История убеждает, что любая не уравновешенная ничем впасть — ни законами, ни гражданскими институтами — гибельна. И не только для подданных, но и для самих властителей. Окружение неизбежно старается их принизить, подчинить влиянию, развратить, лишить воли и, наконец, убить. Только закон спасает властителя от расправы — таков итог при рассмотрении истории любого царского или королевского дома, в том числе и дома, царствовавшего самодержавно в России. А способы убийства бывают разные — можно убить, и не желая того, убить, лишив воли и разума. Лишь два с лишним года процарствовал в России император Петр II — умный, здоровый, добрый мальчик. Его смерть, как мы потом увидим, повлекла за собой новую цепь убийств…

В конце апреля у императрицы Екатерины Алексеевны открылась горячка. Шел 1727 года, третий год после смерти Петра, привязанность которого к императрице, в прошлом судомойке-чухонке Марте Скавронской, не отличавшейся ни особой красотой, ни образованностью и, уж менее всего, нравственностью, осталась загадкой для потомков, хотя, быть может, была понятна современникам — соратникам и сподвижникам преобразователя. Они-то при содействии петровской гвардии и решили уже через три часа после кончины Петра, что на престоле российском воссядет его жена.

Не все сподвижники, однако, стояли за Екатерину. Потомки Рюрика и Гедимина, князья Голицыны, Репнины, Трубецкие, Долгорукие, а также родовитые Нарышкины, Головкины, Салтыковы страстно ненавидели выскочек, всех этих меншиковых, ягужинских, девиеров, низких по происхождению да вдобавок и иностранцев. Русская знать стала группироваться вокруг девятилетнего ребенка, сына погибшего ужасной смертью (по слухам, даже от руки отца, царевича Алексея). Этим ребенком был Петр Алексеевич, внук царя-реформатора и его первой жены, Евдокии Лопухиной, ныне инокини Елены, содержащейся в заточении в Шлиссельбургской крепости.

Он родился 12 октября 1715 года и был вторым ребенком (первый — горячо любимая им сестра Наталия) в скоропалительном и неудачном браке царевича Алексея Петровича и принцессы Бланкенбургркой Шарлотты-Софии, внучки Брауншвейг-Вольфенбюттельского герцога. Петр I, отправляя в 1709 году сына за границу, велел ему учиться и жениться. Программа учения принудительная — геометрия и фортификация, а выбор невесты — свободный. Но свобода эта была свободой петровской. Жениться царевич мог только на иностранке. Более того, Петр сам нашел невесту, а уж потом царевич избрал свою невесту добровольно.

Брак заключили на чужбине в октябре 1711 года. Царевна осталась лютеранкой и немкой до мозга костей, а царевич, как заметил австрийский посланник при русском дворе, «не вывез из Германии немецкого чувства и нрава». Шарлотта не любила русских, ее приводили в содрогание и богослужение, и грязь на улицах, и странные для нее обычаи. Царевич же убегал от нелюбимой жены, проводил время со своими приятелями, перемежая беседы о религии горьким пьянством.

Кронпринцесса Шарлотта скончалась через десять дней после рождения сына, и на следующий день царь Петр вручил Алексею письмо, в котором, по сути дела, лишал его и его новорожденного сына Петра наследства в пользу только что родившегося другого младенца и тоже Петра — своего сына от Екатерины.

Когда погиб его отец, маленькому Петру Алексеевичу было три года. Ребенок рос в небрежении. Дед не любил его, не переменившись к ребенку даже после смерти (в младенчестве) своего сына Петра. Воспитывали мальчика сначала нянька-немка, потом еще какие-то две женщины «неважной кондиции», как тогда изъяснялись, — вдова портного и вдова кабатчика. Позднее к ним присоединился немец Норман, танцмейстер и бывший моряк, который учил царевича чтению и письму. С 1718 года воспитанием великого князя стал ведать Семен Афанасьевич Маврин, ранее паж императрицы Екатерины, впоследствии камер-юнкер и камергер. В 1723 году к Маврину добавился Иван Алексеевич Зейкин, венгр по происхождению, учивший мальчика латыни. По-видимому, Петр умышленно не заботился о воспитании и образовании внука, не желая, чтобы ребенок взошел на престол.

