Сердечные дела

— Что именно, ты на самом деле знаешь о Тессе — ну, я имею в виду о её привычках?

Сначала я почистила ещё один лысый персик и тщательно разрезала его на небольшие кусочки, прежде чем ответила. В течение многих дней мы обходили тему Тесса стороной, а теперь Джианна подняла её, как раз во время нашего скорее молчаливого ритуала приёма пищи. Мы все вместе сидели на кухне и готовили большую миску «Макидония». Это фруктовый салат из всего, что можно найти в саду южной Италии и что предлагает торговец, который каждый второй день, грубо крича через громкоговоритель, мчится по нашей пыльной улице, чтобы обеспечить её жителей витаминами. Итальянцы любят громкоговорители, эта одна из тех вещей, которые я выучила после нашего прибытия. А жару выносить легче всего, когда ешь много фруктов.

Наши обеды состояли из макарон, овощей, рыбы и фруктовых салатов, потому что Джианна придерживалась мнения, что если уж мы направляемся навстречу смерти, то должны, по крайней мере, сделать это здоровыми и откормленными. Пока мы ещё не заходили дальше неправдоподобных вялых замечаний, когда кружили вокруг темы Тесса, так как ещё никому из нас не пришла в голову идея, как осуществить загадочную формулу. А если кому-то и пришла, то это держали в тайне. Хотя мы, из-за Тессы, приехали на её родину, всё же объявили её негласным запретом. Как и все другие запреты, этот тоже был очень опасным.

— Я знаю не особо много, — призналась я со вздохом. С размаху забросив кусочки очищенного персика в чашку. Джианна подлила немного лимонного сока, чтобы затем энергично помешать салат, в то время как я размышляла над тем, как мне лучше всего преподнести мои знания о Тессе, не оскорбив при этом Колина. — О её жизненных привычках я собственно, почти ничего не знаю. Только о её привычках охотиться. Но возможно это тоже самое.

Мои встречи с Тессой были скорее односторонними. Я видела её, а она меня нет. Я считала её неприятной, глупой и злобной. Почти невозможно описать её безграничную жадность, которая особенно тогда определяла её действия, когда она находилась рядом с Колином. Охмелев от желания совокупиться, она становилась непредсказуемой. В остальном она вероятно, следовала одним и тем же законам, как и любой другой Мар: днём отдыхала, ночью охотилась.

— Может быть, Тильманн сможет сказать больше, — предложила я, после того как несколькими предложениями представила Джианне мои теории. В конце концов Тильманн воспринял её иначе, чем я. У Колина мы не могли спросить совета. Его здесь ещё не было.

— Да, возможно он и сможет, — пробурчала Джианна и начала резать на куски импортированный банан. — Если граф Кокс снизойдёт до того, чтобы поговорить с нами, а не будет появляться только во время трапез.

— Хм, — сказала я. Мы все были не особо общительны, потому что жара не позволяла, слишком много думать и говорить, но Тильманн, с нашего прибытия, держался на расстояние, не принимал участие в разговорах и ничего с нами не предпринимал; занимался своими делами. Часами он сидел наверху, на своём чердаке, углубившись в книги, или же лежал на небольшом балконе в тени. Иногда он покидал своё убежище, но только для того, чтобы сходить в туалет или же на террасе набить живот. Иногда нам удавалось уговорить его пойти с нами поплавать, чаще всего в конце дня, когда жара немного спадала, но он никогда не выдерживал на пляже долго и вскоре снова возвращался в свою каморку. Мы не могли понять ни то, что его волновало, ни то, почему он так решительно исключал себя из всех наших мероприятий и почему именно уединялся. Ведь это он был так одержим тем, чтобы приманить Тессу и предстать перед её лицом — больше, чем кто-либо другой из нас.

— Я думаю, он не способен играть в команде, Эли. — Джианна опустила нож, твёрдо на меня посмотрев. Хватило всего несколько дней, и её оливкового цвета кожа покрылась более тёмным бронзовым тоном, в то время как я боролась с ужасной майорковой акне. У меня появились первые волдыри с обратной стороны колен и локтей и начали чесаться, а после того, как я их расчесала, гореть, как огонь. Но постепенно расчёсанные места начали заживать, и я больше не выглядела, как прокажённый краб.

— Я знаю, что он тебе нравится, — продолжила Джианна, жестикулируя ножом опасно близко пред моим носом. — Но моё первое впечатление подтвердилось: он избалованный, незрелый хам, который пытается увильнуть от всего, что может повлечь за собой работу.

Это правда. Паулю пришлось самому подготавливать конюшню; кроме того, он с помощью Джианны, которая исполняла обязанности переводчицы, организовал доставку тюков сена и соломы. Тильманн даже не пошевелил пальцем, чтобы подсобить ему, хотя Пауль так же страдал от жары, как и он.

Тем не менее, я должна была возразить.

— В действительно рискованных ситуациях, пока что, я всегда могла положиться на Тильманна. Он всегда был лоялен и свою собственную безопасность ставил на последнее место. Он даже предложил себя Францёзу, чтобы проверить, в состояние ли тот ещё похищать!

— Возможно, но люди меняются. У меня такое впечатление, что он хотел улизнуть от школы и своих обязательств, чтобы спокойно возвеличить своё эго. А этого я не потерплю. Джианна ударила ладонью по столу.

Я подошла к раковине и подставила липкие пальцы под кран, чтобы Джианна не увидела мой ухмылку. Меня снова и снова забавляла её чуть ли не властная самоуверенность, которую она проявляла с того момента, как мы оказались в Клабрии. «Матрёна», нежно называл её иногда Пауль, когда она исправляла наш итальянский, вела жаркие дискуссии с мясником при покупке продуктов или выгоняла нас из кухни. Кухня — это её территория и даже мне позволялось заходить в эти священные залы только для того, чтобы нарезать фруктовый салат. Пауль принимал спокойно её обновлённый темперамент, потому что существовало ещё достаточно моментов, когда Джианна нуждаясь в защите, прислоняясь к нему, словно маленький ребёнок, и зависть съедала моё сердце.

Я чувствовала себя одиноко, хотя едва, даже минуту, проводила одна. И чем больше проходило дней, а Колин не появлялся, тем хуже я могла выносить беспокойство. Часто у меня не было аппетита, и я лишь с трудом заставляла себя поесть хоть немного. Сон стал чистой удачей и не только из-за жары, из-за которой потел даже тогда, когда ничего не делал. Из-за неё было сложно дышать. Снова и снова моё сердце начинало неистово биться, потому что казалось, что я не могу вдохнуть в лёгкие достаточно воздуха. Кроме того, мне начало не хватать Тильманна.

Без него я часто чувствовала себя как пятое колесо на телеге. Я не могла смотреть на Пауля и Джианну и не задаваться вопросом, когда наконец приедет Колин. В тоже время меня сверлила тревога о Пауле, потому что по нему всё ещё были видны следы атаки. Теперь, когда мы были так далеко на юге и от Гамбурга, я надеялась, что он в течение нескольких дней оживёт и вернётся к своей прежней форме. Я знала, что он постоянно мучил себя вопросом, как это вообще могло зайти настолько далеко, как он мог дать Францёзу столько власти над собой, хотя тот не заставлял его и не угрожал. Пауль, в свою очередь, наблюдал за мной, пытался прочесть мои мысли и выяснить, что заставляет меня, быть вместе с Маром, хотя тот принадлежит к тем существам, которые принесли нашей семье столько страданий. Мне хотелось чаще говорить с Паулем, проводить с ним больше времени вдвоём, но я слишком хорошо знала, чем это закончиться: изнурительными дискуссиями о выборе моего партнера и вопросе, не стоит ли нам лучше упаковать чемоданы и сбежать, пока у нас ещё есть шанс сделать это. Таких споров мне не хотелось, ни с Паулем, ни с Джианной. Поэтому я старалась обособиться и допускала лишь поверхностные разговоры, а это, в свою очередь, усиливало моё ощущение внутреннего одиночества. Но теперь нам нужно серьёзно обменяться соображениями, не о Францёзе, не о Колине и не обо мне, а о Тессе.

Снова я повернулась к Джианне, которая критическим взглядом разглядывала фруктовый салат.

— Нам нужно наконец поговорить об этом, не так ли?

Она медленно кивнула.

— Но вместе с Тильманном. Без него не стоит. Он хотел поехать сюда, значит должен принимать участие. Ты позаботишься об этом?

— Я попытаюсь. — Это будет нелегко, всегда, когда я хотела проведать его, чаще всего уже на лестнице, Тильманн отделывался от меня. Он защищал своё маленькое царство яростнее, чем Джианна кухню. И в этот раз тоже, поджидал меня на верху лестницы, прежде чем я смогла зайти на чердак.

— Что надо?

Я подозрительно его разглядывала. Глаза казались стеклянными, а щёки покраснели. Он что, только что спал? Или… ой-ой, наверное, я действительно поймала его на том, как он занимается любовью с самим собой. Потому что его стеклянный взгляд только что получил компанию в виде идиотской, удовлетворённой улыбки.

— Сегодня вечером мы хотим поговорить о Тессе и нашем плане. Нам нужно найти решение. Мы хотим сделать это с тобой. Ты присоединишься?

— Да, меня устраивает. Чао.

И вот он уже исчез и хлопнул перед моим носом дверью. «Меня устраивает.» Что это вообще за ответ — и почему всё прошло так просто? Он всё-таки не забыл, почему мы здесь?

В то время как я спускалась вниз по крутым ступенькам, собираясь накрыть на стол, я призналась себе, что у меня самой была склонность вычёркивать из памяти то дело, по которому мы находились здесь. Потому что, как только на поверхность моего сознания всплывал наш замысел, я боялась, что в следующую секунду сойду с ума или лопну от напряжения.

Но эта страна была милостивой. Здесь легко обо всём забыть. Благодаря Джианнианым урокам просвещения, я между тем, уже многому научилась об Италии. Я знала, что с двух часов обеда нужно уже говорить добрый вечер, хотя солнце как раз только набирало силу. Я знала, что после обеда итальянцы уединяются на несколько часов и впадают в летаргический ступор, и к этой сиесте они относились очень серьёзно. Я знала, что у них была потребность бродить вечерами по улицам и представать друг перед другом как победоносные герои, после того, как днём, во время купания на пляже, они даже не осмеливались переступить через прибой. Итальянцы с юга не плавают. Они покачиваются на воде. Ведь могла подплыть медуза, одна из ядовитых, которые иногда нечаянно приближаются к берегу. Если такое случалось, кто-то начинал панически визжать «Una medusa, una medusa» и в считанные секунды море совершенно пустело. Итальянцы находились на пляже для того, чтобы загореть, а не для того, чтобы покупаться или даже поплавать. Когда я в первый раз уплыла далеко, Джианне пришлось отговаривать Андреа ехать за мной на своей маленькой моторной лодке, потому что тот думал, что я попала в беду и тону. И как я уже говорила — итальянцы любят громкоговорители. Не только торговец фруктами заботился об оглушительном шуме, мучая свои колонки радиостанцией, где почти только и делали, что крутили рекламу, и в тоже время орал в мегафон. Так же мужчина, развозящий хлеб и торговец металлоломом орали, на чём свет стоит, как только поворачивали к нашему селению. На берегу громко становилось только два раза в день. Когда диско-катер направлялся с Мандаториччо в Калопеццати и под гудящие басы расхваливал для нас развлекательные заведения в следующем городке. Кроме того, дети итальянцев любят игрушки с громкоговорителями. На улице живёт не так много людей, но они превосходно знают, как обратить на себя внимание.

К счастью, я теперь так же знала, что большинство жителей, это богатые бизнесмены, врачи или адвокаты, которые приезжали в Пиано делл Ерба только на выходные. В течение недели становилось тихо, потому что классический итальянский месяц отпусков — это август, а календарь показывал только середину июня.

Я воспринимала эту кучу новых впечатлений, как фильм, который иногда перенапрягал меня эмоционально. Я не могла просто расслабиться, пока не появится Колин. После нашей адской поездки я могла себе представить, какие тяготы скрывает путешествие, если тянешь за собой прицеп с лошадью и не можешь ехать быстрее, чем сто километров в час. Из-за Луиса, ему вероятно, пришлось включать намного больше остановок, чем делали мы.

Но я считала, что Колину пора бы уже и объявиться. Нет, ради Бога, пока нет, исправила я себя и попыталась глубоко вздохнуть, чтобы изгнать ощущение тошноты в желудке. Мы ещё не говорили о формуле. Если он прибудет сюда сегодня после обеда, то может так случиться, что Тесса возьмёт наш след, а у нас нет ни малейшего представления о том, как нам — я сделала небольшую паузу, прежде чем сформулировала слова в мыслях — убить её.

- Так вот…, - взяла я на себя трудное начало, после того, как мы, помыв посуду, собрались вокруг стола, стоящего на террасе. Оба геккона цеплялись над нашими головами к потолку и ожидали насекомых. Как уже каждый вечер, они составили нам компанию. Пауль поставил на балюстраду перил несколько свечей в садовых подсвечниках, а рёв послеполуденных цикад уступил место более умеренному пению ночных сверчков. В саду, в мягком воздухе, летали летучие мыши и мотыльки. В целом, это была бы замечательная, романтическая обстановка, если бы нам не нужно было обсуждать такую ужасную тему. — Джианна спросила меня, что я знаю о Тессе. И как я уже сказала ей, я знаю не много. Тесса живёт где-то на юге, возможно на Сицилии, всегда голодна и как только начинает чуять, что Колин счастлив, отправляется в путь.

— Что это значит — отправляется в путь? — переспросила Джианна объективно, но её пальцы дрожали. — Она садится в машину? Или в поезд?

Я невесело рассмеялась.

— Она семенит.

— Семенит? — повторили Пауль и Джианна.

— Да, семенит. Прошлым летом она шла пешком от Италии до Вестервальда. Кажется, будто она видит перед собой точную, прямую линию, по которой следует — как если бы её тянула прозрачная нить. Она очень маленькая, у неё крошечные ступни. Она семенит. Вероятно, не делает ни одной остановки, пока не доберётся до цели.

Джианна пожала плечами от дискомфорта.

— Как по-твоему, сколько ей понадобится времени, чтобы добраться сюда, как только она учует ваше счастье?

— Пару часов? — пробормотала я. — Более точно не могу сказать, но думаю, если бы она была в непосредственной близости, я бы это заметила. Или Тильманн?

Тильманн поднял веки. Всё это время он смотрел, молча, на стол. Но его глаза потеряли свою стеклянность, которая была в них сегодня в обед.

— Тебя что, это совсем не интересует? — добавила я раздражённо, когда он ответил не сразу.

— Интересует. Я, как и ты, тоже не думаю, что она где-то поблизости. Я бы почувствовал. — Он сжал губы, складывая картонную подставку для пива, на котором стоял его стакан с такой силой, что картон начал крошиться.

— Вы уверенны? Эли, разве ты не говорила, что использовала животных в качестве радара?

— Да, по воле случая, чёрная вдова воспринимала вибрацию Тессы. Точно. Я, по её поведению, смогла определить, что она идёт. Но с Францёзом такое не сработало. — Не считая того факта, что Берта, в одну прекрасную ночь, исчезла из своего террариума — и это стало её смертным приговором. Я до сих пор не уверенна в том, что случилось на самом деле, либо я нечаянно не до конца закрыл крышку, либо Францёз постарался. Перед нашим выездом в Италию, я размышляла над тем, чтобы начать снова наблюдать за животными, однако в кругу волков смогла почувствовать Тессу и без помощи животных. У меня развилось на неё чутьё. У Колина тем более. Не только она чуяла нас, мы тоже её чуяли. По крайней мере хоть небольшое преимущество.

— А что насчёт крыс? — возразила Джианна. — Францёза всегда сопровождали крысы!

— Я думаю, крысы следовали за ним по пятам, потому что он любил пребывать в своих отходах. Они чуяли разложение в его теле. Я не думаю, что в этом есть какой-то смысл, без разбора наблюдать за животными. И мне не хочется, чтобы на моём столе снова оказался паук. Я почувствую, когда она направится к нам, поверь мне, а если Тильманн и я не заметим, то Колин обязательно. Он также сможет сказать, сколько ещё остаётся времени до её появления.

Несколько мгновений меня мучила совесть, потому что я скрыла от остальных, что случилось сегодня ночью. Почти не слышное потрескивание на грубой штукатурке стены разбудило меня — потрескивание покрытых хитином ног, которые прокладывали себе путь, осторожно, но всё же неудержимо. Я не включила свет, а ждала, когда мои глаза привыкнут и начнут видеть в темноте. Когда потрескивание исчезло, время пришло. Удлинённая тень, прямо возле моего лица, которая так элегантно и полная сил, прижималась к стене, с каждой секундой её контуры становились всё чётче. Это был всего лишь маленький скорпион, не больше, чем мой большой палец, отмеченный бросающимся в глаза чёрно-жёлтом узором, но само по себе совершенное, идеальное, устрашающее творение, созданное мастером.

Я осталась тихо лежать и благодарила за то, что он пришёл, что мне было позволено увидеть его, быть рядом. Мне хотелось погладить его переполненный пузырь с ядом, внутри которого переливалась горчичного цвета сыворотка, хотелось коснуться его клешней и положить кончики пальцев на его прохладный панцирь. Но я не хотела нарушать его покой. Он не причинит мне никакого вреда, если я не причиню ему. Он всего лишь заблудился и собирался с силами, пока его инстинкты не скажут снова, куда ему идти.

Нет, скорпион ничего общего не имеет с Тессой. Джианна предупреждала нас насчёт этих зверюшек, их укус не опаснее укуса осы, и прежде всего, он вёл себя естественно, и совсем не вредоносно. Я не хотела предавать его. Я даже надеялась, что он придёт опять. Если я упомяну мою встречу с ним, то только вызову чрезмерную истерию.

И насколько я знала Пауля, он сразу же почувствует себя обязанным поиграть в уничтожителя насекомых и отравит весть дом.

— Allora (итал. значит), — вернул меня в настоящее голос Джианны. Образ скорпиона медленно померк. — Вы почувствуете это. По крайней мере хоть что-то. Но как мы её убьём?

— Может, более уместен вопрос, кто её убьёт, — возразил Тильманн.

— Не начинай опять…

— Именно этот вопрос и является ключевым! — воскликнул Тильманн и смёл остатки картонной подставки на пол. — Именно этот. Колин её не любит и не сможет убить. Радуйся, что это так, Эли! Другого Мара мы не сможем найти. Так что только я смогу сделать это и хочу.

Несколько минут царило молчание. Я не знала, что делать. Предложение Тильманна не так сильно удивило меня, как других, но с другой стороны, моя дилемма стала болезненно-очевидной: я надеялась и в тоже время боялась, что он сделает это.

Пауль угрожающе прокашлялся.

— Собственно я думал, что самое позднее сегодня вечером мы поймём, что всё бесполезно и уедим домой, прежде чем Тесса вообще сможет приблизиться.

— Да ты с ума сошёл, — рассердилась я, хотя знала, что именно это Пауль и скажет. — Я не собираюсь сбегать. Мы сражались за твоё счастье, так что у меня есть право сражаться и за моё. И я хочу найти папу. — Против этих аргументов Пауль бессилен. Вздыхая, он откинулся назад и скрестил руки на широкой груди, но не стал спорить. Мне жаль загонять его таким образом в угол, даже очень. Потому что для него, это снова значило подчиниться решениям других и остаться пассивным. Но никакого другого способа нет.

— Я хочу сделать это, — наседая, повторил Тильманн. — Я убью её.

— Нет. Исключено. Я этого не допущу. Ты несовершеннолетний и…

— Не начинай нести подобную чушь, Джианна! Несовершеннолетний! — Тильманн пренебрежительно рассмеялся. — Какая вообще разница? Здесь речь идёт о Марах, им тоже наплевать на дату рождения!

— Да, но мне на тебя не наплевать! Я несу за тебя ответственность! Это мой дом, ты живёшь у меня, я не хочу, чтобы твой труп лежал у меня в гостиной, capisci (итал. ясно)?

— Давай по крайней мере подумаем об этом, дорогая, — сказал Пауль спокойным голосом. Удивлённо я подняла на него взгляд. — Только подумаем. Потому что если Колину не удастся покончить с ней, и она нас атакует, то может случиться бойня. Тильманн единственный, кто её любит.

Снова на нас обрушилось ощущение, что нужно помолчать. Единственный, кто её любит. Тильманн не возразил Паулю. Значит, было так, как он утверждал: он любит её.

— Таким образом, мы выяснили только кто сделает это, — покончила я с гнетущей тишиной. — А не как.

— Боль открывает душу…, - размышляла Джианна, заиграв ногтями по столу, словно на пианино, изнуряющий звук. Я потянулась и прижала её руку к столу, чтобы она прекратила. Этот звук мешал мне думать.

— Но ведь намного важнее подумать над тем, как уберечь Тильманна от превращения! — отвлекла я, потому что та часть формулы, которую процитировала Джианна, с самого начала озадачивала меня.

— Я уже подумал, — ответил Тильманн спокойно. — И у меня есть идея. Только я пока ещё не могу рассказать о ней.

— Тильманн, мы говорим о жизни и смерти, о какой скрытности здесь может идти речь! — Пауль склонился вперёд и предупреждающе посмотрел на Тильманна. — Если уж собираемся ввязаться в это безумие, то каждый из нас должен знать, что делает другой.

— В Гамбурге мы тоже ничего не знали. И что? Ты всё ещё жив, — ответил Тильманн холодно.

Я глубоко вздохнула. Чёрт, он прав. Мы оба не знали, что планировал Колин. Но Колин — Мар. Тильманн же, всего человек, да к тому же очень молодой. Несколько месяцев назад он ещё забрасывал в наши окна камни, с закреплёнными на них картами Таро, чтобы рассказать мне о своём видении, а ночью подстерегал в Гренцбахе Колина, думая, что тот выполняет смелое родео, а не похищает сны у рогатого скота.

— Могу я говорить откровенно? — Пауль коротко прокашлялся. Так как никто ничего не возразил, он продолжил:

— Весной я почти погиб, а моя сестра рисковала своей жизнью, чтобы спасти меня. В это же время я познакомился с моей девушкой, с которой хочу оставаться вместе так долго, как только возможно. Эти оба человека важны для меня. Важнее, чем ты Тильманн. Поэтому для меня лучше, если ты попытаешься убить её, чем если никто ничего не сделает, и Тесса отомстит одной из моих девочек, возможно даже обоим.

Это было очень смело, и наш разговор снова оборвался. Пауль избрал оружие Тильманна. Беспощадную правду. Вообще-то, Тильманн должен быть в состояние справляться с этим. Но заглянуть в свою душу он нам не позволил. Он сидел перед нами с опущенными ресницами и размышлял. Нельзя было сказать, причинили ли слова Пауля ему боль или же поощрили. Возможно, что Пауль только потому так провоцировал его, чтобы тот сдался. Но я знаю Тильманн лучше, чем он. Тильманн не сдаётся.

— Так что я за, — взял Пауль на себя ещё раз командование. — Эли? А что думаешь ты?

Я не стала долго думать. Если я поддержу его затею, то он, возможно, снова будет смотреть на меня как на друга, поделится своими размышлениями, и не будет дольше закрываться на чердаке. Я больше не знала, могу ли ему доверять, но мне очень хотелось. Если не ему, тогда кому?

— Тоже за.

— Я против, без компромиссов, — сказала Джианна. — Я не позволю семнадцатилетнему безрассудно погибнуть.

— Тогда у нас три голоса против одного и решение принято. Спасибо. — Тельманн всё ещё не позволял нам заглянуть себе в глаза, но попытка Пауля напугать его, была напрасной. Мой брат принял своё поражение, молча. Наверное, он между тем уже привык проигрывать. Джианна встала и отвернулась, опершись руками о балюстраду, она смотрела в ночь. Видимо ей требуется один момент, чтобы восстановить самообладание. Нельзя, чтобы мы потеряли сейчас над собой контроль. Пока мы выяснили только начало, а не решающие моменты. Поэтому я решила использовать моё «да» в качестве давления.

— Однако при условии, что ты скажешь нам, что именно ты планируешь и как хочешь защитить себя.

— Ещё пока не могу, но думаю, что моя идея сработает. Нет, Эли, не смотри так на меня, я не могу рассказать! Ещё пока нет! Я поделюсь с тобой, как только буду знать точно. Тебя я во всё посвящу, обещаю.

— А нас? — спросила Джианна, не поворачиваясь. — Что с нами?

— Вас нет.

Джианна рассерженно ударила кулаком по балюстраде. Фонарь упал на керамические плитки и, зазвенев, потух. Джианна заругалась на итальянском, это прозвучало очень грубо и неприлично. Мы ей не мешали. Лучше уж пусть ругается, чем плачет. Как только Джианна начинала плакать, с ней больше было невозможно разумно говорить. Это мне известно ещё с Гамбурга.

— Насчёт темы «безрассудно погибнуть»: как конкретно мы это сделаем? С помощью пистолета? Ножа? Яда? — Тильманн выжидательно на нас смотрел. — Какие-нибудь предложения?

— Никаких пистолетов! — воскликнула я быстро, не понимая, что заставило меня сделать это. Мои мысли не поспевали за интуицией. — От него будет много шума и всё пройдёт слишком быстро, чтобы вызвать боль. Боль открывает душу. О яде можешь забыть, на неё он не подействует. Она сама сильно ядовитая.

Джианна снова подсела к нам за стол, прижав тыльную сторону правой руки ко рту. В страшных ситуациях ей всегда становилось дурно. Я надеялась, что ужин останется внутри, и она сможет слушать дальше. Вопреки ожиданию, однако, она тут же снова вмешалась в разговор.

— Пистолет я возможно даже смогу достать, но по правде говоря…

— Где ты хочешь достать пистолет? — Тильманн был поражён. Пауль тоже смотрел на Джианну, как будто в первый раз видит её настоящее лицо.

— У мафии. Ндрангета, самая опасная мафиозная организация в Европе — и прямо перед нашим носом. Один из них живёт вон там впереди, в доме с дубовыми колоннами в саду. Добро пожаловать в Калабрии.

— Ага. — У меня пересохло во рту. — Как успокаивает.

— Ах, не беспокойся, если мы не собираемся зарабатывать здесь деньги, они оставят нас в покое. Но если одолжим у них пистолет, это будет благоприятной возможностью предложить нам свою защиту. Так что лучше всё-таки без пистолета. Кроме того, насчёт боли я думаю, не следует понимать буквально. Здесь, скорее всего, имеется в виду также и переносное значение.

— Конечно, — слабо согласилась я. Я чувствовала себя словно нахожусь в школе. На начальном курсе немецкого. Анализ стихотворений.

— На всякий случай нам следует причинить ей физическую боль, и дополнительно столкнуть с чем-нибудь, что вызовет душевную.

— Тессе ничего не причиняет боль, — ответила я с горечью.

— Возможно, всё-таки что-то есть…, - сказал Тильманн задумчиво. — Возможно будет достаточно боли из-за того, что в последний момент ей не удастся заполучить меня?

— Скорее это её разозлит. — Невыразимо разозлит…

— А если мы сделаем что-то плохое с Колином? — размышлял Пауль. Да, это ему как раз на руку.

Я снова покачала головой.

— Ещё хуже, чем то, что он уже пережил? Нет, это безнадёжно.

Только Джианна знала, на что я намекала: дни Колина в концлагере. Кроме того, Тесса не воспринимала страдания других; даже находясь там, Колину пришлось позвать её, чтобы она его спасла. Страдания её не волновали, что её приводило в смятение, так это счастье других, а не их горе.

— Тесса не способна сопереживать, — сделала я вывод. — Нам придётся ограничиться физической болью. Удар ножом в сердце причинит боль, не так ли Пауль?

— Удар ножом в сердце прежде всего требует изрядной силы и острого лезвия. У Тессы вообще есть сердце? Я имею в виду, у неё есть орган под названием сердце? А у Колина оно есть?

Научный подход Пауля безусловно необходим, но его вопрос показался мне слишком интимным, таким интимным, что мне хотелось убежать, и не отвечать на него. Но я заставила себя остаться сидеть.

— Биения сердца я у него не слышала, но… своего рода рокот в груди, как раз там, где у нас находится сердце. Он казался энергичным. Так что если воткнуть туда нож, это может сработать, хотя… — Хотя порез заживал у Колина в течение короткого времени, не оставляя никаких шрамов. Но ему ещё никто, тот кто любил, не раздирал кожу, задумав его убить. Когда я на Тришене укусила его в плечо, я не хотела его убивать. Мне хотелось держать его возле себя вечно, чувствовать в себе, гладить кожу руками, хотя мои мысли умирали маленькой смертью, а ощущение было такое, будто я растворяюсь.

— Нам просто следует попробовать, — пролепетала я, надеясь на то, что Джианна, Пауль и Тильманн не заметят нахлынувшую на моё тело волну жара, которая на одно мгновение значительно отвлекла меня от размышлений об убийстве. — Всё равно я больше не могу думать ясно.

Джианна умоляюще посмотрела на Тильманна. — Не наделай какой-нибудь дряни малец, ладно? Не спеша подумай об этом ещё раз и, если в последний момент решишь иначе, никто не будет тебя за это упрекать. Тогда мы сядем в машину и свалим, хорошо?

— Да, мама. — Тильманн презрительно ей усмехнулся. Рука Джианны вздрогнула. Я хорошо могла её понять. Иногда просто хотелось дать ему пощёчину, даже если это не совсем соответствовало методам современного воспитания строптивых подростков.

Мы объявили нашу конференцию закрытой — временно закрытой — включили айпод Пауля, который тот подключил к двум колонкам. Он обеспечивал нас звуками чили музыки. И стали молча ждать, когда темнота подарит нам немного прохлады.

Тильманн убрался первым на свой чердак, Джианна и Пауль вскоре последовали за ним. Только я ещё сидела до поздней ночи на террасе, слушала игру белых тополей и надеялась услышать мотор тяжёлого, американского внедорожника, который заворачивает на улицу и подъезжает к дому. Но всё вокруг оставалось тихо.

 

Чужие в обращение

Когда звук мотора раздался в тишине ночи, я сразу же пришла в себя, мысли были ясными, и всё же, я неподвижно осталась лежать на мокрой от пота простыне. По-настоящему тихо здесь никогда не бывает: время от времени, проезжает поезд и от него такой гул, что приходится прерывать все разговоры, цикады постоянно скрипят, море шумит, белые тополя шелестят на ветру. Но как только люди ложатся спать и прекращают говорить, петь и кричать, ночью или в жаркие часы полудня, эта страна кажется мне тихой.

Поэтому я уверенна в том, что уши не обманули меня. Тарахтение автомобиля просто характерно, чтобы считать его воображением. Опять в висках начало стучать и пульсировать, но этот вариант я могу выносить лучше, чем железное давление вокруг затылка, которое образовалось сегодня после обеда и вывело меня из строя. Пауль, в какой-то момент, уговорил меня выпить сильную болеутоляющую таблетку и потом давление на череп немного утихло и в конце концов уступило место обычной пульсации в висках. Я винила в этом погоду. Солнце, хотя и светило каждый день, не ослабевая, чаще всего с безоблачного неба — по словам Паоло, нашего торговца овощами, настоящего дождя не было уже с марта — но жара скрывала в себе много граней. Сегодня почти не было волн, ветер дул со стороны суши и воздух стал душным. Даже самые закалённые местные жители спрятались под своими зонтиками и продлили сиесту до предела. Самодельное поле для волейбола на пляже осталось пустым.

Я прислушивалась к ночи, в то время как сердце гнало кровь в стучащем ритме через вены и виски. Теперь машина завернула на нашу подъездную дорогу, которую мы, на всякий случай, всегда держали свободной, и проехала мимо дома в заднюю часть сада. Потом я услышала, как открылась металлическая дверь, и застучали тяжёлые копыта по тонкому деревянному полу.

Они приехали.

Я запретила себе, вскакивать и проверять. Это слишком рискованно. Сначала я должна посмотреть, сделает ли это меня счастливой — настолько счастливой, что мы привлечём Тессу ещё прежде, чем по-настоящему поприветствуем друг друга. Надо мной на чердаке, заскрипели пружины кровати Тильманна, но шагов не послышалось, и дверь не хлопнула. В доме всё оставалось тихо. Может другие хотели уступить церемонию приветствия мне. Я, однако, не знала, как она должна выглядеть. Я не могла просто так, размахивая флажками и с приветственными напитками, пройти в сад и сказать привет или даже броситься ему на шею. Это было бы легкомысленно.

Собственно, насколько хорошо я себя знаю? — спросила я недоверчиво. Какие именно чувства волнуют меня — не считая досады из-за того, что моя головная боль всё ещё не прошла полностью? Я попыталась анализировать себя настолько трезво, насколько сделала бы это с незнакомым человеком. Я была взволнованна, это в любом случае, возможно даже радостно взволнованна. Всё во мне умоляло встретить Колина. Если я сейчас не пойду посмотреть, то всю ночь не сомкну глаз, а мой живот мутирует в посадочную полосу для самолётов. Но счастье, чистое счастье, ощущается намного легче, и оно более бурлящее, заставляет мысли о будущем, отойти на второй план. Я, однако, не могу пойти к Колину, не думая о будущем — и о прошлом тоже, прошлом, которое в отдельных пунктах, весит почти даже больше, чем то, что ожидает нас впереди.

Я тихо встала и надела сорочку на лямочках. Как всегда, я спала голая. Чтобы найти нижнее бельё, нужно открыть плохо смазанные двери шкафа, а я не хотела привлечь чьё-то внимание. Я должна справиться с этой ситуацией сама.

На коротком пути через коридор к кухне, я снова и снова останавливалась и прислушивалась к себе, но покалывание в животе и почти что боязливо бьющееся сердце, хотя и давали о себе знать сильнее, но не менялись. Тем не менее, я не спустилась в сад сразу, как только открыла кухонную дверь, ведущую на улицу. Я встала на похожую на балкон, верхнюю часть ступенек — здесь на широкие перила мы вешали полотенца, чтобы просушивать их — и стала наблюдать за тем, что происходит передо мной.

«Да, это действительно ты», думала я, когда увидела длинную, стройную фигуру Колина, скользящую в ночи. Конечно же он меня заметил, но его внимание было направленно на Луиса. Он уже подключил садовый шланг к уличному душу и наполнил корыто водой, прежде чем направить струю на опутанные верёвками копыта Луиса, помогая ему охладиться.

Не только проклятье Тессы, но и лошадь тоже, не давали мне броситься навстречу Колину. Как всегда, когда я видела Луиса, первый раз после длительного времени, во мне вскипела фобия к лошадям, хотя я должна была признать его красоту и элегантность и даже восхищалась им. Но Луис казался мне высоким забором. Благодаря ему, не сложно оставаться здесь наверху. С другой стороны, чёрный жеребец возможно именно та подстраховка, в которой я нуждаюсь. Страх и счастье противоречат друг другу.

Поэтому я решительно опрокинула воображаемый забор и зашагала по сухому гравию навстречу мужчине и лошади, хотя Колин всё ещё держал Луиса на верёвке и успокаивающе похлопывал по мускулистой шее. Его гриву Колин заплёл в длинные, тонкие косички; возможно для того, чтобы жара, в закрытом прицепе, была терпимой.

Я не имела понятия, что мне ему сказать. Любая формула приветствия казалась мне неуместной. Так же я не могла смотреть прямо на Колина. Я сделала мой взгляд мягким и расплывчатым, когда шагнула к нему и остановилась перед ним с опущенными веками.

Колин тоже ничего не сказал; оставил свою правую руку лежать на блестящей шерсти Луиса. Жеребец, когда узнал меня, тихо фыркнул. Я легонько прикоснулась лбом к плечу Колина, только лбом, а не полным весом. Среди скорее коренастых итальянцев с юга — Пауль и Тильманн тоже не особо высокие — я совершенно забыла, какой высокий он.

Он подождал несколько секунд, прежде чем поднял левую руку, обняв ей, как будто случайно, мои плечи, он погладил меня большим пальцем по щеке. Одна единственная, короткая ласка, ничего больше, но её было достаточно, чтобы подхлестнуть мою беспомощность. Мы уже переспали друг с другом — почему я вела себя так, будто это наше самое первое свидание? И почему он отвечал на мою сдержанность сдержанностью? Неужели это то, чего он хочет? Не смотря на моё бешено стучащее сердце и овладевшие мной сомнения, я чувствовала близость, объединяющую нас. Мы не подвижно стояли в ночи, как две лошади, которые прикасаются друг к другу только носами, защищая одни другого, пока бдительно дремлют.

— Ты рассыплешься в пыль, если посмотришь на меня, Лесси? — Колин едва повысил голос, но его тон и мягкий акцент заставили вскипеть мою кровь. Покалывание в животе сдвинулось на этаж ниже.

На самом деле, взглянуть ему в лицо, меня удерживала необъяснимая робость. Может я боялась увидеть что-то, что заставит затихнуть покалывание или что оно выйдет из-под контроля, и тогда я забуду себя и таким образом Тессу тоже? Нет, это на меня не похоже. Или всё-таки похоже?

Вопреки моей парализующей застенчивости, я медленно подняла взгляд. Колин должно быть, по дороги сюда, делал остановки, чтобы поохотится, потому что он не выглядел голодным. Его светлая кожа казалось светится, а чёрные глаза искрятся, но хотя кто-то, вроде Колина, не нуждается во сне, он казался мне уставшим.

— Может я и рассыплюсь в пыль, если посмотрю на тебя, — прошептала я двусмысленно. Я улыбнулась ему, а он улыбнулся в ответ. Болезненная улыбка, но очень любящая. Я всё ещё не могла говорить. Колин спокойно меня разглядывал. Потом он взял одну прядь волос, которая вились над моей грудью между пальцев и мягко потянул.

— У тебя уже всегда были такие длинные волосы?

— Нет, — ответила я хрипло от напряжения. — Это море, — процитировала я его иронично, и его улыбка стала шире, превратившись в усмешку. Внезапно я больше не могла справиться с ситуацией и потеряла контроль над тем, что говорю и думаю.

— О Боже, Колин, я ничего не знаю о тебе, ничего, я имею в виду, я не знаю, какой у тебя рост и сколько ты весишь, я даже не знаю твой знак зодиака, совсем ничего! Я не знаю твой день рождения… — Я закрыла рот рукой, чтобы прекратить эту жалкую болтовню, но детские вопросы возникли в голове без предупреждения и казались более неотложными, чем всё остальное.

— О, это действительно очень важные пункты, — ответил Колин со своей обычной насмешкой и отпустил мои волосы. Он встал в позу, для этого даже отпустил Луиса, представ передо мной как модель в конце подиума. Он посмеивался надо мной — старая и уже полюбившаяся игра.

— Метр девяносто два, боевой вес 86 килограммов, стрелец, цвет глаз и волос меняющийся, любимая еда — вишнёвый пирог твоей мамы, любимый цвет — чёрный. Нет подожди, подожди. Конечно же это цвет твоих глаз, для которых ещё пока нет названия, но…

— Ты забыл его, — прервала я его с упрёком.

— Для него нет названия, Эли. Поверь мне.

Мне нужно с этим справиться. Да побыстрее. С горящими щеками я указала на сарай, который Пауль поделил пополам — одна сторона была предназначалась для Луиса, другая, на небольшом возвышение, образовывала временный лагерь Колина.

