Глава 1. Лунный свет

Крекер давно спал. С верхних нар доносился его зычный, с присвистом, храп. А Коля всё никак не мог уснуть. Ему мешал храп сокамерника, а так же невесёлые мысли, прямо толпившиеся в его бедной голове. Артерран сказал, что выгородит… А неужели передумал, мерзавец, и упрятал уже?! «А ведь не выкручусь! — молнией мелькнула очередная невесёлая мысль. — Они могут просто, без суда, этапировать, как репрессированного в сталинские времена!..» Коля посмотрел в малюсенькое зарешеченное окошко. Лунный свет сочился сквозь него и полосками ложился на серый бетонный пол. Вспомнились строчки из стихотворения: «Сижу за решёткой в темнице сырой…»

— Вскормлённый в неволе орёл молодой, — вслух вздохнул Коля.

Он грузно поднялся с нар и принялся расхаживать по камере. Расхаживая, он всё больше убеждался в том, что тюремные запоры за ним с лязгом и скрежетом задвинулись навсегда. Коля наступил на полоску лунного света. Лунный свет… В детстве он много сказок прочитал про лунный свет. И даже искренне верил в его волшебную силу… «Николай и бобовое дерево»! Да, сейчас во что угодно поверишь, лишь бы выбраться из дурацкой кутузки и не слышать больше, как взрыкивает на нарах спящий Крекер. Как КАМАЗ, ей-богу! Коля уже совсем отчаялся что-либо изменить в своём положении. Он представлял себя, копающим ямы в снегах Сибири, как вдруг… Вдруг послышалась какая-то странноватая возня за дверью. Коля вскинул растрёпанную голову. Нет, это не возможно! Дверь открывали. Сейчас, посреди ночи. Почему?!

На пороге возник охранник.

— Светленко? — сказал он глухо, тихо, будто не хотел, чтобы его услышали.

— Я… — растерянно ответил Коля.

— Идёмте за мной. Только тихо. Когда закрою дверь — бегите. Понятно?

Коля опешил. Лунный свет, что ли? Охранник повернулся спиной и осторожно, немного крадучись, прошёл вперёд. Коля поплёлся за ним. Из темноты вынырнул другой охранник и запер камеру. Проходя по коридору, Коля заметил ещё двоих охранников, которые дружно спали мертвецким сном, уткнувшись носами в обшарпанный столик. Вокруг них хаотично валялись игральные карты. Перешагнув через лежавший под ногами крестовый туз (какой символ, однако!), Коля продолжил свой путь, следуя за флегматичным охранником. Тот ни разу не обернулся. За Колей бесшумно двигался второй охранник. Коридор кончился. Показался небольшой тамбур и дверь. Второй провожатый подошёл и открыл её.

— Выходите. Приказ шефа, — шепнул он.

Коля сделал шаг и оказался на улице. Пахло цветами. Лицо обдало тёплым ветерком. Ветром свободы! Свободы, ещё пару минут назад казавшейся Коле безвозвратно утраченной! Дверь за ним тихо закрылась. Коля остался один. Пели сверчки. В ночном небе, подсвеченном оранжевым фонарём, бесшумно кружились летучие мыши. Коля стоял на захламлённом толстыми ржавыми патрубками и осколками бетонных плит заднем дворе и отбрасывал длинную синюю тень. Что же совершило данное чудо? Волшебная сила лунного света? Ага, как бы ни так! Длинные руки Генриха Артеррана, вот, что это было! Коля быстро пересёк двор, лавируя между препятствиями, и вышел через широко распахнутые ворота. Вокруг стояли пятиэтажные жилые дома. Кое-где темнели лавочки, перекладины для сушки белья, поломанная качелька… Под ногами вилась тоненькая, каменистая тропинка. Петляя между пёстрыми самодеятельными цветниками, она убегала в узенькую щель между двумя пятиэтажками. Недолго думая, Коля бросился туда, надеясь навсегда исчезнуть с глаз правоохранительных органов. Проскочив цветники — нёсся прямо по цветам — он запнулся о бордюрчик и чуть не упал. Но вовремя сгруппировался, раскинул руки и удержался на ногах. Оставив позади все дворики и закоулочки, Коля оказался на бульваре Шевченко, возле бывших «Черёмушек». И думал, что уже спасён. Он хотел перейти на другую сторону, вскочить в маршрутку и раствориться в ночи. Но посреди бульвара на него налетел джип, едва не сбив. Джип затормозил, преградив дорогу. Коля набрал воздуха, чтобы наорать на неуклюжего, бездарного водилу. Да так и застыл с открытым ртом. Из-за опущенного стекла высунулось лицо Артеррана и сообщило:

— Бежать и не пытайся — из-под земли достану. Завтра с утра — на базу. Вопросы есть? Вопросов нет.

Лицо исчезло, стекло поднялось, джип уехал. «Беги, Коля, беги!» Да, убежишь тут! Коля так и остался глупо стоять посреди дороги, глотая пыль из-под колёс Артеррановского «Лексуса». Стоял и глотал, пока мимо него, вопя клаксоном, не просвистели «Жигули», и их небритый водитель не погрозил кулаком. Понурив голову, угрюмо пиная мелкие камешки, потащился Коля назад…

 

Глава 2. Расследование Недобежкина

Начальник Калининского РОВД Недобежкин, связавшись со своим бывшим коллегой по службе в СБУ Смирнянским, приоткрыл завесу над некой тайной. Когда из изолятора исчез Светленко — Интермеццо, начальник РОВД снова поехал к Смирнянскому. А у того уже были готовы новые невероятные открытия.

— У меня в СБУ ещё дружок остался один, Ежонков, ты знаешь его, — говорил Смирнянский Недобежкину за стаканом того же обезжиренного кефира. — Он мне перекидывает по «И-нету» иногда то, что всплывает про эти «Густые облака». Недавно перекинул, что коммунисты на свою базу какого-то американского профессора выписывали.

— Американского? — удивился Недобежкин. — Но СССР же с Америкой, как кошка с собакой, особенно тогда…

— А вот над «Густыми облаками» они вместе пыхтели, — настоял Смирнянский. — Только это был такой большой секрет, что про него ни Андропов, ни Черненко, ни Горбачев — никто не знал, только военные. И знаешь, дружище, это тот америкашка проект завалил. Мне Ежонков сказал, что перекинет личность америкашки, но так и не перекинул. Мы с тобой сейчас в одно местечко съездим.

— Куда, в Лягуши, что ли? — перепугался Недобежкин, и кефира ему больше не захотелось.

— Да нет, — успокоил Смирнянский. — Не в Лягуши. Это в Донецке, сейчас там подземный переход, но мне Ежонков перекинул одну карту, — Смирнянский перешёл на шёпот. — Мы можем попасть туда, откуда управляли «Наташенькой», офис ихний, понимаешь?

— Ага, — кивнул Недобежкин.

— Подожди, я распечатаю её.

Недобежкин в доме Смирнянского нигде не заметил никаких признаков компьютера и удивился, каким образом он добирается до Интернета — неужели ходит в компьютерный клуб?? Но нет — Смирнянский полез под кровать и выволок из-под неё запылённую коробку из-под сапог. Усевшись по-турецки на стёртом половике, Смирнянский раскрыл коробку, выгрузил из неё стопку старых газет и положил около себя. На дне коробки под плёнкой покоился современный тонкий ноутбук «Самсунг».

— Приходиться скрываться, — пояснил Смирнянский. — Мне иногда кажется, что за мной следят. Даже в окошко заглядывают, ей-богу, брат.

Смирнянский извлёк из коробки ноутбук и включил его в сеть. А потом — снова полез под кровать. В следующей коробке, которая явилась из темноты, пыли и паутины, отдыхал небольшой принтер. Смирнянский соединил систему, и вскоре создал чёрно-белую карту запутанных подземных ходов, сеть которых раскинулась, чуть ли не на весь Донецк. Смирнянский глядел на эту карту большими от смеси удивления и ужаса глазами.

— Знаешь, — Игорь, — выдохнул Недобежкин. — Сколько лет служу в органах, а про то, что у нас есть такие катакомбы ни ухом…

Смирнянский аккуратно зачехлил свои ноутбук и принтер, задвинул всё это обратно под кровать и сказал Недобежкину:

— Поехали, братик. У меня мопед есть, он в гараже за домом.

— Я на машине, — сказал Недобежкин.

Недобежкин и Смирнянский приехали к подземному переходу между бульваром Пушкина и парком Щербакова. Недобежкин припарковал машину на стоянке в стороне от перехода, около корпуса Технического университета. Погода не особо радовала: небо затянули тучки, начали плеваться дождиком, разогнав людей. Для тайной вылазки в подземелье такая погода подходила: не будет свидетелей, которые увидели бы, как двое взрослых серьёзных людей спускаются в подземный переход, но не проходят по нему, а заворачивают направо, открывают некую низенькую заржавленную дверцу, на которой написано нехорошее слово и исчезают за ней. В переходе никого не было, газетный киоск сверкал вывеской «ЗАКРЫТО». Только «народный бард» с обшарпанной гитарой сам себе выводил заунывную песню собственного сочинения. Сделав шаг за заржавленную дверцу, Недобежкин и Смирнянский оказались в настоящем подземелье — в сыром, холодном и каком-то жутком, что ли. Недобежкин прикрыл дверцу, а Смирнянский засветил фонарик и достал из кармана свёрнутую впятеро карту.

— Пошли, — сказал Смирнянский, и небольшая экспедиция из двух человек двинулась вперёд.

С низкого потолка капала холодная вода, откуда-то прилетали сквозняки, а впереди висел непроглядный мрак. Смирнянский шёл уверенно, глядел на карту, на нарисованные на ней жирные стрелки и заворачивал в отмеченные ими ходы. Недобежкин следовал за ним, но ему становилось не по себе: навалилось ощущение, будто бы ему смотрят в спину. Но Недобежкин не показывал зарождающегося в его желудке страха: как же, начальник РОВД, бывший агент СБУ и вдруг боится того, чего нет…

Вскоре они достигли металлической двери. Две высокие створки из блестящего голубоватого металла наглухо перекрывали пещеру и не давали пройти дальше.

— Закупорено, — пробурчал Недобежкин.

— Нет, брат, — снова прошептал Смирнянский. — Вчера я с Ежонковым состыковался и он мне кое-что отдал. Вот, смотри.

Смирнянский полез в карман и вытащил какой-то предмет. Прямоугольный кусочек металла, поблескивающий в свете фонарика, размером с обычный ключ, только плоский, с дырочкой посередине.

Что это? — спросил Недобежкин.

— Ключ, — лаконично ответил Смирнянский. — Ежонков не сказал мне, где он его взял, но сказал, что он открывает такие двери.

— А что, она не одна? — осведомился Недобежкин.

— Их много, — прошептал Смирнянский и вставил свой странный ключ в небольшое, едва заметное углубление в гладком полированном металле.

Дверь задрожала, её монолитные створки быстро и бесшумно разъехались в стороны, пропуская незваных гостей к своим тайнам. Из открывшегося прохода пахнуло холодом. Луч фонаря Смирнянского упал на пол, и Недобежкин увидел, что за дверью пол уже не земляной, а металлический и — тоже блестящий. Кто-то нанёс туда землю, она чернела на блестящем металле.

— Слушай, — сказал Недобежкин, присев на корточки около входа в металлический коридор и разглядывая нанесенную туда землю. — Сюда заходили совсем недавно. Земля свежая, понимаешь?

Смирнянский присел рядом с Недобежкиным и взял в руки кусочек земли, размял пальцами. Да, земля оказалась сырая, притом, что металлический пол коридора был абсолютно сух. Недобежкин прав — сюда заходили, можно сказать, чуть ли не вчера. Нет, не заходили — заезжали на автомобиле — земляные следы убегают в таинственную даль коридора двумя широкими колеями с отпечатком протектора.

— Идём, — храбро сказал Смирнянский. — Мы не должны бросать начатое дело, как бы опасно оно ни было.

Недобежкин согласился и первым сделал шаг за блестящую металлическую дверь.

Смирнянский и Недобежкин, увлечённые своим опасным и секретным от всего мира исследованием, даже не подозревали, что как только они залезли в подземелье, «народный бард» отложил в сторонку свою гитару и отправился за ними.

Металлический коридор оказался далеко не прост: по бокам его торчали закрытые тёмно-зелёные двери в какие-то помещения, а по потолку тянулись два ряда неработающих ламп дневного света. Когда Недобежкин и Смирнянский поравнялись с третьей от начала коридора дверью, металлические створки за их спинами мягко и плавно задвинулись обратно и закупорили выход. Недобежкин вопреки своему желанию и воле вздрогнул. Вздрогнул и Смирнянский, но не так сильно, но тут же заставил себя не бояться и сказал:

— У нас же ключ есть, мы выберемся.

В коридоре висел непроглядный чёрный мрак. У Смирнянского был хороший фонарик, он рассеивал мрак на несколько метров вперёд и вдруг вырвал из него… крыло машины.

— Стой! — шепнул Смирнянский, и Недобежкин застопорился, вперившись в это поблескивающее в электрическом свете крыло, покрытое чёрной матовой краской.

Обнаруженная машина оказалась размером с внедорожник, имела шесть колёс вместо обычных четырёх, а её окна были закрыты металлическими пластинами с двумя узкими щелями.

— БТР какой-то, — буркнул Смирнянский.

— Нет, скорее вездеход, — Недобежкин подобрался к механическому чудищу поближе и дотронулся до него. Корпус был тёплый, а значит, что этот вездеход приехал только что, буквально перед ними!

— Здесь кто-то есть, — определил Недобежкин. — Игорь, будь осторожней.

Смирнянский полез за пазуху и выволок боевой пистолет — в целом нормальный и не ржавый, только образца времён Второй мировой.

— Откуда он у тебя? — удивился Недобежкин.

— Пришлось купить у чёрных копателей, — признался Смирнянский. — На меня нападают иногда какие-то отморозки, один раз едва не пристрелили. Приходится защищаться.

Недобежкин открыл рот и собрался спросить, почему Смирнянский не обращается в милицию, как вдруг услышал, как хлопнула одна из дверей. Оба замерли и затихли.

— Он там, — чуть слышно прошептал Смирнянский и показал дулом пистолета на ближайшую к вездеходу дверь.

Смирнянский стал бесшумно подкрадываться к этой двери, освещая её фонариком и готовый в любую минуту выстрелить в того, кто из-за неё появится. Недобежкин потянулся следом за ним и вскоре они притаились у двери. Смирнянский прислушался: за дверью звенела мёртвая тишина.

— Входим! — шёпотом скомандовал он.

Недобежкин спихнул деревянную дверь ногой, Смирнянский ворвался, выставив перед собою пистолет. Его фонарик скользнул из стороны в сторону. Комната оказалась небольшая и пустынная, словно из неё всё вынесли. А ещё — в ней не было ни души. Недобежкин и Смирнянский глуповато застопорились посреди комнаты, не понимая, куда же делся тот, кто в неё зашёл?

Вдруг позади них, в коридоре завёлся мотор вездехода, а спустя секунду чудовищная машина сорвалась с места и уехала, светя восемью ярчайшими фарами. Высокие створки разъехались перед её носом и закрылись за её кормой.

Недобежкин и Смирнянский выскочили из пустой комнаты и стояли посреди подземного коридора, глазея вслед уехавшему вездеходу, на закрывшиеся створки двери.

— Смылся, — первым очнулся Недобежкин.

— И нам пора, — пробормотал Смирнянский. — Они здесь лазают, и этот вездеходчик может быть здесь не один.

Светя фонариком, Смирнянский едва нашёл углубление для ключа и открыл огромную дверь. Только они с Недобежкиным вышли из этого странного бункера в пещеру, как откуда-то из темноты раздался громкий хлопок и вылетела пуля. Пуля просвистела у носа Смирнянского и со скрежетом врезалась в стену пещеры. Смирнянский залёг на холодный пол, повалив Недобежкина, и сразу же выстрелил в ответ. Кажется, Смирнянский тоже промахнулся. Откуда-то справа раздались некие щелчки, словно бы у невидимого противника заклинило оружие, а потом — прилетела новая пуля и срикошетила о металл исполинской двери, выбив снопик искр.

— Чёрт, куда же он забился?! — проворчал Смирнянский. Скрывшись за каким-то выступом, он иногда выглядывал и светил фонариком вперёд, пытаясь разглядеть того, кто на них напал.

— Вон он, — подсказал Недобежкин, заметив в стороне силуэт человека, прижавшийся к отсыревшей стене. — Можно сзади обползти…

— Действуй, — разрешил Смирнянский. — А я пока отвлеку его на себя.

Смирнянский несколько раз стрельнул «за молоком» из своего раритетного пистолета, заставив противника отстреливаться. А Недобежкин улёгся на пузо и бесшумно пополз, обходя его сзади и одновременно примериваясь, как бы ему лучше его схватить.

Незнакомец прекратил стрелять в Смирнянского — наверное, потратил все патроны — и затих. Но потом — вдруг выскочил и ринулся в драку. Смирнянский не ожидал нападения и блокировал удар ноги незнакомца своим фонариком. Разбитый фонарик погас, и всё вокруг погрузилось в полумрак, рассеиваемый лишь фонарём Недобежкина, что валялся в стороне и светил на металлическую дверь. Смирнянский отшвырнул от себя агрессора, и тут же подскочил Недобежкин и скрутил его. Незнакомец сопротивлялся, пытался пинаться. Однако Недобежкин оказался сильнее и смог надеть на него наручники. Усадив поверженного преступника на сырой и грязный пол, он подошёл к уцелевшему фонарику и поднял его.

— Свет у нас есть, — сказал Недобежкин. — И карта — тоже. Как-нибудь выберемся.

— Потащили его к машине, — пропыхтел Смирнянский, подобрав свой «геройски павший» фонарик. — Чёрт, раскокал! — проворчал он, увидев, что починить фонарик уже нельзя.

Отшвырнув тот хлам, в который превратился его фонарик, Смирнянский подцепил с земли пистолет бандита и запрятал его в полиэтиленовый пакет. Засунув вещдок во внутренний карман неновой серой куртки, Смирнянский схватил пойманного под правую руку, а Недобежкин взял под левую.

— Давай, поднимайся уже, — потребовал Недобежкин от хнычущего бандита.

И так, вдвоём, они потащили вяло сопротивляющегося преступника наверх.

 

Глава 3. Недобежкин становится в тупик

Когда пойманный в подземелье преступник оказался выведен на свет, Недобежкин удивился: оказалось, что на них со Смирнянским решил напасть «народный бард». Выглядел он так же, как и все ему подобные: клочковатая редкая бородка, грязная кепка, засаленная майка, сэкондхендовские джинсы. Пропитые карие глазки скрывались за «антикварными» тёмными очками а-ля «шпион Белецкий». К тому же, этот «Паваротти» был не так уж и молод — наверняка, ему уже под сорок поджимало. Пока везли его в РОВД — Смирнянский раз десять задал ему один и тот же вопрос:

— Ты кто?

— Гу-гу! — гугнявил в ответ «народный бард».

«Ну, ничего, родимый! — с раздражением подумал Недобежкин, досадуя на неудачу товарища. — Как в „слоник“ тебя запихну, так сразу чистосердечное по нотам запоёшь!».

Недобежкин считал, что пойманный «народный бард» у них — секретный узник, и поэтому не желал, чтобы кто-нибудь кроме его самого и Смирнянского видел его.

— Куда это ты меня завёз? — удивился Смирнянский, когда Недобежкин завернул на задний двор Калининского отделения милиции и подрулил к пожарному выходу.

— Перестраховываюсь, — пояснил Недобежкин. — Пожарный выход. Регистрировать мы его не будем, и я не хочу, чтобы кто-то увидел его. Помоги-ка выволочь!

— Выскакивай! — проворчал Смирнянский и пихнул «народного барда» в костлявый бок.

Тот загнусил, но ему, всё же, пришлось покинуть салон: Смирнянский и Недобежкин вцепились в него вдвоём и выволокли на улицу. Бежать «бард» не пытался: его руки оставались в наручниках, и вырваться он не мог. Недобежкин достал из кармана маленький ключ и два раза повернул его в замке запасной двери. Замок щёлкнул, разрешив открыть дверь, и Смирнянский втолкнул изловленного «барда» в тёмный коридор.

— Направо, — подсказал Недобежкин, подталкивая «пленного» в сторону изолятора.

— Чистенько тут у тебя, — оценил Смирнянский, разглядывая новенькие обои на стене коридора.

— А ты что думал, что я тут по уши в мусоре зароюсь? — хохотнул Недобежкин.

Изолятор встретил запертой решётчатой дверью.

— Белкин, цыц! — сказал Недобежкин стоящему около двери охраннику.

— Есть, — кивнул Белкин. Он уже давно работал в РОВД и знал, что начальник иногда приводит в изолятор так называемых «секретных узников».

— Белкин, отомкни-ка нам свободный «номер», — распорядился Недобежкин.

— Есть, — Белкин достал длинный ключ, отпер изолятор и пошёл разыскивать свободную от фигурантов Серёгина камеру.

Такая нашлась в самой глубине изолятора, она носила тринадцатый номер. «Народный бард» был водворён в эту тринадцатую камеру и усажен на нижние нары под надзором Смирнянского. Недобежкин же взял деревянный табурет, уселся на него верхом, достал свой мобильник и включил его на режим диктофона. Он всегда так делал — при «общении» с «секретными узниками» не составлял бумажных протоколов, а делал лишь диктофонные записи.

— Как тебя зовут? — обратился Недобежкин к ссутулившемуся на нарах «народному барду».

— Го-гоха, — промямлил тот, уставившись в пол.

— Так, — согласился Недобежкин. — Гоха — это Георгий? Или Григорий?

— Гоха, — повторил «народный бард».

— А ну-ка, Игорь, удали у него эти очки, — проворчал Недобежкин, желая заглянуть в глаза «секретному узнику».

— Ага, — кивнул Смирнянский и отнял у «шпиона Белецкого» его очки.

— Ладно, Гоха, а как твоя фамилия? — поинтересовался Недобежкин, разглядывая лохматую немытую макушку «барда» — тот всё не поднимал головы.

— Гоха, — снова повторил Гоха.

— Так, Гоха Гоха, — Недобежкин уже начинал сердиться. — А не хочешь ли ты, дружище, в «слоник»?

Гоха замотал своей неопрятной башкой и замычал что-то вроде «Ннн».

— Сознательный, значит, не хочешь в «слоник», — одобрил Недобежкин, покачиваясь на табурете. — Ну, тогда правду нам скажи, друг Гоха.

— Я в переходе пою, — пробухтел Гоха, тряся космами. — И на гитаре играю. Музыкальную школу закончил, но в оркестр не попал…

— И поэтому пошёл в киллеры? — закончил за Гоху Недобежкин.

— А? — излаял Гоха и выкруглил на Недобежкина свои мутные глазки.

— Чи он пьяный? — фыркнул Недобежкин.

— Нет, алкоголем не пахнет, — возразил Смирнянский. — Ваньку валяет. Пора «слоника» приглашать.

— Противогаз в кабинете остался, — вздохнул Недобежкин. — Но я могу принести, — пообещал он Гохе. — Так, говори мне, дружище, кто наградил тебя пистолетиком-то? Или сейчас пойду за «слоником».

Гоха, видимо, испугался — побледнел, искривил губки, состроил бровки домиком и проныл:

— Не надо…

— Ну вот, одумался, — добродушно улыбнулся Недобежкин. — Рассказывай, Гоха Гоха, кто у тебя начальничек-то?

Гоха покрутил лысеющей посередине башкой, пробухтел что-то себе под нос, потом взглянул на сидящего перед ним Недобежкина и отчётливо, без гугнивости, произнёс:

— Ме-е-е-е!

— Что?? — в один голос изумились и Недобежкин, и Смирнянский.

— Прикидывается, издевается! — гневно добавил Смирнянский. — Давай, Васёк, запихни его в «слоник», чтобы не выделывался тут!

— Он не выделывается, — серьёзно и с долей некоего испуга сказал Недобежкин. — У него «звериная порча».

— Порча? — удивился Смирнянский. — Ты у нас что, бабкой-шептухой заделался?

— Да не, — угрюмо буркнул Недобежкин. — Это загипнотизировали его так. У нас много таких было. Надо нашего Вавёркина вызвать. Он у нас гипнотизёр, да ещё и из Киева. Авось, расколдует?

— «Из логова змиева, из города Киева…», — проворчал Смирнянский строчки из повести Гоголя.

А Недобежкин позвал Белкина и отдал ему такой приказ:

— А ну-ка, Белкин, разыщи-ка мне Вавёркина! И — живо — одна нога здесь, другая там!

— Есть, — заученно ответил Белкин и отправился разыскивать «врача-оккультиста».

Вавёркин явился минут через десять — он под надзором Муравьева пытался «раскрутить» Борисюка и Соколова, и получил в ответ ржание дикого мустанга и пятнадцать обидных карикатур. Белкин знал, что наличие у Недобежкина «секретного узника» никому выдавать нельзя, и поэтому ждал, пока сеанс с «заколдованными» милиционерами закончится.

«Врач-оккультист» был предельно взвинчен этим дурацким ржанием и рассержен карикатурами. Он рвался в буфет, чтобы налиться кофе и утопить в нём свою профнепригодность, но Белкин заставил его топать в тринадцатую камеру, сказав, что гипнотизёр срочно нужен начальнику.

— Я тут, — устало пролепетал Вавёркин, возникнув на пороге тринадцатой камеры. — Кого тут диализировать надо? Этого? — он кивнул на растрёпанного Гоху. — Или этого? — и показал на Смирнянского.

— Вот этого, — Недобежкин из двоих выбрал Гоху и остановил на нём свой указующий перст.

— О’кей, — согласился Вавёркин и начал прилаживать к Гохе свои страшные присоски.

Когда все присоски были пристроены, и монитор ноутбука отразил мозговые биотоки Гохи, «врач-оккультист» заставил «народного певца» рассказать о своём детстве и процитировать четвёртый раздел из учебника математики за третий класс.

Гоха похлопал глазками, а Вавёркин с ужасом увидел, как извилистая диаграмма биотоков распрямляется, распрямляется…

— Ме-е-е-е! — по-идиотски проблеял Гоха, запрокинув голову.

— Чёрт! — выплюнул Вавёркин. — И этот «скозлился»! Да что же с ними происходит-то??

— А вот это мы бы хотели у вас выяснить, — сказал Недобежкин. — Работайте, Вавёркин!

— Да как тут можно работать?! — взвился Вавёркин. — Он даже тестирование не делает! Он блеет вместо того, чтобы рассказать про своё детство! Его закупорили по полной программе! Я НЕ могу снять этот проклятый выборочный гипноз!

— Ме-е-е-е! — подтвердил Гоха.

А Вавёркин, словно тайфун, сверкая молниями, вырвался из проклятой тринадцатой камеры и понёсся в буфет, за десятикратной порцией кофе. А Гоха так и остался в гипнотической нирване и подключённым к компьютеру.

— Выборочный гипноз? — переспросил Смирнянский у Недобежкина, когда «врач-оккультист» растворился за дверью.

— Да, — горько вздохнул Недобежкин. — Замучили они всех этим гипнозом проклятым. Третий гипнотизёр свихнётся скоро и уволится!

— Васёк, а ты в курсах, что насылать этот выборочный гипноз ещё нацисты учили своих спецов в рамках проекта «Густые облака»?

— Откуда мне об этом знать? — проворчал Недобежкин, разглядывая камлающего Гоху. — Я же с Ежонковым не общаюсь!

— Ну вот, теперь будешь знать, — твёрдо сказал Смирнянский. — Этот ваш Тень, или как его там, перенял их методику. Он как-то связан с «Густыми облаками». У тебя, случайно, нет какой-нибудь его фотки?

— Есть фоторобот, у Серёгина лежит, — ответил Недобежкин.

— Подкинь мне её, — попросил Смирнянский. — Я Ежонкову отошлю, а он пробьёт, что за попугай к нам залетел.

— Ме-е-е-е! — мешал работать Гоха, а Вавёркин всё торчал в буфете и не спешил его спасать.

В тот же день Недобежкин отомкнул кабинет Серёгина, залез в его сейф, извлёк из «Дела № 37» фоторобот того, кто зовёт себя Тенью, снял с него копию и отдал Смирнянскому. Затем начальник РОВД положил тридцать седьмое дело обратно, вернул в сейф и замкнул всё так, как оно было. Потом Недобежкин подумал и снял копию ещё и с распечатки из видеосъёмки из изолятора, запечатлевшей ничью тень.

— На, — сказал Недобежкин и отдал Смирнянскому распечатку. — Покажи Ежонкову, может, знает чего?

Смирнянский забрал распечатку и тихо испарился, выйдя через тот же самый пожарный выход.

А несколько дней спустя приехал подарок от Серёгина — неизвестный человек, которого Пётр Иванович и Сидоров поймали в деревне Верхние Лягуши. Те, кто его привёз, пояснили, что Пётр Иванович изловил в Верхних Лягушах киллера, застрелившего директора ресторана «Дубок». Недобежкин крайне заинтересовался человеком, привезенным из злополучных Лягуш и решил допросить его в присутствии только Вавёркина и своего диктофона. Человек из деревни Верхние Лягуши вообще так и не смог выдавить ни одного человечьего слова. «Звериная порча» у него оказалась так сильна, что забила всю его человечность и заставляла беднягу беспрестанно лаять псом, из-за чего Вавёркин весь остаток дня просидел в буфете, глотая кофе и запихиваясь пирожными со взбитыми сливками. А потом — гипнотизёр просил предоставить ему отгул.

— Ну, нетушки, — отказался Недобежкин. — У нас тут работа кипит, а вам — отгул? Нет, пока что это не возможно.

Смирнянский пока не выходил на связь — видимо, его Ежонков пока ничего не нарыл. Недобежкин подумал-подумал и решил вызвать Серёгина в Донецк.

 

Глава 4. Возвращение Серегина

Узнав, что Пётр Иванович и Сидоров приехали в Донецк, Недобежкин срочно вызвал обоих к себе.

— Оба, пишите мне подробный отчёт о командировке, — потребовал строгий начальник. — Сегодня же положите его мне на стол. Пишите обо всём, что с вами произошло, и это — приказ.

Когда же отчёты Серёгина и Сидорова легли на стол Недобежкина и были прочитаны — начальник сначала впал в ступор, а потом — снова вызвал обоих.

— Если ещё раз выдумаете что-нибудь подобное — лишу вас обоих премии! — проворчал Недобежкин, стараясь казаться крайне рассерженным. — Поехали, чёрт знает, куда, люди приходят, заявления валяются, дела стоят! А вы?

— Мы больше никуда не поедем… — сказал Серёгин.

— И ехать не на чем… — буркнул Сидоров.

— Так, угробили машину, — продолжал выговор Недобежкин. — Как объясним? Никак. По глупости. Стату́я какая-то упала. Ну, ничего. Это ещё ничего. Машину спишем. Но бесполезно убитое время списать никак не получится. За чертями какими-то охотились… Ну, ладно. Серёгин, тридцать седьмое дело закрывайте. Берите новое.

— Почему? Ещё рано закрывать тридцать седьмое дело. Не всех ещё поймали! — не согласился Пётр Иванович.

— Это что же, вы собираетесь ещё десять лет на висяке болтаться? — вспылил Недобежкин. — Раскрыли вы, конечно, это всё виртуозно. Даже Кашалота выловили, который нам годами спать спокойно не давал. Но дело повисло. Теперь надо только ждать, когда те же люди пройдут где-то ещё. И тогда ловить. А сейчас уже всё, забор уплыл! Пора работать, а не просто ходить на работу!

— Хорошо, Василий Николаевич, — сказал Серёгин. — Я возьму новое дело.

Уже в кабинете Петра Ивановича Сидоров сказал:

— Не нужно было уступать. Наша «тридцать семёрка» ещё не закончена. Мы же не поймали Тень!

— Не кипятись ты так, Саня, — сказал Серёгин. — Василий Николаевич прав. «Тридцать семёрка» — мертвец. А у нас накапливаются целые горы «живчиков».

Недобежкин специально отругал Петра Ивановича и Сидорова. Начальник собирался засекретить тридцать седьмое дело и собирался добиться того, чтобы другие сотрудники РОВД, услышав, как он ругается, подумали, что дело Серёгина будет закрыто. А потом, когда рабочий день закончился, и пора было уходить домой, Недобежкин задержал Петра Ивановича и Сидорова, и снова вызвал их к себе.

Начальник отделения не начинал разговор да тех пор, пока не затихли голоса в коридоре и все сотрудники не разошлись по домам.

— Пётр Иванович, — начал, наконец, Недобежкин, ёрзая в своём удобном кресле, обтянутом тёмно-вишнёвой натуральной кожей. — Ваше тридцать седьмое дело по хорошему подлежит немедленному засекречиванию.

Пётр Иванович и Сидоров сидели на стульях для посетителей и молчали, а Недобежкин продолжал с донельзя серьёзным видом:

— Вы напали на след потерянного двадцать лет назад секретного проекта под названием «Густые облака». Его начали ещё в начале века, и, я знаю, что добились некоторых результатов. Исследователи пытались создать так называемого сверхсолдата, и им это каким-то образом удалось. Проект давно закрыт, но его результат вырвался на свободу и, кажется, попал к нам, в Донецк. И даже заходил к нам в отделение. Возможно, что это — Зайцев, возможно — Маргарита Садальская, а возможно и сам Тень. Вы с Сидоровым продолжите расследование тридцать седьмого дела, только тайно, а официально — возьмёте другое. Вам ясно?

— Ясно, — ответил Серёгин, который никогда не расследовал засекреченных дел.

— Ясно, — прошептал Сидоров.

— Никто в отделении, кроме вас и меня, не должен знать, что расследование тридцать седьмого дела до сих пор идёт. И поэтому — вы со всех собранных документов снимаете копии, оставляете их себе, а само дело сдаёте в архив, вам ясно?

— Так точно, — ответил Пётр Иванович, чувствуя, как по его спине наперегонки бегут мурашки. — Василий Николаевич, — Серёгин извлёк из внутреннего кармана пиджака пожелтевшие бумаги, вытащенные из кармана арестованного киллера «Кашалотовой креветки» и положил их на стол перед Недобежкиным. — Вот это мы нашли у человека, которого поймали в деревне Верхние Лягуши.

Недобежкин рывком схватил жёлтые, рассыпающиеся в руках листы, осторожно развернул их и принялся жадно читать. Документов было два: один — написан вручную и по-русски, а второй — напечатан на машинке и по-немецки.

— Гопников, — пробормотал Недобежкин. — Знакомая фамилия… Я пробью по своим каналам… А вот этот документ, с «курицей», — начальник показал на бумагу с немецким текстом и фашистским орлом в заголовке. — Вообще, исторический. Я переведу его электронным переводчиком, а потом — допросим вашего «лягушинца». Но только зарубите себе на носу — никому ни слова, даже Муравьёва исключите из расследования, вам ясно?

— Так точно, — кивнул Пётр Иванович.

— Так точно, — тихо сказал Сидоров.

— Выполняйте, — распорядился Недобежкин.

— Есть! — в один голос ответили Серёгин и Сидоров, а мурашки на спинах обоих устроили настоящую олимпиаду.

В тот же вечер Пётр Иванович снял копии со всех документов, что собрались в папке «Дело № 37», и сложил их в отдельную папку, на которой не написал ни слова. А само тридцать седьмое дело Пётр Иванович завтра передаст в суд. Пускай доблестные и справедливые судьи судят Кашалота, Чеснока, Сумчатого, Утюга, Крекера, Батона и Додика. Они — только пешки в громаднейшей игре… не то разведок, не то — каких-то монстров…

 

Глава 5. Начинается секретное расследование

Решившись на секретное расследование, Пётр Иванович и Сидоров получили доступ к «секретному узнику» Недобежкина Гохе. Гоха сидел в полном изолированном одиночестве в своей тринадцатой камере и, не переставая, пел себе под нос «народную песню» — одну из тех, с которыми «давал концерты» в подземном переходе. Серёгин сразу заметил, насколько удручающий вид имеет этот «народный артист». Скорее всего, он неделями не моется, одевается со свалки и не кушает дня по три, а то и больше. К тому же он уже не молод: головёнка лысеет, бородёнка седеет…

— Гоху Брузиков знает, — сказал Сидоров, увидав «секретного узника».

— Ну, спроси Недобежкина, можно ли его привести, Брузикова твоего… — пробормотал Серёгин, который в принципе, не умел вести секретные расследования.

Недобежкин подумал над предложением Сидорова о Брузикове и наконец, согласился: если этот Брузиков поможет выяснись личность «народного киллера», то пускай приходит.

— Только через пожарный выход! — предупредил Недобежкин. — Ключ у Серёгина есть.

Сидоров отправился за своим «паранормальным» дружком Брузиковым, а Пётр Иванович решил пока сам пообщаться с Гохой. За те полчаса, пока шёл поиск донецкого «Ван-Хельсинга», Серёгин узнал, что Гоху зовут Гоха, что фамилия у него — тоже Гоха, что он поёт в переходе, потому что закончил музыкальную школу и не попал в оркестр. Больше Гоха о себе ничего не знал. Адреса у него тоже не было, а ночевал Гоха или в том же переходе, где пел, или у дружка по имени Митяй и по фамилии… тоже Митяй.

— Митяй — это Дмитрий? — спросил Серёгин.

— Митяй, — прогнусавил Гоха.

Когда же Пётр Иванович захотел узнать, где же живёт этот благодетель Митяй, то выяснилось, что «меценат» Гохи проживает в другом переходе — между улицей Университетской и центром «Золотое кольцо». Из уст Гохи адрес Митяя звучал так:

— Ну, в подземке, там, около круглой ерунды, балды этой, что замест базара накрутили!

«Ладно, в подземке, так в подземке, — подумал Серёгин. — Надо бы подпушить этого Митяя, интересно, что он скажет?».

А потом Сидоров доставил Брузикова. Донецкий «Ван-Хельсинг» был несколько устрашён тем, что Сидоров провёл его через пожарный выход тёмным коридором и поэтому, зайдя в камеру Гохи обалдело озирался по сторонам. Наверное, думал, что его поймали за отлов вампиров без лицензии!

— Вы Гоху нашли? — изумился Брузиков, ни с кем не поздоровавшись.

— Как видишь, — сказал Серёгин. — Знаешь Гоху?

— Знаю, — согласился Брузиков.

— А Митяя? — поинтересовался Серёгин.

— И Митяя знаю, — согласился Брузиков. — Митяя даже дольше чем Гоху, потому что Митяй раньше появился. А Гоху Митяй нашёл только год назад на свалке. Гоху кто-то побил и на свалке бросил, а Митяй подобрал его, выходил и к делу пристроил.

— К делу — это петь в переходе? — осведомился Серёгин.

— Ага, — кивнул Брузиков. — Митяй в Ворошиловке — главный бомж. И переход у него самый шикарный. Он и распоряжается, куда кого пристроить.

— Ээ, Бруза́к, чо со мной не здоровкаешься?? — подал свой гнусавый надтреснутый голосок Гоха.

— Здорово, Гоха, — «поздоровкался» «Брузак», не глядя ни на Серёгина, ни на Сидорова, ни на Гоху, и созерцая пространство над Гохиной башкой.

— Ну, во, Брузак, теперь иной базар! — обрадовался Гоха, встряхнув реденькой своей бородкой. — А то впёрся, как рыбень! Ни те здорово, ни те покеда! А ну, вываливай, как делишки!

А потом Гоха ещё решил, что непременно должен заключить Брузикова в дружеские объятия, и поднялся с нар.

— Отставить! — «разнял» друзей Серёгин и железной рукой возвратил Гоху на место. — Вы в милиции. Брузиков, вы знаете его фамилию?

— Нет, — отказался Брузиков. — Митяй знает, он его нашёл. А я, если хотите, могу показать вам Митяя.

— Погнали, — согласился Пётр Иванович и чуть ли не взашей вытолкал Брузикова из камеры Гохи. — Веди нас к своему Митяю!

 

Глава 6. Таинственный Гоха

Митяй проживал в длинном темноватом и тёплом тоннеле между пыльной и шумной улицей Университетской и торгово-развлекательным центром «Золотое кольцо», заполненным арендованными клетушками. Сегодня была суббота, и тоннель Митяя оказался заполненным людьми. Одни плотным потоком «текли» на Университетскую, а другие — обратно, в «Кольцо». Возможно, они что-нибудь там и купят, но большая часть идёт, чтобы просто поболтаться по круговым галереям, посмотреть на подвешенных к прозрачному потолку пластмассовых птиц, да покататься в прозрачном лифте.

Митяй восседал на складном стульчике под щитом неоновой рекламы, на котором нарисовали пузатого буржуя с сигарой и подписали: «Одежда и обувь для БОЛЬШИХ людей! Этаж 2, секция 14». «Главный бомж» наигрывал на аккордеоне и сипатым баритоном напевал:

— Белые розы, белые розы!..

Среди двух людских потоков находились и ценители его творчества, которые закидывали в его испачканную шляпу звонкую монету.

— Вот — Митяй, — показал пальцем в его сторону Брузиков.

— Ага, — кивнул Серёгин и сделал первый шаг на встречу Митяю.

Узнав, что с ним желает побеседовать милицейский следователь, Митяй устрашился, выбросил из аккордеона фальшивую хриплую ноту и отпрянул назад, стукнувшись заскорузлой башкой о щит с буржуем. Складной стульчик покосился, а потом — упал на бок, и «главный бомж» приземлился на вымощенный тротуарной плиткой пол.

— Я не убийца! Это Козляк убийца! Они с Куздрёй Зямыча вальнули, а моя хата с краю! — по-свинячьи заверещал он на весь переход, заставив людей из обоих нескончаемых потоков застопорить движение и установить взгляды на свою персону.

— Заткнись! — успокоил его Серёгин, а Сидоров пытался рассеять скопление зевак.

Люди начали расходиться только тогда, когда увидели перед собой милицейское удостоверение. Пётр Иванович и Сидоров вывели Митяя из перехода на улицу и затащили за закрытый ларёк «Хот-дог». Брузиков нехотя тащился в арьергарде. Выгнав из-за ларька двух курящих девиц, Серёгин начал допрос.

— Вы — Митяй? — спросил Серёгин.

— Век свободы не вида-ать! — завыл «главный бомж», закрыв лицо обеими руками. — Митя-яй! Не заметайте меня, у меня — четыре сыночка и лапочка-дочка-а!

— Да тихо ты, никто тебя не арестует! — фыркнул Серёгин.

— Правда? — оживился «главный бомж».

— Кривда! — беззлобно огрызнулся Пётр Иванович. — Гоху знаешь?

— Ага, — кивнул Митяй. — Нашёл я его на свалке. И Гохой назвал. Бо ему мозги отбацали, Гоха даже имя своё не забазарил. Я ему: «Как звать?», а он гнусит: «Гогр, Гогр…». Ну, разве бывает такое имя «Гогр»? Неа! Вот и назвал я его Гохой, чтобы хоть на человека походил! И пристроил я его на престижном месте тренькать, вот и тренькает! Он даже «чернила» не хлебает, всё чай какой-то зелёный просит! А разве наши люди такой похлёбкой догоняют? Неа! Я ему чернил влил, он хлебнул — так его пронесло — не передать словами, ей богу, начальничек, я не брешу!

Митяй заглох, вытаращил на Серёгина свои голубые заплывшие глазки и, помолчав, осведомился:

— Переварил?

— Переварил, — кивнул Серёгин. — Давай, ползи к своей гармони!..

 

Глава 7. «Кашалотова креветка»

Пётр Иванович позволил Брузикову вернуться к его вампирам, а сам решил пообщаться с «креветочным» киллером Кашалота. «Креветка» тоже сидел отдельно ото всех, в соседней камере с «секретным» Гохой. Когда Пётр Иванович заглянул к нему — он сидел на полу под нарами, как кошка, и молчал.

— Сядь по-человечески, — посоветовал ему Серёгин.

«Креветочный» киллер молча выполз из-под нар и сел на них.

— Ну, как звать-то тебя? — осведомился Пётр Иванович.

С «Кашалотовой креветкой» вмиг произошла непонятная перемена. Из его глаз полностью исчезли все проблески интеллекта, лицо отупело, он слез с нар, встал на четвереньки, словно пёсик, и пару раз гавкнул:

— Гав-гав!

— Эх, горе! — уныло вздохнул Серёгин и сказал стоящему за дверью Белкину:

— Дружище, притащи-ка Кашалота.

Белкин ответил: «Есть» и ушёл за Кашалотом. А пойманный «лягушинец» занимался тем, что в точности копировал поведение обыкновенной домашней собаки. Пётр Иванович не удержался и сказал ему:

— Служить!

А «Креветка» взял и поднялся на «задние лапки». Когда же Пётр Иванович скомандовал ему:

— Сидеть! — пойманный киллер беспрекословно уселся на пол.

— Бедный, — вздохнул Пётр Иванович. — Кто же тебя попортил так?

«Креветка» сочувственно гавкнул и завилял виртуальным хвостом.

А потом — на пороге возник Кашалот. Конвоируемый Белкиным, толстый бандит ввалился в камеру и, едва увидав «свою креветку», злобно заревел:

— А-а-а, вот ты где, муравьедина противная, кротяра подколодная! Прибью! — Кашалот вырвался из рук Белкина и ринулся прямо на «Креветку», замахнувшись, чтобы задвинуть зуботычину.

— Стоп! — остановил его Серёгин и опрокинул на нары.

— Прибью крота-а-а!! — орал между тем Кашалот, лёжа на спине и болтая ногами.

— Цыц! А то сейчас подземелье на тебя повешу. Напишу, что ты там ритуальные убийства совершал, и так и пойдёшь у меня до самого суда — каннибалом! — «успокоил» Кашалота Пётр Иванович, и Кашалот прекратил орать и уселся на нарах по-человечески.

— Насколько я понял, гражданин Семёнов, — начал Пётр Иванович, удовлетворившись воцарившемся в камере спокойствием. — Вы его узнали.

— Да-а! — рявкнул Кашалот, погружаясь в истерику. — Это он директора в «Дубке» зажмурил! Тень перевербовал его себе, вот он и промазал! Колись теперь, кроток, — зашипел он на «Креветку». — А не то — ух! — Кашалот провёл по шее большим пальцем, что научно-популярным языком звучало, как: «Джихад тебе, шайтан!».

— Гав-гав! — ответил «креветочный» киллер и снова поёрзал так, словно виляет хвостом.

— Тихо, Кашалот, не забывай про подземелье, — предупредил Серёгин. — Как его зовут? — он кивнул в сторону по-собачьи высунувшего язык «Креветки».

— Он сказал, что его зовут — Руслан! — прохныкал Кашалот. — Фамилию я у него не спрашивал. Я был рад, что он согласен работать за те деньги, которые я смог ему заплатить!

— Гав-гав! — подтвердил Руслан «Креветка».

— Белкин, убери Кашалота, — устало сказал Пётр Иванович. — И замкни этого «пёсика». Понятно здесь всё… «Звериная порча», чтоб её! Это неизлечимо.

Пётр Иванович вышел из изолятора и уныло побрёл к своему кабинету, где ждал его Сидоров.

— Серёгин! — это выглянул из своего кабинета Недобежкин. — Зайдите-ка сюда!

— Есть, — ответил Пётр Иванович и пошёл в кабинет начальника.

Впустив Петра Ивановича, Недобежкин замкнул дверь на замок.

— Присаживайтесь, — начальник указал на свободный стул.

Серёгин присел, а Недобежкин продолжал:

— Как мы с вами договорились, тридцать седьмое дело у нас засекречено. Я перевёл ваш вчерашний немецкий документ и получил вот, что, — Недобежкин выдвинул полированный ящик своего стола из красного дерева и вытащил распечатанный на принтере документ из трёх листов. — Ознакомьтесь, — он протянул листы Серёгину.

Пётр Иванович взял и начал читать. Содержание документа было следующим (электронный переводчик Недобежкина перевёл его дословно):

«Хайль Гитлер! Мы стоим на пороге открытия, которое выведет нашу великую нацию в победители войны и поможет высшему арийскому народу придушить всех недочеловеков. Проект „Густые облака“ находится на завершающей стадии, и предоставить результат мы будем готовы через две недели. Этот воин стоит целой армии, последние испытания завершились абсолютным успехом. Передаём в центральную лабораторию наши расчёты и ждём предоставления нам прототипа». После этого предисловия шли колоссальные химические и математические формулы, матричные уравнения, какие-то страшные — как показалось Серёгину — корявые — чертежи, огромные числа… Кроме всего этого на документе стояла дата: «01.09.1943».

— Что вы из этого поняли? — осведомился Недобежкин, когда Серёгин закончил читать.

— Что такое «прототип»? — ответил Серёгин вопросом на вопрос.

— Вот именно! — просиял Недобежкин. — Насколько известно лично мне — их «прототип» находился в Америке, они поручили какому-то своему «кроту» стащить его. А «крот» то ли заныкал его, то ли не довёз… То есть, «прототип» пропал. И ещё — насколько я знаю, ваш Кашалот воевал с американцами, которые хотели придушить его бизнес?

— А причём тут Кашалот к «прототипу»? — удивился Пётр Иванович.

— А притом, — Недобежкин сел в своё кресло, сцепил руки в замок и в упор посмотрел на Серёгина. — Что Никанор Семенов — Кашалотов папаша — раньше служил в НКВД, потом — в КГБ, а потом — в СБУ, и был держателем одного из подобных документов. Я ещё застал его, а потом — Никанор Семенов ушёл на пенсию. А ещё позже — его документ перешёл по наследству к нашему Кашалоту. И я больше, чем уверен, что кто-то в Америке вышел на след Кашалота и пытался опустить его на дно и уничтожить, чтобы заполучить его документ.

— Все документы Кашалота в тридцать седьмом деле, — сказал Пётр Иванович.

— Вот что, Серёгин, переберите их и отыщите те, которые могли бы относиться к проекту «Густые облака». И ещё — вот.

Недобежкин вытащил из того же ящика своего стола большой конверт формата А-4 и отдал его Серёгину.

— Это ваши бумаги из Верхних Лягуш. Положите к себе в сейф и заприте их там.

— Есть, — ответил Серёгин. — А, Василий Николаевич, когда мы с Сидоровым были в Верхних Лягушах, то нашли в заброшенном доме фотографию — Гопникова и какого-то его сотрудника из Америки. Его фамилия была — Артерран.

— Как-как?? — Недобежкин так подался вперёд, что улёгся животом на стол.

— Артерран, — повторил Серёгин.

— Ну, и где эта фотография? — осведомился Недобежкин, всё ещё лёжа животом на столе.

Фотография Гопникова и его таинственного товарища пропала вместе с разбитой «Самарой». Серёгин так и сказал начальнику.

— Так, — определил Недобежкин. — Сейчас же идёте к Птичко и составляете его фоторобот по памяти.

— Это невозможно, — вздохнул Пётр Иванович. — На фотографии прямо на лице того Артеррана было пятно.

— Ладно, замкните документы в сейф, — распорядился Недобежкин и наконец-то убрал со стола свой живот. — А про вашего Артеррана я попробую по своим каналам узнать.

 

Глава 8. Сидоров и Человек-Невидимка

Пётр Иванович вышел из кабинета Недобежкина и потащился с конвертом к себе в кабинет — запирать его в новый сейф с новым современным замком, отомкнуть который без пароля нельзя. Внезапно распахнулась дверь с табличкой: «Психотерапевт Вавёркин В. П.», и чуть-чуть не заехала Серёгину в лоб. Пётр Иванович едва успел отскочить назад, как из-за двери не вышел, а выпрыгнул «врач-оккультист» и заорал Серёгину в ухо:

— Пётр Иванович! Я починил компьютер! Я знаю, как снять «звериную порчу»! Пётр Иванович, это прорыв в науке!

Серёгин подождал, пока утихнет звон в ушах и ошарашено пробормотал:

— Хорошо, сейчас, я разберусь с документами, и попробуем с вами «расколдовать» тринадцатую камеру.

— О’кей! — развеселился Вавёркин и прочно застрял у двери кабинета Серёгина.

Оставленный «за старшего» Сидоров скучал, сидя за столом Петра Ивановича и одним глазом косил в глянцевый журнал «Футбольное обозрение». Когда пришёл Серёгин, сержант быстренько зашвырнул «Футбольное обозрение» в ящик стола, чтобы Пётр Иванович не догадался, что он снова увлёкся футболом.

— Пётр Иванович, как там наша «Креветка»? — поинтересовался Сидоров.

— Лает, — коротко ответил Пётр Иванович и замкнул в своём новом сейфе «секретный документ». — Саня, тебе опять придётся остаться за старшего. А я с Вавёркиным пойду Гоху пушить.

— А можно и мне Гоху пушить? — попросился соскучившийся от ничегонеделанья Сидоров.

— Нет, — не разрешил Пётр Иванович. — Твоя задача сейчас — подыскать нам новое дело для конспирации. Разве ты забыл?

— Неа, — уныло кивнул Сидоров и снова остался «за старшего».

Время в пустом кабинете тянулось так долго, как в медовой бочке. Сидорову даже казалось, что кто-то специально растянул каждую минуточку раз в десять. Рука сержанта полезла в ящик стола и незаметно выхватила оттуда журнал «Футбольное обозрение».

Один раз в кабинет заглянул Недобежкин.

— Сидоров! — строго сказал он. — Увидишь Казаченко — сразу ко мне его! У него там с отчётами бардак!

— Есть! — ответил Сидоров, спрятав «Футбольное обозрение» под стол.

Когда усы Недобежкина исчезли за дверью — Сидоров достал журнал и зарылся в свой любимый мир футбола.

Казаченко задержал хулигана, который на белой стене исполкома чёрной краской из баллончика вывел: «Паршивые бюрократы». На входе в райотдел Казаченко столкнулся с Усачёвым и заболтался с ним немного. Хулиган, оставшись без присмотра, бесцельно топтался за спиной Казаченко. Никто этого не видел, а к хулигану тихо подошёл какой-то незнакомец. Тот хотел что-то сказать, но незнакомец приложил палец к губам. Хулиган промолчал.

— Ты отдаёшь мне свою жилетку и кепку, а я тебя освобождаю, — прошептал незнакомец.

Хулиган был не против променять свою неновую и немодную одежду на свободу своей личности от органов милиции. Незнакомец открыл наручники обыкновенной шпилькой для волос и снял браслеты с рук хулигана. Тот отдал освободителю свою одежду и тихо скрылся за углом. Натянув жилетку и кепку хулигана, незнакомец сам на себя надел наручники и позволил Казаченко увести себя в райотдел.

Сидоров совсем уже соскучился, сидя в кабинете «за старшего». Новое дело для Серёгина так и не подвернулось: ни единого человечка и ни единой жалобы. От скуки не спасали даже перипетии футбола. Засидевшийся на месте Сидоров решил походить по коридору, чтобы размять затёкшие ноги. И тут сержант заметил, как в вестибюль ввалился Казаченко, подталкивая перед собою некоего тщедушного субъекта в жилетке и в кепке.

— Эй, Казак! — окликнул Казаченко Сидоров. — Там тебя Недобежкин вызывает. Сказал, что у тебя с отчётами бардак!

— Упс! — сморщился Казаченко. Он совсем забыл про те документы.

— Слушай, Сашок, — сказал он. — Я — мигом. Посторожи, пожалуйста, хулигана за меня, о’кей? А я заодно и задержание оформлю!

Сидоров согласился. Всё равно до прихода Петра Ивановича ему было нечего делать — только на телефоне сидеть. А Вавёркин, кажется, нескоро закончит «Гоху пушить». Радостный Казаченко убежал к начальнику, а Сидоров отвёл хулигана в кабинет Петра Ивановича и усадил на стул для посетителей.

Сидорову нередко приходилось охранять задержанных. Раньше он, как и все новички, разглядывал охраняемых им преступников в упор. Но сейчас сержант привык к ним, и ему было не интересно. Как мы уже знаем, Сидоров был ярый болельщик. Он бросил быстрый взгляд на сидящего перед ним хулигана и подумал: «Всё равно он в наручниках и никуда не денется! Скорее бы Казаченко его забрал». Развернув ежемесячный глянцевый журнал «Футбольное обозрение», сержант с запоем погрузился в мир голов и красных карточек. Читая, как Андрей Шевченко пробивает победный пенальти, Сидоров представлял себя на его месте и даже тихонечко крикнул:

— Го-ол!

Обратно, в кабинет Петра Ивановича, Сидорова вернул звон ударившихся о вытертый линолеум наручников. От неожиданности сержант вздрогнул и даже выронил свой журнал. Он рывком поднял голову и глянул на стул, где должен был сидеть порученный ему Казаченко хулиган. Стул был пуст. Сидоров ошарашено завертел головой по сторонам. Кроме него в кабинете никого не было. Вспомнился верхнелягушинский чёрт. Сержант мог поклясться, что дверь никто не открывал и не закрывал: она громко скрипела, открыть её неслышно было невозможно. Но Сидоров всё же выбежал в коридор. Но и там никого не было. Только четыре милиционера стояли в кружок возле окна в конце коридора и курили.

— Слушайте, чуваки, — налетел на них сержант, — из того кабинета никто не выбегал?

— Нет, только ты, — ответил Муравьёв, бычкуя сигарету.

Остальные только плечами пожали.

Из-за поворота показался Казаченко. Он уже разобрался со своими документами, оформил задержание и возвращался за задержанным хулиганом. Увидев Сидорова, он удивился.

— Что ты здесь делаешь? — спросил он. — Где мой хулиган?

— О-он убежал… — глупо моргая, выдавил Сидоров.

— В смысле? — Казаченко сделал круглые глаза. — Ты что, прошляпил?

Сидоров просто молчал.

— Что тут за сыр-бор? — это пришёл Пётр Иванович. Белкин сказал ему, что около его кабинета раздаётся некий шум, вот Серёгин и ушёл посмотреть, что случилось, оставив Вавёркина наедине с Гохой.

— Хулиган… — промямлили Сидоров.

— Ищите его! — выкрикнул Казаченко.

Они втроём забежали в кабинет. Там по-прежнему было пусто.

— Казаченко попросил меня посторожить хулигана, у него там с документами какая-то проблема была… — рассказывал Сидоров Петру Ивановичу. — Я сидел, охранял. И вдруг слышу: наручники упали. Я — глядь! — а там уже нету его! Я — в коридор, и там — нету!

Пётр Иванович нахмурился. Оглядел кабинет. Всё на месте. Посередине стоит шаткий, просиженный до дырки стул. А под стулом валяются закрытые (!) наручники. Серёгин взял со стола файл, поднял им наручники и поднёс к глазам.

— Удивительно, — пробурчал он, разглядывая стальные браслеты. — Они закрыты.

Между тем Казаченко бродил по кабинету, заглядывая под мебель. Никого не найдя, он выдохнул:

— Ойй! — и от волнения сел мимо стула.

— Я даже не слышал, как он возился этими наручниками, — оправдывался Сидоров. — Я только слышал, как они на пол упали и всё. И через окно он бы не убежал — если бы полез на подоконник — я бы услышал!

— Эх, Саня, — покачал головой Пётр Иванович, заметив на своём столе журнал «Футбольное обозрение». — Сколько раз тебе говорили…

Сидоров снова вышел в коридор, чтобы ещё раз попытаться найти беглеца. Те же четыре милиционера до сих пор стояли кружком и о чём-то беседовали.

— Так из этого кабинета точно никто не выходил? — снова набросился на них сержант.

— Ну, мы же тебе сказали, только ты, — проворчал Муравьёв. — Ты уже второй раз оттуда вышел!

— И что, и после меня — никто?

— Ну, Казаченко ещё забегал-выбегал…

— Нет, — подал вдруг голос Усачёв. До сих пор он стоял в уголке у окна и молчал, а сейчас неожиданно заявил:

— Ещё до того, как ты первый раз вышел — из-под двери тень какая-то вылезла и туда вон, в угол — шмыг! — Усачёв показал пальцем куда-то в коридор, где в отдалении стоял сейчас Недобежкин и с кем-то разговаривал о каких-то своих важных делах.

— Что? — удивился Сидоров.

— Хватит заливать, Усач! — буркнул Муравьёв. — Санька, это он тебя на понт берёт.

— Ну, я же не слепой! — не унимался Усачев.

— А может, это — крыса?

— Крыса? Где ты видел такую огромную крысу? Эта штука была не меньше человека!

— А может, ты, Усач, просто своей тени испугался?

— Да я тебе…

— Если это крыса, то она нам все документы погрызёт…

«Великолепная четвёрка» начала спорить между собой, а Сидоров почему-то побежал в ту сторону, куда скрылась «тень» Усачёва. Сержант незамеченным пролез мимо Недобежкина и его важного собеседника, и спустился по ступенькам на первый этаж в вестибюль. Пробегая мимо дежурной комнаты, Сидоров спросил у дежурного, чья фамилия звучала так: Галушко:

— Витька, тут никто не пробегал?

Галушко не спеша поднял правую руку, сжал ладонь в кулак, оставив свободным один лишь указательный палец, и с насмешливым свистом не спеша повертел этим пальцем у виска.

— А, ну тебя! — сердито фыркнул Сидоров и побежал на улицу. Выскочив во двор РОВД, сержант остановился у доски «Их разыскивает милиция», с высоты которой на него в бешеной улыбке скалился объявленный в розыск маньяк. Постояв несколько минут в компании сего «весёлого» типа, Сидоров осознал всю глупость своей «погони за тенью» и, развив скорость черепахи, потопал обратно.

 

Глава 9. «Креветка» уплывает

На пути к кабинету Серёгина сержант Александр Сидоров столкнулся с охранником изолятора Белкиным.

— Сашка! — Белкин выскочил внезапно, испугав Сидорова не хуже, чем верхнелягушинский чёрт.

Сидоров отпрянул в угол, а когда понял, что на него никто не напал, а всего лишь пришёл Белкин, выполз из угла и дрожащим голосом осведомился:

— Чего тебе?

— Сашка! — выкрикнул Белкин так, словно бы кричал не «Сашка!», а «Пожар!».

— Ну? — начинал сердиться Сидоров.

— Сашка! — в третий раз повторил Белкин. — Там ваш гавкающий сделал ноги.

Сидоров оторопел и впал в ступор, застыв с поднятыми руками.

— Ты понимаешь?? — орал ему в ухо Белкин. — Но-ги сде-лал! — повторил он по слогам.

— Как?? — прошептал побледневший Сидоров, едва ворочая окаменевшим языком.

— А я знаю? — выплюнул Белкин. — Он там у вас гавкал-гавкал, а потом — затих. Я ему баланду притащил, глядь в окошко, а у него в камере — «призрак коммунизма»!

— Призрак? — пролепетал Сидоров, чувствуя, как подкашиваются его ватные ноги. — Ты видел призрака?

— Ухь! — фыркнул Белкин. — Никакого призрака я не видел. Я так сказал, потому что там не было никого, камера была ПУСТАЯ!

— Ээ-ы, — проныл Сидоров и почти на четвереньках пополз в кабинет Серёгина.

Пётр Иванович всё ещё пытался найти следы «хулигана-невидимки». Он снимал отпечатки пальцев с закрытых наручников, с двери, с окна, со стола…

Узнав, что «гавкающий сделал ноги», Серёгин мигом бросил свои отпечатки и помчался в его опустевшую камеру. Камера была заперта. Замок — цел. Решётка на окошечке — тоже. Хотя, окошечко слишком мало, чтобы в него мог протиснуться человек.

— Чертовщина… — пробормотал Серёгин и, обязав Сидорова зафиксировать все отпечатки пальцев, которые он найдёт, удалился, чтобы увидеть видеосъёмку.

Грегор Филлипс не понимал, что с ним случилось и почему, попав в милицию, он полностью разучился говорить, и вместо этого начал лаять, как собака. Теперь же он не понимал, каким образом ему удалось освободиться и где он теперь находится. Кажется, он куда-то едет и кажется, в машине. Машину слегка трясёт, Филлипс чувствовал, как она совершает повороты. Он повернул голову на бок и увидел через тонированное стекло, как проносятся мимо него деревья, пролетают дома и остался позади нехуденький гаишник, увенчанный огромной фуражкой. Филлипс повернул голову на другой бок и увидел возвышавшегося над собой водителя. Водитель спокойно смотрел на дорогу и вертел руль одной рукой.

— Ага, очнулся, — хохотнул водитель, не глядя на Филлипса.

— В-вы кто?.. — пробормотал Филлипс, чувствуя, как болит у него голова — словно бы навернули чем-то тяжёлым, вроде гири. Ещё — он удивился, что из его рта вылетели осмысленные человечьи слова, а не этот тупой лай.

— Смотря кого ты ожидаешь увидеть, — с долей иронии ответил водитель, изображая из себя Чеширского кота из сказки про Алису.

— А ну, отвечайте! — попытался потребовать Филлипс, поднялся с сиденья, но был тут же свален жёсткой головной болью.

Водитель хохотнул и напутственно изрёк:

— Лежи и не вякай. Вопросы есть?

— В-вы меня похитили?! — перепугался Филлипс, ворочаясь в кресле.

— Вопросов нет, — заключил водитель и больше с Филлипсом не разговаривал.

А внедорожник марки «Лексус» уносился в неизвестном направлении по улице Артема.

Пётр Иванович пыхтел над видеосъёмкой из изолятора. На этот раз он ничего не увидел — даже тени. А съёмка из камеры «Креветки» наглядно показала, что последний исчез так же, как и Зайцев, и Светленко — в одном кадре он есть, а в следующем его уже нет. «Результат эксперимента „Густые облака“ вырвался на свободу…» — всплыли в голове Петра Ивановича страшные слова Василия Недобежкина. А что, если этот «результат»?.. Каких же он дел наделает?? Судя по рассказу Недобежкина — он — монстр…

— Чёрт! — Серёгин отбросил в сторону все распечатки из видеосъёмки, выключил компьютер и встал из-за стола. Если они будут исчезать такими темпами, «засекреченное» тридцать седьмое дело, вообще, «глухарём» повиснет! Нет, надо сейчас ползти домой, тут недалеко, отоспаться, как следует, а завтра — приниматься за работу на свежую голову.

 

Глава 10. Новоселье Коли

Вместо утраченного коттеджа Коля получил квартиру. Уютную, двухкомнатную квартиру в маленьком тихом домике по улице Овнатаняна. Квартиру для Коли «подкинуло» не государство, а его давний знакомец Генрих Артерран.

— Ты с ума сошёл! — взвился в испуге Коля, узнав, что ему предстоит сделаться соседом… Сидорова! — Он же меня в два счёта раскусит и в ментуру свою волоком затащит! Вы ещё не знаете Пончика!

— Насколько я знаю, твоя мимикрия не имеет границ, — спокойно, как несокрушимая скала, возразил Генрих Артерран, прохаживаясь в туфлях из крокодиловой кожи по Колиной кухне. — Ты умеешь превращаться в престарелого одинокого гражданина, вот и займись этим! Паспорток и деньги я тебе подкину. Мой человек будет приносить тебе деньги на дом под видом того, что ты получаешь пенсию. А когда ты мне понадобишься — я дам тебе знать. Вопросы есть?

Коля хотел выпросить себе выезд за границу, но Генрих Артерран отрезал все его мольбы и просьбы своим железным:

— Вопросов нет! — и удалился, не прощаясь, как настоящий англичанин, хотя и не являлся таковым.

И вот так Коля и жил — круглосуточно носил душный парик и возрастной грим, хромал, опирался на палку и отзывался на имя Владлен Евстратьевич. К тому же Коля встречался со своим заклятейшим и древним врагом Пончиком Сидоровым каждый день и вынужден был старческим голосом шамкать ему:

— Здравствуй, сынок!

Правда, «Владлен Евстратьевич» одиноким жил недолго: где-то, через неделю ему подбросили «внучатого племянника». Коля должен был встретить его на вокзале, ведь его «племянник» приехал к нему из города Здолбунов Ровненской области. Когда «Владлен Евстратьевич» встретил «племянника Федю» и привёз его домой на своей старенькой «Волге» — их радушно встретил Генрих Артерран. Он просто так, не предупредив никого, зашёл в Колину квартиру и сел на его диван — снова не разувшись.

— Прекрасно! — растянул он голливудскую улыбочку, когда увидел, что порабощённый Коля привёз в не свою квартиру нужного человека.

Коля молча хмыкнул, а Артерран, уронив свою коронную фразочку: «Вопросы есть? — Вопросов нет!» — снова растворился в прихожей. А Коля, подойдя к окну, так и не засёк тот момент, когда он вышел из дома и не понял, где стояла его машина.

Прожив в компании своего «внучатого племянника» всего один день, Коля понял, что подосланный к нему субъект какой-то странный. Он называл Колю только Владлен Евстратьевич, а ещё — садился напротив него и делал такое лицо, словно титанически силится что-то сказать. Однако у него изо рта в такие моменты не вылетало ни звука.

— Что с тобой? — спросил однажды Коля, но этот странный Федя не изрёк ни буковки, а всё сидел с рыбьими глазами и устрашающе молчал.

А спустя ещё дня три после появления в его жизни Феди — подал голос Колин телефон. Коля взял трубку и сказал:

— Алё?

А телефон стальным голосом Генриха Артеррана потребовал:

— Цель — склад номер семь по улице Литейщиков. Аккуратно вскрыть и вынести папку кожаную синего цвета, и больше ничего не трогать. Вопросы есть?

Коля в ответ буркнул нехорошее слово, но Артерран и этим ответом остался вполне доволен и, хохотнув:

— Вопросов нет! — исчез в монотонных гудках.

А Коля совсем не хотел вскрывать склады и ничего оттуда выносить — однако, ему пришлось приступить к делу, потому что приказы Генриха Артеррана не обсуждаются.

 

Глава 11. Куда ведут следы Гопникова?

Недобежкин встречался со своим товарищем Смирнянским на «секретном месте» — возле недостроенного корпуса Автодорожного института, где обычно не бывает людей. Эту систему выдумал Смирнянский, потому что ему повсюду мерещилась слежка. Недобежкин ещё предлагал Смирнянскому связь по телефону, или по Интернету — во-первых, быстрее, во-вторых, никуда не нужно ехать. Но Смирнянский отказался, сказав такие слова:

— Ты что, Васёк? Вместе же с тобой служили, неужели ты не знаешь, как прослушивают телефоны и ломают И-мэйлы?

— Да кому они нужны, телефоны наши? — огрызнулся тогда Недобежкин — Мы, что с тобой — послы? Или разведчики какие-нибудь?

— Мы влезли в «Густые облака»! — не успокоился Смирнянский. — Поэтому нейтрализовать нас попытаются любой ценой. Так что, дружище, прятаться нам надо и не спорь со мной!

Вот и пришлось Недобежкину каждый раз колесить туда, к этому недостроенному корпусу, пролезать через дыру в заборе и топать через заброшенную и захламлённую стройплощадку к «секретному месту». Смирнянский даже звонить себе не разрешил, а просто — назначил время три раза в неделю, когда они должны были встречаться.

Вот и сегодня Недобежкин приехал на задний двор недостроенного корпуса Автодорожного института к шести часам вечера, как и было договорено. Машину он припарковал на обочине дороги, а сам — полез через колючие ветвистые заросли к забору с одной достаточно узкой дыркой. Протиснувшись в неё, Недобежкин первым делом убедился в том, что не порвал костюм, а потом уже — огляделся по сторонам. На покинутой стройплощадке не было ни души — кто же туда полезет-то кроме Смирнянского?? Переступая через обломки кирпичей, осколки шлакоблока и ржавую арматуру, Недобежкин двинулся вперёд, к готическому портику, который пристроили к этой высокой панельной коробке одни из владельцев, которые потом её тоже бросили. Недобежкин залез под свод портика и пристроился там, на торчащем камне. Он думал, что Смирнянский где-то задержался, будет с минуты на минуту, но вдруг откуда-то из тёмной глубины недостроя послышался вкрадчивый голос:

— Обернись, я здесь!

Недобежкин вздрогнул от неожиданности, но всё же, повернулся и увидел, что Смирнянский сидит как раз у него за спиной и держит на коленях свой ноутбук.

— Не поздоровался, уселся спиной, — притворно сетовал Смирнянский, выдвигаясь из готической темноты под свет летнего солнышка.

— Попробуй, увидь тебя! — пробормотал в ответ Недобежкин.

— Ты, лучше, посмотри, что я откопал, — Смирнянский открыл ноутбук и показал Недобежкину то, что было на мониторе.

Недобежкин глянул и увидел, что на жидкокристаллическом экране мерцает английский текст.

— Прекрасно, английский язык я учил в школе, — проворчал он. — А теперь — переведи на нормальный!

— Эх, ты! — буркнул Смирнянский. — «В школе учил»! В конце восьмидесятых «Густыми облаками» занимался америкашка по фамилии Артерран. Он и завалил проект, и из-за него его закрыли…

Артерран! Недобежкин только собирался спросить о нём Смирнянского, а он уже откопал!

— Это тебе Ежонков подкинул? — осведомился Недобежкин.

— Он, Ежонков, — согласился Смирнянский. — Ежонков ухитрился влезть в секретный архив и нашёл там то, что я сейчас тебе показываю. Если кто-нибудь застукает Ежонкова за этим «чёрным копательством», которым он для нас с тобой занимается, то ему, скорее всего — капут. Так вот, я не договорил. Америкашка Артерран завалил проект и сам коньки откинул, потому что его разорвала подопытная горилла. А вот то, что он там нахимичил, говорят, попробовал Гопников.

— Гопников умер три года назад, — остудил пыл Смирнянского Недобежкин, отгоняя ладонью чересчур назойливую муху, что поставила себе великую цель: усесться ему на нос.

— Умер? — растянул ироничную улыбочку Смирнянский. — Ну, да, конечно. Хи-хи! Гопников хочет, чтобы все думали, что он умер три года назад! А сам — исподтишка творит свои делишки! Помнишь, в прошлом году спутник «Ричард Никсон» свалился?

— Ну, помню, — согласился Недобежкин. — Об этом во всех новостях жужжали… И причём тут Гопников к этому спутнику?

— Гопников его и сбил! — поставил диагноз Смирнянский. — Спутник-то спецслужбы запустили, потому что нашли что-то на Мадагаскаре. А Гопникову не с руки оказалось, вот он и запулял в него «бомбошкой». Чего ты до сих пор такой наивный? — удивился он. — Ведь вместе же служили! Гопникова надо тебе искать! Я больше, чем уверен, что Гопников и есть результат, а не кто-нибудь ещё! Не Зайцев твой, не фашист какой-нибудь древний, как Ежонков думает, а именно Гопников!

— Ну, хорошо, Гопников! — согласился, наконец, Недобежкин. — Ты мне скажи одно: КАК ЕГО ПОЙМАТЬ??

— Э-э, брат… — Смирнянский поёрзал на том жёстком и не очень удобном камне, на котором сидел, и заявил: — Ежонков сказал мне, это почти невозможно. Они забацали ему генетический сдвиг, из-за которого Гопников теперь может изменять свои клетки и проходить сквозь стены…

— Ежонков твой, я думаю, свихнулся! — рассердился Недобежкин и в сотый раз смахнул со своего носа муху. — Человек не может проходить сквозь стены. И скажи мне на милость, кто такие эти твои «ОНИ»?!

— Тише, не голосуй! — шикнул Смирнянский, приложив к губам испачканный в машинном масле палец. — А «ОНИ» — это те, кто руководил проектом «Густые облака», в том числе и америкашка Артерран.

Недобежкин и Смирнянский спокойно себе сидели и разговаривали на крыльце, на верхних ступеньках, почти, что на улице. Они и не подозревали, что их разговор слушают одни посторонние уши. В тёмной глубине портика притаился некто, кого не заметил Смирнянский, когда обходил портик в поисках шпиона. Когда Недобежкин надулся и посоветовал Ежонкову, а заодно и самому Смирнянскому, обратиться к психиатру и ушёл, оставив своего бывшего коллегу наедине с его ноутбуком, обладатель посторонних ушей тоже неслышно вылез из укрытия и удалился. И, кажется, он остался доволен тем, что услышал.

 

Глава 12. Коля влезает на склад

Место действия: Донецкий Национальный технический университет.

— Посмотрите, я изобрел машину пространства! — донеслось из аудитории.

Харитонов нехотя оторвался от журнала учёта лабораторных приборов. Встал со стула и вышел из подсобки.

Вокруг преподавательского стола сгрудились студенты. А на столе громоздилось нечто. «Нечто» смахивало на водонагревательный котёл с антенной на макушке. К правому боку «котла» было привинчено круглое зеркало, к левому — непонятная конструкция из рычага и нескольких магнитов. От всего этого тянулись провода, подключённые к обычному ноутбуку.

— Что ты там изобрёл? — недоверчиво спросил Харитонов, косясь на небывалую штуковину.

— Телепортатор! — вперёд вытолкался сам изобретатель невиданного агрегата — третьекурсник Васька Приходькин. — Сейчас, Игорь Авенирович, позовите профессора, а я включу пока.

Харитонов раскрыл рот, силясь возразить, но не успел и пикнуть. Васька Приходькин клацнул на своём ноутбуке…

Пробки враз вышибло. А в «телепортаторе» что-то с резким хлопком и искрами взорвалось. Студенты, визжа и пихаясь, хлынули в коридор. Аудитория наполнилась едким дымом. Харитонов, очнувшись от потрясения, помчался за огнетушителем. Васька Приходькин, кашляя, махал тетрадкой, пытаясь сбить огонь на преподавательском столе. Харитонов направил на пламя струю пены.

— Кто тут что изобрёл? — на пороге стоял профессор.

— Короткое замыкание он «изобрёл»! — отдуваясь, ответил Харитонов, уничтожая отдельные маленькие огоньки. — С вытекающим пожаром.

Васька Приходькин лепетал оправдания и руками смахивал пену со своего ноутбука. Было ясно, что последний бесповоротно накрылся.

— Вот что, Приходькин, — гневно изрёк профессор, вдвигаясь в дверной проём. — Уберите здесь всё. А ещё одна подобная выходка — и недопуск к экзаменам с последующим отчислением вам обеспечен!.. — и ушагал в преподавательскую.

С Харитонова взяли штраф и сделали выговор за халатность. А Приходькина таки отчислили. Потому что оказалось, что осколок зеркала, отлетевший от фантастического прибора, угодил кому-то в глаз.

В общем, неделя не задалась.

Харитонов никогда не отличался умом. Ум ему заменяла медвежья жадность и куничья изворотливость. Благодаря этим не очень благородным качествам, ему удалось обогатиться во времена перестройки и обогащаться по сей день. Харитонов работал лаборантом в ДонНТУ. Но умудрялся держать подпольный продовольственный склад, который какими-то неправдами был легализован. И ещё — во всю торговать с него налево. Однако до чего жадный был он, этот гусь! Имея больше сорока тысяч гривен в месяц, он жил в малепусенькой однокомнатной конурке по улице Зверькова. Ремонт он в ней так и не сделал. На стенках висели старинные рыжеватые обои. Мебель — дрова: уже б\у и б\у. Телик — «Электрон», наверное, самый первый, чёрно-белый. Окна вываливаются, а сантехника вся в дырах. Трубы постоянно текут и затапливают соседей. Харитонов жил один: жена развелась с ним из-за его небывалой жадности. Скряга десять лет ходил в одной и той же одежде и обуви, а жена любила моду и интерьеры.

Этот мелкий и алчный до денег человечишка никогда бы не заинтересовал Генриха Артеррана, если бы не «папка кожаная синего цвета», что хранилась у него на складе.

С недавних пор Харитонов решил, что он слишком бедный, чтобы жить дальше, и решил заработать ещё денег. Он долго раздумывал, каким бы образом ему обогатиться, да побыстрее и наконец, вспомнил про эту самую синюю папку. Сама папка стоила гроши, или даже совсем ничего не стоила — старая была и потёртая. А вот бумаги, которые она хранила в себе, имели немалую цену. Об этом Харитонов узнал через третьих-четвёртых лиц и анонимно, а так же — через тех же лиц — нашёл на бумаги богатого покупателя — американца по фамилии Мэлмэн.

— Да, да, конечно, — говорил Харитонов в заклеенную изолентой трубку своего старого и испачканного телефона. — Я готов продать их вам. Когда? Через три дня? Прекрасно! Ну, разумеется!

Харитонов договаривался с тем самым американцем, который и согласился купить его бумаги за приличную сумму в конвертируемой валюте. Харитонов был согласен на все условия своего клиента, ведь тех денег, которые он платил за десять несчастных, пожелтевших от времени листков хватило бы человеку, чтобы безбедно жить лет пять! Харитонов горячился в телефонную трубку и даже не подозревал, что не так давно кое-чьи умелые ручки ввинтили туда прослушивающее устройство и кое-чьи посторонние уши сейчас с упоением слушали его разговор.

 

Глава 13. Что такое — быть «в супе»?

… Коля вынужден был ранним утром — часиков в шесть — ехать на троллейбусе в офис Генриха Артеррана. Это Генрих Артерран приказал ему ехать на троллейбусе, запретив пользоваться машиной.

Нацепив седой парик с фальшивой лысиной и фальшивую белую бороду, Николай вышел из условно своей квартиры, прихватив посошок, с которым теперь не расставался ни на минуточку и похромал на троллейбусную остановку. Его поддельный «внучатый племянник», которого, Коля уверен зовут совсем не Федей, Коле не мешал: он просто лежал в своей кровати и мирно сопел, как будто бы вокруг него ничего не происходит. В троллейбусе кондуктор прошёл мимо Коли: подумал, наверное, что он — участник войны. Да, Коля участник войны — с Генрихом Артерраном и своим невезением. Приехав на нужную остановку, Коля огляделся, а потом — взял свой посошок под мышку и быстро зашагал по тротуару в сторону одного из дворов. От кого ему тут скрываться, когда вокруг — ни единого человечка? В такой ранний час, а тем более в выходной нормальные люди нормально спят.

Оказавшись перед Генрихом Артерраном, Коля захотел отползти подальше и забиться в угол. Генрих Артерран, как и подобает роботу, выглядел безупречно и взирал на съёжившегося Колю сверху вниз.

— Николай! — произнесло это страшное существо, которое невозможно убить из пистолета. — Мне нужно кое-куда уехать на недельку, а тебе — просто необходимо ускорить выполнение задания. Синяя папка со склада номер семь по улице Литейщиков должна оказаться у тебя в руках не позже, чем послезавтра. Вопросы есть?

— Это невозможно! — пискнул Коля, пятясь в угол от нечеловеческого взгляда, который, казалось, испепелит его на месте. — Чтобы вскрыть склад…

— Вопросов нет! — это был единственный вывод, который Генрих Артерран сделал, услышав Колин писк. — Ах да, кстати, — Коля уже направился к обитой натуральной кожей двери, но Артерран снова пригвоздил его к месту и заставил затравленно обернуться.

— Чего ещё? — промямлил Коля.

Генрих Артерран уселся в своё кресло с высокой спинкой, презрительно хмыкнул в адрес червяка-Коли, а потом продолжил так же устрашающе-спокойно:

— Николай! Мне интересно, не знаешь ли ты, человека по фамилии Мэлмэн? Странная у него фамилия — как у жирафа из мультика «Мадагаскар». А ну, поделись своими соображениями!

— Не знаю, — буркнул Коля. — Мне всё равно, кому ты там перешёл дорогу.

— У-у-у-у! — протянул Артерран, не скрывая едкого сарказма. — По темпераменту — флегматик, по жизни — пофигист? Так вот, — он поднялся с кресла и проткнул Николая своим длиннющим указательным пальцем. — Если ты не знаешь — то тебе предстоит выяснить это. Вопросы есть?

— Ты… — начал Коля.

— Вопросов нет! — Артерран довольно хохотнул и снова уселся в кресло. — Кругом и шагом марш!

Коле ничего не оставалось делать. Вот он и сделал: «Кругом и шагом марш!».

… Недобежкин вызвал к себе Петра Ивановича, а Сидоров снова остался в кабинете «за старшего». Едва Серёгин переступил порог просторного кабинета начальника — тот скользнул к двери и повернул ключ в замке. Это означало только одно: у Недобежкина есть что-то по засекреченному тридцать седьмому делу. На этот раз разговор зашёл о Гопникове, и Серёгин даже удивился, почему именно о нём.

— Серёгин, расскажите мне всё, что вы узнали о Гопникове в Верхних Лягушах, — потребовал от Серёгина Недобежкин и снова улёгся животом на стол.

Пётр Иванович рассказал, что Гопников умер три года назад, но не просто умер, а исчез, и когда его хоронили, то закопали просто пустой гр…

— Да?? — подпрыгнул Недобежкин, не дав Петру Ивановичу договорить.

— Ага, — кивнул Серёгин.

— Вот что, — решил Недобежкин, не слезая со своего стола и сдвигая письменный набор с часами всё дальше к краю. — Переберите ещё раз все документы, которые вы привезли из деревни Верхние Лягуши… Или, нет, — Недобежкин, наконец-то, слез со стола и закрепился у себя в кресле. — Принесите их сюда, мы вместе их разберём. И приведите Сидорова, пускай расскажет мне подробно, что именно он видел в подвале Гопниковского дома. У меня есть подозрения, что этот Гопников не умер, а только подстроил свою смерть.

— Есть, — ответил Пётр Иванович и отправился к себе в кабинет за документами из деревни Верхние Лягуши.

Сидоров как обычно скучал, сидя за столом. Вот только про футбол он больше не читал: боялся, а вдруг… Пётр Иванович открыл свой сверхпрочный сейф, запустил туда руку… На той полке, куда он водворил секретные документы «Кашалотовой креветки», ничего не оказалось. Серёгин обомлел и уселся прямо на пол.

— Саня… — прошептал Пётр Иванович, и напуганный Сидоров перегнувшись через стол, осведомился:

— Аы?

— Документы Гопникова исчезли… — пробормотал Серёгин, чувствуя, как медленно, но верно вылетает в астрал. «Результат эксперимента „Густые облака“ вырвался на свободу…». И попал-таки, в РОВД! Гопников не умер, а только подстроил свою смерть и теперь!..

Узнав о фантастической пропаже Недобежкин не ругался, а только развёл руками.

— Я не знаю, что с ним делать и как его остановить, — сокрушённо промямлил он. — Мы с вами — в полном супе…

 

Глава 14. Грязная работа

Николай Светленко сидел в засаде. Наблюдал за Харитоновым. Он уже знал, что каждые два часа Игорь Авенирович выходит в подъезд покурить. Накануне Коля видел склад, который ему предстояло посетить. Там оказалась бронированная дверь и хитрющий замок. Чтобы этот замок открылся, специальный сканер должен был считать рисунок ладони. До приезда Артеррана оставалась шесть дней, а до сделки по продаже документов какому-то Мэлмэну — два дня. У Коли была в запасе только одна ночь. Вот, дверь харитоновской квартиры хлопнула: хозяин вышел. Коля с ловкостью кошки перебрался с общего балкона на подоконник нужной квартиры. Через открытое окно он попал на кухню. Поморщился, узрев жуткий кавардак и унюхав запах горелой яичницы (последняя красовалась тут же, на сковороде, так и не снятая с плиты…) Коля извлёк из кармана микрокамеру в непромокаемой капсуле и всунул её в гусак. Когда Харитонов решит помыть руки, камера снимет его ладони. Убедившись, что камера не вывалится, когда польётся вода, Коля тем же путём, через окно, вернулся на общий балкон. Харитонов ещё был в подъезде. Он заругался с какой-то своей толстенной, под центнер, соседкой. Наконец, выплюнув краткое бранное слово, соседка юркнула к себе. А Харитонов, буркнув на ходу:

— У, бочка на спичках! — уполз в свой гадюшник.

Коля терпеливо ждал. Отсюда, с балкона, будет отлично слышно, когда Харитонов откроет воду. Но он не спешил мыть руки. Коля даже засомневался, моет ли вообще этот свинтус руки. Время тянулось медленно, словно густое повидло. Было невыносимо скучно от безделья. Главное, даже МР-3-плеер не послушать — можно было проворонить нужный момент. Коля не хотел проворонить: замёрз уже на этом дурацком балконе на сквозняке. Закутавшись в куртку, он сидел так, чтобы его не было видно ни с улицы, ни из окон. Но вот, кажется… Харитонов на кухне! Коля весь превратился в слух. Ходит… Стучит чем-то… Открывает воду! Плещется! Кажется, посуду моет… Моет всё-таки, не совсем засвинел! Коля ликовал: план срабатывает! Харитонов выключил воду и ушёл из кухни. Коля подождал, когда тот снова пойдёт курить, а потом забрал из гусака свою камеру, спустился во двор и был таков.

Уже в своём гараже, просматривая отснятое «кино», Коля обдумывал план проникновения на склад. Ночью он подъедет на мотоцикле замаскированный… Для Коли это — раз плюнуть. Только бы попался удачный снимок руки. Коля глянул на экран. Там ещё продолжалась противная сценка соскабливания со сковородки горелой яичницы. Эй, да он прямо в сток её заталкивает! Фу! Коля отвернулся. Но надо было смотреть дальше. К счастью, сковорода и яичница вскоре исчезли. Появились пухлые руки. Есть! Коля остановил просмотр и вывел «руки» на печать.

 

Глава 15. Операция «Б»

Фёдор Поликарпович Мезенцев снова ругался с начальником охраны по поводу обязанностей по кормлению рыб арапайм, что обосновались у них в вестибюле.

— Я больше не желаю заниматься вашими динозаврами, и поэтому я увольняюсь! — поставил точку в споре коренастый начальник охраны по фамилии Лобода и шваркнул на стол Мезенцева заявление об уходе.

— Пока вам не найдётся замена — вы обязаны будете отработать месяц! — жёлчно напомнил Федор Поликарпович, комкая заявление в кулачке. — И вам придётся заниматься, как вы сказали — «динозаврами», которые, кстати, называются АРАПАЙМЫ!

— Ух! — фыркнул плечистый и дубоватый Лобода и, совершив разворот, потащился к новой двери.

Мезенцев остался доволен тем, что снова переупрямил уставшего от «динозавров» Лободу, а хотя — от этих «динозавров» кто угодно устанет. Бюджет филиала уже устал — попробуй, закупи каждый день по три целых коровы! Внезапно радиотелефон, что покоился на столе Мезенцева около монитора компьютера, издал трель, испугав погрузившегося в дремоту Федора Поликарповича. Мезенцев вздрогнул и взял трубку.

— Мезенцев слушает, — пробормотал он.

— Господин Росси распорядился, — сухо заявила телефонная трубка. — Начинать операцию «Б».

— Да, да, слушаюсь, — залепетал Мезенцев, едва удерживая трубку дрожащей рукой. — А сроки?

— Начинайте прямо сейчас! — отрезал кто-то, кто был там, на другом конце. — Немедленно, и как можно быстрее!

— Да, да, разумеется, — промямлил Федор Поликарпович, и вместо «до свидания», услышал гудки.

Мезенцев положил трубку и вызвал своего секретаря по фамилии Сомов. Когда же щупленький и лысый Сомов явился, аккуратно прикрыв за собой дверь, Федор Поликарпович передал ему пухлый бумажный пакет и сказал:

— Отправьте по указанному адресу.

— Слушаюсь, — кивнул Сомов и исчез в коридоре.

Проделав всё это, подождав, пока шаги Сомова затихнут, Федор Поликарпович снова снял телефонную трубку и позвонил капитану танкера «Андрей Кочанов».

— Сергей Борисович, — авторитетно распорядился Федор Поликарпович. — Поступил сигнал к началу операции «Б». Все необходимые вам документы и материалы высланы. При получении известите меня и отправляйтесь в путь!

— Есть! — по-военному отчеканил Сергей Борисович, и после этого Мезенцев дал отбой.

Поработав «до седьмого пота», Федор Поликарпович решил минуточку передохнуть и на лифте спустился в вестибюль. В вестибюле ничего интересного не было, разве что просторнее и воздух посвежее. На гигантский аквариум в углу Мезенцев старался не смотреть: рыбы арапаймы завтракали, объедая очередную целую корову. А это было зрелищем не из приятных — по крайней мере, Федору Поликарповичу не нравилось.

Забившись в комнату охраны, Лобода сетовал в мобильный телефон на обязанность кормить «динозавров». «Ну, сетуй, сетуй, — усмехнулся про себя Мезенцев, подслушав этот разговор. — Всё равно я тебе расчёт не дам, и ты будешь их до самой пенсии кормить! А если я удачно проверну операцию „Б“, то мне обломится должность в Америке!».

 

Глава 16. Поиски Гопникова

После таинственного исчезновения документов «Кашалотовой креветки» Недобежкин загорелся желанием попасть в Верхние Лягуши и собственноручно отыскать следы исчезнувшего Гопникова. Но к поездке в «чёртову» деревеньку нужно было хорошо подготовиться, чтобы не попасть впросак, как Серёгин. Придя на очередную секретную встречу со Смирнянским, Недобежкин не стал слушать его россказни про «сверхчеловеков», а сразу же потребовал:

— Дай мне телефон Ежонкова!

— Ты спятил! — перепугался Смирнянский. — Это невозможно…

— Тебе всё невозможно! — перебил Недобежкин. — Мне надо поговорить с Ежонковым с глазу на глаз, потому что я собираюсь поехать в Верхние Лягуши.

— Чего ты там забыл? — прошептал Смирнянский, отодвигаясь от Недобежкина подальше, в глубь портика. — Неужели забыл про вездеход в ихней конторе?? Они до сих пор там лазают, а значит — «Наташенька» работает. Если ты сунешься туда — то исчезнешь с концами и капут тебе будет, ферштейн?

— Чего ты заладил: «Капут, капут…»? — фыркнул Недобежкин. — У меня в отделении дела воруют, и сотрудники мои со «звериной порчей» сидят. Один ржёт, как ненормальный, а второй крякает да малюет рожи всякие! И какой я после этого начальник, если разобраться не могу?? Раз уж попался мне этот Гопников, то я его и найду!

— Закрывай ты всё это дело! — посоветовал Смирнянский. — А то пропадёшь ни за грош, как Синицын пропал.

— Ты — трус, — заключил Недобежкин. — Либо ты даёшь мне телефон Ежонкова, либо я сам его найду!

— Ладно, уломал, — уступил Смирнянский. — Только телефон я тебе не дам, ты холерик и наломаешь дров. Я устрою вам встречу вот здесь, где мы с тобой сейчас сидим.

— А когда то будет? — протянул нетерпеливый Недобежкин. — Мне в Лягуши в эти на этой неделе попасть надо, а не до морковкиного дня тянуть!

— Я тебе отзвонюсь, только ты не ори! — пообещал Смирнянский, приложив к губам палец и призывая к тишине. — Завтра-поселазвтра будет тебе Ежонков.

Пётр Иванович вместе с Вавёркиным пытались разговорить «секретного узника» тринадцатой камеры Гоху. Опутанный проводами и покрытый присосками, Гоха сидел на нарах, а сознание его путешествовало дорогами Будды. Серёгину показалось, что «врач-оккультист» действительно продвинулся вперёд на почве исследования выборочного гипноза. Введенный в транс Гоха больше не бодался и не разговаривал по-козьи. На этот раз «секретный узник» вёл себя относительно спокойно и гнусаво, в нос, бормотал:

— Гогр… Гогр… Гогр…

— Что такое «Гогр»? — медленно и расстановкой спросил у него Серёгин.

— Го-го, — пробормотал в ответ Гоха. — Гогр… это… Гогр…

— Так, сейчас настроим кое-что, — это Вавёркин возился со своими вычислительными машинами — теперь у него было два ноутбука, соединённых в беспроводную сеть.

— Гоооо, — протянул Гоха. — Гогр… Го-го… Гоп…

И тут «секретный узник» замолк. На экранах обоих ноутбуков Вавёркина мелькнуло окошечко «Error», а Гоха помолчал-помолчал и выдал:

— Ме-е-е-е!

— Чёрт! — вскипел Вавёркин, не в силах включить отрубившиеся компьютеры. — Чего ему ещё??

Однако Пётр Иванович остался доволен и этим — Гоха сказал «Гоп». Уж не Гопникова ли он имел в виду? Когда Серёгин рассказал об этом «откровении» «секретного узника» Недобежкину, начальник безоговорочно постановил:

— Серёгин, установите личность этого «артиста». И готовьтесь — не позже четверга мы с вами опять поедем в Верхние Лягуши.

Пётр Иванович был не против снова поехать в Верхние Лягуши, ведь они с Сидоровым узнали далеко не всё, что могли бы узнать. Но вот, как установить личность Гохи? Открыть его забитые «звериной порчей» мозги мог только гипнотизёр Вавёркин, однако и у него пока не получалось победить выборочный гипноз.

За то время, пока Вавёркин жил в Донецке и работал с «испорченными» «бандой Тени», он потерял пятнадцать килограммов веса и вместе с ними утратил облик круглощёкого колобочка. Вместо этого он походил сейчас на человека, замученного непосильной умственной работой, и под глазами «врача-оккультиста» залегли сизые тени недосыпа.

Вавёркин уже в который раз перенастроил свою «технику на грани фантастики» после очередного «Error-а» и снова несгибаемо полз в тринадцатую камеру — спасать Гоху. Раньше протоколы допросов «зачарованных» составлял Муравьёв — писал в бланках «Бе» да «Ме». Но теперь, когда Недобежкин исключил из секретного расследования Муравьёва — за допросом «попорченных» приходилось наблюдать Серёгину.

Вот и за Гохой теперь тоже наблюдал Пётр Иванович. Серёгин сидел в его тринадцатой камере и дожидался, пока Вавёркин закончит подготовку «подопытного» к психодиализу.

— Готово! — наконец-то заявил довольный своей работой Вавёркин, а Пётр Иванович отметил, что «врач-оккультист» готовил «пациента» сорок пять минут.

— Наконец-то, — проворчал Пётр Иванович, а Гоха сидел и повторял своё любимое слово «Гогр».

— Процитируйте, пожалуйста, первый параграф вашего учебника биологии за седьмой класс! — стальным голосом потребовал закалившийся «в боях» Вавёркин от «заколдованного» Гохи.

— Параграф первый, — бесстрастно, как репродуктор, начал Гоха. — «Общие сведения о животном мире». Мир животных и его значение в природе. Животные населяют весь земной шар: сушу, пресноводные водоемы, моря и океаны. Все, что окружает животных в том месте, где они живут, называют средой обитания. Различают три основные среды обитания: водную, наземно-воздушную и почвенную. Соответственно и условия существования в них различаются. Те условия, которые оказывают влияние на животных, называют факторами среды. Различают факторы неживой и живой природы, а также те, которые возникают в результате деятельности человека…

— Стоп! — прервал сей дословный пересказ Вавёркин.

— Ну, хоть не «Гогр», — вздохнул Серёгин. — И, — внезапно оживился он. — Это — учебник Козлова, ещё я по нему учился. Учебник Козлова отменили в девяносто шестом году… Впрочем, это ничего не говорит: он переиздавался 21 раз…

Пётр Иванович вздохнул и занял место на стуле, дожидаясь, пока Вавёркин добьётся от Гохи чего-нибудь ещё.

— Так, результат уже есть! — радовался в свою очередь «врач-оккультист». — Сейчас перейдём ко второму этапу.

Гоха сидел и молчал, закрыв глазки, игнорируя всё, что происходит вокруг него. Вавёркин же нащёлкал что-то на своём ноутбуке и снова обратился к Гохе:

— Ваш год рождения?

— Две тысячи восьмой! — серьёзно изрёк Гоха, заставив Петра Ивановича прыснуть в кулак.

— Так, нам один годик, — заметил Серёгин, подавляя смех.

Вавёркин воспринял вырвавшийся у Серёгина смешок на свой счёт и едко процедил:

— Ну, сейчас мы ещё посмотрим… Ваши родители? — напёр он на сомнамбуличного Гоху.

— Го-го, — прогнусавил Гоха. — Го… Го… Гогр… Гогр…

— Рр! — раздражённо рыкнул Вавёркин, едва не выплюнув слово «чёрт». — Так, сейчас «верхним» способом попробуем, — сказал он сам себе и опять начал набивать некую программу.

Серёгин при всём при этом откровенно скучал, но делать было нечего: приходилось терпеливо ждать, пока «врач-оккультист» наколдует.

— Так! — воскликнул Вавёркин, вырвав Серёгина из мира рассуждений. — Начинаем заново. Как вас зовут? — вопросил он у Гохи.

— Го… Гр… Гр… Гр… — таков был Гохин ответ.

— Чёрт! — позволил себе чертыхнуться Вавёркин. — Та-ак, сейчас сделаем вот что… Кто вас побил? — «врач-оккультист» задал вопрос, неожиданный даже для Серёгина.

— Ы-ы-ы! — взвыл Гоха, словно его стукнули по голове. — Го… Го… Го… Гоп! Гоп! Гоп! ГОПНИКОВ… — выдал вдруг «секретный узник», а потом — опять отрубился и испустил дикое:

— Ме-е-е-е!

Вавёркин обиделся и снова начал клацать компьютером, а Пётр Иванович ушёл — надо было доложить Недобежкину о том, что «секретный узник» назвал фамилию Гопникова.

 

Глава 17. Ежонков

Ежонков служил в СБУ, а по образованию был психиатром. Ежонков работал профайлером, то есть, составлял психологический портрет опасных преступников. Когда Недобежкин и Смирнянский впервые столкнулись с «ничьей тенью», Ежонков включился в расследование и тоже пытался раскрыть её тайну. Ежонкова не выгнали из СБУ только потому что Недобежкин и Смирнянский не сказали ни слова о том, что он вместе с ними разыскивал документы с базы «Наташенька». Не так давно Ежонков увлёкся проблемой выборочного гипноза. На свой страх и риск Ежонков решился помогать Смирнянскому и подбрасывал ему то, что откопал в секретном архиве, доступа в который он не имел.

Ежонков общался со Смирнянским только через Интернет, а когда Смирнянский предложил ему приехать к недостроенному корпусу Автодорожного института — перепугался ни на шутку и тут же заподозрил ловушку.

— Ты решил меня сдать? — спросил в электронном письме Ежонков.

— Нет, — поспешил оправдаться Смирнянский. — Недобежкин решил в Верхние Лягуши поехать и хочет поболтать с тобой с глазу на глаз.

— Обо мне кто-нибудь ещё знает? — осведомился Ежонков.

— Нет, — написал ему Смирнянский.

Ежонков согласился «вылезти из раковины» и приехал к недостроенному корпусу Автодорожного института утром в четверг. Общественным транспортом вроде трамвая Ежонков не пользовался, а ездил на старом и шумном мопеде. Решившись на вылазку, Ежонков замаскировался: натянул куртку, которая покоилась у него в шкафу со времён Горбачёва и такую же фуражку. Ещё — он наклеил фальшивую пегую бороду и специально извалялся в пыли, чтобы походить на бомжа. Приехав на место, Ежонков тщательно замаскировал мопед в кустах, взял водочную бутылку, наполненную обычной водой и начал осторожно продираться сквозь кусты.

— Э, чувак, цигарку не надыбаешь? — этот грубый, сиплый и пропитой голос сорвался откуда-то сверху и заставил Ежонкова застопориться и мгновенно обернуться. Он уже занёс кулак, чтобы засадить его в лицо тому, кто подкараулил его здесь и решил поймать…

— Э, братела, я к тебе, как к другану… — перед Ежонковым всего лишь съёжился настоящий бомж.

— Я… не курю… — пробормотал Ежонков и поспешил скрыться в кустах.

В кустах мерещилась какая-то погоня, Ежонков замирал при каждом шорохе, хотя шелестели только листья да его неуклюжие ноги. Насилу достиг он недостроенного корпуса, протиснулся в дыру в заборе и забился подальше, в темноту готического портика.

Недобежкин и Смирнянский пришли минут через десять, но трясущемуся от страха Ежонкову показалось, что он просидел в этом сыром портике часа три.

— Ну, наконец-то! — обрадовался Ежонков, когда два его товарища забрались к нему под крышу портика.

— Спасибо, что пришёл! — шутливо поблагодарил Ежонкова Недобежкин и хлопнул его по плечу.

— Меня тут, между прочим, чуть не убили! — фыркнул Ежонков.

— Ну, да, мы его видели, — хихикнул Смирнянский. — Перепугал мужика до чёртиков — когда мы прошли мимо него — он креститься начал!

— Ладно, пошутили и хватит, — серьёзно перебил Смирнянского Недобежкин и уселся на верхнюю ступеньку высокого крыльца. — Я нашёл человека, который знает Гопникова. Только у него выборочный гипноз.

— Ну и что? — не понял Ежонков, на всякий случай не вылезая из темноты под солнечный свет.

— Ты должен будешь посмотреть на него и попытаться избавить от гипноза, — объяснил Недобежкин. — И вылези ты оттуда! Забился — я даже не слышу, что ты варнякаешь!

— Меня заметят! — отказался Ежонков. — И, вообще, я тут головой рискую, а вы только ржёте! А насчет твоего «человека», — он придвинулся-таки ближе к Недобежкину и громко, с присвистом зашипел ему на ухо:

— Привези его сегодня ко мне в сарай, и я с ним поговорю, идёт? Часиков в шесть подгонишь?

— Идёт, — согласился Недобежкин, размышляя над тем, как бы ему лучше перевезти Гоху, чтобы никто не увидел его. — Только смотри, там тяжёлый случай — человечек не помнит даже, как его зовут, а твердит какой-то «Гогр».

— «Гогр»? — удивился Ежонков, подавляя смешок.

— Ага, — подтвердил Недобежкин. — Уже все уши пробил «Гогром» этим.

— Ну что ж поделаешь? — добродушно вздохнул Ежонков. — Для друзей на всё согласен. Попытаюсь спасти вашего человечка от «Гогра».

 

Глава 18. «Гогр»

Пётр Иванович пытался установить личность Гохи таким образом: разослал его фотографию по всем отделениям милиции и приёмникам распределителям для бродяг — авось попадался? Сидоров тем временем уже в который раз пытался выяснить, не заходил ли в отделение кто-нибудь посторонний, кто мог бы отомкнуть сейф Серёгина и похитить документы. Однако наличие грозного стража роботурникета, который никого не пропускал без карточки, исключало такую возможность — поэтому Сидоров быстро бросил бесполезный поиск. Из-за стены доносилось невменяемое ржание — Ваверкин снова и снова работал с Соколовым.

Часов в пять вечера в кабинет зашёл Недобежкин. Замкнув дверь на замок, как он обычно делал, заводя разговор о тридцать седьмом деле, начальник сел на стул для посетителей — на тот, просиженный до дырки и принялся шептать:

— Ребята, сейчас собираетесь, выводите через чёрный ход Гоху и сажаете в машину, которая будет ждать на заднем дворе. Кажется, мы узнаем, что такое «Гогр».

Сказав это, Недобежкин тенью выскользнул в коридор и исчез.

— Ну что, Саня, собирайся, — сказал Пётр Иванович Сидорову. — Приказ есть приказ.

Пётр Иванович натянул пиджак, а Сидоров запрятал подальше в стол журнал «Футбольное обозрение». Вдвоём они вышли из кабинета и отправились в изолятор за Гохой.

Гоха спал. Сидоров растолкал его и предупредил:

— Не ори!

Гоха не послушался и шумно взвизгнул:

— Не мочи!

— Цыц! — цыкнул Сидоров. — На выход, Гоха!

Гоха так не хотел садиться в машину, что пришлось его мягко и безболезненно оглушить и занести в салон на руках. Недобежкин уже сидел за рулём и, как только Гоха был втащен и положен на сиденье — завёл мотор. Сидоров втиснулся рядом с Гохой, а Серёгин уселся впереди возле водителя. Недобежкин аккуратно вывел свою машину с заднего двора РОВД на улицу Овнатаняна и поехал в сторону Макеевки.

Ежонков проживал в Макеевке в частном секторе, хотя, скорее всего, это было у него не жилище, а явка. Посреди просторного, но покрытого сорняками двора торчала одноэтажная лачужка зелёного цвета с низенькими пыльными окошками. За лачужкой торчала ещё одна постройка — некрашеная и серая — наверное, это и был сарай. Ежонков уже ждал Недобежкина во дворе и отвалил в стороны тяжёлые деревянные ворота, пропуская его машину.

— Кого ты ещё сюда привёз?? — ужаснулся Ежонков, заметив, что вместе с Недобежкиным из машины вылезло ещё двое незнакомых гостей.

— Ты не дрейфь, — хохотнул над ним Недобежкин. — Это со мной.

— Я вижу, что с тобой! — буркнул Ежонков. — Только вот сдадут они меня…

Серёгин не ошибся: постройка за домиком Ежонкова оказалась действительно сараем. Туда-то и потащили пришедшего в себя и ноющего Гоху. Гоха пытался вырваться и махал руками, как мельница. Из-за этого пришлось на время заковать его в наручники, но Гоха всё-таки успел заехать Сидорову в нос.

— Давай, садись! — пыхтел Недобежкин, усаживая вырывающегося Гоху на старую бочку в сарае Ежонкова.

— Может быть, ему ещё раз задвинуть? — предложил Сидоров.

— Нет, нет! — запротестовал Ежонков. — Если вы оглушите его — я не смогу с ним работать.

Оглушать Гоху не стали — зато Недобежкин связал его верёвкой.

— Можно начинать? — осведомился Ежонков, заглянув в сарай.

Гоха был связан по рукам и ногам и водворён на бочку. Он слабо сопротивлялся, мычал и иногда выговаривал слово «Гогр».

— Начинай, — разрешил Ежонкову Недобежкин. — Сидоров, включи диктофон.

Сидоров достал свой мобильник и включил его на режим диктофона. Ежонков подошёл к «подопытному» Гохе. У Ежонкова не было ни компьютера, ни присосок, а только какая-то штучка, привязанная на чёрный тонкий шнурок. Когда Ежонков поднёс её поближе, Пётр Иванович увидел, что это — обыкновенная железная гайка. Ежонков начал качать гайкой у носа Гохи, и Гоха, наблюдая за таким своеобразным «маятником» постепенно умолк и погрузился в сон.

— Так, он усыплён, — довольно заключил Ежонков и запрятал свою гайку на верёвочке во внутренний карман неновой куртки. — Теперь попытаемся открыть его мозги.

— Психодиализ? — поинтересовался Пётр Иванович.

— Неа, — покачал головой Ежонков. — Психодиализ тут не покатит. Психодиализ — это слишком легко и просто…

Гоха сидел на бочке, покачиваясь, словно водоросль в морской воде. Серёгин убрал верёвку — усыплённый, Гоха больше не вырывался.

— Так, все отойдите подальше, к стеночке! — заявил Ежонков, отгоняя Недобежкина, Серёгина и Сидорова подальше от Гохи. — Я начинаю.

Ежонков подошёл к Гохе вплотную, заглянул в его полуприкрытые отупевшие глазки и принялся гнусить:

— Гогр… Гогр…

Ежонков старался повторить интонацию Гохи и вскоре «запел» с ним в унисон.

— Гогр… Гогр… Гогр…

Пётр Иванович пожал плечами: кажется, у этого сумасшедшего Ежонкова получится не больше, чем у «техномена» Вавёркина.

— Го-го… — Гоха начал выходить из «дуэта» с Ежонковым и «петь» своё. — Го-го… Гоп! Гоп! Гогр… это «Джи Оу Джи Ар», Вашингтон… «Джи Оу Джи Ар»…

— Говорит… — прошептал Сидоров.

Серёгин молчал и во все глаза наблюдал за Гохой и гипнотизёром Ежонковым. Да, этот Ежонков кажется, знает толк в выборочном гипнозе — и куда лучше, чем «киевский колдун» Ваверкин!

— «Джи Оу Джи Ар», — твердил Гоха.

— Расшифруйте! — потребовал от него Ежонков. — Что такое «Джи Оу Джи Ар»?

Гоха дёрнулся на бочке, мукнул что-то неразборчивое, выплюнул пару раз: «Гоп! Гоп!», а потом — его «Запёрло», как говорил Вавёркин. Гоха вылупил вмиг отупевшие глазки и сказал то, что говорят обычно козы:

— Ме-е-е-е!

— Ну, вот Ежонков, видишь, «звериная порча», — проворчал Недобежкин, наблюдая за тем, как Гоха соскакивает с бочки и принимается сосредоточенно бодать стенку.

— Вижу, — буркнул Ежонков. — «Звериной порчей» ещё фашистские агенты в сороковых годах страдали…

— Как её снять? — осведомился Недобежкин, оборвав экскурс в историю.

— А никак! — «обнадёжил» Ежонков. — Её может снять только тот, кто сделал. Раз сделал Гопников, то только он и спасёт его. Скажите «спасибо», что я хоть это из него выудил, а то он мог мне сразу «Ме» сказать — и до свидания. Со «звериной порчей» бороться бесполезно…

Гоху вернули в тринадцатую камеру часов в девять вечера, когда на посту был только дежурный. Но у Недобежкина в кармане водилась связка ключей. Одним ключом он отпер дверь пожарного выхода, вторым — отомкнул изолятор, а с помощью третьего — вернул Гоху «домой». Гоха не сопротивлялся и не кричал, потому что Ежонков внушил ему, что он сможет проснуться лишь тогда, когда за ним захлопнут дверь. Вот он и пришёл в себя, когда Недобежкин захлопнул дверь тринадцатой камеры и повернул в замке ключ.

 

Глава 19. Недобежкин и Верхние Лягуши

«Джи Оу Джи Ар», — написал Недобежкину в электронном письме Смирнянский. — Это не просто «Гогр», это GOGR, то есть «The General Office of the Genetic Research». А если «по-нормальному», для тех, кто английский только в школе учил — «Генеральное Управление Генетических Исследований», которое находится в Вашингтоне. Твой Гоха знает даже больше, чем мы предполагаем. И я советую тебе забыть об этом и не соваться в «Вашингтон».

«А ну тебя!» — ответил Недобежкин и занялся сбором экспедиции в деревню Верхние Лягуши.

Для этой цели Недобежкин даже нашёл микроавтобус «Газель» со спутниковым GPS-навигатором и электронную карту подземных пустот под Донецком и Донецкой областью.

Экспедиция Недобежкина состояла из четырёх человек: самого Недобежкина, Серёгина, Сидорова и Ежонкова. Ежонков от природы был робок, но любопытен, и из любопытства согласился поехать в Верхние Лягуши.

Недобежкин назначил время сбора: в субботу в шесть утра возле отделения — до того, как отделение откроется. Погода выдалась на славу: тёплое солнышко быстренько разогнало утренний туман и высушило вчерашние прохладные лужи. Первым приехал Недобежкин — на «Газели», потом — подтянулся на мопеде Ежонков.

— Спрячь мопед! — сказал ему Недобежкин.

— Где? — удивился Ежонков, оглядывая открытый «всем ветрам» двор Калининского РОВД, украшенный аккуратными клумбочками в стиле альпийской горки.

— Чёрт… — пробормотал Недобежкин, раздумывая, куда бы ему деть шумный мопед Ежонкова. — Придётся погрузить на крышу и тащить с собой, — наконец решил он.

Пётр Иванович дома кормил Барсика, а престарелому капризному коту всё не нравилась предложенная еда. Он путался под ногами, плаксиво и гундосо мяукал и выпрашивал непонятно чего. Наконец, Серёгин рассердился на сего «гурмана», который не хочет поедать мойву, а требует устриц, и ушёл.

Пётр Иванович подошёл к месту сбора как раз в тот момент, когда Недобежкин и неуклюжий толстенький Ежонков запихивали достаточно тяжёлый мопед на крышу «Газели». Мопед скользил, вырывался из рук и норовил свалиться. Недобежкин ругал Ежонкова:

— Чёрт тебя дёрнул притащить этот драндулет!

— А ты думал, что я из Макеевки на автобусе попрусь?? На маршрутку у меня денег нет — она три гривны стоит…

Оба уже покраснели, как раки от неудобной и тяжёлой работы, взмокли и поцарапали дверцу «Газели».

— А ну, Серёгин, помоги-и, — закряхтел Недобежкин, заметив, что подходит Пётр Иванович.

Пётр Иванович удивился, но всё же включился в работу и помог затащить мопед на крышу и укрепить его там. Часы показывали пять минут седьмого, ждали только Сидорова.

Сидоров опоздал, хоть и жил через дорогу от отделения. Сержант проспал, потому что вчера лёг спать часа в три ночи. Причина была проста до банальности — футбольный матч, финал чемпионата Украины.

— Приполз… — буркнул Недобежкин, заметив, как Сидоров тащит на себе огромный походный рюкзак.

Недобежкин решил ехать сначала не в Верхние Лягуши, а в Красное, к полковнику Соболеву.

Два с половиной часа езды укачали и озлобили. Всем надоела попсовая музычка, которую предлагали радиостанции и опостылел унылый сельхозландшафт за окном: поле — полоска деревьев — поле. Сидоров заснул, Ежонков щёлкал кнопками ноутбука, а Серёгин — просто смотрел в окно на сельхозландшафт и размышлял о Гопникове и устрашающем результате эксперимента «Густые облака», которому удалось вырваться на волю.

Полковник Соболев был в недоумении, когда к нему пожаловали без записи.

— Я не уполномочен отвечать ни на какие вопросы! — отрубил он, когда Недобежкин поинтересовался, почему нет милиции в деревне Верхние Лягуши.

«Что-то с ним не так», — решил Пётр Иванович, наблюдая за тем, как Соболев отказывается от разговора и убегает к себе.

— Даже когда я в первый раз к нему приезжал, он вёл себя не так, — заметил Серёгин, вынужденный остановиться перед захлопнувшейся дверью кабинета начальника Краснянского РОВД.

Краснянское РОВД помещалось в старинном довоенном доме, под крышей которого толстым коричневым слоем прилепились гнёзда ласточек. Внутри было холодно и сыровато из-за толстенных стен, однако — светло, потому что окна мылись исправно. Вот, даже сейчас — знакомый Серёгину Хомякович пыхтел на стремянке и протирал газеткой оконное стекло.

— Здорово, Хомяк! — окликнул его Сидоров. — Как жизнь?

Хомякович ответил не сразу. Для начала он спустился со стремянки, потом подошёл поближе к Сидорову и шепнул так, словно бы не хотел, чтобы его услышали из кабинета Соболева:

— Что-то малаша какая-то у нас затеялась. Вчера к Соболеву тип один пришёл — я таких и не видел никогда. Кошко проводил его к Соболеву, а я в подсобку спрятался и наблюдаю. Этот тип мне ух! — как не понравился. Он с Соболевым поболтал — и на выход. А я потом у Кошко спрашиваю, что за чувак такой пришёл, а он мне: «Какой чувак?». И тогда я вообще, в осадок выпал.

— Будем принимать крайние меры, — внезапно постановил нерешительный Ежонков, вынимая из внутреннего кармана своей курточки времён Горбачева удостоверение СБУ.

— Куда? — только успел пискнуть Недобежкин. — Не…

Ежонков увереннейшим шагом проследовал к добротной дубовой двери кабинета Соболева и громко постучался в неё своим небольшим кулачком. За дверью висела тишина — кажется, Соболев затаился и делает вид, что испарился.

— СБУ! — громогласно сообщил Ежонков, вызвав в кабинете Соболева шумное шевеление. — Вы обязаны открыть!

«Метод Ежонкова» сработал на славу: Соболев отвалил дверь так тяжело, словно бы она весила тонну и явил из-за неё своё усталое и какое-то измученное лицо.

— Чего вам? — не спросил, а простонал он, повиснув на дверной ручке.

— Нам бы хотелось поговорить с вами про Верхние Лягуши и узнать, почему туда до сих пор не прислали участкового, — железным тоном потребовал Недобежкин, вдвигаясь в небогатый кабинет начальника Краснянского РОВД.

Соболев отполз в сторонку, впуская посетившую его «делегацию». За дверью остался один только Сидоров — он хотел вместе с Хомяковичем увидеть Кошко и поговорить с ним про «типа».

— Ух и вспушат меня за это «СБУ»! — пробормотал Ежонков, прикрывая за собою дверь.

— Чёрт у них там, в Лягушах в этих, понимаете?! — взвыл Соболев так, словно не ел три дня.

— Чёрт? Вы полковник милиции, — напомнил Недобежкин, присев на стул для посетителей. — Какой может быть чёрт?

Соболев выглядел так, словно бы последнюю неделю занимался исключительно тем, что по десять часов в сутки укладывал рельсы. Он сидел за своим письменным столом цвета «орех», ссутулившись и смотрел не на собеседника, а в пол, или на свои ботинки и гундося, как тот Гоха или бомж Грибок, твердил:

— Чёрт… В Верхних Лягушах завёлся чёрт…

— Пора «лечить», — определил Ежонков. — Начинать? — осведомился он у Недобежкина и полез, было к себе в карман за гайкой на верёвочке.

Но Недобежкин шепнул ему:

— Цыц!

А раскисшему Соболеву сказал:

— До свидания, — и широкими шагами последовал к выходу.

Серёгин понял, что это — хитрый ход, чтобы, отвлечь пока внимание «чёрта» — и тоже встал и вышел за Недобежкиным. Ежонков хотел застрять, но был выведен Серёгиным.

Сидоров ждал на улице, а рядом с ним переминался в траве Хомякович.

— Пожалуйста, — запросился Хомякович, когда Недобежкин, Серёгин и Ежонков показались на ступеньках. — Возьмите меня с собой в Лягуши — я должен вам что-то показать…

 

Глава 20. Экспедиция натыкается на черта

Как рассказал по дороге в Верхние Лягуши Хомякович — разбитую «Самару» Серёгина кто-то из развалин Гопниковского дома утащил. По словам того же Хомяковича оказалось, что её привязали тросом к вездеходу, который катается под землёй, и куда-то утянули вместе с Пегасом. Пегаса потом нашли — его побитая голова торчала из зеленеющей воды озера Лазурное. А вот машина Серёгина исчезла без следа.

— Мы обязательно должны слазить в то подземелье, где вы наткнулись на вездеход, — сказал Недобежкин. — Правда, «Газель» наша не годится для езды по пещерам, но мы можем и пешком.

Услышав «программу» Недобежкина, Сидоров поклялся себе соблюдать «правила Сидорова» — очень уж страшно выглядят во тьме подземелий Горящие Глаза. Когда проезжали по узенькому мостику через Лазурное — увидали среди осоки и ряски голову скульптурного Пегаса — да, действительно, торчит. Тот, кто утащил погибшую «Самару», не пожелал приютить крылатого коня и избавился он него путём затопления в озере.

— Где там ваш Чёртов курган? — осведомился Недобежкин у Серёгина, когда «Газель» миновала мостик.

— Во-он там, на севере, — ответил Пётр Иванович и показал пальцем вдаль, туда, где возвышался над деревьями высокий пологий холм.

— Ага, — кивнул Недобежкин и уверенно повернул микроавтобус туда, к кургану Чёрта.

Едва «Газель» отъехала, как из-под моста выцарапался неказистого вида человек низенького роста, в замаранной тельняшке. Посмотрев немого вслед пылящему по бездорожью микроавтобусу и заприметив, куда именно он направился, человек сорвался с места и побежал в ту сторону, где лежали серые руины развалившегося особняка.

Достигнув высокого холма, Недобежкин нажал педаль тормоза, и «Газель» замерла посреди высоких сорных трав, что покрывали здесь всё.

— Ежонков, — распорядился Недобежкин. — Бери свой компьютер, связывайся со спутником, будем сканировать местные пещеры.

Ежонков завозился со своим ноутбуком, а Пётр Иванович повёл Недобежкина туда, где зияла среди травы зловещая чёрная дырка в «подземное царство». Травы запутывали башмаки, словно говорили: «Не идите». Но такие прагматики, как Недобежкин и Серёгин не прислушивались к голосу какой-то травы и вскоре приблизились к дырке. Недобежкин заглянул в неё, отметил, что оттуда тянет сырым промозглым холодом и сказал:

— Нужно лезть… Вы говорите, там начинаются цеха?

— Ага, — кивнул Серёгин. — Наверное, там и был завод «Хозтехник». И ещё — тут подвизается Маргарита Садальская.

— Вот мне ещё ваша Маргарита! — фыркнул себе под нос Недобежкин и крикнул Ежонкову:

— Ты закончил?

Ежонков посеменил поближе и выдал:

— Со спутником нет связи…

— Как это — нет?? — вспылил Недобежкин. — Со спутником всегда должна быть связь — это тебе не «Киевстар»! Дай сюда!

Недобежкин забрал у Ежонкова ноутбук и сам принялся за поиски спутника.

— Чёрт… — проворчал он. — То ли, глушит гадость какая-то…

Недобежкин так и не смог настроить связь и отыскать в космосе спутник.

— Ладно, — Недобежкин сунул ноутбук Ежонкову и поднялся с пня, на котором сидел. — Будем дедовским способом пробираться, раз техника не пашет, — и первым полез в жутковатую холодную пещерку-нору.

Они шли гуськом, и у каждого из них в руке был фонарик. По земляным стенам плясали зловещие тени, а шаги порождали в глубине подземного хода пугающие шорохи. Первым шёл Недобежкин, а замыкающим назначили Серёгина. Сидоров соблюдал «правила Сидорова», Хомякович надоедал разговорами о рыбалке, а Ежонков — молчал. Так они прошли до самой чёрной дыры, в которой гаснут фонарики, куда в прошлый раз скрылся вездеход.

— Спускаемся, — непоколебимо постановил Недобежкин и сделал первый шаг на шершавый металлический пандус, что скрывался в необъятной глубине и вёл в некую тайну.

Сидоров, вполуха слушая россказни неумолкающего Хомяковича про рыбалку и рыбу, почему-то обернулся назад и увидел, что там, за его спиной, сверкают демонические Горящие Глаза…

«Показалось! — решил для себя Сидоров. — Блик от… фона…ри…к…а…». Глаза не исчезли после того, как Сидоров отвёл взгляд в сторону. Чудовище, не мигая, смотрело в самую душу, и его адский взор мигом пробрал до самых костей!

— П… Пётр Иванови-ич, — едва выдавил Сидоров, чувствуя, как его ноги превращаются в холодное желе и подкашиваются сами собой.

На искорёженный ужасом стон Сидорова обернулись все — и Ежонков, и Недобежкин и надоевший своей рыбой дурацкой Хомякович. Горящие Глаза продолжали сверкать дьявольским белым огнём. Кроме того — они приближались, а Сидоров даже видел, как под Глазами вырастают огромнейшие и острые, как бритвы, клыки…

— Чёрт! — пискнул Хомякович и собрался удирать, но Пётр Иванович схватил его за рукав, остановил и предупредил:

— Не беги, потеряешься, — а голос у самого дрожал.

— Руки вверх! — крикнул Недобежкин, выцапав из кобуры пистолет. — Ещё один шаг — и пристрелю!

— Я вас съе-е-ем! — могильным голосом провыл верхнелягушинский чёрт, неумолимо надвигаясь.

Хомякович не выдержал, вырвался из рук Серёгина, разодрав куртку и бросился наутёк неизвестно куда, вглубь пещеры.

— А-а-а-а!!! — раздавался под сводами крик его ужаса. — Меня чёрт заест, зае-ест!!!

Сбежав, Хомякович выронил фонарик. Он откатился и его луч упал на то место, где должен был стоять чудовищный чёрт. Даже Недобежкин застыл, похолодев до кончиков пальцев, когда его взгляду открылось нечеловеческое существо, которое обитало в пещере. Оно было полупрозрачно, и свет фонарика проходил через его невесомое тело и освещал земляную стену. Пётр Иванович тоже достал пистолет, и рука у него тряслась, от чего мушка ходила ходуном. В страхе Недобежкин выпалил в монстра, но все его пули пролетели сквозь него и унеслись в пещерную даль.

— Бежим! — Серёгин дёрнул Недобежкина за рукав. — Его нельзя застрелить!

Все четверо рванули прочь, туда, где был вожделенный выход под «господнее» солнце, что рассеивает адскую нежить. Чудовище гналось за ними и выло, выло…

На бегу Ежонков споткнулся и упал, расквасив себе нос о камень. Спустя секунду он почувствовал, как ледяная рука монстра коснулась его шеи. Верхнелягушинский чёрт схватил Ежонкова за воротник куртки и рывком поднял на ноги, стукнув затылком о стенку пещеры. Земля со стенки осыпалась на голову Ежонкову, и тут же бедняга увидел возле своего лица чудовищные глаза и почувствовал ледяное дыхание.

— Я же сказал, что я тебя съем, — змеёй прошипело чудище.

Ежонков заверещал, зажмурившись, отбиваясь от адского исчадья обеими руками. Его кулаки натыкались на непреодолимую твёрдую преграду. Нет, это не человеческое тело, это…

— Ежонков! — это Недобежкин обернулся на крик товарища и увидел, что он в плену у чудища.

— Надо спасти его! — решил Пётр Иванович и рванул назад, на помощь Ежонкову.

— Нет, пожалуйста, не надо! — вопил Сидоров и дёргал за куртку Недобежкина, который тоже собрался спасать Ежонкова. — Бежи-им!

На бегу Серёгин выстрелил, хотя и знал, что не застрелит, так хоть выиграет секунду для Ежонкова. Чудище на миг обернулось, а потом швырнуло пленного Ежонкова на Петра Ивановича, сшибив его с ног и опрокинув на сырой земляной пол. Фонарик Серёгина отлетел в сторону и разбился, монстр расхохотался и снова завыл:

— Я — чёр-р-рт, и вас съе-ем!!

— Вставайте! — это подоспел Недобежкин, схватил Серёгина под мышки.

Насилу они поднялись и поспешили прочь из чёртовой пещеры, увлекая за собой застопорившегося в ужасе Сидорова. Едва «ловцы чертей» выцарапались из подземелья наружу, пронеслись бегом по высоким сорнякам и забились в «Газель». Впервые в жизни испугавшийся Недобежкин сейчас думал лишь о том, как бы побыстрее уехать. Дрожащей рукой повернул он ключ зажигания и «Газель», взревев мотором, рванула прочь.

 

Глава 21. Коварство Верхних Лягуш

Из-под моста через озеро Лазурное вылез кургузенький толстячок и, отбежав подальше, запрятался за огромный раскидистый дуб. В пухленьких руках он держал пилу. Заметив, что к мосту на полном скаку, как кавалерийский конь, приближается «Газель» Недобежкина, он потёр ладонью о ладонь и жёлчно хохотнул. «Газель», выписывая мелкие зигзаги, влетела на мост. И тут же раздался громкий треск. Подпиленный коварным толстячком, мост сломался под тяжестью микроавтобуса и обрушился в вонючую болотную воду озера Лазурное. Озеро было мелкое. «Газель», присыпанная остатками моста, погрузилась лишь по окна. Мутная вода вместе с мелкой рыбой хлынула в салон и отрезвила обмерший от испуга «экипаж» поплывшей «Газели». Недобежкин вмиг распахнул глаза и принялся тормошить сидевшего рядом с ним Серёгина. Пётр Иванович тоже пришёл в себя и ногой вытолкнул дверцу.

— Выплываем! — скомандовал он и вылез, волоча за собой Ежонкова, рыдавшего над разбитым носом.

Вслед за Серёгиным вылез Недобежкин, а последним выпростался Сидоров. Правда, плыть не пришлось — пришлось шагать по пояс в холодной и грязной воде. Денёк сегодня выдался погожий и тёплый, да и всё лето стояла жара, а вот вода в этой окаянной луже оставалась холоднющей, будто бы на дворе декабрь. Выбравшись из озера на сушу, «искатели приключений» просто улеглись на берегу, чтобы отдохнуть и прийти в себя. Итог первой вылазки на Чёртов курган был печален: Хомяковича потеряли, машина утонула. Действительно, гиблое место…

Убедившись в том, что машина милиционеров бесповоротно застряла, пухленький злодей с пилой покинул укрытие и колобком покатился в сторону Верхних Лягуш. Мост подпилил не кто иной, как председатель Верхнелягушинского сельсовета Константин Никанорович Семиручко. На полпути к деревне он встретил тракториста Гойденко.

— Ну что, порядок? — осведомился тракторист.

— Полнейший! — растянул сытую улыбочку Семиручко, и они оба удалились в Верхние Лягуши.

Отлежавшись и отдышавшись, Серёгин приподнялся на локте и огляделся, оценивая размеры произошедшего с ними бедствия. «Газель» торчит посередине озера, полуутопленная в его воде, засыпанная обломками моста. На крыше «Газели» покоится сухой мопед Ежонкова. Можно снять… Хотя, как на мопеде вчетвером поедешь? А хотя…

— Василий Николаевич, — сказал Серёгин Недобежкину. — Можно попытаться снять мопед, и пускай кто-нибудь из нас съездит в Лягуши и приведёт хотя бы трактор, чтобы выволочь «Газель».

Недобежкину идея понравилась.

— Поднимаемся, — скомандовал он. — Будем снимать мопед.

Опять лезть в воду не захотел один только Ежонков. Его пожалели за сломанный нос и оставили на берегу. На дне озера лежал слой скользкого ила, поэтому передвигаться по дну оказалось нелегко. Насилу милиционеры добрались до «Газели», как смогли разбросали в стороны гнилые доски моста и обнаружили целёхонький мопед. Недобежкин встал с одной стороны микроавтобуса и принялся подталкивать мопед на Серёгина и Сидорова, которые установились с другой стороны. Мопед был тяжёл, а сейчас казалось, что он тянет тонны на три, не меньше. Они уже почти сняли его, когда Сидоров, неудачно наступив под водой на гладкий камень, поскользнулся и разжал руки. Пётр Иванович в одиночку не удержал машину, и мопед бултыхнулся, подняв тучи грязных брызг и разогнав в стороны зелёную ряску.

— Чёрт! — в один голос ругнулись Серёгин и Недобежкин, поняв, что искупавшийся мопед уже для езды не годится.

— Сидоров! Рр! — Недобежкин сжал кулаки. — Неуклюжий, как курица!

— Простите… — пискнул Сидоров.

— Я тебя не прощу, а уволю! — рассвирепел Недобежкин. — Последнюю машину угробил… На карачках теперь выползать осталось!! Чёрт! — начальник до такой степени разошёлся, что начал загребать руками шматы болотной грязи и швыряться ими в Сидорова.

Сидоров убегал по пояс в воде до тех пор, пока не поскользнулся и не искупался с головой.

 

Глава 22. Коля работает

Тёмной ночью, когда тоненький серпик луны забился в серые рваные тучи, «король воров» Николай Светленко взломал хитрый замок и проник на склад Харитонова. Оглядевшись в свете фонарика, вор поправил правую перчатку и принялся за работу — разыскивать папку, которую потребовал от него Генрих Артерран. Перед Колей высились штабеля картонных ящиков, заполненных печеньем, вафлями, конфетами… Николай осматривал ящик за ящиком, но ни в одном из них не нашёл нужную не ему, а Генриху Артеррану, папку. Коля долго возился — не меньше трёх часов, пока «проинспектировал» все ящики, а потом — перешёл на старинный побитый жучками сервант, что прятался в углу просторного склада, притаившись за нагромождением ящиков. Коля вскрыл сервант быстро — замочки на дверях оказались пустяковые. В серванте покоилось вот что: стопка писчей бумаги, две ручки, четыре кружки, чёрный чай, рулончик скотча, пачка салфеток, липучка для мух и два таракана. Разглядев обнаруженные «сокровища» Николай чертыхнулся про себя и начал деловито обшаривать у серванта нижние ящики. Там Коля тоже ничего интересного не нашёл — только несколько комплектов рабочей робы — каждый размером с хороший парашют — и какой-то плоский прямоугольный свёрток из мешковины… Стоп! Свёрток из мешковины! Кажется, это он! Николай рывком выдернул свёрток из ящика и распутал бечёвку, которой он был перевязан. Под грубой серой мешковиной сверкнула тёмно-синяя кожа папки. Нашёл! Коля схватил свёрток, забросил его в чёрный полиэтиленовый пакет и собрался делать ноги, а то и так уже засиделся здесь… Но тут «короля воров» осенила идея. Просто так пойти и сдаться милиции он не мог — не пускала чужая воля, которая заставляла его мычать и бодаться на допросах. А что, если оставить на этом складе следы, чтобы милиция сама его нашла и арестовала? Возможно они там, в милиции, найдут способ избавить Колю от наваждения, и тогда Коля всё расскажет им про Генриха Артеррана. Коля посчитал, что этот план — блестящий, и надо немедленно воплотить его в жизнь. Николай выполнил разворот на сто восемьдесят градусов и отправился громить склад без перчаток.

А утром на склад пришёл Харитонов. Игорю Авенировичу нужно было забрать синюю папку, чтобы продать её американцу Мэлмэну. Харитонов подошёл к монолитной двери, защищённой суперзамком и тут же обмер: суперзамок кто-то вскрыл, а дверь болтается, приоткрытая. Ограбили! Харитонов по-черепашьи медленно вполз внутрь и обмер ещё раз. Перевёрнутые полки, ящики, валяющиеся на полу, разбитые бутылки и многое другое красноречиво свидетельствовало об ограблении. Для Харитонова мир перевернулся. Игорь Авенирович грохнулся в глубокий обморок. Пролежал минут десять. Очнулся оттого, что начисто отмёрзла спина. Сначала Харитонов думал, что это всё — просто нехороший сон, и никакого ограбления нет. Но потом, полежав ещё чуть-чуть и окончательно придя в себя, всё же смирился с суровой реальностью. Ещё раз, окинув развороченный свой мини-рай горестным взглядом, Харитонов поплёлся вызывать милицию.

 

Глава 23. «Надо искать!»

Незадачливые «искатели чёрта» в составе Недобежкина, Серёгина, Сидорова и Ежонкова сидели на кухне у Фёклы Матвеевны и грелись у русской печи. Их промокшая «Газель» стояла во дворе, и её помятый сломавшимися досками моста бок был виден Петру Ивановичу из окна. Микроавтобус вытащили с помощью коня Пегашика Феклы Матвеевны и волов Захара Захарыча. Недобежкин отправил Сидорова в Верхние Лягуши пешком, и он привёл оттуда помощь. Фёкла Матвеевна пекла блины с припёком и ворчала на своих вынужденных гостей:

— Эх, що же вы, соколики, натворили? Не совались бы вы в Чёртов курган — там чёрт живэ. Вси про це знають, а вы — полезли. Це ще ваше счастье, что не заел вас, як Гопникова!

Ежонков с заклеенным лейкопластырем носом кусал блин и думал, что это он — главный пострадавший, потому что его чуть не заел в подземелье чёрт. Недобежкин, уверенный в том, что они наткнулись на результат эксперимента «Густые облака», выспрашивал у Фёклы Матвеевны о таинственном, условно бессмертном Гопникове. Старушка рассказала всё, что знала — что Гопников был нелюдим, что к нему ни разу не приезжали родственники, и что он водился с чёртом.

— Водился с чёртом, или БЫЛ чёртом? — уточнил Недобежкин, отложив в сторону насметаненный блин.

— Водился! — подтвердила Фёкла Матвеевна. — Тольки водился. А потом — як схоронили Гопникова-то, так чёрт — уух! — распоясался, шайтан! И тех пужаить, и этих, и милицию… Ох, горюшко! Теперь он мостик наш порушил…

«Мостик порушил»! как это Пётр Иванович раньше не догадался, что мост через озеро могли подпилить специально? В «черти» автоматически попали тракторист Гойденко, Соболев, Семиручко, Клавдия Макаровна… Да тут всех можно к этой «чёртовой» банде отнести. Вот это разгулялся Гопников — подмял деревню и всё. Ну, чем не помещик??

— Хомяковича нужно искать, — заявил Недобежкин и встал из-за стола, отодвинув тарелку блинов. — Серёгин, Сидоров, собирайтесь. Машина наша подсохла, может быть, заведётся…

…По вызову Харитонова на его обворованный склад приехал лейтенант Усачёв. Харитонов сидел на улице — под дверью склада, чтобы не видеть, что сотворили там наглые воры. А главное — Харитонов уже проверил — они стащили синюю папку, которую Харитонов собрался продавать американцу Мэлмэну. Харитонов посмотрел на часы — одиннадцать утра — встречу с Мэлмэном он уже пропустил. Сделка накрылась, но зато, хоть милиция приехала. Увидав, как по дорожке шагает к нему милиционер, Харитонов подхватился с перевёрнутого ящика, на котором сидел и повёл милиционера на место преступления.

Человек по фамилии Мэлмэн ждал Харитонова. Он сидел в парке на лавочке, вглядываясь в каждого, кто проходил мимо. Но проходили мамы с дошкольниками, да пробегали от инфаркта дедушки — спортсмены. Последние ползли улитками, воображая, что бьют мировой рекорд. Харитонов не показывался. Он опаздывал почти на двадцать минут. Мэлмэн нервничал, ведь они договаривались совершить сделку быстро и незаметно, после чего Мэлмэн сразу же уедет. Сам Харитонов просил его не опаздывать. Мэлмэн чертыхнулся, поднялся с лавочки. Сколько можно мелькать? Ещё примелькается! Он дошёл до стоянки, отыскал свою «Ауди». Так и не дождавшись Харитонова, злой, как три тысячи чертей и одна ведьма, Мэлмэн уехал в неизвестном направлении, растворившись и исчезнув на время…

А Харитонову тем временем тоже было не сладко. Лейтенант Усачёв пядь за пядью обследовал его склад в поисках таинственного грабителя. Харитонов дрожал коленями и стучал зубами: а вдруг лейтенант Усачёв вместе со следами грабителя отыщет ещё и следы его подпольной торговли со склада?! Тогда и Харитонов будет бит. Фемида слепа, её меч обрушивается на всех, кого под него подставляют….

Но лейтенант Усачёв, видимо, не находил ни того, ни другого. Харитонов прекрасно заметил замешательство на его лице. Страж порядка хмурился, пожимал плечами, сопел, вытирал пот со лба, ползая по полу, но, кажется, его усилия бесполезны…

— Тут нужно следователю звонить, — пробормотал лейтенант Усачёв, наконец-то поднявшись с пола. — Так не найдёшь…

— Вызывайте, вызывайте! — заплакал Харитонов, ползая перед милиционером почти, что на коленях. — Хоть шамана вызывайте, но только чтобы он нашёл этих негодяев и закрыл в тюрьму-у-у!! Они должны возместить мне ущер-ерб!!

Пока Усачёв звонил в РОВД, Харитонов путался у него под ногами и постоянно задавал глупые вопросы. Когда лейтенант закончил разговаривать, и спрятал телефон — Харитонов был тут как тут.

— Вы вызвали, вызвали?? — он возник будто бы из-под земли и снова пристал, как банный лист.

— Да, — устало протянул Усачев. — Следователь Муравьёв приедет через полчаса.

— И будет искать? — уточнил Харитонов, скрючившись в молитвенной позе, словно какой-то мученик.

— Будет, будет! — фыркнул Усачев и вышел на улицу под прохладный свежий ветерок, стараясь не смотреть на раскисшего слизняка-Харитонова.

 

Глава 24. Тайна золотого ключика

«Газель» Недобежкина завелась отнюдь не с первого раза, однако — завелась и позволила Недобежкину, Серёгину и Сидорову попасть к развалинам Гопниковского особняка. Тут всё было по-прежнему — те же осколки, обломки, куски и ошмётки валялись повсюду в радиусе нескольких десятков метров, а между ними торчали редкие одичавшие яблони. В сторонке плескалась обширная бурая лужа, а над лужей кружили крупные — не меньше курицы — вороны. Воздух в этом обиталище чёрта был куда холоднее, чем где-либо ещё — не выше пятнадцати градусов. Всё здесь было мертво и неподвижно, исчезла только старая добрая «Самара» Серёгина — на том месте, где она стояла ясно различались две глубокие колеи, оставленные колёсами страшного «сатанинского» вездехода. Недобежкин глянул на эти колеи всего один раз и сразу понял: им со Смирнянским в донецком подземелье встретилась такая же машина.

— Серёгин, нам надо добраться до того места, где в доме была прихожая, — сказал Недобежкин, распинывая в стороны мелкие камни и осколки штукатурки.

— Прихожая была вот тут, где мы с вами сейчас стоим, — Пётр Иванович указал пальцем себе под ноги. — А вход в погреб… — Серёгин огляделся и понял, что на том месте, где когда-то торчала прогнившая крышка погреба сейчас возвышается солидная груда увесистых камней. — Тут.

— Та-ак, — протянул Недобежкин, узрев камни. — Не пройти… Нужен кран, а крана у нас нету… Так, Сидоров, где был потайной ход?

Сидоров его уже нашёл: среди обломков крыши и кусков черепицы зияла широкая тёмная дыра, которую Пётр Иванович пробил в полу прихожей.

— Он здесь! — крикнул Сидоров, махнув рукой.

— Полезли! — решил Недобежкин, приблизившись к дыре.

Он посветил в неё своим фонариком и увидел сырой и грязный стог.

— Хм… Соломки подстелили… — проворчал Недобежкин.

— Но, Хомякович пропал совсем не здесь, — напомнил Сидоров, которому не хотелось соваться прямо «к чёрту на рога». — Он в Чёртовом кургане…

— Тут очень разветвлённая система ходов, но все они сходятся именно к этому месту, — отрезал Недобежкин и спрыгнул на стог.

Для Серёгина и Сидорова эта процедура была уже не в новинку, и они даже научились прыгать на стог так, чтобы сено не забивалось за шиворот. А вот Недобежкин так прыгать не умел и теперь он шёл по подземному коридору и вытряхивал из-за воротника колючие и мокрые стебли.

— Сейчас мы пойдём туда, где вы нашли металлическую дверь, — распорядился Недобежкин и сделал широкий шаг вперёд.

— Постойте, Василий Николаевич, — остановил его Серёгин. — Там — глухая стена, а дверь — в другой стороне… Но зачем она вам, когда она задраена?

— Я думаю, что откроем, — возразил Недобежкин и вытащил из кармана прямоугольную пластинку, которая открыла дверь в «подземелье Тени».

— Что это? — в один голос удивились Серёгин и Сидоров.

— Ключ, — лаконично ответил Недобежкин. — Ежонков взял его у убитого Лукашевича. Не удивляйтесь, ребята, этот Зубр до перестройки тоже был с «Наташенькой» завязан, только до химии Артеррана не дорвался.

С высокого промокшего потолка на головы капала вода, перемешанная с песком, откуда-то спереди прилетали холодные сквозняки. Милиционеры шли гуськом: первый — Недобежкин, посередине — трусишка-Сидоров, а замыкающим тянулся прагматичный Серёгин. Шли, преодолевая страх: а вдруг этот ужасный полупризрачный Гопников снова пожелает показать свою демоническую сущность?? Лучи фонариков бесшумно плавали по каменным стенам потайного хода, падали на пол и наконец — осветили блестящую дверь.

— Вот она! — обрадовался Сидоров, но обрадовался больше тому, что не увидел в подземелье Горящие Глаза.

Недобежкин подошёл к двери вплотную и принялся шарить по ней лучом фонаря.

— Вот, нашёл… — Недобежкин различил в блестящем металле чуть заметное углубление для ключа. — Сейчас будем открывать.

Получив ключ, непреодолимая дверь сдалась и задрожала, открываясь. Её створки медленно отъезжали в стороны. А за дверью висела демоническая холодная темнота. И тут за дверью что-то скрипнуло и створки застряли, разъехавшись в стороны сантиметров на двадцать.

— Заклинило! — фыркнул Недобежкин. — Серёгин, там у вас, кажется, кирка была?

— Не годится тут кирка, — вздохнул Пётр Иванович. — Я уже пытался киркой ковыряться — сломалась.

— Ладно, — Недобежкин направил луч своего фонарика в приоткрывшееся отверстие между створками, но увидел только какой-то коридор, который тянулся достаточно далеко — луч фонарика терялся, съеденный темнотой.

Недобежкин выдернул ключ, а потом — снова вставил, но дверь уже не поддавалась — створки намертво застряли. Там, за створками что-то жужжало, наверное, работал двигатель, который их раздвигает. Но что-то ещё — наверное оно было за дверью, потому что милиционеры не видели, что именно — не пускало, и поэтому отверстие между створками так и осталось не больше двадцати сантиметров.

— Так, думай, думай, думай… — Недобежкин схватился за свой подбородок и принялся расхаживать взад-вперёд, повернувшись к упрямой двери спиной.

— Что тут думать? — фыркнул Сидоров. — Вылазить надо.

Недобежкин кружился, освещая фонарём забитое в кирпич и камень пространство вокруг себя, шевелил мозгами, пытаясь измыслить новую идею, как бы победить несговорчивую дверь. А тем временем из темного пространства, что простиралось за блестящими створками, показалась рука. Даже не рука, а всего лишь тень от руки — скользнула по блестящему металлу и вцепилась в ключ.

— Смотрите! — Сидоров первым заметил «пришельца» и застыл в страхе, ведь это была лапа верхнелягушинского чёрта!

— Стой! — Пётр Иванович подскочил к этому «призраку» и попытался схватить его за протянутую руку, но схватил лишь добрую порцию пустоты.

Рука чудища оказалась нематериальна, Серёгин чуть не стукнулся лбом о металл двери. Однако «чёрт» мгновенным движением выхватил ключ Недобежкина и скрылся там, откуда возник. Раздосадованный Недобежкин подскочил к дурацкой дырке и выпалил в неё из пистолета раз пять, а то и шесть. Хлопки выстрелов эхом разнеслись по подземелью, но кажется, Недобежкин ни в кого не попал. А вот дверь, лишившись ключа, взяла и захлопнула свои створки.

— Чёрт! — разозлился Недобежкин, забив пистолет в кобуру. — Ловкий какой Гопников этот. Всё, ребята, выбираемся, нечего нам здесь торчать. Без спецназа нам лучше не ходить сюда вообще.

Милиционеры бегом достигли отсырелого стога и выбрались из подземелья на улицу. Первым лез Сидоров, и он успел заметить, как среди камней и диких яблонь мелькнул силуэт человека и исчез в сурепке.

— Следят, гады! — рыкнул Недобежкин, узнав о «человеке» Сидорова. — Вот, что нам нужно сделать, ребята — найти Хомяковича и делать ноги. А то, я чувствую, они не только мост подпилят… Потом приедем, с техникой и с группой захвата.

Недобежкин, лавируя среди обломков особняка, проследовал к «Газели» и распахнул дверцу. Пётр Иванович пошёл за начальником, а Сидоров услышал в кустах некий подозрительный шорох. Сержанту захотелось во что бы то ни стало проверить, что там, и он приблизился к диким зарослям калиновых кустов, что торчали по соседству с одичавшими яблонями.

Серёгин и Недобежкин уже залезли в «Газель», когда до них донёсся крик Сидорова:

— Василий Николаевич! Пётр Иванович! Идите сюда, я нашёл…

Сидоров нашёл Хомяковича. Хомякович сидел прямо на земле и пустыми, как у хомяка глазами, таращился «в космос».

— Как он выбрался? — удивился Недобежкин, разглядывая покрытого землёй и кусками травы «найдёныша».

— Хомяк, эй, проснись! — Сидоров тряс Хомяковича за плечо, но тот не реагировал, а только иногда мямлил мирозданию:

— Вяк! Вяк-вяк!

— Эй! — Сидоров всё не отставал от Хомяковича, пытаясь зажечь в нём искру сознания.

— Чи чёрта того так перепугался? — предположил Пётр Иванович. — Надо бы его домой отвезти, что ли? А лучше — в больницу — не нравится он мне совсем.

— Вяк! — подтвердил Хомякович.

Пётр Иванович и Сидоров подхватили невменяемого от испуга Хомяковича под мышки и потащили к «Газели». Засадили в салон. Хомякович сам никак не двигался, а только повторял своё: «Вяк!» и «Вяк-вяк!».

«Газель» милиционеров укатила в сторону Красного и руины Гопниковского особняка опустели. Но не на долго, потому что как только осела пыль, поднятая колёсами микроавтобуса, сюда сошлись на тайное собрание члены «чёртовой» банды. Они расселись на камнях широким кругом и молчали, ожидая того, кто придёт последним. Тут был тракторист Гойденко — он сидел около лужи, на куске крыши; комбайнер Свиреев, которого заставили притворяться Шубиным; муж Сабины Леопольдовны пьющий Кубарев; председатель сельсовета Семиручко; его помощница готичная дама Клавдия Макаровна; оперативный работник из Краснянского РОВД Кошко; а так же — пропавший три года назад в подвале под третьей казармой помощник участкового Зайцева Вовка Объегоркин. В их кругу прямо на голой земле сидел начальник Краснянского РОВД полковник Соболев. Соболев сидел тихо и неподвижно — словно бы спал с открытыми глазами.

Настало время — и к ним явился их хозяин Верхнелягушинский Чёрт — обладатель горящих глаз, обитатель подземелий, которого нельзя застрелить из пистолета, который может проходить сквозь стены и наводить «звериную порчу». Верхнелягушинский Чёрт не пришёл так, как обычно приходят люди, а появился из-под земли, из самого ада. Сейчас Верхнелягушинский Чёрт принял облик человека и надел чёрный плащ и чёрную шляпу с широкими полями. Как только Верхнелягушинский Чёрт появился пред ними, его безвольные и бессловесные подданные застыли в мистическом ужасе.

— Шеф, скажите, что нам делать с ним? — первым решился подать голос тракторист Гойденко, который служил Чёрту дольше, нежели, чем все остальные.

Гойденко указал своим кривым запачканным пальцем на съёжившегося под ногами Чёрта Соболева. Верхнелягушинский Чёрт не удостоил Гойденко ответом, а обратился сразу к Соболеву:

— Вставай и иди в Красное, — произнёс житель ада могильным голосом. — А как только зайдёшь к себе в дом и захлопнешь дверь — ты всё забудешь и продолжишь жить.

Полковник Соболев, не проронив ни звука, послушно поднялся на ноги и зигзагами, как зомби, пошагал в сторону грунтовой дороги. Разобравшись с Соболевым, Верхнелягушинский Чёрт обвёл своих рабов высокомерным взглядом рабовладельца и изрёк:

— Мне надо уехать на две недели. А ваша задача — изловить шпионку, которая прячется в деревне Мышкино и носит одну и ту же цветастую косынку. Вопросы есть?

— ВОПРОСОВ НЕТ, — хором ответили все члены «банды чёрта», встав с камней, на которых сидели.

— Вопросов нет, — довольно кивнул Верхнелягушинский Чёрт и, превратившись в ничью тень, исчез, вернулся обратно в ад.

 

Глава 25. Продолжение «Операции Б»

Федор Поликарпович Мезенцев в компании хищных рыб арапайм наблюдал за ходом «Операции „Б“». Капитан танкера «Андрей Кочанов» звонил десять минут назад и сообщил, что сделка удалась на славу: напуганные рекламой гидродвигателя, арабы продали нефть за бесценок. А вот корпорации «Росси — Ойл» такой расклад оказался как нельзя на руку, и поэтому Федор Поликарпович был доволен.

— Не забудьте о конечной цели! — напомнил Мезенцев Сергею Борисовичу. — Судно «Б» называется «Треска», как поняли?

Мезенцев услышал, как Сергей Борисович невнятно пробормотал: «„Треска“… идиотское название», а в трубку громко сообщил:

— Вас понял! Судно «Б» называется «Треска».

— Вот и не забывайте! — проворчал Мезенцев. — Отбой. Отзвонитесь, когда поймаете «Треску».

«Конечной целью» операции «Б» являлась вовсе не покупка дешёвой нефти, а передача на прогулочную яхту «Треска» пакета с документами, которые Федор Поликарпович отдал секретарю Сомову и приказал «отправить по указанному адресу». Встреча с «Треской» состоится в Чёрном море, а потом — «Андрей Кочанов» обязан будет как можно быстрее покинуть место встречи и плыть в Севастополь.

Операция «Б» считалась секретной и важной, и поэтому танкер «Андрей Кочанов» плыл не один. За ним неотступно следовала надёжная охрана — два эсминца, носившие имена настоящих воинов — «Быстрый» и «Чайка». Они держались позади танкера, чуть поодаль, и их пушки пока не сделали ни одного выстрела: море было спокойно, ни тебе пиратов, ни пограничников…

Танкер готовился пройти по фарватеру «Х», и Сергей Борисович сам стал у руля. Только капитан знал фарватер «Х», недоступный радарам пограничников, и — имел чёткий приказ не выдавать его никому, даже старшему помощнику Цаплину. Сначала всё шло гладко, и танкер «Андрей Кочанов» уверенно рассекал солёные морские волны. Однако потом начались неприятности. Сергей Борисович каким-то образом «потерялся» в море и, наверное, вышел за пределы фарватера «Х», потому что в рубке вдруг заработал радиопередатчик и железный голос, иногда заглушаемый шипящими шумами, сообщил:

— Ответьте, говорит крейсер «Непобедимый», пограничный флот. Приказываю вам остановиться!

— Чёрт! — испугался Сергей Борисович, и вместо того, чтобы остановиться, дал «Полный вперёд».

«Андрей Кочанов» прибавил ход, но крейсер не отставал. Капитан Сергей Борисович был в рубке радистов, и слышал, как на крейсере пытаются связаться с ними.

— …Ответьте, говорит крейсер «Непобедимый», пограничный флот. Приказываю вам остановиться!

— Сохраняйте радиомолчание, — приказал Сергей Борисович радисту. — Попробуем оторваться.

Капитан кивнул старшему помощнику, тот достал мобильный телефон и позвонил на «Быстрый».

— Испортить им руль и винты! — сказал Цаплин капитану «Быстрого».

— Есть! — послышалось в трубке.

Эсминец «Быстрый» отстал от «Андрея Кочанова», развернулся, и стал правым бортом к крейсеру. «Чайка» прикрывала его сзади. «Быстрый» выпустил торпеду. Крейсер попытался увернуться, но было поздно: торпеда прошла за кормой, и отбила руль и оба винта. «Непобедимый» оказался обездвижен. Но не сдался, а открыл ответный огонь. «Быстрый» и «Чайка» перешли в отступление, догоняя танкер. Но вдруг что-то случилось. Крейсер на миг взлетел в воздух, потом снова упал в воду. В нём зияла огромная сквозная пробоина. Ещё несколько секунд «Непобедимый» держался на плаву, а потом развалился на две части и затонул. И в облаке дыма и водяного пара на миг показался ещё один эсминец. Эсминец, выкрашенный под тигровую шкуру, который никто не заметил.

— Я же говорил, испортить им руль и винты, а не топить! — кричал Цаплин в телефон.

— Но, мы не топили, — оправдывался капитан «Быстрого». — Стреляли, как вы приказывали — по рулю и винтам…

— Дур-рак! — прорычал Цаплин, и выкинул мобильник за борт. — Ой, дура-ак!

— Ладно, Миша, не ори, — сказал Сергей Борисович. — От погони избавились, это — главное. А как — уже дело пятое.

— Ой, пятое, пятое… Пока пятое, а как узнают! — залепетал Цаплин, жалея утраченный дорогой мобильник, который сам же и «казнил».

— Не узнают, — отрезал капитан. — Господин Росси позаботится об этом.

— Плюнет на тебя «господин Росси»! — выплюнул Цаплин. — Разуй глаза, «слепой Пью»! если у них что-то провалится — ты же первым и загремишь под статью!

— Да ну тебя! — огрызнулся Сергей Борисович и подозвал матроса. — Становись за штурвал, — приказал он матросу. — Курс — полный назад, возвращаемся в нейтральные воды. Что-то намудрил наш Мезенцев с фарватером… — пробормотал капитан себе под нос и уполз в капитанскую каюту — звонить Мезенцеву.

 

Глава 26. Задержка

Недобежкин собирался покинуть Верхние Лягуши и возвращаться обратно, в родной, привычный, наполненный шумными автомобилями Донецк. Пётр Иванович и Сидоров, после того, как отвезли забацанного Хомяковича в Красное, ещё сходили на озеро Лазурное и выудили из него мопед Ежонкова. Мопед уже успели облюбовать местные большие лягушки. Удивительно, как они выживают в этом озере, в такой холодной воде? Серёгин и Недобежкин с помощью Сидорова пихали освобождённый от лягушек и водорослей мопед на крышу «Газели», а Ежонков — сидел во дворе Феклы Матвеевны на одной из двух скамеек, уткнувшись носом в монитор своего ноутбука. Сама Фёкла Матвеевна ковырялась на аккуратном огороде.

И тут в калитку постучала какая-то худая и бледная женщина, рано постаревшая, завёрнутая в безразмерный балахон и чёрную косынку. Фёкла Матвеевна оставила на время свой огород и впустила гостью во двор. А та направилась прямиком к Недобежкину и принялась дёргать его за рукав. Недобежкин тем временем был занят погрузкой мопеда. Почувствовав, как кто-то дёрнул его за рукав, он испугался и едва не выронил железную машину себе на голову.

— Подождите… секундочку, — прокряхтел Недобежкин, воюя с мопедом.

Наконец, мопед был погружен, и Сидоров привязал его ремнями к специальным металлическим салазкам на крыше «Газели».

— Меня зовут Варвара Объегоркина, — тихим и печальным голосом представилась женщина в чёрной косынке, присев на скамейку около Ежонкова. Недобежкин, Серёгин и Сидоров уселись на вторую скамейку.

— Горе у меня случилось, — продолжала между тем Варвара Объегоркина, то и дело стирая слёзы белым платком с ручной вышивкой. — Не тут, дык там племянничка своего вижу…

— Какое же это горе? — удивился Недобежкин. — Видите племянничка, ну и что?

— Дык пропал мой Вовочка, три года уж минуло… — всхлипнула Варвара Объегоркина. — А теперь — не тут, дык там показываться начал. Не к добру это, миленьки мои. То чёрт окаянный куражится, мне его показывает, к себе зазывает…

— Скажите, при каких обстоятельствах он пропал? — перебил стенания Недобежкин. — Ушёл куда-то, или на работе, или где??

— Участковым он работал, — почти, что прошептала Варвара Объегоркина. — Ушёл на службу — и всё. Чёрта он ловил вместе с начальником своим, Зайцевым. А как Зайцев в Красное уехал — так и пропал Вовочка.

Серёгин досадовал на то, что упустил Зайцева, который из-за «звериной порчи» так и не пролил свет на тайну «верхнелягушинского чёрта». А ведь Зайцев, непременно что-то нашёл в этих Лягушах, раз ему так мозги законопатили…

— Ребятки, — это пришла Фёкла Матвеевна с пучком ранней морковки. — Вовка туда, в военчасть ходил, — палец старушки упёрся в горизонт, где виднелись одни только деревья. — Он только мне и Захарычу сказывал, куда пойдёт. Захарыч ще упреждал беднягу, що неччо ему там робить, а вин — все равно туды попёр. Эх! Зайцев его шукал, а мы с Захарычем ужо и Зайцеву выболтали про военчасть. Вин туды пойшов — тэж знык, як Вовка!

— Постойте-ка, — поскрёб затылок Недобежкин. — В Красном нам сказали, что он уволился и уехал, а вы говорите — пропал?

Вот это пропал — так пропал! Полгода служил следователем Калининской прокуратуры, сколько невиновных пересажал! Да и попался он только зимой — мекал сидел, да бекал — прямо, как «фашистский агент» Ежонкова!

— Пропал наш Сергей Петрович, — вздохнула Фёкла Матвеевна, всплеснув морковкой. — К самому чёрту на именины подался — и пропал. Не шукайте его, соколики, бо сами пропадёте.

Варвара Объегоркина тихо плакала и мямлила некую чушь про чертей и привидений, а Ежонков около неё «рылся» в компьютере.

— Коллеги, — Ежонков вынырнул из виртуальности в реальность и показал электронную карту подземелий, что мерцала на экране его ноутбука. — Под Верхнелягушинской воинской частью номер двадцать один есть обширнейшая система подземных пустот, которая имеет два выхода — вот здесь и тут, — Ежонков ткнул пальцем в экран, где на плане воинской части были обозначены два строения. — Я наконец-то связался со спутником, — продолжал он. — И скачал себе планчик и снимок подземных пустот. Так что, из пещеры наверх выходят в двух местах: из комендатуры и из вот этой казармы, вот она. Если хотите — можете сходить! — Ежонков состроил наивное личико типа «меня не зовите — я в домике».

Но Недобежкин решил по другому.

— Ежонков, — распорядился он, поднимаясь на крепкие ноги. — Забирайся в машину — съездим в часть!

— Но, часть сейчас действует, — предупредил Ежонков. — Мне спутник и человечков там сфотографировал. Мы не имеем права…

— Ты же — СБУ, — напомнил Недобежкин. — Вон, как Краснянское вспушил! Перед тобой, брат, все двери открыты!

— Ох, и вспушат меня за это «СБУ»! — вздохнул Ежонков и пополз к «Газели».

Суровый солдат на КПП воинской части опустил перед незнакомой, невоенной и слегка помятой машиной суровый полосатый шлагбаум. Выпроставшись из контрольной будки цвета зебры, этот солидных размеров солдат, затянутый в камуфляжную форму, приблизился к кабине «Газели» и потребовал документы.

Недобежкин локтем пихнул сидевшего рядом с ним Ежонкова в бок.

— Ежонков! — прошипел он, требуя, чтобы Ежонков показал своё удостоверение и сказал «волшебное заклинание» — «СБУ».

Ежонков что-то пробубнил себе под нос и полез в карман.

— СБУ! — пискнул он и сунул солдату синюю книжечку.

— Да? — не поверил солдат и принялся детально изучать удостоверение Ежонкова. — Аы, — промямлил он, прочитав всё, что там было написано. — П-подождите, п-пожалуйста, я капитану скажу…

Солдат исчез за добротными железными воротами, выкрашенными в серый цвет и не показывался минут сорок. Недобежкин уже устал ждать, Ежонков комкал удостоверение и лепетал, что его «вспушат», а Пётр Иванович и Сидоров тихонько сидели сзади, на местах для пассажиров. Но потом солдат снова возник, но уже не один — вместе с ним из-за ворот высыпали целых три офицера: капитан, которому солдат пожаловался, а так же — командир части с помощником.

— Ну, всё, — всхлипнул Ежонков. — Будут пушить…

— Полковник Девятко, командир части! — один из офицеров строевым шагом поравнялся с кабиной и по-солдатски взял под козырёк.

— Ежонков! — Недобежкин пихнул Ежонкова в бок ещё раз.

— СБУ! — Ежонков буквально простонал это слово и дрожащей рукой протянул изрядно помятое удостоверение полковнику Девятко.

Девятко перевёл взгляд с удостоверения Ежонкова на самого Ежонкова, потом — на Недобежкина, поскрёб голову под зелёной фуражкой.

— Хм, ну, что ж… проезжайте… — Девятко купился на «сказку про СБУ» и пропустил «Газель» за ворота.

Ворота отъехали в сторону, и Недобежкин смог провести свой потрёпанный микроавтобус на территорию части.

— Вот тут у нас… стоянка, — пробормотал полковник Девятко, стараясь втянуть рыхловатое пузцо и выглядеть бравым воякой.

— Спасибо, — поблагодарил Недобежкин и втиснул «Газель» на свободное место между джипом тёмно-зелёного цвета и каким-то несерьёзным «Москвичом» оранжевого цвета.

Полковник Девятко испугался, что неожиданный визит СБУ к нему в часть как-то связан с тем, что он усилиями рядовых строит себе элитную дачу в Мышкино. Поэтому Девятко старался умаслить незваных, но суровых гостей, и провёл их к себе в кабинет.

— Принеси всем кофе! — шепнул Девятко своему помощнику и пихнул его сапогом. — Давай!

Помощник «схватил ноги в руки» и понёсся в пищеблок за кофе и пирожными.

Девятко тем временем натянул на щёки самую сахарную из своих улыбок — даже жене такие не доставались — и старался угодить Недобежкину и его товарищам.

— Присаживайтесь! — Девятко гостеприимным жестом показал на кресла и диван для посетителей.

Да, кабинет у него добротно обставлен — получше даже, чем у Недобежкина. Ещё кошка-фараон высотой в полтора метра пристроилась в углу…

— Что привело вас ко мне? — подхалимски «пел» полковник Девятко и топтался около своего дубового стола, не решаясь присесть.

— Скажите, — начал Недобежкин, разглядывая кабинет Девятко с долей зависти. — Как долго вы здесь служите?

«Точно, к даче подводит!» — побелел от ужаса полковник Девятко и заплетающимся языком поведал, что «только первый годик».

— Вы за это время не замечали тут ничего странного? — после того, как Недобежкин задал этот вопрос полковник Девятко побледнел ещё больше: прищучили-таки, не за дачу, но всё-таки, прищучили!

Была в части проблема — в третьей казарме солдатам мерещились какие-то гномики, или чёртики… А ещё — ходила байка о том, что три года назад на этом месте была другая часть, но она… в полном составе провалилась под землю.

— Не… нет, не замечали… — промямлил неправду Девятко, вытирая пот со лба пятернёй и думая о том, куда запропастился его помощник.

— У вас под частью система пещер! — обрадовал полковника Девятко Ежонков и показал ему электронную карту подземных пустот. — Вот тут, видите, под комендатурой у вас — каверна…

— Ч-чего? — не понял Девятко, мысленно уничтожая своего застрявшего в пищеблоке помощника руганью.

Помощник, кажется, услышал его на уровне телепатии и явился с большим подносом, наполненным парующими чашечками кофе и пирожными «Наполеон» и «Корзиночками».

— Сожру, гад! — шепнул ему на ухо Девятко, когда помощник проследовал мимо него и опустил поднос на стол перед гостями.

— Угощайтесь, — предложил он елейным голоском.

— Ну, каверна, — повторил Ежонков и схватил «корзиночку». — То есть, вход в подземный лабиринт. А ещё одна каверна у вас под казармой, вот здесь.

Девятко надвинул на нос очки и впился глазами в электронную карту, которую предложил ему «агент СБУ» Ежонков. Да, точно, этот эсбэушник показал на третью казарму. Вот, черти полосатые, вот это — влип!

— И… и что теперь с ней делать? — пролепетал Девятко, истекая потом и бросая гневные взгляды в сторону помощника, что переминался около подноса.

Помощник был понятлив: взял под козырёк и растворился в коридоре.

— Разрешите нам исследовать её, — сказал Недобежкин, отхлебнув кофе. Хороший у этого Девятки кофе — не в местном магазине покупал!

— Разумеется, — сразу же согласился полковник Девятко. — Какую… эту… таверну вы будете исследовать?

— Каверну, — поправил Ежонков и, доев одну «корзиночку», схватил другую. — Первая буква — «К».

Недобежкин поднялся с кресла и, направился к двери.

— Мы исследуем обе, — сказал он и взялся за дверную ручку. — Но начнём, пожалуй, с казармы. И ещё…

При этих словах Девятко пошатнулся на ногах: а вдруг они про дачу всё-таки, пронюхали?? Тоже спутником своим сфоткали? Тогда полетит несчастная голова, разжалуют Девятку и отправят в штрафбат до конца жизни…

— … ещё, — говорил между тем Недобежкин. — Скажите мне, товарищ полковник, вы говорили, что только первый год здесь служите, а часть уже давно существует. Кто тут до вас был?

Девятко не знал, кто. Выпустив вздох облегчения — дачу-то не нашли — он сказал правду.

— Странно, — пробормотал Недобежкин. — Ежонков, разберись, — сказал он шедшему сзади Ежонкову. — У тебя там Интернет и всё такое.

— Ой, вспушат меня… — пискнул Ежонков.

 

Глава 27. Третья казарма

В третьей казарме сделали ремонт: положили новый линолеум и наклеили другие обои. В том углу, где раньше стояла вешалка для одежды, под которой Вовка Объегоркин обнаружил таинственный лаз, провели дополнительную трубу отопления, навесили радиатор и спрятали всё это в гипсокартонный короб. Возможно, что это сделали специально, чтобы закрыть доступ ко входу в подземелье.

Недобежкин ничего не знал про Девяткину дачу, однако по поведению полковника догадался, что каким-то образом рыльце у него в пушку. Видя, как Девятко пресмыкается перед «СБУ» из Калининского РОВД, Недобежкин расхрабрился и сказал Девятке собрать в третьей казарме всех её обитателей. Солдатики построились в шеренгу, выполнили команды «Равняйсь!» и «Смирно!» и вперили удивлённые взгляды в четверых «агентов СБУ», которые решили посетить их казарму.

— Серёгин, давай диктофон, — Недобежкин остановился у гипсокартонного короба и принялся выяснять у обитателей казармы всё, что они могли здесь видеть и слышать.

Сначала солдатики молчали и с опаской поглядывали на забившегося у угол Девятку, но потом один из них, наверное, самый храбрый, сказал:

— Вы знаете, по ночам, когда тихо, иногда бывает, подойдёшь к тому месту, где вы сейчас стоите, — он неуверенно показал на Недобежкина, опёршегося о короб радиатора. — Да, вот тут вот, возле радиатора, и слышно, как будто бы там, под землёй, как бы машина ездит. Проезжает под нами и поехала дальше.

— Это всё? — осведомился Недобежкин.

— Нет, — подал голос другой солдатик. — Я сплю вот на этой крайней койке, и иногда бывает, ночью не спится, и я слышу, как там, под радиатором, будто разговаривает кто-то. Вот так вот, идут и разговаривают… Слов не слышно — только голоса — бу-бу-бу… Вот так бубнят и дальше проходят.

— Ясно, — заключил Недобежкин и отошёл от радиатора, под которым по его мнению и была «каверна» Ежонкова. — Ежонков, что там видит твой спутник?

— Запёрло спутник, — буркнул Ежонков. — Так же как возле кургана того дурацкого — не пашет…

Недобежкин постучал пальцами по гипсокартонному коробу, за которым спрятали радиатор и вход в подземелье и сказал:

— Ага. Пётр Иванович, Сидорова мы на вахте оставим, Ежонков пускай спутник ищет, а мы с вами попробуем спуститься вниз. Только надо этот короб как-то отодрать…

«Ура!» — подумал Сидоров, услышав, что остаётся на вахте, а не лезет на обед к ужасному чёрту.

— Не надо отрывать короб! — вмешался вдруг Девятко и выскочил из своего угла. — Не надо, он снимается…

— Прекрасно, — улыбнулся Недобежкин. — Снимаем короб.

— Аккуратнее, — пискнул Девятко, боясь повредить ремонт. — Вы, лучше, постойте. Голиков, Смирнов, давайте, снимите им короб — только не повредите обои.

Пока два солдатика возились с коробом, Недобежкин ещё расспрашивал остальных, и наконец, спросил про комендатуру.

— Комендатура заколочена! — отрезал Девятко. — Мы заколотили старую и построили новую рядом.

— Почему? — осведомился Недобежкин, остановившись посреди казармы.

— Ээээ, — Девятко не нашёлся, что ответить. Он лепетал то про сквозняки, то про грунтовые воды.

— Там каверна, я вам уже говорил, — ответил за него Ежонков. — А из каверны, наверное, вылазит кое-кто, вот и заколотили. Чего тут непонятного?

Пётр Иванович стоял возле Девятки и видел, как он потихоньку зеленеет и начинает пошатываться. Кажется, он знает про комендатуру больше, чем рассказывает. Как бы его подковырнуть? Серёгин решил, что обязательно что-нибудь придумает и заставит Девятку раскрыть тайну заколоченной комендатуры.

Голиков и Смирнов снимали короб ровно полчаса — они так старались, работали, словно хирурги, или ювелиры какие-нибудь, боясь порвать бумажные обои. Наконец, короб был отставлен в сторону и всеобщему обозрению открылся радиатор. Радиатор весь зарос пушистыми клоками серой пыли, покрылся какой-то паутиной, из-под него стремглав убегал живой чёрный паук. Кроме этого около радиатора валялись смятые пачки от сигарет, обёртки от конфет, колбасные хвостики…

— Чёрт, — покачал головой Недобежкин, а Пётр Иванович подавил смешок: это же надо так замусорить…

Потом начали резать линолеум. Девятко, прямо трясся весь, кода Сидоров поднял широкий квадрат нового утеплённого покрытия и обнаружил под ним старое — затоптанное и стёртое. Сидоров хотел и его разрезать, но увидел, что старый линолеум уже кто-то разрезал до него и положил назад.

— Сюда уже кто-то зале-ез, — пропыхтел вспотевший от работы Сидоров. — Видите, вырезано?

— Объегоркин этот и залез… — буркнул Пётр Иванович. — Давай-ка, Саня, вынимай.

Сидоров подцепил своим ножиком вырезанный кусок и вытащил его. А там, под этим куском, зияла дыра.

— Каверна, — определил Ежонков.

Серёгин видел, как вытаращились на эту «каверну» собравшиеся в казарме солдаты, и слышал, как шепчутся они о том, что не хотят тут больше жить.

— Лезем! — скомандовал Недобежкин.

Но, подойдя к каверне, он понял, что нависающий над ней пыльный радиатор не оставляет шансов на то, чтобы протиснуться внутрь.

— Чёрт… — чертыхнулся Недобежкин. Он присел на корточки, вытащил из кармана фонарик и включил его, засвечивая туда, в каверну и пытаясь что-либо там разглядеть. В свете фонарика различались серые бетонные ступеньки.

— Вот сюда-то и лазил Объегоркин, — заключил Недобежкин. — Навесили… радиатор этот… как специально, ей-богу!

— Я-а чего-то не пойму… — пролепетал полковник Девятко с явным испугом. — Какой Объегоркин? Кто он такой, ваш этот Объегоркин?! Я не понимаю… Что значит это ваше «лазил»?

— Объегоркин был помощником верхнелягушинского участкового, — спокойно объяснил Недобежкин. — А это наше «лазил» означает то, что он тут пропал. Теперь вы понимаете?

— Оп-па… — пискнул Девятко и, чтобы не упасть на размягчившихся ногах, уселся на чью-то койку. — Что они мне всучили… Что всучили…

— Ну что, Ежонков, нашёл спутник? — спросил Недобежкин, не оборачиваясь, а разглядывая загадочные ступеньки.

— В космосе спутник! — угрюмо проворчал Ежонков. — Не берёт, хоть ты тресни!

— Ну, вот и тресни… компьютер свой по кумполу! — рассердился Недобежкин, поднявшись с корточек на ноги. — Товарищ полковник, открывайте вашу комендатуру!

 

Глава 28. Милиционеры попали на «Наташеньку»

Грубые доски, что перекрывали доступ в комендатуру, были отодраны и валялись на асфальтированной дорожке неопрятной грудой. Недобежкин толкнул деревянную дверь с лохмотьями облупившейся краски и зашёл внутрь. Мебель отсюда всю вынесли — наверное, поставили в новой комендатуре. А эта — сверкала голыми стенами с отсыревшими вспученными обоями и пахла мышами да плесенью.

— Знаете, ребятки, — Девятко забежал перед Недобежкиным. — Тут этот… ход есть подземный.

— Да? — удивился Недобежкин, освоившись с ролью эсбэушника. — А чего же вы тогда молчали и за нос нас водили? «Сквозняки…», «Вода…»? Или вы там что-то прячете?

— Н-никак нет, — промямлил Девятко. — Просто я боялся. Я случайно нашёл его в подвале… Там, понимаете, в комендатуре, погреб был какой-то. Мне интересно стало, что за погреб, ну я и полез. А там ничего нету, только шкаф возле стенки какой-то стоит. И он стоял там не у самой стенки, а отодвинутый был, понимаете? Я заглянул и увидел — ход подземный, как у Буратины.

— Каверна! — поправил Ежонков.

— Ну, ладно, «таверна» ваша, будь она неладна! — фыркнул Девятко. — Вот он, этот кабинет, с «таверной»… — эти слова он уже не выкрикнул, а прошептал, съёжившись, указал на дверь, на которую навесили целых четыре здоровенных амбарных замка.

— КАверна, первая буква — «К»! — вставил Ежонков. — Я вам уже это говорил!

— Ну, и как будем открывать эту красоту? — осведомился Недобежкин. — Тоже часика полтора?

— Нет, у меня ключи есть, — признался Девятко. — Это я замки навесил, чтобы «таверну» закрыть. Потому что там в ней манцы какие-то творятся.

— А? Как вы сказали? — изумился Недобежкин, постучав в эту задраенную на замки, но хлипкую дверь. — Манцы? Что ещё за манцы?

— Понимаете, — начал оправдываться Девятко.

— Открывайте! — потребовал Недобежкин. — Ну и рассказывайте, конечно!

— Так точно… — булькнул Девятко и завозился в первом замке — в самом верхнем. — Понимаете, когда я за шкаф заглянул, то в «таверне» этой вашей увидел: трактор какой-то стоит. Большущий такой, целый «панцер-хетцер»…

— Чего? — протянул Недобежкин, который никогда не видел этот самый «панцер-хетцер» и даже не знал, что это такое.

— Ой, ну, штуковина такая, почти что танк, — пояснил Девятко и продолжил «притчу о ТАверне». — Так вот, трактор этот стоит, а к нему мужик там, под землёй подходит и тут меня, кажись заметил. Я за шкаф юркнул, отсижусь, думаю. И пронесло — не заметил и съехал куда-то на тракторе! Уй и испугался я! Сколько в армии служу — а не видал, чтобы трактора под землёй в «ТАвернах» ездили…

Наконец, Девятко победил замки и впустил Недобежкина, Серёгина, Сидорова, и Ежонкова в тот кабинет, где был зловещий погреб. Кабинет был пуст — без мебели, и тёмен, потому что окна тоже заколотили. Стенки почему-то отсырели — так же как в особняке Гопникова, с потолка иногда срывались большие мутные капли.

— Брр, — съёжился Девятко, сделав шаг в этот достаточно неуютный и неудобный кабинет. — Вот она, «ТАверна»! — показал пальцем на пол, где различалась запертая на замок крышка погреба. — У меня ключ есть!

Девятко перехватил взгляд Недобежкина, говорящий: «Кто открывать будет?!» и нырнул вниз, чтобы отпереть погреб.

Пока Девятко возился с замком, Сидоров разглядывал всё вокруг себя. Ух, ну и страшно же здесь! Когда Сидоров сам в армии служил у них комендатура была более человеческая, что ли… А тут впору жить только чёрту. Вот он тут и живёт — а кем же ещё мог быть тот «мужик на тракторе»? Конечно, чёрт!

— Серёгин, пойдёмте вниз! — сказал Недобежкин, когда Девятко справился с поржавевшим за год замком. — Сидоров и Ежонков остаются наверху. Ежонков — на тебе спутник!

— А я? — поинтересовался Девятко судьбой своей персоны.

— Вы… — Недобежкин подумал и решил: — И вы с нами — покажете, где шкафчик-то.

— Ы… — пискнул было Девятко, желая отказаться, но Недобежкин не послушал писк и настоял: — Идёмте же, товарищ полковник!

Подвал комендатуры практически на отличался от подвала Гопникова — разве что поменьше да и полок с вареньем нету. У дальней стены торчал шкаф. Когда Недобежкин и Серёгин осветили его своими фонарями — они поняли, что шкаф отсырел, прогнил и готов развалиться от малейшего толчка. Они приблизились и увидели, что шкаф и правда — чуть отодвинут от стенки, а за ним начинается некий коридор.

— Пётр Иванович, двигаем! — Недобежкин взялся руками за шкаф с одной стороны.

— Ага, — Серёгин взялся с другой. — Раз, два, взяли!

Потревоженный шкаф оказался тяжёл. Отодвигаться он не стал, а вместо этого — завалился вперёд, обрушился на каменный пол и разбился в гнилые щепки. Девятко едва успел отпрыгнуть в сторону, иначе его бы накрыло.

— Чёрт! — буркнул Недобежкин.

— Так даже лучше, — сказал Пётр Иванович. — Открылась наша каверна. Идёмте, Василий Николаевич, — и привязал к одной доске от бывшего шкафа свою излюбленную «нить Тесея».

— А я? — Девятко вспомнил о своей персоне.

— И вы! — распорядился Недобежкин, и Девятко, хотел он того, или нет, потопал вслед за «агентами СБУ» в «ТАверну».

Это была не обычная пещера, а действительно, какая-то «ТАверна» — её пол был покрыт асфальтом, а стены — обшиты металлическими пластинами. Пещера оказалась широка — да, в ней мог бы проехать танк, или трактор, или этот «панцер-хетцер».

Необычная «благоустроенная» пещера уводила, наверное, в центр земли — пологой горкой она скатывалась вниз. Металлические пластины на стенах блестели, как новенькие и отражали лучи фонарей, от чего в пещере становилось светло. Наверное, это было не железо, раз не заржавело. Девятко плёлся в арьергарде, хватался руками за голову и всё пищал, что ему «всучили кота в мешке, и надо было его не брать».

Коридор был длинен — Пётр Иванович, Недобежкин и Девятко прошли, наверное, не меньше километра. По пути они встретили дверь — но эта дверь была вся разворочена, будто бы взорвана, или выбита чем-то очень тяжёлым. «Панцер-хетцер», наверное, носом долбанул — не иначе.

— Может, я назад пойду? — плаксиво осведомился Девятко, узрев эту разрушенную дверь.

— Заблудитесь, — предостерёг Серёгин. — Да и небезопасно одному тут разгуливать. Раз пошли с нами — то и идите дальше.

Девятко тащился за милиционерами с большой неохотой и отставал всё больше — наверное, хотел ускользнуть незаметно обратно, в свой погреб. Но от Недобежкина так просто не ускользнёшь — он видел, что Девятко отстаёт и то и дело кричал ему:

— Идите быстрее, товарищ полковник!

А потом коридор кончился. Он должен был закончиться дверью — такой же, высокой, металлической и неоткрываемой. Но и эта дверь была снесена и валялась грудой искорёженного металла. Пётр Иванович первым сделал шаг за эту дверь и попал в просторное тёмное помещение. Чем-то оно напоминало покинутый цех засыпанного «Хозтехника» — такой же высокий потолок, стенки теряются в непроглядном мраке. Наверху, кажется, есть галерейный балкон. Луч фонарика выхватил из темноты какой-то странный железный прибор размером с книжный шкаф…

— Ё-моё! — выдохнул за спиной Серёгина Недобежкин. — «Наташенька»! Мы с тобой, Пётр Иванович, «Наташеньку» нашли…

— Что? Какая Наташенька? — это наконец-то приполз Девятко. — Это ваша знакомая? Или кто? Она тоже потерялась, как Объегоркин?

— Товарищ полковник, — обратился к нему Недобежкин. — Идите обратно, по ниточке.

— Можно, да? — обрадовался Девятко.

— Можно, — согласился Недобежкин, и довольный Девятко как и хотел — пополз назад, в комендатуру.

Когда Девятко испарился — Пётр Иванович и Недобежкин двинулись дальше, освещая фонариком свой необыкновенный путь. Кажется, они обнаружили подземную лабораторию, которой никто не пользовался, наверное, годов с семидесятых — прибор, похожий на шкаф был одной из первых вычислительных машин под названием «ЭВМ ЕС».

— Эта штука не работает, — сделал авторитетный вывод Недобежкин. — Пойдём дальше.

Пётр Иванович потянулся за начальником туда, вглубь покинутой базы, туда, где во мраке скрываются её тёмные тайны, туда, где возможно, родился верхнелягушинский чёрт — результат эксперимента «Густые облака».

Электричества тут, конечно же, не было, и единственным источником света у Серёгина и Недобежкина были их карманные фонари. Их лучи плохо рассеивали вечный мрак, в который погрузились эти коридоры, лаборатории с какими-то огромными колбами — расколоченными и целыми. Недобежкин поднял кусочек одной такой колбы, завернул в носовой платок и положил к себе в карман. Во мрак погрузилась и та небольшая комнатушка, в которую попали сейчас Серёгин и Недобежкин. Посередине комнатушки одиноко торчал увесистый письменный стол, а под бок к нему присоседился пыльный стульчик без сиденья.

— Кабинет какой-то… — пробормотал Пётр Иванович и, натянув рукав куртки на руку — профессиональная привычка, чтобы не испортить отпечатки пальцев — открыл один из ящиков. Ящик порадовал Серёгина пустотой и одной перепуганной мышкой, которая, узрев большого человека, выскочила из ящика и исчезла во мраке. Во втором ящике кто-то когда-то забыл часы.

