видела, но интуицией чувствовала: смысл есть, у каждого человека свой, не может его, смысла, не быть, надо только найти его, осознать, назвать правильным словом.

На исходе лета я с ним об этом заговорила. Мне казалось, он знает ответ. Как-никак, такой умный. Мы близкие люди, одолели нелегкий период. Что нас ожидает в дальнейшем?

Он задумался, глядя в окно. И медленно произнес:

– В жизни всего два периода: ожидание любви и ожидание смерти…

Вот, зануда! Ну почему он все видит в мрачных тонах? Как живет с таким мировосприятием? Как вообще существует в мире нормальных людей? Как лично мне, жизнелюбивой женщине, вместе с ним дальше быть?

Перед сном взяла полистать «Звезды судьбы». Посмотрела расклад для меня. Как всегда, ничего вразумительного: находиться в движении… видеть цель… не забывать, что я – женщина…

Ну а он? Что звезды могут посоветовать мне про него?..

СКОРПИОН не ведает полутонов. Для него существует только черное или белое. Крайности в оценках нередко приводят его к жестокому разочарованию, он концентрируется на отрицательном и отвергает всякую возможность позитивного взгляда. Несовершенство мира воспринимает как личную неудачу. Реагирует, правда, лишь на то, что задело его эмоции. Ко всему остальному, за пределом его чувственного восприятия, он равнодушен, бесстрастен и рассудочен до цинизма.

Есть такое понятие – «ситуации Скорпиона». Это любые пограничные состояния, когда срываются маски, обнажается истина, возврат к старому невозможен, и требуется осознание реального положения. Катастрофа, стихийное бедствие, гибель близкого человека, расставание с надеждой или внезапно возникший рубеж. В этих ситуациях Скорпион впадает в амок или транс, отрешается от несущественного и видит только действительно важное.

Скорпиону доступны глубинные тайны мироздания. Все, закрытое от других, он может понять и логически объяснить. Пришелец из водной стихии, он управляется властью Плутона, поэтому Скорпион одновременно и водный, и подземный житель. Он легко приникает в сакральную глубь явлений, видит невидимое, слышит неслышимое. Но знание его бездеятельно, поскольку все устремления направлены внутрь себя.

Что до одиночества Скорпиона, то постичь всю его глубину способен только другой Скорпион…

Я задумалась. Одиночество… Бездеятельность… Умение видеть действительно важное… Находиться в движении… Видеть цель… Не забывать, что я – женщина… В жизни всего два периода…

И тут меня озарило:

– Есть! Есть третий период!

Он вздрогнул. Взглянул перепугано, недоверчиво… Я радостно выпалила:

– Ожидание ребенка!

Он туго соображал, моей радостью не воспламеняясь… Я пояснила:

– Ребенок! Это же так естественно! Между любовью и смертью у нас должен родиться ребенок!

Он смотрел. Словно видит впервые. Животная жуть. Остановившиеся глаза зверя, встреченного на тропинке. Словно я для него непонятный объект, и он стремительно принимает решение: атаковать или уносить ноги?

И вдруг улыбнулся…

В ту же ночь он меня полюбил. Наконец-то по-настоящему. Как давно я этого с ним не испытывала! Почти не надеялась. Из-за вторжения в его жизнь другой женщины у нас все разладилось. Когда у него там все кончилось, здесь он наладить не торопился. Просиживал над своей диссертацией далеко за полночь, чтобы я засыпала, его не дождавшись. Нашел искусственный повод избегать супружеских отношений. Я насквозь его видела, все понимала, но не навязывалась. Я и сама не была уверена, что хочу, готова хотеть этого с ним. А по весне началась работа над «Ядами». Она нас и сблизила. И однажды это впервые между нами снова случилось. Потом еще и еще. Постепенно наладилось, вошло в регулярность. Я даже начала, против воли, получать удовольствие. Но не до конца, не до потери сознания. То был лишь секс. Теперь же, когда мы приняли с ним решение стать вместе осознанно, ради будущего, навсегда, я почувствовала, что он снова ко мне вернулся, снова мой, ни с кем не делимый, мой Сладкий. Ребенок, ну конечно, это естественно. Всякая женщина должна в своей жизни родить новую жизнь. В этом и смысл, и необходимость быть вместе с мужчиной, слиться без опасений, безоглядно, в высшей точке любви. Она приближалась. Толчками, наплывами, быстрыми, жгучими, яростными. Она разбухала, горела, переполняла дикой энергией. Я испытывала пробуждение во мне неистовой силы, беспредельной возможности втянуть в себя целый мир, всю вселенную – и, теряя себя, содрогаясь, я втягивала…

Я лежала и слушала, как бьется в груди удовлетворенная кровь: я это сделала. Я сделала это. С ним, от него. Новая жизнь.

А на самом краю сознания в этот миг трепыхалось сомнение: что же я делаю? Что я наделала? Без него. Ведь Макс жив.

 

11

Осенью почувствовала себя нездоровой.

Сначала потускнели все краски жизни. Потом изменился вкус пищи. Потом стошнило и продолжило регулярно тошнить. Обратилась к врачу.

Диагноз был однозначным – беременность.

Разумеется, обрадовалась. Именно этого я и ждала. Ведь я дома сидела, о работе не помышляя. Теперь безделье нашло оправдание. Диплом специалиста можно задвинуть в самый долгий законный ящик.

Но почему-то сквозь радость начала просачиваться тоска.

Наверное, из-за мужа. Как-то он не очень мне сопереживал. Уйдет в зоопарк, а дома трава не расти. Вечером поужинает, и сразу спать. А если не сразу, то сядет писать диссертацию. А если не пишет, читает книжку.

Похоже, я его не интересовала. Хуже того, как женщина перестала нравиться.

Я и сама себе не нравилась. Волосы стали паклей, ногти крошились. Лицо обесцветилось, черты огрубели, глаза утратили блеск. Тело разбухло, как у утопленницы. Что уж о животе говорить: он превратился в бурдюк, налившийся тугой тяжестью, которая к исходу зимы все чаще изнутри взбрыкивала.

