Мирное мгновение

Я была готова. Моя шея наконец-то нашла удобную позицию на горе из подушек. Ноги в тепле, обмотаны голубым, флисовым одеялом, в то время как бёдра и плечи завёрнуты в более тонкое, из хлопка. Рёв газонокосилки, который в сухие дни, как этот, неизбежно начинался примерно в обед и мешал любому отдыху до сумерек, только что, на удивление, утих и даже сосед перестал обрабатывать кустистые края своего показного газона электрическими ножницами.

Однако мне не хотелось полной тишины. Поэтому мой правый указательный палец лежал наготове на MP3-плеере, чтобы при первом луче солнца, который проломится сквозь тучи, включить песню, чей автор носил ещё более глупое имя, чем даже её название. Fatal Fatal от DJ Pippi. Но для меня, с момента просмотра коллекции пластинок чилаут моего брата, эта песня была воплощением лета, да, гимн, чтобы ничего не делать, расслабиться, и именно этого я с нетерпением ожидала, преисполненная почти нездорового предвкушения. Потому что у меня не было много времени для отдыха. Мой компьютер дожидался в режиме ожидания. Мне нужно было только переместить мышку, чтобы он снова начал считать, а мой мозг работать. Сегодня ночью я позволила себе поспать только три часа, как обычно между двумя и пятью часами. Уже как только начало светать, а птицы перед окном убого-весело щебетать, я снова измученная, села за письменный стол и принялась исследовать дальше — чтобы уже после нескольких кликов понять, это будет бессмысленно. Я не находила горячий след, которой искала, не говоря уже о проходящей красной нити, которая должна была существовать — да, она должна была быть здесь, так почему, чёрт возьми, она не обнаруживалась?

Беспокойно я повернулась на бок, натягивая сползающее одеяло на бёдра. Стоит ли мне уже сейчас закончить отдых? И продолжить поиск в интернете? Нет, в этом нет никакого смысла, я и раньше уже больше ничего не различала на экране, из-за того, что мои глаза были раздражены и высохли. Упорядочить всю эту информацию, обрушивающуюся на меня, я всё равно больше не могла. Мне нужно отдохнуть. Я и хотела. Тем более, после того, как непреднамеренно снова попала на одну из этих красочных туристических сайтов, которые обещали мне именно это; глубокий, блаженный, лазурный отдых. Праздность и безделье в колыбели средиземноморской культуры. В Италии. Италия, обетованная, далёкая страна, которая выборочно, привадила меня к грани срыва или наполняла восторгом — и отказывала в том, что прятала.

В Марах. В Марах и может быть в моём отце.

И в Тессе.

Именно в это я и не могла поверить, когда просматривала все сайты интернета, которые выдавал Гугл, как только я вводила «Италия» в окно поиска. Конечно, там были не только обещания — при условии, что вы оставили позади несчётное количество сайтов с предложениями отпуска. Нет, в Италии например, происходили разрушительные землетрясения, она страдала от коррумпированных политиков с сомнительным главой государства (я даже коротко спросила себя, не был ли он возможно одержимый сексом полукровка), на юге царила мафия и высокая безработица, нарастали не решённые проблемы с беженцами, экономика страдала, но эти сообщения казались почти милыми и незначительными, между обилием южной красоты, которая представала передо мной, прежде всего на блоках путешественников и сайтов об искусстве и архитектуре. Италия была не только легендарной страной для отдыха, но также и воплощением художественной эстетики. Из чистого отчаяния я вчера часами разглядывала живопись Сикстинской капеллы и надеялась найти спрятанные намёки на Маров. Я много чего нашла, но только не Маров.

Это чуть не сводило меня с ума. Скудная информация, которую я ранее уже с трудом собрала, не подходила к результатам моих исследований и была, кроме того, странной, загадочной и полной невысказанных кошмаров.

Информация номер один: Мой отец пропал без вести в Италии и по-прежнему от него нет никаких вестей. Не одного признака жизни. Месяцами мы ждали какой-нибудь ссылки, которая сказала бы нам, что он ещё жив, даже если она была бы крошечной. Ничего. Мама даже уже начала оплакивать его. Мой желудок сводило судорогой при каждом телефонном звонке, который раздавался в тихом доме, потому что я надеялась, что звонящий это он. Но эта страна поглотила его. Об информации номер один я никогда не хотела размышлять долго. Она причиняла слишком сильную боль, сжимала горло.

Так что перейдём к информации номер два: центр жизни Тессы предположительно находится на юге Италии. Тесса. О Боже, Тесса… Мать Колина. И любовница. Она такая старая и могущественная, что даже жестокий перелом шеи ничего не смог изменить в её сумасшедшем, похотливом хихиканье. Она с самого начала влияла и внедрилась в жизнь Колина; она беспощадно выслеживала его, как только тот становился счастливым, чтобы взять то, что она считала своей собственностью: своего ребёнка. Колина Иеремию Блекбёрна, мою большую любовь и, как казалось, мою мрачную судьбу. Я не могла думать о Колине, чтобы сразу же не подумать о Тессе, но также я не могла думать о Колине, и при этом не думать о Францёзе, том Маре, который атаковал моего брата и высасывал из его организма всю жизненную энергию, поэтому Пауль заболел пороком сердца и чуть не умер. В последнюю секунду Джианна и Тилльманн смогли его реанимировать.

— Чёрт, тут ведь должна быть связь! — Я вздрогнула и подозрительно прислушалась, когда заметила, что нечаянно высказала мысли вслух — восклицание, прозвучавшее как возмущённое шипение змеи. Я призвала себя сосредоточиться, не смотря на отяжелевшие веки и головокружение. Если уж я раздумываю, пока не покажется солнце, тогда мне стоит сделать это здравомысляще.

Я остановилась на информации номер два. Тессе. Тессе, которая снова отправилась в путь преследовать Колина, потому что мы, на один короткий момент, испытали счастье. Действительно ли это было счастье? Или мы только спровоцировали её? Что разозлит её сильнее? С тревожной смесью из волнения и гнева, я вспомнила те минуты, которые Колин и я провели в лесу с волками, после того, как Францёз стал не способен к хищению, а Колин оправился от своего отравления. Я была прямо-таки в опьянение и уверенна в том, что смогу преодолеть все препятствия, если мы только будет бороться за наше счастье и попытаемся убить Тессу.

— Убить Тессу…, — прошептала я с внезапной насмешкой по отношению к себе. Убить Тессу? Да, это единственный путь, который сделает возможным наше будущее с Колином. Возможно существует метод убийства, о котором я ещё ничего не знаю и который хотел передать мне Колин. Он пообещал передать. Но после того, как эйфория от победы над Францёзом утихла, а мои раны начали болеть, я постепенно осознала, что мы на самом деле задумали.

Мы, не я. Я не единственная, кто хочет видеть Тессу мёртвой. Тильманн тоже. Его жизнь стала тёмной. И не только это — она изменила его тело, заставила быстрее созреть, похитила у него способность спать. И если у Колина есть хоть капля разума в его упрямой башке Мара, то он тоже захочет убить её. Всё ужасное, что случилось с ним в его жизни, он обязан её проклятию. Смогла ли она в этот раз нагнать его? Смог ли он вообще убежать? Или она заново возродила в нём демона?

Я нервно потёрла ноги друг о дружку. Как всегда, при размышлении, я застряла на информации номер два, не продвинувшись дальше. Только лишь имя Тессы заставляло меня внутренне цепенеть. Весной Францёз смог на какое-то время вытеснить её из моей головы; дела моего брата были так плохи, что нам нужно было возложить надежды на то, что мы сможем спасти его и при этом, нечаянно, не привлечь Тессу. И это сработало, потому что Колин жил на острове, а мы, при наших не частых встречах на материке, были не особо счастливы друг с другом — во всяком случае, недолго. Но теперь существовало два Мара, без разрешения проникающие в мои ночные сны и заставляющие просыпаться в холодном поту: Францёз, этот скользкий, жадный перевёртыш, чуть не сгноивший меня заживо, когда я поймала его во время атаки и Тесса, которая превосходила и так уже тошнотворную злобу Францёза во много раз.

— Но мы победили его. Мы победили! — пробормотала я в кулак, суставы которого, из-за напряжения, грызла, как кролик. — Это возможно…

Францёз правда не умер. Стал только неспособным к хищению. Но этого достаточно. Больше он не сможет наносить ущерб. Для него это будет большим наказанием, чем смерть. Вечно голодный. Другого шанса у нас не было. Из-за того, что Колин моложе по возрасту, он не смог бы убить его в схватке.

Но с Тессой мы не можем позволить себе такие игры. Колину просто никогда не удастся размножить во мне столько гнева и ярости, чтобы отравить её. Тесса сама была полна яда. Кроме того, я больше не готова служить гнездом для плохих чувств. Плохих чувств у меня и так, само по себе, достаточно и, к сожалению, они чаще всего одолевают меня тогда, когда я пытаюсь оправиться от напряжения из-за моих тщетных поисков. Как сейчас.

Моё предвкушение пары сонливых часиков на солнышке в саду, сегодня в обед, тоже оказалось обманчивым. Это происходило каждый раз. Слишком быстро оно могло перемениться в раздражение и гнев, потому что я не получала того, чего хотела — нет, что было необходимо. Я нуждалась в лете, как в спасающей жизнь капельнице, в которой мне снова и снова отказывали в последний момент, потому что решали, что я и без неё смогу ещё некоторое время вести жалкое существование. Да, хоть я и работала, как одержимая, у меня было ощущение, будто я только и делаю, что прозябаю.

«Перестань думать, Эли», зарычала я про себя. Речь может идти всего лишь о нескольких мгновениях, и мне наконец будет дана первая капельница тепла и отдыха и тогда нужно будет насладиться ей и вытянуть из неё новую энергию. Я, во время моих бессмысленных размышлений, внимательно наблюдала за свободным кусочком голубого неба, а также за передвижением облаков. Сейчас холодный, порывистый ветер успокоится — я поняла это по угловатым краям облаков надо мной, которые теперь освещались ярким светло-оранжевым светом. Я надела солнцезащитные очки на нос, откинулась назад, наслаждаясь последними секундами перед тем, как солнце пробьёт себе свой путь и подарит мне тепло. Тепло и по крайней мере иллюзию того, что в тоже время сообщат мне звуки.

Пока что это раннее лето, было лишь оскорблением. Я была твёрдо убеждена в том, что солнечный, весенний день, в вечер которого Колин взял меня с собой в море, передав потом волнам, был лишь прелюдией большого спасения, которого я жаждала всю суровую зиму. Но Вестервальд решил иначе. Он выбрал дождливые дни, постоянный ветер, холодные ночи, предоставляя солнцу лишь краткие интерлюдии. А потом уже следующее облако закрывало его застенчивые лучи, не разрешая разрыхлять затвердевшую с зимы почву. Казалось, что в нашем саду в глиняной земле все ещё прочно сидит мороз.

И сейчас тоже мне будет подарено только несколько мирных мгновений. Я очень хорошо знала эту разочаровывающую игру из света и теней. Показывалось солнце, ветер на поверхности земли стихал, и я, быстрым движением, сбрасывала со своего тела тонкое одеяло. Но высоко в небе ветер не позволял забрать у себя власть и надёжно заботился о постоянном пополнении облаков. Иногда мне нужно было прикладывать усилия, чтобы не принимать это на свой счёт.

Даже мама, принадлежащая к людям, для которых плохая погода — это только следствие того, что ты плохо оделся, капитулировала перед ветром и купила нам возмутительно дорогой шезлонг из устойчивого против атмосферных влияний, пластикового ротанга. Над его белоснежным матрасом, украшенным многочисленными подушками, которые из-за электрически заряженной, синтетической обивки, постоянно ударяли током, поднимался козырёк в форме раковины. Он должен был удерживать ветер и солнце, но делал это неудовлетворительно, зато давал отличную защиту от взглядов копошащихся соседей и помогал на какое-то время забыть об унылой реальности вокруг. Так что я лежала на нём, ожидая, что солнце окончательно сдастся, и я начну замерзать от ветра.

Пока я пристально смотрела на блестящий край облака, снова, сама того не замечая, начала размышлять, напоминая себе не противилась тому, что от меня требует тело. Я серьёзно хочу прийти в себя, в то время как каждую секунду ожидаю и делаю всё для того, чтобы наконец совершить убийство? Но как всегда, когда я понимала это, желание становилось ещё более требовательным, чем когда-либо. Прежде мне хотелось бы иметь возможность ещё один раз основательно отдохнуть. Что мне нужно, так это передышка. Полежать спокойно. Погреться на солнышке.

Нет. Что мне нужно, так это план.

Но разве можно придумать план, когда постоянно блуждаешь возле самого края истощения? Моя кожа на ощупь часто казалось такой израненной, что я думала, любое, слишком быстрое движение может разорвать её во всех тех местах, которые только недавно кое-как зажили. Снова и снова на меня накатывали атаки ужасной головной боли. Как ещё никогда в жизни, я стала ненавидеть суету и чрезмерную жажду деятельности. Хотя во время исследования ничего другого не делала, как теряла себя в суетливой, чрезмерной жажде деятельности. Мамины просьбы, хотя бы ради видимости всё же побеспокоиться о будущем, в последние недели значительно утратили в материнском снисхождении. Для чего искать работу, если может случиться так, что на следующий день мне всё равно придётся от неё отказаться, когда… Да, когда. Когда, когда, когда. Как уже часто, я прокляла про себя несоответствие между временной структурой Маров и нас людей. У них было так ужасно много времени, благодаря их проклятому бессмертию.

Колин дал мне обещание, расследовать второй способ убийства и рассказать о нём. Потому что общепринятый отпадал; Тесса слишком старая, а значит слишком сильная, чтобы Колин мог выступить против неё в поединке. Он не сможет победить. Да, обещание я выклянчила — только о «когда» мы не говорили. Я надеялась он выполнит своё обещание, прежде чем моя рука станет слишком трясущейся, чтобы держать в ней пистолет. Пистолет? Навряд ли пуля сможет убить Тессу. Может нужно будет загнать кол в сердце, как у вампиров? Это казалось глупым. Или может, в конце концов, отрубить голову?

Я снова потёрла ноги друг о друга, которые, несмотря на кокон из флиса, замёрзли. Кол в сердце и отрубание головы — это отвратительно, но слишком просто. Нет, должно существовать что-то другое. Что-то более весомое. И я смогу привести мысли и жизнь в порядок, лишь когда узнаю об этом и выясню, где находится папа. А также, что там такое с Марами в Италии. До тех пор я буду продолжать исследовать, а в мои не частые передышки жаждать солнца, надеясь, что оно не только покроет загаром кожу, но также сделает её толще и прочнее, чтобы я смогла выполнить эту задачу.

Мама не знала о моих не созревших до конца целях. Она даже точно не знала, что на самом деле произошло в Гамбурге. Ни Пауль, ни я не смогли заставить себя рассказать ей хоть какие-нибудь подробности, хотя в начале мы твёрдо решили рассказать. Но отодвигали разговор и вводили друг друга в заблуждение. Хотим мол сначала отдохнуть от мучительной схватки и поездки к волкам. А как только прошло какое-то время, мы начали сомневаться в том, что мама сможет справиться с правдой. Может быть мы только сами себя убеждали в этом.

Пауль боялся признаться маме, что был какое-то время геем из-за того, что его атаковал перевёртыш (с которым он, опять же неохотно, проживал своё бытие гея). А я боялась, что она запрёт меня, как только узнает, что причинил мне Колин, и что только недавно заживший перелом в моей руке — это его рук дело.

Но мама не дура. Она уже давно поняла, что случилось больше, чем мы рассказали. А так как папа по-прежнему отсутствовал, она в первый раз в своей материнской жизни, мутировала в курицу-наседку и контролировала каждый мой шаг. Лишь компьютер, который я защитила несколькими паролями, оставался моей собственной суверенной территорией.

Пауль ловко уклонился от её страсти всё контролировать. Ему нужно было уладить ещё некоторые дела в Гамбурге, и он уже давно не подчинялся родительским приказам. Францёз оставил после себя лишь хаос. Помимо расчистки грязной, наводнённой крысами, подвальной дыры под его галереей, Паулю предстояла неблагодарная задача, ликвидировать его квартиру и поручить продать одному из многих жадных гамбургских агентств недвижимости. Также он пытался отменить общий контракт на наследство с Францёзом, что оказалось не так просто, но Францёз, как контактовая связь, к счастью, больше не принимался во внимание.

Уже спустя несколько дней после того, как Колин отравил его высосанным из меня гневом, Францёза арестовали, потому что он без разбора цеплялся в спину прохожих Гамбурга и пытался выпить их мечты. В лучшем случае, люди считали это назойливым, в худшем, их временно катапультировало к краю психоза.

Атаки Францёза были безвредны, но достаточно бросающимися в глаза, чтобы классифицировать его, как неспособного находится среди общества. Его передали в закрытую психиатрию, в которой он скорее всего, даже по отношению к таким тяжёлым снарядам как валиум, оказался чрезвычайно выносливым. Но, по крайней мере, его отправили в надёжную, одиночную камеру и теперь он не сможет больше наносить ущерб туристам Ханзештадта.

Пауль передал управление имуществом Францёза нескольким адвокатам, потому что его и так уже достаточно обременяла забота о своих собственных пожитках, из которых он почти ничего не хотел оставить — даже свою любимую белую Поршу 911, на которой я тогда прокатилась к Колину на Зильт. Ему казалось всё, что имело общего с Францёзом, и что он приобрёл за время, проведённое рядом с ним, грязным. Я чувствовала тоже самое. Короче — нам сложно было объяснить маме, почему Пауль так неожиданно отказался от своей галереи и своей квартиры и всё свою предыдущую жизнь втоптал в землю. Ещё меньше она понимала, почему он и его младшая сестра находились в таком печальном состояние, после того, как вернулись домой. Мои раны и сломанные пальцы невозможно было не заметить. Общее же обессиленное состояние Пауля было ещё тяжелее. Я надеялась, что все его недуги, да, даже порок сердца исчезнут, как только мы освободим его из лап Францёза. Но этого не случилось. Ему приходилась справляться с физическими слабостями, которые обычно обрушиваются на мужчин далеко после кризиса среднего возраста, но точно не на того, кому за двадцать, как ему. И скорее всего, в глазах мамы, чрезвычайно подозрительно то, что я в последнее время все ночи напролёт провожу в интернете, а потом после обеда, бледная и с кругами под глазами, ищу солнечного местечка, а любое большое задание отклоняю со словами, что мне нужно немного отдохнуть.

Также, как я сделала это недавно, в этот короткий момент предвкушения, в то время, как ветер набирал новые силы, чтобы освободить солнце от огромных белых, как вата, облаков надо мной. Я медленно выдохнула. Только одно единственное мирное мгновение. Мне нужно залечить раны. Залечить раны, чтобы быть в состояние думать и двигаться дальше. Чтобы перейти к информации номер три и найти красную нить… нам нужна красная нить…

— Эли! Эли?

Солнце светило, а моё мирное мгновение закончилось. Крик мамы разрушил его. Я согнула ноги в коленях, чтобы она не смогла меня увидеть, хотела полностью вжаться в выпуклость раковины, стать невидимой для остального мира. Но это бессмысленно. Мама знала, где я. Её голос уже приближался.

Я закусила нижнюю губу, чтобы нечаянно несправедливо не наорать на неё, не начать её горько упрекать. Она только что оставила меня на целый час в покое, хотя вначале, прямо рядом со мной, ещё дёргала сорняки, и помощь ей бы не помешала. Час, за который солнце показывалось примерно в течении десяти минут. Но мама в этом не виновата.

— Эли, тебе нужно на это посмотреть.

Вздыхая, я вытащила наушники из ушей.

— Что? — набросилась я не неё с негодованием и вспомнила, как дежавю, тот гнетущий момент, случившийся год назад, когда папа попросил меня забросить в почтовые ящики соседей приветственные открытки. Тогда я отреагировала аналогично и чувствовала себя такой же побеспокоенной. Но могла ли я быть более счастливой, чем в тот холодный майский вечер, когда всё началось? Когда папа был ещё с нами, я познакомилась с Колином и полюбила, когда ещё было всё возможно?

Колин? Молния прошла сквозь мой живот. «На это тебе нужно посмотреть», только что сказала мама, и это прозвучало важно. Не так важно, что она могла бы иметь в виду папу. Нет, если бы папа неожиданно вернулся, то она выбрала бы другие слова.

Но могло быть так, что — что Колин…? Я не осмелилась закончить свои мысли, потому что моё сердце пульсировало теперь в синкопическом ритме, вместо того, чтобы биться разумно. Необъяснимый импульс бежать заставил меня барахтаясь, избавиться от обоих одеял, укрывающим моём тело, чтобы можно было смыться, если моя догадка окажется верной.

Слова мамы прозвучали не только важно, но и скептично, а она, по отношению к моей связи с Колином со времени событий произошедших зимой, была настроена скептично. Да, вполне может быть, что приехал Колин и она хотела указать мне на это. Но в состояние ли я сделать всё то, что потребует его присутствие? Смогу ли я, посмотреть ему в глаза?

— На что мне следует посмотреть? — опять спросила я маму, потому что та не отвечала. Я встала и скользнула ногами в обувь. Солнцезащитные очки я не стала снимать, хотя солнце как раз вновь исчезло. У меня было такое чувство, что тёмные стёкла ограждают меня от всего настоящего, реального и неизбежного. Они дадут мне фору, если мои самые смелые надежды и страхи исполняться.

— Иди за мной. — Мама развернулась и проворно поднялась по каменной лестнице к нашей оранжереи, чтобы направиться к папиному кабинету, из окна которого мы могли свободно смотреть на наш двор. У меня перехватило дыхание, когда я подняла веки и посмотрела вниз. Гнев и горькое разочарование внезапно сдавили горло и на один момент стали такими сильными, что мне больше всего хотелось, как подростку, побежать наверх в свою комнату и броситься на кровать. Мама должна была заметить, что кровь, горячая как лава, бросилась мне в лицо, а губы задрожали, но я, подчёркнуто холодно, скрестила руки на груди; поза, которую мама в последнее время всё чаще принимала сама, когда чувствовала, что больше не может справляться с моим упрямством и упрямством моего брата. Тем не менее моё дыхание, со вздохом, мучительно вырвалось из горла, когда разочарование тупо поднялось до плеч. Почему, чёрт возьми, я разочарована, когда только что ещё придерживалась мнения, что ещё слишком рано для встречи? И почему собственно рано? Мне ведь так не хватает Колина. Что же здесь не так? Был ли это тот факт, что мы встретимся, чтобы совершить убийство? Но это будет убийством демона, который хочет нас уничтожить и ставит под сомнение нашу общую жизнь. Мы должны сделать это! Я не сомневалась в том, что Тесса, при нашей следующей встречи, заметит меня; ещё один раз мне не удаться спастись. И тогда есть только два варианта: либо она превратит меня тоже, либо убьёт. Я могла представить себе, что для этого хватит лишь взгляда с её стороны. Может быть даже просто мысли. С Францёзом у меня были сомнения, принять решение убить другое существо. С Тессой у меня не оставалось другого выбора. Она убьёт любого, кто встанет на её пути; не только меня, а всю мою семью.

Лишь Тильманна настигнет другая судьба — его она никогда в жизни не убьёт. Она сделает его Маром. Может быть, это даже закончится так, как в моих снах. Тесса не только превратит Тильманна, а натравит его охотится за мной и атаковать. Мой лучший друг станет моим злейшим врагом. В достоверности этих снов я некогда не сомневалась. Я знала, что они не плод моего воображения, а предупреждение. Наверное, Тильманн тоже знал это.

Мы её разозлили. В первый раз Колин не подчинился ей, не убежал и не бросил девушку, которую любит. Он сражался и вернулся ко мне. И хотя мы оба почувствовали, что она вновь взяла след Колина и смогла нас учуять, мы ещё раз потерялись друг в друге, прежде чем Колин ушёл в море. Тесса должно быть кипела от гнева и мести. Третьего раза не будет — если только мы не опередим её.

Но мне был нужен Колин не только для того, чтобы убить Тессу. Он был мне нужен также, чтобы найти папу.

И он был мне нужен для себя самой. Для моей души. Снова я не смогла подавить вздоха, потому что к моей тоске примешались беспокойство и страх. Я сама себя не понимала.

— Ты её знаешь? — захотела знать мама и сделала вид, будто не заметила, как во мне вскипели чувства.

— Да, — ответила я. Теперь мой голос звучал более раздражённо; лучше такое настроение, чем разочарование и растерянность. Отсюда сверху я тут же узнала Джианну Веспучи и её обветшалый, маленький автомобиль. Почему, однако, она сидит на корточках, на нашей, выложенной камнями, подъездной дороги, уткнувшись лбом в руки, а волосы достают чуть ли не до земли, было не ясно. Нашим соседям скорее всего тоже. Они, жадные до сенсаций, точно уже присматривались к этой занятной сцене. Самое позднее сегодня вечером прибытие Джианны станет новой сплетней в деревне — как и всё, что мы, семья Штурм, делали или не делали. На шкале популярности мы теперь только едва ли превышаем выпивающую владелицу пони, которая как раз снова потеряла свои водительские права, а поздно вечером любила устраивать беспорядки в доме, по злым слухам даже избивала своего мужа. Мы не выпиваем и не дебоширим, но у нас есть сбежавший отец и чрезвычайно нетрадиционная мать, которая, время от времени, встречается с моим учителем по биологии, чтобы позаниматься йогой. Совсем недавно поступила в Бонне в университет, чтобы изучать историю искусства, хотя собственно, должна была уже подготавливаться стать бабушкой. Мы не стали членами ни в стрелковом, ни в местном футбольном клубе, а зимой, лишь не регулярно, разгребали на тротуаре снег. Всего этого достаточно, чтобы попасть в немилость деревни, насчитывающей 400 человек и стать изгоями общества. То, что теперь молодая женщина, вместе с контейнер-перевозкой для кошки, сидела на корточках на нашей подъездной дороге и скуля, покачивалась туда-сюда, подольёт только масла в огонь.

— Твоя подруга? — спросила мама осторожно. Она уже давно не знала круга моих знакомых. К моим бывшим лучшим подругам я радикально прервала контакт. Нам больше нечего было сказать друг другу. Также я рассталась с Майке. Для меня остался только Тильманн. Однако сейчас он вместе с Паулем находился в Гамбурге и из-за своей хронической бессонницы позволил доктору Занд обследовать себя.

Тильманн спросил меня, не хочу ли я поехать вместе с ним, но я боялась Шпайхерштадта. Я не хотела возвращаться снова на то место, на котором извивалась в агонии на земле, где меня пинал и унижал мой собственный парень. Я не сразу отказалась — в конце концов возможно доктор Занд сможет помочь мне в моих исследованиях. Но потом всё-таки решила по-другому. Я считала доктора Занд человеком, который любит брать на себя командование и кроме того смотрит на меня как на дочь. Если я расскажу ему обо всём, то он не позволит мне больше сделать и шага одной, и тем более не потерпит, чтобы я предприняла всё возможное для убийства Мара. Для этого он чувствует себя слишком обязанным моему отцу. Так что я и Тильманну вдолбила в голову, не намекать ему ничего о нашем плане. Но Тильманн в настоящее время всё равно поддерживает одну из своих фаз отступления, в которых он предпочитет оставаться молчаливым, не разделять свои мысли со мной или другим человеком. Только когда выводы, которые он сделает, будут согласованны с его душевным спокойствием, он начнёт читать свои эпические лекции. Мне было уже знакомо это явление, что правда не означало, что я могла принять его без жалоб. Я знала, что он размышлял, много размышлял, также много, как и я, но не разрешал заглянуть в его мысли. Мы уже в течение многих недель размышляли и проводили исследование раздельно — какой в этом смысл? Это ведь не эффективно. Но попытки заставить Тильманна заговорить, всегда заканчивались ещё более ожесточённым молчанием с его стороны. Поэтому я позволила ему уехать. Правда его посещение доктора Занд было и для меня важно. Я хотела наконец узнать, что с ним случилось и почему он больше не спит.

К тому же Тильманн помогал Паулю избавиться от своего старого багажа или, выборочно, превратить его в деньги. Его отец, нехотя, разрешил ему поехать, после того, как Пауль выписал похвальное свидетельство о его практике в галереи.

Поэтому меня удивило ещё больше, что Джианна, без всякого предварительного предупреждения, появилась здесь, а не осталась в Гамбурге. Также её явно плохое общее состояние не подходило к той, в приподнятом настроение, проницательной Джианне, какой она преподносила себя в своих электронных письмах — письмах, которые приходили в любое время дня и ночи, но в основном между полночью и ранним утром и обеспечивали меня различной информацией о народном поверье относительно демонов Мара, дерзко-интеллектуальными насмешками и ссылками из ютубэ. Всё же я не рассказала ей, что жду информацию от Колина и что она должно помочь убить Мара. Я хотела посвятить её во всё, когда это станет конкретно, когда Колин расскажет мне о втором методе. Если он вообще когда-либо это сделает.

Нетерпеливо я покачала головой, чтобы вспомнить мамин вопрос. Является ли Джианна моей подругой, хотела она узнать. Я же в течение нескольких минут просто стояла и размышляла, вместо того, чтобы ответить. Да, Джианна действительно моя подруга, хотя в наших электронных письмах мы со страстью нападали друг на друга и часто переходили границу настолько, что это уже становилось оскорблением.

— Она девушка Пауля, — всё же ответила я. Я хотела отвлечь её от себя.

— О, — сказала мама и наклонилась ещё немного вперёд, как будто таким образом сможет лучше разглядеть Джианну, что определённо невозможно, потому что Джианна теперь даже перестала раскачиваться туда-сюда. Мы видели только её согнувшуюся спину и затылок. Её чашечки колен должно быть уже начали причинять ей боль.

— Она красивая, не так ли? — добавила мама неопределённо — смелое предположение, которое, учитывая свисающие прядями волосы Джианны, обрело ещё больше бризантности.

Я развернулась, пожимая плечами, и сделала то, чего Джианна уже вероятно ожидала в течение нескольких минут: кто-то должен позаботиться о ней. Когда я вышла во двор, поднялся жуткий вой в два голоса, который не хотел заканчиваться и в конце концов разрядился в жалобном «яуяуяуяууяуяуу». Мистер Икс обнаружил запертого Руфуса и подошёл к нему в своей опасной позе: на выгнутой спине зазубренный гребень из волос, тело наискось, хвост распушил как щётку, уши прижал. Его острые белые клыки светились на чёрной морде, как обнажённое оружие.

— Всё хорошо, зайчик, — пробормотала я успокаивающе, но Мистер Икс не обратил на меня внимания. Шипя, он затянул новую арию, в то время как его слюни капали на выложенную камнем дорогу, а Руфус впивался когтями в пол пластикового контейнера.

— Джианна? Всё в порядке?

Нет она не в порядке. Я чувствовала её страдания словно они были мои. Её колени дрожали, желудок болел, уже в течение нескольких дней. Она плакала. Я чувствовала запах соли на её щеках. Но она не отреагировала.

— Эй, Джианна, скажи хоть что-то!

— У меня больше нет сил, — глухо раздалось из-под её завесы волос. Её голос звучал слабо. Теперь она опасно накренилась в сторону. Моя рука помогла ей снова восстановить равновесие. — Пауль здесь? — спросила она заплетающимся языком.

— Пауль в Гамбурге, Джианна. Его здесь нет. Вы… вы ведь ещё вместе, не так ли? — С того времени, как мама обратила моё внимание на неё, во мне тлел страх, что оба уже опять расстались. Была ли это та причина, по которой она себя так плохо чувствовала? Им нельзя расходиться, нет, нельзя! До возвращения Колина должно оставаться всё так, как есть. Мы команда. Нам нужно держаться вместе, чтобы сделать то, что будет необходимо. Джианна нам нужна, потому что она делала Пауля более сильным, а Пауль нам нужен, потому что я больше не начну никакого предприятия без моего брата, после того, как мы были в разлуки в течение многих лет. Но не только он мне нужен. Прежде всего мы нужны ему. Кроме нас у него никого не осталось. Францёз прогнал от него всех людей. У него нет ни одного друга. Даже знакомых. Самое большее бывшие студенты.

— Не знаю, — промямлила Джианна. — Не имею представления. Мы решили развивать наши отношения постепенно. И всё же, я тут же вышла бы за него замуж, если бы он предложил. Но он не предложил.

Застонав, я опустилась на землю.

— Пауля здесь нет, Джианна. Он в Гамбурге. Поэтому я задаюсь вопросом, почему ты…

— Потому что не могу больше! — хрипло пролаяла Джианна. — Я же только что сказала! Я говорю о моей работе, моей квартире, обо всём — всё дерьмо! — Её руки взлетели вверх, при этом она потеряла равновесие и упала на задницу. Теперь мы сидели напротив и могли по крайней мере смотреть друг другу в лицо. Её оливкового цвета кожа приняла зеленоватый отлив, который украшал Джианну только тогда, когда её тошнило или она напрягалась. Наверное, и то и другое было верным.

— Мой водонагреватель сломался, взял и сломался. Просто так! У меня больше нет горячей воды!

— Немного по тише, Джианна, пожалуйста…, - попросила я приглушённо, стараясь придать голосу сочувствие. Джианны не понимала, что подслушивало полдюжины ушей и по меньшей мере в два раза больше подсматривало глаз. — Хорошо. Водонагреватель сломан. И что из этого?

— Ничего! Это стало последней каплей! Эта дерьмовая лачуга и эта дерьмовая робота и эти дерьмовые коллеги и я… я… всё бросила. Всё. Я… — Она сглотнула и в отчаяние на меня посмотрела. Её янтарные глаза были тусклыми от усталости. — Я, разозлившись, опрокинула на клавиатуру шефа горячий кофе. Целую чашку. Я больше не могу вернуться туда. А также в мою квартиру. У меня больше нет горячей воды.

Я осознала, что объективный разговор в этот момент невозможен, схватила воющего Руфуса и потянула Джианну за рукав вверх. Она позволили довести себя до дома, как старая, слепая бабушка, и спотыкаясь, поднялась рядом со мной по ступенькам в оранжерею, где, стараясь подавить любопытство, нас уже ожидала мама.

— И? — спросила она осторожно. Джианна откинула волосы с лица, чтобы посмотреть на маму. Она заставила себя улыбнуться, но это не смогло скрыть её жалкого состояния.

— Эмоциональное выгорание, — диагностировала я коротко и на один момент была не уверенна в том, говорила ли я о Джианне — или может быть всё-таки о себе.

 

Выгорела

— Знаешь, что мне больше всего действует на нервы в нашей ситуации?

Джианна постучала в дверь поздно вечером, сразу же засунув нос в щель, как только я произнесла вежливое "да?". Она рассчитывала на то, что меня жгуче заинтересует её ответ. При этом, у меня самой в запасе множество вариантов ответов на этот вопрос. Ей не нужно добавлять ещё один.

Но в прошедшие недели я провела слишком много ночей в моей комнате в одиночестве; немного общества возможно будет к месту. С другой стороны, я была как раз в самом разгаре моих исследований. Будет ли в этом какой-то толк, я ещё не знала. Я углубилась в жизнь Леонардо да Винчи, который, в конце концов, создал изобретения, свидетельствующие о выдающемся интеллекте и пророческой силе. Полукровка? Или возможно даже Мар? Может он даже никогда не умирал и в конце концов является одним из революционеров, с которыми сотрудничал мой отец?

— Заходи, — всё же попросила я Джианну. Сайт не исчезнет из интернета. И если Джианна останется не слишком долго, то я возможно смогу после налёта на Да Винчи посетить и WikiLeaks. Если какой-то человек, кроме нас, и знает о Марах, то возможно Джулиан Ассанже. За носом Джианны последовал и остаток её худого тела, и она засеменила к моей кровати, где сразу же, скрестив ноги, села в изголовье. Дрожа, она засунула свои голые пальцы ног под моё одеяло. Хотя я почти не уделяла внимания её внешнему виду, от меня не ускользнуло, что она выглядит немного свежее и здоровее, чем по прибытии к нам, два дня назад.

У Джианны действительно иссякли все силы — возможно понимание того, что делать дальше ещё осталось, но вот сил точно нет. Сломанный водонагреватель и кофейное покушение на клавиатуру её шефа, были только верхушкой айсберга, которая перевернула её жизнь. Это мы с мамой выясняли при изнурительном расспросе, к которому вынудили Джианну после того, как я отволокла её в оранжерею и представила маме. Отвечать Джианне было сложно, потому что ей пришлось заранее дать мне обещание, ничего не выболтать о наших ночах с Францёзом и Колином. Я боялась, что и эти события тоже, похитили у неё энергию.

Джианна, во время нашего допроса, не прикоснулась к куску своего пирога и только иногда, как пташка, попивала свой кофе. Я знала, что она любит и то и другое: кофе и пироги. Джианна была любительницей кофе. Кульминационные моменты её дня — это позволить себе ровно в полпятого слойку или, если исследования хорошо продвигались вперёд, кусочек пирога, и съесть его за редакционным столом вместе с хорошей чашкой крепкого кофе. О рабочих днях Джианны я, благодаря её электронным письмам, была между тем уже достаточно хорошо информирована. Поэтому: если Джианна после обеда в половине пятого отказывается от пирога, то что-то здесь не ладно. Всё-таки меня удивили пропасти, разверзшиеся передо мной, когда она, каясь как грешница, выложила правду.

Джианна не только выгорела, но была ещё и совершенно разорена. Потому что бюрократические препятствия жизни рассматривала как докучливые злоключения, которыми можно пренебречь, и по её собственным словам они просто отключали её мозг. Если в предложение встречались цифры, то она прочитывала письма налоговой инспекции только поверхностно и неправильно поняла закон о налогах для студентов.

— Для студентов? — удостоверилась я удивлённо.

— Да, год назад я ещё училась в университете, — ответила Джианна немного дерзко. Моё предполагаемое безделье и мой хорошо заполненный кошелёк уже в Гамбурге, были для неё бельмом на глазу. Она не знала, чем я занимаюсь уже в течение многих недель. Так как не имела представления, что Тильманн и я запланировали поехать в Италию и убить Тессу. Пока ещё нет.

— Я думала, что ты уже в течение многих лет работаешь в прессе.

— Я и работаю. Это не значит, что попутно, ты не можешь сдать экзамены, не так ли? — ответила она, рвясь в наступление. — В течение дня работа, ночью учёба и написание диссертации. Так не возникает скукоты.