— Возьми их, — сказал Недобежкин. — Посмотрим, что за «машина».

Пётр Иванович послушался, выхватил часы из ящика и спрятал в свой карман.

— Пошли отсюда, — буркнул Недобежкин. — Кажется, мы больше здесь ничего не найдём, а только хлам.

Серёгин вылез из кабинетика вслед за начальником. Да, не вышел, а именно — вылез, потому что его дверь была закрыта на замок, но рядом с ней кто-то проделал в стенке дыру на высоте полуметра от пола. Милиционеры снова двинулись по широкому коридору («панцер-хетцер» и тут бы проехал), заходили во все помещения, которые встречали по пути. Пока что всюду находили только хлам в виде старых заржавленных ЭВМ, разбитых колб, каких-то пробирок в специальных подставках. Пётр Иванович выполнял поручение начальника: фотографировал своим телефоном все найденные предметы, а Недобежкин прихватил несколько пробирок, чтобы сдать на экспертизу. «И чего тут такого таинственного, что этот „чёрт“ так про неё печётся? — рассуждал по дороге Пётр Иванович. — Свалка, такая же, как и кладбище машин в Донецке!».

 

Глава 29. «Встреча на Эльбе»

А потом один коридор разделился на два. Милиционеры добрались до развилки и остановились. Недобежкин выставил вперёд правую руку, посмотрел, куда указывает его большой палец и постановил:

— Пойдём в левый!

Пётр Иванович, когда где-либо попадал в лабиринт — даже в том же Областном отделении милиции — тоже всегда пользовался правилом правой руки, и всегда находил выход. Вот и сейчас он согласился с мнением Недобежкина и двинулся в левый коридор. Прошли они немного: перед носом встало некое препятствие. Нечто стояло посередине коридора, его можно было бы обойти слева, или справа, но Недобежкин всерьёз заинтересовался этим «нечто» и принялся осматривать его, освещая фонариком. «Нечто» оказалось автомобилем, вернее — неким транспортным средством, размером с джип, или с минивен, может даже крупнее, но о шести колёсах, с восемью фарами и с узенькими, словно щёлки окошками.

— «Панцер-хетцер», — прошептал Серёгин, предполагая, что его хозяин может быть где-то рядом.

— Да уж, нехилая машинка, — оценил Недобежкин, храбро пытаясь залезть в кабину вездехода. — Посмотрим, что там у нас…

Недобежкин влез на подножку и поискал ручку, чтобы открыть дверцу, однако у дверцы «панцера-хетцера», наверное, не бывает ручки. Дверца оказалась абсолютно гладкой, покрытой какой-то матовой краской, которая почти не отражала свет, и без малейшего признака ручки.

— Как же он сам-то её открывает? — удивился Недобежкин и слез с подножки, так и не найдя способа забраться в кабину.

— Пульт у него, наверное, — предположил Серёгин, во всю фотографируя небывалую машину камерой своего мобильника.

— Надо бы подождать его! — решил Недобежкин. — Спрячемся, подкараулим и схватим. Я уверен, что тот так называемый «чёрт» из «Хозтехника» — его рук дело. Бывает же сейчас 3D-анимация и тому подобное. Вот мы и узнаем, как он его сделал и зачем.

Серёгин и Недобежкин притаились у увесистого заднего бампера «панцера-хетцера» и принялись поджидать «подземного танкиста». Просидели они минут пять а полной тишине и погасив фонарики. Недобежкин всё выглядывал из-за корпуса механического чудища и осматривал окрестности — он ожидал, что когда его хозяин вернётся — он увидит световое пятно от его фонарика. А потом — где-то в глубине коридора, за корпусом «панцера-хетцера» раздались достаточно гулкие шаги. «Идёт» — разом поняли Серёгин и Недобежкин и приготовились хватать «танкиста», валить его и запаковывать в наручники. Шаги приближались, Недобежкин ещё раз, с предельной осторожностью выглянул, чтобы увидеть, когда покажется свет фонарика «подземного жителя». Однако в коридоре по-прежнему оставалось темно, но шаги всё приближались: казалось, они раздаются уже близко-близко, словно «танкист» сейчас пройдёт мимо сидящих в засаде милиционеров! Как же он идёт-то, когда вокруг — хоть глаз выколи??

— Слушай, Пётр Иванович, кажется, наш «танкист» с фокусом, — забеспокоился Недобежкин. — Давай, осветим его, что ли?

Серёгин удивился и включил фонарик. Тут же шаги смолкли. Милиционеры выскочили из засады. «Диггер» попался в круг света всего на секунду — невысокий юркий человек, он шмыгнул в темноту в мгновение ока и пропал бы в ней навсегда, если бы не решительность Серёгина.

— За ним! — крикнул Пётр Иванович и со всех ног бросился догонять «пришельца», выбросив из кармана «нить Тесея», чтобы не запутаться в ней.

Недобежкин тоже побежал, стараясь вырвать беглеца из подземного мрака. «Диггер» убегал пешком, хотя у него и было время, чтобы забиться в «панцер-хетцер» и дать по газам. Но, видимо, это был не его «трактор» и он не мог туда попасть так же, как и Недобежкин. «Пришелец» убегал на удивление проворно, Пётр Иванович уже запыхался, Недобежкин пыхтел и отдувался, а таинственный незнакомец ускользал, но не вглубь базы, а в ту сторону, где был выход из неё в комендатуру. Иногда удавалось выхватить его в круг света, и тогда милиционеры успевали заметить, как сверкают его пятки, обутые в ботинки с железными подковками.

— Стой, милиция! — задыхаясь от непосильного бега, кряхтел Недобежкин и пытался выцарапать пистолет.

— Стрелять буду! — вторил Серёгин и тоже пытался выцарапать пистолет.

«Диггер» не реагировал ни на какие предупреждения и угрозы. Он уже выскочил в заасфальтированный коридор и мчал к комендатуре со скоростью чуть ли, не гепарда. Недобежкин бежал чуть впереди Серёгина, и тут в темноте что-то подвернулось ему под ногу, и он упал. Пётр Иванович вовремя успел затормозить, а то бы налетел на барахтающегося на полу начальника и тоже упал бы.

— Вот, черти! — досадовал Недобежкин, поднимаясь на ноги. — Сбежал, «хетцер» недоделанный!

— Вы целы, Василий Николаевич? — осведомился Серёгин, разыскивая то, обо что мог бы споткнуться Недобежкин.

— Ничего, нос не расквасил, — пробормотал Недобежкин. — Отсюда есть только один выход — в Девяткину комендатуру. Там наши стоят, поймали, наверное. Айда к ним.

Пётр Иванович так и не нашёл ничего, способного преградить путь Недобежкину. Серёгин удивился: как же так? Но мало, ли что бывает? Недобежкин мог просто наступить на собственный шнурок.

Серёгин и Недобежкин выбрались из «каверны» в погреб и поднялись наверх, в кабинет «за четырьмя замками». Они ожидали увидеть «танкиста» в наручниках в компании Ежонкова и Сидорова, однако обнаружили достаточно странную и даже пугающую картину. На полу, у самого входа в погреб, сидел полковник Девятко, пялился в макрокосм пустыми рыбьими глазками, грыз свою фуражку и, не вынимая её изо рта, повторял одно и то же слово:

— Стой… Стой… Стой…

Сидоров стоял, привалившись боком к стенке и молча, таращился в космос, а Ежонков старательно растаптывал свой ноутбук и с каким-то нездоровым азартом выкрикивал:

— На тебе! На тебе!

— Ребята! — перепугался Пётр Иванович.

Но этот выкрик был проигнорирован, все продолжали заниматься своими делами.

— Девятко! — Недобежкин хлопнул Девятку по плечу, и только тогда полковник «ожил», выплюнул фуражку и изумлённо вопросил:

— А?

— Бэ! — угрюмо буркнул Недобежкин и пошёл «будить» Ежонкова.

Ежонков оторопел, «выпав из астрала» и увидев, что он сотворил с ноутбуком. А «разбуженный» Серёгиным Сидоров — вообще, бестолково хлопал глазами и не мог понять, где находится.

— Нет, вы мне расскажите, что произошло?? — допытывался у всех, особенно у Недобежкина, Девятко и стряхивал со своей погрызенной фуражки грязь. — Кто это мне её так уделал? — удивлялся полковник, не понимая, почему его головной убор так погрызен.

— Вы сами! Едва не съели, бедную! А что тут произошло — это я у вас хотел бы узнать! — рыкнул в ответ Недобежкин. — Вы стояли тут наверху!

— Я ничего не помню! — воскликнул Девятко. — Это вы заставили меня вскрыть этот проклятый чертовник! Из-за вас!.. Неужели я сам погрыз себе фуражку?..

— Ежонков? — вопросил Недобежкин, желая добиться ответа от Ежонкова.

— Я? — удивился Ежонков. — А что — я? Вы посмотрите, что случилось с моим компом! Ох и вспушат же меня!..

— Не удивлюсь, если у них будет «звериная порча», — пробормотал Пётр Иванович, видя оглупевшее лицо Сидорова. — Кажется, этот «чертёнок» был нашим «результатом».

— Гопниковым, — поправил Недобежкин. — Ежонков, чего ты застрял? Давай, вытаскивай свою гайку, проверяй!

— Я что-то совсем у вас тут ничего не понимаю… — это Девятко поднялся с пола и подобрался к Недобежкину с тыла. — Какой результат? Какая порча?? Вы что тут шептухи, или повитухи?? Кто такой Гопников? Что вы ищете в моей части??

Он так визжал, что Недобежкину даже захотелось задвинуть ему оплеуху, чтобы оглушить и успокоить хотя бы на время.

— Кого проверять? Сидорова, или этого, ревущего? — осведомился Ежонков, выковыряв гайку из кармана пиджака.

— Кого вы тут у меня ищете?? — не отставал Девятко.

— Опасную банду! — крикнул ему прямо в ухо Недобежкин, и ошарашенный Девятко заглох с открытым ртом. — Девятку давай, — сказал он Ежонкову.

— О’кей! — кивнул Ежонков и приблизился к молчащему Девятко с гайкой наперевес.

Серёгин, Сидоров и Недобежкин тоже приблизились, но Ежонков разогнал их подальше, «к стеночке». Усыпив Девятко с помощью своей гайки, Ежонков заставил его цитировать учебник математики за пятый класс. С первым заданием «подопытный» справился на славу — без единой запиночки рассказал параграф про неправильные дроби.

— Так, значит, не совсем мозги отбацали, — Недобежкин выпустил вздох облегчения и привалился к стенке.

Стенка была холодная и сырая — поэтому Недобежкин провёл в таком положении всего минуту, а потом — отошёл, чтобы капли влаги не попадали ему за шиворот.

— Первый этап закончен, — Ежонков спрятал гайку. — Теперь говори, кто отсюда выскочил?

Полковник Девятко спал стоя, его глаза были приоткрыты. Девятко дёрнулся пару раз, пробормотал слово «Стой», а потом накуксился и обиженно так промямлил:

— Он сказал мне: «Грызи фуражку», и ушёл!..

— Кто? — настаивал Ежонков. — Какой он был?

— Он сказал мне: «Грызи фуражку», и ушёл!.. — повторил Девятко.

— Опишите мне его! — требовал Ежонков.

— Он сказал мне: «Грызи фуражку», и ушёл!.. — в третий раз повторил Девятко. — Он сказал мне: «Грызи фуражку», и ушёл!.. Он сказал мне: «Грызи фуражку», и ушёл!.. Он сказал мне: «Грызи фуражку», и ушёл!.. Он сказал мне: «Грызи фуражку», и ушёл!..

Теперь Девятко твердил это «заклятие», не умолкая, и даже пытался лезть к Ежонкову с кулаками, и тогда Ежонков разбудил полковника.

— Наверное, один из видов «звериной порчи», — предположил Ежонков. — Нацистские агенты…

— Вяжи, Кондрат! — Недобежкин уже в который раз отрезал «экскурс в историю». — Давай, пуши Сидорова!

— Меня? — испугался Сидоров, которого раньше никогда не гипнотизировали.

— Тебя! — Ежонков отвёл Девятко к стеночке, а нового «подопытного» Сидорова подтащил к себе.

Сидоров зажмурился, когда этот «доктор Франкенштейн» навёл на него свою гайку.

— Ну? — недовольно проворчал «Франкенштейн» — Ежонков. — Глазки-то открой, и следи за маятником! Как же я тебя в сомнамбулизм введу?

Сидоров, конечно, не хотел вводиться ни в какой сомнамбулизм, но всё же, чтобы не показать себя трусом, распахнул глаза и начал следить за болтающейся у его носа гайкой на чёрном шнурочке. Сидоров сам не заметил, как погрузился в некую тёплую и мягкую вату и полетел куда-то, неизвестно куда. В голове внезапно всплыли английские слова и он начал говорить по-английски, слово в слово рассказывая параграф из своего школьного учебника иностранного языка. А потом — вдруг пришли на ум русские слова: «Он сказал ему грызть фуражку и ушёл». Сидоров всё говорил их и говорил, потому что больше не знал никаких слов.

Услышав над ухом громкий, словно выстрел, щелчок, Сидоров выпал из ватного облака и оказался в сырой и холодной комнате без мебели.

Ежонков был недоволен полученным результатом и опять бухтел что-то про своих любимых фашистских агентов.

— Что вы делаете? — воскликнул из своего угла полковник Девятко.

— Работаем, — строго ответил ему Недобежкин. — И ещё, товарищ полковник, сегодня ночью мы будем спать у вас в третьей казарме!

— А? — удивился Девятко. — Вы — в казарме?

— Да, — подтвердил Недобежкин. — На крайней койке.

 

Глава 30. Морской бой

А тем временем танкер «Андрей Кочанов» рассекал мирные голубые воды Чёрного моря. На чистом небе весело светило солнышко. Капитан Сергей Борисович в своей каюте довольно потирал руки и, похохатывая, вспоминал, как обвёл вокруг пальца глупых арабиков, запугав их гидродвигателями от компании «Мерседес — Бенц». Шеф наверняка очень обрадуется, узнав о таком грандиозном успехе, и, естественно увеличит сумму гонорара в несколько раз. Осталось только «поймать „Треску“», и всё — можно рулить домой.

Прыщавый молодой матросик усердно драил палубу шваброй.

— Ну-ну, — похвалил его проходивший мимо старший помощник Цаплин.

Матросик со щенячьим восторгом вытянулся в струночку, отдал честь. Он провожал Цаплина благоговейным взглядом, покуда тот не завернул за ют. Как только старший помощник скрылся из виду, матросик хотел было с ещё большим усердием снова приступить к работе, но случайно взглянул за борт. И увидел в море силуэт корабля. Со шваброй в руках матросик навалился на леер, внимательно вглядываясь. Неизвестный корабль стремительно приближался. Вот, матросик уже мог различить мачты, палубы и… пушки! Он перегнулся через леер, подавшись вперёд, чтобы лучше видеть, и упустил свою швабру за борт, но даже не заметил этого. Швабра с легким всплеском исчезла в воде… Господи! Матросик забегал, заволновался. Эсминец! Прямо на «Андрей Кочанов», неизвестно откуда взявшись, нёсся ощетинившийся пушками, настоящий военный эсминец! На его чёрном борту большими белыми буквами значилось «Stella di mare», что по-русски звучало, как «Морская звезда». Кто же это?! Пограничники? Взгляд матросика метнулся вверх в поисках флага. Потом бедняжка почувствовал, как у него холодеют руки и ноги, спину противно щекочут мурашки. Флага не было. Значит… Пираты!

— Пираты! — закричал матросик, глупо тыкая пальцем в подплывающий корабль.

— Пираты! — донеслось до Цаплина, и он со всех ног бросился на голос.

Старший помощник увидел прыщавого салагу, дрожащего и таращащегося стеклянными от страха глазами куда-то вдаль. Цаплин проследил его взгляд.

— Пираты… — шёпотом повторил он, и понёсся к капитану.

— Ну, что ещё? — недовольно буркнул капитан, даже не глядя на перепуганного, вспотевшего Цаплина.

— Пираты, — выдохнул тот. — Сергей Борисович, пираты!

— Ну и что? — поморщился капитан. — Какие-то там пиратишки нам не помеха. У нас же есть охрана, ты что, забыл?

— Да, да, — закивал Цаплин. — «Быстрый» и «Чайка» я не забыл, да… Они их живо потопят…

Матросы на борту танкера суетились: прыщавый успел поднять всех на уши.

А вот, на пиратском эсминце всё было спокойно. Пиратский капитан стоял на мостике и смотрел в бинокль.

— Вот они, — сказал он, довольно ухмыляясь. — Будем брать на абордаж.

Стоявший рядом с капитаном старший помощник кивнул.

Эсминцы «Быстрый» и «Чайка» резво выплывали вперёд, загораживая «Андрей Кочанов». На них тоже суетились: никто не ожидал нападения в нейтральных водах. К тому же, на радаре ничего не было, а сонар показывал лишь дельфинов. К появлению такого сильного врага не приготовились.

— Там ещё два корабля. Это эсминцы, — спокойно сообщил один из пиратов своему капитану.

Тот быстро посмотрел в бинокль и отдал лаконичный приказ:

— Потопить.

— Есть! — отчеканил старший помощник, и позвонил канонирам.

Тот час же «Морская звезда» дала залп торпедами. Две самонаводящиеся торпеды, словно две чёрные акулы, прорезали толщу воды. Одна из них угодила в «Быстрый», другая — в «Чайку». И оба храбрых эсминца пошли ко дну.

— Они тонут! — пискнул на «Андрее Кочанове» Цаплин. — Пираты их потопили!

— Вижу, что потопили, — буркнул капитан. — Нужно валить. Курс «норд-ост», полный вперёд! — крикнул он.

На «Андрее Кочанове» заработали машины, и танкер стал покидать поле боя. Но пираты не отставали. Их эсминец плыл куда быстрее неуклюжего, перегруженного нефтью танкера.

— Догоняют… — прохныкал Цаплин. — Может быть, сбросим нефть в воду? Быстрее поплывём? — осторожно предложил он.

— Ты что?! — разозлился капитан. — Босс нас поубивает! Нефть нужно доставить в сохранности, не расплескав ни капли, понял?

— Ага, — потупился Цаплин.

А на пиратском корабле было по-прежнему спокойно.

— Догоняем! — сказал старший помощник.

— Можно было и не гнаться, — произнёс капитан. — До украинского патруля осталось меньше двух морских миль… Они повернут назад. Прямо сейчас. Стоп машина!

— Стоп машина! — повторил старший помощник.

«Морская звезда» начала сбавлять ход, останавливаясь.

— Странно, они прекратили погоню… — удивился Сергей Борисович. — Отстают.

— Стоп машина! Полный назад! — выкрикнул за его спиной Цаплин.

— Ты что, сдурел?! Какой «назад»?! — вскипел капитан и надвинулся на Цаплина. — Мы же попадём прямо в пасть пиратам!

— Иначе мы попадём в пасть пограничникам, — ответил Цаплин. — Если мы продвинемся ещё на кабельтов, то окажемся в поле зрения радаров украинского патруля. Пока мы убегали, мы сбились с курса и потеряли фарватер «Х». Нас остановят и арестуют.

— Тогда, назад, назад! — засуетился Сергей Борисович, подскочил к компьютеру и уставился на экран. — Теперь нам этот фарватер «Х» два дня искать…

«Андрей Кочанов» останавливался, рулевой пытался обойти пиратский корабль сзади. Матросы расконсервировали находившуюся на танкере пушку и готовились стрелять по пиратам. Но тут появился ещё один корабль: эсминец, выкрашенный под тигровую шкуру. Ему удалось подойти к «Морской звезде» с кормы, и на нём собирались нанести сокрушительный удар. Этот красивый корабль носил гордое название «Саблезубый тигр», и был под большим секретом послан самим Росси на защиту «Андрея Кочанова». О нём не знал даже Сергей Борисович. «Саблезубый тигр» приблизился к пиратскому судну. Его пушки были нацелены прямо на разбойников. Но план «Тигра» не удался: пираты его заметили.

— Там ещё один корабль, — крикнул, отдуваясь, матрос. — Они собираются по нам стрелять!

— И опять лишний, — спокойно заметил пиратский капитан. — Утопить.

— Зарядить торпеды?

— Нет, он слишком близко. Зарядить пушку «Зэд-9».

Пушка «Зэд-9» стояла на корме нерасчехлённая. Она ещё не была испытана, да её и не собирались применять. Но появление «Саблезубого тигра» стало форс-мажором. Четверо матросов расчехлили пушку, зарядили и навели на цель.

— Огонь!

Пушка выстрелила, и над её дулом поднялось облачко серого дыма. Снаряд попал прямо в «Саблезубого тигра». Спустя миг на месте гордого эсминца возник огромный водяной столб, взметнулся в небо и обрушился на воду, создав волну.

— Хорошо стреляет! — улыбнулся пиратский капитан.

Пушка «Зэд-9» была его собственным изобретением. Сейчас она прошла испытание в боевых условиях. «Саблезубый тигр» погиб, а пиратская «Звезда», элегантно сманеврировав, стала борт к борту с «Андреем Кочановым».

— На абордаж! — скомандовал пиратский капитан.

Тот час же с пиратского эсминца на танкер были переброшены канаты с крючками. Вооруженные пираты через связанные вместе борта перепрыгивали на «Андрей Кочанов». Матросы танкера выхватили автоматы и набросились на атакующих. Завязался бой. Сергей Борисович и Цаплин заперлись в рубке и затаились. Они всякий раз зажмуривались и прижимались к полу, когда поблизости пули шлёпали о палубу, или кто-то заглядывал в иллюминаторы.

Молоденький матросик, который первым заметил пиратов, хотел жить. Он бочком прокрался у борта, залез в спасательную шлюпку под брезент, и там затих.

— Они нас достанут, — промямлил Цаплин. — Сейчас выбьют двери и…

— Чш-ш! — шепнул Сергей Борисович, и пригнул голову помощника под стол. — Думаю, наши матросы справятся. Не даром же хозяин набрал именно таких. Им самим впору корабли захватывать.

Пиратский капитан наблюдал за боем с мостика, и с довольной ухмылкой потирал руки.

Хотя матросы «Андрея Кочанова» были разъярены и вооружены до зубов, пираты оказались куда более умелыми и закалёнными в боях. Минут за десять команда танкера была перебита, а выжившие взяты в плен.

Громадный усатый пират с ружьём наперевес выбил дверь рубки и выволок из-под стола Сергея Борисовича. Другой пират, поменьше и с интеллигентной бородкой, достал жавшегося к стенке Цаплина. Они повели их куда-то к носу. Всех живых матросов собрали в носовой части танкера на верхней палубе. Каждый из них был в наручниках. Четверо пиратов проверяли шлюпки. Один из них обнаружил трусливого салагу, и вытолкнул его на палубу.

— Не убивайте меня! — пискнул он, и попытался убежать, но споткнулся и бухнулся носом. Пираты басовито загоготали.

По специально перекинутой доске на борт «Андрея Кочанова» взошёл пиратский капитан. Одежда его отличалась изысканностью. На нём был тёмно-серый с отливом костюм и чёрная рубашка без галстука. Волосы пиратского капитана были аккуратно зачёсаны назад, глаза скрывали тёмные очки. Он вежливо поздоровался со всеми, на что Сергей Борисович совершенно бестактно пробурчал:

— Ты хоть знаешь, с кем связался, сопляк?

— Конечно, — так же вежливо ответил пиратский капитан; его даже не задело такое обидное слово, как «сопляк».

— Пусти нас, пират! — крикнул Цаплин, и попытался вырваться из крепких рук своего охранника.

Усатый деловито направил на бунтаря ружьё.

— Можешь забрать корабль, только не лишай нас жизни! — проканючил старший помощник, со страхом посмотрев на внушительный ствол.

Пиратский капитан засмеялся.

— Неужели вы думаете, что мы — пираты? — спросил он сквозь смех. — Какая наивность, однако! Вы не понимаете, что, собственно случилось, не так ли?

— Отпустите нас… — хныкнул Сергей Борисович. — Посадите, хотя бы, в резиновую шлюпку, только не убивайте!

Пиратский капитан, снисходительно улыбаясь, поглядывал то на Сергея Борисовича, то на Цаплина.

— Ну, убивать я вас не собираюсь, хотя и отпускать — тоже. Меня зовут Генрих Артерран. Я из Интерпола. Следователь по особо важным делам, а не пират, — сказал он, достав удостоверение из внутреннего кармана пиджака. — Вы арестованы.

— Сыщик… Но как это, арестованы?! — изумился Сергей Борисович. — За что?

— Вы прекрасно знаете сами: контрабанда нефти, уплата фальшивой валютой, — перечисляя, Артерран не загибал, а по-американски разгибал пальцы. — Потопили пограничный крейсер своим «Саблезубым тигром», и в конце концов, напали на следователя по особо важным делам, — а эти два пункта, кстати, пиратство.

— Никого мы не топили, — вмешался Цаплин. — И идём пустыми.

— Не врите, пожалуйста, — сказал Артерран. — А то я ваше враньё засчитаю вам, как сопротивление аресту.

— А как же все эти трупы? — перепугался Цаплин, показывая на убитых матросов. — Вы скажете, что это — тоже мы?

Артерран опять расхохотался.

— Я никого не убивал, — сказал он и подошёл к ближайшему из распластавшихся на палубе матросов. Наклонился и вытащил дротик из его спины.

— Это — снотворное. Они все спят. И для них это абсолютно безвредно. Даже полезно.

Матрос заворочался, просыпаясь.

— Вопросы есть? — спросил Артерран.

Сергей Борисович и Цаплин тупо уставились на него.

— Вопросов нет, — довольно заключил сыщик. — Уведите их.

— Вы не имеете права! — заявил вдруг Сергей Борисович. — Где ордер?

— Что?

— Ордер на арест! Что, нету?

— И ордер найдётся.

Артерран порылся в кармане пиджака и достал оттуда бумажку. Сергей Борисович жадно выхватил её освобождённой левой рукой. Впился глазами в печатные чёрные буквы. Это была ксерокопия. Ксерокопия ордера на арест судна и всей команды. Под чётким красивым текстом красовались три печати и шесть подписей. Кроме того копия была заверена ещё одной синей печатью с корявенькой росписью какого-то начальника.

— Сейчас вы перейдёте на борт моего корабля. А «Андрей Кочанов» мы возьмём на буксир.

Бодрствующих матросов в наручниках повели на «Морскую звезду». Спящих понесли. Сергея Борисовича и Цаплина повели куда-то вниз, в трюмы. Когда кто-нибудь из них начинал отставать, плечистый усач бесцеремонно тыкал их в спины своим ружьём.

— Послушайте, а тут есть крысы? — поинтересовался Цаплин.

Усатый хрипло пробурчал что-то, а потом выставил вперёд правую ручищу, а левой рубанул чуть выше локтя, мол, такие большущие. Цаплин съёжился, а усач захохотал.

 

Глава 31. «Варфоломеевская ночь»

Недобежкин, Серёгин, Сидоров и Ежонков устроились на двух достаточно неудобных двухъярусных солдатских койках, что стояли ближе всего к радиатору, под которым начиналась каверна. Все уже мирно сопели в две дырочки, только Сидоров один не спал — боялся чего-то, наверное, верхнелягушинского чёрта, который выкинул из его памяти полчаса жизни. Сержант шумно ворочался на скрипучей, неровной и жёсткой койке, то сбрасывал одеяло, то надвигал его по самый нос — но всё равно ему было не удобно и заснуть никак не получалось. Из-под пола то и дело доносились некие шорохи. Или просто мерещились, или это деревья шуршали? Но Сидоров постоянно вскакивал, подбирался к радиатору и прислушивался, считая, что пройдёт ещё секундочка, и оттуда вылезет… результат эксперимента «Густые облака». Один раз сержант даже задрал линолеум и с помощью фонарика долго разглядывал ступеньки, что вели в подземелье. Потом Сидоров решил, что результат эксперимента «Густые облака», если он там есть, не сможет протиснуться мимо радиатора и не сможет вылезти в казарму, даже если очень захочет. Посчитав, что находится в безопасности, Сидоров положил линолеум назад и снова заёрзал на койке.

На небе висела полная луна, большая и круглая, как блин. Она освещала всё загадочным серебристым светом и превращала деревья в лесу в леших, а косматые камыши по берегам озера Лазурное — в водяных. В деревне Мышкино, что была рядышком с Верхними Лягушами, в безраздельно своём ветхом домике посапывала Эммочка, уставшая от войны с «чертями» и поисков следов проекта «Густые облака». Она спала и не подозревала, что к весьма ненадёжной двери её домика уже подбираются четверо незнакомцев в чём-то чёрном, а пятый незнакомец заходит с тыла и собирается вломиться в окно. Эммочку разбудил некий шорох, который внезапно раздался в сенях, она распахнула сонные глаза и прислушалась. Вроде бы, тихо. Приснилось, что ли? Эммочка снова опустила голову на подушку и закрыла глаза, чтобы продолжить спать, но тут ясно различила осторожные шаги за дверью своей комнаты. Кто-то попал в дом! Неужели, Филлипс вернулся? Или вор? Ну, если вор — то он костей не соберёт! Эммочка запустила руку под подушку и выудила боевой пистолет, который неудачник Филлипс отказался брать на «охоту за чёртом». Сняв пистолет с предохранителя, Эммочка бесшумно сползла с кровати и притаилась около двери, поджидая, когда незваный гость ворвётся в комнату. Гость медлил, топтался в нерешительности, несколько раз он взялся за ручку, но не поворачивал её до конца и отпускал. Эммочка затихла, освещённая лунным лучом, что проникал через окошко. Вот, сейчас он войдёт — и будет пристрелен на месте! Пусть знает, как врываться в жилище Эммочки!

«Пришелец» ворвался не в дверь, а почему-то в окошко. Внезапно он вывалил стекло вместе с рамой, скинул цветочный горшок и запрыгнул в комнату. Эммочка мгновенно оторвалась от стенки, шмыгнула под стол и выстрелила в «гостя» два раза. А тот отпрянул в сторону так быстро, что в него не попала ни одна пуля, и направился прямо к столу, чтобы выцарапать оттуда Эммочку за волосы. Эммочка ударила его ногой и выпрыгнула из-под стола, устремилась к двери, пытаясь выскочить на улицу. Но тот, кто ходил в сенях, высадил дверь и напал, вышибив у Эммочки пистолет. Пистолет завалился куда-то под тумбочку, а Эммочка оказалась повалена на истёртый ковёр на полу. Она повернула лицо и увидела как некто протягивает к ней ручищу в перчатке. Под руку удачно подвернулся низкий белый табурет, она схватила его и со всей силы навернула этого рукастого «пришельца», он с грохотом обрушился на пол. За ним в лишившийся двери проём заскочили ещё трое, один из них снёс на бегу тумбочку, а второй — схватил Эммочкин боевой пистолет. Эммочка же, отпихнув третьего и саданув ногой того, кто мог увернуться от пуль, совершила героический прыжок и выскочила через вынесенное окошко на улицу. Попав в покрытый амброзией огород, она не стала убегать, а затаилась, ведь в лунном свете она будет ясно видна неожиданным противникам и они пристрелят её, как зайчиху из её собственного пистолета. Но кто же это такие? Милиция? Охранники с «Наташеньки» — сначала Филлипса вычислил, потом — её? Или люди Генриха Артеррана? Они возились в доме, один выглянул в окно и тут же спрятался. Около Эммочки валялась тяпка — она как-то собралась прополоть неприличные из-за сорняков грядки, но ей такая работа катастрофически быстро наскучила, и поэтому Эммочка бросила её и оставила тяпку во дворе. Она протянула руку и схватила тяпку, а потом — прижалась к бревенчатой стене дома, не спуская глаз с разнесенного окошка — как только кто-нибудь оттуда выскочит — она его огреет. В окошке показался человек с пистолетом, потом он спрятался а потом — выпрыгнул в грядку, на которой Эммочка хотела посадить капусту. Эммочка покинула укрытие и с размаху залепила ему тяпкой. Незнакомец согнулся пополам, и стрельнул в воздух, сшибив ни в чём не повинную летучую мышку. Эммочка ударом ноги повергла «гостя» на землю, отобрала пистолет и тут же выстрелила в следующего, кто выпрыгнул из окошка. Пуля пролетела в сантиметре над его головой и ударилась в оконную раму, а Эммочку сзади схватила чья-то рука…

В неподвижном ночном воздухе эхом разнеслись хлопки выстрелов, перебудив всё Мышкино и двадцать первую воинскую часть. Задремавший было Сидоров от неожиданности свалился с койки на пол. Хлоп! Хлоп! Хлоп! Пётр Иванович тоже едва не свалился на пол, а Ежонков подскочил так, словно его кто-то обжёг. Недобежкин вскочил, побежал к окну, но свет прожекторов, освещавших территорию части, забивал сонные глаза, а ещё — увидеть что-либо мешал забор.

— Это со стороны Мышкино хлопают, — определил Серёгин.

— Они стреляют! — догадался Сидоров, ползая полу в поисках кроссовок.

— Едем, что ли? — Недобежкин отскочил от окна и принялся быстро одеваться.

Казарма наполнилась голосами проснувшихся солдат. Одни из них ещё лежали, не понимая, что случилось, а другие — успели вскочить и собрались возле окон. В казарму заскочил солдатский сержант и тут же был атакован Недобежкиным.

— Девятку буди! — скомандовал ему Недобежкин и вытолкнул на улицу.

Хлоп! Хлоп! Кто-то там, в Мышкино, выстрелил снова.

— Ежонков, подскакивай! — поторопил Недобежкин вяло ворочающегося на койке Ежонкова.

Милиционеры выскочили из казармы и побежали на стоянку, где спала около оранжевого «Москвича» их заслуженная «Газель». Ежонков скакал в одной штанине и в пиджаке поверх майки. Откуда-то выскочил заспанный Девятко в изгрызенной фуражке.

— Что случилось? Почему?..

Хлоп! Хлоп! — на его вопрос ответила деревня Мышкино.

— Чёрт! — испугался полковник Девятко. — Это же возле нас палят!

— «Чёртова банда» объявилась… Едем! — отважно решил Недобежкин и запрыгнул за руль «Газели».

Эммочка смогла отбиться от того, кто схватил её сзади и теперь бежала наугад в одной пижаме, преследуемая пятью незнакомцами. Оббежав дом кругом, она отстрелила от двери гаража замок и заскочила внутрь. Забившись за руль джипа, который ей не по своей воле подарил Филлипс, она завела мотор и что было сил, вдавила в пол педаль газа. Машина взревела мотором, вырвалась из гаража и покатила прямо на группу преследователей. Они разом рассыпались по сторонам. Эммочка уже думала, что спасена, но тут почувствовала толчок, и джип завихлялся из стороны в сторону, пробил забор и впаялся в дуб. В левом заднем колесе торчал нож, брошенный одним из преследователей. Они обступили джип, один раскрыл дверцу. Эммочка, как ни пыталась, не могла завести мотор, а протянувшаяся к ней в кабину рука сгребла её в охапку и поволокла наружу. Эммочка нашарила на сиденье пистолет и в упор выстрелила в того, кто её схватил. Тот мгновенно отклонился назад, пропустив пулю над собой, и на миг разжал грязные пальцы. Эммочка успела вывернуться из джипа, оттолкнула кого-то и стремглав поскакала к лесу. А из леса мерцали длинные лучи автомобильных фар — это неслась в Мышкино «Газель» Недобежкина, а за ней — несколько джипов с солдатами из двадцать первой части, которых Девятко послал в помощь милиционерам.

— Помогите! — во всё горло заверещала Эммочка и установилась на пути микроавтобуса, что выскочил из-за деревьев. — За мной гонятся преступники! Меня хотят уби-ить!!!

Преследователи уже настигали её, выбившуюся из сил, кто-то снова запустил нож, и он просвистел у виска Эммочки и встрял в древесный ствол.

Недобежкин затормозил, заметив на дороге человека, который отчаянно махал руками и орал, взывая о помощи.

— За ним гонятся! — Серёгин заметил, как из-за кустов выдираются ещё пятеро и подбегают к первому.

— Вперёд! — скомандовал Недобежкин и выскочил из кабины.

Эммочка была снова схвачена, её тащили неизвестно куда. Она отбивалась, как могла, но силы были не равны — их пятеро, она — одна. Пистолет Эммочка уронила, и он завалился куда-то в высокую траву.

— Стоять, милиция! — крикнул Пётр Иванович, выхватив свой пистолет.

Но пятеро бандитов продолжали волочь беднягу за собой. И тогда вступили в бой солдаты Девятки. Их было человек двадцать, но кажется, они не могли совладать с пятью бандитами. Они фантастическим образом отбивались, словно львы, а один, отбившись, рванул наутёк. А потом — сбежал и второй.

— За ним! — Недобежкин бросился в погоню. Несколько солдат отделились от общей массы и тоже погнались за беглецом.

Пётр Иванович рванул за вторым, и на помощь ему побежали два солдата. Сидоров увидел, что тот человек, которого преследовали бандиты, пытается ползком скрыться в кустах.

— Стоять! — Сидоров одним прыжком очутился около него и поймал.

Только надев на него наручники, сержант развернул незнакомца к себе. Пойманный оказался женщиной, одетой в одну пижаму, а присмотревшись, Сидоров понял, что изловил Маргариту Садальскую! Она слабо отбивалась, плаксиво ныла и что-то варнякала, но сержант сказал ей:

— Попалась! — и потащил к тому джипу, где сидел полковник Девятко.

— Кто это? — изумился Девятко, когда Сидоров впихнул «киевскую колдунью» к нему в машину и сказал:

— Покараульте, товарищ полковник!

— Опасная преступница, — ответил Сидоров. — Вы не разговаривайте с ней и не снимайте наручники!

— Ага… — изумлённо и не по-солдатски кивнул Девятко. — Сёмкин, — сказал он сидящему около него капитану. — Гляди-ка, как у нас СБУ работает — раз и поймали!

— Так точно, товарищ полковник, — согласился Сёмкин, разглядывая пленницу. — Работает…

«Как бы про мою дачу не пронюхали! — подумал Девятко с солидной долей испуга. — Слишком уж хорошо они работают!»

Недобежкин внезапно потерял из виду того, кого догонял. Он вдруг нырнул в кусты — и след его простыл. Солдаты, которые пустились в погоню вместе с ним, застопорились на месте, вертя головами.

— Прочесать кусты! — распорядился Недобежкин.

Солдаты зарылись в кусты и бродили там достаточно долго, но никого так и не нашли — пропал беглец, точно под землю ушёл. Недобежкин чертыхнулся, досадуя на неудачу и побрёл назад.

Пётр Иванович уже догонял сбежавшего с поля боя преступника. Оглянувшись назад, Серёгин увидел, что солдаты, которые побежали вместе с ним почему-то куда-то пропали. А беглец явно устал, двигался всё медленней, и Серёгин приготовился его схватить. Но бандит внезапно заскочил в куст, а потом — из-за куста вылетел нож.

— Чёрт! — Пётр Иванович отпрянул за дерево, и тут же второй нож врезался в ствол в сантиметре от его носа.

Серёгин ждал, что преступник бросит третий нож, но он не бросал. Кажется, у него закончились ножи, потому что, посидев в засаде минуты две, он вдруг выпрыгнул на тропинку и ринулся прочь. Пётр Иванович выскочил ему наперерез. Повалив бандита в траву, Пётр Иванович уселся на него верхом и, не слушая нытьё, захлопнул не его руках наручники.

— Встать! — распорядился Серёгин, и пойманный им бандит неуклюже поднялся на ноги.

В лунном свете Пётр Иванович увидел, что он совсем молод и белобрыс.

— Вперёд! — Серёгин подтолкнул его в спину.

Пётр Иванович выдернул из дерева нож преступника и, завернув его в носовой платок, спрятал в карман.

— Товарищ полковник, разрешите доложить! — в джип полковника Девятко заглянул солдат в потрёпанном камуфляже.

— Да? — разрешил Девятко, стараясь не слушать нытьё пойманной Эммочки.

— Они от нас сбежали… — вместо того, чтобы отчеканить, пробормотал солдат.

— Так чего же ты стоишь?! — взвился Девятко. — Ищи, ищи, ищи!!!

— Есть! — солдат отпрянул назад и закричал остальным:

— Ищите преступников!

Солдаты из двадцать первой воинской части отправились прочёсывать кусты в поисках растворившейся в ночи «чёртовой банды». Девятко высунул голову в окошко, осмотрел окрестности взглядом генерала, а потом — уселся поудобнее в кресле, велел капитану Сёмкину не спускать глаз с пойманной Эммочки и собрался задремать.

А тем временем по грунтовой дороге ехала машина. Наверное, это был джип, а может быть — минивен. Машина притормозила под деревом, в его густой тени, и из неё вышел человек. Заметив стоящий на небольшом холмике джип, он двинулся прямо к нему.

Полковник Девятко закрыл глаза, но подремать ему не дали: в окошко кто-то постучал.

— А? — удивился полковник Девятко и опустил стекло.

В окошко заглянуло некое лицо.

— Начинай, — сказало лицо капитану Сёмкину, что обязан был охранять Эммочку.

— Продолжай, — сказало лицо полковнику Девятко.

Лица капитана Сёмкина и полковника Девятко вмиг сделались тупыми и животными, они стащили с голов свои фуражки и принялись усердно грызть их так, словно бурундуки грызут орех.

Человек хохотнул и распахнул заднюю дверцу джипа.

— А? — удивилась Эммочка.

— Бэ, — сказал ей незнакомец и вытащил её из салона в ночную прохладу.

— Куда вы меня несёте?! — возмутилась Эммочка.

— Цыц! — посоветовал ей незнакомый человек и, перекинув Эммочку через плечо, понёс её с холмика вниз, где скрывалась его машина.

Сидоров увидел, как Пётр Иванович ведёт пойманного преступника и спустился к нему.

— Схватил, — отдувался Серёгин. — Ты представляешь — ножами кидался!

— У, бандюга! — фыркнул Сидоров. — А я, вы знаете, кого поймал?

— Кого?

— Садальскую! — просиял Сидоров.

— Да ты что? — не поверил Пётр Иванович.

— Она у Девятки в джипике сидит! Запакована по всем параметрам! — радовался Сидоров. — Идёмте, посмотрим!

— Саня, давай сначала этого гаврика Ежонкову отдадим, — сказал Серёгин Сидорову, подтолкнув вялого от усталости преступника.

Сидоров распахнул дверцу «Газели» и увидел, что Ежонков просто мирно спит, развалившись на двух сиденьях и так и не натянув вторую штанину.

— Ежонков! — пихнул его Пётр Иванович.

Ежонков проснулся, забарахтался, подскочил и, завертев головой, отрывисто выкрикнул:

— Что? Где? Когда?

— Вот, пускай посидит! — Пётр Иванович впихнул пойманного преступника в «Газель». — Саня, ты присмотри за ними, чтобы этот типок Ежонкова по головке не уговорил.

— Эй, вы что, думаете, что я такой слабый?? — возмутился Ежонков.

— Нет, — покачал головой Пётр Иванович. — Просто этот бандит очень сильный.

— А, ну тогда другое дело, — Ежонков согласился на помощь Сидорова, и сержант забрался в «Газель», потеснив преступника к закрытому окошку.

Только теперь Пётр Иванович отправился смотреть на Маргариту Садальскую. Заглянув в джип Девятки, Серёгин застал страшную картину: сам Девятко и его помощник сидели на сиденьях с ногами и увлечённо грызли свои фуражки. А пойманная Сидоровым Маргарита Садальская просто пропала!

— Что происходит? — это к Серёгину сзади подошёл Недобежкин.

— Грызут, — буркнул Пётр Иванович.

— Что? Опять? — рассвирепел Недобежкин. — Девятко! — он хлопнул полковника по плечу.

Девятко вздрогнул, выплюнул фуражку и пробормотал:

— Да стерегу я, стерегу!

А потом Девятко заметил рядом с собой своего помощника, который продолжал грызть фуражку и даже урчал при этом, как кот.

— Что вы делаете, Сёмкин?? — воскликнул он и начал забирать у капитана его изрядно побитую зубами фуражку.

Но тот не отдавал, а продолжал грызть, и даже прогрыз дыру.

— Девятко, что случилось? — вопросил у полковника Недобежкин, заставив его бросить грызущего капитана.

Девятко вытаращился на Недобежкина, раскрыл рот и отчётливо, без запиночки, произнёс:

— Бе-е-е-е!

— «Звериная порча», — поставил невесёлый диагноз Пётр Иванович.

 

Глава 32. Разбор полетов

Эммочка очнулась на сиденье автомобиля. Кто-то куда-то её вёз и тряс. Эммочка приподнялась и хотела посмотреть в окно и увидеть, куда это её везут, но там, куда она посмотрела, не было окна. «Поймали!» — перепугалась Эммочка и от страха подскочила с мягкого кресла.

— Спокойно, — железная рука водителя усадила её обратно. — Ты меня благодарить должна за то, что я не позволил местной милиции захлопнуть тебя в обезьянник к обезьянам. Вопросы есть?

Эммочка подняла голову и увидела того, кто сидел за рулём автомобиля.

— Ты! — фыркнула Эммочка, обиженно дёрнув плечами. — Да уж лучше в обезьяннике с обезьянами торчать, нежели в твоей компании!

— Вопросов нет! — растянул улыбку водитель, которого звали Генрих Артерран. — Вот только, где «Спасибо»?

— Выпусти меня! — потребовала Эммочка и начала ломиться в закрытую дверцу.

— Сейчаз-з-з-з! — саркастически протянул Генрих Артерран. — Только, извините, поглажу шнурки.

— Я выцарапаю тебе глаза, Гейнц! — пригрозила Эммочка. — Давай, стопори свой пепелац!

— Ну, да, это чисто по-девчачьи! — хихикнул Генрих Артерран, даже и не думая «стопорить пепелац». — И не называй меня «Гейнц», меня это раздражает!

— Хорошо, Гейнц, — язвительно скривилась Эммочка. — И что тебе не нравится? Ты ведь даже не американец!

— Так, спать! — рассердился Генрих Артерран, и Эммочка обмякла и повисла на спинке сиденья.

Впереди расстилалась необъятная тёмная степь, и посреди неё чернел высокий Чёртов курган. А автомобиль-вездеход о шести колёсах, который полковник Девятко назвал «панцер-хетцер» свернул с дороги прямо в траву и растворился в ночи.

Солдаты возвратились из рейда по редкому лесочку с пустыми руками: бандиты из «чёртовой банды» словно испарились. Недобежкин негодовал: бандитов упустили, Маргарита Садальская сбежала прямо из наручников, а загипнотизированный Ежонковым Девятко на все вопросы отвечает только:

— Бе-е-е-е! — даже «Ме» не говорит.

Единственный пойманный преступник сидел на самом заднем сиденье «Газели» под неусыпным надзором Сидорова, вяло шевелил закованными руками и громко свистел некий мотив. Разозлённый невменяемым бараньим блеянием полковника Девятко и этим вот идиотским свистом, Недобежкин решил вернуться назад, в двадцать первую часть — там хоть электричество есть!

В окнах новой комендатуры, что построили около заколоченной, ярко горел свет. В кабинете полковника Девятко было людно: Недобежкин сидел за столом полковника, Пётр Иванович устроился в одном из кресел для посетителей, пойманный «чертёнок» примостился на диване, охраняемый орлиным оком Сидорова, а Ежонков колдовал над самим Девятко. Кроме того — в углу кабинета на полу сидел на корточках капитан Сёмкин и с аппетитом голодного медведя догрызал свою несчастную фуражку. Его так и не смогли привести в чувство — вся надежда была на Ежонкова. У Ежонкова был достаточно необычный метод допроса, который он сам назвал «синхрос». Суть этого «синхроса» заключалась в том, что Ежонков садился напротив своего «подопытного» и повторял с ним в унисон то, что он говорит, дожидаясь, пока подопытный выбьется из «дуэта» и скажет что-то ещё. То есть сейчас Девятко блеял, как баран, а Ежонков блеял вместе с ним. Однако Девятко даже и не думал «выходить из дуэта» — он блеял и блеял до тех пор, пока раздосадованный неудачей Ежонков не испустил слово «Чёрт».

— Так, закупорили, — сделал вывод Недобежкин, глядя на бодающегося Девятко. — Ежонков, пуши этого, «лягушонка»! — он кивнул в сторону пойманного Серёгиным преступника.

Девятко был отсажен на диван, а его место занял белобрысый «чертёнок». Хотя Сидоров и удалил наручники, «чертёнок» всё держал руки за спиной и, не умолкая, свистел.

— Он «Катюшу» свистит! — пискнул Девятко, вмешавшись в процесс «синхроса» Ежонкова.

— Вы уже насвистели! — проявил ехидство Ежонков, прервав сеанс. — Фуражку уже показывать нельзя!

Девятко обиженно фыркнул, чтобы его не позорили, и отвернулся. А Ежонков испустил смешок победителя и усыпил «чертёнка» с помощью своей гайки. Кажется, он перестарался, потому что белобрысый «чертёнок» уснул так, что свалился под стул.

— Ты что наделал? — буркнул Недобежкин. — Давай, разбуркивай! Допрашивать нужно, а он у тебя тут отдыхает!

— Васёк, будь проще! — огрызнулся Ежонков и щелчком пальцами разбудил «верхнелягушинского чертёнка», а потом усадил обратно на стул.

«Чертёнок» падал ещё раз пять, и только на шестой раз — прошло часа полтора — Ежонков смог ввести его в «правильный» транс. «Чертёнок» замер на стуле и уставился на Ежонкова невидящими голубыми глазищами.

— Процитируйте… э-э-э… — Ежонков схватил себя за подбородок, раздумывая над тем, что мог бы учить в школе житель деревеньки Верхние Лягуши. — Любой стишок за первый класс!

«Чертёнок» раскрыл рот и чистенько, без запиночки рассказал миленький стишок на украинском языке:

— Ну, какой ритор! — проворчал Недобежкин, искоса поглядывая на «чертёнка», который принялся рассказывать все детские стишки, которые знал. — Хоть на конкурс чтецов выставляй!

— Стоп! — отрубил Ежонков «поэтический концерт» «чертёнка». — Скажите, как вас зовут?

И тут у «чертёнка» закрылся разум и открылась проклятая «звериная порча». Изо рта бедняги вылетало нелепое, бессмысленное и смешное лягушачье кваканье. А сам он лягался ногами, словно лягушка, которую держат рукой и не дают прыгать. Ежонков решил применить свой «синхрос» — он уселся напротив «чертёнка» и заквакал вместе с ним.

— «Жабка-дід і жабка-бабка»! — прокомментировал Недобежкин их поведение.

Сидоров боролся с приступами дичайшего хохота, которые то и дело наваливались и уничтожали его милицейскую серьёзность, а Пётр Иванович взирал на двух «квакушек» достаточно грустными глазами и думал, что «синхрос» Ежонкова бессилен против колдовства «верхнелягушинского чёрта».

— Ква! Ква! Ква!

— Хватит! — у Недобежкина уже голова заболела — до такой степени устал он находиться в зверинце.

— А как же синхрос? — проныл оторванный от бесполезной работы Ежонков.

— Давай, капитана спасай! — буркнул Недобежкин. — И поспим хоть два часика, а то голова уже вот такая! — он приставил к своей голове обе руки, изображая, до какой степени она у него распухла.

Ежонков согласился с Недобежкиным, потому что не мог поступить иначе и, столкнув квакающего «чертёнка» со стула обратно к Сидорову, отправился выцарапывать из угла грызуна-Сёмкина. Сёмкин никак не хотел покидать угол и расставаться со своей полусъеденной фуражкой, от которой уже остался один козырёк. Когда Ежонкову наконец-то удалось укрепить беспрестанно грызущего капитана на стуле, тот вдруг перестал жевать, уронил искусанный козырёк на пол и задал такой вопрос:

— Когда завтрак?

— А вы не наелись? — осведомился Ежонков, наводя на подопытного гайку-маятник.

— Никак нет! — абсолютно серьёзно, как настоящий солдат, отчеканил Сёмкин.

— Вы спите, спите, спите… — повторял Ежонков до тех пор, пока Сёмкин не прекратил озираться и лепетать про завтрак. Какой ему завтрак, когда он умял целиком фуражку и обогатился калориями на весь следующий день?

— Каким образом арестованная выбралась из машины? — вопросил Ежонков, убедившись в том, что Сёмкин готов к откровениям.

Сёмкин дёрнулся, подвигал челюстями, как грызущий суслик, а потом — схватил в кулак болтающийся у своего носа галстук Ежонкова и отправил его в рот.

— Выплюнь! — перепугался Ежонков, отбирая галстук.

Однако «подопытный» Сёмкин вцепился в него мёртвой хваткой, и поэтому Ежонкову ничего больше не оставалось, как отдать галстук на съедение «людоеду». При виде доедающего чужой полосатый галстук капитана Сёмкина захохотали все — даже помрачневший Недобежкин, «попорченный» Девятко и арестованный белобрысый «чертёнок».

— Какой он, однако, прожорливый, — заметил Пётр Иванович, с трудом подавляя несолидное хихиканье.

— Ежонков, а ну закругляй эту комедию! — Недобежкин опять помрачнел и даже стиснул увесистые кулаки. — Давай, превращай этого пожирателя в человека, иначе я тебе в лоб засвечу!

— Ну, что я могу сделать?! — воскликнул Ежонков, всплеснув ручками и топнув ножкой. — Он у меня галстук сожрал, и что я могу сделать?!

— Ты у нас Кашпировский — ты и делай! — буркнул Недобежкин. — Только быстрее, а то я сейчас сам тут закукарекаю, от «полного счастья»!

Ежонков совершал некие пассы над «зачарованным» Сёмкиным, а вот Пётр Иванович в это время измыслил новую догадку: если Маргариту Садальскую забрал «верхнелягушинский чёрт» — а кто ещё наводит «звериную порчу»? — то он обязательно потащил её на «Наташеньку», где стоит его «панцер-хетцер». Надо бы предложить Недобежкину снова слазить туда — только не гнаться за тем, кто подвернётся под руку — он, кажется, отвлекает на себя внимание — а обойти вездеход и проникнуть туда, в самую суть.

Наконец, Ежонкову удалось добиться «очеловечивания грызуна», и Сёмкин сам выплюнул проеденный в лохмотья галстук и глянул вокруг себя осмысленными глазами.

— Где я? — спросил он, с явной долей ужаса взирая на валяющиеся у его ног «объедки» фуражки и галстука.

— В комендатуре, — устало вздохнул Недобежкин. — Скажите, что вы помните?

— Как ваш сотрудник подсадил к нам с товарищем полковником арестованную преступницу, — по-человечески ответил Сёмкин, ничего не жуя. — А потом — всё, наступила темнота. Очнулся здесь. Меня что, ударили по голове?

— Можно и так сказать, — согласился Недобежкин.

— Сёмкин, будешь теперь в обглоданной фуражке ползать! — подал голос Девятко, чья фуражка была не менее обглодана. — Новую не выдам!

— Что? — неподдельно удивился Сёмкин. — Что значит — «обглоданной»? Кто мог обглодать фуражку? — он явно не понимал, о чём сейчас идёт речь и твёрдо знал, что фуражка несъедобна.

— Ты своими бивнями и обглодал! — рыкнул Девятко. — Сидел тут, лопал! Вкусно?

— А? — не понял Сёмкин.

— Всё, отставить! — вмешался засыпающий Недобежкин. — Пойдёмте досыпать, а завтра разберёмся, у кого тут бивни и кто тут что обглодал!

 

Глава 33. Подбираемся к тайне

А тем временем в Донецке Коля ждал, когда же к нему вломится группа захвата и утащит его в милицию. Но никакая группа к нему не вламывалась, тащить его никуда не собирались, да и Генрих Артерран задерживался с визитом и не приходил за добытой Колей синей папкой. Николай держал её под замком в своей тумбочке, которая изнутри была железной и по-настоящему являлась сейфом. Так Коля оберегал «сокровище Робокопа» от своего назойливого «родственника» Феди, который постоянно подруливал к нему с какими-то глупыми вопросами. Однажды он так достал, что Коля в сердцах засадил ему в лицо кулак. Потом, конечно, жалел, извинялся и прикладывал кусок замороженного мяса к его распухшей щеке. Выяснить личность Феди и его настоящее имя Коля не мог — он не говорил. А когда Коля сказал, что его зовут Николай Светленко, а никакой не Владлен Евстратьевич, этот Федя никак не отреагировал, а спустя время — обратился к Коле: «Владлен Евстратьевич». Видно, застопорил ему мозги проклятый Генрих — ничего не понимает, бедняжка!

Но после того, как Федя получил тяжёлую оплеуху от Коли, он начал временами выпадать из реальности, падать на пол и с очумелым видом звать какую-то Наташеньку.

— Наташенька, Наташенька!.. — хрипел этот тип страшным полушёпотом и извивался так, словно бы его укусила змея.

Его невозможно было ни ущипнуть, ни позвать, ни отлить водой — на внешние раздражители он не реагировал, а успокаивался сам. Посмотрев на Федины «припадки» пару раз, Коля вспомнил бомжа по имени Грибок, который, говорили в изоляторе, так же «камлал». После того, как Федя «закамлал» в третий раз, Николай дождался ночи и, когда из соседней комнаты раздался Федин храп, извлёк из тумбочки-сейфа синюю папку и заглянул в документы, которые она хранила и прятала. Большая часть документов была на незнакомом и нелюбимом Колей немецком языке. Но вот, в самом низу попалась бумажка и по-русски. «Отчёт об экспериментах по безопасности в рамках проекта „Густые облака“. Это просто феноменально! Их ничего не остановит! Они реагируют лишь на свинцовые перегородки метровой толщины — только через них они не могут пробраться!».

«Кто такие эти „они“? — удивился про себя Коля. И что это за проект такой „Густые облака?“». Николай присмотрелся и увидел на русской бумаге дату «01.06. 1957». А на немецких документах — вообще, сорок первый — сорок второй годы!

Утром Николай Светленко вышел из своей квартиры, замаскированный под старичка Владлена Евстратьевича, а в пакете у него лежала синяя папка. Он пошёл не куда-нибудь, а в ближайший гипермаркет, где есть копировальный аппарат и скопировал себе все документы — и немецкие, и русские — что нашлись в его папке. Возвращаясь домой, Коля всегда смотрел: нет ли поблизости Сидорова — боялся, а вдруг Пончик узнает Интермеццо? Коля, конечно, хотел, чтобы его арестовали, но только не Пончик! Это уже перескочило на уровень «Дела чести». Сидоров куда-то уехал — Коля определил данный факт по газетам, которые скопились у него в ящике — почтальон уже силой пихает их туда. Уехал — и ладно, так даже лучше. Зайдя в квартиру, Николай обнаружил Федю «камлающим». Федя, как обычно, лежал на полу, извивался, но к его обычной Наташеньке прибавилась ещё и какая-то Эмма.

— Эй, Федька! — Коля позвал этого странного субъекта, но не рассчитывал на то, что он откликнется.

Федька, действительно, не откликнулся, зато произнёс несколько новых слов: «Гогр», «найти» и «дихьтенволькен». Последнее слово он повторил несколько раз, однако оно было явно не русское, и Коля не понял, что имел в виду этот «Федя»… и ли даже не Федя.

Желая превратить Николая в своего универсального солдата, Генрих Артерран обучил его азам гипноза. Коля мог загипнотизировать кое-кого, например мента Карпеца, который вынес его дело из Областного ОВД. Николай дождался, пока «камлание» Феди закончится, и он станет вменяем. Когда же наконец у Феди закончилась тряска и он, как ни в чём не было, поднялся на ноги, Николай Светленко вспомнил, чему научил его Генрих Артерран, и на время превратился в Вольфа Мессинга. Николай усадил «родственничка» на диван и принялся вводить его в гипнотический сон. Федя никак не хотел засыпать, и постоянно спрашивал у Коли:

— Что вы делаете, Владлен Евстратьевич? — хотя Коля разгуливал перед ним без фальшивой лысины и без накладной бороды.

Николай принёс маятник — снял с ванны затычку вместе с цепочкой. Спустя около часа Федя прекратил задавать свои глупые вопросы и заснул с открытыми глазами.

— Фух, вышло! — выдохнул Коля. — А ну, Федюнчик, давай, вываливай, что такое это твоё «Гогр»?

«Федюнчик» не сказал ни слова. Вместо этого он выкруглил свои и без того кругленькие глазки, дёрнул своим носиком-уточкой, а потом — соскочил с дивана, встал на четвереньки и разразился заливистым лаем, словно небольшой весёлый пёсик.

— Эй, да что с тобой?! — перепугался Николай.

— Ваф! Ваф! — «ответил» ему Федя, а потом — не успел Коля и глазом моргнуть — как этот «щенок» напрыгнул на него, повалил на ковёр и давай вылизывать Колины нос и щёки!

— Слезь, слезь с меня! — Коля начал спихивать с себя семидесятикилограммового «мопса», уворачиваясь от его капающих слюней. — Брысь!.. Кыш!.. Пшёл!!

Насилу Коле удалось освободиться от своего назойливого «питомца» и отползти в дальний угол комнаты.

— Ваф! Ваф! — весело завизжал Федя, решив, что хозяин с ним играет.

Федя подскочил к Николаю, встал «на задние лапки», поджав руки к подбородку, высунул язык и задышал ртом по-собачьи, желая, чтобы Коля бросил ему мячик, или палочку.

— Да иди отсюда! — отказался Коля, отпихнув «собачку» ногой. — Амёба слюнявая!

Реакция Феди была неожиданна: из игривого щеночка он вмиг превратился в разъяренного ротвейлера и накинулся на Николая со львиным басовитым рыком, оскалив зубы. Коля струсил, ринулся в прихожую и выскочил в подъезд, захлопнув дверь у самого носа «свирепого чудища». «Собака Баскервилей» оглашала подъезд ужасающим лаем и бросалась на непрочную дверь, сотрясая её, стремясь выбить своим мощнейшим торсом. Коля привалился к двери спиной, чтобы хоть как-то спасти себя от клыков «ликантропа». Вырвись он — и Коля загрызен! Из квартиры напротив выпросталась немолодая и нестройная соседка. Заметив вжавшегося в трясущуюся дверь Колю, она сдвинула на нос толстенные очки и проронила:

— Сынок… ты чего это у квартиры Владлена Евстратьевича делаешь?

Коля обмер: забыв о мудрой осторожности, он вылез из квартиры на свет без маскировки!

— А-а, у-у, э-э… — пролепетал Коля, не найдя, что же ему ответить. — Владлен Евстратьевич собачку завёл… Вот, кормлю…

— А, Федя! — подслеповатая соседка обманула сама себя и Коля облегчённо вздохнул, удерживая на своих слабеющих плечах расшатывающуюся дверь.

Соседка спустилась вниз по лестнице, оставив Колю наедине с порождённым им самим чудищем. Монстр сотрясал дверь минут пять, а потом — пару раз довольно тявкнул и отполз вглубь квартиры. Поняв, что хищник бросил добычу, Николай осторожно приоткрыл дверь и засунул в квартиру один только нос.

— Наташенька! Наташенька! — раздавалось из кухни.

Коля осознал, что «озверение» прошло, и Федя опять «камлает». Федор валялся на полу кухни и ныл про свою потерянную Наташеньку. Да уж, хорошо над ним поработал Генрих Артерран — если сам Коля только безобидно блеет, то этот субъект — настоящий оборотень!

— Да ну тебя в баню! — фыркнул Николай и ушёл смотреть телевизор…

… Когда Эммочка очнулась во второй раз — она увидела вокруг себя непроглядную темноту. Она поняла, что находится в помещение — воздух был неподвижен и сух. Эммочка лежала на чём-то мягком — кажется, это было тряпьё. «Уложили на подстилку, будто я водосвинка какая-нибудь!» — со злостью подумала Эммочка, и тут же глаза её различили у самого пола недлинную и узенькую полоску света, словно бы свет проникал из соседней комнаты в щёлку под дверью. «Интересно!» Стараясь не шуметь — пускай думают, что она без сознания — Эммочка подползла к этой щёлке и попыталась заглянуть в неё. Не вышло: щёлка оказалась слишком узка. Тогда Эммочка затихла и превратилась в слух: авось что услышит? Там, куда вела эта щёлка, вначале было тихо, а потом — раздались чьи-то шаги и голоса.

— Бу-бу-бу!

— Гу-гу-гу! — они были далеко, говорили полушёпотом, поэтому до Эммочки долетало лишь невнятное бормотание.

«Чёрт!» — ругнулась про себя Эммочка, досадуя на то, что ничего не слышит — ведь один из этих голосов на сто процентов принадлежит пройдохе Гейнцу! Эммочка придвинула ухо к щёлке настолько близко, насколько смогла, но всё равно слова не понимала.

— Бу-бу-бу!

— Гу-гу-гу! — и хоть ты тресни!

Но потом, они кажется, подошли поближе, что ли, и до Эммочки стали долетать отрывки неких фраз. Кажется, они там о чём-то спорят… Надо бы подслушать и запомнить как можно больше.

— Ты обещал, что откроешь… — недовольно ворчал один голос, не Гейнца, а чей-то ещё.

— Я подумал и решил, что тебе это ни к чему! — парировал Гейнц.

— Мне необходим этот образец! — настаивал голос другого человека.

— Спускаться ниже этого уровня небезопасно, — предупредил Гейнц, а потом сказал что-то ещё, но уже шёпотом, и Эммочка услышала только «Шшшш!».

Но всё же, из этой короткой беседы Эммочка кое-что поняла. «Спускаться ниже этого уровня…» — так сказал пройдоха Гейнц. А значит — она на «Наташеньке»! Раз Гейнц затащил её сюда… Уж не наведёт ли он на неё «звериную порчу»? Нет, этого допустить нельзя — Эммочка решила, что обязательно должна выбраться из ловушки, иначе ей достанутся «большие кранты»…

Дождавшись пока Гейнц выпроводит своего дружка и «вымоется» сам, Эммочка попыталась легко и ненавязчиво толкнуть дверь — а вдруг её оставили незапертой? Ага, жди! Дверь не поддалась — Гейнц, наверное, на неё навесил семь электронных замков и один амбарный! Позвать на помощь? Тоже отпадает — позовёшь, а тебя никто под землёй не услышит, зато припрётся Гейнц и наведёт «звериную порчу»… Нет, этот вариант тоже не катит… Надо пользоваться мозгами. Есть ли у Эммочки мозги? Эммочка считает, что есть. И вот, она попыталась ими пошевелить. Если дверь заперта на замок, то можно её выбить. А если она толстенная, как люк на подводной лодке? Нет уж, набивать синяки и шишки неохота, нужна хитрость.

— Э-эй! — Эммочка «каркнула во всё воронье горло», намереваясь призвать Гейнца и постараться перехитрить его.

Но на её призыв отозвалось только звонкое эхо пустоты — наверное, Гейнц куда-то умотал — далеко и надолго. А она осталась тут — голодная и холодная, запертая в подземелье, из которого и без замков-то выхода нет… Хорошую же смерть он ей уготовил — вот это Гейнц так Гейнц! Ну, ничего — Эммочка выкарабкается, ещё не такие двери открывала!

Когда Эммочка убегала от деревенских сумасшедших — она не успела одеться и предстала перед всеми — в том числе перед Сидоровым и пройдохой Гейнцем — в одной пижаме. Однако сейчас Эммочка обнаружила на себе некие чужие штаны и какую-то, скорее всего, мужскую рубашку: слишком уж она была большая. Переодели, значит! Но пижаму не забрали: чужую одёжу кто-то натянул ей прямо на пижаму.

Только Эммочка собралась измыслить новую хитрость, как услышала, что в её темнице, только чуть дальше, наверное, у стенки, кто-то заворочался и застонал. Эй, да она тут не одна сидит! Гейнц засунул её в «общую камеру»! Ещё кого-то заморить удумал… Ну, ему это даром не пройдёт — ох и бит будет пройдоха Гейнц!

— Кто здесь? — спросила Эммочка в пустоту темноты, обернувшись в ту сторону, где тихо жалобно ныл второй пленник.

— Ы-ы-ы! — ответил тот.

Эммочка осторожно, чтобы ни за что не зацепиться в темноте отползла от двери и поползла на этот слегка дикий голос. Её глаза уже привыкли к мраку, и она различала у стены контуры человеческого тела. Человек сидел, привалившись к стене спиной, иногда пытался ворочаться и шевелить ногами. Его руки были заведены за спину, и кажется, связаны. Интересно, как тот несчастный сюда попал? Когда Эммочка спросила его об этом — пленник покрутил головой и снова сказал невнятное:

— Ы-ы-ы!

— Эй, вы перевернитесь, а я попробую вас развязать, — предложила Эммочка.

Но её сосед будто бы не слышал, а ныл на своей волне:

— Ы-ы-ы!

«Вот непутёвый чувак! — подумала про себя Эммочка. — Это же надо — угодить в плен к Гейнцу! А Гейнц он такой противный — живым же не выпустит!». Эммочка хотела жить, и поэтому она решила действовать. Не дожидаясь, пока этот «меланхолик» раскачается, Эммочка силой перевернула его на живот и принялась распутывать толстую верёвку, что стягивала его отощавшие руки. Пленник уткнулся носом в холодный бетонный пол и безлико скулил букву «Ы». Наконец-то Эммочка победила упрямую верёвку и отшвырнула её в тёмный угол. Освободившись от верёвки, второй пленник даже не попытался ни встать, ни хотя бы перевернуться. Он даже руки из-за спины не выцарапал — а так и лежал, носом вниз, с заведенными назад руками.

— Да какая муха тебя укусила?! — вспылила Эммочка.

Перевернув бессловесного соседа с живота на спину, она прислонила его к стенке. Сосед был достаточно тяжёл: килограммов под семьдесят живого веса, когда сама Эммочка весила пятьдесят. Эммочка взмокла, а разозлившись окончательно на его тупорылое мычание — залепила звонкую пощёчину. Пощёчина возымела на «зомбированного» узника эффект: он мигом проснулся, шумно вопросил, где он, и уставился на Эммочку в упор, хоть и почти не видел её в темноте.

— Очухался, чувик? — осведомилась Эммочка, отодвигаясь от таращащегося на неё соседа. — Ты во мне дырку просверлишь! — ей не понравилось то, что он так на неё таращится.

— Я не чувик… — прохрипел «чувик». — Я… а-а…

Он замолк, затряс башкой по лошадиному и зажал руками свои уши.

— Ну, кто?! — выплюнула Эммочка, оторвав правую руку «чувика» от его правого уха.

— Я… не знаю, — пролепетал он и забрал свою руку у Эммочки.

Эммочка ждала любого ответа — пускай, он окажется ментом, или наоборот, вором, или каким-нибудь там трактористом из деревни… Кем угодно, но только не «не знаю»… И поэтому Эммочка от внезапно нахлынувшей на неё студенистой беспомощности просто опрокинулась назад и уселась на пол.

— Ну же, думай, рассуждай! — Эммочка быстро взяла себя в руки и напёрла на своего амёбного соседа, что растёкся по полу, словно желе и не желал включаться в человеческую жизнь.

— Бы-бы… — пробубнил ей сосед и вперился в некую точку, что парила над Эммочкиной головой.

— Блин! — злобно рыкнула Эммочка и залепила соседу вторую пощёчину.

— Полегче! — обиделся тот, потирая в темноте свою щеку. — Я действительно, не помню, кто я… И не знаю, как сюда попал… Вы словно разбудили меня…

— Так, хватит соплежуйства! — отрубила Эммочка. — Будем выбираться из этой могилы, а то тут и сгниём!..

С этими героическими словами Эммочка встала на затвердевшие ноги и мужественно двинулась к запертой двери.

 

Глава 34. В гости к Люциферу

А тем временем «полководец» Недобежкин снова повёл свой небольшой «полк» из трёх человек в жаркий бой с верхнелягушинским чёртом. Протиснуться в «каверну» под третьей казармой никто так и не смог — радиатор не давал просунуть и голову. Пришлось снова «атаковать» заколоченную комендатуру. Девятко топтался под ногами и робко отговаривал Недобежкина от решительного шага в бездну, но Недобежкина так просто не отговоришь.

— Вас я не прошу идти с нами, — сказал Девятке Недобежкин. — А то фуражек не напасёшься, — добавил он с едкой примесью сарказма. — Но препятствовать работе СБУ я вам тоже не советую…

При слове «СБУ» Ежонков съёжился, словно его облили ледяным уксусом, и буркнул так, чтобы никто не услышал его, особенно Недобежкин:

— Ох, и вспушат меня!..

Пока Недобежкин и Девятко решали организационные вопросы, Пётр Иванович и Сидоров делали «фонарокепки» — к обычным солдатским кепкам, что великодушно выделил им полковник Девятко, приклеивали скотчем карманные фонарики. Так будет удобнее, чем держать фонарики в руках.

— Готово, Василий Николаевич, — сообщил Серёгин, когда последняя «фонарокепка» была готова и легла на заплесневелый от сырости ободранный подоконник.

— Прекрасно! — просиял Недобежкин. — Начинаем «погружение»!

— Почему четыре?? — вопросил Ежонков, кивнул на расположившиеся на подоконнике «фонарокепки». — Вы хотите…

— Давай, Ежонков, не нуди! — подогнал его Недобежкин и надел на свою голову первую «фонарокепку». Он такой смешной в ней получился — как гномик-землекоп.

Пётр Иванович и Сидоров тоже водрузили на головы прошедшие «апгрейд» кепки, а вот Ежонков — тот начал пятиться к двери.

— Куда? — Недобежкин пригвоздил его к месту. — Давай, надел торшер и маршируй!

Проговорив сии слова, Недобежкин проследовал к прилипшему к двери Ежонкову и нахлобучил «фонарокепку» ему на башку, надвинув козырёк на самые глаза. Подпихнув упирающегося Ежонкова к тёмному зловещему погребу, Недобежкин отдал команду:

— «Вперёд и только вперёд»!

Когда остался позади сырой погреб, и милиционеры вступили в коридор, покрытый асфальтом, закованный в металл, в комендатуре появилась некая сущность. Она напоминало человеческую тень, которая отошла от стены. Существо проникло в щёлку под дверью, и теперь быстро и бесшумно скользило туда, к погребу, мимо полковника Девятко и капитана Сёмкина, которых Недобежкин оставил «на стрёме». Девятко и Сёмкин принесли из новой комендатуры два хороших удобных стула и уселись на них, чтобы не стоять. Оба смотрели на крышку погреба — непонятно, правда, чего ждали — но никто из них не заметил, как ничья тень шмыгнула по серому полу и просочилась в погреб сквозь щель в деревянной и гнилой крышке.

Идя пещерой, Сидоров по привычке соблюдал «правило Сидорова», и поэтому смотрел только вперёд, туда, куда светил фонарик на его «фонарокепке», то есть на спину Петра Ивановича, который шёл впереди. Но его голова, словно бы обрела собственную волю: она неумолимо поворачивалась то в одну сторону, то в другую, а глаза норовили заглянуть в один из тёмных и страшных боковых ходов. А они так и манили, так и манили сержанта к себе — специально, чтобы он увидел… Горящие Глаза выплыли из чернильного мрака и, не мигая, уставились на опешившего Сидорова.

— Пётр Иванович… — пролепетал сержант, застряв на месте, не в силах вырваться из власти гипнотического взгляда Горящих Глаз.

— А? — Серёгин обернулся на призыв Сидорова.

— Пётр Иванович, они там… — Сидоров не двигался с места и взирал остекленевшими от непонятного Серёгину мистического страха глазами куда-то в темноту побочного коридора, который вёл неизвестно, куда.

— Кто? — не понял Серёгин. Проследив завороженный взгляд Сидорова, он тоже заглянул в тот же побочный коридор, но ничего там не увидел, кроме темноты да неопрятного лохматого клока серой паутины.

— Горящие Глаза, — дрожащим шёпотом выдавил Сидоров и показал пальцем в тёмный и пустой коридор.

— Да? — пожал плечами Серёгин. — Василий Николаевич! — крикнул он Недобежкину, который уже ушёл далеко вперёд.

— Что?? — раздался из охристого полумрака голос Недобежкина.

— Кажется, Сидоров что-то нашёл! — Пётр Иванович повернулся и сделал большой шаг в испугавший Сидорова коридор, навстречу Горящим Глазам.

Заинтересованный демоническими Глазами, Недобежкин дал «полный назад» и тоже свернул в побочный коридор, а вот Ежонков заклинился на входе и заявил:

— Я туда не полезу! Помните, что я вам говорил про нацистских агентов?

— «Анекдот с бородой»! — отпарировал Недобежкин. — Давай, Ежонков, в темпе!

Ежонков уныло вздохнул на свою любимую тему о том, что его «снова вспушат» и тяжело потащился в арьергарде вслед за Недобежкиным.

Пётр Иванович шёл вперёд, обходя разбросанные по полу пыльные обломки какого-то устройства, освещал высокие покрытые металлическими пластинами стены лучом фонарика на своей «фонарокепке» и не видел ничего кроме полнейшего запустения. Иногда в стенках торчали некие камеры, отгороженные толстыми решётками, а иногда — решётки оказывались грубо выломаны и их куски валялись на полу.

— Ну, что там нашёл твой Сидоров? — вопрошал Недобежкин у Серёгина.

А Пётр Иванович не знал, что ему ответить, потому что так нигде и не увидел Горящие Глаза.

— Саня, — наконец сказал он Сидорову. — Ну, где твои эти «глаза»?

Сидоров, озираясь по сторонам, только пожал плечами. Наверное, видеть Горящие Глаза может только он один, и только его они пугают.

— Там… — неопределённо пробормотал Сидоров и показал пальцем в пространство, утонувшее во мраке.

— «Там»! — фыркнул Недобежкин, разочарованный пустотой коридора. — Ты, Сидоров, сначала глаза разуй, а потом уже… Ежонков, ты где?

Недобежкин заметил, что Ежонков куда-то пропал, а ведь только что тут топтался!

— Вот, трусло! — зло буркнул Недобежкин и снова совершил призыв Ежонкова:

— Ежонков!

— Да тут я! — раздался из темноты жиденький голосок Ежонкова. — Сюда лучше идите, я нашёл!

 

Глава 35. В гости к Люциферу

«Потерянный» Ежонков отыскался у некоего люка, что торчал в гладком металлическом полу. Тяжеленная, покрытая заклёпками крышка блестела в электрическом свете фонариков, а Ежонков стоял около неё на коленях и, видимо, был полон рвения открыть её.

— Ну и что? — не понял Недобежкин. — Мы ещё тут не всё обошли, а ты нас в погреб какой-то затаскиваешь!

— Ты не знаешь, — отпарировал Ежонков. — Я смотрел электронную карту подземных помещений «Наташеньки». И вход в главные лаборатории был именно здесь! Если мы откроем эту крышку и спустимся — мы найдём, откуда взялся этот «чёрт», ничья тень и тот жутик из «Хозтехника»!

— Ты растоптал свой компьютер! — напомнил Недобежкин. — Откуда ты теперь знаешь, что эти твои лаборатории были именно здесь??

— У меня феноменальная память! — пискнул Ежонков. — Давай, Васюха, поднимай её и всё! Я знаю, что делаю!

— «Феноменальная память»! — передразнил Недобежкин. — Тогда скажи мне, почему ты свой компок раздраконил? Если у тебя такая память — ты должен помнить, кто на тебя «порчу» навёл!

— Очень смешно! — обиделся Ежонков. — Я, всё-таки, в отличие от тебя, Васюха, в СБУ служу и лучше знаю! Открывай её!

Пока Ежонков спорил с Недобежкиным, открывать ли им таинственный люк, или же оставить его как есть — задраенным на века — Сидоров снова нарушил «правило Сидорова» и помимо своей воли заглянул в одну из покрытых вековым мраком камер, что ютились в стенах. А оттуда, из покинутой камеры, Сидорову подмигнули Горящие Глаза.

— Пётр Иванович, — прошептал Сидоров, не поворачивая головы, чтобы Горящие Глаза не заподозрили, что он заметил их и доложил. — Они там… — и кивнул в ту сторону, где была камера.

Серёгин молча оторвал взгляд от ругающихся Ежонкова и Недобежкина — кажется, они сейчас сцепятся и начнут друг друга тузить — и проследил, куда же уставился «ясновидец» — Сидоров. Горящие Глаза подмигнули Петру Ивановичу левым Глазом и ещё — словно бы кивнули, призывая идти к ним.

— Что за чёрт?? — изумился Серёгин и тут же подумал, а не сходит ли он с ума от лазания по этим подземельям и от всего остального??

Но нет, не сходит! Горящие Глаза до сих пор были там, они светились демоническим светом и, лишая разума, заставляли ноги сами собой передвигаться и идти…

— Саня! — Пётр Иванович положил руку на плечо поддавшемуся «гипнозу» Глаз Сидорову и остановил его прямолинейное движение «в бездну». — А ну-ка…

Серёгин выцарапал из кобуры пистолет и сразу же выстрелил в Горящие Глаза, целясь так, чтобы попасть между ними. Недобежкин и Ежонков сразу же замолчали, уставились на Серёгина, и напуганный выстрелом Недобежкин вопросил:

— Ты чего, Пётр Иванович, чертей стреляешь?

— Да, вроде того, — пропыхтел Серёгин, вглядываясь в темноту камеры — прибежища Глаз — и видя, что Глаза пропали. — Василий Николаевич, давайте-ка вон ту камеру осмотрим. Кажется, в ней прячется кто-то…

Недобежкин перестал терзать Ежонкова понуканиями и наставлениями, поднял голову и вперил свой зоркий глаз сыщика в темноту пустой камеры с выбитой решёткой.

— Хм… — хмыкнул суровый и прагматичный начальник, не различив там ничего, кроме струящейся в свете фонарика пыли. — Вы уверены?

— Да, — Сидоров принял твёрдое решение одержать победу над Горящими Глазами и решительно, большими шагами направился прямо туда, в пасть монстру, который уже поджидал его и уже собрался съесть…

Камера была пустая — просто некое помещение, ничем не занятое, по размеру такое же, как кабинет Серёгина, может быть немного больше… Фонариков на «фонарокепках» вполне хватило, чтобы осветить всю камеру от стенки до стенки. Здесь ничего не было, только в дальнем углу, над самым полом — большая решётка, заросшая пушистыми клубками пыли. Наверное, тут когда-то была вентиляция. Прутья у решётки были редкие и толстые, а между прутьями висела мгла. И вот из этой мглы, сквозь прутья решётки, сверкнули Горящие Глаза, и даже послышалось негромкое рычание.

Сидоров застрял посреди этой чёртовой комнатки, не в силах бороться со сковавшим его ужасом. Вот и всё, они разозлили его, и чудовище сейчас выпрыгнет, чтобы съесть… Недобежкин медленно пятился назад, Пётр Иванович целился в решётку из пистолета, а Ежонков — стоял спиной и ничего не видел. Горящие Глаза медленно передвигались за решёткой из стороны в сторону, а когти чудища — разумеется, они были длинные, острые и крючковатые — скребли по металлу и вызывали жуткий скрежет.

— Ребята мне это не нравится, — пробормотал Недобежкин и медленно выудил из кобуры пистолет. — Сейчас мы все медленно отходим назад…

Недобежкин сделал ещё один шажок спиной вперёд, за ним отступал и Серёгин, увлекая за собою Сидорова.

— Саня, представь, что перед тобой — волк… — пролепетал Пётр Иванович. Растеряв свою прагматичность, даже он поверил в Верхнелягушинского чёрта! А кто же ещё может ТАК скрести, ТАК глазеть и ТАК рычать??

— Бежим! — скомандовал Недобежкин, едва они поравнялись с каким-то поворотом.

Все трое уже приготовились развить «первую космическую», но тут заметили, что Ежонков остался в злополучной комнатке и даже не думает двигаться с места!

— Давай, шевелись! — Пётр Иванович схватил Ежонкова за рукав и потащил прочь, в темноту и в относительную безопасность. Милиционеры завернули за угол, и в тот же миг решётка с грохотом вылетела, покатилась по металлическому полу, высекая искры. Сзади послышались частые топочущие шаги, словно оно настигало..

Недобежкин на бегу пустил назад несколько пуль, надеясь попасть в неизвестное подземное существо, чтобы если не убить, то хотя бы задержать его. Похоже, что он не попал — шаги «чёрта» приближались, становились всё громче, всё тяжелее, словно этот «чёрт» весит тонну, или около того…

Сидоров бежал впереди всех, но всё равно, чувствовал, что зубы чудовища клацают у него над ухом… Сержант свернул куда-то и тут перед ним вырос непроходимый тупик. Сидоров упёрся носом в холодную стенку, а за ним — в эту же стенку упёрлись и Недобежкин с Серёгиным, а последним — медлительный Ежонков. Все четверо повернулись к стенке спиной, вглядывались в темноту перед собой, ожидая, что сейчас выпрыгнет её суровый и мрачный обитатель, который… Недобежкин и Пётр Иванович держали наготове пистолеты, чтобы, если что, выстрелить в Верхнелягушинского чёрта и убить его…

Время тянулось медленно, словно сливочная тянучка с хорошенькой добавкой дёгтя, или битума. Вокруг звенела могильная тишина. Шаги чудовищного существа затихли. Только откуда-то издалека раздавались некие… выкрики? Да, чей-то надтреснутый и нестрашный голосок громко и настойчиво призывал какого-то Гейнца, что ли?

— Гейнц, где ты там застрял? — послышалось совсем рядом, чуть ли не за ближайшим поворотом.

Страх пред мистическим и несуществующим чёртом мгновенно сдал позиции трезвому уму и милицейской прагматичности. Нет чудища. Есть некие типы. Одного из них зовут Гейнц, а второй имеет надтреснутый голосок. Похоже, он не молод и многовато курит…

— Эй, кто здесь? — окрепшим и громким голосом потребовал от пустоты Недобежкин, забив пистолет в кобуру. — Милиция!

Он отлип от стены, в которую вжимался ещё минуту назад, спасаясь от чёрта, и пошёл на поиски обладателя надтреснутого голоска и его товарища Гейнца. А голосистый тип, кажется, услышал Недобежкина — он перестал голосить и, кажется, убегает!

Недобежкин из жертвы чёрта мигом превратился в охотника на жуликов и с криком:

— Стой, милиция! — ринулся в погоню!

Пётр Иванович, решив, что начальнику понадобится помощь, устремился за ним! Сидоров тоже побежал — не столько в погоню, сколько убегая от одиночества. Да и запыхавшийся Ежонков потрусил трусцой — чтобы не потеряться.

Сидоров первым заметил убегающего от них незнакомца — он поймал в круг света своего фонарика его невысокий и некрупный юркий силуэт, что норовил нырнуть во мрак.

— Стой! — сержант ни капельки не боялся бандитов, и поэтому прибавил ходу, чтобы настичь этого «бесёнка» и повалить на пол. — Пётр Иванович, я сейчас его поймаю! — крикнул Сидоров в ту сторону, где метался по стенам свет от фонарика следователя. — Бегите сюда!

Вот, беглец уже близко… Можно хватать… Сидоров прыгнул.

Сержанту хватило одного прыжка, чтобы настигнуть беглеца и повалить его на пол. Тот пискнул, забарахтался сбитый, а Сидоров прижал его коленкой и полез в карман за наручниками.

— Пётр Иванович! — крикнул сержант. — Я поймал!

«Чёртик» брыкался, пытался лягнуть, но Сидоров держал его крепко и не оставлял ни малейшего шанса на побег. «Ну, где же эти наручники?!» — досадовал Сидоров, обнаружив свои карманы пустыми.

— Пётр Иванович! — снова крикнул сержант, чувствуя, как юркий «чертёнок» начинает выскальзывать у него из рук.

— Я здесь! — Серёгин подскочил за секунду до того, как пойманному «лягушинцу» удалось освободиться от Сидорова.

Пётр Иванович перехватил беглеца и снова повалил его на пол.

— Гейнц! — только и успел пискнуть беглец, и тут же Пётр Иванович заковал его в наручники, благо он не запрятал их так далеко, как Сидоров.

— Ну, вот сейчас и разберёмся, кто такой ваш Гейнц, — прокряхтел Пётр Иванович, поднимаясь на ноги около лежащего носом в пол «бесёнка». — Милиция, вы задержаны.

«Бесёнок» ворочался и бурчал:

— Бе-бе-бе…

— Вот тебе и «бе», — передразнил Серёгин. — Василий Николаевич, он попался!

Откуда-то издалека послышались шаги Недобежкина — начальник откликнулся на призыв Серёгина и теперь спешил сюда.

Серёгин и Сидоров подняли пойманного с пола под локотки и предъявили подоспевшему Недобежкину. Начальник осветил его своим фонариком и увидел, что на голове «чертёнка» нахлобучен парик, и этот парик сбился с макушки на лоб и на глаза.

— Так, хорош гусёк, — оценил пленника Недобежкин. — Молодец, Пётр Иванович, и ты, Сидоров, тоже. Тащим его наверх — там разберёмся, что за кадр.

«Подземный житель» уже не отбивался и не ныл. Он покорно топал туда, куда толкал его Сидоров и глухо молчал. Недобежкин пытался на ходу выяснить у него, что он делает в подземных лабиринтах, но тот начал играть в партизана и всю дорогу к погребу в Девяткиной комендатуре не проронил ни звука.

А авангарде топал Ежонков — руководствуясь своей «феноменальной памятью суперагента», он показывал обратную дорогу. И завёл «экспедицию» в тупик.

— Упс… — сказал Ежонков, когда перед ним выросла стена, а пленённый в железо наручников «чертёнок» издал довольное жёлчное «хы-хы».

— Ну, Ежонков? — поторопил его Недобежкин. — Куда дальше-то?

— Ээээ, — потянул Ежонков, ощупывая глазками непроходимую стену и не видя и признака выхода. — Туда… — он показал в первый же побочный коридор, что зиял справа от него.

— Так, Ежонков! — Недобежкин догадался, что «феноменальный суперагент» водит их кругами. — Говори мне сейчас правду — заблудился?

— Нет, нет! — отказался от правды Ежонков. — Идти надо точно туда!

— Нет, не туда! — Недобежкин явно не хотел двигаться неизвестным путём, потому что знал, что он может завести действительно, что к чёрту на рога. — Давай, Ежонков, скрипи своими мозгами, если они у тебя такие феноменальные!

— Ну, я говорю — туда, значит — туда! — настаивал Ежонков и пошёл туда, в тот побочный коридор.

— Ну и пропадай! — махнул рукой Недобежкин и сказал Серёгину и Сидорову:

— Поворачиваем назад. Кажется, я помню обратный путь, мы тут уже были.

— Надо вернуть его, — Пётр Иванович кивнул на удаляющегося в неизвестность Ежонкова. — А то и правда, потеряется…

— Сам приползёт, — отмахнулся Недобежкин и пошёл назад.

Сидоров толкнул перед собой «чертёнка», охрану которого ему доверили. «Чертёнок» послушно зашевелил «копытцами», а потом, пройдя шага три, он вдруг разразился бешеным и оглушительным возгласом:

— Ге-ейнц!!!

— Цыц! — Пётр Иванович пихнул его в бок, но «пленник» даже и не подумал «Цыц» и снова воскликнул, заставив эхо разнести этот возглас по коридорам подземелья:

— Ге-ейнц!

— Гейнц-ейнц-йнц-йнц-нц-нц!!! — в искажённых подземельем звуках эха Сидорову на миг почудилось демоническое рычание того, кто имеет Горящие Глаза.

— Блин! Да закупорьте его! — вспылил Недобежкин и в сердцах пихнул Ежонкова.

— Эй! — обиделся Ежонков. — Я-то тут причём? Пускай Сидоров закупоривает — это его работа!

А Сидоров просто не знал, как нужно «закупоривать» «чертёнка» — огреть по башке? Нет, тащить придётся, а Сидоров не хотел тащить — тяжёл он, однако, «чертёнок» этот!

— Ге-ейнц! — не унимался тот, и так тряс башкой, что его парик свалился к носу, а потом — повис на левом плече. Волос у «чертёнка» не было — голова сверкала, словно плафон.

— Да за… — начал Недобежкин и «закупорился» сам.

На призыв «пленника» откликнулся никакой не Гейнц. Во мрачной глубине подземелья зажглись Горящие Глаза.

— Опять этот «субец» объявился… — недовольно фыркнул Серёгин.

— Серёгин! — зашипел на Петра Ивановича Недобежкин. — Это вам не субец…

— Это результат «Густых облаков»! — подсказал Ежонков. — А…

— Тихо убираемся отсюда… — постановил Недобежкин, медленно доставая из кобуры пистолет. — Не делайте резких движений. Оно может быть диким…

— Я же говорил… — пискнул Сидоров, чувствуя, как Горящие Глаза наполняют его страхом с пят до головы…

Пётр Иванович не верил ни в чертей, ни в мутантов. Он решил положить конец истории с чудищами, арестовав того, кто смотрит Горящими Глазами. Выхватив пистолет, Серёгин вышел вперёд.

— Милиция! — крикнул он, глядя прямо в Горящие Глаза. — Вы арестованы, пройдёмте с нами!

— С ума сошёл, Серёгин! — пробормотал Недобежкин, отступая, чтобы скрыться в побочном ходе. — Серёгин! Немедленно отставить!

Ежонков пятился вслед за Недобежкиным, а вот Сидоров, презрев свой мистический страх, решил помочь Петру Ивановичу, а заодно — поквитаться с «чёртом», или кто он там такой — за то, что превратил его в труса.

— Стой! — закричал сержант, уверенно двигаясь к Горящим Глазам.

Луч фонарика на его фонарокепке скользнул по серой унылой стене и упал туда, где должен был стоять обладатель Горящих Глаз. Пётр Иванович уже достал наручники и собрался с помощью Сидорова припереть «верхнелягушинского чёрта» к стенке и арестовать его…

Верхнелягушинский чёрт издал короткий сиплый рык и совершил прыжок. Покрыв метра четыре за один присест, он оказался прямо перед Сидоровым и поднял свою полупрозрачную призрачную руку, намереваясь схватить сержанта за шею. Сидоров отскочил в сторону, и в тот же миг Пётр Иванович нажал на курок, выпустив пулю в лоб чудовища. Верхнелягушинский чёрт совершил нечеловечье — он шевельнул своей конечностью, и пуля Серёгина остановилась, зажатая его длинными пальцами.

— Чёрт! — выдохнул Серёгин, отступив на шаг назад.

— Да, я чёр-р-рт! — чудище испустило леденящий рычащий вой и стало приближаться, тяжело топая ногами, которые на вид казались невесомыми. — Дрожите, смер-р-р-ртные, ибо я вас съем! — чудище издало такой звук, словно бы щёлкнуло зубами. Оно разжало пальцы — или щупальца? — и отпустило пойманную пулю. Маленький кусочек свинца звякнул о металлический пол.

Пётр Иванович выронил пистолет, а ноги Сидорова сами собой заработали, желая совершить побег. Но сержант пересилил эти свои трусливые ноги, ринулся вперёд и схватил за рукав Петра Ивановича, выдернув его из самых когтей верхнелягушинского чёрта.

— Ой-вой-вой! — Пётр Иванович как будто бы пришёл в себя, сбросив пелену некого сна, и потопал вслед за убегающим Сидоровым. Вдогонку им нёсся жуткий демонический голос чёрта:

— Вы в аду, в аду, вы не выйдете, и я вас съе-ем!!!

Пётр Иванович и Сидоров потеряли из виду Недобежкина и Ежонкова, да и лысый «чертёнок» тоже куда-то сгинул. Они бежали туда, куда вёл их ход, но внезапно путь им преградил ужасный чёрт. Он взялся из ниоткуда, словно бы вырос из-под земли, и отбросил назад Сидорова, который на бегу едва не налетел на него. Сержант покатился кубарем, сшиб с ног Серёгина, они забарахтались на полу небольшой кучей малой. Верхнелягушинский чёрт сделал большой шаг, приблизившись к ним и плотоядно сверкая Горящими Глазами, излаял своим нечеловеческим голосом:

— Вы нарушили мой покой, и поэтому-у отправитесь в ад! В ад! — повторил обитатель геенны и надвинулся на вжавшихся в пол милиционеров.

Пётр Иванович словно бы проглотил язык — до того бессловесным сделал его мистический страх пред тем, кто вылез из тартара. А Сидоров тихо плакал, лёжа лицом вниз. Никогда ещё ни Серёгин, ни Сидоров не испытывали такого ужаса, какой пронзил их сейчас, когда неведомое существо приготовилось убить их. Холодеющие мурашки разлились по спинам холодным потом, зубы сами собой выбивали частую дробь, такую, которую выбивает барабанщик, когда кого-то ведут на эшафот…

Вытянув вперёд длинные руки с острыми и скрюченными пальцами, верхнелягушинский чёрт навис над жертвами…

— Серёгин! — откуда-то из темноты раздался голос Недобежкина, а затем — вынырнули два круга электрического света.

Спугнутый демон резко метнулся вправо, а потом — словно провалился сквозь землю и исчез.

 

Глава 36. Ушедший да вернется

Эммочка занималась тем, что уже второй час на ощупь ковыряла замочную скважину шпилькой для волос. Она крутила её и так, и эдак, но замок не хотел сдаваться и держал в распроклятой клетушке-карцере её и её несчастного соседа. Сосед Эммочке не помогал — он только сидел в углу и хныкал о том, что схлопотал амнезию.

— Хорошо, что ты не схлопотал пулю! — оскалилась Эммочка, разозлённая этим пессимистичным мягкотелым хныканьем. — Ты хоть знаешь, где завис, бакланчик?

— Нет, — честно признался тот и пошевелил своими ногами.

— В пекле! — «обрадовала» его Эммочка и начала крутить свою шпильку ещё яростнее. — Не удивлюсь, что ты в скором времени начнёшь ботать по-бараньи, братишка!

— Вы… моя сестра? — глупо пробубнил Эммочкин сосед.

— Ахь! — рыкнула Эммочка и с досады на глупость этого слизняка едва не зашвырнула шпильку куда подальше. Однако вовремя опомнилась и не стала лишать себя единственного ключа. — Это я образно сказала, в переносном смысле, вдуплил?

— Чего? — буркнул сосед. — Какое дупло? У вас в зубе, что ли, дупло? Или… у меня?..

— Уххь! — Эммочка от злости аж сжала кулаки. — «Вдуплил» — это значит «понял»? Варишь?

— Мы что, на кухне? — выдал отупевший от заключения сосед. Наверное, он сидит здесь достаточно долго, раз так отупел.

Эммочка лишь зло плюнула и не стала больше разговаривать с этим «попорченным», а принялась воевать с замком. Замок «стоял на смерть» — шпилька никак не могла сокрушить его мощь, заставляя Эммочку тихо беситься.

— Черти! Черти! Черти! — разразилась она, проиграв эту «неравную битву» и от нахлынувшей ярости развернулась, как следует и хорошенько, со всей бешеной силы саданула непокорную дверь ногой.

А дверь-то оказалась хлипкая, будто гнилая. Она вылетела легко, словно фанерка, и шлёпнулась на пол.

— Хы-хы! — довольно хыхыкнула Эммочка и опустила ногу. — Идём, слимачок!

Высадив дверь, Эммочка из тёмной каморки попала в некое просторное помещение, лишённое мебели, но снабжённое работающим кондиционером, а так же — неким металлическим люком в полу.

— Хм, — хмыкнула Эммочка, соображая, где же они с её непутёвым товарищем по несчастью могли бы находиться. — Ну, ты выходишь? — крикнула она этому самому товарищу, когда поняла, что не знает, где находится.

Товарищ не спешил покидать темницу и всё сидел там в прострации, занятый бесцельным созерцанием макрокосма.

— Ползи давай! — поторопила его Эммочка.

А когда и после этого деморализованный и какой-то отупевший «секретный узник» не подумал выползать из заточения на свет, она отправилась к нему в лишившуюся двери каморку и принялась выволакивать соседа под мышки.

— Топай, топай, топай… — кряхтела Эммочка, но упорно пёрла этого неудачника на себе. — И сдался же ты на мою голову… Ой! — она не удержала его и уронила на пол. — Тяжеленный, как слоняра! Подрывайся, давай!

Эммочка пихнула вяло барахтающегося и стонущего «мистера Икса» носком ботинка. Тот хныкнул и попытался подняться на шаткие некрепкие ноги. Наверное, Гейнц держал его на «голодной диете» — «мистер Икс» пошатнулся влево и тяжело привалился к стене.

— Всё, попёрли! — подогнала его Эммочка. — А то сейчас Гейнц припрётся и таких карасей нам навешает — костей не соберёшь!

— Какой Гейнц? — пролепетал «мистер Икс», не желая отрываться от стенки.

— Великий и ужасный! — рыкнула Эммочка и подпихнула соседа в спину кулаком. — Давай, переставляй копытца и вперёд!

«Мистер икс» сделал несколько валких шажков, постоял немножко на месте, а потом — мелкими зигзагами двинулся куда-то, где брезжил некий неясный и призрачный свет. Эммочка решила, что там, где свет — там выход из подземелья, и можно, наконец, покинуть вотчину «великого и ужасного» Гейнца и оказаться там, где ходят живые люди. И поэтому она, не раздумывая более ни секунды, набрала скорость и двинулась вслед за своим качающимся товарищем по несчастью. Товарищ двигался медленно, словно какой-то брюхоног, поэтому Эммочка обогнала его немного, и прорвалась в авангард. Световое пятно приближалось — выход уже близко, сейчас, несколько шагов — и она на воле. Эммочка приготовилась вдохнуть полной грудью воздух свободы. Она сделал большой шаг, и… заклинилась на месте. Там, куда они так уверенно и быстро шагали — никакой свободы не было и в помине. Свет испускала электрическая лампа, которую пристроили на какой-то бывший шкаф. А в свете этой лампы, как два подземных духа, шныряли некие типы. Эммочка прижалась к прохладному металлу стены и затаила дыхание — а вдруг они услышат её? За Эммочкиной спиной шумно шаркал «мистер Икс».

— Чёрт! — испугалась она. — Стой! — Эммочка в один бесшумный прыжок оказалась рядом со своим непутевым соседом и толкнула его к стенке. — Прячься!

— А? Что? Зачем? — он так громогласно взлаивал, что Эммочка зажала ему рот.

— Цыц! — прошипела она. — Он здесь!

«Мистер Икс» наверное, хотел спросить: «Кто?», но зажатым ртом смог прошамкать только:

— Ммм?

— Сиди здесь, если не хочешь отправиться назад! — прошептала Эммочка и силой усадила недотёпу на пол.

Потом она снова подкралась поближе к двум таинственным «привидениям» и притаилась за остатками некоего устройства. «Привидения» тем временем расхаживали около дальней стены, на которой висел огромный, от пола до потолка, запылённый порыжевший герб: гигантский серп с гигантским молотом. Под ногами этих двоих «духов» торчал некий люк, задраенный металлической крышкой. Один «дух» явно намеревался открыть крышку, но другой — отпихивал его и говорил:

— Тебе должно быть достаточно того, что ты уже имеешь. Не зарывайся, а то поплатишься, дружище. Местные милиционеры итак тебя уже чуть не поймали. Что будет дальше? Серёгин взял тебя на мушку и обязательно составит твой фоторобот. И тогда тебе придётся линять назад, на твой тёплый и солнечный Мадагаскар. Тебе и так уже пора туда линять. Ты нашёл «Наташеньку»? Нашёл. Вот и всё, инцидент исчерпан, прошу на выход с вещами.

— Не фамильярничай, Гейнц! — взвился второй «подземный призрак», которому явно недоставало росточку. — И не тыкай! Ты ещё от горшка не отрос, чтобы мне тыкать! Если хочешь — сам при на Мадагаскар. А я не успокоюсь до тех пор, пока не получу второй образец!

— Я тебе не дам ключ! — отрубил Гейнц и ушёл, оставив своего товарища одного в компании лампы и герба.

— Гррр! — озлобленно рыкнул товарищ Гейнца и со злости топнул ногою по крышке люка. — Стой! Стой, не бросай меня здесь!

Второй «призрак» явно испугался, когда пройдоха Гейнц сделал ножки. Подхватив лампу, он снялся с места и живёхонько рванул догонять Гейнца. Вскоре он исчез вместе с лампой, и коридор перед Эммочкой погрузился в страшную тьму.

«Чёрт!» — подумала Эммочка и повернула лицо, чтобы посмотреть, что делает её товарищ по несчастью, которого она прозвала про себя «мистер Икс». «Мистер Икс» куда-то пропал. Эммочка остановила взгляд на том месте, где оставила его, но сейчас видела там лишь темноту и пустоту.

— Чёрт! — теперь она не подумала, а сказала это слово вслух и достаточно громко.

Эммочка поняла, что осталась совсем одна глубоко под землёй, в немыслимом лабиринте и в полной темноте!

— Чё-ё-ё-ёрт! — осознав всю безысходную, глухую безнадёжность своего положения, Эммочка дала волю эмоциям и разразилась страшным воплем, которого испугалось даже бездушное и бесстрастное эхо.

…Недобежкин вытолкнул плохо пригнанную крышку люка и наконец-то высунул нос из подземелья на поверхность. В лицо ударил свежий ветер, а яркое солнце на миг ослепило. Там, куда вылез Недобежкин, всё поросло ковылём да какими-то васильками, где-то далеко впереди маячил смутный силуэт холма. Может быть, это Чёртов курган, а может быть, и нет.

— Ребята, кажется мы с вами в нескольких километрах от Девяткиной комендатуры… — пробормотал Недобежкин, удивляясь, как это так получилось.

— Ого, — присвистнул Серёгин и тоже вылез из «могилы» в мир живых. — По-моему, тут повсюду эти пещеры… Хорошенькое место для…

— Секретной базы нацистов! — перебил Ежонков, пролезая вслед за Серёгиным. — Я же смотрел электронную карту и видел, что тут подо всеми Лягушами такая засада! Настоящая «борода», скажу я вам!

Сидоров лез последним. То есть, он ещё даже и не лез, а стоял на нижней ступеньке хлипкой металлической лестнички и ждал, покуда Ежонков протиснет своё тело в узкий люк. Бесцельно разглядывать «тыл» Ежонкова было смертельно тоскливо, вот Сидоров и поглядывал украдкой в жуткую темноту хода, что тянулся справа от него. Луч фонарика, правда, немножко разбавлял эту темноту и сержант мог видеть стенку, на которой под наполовину облупившимся советским гербом виднелась жирная чёрная свастика. Горящие Глаза пока не появлялись, и Сидоров молил Аида, или Шубина, или кто там выпускает чертей из ада? — чтобы обладатель Глаз оставался на своей сковородке до тех пор, пока он не вылезет прочь. Но вдруг, там, в коридоре, возникло некое шевеление. Сержант заметил его краем глаза и поэтому сначала подумал, что у страха глаза велики, и оно ему почудилось. Но — нет, Сидоров сфокусировался на том месте, где нечто двинулось, и увидел, что из мрака к ним движется… живое существо. Оно передвигалось на четвереньках… Вот оно минуло половину советского герба и подползло к свастике…

— Эй, наверху! — негромко позвал Сидоров.

— Чего тебе? — недовольно пробормотал Ежонков, который до сих пор не пропихнулся в люк.

— Там кто-то есть… — Сидоров не сводил глаз с копошащейся у свастики сущности. Сержант пытался осветить её получше, но вместе с тем — боялся увидеть, как выглядит она по-настоящему.

— В смысле? — буркнул Ежонков.

— Да оглянитесь вы! — фыркнул Сидоров.

Ежонков нехотя выпихнулся из достаточно узкого отверстия люка и глянул вниз, на Сидорова.

— Смотрите, — прошептал сержант и кивнул туда, на существо.

Ежонков вперил глазки в это существо и удивился:

— А это ещё что за голубь? Васек! — крикнул он вверх, Недобежкину. — У нас тут гости объявились! Давай, ползи назад!

— Тише! — шикнул Сидоров, видя, как существо, напуганное возгласами Ежонкова, пытается ретироваться туда, откуда возникло и уже отползло от свастики к советскому гербу. — Спугнёте ведь!

— Какие ещё гости? — это вслед за Ежонковым в люк просунулось усатое лицо Недобежкина.

— Там, — Сидоров показал на существо, издающее нечленораздельные звуки, похожие на «Ы-ы-ы», или «Н-н-н».

Недобежкин не мешкая, спрыгнул вниз, а за ним — спрыгнул и Пётр Иванович. Они собрались ринуться в погоню за незнакомцем, но оказалось, что гнаться за ним не нужно. Он не убегал, а вместо этого уселся на пол, облокотился спиною об основание советского герба. Серёгин приблизился к «существу» и осветил его. Прижавшаяся к холодной стенке сущность оказалась никаким не монстром, а человеком, одетым в некие драные остатки делового костюма. На шее его болтался обрывок полосатого галстука с прищепкой. Человек поднял на Петра Ивановича своё исхудавшее голодное лицо и простонал:

— Ы-ы-ы?

— Чи заблудился? — удивился Пётр Иванович.

— «Спелеолог»! — буркнул Недобежкин. — Вывести бы его надо… Вы кто такой? — осведомился начальник, наклонившись к «найдёнышу».

— Яаа… — пролепетал тот. — Н-не знаю… Я… сидел…

— Сиде-ел? — переспросил Недобежкин, подумав, что обнаруженный «диггер» мог убежать из тюрьмы и случайно заблудиться в катакомбах. — Ну и где ж ты сидел?

— У-уберите фонарь… — прошамкал «диггер», закрывая ладонями ввалившиеся глаза. — Я… был там… — он показал рукой куда-то вглубь коридора. Она держала меня там, а потом — выпустила… Я еле спасся от неё…

Недобежкин перевернул свою «фонарокепку» козырьком назад и его фонарик освещал теперь Сидорова. Разобравшись, что «найдёныш» сидел не в тюрьме, а каким-то образом оказался пленником «верхнелягушинских чертей», начальник отдал команду:

— Выводи его, ребята!

Только вот, кто такая эта «она»? Уж не Маргарита ли Садальская?

Пётр Иванович и Сидоров подхватили «диггера» под локотки и подняли на ноги. Да, похоже, он тут редко кушал — «найдёныш» поднялся тяжело и «со скрипом». Он шатался, когда его подводили к лазу на поверхность, и едва не упал, когда Сидоров начал «водружать» его на лестницу.

«Диггера» выволокли наверх в шесть рук — не помогал один только Ежонков. Ежонков сам застрял, и его тоже пришлось выволакивать. «Подземный узник», наверное, долго сидел в темноте, поэтому, оказавшись под летним солнышком, он щурился и глядел в землю, на высокие зелёные травы.

— Сидоров, задвинь-ка этот люк, — сказал Пётр Иванович. — А то ещё провалится кто-нибудь…

Сидоров взялся за вытолкнутую Недобежкиным тяжёлую крышку и принялся задвигать её назад так, чтобы закупорить «врата ада». При этом он случайно глянул вниз, а оттуда на него плотоядно сверкнули Горящие Глаза. Сержант отшатнулся и поспешил задраить подземелье. А вдруг Горящие Глаза ещё выскочат и накинутся на него??? Тогда уж Сидоров точно будет съеден.

 

Глава 37. Все дело в «Гогре»?

В двадцать первую воинскую часть возвращались пешим ходом, и шли почти что целый час. Вообще, Недобежкин не хотел туда идти — что возьмёшь с этого Девятки, чьё любимое блюдо — это фуражка в собственном соку? Но там осталась их машина, там сидит их белобрысый «чертёнок», да ещё — надо бы успокоить этого Девятку, а то ещё решит, что их вчетвером «защекотали» черти — и слопает у себя в части все фуражки. Проблема вышла с «найдёнышем» — он там у себя в заточении ослабел, и пока его вели по бездорожью степи — несколько раз падал. В конце концов, Сидорову пришлось взвалить «диггера» на себя и тащить, потому что идти сам он почти не мог. Надо будет его в санчасть отнести…

На КПП стоял упитанный солдат — наверное, недавно забрили — не успел отощать. Он вытаращил свои глазки-щелочки, увидав Недобежкина и его «команду» и сразу же позвонил Девятке.

Девятко вместе с Семкиным были заняты тем, что сидели в старой комендатуре и наблюдали за крышкой погреба. Сидевший на телефоне сержант едва их разыскал.

— Отвезите его в санчасть, — сказал Недобежкин Девятке, кивнув на висящего на плечах Сидорова «диггера». — Пускай накормят там его, что ли. Не знаю, что с ним делать..

— Вы его в пещере нашли? — осведомился Девятко, разглядывая «диггера» изумлёнными глазками. — Во, дела…

— Вот именно, дела, — кивнул Недобежкин. — А вы, естественно, ни о чём не знали?

— Не знал, вот вам крест! — открестился Девятко. — Я же тут первый год только!

— Ладно, — проворчал Недобежкин. — Тащите этого, подземного, в санчасть, и приведите нам нашего лягушинца.

Белобрысый «чертёнок» сидел в карцере для провинившихся солдат под охраной двоих караульных. Всё это время ему приносили завтрак, обед и ужин, но он так ничего и не съел. «Чертёнок» больше всего напоминал отловленного дикого зверька, который в неволе начинает томиться и чахнуть. Когда его выволокли из карцера — он не сказал ни слова, а безвольно поплёлся туда, куда его повели. А повели его в новую комендатуру, в Девяткин кабинет на допрос к Недобежкину.

Недобежкин привык к своей роли агента СБУ настолько, что садился в кресло полковника Девятки без спроса. Девятко не возражал, а гостеприимно пускал липового «СБУ-шника» на своё место. Он боялся того, что он найдёт его дачу. Вот и сейчас — Недобежкин по-королевски расположился в кожаном кресле Девятки, а сам полковник сиротливо примостился на одном из стульев для посетителей, что выстроились в длинную шеренгу у стены.

«Чертёнка» усадили перед Недобежкиным, и он послушно сел, уставившись «в космос» стеклянными глазами без признака мысли.

— Ну и кто ты такой? — осведомился у него Недобежкин.

«Чертёнок» поморгал своими наивными голубыми глазками, взбоднул неопрятной белобрысой башкой, раскрыл ротик и с трудом выдавил:

— ГОГР…

— Что? — изумился Недобежкин и подался вперёд, устроив свой живот около письменного прибора на столе Девятки.

— ГОГР… — повторил «чертёнок», а потом — замолчал и вернулся к себе «в нирвану».

— И этот «Гогр»! — пробормотал Пётр Иванович, поёрзав на своём стуле.

— Мне с вашим «Гогром»!.. — проворчал Недобежкин и задумался о том, а не обосновался ли тут случайно филиал этого «Гогра»?

— Послушайте, — вдруг высунулся помощник полковника Девятко капитан Сёмкин. — Вы тут нас так закрутили, что я совсем забыл. Тут у меня есть телеграмма… Почтальон приходил…

— Какая?? — Недобежкин напрыгнул на Сёмкина, не дав ему договорить. — Мне?

— Ну да, — невозмутимо ответил Сёмкин. — Из Донецка пришла вчера, а принесли сегодня.

— Так давайте же её сюда, чего вы стоите?? — взвился Недобежкин. — Ну и почта — пришла вчера, а принесли сегодня!

Телеграмму Недобежкину отправил верный сторож изолятора и хранитель тайны «секретных узников» Белкин. Дело было в том, что «секретный узник» тринадцатой камеры изолятора по имени Гоха так разбуянился, что даже потерял свой статус секретного. Случалось даже, Гоха несколько часов подряд невменяемо скакал по камере и орал не человечьим голосом на весь изолятор:

— Гогр!! Гогр!!!

Успокоить его никто не решался — в порыве своего «камлания» Гоха мог залепить такую богатырскую оплеуху, что даже Илья Муромец не устоял бы на ногах. Посмотреть на «камлания» Гохи собирался весь райотдел — как когда-то на «камлания» Грибка. В тринадцатую камеру нередко засылали гипнотизёра Вавёркина — авось расколдует? Но у Ваверкина ничего не выходило — Гоха расколотил ему два ноутбука, а в последний раз — огрел «медвежьей лапой» по загривку. У Ваверкина после этого «раунда» возник солидный синяк, и он написал заявление об уходе. «Врач-оккультист» совал это своё заявление то Муравьёву, то Белкину. Муравьёв, у которого и без гипнотизёра хватало своих проблем с ограбленным складом, устав убеждать его в том, что заявления подписывает только начальник, нарисовал под частоколом неровных острых буковок кудрявый завиток, который ничего не означает.

— Гогр!!! Гогр!! — орал в это время в изоляторе Гоха.

Белкин испугался, что с этим Гохой творится что-то неладное, и поспешил отправить Недобежкину телеграмму-молнию. В Верхние Лягуши «молнию» доставили только через день. Прочитав текст, который измыслил Белкин, а точнее: «Гоха шалит тчк Узнал весь отдел тчк Приезжайте побыстрей тчк», Недобежкин едва не повалился на пол.

— Ребята, — сказал он. — Мы отбываем в Донецк.

Полковник Девятко был несказанно счастлив, что СБУ, наконец, покинет его «обитель», не найдя дачи. Он проводил гостей с самой слащавой из своих улыбок. В «Газели» Недобежкина в Донецк ехали шесть человек — кроме стандартных четверых прибавились ещё и два «узника». Белобрысый «чертёнок» ехал в наручниках, а на «диггера», вообще, наручники не надевали — до того он был вял и равнодушен к жизни. Чертёнок изредка повторял «волшебное слово» «Гогр», а «диггер» вообще, молчал.

 

Глава 38. Гоха и «GOGR»

— Гогр!! Гогр!!! — сей устрашающий вопль резал воздух и плющил уши всем, кто его слышал.

У изолятора собралась небольшая толпа любопытных, они атаковали Белкина и требовали, чтобы он пропустил их внутрь — все хотели «в цирк». Белкин, руководствуясь приказом Недобежкина никому не показывать Гоху, вяло отбивался и лепетал, что «ничего не происходит».

— Так, а ну, посторонись! — это наконец-то добрался до изолятора суровый Недобежкин.

За ним строем топали: Пётр Иванович, Ежонков и Сидоров, а так же — волокли двух новых «секретных узников» под кодовыми именами «чертёнок» и «диггер».

— Василий Николаевич, никак не могу их разогнать, — пожаловался Белкин.

В толпе желающих попасть в «цирк» топтался и Муравьёв.

— Кто-то там опять «закамлал», — сказал он. — Слышите, орёт как? А этот Белкин бормочет тут, что ничего не случилось. Тому бедняге уже пора «Скорую» вызывать…

— Го-о-огр!!! — «подтвердил» из запертого изолятора Гоха.

— Так, разойтись! — рыкнул на «зевак» Недобежкин. — Неужели ни у кого нет работы? Хватит тут прозябать! Торчите тут, а ещё жалуетесь, что «глухари» у вас повисают!

Когда у изолятора не осталось ни одного «лишнего» человека, Недобежкин потребовал от Белкина:

— Давай, открывай мне этого Гоху, посмотрим, что там с ним приключилось! И засади этих двоих голубцов по разным «номерам»!

— Есть! — Белкин быстренько всунул длинный ключ в замок, прокрутил его там раз пять и отвалил в сторону достаточно тяжёлую железную дверь. Недобежкин широким командирским шагом оставил позади невысокий порожек. Ежонков об этот порожек споткнулся, Сидоров толкнул флегматичного «чертёнка», а Серёгин помог ослабевшему «диггеру».

— Гогр!!! Го-огр!!! — провозгласил из тринадцатой камеры Гоха.

— Гогр! — вторил ему белобрысый «верхнелягушинский чертёнок».

И тут у Ежонкова родилась идея.

— Васёк, — сказал он Недобежкину. — Ты этого чубатого в камеру не пихай. Мы его к Гохе посадим и создадим условия гиперсинхроса. Этот «гогрует» и тот «гогрует». Может быть, у них и выгорит «дуэт».

Недобежкин подумал-подумал и согласился — метод «синхроса» Ежонкова, кажется, эффективнее, чем «психодиализ» неудачника Ваверкина.

И вот, «диггер» был водворён в отдельную камеру — номер четырнадцать, а «чертёнок» — подсажен к «камлающему» на всё отделение Гохе. «Делегация» в составе Недобежкина, Серёгина, Сидорова и «эскулапа человеческих душ» Ежонкова присела на самые дальние от «шамана» Гохи нары и принялась наблюдать за ходом «гиперсинхроса». Сначала каждый из двух «секретных узников» сидел в своём углу. Гоха продолжал орать и выть:

— Го-огр!! Го-огр!! Гогр!

А «чертёнок» — затравленно молчал и возил руками по полу. Недобежкин уже хотел дать Ежонкову по уху, потому что посчитал, его хвалёный «гиперсинхрос» не работает. Но «чертёнок» вдруг поднял голову, поглазел на скачущего, как орангутанг, Гоху, а потом — чистенько так выговорил:

— Гогр? — даже немного вопросительно.

— Гогр! — ответил ему Гоха. — Гогр! Гогр!

— Действует! — прошептал Ежонков. — Я же тебе говорил, Васек! А ты — «по уху!», «по уху!» Лучше, локаторы раскрой и слушай, как они сейчас СИНХРОННО колоться начнут! От того и «синхрос», что СИНХРОННО! Лови момент!

— Гогр! Гогр! Гогр! — кажется, два «секретных узника» добиваются унисона.

Гоха прекратил орать и скакать, вместо этого он уселся напротив «чертёнка» и начал монотонно на какой-то одной «ноте „МУ“» твердить:

— Гогр! Гогр!

«Чертёнок» от него не отставал, а потом — первым начал выбиваться из «дуэта» и вместо «Гогра» произнёс:

— Го-го-го! Объего́… Объего… Го-го-го!!

Недобежкин, Пётр Иванович и Сидоров превратились в слух: «Объего»! уж не собирается ли он произнести фамилию пропавшего помощника участкового Зайцева Владимира Объегоркина!

— Гогр! Гогр! — твердил Гоха.

— Объего… — пыжился «верхнелягушинский чертёнок», вжимаясь в сыроватый угол. — Объего… Го-го… Объего… — он даже вспотел весь, словно не сидел, а бегал, или грузил. — ОБЪЕГОРКИН…

Выдохнув это слово, «чертёнок» повалился в обморок и оставил Гоху «гогрить» наедине с самим собой.

— Эй, что это с ним? — подхватился Пётр Иванович, но Ежонков его остановил, схватив за рукав:

— Ничего, просто обычный перегруз. Как у компа, которому всю память заспамили, и он виснет. Вот и у него в башке спама — реки и горы. Его эти «черти» под завязочку натолкли. Вот он и завис, как комп! Прокозлит и очухается!

Пётр Иванович глянул на валяющегося в углу без признаков жизни Объегоркина, пожал плечами и уселся на своё место между Недобежкиным и Сидоровым. Недобежкин в свою очередь, хотел вставить комментарий, однако Ежонков не дал ему раскрыть рот, сделав следующее авторитетное заявление:

— И вообще, ребятцы, Гейнц — это знаете, кто? — он сощурился и в упор глянул на Недобежкина, а затем — на Серёгина. — Гейнц — это Генрих! Сокращённо, по-немецки! Сварили?

— Ты, Ежонков, тут свой жаргон оставь, мы тебе не повара, — проворчал Недобежкин, нахмурив брови и взъерошив рукою усы. — Ты по делу говори. Ну, Генрих, ну и что?

— Что значит, «ну и что»?? — вскочил Ежонков и нечаянно толкнул «камлающего» Гоху.

Гоха повалился на бок, всплеснул конечностями и громко взвизгнул:

— Си!

— Что значит, «ну и что»?! — громогласно повторил Ежонков, заглушив Гохин визг. — ГЕНРИХ! ГЕН-РИХ! — Ежонков постучал кулаком по собственному лбу и продолжил тараторить по принципу «Тысяча слов в минуту»: — Неужели неврубон?? Геннадий-Елена-Николай-Роман-Ирина… Эээээ… — «суперагент» замялся и схватил себя рукою за крупный горбоносый нос. — На «Х» имя не подскажете?

— Ты что тут несёшь? — оборвал логорею Ежонкова Недобежкин. — Какой Роман? Какая Ирина?

— Си! — пискнул за спиною Недобежкина Гоха.

— А! Вспомнил, Харитон! — Ежонков так увлёкся своей жаркой речью, что не замечал того, что с ним разговаривают. — Геннадий-Елена-Николай-Роман-Ирина-Харитон!! ГЕНРИХ! Вы знаете, чьё это имя? — загадочно прошептал Ежонков и даже присел — до того всё было загадочно. — Ну, скрипи мозгом, Васёк!

— Их много было! — буркнул Недобежкин. — Гиммлер, Герц, Шлиман, Белль, Восьмой Бурбон…

— У, образованный какой! — проворчал Ежонков. — «Бурбон»! Сам ты Бурбон, а вернее — гиббон!

— Си! — подтвердил, а может быть, опровергнул Ежонкова Гоха.

— Так! — Недобежкин поднялся и сжал кулаки. — Либо ты говоришь начистоту, либо выметайся! Позоришь тут меня при подчинённых, макака-переросток!

Услышав подобное из уст начальника, Пётр Иванович едва удержался от взрыва неприличного хохота, а Сидоров — даже укусил себя за палец — тоже спасаясь от хохота.

— Генрих — это немецкое имя! — подпрыгнул Ежонков. — А значит — тут не обошлось без фашистских агентов! Это результат «Густых облаков»…

— Вяжи! — сурово приказал Ежонкову Недобежкин и снова стиснул увесистые кулаки. — Твои фашистские агенты в ледниковом периоде жили, а сейчас у нас — двадцать первый век на дворе! Ты хоть думаешь, о чём говоришь? Давай, чеши отсюда! От тебя толку, как от козла молока!

— Ну и пожалуйста! — обиделся Ежонков и хотел покинуть тринадцатую камеру, но споткнулся о Гоху и едва не упал.

— Поналожили!.. — начал Ежонков.

— Си! — воскликнул потревоженный Гоха. — Си-си-син!

— Цыц, Ежонков! — шикнул Недобежкин. — Гоха базарит!

Ежонков притих и заклинился на пороге камеры, прислушиваясь к бормотанию Гохи.

— Си-си-син! — повторил тот. — Си!

— Чего он хочет? — удивился Ежонков.

— Цыц! — отрезал Недобежкин. — Послушать не даёшь!

— «Джи Оу Джи Ар»! — фальцетом заорал Гоха. — Генетические эксперименты! «Густые облака»! Я знаю, знаю! За это, за это!!! Си-си-си-син! Пора! Пора! Я!

Коротенькое слово «Я» Гоха выкрикнул на убийственно высокой ноте, а потом — замолк и открыл глаза. Сев на полу, он обвёл удивлённым взглядом всех, кто собрался у него в камере и глуповато осведомился:

— Э, бакланы, чего вы все сюда припёрлись?

Потом он подумал минуты две и опять осведомился:

— Или вы пельмени?.. Мне спать давно пора! — заявил Гоха и хотел откочевать на нары, но тут между ним и нарами встрял Недобежкин.

— Давай, Гоха, хватит за нос водить! Мы милиция, а не «бакланы» и не «пельмени»! Отвечай, живо, что ты знаешь про «ГОГР»?

— Ничего! — нагло выплюнул Гоха, показал язык, завалился на нары и захрапел практически сразу.

Недобежкин рассердился, схватился за бока, но, как сказал Ежонков, у Гохи мозги забиты «спамом», и добиться от него чего-либо всё равно не получится. Хоть ты его бей, хоть подари ему «Феррари».

— Ладно, — смягчился начальник. — Оттащите этого Объегоркина в свободный «номер», и пойдём пушить нашего подземного.

Сидоров подхватил спящего Объегоркина под мышки. Он оказался тяжёл, и поэтому на помощь сержанту пришёл Пётр Иванович. «Свободный номер» в изоляторе остался только один, пятнадцатый, по соседству с подземным копателем, вот туда-то и был поселен бывший помощник участкового, а теперь — член «чёртовой банды» — Владимир Объегоркин.

 

Глава 39. Лицо безликого

«Диггер» в своей камере одиноко лежал на нарах и пялился в потолок рыбьими глазками.

— Ну, привет, — поздоровался с ним Недобежкин, присаживаясь рядом на краешек нар.

— Здравствуйте, — отрешённо пробормотал «диггер», не вставая и не двигаясь. — Если вы будете меня допрашивать — я знаю только то, что сидел в какой-то камере… или комнате… Я не знаю точно, но она была заперта. Сначала я там был совсем один, но потом — пришла она и открыла дверь. Она повела меня… Но я сбежал от неё.

— Простите, «она», это кто? — уточнил Недобежкин. — Вы её знаете?

— Нет, не знаю, — ответил «диггер». — Она назвала меня «чувик» и всё время твердила про какого-то Гейнца. Что как будто бы этот Гейнц и держит всех в плену. А я не знаю никакого Гейнца и не знаю, как я попал туда, к ним в плен. И ещё — я не знаю, как меня зовут, я не знаю, где я живу… Я ничего про себя не знаю…

— Вот те на, приехали! — буркнул Недобежкин, сложив руки а-ля Наполеон. — И что, совсем ничего не помните?

— Нет, — пролепетал «диггер», поморгав пустыми глазками.

— Васёк, давай я его вспушу, что ли? — предложил Ежонков и выволок из кармана свой любимый самодельный маятник. — Сейчас он у меня живо язычок развяжет!

Пётр Иванович не особо верил в силу маятника, поэтому только плечами пожал, а вот Недобежкин — он был уже готов на всё, чтобы разгрести глохнущее тридцать седьмое дело. Он даже уже и поверил Ежонкову насчёт его «фашистских агентов». А кем же ещё может быть человек по имени Гейнц?

— Ладно, Ежонков, пуши, — разрешил начальник. — Только смотри — если превратишь его в козла — можешь чесать к себе в СБУ, ферштейн?

— Расслабься, — примирительно мурлыкнул Ежонков и подкрался к новому «подопытному» на «мягких лапах». — Сейчас, сейчас, вспушу…

«Диггер» не возражал против того, чтобы его гипнотизировали — он вообще соглашался со всем на свете, до такой степени «верхнелягушинские черти» «съели» его силу воли. Когда Ежонков усадил его на нарах — он не издал ни звука, а просто послушно сел. Он не издал ни звука, когда Ежонков начал качать свой маятник у его носа. «Диггер» легко вошёл в состояние сомнамбулы и уснул гипнотическим сном.

Сидоров всё это время внимательно наблюдал за тем, как старается Ежонков и разглядывал пленного «диггера». Сержант никак не мог понять, почему, но он вдруг подумал, что этот «копатель» чем-то напоминает ни кого иного, как Кашалота! Да, Кашалот толстый, усатый, а этот «диггер» — нет, наоборот, худой и без усов — вместо усов у него неопрятные косматые клоки бороды. Но всё равно — он похож на Кашалота — как если бы Кашалот вдруг похудел и сбрил усы. «Почему, собственно, на Кашалота?» — удивился про себя Сидоров и продолжил наблюдать за тем, как гипнотизёр Ежонков терзает бедного «диггера». «Диггер» сидел на нарах и по приказу Ежонкова монотонно цитировал скучный параграф из учебника истории. Рассказывал что-то про Отечественную войну — до того заунывно, что хотелось либо спать, либо выть. Наконец, Ежонков удовлетворился изложением исторических фактов и, зевнув полным ртом, скомандовал:

— Стоп! — и «копатель» затих.

— Как тебя зовут? — потребовал от него Ежонков тоном Кашпировского.

«Диггер» страшновато выпучил зрачки, разинул рот так, что стали видны гланды, и громогласно, вдохновенно произнёс:

— Бе-е-е-е!

— И всё? — взвился Недобежкин и вскочил с нар. — Ежонков, я тебе чётко разъяснил, что если он окозлеет — я с тобой больше не буду работать. Разъяснил?

— Да подожди, Васёк! — попятился Ежонков. — Я же только начал…

— Начал, а он уже баранит! — констатировал Недобежкин. — Запёрло его «на первой ноте»! Всё, Ежонков, ноги в руки — и колеси отсюда! Ты, кажется, у нас в отделении не работаешь!

— Да, Васюха, я же только начал! — оправдывался Ежонков. — Сейчас, я его ещё подпушу, и он как миленький, заговорит!

— Ты уже подпушил! — отрезал Недобежкин. — Глянь! — он показал пальцем на «диггера».

«Диггер» стоял на нарах на четвереньках, бодал стенку и, не прекращая, орал:

— Бе-е-е-е! Бе-е-е-е! Бе-е-е-е!

Он так яростно колотил лбом в эту твёрдую кирпичную стенку, что Сидорову пришлось схватить его за руки и оттащить на середину камеры.

— Бе-е-е-е! — кричал «диггер» и отбивался от сержанта задними «копытами» так, как отбивался бы молодой барашек.

— Чёрт! — чертыхнулся Сидоров, когда «диггер» едва не заехал ему в нос. — Расколдуйте его, что ли?

— Давай, Ежонков, колдуй! — буркнул Недобежкин. — А то он сейчас лбом дверь вышибет!

Да, «Диггер» вырвался от Сидорова и проворно пополз на четверых к двери, собираясь её забодать.

— Стой! — Ежонков подскочил к нему и потащил обратно, спасая дверь.

Но «диггер» вырывался и наконец, лягнул Ежонкова. Ежонков покатился по полу, а «попорченный чертями» узник с упорством козерога опять направился к двери.

— Так, всё! — это Пётр Иванович решил поставить в «деле диггера» точку, встал, догнал «обараневшего» «диггера» и заковал его в наручники.

— Ой-ёй! — ныл Ежонков, сидя на полу, и тёр ушибленный бок. — Ух, баранелла! — зло ругнулся он на помешавшегося пленника чертей «диггера», и показал кулак.

— Так, заканчивай цирк, Ежонков! — вздохнул Недобежкин. — У меня уже голова раскалывается от его воплей!

— Бе-е-е-е! Бе-е-е-е! — не умолкал «диггер».

Ежонков тяжело поднялся с пола и пополз к пленённому в наручники «подопытному».

— Проснись! — скомандовал ему Ежонков, и «диггер» перестал блеять, вышел из первобытного состояния, эволюционировав из барана в человека.

Он открыл глаза и бессильно повалился на бок.

— Прости, брат, — Пётр Иванович подошёл к нему и освободил от наручников. — Очень уж ты дикий был.

— Я вам что-нибудь сказал? — слабым голосом осведомился он, глядя не на кого-нибудь, а в пол.

— Извини, дружище, но похоже, что гипноз на тебя не действует, — сокрушённо пробурчал Недобежкин и поднялся на ноги, чтобы покинуть камеру.

— Постойте, Владимир Николаевич, — это Сидоров, наконец-то решился изложить свою теорию о сходстве «диггера» с бандитом Кашалотом.

Услышав теорию Сидорова, Недобежкин изумился.

— На Кашалота? — переспросил он, заклинившись у двери. — Хм…

Недобежкин задумался, а Пётр Иванович присмотрелся к «диггеру». Да, он оброс волосами и бородой, и ещё — этот костюм, вернее, его остатки. Кажется, недешёвый был костюмчик… Нет, этот «подземный копатель» похож скорее, не на Кашалота, а на его брата, Ярослава Семенова. А Ярослав Семенов пропал около года назад! Полковник Курятников эксгумировал тело того, кого Зайцев выдавал за Ярослава Семенова. Они там, в Генпрокуратуре, провели дополнительную экспертизу и выяснили, что тело Ярославу Семенову не принадлежит. А тот человек, кому принадлежало тело, умер за три дня до того, как сгореть…

— Кашалота! — возгласил Серёгин, завершив сложный процесс мышления. — Приведите сюда Кашалота!

— Зачем тебе Кашалот? — не понял Недобежкин.

— Этот копатель похож не на самого Кашалота, — объяснил Пётр Иванович. — А на его брата, пропавшего Ярослава Семенова.

Недобежкин удивился, но всё-таки, велел Белкину притащить толстого Кашалота. Бандита возили в суд уже четыре раза — слишком уж длинным было его дело. Впереди у Кашалота было ещё два заседания, и на втором ему, наконец-то, вынесут приговор. Пережив судебные тяготы, Кашалот сбросил вес и выглядел теперь, как спущенное автомобильное колесо. Он был уныл и апатичен, с трудом переставлял толстые ноги.

— Ну, чего вы от меня хотите? — заплакал Кашалот, едва оказавшись на пороге камеры «диггера». — Мало того, что этот Тень сожрал мой бизнес! Кротяра большеротая, прожорливый лобстер, мерзкий мангуст, подколодная змеюка, брехливый пё-ёс! — толстый бандит уже собрался залиться слезами, когда Недобежкин дёрнул его за рукав и серьёзно сказал:

— Ты тут, Кашалот, не ной. Сам виноват, что в тюрьму садишься. Лучше посмотри на этого человека и скажи, знаешь ты его, или нет?

— На какого человека? — Кашалот выпростал из пухлых ладоней мокрые от слёз щёки и обвёл камеру заплывшими глазками. — Этого? — толстяк кивнул на Ежонкова. — Нет, этого ослика я впервые вижу…

— Ослика?! — обиделся Ежонков. — Кто это ещё ослик?! Если я — ослик, то ты — упырь! Я, между прочим…

— Нет, не на него, — перебил Недобежкин. — На него, — он указал Кашалоту на «диггера», который лежал на полу, на правом боку. — Его знаешь?

Кашалот подсеменил к «секретному узнику», наклонился и заглянул в его обросшее несчастное лицо.

— Славик? — перепугано прошептал он после недолгого ошарашенного молчания.

— Узнал! — в один голос обрадовались Пётр Иванович и Сидоров, не дав Кашалоту ничего больше сказать.

— Действительно, — кивнул Недобежкин и крикнул в коридор: — Белкин, забирай Кашалота!

— Стойте, стойте! — запротестовал толстый бандит, но из коридора уже нарисовался бесстрастный Белкин и вывел его прочь.

— Подождите, не кротуйте вы так! — отбивался от Белкина Кашалот.

Но Белкин таки затолкал его в его камеру и там запер. «Диггер» обрёл имя и фамилию. Вот он, нашёлся Ярослав Семенов! Теперь нельзя держать его в камере, и поэтому Недобежкин связался с психиатрической клиникой, с врачом Иваном Давыдовичем. Иван Давыдович не особо хотел принимать на лечение второго пациента — ему никак не удавалось привести в чувство майора Кораблинского, бывшего Грибка.

— Он падает на пол, — говорил по телефону Иван Давыдович. — И начинает цитировать Уголовный кодекс. А вообще — ведёт себя, так, будто бы его воспитали лесные зверюги. Я совсем замучился с вашим майором, а вы мне ещё одного блаженного суёте!

— Это ваша работа! — сурово напомнил Недобежкин. — И поэтому — вы примите Ярослава Семенова и вылечите его!

— Есть, — уныло протянул Иван Давыдович, не в силах ослушаться милицейского начальника.

 

Глава 40. Верхнелягушинские черти в проекте «Густые облака»

Свет электрической лампы освещал просторное помещение с высоким потолком, лишенное окон. Но и лампы не хватало, чтобы разогнать вечный мрак, что забился в отсыревшие углы. Из мебели тут был всего лишь стол, что расположился в самой середине этой большой мрачноватой комнаты, подальше от углов, и два стула. На каждом из стульев сидело по человеку. Они сидели друг напротив друга и разговаривали. А разговор был вот такой:

— Ты же прекрасно знал, что спутник «Ричард Никсон» запустил я, — говорил первый из них, по имени Гейнц Артерран. — Он стоил мне кругленькую сумму, а ты безобразно проделал в нём дыру и сплюхнул в Тихий океан. Вопрос: зачем?

— Твой золотушный спутник порхал над Мадагаскаром, Гейнц, — отвечал второй, чьё имя и лицо оставались скрыты в густой тёмной тени. — И я знаю, что ты выискивал там меня. Вот я и подрезал тебе крылышки, Гейнц. И если я решил — то я достану второй образец, даже если мне придётся переступить через твой труп.

— Ну да, конечно, — хохотнул Гейнц. — И вообще, до каких пор ты будешь держать в подземелье этого Семенова? Я похищал его, чтобы его бизнес перекочевал к Кашалоту, вот и всё, а не для того, чтобы ты ставил на нём эксперименты. Пора бы выпустить простого смертного, как ты считаешь?

— Нет! — отказался второй человек. — Я буду держать его до тех пор, пока он не достигнет уровня «Густых облаков»! Так что дай мне второй образец, иначе человек не выживет. Спаси его, ты же такой гуманист, Гейнц! — он подался вперёд и на короткое время попал в свет лампы. Лицом собеседник Гейнца Артеррана напоминал Богдана Хмельницкого, как если бы великий гетман сбрил усы.

— Я его уже спас, — согласился Гейнц. — Я подсадил к нему соседку, которая обязательно откроет твою камеру. Я бьюсь об заклад, что она уже открыла её.

— Нет, Гейнц, ты этого не сделаешь. Ты же знаешь, что он мне нужен!

— Лучшего результата, чем добились «Густые облака», ты всё равно, не добьёшься, — хмыкнул Гейнц. — А я — гуманист, вот и обеспечил ему пути отхода. Скажи спасибо за то, что я спас тебя от Серёгина. А то был бы ты, дружок, уже в обезьяннике захлопнут. И тогда и облака бы тебе твои не помогли.

Собеседник Гейнца отодвинулся от света обратно в темноту и недовольно фыркнул.

— Я уже почти закончил эксперимент! — проворчал он. — И мой подопытный получил бы все возможности, предусмотренные проектом «Густые облака»! А ты не даёшь мне добраться до образца прототипа! Консерватизм в науке — признак недостатка интеллекта, Гейнц.

Гейнц ничего не ответил собеседнику: он услышал, что из тёмного коридора, что вёл из этого помещения куда-то в таинственную глубину покинутой базы «Наташенька», раздался какой-то странный звук, будто бы там, прямо за лишённым двери проёмом кто-то чихнул.

— Тс-с! — шепнул Гейнц и приложил палец ко рту. — Сейчас посмотрим…

Генрих Артерран поднялся со своего кривоногого антикварного стула, отошёл от света в полумрак и… растворился в нём, мгновенно, будто бы в одночасье стал невидимым, или провалился сквозь землю.

А там, в тёмном коридоре, за беседой двоих «верхнелягушинских чертей» наблюдала ушлая шпионка Эммочка. Она путешествовала лабиринтом коридоров в поисках выхода и случайно зашла сюда, где Генрих Артерран и его товарищ обсуждали свои секретные дела. От висящей в воздухе промозглой сырости Эммочка чихнула. Она чихнула тихонечко, в нос, зажав этот самый нос обеими руками. Но чуткие уши профессионального сыщика Генриха Артеррана уловили этот почти неслышный звук. Увидав, что Генрих Артерран поднялся со стула, Эммочка хотела ретироваться отсюда подобру-поздорову — и так уже много услышала. Но тут за её спиной сверкнули Горящие Глаза, потом из мрака вынырнула полупрозрачная серая невесомая рука и зажала бедняжке рот. Эммочка перепугалась так, что душа мигом рухнула в пятки — схватившая её рука была холодная, как лёд и твёрдая, словно бы сделанная из пластмассы. Эммочка рванулась в сторону, попыталась освободиться, но рука чудища оказалась несгибаемо-железной. Она не смогла сдвинуть эту руку ни на миллиметр. А вот тот, кому рука принадлежала, поволок Эммочку туда, в эту освещённую лампой комнатку, где за столом сидел некий тип средних лет. Эммочка даже крикнуть не могла — настолько крепко держали её холодные «стальные» руки.

Увидав пленённую холодным серым прозрачным существом Эммочку, тип средних лет поднялся из-за стола, и его глазки плотоядно сверкнули.

— Ага! — неприятно и скрипуче протянул он, потирая бледные руки. — Вот и подопытный! Волоки её ко мне в лабораторию. Я тут кое-что придумал — ей понравится мой новый эксперимент!

Услышав приговор, который вынес ей этот жуткий «доктор Смерть», Эммочка похолодела от тихого ужаса. Кажется, они собираются сделать из неё лабораторную мышь! А это уж никак не входит в её планы!

— Хорошо, — послышался за Эммочкиной спиной неживой шелестящий голос серой сущности. — Можешь забирать её. Для тебя, я думаю, она могла бы представлять интерес, а мне она только мешает.

Тяжёлая нечеловеческая рука грубовато толкнула Эммочку прямо к этому мерзкому типу в кругленьких очочках, с ненастоящими волосами на голове. Толчок получился крепким: бедная пленница проскочила метра два и шлёпнулась на пол. «Доктор Смерть» надтреснуто захохотал, видя, как одетая в чужую и мужскую одежду Эммочка распласталась на металлическом полу. Странный он всё-таки, этот «доктор Смерть» — на вид ему не больше сорока, а голос — как у девяностолетнего дедули…

— Отпустите меня! — Эммочка вскочила, и словно тигрица набросилась на хохочущего типа, пытаясь отпихнуть его и прорваться к выходу.

Но не успела она подбежать к нему, как сзади на её плечо опустилась железная рука и неумолимо пригнула назад к полу. Только на этот раз железная рука оказалась не холодной и твёрдой, а тёплой, прямо как у человека. Рука принадлежала Генриху Артеррану.

— Послушай, — сказал Генрих Артерран не Эммочке, а неприятному типу в очочках. — Я уезжаю в Донецк. У меня там есть парочка неоконченных дел. А ты — давай, поработай с этой инфузорией. Может, из неё и выйдет что-либо путное.

— Это кто — инфузория?! — вскочила Эммочка. Она хотела наброситься на пройдоху Гейнца с кулаками и выцарапать его наглые глазки за то, что вздумал «скормить» её этому отвратительному психу, помешанному на экспериментах с людьми.

— Ты! — отрубил Гейнц и в который раз определил Эммочке место на полу. — Ты пыталась выслеживать меня, разгадывать мои секреты, — продолжил он тоном классного руководителя. — А теперь ты убедишься, насколько опасно для жизни и здоровья пытаться всунуть нос туда, куда ему ход заказан. Вот и заплатишь!

Взгляд Гейнца был страшен, он означал только одно: Эммочке несдобровать. В корявой руке «доктора Смерти» возникли наручники и он, не раздумывая, надвинул их на нежные Эммочкины запястья.

— Гейнц! — в ужасе пискнула Эммочка, пытаясь вымолить себе индульгенцию и выбраться из «ада» на тёплую солнечную поверхность. — Гейнц! Не надо. Что ты делаешь? Пожалуйста!

Но Гейнц оказался глух ко всем мольбам. Он, молча, развернулся и ушёл в могильный мрак, не взяв лампы. Ему не нужна никакая лампа — Гейнц Артерран прекрасно видит в темноте. А «доктор Смерть», не снимая улыбки голодного каннибала, ухватил Эммочку за шиворот и поволок в другой коридор.

 

Глава 41. Привет от Интермеццо

Игорь Авенирович Харитонов звонил следователю Муравьёву каждый день по нескольку раз. А следователь Муравьёв ничем не мог обрадовать хозяина ограбленного склада, потому что ничего пока там не обнаружил. Загадочный грабитель — или грабители? — не оставил ни следа. Ну, коробки раскидал, ну, разбил пару бутылок, ну замок взломанный бросил… Но при всём при этом свои ЛИЧНЫЕ следы он оставил при себе, чем, кажется, обрёк дело Харитонова на повисание в «глухарях».

Страдая от безнадёжности и тщетности всех своих действий в борьбе с почти, что призрачным грабителем, Муравьёв в который раз отправился к Харитонову на склад, взяв с собой для верности Усачёва и Казаченко. Муравьёв не надеялся ничего там найти — уже перекопали всё, что только можно было перекопать — он поехал на этот злосчастный склад только для того, чтобы не сидеть сложа руки.

На пороге «поруганного» склада их встретил встрёпанный Харитонов.

— Ну, как, нашли? — осведомился он, едва Муравьёв приблизился к нему.

Следователь Муравьёв в ответ на этот вопрос лишь уныло вздохнул.

Они снова и снова обшаривали склад Харитонова миллиметр за миллиметром, а сам Харитонов сидел над душой и только раздражающе понукал:

— Ну, находи́те хоть что-нибудь!

Сегодня список сделанных на складе находок пополнила жевательная резинка, которую кто-то когда-то втоптал в пол. Решив, что её мог жевать грабитель, Муравьев тщательно отковырнул «улику» от бетона пола и пинцетиком заложил её в специальный пакет. Харитонов естественно, был недоволен такой находкой. Он сказал, что милиция возится с мусором, вместо того, чтобы искать преступника. Муравьёв снова уныло вздохнул и принялся обползать площадь склада в сто первый раз. И тут из-за монолитного штабеля конфетных коробок высунулась голова Усачёва.

— Слава, — сказала эта голова. — Кажется, у меня есть!

Услыхав сие заявление, поникший головою Муравьёв мгновенно обрёл крылья. На этих крыльях он выпорхнул из омута депрессии и подлетел к стоящему на четвереньках Усачёву. Усачёв исследовал шкаф в глубине помещения склада и нашёл на дверце отпечаток пальца! Вернее даже половинку отпечатка. Но что придавало находке сенсационность — отпечаток не принадлежал Харитонову, как все остальные, найденные здесь!

— Как же мы раньше его пропустили? — удивился Муравьёв.

— Это вы что, нашли? Да? Нашли? — Харитонов взялся откуда-то из космоса и «совершил посадку» на стульчик, у которого одна ножка была короче остальных сантиметров на пять. — Ну, говорите же! — взвизгнул Игорь Авенирович и вперил свои бесцветные, равнодушные ко всему, кроме денег, глазки в переносицу Муравьёва.

— Кажется, да, нашли! — довольно заявил Муравьёв.

Для дела Харитонова этот единственный, нечёткий, подтёртый отпечаток являлся единственным шансом на раскрытие. Муравьёв зацепился за него, как тонущий в луже комарик цепляется за проплывающую спичку. Вот бы ещё его владелец оказался в картотеке!..

Пока Муравьёв, Усачёв и Казаченко напряжённо работали над складом Харитонова, Сидоров сидел дома и отдыхал. После фантастического путешествия в деревню Верхние Лягуши Недобежкин подарил всем участникам экспедиции по два дня отдыха. Сержант сидел на диване и просто смотрел телевизор. Впрочем, в будний день смотреть по телевизору нечего: показывали в основном штампованные сериалы да Мистера Подключателя. «Підключись по повній!» — навязчиво пропагандировал телевизор, а за стенкой, в соседней квартире заливался жутким лаем некий гигантский пёс. Там, за стенкой, жил сосед Сидорова престарелый гражданин, который отличался посошком и белой бородой. Сержант не раз удивлялся, зачем это такой хрупкий старичок завёл у себя в доме страшенного цербера? Правда, Сидоров не знал, как выглядит данная псина: сосед почему-то ни разу не выходил выгуливать своего «динозавра». Или это Сидоров просто такой невнимательный? А хотя какая разница? Сидоров попытался абстрагироваться от львиного рыка за стеной и прислушаться к голосу телевизора. Телевизор предлагал вниманию целый рок-концерт, сотворённый из рекламы консервированных овощей. А потом — в весёлые напевы нарисованных крепких овощей ворвалась басовитая трель устаревшего телефона. Сидоров не особо хотел поднимать трубку: он думал, что это Недобежкин снова нарыл что-нибудь и в срочном порядке призывает переться на работу, чтобы разгребать.

— Алё? — буркнул Сидоров в синюю трубку.

Там, в неизвестности другого конца телефонного провода сначала помолчали, а потом — чей-то незнакомый и явно немолодой голос потребовал:

— А Дашу можно?

Сидоров едва не нагрубил: у него сегодня почему-то настроение было препаршивое. Наверное, от того, что вместо обычных шести утра он встал сегодня в без пятнадцати двенадцать…

— Вы не туда попали, — Сидоров, как мог, лишил эмоций собственный голос и уподобился механическому автоответчику.

— Простите, — скрипнула телефонная трубка и захлебнулась гудками.

Сидоров фыркнул и пошёл назад к своему дивану, но он даже не подозревал о том, что звонок был далеко не случайным. Позвонивший Сидорову сидел в полной темноте. Мглу чуть-чуть рассеивало лишь свечение экрана мобильного телефона этого неизвестного пока человека. Сказав Сидорову: «Простите», он нажал кнопку отбоя звонка и хохотнул: «Хы-хы!» — мерзко так, жёлчно. Этому человеку нужно было лишь удостовериться в том, что сержант милиции Александр Сидоров живёт по тому адресу, где прописан.

Муравьёв ушёл в «тонкий мир» виртуальной реальности. А именно — он сидел за компьютером и выискивал в базе данных аналог «золотого» отпечатка. Вернее, Муравьёв только отсканировал его и ввёл в строку поиска, а машина, которую Билл Гейтс и его друзья запрограммировали быть разумной — сама перебирала и отсеивала. А следователь Муравьёв занимался тем, что наконец-то надписывал папку для дела Харитонова под звуки подростковой песенки «Ангелы здесь больше не живут», что неслась из старенького радиоприёмника. И тут компьютер подал сигнал, мол, нашёлся «лётчик-налётчик». Муравьёв просто подпрыгнул и едва не свалил стул: ура! Дело Харитонова не повиснет «глухарём»! Муравьёв в один прыжок оказался у монитора и зафиксировал оба глаза на изображении, что предлагал ему электронный анализатор. А с монитора компьютера на Муравьёва в упор глядел ни кто иной, как ИНТЕРМЕЦЦО — Николай Светленко! Если доверять искусству Билла Гейтса — то на склад Харитонова влез именно этот «супервор»! Муравьёв быстренько распечатал экран и побежал к Недобежкину — докладывать об успехе.

А Недобежкин был не в духе: пора было закрывать месяц, а у него по отделению — «глухарь» на «глухаре». Одни эти пропажи из изолятора стоили Недобежкину трёх разносов в областном ОВД и шести месяцев без премии. Вот и сейчас — то же самое — Интермеццо исчез, Зайцев пропал, ограбление склада висит… И так далее, и тому подобное. Недобежкин уже устал писать объяснительные. Вот, он уже третий черновик скомкал и бросил мимо корзины. Когда за толстой дверью раздался приглушённый стук — Недобежкин едва подавил рык голодного тигра и сдержанно сказал:

— Войдите!

Дверь приоткрылась, и в образовавшуюся щель просунулся нос Муравьёва. Недобежкин узнал, что это он, Муравьёв, и пробормотал:

— Ну, давай, заходи…

Муравьёв в кабинет не зашёл — он впорхнул так, словно бы за спиной у него трепетали лёгкие крылья бабочки.

— Ты чему радуешься? — осведомился унылый начальник, исподлобья поглядев на окрылённого Муравьёва.

— Я раскрутил склад Харитонова! — воскликнул Муравьёв и водворил перед Недобежкиным распечатку, говорящую о том, что отпечаток пальца со склада принадлежит Интермеццо Светленко.

— Раскрутил? — удивился Недобежкин, разглядывая не особо удачную фотографию печального и побитого Коли. — Интермеццо?? — начальник вспрыгнул в воздух и по обыкновению своему улёгся животом на стол, потеснив отрывной календарь.

— Он, — вздохнул Муравьёв. — Опять этот… Мало того, что сбежал, так ещё и грабить начал…

— А ну-ка, Муравьёв, скажи, чей он склад распушил? — поинтересовался начальник, освобождая стол.

— Харитонова, — ответил Муравьёв. — Игорь Авенирович Харитонов.

— Как ты сказал?? — Недобежкин едва удержал своё туловище от наваливания на стол. — Харитонов? Авенирович?

— Ну, да, — пробормотал Муравьёв. — А что?

«А что?»! Он ещё спрашивает! Как только Муравьёв назвал две фамилии — Светленко и Харитонов — Недобежкин понял, что именно украдено со склада. Светленко каким-то образом связан с теми, кто перехватил инициативу в разработке проекта «Густые облака». А вот с Харитоновым — отдельная интересная история. Склад принадлежал Игорю Авенировичу Харитонову. А вот отец этого самого Игоря Авенировича — Авенир Харитонов — служил в КГБ. Вообще, он был статистом. Но Недобежкин знал, что по-настоящему Авенир Харитонов работает в секретном отделе, потому что работал вместе с ним. Вот только у Харитонова старшего доступ был куда шире, нежели чем у Недобежкина. Вначале девяностых Авенир Харитонов проштрафился и попался на торговле секретной информацией. Его дело тогда — Недобежкин хорошо это запомнил — перемывали почти так же въедливо, как когда-то давно дело Дрейфуса. В те времена закон был суров, но он закон. Авенира Харитонова расстреляли сразу же после суда. Но у него осталась синяя папка — он не успел продать её. В этой папке лежали некие документы, с какими-то страшными тайнами — как Недобежкин теперь понял — именно о «Густых облаках». И вот эту папочку как раз и должен был прихватить Интермеццо. Ради неё он устроил это глупое ограбление, при котором ничего не пропало. Ведь Муравьёв заставил Харитонова провести ревизию склада. Да, Светленко разбил, да он раскидал — но не взял ни зги. А наверное, только её, папку…

— Вот что, Муравьёв, — Недобежкин взял себя в руки, не желая выдавать сущность секретного расследования по тридцать седьмому делу. — Сидоров у нас специалист по Интермеццо. Он все его трюки наизусть знает. Сейчас мы его вызовем и проконсультируемся.

 

Глава 42. Арест Мезенцева

Капитан танкера «Андрей Кочанов» Сергей Борисович сидел в тесной одиночной камере. К нему никто не заходил — только в окошечко просовывали миску с вермишелью «Мивина». Сергей Борисович уже потерял счёт времени в этой тесной каморке без окон с толстой, задраенной дверью. А на нарах у него уже скопились небольшие штабеля из пустых пластмассовых мисок. Он, то ли от стресса, то ли, отчего-то ещё забыл, или не понял, что их нужно отдавать назад. Сергей Борисович, чтобы не сойти с ума от тишины и одиночества, бродил по камере кругами и декламировал тексты песен. Петь он не умел, вот и читал их, как стихи — громко и с выражением.

Вот и сейчас, когда в огромном замке повернулся огромный ключ, он был занят тем, что декламировал песенку «Во поле берёзка стояла». К нему в камеру не спеша вдвинулся человек в сером костюме. Он постоял и подождал, пока капитан закончил цитировать куплет. А потом — три раза хлопнул в ладоши, изобразив аплодисменты, и с деланным пафосом изрёк:

— Превосходно! В вас погиб артист! Вы могли бы играть Гамлета!

Сергей Борисович не ожидал, что кто-то к нему войдёт и заговорит с ним. Он вздрогнул, задел локтем верхнюю миску и свернул все миски на пол.

— Ничего, — улыбнулся его «гость». — От вас никто не требует поддержания образцового порядка. Тут есть, кому заниматься этим. Я от вас хочу получить лишь один ответ на один вопрос: вы знали, что находилось в папке, которую вы должны были передать на судно «Треска»?

— Нет! — заплакал разжалованный в узники капитан. — Я ничего не знаю! Я только исполнитель! Это всё Мезенцев! Это он, толстый крот, приказал топить корабли, а я об этом — ни ухом, ни рылом! Брюхом своим клянусь, что меня бы зажмурили, если бы я хоть краем глаза заглянул бы в эту вашу папку!

— Отлично, вопросов нет! — довольно улыбнулся человек, которого звали Генрихом Артерраном, и он был следователем по особо важным делам. — Собирайтесь. Сейчас вы отправитесь в небольшой вояж. Вопросы есть?

— Что? Куда? — перепугался Сергей Борисович. — Я никуда не поеду. Я не хочу, чтобы вы зарыли меня в лесу!

— Вопросов нет! — сурово отрезал Генрих Артерран и покинул камеру.

Тот час же на смену ему явились двое в чёрном, такие, каких Сергей Борисович по началу принял за пиратов. Они грубовато схватили бывшего капитана под руки, определили в наручники и вытолкнули в тесный дворик, где поджидал чёрный микроавтобус. В этот микроавтобус и попросили Сергея Борисовича войти, пихнув его в спину дулом автомата.

«Андрей Кочанов» не встретился с «Треской» и не прибыл в порт назначения. Люди Мезенцева ждали всю ночь, чтобы встретить Сергея Борисовича. Капитан слишком много знал, и господин Росси отдал насчёт него такой лаконичный фатальный приказ:

— Редуцировать!

Но Сергей Борисович пропал в море и поэтому — снова провал. Мезенцев несколько раз пытался связаться с капитаном танкера. «Андрей Кочанов» молчал. Мезенцев курсировал по кабинету, обдумывая сложившуюся ситуацию. Он понимал, что его предприятие уже на грани фиаско. Не хватало ещё, чтобы наполненный до краёв чужой нефтью танкер сцапали пограничники. Или он затонул, что тоже плохо. Наверное, ещё хуже, чем арест. «Почему всё свалилось именно на меня? — недоумевал директор. — Что я теперь скажу боссу? И чем, извините, заплачу за эту дурацкую потерянную нефть?! Такие громадные деньги можно получить, если разве что добровольно продаться в рабство!» Горькие мысли развеял навязчивый стук в дверь. Даже не стук, а барабанная дробь какая-то!

— Войдите! — устало бросил Мезенцев, и опустился в мягкое кресло.

Дверь не открылась — распахнулась — и на пороге показался весь перепуганный, отдувающийся секретарь.

— Чего тебе, Сомов? — удивился Мезенцев.

— Фёдор Поликарпович, — задыхаясь, выговорил Сомов. — Там… милиция.

— Милиция? — ещё больше удивился Мезенцев. — Что им нужно?

— Они сказали, что уже арестовали Сергея Борисовича… — промямлил секретарь. — И теперь идут сюда…

— Арестовали?! — Мезенцев выпрыгнул из кресла и обалдело уставился на Сомова. — Что значит — арестовали?!

— Ага… — тупо кивнул Сомов. — Я еле вырвался, чтобы вас предупредить.

— Я пропал! — пискнул Мезенцев, схватившись за голову, и плюхнулся в кресло.

Однако, маленький, худенький секретарь Сомов обладал огромной выдержкой и самообладанием. Он никогда не впадал в панику. А из любой ситуации искал рациональный выход по типу «овцы сыты и волки целы».

— Вызвать охранников? — тихо спросил Сомов. — Пока отбиваться будут, вы под шумок и выскочите, а?

— Делай, что хочешь… Мне уже ничего не надо! — канючил Мезенцев, уткнувшись носом в стол.

Сомов сочувственно покачал головой. Потом достал мобильный телефон и позвонил.

— Лобода, бери остальных, и — к Мезенцеву. Постарайтесь обойтись без трупов, — коротко сказал секретарь в трубку.

За дверью послышался гомон, выкрики и топот бегущих ног. Спешившая к директору милиция наткнулась на подоспевшую охрану.

— Фёдор Поликарпович, давайте быстрее, в окошко! — Сомов схватил плачущего Мезенцева за руку и повёл к окну.

— Я пропал, пропал!.. — причитал директор и колотил кулаками в пластмассовый подоконник.

Опять покачав головой, секретарь открыл рамы и раздвижную решётку, подтолкнул Мезенцева:

— Вылезайте же, Фёдор Поликарпович!

В коридоре между милицией и охраной, таки, возникла перестрелка. Одна пуля пробила деревянную дверь кабинета и врезалась в стенку над головой Мезенцева. Осколки облицовки и кирпича брызнули прямо в директора.

— Ой!

— Вылезайте, вылезайте! — подгонял Сомов.

Мезенцев занёс правую ногу и поставил её на подоконник. Секретарь всячески помогал грузному директору: подпихивал его, подсаживал. С такой помощью Мезенцеву, всё-таки, удалось взгромоздиться. Дверь таранили. И она не выдержала. В кабинет влетели двое в камуфляже и в масках. На их куртках большими буквами значилось: «Беркут». За ними бежал Лобода, здоровенный краснощёкий детина, бритый налысо, с глуповатым взглядом.

— Быстрее, быстрее, поторапливайтесь! — секретарь, буквально, толкал Мезенцева в спину.

Директор никак не решался вылезти на пожарную лестницу: он боялся высоты. Лобода, что было сил, орудовал бейсбольной битой, шибая «беркутов» по каскам. Не стрелял: приказано было обойтись без трупов. Но один «беркут» изловчился, зашёл сзади и ударом дубинки поверг Лободу на землю. Группа захвата ворвалась в кабинет.

Тут же Мезенцев, наконец, перевалился с подоконника на пожарную лестницу. Лестница затряслась и задребезжала под ним. Порыв ветра растрепал волосы.

— Ау! — взвизгнул директор, и перелез обратно, на подоконник.

От страха ноги стали ватные, и Мезенцев скатился на пол. Сидя на полу, он увидел, что его верного секретаря уже держали двое. Слабенький Сомов не мог сопротивляться крепким «беркутам». На его цыплячьих ручках щёлкнули наручники. Ещё трое выводили скрученного Лободу. Остальные охранники лежали лицом вниз, раскинув ноги и держа руки за головой. Вокруг директора стояло человек семь, наставив на него автоматы. Мезенцев так и не встал с пола. Сидя на ламинате и глупо моргая, он поднял руки вверх.

— Я пропал!.. — снова повторил он.

— Похоже, что да, — из коридора пришёл человек в элегантном сером костюме и в тёмных очках. — Пропал.

— Я не хочу в тюрьму… — всхлипнул Мезенцев.

— Ну, хочу — не хочу… Это уже эмоции. А перед вами — объективная реальность, — человек в сером костюме прошёлся перед директором.

Разглядывая статую Венеры в углу кабинета, он заметил:

— Любовь к искусству — признак интеллекта. Чего я у вас не замечаю, — он в упор посмотрел на Мезенцева, заставив его сжаться в комок. — Не хочешь в тюрьму? А она по тебе стосковалась. Вопросы есть?

— Я пропал… Я не хочу в тюрьму! — зарыдал директор.

— Вопросов нет. Уводите.

Два «беркута» оторвали Мезенцева от пола, надели наручники и повели на улицу. Когда проводили мимо колоссального аквариума, бедному испуганному Мезенцеву показалось, что плотоядные арапаймы хищно грозят ему хвостом и раздвигают зубастые челюсти в злорадных улыбках. На дне аквариума лежали неубранные обглоданные кости очередной безвременно погибшей коровы…

Во дворе арестованного ждал «чёрный воронок» — микроавтобус «Мерседес» с решётками на окнах. Туда-то и запихали Мезенцева. Внутри уже сидели Сомов, Лобода и несколько охранников-шестёрок. В самый дальний угол «салона первого класса» забился Сергей Борисович. Увидав рыдающего крокодильими слезами Мезенцева, Сомов отвернулся.

— Пропал!.. — в который раз повторил экс-директор и сел на жёсткое сиденье рядом с Сергеем Борисовичем.

— Мы все пропали, — буркнул Сергей Борисович. — «Андрей Кочанов» эти гады на мель загнали… Интерпол, это, а не менты. Сожрут нас всех с потрохами. Даже хабаря можете не давать — не возьмут…

 

Глава 43. «Вот — новый поворот…»

1.

Узнав о том, что на склад Харитонова пробрался «король воров» Николай Интермеццо, Недобежкин решил действовать. Начальник в срочном порядке призвал из отгулов Серёгина и Сидорова и устроил им срочное и секретное совещание. Приказав Петру Ивановичу и Сидорову поплотнее усесться на ближайшие к его столу стулья, Недобежкин проследовал к двери и с помощью замка превратил свой кабинет в замкнутый мирок. Затем он вдвинулся за стол и водворился к себе в кресло.

— Ребята, — многозначительно начал он. — Только что, сегодня днём, старший лейтенант Муравьёв совершил в нашем с вами расследовании прорыв.

Пётр Иванович немного удивился. Что же мог Муравьёв такого отыскать тут, в Донецке, что бы совершило прорыв в расследовании дела «верхнелягушинских чертей»? А вот Недобежкин в свою очередь, невозмутимо и обстоятельно знакомил их с потерпевшим от грабителя Харитоновым и с его «волшебным» складом, на котором хранился один страшный секрет.

— Склад подчистил наш с вами Интермеццо, — говорил начальник, машинально терзая пальцами отрывной календарь на своём столе. — А мы уже поняли, что Интермеццо, или Николай Светленко связан с теми, кто строит из себя чертей. Документы в папке Харитонова касались проекта «Густые облака», и Светленко украл её, чтобы кому-то передать. У меня есть такая догадка, что тут каким-то образом подвизается «Росси — Ойл». Не даром они затеяли всю эту кашу с Кашалотом и «Казаком» Чеснока. И Кашалот, и Чеснок были держателями документов с «Наташеньки». Я думаю, что этот Мильтон именно за этими документами и охотился. По-хорошему нужно установить связь между Мильтоном и Тенью. Вот тут, кажется, придётся нам с вами передавать эстафету Интерполу. Америка, всё-таки. Ну, ничего, «Росси — Ойл» я по своим каналам проверю — подключу Ежонкова со Смирнянским. Они ребята толковые — нароют. А вот Интермеццо займетесь именно вы. Сидоров, — Недобежкин посмотрел на сержанта в упор, требуя от него выполнения невыполнимого. — Ты отлично знаешь повадки Светленко — как он маскируется, где может прятаться и т. д. и т. п. Так что, действуй.

— Есть, — неуверенно протянул Сидоров, так как знал, что Интермеццо гусь хитрющий — даже его может обвести, как первоклассника.

— Так что, ребята, действуйте, — постановил Недобежкин, выпростался из-за стола и открыл перед Серёгиным и Сидоровым путь во внешний мир в виде коридора. — Вперёд и не забывайте о секретности!

— Есть! — Серёгин и Сидоров сказали это слово почти дуэтом и покинули кабинет начальника.

У изолятора снова собирались те, кому интересен цирк: в который раз «закамлал» Гоха. Даже из коридора было слышно, как разрывается он в своём любимом слове «Гогр».

— И чего ему этот «Гогр» дался? — проворчал Пётр Иванович, проходя мимо изолятора. — Никогда не поверю, что этот инакоспособный Гоха мог заниматься генной инженерией!

— Чем чёрт не шутит? — буркнул Сидоров, косясь на любителей цирка, что осаждали «стража дверей» Белкина просьбами впустить их на «арену».

— Гогр!!! Гогр!!! — «напевал заклятие» Гоха. Наверное, он сейчас прыгал с нар на пол и, наоборот, поджав руки как шимпанзе. — Гогррррр!!!! — Гоха прямо, зарычал, как рычат всякие «тяжёлые рокеры», а потом — издал абсолютно нехарактерное для своей странной персоны слово: — Шотландия!

Услышав сие слово, Серёгин заклинился и осведомился у Сидорова:

— Что там у нас с Ваверкиным?

— Уволился, — вздохнул Сидоров. — Я раньше вас пришёл и видел, как он осаждал Недобежкина своим заявлением. И Недобежкин его подписал…

— Шотландия! Шотландия! — Гоха, кажется, сменил репертуар. Интересно, почему он выбрал именно эту страну? Шотландию, а не Америку, где торчит его любимый «Гогр»?

2.

Врач-психиатр Иван Давыдович совсем избегался между беспамятным Ярославом Семеновым и сумасшедшим Грибком — Кораблинским. Ни одного из них он вылечить не мог: Кораблинский по-прежнему оставался на уровне лемура, временами срываясь на Уголовный кодекс. А тот, кого Серёгин условно назвал Ярославом Семеновым, сам о себе мог сказать только: «Ээээ». К Семенову уже вызывали его жену, которая его узнала, а он — только бестолково таращился на неё и спрашивал:

— Вы кто?

Жена при этом распустила нюни прямо в палате, а условный Семенов всё пытался добиться от неё:

— Вы кто? — и отказывался верить, когда она сквозь слёзы отвечала:

— Жена я твоя, родно-ой!!

«Секретных пациентов» по-прежнему охранял милиционер Никольцев, вот только помощников ему выделили других. Вместо «озверевших» Борисюка и Соколова милицейский начальник прислал новеньких — Журавлёва и Пятницына. Вот они и сидели теперь — один возле Кораблинского, другой — «над» Семёновым. Никольцев же как и раньше, занимал место в коридоре, у лестницы и проверял пропуска у всех, кто заходит на «секретный» этаж.

Вся эта милицейская троица уже начинала откровенно подхихикивать над незадачливым психиатром Иваном Давыдовичем, который так и не смог никого вылечить, а только бегает по коридорам то за валерьянкой, то за корвалолом. Вот и сейчас — в ответ на новую терапию Кораблинский — Грибок хлобыстнулся на пол и начал монотонно подвывать статьи УК. Иван Давыдович с ним уже порядком взвинтился — похудел и начал плохо спать. Иногда во сне на него набрасывались виртуальные немцы, а в основном — он видел, как с грозовых небес срываются огненные метеориты, летят вниз, оставляя светящиеся хвосты. А, падая — взрывались и поджигали всё вокруг…

Иван Давыдович выполз из палаты «закамлавшего» Кораблинского и направился в ординаторскую — запивать горе валерьянкой. Милиционер по фамилии Пятницын беззвучно хохотнул ему в след. А горе-врач прямо спиной почувствовал колючку сарказма…

Никольцев не позволял подчинённым играть на службе в карты, а сам — зарёкся приносить кроссворды — он уже двоих похитителей прошляпил…

И тут спокойную идиллию ординарного рабочего дня нарушила некая возня в палате Ярослава Семенова. Там, как будто бы что-то тяжело упало на пол а потом — послышался звон разбитого стекла.

— Ребята! — перепугался Пятницын и распахнул дверь палаты.

Семенова в палате не было, а окно оказалось разбитым. «Выбросился!» — это была первая мысль, что пришла в голову всем трём милиционерам — этаж-то шестой! Никольцев рванул к окну и выглянул на улицу. Он ожидал увидеть Семенова лежащим на асфальтированной дорожке под окнами, однако увидел совершенно другую картину. Живёхонький Ярослав Семенов огромными прыжками нёсся к больничному забору, распихивая на ходу санитаров, что вздумали преградить ему путь.

— Тревога! — заорал Никольцев и помчался к двери. — Быстро! — лейтенант выскочил из палаты и на бегу столкнулся с врачом Иваном Давыдовичем, который не спеша прогуливался по этажу с пузырьком валерьянки. Врач отлетел в сторону и шлёпнулся на пол, выронив свой пузырёк.

— А? — перепугано булькнул он.

Но у Никольцева было дело поважнее, чем поднимать врача на ноги.

— Пятницын, звони Серёгину! — захлёбываясь словами, приказал лейтенант. — Журавлев, за мной! — он со всех ног рванул по коридору к лестнице, вопя на ходу:

— Тревога!

Полненький и неповоротливый сержант Журавлев потопал следом, стараясь не оступиться на крутых ступеньках. Со своими коротенькими ножками и животиком он был не в силах догнать быстроногого лейтенанта.

Никольцев отпихнул дверь, вылетел на улицу и рванул к забору, у которого сгрудились санитары, пара врачей и несколько тихих пациентов, которых выпускают на улицу.

— Где он?? — громогласно осведомился Никольцев у всех сразу.

— Там… — санитар указал богатырской рукой вверх, имея в виду то, что пациент Семенов безо всякой страховки и опоры перемахнул через забор высотой три метра.

— Чего вы стоите?? — возопил Никольцев. — Открывайте ворота, догоняйте его!

Санитары переполошились, подбежали к воротам, завозились около них. Кто-то сказал, что не может найти ключ.

— Р-рр! — рыкнул Никольцев. — Журавлёв, подсади меня!

— Есть! — ответил Журавлев и установился под забором.

Никольцев вскарабкался ему на плечи и спрыгнул на ту сторону, где темнел в дали лесок и убегало к солнечному Крыму наполненное машинами шоссе. Санитары, наконец, открыли ворота и высыпали со двора.

— Рассредоточься!

— Ищи! — слышались выкрики.

И тут Никольцев заметил беглеца. Ярослав Семенов бежал по шоссе, как хороший молодой гепард, а потом — сотворил то, что могло быть подвластно лишь Бэтмэну, или черепашке-ниндзя. Мимо проезжала синяя фура, а Семенов совершил гигантский прыжок, вспрыгнул на её крышу и, уцепившись там, уехал прочь!

Но и тогда Никольцев не сдался.

— Машину! — рявкнул он первому попавшемуся санитару. — Задержите грузовик!

Покуда санитары выкатывали из гаража медицинскую карету, фура, ведомая русским дальнобойщиком, успела скрыться за поворотом. Водитель и не подозревал даже, что на крыше его немаленькой машины пристроился заяц.

Медицинская карета под управлением Никольцева выскочила с больничного двора и, воя сиреной, мигая мигалками, понеслась по ровному шоссе, скрипя тормозами на поворотах. Сейчас, сейчас он догонит эту фуру!..

Доехав до развилки, Никольцев затормозил. Он не знал, по какой из двух дорог уехала от него фура.

— Чёрт! — выплюнул Никольцев, стукнув кулаком по рулю. — Ну и акробат недорезанный!

Пятницын остался в больнице. Сначала он минут десять разыскивал мобильный телефон, а потом вспомнил, что поставил его в ординаторской на подзарядку и там оставил. Пятницын потащился в ординаторскую совсем небыстро, зашёл, взял свой телефон и принялся звонить. Набрав номер, Пятницын опять же не спеша поднёс трубку к уху и услышал, как оператор елейным голоском экзекутора ехидно сообщила:

— Суммы на вашем счету недостаточно для совершения звонков, пополните сначала ваш счёт!

— Блин! — фыркнул Пятницын и нажал кнопку сброса.

— Дозвонился?? — раздалось над ухом.

Пятницын от неожиданности вздрогнул и рывком обернулся. Взмыленный растрёпанный Никольцев стоял у него за спиной и дышал ртом, высунув язык, как сенбернар.

— Не, — буркнул Пятницын. — Деньги кончились…

— Ты же на корпорации!! — взрычал Никольцев. — Как это — кончились??

— Я не успел подключиться, — оправдывался Пятницын, растирая ногой таракана на полу.

— Бездельник! — рассвирепел Никольцев и выцарапал у себя из кармана мобильник. — Ничего нельзя доверить!

 

Глава 44. «Густые облака» врываются в Донецк

1.

Николай Светленко осторожно отодвинул задвижку и приоткрыл дверь ванной комнаты. Высунул голову и прислушался. Кажется, тихо: «цербер» Федя либо заснул либо «откамлался». Решив, что теперь его квартира для него безопасна, Коля покинул свой «бункер» и сделал шаг в коридор. Пройдя в комнату, Николай увидел, что его условный родственник спит, развалившись с ногами на диване. Коля решил не будить его и только тихонько прикрыл дверь. Пускай, лучше он спит, нежели брызжет слюнями и пытается съесть…

Оставив Федю мирно спать, Николай на цыпочках прокрался на кухню и выволок из тайника под кухонной плитой синюю кожаную папку, которую он стащил со склада Харитонова. Генрих Артерран не приходил за ней, вот Коля и решил, что может оставить её и всё её содержимое для личных нужд. Правда, он пока не знал, каким образом будет всё это использовать. Вместе с папкой в тайнике лежал ещё и полиэтиленовый пакет, куда Николай запрятал ксерокопии всех документов, которые «проживали» в синей папке. Пакет он не доставал — он хранился на чёрный день — если Генрих Артерран, всё же, вздумает навестить Николая и забрать папку. Николай прочитал те документы, которые были написаны по-русски, но понял только то, что тот, кто составил их, охотился за кем-то очень опасным и изыскивал методы его поимки. Немецкие документы остались для Николая недоступны, как китайская грамота…

Николай положил папку на кухонный стол и сел над ней на табурет. Он в очередной раз принялся рассматривать бумаги, изучать все эти непонятные слова, напечатанные на какой-то специальной пишущей машинке готическим шрифтом. Наверное, всё это имеет недешёвую цену, раз Артерран пошёл на ограбление ради бумажек…

— «Большие города, пустые поезда!..», — это мобильный телефон Николая решил исполнить ему невесёлую песню и пригласить к разговору с…

Николай захлопнул папку и проворно схватил мобильник, заставив его замолчать, чтобы не дай бог не разбудить «волкодава».

— Алё? — осведомился Коля, устроившись на столе около папки.

— Хватай ноги в руки и папку в зубы! — стальной голос Генриха Артеррана не оставил Коле шансов возразить. — Жду на базе через четырнадцать минут! Вопросы есть?

— Шнурки поглажу! — огрызнулся Коля. — «Четырнадцать минут»! От моей «конюшни» до твоей «берлоги» на «рогоносце» час пилить!

— Вопросов нет! — обрубил концы Генрих Артерран и швырнул трубку на рычаг.

Делать было нечего — Николай на каком-то «автопилоте» прицепил к подбородку фальшивую бороду, надвинул на голову силиконовую лысину, надел коричневый старческий пиджачок, запихнул папку в матерчатую сумку и вышел из квартиры в коридор. Коля, конечно же, не стал «пилить» на «рогоносце», а выпростал из условно своего гаража условно свою «Волгу». На ней-то он и добрался до офиса Генриха Артеррана ровно за четырнадцать минут.

Генрих Артерран выкупил три квартиры на первом этаже в неновом доме типа «хрущёвка», сделал в них евроремонт, подцепил собственное крыльцо, и приспособил под частный офис. Коля поднялся на это достаточно крутое и высокое крыльцо и остановился у монолитной железной двери, выкрашенной серой краской. Нащупав около этой двери звонок, Николай нажал на его кнопку два раза: дал один длинный и один короткий звонок. Дверь отворилась практически сразу, и Колю встретил молчаливый охранник в камуфляжном комбинезоне. Охранник поднял руку и указал на другую дверь, из красного дерева, что торчала в глубине облицованного панелями коридора. И так показал — как костлявая смерть показывает грешникам на врата в геенну огненную. Николай Светленко храбро вступил в эти врата.

Генрих Артерран сидел за столом, и на лице его была написана холодная ярость. Николай проигнорировал — это было обычное выражение лица Генриха Артеррана.

— Я принёс! — буркнул он и шваркнул на стол перед мрачным Артерраном папку вместе с сумкой.

— Убери эту тряпку, Николай! — строго потребовал Генрих Артерран, сложив руки на груди.

— На! — Коля послушно убрал сумку.

— Прекрасно! — рыкнул Артерран и поднялся с кресла во весь рост. — Можно сказать, что ты выполнил задание. Только вот, объясни мне, что вот это такое??

Генрих Артерран бросил на стол Колин «секретный» полиэтиленовый пакет, где лежали его ксерокопии.

Упс! Коля похолодел — когда этот «рейхсфюрер» успел побывать у него в квартире? И как он узнал про ксерокопии??

— Это раз! — Генрих Артерран не дал Коле пикнуть ни одной буквы. — И два — почему Серёгин роет склад Харитонова? Я же тебе сказал — влезаешь, как мышка и берёшь одну только папку! А что сделал ты? Наследил?

Коля сжал в кулак всю свою силу, волю и отвагу. Посредством такой небывалой концентрации он содрал свои лысину и бороду и отшвырнул их в угол.

— Мне надоело быть у тебя в шестёрках! — прошипел Николай, вытерев рукавом нос, из которого потекла предательская капля. — Я всё это сделал, чтобы навести Серёгина на тебя, Артерран! Серёгин меня найдёт, а я сдам тебя, Артерран, с потрохами! Ты в тюрягу сядешь, с зеками будешь под нарами спать!

Коля расписывал «прелести» тюремной жизни, а Генрих Артерран слушал и всё больше сдвигал брови, под которыми холодно сверкали суровые серые глаза.

— Я понял! — отрезал он, наслушавшись Колиных побасенок. — Вот только скажи мне, дружище, у тебя какое образование? Слесарный техникум, если я не ошибаюсь?

Генрих Артерран вышел из-за своего дубового стола и прошёлся взад-вперёд, заложив за спину длинные руки.

— Слесарный техникум, — кивнул он, уничтожив Колю испепеляющим взглядом. — А я — международный юрист. Я знаю все законы и лазейки в них — для себя, а так же — глухие углы, для тебя. Я могу тебя так по этому делу со складом пропустить, что тебе небо в клеточку будет до конца твоих дней! Но я добрый и поэтому не буду пропускать тебя в открытую, поступлю с тобой по-другому.

— Небось, теперь ты меня совсем забаранишь? — поинтересовался Николай своей дальнейшей судьбиной, глядя в пол, чтобы не встретиться взглядом с ужасным Артерраном.

— Не-ет, — хищно оскалился Артерран и остановился как раз напротив поникшего Коли. — Я тебя частично освобожу от гипноза, и ты узнаешь, каково это!

— А ты не боишься, что я прямо в ментуру к Серёгину пойду? — спросил Коля, и решился наконец-то взглянуть на сурового Артеррана.

— Нет, вот, куда-куда, а вот к Серёгину ты не пойдёшь, — хохотнул Артерран. — Тебя туда потащат. А вот, что ты им скажешь — знаю только я. И только я определю, что ты скажешь! — безапелляционно постановил он и снова плотоядно хохотнул. — А теперь — нацепил «фантомаса», подобрался, и быстренько ползёшь обратно, в «конюшню»!

Колины руки сами собою подобрали с пола отринутые лысину и бороду, водворили всё это ему на лицо, а ноги — в обход Колиному желанию понесли его из офиса прочь, в коридор.

— Николай! — произнёс ему вслед Артерран. — Если ты ещё раз вздумаешь раскрутить Федю — он порвёт тебя, как Тузик — грелку! Ты уже подобрался к его лимиту, потом включится система безопасности! Заруби на своём носу, иначе Федя тебе его откусит!

Коля заклинился в дверях и втянул голову в плечи: Генрих Артерран подселил к нему питбуля. По спине водопадом потёк холодный пот. Придется как-то отгородиться от этого родственника, ведь Коля не знает, когда Артерран подаст этому бешеному зверю команду «ФАС».

2.

Узнав, что Ярослав Семенов неожиданно проявил фантастическую прыгучесть и улизнул из-под носа Никольцева, Пётр Иванович примчался в психушку на крыльях молний со скоростью света. Недобежкин выделил Серёгину вместо погибшей на «войне с чёртом» служебной «Самары» новую машину — «Дэу» серебристого цвета. Эта машина ездила куда лучше пожилой «Самары». А если ещё и мигалку прилепить на крышу — летит быстрее звёзд и ветра!

Врач Иван Давыдович был встрёпан, а его халат — облит валерьянкой. Около врача с виноватым видом топтались три «бдительных стража»: Никольцев, Журавлев и новенький Пятницын.

— Так, ребятки, — безрадостно сказал им Пётр Иванович. — Прекратите прятаться за врача и давайте отчитываться. Никольцев первый.

Хотя Серёгин и сказал: «Никольцев — первый», все трое разинули рты и начали наперебой выкрикивать каждый своё и высказывать всяческие мнения по поводу фантастических возможностей Семенова.

— Так, я сказал — докладывает Никольцев! — оборвал эмоциональные возгласы «стражей двери» Пётр Иванович. — Значит, Никольцев, а не вся толпа! Как он сбежал?

Никольцев рассказал всё по порядку, а Пётр Иванович, слушая его, приходил к выводу, что, то ли Никольцева загипнотизировали, то ли он пособничает тем, кто помог Семенову сбежать, и врёт. Ну, как можно спрыгнуть с шестого этажа и при этом остаться живым и невредимым? Уж не Семенов ли «Поливаевский мужик»?? — даже такая мысль прокралась в голову Серёгина. Но, нет, «Поливаевского мужика» не бывает. Поливаев пьёт, ему мерещатся черти… Но кто же тогда этот призрачный «милиционер Геннадий»? Зайцев? Мартин Мильтон? Нет, это вообще фантасмагория выходит… Пётр Иванович отринул от себя все эти суеверные догадки и начал осматривать опустевшую палату Семенова. Стекло в окне было разбито, и в палате гуляли прохладные свежие ветры. Дыра огромная — выпрыгивая, Семенов проделал её своим телом. Прямо, как «Поливаевский мужик», или «милиционер Геннадий», когда спасал Ершову от киллеров Чеснока… Опять эти «мужики»! Нет, Пётр Иванович решил больше не думать о них. Он методично облазил палату Семенова. Конечно же, там не нашлось ничего, что могло бы заинтересовать следователя. Как будто бы Ярослав Семенов вдруг ни с того ни с сего взял и сиганул в окошко… По крайней мере, Никольцев так рассказывал. Но можно ли ему доверять? Пётр Иванович уже и не знает, кому доверять, а кому — нет…

— Пятницын, выскреби тут все отпечатки, — распорядился Серёгин. — А ты, Журавлев, пробегись по этажам, поспрашивай уборщиц, вахтёра… Ну, всех, кто по коридорам может ходить и возле двери стоять. Узнай, кто входил сюда и выходил за последний час.