Но если в 1725 году Меншиков легко преодолел сопротивление родовитой знати и, по сути дела, отстранил Петра Алексеевича (формально по причине малолетства), то через два с небольшим года он не только не стал препятствовать сыну царевича Алексея — своего врага, гибели которого он в немалой мере способствовал, — занять престол, но и всеми силами этому содействовал. Фактический правитель Российской империи и ее богатейший человек, талантливый полководец и не менее талантливый казнокрад, любимец Петра и любовник Екатерины в бытность ее Мартой Скавронской, светлейший князь и фельдмаршал Александр Данилович Меншиков находился в апреле-мае 1727 года в затруднительном положении.

Императрица умирала. И поднимали головы враги — Голицыны и Долгорукие. Глава голицынского клана и всей аристократической партии в Петербурге князь Дмитрий Михайлович — человек безупречной порядочности, широкого ума и образованности, огромной энергии и несокрушимой твердости. При Петре он был посланником в Константинополе, а затем губернатором в Киеве. Дмитрий Михайлович никак не мог примириться с мыслью, что он, Гедиминович, должен быть «покорным рабом», и потому мечтал об ограничении царской власти по шведскому образцу. Брат его, Михаил Михайлович, возведенный при Екатерине в фельдмаршалы, командовал армией на Украине и заслужил известность при Петре. Когда царь в награду за храбрость в битве при Лесной («матери Полтавы», как говорил Петр) в сентябре 1708 года произвел в генерал-майоры, пожаловал Андреевской лентой и обещал исполнить любое желание, Михаил Михайлович попросил помиловать своего личного недруга князя Никиту Репнина, находившегося тогда под судом. Известен он был также тем, что вместе с Репниным, ставшим его близким другом, и фельдмаршалом Борисом Петровичем Шереметевым отказался подписать смертный приговор царевичу Алексею. Долгорукие, не отличаясь моральными качествами Голицыных, были гораздо более опытными и ловкими царедворцами. Василий Лукич, племянник Якова Долгорукого, блестящий дипломат, не унаследовал прямоты и мужества своего дяди, который не боялся говорить правду самому Петру Великому. Он долго жил во Франции, был секретарем русского посольства в последние годы жизни Людовика XIV, а затем послом в эпоху регентства, с блеском представив Россию во время коронования Людовика XV. Во время Северной войны Василий Лукич стал послом в Копенгагене, а потом — в Варшаве. Его двоюродные братья — Григорьевичи: Алексей, Сергей, Иван и Александр — печально славились грубостью, низкопоклонством при дворе и неразборчивостью в средствах. Несколько особняком стояли Василий Владимирович, человек храбрый и честный, хотя и недалекий, командующий русской армией в Персии и на Кавказе, и его брат Михаил, сибирский губернатор.

Слабевшая императрица, ее дочери — Анна и Елизавета — и так называемая голштинская партия при дворе, возглавляемая мужем Анны и претендентом на шведский престол герцогом Шлезвиг-Голштйнскйм Карлом-Фридрихом, возлагали все свои надежды на Менщикова, стремясь удержать российский престол в женской линии Романовых. Но светлейший внезапно (так казалось современникам) переменил фронт и стал приверженцем маленького Петра и примирился с родовитой русской знатью. Датский посланник в Петербурге Вестфален приписывал заслугу себе. Действительно, стремясь не допустить восшествия на российский престол герцогини голштинской Анны Петровны, он вместе с австрийским посланником графом Рабутиным предложил Меншикову следующий план: на престол восходит Петр Алексеевич, племянник австрийской императрицы, а Меншиков выдает за него замуж свою дочь и получает от императора Карла VI инвеституру на герцогство в Силезии, становясь тем самым владетельным европейским принцем.

Но, думается, причина была глубже. Меншиков понимал, что отстранить уже подросшего мальчика — внука Петра Великого в пользу одной из, строго говоря, незаконнорожденных (родившихся до брака Петра I и Екатерины) дочерей невозможно: в народе разрастались слухи, что Меншиков хочет извести великого князя. Уже в дни возведения на престол Екатерины саксонский посланник при петербургском дворе Лефорт писал: «Не сомневаются, что при Екатерине дела пойдут хорошо, но сердца всех за сына царевича». Архимандрит одного из нижегородских монастырей Исай я уже в 1726 году поминал «благочестивейшего великого государя нашего Петра Алексеевича» вместо «благоверного великого князя» и в ответ на все возражения отвечал: «Хотя мне голову Отсеките, буду так поминать, а против присланной формы поминать не буду, потому что он наш государь и наследник».