Во всяком случае, клаузу начёт верхнего предела исчисления взноса и необлагаемого налогами минимума для студентов Джианна истолковала скорее великодушно и думала, что ей нужно платить налог лишь за доход, превышающий этот минимум, а не за всю сумму, как только она превышала этот минимум. А она его превысила — на много. Теперь ей нужно было выплатить 5000 евро налогов. У неё была хроническая боль в плече, сломанный бойлер и ко всему прочему, во всей этой суете, нечаянно отправленное электронное письмо в общественный фонд статей, а не Паулю, в котором она, как обычно, с острословием выразилась о привычках своих газетных коллег. Это сообщение было видимо для всех несколько минут — по словам Джианны самые худшие минуты её жизни.

Она, со слезами на глазах, смогла уговорить главного технолога удалить письмо из системы, но кто-то уже распечатал его, и оно пошло по рукам. Значит для Джианны больше нет причины войти в эту редакцию ещё раз.

Я задавалась вопросом, разве её коллеги не видели или по крайней мере не чувствовали, в каком жалком состояние она находится. Она была такой уставшей, что иногда сидя, у неё закрывались глаза. Мельчайшие вещи выводили её из себя. У неё не было ни аппетита, ни жажды и первые два дня в нашем доме, она проводила с тем, что лежала в маминой швейной комнате на кровати и неподвижно там дремала. Когда я заглядывала к ней и спрашивала, не хочет ли она, по крайней мере, выйти в сад или посмотреть телевизор, она говорила, что рада просто полежать. Нет, она не хочет. Джианна играла в мертвеца.

Но только что, когда она спросила меня, знаю ли я, что больше всего действует ей на нервы в нашей ситуации, она в первый раз снова произвела на меня впечатление живого человека — человека, который нуждается так же срочно, как и я, в отдыхе, но для которого было бы достаточно получить благоразумную работу и новый бойлер, чтобы привести свою жизнь в порядок. Стоит ли мне вообще обременять её нашими планами в отношение Маров? Самое большее в наших письмах мы говорили о Колине, и это скорее на шуточный манер. Но лояльность Джианны не имеет границ. Так же она слишком любопытна, чтобы больше не иметь дела с миром Маров, как только Тильманн, Пауль и я снова обратимся к нашим мучителям. Даже если сейчас нет необходимости действовать: оставшийся от Маров отголосок был слишком сильным, слишком могучим. Невозможно было больше вести нормальную жизнь. Как будто в этом и есть смысл и цель их хищения, уничтожить все безопасные структуры, так как сделал Францёз с Паулем, прежде чем начел им закусывать. Джианна должно быть размышляла о них. Если же нет, то я полностью в ней обманулась.

— Ну, и что тебе действует на нервы? — спросила я, когда она, подчёркнуто громко, начала шуршать моим одеялом, чтобы пробудить во мне давно запоздавшую реакцию. И всё же мои глаза всё ещё были направлены на ящик почтовой программы, как уже часто во время моих бессонных ночей. Я не могла вести исследование без того, чтобы снова и снова не заглянуть в оутлоок. Даже сейчас он магически меня притягивал.

Причина между тем была почти уже неловкой. Неделю назад я нашла Гришу в одной из бизнес-сетей и написала ему электронное письмо. Во время написания письма я чувствовала себя сильной и красивой. После того, как отправила его, только лишь глупой и незрелой. Так как теперь я ждала ответа, каждый день, каждый час, каждую минуту и до сих пор напрасно. Я сердилась, потому что завела саму себя в такое ненужное, стеснённое положение. Тем не менее, это стеснённое положение, ударяло меня каждый раз небольшим электрическим разрядом в живот, когда я думала о том, чтобы проверить электронную почту. А это, в свою очередь создавало такое впечатление, что в моей жизни что-то происходит. Но ничего не обнаружив, кроме того, что меня засыпали спамом или что только пришло сообщение от Джианны, а так же видя, что в моих исследованиях я топчусь лишь на месте, моё разочарование становилось ещё больше. И то, что мне нравилось читать письма Джианны, не могло уменьшить это разочарование.

Но теперь она сидит здесь, в моей комнате, и вероятность высока, что я не получу от неё писем. Если одно и объявится, то оно может быть от Гриши — или от Колина? Может быть я узнаю о втором методе из электронного письма? Колин умеет обходиться с современной технологией, но рокот в его теле делает её крайне чувствительной к помехам. К тому же, мне казалось это слишком дилетантским делом, посылать такую важную информацию по компьютеру.

Ещё раз я нажала на поле отправить-получить в оутлооке, хотя уже поставила автоматическое востребование на минутный такт. Пересылка завершена. Никаких новых сообщений. Я сигнализировала Джианне одним кивком головы, что та может говорить, но она начала только тогда, когда я отвернулась от экрана.

— Мне действует на нервы то, что мы очевидно все трое ожидаем наших мужчин. Три женщины сидят в одном доме и ждут своих мужчин, потому что без них они не в состоянии действовать. Это не по-современному и совершенно не эмансипированно. Для меня это слишком по-Эдвардски. — Я сухо рассмеялась. Джианна не могла бросить сравнивать вселенную Маров со всеми популярными, фантазийными порождениями из литературы и фильмов — прежде всего с современными фигурами вампиров. По-Эдвардски было её новым, изобретённым словом.

— Не смейся! Мы должны быть в состоянии сами взять нашу жизнь под контроль, Эли. Я не хочу дольше бессмысленно бездельничать.

— О, мама уже делает это, — ответила я колко. — Ты же видишь, занятия йогой, учёба в университете, фонтан в саду… — За фонтан я особенно на неё злилась. Папа никогда не хотел его, потому что пузырящаяся вода в летние дни слишком сильно отражала и рефлектировала свет — яд для его «мигрени». Но теперь мама реализовала свою мечту о плескающемся фонтане рядом с кустарниками роз — как будто папа никогда не вернётся.

— Ах, Эли, одно это, не делает жизнь полной и счастливой. Йога, учёба, оформление сада. Не будь несправедливой! — насмехаясь воскликнула Джианна. — Твоя мать просто не хочет утонуть в трауре и апатии, а что-то предпринимать. Она сильная. И я рада и благодарна ей за то, что она приняла меня.

Это была мамина настоятельная просьба, не позволять Джианне вернуться в Гамбург. В этом состоянии она всё равно не могла сесть за руль, особенно ещё по тому, что её старый Фиат срочно должен пройти техосмотр. Кроме того, мы предложили Джианне помочь в финансовом отношении, но она сопротивлялась руками и ногами. Она уж что-нибудь придумает, как можно решить эту проблему. Хотя Джианна была сейчас не в состоянии что-то придумывать. Её творческая энергия улетучилась, а я сама никогда не была особо творческой натурой.

Но она, по крайней мере, приняла предложение остаться. Лишь один был с этим не согласен: Мистер Икс. Уже в первый вечер Джианна и я сцепились друг с другом, так как она считала безответственным оставлять по ночам кошачьи заслонки открытыми. Руфус домашний кот, и не сможет справиться с реальностью там снаружи. Но и запирать Мистера Икс не имело смысла, так же, как пытаться сделать это с его хозяином. Он неистовствовал в гостиной, издавая затяжные, гортанные крики, которые смогли бы привести в замешательство даже самых уравновешенных людей, а затем обоссал всю дверь оранжереи. Кроме того, казалось, что в подвале произошла ссора из-за кошачьего туалета. Половина наследства приземлилась на расстояние в полметра от пластиковой чашки, заполненной наполнителем для туалета, который во время драки за ревир, за собственническое место для опорожнения, был разбросан по всему подвалу. Из-за чистого стресса Руфус начал ещё и поносить.

Мама радовалась, что в доме Штурм наконец снова произошло сражение, но после того, как мы просидели весь завтрак без аппетита и со сморщенным носом, Джианна, чуть не плача, решила отпустить Руфуса на свободу. Он прошествовал по газону, как будто зелёные стебли обжигали его чувствительные лапы и при первой же прогулки, запутался в заборе наших соседей, где впал в своего рода шоковое оцепенение и жалобно плакал. Джианне и мне пришлось совершить незаконное проникновение на чужую территорию, чтобы освободить его.

Но казалось, постепенно, Руфус и Мистер Икс пришли к соглашению. По крайней мере, сегодня утром на въезде, больше не лежало больших пучков меха.

— Да, мама у меня что надо, — призналась я. — А ты — у тебя разве нет матери? — Боже, что за дурацкий вопрос.

— Не такая, к которой я могла бы пойти с моими заботами, — ответила Джианна таким тоном, который запретил мне расспрашивать её дальше. Значит её мать — это запретная тема. И к сожалению, она права насчёт того, что сказала о нашей ситуации, не представляя себе насколько сильно права. Даже если это так не выглядело, но мама, скорее всего, ожидала папу так же страстно, как и я. Кроме того, мама и я ожидали Пауля, также как Джианна. Я сама, в общей сложности, ждала даже четверых мужчин: папу, Пауля, Тильманна и Колина. Папу я мысленно снова вычеркнула из списка. Даже если папа появится, то в моём ожидании других мужчин ничего не изменится. Потому что таким образом была бы решена только одна проблема. Для второй у нас всё ещё нет готового решения. И хотя я день и ночь рылась в интернете, я знала, что мы сможем начать действовать только после появления Колина. Всё остальное — это лишь неопределённая подготовка, не больше.

Да, это так, как сказала Джианна. Мы не в состоянии действовать. По крайней мере Пауль и Тильманн хотели в ближайшее время отправиться к нам, возможно уже даже завтра. Но это ничего не принесёт, пока Колин не передаст нам сообщение.

— Собственно ты уже слышала что-то от Колина? — угадала Джианна мои мысли. — Знаешь, справился ли он? — Я покачала головой. — Я имею в виду — у тебя тоже нет… э… — Джианна казалось, выбирает слова с помощью пинцета и каждое из них разглядывает, прежде чем решить использовать. — Нет… идей?

Идей. Ха-ха. Моя последняя идея состояла в том, чтобы написать Грише электронное письмо, которое по меньшей мере получилось таким же запутанным, как то, что я послала ему тогда в школе. В этот раз однако, мне нужно было сообщить ему весть. Я рассказала о том, что видела его во сне, в этом сне ему была нужна моя помощь, и что этот сон был таким настойчивым, что… Да, что. Начиная с этого отрывка, я потеряла себя в мысленных пунктах и вопросах. Потому что у меня не было ни малейшего представления, как Эли Штурм может помочь такому как Гриша Шёнфельд. Как я могу надеяться на то, что он вообще подумает мне ответить? Не считая этого странного эпизода с электронным письмом, вызванного меланхоличным сном о Грише, как в мои лучшие времена, когда я ещё была подростком, моё бытие оставалось без идей.

Стоит ли мне уже сейчас посвятить Джианну в мои исследования? Изменит ли это что-то? В конце концов, она изучала историю и литературу. И она размышляла о том, что могло случиться с Колином и вернётся ли он. Но хотя я уже открыла рот, а она заворожено на меня смотрела, я остановилась и ничего не сказала. Нет, лучше ещё подождать. И так будет сложно убедить её принять участие в наших планах с убийством, потому что Джианна, так же, как и Пауль, никогда не видела Тессу. Она не может знать, какая та порождение ужаса. В Гамбурге Тильманни и я, одним вечером, застигли Джианну врасплох, когда нам понадобилась её помощь, чтобы спасти Пауля, и это сработало. Будет разумнее, если мы и в этот раз застигнем её врасплох, как только придёт время, и я получу сообщение от Колина. Если она будет знать заранее, то начнёт размышлять и из чистой благодарности, возможно даже расскажет всё маме. Поэтому я снова закрыла рот и сглотнула, чтобы сделать вид, будто мне грустно, и я сдерживаю слёзы. Да это и не ложь вовсе.

— Нет, никаких идей, — ответила я с горечью. Я видела сны о Колине, неоднократно, но они казались мне типичными снами-воспоминаниями, собранными из действительно пережитых событий, не такие, на которые он влиял. К сожалению эти пережитые события были пронизаны ужасными сценариями.

Наша телепатическая связь была будто обрезана. Возможно, Колин разорвал её, чтобы защитить меня. Тессе, чтобы найти нас, больше не нужно было наше совершенное счастье. Ей хватило знакомой, интимной близости. Я убеждала себя в том, что причина, по которой Колин больше не приближает свой дух к моему, лежит в опасности, что она может его учуять. Или же он находится слишком далеко.

Как всегда, когда я размышляла об этом, у меня появилось чувство, что я больше не могу вынести ситуацию. Я должна немедленно послушать Swing of Things от А-ha и посмотреть клип, ссылку на который, Джианна послала мне однажды ночью. Я открыла YouTube, чтобы клип уже начал загружаться, в то время как Джианна находилась ещё здесь, но настроила колонки компьютера на беззвучный режим. Я хотела послушать его только тогда, когда Джианна снова уберётся в швейную комнату.

— Эли… чего собственно мы конкретно ждём? Чего ждёшь ты? — спросила она вскользь, но нетерпение в её голосе было как удар в подколенную впадину. Сделай что-нибудь, Эли. Предприми что-нибудь.

Прежде чем я смогла остановиться, холодные и презрительные слова сорвались с моего языка.

— Того, что Колин расскажет мне, как можно линчевать Тессу.

Линчевать звучало хорошо — прежде всего, это слово звучало немного менее опасно, чем убить. Линчевать в моих ушах звучало чудесно отдалённо и старомодно, как будто при этом не потечёт кровь. Джианна вздрогнула, прежде чем разразиться стеклянным, неестественным смехом.

— Ха-ха, очень смешно, Эли. А маленький засранец тоже хочет принять в этом участие? — переспросила она иронично.

— Конечно. Тильманн с нетерпением этого ждёт, — ответила я резко. — А Колин передаст мне сообщение и скажет, как это сделать. Возможно уже завтра.

Я звучала как не от мира сего, наивный подросток. Джианна сдержала ответ, встала с моей кровати и, зевая, потянулась. Она не принимала меня всерьёз. Думала, что я пошутила. Повезло! Отныне мне стоит лучше держать язык за зубами.

Для Джианны Тильманн всё равно лишь незрелый подросток, со склонностью к нарушению закона, для меня, однако, между тем, он стал одним из самых важных людей в моей жизни. После нашего приключения прошлым летом мы оба заметили, что на самом деле плохо знали друг друга, и Тильманн отдалился. Но в прошедшую весну мы чуть ли не каждую ночь спали рядом, и это сплело связь между нами, которая навряд ли могла бы быть более крепкой. Да, это действительно было так, будто в тёмные часы нашего бессознательного состояния, приблизились и переплелись друг с другом наши сны и сплотили наши души сильнее, чем это могли бы сделать настоящие события из жизни. И всё это случилось, хотя Тильманн спал лишь пару часов и чаще всего засыпал только под утро. Здесь ничего не изменилось.

Теперь он провёл две ночи в лаборатории доктора Занд для исследования сна, потому что в моих глазах самая важная компетенция Зандманна заключалась в том, что он верил в существование Маров. Поэтому мы сначала подробно описали ему, каким был контакт Тильманна с Тессой, и что представляет из себя его бессонница. Беспокойные мысли, которые можно немного приглушить лишь с помощью гашиша.

В Тильманне было ещё много таких аспектов, которые действовали мне на нервы — прежде всего дерзкая нахальность и его отказ флиртовать со мной, по крайней мере хоть иногда, сказать обо мне пару милых вещей, позволить мне чувствовать себя женщиной, а не его лучшим приятелем. Но всегда, когда мы находились вместе в одной комнате, моя голова и сердце были воодушевлены лишь одной мыслью. Ты мне нравишься.

Мне не хватало того, как мы лежали в Гамбурге рядом, хотя зимой, я достаточно часто ощущала это почти как нападение, потому что после того, как Колин похитил на Тришене мои воспоминания, я больше не могла выносить человеческой близости. Но теперь, во время некоторых моих бесконечно длинных ночей, которые были такими беспокойными и изборожденными мыслями, я жаждала, чтобы он был рядом, не только в одной комнате, но и на той же постели — без прикосновений, нет, прикосновения не нужны. Я только хотела знать, что он рядом.

Слышать его дыхание. Его характерное, раздающееся иногда, сухое покашливание. Представление о том, что этот человек лежит рядом со мной, странным образом настраивало меня миролюбиво. Хотя в течение дня он так часто мог довести меня до того, что я становилась разъярённой фурией.

— Если завтра ничего не произойдёт, то мы что-то предпримем, — прогнала Джианна мою тоску по Тильманну. — Мы что-то сделаем, вместо того, чтобы рассиживать здесь, даже если купим только пару носков или сделаем завивку в волосах. Ладно, тебе это не нужно. — Полный зависти взгляд прошёлся по моей дикой копне, которую я уже давно пустила на самотёк. — Тогда я испеку пирог. Яблочный пирог. — Что же, это вряд ли ускорит эмансипацию в Вестервельде.

— Спокойной ночи.

Джинна проковыляла мимо меня и так осторожно закрыла за собой дверь, будто взорвётся дом, если она хлопнет ей слишком сильно. Я ухмыляясь фыркнула. Особенность Джианны, делать что-то особенно осторожно и деликатно, когда она на самом деле хотела сделать противоположное и точно чувствовала, что в воздухе лежит динамит, могла довести до белого каления. Но мне было ясно, почему она ведёт себя так. Потому что она тоже слишком много чувствовала и интерпретировала, и не всегда могла правильно с этим обходиться, также, как и я.

Но её парень в значительной степени нормальный мужчина. Он лишь слишком устал, и никогда не ввергнет её в такую опасность, как удалось Колину в моём случае. Другого я и не хотела. Я решила спасти моего брата — любой ценой. То, что Джианна и Пауль смогли стать парой, этим они были обязаны мне и Колнину. Если бы не мы, Фрнацёз уничтожил бы Пауля.

Но я не чувствовала ни триумфа, ни гордости, когда сознавала эту взаимосвязь. Теперь я хотела только одного: погрузиться в музыку, пока у меня не появиться такое чувство, будто слова ласкают меня. Клип, который я только что загрузила, стал моим личным методом пытки, потому что Джианна была уверенна в том, что на нём записан Колин, сидящий за ударниками. Что было хуже всего, так это то, что и я сама тоже в это верила. Качество клипа было паршивым, как запись, так и звук, а сама группа обнаруживала ещё много возможностей совершенствования. Это должно быть был клип из восьмидесятых. Никто сегодня не станет добровольно так одеваться, как певец, клавитарист и гитарист. Только ударник выделялся приятной сдержанностью. Тем не менее и его причёска была тоже своевольной. На шее короткой, а на макушке взъерошенной — что-то, что волосы Колина любят делать сами, без лака для волос и геля. Взъерошиваться. Иногда также извиваться.

Лицо ударника было едва видно — и всё же я видела достаточно, чтобы разглядеть белую кожу, привлекательно-красивый рот, угловатые скулы и характерный нос. Группа играла Swing of Things от a-ha, песню, которую я никогда не слышала до того времени, как Джианна предприняла на меня атаку в виде видеоклипов. Она немедленно послала мне оригинал в MP3 формате, из-за чего, благодаря деревенской, медленной цифровой абонентской линии, наша связь с интернетом была блокирована целый час. С тех пор я слушала эту песню по меньшей мере один раз в день, чаще всего пред сном или, когда ехала на машине, и при последних тактах, неизбежно, у меня по коже шли мурашки, потому что видеоклип стоял перед глазами, вместе с беспокойной рябью и миганием, когда камера несколько секунд была направлена на ударника — Колина? Так как он не только барабанил, но и пел вторым голосом, и именно поэтому, у меня почти не оставалось сомнений, что это он. Его голос звучал глубоко, чисто, ясно и… сексуально. Или как выразилась Джианна:

— Оттенок голоса многое компенсирует и в конце концов он не фальшивит. — Я считала, что он пел намного лучше, чем певец, который на высоких пассажах систематически терпел неудачу.

Тем не менее сомнения ещё были, потому что они разрешали мне игнорировать ту молодую, черноволосую женщину, которая стояла в первом ряду и смотрела на сцену стеклянными глазами. В течение двух секунд она была в кадре, вначале и в конце песни, и каждый раз я думала, что узнаю ту девушку, которую хотела поцеловать, когда во время вечерники восьмидесятых, прошлым летом, скользнула в воспоминания Колина, когда заиграла песня Being Boiled от Human League.

Клип был проклятием и благословением в одно и тоже время и всё же самое ценное, что у меня было из подарков на память от Колина. Ведь я могла смотреть на него, хотя запись происходила из того времени, когда я ещё даже не была мыслью — а он уже в двадцатилетнем возрасте и очевидно влюблён. В черноволосую девушку, которая уж точно не охотилась на Маров и не позволила ему пнуть себя в живот, чтобы таким образом он смог спасти её брата.

— Oh, but how can I sleep with your voice in my head, with an ocean between us and room in my bed… — Я подключила наушники в порт компьютера, поставила на полную громкость и стартовала клип, чтобы в очередной раз у меня возникло желание стать той черноволосой женщиной, стоящей в первом ряду и ещё не подозревающей, что придёт Тесса, чтобы отобрать у неё то, что она как раз только полюбила.

Демона в человеческом облике.

 

Ненавижу и люблю

Мне не нужно было открывать глаз, чтобы проверить то, что я почувствовала. В считанные секунды это вырвало меня из глубокого сна, из свинцовой пустоты без времени и пространства, которая не оставляла места для мыслей и чувств.

Как и раньше в детстве, когда я точно знала, что в моей комнате находится паук, даже если папа нигде не мог его найти — он был там. Он был там! Возможно только в моей голове, да, но оттуда он оккупировал каждую клетку и каждый уголок, завладевал мной, используя в своих целях, и питал это состояние одержимости моим собственным страхом.

Будучи ребёнком, я съёживалась, отползала от стены в подножие кровати, натягивала одеяло на тело, притягивала колени к себе, пока не казалось, будто хрящи вот-вот взорвутся.

Но теперь невозможно было двинуться с места. Даже моё дыхание стало поверхностным. Я не смела смочить пересохший рот, закрыв его и проведя языком по нёбу. Существо надо мной не должно заметить меня. Абсурдная мысль, потому что то, что я не могу двинуться с места, это его рук дело. Не имеет значения, хочу я сама шевельнуться или нет. Оно уже учуяло меня издалека.

Несмотря на нахлынувшие эмоции, мой мозг работал надёжно и холоднокровно напомнил, что я уже переживала подобную ситуацию. Нет, она вызвана не кошмаром о пауках, как в детстве, а была совершенно реальной. И хотя я чуть не обезумела от паники и необузданной паранойи и уже день назад, как сумасшедшая, ползала по влажной мостовой Шпайхерштадта, мой страх имел свою причину, конкретную, видимую причину, намного большую и могущественную, чем когда-либо может стать самый ядовитый паук. Он висел надо мной, на потолке, готовый атаковать. Я ждала эту атаку, чтобы в страхе наконец появился смысл — и всё же отреагировала бегством, когда смогла снова двигаться.

Теперь же страх и разум боролись друг с другом, как противники. Это была справедливая борьба. Я могла без колебаний позволить им выступить друг против друга. В одном они были так или иначе согласны: что-то здесь присутствовало. Ни воображение. Ни галлюцинация. Ни сон наяву. Оно прокралось ко мне через окно. Хотело напугать. Отобрать воздух.

Он уже заканчивался. Мне всё тяжелее становилось дышать, использованный кислород выходил из моих лёгких, сдавленно и мучительно, как будто меня душили две сильные руки. Но у моего разума было более сильное орудие. Он отключил мой инстинкт к бегству, чтобы заключить союз с гневом.

Когда существо упало на меня, я раздосадовано закричала, а его холодная, бархатистая щека коснулась моего рта. Его когти впились в мои запястья и крепко вжали их в простынь. Ледяное дыхание заскользило по моей голой шеи, чуть ли не прикосновение, как кусок материи, которая должна меня задушить.

— Ни слова, — прогромыхал он. — И никакой радости.

— Пошёл ты, — прорычала я, задыхаясь, но он ещё сильнее вжал меня в матрас, чтобы заставить замолчать. Я врезала ему коленом в пах и приподняла локти вверх, но ничего не могла предпринять против него.

Вместо этого ударилась лицом о край кровати. Казалось, он весит тонны, когда одним единственным движением, покончил с моим оборонительным барахтаньем ног. Мои икры замлели, а живот внизу прострелило пронзительной, тянущей болью.

— Ты причиняешь мне боль! — пожаловалась я, в этот раз немного яснее.

— Так и было задумано, так что не сопротивляйся, чёрт тебя побери, не то я снова сделаю тебе больно, — прошипел он. — Если начнёшь радоваться, то мы трупы, и твоя семья с нами в придачу. А если не будешь сопротивляться, тебе будет легче ненавидеть меня.

— Избавь меня от своих психологических лекций и перейди к делу, — прошипела я в ответ. Мне на одну долю секунды удалось высвободить голову из его железной хватки и укусить его за щёку.

— Чёрт, перестань, ты глупая корова, и выслушай меня наконец! Не придуривайся!

— Мудак. — Я задохнулась, потому что он надавил своим большим пальцем на мою гортань. Не жестоко, но достаточно сильно, чтобы помешать мне говорить. Взбесившись, я попыталась, изворачиваясь, выбраться из-под его тела.

— Послушай меня. Молчи сейчас и слушай! — Его голос гремел, как гром над морем, и у меня закружилась голова. Но мой разум оставался ясным и внимательным. Я почувствовала, как открылись области мозга, в которых запечатлевалось всё, что я никогда больше не забуду, даже если бы сильно этого захотела. Казалось, стенки моего черепа расширяются, хотя перед глазами мерцали чёрные пункты и наводнили белую, светящуюся кожу Колина. Что-то тёплое пульсируя, просочилось в мои волосы. Ресницы Колина бросали тени на его лицо, когда он склонился к моему уху. Другой рукой он закрыл мне нос, чтобы я не могла втянуть в себя его запах. Снова я выбросила бедро вперёд, чтобы сбросить его с меня, но таким образом причинила только боль себе. Вокруг нас стало тихо, тихо в наших сердцах.

— Тебя может убить только тот, кто любит, — впились слова Колина мне в разум. — Боль открывает душу.

Внезапно он отпустил меня. Мой пинок промахнулся на целые метры. Он уже стоял возле окна, но ещё раз повернулся в мою сторону и галантно склонил голову в коротком приветствии.

— Увидимся во время чаепития.

Я бросилась за ним, пытаясь остановить, но могла только смотреть, как он задом и головой вниз, в искривлённой позе, прополз вниз по стене и несколько метров над землёй спрыгнул. Это выглядело нелепо. С его подбородка тянулась нить слюней до асфальта, а зрачки вспыхнули зеленоватым светом, когда он ускользнул на четвереньках, словно пантера, чей голод неистовствовал в её внутренностях.

Я хотела заругаться, но из моего горла вырвался только звук причмокивающего, жадного оскала зуб. Слюна затопили горло. Я наблюдала, будто это я запрыгнула на лошадь и помчалась на ней в лес, вниз в долину, через безрассудно опасные узкие дорожки и лежащие поперёк стволы деревьев и корней. Я точно знала, как должна управлять Луисом и гнать его вперёд, его робость меня не волновала. Важным был только мой голод, который подгонял меня, гонки с холодом в моей груди. Холод, как чёрная, зияющая дыра, которая может поглотить весь мой мир. Мой мир совсем маленький. Он состоит из того, что я ненавижу. Меня самой. Того, что я люблю. Елизаветы Штурм. И это всё. Два существа в одном.

Паутина между деревьев становилась всё более плотной и жёсткой, ложилась, не смотря на быстрый галоп, на мои глаза и рот. Мне пришлось закричать, чтобы уничтожить её. Луис поднялся на дыбы и хотел развернуться, но подчинился моему суровому диктату и поскакал дальше через темноту, в то время как холод моего сердца соединился с рвущей болью в животе и едва не похитил моё сознание. Вот он снова, отпечаток копыта под моим пупком, последний отблеск моего человеческого существования, моя вечная татуировка, которая ежедневно доказывала, что я потеряла — лишь из-за моей жадности и голода…

— Перестань! — заревела я против лохмотьев паутины во рту, которые смешивались с моей слюной в вязкую, липкую массу и угрожали закрыть мою трахею. — Перестань, выпусти меня, этого достаточно! Хватит!

— Эли… Эли, что случилось? О Боже, да это же отвратительно…

Я отбросила руки Джианны, но когда паутина исчезла, и я опять оказалась в моей комнате, больше не находясь в теле Колина и на спине Луиса, то увидела по выражению её лица, что Джианна совсем не желала прикасаться ко мне. Я вытерла слюни со рта и в тоже момент согнулась от боли. Застонав, я скрутилось калачиком на кровати. Моё лицо было мокрым.

— Мне вызвать врача? Я вызову врача… Тут везде кровь…

— Нет. — Я схватила Джианну за лодыжку, чтобы помешать ей убежать, потому что это было то, чего она хотела. Лишь сбежать от меня. Она меня боялась, так как я несла в себе Колина, хотя и блекнущего, но только что он был ещё здесь. Он взял меня с собой. Я знала почему он это сделал. Радости я не испытала, но зато стремление покориться ему, увидеть о нём сны — счастливые сны. Опасностью был его запах. Я хотела вдохнуть его и принять глубоко в себя, чтобы потом погрузиться в горько-сладкие фантазии, как только он ускользнёт. По чувству, они могли быть очень похожи на счастье. По его мнению, эти меры были необходимы, как множество неприятных вещей, которые он в последнее время устраивал со мной.

Снова через мой живот прокатила волна боли, но я стиснула зубы, не отпуская ногу Джианны. Врач мне не сможет помочь, а ещё меньше мама, когда столкнётся с хаосом в моей комнате на чердаке. Кровать стояла наискось, помятые одеяла лежали на полу, моя ночная сорочка порвана на плече, осколки лампы разбросаны по полу. Лопнувшая лампочка, воняя, дымилась. Кровь бежала вдоль моей головы и стекала на шею. Мои губы уже напухали. Он что, поцеловал меня? Он поцеловал меня? Я не помнила. Или же это мой укус заставил разбухнуть губы? Может быть кожа Колина ядовита, когда он голоден? И почему ранена моя голова? Я ударилось лицом о край кровати, но не затылком. Почему было такое сильное кровотечение? В то время, как моя правая рука всё ещё сжимала лодыжку Джианны, левой я пощупала кожу под волосами и поднесла её к глазам. Мои пальцы были тёмно-красными.

— Эли… — Джианна попыталась приподнять свою ногу. Никакого шанса. Я сильнее, чем она и готова ко всему, чтобы скрыть от мамы это ночное интермеццо.

— Никакого врача, ни слова моей маме, ясно? Мне приснился плохой сон — это всё, — соврала я.

— Давай, Эли, в это я никогда не поверю! Он был здесь, не так ли? Колин был здесь. Я почувствовала его, внезапно я больше не могла двигаться, а потом… было слышно лишь шипение, сначала я подумала, что Руфус и Мистер Икс снова дерутся, но шипение исходило из твоей комнаты и… у тебя на голове рваная рана!

— Я не нуждаюсь в пересказе, я сама пережила это, — прервала я её грубо. — Иди спать. Поговорим об этом завтра.

— А твоя голова? Возможно, порез нужно зашить. И живот у тебя тоже болит, верно?

Между тем я уже отпустила Джианну и встала, но всё ещё не могла стоять прямо. Всё же я была уверенна в том, что боль исчезнет к завтрашнему утру. Рану на голове я почти не чувствовала; то что я там чувствовала — это не боль, а скорее жар, как тепло пылающего полуденного солнца в августе. Ещё два раза пульсируя, из раны вырвалась кровь, которая, делая небольшие изгибы, текла вниз под волосами, напоминая змею, потом начала высыхать сама по себе. Внезапно мне на ум пришли последние слова Колина. Я оторопела.

— Увидимся во время чаепития, — повторила я их в недоумении.

Джианна сощурила глаза и склонила голову на бок, как будто ослышалась.

— Что?

— Да, так он сказал. Увидимся во время чаепития. — Я растерянно коснулась лба.

— Британский юмор, хм? — сказала Джианна тоже в недоумении, как и я. — Он приходит ночью к тебе и так изувечивает, чтобы сказать это? Увидимся во время чаепития?

Я больше ничего не ответила, шатнулась назад к кровати, сдвигая её к стене, и неуклюже водружая моё повреждённое тело под одеяло. Осколки я оставила лежать. О них я смогу позаботиться завтра. Теперь мне надо поспать. Долго и крепко поспать. Но прежде чем мои веки закрылись, я ещё раз повернула лицо к Джианне и твёрдо на неё посмотрела.

— Джианна, я не шутила вчера вечером. Колин принёс мне сообщение — своего рода формулу. Только что. Но на данный момент я её больше не знаю. — Я до того устала, что у меня заплетался язык.

Джианна покачала головой, но в её глазах зародилось пугающее её осознание. Я не шутила. Несколько минут назад случилось что-то важное. Что-то, что могло меня убить. Это я точно чувствовала. Джианна тоже.

— Ты очень выносливая, Эли, — услышала я ещё, как сказала она, прежде чем потух свет, и закрылась дверь.

— Это не так, — возразила я тихо и заплакала, беззвучно и голодно всхлипывая, пока не погрузилась в бессознательное состояние.

 

Время чаепития

Мне понадобилось три попытки, пока наконец удалось выловить мобильный из осколков, рядом с моей кроватью, и со стоном поднести к уху. Обычно я бы проигнорировала его вибрацию. Я не чувствовала, что в состояние сделать больше, чем протащиться в ванную и принять душ. Даже об этом раздумывала уже в течение нескольких минут и не могла никак собраться с силами. Разговаривать по телефону намного утомительнее, чем принимать душ, потому что придётся говорить, а мой рот болел, также, как правый весок, плечевой сустав и колени. Кроме того, натянулась кожа, как будто кто-то вырезал из неё по меньшей мере один квадратный метр, а остаток с силой натянул на мои кости и зашил. Только одно лишнее движение, и она порвётся, везде. Я прикоснулась к затылку. Волосы прилипли друг к другу, кровь высохла. Рана зачесалась, когда я коснулась её, и внезапно зажужжало в ушах.

Но это мог быть Тильманн или Пауль. Кто кроме них будет так долго названивать? Я не могла позволить себе проигнорировать гудение. Не то мне придётся сегодня, после обеда, закручивать в волосы Джианны бигуди или же печь пирог.

— Да, алло? — пробормотала я хрипло.

— Мой Штурмик! Ну, проснулась? — Со страдальческим вздохом я зарылась лицом в подушку.

— Ларс, я же тебе сказала, не нужно больше звонить…

— Да. — Мне было слышно, как он переложил свои гантели немного повыше. Наверное, больше не мог тренироваться, не докучая мне при этом по телефону. На линии раздался глухой стук, и он тоже застонал. Наверное, снова лежал на своей скамье и потел. — Когда женщины говорят «нет», они имеют в виду «да», мы ведь все это знаем. — Он громко засмеялся. — Не так ли, Штурмик?

— Нет, — ответила я холодно. Тянущая боль в виске превратилась в пульсирующую. Почему удар об угол кровати, который я сама нанесла себе, причинял больше боли, чем порез на голове? Своей свободной рукой я начала его массировать и вздрогнула, когда пальцы нащупали опухоль рядом с глазом.

— Всё хорошо там внизу в Вестервальде, хм? Давай Штурм, я жду отчёта, хоп, хоп…

Я молчала. Иногда это помогало. Тогда у Ларса пропадало настроение, он орал ещё пару женоненавистных изречений в трубку и в конце концов клал её, чтобы продолжить поднимать в воздух тяжести. Уже в течение многих дней Ларс регулярно звонил — а именно с того времени, как его бросила жена. Это действие свидетельствовало о благоразумие и мудрости, которые я никогда не ожидала от этой окрашенной в блондинку и падкой на солярий женщины.

Ларс был неуравновешен, ему не хватало женского напарника, на котором он мог бы выместить избыток тестостерона. Теперь я стала его новой жертвой и кроме того, он вбил себе в голову, что хочет выяснить, что именно я имела в виду под схваткой, на которой могла бы умереть, когда после нашей последней тренировки прощалась с ним. Это не давало ему покоя. Я горько сожалела о том, что рассказала ему, потому что теперь у него было основание и он никак не хотел его забыть.

Он звонил не только мне, но и маме, которая считала его «вовсе не таким плохим». В конце концов, он ведь беспокоится обо мне. Я же интерпретировала это по-другому. Он мутировал в преследователя. И в этом была существенно виновата мама, так как в мягкосердечный момент дала ему номер моего мобильного. И теперь приходилось терпеть. Да и то, что мама вообще знала о сражении, благодарить мне следовало его, даже если я снова и снова повторяла, что Ларс обладает умом примата и просто-напросто ослышался.

— Штрумик… давай же… чем ты занимаешься?

— Ничем.

— Что это было за сражение, хм? Я знаю, что ты на самом деле хотела рассказать мне об этом… я ведь твой хороший, старый Ларс…

Да, себя самого Ларс охотно называл по имени. Всех остальных людей, однако, нет. Меня он кличел Штурм, а в хорошие моменты Штурмик, а Колина он наградил ужасным прозвищем «Блэки». Блэки! Я продолжала молчать, подумывая, не положить ли просто трубку. Проблема лишь в том, что ничего так не поощряло Ларса к ещё одному звонку по стационарному телефону, как то, что я прерывала наш разговор. Тогда он убеждал себя в том, что это плохая связь. Он словно терьер, взяв след, не сдастся до тех пор, пока не последует по нему до самого конца и не застрянет в кроличьей норе.

Теперь на другой стороне линии он громко закашлял, избавляясь от слизи в горле. Мурашки прошли по спине и перешли в дрожь на шее. Я больше не могла переносить слизистые звуки, с тех пор, как мы вступили в схватку с Францёзом.

Но кашель Ларса также напомнил мне сегодняшнюю ночь. У меня самой слюни из рта лились рекой. Теперь же мой язык был сухим, как всегда, когда я просыпалась утром из ночного оцепенения. Но сегодня ночью…

— Что такое, Штурм? — Голос Ларса звучал непривычно серьёзно, больше не хвастливо, как обычно. Чёрт, он действительно о чём-то догадывается.

— Ничего, — повторила я, но даже такой эмоциональный деревенщина, как он, должен был услышать, что это ложь.