— Есть, — Пятницын бочком вдвинулся в опустевшую палату Семенова, а Журавлев с виноватым видом посеменил на первый этаж.

А Пётр Иванович остановил уборщицу, которая барражировала по этажу со «знаменем» из швабры и тряпки. Уборщица нехотя повернула к Серёгину своё испорченное лишним весом лицо и недовольно осведомилась:

— Вы когда мне убирать дадите? У меня обед, а я тут корячиться должна! Сколько раз уже мне с вашими лунатиками пожрать не дают!

— Милиция, — спокойно сказал Пётр Иванович. — Сейчас вы ответите на пару вопросов и можете идти обедать. Седьмую палату можете не убирать.

— Да? — вопросила уборщица, вскинув голову, словно царица. — А за что же я зарплату получу, милиция?! Я на сдельщине сижу, сколько убрала, столько и отстегнули! Так что вы мне тут не компостируйте мо́зги!

— Гражданка, — Пётр Иванович старался не раздражаться. — Это необходимо следствию. Скажите, вы видели кого-нибудь сегодня на этом этаже?

Уборщица подкатила глазки к потолку, пожала плечами и вытерла нос кулаком, как вспотевший грузчик.

— Нет, — буркнула она, махнув тряпкой у носа Серёгина. — Только Давыдыч носился тут как мельница, да лунатик из той вон палаты выл.

Уборщица сделала широкую отмашку правой рукой и остановила указующий перст на белой двери палаты номер 3-а. В этой палате с недавнего времени проживал майор Кораблинский, которому на улицах Донецка определили кличку Грибок.

— И что он такое выл? — поинтересовался Серёгин, отстраняясь от достаточно грязной тряпки.

— Статьи какие-то! — выплюнула уборщица. — «Четвёртая, пункт первый»… И ещё чего-то там.

— Ясно, — Пётр Иванович понял, что Грибок «камлал» и рассказывал УК. — Вы можете идти обедать.

— Спасибо, разрешили! — гавкнула уборщица и удалилась, горделиво приосанившись.

Пётр Иванович вздохнул и отправился в палату Семенова — узнать, что там обнаружил Пятницын. Пятницын тем временем ползал под кроватью беглеца и собирал там пыль и паутину. Никольцев крутился у окна и изучал разбитое стекло.

— Его выбили изнутри, — постановил Никольцев. — То есть, он выбил его и выскочил.

— С шестого этажа? — проворчал Серёгин. — Свежо преданьице! Слушай, Никольцев, лучше расскажи правду, кто его забрал?

Никольцев застопорился посреди палаты, повернул к Серёгину одну только голову, выкруглил глазки и изумлённо заявил:

— Да он сам выскочил! Я вообще, на посту сидел! Психиатр этот туда-сюда носился, бурчал, что Грибок ваш шаманит и шаманит… А потом Семенов этот скок! — и там. Пятницын!

— Что? — пыльный Пятницын выглянул из-под кровати и смахнул с кончика носа солидный клок паутины.

— Пятницын! — напустился на него Никольцев. — Ты видел, как Семенов сделал от нас ноги?

— Ну, — ответил Пятницын. — Он в окошко сиганул — и копытами, копытами. Через забор махнул, и нет его…

Пётр Иванович смог сделать только то, что сел на осиротевшую кровать Семенова и подпёр кулаком щеку. Семенов был в плену у чертей почти что год. Мало ли, что они с ним сделали?? Превратили в «Поливаевского мужика»! Чем теперь тут чёрт не шутит? Пётр Иванович достал свой мобильный телефон и позвонил Недобежкину.

 

Глава 45. В игру вступил Смирнянский

Недобежкин тем временем занимался Гохой. Он снова провёл в изолятор своего бывшего коллегу по СБУ Ежонкова. И Ежонков теперь пытался разговорить Гоху новым методом, который он назвал «шоковая терапия». Заключался метод Ежонкова в том, что он сначала просто наблюдал за Гохиным «камланием», а потом — ни с того, ни с сего как крикнет:

— Гоха!

Гоха прекратил подвывать:

— Гогр! Гогр! — уселся на пол и уставился на Ежонкова перепуганными глазами.

Сидевший на пустых нарах Недобежкин пожал плечами: да, Гоха прекратил «гогрить», но он всё равно ничего не сказал.

— Ну? — осведомился Недобежкин.

— Сейчас! — радостно прошептал Ежонков. — Действует!

А Недобежкин снова пожал плечами.

— Ну, давай, — буркнул он без особого энтузиазма.

Ежонков в свою очередь установился напротив Гохи, вперил в него свой пронзительный взгляд «оккультиста» и принялся ждать от Гохи откровений. А Гоха поморгал-поморгал, а потом — вместо откровений — распахнул рот и вымолвил:

— Бе-е-е-е!

— Чёрт! — выплюнул Ежонков, стукнув кулаком по своей коленке.

— Хы-хы! — съехидничал Недобежкин. — Вот тебе твоя «шоковая терапия»! «Сбаранился»!

— Бе-е-е-е! — подтвердил Гоха.

— Эта методика никогда не подводила! — оправдывался Ежонков. — У нас «на кухне» сколько раз так «блаженных» расколдовывали! После «шока» они базарить начинали поголовно все! Ещё нацистские…

— Вяжи! — отрезал Недобежкин и поднялся на ноги. — Всё ясно с твоей терапией! Давай, выползай отсюда, и свяжемся со Смирнянским!

— Зачем? — вопросил Ежонков. — Я сейчас сам!

— «Сам» у нас в огороде хрюкает! — Недобежкин решительно направился к двери. — Белкин! — позвал он. — Давай, отмыкай!

Проворный Белкин быстренько уговорил надёжный замок разблокировать дверь, и Недобежкин покинул «камлающего» Гоху наедине со своим «камланием». Ежонков ещё пытался уговорить Недобежкина остаться и продолжить «терапию», слёзно обещал, что выгорит, и Гоха начнёт говорить, но Недобежкин остался непреклонен, как чугунная сковорода. Он большими шагами прошёл коридор и завернул к своему кабинету, железной рукой направив Ежонкова следовать за собой.

Ежонков засеменил и правой ногой споткнулся о невысокий порожек, что отгораживал кабинет начальника от общедоступного коридора.

— Неудобный у тебя кабинет! — посетовал Ежонков, покосившись на свою правую туфлю из крокодиловой кожи — не открыла ли она пасть после «конфликта» с твёрдым порожком?

Туфля оказалась цела, но Ежонков всё равно, обиделся и проворчал:

— И неэргономичный, к тому же! Где ты видел, чтобы стол под поперечной балкой стоял? Вот и работа не идёт, потому что сидишь не по фэн-шую!

— Ежонков! — буркнул Недобежкин, усаживаясь за свой стол, «под поперечной балкой». — Хватит тут травить баланду, лучше двигай сюда, будем к Смирнянскому стучаться!

— Эх ты! — вздохнул Ежонков и взял один из стульев для посетителей. — Спецслужбы всегда по фэн-шую сидят, а ты всё по старинке, ешь картошку с мясом!

— Ты мне в рот не заглядывай! — огрызнулся Недобежкин и включил компьютер. — Лучше сюда смотри!

Недобежкин собрался связаться со Смирнянским по Интернету, однако красненькая «собака» около его адреса дала понять, что Смирнянский сейчас занимается чем-то другим, нежели сидение в виртуальной реальности. Ежонков вместе со стулом придвинулся к Недобежкину и заглянул в монитор его компьютера через его плечо.

— Нема Смирнянского, — заключил он. — Учапал. Давай, я продолжу Гоху пушить!

— Никакого Гохи! — Недобежкин едва не стукнул кулаком по столу. — Какой у Смирнянского телефон?

— Секретный! — выпалил Ежонков. — Смирнянский мне под страхом смерти запретил сливать тебе свой телефон.

— Так, Ежонков, дело государственной важности! — напёр Недобежкин. — Давай, говори!

— Ладно, — пробормотал Ежонков. — Только если что — ты во всём виноват. Выкапывай ручку и пиши!

— Что значит — «выкапывай»? — обиделся Недобежкин.

— А то и значит! — Ежонков бросил на Недобежкина взгляд победителя и радостно так заявил: — Бардак у тебя тут, Васек, и не по фэн-шую!

Недобежкин издал тихий рык, но потом замолчал, поняв, что ручка затерялась в хаосе бумаг, папок, дисков и огрызков. А огрызков у него на столе насчиталось целых три…

— Ладно, я тебе свою дам! — великодушно предложил Ежонков и вынул из кармана синенькую ручку «Бифа» за тридцать копеек.

— Это тебя спецслужбы так обеспечивают? — ехидно заметил Недобежкин, но ручку всё же взял. — Давай, диктуй телефон и побыстрее!

— Нет! — отказался вдруг Ежонков.

— Это ещё почему? — буркнул Недобежкин и постучал этой самой ручкой по столешнице.

— У стен есть уши, — загадочно прошептал Ежонков и отобрал у Недобежкина ручку. — Я лучше напишу.

— Валяй, — уныло согласился Недобежкин.

Ежонков принялся елозить дешёвой ручкой по первой попавшейся бумажке и наконец, как курица — лапой накарябал неровный рядочек разношёрстных цифр.

— Вот, — заключил он. — Как только позвонишь — запись уничтожь!

— Было бы, что уничтожать! — фыркнул Недобежкин и выволок из кармана мобильный телефон.

— Кондиционер поставь! — посоветовал Ежонков, вращаясь на своём стуле. — Не продохнёшь!

— За какие шиши? — осведомился Недобежкин. — Подари мне сумму в твёрдой валюте — тогда можешь рассчитывать на кондиционер! А так — дыши, чем есть!

Смирнянский ответил не сразу. Несколько раз он просто сбрасывал вызов: то ли боялся, то ли просто не желал разговаривать. Но на шестой раз Недобежкину всё же, удалось выцарапать его на разговор.

— Васёк? — удивился Смирнянский. — Как ты мой номер узнал?

Недобежкин не пожелал закладывать Ежонкова и ответил просто и лаконично:

— Кверху каком!

— Ежонков слил? — догадался Смирнянский. — Я знал, что этому треплу доверять нельзя!

— Остынь, — примирительно сказал Недобежкин. — Скажи, лучше, что тебе ещё удалось узнать про «Густые облака» и базу «Наташенька»? Мы тут в Верхние Лягуши скатались и привезли оттуда несколько любопытных экземпляров. Не хочешь глянуть?

Смирнянский что-то булькнул в телефонную трубку, а потом — дрожащим голосом проблеял:

— За-зачем вы туда ездили? Где вы были? Кого вы оттуда привезли??

— Кати сюда и увидишь! — сказал Недобежкин. — Не бойся, они не страшные, тебя не скушают! Нас не скушали, и тобой, думаю, побрезгуют.

— Очень смешно! — огрызнулся на том конце Смирнянский. — Но… ладно, так и быть, приеду. У меня тут кое-что есть.

— Через чёрный ход заходи, — предупредил Недобежкин.

— Знаю, — буркнул Смирнянский и нырнул в волну гудков.

Смирнянский добрался до отделения удивительно быстро — ещё и получаса не прошло, а он уже нарисовался у чёрного хода. Наверное, где-то тут поблизости прогуливался, прохвост. Одет он был не столько по маскировочному, сколько комично — шляпа двадцатилетней давности, чёрные очки типа «мотоциклист» да плащ песочного цвета, как у лейтенанта Коломбо.

— И Ежонкова выцапал, — ворчливо заметил Смирнянский, увидав, что рядом с Недобежкиным у двери чёрного хода топчется «суперагент» Ежонков.

— Выцапал, — согласился Недобежкин. — Идём ко мне в изолятор, глянешь на «экземпляры». Одного Гохой кличут, а второй — Объегоркин. Тоже зачарованный до чёртиков.

— Ну, пойдём, поглядим, — согласился Смирнянский и скользнул в темноту чёрного хода.

Недобежкин впустил его к Гохе и сказал:

— Ну, что академик, диагноз?

Смирнянский изучал «дикое поведение» Гохи минуть десять, а потом изрёк, почесав под шляпой вспотевший затылок:

— Гипноз у него какой-то… Личность отключена, интеллект тоже. Обычно такую блокировку устанавливают на определённое время. А когда оно истечёт — она сама собой исчезает.

— Я его «шоковой» лечил и «синхросом», — вставил Ежонков. — А он ни в какую: «Бе» сказал и запёрло.

— Не выйдет здесь «синхрос», — отрезал Смирнянский. — Только хуже будет. Чем чаще вы его раскручиваете, тем сильнее его запирает. А «озверение» это может снять только тот, кто сделал, потому что нужно кодовое слово сказать, а вы его не знаете. И ещё… — Смирнянский оглянулся и увидел позади себя приоткрытую дверь. — Закрой-ка её, Васек. Тут секретный разговор, а у вас в коридоре мало ли кто бывает?

— Только Белкин, — пробормотал Недобежкин, но всё же, притянул дверь и дождался щелка, возвестившего о том, что замок захлопнулся.

— Хорошо, — одобрил Смирнянский и присел на нары Гохи. — Это касается американцев из «Росси — Ойл». Звучит, конечно, абсурдно, но я пролез в старый архив в обход Ежонкова.

— Эй! — обиделся из своего угла Ежонков. — Да мне за твои экивоки башку припаяют!

— Не дрейфь, — успокоил Смирнянский. — Никто ничего не знает, и башка твоя останется в живых. Старик Росси раньше тоже подвизался на «Густых облаках». Это на его денежки америкашки корпели над своим сверхсолдатом. Росси после войны купил архив фашистов и не дал русским уничтожить его, как архивы «Аненербе». А потом — Росси продолжил их работу. Не исключено, что компания его фиктивно сюда приехала. У нас в Донбассе нефти — ёк. Они только за документами охотятся и «Наташеньку» хотят откопать.

— Ясен перец, — пробубнил Недобежкин. — Какие американцы станут работать с нашими Сумчатыми? Это же курам на смех…

— Слушай дальше. Америкашка Артерран, которого сожрала горилла, тоже на денежки Росси выживал. Я тут кое-что выудил про него. Его папаша в разведке служил и скопытился неизвестно от чего. Говорят…

— Эй, Смирнянский, где ты всё это вскопал?? — подпрыгнул Ежонков и ухватил Смирнянского за воротник. — Если кто-нибудь сверху унюхает — меня же и пристрелят тёмной ночью!

— У меня другой информатор есть, помимо тебя, родной, — успокоил Ежонкова Смирнянский и выручил свой воротник от его пальцев. — Так вот, говорят, Артерран-старший на «Наташеньке» исчез.

— И это получается — глухой кут, — заключил Недобежкин. — Один съеден, второй пропал. Ты, Смирнянский, лучше, по живым копни, а не по жмурикам.

— Так вот, я и копнул по Росси, — сказал Смирнянский. — И выходит, что, скорее всего, Росси заварил всю эту кашу с «Густыми облаками». Гоха ваш побывал у них в плену, и я больше, чем уверен, что он тоже каким-то образом там завязан, раз кричит про «Гогр».

— Гогр! — поддакнул Гоха и запрыгал на полу, как орангутанг.

— Да, здорово они его припушили, — сочувственно протянул Смирнянский, глядя на «закамлавшего» Гоху, как он скачет на четверых, чешется и корчит обезьяньи рожи. — Скажи-ка, Васек, кто у вас в пропавших без вести по городу числится?

— Да их там много, — Недобежкин почесал голову и перевёл взгляд с «камлающего» Гохи на Смирнянского. — Это надо базу смотреть…

— Си-си-син! — пискнул Гоха и уполз на четвереньках под нары.

— Эй, — подпрыгнул Смирнянский. — Да нам много и не надо! Он сам сказал!

— Что? — удивился Ежонков.

— У тебя он баранит, — съязвил Смирнянский, состроив едкую улыбочку. — А вот я, кажется, понял. Васек, просмотри по своей ментовской базе всех, чьи фамилии начинаются на буквы «СИН».

— Ээээ, — протянул Недобежкин. — Как же я раньше не догадался?? Он мне тут «Син» свой впаивал ещё на прошлой неделе…

— Так вот, я разумнее тебя всегда был, — похвастался Смирнянский. — А теперь…

Смирнянский собирался гордо, как победитель народов, прошествовать в кабинет Недобежкина и изучить базу данных на пропавших людей, но тут мобильный телефон милицейского начальника подал свой пронзительный голос.

— Ну, кого там ещё несёт? — буркнул Недобежкин, доставая мобильник из кармана. — Алё?

А «несло там» Петра Ивановича Серёгина. Пётр Иванович Серёгин звонил, чтобы рассказать Недобежкину о таинственном побеге из палаты пациента Ярослава Семенова. Выслушав похожий на рассказ Азимова доклад Петра Ивановича, Недобежкин покачнулся на ногах и едва не хлопнулся прямо на пол, около Гохи, который во всю «пел»:

— Си-си-син! Гогр! Си-си-син!

— Чего там? — спросил Смирнянский.

— Эх, — ответил Недобежкин. — Слушайте, оба, погнали со мной в психушку, там и увидите, «чего».

— Эй, Васек, ты что, нас за психов держишь? — обиделся Ежонков. — Мы тебе помогали-помогали, а ты?

— Да не в этом дело, — проворчал Недобежкин, чьё настроение заметно приблизилось к нулю. — Сбежал там у нас один, тоже на «Наташеньке» корячился. Поедем, посмотрим…

 

Глава 46. Неизвестное науке существо

Человек, которого Пётр Иванович условно назвал «Ярослав Семенов», ехал на крыше фуры до первого поста ГАИ. Вольный ветерок дул ему в лицо и развевал его поредевшие бесцветные волосы. Он не знал, куда едет и зачем — знал только, что ему нужно освободиться от местной милиции. Вот только на придорожном мобильном посту, который состоял из патрульной машины и двух гаишников, возникло досадное препятствие. Водитель грузовика Лаптев даже и не понял, по какой причине инспектор дорожной службы закрыл перед ним дальний путь своим полосатым жезлом. Вроде и скорость он не превышал и соблюдал все «знаки препинания»… Вот только спорить с «творцами штрафов» водитель Лаптев не решился и послушно нажал педаль тормоза.

Водитель Лаптев приготовил свои права, техпаспорт и путевой лист, чтобы предъявить их гаишнику. Однако гаишник почему-то указал жезлом наверх, на крышу фуры и спросил:

— А там у вас кто едет?

— Не понял? — удивился водитель Лаптев, уверенный, что на крыше у него пусто, как в бездонной бочке.

— Там! — гаишник уже нацелился взыскать с залётного шофёра немалый штраф.

Изумлённый странным поведением гаишника, водитель Лаптев открыл дверцу, высунулся из кабины и заглянул на крышу своего длинного прицепа, покрытую синим брезентом. Высокое летнее солнце блеснуло Лаптеву в глаза, но он всё же увидел, как с крыши его обширного автомобиля с ловкостью паукообразной обезьяны соскочил некий юркий незнакомец и перелетел на крышу патрульной машины ГАИ. Лаптев испугался и застыл с открытым ртом, а вот гаишник имел более крепкие нервы.

— Стой! — гаркнул он во всю мощь своих нешироких лёгких и в два скачка оказался у своей машины.

Однако «путешественник на крыше» никак не внял этому суровому приказу, а просто перебрался с крыши патрульной машины в салон и включил зажигание! Прежде чем гаишник, потрясая жезлом, успел предпринять что-либо, патрульная машина взревела мотором, выпустила облако выхлопного газа и со страшным свистом тормозов сорвалась с места. На скорости, близкой к световой, она рванула куда-то, обдав гаишника пылью из-под колёс. Гаишник по инерции пробежал несколько метров, а потом — застопорился, раскинув руки и выкруглив глазки, глядя в след своему удаляющемуся транспортному средству…

— Вы говорили, что его держали в подземелье? — нарочито спокойно осведомился Смирнянский, без особого интереса разглядывая пустую смятую койку исчезнувшего Ярослава Семенова.

— Ну, да, — кивнул Недобежкин, стоя тут же, в палате, справа от Серёгина. — Мы там его нашли — ползал на четверых…

— Ну, это всё понятно, — «с учёным видом знатока» заключил Смирнянский. — Если его держали в подземелье — то с успехом могли проводить на нём эксперименты по типу «Густых облаков», и он мог подхватить некие возможности…

— Как у нацистских агентов! — вмешался Ежонков, пихнув в бок почему-то Сидорова.

Сидоров совершил шаг в сторону, отстраняясь от разбушевавшегося Ежонкова. А тот в свою очередь завёл развёрнутейший экскурс в историю:

— Они всегда хотели заполучить супермена, — Ежонков даже подскакивал, так старался. — И пахали над ним до седьмого пота! Знаете, сколько они учёных переказнили, прежде чем добились первых результатов??

— Ежонков, — отрезал «лекцию» Недобежкин. — Всё, что ты тут нам базаришь, при царе Горохе было! А Семенов этот сейчас на волю угарцевал! Стань вот туда вот, в стороночку, и там молчи! — начальник поднял правую руку и назначил Ежонкову место в пыльноватом дальнем углу палаты.

— Футы-нуты! — огрызнулся Ежонков, проигнорировав указание Недобежкина. — Ты, Васёк, историю не знаешь, а я знаю, какие эксперименты ставили чувачки из «Аненербе» над мирными гражданами!

— Ребята, не спорьте, — это Смирнянский подал свой тихий, но уверенный голос. — Ежонков в чём-то прав. Сейчас на «Наташеньке» какие-то бандюки засели: может быть, шарашка Росси, а может быть — наркокартели… Но они однозначно подцепили разработки по сверхсолдату. Вот и Семенова вашего наградили.

— Да у него обыкновенная шизофрения была! — из коридора внезапно возник врач Иван Давыдович и заполнил собой и без того тесное пространство одноместной палаты.

— А его кто впустил? — недовольно проворчал Смирнянский, на всякий случай, закрываясь от постороннего шляпой и воротником своего плаща из толстой жаркой плащовки.

— Так, тут работает милиция, — напомнил Ивану Давыдовичу Недобежкин, стараясь разговаривать не очень злобно. — А вы затаптываете следы. Пожалуйста, покиньте палату.

Врач пожал плечами и, выплюнув на ходу бранное словечко, «растворился» в лабиринте больничных коридоров.

— Так-то лучше, — кивнул Смирнянский. — Семёнова вашего вы не найдёте. Ему кто-то подал команду сотворить отсюда ножки. Я знаю, они так умеют — телепатическую волну «закинули в эфир», а эти «зачарованные» так восприимчивы — хоть застрелятся по приказанию. Когда Семенов станет им не нужен — они сами его выкинут. Лучше сейчас просто вернуться к тебе, Васек, в отделение и пробить по базе всех пропавших на буквочки «СИН», о’кей? О’кей, — сам себе ответил Смирнянский и не спеша проследовал к выходу.

— Я же говорил — как нацистские агенты! — вставил своё «авторитетное мнение» Ежонков и засеменил за Смирнянским…

В отделении снова «открылся цирк» — у изолятора толпилась «почтеннейшая публика». Они слушали, как шаманит отгороженный стенами и дверями Гоха.

— Гогр! Гогр! Шотландия! — вот, какие слова выкрикивал этот странный «народный певец», который неким мистическим образом связан с генетическими экспериментами.

— Так, всем живо работать! — строго крикнул любителям «цирка» Недобежкин, когда проходил мимо изолятора. — «Глухарей» у всех — как на току! А они тут прохлаждаются!

«Фанаты» Гохи недовольно замычали и начали медленно расползаться по своим кабинетам.

Пётр Иванович остановился у задраенной и охраняемой непреступным «привратником» Белкиным стальной двери изолятора и прислушался к доносящимся из-за неё диким воплям:

— Шотландия! Шотландия! Си-си-син!

«…Пробить по базе всех пропавших на буквочки „СИН“» — всплыли в голове Серёгина слова этого «Коломбо» Смирнянского (кажется, его скоро тепловой удар хватит в этом плаще!). «Шотландия»… Почему Шотландия, когда этот ГОГР в Вашингтоне? Неувязка…

— Серёгин! Чего тебя там заклинило? — недовольно осведомился Недобежкин, продвигаясь дальше по коридору. — Идём пробивать!

Пётр Иванович ещё раз оглянулся на шумный изолятор, пробормотал безликое слово «Задумался» и потянулся вслед за всеми, хотя в голове у него созрела некая призрачная, не оформившаяся до конца догадка. «Шотландия»… Почему именно эта страна? Уж не приехали ли эти «черти» из Шотландии? Ну, тогда вообще, весело будет… Компетенция Калининского райотдела милиции никаким образом не распространяется на дальнее зарубежье! Калининский райотдел даже «Росси — Ойл» не в праве вспушить!

Смирнянский «с головой» погрузился в базу данных на пропавших без вести, чьи фамилии начинались с «волшебных» букв «СИН». Кто же у них пропал-то на буквы «СИН»? Пётр Иванович пристроился около этого Смирнянского с таким расчётом, чтобы заглядывать в монитор компьютера через его плечо. Смирнянский особо не хитрил и не мудрил. Он просто ввёл в строку поиска буквы «СИН» и нажал на «Энтер» — так мог бы сделать каждый — даже Сидоров, или Казаченко. Не нужно даже приглашать такого асса (со слов Недобежкина), как Смирнянский, чтобы заставить машину выбрать из памяти сведения по запросу…

Послушная командам человека машина начала прочёсывать свою электронную память, а вместе с ней — начал прочёсывать свою память и Пётр Иванович. Кто же у них пропал на буквы «СИН»? Синицын? Да, пропал Синицын! Но похож ли этот дикий Гоха на следователя прокуратуры майора Григория Синицына? Серёгин поймал себя на том, что не знает. Какое же у Гохи лицо? Пётр Иванович сейчас пытался вспомнить и сопоставить его с лицом Синицына, но почему-то не мог.

— Так, отыскались, варёные голубцы! — это Смирнянский обрадовался результатам, что выдал ему бесстрастный компьютер, запрыгал, потирая руки и отвлёк Серёгина от размышлений о Гохе и пропавшем Синицыне. — Та-ак, смотрим! Номер первый…

«Номером первым» оказался некто по фамилии Синчиков. Этот невыразительный гражданин имел жиденькие рыжие усики, начинающуюся лысинку и маленькие глазки. Он работал бухгалтером в исполкоме и пропал года три назад, даже нет, два с половиной — пошёл за хлебом в ближайший ларёк, да канул в Лету…

— Нет, кажется, не катит… — буркнул Смирнянский, отметая этого субъекта в сторону. — Канцеляризм… Давайте, лучше остальных посмотрим.

— Хм, — хмыкнул Недобежкин, явно стремясь выпустить наружу некомпетентность хвастуна — Смирнянского. — Ну, давай, Шерлок, работай.

— Сейчас, сейчас, — заверил Смирнянский и перешёл к следующему «кандидату в Гохи».

Следующий кандидат оказался экстраординарен: «Синий Вас. Вас.» — значилось под его фотографией, что изображала не лицо, а морду некоего волка… или верволка? Расшифровка его трудовой деятельности выглядела так: «Людоед».

— Васёк, — обратился «ас-сыскарь» Смирнянский к Недобежкину, ткнув пальцем в чудовищный нос «Синего Вас. Васа». — Ты свою картотеку-то просмотри. А то у тебя к мирным жертвам какие-то оборотни попадают… Смотри, какая рожа… как у молочая какого-то ей-богу!

— Молочай — это трава! — проворчал Недобежкин. — Давай, Игорь, дальше, а то у меня времени нет. Отчёт горит!

— А чего же ты так запустил? — осведомился Смирнянский, открыв следующее окно. — Я, например, свои отчёты всегда вовремя сдавал!

— Так! — Недобежкин уже начинал впадать в тихую ярость, которая грозила в скором времени перерасти в громкую. — Ты, кажется, у меня в отделении не работаешь!

— Ты тут тоже только числишься! — огрызнулся Смирнянский и продолжил свой поиск таинственного «СИН».

Недобежкин изобразил некое подобие оскала, однако промолчал, согласный на всё и на всех, лишь бы выловить тех, кто не даёт ему закрыть добрую половину дел, сдать отчёт и наконец-то получить отобранную премию.

Пётр Иванович видел тех, кого находила беспристрастная электронная машина, и его ум сыщика сам собой отметал их одного за другим. Нет, эти люди не могли быть связаны ни с «Гогром», ни с чертями, ни с Верхними Лягушами. А был ли связан с Гогром майор Синицын? Серёгин не знал об этом наверняка, но Синицын несколько лет назад ездил в командировку в Америку. И, кажется, даже в Вашингтон…

— Послушайте, — не выдержал Пётр Иванович, видя, как этот Смирнянский уже с явной долей раздражения отбрасывает очередного клерка, бухгалтера, или кого он там выцарапал из базы?

— А? — Смирнянский неподдельно удивился, однако оторвался от «электронного фантома» по фамилии Синькин и уставился на Серёгина круглыми глазками.

Услышав версию о Синицыне, Смирнянский пожевал губами, похватался то за лоб, то за нос, то за подбородок — это он так размышлял. А потом выдал следующий ответ:

— Не знаю, может быть. А вы сами-то как считаете, этот дикий Гоха похож на вашего Синицына?

Услышав слова Смирнянского, Ежонков из своего угла тихо, но жёлчно хихикнул, а Недобежкин несколько раз пригладил рукою усы.

— Не знаешь? — буркнул он. — Так давай, у Гохи спросим!

— Я же говорил, что надо его пушить! — вставил Ежонков. — А ты мне всё: «нет», да «нет»!

— У Гохи бесполезно спрашивать, — покачал головой Пётр Иванович. — А нам с вами он уже так примелькался, что мы его уже ни с кем не перепутаем… Я думаю, что нам стоит пригласить на опознание жену Синицына, пускай посмотрит на него и скажет, он это или нет.

 

Глава 47. Незаконное вторжение

Сидоров занялся тем, что принялся названивать домой к Синицыным, а Недобежкин возжелал совершить ещё одну экскурсию в камеру Гохи. В соседней с ним камере «тихо сам с собой» «камлал» Объегоркин, а рядом с Объегоркиным, отгороженный стеной и толстой дверью — «кротовал» «король динозавров» Кашалот. На следующей неделе ему предстоит последнее заседание суда, и «Большой динозавр», наконец, окажется там, где ему положено — на тюремных нарах.

— Кроты… Кроты… — ныл «король преступности», подцепив это слово от рыхлого Сумчатого, которого отвезли «на зону» в прошлую пятницу. — Вы все кроты! Я не хочу в тюрьму.

«Боже мой, как Белкин это терпит?» — удивился Пётр Иванович, проходя мимо «апартаментов „Большого динозавра“».

Сейчас Гоха вёл себя спокойно. Он просто сидел на нарах, а когда к нему вошли — обычным грустным голосом невинно осуждённого жалостливо попросился:

— Граждане начальники… Я же не ограбил никого. Я только пел песни, а вы меня в этот обезьянник закрыли. Я даже не воровал, это Митяй воровал…

— Ясно, — отрезал эти жалобы Серёгин, вглядываясь в исхудалое, покрытое клочками редкой бороды лицо Гохи, выискивая в нём сходство с майором Синицыным. Нет, кажется, этот Гоха не Синицын: Синицын был крепкий такой, спортивный, а этот Гоха…

— Гоха, — сказал Пётр Иванович «секретному узнику». — Как же тебя зовут-то всё-таки?

— Митяй назвал меня Гохой, — сказал Гоха, отодвинувшись к холодной стенке и прижавшись к ней спиной. — А как меня зовут, я не помню. Я помню только что-то про Шотландию… И слово «Гогр». Митяй сказал мне, что это не имя, и назвал меня Гохой.

— Понятно, — буркнул Серёгин. — Значит, Митяй сказал, Митяй назвал. А сам?

— Я пел в переходе и зарабатывал… немного, — пролепетал Гоха. — У меня нет дома. И у Митяя нет. Мы бомжи…

— Понятно, — повторил Серёгин и уселся на свободные нары справа от Гохи.

— Ну, Васёк, ну давай, я его вспушу! — попросился Ежонков и давай копаться в кармане, разыскивая свой самодельный маятник из гайки.

— Ежонков, тебе нравится превращать людей в козлов и баранов? — осведомился Смирнянский, поглядев на Ежонкова исподлобья. Кажется, этот эксцентрик Смирнянский скоро сварится под своим дурацким плащом. А из-под его шляпы водопадом хлещет пот…

— У меня получится! — настаивал Ежонков. — Давай, Васек, а? А тебя, Игорёша, я вообще игнорирую, вот так вот! — и он демонстративно отвернулся от Смирнянского, уставившись в стенку.

И они вот тут сидели и не знали, что в этот самый момент сюда, к ним в изолятор, ведомый таинственной, но непобедимой силой карабкался по стене заднего фасада тот, кого Пётр Иванович назвал Ярославом Семеновым. Добравшись до закрытого толстой железной решёткой окна второго этажа, этот субъект остановил своё упорное движение и притаился на узком железном подоконнике. Неизвестно, каким способом он мог там удерживаться, однако он торчал на этом подоконнике, прикрытый большим каштаном, минут, наверное, десять не меньше. Он всё вглядывался, вглядывался в это зарешеченное и пыльное окно, а потом — неизвестно по какому наитию — решился совершить проникновение внутрь. Он вдруг размахнулся и ни чем-нибудь, а обычным кулаком — стукнул по этой железной решётке. Решётка зашаталась, загудела и с силой и лязгом вылетела в коридор, разбив стекло. Осколки брызнули на бетонный пол. Стоявший на своём неизменном посту Белкин не на шутку перепугался этого страшного грохота, вырвал из кармана ключ, забил его в замочную скважину и начал совершать отчаянные попытки открыть дверь. Ключ не слушался, выскальзывал из рук, пару раз упал… Наконец, ему удалось справиться с замком и спихнуть дверь со своего пути. Белкин не вошёл в коридор и даже не вбежал, а ворвался, впрыгнул и… застыл на месте, увидев следующую картину. Окно выбито, пол захламлён осколками стекла, у стенки валяется покорёженная решётка, а с подоконника огромным прыжком соскочил некто и направился прямо к камерам. К тем, в которых томились «секретные узники» Недобежкина! Белкин смог взять себя в руки, выхватил пистолет и потребовал от этого странного гостя:

— Стой!

Но тот, не реагируя, направился прямо к той камере, где сидел пленник из Верхних Лягуш Объегоркин и взялся за ручку двери! Белкин ещё никогда не видел такой наглости.

— Стой, буду стрелять! — выкрикнул он и пальнул пару раз в воздух, попав в потолок, отбив кусок штукатурки. Услышав выстрелы, из камеры Гохи выскочили Недобежкин, Смирнянский, Ежонков и Серёгин. Ежонков сразу же забился за спину Смирнянского, Недобежкин и Серёгин достали пистолеты, а Смирнянский пытался выкинуть Ежонкова из-за своей спины.

— Что такое, Белкин?? — выдохнул Недобежкин, и тут же заметил некоего незнакомца, который старательно отковыривал дверь камеры Объегоркина.

— Что за чёрт? — выплюнули они дуэтом с Серёгиным, и Недобежкин тоже выпустил одну пулю, которая врубилась в стенку над головой странного гостя.

Но тот даже не шелохнулся, а продолжал методично расшатывать дверь с какой-то нечеловеческой страшной силой, от чего казалось, что эта неприступная железная дверь сейчас вообще, вылетит и шлёпнется на пол.

— Вот, — сделал запоздалый вывод Белкин.

— Да отцепись же ты от меня! — неистовствовал Смирнянский, выгоняя из-за себя Ежонкова.

Недобежкин покрепче ухватил рукоять пистолета и двинулся к этому гостю, требуя от него сдаться и поднять руки. Начальник сделал знак Петру Ивановичу, чтобы тот заходил с другой стороны и брал «пришельца» в клещи. «Как он сюда попал?» — удивился Пётр Иванович и, последовав приказанию начальника, тоже направился к этому странному индивидууму, одетому в серую больничную пижаму, который уже почти что высадил дверь голыми руками!

Недобежкин вознамерился, во что бы то ни стало схватить этого злоумышленника и, оказавшись достаточно близко к нему, отдал Серёгину строгий приказ:

— Вперёд!

Пётр Иванович сообразил мгновенно, и, прежде чем Смирнянский успел сказать:

— Нет, стойте! — они с Недобежкиным напрыгнули на «гостя», собираясь повалить его и прижать к полу.

Тот резко обернулся и выбросил правую руку раскрытой ладонью вперёд. Пётр Иванович, нацелившийся было заломить нарушителю руки, внезапно натолкнулся на некую невидимую непроницаемую преграду. Его отшвырнуло назад, и Серёгин покатился кубарем по холодному и твёрдому полу. Субъект выдрал несчастную дверь, швырнул её с силой какого-то Геракла и невозмутимо вступил в камеру Объегоркина.

Напуганный происходящей фантасмагорией Белкин принялся стрелять на поражение, и тогда «космический» гость совершил невозможное. Он пару раз резко пригнулся, пропустив над собою все пули Белкина, и впрыгнул вглубь камеры под защиту толстой стены. Недобежкин упал так же, как и Серёгин, и теперь барахтался вместе с ним на полу.

— Ты его не остановишь! — это Смирнянский подскочил к стреляющему Белкину, отобрал у него пистолет и потащил за собой в относительно безопасную Гохину камеру. — Прячемся!

Ежонков просто заклинился на месте, взирал на то, как гость выносит на плече вялого Объегоркина и бормотал свою излюбленную фразочку:

— Нацистские агенты…

— Его надо поймать! — не унимался Белкин, вырываясь из «железных клещей» Смирнянского.

Смирнянский держал крепко. А вот гость — игнорируя весь мир, он прошествовал по коридору к разбитому окну и выпрыгнул со второго этажа, приземлившись на обе ноги и не пошатнувшись с тяжёлой ношей в виде Объегоркина.

Пётр Иванович и Недобежкин уже пришли в себя после фантастически сокрушительного удара «инопланетянина» и теперь сидели на полу, потирая набитые шишки.

— Что это было? — обалдело хлопая глазами, осведомился у мироздания Недобежкин.

— Ы-ы-ы! — это всё, что смог ответить начальнику Пётр Иванович, у которого, кажется, на лбу надулась шишка.

— Вот тебе и «Густые облака», Васек! — Смирнянский выпростался из камеры Гохи, ухватил Недобежкина под мышки, желая поднять. — Сам накликал, вот он и пришёл. А ты всё: «Найти, найти», вот и нашёл!

— Отстань от меня! — отмахнулся Недобежкин от Смирнянского, словно от назойливой мошкары. — Я сам встану, я не инвалид! И сам вижу, что… — начальник замолк, потому что так и не понял до конца, что же он такое увидел. Понял только, что некий странный тип руками расшатал дверь, которая рассчитана на удар грузовиком, вынес из камеры Объегоркина и выскочил в окошко, словно… птичка?

А вот Пётр Иванович успел рассмотреть визитёра — и увидел в нём черты человека под условным именем «Ярослав Семенов», который оставил с носом Никольцева и врача Ивана Давыдовича. Неужели это ему на «Наташеньке» «подарили» такие возможности??

— Нацистские агенты тоже так делали! — ввернул своё замечание Ежонков. — Бух-бах! — и готово! Их специально обучали технике бесконтактного боя. Вот этот «немчик» и показал тебе, на что способен. А ты как хотел, Васек?

— У нас Донецк! — Недобежкин попытался подняться сам, но вдруг зашатался на ногах и опять уселся на пол, грузно, по-медвежьи. — Нету немчиков, Ежонков! А этого «сверчка» надо поймать! Белкин!

— А? — Белкин в этот момент занимался Гохой. Почувствовав близость своего «брата по „Наташеньке“», Гоха «закамлал» и теперь, испуская вопли: «Гогр» и «Шотландия», носился по камере и рвался наружу, видимо хотел «улететь» вслед за этим Семеновым. Белкин удерживал его, как мог, но во время «камланий» в щуплом Гохе просыпалась невиданная сила Самсона. И он уже почти, что вытолкнул Белкина из камеры в коридор.

— Эх! — Серёгин смог подняться на ноги раньше начальника, и помог Белкину водворить «Самсона» назад в камеру.

Белкин запер замок на два оборота и приблизился к сидящему на бетоне пола Недобежкину.

— Белкин! — Недобежкин снова совершил отчаянную попытку закрепиться на ногах, однако и эта попытка провалилась с треском и громом. Оказавшись снова на полу, Недобежкин потребовал от Белкина:

— Разошли ориентировку на Ярослава Семенова по всем отделениям, пускай, ищут его, как опасного преступника, понятно?

— Не делай этого, Белкин! — возразил Недобежкину Смирнянский. — Они его всё равно не найдут, а только все пополучают в грызло. Лучше, Белкин иди и стань на посту, будто бы ничего и не было.

— Тут СОБР нужен, — вставил Ежонков, пиная на полу кусочки стекла.

— Ты мне, Игорь, скажи, кто мне новое окно вконопатит? — осведомился Недобежкин, наконец-то водворившись на ноги.

— Ну, я тут не причём, — отпарировал Смирнянский. — Это ты привадил сюда мутантов, ты теперь и окна ремонтируй. А мне пора на работу, я пошёл.

Смирнянский пожелал самоустраниться, покинув отделение через чёрный ход. Вытерев пот со лба синим платком, он «взял старт» и широкими шагами направился к выходу.

— Куда? — Недобежкин проявил невиданную прыть и заступил Смирнянскому дорогу. — Не пущу, подождёт твоя работа! Ты там много копал про «Наташеньку», давай, вываливай, как его поймать?

— Никак! — ответил за Смирнянского Ежонков. — Ты, Васек, слишком далеко заполз в этом дельце, так что, я тут тебе уже не помощник. Мне не с руки рисковать своим мягким местом, да и головой тоже. Я пока что в СБУ служу и упрятываться в районную ментуру не собираюсь, а тем более — слесарить, как Смирнянский. Как хотите, а я тоже пошёл.

С этими невесёлыми для Недобежкина словами Ежонков протиснулся мимо самого Недобежкина и заклинившегося посреди коридора Смирнянского, покинул изолятор и потопал к чёрному ходу.

— Пока, Васёк, — сказал Смирнянский и испарился вслед за Ежонковым.

— Предатели! — фыркнул Недобежкин, уперев «руки в боки». — Ладно, Серёгин, придётся нам самим работать…

 

Глава 48. Следы распутываются

Людмила Синицына долго и внимательно изучала глуповатое, потерянное лицо «секретного узника» Гохи, стараясь разглядеть в нём какие-либо черты Григория Григорьевича. Пётр Иванович по её реакции не мог понять, узнала ли она в Гохе майора Синицына, или нет — очень уж спокойно она его разглядывала. Серёгин знал, что это лишь внешнее спокойствие, которое бывает, когда человек, как говорится, «выплакал все слёзы», перенервничал до такой степени, что у него не хватает сил на то, чтобы нервничать дальше. Гоха пел под нос некую песню. До Серёгина долетали отдельные слова:

— Проснись и пой, проснись и пой!..

Пётр Иванович невольно вспомнил, что настоящий Синицын пел эту песню ещё в институте, когда участвовал в конкурсе КВН. Гоха тоже любил её напевать, особенно, когда «камлал»: сквозь плотную завесу «Гогра» прорывалось у него слово «Шотландия» и эта вот песня…

Людмила Синицына странно молчала — то ли не знала, что сказать, то ли просто не находила в Гохе никакого сходства с собственным мужем. Пётр Иванович — тоже не находил никакого сходства Гохи с Синицыным и думал, что зря они с Сидоровым побеспокоили его жену, и Гоха — это просто Гоха… Хотя и Грибка — Кораблинского жизнь в качестве бомжа изменила до неузнаваемости. Его даже Сидоров не узнал, даже родная жена узнала с трудом… Кстати, с Кораблинским у врача Ивана Давыдовича до сих пор беда: Грибок то «камлает», то воет, то монотонным гласом робота цитирует УК…

— Гриша пел эту песенку, — выдавила, наконец, жена Синицына. — «Проснись и пой»… Под гитару…

Пётр Иванович замер на месте: она сказала: «Под гитару»! Да, настоящий Синицын неплохо играл на гитаре! Но и этот Гоха в своём переходе опять же пел под гитару! И эта его «Шотландия»… Если «в переводе» на Синицына — то Пётр Иванович мог бы подумать, что Гоха имеет в виду не страну, а ту самую скамейку в парке, на которой студенты юридического факультета «толкали» пары! Да, хотелось бы Серёгину думать «в переводе» на Синицына. Хорошо бы было, если бы пропавший Григорий Григорьевич вдруг отыскался.

— Я не знаю, — всхлипнула Людмила Синицына, и Сидоров, что ёрзал на стуле за её спиной, уткнулся в монитор компьютера, делая вид, что он что-то напряжённо выискивает в базе данных. — Он так похудел, — продолжала она, едва сдерживая слёзы. — И вообще, мне позвонил кто-то и сказал, что Гришенька умер…

— Кто это вам звонил?? — изумился Серёгин, невольно выкруглив глазки: он, по крайне мере, узнал эту новость впервые.

— Какой-то Владимир Эдуардович… — всхлипнула Людмила Синицына.

Пётр Иванович изумился ещё больше: Владимир Эдуардович Чернявский — это начальник Калининской прокуратуры.

— А… а где его похоронили? — выдавил Пётр Иванович, прекрасно зная, что никаких похорон Синицына не было.

— Н-нигде, — пробормотала Людмила Синицына. — Этот Владимир Эдуардович сказал, что Гриша ловил кого-то в штольне и провалился в забой… А тело поднять так и не смогли. Это было где-то на закрытой шахте… Кона, или Коха… Я не помню…

«Интересное кино, — подумал Серёгин, разглядывая этого Гоху, как тот пялится на большой столетник в углу кабинета, в колючих листьях которого запутались остатки новогодней мишуры. — Тело не нашли, провалился в забой. Всё сходится, всё ясно… для женщины, которая не знакома с работой милиции. Значит, эти „черти“ не собираются выпускать Синицына, раз пустили слух о его смерти. Но Гоха вырвался от них и попал к нам, в отделение… Тогда почему же этот „чёртик“, или „немчик“ — как Ежонков выразился — унёс одного только Объегоркина, а Гоху оставил? То ли испугался нас с Недобежкиным? Или Ежонкова? Смешно! С его этим бесконтактным боем». Да, даже «всемирный скептик» Пётр Иванович поверил теперь в бесконтактный бой после того, как этот Ярослав Семенов (или его какой-то клон? — уже неизвестно, как теперь это всё понимать) набил ему шишку с помощью одного только воздуха.

— Гогр! — проронил Гоха, прервав песню. — Гогр, Гогр…

— Пётр Иванович, — пошептала вдруг Людмила Синицына, быстро переведя взгляд с Серёгина на Гоху и назад. — Я убирала в квартире и нашла в Гришином ящике бумагу. Она так свёрнута была раз в шесть, или в семь. И приткнута там, за папками, будто бы Гриша прятал её. Там всё на иностранном языке, по-английски, наверное. Но мне бросилась в глаза одна вещь: прямо над заголовком большими буквами было написано это слово «GOGR».

— Где сейчас этот документ? — встрепенулся Пётр Иванович, словно бы пробужденный «ГОГРом» Синицыной от тяжёлого, с кошмарами, сна.

— Дома, — чуть удивлённо пролепетала Синицына, похлопав своими покрасневшими не накрашенными глазами. — Если он вам нужен, я могу привезти…

— Пожалуйста, — попросил Серёгин, узрев в этом документе Синицына спасительную соломинку. — Или нет, давайте, поедем вместе: я на машине, быстрее будет!

Отдав распоряжение Сидорову — водворить, пока что, Гоху обратно в камеру, Пётр Иванович оставил сержанта за старшего, а сам поехал добывать «ужасную тайну ГОГРа».

Сидоров постоянно оставался за старшего. Он уже привык, что в это время, пока он вот так дежурит, обычно ничего особенного не случается. Только один раз — «призрачный» хулиган сбежал. Но Сидоров старался о нём не вспоминать… Забросив «закамлавшего» по новой Гоху в камеру, Сидоров поудобнее устроился за столом и выпростал свой любимый журнал, что носил название «Футбольное обозрение». Развернув его, Сидоров забыл обо всём и превратился в футболиста на ближайшие два часа.

Пётр Иванович выдвинул показанный Людмилой Синицыной ящик и обнаружил там стопку журналов «Охота и рыболовство».

— Я ничего отсюда не выбрасывала, — сказала за спиной Серёгина Людмила Синицына. — Я только пыль вытерла, а эту бумажечку туда, назад, приткнула, чтобы не потерялась.

— Хорошо, — сказал Серёгин, отодвинувшись от комода Синицыной.

А Людмила Синицына вытащила из ящика все журналы, и после этого Пётр Иванович увидел некую бумагу, заткнутую в щель между стенкой и донышком ящика.

— Вот она, — сказала она и вытащила эту бумагу. — Возьмите, посмотрите.

Пётр Иванович ухватился за эту небольшую бумагу, словно за спасательный круг, который, возможно, спасёт всех, кто завяз вот тут, в этом непроходимом болоте «Тридцать седьмого дела». Развернув свёрнутый вчетверо лист, Пётр Иванович вперил взгляд в чёрные латинские буквы. Да, действительно, тут написано «Гогр». Нет, даже не «Гогр», а «Джи Оу Джи АР», американский «Гогр», GOGR. За «Гогром» следовала такая строчка: жирным шрифтом кто-то когда-то напечатал: «The Conclusion about results of the experiment # 29A in the context of the project „Heavy Clouds“». Пётр Иванович не считал себя языковедом, однако для того, чтобы понять смысл этой фразы совсем не обязательно заканчивать филологический факультет. «Заключение о результатах эксперимента номер 29А в рамках проекта „Густые облака“». Вот оно что — следователь прокуратуры, майор Григорий Синицын тоже был завязан с «Густыми облаками»! Вот это новость… Пётр Иванович с самого института знал Григория Григорьевича, с первого курса они были друзьями. Серёгин даже на конкурсе КВН пел вместе с Синицыным песенку «Проснись и пой»…

— Вы больше ничего подобного не находили? — Пётр Иванович выдавил из себя этот вопрос, а сам подумал о том, что нужно будет «показать» сию бумагу всезнающему электронному переводчику, потому что в его собственной голове не находились русские слова, которые могли бы заменить предложенные «Гогром» английские.

— Нет, только это, — ответила Людмила Синицына. — Но я вообще-то не лазила так особо… Я не знаю, что там могло что-то лежать…

… Сидорову так наскучил журнал «Футбольное обозрение», что он отложил его подальше и занялся подсчётом количества мух, что крутились вокруг белого абажура лампы. Сержант достаточно быстро сбился, потому что мухи летали по всему кабинету, не дожидаясь, пока он присвоит им номера. Казаченко с Усачевым при помощи Белкина возились в изоляторе: разыскивали среди хаоса битого стекла и кусков штукатурки вразумительные следы «пришельца из космоса», что «абдуцировал» Объегоркина. Сидоров бы тоже к ним пошёл — интересно, всё-таки, но Пётр Иванович велел торчать у телефона: авось кто соизволит набрать их номер? Новый телефон блестящего красного цвета молчал, как красный морской окунь. Даже по ориентировке по Интермеццо никто не позвонил — неужели, никто ни разу нигде его не заметил?? Сидоров бы заметил сразу… Вспомнив об этом юрком воришке, сержант попытался заняться работой: напряг мозги и принялся размышлять, где и каким образом мог бы скрываться его давний противник Николай Светленко? Обычно Интермеццо либо маскируется под добропорядочного старичка, либо живёт в гараже и вылезает из него только по ночам. Последний способ «король воров» использует в крайнем случае — когда над его головой уже «клацают клешни милиции». Это выражение про клешни придумал не Сидоров — так говорил сам Интермеццо…

— Эй, Санчо! — это со скрипом отвалилась в сторону деревянная дверь и в кабинет к Сидорову просунулась башка Усачёва. — Слушай, брат, решётку там как динамитом вынесли… Стенка вся разворочена. Ты случайно взрыв не слышал? Ты же там в изоляторе торчал?

Сидоров отложил Интермеццо в «ПЗУ» и начал усиленно вертеть мозгами, вспоминая, что же он слышал перед тем, как в изолятор ворвался этот «мутант». Стук, грохот, лязг, звон… Хорошенький наборчик громких шумов, от которых вздрогнул даже стальной Недобежкин. Но нет, взрыва, Сидоров точно не слышал.

— Нет, не слышал, — отказался от динамита Сидоров, косясь одним глазом на маленькую, но отважную мушку, что с храбростью партизана уселась на лицо футболиста Рональдиньё, напечатанного на глянцевой странице журнала.

— Странно, — пожал плечами Усачёв. — Машина на второй этаж не достанет… разве что, автовышка, или кран…

— Звездолёт! — буркнул Сидоров. — Прямо из космоса. Скажи мне лучше, что вы там про Интермеццо накопали?

Усачев в ответ состроил «бровки домиком» и пожал плечами, мол, ничего.

— Ага, — буркнул Сидоров, понимая, что «король воров» милиции не по зубам.

— Пойду искать этого «бомбермена», — вздохнул Усачёв, и его голова пропала за закрывшейся скрипучей дверью.

Рука Сидорова машинально схватила футбольный журнал, но раскрыть его сержант не успел: в кабинете возник Пётр Иванович. Узрев Серёгина, Сидоров почти, что судорожным движением выдвинул первый попавшийся ящик стола и впихнул туда толстый журнал. В ящике уже лежало что-то, и поэтому над журналом он едва закрылся.

— Синицын был завязан с «Гогром»! — выдохнул Пётр Иванович и шваркнул на стол перед вздрогнувшим от неожиданности Сидоровым добытую у Людмилы Синицыной бумагу. «GOGR», — прочитал Сидоров самые большие буквы, а всё остальное прочитать не успел, потому что Серёгин выхватил бумагу у него из-под носа, замахал ею и забегал вокруг стола.

— Кажется, мы совершим прорыв! — выпалил Пётр Иванович. — Если удастся доказать, что Гоха — это Синицын…

— Даже если мы и докажем — он всё равно ничего не вспомнит сам, — вздохнул Сидоров, думая о том, как бы Пётр Иванович не обнаружил запрятанный в ящике футбольный журнал. — Вчера мне Карпец звонил.

— Карпе-ец?? — Пётр Иванович резко изменил курс, совершил пике и приземлился на дырявом стуле напротив Сидорова.

Повторно шваркнув бумагу из «Гогра» перед носом сержанта, Серёгин уставился на него так, словно собирался пролезть в мозг и прочитать мысли.

— И что же он тебе сказал?

— Ныл, что к нему завалил кто-то, двое чуваков незнакомых. Представились «Горгазом», а сами усадили на стул и усыпили, что ли…

«Они ничего не украли, — говорил тогда Сидорову Карпец. — Я ещё специально по тайникам у жены полазил, посмотрел, на месте ли деньги… Но деньги, им, кажется, были не нужны… — Сидорову вообще, показалось, что Карпец в истерике. — Я в сон какой-то провалился, а когда проснулся — их уже никого не было, а в голове у меня — алгебра за четвёртый класс, которую я уже и забыл давно!».

Прослушивая сообщение Сидорова, Пётр Иванович сидел и невольно скрёб пальцами затылок. Алгебра за четвёртый класс… С недавних пор Серёгин узнал, что заставлять «подопытного» вспоминать школьные учебники это стандартный метод всех гипнотизёров — милицейских и не очень…

— Вот что, — заключил Пётр Иванович, дослушав про Карпеца до логического завершения. — Сейчас покажем вот это Недобежкину, — он показал пальцем на бумагу из «Гогра», а потом к Карпецу съездим.

 

Глава 49. Открытие за открытием

Недобежкин не спеша взял документ Синицыных в руки, повертел его, покомкал, посмотрел на просвет и даже украдкой понюхал.

— Хм, — хмыкнул он, наконец. — Интересное кино. «Заключение о результатах эксперимента номер 29А»… Где же он его взял?

Недобежкин вперил в бумагу цепкий взгляд, стараясь найти на ней некие улики. Начальник нашёл под текстом дату: «19 часов 00 минут, 09 сентября 1999».

— Странная какая-то дата… — пробормотал он, подавив желание навалиться животом на стол. — Если перевести всё это в цифры и опустить нули, то будет так: «1999 1999». Я, конечно же, нумерологией не увлекаюсь, — поспешил оправдать свою числовую догадку Недобежкин. — Но они во всяких своих шарашках — и на картах гадают, и вызывают привидений, и по тринадцатым числам ничего не делают… Гиммлера возьмите, например…

Кажется, Недобежкин воспринял теорию Ежонкова — про фашистов — и мыслит его категориями.

— Э-эй! — это вставил своё веское слово Пётр Иванович, потому что ровно одну секунду назад из космоса ему на голову плюхнулась очередная сенсационная догадка. — Синицын ездил в командировку в Вашингтон в девяносто девятом!

— Да-а? — Недобежкин крайне удивился и даже не заметил, как отключилась его воля, и он навалился животом на стол.

— Да, — кивнул Пётр Иванович, подхватив правой рукой будильник, который Недобежкин спихнул со стола своим животом. — Как сейчас помню, — Серёгин поставил будильник на угол стола, подальше от Недобежкина и от края. — В августе, кажется, улетел, а в ноябре вернулся. Он ещё сувениров всяких напривозил, фотографии показывал. Капитолий там, Статуя Свободы, Макдональдс, да небоскрёбы…

— Эй, а для чего он туда ездил? — осведомился Недобежкин, даже не замечая, что лежит животом на столе.

— На какой-то всемирный полицейский слёт… — начал припоминать Пётр Иванович. — Григорий рассказывал, что там ещё англичане, французы были…

— Жандарм Крюшо, — тихонько хихикнул Сидоров из своего угла, и никем услышан не был.

— … Делились опытом следовательской работы, что ли. У Синицына там с конференций ещё фотографии были… — продолжал Пётр Иванович, ухватившись за подбородок.

— Да, помню такой, — оживился Недобежкин. — Стоп! — начальник достаточно высоко подскочил, освободив стол от своего живота. — Смирнянский ещё на него ездил. Надо бы поспрашивать у него про Синицына. Прекрасно, — заключил начальник и снова уселся, чутко следя за тем, чтобы снова не улечься на стол. — Пойдёмте к Гохе, подсунем ему в нос эту бумаженцию, авось сообразит?

За сегодняшний день это был уже третий визит Недобежкина к Гохе. Вообще, по графику рабочий день уже подошёл к концу, однако «суперкоманда» под руководством неутомимого милицейского начальника не спешила уходить домой. Тем более, что летом темнеет поздно, дни длинные, можно и поработать. Усачев и Казаченко уже закончили исследовать размеры бедствия, нанесённого «инопланетным визитёром», и откочевали в комнату экспертов, забрав с собой вывернутую решётку. Ничем не закрытое окно впускало в мрачноватый серый коридор солнечный свет, птичий щебет и приятный летний ветерок.

Гоха уже завалился спать. Спал он не на нарах, а под ними, как собака в будке, и этим очень напоминал Грибка — Кораблинского, который тоже предпочитал пол постелям.

— Гоха! — Недобежкин присел на корточки затормошил секретного узника за плечо.

— Уууу! — Гоха заворочался на полу и раскрыл свои сонные глазки. — Чо?

— Давай, Гоха, просыпайся, — Недобежкин схватил его за воротник и потянул вверх. — Садись по-человечески и давай, поговорим.

Гоха нехотя поднялся сначала на четвереньки, а потом — вполз на нары и укрепился там, поджав под себя ноги.

— Граждане начальники, — заныл он. — Ну. Я же вас не бужу…

— Это ещё как сказать… — буркнул Пётр Иванович.

Сидоров почему-то оглянулся назад, туда, где в коридоре зияло выбитое окно. А вдруг «Карлсон прилетит» опять? Перед окном растёт каштан. И, если «Карлсон» надумает «прилететь», то из-за каштана его смогут заметить только тогда, когда он влезет в окно…

Гоха отказывался говорить, он даже не хотел смотреть на бумагу Синицына, которую давал ему Недобежкин.

— Гогр! — сказал Гоха.

— Неужели «закамлает»? — буркнул Недобежкин и принялся трясти Гоху за плечо, чтобы вытряхнуть беднягу из омута безумия, который засасывал его всё глубже и глубже. — Эй, приятель, давай, бросай это дело!

— Ы-ы-ы! — мыкнул Гоха, захлопав глазками. — Гогр… Гогр это Гогр!

— Чёрт, кто же это ему так мозги-то забил?? — рассердился начальник и пихнул Гоху в бок. — Чуть что — сразу этот «Гогр»!

— Жил был у бабушки серенький козлик! — срывающимся фальцетом взвизгнул Гоха, а потом — хлопнулся на четвереньки и невменяемо заорал:

— Ме-е-е-е! Ме! Ме! Ме! Ме-е-е-е!!!

А потом — Гоха взял на нарах небольшой разбег и неожиданно боднул лбом Недобежкина, спихнув его с нар на пол.

— Чёрт! — разозлился начальник, а Сидоров прыгнул вперёд и заковал озверевшего Гоху в наручники, прежде чем он успел боднуть начальника второй раз.

— Вот уже!.. — извергался, словно вулкан, подбитый виртуальными рогами Гохи начальник. — Однако… — Недобежкин разом перестал «извергаться» и поднялся на ноги, потирая ушибленный бок. — Я могу сделать из всего этого следующий вывод. А вывод у меня будет такой, что у Гохи на эту бумажечку рефлекс. Как только она попадается ему на глаза — у него включается «команда гоу ту», и он начинает блеять. Это значит только одно — кто-то специально установил ему именно эту программку, и отсюда, ребятки, вытекает, что да, Гоха — это Синицын.

— Ме-е-е-е! — верещал под нарами скованный Гоха, извиваясь, как змея, которой наступили на хвост.

— Бедняга, — уныло вздохнул Пётр Иванович. — Гришка, Гришка, кому же ты, брат попался-то?

— К Карпецу завтра поедем, — заключил Недобежкин, глянув на часы и увидав, что часовая стрелка закончила «пробег» на цифре «восемь», а минутная — на «четырёх».

 

Глава 50. Гости Бориса Карпеца

Этим вечером Борис Карпец нашёл себе очень интересное занятие: он сидел на диване и смотрел по телевизору хоккей. Перед ним скучала на журнальном столике остывшая пицца, а около пиццы — грустила пластиковая бутылка с согревшейся пепси-колой. Карпецу было не до этого: прославленный донецкий «Шахтёр» готовился забросить вторую шайбу в ворота королей хоккея канадцев.

Входная дверь у Карпеца была сделана из железа и задраена на три замка — никакая мышь не проскочит. Даже моль, и та — вряд ли пролетит. После того, как к нему пожаловали два непонятных гостя — Карпец дал себе слово быть предельно осмотрительным и не открывать дверь никому — даже пожарным. «Я пожарных/милицию/скорую не вызывал», — вот такой дежурный ответ заготовил Борис Карпец для любого незнакомого гостя.

Хоккейный матч закончился досадной ничьёй «два — два», пицца перекочевала к Карпецу в желудок, а пепси-кола — обратно в холодильник для повторного охлаждения. Карпец собрался ложиться спать, начал было натягивать пижаму, но тут его внезапно решил побеспокоить кто-то, кто пришёл с улицы. Этот кто-то подошёл в подъезде к железной двери Карпеца и принялся с неким остервенением вдавливать в стену красную кнопку звонка.

— Динь-донн! — запел звонок, и Карпец вздрогнул: неужели, снова началось??

Борис Карпец решил сделать вид, что его квартира пуста и затих. Но незваный гость не отставал.

— Динь-доннн! — ревел звонок, и Карпецу уже ничего не оставалось делать, как засеменить к двери, держа наготове дежурный ответ.

— Кто там? — спросил Карпец и заглянул в глазок.

Он увидел чёрную темноту — лампочка на этаже перегорела буквально полчаса назад.

— Свои, — ответил за дверью мягкий бархатный голос.

— Ка-какие свои? — опешил Карпец и прилип к глазку, стараясь выхватить из чернильной мглы хотя бы силуэт.

Но нет — мгла оказалась настолько плотной, что глазок «показывал» лишь «чёрный квадрат», а вернее — чёрный эллипс.

— А ты дверь открой! — заявил тот же самый мягкий голос. — Вот и узнаешь!

— Не!.. — взвизгнул было Карпец, но тут он вдруг замолк, отрубил все свои возражения, и его рука медленно, но верно потянулась к первому из трёх замков.

Две тёмные личности молча вдвинулись из мглистого подъезда в освободившийся от двери дверной проём. Карпец учтиво посторонился, пропуская их, а потом — некий автопилот направил его руку для того, чтобы она притянула дверь и закрутила замки.

— А ты, брат, нехило его припушил, — довольно хмыкнула одна тёмная личность, обращаясь ко второй. — Ну что, продолжай крутить, авось выгорит?

— Эх, вспушат меня за них за всех! — фыркнула вторая тёмная личность и скомандовала Карпецу, который всё это время бесполезно топтался в прихожей:

— Ну, давай, иди на кухню, браток, садись там на стульчик и сиди на нём, сиди.

Карпец бестолково кивнул и ушаркал на кухню, заскрипел там стулом. Обе тёмные личности бесшумно последовали за ним. Первая тёмная личность вступила на кухню, а вторая — щёлкнула выключателем и выключила свет в прихожей Карпеца, погрузив всю квартиру во мрак.

— Ежонков, ты что? — взвизгнула первая личность. — Я сейчас себе тут все ноги повывихиваю!

— Уходя, гасите свет! Надо экономить электроэнергию, — беззлобно хихикнул Ежонков. — Ты, Игорек, под ноги смотри, авось не повывихиваешь?

— Включи немедленно!! — зарычал Игорь Смирнянский, стискивая кулаки. — Я тебе не результат, и не вижу в темноте ни черта, ты, экономист леший!

— Да ладно тебе, Игорёк! — примирительно сказал Ежонков и возвратил в прихожую луч света. — Не бушуй ты так, а то смотри, совсем осатанел!

Смирнянский прорычал сквозь зубы букву «Р», нашёл на кухонной стенке выключатель и засветил круглый кухонный светильник.

— Вот теперь можешь гасить, «Прометей»! — проворчал он. — И двигай ластами, а то так вся ночь проскочит, а ты будешь тут рубильниками клацать! Кто тебя только в СБУ держит?? Медлительный, как червяк!

— Будь проще! — посоветовал Ежонков и погрузил прихожую во тьму. — Начинаем, что ли?

Ежонков деловито прошествовал на кухню, окинул взглядом все, что на ней было, включая достаточно высокую гору грязной посуды, что высилась в раковине и около неё. Потом он ногой отпихнул под стол растрёпанный веник, пробормотав при этом:

— «Ша» создаёт. И ещё — надо бы посуду помыть. Займись, Игорек?

— Разбежался, — огрызнулся Смирнянский, устроившись на стуле. — Давай, фурычь, а то мне уже надоело тут торчать.

— Эх! — вздохнул Ежонков, а потом — по нескольку штук — перетаскал и запрятал всю немытую посуду в буфет, к помытой.

И только после этого, «Кашпировский» начал свою «колдовскую» работу. Безвольный Карпец подчинялся всем его требованиям: рассказывал параграфы из учебника математики и физики, потом попрыгал, встал на руки, хотя раньше никогда не умел этого делать, спел песенку без музыкального слуха и, наконец, снова водворился на стул по приказу «всесильного» Ежонкова.

— Завязывай цирк! — буркнул Смирнянский, косясь на Ежонкова одним глазом. — Давай, дело делай!

— О’кей! — согласился Ежонков. — Он уже готов. Спрашивай его, о чём захочешь — ничего не скроет. Ты же знаешь, что стереть память невозможно. Её можно только заблокировать, а при умелой разблокировке тебе кто хочешь, заговорит! Даже древесный тритон расскажет про свою прошлую жизнь!

— Древесный тритон? — удивился Смирнянский. — Ты что? Тритоны никогда из воды не вылазят!

Ежонков только плечами пожал: не вылазят и ладно, какое ему дело до этих всех лягушек? Карпец сидел, и выражение его лица напоминало маску. Он пялился широко раскрытыми, но невидящими глазами куда-то в околоземное пространство и, ни о чём не думал, потому что Ежонков отбил у него способность вести мыслительные процессы. Смирнянский придвинулся к нему вместе со стулом, заглянул в его стеклянные глаза и вопросил тоном комиссара Мегрэ:

— Кто тебя похитил?

Карпец продолжал молчать. Он не шевельнулся и даже не моргнул. Просто молчал и всё. Смирнянский оторвал суровый взгляд от тихого Карпеца и перевёл его на Ежонкова, который косился на печенье, что покоилось в миске на кухонном столе.

— Ну? — осведомился Смирнянский. — Ты же мне тут клялся, что всё, он готов, и т. д. и т. п. Ну?

— Это всё непросто, — попытался выгрести Ежонков, но тут же был утоплен свирепым словом, что изрыгнул ему Смирнянский:

— Профан!

— Эй! — обиделся Ежонков. — Ты-то сам гипнотизировать умеешь? Нет! А я — да! Я лучше знаю, как надо гипнотизировать. Ты у него ещё раз спроси и ещё раз! А ты хотел, чтобы он тебе сразу все тайны вывалил! Не дождёшься, амиго!

— Ух, мне с тобой! — фыркнул Смирнянский, а потом — снова пристал к апатичному Карпецу:

— Кто тебя похитил?

Ежонков хрустел чужим печеньем, но Смирнянский старался не обращать внимания на этого обжору. Он сейчас уже достаточно рыхлый, а что будет годков через пять? Освиневшая туша, которой трудно стоять на ногах, вот! А сам-то Смирнянский худой, вот так вот!

Карпец не проявлял признаков жизни, а всё пялился в свой любимый космос и даже не блеял.

— Кто тебя похитил? — не отставал Смирнянский, и его голос уже начинал трансформацию в рык.

Карпец сохранил полнейшее молчание, лицо его не изменило своего глупого выражения. Кажется, он никого не видит и ничего не слышит, как какая-то восковая фигура. Смирнянский снова издал рык, поднялся на ноги, приблизился к Карпецу и потряс его за плечи.

— Кто тебя похитил? — медленно, с расстановкой, предельно внятно произнёс он, заглядывая в неподвижные глаза Карпеца.

Карпец немножко выглянул из своей прострации и неразборчиво пробормотал:

— Бык-бык…

— Тьфу! — плюнул Смирнянский и отпустил плечи Карпеца. — «Бык», значит?

— Ык! Ык! — икнул Карпец, дёрнувшись на своём скрипучем стуле.

— Говорит, — прошептал Ежонков, который уже заточил всё печенье, а так же — опустошил хрустальную конфетницу, что стояла на холодильнике.

— Икает! — буркнул Смирнянский, не глядя на Ежонкова, а потом — его взгляд случайно упал на горку конфетных фантиков на столе около пустой миски из-под печенья. — Ах ты ж!.. — Смирнянский взвился так, словно бы его кто-то обжёг сзади. Он подскочил к Ежонкову, схватил его за воротник и принялся трясти. — Смотри, сколько следов ты оставил! Этот Карпец завтра же в ментуру попрётся, накатает заяву, они сошьют тебе дело, и, в конце концов — упрячут за воровство!!!

— Ты брызжешь слюной, — спокойно заметил Ежонков, пытаясь отстранить цепкие пальцы Смирнянского от своего пострадавшего воротника.

— Р-рр!! — рычал Смирнянский в лицо Ежонкову и, не переставая, тряс его. — У нас же с тобой было СЕКРЕТНОЕ дело!! А ты?! Ну, что ты натворил?? Зачем сожрал??

— Спокойно, братик, — Ежонков, наконец-то отделался от рук Смирнянского и спрятался от него за равнодушного к жизни Карпеца. — Я же гипнотизёр. Я внушу ему, что он сам всё съел, и он никуда не пойдёт. А ты здесь так рычишь, что сейчас все его соседи разом позвонят в милицию. И попадёшься ты, а не я.

— Тьфу! — огрев кулаком воздух, Смирнянский вернулся на свой стул. — Давай, колдуй, а то он у тебя до скончания веков тут быковать будет!

— Све! Све! — выдал Карпец и свалился под стул. — Све! Све! — выплюнул он, лёжа на полу, на правом боку. — Све! Све!

— Что? — Смирнянский оторвался от стула и повторно приблизился к Карпецу. — Давай, вставай! — он подхватил лежащего Карпеца под мышки и, кряхтя, усадил его назад.

— Све! Све! — выкрикивал Карпец и так дёргался, что снова свалился.

— Ежонков, давай сюда верёвку! — потребовал Смирнянский, в который раз возвращая Карпеца на стул. — Чувствую, он тут будет падать и падать.

Ежонков повертелся по кухне, поискал глазами верёвку, но не нашёл. Тогда он вооружился ножом и потопал в ванную — срезать бельевую.

— Све! Све! — не унимался Карпец и пихал Смирнянского, что удерживал его на стуле. — Све! Све!

— Быстрее, Ежонков! — крикнул Смирнянский. — Чего ты там возишься!

— А вот и я! — на пороге кухни появился радостный Ежонков. В одной руке он сжимал здоровенный нож, а в другой — держал небрежно скрученную бельевую верёвку, на которой болталась одна зелёная прищепка.

— Ты ему всю квартиру разбомбил! — фыркнул Смирнянский, но не побрезговал бельевой верёвкой и быстро связал невменяемого Карпеца и прикрутил к стулу.

— Све! Све! — плевался Карпец и подпрыгивал вместе со стулом.

— Ничего! — улыбнулся Ежонков и положил своё грозное холодное оружие на стол. — Я внушу ему, что он сам её срезал, и ничего не будет!

— Что такое «Све»? — напёр Смирнянский на Карпеца, проигнорировав оптимизм Ежонкова. — Давай, Карпец, что такое «СВЕ»??

— Све! — выплюнул Карпец, и Смирнянскому пришлось от него отпрянуть. — Све!

— Светленко? — подсказал Ежонков, который, кажется, обнаружил в холодильнике что-то съедобное и теперь выедал.

— Цыц! — отрубил Смирнянский, а потом — оторвался от Карпеца, одним шагом добрался до холодильника и оттащил от него Ежонкова. — Ты ему весь холодильник опустошишь! — проворчал он, видя, как Ежонков жуёт с полным ртом. — Смотри, какой он худой! Он ни за что не поверит, что он сам столько съел!

— Втюхаю, что у него были гости! — отбоярился Ежонков, проглотив то, что жевал. — Вкусно, кстати — холодечик. Интересно, кто же ему его сделал? Наверное, мама, — сам себе ответил Ежонков и отошёл подальше от недовольного Смирнянского. — Мне, кстати, как гипнотизёру, требуется повышенное количество калорий, а то я с вами так и до истощения дойду! — добавил он, спрятавшись в угол между плитой и стенкой.

На плите стояла некая кастрюля, и Ежонков не преминул поднять с неё крышку и заглянуть внутрь.

— Тебе, Ежонков, на диету пора, — заметил Смирнянский. — У тебя не истощение, а пузо! Давай, лучше, работай! Крути его, что такое «Све»!

— У, бука! — огрызнулся Ежонков и закрыл кастрюлю. — Без меня и шагу ступить не можешь, а туда же — «Я крутой»!

Ежонков принялся ещё гипнотизировать Карпеца, однако тот не пожелал говорить ничего кроме «Све».

— Светленко начинается на «Све», — продолжил продвигать свою догадку Ежонков, когда устал от пассов и «заклятий». — Слушай, Игорек, а не может быть такого, что этот Светленко и есть результат «Густых облаков»?

— Как мне помнится, — начал Смирнянский, завалив свои длинные ноги на кухонный стол Карпеца. — Ты у нас посещал Верхние Лягуши, и это тебя местный «чёрт» едва не ухватил за одно место. Так вот, ты и скажи, Светленко это был, или нет?

— Не знаю, — буркнул Ежонков и посмотрел на часы. — Три часа ночи. Домой мне уже пора!

— Какой «домой»?? — не понял Смирнянский. — Работы по горло!

— Это у тебя дома шиш с дырой, а у меня — ревнивая жена! — отпарировал Ежонков. — Я и так едва отбоярился, сказал, что срочная работа с документами. Если я приду под утро, она меня, вообще из дома вышибет!

— У тебя же своя квартира есть! — напомнил Смирнянский. — Ты от своей жены не зависишь!

— Как? — вскочил Ежонков. — А биография? Если меня жена вышибет — то биография будет подпорчена!

— Слушай, Ежонков, — Смирнянский прищурил левый глаз и установил на своём лице выражение исключительной жёлчности. — Ты же со своей женой ещё в прошлом году развёлся, какая жена?

— А мы помирились! — настоял Ежонков. — Всё, я его бужу, и мы с тобою выстраиваем ножки, ферштейн?

Смирнянский подумал-подумал и решил, что да, пора им уходить: от Карпеца, всё равно, ничего вразумительного не дождёшься, а время-то не резиновое.

— Ладно, — сказал он, направляясь в прихожую. — А этого Светленко надо бы заграбастать, раз он такой особенный!

 

Глава 51. Рыбка на крючке

Сидоров решил лечь спать пораньше, чтобы завтра пораньше встать. Работа, хоть и не волк, но Недобежкин велел им с Серёгиным прийти завтра на час раньше: начальник задумал некий «сногсшибательный» проект и решил, что должен осуществить его немедленно. Сидоров уже давно спал — заснул, отстроившись от громоподобного лая того демонического пса, которого завёл у себя его хрупкий сосед. Но всё же, тот десятый сон, который он сейчас досматривал, был не самым спокойным и радужным. Во сне сержант попал на базу «Наташенька» — в форме сержанта Красной Армии сороковых годов заполз он в подземные катакомбы через какую-то узкую отдушину и теперь — полз под защитой невысокого металлического парапета мимо бесконечного ряда огромных блестящих стеклянных колб, в которых росли «суперсолдаты» фашистов. У него было задание: уничтожить базу вместе с этими солдатами и колбами, а он не знал, как это сделать. Мимо его лица проходили чёрные кожаные сапоги охранников, которые не замечали лазутчика, а бухтели о каких-то своих проблемах на непонятном, даже не немецком, языке. Сидоров глядел на них снизу вверх, а потом — один из них наклонился, протянул руку и схватил сержанта за шиворот.

— Это Пончик! — шумно сообщил он другим. — Попался-таки, и теперь не уйдёт!

Сидоров попытался драться, но рука, которая вцепилась в его воротник, оказалась сделана из железа, как у киношного терминатора. На другом конце руки находился его давний враг — Николай Светленко. И он так хищно пялился на пойманного сержанта, что казалось, он разинет рот и проглотит его целиком! Сидоров сжал кулаки и приготовился к последней битве не за себя, а за Родину…

И тут сержанта разбудили: телефон зазвонил так, что Сидоров прямо подскочил на постели и едва не слетел на пол. Не проснувшись до конца, Сидоров взмахнул кулаком и залепил оплеуху тумбочке, на которой и расположился этот возмутитель спокойствия телефон.

— Ай! — взвизгнул Сидоров, потому что не ударил тумбочку, а ударился об неё. — Чёрт!

Телефон продолжал требовать внимания, и Сидоров взял трубку и промямлил тому неизвестному невидимке, что уселся на другой конец телефонного провода:

— Да-ы?

— Сидоров! — гаркнул этот невидимка, и сержант услышал, как зазвенело у него в правом ухе. — Сидоров!

— Ко? То есть, кто это? — осведомился сонный Сидоров.

— Карпе-ец! — взвизгнул тот, кто был там, в далёкой неизвестности.

— Карпец?? — изумился Сидоров и сел на постели. — Т-ты чего? — сержант даже испугался немного, настолько истерично взвизгнул Карпец.

— Они! Опять! Приходили!! — отрывисто выкрикнул Карпец.

— Кто? — прошептал Сидоров, чувствуя, как его сон безвозвратно отползает туда, где легко и спокойно, а сам он остаётся в бренном мире проблем.

— Они! Съели! Все! Мои! Продукты! — продолжал выкрикивать Карпец, оглушая Сидорова на одно ухо. — Помогите! Мне!!

— Что с тобой, Борик? — поинтересовался Сидоров и подумал о том, уж не сходит ли Карпец после встречи с «чертями» и «Густыми облаками» с ума?

— Они!! — вопил Карпец. — Врываются! В! Квартиру! Физика! За! Пятый! Класс! Пустой! Холодильник!

Выслушивая все эти дикие вопли, Сидоров понял только одно: нужно срочно звонить Серёгину. Сбросив с линии орущего Карпеца, сержант нащёлкал номер Петра Ивановича и разбудил и его.

— Господи, да что же с ним такое? — изумился Пётр Иванович, услышав от Сидорова «притчу о Карпеце».

— Я сам не знаю, — пожал плечами Сидоров. — Вроде, врывается к нему кто-то через закрытую дверь…

— Не отпускают, — заключил Пётр Иванович. — Саня, сейчас я позвоню Недобежкину, а потом — посмотрим!

Недобежкин, узнав, что случилось с Карпецом — не мешкал ни минутки: он велел Петру Ивановичу и Сидорову собираться у милицейских гаражей немедленно.

— Собирайтесь — и поедем к Карпецу! — постановил начальник. — Они могли у него пальчики оставить! Надо всё проверить!

Ни Серёгин, ни Сидоров не хотели среди ночи выковыриваться из тёплых постелей и ехать к чёрту на рога, ведь Карпец жил далеко, на Гладковке, улица Кутузова, дом один. Ехать туда нужно долго и нудно, даже на машине — долго и нудно. Но работа — есть работа. Поэтому Пётр Иванович встал, оделся со скоростью солдата на фронте и покинул свою тёплую сонную квартиру, где лениво дремал в кресле сытый лоснящийся Барсик. По дороге на голову Серёгину с потолка, или с неба упала одна интересная мысль. «Улица Кутузова, — подумал он. — Это же рядом с шахтой имени Кона, где жил наш Шубин! Хорошая идея… А что, если эти „они“ как раз из шахты?».

Сидоров собирался крайне медленно. Он так хотел спать, что засыпал прямо на ходу. Покинув квартиру, сержант застопорился в подъезде и начал копаться в замке, пытаясь замкнуть дверь на ключ. В квартире его пожилого соседа Владлена Евстратьевича басовито взрыкивал его «собакозавр». Интересно, это чудовище когда-нибудь спит? И как этот дедуля терпит такое шумное и агрессивное существо?

Справившись с замками и с ключами, Сидоров вышел из дома во двор, под свежий ночной ветерок и под луну. Во дворе под тусклым фонарём стоял спиной к Сидорову и курил некий тип. В другое время Сидоров прошёл бы мимо и даже и не глянул бы на него. А вот сейчас этот тип почему-то зацепил взгляд сержанта и приковал его к себе. Сидоров понял, что сверху на нём надвинута тяжёлая кожаная куртка, а снизу — торчат серые брюки от пижамы. Странный наряд. Неужели он не мог на балконе покурить? Сидоров не стал спускаться с крыльца, а сделал шаг назад и притаился в тени подъезда. Докурив сигаретку, тип отшвырнул окурок, выполнил разворот и широко, слегка вразвалку зашагал к подъезду, где прятался сержант. Развернувшись, незнакомец на несколько секунд подставил своё лицо под свет фонаря, и Сидоров замер, увидев его — это был не просто незнакомый человек, это был ни кто иной, как Николай Светленко по кличке Интермеццо! Лёгок на помине — только что Сидоров видел его во сне. Сержант решил проследить, куда же он пойдёт? И поэтому, не дожидаясь, пока Интермеццо достигнет подъезда и войдёт в него, Сидоров бесшумной летучей мышью поднялся на свой второй этаж и прислушался. Интермеццо уже вступил в подъезд, снизу раздавались его гулкие шаги. Кажется, он поднимается на второй этаж! Чёрт! Сержант не хотел, чтобы преступник заметил его и поэтому — выхватил из кармана ключи и начал в пожарном порядке откупоривать дверь. Замки довольно быстро поддались, сержант разинул дверь и успел запрыгнуть в квартиру и закрыться до того, как Николай достиг второго этажа. Сидоров приник к дверному глазку и начал смотреть, что же будет Интермеццо делать дальше? Выше он не пойдёт: дом имеет всего два этажа. Значит, он должен войти в одну из квартир. Интересно, кто же из соседей — сообщник «короля воров»??

«Ти-рэкс» Владлена Евстратьевича, кажется, уже успокоился: Сидоров не слышал его чудовищного лая. А Интермеццо тем временем сначала немного постоял на площадке, потоптался с ноги на ногу, порылся в карманах, а потом — выволок ключи и отпер квартиру Владлена Евстратьевича, что была напротив квартиры Сидорова! Интермеццо сделал шаг внутрь и исчез в тёмной прихожей. Потом послышалось щёлканье запираемых замков. Так значит — это Владлен Евстратьевич — сообщник Светленко?? Сидоров знал, что грабить этого отнюдь не богатого старичка такой «кит» не станет: дверь Владлена Евстратьевича самая бедная на площадке. Тут что-то другое. Надо звонить Серёгину. Сержант достал мобильный телефон и отыскал номер Петра Ивановича.

— Саня, ну где ты пропадаешь?? — ворвался в телефонную трубку недовольный голос Серёгина. — Ты же живёшь ближе всех! Мы тебя уже минут десять ждём!

— Я нашел Интермеццо! — сказал Сидоров. — Он живёт в моём доме!

— Что?? — Пётр Иванович сразу забыл о своём недовольстве и полностью переключился на обнаруженного Сидоровым Колю.

— Да, — подтвердил Сидоров. — Мы можем даже сейчас приехать и запаковать его!

— Что там? — ворвался приглушённый голос Недобежкина.

— Сидоров нашёл Интермеццо, — пояснил начальнику Серёгин. — Будем брать?

— Нет! — Сидоров слышал, как Недобежкин возразил. — Установим за ним слежку и узнаем, с кем он ползает. Здесь что-то неспроста, нутром чую. А если мы схватим этого карася сейчас — спугнём акулу!

— Понял, Саня? — осведомился Пётр Иванович. — Иди сейчас к нам и не подавай вида, что ты засёк Светленко. Пускай думает, что ты о нём ничего не знаешь.

— Есть, — ответил Сидоров и спрятал мобильник в карман.

Убедившись, что Светленко плотно забрался в квартиру Владлена Евстратьевича, Сидоров тихонько открыл дверь и опять вышел в подъезд.

 

Глава 52. Кто гложет Карпеца?

Недобежкин, Серёгин и Сидоров не сразу смогли попасть к Карпецу. Борис Карпец не открывал дверь минут двадцать, всё задавал глупые и странные вопросы, суть которых сводилась к тому, что, а действительно ли они — это они, а не «марсиане»? На двадцать первой минуте такого вот неудобного разговора через дверь Карпец, наконец-то поверил, что «марсиане улетели», и откупорился. Сейчас Карпец сидел на кухне, и лицо его не выражало ничего кроме животного страха.

— Я закрыл дверь на все замки, — мямлил он, попеременно задёргивая носом и почёсывая затылок. — А они всё равно пролезли! Они съели у меня весь холодец!

С этими словами Карпец грузно поднялся со стула, подошёл к холодильнику, распахнул дверцу и извлёк из него белый судок, на донышке которого сохранились ничтожные остатки холодца.

— Вот, смотрите! — он продемонстрировал внутренность судка Недобежкину, Серёгину и Сидорову, а затем — шваркнул судок на стол рядом с грудой конфетных фантиков. — Потом — слопали все конфеты, — продолжил Карпец, тыкая в эти фантики пальцем. — И всё печенье!

— Так они к тебе что, поесть приходили, что ли? — осведомился Сидоров, не сдержав смешок.

— Ну, да, тебе смешно! — запричитал Карпец. — А мне — не до смеха! Сначала они уничтожают мои продукты — а потом — уничтожат меня самого!

— Так, Карпец! — вставил своё веское слово Недобежкин. — Это хорошо, что ты тут этот судок выставил. Я отвезу его на дактилоскопию.

Недобежкин встал, вытащил из-за раковины заткнутый туда полиэтиленовый пакет и подцепил с помощью него судок. Завязав на пакете узел, Недобежкин отдал вещдок Сидорову и молвил следующее:

— Карпец, ты тут возле шахты Кона обитаешь. Никогда не видел, не слышал там ничего странного?

— Нет, — удивился Карпец. — Я к этой шахте и не подходил с тех пор, как её закрыли. Там, говорят, пустоты, можно в забой провалиться…

— Хорошо, — кивнул Недобежкин. — Не подходил и не надо. Скажи, ты не знаешь, к чему они здесь ещё притрагивались?

— Верёвку срезали, — ответил Карпец. — Наверное, к ножу.

Недобежкин одобрительно кивнул и конфисковал у Карпеца ещё и кухонный нож.

— Странные какие-то… грабители — не грабители, — буркнул Пётр Иванович, разглядывая кухню Карпеца и выискивая на ней какие-либо следы посягательства на имущество. — На полу натоптали…

— Это ещё ничего! — Карпец вдруг снова взвился с места и подбежал к своему буфету. Распахнув дверцу, он начал тыкать туда пальцем.

— Они мне в буфет грязной посуды напихали! Вот, посмотрите! Не помыли, а только выгрузили из раковины и впихнули сюда!

— Угу, — Недобежкин встал и прошествовал к буфету. За ним потянулся и Серёгин — интересно же, что они там такое с посудой сотворили?

Ничего особенного с посудой не случилось, просто в тесном соседстве с чисто вымытой и вытертой посудой пристроились четыре тарелки, две кастрюли и чашка с налипшими остатками еды. А так же — сковородка, в которой «спала» жареная колбаса.

— А колбасу, значит, не съели? — пробурчал Недобежкин, почёсывая затылок. — На холодце специализируются.

— И на конфетах! — вставил Карпец.

Недобежкин обнаружил за раковиной ещё один пакет и изъял из буфета одну тарелку.

— Вот, что, Карпец, — серьёзно сказал он, отдав запакованную тарелку Серёгину. — Значит, они к тебе пришли, начали съедать продукты, напихали грязной посуды в буфет. А ты? Что ты делал в это время?

— Ээээ, — протянул Карпец, явно не зная, что сказать. — Я всё помню только до того момента, когда подошёл к двери. Как я её открыл, как они зашли — я не помню. Я только обнаружил, что исчезли продукты, посуда сгружена в буфет, а на полу — натоптано. И ещё — после них я вспомнил параграф из учебника физики за пятый класс. Слово в слово вспомнил, вы представляете?

Пётр Иванович сразу же догадался, что Карпеца кто-то пытался гипнотизировать. Метод — неновый — все они заставляют вспоминать учебники. Но что они пытались от него добиться? От Карпеца?

— Всё понятно, — заключил Недобежкин и развеял рассуждения Серёгина, в которые тот уже успел погрузиться. — Поехали на базу, изучать вещдоки. Посмотрим, чьи пальчики на них засели, а потом будем думать.

Недобежкин собрался уходить и начал натягивать туфли. Пётр Иванович и Сидоров тоже вышли в прихожую. А Карпец побежал за ними, застопорился посреди прихожей, надвинул на несчастное лицо «бровки домиком» и жалобно прохныкал:

— Ребятки, не уходите, а?

— Это ещё почему? — фыркнул Недобежкин. — Нам работать надо!

Начальник обул второй туфель и уже взялся за ручку двери, чтобы открыть её и исчезнуть в тёмном подъезде, но, не дотянувшись до ручки, вдруг остановился и обернулся.

— Нет, Карпец, — сказал он. — Остаться дома тебе сегодня не подфартит. С нами поедешь и поработаешь с гипнотизёром!

— Опять? — изумился Карпец и собрался задом отползти обратно на свою поруганную кухню, чтобы помыть посуду.

— Не опять, а снова, — железно постановил Недобежкин. — Надо же узнать, кто тебя тут достаёт и зачем. Собирайся Карпец, не тяни резину.

Карпец уныло поплёлся в комнату, где он бросил свою одежду, принялся натягивать всё это на себя. Пока жена и дочь отдыхали в санатории в солнечной Ялте, Карпец вёл типично холостяцкую жизнь, и рубашка, которую он на себя напялил, оказалась мятой.

Пока они разговаривали с Карпецом, пока ждали его, чтобы он собрался — происходили такие вещи. С тёмного двора — с той стороны, где недавно разбили уличный фонарь — в подъезд прокрался некий тип, одетый в джинсы, клетчатую рубашку и кепку. Сначала он бесшумно поднялся на этаж Карпеца и сидел там под дверью, вслушиваясь в разговоры, что велись в квартире. Просидел он там достаточно долго — до того момента, когда Недобежкин постановил, что пора уезжать. Часы возвещали о том, что на дворе уже десять минут седьмого утра, а в запылённое окно подъезда заглядывал робкий солнечный луч. Услыхав возню в прихожей, некто заволновался, поднялся на ноги и спустился на первый этаж. Спрятавшись под лестницей, он выволок из кармана джинсов мобильный телефон и кому-то позвонил. Дождавшись ответа, немного помолчал, огляделся. А потом, не обнаружив под лестницей никого, кроме самого себя, начал негромко:

— Объект семь, Карпец. К нему нагрянул первый, как поняли?

Всё, больше этот человек ничего не сказал по телефону. А, прослушав ответ, водворился на первый этаж. Там он снова огляделся, а затем — забил мобильник в карман, а вместо него извлёк отмычку, или некий странный ключ и принялся отмыкать квартиру номер один.

Недобежкин, Серёгин и Сидоров уже спускались по лестнице вниз и вели за собою унылого Карпеца. Сидоров зевал, а Карпец спотыкался через каждую ступеньку, ныл, что не хочет более подвергаться гипнозу. Но Недобежкин поставил себе цель: узнать, кто же всё-таки нарушает спокойствие, и поэтому милицейский начальник не желал выпускать потерпевшего без проверки у гипнотизёра. В подъезде было светло, потому что его освещало солнце, и тихо, ведь люди ещё не проснулись. И тут вдруг в этой тишине по ушам ударил визгливый, искажённый ужасом вопль некоей дамы:

— Помогите, убивают, ко мне ломятся в квартиру!!!!

— Это на первом этаже! — определил Недобежкин, поверив своему чуткому уху.

Милиционеры уже успели спуститься на площадку между первым и вторым этажом. И Пётр Иванович увидел, как вспугнутый этим страшным криком, от двери одной из квартир отпрянул некий тип и ринулся наутёк.

— Вон он! — Серёгин развил скорость и помчался в погоню. — Саня, за мной! — скомандовал он, перепрыгивая через несколько ступенек.

Сидоров прекратил зевать и тоже побежал, едва не оступившись и не покатившись по лестнице кубарем. Обретя равновесие, сержант увидел, что преступник уже выскочил на улицу, а за ним — выскочил и Пётр Иванович. Поняв, что не успевает за ними, Сидоров съехал вниз животом по перилам, спрыгнул с невысокого крыльца и побежал через клумбу наперерез гонимому Серёгиным преступнику. Тот оказался быстроног, на бегу он потерял кепку, и она упала в лужу. Сидоров оставлял на изрядно вымокшей под ночным дождём клумбе глубокие следы и нацеплял на кроссовки грязи. Сержант бежал молча, потому что знал, что если крикнет беглецу: «Стой!» — обязательно собьёт себе дыхание и сойдёт с «дистанции». А беглец тем временем уже пересёк двор и собирался юркнуть в подвал соседнего дома. Но тут Сидорову удалось обойти его и встать перед зияющей дырой в стене, что вела в подвал. Наткнувшись на Сидорова, преступник изменил траекторию и хотел бежать назад, но Сидоров прыгнул, схватил его за рубашку и поверг в бензиновую разноцветную лужу. Секунду спустя подскочил Пётр Иванович, не оставив пойманному возможности сопротивляться.

— Ы-ы-ы! — ныл тот и ворочался лицом вниз в луже, пачкая свою одежду бензином и грязью. — Пусти-и-и!

Серёгин перевернул его. Вид у этого горе-домушника был достаточно пропитый, даже слегка бомжеватый. На лице ерошилась клочковатая редкая короткая борода, на голове, среди запутанных нестриженных волос поблёскивала лысина.

— Пётр Иванович! — выдохнул Сидоров, увидав пойманного. — Это же Кубарев!

— Кубарев? — удивился Серёгин, поднимаясь с корточек на ноги.

— Да! — кивнул Сидоров. — Муж этой Сабины Леопольдовны, который с Шубиным ползал!

— Тащим его к Недобежкину! — заключил Пётр Иванович.

 

Глава 53. Есть ли в первой квартире тайна?

Пленённый наручниками Серёгина Алексей Кубарев вяло ёрзал в луже и бормотал невнятные слова и фразы. Пётр Иванович и Сидоров подняли его под скованные руки и повели обратно, к дому Карпеца, где он собирался ограбить чью-то квартиру. Редкие утренние прохожие, что ни свет ни заря уже спешили на работу, оглядывались вслед странной «процессии», а некоторые — которые не очень спешили — даже останавливались и глазели, как два человека в гражданском волокут через двор некоего промокшего типа в наручниках. Серёгину даже пришлось показать удостоверение одной неспокойной даме средних лет, которая почему-то решила вызвать милицию.

Недобежкин тем временем беседовал с той дамой, квартиру которой выбрал своей целью вор-неудачник Кубарев. Вообще, первая квартира выглядела достаточно странно. Едва милицейский начальник переступил порог, ему сразу же бросилось в глаза то, что квартира этой с виду порядочной дамы напоминает холостяцкую берлогу: в углах паутина, порядка нет, мебель покрыта пылью, а в углу лежит засаленный галстук. Однако хозяйка быстро рассеяла недоумение Недобежкина.

— Я здесь не живу, — заявила она. — Я живу в Киеве, а квартиру сдаю.

Оказалось, что она приехала в Донецк на один день по какому-то делу, но вечером опоздала на поезд и решила переночевать здесь.

— А кому вы её сдаёте? — поинтересовался Недобежкин, а для себя сделал вывод: квартирант этот не особо дружен ни с пылесосом, ни с самим понятием о чистоте.

— Мужику одному, — ответила дама и тут же извинилась за то, что «в доме нету чая». — Одинокий. Звать его — Вениамин Рыжов.

Услыхав имя «Вениамин Рыжов», сидевший на диване рядом с Недобежкиным Карпец едва не отвалил челюсть — Вениамином Рыжовым по паспорту звали убитого авторитета Рыжего! Недобежкин тоже удивился не меньше, чем Карпец, но виду не подал, а только спросил о том, не знает ли хозяйка, где сейчас этот «Вениамин»?

— Нет, — отказалась она. — Я ему на мобильный звонила, чтобы сказать, что я переночую, а он — не ответил. Аппарат у него не доступен.

— Хорошо, давайте мне его номер телефона, — потребовал Недобежкин.

Хозяйка пошла разыскивать свой мобильник, а Недобежкин повернулся к Карпецу:

— И ты даже не знал, кто у тебя в соседях! — буркнул он. — Мент называется!

— Да я видел этого, что тут живёт! — начал оправдываться Карпец. — Так он и на Рыжего-то не похож! Так, на алкаша похож, с бутылкой туда-сюда шатался!

А потом — хлопнула входная дверь и в квартире появились Пётр Иванович и Сидоров, волоча за собой «захваченного в плен» Кубарева.

— Вот, изловили, — сообщил Пётр Иванович, а Сидоров пригнул пойманного Кубарева к весьма ободранному табурету.

Кубарев недовольно хныкнул, но сел, не сопротивляясь милиции. Услышав от Серёгина о личности домушника, Недобежкин подпрыгнул на диване и выдохнул:

— Надо же, пропавший объявился!

— Му! — ответил Кубарев, не желая вступать ни в контакт, ни в конфликт.

— Что же ты, Кубарев, в этой квартире-то отыскал? — напустился Недобежкин на пойманного. — Да ещё и утром!

— Бы! — глупо изрёк Кубарев, состроив умственно отсталую физиономию.

Сидоров тем временем обшарил у Кубарева все карманы и выложил на стоявший у дивана шаткий журнальный столик следующие предметы: мобильный телефон марки «Эл-Джи КП-500» с сенсорным экраном, длинный ключ непонятной формы с облезлым брелоком в виде пистолета, сигареты «Прима» без фильтра, подмокший коробок, содержащий одну спичку и крышечку от пивной бутылки. Недобежкин окинул придирчивым взглядом скарб Кубарева и взял в руки мобильный телефон.

— «Нелысый» аппаратик, — пробормотал он и посмотрел на бомжеватого, пропитого Кубарева. — Где ж ты его взял, браточек?

— Спёр! — гавкнул Кубарев.

Ну, да, конечно, спёр. «Спёр» — это самая подходящая версия для Кубарева.

— У мужика спёр! — добавил Кубарев. — У расфуфыренного такого, на площади Ленина!

— Ладно, — кивнул Недобежкин, заворачивая мобильник в носовой платок. — Посмотрим, кому он принадлежит. Переходим к следующему пункту, — начальник взял в руки длинный ключ, но тут явилась шумная хозяйка со своим мобильником в руке.

— Уф, еле нашла! — сообщила она, а потом, заметив на табурете Кубарева, всплеснула руками и едва не выронила телефон на испачканный сигаретным пеплом ковёр. — Кто это?? — взвизгнула она и даже попятилась.

— Этот человек пытался влезть к вам в квартиру, — спокойно сказал Недобежкин. — Вы его знаете?

— Ой, чур, чур, чур, меня! — открещивалась хозяйка. — Бомжище! — она смотрела на Кубарева, как на какую-нибудь гадкую жабу, или на ядовитую змею. — А вонючий! Нет, конечно, я приличная женщина!

— Хорошо, — кивнул Недобежкин, желая лишь одного — чтобы хозяйка не визжала. — Давайте телефон Вениамина Рыжова.

Хозяйка с готовностью открыла свою «телефонную книгу» и подсунула мобильник под нос Недобежкина.

— Вот, — сказала она и ткнула пальцем в номер, подписанный лаконичным безликим словом: «Квартирант».

— А вы уверены, что это его номер? — осведомился Недобежкин, достав блокнот.

— А чей же ещё? — воскликнула хозяйка. — Его, его. Я его так и записала: «Квартирант», чтобы ни с кем не перепутать!

Недобежкин переписал номер «Квартиранта» в свой блокнот, а потом отдал такое распоряжение:

— Ребята, всё, поехали. Кубарева пока в камеру, а Карпеца сводим к Ваверкину.

 

Глава 54. Работа кипит и булькает

Гипнотизёр Ваверкин недавно разработал новую программу для своего ноутбука и теперь страстно желал испытать её на ком-нибудь. Ваверкин едва ли в ладоши не захлопал, когда Недобежкин водворил к нему в кабинет Карпеца. Пётр Иванович тоже водворился к Ваверкину — вести допрос и составлять протокол. Карпец, конечно же, протестовал против присосок, которые Ваверкин на него нацепил, но что поделаешь? Надо — значит, надо.

Недобежкин же занялся тем, что понёс на экспертизу посуду, добытую в квартире Карпеца, и потребовал, чтобы отпечатки с неё сняли немедленно. А после этого — занялся мобильником Кубарева и номером телефона «Квартиранта Рыжова», который «подарила» ему хозяйка первой квартиры. Мобильник Кубарева был подключен к сети «UMC», а номер «Квартиранта Рыжова» «кормил» «Киевстар». Недобежкин за ближайшие полчаса дозвонился до обеих компаний и потребовал, чтобы они прислали ему по электронной почте имена владельцев обоих номеров и биллинг.

Пётр Иванович без особого энтузиазма взирал на то, как Ваверкин бродит около опутанного присосками кислого Карпеца, бормочет некие «колдовские заклинания» и машет руками, как какой-то друид. Не выспавшийся, Серёгин зевал так, будто бы Ваверкин усыпляет не Карпеца, а его самого.

— Всё, он готов! — загадочно прошептал Ваверкин и указал Серёгину на монитор своего ноутбука, на плывущий по нему чёрный прямоугольник.

Пётр Иванович, конечно же, в этом прямоугольнике ничего не понял, но раз профессионал говорит: «Готов», значит, Карпец действительно готов. Проглотив смачный зевок, Пётр Иванович надписал шапку протокола и придвинулся поближе у Карпецу, который «дремал» под паутиной проводов.

— Кто же к тебе вчера пришёл? — спросил он и снова проглотил зевок.

Карпец разинул рот и издал звук, похожий больше на отрыжку, нежели на человеческий голос. Однако Пётр Иванович своим острым ухом разобрал в этом диком желудочном звуке слово «Двое».

— Работает! — обрадовался Ваверкин и даже невысоко подпрыгнул. — А теперь, — заявил он, как настоящий конферансье. — Внимание на экран! Вы сможете увидеть их лица, которые моя программа считает из его памяти!

Серёгин, конечно же, не верил в подобные чудеса, но всё-таки воззрился на экран ноутбука Ваверкина, который тот ему так горячо предлагал. Чернота с экрана постепенно уползала, освобождая место для каких-то неясных разводов и неровных разноцветных полосок. Пётр Иванович скептически пожал плечами, но потом понял, что поторопился с выводом. Полоски и разводы постепенно слились в два лица. И эти лица были с недавних пор отлично знакомы Серёгину: бывшие коллеги Недобежкина по СБУ — Ежонков и Смирнянский!

— Вавёркин, а вы можете их распечатать? — осведомился Пётр Иванович.

— Да, естественно! — оживился Ваверкин. — Сейчас, сохраню, и будет готово!

Увидав результаты допроса Карпеца, Недобежкин пришёл в ярость, стиснул кулаки, смяв распечатку Ваверкина, и гневно выплюнул:

— Ну, прохвосты! Сейчас, пальчики получим, и я их обоих так вспушу, что перья полетят!

С этими рычащими словами Недобежкин схватил бутылку минеральной воды и выпил «из горла» несколько огромных глотков. Немного упокоившись, начальник расправил смятую распечатку, отложил её на край стола и прокряхтел так:

— Серёгин, веди Сидорова, будем придумывать план.

Пётр Иванович отправился за Сидоровым, а Недобежкин вооружился телефоном и занялся выцарапыванием Ежонкова и Смирнянского из недр бытия. Ежонков нашёлся быстро и быстро получил свою «порцию», а вот Смирнянский где-то невыковыриваемо засел, и Недобежкин, наконец, свалил его поиски на плечи Ежонкова.

— Хватай его за черти, — прорычал Недобежкин Ежонкову в телефонную трубку. — И волоки сюда, живого, или мёртвого! Я ему таких чертей накостыляю! Обалдел совсем!

— Будь проще, Васек, — примирительно сказал Ежонков — Сейчас, мы приедем, и Смирнянский тебе всё объяснит.

— Тебе тоже чертей накостыляю! — «добродушно» пообещал Недобежкин. — И ещё — тебе тут экземплярчик есть. Как приедешь — сразу туда!

— О’кей! — весело согласился Ежонков. — Отбой воздушной тревоги! — и повесил трубку.

Пообещав своим друзьям «чертей», Недобежкин был готов устроить совещание. Проверив электронную почту, начальник обнаружил два письма: одно из «UMC», а второе — из «Киевстара».

— Хы-хы! — потёр руки милицейский начальник и вывел оба письма на печать.

— Итак, — начал Недобежкин, когда Пётр Иванович и Сидоров заняли места по бокам его стола. — Мы имеем распечатку биллинга телефона Кубарева, — начальник взял один лист и отдал его Серёгину. — И номера, по которому хозяйка квартиры находила так называемого «Вениамина Рыжова», — вторую бумагу Недобежкин предоставил Сидорову. — И ваша задача будет такой: прозвонить по всем номерам, которые указаны в биллинге, и узнать, что за голубцы.

Пётр Иванович пробежал глазами по своему листку, что отображал контакты Кубарева и увидел, что номер мобильного телефона, который Кубарев якобы «спёр», зарегистрирован на имя Вениамина Рыжова!

— Василий Николаевич! — сказал Серёгин. — Кажется, наш Кубарев «спёр» мобильник у Вениамина Рыжова!

— Да? — Недобежкин поспешил совершить своё любимое действие — навалился животом на стол.

— Да, — кивнул Пётр Иванович и показал Недобежкину распечатку. — Вениамин Рыжов.

— Действительно, — пробормотал Недобежкин и, лёжа животом на столе, повернулся к Сидорову. — А у тебя кто?

— Вениамин Рыжов, — ответил сержант.

— Ага, — кивнул Недобежкин, слезая со стола. — Значит, Вениамин Рыжов воскрес. Ну, ничего, ребята, мы выясним, кто присвоил себе его ФИО. И ещё, Сидоров, тебе особое поручение.

— Какое? — спросил Сидоров, едва справляясь с неумолимым сном, что свинцовой гирей навалился на мозги и тянул к подушке.

— Следить за Интермеццо, — постановил начальник. — Он твой сосед? Твой. Ты можешь его даже в глазок увидеть. Вот и следи. Я тебе потом ещё помощников выделю. А твоя задача — узнать, кто приходит к нему в гости, с кем он общается, как часто выходит из дома и куда идёт.

— У него есть страшенная псина, — сказал Сидоров. — Она у него так гавкает, что я не могу нормально спать. Но я никогда не видел, как он её выгуливает. А из дома он часто выезжает. Я только сейчас понял, что он маскируется под дедулю. А так — сколько раз он мимо меня проходил… Здоровался, всё шамкал, как настоящий дед. Только я не понял, почему он именно напротив меня поселился. А, и ещё! — Сидоров вспомнил кое-что и подскочил, едва не опрокинув стул. — У него живёт какой-то Федя. Вроде бы как племянник его, или кто. Но он, понимаете, он какой-то странный.

Сидоров так увлёкся своим рассказам про племянника Федю, что не заметил даже, как начал выписывать по кабинету начальника широкие и неровные круги, а Пётр Иванович и Недобежкин следят за ним, крутя головами.

— Он и не работает нигде, — продолжал Сидоров, не сбавляя ни пыла, ни напора. — Я даже не видел, чтобы он из квартиры выходил. Только иногда Интермеццо посылает его за хлебом.

— Ого, сколько у тебя накопилось! — присвистнул Недобежкин, едва Сидоров замолчал. — И ты только сейчас рассказываешь!

— Так я же не знал, что Владлен Евстратьевич — это Светленко, — начал оправдываться сержант, возвращаясь на своё место на стуле. — Он обычно никогда не забывает натянуть свою маскировку. А сегодня… или вчера? — я не знаю уже, когда это было — он почему-то забыл и вышел так, без ничего.

— Номер его квартиры какой? — осведомился Недобежкин, вооружившись ручкой и приготовившись записывать.

— Восьмой, — ответил Сидоров. — Овнатаняна, сорок один, квартира восемь.

— Отлично, — Недобежкин записал «координаты» Интермеццо почерком настоящего врача на уголке отрывного календаря. — Сейчас, узнаем, на кого квартирка записана, и уже легче будет.

 

Глава 55. Работа хлещет через край

Ежонков и Смирнянский протиснулись через чёрный ход спустя два часа поле того, как Недобежкин позвонил и пригрозил вспушить обоих. В свой кабинет Недобежкин не впустил ни одного, ни второго, а остановил их в маленьком тамбуре между дверью чёрного хода и аварийным коридором. В углу на стене висел красный огнетушитель, который нужен был здесь только пожарным. Вот около этого средства борьбы с огнём и замерли пригвождённые суровостью милицейского начальника Смирнянский и Ежонков.

— Какой чёрт дёрнул вас обоих ползти к Карпецу?? — Недобежкин не кричал, а ругался полушёпотом, чтобы его не услышали непосвящённые: дворник Карпухин, например, который имеет привычку заходить на рабочее место через чёрный ход. — Я уже всё знаю! — начальник пресёк попытки Ежонкова и Смирнянского откреститься от того, что они ходили к Карпецу. — Там повсюду ваши пальцы! Хоть бы уже перчатки, напялили, что ли!

— Это Смирнянский придумал, — поспешил отбояриться Ежонков.

— Нет, Ежонков, — зашипел Смирнянский. — Это была целиком и полностью твоя идея! Кто говорил мне: «Я вспушу!», «Я вспушу!»?? Ты! А я тебе говорил, не выжирай продукты! А ты что? Посъедал у него полкухни! Конечно, он заметил!

— Чё-ёрт! — протянул Ежонков и хлопнул себя по лбу. — Я же его загипнотизировать забыл! Помнишь, Игорек, я говорил тебе, что втюхаю ему, что он сам поел?

— Ну? — мрачно проворчал Смирнянский.

— Так я забыл это сделать! — пролепетал Ежонков.

— Ну, всё, ёжик в тумане! — рассвирепел Смирнянский и даже засучил рукава своего неизменного песочного плаща. — Сейчас я, кажется, тебе рога пооткручиваю!

Смирнянский опустил голову так, словно собрался кого-нибудь здесь забодать, и надвинулся на съёжившегося Ежонкова со стиснутыми кулаками.

— Нет! — Недобежкин схватил Смирнянского за воротник и отодвинул на место. — Насколько вы сами знаете, вы в отделении милиции! — напомнил он со строгостью светофора. — И если вы устроите здесь драку — я вас обоих замкну в изолятор! Посидите там и подумаете, какой чёрт дёрнул вас поползти к Карпецу!

— Мы хотели через него выйти на результат! — выдал тайну Ежонков. — Его же похищали? Похищали. Память отшибли? Отшибли! И это мог сделать только он, результат!

— «Гениально»! — с огромной долей кислотного сарказма «восхитился» Недобежкин. — И что, вышли на результат? — осведомился он у обоих сразу.

— Нет, — буркнул Смирнянский, волком глядя на весь мир из под широченных полей своей чёрной «шпионской» шляпы. — Он только «Бык» сказал.

— Результат налицо, — съехидничал Недобежкин. — А Карпец нас всех среди ночи поднял, а мы к нему сорвались, потому что он такую истерику устроил из-за холодца своего…

— Сорри… — сконфузился Ежонков.

— Ну, да, — теперь «сорри»! — прогудел Смирнянский.

— Но мы кое-кого поймали в доме Карпеца, — Недобежкин с разноса переключился на «секретного узника» номер три — Кубарева. — Старый наш приятель. Жену свою за бутылку продал в «Густые облака». Чую я, что он и сейчас там подвизается…

— Вспушить?? — радостно перебил Ежонков, растянув заискивающую улыбку от левого уха до правого.

— Вот именно, — кивнул Недобежкин. — Он в изоляторе.

«Секретного узника» Кубарева, как и других «секретных узников», Недобежкин поместил в «номер люкс», то есть, выделил ему свободную камеру. У Кубарева сейчас сидели Пётр Иванович и Сидоров — они пытались допросить его так, «естеством», без гипноза. Но Кубарев отчаянно запирался и нагло врал, повествуя, то о том, что ему не на что выпить, то о том, что ему нечего есть. Когда в апартаменты Кубарева вдвинулся «танковый корпус» в виде Недобежкина, Смирнянского, а главное — Ежонкова — Пётр Иванович и Сидоров посторонились, передав им «эстафету» по Кубареву.

Кубарев глянул на Ежонкова одним глазом и невнятным голосом алкоголика поинтересовался:

— А это ещё кого тут леший занёс??

— Цыц, Кубарев, ты уже отличился! — цыкнул на него Пётр Иванович.

— У! — буркнул Кубарев и отполз подальше на нары.

— Ты не ползи, — ласково пропел Ежонков, выдвигая из кармана свой гипнотический маятник. — От меня не уползёшь. Лучше сядь поудобнее и вспоминай, кто тебе этот мобильник дал, зачем ты в квартиру ломился. Ну, и так далее, и тому подобное!

Кубарев заподозрил, что его, по-видимому, пытаются взять за жабры, и поэтому ненадолго стушевался. Однако после замешательства нашёл в себе силы возразить:

— У меня есть права человека!

— Не спорю, — Ежонков не убавил ласковости, но при этом надвигался на прижавшегося к стенке Кубарева с неумолимостью айсберга, что когда-то надвигался на обречённый «Титаник». — У тебя, дружочек, есть право заснуть и сказать правду. Спи… Спи… Спи…

Ежонков начал качать у длинного носа Кубарева свою гайку на шнурке и в такт колебаниям гайки повторять это слово: «Спи». Сидоров около Серегина, было, заклевал носом, но Пётр Иванович растолкал его, чтобы сержант, заснув, не повалился на пол. Кубарев оказался легко внушаемым, и заснул минуты через две. Когда он перестал проявлять внешние признаки жизни, гипнотизёр Ежонков затолкал гайку назад в карман и провозгласил:

— Готово!

Недобежкин включил на своём мобильном телефоне режим диктофона, поднёс его к апатичному и неумытому лицу спившегося Кубарева и вопросил у него о дорогом мобильнике.

— Рыжо-ов! — простонал Кубарев, выговорив букву «Р» на французский манер.

— Кто такой Рыжов? — осведомился Недобежкин.

— Рыжо-ов! — повторил Кубарев, не меняя интонации.

— А в квартиру ты зачем ломился? — Недобежкин слегка изменил тему, боясь, что Кубарев зациклится на Рыжове.

Но Кубарев таки зациклился. На вопрос о квартире он ответил так же, как и на первые два:

— Рыжо-ов!

— Ежонков! — напёр Недобежкин на гипнотизёра, который, чтобы не мешать, отошёл в сторонку. — Давай, разблокируй этого зомби!

— Невозможно! — вынес вердикт Ежонков. — Это у него такой вид «звериной порчи». Вместо того чтобы ржать, или блеять, он повторяет слово «Рыжов»!

— Чёрт! — буркнул Недобежкин. — Чтоб их с ихней порчей! Чёрт!

Смирнянский поглядел на чертыхающегося Недобежкина с сочувствием и мягким голосом осведомился:

— Ну, Васек, я могу идти?

— Нет! — Недобежкин отрезал Смирнянскому попытку исчезнуть в коридоре, потому что вспомнил про полицейский слёт в Вашингтоне, на который ездил майор Синицын и он, Смирнянский.

— Ну, ездил! — согласился Смирнянский. — Только это ещё в эру динозавров было! Я и не помню ни зги!

— Не «в эру динозавров», а в девяносто девятом! — поправил Недобежкин. — Так что, рассказывай, видел ли ты там человека по фамилии Синицын?

— Я тебе, Васек не скажу до тех пор, пока ты не приберёшь отсюда этого… Дубарева? Или как его там?

— Кубарева, — подсказал Ежонков. — Только он всё равно ничего не поймёт! Он в состоянии глубокого транса!

— Всё равно, пойдёмте отсюда! — отказался от Кубарева Смирнянский. — Он не поймёт, так поймут другие! Ты же, Ежонков, сам говорил, что мозг ничего не забывает! Так вот, если этот алконавт связан с результатом, то когда его похитят — результат его загипнотизирует и считает всё, что мы при нём говорили. Сечёте?

— Ладно, убедил! — под таким напором сдался даже Недобежкин. — Идёмте в коридор.

В коридоре было тепло и тихо. Тепло, потому что, вместо выбитого Ярославом Семеновым, вставили новое окно, а тихо — потому что Кашалота опять отвезли в суд. Смирнянский опёрся своей тощей спиной о дверь одной из пустых камер, дождался, пока подтянется арьергард, который состоял из сонного Сидорова, и неторопливо, с выражением и расстановкой начал удивительный рассказ:

— Синицын, — сказал он. — Был реальный кадр. Даже тогда, в «лихих девяностых», умел провернуть такие вещи, что и у меня волосы шевелились! К нему один раз, там, в гостинице, в Америке, какой-то американец в номер заходил и вывесил табличку «Не беспокоить». Он у Синицына битых два часа сидел, а потом — ушёл. Но я слышал, как он сказал ему: «„ГОГРу“ нужна база русских!». Тогда я не понял, что это за база русских такая. Но сейчас я уже знаю, что тот америкашка имел в виду нашу «Наташеньку».

Пётр Иванович слушал этого Смирнянского и просто давался диву. Как же так?? Честный Синицын, который ни разу в своей жизни не замял ни одного дела, не посадил ни одного невиновного, и вдруг — за «Наташенькой» охотился?? «Ну, нет, такого не бывает, и этот Смирнянский что-то перепутал, — убеждал себя Серёгин. — Да, он ошибся… Или нет? А что если Синицын проник в дело „Наташеньки“ дальше, чем можно, и его за это „наградили“ „звериной порчей“ и заставили из юристов переквалифицироваться в бомжи?? Жестоко… Но скольких эти черти уже попортили?? И кто следующий??».

 

Глава 56. Сидорова похитили

К вечеру погода испортилась, и небо одаривало город Донецк моросящим дождиком. Сидоров забыл свой зонтик дома, и поэтому, пока добрался от РОВД до своего подъезда — успел хорошенько промокнуть. Заскочив в подъезд, сержант стряхнул дождевую воду с брюк и с рубашки и на несколько секунд замер. Он прислушивался к тому, что происходит в квартире Интермеццо, что находилась над его головой. Там было тихо, чудовищный пес, наверное, уснул, или наелся. Сидоров бесшумно поднялся на свой второй этаж и остановился на площадке перед дверью: ему показалось, что в дверном глазке Интермеццо мелькнула тень. «Следит?! — мелькнуло в голове у Сидорова. — Ладно, пускай. На этот раз я тебя перехитрю!». Сержант почувствовал неясный страх — не перед Интермеццо, нет, бандитов он не боится, а перед теми, с кем он связался — перед «чертями из ГОГРа». Нет, милиционер не должен никого бояться! Сидоров выпал из раздумий и обнаружил себя, стоящим на площадке с ключом в руках. «Что же это я здесь застрял, на виду??» Сидоров быстренько отомкнул дверь и спрятался в своей сухой и тёплой квартире. Разувшись, сержант прошёл в комнату и увидел, что утром забыл закрыть окно, и на подоконнике теперь скопилась дождевая вода. Ещё немного, и поток потечёт по стенке, и тогда порыжеют и облезут обои… Чертыхнувшись, Сидоров захлопнул рамы и побежал в ванную, за тряпкой. Вытирая воду со своего подоконника, Сидоров видел соседний балкон, принадлежащий Николаю Светленко. Сначала балкон пустовал, но потом — его дверь шевельнулась, и явился некий силуэт. Сержант отложил тряпку, присмотрелся: сам Интермеццо! Он вышел на балкон… покурить, что ли? Но потом Интермеццо вдруг вздрогнул, попятился назад и забился обратно в комнату. Вспомнил, наверное, что не нацепил маскировку и проштрафился. Сидоров не отходил от окна — ждал, выйдет ли Светленко ещё раз? Да, вскоре он вышел снова, но уже замаскированный, превращённый в престарелого Владлена Евстратьевича с помощью накладной лысины и фальшивой бороды. Да, это его любимый тип маскировки! Собрав воду, Сидоров отнёс тряпку обратно в ванную. Всё, одно дело сделано: Сидоров вычислил тайное логово «короля воров»! Теперь пора заниматься вторым делом: разыскивать приятелей «Вениамина Рыжова».

Так называемый «Вениамин Рыжов» общался по телефону с шестью субъектами, и номер одного из них оказался неопределяем. Сидоров разогрел в микроволновой печи две котлеты и, поедая их, принялся звонить по вышеперечисленным номерам.

Позвонив на три из них, сержант вывел следующую закономерность: ни один из них не ответил. У двоих телефоны оказались выключены, а третий — просто не брал трубку. Сидоров запихнул котлету в рот целиком и начал набирать четвёртый из представленных в биллинге номеров. Оказалось, что у типа номер четыре подключён тоннинг, и вместо гудков Сидорова встретила достаточно примитивная подростковая песенка:

Сержант ещё удивился, как взрослый человек может слушать такую детскую музыку? Хотя, кто его знает? Может быть, у «Вениамина Рыжова» имеется сын? Или ещё лучше — дочка??

— Да? — неожиданно густой бас внезапно для Сидоров воровался в трубку.

Сержант не ожидал такого основательного ответа и на минуту растерялся, не зная что сказать такому басовитому субъекту.

— Да? — в свою очередь повторил тот, выказывая видимое раздражение.

— П-простите… — пробормотал, наконец, Сидоров. — Ы-ы, — сержант всё ещё не мог придумать, что бы такое сказать этому субъекту, не сболтнув лишнего и не выдать того, что Вениамином Рыжовым заинтересовалась милиция.

Однако басовитый тип неожиданно сам нанёс сокрушительный удар повисшему неловкому молчанию и густо осведомился:

— Что произошло? Отвечайте, же Рыжов!

Сидоров решил, что всё, промедление смерти подобно, продолжать мычать и молчать — значит привести дело к провалу. И поэтому он, милицейский сержант, решил сыграть роль загадочного Рыжова.

— Кубарев угодил в ментуру! — брякнул Сидоров первое, что приплыло ему в голову с высокого подтекающего потолка.

Обладатель густейшего баса на другом конце телефонного провода достаточно громко крякнул, услыхав сию сногсшибательную новость. Он даже замолчал, наверное, обдумывая свои дальнейшие действия. «Клюнул! — решил Сидоров — Кажется…». Сержант не вешал трубку — ждал, пока его басистый визави оправится от шока и скажет что-нибудь ещё. Наконец этот тип, который, как показалось Сидорову, имел внушительные размеры, вынырнул из пучины потрясения и натужно просипел:

— Бросаем его! Угодил — и пускай сидит! Меняем номера! Шеф тебе скинет мой новый, отбой!

Сидоров хотел задержать басистого субъекта на телефоне подольше и попытаться завязать хоть какой-то разговор, однако тот отрезал робкую попытку сержанта тем, что просто бросил трубку.

— Чёрт! — обиделся на него Сидоров.

А затем — разыскал на холодильнике ручку и как можно ближе к оригиналу изложил на краю бумажной скатерти свой разговор с басовитым. Перечитав свои корявые записи и найдя их достоверными, сержант решил, что сейчас самое время посвятить в «тайну Рыжова» Петра Ивановича. Сидоров набрал на мобильном номер Серёгина.

А Пётр Иванович в это время сидел на кухне над развёрнутой записной книжкой и проводил «мозговой штурм» — размышлял над тем, как же это Интермеццо удалось проникнуть на склад Харитонова. Вопрос, на первый взгляд, далеко не первой важности, да и к делу о «верхнелягушинских чертях» и базе «Наташенька» практически не относится… Но Пётр Иванович решил, что если он разгадает, как Светленко обманул сканер ладони, то возможно сможет узнать что-нибудь о тех, на кого работает «король воров»…

Мозги у Серёгина уже кипели и он, наконец, прервал «мозговой штурм» и решил попить чаю. Подставив под струю холодной воды красный чайник, Пётр Иванович включил на плите газ, сел обратно на стул, присоседившись к записной книжке, и стал ждать, пока чайник наполнится.

Уже третий день кран пел на разные голоса. У Петра Ивановича всё не доходили руки починить его самому, и некогда было ждать сантехника. Серёгин поморщился от противного тоненького воя и закрыл воду. Как же преступник проник на склад Харитонова? Охранная система со сканированием ладони казалась непреступной. Взлома не было. А может, сегодня взяться за гаечный ключ? Кран достал… Стоп! Кран. Кран… Кран! На кухне, или в ванной! Ага! Пётр Иванович вскочил, включил воду и поднёс руки под холодную струю. Именно в гусаке можно было установить камеру, чтобы сфотографировать ладонь Харитонова! Ага! Серёгин вмиг забыл про чай и увлёкся своей сенсационной догадкой. Значит, Светленко засунул в гусак непромокаемую микрокамеру. Да, недешёвая игрушка… Пожалуй такая «игрушка» будет стоить чуть ли не дороже, чем двухкомнатная квартира Петра Ивановича! Сам Светленко никак не мог достать такую. И из этого вытекает — да, вот так, как в высшей математике — вытекает, что тот, кто снабдил Светленко такой «игрушечкой», имеет либо весьма солидные деньги, либо не менее солидные связи…

Сидоров слушал скучные и усыпляющие гудки, которыми «потчевала» его телефонная трубка. Пётр Иванович не слышал, что ему звонят по двум причинам: во-первых его мобильный стоял на тихом режиме, а во-вторых — лежал на тумбочке в спальне. Серёгин выстраивал циклопические гипотезы по поводу того, кем бы мог быть «благодетель» Светленко, что выделил ему дорогостоящую технику лишь для того, чтобы тот попал на этот несчастный склад Харитонова, а Сидоров безрезультатно названивал ему уже третий раз кряду.

Когда и в третий раз Серёгин не вышел на связь, Сидоров подавил в себе слово «чёрт» и собрался звонить в четвёртый раз.

— У, у, у, у! — однообразно гудела трубка, заставив Сидорова даже покраснеть от досады: такая находка вдруг приплыла, а Пётр Иванович не желает выходить на связь!

Вдруг в это монотонное тоскливое гудение без предупреждения врезалась трель дверного звонка. Сидоров от неожиданности вздрогнул, положил телефон на стол и зашагал к входной двери.

— Кто там? — удивлённо спросил Сидоров, ведь сегодня он никаких гостей не ждал.

— Извините! — раздался за дверью совсем незнакомый голос, слегка искажённый эхом. — Я ваш сосед снизу…

Сосед снизу? Сидоров, не открывая двери, стал машинально перечислять в памяти всех своих соседей снизу. Их было не так много, всего три человека: немолодой, обрюзгший программист Мискин, тощий алкоголик Бочкин и студент Паша, который снимал комнату у одинокой старушки Марфы Зуевны… Но, нет этот голос не принадлежал ни одному из них! Это не сосед, это… Поработав с теми, кто получил от «банды Тени» «звериную порчу», Сидоров приобрёл статус «пуганой вороны». Услыхав в подъезде незнакомый голос, сержант попятился от двери, как от тигра: а вдруг он и есть следующий «кандидат» на «звериную порчу»??

— Вы заливаете меня!! — взвизгнул за дверью липовый «сосед».

Сидоров замолк и продолжал пятиться, пытаясь спрятаться на кухне. Серия коротких тяжёлых ударов сотрясла деревянную дверь квартиры. Всё, ломятся! Что делать?? Звонить в милицию? Орать «Спасите» на всю улицу?? Сидоров растерялся. Сидоров не знал, что делать. Сидоров поддался панике, и паника вытолкнула его на балкон. По двору, пошатываясь, ковылял с мечтательным видом и с бутылкой в руке алкоголик Бочкин. Красное солнце готовилось исчезнуть за горизонтом… А в дверном замке уже чем-то грубо ковырялись. Наверное, ковырялись отмычкой-«проворотником», стараясь сломать замок, чтобы ворваться в квартиру! И вот, замок щёлкнул, побёждённый… Что-то железное вывалилось из него и ударилось об пол…

Не помня себя от страха пред «чёртовой бандой» и «звериной порчей», Сидоров выпрыгнул с балкона и, спихнув с пути мечтательного Бочкина, поскакал со двора в парк. Бочкин что-то клекотал ему вслед, но Сидоров даже не обернулся, потому что… На балкон Сидорова вышли три человека. Двое — рослые, плечистые. А третий, что протолкался вперёд между ними — низенький такой, щуплый.

— Вон он, — констатировал этот щуплый, увидав несущегося прямо по траве Сидорова. — Остановите его.

Двое плечистых, словно бы не спеша, «резвяся и играя», спрыгнули с балкона и исчезли в парке. А щуплый вернулся в квартиру и принялся методично перекапывать ящики письменного стола…

Сидоров уже порядком запыхался, он слышал, как хлюпают по лужам ноги тех, кто бежит за ним, как хлюпают они всё ближе, как настигают… Над ухом сержанта раздался страшный тоненький свист, и в ветку дерева, в нескольких сантиметрах от его головы встрял тонкий и длинный дротик.

— Блин! — перепугался Сидоров и, пригнув голову, побежал ещё быстрее.

Сержант знал, что стоит ему остановиться, или упасть — обязательно собьётся дыхание, и он будет схвачен и похищен. Так же, как Кораблинский, Синицын, Карпец… И превратится в одичавшего, тронувшегося, несчастного бомжа, без роду, без племени и без интеллекта — как примат…

Летним вечером в парке много людей: мамаши с детишками, молодёжь, пенсионеры, влюбленные парочки… Сидоров на бегу даже толкнул нескольких.

— Спасите! — взмолился он, наконец, завидев перед собой очередную порцию людей. Но люди, которые вылезли на природу из душных квартир и настроены были лишь на собственный отдых, а не на чужие проблемы, только шарахались в стороны, прятались и смотрели, как Сидоров, спотыкаясь, мчится куда-то, выпучив глаза.

Сидоров добежал до закрытого обанкротившегося кафе в той тёмной части парка, где не работали фонари. Тёплый летний ветерок превратился для запыхавшегося сержанта в хлещущий вихрь, в тени неработающего павильона мерещилась погоня. Забежав за разрушающийся заборчик, собранный из крупных зеленеющих мхом булыжников, Сидоров присел за ним, чтобы хоть немного отдохнуть. Дыхание у него сбилось, и теперь сержант хватал ртом воздух. Вокруг было тихо, словно во чреве кашалота. Сидоров даже подумал, что погоня отстала. Но тут откуда ни возьмись, прилетел новый дротик и ударил в булыжник у самого носа Сидорова. Сержант отшатнулся, покинул укрытие, приготовился к неминуемой схватке, где он либо победит, либо…

Внезапно сзади навалился кто-то килограммов под сто весом, схватил за руки, пытаясь повалить и скрутить. Сидоров вспомнил всё, чему учили его на курсах по самбо — он перехватил увесистую руку противника, заломил её и развернул врага к себе. Тот был оскален и зол, как настоящий хищник — даже рычал. Но даже в этом страшном лице, похожем больше на морду дикого льва, внимательный милиционер Сидоров узнал охранника убитого Рыжего — Олега, который рассказывал им с Серёгиным про «Волгу», что притормозила возле офиса Вениамина Рыжова… Олег наседал, стараясь опрокинуть Сидорова на землю, но сержант одним точным движением отправил его в нокаут. Олег свалился в яму, куда сбрасывали прошлогодние листья и мусор, и там затих, оглушённый. Сидоров побежал дальше, к улице Владычанского, к автостраде, где больше людей и ездят машины, надеясь найти там спасение. Но не успел он выбежать за черту парка, как словно из-под земли вырос второй преследователь — ростом не ниже первого, с пистолетом в руке. Этот второй почти что в упор выстрелил в Сидорова дротиком. Но сержанта спасло то, что как раз в этот момент он споткнулся и растянулся на влажной земле. Дротик улетел куда-то в листву кустов, что высились позади сержанта, а верзила, ругнувшись, нацелился схватить упавшего Сидорова свободной от пистолета рукой. Сидоров решил сражаться до конца. Он откатился в сторону и правой ногой выбил у верзилы пистолет. Отлетев, оружие исчезло в траве. Верзила завопил, а Сидоров, вскочив на ноги, залепил ему зуботычину, повергнув на колени. Всё, кажется, эта битва выиграна. Можно ещё раз попробовать позвонить Серёгину… Сидоров только запустил руку в карман, пытаясь нащупать телефон, как в ту же секунду из-за тёмных кустов выдвинулся очухавшийся Олег. Мало того — он нашёл пистолет товарища, и теперь его мушка гуляла по беззащитному животу сержанта.

— Сдавайся лучше, — каким-то хрипатым, не своим басом посоветовал Сидорову Олег.

— Нет! — отказался Сидоров и прыгнул вперёд, стараясь лишить противника оружия.

Олег ловко увернулся и произвёл выстрел. Сидоров успел отпрянуть в сторону, прежде чем дротик угодил бы в него, и сразу же огрел Олега ногой по голове. Богатырь-Олег зашатался на ногах, но устоял и снова прицелился. А Сидоров опять приготовился к бою.

И тут подъехала машина. Она круто свернула с проезжей части, миновала газон и выросла между изумлённым Сидоровым и побитым верзилой Олегом. Дверца машины распахнулась, железная рука выхватила Сидорова за шиворот из пыла схватки и уткнула носом в прохладное кожаное сиденье.

— Кто вы? Куда?.. — пискнул Сидоров, ворочаясь в кресле.

А автомобиль незнакомца, совершив ещё один сверхкрутой разворот, выпрыгнул назад на дорогу и помчался куда-то, пугая светофоры.

— Спасаю, вопросы есть? — осведомился над головой сержанта чей-то голос, и Сидоров узнал — это говорил их самый страшный противник, «потусторонний» Тень!

— Я не поддаюсь гипнозу! — выкрикнул Сидоров, пытаясь казаться безмерно храбрым. — Вы не превратите меня в бомжа!!

— Вопросов нет! — хохотнул Тень и снова прижал к сиденью голову сержанта.

— Вы арестованы! — заявил Сидоров, пытаясь освободиться от стальной руки, на мизинец которой было нанизано золотое кольцо.

Тени, наверное, надоело то, что Сидоров постоянно копошится и кричит. Он сказал сержанту:

— Спать!

А Сидоров сам того не заметил, как провалился в крепчайший сон без сновидений. Сидевший за рулём не просто машины, а джипа «Лексус» Генрих Артерран довольно ухмыльнулся, поддал газу и невозмутимо продолжил свой путь в никуда…

 

Глава 57. Сюрприз

Пётр Иванович воевал со своим поющим краном. Он разобрал смеситель, развинтив его разводным ключом, заменил прохудившиеся прокладки. А, посмотрев на творение рук своих сверху вниз трезвым придирчивым глазом, отметил, что пора бы ему купить новый смеситель. Но этим Серёгин займётся в выходные. А сейчас — Пётр Иванович собрал его обратно, включил перекрытую воду и провёл «тест-драйв»: открутил кран, чтобы узнать, будет ли он давать концерты, или всё, концерт окончен?

Вода хлынула рыжеватая, и вместе со струёй воды хрипатыми переливами понеслась к небесам немузыкальная «лебединая песня».

— Чёрт! — вздохнул Серёгин, дав себе слово пойти в субботу на рынок и купить другой смеситель.

Закрутив воду и перекрыв «лебединую песню», Серёгин решил просто сесть на диван и провести вечер в компании с неунывающим оптимистом-телевизором. Нацелившись включить этот самый телевизор, Пётр Иванович вдруг заметил свой мобильный телефон, который как раз в этот момент включил свой экран и принялся громко жужжать и вибрировать, призывая хозяина к разговору. Серёгин взял телефон в руку и увидел, что звонит ему Сидоров.

— Алё? — осведомился в трубку Серёгин, отпихнув ногой надоедливого рыжего Барсика, который уже полчаса выпрашивал третью миску корма.

Странное дело, вместо очередной оглушительной идеи Сидорова Пётр Иванович услышал в трубке лишь глухое молчание. Да, действительно, странное дело! Только вот не в меру прагматичный Серёгин списал всё на плохое соединение и просто перезвонил Сидорову. На сей раз произошло следующее: Сидоров не ответил по телефону. Вместо Сидорова Петра Ивановича поприветствовали гудки, а потом — оператор сказал, что «абонент не отвечает». Серёгин хмыкнул и попробовал позвонить ещё раз, но повторилось то же самое, по простой и примитивной схеме: гудки — «абонент не отвечает».

Пётр Иванович заволновался. Почему-то сразу перехотелось смотреть телевизор. Посмотрев на экран мобильного, он обнаружил целых три пропущенных вызова. И все три — от Сидорова с интервалом в несколько секунд. Словно бы Сидоров несколько раз пытался дозвониться, а он, Серёгин, возился с этим смесителем, потом — телик вздумал смотреть. А эти, из «Гогра» этого кого угодно могут оприходовать… Надо бы сходить к Сидорову, посмотреть на всякий пожарный…

Пётр Иванович и Сидоров жили на одной улице, их дома стояли через дорогу, один напротив другого. Идти к Сидорову — и пяти минут не займёт. На улице тепло и не очень поздно, только половина девятого вечера. Около яркого оранжевого фонаря крутится облако мошкары, в небе неслышно порхают две летучие мыши…

Пётр Иванович вышел из подъезда и крейсерским шагом направился через неширокую улицу имени Каро Томасовича Овнатаняна к старому оранжевому двухэтажному дому Сидорова. Зайдя во двор, Серёгин заметил, как из-за открытой двери подъезда шмыгнула за угол некая юркая фигура. Пётр Иванович не придал сей сущности должного значения: мало ли, какие люди в доме живут? У него самого такие соседи имеются, от которых убежишь пешком на Сингапур…

Пётр Иванович зашёл в подъезд. Свет был выключен, и он нашаривал выключатель минут, наверное, десять. Поднявшись на второй этаж, Пётр Иванович услышал демонический лай. Лай нёсся из соседней с Сидоровым квартиры, где с недавнего времени проживал общий «друг» всей милиции и мировых полиций Николай Светленко. Да, Сидоров что-то там говорил, что Светленко завёл у себя цербера… А потом взгляд Серёгина упал на дверь Сидорова. И на ней застыл. Дверь-то приоткрыта! Вот это номерок… Табельный пистолет Серёгина был сдан и заперт в сейф, но Серёгин всё же, решился зайти в квартиру Сидорова. Натянув на руку рукав, чтобы не оставить на двери лишних отпечатков, Серёгин приоткрыл её шире и сделал первый шаг в тёмную, тихую прихожую. Стараясь не шуметь и не топать, Серёгин прошёл сначала на кухню, потом в одну комнату, во вторую… Сидорова определённо дома не было. Такая тишина висит лишь там, где нет людей. Остановившись посреди комнаты, около выключенного телевизора, Пётр Иванович снова попытался позвонить Сидорову.

Внезапно раздавшийся звонок перепугал Серёгина так, словно бы это был не звонок, а выстрел из гранатомёта. Придя в себя, Пётр Иванович понял, что это никакой не выстрел, а всего-навсего… звонит мобильный телефон Сидорова! Звонок раздавался из кухни, и Серёгин огромными шагами отправился туда. Мобильник Сидорова лежал на столе и заливался трелью. Глянув на экран, Серёгин увидел собственный номер. Да уж, очень странное дело: Сидоров ушёл куда-то, не взяв телефон и не закрыв двери! А ушёл ли? Или его увели, увезли, унесли?? Похитили!! Да, эта догадка поразила Петра Ивановича не хуже гранатомётной гранаты. Если эти «черти» умеют похищать из следственного изолятора, то почему бы им не начать похищать из квартир?? Серёгин сначала не хотел включать свет, но потом всё же включил — хотел осмотреть квартиру получше — а вдруг найдутся какие-то следы? На первый взгляд Серёгин никаких следов не заметил. Недоеденная котлета лежит в тарелке на столе… Мобильный телефон на месте, следов ограбления тоже вроде бы не видно… Котлета ещё тёплая, Сидоров ел её недавно… Серёгин обошёл всю квартиру — ничего. Вещи все сложены, следов на ковре не видно… Только вот дверной замок сломан так, будто бы его проворотником крутили. Грубо так вывалили, даже кусок на полу валяется. Тут только один выход есть — срочно звонить Недобежкину, объяснять ему всё и начинать искать… Куда же этот Сидоров угодил-то??

 

Глава 58. Сидоров в «Гогре»?

Сидоров очнулся там, где было тихо и темно. А вот насчёт тепла можно было хорошо подумать — градусов пятнадцать, а может и десять, как в подвале. Сержант пошевелился. Вроде бы ничего не сломано, даже кажется, встать можно. Сидоров неуверенно поднялся на нетвёрдые ноги. Выставив вперёд руки, чтобы лбом не впериться в стенку, Сидоров пошёл туда, куда показалось ему «вперёд». Вскоре руки нащупали холодный камень. Так, значит, это не «вперёд», а в тупик. Придётся идти в другую сторону. Сидоров повернулся и пошёл, он пришёл опять к стене. И теперь не туда… Ладно, попробуем не опять, а снова. Сидоров сделал несколько шагов и его руки наткнулись на твёрдый металл. Так, кажется, дверь тут. Прекрасно, нашлась, родимая. Может быть, можно покинуть сие узилище? Сидоров толкнул дверь, но, нет — она оказалась несокрушима. Задраена, наверное, замка на четыре… Чёрт! Кажется, влип! Ну, всё, сейчас заколдуют, и будет Сидоров блеять, мычать, крякать и каркать, как какой-то человек-оркестр!

Сидоров сделал шаг назад, отошёл от двери. Он не успел ни о чём больше подумать, как услышал где-то там, с другой стороны двери некие голоса, будто кто-то там разговаривает… Сержант превратился в слух: авось что-нибудь полезное услышит? но, послушав минут пять, сержант понял, что ничего полезного, кажется, не услышит: дверь настолько толста, что пропускает лишь отдельные буквы — даже слова не пропускает… Сидоров понял лишь четыре слова, которые некто наверное, крикнул:

— Зачем он тебе нужен??

В ответ послышалось некое жалкое нытьё, разобрать которое Сидоров увы, не смог. Да, кажется, сидеть тут ему безвылазно, «в темнице сырой» до тех пор, пока эти «черти» не вздумают отомкнуть эту железную дверищу. Поэтому он решил не тратить силы зря и уселся на пол.

Спустя часа два раздался такой щелчок, словно бы повернулся ключ в замке, и скуксившийся на полу Сидоров вмиг ожил. Дверища отвалилась в сторону, в глаза Сидорову хлынул поток света. Сержант закрыл глаза ладонью, потому что отвык от света, пока сидел тут во мраке. На пороге возник некий силуэт, казавшийся призрачным в облаке приглушённого света.

— Э? — глуповато осведомился Сидоров, видя, как этот самый силуэт вдвигается к нему в каморку.

— Господин Сидоров? — изрёк силуэт голосом бандита Тени. Этот субъект находчив: он оставался стоять против света так, что Сидоров видел только этот силуэт и больше ничего.

— Ну, я Сидоров, — согласился Сидоров. — В кого вы меня превратите — в козу, или в собаку?

Тень проигнорировал последний отважный вопрос сержанта и продолжил таким механическим и бесстрастным голосом, словно бы являлся роботом:

— Вас скоро отпустят, но только не сейчас. Единственное, что вам следует делать — это ждать. Не беспокойтесь, кормить вас будут хорошо.

— Эй, подождите! — Сидоров вскочил, подался было вперёд, но дверь с лязгом захлопнулась перед самым его носом.

Заперев тяжёлую стальную непроницаемую дверь на электронный кодовый замок, Генрих Артерран спрятал прямоугольный чип-ключ в карман своего дорогого пиджака. Отвернувшись от томящегося за этой дверью Сидорова, он не спеша прошёл по ярко освещённому люминесцентными лампами белому коридору к металлической винтовой лестнице, что вела куда-то наверх. Поднявшись по ней на три пролёта, Генрих Артерран оказался перед другой дверью — деревянной, покрытой слоем нового блестящего лака. Толкнув эту уютную дверь плечом, Артерран сделал широкий шаг через порог и вступил в просторнейшую комнату, пол которой покрывал красный ковролин. Слева от Генриха Артеррана высилось от пола до потолка, разворачивалось на всю широкую стену тонированное окно, прикрытое вертикальными жалюзи, справа — располагался не горящий камин, выполненный в стиле английского ретро. Несмотря на просторные габариты, эта комната из мебели имела лишь большой круглый стол посередине и четыре кресла вокруг него. Три кресла были заняты. На двух из них расхлябанно развалились два бывших телохранителя ныне почившего «авторитета» Вениамина Рыжова — побитый Сидоровым Олег и якобы пропавший Марат. А на третьем сидел тот, кто хотел похитить Сидорова из его собственной квартиры — невысокий и худощавый человек, которому на вид не дашь больше сорока лет. Генрих Артерран подошёл к этой компании поближе и остановился около свободного четвёртого кресла.

— Ну, наконец-то ты явился, Гейнц! — сказал этот самый худощавый похититель Сидорова, и закурил сигару. — Не прошло и года, дружище!

Артерран бросил на этого достаточно наглого субъекта такой взгляд, каким дьявол мог бы испепелить добрую половину макрокосма. А потом, выдержав интеллигентную паузу, сурово надвинулся на своего тщедушного визави:

— Вали обратно в свои Лягуши! — заявил он так, словно бы осудил и вынес смертный приговор. — И мордоворотов этих забирай, если они тебе так нужны!

— Ну, ну, полегче, — примирительно сказал худощавый субъект, выдохнув солидное облако сигарного дыма.

— Ты больше не получишь ни единого человечка! — отрубил Артерран все его попытки завести диалог. — Прекращай свои эксперименты и — на выход с вещами! Вопросы есть?

— Ты же знаешь, Гейнц, — заискивающе заныл худощавый субъект, стряхивая пепел с сигары на красный ковролин. — Мне нужна лишь одна вещь. Образец 307 из проекта «Густые облака» — отдай его мне, и я уберусь. Я испарюсь, если это тебе так необходимо. Ты же знаешь, Гейнц, как важно для меня завершить эксперимент?

— Вопросов нет! — постановил Генрих Артерран, пронзив собеседника железным взглядом и указав ему на дверь.

Визави мигом переменился в лице. Быстро оглянувшись на флегматичных громил-охранников, он снова вперился в неподвижно стоящего Генриха Артеррана и бросил кургузый сигарный окурок на пол.

— В официальных документах говорится, что тебя сожрала горилла, Гейнц! — шипя гадюкой, напомнил худощавый субъект. — И если ты вдруг исчезнешь, искать тебя никто никогда не будет! Подумай, Гейнц! — он вытянул шею, как рассерженный хворостиною гусь, и прищурил свои бесцветные глаза, ожидая от Артеррана какого-нибудь ответа.

Генрих Артерран не проронил ни звука. Он в гробовом невозмутимом молчании поднял левую руку и безапелляционно указал агрессору на дверь.

— Ты ещё пожалеешь, Гейнц! — злобно сквозь зубы процедил худощавый субъект, отлипая от кресла. — Пойдём из этого гадюшника, чего расселись?? — прикрикнул он на охранников и мелкими шажками посеменил к деревянной лакированной двери.

Охранники нехотя поднялись, расправив могучие мускулы. Однако, натолкнувшись на подобный айсбергу взгляд Генриха Артеррана, оба сразу же съёжились, ссутулились и поспешили отвернуться и уйти.

— Ты ещё пожалеешь, Гейнц! — заклинившись в дверях и обернувшись, повторил худощавый субъект.

Сей гневный выпад остался без ожидаемого внимания и не получил абсолютно никакого ответа. Поэтому худощавому ничего не оставалось, как шагнуть в коридор и громко хлопнуть дверью.

 

Глава 59. Недобежкин и фантомы

1.

Вызванный Серёгиным Недобежкин стоял у кухонного стола Сидорова и разглядывал мобильный телефон сержанта, на экране которого светился пропущенный вызов с номером Серёгина.

— Хм, — хмыкнул он, переведя взгляд с телефона на дерево за окном и назад. — Интересное кино… Когда, ты говорил, он звонил? — в который раз вопросил он у Серёгина, что топтался тут же, на кухне, у плиты.

— Да вот, только что, — ответил Пётр Иванович, отметив, что Серёгин недавно ставил чайник — чайник был горячим. — Минут двадцать назад позвонил…

— И ты думаешь, это они? — осведомился Недобежкин, имея в виду «банду Тени».

— Вероятно, — пожал плечами Пётр Иванович. — Вы ведь видели замок.

— Замок уничтожен, — вынес вердикт Недобежкин. — Эксперты посмотрят на него и…

И тут Недобежкин внезапно замолк, потому что за стенкой, там, где жил противник Сидорова Интермеццо, словно гром грянул, раздался раскатистый лай цербера.

— Ого пёсик… — присвистнул Недобежкин. — Что там у Сидорова за соседи такие?

— «Пёсик» у Интермеццо, — Пётр Иванович сказал эти слова шёпотом, словно бы боялся заглушить лай «демонического» пса. — Там его квартира.

— Интермеццо?? — подпрыгнул Недобежкин и тут же рванул в комнату, смежную с соседней квартирой.

Пётр Иванович поспешил вслед за начальником и спустя несколько секунд они оба стояли в большой комнате и глазели на стенку, на которой висел староватый пёстрый ковёр. «Цербер» Николая Светленко разошёлся не на шутку. Он лаял так, что дрожали потолок и пол, и даже светильник на потолке меленько трясся и звенел.

— Насчёт Сидорова, — пробормотал Недобежкин, схватившись рукой за подбородок. — Надо бы опросить соседей, но мы этого делать не будем, потому что может узнать Интермеццо. Вместо этого мы сделаем вот, что — выставим за этим Светленко наблюдение. Вот здесь же, в квартире Сидорова. Надо всё о нём узнать. Даже то, зачем он завёл такого страшенного пса.

Пётр Иванович стоял, глазел на пестреющую ковром стенку, вполуха слушал тактико-стратегические умозаключения начальника, но слышал лишь то, как заливается в чужеродном отгороженном пространстве чудовищная псина. Странно так заливается, не по-собачьи… Стоп! Пётр Иванович даже пошатнулся на ногах — такая молниеносная догадка поразила его, внезапно прилетев из космоса.

— Василий Николаевич, — протянул Серёгин, не спуская глаз с задрапированной ковром стенки, словно пытаясь разглядеть что-либо сквозь неё.

— А? — Недобежкин даже слегка испугался загадочного шёпота Серёгина и обернулся, прервав обстоятельное изложение сложнейшего плана слежки за Интермеццо.

— Это не собака, — выдал Серёгин.

— А кто? — изумился Недобежкин, почесав голову.

— Василий Николаевич, помните, мы с Сидоровым привезли из Верхних Лягуш киллера Кашалота? Как он тогда отгавкивался от Ваверкина? — напомнил Серёгин.

— Э-ээ, — Недобежкин задрал голову к потолку, припоминая, как же «креветочный киллер» Кашалота «отгавкивался от Вавёркина». — Ты думаешь, у Интермеццо за стенкой?? — выдохнул начальник и даже на корточки присел.

— Похоже… — предположил Серёгин.

— Вот что, — деятельно постановил начальник. — За Интермеццо нужно организовать слежку немедленно. И точка!

2.

Сказано — сделано. На следующее утро опустевшая квартира Сидорова превратилась в наблюдательный пункт, а Интермеццо, сам того не ведая, попал «под колпак». Милицейский начальник Недобежкин снял с «дежурства по Грибку» Журавлева и Пятницына и командировал их на пост «вперёдсмотрящих». В непосредственные начальники наблюдатели получили Муравьева, и теперь держали с ним постоянную связь с помощью телефона и радио.

Довольный проделанной работой, Недобежкин сидел у себя в кабинете и просматривал отчёты экспертов о результатах тщательного исследования «павшего смертью храбрых» дверного замка Сидорова. Предварительная экспертиза естественно, не радовала сногсшибательными открытиями: определили только, что замок свёрнут грубой отмычкой и всё. Недобежкин уже готов был укусить собственный локоть от досады — как всё-таки чисто работает эта проклятая «банда Тени» — комарик носа не подточит! Не то что простой донецкой милиции докопаться! Летняя жара расплавляла мозги и не давала адекватно соображать. Новенький кондиционер, не выдержав темпа работы, сломался, а старенький вентилятор в углу только бесполезно гудел и гонял горячий воздух. В знойном мареве кабинета милицейского начальника не вилось даже ни одной мухи — сидят, бедные, где-то по щелям, где прохладнее.

Недобежкин отложил бесполезные отчёты экспертов, отметив, что кипа макулатуры на его столе становится всё выше, и решил немного прогуляться по кабинету — к вентилятору и обратно. Едва Недобежкин сделал шаг и отошёл от стола, как его мобильник запел тоненьким голоском мультяшного Ёжика:

— Облака — белогривые лошадки!..

Недобежкин застопорился с поднятой ногой. А спустя секунду молниеносно откочевал назад, к столу. Звонил Ежонков — только на его звонок Недобежкин установил эту детскую песенку.

— Да? — милицейский начальник схватил мобильник в кулак и рывком поднёс к уху.

— Васёк, — залопотал в грохоте шипящих помех голосок Ежонкова. — Чего это у тебя пожарный выход задраен? Впусти-ка нас, мы кое-что выкопали для тебя.

— Снова Карпеца мучили? — саркастически выплюнул Недобежкин. — Он и так уже еле дышит, а с вами — вообще, свихнётся!..

— Не копошись, Васек, — перебил Ежонков — Карпеца твоего мы уже бросили. Я давно понял, что с него — как с козла молока, спрос не велик. Мы тут тебе кое-что про «Росси-Ойл» вырыли. Интересное кино, Васек. Зря пропускаешь.

— Подожди! — подпрыгнул Недобежкин и понеся к двери, выскочил в коридор, широкими шагами проследовал к лестнице на нулевой этаж. — Сейчас, открою!

— Давно бы так, — хихикнул Ежонков.

Недобежкин стоял напротив узкой двери пожарного выхода и шарил по карманам в поисках ключа. «Чёрт, куда же я его закандибобил??» — мысленно ругал себя милицейский начальник, нащупав в карманах ручку, четыре скрепки, жевательную резинку, ластик и два полтинника. Ежонков с той стороны двери начинал нервничать: а вдруг его кто-то тут заметит? И поэтому тихонечко три раза постучал.

— Сейчас! — раздражённо фыркнул Недобежкин, выцарапав наконец-то ключ. — Пять минут потерпеть не можешь! Съедят тебя там, что ли?

Недобежкин ковырялся ключом в замке, а Ежонков ныл и мямлил за дверью:

— Ну, сколько это будет продолжаться?

— Всё! — Недобежкин распахнул дверь и увидел, что Ежонков приплёлся не один, а притащил за собой ещё и Смирнянского.

На этот раз Смирнянский оказался умнее: не нацепил плаща, а из средств маскировки выбрал лишь тёмные очки и панамку.

— Здорово, Васек, — растянул улыбочку Смирнянский — Как жизнь?

— Давай, заваливай! — буркнул Недобежкин. — Хватит светиться!

— Сам ключ искал два года! — огрызнулся Ежонков, и пролез мимо Недобежкина в темноватый коридор нулевого этажа, отпихнув Смирнянского.

— Полегче, Годзилла! — заметил Смирнянский, переступив невысокий замшелый порог.

Недобежкин повернулся и зашагал назад, наверх, в свой уютный кабинет, обдуваемый гудящим вентилятором. Он шёл, не оглядываясь, чтобы не смотреть на препирающихся позади него Смирнянского и Ежонкова.

— Давай, шевели батонами! — подогнал обоих милицейский начальник, достигнув новой двери своего кабинета.

— У, Васек, растёшь! — похвалил Ежонков, увидав эту новую дверь — железную, обитую тёмно-вишнёвым дерматином, имеющую позолоченную табличку.

— Заходи уже! — Недобежкин втолкнул его в кабинет и задраил новую дверь на два новых замка.

— Эх, Васек, рано я тебя похвалил, — разочарованно вздохнул Ежонков, едва его взгляд зацепил вентилятор и кипу бумаг на столе Недобежкина. — Разве спецслужбы так работают? Только поставил кондиционер — а он уже накрылся… Да и на столе кипеш… Непорядок, Васек, не по фэн-шую. Вот и дела у тебя не идут.

— Так, Ежонков, давай, выкладывай, что ты там принёс! — отрубил сетования Ежонкова милицейский начальник. — Или пойдёшь туда, откуда пришёл.

— Остынь, Васек, — вмешался в разговор молчаливый Смирнянский, который даже в помещении не пожелал расстаться с очками. — Сядь лучше и подключи к компу вот эту флэшку.

Смирнянский покопался в кармане брюк, потом — положил на стол Недобежкина серебристую флэшку от фирмы «Силикон Пауэр».

— Всё на ней, — Смирнянский подтащил один из стульев для посетителей к креслу Недобежкина с таким расчётом, чтобы заглядывать в монитор через плечо начальника милиции.

— Вирусная, небось? — уточнил Недобежкин, усевшись в своё кресло. — Виндоус запортишь сейчас…

— Не дрейфь, — успокоил его Смирнянский, подвигаясь, чтобы лучше видеть монитор. — У меня — «НОД-32».

— Мне это ничего не говорит, — проворчал Недобежкин, но флэшку всё-таки, подключил.

На флэшке оказалась одна папка под названием, которое выглядело так: «***_***». Как передать всё это словами — известно только богу.

— Давай, Васек, смотрим, — это Ежонков придвинул второй стул и пристроился с левой стороны от Недобежкина, захватив в своё распоряжение компьютерную мышь.

Недобежкин словно бы оказался в кинотеатре. Ежонков «крутил кино» в режиме показа слайдов, а Смирнянский — объяснял суть.

— Это — Росси, — изрёк Смирнянский, когда на экране компьютера появился некий престарелый гражданин, совсем без волос, но с пышными седыми усами. — Гендиректор всей этой шарашкиной конторки.

— Стой, — перебил Недобежкин, внимательно вглядываясь в престарелое лицо этого усатого субъекта Росси. — Какая «шарашкина конторка»? Это же международная корпорация, разве нет?

— Нет, — настоял Смирнянский. — Это она только для вида международная и для вида корпорация. А по настоящему — фиктивная лавочка. У них даже ни одной скважины нету, они нефть в Аравии покупали за гроши. А чем они её разбавляли — вообще, Васек, знает только чёрт. Усёк?

— Ы-ы, — только и смог выдавить Недобежкин, изумлённый тем, насколько выгнанный из органов Смирнянский лучше осведомлён, чем он сам, начальник милиции!

— Где ты всё это нарыл? — выдавил Недобежкин после достаточно долгой паузы.

— Ежонков поднял архивы Синицына, — невозмутимо ответил Смирнянский. — И не выкругливай глазки, Васек, — добавил он, заметив, как «глазки» Недобежкина не то что выкруглились, а просто полезли на лоб. — Того самого Синицына, который у вас в «Гохах» ходит. Он в психушке, да?

— Ну, в психушке, — прокряхтел Недобежкин — И что?

— А то, что он был напрямую связан с «Генеральным Управлением Генетических Исследований», — осведомил Недобежкина Смирнянский и подал знак Ежонкову показать следующий слайд. — С Гогром! Гогр тоже не прочь был поживиться на «Густых облаках». И я так думаю, Росси перешёл им дорогу. Вот они и погрызлись.

— Синицын много нарыл про Росси, — вставил Ежонков и кликнул мышкой, вызвав следующий слайд.

Недобежкин молчал и смотрел, проклиная свою инертность. Смирнянский этот, сантехник неумытый, накопал больше, чем он даже может себе представить! Какой же он после этого милицейский начальник??

Следующий слайд явил Недобежкину другого субъекта — куда моложе Росси, делового такого, в очках.

— Мартин Мильтон, — озвучил Ежонков. — Первый заместитель Росси. К сожалению, о нём только это известно. Хороший тихушник: ни биографии, ни адреса.

И тут наконец-то расплавленные жарой мозги Недобежкина подсказали ему одну интересную мысль по делу — а то всё подсовывали моря и бассейны. Недобежкин вспомнил, что Серёгин и Сидоров в прошлом году ездили в это Донецкое представительство и видели Мильтона своими глазами.

— Сейчас, не переключайте его! — с этими словами Недобежкин выпростался из-за стола, растолкав в стороны Ежонкова и Смирнянского и со скоростью Конкорда вылетел в коридор.

— Эй, Васек, мы ещё не закончили! — за двоих крикнул Смирнянский. — Можно сказать, что только начали!!

Но Недобежкина уже и след простыл: милицейскими коридорами пустился он на поиски Серёгина.

 

Глава 60. Недобежкин и фантомы

Пётр Иванович нашёлся быстро. Он одиноко восседал в опустевшем своём кабинете и безрезультатно названивал тем, кто был записан в телефонном справочнике Кубарева. Все номера оказались заблокированы. И на каждый звонок Серёгина неизменно отвечал один и тот же безэмоциональный оператор. Пётр Иванович даже немного закипел, когда на шестой номер подряд снова откликнулся оператор.

— Серёгин! — этот «атомный взрыв» прогремел из-за распахнувшейся двери и заставил Петра Ивановича подпрыгнуть в кресле.

— А? — глуповато изрёк Серёгин, когда перевёл дух.

— Быстрее! — второй «атомный взрыв» оказался ещё мощнее первого, а потом его «автор» Недобежкин выпростался из-за двери, схватил Серёгина за рукав и куда-то потащил.

Пётр Иванович не ожидал от начальника такого титанического напора: даже выронил Кубаревский дорогущий телефон, и аппарат плюхнулся в горшок к большому столетнику.

— Куда?.. — только смог пискнуть Серёгин.

— Вперёд! — подтолкнул Недобежкин, выволакивая Петра Ивановича в коридор.

Пётр Иванович послушно перебирал ногами, топая вслед за начальником, а Недобежкин в это время популярно, со скоростью «двести слов в минуту» разъяснял причину своего сумбурного появления:

— Серёгин, ты Мильтона видел? — вопросил он в ухо Петру Ивановичу, и тут же, не дав последнему и рта раскрыть, постановил: — Сейчас посмотришь на него и скажешь, он это, или нет!

— Угу, — пробормотал Пётр Иванович в тот момент, когда Недобежкин впихнул его в свой кабинет.

— Васёк, мы тебя заждались, — сонно прохныкал Ежонков, развалившись на стуле, подперев щёку кулаком. — Давай, садись, будем дальше кино смотреть.

— Подожди со своим кино! — Недобежкин подтолкнул Серёгина к своему столу и указал пальцем на портрет, что светился на жидкокристаллическом мониторе его компьютера. — Серёгин, скажи, ты его когда-нибудь видел?

Пётр Иванович всмотрелся в представленное ему интеллигентное лицо математика, и смог сказать только то, что он видит этого человека впервые.

— Как? — изумился Недобежкин, почесав пятернёю затылок. — Вы же с Сидоровым ходили в «Росси — Ойл»! Разве это не Мильтон?

Нет, это был совсем не Мильтон. Тот Мильтон, которого видели Пётр Иванович и Сидоров, тоже имел прямоугольные очки и интеллигентный взгляд… Но то был совсем другой человек: помоложе и без лысины…

— Нет, — отказался Серёгин. — Мильтон у меня есть, на фотороботе.

— Тащи! — распорядился Недобежкин. — Быстрее давай, сличать будем!

Пётр Иванович ещё оставался в лёгком шоке. Он кивнул головой и потопал в коридор. Смирнянский подождал, пока закроется дверь и проронил лишь одно короткое слово:

— Ага.

— Васек, давай, садись, — пригласил Недобежкина Ежонков. — Дальше смотреть будем.

— Подождём Серёгина! — отказался Недобежкин. — Ему тоже полезно будет всё это увидеть!

— Ладно, — пожал плечами Смирнянский. — Подождём, пока копаться будет.

Пётр Иванович открыл сейф и достал тяжёлую от избытка листов папку «Дело № 37». Положив её на стол, Серёгин водворился в кресло и принялся искать тот фоторобот Мильтона, который когда-то составили они с Сидоровым. Чтобы найти среди целой кипы один нужный лист, пришлось изрядно покопаться. Да, действительно, многовато бумаги… Сидоров положил в папку даже «дьявольский» портрет «Поливаевского мужика», который составлял сам Поливаев.

Пётр Иванович тщательно перебирал листок за листком, одновременно откладывая в отдельную кучку те, которые могли бы отправиться в мусорную корзину. И тут надсадно затрещал телефон у самого уха Петра Ивановича.

— Алё? — буднично осведомился Серёгин, взяв трубку свободной от бумаг рукой.

А там, в трубке, кто-то кашлянул, скрипнул чем-то и таинственно так зашептал:

— Петька, ты?

— Я, — пролепетал Пётр Иванович, чувствуя, как за шиворот бегут нехорошие ледяные мурашки. — А?..

Пётр Иванович не успел ничего больше сказать, потому что шепчущий тип снова выбился из неизвестности и своим заявлением:

— Это я, Гришка Синицын! — скороговоркой прошептал он, и Пётр Иванович не заметил, как выронил все бумаги на пол. — Я вырвался из психушки, теперь стою тут, на Путиловском, по таксофону болтаю.

— Э-ээ, — озадаченно пробормотал Серёгин, не зная, верить своим ушам, или лучше пока подождать?

— За мной пришли! — не унимался тот, кто назвался Синицыным. — Они там всю психушку раздраконили, я едва Кораблинского спас!

Не, Пётр Иванович не верил ушам. Как это Синицын смог «вырваться из психушки»?? Ведь он же был Гохой и кричал: «Гогр»! Неужели, исцелился?? Быть такого не может!

— Петька, дело серьёзное! — вещал между тем тот, кто выдавал себя за Синицына. — Приезжай на Путиловку, только никому ни слова! Можешь Сидорова взять, он не помешает!

— Хо-хорошо, — простонал Серёгин, чтобы отвлечь внимание этого странного субъекта. — Я приеду…

— Я в зале ожидания буду! — пообещал таинственный незнакомец. — Только ты быстрее обернись, о’кей?

— А…ага… — буркнул Пётр Иванович, хлопая глазами и машинально сминая пальцами листок календаря.

— Жду! — отрапортовал «Синицын» и пропал в гудках и треске.

Пётр Иванович швырнул трубку на рычаг и на всех порах понёсся к Недобежкину.

Когда Пётр Иванович раскрыл рот и озвучил всё, что услышал несколько минут назад по телефону, ахнул не только Недобежкин, но даже видавший виды Ежонков и флегматичный Смирнянский.

— Едем! — распорядился Недобежкин. — Надо его перехватить!

Милицейский начальник выскочил из-за стола и рванул к двери, но тут на его пути попался Смирнянский.

— Перехватить всегда успеем! — остудил он пыл Недобежкина. — А если они увидят, как мы тут понаехали толпой — сразу же свалят. Надо сначала план придумать, а потом уже ехать!

— План? — переспросил Недобежкин, застопорившись на месте.

— Ну, да! — фыркнул Смирнянский. — А ты что думал?

Пётр Иванович слушал эту их перепалку и не встревал в неё, молча стоя у двери. Недобежкин — начальник, ему лучше знать. Пускай, разбирается и придумывает свой план. А ему, Серёгину, сейчас главное — Сидорова найти.

Недобежкин проковылял к столу и бухнулся в кресло под струю горячего воздуха, которую выбрасывал вентилятор.

— Ну, Игорёша, давай свой план, — буркнул он Смирнянскому, глядя не на него, а в окошко, за которым торчали бездельники-деревья и сонно брели разморенные жарой редкие прохожие.

— У меня план всегда наготове, — хвастливо заявил Смирнянский. — Чего не скажешь про вас с Ежонковым.

— Эй! — обиделся Ежонков. — А кто для тебя архив Синицына поднимал??

— Это мелочи, — махнул рукой Смирнянский.

— Какие мелочи?? — взвился Ежонков и даже сжал кулаки, собравшись, наверное, поколотить наглеца Смирнянского. — Да я тут жизнью тебе рисковал!!

Но Смирнянский не счёл нужным более выслушивать сентенции Ежонкова. Отвернувшись от него, он принялся вываливать на уши и мозги Недобежкина свой план.

 

Глава 61. Петр Иванович на краю великой тайны

Если мчать по городу, не разбирая дороги, под гудки сирен и сполохи мигалок — от Калининского РОВД до далёкого Путиловского автовокзала можно добраться примерно за полчаса, может быть, немного больше.

Пётр Иванович ехал один в новенькой служебной «Деу». Зато сзади, на незаметных неновых бежевых «Жигулях» рассекала знойный воздух «группа поддержки» в составе Недобежкина, Ежонкова и выдумщика планов Смирнянского. На подступах к Путиловскому автовокзалу все сирены умолкли, а мигалки угасли — чтобы не спугнуть лже-Синицына, который решил заманить в ловушку Серёгина. Неприметные бежевые «Жигули», что принадлежали «суперагенту» Ежонкову, свернули в сторонку и исчезли среди великого множества автобусов, микроавтобусов и такси. А Пётр Иванович на своей «Деу», лавируя между скоплениями транспорта, объезжая увешанных баулами туристов, подъехал к зданию автовокзала. Припарковав машину на свободном месте, Пётр Иванович вышел, огляделся, а потом — не заметив опасности — нырнул в прохладную тень старинного, покрытого лепниной вестибюля.

Серёгин действовал по плану Смирнянского: он должен был разыскать в зале ожидания лже-Синицына и вывести его на улицу. А потом — «примут эстафету» Недобежкин и Ежонков во главе со Смирнянским.

В зале ожидания оказалось людно: собравшиеся на отдых прятались в его сыроватой старинной прохладе от палящих лучей августовского солнца. Одни из них читали, другие играли с мобильными телефонами, третьи — просто сидели, размякшие, окружённые сумками. Кто-то вставал, двигался к кассам, другие — тащили сумки к выходу, а под высоким потолком висел синеватый туман, да перепархивали голуби. Остановившись у крайней кассы, Пётр Иванович окинул всех, кто занимал жёсткие деревянные стулья придирчивым и цепким взглядом, стараясь выбрать того, кто мог бы сойти за Синицына. На первый взгляд — все не похожи. Да и на второй — тоже… Кажется, его тут нету, потому что Синицына Серёгин бы сразу узнал… И тут кто-то сзади несильно хлопнул его по плечу. Пётр Иванович рывком обернулся, приготовившись драться, ловить и арестовывать. Но, увидев того, кто стоял за его спиной — просто застыл и даже слегка разинул рот. Перед глазами Серёгина оказался ни кто иной, как «народный бард» Гоха, одетый в какие-то брюки не первой чистоты, такую же рубашку и нелепую соломенную шляпу.

— Петька! — шепнул этот самый Гоха. — Наконец-то… Я думал, всё, пропал. Там Кораблинский сидит, пошли!

Да, теперь Пётр Иванович действительно узнал в Гохе Синицына! Да, он похудел, да, волос у него поубавилось… но всё-таки теперь это был Синицын! Не Гоха, не подстава бандитов, а он, следователь прокуратуры Григорий Синицын! Нашёлся! Гипнотизёр Ваверкин говорил, что «зверина порча» со временем проходит…

Пётр Иванович позволил Синицыну схватить себя за рукав и повести туда, где ютился неработающий туалет. Синицын аккуратно приоткрыл его ободранную, покрытую цементной пылью дверь с табличкой: «Не работает, РЕМОНТ!» и кивком головы показал, что Пётр Иванович должен туда зайти. Серёгин мало чего боялся, потому что всегда был начеку и умел оценивать ситуацию. Решив, что неработающий туалет не таит в себе никакой опасности, Пётр Иванович протиснулся в эту узкую щель. Синицын тут же протиснулся вслед за ним и хорошенько прикрыл дверь.

Здесь царили сумрак и запустение. Ремонтировать этот туалет, кажется, никто не собирался, а табличку повесили просто так, для отвода глаз. Сделав первый шаг вперёд, Пётр Иванович сразу же обо что-то споткнулся, и это что-то шумно посыпалось на голый бетонный пол.

— Осторожней, Петька! — проворчал за спиною Синицын. — Здесь упасть — нечего делать!

— Ы-ы… — икнул в ответ Серёгин и закашлялся в облаке пыли. — Предупредил бы, что тут такие кони!

Пётр Иванович сшиб какие-то длинные доски, которые кто-то неизвестный пристроил на самом проходе. Доски обрушились и теперь валялись так неудобно, что через них пришлось перебираться, как через бурелом в лесу. Глаза Серёгина немного привыкли к полумраку, и он различил в глубине замусоренного помещения чью-то фигуру. Это был человек, он сидел прямо на полу, смотрел вниз и скулил себе под нос:

— Ку-у, ку-у, ыыы…

Синицын обошёл Петра Ивановича, приблизился к этому скулящему субъекту, схватил его под мышки и принялся поднимать, кряхтя при этом:

— Эдик, давай, вставай!

— Ы, чувак! — изрёк Эдик, не желая подниматься. — Куда ты меня запёр? Мне и в психушнике круто было… Кормёж — у!

Кажется, Кораблинский оставался Грибком. Он упорно не хотел двигаться с места и поднялся на ноги только тогда, когда к Синицыну присоединился Пётр Иванович. Вдвоём они оторвали Кораблинского от грязного пола и повели к выходу. А Кораблинский идти не хотел совсем — упирался, отмахивался и беспрестанно ныл.

— Тише, Эдик! — просил Грибка Синицын. — Услышат же!

— Кто услышит? — удивлённо поинтересовался Серёгин, перебираясь через наваленные доски. — Что случилось, Гриша?

— Охотятся за нами, — выдохнул Синицын, таща сумасшедшего Кораблинского. — В палату залезли. Всю охрану усыпили, и вывести меня хотели. А я, слава богу, успел очухаться и сбежал от них. И Кораблинского прихватил.

— А-а, кто охотится? — Серёгин как-то неудачно поставил ногу и споткнулся о доску. — Чёрт! — чертыхнулся он, потому что чуть не упал сам и не повалил Кораблинского.

— Ы! — гугниво выкрикнул Грибок, дёрнувшись в четырёх руках.

— Осторожнее, Петька! — прокряхтел Синицын, протаскивая Грибка к выходу. — Я точно не знаю, кто охотится, но скорее всего — Гопников.

Услыхав о Гопникове, Серёгин застрял на пути. Ему показалось, что на его голову посыпались все доски, которые только здесь были.

— Гопников же умер?.. — выдавил изумлённый Пётр Иванович и даже выпустил обмякшую, безвольную руку Грибка.

— Умер только на бумаге, а по-настоящему он очень даже жив! — возразил Синицын, открыв наконец, ободранную дверь. — Идём!

Едва Серёгин и Синицын выволокли Кораблинского из неработающего туалета на свет божий — к ним тот час же подошли два габаритных милиционера.

— Документы! — властным басом потребовал один из них, подставив ручищу под нос Серёгина.

Пётр Иванович хотел показать ему своё милицейское удостоверение и соврать, что они с товарищем поймали карманника, однако не успел и пикнуть, как Синицын развернулся и со всей силы влепил здоровяку оплеуху.

— Это они! — быстро пояснил он. — Бежим, Петька!

Пётр Иванович рванул прочь из здания автовокзала вслед за Синицыным. Кораблинский только тормозил движение, но они его не бросили, а тянули за собой.

— У меня машина, — пропыхтел на бегу Серёгин. — Туда! — и показал на дверь, через которую длинной вереницей ползли на улицу любители моря и солнца.

— Стоять! — вопили на весь обширный зал липовые милиционеры и, кажется, преследовали.

Слыша их топот, Пётр Иванович прибавил ходу, растолкал медлительных туристов и прорвался под палящее солнце. Новенькая «Деу» ждала их, и Серёгин, проворно распахнув дверцу, при помощи Синицына затолкал Грибка на заднее сиденье. Синицын запрыгнул туда же и устроился рядом с Грибком, а Пётр Иванович втиснулся за руль. Заметив в зеркало заднего вида, как два липовых милиционера выпростались из здания автовокзала и направились к стоящей неподалёку патрульной машине, Серёгин вдавил в пол педаль газа и сорвался с места, как резвый спринтер. Сейчас было самое время звонить Недобежкину, но Серёгин не мог достать телефон. Из-под колёс, роняя рюкзаки и баулы, выскакивали перепуганные люди, выстроившиеся в ряды автобусы недовольно гудели клаксонами, а Пётр Иванович орудовал рулём, с ювелирной точностью избегая лобового столкновения и с теми и с другими. Патрульная машина липовых милиционеров прочно уселась на хвост, протаранила одно такси и, свистя тормозами, скакала следом. Пётр Иванович заставил свою новую машину выскочить на газон, врубиться в кусты живой изгороди и таким образом выскочить с переполненной людьми и машинами территории автовокзала на шоссе. Погоня и не думала отставать — патрульная машина скачками приближалась, гремела бешеной сиреной, пускала из-под колёс столбы пыли. Убегая от неё, Пётр Иванович даже почувствовал себя угонщиком — так настырно преследовали его эти ненастоящие менты.

Недобежкин, Ежонков и Смирнянский сидели в своих «Жигулях» и ждали, когда же Серёгин подаст им знак действовать. Знака всё не было, и Недобежкин начинал переживать о том, уж не похитили ли Серёгина «верхнелягушинские черти»?? Когда гудящий гвалт автовокзала распорол пронзительный вой сирены — ёрзавший на нервах милицейский начальник и вовсе вспрыгнул в воздух.

— Не копошись, Ва… — начал было Смирнянский, и в тот же миг из-за поворота показалась машина Серёгина.

— Вон он! — пискнул сидевший за рулём Ежонков, видя, как серебристая «Деу» на всех парах помчалась куда-то прочь с автовокзала, а за ней — рассекая пыль и другие автомобили, поскакала по встречной полосе милицейская машина.

— У него неприятности? — сонно осведомился Ежонков.

— По газам! — напустился на него Смирнянский. — Чего расселся, как ёжик в тумане??!

— Я на личности не переходил, — обиженно прохныкал Ежонков и не спеша нажал на педаль газа.

— Шевелись! — напёр Недобежкин.

— Да, сейчас! — Ежонков пытался завести мотор, но старенькие «Жигули» наотрез отказывались куда-либо ехать.

Хрипатый моторчик кашлял, плевался сизыми облаками выхлопов, скрежетал, но заводиться и не думал.

— Чёрт! — буркнул Ежонков. — Не поедем…

— Олух! — рыкнул Смирнянский, выбравшись из душного салона. — И кондиционера у тебя нету!.. Васёк! Реквизируем тачку! У тебя ментовская ксива с собой??

— Имеется, — согласился милицейский начальник. Выскочив из заглохших «Жигулей», он направился к первому попавшемуся такси.

На автовокзале уже образовалась свалка. Люди, напуганные внезапным появлением «полицейского и вора», галдели, убегали, падали… Недобежкин едва преодолел всех, кто попался ему под ноги и добрался до красной «Шкоды», где дремал упитанный таксист.

— Милиция! — разбудил его Недобежкин, ткнув в нос раскрытое удостоверение.

— Шо? — подпрыгнул от неожиданности розовощёкий водитель, уронив на пол журнал кроссвордов.

— Милиция! — повторил, багровея от жары и злости Недобежкин. — Нам нужна ваша машина!

Дожидаясь, пока таксист сообразит, в чём дело и выползет из кабины, милицейский начальник рычал, сучил ногами и стискивал кулаки.

— Напугай тюрьмой, что ли? — посоветовал Смирнянский, видя, как медленно думает этот таксист.

— Чур, я за руль! — это приполз из своих «Жигулей» Ежонков.

— Без тебя обойдёмся! — отпихнув таксиста от «Шкоды», Недобежкин забился в кабину и завёл мотор. Смирнянский едва успел вскочить на заднее сиденье, как красная «Шкода» с надписью «Такси +» махнула с места в карьер, обдав оставшегося на автовокзале Ежонкова облаком пыли и выхлопов.

По совету Синицына Пётр Иванович соскочил с дороги и петлял теперь по неким узким дворикам, как заяц, который запутывает лисицу. Лжемилиция пыталась прострелить им колёса, но Серёгин так умело вилял, что пули врезались лишь в асфальт. Свернув в очередной тихий и захолустный дворик, Пётр Иванович обнаружил, что погоня отстала. Ни воя сирены, ни скрипа тормозов, ни выстрелов… Только птички с дерева на дерево перепархивают.

Серёгин уже решил перевести дух и узнать у Синицына, почему они на него так насыпались, как вдруг откуда ни возьмись, прямо перед носом их «Деу» выскочила запылённая, местами битая патрульная машина.

— Чёрт! — перепугался Серёгин и инстинктивно нажал на газ.

Новая «Деу» пошла на отчаянный таран в стиле Кожедуба, стукнула бампером патрульную машину и помчалась прочь со двора в какой-то парк, что зеленел впереди. Патрульная машина закрутилась, как юла, и с размаху врезалась в переполненный мусорный бак. От удара бак скособочился и перевернулся, кучи мусора хлынули на капот…

В парке было прохладно, высокие раскидистые деревья отбрасывали на аллеи густую тень. Когда из неизвестности взялась слегка побитая спереди машина «Деу», праздношатающиеся по парку люди заволновались и решили рассеяться.

— Кажется, оторвались, — пропыхтел Пётр Иванович, видя, как датчик горючего движется к нулю.

— Здорово ты, Петька, их подрезал! — довольно хохотнул Синицын. — По-нашему!

— По-нашему, — согласился Пётр Иванович и обернулся назад, туда, где сидел донельзя флегматичный Грибок-Кораблинский. — Слушай, как же вы из психушки-то сбежали? Да ещё и с ним? — поинтересовался Серёгин, видя, как Кораблинский на своей волне грызёт ногти и слыша, как он немузыкально мычит мелодию из фильма «Улицы разбитых фонарей».

— Кулаками, — сказал Синицын. — Я вообще, помню только то, как за хлебом пошёл, а потом открыл глаза — и в палате сижу… «Гогр» проклятый, нашёл…

 

Глава 62. Интермеццо под колпаком

Журавлев и Пятницын, приставленные Недобежкиным зорким оком следить за «королём воров», коротали время тем, что резались в карты на кухне у Сидорова. Николай Светленко пока не покидал квартиры. В доме была на редкость хорошая слышимость — если бы он хлопнул дверью, об этом знали бы все соседи — не только на площадке, но и внизу.

Да, Коля сегодня вёл себя тише мыши. Ему и так жить здесь, рядом с сумасшедшим гавкающим Федей, было страшно, а после того, как кто-то вломился к Пончику — Коля заподозрил, что так же могут вломиться и к нему, и поэтому всерьёз задумался о побеге. Однако перед тем, как сбежать — он припрёт к стенке ненавистного Генриха Артеррана и выбьет, куда этот «оборотень» подевал Аню!

Недавно Николай купил мобильный телефон и бесплатно подключил его на «Лайф» — в тайне ото всех, такой телефон, который никто не прослушивает и не прослеживает. И вот теперь Коля достал этот телефон из тайника за книжным шкафом и решил совершить первый звонок.

Убедившись в том, что «цербер» Федя заснул богатырским сном, Коля тихо прокрался в ванную и включил воду — чтобы ушастый «пёс» не зафиксировал, чего доброго, его разговор. Закрыв на щеколду дверь, Николай набрал номер и стал дожидаться ответа. Тот, кому он звонил, ответил лишь с третьей попытки. Этот человек всегда так делал — пропускал два звонка и отвечал на третий, говоря так: «Бог любит троицу». За это и кличку в мире криминала ему пристроили: «Троица». Троица не воровал, не убивал и не грабил — он изготавливал фальшивые документы.

— Ты не забывай, браток, что «деревянными» не беру, — предупредил вкрадчивый голос Троицы, когда Коля попросил у него паспорт и загранпаспорт с шенгенской визой.

— Я помню, — буркнул Коля, который отлично знал, что Троица не берёт гривен, а работает только за твёрдую валюту — доллары, или евро.

— Такса та же, — снова хохотнул Троица и дал Коле понять, что связи конец, путём вешания трубки.

Всё, одно дело сделано. Документы подоспеют через три дня (Бог же любит троицу!) а теперь пора делать другое дело: добывать деньги. Ошибочно полагать, что у Николая Светленко нет денег. Есть, и даже много. Только хранит он их далеко, в специальном тайнике, в гараже, который стоит вдали от остальных. В гараже у Коли хранились не только деньги, но и те ворованные произведения искусства, которые он не успел сбыть в частные коллекции. Коля не ездил в свой гараж уже почти что целый год. Нет, он боялся не милиции — что ему эти донецкие оболтусы? Он боялся лишь одного — того, что его «пещеру Аладдина» обнаружит Генрих Артерран, потому что тогда Коле конец. Генрих Артерран раскроет все кражи, и придётся «королю воров» «мотать на зоне» солиднейший из сроков.