— Тебе это подойдёт? Я имею в виду мы… мы… — У нас в доме имелось ещё две кровати, одна из них даже в салоне, напротив моей комнаты, но Колин не любит закрытые пространства, и я поняла из слов Пауля, что тот хочет спать в среде свободной от Маров, учитывая свои интересы и в интересы Джианны. Колин, во времена, когда ещё был конюхом, всегда спал на сене и соломе; ему это знакомо. Тем не менее я чувствовала себе жалкой, потому что не пускала его в дом. По крайней мере не сейчас, посреди ночи.

— Вы мне не доверяете, — закончил равнодушно Колин мои мысли. — Я всё равно не сплю, и не буду проводить здесь много времени. Мне не важно, где лежать. Между прочим, Эли… — Он поднял руку, чтобы указать на улицу. Поднявшийся от него великолепный запах, ещё усилил покалывание. Мои чувства нашли подходящее место для своих эскапад, и я боялась потерять равновесие, поэтому быстро схватилась за пояс Колина, чтобы не упасть. — Дом возле моря? Вы остановились в доме возле моря?

— Да, я, э, мы… — Заикалась я, потом замолчала. Правильно ли я истолковала выражение его лица? Его это забавляло? — Что? — набросилась я. — Я знаю, это не то, что нужно, но я неправильно поняла Джианну, а Джианна неправильно поняла меня и мы… ах вот дерьмо.

— Не переживай, Эли. Собственно, это совсем не плохо. Если она придёт, то из-за моря ей понадобится больше времени, а это, в свою очередь, даст больше времени вам. Но оно её не удержит. — Он принял это логистическое недоразумение так спокойно? Тогда я напрасно волновалась. — Это странно, не так ли? — продолжил он небрежно. — Люди здесь боятся своего самого важного богатства — моря. Все старые городишки расположены возле гор. Почти никто раньше не решался строиться возле берега.

— Поэтому она боится воды?

— Я не знаю. Возможно. Может быть это ещё пережиток с того времени, когда она была человеком и который метаморфоза не уничтожила полностью. Сарацины чаще всего прибывали с моря и совершали такие жестокие набеги, что иногда кровь текла ручьями через городские ворота.

— По сравнению с ними, Мар в саду, действительно безобидное событие, — прокомментировала я сухо небольшой исторический урок Колина, прежде чем он заставит меня зевать. И всё же, я люблю слушать, когда он рассказывает что-то подобное. — Могу я сегодня ночью остаться с тобой? — Я ненавижу спрашивать об этом. Джианна никогда не спрашивает что-то подобное у Пауля. Это само собой разумеющимся, что оба делят одну кровать на двоих, даже если она была бы совсем узкой. Колин и я должны обсуждать этот вопрос каждую ночь заново.

— Это слишком опасно, не так ли? — ответила я сама на свой вопрос, когда он не отреагировал. Он смотрел на меня, как сфинкс, абсолютно непостижимо, что, говоря мягко, привело меня в ярость. — Ясно, понимаю, это опасно. Хотя у нас и есть идея, как нам — ну ты знаешь. — О Боже. Это как в Гарри Поттере. Я даже не осмеливаюсь произнести её имя. — Но мы ещё не готовы. Тильманн сказал, ему ещё нужно что-то сделать… ну, а что именно, я не знаю, — закончила я раздражённо.

Колин попытался скрыть свою ухмылку, но ему не удалось, и, к моему стыду, я поняла, что тоже ухмыляюсь, хотя для улыбки нет разумной причины. Это улыбка от отчаяния.

— Ты снова болела ветрянкой? — Он прикоснулся своими прохладными пальцами к моей третированной, внутренней стороне локтя и немного подождав, провёл ладонью вниз и засунул её под мою ночную рубашку. Как завоеватель, который наконец-то нашёл обетованную землю, он собственнически обхватил ей мою левую ягодицу.

— Солнце…, - сказала я слабо и вздохнула. Постоянная смена темы разговора начала меня напрягать (а также его рука на моей заднице). В то время как он, был само спокойствие, я не могла сформулировать даже одно единственное, грамматически верное, предложение.

— Я бы с удовольствием посмотрел лично на твои трудности с акклиматизацией, но мне нужно было ещё кое-что сделать. — Внезапно Колин отпустил меня. Его улыбка исчезла. — Мы не в опасности, Эли. Или ты счастлива?

— Я… — Пыхтя, я оборвала себя, прежде чем у меня появится искушение соврать. Ещё никогда не имело смысла обманывать Колина по поводу моего эмоционального состояния. Он может заглянуть в меня, способность, которую я уже часто проклинала. — Нет, — ответила я упрямо. — Нет, я не назвала бы себя счастливой. Но я хочу быть рядом с тобой, разговаривать, касаться тебя и… ты не мог бы снять свою рубашку?

Я была без трусов, и мне хотелось, чтобы он тоже освободиться от своей рубашки. Я считала это честной сделкой. Рассмеявшись, Колин взял меня за руку и пошёл к открытой стороне сарая, где Джианна и я соорудили его лагерь. Он шёл прогулочным шагом, а я шатаясь. Луис уже стоял возле стога сена и жевал. Когда мы проходили возле его тяжёлых задних копыт, моя шея напряглась, но в виде исключения, я хотела, чтобы он находился поблизости.

— На самом деле, пока годзилла рядом, ничего не случиться. Я слишком боюсь Луиса, чтобы…

— Ты не Луиса боишься, — возразил Колин. — Не морочь мне голову, Эли.

— Да нет же, у меня фобия перед лошадьми!

— Он тебе не нравится, потому что кажется непредсказуемым. Тебе хочется всё контролировать. Всё, чем ты не можешь управлять, и что не можешь сама определять, тебе больше всего хочется убрать со своего пути. Ты стала властной барышней.

— Тссс, — сказала я, потому что не придумала ничего лучшего. Опять он начал заниматься психоанализом, точно так же, как в самом начале нашего знакомства. Мне это ещё никогда не нравилось.

— Нам не нужен Луис, чтобы держать счастье на расстояние. — Колин облокотился на один из стогов сена и показал мне знаком сесть рядом. Когда я это сделала, он взял меня за руку и поднёс костяшки пальцев к губам. Они легли именно на то место, где совсем недавно зажил перелом, образовавшийся под давлением его каблука. — Я сам позаботился об этом. Вершить зло для меня очень легко.

— Прекрати говорить всякое дерьмо! — прошипела я и выдернула руку. Решительно, я начала возиться с пуговицами его полинявшей рубашки. Большинство, так или иначе, были уже расстёгнуты. Колин не сопротивлялся, когда я стянула рубашку с его мускулистых плеч. Хотя из-за слёз я почти ничего не видела, всё же легла рядом с ним на одеяло, которое Джианна и я, пару дней назад, расстелили на свежем сене. Я смотрела на него, положив руку ему на бедро. Через какое-то время я достаточно успокоилась и смогла подвинуться поближе. Мои пальцы нашли чрезвычайно заманчивое место между поясом брюк и его бархатистой, безволосой кожи.

— Сегодня ночью я не буду с тобой спать, Лесси. Ты ещё не готова.

Я вскочила, как будто кто-то уколол меня острой иглой в спину.

— Ты ещё не готова? Что это значит? Мы что, проводим здесь сеанс терапии? Кем ты себя возомнил, если думаешь, что можешь диктовать мне, когда я буду заниматься сексом, а когда нет?

— Что же… возможно твой покорный слуга тоже имеет при этом право голоса? — Не смотря на юмор в его голосе, Колин не улыбался, когда углубил свой чёрный взгляд в мои горящие от гнева глаза.

— Значит, это ты ещё не готов, — вскипела я, хорошо зная, что это сущий вздор. Мары готовы всегда.

— Нет. Не готова ты, — повторил Колин и притянул меня к груди, хотя я сопротивлялась. — Это не означает, что я не хочу. С того момента, как твой восхитительный зад оказался в моей руке, я не могу думать ни о чём другом. — Я не поверила и бойко прикоснулась к ширинке его брюк. Опля. Нужно было лучше всё-таки поверить.

— О Боже, Эли, нет… пожалуйста… — С тихим вздохом он взял мои пальцы и положил себе на грудь, в которой раздавался пульсирующий рокот, звук, напоминающий игру ветра в белых тополях. Я попыталась навести порядок в моих разлетающихся мыслях, прижав висок к его холодной коже, и чуть не отшатнулась. Я совсем забыла, какой она может быть ледяной. В тепле итальянской ночи, её контраст к воздуху, чувствовался в тысячу раз сильнее, чем я испытала это возле Северного и Балтийских морей. На Тришене было даже такое ощущение, будто у Колина опасная для жизни температура, после того, как он похитил мечты у китов.

И порядок в мыслях, его прохлада тоже не внесла. Поэтому я ограничилась тем, что слушала, что он тут выговаривает, даже если мне это не нравилось.

— Любое вторжение связано с насилием. Это всегда небольшая война.

Я покраснела.

— Что за фигня, — парировала я. Что двигало им, когда он говорил это — шовинизм или может сопереживание? Нужно ли нам вообще дискутировать об этом? Прямота Колина растрогала меня, но также я ужасно смутилась.

— Нет, не фигня. Ты пережила достаточно сражений, и я не хочу причинять тебе снова насилие. Не сейчас.

— Это не насилие, — возразила я и прижала губы к нежной коже ниже сосков. — С любым другим, возможно, это было бы насилие, но не с тобой.

— Возможно, сейчас ты так чувствуешь, да, и это для меня большая честь, моё сердечко. Однако если мы этим займёмся, может всё измениться, и, если я чего-то ни в коем случае не хочу, так это того, чтобы ты отреагировала как другие женщины, с которыми я спал. Ты не должна испытывать страха.

Теперь я заплакала. Я не знала, что мне делать — просто встать и исчезнуть в свою комнату или же остаться рядом, можно ли мне прикасаться к нему или нет, насколько далеко я могу зайти, не пробуждая подозрений, что мне не терпится или даже навязать себя ему. Это совсем не то, чего я хочу. Колин принял решение за меня, притянув меня на свои колени и положив руку между моих голых ног. Кончиком языка я коснулась уголка его губ, не больше, но он ответил на моё несмелое сближение недвусмысленным и очень мужественным поцелуем.

— Да ты маленький, мокрый биотоп, — пробормотал он прямо возле моего уха и имел в виду не мой рот. Мы не двигались и приглушили дыхание — его холодное, моё горячее — лежали так, пока он с сожалением не убрал руку, а я крайне возбуждённая и с вибрирующими нервами, откатилась на солому рядом. Если он так, по-собачьи подло, специально, привёл меня в такое неловкое положение, только чтобы не сделать счастливой, то ему это прекрасно удалось.

— Что собственно тебе нужно было ещё сделать? — спросила я, после того, как нашла путь к разуму и таким образом к центру мышления.

— Усыпить моего кота и похоронить его.

— Что? — Ошеломлённая я села. — Ты ведь не имеешь в виду…

— Имею. Мистера Икс. Моего хорошего, старого чудака. У него был инсульт. Однажды вечером он лежал перед домом, больше не мог двигать своими задними ногами и кричал от боли. Час спустя я держал его в руках и помог умереть.

Только что, от возбуждения, я не знала куда деться, теперь же, меня трясли рыдания, как будто под нами дрожала земля. Мистер Икс был не только котом Колина, но и моим котом. Когда Колина не было рядом, его присутствие утешало меня, — а Колина, большую часть времени, не было рядом. Мистер Икс, благодаря своей надменной элегантности, снова и снова радовал, и отвлекал меня, особенно тогда, когда смешивал её с той забавной неуклюжестью, которая свойственна даже самым гордым кошкам. Я не могла представить себе, что его больше нет в живых, что он никогда больше не будет лазать по маминым цветочным клумбам, спать у меня на коленях, гоняться за пробками от бутылок вина по плиткам пола и в панике убегать от запаха своего собственного говна. Теперь он, холодный и неподвижный, навеки лежал под землёй. Но прежде всего, мне было жаль Колина. У обоих были симбиотические отношения.

Колин долго на меня смотрел, разделяя мою печаль, но не рыдания. Он не умеет плакать. Я задавалась вопросом, перед каким домом это случилось. Перед нашим или перед его? Вероятно, перед его, потому что я не могу себе представить, чтобы Мистер Икс добровольно находился у нас, когда его, горячо любимый хозяин, был в лесу. Тогда это Тесса, подумала я спонтанно, и мою печаль перекрыла чистая ненависть. Её влияние прикончило кота.

— У него был порок сердца, уже всё это время. Несмотря на это, он мужественно себя вёл. Никто не виноват, Эли. Случилось тоже, что случалось пока всегда, со всеми моими котами и кошками. Как ты думаешь, почему его звали Мистер Икс? А маленькую, чёрную мадам Мисс Икс?

Я вытерла слёзы.

— Потому что они не первые, да?

— У меня всегда были кошки, всю мою жизнь. В основном они не живут дольше двадцати лет, на дикой природе не доживают даже до пятнадцати. По счёту он был тринадцатым Мистером Икс. Красивее и высокомернее, чем другие, да, но в какой-то момент мне надоело придумывать новые имена, поэтому — Мистер Икс или Мисс Икс для тех кошек, которые заметно сильно ищут мою близость. У других вообще нет имён.

— Где ты его закапал?

Колин обхватил меня за закостеневшую шею и осторожно притянул к себе. Теперь я могу прижаться к нему, не боясь показаться навязчивой. Мысль о том, что я никогда больше не увижу Мистера Икс душила любое желание в зародыше.

— Он лежит у вас в саду, в хорошем, тенистом месте, между двумя кустами роз. У меня бы он не нашёл покоя.

Ледяная дрожь пробежала по моим рукам. Никто не найдёт покоя в этом доме, ни мёртвые, ни живые. Он проклят. Только ради Колина я не сказала то, в чём была твёрдо убеждена всё это время — Мистер Икс был бы ещё жив, если бы Тесса не входила в этот дом.

— Ты был у нас? Ты видел мою…? — Я не смогла закончить предложение. Мою мать… Мы, после того как прибыли, позвонили ей и сказали, что всё в порядке. С тех пор, большую часть времени, наши мобильные оставались выключенными, потому что связь в любом случае плохая, и мы не хотели вступать в какие-либо дискуссии.

— Не только твою мать. Также… — Колин сделал небольшую паузу, и я почувствовала, что он ухмыляется. — … я встретил старого знакомого, который очевидно хочет заслужить себе звание доверенного лица в вашем доме. Я однажды дал ему титул мудак.

— О, да. Он не только мудак, но и преследователь.

— Никакого сочувствия, Эли. В этом виноват только твой язык без костей. Зачем ты вообще намекнула ему на что-то? Он прямо-таки влюбился в тебя. Был на грани того, чтобы начать обыскивать всю Италию в поисках тебя. А именно, вместе с твоей матерью.

Я застонала от негодования. Ларс всё ещё находится с моей мамой? Это не может быть правдой.

— Мы справедливо договорились, — продолжил Колин. — Показательная битва в вашем саду закончилась три ноль в мою пользу, а ваши соседи, наверное, больше не осмелятся сказать даже хоть одно злое слово против твоей мамы или вашей семьи. Но Ларс умеет проигрывать. Он не приедет.

— Хорошо. Очень хорошо. Спасибо. Ты разбил его начисто? Ладно, я знаю, это не суть каратэ. Если конечно только не применять его в борьбе против Маров. Тогда всё позволено, да? — добавила я так вызывающе, так что была в шоке от самой себя. Я не хотела задевать эту тему и заткнула Колину рот, когда он сделал это. А теперь? Я сама нанесла удар ниже пояса.

Колин молчал несколько минут, а его мышцы под моей щекой напряглись, пока не стали твёрдыми, как сталь.

— Ты можешь в любое время уйти, — в конце концов сказал он приглушённо. Он убрал руки и скрестил их за головой. — Это было бы самое простое решение для всех заинтересованных сторон.

— Спасибо, я останусь. — Так я и сделала. Сегодня ночью я буду спать здесь, рядом с ним, каким бы порочным он себя не считал. Нам не нужно разговаривать или что-то делать. Таким образом я хотела показать ему пример, хотя на самом деле он должен был бы знать лучше, чем кто-либо другой, что меня невозможно так быстро отпугнуть. Однако оказалось довольно сложно, найти подходящую позицию, в которой я буду близко к Колину и всё же не получу обмораживания. Рокот равномерно тёк по его телу, поэтому я знала, что он не голоден, но его кожа всё ещё казалась болезненно холодной. Тем не менее, я хотела чувствовать его и поддерживать контакт, даже во сне. Суетливо, я пробовала разные позиции и снова отказывалась от них.

— Ну и скоро мы закончим? — спросил он в кокой-то момент с такой насмешливой, но в тоже время интимной нежностью, что я расслабилась и выбрала нишу под его мышкой, в качестве подходящего места. С кончиком носа рядом с его кожей и пальцами в петлях пояса, я, в конце концов, задремала, в то время как он, с опущенными веками и неподвижным лицом, послал свои мысли путешествовать.

Спала я неспокойно, поэтому услышала приближающиеся шаги Джианны и не испугалась, когда она, при первых лучах солнца и с озабоченным выражением лица, встала перед нашим лагерем на колени. Удивлённо я поняла, что Колин сидел, в то время пока я спала. Одеяло он засунул мне под голову, так что я лежала на его бёдрах, и мне было мягко и тепло.

— Доброе утро, — пролепетала я спросонья.

— Вы счастливы? — спросила Джианна, шепелявя из-за напряжения. Её нервозность сразу передалась Луису, который выступил из тени сарая и возбуждённо зафыркал. Встревожено Джианна повернулась в его сторону. — Мама мия, какой он красивый…, - прошептала она с благоговением.

— Красивый и большой, — согласилась я с ней без какого-либо энтузиазма. — Прежде всего большой. — Я опёрлась на колено Колина и, оттолкнувшись, села и скрестила ноги.

Джианна с трудом оторвала взгляд от Луиса и перевела на нас. Она пыталась смотреть дружелюбно, но её страх бросался в глаза.

— Ну и — вы счастливы? Вы счастливы, да?

— Нет, — призналась я, чувствуя себя неудачницей.

— Так быстро не получится, — спокойно подтвердил Колин. Звучало так, будто он говорил только обо мне, не включая себя. Но что с ним? Счастлив ли он? В конце концов, мы провели ночь вместе. Пытливо я посмотрела на него, но он с сожалением покачал головой. Джианна заворожено следовала за нашим обменом взглядами. Мне казалось, будто я прохожу терапию для пар и меня это рассердило.

— Нужно ли нам обоим быть счастливыми, чтобы она пришла? Разве недостаточно, если счастливым будешь только ты? — спросила я с негодованием, потому что тяготеющее надо мной давление, что я должна, как можно быстрее, лопнуть от счастья, обременяло меня больше, чем когда-либо.

— Я не остров, Эли, — ответил Колин резко. — Нет, этого будет недостаточно. Счастье — это то, что может расцвести только тогда, когда его разделяют.

— Это верно, — испуганно согласилась с ним Джианна. — Значит Тесса…?

— Нет, она ещё не отправилась в путь, — сказал Колин немного спокойнее. — Не волнуйся, Джианна.

— Слава Богу. — Джианна схватилась за грудь и пробормотала короткую молитву. Потом протянула руку Колину. — Привет, Колин, рада тебя видеть.

Когда он обхватил её нежные пальцы своими, Джинна сильно вздрогнула. Конечно, его холодная кожа. Но она не отобрала руку, оставив в его. Смело, она посмотрела ему в глаза, чья чернота, с первым светом дня, поменялась в зеленовато-коричневый цвет. Сейчас её это утомит.

— Доброе утро, Джианна, — ответил Колин вежливо и изогнул свой рот в очаровательной улыбке. Потом отпустил её руку. Они действительно уважают друг друга. Нравится мне этот или нет, нужно ещё подумать, но для начала, это лучше, чем дальнейшие ссоры.

— Если бы она была уже в пути… — Джинна набрала в лёгкие воздуха и невольно провела по руке, на которой образовались мурашки. — Тильманн только что сказал нам, что он… в крайнем случае, будет готов. Так что мы можем отважиться сделать это. — Увидев предупреждающий взгляд Колина, а к нему ещё мой возмущённый — так как я не могла понять, почему Тильманн сообщил об этом Джианне и Паулю, а не мне — она быстро продолжила. — Я думала, что сегодня вечером мы сможем поехать поужинать в Калопеццати, наверху в горах. Я имею в виду все вместе. — Она села рядом с нами в солому, но снова и снова смотрела в сторону Луиса.

— О, я не очень хороший едок, — заметил Колин лаконично.

— А что же с вишнёвым пирогом? — Джианна смотрела на него вопрошающе. — Ты съел вишнёвый пирог! Я видела! Ты проглотил кусок.

— Я хотел произвести впечатление на вашу мать.

Я усмехнулась, потому что тон Колина и его слова, не могли быть ещё более противоположными, но выражение лица Джианны стало мягким и ранимым.

— Ваша мать, — повторила она тихо. Только теперь я поняла, что сказал Колин. Точно, на самом деле мама только моя и Пауля, а не Джианны. Он одним предложением объявил её также матерью Джианны. Мог ли он заглядывать в её душу так же, как в мою? Чувствовал, что у неё плохие отношения с её матерью — если вообще есть?

— Я в любом случае поеду сейчас на Луисе верхом в горы, ему нужно размяться, а мне поохотиться, — объяснил Колин как бы между прочим. — Мы можем встретиться сегодня вечером там наверху. Скажем в девять?

Джианна поспешно кивнула. Я ошарашено присоединилась к ней. Так легко можно уговорить Колина вместе поужинать?

— Тогда идите в дом и поспите ещё немного. Вам нечего бояться, через пять минут меня уже не будет. А у нас…, - он притянул меня за мочку уха к себе и осторожно укусил в губы, хотя его голос был полон иронии, — будет сегодня вечером наш первый ужин при свечах.

 

Теории о Фертильности

— Что с ней? Эли, скажи хоть что-нибудь, пожалуйста! О Пауль, она ведь не…

Джианна протянула руку. Сейчас она ко мне прикоснётся. Нет, подумала я. Не делай этого. Ты пожалеешь.

В последний момент она отдёрнула руку. Мои веки ещё не слушались, но я видела очертания Джианны. Они обрисовывались перед моими закрытыми глазами, как в тепловизионной камере. Её щёки были горячими от испуга.

— Она дышит довольно медленно, но дышит, — установил Пауль. — Я не понимаю… Эли? Эли, ты слышишь?

Теперь я уже могла моргать, хотя в замедленном темпе. Мои хрусталики фокусировались, как только веки поднимались вверх, и сразу же теряли желание смотреть, когда снова закрывались. То, что я видела в себе, было, в любом случае, более заманчиво, чем реальность. Я хотела сохранить это ещё на несколько минут. Странным образом миролюбиво я приняла то, что не могу двигаться. Моё тело было жёстким, как доска.

Я проснулась уже как насколько минут, вначале смотря на сны, как на фильм, на чьи события не могу повлиять. Потом сны исчезли, но пьянящие чувство, вызванное ими, пропадёт полностью лишь тогда, когда я пошевелюсь.

Джианне и Паулю нельзя прикасаться ко мне. Не только потому, что они вытащат меня из этих чувств. Они не должны прикасаться, потому что она испугается. Она укусит. Моя душа блаженно упивалась чувством её прохлады возле ног, её гладкой, покрытой чешуёй кожей, которая прижималась к обратной стороне моих коленей и почти неощутимым весом её овальной головы, которую она положила мне на бедро. Я видела её ярко-оранжевые глаза и равномерный, серо-чёрный узор вдоль позвоночника, подарок природы, гармоничнее, чем мы когда-либо сможем стать.

— Эли, проснись! — крикнула Джианна. Теперь её голос звучал не только обеспокоенно, в нём также слышались паника и беспомощность. — Она не просыпается… Такого не может быть, она проспала с двух часов обеда. Пять часов! Эли…

Как бы я не хотела насладиться этими чувствами, лежать здесь и не шевелится: Джианне нельзя ко мне прикасаться. Настало время вернуть власть над этой докучливой оболочкой, окружающей меня и так редко делающей то, что я хочу. Теперь она должна повиноваться. В последний раз я погрузилась в прохладные кровотоки существа, которое изящно обвилось вокруг моих ног, и вобрала его силу. Потом, в самый последний момент, за долю секунды до того, как Джианна хотела схватить меня за плечо, мой позвоночник отреагировал.

Голова взлетела вверх, а изо рта вырвалось предупреждающее шипение, агрессивное и ядовитое. «Отойдите от меня!» Джинна отпрянула с такой силой, что врезалась локтями в живот Пауля. О, какие же мы уродливые конструкции. Не одно животное не споткнулось бы, если бы испугалось, и тем более не гордая охотница, с которой я делила постель и мою душу. Она всегда оставалась гибкой и элегантной, и холодной… такой холодной…

Но она учуяла чужаков вокруг. Она чувствовала себя потревоженной ими, как и я. Она скрутилась между моих коленей, слегка приподняла голову и тоже зашипела.

— Что это было? — прошептала Джианна. — Это прозвучало как… о нет…

— Змея, — закончила я равнодушно её мысли, хотя мне казалось кощунством использовать язык, чтобы издавать человеческие звуки. Я обхватила голову гадюки — ласково, интимно и медленно вытащила её из-под тонкой простыни. Когда я встала и прошествовала к террасе, я казалась себе неловкой, не хорошо отлаженной, с головы до ног плохо продуманной и собранной. Я перенесла змею через перила и опустила в сад. Джианна и Пауль следовали за моими движениями, широко раскрыв глаза и рты.

— Мадонна! — Джинна быстро перекрестилась. — К счастью я не прикоснулась к тебе… Поэтому ты лежала так оцепенело и неподвижно! Казалось, будто ты парализована!

— Я тоже так подумал, — вмешался Пауль более живо, чем обычно, очевидно чувствуя облегчение от того, что во всём можно найти естественное объяснение. — Сонный паралич. Ты видела сон, не так ли? Твои веки вздрагивали, а когда твои глаза в промежутке открылись, ты ничего не видела, правильно? Это дерьмовое чувство, но случается довольно часто. У меня тоже уже было.

Глупец, подумала я с лёгкой и для меня самой странной насмешкой. Я видела всё — и даже ещё больше. Да, я была парализована, когда проснулась и, когда Джианна и Пауль минуты спустя зашли в комнату. Но чтобы бояться? Испытывать страх? Или чувство ужаса? Ни одного момента. Самое большее я удивилась, прежде чем покориться своей другой сущности, и этой другой сущности мне не хватало уже сейчас. Мне хотелось насладиться нежными, освежающими последствиями в одиночку, и я почувствовала, как во мне проснулся гнев; гнев из-за того, что мне помешали. Но Пауль и Джианна не собирались оставлять меня в покое. Чем дольше они находились рядом и смотрели, тем бодрее я становилась. Бодрее, а голова более ясной.

— Интересно, она ядовитая? — Джианна подняла простынь и скептически посмотрела на мой матрас, как будто там могли прятаться ещё другие змеи.

— Да, ядовитая, — ответила я спокойно и в тоже время начала дрожать. Где был мой страх? Боже мой, под моим одеялом лежала гадюка. Я должна была испугаться! — Она кусает только тогда, когда на неё нападают или, если чувствует себя побеспокоенной. — Моя интуиция диктовала мне эти слова. Что-то, глубоко внутри говорило, что эта змея не хотела меня кусать. Никогда.

— Откуда ты знаешь…? — Джианна остановилась. — Почему ты не кричала? Ты не могла, да? Что тебе вообще снилось?

— Вас это не касается. — Нет, мой сон действительно ни их ума дело, однако собственное поведение всё больше казалось мне пугающим — да к тому же неловким. Что только что со мной случилось? Прежде всего мне нужно сдержать гнев. Он уже вырывался наружу.

— Ладно, ладно. — Джианна успокаивающе подняла руки вверх. Пауль покачал головой. Он начал что-то говорить, но сам себя остановил. Мой взгляд, так или иначе, заставил его оставить свои мысли при себе. Сопротивляясь в последний раз, моё чувство отчуждённости, ещё несколько минут назад полностью владевшее мной, внезапно прошипело внутри: не беспокойте меня в моём мире. Однако Джианна и Пауль, сразу бы истолковали мой сон неверно, потому что не могли понять, что со мной случилось. Никто не сможет этого понять, поэтому не имеет смысла рассказывать им. Кроме того, всё, что со мной только что произошло, я хотела, по непонятным причинам, сохранить в секрете, как драгоценность, сокровище, мой дар. Гадюка несколько мгновений была моим спутником, её магию могла понять только я. И я хорошо себя с ней чувствовала.

— Сколько время? — спросила я, чтобы отвлечь Джианну и Пауля от своей персоны, снова садясь на кровать. Джианна чуть ранее сказала об этом, но цифры и факты на тот момент были не интересны и не важны для меня.

— Чуть больше семи вечера, — ответил Пауаль. Я всё ещё читала скепсис и научный интерес в его стального цвета глазах. Но я не его объект исследования. Пусть свою тягу к медицине реализует где-то в другом месте.

— Мы переживали, потому что ты не пришла на пляж. Поэтому решили посмотреть, что ты делаешь. А тут — вот это.

Чуть больше семи. У меня осталось всего ещё три часа, потом я должна встретиться с Колином возле моря. Но Джианна подсчитала правильно: я проспала слишком долго и не знала, смогла бы проснуться самостоятельно. На одно мгновение мне стало жутко. Я испугалась саму себя. Всё чаще, в прошедшие дни во время сиесты, у меня были тяжёлые, гипнотические сны, так крепко овладевающие мной, что приходилось бороться за то, чтобы снова проснуться. И когда это наконец-то удавалось, мне тут же хотелось снова уснуть. Теперь тоже, мне совсем не хотелось вставать.

— Я думаю, я ещё полежу немного. Моя голова…, - пробормотала я извиняющимся тоном. Мне хотелось побыть одной, чтобы не рассердить Джианну и Паулья из-за моего внезапно вновь вспыхнувшего гнева. Хватало уже и того, что они беспокоились.

Пауль положил мне на лоб руку, проверяя есть ли температура.

— Может быть ты слишком долго находилась под солнцем?

— Может быть. — Я смущённо пожала плечами. — Только что я была не совсем в сознании. — Зато змея была рядом. Так близко… Как она вообще попала в комнату? Через щели в ставнях?

— Тогда отдыхай, сестрёнка. Я принесу тебе что-нибудь попить. А потом найду эту проклятую тварь…

«Прячься, быстрее!», подумала я страстно, ещё раз коротко увидев перед собой гадюку, как она беззвучно уползала через сухую зелень сада. Она должна спрятаться. Я не хочу, чтобы ей пришлось из-за меня умереть. Она ничего мне не сделала.

После того, как Пауль принёс стакан воды, я вновь растянулась на кровати и повернулась к стене, направив взгляд на то место, на котором ночь за ночью, показывался скорпион. Я была частью его территории. Его посещения стали любимым ритуалом. Я не боялась его, так же как не боялась змеи.

В мыслях я вернулась к моим снам. Я видела два, и они переплелись друг с другом, подвела я итог с закрытыми веками. Первый… о. Да, это действительно никого не касалось. Теперь я снова могла сложить фрагменты. Гриша. Опять. Я прорычала от досады, когда вспомнила. В этот раз моё подсознание постаралось ещё больше. Я хотела переспать с ним. Очевидно и он со мной тоже. То, что мы оба этого хотели, даже не обсуждалось и не стоило ни одного нашего слова. Это было настолько явно и естественно и предопределено нашей судьбой, что мы забыли обо всём на свете, существовали ещё только мы. Никакой семьи, никаких друзей, никаких обязательств. Только мы и наши тела, которые не могли жить друг без друга. Я кое-что ожидала от этого акта, даже всё, казалось, будто таким образом я смогу стать другим человеком…

И этот сон снился мне как раз тогда, когда в моей кровати лежала змея. Фрейд бы сильно порадовался такому сну.

Но змея не вселяла в меня страха, даже на одно мгновение, и никакого желания. Когда я почувствовала её, Гриша сразу же испарился, не оставив ноющей тоски, которая обычно портила мне день, после сновидения с его участием. Потому что я знала, что смогу в любой момент вернуться к нему, если только позволю случиться тому, что требовал от меня сон.

Нет, Фрейд, ты не прав, подумала я победоносно. Я сама была змеёй. Во втором сне моего тела больше не существовало. Я покинула его, моя душа заняла тело змеи. Меня переплела чистая гармония. Гармония, которую я никогда не смогу испытать, являясь человеком.

Один раз мне уже снилось, будто я превратилась в животное. Тогда это тоже показалось мне более желанным. Когда я проснулась, то сразу же осознала, что я человек, даже если пыталась сохранить в себе энергию животного. Но сейчас я несколько минут лежала в кровати и не могла двигаться, потому что что-то от меня, всё ещё находилось под чешуёй змеи и не хотело уходить. Я зашипела на Джианну… Если бы она подошла ещё ближе, я бы цапнула её… Но действительно ли я хотела укусить Джианну? Или же что-то другое, угрожающую, тёмную тень, которая была готова опуститься на меня? Тессу?

Вздыхая, я перевернулась на спину и смотрела на мерцающие тени на потолке, отражение постоянной игры ветра в белых тополях.

Уже прошло несколько дней с тех пор, как Колин присоединился к нам, и в течение всего этого времени я видела его только несколько часов. Ужин при свечах хотя и не стал катастрофой, но в нём не содержалось даже искры романтики.

Я не могла винить в этом Колина, хотя настойчивый, шепчущий, действующий на нервы голос в голове, с удовольствием бы это сделал. Прежде всего это мой брат испортил всю атмосферу. По-другому нельзя было сказать, как бы мне не хотелось. Пауль не мог принять Колина. А мы — не считая Тильманна — были слишком восприимчивы, чтобы проигнорировать его и всё же провести приятный вечер. Пауль, хотя и прилагал усилия, но было заметно, что он следил за каждым движением Колина и чувствовал себя неуютно в его присутствие. Кстати, это относилось не только к Паулю, но и ко всем людям, приближающимся к нам. Больше всего им хотелось выгнать нас из ресторана, хотя мы вели себя примерно, оплатили счёт, оставили щедрые чаевые и хвалили еду, из которой Колин, с трудом проглотил лишь несколько кусочков. Атмосфера была напряженной: постоянный лай собак — в Италии очень много собак — хныканье и рёв детей и кажущаяся чуть ли не похотливой навязчивость деревенских кошек, трущихся о ноги Колина и снова и снова пытающихся запрыгнуть на стол. Конечно люди не моли идентифицировать источник этого волнения, но одно было ясно: мы мешали.

Я уже лишилась иллюзий, когда мы добрались до места. Я представляла себе живописную, горную деревушку, наподобие Веруккьо, который между тем казался мне священным городом. Но бедность Калопеццати кричала с каждой улочки, каждой ниши, с каждого входа в дом. Фасады домов казались грязными, стены осыпались, улицы нуждались в ремонте. Я задавалась вопросом, имелась ли вообще в этих забавно узких улочках функционирующая система канализации.

И всё-таки, даже здесь наверху, перед нами представал удивительный вид на море и вечная игра цветов из серого пляжа, сухой поросли дрока и спокойной, бесконечной лазурной воды, которую я постепенно начала принимать, и которая мне даже начинала нравиться. На пиццерию тоже нельзя было пожаловаться. Пластиковые стулья и столы, как везде, но чистые, и вначале ещё очень вежливое обслуживание.

Я старалась видеть положительные аспекты и наслаждаться тем, что Колин сидит с нами. Но то, как за ним наблюдал Пауль и его неодобрение, а также пугливо-враждебная реакция других людей — всё испортили. Возможно Джианна была права, предполагая, что совместный ужин в приятной атмосфере делает счастливым. Но это не соответствует действительности, когда рядом находится Мар.

Вскоре Колин ушёл. Между нами не возникло никакой нежности, потому что Колин держал руки при себе, чтобы не раздражать брата (во всяком случае я надеялась, что причина в этом), а мне не хотелось никакой близости, пока официанты мрачно на нас смотрели, а детки мутировали в орущие яростные свёртки. Я чувствовала себя виноватой. Как должно быть тогда чувствовал себя Колин?

Он ушёл в самый разгар ужина, лишь коротко коснувшись рукой виска. Прошёл небрежно, но как всегда неприступно вниз по улице, чтобы забрать Луиса, привязанного возле заброшенной конюшни, в стороне от города, и поскакал охотится в горы.

Потом Колин не показывался полных два дня и две ночи. Лишь на третий день, во время заката, он внезапно появился с Луисом на пляже. Мы как раз играли в волейбол и в этот раз, люди отреагировали хотя и сдержанно, но дружелюбно. Наблюдать за тем, как Колин уговаривает Луиса переступить через прибой и пойти с ним искупаться, было желанным спектаклем, а расстояние между демоном и людьми настолько большим, что они не замечали его ауры, или возможно просто не хотели замечать. Кроме того, Колин выглядел сытым.

И это было действительно зрелищем! Хотелось записать эту сцену, Андреа даже попытался, но — о какой сюрприз — его камера на мобильном устроила забастовку. При всей интуитивной сдержанности и возможно страха, было невозможно упустить из виду, какой бескомпромиссный диалог связывал друг с другом мужчину и лошадь, а также каким фантастическим наездником являлся Колин. Когда ему наконец удалось заставить Луиса проскакать в контролируемом галопе по накатывающему прибою, некоторые поклонники солнца даже захлопали в ладоши. Джианна разглядывала его с невинным очарованием и громко размышляла над тем, даст ли он ей уроки верховой езды на Луисе.

Я же тихо стояла, держа в руках волейбольный мяч, покрытый писком, и не смотря на страх перед лошадьми, мне хотелось быть частью этой игры. Колин лишь коротко остановился возле нас, после того, как закончил свой урок плаванья с лошадью и спросил меня, смогу ли я завтра, примерно в 10 вечера, встретиться с ним на пляже. Это был настолько обычный вопрос, что я озадачено сказала «да» и позволила ему проехать мимо, в направлении нашего дома. Он должен ещё кое-что со мной обсудить, добавил он, прежде чем вдавить пятками в бока Луиса. Наверное, речь пойдёт о Тессе, о формуле и о том, что мы планируем сделать. Он вновь хочет узнать, разработали ли мы уже план действий. Должно быть так и есть. Но в этом вопросе я не смогу ему помочь. Я сама ничего не знаю. Пока что Тильманн не посвятил меня в свои планы, и это иногда просто доводило меня до кипения. Но на самом деле необходимости в этом-то не было, потому что счастья нам с Колином не светит. Меня ужасно раздражало, признаться себе в этом, но моей вины здесь нет. Если он пропадает где-то целыми днями, то понятно, что это скорее контрпродуктивно, и собственно он должен об этом знать. Почему же тогда отсутствовал? Почему избегал меня?

Нет, мне не стоит стыдится моего сна с Гришой, решила я упрямо. Такие сны меня точно не посещали бы, если бы Колин обращал на меня больше внимания. Действительно ли его голод такой сильный, что он постоянно должен торчать в горах?

Но об этом я смогу спросить у него прямо сейчас. Наедине, без посторонних зрителей, потому что как только наступят сумерки и подойдёт время ужина, пляж опустеет. Есть ещё вопросы, которые отягощают мою душу. Уже в течение нескольких дней они не дают мне покоя, когда у меня появляется слишком много времени для раздумий. А значит довольно часто.

Моё чувство одиночества с приездом Колина ещё усилилось. Его отсутствие я осознавала слишком явно, а моя ненасытная тоска совсем не убавилась, ведь перед моими глазами, с утра до вечера, маячила влюблённая парочка. Часто я чувствовала себя совершенно излишней. Да, пришло время что-то изменить.

