— Почему собственно ты ревел в церкви? — спросила я Леандера, когда проснулась следующим утром и не решалась высунуть из моего кокона из одеяла больше чем кончик носа.

Папа как раз только снова включил отопление. Клокоча и тикая, оно пыталось изгнать из моей комнаты холод. Окно запотело. Снаружи всё ещё был мороз, но снег не шёл. Леандер использовал свой платок, превратив его в шарф, и прислонился, дрожа, к батарее.

— Я не ревел, — его голос звучал хрипло, как почти всегда утром, — Мне что-то попало в глаз.

— Да, конечно. Конечно же ты ревел!

— Разве я всхлипывал или буйствовал или ныл, так как твоя мама, когда она снова терпит неудачу в приготовление пищи?

— Есть разные виды плача, — исправила я его. — Я думаю, твой плач был плач из-за эмоций.

— О, Люси, эксперт в разных видах плача, — сказал он колко, — Потому что ты тааак часто ревёшь. Именно как настоящая девчонка.

Я действительно реву не очень часто. Но если да, то тогда по-настоящему. Последний раз я плакала, когда Леандер испортил мне свидание в кино с Сеппо. Но в тот день я также была больна. А Леандер не видел, что я плакала, потому что незадолго до этого прогнала его.

— Ну, очевидно это ты здесь девчонка, — ответила я. — Леандер плакса.

Леандер только фыркнул и начал подбирать крошки от пряников с пола и бросать в меня. Доски рядом с местом, где он спал, были усыпаны крошками от пряников. Кроме этого в углу стоял на половину съеденный йогурт. Ложка прилипла к обоям. Мне приходилось постоянно убирать за Леандером, чтобы никто не заметил его жратву.

Я оставалась, молча лежать, в то время как Леандер, надувшись, сопел, и слушала, как мама и папа громыхали на кухне, и время от времени в квартире раздавался звонкий голос бабушки Анни. Это звучало так, будто она одновременно пела, молилась и ликовала.

Скорее всего, она где-то соорудила маленький алтарь и призывала космические силы.

— Почему собственно она почувствовала тебя? — спросила я. Леандер перестал сопеть и снова посмотрел на меня.

— Она ведь только догадывалась… Очень старые люди иногда слышат и видят больше, чем молодые люди. Я думаю, вы говорите, что они впали в старчество. Они вспоминают большую часть времени те вещи, которые случились давно, а настоящие время почти не воспринимают. Они делают это, потому что воспоминания делают их счастливыми, но молодые люди не хотят этого и дают им медикаменты, чтобы они снова жили в настоящем. При этом они часто чувствуют намного больше, чем вы.

Это было слишком большая лекция для такого раннего утра. Тем не менее, я переспросила.

— Означает ли это, что Анни действительно что-то заметила?

— Конечно, — сказал Леандер, пожимая плечами, — Она, разумеется, не знает, что чувствует. Но самое позднее, когда Хозяин времени придёт её забирать… — Он замолчал и прикусил губу, — Старые люди знают больше, чем вы думаете. Вы считаете их сумасшедшими или сдаёте в дома для престарелых. Но они не сумасшедшие. Они просто больше не совсем здесь. Они уже немного там. И они ожидают своего охранника.

Я ничего не понимала, как часто бывало, когда Леандер рассказывал о Sky Patrol. Я только что-то чувствовала, и то, что я чувствовала, мне не нравилось. Нет, это совсем мне не нравилось.

— Означает ли это, что Анни умрёт?

— Расслабься, Люси. Конечно, её скоро заберут, она ведь старая.

— Что ты имеешь в виду, говоря скоро? — Я поняла, что мой голос дрожал, и сглотнула несколько раз, потому что вдруг почувствовала, что не могу дышать.

— Так, через десять, пятнадцать лет.

— Это для тебя скоро? — воскликнула я, вздыхая от облегчения, и отбросила одеяло, хотя в комнате всё ещё было очень холодно. Я не хотела больше оставаться лежать в кровати и вести с Леандером сложные разговоры. Бабушка Анни будет ещё десять лет жить. Это было всё, что я хотела знать в этот момент.