Во мне зрела новая жизнь. Но вместе с ней и что-то другое. Никогда я не чувствовала себя такой брошенной, одинокой. Никто не мог разделить моего положения. В этом был неявный обман, тем более коварный и неподлежащий обжалованию, что я добровольно приняла роль, вдруг осознанную как ловушку.

Особенно остро я почувствовала это весной.

Именно тогда, весной 94-го, вышел первый номер журнала «Astrus».

Я гуляла одна, когда увидала в киоске яркое чудо. Таких у нас раньше не было. Название интриговало чем-то цветочным и звездным. На обложке – фотомодель. О чем бы там ни писалось, ясно одно: это журнал для женщин.

Я не ошиблась. Мода и стиль. Шикарные фотографии. То, что мне нравилось, никакого занудства. Наглядно и емко. Я полистала, любуясь чарующим глянцем.

И тут мне попалась статья: «Эсти Лаудер. Женщина, сделавшая себя сама»…

Жизнь чудесна. Все это знают, но каждый понимает по-своему. Одни живут созерцательно, находя крохи радости в малом. Другие пассивно ждут, когда на тарелочку падет манна небесная. Третьи упиваются безысходностью в саркастическом убеждении, что чудес не бывает.

Эсти Лаудер создала чудо из ничего – империю косметики из мечты.

Не имея ни денег, ни опыта, ни технических знаний, вооруженная лишь мечтой и неукротимым стремлением к цели, она построила величайшую частную косметическую компанию. Она это сделала благодаря энергии собственной воли.

К началу 90-х Эсти Лаудер – это треть рынка косметики в США. Доходы компании превышают 2 млрд. $ в год. По версии журнала «Fortune» личный капитал Эсти составляет 5,2 млрд. $, что выводит ее в первый ряд богатейших женщин мира. Она владеет небоскребом в Манхеттене, квартирой в Лондоне, виллой в Сент-Жан-Кап-Ферре и райским местечком в Палм-бич. На социальной лестнице стоит вровень с Нэнси Рейган, герцогиней Виндзорской, принцессой Грейс, Бегум Ага Хан. Носит титул «Королева косметики», входит в список «100 лучших американских предпринимательниц», и от правительства Франции награждена орденом Почетного легиона.

Ее успех наглядно доказывает: мы становимся тем, чем желаем казаться, и получаем желаемое хотя бы потому, что начинаем соответствовать образу.

А все начиналось с квартала иммигрантов в Куинсе, Нью-Йорк, где в 1908 году родилась девочка Эсти. Она была младшей из девяти детей. Ее отец держал скобяную лавку. Своего происхождения Эсти очень стыдилась. Ей хотелось быть «стопроцентной американкой» и жить на Манхеттене. Она мечтала о славе актрисы, цветах и поклонниках. Но пока приходилось помогать в лавке отца, исподволь получая первый опыт торговли.

Ей было шесть лет, когда в семье появился дядя Джон Скотс. Шла Первая мировая война. Дядя был химиком. Он разработал собственную формулу крема для кожи и преподал Эсти первые уроки косметики. Как пишет Эсти, «Благодяря дяде Джону я увидела свое предназначение… Как загипнотизированная я наблюдала и училась… Он меня понимал. Более того, творил чудеса…».

Когда Эсти окончила школу, за ней начал ухаживать Джо Лаутер. В 1930-м они поженились. Джо работал бухгалтером, а Эсти продавала кремы для кожи. В 1933-м родился сын Леонард.

В том же году зарегистрирована компания «Lauter Chemists».

Что любопытно, самое важное для успеха Эсти взяла от мужчин: отец научил рассчитывать только на себя, дядя привил увлечение косметическим делом, муж дал фамилию, которая после легкой коррекции звучности стала тем самым величественным «Лаудер».

А дальше она – сама.

В эпоху Великой Депрессии Эсти начала продавать кремы в нижнем Манхеттене. Устраивала демонстрации в салонах, гостиницах, метро, частных домах и просто на улицах. Она проповедовала власть красоты любому, кто ее слушал. Страна пребывала в унынии, а Эсти несла людям мечту, говоря: «Не следует недооценивать желание каждой женщины быть прекрасной».

Она придумала удачный ход – «при покупке сувенирчик бесплатно». На фоне обнищания граждан такой довесок действенно впечатлял. Грошовая щедрость стала ее фирменной «фишкой», которая со временем вернулась многомиллионными дивидендами. Нимало не смущаясь, она прибегла и к фальсификации, назвав банальный крем «Суперобогащенным кремом на все случаи жизни». Лукавство на пользу дела она считала имиджевой тактикой и не боялась рисковать, часто повторяя: «Риск – залог успеха».

Осознав, что для преуспевания важен правильный имидж, Эсти стала изображать светскую женщину. Одевалась, как и ее элитные покупатели, перенимала манеры. Вскоре убедилась, что «доверительные отношения порождают красоту». Иными словами, научилась из красоты делать деньги.

Ее муж занимался внутренними вопросами компании, оставаясь на подсобных ролях. Блестящая Эсти все больше от него отрывалась. Единственное, что ее волновало, это «красота в баночке с кремом». Все остальное превращалось в докучливый фон.

Их брак развалился в 1939 году. 1 апреля Эсти подала на развод. Забрав шестилетнего сына, она переехала в Майями-Бич, где обосновалась в роскошном отеле «Roney Plaza».

Мир стоял накануне Второй мировой войны…

От чтения меня оторвала продавщица: или я покупаю, или кладу обратно журнал. Цена немного кусалась. Но уж больно хотелось дочитать до конца. Я расплатилась, зажала журнал под мышкой и пошла дочитывать дома.

Эта история меня взволновала. И одновременно, утешила. Мое положение уже не виделось безысходной ловушкой. Я шла, улыбаясь, размышляя о далекой успешной женщине, которая сумела сделать себя сама.

Сладкий был дома. Вернулся с работы раньше, чем я с прогулки. Когда я вошла, он стоял у плиты и с мрачным видом кипятил для пельменей воду. Метнул взгляд. Увидел журнал. Взял, повертел. Похмурился да поморщился. И даже не полистав, выдал мне заключение:

– Мерзость.