Я встала, приняла душ, одела короткую, джинсовую юбку и маячку и прошла на кухню. В то время, как Джианна стучала горшками и сковородками — в бочонке моллюски из моря, переживали как раз свои последние минуты, прежде чем их бросят в кипящую воду — я взяла холодный кусок пиццы из холодильника, быстро его съела и запила парой глотков пива. (Итальянское пиво настолько разбавлено, что даже я, выпив его, почти ничего не чувствовала.) Потом я, коротко кивнув, вышла из дома. Может быть Джианна и Пауль даже радовались, что смогут провести один вечер без меня. Тильманн в любом случае опять сидел на чердаке, наказывая нас своим отсутствием.

Когда я увидела Колина, одиноко стоящего ко мне спиной в прибое, моё сердце забилось быстрее, но это был беспокойный стук, а не равномерный и бодрящий. Предчувствие? Я остановилась и нахмурившись проверила, не стоит ли мне лучше вернуться домой. Нет, ни в коем случае, поэтому я подошла к нему.

— Эй, — поприветствовала я. Закат солнца окрасил его красноватым цветом. Всё в нём казалось пылает, но вскоре его волосы и глаза вернут обычный чёрный цвет. Веснушек на коже уже почти не видно. Однако заглянуть в глаза он мне не позволил, направив взгляд на воду, но я всё же могла представить, как они, в запутанном калейдоскопе из зелёного, бирюзового и коричневого, отражали уходящую голубизну моря.

— И о чём же ты хотел поговорить со мной? — спросила я холодно, чтобы он перестал сдерживаться. Пусть не думает, что я ожидаю большего, но я, в свою очередь, надеялась, что он хочет не только поговорить.

Колин всё ещё смотрел на горизонт, когда ответил.

— Я хотел напомнить тебе о твоём обещании.

Мне стало одновременно жарко и холодно. Я правильно поняла? Из-за этого он пригласил меня сюда?

— Ты хотел — что? Но…

Наконец- то он повернулся. Нет, он не шутил. Невыносимая серьёзность лежала в его взгляде и одновременно предостережение, которое я хотела растоптать.

— Я сдержал моё обещание, Эли. А что с твоим?

— Я не могу поверить в то, что ты говоришь об этом здесь и сейчас, Колин! Я не могу в это поверить! — воскликнула я. Мой голос звучал сдавленно, потому что гнев и беспомощность сжали мне горло.

— Поверь. Это так. Что с твоим обещанием? — повторил он без эмоций, хотя его глаза коротко вспыхнули, как будто в них тлел убийственный гнев. Я сделала шаг назад, не из-за того, что испугалась, а потому что не хотела начать его бить и пинать.

— Я должна была только подумать, таким было моё обещание, и я подумала! Только подумала!

— Не ври, Эли. — Колин сократил расстояние между нами, но не прикоснулся ко мне. Я чувствовала его холодное дыхание на лице. Его волосы играючи, потянулись к моим. Снова я хотела отступить, но упёрлась пятками в песок, пусть не думает, что я его боюсь. — Ты не размышляла, ни одной секунды. Ты отодвигаешь это на позже.

— Потому что бесполезно думать над этим сейчас! Совершенно бесполезно! — крикнула я. Я проклинала отчаяние, прозвучавшее в моём высоком крике. Оно стучало в моей голове и напирало на тонкие стенки вен. И всё же, я казалась себе бессильной. Он ведь не может иметь это ввиду. То, как он это сказал — должно быть это только тест, возможно даже шутка, какой-то дурацкий, самурайский экзамен, о котором я забыла. — Это бесполезно, пока не пришла Тесса, а до тех пор я не буду над этим думать! Я не буду! Потому что потом, ты больше не захочешь умирать, так как будешь свободен!

— Ах, значит ты одна решаешь, когда собираешься выполнить своё обещание? Значит вот как? — издевался Колин. — Ты ошибаешься. Я никогда не буду свободен. Я пойман в себе.

— Прекрати болтать так пафосно, пожалуйста, Колин! Я этого не вынесу! Скоро придёт Тесса, и тогда ты пожалеешь о том, что вообще думал о смерти…

— Что же, пока что она не пришла, или я что-то пропустил? — О, как я его ненавижу, этот надменный взгляд, похожие на маску, угловатые черты лица, высокомерную улыбку.

— Нет, не пришла, но разве тебя это удивляет, если ты отсутствуешь целыми днями, а как только мы встречаемся, даже не прикасаешься ко мне? Разве по-твоему это привлечёт её?

— Такова наша повседневная жизнь, Элизавета. Так выглядит наша повседневная жизнь. Я ухожу, ты ждёшь меня, а когда я рядом, тебе нужно отсылать других людей прочь, если уж они не уйдут по собственному желанию, потому что чувствуют себя в моём присутствие не комфортно. Но скорее всего они уйду самостоятельно. Постепенно, ты станешь одинокой, возможно не сможешь работать, потому что будешь страдать из-за изоляции, заболеешь и заработаешь депрессию. Будешь пытаться остановить старение, чтобы я и дальше желал тебя, станешь не уверенной, будешь сомневаться в себе, как ты уже сейчас часто делаешь. Люди перенесут отвращенные, которое испытывают ко мне, на тебя, даже не поняв этого, а когда мы будем вместе, ты будешь со мной ссориться, вместо того, чтобы спать. Без меня тебе будет…

— Прекрати! Колин, пожалуйста прекрати! — Я зажала руками уши, но его слова повторялись в моей голове, как бесконечное эхо. — Прекрати, я не хочу этого слышать.

— Это не справедливо, Эли, — прошептал Колин и я не знала, имел ли он ввиду себя — или нас обоих?

— Прекрати. — Теперь я захныкала, потому что у меня больше не было сил кричать. Он вымотал меня. Я опустилась на колени и не двигалась, когда волна накатила и намочила мою юбку.

— Перестань, Эли. Мне не нравится, когда ты встаёшь передо мной на колени. — Колин потянул меня за локоть наверх. Как всегда, он не причинил мне боли, но его хватка была однозначной. Он не терпел моей слабости. Он настаивал на том, чтобы я выполнила обещание.

— Ты не даёшь мне ни одного шанса, — пожаловалась я, когда смогла снова говорить. Я не всхлипывала, хотя каждый слог причинял боль в горле. — Ты не даёшь мне ни одного шанса доказать, что мы можем быть вместе счастливы, чтобы Тесса пришла, и чтобы мы показали, что ты… — Слишком много «что» в одном предложение. Он всё равно не верил мне. — Кроме того, я не могу об этом думать, пока не узнаю некоторые вещи о тебе, которые не понимаю. У меня есть ещё несколько вопросов. — Мои аргументы — это чисто тактические переговоры, и я уверена в том, что Колин разгадал это. С другой стороны, они звучали логично, а ведь он использовал любую предложенную ему возможность, чтобы объяснить, что не совместим с людьми. Пусть сделает это и сейчас.

— Тогда начинай, — ответил он сухо.

— Ладно. Ладно… — Я не торопилась, собралась с мыслями и вздохнула. Я не хотела казаться истеричной, когда буду говорить о таких интимных вещах. Они для меня достаточно неприятны, но не дают покоя, с тех пор, как мы в последний раз расстались на побережье Балтийского моря. Тем не менее, мне всё же не удалось упаковать их красиво. Прежде чем я смогла остановить себя, у мня вырвалось грубое обобщение мыслей, сплетённое в неуклюжий, чудаковатый вопрос.

— Почему ты не спишь со мной по-настоящему?

Колин удивлённо приподнял брови, а его левый уголок рта дрогнул.

— По-настоящему? Что по твоему богатому опыту по-настоящему, Эли?

— Да, хорошо, на Тришене было всё… э… так, как обычно себе это представляешь, — пыталась я избежать деталей. — Но потом… настоящее, половое сношение было всего лишь один раз, понимаешь? Весной, когда я приехала к тебе на Тришен. Потом… потом было только… — Сдавшись я закончила моё заикание. Я раз и навсегда должна признать, что не могу говорить о сексе. А слово «только» на самом деле не подходило к тому, что я тогда ощутила. «Только» не могло описать пережитые мною множество чувств. — Разве ты не понимаешь, что я имею в виду? — спросила я неуверенно, когда Колин, слегка забавляясь, лишь смотрел на меня. Он не предпринимал никаких попыток вмешаться, чтобы помочь.

— Половое сношение, — передразнил он меня качая головой. — Эли, ты в самом деле понимаешь, как насладиться общими воспоминаниями. И да, я знаю, что ты имеешь в виду. Да, точно, это было так, как ты сказала.

— И почему это так? Хорошо, то что мы, здесь в Италии, ещё не занимались сексом, ты обосновал, даже если я считаю твою аргументацию глупой, но да ладно, пусть будет так. А на Тришене, после тренировки каратэ, ну, наверное, это была предварительная стадия к аскетизму, да? — Я подняла взгляд, а он небрежно замахал рукой, чтобы показать, что я могу продолжать. — Хорошо, аскетизм. Но в лесу с волками, там мы могли заняться им. Нам было ясно, что мы привлечём Тессу, мы даже говорили об этом, а я была ещё опьянена воспоминаниями и никогда бы не испугалась тебя!

Колин сел на песок, скрестив ноги. Я последовала его примеру. Наши колени касались друг друга, когда он нежно погладил меня по голому плечу.

— Есть две причины. Одну ты знаешь. Это та, по которой я к тебе сейчас тоже ещё не прикоснулся, хотя ты, в своей короткой юбке, очень осложняешь мне эту задачу. Но есть и другая. Я не хотел, чтобы ты беспокоилась о том, что можешь забеременеть.

— Что я — что? — Внезапно у меня перехватило дыхание — не потому, что меня удивили его слова, а потому, что во время нашего прощания возле моря, именно это опасение крутилось у меня в голове. Я смогла вычеркнуть его из памяти лишь благодаря успокаивающему знанию о том, что Колин бесплоден. Я попыталась избежать взгляд Колина, когда он наклонился вперёд и испытующе на меня посмотрел, но мои плечи не подчинились приказу. Краснея, я опустила вниз веки.

— У тебя ещё идёт кровь, Эли? — тихо спросил Колин.

Потребовались несколько напряжённых вздохов, только потом мне удалось вскочить на ноги, и я так взбесилась, как этого требовала моя встревоженная душа.

— Это не твоего ума дела, Колин Блекбёрн!

Я повернулась на босых пятках и зашагала мимо него вдоль пляжа. Лёгкий вечерний ветерок, едва мог охладить моё пылающее лицо. Через несколько шагов я поняла, почему так сильно расстроилась. Причиной была не только пикантная тема, но и формулировка Колина, заставившая меня так вылезти из кожи. Такая прямая, такая меткая и такая… бестактная! Никто не имел права спрашивать у меня такие вещи, используя такие откровенные слова.

— Ой! — Я не видела, куда иду и фронтально врезалась в его твёрдую грудь. Конечно. Он быстрее меня, более бесшумный и ловкий. Этим он сводит меня с ума.

— Лесси… это всего лишь вопрос. Да к тому же обоснованный. Если мне нельзя спрашивать тебя об этом, тогда кому? Я думал ты менее скованная.

— Это ничего общего не имеет со скованностью! — возразила я бурно. — Совсем ничего! Это никого не касается, никого, кроме меня, это моё личное дело, я не с кем об этом не говорю, не говорила даже с моими подругами, ни с мамой, ни с папой, потому что это принадлежит только мне, это мой перерыв, время для моего тела и меня! — Я так сильно скрестила руки на груди, что мышцы свело судорогой. — Никому в эти дни нельзя прикасаться ко мне или приближаться и у меня никогда не было потребности дискутировать об этом, никогда!

Я не преувеличивала. Это правда, даже если мама, во время моего переходного возраста, принимала такое поведение на свой счёт. Мои подруги то же, никогда не могли понять, почему я последовательно не принимаю участия в их женских разговорах. Но Колин внимательно выслушал меня, продолжая смотреть всё так же открыто, как будто понял, что я пыталась объяснить.

— Твой перерыв, говоришь?

Я кивнула и немного расслабила руки.

— А теперь тебе его не хватает, этого перерыва. Сколько уже?

— С… вскоре после Тришена у меня в последний раз были месячные, но совсем слабые, а потом… больше не было. — Я не знала, почему вдруг заплакала. В этой ситуации нет ничего прискорбного, я даже считала это практично, если бы не подсознательный страх, что я беременна или заболела. Но то, что я теперь чувствовала, была скорбь и мучительный страх из-за того, что скажет мне Колин.

— Знаешь, Эли… — Колин не пытался прикоснуться, но я почувствовала, как он мысленно снова приблизился, осторожно подобрался ко мне. — Мы Мары, сами по себе, не бесплодны. Ты конечно знаешь, что случается с самками крыс, когда у них бывает сильный стресс?

— Ты что, хочешь сравнить меня с самкой крысы?

— Я подумал, что тебе будет легче говорить об этом, если окунуться в знакомые сферы науки, — ответил Колин с утончённой и очень изощрённой иронией. — Они становятся бесплодными, разумная, естественная реакция, если посмотреть на это более внимательно, потому что при постоянном стрессе нельзя родить здоровый приплод или даже вырастить его. Боюсь, что наше влияние на человеческих женщин похоже, своего рода милость природы. Это не так, что мои бесполезные штуки, как ты однажды назвала их, не производят сперму.

О Боже, теперь он опять стал таким откровенным. С одной стороны, мне это нравилось, но с другой я так же теряла дар речи и смущалась.

— Вместо этого, цикл женщины прерывается, у них больше не происходит овуляции или, что ещё намного хуже, но якобы возможно только, если занимаешься сексом с полукровкой, происходит зачатие ребёнка, но в течение первых недель женщина его теряет.

Я начала дрожать. Получить выкидыша — это один из моих постоянных кошмаров, потому что я пережила, как подобное перенесла мама. После атаки на папу. Конечно же после атаки на папу — перед атакой, меня ещё не было на свете. О Боже, после атаки на папу… Почему я раньше никогда об этом не думала, никогда не связывала с тем, что случилось с папой? Только теперь я снова вспомнила эти мрачные дни; мамино осунувшееся, заплаканное лицо, отсутствие аппетита и душащая печаль, которая окутала весь дом; капли крови на коврике в ванной, на которые я смотрела, после того, как папа повёз маму в больницу, а Паулю и мне дал указание быть послушными, они скоро снова вернуться. Много часов я сидела там, на холодном полу ванной комнаты, и не могла сдвинуться с места. Мне было пять лет, но теперь я снова вспомнила каждую деталь, как будто это произошло только вчера. Хотя я старалась, на протяжение многих лет, забыть эту тёмную главу нашей семьи.

Колин не лгал. То, что он говорил — это правда. С моей мамой такое случилось. Или может произошло что-то ещё? Есть много причин для выкидыша. Но мой инстинкт подсказывал, что в случае мамы была только эта одна.

— Возможно у тела существует своего рода интеллект, который чувствует, что растущий в нём ребёнок — не нормальный, и поэтому отторгает его. Или может быть это просто стресс, который мы Мары или полукровки, вызываем у людей, когда приближаемся к ним. Но это случается очень редко, и со мной ничего не произойдёт. Я ведь камбион. На Тришене не было ни малейшей опасности. После того, как ты скользнула в мои воспоминания, твоё тело совершенно вышло из ритма. Моё воздействие на женский цикл чаще всего в действие вступает немедленно. Ты никогда не сможешь зачать от меня ребёнка, никогда.

— Кто говорит, что я хочу иметь детей? — спросила я глухо, всё ещё слишком испуганная, чтобы переварить то, что только что услышала. Я прокашлялась, чтобы восстановить голос. — Я не хочу детей, ещё никогда не хотела.

— Ты опять лжёшь, — сказал Колин сурово и схватил меня за запястье, прежде чем я смогла снова сбежать. — Эли, не забывай, кто я и какие у меня есть способности! Все те чувства, что сейчас бушуют в тебе, противоречат твоим словам. Не считай меня дураком!

Мой озноб превратился в дрожь, когда я поняла, какие чувства Колин только что прочитал во мне.

— Да, это верно, я однажды думала, что беременна, после того, как переспала с Энди, а когда заметила, что всё же не беременна, узнала наверняка, то на одно мгновение почувствовала что-то вроде… разочарования? Грусти? — Я вопрошающе посмотрела на Колина. Его глаза теперь, когда солнце зашло, снова стали глубоко-чёрными, но им не хватало мерцающего блеска. Также небольшие, знакомые складки, выражающие беспокойство, образовались в уголках его губ.

В то время я тоже, посмотрев в зеркало, обнаружила морщинку между глаз. Я не понимала, почему почувствовала разочарование, когда неделями ранее, не могла прожить спокойно ни одной минуты, а мои мысли кружились лишь вокруг предполагаемой беременности.

— Да, может быть, это была грусть, и я чувствую эту грусть каждый раз, когда вспоминаю. На один короткий момент. Но это не значит… — Мне не хватило воздуха, и я вздохнула, после чего продолжила говорить. — Это не значит, что я автоматически хочу иметь детей или хотела одного от Энди. Я не хочу детей, Колин, уже только потому, что буду любить их так сильно, что не смогу прожить и дня, не беспокоясь, что с ним может что-то случиться, а это сведёт меня с ума… Я не смогу вынести эту любовь. Я это знаю, Колин. Я чувствую слишком много. Со мной так всегда, и в этом случае, чувства лишат меня жизнерадостности. Я больше не смогу сделать ни шага без страха. — Устало я замолчала. Я ещё никогда не делилась ни с кем этими мыслями, а теперь поделилась с существом, которое никогда не испытывало любви матери. Причинила ли я ему этими словами боль?

Из-за этого он смотрел на меня теперь чуть ли не с горьким выражением лица?

— Колин я…

Прежде чем я смогла найти предложение, которое выразило бы то, что я чувствовала, он развернулся и исчез в мягкой, шелковистой темноте юга.

Я опустилась на песок и оставалась сидеть там, хотя прибой приближался и как голодное животное лизал мои ноги, но здесь нет ни отлива, ни прилива. Он не может утянуть меня с собой.

Когда стало настолько темно, что я больше не могла различить, где встречаются вода и небо, я тоже встала и вернулась в дом.

Пауль и Джианна сидели вместе на террасе, слушали музыку и пили вино.

— Короткое было свидание, — заметила небрежно Джианна, но я ничего не ответила. Она представления не имела, каким ужасным может быть свидание, если делишь его с камбионом. Вместо того, чтобы любить друг друга, ты говоришь о смерти, выкидышах и бесплодии.

Как парализованная, я лежала на кровати, пока Пауль и Джианна, перешёптываясь, не уединились в своей комнате, а террасу оставили сверчкам, ящерицам и гекконам.

Только когда скорпион, треща, спустился по стене вниз и остался сидеть рядом с моим лицом, я смогла повернуться на бок и наконец-то уснуть.

 

Интермеццо

— На помощь… на помощь! — Этот писклявый, ничтожный крик, совершенно непригодный для того, чтобы разбудить или даже насторожить какого-нибудь человека. Скорпион рядом, беззвучно шмыгнул под кровать. Он, как и я, чувствовал, что здесь кто-то есть. Задыхаясь, я наполнила мои от страха затвердевшие лёгкие воздухом, чтобы вновь позвать на помощь, в этот раз громче и сильнее. Но не успела.

— Тихо, это я, не бойся… Лесси, это я…

— Блин, вот напугал. — Всё моё тело дрожало, и, хотя я теперь знала, что нет причин для такой реакции, мои нервы ещё несколько секунд сходили с ума, прежде чем и они приняли, что мужчина в моей комнате, на самом деле знакомый человек. — О Боже, как я испугалась…, - сказала я ещё раз, чтобы объяснить моё странное поведение. Я, наверное, в эти поздние, ночные часы, ожидала всё что угодно, только не того мужчину, который как тёмная тень, больше фантазия, чем реальность, стоял возле моей кровати.

— Один раз я зашёл к тебе, как обыкновенный смертный, то есть через дверь, а ты наложила в свои несуществующие трусики. Я даже постучал.

Это действительно он. Несомненно, Колин. Я действительно напугалась бы меньше, если бы он повис надо мной на потолке. Я думала это грабитель или нападение, может быть даже чужой Мар… только не он. Что я только что увидела во сне? Я не могла вспомнить. И разве мы несколько часов назад не разошлись, поругавшись? Да или нет?

Раздосадовано я поняла, что знала совсем мало, поэтому не могу суверенно владеть ситуацией, в частности потому, что Колин, если меня не обмануло зрение, был совершенно голый. Голый, не считая кожаного браслета на запястье. И он уже сел ко мне на кровать. Я всё ещё видела его как неясный силуэт, лишь глаза иногда посылали искры сквозь темноту моей комнаты. Я нерешительно протянула руку и коснулась его колена.

— На тебе ничего нет, — заметила я укоризненно. Колин и голый — это не хорошая основа для объективного разговора. Но возможно он вовсе и не хочет вести его со мной.

— На тебе тоже, Эли. Я подумал, что после того, когда я приехал, ты объявила, что моя рубашка излишняя, тебе будет легче выносить моё присутствие, если я сниму всю одежду.

Да, конечно. Им управляла только милосердная самоотверженность, что же ещё?

— Легче это не то слово…, - закапризничала я. — И я… я должна тебя увидеть. Так не пойдёт.

Я должна его увидеть, и мне нужен свежий воздух, но прежде всего мне нужно сделать что-то, в чём я была бы уверенна, что не потерплю неудачу или скажу какую-нибудь чепуху. Я откатилась в подножие кровати, встала, неуклюже прошагала к высоким ставням, ведущим на террасу и оттолкнула их от себя, так что в комнату проник скудный, но достаточный свет — свет луны, которая наконец-то взошла и бросала свои серебристые лучи на море. Они отражались даже от листьев тополей. Лёгкое дуновение солоновато-тёплого и всё же бодрящего воздуха ударило мне в грудь. Меня охватила приятная дрожь.

— Постой так, Лесси. Только одно мгновение.

Я чувствовала, как его взгляд ласкает мою голую кожу; я даже воображала, что могу сказать, где он находится именно сейчас. На моём заде. Или всё же на руках. Впадинах колен? Снова подул лёгкий ветерок и охлаждая, высушил крошечные капельки пота на висках и лбу. Мои волосы зашуршали, как тонкая бумага. Медленно я повернулась к Колину. О да, он точно голый. Ещё какой голый. Его кожа светилась в свете луны, как будто состояла из лепестков цветка — редкого, голубоватого-белого растения, которое показывается лишь тогда, когда все люди спят. Я единственная, кому позволено смотреть на него и прикасаться.

Покраснев, я всё же завороженно изучала небольшие выпуклости мышц на верхней части его туловища, выделяющиеся в сумерках. Мышцы не культуриста, а атлета. Другие вещи тоже выделялись. Ещё более чётче. Волосы трещали, как и мои, они пленили меня. Меня успокаивало лишь то, что он смотрит на меня не менее завороженно, чем я на него. Мы стали друг для друга восьмым чудом света. Может мне остаться стоять ещё какое-то время, потому что здесь у меня лучшая и более могущественная позиция для сложных дискуссий, чем если бы я лежала рядом с ним на кровати.

— Я не хочу спорить, Эли, — опередил меня Колин. — Это может разбудить остальных, что будет досадно, не так ли?

Возможно это действительно будет досадно. В этом он прав.

— Но я… когда мы недавно…

— Мне очень жаль, что я оставил тебя стоять на пляже, — избавил он меня от трудностей в поиске слов. — Иногда и я дохожу до крайности и не знаю, что делать дальше. Я забыл, какая ты невыразимо упрямая и твердолобая женщина.

— Ах, — глуповато ответила я. — Значит ты извиняешься?

— Нет. Не думаю, что в том, что я сказал, беру всю вину на себя. Но я сожалею о том, что расстроил тебя и заставил плакать. Некоторые вещи даже я не понимал.

— Сожалеешь? — спросила я с нежной строгостью. — Сожаления для меня немного маловато.

— О, сожаление — это намного больше, чем ты можешь ожидать от демона Мара, моё сердечко. Прежде всего тогда, когда он с эрекцией сидит на краю твоей кровати.

В моём горле поднялось глупое хихиканье. Может стоит сегодня ночью настроиться на перемирие. В конце концов Колин больше не затрагивал тему Тесса, а также тему о его собственной смерти. Никаких теорий фертильности, никаких женских разговоров. Только мы вдвоём, при свете луны, без одежды. Это более благоприятные условия, позволяющие забыть обо всём, чем были до сих пор в этом смехотворном отпуске.

Было не просто вернуться прямым и твёрдым шагом назад и лечь к нему в кровать настолько мягко, насколько мне это хотелось, но, когда наши губы встретились, тянущее покалывание внизу живота в любом случае показало, что ходьба не принадлежит к моим излюбленным действиям и совершенно излишняя. Колин должно быть поохотился; его кожа была теплее, чем обычно, а запах соблазнительней. Мне приходилось держать себя в руках, чтобы не укусить его. В какой-то момент я всё-таки укусила. Из-за чистой самозащиты.

— Боже мой, сколько же у тебя рук? Семнадцать? — вздохнула я, спустя несколько тихих деятельных минут.

— Только две, однако две очень опытные и умелые.

— Очень умелые, ты старый хвастун, — похвалила я милостиво и прислушалась к рокоту в его груди. Он пульсировал в том же ритме, как и мой мчащийся пульс.

— Я чувствую, как бьётся твоё сердце, Лесси.

— Это не сердце, — исправила я его. Нет, это не сердце, но самые интимные регионы моего тела объединились вместе с его ударами. Колин тихо рассмеялся, не убирая своей руки. Я повернулась на бок, чтобы упереться лбом, так, как мне нравилось делать, в его плечо, которое постепенно становилось холоднее. У меня определённо только две руки, но и они тоже, не такие уж неумелые и неопытные — и они жаждали завоевания.

Я думала, оставить ли мне глаза открытыми или закрыть их, и приняла решение закрыть, чтобы мужество не покинуло меня на пол пути. Хотя я уже один раз исследовала тело Колина, исследовала с открытыми глазами, и о любви ещё не было и речи — мы даже не поцеловались. Но тогда я думала, что передо мной лежит только его оболочка и быстренько принялась её тщательно исследовать и проверять, есть ли волосы на теле. К счастью меня прервал его очень даже присутствующий дух, прежде чем я стала слишком смелой. Тем не менее, пока я думала, что его духа там нет, было легче. Теперь же он здесь, и, когда я проводила пальцами по его груди и животу, меня охватила девичья застенчивость, но ещё сильнее было любопытство.

Двадцать сантиметров дальше на юг, я немного приостановила пальцы. Хм. Я всегда задавалась вопросом, о чём вообще думал Бог, когда создавал нижние регионы наших тел. Может он просто устал от всех своих других дел и схалтурил. Во всяком случае, они не стали красивыми, ни у мужчины, ни у женщины — не то, что понимаешь под традиционной эстетикой. Я считала, что они не подходят к остальной человеческой анатомии. Только у нас у женщин есть явное преимущество, так что мы можем лучше скрыть наш шедевр создания. У голого мужчины его невозможно не заметить. Должно быть это странное чувство, когда между ног постоянно что-то болтается, и у тебя, по большей части, нет возможности контролировать его. С другой стороны… Я блаженно погладила бархатистое место, на котором у других мужчин росла по крайней мере щетина, а потом смело опустила руку ниже, чтобы продолжить исследования.

Верхняя часть тела Колина задрожала. Я удивлённо остановилась. Этой малости хватило, чтобы повергнуть его в экстаз? Я ведь ещё совсем ничего не сделала. Его приглушённый стон перешёл в сердечный смех. Он смеялся надо мной!

— Боже, Эли…

— Не можешь объяснить, что здесь такого смешного?

— Твои мысли… — Колин прижал руку к своему животу, который всё ещё трясся от смеха. — У любого другого, если бы он смог их прочитать, была бы острая проблема с потенцией…

— Тогда хорошо, что я не сплю с любым другим, — парировала я и начала придумывать искусные стратегии защиты. — Я только считаю, что это очень странная конструкция.

— Это? Это он.

— Он? — Я снова захихикала. — Твоя вторая личность, да? Нет это она.

— Почему она?

— Часть.

— Очень мило, Эли. Не советую тебе писать любовные романы.

— Я и не собираюсь, — ответила я холодно. — Во всяком случае… она ведёт самостоятельную жизнь. Совершенно независимую от всего остального, как мне кажется… — Так как веселье Колина совершенно не сбило её с толку.

— О, в этот момент мы оба на одной волне, она и я, поверь мне, — опровергнул Колин мои полунаучные объяснения.

— Хмммм… кстати сегодня в обед мне приснилось, что я ядовитая змея, — рассказала я сонно, потому что это, по словам Фрейда, как раз подходило к теме.

— Да, иногда самопознание начинается во сне, — подразнил Колин. Я открыла один глаз, чтобы посмотреть на него. Он откровенно ухмылялся, волосы спутанные и извивающиеся, глаза пылают чёрным огнём. Я занимаюсь сексом с Мефисто. Удовлетворённо я снова закрыла веко.

— Ах, Колин, Иеремия Блекбёрн…, - пробормотала я, растягивая каждый слог, потому что мне так нравилось говорить его имя. Тем не менее, казалось очень сложно использовать голос или даже строить предложения. — Такие моменты я люблю больше всего. Рядом с тобой… мы голые и… говорим о глупых вещах… и всё-таки… — У меня больше не было контроля над тем, что я говорю и что хочу сказать. Слава слетали с языка, как будто я под гипнозом. — Тем не менее, мне покажется предательством, если мы сейчас… продолжим, и… — На нескольких секунд я совершенно вырубилась, потом постаралась прийти в себя. Я ведь должна закончить предложение. А то он не поймёт, что я имею ввиду. — Но предательство против кого? — спросила я — или только подумала? — Против кого?

— Против себя самой, Лесси. — Колин осторожно убрал от себя мою руку и положил мне на лоно. Я ничего не могла сделать, и при следующем глубоком вздохе впала в ласковою, мягкую темноту и покорилась сну.

 

Дискредитация

— Ну и как? Ты счастлива? — О нет. Только не Джианна. И прежде всего не сейчас. Но она уже стоит в моей комнате. Сдавшись, я открыла глаза. — Она придёт? Колин сегодня ночью был у тебя, не так ли? Я слышала вас и… э-э… — С обоих сторон носа Джианны появились крошечные морщинки. — Я видела, как он стоит на террасе. Голый. Поэтому спрашиваю… вы счастливы, да? Что-то подобное делают только счастливые мужчины, выходя голыми на террасу. Несчастливый мужчина такого не сделает. Никогда в жизни!

Я ничего не ответила, ещё слишком шокирована тем, что только что пережила и увидела. То, что это был только сон, не имело значения. Нервно я провела языком по ряду зубов и вздрогнула, когда чуть не порезала его своими острыми, коренными зубами. Но боль принесла облегчение. Они у меня ещё есть, все на месте. Несколько минут назад мой рот был мёртвой, чёрной дырой. Нет, мои зубы ещё здесь, и они не шатаются.

Были ли мы с Колином счастливы? Мне не удалось вызвать в памяти последнюю ночь. Слишком уж сильным был призрак страха из моего сновидения. Я уже в течение нескольких минут сидела, выпрямившись на кровати, но не могла избавиться от него. Выстрел всё ещё звенел у меня в голове.

— Значит несчастливы? Элиза, честно — так не может продолжаться. Я больше не могу так! Я вот-вот сойду с ума. Это ожидание изводит меня. Мне постоянно плохо, я больше не могу спать, у меня всё время панические атаки и… Что вообще с тобой такое? Эли? Ой-ой, она идёт. Конечно, она отправилась в путь, и ты это как раз почувствовала…

— Нет. Джианна, пожалуйста, успокойся. Она никуда не отправилась.

— Ты плакала? — Джианна подошла к кровати и у меня сразу же начали пульсировать и болеть виски, но на этот раз меня это не удивило. Только что мне в голову загнали пулю.

— Нет, но… — Несмотря на боль, я снова покачала головой. Я не могла поверить в то, что только что увидела во сне. Как только моё подсознание могло придумать что-то подобное? До сих пор я всегда каким-то образом могла истолковать мои сны, связать с реальностью, даже если связь и была странной, но всегда существовала. Но в этом, она совершенно отсутствовала. Надеюсь, что отсутствовала.

Я не могла оставаться дольше наедине с этим сном. Я должна рассказать о нём.

— Мне приснилось, что моя мать… она… о Боже…

— Не мучай меня так, Эли. Я становлюсь невыносимой, когда мои нервы перевозбуждены, а они уже перевозбуждены. Больше вряд ли возможно.

— Я была больна. Смертельно больна, — начала я запинаясь обобщать то, что пережила. — Опухоль головного мозга, злокачественная и скорее всего смертельная. Диагноз меня не удивил, но я была полна решимости бороться, по крайней мере попытаться. Даже если шанс выздороветь, был крайне маленьким. После того, как врачи сообщили мне, что со мной такое, я легла в кровать… Кстати, это было дома в Кёльне, в бывшем доме, и я была моложе, думаю мне было шестнадцать…

Я сглотнула, потому что появилось такое чувство, что меня сейчас вырвет. Джианна взяла меня за вспотевшую руку и гладила её.

— Продолжай, Эли. Тебе не полегчает, если будешь молчать.

Я посмотрела на неё.

— Нет ничего, что сможет сделать этот сон лучше. Ничего. — Дрожа я выдохнула. — Значит, я лежала в кровати и пыталась подготовиться к тому, что меня ожидает, как вдруг в мою комнату вошла мать и встала рядом, упёрла руки в бока, с холодным, недружелюбным выражением лица. В этом всё равно нет никакого смысла, сказала она, лечение слишком дорогое, да к тому же бесполезное, я стану для неё лишь обузой, а потом всё равно умру, а она не может себе этого позволить. Я хотела возразить, сказать, что хочу бороться, но не смогла ничего сказать, потому что у меня внезапно больше не стало зубов. Они все выпали! — Снова я сглотнула. — А потом… потом… она вытащила из кармана пистолет, приставила его к моему виску и выстрелила. Она просто выстрелила! Моя собственная мать убила меня!

— Мадонна… — Пальцы Джианны обхватили мою руку намного крепче, чем можно было бы списать на желание утешить меня, но я не сопротивлялась. Я радовалась, что чувствую кого-то, кто без сомнения не собирается меня убивать. — Эли, твоя мать никогда в жизни не сделает такого, никогда. И ты не больна. Ты совершенно здорова. И зубы у тебя ещё все на месте…

— Здесь не только это, Джианна. Я не сразу проснулась. Я почувствовала, как эта пуля пробуравила мне голову, и я умерла. Всё вдруг отдалилось, мысли, чувства, всё… а потом наступила темнота и моё сознание исчезло, навсегда… Навсегда! Я была мертва!

— Нет! Нет. Ты лишь пробудилась ото сна, иногда, когда просыпаешься, испытываешь что-то подобное и… — Джианна боялась, как и я. Я видела это по мерцанию её жёлтых глаз. Она больше ничего не хотела слышать. Теперь она изо всех сил будет пытаться отвлечь меня, и я решила позволить сделать ей это. О конце моего сна нечего сказать. Я могу только надеяться, что моё подсознание ошиблось в своём представление о смерти, и за этим всепоглощающим небытием что-то следует. Что-то, где я ещё смогу думать и чувствовать, вместо того чтобы полностью и навсегда, быть стёртой с лица земли.

— Мне тоже иногда снятся странные сны. Знаешь, на что специализируюсь я? На снах о знаменитостях, — без разбора лепетала Джианна. — Да, мне снятся знаменитости и странным образом, чаще всего речь идёт о знаменитостях, которые раньше меня совсем не интересовали. Например, братья Кличко. Они оба уже снились мне, и не раз! Каждый раз я помолвлена с одним из них, но не знаю с кем. Потом, такая же прекрасная, моя чисто-платоническая ночь с Ричардом Гиром. Или то, что я не могу себе объяснить — мои поцелуи с Гэри Барлоу. У него были ужасно сухие губы, и когда мы целовались, он казался таким печальным. Я никогда не была фанатом Take-That, но с тех пор, как встретила Гэри во сне, я смотрю внимательнее, когда он появляется по телевизору… Кажется, будто между нами существует связь, только благодаря этому сну. Хотя на самом деле считаю Робби Уильямса намного более увлекательным.

— Джианна…

— Я уже молчу. Ты точно знаешь, что Тесса не отправилась в путь? Полностью уверенна? — Это не давало эй покоя. С подозрением она положила руку себе на живот. — Я уже давно должна была начать готовить завтрак, но мне так плохо от напряжения, потому что я постоянно думаю: может быть сегодня она придёт. Сегодня она придёт! Эли, я начинаю постепенно сходить с ума…

— Колин вряд ли бы оставил меня одну, если бы мы приманили её. Кроме того, я не чувствую, что она приближается. Всё, как всегда.

— Но вы сегодня ночью уже… э… бух, бух? — Бух, бух. Чего бы там Джианна под этим не подразумевала.

— Мы были вместе, — ответила я сдержанно.

— И он был голый! — Джианна состроила такое лицо, как будто требовалось выяснить криминальное дело. — И всё же вы друг с другом не спа…

— Я не знаю, почему тебя должно это заботить, — остановила я её и встала, обмотав простынь вокруг голых бёдер, собираясь исчезнуть в ванной, но Джианна оборонительно загородила дверь. Как только я подниму руки вверх, чтобы прогнать её, останусь голой, а я в этот момент не хотела оголяться перед Джианной. Я уже и так чувствовала себя обнажённой и униженной, уже только из-за её настойчивых вопросов.

— Меня это заботит, потому что может привлечь демона, который по желанию способен либо превратить в демонов и нас тоже, либо прикончить! Эли, я серьёзно: так не может продолжаться! Если вскоре что-нибудь не случится, то Пауль и я уедим. Пауль тоже чувствует себя не хорошо, а он только совсем недавно чудом сбежал от своего Мара.

— Ты что, призываешь меня переспать с Колином, чтобы Тесса наконец пришла? — набросилась я на неё. Оказывается, чувство унижения может стать ещё сильнее.

— Нет, ради Бога! — парировала Джианна, подняв руки вверх. — Скорее я хочу, чтобы ты поняла, что возможно это больше не получится…

— Что не получится? — Я вызывающе на неё смотрела, хотя сердце сжалось от обиды.

— Стать с ним счастливой, — ответила Джианна удивительно твёрдым голосом. — Может ты больше не сможешь стать с ним счастливой, и тогда нам лучше уехать или по крайней мере начать искать твоего отца. Всё лучше, чем это жалкое ожидание чего-то, что возможно никогда не случится.

От негодования я больше ничего не могла сказать. Зато в голове возникла сцена, которую я не могла вспомнить, когда проснулась. Теперь же она казалась намного более конкретной и живой. Колин ещё раз разбудил меня. Или он встретился со мной во сне? Я открыла глаза и посмотрела на него, рука всё ещё лежала на лоне, чувства, пойманы в бушующем водовороте из желания, тоски и меланхолии.

— Моё существование кажется мне бессмысленным и одержимым, Лесси. Пожалуйста попробуй это понять. Я хочу, чтобы оно закончилось чем-то прекрасным. Я не хочу, чтобы с тобой повторилось тоже, что снова и снова случалось с другими. Ты не должна меня бояться.

Почему я вспомнила это именно сейчас? Теперь я не могла сосредоточится на ответной атаке. А что ещё хуже: мои глаза стали подозрительно горячими, и я почувствовала, что за лбом назревает целый поток слёз. Против них я редко выигрываю.