В марте Меншиков добился согласия Екатерины на свой план, с которым немедленно согласились Голицыны. Все попытки герцога Голштинского, а также графа и сенатора Петра Андреевича Толстого, смертельно боявшегося прихода к власти сына погубленного им Алексея, и генерала Андрея Ивановича Ушакова, сыскных дел мастера и будущего главы Тайной канцелярии, ни к чему не привели. 6 мая 1727 года Екатерина скончалась, а на следующий день рано утром в присутствии членов Верховного тайного совета, Синода, Сената, царской семьи и генералитета (полки — Преображенский и Семеновский — были расставлены у дворца) завещание, подписанное за неграмотную Екатерину ее дочерью Елизаветой, было оглашено. Интересно, что современники обратили мало внимания на само завещание. Важнее для них было согласие высших чинов, по сути дела отменявшее закон Петра Великого о престолонаследии: восстанавливалась наследственность династии.

Много надежд возлагала Россия на воцарение Петра II. Редкое единодушие царило в обществе. В народе восстанавливалось укоренившееся в сознании понятие божественности царской власти, поколебленное было законом Петра Великого о престолонаследии, согласно коему право выбора наследника (или наследницы) принадлежало всецело императору. Не только простой народ и духовенство, но и подавляющее большинство боярских и дворянских фамилий, еще не окончательно разделенных с народом той бездной, которую начал рыть великий преобразователь, с радостью встретили восшествие на престол сына несчастного Алексея, пострадавшего, как все были убеждены, за приверженность к старине. Но и «птенцы гнезда Петрова», оставаясь у государственного кормила, полагали, что при малолетнем государе дело его деда будет продолжаться. Надеялись на доброе, хорошее царствование. Ребенок был миловиден, непосредствен, добр, прост с близкими, общителен, нежно привязан к своей сестре, бывшей лишь годом старше его, но рассудительной и проницательной не по летам. На следующий день после возведения на престол юный император написал ей письмо, которое спустя полтора месяца зачитал в Верховном тайном совете: «После того как Бог изволил меня в малолетстве всея России императором учинить, наивящее мое старание будет, чтобы исполнить должность доброго императора, то есть, чтоб народ, мне подданный, с богобоязненностью и правосудием управлять, чтоб бедных защищать, обиженным вспомогать, убогих и неправедно отягощенных от себя не отогнать, но веселым лицом жалобы их выслушать и по похваленному императора Веспасиана примеру никого от себя печального не отпускать».

Воцарение Петра II поначалу не внесло особых перемен в укладе его жизни. Власть находилась в руках у Меншикова, который перевел императора из дворца в свой дом на Васильевском острове, удалил из Петербурга соперников — герцога голштинского с его супругой Анной Петровной и сподвижников Петра Великого — Ягужинского и Шафирова. Меншиков был еще могущественнее, чем даже при Екатерине: Сенат бездействовал, Верховный тайный совет издавал лишь такие постановления, которые были угодны временщику. Меншиков продолжал политику Петра, но формы ее были более мягкими. Он ослабил контроль над духовенством при управлении церковным имуществом, дал право Украине снова избрать гетмана, уменьшил пошлины и ослабил государственную торговую монополию. К числу едва ли не самых популярных мер Меншикова (а для народа — Петра II) был указ — уничтожить в Петербурге столбы с головами казненных, а головы снять и захоронить. Меншиков занялся образованием императора. Прежних учителей, Маврина и Зейкина, он удалил, а воспитателем назначил человека из плеяды сподвижников Петра, но, как он полагал (и ошибался), положительно неопасного. Государственным мужем, искуснейшим дипломатом, редкого ума и изумительного житейского такта человеком был барон Андрей Иванович Остерман, сын скромного пастора из Вестфалии. Оцененный Петром Великим, вознесенный им к высокой должности вице-канцлера, то есть фактического руководителя российской внешней политики, барон Андрей Иванович (титул он получил по случаю заключения Ништадтского мира) ощущал себя истинно русским в отличие от множества иноземцев — искателей счастья, нахлынувших в Россию при Петре I, которые, считая себя просветителями и благодетелями варварской страны, смотрели свысока на нее, ее народ и ее язык. Он говорил только по-русски, терпеть не мог, когда кто-либо из соотечественников пытался называть его по имени, полученному при рождении, — Генрихом-Карлом-Фридрихом, женился на боярышне из родственного Романовым дома Стрешневых. Едва ли не самое примечательное: он был человеком удивительной честности, неподкупным — большая редкость в России. Но, к сожалению, он также известен еще и своей хитростью и двуличием; исторгал, слезы по своему желанию. Мало кто мог сказать, что слышал от него правду, а уж болезни барона Андрея Ивановича, приключавшиеся в удивительно неподходящие моменты, стали притчей во языцех.