Но на этот раз положение было безвыходным: документы нужны, как воздух, а кроме неприкосновенного запаса, денег нет. Коля решил взять деньги сегодня же — пока не улеглась сумятица с исчезновением Пончика, и никто не догадался об его дислокации.

Прежде чем покинуть квартиру, Коля долго маскировался. Он нацепил фальшивую лысину и бороду, очки, нарисовал морщины. Да, в таком костюме жарко, но что поделаешь — жизнь и свобода дороже, чем какой-то комфорт. Коля не хотел больше сдаваться милиции — всё равно они там не пробьются сквозь его «звериную порчу» — Коля хотел расправиться с Генрихом Артерраном сам! Да, этот «фашистский недомент» ещё будет умолять его о пощаде!

Коля, хромая по стариковски и опираясь на посошок, выбрался из прохладного подъезда в горячий и неподвижный уличный воздух. Оглядевшись по сторонам в поисках слежки и не найдя её, он небыстро заковылял к остановке общественного транспорта «Улица Разенкова». Машину он решил не брать — сто процентов, что Генрих Артерран подсунул в неё «жучок». Обливаясь потом и дыша ртом, как сенбернар, Николай Светленко в своей жаркой маскировке вышел со двора в парк.

Он даже не знал, что как только хлопнула дверь его квартиры — Журавлев и Пятницын оторвались от карт и начали за ним пристальнейшую слежку. Сначала они смотрели в окно, а как только Коля покинул двор — Пятницын выскочил из дома и пристроился ему в хвост, а Журавлев — позвонил своему непосредственному шефу Муравьёву и доложил о движении преступника.

— Хорошо, продолжайте слежку! — сказал Журавлеву старший лейтенант Муравьёв, который в это время отбивался от навязчивых приставаний хозяина ограбленного склада Харитонова.

— Я не понимаю, когда мне всё моё вернут?? — верещал, пищал и рычал в кабинете Муравьева этот самый Харитонов, топая пухлыми ножками, размахивая пухлыми ручками. — У вас тут милиция, или богадельня?? Что это такое? Я какого числа заявление написал?? Двадцатого! А сегодня? Восьмое! Сколько месяцев прошло?? Уже все сроки истекли!

Муравьёв уже устал оправдываться, и у него заболела голова. Харитонов невменяемо не понимал, что за бандитом, который вломился на его «бесценный» склад, в это время ведётся скрупулёзнейшая слежка. Он хотел лишь одного: чтобы Муравьёв сейчас, сию минуту вынул из кармана и положил на стол всё, что украл у него Коля.

Пятницын неотрываемым хвостом следовал за переодетым в старичка Колей и наконец приехал на улицу Щетинина в Пролетарский район, где на отшибе гаражного кооператива торчал Колин секретный гараж. Николай весь изошёл потом и уже задыхался от жары. Но всё равно не забывал поминутно оглядываться в поисках слежки. Пятницын всякий раз успевал прятаться, однако «пуганая ворона» Коля чуть ли не спиной чувствовал слежку. Поэтому он нарезал один бесполезный круг за другим, лишь бы только обмануть те враждебные глаза, что вздумали за ним следить. Временами Николай думал, что всё, сейчас к нему подкрадётся тепловой удар, и он очнётся в больнице, где с него снимут парик и узнают, кто он такой на самом деле. Чтобы хоть как-то остыть — он купил и слопал мороженое и выпил литр кока-колы из холодильника.

Пятницын был одет куда легче: в брюки-бермуды, футболку и босоножки, и уже начинал про себя жалеть этого Колю, которому приходится так несказанно мучиться в гриме. Николай вылез из троллейбуса на остановке около церкви и теперь спускался вниз мимо гипермаркета «Обжора» к гаражному кооперативу. Он заходил то в один двор, то во второй, чтобы сбить с толку гипотетическую слежку, но потом всё же, вышел к своему гаражу. Да, гараж был солидный: высокий такой, капитальный, каменный. Дверь — не дверь, а целые ворота, железные, толстые, высокие. Да и замков целых три. Коля ещё походил взад-вперёд по территории кооператива, пока наконец, решил, что слежки нет, и приблизился к своему драгоценному тайнику.

Победив все сложные замки, Николай отвалил в сторону одну тяжёлую створку и проник внутрь. Нащупав на сухой и прохладной стене выключатель, он включил в гараже свет и закрыл дверь изнутри. Всё, спасение! Коля стащил горячий, не пропускающий воздух парик и эту эскимосскую бороду, и сразу же почувствовал, как прекращается тошнота и уходит слабость. Вдохнув полной грудью прохладный воздух своего безопасного гаража, Николай Светленко спустился в подвал, где и хранились все его драгоценности.

 

Глава 63. На горизонте забрезжил Гопников

Пока Пятницын следил за движениями закутанного в фальшивую бороду Коли, Недобежкин наконец-то обнаружил затерявшегося в безымянном парке Серёгина и всю его странную компанию, состоящую из пришедшего в себя Синицына и камлающего Грибка-Кораблинского. Милицейский начальник сделал это легко и просто: позвонил Серёгину по телефону и узнал, куда тот так скоропостижно запропастился.

Пётр Иванович с помощью GPS-навигатора разъяснил Недобежкину свою дислокацию и начал терпеливо ждать, когда начальник и его «команда» подтянутся на своих неуклюжих престарелых «Жигулях». Всё равно куда-либо ехать Серёгин не мог: в бензобаке «Деу» было пустовато. Вот и приходилось ему сидеть в кабине, медленно печься, словно цыплёнок в духовке, и выслушивать ноющие «камлания» Грибка-Кораблинского.

— Смотри в оба, Петька, — сказал Серёгину Синицын, повернувшись туда-сюда на сидении. — Они могут вернуться.

Пётр Иванович насторожился: да, действительно, могут. Интересно, кто из них троих им больше нужен: Синицын, Кораблинский, или же сам Серёгин? Вопро-ос…

Пётр Иванович, безусловно, смотрел по сторонам с зоркостью горного орла, однако не увидел, как с шоссе на обочину свернул грузовой микроавтобус с рекламой химчистки «Белый кот». За рулём микроавтобуса сидел тот субъект, который бегал по катакомбам в Верхних Лягушах, который задумал пустить Эммочку и Ярослава Семенова на опыты, который пытался похитить Сидорова, и чья фамилия звучала загадочно и зловеще: «ГопникоФФ». Да, Гопников совсем не умер, он был живее всех живых и, кроме того, придумывал коварные планы. Гопникова волновало лишь одно: заполучить таинственное вещество под названием «Образец 307» и закончить последний эксперимент в рамках проекта «Густые облака». Гопников надвинул на глаза тёмные очки, а на голову нацепил синюю кепку с надписью «USA». Только в таком виде, лишившись всякой индивидуальности, решился он высунуть нос за тонированное стекло микроавтобуса и оглядеться. Неподвижную и поцарапанную «в боях» «Деу» Серёгина зоркий глаз Гопникова заметил сразу.

— Вот он, — вполголоса проскрежетал он. — Слышите вы, бараньи олухи??

«Бараньи олухи» помещались сразу же за высокой мягкой спинкой Гопниковского кресла. В непредназначенном для перевозке людей грузовом салоне микроавтобуса прямо на неудобном твёрдом полу сидели оба «липовых милиционера» — бывшие охранники Вениамина Рыжова Олег и Марат.

— Хватать? — без единой эмоции прогудел Олег, пихая Марата в поисках свободного места для своих локтей.

— Ты уже один раз схватил, и ты уже второй раз схватил! — взвился Гопников и даже подпрыгнул. — Нет, спасибо, обойдусь!! И если ещё слово услышу из вашего угла — выкину обоих на дорогу!! Вы никуда не годитесь, и поэтому я меняю план!

Обруганные, Марат и Олег ёрзали на полу и молчали, поджав виртуальные хвосты. А Гопников тем временем достал мобильный телефон. Набрав номер, он пристроил чёрную матовую трубку к уху и стал ждать ответа. Он его довольно долго ждал, и даже уже начал думать о том, что ему не ответят. Однако в самый последний момент, за один гудок до того счастливого момента, когда оператор обычно говорит: «Нет ответа», на том конце радиоволны булькнули:

— Алё?

— Сколько можно спать?? — зашипел Гопников на явившегося из небытия собеседника, который и впрямь, казался сонным. — Когда я звоню, ты должен брать трубку немедленно, соображают это твои тупые мозги, или нет??

— Простите… — пробормотал на это сытый и ленивый голос собеседника. — Я на минутку вышел.

— Пожрать… — процедил Гопников сквозь зубы. — Ладно, Семиручко, слушай сюда!

Да, Гопников звонил не куда-нибудь, а в Верхние Лягуши, председателю местного сельсовета Семиручко. Официально ни Семиручко, ни Верхнелягушинский сельсовет телефона не имели, но на этот раз у председателя нашёлся мобильник.

— Слушаю, — охнул толстый Семиручко, подперев сдобную щёку неспортивным кулачком.

— Передай третьему, чтобы щупал ходы. Времени в обрез! — сухо и лаконично распорядился Гопников и сбросил звонок.

— Есть… — вздохнул Семиручко и тут же подумал о том, что если он не начнёт работать — его запросто попрут с должности председателя сельсовета.

— Что, опять они? — осведомилась Клавдия Макаровна, неслышно подкравшись к начальнику.

— Не опять, а снова! — проворчал Семиручко, тщательно запрятывая мобильный телефон в двойное дно одного из ящиков своего стола.

— Эх, Константин Никанорович, — грустно вздохнула Клавдия Макаровна. — Попался ты какой-то шайке! Не доведут они тебя до добра!

Отдав Семиручко командирский приказ, Гопников бросил последний недобрый взгляд в сторону растерявшей бензин «Деу» Серёгина, а потом — его микроавтобус совершил разворот и исчез из вида.

Вскоре из-за поворота показалась машина. Нет, это были не «Жигули» Ежонкова, да и самого Ежонкова в этой машине не было. Это из хитросплетения городских дорог явилась «Шкода»-такси, которую Недобежкин реквизировал у сонного таксиста. Приблизившись к сидящим в салоне «Деу» «Серёгину и Ко», милицейский начальник потребовал, чтобы все немедленно ехали в Калининский райотдел.

Пётр Иванович подчинился начальству, Синицын был не против, а Грибку-Кораблинскому оказалось всё равно. Он занял собой всё заднее сиденье, вытянул ноги, обтянутые серыми носками и мирно спал, посапывая.

Пётр Иванович отыскал в багажнике «Деу» крепкий трос и связал им в одну «упряжку» такси и свою машину. «Шкода» взяла «Деу» на буксир, и таким образом, «паровозиком», достигли они, наконец, Калининского РОВД.

 

Глава 64. О Синицыне

Биография Григория Синицына содержала немало интересных фактов, многие из которых не были известны практически никому за исключением самого Синицына и ещё парочки субъектов, которые тоже оставались неизвестными. К таким фактам можно отнести и то, что в «лихих девяностых», когда заработная плата представляла собой скорее символ, нежели средство к существованию, следователь прокуратуры Григорий Синицын подрабатывал шофёром-дальнобойщиком. Он водил фуры в Россию и в Польшу, рискуя брать в напарники случайных людей. Люди попадались разные, но Синицыну каждый раз везло не только остаться в живых, но и получить солидную, хотя и не совсем законную плату в конверте.

Но однажды всё-таки, произошло непредвиденное. Нет, дело было не в напарнике — напарник попался безобидный: некий вечный студент по фамилии Зубов. Этот Зубов учился в Донецком Государственном университете уже десятый год вместо положенных пяти, безуспешно пытался сделаться юристом и постоянно испытывал мучительную нехватку денег на сигареты, спиртное, девушек… на всё кроме учёбы.

Ехали в Россию, в Москву, и во время поездки Зубов вёл себя тихо и кротко, как маленький пухлый ангелочек. Вечный студент не хотел упустить ту кругленькую сумму, которую пообещал им в обход налогов владелец груза, что покоился в их фуре под синим брезентом. Что именно там покоилось — Зубов не знал. Не знал об этом и Синицын. Знали только, что владельцем груза был некий иностранец по фамилии… не то Смит, не то Вессон — фамилия заказчика давно уже стёрлась из памяти и из истории. Принять груз должен был другой иностранец, с русской фамилией Гопникофф…

Погодка выдалась не из прекрасных. Стояла поздняя промозглая осень — середина ноября. Небо заполнили низкие, тяжёлые густые тучи, которые бросались комками мокрого снега, на дороге собиралась опасная наледь, в лобовое стекло хлестал пронизывающий северный ветер, солнце скрылось из виду, сгустив сумрак. Синицын знал, что у машины неважные шины и поэтому выгнал из-за руля Зубова и принял на себя «бразды правления». Но продвинувшись вперёд на пару опасных километров по гололёду, Синицын понял, что если не съедет на обочину — рейс закончится в кювете. Поэтому Синицын притормозил и начал медленно клониться с дороги на спасительную обочину. Внезапно в свете фар возникла неказистая, угловатая фигура человека, что внезапно выскочил на дорогу, размахивая руками. Не желая лишить его жизни своим тяжёлым бампером, Синицын завизжал тормозами и выкрутил руль, стараясь отвернуть влево и при этом избежать фатального столкновения с толстым тополем, что высился у обочины. Из-за наледи многотонный «КаМАЗ» пошёл юзом и заклинился аккурат у того самого тополя. Вечный студент на пассажирском сиденье, насмерть перепуганный, визжал и закрывал руками своё перекошенное ужасом лицо. Синицын чертыхнулся и хотел высказать самоубийце всё, что он о нём думает, уже приоткрыл дверь, чтобы удобнее было высказывать. Но тут за одним незнакомцем «нарисовались» ещё двое, и, мало того, каждый из них вытащил из-под куртки по обрезу. Банда! Бандиты вскинули оружие и надвигались, широко шагая, угрожая ограбить и убить…

Вечный студент Зубов — тот вообще, впал в полуобморок от ужаса, переложив бремя ответственности на плечи Синицына. Синицын имел за спиною опыт оперативной работы, и поэтому мало испугался напавших. Кроме того, он и оружие имел: когда-то прикупил у одного кавказского типа немецкий парабеллум времён второй мировой, и этот тяжёлый «пистолетик» до этого момента спокойно пылился в бардачке. Видя, как в холодной мгле позднего осеннего вечера вразвалку приближаются к машине трое вооружённых бандитов, Синицын осторожно открыл бардачок и незаметно отправил парабеллум в карман своей дешёвой зелёной куртки. Первый бандит подошёл вплотную к двери водителя, качнул обрезанным стволом и нагло потребовал:

— Давай, водила, вываливай!

Всё, пора действовать! Синицын не хотел никого убивать, поэтому он пальнул из парабеллума в воздух над головой бандита. А потом — воспользовавшись его секундным замешательством, рывком распахнул дверцу и навернул его по лбу. Отброшенный богатырским ударом, бандит выронил автомат и с размаху шлёпнулся на своего товарища, обрушив его в грязную скользкую слякоть. Оставшийся на ногах третий бандит решив, что дело пахнет керосином, вскинул куцый свой автомат и выдал по кабине «КаМАЗа» достаточно плотную очередь. Синицын вовремя заметил, что бандит собирается стрелять, и успел пригнуться под сиденье. В мокрой тиши выстрелы показались взрывами, пули засвистели над головой, расквасили стекло на двери, залязгали о металл. Зубов свалился в глубокий обморок и скатился на пол кабины, когда пулька проскочила у самого его уха. Синицын понял, что влип по крупному, когда, высунув глаза в пустое окно, увидел, как этот уцелевший бандит движется к ним с Зубовым, выставив вперёд смертоносный обрез, а двое битых бандитов поднимаются на обтянутые джинсами тонкие ножки.

И тогда Синицын решился на подвиг. Стараясь не думать о том, что данный подвиг может оказаться для «героя-дальнобойщика» последним, Григорий Синицын определился за руль, завёл мотор и со всей силы надавил на газ. Застопорившийся тягач мигом ожил, выбросил из-под колёс столб грязи и ледяных ошмётков, дыхнул сизым выхлопом и помчал по ночному скользкому шоссе. Синицын не держал руль, а держался за него, потому что всем телом чувствовал, как лысые колёса отказались слушаться мудрых советов водителя, что они более не едут в нужную сторону, а скользят юзом куда попало… Всё, столкновение и падение в яму, что ждут их с Зубовым впереди так же неотвратимы и неумолимы, как сама судьба!.. Зубов уже очухался, стонал под сиденьем, что ему приснился кошмар, тёр свою глупую трусливую башку.

— Погоди, браток, кошмар только начался, — прокряхтел ему в ответ Синицын, видя впереди гаишный пост.

Гаишник был упитан, он поднял испещрённый полосами, страшный жезл, призывая шального «Моби Дика» к остановке и получению штрафной квитанции. Синицын подумал, что нет, не сможет он остановить такой «космолёт» по мановению жезла и схлопочет не только штраф, но может быть, ещё и срок.

— Останавливай, ГАИ, запалят! — заверещал вмиг проснувшийся Зубов и, кроме того — попытался схватить руль.

Пост ГАИ уже успел остаться позади, но гаишник оказался настырным. Не пожелав выпускать из своих цепких клешней лакомый кусочек в виде украинской фуры, он решил устроить погоню. Врубив сирену, замигав мигалками, его жёлтый, синеполосый «Москвич» мелкими скачками понёсся догонять их с Зубовым «КаМАЗ», что ехал на своих лысых колёсах по заледеневшему шоссе, как на санках. Так бы он ехал и дальше, «без руля и без ветрил», если бы не крутой поворот, что предательски стал впереди. Синицын всей душой не хотел аварии, пытался направить большую машину в нужное русло, но… Хотел этого Синицын, или не хотел, авария, всё же настигла его. Разогнавшись до «космической» скорости, «КаМАЗ» не вписался в поворот и понёсся в глубокий, наполненный замерзающей слякотью кювет. Фуру занесло вправо и она, падая, зачерпнула с дороги гаишника, который почти что догнал её, и весь этот технический хаос, гремя, обрушился с насыпи в яму.

Кабина кружилась, Синицын держался за руль и за кресло, а Зубов, казалось, вцепился в своё кресло зубами. Тягач пару раз перевернулся и каким-то волшебным образом прыгнул на колёса. А фура оторвалась и шлёпнулась на бок, вздымая облака грязно-водяной пыли и ледяных осколков.

Когда Синицын пришёл в себя и обнаружил, что жив — он услышал около себя невменяемый собачий скулёж. Переведя взгляд на его источник, Синицын увидел, что это скулит совсем не собака, а его «отважный» напарник Зубов всхлипывает, уткнув голову в коленки. Синицын решил его не трогать — пускай «прокамлается» — а выйти, посмотреть на размеры бедствия. Выпрыгнув из кабины на нетвёрдую склизкую землю, Синицын крутанул головой из стороны в сторону и с содроганием понял, что размеры просто циклопические. Горы взрытой земли наворочены вокруг заляпанного тягача и лежащей на боку, перекошенной «жёсткой посадкой» фуры. Задняя дверь фуры выломана и валяется неподалёку, а рядом с ней на грязном снегу расположилось несколько металлических ящиков, что являлись частью дорогостоящего груза. Один ящик от удара раскрылся и из него выпала в грязь толстая стопка бумаг.

— Чёрт! — сдавленно выдохнул Синицын и подбежал к этим наполовину измазанным бумагам. Выхватив их из грязной лужи, Синицын, как смог стряхнул с них грязь и воду.

«GOGR. Top secret» — громаднейшими буквами значилось там, куда не достали грязные брызги. И тут, разглядывая обнаруженную таинственную бумагу, Синицын заметил, что под грузным боком фуры валяются некие подозрительные железные ошмётки и выглядывает часть расплющенного жёлто-синего корпуса. С диким не тихим ужасом Синицын сообразил, что смял своим «Гулливером» лилипутский «Москвичик» гаишника, а падая, фура накрыла его своим весом и превратила в технический блин. Синицын даже выронил чужие секретные бумаги, и они плавно опустились на снег. Всё, теперь он — убийца, и грозит ему… срок? Или высшая мера?? Зубов ещё не знает, какую огромную бяку сотворили они сейчас, кувыркнувшись с шоссе! Но с Зубова — куда меньший спрос — за рулём-то был Синицын!

И тут из ниоткуда возник автомобиль. Американский чёрный джип — один из таких, которые в те весёлые времена можно было пересчитать по пальцам. Джип притормозил на дороге, как раз над той ямой, куда угодили Синицын и Зубов. Ровный свет его фар освещал фуру, под которой почил невезучий гаишник. Синицын смотрел снизу на эту диковинную машину и видел, как из неё не спеша выходят двое. Один из них был Гопников — невысокий, худой такой и в шляпе. А второй — высокий, с широкими плечами, одетый в чёрный плащ — «мистер Смит», а на поверку — Генрих Артерран, гроза полиций и преступников. Ни Гопников ни липовый «Смит» Артерран не спешили спускаться в наполненный жидкой грязью, развороченный кювет. Генрих Артерран лишь кивнул головой, подзывая Синицына подняться «из грязи в князи». Синицын не ожидал, что кто-либо появится на ночном междугороднем шоссе, и даже растерялся, когда увидел там этих субъектов.

Синицын с трудом вскарабкался на раскисшую, покрытую ледяными ошмётками насыпь и предстал перед этими двумя, грязный, растрёпанный, напуганный страшной аварией. Гопников смотрел на него из-под своей шляпы, и его глаза казались такими же бездушными, как фары их с Артерраном джипа.

— Гаишника мы тебе спишем, — сухо, как автоответчик, изрёк Генрих Артерран, впившись в потрёпанного Синицына взглядом вампира. — За груз можешь не беспокоиться. Только вам обоим придётся отработать. Вопросы есть?

Какие тут могли быть вопросы, когда при упоминании гаишника у Синицына душа нырнула в пятки, а обещание «списать» последнего — вознесло его к небесам??

— Н-нет, — выдавил атеист Синицын, благодаря бога.

— Вопросов нет, — заключил Генрих Артерран. — Можешь возвращаться в Донецк. Деньги придут почтовым переводом.

— Когда вы нам понадобитесь — мы дадим вам знать, — проскрежетал Гопников, как престарелый Буратино. — Условие только одно — конфиденциальность!

Синицын и Зубов возвратились по домам на попутках. Да, деньги им действительно прислали, и суммы по тем временам были королевские — по три тысячи долларов каждому. Но и Синицын с Зубовым в долгу не остались. Вскоре Гопников и Артерран появились опять. Зубова Артерран какими-то неправдами внедрил в донецкий криминал и заставил следить за местным авторитетом Кашалотом и всем его окружением, а вот для Синицына Генрих Артерран припас куда более сложную и опасную работку.

 

Глава 65. Синицын на базе «Наташенька»

В тот день Синицын, который тогда ходил в звании старшего лейтенанта и работал обыкновенным опером, весь день мотался по городу, выискивая свидетелей ограбления на улице Владычанского. Свидетелей наскреблось всего двое, и то один был пьяный вдрызг. Набегавшись по талому снегу при отсутствии машины из одного конца района в другой, Синицын плёлся домой, не чувствуя под собою ни одной из двух своих ног. Он даже за хлебом не зашёл — так хотелось упасть на диван, и даже не есть, а сразу спать. Мобильные телефоны в ту пору имелись лишь у олигархов и криминала, поэтому Генриху Артеррану пришлось выходить на Синицына через банальную почту. Взгромоздившись по ступенькам на второй этаж, Синицын машинально и бездумно полез в почтовый ящик. Там оказалась газета «Вечерний Донецк» и плотный белый конверт. Синицын понял, кто прислал ему такой солидный конверт, хотя на нём и не было обратного адреса. Свернув «Вечерний Донецк» в шесть раз, Синицын впихнул его в карман своей куртки, а после этого — разорвал конверт. Лист, вложенный туда, встретил Синицына безупречной белизной и хрустом новой дорогой бумаги. Текст был предельно лаконичен: посреди формата А-4 напечатано в две строчки: «Завтра в семь утра быть на вокзале». Синицын знал, что игнорировать послание от «Смита»-Артеррана и Гопникова ни в коем случае нельзя — иначе в обязательном порядке всплывёт «списанный» гаишник. Поэтому Синицын сказал жене, что его отправили в оперативную командировку в Торез.

Ранним утром, когда стрелка часов едва доползла до шести сорока пяти, он стоял на Привокзальной площади под одним из первых рекламных щитов, что являл всему миру громадную розовую колбасу «Колбико». Синицын зашёл в телефонную будку и позвонил на работу, соврал, что заболел и положил трубку, когда начальник разрешил ему «выходные дома перекантоваться». Утречко выдалось морозное, ветерок пронзал китайский пуховик насквозь и заставлял ёжиться. Синицын начал приплясывать со своей большой сумкой, которую собрала ему в дорогу жена. Чёрный американский джип появился ровно в семь часов, когда секундная стрелка, отсчитав последний круг, шлёпнулась о цифру «12». Джип притормозил около успевшего окоченеть Синицына, тонированное до черноты стекло со стороны водителя опустилось. Из-за него выглянуло андроидное лицо Генриха Артеррана и повелело Синицыну забираться на заднее сиденье. Синицын побелевшей рукой взялся за блестящую ручку, отковырнул дверь и неуклюже вполз в мягкое кресло с обивкой из кожи рептилии. Как только Синицын захлопнул блестящую дверцу — Артерран немедленно дал по газам и укатил прочь.

Артерран в джипе был один, без Гопникова. Синицын всю не короткую дорогу пытался узнать от него о цели, с которой тот назначил ему «внеплановую командировку», однако Генрих Артерран не желал говорить. Он молчал, как бурый сом, и только крутил баранку под иностранную музыку. Глянув в окошко, Синицын обнаружил, что джип уже выскочил за черту города и мчится мимо неких полей и лесочков. А потом ещё асфальт сменился на бугристую, покрытую тоннами слякоти грунтовку. Синицын испугался: куда это они его вывозят??

— Послушайте… — начал он, обращаясь к этому молчаливому «идолу», что механически поворачивал руль в кожаном чехле.

— Не беспокойтесь, — «идол» внезапно вздумал «включить звук», однако головы не повернул. Не хотел, наверное, со всего размаху влететь во-он в тот могучий дуб, что пристроился там, на ближайшем коварном повороте. — Вас никуда не завозят. Мне необходимо дать вам новое задание. Вы, верно, сказали жене о командировке в другой город. Только вы отправитесь не в Торез.

Синицына затошнило. Нет, не от езды — американский джип почти не трясло. Этот полуробот сначала в точности воспроизвёл его мысли, а потом — повторил то, что Синицын вчера вечером говорил жене! Нет, это не возможно! Но это не может быть совпадением!! Синицын постарался дышать глубже — говорят, от этого проходит тошнота. Но тошнота не проходила. Она лишь усилилась, когда Генрих Артерран вновь открыл свой рот и выплюнул:

— Мы приехали, господин Синицын, вы можете выйти из машины.

Синицын послушно выкарабкался из тёплого салона в холодный ветер зимы и огляделся вокруг, чтобы оценить всю тяжесть своего положения. Да, кажется, он достаточно крупно влип: повсюду, куда ни глянь, непаханой целиной лежали девственные белые снега, по которым ещё не хаживал человек. Справа торчал большущий холм, покрытый серыми голыми деревьями, в склоне холма зияла чёрная, неприветливая и страшная дыра, или нора, или… могила!..

— Господин Синицын! — раздался в тиши нетронутой природы античеловеческий голос робота Артеррана. — Идёмте за мной!

Синицын оглянулся на голос и увидел, что чёрный френч этого Артеррана быстро движется по снегу прямиком к этой жутковатой норе.

— Я не пойду, — посмел отказаться Синицын. — Простите, но у меня жена и дети. Кто будет их кормить, если вы меня тут закопаете? Ну, подбил я гаишника…

— Вы не так меня поняли, — спокойно произнёс Генрих Артерран, и его лицо так и не приобрело никакого выражения. — Я не собираюсь вас убивать. Это не могила, а всего лишь вход в наш офис. По определённым причинам мы вынуждены скрываться от общественности.

Он сказал: «Могила», и снова воспроизвел мысли Синицына, которые тот даже и не думал озвучивать! Кто же он такой? Вундеркинд? Савант? Психолог? Или… колдун??

Синицын попятился. Генрих Артерран потоптался немного у этого самого входа в этот самый офис, а потом — сообразил, наверное, что Синицын будет тянуть резину ещё часа два, и заявил стальным тоном, расшибающим все возражения в прах:

— Идёмте!

Синицын почувствовал, как его ноги сами собой остановились, а потом — правая нога сама собой сделала шаг к этой «чёрной дыре». Всё, больше Синицын не являлся хозяином собственных ног — они шли сами, шли туда, куда направляла их, без согласия хозяина, чужая… нет, даже чуждая воля. Григорий Синицын сделал ещё пару шагов и углубился в беспросветный мрак. Даже спина Артеррана, который широко шагал впереди, потерялась в нём. Но ноги Синицына сами собой знали, куда им следует двигаться и двигались, зная, когда нужно обойти невидимое во мгле препятствие. Синицын уже смирился со своей горькой судьбиной — всё равно он не мог сопротивляться. Будь теперь что будет — сам нарвался с гаишником! Синицын даже успокоился, шагал в неизвестность без единой эмоции, как на поводке. Но потом он вдруг понял, что Генрих Артерран не освещает дорогу даже себе, а двигается вперёд в кромешной тьме! Любой человек в таких условиях давно бы заблудился и въехал бы лбом в стенку, но только не этот диковинный тип! Неужели он так хорошо изучил эти узкие коридоры с огромным количеством поворотов, что может обходиться без света и идёт по памяти??

Наконец, свет забрезжил — где-то впереди показалось расплывчатое и неясное световое пятно. Свет был не электрический, а скорее — где-то в потолке проковыряна дыра, и сквозь неё проникает луч зимнего солнца. Синицын приближался к этому свету, вернее — это его ноги, движимые неизвестной чужой волей, сами несли его туда. На фоне света маячил высокий чёрный силуэт Генриха Артеррана. Силуэт сделал ещё один большой и уверенный шаг, а потом — вдруг пропал из виду, словно бы растворился в этом неверном свете.

— Эй! — Синицын перепугался того, что этот тип завёл его в лабиринт и бросил там умирать с голоду. — Вы где?

Синицын сделал рывок вперёд, желая обнаружить Генриха Артеррана хоть где-нибудь, но споткнулся обо что-то, что предательски торчало из пола, и обрушился вниз. Он покатился кубарем по некоей шероховатой наклонной поверхности и, прокатившись метров пять, вывалился в некое помещение. Набив синяки и шишки, Синицын, кряхтя, поднял голову и огляделся, желая установить, куда он попал. Тут было относительно светло: дневной свет проникал сюда сквозь неровную рваную дыру, которую кто-то когда-то пробил в высоченном потолке, что уходил на необъятную высоту нескольких нормальных этажей и был весь покрыт густой сетью толстых и тонких труб и каких-то чёрных проводов. Вдоль бесконечной серой стены тянулся узкий галерейный балкон. Ничего не скажешь — хороший офис.

— Осторожнее, — вдруг вынырнул из чуждой пустоты не менее чуждый бесцветный голос Генриха Артеррана. — Вы так можете и шишку набить. Поднимайтесь на ноги, и я объясню вам суть вашей задачи.

— Уже набил и не одну, — поворочавшись на твёрдом полу, сделанном из некоего нержавеющего металла, буркнул Синицын. — Вы сказали, что у вас тут офис…

— Да, это офис, — отрезал Генрих Артерран, вынырнув из таинственного полумрака. — Вставайте быстрее.

Синицын неуклюже поднялся на ноги, сделал несколько шагов в одну из четырёх сторон и остановил движение под некой сельскохозяйственной машиной, что свешивалась с потолка на толстых цепях. Да, не очень-то и похоже это местечко на офис — ни тебе стола, ни тебе ничего… Или теперь все офисы такие?

— Встали? — сейчас же осведомился Генрих Артерран. — Идёмте.

Он повернулся и зашагал куда-то ещё — туда, где в стене виднелось нечто вроде двери. Синицыну ничего больше не оставалось — он пошёл за ним, потому что не хотел заблудиться в хитросплетении тёмных ходов и пропасть тут ни за грош.

Откуда-то повеяло сырым холодом, Синицын смотрел вокруг себя и видел отсырелые кирпичные стены, покрытые слоями махрового мха. А потом эти стены закончились, остались позади, и возникла высокая каменная лестница, что вела наверх. Генрих Артерран пошёл по ней, и вскоре Синицын вслед за ним словно вышел из погреба в некое небогатое одноэтажное жилище. Отопление, скорее всего, тут было печное, но протоплено плоховато — градусов шестнадцать. Из низких окон видна чья-то приземистая лачуга да кусок двора вокруг неё.

— Вы поселитесь тут, — огорошил Синицына Генрих Артерран, загородив окно своей персоной и повернувшись к нему спиной, лицом к Синицыну. — И будете наблюдать за вашим соседом, который живёт в доме напротив вас…

 

Глава 66. История с «Нотариусом»

Выход для Синицына был завален «тяжеленным валуном» в виде раздавленного фурой гаишника, вот и пришлось ему поселиться в неуютной сельской избе и наблюдать за этим соседом — неказистым бородатым деревенским мужиком, который каждое утро тянулся пешком в церковь в большое соседнее село. Синицыну тоже приходилось тянуться за ним и выстаивать молебны до тех пор, пока соседу они не надоедали, и он не отчаливал домой. За всё время странной слежки Синицын не заметил за этим типом ничего такого, что могло бы быть достойным внимания этого «робота» Артеррана и его «ГОГРа». Деревенька, в которой Синицына заставили жить называлась смешно и странно — Верхние Лягуши, и её немногочисленные жители все как один верили в чёрта, особенно этот его сосед. Синицын не знал, сколько времени будет продолжаться его «работа», она длилась уже почти целый месяц, а он даже не мог позвонить своей жене, потому что в Верхних Лягушах не имелось ни телефона, ни даже света.

А однажды с Синицыным приключилась вообще, тёмная история. Началось всё с того, что бесследно канул председатель местного сельсовета. Люди напугались, с новой силой заговорили про плотоядного чёрта. Местный участковый сбился с ног — искал-искал, не нашёл. А потом сказали, будто бы председатель в лесу заблудился и был загрызен волками.

Но на этом история даже и не подумала закончиться. Несколько дней спустя появился новый председатель — выхоленный и щеголеватый донецкий субъект, больше похожий на нотариуса, чем на кого-либо ещё. Первым, что решил сотворить этот тип, было превращение в музей бывшего помещичьего особняка, что торчал на дальней окраине деревни. Проблема состояла лишь в том, что особняк находился в чьём-то частном владении, и его нужно было сначала выкупить. Новый председатель оказался «бурым», то бишь, у него водились солидные лишние деньги, и имелась «широкая и волосатая» воровская крыша. «Нотариус» — так его прозвал про себя Синицын — не раз посылал к особняку своих гонцов. Те забрасывали разные удочки с разной «вкусной» приманкой, однако хозяин оказался слишком «нордическим и стойким». Он не проглотил ни одного «червяка», и на все дельные предложения давал несгибаемый отказ. Тогда Нотариус измыслил пригрозить «оловянному солдатику» расправой, или пожаром. Кажется, хозяин особняка и после такого убедительного аргумента не сделался сговорчивее — показал свою обыденную фигу и обыденно выставил всех незваных гостей за дверь. Синицын в этом деле, естественно, не участвовал, но слышал все его пикантные подробности от сплетниц-старушек. Но, несмотря на то, что он заочно самоустранился — ему таки пришлось принять в этой смертельной склоке самое прямое и непосредственное участие.

Тогда был тёмный поздний вечер, и Синицын медленно двигался по заснеженному полю — тянулся из церкви вслед за своим «подопечным». «Подопечный» был высок, ногат и имел широкий шаг. Он мерил снежную целину, как циркуль — лист чертежа, а вот Синицын прилично отстал и даже упал пару раз. А его «протеже» успел ускользнуть в неизвестном направлении. Потеряв «подопечного» из виду, Синицын взялся было за его усердные поиски, но вместо него нашел следующее. Посреди поля на белом снегу нос к носу «беседовали» два автомобиля: американский джип Артеррана и «Бумер» «Нотариуса». «Нотариус» в пальто а-ля олигарх выпростался из «Бумера» и нос к носу, при поддержке двоих акселератов, беседовал с Артерраном. Благодаря милицейской смекалке Синицын сразу догадался, что ему на глаза попалось то, что должно было остаться не увиденным. Шёл последний год «лихих девяностых» — девяносто девятый. «Новый русский» бандитизм ещё здорово держался на плаву…

Синицын запрятался в первый попавшийся лысый куст и надеялся на то, что эти двое не заметят его из-за темноты. Да, они не заметили, они продолжали стоять друг напротив друга и мило беседовать, готовые в любой момент начать перестрелку в стиле Второй мировой, или Афгана. Синицын надеялся на то, что они договорятся полюбовно и разъедутся, но — нет. «Нотариус» подал знак и оба его акселерата ощетинились пушками марки «ТТ». Артерран был один и, кажется, без оружия. Однако он даже и не подумал их испугаться. Он даже и не сделал ничего особенного, но акселераты неожиданно замерли с поднятыми пистолетами, а сам «Нотариус» — поник, обмяк и осел в снег. Артерран подхватил его под мышки, поднял над землёй так, словно бы Нотариус, ростом все метр девяносто, весил не больше пера, и играючи определил в багажник своего джипа. Генрих Артерран был таков, и только тогда акселераты ожили, вытаращили глаза, а спустя минуту — убежали пешком, бросив «Бумер» и свои пистолеты.

Синицын тоже поспешил убежать и забиться в свою избу — а вдруг Артерран, который, кажется, обладал возможностью к телепатии, засёк его присутствие там, на их с «Нотариусом» тайной стрелке??

Наутро следующего дня только и разговоров в деревне было, что о новом председателе сельсовета, который, как оказалось, тоже пропал. Участковый обнаружил в поле его машину и галстук. Всё, никаких следов. Акселераты, скорее всего, подались в бега и испарились, а больше никаких свидетелей не было — только «тайный агент» Синицын. Но Синицын не пожелал говорить, и «тайна Нотариуса» так и осталась для местной милиции во мраке. Возможно, что и Синицын вскоре забыл бы о ней, если бы на третий день после пропажи «Нотариуса» Генрих Артерран не заявился к нему в «терем» с личным визитом. Синицын даже подумал, что его решили «завалить», как говорили представители «нового русского» бандитизма, и поэтому держал поблизости свой военный парабеллум. Но Генрих Артерран пришёл совсем не за этим. Он не проявил агрессии, а «обрадовал» Синицына сообщением о том, что ему, Синицыну, придётся ехать в Америку на всемирный полицейский слёт.

Полицейский слёт организовало Генеральное управление полиции США. Представители полиций из семидесяти стран были приглашены в Вашингтон на конференцию, которая продолжалась целую неделю. Всю эту неделю гости жили в гостинице «Хилтон», выполняли «программу максимум», посещая местные достопримечательности, а главное — собирались в конференц-зале Генерального полицейского управления и делились своими достижениями в области ловли бандитов.

— Достижения в области ловли бандитов мне не нужны, — со своей обычной сухостью заявил Артерран. — Ваша задача — дождаться, когда к вам в номер придёт человек из «ГОГРа» и передаст распоряжение.

Какое ещё распоряжение? Синицын в замешательстве топтался около окна и не знал, что сказать Артеррану в ответ. Синицын даже не знал до конца, что такое «Гогр». Кроме того, на полицейские слёты приглашали обычно начальников, или каких-нибудь лучших следователей, а Синицын тогда был обычный опер — даже и не особо удачливый…

Но Генрих Артерран вынул из внутреннего кармана своего пальто плотный белоснежный конверт и положил его на неновый поцарапанный стол, накрытый пожелтевшей салфеткой.

— Там все необходимые документы и деньги. Всем остальным вас обеспечат в аэропорту. Вопросы есть?

Синицын молчал, обдумывая своё положение и приходя к выводу, что его жена дома уже почти сошла с ума, не зная, что с ним случилось.

— Вопросов нет!

Генрих Артерран повернулся к Синицыну своей ровной спиной и собрался, было сделать прощальный шаг за дверь, но Синицын остановил его следующим громким окликом:

— Постойте!

— Да? — осведомился Артерран, не оборачиваясь.

— Простите, я могу позвонить жене? — попросился Синицын, предчувствуя отказ.

— Да, — удивил его Артерран. — Вы сможете позвонить вашим родным из аэропорта и сказать, что приглашены в Америку на полицейский слёт.

С этими словами Генрих Артерран вышел за дверь и исчез.

 

Глава 67. Полицейский слет

В аэропорту Вашингтона Синицын получил чемодан. Чемодан был явно чужой, потому что своего чемодана у Синицына не было. Однако на бирке было чёрным по белому указано, что данный чемодан принадлежит Григорию Григорьевичу Синицыну, и вместе с ним прилетел из Донецка. Вспомнив слова Генриха Артеррана: «Всем необходимым вас обеспечат в аэропорту», Синицын успокоился и просто взял предложенный чемодан.

Кроме Синицына, из Донецка были ещё СБУшник Смирнянский и следователь капитан Кораблинский из Ворошиловского РОВД. Возможно, что они знали кое-что о достижениях в области ловли бандитов. А вот Синицын даже не представлял, что будет говорить на конференции. Про то, как делать опрос алкашей у водочного ларька? Как выбивать по почкам и выдавливать «слоником» показания из наглого криминального прихвостня? Или как за взятку выуживать информацию о грабителе от жадного сбытчика на радиорынке? Нет, пожалуй, такие «достижения» лучше скрыть за семью замками и за высоким забором.

Вашингтон сразу же поразил размерами. Привыкший к габаритам хрущёвки Синицын сразу потерялся в ширине «стритов», в высоте небоскрёбов, в количестве машин, в уровне шума, пыли, смога…

В аэропорту их встретил очень вежливый джентльмен. Он же усадил всех троих в иномарку с кондиционером. Смирнянский выглядел уверенным до неприличия — откинулся на спинку кресла, закинул ногу на ногу и беспрестанно болтал о всяческой чепухе. Кораблинский был куда спокойнее. Как всякий человек, который попал в незнакомый город впервые, он боролся со скованностью и неловко вертел головой, чтобы увидеть побольше в окно машины.

Гостиница тоже представляла собой небоскрёб. Выходя из машины, Синицын едва не споткнулся и не упал, потому что, вместо того, чтобы смотреть под ноги, он всё смотрел вверх, туда, где заканчивались циклопические стоэтажные стены небоскрёбов.

Номер, в который его поселили, оказался побольше его двухкомнатной квартиры. Синицын потратил почти три часа на то, чтобы исследовать весь этот номер, который по сравнению с комнатками на двоих-четверых в советских коллективистских гостиницах казался президентским. А выйдя на балкон, Синицын просто прижался стенке и попытался заползти назад — он ещё ни разу в жизни не поднимался на высоту семьдесят девятого этажа.

В девяностых годах Синицын служил в Калининском РОВД. Да, ему приходилось бывать и в Областном. Но всё равно — десятиэтажное областное ОВД города Донецка по сравнению с Генеральным управлением полиции США показалось Синицыну тесной трущобой. Зайдя внутрь, в это американское управление, Георгий Синицын чуть-чуть не потерялся в его гигантском холле.

— Эй, ты чего застрял?? — это Смирнянский вынырнул из толпы разношёрстных полицейских чиновников, что запрудили холл и потащил Синицына за рукав.

Смирнянский же усадил Синицына на его место в конференц-зале и протянул ему наушники.

— На, тебе не помешают.

Синицын протянул нетвёрдую руку, взял у Смирнянского эти наушники и машинальным движением надвинул на собственные уши. Сначала он не понял, зачем они нужны но, оглядевшись, увидел, что наушники надеты практически на всех. Ну да, конечно, здесь же делегаты из разных стран, а через наушники переводчик читает перевод их выступлений…

Несмотря ни на что Синицын достаточно быстро освоился. Небоскрёбы сделались для него обыденными на третий день, а семьдесят девятый этаж — на пятый. Смирнянский вовсю развлекался: проводил вечера в гостиничном ресторане, разъезжал по городу, приносил еду из ресторана «Макдональдс». Синицын один раз попробовал такой бутерброд, который называется «гамбургер». Странный у него вкус — после домашних котлет синтетический американский бутерброд казалось, отдавал пластмассой.

Неделя подходила к концу. Полицейский слёт сегодня закрыли, а завтра вечером — самолёт и милая Родина! Так называемое «распоряжение», которым «пугал» в Лягушах Генрих Артерран, никто Синицыну передавать не спешил, и он даже уже и забыл про него, переполнившись впечатлениями.

Синицын сидел в номере и смотрел заграничный телевизор, по которому, кажется, показывали новости. Ведущая с широченной улыбкой эмоционально тараторила по-английски, а Синицын понимал через слово, что где-то на междугородней трассе столкнулось друг с дружкой двадцать три машины. Чудовищно? А в Америке такие вещи едва ли не каждый день случаются!

И тут кто-то постучал в дверь. «Ты услышишь три стука: два раздадутся сразу, а один — чуть погодя…» — так говорил ему Артерран. Да, так и есть: три стука, вот так: стук-стук… стук! Кажется, вот и оно, сообщение! Синицын отлип от неестественно мягкого дивана и осторожно, на цыпочках подкрался к двери. «Ты ничего не спрашивай, а сразу открой!» — так предписывал ему Генрих Артерран, и так Синицын и поступил. На пороге стоял разносчик пиццы.

— Ду ю ордер э пицца?

Первые секунды Синицын не знал, что ответить — растерялся, не ожидал того, что курьер с таким архиважным для Артеррана сообщением явится в виде разносчика пиццы.

— Ес, ай ду, — наконец-то выдавил Синицын, сообразив, что к чему.

Разносчик вдвинулся к нему в апартаменты пиццей вперёд, и Синицын закрыл за ним двери. В этот момент простой донецкий опер чувствовал себя настоящим Джеймсом Бондом, который занимается исключительно тем, что каждый день спасает мир…

Разносчик положил плоскую, красочную коробку с пиццей на стеклянный журнальный столик Синицына и сказал ему не по-английски, а по-русски:

— Распоряжение поторопить Первого. «ГОГРу» нужна база русских. Указания для Первого под пиццей.

С этими словами разносчик проследовал к двери и растворился в хитросплетении гостиничных коридоров. Синицын поспешно повернул дверной замок, отгородился от внешнего мира и вернулся на не свой мягкий диван. Он не знал, кто такой этот Первый, он просто перескажет Артеррану то, что протараторил ему разносчик пиццы, и отдаст эти «указания для Первого». Пускай, это их дело, пускай они сами с ним и разбираются!

В тот же вечер Синицын съел половину подаренной ему бесплатно пиццы «от ГОГРа» и обнаружил под ней большой конверт формата А-4. вскрывать его он, конечно же, не стал — пускай вскрывает Первый. Синицын просто посмотрел бейсбольный матч и лёг спать…

 

Глава 68. Синицын вляпался

Следующий день до вечера был свободен и от конференций, и от экскурсий. Можно было делать, что угодно — пойти по магазинам, играть в бильярд в ресторане гостиницы, или же просто тихо спать в номере. «Эксперт по Америке» Смирнянский сразу же рванул куда-то на взятом в прокат «Додже», прихватив с собой куда более тихого Кораблинского. А вот Синицын отказался: устал от неукротимой энергии Смирнянского.

Синицын с утра смотрел телевизор, но потом ему надоело сидеть в четырёх стенах, и он решил отправиться на небольшую прогулку. Он не будет отходить далеко от гостиницы — он просто походит по парку, что зеленеет неподалёку и вернётся обратно. День был будний: понедельник, час пик схлынул, и поэтому на улицах было мало людей, мало машин, а невостребованные такси выстраивались у обочин бесконечными жёлтыми рядами. В парке было тихо и безлюдно. Синицын не спеша пошёл по очищенной от снега широкой аллее, разглядывая одинаковые толстые безлистые дубы. Да, в гостях хорошо, а дома лучше — несмотря на изобильную роскошь «дикого запада», Синицын всё же рвался назад, в Донецк к своей низкооплачиваемой работе и к семье…

Внезапно безлюдную тишину распорол резкий, искажённым ужасом вопль женщины:

— Хэлп! Хэлп ми! Зэй вонт ту кил ми! Хэлп!

Синицын вмиг замер, прислушиваясь, чтобы определить, где именно это кричат. Вон там, впереди, где начинаются кустарники, куда заворачивает та узкая тропинка! Милицейский условный рефлекс потребовал от Синицына действий со скоростью света. Синицын сорвался с места и мигом оказался там, на этой тропинке и заметил, как некий бродяга тащит молодую женщину за поворот.

Синицын прыгнул вперёд и набросился на бродягу, как лев. Оттолкнув в сторону чуть живую от ужаса женщину, Синицын залепил бродяге оплеуху и отбросил его в ближайший сугроб. Бродяга барахтался в рыхлом подтаявшем снегу и издавал нечленораздельный звериный рёв. Синицын решил было, что инцидент исчерпан, но — не тут то было — сзади откуда ни возьмись, появились руки в чёрных перчатках и схватили Синицына за шею. Синицын сбросил с себя эти руки, мгновенно повернулся и увидел над руками затянутую в чёрный чулок голову. Задвинув этой голове хорошую зуботычину ногой, Синицын собрался схватить «фантомаса» за воротник и лишить маски, но «фантомас» оказался не один. Внезапно из-за кустов выпрыгнули человек пять его дружков — и каждый в маске. Синицын не смог долго сопротивляться их напору, и оказался схвачен и скручен. Молодая женщина, что несколько минут назад истошно молила о помощи, напудренная такая, в короткой розовенькой шубке из меха антарктической трески, поднялась с тропинки на высоченные каблуки и не торопясь, с ухмылочкой, приблизилась к удерживаемому парами рук Синицыну.

— Ну, — сказала она, копируя русский язык. — Давай, поделись, что тебе сказал разносчик пиццы?

Синицын сообразил, что попал в некую переделку, возможно, ввязался в войну разведок, или во что-нибудь ещё вроде этого. Обычно «акулы шпионских страстей» живых свидетелей не оставляют…

— Никто ничего мне не сказал! — выплюнул Синицын, игнорируя боль. — Я просто расплатился, и он ушёл!

— Ага, ври! — обиделась женщина, поправляя достаточно ощипанный воротник «тресковой» шубки. — Тащите его! — фыркнула она своим неслабым подельникам. — Посидит без еды, без воды пару дней — так сразу рот откроет!

Синицын был оторван от чужой сырой земли, водворён на ноги и отконвоирован к чёрному «Мерседесу» с тёмными стёклами. Его запихнули на заднее сиденье, слева и справа втиснулось по «фантомасу», а стервочка в тресковой шубке впорхнула на пассажирское кресло рядом с водителем.

Синицына везли куда-то по незнакомым улицам, которые он видел, когда удавалось заглянуть в лобовое стекло через плечо флегматичного водителя. «Фантомасы» с обеих сторон не давали Синицыну шевелиться, и он понимал, что вляпался по крупному, а может быть, даже и крупнее, чем понимал…

Синицын ожидал, что его привезут на некий заброшенный завод в стиле американских боевиков и подвесят там за ноги над исполинским котлом с кипящей жвачкой. Он ошибся, потому что никакого завода и близко не оказалось, а вместо него из засорённой пищевыми отходами земли торчала кривобокая одноэтажная лачужка с дырявой крышей. Синицына затолкали внутрь, и оказалось, что там всего две комнаты. Синицын был определён в ту, что поменьше, усажен на старую куртку и пристёгнут наручниками к заржавленному радиатору под единственной тусклой лампочкой. Ну, чисто по-нашему!

— Вот посиди здесь! — истерично выплюнула обладательница розовой шубки. — Тут крысы ростом с бульдога, дорогуша! Когда надумаешь сказать правду — постучи наручниками по радиатору — я тебя выслушаю!

Потом эта вульгарная дамочка широко прошагала к низкой двери и растворилась за ней. Всё, влип с головой! Теперь Синицын опоздает на самолёт, не попадёт домой и… Что-то подозрительно зашуршало в темноватом углу, где валялась помятая разлохмаченная газета. «Крыса ростом с бульдога»? Нет, Синицын не боялся крыс, просто знал, что эти неприятные твари любят отведать мяска на халяву, а он скован… Газета зашевелилась, но никакой крысы, а тем более, ростом с бульдога под ней не было, а вылезла всего лишь малюсенькая грустная мышка. Мышка побежала вдоль ободранной стены и юркнула в щель. Синицын пригорюнился: выдавать секреты не хотелось, да и пропадать тоже. Жизнь дороже, чем чужие секреты, и поэтому Синицын постучал наручниками по радиатору.

Вульгарная дамочка нарисовалась сразу же, как только услышала издаваемый Синицыным звонкий лязг.

— Ну, что одумался? — осведомилась она. — Молодец, мозги на месте. Давай, расска…

Она не успела завершить свою «речь Цицерона», потому что надсадно зазудел её сотовый телефон.

— Чёрт! — плюнула она и полезла рукою в карман.

— Алё?! — с видимым раздражением выкрикнула дамочка, сдвинув нарисованные бровки.

Но потом, услышав, что ей сказали, сразу же сменила гнев на подхалимство и заискивающе пропела:

— Ес, оф кос, чиф … — проблеяв по овечьи эти слова, она выползла за дверь, но вскоре вернулась обратно с двумя «фантомасами».

«Фантомасы» отвязали Синицына от негреющего радиатора и снова потащили к машине. Ещё куда-то повезут — к своему шефу «на ковёр»!

Синицын оказался в том же положении — на заднем сиденье, между двумя упитанными и рослыми субъектами — сбежать нельзя. На улице уже успело потемнеть, и мимо проносились огни ночных витрин и фары автомобилей. Синицын не знал, который час, но подозревал, что самолёт, который должен был отвезти его в родной Донецк, улетает с минуты на минуту…

Водитель ехал без правил — красный свет светофора не мог остановить ракетное движение чёрного «Мерседеса». Даже на широких, запруженных другими автомобилями и автобусами перекрёстках он ухитрялся пролетать быстрее ветра на любой сигнал неавторитетного светофора. И вот, наконец, ему не повезло. Невесть откуда взявшись, прилетел лязгающий, скрипучий драндулет и на полном скаку втаранился в сверкающий чёрный бок «Мерседеса». «Мерседес» был сбит с дороги и отправлен на обочину, где встретил припаркованное такси. Для Синицына мир закрутился, а потом — перевернулся вверх дном, потому что «Мерседес» улёгся на крышу. Синицын не получил ни синячка: с обеих сторон его страховали «подушки безопасности» в виде упитанных «фантомасов». «Фантомасы» были оглушены, дамочка стонала, водитель висел на ремне безопасности. Всё, пора бежать — это шанс освободиться от них! Титаническим усилием Синицын дотянулся до ручки двери, повернул её, вытолкнул наружу левого «фантомаса», потом — выскочил сам и побежал, куда глаза глядят по незнакомым широким улицам. Кажется, к месту аварии успела наехать полиция — Синицын слышал за своей спиной вой сирены.

Неизвестно какими судьбами, но, перескочив какой-то тёмный двор, Синицын завернул за угол и оказался прямо перед гостиницей «Хилтон», где жил он в просторном тёплом номере, где лежали его вещи. На глазах у Синицына к её воротам подъехал прокатный «Додж», в котором гарцевал по городу неутомимый Смирнянский. Швырнув ключи парковщику, Смирнянский поднялся по широкой лестнице и исчез в фойе, а за ним посеменил и Кораблинский. Ура! Они ещё здесь, значит, у Синицына есть шанс успеть на самолёт! Окрылённый счастьем, Синицын перескочил через подземный переход, а спустя пару минут уже ехал в скоростном лифте к себе…

В Донецком аэропорту Синицына встретил Генрих Артерран и сразу же предложил отойти в ресторан. Взяв по коктейлю, они уселись за столик, и Синицын рассказал всё, что произошло с ним в Вашингтоне, и передал «указания для Первого» от разносчика пиццы.

— Наши люди позаботились о вас, — констатировал Генрих Артерран, имея в виду появление на дороге лязгающего драндулета. — Прекрасно. Вы выполнили вашу задачу и можете пока быть свободны.

Синицын вернулся домой, к семье, на работу. Работал, получал повышения… Но потом — вляпался снова. Всё началось с того, что застрелили донецкого спекулянта нефтью Михаила Лукашевича, а Синицыну поручили расследование по этому делу. Синицын, конечно же, начал расследование, беседовал с родственниками убитого Лукашевича, и вот, в одной из таких бесед его старший сын показал следователю стопку документов. Синицын, узрев их, пришёл в замешательство и ужас.

«GOGR. Top secret.»

Тот же шрифт, те же слова. Тот же «Гогр»! Опять этот «Гогр»! Синицын страшно не хотелось завязываться с «Гогром», но, кажется, снова придётся…

— Отец был как-то связан с этой организацией, — говорил между тем Лукашевич младший, а где-то, закрытая в другой комнате, басом лаяла злая кусачая болонка по кличке Пупсик. — Он постоянно инвестировал им деньги, а когда я спросил, зачем, то он сказал так: «Подрастёшь — поймёшь. И, надеюсь, тоже будешь делать, как я»…

Синицын не знал, что делать дальше — он уже раз столкнулся с «Гогром», и знал, что он опасен. Синицын не хотел заминать дело. К тому же, лихие девяностые давно прошли, и на дворе был двадцать первый век. Может быть, и «Гогр» тот давно уже исчез с лица Земли?.. Синицын был смел, как подобает следователю. Он продолжил расследование и… всё, очнулся в психушке через полгода. ГОГР!..

 

Глава 69. Недобежкин засылает шпиона

Рассказ «вновь обретённого» Синицына слушали все: Недобежкин, Ежонков, Смирнянский и Серёгин. Но всё равно — шире всех рот раскрывался у Серёгина, ведь он знал Синицына с жёсткой университетской скамьи, но даже и не представлял, что Синицын может выкинуть такие кони. Да, все в девяностых крутились. Даже Пётр Иванович, и тот курей выращивал на чердаке. Но чтобы так…

Синицын не назвал имени Генриха Артеррана. Причина была проста: Синицын его не знал. Генрих Артерран отрекомендовался так: «Мистер Смит», и Синицын знал этого «верхнелягушинского чёрта» только под этой фамилией.

— Смит… — процедил Смирнянский, раздумывая над рассказом Синицына. — Никогда про такого не слышал. Ежонков? — осведомился он у «суперагента» СБУ.

— А я-то тут причём? — развёл короткими руками Ежонков. — Я, вот, тоже — не знаю! Наверное, этот ваш голубец — никакой не Смит!

— А кто?? — надвинулся на Ежонкова Недобежкин, не дав тому договорить.

— Дед Пихто и конь в пальто! — обиделся Ежонков. — Я что, ясновидящий, что ли?

— Ежонков, — фыркнул Смирнянский. — Ты же в СБУ. Все эти «Гогры», насколько мне известно, по твоей части. Ты должен всех этих «мистеров Смитов» в лицо знать. А ты?

— Может мне ещё на Луну полететь?? — взвился Ежонков, подскочив со стула. — Я вам не вышибало тупорылое! Моя работа — умственная! Я — профайлер, то есть, психиатр и специалист по гипнозу! А бегать и стрелять — это уже не моя забота!!

— Ежонков, ты орёшь на всё отделение! — заметил Недобежкин. — Если не замолчишь — сейчас выйдешь отсюда!

— Да ну тебя! — прогудел Ежонков и отвернулся туда, где у дальней стенки ковырял в носу Грибок-Кораблинский.

Кораблинский покинул стул, который выделил для него Недобежкин, и уселся на пол, скукожив костлявую спину. Он что-то тихо бубнил на собственной «радиоволне», ничего и никого вокруг себя не слышал, не видел, и знать не желал. Только один раз за всё время повернул он свою «буйну голову» и излаял на собачьей ноте:

— Есть давай!

— Да щас! — отпарировал сие требование Недобежкин, увлечённый Синицыным и его похождениями.

— Ой, вы, голуби мои-и!!! — заорал тогда Грибок, вскочив на ноги. — Белокрылые-иии!!!

— Да уберите вы его! — взмолился Недобежкин, чувствуя, как от избытка информации опухает его голова. — Достал!

— Ба-а-а!!! — «ответил» ему Грибок.

Смирнянский похохатывал, Ежонков молчал, а Пётр Иванович в данный момент занимался тем, что успокаивал врача Ивана Давыдовича. Последний только что позвонил по экстренному телефону и сейчас вываливает на закалённые в боях уши Серёгина всё, что наболело у него за долгий сегодняшний день. За две минуты разговора Серёгин узнал, что «в больнице нет ни дня покоя», что «постоянно врываются бандиты», и что «они здесь всё разгромили». Пётр Иванович уже всё это знал от Синицына — да, в больницу ворвались двое, они пытались похитить Григория Григорьевича с Кораблинским. Недобежкин тоже об этом знал — и теперь, скрипя мозгами, соображал, куда бы этих двоих пристроить, чтобы спасти от вездесущего «ГОГРа». От «ГОГРа» спасти невозможно — даже если засадить обоих в следственный изолятор — «прилетит» Ярослав Семенов и утащит…

— До каких пор это будет продолжаться?? — вспищал в телефонной трубке взвинченный фальцет Ивана Давыдовича, временно оглушив Серёгина на одно ухо. — Меня тут скоро в могилу сведут!!! Вот, сегодня чуть не застрелили! Позовите мне немедленно вашего начальника, а то я депутату напишу!!!

Объяснения и извинения Серёгина на психующего психиатра не действовали. Пришлось Петру Ивановичу приглашать Недобежкина к телефону. Милицейский начальник схватил трубку в кулак и рявкнул туда, как грифон:

— Сколько надо — столько и будет! Это — ваша работа!!!

Хлопнув трубкой о раскалывающийся от напора телефон, Недобежкин огромными солдатскими шагами направился к поющему песни Грибку. Грибок стоял, как Киркоров на сцене, и орал во всё горло:

— Единственная моя!!! Звёзды падают в моря!!! И, срывая якоря!!! Прочь летит душа моя-яяяя!!!

Грибок не был ни пьяный, ни наркотиков не принимал — просто после того, как в обезьяннике у Мирного его побили рокеры — он чуть-чуть тронулся умом. Недобежкин хотел схватить его за шиворот и собственноручно выдворить из своего кабинета в изолятор, уже протянул руку, но Грибок внезапно «наступил на горло собственной песне», хлопнулся на пол и монотонно загудел:

— Статья сто двадцать третья, пункт шестой… — да, теперь ясно, каким образом он смог взвинтить врача Ивана Давыдовича до состояния неврастении.

— Р-рр, — зарычал Недобежкин, сдвинув брови. — Уххь!

— Васёк, — мирно и ласково позвал Смирнянский. — Иди сюда. Мы с тобой ещё кино про Росси не досмотрели.

— Про Росси? — это подал голос Синицын, что сидел на стуле для посетителей в своём потрёпанном костюме бомжа.

— Про Росси, про него родимого, — кивнул Смирнянский. — Кстати, из твоего архива.

— Из… моего? — изумился Синицын. — Но… я не занимался Росси.

— Не занимался, говоришь? — осведомился Смирнянский, включая компьютер Недобежкина без его разрешения. — Тогда садись поближе — кино посмотришь!

Синицын пожал плечами и подвинулся к монитору компьютера. Пётр Иванович, освобождённый от необходимости беседовать с психиатром Иваном Давыдовичем, тоже подсел к остальным.

Кино было не рядовое. Снято явно скрытой камерой, которую кто-то подсунул на книжную полку в некоем солидном личном кабинете. Виден был добротный, кажется, дубовый письменный стол, кожаное кресло с высокой спинкой, заполненный книгами книжный шкаф, шкура белого медведя на полу. Из левого нижнего угла монитора вдвинулся в кабинет некий пожилой господин, украшенный пышными седыми усами, завёрнутый в вишнёвый шёлковый халат.

— Росси, — шепнул Смирнянский. — Ишь, как прогуливается!

Росси не спеша вплыл за свой дубовый стол и грузно поместил своё весомое тело в кожаное кресло. Устроившись поудобнее, он что-то невнятно буркнул искажённым электронным голосом, что-то, похожее на «ББУХ!».

— Звукозапись ни к чёрту! — пробурчал Смирнянский. — Да нам в принципе звук и не нужен…

Из нижнего левого угла явился второй господин — тоже солидный, но помоложе, в сером костюме, с редкими волосами, старательно зачёсанными на достаточно заметную лысину. Второй приблизился к столу Росси и на минуту повернулся к камере лицом. Его глаза смотрели сквозь прямоугольные очки.

— Мильтон, — подсказал Смирнянский.

— Это не Мильтон, — возразил Серёгин. — Мы с Сидоровым…

— Видели настоящего Мильтона? — перебил Смирнянский, нажав на «Паузу». — Настоящий — вот. Видишь, он с Росси разговаривает? А тот, я не знаю, кто. Вы же там фоторобот делали? Что, потерял?

— Нет, — прогудел Серёгин, зная, что да, фоторобот Мильтона куда-то запропастился. — Стойте! — вдруг подпрыгнул он. — Он на компьютере у Карандаша остался!

— Тащи! — распорядился Недобежкин.

Пётр Иванович пошёл к Карандашу, и через несколько минут вернулся, неся в правой руке заветную бумагу. Грибок Кораблинский до сих пор лежал на полу и монотонно твердил свои любимые статьи УК, изредка подёргивая руками и подсучивая ногами.

— Вот, — Пётр Иванович положил фоторобот Мильтона из Донецкого филиала «Росси-Ойл» на стол начальника.

— Этот? — фыркнул Смирнянский. — Хм… Где-то я его видел… Хм… — он задрал голову в потолок, стараясь, наверное, там прочитать собственные мысли.

— Эй, это Смит! — внезапно определил Синицын, заставив всех заглохнуть и повернуться в свою сторону. — Точно, это он, Смит!

— Сми-ит?? — напустился на Синицына Ежонков. — А ну-ка, ну-ка!

— Что тут «ну-ка»? — проворчал Синицын. — Смит он и есть Смит. Нечего тут говорить. Он.

— Так, — это вмешался милицейский начальник, схватил ручку и подписал под маячившей на фотороботе физиономией огромными печатными буквами: «СМИТ». — Вы меня запутали. Что же тогда с Мильтоном случилось??

— А я не знаю, я не ясновидящий, — отказался Смирнянский. — Лучше смотри дальше, Васек, — он протянул руку и снова запустил воспроизведение.

Настоящий Мильтон интеллигентно присел в кресло напротив усатого Росси и что-то ему пробормотал. «ББУХ!» — снова услышали все, кто смотрел запись. И тогда, после того, как Мильтон «бухнул» — Росси наклонился под стол, а появившись, выложил некий свёрток.

— ББУХ! — сказал Росси, разворачивая тонкую голубую материю.

— ББУХ! — ответил ему Мильтон и протянул свою интеллигентную руку за тем, что лежало на развёрнутом голубом платке.

— Вот! — это уже сказал Ежонков, протянув свою пухленькую руку через плечо Смирнянского, он остановил воспроизведение и ткнул коротким пальцем в экран. — Видите? Что напоминает?

Недобежкин аж подпрыгнул, вглядевшись в не очень качественное, распадающееся на клеточки изображение. На голубом платке Росси лежал прямоугольный кусочек металла, «ключ», который открывает таинственные металлические двери в подземельях!

— Что и требовалось доказать, — довольно заключил Смирнянский. — Росси и его шестёрочки ползали по подземельям, а значит — были связаны с «ГОГРом»! И не говори, Синицын, что ты этого не знал!

— Не знал! — подпрыгнул Синицын. — Я вам зуб даю, что это не я снимал! Я ни Росси никогда не видел, ни Мильтона этого — только Смита и Гопникова!

— Бы-ы-ы-ы!!! — вознёс клич Грибок-Кораблинский, закончив ныть скучные статьи. — Му-у-у-у!!!

— Чёрт! — плюнул Недобежкин, когда его мысли так грубо прервали. — С гаишником ты, конечно, Синицын грубо напортачил. И на него они тебя и поймали. Меня не интересует, твой это архив, или не твой, но я могу тебя, друг обрадовать вот, чем. Придётся мне тебя заслать к ним шпионом. Они могут снова выйти на тебя. Так что, Синицын, готовься — отправляешься на секретную миссию.

— Но у меня — семья, дети… — начал Синицын. — Я не могу жить дома — они могут туда ворваться и забрать их…

— Будешь жить в квартире Сидорова! — постановил Недобежкин. — А твоя жена думает, что ты провалился в забой на шахте Кона! Вот и пусть думает! Потом появишься, а сейчас будешь жить в квартире Сидорова!

— А Сидоров? — удивился Синицын.

— Пропал Сидоров, — вздохнул Недобежкин. — «Гогр» твой спёр. У Сидорова в соседях — Николай Светленко. Это он тебя похитил, и мы так думаем, что и Сидорова. Будешь следить за ним вместе с Журавлёвым и Пятницыным. И Сидорова найдёшь по дороге.

— Интермеццо сфотографировал ладонь Харитонова с помощью микрокамеры! — зачем-то вставил Пётр Иванович, выдавив результат своих недавних размышлений на кухне.

— Что? — удивлённо переспросил Недобежкин, отвлекшись от своего шпиона Синицына и воззрившись на Серёгина.

— Он засунул непромокаемую микрокамеру в гусак на кухне, или в ванной! — торжествовал Пётр Иванович. — Интермеццо не мог купить её сам. Кто-то её ему дал, скорее всего — «ГОГР»!

 

Глава 70. Коля готовится к побегу

Непромокаемую микрокамеру дал Коле Генрих Артерран. Ещё Генрих Артерран установил прослушку во все его телефоны и просмотр во все комнаты, включая ванную и туалет. Коля был под постоянным пристальным наблюдением, и Генрих Артерран уже знал о том, что сегодня он ходил забирать у Троицы свои фальшивые документы. Но пока он ничего не предпринимал, чтобы остановить Колю — он сделает это потом, когда Коля будет уверен в том, что убежал.

Коля подозревал, что за ним следят — он даже заметил человека, который вёл его от дома к гаражу. Коля решился подойти к гаражу только тогда, когда потерял его из виду. Интермеццо был уверен в том, что это был ни кто иной, как человек Артеррана. Выслеживает, фашист, так и кортит ему отыскать украденные Колей картины и засадить его на полную катушку! Но — Коля уверен, что обманет его и возможно, даже убьёт…

«Цербер» Федя сегодня не «камлал». Сейчас он торчал на кухне и покорно и кротко чистил картошку. Он так каждый день делал — чистил и жарил картошку. Федя на удивление много ел — нажарит сковородку и всю её съест. Коле, обычно, не доставалось, хотя Федя и предлагал. Предлагал так:

— Владлен Евстратьевич! Идёмте картошечку!

Коля при Феде ходил без грима, но Федя этого будто и не замечал, а навязчиво, как запрограммированный компьютер, называл его этим стариковским именем: Владлен Евстратьевич.

Коля избегал есть его картошку — опасался того, что Генрих Артерран через этого Федю — Нефедю отравит его чем-нибудь. Коля готовился бежать, а потом — добраться до Артеррана, не зная того, что сейчас, в этот самый момент, за ним из соседней квартиры пристально следит милиция.

Журавлев и Пятницын по очереди сидели в большой комнате Сидорова, которая имела общую стену с квартирой Интермеццо и пристально прислушивались к тому, что там, за это стеной происходило. А Синицын сегодня «путешествовал» вместе с Колей к Троице и назад. Синицын прекрасно знал, кто такой Троица — известный криминалу и милиции фальшивомонетчик и изготовитель «условно настоящих» документов. Синицын давным-давно бы уже «сшил» ему солидное дело и отправил за тюремную решётку полировать жёсткие нары, если бы Троица не был информатором. В обмен на эфемерную свободу «кукольник», то бишь, фальшивомонетчик, «сливал» милиции почти всех своих клиентов, что имели неосторожность заказать у него фальшивые документы. Вот и Колю он тоже «слил» — рассказал Синицыну про его гараж, где хранилось награбленное в разных музеях добро.

Они сидели в секретном подвале Троицы, где новоиспечённый «да Винчи» создавал свои «шедевры». Справа от Синицына высился печатный станок. Троица сделал его сам, из запчастей, которые взял невесть откуда. Но станок практически ничем не отличался от настоящего — ни по виду, ни по качеству. Троица ёжился на колченогом засаленном табурете и, запинаясь от благоговейного ужаса пред милиционером, кололся про Колин гараж.

— Я в своё время помог ему его подыскать, — ябедничал «кукольник» и не краснел. — Мы тогда с ним подельниками были, и я ему подогнал фальшивую немецкую ксиву, чтобы он в Дрезден умотал. Он и меня с собой звал в Дрезден, но я не хотел больше чистить музеи — стрёмно, и так уже в розыске. Его там уже какой-то мусор… Ой! — Троица понял, что ошибся, сказав слово «мусор», когда увидал суровейший взгляд Синицына, поразивший его из-под сдвинутых бровей. — Простите, гражданин начальник… Работник милиции подцепил на крюк, вот он и закопошился.

— Ясно, — проворчал Синицын, поёрзав на ненастоящем стуле, сделанном из железной бочки. — А кто именно это был — не знаешь?

— Ой, да скулил он что-то… — прогудел Троица и затянулся вонючей дешёвой сигареткой. — Имя у него… чи заграничное?.. Букв столько — ой, блин! — чёрт ногу́ скрючит… Щас, погоди, гражданин начальник…

«Кукольник» задумался, сотворив на своём вороватом алкоголичном узколобом личике маску Софокла. Синицын закинул ногу на ногу и терпеливо ждал, когда же этот криминальный элемент закончит ворочать мозгами и выдаст результат. Наконец-то Троица получил подсказку из космоса и растянул дебильную улыбку, явив миру оставшиеся зубы.

— Какой-то Генрих, — крякнул он вместе с отрыжкой и забычковал сигарету. — Колян сказал, что он «фашист» и «оборотень». И вообще, собирался этого Генриха замочить.

— Отлично, — оценил Синицын показания фальшивомонетчика. — На чьё имя ты Светленко ксиву сотворил?

— Рыбаков Александр Владимирович, — поспешил отрапортовать Троица. — Я ему сделал паспорток и загранпаспорт с шенгенкой — небось снова в Дрезден намылился! — сипло хихикнул он. — Ксива суперская, как живая — комарик носа не подточит. Даже в аэропорту не засекут, что «кукла»!

Услышанное от фальшивомонетчика Троицы Синицын передал «на базу», и теперь над всем этим размышляли лучшие умы Калининского РОВД в составе Недобежкина и Серёгина. Сначала милицейский начальник поступил так: снял сильною рукою трубку телефона, дозвонился в аэропорт и предупредил, чтобы задерживали всех Рыбаковых Александров Владимировичей, которые собираются куда-либо лететь с шенгенской визой в загранпаспорте, и сообщали о них в милицию.

— Ну, Дрезден, Генрих — это всё понятно, — говорил Недобежкин. — Но всё равно, надо бы вызвать этого субчика к нам сюда и заставить точно повторить всё, что набрехал ему Светленко. Возможно, что этот Генрих как-то связан с «Гогром».

Да, теперь с «Гогром» будет связано всё, что попадётся под руку. Светленко искали мировые полиции, он «облегчил» Дрезденскую галерею — возможно, некий Генрих и идёт по его следу аж оттуда, но это никак не связано с «Гогром»… Хотя, стоп! Петра Ивановича словно бы кто-то огрел из-за угла суковатым дрыном — так подскочил он со стула.

— Что? — изумился Недобежкин, видя, как Серёгин сорвался с места и принялся наматывать километраж, барражируя по его кабинету под струями горячего воздуха из вентилятора.

— Василий Николаевич! — возопил Серёгин, и у Недобежкина заложило уши. — Помните, как звали того милиционера, который Ершову в окошко вынес?

— Ну, Геннадий, — проворчал милицейский начальник, не понимая, куда это клонит Серёгин. — А что?

— «Геннадий» и «Генрих» очень похожи, — заметил Пётр Иванович. — Генрих мог запросто отрекомендоваться Геннадием!

— А что? — выудил рациональное зерно Недобежкин. — Вполне вероятно. Так! — он от размышлений сразу перешёл к самым решительным действиям, на которые только был способен. — Интермеццо должен круглосуточно находиться под неснимаемым колпаком, а ты, Серёгин, переоденься-ка бомжём — пойдём с тобой наведаемся к Троице!

 

Глава 71. Серегин и Недобежкин попадают в переплет

После того, как ушёл мент Синицын, фальшивомонетчик Троица немножко посидел, немножко покурил, распил бутылочку пивка «Славутич Айс» — далеко не самого дешёвого. А после этого — встал с табурета, вылез из подвала на улицу, походил, посмотрел, огляделся. Убедившись в том, что кроме Синицына поблизости нет других ментов, он заполз обратно в подвал и заперся изнутри на замок. После этого, постояв минутку-другую без движения и послушав тишину вокруг себя, он полез под свой самопальный станок и вытащил старый мобильный телефон «Самсунг R-200». Набрав чей-то номер, он поднёс трубку к оттопыренному левому уху и стал дожидаться ответа.

— Да? — серьёзно и основательно вопросил густейший бас.

— Эй, тут Синицын крутится, — шепеляво залопотал Троица, закуривая седьмую сигаретку подряд. — Я его засёк, он про Интермеццо у меня выспрашивал — пришлось слить, а то бы замёл бы меня к чёрту на кулички!

— Не поднимай кипеш! — капитально посоветовал ему густейший бас. — Засёк Синицына — и сиди спокойно! Теперь МЫ будем разбираться! — в трубке звякнуло, и бас слился с гудками.

Всё, дело сделано! Троица выплюнул наполовину выкуренную сигаретку на грязный пол и спрятал мобильник обратно под станок.

Пётр Иванович и Недобежкин притворились людьми из некрупного криминала — вроде воришек — и шли вразвалку к тому трёхэтажному, аварийному, наполовину покинутому дому на улице Овнатаняна, где открыл свою «лавочку» «кукольник» Троица. Достигнув этого подвала, на распахнутой двери которого была вывеска из двух захватанных и выцветших листов А-4: «КСЕРОКС!!! Автозапчасти», Недобежкин остановил движение и сделал вид, что пьёт пиво из пустой бутылки, а Пётр Иванович прошёл чуть дальше и постучал в эту самую дверь.

— Да? — показал свою физиономию Троица.

— Дело очень важное, — загадочнейшим шёпотом поведал Серёгин и кивнул в сторону Недобежкина. — У кореша крупный заказ!

— Ага, — согласился «кукольник» и кивком головы пригласил обоих зайти.

Пётр Иванович пропустил вперёд себя начальника, а Троица запер за ними ободранную дверь.

— И какой же у тебя, кореш заказ? — осведомился он, сверкая завидущими жадными глазками.

— А вот такой! — Пётр Иванович сделал неожиданный выпад вперёд и скрутил фальшивомонетчика, заломив ему руки и уткнув носом в заплёванный, покрытый сигаретным пеплом пол.

— Ммм! — загундосил Троица. — За что?? Ах ты, гад!! Ммм!

— Милиция, — отрекомендовался Недобежкин, подсунув к подкаченным глазкам Троицы своё непобедимое удостоверение. — Теперь тебе придётся дословно выложить всё, что тебе сегодня рассказал Интермеццо, усёк, братуха?

— Ы! Пусти меня, менто́с поганый! — надсадно заныл пленный «кукольник». — Не знаю я никакого Интермеццо! Это пурга! Чистейшей воды пурга!

— Так, Серёгин, пиши: «Отстреливался и дрался. Набил фингал сотруднику милиции», — спокойно процедил Недобежкин, кося железным глазом на вяло ворочающегося на полу Троицу. — Теперь этот «ксерокс» сполна получит. Лет шесть дадут, а то и все десять!

— Ы! Я вспомнил, вспомнил! — запел «другую песню» Троица, испугавшись солидного срока. — Интермеццо приходил, приходил!! Я скажу, только я боюсь! — он забарахтался, прижатый Серёгиным, как барахтается лягушка, взятая аистом в клюв. — Пусти меня а, начальник?

— Отпусти его, — распорядился Недобежкин. — Чай, не сбежит с подводной лодки!

Пётр Иванович ослабил хватку и выпустил «кукольника» на относительную волю. Тот, ноя, отбежал в дальний угол своей «лаборатории», вжался в него и сел на пол.

— Боюсь я, начальник, — прошептал он как-то уж совсем затравленно. — Этот Интермеццо пришёл сначала неделю назад и заказал у меня ксиву… нет, две ксивы — нашенскую и импортную, а потом — сегодня забирать пришёл с баблом, оглядывается такой весь, вспушенный такой, шо дикобраз. Ну, я ему — мы ж в корешах ходили — во, и базарю: «Ты шо дёрганный?». А он: «Понимаешь…» — и начал про Генриха какого-то байку травить. Говорил, что замочит его, что он ему всю жизнь об… это самое… И вы знаете? — Троица сделал движение назад, словно бы желал слиться со стеною. — Он только слово «Генрих» пробазарил — так его шо запёрло. На пол грохнулся, колотиться начал, и ну — мычать, шо тот бык! Я перепугался — чи помирает? — не знаю. И водищей его окатил, во, с ведра, — он показал своим кривым тощим пальцем на пустое жестяное ведёрко с вмятиной на стенке, что расположилось около его станка. — Он лежит, захлёбывается, мычит, козлеет на глазах. По-бараньи орать начал. Я совсем в осадок выпал. Думаю, ну, всё — околеет мне тут, куда я потом жмура дену? Ведь не поверят же, что сам околел — скажут, что я зажмурил! Знаете, какой народец у нас языкастый? Чуть человек раз оступился — так всё, убийца… Ну я его взял под мышки, поднял и в рожу залепил. Только тогда он и очухался. «Где я?» — спрашивает. А я ему: «На бороде!». Он тогда ничего не сказал, а только ксивы свои сгрёб и сделал ноги. Всё, я больше ничего не знаю. Христом богом клянусь!

— Не зарекайся, — пробурчал Недобежкин, разглядывая пухлые носки свих неновых кроссовок. — Интересное кино… Правда, Серёгин?

— Да, «звериная порча» страшно выглядит, как эпилепсия, — согласился Серёгин. — И…

Пётр Иванович и Недобежкин, оба смотрели на ёрзающего по загаженному полу Троицу и совсем не видели того, что творится за их спинами. А там, откуда ни возьмись, выпростался из мрака некий силуэт. Медленно-медленно он приблизился, осторожно и бесшумно взял в правую руку пивную бутылку, которую Недобежкин так неосмотрительно поставил на перевёрнутую железную бочку, что служила тут стулом. Силуэт на цыпочках подкрался к стоящему спиной Недобежкину, размахнулся и тюкнул его бутылкой по голове. Недобежкин булькнул и обмяк, а Пётр Иванович не успел и повернуться, как тоже получил бутылкой по макушке и тоже обмяк и осел на пол. Из ниоткуда появился ещё один человек. Вдвоём с тем, который бил бутылкой, вынесли они по очереди Недобежкина и Серёгина из подвала на улицу и погрузили в багажник красного «Опеля». Перепуганный до полусмерти Троица взирал на них глазами побитой шавки и ничего не делал, стремясь сохранить свою жалкую жизнь. Это ему не удалось, потому что тот, кто бил сказал второму:

— Прибери свидетеля.

— Ага, — кивнул второй.

Он возвратился в подвал, достал из внутреннего кармана замусоленного пиджачка пистолет с глушителем и выполнил лишь один бесшумный выстрел. Убитый «кукольник» всхлипнул и увалился на бок.

Двое бандитов впихнулись в кабину «Опеля» и умчались на нём в неизвестные дали.

 

Глава 72. Побег Коли

Николай Светленко решил не откладывать побег в долгий ящик, а совершить его в тот же вечер. Выйдя покурить, он заметил на балконе Сидорова некого незнакомца, который сразу спрятался, как только Коля повернул голову. «Неужели — менты??» — крикнул Колин внутренний голос и сразу же потребовал от него: «Давай, собирайся и иди!». Коля не взял с собой ни единой вещички — только свои новые документы, деньги и ключ от заветного гаража. Он не исключал такой возможности, что ему придётся спасаться бегством, и поэтому не набирал балласта. Проверив карманы и решив что взял всё необходимое, король воров прислушался и услышал из спальни Федин храп. Спит, цербер — отлично — никто не помешает ему уйти по-английски. На цыпочках Коля выбрался в прихожую. Федя храпел. Коля обул туфли. Федя храпел. Коля сделал шаг к двери, и тут же, молниеносным прыжком, рыча как лев, между ним и заветной дверью вырос оскаленный, брызжущий слюною Федя.

— Да пшёл ты! — пискнул Коля и отпрянул назад.

Федя пригнул голову, как бешеный пёс, который готовится к смертельному прыжку на беззащитного человека, ощетинился и медленно подходил к Коле на четвереньках. Коля пятился на кухню и не знал, как остановить разъярённого монстра. А вдруг это — конец? Вдруг его лимит исчерпан, и Артерран запрограммировал его загрызть Колю?? Николай сделал ещё один маленький шаг и нащупал у себя за спиной табуретку. Он осторожно протянул руку и медленно схватил её за ножку. Федя подбирался ближе и всё больше сгибал ноги, словно бы действительно, собирался прыгнуть.

— Хороший пёсик, — промямлил Коля, примериваясь, как бы получше хватить табуреткой эту рычащую тварь.

Федя прыгнул, и в тот же миг Николай огрел его со всей силы табуреткой. Федя издал скулёж, отлетел назад, стукнулся о стену, дёрнулся пару раз и затих. Отшвырнув испачканную кровью табуретку, Николай в два прыжка оказался у двери, распахнул её, выскочил в подъезд, потом закрыл дверь на ключ и побежал вниз по лестнице. Пробегая, он создал такой ветер, который сдул с нижней ступеньки лестнички на чердак несколько рекламных газеток и они, падая на первый этаж, закружились в воздушном вальсе…

Коля выскочил на улицу Владычанского и увидел, что с небольшого пятачка у магазина «Родник» отъезжает такси. Всё, это его шанс!

Коля проголосовал. Такси остановилось. Коля уселся на заднее сиденье. Он знал, что за ним следит милиция.

— Куда едем, браток? — фамильярно спросил таксист, повернувшись к нему.

— В аэропорт, — буркнул Коля.

— О’кей! — весело гаркнул таксист, и лихо выехал на шоссе.

К тому же он включил какую-то бравурную музычку, вроде «Зверей», или ещё чего-то там. Коля глянул в зеркало над головой водителя и заметил, как почти одновременно с его такси с обочины съехали белые «Жигули». «Хвост! — с досадой подумал Коля. — Следят, менты поганые!» «Жигули» пристроились за ними. «Что же мне делать?!» Музыка мешала думать. А таксист ещё и подпевал. Но, видимо, по его ушам протоптался не медведь, а целое стадо слонов. Он не мог правильно взять ни одной ноты.

— Спрячем слёзы от посторонних!.. — отчаянно фальшивил этот проклятый водила, нещадно терзая нежный музыкальный слух Коли.

«Жигули» не отставали. Временами они перестраивались в другую полосу, или пропускали перед собой несколько машин, но Коля отлично понимал, что едут именно за ним. Что делать? Выйти? Или ехать дальше? Улететь не удастся — в аэропорту его обязательно сцапают. Чёрт! Идиотская музыка… И этот глуховатый болван за рулём!..

Они уже ехали по Манежному проспекту. Ещё каких-нибудь 600 метров и — аэропорт. Коля вновь взглянул в зеркало заднего вида: «Жигули» держались точно за такси, на одну машину позади. Но вдруг такси остановилось. Коля посмотрел через плечо водителя в лобовое стекло и увидел, что передние автомобили тоже стоят.

— Пробка! — сообщил таксист.

Коля насупился и недовольно хмыкнул.

— Сильно спешите? — осведомился таксист.

— Угу, — проворчал Коля.

— Сейчас, аль момент! — как-то чересчур весело выкрикнул таксист.

— А? — не понял Коля.

Таксист резко крутанул руль вправо. Видавший виды красный «Москвич» спрыгнул с Манежного на обочину и затрясся на каких-то кочках. Колю подбросило на сидении.

— Аккуратней! — возмутился он.

Потом таксист свернул на уж совсем неудобоваримую тропинку и запетлял по неровному, ухабистому серпантину, вившемуся среди лесочков, речушек и даже через кладбище. Коля оглянулся назад и с удовольствием увидел, что преследователи отстали. И тут же решился на резкий шаг.

— Остановите, пожалуйста! Меня, что-то тошнит!.. — сдавленно прокряхтел Коля водителю.

— Вестибулярный аппарат пошаливает? Вижу ты, брат, не лётчик, — участливо сказал таксист и нажал на тормоз.

«Москвич» сбавил скорость. Когда он остановился совсем, Коля подался вперёд и особым приёмом оглушил таксиста. Тот сразу же обмяк и повис на кресле. Тогда Коля вышел из машины, попав правым ботинком в бурую лужу с мягкой грязью на дне. Чертыхнувшись, Коля потряс ногой, стряхивая грязь и грязную воду. Потом открыл дверцу водителя. У Коли начал созревать кое-какой план «Б». Он стащил таксиста под сиденья. Заткнув его так, чтобы не мешал управлять педалями, Коля уселся на водительское место и завёл мотор. «Москвич» покатился по колдобинам, подскакивая и проваливаясь в ямки. Вдруг из одного лесочка выкарабкался на обочину какой-то мужичок, и замахал рукой. Тут же Колин план «Б» созрел окончательно. Он затормозил. Мужичок открыл заднюю дверцу и втиснул сначала свою корзину, а потом влез сам. Корзина была доверху наполнена белесыми грибами: не то шампиньонами, не то вообще, поганками.

— Там сейчас село будет, — сказал он. — Довезёшь — бутылку поставлю!

— Ладно, — ответил Коля.

Проехав немного, Коля случайно глянул в правое зеркало и заметил, как из-за поворота вынырнули белые «Жигули». Мгновенно оценив обстановку, Коля понял, что преследователи ничего не знают о его «финтах» с грибником и таксистом. Они до сих пор видят в «Москвиче» двух человек. «Как вовремя мне подвернулся этот алкаш!» — подумал Коля.

Таксист оказался здоровым малым, и скоро начал приходить в себя. Он застонал и заворочался под сиденьями. Коля не знал, куда ехать: заворачивал наугад и уже, наверное, сбился с пути. Милицейские «Жигули» преследовали по пятам. А потом очухался таксист. Верзила неожиданно вылез из-под сиденья и с воплем:

— Ах, ты ж, гад! — схватил Колю за ноги.

Коля лягался и брыкался, пытаясь освободиться, но таксист обладал бульдожьей хваткой. Грибник сзади что-то злобно выкрикивал, и кидался в Колю своими грибами.

— Отдай мою машину, фашист! — рычал водитель, не выпуская из левой ручищи Колины ноги; правой же он пытался нажать на тормоз.

Такси виляло и подпрыгивало, грозя перевернуться.

— Да ты ездить вообще не можешь! Ты что, купил права?! — верещал грибник. — Ты моё село проехал! Не будет бутылки, не жди!

— Задушу, бандюга! — пропыхтел таксист, стараясь уже не нажать на тормоз, а схватить Колю за горло.

— Пусти! — выдавил Коля, по возможности отбиваясь, и спасая машину от катастрофы на дне канавы, или у фонарного столба.

Коля рванулся изо всех сил и высвободил ногу, но как-то неудобно завалился на левый бок, и нечаянно вывернул руль. «Москвич» описал дугу, свалился с дороги и полетел, кувыркаясь, в кювет. Коле каким-то чудом удалось выпрыгнуть в окошко. Он покатился кубарем по каменистой земле, иногда на ходу сминая редкие, но по-игольному колючие кустики. Коля шлёпнулся носом в стоячую зелёную лужу, а такси, покорёженное падением, брякнулось метрах в пятидесяти от него. Коля приподнялся, вытирая лицо рукой, и увидел, что машина начинает загораться. Вскочив, Коля стрелой бросился к ближайшему лесочку. Оказавшись под защитой деревьев, он позволил себе остановиться, чтобы отдышаться. Тут же позади раздалось оглушительное «Бу-бухх!!!», заставив Колю обернуться и посмотреть. «Москвич» полыхал. Белые «Жигули» стояли на дороге. Рядом с «Жигулями» стояли трое в штатском и беспомощно глядели на сгорающее такси. И тут Коля понял, что он теперь — вольная птица. Ведь когда такси потушат и осмотрят, то найдут два тела: таксиста и того алкоголика-грибника. А так как про грибника никто не знал, то решат, что одно тело принадлежит Коле. Его посчитают погибшим, и больше не будут ни следить, ни ловить. Можно было смело добраться до аэропорта и сесть на любой рейс! Хотя всё его тело ныло от ушибов, лицо и одежда были покрыты ряской и какой-то ещё противной тиной, а в ладонях — полно заноз, Коля сиял и награждал себя всякими титулами за храбрость и изворотливость. «Король воров» повернулся, засунул руки в карманы и не спеша зашагал прочь, насвистывая весёленький мотивчик.

Синицын, Журавлёв и Пятницын невесело признали, что Николай Светленко погиб, взорвавшись в «Москвиче». Бросив грустный взгляд на чёрное пепелище, Пятницын сказал:

— Когда остынет, нужно будет произвести осмотр.

— Долго стыть будет, — сказал Журавлёв. — До завтра ждать придётся. Может…

— Муравьёву звони, — перебил Синицын.

— Да, точно, — согласился Пятницын и вытащил мобильный телефон.

Услыхав о происшествии с Николаем, Муравьёв решил, что о нём непременно надо сообщить Серёгину и Недобежкину. Поэтому он подхватился со своего стула и побежал в кабинет начальника. Муравьёв очень удивился, когда кабинет Недобежкина, всегда распахнутый для важных новостей, встретил его закупоренной дверью. Муравьёв пожал плечами и попытался позвонить начальнику на мобильный. Он долго стоял с трубкой у уха — до тех пор, пока не прозвенел отвратительный гудок и на экране не появилось сообщение: «Сбой вызова: Абонент не отвечает». «Чёрт, да что ж такое?» — фыркнул про себя Муравьёв и принялся звонить Серёгину. С Серёгиным произошла та же история — не ответил, и тогда Муравьёв испугался: сначала Сидоров, а потом?..

Коля шёл через лесочек, раздвигая руками кусты. Мокрая земля комками налипала на туфли, мешая идти. Коля на ходу пытался её счистить, но ноги увязали, и земля прилипала вновь. Лесочек закончился. Он был совсем маленький. Коля каким-то чудом опять попал на Манежный проспект. Он не знал, какое расстояние покрыл, курсируя на такси, но дорожная пробка тянулась и до сих пор. Пройдя немного вперёд, Коля увидел причину, по которой она образовалась: большой зелёный автобус-гармошка столкнулся с маршруткой и стал поперёк дороги, наглухо перекрыв движение в обе стороны. Вокруг было много гаишников и каких-то людей. Две машины «Скрой помощи» медленно проползали мимо сгрудившихся вокруг места аварии автомобилей. Коля решил не попадаться никому на глаза, и быстренько ретировался в придорожные кусты. Продираясь сквозь частую и колючую растительность, он поплёлся в сторону аэропорта. Преодолев таким образом метров сто, он снова выбрался на дорогу. Впереди показалось здание аэропорта, что очень ободрило Колю. Он подумал, куда бы ему лучше было бы улететь, и рука его машинально полезла в карман. Но ничего там не нащупала. Перепугавшись, Коля полез в другой карман, но он тоже был пуст. Коля судорожно глотнул. В панике он начал перетряхивать все карманы, но кроме жетона из игрового зала «Максбет», ничего не нашёл. Деньги и фальшивые паспорта пропали. Наверное, они вывалились из Колиного кармана во время борьбы с таксистом, и сгорели вместе с «Москвичом». Коля застрял в Донецке.

 

Глава 73. Серегин и Недобежкин находят «ГОГР»

Пётр Иванович лежал где-то, где было твёрдо и жарко. Он лежал неудобно, на правом боку, и что-то неприятно врезалось ему под лопатку. Кроме того — руки были скованы железом и подтянуты к чему-то неподвижному. Серёгин открыл глаза и увидел над собой подоконники и окно, в которое вливаются оранжевые городские огни. На улице уже стемнело, и в том помещении, где лежал сейчас Серёгин, царил страшноватый сумрак.

Пётр Иванович пошевелился — кажется, ничего не сломано, болит одна только голова. «Здорово же меня навернули» — мысленно прокряхтел Серёгин, пытаясь сесть. Сесть у него не получилось — мешали наручники, объединившие его с радиатором. Зато Пётр Иванович понял, что рядом с ним лежит ещё одно тело. Нет, тело не просто лежало — оно ворочалось, стонало, кряхтело и чертыхалось. «Это же Недобежкин!» — догадался Пётр Иванович и спросил:

— Василий Николаевич, вы в порядке?

— Ага! — выплюнул около Серёгина Недобежкин, тоже, очевидно, пытаясь сесть. — Только меня эти козлы к радиатору пришпандорили! Интересное кино?

— Угу, — невесело хмыкнул Серёгин, шевеля затёкшими руками и ногами. — Меня тоже. Даже сесть не могу.

— Супер! — фыркнул Недобежкин, имея в виду, что хуже и быть не могло. — И что нам теперь делать?

Пётр Иванович не знал. Он, как и начальник, лежал на полу, не имея ни малейшей возможности сесть, и абсолютно не знал, что делать. Наручники никуда не отпускали от радиатора. Раскачать радиатор невозможно — он слишком прочно приделан к стене и слишком тяжёл. Снять наручники через кисти — тоже нельзя — браслеты подогнаны так, что никогда в жизни не слезут, хоть руку отгрызай, словно волк, попавший в капкан.

Полежав немного на боку, Серёгин вспомнил, что у него с собой тоже имеются наручники, а так же — ключ от них. Сказав об этом Недобежкину, Пётр Иванович получил следующее распоряжение:

— Ну что, Гудини, действуй, если получится!

Пётр Иванович не являлся фокусником, и был совершенно не похож на великого Гарри Гудини. Он даже не обладал достаточной гибкостью, чтобы сейчас дотянуться несвободной рукой до кармана брюк. Но жить хотелось сильнее, чем помирать тут голодной смертью, или же сбараниваться, как Светленко. И поэтому Серёгин подполз поближе к радиатору, выдохнул воздух, сложился пополам, насколько позволяли оковы, и влез правой рукой в карман. В кармане ничего не оказалось: те, кто их с Недобежкиным сюда затащил, обыскали Серёгина и забрали всё, что нашли. Серёгин чертыхнулся, но про себя, и попробовал нашарить что-либо в другом кармане, но и там звенела пустота — даже кошелёк словно корова языком слизала. Всё, последняя шаткая надежда потеряна и мертва. Им никогда отсюда не выбраться — хотя бы до тех пор, пока их не решат освободить. А вдруг убьют? Мало ли что — никто не знает, как поступает «ГОГР» с теми, кто знает слишком много!

— Ну, что, нашёл? — осведомился у Серёгина Недобежкин, грузно ворочаясь на шершавом полу.

— Забрали, — честно признался Серёгин и тут же нашёл у себя в кармане маленькую дыру, такую, в которую мог бы запросто пройти ключ от наручников.

— Чёртов блин! — угрюмо буркнул Недобежкин. — Давай что ли, по батареям постучим — авось соседи услышат? Кажется, мы с тобой в квартире какой-то зависли.

Да, идея неплохая: они начнут лязгать оковами, поднимут шум, соседи вызовут милицию, милиция сломает дверь… Пётр Иванович размахнулся, как смог, и ударил своей цепью о радиатор. Но никакого лязга не послышалось: в том месте, где были продеты наручники, железо радиатора предусмотрительно обернули толстой тканью.

— Предусмотрительные, гады! — ещё угрюмее буркнул Недобежкин. — Перестраховщики, чтоб им! Кажется, мы с тобой серьёзно влипли. Что же делать-то, а?

Пётр Иванович оказался в тупике. Он продолжал лежать, думать, но ничего не придумывал, а только чувствовал что-то твёрдое, что попало в его правый носок и ужасно мешает. Серёгин не смог больше терпеть это что-то и потянулся, чтобы достать его из носка.

— Ты чего пихаешься? — заворчал за его спиной Недобежкин.

— Простите, — пробормотал Пётр Иванович и схватил помеху пальцами. — Мне тут что-то мешает…

Это было не «что-то», не мусор и не камень: в носок Серёгина завалился ключ от наручников.

— Эврика, — пробормотал Серёгин, вытащив его.

— Чего? — не понял Недобежкин.

— Ключ нашёлся, — объяснил Серёгин. — Сейчас, не шевелитесь, я попробую вас развязать.

Недобежкин подполз как можно ближе к Серёгину и Серёгину наконец удалось дотянуться до его наручников. Нащупав малюсенькую замочную скважину, Серёгин, точно как Гарри Гудини, вслепую засунул туда ключик и начал вертеть, пытаясь отомкнуть наручники. Ничего не видя, Серёгин наверное, вертел не в ту сторону, потому что отомкнуть наручники так и не смог, а только уронил ключик.

— Эх, ты! — пробормотал Недобежкин, услышав, как ключик лязгнул о пол. — «Безруков»!

Пётр Иванович ничего не ответил — он прилагал титанические усилия, разыскивая потерю на пыльном полу. Ему удалось это сделать и, схватив ключик двумя пальцами, он повторил попытку освободить начальника. Пётр Иванович даже вспотел и немножко вывихнулся, прежде чем хитрый замочек щёлкнул и отпустил правую руку Недобежкина.

— Уфф, — выдохнул начальник, вылезая из радиатора. — Ну, ты, Серёгин, эквилибрист!

Недобежкин быстро открыл наручники Серёгина, и Пётр Иванович смог подняться на ноги. Да, они находились в чьей-то квартире. Во мгле, правда, не видно почти ничего, но всё равно, Петру Ивановичу казалось, что он здесь уже когда-то был. Серёгин пошёл на ощупь в первую попавшуюся сторону и наткнулся на шкаф. Стукнувшись об него лбом, Пётр Иванович отпрянул назад и пошёл в другую сторону. Там он встретил стол, пару стульев и что-то живое, что сильно смахивало на солидную крысу. Живность издала писк и испарилась, а Серёгин пошёл дальше.

— У, крысятник! — вынырнул из мрака голос Недобежкина. — Помойка!

Серёгин сделал ещё пару осторожных шагов и добрался до стены. Пройдя вдоль неё, он нащупал выключатель и нажал на него. Выключатель работал, и по мановению Серёгина под потолком засветилась тускловатая лампочка. Как только сюда вошёл луч света — Недобежкин и Серёгин поняли, где находятся: эту квартиру киевлянка сдавала тому, кто назвался Вениамином Рыжовым!

— А я только ордер на обыск этой халупы подписал! — хохотнул Недобежкин. — Пора нам выбираться, да по домам отчаливать, а то вон, ночь на дворе!

Недобежкин широкими шагами прошёл в прихожую и нашёл входную дверь. Она была железна, закрыта, и непреодолима: все три её замка были устроены так, что для того, чтобы открыть их изнутри, тоже нужен ключ.

— Блин! — разочаровался Недобежкин. — Думаете, задраили? Давай, Серёгин, через окно выскочим!

Этаж был первый — выскочить через окно здесь легче лёгкого — открыл и на воле. Пётр Иванович попробовал открыть пластиковый стеклопакет — не поддаётся. Он пошёл в другую комнату — и там заклинило. На кухне — та же история.

— Так, мне это всё надоело до чёртиков! — разъярился Недобежкин и взял тяжёлый табурет с никелированными ножками. — Сейчас, открою по-своему!

Милицейский начальник размахнулся настолько, насколько позволила ему длина рук, и со всего маху запустил табуретом в оконное стекло. Табурет глухо стукнулся об это стекло и упал на пол. Стекло не разбилось. На стекле не осталось ни следа!

Недобежкин замер с открытым ртом, Серёгин выкруглил глазки: бронированное стекло! В такой-то дыре! Да уж, «ГОГР» не теряет времени и обладает мозгами: знают, как удержать пленных от побега!

Большая крыса пискнула снова и метнулась из глухого угла куда-то за старомодный книжный шкаф. Пётр Иванович почему-то обратил внимание на неё и на этот шкаф — грузный такой, обшарпанный и, вместо книг, загруженный пустыми водочными бутылками. На шкафу стоял в донышке от пластиковой бутылки неопрятный разлапистый хлорофитум, и его подсыхающие листья чуть заметно шевелились! Оттуда дует ветер, значит, там есть выход!

— Василий Николаевич! — обрадовался Серёгин. — Кажется, я нашёл.

Они принялись вдвоём отодвигать этот тяжеленный шкаф в сторонку. Потревоженные бутылки недовольно звенели, а одна даже выпала и расквасилась на полу множеством мутных осколков.

— Раз, два, взяли! — кряхтел Недобежкин и толкал, толкал шкаф.

Пётр Иванович тоже толкал и он, наконец, поддался на «уговоры» и отодвинулся. За ним зиял чернотою широкий ход неизвестно куда.

— Больше нам деваться некуда, — постановил Недобежкин. — Только туда.

— Пойду, хотя бы, свечи поищу, — пробормотал Пётр Иванович, оценив темноту хода и решив, что они в ней не увидят ни зги.

Пётр Иванович пошёл на кухню и принялся шарить по ящикам убогого кухонного стола в поисках хотя бы, короткого огарка. Однако, никакого огарка не было и в помине, зато в пустом мусорном ведре отыскался большой фонарик красного цвета. Выудив его, Серёгин проверил его работоспособность, щёлкнув тумблером. Фонарик зажёгся. Ура! Кажется, есть шанс!

Серёгин и Недобежкин стояли на пороге хода, и Недобежкин светил красным фонариком туда, в его пропасть. Мощный луч терялся где-то вдали, и может быть, что ход этот тянется на километры…

— Пойдём, — заключил Недобежкин и широким шагом вступил в сырой прохладный мрак.

Да, хорошую квартирку приобрела эта дама из Киева. Интересно, знала ли она о том, что здесь имеется такая пещерка? Наверное, нет, иначе бы не купила такое жилище и бесплатно…

Серёгин и Недобежкин шагали наверное, уже около часа, но никакого выхода так и не нашли. Пещера вела куда-то вниз, земляные стены становились всё шире. Сначала Серёгин и Недобежкин двигались гуськом, с Недобежкиным во главе, но потом стены расширились настолько, что они смогли идти рядом… А сейчас здесь уже может проехать машина. Да что там машина? Троллейбус впишется… С рогами и с троллеей… И «Запорожец» рядышком…

Пещера изобиловала узкими боковыми ходами, но Серёгин и Недобежкин туда не совались, а шли там, где было широко. Из боковых ходов летели сквозняки и какие-то звуки. Будь здесь Сидоров, он бы сказал, что это воют призраки, или Горящие Глаза. Но Недобежкин и Серёгин были прагматичны: они считали, что это — эхо их собственных шагов.

Земляные стены, пол и потолок как-то незаметно перешли в каменные, а потом — пещера, по которой они шли, вдруг пересеклась с другой пещерой, не менее широкой.

— Идём прямо, заворачивать не будем, — решил начальник, и они пошли прямо.

Вокруг было тихо, точно в склепе, Сидоров сказал бы, что где-то тут лежит скелет. И вдруг где-то в необъятной дали пещеры зародился некий звук. Рык? Вой? Рёв? Серёгин и Недобежкин прислушались: он приближается, и достаточно быстро. Да, это был рёв, но не зверя, не монстра, а автомобильного двигателя! Сюда кто-то едет на машине! Вон, там даже показался свет фар.

Серёгин опрометью шмыгнул в первый попавшийся боковой ход, потащив за собою начальника. Серёгин достаточно глубоко забился, чтобы эти фары не смогли их с Недобежкиным высветить. Укрывшись настолько надёжно, насколько смогли, они стали наблюдать за тем, как мимо них, слепя многочисленными фарами проезжает чёрный и наверное, бронированный технический монстр со щелями вместо окон.

— «Панцер-хетцер»! — прошептал Недобежкин, узнав в этой чудовищной машине подземный вездеход «верхнелягушинских чертей».

— Ездят, — шепнул в ответ Серёгин. — Мы здесь не одни. И ещё — он приехал с той стороны, куда мы с вами идём, — обеспокоено заметил Пётр Иванович. — Я теперь совсем не уверен, что выход там.

— Я тоже, — буркнул Недобежкин. — Надо бы вернуться… Но мы с тобой — менты. Мы и́х искали? Их. Мы их нашли. Пойдём, поговорим.

Милицейский начальник проявил геройскую отвагу, выбрался из укрытия и пошёл туда, откуда возможно, мог и не вернуться. Пётр Иванович последовал примеру начальника и тоже зашагал вслед за ним.

 

Глава 74. Муравьев на пороге открытий

Муравьёв ждал начальника сутки. На следующий день он подумал, что пора действовать по секретному распоряжению, которое отдал ему Недобежкин три дня назад. Секретное распоряжение вступало в силу через сутки после того, как Недобежкин бесследно исчезнет. И Муравьёв решил, что всё, этот печальный момент настал. Отдавая секретное распоряжение, милицейский начальник передал Муравьёву самодельный конверт со следующей надписью обычной синей ручкой: «Открыть, если я пропаду». Муравьёв выдвинул ящик своего стола и обнаружил в нём этот секретный конверт под стопкой пустых папок и грудой поломанных ручек. Всё, настал «час икс» — Муравьёв протянул руку и извлёк это тайное послание начальника из безвестности на свет божий. Разорвав самодельный конверт, Муравьёв нашёл в нём три листка бумаги. Первый — был вырван из простой тетрадки в косую линию и свёрнут вчетверо. Муравьев вытащил его и развернул. На косых линиях косым почерком начальника были начертаны два номера телефона и приписаны две фамилии. Муравьёв долго и усердно, до пота, читал, пока смог разобрать, что же это за фамилии такие. «Ежонков», «Смирнянский», — наконец-то расшифровал он все «иероглифы». — «вызвать обоих в случае моего исчезновения, Недобежкин». Два других листка были оформлены на специальных бланках: ордер на арест Николая Светленко и на обыск его квартиры. Ордер на арест, пожалуй, не пригодится — Интермеццо канул в Стикс. А вот обыскать его квартирку, пожалуй, не помешает.

Но сначала Муравьёв всё-таки, решил отыскать в бездне пространств этих Ежонкова и Смирнянского. Видимо, они важные птицы, раз начальник так настоял на них. Муравьёв позвонил одному из этих типов, Смирнянскому, и подождал от него ответа.

— Муравьёв? — сразу же осведомился на том конце неизвестности незнакомый голос.

— Я… я… — изумлённо выдавил слегка шокированный Муравьёв.

— Не боись, чай не проглочу по телефону! — хихикнул Смирнянский, а потом добавил совсем не весело, а даже очень серьёзно: — Недобежкин таки пропал?

— П-пропал, — выдохнул Муравьёв, не имея возможности оправиться от шока. — А откуда вы знаете?

— А он сказал мне, что ты позвонишь, если он пропадёт. Вот, старый перестраховщик! Как всегда! Ладно сейчас подгоню, вместе поищем, — пообещал Смирнянский, а потом добавил: — Ежонкова не тереби — я сам его за черти притащу! И, да, ещё, отомкни нам пожарный выход, а то Ежонков через парадные не ходит!

Смирнянский нырнул назад в бесконечность, а Муравьёв подумал, что какие-то странные у начальника знакомцы: пожарный выход им отмыкай…

«Знакомцы» Недобежкина явились очень быстро, словно бы крутились где-то поблизости и только и ждали того, что Муравьёв позвонит им и вызовет. Смирнянский был и правда, странный: в тёмных очках на пол-лица, в низко надвинутой панамке цвета «фельдграу» и в ярко-красных шортах. А второй — со смешной фамилией Ежонков, и сам был смешной: маленький, рыженький, толстенький — как ёжик. Смирнянский пропихнулся мимо этого самого Ежонкова и предстал пред Муравьёвым во всей своей красе. Он открыл рот, желая что-либо промолвить, но Ежонков возжелал убраться с улицы, и, толкнув его, впорхнул под сень пожарного выхода.

— Идём, Муравьёв, — заявил он, не дав Смирнянскому и рта раскрыть и потащил Муравьёва за рукав.

Муравьёв послушно топал, а Смирнянский позади него возмущённо фыркал и тоже топал, поминутно плюясь недовольными репликами вроде: «Что ты творишь??» или: «Я здесь главный, а не ты!».

— Остынь, — примирительно мурлыкнул Ежонков и втолкнул Муравьёва в его кабинет.

— Недобежкин ордер на арест Интермеццо тебе подкинул? — осведомился Смирнянский, ворвавшись в тот же кабинет, как ураган.

— Ага, — глуповато кивнул Муравьёв, который на фоне сих «электровеников» казался медлительной улиткой.

— Так тащи, чего стоишь?? — напёр Смирнянский и даже надвинулся на Муравьёва своей небольшой костлявой массой.

— Ага, — повторил Муравьёв и взял со своего стола подписанный начальником ордер на арест Светленко. — Вот…

Смирнянский выхватил ордер своей длинною клешнёю и впился в него пронзительным взглядом «сыщика на дому».

— Погнали! — постановил он, изучив ордер. — Думаю, там есть, что ловить!

Муравьёв не возражал: раз этот Смирнянский так настаивает, значит, ему виднее.

— Погнали, — согласно кивнул Муравьёв и потопал вслед за деятельным Смирнянским.

— Меня подождите! — пискнул медлительный Ежонков и тоже потянулся, перебирая недлинными ножками.

Муравьёв, как и всякий следователь не исключал возможности того, что Николай Светленко не погиб, а инсценировал смерть и может вернуться назад. Поэтому он не снял наблюдение за его «логовом», и в квартире Сидорова до сих пор заседали Журавлёв и Пятницын. Смирнянский откупорил замки на входной двери Николая Светленко с помощью некоего длинного ключа с непонятным набором разных бородок. Сделав первый шаг в убежище «короля воров», Муравьёв ожидал, что его встретит глухая безлюдная пустота, и печальная тишина покинутости, однако он ошибся: откуда-то из кухни до его ушей донеслись странные нечленораздельные звуки.

— Стоп! — это из прихожей возник Смирнянский, отодвинул Муравьёва в сторонку и достал пистолет. — Кто-то тут всё же, торчит…

Смирнянский начал красться к кухне, прижимаясь лопатками к стенке, потрясая пистолетом впереди себя. Муравьёв стоял там, куда Смирнянский его поставил и думал о том, есть ли у этого Смирнянского разрешение носить оружие. А рядом с Муравьёвым дрожал Ежонков.

— Они тут, — прошептал Ежонков и тоже достал пистолет.

— Кто? — поинтересовался озадаченный таинственными звуками Муравьёв и достал свой пистолет — для надёжности.

— Нацистские агенты, — не теряя философской серьёзности ответил Ежонков. — Ворвались, таки!

— А? — изумился Муравьёв, услышав про нацистских агентов.

Но Ежонкова уже не было: он крался на кухню, следуя за Смирнянским. Тогда и Муравьёв тоже отправился на кухню: что он, не мент? Или трус?

В недлинном коридоре, застеленном неновой ковровой дорожкой, следователь Муравьёв обнаружил табуретку — разломанную, перемазанную чем-то тёмно-коричневым. Поглазев на неё, он отправился дальше и увидел Смирнянского и Ежонкова на пороге кухни. Они стояли неподвижно и на что-то там глазели. Муравьёв протолкался вперёд и увидел, что по полу кухни на четвереньках ползает некий человек. Он выглядел так, будто бы только пришёл в себя, и на лбу у него надулся солидный шишак. Ползая, он ощупывал руками линолеум пола, никого перед собой не видел и издавал некие звуки вроде урчания, или рычания.

Поначалу Муравьёв надвинул на сего субъекта пистолет, но потом опустил: кажется, он ни капельки не опасен, а просто какой-то потерянный.

— Гогр! — издал незнакомец, подняв свою взъерошенную голову.

— Стоять, ты арестован! — вдруг высунулся Ежонков, пихнув в бок Смирнянского. — Давай, подрывайся и пройдёмте в отделение!

Ежонков довольно нагло пихнул ползающего субъекта ногою в бок и покрутил пистолетом у его носа:

— А то застрелю!

Реакция субъекта оказалась сногсшибательно непредсказуемой: он вдруг ощетинился, словно разозлённый ротвейлер, оскалил зубы и прыгнул вперёд, едва не свалив с ног Ежонкова.

— А! — перепугавшись, пискнул Ежонков и выстрелил мимо, снеся пулей чайник с плиты.

— Стоять! — это вмешался Смирнянский, хотел свалить сумасшедшего ударом ноги.

Но не тут-то было: незнакомец проявил невменяемую собачью злобу, отбросил Смирнянского к дальней стенке коридора, а потом — совершил гигантский прыжок в закрытое окно. Разбив стекло своим телом, он спрыгнул со второго этажа во двор. Ежонков и Муравьёв, подскочив к окну, видели, как мчится он по парку галопом, пугая прохожих.

— Чёрт! Чёрт! — это к ним подобрался Смирнянский, потирая ушибленный лоб. — Жив твой Интермеццо! — угрюмо буркнул он Муравьёву, кивнув на расквашенное оконное стекло. — А ты переживал!

— Блин! Ушёл, гадюка! — фыркнул Ежонков. — Только это не Интермеццо.

— А хто?? — ошарашился Смирнянский, смерив Ежонкова пожирающим взглядом энергетического вампира.

— Не знаю, какой-то ослик, — отказался Ежонков.

— Э, там Сидоров ещё говорил, что у Светленко вроде, Федя какой-то торчит, — припомнил Муравьёв, почесав затылок. — Чи племянник…

— Отлично! — расцвёл Смирнянский. — Муравьёв, пробиваешь по ЖЭКу, что это за Федя и прописан ли он тут. А я пока квартирку обыщу. Наверное, у него тут жучков — тьма-тьмущая! И ещё, — добавил он, поймав в поле зрения топчущегося без дела Ежонкова. — Ты, Ёжик, к Сидорову загляни — наверное, у него тоже жучки понапиханы!

— А чего это ты раскомандовался? — огрызнулся Ежонков, не желая выполнять. — Ты у нас, по-моему, сантехник, а — агент СБУ!

— У меня мозги не залиты кашей! — буркнул Смирнянский. — Давай, Ежонков, марш к Сидорову!

— Я тебе это ещё припомню! — зло протарахтел Ежонков и поплёлся к Сидорову.

Журавлев и Пятницын «забивали козла», когда Ежонков ввалился в квартиру и потребовал от них, чтобы они «сворачивали казино» и «скакали ловить жучки». Журавлев и Пятницын опешили: они не знали Ежонкова, и их не предупредили, что он придёт.

— Стоять! — приказал «суперагенту» Ежонкову Журавлёв и прицелил в него свой пистолет. — Давай, Пятницын, звони Муравьёву, говори, что они пожаловали! А ты сядь! — определил он Ежонкову место на стуле.

— Эй! — обиделся Ежонков. — Вы что, с дуба? Я же Ежонков!

А Пятницын тем временем звонил Муравьёву и говорил:

— Они пришли! Кургузый такой тип, «ежом» себя назвал. Что с ним делать, товарищ старший лейтенант?

Услышав заявление Пятницына, Муравьёв вспомнил, что не предупредил своих подчинённых о Ежонкове, и теперь они его изловили.

— Расслабься, это наш человек, — сказал он Пятницыну. — Он будет у Сидорова «жучки» искать, помогите ему, ребята.

— А-а-а, — протянул Пятницын, поняв, что тревога была ложной. — Журавлев, отпусти его, это наш.

— Наш? — удивился Журавлев, смерив Ежонкова недоверчивым взглядом. — Ну, ладно… — Журавлев убрал пистолет и разрешил Ежонкову покинуть «тюремный» стул.

— Наконец-то! — вспрыгнул Ежонков, смахивая с жёлтой тенниски несуществующую пыль. — Тут СБУ работает, а вы: «стой!», «сядь!», ух! Как тут работать??. Эй, а это что? — взгляд Ежонкова вдруг упал на стол, на уголок бумажной скатерти, где шариковой ручкой кто-то когда-то нацарапал некие слова.

— Где? — удивился Журавлев, пытаясь застегнуть кобуру.

— Домино убери! — посоветовал Ежонков и сам смахнул все костяшки на стул и на пол. — Вот здесь, вот! — он ткнул пальцем самые фиолетовые буквы, заставив Журавлева и Пятницына приблизиться и посмотреть.

— Накарябано что-то, — глупо промямлил Пятницын. — А что?

— Ну, читай же, ты же мент! — раздражённо прошипел Ежонков. — Никакой хватки! Как вас держат??

— «Биллинг Рыжова. Номер +380501234567 сказал басом…», — начал читать Журавлев, всмотревшись в каракули, которые когда-то нацарапал Сидоров, желая вывести на чистую воду тех, кто был связан с пойманным Кубаревым.

— Это Сидоров написал! — торжествовал Ежонков. — Прямая улика! Учитесь, салаги, как надо вести дела! — он принял облик престарелого вузовского профессора, заложил за жирненькую спинку пухленькие ручки и прошёлся взад вперёд по крохотной кухоньке Сидорова, демонстрируя себя, как кладезь великих знаний. — Сейчас я запишу этот номер и потребую у «UMC» его пробить! Таким образом я узнаю, кому он принадлежит и где этот человечек проживает. Потом мы позвоним ему ещё раз, и я вычислю, откуда идёт сигнал!

— У, как заумно… — шепнул Пятницын на ухо Журавлеву, прослушав лекцию Ежонкова.

— А теперь — будем искать жучки-и! — пропел Ежонков, проигнорировав сей «комплимент», и начал деловито раскручивать телефон Сидорова.

Смирнянский в квартире Светленко делал то же самое: разбирал телефон.

— Странное дело: «жучка» нет! — с досадой фыркнул он, разобрав трубку и не найдя в ней ни зги. — Как же так, а? Чёрт!

Разочаровавшись в телефоне, Смирнянский начал двигаться по квартире в поисках других «жучков». Он разобрал мобильный телефон, который обнаружил в ящике стола… Тоже нет «жучка»! Смирнянский перетряхнул книги, которые стояли на ближних полках — нет! В шкафу — нет, в столе, на столе… Да, нигде! Смирнянский даже вспотел, пока обшаривал все укромные места, включая тесный туалет. Последним местом, где Смирнянский ещё не побывал, оставался узкий зазор между зеркалом в прихожей и стенкой, обклеенной дешёвыми бумажными обоями. Смирнянский снял это тяжёлое зеркало, аккуратно поставил на пол, прислонив к стеночке, чтобы не упало и — БИНГО! Миникамера с микрофоном висела, прилепленная на кусочек серого пластилина, и была направлена точно на входную дверь. Смирнянский протянул свою длинную руку и схватил хрупкое чудо техники в кулак.

— Ага, — довольно крякнул он, разглядывая находку. — Попалась, милочка. Только какая-то она примитивненькая…

Смирнянский пригляделся получше и понял, что камера далеко не последней модели, да и снимает в чёрно-белом спектре.

— Нищие они там, что ли?.. — пробурчал он, размышляя над тем, как это у американского «ГОГРа» не хватает денег на камеру поновее. — Эй, Муравьёв, ты в ЖЭК звонил?

Муравьёв уже успел не только позвонить в ЖЭК, но и «срисовать» отпечатки пальцев практически со всего, до чего могли бы дотронуться руки.

— Сказали, что тут прописано два человека! — начал пересказывать Муравьёв сонный ответ работницы ЖЭКа, которая показалась ему ленивой толстой копушей. — Матвеев Владлен Евстратьевич и Федохин Федор Федорович. У Федохина прописка временная, на два месяца…

— Отлично! — вспрыгнул Смирнянский и едва не выронил хрупкую камеру. — Супер!!

Муравьёв впал в оцепенение, напуганный бурной реакцией этого Смирнянского, который, кстати, не удосужился в помещении снять свои тёмные очки. И чего тут — «Супер»? Ну, прописаны… да у них даже имена не свои!

— Да ты! — обиделся Смирнянский. — Ужас, ну и недогадливые! Когда у Федохина заканчивается временная прописка?? — надвинулся он на обалдевшего Муравьёва.

— Три-тридцатого августа-а, — выдавил Муравьёв, пятясь на кухню от мельтешащей у носа массы костей. — А-а что?

Смирнянский не успел вывалить на огорошенную голову Муравьёва все свои соображения по этому поводу, потому что распахнулась дверь, и из коридора медведем ввалился Ежонков.

— Слушай, Игорь! — обрушился он на Смирнянского. — У этого Сидорова ни одного «жука» на хате нету! Я так не играю.

— Чисто работают, — согласился Смирнянский, отцепившись от Муравьёва. — Я только одного нашёл. На, глянь, что за система?

Смирнянский протянул Ежонкову найденную за зеркалом Интермеццо камеру. Ежонков схватил, поднёс к глазам и, поглазев минуты две, внезапно заявил:

— Эй, Игореша, это же моя камера! Я её сегодня поставил, чтобы посмотреть, кто сюда ещё после нас завалит! А ты её испортил!

— Тьфу ты, пропасть! — плюнул Смирнянский прямо на пол и задвинул Ежонкову символический подзатыльник. — Я-то думаю, почему они такую дешёвку влепили, а это ты! Конторка-то у тебя бедновата, братишка!

— Кто бы говорил! — проворчал Ежонков, пытаясь пристроить свой «жучок» назад, откуда сковырнул его Смирнянский. — Сам в конуре живёшь! А я эту камеру на свои деньги купил! Не сопру же я с работы!

— А, ну да, конечно, честный, — фыркнул Смирнянский. — А мы тут без тебя кое-что нашли. Пробей-ка по своим каналам, существует ли в природе человечек по имени Федор Федохин.

— Чёрт! — ответил ему Ежонков, потому что его камера так и не пожелала пристраиваться на место, а завалилась за тумбочку и потерялась там. — Ладно, пробью. Фотку давай?

— Фотка от нас в окошко убежала, — буркнул Смирнянский. — А сейчас мы с тобой пойдём Серёгина с Васьком искать. Куда они уже там забурились — шут разберёт. Но у меня есть парочка вариантов. Синицын у тебя где?

— Чёрт! — снова ответил Ежонков, ползая по полу в пыли под тумбочкой в поисках своего недорогого «жучка». — А-апчхи! — чихнул он, затянув эту самую пыль носом.

— Будьте здоровы, — вставил Муравьёв, который просто топтался в сторонке.

— Спасибо! — фыркнул Ежонков, отплёвываясь от пыли и паутины. — Синицына я у себя в хатке запрятал, чтобы «ГОГР» не нашёл. Я подумал, что у Сидорова его заграбастать могут. Если он тебе так нужен — я ему звякну.

— Так давай быстрее, чего копаешься? — осведомился Смирнянский и сунул Ежонкову свой мобильный телефон. — Звони с моего, если со своего боишься!

 

Глава 75. Штольня

Серёгин и Недобежкин сейчас находились точно под штольней закрытой шахты имени Кона. Если бы они свернули в тот боковой ход, который только что миновали крейсерским шагом — то попали бы точно в штольню и вышли бы на поверхность. Но они об этом не знали, зато отлично знал тот, кто сейчас следовал за ними. Пётр Иванович и его начальник шли прямо, никуда не сворачивали и надеялись отыскать если не ГОГР, то Сидорова, если не Сидорова, то хотя бы «банду Тени», а если и банду не получится — то хотя бы выход. Выхода, кажется, не было, а кушать уже хотелось, и в связи с этим Пётр Иванович вспомнил достаточно остроумный анекдот: «На позывы желудка не отвечайте, пусть выпутывается сам!». Вот Серёгин и старался «выпутываться сам», хотя голодный желудок всё настойчивее требовал «бензин». Недобежкин тоже не отказался бы от котлетки-второй, но он мужественно молчал, потому что являлся НАЧАЛЬНИКОМ. Продвижение по лабиринтам подземелья казалось медленным, словно ход улитки. Фонарик начинал тускнуть: кончался заряд аккумулятора. «Кажется, скоро мы окажемся в полной темноте» — такая неприятная подспудная мысль давно начала посещать обоих, но каждый был уверен, что ещё чуток — и найдётся вожделенный выход.

Шаг, второй, третий — оба не переставали уверенно шагать вперёд. Пещера сделала неожиданный изгиб, фонарик пару раз мигнул, предупреждая о том, что скоро лишится заряда и тут кое-что произошло. Впереди нежданно-негаданно выросла глухая стена, выложенная из крупных гладких булыжников. Слабеющий луч фонарика робко шарил по ней, но найти хотя бы малюсенькую лазеечку так и не смог.

— Чёрт! — шумно вспылил Недобежкин, хлопнув себя ладонями по коленкам. — Что за чёрт! Мы же прямо шли!

Пётр Иванович огляделся вокруг. Нет, тупик не совсем глухой — повсюду в разные стороны разбегаются узкие боковые ходы. Но разве заставишь Недобежкина в них лезть?? Это всё равно, что запихнуть слона в мышиную нору!

Недобежкин, видимо, тоже искал альтернативный выход: он ходил от одной узкой тёмной щели к другой и примеривался, в какую из них им с Серёгиным следует пойти. Но нет, милицейский начальник не изменил своим принципам: лезть в боковой ход он не стал. Недобежкин остановил своё движение у глухой стены, повернулся к ней спиною и основательно, начальственным тоном изрёк:

— Идём назад.

Пётр Иванович никогда не спорил с начальством. Поэтому он повернулся и пошёл назад. Куда именно решил податься Недобежкин — Пётр Иванович не знал. Возможно он хочет добраться до другой широкой пещеры, которую они пропустили, не пожелав сворачивать. А может быть, начальник захотел вернуться назад, в квартиру Рыжова, дождаться, когда придут похитители и дать им бой. Второе, пожалуй, трудновато будет, потому что их табельные пистолеты отобраны и находятся теперь неизвестно где…

Фонарик светил всё тусклее — аккумулятор неумолимо разряжался. Несколько раз лампочка потухала вообще, предупреждая о том, что скоро навсегда угаснет. Недобежкин каждый раз чертыхался, а когда фонарик вспыхивал вновь — вздыхал с явным облегчением и выплёвывал всегда одно и то же:

— Блин, вот, гадство!

Пётр Иванович надеялся, что они успеют куда-либо выйти, прежде чем потеряют свет, иначе придётся им освещаться лишь «лучом надежды»…

И вдруг кое-что произошло. Серёгин и Недобежкин поняли, что они тут не одни. В подземелье был кто-то ещё, и этот кто-то громко сопел, приближаясь. Не прошло и минуты, как из темноты под слабеющий свет фонарика выдвинулись две внушительные плечистые фигуры.

— Вот те на! — Недобежкин остановился и, кажется, становится в стойку боксёра, выставляет вперёд кулаки… — Серёгин, мы их искали, и мы их нашли! — заявил милицейский начальник, твёрдо уверенный в том, что эти типы принадлежат к «демонической» банде Тени.

Пётр Иванович драться совсем не хотел, однако быстро понял, что без этого не обойтись: двое незнакомцев приближались, широко шагая своими толстыми ногами, и дебильно похихикивали, сообщая, что да, без драки не обойтись. Один из них полез за пазуху увесистой ручищей — неужели, сейчас выцарапает нож? А то и пистолет?? Пётр Иванович на всякий случай приготовился к отчаянному бою, может быть и насмерть. Он уже нацелился влепить оплеуху тому громиле, который сейчас надвигался на него…

— Ну, нет, стойте! — послышался из непроглядной мглы чуть обиженный скрипученький голосок. — Я не говорил жмурить, а только поймать!

Пётр Иванович сделал пару шагов назад, Недобежкин, кажется, тоже — в тускнеющем на глазах свете разряженного фонарика Серёгин уже не видел начальника. Только слышал, как тот пытался казаться храбрым, приговаривая тоном задиры:

— Ну, давай, давай, подходи!

До слуха Петра Ивановича, кроме тяжёлой поступи двух здоровяков, долетали и другие шаги, куда легче, частые семенящие. Серёгин хотел видеть того, кому они принадлежат, навёл фонарик, и в этот момент он погас насовсем, погрузив пещеру во тьму.

— Чёрт! — послышалось со стороны Недобежкина, который как раз собрался внезапно напасть на этих субцов и арестовать их.

— Вперёд! — приказал скрипученький голос. Его обладателю мрак словно бы совсем не мешал. Не мешал он так же и здоровякам. Здоровяки гыгыкнули и… Кажется, этот бой неравен, потому что они и есть результаты проекта «Густые облака»…

Но тут подземелье залил холодный белый свет некой сверхмощной лампы. Пётр Иванович не ожидал такой яркости и зажмурился, Недобежкин отпрянул назад. Открыв один глаз — он открыл почему-то левый — Пётр Иванович увидел, что этот яркий свет испускает не лампа, не фонарик, а… За могучими спинами двоих гориллоподобных громил и за щупленькой спинкой некоего низкорослого субъекта возвышался чудовищный вездеход, который полковник Девятко называл «панцер-хетцер». Да, это его фары светят и разгоняют тысячелетнюю мглу подземелья. Как только сей техномонстр появился и включил свет — громилы и щуплый замешкались, повернули к нему свои головы, что-то там себе заклекотали.

— Серёгин, за мной! — это Недобежкин решил воспользоваться замешательством подземных бандитов и потянул Петра Ивановича за рукав в ближайший из боковых ходов.

Пётр Иванович топал вслед за начальником, держа в правой руке бесполезный потухший фонарик.

— Сейчас, мы от них оторвёмся! — заверил Недобежкин и с быстрого спотыкающегося шага перешёл на уверенный бег.

Если в начале хода тьма отступала перед молочно-белым светом фар «панцера-хетцера», то стоило Недобежкину и Серёгину углубиться в этот ход подальше, как темнота захлестнула обоих и потопила в себе. Пришлось остановиться, нащупать стенку и привалиться к ней. Пётр Иванович пару раз щёлкнул тумблером фонарика, надеясь на то, что мироздание сжалится и фонарик включится. Но — нет. Природа тут не причём, всё дело в аккумуляторе, который, разрядившись, не мог больше давать фонарику жизнь.

— Не фурычит, — постановил Серёгин, не видя не то, что начальника, а даже собственного носа.

— Назад мы не пойдём, — отрезал путь к отступлению Недобежкин, тоже ничего вокруг себя не видя. — Их слишком много, мы с ними не справимся. Придётся на ощупь ползти — авось куда-нибудь и выползем!

— Ладно, — согласился Пётр Иванович, который тоже не горел желанием идти назад, в лапы и когти чудовищной банды и получать от них «звериную порчу».

Согласившись с начальником, Серёгин начал медленно продвигаться в ту сторону, где очевидно, был «перёд», придерживаясь руками за шероховатую булыжную стенку. Через каждые несколько шагов Пётр Иванович замирал и прислушивался, пытаясь определить, преследуют их, или нет. Недобежкин, наверное, делал то же самое — замирал и слушал, слушал… Пустота звенела тишиной, кажется, эти «черти» натолкнулись на кого-то похлёстче себя и теперь разбирались друг с другом, выпустив «добычу». Серёгин ничего не слышал позади себя, Недобежкин тоже. Они продвигались наугад и на ощупь, и даже не знали, насколько правильный путь выбрали.

— Эй, мы под горку идём, — заметил милицейский начальник, чувствуя, как булыжный пол подземного хода из «равнины» превращается в пологий склон.

— Может, выберемся? — предположил Серёгин, чья надежда на обнаружение выхода уже порядком ослабела.

Пётр Иванович был прав. Сейчас они попали в один из тех ходов, которые как раз вели в штольню, и к выходу. Булыжный пол незаметно превратился в земляной, воздух наполнился сыростью обычной пещеры. Они совсем немного прошли, прежде чем Недобежкин остановился как вкопанный, протёр кулаками оба глаза и выдохнул со щенячьим восторгом:

— Серёгин, свет!

Проведя несколько часов во тьме, Пётр Иванович сделался подслеповатым, как крот. Он поморгал, а потом — посмотрел вперёд. Да, там, в дали, в конце туннеля, виднеется неверный, прикрытый сырою дымкою свет!

— Туда! — обрадовался Пётр Иванович, позабыв про все проблемы.

— Мы, как выберемся — туда вниз спецназ зашлём, — на ходу пыхтел стратегический план милицейский начальник. — Против них тут только зачистка поможет!

Свет становился всё ближе и уже даже повеял ветерок, приносящий за собою запахи донецких улиц. Ещё насколько десятков метров, и они выйдут из штольни на улицу, под солнце, в лето!

— Стоять, попрыгунчики! — вдруг взвизгнуло откуда-то спереди, а потом — свет заступила сухонькая фигурка щуплого бандита.

— Серёгин, вперёд! — заревел Недобежкин, собравшись залепить ему оплеуху, скрутить и уткнуть носом в земляной пол.

Пётр Иванович понял, что это команда, прыгнул вперёд, но тут чья-то тяжеленная рука залепила оплеуху ему самому, и Серёгин обрушился на сырую землю пола. Теряя сознание от крепкого удара, он заметил, как рядышком валится и Недобежкин…

— Ну что, Гопников, схватил? — осведомился бесстрастный голос андроида, и из темноты не спеша выдвинулась высокая фигура Генриха Артеррана.

— Ага, — потёр руки щуплый, который и носил фамилию Гопников. — Ты, Гейнц, клёвый парень, когда играешь по правилам. А правила у нас какие?

— Не оставлять свидетелей! — ответил из мглы густой голос бывшего охранника погибшего Рыжова, которого звали Марат.

— Верно, — кивнул Гопников. — Волоките их и едем!

— Стоп! — холодно оборвал его Генрих Артерран, наблюдая за тем, как громилы Марат и Олег отволакивают за ноги оглушённых Серёгина и Недобежкина. — Еду Я. А ты и твои питеки тащатся пешком.

— Нет, Гейнц, — попытался отрезать Гопников. — Я руковожу операцией, а ты — только мой помощник. И если я захочу — тащиться пешком будешь ТЫ!

— Вся техника здесь моя, — отпарировал Генрих Артерран выпад Гопникова. — Так что, всё-таки, еду я! Вопросы есть?

Генрих Артерран обладал настолько стальным взглядом и настолько ледяным голосом, что никто просто не решился ему возразить.

— Вопросов нет! — заключил он, состроив кривую усмешку злодея, и зашагал туда, где стоял его «панцер-хетцер».

 

Глава 76. Досадная неприятность

Синицын жил в посёлке Калинкино, в «конспиративной» лачужке Ежонкова. Ежонков переселил его туда по своей инициативе, решив, то в «помеченной» «бандой Тени» квартире Сидорова Синицына снова могут украсть и зомбировать. Так же «суперагент» Ежонков снабдил Синицына новеньким «не засвеченным» мобильным телефоном и «условно настоящим» паспортом на имя некоего Максима Егоренкова. Сейчас Синицын занимался тем, что сидел в этой лачужке и смотрел по неновому телевизору «Электрон» передачу «Что? Где? Когда?». Новенький мобильный телефон подал свой полифонический голос в тот момент, когда передачу прервали на рекламу и нарисованные овощи запели примитивную песенку про «Бондюэль».

— Алё? — осведомился Синицын, заведомо зная, что позвонит Ежонков.

— Срочно ноги в руки в Калининский! — приказным тоном маршала Жукова заревел Ежонков, породив в левом ухе Синицына металлический неприятный звон. — Не спрашивай! Просто едь!

— Ага, — глуповато выдохнул Синицын, жалея, что так и не узнает, что ответят знатоки на заковыристый вопрос телезрителя по фамилии Валено́к.

Синицын собрался по принципу «одеться — только подпоясаться» и вышел во двор, где поджидала его выделенная Ежонковым «Волга». Машина, конечно, не сверхновая, но ездит! Синицын устроился за рулём и минут через пятнадцать уже въезжал во двор Калининского РОВД.

— Так, говори, куда Недобежкин и Серёгин ходили в последний раз! — налетел на Синицына Ежонков, как только он переступил порог пожарного выхода.

— Аэээ, — Синицын начал припоминать и, припоминая, застопорился в дверях, мешая Смирнянскому закрыть их.

— Проходи! — не выдержал Смирнянский и втолкнул задумавшегося Синицына в мрачноватый коридор с серо-белыми, словно в поликлинике, стенами.

— Вспомнил! — Синицына осенило как раз в тот счастливый момент, когда Смирнянский ощутимо пихнул его в левый бок.

— Ну? Ну? — настаивал Ежонков и мельтешил у самого носа.

— Дай ему сказать! — одёрнул Ежонкова Смирнянский, закрывая каждый из двух замков на двери пожарного выхода на два оборота.

— Ну? — по инерции выплюнул Ежонков и замолк.

— Они пошли фальшивомонетчика пушить, — сказал Синицын, двигаясь по коридору вперёд, к лестнице, что вела наверх.

— Стой! — остановил его Смирнянский. — Дальше не нужно. — Сейчас поедем к твоему фальшивомонетчику! Давай, веди!

Синицын пожал плечами, не понимая до конца, к чему такая спешка, но всё же развернулся и пошёл назад. Прямо над его головой находился следственный изолятор, где прозябал сошедший с ума Кораблинский. Да, даже отсюда слышно, как он гундосит дурацкую песенку: «Хлопай ресницами и взлетай…», спрыгивает с нар на пол, бьёт о стенку миской… Стоп, миска же пластмассовая! А в камере несчастного Грибка раздавался какой-то жуткий железный грохот!

— Наверх! — выдохнул Смирнянский, напуганный этим чудовищным грохотом. — Это у Грибка бухают!

Смирнянский сорвался с места, словно бы его кто-то обжёг и во всю свою прыть понёсся к лестнице, пару раз едва не упал на ступеньках. Синицын тоже рванул наверх, а последним как всегда пополз «суперагент» Ежонков.

В изоляторе царил хаос. Новое пластиковое окно было высажено вместе с решёткой и частью стены. На полу в конце коридора валялся без признаков жизни потрёпанный Белкин. Дверь камеры Грибка оказалась грубо вынесена и покоилась помятая около недвижимого Белкина. Все, кто был сейчас на работе, сбегались на ужасающий гвалт и собирались в шумную толпу.

— Чёрт! — Смирнянский застрял на месте, потому что из камеры Грибка показалось оскаленное, перекошенное нечеловечьей злобой лицо их давнего знакомца Ярослава Семёнова. Семёнов тащил за шиворот вырывающегося, орущего Грибка.

— Стой! — Смирнянский выхватил пистолет и выстрелил, целясь в этого монстра, что уже не являлся человеком, потому что был изменён «ГОГРом» до состояния мутанта.

— Нет! — Синицын попытался ему помешать, но было поздно — пули летели прямо в Семёнова. Но попали в стенку — Семёнов нырнул в сторону до того проворно, что его движение не заметил человеческий глаз, и пропустил все смертоносные пули справа от себя. Грибок был отброшен в сторону и барахтался теперь у остатков разбитого окна и кусков выбитой стены.

— Вперёд! — Смирнянский действовал решительно. Спрятав бесполезный против монстра пистолет, он ринулся вперёд и напрыгнул на Семёнова сзади, пытаясь скрутить ему руки. Синицын тоже вцепился в незваного гостя, однако тот оказался настолько силён, что расшвырял обоих в стороны одним движением не особо мускулистых плеч! Освободившись от помех, Семёнов вновь впился в Грибка. Но Грибок не пожелал за ним идти. У него внезапно появилась некая мощная сила. Кораблинский вырвался из цепких рук и залепил агрессору неожиданно мощную оплеуху. Семёнов отлетел к дальней стене, отколов кусок штукатурки, но тут же вскочил, и снова бросился в бой. Он попытался стукнуть Грибка ногой, однако тот проявил внеземную прыть уфонавта, мгновенно отпрянул назад и схватил Семёнова за ногу и швырнул на пол. Семёнов шлёпнулся, но снова вспрыгнул на ноги и навернул Грибка кулачищем, заставив обрушиться в груду кирпичных осколков, что были выбиты из расквашенной стены.

Смирнянский и Синицын отползали подальше, боясь попасть под горячую руку или ногу.

— Это не наш бой, — прошептал Смирнянский, забившись в угол.

— Пусти!

— Дай мне посмотреть!

— Надо обезвредить! — это ревела собравшаяся у изолятора толпа. Несколько смельчаков вскочили внутрь с пистолетами, требовали от обоих, чтобы остановились, однако те не слышали и не слушали.

Над отупевшей головой Грибка пролетело несколько милицейских пуль, но он не придал им никакого значения, а с остервенением набросился на надвинувшегося на него Семёнова, схватил его за левую руку. Заломив её так, как обычно делают милиционеры, Грибок на глазах у всех уткнул противника носом в прохладный бетонный пол.

— Не рыпайся, гнида! — сообщил Грибок Семёнову, словно бы был ментом и «заметал» бандита.

Побеждённый Семёнов ныл под пятою победителя Грибка, а по толпе собравшихся на «представление» катились разные возгласы. Все были в неком ступоре, оглушённые случившимся. Никто из них ни разу ещё на видел такой страшной… Нет, это уже была не драка, а какая-то битва титанов, поразившая даже прагматичных следователей и видавших виды оперов. Все они стояли в нерешительности и только глазели на то, как заключённый по кличке Грибок берёт за ногу страшного человека Семёнова и зашвыривает в свою развороченную камеру, словно лёгкую пушинку. Затем, не говоря ни слова, Грибок поднял с пола помятую дверь и принялся пристраивать её обратно, к развороченной лутке.

— Разойдитесь! — пискнул, придя в себя Смирнянский, испугавшись того, что о «секретных узниках» теперь узнало всё отделение. Чёрт, он же не имеет здесь никакой власти, его могут выставить и даже задержать! Был бы здесь Недобежкин — он бы их урезонил сразу, но Недобежкина нет…

— Позвольте, — это уже вмешался заместитель Недобежкина подполковник Носиков. — Что тут происходит?

— Н-ничег-го… — выдавил Смирнянский, пятясь назад, столкнувшись с Синицыным.

— Эй, а вы кто такие?? — Носиков, кажется, не узнал ни в Смирнянском, ни в Синицыне работников РОВД. — Вы задержаны! — постановил он.

— Да, давно бы пора кого-нибудь тут задержать! — это вмешалась техничка Зоя Егоровна, потрясая шваброй и толкая всех упитанными боками. — Развели бедлам — не наубираешься! Тьфу! — она развернулась широкой спиной, пихнув при этом Муравьёва, который скромно стоял в сторонке и не желал возражать подполковнику Носикову, который защёлкнул наручники на костлявом запястье Смирнянского.

— Дуем! — это шепнул Ежонков, схватив Синицына за футболку.

— А Смирнянский? — осведомился Синицын, не успев прийти в себя.

— Он выкрутится, дуем! — Ежонков потащил Синицына туда, к лестнице, на нулевой этаж, собираясь скрыться под шумок.

Синицыну не хотелось быть задержанным этим карьеристом Носиковым, поэтому он потянулся за Ежонковым, не сопротивляясь и не задавая вопросов.

 

Глава 77. Глобальные поиски

Ежонков не особо переживал из-за потери Смирнянского. Едва они с Синицыным завернули за ближайший угол, он сразу же потребовал, чтобы Синицын показал того фальшивомонетчика, к которому ходили Серёгин и Недобежкин.

— Пошли, — кивнул Синицын. — Он тут недалеко — два шага пройти. И ещё, он там про какого-то Генриха говорил…

— Что?? — вспрыгнул Ежонков и даже принялся трясти Синицына за плечи. — Генрих?? Ты сказал: «Генрих»???

— Ну, Генрих, Генрих, — подтвердил Синицын, освобождая свои побитые Семёновым плечи от пальцев Ежонкова. — И что теперь?

— Как — что? Как — что?? — обиделся Ежонков, бросив терзать Синицына. — А ты знаешь? — он приблизился к Синицыну вплотную и заглянул ему в глаза.

— Уйди, у меня в глазах двоится! — оттолкнул его Синицын. — Я вижу четыре глаза и два носа!

— Ты знаешь, — Ежонков отодвинулся на пару шагов и снова защёлкнул свои пальцы на плечах Синицына. — Знаешь, как звали америкашку Артеррана, который пахал над «Густыми облаками» в «застойных» восьмидесятых, а?

— Нет, — буркнул Синицын, отстраняясь от настырного Ежонкова. — Я вообще, о нём слышу впервые.

— Генрих! — выпалил Ежонков, не постеснявшись того, что мимо них проходят люди. — Генрих Артерран! Усекаешь?

— А мне-то что? — буркнул Синицын, который отродясь не знал никакого Генриха и никакого Артеррана. — Ты лучше не ори и не хватай меня, а иди молча, как нормальные люди!

Синицын повернулся и пошёл по улице Овнатаняна в ту строну, где высился аварийный дом с подвалом Троицы. Ежонков потрусил за ним трусцой и всё не унимался, желая посвятить Синицына во все известные ему тайны.

— Я поднял секретный архив, — таинственно шептал Ежонков. — А там написано, что америкашка Артерран был профессор химии, биологии и ещё чего-то там. Он работал с «Густыми облаками», но его сожрала подопытная горилла. А теперь мы опять видим Генриха! На что это указывает?

— Тебе виднее, — буркнул Синицын.

— И вообще, я думаю, что он не америкашка! — вдруг изрёк Ежонков и даже остановился посреди улицы.

— А кто — чёрт? — начал злиться Синицын. — Идём, ты только задерживаешь!

— Нет, — отказался Ежонков и нехотя посеменил вперёд, влекомый за рукав железною рукой Синицына. — Он — фашистский агент!

— Ну, ты, Ежонков, совсем того! — присвистнул Синицын и покрутил у виска указательным пальцем правой руки. — Фашистов уже шестьдесят пять лет, как истребили! Что ты несёшь?

— Я знаю, что говорю! — настоял Ежонков. — Результат «Густых облаков» практически бессмертен. Если Артерран смог добиться успеха — то он непобедим, усёк? Вот, кто результат — Артерран!

— Вяжи, Кондрат! — не выдержал Синицын. — Мы пришли!

— Фи, и это тут? — разочарованно пискнул Ежонков, увидав ободранный аварийный дом, обросший по периметру древовидной лебедой. — Трущоба! Тоже мне, бандит — нормально жить не может!

— Тихо! Спугнёшь! — шикнул Синицын и постучал в закрытую железную дверь подвала.

Фальшивомонетчик Троица не был убит. Завидев, что громила достаёт пистолет, он от страха бухнулся в обморок за секунду до того, как грянул выстрел. Спася таким образом свою никчёмную жизнь, трусоватый «кукольник» очнулся только на следующий день. Стресс, полученный им, был слишком силён, и поэтому, едва вынырнув в реальный мир из лап нирваны, Троица залился слезами, словно некая «тургеневская девушка». В таком состоянии и обнаружили его Синицын и Ежонков. Не достучавшись, Синицын просто толкнул дверь плечом и широким шагом вступил в этот полутёмный подвал, загромождённый печатным и копировальным оборудованием, а так же всяким хламом.

— Ну, где он? — капризничал привыкший к абсолютному комфорту Ежонков, брезгливо морщась от висящего в спёртом воздухе подвала мерзкого запашка сырости и дешёвых сигарет.

— Вон он, родимый! — взгляд Синицына различил у дальней стены съёжившуюся фигуру рыдающего «кукольника».

— Ы-ы-ы! — ныл Троица, когда его ухватили под локотки, насильно выволокли из сумрака под тусклую лампочку и усадили на засаленный табурет.

— Ну что, приятель, давай, рассказывай! — в срочном порядке потребовал от него Ежонков, развалившись на перевёрнутой железной бочке.

— Ы-ы-ы! — ответил ему Троица, проявляя стойкую тенденцию к тому, чтобы свалиться с табурета на пол.

— Не выпендривайся! — Синицын задержал его на табурете железной рукой и даже задвинул ему несильную оплеуху, чтобы привести в чувство.

— А я! А я! А я! — заблеял Троица, шатаясь и трясясь. — А! А!

— Да он у тебя просто икает! — фыркнул Ежонков. — Пора гипнотизировать!

«Суперагент» запустил свою пухленькую руку в карман, разыскивая волшебную гайку, а Синицын хорошенечко тряхнул невменяемого «кукольника» и надвинулся на него с новой непобедимой силой:

— Давай, базарь, что вы сделали с Серёгиным! На этот раз ты у меня не отвертишься — такое дело тебе влеплю — на весь десяток засядешь, умник!

— Я чуть не поги-и-иб! — заверещал Троица, вытянув голову, как воющая собака. — Они! Они! Стрелялиииии! Я! Я — несчастная жертва-а-а!!!!! — выдал он и грохнулся-таки на замусоленный затоптанный пол.

— Какая жертва? — рассвирепел Синицын, вернув Троицу на табурет. — Давай, базарь!

— Когда пришёл Серёгин, — надсадно заныл «кукольник», скукожившись в мизерный комочек. — Я ему всё, всё, рассказал, вот те крест! И про Светленко, и про Генриха! Всё! Но понимаете, не могу я тут просто так стричь капусту! У меня тоже, как у всех нормальных «крыша» появилась. Они меня от козлов и жуков крышуют, а я им обязан всю правду-матку резать!

— Ой, вот он! — это Ежонков нашёл, наконец-то, свою гайку и выпятил её вперёд, собравшись влезть в примитивные мозги Троицы и вытащить из них всю информацию путем погружения в транс.

— Тихо, базарит! — Синицын отодвинул Ежонкова в сторону, чтобы не заглушал слабовольное блеяние перепуганного «кукольника».

— Ну, я и зарезал им правду-матку, что ты приходил! — продолжал Троица, заходясь в рыданиях. — А они нагрянуть решили, а тогда как раз Серёгин приплёлся! И они его того!

— Чего? — гневно надвинулся на него Синицын, стиснув немаленькие кулаки. — Давай, говори, — зарычал он. — Пока не прибил тебя, как таракана!

— Ы! — дёрнулся Троица и подкатил пустые глазки к небесам. — По башкам зашибли и отволокли-и-и! А меня чуть не застрелили!!!! Он уже надвинул на меня пушку! И… дальше я ничего не помню!

— Промазал, значит! — фыркнул Синицын, не давая «кукольнику» снова свалиться. — Давай, базарь дальше. Куда отволокли??

— Не знаю, ей-богу, не знаю! — запричитал Троица, стараясь никому не смотреть в глаза. — Я человечек маленький, шестёрочка, и всё. Мне не говорят, куда кого отволокли…

— Ежонков! — позвал Синицын. — Давай, гипнотизируй, а то, небось так до вечера будет тут соплю гонять!

— Хы-хы! — гипнотизёр Ежонков состроил хищническую физиономию и, семеня на коротеньких ножках, приблизился к устрашённому Троице, потрясая самодельным маятником.

— Не… не… не на-адо! — попытался отвертеться от него Троица и закрыл своё трусливое лицо обеими запачканными руками. — Сжальтесь! Пощадите!

— Не дёргайся! — Синицын заломил «кукольнику» руки и предоставил его мозги в распоряжение Ежонкова.

Гипнотизёр Ежонков делал свои колдовские пассы руками и маятником минут, наверное, двадцать, не меньше, и Синицын уже соскучился ждать того момента, когда он прекратит.

— Готово! — наконец-то заявил Ежонков с видом победителя циклопов и завоевателя планет. — Ну, всё, можешь отпустить, чай, не убежит!

Послушавшись его, Синицын ослабил хватку и выпустил неподвижные руки Троицы. Последний застыл, словно бы окаменел, и даже не изменил позы, получив свободу. Глаза его были выпучены, рот раскрыт. Синицын даже подумал, что ещё секундочка — и он вывалит язык…

— Ну, давай, пуши его! — поторопил Синицына Ежонков.

— Эй, а он не умер? — обеспокоенно осведомился Синицын, видя, какими рыбьими сделались глазки «кукольника» после знакомства с Ежонковым и его маятником.

— Не! — заверил Ежонков. — Я просто отключил ему двигательную активность, — поведал он, как заправский лектор. — Чтобы не дёргался на допросе!

— Ладно, — поверил Синицын и обратился к застывшему в нелепой позе Троице с первым вопросом:

— Кто такие эти «они», и куда они отволокли Серёгина и Недобежкина?

— Не зна… — начал было, Троица, но его мозг более ему не принадлежал, и он помимо собственной воли перестроился на «правдивую волну». — Штольня! — выплюнул он, сохраняя полную неподвижность. — Шахта Кона! Штольня!

— Штольня! — подпрыгнул Ежонков. — Я так и знал, что это они! Погнали, Синицын! Может быть, ещё найдём!

— Куда? — опешил Синицын. — Ты что, сдурел — в штольню лезть?? Хочешь по-настоящему провалиться в забой?

— В шахте Кона нет забоев! — заявил Ежонков и потащил Синицына за собой. — Там есть «ГОГР»! Топай, давай!

Синицын и Ежонков в спешном порядке покинули подвал Троицы, позабыв-позабросив его хозяина в состоянии гипноза: сидящим в нелепой позе на неудобном табурете. Троица просидел так минут пять, или чуть больше, а потом — потерял равновесие и свалился на пол…

Неновая «Волга» Синицына ездила слишком быстро для неновой «Волги» — видимо, Ежонков вставил в неё немецкий двигатель. Эта улучшенная машина домчалась от конуры Троицы до шахты имени Кона минут за десять. За рулём был Ежонков — он нарушал все правила дорожного движения, какие только существовали на свете. Синицын сидел на пассажирском кресле и молча ехал, успокаивая себя надеждой на то, что у сотрудников СБУ всё же, есть разрешение на то, чтобы срезать углы через газоны и объезжать светофоры по тротуарам. Достигнув забора, что возвышался вокруг территории закрытой шахты, Ежонков так затормозил, что тормоза жалобно и пронзительно завизжали, прося пощады.

— Приехали, вперёд! — скомандовал Ежонков, выпихиваясь из кабины под палящее летнее солнце. — Фонарь у меня клёвый есть — темноты не бойся!

Этот Ежонков словно бы заочно угадал мысли Синицына. Да, Синицын не хотел потеряться в кромешной темноте подземелья, а своего фонарика у него не водилось. Синицын, вообще, считал эту затею Ежонкова со штольней просто сумасшедшей, но больше ничего не оставалось: Недобежкин пропал, Серёгин исчез… Надо когда-то и решиться на действие. Поэтому Синицын вылез из «Волги» и двинулся вслед за Ежонковым к большой дыре, которую кто-то когда-то для чего-то проделал в монолитном заборе. Ежонков начал неуклюже протискиваться в эту дыру головой вперёд, и наконец, застрял на полдороги.

— Чего ты стоишь? — фыркнул он Синицыну, не в силах пропихнуть своё тело дальше. — Подтолкни, что ли?

— Худей! — посоветовал ему Синицын и принялся подпихивать толстяка под зад. — Давай, пролазь, Винни Пух! Чёрт, связался же я с тобой!

Наконец, Ежонков вывалился на остатки пыльного асфальта с другой стороны забора, забарахтался и сварливо заворчал:

— А что тебе не нравится? Я и гипнотизирую, и спрятал тебя, и машинка у меня хоть куда — Шумахера обгонит! Что тебе не нравится??

— Твои габариты! — ехидно заметил Синицын и ловко проскочил в дыру. — Есть меньше не пробовал?

— У меня такой обмен веществ! — буркнул Ежонков, поднимаясь и очищая одежду от пыли. — Лимфатический тип, ничего не поделаешь!

— Обжорный тип! — проворчал Синицын, подбирая из пыли фонарик, который выронил Ежонков. — Давай, катись, колобок!

— Ух, ну ты и ехидный! — обиделся Ежонков, догоняя Синицына. — Думаешь, что я на диетах никогда не сидел?

Штольня была завалена. Обвал случился ещё в прошлом году, когда Пётр Иванович пытался отыскать в ней следы тех, кого похитили бандиты из «банды Тени». Увидев, что вход в подземелье недоступен из-за тонн земли и камней, Синицын застопорился около огромной земляной груды и задумался.

— Эй, ты чего молчишь? — это пыхтел Ежонков, который насилу добежал сюда на своих располневших ножках. — Я у тебя спросил: «Ты думаешь, что я никогда на диетах…»

— Как сюда попасть? — чётко, ясно и по существу вопросил Синицын, проигнорировав это нытьё про диеты.

— А, никак, — бросив Ежонков, оценив грандиозные завалы, что высились перед ним. — Никак не попасть! Всё, финиш!

— Эх, ты! — вздохнул Синицын. — А ещё — СБУ… Думать надо! — он уселся на какой-то большой камень, который, видимо, вывалился из штольни, и обхватил руками голову.

— Я СБУ, а не экскаватор, и не крот! — напомнил Ежонков. — Грести руками не буду!

Синицын, конечно же, не знал, как им с Ежонковым устранить столько камней и глины. Да, тут понадобится экскаватор, и не один. Да и работать придётся не меньше недели… Эй, стоп, а это что? На глаза Синицыну внезапно попалась некая тёмная дыра, или нора, что зияла вон там, справа от огромного земляного кома. Нора достаточно велика, чтобы в неё смог пролезть человек. А протиснется ли Ежонков? Ничего, пропихнём!

— Эй, Ежонков, я придумал! — воскликнул Синицын, перепугав своего пухленького товарища и заставив его подпрыгнуть и вздрогнуть.

— Чего? — выдавил Ежонков, который уже собирался вылезать с территории шахты и возвращаться к своей «Волге». — Чего ты там придумал? — он повернулся и скосил на Синицына недоверчивый глаз.

— Смотри, видишь, там дыра? — Синицын показал пальцем в ту сторону, где увидел предположительный вход в штольню.

Ежонков совсем не хотел лезть в штольню, и даже обрадовался, что она завалена. Посмотрев туда, куда указал ему Синицын, Ежонков ясно различил между двумя монолитными пластами земли узкий чёрный лаз. Но подспудный страх диктовал своё.

— Я ничего не вижу, — соврал Ежонков, сощурившись так, словно бы всматривается.

— Там, там, там! — Синицын схватил Ежонкова за плечи и насильно подпихнул к самой дыре. — Вот!

Ежонков заглянул внутрь и увидел могильный мрак. Откуда-то из тёмной глубины в лицо ему пахнуло сырым холодком.

— Блин, как темно… — фыркнул он. — Хоть глаз выколи!

— Фонарик-то клёвый, — напомнил Синицын, помахав перед носом «суперагента» его собственным большим фонариком. — Вперёд!

Не раздумывая больше ни секундочки, Григорий Синицын пропихнул вперёд упирающегося Ежонкова, а потом влез в дырку сам. Да, это и был вход в штольню. Преодолев препятствия в виде больших камней и нагромождений земли, они вылезли в просторную пещеру. Из пещеры куда-то в неизвестность тянулся длиннющий ход, в котором потерялся свет хорошего фонарика. На земляном полу сохранились остатки рельс, по которым когда-то из забоя выезжали вагонетки с углём. Ежонков несколько раз запнулся об эти проржавевшие от сырости рельсы, а в последний раз даже упал.

— Нет, не нравится мне здесь, — проворчал он, поднимаясь. — Что-то тут не так…

— Под ноги смотри! — огрызнулся Синицын. — И шагай быстрей! Тянешься, как слизняк! А ещё — агент!

— Ну, ты ехидный! — обиделся Ежонков и небыстро, оглядываясь по сторонам, зашагал туда, где скользил по земляным стенам луч фонарика, что был в руках Синицына.

Синицын не знал, куда идти — он просто шёл прямо. Но вдруг остановился, а «суперагент» Ежонков налетел на него сзади и чуть не сбил с ног.

— Синицын, ты чего? — недовольно прохныкал он. — То «иди», то стоишь. Сам, небось…

— Чш! — шикнул Синицын и начал медленно отходить за ближайший выступ. — Прячься, Ежонков.

«Суперагент» сообразил, что что-то действительно «не так» и тоже осторожно потянулся туда же, за выступ.

— Смотри! — прошептал Синицын и ткнул перед собою правой рукой.

Ежонков медленно, со львиной долей страха поднял свою лысеющую голову и уставился в темноту. А там, видимо откуда-то из-за поворота били мощные белесые лучи каких-то прожекторов. Эти лучи становились всё толще и ярче, вскоре послышался шум мотора.

— Сюда едет! — прошептал над ухом Ежонкова Синицын.

— Ну, и что ты собираешься делать? — осведомился Ежонков, чьи коленки уже работали в режиме мелкой дрожи.

— Подождём, — неопределённо протянул Синицын, стараясь не показывать Ежонкову своего испуга.

— Чего? — собрался взвиться Ежонков, однако Синицын зажал ему рот. И вовремя, потому что откуда-то из-за далёкого поворота показалась машина. Огромная, чёрная, вся покрыта какой-то бронёй, вместо лобового стекла — две горизонтальные щели, как у танка.

— «Панцер-хетцер»! — узнав в этой машине вездеход из Верхних Лягуш, Ежонков оттолкнул от своего рта руку Синицына и выкрикнул эти слова громко, словно базарная торговка.

— А? — Синицын не знал про «панцер-хетцер», поэтому так удивился.

Но тут же решил, что пора действовать.

— Они увезли Серёгина! — постановил он и зачем-то поволок Ежонкова прочь из штольни.

— Куда? — пискнул Ежонков, испуганный небывалой решительностью Синицына.

— Вперёд! — констатировал Синицын, а сам уже пихал Ежонкова через лаз на улицу.

— Вперёд? — удивился Ежонков, вываливаясь на невысокую земляную горку. — Да ты же назад идёшь! Ты что?

— Я знаю, что делаю! — настоял Синицын. — Вперёд Ежонков, время — деньги!

Синицын вприпрыжку помчался куда-то, а потом — Ежонков увидел, как он проскочил сквозь дыру в заборе и убрался с территории шахты.

— Эй, куда это ты убегаешь, смельчак? — поинтересовался Ежонков сквозь одышку, пытаясь догнать быстроногого Синицына.

Синицын не убегал. Он направлялся прямиком к припаркованной у дерева «Волге». Поравнявшись с машиной, он разинул дверцу и запрыгнул за руль.

— Ежонков, давай! — он затащил в кабину и Ежонкова, определив ему место не заднем сидении.

— Куда? — снова пискнул Ежонков, видя, что Синицын решительно направляет его «Волгу» к вон той огроменной дыре в заборе. Неужели он едет?..

Синицын ничего не ответил Ежонкову. Он просто ворвался на машине на территорию шахты, подрулил к заваленной штольне и со всего маху врубил машину в ту узкую щель, что служила входом в подземелье. От богатырского удара бампером и капотом земля осыпалась, и «Волга» Ежонкова, которая, кстати, ни разу ещё не была поцарапана, ворвалась в тёмную штольню. Синицын мчал туда, куда по его расчёту должен был уехать «панцер-хетцер». Машину трясло и подбрасывало на ухабах и остатках шпал. Не пристёгнутый Ежонков валялся по кабине туда-сюда и верещал:

— Мы разобьёмся, ненормальный! Разве можно на легковушке ездить под землёй?? Это моя машина! Бей свою, а мою нельзя!

Синицын не останавливался. Он включил фары, чтобы видеть, куда едет, и гнал во всю прыть. На огромной скорости он вписался в поворот, что оказался на пути и попал уже не в пещеру, а в настоящий подземный ход, чьи стены и пол были выложены аккуратными булыжниками. «Волга» — машина не горная, на булыжниках она подскакивала, словно резвый архар, а приземлялась достаточно жёстко на свои изношенные рессоры. После каждого приземления Ежонков ныл и стонал, умолял об остановке, но Синицын не слушал. Не слушал, потому что уже видел впереди высокую «корму» подземного вездехода. Этот вездеход был весь утыкан яркими фарами, они слепили Синицына, и он пару раз едва не въехал в стену. Ежонков рядом с ним, вообще, зажмурился, чтобы не видеть, как сумасшедший разбивает его машину.

А Синицын, видимо решил вправду, догнать «панцер-хетцер» — он не думал сбавлять скорость, он вцепился руками в руль, глазами — в неровную дорогу. «Панцер-хетцер» шёл по этой неровной дороге плавно, словно бы ехал по льду, и, углубившись достаточно глубоко под землю, начал стремительно набирать скорость. Синицын почувствовал, что «Волга» слишком слаба по сравнению с этим техномонстром и, как бы ни пыжилась — догнать его она не сможет ни за какие коврижки. Закончилось тем, что «панцер-хетцер» развил космическую скорость и проворно скрылся из виду, а Синицын не вписался в очередной поворот и закончил погоню «носом» в стену. Ударившись, «Волга» помяла капот, а на её крышу обрушилась солидная порция земли.

— Чёрт! Чёрт! — ныл Ежонков. — Ну что же ты наделал, окаянная твоя голова??

— Блин! — фыркнул Синицын, поняв, что угробил последний транспорт, и удивляясь, как это не угробил самого себя. — Чтоб тебя! — ругнулся он на сбежавший от него вездеход.

— Выметайся, это моя машина! — приказал ему Ежонков, потирая шишки. — Вон! Ты, фашист, разбил мою любимую машину!

— Заткнись, пока не врезал! — посоветовал ему рассердившийся на всё происходящее Синицын. — Думай, лучше, что дальше делать! Они увезли Серёгина и Недобежкина, а мы тут застряли!

— А откуда ты знаешь, что они их увезли? — жёлчно пробурчал Ежонков, скукожившись в кресле. — Ты что, браток, Вольф Мессинг??

— Нет, — тихо и серьёзно возразил Синицын, чем заставил буяна Ежонкова замолчать и прислушаться к себе. — Я начинаю что-то припоминать… Они меня повели под землю, и кажется, сюда, в эту штольню…

— Да? — Ежонков уставился на Синицына удивлёнными глазками. — А ну-ка, ну-ка! — он даже позабыл про разбитую «любимую машину». — Давай, рассказывай!

— Не перебивай! — отогнал Ежонкова Синицын. — Они повели меня под землю, я был в наручниках… Да, у меня были скованы руки. Я помню, как пытался вырваться, но не смог. А потом — они забросили меня в какой-то кузов. Там было жёстко, холодно…

— В общем, погрузили, — констатировал Ежонков. — Хватит жаловаться на дискомфорт — ты не девица. Давай, дальше рассказывай — куда повезли-то?

— В Верхние Лягуши! — буркнул Синицын. — Туда нам, браток, и больше никуда. Там они сидят, в Лягушах. Там ихний Смит и там ихний Гопников.

— Хорошо, — согласил Ежонков. — Мне с тобой тоже больше терять нечего. — Смирнянский в тюрьме… Чёрт, ну и вспушат меня! Давай, Синицын, выковыривайся из этой склянки, и погнали в твои Лягуши!

 

Глава 78. Третий щупает ходы

… Большие и старые часы, висевшие на обшарпанной стене рядом со связкой чеснока, пробили час утра. Стукнули они всего один раз, громко и чётко:

— Стук! — от времени колокольчик в них зарос паутиной, запылился. Поэтому получилось не «Бомм!», а именно «Стук!»

Плотник Гаврила Семёнович не спал. Как только он услышал это «Стук!», он медленно и осторожно поднялся с кровати и, не зажигая свечи, в темноте тихо вышел в сени. Нарыв в старинном комоде, под хламом, фонарик, Гаврила Семёнович щёлкнул тумблером. Сени озарились ярким светом. В сенях не было окон. Поэтому плотник не боялся, что его заметят. В ярком свете отчётливо различалась крышка погреба. Её-то Гаврила Семёнович и открыл. Вниз вели ступеньки. Их было не меньше двадцати. Подсвечивая ярким фонарём, плотник двинулся в подвал. Спустившись немного, он закрыл за собой крышку. Щёлкнул замок. Когда ступеньки кончились, Гаврила Семёнович очутился перед дверью. Найдя в кармане увесистую связку увесистых ключей, плотник принялся за многочисленные запоры. Сладив с ними, Гаврила Семёнович вошёл в некое помещение. Отыскав на стенке выключатель, он щёлкнул им и включил свет. Свет был неярок: его излучала единственная лампочка, что болталась под потолком на проводке.

— Ты где? — осведомился плотник у того, кто должен был находиться в этой небольшой комнатке, запертый на все эти увесистые замки, удерживаемый в темноте.

— Тут! — проныл чей-то обиженный голосок.

— Прекрасно, собирайся, слизняк, — постановил деревенский плотник голосом некоего преступного авторитета. — Хотел на «Наташеньку»? Сегодня мы на неё пройдём!

Сказав так, Гаврила Семёнович одним движением снял парик, накладные усы, бороду и фальшивые брови. Бросив эти «доспехи» на пол, выстланный неструганными досками, он прошёл дальше, вглубь комнатки и отдёрнул занавеску, что скрывала там что-то, или кого-то. Но это был уже не верхнелягушинский плотник Гаврила Семёнович Потапов. Занавеску отдёрнул таинственный Мэлмэн, пытавшийся купить у скряги — Харитонова секретные документы с «Наташеньки». За занавеской обнаружилась небольшая ниша с низким потолком, а в этой нише на небольшом снопике соломы сидел ещё один человек, прикованный к трубе железными наручниками.

— На кой чёрт ты меня тут приковал? — хныкнул прикованный человек, воззрившись на Мэлмэна несчастными глазками. — Мне твёрдо, холодно, и я проголодался! Есть хочется, как волку, чесслово!

— А мне-то что? — съехидничал Мэлмэн и с помощью ключа освободил пленника от наручников и трубы. — Хочется — перехочется! Пошли, покажу тебе «Наташеньку»!

Пленник неуклюже встал на затёкшие ноги и тут же зашатался на них, рискуя упасть.

— Я не чувствую пальцы, — пожаловался этот растрёпанный и отощавший субъект, затравленно глядя в пол.

Субъектом был Грегор Филлипс, который попался в Верхних Лягушах Серёгину, и которого похитил некто прямо из камеры. Филлипс не помнил, что с ним делали с того момента, как похитили и до тех пор, пока он не очнулся тут, в этом странном узилище, где его держали неизвестно, сколько времени. Только когда Филлипс засыпал — ему снились непонятные сны о том, что он — собака, и непременно должен загрызть кого-то, когда хозяин скажет «фас». Ещё — в его голове накрепко запечатлелся образ этого «хозяина». Вернее, даже не образ, а высокий тёмный силуэт, похожий на бесхозную тень, что сама по себе отошла от стены и стала посреди комнаты…

— Ну, давай, ползи быстрее! — Альфред Мэлмэн уже вышел комнаты — темницы и собирался запереть её на ключ.

— Ну, иду, иду! — промямлил Филлипс и медленно потащился туда, куда этот тип заставлял его идти. — И зачем я тебе нужен?

Мэлмэн ничего Филлипсу не сказал. Он просто выпихнул его из темницы, чтобы не мешал запирать её, и фыркнул:

— Цыц!

Филлипс сиротливо топтался в сторонке, пока Мэлмэн, наконец, непонятно зачем, задраил на замки абсолютно пустую комнату.

— Идём! — Мэлмэн спрятал связку ключей в карман и толкнул пленника куда-то ещё в сумрак.

Филлипс пошёл с большой неохотой, ведь он не знал, что именно задумал этот Мэлмэн, и куда он его тащит. А вдруг застрелит где-нибудь там, неизвестно, где — и всё? И кто он вообще, Мэлмэн этот??

— Хватит рассусоливать! — Мэлмэн заметил, что Филлипс трусовато застопорился на полдороги от темницы к неизвестности, и совсем не желает двигаться вперёд.

— Иду, — пожал плечами Филлипс, предчувствуя, что угодил в огромную ловушку, на выходе из которой ожидает только Святой Пётр. Однако деваться всё равно, некуда, потому что в руке у этого Мэлмэна, кажется, сверкнул пистолет… Или это ключ такой? В общем, Филлипс не разглядел, что именно держал в руке Альфред Мэлмэн, однако подозревал, что это что-то совсем нехорошее.

Мэлмэн не соврал Филипсу: он и впрямь собирался на «Наташеньку». Толстый Семиручко позвонил ему и передал приказ шефа о том, что пора «щупать ходы», то есть пытаться найти то секретное место, куда коммунисты запрятали «Образец 307». У Мэлмэна, вообще-то, были и свои виды на этот образец: он знал, что за ним ведёт беспрестанную охоту старый олигарх Росси. Попадись «Образец 307» в руки Мэлмэну — он бы продал его этому Росси, не задумываясь, потому что на вознаграждение, которое обещал последний, можно было бы прикупить целый городок… К походу на базу «Наташенька» Мэлмэн подготовился: мало ли какие сюрпризы она может ему преподнести? Кроме фонарика, верёвки и телефона с GPS-навигатором, он взял с собою два пистолета. Хотя, вообще, Мэлмэн не рассчитывал встретить кого-нибудь в сырых, тёмных, покинутых подземных лабиринтах. Он убедил себя в том, что там никто никогда не станет торчать, слишком уж там мрачно, холодно и… страшно. Там просто не может никого быть! Но для страховки Мэлмэн пристроил этого Филлипса. Он нашёл его в парке в Донецке. Филлипс невменяемо бродил по аллейкам и иногда завывал, словно побитый пёсик. Он был так плохо одет, что Мэлмэн сначала решил, что он бомж. Бомжа никто искать не будет, и поэтому Мэлмэн аккуратно оглушил его и увёз с собою в Верхние Лягуши. Он узнал в бродяге агента ФБР Грегора Филлипса только тогда, когда уже притащил его в свою темницу и приковывал наручниками к трубе. Сгноить в подземелье этого липучку будет миленьким дельцем, поэтому Мэлмэн и толкает его так настойчиво туда, откуда никто не вернётся без карты, или GPS-навигатора.

Наконец Филипс был отконвоирован к тяжёлой железной двери в противоположном конце коридора. Коридор был тёмен, и Альфред Мэлмэн светил вперёд фонарём, чтобы не споткнуться и не упасть. Потом он посветил и на железную дверь. На двери был кодовый замок. Набрав сложный код, Мэлмэн открыл дверь. Как только эта металлическая масса отъехала в сторону на своих неповоротливых скрипучих петлях, Филлипс, который обязан был всё время шагать впереди, невольно попятился назад. Перед ним тянулся в тёмную даль подземный ход. Из хода веяло холодом, сыростью и плесенью.

— Эй, приятель, я не хочу туда идти, — Филлипс попытался изъявить свою слабенькую волю.

Однако Мэлмэн чётко и ясно дал ему понять, что тут у него никакой воли нет.

— Лезь! — приказал он тоном безжалостного экзекутора и грубо пихнул Филлипса в этот неприятный ход.

Взяв фонарь в другую руку — в левую, чтобы не мешал правой руке выхватить в нужный момент пистолет, Мэлмэн не спеша и не боясь, двинулся вперёд, навстречу скрывающимся в подземелье тайнам. Мэлмэн был спокоен: знал, что тут безопасно, что всё это принадлежит пока что только ему. Сырой, замшелый, весь в кротовинах, коридор, закончился. В свете фонаря замаячила стена из очень старых, щербатых кирпичей. В стене зияла глубокая, неровная дыра. Под ней — множество разных кирпичных осколков — больших и маленьких. Мэлмэн направился прямо к дыре, переступая через большие осколки, и распинывая маленькие. Филлипс же спотыкался и о большие, и об маленькие осколки, а перед этой дырой — вообще, застрял. Повернув свою глупую башку, он воззрился на Мэлмэна собачьими глазками, выдавая немую мольбу: «Может не надо, а?».

— Не задерживай! — гавкнул на него Мэлмэн и протолкнул в темноту дыры. — Шевели батонами, если хочешь жить!

Убедившись, что Филлипс пролез в дырку и остался никем не проглочен, Мэлмэн сообразил, что там, за щербатой стеной безопасно, и ему тоже можно пролезть за неё. Пригнув голову, он осторожно пролез в неровную дыру. Под ногами оказался бетонный пол. Весь в пыли, давешнем соре и в какой-то противной, сырой паутине, которая липла к башмакам. Однако Мэлмэн не обращал на неё внимания и шёл куда-то вперёд, не забывая подталкивать перед собою Филипса, который семенил всё медленнее. В тишине загадочного подземелья шаги казались громкими и гулкими, хотя шёл Мэлмэн, почти крадучись, светя фонариком, чтобы не споткнуться. Это Филлипс шагал, как железный дровосек на своих трясущихся неуклюжих ногах и ещё — постоянно шумно всхлипывал.

— Заткнись, — попросил его Мэлмэн и ткнул в спину чем-то твёрдым, что Филлипс принял за дуло пистолета.

— Полегче, — пролепетал он заплетающимся от ужаса языком, чувствуя, как на его несчастной спине веселятся холодные мурашки.

На миг Филлипс представил, что его бывшая подруга по несчастью, противная Эммочка тоже, наверное, влезла сюда и была схвачена, и может быть, уже уничтожена…

Мэлмэн же был невозмутим и неумолим. Светя фонариком, он продвигался только вперёд и даже не запачкал туфли паутиной, что струилась почему-то у самого пола. Верный признак того, что тут не ступала нога человека со времён, наверное, царя Гороха. Коридор закончился, Мэлмэн втолкнул Филлипса в некое просторное помещение. Подождав несколько минут — а вдруг Филлипса тут настигнет неизвестно кто? — Мэлмэн вошёл сам и внёс фонарик, освещая им пространство вокруг себя. Из сырой мглы выплывали чёрные и замшелые остатки мебели, пузатые бобины толстого кабеля, валяющиеся, где попало, проеденные ржавчиной ящики с клавишами…

— Эй, да тут ничего нет — один хлам, — заметил Филлипс, ничего вокруг себя не видя, кроме настоящего хлама и обломков. — Может, назад, а? Вы уже всё осмотрели…

— Цыц! — Мэлмэн устремил свой орлиный взор куда-то вдаль, где луч его фонарика явил из мглы некое подобие двери. — Ковыляй!

Пихнув Филлипса, он направился как раз туда, где торчала эта влажная и дырявая серая дверь. Постояв около неё и не найдя её опасной, Мэлмэн толкнул дверь и они с Филлипсом оказались в небольшой комнате. Единственным сохранившимся здесь предметом был приземистый сейф зелёного цвета.

— Стой! — скомандовал Мэлмэн Филлипсу, а сам подошёл к этому сейфу, положил свой фонарик на его крышу, повертел ручку до щелчка, открыл толстую дверцу. Залез и извлёк пухлую, растрёпанную старую папку. С неё сыпался серый песок.

Филлипс стоял там, где его поставили, и наблюдал за тем, как этот Мэлмэн аккуратненько открывает эту папку и выуживает из неё какие-то жёлтые листы.

— Что это? — Филлипс задал этот несмелый вопрос не потому что собирался получить ответ, а лишь для того, чтобы разогнать ту звенящую страшную тишину, что повисла здесь, под этими мёртвыми сводами.

— Карта, — неожиданно ответил Мэлмэн загадочным полушёпотом, поднеся один их этих листов под свет фонарика. — Её никто не видел, кроме меня и того, кто её нарисовал. Надеюсь, что она правильная, иначе нам с тобой не видать обратного пути, как своих ушей.

— А я-то тут причём?? — заскулил Филлипс, состроив обречённую мину. — Это ваша карта, вы по ней и идите. Вы и ищите вашу базу!

Услышав сей всплеск эмоций, Мэлмэн на секунду замер, отложил карту, вперил в Филлипса насмешливый взгляд и расхохотался.

— Нет, дружок, — прокряхтел он, подавив хохот. — Ты слишком много знаешь про всё это и пойдёшь со мной!

Мэлмэн притащил Филлипса в одно из брошенных помещений в подземных катакомбах советской базы «Наташенька». Отсюда должно было начаться их путешествие на нижние ярусы, где, если верить старой карте, которую кто-то криво вычертил химическим карандашом, пряталась в непреодолимых лабиринтах секретная лаборатория. А в этой лаборатории и хранился нужный всем и не принадлежащий никому так называемый «Образец 307». О том, что это такое — вещество, существо, или что-то ещё — умалчивает даже военная история. Но, судя по спросу на этот «Образец» — это нечто важное, неотъемлемое и неоплатно дорогое. А старик Росси — просто озолотит того, кто ему его предоставит.

Мэлмэн взял с собою папку с картами, фонарик и строго бросил Филлипсу:

— Шагай!

 

Глава 79. Побег из темницы

— Смотри-ка, Гейнц, — сказал Гопников, ткнув костлявым пальцем в широкий жидкокристаллический дисплей, что прицепился к довольно ободранному потолку с помощью специальной металлической подставки. — Кажется, Третий тащит живого! — Гопников сотворил на своём остреньком личике выражение голодного грифа и плотоядно потёр свои руки, засунутые в резиновые перчатки. — Ты знаешь, что я уже почти закончил все приготовления, четверо подопытных у меня уже есть. Не хватает пятого!

— Это Филлипс! — узнал Генрих Артерран пленника Мэлмэна. — И я тебе его не отдам. Он много знает про Росси. Этот «живой» останется у меня.

— Карта неверная, — плюнул Гопников, стряхнув со своего белого халата клок паутины. — Я её туда специально подложил. Если он попрётся туда, куда я нарисовал, он навсегда пропадёт. Позвонить бы ему, что ли? Гейнц? — это Гопников попытался выпросить у Генриха Артеррана телефон.

— Нет, — возразил Генрих Артерран, явно не желая отдавать хищному экспериментатору Гопникову ни Филлипса, ни Мэлмэна. — Кажется, наш Третий решил отбиться от рук. Видишь, куда он пошёл?

Гопников посмотрел на дисплей, определил направление следования Альфреда Мэлмэна, пожал плечами и хмыкнул:

— В четвёртый сектор… Что он там потерял? Устранить бы его пора, а?

— Рано, — отрезал Генрих Артерран, отвернувшись от дисплея, глядя куда-то в бедное пространство той небольшой комнатушки, где они с Гопниковым сейчас находились. — Я думаю, что он тоже халтурит на Росси. Слишком уж странно он себя ведёт. И у Серёгина засветился.

— Серёгин никому уже больше не помешает! — пропел Гопников, опустив свою небольшую массу в кожаное кресло, что выделялось из общего запустения своей новизною и дороговизной.

Пётр Иванович и Недобежкин томились в соседнем помещении, которое даже и комнатой не назовёшь. Четыре голые стены, голый пол, периметр метр на метр. Карцер — и всё тут. И в этом карцере Пётр Иванович и его начальник торчали уже сутки, сидели сиднем на твёрдом полу. Иногда — вставали по очереди и переминались с ноги на ногу, чтобы ноги не затекали. Выйти они не могли: комнатёнка не имела и подобия двери. Сначала, когда они только пришли в себя в кромешной темноте — Недобежкин пробовал ломиться в сплошные стены, звать на помощь и пытался зажечь разрядившийся фонарик, который каким-то образом сохранился у него в кармане. Потом — когда у него ничего не получилось — он просто топтался на месте, кипел и шипел:

— Ну вот, приехали! Абдуцировали, или как там у них говорится?! Ну, вообще, ну, хоть стой, хоть упади! Чёрт! Эээй!!! — это милицейский начальник ещё пытался временами призвать кого-то к ответу, но ответа не следовало, и он замолкал.

Сейчас Недобежкин просто сидел, бессильно привалившись к стенке, и бормотал проклятия в адрес «верхнелягушинских чертей» и бандитов из «банды Тени». Пётр Иванович имел лучшую выдержку. Он тоже сидел у стенки, но молча, и размышлял о том, что рано, или поздно, но их всё равно кто-то должен навестить. Не замуровали же их тут раз и навсегда?? Ещё Пётр Иванович думал о Сидорове. Серёгин всё старался предположить, где эти бандиты могли бы его держать. Однако в голову лезли абсолютно ненужные и вредные мысли, такие: «Вот, Сидоров! Такой молодой был, а пропал ни за грош, ни за копейку!». Серёгин облокотился на стенку боком, он пытался заснуть, но заснуть не получалось — очень уж было жёстко. Поёрзав немного, Пётр Иванович вдруг замер: откуда-то из-за сплошной стены долетали некие едва слышимые звуки. Серёгин перестал ворочаться и прислушался. Скулит кто-то, или… Всё на свете тут заглушал Недобежкин своим зубровым рёвом и топотом.