— Как ты можешь утверждать, что этого никогда не случится? — Я боролась, как могла, за самообладание и достоинство.

— Потому что мне это знакомо. Я знаю, через что ты проходишь. — Глаза Джианны потеряли свой блеск, когда она, взяв меня за локоть, провела к кровати, побуждая сесть. Я осталась стоять не поддавшись. — Я же тебе однажды рассказывала, что была вместе с этим манипулятивным мудаком, Рольфом. Вначале было всё замечательно, он ухаживал за мной, присылал открытки с романтическими признаниями, разглагольствовал о бабочках в животе и большой любви…

— … всё вещи, которых Колин никогда не делал и никогда не сделает! — вмешалась я холодно.

— Здесь важен принцип, Эли. Дело в том, что я думала, что пылаю от любви и что наконец-то нашла мою вторую половинку. Я хотела в это верить, изо всех сил. И поэтому продолжала верить и тогда, когда он начал плохо ко мне относиться. Я хотела удержать эту мечту. Мечту, что мы предназначены друг для друга, что всё станет хорошо, если только мы создадим правильные условия, получше узнаем друг друга, убедим всех наших скептиков… Но стало поздно уже в тот момент, когда он впервые причинил мне насилие. С этим нельзя справится. Конечно ты пытаешься, я тоже пыталась, два битых года. Но твоя душа отказывается слушать. Всё это время, я ни разу не была счастлива, не могла расслабится, не испытывала удовлетворения, всегда присутствовал страх и недоверие, хотя я думала, что могу игнорировать эти чувства, что должна их игнорировать, как будто это был мой долг. В конечном счёте, они оказались сильнее. Они всё отравили. Я насиловала саму себя, оставаясь рядом с ним.

— Ты прочитала об этом в энциклопедии? — Речь Джианны прозвучала в моих ушах стерильно и скопировано, как будто она где-то подхватила её и выучила наизусть — да, как будто она ничего общего не имели с ней самой.

— Я не могу сформулировать по-другому, Эли. Мне нужна эта дистанция. Если её нет, тогда это ранит. Понимаешь? Тогда я воспринимаю это слишком близко к сердцу… Мне ещё каждую ночь снятся о нём сны. Каждую чёртову ночь!

Я сразу же поверила ей. Мне было знакомо проклятие постоянно возвращающихся снов.

— И почему твой Рольф сделал это с тобой? Почему так плохо с тобой обращался и манипулировал? Почему?

Джианна печально рассмеялась.

— Очевидно он наслаждался, превращая людей в своё орудие. В этом мире просто встречаются мудаки, Эли. Он даже не замечал этого по-настоящему. Недавно он написал мне, что иногда вспоминает старые, добрые времена. Какие добрые времена, спрашиваю я себя? Не было никаких добрых времён.

— Видишь — в этом то вся и разница. Он мудак. Он просто делал это, не размышляя. — Каждое слово давалось мне с трудом, поэтому я говорила необычайно медленно и с ударением, почти как перегруженная учительница. — У Колина же была необходимость. Он дал мне пощёчину, чтобы спасти жизнь; и он раздавил мне руку и почти утопил, чтобы спасти Пауля — твоего собственного парня! Я попросила его сделать всё возможное, рисковала своей собственной жизнью! Или ты предпочла бы, чтобы Пауль отдал концы?

Тяжело вздыхая, Джианна опустилась на кровать.

— Если бы в то время мне кто-то сказал всё это, как сейчас я тебе, я бы отреагировала точно также. Я бы оборонялась, объявив всё вздором. Но оглядываясь назад, я бы радовалась, если бы у кого-то было мужество объяснить мне мою ошибку. Так что если хочешь, можешь с этого дня ненавидеть меня, я всё равно скажу. Он пнул тебя в живот, Эли, и…

— Я задаюсь вопросом, как вы вообще увидели это! Как смогли увидеть? — На террасе внезапно раздался шум от передвигаемых стульев, и звон посуды. Пауль добровольно взялся за приготовления завтрака. С размаха я захлопнула, стоящую на распашку, стеклянную дверь. Пусть мы даже задохнёмся — Пауль не должен ничего услышать из этого разговора. Тогда это будет так, как если подольёшь в огонь бензина.

— Даже если вы это видели, Колин пнул меня в живот только чтобы умножить мой гнев и таким образом отравить Францёза…

— Я это знаю, Элиза. Тебе не нужно оправдывать поведение Колина. Я же тебе сказала, он мне нравится, и здесь ничего не изменилось, совсем наоборот. Я убеждена в том, что ему не нравилось делать это с тобой, он не действовал легкомысленно. Но всё-таки он совершил это, и для твоей души не имеет значения, были ли это меры для спасения жизни или нет. В этом-то и вся трагедия. Насилие остаётся насилием.

Теперь она снова впала в этот обучающий, психотерапевтический жаргон. Да, она точно хорошо поговорила с моим отцом на том конгрессе, где они познакомились. Папа тоже мог отлично говорить так, будто цитирует из учебника.

— Возможно вы найдёте способ жить с этим, но счастье…, - продолжила Джианна немного мягче, когда я ничего не ответила, так как мне не хватало аргументов. Потому что, не смотря не на что, она права. Насилие остаётся насилием. — Уже сейчас, так скоро после того, как всё случилось… не знаю…

— Я считаю, что с твоей стороны довольно нечестно то, что ты тут вытворяешь, Джианна. — Я не могла по-другому, как опять наброситься на неё. То, что она сказала, выбило у меня почву из-под ног. Я должна отбиваться, чтобы не пойти ко дну. — Знаешь, в какой на самом деле ситуации застряли Колин и я? Каждый здесь ожидает, что мы станем счастливы, а ведь именно тогда часто случиться что-то ужасное — даже у самой довольной, нормальной, свободной от насилия пары появились бы проблемы! Осчастливить Пауля было ещё достаточно легко, он ведь ничего не знал о наших планах и позволил себя увлечь, но с Колином и со мной…

Чёрт. Теперь я, не желая этого, даже с ней согласилась. Мы не можем заставить счастье прийти силой, не для самих себя. Не тогда, когда знаем, что пытаемся сделать это.

— Элиза, ты же рассказывала, что Колин был в концлагере, и Тесса вытащила его оттуда…

— Нет, я тебе этого не рассказывала. Я не говорила, что это Тесса освободила его. — Откуда Джианна знает? Я была убеждена в том, что не упоминала в связи с этим о Тессе.

Джианна смущённо посмотрела на пол.

— Ладно, признаюсь, он сам рассказал мне. Сегодня ночью. Мы коротко поговорили…

— … когда он был голый? — недоверчиво прервала я её.

— Он встал в тень, так что я только видела, как сверкают его глаза, ничего больше. — Что же, всё остальное не светиться, подумала я устало. — Не беспокойся, я ничего не видела. Я спросила его об этом, потому что мне было интересно и из его описания поняла, что она спасла его.

Колин добровольно рассказал Джианне о своих самых травматических, пережитых в жизни событиях? Одно мгновение я даже не могла больше думать из-за ревности.

— Он сказал не много, Эли, я быстро поняла, что он не хочет об этом говорить, желает поскорее вернуться к тебе. — Где, однако, не появился. По крайней мере он отделался от Джианны. — Только… если Тесса вытащила его оттуда, то я задаюсь вопросом, как она узнала, где он. Ведь там он точно не был счастлив. Так что должен быть ещё один способ приманить её… может, если ему становится совсем плохо? Тогда она тоже приходит?

— Нет, — прошептала я, хорошо зная, что я сейчас действительно совершу предательство, потому что этого Колин стыдился больше всего на свете. — Он позвал её.

— Уф, — сказала Джианна после небольшой паузы, сдув несколько тёмных прядей со лба, которые сегодня ещё не знакомились с расчёской. — Он позвал её. Это конечно было очень унизительно, но с другой стороны… такая возможность есть. Он может позвать её, — размышляла она. — И она не закончила метаморфозу?

Об этом я ещё не думала. Как Колин с ней справился? Или ей снова удалось что-то на него перенести? Был ли он раньше менее демоническим, чем сегодня?

— Он может позвать её, — повторила Джианна громко. — Не так ли, Эли? — Мои беспокойные мысли рассеялись.

— Он может. Но не сделает. Никогда. Джианна, пожалуйста, не требуй этого от него, он не должен знать, что ты в курсе, собственно даже я не должна знать! Вот блин, зачем я тебе только рассказала? Не причиняй ему такой боли…

Если он узнает, что я предала его, рассказав кому-то другому о его слабости, его самом большом поражении, это будет означать конец наших с Колином отношений.

— Ты не хочешь по крайней мере спросить его?

— Нет. Нет, я не могу. Джианна, не проси, да он и не согласится, в этом отношении я достаточно хорошо его знаю.

— Завтрак готов! — крикнул Пауль с улицы. Интересно сколько он услышал из нашего разговора? Достаточно, чтобы узнать, каким образом освободился Колин? Почему я не могу держать рот на замке? Может моё слишком часто упомянутое подсознание хотело наказать Колина? Но за что? За то, что он хотел спасти меня и моего брата? Никто не должен наказывать его, даже я, кому пришлось пройти через ад, чтобы выполнить этот план.

— Завтрак готов… Ты слышала, Эли? — прошептала Джианна. Она выглядела слегка взвинчено, а её ресницы дрожали. — Сейчас мы позавтракаем. Поедим булочки, мёд, варенье, свежую, нарезанную дыню, выпьем, кофе. Потом пойдём на пляж, будем купаться, играть в волейбол, пообедаем, поспим во время сиесты, вернёмся на пляж… и всё это время будем ждать, что она внезапно решит прийти… Я ещё сойду с ума!

— Тогда возвращайтесь домой, — сказала я холодно. — Уезжайте! Я не хочу никого принуждать оставаться здесь. — Это то, о чём вчера вечером говорил Колин? Я прогоню друзей, потому что они не справляются с глубоко укоренившимся отвращением и страхом и переносят его на меня? Это уже происходит?

— Ах, Эли… Это не решение, я это знаю, но… — Нет, это не может случиться так быстро. Я должна бороться за них, не только за Джианну, но и за Пауля и Тильманна. Хотя Тильманн тоже любит читать лекции, но он, по крайней мере, не придирается постоянно к Колину. Всякий раз, когда Джианна ставила под сомнения мои отношение с Колином, у меня появлялось такое чувство, что она ставит под сомнение меня. Тем не менее я не хотела потерять никого из них. У меня ещё никогда не было таких друзей как они.

— Следующие дни Колин всё равно будет на Силе, — начала я вести переговоры, прежде чем станет поздно.

Джианна прислушалась. Конечно же ей был знаком термин Сила; наверное, она знала обширный, дикий, горный лес Калабрии и поэтому понимала, что эта область должна быть для Колина идеальным охотничьем угодьем.

— Колин сказал, что там есть волки, — быстро продолжила я, когда увидела, что вызвала её интерес. — Они там есть, не так ли?

— Да, по крайней мере об этом говорят…, - нерешительно подтвердила Джианна.

— Он хочет найти их. Когда мы бываем так близки, как сегодня ночью, сначала он должен хорошо поохотится. До тех пор, с нами ничего не случиться, это я обещаю. Я не хочу сейчас возвращаться домой, Джианна. Я хочу ещё провести время с вами, здесь в Италии. Пожалуйста.

Мои слёзы закапали на простынь и голые колени. Я всегда им проигрывала. Иногда я себя за это ненавидела.

— Согласна. Не реви, Эли, всё хорошо, мы не уедем. Тогда я просто буду рассматривать мою тошноту, как диету. Хотя она мне и не нужна, ну что же… Джианна убрала мои волосы за плечи, заглянув в лицо. — Эй, малышка, не плачь…

— О чём ты ещё говорила с Колином? — спросила я, всхлипывая, потому что хотела избежать дальнейших психологических диалогов.

— Ни о чём особенном. О том, о чём можно поговорить, когда встречаешь голого Мара на террасе. О том о сём, без всякого смысла. Но, ах да… он сказал, что дом плесневеет. Он что-то учуял, что не смог классифицировать и что его насторожило. Не понимаю. Это будет первый дом, который заплесневеет в такой сухоте.

— У Колина нос, как у собаки. Он чует всё. — Но и я не имела представление, чтобы это могло быть.

— Честно говоря, он так меня запутал, что я даже не подумала спросить его насчёт вашего счастья. Я даже не вспомнила об этом. В голову приходили исключительно мрачные темы. Поэтому-то я и упомянула о концентрационном лагере… На нём ведь был одет только его браслет. Ну давай, идём теперь завтракать. Ты разбудишь Тильманна?

Джианна открыла двери, ведущие на террасу, прежде чем мы пострадаем от теплового удара. Ещё даже нет десяти утра, а термометр на моей прикроватной тумбочке показывал 32 градуса.

— Конечно. — С недавних времён Тильманна приходилось заставлять покидать свой чердак, а это лучше всего получалось, если завлекал его едой. Может быть мне действительно стоит пока оставить без внимания тему Колина и Тессы и позаботиться о моём (бывшем?) лучшем друге. После пространных психологизаций Джианны его молчаливость казалась желательной, даже если всё могло без предупреждения изменится и Тильманн тоже начинал читать не менее пространные лекции. Но мне и то и другое нравилось.

Мне будет достаточно просто молча посидеть рядом с ним, если я только смогу почувствовать, что нас связывает.

Колин ни в коем случае не должен оказаться прав. Мои друзья должны остаться моими друзьями. Мне нельзя потерять их.

Мы ведь только совсем недавно нашли друг друга.

 

Плоть бога

Я хотела подождать ещё несколько минут, прежде чем оденусь и пойду к Тильманну и прислушивалась к звукам на террасе, где мирно сидели и завтракали Джианна и Пауль. Меня удивляло то, как хорошо они понимали друг друга, потому что я считала, что Джианна довольно сложная в общении. В её благих намерениях я почти никогда не сомневалась, но она могла быть беспокойной и настойчивой. К тому же, в ней замечалось сверлящее любопытство и неожиданная властность, прорывающаяся в некоторых областях жизни, а всех остальных она деградировала до своих домашних рабов. Когда я размышляла об этом, то всегда чувствовала себя уличённой, потому что Колин тоже винил меня в подобных качествах. Кроме беспокойства. Беспокойной я больше не была. Для беспокойства было слишком жарко.

Пауль принимал причуды Джианны с ангельским терпением, так же, как Джианна компенсировала юмором и странными житейскими премудростями проблемы Палуя в его физическом состояние и определяемое Марами прошлое. Сказать, что Пауль брюзга было бы слишком, но его серьёзность и подсознательная меланхолия, которые раньше не приличествовали его характеру, никогда не отступали. Я обеспокоенно вспомнила наш короткий разговор вчера вечером, когда встревоженно спросила его, всё ли в порядке, потому что он, с осанкой семидесятилетнего, который слишком перегнул палку с газонокосилкой, свисал со стула и задыхался. И это только из-за того, что повесил одну поклажу белья в саду. Пауль попытался успокоить меня, сказал, что всё не так ужасно, но я знала, он преуменьшал плохое состояние своего здоровья. Поэтому не отступала, пока он не дал мне отеческий совет, не всегда так сильно идентифицировать себя со страданием других. Так сильно идентифицировать! Как будто я это планирую. Я ведь не могу смотреть на него и ничего не чувствовать, как это возможно? Он же мой брат! И действительно ли это так желательно? Почему люди всегда думают, что я могу принять решение и впредь больше не быть такой чувствительной? Будто мне не хватает лишь доброй воли? Если бы я могла принять такое решение, я бы уже давно это сделала.

Но я не стала ругаться. В этом не было смысла. Просто он отличается от меня. Я попыталась утешиться тем, что выздоровление требует время и в мыслях пожелала, чтобы Колин был рядом. Он ещё никогда не обвинял меня в том, что я чувствую слишком много.

Когда моя забота о Пауле становилась слишком обременительной, я кроме того, пыталась успокоить себя тем, что его склонность к грубым шуткам, не смотря на атаку, прекрасно сохранилась. Я продолжала считать, что у него есть харизма. Независимо от всего этого, я была уверенна, что он станет хорошим врачом. Может быть он воплотит в жизнь свои осторожные соображения и снова возобновит медицинское образование. Тогда он сможет исправить испорченную осанку Джианны и позаботится о её синдроме раздражённого кишечника.

То, что она была психически истощена и ей приходилось постоянно бороться со связанными с нервным состоянием недугами, подпитывало мою нечистую совесть. Я уже в Гамбурге заметила, что её желудок сразу же реагирует на любой стресс, и да, в последнее время у меня тоже часто пропадал аппетит. Тем не менее Джианна не производила впечатления, будто ослабла. Когда она шла по улице, то держалась более прямо и гордо, чем раньше. Так же я считала, что её смелые черты лица смягчились. Италия ей подходила.

Подходила ли она и мне? Для меня всё ещё было непривычно, что не нужно одевать больше, чем максимум три вещи и часами ходить в бикини; моя кожа загорала очень медленно, а волосы изо всех сил сопротивлялись ветру, солёной воде и безжалостному солнцу.

Были ещё другие аспекты, мешающие мне чувствовать себя здесь как дома. Например, итальянский хлеб. Поэтому я решила пока отказаться от завтрака. После кошмара и разговора с Джианной, у меня всё равно не было аппетита, а постоянный белый хлеб постепенно опостылел. Итальянцы не знают, что такое чёрный хлеб. Купить можно только продолговатый, плоский белый хлеб, у которого уже спустя один день, корочка становилась чёрствой, и вообще, он был вкусным, лишь сразу вытащенным из печи — а именно тогда, когда на него что-то положишь (лучше всего толстый слой варенья или мёда). В противном случае тесто не имело никакого вкуса. Меня удивляло, что мы ещё не маемся хроническим запором. Собственно хлеб, должен был нарушить нашу пищеварительную систему.

Нет, завтракать я не хочу. И если Тильманн всё ещё не собирается поговорить со мной, то я могу сесть у него на балконе и успокоиться; здесь он не сможет возразить ничего против, это балкон, а не его комната, и он, в любом случае, спустится вниз. Уже когда я поднималась по лестнице, ведущий на чердак, я услышала шум душа из его крошечной ванной. Тем лучше. Тогда он не сможет услышать мои шаги и преждевременно прогнать.

В его комнате царил хаос; вещи были разбросаны по полу, MP3-плеер лежал на подушке, две пустые бутылки стояли рядом с прикроватной тумбочкой, книги, выстроенные стопками, валялись там и сям, кровать не заправлена, а пол в песке. Я прошла мимо беспорядка и сразу же уединилась на балконе, всё ещё находящегося в тени, и на плитки которого, Тильманн положил матрас. Простое, но очень уютное место. Кроме того, отсюда хорошо видно море.

Сначала я только села на матрас, но потом моя голова стала настолько тяжёлой, что я поддалась силе притяжения и вытянулась. С Гамбурга, я больше не могла спать так долго, как раньше, но как только в первой половине дня впадала в бездействие, то очень быстро уставала, прежде всего, когда ночью не особо хорошо отдохнула. Моё тело редко было таким податливым и расслабленным, как по утрам. Это было чистой роскошью, подремать в такое время, когда раньше приходилось сидеть в школе, а все остальные люди шли на работу.

Эта мысль даже в отпуске завораживала меня. Я как раз собиралась закрыть глаза, лишь на одно мгновение и подождать, пока Тильманн будет готов выйти из ванной, как вдруг заметила коробку с биологическим шоколадом. Она стояла в пределах досягаемости под карнизом. Тильманн хранил свой шоколад на улице? Он что, захотел приготовить себе шоколадное фондю? Или температура на балконе действительно ниже, чем в комнате, где жара никогда не отступала и даже ночью ещё опускалась с крыши, потому что деревянные балки и камни вбирали её в себя?

Внезапно у меня потекли слюнки. Шоколад… Я уже на протяжение многих дней не ела шоколад. Может быть это именно то, чего мне не хватает. Когда так жарко, как здесь, даже не думаешь о шоколаде, но дома в Кёльне и Вестервальде не проходило ни одного дня без шоколада. Шоколад — это мой эликсир жизни. Когда в доме не было шоколада, я нервничала.

Было ли решение настолько очевидное и простое? Мне нужен шоколад? Иногда самые простые решения — самые гениальные. Ведь никто даже не думал, что пенициллин растёт на заплесневелом хлебе. Возможно мне нужен шоколад, чтобы стать счастливой, да, возможно он поможет произвести выброс той унции серотонина, которого мне срочно не хватало.

Во всяком случае, вреда он мне не принесёт, а Тильманн справиться с потерей, если ему не будет хвать одного двух кусочков. Не поднимаясь, я вытянула руку вперёд и придвинула коробку. Потом тихо радуясь опёрлась на локти и приподняла крышку.

— Фу, — вырвалось у меня. Что это за запах? Землистый и влажный, и очень горький — намного более горький, чем может быть чёрный шоколад. Он заплесневел или испортился? Нет, шоколад не плесневеет. Он, самое больше, бледнеет и теряет свой аромат. Я убрала крышку в сторону и заглянула в коробку.

— Грибы? — спросила я испуганно. — Тильманн разводит грибы? — От террасы наверх доносился тихий смех, видимо Джианна вернула равновесие и всё-таки не потеряла рассудка. У меня же напротив, появилось такое впечатление, что мой сыграл со мной шутку. В коробке росли грибы. Маленькие, уродливые грибы на тонких ножках, которые своими, похожими на паутину, корневыми переплетениями, обвивали светлый субстрат, выглядящий влажным и скользким. Тильманн что, подался в микологи? И почему, ради Бога, он прятал грибы в коробке от шоколада — и не только, он ещё и скрыл это от нас. Может его смущало новое хобби? Нет, это не логично. Только одно стало совершенно ясно: должно быть это те грибы, которые учуял Колин сегодня ночью. От них шёл затхлый запах.

— Грибы…, - пробормотала я растерянно. — Что он собирается делать с грибами?

— Обмануть Тессу, — раздался позади звучащий так часто бесчувственно голос Тильманна. Однако в этот раз в нём явно слышался недовольный тембр. Я вздрогнула и быстро накрыла крышкой вонючие растения. Тильманн осторожно, но решительно выбил коробку из моих рук носком ноги. — Разве я не говорил, чтобы ты держалась подальше от моих вещей?

— Возможно. Ты тоже не выполнил уже многое, о чём я тебя просила. Это только грибы! Почему ты разводишь грибы? Я не понимаю. Или мне снится сон?

Я села, подняв на него взгляд. Его волосы были ещё мокрые, но он уже оделся.

— Не сон и это не только грибы. Блин, Эли, у тебя и вправду нет терпения, да? Я же сказал, что посвящу тебя в детали, когда придёт время. Ты не можешь просто подождать.

— Послушай, то, что я обнаружила их, было чистым совпадением, я собиралась съесть кусочек шоколада, честно! Если хочешь знать более точно, то я в прошедшие дни не особо много о тебе думала. Что, скорее всего, как раз то, что ты и замышлял, не так ли? Кроме того, есть и другие вещи, о которых мне нужно было подумать.

Например, о Тессе. Подожди, что сейчас сказал Тильманн? Он хочет с помощью грибов обмануть Тессу? Как, скажи не милость, это сделать? Может это вонючки, которые собьют с толку её чутьё? Тогда им нужно ещё подрасти. Хотя они и не очень хорошо пахли, но Тесса, определённо, воняла намного хуже. Я не могла представить себе, что Тесса позволит сбить себя с толку чем-то, что пахло более приятно, чем вонь её затхлых одеяний. Кроме того, мы хотим заманить её, а не прогнать.

Тильманн начал ухмыляться. Двумя пальцами он указал на свой лоб, а потом на мой.

— У тебя появляются морщины, Эли. Ещё никогда не слышала о магических грибах?

— Магические грибы? Магические грибы, — повторяла я, роясь в мозгах и ища скрытые, отложенные знания. Встречалось ли мне уже где-то это понятие? Магические грибы. Что в них такого магического? Их вид точно нет. Или может быть вкус? Их действие? О, их действие… конечно… — Это психогенные грибы! Это психогенные грибы, да? — Как в школе, я нечаянно подняла руку вверх, как будто хотела ответить на вопрос учителя, что дало дурацкой ухмылки Тильманна ещё больше запала.

— Правильно. Галлюциногенные грибы. Моя первая культура. Я хотел рассказать тебе о них, когда буду уверен в том, что они действительно действуют, но… они действуют, — заключил он объективно. Они действуют. Значит он их попробовал. Я в недоумении покачала головой.

— Ты здесь наверху выращиваешь наркотики? Что ещё растёт в этих четырёх стенах? Конопля? Мак? Может ты ещё и набор для химии с собой прихватил? Тильманн, ты вообще знаешь, как это для нас опасно? Итальянские копы в таких вещах точно не особо щепетильны и кроме того на этой улице живёт мафия…

— О, Эли, не играй снова в блюстителя добродетели. Из других вещей я привёз сюда совсем немного, а грибы вырастил сам, потому что надеюсь, что от них будет самый лучший эффект, но только в том случае, если не применять химического удобрения и добавок и…

— Подожди. Другие вещи? Какие другие вещи? И что общего они имеют с Тессой?

Если это всё-таки сон, то он начинал утомлять.

— Тогда позволь мне закончить, не перебивай постоянно своим кваканьем и не ставь всё под вопрос относительно морали, хорошо? И прежде всего, давай поговорим в комнате, а не здесь снаружи; я не доверяю в таких вещах ни Джианне, ни Паулю. Они начнут размахивать ещё большими, моральными дубинами, чем ты.

— Ну ладно. — Я встала и не смотря на растущую жару, смерилась с тем, что Тильманн закрыл балконную дверь, оставив лишь узкую щель. Мы сели рядом на прохладные плитки, облокотившись о стену, в которой тихо потрескивало тепло.

— Тогда рассказывай. Что за другие вещи? И почему?

— ЛСД, экстази, амфетамин… самое обычное, то, что принимают, для расширения границ восприятия.

— Самое обычное? Но тебе ведь ясно, что есть люди, которые не принимают что-то подобное и которым это не нужно?

— Эли… если ты сейчас же не замолчишь, я больше ничего не скажу.

— Я не могу молчать! Я и так была достаточно слепа, я должна была знать… — Я прижала руки к щекам, а потом напряжённо провела по влажным от пота волосам. — Блин, Тильманн, я пообещала твоему отцу, что мы присмотрим за тобой. Что он скажет, когда ты вернёшься наркоманом?

— Тьфу, да он никогда не поймёт…, - прорычал Тильманн, положив голову на колени. Глубоко вздохнув, он снова вернул свою рассудительность. — Я не наркоман. Я попробовал все эти вещи всего лишь один раз и…

— Как пару дней назад, когда у тебя был такой стеклянный взгляд, да? Ты вовсе не мастур… э… — Я подчёркнуто безучастно смотрела в балконную дверь. Опля. Проговорилась.

— Ты думала я дрочил? Ты так обо мне думаешь? Что я захотел занять комнату здесь наверху, чтобы спокойно — ей, Эли, да это становится всё более экстремальным…

— Ну, ты ведь мужчина! Без девушки! Ты хотел избавиться от меня, тебе нужна была свобода действий, что по-твоему мне ещё думать?

— Значит мужчины для тебя — вот это, машины для мастурбации? — Тильманн явно серьёзно обиделся; такое случалось с ним примерно так же часто, как комета Галлея кружила на небосводе.

— Нееет, — возразила я, растягивая слово. — Конечно же ты ещё читал и спал — хотя ты не можешь спать — размышлял… размышлял? И пробовал наркотики.

— Пробовал наркотики, чтобы узнать, как они действуют. Об этом ведь нельзя где-то прочитать. Синтетические наркотики — это дерьмо, я так и полагал. У них хоть и есть хорошие эффекты, но я думаю они не слишком ненастоящие, сильно нарушают химию нашего тела. Это может озадачить Тессу. А вот грибы… с грибами всё может сработать…

— Что? — спросила я обессиленно. — Что может сработать?

— Искусственные мечты. Твоя идея! Это ты навела меня на такую мысль, не помнишь?

О да. Я помнила. День, когда мы принимали сауну в лесу. Я громко размышляла, есть ли возможность, создать мечты, и в тот же миг отвергла эту идею.

— Но я ничего не говорила о наркотиках, — строго наставила я Тильманна.

— Не. Это придумал я, когда смотрел, как ты, прислонившись к дереву, гладила его ствол. Это было почти что видением. Именно это и является решением. Именно это я и хочу сделать. Я хочу создать искусственные мечты. — Тильманн повернулся и взглянул на меня, огонь в карих глазах и лёгкий триумф в улыбке. — Я обману Тессу. Если она отберёт у меня опьянение, тогда я ведь ничего не потеряю, потому что без наркотика его бы не было, так ведь? Она похитит то, что я вовсе не могу потерять, потому что как правило, у меня бы его не было. Поэтому она не сможет меня превратить. Если всё пойдёт так, как надо, то в тот момент я смогу снова ясно думать и сделать то, что должен, захватив её врасплох. Таким образом мы сможем её обмануть.

Моя челюсть отвисла, когда я поняла, что он имеет ввиду. Это было необычно, нелегально и рискованно — но во всём скрывалась убедительная логика. Его план был прямо-таки гениальным.

— Ты чертовски умненький паренёк, знаешь? — прошептала я, хотя похвала на самом деле наполовину приходилась мне. Ухмылка Тильманна передалась мне. Уголки моих губ поползли вверх, в то время как мозг каждую секунду приводил доводы против.

— Парень, а не паренёк. И между прочим, без мозолей на руках. У меня была другая работа. Не так уж и просто вырастить эти грибы, мне нужно было раздобыть семя в Голландии, невредимо перевести его через границу, вместе с другими вещами. И всё это, с моим отцом за рулём.

— Значит, вот для чего вы ездили в Голландию… ты тюк…

— Ах, возле моря, тоже не плохо. Хуже всего оказалась поездка сюда. Я боялся, что сеянцы подвергнуться слишком высокой температуре, этого они не переносят. А они уже проросли. При такой жаре, это происходит быстро. Кроме того, вы непременно хотели ехать через Швейцарию… где на границах любят контролировать…

— И мы все угодили бы в кутузку, если бы они проконтролировали. Блин, Тильманн, ты действительно заслужил трёпку. Тебе нужно было рассказать нам! Я считаю, что то, как ты действуешь, совсем не коллегиально. Сначала молчишь, потом читаешь лекции. Мне это не нравиться, нет правда!

Тильманн рассмеялся.

— Рассказать? Разве бы вы согласились? Да никогда в жизни. Ты может быть, Джианна и Пауль, не за что. Но и в тебе я был не особо уверен.

Когда я аккуратно соединила кусочки головоломки и наконец увидела полную картину, на моё лицо, несмотря на раздражение, снова вернулась ухмылка. То, что Тильманн перекладывал вещи, его постоянное отсутствие, его желание остаться одному, его стеклянные глаза — он, чтобы найти решение для нашей проблемы, превратил себя в экспериментального кролика. Хотя меня и раздражало то, что он в очередной раз всё сделал сам, но в то же время я радовалась, потому что теперь знала, что его поведение не имеет ничего общего со мной. Или по крайней мере ничего общего с нашей дружбой. Он хотел только спокойно поработать в своей ведьмовской кухне.

— Но разве это всё же не слишком рискованно? Как именно действуют грибы? Что ты о них знаешь?

— Во всяком случае, это менее рискованно, чем вообще ничего не делать и позволить Тессе взять что-то от меня. Что-то она захочет забрать, потому что в последний раз не получила. Но я не знаю, смогу ли ещё раз сдержаться и…, и она должна думать, что я её люблю. Да так оно и есть. Какая-то часть меня любит, об этом я уже говорил, но мой разум противится. А у меня очень сильный разум.

— Да, я знаю, — ответила я спокойно.

— Это словно шпагат, но может сработать. Это будет делом нескольких секунд, я должен нанести удар, прежде чем эффект полностью исчезнет, ведь это должен сделать кто-то, кто её любит. Но ей не в коем случае нельзя прежде превратить меня. Поэтому опьянение. Существуют разные сорта психогенных грибов, но их действие похоже. Мексиканские индейцы называют свои грибы плотью бога и принимают их в религиозных ритуалах, почитают, как подарок природы и рассматривают, как святыню, так же, как североамериканские индейцы галлюциногенные кактусы. Мне сложно описать, что они вызывают, но это… фантастика. Мистика. Как будто мечты становятся реальностью, мечты, в которых всё возможно. Они должны быть неотразимыми на вкус для Мара. Я не думаю, что Тесса обнаружит разницу. В конце концов, ведь то, что мы в себя закинем — это чистая природа…

— Мы? Ты только что сказал мы?

— Да. Мне нужен второй пилот, Эли. — Тильманн серьёзно на меня смотрел. — Я хочу, чтобы ты была моим вторым пилотом.

— Вторым пилотом? Ты можешь говорить по-немецки? Я не разбираюсь в жаргоне наркоманов! — И я всё равно не приму грибы. Ни в коем случае не приму. Путь Тильманн, если хочет, сам телепортируется в другие сферы и предаётся плоти бога. Я с самого детства испытывала огромный страх перед наркотиками. Представление о том, что из-за них со мной случиться что-то непредсказуемое, что они заберут у меня ясность мыслей, было жутким. Для меня всегда было загадкой, почему люди добровольно подвергают себя этому, к тому же рискуя стать зависимыми. Расширение границ восприятия? Моё восприятие и так достаточно расширенно. Больше и не надо. Больше я не смогу вынести. Я бы предпочла ограничить его, вместо того, чтобы расширять.

— Второй пилот означает, когда ты в трип отправляешься с кем-то вместе. Это лучше, чем в одиночку. В нашей ситуации — это будет правильным двукратно и трёхкратно.

— Почему? — Я задавалась вопросом, для чего вообще слушаю всё это. Я не буду играть второго пилота.

— Хорошо, послушай… Я хочу вызвать искусственное и всё же естественное опьянение. Если я один в этом опьянение, то я изолирован. Все трезвые люди находятся вне моего радиуса. Хотя я и воспринимаю их, но они больше не могут достучаться до меня. Никакой общей базы. И так, как я оцениваю тебя, твоё опьянение будет слабее, чем моё, потому что твой разум намного сложнее отключить. Кроме того, ты не любишь Тессу и никогда не любила. Ты вспомнишь вовремя, что мы на самом деле собираемся с ней сделать и в крайнем случае напомнишь об этом мне. Тебе это уже однажды удалось…

Да, но в совершенно другой ситуации. В последнюю секунду Тильманн понял, что человеческий мир тоже имеет в себе что-то стоящее и послушал.

— А не может это сделать кто-нибудь другой, поиграть во второго пилота?

Тильманн пренебрежительно фыркнул.

— И кто по-твоему это будет? Джианна? Или может быть Пауль? Исключено. Джианна или Пауль не подходят в качестве второго пилота. А у нас больше никого нет. На Колина наркотики не подействуют.

— Но я боюсь! — попыталась я остановить неизбежное. — Я не могу принять наркотики!

— Но ты ведь уже принимала. Добровольно.

Удивлённо я подняла голову. Тильманн кивнул.

— Да, ты принимала, Эли. Перед схваткой Колина с Тессой, в лесу. У тебя потом даже были галлюцинации!

Чёрт, он прав. Я раздавила цветки семейства паслёновых, перемешала из с водой и землёй и выпила, отвратительное пойло. Тем не менее это нельзя сравнивать с тем, к чему меня хотел принудить Тильманн.

— Это не считается. Я сделала так, чтобы Тесса меня не заметила, а не для того, чтобы захмелеть. Я ведь даже не знала, что опьянению из-за цветов! Кроме того, меня сильно тошнило. Я действительно не могу понять, почему тебе нужна именно я.

— Потому что иногда мы достигаем общий духовный уровень. Есть моменты, когда мы видим и чувствуем тоже самое, Эли. И это случается чаще всего тогда, когда ты перестаёшь непрерывно думать и размышлять. Ты сможешь почувствовать, если я вдруг чрезвычайно сильно попаду под влияние её власти, прежде чем это увидят другие. Я доверяю в этом только тебе. Никому другому. Помнишь ещё, ночь в Гамбурге, когда мы танцевали? У нас было одинаковое видение. Между нами больше не существовало разницы — не считая одной, твоя усталость была сильнее моей. Вероятно из-за того, что твой транс выпал слабее. Или же возьми вечер в лесу, в моей парильне… тот момент, когда Францёз полз вверх по стене… нашу панику, после того, как мы наблюдали за Колином во время его хищения…

— Я поняла, — угрюмо прервала я. Мне даже польстило то, что он сказал. Я ненавидела лишь последствия, которые вытекут. — А какие собственно побочные эффекты имеет эта штука?

— Никаких побочных эффектов. Есть только эффекты. Термин «побочные эффекты» выдумка фармацевтической промышленности. Я не скажу тебе, как именно они действуют и что может случиться, потому что в таком случае, ты больше не сможешь насладиться опьянением, — поучал меня Тильманн. — Тогда ты начнёшь представлять себе какие-нибудь сопутствующие явления, прежде чем всё вообще начнётся.

— Я в любом случае не смогу им насладиться. Тогда я ведь буду не в состояние контролировать себя! — Термин «пилот» — это нелепая шутка. Никто из нас не сможет задавать маршрут, не говоря уже о том, чтобы следовать ему.

— Ты сама себе противоречишь. Наслаждаться означает, когда ты уже больше не можешь чем-то управлять. Как ты это делаешь, когда занимаешься сексом — там ты тоже тысячу раз обо всём размышляешь?

Я смущённо молчала. Раньше я действительно так делала. Я просто не могла прекратить думать. Мне даже казалось, что я размышляю ещё даже больше, чем без всяких обжиманий.

— Эли, я действительно не могу себе представить, что Колин занимается сексом с женщиной, которая не может даже хоть немного расслабиться. Да это полностью испортило бы ему аппетит. Кстати, я бы себя так чувствовал.

— Да, ладно, — прошепелявила я. — С ним я могу. — Хотя мы сегодня ночью и не спали друг с другом, но были очень близки. Его предполагаемых семнадцать опытных рук, обеспечили мне то или иное приятное возбуждение. И мои две неопытные, ему видимо тоже. И я не начала сразу же всё это анализировать и оценивать.

— Тогда смотри на это, как на секс. Окунись в него. Мы присмотрим друг за другом, доверься мне. Это натуральная вещь, и ничто иное. Не какое-то там синтетическое говно. Тебе только нужно будет отдаться ему. Хорошее и в тоже время плохое в опьянение то, что оно в какой-то момент рассевается. Может быть это тебя успокоит. Я не требую от тебя этого, но… так будет безопаснее. Для всех нас. Я не хочу стать Маром, Эли.

— Я тоже не хочу стать им, — ответила я тоненьким голоском, хотя это многое бы упростило.

— Мы можем слушать во время опьянения музыку. Когда принял грибы, музыка — это что-то замечательное. Иногда она даже окрашивается в цвета…

В цвета? Это звучало авантюрно. Об этом феномене я уже слышала. Есть люди, которые без всяких наркотиков, могут сопоставить звуки, которые слышат, с цветами. Мысль о том, что мы будем слушать знакомую музыку, в то время, как я отправлюсь с Тильманном в трип, немного меня успокоила.

— Моби? Мы можем поставить Моби?

Тильманн страдальчески поморщился.

— Если ты так хочешь. Возможно в этом случае, она будет даже не так плоха. Музыка должна быть не громкой и не беспокойной.