Остерман при помощи академика Гольдбаха составил программу обучения Петра II. В нее входило совершенствование в иностранных языках, прежде всего латинском и французском, история современных государств, различные виды управления государственного и их выгоды, гражданское законоведение, права и обязанности власть предержащих, учение о посольском праве, о войне и мире, о военном искусстве и «о всем, что с ним соприкасается». Другие, науки — древнюю историю, географию, математику, естествознание, по мысли Остермана, следовало излагать государю вкратце. Уроки строились в форме бесед и разговоров, полагая в неделю пять дней, а в каждый день — два-три часа. Не были забыты и забавы: концерт музыкальный, стрельба, игра под названием «вальянтеншпиль», бильярд, охота. По средам и пятницам, полагал Остерман, государь будет посещать заседания Верховного тайного совета.

Духовным образованием озаботился новгородский архиепископ, фактически первый иерарх, сподвижник Петра Великого, Феофан Прокопович, составивший записку «Каким образом и порядком надлежит багрянородного отрока наставлять в христианском законе?»

Несколько месяцев в столице было спокойно: Меншиков правил, император учился. Состоялось торжественное обручение Петра II с Марией Меншиковой. Но когда в конце июля светлейший, оправившись от тяжелой болезни, вновь появился при дворе, он нашел государя переменившимся: мальчик, до того целиком и полностью послушный воле генералиссимуса (этот чин был пожалован Меншикову в первые дни нового царствования), обнаружил вдруг упрямство и строптивость. Началось с пустяков, дальше — больше. 26 августа в Петергофе в день именин великой княжны Наталии Петр отвернулся от Меншикова и не пожелал с ним разговаривать. Не обращал он внимания и на свою невесту. 3 сентября в Ораниенбауме собрался весь двор: Меншиков освящал свою домовую церковь. Ни царь, ни его сестра на праздновании не появились. Встревоженный, но все еще уверенный в себе, Меншиков на следующий день поехал в Петергоф. Император отказался его видеть. Меншиков уехал в Петербург, не падал духом, занимался делами и по-прежнему держал себя как правитель державы. А тем временем вещи царя и мебель перевозились из меншиковского дворца снова в Летний. В четверг 7 сентября царь вернулся в Петербург, в Летний дворец, и не велел принимать ни Меншикова, ни членов его семьи, в том числе и свою невесту. На следующий день майор гвардии Салтыков объявил генералиссимусу, что он находится под арестом, all сентября павший вельможа выехал под конвоем в Раненбург, в свои вотчины.

Почему пал всесильный Меншиков? Каприз ли царственного ребенка послужил тому причиной или вмешались какие-то иные, более мощные силы и страсти? Меншиков, упоенный властью и могуществом, не разглядел в ребенке черт характера его отца и деда, в первую очередь упрямства. У Петра Великого оно было сокрушающим, у Алексея — тихим, а у Петра II — беспокойным. Став государем, мальчик, которым до того все пренебрегали, который не получил твердого воспитания, захотел сразу стать взрослым. Меншиков же обращался с ним как с малолетним. Но главное заключалось, думаю, в том, что в условиях российского деспотизма, не ограниченного даже подобием общественного мнения, фаворитизм стал надолго нормой жизни и управления страной.

Падение Меншикова было радостно встречено всеми его недругами (их было немало), но радовались недолго. Вихрь интриг, подсиживаний, взлетов и падений закрутился при дворе… состязание мелкого самолюбия, семейные ссоры и дрязги, зависть, денежные счеты. Победители Меншикова оказались мельче и ничтожнее, со светлейшим их роднила, правда, страсть к казнокрадству. Один юродивый того времени, Тихон Архипович, так характеризовал эти взаимоотношения: «Нам, русским, не надобен хлеб — мы друг друга едим и сыты бываем». А Константин Иванович Арсеньев, писатель-историк первой половины прошлого века, сказал так: «Двор императорский со времени князя Меншикова был как бы ристалищем, на коем бойцы испытывали свои силы, и сделался потом местом сокровенных нападений и открытого боя соперников, препиравшихся о власти».