Роды начались неожиданно.

То есть, я, конечно, ждала, морально готовилась, но когда внизу потянуло и сжало, и, не отпуская, усилилось, я запаниковала, потому что поняла: вот оно, началось…

Муж вызвал «скорую». Они ехали целую вечность. Тем временем он собирал мои вещи. Лицо было каменным, движения четкими. Никаких эмоций. От его хладнокровия мне стало не просто обидно – страшно.

Потом мы неслись по городу. Трясло и болтало. Выла сирена. За окошком, вспыхивая фиолетовым, скользила муть. Фельдшер внушал мне расслабиться и дышать как можно ровнее. Я старалась, вцепившись ногтями в мужа. Он молчал.

– Поговори со мной.

– О чем? – Он словно проснулся.

– Как ты думаешь, будет девочка или мальчик?

– Шансы примерно поровну. Хотя по статистике, перед войной чаще рождаются мальчики.

– При чем здесь война?

– Впрочем, всё это глупости. Единичный случай ничего еще не доказывает…

Никогда не может поговорить со мною по-человечески. Вечно витает в каких-то своих заморочках. И даже теперь, когда я нуждаюсь в самых обычных словах, занудливо корчит из себя большого ученого.

– С другой стороны, при длительном мужском воздержании, выше шанс на рождение девочки. – Он улыбнулся.

– При чем здесь воздержание?

– Так природой устроено. Если самец долго не знает самки, способность к оплодотворению первыми теряют спермии с игрек-хромосомой. Экспериментально доказано, что если самец воздерживается в течение двух недель, число игрек-хромосом в его сперме уменьшается на четверть.

– Как интересно. Почему ты раньше мне не рассказывал?

– А ты не спрашивала.

Машина взмыла на пандус.

В этот момент из меня потекло…

 

12

Не знаю, как он, а я лично хотела мальчика.

Слегка неудачно, что роды пришлись на май. Значит, малыш всю жизнь будет маяться. И еще неизвестно, кому маяться больше: ему со мной или мне с ним?

Родилась девочка.

Похоже, она унаследовала мой характер. Не в меру активная, все время норовила распеленаться, куда-то рвалась. Орала, кажется, все двадцать пять часов в сутки. Хоть бы немного ей от мужа сонливости, так нет же. Неугомонная. Скучать с ней не придется.

От него девочка переняла склонность к причудливости. Я ей дала имя, но она на него реагировать не желала. Однажды, пытаясь утихомирить, случайно назвала ее малышом: «Ну что ты, малыш, не спишь?» Уснула. И впредь засыпала только под «Малыша».

Упрямая. Одно слово – Телец.

Муж чуть свет уходил в зоопарк и возвращался лишь ночевать. Придумал причину задерживаться на работе: разумеется, диссертация. До́ма ему, видите ли, шумно, невозможно писать. Скажите, какие мы нежные! Я ни на миг не сомневалась, что в зоопарке он чувствует себя превосходно.

Вскоре пришлось убедиться, что быть мамой – сомнительное удовольствие. Мечта любой женщины на деле обернулась тяжелой работой. Я выматывалась до истощения. Вся энергия жизни уходила в ребенка, и я начала догадываться, что высасывание молока – только начало.

Что до моей жизни, она осталась где-то там, за пределами. Я наблюдала ее, как узоры в калейдоскопе: пустая абстракция. Летом больше зеленого. Осенью – желтого, красного, бурого. Потом – сплошь черно-белое.

Меня затягивала трясина все более хмурой, бесцветной депрессии.

Так прошел год.

Весной я почувствовала беспокойство: ничего не менялось. Ребенок подрос, начал кушать из баночек, ломать погремушки. Все развивалось по естественному сценарию, и вроде бы не на что жаловаться. Я и не жаловалась, терпеливо отыгрывала взваленную на меня роль. Вот только роль эта постепенно вытесняла меня настоящую. Я становилась совсем не тем, чем хотелось мне быть. Я деградировала, дичала, из современной, образованной женщины превращалась в какое-то примитивное животное, ловко одомашненное, одураченное чужой волей.

Как-то раз дитя в очередной раз обделалось. Пищало и пахло. Я расстегнула подгузник, она извивалась, мы обе измазались. Начала подмывать. И тут как водой меня окатила жуткая мысль: ребенок – это до самой смерти.

И я сорвалась:

– Когда это кончится!!!

После той истерики он взялся мне помогать. Сделал одолжение. Приходил домой чуть пораньше и с жертвенным видом становился к плите. Готовил себе, ну и нам заодно. Потом кормил Малыша. Потом убаюкивал спать. Потом закуривал и растворялся в дыму над своей диссертацией. Между прочим, у него получалось неплохо. В смысле стряпни. Да и с ребенком: на его руках она засыпала лучше, чем на моих. Я даже немного приревновала. В шутку, конечно. А если серьезно, с домашними хлопотами он справлялся не в пример лучше меня.

Я впервые подумала: ему бы родиться женщиной, а мне – мужчиной. И кто это решил, будто женщина – хранительница очага? Очаг должен хранить тот, у кого есть к этому склонность. По крайней мере тот, кто по натуре своей домосед. С другой стороны, кто-то должен быть и добытчиком. Работать, иными словами, приносить в семью деньги. Мой Сладкий на добытчика не тянул. В доме царила бедность, приблизившаяся к нищете, а он размышлял только над диссертацией, обрекая семью довольствоваться гордым аскетизмом ученого.

У меня, кстати, тоже имелось образование. Ребенку близился год, и потребность в моей груди отпала. Если кому-то нравится сидеть дома, и у него это хорошо получается – почему бы и нет? Но торчать дома вдвоем, взрослым здоровым людям, – это уж слишком.

Той весной я несколько раз выбралась прогуляться одна. Зашла в пару аптек. Пообщалась с заведующими, наудачу. В уме скалькулировала кое-какие соображения. Призадумалась.