Нет, альбом, который я имела в виду, не беспокойный — Моби, каким я его знала и каким он, на мой взгляд, должен быть.

В любом случае, всё это, было пока ещё не осязаемо. Если Джианна окажется права, то Тесса не придёт. Тогда мы подождём ещё пару дней и поедем домой. Или же я останусь здесь одна, с Колином. Чего Колин, однако, не потерпит… Но об этом я сейчас не хотела размышлять.

Для начала, я радовалась тому, что Тильманн всё ещё мой друг и посвятил меня в свои планы, как и обещал. Пусть даже и после того, как я на него надавила.

Я вытянула ноги, так что прикоснулась к полу поджилками коленей. Во время всех этих размышлений и дискуссий, я сильно напрягла икры. Сама по себе моя голова скользнула на плечо Тилльманна. Он не отодвинулся.

— Мне тебя не хватало, — призналась я неохотно.

— Так было нужно. Я не праздновал здесь на верху вечеринки, Эли. Но вы никогда не позволили бы мне попробовать эти вещи. Ты уже набросилась на меня, когда речь зашла о кокаине… ах, даже уже когда узнала о гашише…

— А теперь ты попробовал всё, да? Существует ли наркотик, который делает счастливым? — спросила я, как бы между прочим.

— Нет. Если ты не счастлив и не удовлетворён, то и наркотики не могут сделать тебя счастливым. Это моё мнение. Во всяком случае, со мной это так не работает, — сказал Тильманн трезвым тоном. — Счастливым нужно стать самим.

Да, видимо так и есть. Я не могу заставить счастье прийти. На самом деле я даже не знала точно, что такое счастье. Из чего оно состоит, какие компоненты должны обязательно в нём присутствовать.

Сейчас, например, если смотреть на это объективно, нет никаких причин быть счастливой. Мы опять не переспали с Колином, он сбежал ночью из моей постели. Джианна видела его голым и больше не верила в наши отношения. У меня вновь заболела голова. Тильманн весь, проведённый до сих пор отпуск, принимал наркотики. Мне придётся даже вместе с ним принять наркотик, хотя я боялась этого, как ни что другое… Длинный список, блокирующий счастье.

И всё же, на мгновение, я почувствовала себя такой довольной и расслабленной, как уже давно не была. Это ещё не счастье. Но внезапно меня снова ожидало будущее.

 

Золотой момент

— Fuori! — закричала Джианна, торжествуя, и бросилась за катящимся мячом. — Он улетел за линию!

Я показала Паулю и Тильманну язык. Так им и надо. Следующий пункт будет нашим. Пусть не думают, что своими срезающими ударами и беспощадными, кручёными подачами, могут произвести на нас впечатление. Пауль лишь похотливо подёргал бёдрами, в то время как Тильманн привычно широко ухмыльнулся.

— Совещание между членами команды, — прошептала я Джианне, когда она хотела сунуть мне в руки испачканный песком мяч. — Нам нужна новая тактика.

Мы повернули парням наши задницы. Я точно знала, что они уставились на них; на нас были одеты лишь открытые бикини. Это я уже и считала новой тактикой. С помощью техники мы видимо не сможем выиграть. Так что нужно попробовать сделать это с помощью других трюков.

Обычно Тильманн и я играли против Пауля и Джианны. Это хорошо работало, мы были уравновешенными командами, потому что я играла лучше Джианны, а Палуь лучше Тильманна.

Пауль, хотя и был в плохой физической форме, но невероятно хорошо чувствовал мяч. Именно поэтому мы с Джианной вот-вот опозоримся. Мы не сможем одолеть обоих. Не обычными методами.

— Что ты предлагаешь? — спросила Джианна шёпотом.

— Яйцебол, вместо волейбола.

— Чтооо? Яйцебол? — Джианна захихикала, и я тоже опять рассмеялась. Моя диафрагма уже болела. Я не знала точно почему, но я вела себя так, будто пьяная. Мы все вели себя так. Может это связано как-то с погодой.

Воздух был более ясным и чистым, чем обычно и прежде всего ветер стал намного сильнее. В первый раз Ионическое море баловало нас бурным прибоем, и я полюбила его за это, потому что покрытые пеной волны освободили меня утром от головной боли. Я постояла на волнах всего лишь десять минут и этого хватило, чтобы почувствовать себя так, будто заново родилась, потому что волны помассировали всё тело. Мне болезненно не хватало Колина, но пока его нет, никто не ожидает, что я стану счастливой, а ещё меньше мы ждали Тессу. Я не хотела отягощать себя этими мыслями, не сегодня, когда остальные чуть не взрываются от хорошего настроения и энергии. Кроме того, море принадлежало лишь нам одним. Те немногие итальянцы, которые отважились в такое бурное время выйти на пляж, даже маленького пальца ноги не засовывали в прибой. Волны ведь могут прибить к берегу медуз.

И их действительно прибило. Несмотря на морской вал, я заплыла далеко и обнаружила большой экземпляр в нескольких метрах от себя. Я сразу же нырнула, чтобы понаблюдать за медузой. Между тем я уже привыкла открывать глаза в солёной воде, хотя первые секунды чувствовала каждый раз рефлекс заморгать или подняться снова на поверхность. Но медуза была такой красивой, что мне хотелось рассмотреть её. Снова и снова я всплывала, набирала воздуха и снова скользила вниз, чтобы побыть с ней, совсем близко. Её щупальца вызывали уродливые, воспалённые ожоги, которые в течение нескольких дней затрудняли жизнь, но зачем ей ими меня касаться? Для этого нет причин. Кроме того, моё тело сегодня такое гибкое и полное сил, что я уверенна, что смогу вовремя увернуться.

Её призрачно-элегантная эстетика тронула меня. На пляже, когда шторм по ошибке выбрасывал их на берег, медузы были неприглядными, студенистыми, слизистыми кучками. Но здесь, в своём элементе, медузы показывали себя, как чудо эволюции, которое наполняло меня завистью и благоговением. Она в лучах солнца, которые преломлялись на поверхности воды, переливалась красным, сиреневым и голубым цветами, а её движения всегда оставались изящными и нежными, никогда не становились неконтролируемыми или даже агрессивными. У меня появилось даже такое ощущение, будто она, посмотрев на меня, зафиксировала в моих кровотоках свою танцующую, неспешную пульсацию, умиротворённая, благодаря вечным силам океана.

После того, как я с ней попрощалась, позволив волнам вынести себя обратно на пляж, Пауль, Тильманн, Джианна и я начали по-детски дурачиться и лишь во время сиесты ненадолго утихли. Этот день был подарком, который нужно использовать. Уже вечером ветер должен перемениться и стать горячее, принести с собой мелкий, красный песок — пустынный ветер Сирокко. Мне нравилось слушать это название и выговаривать его. Сирокко. Оно звучало немного опасно, захватывающе, стильно. По словам Джианны, потом будет невозможно, играть в волейбол. Во время Сирокко даже вязание — это уже слишком много движения. Но сейчас мы ещё можем позаниматься спортом — или по крайней мере чем-то похожим на спорт.

— Именно. Поиграем в яйцебол. Даже не будем больше пытаться сделать реальные очки, — объяснила я гордо Джианне мою новую тактику. — Будем ещё только целиться в их половые органы. Тогда, по крайней мере, ещё повеселимся, в то время как проигрываем. Или даже возможно выиграем!

Джианна хохотнула и восторженно мне подмигнула.

— Может сработать… Ладно, продолжим!

Мы выпрямились и дразняще-медленно стряхнули с ягодиц песок. Только потом снова повернулись к парням, которые смотрели на нас, как коровы во время грозы.

— Эли подаёт!

Я встала в позицию, размышляя, в кого бы кинуть мяч в первую очередь, и быстро приняла решение. В Тильманна. Да, Тильманна нужно наказать. За его бахвальство, его бестактное хайло, его лекции. За всё. Я замерла, пытаясь не рассмеяться. Потом снова стала серьёзной и угрожающе уставилась на его плавки. Тильманн начал беспокойно гарцевать, как будто догадывался, что я планировала. Но мой бросок оказался метким. Прежде чем Тильманн смог выставить руки вперёд, чтобы защитить своё добро, мяч попал, издав звучный хлопок, между его ног и откатился за линию. Завизжав, Джианна и я отбили пять. Теперь Джианна, как ястреб обратила свой взор, на интимное место Пауля.

Но лишь несколько минут спустя — после трёх следующих ударов ниже пояса — до парней наконец-то дошло, и Пауль внезапно развернулся и бросился к нашим мокрым полотенцам.

— Что он теперь собирается сделать? — спросила Джианна, задыхаясь, потому что она, как и я, как раз заходилась смехом. Это выглядело просто комично, то, как Тильманни и Пауль пытались увернуться от наших мячей. — О нет… нет… беги, Эли!

Слишком поздно. Влажное, всё в песке полотенце уже попало мне в икру. Я ущипнула Пауля в его жирок на животе, но он не переставал избивать меня полотенцем, что заставляло меня либо ещё сильнее смеяться, либо протестующе и пронзительно кричать. Рядом с нами забулькал Тильманн, которому Джинна, в целях самозащиты, как раз засунула заряд влажного писка в рот. Я же тем временем нашла место, где Пауль боится щекотки, не под мышками, а в подколенной впадине и освободилась, чтобы в свою очередь взять полотенце и, вопя, начать его им избить. Какое-то время так продолжалось, то я нападала на него, то он на меня, пока я не заметила, что Пауль берёт верх. В благоприятный момент я быстро увернулась, и Джианна и я бросились бежать. Пауль последовал за нами, в то время как Тильманн ругаясь и плюясь, остался лежать на берегу. У него пока что были другие заботы.

Но Джианне и мне не удалось оторваться от Пауля. Он гнался за нами, как кровожадный бык. Снова и снова горячий воздух выстреливал мне в затылок, потому что он пытался на бегу, попасть в меня полотенцем. А было чертовски тяжело бежать зигзагами, когда задыхаешься из-за приступов смеха.

Дом казался мне спасительной крепостью. Если я скоро не перестану смеяться, то начну икать, а это может длиться часами. Хватая ртом воздух, я открыла дверь, в то время как Пауль начал щекотать Джианну.

— Мама мия! Остановись, давай сделаем перерыв… — Тяжело дыша, Джианна в узком коридоре опёрлась правой рукой о стену, а левую защищаясь, подняла вверх. — Не то можешь забыть про секс, Пауль, я серьёзно! Я больше не могу!

Пауль заметно замешкался. Возможно Джианна и сдалась, но я ещё не готова к перемирию. Угрожающе я подняла моё влажное полотенце вверх, сделав вид, будто хочу начать крутить им над головой. Мокрый песок, который застрял везде между тонких петель махрового полотенца, превращая их в снаряды, шелестя, посыпался на плитки.

— Сестрёнка, я предупреждаю тебя. — Стальной взгляд Пауля озорно вперился в мой. — У тебя нет ни малейшего шанса против меня. Кроме того, мне всё равно нужно посрать.

Двумя преувеличено жеманными прыжками, он доскакал до двери ванной. Я бросила ему вслед полотенце, но оно ещё только задело его зад.

— О Бооооже…, - вздохнула Джианна. — Посмотри, как я выгляжу! Ой-ой! И почему Пауль всегда такой грубый? Разве он не может сказать, что ему нужно в уборную, как другие люди? Или в туалет?

— Пауль не знает слова «туалет». Я думаю, он ещё никогда его не использовал.

Хихикая, мы смотрели друг на друга. Песочные полотенца оставили красные полосы на наших бёдрах и руках, да и Пауль скорее всего выглядел не лучше. Но больше всего меня радовало то, что он пока что не выбился из сил. Его дыхание, только что, даже не дребезжало. Наконец-то он начал чувствовать себя лучше!

— Что же, давай прыгнем под душ. А потом придумаем план мести.

Я только кивнула, неспособная говорить. Да, этот день ещё далеко не закончился. Пусть парни узнают нас получше. Вместе, Джианна и я, пошли под душ в саду, чьей струйки после обеда едва хватало на то, чтобы смыть песок с тела. Надеюсь, воду скоро снова включат. Потом я развесила полотенца, чтобы подсушить их, а Джианна шмыгнула на кухню, собираясь сделать нам коктейли.

Сад уже в значительной степени находился в тени, но это не остановило цикад в их непрерывном стрекотании. До вечера будет ещё громче, прежде чем их время концерта закончится и настанет пора сверчков. Поэтому я не сразу услышала, что у нас появилась компания. Я как раз стояла на маленькой ступеньке перед дверью, ведущей в кухню, прислонившись бедром к перилам, и выжимала мои длинные, мокрые волосы.

— Мадам… — Колин почтительно, но не менее насмешливо коснулся своего лба и провёл Луиса в конюшню, где привязал его и взялся подсоединять садовый шланг к канистре с водой, которую заполнил в ночные часы, чтобы в любое время можно было напоить и охладить лошадь.

— У нас гости! — защебетала я Джианне на кухне, которая как раз включала громче небольшую MP3-стереоустановку. Играла Welcome Home von Radical Face, песня из рекламы, в которую мы все влюбились. В эти дни она всегда приходила на ум, когда я ложилась спать. Джианна громко подпевала припев и сама, не желая этого, я присоединилась к ней. Джианна уже долгое время не пела. Мне нравилась её слушать.

Качая бёдрами, она вышла ко мне, в руке два пустых стакана, желая посмотреть, кто удостоил нас своим присутствием.

— Оооо, наш конюх здесь! — Захохотав, Джианна облокотилась рядом со мной на перила, где мы, с неистовым биением сердца, остались стоять и наблюдали за Колином. Он взял шланг и, включив воду, начал обливать Луиса — церемония, к которой Луис всё ещё относился скептично, но на которой Колин настаивал, потому что Фризская лошадь, по его мнению, не предназначена для таких высоких температур.

Нервно, Луис пританцовывал на месте, раскачивая своим огромным задом туда-сюда и тряс длинной, волнистой гривой, в то время, как Колин спокойно направлял струю воды на его мускулистые путовые суставы. Одно мгновение это выглядело так, будто обильная струя воды течёт не из шланга, а из самого Колина, и Джианна и я завизжали, словно подростки. Колин почти незаметно покачал головой. Да, да, глупые бабы.

— Знаешь, что мне напоминает эта сцена? — спросила Джианна. — Эту глупую рекламу, в которой две расфуфыренные фифы сидят на террасе своего особняка, пьют шампанское и наблюдают за скользким типом, который как раз чистит свою лошадь… Знаешь, какой ролик я имею в виду? Это точно так же, как здесь у нас! Нам нужно шампанское, Элиза! — И вот она уже, стуча подошвами, помчалась назад в кухню. — Просекко!

— Нет, от него у меня болит голова! Что-нибудь другое!

— Хммм… Кампари? С ободком из сахара? — Это изобретение Пауля. Он смачивал края стаканов лимонным соком и окунал их в сахар. Мне нравились ободки из сахара. Нам всем нравились. Тем не менее алкоголь был бы сейчас для меня ядом.

— Для меня что-то без алкоголя… У нас есть ещё биттерино?

Биттерино — это маленькие бутылочки с красной жидкостью, в которых на вкус кажется есть алкоголь, но на самом деле его там нет. Своего рода аперитив для трезвенников.

— Allora, due bitterinо !

Минуту спустя, Джианна и я, чокнулись, зазвенев стаканами. Биттерино с ободком из сахара. Жизнь хороша.

— Ты, насколько я помню, — заметила Джианна подчёркнуто громко, хотя Колин точно сможет услышать всё даже в том случае, если мы будем шептаться, — у конюха в рекламе нет рубашки.

Колин равнодушно повернулся к нам спиной. Как всегда, на нём были одеты тёмные, узкие штаны и одна из его обветшалых, льняных рубах. В конце концов, жара ведь его не беспокоит. Видимо ему нравится прикрывать тело. На наш вкус, слишком сильно прикрывать.

Сними её, подумала я требовательно и триумфально ухмыльнулась, когда Колин с пленительно благородным, но мужественным движением повернулся к нам и небрежно потянул за воротник рубашки, так что пуговицы вылезли из петель и он смог снять застиранную ткань со своих голых плеч. Насмешка в его зелёно-коричневом, сверкающем взгляде не сделала наши приглушённые, восторженные крики менее счастливыми. Он играл с нами. Луис с негодованием зафыркал, как будто приревновал. Скорее всего он действительно ревновал. Колин снова повернулся к нему, взял в руки щётку и начал водить ей опытными, сильными движениями по его насквозь промокшей шерсти цвета чёрного дерева. Фонтаны из тысячи крошечных капелек поднялись вверх и заблестели в убывающем солнечном свете, потом опустились на голую спину Колина и сразу же испарились. Хотя его кожа и прохладная, вода никогда долго не задерживается на нём.

Моё и Джианнено дурачество уступило место восхищению. Это идеальный момент — золотой момент. Я не осмеливалась пошевелиться, и казалось, Джианна чувствует тоже самое. Мы неподвижно стояли возле перил, направив наши широко открытые глаза на этого мужчину и его лошадь. Они оба такие красивые и одновременно необыкновенные. Капризный, несчастный случай природы, в своём собственном ограниченном космосе без какого-либо изъяна, устрашающий, но также такой неотразимый и безупречный, что мы затаили дыхание, чтобы помешать времени беспрерывно двигаться вперёд, только бы ничего не менялось. Всё должно оставаться так, как есть.

Я люблю тебя, подумала я. Я не испугалась и не испытала ревности, когда почувствовала, что думаю так не одна. Мы обе так подумали, Джианна и я, каждая любила его по-своему. Ведь это единственная мысль, которую допускали эти зачарованные секунды. Колин пустил нас в свой мир. Он на одно мгновение замер, потом снова продолжил водить по мокрой шкуре Луиса, в этот раз однако, настойчивее и деликатнее.

«Я тоже люблю вас, вы жалкие девки», — раздался его бархатный голос в моей голове.

В одно мгновение, в своём постоянно-одинаковом, монотонном движении, цикады умолкли, как будто их унесла эпидемия. Луис пронзительно заржал, панический крик во внезапной, парализующей тишине. Загремев, щётка упала на булыжник. Ветер переменился с одной секунды на другую и закрутил солому в горячем, нездоровом потоке воздуха. Луис закатил глаза, так что остались видны лишь белки. Даже Колину пришлось наклониться, чтобы увернуться от его тяжёлых копыт, когда жеребец встал на дыбы, и задёргал передними конечностями в воздухе. Его привязь натянулась до предела, при этом глубоко врезавшись в шею, но боль не смогла умерить его неистовство.

У Джианны стакан выскользнул из рук и разбился перед её босыми ногами. Пенящейся, красной лужей, напиток вылился на каменный пол. Сразу же из щелей выбежали термиты, чтобы полакомиться кровавой, переливающейся жидкостью, чёрная армия, которая копошилась по нашим ногам, оставляя на коже колючее покалывание.

Цикады продолжили своё песнопение, тише и более призрачно, в неправильной, диссонирующий гармонии, как будто пели не для себя, а для кого-то другого. Они заиграли наш танец смерти.

В то время как Колин ожесточённо сражался с Луисом и пытался его успокоить, Джианна повернулась ко мне, прижав руку к животу, лицо мертвенно-бледное. Она пыталась что-то сказать, может быть думала, что если мы поговорим друг с другом, то этот кошмар исчезнет и всё опять будет так, как раньше.

Но у неё не получилось. Давясь, она склонилась через балюстраду, и её вырвало на грядку с розами. Энергичными шагами к нам подошёл Колин и отвёл меня в сторону, не обращая внимания на блюющую Джианну.

— Так, моя барышня, теперь ты добилась того, чего хотела. Поздравляю. Вы оба идите в дом и ждите там, ясно? Как только я забаррикадирую конюшню, и Луис будет в безопасности, я увезу вас отсюда, а потом…

— Ты этого не сделаешь! Колин, нет…

Я вырвала руку одним строптивым движением из его холодных пальцев, которые на ощупь казались когтями. Колин сделал беззвучный шаг в мою сторону, так что моё лицо оказалось в его тени. Мне показалось, будто мир потемнел. Возможно, даже так и случилось.

— Елизавета, ты ведь не веришь в то, что я позволю тебе и твоим друзьям выступить против Тессы? Я пообещал твоей матери, отвести тебя домой, как только тебе начнёт угрожать опасность, и теперь это время пришло.

— Моей матери? Я взрослая, моя мать больше не может мне ничего приказывать, и ты тоже! — Он договорился с моей матерью? Да это возмутительно. И это объясняет, почему она отпустила нас, не слишком сильно сопротивляясь. Оказывается, в этом замешан Колин!

— Ты страдаешь высокомерием, об этом я тебе уже говорил не один раз. Тесса — это моя судьба, моё проклятие, и я не потерплю, чтобы другие умерли, вмешавшись во всё это.

— Ах, значит вот в чём дело? — прошипела я. — Твоя мужская гордость, да? Если ты забыл: у меня тоже есть своя гордость!

Проворно я забралась на перила, спрыгнула вниз и побежала к танцующему и встающему на дыбы Луису. Конечно же Колин мог остановить меня, реакция у него намного лучше моей, а сила гравитации и время над ним не властны, но он не остановил, потому что я могла упасть или сделать себе больно. В этом моё преимущество. И я должна его использовать.

Хотя мой старый страх перед Луисом, учитывая его взлетающие копыта и дикий танец вокруг своей оси, невообразимо вырос, я пробежала мимо и втиснулась в небольшую щель между ним и конюшней. Я сама поймала себя в ловушку. Я подняла руки вверх и скорчила пальцы в когти хищника, которыми угрожающе закружила в воздухе. Лошади боятся хищников, но Луис любит Колина и чувствует себя рядом с ним и в своей конюшне в безопасности. Кроме того, он хочет защитить Колина и продолжит сходит с ума, а его копыта будут угрожать моей жизни, если Колин попытается вытащить меня из этого угла. Во всяком случае, я на это надеялась.

Колин приближался к нам беззвучно и неторопливо, но я видела бушующий гнев в его глазах. Хотя было ещё светло, их радужная оболочка окрасилась в чёрный. Таким сердитым я редко его встречала, возможно даже ещё никогда.

Луис отреагировал, как я и ожидала. Он хотел защитить от меня своего хозяина и в тоже время боялся меня, так что совсем не заметил моё собственное внутреннее смятение. Или же оно дополнительно его подстёгивало. Он так сильно прижал уши к голове, что их больше не было видно. Снова и снова он вытягивал голову вперёд, странно изгибая шею, и щёлкал зубами в воздухе, при этом напоминая мне скорее гиену, чем лошадь. От его копыт дрожала земля. В быстром порядке он использовал те стратеги, которые дала ему природа для защиты, и результат не заставил себя долго ждать. Мой инстинкт самосохранения вынуждал отступить, но хотя я и была твёрдо убеждена в том, что в следующую секунду его копыта достигнут цели, я не подчинилась.

— Выходи оттуда, Елизавета Штурм. Немедленно.

— Нет! — закричала я. — У Тильманна и у меня есть одна идея, и мы осуществим её, потому что она может сработать, и ты…

— Иди сейчас же ко мне или… — Колин поднял руку вверх, но сразу же опустил, потому что Луис опять поднялся на дыбы. Колин выглядел не только сердито, но также беспомощно и казался отчаявшимся. Так и надо. — Эли, выходи оттуда, ради Бога, я поклялся себе, что больше никогда не причиню тебе насилия, я и не собираюсь причинять, поэтому ты должна теперь, в виде исключения, послушать меня! Если я подойду, он укусит тебя или ударит копытом!

Колин вложил в свой голос всю гипнотическую силу, которая была ему присуща, как Мару, и магия была мощной. Но и я тоже не слабачка. Так близко к цели, я не позволю забрать у меня победу, даже если соблазн очень велик. Тесса придёт, останемся мы здесь в доме или нет. Она найдёт его. Разве только ему снова придётся бежать. Но ему надоело постоянное бегство. Поэтому Колин сделает то, что сделал уже один раз. Будет с ней сражаться. Сражаться без какой-либо надежды победить, так как он слабее, даже его каратэ и медитативная энергия ему не помогут. Или же он сразу позволит ей убить себя. Ни то, ни другое, я не смогу принять.

Но Колин тоже упрям. Ловко увернувшись, он нырнул под вертящееся ноги Луиса, проскользнул мимо и попытался, мелодично бурча, остановить его. Луис не сразу отреагировал. Его копыта ударили Колина в плечо, спину, живот. Как тогда копыта Алиши. Луис не мог оставить шрамы, как она, и всё же это должно быть причиняло душевную боль, его собственная лошадь пинала его. Но я не могла позволить себе сейчас сентиментальность.

Не касаясь, Колин встал передо мной, так близко, что я видела свои светящиеся глаза в чёрном зеркале его сверкающего взгляда, и мне пришлось прижаться спиной к сараю. Ожесточённо я сопротивлялась желанию зевнуть, закрыть глаза и опуститься на плечо Колина, чтобы долго и крепко поспать.

— Не делай этого, Колин. Это тоже насилие. Или душевное насилие для тебя не считается? Вообще-то я думаю, что считается. Контролируй себя. — Усталость немного отступила. — Если ты будешь с ней сражаться, то я вмешаюсь. В таком случае я умру, ты это знаешь.

— Я заманю её в лес, Эли, я не буду сражаться с ней здесь…

— Да, но надеюсь, ты понимаешь, что она придёт сначала туда, где ты был счастлив. А это здесь, в этом саду, не так ли? Где стоит Луис. Твоя лошадь. Которая находилась рядом, когда мы были счастливы. Она набросится на всё, на Луиса тоже…, и я буду здесь… Только с помощью грубого насилия ты сможешь удержать меня.

— Елизавета…

— Нет, Колин. В этот раз у тебя нет шансов. Чтобы остановить, тебе нужно либо убить меня, либо избить, кстати и остальных тоже.

Это наглая ложь. Джианна просто слишком слаба, чтобы бежать, иначе она давно в панике сбежала бы. Её всё ещё трясло из-за спазм в желудке. Но Пауль…

— И у моего брата тоже есть своя гордость. Он страдает от того, что впал в пассивность и не смог сам побороть своего демона. Он захочет помочь и уж точно не пожелает, чтобы ты отнял у него всё этого, когда ведь именно ты так плохо обращался со мной… Если ты позволишь убить себя, я всю жизнь буду несчастна, и он будет точно так же ненавидеть тебя, как если бы я, выступив против Тессы, погибла, все будут ненавидеть тебя и…

— Хватит! — Гневно Колин ударил кулаком в сарай прямо возле моего уха. Я даже не моргнула. — Ты победила, ты маленькая змея-шантажистка. Боже, Эли, ты совсем не боишься, да? Ты не боишься… Ты должно быть совсем рехнулась.

На одно мгновение удивление вытеснило гнев Колина, когда он почувствовал то, что и мне казалось немного странным. Я не испытывала страха. А это, в свою очередь, должно было напугать меня… Но не пугало. Я не радовалась тому, что должно было случиться, но также не хотела, чтобы у меня это отобрали. Меня только удивляло то, что мне действительно удалось убедить Мара изменить своё мнение.

— Я рада, что ты всё понял. Если ты не будешь сражаться, тогда мне не придётся вмешиваться и тогда она, возможно, даже не увидит меня. Пообещай мне, что ты не будешь сражаться. Таким образом, ты нас защитишь!

Колин застонав, покачал головой, но это не выглядело как отрицание, а скорее, как покорность судьбе. Я истолковала его молчание как «да».

— Сколько ещё? — спросила я спокойно. — Сколько у нас есть ещё время?

— Несколько часов. Она идёт быстро. Быстрее, чем обычно. Я думаю, она будет здесь сразу после заката солнца.

Колин властно меня поцеловал, почти наказывая, но не без тревоги и нежности. Внезапно я почувствовала себя слабой и маленькой.

— Всё же не оставляй нас одних, не уходи!

— Я останусь, конечно же я останусь. Ведь это из-за меня у вас неприятности. Я пойду в сарай к Луису, чтобы медитировать. Я вовремя присоединюсь к вам, как только она приблизится. Но если что-то пойдёт не так, я засуну вас всех в машину и увезу, этого ты не можешь мне запретить.

Он ещё раз поцеловал меня, потом потянул Луиса за гриву в сторону и освободил мне дорогу. Луис во время нашего разговора стал спокойнее. На дрожащих ногах я направилась назад к Джианне, подгоняемая огненно-горячим ветром. Она всё ещё цеплялась за перила, но прекратила блевать. Прежде чем я дошла до лестницы, из кухонной двери вышел Пауль. Он тоже был бледным.

— Что с Джианной? Джианна, с тобой всё в порядке? Может быть, мы съели что-то не то или солнечный удар, у меня тоже вдруг образовались спазмы в животе, когда я сидел на туалете…

— Нет! — хрипло прокаркала Джианна. — Нет, Пауль, Тесса идёт! Она идёт! Я приманила её! Я приманила её, потому что… потому что я… о Боже, я подумала, что люблю Колина, не как ты думаешь, Пауль, по-другому… как друга, клянусь. Так, как обычно любишь свою кошку или особенно прекрасный вечер или луну, или…

— Джианна, успокойся, — умоляюще прервала я её. — Я тоже так подумала, и Колин. Для Тессы это было слишком, такого она не терпит. Это была передозировка. Да, она идёт, она уже в пути.

— Padre nostro (итал. наш отец), — плача прошептала Джианна и опустилась на пол, прямо в лужу из биттерино и в кучу из термитов, которые казалось умножаются каждую секунду. — Она нас всех убьёт… Мы ведь совсем не знаем, что нам делать.

Её обычно такие живые глаза оцепенело блестели, а губы окрасились в синий цвет, в то время, как всё тело сотрясалось от конвульсий. Я взяла её за руку, чтобы вместе с Паулем вытащить из кучи термитов. Холодный пот покрывал её кожу, источающий резкий, едкий запах. Казалось, она весит тонны. Она не переставая хныкала, в то время как Пауль и я общими усилиями тащили её в спальню.

— Шок, — обобщил Пауль её симптомы и, хотя и он тоже слегка дрожал и, как и прежде был очень бледным, но казался мне на удивление хладнокровным. — Я дам ей успокоительное. Я привёз с собой валиум.

— Нет! Нет, никакого валиума!

Пауль вопросительно поднял голову, в то время как по привычке мерил Джианне пульс. Её голова откинулась в сторону, и она ревела без слёз. Бессвязно она что-то бормотала, ужасная смесь итальянского и немецкого. Я слышала, что у неё во рту больше нет слюней. Слоги от сухости прилипали друг к другу, из-за чего ещё больше казалась, что она душевно больная и будто из неё только что, с помощью безжалостного экзотизма, изгнали беса.

Было бы очень легко позволить ей заразить себя. Мне тоже хотелось бросится на пол и дать другим решать, что со мной случиться. Но я не могла себе этого позволить, потому что моя роль слишком важна.

— Почему никакого валиума? — спросил Пауль и подложил ей под ноги подушку. — Он действует надёжно и сначала избавит её от самого большого страха…

— Потому что она потом не сможет думать ясно! Она должна оставаться в своём уме, нам всем нужен ясный ум! Пауль, пожалуйста… — Я снизила голос до шёпота. — Если хочешь, можешь сказать, что даёшь ей валиум, но возьми вместо него плацебо. Валерьянку или что-то в этом роде. Что-то безобидное. Слишком опасно, если она будет не в себе.

Хотя мои слова казались лицемерными аргументами, я знала, что мои тезы верны. Намного легче превратить или убить кого-то, кто не совсем в себе и находится под действием медикаментов. Джианна, хотя и сейчас тоже не в себе, но я надеялась, что до прихода Тессы она возьмёт себя в руки — по крайней мере настолько, чтобы могла логически думать. Наш разум — это единственное превосходство над Тессой.

— Ну ладно, как скажешь. Я попробую, — согласился Пауль.

Так, а теперь вернёмся ко мне. Грибы. О нет, грибы.

— Где Тильманн? Он что, ещё на пляже?

— Я так думаю. Он, наверное, залез в воду…

Чёрт. Почувствовал ли он, как и мы, что что-то случилось? Но я не могу ждать, пока он придёт. Я прижала кулаки к вискам и заставила себя навести порядок в голове. Колин знает, что у Тильманна и у меня есть идея, как мы возможно сможем обмануть и убить Тессу. Он пообещал ему не манипулировать нами и не стоять на пути — он сам пообещал, ещё даже прежде, чем я узнала, как на самом деле выглядит эта идея. Видимо потому, что он всё равно полагал, что посадит нас в машину и увезёт прочь.

Джианна и Пауль не имеют представления, что мы замышляем, но им не в коем случае нельзя вмешиваться. Тильманн настоятельно говорил, какие пункты важны и чего им нельзя будет делать.

— Пауль, пожалуйста послушай меня одну минутку. — Я отвела его в коридор, чтобы спокойно поговорить. Страдания Джианны слишком пленили меня; они отвлекали от главного. — Тильманн и я возьмёт дело с Тессой в свои руки. У нас есть план и он действительно хороший, я долго об этом думала. Он возможно покажется странным, но вам ни в коем случае нельзя вмешиваться, пока… пока Тильманн не проткнёт её ножом. Что случиться потом — я не знаю.

Говори дальше, Эли. Не думай слишком много. Как на автомате.

— Одна важная вещь, не то всё может обернуться против нас, и мы больше не будем знать, что делать: когда Тильманн и я позже спустимся с чердака — наверное, сразу после захода солнца, — вычислила я, — мы включим музыку. Пожалуйста, ни в коем случае не меняйте громкость и тем более не ставьте другой альбом, хорошо? И пожалуйста, никаких громких слов и беспокойных движений.

Пауль повернул голову и с сомнением посмотрел в сторону Джианны, которая лежала на кровати словно труп, глаза закрыты, негнущиеся руки вытянуты по бокам. Да, пока что от Джианны можно не ожидать беспокойных движений. Но это может в любую минуту измениться. Джианна сама изобрела беспокойство. Я доверяла успокаивающему влиянию Пауля, да у меня и выбора-то нет.

Тильманн сказал, что шум и стресс, да, иногда даже единственный быстрый жест, могут негативно повлиять на эффект грибов. Есть ещё один пункт, которой нужно прояснить.

— Нам требуется острый нож, чтобы… ну ты знаешь. Ты можешь выбрать один и при случае наточить? — В первый раз я сказала слова «при случае», холодно отметила я. Раньше я в лучшем случае использовала его в письменном виде и в сокращённой форме. Может быть это слово зарезервировано только для планирования преступлений.

— Что именно вы задумали, Эли? И что об этом говорит Колин? Он позволит тебя просто так выступить против Тессы? Он что, такой трус?

— Он не трус! — А жертва шантажа. Я не слишком серьёзно верила в эту роль жертвы, но я не произнесла пустых фраз, когда угрожала вмешаться. Я вмешаюсь. Я не позволю ему умереть, не в сражение против Тессы. Он заслуживает более достойной смерти.

— Колин будет рядом, и он согласен с нашим планом, — соврала я. — Но он не сработает, если мы расскажем о нём вам. Пожалуйста, доверьтесь мне в этом. — Он не сработает, потому что вы не дадите нам его выполнить. — Тесса такая глупая, это её единственная слабость, и именно таким способом нам удастся её заполучить. Нас троих она возможно даже не увидит, только Колина и Тильманна. Мы для неё не интересны. Кроме того, Тильманн действительно любит её. — Мой рот скривился сам по себе, когда я говорила это. В моих глазах Тесса не то существо, которое можно полюбить. Ни частично, ни полностью. — Оставайтесь поблизости, наблюдайте за нами, пока мы не закончим. Что случиться потом, писано лишь на небесах. — Даже они, скорее всего, ничего об этом не знают.

Я убрала кулаки с висков и погладила Пауля по щекам.

— Приготовь всё, — попросила я. — Возможно, ты нам понадобишься. — Как врач и спаситель. Я надеялась, что до этого не дойдёт, но, по всей вероятности, эта та причина, по которой Колин попросил его, взять с собой краденое добро из клиники. В конце концов, его первым импульсом только что, было обследовать Джианну и оказать ей медицинскую помощь. Он не убежал прочь, не испытал чувства отвращения, а если и испытал, то подавил. Начало сделано.

И скорее всего оно легче, чем для меня начать карьеру наркомана, через которую я никогда не хотела проходить, даже в своих самых смелых мечтах. Так как Тильманн всё ещё не прибыл, я, недолго думая, бросилась на чердак и начала рыться в его книгах. Может быть, найду здесь полезную информацию, которой смогу вооружиться. Нельзя прекращать чем-то заниматься, не то я свалюсь с ног, как Джианна… или сяду в Вольво и уеду.

Из сада раздавались угрожающие удары — копыта Луиса, ударяющие о стену сарая и вбиваемые в доски гвозди, которые предусмотрительно запрут лошадь. Я не знала, необходимо ли это, потому что прошлым летом Тесса не замечала Луиса точно так же, как и меня. Но это не значило, что она не причинила бы ему вреда. Мы прервали её разбойничий набег.

Я нервно листала в куче распечаток, которые нашла между книг Тильманна — вот, досье под названием «Разведение и использование волшебных грибов». Выращивание меня не интересует, мне нужна информация о том, как они действую и как их употреблять. Возможно, я смогу уже что-то приготовить. Как вообще нужно принимать эти штуки? Курить? Или съедать в чистом виде?

Вот — вот здесь что-то об этом написано… Указание по дозированию. Я опустилась на пол на колени, чтобы внимательно прочитать строчки.

«Сначала должно быть ясно следующее: прежде чем вы употребите грибы, вы должны быть уверенны в том, что имеете здоровую порцию уверенности в себе и хорошо к себе относитесь.»

— О нет…, - застонала я и спрятала лицо в плотно исписанных бумагах. Это что, шутка? Здоровая порция уверенности в себе? Хорошее к себе отношение? Я подняла голову и продолжила читать. «В вашей жизни не должно быть больших неприятностей.»

Я начала истерически смеяться. Это шутка. Один из тех известных случаев, когда жизнь состоит только ещё из иронии. Как в песне Аланис Мориссетты. Мне, Елизаветы Штурм, никогда в жизни нельзя принимать галлюциногенные грибы, потому что я ещё никогда не была в таких больших неприятностях, как сегодня, не говоря уже о критике, сомнениях и ограничениях, которые имела по отношению к себе.

— Она идёт, не так ли?

Я повернулась слишком быстро, так что затрещала шея и я чуть не ударилась головой о край кровати. Тильманн стоял позади, совершенно мокрый, в плавках и с красными полосами на ногах. Мы что, так сильно избили его? Нет, это что-то другое… раны кровоточили.

— Медузы, — объяснил он и снял шорты. До его зада они тоже добрались. — Они внезапно напали на меня, целый рой. Так быстро я ещё никогда в жизни не плавал. — Он задыхался и закашлял, когда наклонился, чтобы подобрать с пола свежие трусы и футболку.

— Быстрый номер, хм? — спросил он с посредственным любопытством, в то время как встряхивал шорты.

— Никакого быстрого номера. Я даже не прикоснулась к нему. О чём ты думаешь… Один секс не делает человека счастливым, — процитировала я Джианну. Я укоризненно замахала в душном воздухе листком, на котором была записана инструкция по дозированию. Ещё никогда тот факт, что передо мной стоял голый мужчина, не был таким второстепенный, как сейчас.

— Ты хоть прочитал, что там написано? Какая уж там уверенность в себе, и по-твоему никаких проблем в жизни? Мне ни в коем случае нельзя принимать эти штуки! Они меня убьют!