При дворе образовались по меньшей мере три партии. В одной находились Апраксины, Головкины и Остерман, снискавший расположение великой княжны Наталии. Другую образовали Голицыны, стремившиеся сблизиться с цесаревной Елизаветой. Но всех опередили Долгорукие благодаря молодому Ивану Алексеевичу, гоф-юнкеру Петра II во времена Екатерины I, сосланному Меншиковым в Тобольск и возвращенному Петром ко двору. Князь Иван, веселый, красивый, добрый, но, к несчастью, безнравственный человек стал другом Петра. Мальчик привязался к нему и нашел в нем старшего товарища, который отвращал его от учения, вовлекал в забавы и игры, носившие подчас эротический характер, делая это без злого умысла, а по природному легкомыслию и желанию понравиться государю. Воспользовались же этим старшие Долгорукие в целях отнюдь не бескорыстных. Петра II забавляли выдумки его веселого любимца: то охота, то пикник за городом, то бал с иллюминацией, фейерверком, бенгальскими огнями в сопровождении веселой Елизаветы и молоденьких придворных дам и фрейлин.

Уже через месяц после опалы Меншикова царь стал сдержаннее и холоднее к Остерману, пытавшемуся, хотя и мягко, но урезонить ребенка. Состоялось объяснение. Оба расчувствовались, и Петр обещал не пренебрегать учебой и государственными обязанностями. Объяснения повторялись, Остерман умолял, царь раскаивался. А потом все повторялось — ночи превращались в дни, ложился в семь утра, недосыпал и оставался по целым дням в дурном расположении духа. Он стал проявлять наклонность к пьянству (этим грешили и дед, и отец), полюбил общество гуляк, не мог сосредоточиться на серьезной беседе, перестал бывать на заседаниях Верховного тайного совета.

Помощником Остермана в должности царского воспитателя стал отец князя Ивана, Алексей Григорьевич Долгорукий, едва ли не самый грубый и завистливый из всей семьи. В декабре 1727 года при очередном объяснении с Остерманом царь не стал слушать наставлений последнего и ушел прочь.

9 января 1728 года Петр со всем двором начал путешествие в Москву для коронации. Все устремились за царем, и Петербург, по выражению одного из иностранных дипломатов, вдруг превратился в пустыню.

Почти месяц двигался царский поезд по холмам и снежным равнинам России. 12 января Петр II въехал в Новгород. Древний русский город встретил юного царя торжественно и пышно. На въезде были выстроены триумфальные ворота, перед которыми четыреста мальчиков в белых одеждах с красными поясами приветствовали царя. В Софийском соборе торжественное богослужение совершил архиепископ Феофан. После поклонения местным иконам император со свитой отобедал в архиерейских палатах. Вечером взорвался фейерверк — пятьдесят огненных пирамид с надписью «Бог сотвори сие». Петр произнес небольшую речь. Показав окружавшим меч, который он получил в подарок от дяди, австрийского императора, царь сказал: «Русский престол берегут церковь и народ русский. Под охраною их надеемся жить и царствовать спокойно и счастливо. Два сильных покровителя у меня: Бог в небесах и меч при бедре моем!»

Задержавшись в Твери (Петр заболел корью), 4 февраля царский поезд торжественно въехал в столицу. Толпы народа бежали за; возками. Для москвичей, приверженных старине и благолепию, наступил праздник: истинный царь, гонимый дедом и его иноземцами вкупе со злыми боярами, возвратился в белокаменную, первопрестольную Москву, столь недостойно униженную его дедом. Бог не допустил беззакония, и по Божьей святой воле досталось царство русское тому, кому-оно принадлежало по рождению. Ликованию не было конца, когда царь и его сестра встретились с бабушкой, Евдокией Лопухиной, которая еще в начале царствования внука была освобождена из заточения и теперь мирно проживала в Новодевичьем монастыре.

Но надеждам сторонников русской старины не суждено было сбыться: молодой царь был холоден, хотя и вежлив со своей бабушкой и после церемонии коронации, состоявшейся 24 февраля, с пылом юности бросился в развлечения, оставив дела в руках едва ли не самых худших, ибо они были бездарны, временщиков, каких только знала российская история XVIII века.