— Ты ещё тренируешься, хм? Хм?

— Да. — Это не ложь. Тренировки предоставляли единственные перерывы в вечных бесплодных попытках найти в моих исследованиях красную нить или же отдохнуть от ночных сеансов в интернете. Два раза в неделю я ездила в Риддорф, чтобы присоединится к тренировкам того клуба каратэ, в котором Колин тоже был членом. На меня почти накатывало чувство благоговения, когда я входила в дверь и кланялась, чтобы показать уважение додзё и моим напарникам. Между тем, я уже полюбила каратэ. Мне нравилось растягивать и укреплять тело и функционировать с точностью до секунды. Но было невозможно выполнять движения и не думать о моей первой встрече с Колином в этом спортивном зале, когда он вечером, в темноте, сражался с тенью, выполняя свои переплетённые движения. Также в тоже момент вспоминались дни тренировок на Тришине — мой гнев и наше желание, и как внезапно и то и другое объединились. О Боже, как же я на него тогда злилась.

Уже тогда он раздувал мой гнев намеренно, чтобы тот мог стать таким слепым и необдуманным, как должен был, чтобы отравить Францёза. Про себя я всегда называла его зверем, который притаился в животе и нападал в основном тогда, когда мой разум капитулировал. Или это он заставлял капитулировать мой разум?

В самый разгар схватки, когда я была уверена в том, что умру, Колин высосал весь гнев и страх из тела, и я почувствовала себя как новорождённая. Но гнев вырос быстрее, чем мы оба предполагали, как агрессивная раковая опухоль, которая после спасающей жизнь операции распространяется и становится ещё более злокачественной, чем раньше и сеет свои метастазы во все органы тела. Эта опухоль сидела теперь везде, как будто только ожидая того, чтобы стать достаточно большой и объединиться друг с другом.

Но гнев больше не был безрассудным, а также больше не находился в тех сферах, которые другие, без колебаний, назвали бы прогрессивным сумасшествием. Я точно знала на что злилась. Это были мелочи, которые я больше не могла терпеть, даже если очень старалась. Мамины вопрошающие взгляды. Фонтан в саду. Облака. Порывистый ветер. Ночной дождь. Колющая боль в моих только что заживших пальцах. Постоянные головные боли. Пустой электронный почтовый ящик. Нож, выпавший из рук, когда я освобождала посудомоечную машинку. Укус комара. Царапающая этикетка на воротнике. Всё — источники моего гнева.

Я лелеяла успокаивающую меня фантазию, что гнев уйдёт, когда мне наконец удаться отдохнуть, а это никогда не случится здесь в Вестервальде, рядом с мамой, а лишь в дали от неё. Где-нибудь на юге. Возможно даже в Италии. Италия больше не была только той страной, где хозяйничала Тесса, и где похитили папу. Нет, благодаря моим ночным исследованиям, она также стала обещанием. Потому что я постоянно позволяла заманить и отвлечь себя сайтами с рекламой, которые подсовывали мне под нос роскошные отели возле прекрасных пляжей или романтические аранжировки агрикультуры посреди тосканских холмов. Закажи сейчас и получи скидку за раннее бронирование! Или лучше горящая путёвка? Я знала, что это парадоксально, но мой гнев диктовал мне ехать в Италию, чтобы убить Тессу и отдохнуть — и не обязательно в таком порядке. Иногда мне казалось логичнее отдохнуть, а потом убить Тессу, хотя я знала, что это было бы чистым самоубийством.

Однако занимаясь каратэ, у меня получалось укротить гнев хоть немного, хотя должна признаться самой себе, что иногда мне почти не хватало безжалостных лекций Ларса. Мой новый тренер каратэ был славный, чуткий мужчина старшего возраста, который прямо-таки проявлял ко мне отеческие чувства. Но мне не нужны отеческие чувства. Не от чужака. Да и от Ларса тоже нет.

— Что ты думаешь о спарринге, Штурм, хм? Только мы вдвоём? Справедливый бой? Я сяду в машину и…

Я положила трубку. Горилла что, с недавних пор мог читать мысли? Он ведь не думает об этом всерьёз. Приехать сюда, чтобы тренироваться со мной. Наверное, мне стоит позвонить его жене и попросить её вернуться к нему, чтобы он снова пришёл в себя.

Снова мобильный завибрировал, и я уже хотела отбросить его, когда поняла, что это не звонок, а уведомление о прибытии сообщения. СМС? Это не похоже на Ларса. Ларс не посылал коротких сообщений. Наверное, его толстые, обезьяньи пальцы соскальзывали с кнопок, когда он хотел набрать его. И вот посмотри — сообщение не от Ларса, а от Тильманна.

«Выезжаем через час, будем после обеда. Чао.»

— Я тоже люблю тебя, — прошептала я иронично, но у мне сразу же стало легче на сердце. Тильманни и Пауль возвращаются. Теперь я могла позволить моим мыслям делать то, что они уже давно хотели: обратиться к третьему мужчине в группе и анализировать сегодняшний ночной «визит» Колина.

Сразу же лёгкость отступила, а в висках опять появилась тянущая и пульсирующая боль — такой вид головной боли, которая в прошедшие недели всё чаще одолевала меня, и против которой ничего нельзя было предпринять. Таблетки не помогали, японское мятное масло не приносило никакого облегчения, свежий воздух и движения только усугубляли её. В какой-то момент она так непреклонно въедалась, что все мышцы на шее и плечах сводило судорогой. Пару раз я подумывала о том, чтобы попросить Тильманна о массаже, но не решилась выказать моё желание. После, самое позднее двух дней, судорога уходила сама по себе, и я спала несколько часов, в течение которых мышцы постепенно расслаблялись. Пока этого не случалось, я ходила с палочкой. Собственно, я хорошо могла переносить боль, когда знала, откуда она появилась. Но эта боль блокировала моё мышление. Любая мысль причиняла боль и странным образом также любое чувство.

Подожди — Боль… боль и чувство… Мои мысли и сейчас спотыкались, и натыкались друг на друга, но освободили ту область памяти, в которой находились самые ценные сокровища, а также мои худшие, пережитые события. Прямо за изогнутым порезом на моём затылке.

Я выбралась из постели, встала под душ, открыла кран и позволила массажной струи душевой насадки барабанить на мой затылок. Сегодня ночью я могла вспомнить только самодовольные слова Колина: «увидимся во время чаепития». Несмотря на моё разбитое состояние, я коротко усмехнулась. Эти слова действительно ничего мне не говорили. Нет, конечно же он уже до них что-то сказал мне, прямо в самое ухо — возможно даже просто подумал и активировал на секунды нашу телепатическую связь. Я склонила голову, позволяя струе медленно двигаться вверх, вдоль раны. Она коротко защипала, скорее сильный зуд, чем мучительное ощущение, и горячая вода прогнала последний туман из головы.

«Тебя может убить только тот, кто любит. Боль открывает душу.»

Это слова Колина. Только эти два предложения. С закрытыми глазами я повторила их, один, два, три, четыре раза. Я не могла сейчас размышлять над тем, что они значат. Не под душем, в то время как я только вот-вот снова начала оживать. Я уже всегда ненавидела загадки; считала их такими же скучными, как настольные игры. Возможно, нужно сказать пару слов по буквам в обратном направлении, чтобы разгадать формулу. Может быть она внезапно обретёт смысл, когда я скажу её вслух, но это я хотела перенести на то время, когда Пауль и Тильманн будут здесь. А пока я даже не хотела пытаться понять её. Это были лишь пустые слова, не больше, как бездушное математическое уравнение. Как только я вытерлась — при взгляде в зеркало я облегчённо поняла, что пореза на затылке не видно; он был хорошо скрыт под моими густыми волосами, — я написала формулу на листке бумаги и засунула в карман штанов, хотя это казалось мне каким-то кощунством, да к тому же опасно. Но я боялась, что из-за усталости снова забуду её.

Потом я спустилась по лестнице вниз, где мама и Джианна уже закончили завтракать и ожидали меня, читая газету.

— Доброе утро, — поприветствовала я их мимоходом, села и поставила перед собой кофейник. Но действовала слишком медленно.

— Как ты выглядишь? — спросила мама, обеспокоенно меня разглядывая.

Да, я ранее, при взгляде в зеркало, спросила себя то же самое. Губа всё ещё опухшая, а шишка над виском приняла голубоватый оттенок. Я выглядела как женщина, которую хорошенько поколотили. При том, что Колин вовсе не колотил меня. А только крепко держал, чтобы я не двигалась. И конечно же, из-за этого, я двигалась тем паче. Я сама себя изувечила так, но конечно не могло извинить то, как чёрство обращался со мной Колин. С другой стороны, я бы привлекла Тессу, если бы он обошёлся со мной по-другому. Рану на затылке, к счастью, никто не увидел, и я надеялась, что Джианна будет молчать.

— Упала с кровати, — оправдалась я. — Выглядит хуже, чем есть. Только шишка.

Джианна резко втянула воздух, но я, предупреждая, взглянула на неё, что заставило её готовый всё выболтать рот, скривится в фальшивую улыбку.

— Со мной тоже такое случалось, — сказала она быстро. — Что только иногда не приснится… с ума можно сойти… Ты действительно веришь, что всё по-настоящему.

Ты глупая гусыня, подумала я. Ты просто не можешь оставить всё так, как есть, не так ли? В принципе Джианна умела хранить секреты, но видимо, говоря ложь, ей нравилось посылать вслед за ней правду, упакованную в метафорах, баснях или аллегориях. Ей срочно нужно начать писать роман, чтобы проявить себя в нём в полной мере. Её метафоры раздражали меня. Кроме того, они настораживали маму, в конце концов она ведь не дура. Всегда, когда разговор заходил о снах и странных происшествиях во сне, мы, семья Штурм, прислушивались. Это укоренилось в нас.

Но мама удовлетворилась тем, что продолжала на меня смотреть, а это достаточно нервировало и увеличило мою головную боль. Могло быть так, что не только Джианна слышала что-то сегодня ночью, но и мама. А теперь она соединила события по кусочкам.

Поэтому я немедленно начала отвлекающий манёвр и рассказала об СМС Тильманна. Сразу же лица Мамы и Джианны просветлели, и они вместе решили испечь пирог, чтобы встретить обоих мужчин как подобает и угостить кофе.

— Очень эмансипированно, — пробормотала я цинично и получила под столом пинок от Джианны, очень убедительный. Приготовление и выпечка не являются сами по себе не эмансипированными, если мужчина тоже регулярно берёт на себя такие занятия, проповедовала она мне несколько часов спустя, когда мы, облокотившись на кухонную стойку, заглядывали в духовку, где как раз подходил вишнёвый пирог и источал аппетитный, сладкий запах.

— Да, возможно. Но я считаю сплетни за кофе и разговор об убийстве демонов Мара, не особо сочетаются друг с другом.

— Эли, Колин сказал: «Увидимся во время чаепития.» И это его способ убить Тессу? Если честно, мне кажется, он просто развлекался… Он не хочет, чтобы ты вообще об этом думала. Кстати я тоже не хочу размышлять на эту тему.

— Ах, я вовсе не имею в виду то, что он сказал о чае, — защищалась я. — Он сказал больше. Только я забыла. Вещь про чай, наверное, просто какая-то дурацкая шутка.

Очень дурацкая шутка. Мары не пьют чая. Нет более неподходящего места для них, чем за обильно накрытым столом, в кругу семьи.

— Правда? — Джианна подозрительно прищурившись, пробежала глазами по моему лицу. — Эли, ты сейчас убедила себя в чём-то или ты… Ты правда слышала ещё что-то другое? Ты… — Вздохнув, она замолчала. — Merda , - добавила она удручённо по прошествии небольшой паузы. Постепенно до неё начало доходить, что ни Колин, ни я не шутили, но всё ещё не хотела в это верить.

После того, как мы вынесли пирог для охлаждения на веранду, Джианна и я сели в оранжереи. Скорее мёртвые, чем живые, мы наблюдали за тем, как мама под дождём и ветром, полет сорняки и подготавливает газон для своего нового посягательства. Сегодня утром она купила дерево. Гарантирую, вместе с господином Шютц. И это дерево ей обязательно нужно было посадить ещё сегодня. Как идиллически.

Пауль и Тильманн приехали вовремя. Приветствие Тильманна выпало привычно холодным. Всё же он прижал меня к своему плечу и дружески постучал по спине. Два чётких удара, готово, прошу отступить. Джианны, однако, не было видно несколько секунд, потому что она исчезла в глубинах сильных, оберегающих рук Пауля. Только когда мама с предательским блеском в глазах поцеловала своего сына в обе щеки, я перехватила Пауля.

— Ну, малышка? — пробормотал он в мои волосы и понюхал, как охотничья собака, в то время как прижимал к своей широкой груди. Он учуял кровь. Он должен был учуять её, он ведь медик. Я сглотнула, чтобы избавиться от комка в горле. Пауль всё ещё выглядел ненамного более здоровым и сильным, чем при нашем возвращении. Его дыхание было тяжёлым. Тем не менее, я чувствовала себя в его объятьях защищённой.

— Ты не можешь выйти со мной на веранду? — прошептала я ему в ухо и почувствовала, как он кивнул.

— Сейчас вернёмся! — крикнула я остальным. Они стояли неловко друг против друга — Джианна и мама с одной стороны, Тильманн с другой, и толком не знали, о чём им говаривать.

— Что случилось? — спросил Пауль, как только мы закрыли за собой дверь, и указал на мой висок.

Ничего не отвечая или даже объясняя, я повернулась к нему спиной и указала на затылок.

— Ты не можешь обследовать её? Эта рана внезапно появилась, а я не знаю откуда.

Пауль издал хрюкающий звук, когда разделил осторожно мои волосы и нашёл рану.

— Эли… не рассказывай дерьма. Кто это сделал с тобой? — Осторожно он провёл по изгибу пореза. — И почему мама мне ничего не сказала? Должно быть это случиться уже несколько дней назад, она…

— Сегодня ночью, — прервала я его. — Это случилось сегодня ночью.

— Не может быть. Невозможно. Разрыв ведь уже начинает заживать!

— Пауль, честно. — Я снова повернулась в его сторону и посмотрела на него. — Я не вру. И никто не давал воли рукам. Да, Колин был здесь, но он только крепко меня держал, не бил. И вдруг моя голова начала кровоточить. Я знаю, это звучит совершенно безумно, но я лежала на подушке! Чуть ранее ударилась лишь виском, потому что хотела вывернуться, но не головой.

— Висок находится на голове, Эли.

Я раздражённо застонала.

— Но не на затылке же, не так ли? Уж это я могу отличить, я ведь не такая безмозглая. Я только хочу знать, как такое может случиться.

— Никак. — Губы Пауля затвердели, а его взгляд стал стальным. — Такое не может случиться. Не просто так. Ты говоришь, это произошло наверху, в твоей комнате?

Я кивнула.

— Да. Посреди ночи. Я лежала на кровати.

— У него было с собой оружие, нож или что подобное?

— Нет! — мне пришлось сдержаться, чтобы не перейти на крик. — Никакого оружия, ничего. Марам не нужно оружие. Он даже не прикоснулся ко мне в том месте.

Пауль начал опять обследовать рану. В конце концов он убрал руки от моей головы и растерянно на меня посмотрел.

— Это выглядит как рана, которая была нанесена чем-то очень острым, твёрдым. Сильный удар о скалу или о камень, так что кожа лопнула… Деревянный край твоей кровати не мог вызвать такой травмы. Он слишком тупой. Эли, скажи мне пожалуйста правду.

Теперь и мой взгляд стал холодным.

— Это я уже сделала. Можешь спросить Джианну; Она видела, что порез кровоточил сегодня ночью. И ещё кое-что, Пауль… Я получила от Колина сообщение. Нам нужно поговорить об этом. Сейчас. С Джианной и Тильманном, но ни в коем случае с мамой. Могу я рассчитывать на тебя?

— Что ты собираешься сделать? — Голос Пауля прозвучал строго — а именно так, как должен звучать голос старшего брата, когда его младшая сестра была на грани того, чтобы совершить глупость. Но я также увидела в его глазах готовность выслушать меня, уже только потому, что он не делал этого долгое время и поэтому чуть не умер. Нет, потому что я чуть не умерла. В этот раз он не будет всё, что я скажу, категорично отрицать. Возможно он и дальше не будет признавать Колина, но меня послушает.

— Скоро всё узнаешь, — тихо успокоила я его. — И я не собираюсь делать это без тебя, хорошо?

— Что делать, Эли? О чём ты говоришь? — Пауль обхватил мой затылок, так что мне пришлось смотреть на него. Но я только вязла его руку, быстро её поцеловала и провела к остальным. Мама между тем уже накрыла на стол и сварила кофе. Разговор придётся отложить.

Никто из нас не был спокоен. Это, как всегда, было трудной задачей, сидеть с мамой за столом и избегать те темы разговора, которые могли бы выдать, что случилось намного больше, чем она знала. Так как между тем, она была довольно хитра и задавала изощрённые вопросы на засыпку. Я молчала и в какой-то момент Пауль, Тильманн и Джианна присоединились ко мне.

Только столовые приборы старательно стучали, и контейнер для сливок издавал вульгарные звуки, когда Пауль свои огромные куски пирога топил в белой пене жира. Его предпочтения в еде были всё ещё не особо здоровыми.

Наконец мама хлопнула салфеткой по тарелки, встала и без слов ушла в гараж. Оставив дверь открытой, она начала там шумно рыться между старого садового оборудования. Возможно это была её уловка и таким образом она хотела побудить одного из мужчин протянуть ей руку помощи, а потом замучить его в допросе один на один, наводящими вопросами.

— Наконец-то, — вздохнула я, когда удостоверилась в том, что она не сможет нас подслушать. — Значит так, я получила сообщение.

— Это был он? — спросил Пауль и указал на мою опухоль на виске, как будто нашего разговора на веранде никогда и не было. Таким образом, он достиг того, чего хотел. Двое других тоже посмотрели на шишку. Джианна в сотый раз за этот день. Тильманн в первый раз.

— Это важно? — ответила я раздражённо. — Нет, не важно…

— Нет, важно, — настаивал Пауль. — Мне не нравится, что он так обращается с тобой.

— Я сама так с собой обращаюсь и прежде всего, это моя личная жизнь, хорошо? — Я подождала немного, начнёт ли возражать Пауль, но он молчал. Пока ещё молчал. — Вернёмся к сообщению. Я узнала сегодня ночью второй метод, с помощью которого можно убить Маров. Они могут умереть в схватке друг с другом, это первый метод, который в случае с Тессой отпадает, потому что она слишком стара и сильна. У Колина не будет и шанса.

— А если мы найдём кого-то, кто ещё старше? И пошлём в схватку его? — прервал меня Тильманн. Только две секунды разговора о Тессе, и он уже сразу в теме. Должно быть он страстно этого ждал.

— Подождите, подождите… — Пауль встал, при этом его позвонки тихо затрещали. Пауль не особо высокий, но гигант, когда сидит. Возможно это причина того, почему он, не смотря на слышимые признаки износа в плечах, сразу же пробудил наше внимание. — Я правильно тебя понял, Эли? Ты хочешь убить Тессу? Это то, о чём ты только что намекнула? Ты что совсем рехнулась? Я думал, мы будем искать папу, если вообще будем!

— Да, мы будем искать папу, правильно, — согласилась я. — Но одно невозможно сделать без другого. Нужно сначала позаботиться о Тессе, чтобы появилась возможность искать папу, — объявила я о том, что придумывала в течение многих ночей, потому что обратный порядок казался во всех отношениях неправильным. Он не только казался неправильным. Он был неправильным.

Веки Джианны начали трепетать.

— Нет … нет. Я в этом не собираюсь участвовать, — выдавила Джианна. — Я не смогу! Только не ещё раз!

— Тебе и не нужно будет убивать её. Это сделаем мы, — сказала я, поперхнувшись, и указала на Тильманна, который хладнокровно кивнул. — Вы должны понять, что мы не можем делать шаги в мире Маров и думать, что Тесса этого не заметит. Вы помните Францёза? Что он сделал, каким он был, какая у него была сила?

Джианна и Пауль молчали, но я знала, что они помнили. Такой ужас невозможно забыть.

— Умножьте это на сто. И получите Тессу. Если она поймёт, что Колин и я снова вместе, и что мы собираемся сделать, тогда… — Мне и самой не хотелось представлять себе этого. — Ещё раз с самого начала. Для наших поисков папы, нам нужен Колин, как посредник, потому что у него особый статус среди Маров. Хотя какой именно, я точно не знаю, и он тоже, но без него мы можем обо всём забыть. А когда он и я вместе счастливы, это привлекает Тессу. Так что я не смогу спокойно искать вместе с ним папу, потому что мы, рано или поздно, будем счастливы. А ему — что же, ему снова придётся бежать. Нам нужен Колин для поисков папы. Одна я не продвинулась дальше. Или ты что-то нашёл?

Я бросила на Тильманна вопросительный взгляд. Он покачал головой.

— Ничего. Ничего, что касается Лео.

Скептицизм в глазах других, когда они обдумывали мои слова, бросался в глаза. Почему, я могла представить, так как моя шишка и бледные щёки не выглядели счастливо. Но наше с Колином счастье вернётся, и тогда это старая баба прицепится к нам. Тесса должна исчезнуть; чем быстрее, тем лучше. Я надеялась, что Пауль не сделает предложения, послать Колина одного. В моих глазах это предложение было бы абсурдным. Загнать Колина в непосредственную близость к Тессе, без меня? Нет. Кроме того, Тильманн всё равно будет искать её. Уже в Гамбурге мне было сложно удерживать его. И как я сказала — я сама хотела поехать в Италию. Я просто должна была поехать туда! Если я хотя бы ещё одну неделю, ночь за ночью, буду и дальше впустую вести исследования, то меня можно будет отправить в психушку.

— Я тоже думаю, что это правильная последовательность, — сказал Тильманн после длительного раздумья. — Пока Тесса не окажется в прошлом, мы ничего не сможем сделать.

— А если за папиным исчезновением скрывается Тесса? — вставил Пауль. Возражение, которое я ожидала.

Я решительно покачала головой.

— Нет. Не думаю. Так далеко она не планирует. Она зациклена на Колине и возможно … на мне. — Я была не настолько уж уверенна в этой аргументации. Это правда. Тесса одержима тем, что хочет закончить метаморфозу Колина, и окончательно сделать его своим спутником жизни. Но лишь это не является доказательством того, что она ничего общего не имеет с исчезновением моего отца. Тем не менее, в этом пункте я доверяла Колину. Он знает Тессу лучше, чем я. Я решила продолжить говорить, чтобы даже не позволить засомневаться в моих словах.

— То, что ты предлагаешь, конечно теоретически возможно, — согласилась я деловым тоном с мыслями Тильманна, призвать для её убийства ещё более старого Мара, чем Тесса. — Но где нам искать? Мары есть по всему миру. Но они не позволят людям подстрекать их к войне. А Камбионам тем более. Они терпят друг друга, при условии, если не начинают спорить из-за еды. То, что Колин напал на Фрнацёза — это абсолютное исключение. Мы не знаем, к каким последствиям это может привести его — или нас.

— Вы не говорили об этом, когда … встретились сегодня ночью? — спросил Пауль и снова перевёл взгляд на мою шишку. — Эли, я считаю всё это …

— Нет. Мы не могли, — прервала я его возражения. — Так, и это второй метод — или вы не хотите узнать о нём?

Я вытащила записку из кармана штанов и протянула её сначала Джианне. Опять наступила тишина. Снова и снова записка переходила от одного к другому.

В конце концов, Тильманн нарушил молчание.

— Это ты написала?

Я кивнула.

— Он только произнёс их, но я уверенна, что это были именно эти слова и никакие другие.

— Возможно, ты неправильно его поняла… — Джианна скрутила губы в трубочку, когда заметила мой сердитый взгляд.

— Я закончила гимназию на отлично и знаю, что запоминаю правильно, а что нет, ясно? — защищалась я, отметая её утверждения. Не сердись опять Эли, напомнила я себе. Не сейчас. — Запоминать наизусть — это одно из моих самых простых упражнений. Он сформулировал слова именно так. У вас есть идеи, что эти два предложения могут значить? — спросила я немного более мягко. — Мне известно значение лишь второго, но совсем в другом контексте. Когда Мары похищают, сильно голодны или хотят принудить к метаморфозе, они впиваются ногтями в кожу своей жертвы, чаще всего на спине, чтобы потекла кровь. Боль освобождает дорогу для самых прекрасных воспоминаний и чувств. Боль открывает душу. Эту формулировку Колин тоже однажды использовал, когда всё мне объяснял. Но я не имею не малейшего понятия, как интерпретировать это предложение в связи с убийством.

Мары не убивают людей, во всяком случае не намеренно. Они лишь хотят утолить свою жадность. То, что люди могут при этом погибнуть, в лучшем случае, всего лишь побочный эффект, но не цель их атаки.

— Тебя может убить только тот, кто любит, — бормоча прочитала Джинна. — Если понимать буквально, то всё просто — и в тоже время невозможно. Кто убьёт добровольно того, кого любит, кроме тех случаев, когда это касается эвтаназии или же совместного самоубийства, но в случае с Марами об этом вероятно не может быть и речи или ты думаешь, что… — Она прервала свой поток слов и засунула записку в вырез, потому что мама протопала по лестнице вверх в оранжерею, с окаменевшим лицом прошла мимо нас и начала возиться на кухне. Я понизила голос.

— Во всяком случае, нам стоит подумать, что это может означать, и как это осуществить. По крайней мере, есть второй метод, — попыталась я остаться оптимистичной, хотя между тем предполагала, что Джианна права. Всё было просто и в тоже время невозможно. Если только за этими словами не скрывалось совсем другое значение. — Она должно быть живёт в Италии. Всегда, когда Колин ускользал от неё, она возвращалась назад туда. На юг Италии. Очевидно Колин снова ускользнул, иначе его бы здесь не было. Папа последние следы оставил в Италии. Нам нужно ехать в Италию, — высказала я то, чего так сильно хотела и в тоже время боялась, как чумы.

— Не нужно, — ответил Пауль решительно. — Нам ничего не нужно. Мы можем продолжать нормально жить дальше и принять то, что папа… — Он замолчал.

— Я так не могу, — сказала я, когда у Пауля не получилось закончить предложение и после нескольких страдальческий вздохов добавила. — Ты можешь?

Когда я требовательно посмотрела ему глаза, потемневшие от страдания, моё сердце посуровело и помрачнело. Он, так же, как и я, не мог оставить всё так, как есть. Нормальной жизни для нас больше не существовало. Иногда я точно не понимала, были ли это последствия атаки Фрнацёза, угнетающие моего брата или же его собственное чувство вины, из-за того, что он не поверил ни мне, ни папе. Да, он чувствовал себя виноватым за то, что пришлось пережить мне, чтобы спасти его. Я не хотела, чтобы он винил себя, но он винил. Поэтому, он не позволит уехать мне без защиты со своей стороны. Только уже из-за чувства вины он этого не допустит. Не имеет значения, что он думает он наших замыслах.

Пауль, застонав, отвернулся от меня и посмотрел на Джианну. Стон казалось исходит из глубины его груди.

— Значит, Италия, — сказал он хрипло.

— Да. Италия, — подтвердил Тильманн. Я только кивнула. Теперь и наши две пары глаз, Тильманна и мои, покоились на Джианне. Она не хотела верить в то, что ей приходилось выслушивать здесь, поэтому немного отодвинулась и смотрела на нас со смесью возмущения и обиды.

— Помимо того, что вы все совершенно сумасшедшие: я не могу поехать сейчас в Италию! Я безработная, у меня долги и… — Широким жестом она отмахнулась от мухи, которая села на её пирог. Под её мышками на футболке образовались тёмные пятна.

— У тебя больше нет долгов, — исправил её Пауль. — Я перевёл деньги в налоговое управление.

— Ты, что сделал? — Джианна ахнула. — Откуда ты вообще знаешь, что… ах, вот значит как. Финансовые аристократы держатся вместе.

Я только пожала плечами. Да, я послала Паулю копию письма налоговой инспекции, которое мама и я изучили вместе с Джианной, чтобы найти какую-нибудь лазейку в законе, которая могла бы уберечь её от доплаты. Однако безуспешно. После этого я отправила его Паулю факсом и объяснила несколькими предложениями, в каком затруднительном положение находится Джианна. От меня она не хотела принимать денег. Выглядело так, будто она ни у кого не любила брать их.

И только потому ничего не сделала Паулю, потому что мама как раз подошла к столу и поставила перед моим носом свежий чайник с чаем. Из-за кофе голова у меня болела ещё больше и то, что она сама подумала о том, чтобы специально для меня приготовить мятный чай, заставило меня смущённо смотреть на бахрому скатерти. Мы исключили маму из переговоров, хотя здесь речь шла о её муже. Это не добропорядочно.

Атмосфера так накалилась, что мы все вздрогнули, когда позвонили в дверь.

— Не беспокойтесь, я сама открою. — Мама преувеличено поклонилась и вышла из оранжереи.

— О нет…, - застонала я. — Значит, он действительно не шутил и приехал в Вестервальд…

— Кто? — воскликнули Джианна и Пауль хором.

— Ларс. Он угрожал мне этим уже сегодня утром. Его жена бросила его, и с тех пор он преследует меня.

— Ларс, горилла? — Нос Джаннны сморщился. Отвлечься ей бы не помешало. — С ним я уже всегда хотела познакомиться.

— Мне хватило и одного раза. О, прошу, только не это… — Мамины шаги уже приблизились и стук дико раскрашенных, ковбойских сапог Ларса. Поспешно я поднялась, чтобы найти убежище в папином кабинете. — Скажите ему, что я чувствую себя не очень хорошо и что… — Слишком поздно. Они уже стояли за мной. Глаза Джианны расширились. Да, вид Ларса не представлял этического удовольствия. В вопросах моды он застрял в девяностых. Да ещё его подбородок, как у Шумахера и низкий лоб — и готов неимущий. Я приложила палец к моему стучащему виску и медленно повернулась. — Ларс, я же тебе сказала, что… о, Боже мой.

— Можешь звать меня просто Колин, спасибо. — Он весело подмигнул мне и направил своё внимание на трёх других, которым никак не удавалось закрыть рты. — Джианна, Тильманн, Пауль. — Манера, с которой он назвал их имена, на несколько моментов пленила нас. Он сказал их так многозначительно и знающе — это было больше, чем просто приветствие. Я увидела, как Джианна выпрямилась, что делала редко. Чаще всего она скрючивалась, как вопросительный знак. Колина казалось не волновала наша реакция. Он безучастно сел на свободный стул рядом с моим. Нерешительно я тоже вновь села.

— Ах, как здорово. Вишнёвый пирог. Мне можно? — спросил он вежливо и посмотрел на маму сверкающим взглядом. Так как снаружи как раз шёл ливень, мрачная погода уберегла нас от огненно-красных волос и светло-зелёных глаз. Тёмные волосы Колина — теперь немного короче, но всё ещё длиннее, чем при нашем знакомстве — были пронизаны медными и огненно-рыжими прядями, а его глаза составляли радужный узор из коричневого и тёмно-бирюзового. В остальном он предстал перед нами одетый со вкусом, но своеобразно, как никогда: изношенные сапоги, узкие, тёмные брюки, рубашка из прошлого столетия; к тому же на руке широкий, кожаный браслет, потрёпанный ремень и целая коллекция колец в обоих ушах.

Мама едва кивнула, руки скрещены на груди, выражение лица один лишь упрёк. Колин проигнорировал её и положил себе на тарелку кусок пирога. Ошеломлённо я наблюдала за тем, как он, отломив первый кусочек вилкой, засунул себе в рот, прожевал и сглотнул. Он ел!

— Вкусный, — похвалил он мамино (и Джианнено) умение печь одобряющим кивком. Я, даже если бы хотела, не смогла сказать, разыгрывает ли он нас или вполне серьёзен. Эта ситуация казалась настолько странной, такие я переживала обычно лишь во сне. И в какой-то мере она была так же ужасно смешной. Джианна подавила смешок, на что Колин сказал ей что-то на итальянском, что тут же заставило её покраснеть.

— Я запрещаю вам, ещё хоть даже один раз, так изувечивать мою дочь, — сказала мама, прежде чем мы начали развлекаться.

— Правильно делаете. Это не может извинить мои действия, но я должен был приблизиться к ней таким образом, чтобы защитить её семью. Всё другое излишне подвергло бы её опасности, а возможность вернуть вашего мужа отбросило бы в далёкое будущее, — ответил Колин спокойно. Мама испустила опасно-шипящий звук и с развивающимися волосами промаршировала назад в сад. Колин отодвинул от себя тарелку с пирогом, прежде чем повернулся ко мне и посмотреть — с обычным высокомерным выражением и насмешкой во взгляде. Тем не менее в нём было также слабое сожаление, слишком слабое, чтобы заставить меня забыть мои травмы. Моя головная боль мчалась по венам, как будто хотела заставить их взорваться. Порез на затылке начал чесаться.

— Разве ты не мог принести мне известие таким же вот путём? За чаем? — спросила я колко.

— Нет, Эли. Тогда ты обрадовалась бы. А так, находишь меня лишь ужасным. Благодаря этому небольшому свиданию в полночь.

— Да. Ты действительно ужасный.

Джианна снова фыркнула, в то время как Пауль и Тильманн ограничились лишь тем, чтобы наблюдать за нами. Мистер Икс, который только что ещё охотился за бабочками в саду, учуял Колина и прибежал, чтобы элегантным движением запрыгнуть к нему на колени и мурлыкая, и пуская слюни взобраться на плечи. Колин драпировал его как шарф вокруг шеи, так что ноги Мистера Икс свисали вниз, а ревнивый Руфус хотел прыгнуть за ним.

— Ну, а ты что за уродливая скотина? — Колин осторожно погладил Руфуса по шраму, который красовался вместо глаза на его угловатой голове. Потом снисходительно посадил его на пол, чтобы остановить героический, тенорный вой Мистера Икс, который тот завёл опять только что.

— Моему коту он нравится. Таким образом вопрос для меня решён, — сказала Джианна, как будто самой себе. Колин посмотрел на неё открыто, но она не осмелилась ответить на его взгляд.

— И что? У вас уже есть идея? — Нам всем было ясно, на что он намекал. На свою формулу. — Я сам не хочу ещё раз говорить её в вашем присутствии. Это слишком рискованно. Здесь речь идёт о древнем знании, которое, в самом плохом случае, привязано к мозгу того, кто его украл. Сама формула не может быть обнаружена, потому что её украли, поэтому она была забыта. Вора, однако, можно обнаружить. Так как выглядит ваш план? — Последнее предложение прозвучало высокомерно, и если бы головная боль не мучила меня так сильно, то я, по крайней мере, предприняла бы попытку, пнуть его в ногу. Мне было даже трудно понять, что он только что сказал нам. Остальные тоже смотрели озадаченно.

— Мне кажется, что я попала в какой-то плохой фильм…, - пробормотала Джианна. Колин не обращал на неё внимания, а ждал моего ответа.

— У нас ещё нет настоящего плана, — ответила я уклончиво. «Настоящий план» — выражение скорее благосклонное. У нас его вообще нет. Мне только что удалось убедить Пауля поехать с нами в Италию.

— Хорошо, значит это выяснили. В остальном я предлагаю вам помочь в поисках вашего…

— Не выяснили! — перебила я. — Мы только что заговорили об этом в первый раз. Может дашь нам немного времени, после того, как не показывал здесь своей задницы в течение нескольких месяцев. В конце концов, для этого нам и требовалось время. Для меня вопрос очевиден. Мы найдём Мара, который любит Тессу и…

— О, Елизавета, прошу тебя, нет Маров, которые… — Колин прервал себя и встал, становясь к нам спиной возле передних окон оранжереи, заросших виноградом. — Ты не найдёшь Мара, который любит Тессу. У нас тоже есть вкус.

— Но ведь ты… хм…

— Я, вовсе нет. Не путай желание с любовью, Эли, — сказал он холодно.

— Зачем тогда ты вообще сообщил мне эту аллегорию, если совсем не веришь в то, что мы сможем её решить?

— Таким образом, я сдержал мою часть обещания. Тебе решать, выполнишь ли ты свою. — Колин говорил, как о неважной, безобидной сделки — а имел в виду свою собственную смерть. Я отбросила эту мысль в сторону так же быстро, как она появилась. Это был последний пункт в списке и на данный момент незначительный. Сначала Тесса, потом папа, а уж потом я могла подумать о моей части обещания. Не раньше. Потому что если всё пойдёт хорошо, то она, в последствие, больше не будет иметь значения.

Колин вернулся к столу, освобождая вид на сад, где мама мучилась под дождём, роя в глинистой почве яму. Снова и снова её руки соскальзывали с тяжёлой лопаты. Выглядело так, будто она хочет вырыть могилу. Возможно наши соседи тоже так думали. Беззвучно Колин опустился на свой стул. Распространилась наркотическая тишина. Джианна и Пауль наблюдали за мамой, как будто им было запрещено встречаться взглядом с Колином, но Тильманн задумчиво смотрел в некуда, как будто полностью занят решением проблемы. Решением нашей проблемы? Я изумилась, когда заметила размышления Тильманна. Однако Колина они не удивили. Он производил впечатление, как будто ожидал, что именно так и будет. Губы Тильманна стали тонкими. Потом он прокашлялся.

— Это обязательно должен быть Мар? Или может быть человек? В формуле ничего не говориться о Марах, — неуверенно высказал он свои мысли.

Колин долго на него смотрел, он не торопился, разглядывая его, прежде чем ответить с загадочным выражением лица.

— Вы исчадия ада, ты и Елизавета.

Лицо Тильманна скривилось в дерзкую усмешку. Ему понравилось, что Колин назвал его исчадием ада, но как бы я не сопротивлялась моей головной боли, она мешала понять, что произошло только что.

— Вы хотите поехать в Италию? — поменял Колин так резко тему, что я сомневалась, состоялся ли вообще короткий диалог между ним и Тильманном. При слове «Италия» Джианна и Пауль оторвали свои усталые глаза от окна, как будто мамина возня на несколько минут привила их в своего рода транс. Но это не мама. Это Колин. Он отключил их. А они даже не заметили. Возможно такое состояние, со времени атаки Францёза, стало для Пауля нормой. Он больше не любил ездить на машине, потому что всё чаще впадал вечером в микросон. Ещё одно из многих последствий.