И как-то раз, вернувшись домой, рискнула поговорить.

– Знаешь, я долго думала и приняла решение. Хватит уже мне бездельничать. Засиделась. Пора выходить на работу.

– Это на какую же?

– По специальности, фармацевтом.

Он оторвался от диссертации, медленно повернулся и уставился на меня без симпатии.

– Специальность, это хорошо… Просто прекрасно… А кто с ребенком будет сидеть?

– Ну… Я подумала… может быть, принесу больше пользы, если начну зарабатывать деньги.

– Твоя польза в том, что ты – мать, и должна заниматься потомством.

– Я не клуша.

– А кто же ты, интересно? Кукушка?

СКОРПИОН, в принципе, может освоить любую работу. У него хорошо сбалансированы интеллект и эмоции. Какое бы дело ему ни досталось, он его выполнит, подходя с педантизмом и без видимого раздражения.

Ему дано понимать глубинную сущность явлений. Он может стать философом и заняться поиском смысла жизни, или исследователем в таких областях как психология, сексология, физика, химия, генетика, биология, военные разработки, государственная безопасность. Подходят ему профессии и попроще: хирург, штурман, моряк, механик, геолог, шахтер. Главное, чтобы никто ему не мешал. Поэтому для работы Скорпион ищет уединения.

Такая потребность часто приводит его домой. «Мой дом – моя крепость», – это, как ни к кому, относится к Скорпиону. Со стороны многие принимают его за прекрасного семьянина. На самом деле, он просто отшельник.

Отсюда и заблуждение, будто Скорпион обожает детей. Он их растит, но нередко делает это, стиснув зубы. Пока ребенок не подрастет, Скорпионом движет инстинкт продолжения рода, серьезно усиленный соображениями ответственности. Ему, конечно, не чужда известная радость родителя, если ребенок приносит положительные эмоции. Но неизбежные хлопоты, постоянная связанность и энергозатратность, на фоне исключительного скорпионьего индивидуализма, ведет к тому, что в душе у «прекрасного семьянина» вызревает желание при первой возможности от обузы избавиться…

Я вспомнила, что, к счастью, у меня имеется мама. Когда мы приезжали к ней в гости, та не могла внучке нарадоваться. Дни напролет с нею возилась, игралась, ласкалась, а провожая обратно, беззвучно плакала слезами любящей бабушки. Она и была бабушкой. Если не по возрасту, то по сути. Льготный стаж мама выработала. Ее предприятие зачахло и сократилось. Вот уж год как она сидела дома на пенсии. Все складывалось к лучшему. Для меня. И я позвонила ей по «межгороду».

– Мама, как ты смотришь на то, чтобы приехать ко мне пожить?..

Я сглотнула слюну.

– Что значит пожить? Ну, на время, посидеть с внучкой… Может, на год, а там подрастет, отдадим в ясли… Я? Понимаешь, мама, я решила пойти на работу… Муж? Муж работает. Но в столице такая жизнь. Чтобы выжить, нужно работать обоим. Вот только куда деть ребенка? А ты все равно сидишь дома. И я подумала, это хороший вариант, приедешь, будешь радоваться внучке, а мы будем тебя обеспечивать. Ну, что скажешь?..

Я сглотнула слюну и задержала дыхание.

– Не можешь? Но почему?.. Не можешь оставить?.. Какого ребенка? Мою сестрицу?! Эту здоровенную лошадь?!.. Отчим? Пьет? И что? Он пил всегда и будет пить дальше!.. А как же внучка, которую ты так любишь? Или это просто слова? И как же, мама, я, единственная твоя нормальная дочь?!..

Мама что-то мне отвечала, сбивчивое, с дрожью в голосе. Извинялась. Просила войти в ее положение, понять правильно. Я понимала ее, понимала. Что я давно для нее не ребенок. А столичная дама. И впредь рассчитывать могу исключительно на себя.

Побежали гудки. Мама стала далекой стареющей женщиной с заботами, не имеющими ко мне отношения. Чужим, совершенно ненужным мне человеком.

В качестве мамы она для меня умерла.

 

13

И все-таки на работу я вышла.

Не зря же я получала высшее образование. Я так думаю, если ты во что-то вложила энергию своей жизни, она должна к тебе, так или иначе, вернуться.

Я устроилась на работу в аптеку. Хорошее место, только ездить далековато. Было несколько вариантов в моем же районе, но я специально нашла вакансию в центральном округе. Мне так хотелось выбраться из серых панельных кварталов, которые мало чем отличались от города моей родины. Разве только размерами. А по сути – все та же провинция, сорняками разросшаяся по периферии столицы.

Зарплата у младшего провизора небольшая. Однако теперь я не сидела на шее у мужа, и могла себе позволить маленькие женские удовольствия вроде лишних колготок или той же губной помады. В этом присутствовал момент независимости. Во всяком случае, мы теперь были на равных. У меня отпала нужда выклянчивать на малейшую ерунду, всякий раз наблюдая его прижимистую озабоченность.

И еще убедилась я, что работа – это отдушина, возможность отвлечься от забот и семейного быта. Любое переключение само по себе ободряет. Тем более, необходимость ежедневно бывать на людях. Появился стимул следить за собой, укладывать прическу, наводить макияж, одеваться в продуманной цветовой гамме. Я словно выныривала из бредового забытья. Из одомашненного животного я вновь перевоплощалась в женщину.

Примерно об этом же писали журналы. Вслед за «Astrus» появились «Kosmopolitan», «Elle», «Harper's Bazaar», «L'Officiel», «Marie Claire», «Vogue» – и многие другие полезные издания. Все они расцвечивали нашу серость. Все они учили новому стилю жизни. Все они адресовались молодым современным женщинам и рассказывали о женщинах, которые делают себя сами.

Ну а Малыша я теперь видела только по выходным. Пришлось переселить к родителям мужа. Временно, конечно, пока подрастет. С ребенком вызвалась сидеть свекровь, кстати уволившаяся из библиотеки. А чем ей еще заняться, неприкаянной пенсионерке?