— Для нас десять лет это скоро, да, — сказал Леандер и потёр, зевая, плечи. Я бросила ему его футболку с лосем, и как каждое утро мы зашли вместе в ванную. Официально я теперь принимала душ утром и вечером. В мире моих родителей. В моём мире это выглядело так: Утром принимал душ Леандер, а я сидела рядом, смотрела на плитку и постепенно просыпалась. Вечером душ принимала я, конечно одна.

После того, когда мы, наконец, были готовы, я села ещё раз на свою кровать, чтобы посмотреть на мои подарки. Вчера я постоянно смотрела на Леандера, поэтому почти не было времени заняться ими. Что мне делать с выпрямителем волос металлическо-розового цвета я ещё не знала. Мои волосы были слишком короткими, чтобы выпрямлять их. Кроме того я вовсе и не хотела выпрямлять их. Купон от папы был уже лучше. Я могла в Ikea выбрать себе диван. «Девочкам нужен диван», написала мама на нём внизу. Почему это было так, было мне не ясно, но, наверное, она надеялась, что я спрошу её об этом, а она сможет мне прочитать лекцию на женскую тему. Но прежде всего я никогда не смогу пользоваться диваном, пока Леандер был здесь. Потому что единственное место, где можно было поставить его, находилась между кроватью и батареей, ниша, где спал Леандер. Он присвоит диван себе.

В дверь постучали.

— Люси?

— Да?

— Можно мне войти? — Это прозвучало не хорошо. Если мама спрашивала, может ли она войти, тогда она что-то задумала.

— Как хочешь, — Леандер широко ухмыльнулся. Он любил слушать маму и меня, когда мы что-то обсуждали. Ему очень сильно нравилась моя мама. Мама прошлёпала в комнату и села рядом со мной на кровать. О нет. Сейчас последует доверительный разговор.

— Представление может начинаться! — объявил Леандер, с наслаждением вздохнул и устроился удобно у подножия кровати. Я бы с удовольствием расцарапала ему лицо. Но чем приметнее я буду себя вести, тем дольше будет длиться этот разговор.

— Люси, — начала мама осторожно и принялась пальцами распутывать бахрому её розового, рождественского платка. — Я о тебе немного беспокоюсь.

— Опять? Мама это ничего…

— Ерунда. У меня есть глаза и у меня есть уши. Вот, например эта вещь с купанием… это обязательно должно быть два раза в день? Ты же знаешь, папа считает это плохо, это расходует энергию и… утром ты принимаешь душ действительно очень долго.

— Потому что я мёрзну. Мне приходиться так долго стоять под душем, чтобы согреться. Если бы папа оставлял ночью отопление включенным, тогда… — Тогда тоже ничего не изменилось бы, подумала я удручённо. Леандер будет продолжать стоять под душем целую вечность и петь французские детские песенки.

— Ладно, обсудим следующее, — сказала мама менее мягко и осторожно, — Твоё обжорство. Недавно у тебя уже была такая фаза, когда ты ела очень много и в своей комнате и ночью.

Потом ты заболела и почти ничего больше не ела. И вдруг из кухни снова исчезают вещи. После того, как начались каникулы это особенно бросается в глаза. Я имею в виду, что конечно рада, что тебе наконец-то стала нравиться моя рождественская выпечка, и я же вижу… — Мама беспомощно указала на крошки и полусъеденный йогурт, — Я вижу, что это ты себе берёшь. Но Люси, ты всё ещё такая худая и…

— Что и?

— Я просто боюсь, что у тебя одно из этих расстройств приёма поищи. Я как раз снова читала, что такое у многих молодых девушек…

— У меня нет расстройства приёма пищи! — воскликнула я рассержено и вскочила на ноги, — Это полная ерунда! Я просто в последнее время много тренируюсь и мне нужна энергия!

Мама в изумление подняла голову и оставила свой платок в покое.

— И для чего же ты тренируешься, скажи, пожалуйста?

Вот дерьмо. Почти проговорилась. Мои родители ведь не знали, что я занимаюсь паркуром. Так было со всеми нами. Никто дома об этом ничего не говорил. Мы были уверены, что они тут же запретят нам заниматься.

— О, мы — ну, мы выполняем упражнения на турниках в парке и танцуем брейк-данс и всё такое… — Был ли брейк-данс для неё нормой? Знала ли мама вообще, что такое брейк-данс? Во всяком случае, и то и другое не было ложью. Мама боялась за меня, это я видела в её глазах. Я не хотела обманывать её, когда она так за меня боялась.