— Да, в Италию, — механически подтвердила Джианна. — У моего отца есть коттедж, ничего особенного и довольно уединённый. Почти нет туристов. В Калабрии. — Когда она поняла, что только что сказала, то испуганно закрыла рот рукой. Не желая этого, она показала нам джокер потому что была не сосредоточена.

— Но это ведь гениально! — воскликнула я, прежде чем Джианна успела передумать. Именно на что-то подобное я и надеялась. Теперь ей придётся поехать вместе. Не только Пауль нуждался в ней, мне она тоже нужна. Я никогда бы не осмелилась сказать ей об этом, но это так. Она была моей единственной подругой.

— Нет, я так не думаю, — умерила Джианна мой пыл — Ключ лежит у моего отца в Адриатике, и я получу его только тогда, когда наконец пообещаю, что выйду замуж за итальянца и рожу по меньшей мере трёх bambini .

Я захихикала, и это умножило тянущую боль в виске, так что меня чуть не вырвало от боли, а по щекам пронеслась горячая волна. Автоматически я схватила прохладную руку Колина, и приложила его пальцы ко лбу, также автоматически он нежно провёл по моим опухшим венам. Потом коснулся пореза на затылке, и тот начал покалывать. Я коротко увидела перед собой, как кожа полностью закрывается, и остаётся только тонкий, белый шрам. Колин вылечил меня. Вздох облегчения сорвался с губ. Я чувствовала, что другие смотрят на нас, пленённые нашей внезапной нежностью, но существовали только мы, мы вдвоём. Колин и я. «Колин», подумала я с тоской. «Вот и ты наконец…» Но прежде чем я смогла опереться на него, его рука превратилась в безжизненный кусок льда. Я испуганно отпрянула, опустила веки и упёрлась ногами в пол, чтобы подавить дрожь, которую вызвало холодное презрение в его глазах. Презрение, которое должно было помешать нашему счастью, спасти нас. Мне так надоела эта игра.

— Выпей аспирин или парацетамол, Эли, — сочувственно посоветовал мне Пауль.

— Уже сделала. Даже две таблетки. Не помогли, — ответила я слабо. — Я справлюсь.

Но когда мама распахнула дверь и бросилась к нам, как фурия, боль опять вскипела, такая сильная, что я тихо застонала. Колин заглушил стон грохотом посуды, которую складывал друг на друга. «Мне нравятся твои стоны», сказал он мне на Тришене. Также стоны от боли, потому что они очень похожи на другие. Голос мамы тут же разрушил мои тёплые воспоминания и покалывание в животе.

— Если вы думаете, что я отель, ресторан, кошачий пенсион и прачечная в одном лице, то вы обманываетесь! Это ясно?

— Ой-ой, — пристыженно прошептала Джианна. — Мия, я… ой-ой…

— Я не позволю вам просто так поехать в Италию. Здесь речь идёт о моём муже и у меня есть право…

— Может, я могу помочь вам посадить дерево, госпожа Штурм? Земля в Вестервальде действительно очень тяжёлая и глинистая, — обходительно прервал её Колин и встал.

— Да, если хотите, пожалуйста, — ответила мама растерянно и последовала за ним в сад, как собачонка. Как специалист, Колин вгонял лопату в землю и несколько раз капнув, раскопал достаточно места для корней, которые не менее умело разместил, укрепил, а затем обрезал несколько ветвей. Голоса обоих приглушённо доносились до нас. Я подошла к двери, чтобы подслушать несколько слов.

— … мне бы тоже не хотелось тащить по жаре 600 килограммовую Фризскую лошадь, — услышала я, как сказал Колин, удивляясь по меньшей мере точно также, как трое других этому причудливому посещению сада. В первую очередь оно служило для того, чтобы вместе посетовать на непослушных детей, сидящих наверху в оранжереи. Согласованно, мама и Колин шагали от грядки к грядке, возле которых Колин здесь и там что-то объяснял, срывал завядшие листья, прежде чем в конце концов начал возиться с насосом нашего ненавистного фонтана, который каждый второй день забивался.

— Он обрабатывает её, — удивлённо отметила Джианна. И имела в виду точно не насос, а мою мать. Да, мама больше уже не выглядела как львица, которая защищает своих детёнышей. Её плечи расслабились, и иногда она даже улыбалась. В первый раз я спокойно смотрела на то, как Колин делал то, о чём всегда говорил папа: он манипулировал.

Я не знала, нравится мне это или нет, но Колин манипулировал для меня. Ему не нужно было разговаривать с нами долго, чтобы узнать, как обстоят дела с нашими планами. Он понял всё намного лучше, чем на данный момент Пауль и Джианна. Тильманн и я превосходили друг друга в своей мрачной решимости. Мы поедим в Италию, даже если за этим скрывались совершенно различные мотивы. Об этом я уже сказала Колину прежде, чем мы попрощались в апреле.

Теперь он, надеюсь бережно, втолкует маме, что она должна отпустить нас. Потому что это было моим единственным желанием, даже если оно постоянно усиливало угрызения совести. Я не хотела брать её с собой.

— Значит, вы действительно хотите сделать это, не так ли? — спросил Пауль, зевая, слишком усталый, чтобы снова волноваться. Он казался изнурённым. Мне тоже нужно прилечь. Головная боль стала беспощадной. Тильманн и я кивнули, ничего не сказав.

— А ты присоединишься к ним, я права, Пауль? О нет… — Джианна, вздыхая, опустила лоб на мускулистое плечо Пауля.

— Я должен, моё сокровище. — Услышать, как он назвал Джианну сокровищем, задело меня. С нашей встречи, Колин ещё не разу не назвал меня Лесси. Или же «моё сердечко». Только Эли и Елизавета и чаще всего скорее пренебрежительным или угрожающим тоном.

— Моя сестра поставила на карту всё, чтобы спасти меня. Я не могу позволить поехать ей туда одной. И Тильманну тоже. Он испытывал Францёза. Оба могли при этом погибнуть.

Я не хотела смотреть на Пауля и Джианну, потому что это причиняло боль, но должна была. Только что, они смотрели на меня и Колина, очарованно и отстранённо; так, как смотрят жуткий, но технически хорошо поставленный фильм. Мы были для них захватывающим зрелищем. Но Джинна и Пауль не пара из фильма. Они настоящие. Им не нужно притворяться ни одной секунды, они ведь не в опасности, и один для другого пройдёт через огонь и снова обратно. Выражение лица Тильманна, когда он смотрел на них, тоже замкнулось. Они же ничего этого не заметили.

— Хорошо. — Джианна вздохнула ещё раз. Это прозвучало так, будто она плачет. — Значит, мы едим в Калабрию.

 

Признаки дефицита

- Кончай, Эли, и выключи наконец компьютер! Я ещё сегодня хочу пойти…

Я не стала спрашивать Тильманна, что он опять задумал и куда собрался со мной пойти, а подняв руку, лишь дала понять, что он должен немного потерпеть.

Я больше не была способна реагировать быстро. Спустя полтора дня постоянной головной боли, я чувствовала себя, как после пытки. Говорить было больно, даже просто лежать причиняло боль, потому что я не находила позиции, в которой затвердевшие мышцы на плечах не сводило бы судорогой ещё больше. Никогда бы не подумала, что лежать может быть так изнурительно. О сне, я в любом случае, могла только мечтать. С этой головной болью, я только беспокойно ворочалась туда-сюда, уставшая и разбитая, но не в состоянии видеть сны.

Поэтому села снова за компьютер, чтобы продолжить исследования. Сначала, я занялась фауной Италии, преследуя мысль, что смогу, с помощью животного мира, сделать выводы о Марах, но уже спустя полчаса, отказалась от этой идеи. Животный мир Италии казался мне совершенно не интересным. А то, что в Апулии можно встретить Чёрных вдов, я уже знала. После этого утомительного исследования, последовала короткая экскурсия к Мансонам — без каких-либо заметных результатов. Потом мучительно скучная статья о семье Медечи. Для отдыха, пара клипов с YouTube о цветущей Ривьере. Моя страсть к путешествиям чуть меня не убила, когда я их смотрела. Теперь я знала, почему туристы так восторгались Италией, пока не дошла до Адриатики. Там, где жил отец Джианны. Адриатика — это не то, что я представляла себе под раем для отдыха. Несколько рядов шезлонгов, лишённые фантазии бары и выровненные пляжи, но конечно, они были лучше, чем Вестервальд и по крайней мере теперь, стало ясно, что мы поедим сначала в Адриатику, чтобы забрать ключ для коттеджа на юге. Возможно, отец Джианны, сможет дать нам косвенно, некоторую полезную информацию. Джианна образованна; шансы хорошие, что и вся её семья такая. Допустимо, что он знал какие-нибудь старые легенды, которые мы можем истолковать совершенно по-другому, чем он. Потому что знаем, что Мары существуют. Или я просто в чём-то себя убеждаю?

Тильманн встал позади меня и взял маленькую карту Европы с моего письменного стола, которую я нашла зимой в папином сейфе: величиной в формат А5, неточное изображение, как будто вырезана из атласа для детей. В странах были нанесены только столицы, горы и большие реки или моря, больше ничего. Большего папа мне не оставил. В первые ночи после нашего возвращения из Гамбурга, я, когда мама спала, просмотрела все медицинские записи его пациентов, в надежде, найти там тайные документы о Марах. Единственный результат, когда закончила просмотр, почувствовала себя, будто сама готова для психушки. От меня не ускользнуло, что рядом с некоторыми записями, он поставил М и жирно её обрисовал. Очевидно таким образом, отметил пациентов, которые, по его мнению, были атакованы Марами. Их меньше, чем я думала. Но кроме этих М, существовала только ещё карта. Кресты были хорошо видны. Самым чётким, он отметил южную Италию, но они тянулись через всю Европу, главным образом, через тёплые края и чаще всего где-то возле моря. То, что это только карта Европы, а не всего мира, сбивало меня с толку. Конечно же, и на других континентах существовали Мары. Почему папа сразу не взял карту мира? Кроме того, Италия узкая страна, окружённая морем. И именно там хозяйничала Тесса? Она ведь боится воды. Но это также означало, что мы будем в безопасности, если остановимся прямо возле воды. Но разве это также не будет значить конец нашего замысла, заманить её? Хорошо, что дом семьи Джианны находится в глубине — или он всё-таки лежит слишком близко к морю, поэтому Тесса не придёт? Или она пришла бы даже на Зильт, на остров, если бы Колин, и я были немного счастливее? О Боже, это как будто доишь мышей, я ничего не знаю… Вздыхая, я переключила компьютер на спящий режим.

— Только одна эта жирная метка на южной Италии? — спросил Тильманн, после того, как основательно осмотрел карту. Он, проверяя, перевернул её, но это не поможет. Папа ничего на ней не написал. Я уже даже держала её на свет, чтобы разглядеть возможную тайную надпись. Дула на неё феном, потому что надеялась, что он написал лимонным соком, и теперь проявятся коричневые буквы. Но она оставалась потёртой, тонкой картой Европы с крестами. Ничего больше.

— Да, — ответила я сварливо. — И я даже не знаю, обозначают ли метки конкретное место или только область, или страну…

— Возможно, Мары постоянно меняют своё место нахождения в пределах региона, и у них нет постоянного места жительства. В противном случае пища наскучит.

— Тогда ему не нужно было рисовать эти дурацкие кресты! — Рассерженно, я вырвала её из рук Тильманна. Он воспользовался возможностью, схватил меня за руку, поднял со стула и оттащил в сторону ванной комнаты.

— Эй, что ты делаешь? — закричала я упрямо, но боль в голове, делала невозможным даже подумать о технике каратэ. Только перед зеркалом Тильманн остановился и показал на то, что мы оба там увидели: незнакомая, капризная женщина с опухшими веками и тенями под глазами. Возраста около сорока двух лет.

— Вот, — сказал Тильманн и указал на уголки моих губ. — Продолжай так делать дальше, и ты через пять лет будешь выглядеть так же, как Ангела Меркель.

Он преувеличивал, но боль уже оставила свои следы. Боль и то, что Колин не попрощался со мной. После того, как мама и он объединились, работая в саду, пульсация в моих висках стала такой безжалостной, что я убралась в свою комнату. Я ожидала, что Колин скажет мне пока. Но он не попрощался. Он уехал вместе с Мистером Икс, не заглянув ко мне, что значительно облегчило повседневную жизнь Руфуса в наших четырёх стенах, для меня же стало равносильно личному нападению.

Собственно, Тильманн хотел поговорить со мной, сразу же, после нашего убийственного, приятельского кофе пития, но я отделалась от него. Теперь же, он больше не позволит мне выкрутиться.

— Оставь меня в покое, — попросила я его сварливо, желая снова исчезнуть в моей комнате. Но он встал в дверном проёме. — Ну ладно, если уж ты хочешь остаться здесь, тогда расскажи мне по крайней мере о том, что ты думаешь о нашей поездке. Потому что я исследую день и ночь. Нам нужно срочно…

— Блин, Эли, на улице самая прекрасная погода, а ты только и сидишь здесь, возле своего компьютера! — качая головой, прервал меня Тильманн. — Это ничего не даст!

— Самая прекрасная погода! Это ты называешь прекрасной погодой? — Я обвинительно указала, через маленькое окно в ванной, на улицу.

— Для Вестервальда, да. Большего, ты не можешь ожидать от начала июня. Ну давай, пошли со мной. Пошли же!

Он взял два полотенца с полочки в ванной, бросился в мою комнату, засунул их, вместе с моей бутылкой воды, в рюкзак и поставил передо мной обувь. Полотенца? Он что, хочет пойти купаться? Это день не для купания. Небо затуманено, утром даже поднялись клубы тумана над речкой, а на западе уже опять собирались новые дождевые тучи. К тому же, дул обычный порывистый ветер, который сегодня, однако, был не таким сильным. И всё-таки, погоду для купания, я представляла себе по-другому. Особенно с тех пор, как постоянно останавливалась на сайтах с предложениями отпуска в Италии.

Тем не менее, я, прижав руку к виску, безвольно последовала за Тильманном вниз, потом на улицу и наконец из деревни в лес. У жителей будет опять на что взглянуть.

— Джианна и Пауль не с нами? — спросила я, спустя несколько минут в стиле телеграммы, потому что каждое слово для меня и причиняющего боль лица, казалось уже слишком.

— Они трахаются, — грубо ответил Тильманн.

— Тьфу, — сказала я неодобрительно, хотя он, скорее всего, попал в самую точку. С тех пор, как Пауль вернулся, а Джианне не чем было заняться, они проводили почти всё время, уединяясь в комнате для шитья. Я, на всякий случай, каждый раз настраивала уши на то, чтобы ничего не слышать, когда мне нужно было пройти мимо их двери. Представлять своего брата во время секса, для меня также невозможно, как представлять родителей во время секса. Братья и родители не занимаются сексом и точка.

Я тяжело ступала за Тильманном, с рукой на виске, и уже после нескольких поворотов и сокращений пути, потеряла ориентацию. Я задавалась вопросом, собирался ли он отвести нас к дому Колина, но при таком варианте, оба полотенца, приобретали ещё меньше смысла.

Хотя Тильманн повёл себя спонтанно как кавалер, взяв себе на спину мой рюкзак, всё же вышагивал очень стремительно. Я ещё никогда раньше, не видела молодого человека, который бы шёл так быстро и не казался при этом суетливым или в панике. Казалось, будто в его бёдрах вертелись колёса и подгоняли ноги, колёса, которые невозможно просто так остановить, но которые всегда делали его движения упругими. Да, он шёл быстро, не потому, что убегал, а потому, что у него была цель — или то и другое?

После очередного сокращения пути, по лесной тропинке через заросли, мы добрались до одного из многих ручьёв. В живописных изгибах, он плескался по плавному склону вниз. На склоне, вдоль и поперёк, лежали ещё деревья от последнего зимнего шторма и уже частично заросли мхом. Возле берега, находилась небольшая, круглая поляна, с местом для костра, лишь скудно накрытом. Одно из многих скрытых убежищ в лесу, где Тильманн играл в индейца. К счастью такое, которое не покрыто паутиной. Оно расположено далеко от дома Колина, а также от тех негостеприимных мест, где состоялась битва с Тессой.

Тильманн начал, на краю поляны, возиться с брезентом, под которым я предполагала, что там находится кладка дров, которую нужно защитить от влаги. Но оттуда показались не дрова, а вигвам-парильня, чьё круглое отверстие, было обращено к ручью и приближающимся дождевым тучам. Застонав, я спрятала лицо в руках и опустилась на один из пней. Парильня. Я жаждала прохлады, ранее, даже положила пластиковый мешок, с кубиками льда, себе на лоб, чтобы немного облегчить боль, а Тильманн хотел посадить меня в парильню? Посреди леса? Он что, хочет меня убить? Моя голова взорвётся, как переспелая дыня.

Я, оцепенело и напряжённо, оставалась сидеть, в то время, как Тильманн разжёг костёр и положил в его середину круглые камни. Потом забрался в палатку, чтобы подготовить её — какой бы там не была эта подготовка. Может быть, собрался нарисовать пару индейских, охотничьих сцен на тенте.

Птицы над нами весело чирикали, как будто сегодня самый прекрасный летний день и, если бы при мне имелось ружьё, я бы без малейшего сожаления застрелила дятла, который хорошо спрятавшись за светло-зелёными ветвями, искал насекомых, ритмично стуча, как метроном. Я, по двум причинам хотела, чтобы он свалился мёртвым на листья, так как своим вечным стуком разжигал мою боль. А также, неизбежно, напоминал мне те секунды, в которые Колин и я намеренно забыли Тессу и таким образом приманили её. Это случилось в Лаужице у волков, в то утро, которое казалось мне, было прелюдией ко всему хорошему и лёгкому. Редко я ошибалась так фатально, чем в тот момент.

Я встала, вытащила сложенный лист формата А4 из кармана штанов, который спрятала там вчера и уже хотела бросить его в огонь.

— Эй, эй, не так быстро, — вмешался Тильманн в последнюю секунду, чтобы спасти тлеющую бумагу из огня. — Это письмо Колина?

Я ожесточённо кивнула. Да, это оно. Тильманну не нужно было спасать его. К сожалению, я в любом случае, знала его наизусть. Слишком часто читала, так как надеялась, что найду скрытое сообщение, имеющее в виду что-то другое, чем те сухие, деловые строчки, которые могли бы быть написаны и совершенно чужому человеку. Лишь после десятого прочтения я сдалась. Теперь, больше не хотела держать его у себя.

В то время как Тильманн разбирал строчки, пред моим внутренним взором, как проклятие, появились размашистые буквы Колина — размашистые и написанные чернилами из Сепии, но не такие аристократические, как в других письмах, которые он писал мне. В этом я тоже видела брошенный мне вызов. Он схалтурил.

«Привет Эли,

Увидимся, Колин.»

в ближайшие дни я организую моё путешествие и транспортировку Луиса. Здесь я не могу и не хочу оставаться дольше.

Поезжайте в течение следующих двух недель на юг. Я присоединюсь к вам немного позже.

Когда мы встретимся в Италии, нам нельзя будет говорить о формуле. Ни тебе, ни Джианне, Паулю или Тильманну со мной. Это, вы должны соблюдать. Вы можете обсуждать её только между собой, и даже это следует делать только тогда, когда нельзя избежать.

Следует ожидать того, что постепенно, я забуду формулу, потому что передал её тебе. Я пытаюсь остановить этот процесс с помощью медитации. Тем больше, ты должна сохранять её в своей памяти и в тоже время защищать от посягательств от внешнего мира. В этом, ты преуспеешь.

Как я слышал, ты прилежно тренируешься дальше.

Не думаю, что вам удастся изменить что-то в моей судьбе, но возможно она вовсе не придёт и тогда, по крайней мере, мы сможем начать искать вашего отца. И ты сможешь подумать о выполнение своего обещания.

— Знаешь, какое предложение я больше всего ненавижу в этом письме? — проворчала я. «Как я слышал, ты прилежно тренируешься дальше.» Тьфу! Это покровительственное предложение учителя!

- Тильманн улыбнулся.

— Правда? А я думал — это «Увидимся.»

— Его тоже. Ах, я ненавижу все предложения в этом письме. Этот клочок бумаги с мазнёй, даже не заслужил название письма, — поносила я его. Но улыбка Тильманна сменилось серьёзностью, которой я опасалась уже по пути сюда. Эта дурацкая парильня служила лишь показухой. Он собирался обсудить со мной определённые вещи. И насколько я его знала, некоторые из них, я не захочу услышать. С другой стороны, пришло время, объединить наши мозги. У нас имелась формула, но плана всё ещё не было. Я встала, забрала письмо из его рук и бросила в огонь. Было приятно смотреть на то, как оно, шипя, свернулось и распалось в чёрный пепел.

Тильманн наклонился вперёд и длинной палкой перевернул камни, чтобы они накалились полностью.

— Ты ведь не думаешь, что я буду вместе с тобой сидеть голая в этой палатке? — проворчала я.

— Если хочешь, можешь сесть туда и одетой, но это будет неприятно, — ответил Тильманн, не отрывая своего внимания от камней. — Не суетись, Эли.

Это требование я слышала от него постоянно. Не суетись. Не парь шкуру. Расслабься. Глупые, бесполезные советы. Ещё глупее и бесполезнее, чем в письме Колина. Потому что…

— Я на твоём месте, больше всего, ненавидел бы предложение, где он пишет, что Тесса возможно всё равно не придёт.

Я ожидала это возражение. Тем не менее, чуть не начала брызгать слюной, когда ответила.

— Приманить Тессу, ещё никогда не было проблемой, Тильманн. Наверное, ей хватит уже того, что Колин и я улыбнёмся друг другу.

— Это, по крайней мере, был бы уже прогресс, — сказал Тильманн. — если вы хотя бы, улыбнулись друг другу. Нет, Эли, правда. Колин не писал бы этого без причин. Я тоже думаю, что будет сложно. Ваши отношения в последние время не были таким уж классными и…

— Разве мы здесь для того, чтобы обсуждать мои проблемы в отношениях? Тогда я ухожу, а ты можешь поджариваться здесь один. Он делает всё это, чтобы она не пришла уже сейчас, пока мы ещё не готовы, потому что в третий раз мы не сможем от неё избавиться. Колину надоело убегать и мне тоже. Но в Италии всё будет по-другому. Определённо. Тогда мы наконец-то сможем быть такими, какими хотим быть.

— Ладно, хорошо. Успокойся, Эли, да ты ещё сейчас и в огонь запрыгнешь. — Тильманн поднял руки вверх, усмиряя меня. — Собственно, я хотел посидеть здесь в сауне, а не организовывать костёр для ведьм.

Я действительно оказалась в слишком опасной близости от огня. Резина моих кед уже начала дымиться и вонять. Я сделала большой шаг назад.

— Кроме того, было бы не так уж плохо, если она в Италии, придёт не сразу, — продолжил Тильманн, после того, как убедился в том, что я нигде не горю. — Тогда у нас будет больше времени, чтобы всё тщательно спланировать и — во всяком случае, у нас будет время. Так что вам не нужно сразу же бросаться в любовное счастье.

— Хм, — произнесла я, потому что ещё никогда не была той, кто мог с головой броситься в счастье, как другие люди. Если вообще могла, то скорее спотыкаясь войти, неожиданно и не о чём не подозревая. Незапланированно. Чёрт, у Тильманна и Колина, эти сомнения были не просто так. Но Паулю ведь получилось организовать счастье, сработает и с нами. Кроме того, Колин и я уже любим друг друга. Паулю и Джианне ещё нужно было влюбиться друг в друга. Любовь гораздо сложнее вызвать, чем возродить уже существующую. Уже существующую любовь, повторила я с сарказмом мои собственные мысли. Прозвучало ужасно. Нет, я даже не хотела обращать это в слова, ни в разговоре с Тильманном, ни в монологе, про себя. Всё образуется, как только мы окажемся на юге. Всё должно получиться.

Во всяком случае, проблемой, я считала не заманивание, а само убийство. «Тебя может убить только тот, кто любит». Только сегодня утром, в те короткие моменты, когда лёд приглушил боль в моих висках, я поняла, что Тильманн сказал вчера Колину. Я должна поговорить с ним об этом, даже если мои подозрения совершенно абсурдны.

— Почему ты спрашивал Колина о том, способен ли только Мар убить Мара, с помощью второго метода?

Сначала Тильманн подложил дров в огонь и проверил температуру камней, прежде чем взглянул на меня. Из-за внезапного порыва ветра зашумели огромные, стоящие близко друг к другу ели вокруг нас, гипнотическое, мощное гудение.

— Возможно, я смогу убить её. В конце концов, ведь я её любил. Это может случиться ещё раз…

— Тильманн, прошу тебя! — вскипела я, и снова слишком сильно приблизилась к костру. Разве его не беспокоил жар? Он стоял почти в огне. — Ты её не любил! Она хотела высосать тебя и сделать своим спутником! Вспомни, что сказал мне Колин, что я не должна путать любовь с желанием! — Мне хотелось отволочь его к ручью и засунуть его упрямую голову под воду, чтобы он пришёл в себя.

— Нет, — возразил он. — Для меня — это была любовь. Любовь и ничто иное. Я любил её. Может быть, всё ещё люблю.

— Блин, Тильманн, тебе семнадцать, ты не знаешь, что…

— Ах да? Ты уверенна, Эли? Сколько было тебе, когда ты познакомилась с Колином? Тоже семнадцать, или нет? — набросился он на меня. — А теперь, ты всего на годик старше и считаешь, что знаешь об этом больше меня? Поверь мне, я занимался сексом чаще, чем ты и я очень хорошо знаю разницу, между сексом и любовью! С Тессой, была любовь, даже если ты не хочешь этого слышать! Это была любовь!

— Не правда, — прошептала я и подумала о том моменте, когда Тильманн выступил из зарослей и разорвал на себе рубашку, подходя к ней. Он светился. Он был красивым. И не в своём уме… Он просто что-то здесь путал, заблуждался!

— Но ты… нет, ты этого не видел, — исправила я себя. Я всё время забывала о том, что была единственным человеком, кто следил за схваткой, между двумя Марами. Тильманна не было там, когда Колин дробил Тессе кости, а они, чавкая, снова срастались. Это зрелище изгнало бы любовь из его плоти. А так? Лишь тот момент, когда садилось солнце, и она приманила его? Хватило ли такого короткого момента для того, чтобы влюбиться или же он был как раз достаточно мимолётным, чтобы возникла любовь? Возможно, ему нельзя было длиться дольше. Возможно, для меня, хватило тренировки Колина в темноте. Да, я уже тогда любила его, когда тайно за ним наблюдала в его схватки с тенью. И что сказал мне Тильманн, когда мы, после того, как сбежали от Тессы, сидели на скамейке перед гаражом и обо всём беседовали? »Она такая красивая.» Он не видел, просто не мог видеть, что Тесса вульгарная, неопрятная ведьма, волосы пронизаны клещами и пауками, глаза водянистые, злые и скучные. Мне нужно отговорить его от этого.

— Тильманн, послушай меня. — Мой голос звучал по-матерински, но мне было всё равно. Я набрала побольше воздуха в лёгкие и продолжила говорить. — Я видела Тессу в битве с Колином. Если бы только у меня была тогда с собой камера, чтобы показать тебе, что там произошло. Колин ломал ей позвоночник, а она только хрюкала, а потом все кости и хрящи срастались сами по себе, в течение нескольких секунд! — Меня затошнило, когда я подумала о звуке, который она при этом издавала. — Она высмеивала его, манила, хотя он намазался кишками и кровью убитого кабана, тем не менее она хотела его, хотела его взять…

О нет. Это как в тот вечер, когда я пыталась рассказать Паулю о схватке. Я не могла. Звучало так, будто всё выдумано. Рассказ не мог отразить тот ужас, который я пережила. Но так быстро мне нельзя сдаваться.

— Кроме того… разве ты больше не помнишь, как она выглядела? Тильманн, у тебя ведь есть чувство к эстетике, не так ли? Её нельзя серьёзно считать красивой!

— Конечно можно. Она красивая, это я говорил тебе уже один раз. Самая красивая женщина, которую я когда-либо встречал, если хочешь знать более точно.

— Нет. Нет! — воскликнула я возмущённо, хотя опасалась, что Тильманн всё ещё считал её красивой. — Она не красивая. У неё глупые, пустые глаза, неопрятные волосы, глуповатое, кукольное лицо и липкий рот. Она воняет!

— Я этого не заметил. Возможно, ты только потому увидела её такой, потому что ненавидишь. Я видел красивую женщину, с длинными рыжими волосами и мягкими зелёными глазами. Такими мягкими глазами… Когда я смотрел в них, у меня было такое чувство, будто я никогда больше не сделаю никакой ошибки и справлюсь с любой проблемой, независимо от того, насколько она велика. Что она всё мне простит. Взгляд Тильманна внезапно стал отсутствующим. Я запихала ветку в огонь, чтобы растормошить его.

— Ты говоришь тут о Тессе. О Тессе! Разве ты не понимаешь?

— Понимаю. Я сам не хочу верить своим чувствам. Лучше бы она была уродиной. Но я видел её такой, как только что описал тебе. И возможно, это снова будет так.

— Дерьмо, — пробормотала я. — Так нельзя Тильманн, прошу тебя…

— Это может быть проще, чем заставить Колина полюбить её ещё раз. Если это вообще возможно. Он же говорит, что только желал её, а не любил.

Аргументы Тильманна загнали меня в угол. Они были хороши, чтобы отказываться от них. Для того, чтобы выиграть немного пространства, я начала ходить, как Румпельштильцхен, вокруг костра; учитывая его рассуждения, я больше не могла стоять спокойно. Он же сам, был совершенно спокоен. Это меня тоже стесняло.

— Но она попытается высосать тебя! — крикнула я. Первые капли дождя, упали на мои щёки и голые руки; маленькие, охлаждающие пункты на коже. — И как только она это сделает, ты даже больше не сможешь думать о том, чтобы убить её. Ты захочешь стать её спутником и позаботишься о том, чтобы она могла взять и Колина тоже… Ты станешь нашим врагом! — Тильманн не отреагировал. Но и не отрицал мои заключения. Я прислонила голову к стволу дерева, как будто оно могло дать мне решение, против всех наших проблем. Оно пахло пряно смолой и старым деревом. Каким-то образом магически. Мои пальцы провели по губчатому грибу, прилипшему к коре.

— Если бы мы только могли создавать мечты или сами похищать их и вселять в себя…, - сказала я задумчиво в полголоса. — Тогда всё было бы намного проще. Тогда мы смогли бы обмануть её. Но как это сделать? Ничего не получиться, есть только настоящие мечты, фальшивых не существует.

Именно над этим, я прошлой ночью размышляла часами, после того, как постоянно возвращающийся кошмар о потерянном лете, разбудил меня. Как уже часто в прошедшие недели, мне снилось, что я проснулась и с ужасом поняла, что пропустила лето. Уже наступила осень. А я знала, что не смогу пережить ещё одну зиму. Такой сон, тут же отравил бы Мара. Но как мне заставить забрать его? Это невозможно. Точно также, я не могла выдумать прекрасные мечты и позволить забрать их у себя. Это, в любом случае, причинит нам вред. Мечты, они как сны, рождённые из моих чувств и желаний. Все мои сны и мечты исходят от меня, и я слишком хорошо знала, какую это означало потерю, когда их забирали. Ещё раз, я не переживу такого похищения.

Я перестала ворчать, потому что почувствовала, что Тильманн, подстерегая, наблюдает за мной. Медленно, оторвала руку от ствола дерева и посмотрела на него, сквозь извивающееся пламя. На одно мгновение, он сам показался мне демоном, неприступным и опасным. Может это именно то, что подгоняет его? Может он вовсе не хочет победить Тессу, а стать её спутником?

Нет. Нет, такого бы он не захотел. Для этого, он был слишком умен. Но он хотел знать, что случилось, что она в нём вызвала. Он хотел столкнуться с ней, чтобы разобраться в своей любви. Внезапно, я больше не мола ждать, хотела узнать, что выяснил доктор Занд. Если он действительно что-то выяснил. Собственно, я хотела заговорить на эту тему, как только перестану ощущать боль и таким образом стану достаточно стабильной, для новых печальных вестей, но теперь пульсирующая боль в висках была мне почти безразлична.

Очарованно, я смотрела на то, как Тильманн подошёл к парильне, вытащил своего рода весло, которое должно быть когда-то смастерил и, медленно и благоговейно, начал перекатывать им накалившиеся докрасна камни, один за другим, вовнутрь натянутого брезента. Когда он закончил, то положил ещё немного дров в костёр и снял пуловер через голову.

Значит, парильня готова. Теперь настало время раздеваться. Я отнюдь не была неопытной в посещении сауны. Дженни, Николь и я, почти каждые выходные ходили вместе в спа, вначале в общественные бассейны, чей ревущий галдёж вообще не давал мне расслабиться. Потом я согласилась вкладывать мои щедрые карманные деньги, в наши посещения сауны и обеспечила нам доступ в спа-ландшафты больших отелей. Хотя и там тоже, мы не были избавлены от гор целлюлита, морщинистых пальцев ног и низко свисающих мошонок, но моим рецепторам не нужно было обрабатывать столько много раздражителей, как в общественных учреждениях. Посещения сауны, всегда вызывали положительный побочный эффект. Они безжалостно показывали, какой творческий промах, сделал дорогой Бог при создании человеческого тела и таким образом, я чувствовала себя, благодаря моей юности и здоровью, сразу намного красивее.

Но парильня посреди леса — это совсем другое, чем общественные бассейны и сауны в отелях. Она более интимная, деревенская, прямая, не хватает мягко звучащей, расслабляющей музыки и запаха искусственных ароматов. Но прежде всего, это общая сауна. Общая сауна для двух человек.

От джинсов и трусов Тильманн избавился одним движением и повернул ко мне голый, хорошо сформированный зад. Я с удовлетворением поняла, что это посещение сауны, убережёт меня от низко свисающей мошонки. Выглядела ли и я подобающе? Если Тильманн только что сильно не преувеличил, то он знаком с женской анатомией. Если повезёт, он не будет пронизывать меня своими взглядами. Но даже если и будет — моя грудь, это единственная во мне посредственная часть; не большая, но и не маленькая, круглая и упругая, не стоящая упоминания. Остальное, не такое худое, как зимой, подстриженное и ухоженное. Прочие же, я в любом случае не могла изменить. И я ведь не собиралась соблазнять Тильманна. Мы хотели лишь вместе попотеть. Мы уже спали рядом друг с другом в течение многих ночей, он массировал мне спину, мы вместе танцевали, целовались, я касалась его шрамов — пусть спокойно увидит меня голой. Что в этом особенного?

Когда я снимала футболку через голову, моё плечо сильно захрустело, а когда начала снимать штаны, пришлось сдерживать себя изо всех сил, чтобы не думать о той ночи, в которую Колин и я купались в ручье.

Когда Тильманн направился на встречу журчащей воды, у меня внезапно появился нереальный страх, что он отведёт меня именно туда. К моему с Колином месту купания, тому месту, где моя любовь в первый раз навела Тессу на наш след. Но это другое место и другой день. Другая жизнь.

Я обмотала полотенце вокруг талии и подошла к нему.

— Я коротко объясню тебе правила Инипи. Когда мы потеем, и полог палатки закрыт, мы молчим. Как только я открою полог, то можем говорить.

— Без проблем. — Мы нагнулись и заползли через низкий вход внутрь. Жар обдал моё лицо, как пощёчина и лишил меня дыхания. Интересно, сколько здесь градусов? Сто? Финская сауна, чуть ли не освежает, по сравнению с этим адским огнём. Задыхаясь, я попыталась фильтровать кислород из воздуха. Но тут же закрыла рот. Горло горело, если я вдыхала слишком интенсивно. Я торопливо сорвала цепочку с шеи, потому что она сжигала мне кожу.

— Я уже давно этим не занималась, — запричитала я. Тильманн пропустил мои жалобы мимо ушей. Правильно, говорить здесь запрещено. Индейцы не говорят. Я послушно села на моё полотенце, положила концы вокруг бёдер и стала ждать, когда мои глаза привыкнут к темноте, чтобы сделать то, чем предпочитала обычно, коротать время в сауне: наблюдать, как крошечные, блестящие капельки пота выходят из моих пор, даже там, где обычно не потеешь, на предплечьях, коленях, и ладонях. Теперь мне оставалось только сидеть и ждать, пока моя голова больше не сможет удерживать напряжение пульсирующих вен и сломает стенки черепа. Это будет безобразное свинство. Но неожиданно, судороги немного отпустили. Хотя я сидела и не двигалась, в моём позвоночнике и плечевых суставах, снова и снова, раздавался хруст и после каждого хруста, я вздыхала от комфорта. Как же хорошо. Что-то постепенно расслаблялось. Но здесь внутри жарко, слишком жарко. На моих ляжках, можно было бы поджарить яйцо.

Я испытывающе посмотрела на Тильманна. Он, опустив голову, смотрел на раскалённые камни между нами. Насколько серьёзно нужно принимать правила индийской сауны? Не так серьёзно, решила я.

— Ты вообще, как это выдерживаешь? — спросила я в потрескивание камней. — Ты же сказал, что не можешь больше потеть.

Тильманн раздражённо поднял брови вверх.

— Я так и знал, что с девчонкой нельзя идти в парильню. Вам всегда, обязательно нужно что-то лепетать.

— Я не лепечу, — осадила я его с достоинством. — Я задаю обоснованный вопрос.

Когда он не ответил, я, на руках и коленях, подползла к нему, через шуршащую листву, и начала рассматривать его голую грудь, с вежливого расстояния в пятьдесят сантиметров. Шрамы, которые он заработал во время своего Танца Солнца, были всё ещё вздутыми и чётко выступали на светлой, молочной коже.

— Хм, — сказала я задумчиво и осторожно приблизилась ещё немного. Потому что пот в глазах не давал разглядеть все детали.

— Не то, чтобы я совсем больше не потел. Это… ах, посмотри сама, — сказал Тильманн неохотно. В то время как моё тело, всё полностью, медленно покрылось слоем влажности, я, задержав дыхание, наблюдала, как на груди и спине Тильманна, в отдельных, находящихся далеко друг от друга пунктах, проталкивались через поры капельки, с булавочную головку, а потом, как слёзы скатывались вниз.