С той поры Сладкий ходить в зоопарк почти перестал. Изредка отлучался, а так целыми днями просиживал дома над диссертацией. Объяснял это тем, что договорился с начальством лаборатории, и они разрешили ему полуофициальный творческий отпуск. По утрам, когда я шла на работу, он все еще спал. Возвратившись, заставала в клубах табачного дыма за писаниной. Я распахивала окно, он зябко поеживался, не отрываясь от текста. На меня – ноль эмоций. Писатель, блин. А как же, собственно, я?

Нет, это было не отчуждение. Скорее, наоборот. Мы достигли той степени близости, когда притворяться больше не нужно. Наблюдая за ним неподдельным, без налета игры, я все чаще задумывалась: а осталась ли в нем хоть капля любви ко мне?

Мы регулярно занимались любовью, но была ли это любовь? Или просто секс, физиология, животная необходимость? В его глазах я не видела интереса, не чувствовала страсти в движениях, не слышала, пусть самых затертых, ласковых слов. По исполнении постельного номера, он отправлялся курить, заваривал чай, слонялся по кухне, пошлепывая да позвякивая. Потом затихал. Я знала, над чем. Над диссертацией. И возвращался в наше общее ложе только под утро.

Неужели правда, ему от женщины нужно только одно? А свое получил – и гори она ясным пламенем. Ему и ребенок, похоже, не нужен: сбагрил родителям и вздохнул с облегчением. Да и нужна ли ему, вообще говоря, семья?

Мне стало казаться, его устраивает, что я отныне работаю, и большую часть времени он находится в доме один. Без зазрения совести может забыть о заботах. Не думать о деньгах. Не ходить в магазин. Не готовить еду. Даже элементарный порядок поддерживать в доме совсем перестал.

Иногда намекну ему, что квартира по уши заросла грязью. А он: «Приберись. Только постарайся не очень шуметь». Или посетую на усталость и голод. А он, раздраженно: «Посмотри в холодильнике. Там, кажется, что-то осталось». Или сорвусь, звонко брякнув очередной склизкой тарелкой по груде немытой посуды в раковине. А он, философски: «Когда я умру, никто и не вспомнит, насколько эффектно сияли кастрюли на нашей кухне».

Вспоминается один день, была пятница, я вернулась с работы. Он сидел за своим всегдашним занятием. Я заговорила о том, что люди хотя бы по пятницам куда-нибудь выбираются. В кино, в театр, на концерт, да хоть бы просто прошвырнуться по городу.

Ему было некогда. Он писал диссертацию. Он жил для себя.

Включила телевизор. С экрана кривлялся известный певец, исполняя дурашливую, навязшую на зубах, прожужжавшую уши, песенку. Этот клоунский хит я слышала много раз, но сейчас меня поразила серьезность незатейливых слов: «Я ночами плохо сплю, потому что я тебя люблю, потому что я давно, давно тебя люблю…».

Я задумалась. Певец пел, а я размышляла о Сладком, который с некоторых пор завел обыкновение по ночам бодрствовать. Что бы это значило? Я хваталась за кончик мысли, но она ускользала, сбиваемая с толку назойливой песенкой: «Буду любить тебя страстно. Пусть говорят, что это опасно. Я для тебя сверну горы…».

Вырубила телевизор. Песенка привела меня в нервное состояние. Я шагнула к мужу.

– Что тебе эта диссертация, в конце концов, даст?

– Ну… для начала, я стану кандидатом биологических наук.

– И что? Наша жизнь волшебно изменится?

– Кто знает, кто знает…

– Я знаю! Не изменится ни черта!

Пустился в разглагольствования. Научный поиск нельзя мерить обывательской меркой… Результат не всегда имеет утилитарное приложение… Расширение горизонтов… Мысль… Духовность… Вклад в развитие человечества…

И прочее занудство. Боже, как осточертели его слова…

– А для семьи ты собираешь что-нибудь сделать?!

– Разве семья чем-то обделена? – Он снова уткнулся в текст.

Я вдохнула, сколько могла, раздуваясь от негодования.

Да так и застыла. У меня просто не было слов!

СКОРПИОН всегда делает то, что считает нужным. Сверяться с потребностями окружающих он не склонен. Это свойство характера в экстремальных условиях способствует выживанию, но в обычной жизни может стать проблемой для близких людей.

Он не позволит, чтоб в семье жена ему диктовала или явно подсказывала, чего бы она от него желала. Не стоит закатывать бурные сцены, выказывая недовольство, и уж тем более, не стоит при нем истерить. Даже если вы крикните, что сейчас выброситесь из окна, он безжалостно улыбнется: «Ну что ж, давай, прыгай». Он презирает любые слабости, бывает жесто́к до садизма, и под давлением эта тенденция только усиливается.

А еще Скорпион любит пожить за чужой счет. Вообще, иждивенчество – характерная черта животных этого знака. Например, пауки, не желая строить себе жилище, выгоняют из норок весьма агрессивных хозяек – ос. Каракурт может выжить из дому суслика, который по весу в сотни раз его больше. А рыбы-прилипалы не упускают случая прокатиться бесплатно на более крупной рыбе, акуле, касатке или ките. И это не потому, что паук не способен сам вырыть норку, или рыба-прилипала не умеет плавать. Они прекрасно владеют необходимыми навыками, но по натуре ленивы и, если найдется возможность, предпочитают «проехаться» на других.

Людям-Скорпионам эта черта также свойственна. Наиболее безобидный вариант – бытовая халява. В тяжелых случаях она становится настоящим высасыванием, вплоть до активного хронического вампиризма.

Все эти явления лежат в одной плоскости. Они объясняются энергозатратной скорпионьей природой. Скорпион добывает энергию любыми доступными способами, свою же энергию экономит, расходует осмотрительно и практически ею не делится…

 

14

Прошел год. Я продолжала работать в аптеке. По мнению заведующей, с обязанностями я справлялась как надо. Я и сама себя почувствовала, что называется, на своем месте.

Вот только место это мне все меньше и меньше нравилось.