— Ах, какая ерунда, Эли! — Тильманн вырвал у меня буклет из рук и забросил в угол, чтобы я не могла читать дальше. Кто знает, какие ещё мудрые советы в нём содержатся. — Автор только хочет защитить себя, если кто-то… если что-то случиться, — расплывчато закончил он предложение, прежде чем выболтал слишком много. А я с удовольствием бы узнала, что подразумевало это зловещее «если что-то случиться». И я вовсе не была такой уж невеждой в вопросах о наркотиках.

— Он имеет в виду, что можно испытать ужасный трип? Недостаточность кровообращения, коллапс, психоз? — Снова во мне возродился истерический смех, как уже чуть раньше. — Тильманн, это не для меня, вообще не один из наркотиков…

— А ну закрой рот, Эли! У нас нет времени, придумывать новый план, мы можем выполнить только этот один — или сбежать. Ты этого хочешь? Сбежать?

Я позволила себе одну минуту поразмышлять. О как же это заманчиво, так бесконечно соблазнительно. Но ничего не изменит в основе ситуации. А только отсрочит столкновение. Поэтому я покачала головой.

— Нет. Нет, не хочу. Но как же я смогу стать другим человеком до её прибытия? Как?

— Тебе и не нужно. Я пережил с тобой моменты, когда ты была очень даже самоуверенной, возможно даже самовлюблённой. Это в тебе, Эли.

— Но не сейчас! Не сейчас! — запротестовала я. — Тесса идёт сюда!

— Да, Тесса идёт. Именно так. Если мы победим, тогда избавимся от неё навсегда. Тогда ты наконец сможешь быть вместе с Колином и не бояться. Разве это не то, чего ты всегда хотела? Это в пределах досягаемости! Перед тем, как наступит ночь, мы возможно уже будем свободны. Мы ещё никогда не были так близко к цели, как сейчас.

Пастор была бы тоже не плохая профессия для Тильманна, подумала я сердито. Возможно даже лучше, чем учитель. Да, он говорил о том, что я хотела и чего жаждала. Но шанс достигнуть этого, казался незначительно маленьким. Даже нереально маленьким. Колин прав. Я не боялась, во всяком случае, не испытывала панику. Тем не менее, меня не распирало от уверенности в себе. Также не получалось забыть на какое-то время о проблемах в моей жизни. Они существуют.

— Попытайся представить себе это, Эли. Ты ведь можешь мечтать, не так ли? Тогда начинай мечтать, прямо сейчас! Немедленно и тогда мы будем в подходящем настроении, чтобы принять грибы, когда придёт время. Я обо всём позабочусь. Ты получишь более низкую дозу, меньше, чем моя, потому что в твоём случае, они будут действовать сильнее. Эффект начнётся плавно, это я обещаю… Я всё точно рассчитал. Эли, просто представь себе, что ты мечтаешь…

— Ты должен мне помочь.

— Но как? Как мне тебе помочь? — Тильманн смотрел на меня вопрошающе. Что же, как помочь? Я тоже не знала. Пока что своим мечтам я придавалась всегда одна, но сейчас всё во мне сопротивлялось против того, чтобы отпустить его от себя даже на два метра. Если я останусь одна, то до моего разума начнёт доходить, какой манией величия мы страдаем.

Нахмурившись и не зная куда деть руки, мы размышляли, молча искали возможности и идеи, трюки, как перехитрить себя, мостики и пути — и вдруг до меня дошло, мы не сможем найти их в одиночку.

— Ты должен быть моей подводной лодкой, — в конце концов, задумчиво пробормотала я.

— Твоей подводной лодкой? У тебя что, уже начался трип? Почему подводной лодкой?

— Я… у меня была такая фаза в школе, когда мне было плохо. — Фаза — это ещё хорошо.

Эта чёртова фаза длилась годами. Не фаза, а просто мученичество. — Я каждый день боялась того, что меня ожидает. В то же время я знала, что не смогу убежать, что это часть моей жизни, должна быть ей. Разве это не извращение? Каждый ребёнок должен ходить в школу, не имеет значения, как сильно его это обременяет?

— Я думал, ты всегда была отличницей.

— Я и была. Тем не менее посещение школы всё равно было для меня ужасным. И таким неизбежным… Когда я вечером не могла заснуть, потому что боялась того, что неизбежно наступит, чьи тёмные стороны я уже так хорошо знала, то представляла себе, что плыву в подводной лодке в глубинах моря. Подводная лодка, только для меня одной. Там было тепло и комфортно и меня окружали толстые бронированные стены из стекла. Я могла наблюдать за большим количеством разноцветных рыб и спать, когда захочу. Никто не мог добраться до меня там внизу. У меня были с собой еда и питье …

— Хм, — недоверчиво сказал Тильманн. — Фильм «Подводная лодка» ты никогда не видела, ведь так? Уютная подводная лодочка… блин, Эли…

— Мне было девять или десять, не будь со мной так строг! Эта подводная лодка защищала меня, разве ты не можешь понять? — Даже теперь, когда я в два раза старше, этот образ имел что-то неотразимое. Я вспомнила мою встречу с медузой. Да, эта мирная встреча под водой не так уж сильно отличалась от моих фантазий о подводной лодке. Я чувствовала себя словно в объятьях, защищённой, когда наблюдала за ней. В конце концов вода — это тот элемент, которого боится Тесса.

— Ты уединялась на этой лодке? Никаких других людей?

— Да. Я была совсем одна. Ко мне мог проникнуть только тот, кто действительно понимал и принимал меня, без какой-либо лжи. Любил такой, какой я есть, именно такой, но…

— Я и люблю, Эли. — В то время как я рассказывала, я смотрела на мои ладони и водила пальцами по линиям, но теперь подняла глаза. Тильманн ответил на мой взгляд с почти скрупулёзной серьёзностью. Как будто это цель его жизни, принимать меня и уважать. И снова оно появилось, это всеобъемлющее «я тебя люблю»- чувство. Чувство, находящееся в моей голове и сердце. Я состояла ещё лишь только из этих трёх слов. Я тебя люблю. Возможно, мне не понадобиться подводная лодка. Возможно, будет достаточно знать, что эти слова не только у меня одной на сердце, что на них отвечают. Нет, мне больше не понадобится подводная лодка.

— Пойдём, — сказал Тильманн так нежно, как ещё никогда со мной не разговаривал, вышел на балкон, где лёг на надувной матрас и притянул к себе. Я засунула руки под его футболку и положила пальцы на сердце, желая ощутить, как оно бьется, и позволить ритму убаюкать меня. Вскоре в моей голове к этому ритму возникла музыка — сферические, успокаивающие звуки, которые позволили струиться моему дыханию. Так мне было легче потерять себя в своих желаниях, для исполнения которых долгое время не было никакой надежды.

Я почувствовала, что мысли Тильманна рассеялись и стали податливыми, возможно моё нежное прикосновение напомнило ему что-то, что он потерял давным-давно. Его первую любовь, девушку, которая однажды разбила это сердце. Но моя рука на его голой коже была ключом к золотому царству, которое должно открыться, чтобы мы смогли пережить то, для чего никогда не хватит наших собственных сил.

Тессу.

 

Героини

— Пугающе красиво, не так ли?

Я не знала, что ответить. Тильманн и я пробудились прямо в один и тот же момент из нашей мечтательной дремоты, потому что вокруг нас что-то изменилось. Теперь мы стояли рядом друг с другом на балконе чердака, блуждая глазами по окрестностям.

Сирокко уже в первые минуты, после того, как мы направили Тессу на наш след, и погода переменилась, загнал большинство людей в дома. Теперь Пиано делл Ерба лежал перед нами, как вымерший. Даже дети, которые обычно проводили свой день, катаясь до самой ночи туда сюда на велосипедах, как будто провалились сквозь землю.

Природа же напротив, сошла с ума. Солнце, которое в вечерние часы всегда светило с безоблачного неба, заслонила красно-жёлтая пелена, оно напоминало мне восполненную гематому и больше не было круглым, стало овальным. Никогда раньше в вечерние часы не было таких туманных облаков. Хотя было ещё светло — яркость тусклого бара, а не нормального заката — в горячем, песочном воздухе уже роились летучие мыши. В дорожной пыли, поднятой вверх крошечными ножками, постоянно что-то шуршало; я не знала, убегали ли животные или их что-то привлекало сюда. Море лежало перед нами — серое и свинцово-тяжёлое. На поверхности не образовывалось даже крошечных волн. Гребень горной цепи позади нас слабо светился — первый лесной пожар, с тех пор, как мы приехали, достаточно далеко, чтобы наблюдать за ним со спокойным сердцем.

Это лишь лесной пожар, а не Тесса.

Но и мысль о Тессе была как необходимое зло, которое хотелось оставить позади, наконец-то с ним разделавшись. Я всё ещё не чувствовала паники, а скорее гложущее нетерпение и желание, чтобы всё поскорее началось. Больше всего беспокойства мне доставляло не её прибытие, а трип, в который мы сейчас окунёмся. Но в целом я была спокойна.

Также положение на первом этаже больше не было таким напряжённым. Иногда я слышала шаги и бормотание, не больше. Удары копыт Луиса и стук молотка Колина умолкли. Я оторвала взгляд от моря и перевела его на Тильманна. Необычно мягкая улыбка играла на его всегда таком энергичном рте.

— Ты радуешься… это возможно? Ты радуешься, не так ли? — спросила я недоверчиво. Я сама была спокойной, но радость меня уж точно не переполняла. Тильманн, слегка раздражённый, нахмурил тёмные брови, но не перестал улыбаться.

— Эли, что-то во мне любит её, а другая часть хочет отомстить… И то и другое возможно только тогда, когда она придёт. Конечно же я радуюсь тому, что увижу её. Это то, чего я всё это время ждал.

— И почему ты так уверен в том, что отреагирует правильная часть, когда она будет здесь? Та, которая хочет отомстить, а не та, которая её любит? — ответила я более сурово, чем намеревалась. Но мой вопрос справедлив. Возможно Тильманн будет состоять только ещё из любви и преданности, когда старая карга засеменит по улице.

— Потому что я тренировал этот шаг в мыслях каждый день и каждый час. Я почти больше ничего другого не делал. И у меня было много времени. Я едва ещё могу спать.

Этим я должна была довольствоваться. Я верила, что он тренировался. И всё же хотел, чтобы я была вторым пилотом, пытаясь таким образом подстраховаться… Значит сам сомневался. Моё настроение вот-вот должно было перемениться к худшему, как вдруг зазвонил мобильный. Я чуть раньше, когда бежала к Тильманну наверх, включила его, потому что, как говорится, бережёного Бог бережёт. Возможно произойдёт такая ситуация, что придётся звонить в скорую помощь или полицию — какую бы там помощь не смогли оказать нам врачи и копы против Тессы.

Однако сейчас мне звонок не нужен. Это определённо не подходящее время для телефонных звонков.

Но Тильманн кивнул.

— Возьми трубку, мне нужно принести ещё пару вещей снизу. — Ага, пару вещей. Наркотики и нож? Как, ради всего святого, я должна при таких обстоятельствах сосредоточиться на разговоре — прежде всего, если это звонит мама?

Или это Гриша? Эта идея пронеслась без предупреждения через мой измученный разум и сразу же взволновала. По крайней мере это правдоподобно — в моём неописуемом письме я оставила ему номер мобильного; что-то, что я обычно никогда не делаю с незнакомцами, но Гриша для меня не чужой, он в течение многих лет был постоянным гостем в моих мечтах. Может быть ему понадобилось немного время, чтобы побороть себя и позвонить, что он теперь и сделал, потому что любопытство стало слишком сильным…

— Алло? — сказала я приглушённо в трубку, после того, как Тильманн исчез внизу.

— О, Елизавета, я понятия не имел, я ничего не знал… ничего не знал!

Нет. Это не Гриша. Это господин Шютц. Отец Тильманна! И именно сейчас! И о чём он вообще говорит?

— Здравствуйте, господин Щютц, — воспитано ответила я, заставив себя говорить вежливо и дружелюбно, хотя больше всего хотелось съязвить и спросить, что это ему пришло на ум звонить сейчас.

— Елизавета, если бы я знал обо всём, тогда… тогда… ты очень храбрая девушка. Очень храбрая.

— Эм… да. Пойдёт. — Ой, ой. Я догадывалась, что случилось. Мама рассказала ему что-то о Марах. Но что? Всю историю? Нет, она не могла, потому что сама не знала всей истории. Она думала, мы хотим провести в Италии отпуск и поискать немного папу. Он полукровка и пропал. Рассказала ли она об этом господину Шютц? Если да, то это на неё не похоже. Должно быть у неё был очень слабый момент.

— То, что случилось с твоим отцом… не знаю, что сказать.

Я тоже не знала и выбрала «хмхм».

— У меня нет слов! Это горько, очень горько и в то же время так непостижимо. — Тут господин Шютц говорил правду. Но мне не понравился сострадательный тон, который сопровождал его слова. — Вы должно быть пережили тяжёлые времена. Или всё ещё переживаете…

— О, всё нормально, — повторила я неубедительно. — Мы ведь теперь здесь в Италии и… — И ждём самого ужасного из всех Маров, о котором даже мама почти ничего не знает. Прекрасный отпуск.

— Да, отдыхайте там, возможно тогда всё снова на… э, придёт в норму, так ведь? — Придёт в норму? Это не звучало так, будто он хоть немножко верил в то, что рассказала ему мама. Значит вот откуда жалость в его голосе. Я лишь ещё один человек в компании бедной, помешанной семьи Штурм. Безумная семья, один хуже другого.

— Как там мой сын? Ему тоже выпала не особо лёгкая доля из-за недостатка серотонина. Пауль хорошо приглядывает за ним? — То, как господин Шютц сказал «Пауль», я поняла, что он, по крайней мере, Паулю, аттестовал ясный рассудок. Паулю, нашему вечному скептику, который только что наточил нож, перебрал украденные медикаменты, и кое-что выбрал из них, если я правильно истолковала звуки, доносящиеся снизу.

— Елизавета, ты ещё там?

— Да.

— Что делает Тильманн? Он в порядке?

Я огляделась. Тильманн вернулся наверх с двумя напитками в руках и большим ножом для мяса под мышкой. Сейчас он запрограммирует небольшую музыкальную установку для психоделического музыкального фона нашего трипа.

— Чувствует себя прекрасно. Он как раз приготовил для нас коктейли, сегодня вечером у нас будут гости.

Тильманн вопросительно на меня посмотрел и сдержал смешок. Я пожала плечами.

— Твой отец, — сказала я одними губами. Его ухмылка стала шире. Без всякой спешки он взял у меня из рук мобильный.

— Привет, пап. Да, всё хорошо, я в порядке. Да, у нас прекрасная погода, здесь хорошо. Много солнца. Немного лучше. Ах, то что делают все, купаюсь, ем, отдыхаю. — Убиваю. — Да, я дам тебе её ещё раз…

Я закатила глаза, но всё-таки взяла мобильный.

— Елизавета! Я только хотел тебе сказать, что я поддерживаю вас! Я на вашей стороне.

— Спасибо, господин Шютц, мне нужно заканчивать, наша гостья придёт сейчас. Тогда до скорого! Пока! — Я положила трубку и измучено посмотрела на Тильманна. — Так, теперь он думает мама, папа и я сошли с ума. Она должно быть что-то ему рассказала! Зачем она рассказала? Как она могла?

Может речь здесь шла об интимном разговоре в постели? Я вспомнила, что по отношению к Колину была очень разговорчивой, после того, как мы переспали друг с другом. Моя мать и господин Шютц в постели — нет, не буду об этом думать сейчас, может быть подожду до завтра или ещё дольше, потому что такие размышления всё испортят. Ясно было то, что он нам не верит и считает психопатами, в противном случае не говорил бы так высокомерно и напыщенно. «Я поддерживаю вас. Я на вашей стороне.» Что это значит — я навещу вас в клинике и принесу цветочки, когда придёт время и вас наконец-то запрут? Но почему он тогда допустил, чтобы сумасшедшая Елизавета проводила отпуск с его сыном? Так он мог поступить только в том случае, если исключил меня из союза сумасшедших, так же, как и Пауля. Что же, возможно даже исключил и лишь маму считал безумной. Да, так картина становилась целостной. Все остальные соображения я отложу на позже. Если это позже наступит.

— Только что ты ещё выглядела более расслабленно, Эли. — Тильманн смотрел на меня с критикой. Он запрограммировал MP3-установку — Pale Horses от Моби в бесконечном цикле, как я и приказала, и одел длинные штаны, будто хотел выглядеть для Тессы особенно красиво. На мне всё ещё был одет бикини, но времени не было, чтобы искать внизу что-то, во что можно нарядится. Без лишних слов я взяла одну из футболок Тильманна, одела её, схватила ремень с постели и обвязала им талию, образуя своего рода платье. Для Тессы мне не нужно наряжаться, но и полуголой я тоже не хочу перед ней предстать. Однако я не особо расслабилась. Она лишь едва закрывала мою попу.

Грибы что в напитках, которые Тильманн поставил между нами на пол? Я хотела встать на колени и понюхать, как внезапно через балконную дверь в комнату залетело несколько летучих мышей, щелкая и чирикая, они увернулись от стен и сразу же снова исчезли.

— Ничего себе, — пробормотал Тильманн. — Послушай, Эли, если ты не уверенна и боишься, тогда оставь это. Всё в порядке. Я сам справлюсь.

— Нет, я не боюсь. Я хочу, чтобы это случилось. Только не могу как раз сейчас расслабиться. Это своего рода… такое чувство, как будто мне нельзя расслабляться или даже смеяться…

— Ты должна представить себе, что трип — это твоя защитная оболочка. Твоя подводная лодка. — О, теперь он снова особенно сообразителен. — Он позволит пережить тебе всё в другом свете, более увлекательно и менее опасно, скорее всего это даже вообще не будет опасно — если ты захочешь его принять и вообще, почувствуешь себя хорошо.

Трип в качестве защитной оболочки? Увидеть Тессу в другом свете, не как в последние разы? О да, я хочу. Это привлекательная идея, перенестись в такое состояние, которое прогонит весь ужас. В котором будешь испытывать всё, как будто смотришь фильм, ничего общего не имеющий с реальностью. Я почувствовала, как меня начало сверлить любопытство. Да, чёрт, я хочу принять эти грибы. Я хочу иметь свою наркотическую, подводную лодку. Но…

— Подожди, у меня есть идея. — Тильманн ещё раз начал возиться с MP3-установкой. — Хорошо, вот нашёл. Облокотись назад и слушай…

Удивлённо я услышала потрескивание пластинки, которую оцифровали без каких-либо технических тонкостей. За потрескиванием сразу же последовали первые медленные такты старой душещипательной песни. Тильманн и душещипательная песня?

— Что это? Звучит как песня из пятидесятых, или что-то в этом роде, почему у тебя есть нечто подобное в сборнике?

— Это не из моего сборника, а из Джианенного.

Ага, коллекция Джианны. То, что Джианна, в моменты влюблённости, даже не брезгала шлягерами, я уже знала самое позднее с Гамбурга. Но у этого певца был глубокий, звучный голос, который казался мне немного знакомым. Где-то я его уже слышала.

— Я думаю, я его знаю… Разве это не тот толстый американец, который уже давно умер? Почему ты слушаешь нечто подобное?

— Эли, если ты сейчас же не замолчишь, я засуну тебе в рот носок! — Я преувеличенно поджала губы, чтобы продемонстрировать Тильманну, что буду держать рот на замке.

— Большое спасибо, — вздыхая прокомментировал он. — Это Эльвис Пресли, Are You Lonesome Tonight, смешная версия. Он пел песню на концерте и при этом спонтанно изменил текст. Вместо оригинальных слов он спел «Do you gaze at your bald head and wish you had hair?» и в тот момент увидел лысого мужчину в публике и разразился приступом смеха. Ты поняла, что он сказал, не так ли?

Конечно поняла. «Уставился на свою лысину и желаешь, чтобы у тебя были волосы?» Да, очень смешно, это показывало его остроумие и креативность, но я сомневалась в том, что меня сможет развеселить только это и несколько смешков умершего образа душещипательных баллад (по словам Джианны кстати, атакованного или полукровки). Тем не менее я подчинилась. Тильманн снова включил песню.

Теперь зазвучала та часть, которую цитировал Тильманн, и Элвис начал смеяться, в то время как группа продолжала тупо играть дальше, а бэк-вокалистка пела трелью на высоких тонах и совершенно серьёзно. Элвис тоже пытался продолжить петь, но терпел неудачу при каждой новой попытке. Всё это конечно смешно и не спланировано и для публики очень забавно, но что меня глубоко тронуло и захватило (кое-что, чего я не ожидала), так это то, как он смеялся. Так искренне, самый прекрасный мужской смех, который я когда-либо слышала. По его смеху — такому открытому, спонтанному, молодому — можно было услышать, что он музыкальный, но прежде всего я слышала, что он смеялся не часто, что у него редко были причины для смеха, что он на самом деле был узником меланхолии и печали. Тем смелее он теперь проложил себе путь, как будто распознал возможность на один момент вырваться из бастиона одиночества.

Тебе просто хотелось присоединиться к нему, порадоваться вместе, подарить ему этот драгоценный момент, когда юмор всё преодолел и связал его с чужими людьми в зале сильнее, чем это случалось когда-либо в его настоящей жизни.

Внезапно он стал мне так близок, как будто стоял рядом, хотя уже был мёртв несколько десятилетий и его смех давно угас. Мы послушали песню три раза, так, что на наших лицах распространилась блаженная, постоянна ухмылка. Смех расслабил мышцы живота и все напряжённые лини вокруг глаз. Я готова. Можно начинать.

— Да здравствует король. Прост, Эли. Хорошего полёта! — Тильманн взял свой стакан и мы чокнулись. Потом, как будто уже давно приняли соглашение, мы скрестили наши руки и выпили на брудершафт, запечатлев поцелуй в уголок рта.

Пойло было на вкус ужасным, но вместо того, чтобы испытывать отвращение, это заставило меня улыбнуться. Тильманн попытался смягчить навязчивый вкус апельсиновым соком и большим количеством колотого льда, но он пристал к нашим языкам, строгий и землистый. Один момент мы чувствовали себя как дети, которые, чтобы показать свою смелость, едят насекомых. Мы опустошили стаканы, хихикая и дурачась, а потом разжевали полный рот льда.

— И что теперь? — спросила я. Мой живот был холодным, щёки и руки горячими.

— Теперь будем ждать. Может пройти какое-то время, пока начнёт действовать. Устраивайся поудобнее.

Внезапно на память пришли мрачные дни, после того, как Колин похитил мои воспоминания, когда я позволяла Паулю накачивать себя сильными успокаивающими, чтобы забыть обо всём и стереть из памяти. Тогда я страстно ждала, когда медикамент начнёт действовать. Поэтому в сущности, ситуация была не новой, только теперь ничего не нужно было стирать из памяти, даже страх, привлечь к нам внимание Тессы. В этот раз мы бросили ей вызов с целью, спланировав её прибытие. Мы на несколько шагов впереди. И не только это: я между тем стала такой смелой, что плескалась вместе с медузами, спала рядом с скорпионом и наслаждалась прикосновениями ядовитой змеи. Кто сказал, что у меня нет никакой уверенности в себе. Моё тело часто подводило меня и казалось несовершенным и слабым, но в этой схватке речь идёт о моём разуме, а он очень сильный.

Я, как и Тильманн, облокотилась спиной о стену и закрыла глаза. Довольно долгое время я не чувствовала вообще ничего и уже разочаровано подумала, что этот вывод грибов испорчен и не действуют, как вдруг перед моими закрытыми глазами образовались точно выведенные зелёные и голубые круги, которые соединились друг с другом, создали новый рисунок, снова разделились, чтобы опять затанцевать друг к другу — фестиваль геометрической эстетики и только для меня, фильм в моей собственной голове. Мне очень хотелось рассказать об этом Тильманну, но не было желания говорить. Язык ещё никогда не лежал так отлично на моём тёплом, мягком нёбе. Задвигать им, было бы расточительством.

— Позволь мне заглянуть в твои глаза, Эли. — О, его голос… он трещал, как огонь. Я не только слышала его, но и чувствовала, каждый слог, каждое слово. Звуки летали по воздуху, словно искры. Неохотно я рассталась с вертящимися кругами и посмотрела на него.

— Да, — определил он. — Хорошая штука.

Твои глаза, подумала я. О Тильманн, твои глаза. Он тоже смотрел на меня зачарованно. Его красного дерева ирис пульсировал, я видела, как в нём бьётся его сердце. При каждой пульсации взрывались цветные пигменты и гасли, затем воскресали, становясь ещё сильнее и интенсивнее.

Какими же красивыми и совершенными созданиями являемся мы люди! Только одни уже наши глаза достойны сотни святынь и произведений искусств. Мы состоим только из них, наших глаз, всё остальное лишь декорация, ненужный балласт. Я была убеждена в том, что мы можем отрезать остальную часть нашего тела и чувствовать, думать, существовать только нашими глазами. Глаза — это наша душа, исток того, кем мы являемся и что делаем. Больше нам ничего не нужно.

Но наших четырёх глаз, моих, как море, Тильманна, как огонь, недостаточно. Ещё два ожидают нас, чёрные зеркала, они надеются на то, что получат подобие себя и начнут блестеть и сверкать, если мы вдохнём в них жизнь.

— Давай спустимся вниз, — сказала я медленно. Мои слова я тоже чувствовала, лёгкие как пёрышки, эфирные и грациозные, они парили в горячем воздухе. Мы позволили решать нашим телам, как и когда они захотят встать; они сделали это без какой-либо спешки, для чего создавать суматоху? Для чего неугомонность? Наши мысли должны сначала развить свои бутоны и цветы, когда мы дадим телам достаточно времени и места, а здесь наверху — между голыми стенами чердака — тесно.

Лестница стала приключением — приключение без возбуждения и напряжения, но более пьянящее, чем самые отважные предприятия, которые я когда-либо пережила. Перила прижались ко мне волнами, когда я положила ладонь на гладкое, отшлифованное дерево, смола в нём пахла, а также листья, которые оно когда-то производило. Оно никогда не умирало. Ступеньки меняли свою величину, как будто хотели подразнить нас, но я никогда не подвергалась опасности упасть, потому что у меня была способность предвидеть, вырастут они или уменьшаться, или передвинуться, образуя угол. Я смогла бы идти и по тонкой верёвке, сто метров над землёй.

Мы наслаждались ощущением гладкого, терракотового пола, под босыми ногами, после того, как преодолели лестницу, не упав, не споткнувшись или даже пошатнувшись. Мы стали акробатами. Когда Тильманн вставил вилку музыкальной системы в розетку на стене, я увидела, как камни под штукатуркой отреагировали, коротко задрожав. Да, вся стена начала дышать, в то время как заиграла музыка, она отступала от нас и снова приближалась.

Позади, даже не поворачиваясь, я заметила две тени. Но они не интересовали меня, они всего лишь зрители, тихо сидящие на плитках и наблюдающие за нами. Они не были частью нашего мира.

У Тильманна и у меня есть теперь лишь одна потребность: слушать музыку, смотреть на неё, пробовать на вкус и встретиться с чёрными зеркалами там снаружи. Мы существовали для этих зеркал, в то время, как космос существовал для нас и позволил нам погрузиться в свои тайны.

Может быть так будет после смерти. Будешь состоять из одних глаз, которые видят больше, чем это было когда-либо возможно в жизни. Как маленький, в жёлтую точечку жук, который деловито карабкался вверх по столбу веранды. Раньше таких существ, как он, я могла лишь разглядывать, его пропорции, телосложение, окраску. Но теперь я его видела, узнавала, я знала, какие у него способности, а также, откуда они происходят, что общего имеет со всем тем, что нас окружает. С горячим ветром, с игрой белых тополей, с гекконами, покоящимися между камнями и ожидающими того, чтобы проснуться, с летучими мышами, чьи ультразвуковые тона рисовали фиолетовые закорючки в воздухе. С морем, рыб которого я чувствовала, как они мечутся в тяжёлой, солёной воде. В отдельности этого жука невозможно постичь. У кого только могла появиться идея убить его, пронзить иглой и положить в раму под стеклом? Без нас он ведь вовсе не существовал, точно так же, как мы не существовали без него. Я связана с ним. Я важна для него. Я могу его остановить или поторопить, если захочу, но намного восхитительнее просто его оставить. Так, как он есть.

В течение нескольких часов, как мне казалось, я погрузилась в его организм, пока меня снова не коснулась музыка и я захотела посвятить себя ей, не покидая полностью жука.

Я уже всегда догадывалась, что песни Моби — это не только то, что слышишь. Когда я ставила их перед сном, их гармонии начинали течь по моим венам и переплетённым сосудам и формировались в глубокую, успокаивающую песню, которая порождала всё больше граней и наслоений. Теперь я видела эти наслоения перед собой, прикасалась к ним, и когда дула на них, они рябили. На низких слоях они звучали голубым — лазурным, кобальтовым, чёрно-синим, серо-голубым, бирюзовым цветами, тысячью оттенков, которые сливались друг с другом и снова разделялись. На высоких слоях они раздавались серебряным и светлым цветами, как туман, освещаемый луной. Между ними золотые нити. Я скользила по цветам, как будто парила в воздухе, и взяла с собой Тильманна. Зеркала… нам нужно найти зеркала… Рука об руку мы подошли к перилам лестницы.

На лестнице сидел Колин, свободно опираясь правой рукой о колено, левая нога вытянута вперёд, плечи расслаблены. Волосы спадают шёлковыми прядями на его затылок и пульсируют, также, как и природа вокруг нас. Его кожа светится ярче, чем застиранная рубашка; резко и чётко под ней очерчиваются скулы — должно быть его создал скульптор, самый одарённый во всех тысячелетиях. Когда он направил на нас свои глаза, чёрные, мёртвые зеркала превратились в алмазы, а черты его лица ожили и стали одушевлёнными. Он так невероятно красив. Нам нужно прикоснуться к нему. Обоим. Мы подошли, прижались.

Улыбаясь, я смотрела на то, как мужские руки Тильманна ощупывают волосы Колина и его щёки. Колин тоже заулыбаться, расслабленный и счастливый. Он ничего не говорил, но предоставил нам без слов свободу действий, наблюдая за тем, как мы медленно пытаемся постичь его и понять.

Я захватила его длинные, загнутые ресницы губами, на вкус они были как пудра и немного горькими и хотела попробовать блеск в пигментах его белой кожи. При этом наши с Тильманном рты коснулись друг к другу, так как он тоже целовал его, потом Тильманн опустил голову на плечо Колина, руки всё ещё обхватывали его шею, где рокот, исходящий из груди смешивался с голубым и серебряным цветами музыки… музыка была написана для него, она ему подходила… Я испытала глубокое умиротворение, зная, что он крепко держит Тильманна в руках, в то время как я всё ещё пыталась вникнуть в магию его лица и погрузиться в глубину его чёрных глаз, которые отталкивали меня, как трамплин.

Но потом голубой цвет музыки отступил к кружащим листьям тополей и остался там между ними, уступив место другой, большей, более сладкой и желанной силе. Мы одновременно повернули наши головы в сторону улицы, где ветер, закручивая пыль спиралью, поднимал её вверх. Ветер и её семенящие шаги, изящные и ловкие, при этом полные сил и воодушевлённые решительностью, которой мне самой так часто не хватало. Я едва могла дождаться того, что увижу её, встану напротив, хотя уже сейчас угадывала её очертания. Бархатная накидка волочилась по улице, как тело змеи, а лохматые, рыжие волосы развивались до бёдер, играли сами с собой, цеплялись друг за друга и снова разъединялись, но всё время сияли, как будто солнце никогда не заходило.

Мне хотелось увидеть её глаза. Пожалуйста. Пожалуйста приди к нам. Приди и спаси нас, возьми нас с собой в своё царство.

Когда она появилась перед нашими воротами, я не встала. Для этого нет причин. Я покажу ей своё почтение не тем, что бодрствую, а тем что сплю. Почему я никогда не видела, какая она захватывающе-безупречная и совершенная, почему никогда не хотела осознать того, что она может мне дать, если я только передам ей свои мечты? Конечно же Тильманн хотел увидеть её. Я тоже хотела. Весь страх, боль, заботы и неприятности, которые когда-либо меня умчали, ушли и больше не могли причинить вреда. На один сумасшедший момент я подумала, что снова лежу в животе мамы, свернувшись в клубок, защищённая от духов и демонов снаружи. В утробе матери, где могла быть сама собой, и никому ничего не была должна. Никаких ожиданий, никаких проблем, моя единственная задача — это спать и доверить себя её защите. Зачем мы вообще рождаемся? Почему не можем оставаться там, где чувствуем себя лучше всего? Что или кто может меня удержать от того, чтобы вернуться назад? Мне нужно только посмотреть ей глаза, в этот сладкий, манящие-зелёный цвет, начало всего живого и конец всего существующего, всего человеческого бремени…

Я опёрлась рукой о ступеньку, желая завершить это и на коленях просить её прийти ко мне, но мои зрачки, словно сами по себе, двинулись в сторону и через застиранную ткань рубашки Колина заметили что-то, чего там не должно быть. Нет, этого не должно там быть и это не часть нас! Это неправильно!

Внезапно меня охватило беспокойство. Голубые полосы развеялись. Музыка больше не была мелодией, а сформировалась в визжащие, пронзительные высоты, которые начали спиливать мне кожу с плоти тонкими слоями.

Я правильно разглядела. У Колина под рубашкой оружие, острый, серебреный кинжал, с украшениями на ручке, азиатскими символами. Что это значит? Колин сидит слева от меня, и у него кинжал. Тильманн сидит справа, и у него нож. Здесь речь идёт вовсе не о Тессе. Не о том, чтобы убить её. Речь идёт о том, чтобы убить меня, меня! Колин хочет воткнуть мне в сердце кинжал, а Тильманн вынуть глаза и органы и пересадить их Тессе, они хотят забить меня, потому что я больше не нужна им, также, как и моей матери во сне, я больше ни для чего не пригодна, только ещё бремя и зло, потерявшая своё право жить. У них есть всё права сделать это со мной. Они должны! Они наконец поняли, что я такое. Я фурия, монстр, Эринии, движимая завистливым гневом и бесконечной яростью, они хотят избавиться от меня, меня! Музыка продолжала спиливать мне кожу с тела и с ужасом я увидела, что из-под неё проступают не кости, а чешуя, блестящий, серый слой чешуи, который покрывал меня от головы до ног и моя кровь застыла. Язык сам по себе раздвоился по середине. Он расщепился. Я больше не смогу говорить, позвать на помощь. Потому что, хотя я и злая, плохая, даже ядовитая, но хочу жить, я хочу жить вечно…

Я пронзительно закричала, когда Тильманн поднял нож, чтобы воткнуть его мне в грудь, но смогла в последний момент увернуться, потому что извивалась как змея. Моя упругая, чешуйчатая кожа свернулась на сухой листве, но потом снова вернулся страх за жизнь и крики, эти пронзительные, визгливые крики, которые я не чувствовала ни в моих лёгких, ни в горле, но которые заставили трястись всё моё удлинённое, подвижное тело пресмыкающегося.

Я больше не могла остановиться, хотя мне не хватало воздуха и мои раскосые глаза с их удлинёнными зрачками уже вылазили из орбит. В моей панике я откинула голову в сторону и посмотрела, шевеля языком, на Колина, который тоже вытащил кинжал из-за пояса и в свою очередь взял на себя командование над резнёй. Я обнажила ядовитые клыки, всё ещё крича и визжа, но он встал и выпрямился во весь рост. Его тень упала на меня, я смотрела на него, пытаясь спасти криками жизнь. Когда он вытянул кинжал высоко над головой, на его лице не проявилось не одной эмоции. Последний вечерний свет отразился на лезвие кроваво красным блеском. Но почему он замахнулся уже сейчас? Он ведь ещё не подошёл! Он хочет метнуть кинжал? Нет, его пальцы крепко держат рукоятку, в то время, как лезвие элегантной дугой двигается вниз, беззвучно и точно в цель, вниз, к собственному телу… чтобы попасть в сердце, себе в сердце!

Снова я закричала, громче и пронзительней, чем кричала когда-либо в своей жизни, но он не отреагировал, он чуть ли не с удовлетворением смотрел на свою грудь, туда, где лезвие должно было погрузиться в его тело. Он хотел убить не меня. И не её. Он хотел убить самого себя!

Я бросилась вперёд, чтобы обвиться вокруг клинка и замедлить его скорость, даже если это будет последнем, что мне удастся сделать в моём сумасшедшем крике, но Колин опередил меня. Без малейшего звука острый наконечник проник в грудь. Голубоватая кровь хлынула бурлящим фонтаном в воздух и обрызгала мою чешую, я вдохнула её, глубоко вдохнула. Крик заглушило клокотание в горле. Кровь была ледяной. Моё тело мгновенно обмякло. Во мне распространилась тишина. Я безжизненно упала на землю и больше не двигалась. Только что я ещё не хотела умирать, теперь же это было единственным моим желанием. Быть мёртвой. Потому что Колин вонзил себе кинжал в сердце.

Но мне нельзя оставаться лежать здесь, даже если во мне вообще больше нет никакого желания двигаться, я хотела продолжать кричать так долго, пока из моих лёгких не вырвется последнее дыхание жизни. Мне нужно добраться до него. Я не была уверенна в том, есть ли у меня руки, удастся ли мне схватить оружие, чтобы догнать его и уйти вместе, воткнув кинжал себе в сердце, но я хотела попытаться. Кряхтя, я повернулась на бок и поползла вперёд, но кто-то схватил меня за ноги и оттащил. У меня не было сил сопротивляться. Всё, что я могла, это кричать и только по этой причине незнакомому существу, которое держало меня и не давало умереть, удалось засунуть мне в рот маленькую таблетку. Я прикусила его палец, который он поспешно вытащил, но мои острые зубы начали жевать таблетку. На вкус она была кисловатой. Мой крик стих в течение нескольких, мучительных ударов сердца, и мысли стали ясными. Что со мной произошло? Я вообще ещё человек? Почему не могу ходить, не могу даже больше ползать? Моргая я посмотрела вниз, разглядывая себя. У меня есть и руки, и ноги, я только не могу ими двигать, я парализована, а моя кожа… моя кожа… Дрожа, я провела по моей голой руке. Кончики пальцев почти что онемели, но не почувствовали никакой чешуи, а мягкую, тёплую кожу, которая была покрыта холодным потом. И язык тоже больше не раздвоен. Абсолютно человеческий, он лежал у меня во рту.

А что с Колином? Неужели мне всё это приснилось — то, что он воткнул кинжал в своё собственное тело? Пожалуйста, пожалуйста пусть это будет только сон, пожалуйста, думала я умоляюще, когда подняла голову и хныкая, посмотрела в его сторону.

— О нет… нет…, - прошептала я, мой голос был похож больше на скрип. Его левая рука прижата к груди, из которой всё ещё торчал кинжал, не фантазия, а безжалостная реальность, он смотрел мимо меня. Так же Пауль, Джианна и Тильманн, который крепко держал меня за плечи, смотрели в ту сторону. Автоматически я последовала за их взглядами и уставилась, как и они, на вздрагивающий, маленький свёрток, лежащий позади меня на плитках.