— Василий Николаевич, — тихо сказал Серёгин. — Тише, там за стенкой кто-то есть.

— Что? — шумно осведомился Недобежкин и со всего маху приземлился около Серёгина. — Что?

— Прислушайтесь, — прошептал Пётр Иванович, приложив к стенке правое ухо. — Похоже, что мы тут не одни.

Наконец-то Недобежкин умолк и раскрыл уши. Да, за стенкой безусловно, томится кто-то ещё. И этот кто-то тихо плачет тоненьким голоском.

— Эй, кто здесь? — громко и отчётливо поинтересовался Пётр Иванович и постучал в стенку кулаком так, чтобы сосед услышал его.

Кажется, услышал — плач прекратился, а вместо него последовали три приглушённых удара — сосед стучал в ответ. Ответил, значит, не всё так безнадёжно. Тут есть кто-то ещё. Присутствие соседа почему-то заставило моральный дух подскочить чуть ли не до потолка. С этого момента оба были уверены в том, что выпутаются и выберутся на свободу.

А за стенкой томилась Эммочка. Гопников всё грозился провести над ней какой-то эксперимент, пару раз пугал последствиями, но почему-то ничего не делал. Но и не выпускал. Её «апартаменты» не являлись карцером, а больше напоминали гостиничный номер средней руки, вот только без окон и без дверей. Эммочка не раз пыталась убежать. В ванной комнате она нашла вентиляционную шахту. Шахта была достаточно широка, чтобы в неё мог протиснуться человек, вот только что закрыта решёткой. За то время, пока её тут держали, Эммочка нашла способ сковырнуть эту решётку и однажды залезла-таки в шахту. Она совсем недолго по ней ползла, прежде, чем натолкнулась на другое, на сей раз — непреодолимое препятствие. Впереди бешено вертелся гигантский вентилятор. Его лопасти с силой перекачивали огромные массы воздуха, чтобы проветрить подземные помещения. А если попытаться между ними полезть — можно запросто превратиться в фарш. Эммочка не хотела превращаться в фарш, и поэтому полезла назад, убеждённая в том, что обязательно должна отыскать что-то, что могло бы хоть на время застопорить этот чудовищный вентилятор. На беду, в её «узилище» не нашлось ничего подходящего: мелочь вроде фена, чайника, или кастрюли не годилась. А вся нехитрая мебель была намертво привинчена к полу. Эммочка попробовала отодрать хоть что-нибудь, однако ничего не поддалось. Но и после этого она не сдалась, а отыскала другую лазейку — ещё одну вентиляционную шахту, которая вела… Эммочка и в неё лазила, однако так же безуспешно: её «темница» сообщалась всего лишь с какой-то тёмной клетушкой, которая так же не имела ни окон, ни дверей. До настоящего времени клетушка пустовала, однако с недавних пор у Эммочки завелись шумные соседи. Эммочка сразу смекнула, что они могут ей помочь, и решила пойти на контакт. Она села у стенки, смежной с соседней клетушкой, и сделал вид, что плачет…

— Отзовитесь! — кричал стенке Пётр Иванович, временами замолкая и прислушиваясь в ожидании ответа.

— Я тут! — специально пролепетала Эммочка елейным голоском, чтобы показаться несчастной случайной жертвой. — Я могу помочь вам!

Эммочка вознамерилась, во что бы то ни стало, заманить соседей к себе и поэтому рассказала о решётке.

— Я могу снять её, — говорила она. — Вы перелезете ко мне, а я знаю, где выход!

— Ну, снимайте, — разрешил Недобежкин. — Только вот вы уверены, что у вас нет видеокамеры?

Упс! А про видеокамеру Эммочка как-то не подумала. Да, Гопников, а тем более пройдоха Гейнц могли запросто подсунуть ей «жучка»… Но, ничего — Эммочка надеялась, что убежит до того, как они успеют сюда ворваться.

— Уверена, камеры нету! — соврала Эммочка, свинчивая винты решётки пилочкой для ногтей. — Сейчас — ещё чуть-чуть — и можете лезть!

Недобежкин уже нащупал эту самую решётку — она была велика, торчала в нескольких сантиметрах над полом, и из неё летел свежий воздух. Они с Серёгиным слышали, как сосед, а скорее — соседка — возится, откручивая её. Наконец, решётка была снята, и в тёмную каморку милиционеров хлынул неяркий свет.

— Перебирайтесь! — шепнула соседка.

— Ну что Серёгин, лезем? — это Недобежкин не спрашивал, а скорее, приказывал, потому что иного пути не оставалось.

Недобежкин лез первым. Милицейский начальник, как и положено начальнику, обладал внушительными габаритами. Он едва протиснул в узкую лазейку широкие плечи, а когда дело дошло до живота — так едва не застрял. Ему ещё повезло, что соседка схватила его за руки и потянула на себя, а Серёгин подтолкнул сзади.

— Чёрт, что за дыра такая! — кряхтел Недобежкин, едва пропихиваясь между массами железобетона.

Когда Недобежкин, наконец-то пролез, он выкатился в соседнее помещение, как круглый колобок и огляделся по сторонам. Первое, что увидели его глаза — это свет. Он попал в некую светлую комнату — не очень большую, содержащую нехитрую мебель. Небольшой стол вроде компьютерного, один деревянный стул, в углу — железная кровать… На стенах дешёвенькие бумажные обои в мелкий бантик.

Когда Эммочка увидела воочию своих соседей — он попятилась назад: начальник Калининского РОВД Недобежкин и следователь Серёгин! Хуже быть уже не могло — это они объявили в республиканский розыск «киевскую колдунью» Маргариту Садальскую, то есть её, Эммочку!

— Вот это да! — выдохнул Недобежкин, едва завидев, какая им с Серёгиным попалась соседка. — Маргарита Садальская собственной персоной!

Милицейский начальник резво вскочил на ноги и припёр потрёпанную, завёрнутую в тряпьё «киевскую колдунью» к стенке.

— Попалась! — рявкнул он ей в лицо. — «Во-от, я могу вам помочь»! Ну, всё, теперь ты заложница, дорогуша!

— Да я сама в плену! — на этот раз Эммочка разрыдалась по-настоящему — не столько от страха, сколько от досады: разве эти заскорузлые менты могут ей помочь?? Да они её в кутузку засадят — и точка! — В плену! — всхлипнула Эммочка. — И я не Маргарита Садальская…

— Ну, это ясно, что не Маргарита, — кивнул Пётр Иванович. — Давай-ка, садись, и объясни, какой выход ты нашла, а потом — всё остальное!

Серёгин ухватил Эммочку за рукав, выволок её из-под носа Недобежкина и усадил на кровать.

— Ну, где выход? — это они уже вдвоём на неё надвинулись.

— Там! — провыла Эммочка, показав отощавшей от плохой кормёжки рукой в сторону двери, за которой скрывалась ванная комната. — Только вам придётся отодрать эту кровать и засунуть её в вентилятор, иначе он всех нас в бефстроганов искромсает!

— Вентилятор? — Недобежкин задумался, схватив рукою правый ус.

— Выход — через вентиляционную шахту! — пискнула Эммочка. — А там — вентилятор! Не стойте — отдирайте кровать!

Эммочка уже начинала злиться — менты мешкали, и мешкали, а в этой чёртовой дыре вполне могла быть видеокамера!

— Вставай! — Пётр Иванович решительно согнал Эммочку с кровати.

Недобежкин опустился на четвереньки, чтобы посмотреть, насколько крепко привинчены ножки. Да, крепко — толстенные болты прочно соединили никелированные ножки кровати и бетонный пол. Но милицейский начальник не сдавался.

— Раз плюнуть! — сказал он Серёгину, поднимаясь в полный рост. — Давай, взяли!

Серёгин и Недобежкин схватили кровать с обеих сторон и принялись расшатывать. Пётр Иванович сразу понял, насколько жёстко эта кровать прикреплена к полу. Но раз другого выхода нет…

— Раз, два, взяли! — кряхтел Недобежкин и налегал из всех сил.

Оба уже побагровели, как два бурака, оба обливались потом, но шатали, шатали, а кровать скрипела, но отрываться не спешила.

Эммочка наблюдала за ними с долей страха: а вдруг не оторвут?? Но наконец, ножки кровати не выдержали и сломались. ХРЯСЬ! — лишившись ножек, кровать улеглась на пол и потеряла матрас.

— Фу-ух! — выдохнул Пётр Иванович, вытерев пот. — Потащили, Василий Николаевич!

Кровать была снова схвачена и потащена в ванную, куда повела Эммочка.

— Вот выход! — сказала она, указав на решётку.

— Снимай! — повелел ей Недобежкин, прислонив кровать боком к сидячей ванночке.

Эммочка выцарапала из кармана своего «рубища» пилочку для ногтей и завозилась с толстыми, ржавеющими болтами.

— Тоже мне, отвёртка! — заметил Недобежкин, видя, как она ковыряется.

— Дай другую! — огрызнулась Эммочка, вытаскивая первый болт. — Чёрт! — чертыхнулась она, потому что сломала об него ноготок.

Другой отвёртки у милицейского начальника не было — поэтому он укрощённо замолчал и принялся терпеливо ждать, пока Эммочка разберётся со всеми винтами.

Спустя минут десять решётка была побеждена, снята и прислонена к стене. Из тёмной дыры пахнуло свежим ветром. Да, там есть вентилятор, и не маленький — вон, как дует!

Пётр Иванович первым влез в дыру, а Недобежкин подпихнул безногую кровать. Серёгин схватил её и попытался протащить за собой, но тут же выяснилось, что кровать в шахту не проходит. Её металлический борт стукнулся о бетон стены — и всё.

— Чёрт! — буркнул Недобежкин. — Здоровая… Ладно, давай наискосок!

Пётр Иванович повернул кровать по диагонали — только тогда они с Недобежкиным смогли запихнуть её в вентиляционную шахту.

— Ну, чего стоишь? — это милицейский начальник подогнал Эммочку, которая застряла у шахты и, кажется, не спешила в неё лезть.

Если первый десяток метров кровать приходилось пропихивать с силой, то потом шахта расширилась раза в два, и Недобежкин с Серёгиным даже с лёгкостью толкали сей предмет мебели вперёд, к вентилятору. Да, вентилятор был велик — выше человека. Его мотор громко гудел, лопасти с воем швыряли тонны воздуха, создавая ураганные порывы ветра. Недобежкин и Серёгин остановились поодаль от этого вентилятора и стали думать, с какой стороны будет им удобнее зайти, чтобы подсунуть кровать.

— Ну? — осведомилась Эммочка, желая, чтобы они действовали быстрее.

— Полезли, — милицейский начальник проявил героическую храбрость и полез вперёд, увлекая за собою кровать.

— Полезли, — согласился Пётр Иванович, борясь с порывами ветра.

Они приблизились к вентилятору почти что вплотную. Его лопасти сверкали перед лицом Серёгина, и он с долей подспудного страха увидел, что они отточены до остроты ножей. Да, хорошенькая ловушечка — ничего не скажешь…

— Раз, два, три! — каким-то фантастическим образом Недобежкин и Серёгин одновременно уловили нужный момент и отправили тяжёлую кровать в просвет между двумя этими жуткими лопастями.

Кровать ввинтилась прочно, вентилятор остановился. Послышался скрежет и лязг сминаемого металла, и на глазах милиционеров захваченная вентилятором кровать деформировалась и смялась, словно игрушечная, навечно застряв между лопастью и серой бетонной стеной. Мотор натужно загудел, а потом — раздался хлопок, и из него повалил сизый дым. Всё, вентилятор сломан — можно лезть.

— Вперёд! — скомандовал Недобежкин, вытерев пот. — Кажется, прорвались.

Первым между лопастями умершего вентилятора пролез Пётр Иванович. Он был куда компактнее начальника, и поэтому пролез легко, ни за что не зацепившись. Потом решено было пропихнуть Эммочку. Худая, она тоже быстро оказалась с другой стороны. Милицейский начальник бросил быстрый взгляд на неширокий просвет между острыми лопастями, а потом — на себя, прикидывая свои шансы протиснуться. Наконец, Недобежкин решился и проскочил в этот просвет, зацепив ногою только смятую кровать.

— Уфф, живой, — пробормотал он так, чтобы его не услышал никто. — Всё, вернусь в Донецк — сяду на диету…

В конце туннеля забрезжил какой-то свет. Он был неверный и дрожащий, словно бы там, в дали, летал светлячок, или горела свечка. Но другого не было — пришлось троим «подземным странникам» идти к нему. Недобежкин шёл первым — ну кто же не пропустит вперёд начальника? Эммочку поместили в середину, как самую слабую, а Серёгину досталась опасная роль замыкающего. Шахта закончилась, но попали они не на улицу. Перед ними расстилался покинутый цех, в который Серёгин и Недобежкин уже попадали когда приезжали в Верхние Лягуши в первый раз, в компании Ежонкова. В цехе не изменилось решительно ничего: та же пыль, то же запустение, остановившийся конвейер, пустующие конторы, та же сеялка висит под потолком на тех же пыльных цепях. В высоченном потолке до сих пор зияла маленькая дырка, через которую и струился свет. Попав сюда, в цех, все — включая и хитрую Эммочку — вздохнули с облегчением: они выбрались из бандитского плена и скоро выйдут на улицу.

Почувствовав себя на свободе, Недобежкин вспомнил о том, что он милицейский начальник, и с новой сокрушительной силой напёр на опешившую Эммочку.

— Гражданка, вы арестованы, — заявил он ей. — Сейчас вы проедете с нами в Донецк и…

— П-подождите, — всхлипнула Эммочка, которая совсем не хотела быть арестованной. — Вы ничего не знаете…

— Так! — отрезал Недобежкин. — Цыц! Вы уже всё сказали.

Откуда ни возьмись в руке у милицейского начальника возникли наручники, а в следующую секунду эти наручники щёлкнули не тонких запястьях Эммочки.

— Не надо! — пискнула та, пытаясь вырваться. — Отпустите! — эхо разнесло этот вопль и многократно повторило его. Но Недобежкин всё равно не внял.

— В СИЗО разберёмся! — выплюнул он и потащил пленницу туда, где — он знал — был выход.

Пётр Иванович был полностью согласен с начальником: да, эту особу следует арестовать и допросить. На крики Эммочки о пощаде и помощи он не реагировал, а просто шагал вслед за Недобежкиным. В кармане у него до сих пор лежал разряженный фонарик из квартиры Рыжова. Предусмотрительный Пётр Иванович не выбросил его: в такой ситуации могло пригодиться всё. Сейчас, когда они покинули цех и вступили в очередной коридор — их снова поглотила мгла. Пётр Иванович слышал, как спотыкается и чертыхается во мгле Недобежкин, и его рука машинально потянулась к фонарику. Взяв его, Серёгин передвинул тумблер в положение «ON», и к его удивлению фонарик вдруг включился и выбросил яркий луч света.

— А? — это обернулся в его сторону Недобежкин.

— Работает, — Пётр Иванович кивнул на фонарик.

— Не работает! — как-то странно, перепугано выдохнул Недобежкин и зачем-то рванул вглубь коридора. — Бежим!

Скованная Эммочка неуклюже поскакала вслед за Недобежкиным, а удивлённый Пётр Иванович сначала посмотрел на свой фонарик, а потом — оглянулся назад. Да, его фонарик действительно не работал, зато сзади, в цехе, стоял подземный вездеход «панцер-хетцер» и засвечивал своими фарами в этот узкий коридор. Поняв, что дело — дрянь, и бандиты устроили за ними погоню, Пётр Иванович тоже пустился наутёк, стараясь нырнуть в темноту. Этот «панцер-хетцер» ездит чрезвычайно быстро: он не то, что человека — самолёт догонит! Но — он громоздок и не протиснется в такой узкий туннель.

— Сейчас, ещё немного! — крикнул впереди Недобежкин. — Там выход, я помню!

Пётр Иванович тоже помнил этот коридор — да, там выход. Но сделав несколько уверенных шагов вперёд, Серёгин натолкнулся на глухую стену. А потом ещё — столкнулся лбом с Недобежкиным.

— Неужели, не туда свернул? — размышлял Недобежкин, потирая лоб. — Ну, что за чёрт?!

— Они закрыли выход, — подала голос Эммочка, пошевелив скованными руками.

— Что? — Недобежкин и Серёгин одновременно повернулись на её голос.

— Они закрыли выход! — повторила Эммочка громче, с капризной ноткой. — Вы думаете, что я здесь никогда раньше не была? Была! Я даже в темноте пойму, куда идти! Я входила всё время здесь, а теперь — они закрыли выход! Закрыли!

Эммочка сама не заметила, как поддалась панике и опустилась на пол, навалившись спиною на эту глухую стену, которая так внезапно возникла на пути…

 

Глава 80. Первый бой

1.

Когда Синицын постановил, что им надо ехать в Верхние Лягуши, Ежонкову ничего больше не осталось, кроме того, как согласиться с ним и выделить для этой поездки новую машину. «Волг» у Ежонкова больше не имелось, зато имелся джип «Ниссан» модели «Patrol 4Х». Данное чудо техники «суперагент» выкатывал из гаража только по праздникам, или тогда, когда жена требовала везти её в театр или в гипермаркет. А так сие роскошное средство передвижения собирало пыль в элитном гараже под охраной МВД, а сам Ежонков раскатывал на мопеде. Сначала Ежонков очень не хотел ехать в захолустные Верхние Лягуши на «Ниссане» — боялся, что он поломается на грунтовых дорогах. Да и вообще, он мог бы отыскать биллионы причин, по которым не стал бы и приближаться к своей дорогой машине.

— Не хочешь — поехали на мопеде! — Синицыну, вообще, было всё равно, на чём ехать, лишь бы попасть в Верхние Лягуши как можно быстрее, пока «ГОГР» не расправился с Недобежкиным и Серёгиным.

Ежонков прекрасно понимал, что добраться до далёкой деревеньки на мопеде ему не под силу — вот и согласился выкатить «Ниссан» на «ратный бой». Синицына он, конечно, за руль не пустил: мало ли, что? Авось снова надумает на «Ниссане» в какое-нибудь подземелье ломиться??? Да тогда от бедняжечки (от «Ниссана», конечно же) рожки да ножки останутся! А что тогда Ежонкову скажет жена?? Они и так уже два раза разводились, Ежонков едва изыскал пути, чтобы снова пожениться, и не портить себе чистую биографию разводами… А если «Ниссан» будет уничтожен — Ежонкову снова придётся выволакивать чемоданчик, сгребать вещички и топать куда подальше…

Нет, такие мысли Ежонков, вообще, старался гнать прочь из своей головы. Легче пасть геройской смертью, нежели в третий раз разводиться с женой!

— А моя жена, вообще, считает, что я провалился в забой! — огрызнулся Синицын, когда Ежонков начал вываливать на него свои семейные проблемы. — Вчера у моего сына был день рождения! А я где был?? Я вообще, не знаю, на что они там без меня живут! И я не знаю, когда я смогу вернуться к ним!

— А никогда! — «обнадёжил» Ежонков, старательно вертя баранку и соблюдая ПДД, чтобы не дай бог не поцарапать «Ниссан». — Завязался с «ГОГРом» — так будь добр! Всё, закончилась привольная жизнь — началось секретное агентство!

— Я его быстро завершу! — пообещал Синицын. — Намылю шею этому Гопникову — и дело с концом!

В Верхние Лягуши они приехали под утро следующего дня — было около четырёх часов. Ежонков так и не пустил Синицына за руль — а всю ночь «штурвалил» сам, и к утру уже был, как сова, даже ухать начал.

— Ы, я вздремну, что ли? — попросился он у Синицына, когда на горизонте забрезжил корявый въездной знак с зачёркнутым названием «К. лхо… Кр. сная Зве…» и самопальной табличкой «Деревня Верхние Лягуши». — Только за руль я тебя не пущу — расквасишь, что мне тогда делать??

— Некогда время терять! — отпарировал Синицын, нетерпеливо суча ногами. — Потом поспишь, или за руль пусти — у нас секунды, понимаешь?

— А, чтоб им пусто было! — фыркнул Ежонков, подавив смачный зевок. — Ладно, двигай за руль. Расквасишь, так расквасишь — не в «Ниссане» счастье! — обречённо вздохнул он и съехал на обочину.

2.

Пока Синицын спорил с Ежонковым, Пётр Иванович, Недобежкин и их случайная спутница Эммочка искали выход из «подземелья ведьм». Эммочка оставалась скованной: милицейский начальник не спешил даровать ей свободу, а фонарик Серёгина был разряжен и мёртв. «Панцер-хетцер» оставался в цеху — видимо, «черти» таки, шли по следу. Поэтому «великолепной тройке» пришлось нырнуть в некую узкую щель, которую когда-то проломили в стене видимо, чем-то тяжёлым. Недобежкин лез последним — как всегда, насилу пропихивался — а пропихнувшись, задвинул дырку каким-то тяжёлым ящиком, что оказался в углу того помещения, куда они попали. Кроме ящика там были ещё два стола — один валялся на боку. Три стула — целым остался только один, остальные почему-то разбиты на части. Так же — ещё три похожих ящика, и — толстенный слой пыли. Они видели всё это, потому что в помещении было светло, свет струился из вон того коридора — тусклый такой, будто бы карманный фонарик… А ещё, кроме света, из коридора струятся разговоры на английском языке.

— Чш! — шепнул Серёгин, который первым их услышал. — У нас компания!

— Прячемся! — Недобежкин залез за стол, что лежал на боку и там затих и зажал рот пленной Эммочке.

Пётр Иванович же притаился у входа, чтобы внезапно напасть на тех, кто зайдёт. Они не преминули зайти, не прошло и минуты. Их было двое: один держал в руке яркий фонарик и пихал перед собой второго, чьи руки были загружены бумагами. Некое шестое чувство подсказало Серёгину напасть именно на второго, что он и сделал. Пётр Иванович молнией выскочил из укрытия и напрыгнул на этого незнакомца, намереваясь скрутить ему руки. Тот оказался силён и ловок: мгновенно оттолкнул первого, отпрянул назад и залепил оплеуху самому Серёгину. Пётр Иванович пошатнулся на ногах, но устоял, и тут же из-за стола гигантским прыжком явился Недобежкин и богатырским ударом ноги отшвырнул этого лысого типа к стенке. Тип выронил фонарик, и он откатился в угол. Второй тип, раскидав по полу свои бумаги, улепётывал куда-то, неизвестно куда, и без света.

— Обернитесь, обернитесь! — это заверещала пленная Эммочка, завидев, как в руке лысого сверкает смертоносный пистолет.

Пётр Иванович среагировал мгновенно: прыгнул вперёд и выбил у лысого типа пистолет за секунду до того, как он бы выстрелил и поразил бы его пулей. Тут же подоспел Недобежкин и заковал бандита во вторые наручники, которые возникли у него неизвестно откуда, словно у фокусника.

— Хы-хы! — довольно хохотнул Недобежкин, кося глазом победителя на своего второго пленника. — Наручниками-то нас с тобой, Серёгин, эти черти к радиатору привязали, а я их приберёг на чёрный день.

Раскрыв секрет своего фокуса, милицейский начальник пихнул лысого бандита носком ботинка. Тот заворочался и заныл, побитый, на его гладкой лысине заплясали блики от фонарика.

— Вы арестованы! — сообщил ему Недобежкин. — Милиция!

— Стойте! — увидав лысину арестованного, Пётр Иванович вспомнил, составленный Муравьёвым фоторобот Альфреда Мэлмэна, который когда-то работал с Чесноком. — Это же наш клиент!

Да, им попался именно Альфред Мэлмэн. Он бродил по катакомбам, следуя лживым указаниям фальшивой карты и наконец, пришёл сюда, где и был пойман. Пётр Иванович даже фонариком на него посветил, чтобы убедиться, что это он. Мэлмэн дёргался в наручниках, как стреноженный строптивый жеребец, но не промолвил и звука.

Филлипс, которого он толкал перед собой, ухитрился сбежать и бежал теперь, не разбирая дороги, пока не упёрся в стенку носом. Всё, тупик, попался! Он почувствовал, как его захлёстывает липкая тягучая паника, как холодеют у него руки и ноги, как сосёт где-то там, под ложечкой… И тут же на его многострадальную спину лёг круг света, порождаемый лучом карманного фонаря. Чья-то рука схватила его за шиворот и развернула.

— Ну что оскверняем? — осведомился страшнейший из голосов. — А как же проклятие гробниц?

Эти слова сказал Генрих Артерран. Это он схватил Филлипса за шиворот и тащил теперь туда, где стоял его подземный вездеход. Филлипс просто плёлся, спотыкаясь, ему даже не надо было грозить оружием, чтобы заставить двигаться. Генриха Артеррана он боялся как огня, и на то были веские причины.

— Где Мэлмэн? — осведомился у Филлипса Генрих Артерран, и его голос не выражал ни единой эмоции.

— Донецкие менты-ы-ы-ы! — проныл Филлипс, думая лишь о том, что его бесполезной жизни пришёл страшный конец.

— Да? — Генрих Артерран не удивился, а просто переспросил.

— Да! — булькнул Филлипс и тут же был загружен в неудобный, грузовой отсек вездехода и там закрыт.

Гопников говорил, что переловил всех ментов, и они сидят у него под «очень надёжным замком». Видимо этот болтливый хвастун как всегда соврал. Оставив Филлипса молить о помощи в звуконепроницаемом грузовом отсеке, Генрих Артерран отправился на поиски тех ментов, которые не попались Гопникову и разгуливают тут, на свободе.

Недобежкин заставил арестованного Мэлмэна подняться, схватив его за шиворот и водрузив на ноги.

— Выкладывай, где выход, а то пристрелю! — пригрозил пленнику милицейский начальник, подняв с пола его пистолет.

— Там, там, я знаю! — захныкал лысый Мэлмэн, очевидно, испугавшись мушки, что установилась у него точно между глаз. — Идёмте!

Мэлмэн развернул свой корпус, собираясь, очевидно, куда-то идти.

— За мной! — хныкнул он, сделав один небольшой шаг под дулом собственного пистолета.

Пётр Иванович обыскал этого лысого типа и обнаружил у него ещё один пистолет. Разоружив Мэлмэна, Серёгин выволок из-за стола закованную Эммочку. Та посмотрела на него жалостливыми глазками, как затравленная лисица смотрит на надвигающегося охотника, и тихонько всхлипнула:

— Пусти, а? Я же не бандитка…

— Топай! — буркнул Серёгин, который не собирался никого выпускать.

Эммочка сердито проворчала под нос нехорошее слово и уже собралась обречённо топать.

— Никто никуда не пойдёт! — объявил скрипучий голосок, и из коридора выдвинулись три фигуры: две громоздкие, отягощённые квадратными плечами, и одна компактная — низенькая и худенькая.

— Приехали, — отметил Недобежкин, и его рука потянулась к пистолету, который он уже успел заткнуть за пояс.

— Схватить! — постановил скрипучий голосок, и две громоздкие фигуры выдвинулись вперёд.

Пётр Иванович понял, что собирается очередная драка и кажется, им с Недобежкиным таких громил не одолеть. Победа была необходима, поэтому Серёгин выхватил отобранный у Мэлмэна пистолет и собрался для острастки пальнуть сначала в воздух. Он вскинул пистолет… да так и остался стоять с поднятой рукой! Пётр Иванович попытался как-нибудь пошевелиться, но ему это не удалось. Краем глаза Серёгин видел, что рядом с ним так же застыл и Недобежкин. В голове Петра Ивановича промелькнул Кашалот, который терял волю при разговоре с бандитом Тенью…

— Ведите их! — донёсся до слуха приказ скрипучим голоском.

Один громила пихнул сзади Серёгина, второй — толкнул Недобежкина. У них не было других вариантов, кроме как идти на поводке — как стояли, с пистолетами в руках. И они пошли, ведь всё равно ни один из них не мог заставить себя нажать на курок. Серёгин и Недобежкина привели в цех, где уже поджидал вездеход «панцер-хетцер», чья бронированная дверца была гостеприимно распахнута.

— Залезайте! — распорядился щуплый гражданин, которому принадлежал скрипучий голос. Мэлмэн и Эммочка потащились, как зомби и друг за дружкой залезли за эту дверцу. Ноги сами понесли Петра Ивановича туда, к вездеходу. А за Петром Ивановичем так же безвольно тащился и милицейский начальник.

— Отпусти их! — невесть откуда вынырнул кто-то ещё, Пётр Иванович скосил глаза направо и увидел, как этот кто-то неторопливо прогуливается у неработающего запылённого конвейера.

— А с какой стати? — обладатель скрипучего голоска переключился на своего товарища, и Пётр Иванович почувствовал, как гипноз ослаб.

— Туда! — Недобежкин тоже освободился от гипноза и теперь тащил Петра Ивановича не куда-нибудь, а к открытой дверце «панцера-хетцера».

Серёгин не сопротивлялся — эта машина, наверное, единственный шанс спастись. Пётр Иванович забился в кабину и увидел руль, похожий на штурвал аэроплана.

— Давай, заводи! — скомандовал Недобежкин и захлопнул дверцу.

Пётр Иванович не знал, как заводится «панцер-хетцер»: педали газа не было, ключа зажигания — тоже. Серёгин растерялся, увидев множество кнопок и два дисплея — большой и маленький — вместо лобового стекла.

— Быстрее! — кипятился Недобежкин. — Чего ты застрял? Жми куда-нибудь!!

Пётр Иванович понял, что другого выхода нет. Он взял, да и нажал на красную кнопку — на самую большую. Кабина задрожала, видимо, завёлся мотор. Оба дисплея вспыхнули, на них появилось изображение. А потом — вездеход внезапно сорвался с места и стремительно попёр прямо в стенку.

— Держи же штурва-ал! — перепугался Недобежкин, видя на дисплее, как стенка приближается.

— Чёрт! — Пётр Иванович схватился за этот штурвал, но уже было поздно — «панцер-хетцер» на полном скаку врубился в эту стенку, проломал в ней громадную дыру и понёсся куда-то ещё. Кажется, в другую стенку. «Живой груз» в виде скованных наручниками Эммочки и Мэлмэна в ужасе визжал на ухо Недобежкину.

— Серёгин! Куда ты едешь? — громогласно вопросил Недобежкин, отпихивая от себя Эммочку, которая, не удержавшись на трясущемся кресле, увалилась прямо на него.

— А чёрт его знает! — ответил Серёгин, пытаясь хотя бы, не оббивать стены бортами.

БУХ! БУХ! БУХ! — вездеход нёсся по какому-то коридору, виляя и ударяясь обо все стенки, которые встречались на пути.

— Отворачивай! — милицейский начальник смотрел на дисплей и видел, что их вездеход сейчас наскочит на острый угол, сверкающий неким металлическим штырём.

Пётр Иванович ухватился за штурвал обеими руками, пытался как-то крутить его, но всё-таки, спастись от угла не смог. БА-БАХ! — «панцер-хетцер» рубанул этот угол с оглушительным грохотом, отшибив огромный кусок. Штырь вывернулся и, кувыркаясь, отлетел куда-то во мглу. Посыпалась земля, полетели камни, а потом — обвалился потолок.

— Они все сбежали! — верещал Гопников, топая ногами и поднимая пыль. — Гейнц, поймай их! Верни машину!

— Это был твой вездеход, — флегматично отпарировал Генрих Артерран. — А мой вездеход при мне. Я тебе говорил, не трогать ментов. А ты поступил по-своему. Вот и теперь — поступай по-своему.

Генрих Артерран повернулся к Гопникову спиной, сделал пару шагов в темноту и пропал, словно бы растворился в ней…

3.

— Ежонков! — пытался разбудить «суперагента» Синицын, а Ежонков только всхрапывал и не просыпался.

«Чёрт, куда же я заехал-то?» — ругнулся про себя Синицын, оглядевшись вокруг и сообразив, что в Верхние Лягуши так и не попал, а заехал на какой-то незнакомый пустырь, заросший ковылями, покрытый неудобными для езды кочками.

— Ежонков! — уже не сказал, а крикнул он, и Ежонков, наконец-то, разлепил сонный глаз.

— Чего? — пробубнил он, издав зевок.

— Куда ехать, умник? — осведомился у него Синицын. — Ты же тут был, да?

— А ты тоже был! — огрызнулся Ежонков, выбираясь из мягких лап сна. — Ты тоже должен знать!

— Я сто лет назад тут был! — пробухтел Синицын, разглядывая холм, что торчал неподалёку. — А ты только недавно вернулся!

— Туда! — Ежонков уверенно показал в сторону этого холма.

— Так там же ничего нету! — удивился Синицын. — Нам, по-моему, в деревню надо!

— А не надо нам в деревню! — заявил Ежонков. — Там ихняя база, где холм!

Синицын завёл мотор, но Ежонков вдруг «запел» ноту протеста.

— Нет, выходи! — взвизгнул он. — На такой машине по этим буеракам нельзя — угробишь!

— Но, — возразил Синицын, оценив неблизкое расстояние до холма. — Пешком мы туда будем весь день пилить!

— Ну и что? — не унимался Ежонков, выковыриваясь из кабины на улицу. — Лучше уж пешком, чем расшатать подвеску. Давай, Синицын, ходить полезно — живот исчезнет!

— Какой живот?? — рассердился Синицын, пересчитав под футболкой выпирающие рёбра. — А, это у тебя — живот! Потом займёшься спортом! Залазь, поехали!

— Нет, вылазь! — настаивал Ежонков и уже начинал вытягивать Синицына из кабины за рукав. — Подвеска… Ты знаешь, сколько стоит подвеска??

— Чёрт! — прогудел Синицын.

Он уже собрался просто нажать на газ и уехать, оставив Ежонкова отдыхать тут, на воздушке, но вдруг под ним задрожала земля.

— Что это? — пискнул Ежонков и попятился назад. — Армагеддон??

А откуда-то снизу, может быть, из самого ада, доносились толчки и грохот, словно бы там плясали черти, что ли? БАХ! БАХ! Эй, а эти звуки, кажется, приближаются! Земля дрожала и гудела, будто сдвигалась тектоническая плита.

— Вылезай, бежим! — потребовал Ежонков.

Синицын послушался, выскочил из джипа и собрался бежать. Но тут раздался особо сильный толчок, Ежонков не удержался на кургузых ножках и упал носом вниз, подрезав Синицына. Оба покатились кубарем, и тут земля разверзлась. Прямо у носа Ежонкова и Синицына образовался ужасный кратер. Камни и комья земли брызнули в стороны, один — большущий такой — шлёпнулся около головы Ежонкова. Из кратера вырвалось чудовище — жуткое, чёрное, лязгающее, испускающее какой-то удушливый дым. Со страшным грохотом сей монстр обрушился на землю, а потом — с размаху улёгся на бок. ПШШШ! — испустил он страшный звук и, кажется, затих.

Синицын позволил себе раскрыть один глаз. Перед ним среди гор земли лежал не зверь, и не чёрт. Это была машина — подземный вездеход «панцер-хетцер». Он почему-то потерпел крушение, и теперь лежал неподвижно и дымился лёгким дымком.

— А! А! Я уже умер? — блеял около Синицына дрожащий Ежонков, предусмотрительно уткнув голову в коленки.

— Да нет же, посмотри! — Синицын ухватил его за шиворот и заставил поднять голову.

— Ай! Ой, что это?? — отшатнулся «суперагент» Ежонков, увидав «погибший» вездеход.

— Они! — буркнул Синицын. — Пора мылить шеи.

Тут вездеход зашевелился. Вернее, только открылась его передняя дверца. Синицын собрался драться, но вдруг отступил назад — из-за раскрывшейся дверцы, чертыхаясь и кашляя, вывалился Пётр Иванович Серёгин.

— Петька?? — изумился Синицын. — Ты что… в «ГОГРе»??

— Ыыыы, — ответил Пётр Иванович и, оступившись, свалился вниз.

Вслед за Серёгиным показался позеленевший от «космических» перегрузок Недобежкин.

— Меня сейчас стошнит… — икнул он и тоже свалился на землю.

— Васёк! — Ежонков вскочил на ноги и подбежал к Недобежкину, который вяло ворочался носом в землю.

Ежонков перевернул Недобежкина, а Синицын — Петра Ивановича.

— Если бы я был в «ГОГРе» — выдавил Серёгин, хватая воздух ртом, чтобы подавить тошноту. — Я бы умел его водить…

— Шикарный «трактор», — оценил милицейский начальник качества «панцера-хетцера» и попытался подняться на ноги. — У нас там ещё сладкая парочка сидит…

Альфред Мэлмэн попытался вылезти сам. Он даже пихнул Ежонкова, который по-милицейски схватил его под локоток, пытаясь помочь ему спрыгнуть и не упасть. Отогнанный Ежонков пожал плечами и отступил назад, а Мэлмэн не рассчитал свои силы и бухнулся вниз, как мешок муки. Эммочку, вообще, выгружали, словно тюк. Синицын взял её под мышки, а Пётр Иванович — за ноги. Эммочка ещё что-то бухтела про то, чтобы они не распускали руки, на что Пётр Иванович ответил очень лаконично и всесторонне:

— Цыц!

— Эй, ребята! — выдохнул Синицын, когда они с Серёгиным положили Эммочку на траву. — А я, кажется, её знаю!

— Да? — вмешался Ежонков. — И откуда это, интересно?

— Девяносто девятый год, — тихо произнёс Синицын, приглядываясь к зелёной от качки Эммочке. — В Америке, когда я ездил на полицейский слёт. Это она пыталась тогда меня похитить…

— Что? Какая Америка?? — мгновенно исцелилась Эммочка и рывком села. — Я сроду не была ни в какой Америке! И вообще, я случайно сюда попала! Случайно, ясно вам, или вы совсем ку-ку??

— Тихо, гражданка! — железно отрубил Недобежкин. — Про Америку мы разберёмся. А ещё — разберёмся, для чего вы изображали из себя психиатра из Киева, и где вы взяли поддельные документы!

Будучи сурово изобличена, Эммочка злобно чертыхнулась, стукнув траву скованными руками, а потом — разрыдалась, как маленькая девчонка, у которой хулиган отобрал чупа-чупс. А милицейский начальник тем временем заметил «Ниссан» Ежонкова, что сиротливо стоял поодаль, слегка припорошенный землёю.

— Так, машина есть, — довольно кивнул он. — Серёгин, оттащи-ка этого субъекта в машину! — это он имел в виду Мэлмэна, который между делом попытался улизнуть под шумок.

Ему это не удалось, потому что Ежонков вовремя подставил ему ножку и повалил.

— Это мой «Ниссан Патруль 4 Икс»! — уточнил Ежонков. — На нём ездит моя жена! Я не разрешу сажать туда этого ослика!

— Так! — фыркнул Недобежкин. — Живо сажайте! У нас на счету секунды! Вот план. Сейчас мы поедем в Красное и потребуем у Соболева подмогу. Потом мы вернёмся сюда и отловим здесь всех «осликов», понял, Ежонков? А эти «ослики», — он имел в виду Мэлмэна и Эммочку, — пока в обезьяннике у Соболева посидят!

— Есть, — согласился Пётр Иванович и потащил угрюмого лысого Мэлмэна к джипу Ежонкова.

— Я не хочу в обезьянник! — пискляво вопила Эммочка и упиралась, когда настала её очередь садиться на заднее сиденье джипа по соседству с Мэлмэном.

— Моя машина, — вздохнул Ежонков, уныло взирая на двух испачканных землёю преступников, что расположились на заднем сиденье.

— Э, да нам тут не хватит места! — спохватился милицейский начальник, покосившись на этих двух «транзитных пассажиров». — Нас четверо, и их двое. Многовато будет для легковушки…

— Это внедорожник! — вставил Ежонков, вдвигаясь на место водителя.

— От одного придётся избавиться, — безапелляционно постановил он, желая ехать с комфортом.

— Правильно, — согласилась Эммочка, отодвигаясь подальше от Мэлмэна, потому что считала, что от него воняет. — Выпустите меня! Я тут, вообще, никаким боком не причём!

— Нет, — отказался Недобежкин. — Запихаем лысого в багажник!

— Что? Нет! — возмутился интеллигентный и аристократичный Альфред Мэлмэн, когда Серёгин и Синицын грубо вытащили его из салона и подтолкнули к багажному отделению. — Я человек!

— Ну, конечно же! — согласился Серёгин, и они с Синицыным буквально забросили Мэлмэна туда, где полагается стоять сумкам и ящикам. — У джипов багажник большой — как раз для человека!

 

Глава 81. Подготовка

Начальник Краснянского РОВД полковник Соболев сидел в своём кабинете и читал потрёпанную библиотечную книжицу, что принадлежала перу Рекса Стаута. Он читал эту книжицу наверное, уже в седьмой раз, но всё равно — не забывал представлять себя Ниро Вульфом даже тогда, когда знал содержание и текст наизусть. Он настолько погрузился в эти виртуальные перипетии, что даже не заметил Недобежкина, который ввалился к нему без стука и начал… требовать какую-то подмогу…

— Простите? — осведомился Соболев, стараясь казаться спокойным, хотя сам вздрогнул и едва не выронил Рекса Стаута под стол.

Недобежкин плюхнулся на стул для посетителей, который оказался просижен и шаток.

— Подмогу? — изумился Соболев, выслушав напористое требование Недобежкина. — Зачем? — он даже книжку отложил подальше.

— Грош вам цена, как работнику МВД! — выплюнул Недобежкин, брезгливо сморщившись. — Детективчики почитываете? А вы хоть знаете, что у вас творится в Верхних Лягушах??

— Ничего, — ответил Соболев до того наивно, словно бы действительно, не знал! — Ну, есть там пара пьяниц, и всё! Я даже участкового туда не назначал, потому что там тихо и спокойно.

— Да? — съязвил Недобежкин, закинув ногу на ногу. — Нет! — отрезал он и едва не навалился животом на стол Соболева. — У вас в Верхних Лягушах завелась банда, которая ворует людей! Мало того — работников милиции! Меня, вот, украли и моего сотрудника! А ещё одного моего сотрудника я, вообще, уже три недели не могу найти! Их работка, бандитов ваших! Мы едва выбрались из их плена, а могли бы и погибнуть! Двоих мы уже арестовали, но там остались другие, и их много! Вы понимаете, о чём я говорю??

Соболев всё это выслушал, пару раз кивнул головой, а потом — сказал так тихо и так спокойно, будто бы вообще, ничего не понял:

— То, что ВЫ не можете найти ВАШЕГО сотрудника — это не мои проблемы. И вообще, покажите мне хоть одно доказательство того, что вы мне сейчас насочиняли.

Услыхав такие вещи в свой адрес, Недобежкин закипел, как кастрюля с молоком. Он даже покраснел и стиснул кулаки — так ему хотелось поколотить этого тупого кабинетчика. Но в последний момент Недобежкин решил, что так вести себя — несолидно, и взял себя в руки.

— Хорошо, — согласился он, выпустив на время пар. — Шесть живых свидетелей, из них — два члена банды. Устроит?

— Ааээ, — протянул Соболев, явно растерявшись под таким паровозным напором. — Х-хорошо… — он смотрел почему-то не на Недобежкина, а куда-то в сторону, на стенку, где висел портрет президента. — Хорошо, я дам вам подмогу… Я даже не предполагал, что в Верхних Лягушах…

— Вот и грош вам цена! — оценил способности начальника Краснянского РОВД Недобежкин, празднуя маленькую победу. — Наши арестованные пока в вашем изоляторе перекантуются. Идёт?

— И-идёт, — нехотя согласился Соболев, встав из-за стола. — Только позвольте спросить, почему вы не вызвали подкрепление из Донецка?

— Какой Донецк, чёрт бы вас побрал?? — вспылил Недобежкин. — Мне необходимо срочно, а не через сто лет! Вы понимаете, что значит — СРОЧНО??

— Да, да, понимаю, — поспешно согласился Соболев и забился обратно за стол, запрятав голову за телефонный аппарат. — Но для того, чтобы сделать то, что вы сейчас придумали — нужно разрешение из области. А так — ничем не могу вам помочь. До свидания! — полковник Соболев сказал, как отрезал и снова возвысился из-за стола в полный рост. «Чёртов бюрократ! — с досадой подумал Недобежкин и едва не плюнул на чисто вымытый пол кабинета. — Ну, я тебе сейчас покажу!». Вслух Недобежкин сказал только:

— Хорошо, до встречи! — и быстро вымелся в коридор.

Полковник Соболев уже успел выпустить облегчённый вздох, мол, избавился от прилипалы. Однако затишье было недолгим, минуты на три. Потом дверь распахнулась, и Недобежкин возник опять, но уже не один, а при поддержке «суперагента» Ежонкова. Ежонков порылся в карманах, достал удостоверение работник СБУ и подсунул его под нос опешившего Соболева.

— СБУ, — объявил Ежонков, надвинувшись на Соболева, словно тяжёлая вагонетка. — Операция проводится при поддержке СБУ. Так что, вы просто обязаны выдать нам подкрепление! Сечёте? — осведомился «суперагент» после коротенькой паузы, заметив, что Соболев впал в ступорозное замешательство и хлопает глазами, ничего не говоря.

А Соболев на этот раз перепугался по-настоящему: как же, в его захолустные Лягуши — и вдруг приезжает СБУ отлавливать какую-то банду… Видимо, и правда, дело серьёзное, а он, во-первых, упустил, а во-вторых — не желает сотрудничать…

— Д-да, — выдавил, наконец, Соболев, прорвавшись сквозь оцепенение. — Возьмите тех, кого считаете нужным… Можете взять любое количество…

Спецназа, конечно, у Соболева не было. И поэтому на «зачистку» «подземелья Тени» отправились те, кто был. Кроме уже знакомых всем Хомяковича и Кошко Недобежкин изыскал ещё нескольких их товарищей, в общем количестве пять человек.

— Да уж, негусто… — пробормотал Недобежкин, разглядывая стоящих пред ним в вестибюле «супергероев» из Краснянского РОВД. — Ежонков, Смирнянский где?

Упс! Последние полчаса Ежонков занимался исключительно тем, что умолял космические силы наслать на Недобежкина забвение, чтобы он не вспомнил про Смирнянского. И вот, пожалуйста!

— Ежонков! — повторил тем временем милицейский начальник, скосив на «суперагента» подозрительный глаз. — Я кажется, к тебе обращаюсь?

— Ыыы, — протянул Ежонков, выдумывая наиболее правдоподобное враньё. — Н-нуу, — враньё выдумать не удалось, поэтому Ежонков начал говорить правду.

— В милиции, — сказал он.

— Гдеее??? — опешил Недобежкин.

— Понимаешь, Васёк, только ты не сердись, — начал Ежонков елейным голоском, чтобы как-нибудь задобрить свирепеющего на глазах Недобежкина. — Муравьёв решил вас с Серёгиным искать и вызвал нас со Смирнянским. Мы сначала к Сидорову на квартиру ходили, а потом — вернулись в твою ментуру. А там Семёнов ворвался и решил заграбастать Грибка. Грибок Семёнова отделал, а наш Смирнянский решил пальнуть в Семёнова. А твой заместитель замёл Смирнянского. Мы с Синицыным еле ноги унесли — такой кипеш поднялся.

Ежонков протараторил это откровение на одном дыхании, а потом — замолк и замер, втянув голову в плечики, в ожидании дьявольского нагоняя.

— Ну, Смирнянский! — плюнул Недобежкин. — Попадётся мне — башку отшибу! Носиков — он же буквожор и бюрократ! Чёрт! Ладно, всё, поехали! — вдруг решил милицейский начальник, забыв на время о пленённом Носиковым Смирнянском. — Потом разберёмся! Нам ещё Сидорова спасать!

Недобежкин широкими шагами направился к старой облупившейся двери, что вела из вестибюля Краснянского РОВД на улицу. Вся его «армия» двинулась за ним, а Хомякович и Кошко тащились в арьергарде и, как всегда, разговаривали о рыбалке и рыбе.

— Ежонков, мобильник есть? — почему-то осведомился Недобежкин, уверенно садясь за руль ежонковского «Ниссана».

— Ну, есть, — кивнул Ежонков. — Эй, только это моя машина! — предупредил он, видя, что место водителя занято.

— Давай мобильник! — потребовал Недобежкин, проигнорировав предупреждение, и завёл мотор.

— Сначала ему машину, потом — мобильник… Не жирно? — заныл Ежонков, но мобильник всё же, дал.

Недобежкин отдал мобильник Ежонкова Петру Ивановичу, который расположился на заднем сиденье и повелел:

— Серёгин, звони Самохвалову, пускай летит в Лягуши! Чертей тут, конечно, немного, но всё равно — с этими местными «осликами», я думаю, мы не справимся.

«Местные ослики» тащились в хвосте даже не на «Жигулях», не на «Москвиче», а на «Запорожце» оранжевого цвета. Так хорошо Соболев снабжал своих работников транспортом. Их машина не являлась гоночной, и поэтому порядочно отстала от новенького быстроногого джипа «Ниссан». Недобежкин видел, как этот колченогий «Запорожец» ковыляет позади и слышал, как кашляет его престарелый моторчик.

До Чёртового кургана, где обосновалась «банда Тени» оставалось несколько сот метров — милицейский начальник уже видел его зловещий силуэт, освещённый добродушным летним солнышком.

— Нет, стоп! — Недобежкин внезапно нажал на тормоз, и джип «Ниссан» жёстко застопорился, прорыв в грунте деревенской дороги две глубокие колеи.

— Ай, чёрт! — пискнул Ежонков, едва не ударившись лбом о приборный щиток. — Чего ещё, Васёк??

— Едем к Девятке! — изрёк Недобежкин.

— Куда? — не понял Синицын, который не был в воинской части и не знал полковника Девятку.

— В часть, есть там одна. Командир у них — полковник Девятко, — объяснил Недобежкин. — Он уже нам помогал. Я думаю, что и сейчас поможет!

Да, съездить к Девятке не мешало бы. Когда-то Самохвалов доедет из Донецка? Пётр Иванович был полностью согласен с начальником — у Девятки много солдат, а количество не помешает.

Полковник Девятко, узнав, что к нему снова пожаловало СБУ, свалился с кресла и уселся на паркет пола. Элитная дача в Мышкино достраивалась спринтерскими темпами — за неделю «салаги» возвели целых два этажа. Ещё немного, и четырёхэтажный особняк с бассейном и фруктовым садом будет завершён и сдан, а тут — снова СБУ… Неужели, пронюхали??

Выдумывая, что бы такое соврать про дачу, Девятко тяжело, словно парализованный, отлип от пола и потащился навстречу страшным гостям.

В этот раз «людей в чёрном» оказалось ещё больше, чем в предыдущий — почти в два раза больше! «Всё, будут брать! — эта мысль ядерной боеголовкой пронеслась в многострадальной голове Девятки. — КОНЕЦ!».

— Девятко, бери своих солдатиков — и дуем в твою комендатуру! — внезапно выкрикнул их начальник Недобежкин в лицо Девятки, слегка оглушив последнего на оба уха.

«Почему в комендатуру?? Почему не на дачу??» — про себя изумился Девятко, а вслух выдавил:

— Ла-ладно… А за-зачем?? — поинтересовался он, пошатываясь на ватных ногах.

— «Панцер-хетцеров» ловить будем! — крикнул Недобежкин ещё громче прежнего. — Давай, собирай какой-нибудь элитный взвод и откупоривай свою комендатуру!

Девятко застопорился: у него в части не было никаких «элитных взводов» — только срочники прошлогоднего призыва, три сержанта, капитан Сёмкин, да он сам, Девятко. Лето — пора отпусков — все разъехались в увольнения…

— Давай, фонари тащите! — не уставал кричать Недобежкин и даже подпрыгивал на месте.

Девятко не хотел ловить «панцер-хетцеров» — боялся. Сейчас, стоя пред Недобежкиным, он чувствовал, насколько крупной дрожью задрожали его коленки. После того, как Недобежкин в первый раз от него уехал — полковник принял все меры, чтобы отгородить себя и свою часть от подземного мира. Во-первых — он приказал расселить и забить третью казарму, а во-вторых — старая комендатура снова стояла заколоченная, чтобы никто из неё не вылез и никто в неё не залез. Девятко вообще, хотел засыпать этот проклятый подвал и эту каверну, но у него для этого не имелось ни денег ни техники: всё было в «боевом» порядке брошено на дачу.

Капитан Сёмкин, как верный заместитель, топтался около шефа и так же заглядывал в рот «СБУ-шнику» Недобежкину.

— Сёмкин, слышал приказ? — напустился на него Девятко, смирившись с перспективой лезть под землю и ловить там каких-то «гномиков».

— Есть, — уныло согласился Сёмкин, чья фуражка, кстати, была порядочно побита зубами, и ушёл куда-то за новую комендатуру.

Полковник Девятко вместе с девятью агентами СБУ, пятеро из которых донельзя смахивали на милиционеров из Краснянского РОВД, грузно потащился к заколоченной комендатуре. Пётр Иванович заметил его дрожащие коленки, а так же и то, что фуражка полковника так же покусана, как и у капитана Сёмкина.

Девятко глупо подкатился к заколоченной двери комендатуры, схватил руками одну доску и начал тянуть на себя.

— Сдурел, что ли? — заметил Ежонков, наблюдая за тем, как полковник потеет, не в силах совладать с доской.

— Вам помочь? — это к Девятке «на мягких лапах» подошёл сержант Хомякович из Краснянского РОВД.

— Ба! — перепугался Девятко и, отпрянув назад, споткнулся о камень.

— Хомякович, лучше принеси из машины лом, — подсказал ему Серёгин. — Там, в нашей есть.

Хомякович пошёл за ломом, и за ним вприпрыжку поскакал Ежонков с громким криком:

— Эй, Хомякович, аккуратнее, это моя машина!

— У нас тоже лом есть! — вспомнил Кошко. — Я его ещё зимой положил, чтобы лёд откалывать!

— Тащи! — разрешил Недобежкин.

Получив в своё распоряжение два лома и Хомяковича, полковник Девятко отодрал все доски и с долей опаски отодвинул дверь в сторону. Запах нехорошего, тревожного запустения мигом вырвался из тёмной нежилой комендатуры и окутал всех, кто стоял на её пороге. Серёгин, Синицын и Недобежкин уже привыкли к мраку подземелий и холоду могил, поэтому никто из троих не шевельнулся и не моргнул и глазом. Ежонков съёжился и бочком отошёл за широкую спину Недобежкина, полковник Девятко икнул и отвёл глаза в сторону, боясь увидеть в сыром тумане серого коридора призрак, или чёрта. Краснянские милиционеры — наверное, они тоже верили в чёрта — сбились в кучку и синхронно, все вместе, сделали шаг назад.

— Рыбалка нам сегодня не светит, — заметил Кошко с долей тоски.

— Товарищ полковник, разрешите доложить! — из глубины мироздания явился капитан Сёмкин, обвешанный геологическими фонарями.

Вместо «элитного взвода», который требовал от него Недобежкин, он привёл только двоих. Один был такой высоченный, выше Петра Ивановича, наверное, на целую голову. Под зелёным камуфляжем у него торчала полосатая тельняшка, а редкие светлые волосы были превращены в причёску Шварценеггера. Второй тоже был высок, но не такой широкий. Тельняшки у него не было, зато нос был плотно усажен веснушками.

— И всё? — изумился Недобежкин, выпучив глазки на сей «элитный взвод» из двух человек.

— А больше и не нужно, — заверил Девятко. — Это, — он показала на «Шварценеггера» в тельняшке. — Сержант Лещёв, служил в ВДВ — десятерых уложит одним ударом. Кличка — «Шварц» — в честь Арнольда. А это, — то бишь, конопатый, — сержант Барсуков — чемпион области по каратэ.

— Ладно, — согласился Недобежкин и первым вступил в сырой мрак комендатуры. — Идём ребята. Пора поговорить с этими «хетцерами»!

 

Глава 82. Подземные тайны остались под землей

Полковник Девятко порядочно отстал — даже больше, чем Ежонков — и тянулся в далёком хвосте. В авангарде уверенно мерил широкими шагами подземный ход Недобежкин, выставив впереди себя фонарик, а Пётр Иванович старался держаться посередине, рядом с Синицыным. Серёгин внимательно разглядывал всё вокруг, освещая фонариком земляные стенки, которые плавно перетекали в металлические. Идя, он слышал, как топает позади него и лязгает автоматом габаритный «Шварценеггер» Лещёв, а так же — слышал непрекращающиеся беседы о рыбалке, которые всегда и везде вели Хомякович и Кошко. Трое их товарищей шли молча, поминутно озираясь по сторонам, опасливо ступая по блестящим под ногами металлическим пластинам. Пётр Иванович не боялся тех, кто поджидал их впереди: во-первых, их только четверо против двенадцати, а во-вторых — за последний год Серёгин уже столько всего повидал, что не испугался бы и дракона.

Милицейский начальник был твёрдо убеждён, что запомнил дорогу от Девяткиной комендатуры до того страшного места, где им встретился «верхнелягушинский чёрт». Он широко шагал, бормоча себе под нос свирепые реплики в адрес этих гогровских бандитов. Шагал до тех пор, пока на пути не оказалась развилка, что делила одну пещеру на две. По мере приближения к этой развилке шаги Недобежкина теряли уверенность, милицейский начальник всё чаще оглядывался назад. А, дойдя до развилки, Недобежкин и вовсе остановился.

— Эээ, — протянул он, погрузившись в задумчивость. — Надо идти направо! — наконец определился он и указал налево своим фонариком. — Да, да, точно налево!

А вот Пётр Иванович почему-то считал, что идти нужно непременно направо, и сказал об этом начальнику. Он ожидал, что Недобежкин железно отрежет это предложение и завернёт налево, однако начальник поступил по-другому.

— Да? — переспросил Недобежкин, оглянувшись на Серёгина.

— Да, — кивнул Пётр Иванович. — По-моему, мы в прошлый раз направо ходили.

— Ежонков! — громогласно призвал Недобежкин «суперагента», который топтался в сторонке.

— Тише! — шикнул Ежонков, пропихнувшись к Недобежкину, оттолкнув Хомяковича. — В пещерах не кричат: может обвалиться.

— Так, ты меня не учи! — огрызнулся Недобежкин, кивнув на предательскую развилку, что поколебала его уверенность в себе. — Давай, говори, в какую сторону!

— Нууу, — Ежонков тоже задумался, замолчал, не желая ошибиться и привести в тупик.

В неподвижном воздухе мрачной «ТАверны» повисла пугающая тишина. Слышно было только вот, что:

— Сегодня ночью дождик шёл. Знаешь, какие караси в Лазурном после дождика клюют?

— Эх, пошли бы сейчас, порыбачили… И чего Донецк постоянно в дыры тащится? — это перешёптывались заядлые «рыболовы-спортсмены» Хомякович и Кошко.

— Слушайте, а тут что, правда, черти бывают?

— Да какие черти? Ворюги!

— А Верхних Лягушах рассказывали, что тут участковый пропал… — а это украдкой переговаривались между собой товарищи Хомяковича и Кошко — сержант Зябликов, сержант Пёстриков и лейтенант Матвей. «Матвей» — это была фамилия, а звали его Вадим.

— Я знаю, куда идти — это из арьергарда пробрался вперёд сержант Барсуков из части Девятки.

— Да? — Недобежкин вперил в него поедающий взгляд и дёрнул себя за ус. — И откуда это вы знаете?

— А я уже тут был, — сказал Барсуков, обведя фонариком пространство вокруг себя и выхватив из мрака перекошенное воинственностью лицо сержанта Лещёва, которое с непривычки любой мог бы назвать «ужасной рожей». — Когда проходил срочную службу. Это было четыре года назад. Я жил третьей казарме, которая сейчас забита. У нас прямо из казармы по ночам ребята пропадали…

— Где это ты служил?? — услыхав небывалый рассказ сержанта Барсукова, полковник Девятко мигом ожил и прибежал бегом.

Пихнув Петра Ивановича, он установился напротив Барсукова и даже вцепился пальцами в его воротник.

— Рассказывай! — потребовал он.

— Тут раньше другая часть была, — начал Барсуков, пытаясь выручить свой воротник, чтобы полковник не мял его. — Командиром был подполковник Окунев. Вы должны его знать, товарищ полковник, — сказал он Девятке.

— Ну-ну, — пробормотал Девятко, не находя в своей долговременной памяти ни одного подполковника Окунева.

— Окунев привёл из Верхних Лягуш участкового, чтобы найти этих, кто пропал, — продолжал Барсуков. — И мы вдвоём спустились в подземелье. Только не сюда, а в подпол третьей казармы. Мы дошли до этой развилки, и пошли направо — туда, — он показал в сторону правого тёмного коридора, из которого вылетал холодный сквозняк, и кажется, ещё какой-то странный шум. — А потом — наткнулись на него.

— На кого? — подпрыгнул милицейский начальник. — Давай, описать сможешь? Рост, приметы? Или уже не помнишь? — Недобежкин едва удержался от того, чтобы вцепиться в Барсукова — на пару с Девяткой — и потрясти его хорошенько.

— Я не знаю, — замялся Барсуков. — Это не был человек. Похож на человека…

— Чёрт!.. — икнул Девятко, разжав пальцы, и выпустил пострадавший и измятый воротник Барсукова. — Чёрт?? Говори! — напустился он на сержанта, желая узнать правду.

— Не знаю, — повторил Барсуков, имевший за плечами три курса физического факультета. — Мутант какой-то, что ли? Серое что-то и без лица. Оно схватило участкового, а я еле удрал от него.

Вот это — «ТАверна»! — у Девятки, прямо, ноги подкосились. Он даже пожалел о том, что вообще показал Недобежкину этот подвал! Чёрт, лучше бы они пронюхали про дачу — это хоть не чревато смертью!..

— Подайте его мне! — передёрнул затвор воинственный сержант Лещёв, оскалившись, как терминатор.

— Эй, опусти, ещё попадёшь в кого-нибудь! — предостерёг его Девятко. — И вообще, тут никого нету, — сказал он всем сразу. — Они, наверное, уехали. Пора возвращаться…

— Нет! — решил «командир экспедиции» Недобежкин. — Идём направо!

Делать нечего — раз решили устроить «чертям» тёмную — так остаётся только действовать. Назад дороги нет, и раки назад не ползают. И поэтому все — кто хотел, и кто не хотел — обратили стопы в правый ход. Правый ход был настолько широк, что можно было идти всем сразу, не гуськом, и то — оставалось достаточно места ещё для нескольких человек. Конечно, ведь здесь же ездит «панцер-хетцер». Вернее, ездил, пока Недобежкин и Серёгин его не угрохали. Лучи фонариков пронзали темноту, однако не могли рассеять её и терялись в ней, непроглядной, что тянулась так же далеко, как и этот коридор. Пётр Иванович уже видел эти странные камеры в стенах, отгороженные толстым стеклом. Ежонков и Недобежкин тоже видели их, а Синицын, который не видел, подошёл к одной из них и заглядывал в неё сквозь запылённое стекло.

— База «Наташенька»… — прошептал Ежонков, задирая голову, стараясь разглядеть потолок, но не мог, потому что потолок терялся в вышине.

— Плохо, что у Соболева другого компрессора нету, — заметил Хомякович, который в темноте споткнулся о некий предмет.

— Ты уже один испортил! — буркнул Кошко. — Хочешь испортить второй?

— Он сам загорелся, — оправдывался Хомякович.

Пётр Иванович не слушал этот бесполезный спор. Он посветил своим фонарём под ноги Хомяковича и увидел предмет, о который тот споткнулся. Едва этот предмет попал в круг света и отбросил тень, Пётр Иванович сообразил, что они на верном пути, потому что увидел руль от безвременно погибшей под скульптурой Пегаса служебной «Самары». Только Серёгин хотел сообщить о находке начальнику, как услышал его недовольный голос:

— Ну, вот «направо», «направо»! — фыркнул он. — Дырявая у тебя, Барсуков память! Видишь, нету хода?

Пётр Иванович оторвал взгляд от осиротевшего руля «Самары» и посмотрел на начальника. Тот застыл в нескольких шагах от здоровенной дыры в полу, что распространилась на всю ширину коридора от стены до стены, и во мгле казалась бездонной. Да, действительно, не пройти. Перепрыгнуть нельзя — широко, не допрыгнешь и ухнешь вниз. Пётр Иванович приблизился к этой дыре и заглянул в неё, направив вниз луч фонаря. Нет, луч до дна не достал — глубина солидная. Края дыры не рваные — её ничем не пробили, а просто сняли пол. Слева, около самой дыры, чернел узкий побочный ход — это единственный путь вперёд, но разве заставишь Недобежкина туда лезть? Нет, он лучше пойдёт назад…

— Ну, наконец-то вы, голубчики, попались! — эхо подхватило эти слова, произнесенные чуждым голосом подземного существа, и унесло куда-то туда, откуда нет возврата.

— Оно… — прошептал Барсуков.

— Чёрт!.. — пискнул полковник Девятко и попятился назад.

Сержант Лещёв вскинул автомат, готовый в любую минуту скосить всё живое плотной очередью. Краснянские милиционеры тоже потянулись к кобуре.

— Фашистские агенты, — констатировал Ежонков.

Все фонарики были направлены в ту сторону, откуда послышался могильный голос Верхнелягушинского Чёрта. Ничего, что это был скрипучий надтреснутый голосок — сейчас всем он показался могильным и дьявольским. У бокового хода стояло существо, внешне похожее на низкорослого худого человека.

— Гопников! — узнал Синицын и стиснул кулаки, готовясь намять ему бока. — Ах, ты ж!..

— Всем стоять! — приказал Гопников, потирая свои руки. — У вас нет шансов!

Пётр Иванович почувствовал, как теряется его воля. Ноги стали не его, руки стали не его, а рядом с ним застыл, вскинув огромный автомат, «милитарист» Лещёв. Синицын тоже застыл — с поднятыми кулаками, застыл и Недобежкин, с пистолетом Мэлмэна наизготовку. Краснянские милиционеры стояли группкой с разинутыми, словно от удивления, ртами.

— Прекрасно! — обрадовался Гопников, освещённый множеством карманных фонариков, которые его пленники всё ещё держали в вытянутых руках. — Построиться в колонну по одному!

Краснянские милиционеры все одновременно опустили фонарики, с отупевшими лицами засеменили друг за дружкой и стали в расхлябанный строй. «Терминатор» Лещёв около Серёгина рычал-рычал, стараясь сбросить «чары» Гопникова, однако и ему пришлось повиноваться, и он быстренько поравнялся в затылок с Хомяковичем, бросив автомат.

Пётр Иванович видел, как все его товарищи становятся в эту дурацкую «колонну по одному», которую навязал им этот подлый Гопников. Вот, кто, оказывается, наводит «звериную порчу»! Да, силён, бродяга! Правая нога Серёгина сделал один предательский шаг в сторону этой гопниковской колонны. Всё, он порабощён, он будет похищен, «заколдован» и отправится в бомжи, как Синицын, как несчастный Грибок-Кораблинский…

Нет, он же мент! Сколько таких «Гопниковых» Пётр Иванович изловил на своём веку?? Миллиард и маленькую тележку! Серёгин проявил титаническое усилие воли и остановил свою правую ногу, которая собралась сделать второй предательский шаг. Нет, он не пойдёт!

А Гопников тем временем, уверенный в том, что выиграл «блицкриг», покинул свою дислокацию у побочного хода и приблизился к автомату Лещёва, который валялся на полу у ног этого бравого сержанта. Гопников наклонился, подцепил этот автомат за ремень…

И тут Серёгин совладал с собой. Всё, гипноза нет. Бросив свой фонарик, Пётр Иванович прыгнул вперёд и перехватил чёрное дуло автомата, которое уже успело нацелиться на безвольную колонну его пленённых товарищей. Гопников от неожиданности отпрянул назад и нажал на курок, выстрелив в высокий потолок. Серёгин рванул автомат на себя, пытаясь выхватить из тощих рук худосочного врага, однако Гопников оказался далеко не слаб. Он даже не шелохнулся — так прочно смог он укрепиться на ногах и, не выпуская автомата, отшвырнул Серёгина к дальней стене. Стукнувшись об пол, Пётр Иванович покатился кубарем и неуклюже хлопнулся на спину. Он рывком сел, глянул туда, где остался Гопников, и увидел, что кажется, подкрался к нему печальный конец. Гопников, стоя против света валяющегося на полу фонарика и отбрасывая на ближайшую стенку огромную хищную тень, прицеливался ему в лоб.

Пётр Иванович в один миг увидел всю свою жизнь и кота Барсика, который остался некормленым. Всё, теперь его некому будет кормить… Гопников нажал… Нет, он не успел нажать, потому что сзади на него наскочил грузный Недобежкин, а Синицын забежал спереди и выхватил автомат.

— Всё, чёртик, допрыгался! — рычал и кряхтел Недобежкин, пытаясь побороть мелкого противника.

Однако, даже лишившись оружия, Гопников не сдался. Он перебросил через себя Недобежкина и обрушил его прямо на Синицына, который собрался задвинуть ему тумака. Они оба свалились на пол и покатились кубарем прямо к дыре. Гопников совершил огромный прыжок, подхватил упавший автомат, выпустил очередь над головами тех, кто оставался у него в плену, и безапелляционно заявил, обращаясь к Серёгину, Синицыну и Недобежкину:

— Если вы пошевелите пальцем — их не станет, я хорошо стреляю. Серёгин, ползи к остальным! — он кивнул на Недобежкина и Синицына, которым каким-то образом удалось задержаться на краю бездонной дыры.

Пётр Иванович не хотел, чтобы этот сумасшедший Гопников кого-нибудь застрелил — вот он и встал на четвереньки и пополз «к остальным». Краем глаза он поглядывал на Гопникова и примеривался, с какой стороны лучше напрыгнуть на него, чтобы вышибить оружие.

— Давай, давай! — подогнал его Гопников, дёрнув автоматом. — Шевелись, Серёгин! Не будешь больше мешать мне работать!

И тут Пётр Иванович улучил момент. Сейчас, или никогда. Выполнив тигриный скачок, Серёгин нацелился в прыжке сшибить бандита с ног. Гопников выставил вперёд раскрытую ладонь. Серёгин словно бы натолкнулся на невидимую стену. Непреодолимая волна отшвырнула его назад, и Пётр Иванович рухнул на Синицына и Недобежкина, едва не свалив их в бездну.

— Что за чёрт? — выдохнул изумлённый Недобежкин, сидя на краю пропасти и помогая упавшему на бок Серёгину тоже сесть.

— Бесконтактный бой! — просто ответил Гопников, растянув неприятную злобную улыбочку. Какой же он, всё-таки страшный, Гопников этот — высохший весь, как мумия Эхнатона! И парик у него сбился на затылок, показав лысину… На том старом портрете, который Пётр Иванович и Сидоров нашли в его доме, он выглядел куда лучше…

— Вы втроём допрыгались! — скрипнул Гопников, вскинув свою птичью голову и поигрывая чужим автоматом, который, кстати, имел инвентарный номер «ИНВ. № 00987645». — Я хотел оставить вас всех, — вещал он, нагло растягивая гласные буквы. — Но вы втроем вывели меня из себя. Разве можно сопротивляться мне? Нет! Сегодня же я получу «Образец 307» и стану непобедимым! Только вам уже всё равно, потому что за ваше неповиновение я решил вас редуцировать!

Гопников бесновался, как какой-то Доктор Зло: угрожал казнью, жутко хохотал, порождая ужасное эхо, трясся, заставляя зловещие тени плясать на стенах. Он даже не подозревал, что его повальный гипноз не поработил ещё и Хомяковича. Хомякович неподвижно стоял, как и все в неровном стою пленников, но левой рукой, которую не видел страшный враг, он медленно, но верно доставал гранату из-за пояса «Терминатора» Лещёва, что стоял рядом с ним. Он собирался совершить безумный подвиг: швырнуть гранату в Гопникова. Промахнись он на сантиметр — граната врубится в стену, взорвётся, и тогда — обвал…

— Прыгайте в яму! — распорядился Гопников, решив, что получил право казнить и не миловать. — Вперёд, или застрелю! — он кивнул автоматом, предупреждая о том, что действительно, застрелит.

— Это получается, — пробормотал Недобежкин, досадуя на то, что пропадёт ни за грош, ни за копейку. — Либо мы прыгнем, либо получим пулю, да?

— Совершенно верно! — согласился Гопников, смакуя каждое злобное слово, словно настоящий фашистский агент. — Вперёд! Прыг-прыг!

И тут Хомякович выцарапал гранату. Ловким движением выдрав чеку, он швырнул гранату с размаху и, не целясь, но надеясь попасть в Гопникова. Скорость реакции Гопникова приблизилась к невероятной. Он мгновенно присел, пропустив гранату над своей головой, и одновременно стрельнул короткой очередью по Хомяковичу. Хомякович упал, как подкошенный, а его граната угодила в стенку и с грохотом взорвалась, разворотив металл, пробив в стене громадную рваную дыру. Потолок пещеры задрожал и не обвалился каким-то чудом, задержавшись на одной-единственной старой железной балке.

— Хомякович! — заверещал Кошко, тоже очнувшись от гипноза. — Хо!.. — он застыл в тихом ужасе и похолодел, поняв, что товарищ убит…

— Стоять! — это Гопников выпрямился и прицелился в Серёгина, Недобежкина и Синицына, балансировавших на краю пропасти.

Он шевельнул пальцем, нажимая на спуск, и тут, откуда ни возьмись со стороны побочного хода, словно бы из земли вырос тёмный силуэт человека. Незнакомец вскинул руку с пистолетом. В повисшей под разбитым сводом тишине прозвучали два выстрела. Одна меткая пуля поразила Гопникова в лоб, вторая в правый глаз. Злодей булькнул свой последний стон, завалился назад, бестолково пальнул в воздух и рухнул вниз, в чёрную бездну, из которой он, вероятно, и выполз…

— Стоять! — это ожил Недобежкин, заметив того, кто застрелил агрессора Гопникова, и пожелав задержать его.

Милицейский начальник рванул к нему, но тёмный силуэт внезапно исчез. Он просто растворился в подсвеченном карманными фонариками полумраке и не оставил после себя и следа.

— Чёрт! — сердито плюнул Недобежкин, топнув ногой как раз по тому месту, где только что стоял тёмный незнакомец.

Этого слабого сотрясения оказалось достаточно, чтобы подбитый свод начал обваливаться. Где-то на огромной высоте что-то громко загудело и затрещало. С потолка посыпались ошмётки железа и камни.

— Бежим! — крикнул Пётр Иванович, подскакивая на ноги. — Сейчас тут всё обвалится!

Синицын тоже вскочил и схватил первый фонарик, который нашёл.

Бывшие загипнотизированные пленники Гопникова, грубо отключенные от «сервера», бесцельно слонялись взад-вперёд, некоторые приземлились около убитого Хомяковича, не замечая того, что сверху сыплются уже не камни, а массы земли, которые с минуты на минуту превратятся в лавину.

— Ежонков! Девятко! — Недобежкин начал хватать их за воротники и бить по щекам, чтобы привести в себя.

— А? Что? — спохватился Ежонков, получив от Недобежкина подзатыльник. — Кого?

— Зелёные галоши! — рыкнул Недобежкин и толкнул «суперагента» к выходу. — Бежим, сейчас нас всех накроет!

Земля с потолка с рёвом сыпалась в бездонную яму, разрывала металлическую обшивку потолка своей увеличивающейся массой. Синицын с фонариком бежал впереди, за ним — поспевал Пётр Иванович, таща за ворот кителя забацанного гипнозом и стрессом Девятку. Недобежкин пихал пассивного заторможенного Ежонкова.

— Хомякович! Хомякович! — в дикой панике вопил Кошко, не желая покидать тело геройски погибшего друга.

— Он застрелен, дубина! — это Зябликов и Пёстриков схватили Кошко под мышки и оттащили в сторону.

Спустя миг в то место, где он сидел, врубился громаднейший валун. У Кошко подгибались колени, он почти не мог идти, но друзья не бросили его, а тащили на себе.

— Давай, ползи! — сержант Барсуков и милицейский лейтенант Матвей подпихивали под крутые бока десантника «Шварца» Лещёва, который после гипноза Гопникова впал в тупую прострацию и почти что не реагировал на раздражители.

Пётр Иванович летел, как ветер, забыв про усталость, ведь сзади, буквально, в нескольких метрах, ревела смертоносная земляная лавина, засыпая подземный коридор. Воздух забился пылью, которая мешала смотреть и дышать. Огромный кусок металла со свистом пронёсся у уха Серёгина и врубился в пол как раз перед ним. Пётр Иванович на миг застопорился, а потом — побежал с новой силой, увлекая за собой Девятку.

Ещё немножко, и всё — путь будет пройден, и они доберутся до комендатуры. Но тут Девятко обо что-то споткнулся и упал. Серёгин заклинился, за шаг до выхода в подвал комендатуры, и прыгнул назад, на помощь Девятке, который барахтался на животе, которого уже заносило землицей.

— Бросай его Серёгин, если хочешь выжить! — прорвался сквозь обвальный грохот голос Недобежкина, и тут же в нём потонул.

По плечам Петра Ивановича стучали комья земли, но он не бросил человека в беде. Он схватил Девятку под мышки и с усилием Самсона поднял на ноги.

— Бежим! — крикнул он, но уже сам себя не слышал и не видел. Ноги несли его наугад, а перепуганный вусмерть Девятко позади него свинячьим визгом визжал молитву «Отче наш».

Наугад Серёгин перескочил чрез какой-то порог и нащупал в темноте лестницу. Воздуха почти, что не осталось, и Пётр Иванович чувствовал себя ныряльщиком, который попал в подводную пещеру. Нащупав позади себя дрожащее тело Девятки, Серёгин толкнул его к лестнице.

— Лезь!

Девятко забарахтался — значит, был ещё жив — и стал медленно лезть наверх. Пётр Иванович тоже хотел лезть наверх, но тут что-то откуда-то упало и зарядило ему по голове. Разжав руки, Серёгин покосился назад и почувствовал, что всё, падает в бушующее море осыпающейся земли. Он попытался снова схватить лестницу, но руки просвистели в воздухе, так ничего и не схватив. Где-то наверху светлым угасающим пятном виднелся выход, до которого теперь никак не добраться. Почва под ногами Серёгина поплыла и стала превращаться в водоворот: земля осыпалась куда-то, ещё ниже и сейчас она его затянет…

— Петька! Петька! — послышалось сверху, оттуда, где мерцал уходящий солнечный свет.

Это Синицын! Пётр Иванович узнал его голос.

— Хватайся! — крикнул Синицын.

Серёгин разлепил глаза и увидел, как протянулась рука. Нет, он ещё будет жить! Отпихнув назад зыбкую землю, Серёгин подался вперёд и ухватился за протянутую руку помощи.

— Серёгин, ты где? — это уже был Недобежкин, который тоже протянул Петру Ивановичу руку.

— Я здесь! — Пётр Иванович выплюнул ком земли и полез наверх, поддерживаемый двумя дружескими руками.

Выбравшись из подвала в серый пыльный и пустой кабинет, Серёгин наконец-то смог отдышаться.

— Живой! — радовались над ним два весёлых голоса и две руки хлопали его по плечам.

— Живой! — подтвердил покрытый слоем земли Серёгин и выпрямился в полный рост. — Спаси…

Пётр Иванович даже не успел сказать «Спасибо» — серые стены кабинета задрожали, по ним быстро распространились глубокие трещины, с потолка бухнулся маленький камень.

— Рушится! — рявкнул Недобежкин. — На улицу, на улицу!

Милицейский начальник вытолкнул под летнее солнышко всех, кто ещё оставался во мрачной комендатуре. Пропихнув застопорившихся в дверях Девятку и «Шварца» Лещёва, Серёгин и Синицын, буквально, вывалились на асфальтовую дорожку. За ними широким скачком выскочил милицейский начальник. Отбежав подальше, все обернулись. Здание старой комендатуры всё потрескалось, стёкла в окнах разбились. А потом — стены обрушились, и комендатура исчезла в земляном хаосе, оставив на месте себя яму вроде воронки. А от этой ямы до самого забора тянулась теперь широкая и глубокая ложбина — метра два шириной и полметра глубиной. Это по ходу обвалившегося подземелья просел асфальт.

— Все живы? — осведомился Недобежкин и обернулся назад, чтобы пересчитать участников своей «спелеологической экспедиции». Обернувшись, он увидел, что на адский грохот, порождённый обвалом, собрались все обитатели части — даже медсестра и сторож — и сбились в галдящую толпу. На отдельной лавочке, съёжившись, восседал капитан Сёмкин и невменяемо грыз свою фуражку.

Полковник Девятко сидел на нагретом асфальте и с детским лицом таращился на проплывающие в лазурной вышине облака, Барсуков стоял у дерева и смотрел в землю, Ежонков топтался возле Девятки, а хвалёный «Шварц» Лещёв — тот бегал по двору погибшей комендатуры, махал руками, изображая ангелка, и издавал обезьяньи звуки:

— Бууу! Бууу!

— Чёрт, как попортило! — буркнул Недобежкин, отвернувшись от этого полусумасшедшего десантника. И тут взор милицейского начальника выделил из толпы группу краснянских милиционеров. Их лица были унылые, они стояли кружком и удерживали от падения шатающегося Кошко.

— Хомякович… — всхлипнул Кошко.

Хомякович был неотвратимо застрелен Гопниковым и засыпан землёю в катакомбах базы «Наташенька». Помочь ему уже было невозможно ничем — даже если начать раскапывать завалы. Постояв и помолчав несколько минут, Недобежкин выдавил из себя команду:

— Всё, садимся и едем в Красное… Не знаю, где там тот Самохвалов??

 

Глава 83. Тайна и гибель Эммочки

В Красное ехали в том же «боевом порядке»: впереди «Ниссан» Ежонкова, сзади — всё больше отстаёт запыхавшийся «Запорожец» краснянских милиционеров. За рулём «Ниссана» восседал испачканный землёю Ежонков, а Недобежкин скукожился на месте пассажира и угрюмо глазел на свои коленки. Пётр Иванович на заднем сидении тоже был достаточно угрюм: ведь Сидорова они так и не нашли.

Впереди маячило, искрясь на солнышке, заросшее зелёной ряской озеро Лазурное. Вот только что-то в нём было не так. Что-то странное. А подъехав поближе, Ежонков обнаружил, что нет моста.

— Васёк! — воскликнул он, застопорив машину.

— Чего? — рыкнул Недобежкин, дёрнув головой.

— Мост разбурили! — пояснил Ежонков. — А у меня — не амфибия!

— Да? — Недобежкин поднял голову, глянул вперёд и увидел, что да, мост разрушен и утоплен. А, кроме того — среди обломков моста — посреди этого мелкого озерца тонущим теплоходом возвышается некий микроавтобус.

— Да это же Самохвалов застрял! — Пётр Иванович тоже посмотрел и узнал в «тонущем теплоходе» «Газель» спецназа.

— Тоже мне, спецназ! — пробормотал Синицын. — Машину вывезти не могут…

— Э-эй, помогите! — со стороны озера Лазурного к ним бежал мокрый человек и размахивал руками.

— А вот и сам Самохвалов! — проворчал Недобежкин, поняв, что этот «купальщик» и есть командир группы захвата.

Вытаскивать из озера затонувший микроавтобус решили так: привязать тросом к «Ниссану» Ежонкова. Ежонков, конечно же, сопротивлялся, не желая получить царапину на блестящий капот.

— Эй, у меня не трактор! — «суперагент» даже руками замахал, когда Недобежкин объявил ему о необходимости свернуть с дороги и подъехать ближе к озеру по кочкам и грязи.

— Едь давай, «трактор»! — Недобежкин железною рукою пихнул Ежонкова к рулю.

— Но она не вытащит такую громадину! — отнекивался Ежонков. — Этот «халк» затянет мою красавицу в болото!

— Брррум! — разозлился Недобежкин, двинулся на водительское кресло и своей массой выпихнул Ежонкова из машины на улицу. — Не хочешь — я сам! — рявкнул он и захлопнул дверцу у носа «суперагента».

Милицейский начальник решительно съехал с грунтовой дороги в буераки и повёл красивенький гламурный «Ниссан» напролом по топкой болотной грязище.

— Стой! Стой! Моя машинааа! — истерично вопил Ежонков и бежал сзади, хлюпая туфлями по коричневой жиже.

Недобежкин затормозил на берегу озера, у самой воды, где по соседству с камышами и лягушками сидели и бурчали промокшие бойцы Самохвалова. Они даже не курили, потому что промочили свои сигареты в озёрной воде. Пётр Иванович выскочил из салона и отыскал в багажнике верёвку. Один её конец он привязал к специальному крюку около выхлопной трубы «Ниссана», а второй — швырнул Самохвалову, который уже слез с крутого берега вниз и слонялся около терпящего бедствие микроавтобуса.

— Лови! — крикнул ему Серёгин.

Самохвалов подхватил верёвку и быстро привязал к своей «Газели», которая, между прочим, уже начала погружаться в трясину.

— Выезжай! — воззвал он к Недобежкину и сел за руль «Газели», чтобы направлять её движение.

— Осторожнее, Васёк, — умолял на берегу Ежонков, молитвенно сложив свои ручки.

Милицейский начальник надавил на педаль газа, и дорогой джип взревел своим дорогим мотором. Колёса закрутились, пытаясь вывезти и сам «Ниссан» и застрявшую «Газель» на сухую дорогу. Недобежкин всё прибавлял и прибавлял скорость — один рывок, второй, третий… Роскошный автомобиль буксовал, отбрасывая назад смачные грязные плюхи и ошмётки камышей, однако двигаться с места не спешил.

— Эй, да ты меня обляпаешь! — обиделся «суперагент» Ежонков, когда одна такая плюха едва не залепила ему в лицо. — И не жги бензин, я тебя умоляю!

Недобежкин почувствовал, что лошадиных сил джипа «Ниссан Патруль 4Х» не хватает для того, чтобы спасти из трясины микроавтобус. Чертыхнувшись, он заглушил мотор и опустил стекло. Высунувшись, Недобежкин отыскал глазами краснянский «Запорожец».

— Эй, Пёстриков, съезжай сюда! — гаркнул он, набрав побольше воздуха. — Поможешь!

— Сейчас! — раздался голос Пёстрикова, и «Запорожец», кашлянув, скатился с дороги. Подпрыгивая на кочках и выпуская клубящиеся выхлопы, он подобрался к «Ниссану» и остановился.

— Привязывай! — скомандовал Недобежкин Пёстрикову.

Вскоре и краснянский «Запорожец» присоединился к тонущей «Газели» посредством толстой колодезной верёвки.

— Раз! Два! Три! Давай! — отдал команду Недобежкин.

Пёстриков привёл «Запорожец» в движение, его старый моторчик в десятитысячный раз кашлянул, издал резкий хлопок, похожий на мини-взрыв, и создал солидное выхлопное облако. Стоявший рядом с «Запорожцем» Ежонков закашлялся в этом облаке и плаксиво буркнул:

— Чёрт, на чём ты ездишь??

Когда к «Ниссану» присоединился ещё и «Запорожец» — Недобежкин уже закрыл глаза на то, что последний бесчеловечно газует и хрипато кашляет — дело пошло. «Газель» спецназа шевельнулась, и начала медленно выползать из трясины на крутой илистый берег. Из её кабины и салона изливались тонны грязной воды, вместе с которой выплывали рыбы и лягушки. Самохвалов сидел за рулём, наполовину в воде и направлял движение микроавтобуса, стараясь не зацепить его ни за валяющиеся повсюду обломки моста, ни за торчащие над поверхностью озера коряги.

Да, мост разрушился как раз в тот интересный момент, когда «Газель» спецназа, на всех парах мчась в Верхние Лягуши, оказалась на его середине. Хрясь! — и всё, «Газель» упала в воду. Однако всё это произошло не случайно: мост подпилили. Пилильщиком мостов был ни кто иной, как председатель Верхнелягушинского сельсовета Константин Никанорович Семиручко. Это был уже не первый мост, который он подпилил, и даже не второй. Вообще, Семиручко не знал, что в Верхние Лягуши едет спецназ. Семиручко охотился на «Ниссан» Ежонкова. Справившись с мостом, председатель сельсовета вернулся назад, в свой любимый насиженный кабинет чинуши. И сразу же получил телефонный звонок. Звонил ему Альфред Мэлмэн, который, сидя в обезьяннике у Соболева, какими-то неправдами выбил для себя телефонный звонок. Мэлмэн говорил шёпотом, но даже его шёпот был исполнен звериной злобы.

— Слушай сюда, жирный слизняк, — зашипел он, как ядовитая змея эфа. — Хватай ноги в руки и дуй в ментуру в Красное! Меня в обезьянник захлопнули. Дашь Соболеву хабаря. Сколько попросит — столько и дашь, усёк?

— Усёк, — булькнул Семиручко, который вообще не хотел куда-либо «дуть». — Еду…

— Не едь! — скрипнула под ухо Клавдия Макаровна. — Ты, вообще, с ними скоро доиграешься — места лишишься и в тюрьму сядешь!

Семиручко всё это прекрасно понимал: да, они бандиты, да, он лишится места и сядет в тюрьму! Но если он не будет с ними — он будет против них — и тогда ему несдобровать. Так как эта толстая и безвкусная Клавдия Макаровна мешала ему спасать свою жизнь, Семиручко в сердцах обозвал её «крысой» и покинул кабинет, потрясая вторым подбородком и жировым фартуком. У председателя сельсовета имелось транспортное средство. Нет, это была не телега и не лошадь, и даже не мопед. «ОНИ» выделили Семиручке добротную «Шкоду Октавию», кузов которой не был ни битым, ни ржавым, ни гнилым. Семиручко держал эту добротную машину в сарае за сельсоветом, и теперь — пришло время выкатить её на свет.

А в то же самое время в Красное ехала отважная команда в составе Недобежкина, Ежонкова, Серёгина и Синицына. С «Запорожцем» на хвосте, они мчались по пыльной грунтовке, желая посетить обезьянник Соболева и побеседовать с изловленными Маргаритой Садальской и лысым Мэлмэном. «Газель» Самохвалова Недобежкин пока оставил у озера, а самого Самохвалова и его команду милицейский начальник послал в рейд по «местам боевой славы» — то есть туда, где лежал в руинах особняк Гопникова, а так же — на Чёртов курган. Пускай, прогуляются, поищут «осликов» и «чёртиков».

Недобежкин ещё пока не знал, как объяснить Соболеву про Хомяковича. Всю дорогу милицейский начальник подбирал слова, но нужных так и не нашёл. Ладно, потом найдёт, ведь Хомякович уже никуда не убежит…

— Моя машиночка… — канючил ему под руку Ежонков, отвоевав для себя место за рулём. — Вся грязненькая, бедняжечка…

Первым делом Недобежкин постановил, что необходимо наведаться к Маргарите Садальской. Её отсадили в отдельную камеру, потому что в общей она вела себя, как разъярённая гадюка, и едва не выдрала соседке глаз. Садальская сидела на нарах, скорчившись в комочек, и кажется, плакала. Заслышав, что в её сторону кто-то шагает, она подняла растрёпанную голову и увидела, что тяжеленная дверь её узилища распахнулась, и из пыльного тёмного коридора вдвигается милицейский начальник Недобежкин и его компания.

— Я всё скажу! — обречённо пискнула Садальская, вперив в Недобежкина умоляющий затравленный взгляд. — Пожалуйста…

— Так-так, — сразу же заинтересовался Недобежкин и уселся на её нары, потеснив Садальскую на край. — Ну-ка, поделись соображениями!

— Если сама не расколется — я её вспушу! — пообещал гипнотизёр Ежонков, расположившись на соседних нарах около Серёгина и Синицына.

— Не надо меня пушить… — заревела Садальская и пустила крокодиловую слезу. — Я… я не виновата… Меня заставили… Меня подставили…

— И кто же тебя заставил-то? — проворчал Синицын. — Ты же ещё в Америке на кого-то пахала?

— Точно, — подхватил Пётр Иванович. — Влезла ко мне в сейф, там пошустрила, потом дело своё из архива свистнула — тоже подставили и заставили?

— Сколько можно водить нас за нос? — напёр Недобежкин. — Кто это там тобой руководит — «ГОГР»?

— Это не просто «ГОГР», — промямлила Садальская и отодвинулась от Недобежкина ещё дальше, чтобы не быть раздавленной. — Меня зовут не Маргарита Садальская. Меня зовут Эмма. Свою фамилию я не могу вам сказать, потому что они найдут меня… Я работала с ними, я была ассистенткой и лаборанткой у профессора Артеррана, который занимался «Густыми облаками».

Вот это номерок! Пётр Иванович раскрыл рот, Синицын — тоже и, кроме того ещё и выпучил глаза. А Ежонков — тот вообще, едва не свалился с нар на пол.

— Не брешешь? — подскочил он к «Маргарите Садальской», которую, оказывается, звали Эммой.

— Нет, зачем мне врать? — всплакнула она и смахнула слезу, подавив охоту сделать этому Ежонкову едкое замечание: «Зубила-то почисть!». — Я и так уже стою на пороге смерти — они меня схватили, а вы помогли мне убежать, но это ненадолго. Я слишком много знаю. Я работала с Артерраном… Я очень гордилась этой работой… Я гордилась тем, что они взяли меня туда сразу после института, — она лепетала так жалостливо, что доброму Петру Ивановичу даже стало жаль её. — Но потом — случилось несчастье. У нас в лаборатории была подопытная горилла по кличке Тарзан. Она… она была смирная, я кормила её с рук, она рисовала картинки. А Артерран — вы знаете, какой он был? Он считал себя гением и никого вокруг себя не замечал. Артерран был авантюристом — считал, что сможет вывести «Гомо Дивизуса»…

— Кого?? — перебил милицейский начальник, который не понимал по-латыни и никогда не слышал такого сочетания: «Гомо Дивизус».

— Гомо Дивизуса, — повторила Садальская — Эмма, размазывая по худым щекам слёзы. — Уберменша, сверхчеловека. Он проводил над Тарзаном эксперименты — хотел, чтобы он поднялся по эволюционной лестнице… Однажды к нему в руки попал этот проклятый триста седьмой образец. Ему приказали испытать его, и Артерран решил испытать эту дрянь на Тарзане. А я в тот день… я покормила его и забыла закрыть клетку на замок… Я уже говорила, что Тарзан всегда был мирным… А тогда — Артерран подошёл к нему с пробиркой, и Тарзан вырвался из клетки…

— И разорвал Артеррана в меленькие кусочки! За это они тебе и мстят? — закончил за Эммочку «суперагент» Ежонков и вскочил с нар. — Я же говорил? Говорил? — пристал он к Недобежкину, выражая на пухленьком личике щенячий восторг. — Америкашку Артеррана сожрала горилла! В архиве Синицына так и сказано! Я — гений, гений! — и запрыгал от радости, как пацан, которому подарили компьютер исключительно для игр.

— Эй, это не мой архив! — вмешался Синицын. — Я не знаю, откуда ты всё это выцарапал!

— Нет, — неожиданно слабым голоском возразила Садальская — Эмма. — Они так написали, что Тарзан убил Артеррана, но это неправда. Артерран жив, и теперь охотится за мной. Артерран разбил пробирку с препаратом, они захотели скрыть всё это, потому что «Образец 307» стоил очень дорого. Они написали, что его убил Тарзан, а меня уволили на следующий день и лишили всего: дома, имущества, гражданства. Я слонялась по бывшим школьным подругам, по квартирам, работала, где попало. А Артерран — он стал какой-то странный после всего этого. Он убивает всех, и он не остановится, пока не убьёт меня. Он где-то здесь, в Верхних Лягушах, он не покинул «Наташеньку»… Он сумасшедший, спасите меня от него!

Садальская — Эмма начала впадать в истерику, рыдать, застучала кулачками по жёстким нарам.

Услыхав сие сногсшибательное признание, Ежонков остановил восторженное вращение на одной ножке и едва не повалился на спину. Синицын, молча, хлопал глазами. Даже сам прагматичный милицейский начальник застыл на время, огорошенный сенсационным заявлением этой странной особы. Только Пётр Иванович, имевший трезвый ум настоящего следователя, не растерялся, а схватил истеричную Садальскую — Эмму за плечи, встряхнул, чтобы сбить истерику и задал ей один-единственный вопрос:

— Как звали профессора Артеррана?

— Его звали Генрих, — пролепетала та чуть слышно. — Он не американец, а австриец, или немец. Гражданство у него было американское, но приехал он откуда-то оттуда, из Европы… Он всегда был похож на верволка…

«Да, у страха глаза велики, — отметил про себя Серёгин. — Ей теперь хоть что покажи… И слизняк станет похож на верволка!». Но всё-таки, одно большое рациональное зерно Серёгин всё же выудил из этого сумбурного рассказа. Фальшивомонетчик по кличке Троица говорил, что Светленко рассказывал ему про какого-то Генриха. И теперь Пётр Иванович, кажется, понял, про какого — про Артеррана! Вот кому служил «король воров»! Недобежкин и Ежонков подумали то же самое, но распространяться об этом вслух при этой Эмме не спешили.

— У него ещё поговорка была… — начала Эмма, желая рассказать всё, что знает. — Я хорошо запомнила её… Он говорил так…

Внезапно со стороны двери послышались два тихих хлопка. Оба глаза Эммы вмиг превратились в две страшные дыры, из которых потекла кровь. Кровь брызнула на стену за спиной несчастной, и заляпала её. Эмма дёрнулась и молча, повалилась на нары.

Ежонков при виде крови упал в обморок. Недобежкин, Серёгин и Синицын, все вместе, они рывком повернулись к двери. Они успели увидеть, как в щёлку между этой тяжёлой стальной дверью и полом скользнула ничья тень.

— Стоять! — Недобежкин сорвался с места, подскочил к этой двери, собрался рывком распахнуть её, но она оказалась заперта снаружи. — Откройте, откройте! — завопил милицейский начальник и забарабанил по металлу двери кулаками, сотрясая её.

Серёгин и Синицын тоже вскочили и мигом оказались у двери.

Флегматичный охранник изолятора не спеша отомкнул замок, приоткрыл дверь и вставился в образовавшуюся щель.

— Что? — сонно осведомился он.

— Брысь! — Недобежкин отшвырнул его, как куклу, и понёсся по длинному пустому коридору, оглашая всё вокруг могучим рыком: — Стоя-ааа-ять!!!!

«Мэлмэн!» — вдруг стукнуло в голову Серёгину, и он выкрикнул это слово, заглушив рык Недобежкина.

— Точно! — милицейский начальник затормозил и стукнул себя по лбу. — К Мэлмэну, чёрт! Чёрт!!!

Серёгин и Недобежкин во всю прыть поскакали к Мэлмэну, а Синицын обнаружил флегматичного охранника в камере убитой Эммы — он стоял и обалдело глазел на её несчастное тело, растеряв флегматичность. Синицын схватил его за воротник и потребовал:

— Ключи!!!

— Ой-вой-вой-вой! — заблеял охранник, перепуганный всем происходящим. — Я я я я я сам открою…

— Быстрее! — Синицын потащил его к той камере, куда был посажен лысый бандит Альфред Мэлмэн.

Недобежкин и Серёгин уже топтались у этой самой двери, и милицейский начальник с нездоровым остервенением тянул на себя ручку, надеясь открыть эту запертую дверь.

— Да, разойдитесь вы! — охранник протолкался к замку и быстро отомкнул его ключом. Недобежкин наконец-то распахнул эту дверь и ворвался в камеру. Альфред Мэлмэн лежал на полу с простреленным лбом, а его сокамерники сидели на нарах с отупевшими лицами и с животными глазами.

— Чёрт! — выплюнул Пётр Иванович, поняв, что они лишились и этого важного свидетеля.

Недобежкин схватил за мятый ворот первого попавшегося обитателя камеры — отпетого и отпитого тощего мужичка — притянул его к себе и заревел ему в лицо:

— Кто это сделал???!! Кто здесь был??!!

Мужичок заплескал «ложноножками», раскрыл рот, наполненный жёлтыми и коричневыми зубами, и заревел в лицо Недобежкину:

— Бе-е-е-е-е!

— Чёрт! — Недобежкин отшвырнул этого «лжесвидетеля» в сторону и вопросил сразу у всех:

— Ну, кто???

«Сельские бандиты» хлопали безумными глазами, раскрывали рты и все наперебой кричали:

— Ме-е-е-е-е!

— Бе-е-е-е-е!

— Му-у-у-у!

— Бесполезно, — констатировал Пётр Иванович. — «Звериная порча».

— Как он сюда попал?? — не унимался Недобежкин, топая ногами и перекрикивая весь ревущий «зверинец».

— Фашистские агенты… — это Ежонков пришёл в себя и притащился сюда на ватных ногах.

— Идёмте к Соболеву, — заключил Синицын, тоже понимая, что допрашивать этих «козлов» и «баранов» бесполезно.

 

Глава 84. Соболев хватается за голову

Соболев был занят: пытался выпроводить Семиручку из своего кабинета. Семиручко уходить не собирался, а всё сулил полковнику какие-то золотые горы, молочные реки да кисельные берега.

— Выметайтесь, я взяток не беру! — отказывался Соболев. — Или я вас запру вместе с этим вашим… как его?

— Потапов, Потапов, — заспешил Семиручко. — Гаврила Семёнович Потапов. Эти донецкие его несправедливо обвинили! Они схватили его вместо кого-то другого! — настаивал председатель Верхнелягушинского сельсовета, прочно закрепившись на шатком стульчике для посетителей. — А Гаврила Семёнович ни в чём не виноват, он просто наш деревенский плотник. Я могу поручиться за него…

— Не знаю, — процедил Соболев, кося глазом в сторону толстенького Семиручки. — Мне никто ничего не говорил ни про какого Потапова…

И в этот момент кое-как покрашенная в белесый цвет дверь кабинета распахнулась, издав скрип, и из неизвестности возникли те самые «донецкие». Кроме того Недобежкин слышал, как Семиручко расхваливает этого самого Потапова. При виде трёх грозных лиц и одного помятого, Семиручко спорхнул со стульчика для посетителей и собрался ретироваться куда подальше.

— Стоять, вы задержаны! — пригвоздил его Недобежкин, вдвинувшись в дверной проём и расправляя плечи так, словно бы готовится к поединку не на жизнь, а на смерть.

Семиручко булькнул и застыл на месте. А Недобежкин, сопровождаемый Серёгиным и Синицыным, с Ежонковым в арьергарде, приблизился к столу Соболева и потребовал от него:

— Объясните мне, что у вас здесь происходит!

Соболев вперил в Недобежкина недоуменные глазки и смог выдавить лишь одно слово:

— Н-ничего…

— Ничего?? — взвился Недобежкин и едва не огрел кулаком по столу Соболева. — Пройдёмте в ваш изолятор — посмотрите, что это за «ничего»!

— А? — Соболев совсем растерялся, потому что даже и не представлял, что могло произойти в его тихом изоляторе, где сидели несколько тихих алкоголиков и один неудачливый вор.

— Идёмте! — настоял Недобежкин, и Соболеву ничего не оставалось, как отлепиться от кресла и потянуться туда, в изолятор.

Семиручко снова предпринял попытку исчезнуть, но Недобежкин эту попытку пресёк.

— Ежонков, сторожи его! — приказал Недобежкин и вышел в коридор.

Ежонков хотел было возразить — у него давным-давно была заготовлена дежурная речь о том, что он «не амбал, а психиатр». Но, подумав, не стал выдавать эту речь на-гора, а кротко согласился сторожить неопасного на первый взгляд Семиручку, потому что совсем не хотел смотреть на «море крови и горы трупов» в изоляторе.

Полковник Соболев понял, что произошло что-то неладное, услышав, как из изолятора несутся ужасные животные звуки.

— Ме-е-е-е-е!

— Бе-е-е-е-е!

— Му-у-у-у! — ревело некое стадо, которое, кажется, поселилось там, в изоляторе.

— Что происходит? — прошептал начальник Краснянского РОВД, застряв на полдороги.

— Вот пойдите и посмотрите! — буркнул Недобежкин. — Вам, наверное, это уже знакомо — ведь рядом с Лягушами живёте?

Нет, в изоляторе у Соболева никто никогда не блеял и не ревел быком. У начальника Краснянского РОВД прямо волосы на голове зашевелились, когда он заглянул в камеру «Потапова — Мэлмэна». Сам «Потапов» был убит, лежал на полу с дырой в голове, и под ним уже натекла лужа крови. А его сокамерники вели себя более чем странно: четверо стояли неподвижно, открывали рты и изрыгали животный рёв, а двое — те опустились на четыре точки, ползали по полу и бодали лбами стены.

— Узнаёте почерк? — осведомился Недобежкин.

Соболев просто схватился за голову, потому как ему показалось, что несчастная его голова сейчас просто возьмёт и отвалится — так сильно она закружилась.

— Я… я не представляю… — заблеял Соболев, едва удерживая голову на плечах. — Я не представляю, как я смог допустить такое… Я… Я…

— Последняя буква в алфавите! — фыркнул Недобежкин. — У вас судмедэкспертиза есть?

— Н-нету, — выдавил Соболев. — Всё на область посылаем…

— Чёрт, как медленно! — Недобежкин почесал затылок, придумывая план дальнейших действий.

— Василий Николаевич, — подал голос Серёгин, вспомнив о Семиручке и Потапове. — Мы с Сидоровым видели этого Потапова…

— Да?? — перебил Недобежкин, мгновенно оживившись. — Ну-ну…

— Потапов, — продолжал Серёгин, стараясь абстрагироваться от вселенского «хорового» блеяния. — Был плотником в Верхних Лягушах. Он всегда в такой чудовищной бородище ходил, как лешак какой-то… Он всё чёрта боялся: крестился, по церквям ходил. Когда мы с Санькой пришли к нему — он нас солью засыпал, а в гопниковское логово — вообще ехать не хотел, еле заставили…

— Так, всё! — Недобежкин обрадовался плану, что возник у него в голове, и сразу же начал отдавать команды:

— Соболев, займитесь изолятором! — потребовал он. — Всё, что нужно отошлите на экспертизу, и попытайтесь хоть кого-нибудь тут допросить. А мы пока Семиручкой займёмся.

Семиручко дрожал на том неудобном стуле, куда заставил его сесть «суперагент» Ежонков. Кажется, Ежонков пытался его гипнотизировать, а может быть, и пытать по-СБУшному. Председатель Верхнелягушинского сельсовета был так затравлен, словно бы попал в гестапо.

— Спасите меня, — пролепетал он, едва Недобежкин переступил порог соболевского кабинета. — Этот палач — он кивнул пухлой головой на расположившегося в кресле Соболева Ежонкова. — Он меня убьёт! Он чуть не переломал мне хребет…

— Ежонков! — ощетинился Недобежкин, услыхав про бесчинства последнего. — Ты что тут с ним делал??

— Да ничего! — фыркнул Ежонков, поёрзав в кресле. — Я только сидел… Ну, папки немного пошерстил. Я его не трогал, он же брешет!

— Ясно, — согласился Недобежкин и надвинулся на Семиручку. — Вы хоть знаете, за кого только что ручались? — вопросил милицейский начальник, заглянув в его побелевшее личико.

— Га-гаврила Семёнович, — заблеял председатель сельсовета. — Плотник, честнейший, бескорыстнейший, верит в бога… А вы его схватили…

— Хорошо, — кивнул Недобежкин. — А теперь говорим правду. Где настоящий Потапов?

Семиручко подался назад, мигом изменился в лице и, вместо правды издал коровий рёв.

— Мы уже допрашивали его в Вавёркиным, — заметил Пётр Иванович. — Ничего не вышло — мычит.

— Ясен перец, — вздохнул Недобежкин, бросив быстрый взгляд на дичающего на глазах Семиручку. — Пускай этот кадр пока тут, в изоляторе посидит, а мы с вами, ребята туда, к этому Потапову скатаемся.

— А я? — осведомился Ежонков, украдкой листая бумаги в одной из папок на столе Соболева.

— С нами, Ежонков, с нами! — настоял милицейский начальник. — Я тебе ещё за Смирнянского начищу уши!

— Ну! — обиделся Ежонков. — Я же не виноват, что твой заместитель…

— И Смирнянскому начищу уши! — грозно пообещал Недобежкин. — Всё, едем! Ещё надо глянуть, кого там Самохвалов наловил.

 

Глава 85. Эхо «Наташеньки»

1.

Хата плотника Гаврилы Семёновича Потапова ничуть не изменилась с тех пор, как Пётр Иванович и Сидоров впервые приезжали в Верхние Лягуши. Низенькая, покосившаяся лачужка, которая вросла в огород по самые свои подслеповатые окошки. Вокруг этой небогатой избухи висел такой запах, что к ней не подойдёшь, не поморщившись и не зажав нос. Нет, пахло не гнилью, не мусором, а ладанным дымом и чесноком. По общепринятому мнению плотник, таким образом, сохранял свою персону от верхнелягушинского чёрта.

— Стойте! — выдохнул Синицын, едва завидев издалека жилище Потапова. — Когда Смит привозил меня сюда в девяносто девятом — я жил именно в этом доме… Как сейчас помню!

— И что — один жил? — удивился Пётр Иванович. — А как же плотник?

— Не было никакого плотника, Петька! — настаивал Синицын. — Хата была, мебель кое-какая — тоже была… А вот, плотника не было. И ещё, вы знаете? Тут, в хате есть подвал — так он прямо туда, в эти катакомбы чёртовы ведёт!

— Исследуем! — храбро решил милицейский начальник, выпрыгнул из кабины «Ниссана» и направился прямо к этой хате.

Пётр Иванович тоже считал, что подвал надо исследовать — тем более, что этот Гопников погиб. А вот Ежонков почему-то застрял за рулём и прохныкал вслед удаляющимся товарищам:

— Эй, а там фашистские агенты!

— Ползи сюда, Ежонков! — приказал ему Недобежкин. — Хватит тут лепить горбатого!

— Блин! — обиделся Ежонков и нехотя покинул тёплое местечко за рулём. — Я его предупреждаю, а он?

Хата стояла тихой и тёмной, словно в ней не водилось ни души. На огороде торчали какие-то побеги, но Недобежкин не был садоводом-огородником, и поэтому не различил, что это растёт такими ровными рядами — сорняки, или овощи.

Милицейский начальник проследовал по пыльной тропинке к деревянной двери и поднял руку, собираясь в неё постучать. И тут Пётр Иванович, который двигался следом за Недобежкиным, заметил, что эта самая дверь приоткрыта.

— Василий Николаевич, — прошептал он, показав подозрительную щель между дверью и луткой. — Смотрите!

— А? — Недобежкин опустил руку и отступил назад. — Так… — он тоже заметил щель. — Тихо, тут кто-то может быть…

Серёгин и Синицын притаились у побеленной извёсткою стены, Недобежкин приблизился к двери и навострил уши, пытаясь услышать внутри хаты какой-нибудь шум, а Ежонков тот просто попятился назад.

— Синицын, обойди-ка эту избёху сзади! — прошептал Недобежкин. — Позаглядывай в окошки! Серёгин, со мной заходишь.

Синицын тихонько, на цыпочках отправился в «путешествие» вокруг хаты плотника. Огород был аккуратным только впереди, возле двери. А дальше, обходя хату, Синицын углубился в настоящие дебри из зарослей сурепки и какого-то ещё колючего бурьяна. Бурьян цеплял одежду, из-за него Синицын не видел, куда ставит ногу, и уже пару раз споткнулся, едва не упав. Заглянув в одно из окон, Синицын понял, что ничего там не увидит из-за колоссального обилия паутины, что скопилась на стекле. Отойдя от этого непрозрачного окна, Синицын продолжил «круиз», раздвигая в стороны колючие ветки одичавших малиновых и ежевичных кустов. Отодвинув очередную разлапистую ветвь, Синицын обнаружил, что хата плотника имеет ещё один вход — среди травы виднелось серое, крошащееся каменное крыльцо. Заинтересовавшись этим крыльцом, Синицын продрался сквозь пущу и осторожно поднялся по выбитым каменным ступеням к добротной металлической двери, которая среди всего здесь выделялась своей новизной. Вообще, всё это крыльцо, весь этот вход как-то не вязался с бедным образом хаты плотника. Да и вообще, вся эта задняя часть маленького домика, скрытая от людских глаз высоким забором и вот этими вот, дебрями, казалась какой-то не такой, словно бы эту хату построили на месте чего-то другого. Осмотрев эту дверь, Синицын понял, что не откроет её: тут нужен ключ, или автоген. Поэтому он спустился с крыльца и начал выдираться из дебрей, чтобы рассказать обо всём Недобежкину и Серёгину.

А Недобежкин тем временем тихонечко приоткрыл незапертую и дырявую дверь и аккуратненько проник в тёмные сени, держа наготове пистолет. Пётр Иванович следовал за ним, он оглядывался, чтобы вовремя заметить нападение сзади, и тоже держал наготове пистолет. В сенях висела пустота и звенела тишина. А вот дверь в комнаты оказалась снова-таки приоткрыта. Недобежкин молча, указал дулом пистолета на эту приоткрытую дверь, имея в виду то, что надо идти туда. Только Серёгин собрался зайти в комнаты первым, как входная дверь приоткрылась снова — это пришёл Синицын.

— Там есть ещё один вход, — прошептал он. — Дверь железная, как новая.

— Хорошо, — кивнул Недобежкин. — Сейчас, дом обследуем и пойдём туда.

Пётр Иванович зашёл из сеней в переднюю и сразу же столкнулся с чёрным дамским чулком, который доверху набили белыми головками чеснока. Серёгин не ожидал встречи и поэтому взмахнул кулаком и залепил чулку тумак, сорвав его с гвоздя. Чулок упал, чеснок рассыпался по полу.

— Что там, Серёгин? — Недобежкин спихнул с дороги дверь и заскочил в переднюю, наставив свой пистолет на пустоту.

— Чеснок, — пробормотал Серёгин.

— Тьфу! — плюнул милицейский начальник, опустив грозное оружие. — Идём дальше!

Кажется, в этой хате никого нет — слишком уж тут тихо. Если бы кто-нибудь здесь был — он бы обязательно показался, когда Пётр Иванович загремел этим чесноком. Пётр Иванович продвигался вперёд и видел перед собой только безликую неодушевлённую мебель. Бедную, подержанную старую мебель, которая годилась уже только на дрова, или на выброс. Стенки обшарпаны, увешаны разнообразными иконами, почерневшими от безжалостного времени. Только всё равно, что-то здесь не так. Когда Пётр Иванович был в гостях у Потапова в первый раз… пол был чисто выметен и вымыт, а теперь — на полу покоится слой пылюки! Да, точно: пыль, паутина, дохлая мышь в углу… От чистоты Гаврилы Семёновича не осталось ни следа. Странное дело… Как этот Мэлмэн ухитрился занять место трусливого плотника??

— Подвал был на кухне, — сказал Синицын и пошёл туда, где — он знал — располагалась кухня. — Идёмте, я вам покажу.

Дверь кухни была снята с петель и прислонена к стенке. «Точно так же, как в особняке Гопникова!» — отметил про себя Пётр Иванович.

— Стоп! — Недобежкин внезапно застопорился и поднял руку вверх. — Аккуратненько — там кто-то есть.

Серёгин замер, а потом — крадучись, словно мангуст, вполз в просторную кухню Потапова и притаился там за буфетом. Высунув голову, он огляделся. Стол, два стула, окно, огромная русская печь (как только сохранилась??) а у печи спиной стоит человек. На нём натянуты какие-то джинсы — явно не первой свежести и клетчатая рубашка — тоже не первой свежести, кажется, даже, помойного типа.

— Берём, — прошептал над ухом Серёгина Недобежкин. — На счёт «три». Раз… два… три!

Как только прозвучало «Три!» — Пётр Иванович выскочил из-за буфета и навалился на этого незнакомого человека, собираясь скрутить ему руки. Обычно это делается быстро, особенно, когда нападаешь сзади… Но только не сейчас. Незнакомец рванулся, сбросив Петра Ивановича на пол, ринулся к окну, разбил стекло кулаком. Но тут же на него наскочили Недобежкин и Синицын, один схватил за одну руку, другой — за другую. Всё, сейчас этот «гаврик» будет скручен. Пётр Иванович поднялся с пола и поспешил помочь товарищам, однако прямо у него на глазах «гаврик» проявил себя могучим, словно супермен. Он без особого усилия свёл свои руки вместе и стукнул лбами Недобежкина и Синицына. Те упали на пыльный пол, а вот «гаврик» разозлился. Совершив молниеносный прыжок, он пихнул Серёгина, заставив его сесть и разрушить стул под собой, а потом — «гаврик» подхватил с пола пистолет Недобежкина, прицелился и собрался стрелять. Незнакомец повернул лицо, и Серёгин узнал его: это был бывший следователь прокуратуры, а ранее — верхнелягушинский участковый Зайцев!

— Зайцев, стой! — крикнул Пётр Иванович и попытался встать.

Но Зайцев ничего не слушал, он был невменяем, и он нажал на курок…

КЛАЦ! — пистолет не выстрелил, Зайцев замешкался, и тогда Серёгин прыгнул. Вышибив у противника пистолет, Пётр Иванович хотел стукнуть его в солнечное сплетение и повалить. Но Зайцев перехватил руку Серёгина и отшвырнул его к дальней стенке.

— Вы меня больше не поймаете! — прорычал он каким-то нечеловеческим голосом и собрался удрать в окошко.

И тут откуда-то из-за печки явилась бесхозная тень. Сначала она была плоская, как обычная тень, но потом — как-то поднялась над полом и превратилась в полупрозрачный серенький человеческий силуэт. Пётр Иванович отпрянул за комод и там замер, а чудище совершило неуловимо быстрый бросок и оказалось около Зайцева. Легко скрутив его, словно ребёнка, небывалое существо потащило его туда, за печку. Зайцев дёргался, вырывался, но видно драка с этим монстром была не по силам человеку. На глазах Серёгина Зайцев постепенно сделался таким же полупрозрачным, как и эта невиданная сущность, а потом — вместе с нею мгновенно превратился в тень и был быстренько утащен за печку.

Пётр Иванович неподвижно сидел за комодом и ошалело хлопал глазами, не в силах поверить в то, что сам увидел то чудовище, которое все Верхние Лягуши называют «чёртом». Нет, это явно не голограмма, не оптический обман, и тем более — не костюм. Оно живое и реальное — такое же, как и сам Пётр Иванович! Неужели это есть результат дьявольских экспериментов в рамках проекта «Густые облака»??

Синицын и Недобежкин пришли в себя, заворочались на занозистых досках пола. Они перевернулись с боку на бок, застонали, а потом — сели. Синицын огляделся — Петра Ивановича нигде не видно, так же, как и незнакомца, который их побил.

— Украл! — рявкнул Недобежкин, решив, что могучий незнакомец куда-то утащил Серёгина. — Чёрт, теперь — Серёгина!.. Блин!

Синицын встал на ноги, обошёл кухню и быстро обнаружил Петра Ивановича за комодом.

— Он здесь, — сказал Синицын Недобежкину.

— Серёгин! — Недобежкин подлетел к Петру Ивановичу, как большая ракета и начал требовать, чтобы тот рассказал ему всё, что видел и слышал.

Серёгин собрался выложить им всё про странное и страшное существо и про Зайцева, но внезапно к горлу подкатила тошнота, сознание помутилось, перед глазами поплыли радужные круги. Пётр Иванович вдруг забыл всё и забыл все слова, он раскрыл рот, чтобы говорить, но против собственной воли испустил тупое козлиное:

— Ме-е-е-е!

Тошнота улеглась, исчезли все радужные круги, и Серёгин увидел, как на лицах его товарищей появляется сильнейший испуг, как открываются их рты и выпучиваются изумлённые глаза.

— Серёгин! — Недобежкин начал трясти Петра Ивановича за плечи. — Неужели… и у тебя «звериная порча»??

Нет, у Серёгина не должно быть «звериной порчи», он же не поддаётся гипнозу! Но всё-таки, он не может никому рассказать про эту таинственную сущность — Пётр Иванович начинает безвольно блеять! И это безволие так сильно, что он никаким усилием не может сквозь него прорваться! Значит, это «зверина порча» — иначе не скажешь — Серёгин уже в третий раз пытается «перезагрузить» своё сознание начать рассказывать про «верхнелягушинского чёрта», но всё блеет и блеет! Но как же быстро эта сущность вторгается в сознание человека! Серёгин видел её всего лишь несколько секунд — и на́ тебе! Точно, что чёрт!

— Ме-е-е-е! — изрёк Пётр Иванович в четвёртый раз, и понял, что лучше ему не пытаться рассказывать про чёрта, а подумать о чём-нибудь другом.

Как только в сознании всплыл голодный кот Барсик — наваждение прошло, и Пётр Иванович смог выпасть из лап монстра.

— Ребята! — выдохнул он.

— Прокамлался! — угрюмо буркнул Недобежкин. — Всё, пойдёмте отсюда. Не нравится мне всё это до ужаса! Потом ещё раз придём, завтра…

Ежонков предусмотрительно остался под уютным летним солнышком, в уютном мире живых. Он опасливо топтался поодаль от этого «жуткого» по его мнению, домика, который, скорее всего, наполнен чертями и фашистскими агентами. Когда «Недобежкин и Ко» показались из-за двери этого дьявольского сооружения — Ежонков прямо вздохнул свободнее. А чтобы не выдать своего страха, он расхлябанною походочкой подошёл к Недобежкину и бросил небрежный вопрос:

— Ну, что, поймал кого-нибудь?

Недобежкин в ответ состроил страшную рожу и рыкнул сердитым барсуком:

— Трусло ты, Ежонков!

— Э-э! — обиделся «суперагент». — Я не амбал, я — психиатр! Моё дело — умственное, а бегать и стрелять должен ты, Васёк!

— Пушить Серёгина не предлагаю! — прогудел Недобежкин и забился за руль «Ниссана». — Надо бы Самохвалова найти… Поехали!

— Не надо меня пушить! — буркнул Пётр Иванович, который хотел ещё раз осмотреть дом. — Вы не видели, что там было, а я видел!..

— Ты уже заблеял, Петька! — заметил Синицын и залез на заднее сиденье джипа. — Хочешь, как я, в переходе петь? Полезай, давай!

— Э-эй, это моя машина! — запричитал Ежонков и вознамерился выгнать Недобежкина из-за руля. — Ты уже её испачкал!

— Да ну тебя! — огрызнулся Недобежкин. — С тебя, психиатр, пользы, как с козла — молока!

2.

Пока искупавшаяся «Газель» подсыхала на крутом берегу озера Лазурное — Самохвалов отправил свою группу прочесать окрестности. Места вокруг были дикие — «степь, да степь кругом». Если посмотреть направо — вдалеке, в низинке дремала деревушка, а если налево — там возвышался над ковылями высокий пологий холм. Самохвалов не знал, что именно должен тут найти: на первый взгляд тут нельзя было найти ничего. Но раз Недобежкин приказал «прогуляться к Чёртовому кургану» — Самохвалов взял с собою пять человек, оставив четверых охранять машину, и двинулся с ними туда, к холму.

Погода была хорошая — жара сменилась долгожданной свежей прохладой. Из-под обутых в тяжёлые ботинки ног выскакивали какие-то полевые суслики, да перья ковылей реяли на несильном ветерке.

Холм, который Недобежкин называл «Чёртовым курганом», ничем особым не отличался от обычного террикона. Впрочем, это и был террикон — старый, поросший высокими деревьями. Вот только шахты рядом никакой не было…

Самохвалов собрался обойти «Курган» вокруг — авось, найдётся что-нибудь, или кто-нибудь? Вокруг было тихо — только шелестели листья деревьев на холме, да пели птицы, да хрустели под ногами тонкие ветки. Наверное, надо было идти в другую сторону, в деревню, там хотя бы, есть люди… А тут? Только трава, суслики, вон та огромная дыра в земле и… колоссальный, полугусеничный страшный трактор, который лежит на боку около этой дыры.

— Ребята, — пробормотал удивлённый этой картиной Самохвалов. — Кажется, нашли…

Самохвалов обошёл кругом эту непонятную машину. Нет, это не трактор, а скорее… какой-то бронетранспортёр, что ли? Окон у него нет — только две узкие щели в чёрной броне. Впереди и сзади — по два больших колеса с очень рельефными покрышками, между этими колёсами — широкие железные гусеницы. Да, странная штуковина, тем более, что она перевёрнута…

Маленький отряд Самохвалова собрался около дыры. Дыра напоминала кратер, который пробили не снаружи, не бомбой, а словно бы из-под земли. Словно бы именно этот технический монстр зачем-то вырвался из недр, а потом — не устоял на колёсах и завалился на бок. Самохвалов увлекался техникой. Несколько раз он ездил в Подмосковье на выставку машин-монстров, которые своими гигантскими колёсами давят «Запорожцы» и старые иномарки. Но даже там он не видел ничего, и отдалённо похожего на эту штуковину… И поэтому Самохвалов решил, что непременно расскажет об этой невиданной находке Недобежкину.

И тут из тёмной дыры, из которой веяло могильным холодом и сыростью, показалась человеческая голова. Некто растрёпанный, в чьих волосах застряли комочки земли, с перепачканным лицом, собрался для чего-то покинуть подземелье. Однако выбрал такой неудачный момент, что был тот час же схвачен крепкими руками и насильно вытащен на поверхность.

— А? Что? Зачем?? — перепугался этот субъект, одеждой которому служили старая тельняшка и грязные брюки с вытянутыми коленками. — Отпустите меня!

Отпускать его пока не собирались, потому что Недобежкин приказал ловить всех, кто каким-либо образом окажется под землёй. Субъект съёжился на траве, удерживаемый двумя парами рук, и пролепетал, не поднимая своей растрёпанной башки:

— Я ничего не знаю!

— Да, ну! — не поверил Самохвалов. — Сейчас, начальник приедет — ему будешь рассказывать.

— Ыыыы, — заплакал выловленный «диггер», дёргаясь, словно бы пытался вырваться.

— Э, чувак, а что там? — поинтересовался один из соратников Самохвалова по фамилии Коваленко, кивнув на яму.

— Ки-кирпичи… — заикаясь, пролепетал субъект.

— Кирпичи? — удивился Самохвалов. — В яме? Там что у тебя? Каменоломня?

— Я… хожу… за кирпичами! — отрывисто выкрикнул незнакомец. — Я ничего не знаю! У меня курятник, а там — лиса… Прорыла лаз, зверюга, и петуха сожрала!

— Свихнулся, что ли? — пожал плечами Самохвалов. — Точно, надо его Недобежкину показать.

3.

Убитый Гопниковым Хомякович лежал на сером металлическом столе, что стоял посередине просторного помещения. Помещение не было похоже ни на морг, ни на операционную, а скорое всего, напоминало лабораторию. Стены и пол этой лаборатории выстилал однообразный белый кафель, к потолку прицепились шесть длинных ламп дневного света. Они светили ярко, освещая в этой лаборатории каждый уголок: две огромные колбы у дальней стены, стойку с пустыми пробирками, несколько неработающих компьютеров, что расположились на длинном столе рядом с этими пустыми колбами. А так же — двух человек, что неподвижно и молча, стояли около бледного Хомяковича. Один из этих двух человек был пониже ростом и немного сутулился, глядя сверху вниз на несчастного, пропавшего ни за что Хомяковича. Постояв немного, он поднял немного растрёпанную голову, вытер кулаком свой нос, сильно смахивающий на простую картошку, посмотрел на второго человека и сказал:

— Н-ну, что? — он сказал неуверенно, потому что опасался этого второго человека, и, можно сказать, боялся его.

Второй человек — он и ростом был повыше, и в плечах пошире — не смотрел ни на Хомяковича, ни на первого. Его холодный, бесстрастный взгляд установился на какой-то точке пространства, что была известна лишь ему одному. Поверх дорогого костюма у этого человека был наброшен белый халат. Кажется, он проигнорировал лепет первого — он молчал, погружённый в свои мысли, но потом, после достаточно долгой паузы он заговорил:

— Этот, — он кивнул на Хомяковича. — Ни в чём не виноват. Он случайно попал под горячую руку, и поэтому я обязан исправить ошибку.

— Н-но, он мёртв, — пролепетал первый. — Как тут исправить?

Одежда первого напоминала лохмотья бомжа — словно бы он нашёл её в мусорном баке.

— Образец 307, - произнёс второй, чьё имя было — Генрих Артерран.

— Образец 307?? — изумился первый — агент-неудачник Грегор Филлипс, который не попал в руки Гопникова, и поэтому остался цел и невредим.

— Да, — бросил Генрих Артерран. — Идём.

Генрих Артерран повернулся и широкими шагами двинулся вглубь лаборатории, где поблёскивала большая гладкая дверь из голубоватого металла. Филлипс поплёлся за ним чуть ли не цыпочках — так силён был его благоговейный страх перед тем, что называлось «Образец 307». Дверь не имела ни ручки, ни намёка на замочную скважину. Филлипс думал, что возможно здесь есть какой-то шифр, который надо куда-то ввести, чтобы открыть этот зловещий «сезам».

— Можешь не надеяться на код, — внезапно отрубил робкую надежду Филлипса Генрих Артерран, словно бы прочитал его мысли. — Ты не сможешь открыть её без меня.

Филлипс вздрогнул, потому что он думал именно об этом, как бы открыть эту дверь без Генриха Артеррана и заполучить триста седьмой образец.

— Можешь смотреть, как она открывается, — разрешил Генрих Артерран и достал из кармана некий предмет — металлическую пластинку размером не больше спичечного коробка, с пятигранным отверстием посередине.

Он поставил эту пластинку в чуть заметное углубление, что оказалось у двери в том месте, где у обычных дверей бывает замочная скважина. Как только ключ оказался на месте — в двери что-то щёлкнуло, и её створки бесшумно ушли в стену. «Проще пареной репы», — отметил про себя Филлипс, приметив, из какого именно кармана Артерран вытаскивал ключ.

— Даже если ты и украдёшь у меня ключ, — заявил Генрих Артерран, снова угадав мысли Филлипса. — Ты её не откроешь. Тут всё дело в ДНК, замок реагирует только на мою.

Развеяв, таким образом, все хрупкие и наивные надежды Филлипса, Генрих Артерран двинулся туда, в ту мглу, что висела за этой неоткрываемой дверью.

— Идём! — прикрикнул он на Филлипса, который в страхе застопорился на пороге.

— Я… ничего не вижу, — осторожно, чтобы не «разбудить зверя», заметил Филлипс, ничего не различая во мраке.

— Прости, — Артерран извинился, но в его голосе, как всегда, не проскользнула ни одна эмоция.

И тут же вспыхнул свет и разом озарил всё это помещение, весь интерьер которого составляла металлическая клетка с очень толстыми прутьями в одном углу и большая колба в другом. Стены, пол и потолок были обшиты чем-то абсолютно белым и немного скользким. В клетке, прямо на полу и без подстилки сидел унылый человек с пустыми глазами. А в колбе в какой-то мутноватой жидкости покоилось некое существо. Ростом оно было, наверное, чуть ниже среднего человека и, вероятно ходило на двух ногах. Но, в отличие от человека, существо имело тщедушное серое тело, огромную лысую голову с тремя большущими чёрными глазищами, с маленьким ротиком и без носа, тонкие длинные ноги коленками назад и такие же длинные и тонкие руки с тремя пальцами. Филлипс снова застопорился. Он почувствовал, что у него внутри собрался свинцовый страх, к горлу подкатывает тяжёлый комок, коленки пронимает дрожь.

— Что это? — с усилием выдавил он, не в силах отвести испуганный взгляд от этих чёрных глазищ, которые, казалось, гипнотизировали его сквозь толстое стекло.

— Прототип, — спокойно изрёк Генрих Артерран. — Не бойся его — не скушает. Он мёртв уже почти, что семьдесят лет.

Фу! Филлипс поёжился и бочком отодвинулся от этого «прототипа». Как вообще, этот Генрих Артерран может обитать в таком жутком месте, в компании вот этого вот, «прототипа»??

В дальней стене угадывалось нечто, похожее на встроенный шкаф. Его дверь была такой же белой и блестящей, как и всё здесь, и Филлипс заметил её только тогда, когда Генрих Артерран нажал на что-то, и эта дверь открылась, поднявшись вверх. Да, это действительно был шкаф, или своеобразный сейф, освещённый изнутри пятью точечными лампами. Он был небольшой, а внутри в специальной подставке стояли пробирки с какой-то жидкостью — прозрачной и жёлтой, внешне похожей на лимонад. Их было много, этих пробирок, штук двадцать, а то и больше. Генрих Артерран протянул свою длинную руку, взял одну пробирку и сейчас же закрыл сейф назад.

— Идём! — приказал он Филлипсу, который разглядывал теперь человека в клетке.

Человек выглядел невменяемым: сидит без движения, взгляд отсутствующий, как у шизофреника. Филлипс повернул к Артеррану ошарашенное лицо, задавая немой вопрос: «А что будет с ним?».

— Выживет! — бросил Генрих Артерран ответ на этот немой вопрос. — Идем, не задерживай!

Филлипс на цыпочках выполз из этой «комнаты страха», а Генрих Артерран просто задвинул металлическую дверь назад и забрал ключ. Неся пробирку в правой руке, он приблизился к Хомяковичу.

— Филлипс, иди сюда и подними ему голову! — приказал Генрих Артерран, и в его тоне слышалось не сказанное: «Или пристрелю!».

Филлипс не очень любил подходить к покойникам, а тем более дотрагиваться до них. Поэтому он робко предложил другой вариант:

— А не проще ли вколоть ему это… вот это, — он имел в виду вещество в пробирке.

— Не выйдет, — отрезал Генрих Артерран, вперив в Филлипса свой недобрый взгляд. — Кровь уже свернулась, вещество не сможет распространиться по телу. А если оно попадёт в желудок, то у этого бедняги ещё останется шанс на выживание. Быстрее, Филлипс, дорога каждая секунда!

— Л-ладно, — стукнул зубами Филлипс и нехотя поплёлся к мёртвому Хомяковичу.

Филлипс дотронулся пальцем до его окоченевшего лица и сразу же отдёрнул руку — таким оно было холодным и неприятным для живого человека.

— Ну же! — поторопил Генрих Артерран.

Филлипс сжал в кулак остатки подорванной стрессами воли, взялся обеими руками за эту холодную голову, пробитую пулями в нескольких местах, и рывком приподнял её над столом.

— Это всё равно, что держать простую курицу из гипермаркета, — твердил он себе под нос, подавляя приступ тошноты. — Обычную курицу… Разве ты боишься куриц?

Генрих Артерран пропустил весь этот трусливый лепет мимо ушей. Он только наклонился над Хомяковичем, разжал ему зубы и вылил в рот всё содержимое пробирки. Увидав, что Артерран закрыл посиневшие губы этого бедняги, Филлипс собрался, было, бросить его голову.

— Держи! — предостерёг его Генрих Артерран. — А когда я скажу — ты не бросишь, а аккуратненько положишь. Усёк?

«Усёк?» — он спросил, как какой-то бандюган с большой дороги!.. Тоже мне ещё…

— Ага, — кивнул Филлипс, превозмогая брезгливое отвращение перед окоченевшей мёртвой головой и не выдав свои мысли вслух.

— По долгу службы мне иногда приходится принимать сходство с криминальными элементами, — заметил Генрих Артерран, пройдясь по лаборатории взад-вперёд. — Можешь опустить, — это он уже сказал про Хомяковича.

Уфф! Филлипс только этого и ждал! Наконец-то он избавит свои руки от этой жуткой головы! Чтобы не злить Артеррана, Филлипс аккуратно опустил голову Хомяковича на стол и посмел поинтересоваться своей судьбиной:

— А что будет со мной? — простонал он, вспомнив того несчастного, что томился в железной клетке за толстыми прутьями.

— Я уже подумал об этом, — произнёс Артерран со своим привычным спокойствием, повернувшись к Филлипсу лицом. — Я предлагаю тебе сделку. Ты передаёшь мне всё, что ты нашёл про Росси и про «ГОГР», а я взамен сохраняю тебе жизнь и рассудок. Я отпущу тебя сразу после того, как все твои материалы попадут ко мне. Вопросы есть?

Да, да, конечно, сейчас Филипс был согласен на всё, лишь бы вырваться из лап этого кровожадного чудища, что стоит сейчас перед ним. Жизнь и рассудок — это очень ценный подарок из рук Генриха Артеррана, тем более, что взамен он просит такую мелочь, как материалы про Росси и «ГОГР», которые Филлипс копил годами. Да, теперь и настал тот момент, когда Филлипс без сожаления расстанется со всем своим секретным архивом!

— Я согласен! — выпалил Филлипс. — Я всё отдам!

— Прекрасно! Вопросов нет! — похвалил Генрих Артерран. — А теперь смотри! — и кивнул на стол, где лежал Хомякович.

Филлипс совсем не хотел снова поворачиваться и смотреть на посиневший труп, но ему пришлось, потому что Генрих Артерран совсем не любит шутить. Филлипс поборол отвращение и заставил себя снова глянуть на Хомяковича. На глазах Филлипса происходило невероятное: раны на голове и груди Хомяковича затягивались сами собой, потом исчезли тёмные пятна на щеках, уступив место живому румянцу. А потом — Хомякович дёрнул головой, судорожно вдохнул в себя воздух, рывком сел и закашлялся. У Филлипса сама собою отвалилась челюсть и подкосились ноги, глаза раскрылись в изумлении, перегревшиеся мозги забыли все слова. А вот Артеррана эта фантастическая сцена оживления абсолютно не смутила. Он спокойно стоял и спокойно смотрел на то, как оживший Хомякович, откашлявшись, озирается по сторонам.

— Всё! — наконец сказал Генрих Артерран и как-то неуловимо быстро подошёл к Филлипсу и схватил его за локоть своей железной рукой. — Цирк окончен. Ты отправляешься «в номера».

— Что? Куда? — Филлипс дёрнулся, но это была не его борьба.

Артерран затащил его в ту камеру, где когда-то сидела Эммочка, и замкнул дверь на замок.

— Ты пока что поживёшь здесь! — сказал Артерран через дверь. — Убежать не пытайся — я починил вентилятор!

4.

Ежонков скукожился на заднем сидении и всё причитал, что Недобежкин угробит ему машину. А Недобежкин снова покинул прямую дорогу и врубился в буераки, надеясь таким образом сократить путь к Чёртовому кургану, где должен был ждать его Самохвалов. Синицын похлопал Ежонкова по плечу, жалея вместе с ним его дорогую машину, которая нещадно тряслась и подпрыгивала на жёстких кочках, хотя сам думал о своей семье и о том, что теперь, наверное, нескоро вернётся домой. Серёгин до сих пор пытался собрать воедино своё сознание и рассказать, наконец-то о полупрозрачной сущности, что обитает за печкой Потапова, но у него ничего не получалось, и при мысли об этом чуде природы просыпалось неумолимое желание заблеять. Пётр Иванович подавлял в себе эту «пагубную страсть» и вспоминал о Барсике, не желая, чтобы его считали «попорченным». Да, всё-таки, правдива байка о том, что чёрт портит людей — Серёгин убедился в этом на собственном опыте.

Самохвалов поджидал их не с пустыми руками — у него имелся «улов». «Панцер-хетцер» Недобежкин уже видел, а так же — знал, откуда он здесь взялся. Поэтому он сразу же перешёл к «подземному жителю».

— Из ямы выбрался, — объяснил Самохвалов Недобежкину, когда тот выпрыгнул из кабины. — Сказал, что там у него кирпичи!

— Кирпичи? — удивился Недобежкин. — Странно, однако…

— Это тракторист! — сообщил Пётр Иванович, который, увидев пойманного копателя, узнал в нём тракториста Гойденко, которого все подозревали в «якшаньях с нечистым».

— Тракторист! — обрадовался Недобежкин. — А ну-ка, тракторист! — милицейский начальник двинулся на дрожащего тракториста, как крейсер-торпедоносец, желая узнать от него всё и сразу.

— Кирпичи! — пискнул тракторист. — Лиса в курятнике лаз прорыла и петуха сожрала!

— Завёл пластинку! — пробурчал крепкий Коваленко. — Он нам это уже раз пять повторил!

— А, это — один из видов «звериной порчи»! — заметил Ежонков, выпрыгнув из сухого и чистого салона «Ниссана» прямо в глубокую прохладную лужу. — Чёрт! Васёк, ты её специально сюда поставил! — напустился он на Недобежкина и даже замахал пухлыми кулачками. — Чтобы я в лужу вышел! Следующий раз я тебе тоже так же остановлю! Мало того, что ты испортил мне машину…

— Короче, Склифосовский! — остановил логорею Ежонкова милицейский начальник. — Ты давай, по делу. Что ты там про «порчу» говорил?

— А, про порчу? — опомнился Ежонков, забыв про машину. — Ну, то, что он постоянно повторяет про свои кирпичи — это один из видов «порчи» — стандартный ответ на все вопросы. И вообще, я считаю, что не Гопников их попортил, а Артерран. Потому что вся эта порча, или выборочный гипноз достигается тем, что сознание порченных находится под контролем гипнотизёра. Гопников погиб, порча должна была исчезнуть, но она никуда не делась! Значит, это — Артерран!

— Не Артерран, а Зайцев! — возразил Недобежкин. — После драки с Зайцевым Серёгин начал блеять, а Артеррана твоего мы и в глаза не видели!

— Нет, — не уступал Ежонков. — Про Зайцева наша Эмма ни полусловом не заикнулась! Значит, он не участвовал в проекте!

— Можно подумать, что эта аферистка участвовала! — огрызнулся Недобежкин, который не поверил ни одному слову этой Эммы Садальской. — Ей бы только языком плескать, лишь бы в каземат не закрыли!

— А кто тогда её застрелил? — выплюнул Ежонков вопрос в лоб.

— Соболев! — отрезал милицейский начальник. — Или подослал кого-то, того же охранника! Они там все вместе в одну банду завязаны! Всё, берём этого тракториста и — к Соболеву! Была бы у меня санкция — я бы его не раздумывая, арестовал! Поехали!

Недобежкин развернул корпус и шагнул к джипу.

— Давайте, тракториста — в багажник! — распорядился он. — Самохвалов, возвращайтесь к машине — а потом — за нами, в Красное!

Синицын вышел из машины, чтобы получше рассмотреть перевёрнутый «панцер-хетцер». Да, именно за этой машиной он пытался гнаться на «Волге» Ежонкова. Интересно, почему они его не забрали? Должно быть, он принадлежал погибшему Гопникову… И тут размышления Синицына прервал какой-то звук. Жалобный такой, будто бы вон там, в тех кустах, кто-то плачет, или хнычет… Зверь? Нет, голос человеческий… Синицын тихонько подобрался поближе к подозрительным кустам и отогнул разлапистую ветку. А за ней — прямо на влажной грязной земле — сидел и плакал горючими слезами ни кто иной, как… Хомякович??!!!

— Хомякович! — крикнул Синицын и затормошил Хомяковича за плечо.

Наверное, у Синицына получился очень мощный крик, потому что с ближайших кустов гурьбой вспорхнули воробьи, а сквозь упругие колючие ветви протиснулась голова Недобежкина и спросила:

— Что?

— Хомякович, — повторил в изумлении Синицын и показал рукой на живёхонького Хомяковича, который, ни на что не реагируя, продолжал пускать галлоны слёз.

— Хм… — хмыкнул Недобежкин, усилием воли удержав свою челюсть от отвала. — А ну, давай выведем его отсюда…

Синицын и Недобежкин схватили Хомяковича под руки и вывели из кустов к «Ниссану». Пётр Иванович едва из кабины не вывалился, когда увидел живым и здоровым того, кто у него на глазах погиб и был завален тоннами земли. Хомякович был невменяем — то ли от испуга, то ли отчего-то ещё он продолжал жалобно плакать, словно ему было три годика, и у него большой пацан отобрал конфетку. Гипнотизёр Ежонков внимательно осмотрел его со всех сторон и внёс рацпредложение:

— Вспушить?

— Ну, пуши… — разрешил Недобежкин, который уже и сам не знал, что делать с этим «воскресшим Лазарем».

— Усадить! — приказал Ежонков профессорским тоном. — Сейчас будет работать…

— Бабушка Лида! — насмешливо перебил Недобежкин и толкнул Хомяковича на траву.

Хомякович безропотно сел, а Ежонков обиделся, нахмурился, как туча, и угрюмо прогудел:

— Ты тоже не Мегрэ!

— Давай, работай, Мессинг! — подогнал его Недобежкин. — Нам ещё в Красное!

Ежонков начал работать. Он на глазах у всех достал свою гайку и принялся качать ею у носа Хомяковича. Глядя на эту гайку, «подопытный» прекратил реветь, подобрал все сопли и застыл с отрешённым видом.

— Так, первый этап закончен, — довольно сообщил гипнотизёр и спрятал гайку. — На проверку времени нет — переходим к делу. Где ты был, Хомякович? — обратился он к Хомяковичу, заглянув в его опустевшие глазки.

Хомякович помолчал, потом — подвигал челюстями, как грызущий хомяк, и выплюнул два слова (или это было одно?):

— Бык-бык!

— Опять «Бык»? — хохотнул «Мегрэ» над «Мессингом». — У кого там ещё был «Бык»? У Карпеца? Да, Ежонков, здорово ты их гипнотизируешь: либо «Ме», либо «Бык». Талант! — пафосно закончил милицейский начальник, вогнав Ежонкова в сатанинский гнев.

— Ну, я тебе это ещё припомню! — побагровел Ежонков, замахнувшись слабосильным кулачком. — Как внушу тебе, что ты бык, как сниму на камеру — будешь знать! Я ещё это видео в Интернет выброшу, чтоб тебе неповадно было смеяться! Испортил мою лучшую машину… Ну что с тобой говорить?.. Солдафон! Тьфу! — «Мессинг» закончил тираду смачным плевком и снова повернулся к застывшему в трансе Хомяковичу.

— Где ты был, Хомякович? — вкрадчиво спросил Ежонков, игнорируя смешки Недобежкина.

Хомякович нахохлился, постучал ладонями по земле, раскрыл рот и, словно бы преодолевая непреодолимую преграду, с огромным трудом произнёс:

— Бык-бык!

— Память полностью стёрта, — начал оправдываться Ежонков, пожимая плечами. — Я ничего не могу сделать… Я не знаю… Я могу сделать вот что: я заставлю его привести нас туда, откуда он вылез! Мозг бессознательно запоминает дорогу, а я могу считать эту память, а?

Недобежкин сидел на траве, где посуше, ухмылялся в усы и слушал речи Ежонкова с явным снисхождением. А потом — возвысился над травою во весь рост и огласил только что принятое решение:

— План изменился!

 

Глава 86. Что скрывают недра?

Согласно новому плану Недобежкина, поездка в Красное откладывалась на неопределённый срок, а вместо неё назначался новый спуск в подземелье. Только на этот раз милицейский начальник решил бросить на «чертей» (или фашистских агентов?) тяжёлую артиллерию: взять с собой под землю группу Самохвалова. Эти ребятки уж точно всех «чертей» зачистят! Несдобровать будет и фашистским агентам, и «осликам» достанется, и привидения пускай подставляют бока! Где-то там, у них, томится бедный Сидоров. Вот его-то и решил спасти Недобежкин.

— Милиция мы, в конце-то концов, или кто? — бурчал милицейский начальник. — Они нас портят своей порчей, а мы глотаем?? Нетушки, фигушки! Ежонков! — призвал он «наследника Мессинга».

— Чего? — пробурчал тот, скосив на Недобежкина один обиженный глаз.

— Насколько я понял, — начал Недобежкин. — Тракторист этот тоже оттуда выцарапался! Ты, Ежонков, и его настрой на пеленг! Пускай у нас будет две ищейки!

— Хорошо, — согласился Ежонков. — Только, чур, не насмехаться, а то точно, внушу тебе, что ты бык!

— Да ладно тебе, — примирительно сказал Недобежкин, который подспудно испугался того, что Ежонков дискредитирует и опозорит его своим «быком».

Для начала «суперагент» Ежонков решил поколдовать над трактористом, посчитав, что тот знает больше, чем Хомякович. Тракторист не хотел, чтобы Ежонков считывал у него какую-либо память, пищал про свои «кирпичи» и «лисицу». Он успокоился только тогда, когда увидел над собою чёрное дуло автомата Самохвалова. Однако даже после этого тракторист наотрез отказался что-либо показывать. Будучи загипнотизированным, он шлёпнулся наземь, вытянул конечности, подкатил глазки и начал неистово, неукротимо блеять:

— Ме-е-е-е! Бе-е-е-е! Ме-е-е-е! Бе-е-е-е!

Он даже не шевелился, а только разевал рот и испускал крики мелкого рогатого скота.

— Он очень запущен! — поспешил оправдать свою некомпетентность гипнотизёр Ежонков. — Он слишком долго находится под влиянием! Давайте, лучше, Хомяковича!

— Ага, — кивнул Недобежкин с достаточной долей иронии и даже сарказма. — Давай, Хомяковича!

Хомякович оставался в трансе. Ежонков не приводил его в чувство, опасаясь того, что переживший некий сильный стресс Хомякович снова разнюнится, распустит слёзы и испортит всё на свете своей моральной неустойчивостью. Хомякович сидел, не двигался и бестолково глазел в небо своими глазками, которые сделались просто младенческими.

— А теперь ты покажешь дорогу туда, откуда пришёл! — вкрадчивым голосом контрразведчика потребовал Ежонков. — Давай, сейчас ты поднимешься и пойдёшь туда, где ты только что был.

Хомякович дёрнул плечами, повращал глазами, выплюнул своё любимое:

— Бык-бык! — а потом — поднялся и уверенно откочевал в тот куст, где обнаружил его Синицын, и там засел.

Все думали, что он посидит недолго, и вскоре двинется туда, в подземелье. Но Хомякович даже и не подумал никуда двигаться. Он засел в кусте настолько прочно, что Пётр Иванович и Синицын вдвоём его едва вытащили.

— Ну? — осведомился у Ежонкова Недобежкин.

— Эврика! — выдохнул вдруг Ежонков, заморгав глазами Архимеда и подняв вверх указательный палец. — Кажется, я знаю…

— Да? — не поверил Недобежкин.

— Да! — настоял Ежонков. — Сознание и подсознание ему заблокировали — ну и ладно! Я ему и то, и другое отключу. Я оставлю ему только двигательную память, которую нельзя заблокировать. Вот он и поведёт нас, как робот!

— Ну, действуй… — разрешил Недобежкин. — Чего уж теперь…

Ежонков придвинулся к бедному Хомяковичу и снова взялся за его многострадальные мозги. Лишившись и подсознания, Хомякович встал с травы и прямой наводкой последовал куда-то в те же заросли кустов. Недобежкин собрался хохотнуть: всё, сейчас он снова застопорится в этих кустах, и его оттуда и силком не вытащишь, и на буксире не вытянешь. Но — нет. Потоптавшись в кустах, Хомякович быстро и уверенно оттолкнул от себя ветки и направился куда-то ещё, глубже в эти заросли.

— Самохвалов! — позвал Недобежкин. — Поднимай ребят!

— Эй, а мне обязательно идти? — осведомился Ежонков. — Я же не амбал, я — психиатр!

— Топай! — буркнул Недобежкин, продираясь сквозь колючки вслед за Хомяковичем.

У Хомяковича проснулась неожиданная проворность. Он с ловкостью какой-то серны преодолел все густые кусты и оказался перед пещерой. Впрочем, это была не совсем пещера, а так — узкая тёмная дырка в земле, которая тянулась на неизвестное расстояние и заканчивалась неизвестно, где. Сколько раз они сюда не приезжали — ни Серёгин, ни Недобежкин, ни Синицын, ни тем более, Ежонков — никогда не замечали эту дырку. А теперь — Хомякович сделал широкий твёрдый шаг и оказался в её холодной сырой тени.

— Включаем фонари! — отдал приказ Недобежкин и засветил свой фонарик.

Мощные лучи прорезали мрак, вырвав из него земляные стенки, которые вдалеке переходили в замшелую кирпичную кладку. Всё, теперь «черти» не отвертятся от справедливой кары, потому что за Хомяковичем попятам идёт группа Самохвалова, которую уже никто и ничто не остановит.

Погрузившись в холод пещеры, Пётр Иванович не испугался: во-первых, он уже не раз погружался в стынь пещер. А во-вторых — у него уже была «в анамнезе» «звериная порча» — что тут теперь терять? Вот и двигался Серёгин за исхудавшей спиной Синицына, следя только за тем, чтобы не споткнуться.

Дойдя до определённой точки — Серёгин заметил, что там из стены торчит некий крюк — Хомякович вдруг застрял на месте и опустился на четвереньки. Недобежкин тоже застопорил ход и удивился: куда же это он поползёт? Хомякович немного поползал по кругу, а потом — невозмутимо пополз вперёд, высоко подняв нос и вздёрнув «корму», словно дрессированный пудель.

Пётр Иванович невольно хихикнул, видя, как Хомякович «марширует» на четвереньках. Не удержался от смешка и Синицын, а вот Ежонков — протолкался вперёд и уверенно заявил:

— Это психодиалитическое проявление! — и эхо повторило за ним: «Ие! Ие! Ие!».

— Что? — не понял Недобежкин.

— Если бы я был шаманом, — прогудел Ежонков. — Я бы сказал, что это — знак. Но, так как я — учёный, я привык выражаться научным языком. И поэтому я сказал: «Психодиалитическое проявление», и это значит, что он вспомнил, что шёл именно здесь!

— Мог бы сказать в двух словах! — заметил Недобежкин.

— А я и сказал: «Психодиалитическое проявление»! — обиделся Ежонков. — Всё, Васёк, как выберемся отсюда и приедем в Донецк — внушу тебе, что ты — бык! Надоел ты мне — не веришь в силу науки — хоть ты тресни!

А куда же направлялся Хомякович? Он быстро двигался на четвереньках туда, где ни Серёгин, ни Синицын, ни Недобежкин, ни Ежонков, ни разу ещё не бывали. Он обогнул заброшенный цех с висящей машиной каким-то неизвестным прежде окольным путём и пополз туда, где ровный ход начинал полого уходить вниз.

«В ад тащит, к чёрту» — такая ненаучная мысль посетила голову психиатра Ежонкова, но он не выразил её словами, чтобы не портить свою репутацию учёного. Подземный коридор был наполнен громкими звуками: шорохом, скрежетом, гомоном. Все эти звуки издавали бойцы Самохвалова: шагали, звенели амуницией, переговаривались вполголоса. На улице, может быть, никто ничего бы и не услышал, но безжалостное эхо подземелья отражало каждый тихий звук и усиливало его до грохота паровоза. Недобежкину не понравилось, что группа захвата так шумит, и он фыркнул на Самохвалова:

— Прикрути звук!

Никто из них не знал, что «заколдованный» в робота Хомякович ведёт их туда, где глубоко под землёй скрывалась единственная полностью уцелевшая и отремонтированная лаборатория базы «Наташенька». Лишившись мыслительной деятельности, Хомякович на «автопилоте» лихо раскрутил весь немыслимый лабиринт переходов и уже вышел «на финишную прямую». Ещё немного и он окажется у той новой двери, что скрывает за собой лабораторию Генриха Артеррана.

— Обалдеть! — то и дело выдыхал Недобежкин, рассматривая в свете фонарика чистый сухой и тёплый коридор, которым сменилась холодная пещера. В стенах коридора, обшитых серыми металлическими листами, то тут, то там торчали нетронутые временем, а может быть, даже и новые двери. Пётр Иванович бы сейчас зашёл во все эти двери: а вдруг там, за ними — Сидоров?? Но Хомякович не останавливался, а быстро на четверых полз куда-то ещё, дальше.

— Ежонков, ты можешь его остановить? — осведомился Недобежкин, который тоже хотел исследовать здесь всё, что видел.

— Нет, — отказался Ежонков. — Может сбиться настройка. И тогда мы, во-первых, никуда не придём, а во-вторых — никогда отсюда не выберемся.

На потолке длинным монотонным рядом висели лампы дневного света, но, ни одна из них не горела, и коридор оставался тёмным. Бойцы Самохвалова прекратили «разговорчики в строю» и теперь, крадучись, пробирались у самых стен, стараясь не выдать себя шумом.

Странно — Недобежкин ожидал, что они наткнуться на солидную бандитскую группировку, столкнуться с жёстким военным сопротивлением, с перестрелками, драками, массовым арестом. Но, кажется, ничего этого не предвидится, потому что никакой ужасной «банды Тени», или «чёртовой банды», скорее всего, не существует в природе… Либо учуяли, что запахло жареным, и смылись…

Хомякович подполз к одной из дверей, которая ничем не отличалась от всех остальных, и заскрёб под ней, словно собачка.

— Стоп! — скомандовал Недобежкин, притаившись около этой двери.

Слушаясь этой команды, все замерли, сотворив гробовую тишину. Недобежкин оценил крепость двери: обычная офисная дверь, сокрушить такую ничего не стоит.

— Оттащить Хомяковича! — шёпотом распорядился Недобежкин, скосив глаз на Хомяковича, который продолжал скрестись в дверь правой рукой.

Серёгин и Синицын бесшумно выделились из мглы, подхватили Хомяковича под мышки и отнесли в стороночку. Хомякович предпринял попытку вернуться к двери, но тут в процесс включился гипнотизёр Ежонков и остановил попытку конкретным требованием:

— Спать!

Хомякович, как стоял на четвереньках — так и обмяк, улегшись животом на прохладный пол.

— Заходим! — этот приказ милицейского начальника прозвучал в адрес Самохвалова и его бойцов.

Слабосильная тонкая дверь не продержалась и секунды. С громким треском она вылетела, и бойцы Самохвалова ворвались в то помещение, которое за ней скрывалось. Там было темно, хоть выколи глаз, и, кажется, безлюдно. Но когда лучи специальных фонарей, прикреплённых к автоматам бойцов, рассеяли мглу, в комнате нашёлся один человек. Сейчас, когда настала очередь Недобежкина заходить в «зачищенное» помещение в роли победителя — этот неизвестный человек сиротливо стоял в кругу яркого света, удерживаемый на девяти мушках. Одет он был странно: белый докторский халат поверх тёмного костюма с галстуком, а на глазах — тёмные очки. Да, действительно, странно — сидит в полной темноте, да ещё и в тёмных очках.

— Ага, попался аномальный археолог! — этот страшный клич издал «суперагент» Ежонков, перепрыгнув невысокий порожек.

Человек никак не отреагировал на «аномального археолога», как, впрочем, и на автоматные стволы у собственного носа. Он продолжал неподвижно стоять и даже не поднял руки вверх.

— Смит! — прошептал над ухом Серёгина Синицын.

— Смит? — переспросил Серёгин, внимательно разглядывая этого диковинного человека, который стоял тут, пойманный, и считай, уже арестованный, однако не проявлял и тени испуга, страха… вообще, никаких эмоций!

— Так значит, вы — Смит? — осведомился Недобежкин, не спуская глаз с пойманного «диггера».

— Я понял, что вы от меня не отстанете, — произнёс пойманный «Смит» с той железной интонацией робота, с которой он когда-то разговаривал с Синицыным, с которой страшный бандит Тень требовал у Кашалота подписать «филькину грамоту». — И поэтому я остался здесь. Я мог бы уже сто раз сбежать, и вы никогда бы не нашли меня. Вы не знаете, насколько далеко вы зашли, и куда именно вы зашли.

— Так, демагог, вяжи! — прикрикнул на него Недобежкин и достал наручники. — Ручки сюда, и пойдём! Ты арестован!

Недобежкин ликовал: наконец-то ему удалось поймать того, кто скрывается в подземельях. Возможно, это он наводит «звериную порчу», он связан с этим дурацким «ГОГРом», и вообще, всё, что тут произошло — его рук дело. И теперь эти «очумелые ручки» окажутся в наручниках.

— Простите, господа, — произнёс пойманный «Смит», не теряя дьявольского спокойствия, и поправил свой галстук. — Но боюсь, что мне с вами не по пути. Вы разозлили меня своими постоянными визитами. Пора бы уже избавиться от вас. Вы думаете, что поймали меня, а я тут стою и думаю, что мне с вами делать. Раньше я просто пугал. Но теперь — я прихожу к выводу, что пора вас уничтожить.

Бросив эти слова с хорошей долей цинизма, пойманный «Смит» вдруг резко вскинул руки раскрытыми ладонями вперёд. Воздух вокруг как-то странно шевельнулся, и в ту же секунду всех девятерых бойцов, что держали «Смита» на прицеле, словно бы с силой швырнуло в стороны. Каждый из них пролетел по воздуху, выронив оружие, по нескольку метров до стены, и обрушился на пол. Пётр Иванович едва успел пригнуться, как над его головой просвистел чей-то тяжёлый ботинок.

— Чёрт! — пискнул милицейский начальник и поспешил к спасительному выходу.

Он не успел и порог переступить, как прямо у него перед носом неизвестно, откуда возник этот ужасный «Смит». «Смит» схватил Недобежкина за воротник стальной рукой бульдозера и, размахнувшись, шваркнул вглубь проклятой комнатки, подсвеченной зловещим светом валяющихся повсюду, уроненных фонариков. Недобежкин упал на кого-то, это был Синицын, и они оба повалились на твёрдый пол.

— Серёгин, убегаем! — Ежонков тянул Петра Ивановича за воротник и потащил в коридор.

— У тебя оружие есть? — гаркнул в ухо Ежонкову Серёгин, желая спасти товарищей от этого страшного человека. «Техника бесконтактного боя!» — прилетели с чёрного адского неба слова Гопникова. Однако этот «Смит», кажется, ещё хуже, чем тот Гопников!

Ежонков молча тащил Серёгина за собой, но Серёгин жёстко застопорился и снова потребовал у Ежонкова оружие.

— Так есть, или нет?? — Пётр Иванович даже тряхнул Ежонкова за плечо.

— Ты их уже не спасёшь! — дрожащим голоском залепетал «суперагент» Ежонков, всё дёргая и дёргая Серёгина за воротник. — Это и есть Артерран! Ты от него не убежишь!

— Да по мне — хоть сам дьявол! — Пётр Иванович выхватил из-за пояса Ежонкова новенький «Кольт Анаконду» и решительно бросился на помощь погибающим в неравной схватке с человекоподобным монстром товарищам.

Совершив прыжок, Пётр Иванович оказался на пороге этой «комнаты страха», где чудовищный Генрих Артерран расправлялся с его неосмотрительными товарищами. А вот и он, Артерран, высокий и в белом халате, стоит к Серёгину спиной и швыряет людей, словно пустые бутылки. Вскинув кольт Ежонкова, Пётр Иванович несколько раз, не целясь, потому что на это не было времени, нажал на курок, выпуская обойму в эту ужасную спину. Артерран выпустил того, кого держал за горло и мгновенно метнулся в угол, под защиту его темноты. А спустя ещё миг — внезапно появился за спиной Серёгина, схватил его за шиворот и запустил в полёт метра на три. Пётр Иванович жёстко приземлился на твёрдый пол и покатился кубарем, а потом — около него врубился Ежонков.

— Он — фашистский агент… — простонал Ежонков, вяло собирая в кучку ручки и ножки. — Артерран… Генрих Фердинанд… Так было написано в архиве Синицына…

— Ну, что, черви, допрыгались? — осведомился Генрих Артерран, встав в дверном проёме и глядя сверху вниз на поверженных противников. — Нашли всё, что искали? Охотились всё, лазали… «Панцер-хетцер» им понадобился… Я вас не трогал, но теперь вам пора обратиться к высшим силам. Не знаю, к кому именно вы обратитесь — я не верю в бога. Я не могу больше оставлять вас в живых. Вопросы есть?

Секунда сейчас казалась Серёгину вечностью. Около него плакал Ежонков, сзади ворочался Недобежкин, а слева — молча лежал Синицын. Пётр Иванович слышал, как охают и ахают в полумраке побитые бойцы группы захвата. Да, они нашли то, что искали: база «Наташенька», Управление по генетическим исследованием из Вашингтона, результат экспериментов с этими «Густыми облаками», и наконец — профессор Артерран, руководитель проекта… Вот он, стоит сейчас в дверном проёме, и даже не снял свои очки и вертит в длинных руках автомат… То ли он видит в темноте, потому что сожрал свой дурацкий образец? Нет, им уже не суждено до конца разобраться, кто он такой. Но, скорее всего, это и не нужно. Все, кто сунулся в этот «ГОГР», либо зарабатывали «порчу» на всю оставшуюся жизнь, либо — самые любопытные — умирали… Да, они нашли всё. Вот только Сидорова не нашли… Ну что ж, прости, брат… Пётр Иванович уже приготовился умирать — куда им всем против «верхнелягушинского чёрта» с его техникой бесконтактного боя?? И тут Серёгин почувствовал, как кто-то дёргает его за правый рукав. Пётр Иванович медленно повернул голову и в тускнеющем свете карманных фонариков увидел Самохвалова, чей левый глаз был подбит и начинал заплывать.

— Пётр Иванович, — прокряхтел Самохвалов. — У меня в кармане — граната… Достаньте её — у меня, кажется, рука сломана…

— Вопросов нет! — выплюнул в этот миг Генрих Артерран, поигрывая чужим оружием. — Я не буду стрелять — мне это ни к чему. Я просто на уровне подсознания настрою ваши организмы на естественную смерть.

Всё. Надо действовать, пока этот «Кашпировский» не начал гипнотизировать. Не раздумывая ни секунды, Пётр Иванович залез в первый попавшийся карман Самохвалова и — БИНГО! — нашёл в нём гранату. Сжав эту последнюю надежду на спасение в кулак, Серёгин начал медленно — незаметно для постороннего глаза — вытаскивать её из кармана.

— Стоп! — голос Артеррана прозвучал, как выстрел. Всё, он заметил движение Серёгина. Пётр Иванович попался. Ну, теперь ему нечего терять, пускай стреляет очередью! Серёгин вскочил на шаткие ноги, выдернул из гранаты чеку и запустил её в этого чудовищного псевдоучёного. И сразу же рухнул наземь, закрыв голову руками. В грохоте взрыва до него донёсся перепуганный визг «суперагента» Ежонкова:

— ЧТО?? ОПЯТЬ ГРАНАТА???

А ещё — Серёгин услышал нечеловеческий, леденящий кровь вскрик — всё, он прикончил монстра, это он кричит, Артерран. Серёгин ждал, что с секунды на секунду последует обвал, спастись от которого не хватит ни времени, ни сил. Однако обвала не было, и вокруг повисла тишина. Когда Пётр Иванович открыл глаза — на том месте, где стоял Генрих Артерран, зияла чёрная дырка. Стена была грубо сломана: огромный кусок её вынесен и валяется на полу каменными кусками. А посередине рваной дыры поднимается уцелевшая крепкая дверная лутка.

— Эй, есть кто живой? — осведомился Серёгин дрожащим голосом, больше всего боясь не услышать ответа.

— О-ой!

— А-ай!

— Ох, и вспушат меня! — застонали вокруг знакомые голоса.

Недобежкин, Ежонков, Синицын — они были все живы. Они поворочались, покряхтели, потирая намятые бока, поднялись на нетвёрдые ноги. А от группы захвата Самохвалова осталось только три человека: сам Самохвалов, Коваленко и ещё один их соратник по фамилии Бобриков. Бобриков стащил с головы бесполезную маску, которая мешала ему и видеть, и дышать, и отбросил её куда подальше, в угол. Рука у Самохвалова оказалась цела, только ушиблена. И теперь он тёр её и шевелил пальцами.

— Выбираемся, ребята, — уныло вздохнул Недобежкин, стараясь не смотреть на тех, кто остался лежать на этом тёмном, жутком поле неравной брани с самим дьяволом.

Сделав несколько семенящих шагов, милицейский начальник подцепил с пола единственный горящий фонарик. А потом — не оглядываясь, зашагал к выходу — к той некрасивой дыре в стене, посреди которой нелепо торчала уцелевшая лутка. Ежонков быстренько засеменил за Недобежкиным — не желал ни минуты оставаться здесь, среди отрицательной энергетики смерти и чёрных аур «верхнелягушинских чертей». А вот, Пётр Иванович вдруг что-то услышал. Он остановился и прислушался. Нет, вроде бы, всё тихо… Показалось, наверное… Серёгин часто теперь ловил себя на том, что везде разыскивает следы Сидорова. А может быть, это ему не показалось? Может быть, это Сидоров где-то зовёт на помощь? Очень уж знакомый голос… Но нет, скорее всего, этот «чёрт» Артерран давно пустил беднягу Сидорова «на мыло»…

— Э-э-э-эй! — этот голос прозвучал до того отчётливо, что заставил Серёгина затормозить движение аккурат под уцелевшей луткой и прислушаться.

— Ну, чего стоишь под «чёртовыми воротами»? — прилетел из мглистого коридора резкий вопрос Ежонкова.

— Кричит кто-то, — прошептал Пётр Иванович. — Прислушайся-ка.

Ежонкову стало не по себе: кто тут может кричать? Призраки? К «верхнелягушинскому чёрту» пришла подмога?

— Э-э-эй! Кто-нибудь! Я зде-есь!

Нет, голос явно, человеческий. И он явно просит о помощи!

— Васёк! — заверещал Ежонков. — Ползи сюда! Тут у нас живой!

— Кто — живой? — изумился из коридора Недобежкин, который хотел только на поверхность, к настоящим живым.

— Кричит кто-то, — Синицын тоже услышал этот призывный вопль. — Только в коридоре лучше слышно. Идёмте!

Синицын обладал превосходным слухом: закончил в своё время музыкальную школу по классу скрипки. Правда, играл больше на гитаре… Вот он и определил, откуда исходит этот жалобный призыв кого-то пленного.

— Эй! Я здесь! — раздавалось всё ближе.

А вот, фонарик светил всё тусклее. Недобежкин нервно крутил его в руках и, наверное, в мыслях умолял не тухнуть, ведь если он потухнет — им никогда отсюда не выбраться во мраке.

— Эй! Я здесь! Кто-нибудь! — голос слышался именно из-за той двери, мимо которой они сейчас проходили.

— Сидоров! — подпрыгнул Пётр Иванович, потому что узнал этот голос — голос Сидорова!

— Пётр Иванович! — крикнул голос Сидорова. — Я тут!

— Это Сидоров, — констатировал Недобежкин. — Нашли! Самохвалов, ломай дверь!

Самохвалов сначала подошёл к этой деревянной, но по виду, монолитной и толстой двери и подёргал её за блестящую металлическую ручку. Заперта, даже не шевелится.

— Сидоров! — крикнул Самохвалов и вскинул автомат. — Отойди-ка назад, я сейчас отстрелю замок!

За дверью послышались удаляющиеся частые шаги: это Сидоров отбежал от двери.

— Спрячься где-нибудь! — посоветовал Самохвалов. — Стреляю!

— Стреляй! — разрешил Сидоров.

Самохвалов выпустил короткую очередь по замку, и он, выплёвывая искры и детали, разлетелся вдребезги. Дверь медленно отъехала назад, освобождённый из «фашистского плена» Сидоров выпорхнул на волю.

— Пётр Иванович! Василий Николаевич! — сержант на радостях лез ко всем обниматься. — Григорий Григорьевич! — узнал он Синицына. — Ура, наконец-то! А то, я думал, что состарюсь тут, у них… Ой, — вдруг замялся Сидоров. — У меня тут сосед есть. Его куда-то в соседнюю кутузку забили. Мы с ним через стенку перестукиваемся. Надо бы и его вытащить, пока они не пришли, а то загнётся тут.

— А кто это — «они»? — серьёзно переспросил милицейский начальник, а фонарик у него в руке потухал, потухал…

— Да черти эти полосатые! — пробормотал Сидоров. — Всё грозились над нами эксперименты провести. «ГОГР», наверное, тут поселился — не иначе!

— Нету чертей! — постановил Недобежкин. — И «ГОГРа» больше нету. Давай соседа выручать, а то фонарик этот скоро — ёк!

— Они арестованы? — удивился Сидоров.

— Убиты! — развеял все сомнения Недобежкин и вступил в эту тесную клетушку без мебели, что служила временным пристанищем сержанту Сидорову. — Давай, Сидоров, стучи ему в стенку!

Сидоров постучал в стенку кулаком, и тут же раздался ответный стук: сосед не спал и не умер, а сразу же ответил на призыв, который бросил ему Сидоров.

— Тут вот, вентиляционная шахта есть, — Сидоров показал на большую решётку, что была привинчена к стенке там, ближе к углу. — Только решётка припаяна. Я пытался её отодрать, но не смог.

— Скажи соседу, чтобы пока от решётки отошёл, — предупредил Самохвалов, собравшись отстрелить и решётку.

Сидоров опять забарабанил в стенку и, услышав ответный стук, закричал:

— Эй, от решётки отползи пока! Мы сейчас её снимем!

— Отошёл! — послышался очень тихий, заглушённый толстой стеной голос.

Самохвалов начал стрелять в решётку. С решётки летели искры, она лязгала, тряслась, но не отваливалась.

— Чёрт! — буркнул Самохвалов, опустив грозное оружие. — Ребята, помогите!

Коваленко и Бобриков широкими богатырскими шагами приблизились к злополучной решётке и принялись вместе с Самохваловым сбивать её своими крепкими ботинками. БАХ! БАХ! БАХ! ХРЯСЬ! Наконец-то решётка была устранена, сорвалась с насиженного места и с лязгом рухнула на пол, помятая и никому не нужная.

— Иди сюда! — крикнул в темноту образовавшегося лаза Сидоров. — Сейчас, переползёшь ко мне, а у меня дверь открыта!

— С моей стороны тоже решётка! — заканючил с другой стороны стенки сосед Сидорова. — И тоже запаяна.

— Ничего! — не унывал Самохвалов и зачем-то полез в этот лаз между одной «кутузкой» и второй со своим автоматом наперевес. Его замысел прояснился только тогда, когда из лаза послышались гулкие удары: Самохвалов прикладом автомата пытался вышибить вторую решётку. После нескольких таких геркулесовских затрещин сломалась и вторая решётка. Даже слышно было, как она вылетела и врезалась в непокрытый бетон пола.

— Вылезай! — крикнул Самохвалов соседу Сидорова, и вылез сам.

Сосед Сидорова вылезал долго — то ли он был так неуклюж, то ли так непроходимо толст. Нет, не толст, даже наоборот, отощавший. Однако, когда этот субъект наконец-то выпростался и поднял голову, чтобы увидеть своих освободителей — то сразу же полез назад.

— Стой! — Пётр Иванович поймал его за руку.

Незнакомец начал вырываться, и тогда Серёгину на помощь пришёл Самохвалов. Незнакомец сопротивляться уже не смог: двое на одного, силы не равны. Он был быстренько выковырян из лаза, усажен на пол и узнан. Это был Грегор Филлипс, известный под нелестным псевдонимом «Кашалотова креветка».

— Подорвался! — буркнул ему Недобежкин, а фонарик несколько раз мигнул, грозя затуханием.

Филлипс нехотя встал на ноги и проныл:

— Ммммии!

— Пошёл! — пихнул его Сидоров. — Я думал, что ты мне друг, а ты бандит!

Филлипс был выведен из узилища Генриха Артеррана под милицейским конвоем и поведен по мглистому пустынному коридору.

— Упс! Ребята! — это подал испуганный и взволнованный голосок помятый и ушибленный «суперагент» Ежонков.

— Ну, чего у тебя там, Калеостро? — недовольно проворчал Недобежкин, ускоряя шаг, чтобы успеть выйти на свет дня до окончательного потухания фонарика.

— Мы забыли Хомяковича! — взвизгнул Ежонков и поскакал назад.

Да, точно, забыли Хомяковича! Как можно было про него забыть?? Скакать назад пришлось всем — даже Недобежкин поскакал. Хомяковича нашли быстро: он оставался там, где оставил его Ежонков — в одной из ниш в стене. Хомякович спокойно себе спал, посапывал и в ус не дул.

— Он покажет нам обратную дорогу! — обрадовался Ежонков. — Сейчас, я его включу!

«Включённый», Хомякович бодро опустился на четвереньки и резвым галопчиком поскакал в ту сторону, которую его мозжечок запомнил, как «назад». Бежать за ним пришлось вприпрыжку, а фонарик светил всё тусклее. Сидоров почему-то ни разу за всю длинную дорогу не почувствовал сверлящего взгляда на своей спине. Неужели ужасный «верхнелягушинский чёрт» и, правда, убит Недобежкиным?? Хотелось бы так думать…

Фонарик погас, но «подземные робинзоны» уже видели свет в конце туннеля. Летний ветер уже задувал сюда и приносил живое тепло и запахи живых цветов. Всё, они залезли сюда и вылезли отсюда в последний раз. Выбравшись наконец-то из гигантской могилы, каждый давал себе слово, никогда, никогда, больше не впутываться в подземные тайны и не спускаться в подземелья. Слишком уж дорога оказалась отгадка — целых семь человеческих жизней загубил этот подземный монстр Артерран. Нет, всё-таки, в подземелье слазить ещё придётся — нужно будет забрать тела убитых товарищей. Но только это потом — когда в Верхние Лягуши приедет группа экспертов и медиков.

Ежонков расколдовал Хомяковича, добавив к «базовой конфигурации» из двигательных рефлексов ещё и сознание с подсознанием. Обретя связь с ноосферой, Хомякович бухнулся в траву и возобновил «плач Ярославны», уткнув голову в коленки, засунутые в грязные и драные милицейские брюки. «Кашалотова креветка» получила наручники, и Синицын усадил этого горе-киллера на заднее сиденье джипа «Ниссан».

— Весь салон изгадил! — сокрушался Ежонков, видя, как перепачканный грязюкой киллер лезет на кожаное кресло.

— Поехали в Красное, — отдал приказ Недобежкин и, вздохнув, залез не за руль, а на место пассажира. — Рули, Ежонков, — разрешил он.

— Эй, Васёк, а тракторист? — напомнил Ежонков, плохо скрывая радость того, что воссоединится, наконец, с рулём свей машины.

— Пускай, чапает, куда хочет! — буркнул Недобежкин, отвернувшись ото всех и бесцельно глазея на бескрайнюю степь. — Зачем нам какой-то тракторист, когда Артерран убит?

Синицын поднял рыдающего Хомяковича с травы на нетвёрдые ноги и подвёл к машине, собираясь усадить в салон.

— Эй, Хомякович не влезет! — заметил он, подсчитав количество посадочных мест. — Этого в багажник? — он кивнул на киллера, и тот вздрогнул.

— Не надо никого в багажник, — пробормотал Недобежкин. — Этот гаврик, — то есть, Филлипс, — с Самохваловым поедет.

 

Глава 87. А ведь не все тайны еще раскрыты!

1.

В Краснянском РОВД все в буквальном смысле ходили и стояли на ушах, а некоторые даже выпадали в осадок. Во-первых, всех будоражило таинственное двойное убийство в тихом прежде изоляторе. Во-вторых — пугали животные крики, что раздавались оттуда же, из изолятора. На встречу Недобежкину, который уверенно двигался по коридору РОВД, бежали с бумагами, протискивались с носилками, проскакивали с пустыми руками. Из кабинета полковника Соболева слышался «вселенский плач»: там собралась вся семья Хомяковичей. Серёгин заглянул за приоткрытую дверь и увидел, что стулья для посетителей облепили три сестры, две дочери, жена, сестра жены, мать и тётка Хомяковича, а в дальнем углу, где стояло единственное кресло, расположилась старенькая бабушка с посошком. Все они голосили, что-то требовали наперебой, а голова Соболева уже распухла до размеров стратостата.

Сам Хомякович, ведомый Синицыным и Сидоровым под ручку, тоже не прекращал рыдать, всхлипывал, утирая нос свободным кулаком.

— Туда! — Недобежкин совершил крутой поворот и прямой наводкой ввалился в этот переполненный кабинет.

Увидав его, Соболев едва не соскочил со стула на пол. А вот шумная семейка Хомяковичей на миг прекратила колебать воздух, создав в кабинете тишину. Они, может быть, помолчали бы подольше, если бы на глаза не попался Хомякович, который, споткнувшись о низенький порожек обеими ногами, преодолел дверной проём при поддержке Синицына и Сидорова.

— Митенька! — возопила жена Хомяковича и подскочила со своего стула так, что бедный предмет мебели с грохотом повалился на бок.

— Митенька! — она ринулась к «воскресшему» Хомяковичу с ракетной скоростью и вцепилась в него, словно в клад, отпихнув Синицына.

Вслед за женой дружною гурьбою поскакали все сёстры, дочери, мать, сестра жены и тётка. За тёткой, помогая посошком, поползла старенькая бабушка. Хомякович оказался ими буквально облеплен, они даже вытолкнули его в коридор.

— Я что-то не пойму, что тут у вас происходит… — выдохнул Соболев, поднимаясь из-за стола во весь немаленький рост. — В чём дело? Пока вы здесь не появились — у меня всё было нормально… То вы говорите, что он погиб, то приводите его в мой кабинет! Вы хотите лишить меня места, или как??

— Возможно, что вашего места вы лишитесь и без нас, — сурово заметил Недобежкин. — Я вам уже говорил про Верхние Лягуши, а вы не удосужились даже участкового туда поставить.

— Ээээ, — возразил Соболев, забившись за стол. — Насчёт участкового… Там всегда было тихо…

— Мне нужно позвонить в Донецк! — потребовал Недобежкин и даже стукнул увесистым кулаком по столу Соболева, от чего подпрыгнул желаемый телефон. — И ещё — вы разобрались с отпечатками пальцев из изолятора??

— Э-этим Матвей занимается с Кошко… — полепетал Соболев, всерьёз испугавшись за тёплое и хлебное место начальника после того, как Недобежкин изъявил желание позвонить в Донецк.

— Хорошо, — кивнул Недобежкин, не теряя суровости. — Серёгин, Синицын — разберитесь с отпечатками! Сидоров, поможешь! А я буду звонить в Донецк! Ежонков, будь наготове!

«Суперагент» Ежонков моментально нарисовался и нащупал в уцелевшем кармане гайку-маятник: подумал о том, что Недобежкин собирается вспушить этого Соболева, который, по его мнению, был подкуплен «фашистскими агентами».

Лейтенант Вадим Матвей и сержант Анатолий Кошко собрали все отпечатки из обеих камер. Все блеющие сокамерники убитого Мэлмэна были отогнаны в соседнюю камеру и подвергнуты осмотру врача. С каторжным трудом прочитав заключение, которое накарябал этот самый врач, Пётр Иванович понял, что тут медицина бессильна. «Отклонений не обнаружено» — вот, какое заключение презентовал врач.

— Врачи эти… — фыркнул Синицын, пробежав глазами врачебное заключение. — Копытами пишут, что ли?..

— Отпечатки только «родные», — пробормотал Матвей, выдав Серёгину бумажку с результатами дактилоскопии. — Мы всё отделение перешерстили, всех рецидивистов подняли, психов, пьяниц… Нет! Кто-то незасвеченный был, или гастролёр. Пистолет он с собой унёс.

— Ага, — кивнул Пётр Иванович, удивляясь, каким образом они за такое короткое время успели всех «перешерстить».

— А у нас их мало, в Красном, — ответил на вопрос Кошко. — Рецидивиста только три, псих один, Ванька Чугуйчиков. А у него уже бывало такое, что он пистолетик у ветерана свистнул и в пивной ларёк ворвался!

«Ванька Чугуйчиков»! «В пивной ларёк ворвался»! Какой Ванька?? Какой ларёк?.. Мелко плаваем! Очень мелко! Пётр Иванович легче поверит в то, что в изолятор ворвалось то чудище, которое утащило Зайцева, чем в то, что это был некий Ванька с улицы!

— Это всё не то, — отрезал Пётр Иванович россказни про Ваньку и его ларёк. — Вы лучше, покажите мне все протоколы, которые составлялись по жалобам на чёрта.

— Ой, да там их много было… — поскрёб макушку Матвей. — Туристы всякие: из России, там, ещё откуда-то. Дачники из города… Это всё уже давно в архиве пылится, если не выкинули.

Протоколы допросов «потерпевших» от чёрта в Краснянском РОВД называли так: «Журнал „Крокодил“». В своё время подобные творения быстренько делались «притчей во языцех», их учили наизусть и потом пересказывали друг другу на перерывах, в курилке, за чаем, за пивом, на рыбалке…

— Хомякович их, обычно, писал, — вздохнул Кошко. — Бедный Хомякович…

— Жив твой Хомякович, — сообщил Синицын, перечитывая все заключения, которые положил на стол лейтенант Матвей. — Мы его в кустах нашли.

— Хомяк?? — обрадовался Кошко и выкруглил глазки. — Жив?? А… как? Где??

— Жив, жив, — подтвердил Серёгин. — Василий Николаевич считает, что когда Гопников стрелял — он в обморок шлёпнулся, а потом — выполз. Перепугался так, что до сих пор рыдает.

— Где, где он?? — не унимался Кошко, и подпрыгивал вместе со стулом.

— А тут, у вас в коридоре, — сказал Сидоров.

— Урааа! — Кошко сорвался с места и, топая, выскочил в коридор, чтобы своими глазами узреть друга, который каким-то неведомым чудом вырвался из холодных лап смерти.

Лейтенант Матвей был куда спокойнее Кошки. Он тоже не прочь был увидеть живого Хомяковича, однако считал, что всегда и везде на первом месте должна быть работа. Поэтому он поднялся со своего стула и сказал:

— Пойду в архив — попробую откопать наш «Крокодил», авось ещё осталось что?

Матвей вышел в коридор и зашагал к архиву, который полковник Соболев забил на нулевой этаж. Начальник архива, конечно же, был против такого размещения — «нулевым этажом» в Краснянском РОВД называли подвал. Подвал был достаточно сырой, там проходили трубы отопления и проживали крупные мыши и солидные крысы. Но что поделаешь? Приказ есть приказ — архив опустили «под землю», а начальник архива каждый день раскладывал по углам полоски с клеем «Котофей» и крысиный яд.

Походя по коридору к лестнице, лейтенант Матвей поравнялся с унылым «креветочным киллером», который грустно топтался в «хорошей компании» Самохвалова, Коваленко и Бобрикова. Недобежкин не сажал его в изолятор, боясь повторного визита «Карлсона» с пистолетом, а оставил в коридоре под бдительным просмотром.

Лейтенант Матвей добыл из архива «Журнал „Крокодил“», но всё равно, это были далеко не все «номера». Ещё в прошлом году Соболев проводил ревизию архива и выкинул всё, что посчитал ненужным, в том числе и «Журнал „Крокодил“». Тогда Соболев так мотивировал свой поступок:

— В архиве не хватает места для документов, а мы должны хранить эти бредни!

Теперь остатки «Журнала „Крокодил“» держал в руках Пётр Иванович и зачитывал вслух то, что там было написано. Сейчас зачитыванию подлежал протокол допроса некоего Виталия Витольдовича Мискичюса, туриста из Литвы, чья профессия звучала, как «историк архитектуры». Историк архитектуры рассказывал милиции вот что:

— «Я достал мольберт, — читал Серёгин. — И подумал, что смогу сделать несколько удачных зарисовок на веранде. Но тут послышался чей-то голос, который громко сообщил мне, что съест меня. Я подумал, что кто-то решил меня разыграть и спокойно продолжал зарисовывать западную башню, как вдруг одна из моих кистей сама собой поднялась в воздух и ляпнула краской прямо на мою работу. Я отскочил назад, обернулся и увидел, что прямо у меня за спиной стоит нечто, похожее на полупрозрачный человеческий силуэт серого цвета. Я так испугался, что убежал и оставил там все свои вещи».

— Они ещё про «горящие глаза» многие рассказывали, — хихикнул Матвей.

— Горящие глаза?? — воскликнул Сидоров и едва не упал, потому что ясно представил себе те глаза и то существо, которое встретил в подвале Гопниковского особняка. — Я тоже видел…

— Вот, Донецк! — испустил смешок Матвей. — Мне ребята рассказывали про тебя, как ты там, в кургане от своей тени бегал.