Я не разочаровалась в фармацевтике, нет. Лекарства меня по-прежнему вдохновляли. Я уверенно в них ориентировалась и, находя для покупателя требуемый препарат или подбирая замену, испытывала профессиональное удовлетворение. Но постепенно я начинала осознавать, что работа – это не только таблетки. И не служение страждущим. И не личностный рост. И даже не отдушина от семейной рутины.

Работа – это, прежде всего, коллектив.

Наш коллектив был небольшим и однополым. Я среди них – самая молодая. Остальные – неясного возраста и расплывчатых форм. Дело не в этом. Главное, ни одной женщины – одни бабы.

Человек я, вообще-то, общительный. С ними у меня общих слов не находилось. Все их разговоры сводились к сплетням, кто из знакомых чего купил, и к перемыванию чужих косточек. Я сторонилась вовлечения в этот сальный треп, один и тот же, изо дня в день, в одном и том же замкнутом помещении. Другого помещения, к сожалению, не имелось. Приходилось пропускать все через вянущие мои уши.

Самой популярной была тема денег. Тяжко вздыхали по поводу аптекарских ставок. Поминали мужей, всякий раз отмечая, что чужие-то зарабатывают «о-го-го», а свои, мол, – только людей смешить. Костерили олигархов, политиков, бизнесменов и просто приличных людей, имевших доход, внушающий уважение. Сходились на приговоре: мужчине иметь маленькую зарплату – все равно, что иметь маленький член.

Отсюда следовала популярная тема номер два – мужики. Здесь наблюдалось любопытное разделение. Своих мужей они щадили, вуалировали. Порой иронически жаловались: «Мой безвылазно в гараже» или «Мой снова пришел поддатый». Но погружений в интимную глубь избегали. В крайнем случае, давали понять: все хорошо. Зато с удовольствием анатомировали чужую любовную жизнь, состязаясь в подробностях и беззастенчивости выражений. Кавалеры шли под нож в сочетании с дамами, преимущественно для того, чтобы уничтожить самих дам. Если дама, по общему мнению, была так себе, ее половина награждалась выдающимися эпитетами. А если дама представляла потенциальную конкуренцию, избранник непременно оказывался шибздиком. Мужественные самцы, чьи достоинства несомненны, подвергались критике в отношении вкуса: «И что только он в ней нашел?». А красивые, безупречные во всех отношениях пары становились поводом заклеймить счастливицу: «Ну и стерлядь!».

Я выслушивала все это изо дня в день. Я дышала атмосферой зависти и злословия. Я видела их насквозь: мужчина к ним давно не притрагивался.

Вот тоска-то. Неужели, в таком окружении – всю жизнь?

Близилась вторая годовщина рождения Малыша. Муж загодя приобрел подарок. Набор ярких кубиков с веселыми картинками и крупными буквами. Мол, пусть ребенок играется, а там, глядишь, начнет складывать и слова.

Мне же он торжественно преподнес духи. «Estēe Knowing». Созрел-таки. Пусть и слегка запоздало. К тому времени мне нравились совсем другие слова: «Giorgio Armani», «Moschino», «Bulgari», «Salvador Dali». И все равно было приятно. Важен ведь не подарок, а то внимание, которое он наконец-то на меня обратил. Заранее позаботился, выкроил время, выбрался в центр. И все тайком от меня. Сумел сделать сюрприз. У-у, ты мой Сладкий!

У меня тут же возникло замечательное предложение: всей семьей, во главе с Малышом, пойти в ресторан. Чтоб не готовить, не прибираться, а просто заказать столик, нарядно одеться, взять такси, подарить себе настоящий праздник.

Похоже, я увлекла его этой дивной идеей. Заулыбался, так мило и чуть глуповато.

И вдруг выяснилось, что денег у него больше нет.

Вообще нет. Буквально. Последние деньги ушли на сюрпризы.

– Ничего страшного. Зарплата на следующей неделе. Не помрем, – осторожно напомнил он мне в утешение.

– Не помрем?

– Ведь у тебя есть какие-то деньги…

– У меня?.. Да, у меня есть.

– Вот я и рассчитывал…

– На мои деньги?

– Иначе бы я не потратил.

Он смотрел на меня в замешательстве. Словно видел необъяснимый биологический факт. До его научных мозгов очень медленно доходило, почему это я, вместо радости, раздражаюсь:

– Ты рассчитывал на мои деньги?!

– На семейный бюджет.

– Рассчитывал сесть на мою шею?!

– Но ведь ты же работаешь.

– Конечно. Конечно, работаю… А ты не задумывался, почему?.. Да потому что мой муж не может семью содержать!

Его глаза полыхнули и затуманились. По лицу заходили упругие волны. Он уставился в пол. Сжал и разжал кулаки. Несколько раз. Сдержанно, приглушенно заговорил:

– Не передергивай. Все, что нужно, у нас уже было. И вполне можно прожить без всякого ресторана. А на работу ты вышла совсем по другой причине.

– И по какой же?

– Ты нашла повод из дому упорхнуть.

– Очень интересно…

Он поднял глаза и вдруг двинулся на меня, швыряя упреки, все злее, все ядовитей:

– Ты извелась сидеть дома. Тебе дом ненавистен. Ребенка – мужу и, – фи-ить, только тебя и видели!

Я пятилась, пятилась, и вдруг закричала:

– Да! Да, я активная! А ты ленивый! И я не буду сидеть, жопу прислоня!

– Конечно! Тебе ведь нужно вертеть хвостом!..

День рожденья мы скромно справили дома. Малыш, его родители, дурацкие тосты. Праздник быстро иссяк. Мы снова остались вдвоем. Мы опять погрузились в молчание.

Да уж, сюрприз он мне сделал отменный. Нет, я все понимаю: наука, духовные поиски, служение высоким гуманистическим идеалам, духовные сферы, расширение горизонтов, небеса обетованные…

Нищета. Голодный режим.

Был и еще один сюрприз. Явно незапланированный. Даже не знаю, как рассказать. Но надо. Потому что именно эта случайная неприятность ужалила меня в самое сердце.

