Готовились в боевой части к морю на совесть, но волны уже который час вовсю лупили в лоб по пусковой, по РБУ, тяжело прокатывались по торпедным аппаратам. Поэтому Крутовский решил подстраховаться, и осторожно проверить, как его матчасть и люди выдерживают этот шторм. Мало ли…
Вдруг что-то грохнуло наверху, рев ветра и волн стал слышнее. На палубе послышался звук быстрых шагов.
— Вот ведь черт! Кто-то все же вылез на палубу! — крикнул Андрей и метнулся по трапу. — Палыч! За мной! — и два прыжка преодолел ступени крутого трапа.
— Сейчас поймаю — убью! — многообещающе зарычал Егоркин устремляясь за своим командиром, а про себя молился: «Только бы не смыло обормота, только бы успеть!». Он еще не знал, кто это будет, но очень хорошо представлял, что творится на палубе. Он за себя не переживал — попадая в передряги, он, конечно, боялся — но уже потом, многократно переживая случившееся. В опасности — как в бою, как в драке — лучше довериться инстинктам. Тело само сделает то, что должно! Будешь долго думать — все только хуже обойдется.
Тут корабль накренился на левый борт, Егоркин врезался боком в какой-то прибор, тупая боль прошла молнией через все тело. Он вцепился в поручни трапа и когда, перестав взбираться на очередную волну. «Бесшабашный» тяжело ухнул носом в бездну, он вымахнул в тамбур. Ветер злорадно выл. Дверь была приоткрыта. В ее проеме Палыч увидел, как у торпедного аппарата, погрузившись в волну, барахтается матрос, а Крутовский одной рукой держит его за воротник робы, другой сжимает «гусак» пожарного гидранта из последних сил.
Раздумывать было некогда! В тамбуре были сложены страховочные пояса, бросательные концы шкафутовой швартовой команды. За спиной Егоркин скорее почувствовал, чем увидел двух моряков. Распутать бросательный — дело двух секунд, два движения — петля готова и надета на грудь, второй конец брошен матросам.
— Вяжите быстрей и держите крепче! — бросил он им. Корабль взбирался на гребень волны, вода скатилась к корме, обнажив палубу. Следующая волна станет последней для Крутовского и матроса, которые только начали приподниматься с торпедной палубы.
— И-э-э-х! — подбадривая себя, лихо закричал Егоркин, рванувшись к ним. Подхватив Крутовского, который тоже захватил его за бросательный конец, он рванул на себя и невероятным усилием оторвал от палубы ошалевшего, насквозь мокрого матроса.
«Бесшабашный» стал сваливаться в разинутую пасть взбесившегося моря, в очередной раз разверзнувшейся у него под форштевнем. А вот теперь это было на руку! Только бы в дверь сразу попасть! — зуммерила лишь одна мысль в голове у Палыча. Они огромным комом успели влететь в дверь, тут же подхваченные крепкими руками матросов и каким-то чудом оказавшегося тут Петрюка. За ними захлопнули дверь и завернули запор кремальеры. И тут грохнула волна и зашипела от злости, змеясь по палубе! Крутовскому натурально послышался удаляющийся в море злорадный, жуткий хохот…
Можно было перевести дух… тут Крутовский, наконец, разглядел того, кого до сих пор сжимал мертвой хваткой. Это был тот самый рыжий, конопатый матрос, заступавшийся за «годков» на камбузе.
— Фоксин! Ты! Какого черта потерял на верхней палубе?! — взревел Крутовский.
— Да я тебя сейчас в гальюн, всего как тряпку, выжму, мокрая ты курица! — вторил ему Егоркин, еще не остывший от приключения.
Никто и не думал слушать его какие-то глупые и слабые оправдания. Передав перепуганного рыжего старшине Степану Яшкину и наскоро проинструктировав того, Егоркин переключился на Крутовского. Рукав его кителя был разорван обо что-то острое, по руке текла кровь, сам он вымок до единой нитки, но в горячке нервного напряжения еще ничего не чувствовал.
— Ф-ф-у, однако — облегченно вздохнул Палыч. — Пусть этот рыжий щенок запомнит этот день, как свой второй день рождения! Да и вы — тоже! — обратился мичман к Андрею.
Спустились в амбулаторию, где доктор уже осматривал рыжего «героя дня», как следует измазав его йодом и зеленкой. Рядом стоял Яшкин, готовый прийти на помощь. Но его заметно мутило — и от шторма, и от запаха лекарств.
На снежно-белой переборке — лаковая картина. Между прочим, работы самого Крутовского, и подаренная им же Арсению на день рождения. На этой картине была известная медицинская эмблема, в просторечье известная как: «Тёща ест мороженное». Теща, конечно, была замаскирована под породистую изящную кобру, наклонившуюся над чашей. В золотистой чаше-«креманке» виднелись разноцветные шарики пломбира… недурно, остроумно… автор самолюбиво, одобрительно хмыкнул. «А что? А очень даже ничего! Со вкусом все в порядке. Да и где-то оригинально! Академическая техника присутствует, опять же… Он тайком вздохнул — чего бы они понимали, критики-то? Легко обидеть художника, когда у критика звезд больше — припомнив пренебрежение Караева к его работе, заключил Андрей.