— Твоё тело плачет, — сказала я тихо. — Выглядит так, будто оно плачет. — Тильманн оторвал свои тёмные глаза от камней и посмотрел на меня. Я поняла, что они хотели дать мне понять. Они сами, больше не могли плакать. Я никогда не видела, чтобы он плакал, ни разу. Я лицезрела, когда он был агрессивным, сердитым, разгневанным и дурачащимся, но никогда не видела его плачущим. Последствие, доставшееся ему от Тессы или же типичная форма преувеличенной мужественности?

Я подобрала одну из блестящих капелек указательным пальцем и поднесла к языку. На вкус, она была солёной и пряной, совершенно нормальный, неброский вкус мужского пота. Тильманн протянул руку в сторону, открывая полог.

— Ты всё равно не держишь рот на замке.

Влажный воздух снаружи стал словно подарком. Я закрыла глаза и насладилась прохладой на мокрой коже, прежде чем, отползла на старое место, двигаясь спиной назад, чтобы Тильманн не смог таращить глаза на мой голый зад.

— Что сказал доктор Занд? Он смог поставить диагноз? — спросила я трезво, снова обматывая полотенце вокруг живота.

— Да.

Поражённо, я подняла взгляд. Этого, я не ожидала.

— Да? Ну говори уже, что он выяснил?

— Дефицит серотонина. Ну, что значит дефицит… — Складки в уголках губ Тильманна углубились, движение лица, которое я обнаружила только после его встречи с Тессой. Оно показывало, что он, в своём нежном возрасте, пережил больше, чем большинство других подростков. — Вероятно, я практически вообще больше, не произвожу никакого серотонина. Ты знаешь, для чего он нужен?

Я кивнула. Да, мы изучали это по биологии. Один из бывших курсов господина Шютц, в этот раз по теме: зимняя депрессия и ненасытный голод к шоколаду. Серотонин играет роль в разных процессах в теле, которые необходимы для душевного равновесия. Тёмный шоколад приводит в действие выброс серотонина.

— Действительно, вообще никакого серотонина? — спросила я с неловкостью. На что намекал здесь Тильманн, звучало не только драматично, но и опасно.

— Чтобы выяснить это, нужно провести долговременные исследования и заглянуть в мой мозг. Потому что непосредственно там, происходят выбросы. Во всяком случае, в крови и моче, его, криминально малое количество. Доктор Занд сказал, что из этого следует моя бессонница и ещё… другие вещи. — Маленькая пауза перед «другие вещи», подтолкнула мой дух исследователя. Я должна узнать об этих других вещах.

— Какие другие вещи?

Тильманн ничего не ответил. Постоянный низкий уровень серотонина мог вызывать депрессии, это я знала, но действия сигнальных молекул, настолько сложны, что только из этой взаимосвязи, невозможно сделать надёжные выводы, о состояние здоровья Тильманна. Во всяком случае, мне не казалось, что он в сильной депрессии; для этого, он слишком активен и энергичен.

— Существуют варианты лечения?

— Антидепрессанты. Я сразу же отказался. Их, я не хочу.

Снаружи, как в подтверждение, начался проливной дождь. Успокаивающий, равномерный стук по крыше. Тильманн снова опустил полог на землю, и мы опять, погрузились в ночную черноту Инипи, освящённую только мягким отсветом раскаленных камней. Понадобилось какое-то время, прежде чем контуры Тильманна, появился за ними, как красноватый силуэт, дух возникший из темноты. Когда он повернул голову, его глаза оставили огненные дорожки в темноте.

— Но если медикаменты тебе помогут…

— Лучше больше не спать, чем стать приторможенным.

— От антидепрессантов не становишься приторможенным. — Это, в свою очередь, я знала от папы. Современные антидепрессанты облегчали симптомы, не делая зависимым или вызывая слишком тяжёлые побочные эффекты.

— Но они во мне что-то изменят, не так ли? Что-то произойдёт. В противном случае, они бы не действовали. Я хочу оставаться таким, как сейчас, даже если это сложно. Я должен остаться таким, по крайней мере, ещё некоторое время, пока не разделаемся с этим делом.

Пока не разделаемся с этим делом. Не со списком с покупками, а с убийством. Да, произойдёт убийство. Оно должно произойти.

В рассеянном молчании, мы оставались сидеть, пока у меня от жара не закружилась голова. Пот бежал крошечными слезинками по шрамам Тильманна. Даже полотенце я положила рядом, потому что каждый сантиметр моей кожи жаждал воздуха. Чтобы не повалится на бок, я направила взгляд на матовый свет, исходящих от камней. Из-за ряби от жары, казалось, они меняли свою величину и дышали, будто живые… Сейчас, они покатятся на меня, как во время землетрясения… Я как раз хотела попросить Тильманна открыть люк, как вдруг, его голос, проплыл сквозь темноту, такой осязаемый и пластичный, как будто можно отделить его от воздуха и положить себе на язык.

— Что ты видела, когда мы танцевали, впав в транс? Ты ещё помнишь? Что ты видела, прежде чем заснула?

О да, я помнила. Эту холодную, туманную ночь в Гамбурге, когда мы танцевали в полной тишине. Музыка в наших ушах, слышна только для нас, чтобы удерживать на расстояние сон. В это время, Пауль по соседству, ничего не подозревая, заправлялся сновидениями, которые Францёз высосет у него. Вряд ли есть что-то другое, что так сильно привязало меня к Тильманну, как эти, погружённые в мечты, часы. Если бы я была художником, то уже давно попыталась бы изобразить моё видение на холсте. Было ли это видением? Или галлюцинацией?

Когда я начала рассказывать, медленно и с пересохшим языком, который лишь неохотно складывал звуки, моё дыхание струилось через горло, палящее, как пустынный ветер.

— В комнате, вдруг больше не стало стен… Я почувствовала это раньше, но сначала не видела, потому что глаза оставались закрытыми, но, когда заметила, что меня тянет в сон, я их открыла и увидела тебя. Мы больше не находились в нашей комнате в Гамбурге, а в своего рода пустыне, перед костром. Танцевали вокруг, а потом ты сунул в него ветку, и посыпались искры… — Я разочарованно замолчала. Первоклассник смог бы лучше описать, что произошло, когда я, охваченная слащавым желанием смерти и парализующим голодом сна, сползла вдоль батареи. Моим словам не хватало магии, которую я в тот миг испытала.

Но Тильманн вовсе не хотел знать подробности. Он больше не задал вопросов. Его разум переработал и запомнил моё описание и находился уже на три станции дальше. «Что же ты планируешь?», спросила я про себя. «О чём думаешь? Почему спросил об этом, какая твоя цель?»

Говорить я больше не могла. Хотя и почувствовала облегчение из-за того, что головная боль отпустила меня, из своей безжалостной мучительной хватки, но через несколько секунд, я свалюсь вперёд на камни, так что много от этого не буду иметь. Если они вперёд, сами не забьют меня до смерти…

Наконец-то Тильманн открыл полог. Как маленький ребёнок, я поползла в сторону спасительного выхода. Тильманну пришлось поддержать меня, когда я встала на ноги. С благодарностью, я откинула голову назад и открыла рот, ловя капли дождя. Всё кружилось, словно мягко парило в воздухе. Если я сейчас упаду, это будет не так плохо. Листва, под моими ногами, смягчит удар, а холод почвы освежит. Но притяжение, помогло мне удержать равновесие. Я осталась стоять.

От наших тел, под проливным дождём, исходил пар. Переплетающимися кругами, туман поднимался от кожи, к верхушкам деревьев и смешивался там с низко висящими облаками. Природа заключила нас в свои объятья. Задумчиво, мы смотрели на пенящейся ручей, которой из-за водных масс этого лета, превратился в сердитое, покрытое воронками, адское жерло. Как в мою первую встречу с Колином, во время грозы. Воспоминания… Этот лес хранил слишком много воспоминаний. И не одним из них, я больше не смогу насладится. Но всеобъемлющее головокружение, не только облегчило боль в моих висках, но также, на некоторое время, забрало душевную.

— Я видел тоже самое, Эли. У меня было тоже видение, — сказал Тильманн тихо, когда всё закончилось, и мы начали дрожать.

— Я знаю, — ответила я беззвучно. Я знала об этом всё это время.

— Мы сделаем это, не имеет значение, чего хотят Джианна и Пауль. Мы сделаем это, так ведь?

Он вовсе не спрашивал, поэтому моего ответа не требовалось. Наше решение находилось очень далеко от любого разумного обсуждения. Оно больше ничего общего не имело с жизнью других людей, и было непоколебимым.

Тесса нанесла, нам обоим, ущерб. Другие, никогда не смогут себе представить, насколько он большой. Нам нужно спасать свою жизнь. Принятое вчера решение Джианны и Пауля, это такое решение, которое на следующее утро, охотно называют причудой и быстро снова его отвергают, хотя ещё вечером, оно казалось увлекательным и волнующим и возможно даже немного сумасшедшим.

Для Тильманна и меня, всё выглядело иначе. Тильманн боролся за то, чтобы ненавидеть Тессу. А я, чтобы могла любить Колина. Без этой борьбы, мы больше не сможем любить самих себя.

 

Дороги назад нет

Когда я проснулась, вокруг меня царил всё пожирающий мрак, который можно было встретить только в отдаление от деревень и городов, на дикой природе, и я потеряла всякое чувство времени. Возможно, кто-то заметил моё отсутствие, спрашивал себя, где я пропала. Однако, эта мысль осталась мимолётной и ничего во мне не тронула, слишком привлекательной была эта вялость, когда разум и тело неожиданно мирно соединились друг с другом. Я чувствовала себя совершенной, поэтому хотела сохранить это состояние, как можно дольше. Ведь оно появлялось очень редко.

После того, как дождь остудил нас, Тильманн и я, заползли назад, под защищающий навес парилки, где от камней ещё исходило достаточно тепла. Головокружение улетучилось, но его последствия, заставили нас обоих, в одно и тоже время начать зевать.

— Думаю, я устал, — сказал удивлённо Тильманн. — По-настоящему устал. Готов завалиться в постель. — Да, он выглядел, по меньшей мере, также устало, как чувствовала себя я. Его рот открылся ещё раз, и прежде, чем я увидела, как в темноте сверкнули его острые, хищные зубы, зевнула вслед за ним. Мы зевали так, будто пытались переплюнуть один другого. Было бы глупо, не воспользоваться этим состоянием. Наши вещи, в любом случае, промокли под проливным дождём до нитки, потому что мы забыли положить их в палатку, прежде, чем зашли в неё. Только полотенца остались сухими. Мы оставили их лежать рядом с камнями, где жар, сразу же вытянул наш пот из толстой, махровой ткани.

— Я не хочу сейчас возвращаться. Тем более, только с одним полотенцем вокруг талии, — пояснила я, что остаюсь с ним. Но Тильманн выкопал старый, зелёный, армейский спальный мешок из заднего угла парильни и разложил его рядом с камнями. Мешок был довольно больших размеров, но всё же, не настолько большой, что в него можно было бы лечь вдвоём, на уместном расстояние для платонических друзей. Второго спального мешка не имелось. Посапывая, я стояла на коленях в шалаше и смотрела на то, как Тильманн открывает замок-молнию и залезает под греющие волокна. Это был невероятно уродливый, спальный мешок, но самое божественное ложе, которое я могла себе представить в этот момент. И так как Тильманн, не закрыл замок-молнию или даже попытался отослать меня домой, я отказалась от размышлений на тему об уместной дистанции и дрожа, залезла рядом с ним во внутрь. Наши руки коснулись друг друга, когда мы, в одно и тоже время, схватились за замок. Я предоставила Тильманну возможность застегнуть его.

То, что мы здесь делали, было якобы лучшим способом, чтобы не замёрзнуть. Об этом я читала в одном из журналов, рассказывающих о выживании, которые папа любил просматривать, во время наших негостеприимных отпусков на дальнем севере. Нужно лечь вдвоём в спальный мешок. Голыми. Я всегда представляла себе, что это очень романтично. Всё же, я была рада, что обмоталась полотенцем, прежде чем потерплю неудачу, втиснусь рядом с Тильманном в этот шуршащий презерватив для всего тела, не прикоснувшись к нему. Для этого, мы были недостаточно тощими. Я решила, по необходимости, занять позицию ложек. С тихим рычанием, которое я истолковала как чувство удовлетворения, Тильманн обнял своей левой рукой мои плечи. Я чувствовала себя великолепно упакованной, так прекрасно, что осмелилась прижать мои ледяные ступни, к его тёплым голеням. Веки отяжелели, словно свинец. Мягкое покалывание кожи на голове подсказало, что волосы начали высыхать.

— Хммм, — вздохнула я, сама, не желая этого, и в тоже момент начала молиться, чтобы Тильманну это «хммм», не попало не в то горло. Это не приглашающее «хммм» и тем более не сладострастное, а «сейчас я засну хммм». Мне вряд ли нравится что-то больше, чем уверенность, что в следующие секунды я впаду в сон. Расслабляющий сон, а не беспокойное ворочание, во время которого, всё ещё образовывалось достаточно мыслей, чтобы сделать отдых обманчивым. Нет, сейчас я буду спать, как ребёнок. Надеюсь Тильманн тоже. Ему сон нужен намного более срочно, чем мне.

— Извини, — пробормотал он, спустя несколько вдохов. Я уже настолько вырубилась, что мне понадобилось несколько попыток, чтобы ответить. Снова и снова, слова ускользали, когда я хотела ухватиться за них. В какой-то момент, мой язык послушался.

— Не страшно, — сказал я заплетающимся языком. Я очень даже хорошо заметила небольшую выпуклость, которая со своенравным натиском, прижималась к моей заднице, но не придала ей слишком большого значения. Как сказал Колин летом? «Позиция ложек. Опасные ключевые сигналы.»

Внезапно я подумала, что чувствую его рядом с нами. Он смотрел, как мы спим, прижавшись друг к другу, очень интимно. Ему нравилось то, что он видел. Позволил нам это, без ревности и неприязни, потому что никто не знал лучше, чем он, что только его, я… только его… Прежде, чем смогла закончить мысль, я заснула.

Теперь, прохлада ночи, высвободила моё сознание из снов. Плечо и шея находились на открытом воздухе. Ранее, Тильманн не до конца закрыл замок-молнию. Как в замедленной съёмке, я подняла руку, протянула её назад и закрыла его. Мне ни в коем случае, нельзя вспугнуть Тильманна, для этого, его сон, слишком драгоценен. Но мне удалось закрыть спальный мешок настолько, что выглядывали лишь только наши головы. Больше всего, мне хотелось заползти в него полностью, потому что волосы всё ещё влажные, но это действительно может привести к монументальным недоразумениям.

Так что я оставалась тихо лежать и прислушивалась к тому, что рассказывает мне лес. Это не первая ночь, которую я провожу на открытом воздухе, а также не первая ночь с Тильманном. Вздыхая, я вспомнила наше бегство от Колина, когда мы наблюдали за его хищением у быков Хека, в долине Гренцбаха. Тогда ещё Тильманн страдал астмой. Я чуть не сошла с ума, когда у него, после головокружительного падения в прорость, начался приступ, а мы никак не могли найти ингаляционный препарат. Некоторое время спустя, мы поняли, что безнадёжно заблудились и только на рассвете, смогли найти дорогу назад. Наше первое совместное приключение.

Потом ещё ночь с Колином, которую мы провели рядом с его лесным детским садом. До этого во сне, он позволил мне пережить его воспоминания. Воспоминания о метаморфозе с Тессой. Вне себя от ужаса, боли и страха, я побежала в лес, искала его. И нашла на поляне, где он, с раздражающим хладнокровием, строил защитный забор, с поясом для инструментов вокруг талии и гвоздями во рту. Боб, мастер-строитель, подумала я и приглушённо захихикала. В конце концов, пришёл волк и позволил нам обоим, отведать свои мечты, чтобы Колин смог меня согреть…

Волка больше не было в живых, беспричинно застрелен прошлой зимой. Они просто прикончили его. Моя слюна была горькой на вкус, когда я сглотнула, чтобы подавить слёзы. Поток воспоминаний, скопившийся во мне, накрыл меня, но я выдержала, взирая на него. Пытаясь, несмотря на это бремя, дышать дальше. Так как неожиданное, согревающее единение с моим лучшим другом, гарантировало, что я смогу справиться с мыслю, что у меня есть только лишь эти воспоминания. Дороги назад нет. Никогда больше не будет так, как было в начале.

Лес не потерял своей магии, вовсе нет. Я ощущала его так интенсивно, как уже давно не ощущала — крики соф, треск в подлеске, когда мимо нас проходила дичь, журчание ручья, шёпот ветра в верхушках елей и осторожное, колеблющееся чириканье первых сверчков. Сверчки уже чирикали, а я не смогла насладиться ни одним летним днём. Когда солнце однажды показывалось и побеждало облака, чаще всего, головная боль прогоняла меня из сада. Но теперь, уже начало июля, и я чувствую себя, как в моих постоянно возвращающихся снах. Я пропустила лето. Я в какой-то момент просыпаюсь, а оно уже почти закончилось, и я спрашиваю себя, как мне справиться с этой потерей. Да, как мне справиться с потерей лета? Как мне вынести представление о том, что все эти воспоминания, останутся воспоминаниями, не смогут больше возродиться. Как я смогу когда-нибудь думать о них, без грусти и меланхолии?

Я должна распрощаться с ними. Мы не будем ждать лета, а поедим ему навстречу. Избавимся от старого багажа. Но также и от того, что я люблю. В то время, как слёзы скатывались по носу и просачивались в спальный мешок, я ещё раз вернулась в мыслях назад, к дому Колина, без паутины, которая протягивается от дерева к дереву, без сладострастного танца Тессы в сумерках, без рвов, которые Колин выкопал в тяжёлой земле, чтобы держать её на расстояние. Я чувствовала бархатистое, тёмно-красное одеяло под моими пальцами, на котором в первый раз положила голову на его прохладное плечо, заснув рядом с ним. Заскользила глазами по поразительно современному, кухонному оборудованию, почувствовала потрескивающий огонь в камине на своей спине. Наслаждалась видом кошек, которые так любили устраиваться вокруг Колина, когда тот медитировал. Я снова сидела на закрытой крышке унитаза, в то время как он, в своей дизайнерской ванной комнате, обрабатывал мои раны. Сидела вместе с ним на старой, деревянной скамье под крышей и смотрела на летучих мышей, кружащих над нами в темноте.

Дом Колина у нас отобрали.

«Я больше не могу здесь оставаться», написал он. Единственное предложение в его письме, в котором я заметила человеческую эмоцию. Я не могу. Это не означало «я не хочу», он имел в виду именно то, что написал. Он не мог. У него больше нет крыши над головой. Я не знала, что именно происходит в этом доме в лесу, но, наверное, это призраки, на которых невозможно ни смотреть, ни слушать, ни чувствовать запах. Стены вобрали в себя то, что случилось. Колин и я, никогда больше не сможем войти в них, не думая при этом о Тессе. Но также возможно, что дом оккупировали насекомые, пауки и тараканы, и это зрелище только ставит под угрозу прекрасные воспоминания.

Я прикусила язык, чтобы не всхлипнуть, когда поняла, что всё серьёзно. Я больше никогда не войду в этот дом. Колин там больше никогда не будет жить. Он продаст его. Сегодня утром, я прочитала в газете объявление о продажи недвижимости, чьё описание, точно подходило к этому дому. Скорее всего, его никто не захочет купить. Он развалиться, а природа завоюет назад руины. Там, на этом заколдованном месте, Тесса победила.

Но когда мы наконец-то избавимся от неё, то сможем начать заново, где-нибудь в другом месте, ни в этом лесу, возможно в каком-нибудь городе. Я не представляла, где это будет, но страна достаточно большая, мы найдём место, где наконец сможем спокойно вздохнуть.

Ещё я не думала о том, чтобы искать такое место. Пока, передо мной, лежали две задачи, одна важнее другой. Но уверенность в том, что Тильманн и я вступим в эту войну вместе, была самым мощным оружием, которое я могла получить.

— Прощай, я тебя люблю, — прошептала я, имея в виду не Колина, а его дом, лес, наше лето, счастье, которое я нашла и потеряла здесь, спящего человека рядом со мной, а также, немного, и саму себя.

 

Только без мамы

— Ларс, нет, стой, нет! Ты ещё здесь? Ларс!! Вот дерьмо!

Я грохнула телефон на стол и провела рукой по волосам, чтобы наконец начать ясно мыслить, но меня сотряс новый залп чихоты, так что сопли распылились по всему экрану компьютера. Для других людей, насморк — это только насморк, который можно устранить с помощью назального спрея. Для меня, Елизаветы Штурм, одна из самых ужасных болезней, так как я не переношу назальных спреев. Но из-за того, что не могу думать с забитым носом, я всё же использовала его, и была наказана барабанными, похожими на перестрелку атаками чихоты. От неё у меня начинали болеть мускулы лица и живота. Другие смеялись, когда я десять-пятнадцать раз подряд, публично взрывалась, но я из-за этого страдала.

Я подождала, пока приступ прекратится и как смогла, вытерла опухший нос промокшей салфеткой. Высморкаться не получится, это вызовет новый приступ. Значит вот что получилось из нашего принятия индейской сауны в ночи на открытом воздухе. Сильная простуда.

Хрипя, я взяла мобильный в руки. Мне нужно отозвать Ларса назад. В этот раз, это он положил трубку, не я. Он находился уже в пути! Ларс действительно хочет приехать к нам, посреди ночи. Он, как раз, пробирается через движение автомобилей большого города Гамбурга и скоро достигнет автобана. Такого как Ларс, не волнуют часы посещений. Он позвонит к нам, семье Штурм, и в три часа ночи и будет ожидать, что все ждут его команды. Я должна образумить его. Но он игнорирует мои звонки. Не берёт трубку, также как я, несколькими днями ранее.

Только что, я сняла трубку только потому, что прорвался старый автоматизм. Когда я ещё дружила с Николь и Дженни, мы часто договаривались о встрече в чате, а наши мобильные, всегда лежали наготове рядом с компьютером, чтобы обговорить тонкости. По старой привычке, я нажала на зелёную трубку, не проверив номера на дисплее. Хотя я вовсе не зависала в чате, а углубилась в сайт, информирующий о дефиците серотонина. Сразу же, мне в глаза бросилось предложение, которое уже сейчас лежало камнем в животе: «Дефицит серотонина, повышает действие кокаина, как позитивный усилитель.» А на другом сайте я прочитала: «Дефицит серотонина в экстремальных случаях, может даже привести к желанию, потреблять кокаин.» Я считала эту тезу не слишком научной. Как кто-то должен испытывать желание принимать кокаин, если он ничего не подозревает об этом эффекте? Это желание, может возникнуть лишь тогда, когда затронутое лицо, уже в любом случае один раз, извлекло выгоду из действия кокаина. Как Тильманн. Он втянул кокаин, чтобы не заснуть, когда мы хотели заснять Францёза на камеру. Он знал, как тот действует. Утверждал, что одного раза недостаточно, чтобы стать зависимым. Я поверила ему. Но тогда, мы оба, ещё не знали, что он страдает от хронического дефицита серотонина. Мне нужно будет приглядывать за ним.

Но теперь, более срочно, нужно сделать кое-что другое. Ларсу я не смогла дозвониться, даже после пятой попытке, он показывает своё упрямство. Так что, остаётся только, перенести выезд на более ранний срок. Я чувствовала себя, с головы до ног, ужасно и на самом деле не в состояние, сидеть в течение долгих часов в машине. У меня температура, болит горло, я кашляю, как паршивый пёс, и прежде всего у меня насморк. Но желание Ларса выяснить, о какой битве я говорила, пугало меня. Нам нужно бежать, прежде чем он прибудет сюда. Мои исследования, всё равно, снова застряли на отели, расположенном на пляже, который почти заставил, забыть меня о насморке. Он казался таким местом, где можно излечить даже самые большие проблемы и самые худшие разочарования. Белые лежанки, под дарящими тень соснами, яйцевидный бассейн, с фонтанами и золотыми плитками на дне. На заднем плане море… Везде цветы… Чем быстрее мы покончим с нашими обязательствами, тем быстрее я смогу насладиться всем этим. Простуда, сделала моё желание отдохнуть, только ещё более актуальным. А также гнев, который возрастал всегда, когда я находила причину. К сожалению эти причины становились всё более ничтожными.

Решительно, я набрала номер Тильманна. Что-то хорошее, в его дефиците серотонина, всё-таки есть. Он почти никогда не спит, поэтому, используя свою типичную хитрость, уговорил доктора Занд, дать ему заключение, в котором тот советовал отправиться Тильманну на несколько недель на юг, вверить себя солнцу, так как свет и тепло, имеют якобы благоприятное воздействие на выброс серотонина. Мои исследование даже подтвердили это. Хотя лампа дневного света имела бы похожий эффект, но с помощью этого заключения, Тильманн смог отвоевать у отца разрешение, поехать с нами в Италию. В отпуск, как он утверждал. Господин Шютц согласился, потому что думал, что мама будет нас сопровождать. К сожалению, мама тоже так думала. По крайней мере, господин Шютц не считал, что тоже обязан паковать свои чемоданчики, но это меня вряд ли утешит. Кто утверждал, что Колин манипулировал мамой… Чего бы они там не обсуждали, во время осмотра сада, мама, как и прежде, не разрешала ехать нам в Италию одним.

Однако, у нас осталось несколько дней, чтобы уговорить её, потому что Джианна хотела съездить ещё раз в Гамбург, чтобы забрать кое-какие документы из редакции и ликвидировать свою квартиру. Вчера уже приехал грузовик для перевозки мебели и привёз вещи Пауля, которые мы, общими силами, снесли в подвал и хорошо рассортировали. По возможности незаметно, разделив их на две части: одна очень маленькая, которая отправиться с нами в поездку, и другая, которая нам пока что не понадобиться. К маленькой части принадлежало также содержимое аптечного шкафа Пауля. Мне, до того момента было не ясно, что клептомания тоже причислялась к последствиям атаки. Ящики прятали не только те снотворные и успокоительные средства, которые после того, как Колин похитил у меня воспоминания, были полезны, но кроме того, высоко дозированные антибиотики, одноразовые шприцы, хирургические инструменты, растворы для капельницы со всевозможным жизни-спасительным содержимым, мобильная капельница, включая трубки, самостоятельно растворяющиеся нитки плюс стерильные иглы. В общем, хорошо оборудованный чемоданчик врача, такой, о котором Пауль всегда мечтал в свои молодые годы.

Джианна и я, прямо-таки не могли оторваться от содержимого ящиков. Пауль поручил нам упаковать его в две кожаные сумки, которые он сунул нам в руки.

— Что он хочет делать с этими вещами? — спросила я обеспокоенно. — У меня появляется не хорошее предчувствие, когда я думаю о том, чтобы взять всё это с собой. — Я думала о Тильманне, а не о подозрительном, таможенном чиновнике. Кто знал, при его безграничной любви к экспериментам, использует ли он и их каким-нибудь образом?

— Колин сказал, что Пауль должен быть ко всему готов, — выложила Джианна правду, после долгого молчания.

— Колин? Вы ещё разговаривали с ним? — Я вдруг почувствовала себя словно ребёнок, которому ничего не рассказывали. Мне он не сказал даже пока, но с Джианной и Паулем говорил об Италии. Хотя почти их не знал.

— Ничего важного, — сказала Джианна пренебрежительно, потому что точно чувствовала, что мне не понравилось то, что я узнала. — На самом деле, он лишь хотел подчеркнуть, чтобы мы, ни в коем случае, не отпускали Тильманна и тебя одних.

Прекрасно, думала я злобно, когда с текущим носом ожидала, что Тильманн наконец подойдёт к телефону и возьмёт трубку. Тогда вы вряд ли сейчас сорвёте мне план. Договор, по поводу своей квартиры, Джианна сможет расторгнуть и в письменном виде, а вещи в редакции, вероятно ничего не стоят.

— Что тебе? Я как раз ем гамбургер, — ответил Тильманн чавкая.

— Тогда ешь быстрее. Мы уезжаем сегодня ночью. Кое-что случилось. Пакуй свои вещи и приезжай сюда, но пожалуйста веди себя тихо. Жди возле Вольво. Ни в коем случае не звони!

— Что случилось? Кроме того, ты точно знаешь, что я ненавижу, когда ты…

— Тильманн, я ложу трубку, у меня приступ чихоты. Приезжай сюда, не то мы уедем без тебя.

После нашей ночёвки в лесу, я больше не встречалась с Тильманном. Он уговорил своего отца, на короткую поездку на выходные в Голландию, с целью, выпросить у того разрешение поехать в отпуск в Италию. Но я знала, что можно положиться на его любопытство. Он приедет.

Я не соврала. Новый приступ был ещё сильнее, чем всё, что мне доводилось выносить при насморке. После того, как я чихнула семь раз подряд, я, тяжело дыша, опустилась на кровать. Не нужно было использовать назальный спрей. Когда я наконец это пойму.

Теперь мои носовые полости, хотя и свободны, но из ноздрей постоянно сочится водянистая, прозрачная слизь, из-за чего кожа зудит хуже, чем любой укус насекомого. Я должна применить мой омерзительный метод, чтобы держать зуд под контролем. Буду при этом, лишь незначительно, отличатся от Францёза во время его голодного угара. Я позволила соплям вытечь, но потом, поочерёдно, то втягивала их в себя, то снова выдыхала. Я стала слизистым монстром. А теперь слизистый монстр, должен паковать свой чемодан.

Липкими пальцами, я вытаскивала одежду из шкафа, совершенно не в состоянии решить, что мне понадобиться для убийственного отпуска в южной Италии. Будут ли вечера прохладными? Скорее всего. Я представляла себе дом Джианны в горах, а в горах вечером, температура всегда понижается. Поэтому джинсы и флисовые пуловеры и кофты с капюшоном. Короткие джинсы. Юбки. Топики. Купальник? Купальник на всякий случай, может быть, мы сможем предпринять поездку к морю. Халат. Полотенца. Спальное бельё, Джианна сказала, что нам понадобиться также спальное бельё. В коттедже нет спального белья. Недолго думая, я сняла заражённый вирусом пододеяльник с одеяла, потому что свежее бельё, хранилось в стенном шкафу, рядом с маминой спальней, а я, не в коем случае, не хотела обращать её внимание на себя. Что теперь? Книги? Диски? Нам нужна музыка. МР3-плеер, диски для машины, аспирин, блокнот, деньги — много денег, может быть Маров можно подкупить, банковская карточка, лосьон для загара, гель для душа, зубная щётка, пижама, прочная обувь, сандалии, шлёпанцы, ботинки… Я бегала на цыпочках, между ванной и спальней, туда-сюда, вздрагивая от приступов чихоты и вся в слюнях, как маленький ребёнок. В конце концов, я так измучилась, что уже не могла продолжать и понадеялась, что подумала обо всём.

На лестнице мне нельзя чихать. Поэтому придётся пройти по ней два раза. Один раз, для каждого чемодана, так как левую руку я использовала, чтобы держать нос закрытым. Это иногда помогает. Мой мобильный меня не выдаст, я поставила его на беззвучный режим. Но я не подумала о Руфусе. Он сидел на самой нижней ступеньке, хорошо скрытый в тени лестницы.

Когда я поставила ногу на его пушистую спину и споткнулась, он возмущённо завизжал и ощетинившись, бросился под стол.

— Тсс! — прошипела я, после того, как вернула равновесие, не теряя при этом чемодана. — Что ты вообще здесь делаешь?

Руфус начал суетливо умываться. Он казался возмущённым. Я задавалась вопросом, почему он сидел на лестнице и состроил морду, будто встретился лично, с самим чёртом. Обычно он спал девяносто пять процентов дня в маминой швейной комнате. Никогда в жизни, он не покинет её добровольно, если в ней также находится Джианна. Может это Пауль выгнал его, потому что кошачьи волосы, ухудшали его астматический кашель.

Швейная комната находилась в том же коридоре, что и мамина спальня — хотя и в другом конце, но достаточно близко, поэтому нужно быть крайне осторожной. Я остановилась и недоверчиво прислушалась к себе. Намечается ли новый приступ чихоты? Нет. Нет, в этот момент нет. Я могу рискнуть.

Вместе с Руфусом, я медленно приблизилась к швейной комнате. Свет в коридоре выключен, и я подумала, что слышу монотонно журчащую, расслабляющую музыку, когда прижала ухо к дверной щели. Оба что, уже спали? У Пауля в Гамбурге, появилась привычка, перед тем, как заснуть, включать чилл-аут коллекцию. Что же, хорошо, тогда придётся разбудить его и Джианну, не производя слишком много шума.

Медленно, опустила дверную ручку вниз, как вдруг услышала голос Джианны — короткое, чёткое предложение, которое не поняла или возможно просто не захотела понять, но Пауль видимо понял, потому что разразился звонким хохотом. Отлично, значит я ошиблась, когда поняла то, чего не хотела, и можно зайти внутрь.

— Вот дерьмо…

— Эли! — Пауль всё ещё смеялся, но лицо Джианны, залилось краской. Задетая, она накрыла одеялом голую грудь. Прятать почти было нечего. Совсем иначе, обстояло дело в отношение Пауля, который по-видимому, как раз только скатился с неё и показал всё, что только у него имелось.

— Перестань ржать, — набросилась на него Джианна, накидывая одеяло на его позор.

— О Боже, извините… мне жаль…, - заикалась я. Я ещё никак не могла заставить себя снова сфокусироваться. К счастью, из-за моей простуды, я отказывалась одевать контактные линзы. Тем не менее, увидела слишком много. — Я не знала, что вы… как бы там не было… тише Пауль, пожалуйста. Мы должны уехать уже сегодня ночью. Ларс позвонил, он едет сюда. Нам нужно сматывать удочки, прежде чем он приедет и напичкает маму всякими затеями, — промямлила я шёпотом.

— Какими затеями? — спросила Джианна, которую казалось смех Пауля, раздражал больше, чем моё вторжение.

— Прекрати наконец, это вовсе не так смешно. Собственно, это вообще не смешно.

— Нет. — Живот Пауля всё ещё трясся. — Это смешно.

— Я не хочу ничего об этом знать, — сказала я быстро, прежде чем они начнут рассказывать мне детали. — Пакуйте чемоданы, нам нужно выехать как можно быстрее. Тильманну я уже сообщила. Ну же, вставайте, одевайтесь, чего вы ждёте? — Я знала, что от одной, двух минут ничего не зависит, но наконец-то могла сделать что-то, а не проводить больше бессмысленно время в интернете.

— Возможно тебе стоит начать образование в армии? — Джианна своенравно на меня смотрела. На её лице всё ещё пылал румянец, а несуществующее декольте украшали тёмные пятна. — Там ты сможешь, с утра до вечера, раздавать приказы и это никого не побеспокоит. Что вообще такого плохого, если приедет Ларс? Для чего эта спешка?

У Джианны больше не получалось говорить тихо. Предостережительно, я приложила указательный палец к губам. Пауль успокоился и искал пальцами ног свои трусы. Я подняла их и бросила ему. Он их ловко поймал.

— Потому что Ларс, вгрызся в идею, что я скрываю тайну. Он не имеет представления, какой величины эта тайна. Тем не менее, в этом конкретном пункте, он знает больше, чем мама. Я намекнула ему, что могу погибнуть в схватке с Францёзом, и видимо он понял, что я говорю всерьёз. Если он поговорит об этом с мамой, и она поймёт, что здесь не скрывается никакого недоразумения — а она это точно поймёт, тогда, никогда в жизни, не позволит нам поехать. Ни одним, ни вместе с ней. Она подумает, что речь идёт о Тессе, она ведь ничего не знает о Францёзе…

Мне нужно остановиться, чтобы перевести дыхание. Я зажала пальцами нос и втянула воздух, так что заболели уши. Теперь я стала слышать немного лучше, а барабанная перепонка вернулась в правильное положение.

— Эээ, мама-мия. — Джианна смотрела на меня качая головой. — И с тобой мы должны сесть в одну машину? Да это отвратительно.

— Да, должны. Самое позднее через час. В противном случае, Тильманн и я, поедем одни.

— А где тогда вы будете жить? — Янтарные глаза Джианны сузились. — Как вы хотите общаться?

— Пустяки, — прорычала я пренебрежительно, а честолюбие Джианны вспыхнуло. Она хотела ехать вместе, я видела это по ней. Уголки губ Пауля всё ещё вздрагивали, из-за чего он заработал от Джианны, сильный тумак локтем. Всё же, он скатился с кровати и встал голый, перед своим открытым шкафом, вытащил футболку и с размаха бросил позади себя на кровать, где её одной рукой взяла Джианна. Другой она всё ещё держала одеяло перед своей грудью. По крайней мере, благодаря моему насморку, я не могла чувствовать никаких запахов. Здесь точно пахло мускусом, массажным маслом и жидкостями тела. В противном случае, мне тоже, будет сложно сосредоточится.

Оставив их одних вместе с Руфусом, я кралась, всё время шмыгая носом, по дому и саду. Отнесла чемодан в машину, встретила Тильманна, собрала продовольствие и приготовила себе мой последний чай от простуды, смешав его с хорошей порцией Грипекса. Может быть смогу в машине немного поспать.

По прошествии почти как раз одного часа деятельных сборов и складывания, мы сошлись в оранжереи, чтобы в последний раз обсудить ситуацию. Мама спит, Ларс ещё не приехал — собственно всё прекрасно. Уже когда я попивала чай, сонливость от простуды уступила место лихорадочному ожиданию, из-за которого покалывало в животе. Я казалась себе подростком, удирающий вместе со своими лучшими друзьями из интерната, чтобы пожить вместе, в построенной собственными руками хижине в лесу. Но мою эйфорию прервали прежде, чем я смогла ей насладиться, уничтожив в следующую секунду чувством абсолютной подлости. Пятый человек стоял в комнате, и он не принадлежала к нашей прославленной компании, отправляющейся в путь.

— Вы, наверное, считаете меня совершенной дурой, да? — спросила мама с мягкостью в голосе, которую я не могла толком классифицировать. Была ли это та мягкость, которая чаще всего предшествовала самым горьким упрёкам? Покорная судьбе мягкость? Циничная мягкость? У матерей есть так много разных, сбивающих с толку, сострадательных настроений в запасе. Или это, всё же скорее, полная понимания мягкость? Последняя нам была срочно нужна. Хотя намечался новый приступ чихоты, а мой коктейль из медикаментов, уже начал затуманивать мозги, я была первая, кто осмелился, открыть рот.