— Кроме того — кроме того у меня вероятно начался переходный возраст, а тогда ведь всё меняется, не так ли? — спросила я. Что за глупое оправдание. Да, мне было тринадцать и я вот уже как полтора года было влюблена в Сеппо, но у меня пока не было не одного прыща, и я не хихикала постоянно, как Софи, а бюстгальтер и подавно был мне не нужен. Конечно я уже давно не чувствовала себя ребёнком. Совсем нет. Но, в сущности, я никогда не хотела говорить об этом маме. Потому что мама только и ждала этого, что у неё появиться возможность вести со мной какие-нибудь неприятные разговоры на женские темы, и подчёркивала уже несколько лет при каждом удобном случае, что её дочь опаздывает в половом созревание. Из её рта это звучало почти так, будто это что-то плохое, опаздывать в половом созревание. Казалось, мама только того и ждала, увидеть меня в переходном возрасте.

Но я не хотела хихикать, не хотела, чтобы у меня появились прыщи и носить бюстгальтеры, а потом ещё разговаривать об этом с мамой. Я просто хотела сразу вырасти, без всего этого хлама. Но теперь я по глупости преподнесла ей как раз то, на что она уже так долго надеялась.

Леандеру, казалось, это понравилось. Он ухмыльнулся мне и поднял вверх большой палец.

— Классный переход, Люси. Теперь последует разговор о сексе, вот увидишь!

— Я уже всё знаю об этом! — заорала я на него и в то же момент прикусила язык.

Полная раскаяния я посмотрела на маму.

— Я имею в виду, я… ах мама, это всё так ужасно сложно…

— О да, моя дорогая, это точно! — воскликнула мама со слезами на глазах и крепко прижала меня к своей груди. Я ахнула. Объятия мамы могли быть опасными. Свои мышцы, натренированные метанием диска, она контролировала не лучшим образом, когда начинала реветь. Это было похоже на то, что у меня получалось с размахом. — Значит, теперь это случилось, моя маленькая девочка выросла.

— Хм — да. Пожалуй, так, — пробормотала я.

— Она никогда не вырастит, — прозвучало от подножия кровати. — Мне придётся ждать до потери пульса.

— Если ты хочешь что-то узнать, Люси, ты всегда можешь спросить меня! Всегда! — она подмигнула мне заговорщически. — Ты уже…?

— Нет, я не делала этого, — ответила я быстро, хотя не была уверена, что мама вообще имела в виду. Но чем бы это ни было, эти темы предназначались определённо не для ушей Леандера.

— Я бы хотела побыть теперь немного одна, — сказала я и постаралась по возможности сделать девическое выражение лица. Леандер, сделав кувырок назад, свалился с кровати.

— Неужели я вижу это! Гадкий утёнок пытается смотреть как лебедь! Аллилуйя! — загоготал он.

— Конечно же я оставлю тебя одну, конечно моя дорогая! О, это всё так захватывающе… — Мама встала, поцеловала мои волосы и исчезла из моей комнаты.

Но Леандер не собирался исчезать. При том, что моё желание побыть одной, относилось к обоим и это он хорошо знал. Он забрался на мой письменный стол, скрестил небрежно ноги, опёрся руками на колени и не переставал показывать мне свою ямочку на щеке.

— Ты можешь, наконец, перестать так глупо ухмыляться? — набросилась я на него, — Это не смешно! Мама думает, что у меня расстройство приёма пищи, потому что ты постоянно опустошаешь наш холодильник, и я всегда должна приносить тебе лишнюю порцию в комнату!

В первые дни, после того, как Леандер создал своё тело, ему не нужно было ни много еды, ни много сна. Но теперь он жрал, как лошадь. Это стало привлекать внимание.

— Это ведь хорошо, что твоя мать заботится о тебе. Меня это вполне устраивает. Мы любим обеспокоенных матерей. Тогда нам не нужно так много… — Он сам прервал себя и стал смотреть подчёркнуто невинно из окна.

— Не так много работать, да?

— Опля, поймала с поличным, — сказал он беспечно и снова самовлюбленно усмехнулся. Между тем это уже больше не было тайной, что у Леандера были фазы, когда он был донельзя ленивый. В другие моменты он был чересчур рьяный и причинял больше вреда, чем пользы, как вчера, когда он как сумасшедший бегал по квартире и задувал свечи. И потом он ещё надеялся, что сможет сделать карьеру.