— Эй! — обиделся Сидоров. — Я знаю, что видел! А мне никто не верит! Даже Пётр Иванович считает меня трусом!

Никто не знал, что Пётр Иванович никого больше не считает ни трусом, ни вруном. Он сам видел это «серое» и это «прозрачное», но только сказать о нём не мог до сих пор: блеял, словно козлик.

— А как к этому всему относился Соболев? — поинтересовался у Матвея Серёгин, подавив бессознательное желание заблеять.

— Плевался! — буркнул Матвей. — Вызывал несколько раз участкового оттуда, из Лягуш, костерил, выговоры клепал… Он сам никогда не ездил в Верхние Лягуши, а всё участкового этого мучил. И участковый уволился.

По мнению Матвея, после увольнения Зайцева, Соболев оставил Верхние Лягуши без милиции для того, чтобы не слышать больше ничего про чёрта и не лишаться премии из-за «старческого маразма».

2.

Около Чёртового кургана было так людно, как не было, наверное, с тех пор, как курган представлял собой завод «Хозтехник». На влажной после дождя траве, под тёплым солнышком расположились милицейские машины, шесть, или семь карет «Скорой помощи», шумный, газующий компрессор, автобус спасателей МЧС, экскаватор и подъёмный кран. Всю эту «автоколонну» вызвал из Донецка Недобежкин, решив снова спуститься в подземелья «Наташеньки» за телами тех, кого прикончил чудовищный Генрих Артерран.

Экскаватор, шумя и лязгая, расширял ту узкую пещеру, через которую их проводил Хомякович, превращая её в широкий и просторный коридор. У компрессора возились электрики, подсоединяя к нему длиннющий толстый кабель, унизанный «лампами Ильича».

— Ну, что там нужно перевернуть? — вопросил у Недобежкина коренастый крановщик в комбинезоне и в кепке.

— За мной! — крикнул милицейский начальник и рысью двинулся туда, где лежал на боку перевёрнутый подземный вездеход. Вот и горы земли, который он вокруг себя наворотил, вот и дыра, через которую он вырвался на поверхность… И всё — сам вездеход, словно бы распался на молекулы.

— Ну, где? — требовал крановщик, с огромным трудом проводя огромную и тяжёлую машину по кочкам и через кусты.

Недобежкин застопорился и в недоумении уставился на то место, где оставался до этого интересного момента «панцер-хетцер». Возможно, что этот «хетцер» был ещё тяжелее, чем тот кран. Ели его перевернули — то как?? Подъёмный кран оставлял в мягкой земле глубокие следы своих больших колёс. Если бы сюда приезжал другой кран — оставил бы такие же. Но тот, кто перевернул «панцер-хетцер», не оставил вообще, никаких следов. Только у самой дыры виднелся коротенький след от гусениц — словно бы вездеход перевернулся сам и был таков. У милицейского начальника едва не отвисла челюсть, когда он увидел этот короткий след. Это значит, что Генрих Артерран был не последний «аномальный археолог», который обитал там, в этой страшной пещере. Стараясь сохранить спокойствие Штирлица, Недобежкин потоптался на месте и крикнул крановщику:

— Сейчас, разберёмся…

Экскаватор уже закончил работу, и узкая пещерка, скрытая от посторонних глаз массами зелени, превратилась в просторный широкий коридор.

— Куда тянуть? — осведомился у Петра Ивановича бригадир электриков, собираясь уничтожить могильный мрак с помощью длинной гирлянды из мощных ламп.

Председатель Верхнелягушинского сельсовета Семиручко был выпущен из СИЗО на свободу и топтался тут же, неподалёку, заламывая руки. Да, не удалось ему отвадить Донецк от местных «достопримечательностей», и теперь они, из Донецка, понаехали сюда и роют. Если выскочат наружу его манипуляции с мостом — лишиться ему места и томиться в тюремном заключении. Полковника Соболева тоже притащили сюда, как начальника местной милиции и он топтался рядышком с Семиручкой, не замечая, что топчется в луже.

— Василий Николаевич! — закричал Серёгин Недобежкину, пытаясь перекричать шум компрессора. — Тянуть свет?!

Недобежкин был чем-то сильно обеспокоен. Он сводил и разводил брови, перебирал ногами, крутил пальцами оторванную ковылинку. Только что он выцарапался из зарослей кустов, за которыми должен был покоиться подземный вездеход. Весь в репяхах и сухих листьях, приблизился он к Серёгину и тихонько сообщил:

— Серёгин, атас! «Хетцер» пропал.

— Как это — пропал?? — изумился Пётр Иванович и едва не растерял боевой дух.

— А вот так! — пробормотал Недобежкин. — Пускай, Синицын с Сидоровым тянут кабель, а мы с тобой пойдём, посмотрим. Кажется, придётся ловить тракториста.

— Эй, а мне что делать? — поинтересовался Ежонков, надеясь на то, что Недобежкин не ушлёт его в подземелье.

— Ты же у нас не амбал, а психиатр? — напомнил милицейский начальник.

— Да, да, психиатр, не забывай об этом! — подтвердил Ежонков и достал невесть откуда смачный бутерброд с толстым куском колбасы.

— На диету тебе пора, психиатр! — прогудел Недобежкин, ощутив чувство голода.

— На себя посмотри! — огрызнулся Ежонков. — И не забывай о быке!

— Ты давай, пуши «креветку»! — приказал Ежонкову Недобежкин, отвлекая его от «быка». — А потом — за Семиручку возьмёшься!

«Креветочный киллер» Кашалота сидел тут же, в стоящем неподалёку микроавтобусе Самохвалова. Недобежкин хотел уехать в Донецк сразу же после того, как поднимут на поверхность тела погибших — вот и подготовил всех и всё. Ежонков набросился на пойманную «креветку» с азартом оголодавшего тигра, или крокодила. Киллер даже отпрянул от него вглубь автобуса, но был схвачен железной рукой Самохвалова и усажен назад, на растерзание Ежонкову.

Сидоров и Синицын показывали электрикам, куда нужно тянуть осветительный кабель. Синицын прекрасно запомнил этот путь, и поэтому двигался уверенно и быстро. Сидоров по инерции соблюдал правило Сидорова: не заглядывал в боковые ходы. Правда, сейчас в пещере было совсем не страшно: яркие лампы, соединённые с компрессором толстым кабелем, разгоняли всякий хрупкий мрак, заполняя подземелье электрическим светом. Электрики передвигали высокую стремянку и приколачивали кабель к потолку. А за электриками вплотную двигались спасатели из МЧС и несли носилки. Весь этот свет, шум и суета рассеяли мистическую зыбь, что заполняла всё здесь годами, десятилетиями. Сидоров вспомнил, как ходил на экскурсию в одну из оборудованных крымских пещер — освещённую, с перилами, с экскурсоводом и никаких тебе чудовищ. Вот и тут теперь стало точно так же, как и в той оборудованной пещере — даже можно не соблюдать правило Сидорова. Недобежкин уверял, что все «черти» мертвы, а Сидоров не имел причин не верить начальнику, вот он и оторвал взгляд от спины Синицына и отважно заглянул в первый попавшийся боковой ход. В боковом ходе оставался липкий мрак — лучи ламп туда не доставали, а в этом мраке внезапно вспыхнули Горящие Глаза и практически сразу угасли. Ужас пронзил Сидорова раскалённым гвоздём. В один миг застрял он посреди дороги, кого-то толкнул и дёрнул Синицына за футболку.

— А? — обернулся Синицын.

Сидоров побелел, словно обезжиренный кефир, стоял на дрожащих ногах и изредка выплёвывал бессвязное:

— Гри! Гри! Гри!

— Что с тобой? — удивился Синицын. Электрик над его головой вколачивал в потолок большой гвоздь, чтобы повесить на него осветительный кабель.

— Там… — сержант показал трясущейся рукой в этот проклятый коридор, куда имел неосторожность заглянуть.

— Что — там? — не понял Синицын.

— Горящие Глаза, — прошептал Сидоров.

Синицын достал пистолет: тоже почувствовал какое-то беспокойство, словно бы да, там, в темноте скрывался кто-то, невидимый, опасный…

— Посвети-ка туда, — сказал он одному из электриков, который держал неприкреплённый кабель.

Электрик пожал плечами и поднёс яркую лампу к боковому ходу. Синицын направил туда пистолет и увидел, что это даже не ход, а совсем неглубокая нора, в которой никого нет. Свет ворвался в темноту, вырвал из неё все три стены этой норы, не оставив никакого шанса спрятаться внутри.

— Сидоров! — сдвинул брови Синицын и подтолкнул сержанта к освещённой норе. — Ну, где твои глаза?

Сержант едва заставил себя взглянуть. Чудищ не было — была только земля. Неужели, показалось?? Да, да, конечно показалось — нет никаких глаз, нет чудовищ, бандиты мертвы или арестованы. Просто Сидоров перенервничал за те дни, пока находился в бандитском плену…

Наконец, они достигли той страшной комнаты, где происходило побоище, где остались тела тех, кто отдал свои жизни в неравной борьбе с подземным чудовищем. В коридоре за время их отсутствия ничего не изменилось, вот, только все двери были распахнуты, и за ними поселилась пустота.

— Туда, — Синицын показал электрику на развороченную стену, за которой… нет, он не пойдёт туда. Он только показал, а сам останется снаружи. Пускай, электрики монтируют свои провода и лампы, а выносить тела — это уж работа спасателей… Вон они уже с носилками продвигаются за светом ламп…

А куда дальше-то? — обыденно вопросил из страшной комнаты электрик.

— Всё, пришли, — бросил Синицын.

Мимо него проходили спасатели с носилками и заходили туда, в дыру, через уцелевшую лутку.

— Там пусто! — заявил электрик. — Вы уверены, что идти нужно было именно сюда??

Как это — пусто?? Что значит — пусто?? Синицын не то, что уверен, что надо идти именно сюда — он выучил этот путь наизусть! И Сидоров тоже здесь был. С огромным трудом Синицын заставил себя заглянуть в дыру, да так и застыл, привалившись левым боком к уцелевшей лутке. Яркий желтоватый свет осветил здесь всё, каждый мизерный уголок. «Адская» комната была пуста — ни одного тела, хоть шаром покати. Фантастика, да и только! В дальней стене комнаты торчала дверь — высокая и широкая дверь из голубоватого металла. Сидоров уже видел такие двери — их много было в подвале Гопникова, да и в «подземелье Тени» в Донецке — тоже. Мимо этой двери бродили спасатели, а их бесполезные носилки лежали на полу.

— Дверь! — сказал вдруг Синицын и приблизился к ней, к этой двери. — Попробуем открыть, что ли?

— Они не открываются, — предупредил Сидоров. — Сколько раз мы с Петром Ивановичем пытались — они даже автогеном не режутся!

— Не проблема! — возразил командир бригады МЧС по фамилии Пильчиков. — Можно заложить взрывчатку.

— Но… в подземелье, — начал, было, Синицын, испугавшись нового обвала.

— Взрыв будет направлен только в нужную точку! Сотрясения стен не будет, вылетит только дверь. Кроме того, эта стена не несущая, мы определили эхолотом её толщину. Так что, всё будет о’кей! — попытался успокоить Пильчиков, но Синицын всё равно как-то не хотел ничего тут больше взрывать.

— А, взрывайте! — вдруг неожиданно для себя разрешил Сидоров. Наверное, потому что за последнее время ух, как невзлюбил закрытые двери и подземные тайны.

Взрывчатка походила на пластилин светло-коричнево цвета. Под началом Пильчикова спасатели очень быстро прилепили несколько таких вот «пластилиновых» плюшек по периметру голубоватой двери и подсоединили к ним тонкие чёрные провода. Дверь сверкала всей чистой голубизною, словно говорила всем собравшимся вокруг её персоны: «Вам не открыть меня, насекомые»!

— Готово! — объявил Пильчиков и достал что-то, похожее на дистанционный пульт. — Всем выйти!

Электрики засуетились и пулями повылетали в освещённый коридор, спасатели Пильчикова тоже не мешкали и повылетали вслед за ними, наполнив подземелье гулким эхом своих шагов.

— Три! Два! Один! — начал отсчёт спасатель Пильчиков и залёг за поворотом. Синицын и Сидоров тоже предусмотрительно отошли подальше и легли на прохладный металлический пол.

— Пуск! — выкрикнул Пильчиков как-то даже несерьёзно и весело, словно бы запускал авиамодель, и нажал на красную кнопку.

ШАНДАРАХ! — раздавшийся взрыв в замкнутом пространстве показался апокалипсическим громом. Пещера задрожала, с потолка упало несколько небольших камней. У Синицына заложило уши, ему показалось, что начинается обвал. Нет, он не успеет выбежать на поверхность — слишком долгий путь! Синицын в ужасе зажмурился и уткнулся носом в пол.

— Григорий Григорьевич! — внезапно раздался над ухом живой голос выжившего в этой «мини-катастрофе» Сидорова, и его тёплая рука начала теребить за плечо.

— А? — вскинул голову Синицын и увидел, как крутится цементная пыль в свете ламп.

— Всё! — отчеканил Сидоров и поинтересовался: — Идёмте?

Синицын оставался в небольшом шоке, и поэтому был заторможен. Он по инерции отлип от пола, установился на ноги и потянулся туда, в эту «адскую» комнату, словно туманом, наполненную цементной пылью. Стена вокруг двери разрушилась, её крупные и мелкие осколки бренным хламом лежали на блестящем металле пола. А вот, дверь выстояла: несокрушимым монолитом возвышалась она в самом центре грубой сквозной дыры.

— Вот это — две-е-ерь! — протянул Сидоров с явным благоговением.

— Да, крепкая, — кивнул Синицын.

— Я же сказал, что взрыв будет строго направленным! — похвастался за их спинами довольный своей работой Пильчиков.

— Круто! — обрадовался Сидоров.

БАХ! — это, потеряв равновесие, обрушилась монолитная дверь. Она была так тяжела, что прогнула металлические листы под собой.

— Ого! — непроизвольно вырвалось у Сидорова.

— Идём! — уверенно изрёк Синицын и, пройдясь по двери, вступил в помещение, которое за ней скрывалось.

Свет ламп из «адской» комнаты доставал и сюда, рассеивал мрак и выхватывал из неизвестности… пустую комнату. Да, здесь ничего не было, только у дальней стены зиял пустотой разинутый встроенный шкаф, а в углу пустовала железная клетка.

— Ничего нету, — разочаровался Сидоров, оглядевшись и ничего не увидев.

— Идёмте отсюда, пора наверх! — решил Синицын, развернувшись, чтобы идти назад.

— Свет убирать? — осведомился главный электрик.

— Да, убирайте, — без Недобежкина разрешил Синицын, поняв, что искать что-либо здесь бесполезно, нецелесообразно, и вообще, не нужно. Кто-то сделал здесь быстренькую «рокировку», убрал тела и убрался сам. Только вот, кто? Неужели — тракторист?? Или Зайцев??

Синицын быстро шагал назад, прочь из пустой пещеры, прочь с покинутой в спешке базы. Сидоров плёлся за ним попятам и уже вовсю нарушал «правило Сидорова» — напропалую заглядывал в каждый боковой ход. Всё, теперь здесь светло, «чертей» и бандитов либо прихлопнули, либо захлопнули за решётку, секретов тут, кажется, тоже нет… Сидоров заглянул в очередной побочный коридор, а там, наверное, где-то очень далеко отсюда, пронеслось пятно яркого света, словно бы быстро проехала машина с яркими фарами. Кажется, сержант поспешил с выводами: секреты, всё-таки, тут ещё есть…

— Григорий Григорьевич! — снова поднял шум Сидоров, и Синицын даже вздрогнул от неожиданности.

— Чего ты голосишь? — обернулся он на этот крик.

— Там! Проехали! — заявил Сидоров, показывая пальцем на боковой ход, в котором он увидел свет.

Синицын тоже туда заглянул, увидел темноту и осведомился:

— Кто проехал?

— Свет, как будто бы от фар! — объяснил Сидоров. — Они там ездят! Там ещё остался кто-то!

— Быстро вылезаем, и к Недобежкину! — распорядился Синицын и ускорил шаг.

 

Глава 88. И снова неудача!

Недобежкин был крайне ошарашен тем, что сейчас увидел и услышал. Спасатели Пильчикова записали на видеокамеру всё, что происходило в подземелье. Милицейский начальник посмотрел это видео и почувствовал, как в руках и ногах у него собирается зябкий злой холодок. Да, все тела внезапно куда-то пропали, дверь эта взорванная, «Горящие Глаза» Сидорова и этот «свет фар» в боковом коридоре. «Хетцер» дурацкий словно бы испарился! Всё здесь не говорило, просто кричало басом и в мегафон: «Остался кто-то ещё!». Тракторист? А тракторист ли? Зайцев? Возможно. Недобежкин был не против Зайцева, но Пётр Иванович твёрдо знал о том, что Зайцев «съеден» тенеобразным монстром, что обитает за печкой у плотника Потапова. Он уже не раз пытался рассказать о нём, но даже сейчас, после гибели сумасшедшего профессора Артеррана, его не отпускали липкие щупальца «звериной порчи». При каждой мысли о «Потаповском монстре» у Серёгина грозила открыться «мегекость», и он переключался на Барсика, чтобы не мочить свою и без того подмокшую репутацию. Пётр Иванович не знал, что это за сущность, насколько она опасна, есть ли у неё разум, слушается ли она кого-нибудь, была ли раньше человеком… чем она питается, в конце-то концов?? Да, Пётр Иванович помнит, что отчётливо слышал, как из подпола Гопниковского особняка раздался этот зловещий голос, который пригрозил: «Я тебя съем!». И помнит, как «тень» появилась в холле особняка, как он пытался застрелить её…

— Му-у-у-у! — неслось с той стороны, где Ежонков пушил Семиручку.

Пётр Иванович невольно повернул голову и увидел, как сбаранившийся председатель сельсовета скачет на четвереньках и бодается с подъёмным краном. Все, кто видел это представление: спасатели, врачи, милиция, крановщик, экскаваторщик — хохотали и хватались за животы. Вот только полковник Соболев затравленно отвернулся и отошёл подальше. Интересно, почему?

— Ежонков! — призвал гипнотизёра Недобежкин.

— Чего? — недовольно фыркнул тот. — Не видишь, я работаю?

— Ползи сюда, работник, есть разговор! — настоял Недобежкин.

Делать нечего, Ежонков оторвался от «подопытного», покинув его в бычьем состоянии, и подошёл к Недобежкину.

— Чего? — ещё раз спросил Ежонков, став напротив Недобежкина.

— Ты говорил, что после смерти гипнотизёра гипноз исчезает? — напомнил милицейский начальник.

— Да, — подтвердил Ежонков. — Потому что…

— А как быстро это происходит? — уточнил Недобежкин, не дав гипнотизёру договорить.

— Сразу! — выплюнул Ежонков. — Потому что сознание гипнотизируемого освобождается от воли гипнотизёра!

— Ясно, — кивнул Недобежкин. — А что ты скажешь про Семиручку?

Ежонков потоптался на месте, с сожалением взглянул на замызганные промокшие туфли и уныло вздохнул:

— А они были из крокодильей кожи!

— Что? — не понял Недобежкин и рассердился. — Я у тебя про Семиручку спрашиваю, а не про твои мокроступы! Новые купишь, ты же богатый!

— Семиручко? Быкует! — булькнул Ежонков, снова с великим сожалением взглянув на свои крокодильи «мокроступы». — Тот, кто его попортил — живёхонек, как мы с тобой! Если бы это был Гопников, или Артерран — он бы мгновенно пробыковал! А так — во!

Недобежкин подсознательно испугался того, что Ежонков с ним сделает то же самое и запишет это «камлание» на видео. Но виду не подал, как и подобает храброму руководителю.

— Эй, ты его расколдуй! — заметил Недобежкин. — А то ещё лоб расшибёт…

— Ой, забыл! — потупился Ежонков, словно примерная девица. — Айн момент!

Семиручко с остервенением набрасывался на железный подъёмный кран, словно бы видел в нём другого быка, и бодал, бодал его лбом в бампер. Ежонков подкрался к этому «бычку-третьячку» и громко щёлкнул пальцами у него над ухом. Семиручко вздрогнул, вытянулся и рухнул на траву. Потом — разлепил глаза и зевнул так, словно бы «воспрянул ото сна».

— Ладно, всё! Бросаем этот балаган и ищем тракториста, — устало произнёс милицейский начальник. — Кажется, мы с вами снова сели в лужу…

Все, кого Недобежкин вызвал из Донецка, были отпущены восвояси и начали разъезжаться, выдыхая в атмосферу «густые облака» выхлопных газов. Соболев радостно укатил в Красное, а Семиручко, обретя свободу, убежал в Верхние Лягуши.

Арестованным и в наручниках оставался только Грегор Филлипс, «креветка». Он сидел в специальной клетке в «Газели» Самохвалова и оценивал свои шансы попасть на свободу и загреметь в тюрьму. Ежонков его тоже допрашивал путём «психодиализа», но он проявил запущенный случай «звериной порчи», начал громко взлаивать и едва не укусил гипнотизёра за мягкое место. Ежонков вообще, отказался с ним работать, а на строгий вопрос Недобежкина ответил так:

— Да этот барбос меня чуть за филе не тяпнул! Я не хочу делать уколы от бешенства — мне моя жизнь дорога!

Выслушав сие откровение, раздосадованный неудачами Недобежкин только плюнул.

— К трактористу! — отдал приказ милицейский начальник и сел за руль «Ниссана», прогнав Ежонкова на заднее сиденье.

— Будешь мне новый джип покупать! А то внушу тебе, что ты — бык! — пригрозил Ежонков и откочевал на заднее сиденье к Сидорову и Синицыну.

— Ой, как напугал! — огрызнулся Недобежкин, заводя мотор. — Смотри сам себя не загипнотизируй, а то я точно на видео сниму!

Пётр Иванович тем временем пыжился, пыжился, собираясь с силами, чтобы рассказать про «Потаповского монстра», а найдя в себе эти титанические силы, набрал в лёгкие побольше воздуха, раскрыл рот и на одном дыхании выпалил:

— Ме-е-е-е-е!!!

Да, больше ничего сказать не получилось: «порча» забила рассудок в самый последний момент и оставила от словарного запаса Петра Ивановича только это безумное слово козы.

— Пётр Иванович?? — перепугался Сидоров и отвалил челюсть.

— Серёгин? — Недобежкин так удивился и испугался, что даже нажал на тормоз и джип Ежонкова, издав визг, резко застрял посреди пыльной грунтовки.

— Полегче! — обиделся за машину Ежонков. — А Серёгин заразился «звериной порчей»! Я гарантирую!

— Сплюнь! — буркнул Синицын. — Гарантирует он! Поручитель нашёлся!

— Я лучше тебя знаю! — возразил психиатр Ежонков. — Ты — амбал, а я — психиатр! Это после того дома с ладаном он так заикаться начал! Кого вы там встретили? Зайцева? Вот Зайцев тебя, Серёгин, и уделал!

Да, у них все «собаки» теперь посыпались на Зайцева. Пётр Иванович хотел возразить Ежонкову и сказать, что это был никакой не Зайцев, но не смог прорваться сквозь «звериную порчу».

— Ме-е-е-е-е!! — это всё, что он смог сказать.

Тракторист убежал недалеко — он нашёлся в его собственной хате — дрых в «загоне» из пустых бутылок при открытой двери.

— Вот он, алкаш несчастный! — буркнул Недобежкин, брезгливо сморщившись при виде всех этих бутылок, живых и дохлых мух, и тракториста, который храпел среди них на полу около неопрятной постели, нашвырянной на старый диван.

— Чем-то на Грибка похож! — заметил Сидоров.

— Грибок номер два, — согласился Недобежкин и дал трактористу пинка. — Давай, вставай, «хетцер» неумытый!

— Бы-бы-бы! — забухтел во сне тракторист и перевернулся на другой бок. От него яростно пахнуло крутым перегаром.

— Пьяный! — пробормотал Серёгин, отмахиваясь от перегара правой рукой. — Отпился уже до ручки!

— «Папа, заспиртуй комара»! — припомнил Сидоров известный анекдот.

— Пошли отсюда! — рыкнул Недобежкин, повернувшись, чтобы уйти. — А то ещё облюётся!

— Мне на туфли! — закончил мысль Ежонков, подмечая, что в этом трактористе есть что-то от листрозавра и что-то от заурядного борова.

— Не похож он на «аномального археолога», — заметил Синицын. — Не думаю, что у него есть способности к гипнозу…

— Ага, перенял выраженьице! — обрадовался Ежонков. — Понравилось, как я отмочил?

— Вырвалось, — буркнул Синицын и покинул «стойло» тракториста. — Лучше уж, к плотнику снова сходить, чем валандаться с этим «свинокрылом»!

Повторять визит в хату плотника почему-то не хотел никто: слишком уж там было зловеще. Как там вообще, жил этот плотник? И был ли тот плотник? А если был, то жив ли он сейчас? Или его тоже утащили под печку, аки Зайцева? «Чёрт, а если эта тварь питается людьми? — такая каннибальская мыслишка внезапно свалилась на голову Петра Ивановича с какого-то дикого острова. — Да, она достаточно сильна, чтобы добыть человека. Вон, Зайцева как скрутила — он и пикнуть не успел, хотя расправился с нами троими, как с детьми…». Недобежкин всё же, согласился наведаться в это пристанище «серого демона», и пока они ехали от тракториста к плотнику, в голову Петру Ивановичу лезли всякие статейки из жёлтенькой прессы, про полтергейстов и чудищ из параллельных миров. Правда, там писали, что полтергейст обычно принимает образ крысы… Ну что ж, у плотника Потапова поселился атипичный полтергейст!

Хата Потапова стояла безлюдной и тихой, словно склеп. Да, ясное дело, что несчастного плотника съел серый «атипичный полтергейст». Сидоров, который ничего об этом не знал, сказал, что «Гаврилы Семёновича нету дома».

— Его теперь всё время нету дома, — вздохнул Недобежкин. — Самохвалов, бери своих, вместе пойдём!

Услышав эти слова, Сидоров вздрогнул и съёжился: он сразу же вспомнил, как лазил в подвал к Гопникову и натолкнулся там на «верхнелягушинского чёрта». Достал-таки плотника, чертяка! А вместе с плотником может достать и Сидорова — ведь он тоже видел его!

Филлипс был надёжно заперт в «Газели» Самохвалова. Закованный в сталь наручников, он никоим образом не мог дотянуться даже до замка своей клетки, не то, что убежать. Он почему-то боялся оставаться в машине один и просился у Недобежкина, чтобы и его тоже взяли, но суровый милицейский начальник только буркнул в ответ:

— Нам такие голубцы не нужны! Сиди уже — ты своё отбегал!

Напуганный Недобежкиным Сидоров медленно вошёл в тёмные сени, а потом — осторожно прокрался в комнаты, ступая так, чтобы не шуметь. Сидоров оглядывался по сторонам, чтобы вовремя заметить смертельную опасность, которая, казалось, тут обитает. Он даже на потолок посмотрел. Внезапно под ногу попалось что-то металлическое, а Сидоров, который глазел на потолок, это что-то не заметил и случайно поддал ногой. Металлическое «что-то» шумно загремело, потом громко, железно клацнуло и отлетело в сторону.

— Саня! — Сидоров шёл последним, и на тот «гром среди ясного неба», который он создал, обернулись все.

— Упс! — сконфузился Сидоров и скосил глаза в ту сторону, куда отскочило от носка его ботинка тяжёлое металлическое «что-то». Оказалось, что раззява Сидоров пнул ногой увесистый зубастый медвежий капкан. От удара капкан с шумом захлопнулся и валялся теперь в заросшем паутиной углу.

— Сидоров, ты ещё такой молодой, а уже увалень! — буркнул Ежонков, пережив шок. — Тебя услышали даже в Стране глухих! Если бы я был таким шумным — меня бы давно уже застрелили враги!

— Можно подумать, что ты когда-нибудь видел «врагов»! — вмешался в жаркий спор Недобежкин и мигом его погасил. — Ты же сам говорил, что ты не амбал, а психиатр!

— Я — универсальный агент! — выкрутился Ежонков.

— Универсальный трус! — огрызнулся Недобежкин.

На этот раз в хате плотника не нашлось никого, даже Зайцева. Пётр Иванович сразу же подошёл к печке и начал разглядывать её в поисках жилища таинственного серого чудища. Нет, ни в печке, ни за ней нет ничего и отдалённо напоминающего вход куда-либо. Да, пыль, да, паутина, что было абсолютно не свойственно тому чистоплотному и набожному плотнику, которого Серёгин видел здесь в первый раз. Нет, кажется, в последнее время тут жил кто-то другой, не Потапов, кто не очень-то следил за чистотой. Вместе с Серёгиным к печке приблизился и Синицын. Он снял заслонку, заглянул за неё, обнаружил паука и сказал:

— Когда я тут жил — эта печка стояла там, — он показал пальцем на смежную стенку. — А тут, где мы сейчас — и был подземный ход.

Подземный ход! Вот, куда «чёртик» уволок Зайцева! Каким-то образом он туда просочился…

— Крепкая печка, — определил Недобежкин, потрогав правой рукой печную трубу и лежанку. — Чтобы расколошматить — нужен бульдозер…

— Так чего ж ты их всех отправил? — осведомился Ежонков, не скрывая сарказма. — Пригнал бы сейчас сюда бульдозер — и колошматил бы себе на здоровье! Можешь всё здесь расколошматить — в этих Лягушах, наверное, под каждой избухой — подземный ход! Это же термитник — чего ты хотел?

— Нет! — Недобежкин решил ничего не колошматить, а поступить, как рациональный работник прагматичной милиции. — Поедем в сельсовет, поднимем их архив и узнаем про плотника: с каких пор он тут живёт, переезжал, не переезжал — вот!

 

Глава 89. Таинственный Потапов

КАП! КАП! КАП! — вода с отсыревшего потолка монотонно стучала по краю жестяного ведра и брызгала на вытертый линолеум, что покоился на этом полу, наверное, несколько десятилетий. Старинная деревянная дверь, потревоженная рукой Недобежкина, выплюнула мерзкий скрип и отвалилась в стороночку, пропуская «компанию» из пятерых милицейских гостей в просторный вестибюль здания Верхнелягушинского сельсовета. В вестибюле надолго прописался готический полумрак, и повисла прохладная сырость. Наверное, эта мутная вода с песком капает с потолка даже в засуху…

Недобежкин направился в кабинет Семиручки — выбивать у него ключ от архива. По дороге ему «в зубы» попалась консервативная Клавдия Макаровна, одетая всегда в одно и то же платье, с неизменным подсвечником в правой руке. Милицейский начальник быстренько взял в оборот эту пожилую даму и силком заставил её выбить председателя из «берлоги» на серьёзный разговор.

— Константин Никанорович не принимает! — Клавдия Макаровна попыталась уйти в глухую оборону, но Недобежкин быстренько разделал её «под орех» следующим убедительным аргументом:

— Гражданка, давайте живее, или сушите сухари! За сопротивление аресту от одного года до пяти добавляют!

— Ох-квох-квох-квох! — в ужасе заквохтала Клавдия Макаровна и проворно поскакала вперёд по коридору. — Сюда, сюда!

— Вот так вот! — довольно заключил Недобежкин и последовал за ней широким шагом.

Глава сельсовета

Семиручко К. Н.

Приёмные дни… ПЯТНО…

Так было написано на двери того кабинета, куда Клавдия Макаровна ловко занырнула.

— Я не принимаю! Не принимаю! — истерично завопил за дверью хилый голосок Семиручки, едва Клавдия Макаровна прокудахтала про визит милиции.

Ключевой стала фраза о количестве визитёров: «Их пятеро!». Услыхав такое немыслимое для своей персоны число, бедный председатель свалился со стула и пополз под стол.

А потом — Недобежкину надоело ждать того морковкиного дня, когда Клавдия Макаровна уговорит Семиручку выползти «из тени», и он собственной персоной вступил в кабинет председателя, отпихнув с дороги ненадёжную дверь.

— За мной! — скомандовал он всем своим товарищам.

В тесном кабинетике мелкого чиновника пятеро показались толпой. Пухленький Семиручко вжался в спинку стула и обречённо взирал на Недобежкина, который надвигался на него с неумолимостью айсберга, с неотвратимостью кризиса.

— Что вы от меня хотите?? — прорвало, наконец, Семиручку, и он зашёлся в рыданиях.

— Материалы по Потапову! — Недобежкин рубанул словом, а Семиручко увидел, как у его носа просвистел «меч судьбы».

— Хо-хо-хорошо… — пролепетал Семиручко, испытывая мистический страх перед этими милиционерами из областного центра. — И-идёмте за мной…

Семиручко выпростался из-за стола, но потом вспомнил, что забыл в ящике ключ. Водворившись обратно, он погрузился в выдвижные ящики и долго шарил в них до тех пор, пока его дрожащая рука не натолкнулась на этот кусочек металла, что отопрёт подгоревшую дверь архива.

— Нашёл! — пискнул он, выбираясь из-за стола во второй раз.

— Отлично, — кивнул милицейский начальник. — Давайте, шевелитесь! У меня время не резиновое!

Семиручко потащился к двери, три раза споткнувшись на ровном месте. Выбравшись в коридор, он едва не повалился в обморок, потому что увидел там ещё троих, да ещё и в камуфляже. В замке архива Семиручко возился не меньше двадцати минут. Ключ танцевал в трясущихся пальцах и пару разочков падал на пол.

— Шевелись! — то и дело бурчал Недобежкин, перебирая ногами от нетерпения. — Сколько можно?? Три часа копаешься!

Семиручко справился с замком так тяжело, словно бы побеждал тигра один и без оружия.

— Заходите! — любезно пригласил он за подгоревшую «волшебную дверцу», а сам собрался было, ретироваться восвояси подобру-поздорову.

— Нет, вы пойдёте с нами! — запретил Недобежкин, а Сидоров поймал председателя под ручку.

— Что вы себе позволяете?? — обиделся Семиручко и дёрнул рукой, чтобы вырваться.

— Считайте, что вы задержаны, гражданин Семиручко! — сообщил ему Недобежкин и переступил порог архива. — Пройдёмте, сейчас найдёте нам всё необходимое.

— Я ничего не сделал! — взвизгнул председатель сельсовета, топая туда, куда тащил его Сидоров. — За что меня-то задерживать?? Я понимаю, Гойденко, или там… ещё кого… Но меня-то за что??

Да, у Недобежкина не было ни единого нормального повода для того, чтобы задержать этого «чертёнка» хоть бы на час. Однако милицейский начальник решил казаться умным.

— А за подпил моста! — выпалил он, чтобы хоть что-то сказать, а по реакции Семиручки догадался, что попал пальцем в небо.

Семиручко весь скукожился, сморщился, как засохший помидор и посерел, как плесень. Ноги председателя вмиг ослабели и подкосились, глазки выкруглились, челюсть отпала. Он даже на ногах больше не мог стоять, и, для удержания его в вертикальном положении к Сидорову присоединился Самохвалов.

— Ага, значит, ты подпилил, хорошо! — одобрил «чистосердечное» милицейский начальник.

— Я! Я! Я! — запищал Семиручко, сделавшись похожим на перекормленную мышь. — Я! Не сам! Не сам! Я! Не хотел! Они! Заставили-и-и-и меня-я-я-я! — заревел председатель белугой. — Пилу! Пилу я спрятал в кабинете под столо-о-о-ом! Клавдия Макаровна! Это она!

— Клавдия Макаровна тебя заставила подпилить мост? — не поверил Недобежкин. — Усадите-ка его туда! — милицейский начальник заметил среди заполненных бумагами полок один стул и решил занять его телесами Семиручки.

Сидоров и Самохвалов оттащили тяжёлого толстячка в тот угол, к стулу, и освободились, наконец, от ноши. Пётр Иванович поставил на единственный здесь столик подсвечник Клавдии Макаровны, а Синицын зажёг единственный фонарик.

— Так значит, Клавдия Макаровна? — продолжил нелёгкий для председателя разговор милицейский начальник, морщась от запахов мышей и плесени, что вились здесь в сыром, спёртом воздухе.

— Да! — подтвердил Семиручко, дёрнувшись на стуле. — Она! Она пришла, и начала пистолетом у меня перед носом размахивать и выть, как зомби: «Пилииииии! Пилииииии!». Ну, мне больше ничего не оставалось, я подумал, что она меня застрелит и закопает! Вы же знаете, — председатель посмотрел на Серёгина. — Как у нас пропадают председатели? Один за другим, один за другим! Мрут, как мухи! А Клавдия Макаровна при всех председателях тут хвостом вертела! Тут одно слово «НЕТ» — и уже нет тебя, вы понимаете?

— Врёт! — заметил Ежонков, подавив смешок.

Да, действительно, что-то тут не вяжется. Что значит «хвостом вертела»? Кто? Клавдия Макаровна? Эта дородная, дотошная и пожилая консерваторша — и вдруг — «хвостом вертела»?? Нет, Семиручко нашёл явно неудачный объект для спихивания «собак».

— Хватит! — разъярился Недобежкин и хватил кулаком по первой попавшейся полке, сбросив целую кипу сырых листов. — Или правда, или срок на полную катушку за двойное покушение на сотрудников милиции!

— Аааа… — затрясся Семиручко, медленно сползая со стула. — Не губите! Я выдам вам всё про Потапова… И скажу по секрету: он тоже с ними завязан! И вообще, я думаю, что это Потапов там гвоздь программы! Когда дом у Потапова сгорел — он переселился в новый дом. А оттуда, из нового дома он вышел уже одним из них!

— Из «НИХ» — это из кого? — уточнил милицейский начальник.

— Из чертей! — загадочным шёпотом ответил Семиручко. — У Потапова дом сгорел в том же году, когда умер Гопников. А когда умер Гопников, так и чёрт распоясался!

— Ага, — кивнул Недобежкин. — Ну что ж, идите, ищите документы на Потапова. Только смотрите!

Семиручко был доволен тем, что его никто не держит и над ним никто не нависает. Он вспорхнул со стула с проворностью пингвина и потащился к подгнившей полке с табличкой «П».

Документов на Потапова отыскалось не так уж много — каких-то три пожелтевших бумажки с нелёгкой судьбою, что отразилась в их подтёкших записях, загнутых, размочаленных уголках и серых точечках плесени. В одной бумажке говорилось, что Потапов Гаврила Семёнович построил двухэтажный дом в восемьдесят девятом году, и этому дому был присвоен номер пять. Вторая бумажка повествовала о пожаре в пятом доме, из-за чего тот полностью сгорел. Седьмого апреля две тысячи пятого года «терем» Потапова загорелся при «невыясненных обстоятельствах», а когда, наконец, нарисовалась пожарная бригада — от него остались лишь чёрные головешки и зола. Третья бумажка отражала переселение Потапова из пятого дома в шестой, «доныне пустующий». Шестой номер носила эта «чёртова» изба со странным вторым входом, где Пётр Иванович ухитрился увидеть результат «Густых облаков». Да, в девяносто девятом Потапов жил в доме по соседству, а в заброшенном шестом… проказил чёрт.

— Вот — ещё! — это Семиручко выкопал где-то и шваркнул на стол около подсвечника пухлый и пыльный фолиант — старый журнал регистраций, куда когда-то заносились все свадьбы, разводы, приезды, уезды, смерти и рождения.

Председатель проворно раскрыл этот пропахший клопами увесистый «талмуд» и среди сотен тысяч других фамилий отыскал Потапова. Потапов родился тут же, в Лягушах, и за свою жизнь ни разу не покидал родную деревню. Жены у него тоже не водилось… В общем, Гаврила Семёнович Потапов был тем одиноким, малозаметным человеком, которого можно просто так стереть, «списать» и заменить кем-то другим. Вот они и заменили — Мэлмэном. А ведь Серёгин с Недобежкиным так и не узнали до конца, кем был этот загадочный лысый бандит, который без проблем перемахнул двухметровый забор…

— Пора нам, ребята, в Донецк, — уныло вздохнул Недобежкин, понимая, что верхнелягушинское следствие зашло в глухой тупик. — Всё, пошли, пора «нах хаус».

— А? — пискнул из дальнего угла Семиручко, удивившись тому, что на него не надвинули наручники и не попёрли с места председателя в тюрьму.

— Пили мосты, партизан! — буркнул ему на прощанье Недобежкин и скрылся в коридоре.

 

Глава 90. В Донецк! В Донецк! В Донецк!

Смирнянский «коптил небо» в изоляторе, а заместитель Недобежкина Носиков всё не сообразил, что с ним делать. В камере слева от Смирнянского тихо прозябал несчастный Грибок. А в камере справа — громко стучал в стенку дикий Ярослав Семёнов. Лишённый ноутбука, Интернета и живого общения, Смирнянский не прозябал, как Грибок и не дичал, как Семёнов — он работал мозгами. Просто сидел на нарах и сопоставлял известные ему факты. Синицын утверждает, что тот архив, который нарыл Ежонков — не его? Возможно. Возможно, что кто-то из «гогристых», а может быть, и «негогристых» американцев воспользовался его именем — у них распространены такие хитрые приёмчики. Серёгин сказал, что Мильтон, которого он видел в «Росси — Ойл» — не похож на настоящего Мильтона на видеозаписи? Да, тоже может быть, что Росси просто-напросто перестраховался и не стал посылать в дикий по американским меркам Донецк своего первого заместителя, и послал кого-то другого. Смирнянский решил, как только Недобежкин выцарапает его из этой дурацкой кутузки — обязательно посетит эту «шарашкину конторку» старика Росси и попытается сам узнать всё, что ему нужно.

БУХ! БУХ! БУХ! — навязчиво бухал кулаком Ярослав Семёнов. Ярослав Семёнов чувак ух, какой непростой! Вынес окошко вместе с рамой и соседними кирпичами. Нет, не каждый житель Земли сможет повторить этот никому не нужный «подвиг Геракла». Семёнов явно претерпел какие-то изменения в своём генетическом коде. Да, вероятно, он попался под горячую руку ГОГРу. Интересно, кто теперь заправляет «Густыми облаками» вместо америкашки Артеррана? Это Смирнянский тоже выяснит, как только избавится от каземата — пускай ему даже придётся лопатой перелопатить все эти ихние Верхние Лягуши!

— Эй, на допрос! — раздался из-за приоткрывшейся двери требовательный раскатистый голос.

Снова этот толстый усатый увалень с дурацкой фамилией Казаченко! «На допрос»! Казаченко достаточно медлителен и неуклюж. Если бы Смирнянский хотел убежать от него — он разделал бы этого усатика под орех, а тот не успел бы даже сказать: «Ай!». Но Смирнянский не хотел портить свою репутацию глупым побегом из Калининского РОВД: один раз настучишь кому-нибудь из них по шапке — вовек не отстанут! Поэтому Смирнянский лениво поднялся и вразвалку потащился «на допрос».

Казаченко пригнул худого Смирнянского к ободранному стулу, и Смирнянский послушно сел. Да, у заместителя Недобежкина кабинетик ещё более убогий: даже телефона нормального нет, а стоит на столе какое-то старьё с диском, времён Горбачёва! Смирнянского эти «допросы» даже забавляли. Заместитель Васька Недобежкина допрашивал его каждый день по два раза — утром и вечером. Однако за это время даже не смог добиться от него, как его зовут. Да, с такими темпами этот Носиков, который, как понял Смирнянский, являлся заурядным буквоедом, долго будет валандаться с ним!

— Ваши фамилия, имя и отчество! — потребовал от Смирнянского Носиков уже в тысяча первый раз и состроил такую рожу, которую сам для себя считал зверской.

«Не боюсь я твоего хомячка!» — подумал про себя Смирнянский и, глядя Носикову прямо в глаза, уверенно и бодро завёл стих:

— Прекратить цирк!!! — повелел этот небольшой и тощий Носиков и огрел свой дешёвый стол слабосильным кулачком. — А знаете ли вы, что такое «слоник», гражданин «слепоглухонемонемой капитан дальнего плавания»?? — осведомился он и прищурил левый глаз, словно заправский чекист.

— Это животное о четырёх ножках, — ответил Смирнянский с самой наивной из своих улыбок.

Обычно Носиков начинал сатанеть после второго ответа Смирнянского и орал на всё отделение, чтобы Казаченко «забил этого тупого тетерева назад в обезьянник!!!!!». Смирнянский уходил, похихикивая, и мысленно называл Носикова «Валенком» и «Пентюхом». Да и стол у него дешёвый! Вот и сейчас Носиков не выдержал издевательств Смирнянского и заголосил, создав смешное эхо:

— Казаченко!! Ко-ко-ко!

Казаченко явился из коридора дородным фантомом и уволок Смирнянского в изолятор с напором гиппопотама.

— Валенок! — поднял самооценку Смирнянский, отпустив а адрес Носикова сей ехидненький «комплимент».

Наверное, Носиков не решится допрашивать Семёнова — слишком уж дикое у него поведение. Его можно теперь только усыпить и отправить в зоопарк к гориллам — так хорошо прочистили ему мозги «гогристые» америкашки!..

Белкин замкнул камеру Смирнянского на ключ, прошёлся туда-сюда по коридору изолятора, а потом — от праздного любопытства заглянул через окошечко в камеру Семёнова. То лицо, которым обладал этот «секретный узник», выражением напомнило морду аллигатора, так страшно оскалил он зубы и прищурил глазки. Заметив в этих прищуренных глазках, звериную злобу, Белкин отпрянул от окошка, пока Семёнов не отгрыз ему нос. Захлопнув это окошко в «комнату страха», Белкин повернулся, и нос к носу столкнулся с Недобежкиным. Он только рот разинул, чтобы поздороваться с начальником, но Недобежкин не дал ему пикнуть ни звука, а сразу же властно потребовал:

— Отомкни-ка! — и показал на ту камеру, куда Носиков «забил тупого тетерева» Смирнянского.

— А? — удивился Белкин, и собрался спросить о Носикове, как он — не обидится?

— Носиков предупреждён и обработан, — угадал его мысли Недобежкин. — Да и вообще, кто здесь начальник?

— Так точно! — Белкин более не возражал ни секундочки, а проворно подскочил к камере Смирнянского и отпер её.

Смирнянский в это время прилёг на твёрдые нары и собрался продолжить мыслительный процесс. Он даже рассердился, когда услышал, как поворачивается в большом замке тяжёлый ключ. Смирнянский подумал, что это Носиков не отстал, а решил допросить его по второму кругу. «Ну что ж, придётся опять прикинуться тетеревом!» — проворчал про себя Смирнянский и нехотя потянулся к раскрытой двери.

— Ну что, Игорёша, полируешь нары? — Недобежкин вдвинулся в камеру и состроил на лице ехидный оскал.

— Я не виноват, что твои дурики меня загребли! — хныкнул Смирнянский, отойдя от него на безопасное расстояние, так как опасался тумака.

— Я же тебе говорил, не ползти сюда, когда меня нет! — напомнил Недобежкин и опёрся на стенку правой рукой. — А ты? Решил, что ты Робокоп? Или Шерлок Холмс?

— Нет, Васёк, — спокойно возразил Смирнянский, на всякий случай отодвинулся ещё дальше. — Я просто хотел найти тебя и спасти из той дыры, в которую ты влип, дружище.

— Ах, вот, как? — саркастически протянул Недобежкин, выставив иронические «бровки домиком». — Ну как, нашёл?

— Я — нет, — бросил Смирнянский и поскрёб пятернёй макушку. — Мне недосуг было. Но пока я тут протирал штаны — я кое-что придумал. Надо бы тебе, Васёк, наведаться-таки, в «Росси — Ойл»! С них вся каша начинается, как бы ты ни крутил там, с Верхними Лягушами!

— Идём! — выплюнул Недобежкин и вытолкал бывшего коллегу из камеры взашей.

— Эй, ты меня толкаешь не туда! — заметил Смирнянский, видя, что Недобежкин упорно ведёт его не к своему кабинету, а к пожарному выходу.

— Нет, как раз туда! — рыкнул Недобежкин, уверенно направляя движение Смирнянского прочь из отделения. — Туда тебе дорога, Игорёк! Чуть под статью меня не подвёл! А если бы Носиков узнал, кто ты такой? Меня бы уволили к чертям, и может быть, и прибили в тёмном переулке за тебя и за ГОГР, в который ты лазишь, как к себе домой!

— Валенок твой Носиков! — хохотнул Смирнянский, пытаясь как-нибудь укрепиться в коридоре и не вылететь за дверь. — Я ему стишки травил и байки, а он только глотал и отправлял меня назад в обезьянник!

— Я бы тебя в «слоник» засандалил! — фыркнул Недобежкин и залепил Смирнянскому очередной подзатыльник. — И посмотрел бы, что ты запоёшь!

— А я знаю технику Чи-Гонг, внутреннее дыхание! — заявил Смирнянский, споткнувшись по дороге. — Я могу выжить совсем без воздуха! У нас так делали все…

— Ниндзя черепашки! — огрызнулся Недобежкин и выдворил-таки Смирнянского за дверь пожарного выхода. — Ползи отсюда, пока действительно, в «слоник» не засандалил! Мы договорились, что будем вести секретное расследование, а ты вон, как борзеешь!

— Стой, стой, подожди! — Смирнянский даже и теперь не захотел уходить и потянул Недобежкина за рукав. — А «Росси — Ойл»? Это же я придумал!

— Ползи! — отрезал Недобежкин и захлопнул запасную дверь перед носом бывшего коллеги.

Смирнянский попытался прорваться обратно, пару раз толкнул эту самую дверь, однако Недобежкин успел запереться изнутри. Смирнянский понял, что его решили отфутболить за борт: дверь захлопнута, а сам он остался на безлюдном заднем дворе в молчаливой компании двух толстых и ржавых патрубков, что валялись в дальнем конце двора, около каштана.

«Ну, ты мне ещё скажешь спасибо!» — ехидно пообещал Смирнянский виртуальному образу Недобежкина, что запечатлелся у него в сознании и пошёл прочь с этого унылого, безвкусного и захламлённого двора. Сейчас он приедет домой, смоет с себя тюремную грязь и смрад, переоденется, отбреется от щетины и нанесёт самостоятельный визит в «Росси — Ойл».

А Недобежкин тем временем вернулся к себе в кабинет и напал на Ежонкова. В отличие от Серёгина, Сидорова и Синицына он не был отпущен домой отдыхать, а сидел тут, перед носом милицейского начальника, обязанный выискивать во Всемирной паутине все секретные архивы, которые когда-либо поднимал. Трусоватый Ежонков сначала хотел отбрыкаться от работы с архивами, которая могла бы стоить не одной жизни. Он сказал Недобежкину так:

— Васёк, ты же знаешь, что все сведения были у меня на ноутбуке, а больше их нигде нету — надо заново искать!

— Ну да, я помню, — согласился с ним Недобежкин. — Ты раздраконил свой ноутбук в Верхних Лягушах. Я видел, как рьяно ты его растаптывал — жаль только, что на видео не снял!

— Я был под действием удлинённого биополя! — оправдывался Ежонков. — А если я опять хакну секретный архив — они проследят твой терминал и поступят с ним терминально!

— Не зарекайся! — огрызнулся Недобежкин. — А марш за терминал, и найди мне всё, что нужно!

— Не-нет! — отмахивался обеими руками Ежонков и убегал от Недобежкина поближе к двери. — Меня же прижучат и тебя прижучат! Нельзя, Васёк, ты же не Бонд…

— Давай! — не унимался Недобежкин и даже схватил «суперагента» за шиворот. — Неужели у тебя в СБУ все такие трусливые?

— Я не трус, я психиатр! — возразил Ежонков, выручая свой воротник от пятерни Недобежкина. — Психиатру не положено вламываться в секретные архивы.

— Видал я, какой ты психиатр! — отрубил Недобежкин и железной рукой усадил Ежонкова в кресло перед компьютером. — Давай, действуй, «Джонни Мнемоник»!

Вот и пришлось Ежонкову погрузиться в мир виртуальной реальности и заново взламывать секретные пароли. Пока он шаманил над компьютером, Недобежкин нетерпеливо ходил туда-сюда, пробовал допросить Филлипса, которому отвели отдельный «люкс» в изоляторе. Филлипс не сказал ни зги, даже соё имя утаил от следствия. Он только почесал за ухом левой «задней лапой» и пополз под нары. Там он свернулся калачиком, словно обычный дворовый пёс, и протяжно заскулил.

— Чёрт! — буркнул Недобежкин и вышел из этой «конуры» в коридор. — Как же тебя подкузьмили, тьфу!

Милицейский начальник вернулся к себе в кабинет, где «суперагент» Ежонков уже второй битый час измучивал его компьютер. Сделав шаг через порог, Недобежкин заметил, что Ежонков успел отключить мозги от Интернета и прожигает электричество, играя в пасьянс «Паук».

— Я вижу, что ты закончил? — осведомился Недобежкин и навис над развлекающимся с техникой «суперагентом».

— Ой-вой-вой! — перепугался Ежонков и с перепуга едва не упал назад вместе со стулом.

— Спокойно, — остановил падение Недобежкин. — Закончил?

— Почти… — выдавил Ежонков, нажимая не те кнопки в поспешных попытках закрыть пасьянс.

— Что значит — почти? — взвился Недобежкин и стукнул кулаком по столу перед носом Ежонкова. — Не закончил и картишки гоняешь? Я тебя о чём про…

— Спокойно! — остановил «словесный фонтан» Ежонков и на всякий случай покинул место за компьютером, чтобы Недобежкин, промазав в следующий раз мимо стола, не стукнул кулаком по его голове. — Я скачал то, что возможно было скачать в одиночку. А вот, чтобы добыть остальное — нужен второй терминал и второй человек. Ферштейн, Васёк?

— Бррррум! — сварливо ответил Недобежкин. — Ладно, я тебе Сидорова выделю завтра… нет, сегодня вечером. А сейчас вставай, и пойдём «пуделя» пушить!

— Нет! — отказался от «пуделя» Ежонков. — Это не пудель, а питбуль! Он и так меня чуть не покусал! Я боюсь!

— Идём, он тихий! — фыркнул Недобежкин и потащил Ежонкова за собой в камеру Филлипса. — Диктофон не забудь!

 

Глава 91. Как излечилась «звериная порча»

Когда Ежонков, крадучись у стеночки, заполз в камеру Филлипса — тот даже не вылез из-под нар. У него были тусклые глаза, как у больной дворняги и, кажется, горячий нос.

— Хм, — хмыкнул Ежонков. — А это не чумка?

— Давай работай, «Петросян»! — буркнул Недобежкин и уселся на нары. — Время не резиновое!

— А вытаскивать его кто будет? — осведомился Ежонков, так и не решившись отлипнуть от стенки и приблизиться к унылому Филлипсу. — Я, что ли?

— Загипнотизируй, и он сам вылезет! — подсказал Недобежкин, который не спешил утруждать себя «борьбой» с этим «пуделем».

— Бу-бу! — передразнил Ежонков и достал диктофон. — Смотри, Васёк, как работают профессионалы, или внушу тебе, что ты — бык!

— Поговори мне ещё! — пробурчал себе под нос Недобежкин. — Диктофон отдай! — сказал он и протянул руку.

— Нате! — изрёк Ежонков, изображая бесстрастность Бонда, и протянул диктофон Недобежкину. — И разуй глаза!

Заколдованный «волшебной гайкой» Ежонкова, Филлипс лишился воли и послушно выполз из «будки» под свет тусклой лампочки.

— Вкрути другую лампочку — посоветовал «суперагент». — А то я своего носа не вижу!

— Купи очки! — огрызнулся Недобежкин.

— Бу-бу! — снова передразнил Ежонков и без особого энтузиазма взялся за слабые мозги подопытного «пуделя».

Видно, этого пуделя «подкузьмили» по полной программе. Ежонков испробовал на нём все «новейшие методы спецслужб» — как он сам назвал свои тщетные попытки. Однако эффект продолжал стопориться на отметке «НОЛЬ». Ежонков ожидал, что «пудель» с минуты на минуту «ссобачится» и пойдёт кусаться направо и налево. Но на сей раз «объект» повёл себя неадекватно: хлопнулся на пол и затих.

— Эй, ты его что — укокал? — испугался Недобежкин и даже встал на ноги. — Ежонков, ты что?

— Да, нет! — сварливо фыркнул Ежонков, видя, что «пудель» посучивает «задними лапами». — Я не знаю, почему он повалился! У него спроси!

— Мы-мы-мы! — произнёс «пудель» абсолютно нехарактерную для себя фразу. — Быыыы!

— Э, да он у тебя быкует! — заметил Недобежкин. — Да, здорово гипнотизируешь, асс!

— Нет! — покачал головой Ежонков. — Быкует — это «Му». А сейчас он… я не знаю, что делает!

А «пудель» тем временем полежал немного, раз-два дёрнулся и самостоятельно встал на коленки.

— Оооо! — прокряхтел он и схватился обеими руками за неопрятную голову. — Ват хеппенд виз ми?

— Блин! — Недобежкин почесал затылок. — Да он у тебя по-английски забазарил! Что ты с ним сделал-то? Совсем мозги отшиб?

— Ничего, вот те крест! — оправдывался Ежонков и делал пассы короткими руками. — Он… сам…

— О, май хед! — канючил пудель. — Вере эм ай?

— В милиции! — окончил причитания Недобежкин. — Хватит прикидываться чайником! Придётся давать показания, или в «слоник»!

— Ват? — неподдельно удивился «пудель» и поднял на Недобежкина изумлённые глазки. — Рашн?

— Рашн, рашн! — подтвердил Недобежкин. — Давай, братец, присаживайся на нары и колись, пока у меня крепкие нервы!

— Эй! — подпрыгнул вдруг Ежонков, засияв от некоего своего счастья. — Кажется, у него прошёл выборочный гипноз!

— Да? — не поверил Недобежкин.

— Да, — подтвердил Ежонков. — Лимит времени исчерпался, и он излечился!

— Значит, можно допрашивать? — уточнил Недобежкин.

— Можно, можно, — разрешил Ежонков. — Теперь я могу получить полный доступ к его памяти!

Да, Филлипс очнулся от тяжёлого забытья, вызванного «звериной порчей». Теперь он знал, кто он, откуда, и мог рассказать об этом, не встречая психологических барьеров. Серые стены кругом, двухэтажные некомфортные нары, эта тусклая лампочка под пыльным потолком и квадратное зарешеченное окошко… Как агент ФБР, Филлипс быстро оценил ситуацию и понял, что находится в донецкой полиции. Местные полицейские каким-то образом ухитрились его арестовать и теперь пытаются допрашивать. Филлипс молчал: взвешивал все «за» и «против». Да, они наверняка уличили его в сотрудничестве с местным бандитом Кашалотом, в убийстве ни в чём не повинного директора того захудалого ресторанчика… Да, кажется, если он сейчас же не признается в том, кто он на самом деле — наверняка загремит в тюрьму за убийство лет на двадцать… Филлипс имел незапятнанную репутацию и героический послужной список. Поэтому он и решил признаться во всём на чистом русском языке: пускай не думают, что в ФБР набирают неучей!

— Я всё скажу! — внезапно и по-русски заявил «пудель» и поднялся на «задние лапки».

— Служит! — буркнул Недобежкин, вперив усталые рыбьи глаза в этого «прибацанного» бандита.

— Да, я служу! — подтвердил Филлипс. — В ФБР!

— Чтооооо???? — хором возопили Недобежкин с Ежонковым и синхронно выкатили глазки.

— Меня зовут Грегор Филлипс, — невозмутимо продолжал рассказывать правду Филлипс. — Я агент ФБР. Меня послали сюда для того, чтобы я разыскал базу «Наташенька» и обезвредил «Образец 307».

— Слышь, Ежонков! — Недобежкин до сих пор не верил ни Филлипсу, ни собственным ушам. — Что ты ему втемяшил?

— Ничего! — развёл руками Ежонков. — Я же тебе сказал, что он прокамлался! Кажется, он нам вываливает правду! Лучше, раскрой уши, Васёк!

— Хих! Ещё чего! Так и раскошелятся они на правду, бандюги! — зло хохотнул Недобежкин и сложил руки на широкой груди. — Давай, жучок, базарь про Кашалота, или в «слоник»!

Прагматичность не давала милицейскому начальнику поверить в то, что передним стоит настоящий агент ФБР. По старинке, по привычке он считал, что преступник просто-напросто «отпирается», не желает признаваться в преступлении и городит трёхэтажную чушь, лишь бы только отбояриться от суда и следствия.

— Вы — толкатель ручки! — не выдержал Филлипс и даже подался вперёд. — Вы даже не хотите слушать — так вам нужно сделать план по раскрываемости преступлений! Я слышал, что в России так делают — сажают, кого попало, когда не клеится план!

Заслышав эту «филиппику», Ежонков прыснул в рукав, а Недобежкин побагровел от ярости и даже пустил пар из ноздрей, как настоящий бык.

— Ааааа???!!! — заревел он, стиснул кулаки и собрался, было, «полететь» к себе в кабинет за противогазом для «слоника».

— Васёк, он сказал, что ты — канцелярская крыса! — вставил Ежонков, усмехаясь в несуществующие усы.

— Чего? — буркнул Недобежкин и задержался в железных дверях камеры.

— «Пэн пушер» по-английски — это «канцелярская крыса», — объяснил Ежонков, злорадствуя над тем, что «Геракл от сыска» Недобежкин так поверхностно разбирается в иностранных языках. — А если дословно перевести, то так и будет, «толкатель ручки»! Ферштейн?

— Ухь! — зашипел Недобежкин и вернулся назад. — Чи пускай дальше базарит… Совсем вы меня достали…

Милицейский начальник выпустил пар, «сдулся» и уселся на нары, привалившись к стенке спиной.

 

Глава 92. Невероятная история Филлипса

Филлипс радовался тому, что победил дремучую темноту ума местных полицейских и заставил их себе поверить. Всё, теперь можно рассказать им правду и, может быть, рассчитывать на их помощь. Видимо, не такие они и дремучие, раз добрались до Верхних Лягуш!

— Ладно, давай, выкладывай, что ты там затеял! — великодушно разрешил Филлипсу Недобежкин. — Но смотри, проверю всё до единого словечка. Если врёшь — не отбрыкаешься от тюрьмы! Хоть ты потом из штанов выскочи — посажу!

— Проверяйте! — храбро согласился Филлипс, поднялся с пола и сел на свободные нары напротив Недобежкина.

Да, теперь в этом странном создании, что назвало себя «агентом ФБР» пропало всё животное и дикое, а взгляд сделался по-человечески осмысленным. Неужели, прав Ежонков — «звериную порчу» наводят на определённое время??!

— Я продолжаю работу Никанора Семёнова! — внезапно заявил Филлипс, чем поверг Недобежкина, а так же и Ежонкова в глубокий шок и тихий ужас.

Оба выкатили на Филлипса изумлённые зрачки, а ушлый агент это заметил и только рад был стараться, рассказывая свою историю, но не всю, а только те её моменты, которые считал нужным.

— Никанор Семёнов, — вещал Филлипс, строго следя за реакцией местных сыщиков. — Долго следил за этим ГОГРом. Они всё прикрывались выявлением наследственных заболеваний, а по-настоящему — искали так называемый «идеальный геном», который совместим с «Образцом 307».

— Стоп, стоп! — перебил содержательный и интересный рассказ Недобежкин. — Вы все талдычите про этот ваш «Образец»… Объясните, наконец, что это такое и с чем его едят!

Кажется, американчик не понял, чего добивается от него милицейский начальник, потому что ответ его звучал вот, как:

— «Образец 307» скорее всего, несъедобный. Он каким-то образом интегрируется в ДНК человека и каким-то образом её изменяет. А вот, что именно это такое — я не знаю. Знал профессор Артерран, который работал с ним, и Росси. Росси финансировал проект «Густые облака» после того, как профессор Артерран исчез…

Ежонков только собрался буркнуть, что они видели этого «профессора» буквально, на днях, однако Недобежкин больно пихнул его локтем в сдобный бок: мол, не смей! Филлипс так увлёкся рассказом о ГОГРе и Артерране, что не заметил этого и продолжал с тем же азартом:

— Росси пытался добиться результатов, но Артерран, когда исчез, забрал с собой и «Образец», и прототип.

— Что за прототип? — уточнил Недобежкин, поёрзав на нарах и снова пихнув Ежонкова, который собрался, было вставить некое своё мнение.

— Я его не видел, — честно признался Филлипс. — Но прототип, это то, из чего профессор Артерран получал «Триста седьмой Образец». Росси пытался заполучить его любой ценой, искал документы с базы «Наташенька», свидетелей каких-то… Он и филиал этот в Донецке открыл только для того, чтобы добраться до держателей секретных бумаг. Я вышел на них и нашёл ассистентку Артеррана Эмму. Я уже почти нашёл то, что мне нужно, но ГОГР вынюхал меня. Они захотели, чтобы я бросил расследование, угрожали, пугали, предлагали взятки. Я знал, что они не смогут меня убить, потому что я — агент ФБР. Мою жену — тоже, потому что её охраняют день и ночь. Но они нашли в Бостоне мою сестру и сказали, что умрёт она. Я мог бы поднять все подразделения ФБР и защитить сестру от них, но они поступили очень подло…

В тот день Филлипсу в офис позвонил первый заместитель Росси по имени Мартин Мильтон.

— Я помогу вам выйти из этого дела без ущерба для себя и вашей семьи, — бесстрастно сообщил ему этот Мильтон. — Подъезжайте в порт сегодня к семи вечера. Будьте осторожны: я рискую не меньше, чем вы.

Тогда Филлипс уже понимал, что влип по-крупному, и его семья может, действительно, пострадать. Особенно — сестра. Филлипс согласился и в тот же день, к семи вечера потащился в порт на своём неновом «Понтиаке».

Оказавшись в порту, Филлипс вышел из машины. Погода испортилась: пошёл какой-то мерзкий дождик и поднялся пронизывающий холодный ветерок. Порт был пустынен и тих: даже «кроты» и всякие гуляки попрятались в свои дыры и норы. Филлипс прошёл немного и остановился у причала. В каких-нибудь ста метрах зябко плескался серый океан. Как ни крути, а март-месяц не баловал хорошей погодой. Филлипс глянул на часы: без десяти семь. Невдалеке послышался рокот мотора и шуршание колёс. Филлипс обернулся и увидел, как на фоне пришвартованной прогулочной яхты «приземляется» ободранный тарахтящий «Бьюик». В темноте он казался серым. «Точно, как на свидание!» — невесело ухмыльнулся Филлипс, поняв, что на этом драндулете приехал ни кто иной, как Мартин Мильтон. Из «Бьюика» вышел человек в пальто — да, это он, Мильтон. Мильтон немного постоял на месте, поозирался, будто бы в нерешительности, а потом — полез обратно в свою рассыпающуюся чахлую машину и выволок длиннющий зонтик с железной пикой. Раскрыв его, Мильтон прямой наводкой направился к Филлипсу. «Предусмотрительный! — с завистью подумал Филлипс, узрев комфортный зонтик. — Не то, что я — мокну…».

— Хеллоу! — добродушно поздоровался Мильтон и гостеприимно предложил Филлипсу зайти под свой зонтик.

— Здрасьте, — мрачно буркнул Филлипс и невесело отказался от зонтика.

— Как хотите, — не теряя добродушия, ответил Мильтон. — И ещё — спасибо за то, что даже в такую отвратительную погоду вы вняли моему предложению!

— Пожалуйста! — проворчал под нос Филлипс, уставившись на мокрый, тоскливо серый асфальт, покрытый радужно-переливчатыми бензиновыми пятнами. — Куда от вас денешься?

Мильтон ещё долго грешил на погоду и на природу, жаловался на гайморит, который у него от сырости обострился, плакался, что только что вымытая машина вмиг забрызгивается грязью… В общем, множество разных вещей были обсуждены, прежде, чем Мильтон, наконец, перешёл к делу.

— Я только хочу вам помочь, — отеческим тоном произнёс Мильтон, стараясь закрыться зонтиком от косых струй холодной дождевой воды. — Мы знаем, что и у вас есть семья, как у всех нормальных людей. Ведь, правда?

— Ага, — согласился Филлипс, пытаясь прикурить сигарету озябшими пальцами. — А зачем вы, собственно, спрашиваете, если и так всё знаете?

— Я же говорю, что хочу вам помочь, — Милтон улыбнулся улыбкой матери Терезы и извлёк из кармана белый конверт.

— Но… — промямлил Филлипс, глядя на этот пухлый, и даже сверкающий конверт. — Я…

— Это — вам! — перебил Мильтон, протягивая конверт и едва ли не засовывая его Филлипсу в руки.

Филлипсу было некуда от него отступать: за разговором он даже не заметил, как отошёл к краю пирса и, шагни назад, неминуемо ухнет в холодную воду. Он взял конверт, повертел в пальцах, а потом — открыл и заглянул внутрь. Дарёный конверт был туго набит деньгами. Взятка. Мильтон попытался «подмазать» приставучего копа, чтобы избавиться от него тихо и мирно! Позарившись на деньги, Филлипс закроет дело Росси и уберётся восвояси… Нет, Филлипс не такой алчный до материальный благ — он не продастся за грязные деньги бандитов! Филлипс поморщился и закрыл конверт. Хотел отдать назад. Мильтон подмигнул ему по-дружески и сказал:

— Не балуй!

Потом он повернулся и отправился обратно, к своему «Бьюику». Вскоре он уехал, а Филлипс остался стоять под дождём, теребя в руках злополучный конверт. Сигарета потухла, и Филлипс отщёлкнул её в радужную лужу. Взятка. Он — слабак. На душе скребли миллионы чёрных, паршивых противных котов. Горе-агент в сердцах хотел смять и швырнуть проклятый конверт в океан. Но в последний момент он передумал: ему были нужны деньги. И какая, чёрт подери, разница — вести дальше, или закрыть это дурацкое дело?? Шефу скажет, что ошибся, и Росси тут не причём, и так далее. Хорошо, что ему просто всучили взятку, а не скинули с этого же причала в океанчик в «бетонных сапогах»! Посмотрев ещё раз на подаренные финансы, а потом — на глубокий тёмный океан, Филлипс впихнулся в свой видавший виды «Понтиак» (завтра же он купит новую машину) и покатил прочь.

Домой Филлипс приехал мрачнее тучи, и жена долго выпытывала, не уволили ли его с работы. Поковыряв ужин вилкой, Филлипс уныло побрёл спать. Но спал он очень плохо: снились кошмары про хищников и липких болотных чудищ, которым не надо ничего кроме еды…

Проснулся с трудом, едва продрал глаза и включил невыспавшиеся мозги. Когда брился — порезался два раза, потому что разглядывал синяки тяжёлой бессонницы, что залегли у него под глазами.

— Ты не заболел, дорогой? — с беспокойством осведомилась жена и принесла таблетки.

— Нет, Эллис, всё в порядке, просто на работе аврал… — едва выдавил из себя Филлипс, отворачиваясь в сторону.

Пока Филлипс ехал на работу — его перегруженный мозг всё же, выдал ему одну великолепную идею. Да, он взял деньги Мильтона и якобы закроет дело Росси. Но… ненадолго: знание того, что взятка задобрила федерала, отвлечёт Росси, а Филлипс в это время будет работать по нему в тайне ото всех и даже от шефа.

Филлипс бежал на работу вприпрыжку, но всё-таки, опоздал на семь минут. Едва он появился на горизонте — его персону сразу же затребовал шеф.

Да, похоже утаить от шефа свой замысел не удастся…

Шеф сидел в своём кабинете за кедровым столом и взирал испепеляющим взглядом на то, как Филлипс пробирается через дверь и семенит по ковру.

— Ну, как успехи? — осведомился шеф, едва Филлипс успел поздороваться.

Филлипс съёжился: тон шефа был зловещ.

— Я придумал план… — пискнул Филипс.

— Хорошо, — буркнул шеф. — Придумал? А теперь — смотри сюда! — шеф поднял руку, засунутую в рукав дорогого пиджака, и показал на большой плазменный телевизор, что висел на дальней стене его кабинета.

Филлипс никак не мог взять в толк, к чему бы это, но всё же, заставил себя повернуть голову и посмотреть на экран.

«Телезвездой» оказался он сам, Филлипс, а так же — Мильтон, который совал ему чёртов конверт. Как только Мильтон забился в «Бьюик» и «сделал колёса» — шеф вырубил телевизор и безапелляционно потребовал:

— Ну??

Филипс разинул рот и издал лепет, пытаясь объяснить, что эта «игра» со взяткой пока отвлечёт Росси, однако шеф стукнул кулаком по столу.

— Как ты думаешь, где я взял эту запись? — загрохотал он, словно бог Локи.

У Филлипса не имелось вариантов ответа: он и не предполагал, что этот прохвост Мильтон надумает снять «видеоролик». Шеф сцепил пальцы на затылке, глянул в потолок, чтобы успокоиться и собраться с мыслями. Потом — порылся в бумагах, что в изобилии возлежали на его столе. Проследил полёт комнатной мухи и уничтожил её мухобойкой, когда та вздумала приземлиться на стенку.

— Я записал фрагмент из утренних теленовостей по Первому каналу, — тихо ответил он наконец. — Это «кино» видела вся страна. Ты опозорил и себя, и меня, и всё на свете…

В этот же день Филлипс был уволен. Вот, как ГОГР и Росси убрали его с дороги — не утопили, не закопали, не взорвали, а просто лишили возможности и права вести какие-либо расследования.

Филипса мучила совесть — за неделю изгрызла едва ли, не до костей. Он развёлся с женой — устал от того, что она пилит его из-за безденежья… И поехал в Донецк — чтобы закончить начатое дело и, если не победить — то погибнуть героем.

— Забавно… — пробормотал Недобежкин, дослушав откровения Филлипса до конца. — Они дали вам взятку, сняли на видео и попёрли из органов — типичный бандитский метод… И, выходит, что вы больше не агент ФБР?

— Ну, официально — нет, — пробубнил Филлипс. — Но я много знаю, у меня есть архив Росси… Я сохранял всё под русской фамилией, чтобы никто не узнал, что это я нашёл, если взломают…

— Э! — подпрыгнул Ежонков и надвинулся на Филлипса, словно «человек-зефир». — А под какой именно фамилией ты сохранял свои «сказочки», а?

— Синицын, — не таясь, ответил Филлипс.

— Так вот! — начал Ежонков, но Недобежкин опять пихнул его и заставил замолчать.

— Я могу отдать вам весь этот архив, — предложил Филлипс. — И помочь обезвредить Росси. Он вместе с ГОГРом собирается создать «сверхсолдата». И мне, кажется, они вышли на «Образец 307».

— Вы знаете человека по фамилии Гопников? — поинтересовался Недобежкин, украдкой проверив, хватит ли памяти у диктофона, чтобы вместить весь разговор.

— Да, — не возражал Филлипс. — Через Гопникова американец Артерран связался с русской базой. Они вместе вели «Густые облака», но потом — Артерран исчез, а Гопников — я не знаю, что с ним.

— Ясно, — кивнул Недобежкин. — Ну что ж, сдавайте ваш архив, нам он пригодится.

— Для этого нужно два терминала и два человека — я поставил слишком сложный пароль… — пискнул бывший агент Филлипс.

— Я твой пароль быстро раскурочу! — пообещал Ежонков. — Подай-ка мне его!

 

Глава 93. ЧП преследуют

Ежонков сидел под столом Недобежкина и соединял два компьютера в локальную сеть. Под столом лежали серые клоки пушистой пыли, та же пыль вилась и воздухе, залетая Ежонкову в нос. «Суперагент» беспрестанно чихал и ронял на пол сетевой кабель.

— Ну что, закончил возню? — нетерпеливо осведомился Недобежкин, заглянув под стол.

— У тебя там пылищи, как в бомжатнике! — недовольно фыркнул Ежонков, вытирая свой покрасневший и разбухший нос. — Возами можно отгружать! А у меня — аллергия!

— Давай, шевели батонами! — огрызнулся Недобежкин. — Сколько можно тебя ждать? Я тут скоро состарюсь!

— Пропылесось! — буркнул Ежонков и наконец-то воткнул сетевой кабель в нужный порт. — Всё, тащи этого отморозка — пускай пушит свой файл!

— Ну, наконец-то! Не прошло и сорок лет! — проворчал Недобежкин и покинул кабинет, намереваясь вторгнуться в камеру Филлипса и выудить сего субъекта за черти на «допрос с пристрастием». Милицейский начальник двигался по прямой, размеренным шагом, и даже не подозревал о том, что произошло в его многострадальном изоляторе за то короткое время, пока они с Ежонковым возились с «локальной сетью».

Да, Недобежкин никак не мог знать о том, что пока их с Ежонковым не было, в камеру Филлипса зашёл Генрих Артерран. Каким образом он прошёл мимо роботурникета и бдительного Белкина — остаётся во мраке таинственности. Как он открыл запертую дверь — тоже никто не знает. Даже сам Филлипс удивился тому, как неожиданно Генрих Артерран перед ним возник. Выглядел он так, как обычно выглядит Генрих Артерран: ни пятнышка на дорогом костюме, ни торчащего волоска, ни эмоции на плохо запоминающемся лице, и всё те же тёмные очки. Однако во всём его облике было столько зловещего, что Филлипс невольно попятился и упёрся лопатками в стенку. Он хотел поздороваться, но его подсознание включило некое восьмое чувство и подсказало, что он стоит пред чудищем.

— Ыыыыыыы… — вылетело из Филипса вместо «Здравствуйте». Всё, кажется, он ничего больше не может сказать. Филлипс молчал и молча, глазел, как Генрих Артерран надвигается на него.

Кажется, от Филлипса никто и не требовал говорить. Артерран тоже не поздоровался с ним, а его речь была предельно краткой.

— Ты предоставил мне архив — спасибо, — сказал он. — Больше ты мне не понадобишься.

— Ыыыыыыы… — снова вырвалось из Филлипса, когда он хотел поинтересоваться своей судьбой.

Генрих Артерран молчал. Он только снял очки и заглянул Филлипсу в глаза. Филлипс невольно отпрянул в сторону и забился в угол: встретившись с Артерраном глазами, агент-неудачник к своему ужасу ясно увидел, какой у него взгляд: такой же, как у его уродливого «прототипа»…

Когда Недобежкин вдвинулся в камеру своего «секретного узника» — он увидал следующее. Филлипс сидел на полу в углу и словно бы спал. Милицейский начальник не знал, как расценивать такое поведение и потому подошёл к нему и потрепал за плечо.

— Вставай уже! — пробормотал он. — Включили мы тебе компьютер. Пуши свой архив!

Нет, Филлипс не собирался пушить архив: вместо того, чтобы встать по команде, он не проявил признаков жизни.

— А ну! — поторопил Недобежкин и пихнул упрямца в бок.

Но и после этого он не пошёл пушить архив. Он просто повалился на спину, как мешок с овощами, и не издал ни звука.

— Коньки откинул, — констатировал «суперагент» Ежонков, узрев валяющегося на полу Филлипса. — Только ты так не кипи, Васёк, мало ли, что? Болезни, стрессы, экология… Он же не застрелен, в конце-то концов?

Недобежкин не кипятился. Он стоял в оцепенении и не мог найти в себе силы даже для того, чтобы выдавить слово. В памяти чётко и ясно всплыла последняя «экскурсия» в катакомбы «Наташеньки». А так же — тот странный тип — Артерран он, или нет? — который прошипел им: «Я не буду стрелять — мне это ни к чему. Я просто на уровне подсознания настрою ваши организмы на естественную смерть». А вдруг он пробрался в изолятор и вот так вот… «настроил» этого беднягу?? Ну, нет же, нет! Тип был взорван гранатой, разлетелся в мелкие клочки — он уже никуда не может зайти, разве что в райские — или адские? — врата… Болезни, стрессы, экология… Да пожалуй, увалень Ежонков прав…

— Ежонков, — Недобежкин, наконец-то обрёл дар речи. — Сейчас отгрузим этого — всё равно зажмурился. И вызовем Сидорова — он, кажется, тоже в компах понимает…

 

Глава 94. Сидоров «пушит» секретные архивы

Вернувшись наконец-то из бандитского плена домой, сержант Александр Сидоров занялся тем, что первым делом навёл у себя в квартире порядок. Пока у него был наблюдательный пункт за Интермеццо — Журавлёв и Пятницын успели затоптать ковры и полы. К тому же, они плохо мыли посуду, и практически все тарелки и сковородка были заляпаны засохшими остатками еды. Сидоров как раз вымывал их, когда его мобильный телефон решил отвлечь его срочным звонком. Сидоров сразу узнал, что звонит милицейский начальник, потому что на его вызове стояла специальная мелодия: «Эй ты, рюкзак с ушами! Подними трубку — разговор есть!».

— Алё? — Сидоров не медлил. Он бросил всю свою не отмытую посуду в раковине и поспешил взять трубку.

— Сидоров, срочно в отделение! — приказал начальник.

По его тону сержант догадался, что там опять что-то случилось. Когда что-то случалось — Недобежкин всегда плевался распоряжениями так, словно бы выстреливал их из рогатки. Сержант старался не противоречить начальству. Он быстренько собрался и отправился на работу.

— Садись! — как только сержант оказался за порогом начальничьего кабинета, Недобежкин определил ему место за компьютером около Ежонкова.

Ещё в кабинете сидел Пётр Иванович — Недобежкин и ему забросил срочный вызов. Пётр Иванович сейчас почему-то вспомнил про «милиционера Геннадия» и «Поливаевского мужика». Ершова описала Геннадия, как Зайцева. Ежонков был с ней полностью согласен: да это Зайцев — «милиционер Геннадий», он же — результат фашистских, или чьих-то ещё экспериментов за «Густыми облаками», он же наводит «звериную порчу». А вот, Пётр Иванович, видевший «верхнелягушинского чёрта», думал иначе. «Чёрт» гипнотизирует всех, кто его видит. Что ему помешало загипнотизировать Ершову и внушить ей этого бедолагу Зайцева? Да ничего! А вот о том, что на балконе стоял алкаш Поливаев — этот «мужик», или «чёрт» не знал — вот и не применил к нему гипнотическую силу. «Поливаевский мужик» был похож на Мартина Мильтона — на такого, каким видели его Серёгин и Сидоров, когда приходили в «Росси — Ойл». А вот бывший коллега Недобежкина Смирнянский показывал «кино» про совершенно другого Мильтона — постарше, потолще, полысее. Когда Смирнянскому показали фоторобот «Поливаевского мужика» — он даже не узнал его, а сказал только то, что он не похож на Мильтона. А Синицын заявил, что это Смит. Пётр Иванович не видел Смита и не мог сказать, похож ли «Поливаевский мужик» на Мильтона. Но у него уже созрел другой ответ: «Поливаевский мужик» — вылитый Генрих Артерран! Да, помогла теперь Серёгину физиогномика, которую он изучал в далёкие студенческие годы! Да, это он, Генрих Артерран был в «Росси — Ойл» на месте Мильтона. И ещё — кажется, что это именно он был и на месте страшного бандита Тени. Приметы те же — тёмные очки, «звериная порча», и поговорка: «Вопросы есть? — Вопросов нет!». Кстати, Артерран контачил и с Зайцевым: Серёгин прекрасно помнил, как этот «лягушинский следак» буркнул ему по телефону: «Вопросы есть?». И наконец, раз Артерран руководил проектом «Густые облака» — он вполне мог подхалтурить и создать себе этого монстра-тень…

Пётр Иванович уже успел прослушать разговор с «креветкой», который Недобежкин с Ежонковым успели записать на диктофон. Серёгин даже смог выделить из этого набора слов некоторый процент вранья — как же так — продолжал работу Никанора Семёнова — и вдруг — ничего не знает о Гопникове? Да, жаль, что не удалось сохранить его живым…

Сидоров склонился над клавиатурой компьютера, который предоставил ему Недобежкин и, пыхтя, пытался сгенерировать седьмой пароль. Да наверное это было нелёгкое занятие: сержант даже вспотел. Ежонков тоже вспотел, и иногда из него вылетало ехидное словечко:

— Чёрт!

Недобежкин тоже пыхтел: ему не терпелось увидеть этот самый «секретный архив», Ежонков всё никак не мог его добыть.

— Всё! — выкрикнул вдруг Сидоров и завертелся на офисном кресле.

— Всё! — подтвердил Ежонков, выставив на пухлые щёчки улыбку Цезаря, победившего всех врагов.

— Всё? — придвинулся к ним милицейский начальник.

— Всё? — поднялся со стула и Пётр Иванович.

— Компок-то перезагрузи! — напомнил Сидорову Ежонков, а то «Файн Ридер» не загрузится! Как ты псевдографику будешь читать?

— А да, да! — засуетился Сидоров и выбрал в меню Пуск команду Выключение, а затем Перезагрузка. — Подождите, совсем чуть-чуть осталось, — сказал он Серёгину и Недобежкину. — Перезагрузится только.

Петра Ивановича ожидание не смущало: он водворился к себе на стул и погрузился в свои размышления о «Поливаевском мужике», бандите Тени и Генрихе Артерране. Милицейский начальник уже устал прозябать без дела, поэтому буркнул недовольное:

— Гррррм! — и остался стоять над душой у Ежонкова.

Ежонков не обращал на него внимания, а только сидел, глядел на потолок и посвистывал, мол, всё, задание выполнено, не подкопаешься, Васёк!

— Давай, открывай уже! — подогнал его Недобежкин, заметив, что оба компьютера перезагрузили систему и остановились в режиме ожидания.

— К Сидорову! К Сидорову! — перенаправил движение Недобежкина Ежонков. — Я ему всё сохранил, бо меня защита чуть не пропасла!

На рабочем столе Сидорова появился значок с интересной подписью: «SecGG». Сержант подвёл к нему курсор и дважды щёлкнул мышкой.

— Не понял! — возмутился Недобежкин, когда этот долгожданный файл наконец-то открылся, и взгляду предстало его содержимое.

— Это всё? — удивился Серёгин.

— Уй… — сконфузился Ежонков и схватился за подбородок.

Сидоров лишь пожал плечами. Вместо так называемого «секретного архива» файл «SecGG» содержал картинку: увесистая холёная рука, скрученная в шиш.

Ежонков закрыл этот файл, заклацал по кнопкам, вызвал меню Пуск.

— Хм, — ещё раз хмыкнул он, не отпуская подбородок. — Так вроде бы, всё нормально… «Вёрд» есть и всё остальное… Калькулятор запускается… Что это за кукиш такой появляется!

— Это всё, что ты скачал! — постановил Недобежкин, заламывая руки. — Битый час возился, ёжик в тумане!

— Полегче! — остановил его Ежонков. — А то внушу тебе, что ты — бык! Сейчас, разберёмся. Наверное, это заставка…

— Вирус… — предположил Пётр Иванович, чей домашний компьютер частенько подцеплял из Всемирной паутины всяческие вирусы.

— Не вирус, не вирус! — подбодрил Ежонков самого себя и щёлкнул «порченый» файл. — Сейчас, откроется!

Шиш выскочил на экран незамедлительно и Ежонков даже плюнул на пол кабинета.

— Чёрт! — вырвалось у него. — Да что ж это такое??

Ежонков попытался закрыть окно «Шиша», однако оно не закрылось, а наоборот — расползлось на весь экран, пару раз мигнуло, и под кукиш вальяжно выплыла жирная надпись: «Содержательный архив. Не правда ли?».

— Вот это да! — присвистнул Пётр Иванович. — Вирус и есть.

— Антивирусник стоит! — возразил Ежонков. — «НОД 32» — вам мало?

Сидоров не вступал в препирательство, а просто нажал на кнопку «Резет», чтобы перезагрузить пострадавшую машину. Кнопку «Резет» компьютер, вообще, проигнорировал, а только выплюнул презрительное: «Пик!». Кукиш как был, так и остался, а кроме того — снова два раза мигнул, и под «Содержательный архив. Не правда ли?» выдал ещё и такую информацию: «ХЫ-ХЫ!».

— Ежонков! — прикрикнул милицейский начальник и сжал кулаки. Это означало: «Исправляй, или худо будет!».

— Сейчас! — Ежонков метнулся ко второму компьютеру, который был соединён с «заболевшим» в сеть.

«Суперагент» хотел запустить антивирус с него, но затея провалилась с громогласным треском: второй компьютер тоже «крутил дулю». Ежонков начал стучать по клавишам «Ctrl — Alt — Delete», надеясь на то, что чудодейственная комбинация спасёт положение. Но ничто ничего не спасло: вместо кукиша на экран выбежали два корявых человечка, которые несли косоватый плакат следующего содержания: «Пароль неправильный! Введите пароль!».

— Дундук! — рыкнул Ежонков в адрес неодушевлённой ЭВМ. — Какой тебе ещё пароль, ты, петух?!

— Так всё, хватит мне тут цирка! — это Недобежкин сделал решительный шаг к розетке и выдернул штепсельную вилку удлинителя, прекратив страдания обоих компьютеров лёгким путём обесточивания.

— Так нельзя выключать! Нужно через меню Пуск! — вставил Ежонков.

— Ты мне тут сейчас все компы перезаразишь! — выплюнул Недобежкин, отбросив шнур в сторону. — Если подцепил вирус — так и скажи! Наверное, это Филлипс защитился от тебя! Если бы он не крякнул, то показал бы, как обойти этот идиотский кукиш! А так — на́ тебе! Блин! Ламмер ты, Ежонков, и больше никто!

 

Глава 95. Те, кто вынырнул из Леты

После безвременной гибели двух компьютеров милицейский начальник недолго пребывал в пространном гневе. Посидев несколько минут на стуле для посетителей, Недобежкин придумал новый план.

— Так, ребята, — сказал он, стараясь сохранить крупицы спокойствия. — Давайте посмотрим на тех, кого наловил Носиков.

— Ярослава Семёнова давай! — обрадовался Ежонков. — Он ближе всех к «Густым облакам»!

— Семёнова, так Семёнова, — согласился милицейский начальник и потребовал от «стража ворот» Белкина впустить их в «вольер» Ярослава Семёнова.

— Он дикий какой-то, — предупредил Белкин. — Рычит, как павиан, в стенки бьётся… башкой.

— Открывай! — решительно настоял Недобежкин. — Гляну-ка я на этого субца.

Отмыкая камеру Семёнова, Белкин ожидал, что этот одичавший питек выскочит и накинется на него с кулаками, а то и покусает. Он даже пистолет достал, чтобы пристрелить «зверя», если тот окажется слишком опасным для существования в мире людей. Рука Сидорова тоже потянулась к пистолету — мало ли, что? Белкин давно в этом изоляторе служит — ему виднее, кто тут опасен, а кто не очень…

Пётр Иванович тоже собрался было вооружиться, но незаметно для самого себя понял, что в камере этого Семёнова с недавних пор воцарилась тишина. Ещё полчаса назад он невменяемо выл на всё отделение и страшно бухал в стены тяжёлыми кулаками (или головой?). Но сейчас «монстр» затих. Уж не склеил ли он ласты, как этот Филлипс, или как его там зовут? Семёнов был жив. Он сидел на полу в дальнем углу камеры, ощупывал руками свою голову и ошалело пялился вокруг себя абсолютно недоуменными глазами. Когда он заметил людей — поднялся на нетвёрдые ноги и с трудом выдохнул:

— Где я?

— В обезьяннике! — сообщил Недобежкин. — И срок вам грозит за похищение человека и за попытку второго похищения!

Услыхав такую сногсшибательную новость, Ярослав Семёнов закачался и сел на пол.

— Упал, — прокомментировал Сидоров и забил пистолет назад, в кобуру.

— Чего это с ним? — хмыкнул Серёгин.

— Ааааа! — подскочил Ежонков, получив из космоса озарение. — У него прошёл гипноз! Он не помнит ничего, что вытворял под гипнозом! Давайте, давайте допросим! Он нам правду вывалит!

— И околеет, как Филлипс? — буркнул Недобежкин. — Я так посмотрю, что эта ихняя «порча» смертельна! Побарахтаются чуть-чуть — и пожалуйста!

Заслышав страшный «диагноз», Пётр Иванович невольно содрогнулся: ведь и у него тоже была «звериная порча»! «Эй, а что, если и у меня она тоже прошла?» — подумал вдруг Серёгин, решив, что, наконец, сможет рассказать про монстра — тень. Даже если он после этого «крякнет», «склеит ласты», «отдаст концы», или «откинет копыта» — то хотя бы, «зажмурится» героем…

— Скажите, — пристал к перепуганному Семёнову Ежонков, подкравшись к нему вплотную. — Что вы помните?

— Я… я… ехал по шоссе… на дачу, — выдавил Семёнов, скукожившись в углу. — И тут — грузовик… Бух! И я очнулся тут, в вашем этом… обезьяннике…

Вот, как! Выходит, что «порчу» на него навели почти полтора года назад! Как он только не свихнулся? Пётр Иванович с Сидоровым чуть не свихнулись, пока охотились за его металлоломом, чтобы вывести на чистую воду мошенника Зайцева…

— А к-который час? — простонал Семёнов, поглядев на свои руки и обнаружив, что его часы куда-то запропастились. — И… это — не моя одежда… — определил он, встав и критически рассмотрев своё тряпьё.

— Одиннадцать тридцать четыре! — подсказал Недобежкин, бросив взгляд на циферблат своих новых часов. — Только вот, годик уж десятый пошёл! — язвительно сообщил он и грозно осведомился:

— Где вы были, Семёнов??

— Ык! — икнул Семёнов и повалился на пол по второму кругу.

— «Слоников» не напасёшься! — фыркнул милицейский начальник. — Нет, вы меня достанете, и точно запихну кого-то в «слоник»… Начнём хотя бы, с тебя, Семёнов!

— Н-не надо, я вас умоляю… — пискнул из угла Семёнов, отползая дальше и дальше. — Я ничего не делал… Я просто ехал на дачу… У меня была амнезия?

— Ну, вроде того, — согласился Ежонков. — И, чтобы вылечиться от неё — вам придётся подвергнуться сеансу гипноза! — пропел «суперагент», хищно потирая ручки. — Можно, а, Васёк? — подмигнул он Недобежкину.

— Давай, — прогудел Недобежкин. — Если сможешь!

— Серёгин, подними его на нары! — распорядился гипнотизёр Ежонков. — Сейчас я распушу! Ух, распушу!

Пётр Иванович быстренько водворил дрожащего Семёнова на нары и отошёл в сторонку — чтобы самому не подвергнуться гипнозу. Милицейский начальник прошествовал вглубь камеры и уселся на соседние свободные нары. Сидоров на всякий случай приблизился к «подопытному» Семёнову: а вдруг он снова озвереет, и придётся успокоить его кулаком?

Когда Ежонков опустил Семёнова в глубины подсознания — тот замер, затих и глупо вытаращил стеклянные глазки.

— Процитируйте седьмой параграф учебника истории за пятый класс! — вкрадчиво потребовал Ежонков, прохаживаясь мимо «подопытного» Семёнова, словно академик И.П.Павлов — мимо экспериментальной собачки.

Семёнов разинул рот и начал буровить что-то про древних греков, а Ежонков так и пританцовывал, празднуя небольшую победу.

— Не говори «Гоп!», — добавил ложку дёгтя Недобежкин. — Про греков они все хорошо распространяются! А вот, что он ответит по существу — знает только конь в пальто!

— Нормальком ответит! — пообещал Ежонков и задал этот самый вопрос по существу:

— Гражданин Семёнов, что с вами случилось после того, как ваш автомобиль столкнулся с грузовиком?

Семёнов разом заглох, привалился спиною к холодной голой стенке, два разика моргнул глазиком и пространно изрёк:

— Бык-бык!

Серёгин прыснул в рукав, зная, что пушить сейчас будут Ежонкова. Сидоров хихикнул.

— Бык-бык! — повторил Семёнов, обнажая всю некомпетентность гипнотизёра Ежонкова.

— Так, — протарахтел Недобежкин, дёрнув себя за ус. — И снова у нас с тобой, Ежонков, «Бык»! Быкуешь ты, Ежонков. Сам не замечаешь?

— Память стёрта! — начал оправдываться Ежонков. — Я не могу считать то, чего нет!

— Ну, да! — съехидничал Недобежкин. — Говоришь, что ему всё отшибли, «Быка» закачали, и думаешь, что я тебе поверю? Не по зубам он тебе, Ежонков! Пойдёмте, лучше, посмотрим на Грибка!

Грибок оставался в том же состоянии, в котором пребывал уже почти что, год. Он сидел на полу, шумно хлебал растворимый суп, а когда заметил, что к нему пожаловали гости — оторвался от миски и обыденно сообщил:

— Кормёж — у!

— Ага, — кивнул Недобежкин и вытолкнул вперёд себя Ежонкова. — Давай, Гарри Поттер, колдуй!

— Ы! — взялся болтать Грибок, не выпуская миски из рук. — Видала бы меня Куздря — вся бы на слюни изошла! Она только и умеет, что грызла всем раскалывать! А так — в голове — ни бум-бум! Старушонка дура-дурой! Лет ей тридцатник, а рыльник — на все сто! Бо мутантами обжирается, пузо откормила, шо свинюка, а всё туда же — жрать ей, видите ли, нечего! Сало своё жри, Куздрёха!

— Цыц! — отрезал монолог Пётр Иванович, который видел эту «Куздрёху» своими глазами и может сказать про неё лишь то, что она уже не человек, а гуманоид.

Грибок замолчал и обиженно глянул на Серёгина из-за своей миски, мол, зачем рот затыкаешь, ментос?

— Грибок! — подбежал к нему Ежонков. — Давай, бросай хавать — буду тебя гипнотизировать!

С этими словами «суперагент» схватил пухлыми пальцами миску Грибка и начал отбирать её. Грибок ощерился, словно пёс, у которого выхватили кость, зарычал нецензурную брань, но миски не выпустил. Со львиными силой и отвагой защищал он свой «кормёж», чтобы не дай бог, Ежонков его не заглотал.

— Может быть, дашь ему поесть? — осведомился Серёгин, видя, что Грибок начинает махать кулаками и пинаться. — Потом распушишь?

— Нет, сейчас! Потом поздно будет! — кряхтел Ежонков в борьбе с Грибком. — Мне жена сказала на обед дома быть, и ещё в «Амстор» зайти за пеленгасом! Так что, сейчас!

Ежонков поднатужился, дёрнул миску на себя, и её содержимое, смачно плюхнув, выплеснулось на его недешёвый пиджак.

— Ыыыыы! — заплакал Грибок и на четвереньках отполз под нары. — Мент позорный! Последний кусок из пасти выдрал! СС! Освенцим! Я буду жаловаться!

— Ах, ты ж, макромицет! — заверещал облитый Ежонков и замахал руками, сжал кулаки, собрался колотить. С его нешироких пухлых плечиков эполетами свисала кудрявая вермишель. — Да я сейчас тебя!..

Ежонков широченными шагами пересёк камеру, вдвинулся в тот угол, куда забился Грибок и принялся его оттуда вытаскивать, ухватив за драную рубаху.

— Вылазь, вылазь! — пыхтел Ежонков и пускал из ушей пар. — Я тебе сейчас наваляю за пиджак!

— Хых! «Психиатр»! — жёлчно хохотнул Недобежкин, наблюдая за «театром». — Костолом!

Грибок был тощ и слаб, сопротивлялся плохо, вот и вытащил его Ежонков на середину камеры. Недобежкин даже перестал верить Смирнянскому, который бормотал про то, как этот «опёнок» уложил Ярослава Семёнова. Сам, небось, постарался — вот и заловил его Носиков.

Грибок барахтался на полу, словно жучок, а Ежонков, чьё лицо стало бурачного цвета от злости, уже занёс над ним кулак. Он бы закатил ему затрещину, если бы Грибок не вскочил вдруг на ноги, не блокировал летящий кулак, как каратист, и не опрокинул Ежонкова на обе лопатки. После этого Грибок сделал несколько шагов назад, обхватил руками собственную голову — точь-в-точь, как Семёнов — и медленно сел на пол.

Сидоров помог неуклюжему Ежонкову водвориться на ноги и отвёл в сторонку, чтобы не вздумал снова нападать на Грибка.

— А ты говорил, что не амбал! — заметил Недобежкин. — Вон, как дерёшься — прямо на пол рухнул!

— Он испортил мне пиджак… Он набил мне шишку! — причитал «суперагент» Ежонков, собирая с плеч вермишель. — Да у него силы, как у хорошего диплодока, а он всё прибедняется! Не хочу я тут с вами работать! Увольняюсь!

— Не раскисай! — Недобежкин похлопал его по плечу. — Тебе ещё его пушить придётся!

— Опять будет «Бык»! — деморализовано сокрушался Ежонков. — Вы же видите, что я не могу снять выборочный гипноз! Знаете, как фашистские агенты гипнотизировали? Раз — и квас! А я?

— Смотрите! — вдруг прошептал Пётр Иванович и показал пальцем на Грибка.

Да, там было, на что посмотреть. И поэтому все, включая и побеждённого Ежонкова, повернули свои головы и вперили внимательные взгляды в неуклюжую фигуру Грибка. Грибок снова разыгрывал спектакль: не то, он опять допрашивал кого-то виртуального, не то, просто разговаривал. Он стоял, не шатаясь, и держал голову так, словно бы смотрел на кого-то выше себя ростом. Смотрел орлиным взором, так, как — Сидоров видел — смотрел майор Эдуард Кораблинский.

— Вы понимаете, — говорил Грибок голосом майора Кораблинского. — Я не беру взятки и не прекращаю уголовные дела без особых на то оснований. Будь вы хоть, президентом, а я вас задерживаю за попытку подкупить следователя при исполнении.

— Ну, майор даёт! — шёпотом заметил Сидоров.

— Цыц, — шикнул на него Серёгин, ожидая, что Грибок назовёт как-нибудь того фантома, с которым сейчас разговаривал.

Грибок-Кораблинский подбоченился, а потом — полез в карман и сделал лихое движение, словно бы извлёк наручники.

— Руки! — злобно рыкнул он и протянул эти эфемерные наручники стоящему перед ним невидимому призраку.

Видимо, призрак не внял сей просьбе, потому что Грибок набрал в лёгкие побольше воздуха и рыкнул повторно:

— Р-руки, я сказал!

Грибок выдерживал прямо-таки, театральную паузу, держа на весу эти самые несуществующие наручники и предлагая кому-то засунуть в них руки и отправиться на нары. Кажется, тот, кому он предлагал отправиться на нары, совсем туда не хотел и руки не давал — Грибок снова сделал глубокий вдох, свёл брови, словно Иван Грозный, но спустя миг… внезапно обмяк, выпустил воздух и проблеял по-овечьи:

— Вопросов нет.

Всё, «кино» кончилось: Грибок опустил руки и бухнулся на холодный бетон.

— Крякнул! — установил предварительный диагноз Ежонков. — Как Филлипс. Я же говорил — смертельно!

Из Петра Ивановича невольно вылетело:

— Упс! — неужели, и, правда — смертельно? Ну, тогда, стоит Петру Ивановичу прокамлаться — он тоже «крякнет»…

— Куууу… — тихо завыл Грибок и заворочался на холодном твёрдом полу. — Ку-ку-ку ыыыыы!

— Фуух! — это был облегчённый вздох, который украдкой выпустил Серёгин: раз Грибок не «крякнул», то возможно, что и у него есть шанс.

— Эй, не крякнул! — обрадовался Ежонков, который всё никак не мог освободиться от вермишели.

— Давай, Ежонков, работай! — приказал «суперагенту» милицейский начальник, передав выжившего в «звериной порче» Грибка в его распоряжение.

— Не буду! — отказался Ежонков и отодвинулся от Грибка подальше. — А вдруг он мне по морде даст?

— Ыыыы… — выдавил Грибок и сел на полу по-турецки. — Где я?

Теперь в его голосе пропала невменяемая гугнивость и циничная интонация озлобленного бомжа. Слова «Где я?» он произнёс чётко, твёрдым голосом, как мог бы произнести их майор Кораблинский.

— Уй, разговаривает! — подпрыгнул Ежонков. — Прокамлался??

— Кораблинский? — осведомился Серёгин и сел на корточки, чтобы лучше видеть лицо Грибка.

Грибок не камлал, его лицо делалось всё осмысленней, он с удивлением озирался вокруг.

— Да, это я… — сказал он, соглашаясь с фамилией «Кораблинский». — А где… этот?

— Кораблинский, какой сейчас год? — поинтересовался Недобежкин, приблизившись к присмиревшему буяну.

— Восьмой, а что? — неподдельно удивился Кораблинский и поднялся на ноги. — Сидоров? — узнал он Сидорова, случайно заглянув через плечо милицейского начальника.

— Я, Эдуард Всеволодович, — кивнул Сидоров.

— Значит, восьмой, хорошо, — согласился Недобежкин, едва подавляя улыбку. — А десятый не хотите?

— В смысле? — не понял Кораблинский.

— Скажите, вы где находитесь? — осведомился Недобежкин.

— Н-на службе, а что? — выдавил Кораблинский, вытерев нос кулаком. — Чёрт, что на мне напялено?

Он отшатнулся от собственной руки, так не понравились ему лохмотья Грибка.

— Эт-то, что — какая-то шутка? — пролепетал он, побелев. — Сидоров, первое апреля давно прошло…

— Нет, не шутка, — возразил Недобежкин. — Меня зовут полковник Недобежкин Василий Николаевич. Я — начальник Калининского РОВД. А вы, Кораблинский, почитай, уже два года проживали под именем Грибок, и вспомнили свою фамилию только сегодня.

— Вы что? — попятился Кораблинский и едва удержался, чтобы не обрушиться в глубокий обморок. — Какой Грибок? Какое Калининское РОВД? Вы от Рыжего, да? Похитили, гады? Взятку всучить не получилось — так похитили? Сидоров, ты что, с ними заодно, да? А я доверял тебе, крот! Оборотень! Ну, знайте: вены себе перегрызу, а шестерить на вас не стану!

— Стойте, стойте! — попытался остановить его Недобежкин. — Никакого Рыжего — это раз. Сейчас десятый год — это два. И…

Недобежкин не успел выразить мысль, потому что Кораблинский вдруг сорвался с места и ринулся в драку. Он бы засветил Недобежкину в глаз, если бы Серёгин с Сидоровым не подскочили сзади и не завели ему руки за спину. Кораблинский дёргался, вырывался, плевался ругательствами.

— Бандюги позорные, амбалы! Не заставите, не буду!

— Уфф, — прогудел Недобежкин, вытерев ладонью лоб. — Пускай посидит пока. Чёрт! Осточертело! По домам, ребятки… Завтра поработаем. А сегодня — у всех выходной!

С этими словами милицейский начальник просто развернулся и покинул камеру — до такой степени взвинтили его все эти «порченые». Недаром из-за них уволилось столько гипнотизёров…

 

Глава 96. Страдания Вертера

После того, как Николай Светленко чудом избежал ареста и «погиб» для всего мира — его жизнь лучше не стала. Даже наоборот: ему было абсолютно негде даже переночевать, не то, что жить. Ни кола, ни двора — хоть в гараже живи! Чтобы найти кров, гордый Интермеццо на коленочках приполз к бывшим своим корешам, которых, уезжая в Германию на криминальные «заработки», он направо и налево обзывал «бездарностями», «медлительными олухами», «червяками» и «слизняками». Первый «червяк» весил килограмм сто двадцать и имел кликуху «Хряк». Хряк жил один в двухкомнатной квартире и «работал» вымогателем. Семьи у него не было: во-первых, работка слишком уж «пыльная». А во-вторых — сам он не подарок: моется три раза в год, ест за семерых, да и развлекается тем, что прямо в квартире стреляет из боевого пистолета по бутылкам, которые сам освободил от водки. В общем, неприятная картина, по всем параметрам неприятная. Можно себе представить, какие муки претерпел чистоплотный Коля, заставляя себя проситься на ночлег в его страшенной берлоге.

Хряк пожевал жирными губами, отъел солидный кус от жареной куриной ноги и сообщил сытым голосом:

— У меня жить негде: самому тесно… Да и жратвы нету, — и отъел второй кус. — К Черепахе ползи — он гостеприимный — авось, приютит! — и издал мерзкую отрыжку.

Коля даже обрадовался тому, что не придётся жить у Хряка. Пока он сидел на его кухне — так едва не задохнулся от висящего там амбре: еда пахнет, переполненная мусорница пахнет, да и сам Хряк — тоже… пахнет. Нет, «король воров» Интермеццо слишком аристократичен, чтобы водворить свою персону в такую жуткую нору.

Человек по имени Черепаха тоже «пахал в поте лица»: угонял дорогие и редкие иномарки. Он всё время скрывался: то от правосудия, то от бандитов, и жил в неприметной однокомнатной клетушке в далёком Будённовском районе. «Черепаха» — это не кличка, а фамилия, ставшая кличкой. У него так и в паспорте написано: «Виталий Черепаха».

Коля насилу обнаружил среди засоренного отходами человеческой жизнедеятельности частного сектора тот старенький двухэтажный домик с ободранными стенками, где приютилась та самая клетушка. На высоком, крошащемся крыльце расположились трое пропитых мужичков. Видимо, это были Черепахины соседи. Один из них на глазах Коли вытащил из грязной авоськи бутылку дешёвой водки и водрузил её на ступеньку, не подстелив и газетки.

— Э, ты хто? — пробухтел другой мужичок, недоверчиво покосившись на Колю покрасневшим залитым глазом.

— Черепаха дома? — хмуро спросил Коля, отворачиваясь от противного запаха перегара.

— Ба! — ответил третий мужичок, который до этого молчал. Поди разберись, «да» это, или «нет».

— Выпей, легче станет! — подвинулся первый. — А то я смотрю, смурной ты, шо пёс бездомный!

— Так и есть — бездомный, — вздохнул Коля и зашагал вверх по вытертым и выбитым ступенькам.

Коля знал, в какой из этих нор прозябал Черепаха — вон в той, дальней, под номером «семь». Ну и дверь — доска дырявая какая-то, а не дверь. Даже если Коля дунет — эта так называемая дверь сорвётся с проржавевших петель и бухнется на пол. Звонок у Черепахи сожгли — около поцарапанной лутки непонятного цвета торчал его чёрный оплавленный остов.

Коля несильно постучал в дверь кулаком: боялся прошибить в ней дыру. За дверью висела тишина. Кажется, там даже стало тише, чем до того, как Коля постучал. Шифруется, собака — небось, снова напортачил со своими тачками и попал на чей-нибудь прицел.

— Открывай, Черепаха, это я, Колян! — негромко прикрикнул Коля, желая разогнать тишину и вызвать дружка на контакт.

— Нет! — затравленно пискнули за дверью. — Иди, иди, отсюда!

— Нарвался? — осведомился Коля, пока что, не собираясь никуда уходить.

— Ага!

— Открой дверь, а? — попросился Коля. — Тут нету никого — только три алконавта на ступеньках чалятся.

— Нету? — после этого вопросительного слова хлипкая дверишка скользнула в сторону и образовала неширокую щель, из которой выдвинулся длинный Черепахин нос. — Чего надо? — прошептал он, не желая высунуть ничего кроме этого носа с бородавкой.

— Хаты нету, — буркнул Коля, пытаясь просочиться в эту щель. — Пусти, а?

— Нет… нет… — забрыкался Черепаха и попытался захлопнуть свою чахлую дверь, выдворив Николая «за борт».

Но Николай был не лопух: он успел поставить ногу в дверной проём и помешать дружку от него отгородиться.

— Ну, совсем негде жить… — просительно пролепетал он, подавляя брезгливость. — На недельку хотя бы, пока ксиву не заготовлю.

— Ты что, с дуба грянул?? — перепугался Черепаха, выпихивая Колину ногу из своей квартиры. — Неделька?? Какая тебе неделька, крендель? Мне жить, может быть, день, или два осталось, а ты — «неделька»!

— У тебя что, рак? — прогудел Коля, удерживаясь в дверном проёме.

— Убьют меня, пельмень! — взвизгнул Черепаха и сделал отчаянную попытку избавиться от Коли, толкнув его обеими руками. — Тупой ты, как баклан! Набегут бандюги с пушками — БАХ! БАХ! — и готово! И меня и тебя порешат, как куря́т! И хату запалят. Этого хочешь? Нет? Давай, проваливай!

Порешат, как курят? Ха! Колю вон, уже сколько раз собирались то порешить, то забить в тюрягу! А он выкрутился: и от Серёгина отбоярился и «рейхсфюрера» Артеррана с носиком оставил! Вот, только, спать негде… Всё, надо заходить — надоело мыкаться туда-сюда.

— Пшёл! — процедил Коля и сурово втолкнул дружка в убогую мизерную прихожую.

— А-ай! — пискнул Черепаха и от неожиданности даже шлёпнулся на пол около рассохшейся тумбочки под битым зеркалом.

— Ну, да, с такой мускулатурой тебя и гномик Вася завалит! — Коля отпустил жёлчную шуточку по поводу физической формы тощего Черепахи и продвинулся дальше, на кухню.

На кухне царил почти такой же «образцовый порядок», как и у Хряка: в заквецанной раковине высится «Джомолунгма» грязной, уже засохшей посуды, на столе — вообще, хаос, обои чем-то заляпаны… Ладно уж, на стенках — но на потолке-то почему?

— Хоть бы убрал свой кавардак! — крикнул из кухни Коля, думая, что не сможет съесть тут и кусочка: стошнит.

— У меня — депрессия, бо мне жить осталось с гулькин нос! — проныл Черепаха, притащившись из прихожей. — Я же сказал, проваливай, а ты: «Пшёл», «Пшёл»! Живи теперь, раз узурпировал, не смею мешать!

— Ух, будь у меня пистолет — сам бы продырявил тебе одно место! — рыкнул Коля, брезгливо взяв грязную кружку двумя пальчиками. — Уделал бы тебе гудок с проволо́кой, чтоб не паясничал мне тут, «крендель»! Или ты — «баклан»? На кого нарвался-то?

— На Бобра! — буркнул Черепаха. — Хотел Бобр, чтобы я ему «Мерс» отгрузил по сходной цене. Я отгрузил, а он — «с рыбкой»! Звонил он мне вчерася и сказал, что завалит. Я мобилку в Кальмиус скинул, чтобы не пропас! Связи у меня теперь ни к чёрту нету, а ты впёрся тут со своими претензиями!

— Смотри, что отгружаешь! — заметил Коля, и развалился на одном из советских деревянных стульев. — А мобилки у меня у самого нету. Есть давай, кишки гудят!

— Нечего есть — отказался Черепаха. — Тушёнка одна, а это — мне! Неприкосновенный запас! Мало ли, сколько мне тут отсиживаться придётся — вот и припас!

Коля не ел тушёнку: тушёнка — пища не его класса и не его уровня. «Король воров», как и всякий король, предпочитал деликатесы вроде лягушачьих лапок да акульих плавников. Однако сейчас, в военно-полевых условиях, когда враг может «жахнуть» в любой момент — перебирать харчами не придётся. Вот и научится Коля есть всякую гадость.

— Тащи свою кошатину! — разрешил Коля.

— Ну, я же сказал, что это — мне! — обиженно напомнил Черепаха. — Мало того, что впёрся — так ещё и объедаешь! Я же на осадном положении, бакланчик! Или невъездон?

— Тащи кошатину! — повторил Коля с подтекстом типа: «Морду набью».

— Ну ладно, ладно, — передумал Черепаха, завидев крепкий Колин кулак. — Так бы сразу и сказал, что с голодухи пухнешь!

Черепаха отполз к престарелому холодильнику «Донбасс», раскрыл его поцарапанную дверцу. Коля заглянул через его кособокое узкое плечо и увидел, что все полки холодильника под завязку забиты этой самой тушёнкой. Холодильник, переполненный и обиженный, натужно выл, пытаясь охладить все эти съестные богатства до температуры +2.

— Это ты называешь «нечего есть»? — прошипел Коля, пихнув дружка в костлявый бок. — Целый клондайк! Давай, раскошеливайся!

Коля с долей отвращения цеплял на вилку жирную тушёнку из надколотой тарелки и думал о том, потянут ли его финансы новую ксиву. Кажется, нет, маловато будет, и придётся снова идти на дело. Сейчас, когда он якобы погиб — это не так уж и трудно. Он украдёт по минимуму, не оставит следов, и это дело будут рыть годами до тех пор, пока не повиснет. Магазинишко какой-нибудь надо будет пошустрить, вот тут вот, в этом зашмыганном райончике, где менты не особо зубастые. Да и в гараж наведаться не помешает — там осталось кое-что на билет.

Николай Светленко разработал целую стратегию, сочинил целую тактику, просчитал все ходы и выходы, ненавязчиво расспросил Черепаху про местную милицию и понял, что там просиживают штаники одни толстые чайники. Даже магазин приметил — «Калинка». Всё, этой же ночью у него заведётся «капустка»!

Коля даже не знал, что в эту самую секунду Казаченко положил на стол Недобежкина отчёт о результатах экспертизы из сгоревшего такси. А в этом самом отчёте чёрным по белому значилось, что среди обнаруженных на месте происшествия тел нет ни одного, которое принадлежало бы Николаю Светленко.

 

Глава 97. Недобежкин стучится в «Росси-Ойл»

Милицейский начальник перечитал этот отчёт два раза.

— Блин! — выплюнул он и отложил отчёт подальше, чтобы не уронить на него кус колбасы из своего бутерброда.

Да, наверное, теперь этот голубец Интермеццо далеко ускакал, пока никто не разыскивал его. Ищи-свищи ветра в поле — не найдёшь и не поймаешь. Снова ушёл, вот это — вор! Ладно, хорошо… Оставим пока его. Объявим в республиканский розыск и оставим. Нужно заняться более крупной рыбой, чем этот подлещик — назвать Колю «пескарём» Недобежкин почему-то не мог: слишком уж хитёр. Милицейский начальник решил нагрянуть не куда-нибудь, а в «Донецкое представительство международной корпорации „Росси — Ойл“». Кто там директором? Поликарпович… Отчество — не стандарт, вот и запомнилось. А как его зовут-то? Пётр? Фёдор? Да, скорее, Фёдор. Фёдор Поликарпович. Да, вот к нему-то и стоит наведаться сегодня же с Серёгиным, Сидоровым, Ежонковым… Да и Смирнянского придётся вернуть из опалы — пригодится на всякий пожарный. И Синицын не помешает. Плохо, что Кораблинский с ума сошёл — а то бы и он мог пользу принести.

Недобежкин собрал волю в кулак, стиснул зубы и набрал номер Смирнянского. Нет, извиняться он не станет — милицейские начальники не извиняются. Он просто оторвёт бывшего коллегу от праздного шатания и призовёт к делу.

Смирнянский почему-то долго не желал выходить на связь, всё сбрасывал и сбрасывал звонок. Только на шестой раз соизволил он поднять трубку и прогнусить сонное:

— Алё?

— Э, ты что, спишь? — навалился на него Недобежкин, зажав трубку между головой и правым плечом.

— А тебе-то что? — огрызнулся Смирнянский. — Сплю! И, может быть, не один!

— Да кто на тебя позарится? — саркастически плюнул Недобежкин, усиленно листая «Дело № 37» в поисках документов на «Росси — Ойл». — Давай, ноги в руки и причаливай на базу, будем «Росси — Ойл» пушить!

— Ага, послушался? — хихикнул на том конце радиоволны Смирнянский. — Только вот, кто меня выгнал и сказал: «Ползи»? — напомнил он, презрительно хмыкнув. — Я обиделся, и поэтому — раз выгнал, значит выгнал. Всё, я занят, пока!

— Стой! — теперь Недобежкин уже взмолился, ведь Смирнянский имел у себя тот самый секретный архив, который «показал» им с Ежонковым и Сидоровым виртуальный кукиш.

— Да? — якобы не поверил Смирнянский. — А волшебное слово? Вернее, два волшебных слова? Без них — «не полетит»!

— Прости… — едва выдавил Недобежкин, сжав зубы. — Пожалуйста…

— Вот теперь — другое дело! — обрадовался Смирнянский. — Жди меня, и я вернусь!

— Тьфу! — Недобежкин плюнул второй раз и занялся повторным перелопачиванием тридцать седьмого дела, потому как не нашёл отчёта Серёгина о поездке в «Росси — Ойл».

Пройдоха Смирнянский почему-то очень долго тащился — полтора часа полз, словно бы полз с Луны. Серёгин, Сидоров, Синицын и даже Ежонков уже собрались в кабинете милицейского начальника и торчали там, в режиме нервирующего ожидания того «знаменательного момента», когда, наконец, соизволит притащиться Смирнянский.

— Салют! — Смирнянский ввалился в кабинет Недобежкина так, как слон мог бы ввалиться в посудную лавку.

Взяв под «козырёк» своей неуклюженькой зелёной панамки, Смирнянский гордо прошествовал к столу милицейского начальника и уселся на свободный стул.

— Фу, какой неудобный! — покивал он на стул, поёрзав на его просиженном сидении. — Заждались? — осведомился Смирнянский сразу у всех. — Вижу, тут у вас митинг!

— Заткнись! — прогудел Ежонков. — Я тут из-за тебя не позавтракал!

— А во сколько ты встал? — саркастически протянул Смирнянский. — Двенадцать часов на дворе, а ты только завтракаешь?

— Давай, Игорёша, погнали в «Росси — Ойл»! — Недобежкин даже ругать никого не стал — он просто освободил своё кресло и двинулся к двери.

Жара немного спала: вместо устоявшихся тридцати двух-трёх, градусник сообщал, что за бортом плюс двадцать пять. Солнце висело высоко над землёй, и изредка его заслоняли собою упитанные белые облака. Пожухлая от долгой засухи неопрятная трава раскачивалась на сыром ветерке, что обещал к ночи дождь.

У Недобежкина уже была подготовлена машина: тот самый чуть поцарапанный микроавтобус, на котором они впервые посещали Верхние Лягуши. Микроавтобус искупался в зелёной водице озерца под названием Лазурное, и зелёный налёт, что оставила тина на её нижней части, Недобежкин не смог вывести ничем. Так и осталась машина двухцветная.

— Я взял ноутбук, — сказал Смирнянский и забился на самое дальнее сиденье. — Если что — покажем Поликарповичу «кино» про Росси.

— А я вспушу! — высунулся Ежонков.

— Ты посмотри, тот ли у них Мильтон! — напомнил Смирнянскому Недобежкин. — А если Мильтона не будет — покажи Поликарповичу оба фоторобота — пускай, опознаёт!

— А, да, точно, — закивал Смирнянский. — Но я больше, чем уверен, что там подстава будет! Я думаю, что их кто-то крутит помимо нас. Слишком уж всё это странно.

«Генрих Артерран крутит!» — Пётр Иванович подумал про себя, но вслух не сказал, чтобы не выпустить на волю мерзкую «звериную порчу». Серёгин уже давно заметил, что она наваливается на него, когда он вспоминает про этого Генриха и Мильтона.

Сидя в микроавтобусе, трясясь на неровностях дороги и глядя в окошко, Пётр Иванович размышлял и всё больше убеждался в том, что Недобежкин зря затеял эти поиски ГОГРа и Росси и всего остального. Кажется, тут проходит некая крупная игра, чуть ли, не война разведок, огромных китов, что запросто монкуют человечьими жизнями. У них на службе такие «генномодифицированные фрукты», как монстр Тень, Ярослав Семёнов, Зайцев, и кто там ещё есть… А кто они — донецкая милиция? Планктон, криль… За окном проносились ряды деревьев, люди, бесконечные пласты автомобилей, что покрывали шоссе… Рядом с Серёгиным клевал носом беззаботный Ежонков, а Синицына Пётр Иванович даже не видел — он забился назад, туда, куда и Смирнянский. Да, «милиционер Геннадий» Ершовой вполне может быть Генрихом Артерраном. А если так, то получается, что это Генрих Артерран получал от Ершовой информацию о Чесноке и Сумчатом, а потом — выкрал её из-под носа Чеснока… Он показал милицейское удостоверение — так рассказывали родители Ершовой. Очень может быть, что Генрих Артерран подхалтуривает на некие спецслужбы, может быть и иностранные… Ну, да, конечно, они давно завербовали его — наверное, ещё с тех пор, как он подвизался на «Наташеньке» — там все были завербованы, даже лабораторные и дикие мыши…

— Серёгин, приехали! — мысли Петра Ивановича развеял вот этот вот противненький вкрадчивый голос и рука, что неприятно теребила за плечо. — Ты что, заснул?

Пётр Иванович встрепенулся, рывком повернул голову и посмотрел сначала в окно, а потом на того, кто его теребил. За окном виднелась просторная парковка «Росси — Ойл», а теребил его тощий Смирнянский.

— Нет, нет, не заснул, — прокряхтел Серёгин, стараясь выкинуть из головы Генриха Артеррана, чтобы не «открыть мегекость», и начал вылезать из кресла.

«Донецкое представительство корпорации „Росси — Ойл“» встретило их ну, очень неприветливо: опечатанными дверьми.

— Ну и номерок! — присвистнул Недобежкин, застопорив ход пред непроходимой печатью из тонкой белой бумаги.

— Можно сковырнуть, если осторожно, — определил Смирнянский, внимательно оглядев эту самую печать. — Только не сейчас — ночкой вернёмся, и я всё устрою.

— Я те устрою! — перепугался Недобежкин. — Ты что, хочешь вломиться туда? Надо узнать, кто тут всё опечатал и зачем!

— Ясно, что их всех уже замели! — высунулся Ежонков и потрогал папиросную бумагу печати указательным пальцем. — Такие штучки федералы вешают, когда шарашки прикрывают.

Да, пока они возились с Верхними Лягушами и «чертями» — совсем упустили из виду «Росси — Ойл». Кто-то тут уже побывал и пошустрил… На печати стоит дата: тридцатое июля. Кажется, они тогда искали «панцеры-хетцеры» в подземельях «Наташеньки»…

— Федералы? — хмыкнул Недобежкин, дойдя до широкого окна и увидев, что оно тоже опечатано. — Это какие у нас в Донецке федералы?

— Интерпол! — не задумываясь, выпали Ежонков. — Они косили под международную корпорацию, но танкера́ми сливали контрабандную нефть. Вот их и посекли, а так же — подмели. Всё коротко и ясно!

БА-БАХ! — Пётр Иванович, прямо ухом услышал взрыв гранаты около себя — такая сенсационная догадка его осенила. Мильтон, которого они с Сидоровым видели — это Генрих Артерран. Выходит, что именно Генрих Артерран следил за работой филиала под маской Мильтона. Он затеял страшенный ремонт, забраковывал проекты, наверняка, чтобы отвлечь этого тучного сонного Поликарповича от дел! Да, уж, кажется, он и есть «федерал»… Проклятая «порча» не даёт Серёгину ни словом обмолвиться про Артеррана, а когда она пройдёт… тоже ничего хорошего не будет. Проследив аналогию между Карпецом, Семёновым и Кораблинским, Пётр Иванович сделал невесёлый вывод: когда у него пройдёт «звериная порча» — он забудет всё на свете и сможет сообщить миру только слово «Бык». Ну да, конечно, «Бык» всё-таки, лучше, чем «Ме». Однако только тем, что «Ме» — это междометие, а «Бык» — уже существительное. Только вот, это существительное никак не относится к делу. Всё, финиш…

— Интермеццо у нас один остался, — буркнул Недобежкин и повернулся, чтобы уйти. — Сидоров, ты у нас спец по нему — займись.

 

Глава 98. Кто поймает Интермеццо?

Серёгин и Сидоров выполняли задание начальника: «занимались» Интермеццо. Сидорову пришлось по памяти восстанавливать всё, что когда-то было про него известно. Такое интересное занятие досталось сержанту из-за того, что Карпец проворонил его дело. Вот Сидоров и сидел, уткнувшись носом в бумажечку, и выписывал всех известных ему дружков «короля воров». Пётр Иванович же «гулял» по обширным просторам тридцать седьмого дела, выискивая там крупицы информации про Интермеццо. Наверное, в той тишине, которая сейчас висела в кабинете, было слышно, как скрипят их мозги, занятые разгадкой тайны, по сложности равной, наверное, теореме Ферма.

Пётр Иванович повернул голову и украдкой заглянул в бумажечку, которую Сидоров испещрил не то фамилиями, не то кличками. «Косой, Хряк, Черепаха, Троица…» — начал читать Серёгин. Читая, Пётр Иванович сразу же припоминал, не встречал ли он данные «наименования» раньше. Так, первым в списке идёт некто Косой. Косой… Косой… Косой… Да, Косой — фигура известная: целых четыре отсидки за плечами. Воровал этот Косой по-чёрному, и к тому же, очень безграмотно. Всегда множество очевидных улик, следов и так далее. Серёгин уже ловил его два раза. И сейчас, кажется, Косой опять засел на нары. У Троицы они с Недобежкиным уже бывали и узнали, что Светленко приходил к нему за фальшивыми документами. Рыбаков Александр Владимирович — вот, в кого перекрестился по этим документам «король воров». В аэропорту уже изловили десятерых разношёрстных Рыбаковых Александров Владимировичей, но никто из них так и не явился Николаем. В квартире Светленко по соседству с Сидоровым заседают Журавлёв и Пятницын в надежде на то, что кто-то придёт за исчезнувшим «фантомом» Федохиным. Кажется, их пора отзывать: Федохин-Филлипс пал смертью храбрых: наверное, за ним уже пришли…

А вот, Хряк и Черепаха — человечки «не стреляные». Кажется, не помешает нанести им визит.

Пётр Иванович решил начать с Хряка. Причина была прозаична: Хряк проживал куда ближе, чем этот Черепаха. В Калининском районе, в двухкомнатной квартире. А Черепаха забился в глухомань, к нему и идти не охота.

— Всё, погнали! — постановил Пётр Иванович и проворно скользнул в коридор.

Поймать Интермеццо — для Сидорова это уже сделалось делом чести. «Король воров» так часто и виртуозно ускользал из рук правосудия, что сержант, упустив его не один раз, дал себе слово: во что бы то ни стало схватить изворотливого преступника и водворить туда, где ему положено быть — за тюремную решётку. Даже если для этого придётся совершить тринадцатый подвиг Геркулеса — Сидоров не остановится. Он сразится с любыми бандитами, с «Королями», с «Динозаврами», с Генрихом Артерраном, с драконом, с вампиром, с самим Геркулесом… но достанет Николая Светленко даже из-под земли! Из тартара достанет и упечёт на нары раз и навсегда. Дав себе это торжественное обещание в двадцать первый раз, Сидоров призвал на помощь удачу и скользнул в коридор вслед за Петром Ивановичем.

Сидоров отлично знал, как проехать к тому, кто носил кличку Хряк. Он ездил к нему раз пять — тогда, когда ловил Интермеццо в первый раз. Хряк был толст и трусоват. Если напереть на него хорошенько — он расколется, как орех…

Пётр Иванович припарковал служебную машину во дворе дома, около другой машины — красных «Жигулей». Выйдя из кабины, Серёгин огляделся. Перед ним лежал обычный двор обычного пятиэтажного дома — таких дворов и домов в районе полным-полно. Там, в сторонке у древнего каменного забора, торчит зелёная беседка. В глубине двора — детвора с шумом и смехом катается с горки. На лавочке, под окнами первого этажа, собрались современные «три девицы». Они не пряли, а жеманно покуривали тоненькие дамские сигаретки и вели следующую беседу:

— Ритка… А, Ритка! У неё, вот, мальчик родился!

— Значит, свекрухой будет!

— Да подожди ещё со свекрухой, его сначала вырастить надо!

Похоже, что беседа была очень весела и содержательна, потому что все три девицы сначала замирали, развесив уши, и, помолчав секундочку, взрывались писклявым хохотом.

Пройдя мимо них, Серёгин и Сидоров углубились в прохладу подъезда. Преодолев четыре лестничных пролёта, они взобрались на третий этаж и оказались перед добротной стальной дверью.

— Приехали, — сообщил Сидоров и нажал на кнопку звонка.

Сначала там, в квартире, за этой вот дверью, висела нежилая тишина. Но, спустя несколько минут — послышались тяжёлые шаги увесистых ног, слегка приглушённые толстым ковром.

— Хто? — сыто осведомился хрипатый от излишка жирной пищи голос.

— Давай Хряк, откупоривайся, милиция! — грозно сообщил ему Сидоров.

— Ык! — икнул с той стороны двери сытый Хряк. — Ы… Меня нет дома…

— Так, давай, шевелись, а то запишу, что ты из пистолета в меня запулял! — пригрозил Сидоров, заставив Хряка вернуться и закопошиться в замках.

Хряк был огромен, словно человек-гора. На его голове, что напоминала батон, торчали неопрятные пучки засаленных волос, оба подбородка покрывала пятидневная щетина. Натянув необъятные растянутые шаровары под самые подмышки, этот запущенный толстяк крякнул:

— Простите, у меня неубрано… — и отодвинулся вглубь своей квартиры, из которой пахло, словно из конюшни.

Пётр Иванович едва сдержался, чтобы не поморщиться: милиционер должен быть бесстрастным. Перевалив «нагромождения» обломков мебели, смятой одежды, целых и разбитых бутылок, пачек от магазинных пельменей и прочего хлама, Хряк добрался до кухни.

— Садитесь, — пробухтел он, указав милицейским гостям на два уцелевших стула.

Пётр Иванович пристроился на чистом краешке стула, а Сидоров — тот вообще, отказался садиться. Брезгливо покосившись на «Монблан» из перепачканной посуды, что возвышался над ржавеющей раковиной, Серёгин спросил Хряка про Интермеццо.

Хряк с самого начала выглядел припыленным, а когда до него довели смысл визита — так вообще, едва ли не запихнул свою тушу под низкий старый стол.

— Я его давно не видел, — соврал Хряк, крутя толстенными пальцами чайную ложечку, залепленную остатками варенья. — Вообще, уже, наверное, год не видел, а то и больше.

— Да, ну? — не поверил Серёгин. — Неужели, целый год? Вы же, как-никак друзья?

— Ага, — вставил Сидоров. — Не завирай, Хряк. Уж я-то знаю, что когда Интермеццо в бегах — он к тебе к первому поскачет!

Вообще, если хорошенько подумать — Хряку до Коли не было абсолютно никакого дела. Арестуют его — и ладно, посадят — ну и пускай. Какая Хряку разница, что случится с этим заносчивым дурачком? Да пускай он хоть, лопнет! Нет, Хряк переживал не за Колю. У него имелась другая проблемка — похлёстче преступного сговора с беглым Интермеццо. Позавчера Хряк ходил на работу и проработал одного «работодателя» — бизнесменчика некрупной руки, который организовал себе киоск на остановке «Дружба». «Работодатель» заартачился, отказался выплачивать «гонорар крыше», и Хряк немного рассердился. Он ударил этого очкастого хлюпика по голове — но совсем не сильно и не больно, а так, для острастки. Кто виноват, что у него оказалась настолько слабенькая черепушка, что проломилась от одного-единственного тумака? Да никто, мать-природа! Обнаружив, что «работодатель» лежит и больше не дышит, Хряк в спешном порядке избавился от «каприза природы»: свалил его в багажник, вывез в урочище Кучерово и там тихонько без свидетелей зарыл. Вернувшись домой, Хряк выдраил машину, остерегаясь того, что кто-нибудь заметит пятна крови, и забился в глубокое подполье. А сейчас к нему нагрянула милиция. Как известно, у страха глаза велики, а на воре горит шапка. Поэтому Хряк и нервничал, ведь он вообразил себе ужасную историю о том, что Интермеццо им и не нужен, это они таким дьявольским способом подводят его к зажмуренному очкарику…

Стратегия у Хряка была одна: отпираться от всего. Вот он и отпирался: от Интермеццо, от горького похмелья, что давило сейчас его буйную голову, от беспорядка, что безраздельно властвовал у него в квартире.

— Нет, нет, нет, — словно запрограммированный робот, твердил Хряк в ответ на все вопросы, что предложила ему милиция. — Нет, нет, нет.

А потом — взъерошенная подспудным страхом и алкоголем психика не выдержала и Хряк, незаметно для себя, пустился вразнос.

— А-а-а-а-а!!! Менты позорные! — заревел он бешеным слоном и подскочил, вращая глазами, словно дикий вепрь.

Схватив табурет, он занёс его, нацелившись расквасить Серёгину голову. Пётр Иванович ловко увернулся от сокрушительного удара, и табурет с силой атомохода обрушился на стол и поверг его в обломки. На этом Хряк не остановился — воздев табурет над головой, он замахнулся повторно, стремясь зашибить им Сидорова, который попытался, было, закрутить ему руки.

— Я вам не достанусь!!! — новый мощный удар вдребезги сокрушил подоконник.

— Давай, Саня, заходи сзади! — скомандовал Пётр Иванович Сидорову, укрывшись за холодильником.

Сидоров выскочил из-за угла и напал на Хряка со спины, стукнув его ногой. Хряк заголосил, выронил табурет и замахал кулаками, расшибая воздух. Пётр Иванович подоспел спереди и, перехватив летящий в него кулак, заломил жирную ручищу Хряка за его огромную спину.

— Ы! Ы! Ы! — закряхтел толстый бандит, не в силах сопротивляться милицейскому захвату.

Сидоров выпростал из-за пояса наручники и надвинул их на запястья Хряка. Стальные браслеты едва сошлись — такими толстыми были у Хряка запястья.

— Уф, приструнили… — выдохнул сержант, убедившись в том, что Хряк не вырвется.

— Чего он взвился? — пробурчал Пётр Иванович, разглядывая поверженного преступника, как ворочается он на полу носом вниз. — Придётся отвезти его в изолятор за нападение на нас. Давай, Саня, звони Казаченке.

Пока Пётр Иванович и Сидоров возились с этим переевшим Хряком, Коля отсыпался после удачного посещения магазина «Калинка». С посещением Коле повезло: продавщица оказалась не очень ушлая и оставляла в кассе до самой пересмены всё, что настригла. Вот её «добыча» и досталась «королю воров».

— Поднимайся, поднимайся, час дня уже! — плаксиво зудел над ухом докучливый Черепаха и то и дело пихал Колю в бок коленкой. Конечно, ведь Коля занял его проваленный убогий диванчик, вынудив Черепаху спать на полу.

— Отвянь! — огрызнулся Коля, отвернувшись к стенке. — Харэ по мозгам кататься — я не выспался.

— Поднимайся, давай, медведь заезженный! — прогудел Черепаха и стянул с Коли одеяло. — Я жрать хочу, как чёрт, а тут дрыхнешь!

— А что, сам пожрать не можешь? — проворчал Коля и сел на диванчике, свесив босые ноги на голый пол. — Я не повар — варить не умею.

— Я спички под диваном прячу! — буркнул Черепаха. — Ты, вообще, мне здесь не нужен. Только занимаешь место, да жжёшь свет.

Коля сидел на дрянном диванчике Черепахи, чувствовал под собой жёсткую пружину и думал, что ему сегодня край нужно будет сгонять к Троице за новой ксивой. Он получит документы, деньги есть — и всё, съедет из этой тесной норки куда подальше. В Америку, например, отличная страна!

— Давай, сползай со спичек! — поторопил Колю Черепаха и прервал его раздумья и мечты. — Желудок под горло подкатил!

— На, жри! — огрызнулся Коля, встал с диванчика и пополз в ванную.

Николай сидел за столом и хлебал невкусный суп из тушёнки, который презентовал ему Черепаха. Никакой другой еды у Черепахи не было. Выгнать в магазин Коля его не смог: Черепаха отказывался, чуть ли, не до истерики, верещал, что его убьют.

— Да они меня колесуют! — вот, как он верещал. — Я же говорю тебе: нарвался на Бобра!

— А мне-то что? — грыз его Коля. — Я не люблю тушёнку.

Черепаха так и не пошёл в магазин, вот Коля и хлебал суп из тушёнки. Черепаха сидел с ним за одним столом и тоже хлебал суп, поминутно давясь, потому что из-за не стихающего страха перед Бобром, еда не лезла ему в горло. И тут чей-то тяжёлый кулак лёг на фанерную дверку. СТУК! СТУК! — раздались увесистые удары.

— Бобр! — пискнул Черепаха и полез под стол.

Коля совсем не испугался: какое ему дело до Черепахиного Бобра? Если этот Бобр наедет на него — Коля настучит ему по шапке. Черепаха дрожал и барахтался под столом, Коля встал со стула и приготовился драться. БУБУХ! — сокрушительный удар стёр с лица Земли щуплую дверку, и в тесную прихожую основательно вдвинулись два плечистых крепыша. На их пышущих здоровьем и глупостью лицах застыли одинаковые дебильные улыбочки.

— Черепаха, Бобр приказал тебя вальнуть! — басом сообщил один из них.

Черепаха сидел под столом ни жив, ни мёртв. А Коля невозмутимо вышел вперёд и вставил своё веское слово:

— Подвиньтесь, ребятки, потому что я здесь живу.

— Ы, слизняк, зря гудишь! — гыгыкнул второй крепыш, целя в голову Коли большим кулаком.

Николай без особого труда поймал этот не техничный, медлительный кулак в полёте, а потом — перебросил крепыша через себя и врезал в стенку. Крепыш обмяк и растёкся по полу, но эстафету перехватил его товарищ. Он не лез в драку голыми руками, а достал складной ножик. ЩЁЛК! — из рукоятки выскочило блестящее острое лезвие. Крепыш поиграл грозным оружием, а потом — совершил прыжок вперёд. Коля отпрянул в сторону, пропустил агрессора мимо себя, а потом — огрел его на прощание ногой по спине. Крепыш ухнул, выпустил ножик и разрушил головой деревянный стул.

Коля отряхнул с ладоней несуществующую пыль, пнул ногой лежащее перед ним поверженное тело и небрежно бросил Черепахе:

— Выползай, кореш — обделался твой Бобр!

— А? — дрожащим голоском пискнул Черепаха и показал из-под стола перекошенное безотчётным страхом, белое, заплаканное лицо.

— Всё! — Коля кивнул на распластанных по полу побежденных крепышей. — Боялся Бобра? Скажи мне «спасибо»!

— Спасибо… — по инерции пробормотал Черепаха, но покидать убежище не спешил.

Коля только открыл рот, чтобы хохотнуть, как вдруг, откуда ни возьмись, из прихожей в кухоньку ворвались люди во всём чёрном и чёрных масках. Они явились стремительно и бесшумно, словно бы и не люди, а некие демоны. Коля не успел и пикнуть, как они схватили его за руки и припёрли к стенке. Их было много, человек десять, они заполнили собой всё небольшое пространство кухоньки. Двое из них легко, словно ребёночка, выволокли из-под стола Черепаху, сомлевшего от ужаса. Коля сначала решил, что это — происки Бобра, потом — что это милиция. За ним. От Серёгина… Он попробовал бороться, однако руки, что держали его, оказались, словно из стали. Коля пару раз дёрнулся, однако у него ничего не вышло, и он остался стоять, прижатый к шероховатой стенке, что пачкала цементом его одежду.

— Как бы тебе ни хотелось остаться на свободе, Светленко, к сожалению, это невозможно, — донёсшийся из прихожей голос поверг Николая в трепет и заставил обмякнуть в тех руках, что не собирались его отпускать.

Ноги внезапно стали мягкие, как подогретый парафин, руки куда-то безвольно исчезли, в голове засела свинцовая тяжесть. Голос, этот жуткий могильный голос принадлежал адскому «рейхсфюреру» Генриху Артеррану. Коля ждал любого сражения. На своей несокрушимой парадигме он сейчас мог победить кого угодно. Но только не Генриха Артеррана. Генрих Артерран вошёл в кухню не спеша, размеренной, уверенной походкой абсолютного победителя. Выглядел он, как всегда, безупречно — а как ещё может выглядеть Генрих Артерран? Поправив тёмные очки, он прошёлся взад-вперёд, заложив за спину длинные руки, а потом отдал своим чёрным громилам лаконичный приказ:

— Тащите его. Этого, — он кивнул на висящего в обмороке Черепаху. — Бросить!

Колю тот час же потащили на улицу. Он уже не вырывался, а просто тащился.

— Всё, замели, — констатировал один из трёх алкоголиков, что выпивали на лавочке у подъезда.

Колю грубо закинули в чёрный микроавтобус, и он уткнулся носом в пол.

Когда Пётр Иванович и Сидоров подъехали к дому Черепахи, они успели заметить, как со двора на шоссе выезжает некая чёрная машина. Ни Серёгин ни Сидоров не знали, что это за машина, потому что она не имела внешних опознавательных знаков — обычный чёрный микроавтобус. Не подозревая о том, что Коля уже утащен Генрихом Артерраном, они поднялись на второй этаж.

— А Черепаха жил вот тут… — пробормотал Сидоров, ткнув пальцем в ту из четырёх квартир, дверь которой была превращена в груду щепок каким-то страшным ударом.

— Да? — буркнул Серёгин и схватил свой подбородок. — Ну, давай, зайдём…

В убогой квартирке царил ужасный хаос. Вещи разбросаны, пол затоптан, дверь эта несчастная валяется щепками… В кухне на столе стояли две тарелки, наполненные посредственным супом из тушёнки, а на полу лежали три тела. Двое лежали неподвижно — видимо были оглушены. А третий — закрывал голову руками так, словно бы его собирались бомбить, и дрожащим голосом повторял:

— ОМОН… ОМОН…

— Черепаха! — узнал Сидоров этого дрожащего субъекта.

— ОМОН? — удивился Серёгин. Да, странный какой-то ОМОН — оставил этих троих тут валяться…

— Перевернём-ка его! — сказал Серёгин Сидорову.

Они вдвоём подхватили Черепаху под мышки, перевернули и усадили, прислонив спиной к стенке. Черепаха был испуган смертельно: весь перекошен, бел, как сама смерть, зарёван, дёргался в истеричных конвульсиях.

— Черепаха! — пихнул его Сидоров.

— Ы! — хрипато выплюнул Черепаха, закрывая ладонями совё трусливое лицо. — Он! Он!

— Кто — он? — уточнил Пётр Иванович.

— ОМОН! — булькнул Черепаха.

— Будем бить, — пригрозил Сидоров и почесал левой рукой правый кулак.

Черепаха не внял угрозе и совсем не испугался: слишком тяжела была та депрессия, в которую вогнал его неизвестно, кто. Мелкий преступник только дёрнул башкой и ещё горше зарыдал.

— Запугали… — буркнул Серёгин, окинув разнесенную кухню оценивающим взглядом. — Драка тут была, что ли?..

— Вещдок! — это Пётр Иванович заметил в углу складной ножик, который Коля вышиб у одного из крепышей Бобра. — Надо этих двоих везти на базу, — определил он судьбу обоих крепышей, заворачивая ножик в носовой платок. — Установим личность и допросим. А ещё — надо будет по соседям помотаться — может, видели чего.

Сидоров во второй раз позвонил Казаченке и отвлёк его от кроссворда. Казаченко очень неохотно от него отвлёкся, поворчал-поворчал, да делать нечего: «служба и опасна, и трудна». Он оторвался от стула и поехал в Будёновский район.

Пётр Иванович и Сидоров, дожидаясь Казаченко, осматривали квартиру в поисках других следов странного «ОМОНа» Черепахи. Нет, больше нет следов: кажется, они «облапили» только кухню. Потом из подъезда в прихожую кто-то зашёл, Пётр Иванович подумал, что это Казаченко, и вышел ему навстречу. Он оказалось, то зашёл совсем не Казаченко, а некий неказистый бритоголовый тип, за которым «плыли» ещё два типа с такими же бритыми головами.

— Бобр! — определил за спиной Серёгина Сидоров.

Бобр был в розыске, но он отчаянно плевал на этот факт и продолжал отчаянно дебоширить и нарушать закон. Увидав перед собой вместо своих людей двоих незнакомцев, Бобр застопорился посреди дороги и вперил в них изумлённый взгляд своих бандитских бесцветных глазок.

— Милиция, — прояснил ситуацию Серёгин, вынув удостоверение. — Ты, Бобр, задержан.

— Уй! — булькнул Бобр, поняв, как же неудачно он зашёл, и собрался сбежать в подъезд.

— Стоять! — крикнул Сидоров и пустился в погоню.

Перед носом Бобра выросла богатырская фигура Казаченки, и бандит застопорился, словно его внезапно закопали в пол. Двое его охранников тоже остановили движение, и к тому же — подняли руки вверх, потому что боялись завязываться с милицией. Лучше уж в обезьяннике сутки перекантоваться, нежели мотать двадцать пять лет за то, что случайно зажмурил мента. А вот, Бобр не сдавался. Он размахнулся кулаком, целясь Казаченке в глаз, но Казаченко быстренько урезонил агрессора. Его рука была заломлена за спину, а нос уткнулся в пол.

— Многовато их, — почесал в затылке Казаченко, поняв, что шесть человек в его «Жигули» не влезут.

— Половину к тебе посадим, половину — к нам, — постановил Пётр Иванович, защёлкнув в наручники руки Бобра, что были по локоть в крови невинных.

Охранники Бобра — как битые, так и небитые — пошли сами, опасаясь прибавки к сроку, самого Бобра пришлось толкать, потому, что он не хотел идти и плевался ругательствами.

— О, ещё замели, — пространно сообщил один алкаш на лавочке своим двум приятелям, и опрокинул в рот стакан горькой.

Черепаху выносили на руках — он не мог идти сам — до того жестокая истерика свалила его с ног.

Когда же все бандиты были погружены и оставлены под охраной Казаченки, Пётр Иванович и Сидоров отправились опрашивать соседей Черепахи. В двух квартирах никого не было: на звонки и стук отвечала могильная тишина. А из третьей квартиры высунулась всклокоченная башка давешнего бражника. Когда Серёгин задал этой башке вопрос о том, что произошло в квартире соседа, та раскрыла рот и обдала застойным перегаром, а так же невменяемым криком:

— Бе-е-е-е-е!

 

Глава 99. Там, где зимуют раки

Пока Пётр Иванович и Сидоров возились с Черепахой, с соседями Черепахи, с бритоголовым Бобром и с его охранниками, Недобежкин в поте лица проводил кабинетную работу. Ежонков и Смирнянский торчали в отделении с самого утра и уже начинали роптать, потому что проголодались и не выспались. Сонный Ежонков был обязан милицейским начальником вырывать из пустых голов Кораблинского и Семёнова крупицы ускользающей памяти. Под бдительным присмотром Белкина он «заколдовывал» то одного, то второго, заставлял их цитировать учебники, называть имена родственников и адреса школ, в которых те когда-то учились. С этими нетрудными заданиями оба справлялись на славу. Но вот, когда подходила очередь отвечать на вопросы о ГОГРе и Артерране — обоих как запирало. Оба выкатывали помутневшие глазки и тупо выплёвывали:

— Бык-бык.

Что один, что второй — даже с одинаковой интонацией, а вернее, с отсутствием последней. После трёх, или четырёх «Быков» Ежонков взвинтился и решил сделать перекур. Кофе он не пил: боялся не то угрей, не то давления. Он купил в буфете бутылочку колы и два пирожных: медуницу и корзиночку. Так и зашёл он в кабинет к Недобежкину, кусая попеременно, то медуницу, то корзиночку и с колой в кармане.

— И что мы имеем? — вещал тем временем под собственный нос Недобежкин и что-то усидчиво писал на измятом клочке тетрадного листа. — Мильтон — это не Мильтон, а в «Росси — Ойл» закрыли Донецкий филиал… Что же это такое?

— Работает кто-то по ним! — вставил Ежонков, шамкая полным ртом. — Я агент, и я знаю!

— Да кто по ним ещё может работать? — взвился Недобежкин, сминая клочок со своими записями. — Чёрт… закрутились мы в какую-то малашу — чёрт ногу сломит!

— И ни в какую не в малашу! — возразил Ежонков и откусил от корзиночки смачный кус, выпачкав нос в белый сладкий крем. — Интерпол вполне может их шустрить! Или ты, Васёк, думаешь, что никто кроме нас не знает больше о проекте «Густые облака»? вот и Мильтона им кто-то подменил, чтобы вывести на чистую воду ихние делишки с чёрной нефтью! Вот и вывели, вот и прикрыли! Я там кое-что про Филлипса подкопал — так закачаешься! Посмотрим потом, как Игорёша компы откачает!

Смирнянский имел неосторожность похвастаться тем, что разбирается в компьютерных технологиях. Вот и определил ему Недобежкин место и занятие: за компьютером, изводить проклятый кукиш. Кукиш оказался на редкость живуч. Что бы Смирнянский с ним не делал — он никак не желал изводиться, а вместо этого — мигал, менял цвет, пел песни да ещё и плевался ехидными шуточками вроде: «Нос подотри, сопляк!». Смирнянский пыхтел-пыхтел, форматировал диски, переустанавливал «Виндоус», однако ничего не добился: как только компьютеры были включены — на их экраны тут, как тут выскакивал противный кукиш.

— Чёрт! — высказал своё мнение Смирнянский и отвернулся от заражённых неведомой заразой компьютеров. — Ребятки, у меня с собой ноутбук. На нём кое-что сохранилось. Давайте, лучше, это посмотрим… А то тут затык…

— А кто тут хвастался компьютерной гениальностью? — съехидничал Недобежкин, оторвавшись от Ежонкова. — Ну, ладно… давай, врубай свой ноутбук.

Милицейский начальник оторвался от поруганных смятых записей и потащился к тому краю стола, на который Смирнянский водрузил свой новенький тонкий ноутбук.

— У меня тут кинцо есть, — начал Смирнянский, подключая ноутбук в розетку. — Про Мильтона в не ранней молодости. Он там такие вещички делал, хоть стой, хоть пой, чесслово!

— Ну, давай, Игорёша, крути своё кинцо, — это Ежонков подкатился к столу и плюхнулся на свободный стул с недоеденной медуницей наперевес. — А то собираешься, как Золушка на бал!

— Ежонков, сел бы на диету! — сморщился тощий Смирнянский, покосившись на калорийное пирожное в пухленькой ручке «суперагента». — А то пузо у тебя уже, как тыква!

— Ой, грозный, как жук навозный! — огрызнулся Ежонков.

— Брейк! — остановил перепалку милицейский начальник и нацелился растаскивать ощетинившихся друг на дружку товарищей в «разные углы ринга». — Давай, Смирнянский, подключай!

Смирнянский пробормотал себе под нос ехидную колкость в адрес Ежонкова и запустил своё «кинцо». Милицейский начальник прилип к экрану: авось проскочит что-то интересное и нужное?

Экран отобразил некий конференц-зал — просторный, с нестандартной мебелью. Такие обычно, показывают в американских фильмах про богачей. Кажется, сейчас у них там было не деловое совещание, а некий банкет. По бокам длиннющего и широченного стола в стиле «аэродром», заполненного съедобной роскошью, сидели некие солидные дамы и господа в солидных дорогих костюмах. В самом дальнем конце — «во главе» «аэродрома» — расплылся в кресле седовласый толстяк Росси. Недобежкин узнал, что это Росси после того, как Смирнянский показал на него пальцем и сказал:

— Росси.

А на другом конце «аэродрома» восседал он, Мильтон. Да, тут он был помоложе, не такой лысый. Но всё равно — ни капельки не похожий на тот фоторобот, который сотворили Серёгин и Сидоров. Они о чём-то говорили друг с другом, но качество звука оставляло желать лучшего, и поэтому Недобежкин слышал лишь:

— ББУХ!

— ББУХ!

— ББУХ!

— Ну, и что я тут пойму? — осведомился Недобежкин у Смирнянского, разглядывая одинаковые и напыщенные лица американских толстосумов.

— А ты дальше смотри, — улыбнулся Смирнянский, не спуская глаз с экрана. — Я там звук чуть-чуть подкрутил — интересно будет.

Мильтон посидел-посидел, поковырял вилкой в своей тарелке, а потом — вдруг влез на стол и пошёл по нему, словно это был подиум. Он заговорил по-английски, а Смирнянский, помня, что Недобежкин учил этот язык только в школе, превратился в переводчика.

— Хорошая прибыль — вот, что нужно корпорации для процветания! — разглагольствовал Мильтон, ногами отодвигая с дороги кулинарные шедевры в блюдах из китайского фарфора.

Дамы и господа опешили, повскакивали со стульев и разбежались в стороны, чтобы брызги подливок и соусов не заляпали их костюмы.

— А залог хорошей прибыли — это качество и безотказная работа, — Мильтон был так увлечён своей пламенной речью, что даже не смотрел под ноги.

Пройдя ещё немного, он вступил в чью-то тарелку, и, поскользнувшись на котлете, рухнул вниз, на отполированный паркет.

— Цицерон, однако, — буркнул Недобежкин, когда закончился весь этот «цирк Смирнянского». — Сколько он выпил? Литр? Только вот, скажи, Игорёша, разве это как-то относится к делу?

— Да, нет, это так, для смеха, — хохотнул Смирнянский. — Дальше смотри.

Ладно, ладно, Недобежкин посмотрит дальше — просто так, чтобы отдохнуть от нудной писанины и тяжёлых раздумий. Барахтающийся на полу Мильтон исчез в граде помех. Но вместо него вдруг выплыл Росси — один и крупным планом. Этот кит американской преступности как всегда сидел. Сидел в кожаном кресле с высоченной спинкой и держал в правой руке длинную поблёскивающую трость. Спустя минуту, в кадр вклинился другой субъект — подтянутый такой, прилизанный весь, с тёмными очками на глазах.

— ББУХ! — сказал ему Росси электронным голосом.

Недобежкин замер: он узнал второго субъекта. Да, ни кто иной, как подземный монстр Генрих Артерран вошёл в кадр широкими уверенными шагами и уселся в другое кресло напротив тучного, заплывшего холестерином президента корпорации «Росси — Ойл».

— Видал? — осведомился у него Смирнянский, остановив просмотр. — Знаешь, что за фруктик к Росси приполз?

Недобежкин соврал: он сказал, что не знает, для того, чтобы услышать мнение Смирнянского. Смирнянский хохотнул, а потом завёл таким загадочным тоном, словно бы рассказывал про инопланетянина, который прилетел из космоса у него на глазах:

— Я раскрутил архив этого Филлипса, он прятался под фамилией Синицына. Так вот, Филлипс считает, что этот вот чувачок — и есть Генрих Артерран, который руководил проектом «Густые облака». В официальных документах накарякали, что Артеррана сожрала подопытная горилла, однако я думаю, что это не так. Там случилось что-то другое, похлёстче гориллы. И из-за этого Артеррана завербовали в Интерпол. Я тут глянул глазом на фоторобот Серёгина, на Мильтона этого, который не Мильтон, и решил, что он подозрительно похож на этого Артеррана…

— Артерран — тёмная лошадка! — влез Ежонков, допивая литр колы с сахаром. — Не факт, что в подземелье «Наташеньки» мы видели именно его! Под его фамилией может скрываться кто попало!

— Ты же сам кряхтел, что это он! — напомнил Ежонкову Недобежкин. — А теперь что случилось?

— Я ничего не знаю! — булькнул Ежонков. — Меня и так уже жена за «Ниссан» чуть не вышибла из дома, а скоро и с работы вышибут. Мне кажется, что меня кто-то посёк, как я там по секретным архивам ползаю. Я тут, кстати, про Филлипса этого узнал, что его подослали за Артерраном следить. У меня в ФБР есть наседочка. Я с ней состыковался, и она мне кукарекнула, что они вовсю крутят «Густые облака». Да, Артерран живёхонек, как мы с вами. Но кто он такой: профессор, фашист, агент? — это только черти в аду знают. Так что влипли мы, ребятки по самые ушки. Как отмазываться будем, пока не зажмурили всех по одному?

— Трус ты, Ежонков! — постановил Недобежкин. — Давай, Смирнянский, крути своё кино. Я хочу послушать, что Росси Артеррану говорит.

— Звук поганый, — предупредил Смирнянский. — Бу́хать будут.

— Что, подкрутить не мог? — проворчал Недобежкин.

— Неа, сломалось там что-то, — помотал башкой Смирнянский. — Сам смотри.

Смирнянский включил «кинцо» дальше, и Недобежкин увидел, как Артерран выгрузился из предложенного ему кресла, подобрался к тому месту, где была поставлена видеокамера, протянул руку, и — всё, помехи. Видимо он выдрал камеру «с мясом» и сломал.

— И это ещё неизвестно, кого мы там на «Наташеньке» гранатой бомбанули! — продолжал вещать Ежонков, расплескав свою колу на стол Недобежкина. — Генрих Артерран не такой идиот, чтобы дать себя угробить. Мы сорвали им какое-то дело, и теперь они будут нам мстить.

— Ежонков, иди домой! — рассердился Недобежкин. — Если ты так всего боишься, то закройся там вместе со своим «Ниссаном» и торчи!

А в это время Пётр Иванович привёз пополнение в изолятор. Вместо одного Интермеццо у них с Сидоровым «в капкане» оказалось целых шесть человек. Бобр был угрюм, шагал по милицейскому коридору с огромной неохотой, огрызался и дёргал плечом, когда Казаченко погонял его пистолетом. Черепаху Пётр Иванович и Сидоров тащили под ручки: он пережил некий жуткий стресс и теперь — едва ворочал лапками. Охранники Бобра во всю прикидывались «шлангами» — послушно шагали, молчали и строили невинные личики овечек. Бобра и его охранников прямой дорогой отвели в изолятор и там закрыли — потом им предъявят обвинение. В соседней с Бобром камере успел прописаться Хряк. Хряк вопил, что он ни в чём не виноват, что сегодня даже не пил, и что он опоздает на работу.

А вот Черепаху Пётр Иванович решил показать гипнотизёру Ежонкову: авось тот сможет раскрутить его на монолог? Черепаха, вроде, не блеет, всё только талдычит: «ОМОН, ОМОН». Был у Серёгина ещё один «фигурант» — сосед Черепахи, который сказал: «Бе». Вот только задержать его и насильно притащить в отделение Серёгин не мог: не в чем было его обвинить. Но Пётр Иванович вызовет его в отделение повесткой, как свидетеля: очень уж не понравилось ему это «Бе» — «звериную порчу» навели на этого беднягу. Вытекает из этого только одно: у Черепахи побывал ГОГР, или результат «Густых облаков» и, следовательно — Интермеццо остановился именно там, у Черепахи…

Завидев забацанного Черепаху, Ежонков попятился, Смирнянский хмыкнул, а Недобежкин тоном начальника осведомился:

— А где Интермеццо?

Пётр Иванович вкратце описал ту картину, которую застал в Черепахиной квартире, и Ежонков, прослушав этот рассказ, вообще, забился в угол.

— Да, сурово, — отметил Смирнянский. — Точно ваш Светленко был связан с ГОГРом. Я по своим каналам пробью Николая Светленко и посмотрю, что он творил за границей, и кому он там перешёл дорогу.

— Я не участвую! — открестился Ежонков.

— ОМОН… — подтвердил, или опровергнул Черепаха.

Недобежкин отодвинулся от компьютера и наехал на Ежонкова своим вращающимся офисным креслом.

— Давай, Кашпировский, гипнотизируй! — приказал он, желая услышать от Черепахи что-нибудь ещё кроме «ОМОНа».

— Ну, ладно, — Ежонков выполз из угла и подвинулся ближе к Черепахе.

Определив, что этот «подопытный» безобиден и не «тяпнет» его за «филе», гипнотизёр Ежонков погрузил его в гипнотический сон. Черепаха перестал перебирать ножками, елозить ручками и замер с широко открытыми глазами. Когда Ежонков заставил его говорить — Черепаха битых полчаса гнусил о том, как перегонял из-за границы иномарку для Бобра, как эта иномарка оказалась подтопленной, и как Бобр пообещал вальнуть его за некачественный товар.

— Ежонков, ускорь пластинку! — поторопил Недобежкин, которому надоело слушать это заунывное нытьё.

— Не могу, — отказался Ежонков. — Он может сорваться на «Ме», или «Бык».

— Интермеццо! — вдруг громко, с депрессивным надрывом выкрикнул Черепаха, заставив всех замолчать. — Сожрал всю мою тушёнку! Прогнал меня спать на пол!

Ага, значит Пётр Иванович не ошибся: Интермеццо запрятался у Черепахи… Чёрт, приедь они раньше! Надо было не заезжать к Хряку — столько времени убили на этого жирного отморозка…

— Оскорбил меня! — продолжать плеваться словами и слюной Черепаха, дёргаясь на стуле. — Сказал, что я невкусно готовлю! Бобр ворвался! Я умер от страха! ОМОН… ОМОН…

«Давай, давай!» — мысленно подгонял его Недобежкин в надежде на то, что скудного мозга Черепахи на коснулась проклятая «порча».

— ОМОН! ОМОН! — Черепаху словно заклинило, он неистово твердил это слово, потел, краснел и всё твердил, твердил, как заведённый. — ОМОН! ОМОН! Бык-бык-бык! — всё, он сорвался на «Быка».

— Чёрт! — злобно плюнул Недобежкин и стукнул кулаком свою столешницу. — Ежонков, давай, распушивай его, а то вон, быкует!

— Не могу! — развёл руками Ежонков. — Закупорило… Всё.

Черепаха тем временем подрыгивал вместе со стулом, шумно топая по полу и орал не своим голосом:

— Бык-бык-бык-бык! Бык! Му-у-у-у-у!!

— Так, так! — разъярился Недобежкин, заткнув пальцами уши. — Всё, Ежонков, расколдовывай — башка расколется! Блин, ну ты, Ежонков, даёшь!

Выпав из транса, Черепаха утратил последние силы и повалился на пол, словно большая мягкая тряпичная кукла. Всё, сеанс окончен. Черепаха ничего не сказал. У него — звериная порча, а это значит — он встретился с монстром-тенью. Вот, какой вывод сделал Серёгин, разглядывая неподвижно лежащего на линолеуме пола Черепаху. Интересно, а умеет ли монстр-тень принимать человеческий облик?

 

Глава 100. В игру вступают глобальные силы

США. Один из пригородов Вашингтона.

Тучный старик довольно высокого роста медленно шагал по красной ковровой дорожке к высокой деревянной двустворчатой двери. Дверь была отполирована до блеска и покрыта витиеватой резьбой, а по обе её стороны стояли два молодых человека в безупречных чёрных костюмах и белых перчатках. Едва старик приблизился к двери, помогая себе тростью, оба молодых человека поспешно схватились за ручки двери и распахнули её перед ним. Старик ничего им не сказал, а просто сделал шаг вперёд и вступил в просторный кабинет, обставленный массивной дубовой мебелью в стиле «английское ретро». Фамилия старика звучала так: Росси. Бывший агент ФБР и ЦРУ, он знал в лицо ещё Алена Даллеса и присутствовал на переговорах с обергруппенфюрером Вольфом в далёком сорок пятом году. Тогда он только начинал свою службу, ему было двадцать пять, да и должность невелика — всего лишь, секретарь. Сейчас Росси перевалило за девяносто, он прошёл всё, что только мог пройти агент спецслужб, заработал немалое состояние, купил пару троек нефтяных скважин… Казалось бы, что ещё нужно престарелому, уставшему человеку, кроме обеспеченной старости? Да ничего ему не надо, если бы ни одна идея, которая не давала Росси покоя вот уже много лет. Давным-давно, после Второй мировой, когда были рассекречены тайные архивы «Аненербе», в руки Росси попали сведения об одном сверхсекретном эксперименте, что носил название «Die Dichtenwölken», то бишь, «Густые облака». Его цель была банальна для фашистов: создать «сверхсолдата», который в одиночку мог бы сокрушать армии, швырять танки, ловить руками пули и т. д. и т. п. Однако история этого эксперимента была настолько необычна, что по-настоящему заинтересовала Росси. Росси негласно и нелегально изъял все документы, которые имели хоть какое-то отношение к проекту «Густые облака», скрупулёзно их изучил и даже пришёл к выводу, что он может и должен продолжить эксперименты фашистов.

Началось это всё с тех пор, как одержимый властью над миром Гитлер посылал своих оголтелых эсэсовских варваров в Тибет на поиски мифических артефактов, вроде копья судьбы, или чаши Грааля, или меча Чингисхана… Существовали ли когда-нибудь все эти вещи в природе — доподлинно об этом не известно никому. Однако безмозглые, агрессивные эсэсовцы, подгоняемые страхом расстрела и безумным девизом: «Meine Ehre heißt Treue» так и рыскали по горам и по долам, громили тибетские монастыри, переворачивали вверх дном храмы, пытаясь там хоть что-нибудь найти. Однажды на их пути попался монастырь под названием Туерин. Или Чойрин? — перечитывая бумаги «Аненербе», Росси так и не смог понять, как правильно звучит название монастыря. Эсэсовцы, конечно же, не оставили от этого монастыря камня на камне, вынесли всё, что можно было вынести, в том числе и ПРОТОТИП. Поначалу «прототип» около полугода пылился в одной из многочисленных лабораторий Рейха. Но потом один фашистский «доктор Смерть», чьё имя так и осталось во мраке тайны, вдруг решил, что с помощью «прототипа» осуществится несбыточная до этого «немецкая мечта» — так называемый «идеальный ариец». Судя по записям фашистов, «идеальный ариец» так и остался мечтой, однако проект «Густые облака» не был закончен. В сорок третьем году готовился новый эксперимент. Но беда была в том, что та лаборатория, где проводили эксперименты в рамках проекта «Густые облака», находилась где-то на советской территории, в Восточной Украине. «Werchnie Lagucshi» — вот как по-немецки было написано название того места. Восточную Украину в сорок третьем году освободила от фашистов Красная армия, и все немецкие лагеря и лаборатории были разрушены. Росси долго искал эти «Werchnie Lagucshi»: ездил по Украине, разузнавал, выспрашивал. Но русские уже успели переименовать Верхние Лягуши в колхоз «Красная звезда». Поэтому Росси вернулся в Америку несолоно хлебавши. Он даже отказался на время от поисков, если бы не эмигрант по фамилии Гопников, чьи предки были родом как раз из Верхних Лягуш. Гопников служил в ЦРУ, и его задачей было «вентилировать» советскую глушь в поисках секретных военных заводов. Он и выяснил, что лаборатория нацистов попала в руки русских, и они превратили её в военную базу под названием «Наташенька».

У Росси были деньги: не так давно он получил наследство. Он приплатил Гопникову за то, чтобы тот внедрился на базу «Наташенька» и наблюдал за её работой. А коммунисты в те времена активно корпели над старым нацистским проектом — так хотелось им заполучить сверхсолдата. Но дела у них не клеились: не доставало тех документов, которые забрал себе Росси. Проект «Густые облака» балансировал на грани провала и уже бы рухнул вниз: во-первых, ничего не получалось, во-вторых, стало туговато с деньгами. И вот тогда Советы впервые и в страшной тайне пошли на попятные: приоткрыли свой «железный занавес» и связались с американским ГОГРом. Вот тут-то и настал звёздный час Росси. Перечислив на счёт проекта почти три четверти своего наследства, Росси, имея образование химика, стал добиваться того, чтобы его назначили если не руководителем, то хотя бы, участником экспериментов. Но тут вдруг, откуда, ни возьмись — непонятно, из какой дыры выполз, из какого болота вылез — появился некий профессор Генрих Артерран. И вот эта «тёмная лошадка» внезапно вырвалась вперёд и заграбастала себе право руководить проектом, отодвинув Росси в сторону. Росси пытался навести о нём справки: узнать, где родился, что у него за семья, какой университет закончил и когда… Но ничего не вышло, Росси не узнал даже, сколько этому Артеррану лет. Выглядел он молодо: не больше тридцати, имел американское гражданство — и всё, больше он, казалось, не имел ничего, словно бы материализовался из воздуха.

Гопников докладывал Росси, что Генрих Артерран внезапно, без каких-либо видимых причин перенёс лабораторию на самый нижний, подземный ярус базы и закрыл доступ туда для всех сотрудников, кроме троих. Гопникова Генрих Артерран почему-то тоже выбросил из проекта и даже пригрозил, что вообще, вышибет его прочь с «Наташеньки». Артерран отгородился и от ГОГРа. Он должен был докладывать о результатах своей работы каждую неделю, однако все его отчёты содержали лишь общие фразы про поведение и состояние лабораторных мышей. И это притом, что от лабораторных мышей Генрих Артерран отказался практически сразу, как только принял на себя «бразды правления» проектом «Густые облака». Сначала этот странный тип экспериментировал на человекообразных приматах, но потом — Гопников докладывал, что люди Артеррана по ночам таскают жителей окрестных колхозов. Те бедолаги, которым «повезло» занять место лабораторных мышей, домой никогда больше не возвращались. Никто даже не знал, куда девали их тела… А в отчётах — как ГОГРу, так и русским — Генрих Артерран продолжал калякать про лабораторных мышей.

Росси не раз хотел приехать в Верхние Лягуши сам и своими глазами увидеть эту «Наташеньку». Гопников обещал всё устроить и обеспечить Росси прикрытие, однако у Росси никак не получалось выскользнуть из Америки незамеченным. Какой-то аноним вдруг обвинил его во взяточничестве, за ним организовали слежку… В общем, с приездом не получилось. А потом, когда развалился Союз — стало и того хуже. Часть разработок и документов по проекту «Густые облака» Росси с помощью Гопникова смог переправить в Америку и передать ГОГРу, но главный сюрприз ждал впереди. Оказалось, что таинственный Генрих Артерран внезапно исчез неизвестно куда, прихватив с собой «прототип» и львиную долю результатов. Найти так и не удалось — ни его самого, ни тех троих избранных, что были допущены в его лабораторию. «Избранные», скорее всего, получили по пуле, и были где-нибудь, в окрестностях Верхних Лягуш, зарыты в сыру землю. А вот хитрый лис Артерран канул в Лету и утащил с собой всё, чего добился, работая над проектом «Густые облака». И вот, так и вышло, что Росси остался практически, на бобах: он не знал ни местоположения «Наташеньки», ни того, что же такое этот «прототип».

ГОГР, конечно, пытался наверстать упущенное, но без «прототипа» это оказалось практически невозможно. А потом, уже в двухтысячных годах, когда все заговорили о политкорректности и гуманизме — ГОГР, вообще, дал Росси отворот-поворот: мол, продолжать эксперименты нацистов негуманно, и нужно закрыть их, пока не поздно. Тогда же отодвинулся в сторонку и Гопников: не хотел под трибунал, да и попасть в «условно случайную» автокатастрофу не хотел. Росси остался один со своими замыслами. Но даже и тогда он их не бросил. Имея нефтяные скважины и деньги, он бросился на самостоятельные поиски базы «Наташенька». Пришлось даже организовать фиктивный филиал в городе Донецке, чтобы вычислить всех держателей необходимых документов. Росси уже почти удалось это сделать, но надвинулся кризис, и на «горло песне» наступила острая нехватка денег. Вот тогда-то первый заместитель Росси Мартин Мильтон, и убедил шефа начать нелегально и без налогов закупать дополнительные партии нефти в Саудовской Аравии. Росси сначала отказывался, ведь у него была солидная корпорация, с безупречной репутацией, и вдруг — такое мелочное жульничество. Но карьерист Мильтон всё же, убедил его попробовать. Первая попытка удалась на славу, Росси увидел выгоду и разрешил Мильтону вести эту позорную нелегальную торговлю. Только он сказал ему так:

— Поедешь в Донецк и сам будешь руководить этим… — Росси не нашёл другого слова и после паузы заключил так: — …плутовством.

Мильтон как-то уж особо живо обрадовался подаренной ему свободе и рванул в Донецк со скоростью пули. Росси вроде бы, вздохнул спокойно: планы, хоть и шатко и валко, но осуществляются. Но тут насела новая неприятность: оказалось, что спецслужбы развернули массовую кампанию по поиску и уничтожению остатков нацистских экспериментов. Кто-то прознал, что Росси продолжает «Густые облака». К нему начали наведываться разношёрстные федералы, они задавали вопросы, пытались следить, заводили какое-то дело… До поры до времени от них удавалось отбрыкиваться взятками, они были продажными, закусывали деньги и исчезали с горизонта. Но попался один такой докучливый — Филлипс. Накануне отъезда Мильтон и ему всучил взятку, да ещё и на видео снял всё это дело, чтобы состряпать на этого голубчика компромат. Филлипса подвинули с должности и выбросили из ФБР, но Росси знал, что он не разжал зубы. А один раз вообще — к Росси в офис, нагло и без записи ввалился этот самый Генрих Артерран. Росси даже и не думал сначала, что этот щеголеватый, холёный молодой человек в тёмных очках может оказаться Генрихом Артерраном. Росси решил, что это — очередной докучливый агент. Но Генрих Артерран закрыл дверь — как показалось Росси — он даже не дотронулся до неё, только сделал движение рукой, и дверь захлопнулась сама. А потом — не спеша, подошёл, опёрся обеими руками о полированную столешницу Росси и змеем прошипел, что он — Генрих Артерран, и ему нужно серьёзно поговорить. Росси опешил и едва не свалился с кресла: Генрих Артерран возглавлял проект «Густые облака» с семидесятых годов по восьмидесятые, и, если тогда ему было тридцать — то сейчас должно было быть уже под пятьдесят. Однако этот Генрих Артерран продолжал выглядеть не больше, чем на тридцать лет, не имел ни морщин, ни седых волос, ни возрастного брюшка. Он отошёл от стола и без приглашения сел в кресло для посетителей. Росси сидел и молчал с открытым ртом, не в силах проронить ни буковки — так сильно он был изумлён. Генрих Артерран собрался уже завести некий разговор, открыл рот, но потом — внезапно подпрыгнул на ноги и двумя широкими шагами приблизился к книжным полкам.

— Что вы делаете? — решился осведомиться Росси.

Генрих Артерран ничего не сказал — он только запустил свою длинную руку куда-то между книгами и выдрал оттуда миниатюрную видеокамеру.

— Думаю, что разговор придётся отложить, — заключил он и ушёл, унеся эту камеру с собой.

А спустя некоторое время — произошёл фатальный сбой: кто-то закрыл Донецкий филиал и арестовал активы. Росси затих: он не знал, как спасать положение. Он думал, что и Мильтона тоже там накрыли. Но Мильтон внезапно вернулся, и вернулся очень странным образом.

…Было уже за полночь, когда в аэропорту охранник, который делал обход здания, услышал некий стук и крики. Он прислушался, пошёл на них и вскоре добрался до служебного помещения, где хранятся машины и инвентарь для уборки.

— Выпустите меня! — безумно, со взвизгиваниями, вопил некто и колотил в дверь изнутри.

Охранник нащупал на поясе связку ключей, нашёл нужный и отпер дверь. А из-за двери прямо на него буквально, выпал человек. Невысокий, полнеющий, немолодой и с лысинкой, он выглядел истощённым и воровато озирался по сторонам и что-то шумно выкрикивал на разных языках.

— Кто вы? — выдохнул ошарашенный охранник.

Незнакомец отлип от него, прекратил махать руками, обалдело уставился прямо в глаза и почти что, шёпотом пролепетал:

— Я не знаю…

«Найдёныша» поместили в психушку и показали по каналу «Би Би Си», чтобы найти каких-нибудь его родных. Передачу случайно увидел Росси и узнал «психа» — с экрана телевизора на него сумасшедшими глазами таращился Мартин Мильтон! Росси тот час же забрал Мильтона из казённой клиники и поместил в частную и платную — под присмотр своего личного психиатра. Мильтон был невменяем: он не разговаривал, никого и ничего вокруг себя не узнавал, верещал, словно поросёнок:

— Выпустите меня! — и разыгрывал безумные этюды, словно бы пытался открыть виртуальную запертую дверь.

Когда Росси собственной персоной приехал навестить его — Мильтон подобрался к нему на четвереньках, поглазел-поглазел, а потом — идиотским голосом выплюнул:

— Ты — бык! — и уполз назад, в тот угол, где лежал резиновый утёнок, которого он с недавних пор назвал своим братом.

— Он стал инакоспособным, — поставил политкорректный диагноз личный психиатр Росси, кивнув головой в сторону Мильтона. — Тут остаётся только один способ лечения: гипнозом.

— Гипнотизируйте! — разрешил Росси, желая вернуть Мильтону человеческий облик и узнать, какой шок он пережил, от которого так пошатнулась его психика.

Психиатр бился над Мильтоном почти два месяца. Да, за это время у Мильтона восстановилась личность, да, он вспомнил свою фамилию, да, покинул названного брата — резинового утёнка. Вот только то, где он был и что делал в то время, когда должен был руководить Донецким филиалом — кажется, стёрлось из памяти Мартина Мильтона навсегда. Личный психиатр Росси, который закончил Гарвард, погружал его в гипноз уже, наверное, раз сорок, но Мильтон так и не раскрыл тайну. Опускаясь в тёплую нирвану, Мартин Мильтон сначала глупо молчал, высунув язык, потом — блеял, как какой-то непонятный козёл, а после — выкатывал глазки из орбит и издавал необъяснимые звуки:

— Бык-бык-бык-бык-бык!

Психиатр Росси в позапрошлом году отхватил Нобелевскую премию за открытие принципиально нового метода гипноза. Но и он, светоч психиатрии, уже начинал чертыхаться, когда из сеанса в сеанс повторялось одно и то же, по одной и той же схеме: молчание — «Ме» — «Бык».

На последнем сеансе с Мильтоном Росси присутствовал лично. Мильтон полулежал на мягкой удобной кушетке, дёргался и невменяемо орал:

— Бык-бык-бык-бык-бык!

— Чёрт! — выплюнул, разъярившись, маститый психиатр и сбежал в ближайшее кафе — запивать и заедать очередную неудачу. Он так спешил, что даже забыл дать Мильтону команду проснуться, и тот так и остался, лежать и кричать.

Росси в одиночестве наблюдал за диким поведением своего заместителя и размышлял над тем, какая же страшная сила так повлияла на этого беднягу. В жизни Мильтон вёл себя нормально: помнил, кто он такой, чему его учили в университете, Конституцию США, все штаты, президентов, знаменательные даты, французских королей… Так же, Мильтон прекрасно знал свои обязанности, даже стал ходить на работу, как и раньше, он умел сыграть на бирже, заключить выгодную сделку, всучить взятку очередному федералу… Но когда его даже вскользь спрашивали про эти злополучные полгода, которые он должен был провести в Донецке — Мартин Мильтон впадал в дремучую дикость, которая не поддавалась никакому лечению.

И тут Росси вспомнил далёкое послевоенное прошлое. В документах, добытых из архива «Аненербе» он когда-то читал о том, что нацисты погружали своих шпионов в состояние так называемого «выборочного гипноза». До поры до времени такие шпионы нормально жили и действовали, но как только попадали на допрос к врагу — срабатывала особая установка, и они начинали вести себя, словно «инакоспособные» дикари…

Кажется, с Мильтоном сотворили то же самое — выборочный гипноз. Но… кто? На выборочный гипноз способны далеко не все — у нацистов за всю войну насчитывалось два, или три таких «шамана»… Стоп! Кажется… Что там бормотал Гопников? Росси порылся в своей памяти. Ах, да, Гопников как-то говорил, что Генрих Артерран на досуге пытался перенять опыт нацистов и грешил с «выборочным гипнозом». Он отрабатывал его на местных колхозниках. Да, Гопников даже клялся, что сам слышал, как они ржали лошадьми, мычали коровами, а потом — исчезали бесследно. И вообще, что-то Росси не припомнит, какая специальность была у этого Артеррана? Физиолог? Биохимик? Психиатр? Кажется, он занимался всем, по типу «три в одном», а может, и четыре, и пять… Если над Мильтоном поработал Артерран, то это уже не метод устранения, не провокация, а откровенное издевательство! Ну, уж нет, довольно! Росси не из тех, кто спускает оскорбления. Он примет вызов и наконец-то устранит этого Артеррана!

 

Глава 101. Глобальные силы и верхнелягушинский черт

Росси отпустил домой свою секретаршу, потому что знал, что она любит подслушивать под дверью его разговоры. Он бы не удивился, если бы узнал, что эта алчная и отнюдь не самая умная девица торгует с кем-нибудь его тайнами. Надо бы организовать за ней слежку и редуцировать, если что… Стоп. Он отвлёкся. Росси хотел вызвать Мильтона к себе в кабинет на личный разговор, а тут эта секретарша!..

Видя насквозь свою секретаршу, старый цэрэушник Росси не подозревал о другом: о том, что думает сам Мильтон по поводу его затеи с «Густыми облаками». А ведь у Мильтона был свой интерес, но только не к базе «Наташенька», и не к проекту «Густые облака», а к бизнесу Росси. Когда Росси отправил его в Донецк управлять Донецким филиалом — Мильтон был только рад. Нет, его не занимали ни документы коммунистов, ни продолжение всех этих глупых экспериментов — он просто хотел подзаработать деньжат на контрабандной нефти. Ему бы обломился солидный куш, если бы не произошло то немыслимое несчастье, которое с ним случилось. Мильтон не помнил ничего — целых полгода, словно бы, выпали из его жизни и затерялись где-то вне времени и вне пространства. Когда Росси вызвал его на личный разговор — Мартин Мильтон абсолютно не обрадовался, а даже испугался: а вдруг он его в чём-то заподозрил??

Мильтон вполз в роскошный кабинет своего престарелого босса так тяжело, словно бы ему на ноги подвесили свинцовые гири. Росси бросил на него бесстрастный взгляд из-под густых седых бровей и запер дубовую дверь на замок. Мильтон топтался посреди кабинета, у письменного стола и не замечал, как крутит пальцами пуговицу своего дорогого пиджака. Росси помолчал, а потом — повелительно потребовал:

— Свяжись с Мэлмэном!

Таинственный человек по имени Альфред Мэлмэн работал на Росси и был отправлен в Донецк всё для тех же целей: разыскать для Росси вожделенную «Наташеньку». Однако он оказался продажным и ненадёжным субъектом. Не так давно Мильтон перевербовал его на свою сторону. Хитрец платил Мэлмэну хорошие деньги и выделял некоторое количество контрабандной нефти для того, чтобы Мэлмэн продавал её в обход налогов глупым и алчным донецким дельцам и вместе с этим подбивал их на борьбу против «Росси — Ойл». Единственное, чего добивался Мартин Мильтон — это повалить Росси и занять его место. В последнее время Мильтон очень боялся разоблачения — не зря же бывший агент ЦРУ ушлый Росси таскает его к своему «психошаману»! А вдруг он уже выбил из него «чистосердечное», и теперь — Росси собирается изобличить его во всём??!!

Росси оставался спокоен, и Мильтон ещё больше испугался: ледяное спокойствие — признак…

— Ну, что же вы? — поторопил его Росси, и Мильтон поспешно выцарапал из кармана сотовый телефон.

Он набирал номер своего агента дрожащими руками, пальцы скользили, прыгали и нажимали не те клавиши. Раза два Мильтон позвонил не туда. Наблюдая за его неловкими, беспорядочными движениями, Росси сдвинул свои кустистые брови и пару раз озадаченно хмыкнул. Можно, конечно, списать всё это на выборочный гипноз и стресс — неизвестно, что Мильтон пережил за полгода своего отсутствия…

Наконец, Мильтон попал по нужным клавишам. Трубка выплюнула пару гудков, а потом…

— Алло? — ответили на том конце.

Ни Росси, ни Мильтон не знали, что двойного агента Мэлмэна кто-то застрелил в обезьяннике Краснянского РОВД. Поэтому ни один из них не заподозрил неладное.

— Дай трубку мне! — потребовал Росси от Мильтона.

Мильтон похолодел: всё, Росси их разоблачил и сейчас… Нет, Мильтон не выдаст своего испуга: Росси отличный физиономист, он может уличить его в «измене Родине» по единственному неверному движению! Со спокойствием застуканного Штирлица Мильтон передал шефу свой телефон.

Росси схватил недешёвый аппарат в кулак, приставил к своему дряблому уху и сурово осведомился:

— Каковы результаты вашей работы?

— Я нашёл прототип, — ответил тот, кто выдавал себя за покойного Альфреда Мэлмэна.

Росси изменился в лице. Вся его суровость улетучилась, брови прыгнули на лоб, он едва не позволил улыбке вылезти на своё лицо. Но сдержался, чтобы не растерять свою грозную властность и продолжал сурово требовать ответа:

— Он у вас?