— Как он? — поинтересовался Крутовский, кривясь от боли и снимая китель, кивнув в сторону рыжего Фоксина.
— А, ерунда! — пренебрежительно отмахнулся корабельный врач, через пару дней и царапин не останется. Вот только впечатлений ему надолго хватит!
— Впечатления ему пригодятся на всю его жизнь, а вот пару синяков я бы ему все же добавил! До комплекта! А то ему явно чего-то не хватает! — задумчиво-сожалеюще протянул Егоркин. Рыжий испуганно сжался.
— Бросьте, Александр Павлович! — доктор попытался грудью прикрыть матроса.
— Да успокойся ты, доктор! — устало заметил Крутовский, потихоньку приходя в себя. — Уж если Палыч не пришиб его на палубе или в тамбуре — значит, больше не тронет!
— На этот раз! — согласился Егоркин, тоже освобождаясь от мокрой одежды, готовясь к осмотру. — Я его просто спросить хочу: этот балбес понял-то, что его сейчас с того света достали?
— Ему нечем понять, всю думалку его волной о палубу обстукало! — поставил диагноз Петрюк, заговорщицки подмигивая Палычу.
— А что Крутовский? — прицепился тот к доктору.
В этот самый момент Андрей зашипел, как разорванный шланг высокого давления — доктор обработал йодом края раны, из которой сочилась темная, тягучая кровь. — Ты бы, Эскулап хренов… твою дивизию… хоть бы предупредил, как в рану йодом лезешь, а то я чуть не… в штаны! — выругался Крутовский, у которого выступили слезы — так здорово щипало!
— Синячина будет здоровенная! И шкура пострадала, шовчик маленький наложу — пропустил он мимо ушей некомпетентную реплику Андрея. — Пока вроде ничего больше! Как до базы доберемся — то рентген.
— Садист-самоучка!
— Ну уж нет! Семь лет в очереди за дипломом стоял! — обиделся Венценов, готовясь шить ему рану, и возившийся с инструментами и баночками.
— Да, кстати, и вам тоже рентген не помешает! — Это уже — к Егоркину. — А вон, справа на нижних ребрах, тоже здо-о-ровый синяк нарастает! — вместо ответа вынес приговор нахмуренный доктор, никак не отреагировавший на матообразную критику Палыча, которому он промял ребра своими твердыми пальцами.
Лицо Яшкина по цвету стало бледно-зеленым.
— Вона как! Яшкин кровь начальника увидел — и ушел… держи его Паша, сейчас в обморок хлопнется! Башку-то разобьет!
— Док — нашатырь давай! — сказал минер, но тут бедного Яшкина вывели в куда-то лазарет.
Арсений сделал обезболивающий укол Крутовскому, ловко и уверенно наложил швы на рану, затянул повязку. — Порядок! Можешь рвать свою шкуру дальше!
— Ты где так насобачился раны шить? — с уважением спросил Андрей.
— Да было дело! На выпускном курсе в отпуске был, а у южных соседей тогда шел такой мордобой… Вот я туда и рванул! Врачебный долг и опыт! Целый месяц по шесть-восемь часов у стола стоял! От их президента у меня есть «спасибо «в рамочке! Так что твоя рана — для меня семечки! — похвастался доктор.
Тут он оценивающе оглядел Палыча.
— Да ну, доктор, обойдусь — бросьте — как на собаке заживет! — хвастливо сказал Егоркин, но тут же кашлянул. Отхаркивая противную холодную воду и болезненно скривился — боль опять пронзила ребра.
— Так! — заметил доктор, — либо ребра, либо хрящи, все же пострадали! Придем в базу, так сразу в госпиталь! — не терпящим никаких возражений тоном заявил старший лейтенант.
— Палыч, не бунтуй! Доктор сказал в морг, значит — в морг! — встрял Петрюк.
— Типун вам на язык, Павел Анатольевич! Еще раз при больном такое услышу, так сразу наверну, чем ни попадя! — пообещал Венценов.
— Это кто — больной? Егоркин? Да ему сейчас стакан залудить — и он без элеватора, вручную, свою РБУ-шку перезарядит! — похвастался своим другом кок-инструктор.
— Стакан-то? Не многовато будет? — усомнился Венценов.
— Ну, доктор, вы-то у нас — новичок, простительно, так я вам вот что скажу — а Петрюк глупости или чего там лишнего не скажет! Возьмем обычный чайный, или там граненый стакан. Сколько шила, водки или коньяка в него ни вливай, он остается трезвый — как то же самое стекло! Правильно? Ага! Вот так же и наш уважаемый старший мичман Егоркин — он сам, как тот стакан! Вот как! — вывел Павел Анатольевич мудреное логическое доказательство.
Доктор с сомнением, явно недоверчиво, покачал головой. Слыхал он такие байки, видал он такие еще «луженые глотки», но…
— Это сомнительная похвала! — заметил Андрей Крутовский. — Сейчас придем в базу, а Арсений Сергеевич Авиценов отправит нашего Палыча в психиатричку в наркологическое отделение…
— Вы мне льстите, сэр, всего лишь — Венценов!