Мне ничего другого не оставалось, как отдать ужин Леандеру, а самой обойтись без него. Мама и папа отвозили бабушку Анни домой, а затем были приглашены на рождественский ужин к одной знакомой супружеской паре в Огерсхайме, тоже содержащей похоронное бюро. Мама поставила в холодильник для меня порцию гуляша из дичи, который принесла с собой бабушка Анни. Я любила её гуляш, а ещё больше я любила её домашние клёцки. Я всё подогрела, бухнула перед ногами Леандера и использовала возможность, чтобы одеть в коридоре куртку и исчезнуть. Помирать с голоду я ни в коем случае не собиралась.

Я перешла улицу к пиццерии Ломбарди. Там мне, конечно, не дадут гуляша из дичи, но хотя бы кусок пиццы.

— Счастливого рождества! — крикнула я, взобралась на барную табуретку и толкнула в сторону госпожи Ламбарди кулёк отвратительных маминых пряников.

— Лучия! — прогремела она, обрадовавшись, схватила меня и потащила в кухню к своему мужу. Так я себе это и представляла. Кухня Ломбарди была особым местом. Потому что она имела небольшое помещение рядом, в котором в большинстве случаев сидел кто-то из семьи и что-то ел или делал домашнее задание или рисовал или играл. И если мне повезёт, то там сейчас сидит Джузеппе. Я встала на носочки, чтобы что-то увидеть через пар, который поднимался от котелков и горшков. Но прежде чем я что-то смогла рассмотреть, меня схватил отец Сеппо и покружил в воздухе. У папы Сеппо из-под воротника рубашки действительно выглядывали чёрные волосы.

— Лучия! Где твои мама и папа?

— Ушли, — сказала я и постаралась произвести безутешное впечатление, — К каким-то другим гробовщикам в гости. Хотели там вместе поужинать. А меня не взяли с собой. А я так голодна.

— Оооо! — воскликнули одновременно поражённо господин и госпожа Ломбарди и схватились руками за головы. Это заняло только несколько секунд и уже я сидела в личной кухонной нише Ломбарди с тарелкой полной дымящегося спагетти и мать Сеппо обхаживала меня.

— Бедный ребёнок, — повторяла она снова и снова. — Столько смерти, это плохо для детей. Родителей никогда нет дома, всё время работают. Кушать нечего. Бедный ребёнок.

Я кивнула ей с полным ртом и поспешила проглотить, потому что если я не ошиблась, то увидела только что чёрные кудри Сеппо рядом с печью для пиццы. Моё сердце забилось быстрее, и внезапно у меня почти пропал аппетит. Да, это должен был быть Сеппо…

До сих пор я встречала только его братьев и сестёр. Но если Сеппо был здесь, то…

— Привет Люси. — А вот и он!

— Привет, — пробормотала я и быстро засунула лапшу, свисающую в уголке моего рта, в рот. Я попыталась проглотить ком из лапши, застрявший в голе, но он оказался больше, чем я думала. Закашляв, я схватила мой стакан кока-колы.

— Помедленнее, Лючия, помедленнее, — призвала меня госпожа Ломбарди, — Здесь хватит для всех. В этом доме никто не умрёт с голоду!

— Ты как? — спросил Сеппо. На нём был одет фартук, а его руки были белыми от муки, но его тёмные глаза сверкали. — Я должен идти снова к печке, сегодня очень много посетителей. Увидимся в новогоднюю ночь. Вы ведь придёте, не так ли?

Я только кивнула. Внезапно я не смогла больше ничего сказать. Но ведь, по сути, я всегда могла что-то сказать. Но прежде всего я хотела отругать Сеппо, потому что он пытался исключить меня из группы. Так как он всё ещё до сих пор по-настоящему не извинился.

Да, я придумала злейшие упрёки, и если бы это не помогло, то я надрала бы ему уши. Это всегда помогало, так как у Сеппо были чрезвычайно чувствительные мочки ушей.

А теперь я лишь сидела, уставившись на него, и жевала. Нет, мой подарок он всё-таки не получит. Он не заслужил его. И голодной я тоже больше не была.