Тесса… Она всё ещё здесь! Её волосы покрывали почти весь пол. Я видела, как в них что-то кишит. Её лицо исказилось в переродившуюся, уродливую гримасу. Только посмотрев более внимательнее, я увидела нож, торчащий из её одеяний. Тильманн должно быть воткнул его до самой рукоятки. Но кровь не текла. Гортанные стенания срывались с её сильно накрашенных, покрытых крошкой губ и мы увидели, как злобное мерцание в её топких глазах побледнело и уступило место безграничной, тупой пустоте. Не знаю, убили ли мы её, но что-то в ней изменялось прямо сейчас, как будто отступало и растворялось в горячем, вечернем воздухе.

— Мама…, - прошептал Колин, в то время, как его голубая кровь всё ещё капала на колени. Его взгляд стал тусклым, а руки тряслись. Услышав, как он говорит, я полностью пришла в себя, хотя его голос в моих ушах прозвучал неестественно чуждо и по-детски.

— Возьми себя в руки, чёрт возьми! — прошипела я, наклонилась вперёд и хотела вытащить кинжал из его тела. Но моя рука промахнулась. Я ещё не полностью восстановила контроль над телом, хотя умственные способности становились всё более ясными — мне придётся бессильно смотреть на то, как он умирает. Зачем он это сделал? Зачем? И что происходит с Тессой? Она ещё опасна? Поэтому никто ничего не предпринимает? Нужно сначала подождать, пока она умрёт, прежде чем мы сможем помочь Колину?

Мои глаза метались в панике туда-сюда, то к Колину, то к ней. Пауль и Джианна молчали, будто окаменев, будучи не в состояние оторвать взгляд от Тессы. Только Тильманн глубоко и мучительно стонал при каждом вздохе, как будто на его сердце давил стальной кулак — и как будто он дышал именно тогда, когда это делала Тесса. Постепенно дрожь её хрупкого и всё же опухшего тела утихла. Рыжие волосы на тыльной стороне рук в один миг выпали. Её черты лица разгладились, потеряли всё демоническое, как будто его никогда и не было. В конце концов, спустя бесконечно длинные секунды, её вики опустились вниз. Последний вздох потряс её грудь и грудь Тильманна. Всё кончено. Наконец-то всё закончилось.

Перед нами лежала только ещё мёртвая, уродливая, древняя, маленькая женщина. Надеюсь навсегда мёртвая, уродливая, древняя, маленькая женщина. Но я не могу ждать подтверждения, что она действительно останется на веки мёртвой. Колин важнее. Он ещё жив, и, как и другие, не может оторвать глаз от Тессы. Разве его рана не болит?

— Пауль! Сделай что-нибудь! Ты врач, ты должен его спасти! Спаси его, он умирает! — закричала я хрипло. Почему никто ничего не делает?

— Ему не нужно, — возразил Колин глухим голосом, не отрывая своего внимания от Тессы. — Это не работает, я имею в виду самоубийство. Я не люблю себя.

Быстрым движением он вытащил кинжал из груди и сорвал рубашку с тела. За считанные секунды зияющая рана начала закрываться. Колин горько рассмеялся. Он не ожидал ничего другого.

— Но зачем — зачем ты делаешь что-то подобное? Зачем!? — Я хотела ударить его, чтобы образумить, но даже не смогла сжать руки в кулаки.

Полный отвращения к себе, Колин посмотрел на меня и усталая, невесёлая улыбка скривила его рот.

— Вы забыли один пункт, Елизавета. Боль открывает душу. Где была боль? Где она?

Не думаю, что это подходящий момент, чтобы упрекать меня. Ещё совсем недавно они все хотели меня убить. По крайней мере я так думала. Я была в этом уверенна! Почему — я не могла объяснить себе рационально.

Но я боялась за свою жизнь и этот страх был реален. Никто не сможет убедить меня в обратном. Только кинжал в сердце Колина и маленькая таблетка отогнали это чувство страха. Колин даже не стал ждать разумного ответа.

— Для матери самое ужасное, когда она теряет своего ребёнка, не так ли? — Он небрежно выбросил кинжал. — Она должна была поверить в то, что с ней случилось именно это. Что её ребёнок умер.

Её ребёнок. Колин. Я содрогаясь застонала. Он хотел убить себя, чтобы убить Тессу. Для нас… и для себя. Но он не умер. Слава Богу, он не умер. Колин ещё здесь.

А Тесса? Что случилось с ней? Действительно ли она мертва? Удалось ли нам убить её, хотя Колин вовсе не умер? Было ли достаточно того, что она думала, будто потеряла своего ребёнка?

Я на коленях пододвинулась к ней, чтобы заглянуть в лицо. Позади меня Джианна начала тихо и порывисто всхлипывать и как будто этот звук снова пробудил её к жизни, Тесса внезапно открыла глаза.

Мы замерли. Никто из нас не осмеливался сказать хоть что-то. Только Джианна продолжала всхлипывать, хотя пыталась сдержаться. Я пододвинулась ещё ближе к Тессе. По тени над её телом я видела, что Тильманн встал позади и тоже смотрит на неё. Может движение её век — это всего лишь запоздалая реакция нервов, так как вздрагивают ноги паука, которого только что раздавили. Но я смотрела в другие глаза, не в те, что раньше. Они всё ещё были болотисто-зелёные, но глуповатые и тусклые, без какой-либо сверхъестественной злобы. И одно я знала с убийственной точностью: эти глаза живые. Потому что они смотрели прямо на меня.

Звуки вырвались из заложенного слизистой мокротой горла Тессы; я не могла разобрать слово это или возможно даже предложение, прозвучало скорее, как катаральное воспаление, но могло быть и иностранным языком.

— Что она сказала? — мой голос, тоненький и скрипучей, нарушил наше растерянное молчание. Джианна перестала всхлипывать. Она судорожно сглотнула, прежде чем прокашляться и перевести то, что только что произнес убитый Мар перед нами. Первые слова Тессы за сотни лет.

— Где я?

 

Чума

— Ой! — Укус восстановил мою моторику. Я удивлённо смотрела на то, как моя рука замахнулась и помчалась к икре ноги, но гадина уже закончила своё дело. Несколько миллиметров, прежде чем мои вытянутые пальцы смогли её ударить, блоха, высоко подпрыгнув, навсегда ускакала прочь. Блоха?

— Внимание, тут их ещё много! — предупреждающе закричал Пауль. Испытывая чувство отвращения, я отпрянула. Джианна и Тильманн тоже отползли. Тесса лежала неподвижно на спине и смотрела с открытым ртом и моргающими глазами на потолок, но из её волос и одежды начало сбегать всё живое. Я видела, как блохи, в по-настоящему радостном танце, прыгают в воздухе, но прежде всего это были клещи, маленькие, серые мокрицы и крошечные клопы и тараканы, которые высвобождались из её слипшихся прядей волос и затхлых слоёв одежды и ползли по терракотовой плитке.

— Назад! Не прикасайтесь к ней! — приказал Пауль, хотя никто из нас не чувствовал такой потребности, потому что теперь мы так же учуяли зверскую вонь, которая веяла от тела Тессы к нам навстречу. Больше не тот знойный, пронизанный плесенью мускус, который бил мне в нос во время моих предыдущих встреч с ней, а застарелый пот, ферментирующие дрожжи, а также неопределимо-сладковатое, прелое испарение. Она пахла так, будто столетиями не мылась. Что скорее всего так и есть.

Прежде чем я поняла, где мы находимся — не снаружи на террасе, как я думала, а в нашем узком коридоре — Пауль побрызгал укус блохи на икре ноги дезинфекционным средством и грубо протёр то место. Мокрицы и тараканы уже ползли вверх по стенам. Пауль бросил ткань, которой обработал укус и побежал на кухню, вернулся, вооружившись инсектицидом, который мы купили для термитов и начал опрыскивать стены. Несколько насекомых умерло сразу, остальные упали вниз и попытались влезть в щели между плитками.

Растерянно я наблюдала за поведением Пауля. Я его не узнавала. Он никогда не боялся насекомых. Да, на самом деле он должен скорее переживать о том, что делать с этим воняющем человеком, что лежал перед нами и с умеренным интересом оглядывался, но всё ещё не шевелился.

— Раздевайтесь! — Пауль сделал нетерпеливый жест в нашем направлении. — Давайте, снимайте одежду, быстро!

— Но… зачем…? — жалобно спросила Джианна.

— Раздевайтесь! — повторил Пауль и в этот раз трудно было проигнорировать то, что он больше не потерпит вопросов. — Ты тоже! — Он указал на Колина. — Твари могут быть в вашей одежде, нам нужно всё сжечь.

Сжечь? Он не пригибает палку? Джианна завредничала и хотела улизнуть в спальню, но предупреждающий взгляд Пауля заставил её замереть. Я как раз собиралась расспросить брата, что значит весь этот театр, как вдруг Тесса начала кашлять. Её лёгкие хрипели, потом она с влажным бульканьем изрыгнула кровавую слизь, которая комками приземлилась на её волосы и одежду.

— Дерьмо, — пробормотал Пауль. — Разве я не сказал, что вам нужно раздеться? — добавил он угрожающе. Когда мы продолжили молча на него смотреть, он взорвался. — Скажите, вы что не понимаете? Этой женщине здесь несколько сотен лет, и она полна паразитов и разносчиков болезней! Блохи кусаются, и кто знает, что у них там в крови! Они могут перенести чуму, если всё пойдёт совсем плохо! Вы хотите умереть?

Чума. Чума! Теперь я внезапно поняла, что им движет. А меня уже укусили. Для этой блохи я была первым человеческим контактом с очень давнего времени. Или же она потомок того средневекового блошиного выводка, который когда-то поразил Тессу. Ища помощи, я повернулась. Джианна уже беспощадно хлопала себя по рукам и ногам, хотя я больше не видела, чтобы блохи прыгали в воздухе. Но и у меня было такое ощущение, будто они поразили всё моё тело. Поспешно Тильманн и я выскользнули из наших немногих вещей; с наготой у нас обоих нет проблем. Колин, который в любом случае никогда не одевает нижнего белья и не знает, что такое стыд — может быть, потому что думает, что люди считают его уродливым — тоже освободился от своих штанов и бросил их в кучу нашей одежды. Джианна следовала последней, медленно и постоянно беспокоясь о том, чтобы закрыть руками грудь и срамную часть. Пауль не разделся; почему, не знаю, но подумала, что лучше не спрашивать. Веником он сдвинул кучу одежды мимо Тессы в сторону входной двери.

Судорожный кашель Тессы утих. Она повернула голову в сторону и покосилась на Колина, который прислонившись к стене, стоял голый. Воркование вырвалось из её горла — то воркование, которое я так сильно в ней ненавидела, теперь скорее безобидное и без злобных намерений, но всё ещё похотливое. Она что-то сказала и захихикала.

Я посмотрела вопросительно на Джианну, которая напряжённо стояла в углу под лестницей и не могла спокойно держать руки на месте.

— Он ей нравится, — перевела она шёпотом.

— Неудивительно, она ведь сама его создала, — ответила я ворчливо. Пауль прогнал нас на другой конец коридора, только Колина он оставил там, где тот стоял. Вытянутой рукой он сдерживал нас, в то время как повернулся к Колину.

— Ты можешь мне помочь раздеть её? Нам надо отнести её в салон и помыть, но её одеяния нужно обязательно уничтожить. Кто знает, что там ещё обитает.

— Он не может! — заблеяла я перебив. — Не требуй этого от него!

— Если кто и может, то я, — ответил Колин ледяным тоном. — Микробы мне не вредят, а вот вам…

— Но если ты не можешь заболеть, тогда и она не может, значит и заразить нас тоже…

— Эли, она больше не демон! И у неё везде на теле разносчики. Блохи — это не Мары, так ведь?

— Нет, — согласилась я не хотя. — Скорее всего нет.

Теперь команду на себя вновь взял Пауль.

— Вы идите, примите душ, хорошо потрите тела, а потом поднимайтесь наверх, в комнату Тильманна, там будете ждать меня, все трое. Давайте, поторапливайтесь!

Тесса опять начала кашлять. Маленькие, водяные капельки крови полетели по воздуху. Я последняя оторвала взгляд от ужасного зрелища задыхающейся женщины. Джианна уже забаррикадировалась в нашей ванной, поэтому я последовала за Тильманном наверх. С каждым шагом, каждой ступенькой, в моём сознание становилось всё более явным то, что случилось что-то ужасное. И за этим ужасным возможно последует ещё что-то более страшное. Сердце бешено стучало, а на лбу из пор снова и снова просачивались едко-холодные капли пота. Мозг не спрашивая, перечислял мне то, что пытался переработать и понять, хотя каждый вывод ускорял бешеный темп сердца. Одна из блох укусила меня. Блоха, которая жила в волосах и одежде женщины из средневековья. В средневековье свирепствовала чума. Она массами уносила жизни людей, уничтожала целые деревни, оставляла детей сиротами, прежде чем и они становились жертвами чёрной смерти, в руках своих разлагающихся родителей. Я точно не знала, какие там симптомы, а только то, что это была быстрая, беспощадная смерть. Самое большее три дня болезни, потом наступал конец. Люди испытывали ужасную боль с судорогами от высокой температуры.

Шатаясь я зашла в ванную, прижав руку ко рту, чтобы не разреветься как ребёнок. Тильманн уже встал под душ и намылился. Мне не удалось сразу поднять ноги и зайти к нему. Мышцы все ещё реагировали с опозданием. Но укус блохи я чувствовала очень чётко. Он горел как огонь. Мы молча мылись, быстро и безжалостно тёрли тело, пока внезапно струя не иссякла. Мы слышали, как снизу шумит по трубам вода. Джианна. Вероятно, она довела мытьё до крайности, но и я тоже не хотела прекращать тереть себя. Пемзой я проводила по предплечьям, хотя они уже начали высыхать.

— Прекращай, Эли. Ты раздираешь кожу.

Сохраняя присутствие духа, но заметно неуклюже, Тильманн забрал у меня пемзу и положил на самую верхнюю полку. Потом обернул полотенцем плечи и наклонившись, вылез из душевого поддона. Его движения казались замедленными, почти что апатичными, а лицо бледным. Каждые несколько секунд он прокашливался, чтобы потом, как в спастическом спазме сглотнуть.

Он сел на плитки, облокотившись спиной о стену, закрыл глаза. Я тоже взяла полотенце, хотя Сирокко так сильно нагрел чердак, что у меня уже сейчас выступил пот из всех пор. Но мне хотелось закрыть себя.

— Я думаю всё время, что меня сейчас вырвет, но это не так. Я читал, что такое бывает, когда кого-то убиваешь. — Голос Тильманна звучал сломлено. Тем не менее его слова отвлекли меня немного от своей собственной паники. В конце концов он тот, с кем я могу обо всём поговорить. Я сразу же немного успокоилась.

— Ты никого не убивал. Она не мертва. — Она даже настолько живая, что делает Колину комплименты. И мимоходом кашляет кровью.

— Нет, демона я убил, я что-то убил, Эли, и это было так просто! Сначала я думал, что не смогу проткнуть кожу ножом, он отскочил от кости, у меня ещё сейчас болит запястье… Но потом, когда мне это удалось, показалось, словно я воткнул нож в воздушный пузырь. Он просто проскользнул, как будто там… как будто там ничего не было? Как сквозь пустую оболочку!

— Что на самом деле произошло? Я только знаю, что внезапно подумала, будто вы хотите меня убить. — Продолжай говорить, Эли. Когда говоришь, не нужно слишком много думать.

— Ты испытала бэд трип, Эли, совершенная паранойя. Блин, тебе действительно нельзя принимать наркотики. Всё же спасибо. Я серьёзно. Спасибо.

— За что спасибо? — спросила я сбитая с толку. До этого у меня скорее сложилось впечатление, что я всё перепутала.

— Потому что твой бэд трип разбудил меня. Я всё время был с тобой на одной волне, следовал за тобой. В конце концов я ведь тренировался этому в течение нескольких недель. Быть под кайфом и всё-таки оставаться сосредоточенным. Это сработало, даже когда ты влюбилась в этого дурацкого жука. А также с… — Тильманн от неловкости замолчал, но потом быстро продолжил. — С Колином. Ты злишься из-за того, что я прикасался к нему?

— Ерунда. — Не смотря на наши страдания, я рассмеялась. — Я ведь знаю твою сексуальную ориентацию. Он был красивым, невероятно красивым, поэтому просто хотелось прикасаться к нему, другого нельзя было себе представить. Ему понравилось. Думаю, так и было. То, как мы там втроём сидели на ступеньках и наслаждались близостью, точно выглядело замечательно.

— Да. Я тоже так думал и чувствовал. Я всегда уважал и восхищался Колином. Больше, чем любым другим человеком в моей жизни. Но то что случилось, там… там я что-то ему дал. Я! Мы были на равных. Никаких больше границ, понимаешь? Ну да ладно. Во всяком случая я заметил, что ты покорилась Тессе, именно это и представляло опасность. Ты забыла себя. Ты ползла ей навстречу, Эли, хотела позволить ей взять себя, и я хотел то же самое, вместе с тобой. Мы были словно её дети, до того момента, когда ты заметила оружие Колина и тогда начался твой бэд трип. Иногда самые маленькие, непредвиденные повороты могут вызвать психоделический кризис. Я тоже ничего не знал о его плане… Но хорошо, что он об этом подумал, не так ли?

Я кивнула. С ужасом я вспоминала тот момент, когда Колин воткнул кинжал себе в грудь. Он надеялся, что умрёт, и, если бы его надежда осуществилась, мы ничего бы не смогли сделать. И потом его слова: «Я не люблю себя.» У меня по спине прошла холодная дрожь. Как будто он мог меня защитить, я села рядом с Тильманном, но, когда он продолжил говорить, он сильно задрожал.

— Понимаешь теперь, почему я так стремился к ней? Почему не мог её забыть? Теперь она ушла, навсегда… Я убил её. Я знаю, что она погубила бы меня, но хотел ещё раз пережить это чувство, хотя бы ещё одни раз…

Да, я понимала. Это чувство эйфории, защищённости, которое я испытала рядом с Тессой во время кайфа, имело в себе что-то магическое, божественное. Но возможно я испытала такое сильное чувство только благодаря грибам. Или же его и вовсе вызвали грибы. В конце концов, при нашей первой встрече, я видела Тессу такой, какой она есть на самом деле — маленькая, уродливая, грязная.

Или она была и то, и другое, красивая и в одно и тоже время ужасная.

Я тосковала не по Тессе, а по тому чувству, которым она меня одарила. Может мы были все заражены какой-нибудь смертельной болезнью, из-за которой медленно зачахнем и против которой ни у кого нет лекарств. Идея, которая всё сильнее овладевала моим разумом; скоро не смогу подавлять её, даже с помощью разговора. Тогда меня охватит необоснованная паника и больше не отпустит. Когда Тесса находилась рядом, страха больше не было.

Я незаметно заглянула в отделения полочки и встала. Есть ли у Тильманна ещё наркотики? Может что-то другое вместо грибов? Что-то более сильное? Вот, эта маленькая, квадратная коробочка за бритвой выглядит подозрительно…

Я не заметила, как Тильманн встал позади и испугалась, когда он смёл коробку с полки, ловко её поймал и высыпал содержимое в туалет. Из смывного бачка потекла лишь тонкая струйка, но её хватило, чтобы покончить с маленькими свёртками и таблетками.

— Даже не думай, Эли! — набросился он на меня. — Эти вещи для тебя яд! Я дал тебе настолько крошечную порцию грибов, что уже боялся, что ничего не случится. А у тебя был такой мега сильный трип, с синестезиеями и другими атрибутами. Ты настолько чувствительна, что это просто безумие!

Просто безумие. Да, возможно немного такого безумия может пригодиться, мягкое, красивое, разноцветное безумие, а не паника и ужас, которые теперь придут и завладеют мной.

Вода всё ещё шумела в трубах. Всё же мы услышали, как внизу что-то волочиться по полу и гортанное хихиканье. Пауль и Колин несли Тессу в гостиную. Гостиная всегда казалась мне жуткой, теперь у неё есть подходящий житель. Послышалось, как передвигают стулья и закрывают ставни. Они подготавливали ей ложе.

Тильманн снова сел на пол. Я обернула полотенце потуже вокруг плеч, когда садилась рядом, так как дрожь Тильманна передалась и мне.

— О Боже, чёрт… чёрт…, - шептал он. — Что же мы сделали? Что сделал я?

Прошло несколько минут, пока до меня наконец дошло, что он плачет. Я ещё никогда не видела, чтобы он плакал. Но это и нельзя назвать обычным плачем. Иногда по его телу пробегала дрожь, как волна, и он коротко всхлипывал. Он не морщился, опустил глаза вниз, прижав сжатые кулаки к дрожащему подбородку.

Я не знала, что делать. Внезапно я увидела в нём снова того, кем он в принципе и является: семнадцатилетнего парня, далеко от дома, родители которого разругались, а будущее не ясно. Он слишком молод! Тесса постаралась, чтобы этого не было видно и не чувствовалось. Он казался намного старше, особенно тогда, когда как уже часто бывало, рассуждал умно не по годам. Но ему всего семнадцать, даже ещё не совершеннолетний. Семнадцать! Куда мы только его втянули? Он совершил убийство, по крайней мере так думал, и да, это убийство мы как таковое спланировали. Его руки, чьи костяшки теперь выделялись светлыми пятнами, направляли нож и воткнули его в грудь Тессы. Я считала это единственно верной альтернативой, даже ещё более верной, чем позволить Колину выступить против Францёза, но теперь я в отчаяние задавалась вопросом, не существовало ли какого-нибудь другого выхода. Потому что настоящий ужас ещё ждал нас впереди. Если мы заболеем чумой, тогда этот вечер всего лишь безобидное вступление.

Я положила левую руку на затылок Тильманна и водила по шее, когда сухое всхлипывание вновь сотрясало его. Я не могла себе представить, что он захочет, чтобы его обняли или даже прижали к себе. Может быть Колин был бы лучшим утешителем со своей последовательностью и жизненным опытом, но он занять внизу, снимая у своей худшей напасти затхлую одежду с тела. Какое сильное чувство отвращения должно быть он испытывает.

А Джианна? По трубам всё ещё шумит вода. Чем она там занимается? Внезапно она стала моей самой большой заботой. Если по прибытии Тессы она всё ещё находилась в шоке, то должно быть сейчас её состояние просто катастрофическое.

— Тильманн, мне нужно проверить Джианну. Я сейчас вернусь.

Да, мне нужно позаботится о ней, так же, как сбежать от собственных страхов, которые становились всё ощутимее и беспощаднее. Галлюциногены окончательно покинули мою кровь. Когда я стану снова совершенно трезвой, то из-за чистой паники полезу на стены. Уже сейчас коротенькое слово «чума» нависало надо моей головой, как дамоклов меч. Чума — это не демон, которого можно изгнать. А бактерия. Бедствие, против которого у нас нет ничего в руках, ни магии, ни каких-либо там символических формул.

Я провела Тильману указательным пальцем по щекам, но почти не почувствовала слёз. Возможно та немногая влага, что я нащупала, это пот и душевая вода. Его всхлипывания утихли. Надеюсь он успокоиться, а я уговорю Джианну как можно быстрее пойти со мной наверх, тогда смогу позаботиться об обеих, и нам удастся отвлечь друга-друга. Никому из нас нельзя сейчас оставаться одному.

Мои опасения подтвердились. Джианна предстала перед моим взглядом, ревя белугой, после того, как замок, после двух метко направленных пинков, поддался. Ссутулившись и с напряжёнными плечами, она сидела в ванной, в которую как раз снова наливала кипяток, сотрясаясь от плача и страха. Её кожа покраснела, как у рака и как у меня. В мыльной воде плавали различные пустые банки от геля для душа, её волосы были ещё мыльными. Я вскрикнула, когда хотела выловить банки из воды. Я чуть не ошпарилась.

— Джианна вылезай, то, что ты тут делаешь, точно не полезно для здоровья…

Она оттолкнула мою руку.

— Не прикасайся ко мне! Тебя укусили, у тебя это, наверное, уже в крови! — Теперь она начала кричать, не так громко, но зато агрессивно. — Знаете, что вы сделали? Вы убили человека!

— Нет, не убили, — повторила я как мантру то, что уже сказала ранее на чердаке Тильманну. — Человек жив. Демон умер. Случилось именно то, что мы хотели…

— Именно то, что мы хотели? Нет, Элиза! Нет! Вон там лежит очень старая женщина, знаешь, что это значит? Она ничего не знает, не знает, что такое автомобили, что такое водопровод, что такое электричество…

— В самом деле. — Вздыхая, я закрыла воду. Теперь и Джианна это услышала. Клик-кляк. Я уже раньше заметила, когда спускалась вниз. Пауль и Колин как раз громко возились на кухне. И всё-таки там было так же это ритмичное щёлканье: клик-кляк, клик-кляк. Тесса включала и выключала свет, как маленький ребёнок, который в первый раз понимает, для чего предназначена эта кнопка на стене. Казалось это её очаровало. Теперь она также начала трясти дверь. Пауль запер её, но ей хотелось немного оглядеться в доме.

— Это так жутко, Эли. — Джианна смотрела на свои покрытые пеной колени. — Я никогда больше не смогу купаться, не думая об этой ситуации, никогда.

— Купание в любом случае переоценивают, — попыталась я разредить нашу катастрофическую ситуацию шуткой, но Джианна не была настроена слушать забавные комментарии, только не сейчас. Я хорошо её понимала. Всё же мне нельзя позволить ей увязнуть в своей паранойи. Кожа на её пальцах и локтях уже сморщилась, а с висков пот бежал ручьями, но она даже не собиралась вылазить из ванной. У меня больше не было сил смотреть на это. То, что она с собой делала, вредно, очень вредно. Я сунула руку в горячую воду и вытащила затычку, чтобы потом сразу же провести ей по голой груди. Заразила. Джианна больше не захочет взять её в руки.

— Извини, — пробормотала я. Она только обвиняюще всхлипнула. В считанные минуты вода утекла. Джианна оставалась сидеть, от неё исходил пар, она потела и дрожала, всё ещё покрытая блестящей пеной.

— Джианна, ты не можешь оставаться вечно в ванной. Здесь не безопасно для тебя. Нам следует пойти наверх. Эту ванную комнату скорее всего захочет использовать Тесса… Использовать? Как это будет выглядеть? Она не знает, что такое туалет. Насрёт ли просто в угол? От неё вполне можно такого ожидать. Возможно это даже уже случилось. В гостиной есть старый дымоход, который, если ты пришёл из средневековья, можно объявить уборной. Как вообще она может представить себе, что есть и другая альтернатива? Она ничего не знает о туалетах.

Джианна не шелохнулась, а просто беззвучно молилась.

— Кроме того, нужно поговорить с ней, как только тебе станет лучше. Может быть она что-то помнит и сможет дать информацию о папином местонахождении.

— Поговорить с ней? — Джианна нарисовала рукой ещё один крест на груди. — Я?

— Ты единственная, кто её понимает.

— Я почти ничего не понимаю! Она говорит на старом итальянском, с ужасным, грубым акцентом, я могу только догадываться, что она имеет в виду. Кроме того, я не думаю, что она что-то знает. Она даже не понимала, где находится!

— Всё же нам нужно это проверить.

— Я не могу поверить в то, что ты сейчас, в этот момент, можешь думать о поисках своего отца! — Наконец-то Джианна встала и схватила полотенце, прежде чем стекающая пена обнажила её тело.

Я ничего не ответила. Как же я могу не думать об отце? Мне казалось, что он единственный, кто может спасти нас от этого кошмара. Он закончил медицинское образование. Он возглавлял свою собственную клинику. Он бы точно знал, что нужно делать.

— Отойди немного в сторону, Эли, пожалуйста.

На мой взгляд Джианна преувеличивала в своём желание держаться от меня на расстояние. У меня на теле пока ещё нет чумных бубонов. Всё же я подчинилась и встала возле маленького окна, в то время, как она вытиралась и что-то на себя накидывала.

Стало темно, ночь уже давно наступила. В саду Колин принялся сжигать одежду. Его резкие движения казались сердитыми. Когда материал запылал, до нас дошёл едкий и в то же время сладковатых запах. Я быстро закрыла окно, хотя в пропаренном воздухе слишком нагретой ванной комнаты почти невозможно было дышать.

Когда Пауль без предупреждения распахнул дверь, пар рассеялся, чтобы тут же потянуться перед глазами новыми полосами.

— Что я вам сказал? Чтобы вы исчезли наверху! Ни к чему не прикасайтесь, Эли, держитесь подальше от лестничных перил, я всё только что продезинфицировал.

В коридоре пахло как в больнице. Я ненавидела этот запах. Сразу начинаешь чувствовать себя больным, когда вдыхаешь его. Дыша поверхностно, я шагала вверх по лестнице позади Джианны.

— Я сейчас поднимусь к вам, мне нужно ещё уложить её в постель и дать успокоительные.

Да, пожалуйста сделай это, подумала я страдальчески поморщившись. Щёлканье выключателя и стук в дверь чередовались каждую секунду. Это просто сводит с ума.

Тильманн лежал, растянувшись на кровати под скосом, лицо всё ещё бледное, глаза закрыты. Джианна смущённо села на другую кровать. Я, очевидно прокажённая между нами троими, пододвинула надувной матрас к стене, настолько далеко от Тильманна и Джианны, насколько возможно, однако тоже предпочла сесть. У меня было такое чувство, что моя иммунная система откажет, как только я лягу и предоставлю телу передышку.

— Это вообще кто-нибудь заметил? — спросила я осторожно. — Мой крик? И всё такое? — Я кричала, как сумасшедшая. Как раз сейчас, когда никто не хотел говорить, предпочитая молчать, он снова свистящим эхом отдавался в моём слуховом проходе.

— Ты не кричала, Эли, — исправил меня Тильманн. Он звучал, как робот. — Это Тесса. Она не сразу… умерла.

— Но никто ничего не заметил, — прошептала Джианна. — Футбол. Чемпионат по футболу. Сегодня как раз была игра. Они в это время сами орали как дураки.

Чемпионат по футболу. Правильно, этим летом состоялся чемпионат мира. Как же далеко находилась нормальная жизнь! Мы не имели с ней больше ничего общего. Значит я совсем не кричала?

— Что же я тогда делала, если не кричала? Я больше не видела себя, во всяком случае не такой, какая я на самом деле. — Я была змеёй, чешуйчатой рептилией.

— Ты хотела заползти на неё. Нам кое как удалось стянуть тебя. А потом…

— Замолчи Тильманн, я больше не хочу ничего слышать! — завопила Джианна. — Я не выдержу! — Рассерженно, она уставилась на меня. — Это касается и тебя, Эли! Больше ничего не говори!

Мы сделали ей это одолжение, хотя мне так хотелось поговорить с Джианной и Тильманном, чтобы не прислушиваться к собственным мыслям. Поэтому мы молчали, когда на лестнице раздались тяжёлые шаги Пауля. Когда он вошёл в дверь, я почувствовала себя так, будто нахожусь в плохой серии про врачей. На нём был одет полный, зелёный, операционный костюм, включая колпак и тапочки. Свои большие руки хирурга он втиснул в резиновые перчатки. Мы видели только его глаза, потому что на рот с носом он нацепил белую маску. При других обстоятельствах я, увидев его, рассмеялась бы. Сейчас же мой брат казался мне приносящим бедствие духом, который сообщит, сколько дней нам ещё осталось жить. Он встал перед стеной, ни к чему не прикасаясь. Дверь тоже закрыл локтем.

— Теперь вам следует хорошо меня выслушать. Чем внимательнее, тем выше вероятность того, что мы выйдем из этой передряги невредимыми. Хорошо?

Джианна и я кивнули, Тильманн не показывая никакой реакции, оставался молча лежать, его открытые глаза были направлены в потолок.

— Хорошо. Кроме Эли ещё кого-то укусили?

— Я не знаю, — ответила Джианна с вибрирующими голосовыми связками. — У меня такое ощущение, что они везде, ползают по всему телу…

— Это нормально, всего лишь твой страх, — ответил Пауль с убедительным спокойствием. — Как бы там ни было: не прикасайтесь друг к другу. Используйте только ванную комнату здесь наверху, затем тщательно мойте руки. Не покидайте эту комнату. Отныне дом под карантином. Мы не знаем, может ли Тесса передавать микробы, а если да, то какие. Тогда существовали некоторые интересные болезни, не только чума, но также холера, оспа, дизентерия, проказа… Не нужно паниковать! — воскликнул Пауль, когда Джианна начала хныкать. — Также может быть, что она не болеет ни одной из этих болезней. Кроме того, иммунная система и гигиена играют важную роль при защите от таких инфекций. Раньше люди выливали свои горшки на улицу и совсем не мылись или же встречались вместе в банях, где микробы могли распространится в рекордное время. Именно поэтому вам нужно как можно лучше изолировать себя. Я поставил в коридоре дезинфицирующий спрей. У нас есть ещё только две бутылки, поэтому обходитесь с ним не так расточительно.

Пауль сделал глубокий вдох, как будто ему нужно было набраться храбрости, чтобы продолжить говорить. Видимо эта часть выступления была ещё самая безобидная.

— Если эти блохи переносчики чумы — я говорю если! — то скорее всего это бубонная чума.

Теперь и у меня вырвался вздох. Бубонная чума. Ах, если только чума, тогда желаю повеселиться!

— Вам нужно обратить внимание на то, опухают ли ваши лимфатические узлы и становятся большими и жёсткими. Если да, сразу же предупредите меня. — Он показал нам, где нужно проверять. Шею, подмышки, пах. — То же самое касается температуры, сильного поноса или поноса с кровью, рвоты, кашля с кровью. Туберкулёз тогда тоже был широко распространён, но у него очень долгий период инкубации. И он хорошо лечится. Если будете поносить не сильно, то из-за этого не стоит переживать. Понос может начаться из-за напряжения.

— А чума? Какой у неё период инкубации? — Я заставила себя представить, что сижу на очень интересной медицинской лекции, которую уже давно хотела послушать. В противном случае взорвусь. Совершенно потеряю контроль над собой.

— От трёх дней до недели, как и другие эпидемии. Так долго вам придётся выдержать здесь. Я принесу вам поесть и попить. Кроме того, сейчас вколю антибиотик для профилактики.

Какое же благословение, что Пауль тогда в клинике, без всякого стеснения, занимался клептоманией. Всё же не каждый антибиотик помогает против каждой болезни, существуют разные возбудители, они мутировали на протяжение веков, некоторые из них даже устойчивы к пенициллину и ни один современный ученый никогда не имел под своим микроскопом живую чумную бактерию из средневековья.

Пауль подошёл к постелям, повернул нас на бок и бес какого-либо колебания сделал уколы в голые задницы.

— А что с тобой? — спросила Джианна с тревогой, в то время, как Тильманн всё ещё лежал на своей простыне, в похожей на смерть летаргии. Когда Пауль делал ему укол, он не издал ни единого звука и скользнул назад на матрас, словно кукла, после того, как Пауль отпустил его.

— Я позабочусь и о себе, не волнуйся, — ответил Пауль. В его глазах я увидеть улыбку — неотразимую плутовскую улыбку, которой я никогда не могла сопротивляться. Потом они снова стали серьёзными. — Ты можешь ненадолго выйти со мной, Эли?

Я последовала за ним в крошечный коридор, где он, закрыв дверь в комнату, направил меня в ванную. Из гостиной доносились стук и грохот.

— Она переставляет мебель? — спросила я спокойно.

Пауль разглядывал меня несколько секунд загадочным взглядом, прежде чем ответил.

— Ты сильная, сестрёнка. Сумасшедшая, но сильная. Что конкретно вы там приняли?

— Галлюциногенные грибы. Они должны были вызывать искусственные мечты, чтобы Тесса не смогла похитить у нас настоящие, и мы сохранили ясность. Видимо это сработало. Тильманн только что был уже трезв. Что…? — Я указала вниз. — Что с ней? Как она себя чувствует? — Ах ты Боже мой, что за вопрос. Но с Тессой у меня не хватает слов.

— Я точно не знаю, — признался Пауль. — У неё температура, которая как раз сейчас поднимается вверх, её лёгкие сильно забиты слизью, она кашляет кровью, лимфатические узлы опухают… я не могу сказать. Это может быть всё что угодно. Пока что она только помочилась — между прочим рядом с камином — моча немного коричневая, но у меня нет с собой тест полосок. Я не могу ни исследовать вашу кровь, ни сделать другие лабораторные анализы. Мы практикуем здесь медицину, как в средневековье. Не считая медикаментов. И тут мы как раз подошли к моей просьбе.

— Твоей просьбе?

— Да. — Пауль твёрдо на меня посмотрел. Он всё ещё казался мне немного диковинным в своей шапочке и защитной маске на лице и мне причиняло боль то, что нельзя к нему прикоснуться. Мне так хотелось броситься в его объятья, особенно ещё потому, другие с удовольствием выставили бы меня из комнаты. Но контакт запрещён.

— Я не хочу делать себе укол с пенициллином самостоятельно. Может не получиться. Его ведь нужно вколоть в мягкое место, а я чуть раньше надорвался, когда мы тащили Тессу в гостиную. Хочу, чтобы его сделала ты. Так же нам следует решить ещё кое-что вместе. У меня осталось шесть шприцов. Я хочу три приберечь для вас, по меньшей мере три. Два для Тессы. Следовательно — это уже пять. Остаётся ещё один. Могу я взять его для себя?

— И ты ещё раздумываешь? — спросила я с возмущением. — Конечно же ты должен взять его для себя, для кого же ещё!

— Меня не укусили, Эли. И ты уже однажды пожертвовала собой ради меня. Кроме того, может так случиться, что он понадобится Тессе…

— О, ты не должен думать о Тессе. Почему он ей вообще должен понадобиться? — рассердилась я.

— Ну, она ведь не здорова, так ведь? А я врач. Мой долг помогать больным людям.

Осознал ли Пауль то, что только что сказал? «Я врач.» Не смотря на ужас, окружающий нас, это был особенный, да, почти что торжественный момент. Он наконец-то снова признал то, что хочет стать врачом. Раньше это было его мечтой, которую украл Францёз. Он желает вылечить Тессу точно так же, как лечит нас. Только у нас нет для этого достаточно антибиотика. Я снова начала потеть, в одно и тоже время меня бросало в холод и в жар.

— Эли, не думай, что я оставлю тебя здесь, если ты заблеешь. Конечно же я отвезу вас в больницу, если у вас появятся симптомы! Это только мера предосторожности…

— Пауль, ты не можешь отвезти нас в клинику! Если мы поедем, нам придётся сообщать и о ней, а что потом? Как нам объяснить, кто она такая и откуда? Как нам объяснить чуму? Не говоря уже об опасности, что мы её распространим, если покинем дом. А что с раной в её груди и ножом с её ДНК на лезвие! — ДНК, которая будет находкой для учёных. Становилось всё сложнее дискутировать шёпотом. Моя гортань сопротивлялась шипению, а голова казалось больше не выдержит давления голоса.

— Ещё никто не заболел чумой. Попытайся сохранять спокойствие; пока что ты держишься лучше всех, и я буду гордиться тобой, если ты останешься спокойной. Ну так как, ты хочешь сделать мне укол?

На этот вопрос отвечать было не нужно, хотя у меня появилось подозрение, что Пауль скорее всего заботится о трудотерапии, чтобы у меня не случилось нервного срыва. В экстренном случае он смог бы и самостоятельно вколоть себе инъекцию.

Я заставила его объяснить мне всё два раза, что нужно делать и на что обращать внимание. Потом продезинфицировала руки, одела стерильные перчатки, которые Пауль депонировал в коридоре и приставила конец иглы к коже Пауля.

— Только не пукни сейчас, хорошо?