Долгорукие стремительно возвышались. Сразу же после коронации Меншиков с семейством были отправлены в Сибирь, в Березов, «с особенными, приемами жестокости и дикого зверства», как написал один почтенный историк. Царица-бабка удалилась от двора и заперлась за монастырскими стенами. Император же был всецело поглощен новой страстью — охотой, к которой его начала приучать еще тетка Елизавета в эпоху петербургского житья.

Петр проводил дни и недели на охоте, окруженный Долгорукими и их друзьями, которые наушничали, вымогали, окутывали государя паутиной интриг, мелких счетов и далеко идущих расчетов. С февраля 1728 по ноябрь 1730, то есть в течение двадцати одного месяца, только на крупных охотах — от недели до месяцев — Петр II провел 243 дня, то есть восемь месяцев. И это — не считая мелких, по два-три дня, в Измайлове. Тут уж было не до учения и государственных дел! Царская охота насчитывала до пятисот экипажей — с каждым из вельмож, сопровождавших царя, ехала собственная кухня и прислуга. «Переезжали из одной волости в другую, где были лесные дачи», — пишет историк. «Разбивали палатки, готовилось пирование; слуги развязывали поклажи, доставали посуду, устанавливали на столах кушания и бутылки… После охоты сходились в палатки, шел веселый пир, а по окончании снова все укладывалось, увязывалось, ехали далее и снова становилось там, где нравилось и обыкновенно заранее было указано. Это была не столько увеселительная поездка, а скорее кочевание в азиатском вкусе и сообразно старой московской жизни».

Среди Долгоруких на первое место при государе стал выдвигаться князь Алексей Григорьевич, постоянно возивший царя в свои подмосковные Горенки, где настойчиво, а иногда и назойливо, сводил Петра со своей дочерью, восемнадцатилетней Екатериной. Царю потакали, его удерживали на охоте или в Горенках, нарушая все приличия. Он бросил охоту лишь на короткое время в ноябре 1728 года, чтобы присутствовать у смертного одра той, кого любил больше всех, — сестры Наталии. Великая княжна умерла, в конце ноября, умоляя брата вернуться в Петербург и оставить Долгоруких. Но сразу же после ее смерти Петр снова оказался в Горенках, и тело великой княжны оставалось непогребенным до января следующего, 1729 года…

А что тем временем делало российское правительство? Сказывались ли перемены при дворе на положении в стране?

Герцог Лириа — внук английского короля Джеймса II, посланник мадридского двора в России и друг Долгоруких — пишет: «Все в России в страшном расстройстве, царь не занимается делами и не думает заниматься, денег никому не платят, и Бог знает, до чего дойдут финансы; каждый ворует, сколько может. Все члены Верховного тайного совета нездоровы, и не собираются, другие учреждения также остановили свои дела; жалоб бездна, каждый делает, что ему придет на ум». Ему вторит саксонский посланник Лефорт: «Когда смотрю, как управляется теперь это государство, по сравнению с царствованием деда, мне все кажется сном. Человеческий ум не может постичь, как, такая огромная машина держится… Всякий стремится уклониться, никто не хочет ничего брать на себя и молчит. Можно сравнить это государство с кораблем во время бури, капитан или экипаж которого пьяны или заснули».

А вот тоже внимательный и наблюдательный прусский посланник Мардефельд полагает, что народ в царствование Петра II был в общем-то доволен. Это происходило вследствие окончания Северной войны, уменьшения податей и поборов после смерти Петра I, развития торговли и промышленности по причине ослабления государственного вмешательства. Что же касается злоупотреблений и бесцеремонного обращения с казенными деньгами, замечает Мардефельд, то так всегда бывало, и не следует из-за нескольких, правда поразительных, примеров «провозглашать страшное расстройство».

Действительно, дела шли заведенным порядком, и катастрофы в царствование Петра II не случилось: Россия хотя и со скрипом, продолжала двигаться по петровскому пути.

Страной управляли Верховный тайный совет, окончательно оттеснивший Сенат, — происходило обычное для России сосредоточение исполнительной, законодательной и судебной власти. Император не показывался в совете. Среди верховников (так их называли) не нашлось никого, кто был бы равен или хотя бы похож на Меншикова по энергии и таланту. Остерман целиком поглощен внешними делами; князь А.Г. Долгорукий погружен в придворные интриги и борьбу за влияние на государя; Голицын, Апраксин, Головкин и князь В.Л. Долгорукий принимали в Совете решения, но в жизнь они претворялись медленно.