Завистливо я смотрела на других гостей, когда пробиралась с упаковкой рождественского итальянского пирога через переполненный ресторан, потому что они могли всё время наблюдать за Сеппо, как тот стоял в открытой кухне и быстро подбрасывал тесто для пиццы в воздух.

Леандер ждал меня перед входной дверью нашего дома. Было очевидно, что он рассердился. Очень сильно рассердился.

— Почему ты просто так сбегаешь? Что это такое, а?

— Ты мой ангел-хранитель и ты должен следовать за мной, если я ухожу! — Леандер от злости стиснул зубы, так что они заскрежетали.

— Ты была у этой волосатой обезьяны. Верно? Я прав? — Я ничего не ответила, а прошмыгнула мимо него в дверной проём и поднялась вверх по лестнице. Я захлопнула входную дверь, прежде чем Леандер мог за мной последовать. Не повезло. На лестничной площадке он был от меня настолько близко, что не мог как раньше пролететь через стены. Он должен был ждать, пока я не запущу его.

В коридоре я вырвала свечу из дурацкого деревянного ангела, зажгла её оставшейся последней спичкой и с помощью её пламени разожгла все без исключения свечи, которые нашла. А их было много. Под конец я зажгла все свечи из пчелиного воска, которые мама вчера прикрепила к ёлке. Мне для этого пришлось подняться на книжный шкаф, чтобы дотянуться до всех. И я почти вместе с ёлкой упала на пол. Только в самый последний момент я отпрыгнула в сторону. При этом я подвернула себе лодыжку, но была так зла, что даже не заметила боли. Я была зла на Сеппо, на Леандера, а так же на маму, потому что она всё замечала и всегда о любой мелочи заводила разговор. И да, я даже была зла на папу, потому что он на ночь отключал отопление. И я была зла на мать Сеппо, потому что она верила, что мои родители плохо обо мне заботились. В общем, я была в ярости на всех.

Когда все свечи горели, я запустила Леандера в квартиру, зашла в свою комнату, хлопнула дверью, так громко, как только могла и легла в свою кровать.

Это заняло много времени, пока Леандер потушил все свечи и пришёл ко мне. Я уже почти спала. Я сделала вид, будто не заметила его. Он убрал свой платок с волос, плотно обернул его вокруг шеи и свернулся возле меня на полу калачиком. Ему должно быть каждую ночь очень холодно там внизу. Но в этот момент мне было всё равно.

— Снова успокоилась? — спросил он тихо.

— Пфф.

— Я понимаю всё это лучше, чем ты думаешь, Люси.

Я попыталась немного захрапеть, но это прозвучало неестественно. Кроме того Леандер любил много говорить, когда я засыпала. Вероятно, он даже продолжал разговаривать, когда я уже спала.

— Это тебя беспокоит, что ты ни с кем не можешь поговорить обо мне и что ты никому не можешь рассказать, что я нахожусь здесь, и почему ты иногда странно ведёшь себя. Мы в Sky Patrol знаем, что семья должна держаться вместе и понимать друг друга, потому что это хорошо для здоровья. Не сердись на свою маму. Вам нужно уживаться друг с другом.

О Боже, теперь он ещё даёт мне советы, подумала я озлобленно. Тем не менее, у меня на глазах вдруг появились слёзы.

— Знаешь для меня всё ещё намного хуже. Я ни с кем не могу поговорить, кроме как с тобой. Моя труппа ни капельки мной не интересуется. Она изгнала меня! Отец и мать что-то замышляют, а я не знаю что… — продолжил Леандер задумчиво, не заботясь о том, слушаю я или нет, — Я могу поговорить только с тобой, а ты меня ненавидишь.

Одна из моих слезинок оторвалась и горячая упала на подушку. Я подтянула одеяло ещё немного выше.

Теперь Леандер начал говорить на французском. Он иногда так делал. Он лепетал приглушённо перед собой и обычно я могла прекрасно при этом засыпать, потому что почти ничего не понимала. И сейчас мои веки отяжелели, а мои от злости сжатые кулаки расслабились. Потом Леандер перешёл снова на немецкий. Его голос был теперь совсем тихим, почти как шёпот.

— Быть геем кстати, это только результат одной из ваших скверных болезней. Да, это самая худшая болезнь, которой вы люди можете заболеть. Самая плохая, потому что для неё нет ни исцеления, ни облегчения. Вы называете её любовью.

Но я уже заснула.