— Мама пожалуйста, ты… апчи!… должна позволить уехать нам одним, по-другому не пойдёт, нам нужно поехать в Италию одним, я хочу наконец отдохнуть и немного понежиться на солнце, я ведь ещё никогда не была… апчи!… на юге… — Сопли я вытерла рукой. — Зима была такой утомительной для нас, Паулю нужно отдохнуть, у Джианны эмоциональное выгорание, мне нужно подумать, о многом подумать, нам просто это необходимо, и я… апчи!!

— Ах, Эли, дорогая… — Мама направилась ко мне и взяла за грязную руку. — Я здесь, чтобы попрощаться и освободить тебя от угрызений совести. Вы можете ехать, вы взрослые. Я в любом случае знала, что вы поедете. Желаю вам хорошо провести время. — Что же. Так всегда с матерями. Когда они хотят облегчить нашу совесть, то в тоже мгновение делают так, что угрызения совести становились ещё сильнее. Ревя, я бросилась в её объятья и на короткий момент была готова, забыть про все мои планы. Снова опустошить машину, лечь в уютную постель и погрузиться в оздоровительный сон. Откуда появилась её внезапная перемена во взгляде. Я её не понимала. Она вела себя так… великодушно. Так самоотверженно. Почему она вела себя настолько самоотверженно? И почему я не могу избавиться от подозрения, что за этим скрывается не самоотверженность, а… а? Почему она позволяет нам уехать? Она ведь моя мать. Разве она совсем не беспокоится?

— Пообещайте мне, что вы вернётесь, все вчетвером.

Никто из нас не ответил. Мы не могли пообещать, и это тоже, мама приняла безропотно, как будто точно знала, что мы не можем исполнить её желание. Мы ничего не можем ей обещать.

— Береги себя, Эли. И следуй за своим сердцем, — прошептала она мне в ухо, когда я в последний раз обняла её. Паулю пришлось оттащить меня, потому что я никак не могла её отпустить. Собственно, нам теперь совсем не обязательно так поспешно уезжать. Мама отпускает нас одних. Она не сможет последовать за нами, потому что мы никому не сказали, где именно находится коттедж. Италия большая, а людей с фамилией Веспучи много. У мамы нет адреса ни отца Джианны, ни коттеджа.

Но может быть её мягкость — это лишь прихоть и тогда нам стоит её использовать, прежде чем она передумает. Тем не менее, мне было очень стыдно. Я отправлялась в путь, чтобы спасти мою любовь и ожидала от мамы, что она пренебрежёт своими потребностями.

Я намеревалась пригласить её к нам на юг, как только переживём компанию с Тессой. Тогда она сможет приехать. Тогда она увидит Колина с совершенно другой стороны и поймёт, что меня с ним связывает. Тогда мы сможем вместе начать поиски папы.

— Ты приедешь к нам, когда мы будем готовы и начнём разыскивать папу, хорошо? — крикнула я с лестницы. Остальные уже ждали меня возле машины.

— Всё хорошо, Эли, — сказала мама тихо. Её щёки, все мокрые от слёз. Тот образ, как она стоит возле окна оранжереи, подняв руку в прощальном приветствии, осанка прямая и упрямая, как и моя, в мои лучшие моменты, преследовал меня до самого автобана, а финальный приступ чихоты вообще доконал. Прислонив голову к окну и завернув трясущееся тело в одеяло, я погрузилась в болезненный, беспокойный сон.

 

Культурный шок

С меня достаточно. Я больше не хотела, пусть прекратят свое лечение, оно всё равно не имеет смысла. Всё что они делали или пытались сделать, только ухудшало положение. Со страстью к сенсациям, они уставились на меня, в то время как я не могла двинуться с места. Облокотившись на спинку медицинского кресла, я должна была терпеть одну мучительную процедуру за другой. В удушливо-узкой комнате, так пронизывающе пахло камфарой и ментолом, что меня от этого затошнило. Но они совсем не помогали, мой нос оставался полным, как будто его набили бетоном. Я дышала только ещё через рот и задавалась вопросом, почему всё-таки чувствую запах эфирных масел. Наверное, они проникли до самой моей кровененой системы, и в будущем, я не смогу воспринимать больше никаких других запахов. Они пристали к моим распухшим слизистым оболочкам, расположились в воспалённых складках нёба и пропитали язык, который казался сухой тряпкой, затхлой и затвердевшей. Красный свет, которым врачи освещали мои носовые полости на правой стороне лица, заставил пылать мои виски. Мокрые от пота, волосы прилипли ко лбу.

«Прекратите!», хотелось мне попросить их, но я не могла говорить. Ментол парализовал мой язык. Они начали бесстыдно и громко смеяться, да они высмеивали меня, наклонив ко мне головы, а их злорадные физиономии находились прямо рядом с моим ртом. Я чувствовала их дыхание на коже. Оно щекотало мои губы.

— Прекратите! — попыталась я ещё раз. Из моего горло вырвалось только песочное «Прх». Смех нарастал, становился злорадным и злобным. От унижения я закрыла глаза, чтобы больше их не видеть.

— Достаточно, ребята. Да освободите же беднягу…, - услышала я как хихикает Джианна.

— Не, это прикольно — ты нашла камеру? — Голос Пауля уже хрипел от смеха.

— Нет. Не знаю, где она… — Джианна хрипела, когда говорила, как будто кто-то перекрыл ей воздух. Глубокое бульканье, прямо рядом со мной, легко можно было опознать как Тильманна. Он, из-за чистого веселья, вообще больше не мог ничего сказать.

— Тогда возьми мобильный, — заржав, выдавил Пауль. Джианна, Пауль, Тильманн. Ну что же, прекрасно, я находилась не в узком медицинском кабинете, а, как и прежде, в нашем Вольво. Медицинский кабинет, был лишь сон. Хочу заметить, дурацкий сон. Но что в реальности было так смешно, я не понимала даже в бодром состоянии. Из-за чего все смеются? И почему, к чёрту, всё ещё пахнет ментолом и камфарой? Может какая-то часть меня зависла во сне? Потому что язык и рот оставались неизменно сухими и эфирными. Дышать я могла только через восполненное горло.

Возможно ступенчатый сон, предположила я. Я ненавидела ступенчатые сны. Из них просыпаешься последовательно. В какой-то момент понимаешь, что тебе сниться сон, но всё-таки не можешь освободить из него своё тело. Как сейчас.

Теперь я услышала тихий, элегантный щелчок камеры мобильного. Моргая, я открыла глаза. Смех снова взорвался.

— Прх, — сказала я ещё раз. Без сомнений, я проснулась. Но почему…?

Чмокнув, мой вспотевший висок оторвался от стекла, когда я выпрямилась и пощупала нос. В нём что-то торчало, с двух сторон. Что-то большое, вонючее. Кроме того, мы стояли на месте. Почему мы больше не двигались? Мы уже в Италии?

Джианна, Пауль и Тильманн смотрели на меня зачарованно и поочерёдно отворачивались, сотрясаемые нескончаемыми приступами смеха, который становились всё агрессивнее, чем интенсивнее я занималась своим носом.

Мои онемевшие пальцы нащупали тонкую нитку, которая свисала перед губами и щекотала. Я схватилась за неё и разгневанно дёрнула. С хлопком пробка высвободилась из носа, и сразу же навязчивый запах ментола уменьшился.

Тильманн загоготав, откинулся назад, в то время как Джианна и Пауль, как в фанатичной молитве, согнулись пополам и схватились за животы. По крайней мере они тоже испытывали боль.

— Что это такое? — спросила я сварливо и подняла тампон вверх, который только что высвободила из своей правой ноздри. Левый сидел чуть потуже, но так как мой нос всё равно погублен, я, не церемонясь, вытащила его сильным рывком. Сразу же вниз полился заряд прозрачной слизи.

— Иииииихххх, — завизжала Джианна. — Ох, Эли, не будь такой…, - быстро добавила она, когда я мрачно на неё посмотрела.

— Почему вы суёте мне в нос тампоны? Что это за дерьмо?

Но оба господина, были ещё не способны говорить. Вместо этого, они всецело посвятили себя задачи сохранить сценарий, снимая фотографии и фильм. Джианне же, пришлось взять на себя работу дипломата.

— Ты во сне всё время пускала сопли, поэтому у Тильманна появилась идея намазать тампоны кремом от простуды и засунуть тебе в нос…

— Ага, у Тильманна. А вам значит понравилась эта идея. Сколько вам лет, четырнадцать? Пауль, ты врач, ты должен знать, что эфирные масла нельзя наносить прямо на слизистую оболочку…

— Блин, сестрёнка, где твоё чувство юмора? Потеряла в приступах чихоты? Я бы их снова вытащил, но это выглядело так прикольно…

— Где мы вообще? — Я взяла скользкие тампоны в руку и локтем открыла дверь. Мне срочно нужен свежий воздух. Другие тоже вышли. Мы, зевая и стеная, а Джианна, Пауль и Тильманн, кроме того, всё ещё хихикая, встали под утреннем солнцем и потягивали сведённые судорогой конечности. Не смотря на мои распухшие слизистые оболочки, я заметила, что воздух чистый и ясный. Он должно быть изысканно пах камнями, снегом и каплями росы. Он напомнил мне норвежскую зиму. Неужели мы находились в…? О нет. Мы ехали совсем не в Италию. Вокруг нас поднимались массивные горные вершины, отражающиеся в тёмно-синем озере, чей каменистый берег начинался всего лишь в нескольких метрах от стоянки — это Норвегия! Это должна быть Норвегия! Скорее всего, это даже не озеро, а приток фьорда. Они затащили меня на север! Поэтому мама позволила нам уехать без сопротивления.

— Швейцария. Люцернское озеро. Обязательная остановка на пути в Италию, — освободила меня Джианна от моих параноидальных страхов. Швейцария. Слава Богу, мы в Швейцарии. Швейцария — это хорошо. Против Швейцарии, у меня нет никаких возражений. Зато у Тильманна.

— А я всё же лучше поехал бы через Австрию и горный перевал, — протянул он, в то время как я облегченно прислонилась к Паулю и снова глубоко вдохнула. Пауль, извиняясь, провел по моим волосам.

— Тогда мы бы сделали крюк, как часто мне ещё это повторять? — воскликнула раздражённо Джоанна. — Ни один человек, не поедет добровольно через горный перевал, кроме того, тогда не будет Готард-эффекта. Но мы ведь хотели, чтобы у нас был Готард-эффект.

— Это вы хотели Готард-эффект, а не я.

Я ничего не поняла. Но для меня дискуссии Тильманна и Джианны о маршруте относительно безразличны. Мне нужно выпить кофе, чтобы смочить высохшую глотку и небольшой завтрак тоже не помешал бы.

— Что мне делать с ними? — спросила я многозначительно и помахала тампонами туда-сюда. — Выбросить? Или у вас для них найдётся ещё применение? Я могла бы, например, заснуть их тебе в задницу Тильманн.

Тильманн усмехнулся от одного уха до другого, не смотря на его недовольство по поводу нашей остановки. Однако весёлость Джианны сошла с лица, как карнавальная маска, чья закрепляющая резинка порвалась. На её переутомлённом лице отразился чистый ужас.

— О нет! Нет! Вот дерьмо! Я забыла у вас дома мой косметический чемоданчик… а он мне нужен… Теперь у меня ничего нет, чтобы привести себя в порядок, совсем ничего! Даже расчёски!

Джианна закрыла лицо руками, как будто мы только что выяснили, что в следующие минуты на нашу планету упадёт метеорит и навсегда её уничтожит. Тильманн и Пауль, казалось, ещё раздумывают над тем, пытается ли она пошутить или её нытьё настоящее.

— Этого просто не может быть, — причитала она чуть не плача. — Мне всегда снились кошмары, что со мной случается что-то подобное, из-за того, что поспешно куда-то уезжаю, а теперь это случилось по-настоящему…

— Но ты ведь сможешь сегодня вечером купить себе пару вещей, не так ли? По крайней мере самое необходимое, — попытался Пауль внести немного объективности в обсуждение, будучи не в состояние скрыть насмешку.

— Я понятия не имею, есть ли в Италии всё то, что мне нужно и… ах, вы всё равно не поймёте, — придралась Джианна.

— Не. Я действительно не понимаю. Косметический чемоданчик…

Я, напротив, прекрасно понимала, что Джианну вывело из себя. Мне тоже часто снились сны, о которых она говорила. Сны, в которых я непривычно спонтанно и без всякого плана уезжаю, почти ничего не взяв с собой. Чаще всего в таких снах я почти голая. В лучшем случае одета рубашка, кое-как прикрывающая мой зад. Но это не просто смущающие сны. Это кошмары, которые загоняют меня до усталости, потому что в них я постоянно занята тем, что незадолго до закрытия в запутанных, чужих магазинах, ищу самые важные вещи. При этом, никогда не могу решить, что же мне выбрать. Забытая Джианной косметическая сумка — это не настоящая драма. Драма — это наше отсутствие плана. Это то, что заставляет Джианну волноваться. Мне нужно её отвлечь, но прежде всего, мне нужно отвлечь себя, прежде чем я присоединюсь к ней, и у нас у обеих, поедет крыша.

— Не хотите позавтракать? — спросила я так весело, как только возможно. — Остановимся где-нибудь или купим что-то в дорогу?

— Я пойду что-нибудь куплю. — Джианна резко отвернулась, в её глазах, это мы лично виноваты в её тяжёлом положение с косметикой (то есть я), и замаршировала в направление улицы. Пятнадцать минут спустя её гнев утих, и мы дружно сидели бок о бок на скамейке, ели слойки с джемом, потягивали слишком дорогой Мёвенпик-кофе и наслаждались великолепным горным пейзажем. Даже Тильманн вёл себя мирно. На насколько минут я смогла забыть о цели нашей поездке и простуде.

Хотя Пауль и Джианна держались за ручки, я осмелилась прислонить голову к его плечу и немного насладиться его теплом. Было ещё чувствительно прохладно, и довольно много облаков, похожих на овечек, проплывали по лазурному небу. Если бы я была здоровой, с другими планами, вместо того, чтобы путешествовать с незрелой командой смертников, то счастье было бы ощутимым.

Незадолго до обеда, счастье было дальше, чем когда-либо, хотя другим казалось, что у них самое лучшее настроение. Наступил Джианнин, так сильно расхваливаемый Готард-эффект. Прежде мы ещё двигались в умеренном, среднеевропейском климате, но после того, как туннель снова нас выплюнул, нас встретил Сахель. По крайней мере мне так казалось. Было очень жарко, а кондиционер нашей старенькой Вольво справлялся с южной жарой также плохо, как я.

Ещё пару километров назад, он, по крайней мере, задувал в машину относительно прохладный воздух, теперь же, одаривал нас только лишь тёплым. Скоро мы будем сидеть под феном, в 190 лошадиных сил. Я погрузилась в апатию, смешанную с мукой, и надеялась, что смогу заснуть ещё раз. Однако кофе взяло своё. Проехав сто километров после Милана, мы остановились, чтобы заправиться и заняться своими физическими потребностями.

Но придорожная зона обслуживания стала для нас шоком. И я отреагировала на это, как будто находилась в шоковом состояние. А именно совсем никак.

— Иди дальше, — призвала меня Джианна подталкивая, когда мы подошли к слишком переполненному сортиру. Я не двинулась с места. Просто больше не могла поднять ног. Заходить туда мне не хотелось. Уже сейчас я чувствовала запах мочи, вонь была везде, перекрывала даже запах ресторана и заправки, пахнущих маслом, дизелем, заплесневелыми остатками пищи и затхлой бумагой. Но больше всего меня парализовало большое количество людей, которые так беззаботно судачили друг с другом, громко и приветливо попусту болтали. Их совсем не беспокоило неопрятное окружение. Меня совершенно лишало разума то, что я не понимала ни слова из того, что они орали в душном воздухе, не смогла бы перевести даже крошечного слога. Они исключали меня.

Я сразу же почувствовала себя грязной. Да, хватило вдохнуть этого, наполненного запахом бензина, пыльного воздуха, двигаться в нём, чтобы стать грязной. Будет недостаточно помыть руки после посещения туалета. Эти люди прикасались ко всему, не думали о том, что могло быть грязным, а что нет. Их отпечатки пальцев, находились на каждом квадратном сантиметре этого архитектурного преступления. Из кабинки, как раз выходила мать с маленьким ребёнком и прошла прямо на улицу. Она даже не посмотрела на раковины. И разве на влажном полу не валялась туалетная бумага? Наверное, в большинстве кабинок, совсем нет чистой, туалетной бумаги. Её придётся отрывать от запачканных плиток.

Две итальянские бабульки перед нами, начали оживлённо друг с другом разговаривать, как будто у них полно времени, а более старшая из них, всё время держала в своей руке ручку двери туалета — ручка, к которой прикоснулись уже тысяча других людей. При температуре около 37 градусов, бактериальные штаммы увеличивались в течение часа по меньшей мере в два раза. На мой взгляд, здесь было как раз 37 градусов. Этот сортир, одна гигантская чашка Петри.

— Эли! Что опять не так? — Снова Джианна подтолкнула меня в спину. Я втянула поясницу, чтобы уклониться от её пальцев, и, не глядя на неё, развернулась.

— Мне больше не надо, — пробормотала я и бросилась мимо неё к машине, чтобы поискать сумку Пауля с медикаментами, потому что там находится также дезинфицирующее средство. Я должна немедленно ополоснуть им руки. Но Тильманн заблокировал багажник, глубоко засунув свои в багаж. Ему тоже придётся продезинфицировать руки. Все должны будут сделать это. Они меня послушают, не имеет значения, будут ли потом смеяться или нет.

— Где медикаменты Пауля? Отойди в сторону… Вы ведь нашли пиниментол, где…

— Он был в твоей сумке. Эй! Эли, а ну прочь с дороги!

Тильманн грубо оттолкнул меня и снова исчез всей верхней частью тела в багажнике. Выглядит так, будто он перекладывает все сумки. Но Пауль ведь упаковал всё точно до миллиметра, чтобы мы все могли разместить наши пожитки. Нет никаких причин изменять эту систему. Место в машине и так ограниченно.

Я хотела снова вмешаться, но мои колени внезапно подкосились и меня затошнило, так что я села на скамейку, а руки, как смогла, помыла питьевой водой. Пить её я всё равно больше не буду. До Веруккьо — так называлось место, где жил отец Джианны — придётся воздерживаться, чтобы и мочевой пузырь тоже мог воздержаться. Я могу хорошо терпеть, это один из моих коньков.

Три часа спустя, поняла даже я, что этот замысел мог закончиться только катастрофой. После дорожной пробки, как раз перед Пармой, температура в салоне перевалила за 45 градусов. Мы смочили полотенца и зажали их между стёклами, чтобы защитить себя от палящего солнца, которое стояло в зените и превратило тёмную крышу машины в печку. Но эти полотенца имели недостаток, они увеличили влажность и блокировали снабжение кислородом, в то время, как через насадки кондиционера, в машину задувалась вонь от бензина.

Даже музыка, играющая без перерыва, не могла меня отвлечь, а лишь подчёркивала моё страдание. За это я должна благодарить именно мою, демократическую систему, в соответствии с которой, каждый из нас, по очереди, выбирал сборник или альбом. Только что закончился рёв Эминема, выбранный Тильманном и был заменён альбомом Кеане, выбранный Джианной. Певец очевидно знал, что я испытывала, так-как и его песни содержали все виды агонии в различных тонах.

Он как раз объяснял нам в душераздирающей лирике, почему он «сломанная игрушка», как вдруг, я перестала чувствовать кончики пальцев рук и ног. Мой организм настолько обезводился и перегрелся, что между тем, стабильное кровообращение вспомнило старые времена и угрожало бессознательным состоянием. В этот раз, в виде исключения, заметила Джианна, а не Пауль, что я чувствую себя хреново. Пауль своим орлиным взглядом следил за дорогой и всё ещё возмущался из-за постоянной подорожной пошлины. Скупость, к сожалению, тоже принадлежала к последствиям, полученным от Францёза.

— Эли, всё в порядке? Эли… ты меня слышишь? Эй?

Я хотела ответить, но удушье в горле, помешало мне произнести членораздельно даже хоть какой-то звук.

— Пауль, тебе нужно съехать с этой дороги, она дышит очень поверхностно, а её руки холодные…

— Если мы съедем, то мне придётся снова раскошелиться. А если мы просто направимся к следующей придорожной зоне обслуживания?

Нет, только не это. Никакой новой зоны обслуживания. Мой острый приступ, полный предрассудков и неприязни к иностранцам, который вселил в меня ранее своего рода навязчивую идею к гигиене, хотя и смущал меня немного, и я уже попросила у Джианны прощение, что сбежала без всяких объяснений, но я не чувствовала себя в состояние, побывать на ещё одной придорожной зоне обслуживания. К счастью Джианна об этом догадалась.

— Я думаю, придорожная зона обслуживания не подойдёт. Посмотри, там впереди uscita , заезжай куда-нибудь в поле, пожалуйста Пауль.

«Да, заезжай Пауль», подумала я. Полей здесь, наверное, предостаточно. Мы всё ещё находились в долине реки По, пустоши, о которой я никогда не подозревала, что встречу такую в Италии. Ни пальм, ни моря, ни красивых домов, а промышленные районы, а между ними, ничего кроме полей и ферм. Не на одном сайте для туристов в интернете, я не встречала таких фотографий. О них умалчивалось. Этот пейзаж вводил в депрессию, а гордые пики Апеннин на горизонте, только поддерживали это впечатление. Они казались мне миражом, слишком далеко и всего лишь фантазия. Если приблизишься к ним, они растворяться.

«Потише», — хотела попросить я Джианну уменьшить звук музыки, но она повернулась ко мне, чтобы влажным полотенцем, убрать волосы со лба. Её руки были тёплыми, прикосновения казались липкими. Певец, между тем, прервал свои сетования, заливаясь парящим, женским, высоким фальцетом, который закружил меня в неповоротливом, танцевальном ритме покалывания руках и ногах. Его голос, будто вытягивал из меня кровь.

Я почувствовала, как Пауль съехал с автобана. Автомобиль накренился в сторону. Казалось я падаю, не упав. Вскоре после этого, колёса начали грохотать.

— Вон там, посмотри, там растёт несколько деревьев перед зданием! Ей нужно в тень, — показала Джианна Паулю.

Как она собралась вытаскивать меня из машины? У меня больше не имелось контуров и прочности. Я была уверенна, что ко мне нельзя прикоснуться. Соблазнительное пение фальцетом и жалобы гитары растворили меня. Когда они открыли дверь, вытащили моё тело и отнесли к деревьям, я ничего не почувствовала. Позволила поднять себя, как фарфоровую куклу, неподвижную и одеревеневшую. Даже мои внутренности отказывались работать.

Горло больше не могло и не хотело глотать, когда Пауль прижал бутылку к губам. Единственное, что ещё выполняло свою работу, это уши. Высокое, кричащие пение, закрепилось в них и всё ещё сопровождало меня, хотя Джианна давно выключила музыку.

Я сверху смотрела на то, как моё тело поднялось и стало делать то, что приказывали ему звуки. Негнущимися, неуклюжими шагами марионетки на невидимых нитках, я шла, по совершенно прямой линии, навстречу покинутому, полуразрушенному дому. Его тёмные впадины окон, смотрели на меня, словно глаза. Он хотел, чтобы я пришла к нему.

— Эли, не двигайся, ты только что была без сознания, а ну-ка сядь…

Джианна и Пауль побежали за мной, чтобы остановить. Я пошла быстрее. Мои колени хрустели при каждом движении, плечи отрывисто крутились, вправо и влево, когда ноги делали шаг вперёд. Кровь исчезла, мышцы тоже. Но они не смогли остановить меня, слишком большим было стремление увидеть, что скрывает этот дом. Он звал меня. Там внутри есть что-то, что мне нужно найти. Что я искала всю мою жизнь.

Я не сводила взгляда с остатков ставень, криво свисающих на заржавевших петлях и скрипящих на сухом ветре. Механически мои ресницы опустились вниз, потому что в глаза завеяло песком, и сразу же я опять их открыла, с едва слышимым щелчком. Трава становилась гуще и выше, чем ближе я подходила к зданию. Задняя часть дома стала уже разваливающейся руиной. Колючие кусты разрослись по камням, как будто поглотили стены.

Прогнившая входная дверь, стояла открытой и позволяла видеть черноту внутри. Зияющее жерло, из которого в послеобеденную жару, рябя, вытекал холодный, спёртый воздух. Нет, теперь это уже не песня наполняла мои уши. Это, угрожающе и красиво, пел воздух. Так красиво…

Осталось ещё только несколько шагов. Нитки дёрнули за мои локти, приподнимая руки, вытягивая их вперёд. Как лунатик, я направилась в сторону двери. Потом стало тихо. Стрекотание сверчков внезапно оборвалось, тёплый ветер затих, также предупреждающие крики других умолкли. Они затаили дыхание. Они испугались.

Я же, напротив, была спокойна и собрана, почти что нетерпеливо ожидала, когда высохшая трава разделится, и змея, с поднятой головой и широко раскрытой челюстью, бросится на меня. Я хотела встать на колени и протянуть ей запястье, чтобы она могла обвиться своим тонким туловищем с рисунком вокруг моей руки. Стало видно её белые зубы, когда яд высвободился из своего резервуара.

— Эли! Чёрт тебя побери, Эли, беги! Беги, — орали другие. Кто-то дёргал меня за руку.

— Позвольте мне, — защищалась я жестяным голосом, в восторге от того, что страх не приходил, хотя дрожь, ледяной хваткой, легла на мой затылок. Челюсти змеи захлопнулись в воздухе, когда я в последнюю секунду отдёрнула руку.

— Пока нет, — сказала я успокаивающе. С сожалением я отвела взгляд, и как только он оторвался от змеи и дома, тело отвоевало меня назад, подчиняясь своим собственным больным законам и вселяя в меня страх, как знакомое лекарство.

Теперь и я бежала. Сухие стебли травы врезались в босые ноги, когда я, словно стометровый бегун, летела к машине. На бегу Пауль подобрал полотенце, на которое они меня клали; свою обувь я подняла сама. Джианна громко всхлипывала.

— Открывай! — воскликнули мы одновременно и безрассудно затрясли закрытыми дверями. Пауль нажал на кнопку дистанционного управления. Наконец замки отворились. Тильманн вытянулся на заднем сиденье и глубоко спал. Он спал? Средь бела дня?

Машина завилась только при четвёртой попытке. Камни и сухая глина летели в разные стороны, когда Пауль гнал её по узкой просёлочной дороге, тянущейся вдоль автобана. Однако незадолго до заставы, где взимается сбор — брошенный дом уже далеко позади нас — он свернул на обочину дороги и снова остановился.

— Ты, — сказал он строго и указал на плачущую Джианну, — соберись с силами, хорошо? И ты, — он указал на меня, — выпей что-нибудь, не то я остановлюсь возле следующей придорожной зоны обслуживания, высажу тебя и позвоню маме, чтобы она забрала тебя! Я серьёзно! Вы сводите меня с ума, и это, из-за какой-то ничтожной медяницы!

— Это была гадюка, — слабо возразила Джианна. — А я, если хочешь знать, ужасно боюсь змей.

— Ах…, - фыркнул Пауль пренебрежительно. — Самое большее, это была маленькая гадюка. Всё же нет никаких причин гладить её. Змей не гладят Эли! Им не нравиться, когда касаешься их кожи. Это приводит их в стрессовое состояние. Вы все, совершенно перевозбуждены. Я часами сижу за рулём, сегодня ночью не сомкнул глаз, а вы мотаете мне нервы. Я тоже не в особо хорошей форме, если вы ещё этого не заметили!

О да, я заметила. Я даже была первой, кто заметил и не колеблясь рисковала из-за него своей жизнью. Но это, к сожалению, не освободило его от хронической склонности к флегматизму. Всё же я сделала глоток воды, чтобы успокоить брата. Я не хотела, чтобы он волновался из-за меня. У него ведь порок сердца, благодаря Францёзу.

— Мне очень жаль, я думала там что-то есть, я… я должна была… не знаю. Я не знаю, что со мной случилось, — заикалась я, мои глаза наполнились слезами. Сейчас я тоже начну плакать. Выражение лица Пауля немного смягчилось.

— Нарушилось твоё кровообращение. В такой момент могут случиться самые сумасшедшие вещи. Всё хорошо сестрёнка.

Нет, это не так. Я не хотела утверждать, что у меня не было проблемы с кровообращением. Но там случилось что-то ещё. Словно предчувствие. Всё имело смысл, но какой? Что хотело сказать мне это предчувствие? Связанно ли оно как-то с Тессой? Может это она пыталась заманить меня в тот дом? Пока я пила маленькими глотками, пытаясь дышать спокойно и глубоко в живот, Тильманн постепенно пришёл в себя.

— Что такое? — Он зевнул и потёр глаза. — Почему мы стоим? — Но ни у кого не было настроения отвечать. То, что мы только что пережили, сложно выразить словами. Я похитила других в мой собственный кошмар. Да, это сценарий из психологического триллера: одинокий, заброшенный дом в нигде, манящее пение, внезапная тишина… Единственная разница, моё бесстрашие. Я хотела зайти в этот дом. Я знала, что там меня ожидало что-то ужасное, но встретиться с ним было бы для меня радостью.

— Вот, поешь. — Джинна почистила на коленях яблоко и протянула назад дольку.

— Нет, спасибо. — Ранее она использовала этот ужасный туалет и даже если помыла после него руки, это не значило, что…

— Съешь его Елизавета! — прогремел Пауль. В нём проснулся бык. Даже Тильманн испугался. Я взяла кусок яблока кончиками пальцев из рук Джианны, вытерла его незаметно о футболку и засунула в рот. Когда мои вкусовые рецепторы, не смотря на насморк, распознали фруктовую кислоту, слюни снова потекли и заполнили сладостью язык. С удивлением я поняла, что снова могу дышать. Мой нос освободился. Я приняла охотно и три следующих куска.

Тильманн нервно оглядывался на чиновников, собирающих дорожную пошлину. Они наблюдали за нами. Возможно они заметили нашу напряжённую ссору. Возможно думали, что мы не сможем оплатить билеты. Но как всегда, деньги, эта наша самая наименьшая проблема. Пауль, вздыхая, завёл двигатель.

— Начиная с Модены вести буду я, — заворковала ободряюще Джианна, слёзы которой, между тем уже высохли. — Кроме того, мы уже почти приехали.

Да. Скоро мы доедем. До моря. До Адриатики. Адриатическое побережье казалось переполнено массовым туризмом, но также лёгкостью и жизненной радостью. В Адриатики нет никаких заброшенных домов, никаких змей в траве и уж точно никаких переполненных, грязных придорожных зон обслуживания.

Я отклонила демократию, как устаревшую систему, которая не выдержала реальности и без лишних церемоний, ввела диктатуру. Теперь разрешалось слушать только мою музыку, даже если на самом деле, ещё не настала моя очередь. Вместо диска с Моби, я выбрала мой любимый чилл-аут сборник и протянула его вперёд Джианне. Под Fatal Fatal от Ди Джей Пиппи, с полным мочевым пузырём и пустым животом, я направилась навстречу моей самой первой, итальянской, летней ночи.

 

Фатально, фатально

Когда мы приблизились к побережью, Джианна стала заметно растерянной, меня же снедало желание, наконец увидеть кусочек моря. Я почти не могла вынести то, что нахожусь уже в течение нескольких часов в Италии и всё ещё не увидела его. Мы не должны ожидать слишком много и быть готовыми ко всему, снова напомнила нам Джианна и в конце концов вообще перестала что-либо говорить. Она только ещё кивала, когда Палуь спрашивал, правильно ли ведёт его навигационная система. Однако я была убеждена в том, что она заблуждается. Она просто должна заблуждаться. Мы опять удалялись от побережья в сторону горной цепи. А это точно не то, чего я ожидала.

— Неправильное направление! — воскликнула я и склонилась вперёд, чтобы посмотреть на дисплей навигационной системы. — Оно не может быть правильным.

— Почему по-твоему оно неправильное? — начала вспыльчиво защищаться Джианна. — Что тебе не подходит?

— Здесь нет моря, — ответила я неубедительно и поняла, что прозвучала, как избалованный ребёнок. Но именно так я себя и чувствовала. Маленькой девочкой, которой вместо обещанного мороженного принесли крошечный леденец, да к тому же ещё с совершенно не тем вкусом. Здесь даже не будет пахнуть морем! Побережье, по меньшей мере, в двадцати километрах. Вместо этого, машина ползла вверх по узкой улице к своего рода крепости, почти угрожающе возвышающейся над нами.

— Что это за замок? — спросила я теперь немного вежливее, так как напряжение Джианны росло с каждой секундой. Её шея почти пропала между поднятыми вверх плечами. Что её беспокоит? Я уже всегда могла чувствовать страх других людей и была абсолютно уверенна, что она боится. Но чего? Сегодня нас ведь ещё не ждало никаких приключений.

— Это не замок, Эли. Это место, где живёт мой отец. Веруккьо. — Тон Джианны, дал мне недвусмысленно понять, что не следует больше задавать глупых вопросов. Нервно она протянула руку вперёд и увеличила громкость CD-плеера.

Может быть за это была ответственна песня Twist In My Sobriety в исполнение Таниты Тикарам, что городок-крепость, чьи дома приклеены к авантюрно крутым склонам, показался мне угнетающим, когда Вольво медленно проезжала мимо, а жители преследовали нас своими взглядами. Под эти меланхоличные звуки, не одно место в мире, не сможет повергнуть кого-либо в жизнерадостный оптимизм.

Последние сто километров Джианна, в отношение музыки, оказала честь своей репутации. Если сформулировать это благосклонно, она, словно всеядное существо. Радоваться моей диктатуре пришлось не долго. У Джианны было передо мной преимущество, ведь она сидела впереди. Она, не стесняясь, засунула в щель один из своих записанных компакт-дисков со сборником, копия старой кассеты, преобразованная на компьютере в цифровую форму. Всё это время играла дикая смесь всех направлений и стилей, записанная с радио. Большинство песен заканчивались посередине, потому что Джинна решила, что чтобы знать их, достаточно половины, или же прерывались передачей сообщений о ситуации на дорогах. Её цифровая лента была совершенно непредсказуема и таким образом мы заехали на заправку, когда на полную громкость играла Please Don’t Go в исполнение Eurobeats-Gassenhauer и выехали с неё под Give In To Me от Майкл Джексона.

— Я просто ребёнок девяностых, — дерзко заткнула Джианна нам рты, когда мы начали смеяться над её музыкальным вкусом. В конце концов, она собирала исключительно те песни, которые каким-то образом будили чувства, даже если эти чувства были не всегда желательны и тем более не подходили к нашем замыслам и атмосфере вокруг. Как сейчас. Уже когда мы ехали через городок, я чувствовала себя запертой и совершенно не испытывала желания выходить из машины. Хотя Веруккио, это живописное скопление стен, арок, переулочков и ниш, у меня появилось такое чувство, что здесь невозможно не от кого и не от чего спрятаться.

— Очень клёво, — пробормотал Тильманн ободряюще. Ему удалось избежать музыки Джианны, засунув в уши наушники своего айпода и увеличив звук до самого нехочу. Возможно под женоненавистный хип-хоп, Веруккио можно было воспринять по-другому, не так, как я.

Моё разочарование получило новую пищу, когда мы добрались до узкой улочки и Джианна показала Паулю, где припарковаться. Настоящих парковочных мест здесь нет, но всё же возможность приткнуть Вольво так близко к стене, что нам всем пришлось выходить с левой стороны. Но ещё сильнее, чем разочарование, я чувствовала страх Джинны. Я увидела, как она с трудом сглатывает, как будто ей станет сейчас плохо.

— Это здесь, — подавленно объявила она. Ой-ой. Дом её отца несомненно самый жалкий, захудалый домишко на этой и без того страшной улочки. Фасад покрошился, оставив пятна, крыша казалась обветшалой, а петли закрытых ставень покрыты толстым слоем ржавчины.

— Выглядит довольно красиво, — сказала я оптимистично, хотя подумала совершенно противоположное. Я так остро чувствовала страх Джианны, как будто это мои собственные чувства и у него уже появилась компания из очень нездорового гнева, поднимающегося во мне как цунами. Я чувствовала себя так, будто мои ожидания обманули.

— Может мне лучше зайти в дом одной и спросить…

Слишком поздно. Джианна остановилась как вкопанная, когда маленький, жилистый мужчина с фиолетовыми глазами и лохматыми чёрными волосами, выскочил из двери на улицу и причитая и шатаясь, пошёл навстречу. Да, он действительно шатался. Либо он разрешил себе щедрый аперитив, либо страдал от травмы ноги. Я склонялась к аперитиву, потому что мой внезапно исцелённый нос унюхал алкоголь.

Джинна безропотно прошла через странно-драматичную церемонию приветствия, хотя он поочерёдно то орал на неё, то потом снова, в избытке чувств, прижимал к своему сердцу и называл плаксивым голосом «mia piccola bambina». Моя маленькая девочка. При этом, высокая Джианна, возвышалась над ним по крайней мере на целую голову.

— Это Энцо, — растерянно представила она, после того, как его эмоциональная буря утихла, и он дал ей возможность, тоже что-то сказать. Он, одному за другим, пожал нам руки, сопровождая это громкими словами, из которых мы ничего не поняли, но казалось, будто он всё в нас критикует.

— Что с ним? — спросила я неуверенно Джианну.

— Вы для него недостаточно загорелые.

Удивлённо мы посмотрели друг на друга. Значит вот в чём его проблема? Отсутствие летнего загара?

— Итальянцем на юге это очень важно, — объяснила Джианна смущённо. — Для него мы бледнолицые. — По крайней мере она включила в этот список и себя тоже. Она и в правду казалась бледной, в отличие от своего отца, чей загар из-за множества лопнувших капилляров на щеках и носу, казался ещё сильнее. Без вопросов, он пьяница. Я не могла представить себе, что его состояние просто совпадение. Видно, что Джианне его выход неприятен. Она не в первый раз видела его в таком положение.