То, что он по ночам писал диссертацию, это ладно. К чему ревновать? Наука – не женщина. Все ж какое-то дело. Избрав для себя эту каторгу, он истово ей отдавался. Похоже, и впрямь для мужчины работа важнее всего. Слегка беспокоили только наши все более редкие встречи. В смысле постели. Не то чтобы он избегал, но так получалось, что инициатором всегда выступала я. А может, это мой темперамент настойчиво себя проявлял на фоне его обычной пожизненной заторможенности. Не знаю. Во всяком случае, с некоторых пор мне стало казаться, будто все его действия, когда мы с ним вместе, отдают скрытой искусственностью. Будто он меня не ласкает, а выполняет движения по поверхности тела, тщательно заученные, хорошо поставленные, но без увлеченности, без души. Меня это немного расстраивало. Я за телом ухаживала, занималась шейпингом и вернулась в ту форму, что была до беременности, а выглядела даже эффектней. На улице или в метро мужчины на меня оглядывались, я это видела, чувствовала спиною. Мой же, законный, энтузиазма не проявлял. Так или иначе, он был моим мужем, принадлежал исключительно мне, а уж сколько мужчине отпущено страсти, никто точно не знает, и никто честно не скажет. Остается догадываться, что, наверное, не по гроб жизни.

Но однажды я увидела нечто за гранью разумных догадок.

Была ночь. Я проснулась от внутреннего толчка. Не помню конкретно, что мне приснилось, остался лишь след неясной тревоги. Я лежала одна. Половина постели холодно пустовала. Из-под прикрытой двери полоской сочился свет.

Накинув халат, я встала глотнуть водички, сходить в туалет и заодно взглянуть, как там мой Сладкий. Как я и предполагала, свет горел во второй нашей комнате, давно облюбованной мужем для уединения с диссертацией.

В комнате он отсутствовал. На столе белели бумаги. Серела пепельница, переполненная окурками. И еще, к моему удивлению, ярко пестрели журналы, которые муж всегда презирал – мои «Astrus».

Свет горел также и в ванной. Сквозь застекленную дверь я увидела силуэт. Дверь была заперта, и он не слышал моего приближения. Он стоял в сиянии софитов, спиною ко мне. Чем-то там занимался. Чем конкретно, я не могла разглядеть, волнистое стекло искажало и размывало. Почему-то я замедлила шаг. Что-то меня смутило. Я затаилась в сумраке коридора, вглядываясь, пытаясь понять. Единственное, что я пока разобрала – он стоял голый. В глухой ночной час? Затеял помыться? Странно… Нехарактерно… Я видела его локоть, который двигался в мелком и частом ритме, будто рука постукивала молоточком или толкла пестиком в ступке. Никаких звуков при этом не доносилось. Только дыхание. Да, он сбивчиво, жарко дышал.

И тут мне сделалось дурно.

Он сменил руку, утомленной ладонью оперся о раковину. Другая рука продолжила делать то, что недоделала первая. Все те же мелкие, частые дерганья, все быстрее, все яростней. И его дыхание – все более глубокое, загнанное, сладострастное.

Меня замутило от осознания.

И еще я увидела: пред ним, на белом фаянсе раковины, прислоненный к зеркалу, стоит развернутый постер последнего номера «Astrus». Я осознала, что в жизни мужчины могут быть радости помимо живой женщины. И даже совсем без нее.

Меня начало колотить.

Он опять сменил руку, зачастил, усиленно заработал, в совсем ошалелом, безудержном ускорении. Вдруг, содрогнувшись, застыл. Издал долгий, приглушенный стон. Я почувствовала себя не просто обделенной или обиженной. Хуже. Смертельно обманутой.

Энергия жизни выплескивалась в пустоту.

На следующий день я вышла искать пустырь. Это оказалось не такой уж простой задачей. Наша окраина, словно по сказочному волшебству, обернулась на удивление обустроенным, густонаселенным районом.

Я шла, озираясь, точно преступница. Хотя, ничего такого, недоброго, не замыслила. Скорей, я сама была жертвой. А вообще, кому какое до меня дело? Но мне казалось, будто все исподтишка за мной наблюдают. В каждом дворике, на каждой дорожке, площадке, лавочке, мне встречались какие-то люди: то мамаши с колясками, то подростки на роликах, то старухи, то спортсмены, то собачники, то алкоголики. Во всем огромном районе не отыскивалось ни единого закутка. Стоял солнечный день.

Наконец, я дошла до самого края цивилизации. Обогнула забор зачаточной стройки с забитыми в глину сваями, дремлющим экскаватором и несколькими вагончиками. Дальше простирался бурьян, уходящий в овраг. Над обрывом пестрела помойка.

Я достала из сумки. Оглянулась. Никого. Щелкнула зажигалкой. Ветер задул. Я щелкнула еще и еще, приоткрыв, разлохматив страницы. Наконец, занялось, колыхнулось, побежало и вспыхнуло пламя.

Руку обожгло. Я бросила книгу наземь. «Звезды судьбы».

Она распахнулась. Огонь делал дело, но как-то медленно, вяло. Книга будто сопротивлялась, уплотнившись, ужавшись, не желая исчезнуть. Я нашла палку и стала ей перелистывать. Время остановилось. Меня заворожила стихия огня. Я видела строчки, которые когда-то читала, и еще не прочитанные. Я им больше не верила, все это потеряло какой бы то ни было смысл. Последним оплотом смысла оказалась фраза на первой странице:

Окружающий мир подает нам знаки. Сложность в том, чтобы правильно их прочесть…

Вот огонь слизал и ее.

Оставалась обложка. Я поддела палкой и поставила ее «домиком». Плотный картон держался дольше всего, но и он обратился в тлен. «Домик» сгорел. Я поворошила дымящие угли. Почерневшее задышало оранжевым, потом стало серым, обесцвеченным – и окончательно черным.

Я не чувствовала ничего. Полное равнодушие. Холодная скука. Солнце стояло в зените. Абсолютная ясность, почти без теней. Ветерок легко перекатывал клочья пепла. Впереди, за оврагом, колыхалась в мареве знойная пустота.