4 апреля 1729 года в Страстную пятницу, «в самый приличный день» (так написал С.М. Соловьев), было уничтожено недоброй памяти детище Петра Великого — страшный Преображенский приказ, и функции дознания и сыска разделили между Советом и Сенатом.

Верховники взялись за приведение в порядок законодательства, но сделали это испытанным способом — посредством разверстки, которая в стране, уставшей от прежних повинностей и поборов, дала результаты плачевные. Действительно, велели прислать в Москву от каждой губернии по пять дворян, которые должны были заняться приведением законов в порядок. Поскольку многие только что освободились от военной службы и хотели мирно пожить в своих деревнях, выбрали кого попало — инвалидов, пьяниц, голь перекатную. И из затеи этой ничего не вышло.

А вот комиссия о коммерции, во главе которой стал Остерман, действовала успешно: была уничтожена государственная монополия на торговлю рядом товаров, уменьшены пошлины, разрешено в Сибири свободно заводить предприятия и промыслы, без позволения Петербурга.

Но армия и особенно флот находились в небрежении. Снабжение армии поставлено из рук вон плохо, корабли гнили, новых не строили, генералы и адмиралы воровали.

Дела иностранные шли своим чередом и единственно крупным внешнеполитическим событием царствования Петра II стало заключение 20 августа 1727 года договора с Китайской империей о разграничении владений, вечном мире и установлении торговых отношений.

Шла осень 1729 года. 19 ноября, вернувшись в Москву с двухмесячной охоты, царь объявил, что вступает в брак с княжной Екатериной, восемнадцатилетней дочерью Алексея Григорьевича.

Наглостью и хитростью их родителей, стремившихся удовлетворить свою жадность и честолюбие, были навязаны Петру обе невесты — Мария Меншикова и Екатерина Долгорукая. Обе любили других: Мария — графа Петра Сапегу, а Екатерина — графа Милезино, родственника австрийского посланника. Обеих не любил Петр и даже не скрывал этого. И на обеих обещал жениться: на первой — помимо своей воли, а на второй — по слабохарактерности и из чувства рыцарства.

Долгорукие спешили: а вдруг царь одумается. Тридцатого ноября состоялась церемония обручения в Лефортовском дворце. Посредине залы, устланной, огромным персидским ковром, возвышался стол, а на нем — золотое блюдо с крестом и золотые тарелки с обручальными кольцами, усыпанными бриллиантами. Невеста прибыла в сопровождении родственников и знатнейших дам империи. При входе в зал её встретили царица Евдокия, цесаревна Елизавета Петровна и другие принцессы. В зале находились все верховники, три фельдмаршала — Голицын, Трубецкой, Брюс, Долгорукие, генералы. У стола ждал окруженный архиереями и архимандритами Феофан Прокопович, готовый начать торжественное богослужение, как это он уже делал два с лишним года назад; только невеста была другая — Мария Меншикова, известие о смерти которой в Березове только что пришло в Москву.

После обручения началась долгая церемония целования руки императора и государыни-невесты (так велено было называть княжну Екатерину). Подошел к руке невесты и граф Милезино. Екатерина вздрогнула, царь покраснел. Вообще он был грустен, невеста не скрывала своей холодности к жениху и презрения к окружающим. Бал длился недолго, ибо невеста уехала, сославшись на усталость. Церемония была безрадостной, да и началась она нехорошо: когда карета невесты, украшенная золоченой императорской короной, въезжала в ворота, корона зацепилась за перекладину, упала и вдребезги разбилась, в толпе закричали: «Дурная примета, свадьбе не бывать!»

Но тем не менее обручение состоялось. И казалось, род Долгоруких достиг своей вершины. Заранее распределялись чины и звания: Иван Алексеевич — великий адмирал, родитель — генералиссимус, Василий Лукич — канцлер, князь Сергей — обер-шталмейстер. Отец невесты получил от государя 40 тысяч душ и позволял гостям целовать свою руку, а австрийский посланник обещал, что Вена сделает его герцогом и Князем Священной Римской империи. Жадны и неумелы были новые фавориты…

Свадьбу назначили на 19 января 1730 года.