Мне же пришлось похоронить мои надежды, получить от него ценную информацию или ссылки. Вот и опять одним следом меньше. Ещё одна тревожная дрожь, сопровождаемая чёрной злобой, проползла вверх по позвоночнику. Не потому, что мне было стыдно, как Джианне, а потому, что я осознала, что у меня ничего нет в руках. Мои распечатки с компьютера я оставила дома, точно так же, как ноутбук и папины записи о пациентах. Они, в любом случае, никак мне не помогли. Всё, чем я владела, эта потрёпанная карта Европы из сейфа. Наш с Джианной кошмар сбылся, даже если мы оба полностью одеты. Мы собирались пробежать голыми через огонь. Должно быть мы сошли с ума.

Снова Энцо схватил Джианну и начал мять ей щёки. Я думала, что мы не сможем просто забрать ключ и улизнуть, так как Джианна уже очень давно не видела своего отца. Я же рассчитывала на то, что смогу хорошо использовать время и возможно, помимо встречи с её отцом, приму в Адриатики освежающую ванную. Но не ожидала встретить бедность и алкоголизм. Я не знала, что будет дальше.

После того, как Энцо понял, что Пауль новый парень Джианны — достаточная причина отругать свою дочь ещё раз, перед глазами сидящих на улице соседей, он настоял на том, чтобы он и она, переночевали у него. Видимо, даже его пристрастие к алкоголю не мешало ему лелеять высокие моральные требования. Я считала его способным, занять позицию рядом с кроватью своей дочки-отступницы и следить как ястреб, чтобы Пауль и близко к ней не подходил.

— Вам, наверное, будет лучше взять комнату в пенсионе, — прошептала Джианна Тильманну и мне, после того, как Энцо утащил Пауля за рукав внутрь. — Здесь слишком мало места.

Я попыталась улыбнуться и сказать, что всё хорошо, но не смогла. После того, как мы вышли из машины, вместе с гневом вернулась и головная боль, такая же сильная, как всегда. У меня закружилась голова и я почувствовала себя вялой. Собственно, я больше не с кем не хотела говорить, а только ещё лечь в прохладной комнате и вытянуть ноги. В тоже время я боялась, что начну снова размышлять и пойму, что все исследования по поводу Италии, пока были совершенно напрасны.

Это не та страна, что они представили мне в интернете. Это совершенно что-то иное. Как будто у Италии есть другая идентичность, которую её жители и сторонники, искусственно держат в секрете. Так должно быть чувствуешь себя, когда хочешь сдать экзамен и при первом же вопросе замечаешь, что подготовился не к той теме. Кстати, тоже один из моих повторяющихся кошмаров, с момента окончания школы.

Прохладная пенсионная комната оказалась несбыточной мечтой. Пол часа спустя Тильманн и я открыли дверь в перегретую каморку с большим окном, выходящим на улицу. Она воняла нафталином и порадовала нас одной скрипящей, односпальной кроватью и одной раскладной. На стенах висели безвкусные картины; пёстрая цветочная композиция и ухмыляющийся арлекин в полосатых панталонах. Я ненавидела клоунов с детства и попыталась его снять, но арлекина невозможно было оторвать от гвоздя. Немного подумав, я выбрала раскладную кровать, потому что она находилась ближе к окну, а у меня, как только я зашла в комнату, началась клаустрофобия. Но прежде всего, с этой кровати, мне не нужно будет смотреть на клоуна.

Тильманн настоял на том, чтобы взять с собой в комнату свой угловатый, громоздкий чемодан, хотя мы специально для ночёвки, упаковали на полпути лёгкие рюкзаки. Постепенно его одержимость багажом, начинала надоедать Джианны и Паулю. Мне же она не только действовала на нервы, но и тревожила. Снова я подумала о том, что недостаток серотонина, может вызвать желание принимать кокаин. Но кокаин не занимает много места; чтобы перевезти его, чемодан не нужен. Это не может быть причиной.

Когда Тильманн пошёл принимать душ, я осторожно приподняла открытую крышку, а другой рукой ощупала содержимое. Всё совершенно обычное — вещи, шлёпанцы, носки и — ага, а это что? Картонная коробка размером с обувную. Я приподняла футболки, закрывающие её, чтобы разглядеть получше.

— Это что будет? Почему ты роешься в моих вещах?

— Ты каналья! — зашипела я на Тильманна. Иногда нападение, это лучшая защита, а мой гнев, в любом случае, искал вентиль. — Оставляешь душ включённым и подкрадываешься ко мне? Что в коробке?

— Собственно, это тебя вообще не касается, — ответил Тильманн холодно. — Но, если ты так уж хочешь знать, пожалуйста. — Он освободил обзор на крышку картонной коробки. Содержание: большая упаковка биологического шоколада, купленного у фермеров по справедливой цене. Господин Щютц посылает приветы. Я сразу же поняла, почему Тильманн возил с собой эту массу шоколада. Тёмный шоколад увеличивал выброс серотонина. Наверное, поэтому он постоянно перекладывал багаж — боялся, что шоколад растает на жаре. Тем не менее мне было не совсем понятно его поведение. Это ведь только шоколад, а не большая упаковка антидепрессантов. Ничего такого, из-за чего могло бы быть стыдно. Кроме того, это не похоже на Тильманна, чтобы он стыдился чего-либо. Стыд совершенно точно не та причина, по которой он отклонил терапию с антидепрессантами.

Тем не менее всё, что я сделала, это милостиво кивнула и позволила ему закрыть чемодан.

— Не ройся в моих вещах, Эли, я это ненавижу, — предупредил он меня с таким взглядом, который ясно дал понять, что он не шутит такими вещами. Послушно я отступила к свой раскладной кровати, которая, если её разложить, блокировала половину комнаты, ожидая, пока Тильманн закончит со своей личной гигиеной. По крайней мере у нас есть ванная комната (покрытая розовой плиткой и с запотевшим шкафчиком с зеркалом), и возможность принять душ. Тильманн сделал это одним мигом, я же стояла под душем целую вечность, хотя вода текла из забитой кальцием насадке лишь тонкой струёй.

Потом я попыталась вздремнут и успокоиться, но голова была переполнена. Как в бесконечном слайд-шоу она показывала мне все новые образы, с которыми мне пришлось сегодня столкнуться и тревожно часто вставляла при этом снимок заброшенного дома, который так магически притягивал меня к себе. И змея тоже опять набросилась.

Медяница, сказал Пауль. Джиннна предположила, что это гадюка. Но по словам обоих, змея была маленькой. Я не могла сказать, была ли она большой или маленькой — прежде всего, это её агрессивная поза, осталась в моей памяти. Что-то подобное, я ещё никогда не видела. На самом деле это должно было сразу заставить меня убежать. Я же наоборот, хотела подобраться к ней поближе. Коснуться её красиво разрисованной чешуи. Я жаждала её укуса. Казалось нуждалась в нём. Но действительно ли она хотела меня укусить? Для меня это выглядело скорее так, будто она хотела показать мне, на что способна. Демонстрация её гибкой силы и быстроты. Но для чего? В отличие от Джианны, я никогда не боялась змей, однако также не особо ими интересовалась. И я не могла вспомнить, что когда-либо раньше мне снились сны о змеях.

На одно мгновение я обрадовалась, что папа не с нами. Смущённо я поняла, как бы он истолковал этот случай. В этом пункте он безнадёжный приверженец Фрейда. Змеи, это пенисы. Я прикусила костяшки пальцев, чтобы не рассмеяться. Извини папа, при всей твоей любви к психологическому толкованию, с пенисами этот эпизод ничего общего не имеет. Ни секс, ни любовь не играли здесь никакой роли. За этим скрывалось более сильное и важное стремление — но существовало ли такое вообще?

Разгорячённая, я стянула тонкую простынь с верхней части тела, пытаясь себя урезонить. Чувства, которые я переживала во сне, бывали часто интенсивнее и сильнее, чем в реальной жизни. Всё же — или именно поэтому? — мне не нужно придавать им слишком много значения. Вероятно, это только неудачное наложение бессознательного состояния на сон. В конце концов однажды, я даже в виде оленя, бежала вдоль ручья и чувствовала себя великолепнее и сильнее, чем испытывала когда-либо подобное, будучи человеком. Значит только ложный выпад моего сознания? Игра чувств?

У меня больше не осталось времен размышлять, так как Джианна приказала нам по телефону, прийти в ресторан Ла Рокка, находящийся поблизости от крепости, где Энцо собирался пригласить нас на ужин. Да уж, будет весело.

Я, на всякий случай, взяла с собой кофту с капюшоном и одела джинсы, так как, наверное, будет прохладно сидеть после заходи солнца без движений. Но когда мы покинули отель и шли по узким улочкам к крепости, я не могла поверить в то, каким тёплым был воздух, ласкающий нашу кожу. На насколько секунд даже моя головная боль отодвинулась на второй план, потому что ощущение, что здесь невозможно замёрзнуть, переместило меня в бодрый, освежающий делирий.

Энцо тоже всё ещё находился в состояние опьянения. Джианна с траурным выражением лица сидела рядом с ним, как раз выслушивая его сальные словоизлияния. Пауль тем временем, умно использовал сложную ситуацию. Перед его столовыми приборами стоял полный стакан вина, из которого он иногда блаженно попивал. Тильманн воодушевленно присоединился к нему. Казалось, даже Джианна пила для храбрости. Только я воздержалась. Если я сейчас выпью алкоголь, то моя головная боль станет невыносимой. Красное вино при этом особенно опасно. Я выбрала оранжад, который оказался обыкновенной фантой. Её сервировали в банке рядом со стаканом. Почему-то она была на вкус другой, чем в Германии, более фруктовой и терпкой. Или так казалось из-за тёплого, южного ветерка?

Энцо мог говорить по-немецки, это я знала от Джианны. Он, в течение многих лет, работал в Германии на фирме, где производят мерседесы. Но по отношению к нам он не собирался использовать даже один единственный немецкий слог. Поэтому Джинне выпала трудная задача, сортировать бурю его слов, выбирать важное и переводить. В первую очередь Энцо занимали две темы: еда и bambini (итал. дети). В еде он разбирался так хорошо, как никто другой и конечно же сделал бы всё лучше, на месте владельца этого ресторана, если бы ресторан был его. Тема bambini тоже интересовала его, потому что он считал, что с планированием детей Джианна уже давно запоздала. Чем позже женщины рожают bambini, тем быстрее увядают, а он не хочет иметь вялую розу в качестве дочери. В следующий момент он решительно засомневался в способности продолжения рода Пауля. Пауль принимал всё спокойно, с его типичным, грубым юмором, и это заставляло Энцо всё чаще глумливо смеяться. Смех, о котором мы никогда точно не знали, служит ли он для того, чтобы поиздеваться над Паулем или же порадоваться вместе с ним.

Меня же напряг уже даже выбор еды. Меню, точно также, могло бы быть составлено и на китайском языке. Я не могла перевести ни одной строчки. Возможно было бы больше пользы выучить итальянский, вместо того, чтобы, лазая в интернете, постоянно обращать внимание на неважные рекламные сайты. Ища помощи, я посмотрела на Джианну. Она сразу же спросила отца и, хотя Энцо не экономил на своей сокрушительной критики, всё же засвидетельствовал ресторану самую лучшую лапшу провинции Римини. Я решила довериться ему, в конце концов, дети и пьяницы, обычно говорят правду и заказала лапшу с зуго, чем бы это ни было.

— Хорошо, лапша, а потом? — перевела Джианна.

— Потом ничего. Лапша, — ответила я жеманно и показалась себе ужасно глупой. Неужели я до сих пор не поняла, что оба хотят мне сказать? Энцо возбуждённо заговорил дальше и жестикулируя, чуть не опрокинул свой наполненный до краёв бокал вина.

— Он хочет знать, что ты будешь есть потом? Зайца? Голубя?

— Голубя? Вы едите голубей? — спросила я с нескрываемым ужасом и сразу же прикусила язык. Хотя Энцо и не хотел говорить по-немецки, но уж точно не пропустил мимо ушей то, что я сказала. — Нет, лучше не надо, спасибо. Я буду только лапшу. Этого хватит.

Джианна решительно махнула рукой, как настоящая итальянка, что немного отдалило меня от неё, потому что, после этого долгого дня, я в сотый раз задавалась вопросом, почему собственно Италию хвалят за её красоту и гармонию, как едва какую другую цель для отпуска. Италия — страна любви, страна, в который цветут лимоны, страна искусства, архитектуры и моды и по-видимому также страна чревоугодия. Лапша, в качестве закуски, да это просто покушение на меня, для Пауля же, сказочная страна изобилия и праздности. Я сразу же поняла, что не смогу съесть моё первое блюдо, гору, приукрашено названную тальятелле. Соус, хотя и оказался откровением, но оставлял озеро из оливкового масла. Я уже всегда испытывала отвращение к избытку жира. Он блокировал мой желудок.

Энцо, однако, принял мой отказ от голубей на свой счёт и не переставал атаковать меня новыми потоками слов. Джианна сдалась и перестала переводить, а моё положение все ухудшалось, так как я не могла ответить ему и сказать, что довольна моей лапшой и что не хотела его обежать. У меня появилось не хорошее чувство, что меня поносили на чём свет стоит. Почему мне никто не поможет? Я, с умоляющим взглядом, хотела заручиться поддержкой Пауля, но он, с тяжёлыми веками, смотрел в никуда, в то время, как Тильманн, не стесняясь, таращил глаза на порядочных итальянок. Все мужчины за этим столом были пьяны.

Прежде чем я смогла заговорить с Джианной, которая как раз болтала с официантом, Энцо схватил меня за запястье и затряс. Чего он хочет? Я догадывалась, что случиться, если я потеряю контроль над моим гневом. В моей голове уже складывались фантазии, в которых я полностью стягивала скатерть со стола и кричала … Посуда с грохотом разбивалась о каменный пол, везде летели брызги от соуса и разлетались кости от зайца. Нет, мне нельзя этого делать. Я сжала левую руку в кулак, так что ногти впились в кожу, а правой, не смотря на хватку Энцо, направила ещё одну вилку с макаронами в рот.

С трудом сглотнула, но особенно цепкая лапша прилипла к нёбу, потому что в глотке собрались слёзы, властно угрожая вырваться наружу, как случалось всегда, когда я не позволяла выйти гневу. Тогда его сопровождала непреодолимая печаль. Хотя ситуация была всего лишь неприятной; я жалела не только себя. Энцо мне тоже было жаль. Казалось, будто его счастье зависело от того, что я съем. Внезапно у меня в голове появилась ошибочная мысль, что он лишь тогда сможет преодолеть своё пьянство, если я закажу ещё одного голубя и жареного кролика.

Но мне и так уже плохо. А если в жизни Пауля, Джианны и Тильманна ничего не изменится, они тоже начнут пить. И всё только из-за меня. Я натравила на них Маров.

Мне нужно уйти отсюда, немедленно. Я вытерла рот салфеткой, встала, опустошила, стакан лимонада, запивая упрямою лапшу и дрожа отсалютовала, покидая ресторан, прежде чем вконец потеряю над собой контроль.

Мой разум переполнен. Я больше не могу ничего из того, что здесь предлагают, вместить, не говоря уже о том, чтобы переварить. Вид Тильманна и Пауля, пытающихся изо всех сил обогнать в выпивке Энцо. Вид несчастной Джианны, старающейся замять причуды своего отца и кажущаяся мне совершенно чужой, когда она говаривала с ним обо мне на итальянском. Усидчивость официантов, непрошеное сочувствие ко всему, что я сделала и прежде всего к тому, что не сделала.

Я не могу подстроиться под всех. Для этого мне нужно стать другим человеком. О, как часто меня уже заставляло плакать это парализующее, подавляющее чувство, не угодить другим, быть для них недостаточно весёлой, смешной, сильной и легкомысленной. А всегда мудрёной, чувствительной и сложной. Прежде всего сложной. Занудой.

Но я ведь Елизавета Штурм и не могу изменить этого. Внезапно мне захотелось вернуться в ледяную полярную ночь, где семья Штурм, могла быть семьёй Штурм, где её не оценивали и не обсуждали. Потому что там мы проводили время одни. Здесь же, у меня было такое чувство, что такая, какая я есть, я для всех камень преткновения.

Как уже часто, когда я искала уединения, мой гнев пропал, но впечатление того, что я всегда поддаюсь своим чувствам, осталось. Изменится ли это когда-нибудь? Когда Колин и я померились в лесу, среди волков, я была твёрдо убеждена в том, что стала более выносливой и крепкой. Что больше ничего не сможет так быстро вывести меня из равновесия. Какого к чёрту равновесия?

Нет никакого равновесия. Даже когда я нахожусь с собой в мире, меня всё ещё могут внезапно расстроить проблемы других людей. Я не могла держать дистанцию к ним. Я чувствовала жгучую тоску Тильманна по Тессе, страх и стыд Джианны, болезненную тяжесть Пауля. И это слишком для меня.

Как же можно так жить, со всей этой печалью и гневом, и этим чёртовым состраданием? Я даже не могу его разумно использовать! Вместо этого просто сбежала.

В то время, как я приводила про себя аргументы, с помощью которых хотела позже оправдать внезапный уход, чтобы никого не обидеть, я, скорее вслепую, чем что-то различая, шла в сторону крепостного двора. Крепостной двор очень хорошо вписывался в средневековый, городской пейзаж. Лишь когда добралась до парапета, решила разглядеть окружение и была вознаграждена панорамным видом, который чуть не остановил моё дыхание.

Я смотрела вниз на просторную местность, с мягко-округлыми холмами, в плоских долинах которых, поля и луга, соединяются друг с другом, как части античной мозаики. Воодушевляющая симфония из голубых и зелёных тонов, которые не казались морскими и холодными, а тёплыми и игривыми. Очень далеко, где холмы уступали место равнине, я подумала, что вижу полосу моря.

Не смотря на ту прелесть, которую таил в себе этот вид, это место нельзя было назвать миловидным. Слева и справа от меня, перед стеной, возвышались две чёрные пушки, стабилизированные древними, деревянными балками. Пушки казались целыми и готовыми к стрельбе, как будто стоит лишь накормить их боеприпасами и выстрелить, чтобы начать новую войну. Да, я хорошо могла себе представить, что отсюда можно плести интриги и вести сражения и не сомневаться, что выиграешь их. Чего бы это не стоило. Пузатые цветочные горшки, которые обрамляли двор замка и стояли перед окнами жителей, почти не смягчали воинственные притязания этой крепости, нет, кроваво-красные цветы, даже подчёркивали их.

Внезапно мне даже захотелось забыть о том, что мы собирались сделать и что планировали. А именно как раз это: развязать войну. Мне достаточно быть здесь, смотреть на красоту этого мира и отказаться от ответственности в жизни. Мне захотелось, чтобы существовала такая сила, которая бы направляла меня и подробно говорила, что я должна делать, а чего нет. Существование под диктатурой стало сложно переносить. Я, чтобы успокоиться, снова направила взгляд на сине-зелёный цвет передо мной. Это помогло.

— Это действительно море? — прошептала я, как во сне.

— Да, это оно. — Джианна шагнула рядом и твёрдо направила свои желтоватые глаза на полоску берега на горизонте. Глаза, которые всегда напоминали мне мокрый, блестящий янтарь. Солнце уже село, но небо ещё не хотело утрачивать яркость. Оно по-прежнему светилось.

— На самом деле, я люблю эту землю, — продолжила Джианна. — Она прекрасна. Но это не всегда видно, и часто можно обмануться, поэтому… Эли… мне очень жаль, я надеялась, что мой отец перестал пить или что я ошибалась и это только одна из его фаз, но… — Она так сильно затрясла головой, что её шелковистые волосы закружились вихрем в воздухе, как вороньи перья. — Неоправданные надежды. Он всё ещё продолжает. Извини. Он не хотел тебя обидеть, когда предлагал еду, но…

— Я знаю, Джианна. — Вдруг я так сильно пожалела о моём поспешном уходе, что не могла посмотреть Джианни в глаза. Моё поведение было грубым, не только по отношению к отцу Джианны, но и по отношению к ней. Потому что именно этого она и боялась. Испытывала страх. Страх перед нашей реакцией. Кроме того, я не смогла скрыть, что её родина, стала для меня огромным разочарованием, начиная с придорожной зоны обслуживания, безвкусных бутербродов, которые мы съели по дороге, темперамента людей и кончая качеством нашей гостиницы для сегодняшней ночи и вони нафталина в комнате. Как только я могла так дать волю своим чувствам?

— Я тоже не знаю, что со…

— Нет, Эли, позволь мне высказаться, — попросила Джианна. Я осмелилась взглянуть на неё. Слеза стекала с её щеки. — Ты ведь ничего не можешь сделать с алкогольной проблемой моего отца. Кроме того, я хорошо знаю эту землю. Она может сразить тебя на повал. Италия незаурядна. Лучше я не могу выразиться. Это необычная страна. Она может ошеломить и заставляет полагаться на самого себя. Некоторые люди справляются с этим, прежде всего те, которые хотят только повеселится и смотрят на всё поверхностно. Но, есть такие, как ты или я, они могут впасть в шоковое состояние. У меня тоже всякий раз, когда я приезжаю сюда, шок. Ты должна покориться этой стране, не то она выплюнет тебя, как гнилой фрукт.

Да, так я себя и чувствовала. Это могли бы быть мои слова, если бы я обладала языковым талантом Джианны. Она много размышляла о моём состояние, поразилась я — даже понимала меня. Тем сильнее я почувствовала вину. Но она всё ещё не хотела позволить мне покаяться в этом.

— Я знаю, что придорожные зоны обслуживания, между Миланом и Моденой, иногда просто невозможны, а долины По, что же, это не то, что себе представляешь, не так ли? — Поймана с поличным. Она криво мне улыбнулась. — Я также поняла, что ты полагала, мы поедем сегодня к морю. Но я… я не могла сказать, что нет, точно также, как не могла сказать, что мой отец… — Слёзы помешали ей продолжить.

— Ах, Джианна… — Я ещё никогда не обладала даром утешать и оценила Джианну не как женщину, которой хотелось бы, чтобы её обняла более молодая. Поэтому решила мягко подтолкнуть её, радуясь, что она говорит о себе, вместо того, чтобы выспрашивать меня. — Родителей выбирать не приходится.

Хотелось ли мне, чтобы у меня был другой отец? Просто человек? Была ли это папина кровь Мара, что делала его для меня таким особенным? Или наши отношение стали бы ещё более задушевными, если бы его не атаковали? Что я на самом деле действительно о нём знала?

— Он любит меня, больше всего на свете. Я его самое дорогое сокровище, его ангелочек, — сказала Джианна задыхаясь. — Но он не может понять, что я хочу жить по-другому, чем если бы это было возможно для меня в Италии. Он не может и не хочет этого понять. Я не смогла бы жить здесь, просто не смогла… хотя каждый раз, когда приезжаю сюда, думаю, что должна, потому что в Германии нет не одной улицы, по которой я могу ходить так самоуверенно, как по этим улочкам. Это довольно странно, да?

Я покачала головой.

— Нет, совсем нет.

Джианна глубоко вздохнула.

— Знаешь, ему ещё ребёнком, пришлось пробиваться самому. Он вырос в чистой бедности, потом переехал в Германию, работал там до посинения, ничего себе не позволял, всё время экономил, построил себе дом на юге, чтобы показать другим, что может это сделать. И никто не хочет туда переехать. Моя мама отказалась. Я, уже в течение многих лет, не была там внизу; он большую часть времени стоит пустой. Все его сбережения вложены туда. Он не хочет туда въезжать, потому что ждёт, что это сделаю я, вместе с мужем-итальянцем, и живёт поэтому здесь, на севере, в хибаре своей покойной тёти, где все смотрят на него с высока и никто не уважает… Джианна всхлипнула и вытерла нос. — Это не справедливо, но я не могу ему помочь. Просто не могу!

Мои руки вспотели от стыда. Возможно у Энцо средневековые представления о морали и планировании семьи, но, наверное, я оскорбила его моим сдержанным поведением. Я вела себя, как увалень, так, как часто называют моих соотечественников за границей. Собственно, теперь не доставало ещё жирных бёдер и солнечно ожога.

— Джианна, мне ужасно жаль, просто я больше не могла всё это фильтровать, всё как-то сразу навалилось и я потерялась.

— Перестань, Эли, всё в порядке… Блин, сегодня в обед ты была, по меньшей мере, четверть часа без сознания. Собственно, нам нужно было отвезти тебя в больницу! — Джианна похлопала меня по плечу; я начала дрожать, хотя воздух нисколько не утратил своего ласкового тепла.

— Четверть часа?

— Да. Возможно даже двадцать минут, я не смотрела на часы, но оказалось по-настоящему сложно, привести тебя в сознание… Эли, всё в порядке?

— Нет, — прошептала я и села на парапет. — Я думала, что лежала на земле всего несколько секунд и сразу же опять встала, потому что дом… — Я замолчала. Потому что дом позвал меня к себе? Джианна села рядом, пытливо на меня смотря.

— Такое может случиться, когда находишься в бессознательном состояние, то теряешь счёт времени. Тоже самое происходит во время наркоза. В этом нет ничего необычного, не так ли?

— Нет, но… — Снова я не знала, как сформулировать то, что у меня на уме. Может быть потому, что конкретная мысль прозвучала бы слишком неуклюже. — Я задаюсь вопросом, жил… жил ли, возможно, в том доме Мар.

Джианна громко рассмеялась.

— Эли, речь идёт о сеновале! Фермеру бы бросилось в глаза, если бы там кто-то жил.

— Это не сеновал, это был… ах, не имеет значения. — Наверное мои перевозбуждённые чувства сыграли со мной злую шутку. Представление о том, что Мар или даже сама Тесса, будут жить в ста метрах от автобана в крестьянском сарае, казалось мне абсурдным и смешным. И моё поведение, тоже смешно. Я перестала пить, только чтобы не писать, потому что не хотела заходить в туалеты. Это просто ребячество.

— Возможно это случилось из-за музыки. Keane. Песня, которая как раз играла, — попыталась я нерешительно всё объяснить.

— Да, она оставляет сильные впечатления. Ты знала, что певец, был сильно зависимым наркоманом? — Джианна использовала любую возможность, чтобы продвинуть моё музыкальное образование, и я только что, предложила ей такую. Она набросилась на неё, как хищная птица. — Предположительно, он лишь потому стал зависимым от кокаина, что страдал, так как многие коллеги-музыканты высмеивали его как мягкотелого нытика. Собственно, Keane считается не клёвым, потому что его музыка просто не мужская.

Я проглотила каверзный комментарий. Вначале я думала аналогично. Но эта одна песня покорила меня. Её гармония всё ещё жужжала у меня в ушах, хотя мы прослушали после неё много других.

— Иногда я думаю, что он написал Broken Toy под воздействием наркотиков… — Джианна встряхнулась, как будто хотела закончить наш обмен мнениями этой гипотезой. Она залезла в карман своей авантюрно короткой юбки и вытащила маленькую, неприметную связку ключей. — Посмотри, что у меня здесь. Наш ключ к счастью, — проворковала она с сарказмом, и мы оба ухмыльнулись. Ей удалось заполучить коттедж без всяких обещаний выйти замуж и жаркого в духовке. Завтра мы сможем продолжить наше путешествие. — Давай вернёмся к остальным. Мужчины напились и ждут своих женщин.

Джианна оказалась права. Энцо, Пауль и Тильманн, в доску пьяные, мирно свисали со своего столика на террасе и когда увидели нас, разразились эмоциональным сетованием. Наверно мужчин ничего так сильно не сплачивает друг с другом, как совместное перечисление и обсуждение женских недостатков. Пусть спокойно себе занимаются этим ещё какое-то время. Для меня вечер закончился, не смотря на наш с Джианной разговор возле крепостной стены, и мой утихший гнев. Я хотела побыстрее лечь спать, чтобы завтра снова, на пол пути, не потерять сознание. Когда прощалась с Энцо, я поцеловала его в разгорячённую щёку, надеясь, что он примет эту робкую нежность как извинение. Он блаженно просиял. Про мой скудный аппетит он уже забыл. Джианна ещё проводила меня до отеля, где мы пожелали друг другу спокойной ночи.

— Будь ко всему готова, Эли. Что случилось сегодня, это только начало, — накаркала она. — Южная Италия — это совершенно другой калибр. Здесь тепло. Там внизу жарко.

Мы договорились выехать уже на рассвете; первый этап могла взять на себя Джианна, пока Пауль достаточно протрезвеет. Таким образом, возможно сможем избежать палящего, послеобеденного солнца, если не будет пробок на дороге.

Я почувствовала себя как на седьмом небе, когда освободилась от слишком тёплых вещей и вытянулась на скрипящей и шатающейся раскладной кровати. Натёрла виски мятным маслом, что сразу же приятно их остудило, но сон, не смотря на мою усталость, никак не шёл. С закрытыми окнами я не могла дышать, а открытое окно становилось словно усилителем того, что происходило снаружи, на площади и улочках. Жители превратили ночь в день. Всегда, когда казалось, что ситуация как раз успокаивается, а мои нервы расслабляются, взвывала Веспа и тарахтя, неслась за угол, как будто хотела врезаться в стены отеля. Почти всегда эта Веспа, не отключая двигатель, останавливалась на площади, потому что водитель увидел кого-то, с кем он (или же она) обязательно должны были поговорить, крича на всю площадь. Это было просто пыткой.

Тем не менее, я наслаждалась одиночеством и покоем. Моё тело даже уже заснуло; я заметила это вследствие того, что не могла уговорить себя поднять руку и взять бутылку с водой, которую поставила на пол рядом с кроватью.

Однако жажда и шум долго не давали покориться сну моему разуму, поэтому сновидения оставались загадочными и не ясными, пока я наконец не проснулась именно из-за того, что стало тихо. Жители Веруккьо наконец-то отправились спать. Наверное, и Тильманн уже лежал в другом углу комнаты, отключившись от вина и огромного количества еды. Если бы он был в сознание, я бы это почувствовала. Воздух в нашей комнате стал свежее — всё ещё тёплый, но ароматный и пряный.

Теперь я наконец могла дать давно запоздавшую команду руке — поднять бутылку с водой. Я приподняла её и повернула в строну, опустила вниз и пальцами ощупала пол. Я вздрогнула, как будто меня кто-то ужалил, хотя то, что я почувствовала было мягким и бархатистым. Паук с мехом? А куда подевалась бутылка? Сердце сердито забилось, когда я снова протянула пальцы вниз. С ужасом я обнаружила, что чувство осязания не обмануло. Я ощущала мех и мягкие округлости нежно выгнутых рёбер, которые прощупывались сквозь тонкую, упругую кожу.

Затаив дыхание, я открыла глаза. Надо мной протянулось чёрное, ночное небо, чьи тысячи звёзд мигая, поприветствовали меня. Я, как и ранее, лежала на спине, вытянув ноги, но находилась на улице. Слева кончики пальцев касались нагретых солнцем камней и… меха. Но что с другой стороны? Я позволила правой руке соскользнуть вниз, но она нащупала лишь пустоту. Там ничего нет. Очень медленно, стараясь при каждом миллиметре контролировать равновесие, я приподнялась. Всё же у меня было такое чувство, будто я падаю, когда увидела рядом пропасть. Любое суетливое, несогласованное движение, могло означать мою смерть.

Я осмелилась вздохнуть лишь тогда, когда села, подальше от стены, на мостовую переулка. Дрожа, я облокотилась спиной о низкую стену позади и согнула ноги в коленях, обхватив их руками. Сидела так какое-то время, пока уверенность в том, что избежала падение в никуда, не дошла и до моего сумасшедше стучащего сердца.

Теперь я увидела, к чему прикоснулась, когда хотела взять бутылку: к кошке. По меньшей мере с десяток, собрались вокруг и смотрели на меня; бесконечное число блестящих глаз, в которых отражался свет звёзд и древних фонарей, матовым, кажущимся искусственным, зелёным цветом. Они подкарауливали меня. Чего они ждали? Они смотрели на меня так, как будто я пришла, чтобы доверить им секрет. Не подозрительно или собираясь атаковать, а терпеливо, спокойно, знакомо. Смотрели ли они на меня, как на одну из них, как на существо ночи? Они наблюдали за каждым моим движением. Даже то, как я моргала и как моя грудь поднималась и опускалась, не ускользало от них.

Недоверчиво я отметила, что на мне одето тонкое, летнее платье с большим вырезом — платье, которое лежало в самом низу чемодана, потому что, когда я собирала вещи, вытащила его первым из шкафа. Мягкий, как шёлк, подол касался моих коленей.

— Я должна снова оставить вас, — прошептала я. — Я не одна из вас. — Когда я встала и побежала вдоль вымощенной улочки, кошки остались тихо сидеть. Мои босые ноги не вызывали ни малейшего звука. Я проходила мимо арок, сокращала дорогу, выбирая смехотворно узкие улочки, пересекла покинутый двор, перелезла через стену и в конце концов оставила позади заросший сухой травой внутренний двор замка и оказалась возле отеля. Ни одного раза я не свернула не в ту сторону, как будто хорошо знала этот город. Вот что это было. То, что показалось мне таким угрожающим, когда мы въехали в него. Я уже была здесь однажды, даже если это происходило только во сне. На этих улочках я никогда не заблужусь. Рядом кто-то присутствует, ведёт меня и направляет мой взгляд. Он приходил ко мне во сне, и сейчас тоже здесь. Вчера это тоже был он, он позвал меня в пустой дом. С ним я чувствовала себя легко и безопасно. Я остановилась. Прислушалась. Никакого звука, кроме моего свободного дыхания. Но он присутствовал здесь. Находился позади. Совсем рядом. Медленно я повернулась, желая взглянуть на него, но ничего не увидела. Площадь лежала передо мной пустая. Когда он наконец покажется? Я тосковала по нему. Но время ещё не пришло.

Я снова повернулась в сторону отеля, в моей голове промелькнула мысль, вскарабкаться по стене до нашего широко открытого окна, но в тот же момент отбросила это соображение. Можно всё сделать проще. Не колеблясь, я нажала на звонок портье. Это скорее всего владелец, потому что содержатель гостиницы точно не может позволить себе нанять сторожа. Через несколько минут он появился в халате возле стеклянной двери и нажал на кнопку, чтобы открыть дверь. Загудев, она распахнулась.

— Извините пожалуйста, что побеспокоила вас так поздно, я заблудилась, — объяснила я дружелюбно и указала на стену с ключами над стойкой администратора. — Восьмой номер. Будьте так любезны?

С сонным кивком он проковылял за стойку и протянул мне ключ.

— Большое спасибо! И спокойной ночи.

— Спокойной ночи, синьорина.

Когда я открыла дверь и зашла в комнату, то увидела Тильманна. Он сидел на кровати прямо, глаза покраснели, волосы взлохмаченные.

— Эли, наконец-то! Где ты была? Я жду тебя уже в течение нескольких часов. Я думал ты пошла спать раньше нас!

Я села на свой матрас. На губах всё ещё блуждала улыбка, с которой я попросила портье дать мне ключ. Она так легко мне далась, поэтому я хотела сохранить её.

— Я и пошла. Я была здесь. Во всяком случае думала, что была. — Восторженно я прислушалась к звуку моего голоса. Он звучал прекрасно. Немного хрипло, но также очень женственно. — Потом внезапно проснулась и лежала на городской стене. Странно, не правда ли?

Тильманн нахмурил свои густые брови.

— Что с тобой такое, Эли? Ты что-то выпила? — спросил он заплетающимся языком.

Я засмеялась.

— Ни глотка. Как я уже сказала — собственно, я уже спала.

— Но как тогда ты вышла из комнаты? Дверь была заперта. А твой ключ ведь только что висел внизу, в противном случае, ты не смогла бы открыть её, не так ли? — Тильманн остановился, проверяя логику своих слов, но она была правильной. Нам обеим, выдали по одному ключу.

— Может быть через окно, — предположила я спокойно. Можно без проблем спрыгнуть с подоконника на улицу и не поранится. Во всяком случае я не пострадала. Лишь босые ступни горели от быстрого бега.

— Ты что, только что позвонила внизу в дверь? — Тильманн провёл себе по затылку, типичный признак того, что он нервничает.

— Да, — ответила я, пожимая плечами. — Конечно. Я вытащила владельца из постели и вежливо попросила его дать мне ключ. А что ещё по твоему?

— Эли… — Тильманн подвинулся немного к голой стене позади себя, как будто искал у неё защиты. — Как же тогда ключ попал на полку, если ты вылезла из окна? Кто повесил его туда? Кроме того, ты не могла попросить об этом портье. Ты не знаешь итальянского.

Это последнее предложение было словно ведро холодной воды, которое опрокинули мне на голову. Я опять начала дрожать, надеясь, что в этот раз дрожь не пройдёт. Она сможет помочь мне оставаться бодрой и в своём уме. Прежде чем Тильманн смог запретить мне, я бросилась на его кровать и вцепилась в него, как утопающая. Но он и сам боялся. Он ответил на мои объятия, будто я могла спасти его от всякого зла. Я почувствовала, что у него на руках и шее появились мурашки. Он дрожал.

— Дурацкое спиртное, — пробормотал он, источая при этом пикантный запах вина, лука и чеснока изо рта. — Я не переношу это дерьмо. Я не должен был столько пить…

— Как только портье смог меня понять? — хныкала я. Мы легли рядом друг с другом на жёсткий матрас и натянули простынь до самого подбородка. — И потом этот случай с ключом… Тильманн, здесь вообще больше ничего не сходится… Я только что думала, что там внизу, на улице, находится кто-то рядом со мной, я была уверенна в том, что не одна. Я чувствовала его, он был там.

— Может ты ударилась головой? — спросил Тильманн заплетаясь языком. — Я однажды читал, что… — Он прервал себя, отрыгнув, и перед моими глазами появилось небольшое видение о бедном зажаренном зайце, которого нам подали на стол. — … - что одна американка внезапно заговорила на китайском диалекте, после того, как перенесла амнезию. Никто не мог объяснить себе, откуда это появилось.

— Возможно, но сейчас я не смогу сказать ни одного предложения на итальянском. О боже… что вообще со мной происходит? Как я выглядела, когда зашла только что в комнату? — спросила я умоляюще, хотя боялась ответа.

— Привлекательно. Не такая бледная и помятая, как в машине. Ты расцвела, как будто пришла с лучшей вечеринки в своей жизни. Ты выглядела как… ну… не пойми меня неправильно, но некоторые люди выглядят так после того, как позанимаются сексом.

— У меня не было секса. Я ведь не могла заниматься сексом с кошками! — воскликнула я в негодовании.

— С кошками? С кошками!? Вот блин, зачем я только пил столько много?