 

15

Пошел второй год работы в аптеке.

Лето выдалось жарким. Над центром столицы висел плотный смог. Иногда громыхали грозы, изливались ливни. И опять духота.

В моей жизни ничего не менялось.

– Девушка, что у вас есть от давления?

– Это, это и это. На выбор…

– Девушка, что-нибудь легонькое от сердца.

– Ну, для начала, попробуйте вот…

– Девушка, а что самое эффективное от головы?

– Вообще-то, есть несколько вариантов…

– Девушка, мне тут терапевт выписал… Скажите, а существует аналогичное, но подешевле?..

Началась пора отпусков, и наши ряды поредели. Приходилось вертеться волчком между складом, прилавком и кассой. Кто постарше, постоянно ворчали насчет маленькой зарплаты. Дескать, вкалывать за такие деньги – себя не уважать. Я-то не ворчала, но было противно видеть в них свое будущее. Уважать это не находилось ни малейшей зацепки. Все ясней становилось, что судьба моя уперлась в тупик, и самое отвратительное – никакой перспективы хоть каких-нибудь перемен.

– Упаковку презервативов.

– Каких именно?

– На ваш вкус.

Я что-то не поняла: он издевается, шутит или просто кретин? Вскользь окинула взглядом. Вроде, приличный мужчина. Молодой, симпатичный. За ним ждала очередь. Нашел место кадриться. Псих.

– Вам какого размера?

Он стушевался.

– Давайте самые лучшие.

Выбрав самые дорогие, я подчеркнуто холодно назвала цену. Испытующе присмотрелась: не исказится ли его лицо? Он достал портмоне, извлек купюру и безразлично протянул ее мне. Я взялась – и вдруг застыла, точно парализованная.

Он смотрел на меня, а я на него, мы с двух сторон держали одну купюру. В его глазах разгоралось смятение, даже испуг. Мне и самой стало резко не по себе. Накатила волна внезапного узнавания. Я узнала его. Очевидно, и он меня.

Через прилавок стоял следователь.

Перед памятью замелькали обморочные картинки: длинные коридоры, казенные двери, стулья для ожидающих, мрачные люди, кабинет с зимней слякотной серостью за решеткой окна, стакан воды, дым, спина в пиджаке, заваленный бумагами стол, а посредине всего – «дело номер», подсудное дело Макса.

Потупил взгляд. Я приняла деньги, выбила чек, отсчитала сдачу. Он сгреб одной кучкой и поспешил удалиться. Отошел к окну и только там рассортировал: сдачу в портмоне, чек – в урну для мусора, а покупку – в карман свободных льняных брюк.

Как-то все это было нелепо. Человек, подводящий других под суд, покупает презервативы. Хотя, почему бы и нет? Он что, из другого теста? Явно меня узнал, однако предпочел знакомство не обнаруживать. Что я чувствовала: обиду или облегчение? Не знаю. Я чувствовала тревожность.

Занялась покупателями. Привычные функции давались с трудом. Я перестала соображать, где какое лежит лекарство. Я словно передвигалась в вязкой атмосфере многократно усилившегося давления. Словно под водой. Или в бреду.

Наконец, он ушел.

В душе остался осадок. И во рту – горький привкус медикаментов, как это бывает в болезни, после упавшей температуры. В голове разрасталась легкость, воздушность, освобожденность. Разрасталась звенящая пустота.

Неожиданно он вернулся.

Остановился на фоне окна. Я видела силуэт. Не сомневалась, он на меня пялится. Сердце стучало. Очередь быстро таяла, как назло. С последним из покупателей я возилась дольше всего, но вот и эта задержка иссякла.

Следователь медленно подошел к прилавку. Облокотился.

– Выходит, вы здесь работаете?

– А что, это противозаконно?

– Простите. Я не это имел в виду. – Смутился.

Я отвернулась и задвигала ящичками с лекарствами, отыскивая причину по возможности на него не смотреть.

– Вам нравится ваше место работы?

– А вам – ваше?

– Я первый спросил.

– С чего вы взяли, что я буду вам отвечать? Или это допрос?

– Мне кажется, вы достойны лучшего, – проигнорировал он мою язву. – Я мог бы помочь вам.

– На доброго волшебника вы не похожи.

– Сколько вы здесь получаете?

Развернувшись, я уставилась на него в упор. Что он себе возомнил? Да кто он вообще такой?!

Его лицо было без надменности. И без игры. Серьезное, немного грустное выражение. Он смотрел на меня в точности так, как тогда, на выходе из тюрьмы, где он мог бы меня задержать, но не стал этого делать.

– У меня есть знакомство в одной иностранной компании, – сказал он. – Они недавно пришли на наш рынок и набирают сотрудников. Работа как раз по вашему профилю – фармацевтика. Оплата в валюте. Дают машину. Если вам это интересно, я мог бы вас рекомендовать.

– Даже не знаю… Как-то это для меня неожиданно… Нужно подумать… – Я пыталась сообразить, чего на самом деле он от меня хочет. Вроде, не ловелас, откровенно не клеится. Тем более непонятно. – А вам-то какой во мне интерес?

– Почему бы просто не сделать доброе дело?

Я вспомнила Макса. Доброе дело? Как бы не так. Семь лет. Хотя, с другой стороны, следователь – человек подневольный, он только сделал свою работу, то, что должен был по закону сделать. Четвертый год пошел. И ни весточки. Если бы Макс хотел, написал бы. Да и я – хороша. И, к тому же, родился ребенок. Все теперь по-другому. Почему я должна отказаться от шанса изменить свою жизнь? Иностранная фирма. Оплата в валюте. Дают машину. Разве не об это мечтает каждый, кто хочет себя уважать? Разве не добивает меня день за днем бедность и бесперспективность? Разве я не стремилась стать современной женщиной, которая делает себя сама?

– Ну, так я поговорю насчет вас? – Он достал записную книжку и ручку. – Не обещаю, что вас непременно возьмут. Но чем черт ни шутит. На всякий случай, оставьте мне свой телефон.