Что-то происходило с императором, он был утомлен, рассеян и говорил о предчувствии кончины. Видимо, мучительно искал выход, но не находил его. По ночам совещался о чем-то с Остерманом, стал видеться со своей теткой Елизаветой, которую, как ходили слухи, Долгорукие хотели запереть в монастырь.

Состоялась бы свадьба с нелюбимой невестой или нет, каким государем бы он стал — все это догадки. Мужской линии Романовых продолжиться было не суждено.

6 января 1730 года царь после поездки на Москву-реку для водоосвящения занемог. Началась оспа. Через несколько дней Петру стало лучше, и казалось — он вне опасности. Но еще через четыре дня, 17 января, мальчик открыл окно, простудился и слег в горячке. Он впал в беспамятство и в себя не приходил. Неотступно у постели находился Остерман, которого Петр непрерывно звал в бреду. Государя причастили, и три архиерея его соборовали. Во втором часу ночи на 19 января ребенок очнулся, открыл глаза и внятно произнес: «Запрягайте сани. Еду к сестре». В следующую минуту его не стало.

Долгорукие растерялись. Григорьевичи предложили провозгласить императрицей невесту государя, считая, что «стоит только захотеть. Уговорим графа Головкина и князя Дмитрия Голицына, а коли заспорят, так мы их бить начнем». Но подполковник — фактический командир Преображенского полка — князь Василий Владимирович Долгорукий возразил: «Что вы, ребячье, врете! Статочное ли дело? И затем, как я полку объявлю? Услышат об этом от меня, не то что станут бранить, еще и побьют!»

Так закончилось короткое правление Петра II — последнего по мужской линии дома Романовых, — он царствовал два года и восемь месяцев и умер в возрасте четырнадцати лет. Оставались лишь женщины — дочь Петра Елизавета и дочери царя Ивана V (брата Петра Великого) — Анна, герцогиня Курляндская, Екатерина, герцогиня Мекленбургская, и младшая, Прасковья. После колебаний и переговоров верховники решат предложить российский престол Анне Иоанновне — печальный и разрушительный для России выбор. Мелькнет эфемерное царствование несчастного Иоанна Антоновича (Ивана VI), внука Екатерины Мекленбургской, и престол закрепится окончательно в линии Петра I. Но это будет, когда многие действующие лица нашего повествования уйдут — кто из жизни, кто из истории.

Скончается царица Евдокия и все три дочери царя Ивана V. Маленькая принцесса Мекленбургская Анна Леопольдовна, которая с таким восторгом принимала участие в церемонии обручения своего троюродного брата, станет после смерти тетки Анны Иоанновны правительницей России при малолетнем сыне, а потом кончит жизнь в изгнании. Князь Дмитрий Михайлович Голицын, попытавшийся при восшествии Анны на престол ограничить самодержавие российских правителей и боровшийся с Бироном, будет в 1737 году заключен в Шлиссельбургскую крепость, где и умрет. Возвысится при Анне Остерман, чтобы в следующем царствовании быть приговоренным к казни и сосланным в Сибирь (его освободит Елизавета).

Всего трагичнее сложится судьба Долгоруких. Сначала их разошлют по имениям или губернаторами в отдаленные места, а затем отправят в Березов. В конце царствования Анны будет устроен суд над оставшимися в живых Долгорукими, и в ноябре 1739 года в Новгороде отрубят головы Ивану и Сергею Григорьевичам и князю Василию Лукичу, а князя Ивана Алексеевича колесуют. Младшие братья Ивана будут наказаны кнутом с «урезанием языка», а сестер разошлют по сибирским монастырям. Государыня-невеста будет жить в томском Рождественском монастыре, содержаться под строгим соблюдением и лишь изредка получать разрешение подняться на колокольню. Но обручальное кольцо нарочному из Петербурга наотрез откажется отдать. Императрица Елизавета освободит братьев, сестер и вдову князя Ивана — одну из самых замечательных русских женщин княгиню Наталию Борисовну Долгорукую, урожденную Шереметеву. Она оставит бесхитростные, полные прелести и печали записки. Княжна Екатерина сохранит свой нелегкий и надменный нрав, с трудом Елизавета выдаст ее замуж за графа Александра Брюса, незадолго до того овдовевшего. Накануне своей смерти она сожжет все свои платья, чтобы никто их не надел.