— Нет, — нагло соврал не Мэлмэн. — Прототип в руках Генриха Артеррана. Я пытался забрать его, но к нему не подступиться…

— Отвечайте немедленно, где засел этот гадёныш??? — загремел Росси, и от его громоподобного голоса, казалось, затряслись скалы.

— Подземные помещения базы «Наташенька», — водил Росси за нос неизвестный субъект, что говорил за Мэлмэна. — Украина, Донецкая область, деревня Верхние Лягуши. Включите спутниковую карту, я передам координаты.

— Давайте! — разрешил Росси и дал отбой.

— Мильтон, можете идти! — отправил он заместителя, сунув ему его телефон.

Отпущенный Мильтон воспрянул духом, проглотил собравшийся в горле ком страха и пополз за дверь на нетвёрдых ногах.

Оставшись один, Росси прошёлся из одного угла просторного кабинета в другой, а потом включил компьютер. Спустя несколько минут, Росси видел ту вожделенную точку на карте, где расположилась секретная база коммунистов, которую он искал годами. Всё, таинственный прототип теперь практически у него в руках. Нужно только сделать всего один решительный шаг вперёд и стереть в порошок этого мелкого червяка, москита Генриха Артеррана, который путается под ногами…

Точка на карте мигала красным. Росси приблизил её к себе, включил максимальное разрешение. На экране всплыла некая дикая местность, степь, поросшая травами. То тут, то там торчали реденькие деревья, а нужная точка падала на некий холм. Холм был высок и крут, а в одном из его утыканных неопрятными кустиками склонов зияла чёрная дыра. Вот, возможно это и есть вход в катакомбы, где окопался Артерран вместе с прототипом и результатами своих исследований. Росси обязательно выкурит его оттуда, как лисицу из норы. И для этого Альфред Мэлмэн получит подмогу…

Да, Росси обязательно пошлёт в эти Верхние Лягуши специальных людей, вот только он даже и не подозревает пока, что координаты ему передал сам Генрих Артерран…

 

Глава 102. Очевидное-невероятное

Смирнянский сидел дома, в своей неприметной лачужке сантехника и занимался тем, что искал по всем базам данных, что были ему известны и доступны, сведения про человека по имени Генрих Артерран. Ни в одной из них — а Смирнянский уже успел порыться и в милицейской, и в эсбэушной — не нашлось никого с подобной фамилией. Генрихи, конечно, были вот, например, один Генрих Назарян — колоритный такой армянин. Носатый, смуглый, кудрявый, как овечья шуба. Попался на торговле наркотиками на рынке, сел на два года. Ясно, что это — не тот Генрих, поэтому Смирнянский с лёгкостью отказался от него и пошёл искать дальше. Откусывая наспех сошлёпанный бутерброд, Смирнянский просматривал один защищённый паролем и недоступный для просмотра файл за другим и — закрывал: не та рыбка и не та юшка.

Купленный вчера батон был уже почти весь съеден — так усердно трудился Смирнянский над поиском Генриха Артеррана. Осталась одна только сиротливая горбушка. Она грустно лежала на столе и ждала того счастливого момента, когда Смирнянский намажет её толстенным слоем масла, накроет кусом ветчины и отправит в свой желудок. Однако Смирнянский не спешил: он только что взломал тот секретный архив, которым так хвастался Ежонков, и нашёл там кое-то поинтереснее, чем Генрих Назарян и забытая горбушка. Он сидел неподвижно, уставившись в экран ноутбука, и жадно поглощал небольшую заметку, которая хранилась в папке с пометкой «Материалы Аненербе». Она состояла из одного-единственного листа, на котором торчала фотография некого пожелтевшего документа. В нём на немецком языке говорилось о начале экспериментов в рамках проекта «Густые облака». Да, да, именно о том «счастливом» времени, когда нацисты только что заполучили прототип и начали изучать его свойства. Документ представлял собой бланк, расчерченный на несколько граф. И в одной графе, подписанной «Руководитель», стояла фамилия: «Arterran». Ни имени никакого, ничего — только эта фамилия. Смирнянский попытался скачать сей странный заманчивый файл, однако, Касперский предупредил, что «Материалы Аненербе» сулят вирус. Терять информацию не хотелось: интересно, всё-таки. И поэтому «хакер» Смирнянский, вооружившись ручкой и тетрадным листом, принялся скрупулёзно переписывать букву за буквой.

А, переписывая, Смирнянский кое-что вспомнил. Старые добрые времена, когда Игорь Смирнянский ещё являлся агентом СБУ. День, в который Никанор Семёнов решил уйти на пенсию… или кто-то так решил за него. Понедельник, кажется. Нет, скорее вторник, или четверг… Впрочем, это не важно. А важно то, что именно в этот день Никанор Семёнов сам лично зашёл в кабинет к Смирнянскому, положил на его стол пухлый конверт и сказал:

— Дело всей моей жизни. Я хотел предотвратить катастрофу, и поэтому раскручивал проект «Густые облака».

Всё, больше Никанор Семёнов ничего не сказал. Он повернулся широкой спиной, затянутой в серый… нет, стоп, в коричневый пиджак, и удалился навсегда. Смирнянский протянул руку и робко взял подаренный конверт. Он тогда удивился и испугался: откуда Никанор Семёнов узнал о том, что он, Смирнянский, тоже тихонечко корпит над этим засекреченным проектом? На конверте стояло пожелание: «Открыть после моей смерти». Смирнянский, честно говоря, побаивался Никанора Семёнова. Слишком уж плотная завеса таинственности окружала его загадочную личность. Никанор Семёнов участвовал в Великой Отечественной, говорят, был в немецком плену… Потом — работал на некой секретной должности в Берлине… Смирнянский спрятал его конверт подальше и уже и забыл о нём. Вспомнил только теперь, когда начал переписывать файл из секретного архива. Надо бы его достать, ведь Никанор Семёнов отошёл в мир иной уже лет пять назад, а то и больше. Смирнянский закрыл секретный архив и отключил ноутбук — он и так уже долго висел в Сети — его могли выследить. Проигнорировав хлебную горбушку, он бегом рванул в спальню и полез под кровать, за своей пыльной коробкой, в которой хранились «сокровища Смирнянского». Под кроватью водилась пылюка: Смирнянский был занят «делами поважнее», и редко когда брался за пылесос. Веника у него в доме, вообще, не существовало со времён сотворения. Выудив свою драгоценную коробку, покрытую клоками пыли, он сбросил крышку и залез в неё, чуть ли, не с головой. Так, это — не то, это — счёт за свет… Чтоб он пропал, этот счёт! Так, это — билет какой-то… на балет. Ах, да, вот, нашёл! Конверт сохранился в первозданном виде: нераспечатанный, чистый, не подмокший. Смирнянский выхватил его из груды счетов и билетов, словно иголку — из стога сена и бросил открытую коробку на пол.

Он бегом помчался на кухню, сотворил из грустной горбушки толстоколбасый бутерброд, отгрыз от него сразу половину и одним движением руки разорвал пожелтевшую бумагу конверта. Внутри было несколько листов, скрепленных какой-то хилой верёвицей. Они выпали на стол и едва не шлёпнулись в разинутую маслёнку, зияющую жирным маслом.

— Чёрт! — пробормотал Смирнянский и отставил маслёнку подальше в сторону.

Избавившись от сего опасного фактора, он схватил «послание» Никанора Семёнова и поднёс к глазам. Время не пощадило ни бумагу, ни фиолетовые чернила. Бумага пожелтела, крошилась, а чернила — практически выцвели. Смирнянский напряг зрение, стараясь разобрать криво нацарапанные, разношёрстные буквы, что густо уселись на косматой странице.

Скорее всего, Никанор Семёнов подарил Смирнянскому чей-то личный дневник. Записи — на русском языке, но стиль через пень-колоду. Множество запинок, ошибок, междометий, не дописанных слов… Кажется, автор этих строк писал тайком, боясь, что кто-то застукает его и, возможно, даже убьёт… Он был чем-то сильно запуган этот кто-то, затравлен, можно даже сказать, уничтожен.

Но писал он не про что-нибудь, а именно о проекте «Густые облака», и писал так, словно видел всё это своими глазами. «Я сижу, — повествовали неровные строчки. — А они ходят вокруг. Пятеро избранных, кого допустили сюда, на эту фабрику зла. Я пока что, в клетке, но того, кого привезли вместе со мной, уже выволокли за ноги и… я не видел, что делали с ним, но слышал, как он кричал… А после этого — его вынесли на носилках, накрытым простынёй». Смирнянский даже перехотел откусывать толстоколбасый бутерброд — записи того, кто давно канул в пучину забвенья, породили на его спине сонмы ледяных мурашек, что так и впивались в кожу острыми зубами страха. Смирнянский прямо видел самого себя, сидящим в клетке, в фашистской лаборатории, где проводились жуткие эксперименты в рамках проекта «Густые облака». Но самые страшные вещи этот неизвестный человек писал о руководителе проекта. Дойдя до того места, где упоминается о нём, Смирнянский не заметил, как упустил свой бутерброд на пол. «Барон Генрих Фердинанд фон Артерран Девятнадцатый» — вот, как автор прыгающих, извилистых строк называл того, кто заправлял опытами на людях. Надо же — почти, что полный тёзка и однофамилец этого «подземного фантома», который расхозяйничался в Верхних Лягушах! Бутерброд увалился маслом вниз и обляпал Смирнянскому брюки, но он не замечал этого, поглощённый чтением. Интересная личность, да, этот «фон-барон» мог бы сойти за бандита Тень, если бы не то, что жил и творил он в сороковых годах прошлого столетия. Чёрт, вот какой Смирнянский раззява — давно надо было достать этот конверт! А он соплю жевал тут с этими порчеными! Чёрт, плохо, что личико «фон-барона» остаётся в тайне, а то бы отнёс Недобежкину — пускай сличает со своими фотороботами и радуется… А хотя кто там из тех «мочёных учёных» фотографировался? Проект был секретный, вот и держали «фон-барона» в «густых облаках»… Этот узник, или кто он там был, до того ярко и красочно описал, как «фон-барон» вытаскивал мозги, выжимал из тел кровь и заставлял людей кричать козлами, что на Смирнянского напала жуткая икота. Стоп! Снова — стоп. Заставлял людей кричать козлами! Барон наводил «звериную порчу»!

Смирнянский мигом собрал все жёлтые страницы из дневника неизвестного мученика, сложил их в барсетку и рванул в прихожую. Он решил как можно быстрее попасть к Недобежкину и показать ему наследие Никанора Семёнова. В прихожей Смирнянский задержался: впопыхах натянул туфли не на ту ногу, и к тому же ещё и упал, запнувшись о порог.

Обычно Смирнянский, когда выходил на улицу — всегда осторожно отодвигал цветастую шторку на окне в сенях и смотрел, не стоит ли кто-нибудь во дворе. Он не страдал ипохондрией — просто сохранилась давняя профессиональная привычка быть начеку.

Но на этот раз, впечатлённый «бароном Генрихом Фердинандом фон Артерраном Девятнадцатым», он забросил такую полезную привычку в долгий ящик и выскочил из дома, не проверив обстановку «за бортом». Захлопнув дверь на английский замок, Смирнянский побежал к калитке, но вдруг услышал у себя за спиной чей-то голос:

— Смирнянский? — он не сказал, а отрезал, интонация его была железная, тембр — могильный.

Смирнянский замер и медленно обернулся. За своей спиной он обнаружил некого человека. Человек был Смирнянскому незнаком. Высокий, подтянутый гражданин, одетый в добротный серый костюм, аккуратно причёсанный, прячущий глаза за тёмными очками.

— Простите? — пробормотал Смирнянский, лихорадочно соображая, откуда данный субъект мог знать его фамилию.

— Всё в порядке, — улыбнулся субъект улыбкой крупного хищника. — Вы мне не нужны. Мне нужно лишь то, что вам не принадлежит.

Смирнянский не успел ничего придумать в ответ на сие неожиданное заявление. Сила и воля внезапно оставили его. Он безропотно протянул субъекту в очках свою барсетку, отдавая всё, что когда-то подарил ему Никанор Семёнов.

— Благодарю! — гражданин снова улыбнулся и исчез из виду, словно бы растаял в утренней прохладе.

Смирнянский очнулся и обнаружил себя, сидящим на заборе. В голове билась лишь одна мысль: он должен ехать к Недобежкину. Зачем, для чего, почему — он не знал. Знал только, что должен ехать.

Милицейский начальник в это время пыхтел. А вместе с ним пыхтели Пётр Иванович, Сидоров и гипнотизёр Ежонков. Работка им на сей раз попалась не из лёгких: пришёл, потревоженный повесткой, сосед Черепахи, который сказал Серёгину «Бе». Он и сейчас говорил только «Бе», как бы Ежонков не старался «прочистить» ему мозги. Кроме того, войдя в гипнотический транс, этот тщедушный, бражничающий гражданин обратился в дикого зверя. Он срывался со стула, опускал голову и скакал вперёд, словно бы собирался кого-то забодать. При этом он не выбирал цель, а упорно скакал лишь вперёд, словно бы видел эту цель перед собой в мире собственных грёз. Он уже перевернул корзину для бумаг, задел кадку с большим столетником и едва не влетел своим оглуплённым лбом в стену. Сидоров вовремя поймал его поперёк туловища и вернул на стул. Теперь сержант изо всех сил фиксировал дикаря на стуле, удерживая от новых попыток размозжиться о кирпич стены.

— Бе-е-е-е-е! — отчаянно ревел «свидетель» и дёргался в руках Сидорова, пытаясь поскакать вперёд.

Ежонков уже не знал, что с ним делать. Он даже отключил ему двигательную активность, как когда-то отключал «кукольнику» Троице. Однако и эта мера не помогла: «подопытный» всё равно вырывался от Сидорова и стремился вперёд. Даже пришлось заковать его тощие руки в наручники. Ежонков потоптался на месте, покрутил пальцами пуговку на рубашке, а потом — отдал «подопытному» команду:

— Проснись!

Пропитой мужичок мигом обмяк и, отпущенный Сидоровым, свалился со стула на пол, икнув:

— Бе!

Недобежкин сидел за столом Серёгина и молча наблюдал за «цирком», а Пётр Иванович писал протокол. Написал немного: «Бе», и всё. Он уже привык к такой форме отчётности.

Сосед Черепахи, обнаружив себя в наручниках, впал в панику и завопил на всё отделение:

— Замели!! За чтоооо??? Я не крал! Это Зюзьков с приятелями! А я — Козельский!

— Сидоров, отомкни его, — устало вздохнул Недобежкин, затыкая свои исстрадавшиеся уши пальцами.

Сидоров освободил бражника от железных браслетов и спрятал их в карман. Тот мигом пришёл в себя, оживился и весело спросил:

— Я могу идти?

— Да, только скажите, что произошло в квартире ваших соседей? — потребовал от него Недобежкин, желая узнать, что он скажет без Ежонкова и его гипноза.

— Бе-е-е-е-е! — ответил мужичок, сотворив на пропитом лице выражение простого барана.

— Чёрт! — буркнул Недобежкин и только теперь услышал, как пищит его мобильник, возвещая о том, что хозяин пропустил звонок.

— Кого там принесло? — проворчал милицейский начальник, вытащил телефон из кармана и увидел, что пропустил звонок от Смирнянского.

Недобежкин очень редко перезванивал: он же начальник, как-никак. Но вот Смирнянскому надо перезвонить.

— Я у тебя под пожарным выходом уже полчаса чалюсь! — взревел телефон голосом Смирнянского, оглушив Недобежкина на одно ухо. — Давай, впускай!

— Ладно, подожди, сейчас спущусь, — буркнул Недобежкин, встав из-за стола. — Смирнянский, — сообщил он Серёгину, Сидорову и Ежонкову, подумав, что его ушлый бывший коллега мог что-либо накопать.

Недобежкин отпер дверь запасного выхода и впустил Смирнянского под сень райотдела.

— Ну, зачем пришёл? — осведомился он, как только Смирнянский переступил порог.

Смирнянский повёл себя более, чем странно. Он заклинился на месте, вперился в Недобежкина недоуменными, даже животными глазами, разинул рот и испустил крик:

— Ме-е-е-е-е!

 

Глава 103. Продолжение очевидного-невероятного

Смирнянский сидел на нулевом этаже, в коридоре пожарного выхода, на списанном столе, который собирались выбросить, и блеял вместо того, чтобы говорить. На него напала такая сильная «порча», что бедняга не мог ответить даже на примитивный вопрос «Как тебя зовут?». Недобежкин выпихнул вперёд Ежонкова и приказал ему, словно Кутузов — рядовому:

— Работай!

— Бесполезно! — обречённо развёл руками гипнотизёр Ежонков, осмотрев подпорченного товарища. — «Звериная порча» не лечится. Ты же, Васёк, сам прекрасно знаешь!

— Ме-е-е-е-е! — ревел Смирнянский, тупо выкатив из орбит опустевшие глазки.

Сверху ему вторили разъярённые вопли: прямо над головой Смирнянского находилась камера, где сидел Грибок-Кораблинский. Временами Кораблинский приходил в себя — становился даже не Грибком, а именно — майором Эдуардом Кораблинским. Он узнавал Сидорова, пытался что-то рассказать о Рыжем. Но когда с его уст слетало злополучное слово «Скрипелка» — он делался сущим зверем. Кораблинский выгибал спину, оскаливал зубы, ощетинивался весь и начинал злобно реветь и бросаться на стены. Даже Ежонков не мог сообразить, каким образом действует на Кораблинского эта «Скрипелка» — слова такого даже нет в русском языке. А Кораблинский говорил «Скрипелка» спонтанно — даже мог просто сидеть и сказать: «Скрипелка». Вот и сейчас, наверное, сказал, раз ревёт носорогом…

Пётр Иванович был больше, чем уверен, что такое поведение — результат того, что Кораблинского избили неформалы в обезьяннике у Мирного. Отбили ему мозги, а сам Пётр Иванович должен каждый день разговаривать с его женой и врать ей, что Кораблинский пропал без вести из психбольницы, и вся милиция ищет-ищет его, но не найдёт.

Сидоров взирал на блеющего Смирнянского и пятился от него в угол. Какое же потрясение нужно было пережить, чтобы так свихнуться? А ведь Сидорова самого похищали — Тень вёз его в своей машине, его держали в подземелье базы «Наташенька»… Сидоров не помнит, чтобы его выводили куда-либо из камеры. И считает, что ему повезло, что не выводили: он ничего толком не увидел, не узнал, но и не получил эту страшную «порчу»…

Возясь со Смирнянским, ни Недобежкин, ни Серёгин, ни Сидоров даже и не подозревали, что вот сейчас, в это самое время, происходило вот, что.

Человек по имени Генрих Артерран зашёл в дом Смирнянского. Нет, он не сломал замок, не влез ни через окно, ни через подвал. Он знал другой способ проникать через закрытые двери, ведь он и был «монстром-тенью» — почти невидимым, не знающим преград. Попав в примитивное жилище бывшего агента СБУ Смирнянского, он даже не удосужился принять человеческий облик. Так и скользил он из одной полутёмной комнаты в другую страшным серым призраком и лазил по шкафам, тумбочкам, ящикам. Он открыл ноутбук Смирнянского и стёр оттуда все данные, которые считал опасными для себя.

Генрих Артерран оставался в доме не более минуты — он двигался раз в двадцать быстрее человека, да и соображал так же. За столь короткое время «верхнелягушинский чёрт» успел найти всё, что могло бы заинтересовать его, и собрался покинуть дом.

— А, шаришь, Гейнц? — внезапно раздался из кухни неприятный скрипучий голос.

Генрих Артерран замер на месте — практически прозрачный, невесомый, едва различимый на фоне мрачных стен и старой мебели. Из кухни, не спеша, по-хозяйски, выдвинулся… Гопников.

— Значит, жив? — осведомился Генрих Артерран, и его голос больше походил на шипение змеи, нежели на человеческую речь.

— Я бессмертный! — выплюнул Гопников, высокопарно подбоченившись. — Ты изолировал меня от проекта, но я всё равно нашёл способ испытать на себе одно из твоих зелий, Гейнц.

— Ты подкупил дурочку Эмму… — вздохнул Генрих Артерран, постепенно обретая плотность и превращаясь в простого человека.

— Да! — согласился Гопников. — Это — раз. И два — я остаюсь руководителем операции. А значит — ты должен выдать ГОГРу прототип и триста седьмой образец, Гейнц. ГОГР мне платит и даст убежище. А за это я от тебя мокрого места не оставлю. Ведь я знаю, что ты по-настоящему из себя представляешь.

Генрих Артерран проигнорировал последнюю реплику Гопникова. Он уже утратил расплывчатые черты призрака и полностью принял человеческий облик.

— Смирнянский служил в СБУ, — холодно произнёс он, стоя к Гопникову спиной и глядя в пространство. — И рыл про «Густые облака». Он нарыл порядочно, и я устранил его. Но он работал не один — с ним был некто Ежонков. Ежонков как раз по тебе работал. Меня лично он никаким боком не касался, так что, я не стану его трогать. Хочешь — пройдись по нему, а не хочешь — как хочешь. Всё, лимит исчерпан. Я сам руковожу СВОЕЙ операцией. Вопросы есть?

Гопников раскрыл рот, собравшись скрипуче и сварливо возражать, но Генрих Артерран невозмутимо отпарировал:

— Вопросов нет.

А потом — мгновенно утратил объём, сделался обычной тенью и исчез где-то в полумраке, оставив Гопникова одного в чужом доме.

Генрих Артерран подозревал, что Росси обязательно будет готовить ему ловушку. И поэтому — решил поймать Росси первым. Он тщательно уничтожал все свои следы перед тем, как выманить своего давнего противника на решающую битву. Все, кто видел Генриха Артеррана — мычали и блеяли, остальные же даже не подозревали о нём. Нет, Генрих Артерран не собирался выдавать ГОГРу ни прототип, ни триста седьмой образец. Да, он делал вид, что пошёл на сотрудничество с ГОГРом и Гопниковым. Но только для того, чтобы забрать прототип и образец себе…

 

Глава 104. Гопников

Гопников был озадачен и даже немного испуган. Он давно уже покинул ненадёжное убежище бывшего агента Смирнянского и ехал теперь в неновом минивене «Фольксваген» по проспекту Ильича, направляясь в центр. Ежонков, который, со слов Артеррана, работал по нему, не давал Гопникову ни минуты покоя.

По заданию ГОГРа Гопников должен был инкогнито и тайно разыскать всё, что осталось от нацистских экспериментов со сверхсолдатом, а тут вклинился какой-то Ежонков… Да и ментята эти достали. Едва ушёл от них. Надо будет раскрутить этого Ежонкова да «нейтрализовать», чтобы не вертелся под ногами…

Раньше Гопников был далёк от разведок, секретных проектов и шпионских баз. Большую часть своей жизни он посвятил наукам. Получил два высших образования, имел степень доктора наук по биохимии и микробиологии и даже считался ведущим учёным. После Второй Мировой он работал в Генеральном управлении генетических исследований, занимался изучением генома человека. У него была своя лаборатория, кафедра, штат помощников, проекты, научные работы… Однако вскоре у профессора Гопникова появилась ещё и тёмная тайна: от нехватки денег на свои передовые проекты он грешил тем, что прирабатывал на советскую разведку и потихоньку сливал им секреты Соединённых Штатов. Коммунисты в те времена бились над злополучными «Густыми облаками», однако результаты у них выходили только нулевые. Гопников ничего не знал тогда ни о прототипе, ни о сверхсолдате, ни о Генрихе Артерране. До тех пор, пока однажды вечером к нему в лабораторию не зашёл человек. Гость был высок, подтянут, и нёс в правой руке длинную крепкую трость.

— Можете звать меня Адамс! — изрёк этот гость, придвинув к себе тростью свободный стул.

Гопников испугался: незнакомец, одетый в слишком дорогой костюм и тёмные очки казался похожим на федерала. А вдруг они пронюхали о связи русского эмигранта Гопникова с советской разведкой???

— Го-гопников… — пролепетал Гопников, случайно выпустив на пол подопытную крысу.

— Я знаю! — отрезал этот Адамс, поместив своё тело на выбранный стул. — ЦРУ. Вы нужны нам для дела, и мы пока что не устраним вас.

Настоящее имя Адамса было — Росси, и с его приходом Гопников потерял покой и сон. Адамс — Росси поведал ему, что ЦРУ действительно пронюхало о его связи с Советами, и теперь даёт ему задание: пробраться на секретную военную базу и следить за ходом проекта «Густые облака».

Коммунисты с «Густыми облаками» терпели неудачу за неудачей. У них там чего-то не хватало, из-за чего рушились все их исследования. Они решили высунуть нос из-за железного занавеса и связались с Америкой, а именно — с ГОГРом. Был у коммунистов такой Никанор Семёнов — он сам приезжал в Вашингтон, ночью разговаривал с шефом ГОГРа и просил его выделить толкового специалиста. Гопников знал, что в СССР поедет именно он — Адамс — Росси уже предупредил его об этом счастье, или горе? Гопников «сушил сухари» и прощался с карьерой, жизнью и самим собой — а что ещё могло его ждать ТАМ? Проживший всю жизнь в Америке Гопников был уверен в том, что железный занавес приподнимется перед ним и захлопнется раз и навсегда, как гильотина…

Гопников понимал, что ГОГР ой, как завязан с федералами, что эта его поездка — всего лишь ловкий шпионский ход, организованный для того, чтобы стащить у коммунистов какой-то их секрет. Гопников никогда бы не поехал в Союз, но деться ему уже было некуда…

Адамс — Росси убеждал Гопникова, что его назначат руководителем проекта, однако вдруг ни с того, ни с сего невесть откуда явился Генрих Артерран. И почти что сразу с Гопниковым связалась советская разведка и дала ему «общественную нагрузку»: следить за Генрихом Артерраном. Гопников следил, однако Артерран оказался пронырливым и ушлым типом: он пронюхал о слежке практически сразу и выбросил Гопникова из проекта вообще. Теперь он делал механическую работу: давал мышам некие препараты, которые ему приносили, и следил за тем, как мыши на них реагируют. Советская разведка озлобилась: Гопникову позвонил Никанор Семёнов, назвал его «никчемным простофилей» и даже пообещал уничтожить, если Гопников не добудет сведения о том, каких результатов добился Генрих Артерран, работая над «Густыми облаками».

Гопников устрашился: Никанор Семёнов шутить не любил. Да и Генрих Артерран не шутил. Официально опыты проводились на лабораторных мышах, однако Артерран почему-то мышей игнорировал, и вместо них привозил откуда-то человекообразных обезьян. Гопников подкупил одну из его ассистенток — молоденькую, глупую девчушку, которая недавно закончила институт. Её звали Эмма, она пыталась добиться научных высот, и ей не повезло с распределением: попала сюда вот, в «подземелье ведьм». Эмма наивно согласилась провести Гопникова в лабораторию Артеррана через вентиляционную шахту. Гопников спрятался там, за частой железной решёткой и краем глаза видел, как Генрих Артерран, облачённый в халат безупречной белизны, стоит, склонившись над металлическим столом, и «колдует»… Однако не над мышью и не над обезьяной. На столе лежал человек. Гопников замер в своём убежище: ему показалось, что Генрих Артерран увидел его сквозь стену. Гопников хотел уползти прочь: слишком уж зловеще выглядел этот «доктор Франкенштейн», который вместо мышей экспериментировал на людях. Но он заставил себя смотреть дальше. Он уже видел этого человека, что попался под «горячую руку» Франкенштейна. Бедняга работал на местном заводе. А теперь… Генрих Артерран отвлёкся от своей жертвы и сделал большой шаг в ту сторону, где скрывался в вентиляции Гопников! Нет! Гопников отпрянул назад, в сырую тьму шахты: кажется да, он увидел его сквозь стену! Гопников не хотел, чтобы Генрих Артерран снял решётку и вытащил его из-за неё за черти, и поэтому стремительно пополз назад, откуда приполз.

После того, что он увидел на этой «адской кухне» — Гопников предпочёл бы никогда больше не соваться туда: а вдруг следующим на столе окажется он сам? Но Никанор Семёнов снова возник в его жизни и теперь уже под страхом смерти потребовал, чтобы Гопников, ни много, ни мало — продемонстрировал ему действие тех препаратов, которые Генрих Артерран синтезировал, работая с прототипом!

Они стояли друг напротив друга, посреди высоких колосьев, что мерно колыхались на ночном ветерке. Никанор Семёнов, освещённый луной — да, это был неприятный тип с гангстерским лицом — сдвинул брови и, не терпя возражений, объявил:

— Либо результат будет у меня послезавтра, либо вы отправитесь под суд за шпионаж.

Гопников содрогнулся. За два года работы на «Наташеньке» он успел услышать множество жутких рассказов про то, как пытают попавшихся шпионов. Возможно, некоторые из них попадают на стол к Генриху Артеррану. Нет, Гопников не хотел ни под пытки, ни на стол… Он не шпион, он биохимик… Чёрт, надо же было вляпаться в такую скверную историю…

Даже подкупленная Гопниковым Эмма испугалась, когда Гопников подкараулил её в коридоре и попросил провести себя в секретную лабораторию в отсутствие Артеррана.

— Что вы? — выдохнула она с неподдельным ужасом. — Он от вас мокрого места не оставит…

Гопникову пришлось пойти на хитрость и пообещать Эмме то, чего он ну никак не смог бы ей дать, даже если бы и захотел.

— Проведи меня туда, и взамен ты получишь свободу, — выскочило из Гопникова, и он сам ужаснулся своему решению.

Он видел, как загорелись голубые детские глазки этой юной особы, и устыдился того, что так подло обманывает её.

— Сегодня, — прошептала она. — Я буду кормить его животных… Он обычно уходит куда-то… Ждите меня в восемь часов у лифта на первом ярусе.

И вот, тем же вечером Гопников впервые проник туда, в эту подземную лабораторию, где Генрих Артерран проводил свои исследования и держал их результаты. Эмма сказала, что сегодня Артерран был чем-то взвинчен, швырял протоколы исследований, забыл закрыть шкаф с пробирками, убежал куда-то, так и не закончив опыт.

Гопников постоял немного в дверях лаборатории, вслушиваясь в бездумный визг мартышек, клетки с которыми занимали в этом обширном помещении целый простенок. В дальнем углу притаилась большая клетка, в которой сопела крупная серая горилла. От Эммы Гопников знал, что гориллу зовут Тарзан, и именно на ней Артерран проводит большинство своих опытов. По виду Тарзан ничем не отличался от своих сородичей диких горилл. Обычный примат, ни капельки не похожий на «сверхсолдата», даже человеческого в нём ничего нет…

Тарзан сидел в углу клетки, освещённый молочно белым, неприятным для глаз светом ламп, и глупо взирал на Гопникова своими пустыми животными глазками. Гопников тоже поглазел немного на эту большую мартышку, а потом спросил у Эммы:

— Скажите, Эммочка, а куда профессор Артерран кладёт протоколы исследований?

Эмма сиротливо стояла в углу, прислонившись своей худой спинкой к покрытой кафелем стене. Кажется, в её взгляде скользит некий страх, она часто моргала и старалась не смотреть Гопникову в глаза.

— Он обычно запирает всё в сейф, — неуверенно протянула она и повернула голову вправо, кивнув на пустую белую стенку.

Гопников присмотрелся и заметил, что нет, стенка не пустая: среди по-больничному стерильного кафеля едва проступает хорошо подогнанная дверь встроенного сейфа.

— Но сегодня он так злился, — продолжала Эмма. — Что смахнул всё в ящик стола и ушёл. Не знаю, какая муха его укусила…

Гопников не слушал более, как эта наивная и глупая лаборантка жалуется на дьявола. Он приблизился к письменному столу, что торчал посреди залитого светом пространства лаборатории и первым делом выдвинул самый верхний ящик. Ящик был не заперт и заполнен доверху какими-то мятыми бумагами. Гопников схватил самую верхнюю, измятую в шар, и развернул её. Да, это был один из отчётов Артеррана, где он описывал… поведение лабораторных мышей, которых у него и в помине не было, наверное, с самого начала работы. Гопников впихнул эту бумагу обратно в стол и достал другую. Но и там Генрих Артерран писал только про своих несуществующих мышей.

— Не читайте это, — возник за спиной Гопникова голосок Эммы. — Он только про мышей пишет и пообещал мне, что застрелит меня, если я кому-нибудь скажу, что у него нет мышей.

— Понятно… — буркнул Гопников и с шумом задвинул ящик назад.

На глаза ему попался шкаф с пробирками, который Артерран забыл запереть. Его непрозрачная дверца была заманчиво приоткрыта, словно бы говорила заискивающим и опасным голоском: «Давай, открой меня и возьми то, что за мной стоит!». Гопников ни за что не взял бы ничего из того, что стояло в этом шкафу, потому что Генрих Артерран мог обвинить в этом кого угодно, а скорее всего под раздачу попала бы Эмма. «Ты должен продемонстрировать мне действие препарата!» — громыхнули в голове слова Никанора Семёнова, а испуганный мозг добавил: «Или тебя ждёт… суд/пытки/расстрел!!!». Гопников тяжело, словно бы ноги налились неподъёмным свинцом, отвалился от стола и потащился к приоткрытой дверце шкафа. За ней в шеренги выстроились пробирки, наполненные какой-то жидкостью. В одних было нечто прозрачное, другие — наполнены чем-то бордовым, третьи — являли сквозь прозрачные стенки голубоватую густую субстанцию. Взять одну из них — всё равно, что подписать смертный приговор себе и ни в чём не повинной девушке Эмме. Каждая пробирка несла на себе номер — Генрих Артерран обязательно заметит, если какой-то из них не окажется на месте. Гопников воровато огляделся по сторонам. Эмма стояла спиной к нему, у клетки с мелкими шумными макаками и кормила их какими-то фруктами. Она не видит его. «Продемонстрировать действие препарата!» — требование Никанора Семёнова сверлило мозг Гопникова. Гопников огляделся ещё раз, а потом — быстро схватил первую попавшуюся пробирку и отпил из неё глоток. В пробирке была налита некая горькая гадость. Гопников почувствовал, как она обжигает ему всё: рот, пищевод, желудок… Нет, это не виски, не коньяк, и даже не русская водка. Это скипидар какой-то, ацетон, дихлофос… У Гопникова подкосились коленки и потемнело в глазах. Он издал непроизвольный звук:

— Ой-ё!

И, подавляя мучительную тошноту, на четвереньках пополз прочь, не видя даже, куда ползёт. Уши забила плотная вата, и сквозь неё он слышал, как тоненьким голоском вопила Эмма, стараясь поднять его под мышки. Гопников хотел сказать ей, что с ним всё в порядке, но из горла вылетело только:

— Шшшш…

— Что с вами?? — неслось откуда-то с луны, или из другого города, хотя Эмма была тут, и кричала, чуть ли не в ухо.

На миг Гопникову показалось, что он умирает — ведь могло быть и так, что Генрих Артерран, опасаясь того, что кто-нибудь украдёт его разработку, подсунул между своими образцами какой-нибудь мышьяк…

Гопников привалился спиной к холодной гладкой стене. Он не знал, сколько времени он так посидел, пугая Эмму, однако спустя энное количество секунд/минут/часов ему стало полегче. Он открыл глаза, вытер с лица реки слёз и соплей и огляделся. Он сидел около клетки гориллы Тарзана. Эмма стояла над ним и перепуганно хлопала большими глазами, не решаясь подойти.

— Вам… лучше? — выдавила она, заметив, что Гопников вышел из ступора и зашевелился.

— Ух? — сочувственно ухнул Тарзан и замигал своими звериными глазками точь-в-точь, как Эмма.

— Ага, — прокряхтел Гопников и едва водворился на некрепкие ноги. Его качнуло вправо, Гопников опёрся боком о стенку, чтобы не упасть.

И тут из коридора послышались чёткие, размеренные шаги. Ошибиться было невозможно: это шагал он, Генрих Артерран!

— Быстрее! — взмолилась Эмма и пихнула Гопникова туда, где торчала в стене вентиляционная решётка. — Туда, лезьте!

Гопников уже обрёл способность ориентироваться в пространстве. Он быстро снял решётку и нырнул в темноту шахты. Едва он задвинул решётку назад — в лабораторию вступил всклокоченный, растрёпанный Генрих Артерран. Он до сих пор был взвинчен и огромными глотками глотал кофе из фарфоровой чашечки.

— Эмма, начинаем! — выплюнул он и ринулся к шкафу с пробирками.

Оп-па! Он может заметить, что в одной пробирке стало меньше гадости… Гопников уже был сыт адреналином по самое горло. Он не смог больше оставаться в шахте и смотреть, как Генрих Артерран откроет шкаф. Он повернулся и пополз прочь.

Гопников приплёлся в жилую часть, с трудом отыскал комнату, которую русские ему отвели, и свалился на не разобранную кровать, не разуваясь и не раздеваясь. Заснул Гопников сразу — такая ужасная усталость на него навалилась. Сон был тяжёлым — Гопников видел себя в немецком плену, в котором никогда не бывал. Видел, как сидит он в такой же лаборатории, какая была у Генриха Артеррана, в такой же клетке, где сидел подопытный Тарзан. Стены вокруг него были изукрашены уродливыми чёрными крестами и забрызганы кровавыми потёками. На полу клетки рядом с Гопниковым лежали чьи-то кости и череп. Гопников сделал шаг в сторону, чтобы не наступить на этот череп, он слышал, как откуда-то, непонятно откуда, доносятся леденящие кровь вопли, искажённые жуткой болью и предельным ужасом. По спине Гопникова побежали липкие мурашки, он не понимал, что ему всё это снится — для него всё, что он слышал и видел, было реальностью. В глубине того помещения, где стояла его клетка, различалась тяжёлая металлическая дверь с громадной ржавой ручкой. Из-за этой двери раздался скрежет, какой-то топот, голоса. А потом — дверь тяжело и шумно отъехала в сторону, и из-за неё показались два тяжеловесных незнакомца. Оба были засунуты в мешковатые хламиды непонятного цвета и несли носилки, накрытые заляпанной простынёй. Под простынёй угадывались очертания исхудалого человеческого тела, а из-под её обтрёпанного краешка выглядывала тощая посиневшая рука со скрюченными пальцами. Гопников почувствовал, как за горло хватает тошнота и тело наполняется ледяным ужасом. Он отвернулся к стенке, а эти двое бессловесно прошли мимо него и унесли носилки куда-то в неизвестное пространство. Голоса не стихали. Сначала они бормотали что-то невнятное: «Вар-вар-вар…». Но потом — болтовня приобрела оттенок немецкой речи. Гопников слышал немецкую речь только в кино, и немецкий язык практически не знал. Он не понимал, что говорили голоса, а интуитивно чувствовал, что говорят о нём. Вскоре страшная дверь снова отворилась, выплюнув противный низкий скрип. Гопников увидел троих людей в белых халатах, и с каменными лицами античных статуй. Они надвинулись на него, и в руке одного из них сверкнул многоразовый шприц. Двоих Гопников не знал: два собирательных, безликих образа. Но третий — со шприцем — был конкретен и точен. Генрих Артерран — вот, кто вперился в съёжившегося Гопникова плотоядным взглядом каннибала. Гопников попытался отодвинуться вглубь клетки, но не успел: Генрих Артерран выбросил вперёд длинную руку и поймал его за локоть. Гопников рванулся, но рука Артеррана оказалась стальной. У Гопникова не было сил сопротивляться, Генрих Артерран легко подтащил его к себе и собрался вколоть ту зелёную густую массу, что плескалась в его шприце.

Гопников проснулся в холодном поту, со страшной одышкой. Образ Генриха Артеррана почему-то не отполз в небытие вместе со сном, а маячил серым прозрачным призраком, занося страшный шприц. Гопников рывком вскочил и понял, что лежит на полу под кроватью. Призрак Генриха Артеррана постепенно тускнел, и наконец, растворился совсем. Тошнота уходила, голова переставала кружиться. Да, кажется, препарат Артеррана возымел какое-то действие: Гопников пошевелился, но тело, казалось, было уже не его, а чьё-то чужое. Гопников встал на ноги и прошёлся по комнате. Обогнул стул, стол, подошёл к окну и выглянул на улицу. Тихо, темно, безлюдно. Нигде никакого движения, лишь безмолвный прожектор механически освещает асфальтовую дорожку и то нелепое круглое здание, что на «Метеорологической станции № 279» называется «обсерваторией»… Вроде, всё нормально, можно лечь и спать дальше — он просто перенервничал с этим со всем, вот и приснился ему кошмар. Ведь Гопников, всё-таки, не агент никакой, а всего лишь учёный-биохимик…

Гопников отошёл от окна и побрёл назад, в кровать. Спать надо и, как говорят здесь русские — «утро вечера мудренее». Стоп! Гопников вдруг застопорился на месте, так и не добравшись до кровати. Он внезапно понял, что изменилось в нём после того, как он отхлебнул из пробирки Артеррана его адской отравы. Стул, стол, кровать, обои на стене, ковёр, маленький телевизор на прикроватной тумбочке, дверь в коридор — теперь Гопников всё это видел так ясно, словно бы на улице был день и в окно светило яркое солнце. И это притом, что за окном висит ночная мгла, окно занавешено плотной шторой, а свет выключен! Да, будет что рассказать и показать этому прилипчивому Никанору Семёнову…

Гопников не успел ничего показать Никанору Семёнову, потому что на следующий день внезапно объявили о гибели Генриха Артеррана от зубов и когтей подопытной гориллы и о ликвидации базы. Гопникова нагрузили работой: упаковывать и отправлять оборудование. Выполняя эту рутинную работу, Гопников чувствовал, как у него внутри собирается холодок: а что же будет с ним, человеком без советского гражданства, да ещё и по глупости своей замешанным в махинации с двумя разведками?? Гопников пытался связаться с Никанором Семёновым, но тот куда-то подевался и не отвечал. Вместо него приехал другой русский и сказал, что Гопников вскоре сможет вернуться на родину. Секретная база «Наташенька» исчезла с лица Земли буквально за два дня. Гопников последнюю ночь ночевал в жилой секции. Завтра, если верить этому русскому, он отправится назад в Америку в свою лабораторию. Но, несмотря на то, что русский так красочно расписал в радужные цвета его счастливое будущее, Гопников не мог заснуть. Игры с разведками и секретными заданиями ух, как опасны. И поэтому он сомневался в том, что ему вообще, позволят покинуть Советский Союз. Да, русский сказал, но Гопников был уверен: вместо того, чтобы вернуть на родину — его просто-напросто тихо уничтожат, как ненужного свидетеля. И тут внезапно ему на голову свалилась мысль: нельзя оставаться на «Наташеньке» ни минуты, надо бежать как можно скорее и как можно дальше. Зелье Артеррана дало ему возможность видеть в темноте, теперь он может прятаться под покровом ночи… Нет, что такое, Гопников же не шпион, не десантник и не бандит, и к тому же, в возрасте — он не может прятаться, не может воевать, не может никого победить, тем более — победить разведки… Он обречён, как несчастливый Моби Дик, и завтра его не станет.

Вокруг висела ночная тьма, но новые глаза Гопникова видели сквозь неё, словно бы специально для него кто-то включил свет. Он ходил по комнате, что вот уже несколько лет служила ему спальней, подходил к окну, выглядывал на улицу. Прожектор поворачивался, вырывая из темноты просторный двор, «обсерваторию», часть забора… Нет, он не успеет пройти так, чтобы остаться в темноте и не быть пойманным в круг света. Да и забор высок, обнесён колючей проволокой… Он тут, словно зверь в вольере зоопарка: стоит ему сделать шаг, и он будет изловлен штатным охотником…

И тут в дверь кто-то негромко постучал. Стук был неуверенным, робким, но внезапным, и напугал Гопникова так, что он сбился с пути и случайно въехал лбом в шкаф. Из глаз посыпались искры, Гопников отшатнулся от злополучного шкафа и на цыпочках ринулся к кровати, чтобы сделать вид, что давно спит. Стук повторился — такой же робкий, тихий, словно бы тот, кто стучал, не был послан убить Гопникова, а сам скрывался.

Подавив страх и ужас, Гопников приблизился к двери и шёпотом осведомился:

— Кто там?

— Это я, Эмма! — прошептали в ответ.

Эмма! Она никогда не заходила к Гопникову, боялась, что Генрих Артерран заподозрит их в сговоре. Но теперь почему-то стучится…

Гопников рывком открыл дверь и впустил её. Эмма была чем-то напугана: способность видеть в темноте позволила Гопникову узреть её смертельную бледность и заплаканные, остекленевшие глаза.

— Он здесь! — всхлипнула Эмма и споткнулась, переступая порог.

Гопников похолодел: что это ещё за сюрпризы? Кто это — он? Где это — здесь?? Гопников смог выдавить из себя оба этих вопроса, и Эмма разрыдалась.

— Артерран жив, — простонала она. — Он меня убьёт…

У немолодого профессора Гопникова подкосились колени, а сердце начало выбивать чечётку. Дело принимало обороты катастрофы. Эмма исходит слезами, видимо, желая, чтобы Гопников защитил её, но кого он может защитить, когда он ни разу в жизни ни с кем не дрался??

— Надо бежать… — пролепетала между тем Эмма и потащила растерявшегося Гопникова к окну. — Туда! — она показала на мрачное здание закрытой обсерватории. — Перелезть через забор…

— Ой… — ойкнул Гопников, прекрасно понимая, что он плохо бегает, страдает одышкой, не сможет подтянуться на руках…

А бойкая Эмма уже раскрыла оконные рамы и подталкивала его к подоконнику.

— Я не смогу… — пискнул Гопников, упираясь. — Я же не…

— Он здесь! — воскликнула Эмма и пихнула Гопникова к подоконнику. — Давайте, лезьте!

Гопников ни за что бы не вылез, если бы не то, что произошло в следующую секунду. Посреди комнаты, прямо перед носом Гопникова вдруг возникла человеческая фигура — серая такая полупрозрачная, словно некий призрак. Чудовище было фантастически проворно: не прошло и секунды, как оно оказалось около Эммы и занесло над ней свою серую руку. А Эмма казалось, даже и не подозревала о его существовании: спокойно себе влезла на подоконник…

Чёрт, нужно… Гопников неожиданно для самого себя совершил длиннейший прыжок, вклинился между Эммой и серым существом и на лету поймал его руку за секунду до того, как она опустилась на затылок девушки. Рука монстра оказалась холодна, как лёд, а удар — сродни удару паровоза. Он бы снёс Эмме голову зараз, но Гопников каким-то образом ухитрился задержать его — в нём внезапно ожила странная и страшная сила, которой хватало на борьбу с… нечеловеком??!!

Эмма взвизгнула и собралась забиться в угол, но Гопников, одной рукой удерживая конечность чудовища, другой рукой вытолкнул её в раскрытое окно. Нечеловек рванулся назад, вырвался, а потом — снова разъярённо прыгнул. Гопников получил такой удар, что не устоял на ногах и был вышвырнут в окно вслед за Эммой. Эмма уже успела подняться на ноги и изо всех своих куриных силёнок тащила Гопникова вверх, чтобы тоже поднять. Гопников не чувствовал боли. Он вскочил, быстро глянул на окно и увидел, что неожиданный страшный противник тоже перемахнул через подоконник и выскочил на асфальтированную площадку под жилым зданием.

— Бежим! — крикнул Гопников Эмме и помчался вперёд, к забору.

Где только прыть у него взялась?? Он пролетел расстояние до забора быстрее любого из спринтеров. У его уха жутко свистнула пуля, и затем — ещё одна. Это охранный персонал базы заметил побег, и за беглецами устроили охоту. Оглянувшись назад, Гопников увидел, что их с Эммой преследуют человек шесть, и у каждого в руке в свете луны и прожекторов сверкает оружие. Гопников не умел убегать, охранники взяли их с Эммой в клещи и окружили. Пришлось остановиться. Эмма плакала, Гопников пятился, а охранники надвигались с неумолимостью железных машин и целились. Гопников не знал, как оправдать себя, он молчал, и молча трясся, а потом — некое чувство вроде интуиции заставило его вытянуть правую руку раскрытой ладонью вперёд. Он ощутил толчок, вроде отдачи, и в ту же секунду всех шестерых охранников словно бы смело силовой волной. Их отшвырнуло далеко в разные стороны, они тяжело обрушились на землю. Эмма быстренько подобрала пистолет, который выронил один из побежденных охранников, а на Гопникова напал ступор: он изумился и испугался того, каким образом сумел разделаться с преследователями.

— Давайте, лезем! — отрезвила его Эмма и подпихнула к забору.

Гопников встал у этого проклятого забора, словно бы его ноги вкопали: нет, он никогда не перелезет… Да ещё и эта проволока… Эмма уже цеплялась тонкими руками за кирпичи забора и пыталась влезть на него. И тут Гопников краем глаза различил, как к ним из-за угла обсерватории метнулась серая тень: нечеловек! Он не отстал, а продолжал преследовать! И Гопников опять совершил невозможное: по наитию он схватил Эмму поперёк туловища, взвалил на своё плечо и вместе с нею махнул через забор. Прыжок дался ему фантастически легко. Преодолев колючую проволоку и не зацепившись, Гопников ловко приземлился на ноги с другой стороны забора и, не выпуская Эмму, нырнул в густые кусты, которые там росли.

Гопников уже думал, что скрылся, однако внезапно его настиг настолько сильный удар, что он не удержался на ногах, уронил Эмму, и они оба покатились кубарем в высокую траву. Гопников слышал, как падая, Эмма взвизгнула. Гопников стиснул зубы, распахнул глаза и увидел, что над ним нависло серое чудовище. Оно сверкнуло белыми глазищами и занесло свою призрачную руку…

За миг Гопников увидел всю свою спокойную, размеренную жизнь учёного… И теперь ему конец…

Внезапно пришло наитие, и Гопников, словно бы подчиняясь некой чужой воле, выбросил вперёд руку и снова почувствовал толчок, похожий на отдачу. А вслед за ним — новый удар монстра, но только уже в несколько раз слабее, чем предыдущий: наверное, Гопников погасил его своим. Их обоих отшвырнуло в разные стороны, Гопников покатился по твёрдым колючим камням. Серого незнакомца тоже швырнуло, он обрушился в неглубокий овражек а, шваркнувшись оземь, утратил свою прозрачность и сделался похожим на простого человека. Гопников приподнялся на локте и посмотрел в ту сторону, куда отлетел его противник. Тот уже успел вскочить на ноги, совершил нечеловечески длинный прыжок, выскочил из овражка и оказался рядом с Гопниковым. Рывком вытянув длинную руку, он схватил Гопникова за воротник куртки и легко приподнял над землёй. Теперь он во всём походил на человека, лишь глаза светились белым светом. Благодаря новой возможности ночного зрения Гопников узнал в лице противника, искажённом яростью и ещё чем-то уродливым, черты Генриха Артеррана. Генрих Артерран издал звериный рык, и Гопникову показалось, что он его сейчас вообще, просто-напросто загрызёт.

И тут в ночи раздались два выстрела. Артерран отбросил Гопникова в сторону, мгновенно пригнулся, пропустив обе пули над собой, и снова прыгнул — теперь уже к Эмме, которая и стреляла в него. Она выстрелила ещё раз, но Артерран снова пригнулся, а потом — молниеносным движением выбил из её тонких рук пистолет. Гопников лежал на земле по соседству с лужей, а выбитый у Эммы пистолет по счастливой случайности плюхнулся прямо туда, в эту лужу, обрызгав Гопникова застоявшейся водой. Гопников не мешкая ни минуты, выхватил его и принялся с неким остервенением палить в Артеррана, пытаясь, если не застрелить его, то хотя бы дать Эмме уйти. Кажется, он всё же, пару раз попал в него — Артерран взвизгнул, выпустил чуть живую Эмму и исчез в темноте.

Выронив опустевший пистолет, Гопников поспешил на помощь Эмме, которая бессильно лежала в траве и тихо кашляла в кулак. Он помог ей встать, она вся дрожала, никак не могла откашляться, шаталась на ногах.

— Нужно… выйти… к дороге, — едва выдавила Эмма, подавляя этот мучительный кашель. — Там… машина…

Наверное, она испытала сильный стресс — так она была слаба. Гопников перекинул её дрожащую руку через собственную шею и повёл в поросшую ковылём и редкими деревьями неизвестность. За те годы, пока он работал, а вернее, прозябал на базе «Наташенька» — Гопников ни разу не покидал её пределов и даже не представлял, где тут может быть дорога.

Они брели наугад. Гопников уже чувствовал жажду и голод, а вокруг лишь высились деревья. Степь сменилась лесом. Вообще, в лесу бывают ягоды, орехи… Но на улице стоял апрель — какие ягоды?? Голодная смерть…

Эмма успокаивалась, она уже могла идти сама. Она шла и рассказывала Гопникову о том, как всё школьное детство мечтала о биологии, открытии новых форм жизни, исследованиях в диких джунглях. Как она с отличием окончила институт, одна из первых получила распределение… Крайне неудачное распределение: вместо исследований и перспектив — в категорию пушечного мяса для проклятых разведок и безумных учёных…

В своё школьное детство Гопников мечтал примерно о том же: открытия, исследования, Нобелевская премия… Он почти что всё это получил: не доставало только Нобелевской премии, однако, попал «под раздачу» точно так же, как несчастная Эмма. И тоже стал таким же пушечным мясом.

Они углубились в некий лес — тёмный в ночи, шелестящий древесными листьями, звенящий ночными насекомыми, преграждающий путь массами бурелома. Эмма спотыкалась, даже падала иногда, а Гопников видел всё, до былиночки — таким необычным талантом наградило его невкусное зелье Генриха Артеррана. Да, Генрих Артерран, видать, тоже попробовал что-либо из своих запасов, и кажется, не одно…

— Смотрите! — Эмма дёрнула Гопникова за рукав и развеяла все его мысли.

Гопников повернул голову в ту сторону, куда она показывала, и увидел, что лес поредел, и сквозь ветки деревьев виднеется автострада. Казалось бы, пора радоваться, кричать «Ура», выскакивать на проезжую часть становиться в «позу креста» и ловить первую попавшуюся машину… Но — нет, не выйдет. Автострада убегала в неизвестные дали тихой и тёмной лентой. Ни машинки не проехало за то долгое время, пока Гопников и Эмма брели по асфальту шоссе туда, куда посчитали «вперёд». Да, тут же глухая глушь, редко кто проезжает… Может быть, наверное и так, что за день никто не проедет… А тем более — ночью.

Гопников редко ходил пешком: страдал одышкой, сердчишко пошаливало, ведь уже далеко не мальчик. Однако теперь, после Артеррановского зелья, он даже не заметил и не почувствовал того расстояния, которое они с Эммой прошли — так легко стало ему ходить. Да, кажется, Генрих Артерран добился успеха в исследованиях. А вот Гопников, которого специально отправили следить за ходом проекта, не узнал даже, что же такое «прототип». Он мог бы узнать — когда Эмма провела его в лабораторию Артеррана, он мог бы выпросить у неё, чтобы она показала ему прототип. Но он упёрся рогом в эти дурацкие пробирки с «гадостью». Хлебнул из одной — и всё, стало уже не до прототипа…

Ночь была тихая, поэтому рокот мотора автомобиля, который внезапно возник на дороге, Эмма и Гопников услышали ещё до того, как из-за далёкого поворота показался свет фар. Эмма застопорилась на месте и дёрнула Гопникова за рукав. Он даже услышал, как она взвизгнула:

— Мы спасены!

Хотя Эмма молчала — она только так подумала: «Мы спасены».

Машина приблизилась — «Запорожец» — определила Эмма. А Гопников со своим «новым зрением» увидел, что он оранжевого цвета.

Снедаемые желанием жить и спастись, они оба выскочили на середину шоссе и перекрыли оранжевому «Запорожцу» путь. Водителю, завидевшему в свете фар двух человек с поднятыми руками, ничего больше не оставалось, кроме как нажать на тормоз и застопорить машину.

— Чего? — водитель не стал покидать кабину, а только опустил стекло. Он был не очень молод, и на голове его красовалась лёгкая хлопчатая фуражка.

— Не подвезёте до города? — взмолилась Эмма, подскочив к машине.

Водитель смерил двоих «ночных путешественников» ну, о-о-очень недоверчивым взглядом, пару раз скептически хмыкнул и осведомился:

— Чего бродим?

Пришлось Эмме врать про то, что они приезжали сюда из Донецка на свадьбу, но у них на обратном пути сломалась машина, они решили поискать людей, но заблудились…

— Пить надо меньше! — буркнул водитель и кивнул назад, мол, садитесь.

Так Гопников покинул базу «Наташенька» и попал в город Донецк. Эмма была из Донецка. Он уехала жить к родителям. А эти родители и слышать ничего не хотели о престарелом Гопникове. Ведь сказать им правду Эмма не могла, врала что-то. И в конце концов родители взбунтовались и пообещали даже вызвать милицию, если Гопников не отстанет от Эммы. Гопников в милицию совсем не хотел: боялся, что его передадут на растерзание Никанору Семёнову, или того хуже — забьют в застенки КГБ и начнут допрашивать с пристрастием. Поэтому он тихонько устранился и перешёл в разряд бомжей. Много ужасных лет — он уже и не помнит, сколько именно — Гопников скитался от подвала к подвалу, дрожал зимой от холода, недоедал, носил лохмотья, лазал по мусорным бакам… Каждый милиционер пугал его едва ли не до полусмерти, он бежал от них в панике, словно от волков… Он был стар и думал, что ещё месяц, и старость тихонечко сведёт его в могилу. Однако с ним творилось нечто странное. Гопников не мог понять, что именно, но, если посчитать — ему уже исполнилось сто лет, а он чувствовал себя максимум на сорок. Гопников жил и жил, ничем не болел, не собирался умирать… Жил, правда, в подвале, с двумя другими бомжами. Одного звали Мишаня, когда-то он был инженером на государственном предприятии, но после перестройки перестроиться не смог. А у второго была кличка Кикс. Кикс грешил азартными играми, и, в конце концов, переселился из двухкомнатной квартиры в подвал. Они были отупевшие, инертные и даже немного дикие. Каждый вечер распивали бутылку. Гопникову тоже наливали: в России было принято «соображать на троих». Но Гопников не пил: он всё надеялся, что вернётся в Америку, продолжит свою работу…

А однажды ночью произошло вот что. Гопников ложился спать, а два его товарища по несчастью, нализавшись горькой, уже храпели на грудах тряпья. В двухлитровой банке тихо дрожала свеча, а в узкое подвальное окошко, разбитое, затянутое плотной паутиной, заглядывал лунный луч. Постель Гопникова состояла из такого же тряпья, как и у его соседей, а укрывался он старым тулупом, который когда-то давно выудил из мусорного бака. Гопников стоял на коленях на сыроватом полу и молился Господу — всё просил, чтобы тот послал ему чудо и вернул домой. Внезапно раздался громкий треск — такой, словно бы что-то сломалось. Гопников вздрогнул, съёжился и застыл на месте. Вылетела хлипкая дырявая дверь. Она не открылась, а именно вылетела, выбитая тяжёлым ударом. К ним в подвал вломились какие-то «люди в чёрном» и навели пистолеты на Мишаню и Кикса, вспрыгнувших от испуга со своих жёстких постелей. Гопников остался в ступоре: так и стоял на коленях, прикованный ужасом: неужели его нашли спецслужбы и теперь…

Вперёд прошёл высокий человек, и Гопников его узнал: Никанор Семёнов! Узнал и едва не свалился тут же в обморок, ведь происходила какая-то фантастика! Никанор Семёнов был ещё старше, чем Гопников, однако, с тех пор, как Гопников видел его в последний раз, он не изменился ни капельки! Ничуточки не изменился, ей-богу!

— Борис Гопников? — осведомился Никанор Семёнов каким-то нечеловеческим каркающим голосом и поправил свой дорогой серый пиджак.

— Ыыыы, — проблеял Гопников, всё больше съёживаясь под его взглядом, что резал всё вокруг отточенной сталью.

— Вы необходимы нам, — заявил Никанор Семёнов и даже бровью не повёл, когда Кикс выплюнул в его адрес крепкое разбойничье словечко.

— Ыыыы, — ответил Гопников, потому что больше ничего ему из себя выжать не удалось.

Никанор Семёнов кивнул головой, и тут же двое его подручных молча выделились из тени, схватили Гопникова, заломили ему руки и выдворили из подвала на улицу. На улице, освещённые луной, поджидали четыре чёрных блестящих автомобиля: джип и три обыкновенных. Два здоровяка подтащили Гопникова к джипу и достаточно вежливо определили на заднее сиденье. Один здоровяк втиснулся справа от Гопникова, а второй — слева, отрезав тем самым ему любой из путей отхода. Гопников не знал, оставил ли Никанор Семёнов в живых Кикса и Мишаню, но, зная этого типа достаточно хорошо, давал девяносто пять процентов, что оба его товарища отлетели в мир иной.

Гопникова привезли в какую-то деревню. «К. лхо… Кр. сная Зве……» — заметил он покосившийся, заляпанный и выцветший въездной знак. Гопников содрогнулся, увидев этот въездной знак. «Колхоз Красная Звезда» — вот, что могла означать надпись на знаке. Колхоз Красная Звезда, и — база «Наташенька». Его везут назад, туда, откуда он много лет назад сбежал.

Гопников думал, что его тут же убьют и закопают вон под тем раскидистым дубом, что торчит у обочины дороги над большим болотом. Но оказалось, что Никанор Семёнов задумал нечто другое. Гопникова не убили, а поселили в большом доме, что пристроился на окраине Красной Звезды. Колхоза уже не было, он превратился в малюсенькую деревушку и принял другое название — Верхние Лягуши. Гопников бродил по просторной веранде выделенного ему жилища, глупо оглядывался, смотрел вверх на горгулий, которые сели на высокий лепной карниз, что обрамлял черепичную крышу и никак не мог взять в толк, для чего Никанор Семёнов вдруг решил ему всё это подарить. Никанор Семёнов вступил на веранду уверенным шагом и сурово осведомился:

— Осмотрелись?

— А… да… — едва выдавил Гопников, предчувствуя, если не смерть, то жестокую западню.

— Прекрасно, — бесстрастно кивнул Никанор Семёнов. — А теперь я объясню вам вашу задачу. Следуйте за мной.

Никанор Семёнов углубился под сень высокого сводчатого потолка, и Гопников раболепно последовал за ним, ведь ему ничего больше не оставалось. Оказалось, что дом действительно огромен. Даже в чём-то и страшен. Да, тут тепло, светло и уютно: хорошая мебель, электричество, газ, вода… Но как-то всего этого много, слишком много, чтобы одному человеку было тут уютно. В Америке Гопников жил в квартире, которую выделил ему ГОГР, в России — в подвале, а теперь…

Никанор Семёнов привёл Гопникова не куда-нибудь, а в самый простой, обычный погреб — сырой, прохладный, как погреба. Щёлкнул выключателем, и под потолком вспыхнула одинокая лампочка, озарив булыжные стены, пол и деревянную дверь, что пристроилась в дальнем углу. Никанор Семёнов направился прямо туда, к этой двери, взялся за ручку и оттолкнул дверь в сторону. За ней зияла чёрная пустота, Гопников попятился, а вот Никанор Семёнов шагнул прямиком в эту страшную тьму и исчез в ней на несколько минут.

Гопников смотрел на Никанора Семёнова, не отрываясь, и видел, как тот разогнал тьму — наверное, карманным фонариком.

— Гопников, — позвал Никанор Семёнов. — Идите же, чего застыли?

Гопников словно выпал из ступора. Он потянулся следом за Никанором Семёновым и оказался в коридоре. Коридор был тёмен и длинён. Пару раз он делал повороты, и наконец, закончился ещё одной дверью, на этот раз — металлической. Фонарик Семёнова осветил эту металлическую дверь, заставив её отбросить яркий блик в лицо Гопникову. Гопников заслонил глаза ладонью, а Никанор Семёнов тем временем уже возился с ключами. Дверь открылась легко и быстро, подчиняясь ключу. Никанор Семёнов остановился на пороге, повернулся к Гопникову и протянул ему связку ключей.

— Это ваше, — сказал он, не проявляя эмоций, и сунул ключи Гопникову в руки.

Ключи были тяжёлые — два длинных, один короткий, и ещё один — некая металлическая пластинка, не понятно даже, что это — ключ, или просто брелок. Гопников взял связку в кулак и так и держал её до тех пор, пока Никанор Семёнов не прикрикнул на него:

— Чего вы стоите? Прячьте в карман и идите за мной!

Гопников машинально затолкал ключи в карман и пошёл туда, куда гнал его этот страшный человек. Воображение Гопникова, объятое мистическим ужасом, рисовало и подсовывало камеры пыток, «испанские сапоги», дыбы, «груши», плётки и другие подобные ужасы, а Никанора Семёнова делало инквизитором. Однако воображение ошиблось: пытать Гопникова не собирались. Вместо жути пыточной камеры взгляду Гопникова представилось уютное помещение, правда, без единого окошечка, но зато в углу висело чудо техники — неподъёмно дорогой по ценам «лихих девяностых» кондиционер «Самсунг». Кондиционер работал, наполняя воздух приятной прохладной свежестью. Гопников сиротливо пристроился на самом порожке, поджал руки, как какой-то зайчонок и благоговейно взирал на Никанора Семёнова, который, пройдясь по мягкому голубому ковролину, остановился у круглого фонтана.

— Это — станция наблюдения, — произнёс Никанор Семёнов, отрешённо глядя на струи воды, которые взлетали вверх к высокому потолку, и падали в бассейн, искрясь в мягких лучах точечных ламп.

— На-наблюдения за… чем? — проблеял Гопников, не решаясь своими неказистыми, покрытыми заскорузлой грязью ботинками наступить на этот ковролин, который мог бы позволить себе разве что, толстосум.

— За базой «Наташенька»! — заявил Никанор Семёнов, и Гопников едва не опрокинулся на спину.

— Но… — промямлил Гопников.

— За базой «Наташенька», — повторил Никанор Семёнов и откочевал от фонтана за дубовый полированный стол, устроившись в белоснежном кожаном кресле. — Вы думали, Гопников, что с ликвидацией метеорологического центра «Наташенька» исчезла?

Гопников молчал: за те годы, которые он провёл бомжём в подвале, он не думал о базе «Наташенька» — он предпочитал забыть о ней навсегда. Гопников даже не пользовался теми возможностями, которыми наградило его «зелье» Артеррана, он хотел думать, что всё это ему просто-напросто приснилось… И тут — опять двадцать пять — явился Никанор Семёнов и снова выплыла из серых вод реки забвения проклятая «Наташенька».

— А… разве там что-нибудь осталось? — наконец-то выжал из себя Гопников, переминаясь на ватных ногах.

— Сейчас там обычная воинская часть, — просто ответил Никанор Семёнов, поёрзав в кресле. — Наверху. А что внизу — никто не знает. Завода «Хозтехник», который вы представляли Америке, как ориентир, тоже нет — вместо него курган.

Гопников почувствовал, как по всему его телу вмиг разлился могильный холод, как страшный ступор сковал его с головы до ног.

— Не пугайтесь, — усмехнулся Никанор Семёнов, и Гопникову показалось, что у него изо рта сверкнули клыки вампира. — Это я так, к слову сказал. От Америки вы давно и необратимо оторваны. Сейчас не имеет значения, на чью разведку вы работали раньше. Имеет значение только то, что вы работали на «Наташеньке» и были знакомы с исследованиями Генриха Артеррана. Да, не простой это был прохвост, скажу я вам, — Никанор Семёнов слегка подался вперёд, водрузил руки на стол и сцепил в замок свои узловатые пальцы. — Его задрала горилла… Тьфу ты, чёрт! А вам придётся раскрыть все тайны, которые он после себя оставил… Садитесь, чего вы стоите! — он указал Гопникову на свободное кресло.

Гопников подавил в себе комплекс плебея, прошёл по ковролину в грязных ботинках и пристроился на краешке кресла, боясь заляпать грязью со своей рванины его белоснежную чистоту.

— Не скрою, — продолжал Никанор Семёнов, не обращая внимания на крайнее смущение и подавленность Гопникова. — Мы посылали сюда десант, разведчиков, бойцов… Семь раз посылали спецподразделения. Семь. И все семь бесследно исчезли. Я склонен полагать, что они заблудились в подземных лабиринтах. Там специально всё было построено так, чтобы чужаки попадали в ловушки и пропадали. Но вы сами работали там, и поэтому я потратил уйму денег на то, чтобы разыскать вас. Как, однако, вы опустились, профессор. Жить в подвале, с грязными пьяницами, ну что вы? Я знал, что вы попробовали один из его образцов. Между нами — я тоже попробовал. Эмма, вы её знали, продала мне пробирку. Там было на донышке, и я всё выпил. Гадость ещё та, скажу я вам, но некоторые положительные изменения она мне принесла. Но, не будем обо мне, давайте, лучше, поговорим о вас. Вы работали с Генрихом Артерраном и знаете, где находилась его лаборатория. Ваша задача — попасть туда снова и передать мне всё, что вы там найдёте.

— Но… — Гопников сказал: «Но», потому что знал, что Генрих Артерран не погиб от зубов и когтей гориллы. Он хотел сказать об этом Никанору Семёнову, и вот тогда-то впервые почувствовал на себе проклятую «звериную порчу». Вместо того, чтобы произнести человечьи слова, Гопников внезапно испустил бараний рёв. Это произошло так неожиданно, что даже каменный Никанор Семёнов выкруглил глаза и крякнул.

Сам же Гопников зажал обеими руками свой рот и молча, моргал, глазея на Никанора Семёнова. Никанор Семёнов очень быстро взял себя в руки. Он восстановил на лице маску статуи и сказал лишь вот, что:

— Я надеюсь, что вам ясна задача. Я буду снабжать вас всем необходимым, а вы в свою очередь — передавать мне всё, что вам удастся разыскать. Тут есть телефон и рация — вы всегда сможете связаться со мной. До встречи, Гопников, мне пора.

Никанор Семёнов вылез из кресла и направился к выходу, но Гопников успел остановить его.

— Скажите мне, что со мной? — вопросил он, положив свою руку на плечо Никанора Семёнова.

— Генрих Артерран и вас наградил, — буркнул в ответ Никанор Семёнов и удалился, сбросив с плеча дрожащие пальцы Гопникова.

С тех пор Гопников стал жить в деревне Верхние Лягуши. С местными жителями он мало общался. А они боялись его, сочиняли про него некие страшные небылицы, называли не то «чёртом», не то «кэгэбэшником». Гопников не обращал внимания на небылицы — у него были другие проблемы. Гопников нашёл способ пробраться в подземные помещения «Наташеньки», и даже почти что попал в лабораторию Артеррана. Но Гопникова постигла досадная неудача: тот коридор, по которому его проводила Эмма, оказался завален монолитной массой земли и камней. В лабораторию, несомненно, был ещё и другой вход, однако Гопников не знал, где он находится. Он много раз лазил в катакомбы, ходил по ним, искал этот дурацкий второй вход, но так и не нашёл. Никанор Семёнов наседал на Гопникова со своими требованиями, однако Гопникову нечего было ему сказать…

А однажды ночью Гопникова разбудил шорох. Да, в этом огромном доме, где до Октябрьской революции жили русские помещики, Гопников так чутко спал на широкой и мягкой кровати, что его будили даже шорохи. Тут были крысы, летучие мыши, а Гопников страдал суевериями и всегда выгонял этих животных из дома. Но этот шорох произвела не крыса, и тем более, не летучая мышь. Открыв глаза, Гопников увидал в спальне человека.

— Проснулся… — пробурчал гость, повернувшись к Гопникову затылком.

Спросонья Гопников не понял, кто это такой к нему пожаловал: подумал, что это — Никанор Семёнов, или кто-то от него.

— Я не смог найти, — вздохнул Гопников, понимая, что этот ночной визит не сулит ему ничего хорошего.

— Я знаю, — отрезал ночной визитёр, всё не желая повернуться к Гопникову лицом. — Вы и не найдёте. Вы только скажете Никанору Семёнову, что нашли.

Только теперь Гопников понял, что этот человек, чью спину он сейчас лицезрел, явился сюда не от Никанора Семёнова, а откуда-то ещё, неизвестно, откуда. Гопников неподвижно сидел на кровати, машинально комкал в кулаке одеяло и чувствовал, как его ночной колпак постепенно спадает ему на лоб.

— В-вы кто? — пролепетал Гопников, предполагая, что попал-таки в чью-то западню.

Незнакомец промолчал. Он только повернулся лицом, и Гопников узнал его: Генрих Артерран — вот, кто явился к нему среди ночи, непостижимым образом преодолев несколько запертых металлических дверей и сигнализацию.

— Вы скажете Никанору Семёнову, что нашли всё, что нужно, — повторил Генрих Артерран, состроив кривую усмешку. — И вызовете его сюда. Другого выбора у вас нет. Вы вернулись сюда опять, хотя могли бы выбрать смерть.

— Что значит — смерть? — пискнул Гопников и отполз на кровати к стеночке. Уж не собирается ли этот сумасшедший прикончить его??

— Когда Никанор Семёнов нашёл вас в подвале, вы могли бы покончить с собой, — спокойно изрёк Генрих Артерран, не моргнув и глазом. — Но вы согласились на его условия. Теперь вам придётся согласиться на мои. Вопросы есть?

Гопников давно уже забыл все вопросы: те, которые собирался задать, а так же те, которые не задал бы и под пистолетом. Он натянул ночной колпак на уши и тупо промычал:

— Нееее…

— Вопросов нет, — кивнул Генрих Артерран и протянул Гопникову мобильный телефон — в те времена предмет великой роскоши. — Звоните.

Рука Гопникова сама собой схватила этот телефон. Он позвонил Никанору Семёнову. Гопников даже не помнил, что именно он ему сказал. Честное слово, вылетело из головы… или может быть, это говорил не он, а кто-то другой его устами? После этого Гопников никогда больше не видел Никанора Семёнова, и не знал, что Генрих Артерран с ним сделал, и сделал ли вообще…

А спустя ещё некоторое время — внезапно явился Росси. Нет, сам он не приезжал в Верхние Лягуши — к Гопникову приехал человек по имени Мартин Мильтон — доверенное лицо этого самого Росси. Мильтон был настроен весьма и весьма серьёзно — почти так же, как и Генрих Артерран: либо сотрудничество, либо смерть. Гопников чуть ли не вжимался в стенку, когда Мильтон, чинно прохаживаясь перед его носом, требовал выдать тайны базы «Наташенька» своему боссу Росси и ГОГРу. Гопников устал от всех этих требований, запугиваний и угроз — он хотел одного: спокойной старости. И поэтому, желая сбросить со своих плеч непосильную ношу, взял и выдал Мильтону Генриха Артеррана. Мол, Генрих Артерран начал все эти эксперименты — пускай он и отдувается! Мильтон обрадовался, однако от Гопникова не отстал. Его обязали снова работать на ГОГР — не только в качестве учёного, но и самого настоящего шпиона, почти такого же, как Штирлиц. Задание его было таким: втереться к Генриху Артеррану в доверие, начать работать вместе с ним и добиться, чтобы Генрих Артерран ввёл его в курс своих исследований. Гопников, конечно отказывался: ведь от него требовали невозможного. Но Росси — через Мильтона — отрубил: «Или сотрудничество, или смерть». Да, да, это их любимая общая тема. Гопников уже устал от жизни — слишком уж длинной получилась его жизнь. Но и умирать тоже не хотел — не давал подспудный животный страх перед уходом из жизни, оставшийся в наследие современному человечеству от далёких диких предков. Гопников принял условия ГОГРа.

Генрих Артерран, кажется, не заподозрил Гопникова в связи с ГОГРом и даже приблизил его к своим делам. Часто Артерран поручал Гопникову некоторые опыты с теми веществами, которые он синтезировал из того, что называлось «прототипом». Гопников работал с крысами и обезьянами в одной из уцелевших подземных лабораторий. После каждого опыта он обязан был писать Артеррану подробный отчёт. А результаты, которые он получал, были не далеки от фантастики. Гопников сам снимал на видеокамеру крысу, которая встала на задние лапы, а передними взяла карандаш и написала на столе несколько корявых, кособоких букв. Сначала Гопников не понял, что нацарапало на белоснежной столешнице это животное, рождённое природой быть бессловесным. Но, присмотревшись, разобрал в каракулях свою фамилию, написанную по-русски, но наоборот и буквами в зеркальном отображении…

А потом — что-то случилось — Генрих Артерран заставил его инсценировать свою собственную смерть. Гопников согласился и разыграл свои похороны, хотя для чего это понадобилось Артеррану — он так и не понял. Из большого и уютного особняка Гопников переселился под землю, в одно из покинутых жилых помещений «Наташеньки». Гопников ни на день не прекращал работу: Генрих Артерран так загружал его опытами, что Гопников даже недосыпал и недоедал. Артерран, кажется, был доволен тем, что получалось у Гопникова, вот только никак не объяснял ему, зачем всё это нужно. Гопников практически не знал, над чем он работает, он ни разу не видел прототип. Единственное, что он узнал — это тайна Генриха Артеррана. Гопников узнал, что Генрих Артерран сам себя превратил в чудовище — видимо он попробовал одно из своих зелий так же, как когда-то сделал это сам Гопников.

Гопников уже много лет жил в СНГ, уже привык, освоился с бытом. Приспособился и к работе на «ГОГР», и к Генриху Артеррану — ко всему, что сулила нелёгкая жизнь шпиона, предателя, или кем он там сделался… Однако всё это нелёгкое время Гопников лелеял одну пламенную мечту: вернуться домой. И в один прекрасный (или не очень?) момент его посетило наитие. Идея, бредовая, опасная, как рывок в горящее здание, свалилась на его многострадальную голову во сне. Гопников вскочил с постели в холодном поту, душимый жестокой одышкой. Отдышавшись, он отыскал мобильный телефон и принялся лихорадочно настукивать длинный номер. Гопников звонил Росси. А когда Росси ответил — Гопников, неизвестно на что надеясь, вывалил ему всё, что знал про Генриха Артеррана.

— Так, значит, вы нашли его, — пророкотала телефонная трубка в ухо Гопникову. — Прекрасно. Я дам вам помощника. И отныне вашей задачей будет неотрывно и тайно следить за Артерраном и передавать мне всё, что сможете узнать. Как только задание будет выполнено и этот преступник попадёт в руки ЦРУ — вы сможете вернуться обратно в Америку.

Услыхав о возвращении в Америку, Гопников испытал то чувство, которое в народе называют так: «Душа поёт…». Перед глазами сразу встала уютная комната в общежитии ГОГРа, лаборатория, научная работа. Всё будет, как раньше: он вернётся обратно и обо всём позабудет так, словно бы этих ужасных лет и не было…

После обнадёживающего разговора с Росси, или с Мильтоном — он не знал, с кем конкретно разговаривает — Гопников отправился досыпать в бодром настроении. Он верил, что скоро… нет, очень скоро вернётся домой, и освободится от наглого Генриха Артеррана. А ведь Генрих Артерран так и смотрит на него жадными глазками: точно, собирается превратить в подопытного кролика, гориллу или мышь…

Засыпая, Гопников улыбался, наверное, впервые за всё то время, которое прожил на чужбине. Он даже и не представлял себе, что Росси не спешил открывать для него «зелёный коридор» в Америку — у этого ушлого бывшего агента были свои планы насчёт него. Но Гопникова не волновали более ничьи планы: он видел сон про дом.

На следующий день Генрих Артерран ворвался к нему без стука, едва Гопников, проснувшись, открыл глаза. Генрих Артерран был зол, словно голодный крокодил. Он набросился на Гопникова внезапно, схватил его за воротник пижамы и припёр к стенке. После того, как Гопников попробовал «зелье» — он временами чувствовал в себе богатырскую силу. Однако Генрих Артерран оказался настоящим громилой: Гопникову на минуту показалось, что на него наехал тепловоз, или даже атомоход.

— Выдал… — рыкнул Генрих Артерран в ухо Гопникову. — Я знал, что ты выдашь. Ха-ха…

Генрих Артерран отпустил несчастный, прорвавшийся от напора воротник Гопникова, и стал в стороночку. Размазанный по стенке Гопников стёк на пол, как кисель и теперь снизу вверх взирал, как на лице Артеррана появилась недобрая кривая усмешка хищника, который подкрадывается к жертве. Даже мурашки закишели по похолодевшей спине Гопникова — до того недоброй была эта усмешка.

— Прекрасно! — пропел Артерран и даже три раза хлопнул в ладоши, изобразив аплодисменты. — Именно этого я ждал от вас. Именно для этого оставил вам этот чёртов телефон. И вы, наконец-то догадались пустить его в ход. Браво!

— А? — пискнул Гопников, сидя на полу, не в состоянии проследить ход мыслей своего страшного визави.

— Бэ! — отрезал Артерран, скосив на побеждённого Гопникова недобрый глаз. — Вы будете передавать Росси то, что Я вам скажу и при этом не подавать вида. Вопросы есть?

— А? — снова пискнул Гопников, от страха, или изумления, или чего-то ещё так и не поняв, что хочет от него Генрих Артерран.

— Вопросов нет! — довольно кивнул Генрих Артерран и удалился.

И с тех самых пор Гопникову пришлось безбожно обманывать того, кто пообещал ему возвращение домой. Артерран подсовывал ему какие-то фальшивые планы несуществующих коридоров, липовые отчёты со лживыми цифрами. А Гопников должен был выдавать всё это за правду. Росси, безусловно, верил: как он там, в Америке мог догадаться о бессовестном подлоге? И помощника Гопникову прислал: Альфреда Мэлмэна.

Генрих Артерран лишь хохотнул, узнав про Мэлмэна. Да, конечно, этот простой смертный человек никакая не помеха для того, кто наводит «звериную порчу» и обладает таинственной силой «прототипа».

— Работайте дальше, — снисходительно кивнул Генрих Артерран, хотя Гопников ни словом не заикнулся о приезде Альфреда Мэлмэна. — Встретьте этого субъекта в аэропорту, привезите сюда, объясните его задачу. Валяйте, вам всё можно. Только осторожно, — предупредил он и завершил аудиенцию так, как завершал всегда:

— Вопросы есть?

Гопников уже давно усвоил, что задавать Генриху Артеррану вопросы — неблагодарное и абсолютно бесполезное дело. Он счёл самым безопасным для себя просто промолчать, позволить Генриху Артеррану выплюнуть своё любимое:

— Вопросов нет, — и раствориться в густой тёмной тени, которая царила тут, в катакомбах, в каждом коридоре и в каждом углу.

Да, Генрих Артерран, безусловно, попробовал одно из своих зелий — скорее всего, образец номер триста семь. Именно об этом образце он предпочитал молчать, и Гопников узнал о нём случайно от Эммы. Теперь Генрих Артерран щеголяет устрашающей возможностью каким-то образом мгновенно изменять молекулы собственного тела и в прямом смысле «превращаться в ТЕНЬ». Да, на языке Генриха Артеррана «работать дальше» означало для Гопникова — безбожно обманывать того, кто пообещал ему возвращение домой. Вот Гопников и обманывал Росси, невольно выгораживая Артеррана в обмен на собственную жизнь. Обманывал до тех пор, пока не осознал до конца СОБСТВЕННЫЕ возможности…

 

Глава 105. Охота на ведьм

Гипнотизёр Ежонков бился и мучился, расколдовывая несчастного Кораблинского. Да, с Кораблинским произошёл тяжёлый случай: майор никак не мог отделаться от этой своей «скрипелки», которой и в природе-то не существует, и каждый раз непробиваемо дичал, когда сам себе говорил это непонятное словечко. Если Ярослав Семёнов полностью «выздоровел» и уже отправился домой к жене и детям, Синицын разделался с дикостью Гохи и вспомнил почти всю свою биографию, то майор Кораблинский пострадал куда больше их и до сих пор впадал в состояние Грибка, а то и просто в звериное варварство.

Недобежкин давно уже хотел отдать его на попечение его семейству, но всё тешил себя надеждой на то, что Кораблинский скажет что-нибудь про того, кто его «попортил». Вот и заставлял милицейский начальник гипнотизёра Ежонкова возиться с этим, казалось, безнадёжным «пациентом».

Ежонков даже вспотел — так он старался вернуть Кораблинскому облик человека и воскресить в нём потерянную память. Кораблинский то блеял, то бодался, то впадал в безразличную апатию и просто сидел на полу и молчал. Больше всего — до самых зелёных чёртиков и красных веников — Ежонков боялся того, что Кораблинский при нём расстанется с жизнью, как несчастный Филлипс. Кстати от чего он умер, Филлипс этот, вскрытие так и не установило. У Филлипса не нашли ни одной болезни, ни одной смертельной травмы — ничего, что могло бы стать причиной смерти. А Ежонков был уверен, что это работа того, кто навёл на него «звериную порчу»: этот неизвестный кто-то просто дал Филлипсу такую установку — умереть — и Филлипс умер…

— Бе-е-е-е! — ревел Кораблинский, лёжа на боку на нарах, потому что Ежонков, желая обезопасить себя от виртуальных рогов, отключил «забацанному» майору двигательную активность.

— Чёрт! — в который раз буркнул Ежонков и промокнул пот со лба обширным клетчатым платком. — Блин, сколько ты ещё будешь пробыковывать?? Проснись! — не выдержал он и освободил майора от транса.

Кораблинский икнул и сразу же превратился в полудикого Грибка — сел на пол и начал гундосить свою любимую околесицу про некую Куздрю. Да, про эту Куздрю он много знает и охотно рассказывает, как она «утюжит» ему «печёнку» и «отбивает грызло», а вот про таинственного «чародея» не желает выдавить ни буковки…

У Ежонкова сегодня на повестке дня висел ещё один «пациент» — Смирнянский. Смирнянский не очень-то и хотел, чтобы Ежонков его гипнотизировал, но поделать ничего не мог: Недобежкин пригрозил ему, что иначе выдаст все его «подвиги» с секретными архивами СБУ. Кстати, Недобежкин ни разу не зашёл в камеру к Грибку, пока Ежонков пытался его спасти…

— Ежонков, хватит валять дурака! — заявил милицейский начальник, как только гипнотизёр открыл дверь и заполз в его кабинет.

Кроме Недобежкина, в кабинете находился «стандартный набор» «суперагентов районного масштаба», которых Ежонков окрестил «Командой С»: Серёгин, Сидоров, Синицын и Смирнянский. Да, а как же без него, без Смирнянского? Стол Недобежкина был завален бумагами — они лежали как всегда, неопрятной кипой, а перед самим Недобежкиным выстроился аккуратный ряд некачественных компьютерных портретов. «Команда С» снова сличала фотороботы. Бандит Тень, Мильтон Серёгина, «милиционер Геннадий» в исполнении пьяницы Поливаева — снова сравнивают эти гипотетические личности и пытаются как-то связать их воедино…

— Что мы имеем, — бубнил Смирнянский, делая вид, что ничего особенного с ним не произошло. — Этот тип, так, или иначе, в городе. А наши с вами чудики похожи, как тапки. Я предлагаю вот что: выловить его на живца.

Услыхав сие рацпредложение, все оживились, включая даже унылого от безысходных поражений Недобежкина.

— На живца? — переспросил начальник, подперев кулаком щеку и пронзая Смирнянского недоверчивым взором. — Это как?

— Он уже приходил к нам в изолятор, — начал Смирнянский, изображая из себя опытного охотника. — Выкрал Зайцева, освободил Интермеццо, убил этого несчастного Филлипса, наконец… Кто у нас остался, спрашивается? — «охотник» обвёл всех — и топчущегося у двери Ежонкова тоже — взглядом экзаменатора. — Грибок один остался. На него и будем ловить.

— Не Грибок, а майор Кораблинский, — угрюмо буркнул Недобежкин, уставившись в лежащие перед ним фотороботы рыбьими глазами. — Надо бы фантомов этих Интерполу, что ли, передать… Ты, Смирнянский, кажется, что-то там про американцев и немцев заливал?

— Не заливал! — обиделся Смирнянский. — А…

— Не заливал! — вмешался Ежонков. — Так и есть: тут фашистские агенты поработали. Только они могли наводить такую сильную «порчу».

Сейчас бы Смирнянскому впору было сказать про «девятнадцатого барона», о котором он узнал из дневника неизвестного и, наверное, не выжившего узника… Но его мозг напрочь стёр всё, что касалось человека по имени Генрих Фердинанд фон Артерран Девятнадцатый, и поэтому Смирнянский о нём и не заикнулся, а начал говорить про ГОГР, и был перебит Недобежкиным.

— Как бы тут международным скандалом не запахло, — буркнул милицейский начальник. — Как бы я ни старался не выносить ничего из избы, но видно придётся. Слишком уж далеко мы залезли…

— Игорёк, — снова влез Ежонков, неоднозначно смерив Смирнянского взглядом оперирующего хирурга. — Твоя очередь.

Гипнотизёр Ежонков уже успел смириться с необходимостью «диализировать» сознание Смирнянского и настроился на новый сеанс — скорее всего, тоже бесполезный.

— Нет, — отрезал Недобежкин. — Хватит тут разводить это чернокнижие. Без толку всё это колдовство. Ты, Ежонков, ворожи — не ворожи, а оно и видно, что не знаешь ты «петушиного слова». Придётся нам таки, ловить его на живца — иного выхода нет. По крайней мере, я не вижу.

— Ну я же сказал! — торжествовал победу Смирнянский.

— Его даже камеры слежения не фиксируют, — проворчал Пётр Иванович, вспомнив, как виртуозно похитили из изолятора Зайцева. — Даже если он придёт — как мы его поймаем-то, когда и не увидим даже?

Сидоров сидел молча и украдкой поглядывал на разложенные перед начальником фотороботы. Сержант невольно возвращался туда, в «подземелье Тени» и в катакомбы покинутой базы «Наташенька», туда, где водился тот, кто смотрит Горящими Глазами. Недобежкин говорил, что убит Гопников, рассказывал, что взорван гранатой некто Артерран… Ладно, пускай они убиты, но Сидоров точно знает, что обладатель Горящих Глаз жив и охотится за…

— Придётся нам дежурить в изоляторе около Грибка! — заявил Смирнянский и даже встал со стула, разогнав тот липкий страх, что выбрался из темноты и собрался опутать Сидорова своими щупальцами. — Будем до тех пор дежурить, пока не поймаем!

— Ну, тогда я буду живцом, — вдруг вставил Синицын и тоже поднялся со стула. — Кораблинский совсем плохой. Он не представляет опасности. А вот я помню практически всё про них. Они захотят убрать меня, а не Кораблинского.

Синицын, несмотря на свою худобу, гордым колоссом возвышался над столом, над Сидоровым, над Ежонковым, даже над задумчивым Недобежкиным. И Пётр Иванович узнал того Синицына, с которым учился в институте — храброго и самоотверженного, как Озёрный Ланселот.

— Да? — буркнул Смирнянский, искоса взглянув на Синицына, и задумался, засунув палец в собственный нос. — Значит, будем дежурить около тебя! — выпалил он, снедаемый жаждой действия. — Значит, план такой: Синицын будет живцом, а я — руководителем экспедиции… тьфу, то есть, операции!

— Так, стоп! — обрубил план Смирнянского Недобежкин. — Ты, Игорёша, по-моему, уже наруководил, что Носиков захлопнул тебя в обезьянник?

— Носиков твой… — пробурчал Смирнянский, почесав затылок. — Всю малину перегадил… Ну да, ладно! Я не сержусь! — просиял он. — Начинаем!

— Ничего ты начинать не будешь! — запретил Недобежкин. — Не хватало ещё, чтобы ты влип в заварушку со спецслужбами! Тогда и меня вместе с тобой упрячут! Чёрт, я же начальник милиции…

Пока они решали, кому какая роль достанется в этой дьявольской «охоте на ведьм», психиатр Ежонков отстроился от их горячей полемики и погрузился в глубокое раздумье. Недобежкин сказал, что он не знает «петушиного слова»… Петушиное слово, петушиное слово, петушиное слово… Что такое это «петушиное» слово? Почему «петушиное»? Стоп! А кажется, этот быковатый дуболом Недобежкин всё же, прав… Нет… Да… Если бы он был абсолютно быковатым дуболомом — он не продвинулся бы до начальника милиции… Хотя из СБУ его попёрли… Но не глупость, а за длинный нос. Очень возможно, что «петушиное слово» — это секретный пароль, с помощью которого «верхнелягушинский чёрт», или фашистский агент, или кто он там такой — заблокировал сознание тех, кого попортил «звериной порчей»! Ежонков не знает его, этот пароль, и поэтому не может снять выборочный гипноз! И слово никакое не петушиное, а вполне человечье! Тут и магии не надо, чтобы понять! Никакое это не чернокнижие, а вполне научный способ воздействия на психику человека! Чёрт, и почему это Ежонков сам не додумался до этого раньше? Теперь далёкий от гипноза и психиатрии Недобежкин спишет эту небольшую победу на себя… Ну да ладно — в условиях войны все средства хороши и не следует подводить всё дело из-за одной несчастной медали — пусть даже и золотой…

— Я знаю! — взвизгнул Ежонков и подпрыгнул так, что задрожал пол.

От его щенячьего визга вздрогнули все, даже «агент 007» Смирнянский и по-начальственному выдержанный Недобежкин.

— Чего? — грохотнул милицейский начальник, повернув в сторону Ежонкова недовольное усатое лицо.

— Петушиное слово! — воскликнул Ежонков. — Я знаю, что такое петушиное слово!

— Ты что, Ежонков, какие петухи? — сморщился Смирнянский, досадуя на то, что Ежонков своими криками невпопад прервал его раздумья над «гениальным планом». — Мы тут обсуждаем дела, а он каких-то петухов пихает!

— Заткнись! — обиделся Ежонков. — Ты, Игорь, амбал, а я — психиатр! Я открыл способ снятия выборочного гипноза! А вот твоя ловля на живца просто чушь собачья!

— Да? — надвинулся на Ежонкова Смирнянский и даже стиснул костлявые кулаки.

— Стоп! — разнял их Недобежкин. — Давай, Ежонков, выкладывай, что ты там открыл?

— Кузи-кузи! — ехидненько протянул в адрес Смирнянского Ежонков, состроил ему «козу» и по-королевски чинно опустился в кресло Недобежкина.

— Рррр! — озлобленно рыкнул Смирнянский и отвернулся к стенке.

А вот Пётр Иванович сам не заметил, как проникся безотчётной радостью и выпустил на лицо достаточно дурацкую улыбку: если Ежонков не ошибается и не врёт, то сможет и его освободить от «мегекости»!

— Так вот, — начал Ежонков, подбоченившись, словно уже всех победил. — Этот фашистский агент, который загипнотизировал тут всех, предположительно, это Зайцев, заблокировал сознание своих жертв паролем. Петушиным словом, как ты, Васёк, сказал. Я понял принцип его действия и теперь легко и просто освобожу всех от «звериной порчи». Я — гений! — вырвалась из Ежонкова похвала самому себе.

— Ну, да, гений… — оскалился Недобежкин и согнал Ежонкова со своего кресла. — Тогда, гений, вот твой первый пациент: расколдуй Серёгина! Авось, получится?

— Грубо так! — это Ежонков обиделся на то, что Недобежкин согнал его с кресла. — А Серёгина — раз плюнуть! Не такой он и крутой — этот Зайцев!

Пётр Иванович по инерции собрался вставить словцо про монстра-тень, но его «словцо» непроизвольно получилось козьим.

— Давай! — Недобежкин предоставил Серёгина в распоряжение Ежонкова. — Мели, Емеля, твоя неделя!

— Сам ты Емеля! — огрызнулся Ежонков и подобрался поближе к Серёгину. — Емельян!

Пётр Иванович ощутил на своей спине мурашки: при всей своей милицейской храбрости он подспудно, неявно побаивался всех этих «сверхъестественных» фокусов с мозгами.

— Эй, Ежонков! — Смирнянский заставил себя позабыть обиду и обратить внимание Ежонкова на свою персону. — Если с Серёгиным выгорит — попробуй меня вылечить, а?

— Кесарю — кесарево, а слесарю — слесарево, — саркастически усмехнулся Ежонков. — Ты ведь слесарь, Игорёша, а я — профессор психиатрии!

— З-задуш-шу… — сквозь зубы прошипел Смирнянский.

Но Ежонков его уже не слушал, а вплотную работал над мозгами Серёгина. Пётр Иванович был погружён в гипнотический сон. Он сидел неподвижно и потихоньку сползал со стула, а гипнотизёр Ежонков, совершая короткими ручками пассы над его головой, что-то нечленораздельно бормотал ему на ухо. Сам Серёгин видел себя так, словно бы сидел не на стуле в кабинете начальника, а прямо на воздухе в некой незнакомой комнате, где все стены, пол и потолок были сделаны из чего-то невозможно белого.

— Вспомни, вспомни, вспомни! — твердил над ухом чей-то электронный голос. — Слово! — прогрохотал он так, что едва не оглушил Серёгина.

Пётр Иванович кулём свалился с воздуха на белый пол и тут же вскочил, словно бы проснулся. Видение белой комнаты не исчезло. Вертя головой, Серёгин видел её простор и начинал различать квадратики кафельных плиток, что покрывали её широкие и высокие стены. Пётр Иванович свободно двигал руками и ногами, мог подойти к любой из стенок, даже потрогал одну пальцем и ощутил холодок — такой, который человек ощущает, трогая обычный кафель.

— Слово! — требовал от Серёгина электронный голос. — Вспомни слово!

А Пётр Иванович вообще, никаких слов не помнил. Он словно бы разучился говорить, и, даже если бы тут появился какой-либо человек и спросил бы у него, как его зовут — он и то не смог бы ответить. Серёгин просто передвигался от стены к стене и глупо разглядывал кафель, замечая на нём трещинки и грязь. Не такой он уж и безупречно-белый, этот кафель, а скорее, грязновато-серый, словно бы уже не новый… По-хорошему, в комнатах бывают двери и окна, однако тут ничего подобного не было — каждая из стен возвышалась сплошной массой. И от этих стен эхом разносился приказ:

— Вспомни, вспомни слово!

Какое слово? Какое тут могло быть слово? В памяти Серёгина вдруг возникло твёрдое убеждение в том, что слово должно быть «петушиным».

— Ко-ко?.. — пролепетал Серёгин неуверенно и даже вопросительно.

— Ну, вот, теперь он у тебя кукарекает! — вмешался в звон тишины другой электронный голос. — Ты, я вижу, настоящий ас!

— Чш! — шикнул первый голос. — А то внушу тебе, что ты — бык! Проснись! — приказал он Серёгину, и Пётр Иванович, моргнув, выскочил из белого пустого пространства и упал на пол начальничьего кабинета.

— Ну что, будем действовать по моему плану? — осведомился Смирнянский, потирая руки. — Смирись, Ежонков, ты продул.

— Ничего не продул! — возразил Ежонков. — Я дал Серёгину установку, и он вспомнит пароль сам по прошествии времени!

— Ну и сколько лет пройдёт? — съязвил Смирнянский. — Семьсот сорок три?

— Не смешно! — буркнул Ежонков и отполз на свободный стул.

Грибок никуда не делся из своей камеры. Ему принесли поесть, и он сидел на полу и шумно хлебал «быструю» вермишель, урча при этом, словно бездомный кот, получивший миску молока. Он хлебал прямо из пластмассовой миски, а предложенная ему ложка одиноко валялась в сторонке. Возможно, он ещё расколдуется, как Ярослав Семёнов, или Синицын, но пока майор Эдуард Кораблинский представлял из себя жалкое зрелище. Да, вряд ли кто-либо будет пытаться похитить его, или убрать — «выборочного гипноза» ему с лихвой хватило. Прав Синицын — если кто и может быть живцом, так это он сам…

Сейчас Синицын жил в «загородной резиденции» Ежонкова. То бишь, в той лачужке в Макеевке, которую Ежонков называл «явкой». Ежонков сейчас сам жил там же, потому что жена таки вышибла его из дому за то, что он изуродовал «Ниссан Патруль 4Х» и превратил его в «шмяк». Это так жена сказала, что Ежонков превратил новую машину в «шмяк». Ежонков ушёл из дома тихо, не провоцируя жену на громкий скандал, и теперь надеялся, что жена простит его и позвонит сама. Да, действительно, из-за чего тут ссориться? Ну, парочка царапин на капоте машины…

Ежонков и Синицын делили на двоих крохотную комнатку и кухню. Ежонков даже принёс немного подержанной мебели, чтобы дикарское убежище стало больше пригодно для жизни человека. Сейчас в лачужке Ежонкова поселился ещё и Смирнянский — как руководитель операции по ловле на живца. Сейчас они втроём сидели на кухне, ели пельмени и болтали о пустяках.

— Ежонков! Мог бы приготовить что-нибудь повкуснее! — «оценил» угощение Смирнянский и отодвинул от себя тарелку с недоеденным пельменным супом. — Когда я служил в СБУ, знаешь, что я ел?

— Смирись, те времена давно прошли, — заметил Синицын. — А пельмени — как раз еда для сантехника.

— Чёрт… — пропыхтел Смирнянский, который больше всего на свете не любил пельмени и сантехнические работы. — Хоть бы этот чёрт поскорее клюнул…

За окном висела ночная темнота, ведь ужин у них был поздний. В небе торчала глупая луна в компании равнодушных звёзд. А по захламлённому для конспирации двору Ежонкова бесшумно скользнула чья-то тёмная тень…

 

Глава 106. Финал Гопникова

Тень принадлежала Гопникову. Вот, кто, мелькнув на секунду в бледном мистическом свете луны, скользнул за угол дома и притаился там, в кромешной тьме. Взгляд Гопникова зорко прорезал эту тьму, и Гопников отлично видел рядом с собой деревянную дверь небогатого убежища, в котором прятался от него человек по фамилии Ежонков. Да, Гопников пришёл вовсе не за Синицыным. За Синицыным мог бы прийти Генрих Артерран. А вот целью Гопникова являлся именно он, Ежонков, человек, который залез в его секретный архив. Гопников заглянул в подслеповатое окошко избушки и увидел, что Ежонков не один. За колченогим столом вместе с ним сидят ещё два типа. Да, они мешают Гопникову добраться до Ежонкова. Но, не будут же они вечно тут сидеть! Рано или поздно, они отползут. А стоит им хоть на минуточку оставить Ежонкова одного — они больше никогда его не найдут. Да, Гопников давно осознал все возможности, которые подарило ему зелье Артеррана. Эти возможности помогают ему защищаться от самого Артеррана — помогут и от Ежонкова отделаться…

Ежонков съел все свои пельмени, а потом — вежливо предложил Смирнянскому:

— Слушай, Игорёша, ты всё равно доедать не будешь… Тебе помочь?

— Сгинь!.. — буркнул Смирнянский. — Как-нибудь заглотаю, чтобы тебе, толстяк, не досталось! Тебе, вообще, есть нельзя — внутреннего жира до конца жизни хватит!

— Ребята, не ссорьтесь, — вставил «живец» Синицын.

— Я его когда-нибудь убью! — огрызнулся Ежонков и выпростался из своего кресла-качалки. — Пойду, помедитирую. Авось, успокоюсь?

— Иди, иди, толстячок! — хихикнул ему в след Смирнянский.

Ежонков покинул кухню и вышел в тёмные прохладные сени. На полу притаились препятствия в виде пустого ведра и старого чемодана, но Ежонков каким-то фантастическим образом обошёл и то, и другое, и нащупал дверь. Он хотел открыть её и выйти на улицу — туда, где не будет Смирнянского с его бредовыми идеями. Чёрт полосатый, надоел уже до предела. Мало того, что поселился у него в доме, так ещё и обзывается «толстяком»! Кто тут ещё толстяк??

Только Ежонков собрался придумать ехидную колкость насчёт фигуры Смирнянского, как вдруг к нему быстро и бесшумно протянулась рука. Так быстро, что Ежонков не успел никак на неё среагировать, и был сейчас же схвачен за воротник. Ежонков разинул рот, собравшись издать крик, но тьма родила вторую руку, которая зажала ему рот. Ежонков попытался бороться, но руки оказались сильны, аки железные клещи. Неизвестно кто распахнул дверь и потащил Ежонкова на улицу. Ежонков барахтался, как какая-то каракатица и правой ногой спихнул ведро. Жестяное, оно гулко лязгнуло о бетонный пол и шумно укатилось в темноту.

— Что он там творит? — проворчал на кухне Смирнянский, чьё чуткое ухо уловило в сенях лязг ведра.

— Что-то не так… — заметил Синицын. — Надо бы проверить.

— Что там проверять? — отказался Смирнянский и запихнул в рот четыре пельменя сразу. — Он постоянно с ума сходит.

— Нет, я проверю! — Синицын встал и уверенно направился из кухни к сеням.

— Стой! — подхватился Смирнянский. — Один ты не пойдёшь: я должен тебя охранять!

Смирнянский побежал вслед за Синицыным, а Синицын замер у сеней и шепнул ему:

— Чш!

Смирнянский замер и прислушался: да, точно, в сенях творится некая возня. Странный шум долетает из-за закрытой деревянной синенькой двери…

— Вперёд! — Смирнянский неожиданно вырвался из-за спины Синицына вперёд и рывком распахнул дверь.

Тип, который волок Ежонкова на улицу, на секунду замер, а потом — проворно рванул во двор.

— Стой! — заорал Смирнянский и ринулся за ним. — Синицын, оставайся в доме: не хватало, чтобы схватили и тебя!

Гопников понял, что они от него не отстанут. Кажется, придётся пускать в ход возможности зелья… Там, за забором, торчит его автомобиль — если Гопников успеет до него добраться, то возможно, он никого, кроме Ежонкова, не убьёт.

Смирнянский набросился на непрошеного гостя, словно лев. Стремясь отбить Ежонкова, он попытался ударить «пришельца» ногой по голове, но был отброшен далеко назад жёстким ударом, похожим на удар силовой волны. Видя, как Смирнянский катится кубарем по заросшему двору, сшибая сорняки, Синицын выхватил пистолет, пару раз пальнул в воздух с криком:

— Стой, буду стрелять!

Пускай, стреляет, сколько хочет: Гопников уже почти дотащил Ежонкова до машины, уже пихает его в кабину. Пуля врезалась в металлическую дверцу над головой Гопникова и выбила голубую искру. Гопников совершил над собой усилие, толкнул толстого Ежонкова, и тот буквально залетел на заднее сиденье его автомобиля.

— Смирнянский, заходи сзади! — скомандовал Синицын Смирнянскому, который успел водвориться на ноги. А сам — напрыгнул на Гопникова, стремясь огреть его по затылку рукояткой пистолета.

Гопников стремительно перехватил руку Синицына, завернул её тому за спину, а потом — отшвырнул Синицына от себя подальше и запрыгнул за руль своего автомобиля. Он повернул ключ зажигания и надавил на газ. Мотор взревел, как дикий лев, автомобиль сорвался с места и понёсся в ночь.

— В погоню! — Смирнянский не сдавался. Он ринулся к гаражу Ежонкова, отбил какой-то железякой висящий на воротах амбарный замок, заскочил внутрь и нырнул в кабину поцарапанного джипа «Ниссан».

Джип, ревя мотором, вырвался во двор, расшвыривая хлам, прошлогодние листья и мусор.

— Прыгай, Синицын! — крикнул Смирнянский, распахнув дверцу кабины. — Догоним!

Синицын на ходу запрыгнул на переднее сиденье джипа, устроился рядом со Смирнянским и захлопнул дверцу.

— Пистолет с собой? — осведомился Смирнянский, вертя баранку.

— Да, не потерял, — прокряхтел, отдуваясь Синицын. Заломленная Гопниковым рука болела, но ему было не до неё.

— Постарайся пробить ему колёса, — сказал Смирнянский, видя в свете фар джипа удаляющуюся машину похитителя. — Нашёл же кого похищать, — проворчал он. — Ежонкова! Даже не Грибка!

Синицын целился в колёса противника, но тот так умело вилял задом, что Синицын никак не мог взять на мушку ни одного колеса.

— Чёрт, не даётся, — буркнул он и опустил пистолет. — Ежонкова могу случайно кокнуть.

— Придётся идти наперерез, — решил Смирнянский и выжал из джипа предельную скорость.

Дорога была грунтовая, «Ниссан» запрыгал на кочках, словно сайгак, и Синицын даже почувствовал, как к горлу подступает противный комок съеденных пельменей. У «пришельца» была отличная машина — и он на ней, кажется, уедет, если Смирнянский не поторопится.

А Смирнянский едва удерживал вырывающийся руль, опасаясь, что ещё один поворот — и он впечатается на полном скаку в придорожное дерево. «Ну, тогда жена Ежонкова нас всех троих живьём сожрёт…» — в голове Смирнянского появилась такая вот, дурацкая мыслишка, а когда она растаяла — Смирнянский увидел, что ему навстречу зигзагами мчится некая колымага, из окон которой торчат дикие, перекошенные алкоголем лица.

— Чёрт! — взвизгнул Смирнянский, потому что даже не заметил, когда именно эта колымага выскочила из-за поворота.

— Отворачиваааай! — заверещал рядом с ним Синицын и обеими руками вцепился в приборный щиток.

Смирнянский судорожно вывернул руль, и «Ниссан» Ежонкова спрыгнул с грунтовой дороги, понёсся в кювет и едва не погиб около ветвистого, толстенного тополя, который предательски притаился в темноте. Смирнянский совершил чудо: волшебным образом миновал он страшный, несокрушимый тополь, круто развернулся, выбросив из-под колёс фонтан рыхлой влажной земли, и вернулся обратно на дорогу, сокрушив передним бампером хлипкий деревянный заборчик. Впереди маячили фары машины ночного визитёра, который неизвестно куда увозил Ежонкова.

— Синицын, звони Недобежкину, Серёгину, кому дозвонишься! — прокряхтел, переводя дыхание Смирнянский. — Пускай гонят сюда, кажется, у нас ЧП.

Синицын завозился с мобильным телефоном, а Смирнянский старался не сбиться с курса и крепко сжимал руль вспотевшими пальцами.

Ежонков пришёл в себя на подпрыгивающем заднем сиденье автомобиля. Открыв глаза, он увидел, что лежит лицом вниз на обивке из кожзаменителя непонятного цвета. «Где я?» — с удивлением подумал он и приподнялся на руках. За окошком было темно, в впереди торчал чей-то незнакомый лысый затылок… Стоп! «Меня же похитили! — внезапно вспомнил Ежонков, и эта догадка ударила его по голове, словно бы суковатой страшной дубиной. — Фашистские агенты!». Ежонков уверился в том, что ему непременно нужно спасать свою шкурку и совершил «подвиг Геракла». Толстенький психиатр подался вперёд и ладошками зажал глаза тому, кто сидел перед ним за рулём. «Фашистский агент» вздрогнул от неожиданности и выпустил руль. Он замахал руками в попытке оторвать от себя Ежонкова. Ежонков не сдавался и не отрывался, а автомобиль, изящно, зигзагообразно барражируя, вильнул влево и зацепился крылом за патрульную машину ГАИ, которая скрывалась в придорожных кустах. Раздался грохот, сбитая тяжёлым минивеном, патрульная машина бухая на ухабах, покатилась вниз в небольшой овраг. Оторопевший гаишник вынырнул из мрака и заворожено взирал на то, как она, всё больше разбиваясь, исчезает там, в сизоватом сыром тумане. Минивен похитителя застопорился на самом краю оврага, из-под его капота клубами вырывался вонючий дым. Ежонков боролся со своим врагом так, как гиппопотам мог бы бороться с аллигатором. Вместе они выпали из кабины на влажную, раскисшую грунтовку и забарахтались, перепачкиваясь охристой грязью. Похититель оказался силён. Он оторвал от себя Ежонкова одной рукой и швырнул в лужу. Ежонков упал на спину, почувствовал, как ему за шиворот заливается прохладная вода и перепугался того, что этот тип сейчас раздраконит его, как бог черепаху. Тип навис над Ежонковым, словно тигр над козлёнком, и Ежонков узнал его. Это был Гопников! В который раз он уже воскрес??

— Помогите! — пискнул Ежонков, деморализованный видом чудовища.

Гаишник не сдвинулся с места: он был так потрясён гибелью патрульной машины и мыслями о том, что, если бы он не отошёл за кустик, он мог бы сидеть внутри и тоже упасть, что просто не мог пошевелить ни одной конечностью. Гопников занёс свою ужасную смертоносную руку…

Внезапно в глаза блеснули фары, послышался визг тормозов. А спустя секунду из ниоткуда возникли Синицын и Смирнянский. Они набросились на Гопникова сзади, схватили его за руки и оттащили от сжавшегося в комочек Ежонкова. Гопников вырвался, расшвыряв обоих в разные стороны, и снова двинулся на Ежонкова. Но тут «очухался» гаишник и решил стрельнуть.

Бух! — выстрел раздался в ночи. Пуля с огнём вылетела из табельного пистолета дорожного инспектора и направилась прямиком в затылок Гопникова. Гопников мгновенно присел, пропустив смертоносный кусочек металла над собой, а потом — проворно прыгнул, оказался около застрявшего на краю обрыва минивена и схватился руками за его поцарапанное крыло. По меркам человека он оказался в ловушке: сзади — овраг, спереди — груда мятого металла — минивен, с одной стороны — целится в него гаишник, а с другой — наступают Синицын и Смирнянский.

Рывок — нет, это не человеческий рывок — и миниатюрный, тощенький Гопников поднял минивен над головой. Синицын и Смирнянский застопорились на месте. Гаишник икнул, впал в обморочное состояние и повалился на спину, Ежонков забарахтал ногами в грязи, отползая как можно дальше. А дальше была пропасть оврага, где нашла покой патрульная машина.

Гопников вознёс минивен на вытянутых руках, но почему-то не бросил. Он пошатнулся вперёд, уронил машину себе под ноги и упал на бок рядом с ней.

— Что это с ним? — удивился Синицын, опуская пистолет.

— Пошли, посмотрим! — Смирнянский осторожно подошёл к лежащему в грязи Гопникову и ткнул его носком ботинка.

Гопников издал некий слабовольный писк и даже не удосужился пошевелиться.

— Синицын, иди сюда, поднимем его! — позвал Смирнянский и подхватил Гопникова под правый локоток.

— Осторожно, ребята, это — Гопников, — предупредил Ежонков и сел в своей луже.

— Вынырни, водолаз! — посоветовал ему Смирнянский, заметив, что Ежонков сидит в луже глубиной почти, что двадцать сантиметров.

Синицын помог Смирнянскому поднять Гопникова и усадить на землю около дерева. Гопников был жив. Он смотрел перепуганными глазами так, словно бы вокруг него собрались не люди, а какие-то лесные зверюги, и не говорил ни слова.

Они допрашивали его, заставляли что-то говорить, но Гопников не мог больше ничего сказать. С ним вдруг случилось что-то непонятное и страшное: кажется, перестало действовать «зелье». Все силы Гопникова, которыми он владел многие годы, внезапно куда-то улетучились, он ослаб и не смог даже стоять на ногах. Он пытался разглядеть тех, кто сгрудился около него, однако не видел в темноте никого и ничего. И сомневался даже в том, сможет ли теперь вообще что-либо увидеть. А они — грубо водворили его на шаткие ноги и головой вперёд погрузили в салон автомобиля. Гопников чувствовал, как его запястья оказались в железном плену наручников, потом — как тронулся этот самый автомобиль и повёз его куда-то.

 

Глава 107. Победа??!! Только вот, над чем?

— Так кого вы говорите, поймали? — в который раз вопросил Недобежкин, лёжа животом на своём столе типа «аэродром» и до сих пор отказываясь верить в то, что Смирнянский и Синицын изловили Гопникова.

— Гопникова, — начальника убеждали в этом не только Смирнянский и Синицын, но и Серёгин с Сидоровым, которые приехали по зову Синицына и видели пленного Гопникова своими глазами.

— Он похитил МЕНЯ! — высокопарно заявил гипнотизёр Ежонков, горделиво подняв щекастую голову на короткой толстой шее. — Я вот, может быть, едва не стал жертвой чудовища, но я его победил. Я даже дал этому амбалу, — он ткнул пальчиком в сторону хмурого Смирнянского. — Изуродовать вконец свою машину. А кто компенсирует?

— Ты мне счёт не выставляй! — перебил Недобежкин и грузно сполз со столешницы в кресло. — Давайте, показывайте! И вообще, мы все видели, как этот Гопников погиб в катакомбах. Не может же он воскреснуть-то?

— Ночь он просидел у Ежонкова в подвале, — сказал Смирнянский. — Мы его только утром привезли в изолятор. Да и вообще, Васёк, тот, кто привязан к этим «Густым облакам» — человеческий облик давно утратил. Он и воскреснуть может, и тачку поднять, и всё на свете!

— Идём! — настоял Недобежкин и вылез из-за стола. — Всё равно не верю, что это Гопников. Мало ли, что вам в темноте показалось!

А Гопников, правда, сидел в изоляторе, и в соседней с ним камере диким зверем рычал Грибок. Гопников бессильно сидел на жёстких нарах и каждой клеточкой своего тела чувствовал тяжёлую, словно бетонная глыба, старость. Да, это именно она, старость, дряхлость, телесное и духовное бессилие. Он не может даже поднять руку, даже встать на ноги — такая слабость на него навалилась. Сколько Гопникову лет? Он уже и не помнит, когда в последний раз отмечал день своего рождения. Кажется, это было в Америке… Или нет? Или всё-таки, в Америке? Гопников сидел и его не волновало даже то, что он сидит в КПЗ, а волновало лишь то, что в самый неподходящий момент пришла эта старость, эта дряхлость… И свалила как раз тогда, когда он был всего лишь в шаге от возвращения домой… Гопников не заметил даже, как к нему подкрался сон, он начал клевать носом, как самый настоящий старик, который до такой степени устал от жизни, что засыпает всюду и всегда…

И тут к нему в камеру кто-то зашёл. Нет, Гопников не услышал, ни как он открывает дверь, ни его шагов. Он просто почувствовал, что этот кто-то здесь есть и стоит над его престарелой душой. Гопников распахнул глаза, но увидел перед собой лишь размытые очертания человеческой фигуры — так плохо стал он видеть. Но, даже не видя лица вошедшего, Гопников знал, что перед ним стоит Генрих Артерран. Гопникову не нужно было даже видеть этого монстра для того, чтобы узнать его.

— Прекрасно! — довольным голосом констатировал Генрих Артерран и потёр свои руки. — Знаешь, Гопников, как долго я работал над проблемой противоядия? Больше, чем полвека я занимался тем, чтобы найти способ выведения из человеческого организма ДНК прототипа. И теперь мой эксперимент, кажется, удался. Я с самого начала знал, что ты попробовал один из моих образцов, и поэтому решил поставить опыт на тебе, Гопников. И теперь — могу сказать, что он удался. Всё, друг мой, твой генофонд полностью восстановился, ты снова стал человеком. Вопросы есть?

— Я… — выдавил Гопников слабеющим голосом и сделал попытку встать с нар, но не смог из-за старческой слабости.

— Вопросов нет! — заключил Генрих Артерран и удалился в щёлку под дверью.

И практически сразу после того, как исчез Генрих Артерран, дверь камеры с железным лязгом отворилась, и из-за неё медведем ввалился Недобежкин, отпихнув «привратника» Белкина. Недобежкин ворвался в камеру и тут же застрял на месте. Гопников неподвижно лежал на нарах, сложив костлявые руки на тощей груди, и не подавал признаков жизни. Недобежкин даже испугался немного, снова увидев этого Гопникова. Как же он, этот Гопников, может быть здесь, когда он был застрелен в катакомбах «Наташеньки» и завален тоннами земли при обвале???

— Это — он! — высунулся из-за спины Недобежкина Ежонков. — Да, он меня похитил, и он — фашистский агент!

— Плохо его охраняют, — заметил Недобежкин. — Сбежит ещё…

Смирнянский и Синицын остались за дверью изолятора: они насмотрелись на Гопникова ещё вчера, когда ловили его, везли в подвал, а потом — доставляли сюда, в изолятор. В камеру мимо широкой спины Недобежкина протиснулись только «потерпевший» Ежонков да любознательный Сидоров. А Пётр Иванович почему-то задержался около камеры Грибка-Кораблинского, прислонился ухом к двери и стоит — прислушивается, что там, за дверью, происходит. Что-то заинтересовало Серёгина — наверное, непривычная тишина, которая водворилась там с недавних пор. Обычно Кораблинский издавал звериные звуки, которые обычно услышишь из клетки в зоопарке, однако сейчас он затих, и даже не храпел. Пётр Иванович приоткрыл окошко на толстой двери его камеры и заглянул внутрь. Грибок не спал, а в полной тишине и с ошарашенным видом расхаживал по камере из угла в угол и ощупывал стенки. Он заметил, что Серёгин заглядывает к нему и медленно пошёл к двери.

— Серёгин? — удивлённо вопросил он. — А, что, собственно, случилось?

«Прокамлался??» — Пётр Иванович едва не выкрикнул это слово вслух в лицо «ожившему» Кораблинскому. Он побежал звать Белкина, чтобы тот открыл его камеру. Белкин занимался тем, что заглядывал через пухленькое плечико Ежонкова в камеру Гопникова. Они все там собрались, в тесном пространстве и на что-то там глазели в гробовой тишине. Пётр Иванович тоже заглянул — через плечо Смирнянского — и наконец-то понял, на что они все так зачарованно глазеют. Серёгин увидел Гопникова. Тот не изменил своей позы с тех пор, как они привезли его в изолятор и положили на нары. Но если ещё утром на вид ему было лет тридцать — от силы тридцать пять, то сейчас Гопников прямо на глазах превращался в древнего морщинистого старика. Пётр Иванович с ужасом наблюдал за тем, как на его пожелтевшем лице одна за другой появляются глубокие морщины.

— Э-эй, чо это с ним? — прошептал Недобежкин, засунув в свой рот, чуть ли, не целый кулак.

— Ик! — икнул Сидоров и медленно осел прямо на пол.

— Эээ, — протянул Ежонков, не зная, что сказать.

— Чи, помер… — буркнул Смирнянский.

— Чёрт его знает, — пожал плечами Синицын. — Жуть лесная…

А Белкин — тот, вообще, крестился, а потом — испустил невменяемый, искорёженный животным ужасом вопль и убежал куда-то по коридору.

— Белкин, Белкин, стой! — это спохватился милицейский начальник и побежал вслед за Белкиным, желая остановить его и вернуть назад. — Подожди! В эту камеру кто-нибудь заходил??

— Батюшки, батюшки… — бормотал Ежонков.

— Ну, что ты: «Батюшки, батюшки»? — ехидно передразнил Смирнянский и пихнул Ежонкова в бок локтем. — Ты у нас спец. Давай, работай!

— Да что я могу сделать, чёрт! — взвизгнул Ежонков и тоже убежал. Только этот побежал в буфет — снова напихается пирожными и будет дремать, словно сытый крокодил.

В камере Гопникова остались только хладнокровный Смирнянский, флегматичный Синицын и пойманный ступором Сидоров, который сидел на полу. Пётр Иванович переступил невысокий порожек, прошёл вглубь камеры и приблизился к нарам Гопникова. Гопникова было не узнать: лежащее на нарах тело ничем не отличалось от мумии монаха, на которую Пётр Иванович и Сидоров натолкнулись в подвале дома Гарика Белова.

— Эй, Серёгин, кто-нибудь мне объяснит, что происходит?! — это подал голос майор Кораблинский, нарушив жуткую, могильную, смертельную тишину, что повисла тут, в неподвижном влажноватом воздухе.

Да, без Белкина ему трудно помочь: будет торчать взаперти до тех пор, пока «страж ворот» не придёт в себя и не отдаст ключ.

— Прокамлался Кораблинский? — мигом оживился Смирнянский — скорее для того, чтобы сбросить с себя липкие лапы ужаса пред той странной и страшной смертью, что постигла Гопникова.

— Ага, — кивнул Серёгин. — Просится, чтобы мы его выпустили, а Белкин ключ унёс…

— Да ну его, Белкина! — плюнул Смирнянский и достал из кармана здоровенную «лошадиную» скрепку. — Сами с усами!

Это Смирнянский просто нашёл повод для того, чтобы покинуть камеру Гопникова, которая с недавних пор сделалась «комнатой страха».

Ежонков посеменил за Смирнянским, а Пётр Иванович помог Сидорову встать и вывел его под руку. Сидоров весь дрожал, словно бы сильно замёрз, и руки у него были ледяные.

— Пётр Иванович, — простонал Сидоров, ведомый по коридору за локоток. — Вы знаете…

Сидоров вспомнил своё пребывание в подземном плену в катакомбах «Наташеньки». Он сидел там в тесноватой комнатушке, и до сих пор думал, что его ни разу не выводили от туда. А вот сейчас, увидев пугающую смерть Гопникова, наверное, от пережитого стресса, начал припоминать, что нет, его выводили…

Длинный, плохо освещённый коридор, который убегает куда-то в темноту. Его стены покрыты старым, испачканным чем-то кафелем, а некоторые плитки и вовсе — отлетели и валяются разбитые на влажном полу. Вдоль стен коридора, под самым серым потолком, тянутся толстые и тонкие трубы, кое-где покрытые рыжей ржавчиной… Чем-то всё это похоже на подземные коридоры метро, только старого, давно заброшенного метро… Откуда исходит неверный дрожащий свет, что рассеивает мрачную мглу коридора, Сидоров не видит. Возможно, где-то привешена лампочка…

Высокий человек, одетый в белый халат… В такой халат, который бывает у врачей… Да, он был именно так одет — в халат — а на глазах его торчали тёмные очки. Сидоров ещё удивился тогда, зачем ему эти очки, ведь тут, в коридоре и так темно… Пальцы незнакомца — длинные, цепкие, больно впивались в руку Сидорова, он тащил его, словно буксир тащит безвольную баржу, потом — втолкнул в некую комнату, которая была освещена так ярко, что Сидоров невольно зажмурил глаза… Зажмурил, а что было потом — он не помнит, не знает… Открыл глаза уже в своём узилище. Нет, не даром этот странный человек водил его в ту освещённую комнату… Возможно, что и Сидорову тоже достался какой-нибудь ихний «образец»…

— А что если и я так же — кирдык? — пискнул Сидоров, примеряя на себя участь Гопникова.

— Не кирдык! — отрезал Серёгин. — Синицын не кирдык? Не кирдык. Карпец — не кирдык? Тоже не кирдык. Даже Кораблинский — и тот не кирдык. Так что, Санёк, не дрейфь, прорвёмся. Пошли Кораблинского выпускать.

Смирнянский ковырял совей «лошадиной» скрепкой замок в камере Кораблинского, наверное, уже минут двадцать. Он уже вспотел, начинал чертыхаться, вертел, загибал, разгибал бедную скрепку и так и эдак. Даже отломал от неё кусок… Но хитрый замок, призванный держать взаперти бандитов, не желал поддаваться взлому. Дверь оставалась задраенной, а Кораблинский выглядывал в окошко и недовольно бухтел:

— Ну и беспредел… В РОВД ключ от изолятора найти не могут… Да если бы в Ворошиловском такое было — повыгоняли бы всех к чертям!

— Чёрт! — буркнул Смирнянский, отломав от скрепки ещё один кусок. — Заело… Чёрт!

— Дай! — это вмешался Синицын и забрал у Смирнянского скрепку. — Я попробую.

— Ну, давай, Гудини! — проворчал Смирнянский и отошёл в сторонку. — А я посмеюсь.

Не прошло и пяти минут, как ловкий Синицын «уговорил» строптивый замок, и майор Кораблинский был выпущен на волю.

Смирнянский стоял в уголке, опершись плечом о стенку и, как бы, невзначай, проронил:

— СКРИПЕЛКА! — он, таким образом, решил проверить, какова будет реакция Кораблинского на сие «петушиное» слово.

— Чего? — переспросил Кораблинский и вопросительно уставился на Смирнянского чистыми глазками проснувшегося ребёнка.

— Ты глянь-ка, не работает! — сам себе сказал Смирнянский, а потом — снова напёр на Кораблинского, как какой-то робокоп:

— Какой сейчас год?

— Восьмой! — по инерции ответил Кораблинский, а потом — сам напёр на Смирнянского:

— А вы кто такой?

— Пасхальный кролик! — выплюнул Смирнянский. — Из СБУ, между прочим. Расследуем ВАШЕ исчезновение, гражданин Кораблинский.

Смирнянский порылся в кармане своих дурацких зелёно-коричневых шорт и извлёк на свет божий некое удостоверение, подозрительно смахивающее на удостоверение агента СБУ. Пётр Иванович подозревал… нет, он был абсолютно уверен, что эта «ксива» Смирнянского сделана из чистейшей липы, но промолчал. Авось нахальный и самодовольный майор Кораблинский устрашится присутствием СБУ и скажет что-нибудь интересное и нужное?

— А… я не исчезал… — пролепетал майор Кораблинский, озираясь по сторонам и видя вокруг себя серые, без обоев, стены изолятора. — Я… на работе… Какой-то тип пытался дать мне взятку, а потом… потом… Я… тут?

— Итак, какой сейчас год? — не отставал Смирнянский, надвигаясь на растерявшегося Кораблинского, словно айсберг — на «Титаник».

— Э, Игорь, — осторожно вмешался Серёгин. — Может быть, отведём его в кабинет?

— А, да, точно… — Смирнянский тоже подумал, что допрашивать Кораблинского в коридоре изолятора как-то не совсем удобно и согласился с Серёгиным. — Идёмте в кабинет Недобежкина!

— А? — пискнул Кораблинский, неуверенно топая вслед за Смирнянским, который тащил его за руку. — Ка-какой сейчас год?

— Десятый… от рождества Христова! — хихикнул Смирнянский.

— Стоп, а Гопников? — осведомился Синицын.

— С ним и без нас теперь разберутся! — отказался от Гопникова Смирнянский. — Авось не убежит?

— Кто он — Гопников? — осведомился Кораблинский и споткнулся, переступая порог.

— Алиментщик, — отбоярился Смирнянский. — Идёмте.

 

Глава 108. Триумф Ежонкова

Недобежкин занимался тем, что вместе с Белкиным просматривал последние видеозаписи из изолятора. Правда, просматривал один Недобежкин, а вот шокированный Гопниковым Белкин — сидел на стуле в дальнем углу и бубнил себе под нос какие-то молитвы, что ли… Недобежкин старался абстрагироваться от его надсадного гнусавого бормотания и внимательно вглядывался в экран своего компьютера, на котором тянулся серый коридор изолятора, обсаженный одинаковыми дверями. Вот, появились четыре человеческие фигуры, которые толкают перед собой пятую, упирающуюся — это «Команда С» тянет Гопникова в камеру. Вот, Гопников затолкан в камеру, усажен на нары, и «Команда С» исчезает с горизонта. Белкин крутится… так, это он делает обход. Кажется, ничего не замечает и — тоже уходит… А вот — запись из камеры Гопникова… Недобежкин весь подался вперёд, чуть ли, не носом уткнулся в монитор, чтобы увидеть получше, что же именно произошло с Гопниковым. Да ничего с ним не произошло!.. Пока что. Вот, он лежит, о чём-то думает «на своей волне»… Он пока жив, и выглядит нормально. Но вот, произошло что-то непонятное: запись на миг прервалась, на экране появился «чёрный квадрат». Потом этот квадрат исчез, снова явив Недобежкину камеру Гопникова, но только теперь Гопников вёл себя как-то странно: приподнялся на нарах и будто бы разговаривал с кем-то невидимым. Да, кроме самого Гопникова в его камере нет ни души, но Недобежкин отчётливо видел, как «секретный узник» смотрит на кого-то и разговаривает с ним! Чёрт, но не сам с собой же он разговаривает!

— Белкин! — позвал Недобежкин «стража ворот». — Хватит там валять дурака, сюда иди!

— А? — Белкин медленно, нехотя приполз и сел на краешек свободного стула.

— Бэ! — угрюмо буркнул Недобежкин и тыкнул пальцем в экран. — Говори-ка, что ты видишь?

— Ну, — протянул Белкин, не зная, что сказать, чтобы на него не повесили собак и не наваляли шишек.

— Или ты говоришь, кто сюда зашёл, или отправишься под суд, как соучастник! — сурово надвинулся на него милицейский начальник и скорчил рожу гестаповца Мюллера.

— Упс! — икнул Белкин и побледнел так, словно бы уже умер и остыл.

— Вот тебе и «Упс»! — пробормотал Недобежкин. — Давай Белкин, колись, сколько тебе заплатили?

— За что? — промямлил несчастный, невиновный Белкин. — Ту-ту-ту… туда никто, ни души… понимаете, ни мышки, ни кошки, ни мошки, ни блошки, ни тараканчика… понимаете…

— Цыц! — отрубил Недобежкин и стукнул кулаком по столу. — Ты, Белкин, не юли, а просто возьми и скажи — честно и не для протокола: кто?

— Никто… — выдавил Белкин. — Никто, Василий Николаевич, вот вам крест!

Белкин начал широко креститься, но разъярённый невразумительными показаниями Недобежкин схватил его за руку, притянул к себе, заглянул ему в глаза и прошипел:

— Или может быть, это — ТЫ??

Белкин едва в обморок не грохнулся: так страшен был взгляд начальника.

— Не — не — не — не — не… — заблеял он, дрожа всем своим небольшим телом. — Не!

— Да! — настоял Недобежкин. — Давай, колись, крот! — и отшвырнул Белкина обратно, на стул.

— Я… — заплакал Белкин, затягивая сопли. — Пришёл… зашёл… туда…

— И? — сдвинул брови Недобежкин.

— И… — пискнул Белкин. — Бе-е-е-е-е!

— Чтоооо?? — взвился Недобежкин и вскочил, перевернув своё кресло.

— Бе-е-е-е-е! — ответил ему Белкин, не в силах сказать что-либо другое. — Бе-е-е-е-е!

И тут в кабинет ввалился Смирнянский, толкая перед собой Кораблинского. За его спиной показались лица Серёгина, Сидорова и Синицына.

— Что это такое?? — опешил милицейский начальник, оторвавшись от Белкина, который, кроме всего прочего, оказался ещё и «попорченным».

— Васёк, Кораблинский прокамлался! — заявил Смирнянский и пригнул Кораблинского к стулу для посетителей рядом с Белкиным.

— Ммм! — недовольно мукнул Кораблинский и отпихнул от себя руку Смирнянского.

— Ээээ? — протянул Недобежкин.

— Бе-е-е-е-е! — подхватил Белкин.

— Эй, а с ним-то что? — удивился Смирнянский, услыхав от Белкина баранью «речь».

— «Звериная порча», — вздохнул за спиной Смирнянского Пётр Иванович.

— «Пристегнули» Белкина, — согласился Синицын.

А Сидоров просто вздрогнул, потому, что ему показалось, что откуда-то из-за шкафа в углу кабинета на него плотоядно зыркнули Горящие Глаза.

Майор Кораблинский — тот вообще, попятился, было назад, услыхав безумный рёв Белкина. Но Смирнянский преградил ему дорогу и негромко процедил:

— Сам полчаса назад так ревел, не пяться теперь!

— Что, я? — воскликнул Кораблинский и даже немножко подпрыгнул.

— Ты, ты, — кивнул Смирнянский. — Не узнаёшь себя?

— Чёрт, — чертыхнулся Недобежкин, подёргав себя за усы. — Сидоров, ищи Ежонкова! Будем пушить обоих голубцов.

— Есть! — оживился Сидоров и бегом побежал в буфет, где заглатывал пирожное за пирожным гипнотизёр Ежонков.

Ежонков сидел в буфете за самым дальним столиком и, как говорится, наворачивал от пуза. Три беляша, три пирожных: два «Наполеона» и одна медуница, целая шоколадка «Несквик» и литр Фанты — таковым было его меню.

— Простите, там вас Недобежкин вызывает к себе, — обратился к нему Сидоров и сел за столик, на один из трёх свободных стульев.

— Нет! — отказался Ежонков и откусил от беляша громадный кус, набив им полный рот. — Не хочу, не буду! — прошамкал он, вытерев губы рукавом. — Я сыт, сыт, сыт!

— Недобежкин сказал, что работа срочная, — не отставал Сидоров. — Кораблинский.

— Что — опять?? — взвился Ежонков и едва не выплюнул всё, что жевал. — Да сколько можно? Не могу я пробить его быковатость! Не могу. Он быковал, быкует и будет быковать, а я — не вол!

— Он прокамлался, — тихо сказал Сидоров.

— В который раз! — язвительно заметил Ежонков. — Он всегда так: сначала прокамлался, а потом — ревёт, как козёл, и бодается! Забодал уже, чёрт! Сидоров, скажи Недобежкину, что он мне надоел до предела со всеми его выбрыками, и пускай ищет другого гипнотизёра, а я умываю руки!

«Суперагент» Ежонков так громогласно визжал, что все посетители буфета и буфетчица повернули головы в его сторону и навострили уши, вслушиваясь в то, что ещё он скажет.

Сидоров это заметил и шепнул Ежонкову:

— А нас подслушивают…

— Да? — шумно воскликнул Ежонков. — Чёрт! Блин… — он быстро огляделся по сторонам и постановил:

— Тут могут быть фашистские агенты… Чёрт… Сидоров, тихонько встаём — и пошли.

«Тихонько встаём» выглядело в исполнении Ежонкова так: «суперагент» снова обозрел окрестности взором орлана, выпростал из-за столика своё тело, задев животом столешницу, собрал в кулёчек все свои пирожки и пирожные, с шумом и скрипом отодвинул стул и скользнул к выходу, словно изрядно раздобревшая летучая мышь белого цвета. Все, кто коротал рабочее время в буфете — Сидоров заметил среди них и заместителя Недобежкина Носикова — подавились смешками и уткнулись в свои тарелки и стаканы. Сидоров горько вздохнул и поплёлся прочь из буфета следом за грузным «бэтменом» Ежонковым.

Неся впереди себя набитый съедобным целлофановый пакет, Ежонков вступил в кабинет Недобежкина и остановился на пороге.

— Ну? — осведомился он, смерив презрительным взглядом Кораблинского, обритого налысо, одетого в ветошь, тощего и несчастного.

— Не нукай, не запрягал! — бросил Недобежкин. — Ежонков, хватит лопать. Давай, пуши Кораблинского, авось, что выгорит!

— «Бык» выгорит, вот увидишь! — признался в собственной некомпетентности Ежонков и напал на Кораблинского:

— Давай, Грибок, садись туда! — и пихнул следователя, майора милиции Эдуарда Кораблинского на свободный стул.

— Эй! — обиделся Кораблинский и пихнул Ежонкова в ответ. — Что вы себе позволяете? Какой Грибок???

— Точно, прокамлался! — поставил диагноз Ежонков и даже улыбнулся. — Присядьте, пожалуйста, туда, — сказал он Кораблинскому уже намного вежливее и указал рукой на тот же стул.

— Что вы собираетесь делать?? — заартачился Кораблинский и вместо того, чтобы сесть на предложенный стул, уверенно направился к двери, отпихнув Смирнянского. — Вы не имеете права, я буду жаловаться! — выплюнул он на ходу.

— Подождите! — крикнул ему гипнотизёр Ежонков и совершил прыжок, оказавшись между Кораблинским и дверью.

Кораблинский рефлекторно остановился, а хитрый Ежонков выхватил из кармана гайку-маятник, качнул ею у носа майора и колыбельным голосом известил:

— Эдуард Кораблинский, вы поворачиваетесь, идёте назад и садитесь на стул.

Кораблинский потоптался на месте, похлопал глазами, а потом — послушно засеменил к уготованному для него стулу и примостился на нём, словно обиженная всеми «казанская сирота».

— Вот, как я его сделал! — похвастался Ежонков и забил маятник в карман. — Учитесь, студенты!

— Давай, Мессинг, шевелись! — рыкнул Недобежкин, которому уже надоела вся эта история со «звериной порчей».

— Кораблинский! — надвинулся на безвольного майора Ежонков, пропустив реплику Недобежкина в космос. — Кораблинский! Вы возвращаетесь в две тысячи восьмой год. Вы в своём кабинете, и к вам пришёл человек… — он вещал глухим, заунывным голосом, словно бы из бездонной железной бочки, гудел, как какой-то нудный гудок.

Пётр Иванович, признаться, от вещания Ежонкова даже начал клевать носом. Да и Сидоров — тоже прислонился плечом к стенке и кажется, задремал.

— Вы возвращаетесь, возвращаетесь… — надсадно нудил Ежонков. — Вы там…

Кораблинский шевельнул головой, а потом — встал на ноги и громко, чётко осведомился у мироздания:

— Что вам нужно? — и замолчал, словно бы выслушивая пожелания невидимого, несуществующего человека, что стоял только перед ним одним, воскресший из тёмных глубин его памяти.

— Что он вам говорит? — потребовал от Кораблинского Ежонков. — Давайте, скажите мне, что он вам говорит??

— Я предлагаю вам выгодную сделку, — монотонно завёл Кораблинский, не выразив ни единой эмоции. — Вы не сможете от неё отказаться… Я взяток не беру! — рыкнул он голосом принципиального следователя. — Это не взятка, — продолжал бывший Грибок, потеряв всякую интонацию. — Это ваш выбор: остаться в живых, или противоположный исход вашего существования. Вы не ошибётесь в вашей выгоде от сделки. Дело Рыжего вы должны закрыть…

— Как он выглядит? Опиши мне его внешность! — Ежонков насел на Кораблинского вплотную, припёр его к стулу, заставил сесть и подсунул под руку бумагу и ручку. — Рисуйте! — приказал он так, словно князь приказал рабу.

— Хм… — недоверчиво хмыкнул Смирнянский, искоса глядя на «магию» Ежонкова. — Сейчас нарисует… свинью какую-нибудь. Или козла.

— Заткни пасть! — зашипел на него Недобежкин, не отрывая взгляда от майора Кораблинского и наблюдая за тем, как тот старательно водит синей ручкой по бланку протокола.

Серёгин прыснул в рукав.

— Вы возвращаетесь, возвращаетесь… — шаманил Ежонков.

Сидоров стоял у стенки, дремал, дремал… И видел сон, в котором он ВОЗВРАЩАЛСЯ. Возвращался туда, в катакомбы, в мрачный коридор с облупившимся кафелем, к человеку с длинными пальцами, который толкал его, толкал куда-то, откуда бил яркий искусственный свет. Затолкнул. Сидоров не устоял на ногах, которые почему-то размякли, сделались нетвёрдыми, шаткими, словно превратились в расплавленный воск, и повалился на колени. Свет бил в глаза, казалось, отовсюду, а пол был стерильно-белый, как в операционной… Да и пахло тут каким-то противным спиртом, или хлоркой… В общем, какой-то дезинфицирующей гадостью. Сидоров недолго стоял на коленях на этом стерильном полу — его жёстко подхватили под мышки, подняли на ноги, а потом — насильно водворили на какой-то стол. Кажется, стол был металлический: твёрдый, холодный, скользкий, как отполированный. Источник света был прямо нал головой Сидорова, сержант не видел практически ничего — только слепящие лучи. А ещё — он не чувствовал ни страха, вообще ничего не чувствовал, словно бы его загипнотизировали, заколдовали, припушили… и отбили все человеческие чувства, которые помогают сохранить себя…

Они склонились над апатичным Сидоровым — два бесстрастных лица, одинаковых из-за одинаковых тёмных очков. Одно лицо Сидоров, кажется, узнал — похоже на того Гопникова, который мумифицировался у них в изоляторе. А второе… Такое узкое лицо, с впалыми щеками, сдвинутыми острыми бровями, тонкими губами, искривлёнными в ехидной злодейской усмешке. На левый глаз падает прядь волос… тёмных? Светлых? Пегих? Никаких… Сидоров не видит, какие у него волосы — но не седые и не рыжие… Он не старый — куда моложе Гопникова… Или выглядит куда моложе… И в правой руке он держит шприц…

— ПРОСНИТЕСЬ-снитесь-снитесь-есь-есь-есь! — взорвалось где-то над правым ухом, и Сидоров мгновенно выпал из своего страшного, тяжёлого сна и свалился на вытертый линолеум, что покрывал пол кабинета.

— Саня? — этот голос принадлежал уже Петру Ивановичу, который подхватился со своего стула и пустился Сидорову на помощь. — Чего ты?

— Ы, меня Ежонков засыпил… — промямлил Сидоров, отгоняя тяжёлую дремоту и пытаясь удержать в памяти подробности своего сна. — Бухтел, бухтел… И я заснул.

— Вот, Ежонков, Кашпировский! — буркнул Синицын, помогая Серёгину поднять Сидорова на ноги. — А у тебя, Сидоров, нервишки — ни к чёрту!

— Ы, — пробормотал Сидоров и потащился к столу. Он хотел найти листок бумаги и свободную ручку, чтобы записать то, что увидел в своём странном сне. Стоп! А вдруг это был не сон, и эти «чуваки» ему что-то вкололи?? Нет, пускай это ему лишь приснилось! — Сидоров изо всех сил оттолкнул от себя свою страшную догадку и узурпировал первую попавшуюся ручку.

А Недобежкин, Смирнянский, Серёгин и Синицын тем временем изучали тот портрет, который «написал» майор Кораблинский. Они стояли вокруг этого клочка бумаги плотным кольцом, не пуская даже самого «художника» Кораблинского взглянуть на собственное творение.

— На «Поливаевского мужика» похож, — определил Серёгин, уловив в расплывчатых чертах корявого портрета сходство с «милиционером Геннадием», который со слов Поливаева и Ершовой выпрыгнул с четвёртого этажа.

— А по мне — так больше на Зайцева смахивает! — вставил Ежонков, впихнувшись в плотное кольцо между Смирнянским и Синицыным. — Что скажешь, Синицын? — осведомился он, повернув к Синицыну щекастое покрасневшее от «непосильного труда» личико.

— Монстр из подземелья… — прошептал Синицын. — Этот, Генрих недорезанный. Он, точно, я хорошо его видел, гада очкастого. Чтоб он провалился! — рыкнул он и стукнул кулаком по столу. — Чёрт бы его побрал!

— Вы знаете этого человека? — в конце концов, осведомился Недобежкин, сунув «новоиспечённый» фоторобот в лицо его автору, Кораблинскому.

— Ыыы, — протянул Кораблинский, рефлекторно попятившись назад. Сейчас, взглянув на настенный календарь, украдкой увидев дату на экране мобильного телефона Недобежкина, он присмирел, как-то скукожился весь, втянул голову в плечи. В гордых орлиных очах майора Эдуарда Кораблинского застыл животный страх: он понял, что два года из его жизни исчезли бесследно. И понял, наконец, что с ним произошло что-то непоправимое и страшное. Кораблинский больше не орал, что с ним творят беспредел, не обзывал никого «бандюгами», не грозился перегрызть себе вены. Он даже извинился за то, что грубил и кричал.

— Ыыыы, — повторил он, внимательно вглядываясь в эфемерное лицо, которое сам изобразил под гипнозом… — А… где вы его взяли? — неожиданно выдал он, беспокойно дёрнув плечами.

— Будем считать, что вы нарисовали его сами, когда Ежонков погрузил вас в гипноз и спросил о человеке, который пытался дать вам взятку за Рыжего, — не скрывал правды Недобежкин, положив портрет на стол перед Кораблинским. — А теперь — вы его узнаёте?

— Нууу, — неуверенно начал Кораблинский, силясь вспомнить, как же в действительности выглядел тот взяточник… Он приходил только один раз, приходил целых два года назад. Да, Кораблинский поверил теперь, что с тех пор прошло два года, а не два часа. Да, кажется, он похож на этот рисунок… Да, это он.

— Он! — расставил точки над «i» Кораблинский, распознав в фотороботе своего странного гостя.

— Ага, — кивнул Недобежкин. — Так и запишем.

— А… можно спросить? — промямлил Кораблинский и уселся на стул, как показалось Серёгину, для того, чтобы не упасть.

— Валяйте, — согласился Недобежкин, накарябав с обратной стороны фоторобота такие слова: «Артерран? Взяточник Кораблинского. Звериный гипнотизёр?».

— Что с моей семьёй? — выдавил Кораблинский, подозревая, что его странные враги могли обрушить свои «громы и молнии» на беззащитные головы его жены и маленькой дочери.

— Вы можете вернуться домой, — разрешил ему Недобежкин. — Думаю, что сейчас и вы, и ваша семья в безопасности. Ваша жена проживает у её родителей.

Кораблинский испустил вздох облегчения и опустил голову на руки, словно бы смертельно устал тащить непосильную ношу.

— Вы свободны, — пробормотал Недобежкин. — Мы больше не можем задерживать вас.

Милицейский начальник позвонил Ростиславу Кругликову — отцу Эвелины Кораблинской — и битый час уговаривал его приехать в РОВД за Кораблинским. Кругликов никак не желал поверить в то, что Кораблинский жив и изыскивал сотни тысяч причин не приезжать и десятки миллионов доказательств того, что тот, кого они «выдают за Эдуарда» — вовсе не Эдуард, а «опять какой-то бомжара подколодный».

— Нет, теперь вы мне глаза не замылите! — отрезал Кругликов. — Если Элька в стрессе — она и в чёрта сдуру поверит! Но я человек трезвый! До свидания!

Кругликов хотел было треснуть трубку на рычаг, но Недобежкин пустил в ход «тяжёлую артиллерию»:

— Сейчас, я приглашу к телефону Эдуарда Всеволодовича, и вы сами поговорите с ним.

Кругликов замолк. Минуту он чем-то потрескивал в трубке — было похоже на то, что он сосёт там на другом конце провода, чупа-чупс. А потом — он взял себя в руки, опять натянул маску непробиваемого носорога и выплюнул с явным презрением к правоохранительным органам:

— Ну-ну, зовите, поговорю… Так поговорю, что у вас у всех там уши отвалятся!

Недобежкин позвал к телефону Кораблинского и оставил его наедине с его грозным тестем. Сам же милицейский начальник вернулся к работе. А именно — заставил Ежонкова «пушить» Белкина. Белкин хотел, было, устраниться: боялся гипноза до чёртиков. Но Недобежкин пригрозил ему увольнением по статье за профнепригодность.

— А если брехать будешь Ежонкову — так вообще, по делу пропущу — о преступном сговоре! — громыхнул милицейский начальник и уничтожил проштрафившегося Белкина пламенным взором.

Белкин срезу же налился гипсовой бледностью и согласился на всё, а Ежонков авторитетно возразил Недобежкину:

— Брехать под гипнозом невозможно. Я считываю его память не зависимо от того, хочет он этого, или нет. Сознание полностью отключено. Он не контролирует своих действий, и не помнит, что он делал.

— Ладно, короче, Склифосовский! — отрубил Смирнянский. — Всю эту заумность все давно знают. Давай, работай!

— Тебя никто не спрашивает! — огрызнулся Ежонков и принялся за слабые, испуганные мозги «привратника» Белкина.

Белкин был удивительно подвержен гипнозу. Его сознание не оказало никакого сопротивления Ежонкову, и тот спокойненько выжал из размякшей памяти Белкина «показания» обо всех его школьных хулиганствах и похождениях в школе милиции. Белкин с превеликим упоением повествовал о том, как он в девятом классе прожёг сигаретой занавеску в кабинете завуча, как в десятом — притащил электрогитару на концерт к Восьмому марта и сыграл некую страшную мелодию из репертуара группы «Раммштайн»…

Но когда Ежонков потребовал от Белкина ответа за последние события в изоляторе — того будто бы запёрло по полной программе. Он не мычал, не рычал, не блеял, не кукарекал, не квакал и не крякал. Белкин просто молчал, тупо уставившись в высокий потолок, под которым висели длинные, скучные лампы дневного света, засиженные мухами, заросшие паутиной. Одна муха слетела с лампы и приземлилась Белкину на нос.

Ежонков, как мог, пытался исправить сложившуюся ситуацию и переломить ход событий в свою пользу. Гипнотизёр схватил со стола нарисованный нечёткими зубастыми линиями «призрачный» фоторобот Кораблинского и поднёс его к невидящим, опустевшим глазам Белкина.

— Этот человек приходил в изолятор? — вопросил Ежонков громко и с визгливыми нотками начинающегося психоза.

Белкин продолжал свою игру в глухую молчанку. Он не шевелился — не шевелил даже глазами — и не произносил ни звука. Даже не заблеял, не застонал, ничего!

— Похоже, что он у тебя в танке, — заметил Смирнянский. — Прекращай цирк, Акопян, видишь: глушняк?

— Быки! — обиделся Ежонков. — Проснись, Белкин!

Разбудив Белкина, гипнотизёр Ежонков по десятому кругу направился в буфет — за новой порцией лишних калорий, хотя ещё не доел предыдущую.

Недобежкин решил что всё, на сегодня хватит работать. Надо отправить Гопникова в морг и идти подобру-поздорову домой отдыхать и отпустить всю «звёздную команду», пока окончательно не рехнулись со всеми этими мистическими тайнами. Но тут «прилетел на метле» гражданин Кругликов. Недобежкин ожидал, что с ним придётся воевать в стиле Второй мировой, но ошибся: Кругликов, наверное, после разговора с Кораблинским, был присмиревшим и тихим. Он всего лишь забрал с собой Кораблинского и тихо уехал, сказав Недобежкину и Серёгину лишь два слова: «Здравствуйте» и «До свидания».

— Всё равно нужно охранять Синицына! — это Смирнянский никак не хотел успокаиваться со своей «ловлей на живца» и пихал Недобежкину в нос эту дурацкую «мышиную охоту» с таким пафосом, словно бы говорил о спасении Земли от астероида Апофис.

— Ну и охраняй! — огрызнулся Недобежкин, мол, флаг тебе в руки, если у тебя инициатива прёт изо всех дыр! — Давай, лови на живца своих призраков, только не забывай, что сам блеешь, что та курица!

— Курица не блеет, она кудахчет! — отпарировал Смирнянский с невозмутимостью паровоза. — Ежонков, собирайся, едем. И приготовь что-нибудь более изысканное, чем пельмени!

 

Глава 109. Федор Поликарпович Мезенцев и Генрих Артерран

Белкина Недобежкин тоже отпустил домой. Пускай и он отдохнёт, а то совсем вымотал беднягу этот гипноз. Да и стресс тоже постарался — одна смерть Гопникова чего стоила. Ну, с Гопниковым теперь работают специалисты. Они-то выяснят, от чего именно он умер — тут можно быть полностью спокойным и ни о чём не переживать. Белкин, как и Серёгин, и Сидоров, жил недалеко от работы — в пятиэтажном доме по улице Владычанского. У него была двухкомнатная квартирка — небольшая, хрущёвочная, но всё-таки, своя. И семья — тоже небольшая: жена и сын. Правда, последний месяц Белкин коротал в холостяцком одиночестве: жена и сын уехали в деревню, к тёще Белкина. Сам Белкин этим летом никуда не поедет: свой отпуск в этом году он уже отгулял в феврале. Белкин, придя домой, подумал о том, что не будет пока мыть посуду, а лучше поспит: усталость мучает, а посуда — раз вчера не убежала, значит, и сегодня ей никто не приделает ноги. Разувшись, Белкин прошёл из прихожей на кухню, наспех перекусил бутербродом и откочевал в комнату к дивану. На диване спать удобнее всего: и мягко, и раздеваться не надо, и стелить постель — тоже не надо. Спасибо тому, кто изобрёл диван. Едва Белкин сбросил с ног тапки и собрался лечь, как телефон на своей тумбочке разразился мерзким звоном, который прошибает мозг и не даёт спокойно отдыхать.

— Если не замолкнешь — дам в лоб! — пригрозил Белкин телефону.

Телефон не замолк: он не испугался угрозы, потому что не имел лба. Белкин был уверен, что это звонит его жена: она каждый день звонит, и бывает так, что по два — по три раза в день.

— Алё, Машенька? — Белкин снял трубку и приготовился давать жене долгий отчёт о том, как он провёл день. Про посуду он умолчит, хотя, придётся соврать, ведь она всё равно, спросит: помыл ли?

— Белкин! — раздавшийся из трубки ледяной голос был мужским, и совсем не принадлежал жене Белкина.

— А? — Белкин сначала не понял, кто это такой позвонил ему и назвал по фамилии. Но потом всё-таки узнал того, кто решил с ним связаться.

— Дмитрий Иванович? — пробормотал он, хотя его собеседника звали совсем не так.

— Белкин, — бархатным баритоном пропел этот самый фальшивый «Дмитрий Иванович». — Сегодня, тридцать семь — девятнадцать, коридор восемьдесят пять. Отвечай?

— Он был здесь, — ответил Белкин на каком-то автопилоте, без выражения, без интонации, не моргая остекленевшими глазами.

— Прекрасно, — одобрил «Дмитрий Иванович». — А теперь — спи, Белкин.

— Есть, — булькнул Белкин, отвалился от телефона, улёгся на диван и не заметил, как погрузился в глубокий сон…

Директор Донецкого представительства международной корпорации «Росси — Ойл» Фёдор Поликарпович Мезенцев сидел на жёстких, покрытых солидными занозами нарах в полутёмной камере, серые стены которой довлели и вгоняли человеческое существо в жестокую депрессию. Под потолком камеры болталась на проводке одна-единственная лампочка, тусклая, как какая-то гнилушка, такая, которыми в древние времена освещали свои избы холопы и смерды. Можно было подумать, что Мезенцев сел в тюрьму, но нет, это была не тюрьма. Это понимал даже узник Мезенцев, находясь во мрачном плену бетонных стен. Фёдор Поликарпович прозябал в своей унылой камере отнюдь не один: вместе с ним томились капитан танкера «Андрей Кочанов» Сергей Борисович Загорский и его помощник Цаплин. Их держали там втроём, держали неизвестно сколько времени. Может быть, месяц, может — полгода, а может быть, уже и несколько лет. Камера не имела окон, никто не видел, когда всходит и заходит солнце, и все три несчастных узника потеряли счёт времени в своём узилище без входа и без выхода. Нет, дверь тут, всё-таки, была, но она больше напоминала какой-то шлюз, который постоянно оставался задраенным. Только внизу была лазейка высотой сантиметров пять, и в длину — около тридцати. Туда, в эту лазейку, чьи-то руки, упакованные в резиновые перчатки, пропихивали миски с баландой. Баланда не отличалась ни вкусом, ни разнообразием. Она напоминала манную кашу без соли, хорошенько разведенную водой. Фёдор Поликарпович, привыкший к ресторанным кушаньям, уже волком выл от такой кормёжки и даже похудел. Насколько именно похудел — он не знал: в этой странной тюрьме никто никого не взвешивал. Вот только его дорогой костюм, который у него почему-то не отобрали, болтался на нём, как рванина на огородном пугале. Да и Цаплин с Загорским выглядели не лучше. Загорский и так не отличался дородностью, но за время заключения он почти что превратился в скелет.

Когда руки в перчатках просовывали в мизерную щель баланду — Мезенцев пытался просить у них, то апелляцию, то индульгенцию: он уже не знал, что именно должен у них просить. Но руки всегда молчали и тихо отодвигались назад, оставив в камере баланду.

Над ними не было никакого суда, к ним не приходил никто: ни адвокат, ни следователь. Их просто водворили сюда и закрыли без оглашения приговора. Раньше их было четверо. С ними делил тесное пространство секретарь Мезенцева Сомов. Но недавно, или может быть, уже давно — Сомов исчез. Задраенный шлюз распахнулся, из неизвестности явился некий человек, закутанный в какой-то страшный белоснежный халат. Этот человек, не говоря ни единого человечьего слова, схватил щуплого Сомова за плечи и куда-то его удалил. Сомов кричал и вырывался, но его никто не послушал. Человек выпихнул Сомова из камеры, и шлюз задраился за его спиной. Всё, Сомова теперь считали погибшим.

Цаплин и Загорский постепенно теряли человеческий облик — они часами апатично сидели каждый на своих нарах и молчали. Один Мезенцев оставался в рассудке. Он тормошил их, толкал, даже пинал, но те не проявляли никакой реакции на него и продолжали безразлично пялиться в «точку А», которая висела где-то в пространстве и отстояла от них на бесконечно далёкое расстояние.

Мезенцов чертыхался, барабанил кулаками в задраенную монолитную дверищу, но и это не помогало: к ним никто не приходил, их никто не собирался спасать. Только безразлично и молча кормили, не вдаваясь особо в их вкусовые пристрастия.

Но в один прекрасный день, вечер, или ночь, «шлюз» распахнулся снова. Загорский и Цаплин остались слепы и глухи к этому событию. Они продолжили пребывать в тяжёлой депрессии, обросшие клочковатыми бородами лагерных узников. Спохватился один только Мезенцев. Он рванулся к открывшейся двери, словно бабочка, которая стремиться вырваться на свободу из-за оконного стекла. Внезапно Фёдор Поликарпович натолкнулся на невидимую, но твёрдую преграду, которая с силой швырнула его назад. Он шваркнулся на пол и больно ударился спиной о бетон.

— Ыыыы, — заныл Фёдор Поликарпович и забарахтался на полу, похожий на черепаху, которую кто-то перевернул.

Из дверного проёма, окаймлённого мощной металлической луткой, в камеру вставился тот же самый высокий человек в халате, который уничтожил несчастного Сомова. Человек повернул голову из стороны в сторону. Его глаза были закрыты непроницаемо чёрными очками. Эти очки придавали ему пугающий вид чужеродного и враждебного существа, которое может сделать простому смертному любую гадость — даже съесть беднягу без соли и сахара. Мезенцев сидел на полу и видел, как этот жуткий молчаливый субъект впился недобрым взглядом, сначала в Загорского, потом — в Цаплина. Наверное, они чем-то ему не понравились. Он беззвучно забраковал обоих и повернулся к Фёдору Поликарповичу. По телу директора пробежал леденящий ужас, но он нашёл в себе силы обратиться к этому нелюдю на языке людей:

— Простите… — пролепетал он дрожащим заячьим голоском, отползая дальше, к стеночке. — Скажите, где мы? Почему ко мне до сих пор не приехал мой адвокат? Я имею право на звонок! Я должен позвонить своему адвокату!

Наверное, субъект в очках не знал, кто такой адвокат, а может быть, он не говорил по-русски. Он не внял ни единому словечку Мезенцева, а просто вцепился своими длинными пальцами в его правую лодыжку, и вот так, за ногу, поволок из камеры в коридор, где висела кромешная тьма.

— Помогите! Помогите! — теперь Мезенцев перепугался не на шутку, задёргался, заверещал, попытался вырваться. Но пальцы незнакомца превратились в стальные тиски. Он и не подумал отпускать Фёдора Поликарповича. Даже не пожелал разговаривать с ним. Он просто затащил его в некое помещение, обложенное старинным пожелтевшим кафелем, и грубо бросил в углу, словно какую-то тушу. Мезенцев сначала лежал на животе, но быстро перевернулся, сел и огляделся по сторонам, желая узнать, куда узники попадают после того, как бывают утащены из камеры. «Ад» выглядел так: просторное помещение, раз в пять — шесть больше тесной камеры. Повсюду однообразный старый кафель. Мебели никакой нет, за исключением металлического стола, что торчал посредине пустого пространства, да маленького столика около этого стола, на котором стояла подставка с несколькими пробирками. У дальней стены — ряды больших и маленьких клеток, в которых кричали и бесновались разномастные обезьяны. Мезенцев повернул голову, и взгляд его упал на дверь. Дверь распахнута настежь. Да, можно было убежать, если бы с обеих её сторон не стояло по амбалу. Два точно таких же возвышались с обеих сторон от Фёдора Поликарповича. Странные они какие: стоят недвижимо, лица — как у манекенов, а одеты в форму обычного милицейского спецназа, даже не спине ближайшего к себе охранника Мезенцев видит жёлтую надпись: «ОМОН».

— Эй, простите, — обратился Мезенцев к этому самому ближайшему охраннику, но в ответ получил то же самое презрительное молчание.

Человека в халате нигде не было видно, наверное, он вышел куда-то ещё. Обезьяны в клетках визжали и своим визгом создавали в неприветливом, холодном помещении маленькие шумные джунгли. Честное слово, эти животные, которых наука считает без пяти минут людьми, как-то даже успокоили Мезенцеву нервы. Раз они живы, раз они тут живут — Фёдор Поликарпович подумал, что и он тоже будет жить. Да, ничего страшного не случилось, он, наверное, в милиции…

Внезапно приматы разом заглохли и медленно, медленно, будто бы чувствуя смертельную опасность, отползли вглубь своих клеток. Мезенцев в страхе вздрогнул и насторожился: что-то не так? А вот охранники — все четверо… нет, шестеро, там, возле большой пустой клетки, есть ещё двое — остались абсолютно неподвижными. Атланты и кариатиды какие-то, честное слово!

Из темноты дверного проёма показался человек в халате. Он широко шагал своими длинным ногами, обутыми в блестящие крокодиловые туфли. И… он держал курс прямо к тому углу, где скорчился Мезенцев! Охранники даже не пошевелились, когда он схватил Мезенцева за шиворот, водворил на ноги и толкнул к столу.

— Я… не хочу… — пискнул Мезенцев — Я… не буду. Вы нарушаете права человека!

Нет, кажется, они тут не знают про права человека. Тип в халате подпихнул Мезенцева к столу, а два охранника — взяли его за ноги, за руки и уложили на этот стол. Никакой подушки на столе не водилось, поэтому «буйная голова» Мезенцева оказалась внизу. Фёдора Поликарповича обуял дикий страх, он дёрнулся в попытке слезть со стола, но на его щиколотках и запястьях застегнулись кожаные ремни.

— Что вы со мной делаете?? — возопил Мезенцев, отчаянно дёргаясь, надеясь порвать эти проклятые ремни и вырваться из их плена.

Ремни оказались такими крепкими, как сталь, Фёдор Поликарпович не мог нормально шевелиться. Плюс к этому в глаза ему бил яркий свет бестеневой лампы. А потом сквозь этот слепящий свет он увидел, как субъект в очках и халате склоняет над ним свою голову, как протягивает он руку, держащую блестящий шприц с некой зеленоватой жидкостью внутри. Человек в халате не удосужился даже закатать Мезенцеву рукав и ничем не продезинфицировал кожу. Он просто всадил свой шприц ему в плечо так, словно бы всаживал кинжал — прямо через рубашку — вколол жидкость и так же резко вытащил иглу. Укол был безболезненным. Мезенцев абсолютно ничего не почувствовал, хотя игла представляла собой десятисантиметровое «холодное оружие» — целая пика, а не игла. Мезенцев подумал, что он сейчас умрёт, однако продолжал жить. Кроме того, у него ничего не болело, он не чувствовал себя отравленным… Всё нормально, всё в порядке, всё отлично… Если не считать того, что охранники отцепили его от ремней и от стола и на руках отволокли как раз в ту большую пустую клетку, что пристроилась в дальнем углу. Мезенцева разместили на подстилке из сена так, если бы он был, например, собакой, или той же обезьяной, или овцой, или коровой, но никак не человеком. Чёрт, это же надо было так влипнуть! Ну, арестовали, ну, посадили… Но не до такой же ж степени! Пускай, судят по-человечески, везут в нормальную тюрьму… Но зачем же человека превращать в подопытного кролика??? Это же, в конце концов, негуманно!

Фёдор Поликарпович Мезенцев остался страдать в клетке, а человек в халате небыстро удалился из лаборатории в коридор.

Задумывался ли Генрих Артерран о том, гуманны ли его эксперименты? Нет, его никогда не посещали мысли об этом хвалёном гуманизме, за который сейчас так ратуют американцы. Генрих Артерран был американцем лишь по паспорту, ему явно не хватало человеколюбия, он больше заботился о точности исследований и безукоризненности результатов, чем о судьбе тех, кто оказывался в роли подопытных. На тех, кто запретил опыты на людях, Генрих Артерран смотрел свысока. Ведь у них слишком много промахов, у этих гуманистов, которые, исследуя человеческий геном, используют для опытов крыс, мартышек и сусликов. Да, их ДНК близка к человеческой, но не оригинальна. Поэтому большинство препаратов, которые изобретают гуманисты, годятся лишь для сусликов, но никак не для человека…

 

Глава 110. Генрих Артерран без Мезенцева и без купюр

Леденистый ветер больно сёк лицо колючими, смёрзшимися кристалликами снега, завывал в ушах, грозил в любую минуту сорвать с ненадёжного, скользкого выступа и швырнуть в бездонную, подёрнутую дымкой пропасть. От поискового отряда в двадцать пять человек осталось всего четверо, да и те были голодные, замёрзшие, уставшие. Они дышали на замерзающие в истрёпанных перчатках руки, тяжело переводили дыхание и карабкались, карабкались вверх по отвесному, покрытому острыми комьями льда и слежавшегося снега склону, тащили за собой тяжёлые рюкзаки, палатки и оружие. Руки скользили и срывались, царапались до крови о снег и лёд, но люди — четверо выживших из двадцати пяти — всё равно упрямо двигались вверх, вверх, туда, где, они считали, их ждёт отдых и спасение.

По небу неслись серо-чёрные тучи, которые в обязательном порядке предвещали снежную бурю. Если эти четверо смелых не успеют добраться до вершины, или не найдут хотя бы выступ, где можно укрыться и переждать бурю — они обязательно погибнут, опрокинутые вниз, или накрытые лавиной, или замёрзнут под массами снега, который заметёт их в считанные минуты. Хотя какая разница — погибнут ли они сейчас или позже найдут свою смерть? Им всё равно не суждено вернуться домой в принципе. Рация разбилась три дня назад, вчера закончились патроны и продукты, а воды осталось — капелька на донышке фляжки, и то не у каждого…

Экспедиция срывалась. Нет, наверное, уже сорвалась. Сорвалась уже давно — шесть дней назад, когда в неуклюжей потасовке с одним из местных племён был убит командир, а вместе с ним сложили буйные головы ещё восемь человек. Остальные готовы были разбежаться в разные стороны, как зайцы и потерялись бы, если бы вдруг командование неожиданно не взял на себя учёный, которого взяли с собой лишь в качестве переводчика с «местного варняканья» на «нормальный язык». Переводчик заслужил уважение и жизнь исключительно своим интеллектом. Звали его так: барон Генрих Фердинанд фон Артерран Девятнадцатый. Он был потомком древнего рода австрийских баронов, всё детство и юность провёл за книгами, к двадцати четырём годам получил два высших образования: биолога и языковеда. Сидеть бы ему где-нибудь на кафедре, или заниматься научными изысканиями, но — нет. Закончив с образованием, барон Генрих Артерран решил сделаться авантюристом. Нет, он не состоял в нацистской партии, и тем более, не был членом СС. Фашисты, по его мнению, были тупы и ограниченны — кто ещё может с яростью рваться в бой за мыльные пузыри? Расовая теория Гитлера — это полная собачья чушь в глазах образованного человека. Генрих Артерран никогда не пойдёт на идиотскую войну — он изыщет способ подзаработать на ней, не воюя…

По задумке Верховного командования они должны были переть несокрушимой стеной, сметая всех, кто встретится на пути, стирать племена, разрушать и грабить все монастыри, которые только попадутся на глаза. Кто-то когда-то обмолвился, что в монастырях хранятся несметные богатства, артефакты, дающие сверхчеловеческую силу. А главное — да, он где-то тут, среди нескончаемых и смертельно опасных Тибетских гор — «поганые узкоглазые», как принято было называть местных жителей, прячут меч Тимуджина. Именно за этим мечом охотился Гитлер, и условие стояло такое: либо меч, либо живыми не возвращайтесь…

У них не было никакого меча — они так и не нашли его. А попробуй, найди, когда за каждым выступом, под каждым деревцем, в каждой запущенной лачужке поджидают оскаленные, злобные и дикие варвары с копьями, стрелами, камнями? Варвары защищали свои скудные пожитки с львиной яростью, обезьяньей ловкостью и силой океанического кита. С ними не могли совладать ни пистолеты, ни автоматы. Варваров было множество — целые полчища, словно рои мошек, или стаи саранчи. На месте убитых тот час же вырастали новые, и нападали, нападали со всех сторон. После нескольких таких стычек от двадцати пяти осталось четверо…

Ветер крепчал, начинал реветь диким медведем, а до вершины ещё было далеко. Редкие колючие хлопья превращались в заверюшки, они вихрились мелкими белыми смерчиками, бросались массами снега.

— Двигаемся быстрее! — кричал тот, кто лез первым и вбивал в твёрдый, неподатливый гранит колышки для страховки. — Иначе буря нас накроет!

Неизвестно, для кого он это крикнул, ведь его измождённые товарищи никак не могли ускорить своё движение, даже если бы и захотели — у них бы не хватило сил подниматься хоть сколько-нибудь быстрее. Они тащились в отстающем арьергарде, смертельно уставшие от движения, мечтающие лишь о том, чтобы остановиться и отдохнуть.

Ветер становился всё сильнее, он крутил снег с невероятной скоростью, вокруг ничего не было видно — ни вверху, ни внизу, ни справа, ни слева. Поднялся настоящий буран, метель завывала, ветер рвал одежду, не давал держаться, стремясь одолеть измученного человека и заставить его разбиться об острые камни на далёком дне пропасти. Из последних сил Генрих Артерран окоченевшими руками удерживался за какую-то каменную неровность. В глазах рябило от снега и голода, в ушах стоял оглушающий свист ветра. В кромешной тьме, которая быстро окутывала всё вокруг, он зацепился рюкзаком за что-то и застрял. Порыв ветра ударил висящего над пропастью человека и едва не опрокинул его вниз. Каким-то чудом Генрих Артерран удержался, не жалея рук и рванулся вперёд. Застрявшая лямка лопнула, рюкзак оторвался и исчез внизу, свалившись в пропасть вместе с последней каплей воды, палаткой, зажигалкой, верёвкой — всем, что необходимо слабому человеку в трудном горном походе.

Генрих Артерран сделал нечеловеческое усилие над собой, подтянулся на руках и взобрался на какой-то выступ, которого он даже не видел в круговороте вьюги, в темноте бури. Он перевернулся на спину, и всё — силы покинули его, и Генрих Артерран потерял сознание.

Он очень удивился, когда вдруг выпал из забытья и увидел свет сквозь опущенные веки, почувствовал холод вокруг себя, услышал некий шум и гам. Генрих Артерран с трудом разлепил отяжелевшие веки и увидел, что лежит на спине, наполовину зарытый в снегу, окружённый множеством незнакомых лиц. Кажется, это местные варвары — лица круглые, смуглые, с маленькими глазками-щёлочками. Они окружили пришельца плотной толпой, толкаются, бормочут, галдят. Генрих Артерран прислушался к их бормотанию и с радостным облегчением понял, что они говорят на языке сандхи. Он знал этот диалект и понимал их.

— Белый человек, — шептал один.

— Эй, я слышал, они — демоны, — опасливо подзуживал второй, пихал первого в бок локтем и отходил назад.

— Мы всегда можем принести его в жертву Агни, — заключил третий и даже приблизился к белому человеку на несколько шагов.

Генрих Артерран совсем не хотел быть принесенным в жертву какому-то там Агни — не для этого он затеял всю эту афёру с поисками в Тибетских горах. Он привстал с холодной земли, немного выбрался из-под снега, который его завалил и начал придумывать, как бы ему отбояриться от демонического амплуа, которое в данный момент ему совсем не подходит. Но тут круг собравшихся вокруг него варваров разомкнулся: люди разошлись в стороны, пропуская вперёд группу монахов в длинных жёлтых балахонах из лёгкой тонкой ткани. Странные они существа, эти монахи — на дворе минусовая температура, а они разгуливают в каких-то летних халатиках и даже глазом не моргнут. Монахов было пятеро: четверо помоложе, и один совсем древний старичок. Лица у всех смиренные, добродушные, конечно, ведь в их уставе написано: «Не задави жучка». Но Генрих Артерран уже на собственном горьком опыте убедился, что пытаться воевать с этими «божьими одуванчиками» — себе дороже, можно попасть впросак и даже поплатиться жизнью. Дуболомы эсэсовцы уже пытались разгромить какую-то пагоду, ощетинились автоматами, побежали и… получили, еле ноги унесли. А ведь у монахов вообще оружия не было, только парочка каких-то первобытных палок. Генриха Артеррана очень заинтересовали их боевые искусства… и кажется, ему может выпасть шанс кое-чему научиться…

Узрев, что эти монахи, которых тут называли так же, как южноамериканских верблюдов — «ламами» — приблизились к нему вплотную и глазеют на его лохмотья, Генрих Артерран состроил страдальческую мину.

Престарелый лама согнул свою сухую спину, наклонив к белому и изрядно замёрзшему пришельцу морщинистое лицо, и проронил несколько слов. Его рот не изобиловал зубами, монах шамкал, как испорченный патефон, страшно искажая слова, но Генрих Артерран напряг мозги и разобрал, что он спрашивает у него, как он сюда попал.

Говорить правду не хотелось: скорее всего, им не понравится, что Генрих Артерран припёрся сюда с экспедицией, которая хотела увести у них меч Тимуджина и разграбить их храмы. Тогда его точно принесут в жертву какому-нибудь богу — если не языческому Агни, то буддийскому дьяволу Мару…

— Я — отшельник, — соврал Генрих Артерран. — Я ушёл от мира и стремлюсь к просветлению.

Старый монах задумался, наморщил низенький обезьяний лобик, потеребил корявыми пальцами свой жёлтый балахон, а потом подал какой-то знак своим спутникам — молодым монахам. Генрих Артерран не шевелился. Два монаха подошли к нему, протянули руки и помогли вылезти из того сугроба, в котором он сидел. Поднявшись на ноги, Генрих Артерран зашатался от голода и слабости. Но это мелочи, ведь можно поесть и отдохнуть. Главное, что он ничего себе не сломал.

— Идём! — распорядился старый монах, и Генриху Артеррану ничего больше не оставалось, как поплестись туда, куда они его повели.

Да, дорога оказалась нелегка: узенькая тропинка между бездонным ущельем и высоченной отвесной скалой. Тропинка круто уходила вверх, временами приходилось даже карабкаться, а ещё — перепрыгивать через широкие трещины, такие же глубокие, как ущелье слева от тропики. Возможно, подобные пути очень нравятся каким-нибудь горным козлам: удобно убегать от хищников. Но только не людям… Однако несмотря ни на что, монахи проворно и весело прыгали через трещины и карабкались вверх по почти отвесным склонам не хуже тех горных козлов — особенной проворностью отличался дедуля: обогнал молодых метров на двести. Генрих Артерран, конечно же, не обладал такой прекрасной физподготовкой, кроме того, он не ел — он уже даже не помнит, сколько дней. Но всё равно, даже, несмотря на этот факт, нести его никто не собирался. Генрих Артерран много читал о культуре Тибета — переворошил целую кипу трудов знаменитых путешественников и востоковедов, Вильяма Томпсона, например. И поэтому знал, что монахи-ламы таким образом проверяют его парадигму, а если им что-то не понравится — они спокойно могут сбросить его во-он в ту пропасть… Нет, о пропасти, пожалуй, лучше не думать — слишком уж она глубока. Генрих Артерран, хоть и отстал порядочно от этих самых монахов и пыхтел, отдуваясь, но всё равно не сбавлял оборотов и не терял этой самой парадигмы — лез вперёд и вверх. В глаза ему нещадно светило яркое горное солнце, снег искрился в его лучах так, что было больно на него смотреть. Генрих Артерран лез практически на ощупь, пару раз едва не сорвался. Ему удавалось зацепиться и не упасть, но если бы он упал, от него бы осталась отбивная котлета: глубина каждой трещины не меньше километра, а страховки у него нету, потому что он потерял верёвку в буране.

И вот наконец, «весёлый» путь закончился. Глянув вперёд, Генрих Артерран увидел, что жёлтые рясы остановились, сели на снег и, кажется, начали молиться Будде. Генрих Артерран дал слово не попирать чужих традиций. Поэтому он тоже сел на землю — выбрал такое местечко, где по счастливой случайности не оказалось снега. Он старался скопировать позу монахов, однако это оказалось нелегко: попробуйте завязать ноги в узел так, чтобы обе ступни лежали на бёдрах. Да, без тренировки не выйдет даже у самого гибкого человека, а вот ламы всё время так сидят, в позе «лотоса».

Ламы смотрели куда-то вперёд, словно бы именно там стоял их Будда. Генрих Артерран тоже смотрел вперёд, но видел там только массу влажных холодных облаков. Ламы обернулись только тогда, когда закончили молиться, а, увидав, что пришелец сидит у них за спиной, неподдельно удивились. Видимо, далеко не все новички преодолевают «полосу препятствий»… Интересно, сколько в ущелье уже скопилось скелетов?

Старый лама жестом пригласил Генриха Артеррана следовать за ними. Генрих Артерран чувствовал себя смертельно уставшим, замёрзшим, как собака и голодным, как волк. Пока он прыгал через трещины да карабкался на скалы — он не замечал высокогорного холода. Но, стоило ему сесть, как коварный мороз сразу же забрался под разорванную одежду, заставив Генриха Артеррана продрогнуть до самых косточек. Стуча зубами, он оторвался от земли и потянулся по заснеженной тропинке туда, в облака.

Воздух был холодный и влажный — облако, скорее всего, было снеговое. Идя в нём, Генрих Артерран видел не дальше, чем на метр, а то и на метр не видел. Так и шёл он наугад до тех пор, пока не стукнулся лбом в каменную стену. Генрих Артерран отпрянул назад и посмотрел на препятствие, которое вдруг встало у него на пути. Стена была монолитная, сложена из большущих булыжников. Она возвышалась циклопической глыбой и уходила куда-то ввысь, закрытую непроницаемым для человеческого глаза влажным туманом. Генрих Артерран поискал глазами своих спутников, но не нашёл. Наверное, он затерялся в тумане, а они пошли в другую сторону. Он решил идти вдоль стены: а вдруг найдутся ворота? И тут на его плечо мягко легла лёгкая рука старика.

— Идём! — сказал тот и пошёл куда-то в туман.

Генрих Артерран поспешил за ним, чтобы не отстать и не потеряться снова. Вскоре возникли и ворота — широченные и высоченные, сделанные из какого-то дерева, висящие на увесистых железных петлях. В эти ворота мог спокойно пройти грузовик, или танк. И зачем этим монахам такие огромные ворота?

Старый монах протянул свою щуплую ручку и взялся за толстое кольцо-рукоятку, вделанное в голову железного дракона. Он постучал три раза с одинаковыми интервалами, и створки ворот медленно, со скрипом отъехали в стороны…

Так началась жизнь европейца Генриха Фердинанда фон Артеррана под крышей буддийского монастыря Туерин, затерянного где-то в Тибетских горах. Монахи приняли его к себе в общину, учили своему языку а так же — медитации, искусству экзотического боя и гипнозу. Гипноз монахов был незауряден. Они применяли методику под названием О-Цзинь, при которой человек находился в трансе не постоянно, а впадал в него при определённых обстоятельствах. Именно этой методикой, методикой выборочного гипноза, Генрих Артерран заинтересовался больше всего и вскоре овладел ею не хуже самих монахов. Обитая среди этих людей, посвятивших свои жизни самосовершенствованию и «обретению природы Будды», Генрих Артерран подметил за ними невероятные возможности. Монахи могли обмениваться мыслями на расстоянии и передвигать предметы, не касаясь их. Вот они, телекинез и телепатия, которым так долго и безуспешно учили солдат в школах СС! Они никогда не научат, а вот у Генриха Артеррана, кажется, есть шанс… Так бы он и жил в монастыре, вдали от оголтелых тупых фашистов и войны, не попади он в следующий переплёт.

Однажды Генрих Артерран заглянул туда, куда ему строго-настрого запретили заглядывать. Живя в монастыре, он давно заметил, что ровно в полночь монахи все, как один поднимаются со своих циновок и в сизых сумерках топают куда-то, а потом — где-то, через полчаса возвращаются назад. Генрих Артерран был любопытен — раз он спросил у одного из монахов, куда это они ходят, но тот ответил ему, что ночью никто никуда не ходит, а все «спят сном Будды». Генрих Артерран сразу же смекнул, что тут кроется какая-то страшная тайна и решил самостоятельно разузнать, что же это такое так тщательно скрывают монахи. В одну из ночей он последовал за ними. Шёл осторожно и бесшумно, отстав от длинной вереницы полусонных монахов на несколько шагов — опасался, что они заметят его. Они долго шли в темноте по коридорам — петляли, сворачивали, огибали углы. Генрих Артерран едва поспевал за ними: он же не кот, и в темноте не видит. А потом — они зашли в тупик. Генрих Артерран остановился и подумал, что они сейчас повернут назад, а весь этот их ночной «променад» — просто дань какому-то религиозному обычаю. Но — нет: монах, который шёл первым, нажал рукой на какой-то тонкий рычаг, что торчал прямо из каменной стены. Стена задрожала и с глухим лязгом отъехала назад. Тайный ход! Монахи гуськом потянулись в этот ход, а Генрих Артерран зорко всматривался в темноту, чтобы не пропустить, когда последний монах скроется в открывшейся загадочной дыре. Как только это произошло — Генрих Артерран шмыгнул следом за ним. Едва он успел проскочить — стена вернулась назад, закупорив проход. Всё, отступать некуда. Монахи начали опускаться вниз — по какой-то крутой лестнице. Генрих Артерран шёл за ними со скоростью улитки: лестница была ужасно крута, а ступеньки узенькие, просто лилипутские какие-то. Стоило совершить один неверный шаг — и можно ухнуть вниз, натолкнувшись на строй монахов. И тогда они изобличат лазутчика и даже могут казнить его, чтобы не лазал.

Они опускались очень долго — может быть, полчаса, а может и дольше. В абсолютной темноте и в полной тишине Генрих Артерран даже потерял счёт времени. Да, эти монахи определённо знают некие «тайны бытия» — вон, как проворно они шагают вслепую, словно летучие мыши. Наконец, лестница закончилась, и в конце мглистого «туннеля» забрезжил свет. Свет был достаточно ярок, как от электрической лампочки. А по мере приближения к источнику — Генрих Артерран понимал, что лампочка там не одна, а по меньшей мере…

Монахи, не нарушая строя, заходили в некий проём, похожий на пятиугольную высокую арку. Свет исходил именно оттуда, а Генрих Артерран, чьи глаза привыкли к темноте, не мог смотреть на него, не щурясь — такой он был яркий. Когда зашёл последний монах — Генрих Артерран осторожненько подобрался к этой арке, прижался спиной к стене, которая оказалась прохладной и совершенной гладкой, и заглянул туда, в арку. Его изумлённому взгляду открылся огромный зал, стены которого были отделаны пластинами из жёлтого металла, похожего на золото. Освещала этот зал всего лишь одна-единственная свеча — она стояла, водружённая на тонкий сверкающий шест, вознесённая под самый высоченный потолок. Но колоссально сложная система зеркал отражала её слабенький свет и усиливала его до такой степени, что зал площадью, наверное, в несколько гектаров, оказался освещён так ярко, словно бы под потолком поместилось солнце. Пол был начищен до блеска и усыпан горами золотых монет, драгоценных камней и украшений. Монахи лавировали между этими горами и приближались к высокому прозрачному сосуду, похожему на колбу, что возвышался посередине зала. Сосуд был наполнен прозрачной жидкостью, а в этой жидкости, медленно кружась в ауре мистического сияния, плавало нечто… или некто. Да, это, безусловно, было некое существо — не человек, и не животное. С большой головой, длинными и тонкими конечностями и с тремя огромными, непроницаемо-чёрными глазами, что, казалось, уставились в самую душу. У сосуда соорудили деревянный помост с лесенками с обеих сторон. Монахи по очереди взбирались на этот помост, брали чашу, черпали из сосуда жидкость и спокойно отправляли её в рот! Генрих Артерран наблюдал за этим жутким действом и ему казалось, что его вот-вот стошнит: какова однако гадость, а они эту гадость пьют, как обычный чай! Да, даже если бы они его сейчас изловили и за черти «пригласили» бы к своему страшному столу — Генрих Артерран побрезговал бы «настойкой из чудища».