— Ты всё правильно расслышал, — заверила я. — Вокруг сидели одни кошки и смотрели на меня. По меньшей мере двенадцать штук. Но человека рядом не было. Ну и…, и Мара тоже. — Я внезапно подумала о Грише и как будто сразу протрезвела. Но конечно — у меня часто бывали сны о чужих, незнакомых местах или городах, в которых я в конце концов встречалась с Гришей. И хотя я не знала эти места, я хорошо в них ориентировалась. Не раздумывая знала, куда нужно идти, чтобы найти его. Наверное, это опять один из этих снов о Грише. Сон о Грише, без Гриши, потому что я проснулась раньше. На городской стене. И умела говорить по-итальянски…

— Ладно, ладно, подожди. — Тильманн выполз из под простыни и сел. — Подожди, я знаю, что случилось. — Он хотел вытянуть указательный палец, но ткнул им себе в нос. Тем не менее он крепко задумался. Его глаза сузились. — Всё это можно объяснить. Живущие на свободе кошки, любят ночью проводить конференции, это известно. Может быть они подумали, что ты принесла им что-то поесть. Это первый пункт. Пункт второй: ты бродила во сне. Такое случается, не так ли? С тобой такое уже было?

Я кивнула. Ничто так сильно не утишало, как его объективность и я хотела услышать больше.

— Тогда ты, наверное, отдала ключ внизу во сне, вышла на улицу, и никто не заметил, что ты на самом деле ещё спала.

Я ничего не ответила, хотя сомневалась в версии Тильманна. Как бы я это сделала? Но я также одела платье, которое лежало в самом низу чемодана.

— Пункт третий. Портье. Говорила ты или он?

— Говорила я. Он сказал мне только спокойной ночи.

— Как по-итальянски будет спокойной ночи? — На слове по-итальянски, Тильманн немного споткнулся, но тут же снова овладел языком.

— Buona notte. — По крайней мере это мне известно.

— Хорошо. Это доказательство, что тебе не нужно знать итальянский лучше, чем ты знаешь, чтобы понять, что он сказал. — Тильманн прижал кулак к губам, чтобы подавить ещё одну отрыжку. И всё же до меня дошёл слабый аромат зайца. — Наверное, ты по привычке заговорила с ним по-немецки, а он понял тебя только потому, что это типичная просьба туристов, не так ли? И даже если не понял, ему всё равно было ясно, что ты хочешь получить ключ и конечно же он тебя вспомнил. Твоё лицо не возможно быстро забыть, Эли.

Логика в словах Тильманна была убедительной, и в этот момент я хотела поверить в неё, чтобы можно было лечь и немного поспать. Но мой страх сомневался в его конструкции. Для этого, разговор с портье был слишком естественным, а я сама слишком уверенная и обаятельная. Собственно, это не мой стиль, даже если я часто хотела быть такой. Ко мне скорее подошло бы сесть где-то возле отеля и ждать всю ночь, пока не проснётся Тильманн или начнёт меня искать. Но бесполезно ломать голову в этот поздний час, потому что не смотря на страх, я не чувствовала себя в опасности, а рядом с Тильманном пережила уже и совершенно другие невзгоды.

Мы потушили свет, чтобы не привлекать ещё больше мотыльков, чем уже сейчас порхало в комнате, и спина к спине заснули, готовые в любую секунду напасть на привидения, кружащих вокруг нас и прогнать их.

 

Мёртвая зона

— Пауль, внимание, грузовик! Пауль!!

— Блин, Пауль, да сделай что-нибудь….

— Пауль, проснись! Пауль!

Не двигаясь и не присоединяясь к крикам Джианны и Тильманна, я со странным спокойствием смотрела на то, как наша машина всё больше приближалась к тяжёлому грузовику рядом, с другой стороны нас тоже теснили. Грязная стена грузовика находилась теперь в нескольких миллиметрах от кузова Вольво. Она раздавит нас, как нога слона крошечного жучка. Водитель даже, наверное, нас не видит. Я наблюдала за ситуацией, как будто речь шла о научном эксперименте, с интересом и уместным напряжением, но не особо взволнованно, пока не проснулся Пауль и начал сигналить, спасая наши жизни. Понадобилось несколько секунд, прежде чем водитель грузовика понял, что там на трассе, есть кто-то ещё, а он на грани того, чтобы переехать наше Вольво. Бесконечно долгие секунды, во время которых мы молились, чтобы всё закончилось быстро или же случилось чудо.

Судьба выбрала чудо.

Сигналя, как и мы, обе грузовые машины разъехались в стороны и освободили нам дорогу. Однако Джианна перестала кричать только тогда, когда Пауль свернул на обочину и выключил двигатель. Какое-то время он просто сидел, словно окаменев, положил свои красивые, большие руки на нагретый руль. Потом он открыл дверь и вышел из машины, перелез через ограждение и спустился несколько метров вниз в колючий кустарник, который стелился возле автобана. Мы находились вблизи от Бари и конечно же не смогли избежать полуденного зноя, потому что, когда проезжали мимо Рима, как раз попали в час пик, каждый спешил на работу. Чем дальше мы двигались на юг, тем более криминальным становилось вождение водителей, а теперь Пауль ещё и заснул за рулём.

Джианна, Тильманн и я тоже вышли, посматривая на Пауля. Кустарник вёл к высохшему руслу реки, в сторону которого Пауль теперь шагал, приглушённо ругаясь. Вокруг нас всё выглядело также, как ландшафт в вестернах. Можно было встретить даже кактусы высотой с человека, мясистые, матово-зелёные растения, с опасно выглядящими колючками, на отростках которых росли, похожие на инжир, фрукты.

Мы, по камням и валунам, последовали за Паулем. Приходилось быть осторожными, чтобы не вывихнуть лодыжку. Русло реки настолько пересохло, что каждый шаг поднимал пыль. Пауль перестал ругаться и смотрел на нас уставшим взглядом.

— Успокоились? — спросил он коротко. Мы кивнули. — Знаете, что сейчас занимает мои мысли? — Мы испуганно сказали нет. Нервы Пауля были до предела напряжены и в таких ситуациях лучше ограничится всего парой слов или вообще ничего не говорить и позволить спокойно расслабиться. Весной он набросился на меня, потому что я не хотела отступать в одной из наших дискуссий. Позже я обосновала его агрессивность, следствием того, что его атаковали, но не знала, улеглась ли уже полностью скрытая готовность к насилию. Если процитировать мою любимую поговорку: берегитесь бед, пока их нет.

— Мы предприняли эту поездку, чтобы убить Мара и освободить отца из когтей Маров. Правильно?

— Правильно, — пробормотали мы хором.

— А вы сходите с ума уже только из-за того, что слишком приблизились к грузовику?

Джианна покусывала внутреннюю сторону губы, я обстоятельно разглядывала большой, обточенный водой камень, лежащий прямо перед ногами, Тильманн уставился в небо, где ничего не было, кроме яркого, солнечного света. Небо было даже не голубым, а белым.

Мы все трое не осмеливались сказать, что Пауль только что заснул за рулём и сложившаяся ситуация — его вина.

— Ах…, - пренебрежительно воскликнул Пауль и ушёл, волоча ноги по земле и не выпуская Вольво из вида. Джианна какое-то время стояла, потом последовала за ним на безопасном расстоянии. Слова Пауля попали в самую цель, но по другой причине, чем он рассчитывал. Он думал, что мы не можем справится со всей этой историей. Я же думала, что эта история не вписывается в то, как развивалось наше путешествие. Мы всё больше вели себя, как самые обыкновенные, немного уставшие туристы, которые ехали отдохнуть в летний отпуск. И виновата в этом эта страна. Италия не оставляла нам никакого шанса заняться нашим непосредственным замыслом. Она овладела всем нашим вниманием, как в положительном, но чаще всего в отрицательном смысле. В одиноком доме на фьорде, может и можно спланировать убийство, но не здесь, не на этой жаре и ни с этими крайностями, с которыми нас постоянно сталкивала страна. Для меня было загадкой, почему именно на этом кусочке земли проявились и могли развиваться дальше, такие криминальные энергии, как Калабрийская мафия.

Где-то с одиннадцати утра мы находились словно в инкубаторе. Когда температура поднялась до 50 градусов, внутренний термометр Вольво вышел из строя и показывал теперь лишь разорванные, бессмысленные цифры. Наши немногие, тонкие вещи прилипли к коже, волосы стали мокрыми от пота. Поведение итальянских водителей требовало от навыков вождения Пауля последних сил, а зоны обслуживания на дорогах, были не только очагами эпидемий, но и очень опасны, потому что там творили бесчинства банды. (Всегда, когда у меня возникали эти мысли, я не могла поверить в то, о чём думала. Но так и было.)

Когда мы в первый раз сделали остановку после Рима, Джианна твердила нам, чтобы мы никогда не оставляли стоять автомобиль без присмотра и не успела она договорить, как к Тильманну подошёл молодой, нескладный итальянец и попытался уговорить купить DVD-рекордер, в то время как другой ждал, что мы примем участие в торге. По словам Джианны, это и есть их план: посильнее отвлечь, чтобы за нашими спинами, можно было утащить из машины важные, ценные вещи. Особенно туристов с севера, благодаря жаре и их усталости, было легко одурачить. Поэтому они набрасывались на них как стервятники.

Скорее забавным я считала осознание того, что итальянцы с юга считали меня блондинкой, хотя цвет моих волос явно попадал в категорию брюнетки. Но всё, что находилось на голове женщины и было светлее, чем чёрный, заставляло их гормоны бурлить, и просыпались охотничьи инстинкты. Ещё никогда по пути от машины к бензоколонке мне не свистели и не кричали так часто вслед, как здесь. Когда это случилось, Джианна научила меня одному предложению, которое должно было помочь не подпускать близко поклонников. В переводе оно означало ничто иное как «Чего тебе надо, сюнька?» и точно формулировало то, о чём здесь шла речь, сводя похотливого итальянца к тому, что в нём заявляло о себе.

Это предложение, звучащее также вульгарно, как и то, что оно имело ввиду, я решила использовать лишь в крайних случаях. Не смотря на весь мой скептицизм по отношению к итальянским уверениям в любви, я считала его очень оскорбительным. Но после этих флиртовых нападений, даже Тильманн стал относится к своей роли защитника более серьёзно. При нашей следующей остановки он, как телохранитель, занял позицию рядом, защищая от дальнейших гнусных словесных атак. И действительно, альфонсы держали себя в руках, однако прекратились только словесные атаки, взгляды остались.

Меня отвлекали не только окружение и люди. Также мои различные функции тела не допускали, чтобы я занялась нашими планами или даже смогла понять их масштаб. После того, как моё ускоренное пищеварение (макароны!), уже перед Тильманном, выгнало меня из постели, а кровообращение обеспечивало только самое необходимое, я отнеслась ко второму этапу путешествия, как однажды к национальным юношеским играм в школе. К сожалению, от них нельзя было уклониться, однако хотелось закончить прилично и с дисциплиной, потому что ещё хуже, чем национальные юношеские игры — это национальные юношеские игры, с которыми не справился. Я пила достаточно воды, ходила по-маленькому, только в кусты, а не в туалет и надеялась, что мой минимальный рацион питания удержит пищеварение в узде.

Но как только что указал на недостатки Пауль, даже мелочи выводили нас из себя. Например, короед, который во время обеда, упал мне за шиворот с одной из образующих тень сосен. Однако в то время я ещё не знала, что речь идёт о короеде, а, извиваясь и крича, предполагала самое худшее. Но была слишком возбуждена, чтобы посмотреть. Боялась, что у меня сдадут нервы, если загляну за вырез футболки и увижу волосатые ноги огромного паука. Поэтому я схватила тварь через материю и раздавила пальцами. На рубашке распространилось жирное, коричневое пятно, от которого исходил строгий, смолистый запах. С тех пор я воняла короедом и выглядела так, будто намазала себя экскрементами.

Все эти большие и маленькие события привели к тому, что я чувствовала себя настолько трезвой, как никогда в жизни, не принимая в расчёт нашу общую чувствительность. У меня, как и у остальных, был сильный стресс, и мы все жутко устали, но мой лунатизм и странное видение перед заброшенным домом, казались сном из давно прошедших времён. Сегодня, в этот день, не существовало даже унции магии, и мне казалось бестактным то, что Пауль вообще упомянул о Тессе. Разве мы не могли сначала просто приехать на место, прежде чем начнём думать о том, почему мы на самом деле здесь?

Выжидая, Тильманн и я оставались стоять на палящем солнце и смотрели вслед Джинны, которая догнала Пауля и начала уговаривать его.

— Он хромает, — сказала я с тревогой. — На правую ногу. Кажется, у него болит колено.

— Это точно от секса, — сказал Тильманн. — Миссионерская поза отражается на суставах.

— Знаешь, что-то в последнее время ты слишком зациклен на сексе?

— Что значит зациклен на сексе? Оба ещё не так долго вместе и трахаются до тошноты.

Ясно ведь, что это в какой-то момент скажется на костях.

Я позволила Тильманну остаться при своём мнении, потому что Джианна как раз возвращалась назад, в то время как Пауль пинал камешки.

— Дайте ему ещё пять минут, — выступила Джинна посредником между моим братом и нами. — Он нехорошо себя чувствует.

— Чёрт, — прошептала я, как и вчера, меня мучила совесть. Я слишком много ожидала от брата. Ему совсем недавно удалось сбежать от своего Мара, у него блокада сердца, он страдает от остеоартроза в коленях и спине и почти постоянно борется с мокротой в бронхах. Кур на северном море, был бы куда более подходящим для него отпуском. — Нам нельзя было брать его с собой, — произнесла я то, о чём думала.

Джианна решительно покачала головой.

— Он никогда не позволил бы тебе поехать одной. Он чувствует себя ответственным за тебя, а также в отношении твоего отца. Кроме того, он хочет дать что-то взамен за то, что ты, ради него, взяла на себя. — Она изогнула губы в полную понимания ухмылку. — Также речь идёт немного о мужском достоинстве. Поверь мне, он смотрит на всё так, будто это его личный долг помочь тебе найти вашего отца. Ведь он так много лет обвинял его во лжи.

С нехорошим чувством в животе я наблюдала за тем, как Пауль, хромая, ходил туда-сюда, пинал камни и в конце концов вернулся к нам.

— Поехали дальше, — бесцеремонно призвал он нас лезть снова в машину.

Последние 200 километров тянулись бесконечно, потому что мы ехали преимущественно по серпантинной дороге, прямо возле моря. Между тем разрыв между нашими общими чувствами и тем, что мы намеревались сделать в этой стране, казался мне всё более непреодолимым. Я была теперь действительно только отдыхающая, которой хотелось наконец приехать на место и привести себя в порядок. Может быть дом в горах направит меня снова на правильный путь и донесёт до моего сознания наш замысел. Я представляла себе имение, в виде традиционного земельного владения, такого, как мама фотографировала на Ибице. Отремонтированный фермерский дом, с большим садом и древними деревьями, взобравшись на которые, можно окинуть взором весь пейзаж. А также увидеть Мара, высотой в метр пятьдесят, приближающегося крошечными шашками и пытающегося разрушить счастье Колина. Дом должен быть крепостью, как Веруккьо, только меньше, с толстыми стенами, за которыми мы сможем спрятаться.

Лишь когда автомобиль затормозил, это вырвало меня из мечтаний. Моя правая ягодица замлела, нижняя сторона бёдер прилипла к сиденью, а ноги казалось опухли. Я приподняла волосы, чтобы ветер смог охладить затылок, но не смотря на широко открытое окно сквозняка не было. Первое, на что я обратила внимание в новом окружение, это рёв цикад. Не осторожное, сдержанное стрекотание, а громкое и агрессивное, так что почти нельзя было разобрать своих собственных слов. Я высунула голову из окна и огляделась. Пауль уже выходил.

— Где мы? — крикнула я скептически. Море находилась справа, наполовину скрытое за рядом домов, но так близко, что был слышан мелкий прибой. Слева тоже тянулся ряд домов. Пыльная не асфальтированная улица, с домами справа и слева. Хорошо, и что дальше?

— Мы приехали, Эли, — сказала Джианна. — Ты не хочешь вылезти из машины?

Нет, я не хотела. Нет! И другим тоже не советовала. Это не то место, которое нам нужно. И никогда им не будет. Должно быть произошла огромная ошибка. Но когда никто не вернулся в машину, и они оставили сидеть меня одну, я открыла дверь, вышла и последовала за ними. Джианна как раз открывала низкие, железные ворота, ведущие во двор, где несколько каменных ступенек поднимались на террасу, к которой примыкал небольшой, ничем не примечательный дом. Терраса, выходящая на улицу. Что же, просто замечательно. Витрина торгового центра более уединённое место, чем этот дом.

Великолепным был также решётчатый ящик несколькими метрами дальше, куда жители складывали мешки с мусором. Только благодаря шуму цикад не было слышно, как жужжат мухи. Но всё-таки существовало кое-что, что могло заглушить цикад: итальянская железная дорога. Оглушительно шумя, за домом прогремел поезд.

Нерешительно, но в тоже время полная гнева, я зашла в ворота и поднялась по небольшой лесенке к остальным. Они как раз ждали, что Джианна откроет входную дверь. Я взяла её за руку и оттолкнула в сторону.

— Тебе даже не стоит открывать, Джианна, — заворчала я. — Этот дом не подходит. Он находится возле моря!

— И что с того? — спросила она беспомощно. — Это проблема?

— Конечно же это проблема! — заорала я. У меня больше не осталось сил контролировать себя. Лишь совсем недавно я переварила разочарование вчерашнего вечера. Для того, что происходит сейчас, у меня просто их не хватит. Несколько детей, катающихся на своих ярких велосипедах туда-сюда, остановились рядом с Вольво и с любопытством взирали на вверх нас. Я проигнорировала их, хотя мне хотелось наорать на них. Джианна скрестила руки на груди и отошла на шаг.

— Тесса ненавидит море, она его боится! А мы останавливаемся в доме возле моря, чтобы заманить её? Теперь то ты понимаешь?

Рот Джианны свело судорогой.

— Может тебе следовало сказать мне об этом раньше! Как по-твоему, куда ты думала мы едим?

— Туда, что ты так нахваливала — в уединённую усадьбу в горах!

— Я ничего не нахваливала и никогда не упоминала горы! — заругалась Джианна в ответ. — Тебе следует научиться слушать, тогда ты поняла бы, что Веруккьо не курорт, как ты себе представляла. Тебе невозможно угодить, Эли. Сначала строение для мадам слишком далеко от моря, теперь слишком близко — чего ты на самом деле хочешь? Боже, ты не можешь просто расслабиться и быть немного более снисходительной.

— Речь идёт не о том, чего хочу я, речь идёт о том, что привлечёт Тессу, а море к этому точно не относиться! Оно удерживает её на расстояние! Разве я тебе этого не говорила?

— Ты сказала, что Колин сбежал на корабли и острова! Это не остров! Это самый обыкновенный пляж и совершенно безобидный!

Да, такой безобидный, что здесь даже нет настоящих волн. Прибой, капитулирующий перед не особо идиллическим берегом с галькой, даже не заслуживал такого названия. В немецком, искусственно выкопанном озере, существует больше волн, чем в этом супе. И всё же это море, вода простирается до самого горизонта, и я серьёзно задавалась вопросом, как нам привлечь на эту территорию Тессу.

— Успокойся, Эли, — вмешался Тильманн, используя одно из своих затасканных стандартных изречений. — Тесса где-то здесь внизу, я не думаю, что этот пляж помешает её прийти, если Колин и ты… ну, да. — Он воздержался от того, чтобы закончить предложение. Наверное, ему казалось невозможным, что кто-то может быть счастлив со мной. В любом случае моё внимание больше уже не принадлежало ему, потому что в доме рядом, который между прочим был красивее и больше, а заросли пышнее, чем у нашего, молодой парень в плавках встал в саду под душ, громко при этом напевая.

— Кто это? — Я, сверкая глазами, угрожающе посмотрела на Джианну. Значит мы находимся не только прямо возле моря, но ещё и окружены другими людьми. Даже детьми, которые всё ещё разглядывали нас большими глазами, не желая отказываться от этого тевтонского зрелища.

— Андреа, — ответила Джианна вынуждая себе говорить спокойно. — Это Андреа. И…

— Андреа? Ты шутишь? Это же мужчина! — Это явно мужчина. Он как раз намыливал свои, до самых плеч, разросшиеся волосы на груди, сопровождая всё это новой арией, которая вывела из такта даже галдёж цикад. Но уже после короткой паузы они продолжили своё скверное пение, ещё боле амбициозно, чем раньше.

— Андреа это мужское имя, Эли! — Она права. Андреа. Андреа Бочелли, например. В конце концов он попадался мне постоянно при моём исследование. Мой мозг превратился в месиво. — И не нужно сразу взрываться, чаще всего он здесь только по выходным.

— Что же, тогда будем надеяться, что Тесса нападёт в рабочий день, — ответила я язвительно.

— Я думала она не придёт, потому что мы слишком близко к морю? — Джианна выпрямилась в полный рост воительницы. От её глаз остались одни щели, и она посылала в моём направление одну ядовитую стрелу за другой.

— Мне что, обрызгать вас из шланга водой? Или же вы утихомиритесь сами? — вмешался Пауль. Решительно он забрал из рук Джианны ключи, нашёл подходящий и открыл деревянную дверь. — Советую сейчас же успокоиться, не то я закрою вас в машине. Эй, ребята, мы возле моря и, наверное, первые люди в мире, кто сердиться по этому поводу. Да, такое встретишь только в комиксах.

Ворча, мы подчинились. Внутри этого дома тоже воняло нафталином. Так как в каждой комнате окна были закрыты ставнями, нам пришлось включить свет, чтобы что-то увидеть. Люстр не было. Без всяких украшений с потолка свисали лампочки, подвешенные к кабелю. Мы быстро всё осмотрели, не говоря друг с другом ни слова, да и не нужны были слова, чтобы сигнализировать мне и Тильманну, что Джианна и Пауль поселяться в единственной настоящей спальне в доме, большой комнате со старомодной кроватью с балдахином. Окно этой комнаты, выходило в сад, она находилась прямо за ванной и кухней, одна дверь которой вила на улицу.

Сначала я осмотрела всё снаружи и мне стало немного легче. По крайней мере сад достаточно большой, чтобы дать Луису временное жильё. Пустой сарай мы выложим соломой и переделаем его в конюшню. На квадратном кусочке газона он сможет стоять и немного размять ноги. Потому что это единственное условие Колина, не считая моего обещания, которое я мужественно пыталась забыть, а именно: Луис должен поехать вместе. Хотя этот участок и не предназначается для лошади, но для Луиса самым важным является то, чтобы Колин находился поблизости. Колин, можно сказать, это его стадо.

В первый раз за несколько часов я снова сознательно подумала о Колине, что сразу же удручило меня. Наверное, он посмеётся над нами, когда увидит этот дом. Или же, его наоборот устроит, что для нашего плана мы выбрали такое скверное положение, потому что таким образом, мы даже не поддадимся искушению реализовать его. Колин уедет, и мы не сможем вновь сблизиться. Мой вздох потонул в рёве цикад. Колину здесь не место, даже ещё меньше, чем мне самой. А мне так его не хватало; со вчерашнего дня даже ещё больше, чем когда-либо. В его присутствие мои чувства редко становились мне собственным врагом. При условии конечно, если он как раз не похищал мои воспоминания или нам не нужно было победить в схватке перевёртыша.

Но Колина здесь нет и теперь мне нужно найти место, где я буду спать. Не раздумывая, я поднялась по лестнице, по которой чуть ранее, уверено зашагал вверх Тильманн. И добралась до жилого чердака со скошенными до самого пола стенами, к которому присоединялся небольшой балкон и полностью оборудованная ванная комната. Две раскладные кровати стояли рядом друг с другом и ожидали, что их заправят. Жара здесь застоялась, но чердак казался личным царством и был как будто создан для нас двоих.

— Эй, что ты здесь делаешь? — спросил Тильманн, который как раз, с бросающейся в глаза осторожностью, поднимал на свою кровать чемодан. Может быть он начал любовные отношение со своим шоколадом. Да он растает у него в руках, подумала я насмешливо.

— Я ложусь. Или по-твоему я не могу этого сделать?

— Можешь. Но на своей кровати.

— Это моя кровать, — сказала я и засунула мягкую подушку себе под голову, движение, из-за которого по моим вискам опять полился пот.

— Заблуждаешься. Это моя кровать. А другая для моего чемодана. Не принимай это на свой счёт, Эли, но внизу есть ещё две комнаты, а здесь наверху я хочу спать один.

В своей жизни я ещё никогда не была отвергнута настолько унизительно, как только что. Даже отказы Колина в начале наших отношений, было легче перенести. Я исходила из того, что мы будем жить и спать с Тильманном в одной комнате; так же, как в последнюю ночь, так же, как в парильне и прежде всего так же, как несколько недель в Гамбурге. И как же могло быть иначе?

Теперь я поняла, что единственная, кто так думал. Случилось ли это из-за моего поведения вчера вечером? Или же в парильне я слишком приблизилась к нему? Должно быть я его утомляла, в этом всё дело. Кровь бросилась мне в голову, и я не смогла больше сказать ни слова. Но прежде всего, меня переполнял гнев, смешанный со слезами и стыдом. Я попыталась сохранить самообладание и гордость, когда садилась. Очень сложно казаться гордой, когда ты так обижен, весь потный и растрёпанный, как я.

— Как же мне не принимать это на своё счёт? — О Боже, теперь я ещё и умолять начала.

— Потому что это не относится лично к тебе. Мне хочется уединения, разве я прошу о многом? В прошедшие месяцы мы были постоянно вместе. В Гамбурге, день и ночь, жили в этой маленькой комнатушке. Иногда мне нужно свободно вздохнуть.

— Ага. Значит в моём присутствие ты не можешь свободно дышать. Хорошо об этом знать. Тогда наслаждайся мастурбацией.

Тильманн ничего не ответил, а я воздержалась от того, чтобы посмотреть ему в лицо, потому что дерзкой ухмылки, в стиле Шютц юниор, я бы не пережила. Склонив голову, я обошла вокруг кровати, чтобы не удариться о скошенную стену и держалась рукой за перила, когда спускалась вниз по лестнице. Тильманн Щютц, ты огромная задница, думала я в бешенстве. Совершенно никакого такта, никакой предупредительности, никакого инстинкта в отношении эмоций других.

Кровь всё ещё стуча, бурлила в моих щеках, когда я выбрала «свою» комнату. Выбирать осталось только из двух: тёмный, со спёртым воздухом салон, с раскладывающейся кроватью и длинным столом, включая стулья и огромную витрину и побеленная комната, в которой стояли только шкаф и кровать. Как и везде в доме, пол был выложен прохладными терракотовыми плитками. Напротив кровати две застеклённые двери вели на террасу с крышей. Я открыла их, а ставни оттолкнула в сторону. Прямо передо мной стоял круглый стол с пластиковыми стульями; подходящие подушки были сложены на кровати позади меня. В салоне мне не хотелось ночевать, он слишком мрачный и мне от него жутко. Здесь же я была у всех на виду. Тессе требуется лишь зайти, поднять меня с кровати и высосать. Потому что при закрытых дверях я просто погибну от жары. Для кондиционера, очевидно, у Энцо не хватило денег. Фактически я буду спать на улице.

Как в трансе я осталась стоять на террасе и наблюдала за игрой листьев на белых тополях, которые возвышались прямо рядом с забором дома. Да, поднялся лёгкий солоноватый ветер. Осторожно я взглянула на соседний дом. Андреа закончил душ-оргию и с полотенцем за спиной и шлёпанцах на загорелых ногах замаршировал по тропинке своего сада.

— Buona sera! — громко закричал он и весело мне помахал. — E benvenuti in Italia! .

Я тоже подняла руку и, хотя солнце ещё стояло высоко в небе, попыталась сказать «Buona sera», что получилось у меня совершенно не мелодично. Потом закрыла ставни, освободилась от влажных вещей, одела бикини, а сверху набросила лёгкое пляжное платье — и это лишь потому, что мне казалось не подходящим ходить по дому в одном лишь бикини. Насамом деле, совершенно голой, было бы более подходящим вариантом в этой бесчеловечной жаре. Я взяла с кровати подушку, положила её на каменные ступеньки, ведущие в палисадник — не для того, чтобы защитить зад от холода, а чтобы избежать ожогов — и села. Устало я опёрлась локтями о колени и положила голову на руки.

Я слышала, как гудя, приблизились несколько велосипедов, притормозили и поехали дальше. Да, детям есть на что посмотреть в эту вторую половину дня. Я стала центром большого итальянского паноптикума, неожиданный экзот, в манеже летнего места проживания.

— Вот, выпей, ты старая ведьма. — Джианна села рядом и протянула мне стакан воды, в которой шипучая таблетка всплыла на поверхность. — Витамины и минералы. Может быть тогда ты снова вспомнишь манеры поведения.

Ничего не ответив, я сделала глоток. Лопающиеся пузырики на языке были приятны. Да, магний поможет моим нервам. Нам всем нужна порция побольше.

— Grazie , - пробормотала я. Мой итальянский звучал ужасно.

— Кстати воду из под крана не стоит пить, а также делать из неё кубики льда. Лучше всего чисти зубы с питьевой водой из бутылки. И, ну, в течение дня воду часто отключают. Нам следует наполнять утром несколько вёдер, чтобы иметь немного в наличии. Для туалетов и всё такое.

Этот отпуск всё больше становился настоящим курортом. Наверное, нас ожидали также ядовитые животные и болезни, которое на самом деле считались уже давно уничтоженными.

— Кроме того, вам стоит проверять матрасы, прежде чем ложитесь в кровать. На всякий случай. В доме долго не жили и в нём могла поселиться… кое-какая нечисть.

— Нечисть?

— О, лишь крошечные скорпионы или змеи, но по-настоящему опасны, здесь на юге, только чёрные вдовы, а они встречаются исключительно в Апулии. — И, не стоит забывать, на моём чердаке в Вестервальде. — Скорпионы не особо ядовиты; тем не менее не хочется спать с ними в одной кровати, верно?

Нет, не хочется. Я задавалась вопросом, что собственно мы будем делать здесь весь день. Дом покрывал наши основные потребности. Плита и холодильник для пропитания, кровати, чтобы спать и две, покрытые плитками в постельных тонах ванные, для ухода за телом. Больше ничего нет. Ни телевизора, ни компьютера, ни книг, ни музыкальной системы, не считая крошечного радио на кухне. Большими, жаждущими глотками я опустошила стакан и поставила рядом с собой на ступеньку.

— Нет, — сказала Джианна и забрала его у меня, положив мне в обмен на колени полотенце. — Это привлечёт термитов. — Прекрасно. Значит термиты тоже принадлежат к нашей новой семье.

Джианна отнесла стакан на кухню и сразу же снова вернулась ко мне. Деревянная подошва её шлепок стучала по гладким плиткам.

— Что делает Тильманн?

Так как Джианна больше не села рядом, я застонав встала. Если сегодня вечером не станет по крайней мере на пару градусов прохладнее, то я не переживу этот день.

— Мастурбирует, — ответила я ядовито. Джианна подавила усмешку.

— Пауль тоже прилёг. Надеюсь чтобы поспать. Тогда мы оба пойдём сейчас купаться.

Я думала это смехотворно, сделать что-то такое невежественное, как пойти поплескаться в Средиземном море, но Джианна не допустила никаких возражений. Случилось то, на что она намекнула вчера: здесь, глубоко на юге, она казалась более суверенной и уверенной в себе. Я бледнела по сравнению с ней, не только из-за моей бледной кожи. Джианна быстро освоилась, в то время как меня мучило каждое новое ощущение. Здесь всё такое яркое! Калитка захлопнулась за нами, и мы пошли по узкой тропинке, ведущей между двумя большими и явно более роскошными особняками к пляжу. Ящерицы принимали солнечные ванные, притаившись в щелях стен и беззвучно исчезали, как только чувствовали наши шаги.

Когда мы дошли до песочной гальки, мне нужно было сделать паузу. Я выдохлась. Тяжело дыша, я смотрела на море. Я не знала, что на юге существовуют такие вытянутые в длину, пустынные пляжи. Да, некоторые люди сидели группами на ярких простынях, засунув в грубую землю зонтики, но между их лежанок оставалось достаточно места, чтобы построить дом, а в отдаление от улицы, из которой состояло наше крошечное селение, ничего не было видно, кроме жёлтых, засохших кустов дрока, да серости раскалённого грунта. Никаких пляжных баров, душа или раздевалок. Здесь купался только тот, кто жил в одном из домов, расположенных в двух рядах и у кого был пляжный душ в саду, как у Андреа.

Джианна ждала, пока я отдохну, но я чувствовала её нетерпение. Она хотела окунуться в воду. И внезапно мне тоже захотелось, да побыстрее. Две минуты спустя, мы стояли по живот в воде, покачиваясь на нежных волнах и от неожиданности я весело рассмеялась.

— Да она совсем не холодная! — воскликнула я и провела пальцами по прозрачной синеве. Я могла видеть свои ноги. С наслаждением мои пальцы ног врезались в мягкий песок, прежде чем я оттолкнулась и медленно погрузилась в воду, так что она заключила меня в объятья. Я с удовольствием осталась бы на дне моря несколько минут, чтобы охладить тело, но мои плохо натренированные лёгкие, уже после нескольких секунд, заставили меня подняться на поверхность. Да, здесь я должна дышать сама. Здесь нет по близости Камбиона, который позволял бы мне пить свой воздух.

Чтобы отвлечь себя от Колина, я посмотрела на пляж, к которому приближались Пауль и Тильманн. Всё-таки они не остались в постелях. Без нас не выдержали. Пауль всё ещё хромал, а быстро поставленный ранее диагноз Тильманна, напомнил мне о ночи перед нашим отъездом.

— Кстати мне очень жаль, что я помешала вам позавчера в вашем… э…

— О, ничего страшного! — великодушно заверила меня Джианна. — Пауль всё-равно как раз не мог продолжать. Он был в замешательстве.

— Никаких подробностей, — запретила я дальнейшие описания. Джианна, которая уже открыла рот, снова его закрыла и сглотнула.

— Ну ладно. Красивые парни, правда?

Да, красивые, хотя Пауль как раз преувеличенно имитировал походку от бедра, притягивая на себя взгляды всех купающихся. Это было одним из его коньков. Таким способом он обращался с сексуальным заблуждением, в которое вверг его Францёз и мы все охотно принимали это. Тильманн смеясь и немного задумчиво, провёл по животу рукой.

— У тебя иногда не появляется искушения? — спросила Джианна заговорщицки и пнула меня под водой коленом.

— Не сегодня, — ответила я сухо. — Нет, серьёзно, на самом деле никогда. Мне он очень нравиться, во всяком случае в большинстве случаев, но Колин… Колин неповторим. Во всём. Я так думаю.

Джианна подставила руки под волны и смочила свои тёмные волосы.

— Мне он нравится, знаешь?

— Кто — Тильманн? — Я снова рассмеялась. Большую часть времени Джианна его игнорировала, а если обращалась, тогда скорее по-матерински строго, а не дружелюбно или даже ласково.

— Нет. Он тоже, но он не воспитанный, дерзкий хам. Нет, я имею в виду Колина. Он мне нравится. Я его боюсь, но… уважаю. Я считаю его выдающимся. Он наш трагичный герой.

Слова Джианны вызвали во мне глубокую, болезненную меланхолию, сделавшую меня беспомощной и маленькой.

— Джианна, что нам теперь делать? — вырвалось у меня. — Что вообще мы здесь делаем?

Пауль и Тильманн добрались до прибоя, вылезая из своих футболок.

— Очень просто, Эли. Сегодня мы не будем ничего делать. И завтра тоже. Колин даст нам время, чтобы мы привыкли, и мы его используем. Пока его здесь нет, Тесса не придёт. Это ведь так, не так ли?

Я кивнула. Да, это обещание я могла дать Джианне. Я бы почувствовала, если бы она была по-близости. Но её не было. В этот момент, когда волны так мягко и играючи накатывали на мой живот, я совсем не была уверенна в том, существовала ли она вообще.

— Ладно, тогда я скажу тебе, что мы будем делать, — продолжила Джианна. — После, мы спокойно пойдём и купим продукты, приготовим себе что-нибудь поесть, сядем на террасе и выпьем красного вина, пока температура не понизиться ниже 25 градусов. Мы не будем делать ничего другого, а именно это. А завтра, а возможно лишь послезавтра, подумаем ещё раз о формуле. Не раньше.

Ничего не делать. Это звучало банально, слишком желанно. Действительно ли Джианна хотела подождать, дать пройти времени, прежде чем мы заговорим о формуле? Разве это не слишком рискованно? Но у меня наготове не имелось идеи получше. И разве она не предлагала именно то, к чему я так стремилась всю весну? Купаться в море, наслаждаться солнцем, отдыхать? Больше не думать, лучшего всего вообще ничего не чувствовать? Не стоит ли мне отведать немного всего этого, прежде чем ужас возьмёт своё?

И я попыталась отведать, сначала рассеянно, не могла наслаждаться, но после двух продолжительных схваток на воде с Паулем и Тильманном, во время которых я подавилась смехом, выплёвывая солёную воду, горячей битве за два душа в доме и молниеносного обеда, который Джианна приготовила нам, меня, во второй раз после Гамбурга, охватила успокаивающая уверенность в том, что я смогу проспать всю ночь и возможно даже увидеть сны.

Молча мы сидели на террасе и прислушивались ко всем звукам в темноте — постоянному стрекотанию сверчков, хрусту шин велосипедов на писке улицы, мелодичным крикам на итальянском языке, которые я не понимала — пока свет в других домах не потух, а моя таблетка от головы наконец начала действовать. Я последняя легла спать, успокоившись из-за уверенности в том, что мы, с самого прибытия, больше не ругались. Они были ещё здесь, рядом со мной, и я не хотела делить этот маленький дом ни с кем другим, а только с Паулем, Тильманном и Джианной. Мы составляли одно целое. Не хватало только Колина.

Не проверив, есть ли там скорпионы, термиты или змеи, я голая, легла на узкую койку, ставни закрыты, стеклянные двери террасы на распашку и позволила непрекращающемуся шелесту белых тополей и шуму моря убаюкать себя, впав в смеренный, целительный сон.

Потому что я была не одна. У меня есть друзья.