— Да? Что вы говорите!? А, знаете, очень похоже! — дурачился минер, которого продолжал терзать внимательный доктор. (Все-таки Андрея хорошо побило!). Лучше смеяться, чем материться, считал Крутовский. «Однако, мат помогает все же лучше» — уверенно подумал Егоркин. У всех уже был собственный опыт ранений и травм.
— Спасибо! Не пропали даром труды моих преподавателей! Оценили! — отвечал доктор в тон Андрею.
В этот момент корабль опять повалился на борт, со стола в амбулатории полетели какие-то банки и склянки, ручки и железяки, что-то разбилось…
— Да, джентльмены рязанские, про шторм-то забыли за реверансами! — подколол офицеров Петрюк.
— Докладывать-то будем? — спросил старший лейтенант Венценов.
— Про что? Ах, про это? Давай потом! Штормяга какая, море раздухарилось не на шутку, командиру не до того… И Тихов на ходовом уши растопырил, а он долго не думает… Тогда тебе тоже перепадет — так, на всякий случай! Да, ну а что, собственно, произошло-то? Пять синяков и тройка ссадин? Замнем! — про рваную рану на собственной руке минер скромно умолчал.
Доктор проявил свойственную мягкость характера и… согласился. Героическим, и даже — просто неординарным поступком, Крутовский свой «полет» за Фоксиным не считал, подумаешь! И теперь, совершенно искренне, хотел, чтобы об этом приключении узнали попозже. Нет, конечно, «заложат»-то обязательно, но вот бы попозже?
Тем временем мичмана ушли в каюту к Петрюку — сушиться, переодеваться и… глушить злобное урчание желудка у Егоркина. Петрюк притащил ему полбачка плова, в который щедро, большими кусками, была вложена коком, настоящим узбеком из самого… Питера (вот так вот, дожили!), хорошая, жирная говядина со специями. Палыч сам принес еще миску соленых помидоров и хлеба. Звали с собой и Крутовского, но от запаха жирной пищи его стало немного подташнивать. Не то, чтобы очень… но сейчас он предпочел бы мясу черный хлеб и соленые огурцы, которых в бочке за время шторма изрядно поубавилось… Так же как и желающих плотно пообедать или поужинать — и среди офицеров, и среди команды. Обычный аппетит унес куда-то затянувшийся шторм…
Командир сквозь пелену и мрак клочьев водяной взвеси, пытался разглядеть что-то, ведомое лишь ему одному! Вдруг он обнаружил траулер, шедший прямо на скалистый берег, о который разбивались крутые волны.
— Так-так-так — протянул он, не отрываясь от окуляров визира. — Куда его хрен несет, интересно? Вахтенный офицер! Вызывать светом, докричаться по «Рейду». Дайте красные ракеты в его сторону!
— Н-н-да, и радостно примет героев на камни… родимая наша земля… — сквозь зубы Караев тянул что-то из своего репертуара: — Прям на камни — вдрызги киль, — И кораблик весь в утиль!
— Хэ, — сказал Тихов, — тебе поэтические лавры покоя не дают! — и осуждающе покрутил он головой.
— Нет, не люблю лавровый лист даже в супе, а не то, чтобы на голове!
— Товарищ командир, рыбак на связи! — доложил вахтенный офицер Журков.
Тихов тут же отобрал у него микрофон и заорал, как обычно, драматизируя ситуацию. Но там видно, уж «проснулись» и здорово вздрогнули.
— От «рыбака» до береговой черты — меньше полутора миль, а там еще и отмели и камни! — доложил штурман командиру.
— Во дают, орлы! — удивился тот. И вспомнил, что тут, по берегу, уже довольно памятников в виде ржавых остовов таких «орлов»!
«Рыбак» стал отворачивать, раскачиваясь на волне, и ложась на обратный курс, отчаянно борясь с ветром. Понемногу он упрямо удалялся от берега, где бился бешеный прибой. Опасность, похоже, миновала.
Капитан «рыбака» связался с «Бесшабашным» и стал требовать адреса и телефоны, грозясь поить офицеров до полного отвала всю жизнь.
— Твоего «спасибо» мне вполне хватит! — устало ответил Караев. Но капитан не отставал — и вот тут Тихов послал беднягу со всеми его благими намерениями… по старой трассе.
Крутовскому даже стало как-то жаль капитана, не вовремя подвернувшегося под дурное настроение со своей искренней благодарностью. «Человек от чистого сердца…» — укоризненно думал минер. А Тихов, вдруг повернулся к нему и… неожиданно сказал:
— А я микрофон отключил, перед тем как материться! Вот еще! Ни к чему ему знать про мое хреновое настроение!
Тут Андрей зябко поежился: «Неужели начальник штаба дивизии мои мысли читает? Ох, тогда… Да ну, на фиг, мистика!»
Тихов опять посмотрел на него и понимающе улыбнулся. Андрей незаметно смылся на другое крыло мостика и прильнул к иллюминатору, пытаясь что-то разглядеть в обильных потоках воды на стекле.