Зад Пауля коротко затрясся от смеха. Я не имела понятия, откуда брался наш юмор, но лучше посмеяться, чем потерять рассудок. Только я не знала, как долго ещё смогу выдерживать это.

Мне пришлось приложить больше силы, чем я ожидала, чтобы воткнуть тонкую иглу в кожу. Я представляла себе это намного проще. Теперь я имела представление о том, какую силу пришлось затратить Тильманну на то, чтобы воткнуть Тессе нож в грудь, и как бесцеремонно обошёлся Колин с самим собой. Но я попыталась сосредоточиться на том, что нужно сделать, а не на том, что уже случилось.

— Значит Тесса больна, — обобщила я отчёт Пауля, после того, как он подтянул свои штаны вверх. — Тяжело больна? Ты думаешь она была больна уже прежде или заболела только сейчас… из-за того, что мы сделали? — Может быть Тильманн попал ей в лёгкие, а не в сердце.

— Нет, не из-за пореза. Это странно, на ноже почти не было крови. Рана поверхностная, а её сердце бьётся быстро, но в нормальном, энергичном ритме. Может быть она не выносит современного мира, и экологические токсины и электросмог вредят ей. Но я думаю, что скорее всего она была больна уже прежде, и что всё это как-то связано.

— Как-то связано? — Это прозвучало слишком загадочно.

— Подумай, Эли. Разве можно найти более вескую причину позволить себя превратить и получить в подарок вечную жизнь, чем ту, когда ты смертельно болен? Скорее всего она с благодарностью приняла метаморфозу или даже вожделела её. Она кажется мне жадной. Жадной и глупой. Кроме того, у неё на шее знак Каина. На него моё внимание обратил Колин.

— Знак Каина? Что это такое?

— Клеймо, которым отмечали в средневековье проституток, так что каждый мог видеть, кто они такие. Иногда его ставили на шее, иногда прямо на лице. Я не хочу сказать, что из-за этого она плохая, скорее всего просто происходит из неблагополучных слоёв общества и была нищей. — Пауль извиняясь пожал плечами. — Мы имеем дело с человеком, а не с демоном. Но всё равно она мне не симпатична.

Значит Тесса проститутка… Хотя я знала, что это несправедливо и что теория Пауля о том, что она происходила из самых бедных слоёв общества должна быть верной, эта мысль только усилила моё отвращение по отношению к ней. Колин однажды сказал, что люди, которых ведут низкие мотивы, как только превращаются, становятся самыми губительными Марами. Тесса возможно, будучи человеком, никого не убила, как Францёз, но жадность и похоть уже всегда были в её природе. В этом я уверенна. Может быть ей даже нравилось её профессия проститутки? Возможно ли вообще такое?

— Уже только из-за знака Каина мы не можем отвести её в больницу, Пауль. Его может заметить кто-нибудь другой. Мы должны остаться здесь!

Это была единственная альтернатива: нам придётся остаться здесь. А я отдала инъекцию Паулю, вместо того, чтобы оставить себе. Но это правильный выбор, даже если он подвергнет меня опасности. Мой брат должен защитить себя точно так же, как защищает нас. Снова в гостиной что-то ударилось о пол, и я услышала восхищённый смешок, который перешёл в уродливый смех, а потом в бульканье.

— Позаботься о том, чтобы это прекратилось, пожалуйста, — умоляла я.

Пауль кивнул.

— Она не хочет ложиться, но у меня ведь есть достаточно валиума. Он вам понадобиться?

— Я не знаю. Думаю, мне нет. — Я боялась проспать, если мои лимфатические узлы опухнут или что не замечу других симптомов. Предпочитала оставаться бодрой.

— Постучи, если вам что-нибудь понадобиться. Колин и я позаботимся обо всём. Будь сильной, сестрёнка, хорошо?

Я больше ничего не смогла сказать. Моё лишь с трудом сохраняемое самообладание развалится, как куски мяса в соляной кислоте, как только Пауль спустится вниз по лестнице. Но он должен идти. Его ожидает работа.

Когда я, чуть не плача, шагнула назад в комнату, Джианна и Тильманн всё ещё неподвижно лежали на своих койках.

— Эй. С вами всё в порядке? — спросила я осторожно. — Как вы тут?

Никакого ответа. Джианна даже отвернулась, как будто боялась моего дыхания.

— Тильманн, ты не хочешь поговорить ещё немного? — попыталась я ещё раз. — Мне бы хотелось знать, каким был твой трип и что ты видел. — Никакой реакции. Он вообще слышит меня? Я чувствовала, как во мне растёт отчаяние.

Снова я попыталась с Джианной.

— Джианна, может быть ты почувствуешь себя лучше, если мы поговорим. Нет? Я бы тоже почувствовала себя лучше. — Намного лучше. Разве она не замечает, что я умоляю её? Одна единственная горячая слеза потекла по моей щеке. — Мы ведь не можем лежать здесь всю ночь и молчать, не так ли?

Джианна глухо застонала, возможно она даже плакала, но не предприняла никаких попыток повернуться в мою сторону. Теперь и Тильманн отвернул свою голову к стене. Они меня боялись. Они боялись моего дыхания, моих рук и моей кожи. Моя близость вызывала в них отвращение.

Я должна справиться со всем в одиночку. У меня больше никого нет. Мои лучшие друзья лежат всего лишь в нескольких метрах и делают вид, будто меня нет. А мужчина, которого я люблю, не желает ничего другого, кроме как убить себя. Всё стало так, как было раньше в школе, когда я плакала, и ни один человек не обращал на это внимание, потому что все думали, что я хочу лишь порисоваться. Но теперь я действительно стала аутсайдером, а то что меня делало им, может убить.

Я пододвинула матрас поближе к балконной двери, так что слышала бушующее из-за горячего ветра Сирокко море, это единственное, что мне ещё оставалось. С широко распахнутыми глазами я ждала, когда звуки снизу стихнут.

В саду всё ещё полыхал огонь.

В моих снах он стал нашим адским пламенем.

Мы все умрём.

 

Милосердие

«Разве можно найти более вескую причину позволить себя превратить и получить в подарок вечную жизнь, чем ту, когда ты смертельно болен?»

Риторический вопрос Пауля больше не выходил из головы и словно гарпун опять зацепился за мои мысли, когда я после короткого, беспокойного сна пробудилась поздней ночью от кошмара. Какими бы ужасными мои кошмары не были до сих пор — в большинстве случаев я могла успокоить себя тем, что они никогда не исполнятся или, если немного повезёт исполняться по крайней мере не сразу.

В этот раз эти фразы были совершенно бесполезны. Потому что то, что мне приснилось, было очень вероятно, даже если то, что касается визуальных тонкостей, в реальности произойдёт менее драматично. Боль, однако, будет гораздо хуже, а финал тем же. Смерть. Боли во сне я почти не испытывала, мной овладела лишь тупая слабость, но я хорошо знала, что это только начало. Потому что была уже изуродована. Чумные бубоны, в величину с кулак, красовались на моём истощённом теле, переливаясь фиолетовым цветом, и так сильно набухли, что пульсировали в такт с моим сердцем. Иногда один прорывало и тогда из него вытекали не только вонючий гной и вязкая кровь, но также бесконечное количество тараканов и мокриц, которые поспешно ползли к моему рту и глазам, чтобы найти там укрытие. Кошмар, созданный Фрнацёзом и Тессой.

Пауль, Джианна и Тильманн в этом сне приняли мою болезнь к сведению лишь пожатием плеч, ничего не сделав. Я сама виновата, зачем нужно было подходить так близко к Тессе. Неудивительно, что меня укусили, а теперь думай сама, как с этим справится. Никакой жалости, никакого милосердия.

«Разве можно найти более вескую причину позволить себя превратить и получить в подарок вечную жизнь, чем ту, когда ты смертельно болен?»

Нет, я не ожидала, что насекомые гнездятся под моей кожей, а потом вырвутся наружу. Но с сегодняшнего утра мои лимфатические узлы увеличились в размерах. Я заметила это уже в полусне, потому что болело лицо, когда я сглатывала, а в ушах испытывала небольшое давление. Я сразу же ощупала горло и пах, а моё сердце забилось так быстро, что я несколько минут при выдохе чуть ли не свистела. Не было никаких сомнений: они опухли. Кроме того у меня была температура. Не очень высокая, так как голова ещё слишком ясная, но в конечностях гнездилась не сильная, но обширная боль, которую я не могла игнорировать. Именно так я чувствовала себя, когда заболевала. Или, когда много часов подряд плакала. Но я не плакала, не проронила ни одной слезинки. Я с удовольствием бы поплакала, чтобы стало немного легче, но боялась, что это слишком утомит меня.

Всё уже начиналось? Это начало? Я ничего не сказала Паулю. Когда он поднялся рано утром на перегретый чердак, чтобы проведать нас и расспросить о нашем состоянии, я солгала. Всё пока что хорошо, меня не нужно обследовать. Я знала, что это беспечно и по-детски, но не могла рассказать ему, никому не могла рассказать, хотя мой здравый смысл протестовал, отдаваясь постоянным гулом в голове. Разум кричал мне наконец-то открыть рот. Но я боялась, что, если произнесу эти слова, всё тогда действительно станет правдой. Что таким образом дам делу ход и спровоцирую цепную реакцию, которую больше нельзя будет остановить и которая закончиться моей смертью. Пока я молчу об опухших лимфатических узлах и чувстве лихорадки, то возможно всё закончиться хорошо, так, как будто ничего никогда и не было. Но как только кто-то займётся ими, как только кто-то разделит со мной это знание, болезнь почувствует себя обязанной в полную силу последовать по этому варварскому пути уничтожения. Тогда дороги назад больше не будет.

Кроме того, я боялась того, что сделает Пауль, если я расскажу ему. Он отвезёт меня в клинику, здесь на юге Италии, чей язык я не понимаю и где буду чувствовать себя одинокой и всеми покинутой, далеко от тех людей, которые что-то для меня значат. Далеко от Колина. Тогда здесь немедленно появиться и мама, конечно же Пауль проинформирует её. Она заберёт умирать меня домой, и я ничего не смогу предпринять, потому что буду слишком слабой. Возможно тогда я никогда больше не увижу Колина, потому что мама запретит мне общение с ним, а он будет чувствовать себя виноватым.

Джианне и Тильманну легко говорить. Их лимфатические узлы не изменились, температура не поднялась. Им в течение ночи стало дурно, сначала Тильманну, наверное, запоздалое последствие из-за убийства и нашего трипа, потом, ближе к утру, Джианне, со схватками и поносом, но они оба быстро отошли. У Джианны появился здоровый аппетит, который удивил даже её саму, но меня не особо. Джианна постоянно колебалась между этими двумя крайностями, голодом и тошнотой. Её желудок — это сейсмограф по определению настроения, а такого меняющегося настроение как у неё, у меня не было даже в самые худшие фазы моей жизни. Она стала непредсказуемой. Да, мы все находились под большим давлением, но разговор с Джианной был похож на поездку на пороховой бочке.

Кроме того, когда я разговаривала с ней, то должна была поворачиваться к ней спиной, потому что она боялась моего дыхания. Тильманн почти всё время молчал, углубившись в себя, не особо обращая на нас внимание. Он всё ещё был в шоковом состоянии. Во всяком случае я убеждала себя в этом, потому что иначе не смогла бы вынести его постоянного неприятия. Но Джианну я не понимала. Когда я рассказала ей о моей травме, полученной из-за кражи воспоминаний Колином, она выслушала и поддержала, хотя за ночь до этого, из-за чистой паники, обрызгала нас перечным спрейем. Она довольно быстро пришла в себя и даже приготовила мне поесть. Теперь же, иногда, я почти её не узнавала. Игнорировать тоже не могла, потому что слишком явно чувствовала её страх от моего присутствия. Она обиделась из-за того, что мы втянули её в это дело? Или это действительно всего лишь страх перед моими возможными микробами?

Теперь Тильманн и Джианна спали, только я бодрствовала. Я ненавидела это занятие, но вновь высвободила руки из-под влажной от пота простыни, в которую завернулась, и ощупала шею. Без изменений. Увеличенные лимфатические узлы, причиняющие при давлении на них пальцами боль.

Хотя мне так хотелось громко заорать, я попыталась оставаться объективной. Ещё я могу думать, значит нужно подумать. Лимфатические узлы могут увеличиться по множеству причин, даже по пустяковым. Они лишь показывают, что сработала иммунная система организма. Причина может быть очень простая: это может быть легко протекающий гингивит, лёгкая простуда или какой-то процесс, который мы вовсе не замечаем. Укус насекомого. Укус блохи? Укус блохи без последствий? Речь может идти так же о следствии, иногда лимфатические узлы остаются увеличенными, потому что организм как раз что-то поборол. У меня была инфекция гриппа, когда мы ехали сюда.

Но увеличение лимфатических узлов было новым симптомом, это случилось только прошлой ночью — возможно именно поэтому мой организм боролся с удвоенной силой, потому что ещё ослаблен из-за простуды. Что в свою очередь означало, что я более подвержена заболеваниям, чем другие? Кто может сказать это с уверенностью? Существует тысяча возможностей. Во всяком случае я единственная, кого укусили, и кто в последнее время болел. У Пауля есть ряд всяких болячек, которые действуют ему на нервы, но он не болеет.

А другие симптомы? Странным образом мне одной не стало плохо; однако я ела как воробей, потому что не хотела нагружать организм процессом пищеварения. Я пила прежде всего воду и чай, не много, но и не мало. Конечно меня подташнивало, а в животе бурчало из-за нервозности и голода, но тошноту, при заболевании чумой, я представляла себя намного хуже.

Дальше по каталогу симптомов: тяжёлое ощущение болезни. Что к чёрту такое тяжёлое ощущение болезни? Разве медики не могут выражаться немного конкретнее? Иногда я чувствую себя тяжело больной, хотя вовсе не больна. Означает ли тяжёлое ощущение болезни, если думаешь, что в следующую секунду отбросишь коньки, или же это примерно так, как если заболеешь гриппом с ломотой в теле и ознобом?

Это тоже что-то, что меня беспокоит (ах, какой там беспокоит — я чуть не схожу с ума от страха!): снова и снова меня бросает в холодную дрожь и я так трясусь, что не могу подавить стук зубов. Потом начинаю потеть, так быстро, что в течение секунд моё лицо покрывалось потом, и дрожь прекращается. Да, моё тело борется, но против чего? Имеет ли это что-то общее с трипом, последствия моего дурмана или во мне начинала распространяться чума?

«Разве можно найти более вескую причину позволить себя превратить и получить в подарок вечную жизнь, чем ту, когда ты смертельно болен?»

Хотя Джианна храпела и в ушах шумела кровь, я попыталась направить всё внимание на звуки снаружи. Сегодня ночью мне нельзя пропустить его. В какой-то момент ему придётся предоставить Луису паузу, в какой-то момент он насытится. Согласно жёстким правилам карантина Пауля, мне нельзя покидать чердак, но в сущности Джианна и Тильманн должны обрадоваться, если я выйду и больше не буду беспокоить их моим чумным дыханием. Я ни к чему не прикоснусь в доме, а снаружи на улице в это время никого нет. Я в любом случае останусь на нашем участке. И лишь хочу провести переговоры, это они должны будут позволить мне сделать. Речь идёт уже вовсе не о моей тоске или ощущение одиночества. Теперь речь идёт только о выживании.

Лишь к утру, когда я уже ожесточённо боролась против усталости и сна, не потерявших свою силу даже из-за огромного страха, я внезапно услышала топот тяжёлых копыт Луиса на пыльной улице.

Тихо, словно призрак, я встала с постели, прокралась через дверь и неуклюже зашагала босиком вниз по лестнице. Когда я проходила мимо гостиной, я отвернулась. Не знаю, что происходит внутри, и не хочу знать. Всё ещё навязчиво пахло дезинфицирующим средством и больницей. Врачебная сумка Пауля стояла в коридоре, но он сам казалось спит. Всё оставалось спокойным.

С облегчением я выбежала на улицу, где Колин хотел как раз завести Луиса через ворота в сад.

— Привет! — крикнула я не громко. Мне было не до романтического приветствия. Здесь речь идёт не о романтики, а о простом выживании. Всё же меня охватил гнев, когда Колин хлопнул ладонью по заду Луиса, давая ему таким образом понять, чтобы он шёл вперёд, сам же неторопливо зашагал в мою сторону.

— Разве ты не должна оставаться наверху, в вашей комнате, Эли? — поприветствовал он.

— А ты, разве не должен беспокоиться обо мне, Колин? — прошипела я. — Тебе что, совсем наплевать на то, как я себя чувствую? Ты просто сбегаешь, чтобы поохотиться, как будто ничего не случилось, даже не спросил про меня, а ведь может быть так, что я умираю…

— Твой мозг уже по-видимому пострадал, — спокойно прервал он меня. Его сатанинское спокойствие снова заставило бешено стучать сердце. Ему правда всё равно, что с нами случилось? — Ты забыла, что Мары подрывают иммунный систему людей? Для всех вас будет лучше, если я буду последовательно держаться от вас подальше.

— Для остальных возможно. Но не для меня, — возразила я дрожа. — У меня есть к тебе просьба. Если я заболею чумой, если будет совершенно ясно, что это она, чума или другая смертельная болезнь, тогда я хочу, чтобы ты превратил меня. Я хочу метаморфозу.

Колин встал передо мной, как статуя, но смотрел прямо в глаза, и его взгляд был такой неодобрительный, что я сжала руки в кулаки. Ясно ли ему, что, когда он так на меня смотрит, мне хочется его ударить?

— Ты опять не знаешь, что говоришь, Елизавета.

— О, нет, знаю, я знаю это лучше, чем кто-либо другой, возможно даже лучше, чем ты. Ты не болел, когда она пришла и превратила тебя, я же…

— Ты тоже не болеешь. Во всяком случае пока ещё нет.

— Хорошо, что ты обладаешь такими обширными медицинскими знаниями, чтобы один раз взглянув на меня, объявить здоровой, но моё решение принято, я лучше буду жить вечно и стану одной из вас, чем жалко подохнуть. Пожалуйста, Колин, ты должен пообещать мне, пожалуйста…

— Опять обещание, хотя своё ты всё ещё не хочешь выполнять? Нет, Эли.

Колин хотел развернуться, но в моём бедственном положении, я ухватилась за угол рукава его рубашки и вцепилась в него. Нехотя он вырвался, очень человеческий жест, который ещё больше усилил моё отчаяние.

— Ты у меня в долгу! Без тебя всего этого не случилось бы! Кроме того, таким образом все проблемы решаться, и мне больше не нужно будет размышлять над обещанием, потому что тогда мы будем на одной ступени, возраст больше не будет играть роли… Блин, я совсем не понимаю, почему ты всё ещё хочешь, чтобы я подумала о моём обещании! Как ты можешь теперь всё ещё хотеть умереть!?

Снова я попыталась ухватится за него, потому что из-за страха, что он просто уйдёт и оставит меня беспомощной в этой тюрьме, я превратилась в банный лист. Колин элегантно увернулся. Мои пальцы схватили воздух.

— Если не брать в расчёт Тессу и обещание, проблему таким образом всё равно не решить. А теперь возвращайся наверх и побереги себя.

— Как я могу беречь себя, если ты такой холодный и бесчувственный? Нет, Колин, не уходи, останься… — Снова мне удалось поймать лишь воздух. Я чувствовала себя как девушка, с который в первый раз порвали отношения, и которая пытается сделать всё на свете, чтобы удержать своего парня. Я дискутировала и причитала, чтобы выиграть время, вела себя не зрело, и знала это, но не видела другого выхода. Если нужно умолять, значит буду умолять. Всё лучше, чем зачахнуть без сопротивления. — Почему проблему таким образом не решить? Мы будем на одной ступени! Сможем быть вместе на веки, навсегда…

— Потому что, если ты станешь Маром, я не буду тебя любить. Я люблю тебя, как человека, а не как Мара. Ты станешь самым мерзким Маром, который будет порождать только зло!

Это подействовало. Его слова причинили такую боль, что я отшатнулась.

— Ты чёртов мудак, Колин. — Во мне вспыхнула чистая ненависть. — Как только можешь такое говорить, теперь в такой ситуации?

— Потому что это правда.

— Тогда я просто найду кого-нибудь другого, того, кто это сделает. Ты не единственный Мар в этом мире! — Хотя и единственный, кого я знаю. Двух других мы на выбор, либо свели с ума, либо убили. Но должны существовать и другие Мары, возможно даже здесь поблизости. В конце концов папа отметил южный конец Италии на своей карте Европы жирным крестом, может быть я смогу вовремя найти кого-нибудь…

— Нет, не ты не будешь искать. Конец дискуссии. Иди сейчас же назад в дом и…

— Как ты вообще со мной разговариваешь? — закричала я. Мне всё равно, проснуться остальные или нет. — У тебя что, вовсе нет сострадания? Я возможно умру, а ты…

— Елизавета, иди в дом и отдыхай.

Я скрестила руки на груди и затрясла головой, так что волосы разлетелись в разные стороны.

— Нет. Ты не можешь заставить меня умереть.

Теперь и у него закончилось терпение. Колин распахнул калитку, за которой всё это время стоял и резко шагнул в мою сторону, но не прикоснулся, а показал на входную дверь, возмущённый хозяин, ругающий свою собаку.

— Иди в дом, немедленно! — заорал он. Я ещё никогда не слышала, чтобы он так орал. Он орал не как демон, а как обыкновенный, человеческий мужчина, хорошо слышимый всеми и без каких-либо телепатических тонкостей. Я слышала его шотландский акцент намного сльнее, чем во время всех наших разговорах раньше. Хотела проскользнуть мимо него через калитку, но споткнулась о свои собственные ноги и чуть не упала на колени. Позади меня раздались шаги.

— Эли, что ты делаешь снаружи? Давай заходи внутрь, ради Бога, ты что, хочешь заразить всю улицу?

Теперь они вдвоём. Слишком сильные, слишком неумолимые. Я сдалась. Временно. Пауль в перчатке, взял меня за руку и отвёл в дом, где тут же послал наверх. Чужой врач, а не мой брат. От Колина я больше не услышала ни слова.

— Мне очень жаль, я хотела его увидеть… Мне его не хватает…

— Иди спать, Эли. Нам всем нужен сон.

Я подчинилась. На данный момент я проиграла. А ведь всего лишь хотела заставить его дать мне обещание. Обещание, которое успокоило бы меня и разрядило немного безнадёжную ситуацию. Не знаю, что в этом такого предосудительного. Мне было бы легче лежать здесь и знать, что я смогу избежать смерь и болезнь, когда они приблизятся. Это ведь понятно! Любой захочет иметь такое обещание, если сможет его заполучить. Да ведь это сам Пауль навёл меня на эту мысль, раньше я никогда обо этом не думала.

Колин прямо таки произвёл такое впечатление, будто ненавидит меня. Он не будет меня любить, если я стану Маром. Я же люблю его даже как демона… Он мерит двойным стандартом? Что я не могу терпеть, так это нечто подбное. Несправедливость. Да, это не справедливо, несправедливо и подло. Это пренебрежительно по отношению к людям.

Полная гнева и унижения, я вертелась туда сюда на скрипучем, надувном матрасе, пока не отдалась сну, потому что в какой-то момент понадеялась, что он подарит мне прекрасное сновидение, которое придаст новых силы и надежды.

Но прекрасные сновидения не явились. Сны о Грише я больше не считала прекрасными, даже в этой ситуации. Они были очень короткими и не реальными, так что в них невозможно было забыться. Даже он не мог дать мне утешение. Часы тягостно тянулись; утро, время пере обедом, полдень, полуденная жара, жара после полудня, вечер. Потом непостижимо долгая, тихая ночь. Снова и снова я была на грани того, чтобы тайком ускользнуть из дома. В этот раз покинуть также и сад, в поисках голодного и жадного Мара, который захочет забрать всё, спасая меня таким образом от смерти. Но именно мысль о Пауле, который подал мне эту идею, каждый раз удерживала меня в последнюю секунду.

— Ты хочешь заразить всю улицу? — спросил он. Я уже в школе ненавидела, когда мои одноклассники, кашляя и сморкаясь, появлялись на уроках и щедро награждали всех остальных вирусом гриппа, я считала это безответственно и глупо. Как же безответственно и глупо было бы блуждать от одного селения к другому, когда ты нашпигован вирусами чумы и холеры, и совершенно бесцельно искать Мара? Есть ли у меня право сделать такое?

Кроме того время ещё не настало. Мои лимфатические узлы и последующие два дня оставались опухшими, и я думала, у меня есть не большая температура. Но другие симптомы не появились. Инкубационный периода от трёх до восьми дней. Моё тело сопротивлялось. Я не знала, сможет ли оно победить, но оно боролось. Я молила о победе, молила о том, что Колин передумает, если я проиграю.

На третью ночь, к моему удивлению, именно Пауль освободил меня из тюрьмы. Не сказав ни слова, он осторожно потряс меня за плечо, показывая жестом пойти с ним. Ему не обязательно нужно было трясти, я лежала без сна и прислушивалась к звукам на улице.

На цыпочках мы спустились вниз по лестнице и оказались возле двери гостиной. Пауль положил руку на ручку двери, но не надавил на неё.

— Что такое? — спросила я нетерпеливо. Если он заметил, что со мной и какие у меня симптомы, то пусть не заставляет трепетать в ожидании. Здесь речь идёт о моей жизни.

Пауль убрал руку с ручки и указал большим пальцем на дверь — нет на Тессу, которая лежала за ней на своей больничной койке. В последние два дня она уже больше не дебоширила. Мы лишь иногда слышали её булькающий кашель и хрип, чего вполне было достаточно, чтобы усовершенствовать нашу пытку, потому что они напоминали о том, что возможно ожидает и нас. Никто из нас не спрашивал о ней.

— Я хочу только быстро поговорить с тобой, — сказал тихо Пауль. Он залез в карман своего халата. — Это последняя инъекция. Пенициллин. И я не знаю, поможет ли она.

Другие инъекции он отдал нам, как утверждал, чисто для профилактики. Теперь у него осталась только эта одна.

— Но — почему…? — Внезапный приступ тошноты не дал мне договорить. Чего он от меня хочет?

— Она очень больна. Всё серьёзно. — Пауль говорил, как о самой обыкновенной пациентки, что ещё больше напугало меня. — Тесса можно сказать твоё дело, твоё и Колина и… — Пауль тяжело выдохнул. — Эли, когда Колин вступил в схватку с Францёзом, я был без сознания. Потом я по крайней мере мог наблюдать, но не мог двигаться. У меня не было возможности действовать и как все предыдущие месяцы, мою судьбу определили другие. Поэтому… — Он колебался. — Если ты хочешь ещё раз увидеть её живой, то сейчас как раз подходящее время. Она больше не опасна. Тебе нечего бояться. Возможно ты хочешь ещё кое-что сказать ей или… ну не знаю.

Пауль говорил, проглатывая слоги. Он настолько устал, что каждое слово было для него препятствием. Снова и снова ему приходилось моргать, чтобы увлажнить глаза.

— Ты хорошо себя чувствуешь? — добавил он вяло, когда я не отреагировала.

— Да, — соврала я. — Всё хорошо. — По крайней мере не стало хуже. Лучше тоже не стало, но и хуже.

— Это тонкая грань, между эвтаназией и лечением. — Пауль вновь указал на дверь. — Я понятия не имею, спасёт ли её эта инъекция или было бы лучше вверить её судьбе, а медикамент сохранить для вас. С медицинской точки зрения дело ясно. Я должен лечить всех пациентов, которые больны, всеми находящимися в моём распоряжении средствами. Может быть существует ещё другая точка зрения. И я думаю, что…

Он не договорил. Но мне было ясно, как Пауль поступит. Он сохранит инъекцию для нас, и таким образом поступит против медицинского кодекса. Поэтому он хочет, чтобы я теперь попрощалась с Тессой? Рассчиталась с ней — и как же это сделать? Снова у меня было такое ощущение, что меня сейчас вырвет.

— Я не хочу заходить туда.

— Тебе и не нужно! Я только хотел дать тебе эту возможность, прежде чем станет поздно. Конечно же я дам тебе чистый халат, медицинскую маску и перчатки, так что ты не подвергнешься опасности. — Слабым, медленным жестом Пауль указал по диагонали назад в сторону кухни. — И я… я… — На короткий момент у него закрылись глаза, потом он вздрогнул, просыпаясь, и опустился на одну из нижних ступенек лестницы, где прислонился головой к грубо заштукатуренной стене. — Ах, Эли, я всегда хотел дать клятву Гиппократа, это было моей самой большой мечтой. Я не хочу нарушить её, прежде чем даже ещё поклялся…

Пауль был в беде, я это видела. Он хотел что-то сделать правильно, после того, как в прошедшие годы, сделал столько неправильно и в тоже время боялся совершить самую большую ошибку в своей жизни. Но какой мне дать ему совет? Если я упомяну мои опухшие лимфатические узлы, будет ясно, какое он примет решение. Смогу ли я ему помочь таким образом?

— Пауль, мне нужно тебе кое-что сказать. У меня…

Озадаченно я замолчала и посмотрела в его сторону. Но я правильно расслышала. Пауль храпел. С открытым ртом и прислонившись к стене, он спал. Наверное, до сих пор не смыкал глаз. Я подумала о его блокаде сердца, о постоянной усталости. Об одышке, которой он неоднократно страдал. Нужно дать ему поспать, по крайней мере несколько минут, чтобы он смог держаться и дальше.

Озабоченно я разглядывала его. Шприц с пенициллином немного высунулся из его кармана. Если он ещё и дальше наклонится в сторону, шприц выпадет и разобьётся о твёрдый пол. Кончиками пальцев я вытащила инъекцию из кармана его халата и стояла, словно студентка медицинского, которая в первый раз в своей жизни должна сделать укол и боится. Я проковыляла на кухню и положила его там. На освобождённом столе Пауль разложил свежий халат, медицинскую маску и перчатки. Для меня. Если я захочу ещё раз увидеть Тессу.

И чёрт, я хочу. Не для того, чтобы рассчитаться с ней и тем более не для того, чтобы решить её судьбу. Нет, я должна выяснить, кто она. Маленькая уродливая, старая карга, с лицом куклы, чья извращённая жадность омрачила мою жизнь или та успокаивающе-красивая, нежная женщина, в чьи объятья я хотела упасть. Или существо, которое я никогда не видела? Могла ли я только сейчас увидеть её истинное лицо?

Механически и не веря по-настоящему в то, что делаю, я продезинфицировала руки и оделась: халат, перчатки, медицинская маска, потом, как будто он был последним необходимым снаряжением, я засунула шприц в карман. Все это казалось мне знакомым, как будто я уже часто делала такое, как будто эти принадлежности ждали меня. Одно мгновение я действовала не как пациентка, а как коллега Пауля, которая заменяла его в его смене. Профессионально и спокойно.

Что, однако, точно было не профессионально — это мой подавленный крик, который вырвался, когда я закрыла за собой дверь гостиной и посмотрела на Тессу. Я её не узнала. То, что лежало передо мной, было ни похотливым демоном, ни обещанием. Пауль обрезал ей волосы, нет побрил. Конечно ему пришлось это сделать, уже только по причинам гигиены. Тесса без волос… Кожа головы не выглядела так, будто корни волос собираются производить новые волосы. Она была совершенно лысой, без пушка, без щетины, гладкий череп, под которым слабо пульсируют голубые вены.

Глаза Тесса были закрыты. Они находились глубоко во впадинах, окружённых коричневыми синяками. Со странно растопыренными руками, её истощённое тело лежало на белой простыне, покрытое от груди то колен тканью. Пауль поставил ей капельницу, чтобы снабдить жидкостью, но это тело хочет умереть. Это то, что оно однозначно мне говорит; об этом говорит запах, а также восковая кожа и тонкие кости, выделяющиеся под тканью, под саваном, а не одеялом. Я сделаю ему одолжение, если оставлю лежать шприц в кармане, если разрешу сделать то, что оно тщетно пытается сделать сотни лет.

Но мы люди состоим не только из тел. Иногда дух хочет жить, хотя тело решило умереть. Как в моём случае. Я хочу жить, жить всеми фибрами души, я хочу прожить долго, стать древней старухой, я хочу ещё так много увидеть и открыть для себя и многим насладиться. И это чувство было интенсивнее, чем когда-либо. В этот момент, когда я смотрела на неё, мне даже хотелось иметь потомство, не только одного ребёнка, а по меньшей мере троих, ах что там, пятерых! К ним ещё не большой зоопарк с садом, о котором я могла бы заботится — вообще, сад с растениями и кустами. С овощами и фруктами, с которых смогу собирать урожай. Как мама.

Может быть душа Тессы тоже мечтает об этом. Именно в этот момент она мечтает о будущем, не осознавая, что теперь должно всё закончиться. С другой стороны, что ей делать в этом мире? Этот мир её обременит. У Тессы нет воспоминаний о её жизни в облике Мара; для неё как будто никогда не было хищного существования в обличии демона. Все те годы, когда она похищала сны, мечты и воспоминания, были словно стёрты из памяти.

Пауль расспрашивал её с помощью письменного перевода, который составила для него Джианна. Тесса ничего не знала. Она говорила что-то о рыбном рынке и крови, по крайней мере Джинна перевела это так (если Пауль правильно понял и повторил); никто из нас не смог понять, что это значит. Может быть всё случилось на рыбном рынке и это были её последние воспоминания о метаморфозе. Рыба и кровь. Ведь кровь течёт, когда Мары превращают людей. Или это случилось на море, возможно под водой и поэтому она боялась его…

Мои мысли кружились в голове, и я не мгла прийти к решению. Дыхание Тессы стало заметно поверхностным. Иногда проходили секунды, прежде чем её грудь вновь поднималась, и я слышала едва заметный, влажный хрип, большего её лёгкие не могли для неё сделать.

И я тоже ничего не могла для неё сделать. Соответствует ли это клятве Гиппократа, высадить глупого, ограниченного человека из средневековья в современный мир? Я даже могу себе представить, что она, если выздоровеет, будет бродить по улицам и вновь искать кого-то, кто подарит ей вечную жизнь. Вспомнит ли она тогда Колина? Начнёт снова преследовать его?

Или же будет связана с нами всю жизнь, потому что мы, чтобы не выдать себя, не осмелимся представить её общественности? Своего рода член семьи, которому при любом занятии нужна будет наша помощь и за которым нам нужно будет приглядывать, как за малым ребёнком? Хочу ли я этого? Нет, ни один из нас не захочет такого.

Снова её дыхание приостановилось. Не приняв осознанного решения или даже испытав желание сделать это, я положила руку на её лоб, проверяя температуру. Она должно быть была уже в бреду… Тихий вздох высвободился из её горла. Я отпрянула, но она не открыла глаз. И всё таки она заметила меня.

— Дерьмо, — прошептала я. — Чёртово дерьмо… — Она знала, что я здесь! Кто-то стоял возле её койки и думал о ней. Она надеялась, что я помогу ей, даже возможно исходила из этого, потому что Пауль не делал ничего другого уже в течение пары дней.

Следуй за своим сердце, сказала мама, когда обняла на прощание. Да, я должна послушать сердце, даже если никто не просил меня принимать решения, которое я сейчас приму. Я единственная, кто может его принять. Если я заболею чумой и лежа в лихорадке, почувствую, что кто-то стоит рядом и прикасался ко мне, то буду надеяться и желать, чтобы он помог мне. Как это было ужасно, когда мама не сделала этого в моём сне, а приставила к виску пистолет… и выстрелила…

Умело я оторвала кусок марли от свёртка рядом с кроватью, отодвинула покрывало немного в сторону, побрызгала бедро Тессы алкоголем и вытерла. Потом воткнула иглу и ввела раствор, который возможно смог бы спасти мою жизнь. Когда я закончила, то начала дрожать с головы до ног, только лишь несколько секунд, но так сильно, что чуть не опрокинула капельницу.

Я могла бы уйти, делать было больше нечего, я могла бы сразу же лечь в постель и начать сожалеть о том, что приняла такое решение. Но я осталась стоять и смотрела на неё, смотрела на то, как её лицо начало немного расслабляться, всё ещё глупое и уродливое, но более довольное, чем раньше. Мне казалось, будто её душа и тело приблизились, начали вести переговоры, кружа вокруг друг друга, а потом соединились. Её рот вздрогнул.

Я наклонилась вперёд, хотя испытывала отвращение.

— Да? — спросила я шёпотом. — Что такое?

У неё всё-таки ещё есть что сказать мне? Информация о Колине или моём отце? Последнее известие, стоимость которого больше, чем инъекция пенициллина? Что-нибудь, что вознаградит меня?

Но это было лишь одно единственное слово, слово, которое я без проблем смогла перевести, потому что оно было первым, которое я выучила на итальянском и поняла сказанное даже с ужасным акцентом и в глубокой болезни.

— Спасибо.

Спасибо за что? Спасибо за то, что я дала ей медикамент? Что нахожусь рядом? Что прикоснулась к ней? Хотела выслушать её? Спасибо за то, что мы убили в ней демона?

Или спасибо за то, что ей позволено умереть? Потому что внезапно я поняла, что всё бесполезно. Этот пенициллин не поможет. Она больше не выздоровеет. Мы подарили ей не жизнь, а смертность.

Я, спотыкаясь, попятилась из комнаты, пустой шприц в руке, закрыла дверь и села рядом с Паулем на лестнице, измученная и смертельно уставшая. Как врач, который только что закончил длинную, но неудачную операцию, я сняла защитную маску с лица.

— Пауль. — Я осторожно толкнула его. — Пауль проснись пожалуйста.

Понадобилось несколько секунд, пока его глаза открылись, а взгляд стал ясным, но потом он быстро понял, что случилось и предусмотрительно забрал шприц из моих рук, чтобы я не поранилась о него, потому что меня опять охватила сильная дрожь.

— Ты отдала её… ей? Ты отдала инъекцию ей?

Я только кивнула, хотя мне хотелось громко плакать и умолять его крепко меня обнять. Пауль посмотрела на меня, устало покачав головой, недоверчиво, но также одобрительно.

— Спасибо, — прошептал он. — Это было правильно.

Да, возможно я приняла правильное решение. Чувства, которые я испытывала, казались правильными. Но Пауль опять был лишён возможности решать сам. И это только сейчас дошло до моего сознания. О, как же сложно, как ужасно сложно, принимать правильные решения, когда жизнь такая короткая и опасная, как у нас людей. Несколько часов Пауль и я сидели бок о бок на ступеньках, молча ожидая того, что неизбежно наступит, её смерть или моя болезнь, возможно даже и то и другое. Но ничего не случилось.

Только когда на рассвете через кухонное окно подул влажный, солёный ветерок, ночные сверчки закончили свою песню, и я почувствовала, что Сирокко выпустил нас из своих пламенных объятий, на меня опустилось усталое, обманчивое спокойствие. На данный момент его было достаточно. Я поднялась, используя перила, потому что не особо доверяла своим дрожащим коленям. Пауль заснул, положив лицо на руки. И прошаркала, казалось постарев на годы, по ступенькам наверх.

Тильманн и Джианна ещё спали, отбросив в сторону простыни и с несчастным выражением лица. Другого мне и не нужно. Они всё равно не захотят взглянуть или прикоснуться ко мне, так путь лучше спят.

Я лежала без сна, пока не взошло солнце. Плитки на балконе согревшись, начали пахнуть камнем и морем. Я представила себе, что опять стала змеёй, позволив нагреть лучам солнца мою холодную кровь, пока не почувствовала себя живой.

Потом и я заснула. Возможно навсегда.