Но монахи его не замечали. Они словно бы спали в роскошном блеске ненужного им золота, которое окружало их со всех сторон. Одетые в нищенские жёлтенькие рясы, они выглядели комичными чужаками в этом зале царей, наполненном несметными богатствами. Возможно, всё это копилось тут веками и лежало безо всякого толка на полу. А какие барыши могло бы оно принести, если вложить всё это в выгодное дело! Можно построить завод, и не один, можно купить машины и транспорт… А они только ходят тут сомнамбулами, монахи эти, чёрт бы их побрал!

«Выпив яду», монахи спускались с помоста и снова строились в колонну по одному, намереваясь двинуться в обратный путь. Генрих Артерран прижался в стенке и притаился в темноте, опасаясь быть замеченным. Монахи прошли мимо монотонной своей вереницей, и ни один из них даже не оглянулся — точно, их мозги находятся в каком-то диком полусне, похожем на гипноз.

Генрих Артерран снова пристроился в хвост колонны и вернулся обратно тем же запутанным и тёмным путём. Монахи, как ни в чём не бывало, укладывались на свои циновки и тут же засыпали, а вот Генрих Артерран заснуть уже не мог. Лёжа на жёсткой циновке — считай, на полу — он пытался восстановить и удержать в памяти весь запутанный путь в «пещеру Аладдина». Это оказалось отнюдь нелегко: попробуй, запомни мириады поворотов и коридоров, пройденные в полной темноте! Генрих Артерран никогда не жаловался на память — даже наоборот, гордился этим своим свойством. Учась в университете, он никогда не писал конспектов: все лекции он запоминал слово в слово, стоило ему лишь раз прослушать их, и больше не забывал… А если он сейчас встанет и попробует добраться до сокровищницы сам — то… сгинет в лабиринте.

Поглощённый всеми этими размышлениями, Генрих Артерран не заметил, как заснул, а утром его разбудили палкой. Генрих Артерран аж подскочил, когда на него обрушился жёсткий удар. Открыв глаза, он увидел, что вокруг него плотным кольцом сгрудились старшие монахи с престарелым далай-ламой во главе. Каждый из них взирал грозно, словно бы собирался прожечь взглядом, а то и съесть.

— Мы приняли тебя в свою обитель, обучали тебя своей мудрости, — загремел далай-лама, и Генрих Артерран сразу же смекнул, что как бы он ни пытался скрыться — они застукали его в сокровищнице. — А ты подло нарушил устав! За такое не полагается даже судить, а до́лжно казнить немедленно! Увести этого преступника!

Генрих Артерран не успел даже водвориться на ноги, как два неприлично плечистых монаха схватили его под локотки и подняли. Ну, всё, господин барон, ваша песенка спета, и сейчас вам чего доброго снесут башку хорошеньким мечом.

Генрих Артерран абсолютно не желал умирать — слишком уж он был молод и хорош для того, чтобы бесславно и безвестно превратиться в дармовой корм для длинных и коротких червяков. За то время, пока он торчал тут среди монахов — Генрих Артерран действительно, перенял их мудрость и научился неплохо драться. Всё, пора применить полученные знания и навыки, а то они, вон, в наглую тащат его на заклание, словно бы он — какой-то агнец…

Генрих Артерран на время сделал вид, что покорно ведётся на заклание и дождался, пока его выведут из набитого монахами зала в коридор. А потом — внезапно присел, высвободив руки, и резко выпрыгнул вверх, огрев обоих своих конвоиров одновременно обеими ногами. Те не ожидали от «агнца» подвоха, не успели защититься и покатились кубарем по каменному полу. А один из них случайно задел и сбил с ног далай-ламу. Образовалась шумная свалка, все монахи начали поднимать далай-ламу, а Генрих Артерран выиграл время и опрометью рванул вперёд по узкому коридору.

— Догоните его! — неслись ему вслед крики, сквозь которые прорывался топот бегущих ног — пустились-таки, в погоню.

Генрих Артерран знал, куда бежит — сейчас, будет поворот, потом ещё один. Он свернёт два раза и сможет выскочить на внутренний дворик, а с него — убраться из этого дурацкого монастыря подобру-поздорову.

Над ухом тоненько просвистела стрела, а потом ещё одна — нет, не только гонятся, но ещё и пуляют из своих средневековых луков.

Вдруг откуда ни возьмись, выскочили перед носом два монаха. Один был с мечом, а другой — нёс в руке длинный и тонкий боевой шест. Первым решил напасть тот, что был с шестом. Он замахнулся, но Генрих Артерран оказался проворнее. Он перехватил шест на лету и дал монаху подсечку правой ногой. Противник врезался в пол, а Генрих Артерран взмахнул отобранным шестом, блокировав свистящий удар меча второго монаха. Меч врубился в дерево шеста, но не перерубил его. Генрих Артерран рванул шест на себя, одновременно залепив монаху зуботычину. Тот отлетел назад, выпустив меч из рук, Генрих Артерран, перехватив этот меч, выдернул его из шеста и в тот же миг отбил блестящим лезвием очередную стрелу.

Не теряя времени и не бросая меча, Генрих Артерран пригнул голову, спасаясь от летящих стрел, и рванул дальше, не сбавляя шагу. Они бежали за ним, и их было много. Генрих Артерран был готов к тому, что не успеет добраться до внутреннего дворика, и был готов принять нешуточный бой. Они решили казнить его? А барон фон Артерран свою жизнь дорого продаст! На дороге внезапно возник молоденький монашек с подносом в руках. Генрих Артерран залепил ему с размаху оплеуху, столкнув под ноги тем, кто его догонял. Да, коридор оказался достаточно узок, чтобы преследователи не смогли разминуться с катящимся на них человеком. Несколько монахов споткнулись о него и тоже упали, перекрыв коридор своими телами. Те, что оказались проворнее — перепрыгнули через упавших и бежали вперёд. Они никак не хотели оставить Генриха Артеррана в покое, а продолжали стрельбу и погоню.

Генрих Артерран пробежал весь коридор и оказался перед высокой деревянной дверью. Он знал, что она ведёт во внутренний дворик, и распахнул её толчком. Выскочив на улицу, он заткнул меч за пояс и обернулся, чтобы захлопнуть за собою тяжёлые створки, и в тот же миг один из оскаленных узкоглазых варваров прорвался вперёд и выстрелил в него из своего лука. Человек был бы сразу убит этим выстрелом — монах выстрелил почти в упор. Но Генрих Артерран каким-то странным образом увидел стрелу — как она летит в него и вращается в полёте вокруг своей оси. Вот, она подлетает… Генрих Артерран сделал резкое движение левой рукой и поймал стрелу на лету в сантиметре от своей головы. Бросив стрелу на каменистую землю, он завалил створки и начал задвигать толстый засов. Несколько стрел врубились в дверь с той стороны, и их наконечники, прошив дерево, вышли у самого его лица, но Генриха Артеррана они не волновали. Проявив «истинно арийское» нордическое спокойствие, он задвинул засов и собрался бежать дальше, чтобы вырваться с территории монастыря на свободу. А обернувшись, понял, что его догнали и окружили. Монахи стояли перед ним полукругом, их было около десяти человек, и они доставали своё оружие, хищно нацелившись «казнить преступника». Генрих Артерран сделал маленький шаг назад, а потом — рывком выхватил меч, отобранный у монаха в коридоре, и совершил огромный прыжок вперёд. Монахи напали, Генрих Артерран только и успевал пригибаться и увёртываться от стальных лезвий, что свистели у него над ухом и грозили в любой момент покрошить в капусту. Орудуя своим мечом, Генрих Артерран пробил себе дорогу и запрыгнул на стену, чтобы перелезть через неё и сбежать из треклятого монастыря на свободу. Он полез вверх, словно какая-то макака, цепляясь руками и ногами за выступы и неровности. Стена была из шероховатого камня, Генрих Артерран содрал себе в кровь все пальцы, однако сумел долезть до крыши, прежде чем его настигла погоня. Монахи лезли за ним, оказавшись на крыше, Генрих Артерран увидел узкоглазую плешивую голову первого из них. Монах собрался выпрыгнуть на крышу и вцепиться Артеррану в горло, но не успел. Схватив меч, Генрих Артерран замахнулся с размаху срубил эту наглую голову, заставив тело обрушиться вниз на остальных монахов и посбивать их со стены на камни внутреннего дворика. Перебежав через крышу, Генрих Артерран оказался над пропастью: стена отвесно уходила вниз и продолжалась не менее отвесной скалой. Высота была огромная — просто скала и, если прыгнуть — от человека останется только антрекот. Тут выхода нет, нужно бежать туда, направо, где за угловатой крышей будут главные ворота. Там мост, есть надежда, что ему удастся спуститься к нему. Низкое утреннее небо плевалась промозглым дождиком. Вода капала на крышу, делая её скользкой, что замедляло бег. Погоня не отставала, на крышу выцарапалось штук шесть монахов, ощетиненных острыми лезвиями, стрелами, палками. На бегу монахи не забывали стрелять, Генрих Артерран едва успел прыгнуть под защиту башни, а то был бы пронзён насквозь. На пути возник высоченный монах с мечом наперевес, но Генрих Артерран ударил первым. Монах блокировал этот удар, но не выдержав его тяжести, попятился назад и наступил в лужу. Взмахнув сверкающим в рассеянном свете закрытого тучами солнца мечом, он нанёс удар в ответ, но Артерран ловко пригнулся и лезвие монаха встряло в стену в том месте, где секунду назад была его голова. Монах зарычал, принялся выдирать застрявший клинок, но Генрих Артерран не дремал, а влепил ему ногой промеж глаз и столкнул с крыши вниз, в ту чудовищную пропасть, где человек становится антрекотом. Переведя дух, Генрих Артерран побежал по крыше дальше и вскоре оказался над главными воротами. Да, они высоки, метров пятнадцать будет, но это всё же, ниже чем пропасть. Есть шанс спуститься вниз и уцелеть при этом. Хорошо бы иметь верёвку… Внезапно над ухом что-то просвистело, и Генрих Артерран рефлекторно пригнулся. Возле его лица просвистел крюк, привязанный на цепь, который швырнул в него невесть откуда взявшийся монах. Не попав в Артеррана, крюк врубился в стену, отколов от неё мелкие камешки, и монах, державший цепь в руках, потянул его назад для второго броска. Цепь длинная, эта штуковина может сойти за верёвку. Когда монах забросил «удочку» во второй раз — Генрих Артерран выставил вперёд свой длинный меч, поймав крюк таким образом, чтобы цепь накрутилась на клинок. Генрих Артерран резко дёрнул меч на себя, потащив за цепь монаха. Не устояв на ногах, монах полетел вперёд и был сброшен с монастырских стен. Завладев цепью, Генрих Артерран зацепил крюк за стену и принялся слезать вниз по главным воротам. Он был практически у самой земли, когда на крыше кто-то оторвал его крюк и сбросил. Артерран едва не разбился, но ему повезло упасть на невысокое чахлое дерево. Обдирая лицо и пальцы, он удержался за его корявые ветви и спрыгнул вниз, на снег.

Оказавшись на свободе, Генрих Артерран решил не терять зря драгоценного времени, вскочил на ноги и побежал прочь, туда, где висел густой туман. Он уже достаточно далеко отбежал и не слышал за собой шума погони — видимо, она отстала от него, когда вдруг в тумане его нога не нашла под собою почвы и резко ушла в пустоту. Потеряв равновесие, Генрих Артерран не устоял и упал куда-то. Кажется, в какое-то ущелье. Его руки всплеснули в холодном снежном воздухе, не нашли, за что бы уцепиться, и — всё, стукнувшись о твёрдую землю, Генрих Артерран на время выпал из реальности.

Очнулся он от того, что его кто-то настойчиво теребил за плечо и что-то громко говорил. Сперва слова показались невнятным бормотанием, потому что Генрих Артерран привык слышать тибетский язык и отвык от других. Но потом — он понял, что голос над его ухом говорил по-немецки:

— Эй, ты, просыпайся!

Генрих Артерран, наверное, пролежал тут долго: он совсем продрог в монашеской рясе и не чувствовал своих рук и ног. Он заворочался, приходя в себя, заныл что-то, похожее на собачий скулёж. Глянув вверх, он узрел над собой в туманной дымке несколько человеческих силуэтов, а прямо у его лица торчала физиономия в классической немецкой кепке.

Это был очередной отряд, который бесноватый фюрер отправил в Тибет на поиски «волшебных» артефактов. Немцы расположились палаточным лагерем в заснеженной долине, и завтра собирались снова двинуться в путь. Похоже, что это были «свежие силы», не попавшие пока что в снежный буран и не наткнувшиеся на агрессию местных жителей — слишком уж они были веселы и самоуверенны. Особенно, их командир, который саркастически заметил, что Генрих Артерран «наряжен в дурацкую юбку» и вообще, выглядит, словно «примат из зоосада». Но Артерран на этих глупцов не сердился, потому что был счастлив отогреться у их костра, переодеться в нормальную тёплую одежду и наесться их пищей.

— Так что ты нашёл в этом монастыре? — не отставал от Генриха Артеррана командир — напыщенный такой типчик с белесыми волосами и колючими голубыми глазками.

Генрих Артерран был по-своему алчен. Из его побитой головы всё не выходили те золотые горы, которые видел он в монастыре Туерин. Можно с успехом использовать грубую силу и фанатичный напор этих «големов» для того, чтобы извлечь несметные сокровища из подвала и пустить в выгодное дело. Однако гораздо больше, чем сокровища, Артеррана занимало существо в прозрачном сосуде. Как биолог, он многое отдал бы за то, чтобы изучить его. Уж не связаны ли фантастические способности монахов к телепатии, телекинезу и гипнозу с тем, что они регулярно глотают «дьявольский шнапс»??

— Золото! — сказал Артерран, отлично зная, что выдаёт далеко не всё. — У них там тонны золота, я сам видел россыпи монет прямо на полу их подвалов!

Дрожащий свет костра освещал лица тех, кого Генрих Артерран посвящал в тайну Туерина. Лица немецких фашистов, получившие в боях маски грозной свирепости, искажались кривыми усмешками, злобные глаза загорались тёмным жадным огнём. Да, они пойдут куда угодно ради выгоды, ради денег, ради золота. Это — хищники, жаждущие наживы. И, пообещав им эту самую наживу, ими становится очень и очень легко управлять.

Командир на вид был не старше самого Генриха Артеррана, но при этом — являлся прожжённым воякой и матёрым злобным эсэсманом, не знающим, что значит пощадить чью-либо слабую жизнь. Он взирал на всё перед собой свысока, прищурив из-под надвинутой набекрень глупой фуражки левый глаз, и теребил запачканными пальцами дурацкий стек, как какой-то погонщик лошадей. Прослушав заманчивый рассказ про золотые горы, он хмыкнул, поёрзал на горке пушистых шкурок, на которой сидел, скосил на Артеррана свои недобрые глаза и выплюнул сквозь зубы:

— И всё-таки, я не верю, что ты барон!

Ткнув Генриха Артеррана стеком в грудь, он упёр в бок свободную руку и продолжал заносчиво, словно царь:

— Скорее всего, жулик, который решил нажиться на дурняк! Нет, аристократы такими, как ты не бывают, они бывают такими, как я! Я мог бы выкинуть тебя на снег, или сбросить в ущелье, чтобы ты не лопал наши запасы. Но пока что я не буду этого делать. Завтра же ты отведёшь нас в твой монастырь, и мы его хорошенечко потрясём. Но, смотри: если околпачишь — мы тебя прямо тут на кол усадим! — плотоядно пообещал этот нацистский ограниченный олух и даже щёлкнул зубами. — И не раскатывай губу: я всё равно не верю в то, что ты — барон!

Ишь, какой — на кол усадит, Дракула-недомерок! Генрих Артерран в душе смеялся над ним. Кишка у тебя, приятель, тонка против тех знаний, которыми наградили Артеррана монахи, и технику О-Цзинь тебе не победить ни за что!

Ночевал Генрих Артерран в тёплой палатке, сытый и под одеялом. Но утром его разбудили пинком.

— Поднимайся! — каркнул тот самый глупый командир, не расставаясь с дурацким стеком. — И готовься ёрзать на колу! — это, наверное, у него такой сарказм.

Генрих Артерран совсем не боялся его. Он встал не спеша, поел не спеша и не спеша собрался. Несмотря на снега и туманы, Артерран отлично запомнил дорогу к монастырю, поскольку был уверен, что вернётся сюда снова — не за золотом, за существом.

— Нужно лезть в горы! — предупредил он напыщенного командира. — Как ваши люди — осилят?

— Не сомневайся! — бросил тот, картинно убирая почти бесцветный чуб. — Только смотри — будешь топтаться кругами — сядешь на кол!

Вот, заладил: «Кол, кол»! Как будто бы ничего больше не знает и не умеет. Одно слово — олух!

В планы Генриха Артеррана не входило топтание кругами. Он сам хотел побыстрее добраться до Туерина. К сожалению, и в нём взыграла алчность, он хотел заполучить существо.

Напыщенный командир не ошибся: подъём в горы не составил большого труда для его здоровенных гориллообразных солдат. Да и сам достаточно ловко карабкался, как паук, цепляясь за страховочный трос. Солдаты без особых усилий тащили тяжёлое снаряжение, им повезло, что гора не подкинула ни буран, ни лавину, и к вечеру сквозь туманы и снега показались остроконечные верхушки красных крыш Туерина.

— Вот он! — торжествующе объявил Генрих Артерран, показав на эти верхушки. — Осталось совсем недолго идти, и сокровища ваши!

Командир всмотрелся вдаль, различил сверкающие под красным заходящим солнцем шпили и довольно хохотнул:

— Да, действительно, что-то есть… Молодец, получил шанс выжить!

К стенам монастыря подобрались глубокой ночью. Туман рассеялся, пространство вокруг освещал лишь искристый снег, огромная горная луна да холодные белые звёзды. Мороз трещал, и снег под сапогами скрипел, как крахмал. Командир поднял острое лицо и глянул вверх, на закрытые главные ворота, которые казались неприступными.

— Гранатами не взять! — сухо оценил он и отдал короткий приказ:

— Готовьте динамит — будем взрывать!

Монастырь снаружи никто никак не охранял. Генрих Артерран ещё когда жил в нём, заметил, что на ночь монахи забиваются спать, надеясь, видимо, на прочность стен и крепость ворот. Но солдаты натащили до ужаса много взрывчатки. Они рыли в снегу ямы, закапывали динамит и взрыватели у основания ворот, с помощью верёвок лезли вверх и закрепляли взрывчатку по периметру.

— Профессионалы! — оценил напыщенный командир, наблюдая за чёткой слаженной работой своих людей. — Не пройдёт и получаса, как этих хлипеньких воротишек тут не будет!

Да, очень может быть, что ворота не выдержат взрыва и вывалятся, открыв доступ в монастырь. Однако возможно, что заряда не хватит: слишком уж толстые они, монастырские стены.

Солдаты закончили с динамитом где-то минут через двадцать. Они все отошли от ворот подальше, опасаясь, как бы при взрыве их не накрыло ошмётками, и залегли в снег.

— Падай давай! — подогнал Артеррана командир и тоже улёгся, закрыв руками свою безмозглую головёнку.

Генрих Артерран последовал его примеру, лёг на холодный колкий снег и опустил лицо вниз.

Взрыв килограммов динамита, прогрохотавший в снежной тёмной тишине, был сродни грому громовержца. От неистового гула, потрясшего, казалось, даже космос заложило уши, страшно заболело в голове, и задрожали горы и равнины. Столбы снежной пыли и промёрзших камней взметнулись ввысь, обрушились ледяным градом…

Генрих Артерран схватился за свои несчастные оглохшие уши, припал к холодной земле, насколько смог, а вокруг него всё сыпались и сыпались обломки, глыбы льда и снежные комья…

— Вставай, готово! — голос раздался откуда-то издалека, словно бы сквозь плотную ватную завесу, и тяжёлый кулак больно ткнул в плечо. — Готово!

Генрих Артерран разлепил глаза. Снежная пыль всё крутилась в воздухе, закрывая звёзды, и в ней высилась высокая плечистая фигура командира. Немец смотрел вперёд, на монастырь, Генрих Артерран тоже посмотрел и увидел, что вместо ворот зияет чёрная дыра, куда врываются оскаленные и вооружённые солдаты. Из-под их сапог летели снежные плюхи, они рычали, стреляли вперёд. Генрих Артерран ожидал смертельного боя с наделёнными суперсилой монахами. Но ничего такого не произошло. Монахи являли собой абсолютный парадокс: непобедимые днём, они оказались совершенно беспомощны ночью. Их даже не убивали, а просто собрали всех, сонных, в зале для медитаций.

Командир вступил в захваченный храм с видом Цезаря-триумфатора. Бросив высокомерный взгляд на побеждённых и пленённых монахов, он приказал солдатам искать сокровища. Генрих Артерран топтался в сторонке и чувствовал себя предателем, ведь эти монахи почти полгода кормили, поили его и к тому же — учили своим премудростям, а он оказался неблагодарным шакалом и навёл на них вот этих вот фашистов. Тут к нему подошёл солдат и объявил:

— Руки вверх! — его голос эхом понёсся к высокому потолку.

— Это ещё почему? — удивился Генрих Артерран и воззрился на командира, который самодовольно поигрывал стеком.

— А ты тоже в плену! — выплюнул командир. — Я тебя выпущу, как только мои люди найдут твои денежки!

— Но… — начал Генрих Артерран, зная, что денежки не так-то просто найти.

— Молчать! — громыхнул командир. — А то расстреляю!

Да уж, грозно. Генрих Артерран пока решил помолчать. Если хотят — пускай мучаются, лазают, ищут. Он-то знает, что ничего у них не выйдет. Потом, когда они устанут искать вчерашний день и приползут с пустыми руками — он раскроет им тайну подвала. А сейчас — хорошо, он помолчит.

Солдаты лазали по монастырю несколько часов и естественно — не нашли ничего, кроме скудных монашеских пожитков. Командир кипел кастрюлей, видя, как солдаты возвращаются ни с чем.

— Ну, где же твоё золото?? — напустился он на Артеррана и замахнулся стеком, целясь отхлестать его по лицу. — Околпачил? Готовься на кол!

Генрих Артерран выпустил на лицо саркастическую усмешку и спокойно сказал:

— Оно в подвале, а дорогу туда вы без меня никогда не найдёте. Можете сажать на кол — останетесь ни с чем!

— Чёрт! — плюнул командир. — Проклятые собаки! Тут нет подвалов, не трави баланду! — надвинулся он на Артеррана и опять замахнулся.

Генрих Артерран оставался спокоен, как Будда, чьи законы он терпеливо тут, в монастыре изучал. Он выдержал интеллигентную паузу и авторитетно заявил:

— Вы должны идти за мной, только я могу вам показать дорогу. Я же говорил, почему вы не слушаете?

— Ну, давай, барон, веди! — уступил командир и опустил свой «страшный» стек. — Но помни: набрешешь — кол!

— Ну, ладно, кол так кол, — не без сарказма согласился Генрих Артерран.

Он полез в карман и достал оттуда тряпку. Сложив её так, что получилась повязка, Артерран навязал её себе на глаза.

— Эй, ты что творишь? — не понял командир и даже наставил на Артеррана свой грубый автомат.

— Тут было темно, когда я спускался в подвалы, — пояснил Генрих Артерран, завязывая тряпку в тугой узел у себя на затылке. — Я использовал двигательную память, чтобы запомнить путь.

— Сумасшедший! — буркнул командир, но и теперь не отказался пуститься на поиски несметных богатств, что скрывались за стенами сего варварского капища. Он даже забил автомат за спину — Генрих Артерран не видел этого, а определил по звуку.

Лишившись на время глаз, Генрих Артерран смог легко ориентироваться в серпантине поворотов. Он не видел побочных ходов, он положился на свою двигательную память и всякий раз поворачивал именно там, где надо. Тупой самодовольный командир топал Артеррану в затылок, то и дело подгонял его дулом в спину и рычал, плюясь проклятиями, что они идут слишком медленно. Генрих Артерран абстрагировался от него — пускай себе рычит и плюётся на здоровье, ведь интеллекта у этого вояки ни на грамм — один длишь тупорылый апломб.

— Эй, умник, ты пришёл в тупик! — раздался вдруг над ухом преисполненный злобного сарказма выкрик глупого нациста, и Генрих Артерран понял, что не сбился с пути, а пришёл как раз туда, куда нужно.

— Мы на месте! — сказал Артерран и сдёрнул повязку.

Прямо у его носа, освещённый резким светом немецких фонарей, торчал из каменной кладки рычаг. Генрих Артерран протянул к этому рычагу руку и опустил его вниз. Командир даже попятился, когда монолитная и неприступная с виду стена с гулом сдвинулась, образовав тёмную брешь.

— Ну-ну! — одобрил нацист и снова ткнул Генриха Артеррана дулом идиотского, обезьяньего своего автомата. — Шагай, барон!

Генрих Артерран снова надвинул повязку, ведь после потайного входа опять начинался серпантин. Нужно было найти карликовую лестницу, и Артерран вновь положился на свою феноменальную двигательную память. Пройдя некое большое расстояние, Генрих Артерран выполнил поворот, и его нога опустилась на узкую ступеньку. Вот и лестница. Фашисты, которых он ведёт за собой неприятным хвостом, ропщут и злятся, ведь ступенечки малюсенькие, а у них — лапищи снежного человека.

— Это что — ловушка? — недоумевал над ухом Артеррана командир и агрессивно пихал его в спину дулом. — Ты куда меня завёл, Сусанин??

Сусанин был русским — крестьянин, который привёл польскую армию в непролазные топи болот. Генрих Артерран даже удивился тому, что нацист знает историю русских. Возможно, он не такой уж и тупой, каким кажется на первый взгляд…

— Я тут проходил, — лаконично ответил командиру Артерран, не прекращая движения вперёд.

Нацист только кашлянул и Генрих Артерран снова почувствовал стальной толчок в спину. То, что путь пройден, Генрих Артерран понял, когда сквозь его повязку пробился светлый луч. Он сдвинул тряпку на лоб и увидел впереди тот самый свет, который сочился из «пещеры Сезам». Нацисты выпускали восторженный вопли и разевали рты, когда увидели высоченную пятиугольную арку, что служила входом в эту фантастическую сокровищницу. Даже командир — и тот отвалил челюсть.

Завидев россыпи золотых сокровищ, солдаты словно бы превратились в зомби. Они падали на колени и начинали фанатично грести золото, пригоршнями пихая его во все свои карманы. Они ничего и никого вокруг себя не замечали, роняли оружие, скидывали каски и наполняли их всё тем же золотом. Держал себя в руках один лишь командир. Сперва он очень внимательно разглядывал сложную систему зеркал и одинокую свечу, а потом — начал подбираться к колбе с существом. Генрих Артерран следовал за ним и слышал, как нацист бормочет себе под нос о том, что надо будет сделать чертёж и поставить такую же систему зеркал в каком-то там бункере. Завидев колбу, нацист сначала остановился, а потом — вскарабкался на помост.

— Ух ты! — выдохнул он, глазея в чёрные глазищи существа и не боясь их ни капли. — Они тебе не рассказывали, что это за тролль?

— Это не тролль, — возразил Генрих Артерран, тоже вскарабкавшись на помост. — Я думаю, что оно прилетело оттуда, — он показал пальцем вверх, имея в виду неизведанный космос, куда ещё не проник человек.

— Номмо… — тихонько выдохнул командир какое-то непонятное слово и прямо, уткнулся носом в стекло колбы. — С ума сойти…

— Что? — переспросил Генрих Артерран, желая узнать, что такое «Номмо».

Однако нацист не стал об этом распространяться.

— С ума, говорю, сойти! — выкрикнул он, а потом — подобрался к чаше из которой монахи пили «отраву», и схватил её свободной от стека рукой.

Повертев чашу перед глазами, командир, не думая долго, зачерпнул ею пинту противной жижи и отправил в свой рот!

— Про́зит! — выдохнул он и занюхал «выпивку» рукавом серого кителя.

— Фу! — невольно сморщился Генрих Артерран. — Как вы…

— Вкусно! — определил командир. — Попробуй, барон!

Генрих Артерран опасливо взял чашу из рук нациста и осторожно набрал в неё странную жидкость, похожую на простую воду. Понюхав содержимое чаши, он понял, что оно ничем не пахнет.

— Чего застыл? — осведомился командир. — Не пьёшь?

— Прозит… — пробормотал Генрих Артерран и отпил из чаши «глоток яду». «Яд» оказался безвкусным, словно вода. В нём даже не было ни капельки спирта. В желудке — тоже ничего: не обжигает, не тошнит… Нет, вроде бы это не отрава — и нацист этот не умирает пока что.

С помоста Генрих Артерран отлично видел алчных фашистских солдат, которые нагребли себе за пазуху столько, что уже не могут встать на ноги под колоссальной тяжестью богатств. Интересно, сколько и каких машин нужно, чтобы это всё отсюда отгрузить? Наверное, эскадрилья грузовых самолётов, нет, несколько эскадрилий должны сделать по нескольку ходок — иначе ничего не выйдет.

— Они веками приносили ему жертвы! — бормотал за спиной Артеррана командир, тоже оглядывая золото. — Знаешь что, барон?

— Что? — осведомился Артерран, обернувшись.

— Оно живое! — ни с того ни сего заявил командир, указав пальцем на невиданное существо.

— Живое? — Генрих Артерран не поверил своим ушам. — Как вы определили?

Генрих Артерран даже подобрался поближе к колбе и уставился на невидаль своими внимательными глазами.

— Шевелится! — как-то обыденно ответил командир. — Разуй глаза и заметишь!

Генрих Артерран всматривался в чёрные, жуткие глазищи существа, но не видел в них и признака жизни. Нет, этому нацисту показалось, оно не может жить… Генрих Артерран отошёл от колбы, и тут же существо сделало едва заметное движение чудовищной головой, словно бы наблюдая за ним…

— У меня рация есть, — командир перевёл разговор на обыденные приземлённые вещи. — Я дам радиограмму на базу, и нас вывезут…

Существо, которое Генрих Артерран нашёл в монастыре Туерин, получило кодовое имя «Прототип». Все сведения о нём фашисты сразу же засекретили. Генрих Артерран ожидал, что его ждёт лаборатория и научная работа над странным существом, но ошибся: вместо науки его ждали кандалы. Немцы сочли его не учёным, способным извлечь из существа толк, а ненужным и опасным свидетелем. Генриха Артеррана не поместили в лабораторию, ему не поручили никаких проектов, а грубо сослали в лагерь Дахау.

За воротами с красноречивой, но лживой надписью «ARBEIT MACHT FREI» Генрих Артерран провёл ровно один месяц. Седьмого июня его закрыли в камере, напялили на него серую робу с перевёрнутым красным треугольником на рукаве, посадили на хлеб и воду и заставили каждый день по двенадцать часов в сутки рыть ямы в каменистой и глинистой почве. Австрийский аристократ, конечно, рыл ямы вместе с другими невезучими субъектами, которых заставляли делать то же самое, но ему очень быстро надоело это тупое прозябание. И поэтому седьмого июля — ровно через месяц — он убежал…

Летний вечер был тихим и тёплым, как и положено летом. Вот только воздух, вместо того, чтобы благоухать цветами, разил удушливым дымом, который вырывался из закопченной до черноты трубы крематория. Приземистое, кубическое здание этого самого крематория неприятно и неэстетично чернело на фоне розового заката. Опять эти отвратительные нацики сжигают бедняг, которые перешли им дорогу в особо крупных размерах.

Генрих Артерран в этот вечер занимался своим привычным делом, которым занимался вот уже целый месяц: «украшенный» тяжеловесными кандалами, выкапывал штыковой лопатой очередную никому не нужную яму. Слева и справа от него потели его товарищи по несчастью — другие узники, помеченные этим безвкусным перевёрнутым треугольником. Генрих Артерран слышал, как они кряхтят, сопят и ругаются, в то время, как его изысканный музыкальный слух желал услышать пение соловья, или переборы арфы. У высокого бетонного забора, увенчанного стальными кудрями колючей проволоки, торчал с автоматом наперевес напыщенный, откормленный и холёный, как курдючная овца, фриц. Второй фриц торчал чуть поодаль, справа, и от нечего делать поминутно зевал и постукивал куцыми пальцами по своей дурацкой чёрной каске.

Генрих Артерран бросил на эту «доблестную стражу» беглый взгляд, оценивая их физические и технические возможности. Какие, всё же, тупые и топорные у них рожи — да, в СС только таких и берут — поглупее и поплечистее. Генрих Артерран давно уже замышлял побег — надоело перекидывать туда-сюда глину и камни, хотелось заняться умственной работой. Кажется сегодня — именно тот день, когда можно будет их покинуть. Сейчас стемнеет немного, и Генрих Артерран скажет этим дубам: «ауфидекрзеин».

Вчера весь день хлестал ливень, земля была мягкая, в ямах собралась дождевая вода, и образовались мини-болота. Жаль, что в этой дыре не растут растения и не живут животные, а то бы да, получились болота. Солнце зацепило нижним краем сизую полоску леса, что виднелась из-за забора на далёком горизонте. Где-то слева прострекотала автоматная очередь — снова расстреливают. Они каждый день так делают: сжигают и расстреливают. Ипохондрия налицо…

Наконец-то солнце сползло с небес, и в воздухе сгустились удобные сумерки. Генрих Артерран пару раз зачерпнул своей лопатой землю, привычно перебросил её в высокую кучу, а потом — повернул голову в ту сторону, где лениво затягивался вонючей сигареткой ближайший фриц.

— Эй, дружище, дай закурить! — нарочито громко и с хорошей долей ехидства крикнул этому фрицу Генрих Артерран.

Фриц от такого цинизма опешил — даже выронил сигаретку изо рта, а другие узники испуганно зароптали, мол, сумасшедший, что ты такое творишь???

— Закурить дай! — повторил Генрих Артерран, перестал копать и картинно опёрся локтем о древко лопаты.

Фриц скорчил злобный оскал, поднял автомат и большими шагами направился к возмутителю спокойствия, желая, видимо, показать, «кто в доме хозяин». Генриху Артеррану только это и нужно было. Едва фриц приблизился на расстояние досягаемости и замахнулся, Генрих Артерран резко рубанул его ребром ладони в открытое брюхо. Брюхо оказалось мягким — никакого пресса, один жир. Фриц булькнул, надул щёки, согнулся пополам и беззвучно осел на кучу земли. Второй фриц спохватился, решил стрелять очередью, но Генрих Артерран мгновенно нырнул вниз, подставив под летящие пули скованные руки. Высекая искры, пули перебили цепь его кандалов, и Генрих Артерран оказался свободен. Другие узники залегли лицами вниз, закрыли руками свои головы, чтобы в них не попало. Фриц продолжал стрелять, пули со свистом пролетали мимо, рикошетили, обо что попало. Генрих Артерран схватил автомат поверженного, запрыгнул за высокий земляной вал, кувыркнувшись через голову, и выстрелил оттуда, скосив этого «Робин Гуда» наповал. Фриц повалился и сбил с ног другого, что бежал ему на помощь. В лагере подняли тревогу, противно заревела сирена, включились все прожектора. Охранники сбегались, как тараканы, Генрих Артерран отбегал к закрытым железным воротам, скрываясь за горами вырытой земли, и стрелял в них до тех пор, пока не закончились патроны. Перед ним выросла полосатая будка, из-за неё выбежал фриц и оказался с Артерраном нос к носу. Не успел он взяться за оружие, как Артерран навернул его прикладом своего пустого автомата, отбросив прямо в окно будки, а потом — швырнул этот автомат в другого охранника, что заходил справа, и попал ему прямо в лоб. За спиной Артеррана возник тысяча первый по счёту охранник, вскинул автоматик. Но Артерран ногой подбросил удачно оказавшуюся рядом лопату, схватил её, словно боевой шест, и засветил фрицу рукоятью между глаз, махнул лопатой назад и сразил второго фрица, что предательски целился ему в спину.

— Построиться! Искать его! — раздался справа каркающий голос.

Это орал офицер в чёрном кителе и в белой рубашечке, что бежал прямо через изрытое поле, собираясь организовать охоту на беглеца. Генрих Артерран притаился около одной ямы, на дне которой в лучах прожектора поблёскивала склизкая грязюка. Дождавшись, пока офицер — штурмбанфюрер, между прочим — поравняется с ямой, Артерран выскочил из укрытия и дал ему смачного пинка под зад. Штурмбанфюрер не устоял на ногах и полетел прямо в яму. ШМЯК! — грязные брызги полетели во все стороны. Штурмбанфюрер упал лицом вниз, шумно вынырнул, плюясь, пуская пузыри. Он замахал кулаком и заорал вслед убегающему к воротам Артеррану:

— Ду бист швайн!!! — и это притом, что сам сидит в грязи по шею!

Хохотнув над ним, Генрих Артерран с разбегу запрыгнул на ворота, ловко перескочил колючую проволоку и спрыгнул с другой стороны. Немец-охранник оказался прямо перед ним, и тот час был уложен «спатки» лопаткой по сопатке. Когда он упал, Генрих Артерран со всех ног побежал прочь, стремясь как можно быстрее пересечь расчищенное пространство и нырнуть в виднеющийся неподалёку лесок.

За ним гнались с собаками — Артерран слышал, как собаки захлёбываются лаем. Ну ничего, они его не догонят. Впереди под обрывом сверкала речушка. Доскакав до этого обрыва, Генрих Артерран зашвырнул свою лопату подальше в воду, а сам — прыгнул вниз ласточкой. Ему повезло: речка оказалась глубока. Артерран нырнул и поплыл под водой, прислушиваясь, не шлёпают ли по водной поверхности пули. Нет, над ним тихо — не догнали, увальни коротконогие! Генрих Артерран вылез из воды далеко от того места, где нырнул. Всё, они отстали, а он — скрылся!

Генрих Артерран не прятался в лесу — он же не дикарь. Он выбрался из леса и пешком доплёлся до железнодорожной станции. Со станции, пыхтя, отходил поезд — пассажирский экспресс, и на дымящем паровозе торчала табличка: «Wien». Вена! Как раз то, что нужно! Экспресс уже тронулся, готовился набрать скорость и уехать. Тогда Генрих Артерран прибавил ходу и вскочил на подножку запасного паровоза, который тащился задом наперёд в конце состава. Скрываясь там за кучей угля, он добрался до города Бургхаузен. Городок ютился на австрийской границе. Поезд остановили и задержали на станции: немецкие пограничники решили, что нужно провести суровый досмотр. Они вваливались в вагоны, потрясая автоматами, врывались в купе и выгоняли пассажиров с вещами на перрон. Генрих Артерран притаился в своём неудобном и грязном убежище, в надежде отсидеться, пока фашисты будут «перетряхивать» пассажиров в вагонах. Однако те не ограничились вагонами, а двинулись к его запасному паровозу. Он услышал, что они пришли, различив в вокзальном шуме топот их сапог. Нет, дальше сидеть нельзя — найдут и сразу сцапают. Не дожидаясь, пока его схватят и выволокут за шиворот, Генрих Артерран скользнул к узкому окну и выпрыгнул из запасного паровоза на пути. Он собрался под вагонами пролезть на перрон, но вдруг остановился. Он вспомнил, что на нём до сих пор остаётся проклятая лагерная роба, а на лице наросла неприличная борода. Оценив шансы сбежать отсюда в робе и при бороде, Генрих Артерран сразу же смекнул, что «фрак арестанта» ужасно мешает продвижению. Нужно срочно что-то менять. Вот только как? Притаившись под горячим грязным вагоном, Генрих Артерран видел перрон. Немцы решили основательно потрясти австрийский экспресс. Из поезда высадили всех пассажиров, они толпились под ярким солнышком, переговаривались шёпотом, чтобы их не слышали фашисты. Фашисты лазали между ними серыми крысами и копались в чемоданах. Некоторых заставляли выворачивать карманы, некоторых — просто обыскивали. Чёрт, как же их тут много — ни за что не проскочишь, тем более, в робе. И тут Генрих Артерран заметил чей-то клетчатый чемодан. Рыжий фашист порылся в нём и приткнул около вагона, слишком близко к путям. Если подползти под вагон и протянуть руку — можно схватить его и утащить, тем более, что тот же фашист наставил рядом с ним других чемоданов и отвернулся. Генрих Артерран старался не издать ни звука. Он на четвереньках подполз под вагон, улучил момент, взялся за ручку чемодана и тихо, мирно украл.

Чемодан, очевидно, принадлежал некому небедному господину. Открыв его, Генрих Артерран нашёл внутри дорогой костюм и деньги. Ой, тут даже бритва имеется, можно избавиться от бороды… Отлично!

— Эй, кто-то стащил чемодан! — завизжал некто, кто оставался там, на перроне. — Он под вагоном, под вагоном!

Очевидно, фашист его таки заметил! Генрих Артерран поспешно захлопнул чемодан и поспешил сбежать. Он вскочил на ноги, схватил чемодан и тут же понял, что в тупике. Перед ним высились коричневые вагоны пустого военного эшелона — задраенные, как подводная лодка. Под ногами свистнула автоматная очередь — кто-то просунул дуло под вагон, под которым Генрих только что сидел и пуляет, в надежде подстрелить. Пули рикошетили о рельсы, Генрих Артерран нырнул под эшелон и пополз на четвереньках по заляпанным мазутом шпалам. Впереди виднелась низкая будка стрелочника — если бы только добраться до неё…

Фашисты прыгали с перрона на пути, лезли под вагонами, разыскивая нарушителя.

— Крыса!

— Проклятье!.. — до Генриха Артеррана доносился их злобный рык.

Генрих Артерран выпрыгнул из-под эшелона, развил спринтерскую скорость и вмиг оказался у будки, вскочил в неё, благо дверь была не заперта. Видимо, у стрелочника не было работы: он оказался «дома», сидел на стуле и пил чай.

— Ай, ой, в-вы кто? В-вы чего?? — закудахтал он, вжавшись в угол, выронив чайную чашку, вылив чай себе на форму.

Генрих Артерран повернул ключ в замке и замкнул будку. Скользнув к окошку, он видел, как по путям и около эшелона рыщут фашисты. Ходят тихо, «на мягких лапах», подкрадываются, как волки к добыче… Кажется, они не заметили, как он заскочил сюда, или не добрались пока.

— Ка-какого чёрта?? — ныл облитый чаем стрелочник, копошась в углу. Интересно, есть ли у него пистолет??

Генрих Артерран сделал скачок, оказавшись рядом с этим стрелочником, и оглушил его точным несильным тычком. Стрелочник обмяк, свалился на пол…

БУХ! БУХ! — раздались со стороны двери тяжеленные удары — наверное, прикладом.

— Он там, я видел! — громыхнул басистый выкрик.

Фашисты ломали дверь. Сейчас, они ворвутся и всё — Генрих Артерран может улетать в рай…

Генрих Артерран заметил, что да, у стрелочника есть пистолет — он лежит на столе, возле тарелки с пирожками. БУХ! — громыхнули прикладом, и дверь закачалась — сейчас вылетит… ХЛОП! — кто-то высадил оконное стекло. Осколки посыпались вниз, на оглушённого стрелочника.

Генрих Артерран схватил пистолет, мигом нырнул под стол, опасаясь попасть под фашистскую пулю, и тут же выстрелил, скосив того, кто ломился в разбитое окошко. Этот кто-то вскрикнул и повалился, а дверь шаталась, шаталась…

Генрих Артерран не выпускал из рук чемодан: там костюм, деньги, бритва… Хорошо, что окно такое узкое: фашисты не могут протиснуться, только палят наугад и промахиваются.

БАБАХ! — дверь не удержалась на петлях и вылетела, фашисты толпою ворвались в тесное пространство будки. Генрих Артерран оставался под столом. Всё, у него нет шансов — столько человек не перестреляешь из одного пистолета.

— Вон он! — они заметили, как он ползает под столом.

— Не стрелять! — это вдвинулся габаритный майор в фуражке, съехавшей на затылок. — Вытащить!

Тот час же под стол просунулись руки и вытащили Артеррана из-под него, как шелудивую собачонку. Он бросил пистолет, но по инерции сжимал в руке ручку чемодана. Майор поправил фуражку, проверил ладонью, правильно ли сидит козырёк, критически оглядел пойманного, сощурил глаз и определил:

— Хм… роба… Тащи в комендатуру! — распорядился он. — Надо узнать, что за крыса…

Генрих Артерран был освобождён от чемодана и закован в наручники. Его толкнули из будки прочь, и он пошёл вперёд — иного пути не было. Чемоданом нагрузили тощенького молодого солдатика, и он пёр его своими мальчишескими ручками.

Комендатура возвышалась тут же, на вокзале. Под неё выделили одно из вокзальных строений. Антураж шаблонный: суровые часовые, вымпелы со свастикой, вон там ещё одного неудачника ведут…

Генриха Артеррана толкнули через порог комендатуры, и он споткнулся — порог был высокий. Его завели в какой-то кабинет со столом, креслом и несколькими стульями. Солдат пригнул его к одному стулу. Пришлось садиться — делать нечего. Щуплый новичок грохнул тут же, в углу, похищенный тяжёлый чемодан. Майор булькнул что-то под нос, а потом — плюхнулся в кресло, установленное под портретом циничного Гитлера, и схватил телефон — звонить собрался. За спиной Генриха Артеррана установились два рослых солдата — охраняют его, поверженного, голодного и скованного. Майор вовсю названивал, новичок переминался у чемодана, солдаты молчали. Неужели всё, «вояж» Генриха Артеррана на этом закончен? Нет, недаром он жил в тибетском монастыре… «Волшебный» гипноз монахов из Туерина! Должно сработать. И — неплохо бы испытать на этих милитаристах фантастическую технику «О-Цзинь»… Генрих Артерран сконцентрировал свою волю так, как учили его монахи-ламы, и начал мысленно призывать своих конвоиров к послушанию. Два солдата застыли, они стояли неподвижно, немыми истуканами, солдатик-новичок прекратил переминаться, майор оцепенел с трубкой у уха.

— Майор! — громко и чётко произнёс Генрих Артерран, усевшись на стуле поудобнее.

Майор отвлёкся от телефона — он, кажется, никуда не дозвонился, связь у них там барахлила…

— А? — буркнул он.

— Положите телефон! — с расстановкой потребовал Генрих Артерран, желая проверить его податливость.

Майор замер в кресле, вытянулся, будто бы скушал французский батон, целиком и не жуя. Потом — послушно опустил на рычаг телефонную трубку и так и остался сидеть. Всё, они поддались, пора «попросить» их забрать наручники назад.

— Освободите меня! — заявил Генрих Артерран солдатам.

Вышло: один солдат безмолвно достал ключ и избавил запястья Генриха Артеррана от наручников. Проделав эту нехитрую операцию, он вернулся на место и застыл, зажав наручники в правый кулак.

— Отдохните, — посоветовал им Генрих Артерран, и оба солдата синхронно повалились на пол и уснули. Новичок — тоже повалился на бок. Только майор остался торчать в кресле.

— Продолжайте звонить, — сказал Генрих Артерран майору, и майор на неком автомате, как заведённый, снова схватил трубку телефона и начал крутить ручку в попытке добиться оператора.

— Вопросы есть? Вопросов нет, — сам себе сказал Генрих Артерран и взял из угла чемодан.

В комендатуре нашлись все условия для того, чтобы человек смог привести себя в порядок. Генрих Артерран воспользовался этими условиями, удалил бороду бритвой из чужого чемодана, поправил волосы, как смог, натянул чужой костюм и надвинул чужую шляпу. Глянув в небольшое зеркало, он обнаружил себя обыкновенным человеком с достатком выше среднего. Всё, пора — нужно идти в кассу и приобрести билет в Австрию, лучше в первый класс. Едва он вышел, и за ним захлопнулась дверь — майор обрёл словесность. Он куда-то всё же, дозвонился, и на том конце кто-то громко требовал:

— Алё? Алё?

Майор решил ответить, ведь недаром же он звонил. Он набрал воздуха и выдохнул невидимому собеседнику:

— Бе-е-е-е!

Солдаты спали, а майор не мог ни встать, ни положить трубку, а всё орал и орал:

— Бе-е-е-е! Бе-е-е-е! Бе-е-е-е!!

Отделённый расстоянием собеседник злился и, в конце концов, рыкнул:

— Да вы спятили! — после чего шваркнул трубку на рычаг.

— Бе-е-е-е! Бе-е-е-е! Бе-е-е-е! — ревел майор в трубку, а она отвечала ему короткими гудками.

А Генрих Артерран тем временем уже купил билет и садился в поезд…

Генрих Артерран уехал в одно из своих загородных имений в Австрии. Он целый месяц жил там тихо и спокойно. Но не потому что его не искали, а потому что его искали не там. Фашисты по своей примитивной простоте считали, что он до сих пор тупо прячется в лесу, словно некий примат, напрочь лишённый проблесков интеллекта. Они засылали отряды звероподобных эсэсманов, которые истоптали сапогами все ближайшие леса. Они заблудились, угодили на обед недремлющим хищникам, затонули в болотах, но Генриха Артеррана так и не нашли. А потом — Генрих Артерран узнал от одного из своих информаторов, что немцы решили заняться изучением «прототипа». Он решил не упускать выгоды и поэтому — «нашёлся» сам.

Да, они искали его именно за этим, чтобы он возглавил проект «Густые облака». В лагерь его больше не сажали, ему предоставили необходимые материалы, и вскоре Генрих Артерран отправился на захваченную территорию, в секретную подземную лабораторию, которую потом, после победы, коммунисты назовут «Наташенькой»…

Генриху Артеррану дали задание: синтезировать вещество, которое бы превращало человека в неуязвимого и непобедимого суперсолдата. И с этого собственно, и началась история проекта «Густые облака». Генрих Артерран проводил эксперименты по соединению ДНК человека с ДНК существа-прототипа, и в качестве подопытных использовал живых людей: военнопленных, узников из лагерей. Подопытных бедняг держали по отдельности в тесных каморках, там же, в подземелье. Они называли Генриха Артеррана «Доктор Смерть», и считали фашистом, хотя в фашистскую партию лощёный австриец так и не вступил: не желал «родниться с тупыми отбросами». Генрих Артерран прекрасно понимал, что эта их «священная война за жизненное пространство» — заведомо проигрышный дохлый номер. И готовился к проигрышу — по-своему. А подготовка заключалась в том, что Генрих Артерран тайно принимал препараты «прототипа». Однажды он посмотрел на результаты своих исследований и, видя явный успех, подумал так: а почему бы мне самому не иметь тех возможностей, которые я задарма раздариваю этим «подопытным кроликам»? Первый образец он принял в сорок третьем году, как раз накануне освобождения Восточной Украины от фашистов…

Генрих Артерран сидел за дубовым столом и составлял протокол последнего из своих опытов. Перед его столом стояла большая клетка с толстенными свинцовыми прутьями, и в ней сидел человек. Когда-то он был коммунистом — Семёнов его фамилия была, что ли? Но сейчас его кодовое название было «Образец 306» — по номеру препарата, который Генрих Артерран на нём испытал.

«Образец 306» уже вторую неделю сидел без пищи и воды, но у него до сих пор были силы на то, чтобы раскачивать клетку весом в одну тонну. Вчера его опускали под воду, и он пробыл без воздуха двадцать пять минут и оставался в сознании, когда его выловили. Явный успех.

Закончив писать, Генрих Артерран водворил ручку в мраморную чернильницу, аккуратно положил законченный протокол в папку и не спеша двинулся к сейфу, где хранились все препараты, которые он изготовил из материалов «прототипа». Генрих Артерран достал из кармана связку ключей — длинных таких, со сложными бородками. Эти ключи существовали лишь в одном экземпляре и отпирали многочисленные замки «чудо-сейфа». Генрих Артерран быстро отпер все эти замки, оттолкнул в сторону тяжёлую серую дверцу, запустил руку на одну из полок и достал высокий тёмный флакон. Быстро открутив пробку, Генрих Артерран отпил большой глоток жидкости, которая была в этом флаконе. Жидкость была горькая на вкус, обжигала рот, пищевод, желудок, словно огнём. Артерран едва не выронил флакон, но взял себя в руки, закрутил пробку, водворил флакон обратно, в сейф и захлопнул тяжеленную дверцу так легко, словно бы она была из фанеры…

Генрих Артерран проводил свои опыты не только на военнопленных. Пленных было достаточно, но за изменениями в их организме было непросто наблюдать, потому что пленные безвылазно сидели в камерах и практически ничего там не делали. Как определишь, получился из них сверхсолдат, или нет?

Однажды в лабораторию пожаловал с проверкой начальник безопасности. Генриха Артеррана предупредили о том, что он приедет, и Генрих Артерран заставил солдат и помощников выдраить всю лабораторию до блеска и привести в порядок всех узников. Солдаты работали целый день — начали рано утром, а закончили поздно вечером, но Генрих Артерран был не в духе, и ему казалось, что в сверкающей безупречной чистотою лаборатории по-прежнему грязно, как в хлеву.

Начальника безопасности ждали утром следующего дня, но он приехал раньше — в полночь… Генрих Артерран его тут же узнал: рослый, белобрысый и тупой командир того отряда, который нашел его в заснеженных просторах дикой Монголии…Он даже едва не выплюнул этому напыщенному типу в холеное лицо: «Привет, Номмо!». Ну, да, он повышен в должности, стал группенфюрером, однако, по сути, остался тем же самым бестолковым, безмозглым «Номмо». Вместе со свитой своих адъютантов Номмо долго бродил по лаборатории, глазел на всё, что попадалось на его глупые глаза. У него была вычурная и глупая фамилия, и поэтому Артерран про себя называл этого начальника «Номмо». Генрих Артерран не показал им «прототип» — опасался, что эти глупцы испугаются странного существа и, чего доброго, испортят его своими дурацкими пулями. Когда же начальник безопасности Номмо узрел образцы — он напыщенно повернул к Генриху Артеррану свою безмозглую, но гордую голову и ехидно осведомился:

— Это у тебя что там — крашеная вода?

Генрих Артерран начал объяснять ему, что это никакая не вода, а бесценные препараты, с помощью которых осуществится один из многообещающих проектов по созданию «супероружия» — «Густые облака». Генрих Артерран старался говорить с тем пафосом, который так любили фашисты, и который ненавидел он сам. Начальник безопасности Номмо послушал-послушал, а потом — презрительно фыркнул:

— Видите, господа, как везёт этим мозглякам-псевдоучёным! Они сидят себе в тепле, их не кусают мухи, они глотают тонны шоколада и пьют лучшее вино, но при этом — ничего не делают. Вот, этот, например, синьку развёл и всё, сидит и радуется. А мы с вами — доблестные борцы с врагами — гибнем под пулями, мёрзнем в окопах и перебиваемся со вшей на кукиш. Где справедливость?

Адъютанты зашумели, вторя шефу, начли царапать что-то у себя в блокнотах. Генрих Артерран сохранял железное спокойствие. Пускай эти остолопы думают, что хотят, ведь проект «Густые облака» уже на стадии завершения…

— Ну что, раз мы сюда забрели — нужно устроить банкет в честь нашего прибытия! Давай, мозголом, тащи всё лучшее! — бросил через широкое плечо начальник безопасности Номмо, бестолково блуждая между пустыми операционными столами.

«Мозголом»! Ничего, этот дутый индюк ещё пожалеет, что позволил себе оскорбить барона Генриха Фердинанда фон Артеррана Девятнадцатого!

Генрих Артерран послушался приказа, заставил своих подчинённых накрыть банкетный стол и принести с нижнего яруса лучшее вино. «Доблестные борцы с врагами» обожали выпить и закусить. Они набросились на предложенную пищу, как голодные собаки и принялись поглощать, чавкая, набивая щёки. Начальник безопасности ел более-менее аккуратно, даже умел пользоваться ножом и вилкой, и кроме того — разбирался в винах. Он долго вертел перед глазами бокал, нюхал, судачил о букете, аромате и т. д. А потом его кто-то отвлёк. Номмо поставил бокал на скатерть и отвернулся, начал с кем-то там болтать. Генрих Артерран сидел рядом с ним. Видя, что никто на него пока не смотрит, он вытащил из кармана пробирку. Вещество в ней было прозрачное и желтоватое, напоминало лимонад. Выдернув из пробирки пробку, Артерран, тихонько похихикивая, вылил весь этот «лимонад» в вино начальнику безопасности. Начальник безопасности ничего об этом не знал и, в конце концов, опустошил бокал, получив в «подарок» от «мозгляка-псевдоучёного» новый препарат, ни на ком пока не тестированный.

На рассвете все они уехали, а Генрих Артерран стал ждать. Препарат обязательно изменит Номмо ДНК, и вот тогда он похохочет. Хорошо хохочет тот, кто хохочет последним, а последним будет Генрих Артерран, потому что он сделал из напыщенного солдафона подопытного кролика. Да, это интересный опыт: привить образец не пленному, который прозябает в клетке, а свободному человеку, который живёт своей жизнью и работает. Если препарат подействует — Генрих Артерран обязательно услышит об этом начальнике — а вдруг он и станет первым настоящим «сверхсолдатом»??

К сожалению и огорчению, этот начальник безопасности «царствовал» недолго. В сорок третьем его свирепо прикончили местные партизаны — в газетах даже писали, что разорвали на части, и Генрих Артерран так и не узнал о том, как же подействовал на него препарат.

Когда коммунисты выдворили немцев с Восточной Украины — Генрих Артерран сбежал в Америку. С его новыми возможностями и способностью к гипнозу это было легко, как моргнуть глазом. Так же легко было Генриху Артеррану получить американскую прописку и гражданство. В пятидесятых годах прошлого века Генрих Артерран с успехом работал в американских спецслужбах — занимался тем, что вылавливал военных преступников в разных странах. В Украине тоже побывал — но только, кроме спасения планеты от остатков поганого фашизма, у него была ещё одна цель: проверить, как поживает в деревне Верхние Лягуши его подземная лаборатория? Тогда Генрих Артерран и узнал, что коммунисты продолжают его эксперименты с «прототипом». И задался целью: во что бы то ни стало внедриться в их среду.

Возможность вскоре представилась: оказалось, что у коммунистов ничего не выходит, и они попросили помощи у Америки. Американский ГОГР предложил несколько кандидатур — учёных-биохимиков, в том числе и одного, по фамилии Гопников, потомка русских эмигрантов. Генрих Артерран как раз следил за этим Гопниковым и готовился выдать его, как агента советской разведки. Но, узнав о том, что его отправляют на «Густые облака» — попридержал компромат на него и позволил Гопникову поехать в Союз. Гопников должен был стать новым руководителем проекта — так хотел человек по фамилии Росси — цэрэушник, который украл часть документов по проекту «Густые облака» и держал их у себя.

Вот тогда-то Артерран и решил снова пустить в ход гипноз, только в куда более широких масштабах, нежели впервые, с майором и солдатами. Именно с его помощью Генрих Артерран смог отодвинуть Гопникова в сторонку и вернуться на пост руководителя проекта «Густые облака». Гопников этот всё вертелся вокруг, всё пытался выудить информацию для Росси. Не исключено, что Росси тоже не дурак заполучить «прототип» — отхватил себе часть секретных документов, вычитал про «Густые облака» и решил заполучить для себя сверхспособности. Надо бы спихнуть этого ушлого типа куда-нибудь подальше от проекта, а то, как бы чего не вышло…

Генрих Артерран скрывался — по инерции, уже привык скрываться. Он удалил из своей лаборатории Гопникова и всех остальных, кого считал более, или менее опасными для себя. Оставил пару загипнотизированных, отуплённых и подчинённых помощников, да вчерашнюю студентку Эммочку — чтобы чистила клетки подопытных зверей. Да, насчёт зверей… Официально опыты проводили на мышах. На мышах! Ха! Поэтому у коммунистов и не получалось ни зги, что опыты они проводили на дурацких мышах! Какие могут быть мыши, когда Генрих Артерран собственноручно установил, что ДНК «прототипа» вступает в реакцию только с человеческой ДНК и с ДНК высших приматов?! Но раз они так хотят гуманизма и так ратуют за права человека, и раз у них не хватает денег на обезьян — хорошо, пускай будут мыши. На этом они прокололись, и пускай — Генрих Артерран никому не выдаёт свои тайны, и в его отчётах пускай будут мыши.

Приматов Генрих Артерран закупал за собственные деньги, и держал эти закупки в тайне, сжигая все документы на них. Ему нужно было много приматов, потому что у него на подходе был революционно новый образец — «Образец 307». Самый совершенный, универсальный образец, который изменит весь ход проекта. Только вот, слишком уж дорого стоят эти приматы. После изгнания немцев Артерран прикарманил немного награбленного золота, да и от великих предков унаследовал порядочно… Но всё равно, бюджет-то не резиновый! Да и с ДНК приматов образцы плоховато реагируют… Люди нужны, люди, Гомо Сапиенс! Иначе — провал…

С тех пор в деревне Верхние Лягуши и появился чёрт. Генрих Артерран посылал своих подневольных рабов посещать по ночам ближайшие колхозы и охотиться на тех, кому не сиделось дома. «Полуночников» хватало — они и поступали в категорию подопытных для Генриха Артеррана и получали порции образцов. Многие при этом мгновенно умирали, что означало промах. Но другие выживали и давали дьявольскому экспериментатору новую почву для исследований.

И вот теперь, когда на подходе был триста седьмой образец — Артерран заподозрил, что Гопников всё равно под него роет. Какой-то он странный стал в последнее время, этот Гопников — вроде бы и не лезет в его дела и в то же время… И куда это, интересно знать, он лазает по ночам?

Однажды ночью Генрих Артерран проследил за Гопниковым. Оказалось, что последний пошёл на завод «Хозтехник», который снабжал базу «Наташенька» техническим оснащением и втайне от всех заказывал там некие детали. Генрих Артерран решил дискредитировать Гопникова — и приказал похитить станочника, который вытачивал детали для Гопникова и приёмщика, который их принимал. Но Гопников всё равно как-то отбоярился и остался на «Наташеньке» — видимо, его поддерживают какие-то мощные структуры… Надо бы отделаться от него совсем.

Застойные восьмидесятые подходили к концу — шёл декабрь восемьдесят восьмого. Двадцать четвёртое декабря, канун Рождества. Да, именно в этот день Артерран обнаружил, что его заклятый друг Гопников попробовал один из промежуточных препаратов между триста шестым и триста седьмым образцами. Первой мыслью Артеррана было в тот же день убить Гопникова. Но тут же его посетила интересная идея: а возможно ли вывести ДНК «прототипа» из человеческого организма? То есть, существует ли антидот?

Генрих Артерран мог бы выделить для экспериментов с антидотом какого-нибудь местного жителя. Однако с подопытными в те времена было туговато: пропажами людей всерьёз заинтересовалась местная милиция, они вызывали следователя… А вдруг информация о том, что Генрих Артерран экспериментирует на людях, попадёт куда не следует? Артерран хотел сохранить эксперименты на людях в тайне, старательно писал отчёты про мышей… Нет, лучше пока никого не красть, а сделать подопытного из Гопникова. Да, правильно, дёшево и сердито. И следователь ихний ничего не найдёт и уберётся. Поэтому Генрих Артерран и спустил Гопникову то, что он попробовал препарат, а не потому что не узнал об этом.

А потом — пришло время тестировать «Образец 307». Это было летом восемьдесят девятого года — как раз в то время, когда в Стране Советов зарождалась глобальная перестройка. Генрих Артерран полностью засекретил работу над триста седьмым образцом. А тестировать решил на горилле по кличке Тарзан. В лаборатории никого не было: только сам Генрих Артерран и его ассистентка Эммочка. В клетке беспокойно бегал туда-сюда Тарзан, словно чувствовал, что против него что-то замышляется. Пробирка с бесценным триста седьмым образцом уже стояла на столе в специальной подставке. Она была только одна, эта пробирка, потому что Генрих Артерран не хотел, чтобы после эксперимента остатки препарата попали в чьи-либо руки. Эмма стояла у клетки и наблюдала за тем, как Генрих Артерран отхлебнул лимонад из стакана, потом поставил этот стакан на стол и взял пистолет с усыпляющими пулями, чтобы успокоить скачущего по клетке Тарзана. Артерран прицелился в гориллу, собрался спускать крючок, как вдруг Тарзан прыгнул на дверцу клетки, распахнул её и вырвался на волю. Разъярённая горилла с рыком совершила огромный скачок и едва не подмяла под себя Артеррана. Эмма перепугано взвизгнула и отбежала в дальний угол лаборатории, забилась там за сейф. А Тарзан выбил у своего мучителя пистолет и залепил ему затрещину передней лапой, отшвырнув прямо на тот стол, где стояла пробирка с триста седьмым образцом. Генрих Артерран отлетел к столу, но устоял на ногах, однако задел локтем подставку, пробирка упала, и находящаяся в ней жидкость выплеснулась прямо в стакан с лимонадом, который Генрих Артерран неосмотрительно оставил на столе.

Тарзан снова поднял свою тяжёлую лапу, намереваясь следующим ударом отправить Артеррана на тот свет. Однако ловкий Артерран увернулся от сокрушительной оплеухи, прыгнул в сторону, схватил с пола выбитый пистолет и сразу выстрелил в беснующегося, рычащего Тарзана. Дротик со снотворным попал горилле между глаз. Тарзан пару раз стукнул себя лапами в грудь, а потом — притих, осел на пол и уснул.

Эмма плакала, прячась за бронёй сейфа, а Генрих Артерран вытер свободной от пистолета рукой пот со лба, схватил стакан с лимонадом и залпом выпил всё, что в нём оставалось. Борясь с гориллой, он не видел и не знал о том, что «Образец 307» попал в его стакан.

— Эмма, убери здесь всё! — проревел он и ушёл в жилой сектор, чтобы поспать.

Артерран лёг спать, как все нормальные люди: разделся, помылся и забрался под одеяло. Да, утро вечера мудренее, как тут говорят, утром он и продолжит опыты…

Сначала Генрих Артерран заснул и даже хорошо спал. Но потом увидел странный сон: будто бы он в каком-то аппарате летит сквозь космос и на огромном экране перед собой видит планету, покрытую пространствами воды, завихрениями белых облаков. По очертаниям континентов Артерран понял, что видит Землю. Неизвестно, откуда он знал, что должен посадить свой аппарат, но не на саму Землю, а на её спутник, то есть, на Луну. Луна виднелась на фоне голубой, сверкающей Земли, словно небольшое тёмное пятно. И к этому пятну Генрих Артерран и направил свой космический корабль. Да, корабль у него был действительно, необычный: никаких приборов, никакого штурвала — только этот экран от пола до потолка кабины, да управление силой мысли. Подумаешь: «Вправо» — полетишь вправо, подумаешь: «Влево» — и полетишь влево. Генрих Артерран почти уже прилунился, как вдруг в системе этого «суперкорабля» произошёл некий сбой. Раздался неприятный, надсадный сигнал опасности, Луна на экране сначала чудовищно приблизилась, а потом — начала стремительно отдаляться. Мысленное управление отказало, и теперь корабль был просто металлической массой, которая стремительно падала на Землю. На громадной скорости он врезался в земную атмосферу, он не летел, не садился, а падал, быстро-быстро падал и при этом ужасно нагревался, внутри становилась жарко, словно у духовке. А потом — жёсткое падение, взрыв, огонь, жар, дикая боль…

Артерран распахнул глаза и рывком вскочил. Падение было не из космоса, а всего лишь с кровати, и вокруг ничего не горело. Он сидел на прохладном полу с одеялом на голове, однако жар и боль никуда не делись. Генрих Артерран невольно поднёс к глазам руки и с ужасом увидел, как его кожа, мышцы, кости — постепенно теряют плотность, становясь полупрозрачными, невесомыми, словно тень. Что это? Сон? Наваждение? Или…

Генрих Артерран понял, что силой воли может вернуть всё назад, он подумал об этом и его руки вновь стали нормальными. Но… почему? Да, когда-то он попробовал один из своих образцов… Неужели триста шестой образец эволюционирует?? Но, нет, это невозможно. И тогда Артерран вспомнил, что произошло в этот вечер — лимонад — горилла — удар — пробирка — ЛИМОНАД! Он выпил до дна весь лимонад вместе с новым, не тестированным триста седьмым образцом!

Генрих Артерран уже давно знал о том, что Советский Союз трещит по швам. Базу «Наташенька» скоро прикроют — уже прикрывают: половина учёных с верхних ярусов, которые изобретали там всякие технические штучки, уже разъехались неизвестно, куда.

Похоже, что и Генриху Артеррану пора сматывать удочки, и как можно быстрее. Он уничтожил всех свидетелей — те, кому не повезло работать с ним и воровать местных колхозников, нашли пристанище в мелком озере Лазурное. Не повезло только с Гопниковым и с Эммой: они убежали. Но это не велика потеря: Эмма дурочка, предпочтёт просто спрятаться и забыть о прошлом, а Гопников в Союзе чужой, пристроится где-нибудь на рынке, а то и вовсе — попадёт в бродяги. Зато будет повод закончить эксперимент с антидотом.

Генрих Артерран подделал официальные отчёты таким образом, что оказался убитым взбесившейся гориллой. А с мёртвого какой спрос? Да никакого! Генрих Артерран забрал с собой «прототип» и большую часть образцов, и скрылся. Вот только времени у него оказалось мало: базу «Наташенька» власти рушащейся сверхдержавы таки прикрыли, и сделали это так быстро, что Артерран не успел забрать все свои документы. Секретные бумаги остались на базе, и попали в руки КГБ…

Перестройка глобально изменила лицо планеты, и колхоз «Красная Звезда», рядом с которым находилась злополучная «Наташенька», оказался в государстве Украина, в Донецкой области, на границе с Россией. Колхоз исчез, от него осталась маленькая деревня, которая вернула дореволюционное название Верхние Лягуши.

Генрих Артерран до сих пор был жив. Благодаря ДНК существа «прототипа» он даже нисколечко не постарел, и выглядел лет на тридцать, не старше. Он жил в Америке и занимался очень полезной работой: служил в Интерполе на должности следователя по особо важным делам. Благодаря фантастическим способностям, которые подарил ему триста седьмой образец, Генрих Артерран сделал прекрасную карьеру. Никто не знал о возможностях его мутировавшего организма, никто и не догадывался, сколько ему по-настоящему лет. Генрих Артерран жил по поддельным, а вернее — условно настоящим документам. Имя и фамилия были его — он скрыл только своё австрийское происхождение, второе имя Фердинанд и приставку «фон» к фамилии. А вот дата рождения была поддельная — день и месяц настоящие, а год — отодвинут вперёд на семьдесят лет.

Генрих Артерран успешно боролся с мафией, вылавливал террористов, грабителей музеев, он прервал преступный марафон Николая Светленко, сцапав его с поличным в Дрезденской галерее…

Да уж, Светленко был на редкость хитроумным воришкой. Скорее всего, он долго готовился к каждому из своих ограблений: тщательно изучал планы и расположение облюбованных музеев, выяснял тип системы безопасности, местоположение камер слежения и тайных ходов. Да, в каждом уважающем себя музее есть тайные ходы и подвалы — и через них Светленко и уходил за несколько секунд до того, как врывалась полиция. Генрих Артерран следовал за Интермеццо по маршруту Париж — Вена — Дрезден и изучил все его привычки и повадки. Интермеццо не являлся полиглотом, языков не знал, и мог общаться только с помощью разговорника. В каждом из городов он проводил четыре дня, а на пятый день — чистил присмотренный объект и убирался «первой лошадью». Артерран буквально попятам ходил за Светленко, и в портере Венской оперы они сидели на соседних местах. Когда Светленко своей излюбленной «первой лошадью» рванул в Дрезден — Генрих Артерран сразу смекнул, что его целью будет Дрезденская галерея. Кажется, Светленко поддался «звёздной болезни» и, почувствовав безнаказанность, позабыл спасительную бдительность и мудрую осторожность. Притворяясь ценителем искусства, Интермеццо шатался по Дрезденской галерее каждый день. Он делал вид, что наслаждается произведениями искусства, но по-настоящему — просто подмечал, где висит камера, куда поставили датчик движения, куда какой коридор ведёт. Ну и вместе с этим — выбирал, чем он может здесь поживиться.

На четвёртый день Генрих Артерран устроил засаду. Он спрятался в одном из залов галереи, прикрытием ему служила лишь темнота. Бесшумно и невидимо наблюдал он за тем, как Николай Светленко снимает со стен бесценные полотна знаменитых художников, как старательно избегает попадать в поле зрения видеокамер. Ну, ловкач, недолго тебе осталось! Когда Светленко закончил своё грязненькое дело и собрался, было, исчезнуть с «уловом», Генрих Артерран внезапно появился перед ним и включил свет. Интермеццо перепугался до зелёных чёртиков — даже с ног свалился. Ну, а дальше — дело техники: вызывается полиция, и преступник оперативно выводится, сажается в машину и отвозится в полицейский участок.

Да, можно было бы считать, что «Доктор Смерть» исправился и приносит одну только пользу, но вместе с тем Артерран не бросал опыты с «прототипом». Он бы и дальше жил и работал, если бы не Росси. Росси искал «прототип». Он вступил в сговор с ГОГРом, и теперь они на пару охотились и за «прототипом», и за самим Артерраном. Росси крутил какую-то игру, кажется, подключил каких-то бывших агентов советского КГБ, которые когда-то были замешаны в деле «Наташеньки»… Крутишь игру? Ну, крути! Генрих Артерран решил прокрутить свою игру и отправить этого Росси за решётку. Росси обзавёлся нефтяной компанией? Тем лучше — можно привлечь его за контрабанду. Топливный кризис как раз придётся на руку. Весь этот спектакль, который Генрих Артерран разыграл в Донецке с «бандитом Тенью», с подставным «Мильтоном», с Грибком и Гохой — был полностью направлен на сбор компромата на корпорацию «Росси — Ойл», а так же — на изъятие секретных документов с базы «Наташенька» у местных «братков». Жирно им будет держать у себя такие «бумажки», особенно этому толстому Кашалоту…

Генрих Артерран подкараулил Мильтона в аэропорту Вашингтона. Заместитель Росси как раз готовился к посадке в частный самолёт и к полёту в Донецк. Генрих Артерран вышел из тени — иначе «зубастая» охрана Мильтона не подпустила бы его и близко. Он внезапно возник перед носом Мильтона и лишь спросил у него: «Который час?». Этого с лихвой хватило, и Мартин Мильтон погрузился в полное беспамятство, застопорился с поднятой ногой, собравшись сделать шаг, но так его и не сделав. Охранники Мильтона, получившие в дар от природы прямоугольные плечи, руки горилл и мозги тритонов — тоже застыли, а, спустя миг — ожили и продолжили охранять. Однако теперь они свято верили в то, что их шеф — не тот чудной человек, который минуту назад являлся Мильтоном, а вот этот, в тёмных очках, чьё настоящее имя звучало, как Генрих Артерран. Настоящего Мильтона они словно бы не замечали — прошли мимо него, торчащего, как столб, провожая к трапу самолёта подставного «шефа». Мильтон проторчал так недолго: вдруг у него за спиной возникли два неведомых типа в чёрных плащах и шляпах. Они схватили его под локотки и повели в неизвестность. Мильтон был не в силах возразить, а покорно топал, куда повели… Всё, настоящий Мильтон исчез, а свято место, как говорится, пусто не бывает — вот его и занял Генрих Артерран. «Поселившись» в Донецком филиале, Артерран первым делом вывел из игры местное руководство в лице Фёдора Поликарповича Мезенцева. Затеяв ужасный ремонт, увольняя дизайнера за дизайнером, забраковывая все композиции и материалы, он зациклил Мезенцева на тех неудобствах, которые возникли из-за этого ремонта. Кроме того, Артерран от имени Мильтона поручил Фёдору Поликарповичу поиск новых дизайнов и дизайнеров — всё, теперь Мезенцеву некогда было следить за тем, что творил у него в филиале лже-Мильтон.

Генрих Артерран давно уже понял, что Росси тянет ручки к его прототипу, тем боле, что тот прилепил свой филиал в Донецке. Генрих Артерран напихал ему в кабинет, в дом, в машины, в телефоны достаточное количество «жучков», чтобы прослушивать все разговоры этого голубчика. Кроме Росси и ГОГРа, там есть кто-то ещё, кто-то из России, вернее — из бывшего Союза… Гопников этот постоянно якшался с какими-то кагэбэшниками, сливал им информацию об экспериментах с «прототипом»… Скорее всего, это они воскресили из небытия потерянного Гопникова и водворили в помещичий особняк. Артерран нашёл их базу в подвале особняка, и, конечно же, забрал её себе. Не такой он дурак, чтобы позволить им следить за собой и застать себя врасплох. Но за Гопникова он им даже сказал «спасибо»: предоставили ему возможность закончить эксперимент с антидотом. И, кажется, антидот удался на славу — ДНК прототипа полностью вывелась из организма Гопникова. Гопников превратился назад, в человека и, естественно, состарился и умер.

Теперь — всё, Гопников мёртв, криминальная структура Донецка разрушена, секретные документы изъяты, компромат на Росси собран в толстую папку! Генрих Артерран приехал в Верхние Лягуши для того, чтобы поставить жирную точку в истории базы «Наташенька». Да, пора поставить эту самую точку: пришло время уничтожить базу, а вместе с ней — всех, кто о ней знал. Слишком уж много тайн накопили в себе эти мрачные подземелья за десятилетия своего существования. «Прототип» не должен попасть ни в чьи руки, кроме рук Генриха Артеррана, и поэтому надо тщательнейшим образом замести все-все следы.

 

Глава 111. Появился Никанор Семенов

Да, возможно Росси бы и поехал в Верхние Лягуши сам, но годы его были уже не те. Он остро чувствовал приближение абсолютной старческой дряхлости, и ходить без трости совсем не мог. Да уж, разыскивал «прототип» всю жизнь, а нашёл только теперь, в старости, когда эта самая жизнь подходит к концу…

Придётся отправить в Верхние Лягуши эмиссара. Вот только, кого? Ясное дело, кто станет эмиссаром Росси — Мартин Мильтон, другого не дано. Вообще, Росси давно подметил за Мильтоном грешок: он клал в карман часть прибыли корпорации. Ну, ладно, поездка в Верхние Лягуши за прототипом будет для него шансом на отработку долга, который он накопил, перед «Росси — Ойл».

Росси ходил по своему кабинету и смотрел на ряды книг, что годами пылились на длиннющих полках в его персональной библиотеке. Книги ему были нужны разве что, для солидности — многие из них он никогда и не начинал читать. Ну да ладно: зачем ему знать о том, что пишет, к примеру, Проспер Мериме? Как он будет использовать это практически? Да, никак!

Росси покинул свои пыльные книги, на которые когда-то сбросил целое состояние в денежном эквиваленте и прошёл за свой дорогой антикварный стол. Сев в кресло, он нажал на кнопку селектора и потребовал от своей секретарши:

— Вызовите ко мне Мильтона!

— Слушаюсь, господин Росси, — подхалимски елейным голоском согласилась секретарша.

Нет, всё-таки эта девица тайком слушает его переговоры и передаёт их кому-то ещё… Не понравилась Росси её интонация, и голос её не понравился. Обычная шпионка, не особо умная, не особо осмотрительная. Надо подыскать ей замену, а её — уволить… в канализационный коллектор.

Мартин Мильтон вполз в кабинет, как слизняк, трусливо протиснувшись в едва приоткрытую дверь. Подполз к монолитному столу босса, поднял свою лысеющую голову и посмотрел на Росси затравленным взглядом побитого пса. Чёрт, после поездки в Донецк этот Мильтон превратился в полного червяка, в жука, в соплю! Нет, эмиссар из него никакой — Росси посылает его в Верхние Лягуши только для того, чтобы благополучно лишиться этого бесхребетного и продажного остолопа. У Росси есть другой эмиссар, куда лучше и надёжней, чем попорченный, развинтившийся Мильтон. К тому же, он отлично знает Россию и в частности, эти Верхние Лягуши. Да, идея отправить Мильтона в Донецкую область просто блестящая! Гениальная…

— Мильтон, вы снова едете в Донецк! — заявил Росси, глядя в большое тонированное окно на небоскрёбы, чтобы не смотреть на Мильтона.

— Ы… — пискнул Мильтон и Росси явственно увидел, как он поджал хвост.

Подавляя брезгливость и стараясь не морщиться, Росси заставил себя заглянуть Мильтону в глаза.

— Да, и никаких разговоров. В Донецке вас встретит мой человек и объяснит вам вашу задачу и ваши обязанности, — заявил он, отвергая любую апелляцию.

— Но… — Мильтон, хоть и слабенько, но всё же попытался подать апелляцию, но был жестоко отвергнут:

— Никаких разговоров! Вы вылетаете завтра! — и Росси стукнул кулаком по столу. — Никаких вопросов не задавать! Езжайте домой, и собирайтесь — сегодня для вас рабочий день закончен!

Мильтон с видом обречённой жертвы уполз из кабинета Росси в коридор. Росси подождал, пока за его ссутулившейся спиной захлопнется дверь, и снял телефонную трубку.

— Это Росси, — железным голосом сказал Росси, когда на том конце послышалось слово «Алло». — Мильтон завтра прилетает в Донецкий аэропорт. Встретьте его и состыкуйтесь с Мэлмэном. На вас операция «Прототип», но не забывайте, что в ходе операции Мильтон должен погибнуть!

— Господин Росси, Мэлмэн мёртв! — сообщила Росси телефонная трубка, не на шутку шокировав последнего.

— Что?? — не поверил Росси и едва не свалился со своего кресла на паркет пола.

— Мэлмэн мёртв, — бесстрастно повторил голос из телефонной трубки. — Генрих Артерран опередил нас. Гопников пропал, и я знаю, что это — его работа. Я не рекомендую вам пока туда ехать. Я проведу зачистку в катакомбах, кажется, они там прочно обосновались. Я позвоню вам, когда всё будет кончено.

Росси слушал и молчал. Как же это так — Мэлмэн мёртв?? Но кто же тогда передал ему координаты базы? Неужели кто-то готовил ему ловушку?? Конечно, готовил. И не призрачный «кто-то», а вполне реальный Генрих Артерран мог готовить для Росси ловушку…

— Подождите, — сказал Росси в трубку телефона. — Мой человек к вам, всё-таки, приедет.

Росси опасался, как бы его компаньон, проведя эту свою зачистку, не забрал себе всё, что найдёт в катакомбах.

— В этом нет необходимости, — заверил компаньон, чьё имя звучало так: Никанор Семёнов.

Да, Росси разговаривал именно с ним, с Никанором Семёновым, и больше ни с кем. Официально Никанор Семёнов уже был мёртв и похоронен, но по-настоящему — он был жив. Жил под чужим именем — Дмитрий Иванович Семенцов — в чужой квартире, записанной на того же несуществующего в природе Семенцова. И к тому же, Никанор Семёнов имел свои счёты с Генрихом Артерраном — такие давние-давние счёты. И свести он их сможет только в том случае, если убьёт Артеррана — и не иначе…

— Нет, он всё-таки приедет! — противным, скрипучим, надтреснутым голосом сварливого старика возразил Росси. — И вы будете обязаны встретить его в Донецком аэропорту! Я с вами ещё свяжусь!

Росси с раздражением швырнул трубку на рычаг, и у Никанора Семёнова громко звякнуло в ухе. «Дурак», — беззлобно подумал Никанор Семёнов и не спеша, повесил трубку своего телефона. Он сидел в неновом, но добротном кресле около тумбочки цвета «орех», на которой и стоял его дорогой радиотелефон. Под фамилией Семенцов Никанор Семёнов случайно, или нет, проживал в той квартире, где когда-то жил покойный Гарик Белов — в доме со страшным подвалом. Никанор Семёнов не раз спускался в этот подвал, ведь он знал о том, что в подвале начинается подземный ход, который из Донецка ведёт прямиком в Верхние Лягуши. Спускаясь, Никанор Семёнов часто видел там каких-то людей, по виду — местных алкоголиков, или бомжей. Они спускались в подвал и сидели там кружком, словно сектанты-бегуны, что собрались на тайный слёт. Да, они почти что были сектанты — загипнотизированные пленники Генриха Артеррана. Никанор Семёнов один раз даже видел, как приезжал сам Генрих Артерран — на чёрном полугусеничном вездеходе, который чем-то напоминал фашистский танк.

Да, Никанор Семёнов имел с Генрихом Артерраном серьёзные счёты. И не только за то, что последний в восьмидесятых обвёл его вокруг пальца и утащил из-под носа «прототип». Счёты были куда более давние, а история началась с того, как красноармеец Семёнов попал в фашистский плен.

Дело было под Харьковом в сорок первом году. Тяжёлый ночной бой был окончен, где-то неподалёку к чёрным небесам вздымалось алое зарево пожара. Забитый пылью воздух насквозь провонял удушливым дымом. Вокруг стояла жуткая тишина могил, изредка разрываемая стрёкотом автомата, или одиночным громом орудия. Сержант Семёнов лежал на куче пепла, постепенно приходил в сознание и с ужасом понимал, что не выполнил задание командира, загубил вверенный ему отряд и, наверное, предал Родину. Последнее, что он помнит — это искажённое дикой злобой, оскаленное лицо здоровенного фашиста, который внезапно выскочил из-за горевшего неподалёку танка и запрыгнул к ним в окоп. Сержант Никанор Семёнов оказался нос к носу с этим бешеным чудовищем в разорванном и закопченном кителе, с растрёпанными белобрысыми лохмами. Он хотел выстрелить в него в упор из винтовки, но не успел — фашист зарычал, схватился грязными руками за ствол винтовки, вырвал её из рук Семёнова и со страшной силой навернул его прикладом по голове. Теряя сознание, Никанор Семёнов в каком-то порыве защититься, или сражаться, схватил врага за воротник и оторвал от него чёрную петлицу с дубовым листом. Всё, больше он ничего не помнит, потому что потерял сознание и повалился носом вниз на сырую землю…

Пошевелив руками, Никанор Семёнов понял, что до сих пор сжимает в кулаке этот бесполезный трофей. Чёрт, как же вокруг темно — он не видит даже собственных рук… Нет, видит, вот они, его руки — исцарапанные, покрытые сажей, освещённые дрожащими сполохами пожаров. Никанор Семёнов приподнялся на руках и огляделся… нет, лучше бы не оглядывался. В растерзанных телах, которыми полнился развороченный окоп, он узнал своих товарищей — тех, кого он должен был вести в бой, тех, за кого был ответственным.

— Русиш, ауфштейн! — услышал он над собой неприятное немецкое карканье.

С большим трудом повернув голову, которая у него адски болела после сокрушительного удара прикладом, Никанор Семёнов увидел на бруствере окопа две фигуры в касках, чьи руки продолжались автоматами. Немцы… проклятые гады.

— Ло-ос! — протянул один из них и махнул дулом своего автомата вверх, мол, вставай.

— Выкуси! — со злостью пробормотал Никанор Семёнов и скрутил шиш.

— Ауфштейн! — надтреснуто разрывался сиплый фашист. — Шнелля, русиш швайн!

— Лос, фафлюхт хундефих! — добавил второй и пустил короткую очередь из своего автомата.

Пули врубились в прогоревшую землю в нескольких сантиметрах от побитого тела Никанора Семёнова. Всё, делать нечего, лучше встать, а то убьют.

Всё тело болело, он едва заставил себя подняться на ноги и выползти из окопа наверх. Один фашист грубо толкнул его в спину, и Никанор Семёнов буквально влетел в неровный, шатающийся строй. Это были пленные красноармейцы, фашисты вели их куда-то… туда. Они проходили по побоищу и собирали по окопам тех, кто выжил, а раненых просто добивали.

Строй был длинный — много насобирали. Немцы подпихивали идущих в спины дулами автоматов и постреливали в воздух. Их привели на какое-то место, наспех огороженное проволокой как загон для скота. Никанора Семёнова затолкнули за заграждение, и он упал в грязь. Тут было много людей, одни сидели прямо на голой земле, другие — лежали. Никанор Семёнов лёжа оглядывался и искал глазами брешь в заборе — авось, удастся сбежать? Чёрт, темнота какая… Не видно ни зги. Только слышно, как другие пленники кто плачет, кто молится, кто разговаривает…

Наверное, Никанор Семёнов не заметил, как заснул. Когда он открыл глаза — было уже светло, солнце стояло высоко над горизонтом и нещадно палило. По другую сторону заграждения топтались фрицы — вооружённые, напыщенные. Они покуривали, поплёвывали и глотали воду из фляжек. Никанор Семёнов почувствовал, что сам тоже нестерпимо хочет пить. Первым его порывом было встать на ноги, подойти к ним и попросить. Он бы так и сделал, если бы не услышал за своей спиной добродушный взволнованный голос:

— Не вставай, лучше на четверых ползи — тогда не расстреляют.

Семёнов рывком обернулся и увидел пожилого красноармейца с ногой, забинтованной куском гимнастёрки.

— Ползи, — повторил этот пожилой человек, чьё лицо было покрыто сажей и грязью. — Они стреляют в тех, кто поднимается…

Никанор Семёнов раскрыл, было, рот, чтобы что-то сказать ему в ответ, но тут импровизированная калитка загона распахнулась, и несколько немцев вошли внутрь.

— Срывайте нашивки! — истерично взвизгнул какой-то малодушный трус, полагая, что командиров расстреляют первыми.

Некоторые поверили ему, начали обрывать свои отличительные знаки, но сержант Семёнов был гордым: он не стал этого делать.

Их было человек шесть: четверо солдат с автоматами, которые целились во всех, кто шевелился, и два офицера. Один холёный такой, в чёрном и уже немолодой, а второго Семёнов узнал. С хищным «Хы-хы!» мимо него прошёл тот самый, чудовищный, в разорванном мундире, у которого Семёнов отодрал петлицу. Его мундир до сих пор был разорван — где тут новый возьмёшь посреди поля? А на белобрысой башке красовалась эсэсовская фуражка с черепом вместо кокарды, надетая набекрень.

— Проклятая гадюка… — процедил сквозь зубы Никанор Семёнов и плюнул в землю. — Чтоб ты сдох, поганый…

Они шли мимо пленных, и, кажется, выбирали их для чего-то. Тех, на кого показали, тот час же хватали и уводили прочь. Мимо Семёнова, кажется, прошли и не заметили, но, нет — белобрысый повернул к нему своё остроносое циничное лицо, поднял грязную руку, забинтованную выше локтя, и ткнул в его сторону своим длинным пальцем.

Второй враг кивнул одутловатой башкой, и Никанора Семёнова схватили и повели…

Так он попал в подземную лабораторию, где хозяйничал этот зверь, Генрих Артерран. Всем своим видом Генрих Артерран напоминал машину: его движения были механически точны, лицо бесстрастным и без малейшего признака человеческого румянца, или загара, или веснушек.

У Никанора Семёнова чудом сохранилась тетрадь, и в ней он вёл дневник в надежде на то, что кто-нибудь когда-нибудь его найдёт. Там были и другие узники, и их было достаточно много. Их держали где-то там, в камерах, а вот Никанора Семёнова отсадили в звериную клетку и держали прямо там, в лаборатории. Он видел всё, что творил Генрих Артерран — и видел, сколько умерших подопытных выносили оттуда каждый день. И слышал, как другие несчастные, вместо человеческих криков издавали козлиные, ослиные, коровьи…

Над самим Никанором Семёновым Генрих Артерран тоже провёл опыт: под дулом автомата заставил выпить из пробирки какую-то горькую гадость. Гадость была бесцветная, по виду своему не отличалась от обычной воды. Если не пробовать, то можно решить, что это и есть вода. Генрих Артерран не заливал эту жидкость в рот Никанору Семёнову насильно — он просто дал ему в руки пробирку и сказал спокойно и по-русски:

— Пей.

Никанор Семёнов поднёс пробирку к глазам, потом понюхал. Нет, жидкость ничем не пахнет — вода водой. Но всё равно, тут есть какой-то подвох: фашисты ничего не дают узникам просто так. А Никанор Семёнов не предатель Родины, он не будет помогать фашистам. Даже если вон тот дубоватый солдат с безразличным рыбьим лицом выпустит в него всю обойму, Никанор Семёнов всё равно выплеснет предложенную ему фашистскую дрянь на пол.

— Пей! — настоял Генрих Артерран и сложил на груди свои длинные руки.

Никанор Семёнов уже сделал замах, собираясь оросить содержимым пробирки кафельный пол лаборатории, или напыщенную физиономию Артеррана — на что попадёт. Но вдруг его рука сама собой, не повинуясь хозяину, поднесла пробирку ко рту. Никанор Семёнов выпил всю гадость до дна — и даже сам не заметил, как. Опомнился лишь тогда, когда почувствовал, как эта жидкость обжигает ему нутро, словно керосин. От такой «вкуснятины» у Никанора Семёнова подкосились ноги, он рухнул на пол и последнее, что видел — это молочно-белый потолок, который вдруг подпрыгнул и улетел куда-то ввысь…

Он очнулся, наверное, ночью, когда в лаборатории никого не было, и висела темнота, потому что не горела ни одна лампа. Где-то кто-то тихонько плакал, и этот плач в могильной тишине казался громким, словно рёв. Никанор Семёнов чувствовал себя странно: голова не болела, но тело было какое-то ватное, как при высокой температуре. Его пошатывало и немного тошнило. Никанор Семёнов не стал вставать с пола — боялся, что у него закружится голова, и он упадёт. Он просто сидел, смотрел перед собой и понимал, что видит как-то по-другому, не так, как раньше. Что именно изменилось — Никанор Семёнов пока не понимал. Знал только, что изменилось безвозвратно. Его ужасно клонило в сон, и Никанор Семёнов заснул.

…Его уже вторую неделю держали без воды и без еды, но Никанор Семёнов не чувствовал ни голода, ни жажды, ни слабости. Он продолжал сидеть в клетке, а Генрих Артерран только приходил, смотрел на него и что-то записывал в блокнот. Единственное, что изменилось в том помещении, где его держали — это то, что добавились ещё три солдата-охранника. Если раньше их было двое — то теперь стало пятеро. Они стояли и соблюдали полную неподвижную тишину, не разговаривали даже между собой. Все пятеро казались одинаковыми, как близнецы — безликие, бездушные, а ведь когда-то и они были людьми, детьми…

А потом — произошло вот, что. На потолке неизвестно для чего на толстых цепях висели большущие крюки, такие, какие бывают на заводах у подъёмников. Никанор Семёнов смотрел на них сквозь прутья своей клетки, а они тихонько покачивались, отблескивая холодным железом в глаза.

А в этот день — Никанор Семёнов не знал, какой именно это был день — солдаты внезапно сошли со своих неизменных постов, подтащили странную раскладную лестницу и шумно завозились со всеми этими цепями и крюками. Генрих Артерран стоял на почтительном расстоянии и недобро ухмылялся, поглядывая, как солдаты, потея от натуги, подцепляют крюки к толстым петлям на крыше клетки. Подцепив все четыре крюка, солдаты начали слезать. Четверо легко соскочили на пол, а пятый — неуклюже застрял ногой между ступеньками лестницы и опрокинулся навзничь, уронив и лестницу. С его головы слетела каска и покатилась по кафелю, гремя, как пустое ведро. Солдатик виновато захлопал глазами, на вид ему было лет двадцать, не больше.

— Унгешикт эзэль! — злобно буркнул Генрих Артерран, с презрением глядя на то, как проштрафившийся солдат освобождает свою ногу от лестницы, грузно поднимается на ноги и, хромая, отползает в сторонку.

Никанор Семёнов не знал, что они собираются с ним делать. Генрих Артерран приказывал солдатам по-немецки, а Семёнов не понимал этот язык. Вдруг где-то вверху щёлкнуло, и цепи стали медленно уходить в гнёзда на потолке, приподняв клетку над полом. Всё заходило ходуном, Семёнов не удержался на ногах и упал назад. Сквозь прутья он видел, как выложенный кафелем пол неторопливо отъезжает в сторону и открывает тёмную дыру. Когда дыра открылась полностью — по её стенкам вспыхнули яркие лампы и осветили гигантский аквариум на её дне. Он был наполнен водой до краёв, вода зловеще сверкала и искрилась в мёртвом электрическом свете.

Клетка дрогнула, и начала осторожно опускаться прямо туда, в аквариум, в воду. Что они делают?? Неужели, собрались утопить? Надоело глумиться — избавляются… Нет, он не будет кричать, не будет проситься, он утонет молча и мужественно, как подобает защитнику Отечества. Клетка с тихим плеском опустилась в воду и начала погружаться. Вода была не очень холодная, комнатной температуры. Однако когда подступила к подбородку — инстинкт самосохранения заставил Никанора Семёнова испугаться и поднять лицо вверх. Вода с шумом переливалась через край аквариума, а клетка неумолимо опускалась ниже и ниже. Никанор Семёнов рефлекторно вдохнул в лёгкие побольше воздуха и надул щёки, словно бы собрался нырять. Вода сомкнулась над его макушкой, клетка опустилась на дно. Сколько он сможет продержаться? Минуту? Две? На третьей человек неизбежно задыхается и умирает…

Воздух закончился, Никанор Семёнов вынужден был выдохнуть. Всё, он не сможет больше быть под водой, он… Нет, не умрёт. Что-то случилось — не то у него появились жабры, не то ему теперь совсем не нужен воздух… Никанор Семёнов не задохнулся, когда рефлекторно вдохнул порцию воды. Он открыл глаза и глянул перед собой сквозь колышущуюся толщу воды и мутноватое стекло и увидел лишь стены дыры — они были сделаны из гладкого металла, то тут, то там из них торчали покрытые решётчатыми плафонами лампы, которые светили в глаза слепящим светом. Никанор Семёнов посмотрел вверх и увидел, что Генрих Артерран подошёл к самому краю дыры и глазеет на его аквариум и на него самого с изумлением и неким нездоровым азартом, мол, продержится, или задохнётся?

«Неужели, я превращаюсь в рыбу??» — даже такая мысль посетила Никанора Семёнова, пока он сидел под водой и не тонул. Что они ему сделали? Жабры? Да, этот Генрих Артерран на выдумки горазд! Прекрасно — авось посчастливится УПЛЫТЬ из плена? Ну, тогда «солдата-амфибию» и мать родная не узнает. Где ему тогда придётся прятаться? У них возле дома и водоёма никакого нет…

Никанор Семёнов не знал, сколько времени они его купали. Может быть, прошло пять минут, а может — пятьдесят. Он вообще, думал, что переводится на подводный способ существования и уже начинал осваивать перемещение в толще воды. Видимо, его неуклюжий «брасс» весьма забавлял Генриха Артеррана — так уж внимательно он глазел в аквариум, прямо, глаза сейчас повылазят. Но потом — клетка вздрогнула снова и начала медленно подниматься вверх. Достают, значит, не превращают в рыбу…

Мокрый Никанор Семёнов дрожал в своей серой робе и наблюдал за тем, как Генрих Артерран суетливо записывает что-то в блокнот, потом подбегает к нему, вытаращивает глазки и убегает куда-то за тяжёлую железную дверищу. Да, кажется, этот «рыбный» эксперимент произвёл фурор и как следует, всколыхнул местную зелёную рутину. Вон, как Артерран забегал, и, видимо, неспроста…

Никанор Семёнов просидел в этой клетке до самого сорок третьего года — до тех пор, пока Донбасс не освободили от фашистов. Генрих Артерран поспешно покинул лабораторию, а Никанора Семёнова приказал расстрелять. Ночью его вывели из подземелья в поле. Вокруг было тихо и тепло, в чистом и безоблачном небе висела огромная яркая луна. Медленно и мерно покачивались на лёгеньком летнем ветерке высокие сорные травы, где-то справа в свете луны виднелись старые, заросшие окопы, слева — высилось некое здание. Два солдата, которые толкали Никанора Семёнова в спину, тихо перешёптывались о чём-то своём. Казалось, они шагают с опаской и даже замирают, когда на далёком горизонте вспыхнет красноватое зарево и раздастся басовитый грохот. Да, наши близко, немчура драпает, поджав хвосты. Не пройдёт и двух дней, как фашистов этих поганых сотрут в порошок, и воспоминаний о них не останется!

— Хальт! — приказал Никанору Семёнову один из двух мрачных солдат, а второй — схватил за плечи и остановил.

— Да, хальт, хальт, — кивнул Семёнов и застопорил ход. — Давай, пуляй, образина окаянная. Хоть видеть тебя не буду, волчий хвост!

— Книен! — заорал первый скрипучим голосом и попытался насильно поставить Никанора Семёнова на колени.

Никанор Семёнов почувствовал непонятный прилив странных сил, когда этот мерзавец схватил его за плечо своими корявыми пальцами. Он молниеносно повернулся, вцепился в эту фашистскую руку, заломил её за фашистскую спину, а потом — с силой опрокинул врага в ближайшую яму. Тот скатился на дно и затих. Второй фашист выхватил свой «Вальтер» и с грохотом выстрелил, но Никанор Семёнов по непонятному наитию присел, пропустив пулю над своей головой. А потом — быстро прыгнул вперёд, залепил фашисту кулаком под дыхало, поймал на лету выпавший у него из рук пистолет и тут же пристрелил его. Фашист булькнул и умер на месте, а Никанор Семёнов, засунув пистолет за плохонький пояс продырявленной робы, побежал босиком, куда глядели глаза.

Потом он прибился к Красной армии, шёл до Берлина и так далее, а после войны — попал в КГБ…

 

Глава 112. Росси возвращается в ГОГР

Чёрный лимузин без номеров притормозил у монолитного бетонного забора, за которым виднелось высотное здание, обшитое тонированным тёмно-серым стеклом. У высоких металлических ворот стояли два неподвижных вооружённых охранника в чёрных комбинезонах и масках. Едва лимузин заглушил мотор, один из них вскинул автомат, а второй — быстро и бесшумно скользнул к дверце водителя. Водитель лимузина опустил стекло и показал охраннику плотную, глянцевитую бумагу, покрытую разноцветными печатями и кудрявыми подписями. Охранник взял, прочитал печатный текст и вернул бумагу назад, водителю.

— Проезжайте, — сказал он и сделал товарищу знак опустить оружие.

Тот послушался, повесил автомат на плечо и сказал пару слов в микрофон, что был прикреплён к его воротнику. Железные ворота бесшумно разошлись в стороны, освободив широкий проезд. Лимузин тронулся с места и проехал за ворота, обдав обоих охранников облаками выхлопов и пылью из-под колёс.

Вывеска на высотном здании гласила:

«The General Office of the Genetic Research».

А вокруг ничего не было — лишь бескрайние прерии, в которых водятся тощие койоты. Да, это здание ГОГРа, тут уж ничего не попишешь, и к этому зданию на лимузине подъехал Росси. Водитель заглушил мотор, поспешно выбрался из кабины и распахнул заднюю дверцу. Высокий и широкоплечий, но хромой и седой, как лунь, Росси вылез из лимузина, помогая себе тростью, и встал на ровную асфальтовую дорожку, что вела прямо туда, к зданию ГОГРа. Водитель вернулся в кабину: идти вслед за Росси, внутрь здания, не входило в его служебные обязанности. А Росси, не торопясь, двинулся по этой дорожке, мимо карликовых деревьев и фонтана, к широкой бетонной лестнице.

Поднявшись по ступеням, Росси оказался у прозрачной двустворчатой двери. Дверь только с виду была стеклянная и хлипкая, но Росси знал, что стекло пуленепробиваемое и, стоит чужаку хоть дотронуться до неё — из козырька над дверью высунется пушка, и бедолага будет уже мёртв. Опасаясь разделить участь бедолаги, Росси не стал приближаться к двери, а взял немного вправо и оказался около сканера, что был вделан прямо в стену. Он положил на сканер ладонь — такая система служила ключом. Считав рисунок ладони Росси, сканер тихонько пикнул, обрабатывая данные. Предложенная ладонь оказалась в памяти компьютера — и прозрачные створки двери послушно разъехались в стороны.

В просторном и светлом фойе, потолок которого уходил ввысь четырёхгранной пирамидой, Росси уже ждали. Из-за разлапистой пальмы, что росла здесь в керамической кадке, вышел человек в чёрном костюме и быстро зашагал по бежевой кафельной плитке в сторону вошедшего Росси.

— Вам не следовало сюда приезжать, — взволнованно зачастил этот человек, пристроившись справа от Росси и заискивающе заглядывая в его глаза. — Вы же знаете, если вас тут увидят, то…

— Хватит причитать, Сэнди! — отрубил Росси, уничтожив собеседника суровейшим взглядом инквизитора. — Я доверил вам продолжать свой проект, и теперь требую от вас результатов!

— Ну, понимаете, — замялся Сэнди, перебирая пальцами пуговицы своего пиджака. — Я ведь в совете директоров, и не могу в открытую посещать лабораторию… Я и так рискую головой… Войти сюда может кто угодно, это же всё-таки, фойе…

— Тогда идёмте отсюда! — громыхнул Росси и его крик грозным эхом полетел вверх — туда, где пирамидально сходились четыре стеклянных стены.

— Да, да, конечно, господин Росси, — дрожащим голоском согласился Сэнди. — Пройдёмте ко мне в кабинет… Там никто не увидит, никто не услышит…

Сэнди засеменил к дальней стене, к блестящим металлическим дверям скоростных лифтов, что выстроились в длинный ряд до самого большого окна.

— Меня окружают малодушные трусы, — раздражённо процедил Росси сквозь зубы, наблюдая за тем, как встрёпанный Сэнди суетливо тыкает во все кнопки, вызывая сразу все лифты.

— Большая загруженность, — проблеял Сэнди, объясняя свои хаотичные действия. — Долго ждать…

— Сегодня воскресенье! — сурово напомнил Росси. — Вы сами говорили мне, что по воскресеньям тут почти никого не бывает!

— Ах, да, я и забыл… — пискнул Сэнди, и тут же перед его носом гостеприимно распахнулись створки лифта.

— Ой, прошу вас, господин Росси, — подхалимски пропел Сэнди, благодаря судьбу за то, ниспослала ему этот лифт, и показал рукой в кабину, словно какой-то лифтёр.

— Спасибо, — буркнул Росси.

У Сэнди был небольшой кабинетик на одном из верхних этажей. Никакой роскоши — обстановка в стиле минимализм, чёрно-белая гамма отделки, невидимые точечные светильники, а на столе возле компьютера торчит нелепая оранжевая вазочка с пыльными пластмассовыми ромашками. Росси брезгливо покосился на эту аляповатую вазочку и презрительно бросил Сэнди:

— Раньше у вас был другой кабинет, побольше и получше. В чём дело?

— Эээээ, видите ли, господин Росси, — начал Сэнди, переминаясь с ноги на ногу. — В моём кабинете меняют полы… Я тут временно сижу…

— Понятно, — отрезал Росси, давая понять, что полы в кабинете Сэнди интересуют его меньше всего. — Перейдём к делу.

— Присаживайтесь, — Сэнди вдруг вспомнил, что его необычный гость стоит на больных ногах, а то время, как четыре удобных кожаных кресла для посетителей непростительно пустуют.

— Угу, — пробормотал Росси и приземлился в одно из этих кресел, заставив последнее сдавленно скрипнуть. — Так что там с результатами? — осведомился Росси раз в десятый, строго взглянув на кружащего по кабинету Сэнди.

— Всё идёт по плану… — выдавил Сэнди, застопорившись у своей нелепой вазочки. — По вашему плану… Ээээ, хи-хи… То есть, нет… То есть, да, да, конечно, да…

— Грррмм — сердито хмыкнул Росси, подозревая, что этот Сэнди решил поводить его за нос. — Ведите меня в лабораторию! — потребовал он, желая развеять свои сомнения.

— Нооо, — протянул Сэнди, выхватив из нелепой вазочки одну пыльную ромашку. — Я же говорил вам, что я — в совете директоров…

— Вперрёд! — рыкнул Росси и нахмурил седые кустистые брови. — Или вы прикарманили деньги, которые я выделил вам на работу с моим проектом?? — он даже встал со стула и надвинулся на побледневшего Сэнди, потрясая тяжёлой тростью.

— Никак нет… — булькнул трясущийся Сэнди и выдернул из ромашки один тряпичный лепесток. — Всё идёт по плану… — выдернул ещё один, уронив первый на сверкающий чистотою пол.

Да, Сэнди, действительно, запустил лапу в казённый бюджет, что предоставил ему Росси на проведение запрещённых экспериментов. Но взял же ведь совсем чуть-чуть — какие-то полмиллиона… Это же капля в море по сравнению с миллиардными капиталами Росси. Жадный он всё-таки, этот Росси, как Скрудж — за цент удавится!

— Тогда чего вы тут стоите? — пробормотал Росси и направил стопы к двери. — Идёмте же в лабораторию!

Сэнди медленно пополз вслед за Росси, который мерил просторный коридор широченными шагами титана.

— Нет, не туда, направо, — осторожно направлял он прямолинейное движение Росси, когда тот, не зная, куда идти, шёл не туда.

Они оказались у лифта — у невысокой серой двустворчатой двери в дальнем крыле здания, над которой висела табличка: «FREIGHT ELEVATOR».

— Пожалуйста, господин Росси, — Сэнди кивнул Росси на этот лифт и нажал на чёрном щитке большую красную кнопку с подписью: «GO».

— Хм… — недоверчиво хмыкнул Росси. — Почему нельзя проехать в нормальном лифте?

— Лаборатория секретная, — объяснил Сэнди. — Обычные лифты в это крыло не едут. Как же я, по-вашему, буду заниматься вашим проектом у всех на виду?

Да, действительно, объяснения Сэнди походили на правду: продолжать «Густые облака» запретили ещё в девяностых — как негуманные опыты над людьми, официально ГОГР отказался… Скрывается Сэнди, иначе он будет уволен…

Грузовой лифт быстро ехал вниз. Нулевой этаж, минус первый, минус… второй, третий, четвёртый… Кабина застопорилась на минус пятидесятом этаже. Вот это да — Росси и не знал, что в здании ГОГРа бывают такие подвалы.

— Я сам случайно её нашёл, — говорил Сэнди о лаборатории. — Убирался и в грузовой лифт упал…

— Понятно, — буркнул Росси, с долей опаски шагая по решётчатому, кое-где проржавевшему полу, под которым плескалась какая-то вода. Коридор мрачно смотрел на него серыми выщербленными стенами и отсыревшим потолком, над головой тянулись какие-то старые, дырявые трубы, лохмами свисали порванные провода и толстые кабели, напоминающие огромных змей из далёких джунглей. Привешенные к потолку длинные лампы светили через одну — через две, и были все покрыты серой паутиной. Да, мрачная обстановка — похоже на какой-то бункер… Надо же, здание ГОГРа построили на бункере! Сколько раз Росси бывал тут раньше — но, ни разу не был на этом «минус пятидесятом этаже»…

Коридор тянулся-тянулся, но потом — на пути возник завал. Огромные каменные глыбы, массы земли, какие-то железные обломки — всё это лежало посреди коридора тугой, спрессованной массой и не давало пробраться и мышке. Росси остановился и вперил в Сэнди вопросительный взгляд.

— Не беспокойтесь, — заспешил Сэнди. — Оно и было завалено. А лаборатория там, слева.

Сэнди показал налево, в серый сумрак, и Росси различил в нём узкую дверь без опознавательных знаков.

— Пройдёмте, — Сэнди вытащил из кармана самый обыкновенный ключ и отпер им эту «волшебную дверцу».

Нет, та комната, что оказалась за дверцей никак не вписывалась в понятие «секретная лаборатория» так, как воспринял бы это понятие Росси. Тусклый свет, покрытые мхом углы, старинный пожелтелый кафель… Нет, больше на заброшенное метро похоже, или на старую тюрьму. Из мебели Росси заметил пару колченогих стульев, косой трёхногий стол и неказистую, разлапистую подставку для цветов, на самой макушке которой стояла кофейная чашечка.

— Свалка… — недовольно выплюнул Росси, узрев свою «секретную лабораторию», и двинулся дальше, в её подёрнутую зеленоватой дымкою мрачноватую глубь.

Воздух был неподвижен и тих, лишь неизвестно откуда доносились некие неясные звуки, какие, обычно, бывают в заброшенных зданиях, или на старых кораблях: какие-то призрачные шорохи, скрипы, полязгивания. Кому-нибудь могло бы сделаться жутковато, но только не Росси, который давным-давно научился пропускать мимо восприятия всякие «рулады духов». Он переступил через небольшую груду бесформенного металлолома и попал в достаточно просторный зал, освещённый несколькими настольными лампами. Кроме этих ламп тут стояли столы — из списанных, наверное — так старо и расшатано они выглядели. Среди этих столов торчал некий шкаф, а из-за шкафа долетела песня. Нет, не песня, а так, мычание под нос: «Мя-мя-мя, ня-ня-ня…». Росси притих и на цыпочках подкрался к шкафу. Заглянув за него, он увидел, что около одного из столов, у компьютера, топчется некий тощий субъект, одетый в мешковатый белый халат. Это он мычал песенку и вместе с тем переливал какие-то жидкости из пробирки в пробирку.

— Профессор Олдриджс, — шепнул за спиной Росси Сэнди.

Профессор Олдриджс даже не обращал внимания на то, что к нему пришли гости. Он продолжал увлечённо колдовать над пробирками, щёлкать клавишами компьютера и мычать своё: «Мя-мя-мя, ня-ня-ня…». Профессор Олдриджс… Стоп, Росси знал этого Олдриджса — в шестидесятых, или в семидесятых он работал в ГОГРе… Олдриджс тогда ещё не был профессором, но уже выделялся: долговязый, тощий, расхлябанный и до чёртиков увлечённый генетикой. Олдриджс повсюду таскал за собой аквариум с рыбками и порой забывал собственное имя из-за того, что его мозг был переполнен идеями и формулами. Да, Олдриджс был одержим: он всё пытался создать то Ихтиандра, то Спайдермена… А из-за его расхлябанного вида можно было сказать, что он и в науке ничего не стоит. Однако это мнение было бы в корне ошибочным. В науке Олдриджс был гений, ему до Нобелевской премии оставалось буквально, пять минут. Но потом он попал под суд. Ведомый нездоровой тягой к новым и новым экспериментам по изменению человеческого генотипа, Олдриджс похитил шестилетнего мальчика и запер в подвале своего дома. Кажется, он пытался пересадить ему жабры, или напичкать каким-то зельем — точно неизвестно. Но в дело вмешалась полиция и быстренько нашла незадачливого похитителя. Олдриджса таскали по судам почти что, целый год, а потом — он пропал. Росси думал, что его упекли на пожизненное, или ещё хуже — казнили, ведь мальчишка впоследствии умер. Но — нет, Олдриджс жив и колдует теперь над его проектом.

Да, он не изменился, этот чокнутый профессор: на столе около компьютера стоял его любимый круглый аквариум, в котором медленно кружились два вуалехвоста. Олдриджс по своему давнему обыкновению в упор никого не замечал. Он то колдовал над пробирками, то хватал аквариум и принимался кружить по импровизированной лаборатории и разговаривать со своими глупыми немыми рыбами.

— Олдриджс! — Сэнди хлопнул профессора по плечу. — Вы хоть, помните, что я вам говорил?

— А? — пискнул Олдриджс и от неожиданности так вздрогнул, что едва не выронил свой аквариум на компьютер.

Сэнди, видимо знал о такой особенности профессора и поэтому подхватил стеклянный шар снизу, подал его Олдриджсу и предупредил:

— Осторожнее.

Олдриджс поправил на длинном носу смешные круглые очки, пригладил топорщащуюся во все стороны рыжую с проседью шевелюру и завёл бодрую лекцию:

— Мне в принципе, и не нужен ваш «прототип». Я изучил документы, которые ты, дружище, — профессор дёрнул Сэнди за пиджак своей граблевидной пятернёй. — Дал мне, и понял, что человеческий геном точно так же среагирует на…

— Вы представьте мне отчёт в письменной форме! — надвинулся на Олдриджса Росси и погрозил ему тростью. — Я не намерен сейчас выслушивать эти разглагольствования: я больше люблю читать. Покажите мне результат!

Олдриджс испугался, поджал ручки под подбородок и проронил одно писклявое словечко:

— Ой!

— Быстрее! — Росси даже пихнул его тростью в спину.

Олдриджс сделал несколько неуклюжих шагов вперёд, пискнул, что ему больно, а потом — заикаясь, затараторил:

— А, результат? Ну, разумеется! — он проследовал куда-то, где виднелся поворот, а потом застопорился и вперился в Росси. — Слушай, Сэнди, — сказал он Сэнди. — Я твоего дружбана где-то видел…

Сэнди поставил аквариум на стол подальше от компьютера, извинился перед Росси и подогнал Олдриджса:

— Давай, ползай проворнее, или в кутузку вернёшься!

— Сэнди, ты в совете директоров, а в душе ты мизерный гном! — с презрением бросил Олдриджс и откочевал за загадочный поворот.

— Эй, чувак! — это он крикнул в адрес Росси. — Локомотируй за мной, а то не увидишь результат!

— Я согласен, согласен, у него манеры пылесоса, — начал оправдывать себя и чокнутого профессора Сэнди. — Но он действительно, добился успеха!

— Меня ваше мнение не интересует! — отмахнулся от Сэнди Росси и «пролокомотировал» за Олдриджсом за поворот. Пол почему-то был какой-то мокрый, пока Росси добрался до поворота — он раз пять поскользнулся в своих туфлях, приспособленных лишь к езде в лимузине. А за поворотом, вообще, разлилось некое болото, через которое был сооружён импровизированный мостик из уложенных длинною цепочкой ящиков. Туфли у Росси были сделаны из натурального крокодила. Он не хотел их портить в этой тёмной и мутной воде, что была налита тут, на булыжном полу.

— Идёмте! — звал издали Олдриджс. — Или вы ничего не увидите!

Росси не терпелось взглянуть на то, что там наколдовал этот чокнутый «фропессор», и он, мысленно попрощавшись с крокодильими туфлями, завернул за осклизлый позеленевший угол. Взгляду Росси открылся ряд металлических дверей с решётчатыми окошечками. Похоже на гестаповские карцеры. Да и вообще, всё в этом «подземелье гоблинов» устроено как-то по-фашистски. Скорей всего, и «Наташенька» устроена точно так же…

Олдриджс тем временем выволок из оттопыренного кармана своего замаранного халата увесистую связку стальных ключей и принялся копаться в замке одной из этих тюремных дверей. Замок лязгал, щёлкал и скрипел. Чокнутый Олдриджс, наверное, раз десять повернул ключ, прежде, чем ему удалось справиться с ним. Дверь съехала с места грузно и со скрипом. Конечно, она заржавела, ведь сырость-то, какая! За дверью помещалась небольшая комната, которую трудно было назвать камерой из-за уютных обоев, стульев с обивкой, стола со скатёркой и картины на стене, что изображала коня и ковбоя. Так же в комнатке присутствовали аккуратнейшим образом застланная кровать, кресло, телевизор, книжная полка, а так же — некий субъект, который чинно, по-хозяйски расположился в кресле перед телевизором. Субъект внимательно смотрел на усатого диктора, с рыбьими глазами и в красном галстуке, что монотонно рассказывал последние новости.

— Ну, и как это понимать? — осведомился Росси, всё не решаясь ступить крокодиловою туфлей на нетвёрдый мостик из отсыревших ящиков.

— Подопытный, — просто и бесстрастно ответил Сэнди за его спиной. — Олдриджс проводит опыты на этом человеке.

— Цирк… — буркнул Росси, наблюдая за тем, как безумный профессор уговаривает подопытного оторваться от новостей и выйти из «карцера» на свет божий.

— Вы не спросите, где мы его взяли, как заставили стать для нас «кроликом»? — осведомился у Росси Сэнди, тоже не желая портить туфли в воде, хотя, и обут был гораздо дешевле, нежели чем Росси.

— Меня это не интересует, — выплюнул Росси, с огромной долей недоверчивого скепсиса разглядывая комичного подопытного профессора Олдриджса. — Меня интересуют результаты, которых вы добились в работе с этим клоуном.

— Я не знаю, — пожал плечами Сэнди. — Тут Олдриджс заправляет, он и знает.

— Ну, Джек, выйди, чего тебе стоит? — упрашивал в это время Олдриджс, топчась перед своим «подопытным».

— Ну, не дал послушать! — фыркнул тот и отпил глоток пива из железной банки. — Ладно, кто там у вас?

— Шеф! — лаконично сообщил ему Олдриджс.

— А, для шефа согласен на всё! — пробормотал подопытный и вышел-таки из своего узилища под свет белых «дневных» ламп.

Подопытный субъект пришлёпал к Росси прямо по воде. Он не жалел своей обуви, потому что был тут обут дешевле всех — в резиновые шлёпанцы.

— Привет, шеф! — гоготнул он в адрес Росси, а Росси решил, что этот Джек, очевидно, никогда в жизни не чистил зубы. — Понимаешь, — продолжал говорить Джек, хотя Росси всё это было не интересно. — Они меня тут кормят, поят и одевают. Я в жизни во многом ошибся и уже загремел бы на электростул, но они меня спасли. И ты тоже, спасибо, шеф!

— Покажи, чего ты добился! — сухо потребовал Росси, прервав откровения Джека.

— Я пью то, что мне даёт проф! — прокомментировал болтливый Джек. — И рулю тут потихонечку! Смотри, шеф!

Джек не спеша и вразвалку прошествовал к груде металлолома и одной рукой, что было невозможно для заурядного человека, выцепил из неё солидный кусок железа весом фунтов двести. Джек подбросил этот увесистый кусок, словно надувную игрушку и положил его обратно, в кучу.

— Я на этом хламе тренируюсь! — сообщил он. — Получается рульно. Сколько магазинов я бы мог ограбить с такой силищей, если бы мне можно было выйти на улицу! Но я не обижаюсь: я благодарю бога за то, что не попал на электростул!

— Э, вы ещё не всё знаете! — встрял растрёпанный Олдриджс, таская на вытянутых руках свой аквариум. — Кроме силы у него есть НЮХ! Он чует другие результаты, а так же — может с помощью нюха найти прототип!

Росси остался доволен: хоть этот Джек не в меру болтлив, а Олдриджс чокнутый маньяк — они добились какого-то результата!

— Хорошо, Сэнди! — сказал Росси Сэнди. — Продолжайте работу и держите меня в курсе.

С этими словами Росси покинул свою секретную лабораторию и уехал из ГОГРа, не подозревая о том, что есть кое-что, что трусишка Сэнди держит от него в тайне…

 

Глава 113. Конец «Наташеньки»

С неба улыбалось дежурной улыбкой невозмутимо приветливое летнее солнышко и согревало воздух до температуры плюс тридцать градусов по Цельсию в тени. Тень, правда, была хиленькая: редкие деревья, что покрывали холм, со зловещим названием Чёртов курган, не могли обеспечить другую тень. Где-то там, вдалеке, за полем, дремала в пыльном мареве беззаботная деревня Верхние Лягуши, а вот Фёдору Поликарповичу Мезенцеву дремать было некогда: экс-директор Донецкого филиала корпорации «Росси — Ойл» напряжённо работал. Нет, работа была далеко не умственная: Фёдор Поликарпович выносил из подземелий тяжёлые металлические ящики и грузил их в просторный багажник необычного чёрного автомобиля с узкими щелями вместо окон. Ящики были большие: каждый имел высоту почти, что в человеческий рост, а и ширину метра полтора. Ни один человек никогда не поднял бы такой ящик. Даже не приподнял бы и не сдвинул бы и на миллиметр. Но у Фёдора Поликарповича появилась некая страшная сила, которая и помогала ему таскать неподъёмную ношу и не потеть при этом. Мезенцев работал не один: кроме него тут были и капитан Сергей Борисович Загорский, и его помощник Цаплин, а так же — секретарь Мезенцева Сомов. Все они, оставляя в земле глубокие следы, сминая ногами траву, совершали однообразные рейсы в тёмную пещеру и назад, вынося ящик за ящиком. Они трудились под неусыпным надзором семерых человек, одетых в форму милицейского спецназа. Шестеро из них стояли в две шеренги по обеим сторонам той тропинки, по которой двигались подневольные рабочие, а седьмой — торчал около самого автомобиля и, казалось, подсчитывал, сколько ящиков положено в багажник.

Мог ли Фёдор Поликарпович отказаться от тяжёлой работы и убежать подальше от этого страшного места, где вот уже более полувека проводили зловещие эксперименты на людях? Нет, не мог. Ни Мезенцев, ни Сомов, ни Цаплин, ни Загорский не могли бросить дурацкую работу и уйти. Их сознание не принадлежало им, а необходимость носить ящики была навязана извне, непобедимой волей того, кто назывался «верхнелягушинским чёртом».

А тем временем в селе Красном в кабинет начальника Краснянского РОВД полковника Соболева зашёл человек. Человек был уже не молод, но двигался уверенно и быстро.

Полковник Соболев был занят: костерил Хомяковича за то, что последний напортачил с отчётом.

— Мало того, что ты сделал семь ошибок в пяти словах, — пыхтел Соболев, помахивая смятым листом бумаги у носа потупившегося Хомяковича. — Так ещё и задержал его на три дня. Что с тобой, Хомякович? Ты ж раньше таким ответственным был!

— А я и сам не знаю, — пробубнил унылый Хомякович, переминаясь с ноги на ногу. — Чи чёрт меня попортил в пещере в этой поганой…

— И ты за чертей цепляешься! — вздохнул Соболев и шваркнул неправильный отчёт Хомяковича на стол около своего бутерброда с колбасой. — Сколько можно морочить мне голову чертями?? Достали уже со своими чертями! Чёрт… сначала Зайцев мне тут голову морочил, теперь ты, ноешь тут…

— Я… — начал Хомякович, но Соболев его перебил, стукнув кулаком по неновой столешнице:

— Если я ещё раз услышу от тебя про чёрта — всё, можешь класть на стол заявление по собственному желанию! Двадцать первый век на дворе — какие черти??

Выдавая строгач Хомяковичу, полковник абсолютно не замечал посетителя, который скромненько притворил за собою дверь и тихонько уселся на дальний стул для посетителей, украдкой подслушивая разговор сурового начальника с проштрафившимся подчинённым. Звали тихого посетителя Никанор Семёнов, и, сидя в уголке, он думал о том, что вера местной милиции в чертей будет ему ух, как на руку.

— Иди, Хомякович, и переделай мне этот отчёт! — постановил Соболев, сунув неудачный отчёт Хомяковичу в руки. — И ни слова больше про чёрта!

— Есть, — вздохнул Хомякович и поплёлся вон из кабинета, комкая отчёт в руках.

— Извините, — это подал голос Никанор Семёнов, переместившись поближе к столу сердитого Соболева.

— Да? — буркнул Соболев, откусывая от бутерброда смачный шмат. — Поесть не дадут… — прогудел он себе под нос.

— У меня есть сообщение для вас, — сказал Никанор Семёнов, делая вид, что не замечает того, как полковник Соболев ест.

— Неужели и вы видели чёрта? — пробормотал Соболев, принимая скорбный вид человека, обременённого смертельной усталостью.

— Нет, не видел, — спокойно возразил Никанор Семёнов, пронзив Соболева невозмутимым взглядом разведчика. — Чертей не бывает в природе. А я знаю место, где скрывается банда, которая прикрывает свою преступную деятельность неким чёртом.

— Да?! — повторил полковник Соболев, но уже не безразлично тупо, как в первый раз, а с громадным удивлением, и даже навалился животом на стол, чего раньше никогда не делал.

— Вот именно, — подтвердил Никанор Семёнов, не теряя бесстрастности. — Если вы отправите группу к чёртовому кургану — то сможете их арестовать.

— Подождите, подождите… — засуетился Соболев, комкая в кулаке одну из многочисленных бумаг, что неделями «спали» у него на столе. — Вы хотите, чтобы я вам поверил и отправил группу… куда?

— К Чёртовому кургану, — настоял Никанор Семёнов, глядя Соболеву в глаза. — Вы должны, нет, вы просто обязаны знать, где находится этот холм, который называется «Чёртов курган».

— Слушайте, за кого вы меня тут держите? — взвился, было, полковник Соболев, который уже устал от четей и их курганов до… зелёных чёртиков. — За кого?..

— За доблестного хранителя законопорядка, — мягко и примирительно протянул Никанор Семёнов, сверкнув огненным оком. — И поэтому именно вам я передал важную информацию о местонахождении опасной банды.

Полковник Соболев замер за столом.

— О местонахождении опасной банды, — повторил он отупевшим голосом автоответчика и даже не заметил, как спихнул со стола свой бутерброд.

— Вы же ловите опасные банды? — тигром промурлыкал Никанор Семёнов, не спуская с полковника гипнотизирующий взгляд.

— Ловлю, — согласился Соболев тоном абсолютного согласия.

— И поэтому немедленно направите к Чёртовому кургану группу, — закончил мысль Никанор Семёнов, опершись обеими ладонными о стол Соболева.

— Отправлю, — не возражал Соболев, уставившись в одну точку, что висела где-то там, посреди бесконечности. — Группа будет там немедленно.

— Вот и хорошо, — улыбнулся Никанор Семёнов и, повернувшись на сто восемьдесят градусов, удалился за дверь кабинета и зашагал прочь по коридору.

Полковник Соболев минуты две посидел, тупо пялясь в облюбованную точку бесконечности, а потом — внезапно заметил, что на его столе не достаёт бутерброда. Сперва полковник подумал о том, когда же он успел его съесть? А потом — в голову стукнула внезапная догадка: у Чёртового кургана скрывается банда, которую нужно срочно ловить. «Отправить к чёртовому кургану оперативную группу» — эта навязчивая мысль сверлила голодный мозг полковника и не давала ничего делать — даже есть не давала.

Никанор Семёнов владел гипнозом. Да, он мог заставить человека сделать что-либо против его воли, да, мог потом стереть этому человеку память. Но всё равно, Никанору Семёнову не повезло: он «срезался» на мелочи. А именно — выбрал не совсем удачное время. Оперативная группа уже была на задании: ловили на живца вора «гастролёра» на железнодорожной станции. Полковник Соболев подождал бы, пока «большая охота» закончится, но нет — полученная установка действовала с бешеной силищей буксира. Воля Соболева ему не принадлежала, и поэтому он вызвал к себе Хомяковича.

Хомякович занимался тем, что сидел в просторном кабинете оперативников и уныло выискивал в своём поруганном отчёте те ошибки, на которые сурово указал ему начальник. Ошибки находиться не желали, и Хомякович с раздражением царапал ручкой по столешнице и без того исцарапанного письменного стола, за которым сидели, наверное, ещё во времена Второй мировой. Нарисовав четвёртого косоногого человечка, Хомякович швырнул ручку и подпёр кулаками щёки, гневно воззрившись в опостылевший лист бумаги, который нужно было, извините за тавтологию, оформить по форме, а он, кажется, оформил как-то не так. Потом ещё ввалился Кошко и начал бухтеть, что сегодня «хороший денёк для рыбалочки», а у него «грязнуха глохнет».

— Цыц! — не выдержав морального прессинга, цыкнул на него Хомякович. — Голова уже лопается!

— Тебя вызывает Первый, — буркнул в ответ Кошко, имея в виду Соболева. — Меня пушил, теперь в тебя решил клешнями вцепиться.

— В который раз, — прогудел Хомякович и, отодравшись от стула, тяжело пополз снова к начальнику на ковёр.

— У меня ещё отчёт не закончен, — пробормотал Хомякович, оказавшись пред оком полковника Соболева.

Полковник был переполнен странной решительностью и непонятной деятельностью. Он встал из-за стола, бодро прошествовал по кабинету мимо бутерброда с колбасой, который покинуто пристроился на полу, и бодро заявил:

— Подождёт твой отчёт! Бери, кого найдёшь, и дуйте на Чёртов курган, там бандюки завелись, взять нужно!

Хомяковича будто кто окатил из ушата кипятком. Он даже икнул и застыл на месте, чувствуя, как шевелятся и встают дыбом его волосы. С Чёртовым курганом у Хомяковича были связаны воспоминания не из приятных… Не хотел он возвращаться в эти проклятые места, которые испокон веков чёртовыми называют, где и правда, обретается чёрт…

— Хомякович, чего застыл? — окликнул его начальник. — Давай, действуй, время не резиновое!

Да, против начальника не попрёт никто, кроме танкиста. Раз сказал: «Лёв», значит «Лёв», и «Лев» уже не будет. Вот и пришлось Хомяковичу бегать по отделению и собирать себе «звёздную команду»…

Вот и получилось, что в «супер отряд» Хомяковича вошло всего четыре человека: Кошко, Зябликов, Пёстриков и сам Хомякович — извечная команда неразлучных друзей, которые все выходные проводили на рыбалке.

Автомобиль у «отряда Альфа» тоже был на «альфа-уровне»: «Запорожец» жёлтенького цвета, который приходилось ремонтировать, чуть ли, не после каждой поездки. Повезло им, пожалуй, разве что, с одной погодой: дождя давно не наблюдали, грунтовая дорога потрескалась, словно в пустыне Гоби, и ехать по ней было легко и весело даже на «Запорожце», который у них в отделении все кликали «Т-34». Чёртов курган виднелся впереди за пустырём, и даже в светлый солнечный день он казался мрачным и зловещим, словно бы действительно, являлся пристанищем чёрта. За рулём «Т-34» сидел Хомякович, за что получил среди товарищей временное прозвище «Шумахер». Он знал, что прямой дороги к Чёртовому кургану нет и, чтобы до него добраться, нужно покинуть грунтовку и героически скакать по выбоинам и кочкам бездорожья. Хомякович повернул руль и не задумываясь, совершил этот губительный для их «танка» подвиг: врубился в негустые заросли сорных трав, что покрывали широченный пустырь, что был когда-то колхозным полем.

Преодолев «полосу препятствий» и хорошенечко разболтав подвеску, «Т-34», наконец, достиг подножия самого мрачного холма во всей округе. Хомякович нажал на тормоз. Кошко выбрался из кабины, а за ним — повылазили и Зябликов с Пёстриковым. Хомякович же остался за рулём, потому что не решался покинуть убежище и приблизиться к этому жуткому кургану, что угрожающе довлел над его психикой.

— Хомякович! — позвал Кошко. — Вылазь, давай, «мой генерал»! Ты нас сюда притащил, так что, давай, показывай, где там эти твои бандюки окопались!

— А лещ его знает, — пробормотал Хомякович, но не спешил вылезать из прохладной кабины под красное солнышко, которое, казалось, строит ему с небес оскалы и грозится сжечь заживо, едва он покажет нос.

— Давай, Хомякович, разомни ходули! — это крупнотелый Пёстриков заглянул в кабину и потащил Хомяковича на свет божий за рукав.

Хомякович вылез на молодую травку куда тяжелее, чем мог бы. Легкий ветерок обдал его вспотевшую спину и покрасневшие щеки, но Хомяковичу всё равно было так жарко, словно бы температура воздуха зашкалила за плюс пятьдесят по Цельсию.

— Ну, кто-нибудь в курсах, что мы должны тут искать? — пробурчал Зябликов, разглядывая кротовину, на которую едва не наступил.

— Чертей! — фыркнул Кошко и пнул некую железку, что попала ему под ногу. — Хомякович, какой-то ты сегодня забацанный, чесслово!

— Это Соболев забацанный! — отказался Хомякович, стремясь вернуться назад, под защиту брони «Т-34». — Расчесал меня за отчёт… А я, вообще…

Пока Хомякович спорил с Кошко и Зябликовым, Пёстриков к чему-то чутко прислушивался, а потом, вдруг шикнул:

— Тсс!

— Что? — все трое мигом обрубили перепалку и уставились туда, куда смотрел Пёстриков. Смотрел так, словно бы действительно, видел там чёрта.

— Слышите? — осведомился он, странным и страшным шёпотом, от которого по вспотевшей спине Хомяковича побежали колючие стальные мурашки. — Как едет что-то…

— Ку-ку… куда едет? — промямлил «генерал» Хомякович, чувствуя, как его ноги теряют свои функции и предательски подкашиваются.

— Туда! — Пёстриков махнул рукой куда-то вперёд, где темнела полоска леса.

— Пошли, глянем… — согласился Кошко, не особо веря в эту самую «банду Хомяковича — Соболева».

Кошко пошёл первым, сминая башмаками длинные и хрупкие стебли сорняков. Пёстриков и Зябликов потянулись за ним — Пёстриков, потому что услышал шум, а Зябликов — так, от нечего делать. Один только Хомякович остался глупо стоять на месте: некий мистический страх перед непознанным держал его и не давал ступить ни шагу.

Зябликов и Пёстриков с Кошко во главе обогнули холм и тут же застыли, поражённые увиденным.

Прямо перед их любопытными носами, посреди колышущихся на ветру ковылей стояла непонятная машина. Огромный, чёрный технический монстр с невероятным количеством фар, без окон, без дверей, исполином возвышался над землёй и рвал её своими гусеницами.

— Что это? — изумлённо выдохнул Зябликов, хлопая большими глазами.

— «Панцер-хетцер», — Кошко невольно повторил слово, которое когда-то слышал от донецкого милиционера.

— Э, так ты прав был насчёт чертей… — буркнул Пёстриков. — Вот, блин, Нострадамус!

Около «инопланетной» машины топтались люди, одетые в камуфляжную форму, а так же — другие люди, в измятых и перепачканных землёй и побелкой строгих деловых костюмах директоров.

— Террористы… — прошептал Кошко, медленно прижимаясь к пологому, покрытому колкими стеблями травы, склону холма. — Прячьтесь, ребята…

— Аль-Каида… — пробормотал Зябликов и даже опустился на четвереньки, чтобы как можно лучше спрятаться.

— Усама бен Ладен, гора Говерла, пещера номер пять, — согласился с ним Пёстриков и вообще, лёг на пузо, словно солдат под вражеским огнём.

— Э, чего делать-то будем? — осведомился Кошко, зарывшись в хаос сплетенных стеблей ковыля. — Кажется, это и есть банда…

— Прятаться и ползти назад, — предложил осмотрительный Зябликов. — Кажется, это не наш уровень…

— Ловить их надо! — неожиданно для товарищей, и даже — для самого себя определил Пёстриков, который с самого детства мечтал лишь об одном: совершить подвиг, достойный героя и медали.

— Сдуре-ел! — шёпотом протянул Кошко и даже отвесил Пёстрикову глухой подзатыльник. — Хочешь, чтобы тебя похоронили??

— Трус! — буркнул Пёстриков себе под нос и, как лежал — на пузе — так и пополз вперёд.

А «панцер-хетцер», тем временем, собрался уезжать. Все «инопланетяне» и «черти» уже залезли внутрь. Как завёлся мотор страшного вездехода, никто не услышал, наверное, «хетцер» имел очень хороший глушитель. Но «адская машина» внезапно сорвалась с места и поехала прочь, расшвыривая гусеницами комья земли.

— Ребята, поехали! — храбрец Пёстриков метнулся назад, туда, где стоял на временном приколе «Запорожец» «Т-34».

— Стой, Глеб… — пискнул, было Кошко, но Пёстриков уже вскочил в кабину и завёл мотор.

— Давай, прыгай, кто не трус! — крикнул «герой» товарищам.

Кошко и Зябликов остались стоять около кургана: считали затею Пёстрикова не только глупой, но и опасной для жизни. А вот Хомякович… Сначала он, побывавший в плену у чертей, нерешительно топтался на месте. Но потом, видя, как несётся в «Т-34» Пёстриков, догоняя чёрный гусеничный вездеход, Хомякович решил раз и навсегда покончить со своей фобией.

— Глеб, подожди, я с тобой! — преисполнившись отчаянной смелости партизана, Хомякович побежал за уезжающим «Запорожцем» и на ходу запрыгнул на пассажирское сиденье рядом с Пёстриковым.

— Хомякович, ты — единственный настоящий друг! — оценил подвиг товарища Пёстриков и вжал в пол педаль газа.

Педаль недовольно скрипнула, а видавший виды «Т-34» взревел раритетным моторчиком и тряско поскакал по частым неровностям. Вездеход на первый взгляд казался неуклюжим и медлительным, но, проехав метров двести, развил скорость космолёта. А потом — и того краше — из носовой части вездехода выдвинулся длинный и толстый бур, и вездеход, накренившись вперёд, на полном скаку зарылся носом в землю.

Когда «Запорожец» «Т-34», трясясь и валяясь с боку на бок, докатился до того места, где ушёл в недра огромный механический «крот» — Пёстриков и Хомякович увидели лишь зияющий кратер. Пёстриков затормозил, но всё равно, верный «Т-34» едва не провалился в бездну, потому что земля по бокам кратера начала осыпаться. Пёстриков дал героический задний ход и успел спасти себя, Хомяковича и машину от падения… Скорее всего, в пекло — а куда ещё могла уехать машина «верхнелягушинских чертей»?

— Уфф, — выдохнул Хомякович, оправившись от испуга. — Глеб, ты нас чуть не урыл…

— Нормалёк… — буркнул Пёстриков, пытаясь сбросить с себя состояние ступорозного ужаса, в котором находился.

— Ребята! Ребята! — это бежали к ним Зябликов и Кошко.

— Ну, ты, Хомяк, даёшь! — проворчал Кошко в адрес Хомяковича. — Я бы никогда не запрыгнул к этому сумасшедшему! — он кивнул головой в сторону Пёстрикова.

— А ты трусливый! — огрызнулся Пёстриков. — Ты только с рыбой умеешь воевать!

— Я разумный, а ты — вообще, мандригал… — прогудел Кошко. — Машину уже доломал! Надо ехать назад к Соболеву и сказать, что у него тут не банда, а террористы! С террористами СБУ должно бороться, а не мы. Всё, поехали, если не хочешь реветь быком! Пёстриков, вылазь из-за руля, теперь я поведу!

Кошко схватил Пёстрикова за рукав и принялся выцарапывать его из кабины. Хомякович же просто тихо сидел — не мешал Кошке, но и не защищал Пёстрикова в отличие от Зябликова, который что-то там пищал про то, что да, Пёстриков — герой, а Кошко…

— А ты, Кошко, так, старый рыболов! — вот, как определил его Зябликов.

— Зяблик, захлопни варежку! — боролся с ним Кошко, не отпуская рукав Пёстрикова. — А то…

Он так и не сказал, что же случится с Зябликовым «а то», потому что внезапно земля под ними задрожала и, кажется, съехала куда-то в сторону, потому что Кошко не устоял на ногах и рухнул на живот, а Зябликов — повалился на него. Где-то там, в глубине, что-то гулко загудело — так, словно там всё рушилось, или кто-то взрывал бомбы, или динамит.

— Что за чёрт?? — выдохнул перепуганный Пёстриков и, повинуясь некоему инстинкту, что повелевал не оставаться в помещениях во время землетрясений, покинул кабину «Запорожца».

— Бежим! — заорал Кошко, спихнув с себя барахтающегося в панике Зябликова, и в тот же самый момент Чёртов курган дрогнул и начал с треском и грохотом опускаться куда-то вниз, засыпая землёй всё вокруг себя.

Зябликов резво вскочил на ноги и тоже бросился наутёк, один только Хомякович застопорился в машине и не мог никуда из неё выколупаться, потому что его сковал страх.

Комья земли брызнули во все стороны, камни тяжело врубались в землю, расшвыривая ошмётки травы. С треском ломались деревья, что испокон века росли на Чёртовом кургане, и их корявые острые сучья так и свистели у виска, как пули.

— Хомяк, шевели копытами! — Пёстриков вернулся к «Запорожцу» и выдернул Хомяковича из кабины за секунду до того, как крышу машины смял увесистый булыжник.

Хомякович споткнулся, едва не упал. Кусок дерева пролетел над его головой и врезался в мягкий грунт у него под ногами. Хомякович по наитию перепрыгнул через этот ствол и по инерции поскакал дальше, следуя за резвым Пёстриковым. Он старался не оборачиваться назад и поэтому не видел, как буквально в нескольких шагах позади, надвигаются тонны земли и камней…

Хомякович снова споткнулся, но на этот раз упал. Всё, его путь окончен, сзади грохочет обвал и в следующую секунду его накроет.

— Хомяк! Хомяк! — орали где-то в облаках пыли товарищи, и их голоса тонули в грохоте валящихся камней.

Хомякович попрощался с жизнью и закрыл голову руками… Он довольно долго ждал смерти под завалами, но она почему-то не спешила. Хомякович немного полежал, а потом — решился открыть правый глаз. Правый глаз открылся и увидел солнечный свет. Неужели, жив?? Нет, Хомякович не верил. Скорее всего, он в раю. Он пошевелился — ничего не болит… точно, в раю. И теперь он увидит бога. Хомякович даже наспех сочинил речь, которую скажет Всевышнему. И, набросав недлинный план, решился приподняться на руках и осмотреться, чтобы понять, как выглядят райские кущи. Райские кущи оказались до боли похожи на пустырь за деревней Верхние Лягуши. Те же ковыли, то же запустение, те же кочки и те же серые жабы среди этих кочек лазают. Обернувшись назад, Хомякович сквозь крутящуюся в воздухе пыль увидел, как возвышается над ним высоченный «бархан» сырой коричневой земли вперемежку с камнями и деревьями.

— Хомяк! — откуда-то из пылевого облака вынырнул Кошко, подбежал и принялся тормошить Хомяковича за плечо.

— Я что, жив? — осведомился у него Хомякович с долей недоумения.

— Жив, — подтвердил Кошко. — Вставай, Хомяк! «Т-34» крякнул. Что мы теперь Первому скажем?

Да, «Запорожец» «Т-34» теперь покоился под многотонным земляным пластом, в который превратился холм Чёртов курган. Но разрушился Чёртов курган далеко не случайно. Генрих Артерран вынес и увёз всё, что оставалось в подземных лабораториях базы «Наташенька», а потом — запустил систему самоуничтожения и взорвал все несущие конструкции, которые десятилетиями поддерживали своды подземных помещений. База «Наташенька» погибла, засыпанная и похоронила все свои тайны. Никто теперь не влезет в подземелья, никто там больше ничего не найдёт, потому что там больше ничего нет. Генрих Артерран решил, что пора закрывать «сезон охоты» на «прототип» и результаты проекта «Густые облака», и замёл все свои следы. Теперь там, где тянулись в недрах километровые катакомбы базы «Наташенька», земля просела и опустилась глубокой пологой чашей, в которой, скорее всего, образуется со временем новое озеро…

Жители Верхних Лягуш слышали ужасный грохот, он доносился до них с той страшной стороны, где высится адский Чёртов курган. Испугались не на шутку: думали, что это — Судный день надвигается, и ангелы с чёртом сошлись в последнем бою за грешные и праведные души. Боя не было — просто обычный взрыв и простой обвал. Но все дела были покинуты и заброшены в долгий ящик и там забыты. Перепуганные лягушинцы сидели перед иконами при зажжённых свечах, завернувшись в белые простыни: ждали Армагеддон. Ждали до самого позднего вечера. И, не дождавшись, многие захрапели, уткнувшись носом в красный угол…

А утром оказалось, что не было ни чертей, ни ангелов. По-прежнему светило солнышко, чирикали воробышки, порхали бабочки. Огороды требовали прополки и полива. Куры и прочая живность — кормёжки. Ведь вчера многих из них так и не накормили суеверные хозяева, оставили без хлеба насущного. Медленно выползла в половине девятого из дома своего Фёкла Матвеевна, а за ней — показались и остальные. Судного дня как не бывало: никто никого не судил, не приговорил и не казнил. Семиручко выступил и сказал, что произошло банальное землетрясение, и лягушинцы успокоились, забыли о конце света и вернулись к своим обыденным делам.

И всё бы хорошо, ведь хорошо то, что хорошо кончается. Однако на следующий день начали происходить весьма и весьма странные вещи…

 

Глава 114. Рабы и свобода

Тракторист Гойденко проснулся у себя в доме. Он едва продрал глаза — избыток выпитого накануне алкоголя сделал веки свинцовыми, а мозги — чугунными. Выпав из плена водочного Морфея, тракторист понял только одно: ему очень твёрдо и холодно лежать. Почему ему так твёрдо и холодно — он пока что, не мог понять. Потянувшись, Гойденко задел рукой и столкнул пустую бутылку из-под зелья «зелёного змия», и она с весёлым звоном покатилась по голым и занозистым доскам пола.

— Чёрт… — пробурчал Гойденко обезьяньим голосом и рывком поднял свою чугунную голову.

— Чёрт… — повторил тракторист, потому что наконец, сообразил, что спит на полу. — Черти полосатые, блин погорелый…

Гойденко с трудом поднялся на четвереньки и пополз почему-то назад, мучительно соображая, с кем именно он вчера так сильно набрался. Кажется, один… Или со Свиреевым? Чёрт, давненько что-то не видать Свиреева… Чи в озере утонул спьяну? Гойденко, наверное, сам скоро утонет — пьянствует даже больше, чем тот Свиреев, да и рыбачить любит — в озеро ему и дорога. Сейчас, выйдет на работу, и Зайцев снова пристанет к нему за то, что запах перегара, который несётся у него изо рта, невыносим ни для кого, даже для камней. И снова посадит на пятнадцать суток в каталажку…

Гойденко не помнил того, что Зайцев исчез из Верхних Лягуш два года назад и больше не появился. Не помнил тракторист и про службу у Верхнелягушинского чёрта — всё, действие выборочного гипноза закончилось, и Гойденко оказался на свободе. Генриху Артеррану тракторист больше не нужен, вот он и отпустил его, полностью стерев из его памяти последние три года. И, если сейчас показать Гойденко Петра Ивановича, или Сидорова, или Недобежкина — он их не узнает, и скажет так:

— Э, чувак, да я этих гусей никогда не видел!

Тётка Вовки Объегоркина Варвара хозяйничала на кухне. Она уже напекла пирогов, и по всей её хате витал упоительный аромат свежей выпечки. Однако Варвара Объегоркина была глуха к мирскому: её не волновали ни пироги, ни их аромат. С тех пор, как исчез её племянник, Варвара Объегоркина пекла пироги не себе. Каждый день ходила она на кладбище, туда, где среди зарослей колючих кустов пряталась сиротливая могилка, в которой похоронили пустой гроб. В Верхних Лягушах — с того времени, как завёлся чёрт — появился обычай: если кто-то из сельчан пропадал, люди говорили: чёрт заел, и по всем православным канонам хоронили пустой гроб. Так же поступили и с Вовкой, и Варвара Объегоркина приходила к скромному деревянному крестику, грустные чёрные буквы на котором возвещали: «Владимир Объегоркин», и оставляла под ним все пироги. Пироги не залёживались: их разбирали местные нищие. И не очень нищие: тракторист Гойденко часто накладывал нечистую лапу на халявное угощение, да и комбайнёр Свиреев тоже подвизался и утаскивал то, что не поместилось в лапу тракториста…

Сегодняшний день ничем не отличался от всех остальных дней, и сегодня безутешная Варвара Объегоркина тоже пойдёт на кладбище и понесёт пироги. Она собиралась, не замечая ни солнечных лучей, что заглядывали в её мглистую хату сквозь оконные стёкла, ни звонкого пения беззаботных птиц. Да, для неё ничего этого не существовало, однако как бы Варвара Объегоркина не пыталась отгородиться от внешнего мира, ей не удалось пропустить мимо ушей громкий, настойчивый стук в обитую жестью входную дверь. Варвара Объегоркина удивилась и испугалась: она никогда не приглашала к себе никаких гостей, из лягушинцев к ней никто не заходил… Кто же это стучит-то? Сначала Варвара Объегоркина решила, что просто отсидится и не откроет никому дверь. Но стук всё повторялся и повторялся, а к тому же — делался громче. «Чёрт за мной!» — в ужасе пробормотала суеверная Варвара и помчалась в красный угол — молиться Богородице, чтобы защитила.

— Тёть, открой дверь! — послышался с улицы голос, приглушённый толщиною двери, но знакомый до боли.

Варвара Объегоркина разом отпрянула от икон и заглушила молитвы, прислушиваясь.

— Я ключи оставил! — да, это же голос Вовки! И звучит так обыденно, словно бы Вовка и не исчезал никуда, словно бы его не было дома всего лишь какой-то час, или два…

Позабыв о чертях, Варвара Объегоркина метнулась в сени, не помня даже саму себя.

— Вовочка! — заревела она каким-то нечеловечьим голосом. — Родненький!

Варвара Объегоркина рывком отодрала дверь и увидала, что на пороге хаты, целый и невредимый, стоит её потерянный племянник Вовка. Стоит и так удивлённо на неё глазеет, словно бы не поймёт, что такое произошло, от чего тётка похудела килограмм на двадцать и заливается слезами, стоя на коленях.

— Тёть? — вопросил он с долей испуга. — Ты чего? Сгорело что? Так пирогами пахнет…

— Похоронили тебя в пустом гробу! — изрекла замученная годами страданий Варвара Объегоркина, и Вовка едва в обморок не хлобыстнулся, перепугавшись.

Комбайнёр Максим Свиреев открыл глаза и обнаружил себя, лежащим на груде какого-то мусора под открытым небом. Оглядевшись, он обнаружил под собой и вокруг себя сонмища пустых стеклянных и пластмассовых бутылок, мириады разнообразных обёрток и пачек, а так же — необозримое множество всевозможных объедков, очисток, обломков, остатков…

«Чёрт, где же это я?» — обработав полученную информацию, ленивый и залитый водкой мозг выдал сей судорожный вопрос. Оглядевшись повторно, Свиреев убедился, что проснулся на свалке. На абсолютно незнакомой свалке. «Как же меня занесло-то сюда?» — мозг не мог ничего понять, и поэтому выдал второй судорожный вопрос. Свиреев ответа не знал. А, подумав пару минут, сообразил, что вообще, мало чего знает, и много чего не знает вообще. Например, ему совсем недоступна информация о том, какое сегодня число, какой сегодня день… Даже, какой сейчас год — Свиреев представлял себе весьма смутно.

«Ну, где наша не пропадала?» — оптимистично подумал про себя человек, который ни разу не покидал деревни Верхние Лягуши, и вразвалочку поплёлся, куда глаза глядят…

Председатель Верхнелягушинского сельсовета Семиручко услышал резкий запах бензина и вздрогнул. Открыв глаза, он обнаружил себя в архиве сельсовета. Прямо перед ним валялась опустошённая канистра, из которой тоненькой струйкой вытекали остатки того самого бензина. Вытекли на кипу бумаг, которая лежала там же, под ногами Семиручки. Председатель пошевелил левой рукой и обнаружил у себя в пальцах зажигалку. Прежде, чем Семиручко успел что-либо подумать и оценить ситуацию, кроме запаха бензина, он услышал ещё и удушливый запах дыма. А потом — увидел огонь. Одна из полок с пухлыми папками уже занялась, пламя мгновенно взлетело к самому потолку, а потом — побежало по бензиновой дорожке прямо к ногам Семиручки!

— Ай, чёрт! — взвизгнул Семиручко и, выронив зажигалку, метнулся прочь из архива.

Пламя с грохотом заполняло всё пространство архива, Семиручко задыхался в дыму и практически ничего не видел. Он ощупью отыскал ручку, нажал на неё раз, второй, третий… Дверь была заперта.

— Спасите!! — заверещал Семиручко, заколотил кулаками по проклятой деревянной преграде, пытаясь вырваться на волю.

Дверь не пускала, а за спиной Семиручки уже бесновался смертоносный «красный петух». Всё, председатель думал, что погибает, но тут что-то щёлкнуло, и дверь распахнулась. Семиручко вывалился на прохладный и влажный пол коридора, кашляя, размазывая по щекам слёзы и сопли. Барахтаясь на полу, он видел, как от него отпрянули прочь чьи-то ноги в старомодных женских туфлях, и услышал, как кто-то испуганно заверещал:

— Пожа-ар!

Семиручко узнал голос Клавдии Макаровны. Клавдия Макаровна не на шутку испугалась. Она не думала убегать, а топталась на месте и истошно вопила:

— Пожа-ар! Пожар! Заливай!

Семиручко и тот опомнился быстрее, чем эта престарелая подушка. Он вскочил на ноги и оттолкнул Клавдию Макаровну в сторону за секунду до того, как столб пламени вырвался из архива в коридор. Клавдия Макаровна издала звук, похожий на куриное квохтанье, а Семиручко — тот проявил качества героя. Сообразив, что пожар уже не потушить, он вытолкнул престарелую курицу Макаровну в ближайшее окошко и выпрыгнул сам. Клавдия Макаровна совсем не умела прыгать, она шлёпнулась, как какой-то грузный мешок, наполненный неизвестно чем. Семиручко умел прыгать так же хорошо, как и Клавдия Макаровна, поэтому он шлёпнулся точно так же, и сразу откатился подальше, опасаясь, как бы барахтающаяся готичная дама не огрела его каблуком по носу.

— Ползите, Клавдия Макаровна, — пропыхтел Семиручко, неуклюже уползая от здания сельсовета, в окнах которого уже поднималось алое зарево, и танцевали горячие языки пламени.

Они отползли достаточно далеко для того, чтобы оказаться в относительной безопасности, и теперь с ужасом наблюдали за тем, как пламя стеною возвышается над крышей и постепенно проглатывает тёплое, насиженное место их работы. Чёрные и серые хлопья пепла крутились у носа, высоко над крышей догорающего сельсовета курилось марево. Откуда-то долетал противный рёв сирены: это на пожар спешили пожарные, которых, скорее всего, вызвали с почты.

 

Глава 115. Короткое продолжение

Милицейский начальник Недобежкин никак не хотел отставать от гипнотизёра Ежонкова и постоянно находил ему работу. Ежонков работал не покладая рук, и лицо его покрылось потом. Работа была следующая: раскручивать на откровения больных «звериной порчей». Ежонков терпел провалы: «звериная порча» ну, о-очень плохо поддавалась лечению. Подумав недолго — милицейский начальник не умел долго думать — Недобежкин выделил Ежонкову помощника — «киевского колдуна-программиста» Вавёркина. Вавёркин не уволился, потому что его никто не собирался увольнять. Недобежкин дал издёргавшемуся гипнотизёру отпуск, Вавёркин отдохнул, одумался, и теперь — как раз закончил свою суперновую программу для считывания биотоков мозга, и горел желанием испытать её ну хоть на ком-нибудь. И вот теперь Вавёркин наконец-то сможет определить, годится ли он в подмётки Биллу Гейтсу, или нет, потому что перед ним сидел на стуле ни кто-нибудь, а Пётр Иванович Серёгин, справа стоял и скептически фыркал «суперагент» Ежонков, а над самой душой восседал «третейский кади» Недобежкин. Пётр Иванович Серёгин тоже выглядел весьма скептично: он не верил в возможности гипноза несмотря даже на то, что получил «звериную порчу».

— Зайцев его здорово попортил, — предупредил Вавёркина Ежонков. — Смотри, заблеет он у тебя.

— Моя новая программа поможет мне исключить из сеанса ту стадию, когда включается эта дурацкая козья установка, — заверил Вавёркин, украшая голову Серёгина своими присосками. — Я смогу обмануть эту «порчу», и Пётр Иванович заговорит.

— Хочешь нажухать фашистских агентов? — скептически осведомился Ежонков, кусая своё любимое пирожное «эклер» со взбитыми сливками. — Не надейся, коллега, у них там всё продумано. Они чуть всю Европу не заграбастали, а ты хочешь какими-то присосками их победить!

Пётр Иванович наелся эклерами ещё в то далёкое время, когда приходил к бабушке Лютченко за информацией о безвестно исчезнувшей Анне. Никакого аппетита эти жирные пирожные у него не вызывали, а в сверхвозможности «фашистских агентов» он просто и прагматично не верил. Он просто сидел и терпеливо ждал, когда же Вавёркин закончит прилаживать к его голове неприятно холодные присоски и начнёт работать. Это далеко не последняя работа для Вавёркина и Ежонкова: в коридоре ждут два других пациента: Смирнянский и Сидоров. Да и в перспективе имеются ещё два: Борисюк и Соколов. Вавёркин, пока боролся с эпидемией «звериной порчи», потерял в весе килограммов десять, а вот Ежонков — тот, наоборот, набрал. «Суперагент» постоянно жевал пирожные и лопал конфеты (не гнушался и холодцом Карпеца). Он говорил, что ему, «как умственному работнику, необходимо питать мозг», однако вместо мозга у Ежонкова, кажется, питается пузо…

— Готовы? — это Вавёркин закончил цеплять к Петру Ивановичу присоски, включил ноутбук и приготовился к работе.

— Готовы, — зевнул Пётр Иванович, который, честное слово, уже устал и соскучился ждать, когда же, наконец, Вавёркин начнёт его гипнотизировать.

— Давайте, — санкционировал Недобежкин. — А если снова запорете — уволю обоих, понятно?

Вавёркин заметно побледнел: да, он боялся увольнения. А Ежонков — тот состроил презрительную гримаску и проворчал:

— Бе-бе-бе!

Конечно, как Недобежкин может его уволить, если Ежонков даже не числится у него в отделении?

На экране ноутбука змеились волнистые и ломаные линии: так отображались биотоки мозга Петра Ивановича. Кажется, Вавёркин в этом что-то понимает, раз так внимательно на них смотрит и что-то там ещё настраивает мышкой. Сам Пётр Иванович в этом во всём ни зги не понимал, а смотрел на свои биотоки так, от нечего делать, и время от времени подавлял докучливые зевки. Для Петра Ивановича это был уже второй сеанс гипноза, и он ожидал, что сейчас вроде бы заснёт, и увидит некий сон — какой-нибудь абсурдный, дурацкий, про «чёрную-чёрную комнату в чёрном-чёрном доме». А потом — у них снова что-то сорвётся, сломается, пойдёт не так… Пётр Иванович выплюнет какой-нибудь звериный рёв, они его разбудят, и будут долго ругаться с Недобежкиным… Да, это нормально, Пётр Иванович уже привык к такому сценарию, и каждый их сеанс гипноза заканчивается одинаково.

Но на этот раз всё получилось как-то странно. Они все: и Вавёркин, и Ежонков, и даже Недобежкин — почему-то ушли из кабинета и оставили Серёгина одного в присосках наедине с ноутбуком. Сначала Пётр Иванович просто глазел на свои биотоки. Но потом ему это надоело, и он решил выяснить, в чём дело, куда они все пошли, и почему он должен здесь сидеть и прозябать в рабочее время?

Пётр Иванович попытался отклеиться от присосок и встать, но присоски его почему-то не пустили. Они держали так, словно бы их приклеили к его голове цементом, и не давали ему и шевельнуться. «Что за чёрт?» — вселенский скептик Серёгин даже ощутил лёгкий испуг.

— Василий Николаевич! — негромко позвал он начальника.

В ответ — тишина. Недобежкин, словно бы, испарился, или провалился, или растворился… Пётр Иванович прислушался. В отделении, обычно, всегда стоял гул: шаги, разговоры… Но сейчас — в удивительно неподвижном воздухе висела странная, почти что, могильная тишина, сквозь которую не прорывалось ни звука. А потом — дверь медленно и со страшным скрипом отъехала в сторону, и из коридора в кабинет молча вдвинулись два человека. Серёгин сначала удивился: откуда такой ужасный скрип, когда дверь кабинета Недобежкина никогда в жизни не скрипела? Но потом его взгляд переместился на вошедших. Двое незнакомцев, примерно одинакового роста, примерно одинакового телосложения. Только один из них одет в белый халат — такой, как обычно бывает у врачей, глаза его скрыты под непроницаемо-чёрными стёклами очков. С плеч второго лоскутами свисает драная, подгоревшая военная форма, кажется, времён Великой Отечественной, а на голове красуется пропаленная до дыр серая кепка. «Странная компания…» — неожиданно отметил про себя Серёгин. Незнакомцы застопорились около стола Недобежкина, а потом — «прожжённый вояка» так и остался стоять, а «доктор» — сделал пару шагов навстречу сидящему в плену присосок Серёгину и громко заявил:

— А теперь ты всё забудешь! Будешь-удешь-дешь-дешь-дешь! — эти слова эхом прокатились в мозгу Петра Ивановича. — Помни только, что тебя УДЕЛАЛ ЗАЙЦЕВ! Айцев-цев-цев-цев! ВОПРОСЫ ЕСТЬ?

— Меня уделал Зайцев, — безвольно промямлил Пётр Иванович.

— Вопросов нет! — весело сказал «доктор», повернулся и зашагал к двери.

Вояка бодро взял под закопчённый козырёк, свистнул, и тоже зашагал к двери, по-солдатски чеканя шаг. Двое незнакомцев удалились в коридор и там пропали так же, как Недобежкин, Вавёркин и Ежонков, а Пётр Иванович внезапно услыхал над своим ухом громкий хлопок сродни взрыву и упал со стула.

Открыв глаза, Пётр Иванович увидел, что да, он сидит на полу, но в кабинете каким-то волшебным образом возник и Вавёркин, и Ежонков, и даже Недобежкин материализовался за столом. Ежонков стоит и угрюмо таращится в пол, Вавёркин подбирает свои присоски и ворчит:

— Ну вот, две штуки отодрал…

А Недобежкин потихоньку переваривает обоих сатанинским взглядом и багровеет перед очередным взрывоподобным строгачом.

«Куда это они выходили?» — вот мысль, что первой прокралась в голову Петра Ивановича после падения со стула.

— Э… — прокряхтел Серёгин, барахтаясь на полу в попытке встать. — Тут такие двое не проходили — один, такой ободранный, в форме военной, а второй — как врач?

— Что он несёт? — процедил сквозь зубы Недобежкин, примериваясь, кого бы ему уничтожить первым — Вавёркина, или Ежонкова?

Вавёркин, держа в правой руке оторванную Серёгиным присоску, тихо пискнул:

— Я не знаю…

А Ежонков — тот вообще, только руками развёл.

— Вот что, Кашпиррровские! — цербером зарычал милицейский начальник и как следует, навернул кулаком по своему столу. — Я вам говорил, что я вас уволю? Так вот, я вас уволю!

Пётр Иванович никак не мог подняться с пола. А главное — никак не мог сообразить, куда они все уходили, и что это были за странные люди — вояка и доктор? Но в голове Серёгина билась одна навязчивая мысль: «Меня уделал Зайцев». И теперь Пётр Иванович абсолютно позабыл о монстре-тени. Серёгин был твёрдо уверен в том, что «звериную порчу» навёл на него именно он, Зайцев.

— Меня уделал Зайцев! — озвучил свою мысль Пётр Иванович и, кряхтя, поднялся на ноги, что по консистенции напоминали вату.

— Ну, я же говорил! — возликовал Ежонков и положил в ненасытный рот шоколадную конфетку. — Зайцев его уделал, и теперь он сам это сказал! Мы победили «звериную порчу»! Вавёркин, ты гений!

Вавёркин слабо и виновато улыбался, Недобежкин вращал глазами, а Пётр Иванович начал соображать, что нет, никто никуда не уходил, а вояка с доктором приснились ему в гипнотическом сне. Таким образом, эти два «шамана» сняли с него «порчу» и вернули рассудок и память. Пётр Иванович попытался припомнить лица виртуальных визитёров. У вояки лицо… военное: всё в какой-то чёрной копоти и наполовину заслонено козырьком кепки. А вот доктор… Лица доктора Серёгин не помнит совсем. Возможно, он был такой, как Вавёркин, возможно — такой, как Ежонков, а возможно — и такой, как Зайцев…

— Зайцев этот… — буркнул Недобежкин, сменив гнев на удивленье. — Так ты, Ежонков, думаешь, что результат этих идиотских «Облаков» — это Зайцев??

— Зайцев, — кивнул Ежонков. — А кто же ещё?

— А как же тот Генрих из подземелья, который ОДИН перебил нашу группу захвата?? Вон, Самохвалов наш до сих пор в дурке чалится! Что ты на это скажешь, Мессинг?

— Генрих сдох, — отпарировал Ежонков. — И мы вообще не знаем, тот ли это Генрих был…

— Тот, — настоял Недобежкин, нервно разъезжая в своём кресле из стороны в сторону. — Скажешь, что он живёт, шо тот Маклауд, и так не бывает в природе, да? Так если он нажрался своих образцов — он может ещё триста лет прожить!

— Он взорвался на гранате, — напомнил Ежонков. — Но, я не сомневаюсь, что он был фашистским агентом…

— Как мне всё это надоело! — перебил Недобежкин и навалился на спинку кресла, изобразив глобальную усталость от жизни. — Нормальные менты бандитов ловят, а мы — копаемся в какой-то нане… Чёрт!

— Это же открытие века! — возразил Ежонков и скушал очередную конфетку, засунув фантик за шкаф.

Засунул неудачно: Недобежкин заметил его «финт» и взорвался:

— Э, толстяк, ты, куда это мне пачки свои забиваешь?? А ну, выцарапал живо!

— Не нукай, не запрягал! — обиделся Ежонков.

— Выцарапывай! — настоял Недобежкин и поднялся с кресла.

— Смотри, животом на стол не навались! — съехидничал Ежонков. — И я не уверен, что ты ешь меньше меня!

Да, так и есть, Серёгин не ошибся: они начали длительную перепалку, а ему только и остаётся, что запастись терпением и дождаться её конца.

Да, Зайцеву суеверно и безграмотно приписали сверхчеловеческие возможности таинственного «результата», который мог бы получиться у тех, кто проводил эксперименты в рамках проекта «Густые облака». А что же по-настоящему случилось с Зайцевым?

Сергей Петрович Зайцев, бывший участковый из деревни Верхние Лягуши, томился в клетке в единственном помещении подземной лаборатории, которое Генрих Артерран не засыпал землёй. Зайцев медленно терял человеческий облик — Гопников серьёзно напортачил с его генетическим кодом, и теперь верхнелягушинский участковый на глазах лишался способности мыслить, дичал, деградировал. Тот, кто раньше был милиционером, бдел законопорядок и боролся с бандитами, теперь неистово бросался на толстые прутья решётки, пытаясь не то перегрызть их, не то разогнуть руками. А руки Зайцева с каждым днём всё больше и больше становились похожи на перепончатые и когтистые лапы неизвестного науке существа. Яркий белый свет, что заливал лабораторию, приводил бывшего старлея в звериную ярость, и Зайцев рычал нечеловеческим басистым голосом и корчил ужасные волчьи рожи. Из верхней челюсти Сергея Петровича торчали длинные клыки, а щёки начинали покрываться зелёной чешуёй.

Перед клеткой Зайцева стоял Генрих Артерран и взирал на беснующегося участкового с явным беспокойством. Не прошло и трёх месяцев с тех пор, как этот салага Гопников поработал над ним, а Зайцев уже успел превратиться в то, что в научно-популярной литературе называют словом «мутант». Сверхчеловека, правда, из него не вышло — если процесс пойдёт дальше, Зайцев просто превратится в хищного зверя, и его можно будет переселять в зоопарк. Но ведь Генрих Артерран вовсе не собирался добиваться таких страшных результатов, как диэволюция человека до животного. Надо спасать несчастного Зайцева, возвращать в человеческое общество…

Генрих Артерран видел лишь один способ избавить Зайцева от действия «дьявольского» препарата: дать ему тот антидот, который был испытан на Гопникове. Надежда на положительный результат с Зайцевым была туманна и расплывчата: в организме Гопникова был другой препарат, не такой, как у Зайцева. Но у Генриха Артеррана не было другого антидота — вот, в чём дело. Вообще, препараты из ДНК «прототипа» очень плохо поддаются нейтрализации и выведению из человеческого организма — особенно, самый последний препарат — под номером «триста семь».

Зайцева нужно срочно спасать — пока ещё можно заставить его выпить антидот. Зайцев метался по клетке, словно рассерженный павиан, рычал, тряс решётку. Прутья решётки по толщине приближались к руке среднего человека, но Зайцев уже начинал расшатывать их. Если он и дальше будет трясти решётку с такой же силой — в один прекрасный день последняя просто не выдержит и сломается.

— Зайцев! — позвал Зайцева Генрих Артерран и взял с ненового журнального столика, что пристроился около клетки, обычный гранёный стакан, наполненный бесцветной жидкостью.

Зайцев прекратил метаться по клетке, уставился на Генриха Артеррана невменяемым звериным взглядом и издал нечленораздельный звук, похожий то ли на «Рррр», то ли на «Уууу».

— Пей, — настоял Генрих Артерран и протянул Зайцеву стакан.

Зайцев, вроде бы, сделал на лице осмысленное выражение, подошёл к решётке на двух ногах, а не на четырёх и взял стакан в правую руку, как самый обычный человек.

— Пей, — повторил Генрих Артерран, не спуская глаз с Зайцева.

Зайцев огромными глотками выхлебал всю жидкость, а потом — в нём снова пробудилось звериное начало: бывший участковый отшвырнул стакан в сторону, расшибив его вдребезги, и с глухим рычанием забился в угол клетки.

— Молодец, — похвалил его Генрих Артерран и вышел из уцелевшей лаборатории неизвестно, куда.

После этого сеанса гипноза, который сотворили с ним Ежонков и Вавёркин, Пётр Иванович чувствовал себя разбитым вдребезги. Навалилась такая усталость, которая, обычно, наваливается на спортсменов после финального рывка, или на рыночных торговцев после внеплановой проверки санстанцией. Недобежкин, Ежонков и Вавёркин ещё оставались в отделении — у них было много работы по раскрутке «попорченных кадров». «Попорченные кадры» — это общее название выработалось у Недобежкина для обозначения больных «звериной порчей». Они как раз пытались найти подход к заблокированным мозгам Смирнянского, а Пётр Иванович выпросился домой.

Часы показывали всего семь часов вечера, и солнце даже ещё и не думало о закате, но Серёгин решил для себя так: он приходит домой, кормит Барсика и ложится спать. Всё, его мозги устали до предела, пора бы и отдохнуть.

Кот Барсик снова сидел на кухне на обеденном столе. Сколько Серёгин ни гонял его веником — Барсику было глубочайше начихать на тот веник. Барсик давно уже застолбил обеденный стол, сделал его местом отдыха для своей полосатой персоны и даже не подумал спрыгнуть, когда Пётр Иванович ввалился в кухню, не заметив, что ввалился в ботинках.

— Ух! — беззлобно буркнул Пётр Иванович на кота и полез в холодильник, где хранилась кошачья еда.

Когда Барсик уткнулся носом в миску и принялся жадно выедать «Вискас», Пётр Иванович, наконец, обнаружил у себя на ногах ботинки. Когда же Серёгин избавился от них и оставил в прихожей — он сразу же потащился в комнату и прилёг на диване, подумав о том, что отдохнёт немного и будет готовиться ко сну. Когда и как он заснул — Пётр Иванович даже не заметил. Можно сказать, что он даже не понял, что заснул — так же, как и во время сеанса гипноза. Серёгин во сне видел себя, лежащим на всё том же диване, с пультом от телевизора в руке. Пётр Иванович нажал на красную кнопку, телевизор включился и начал показывать какой-то фильм про «лихие девяностые». По экрану проскальзывали некие бритоголовые «братки» в малиновых пиджаках, с золотыми цепями и с обрезами. Один из них, толстый такой, приковал к батарее свою секретаршу и цедил ей сквозь редкие прокуренные зубы:

— МммммыыыыымммммрррррраааааааааА…

Кот Барсик выскочил с балкона и пристроился напротив телевизора, наблюдая за тем, как бравые менты повязывают всех братков и освобождают из плена батареи и наручников бедняжку-секретаршу. Барсик пару раз мурлыкнул, а потом — стремглав помчался в прихожую. За дверью послышалась некая возня — уши Серёгина улавливали её даже сквозь стрёкот ненастоящих телевизионных выстрелов. А потом — разразился трелью дверной звонок. «Кто это ещё?» — удивился Серёгин, который в этот вечер никаких гостей не ожидал. Звонок повторился — какой, однако, настойчивый попался гость! Делать было нечего — Пётр Иванович нехотя отковырнулся от дивана и, шаркая, направился в прихожую, узнать, кто же к нему такой пожаловал.

Барсик крутился у двери, а трель звонка возвещала о том, что гость не собирался никуда уходить, а настойчиво требовал от Серёгина аудиенции. Пётр Иванович захотел увидеть визитёра в дверной глазок. Но не увидел — в дверном глазке Серёгина поджидала тьма. Пётр Иванович удивился: почему так темно? Ведь лампочку только вчера меняли…

Звонок не умолкал, и Серёгину пришлось открыть дверь. В подъезде было пусто и темно. Так же темно, как в подземелье, как в мешке, как в желудке крокодила… И глухо, как в танке. Да, в подъезде висела подозрительно нездоровая тишина. Такого никогда не было, ведь в доме много квартир, в каждой живут люди…

ДЗЗЗЗЫНННЬ! — рявкнул звонок, и Пётр Иванович даже испугался: как же так? Никого нет, а звонок звонит…

А кот Барсик был совершенно спокоен: тёрся о ноги Серёгина, и, кажется, снова требовал кормёжки…

И тут из непроглядной темноты подъезда выдвинулся человек. Серёгин даже отпрянул назад, когда увидел его, согбенного, измученного и какого-то всего униженного. На плечах странного гостя болталась милицейская форма. Он комкал в руках свою фуражку, а Пётр Иванович невольно подумал о том, как бы этот тип не начал откусывать от фуражки куски, как полковник Девятко. Гость поднял на Серёгина своё лицо, и Серёгин его узнал. Нет, его навестил не какой-нибудь абстрактный безликий призрак — в образе призрака явился бывший следователь прокуратуры Зайцев.

— Зайцев?? — изумился Пётр Иванович и сделал несколько шагов Зайцеву навстречу.

— Я не могу гипнотизировать, — выдавил Зайцев, едва ли не плача. — Это не я, не обвиняйте меня… Это — верхнелягушинский чёрт!

Пётр Иванович изумился ещё больше — даже отвалил челюсть. Откуда без вести пропавший Зайцев появился у него в подъезде?? Неужели эти бандиты из «чёртовой банды» его выкинули? А почему он тогда не блеет?

— Постойте, Зайцев… — пробормотал Серёгин, не зная, что бы ещё ему сказать. — Какой ещё чёрт?

— Помните, я про него вам рассказывал? — лепетал в свою очередь Зайцев, затаптывая коврик в прихожей Серёгина. — Верхнелягушинский чёрт… он похож на тень… На тень, которую никто не отбрасывает. Он гипнотизирует — и вас, и меня, и всех…

Последние слова Зайцев простонал голосом подстреленной перепёлки, а потом — весь обмяк и кулём осел на пол.

— Зайцев? — Пётр Иванович обеспокоился его здоровьем и схватил Зайцева за руку, желая проверить, остался ли у него ещё пульс.

Про пульс Серёгин так ничего и не понял, но рука Зайцева вдруг сделалась стеклянно прозрачной, а в следующий миг растаяла прямо в руке Серёгина! Пётр Иванович в страхе попятился назад, сел на пол и… проснулся.

Рывком открыв глаза, Серёгин обнаружил себя лежащим на диване. А прямо над его головой нависла усатая мордочка кота Барсика. Барсик громко урчал, перебирал лапками по лбу Серёгина и болтал своим пушистым хвостом. «Верхнелягушинский чёрт — крутились в мозгу слова виртуального Зайцева. — Похож на ТЕНЬ, которую никто не отбрасывает»… Что за бред? Кажется, Пётр Иванович переработал. В отпуск, что ли, пойти? Мало того, что этот Зайцев навёл на него проклятую «порчу» — так ещё и во сне мозги полощет своим дурацким «чёртом»… Да, хорошо Зайцев его УДЕЛАЛ — Пётр Иванович даже спать нормально не может…

Серёгин решил пойти на кухню и попить водички — что-то в горле совсем пересохло. Он поднялся с дивана, согнав Барсика со своей головы, и потянулся через прихожую на кухню. У входной двери Пётр Иванович притормозил и прислушался. Нет, кажется, всё нормально, сосед сверху пылесосит…

За окнами уже висела темнота, а зелёные цифры на часах на кухне пищали: «21:21». Да, поздновато сосед пылесосит. Наверное, жена заставила. Жена у него допоздна угорает на работе, а сам он бьёт баклуши, стоя на бирже труда…

Не включая свет, Пётр Иванович отпил несколько глотков прямо из стеклянного кувшина, вернул его назад на кухонный стол и случайно взглянул на тёмное окно. Каштан снова разросся, и его ветка почти задевала стекло. Надо будет вызвать пилильщиков из ЖЭКа — пускай пилят — это их работа… «…Не я, а верхнелягушинский чёрт» — даже после того, как Серёгин проснулся и совершил прогулку из комнаты на кухню, Зайцев продолжал проклёвывать ему проплешину. Да, точно отпуск бы не помешал, а то с такой работой психиатрическая клиника становится всё ближе и ближе… «Верхнелягушинский чёрт-чёрт-чёрт-ёрт-ёрт!»… Стоп. Кажется, в абсурде «Космозайцева» есть зерно истины. Пётр Иванович присел в темноте на стул и мысленно вернулся в покинутый по непонятной причине дом плотника Гаврилы Потапова. Вернулся туда, в кухню, к печке, из-за которой вылез тот некто, который его «уделал». Опять стоп: некто вылез из-за печки? Да, Серёгин сейчас твёрдо в этом уверен, хотя Зайцев тогда стоял у окна. Зайцев стоял у окна, Недобежкин и Синицын попытались схватить его, Зайцев настучал им по шапкам. А чего он тогда их не «уделал» так же, как и Серёгина? Недобежкин с Синицыным не блеют — Пётр Иванович, по крайней мере, ни разу не слышал, чтобы у кого-то из них открылась «мегекость». А если Зайцев так заметает следы — то должен был «попортить» всех, кто его видел, а не только одного Серёгина! Значит, это был не Зайцев, а кто-то другой, кого видел один только Пётр Иванович, а все остальные не видели… А куда потом делся Зайцев? За печку? Пётр Иванович вдруг явственно представил себе, как Зайцева хватает какой-то тип и тащит туда, за печку. Какой тип? И как тащит, когда печка стоит к стене вплотную? Да, у этого Потапова не печка, а какая-то «обитель зла», честное слово… А они — менты называется — сделали из Лягуш длиннющие ноги и даже не попытались выяснить, что за «сверчок» водится у Потапова за печкой. Если бы не этот суетливый Недобежкин, который хочет узнать всё и сразу — Пётр Иванович бы методично добился разрешения на разбор печки, методично бы её разобрал и увидел бы, где зарыты все собаки. «Верхнелягушинский чёрт» — сказал в голове Серёгина виртуальный Зайцев. Или это память Серёгина говорит его голосом? Да, скорее всего она, память. Пётр Иванович — прагматик — не верил в голоса свыше, в предсказания и в чертей. Просто он что-то помнит вопреки гипнозу, который попытался наложить на него… кто? Результат проекта «Густые облака»? Возможно. Но только это не Зайцев…

Пётр Иванович ещё раз глянул на улицу, будто пытался найти ответ там. А, не найдя — решил ещё поспать. Утро вечера мудренее — так говорили наши великие предки, которые знали больше нас. Серёгин решил послушаться их — а вдруг увидит ещё какой-нибудь сон?

 

Глава 116. Никуда не денешься

Николай Светленко, бывший «король воров», ныне изловленный, ехал в поезде, в тряском вагоне. Вагон был купейный, и в четырёхместном купе, кроме Коли, ехали три обладателя внушительных мускулов, которые конвоировали его… в никуда. Николая не судили, ему не вынесли никакого приговора — разве Генрих Артерран будет утруждать себя каким-то судом? Он же «рейхсфюрер», а значит — и ловец, и судья, и палач…

Коля маялся в поезде уже, наверное, пятый день, а может и дольше. Из купе его не выпускали, в туалет водили под конвоем и под пистолетом, не позволяя даже смотреть по сторонам. Он не видел, день ли проносится за окнами поезда, или ночь, потому что окна были постоянно зашторены плотной тканью. Вот и потерял Николай счёт времени, словно настоящий узник, что годами, десятилетиями томится в темнице. Неужели — всё? У него нет никакого выхода, для него закрыта любая лазейка на свободу, которой он так гордился и кичился перед своими неудачливыми, судимыми дружками? Для «короля воров» сесть на нары — было равносильно смерти. Колю начала медленно, но верно прибирать к своим костлявым рукам коварная депрессия. Сидя на нижней полке, сверлимый тремя парами несмыкаемых зорких глаз, Николай с болью ощущал, как один за другим, гаснут в его душе светлые лучи надежды на спасение. Его ужасные конвоиры, вооружённые, одетые в чёрное, пугающе, нечеловечески одинаковые, резались в карты, ели гамбургеры, что-то болтали на английском языке. Но при этом не забывали наводить на Николая пушку каждый раз, стоит ему сделать хоть одно неудачное движение! Увидав у своего носа зияющее чёрное дуло, Николай забивался на полку с ногами и опускал голову, словно побитый пёс. В желудке капля за каплей скапливалась липкая трусость, что лежала тяжёлым комком и не давала ни действовать, ни думать… Поезд нёсся сквозь неизвестность… да, его везут на казнь! Забываясь иногда тяжёлым сном, Николай видел окровавленную плаху, палача в красном плаще и в маске, который заносит над его несчастной обречённой шеей громадный топор. А вон там, за плахой, в толпе бездушных зевак, возвышается над всем миром главный палач — Генрих Артерран, который берёт под козырёк эсэсовской фуражки и закатывается дьявольским смехом… Взмах топора — и Колина голова покатилась по доскам эшафота…

Николай проснулся в холодном поту и рывком сел, хватая разинутым ртом спёртый воздух. Железные колёса поезда мерно стучали на стыках рельс, вагон плавно качался. Купе наполнял приглушённый свет, плотно занавешенное окно казалось тёмным. Должно быть, сейчас — ночь… Коля украдкой повернул лицо и робко взглянул на своих конвоиров. Один — огромный и усатый — лежал на спине, на полке, соседней с Колиной, и сопел, положив ручищу на рукоять пистолета. Спит! Всё-таки, спит, значит — он не робот. Второй конвоир пристроился на верхней полке над первым и — тоже — лежал и сопел. Коля не видел только третьего, что расположился над ним. Возможно этот третий и караулит сейчас каждый Колин вздох и, если что — навернёт по голове тяжёлой рукой… Неужели всё, не выйти? Нет, Коля — «король воров», и он должен любой ценой остаться на свободе. Пускай даже его застрелят при попытке к бегству — он умрёт вольной птичкой!

Николай внимательно оглядел спящего усача. Тот неподвижно лежал на полке без постели, мирно посапывал, словно ребёнок и даже в ус не дул. Его правая ручища покоилась на рукояти пистолета, левая — была опущена вдоль тела. А вот из кармана его брюк торчала связка ключей… Ага! Дверь купе заперта на ключ, и один из этих вот, ключей её откроет! Николай замер и прислушался. Не услышав вокруг себя ничего кроме мерного сопения и стука колёс, он медленно, осторожно подался вперёд и протянул исхудавшую на хлебе и воде руку к заветным ключам. Коля ожидал, что сейчас на него обрушится сокрушительный удар: он подозревал, что третий конвоир не дремлет. Однако ничего не последовало: в полутёмном купе всё оставалось тихим и неподвижным. Неужели, и этот заснул??? Наверняка подумали, что Николай сломался, и не будет больше пытаться сбежать! Как они, однако, ошиблись! Коля схватил ключи и аккуратненько, чтобы не звенеть, потянул на себя. Ключи зацепились за что-то в кармане усача, а когда Коля потянул сильнее — выпали и потянули за собой зажигалку. Зажигалка была металлическая, тяжёлая. Она тяжело упала на пол и громко грюкнула, ударившись. Усач заворочался, забурчал во сне. Коля застыл: всё, сейчас он проснётся… Усач отвернулся на другой бок и всхрапнул. Кажется, пронесло… Коля быстро поднял ключи и собрался было открыть дверь купе и покинуть узилище. Но внезапно на Николая сзади навалилось тяжёлое тело — это спрыгнул конвоир с верхней полки. Он заломил Коле руки, занёс над ним кулак. Коля совершил нечеловеческое усилие: высвободил правую руку, схватил со стола стакан с чаем и выплеснул горячий чай в лицо рычащего чудовища. Здоровяк заревел басом, схватился за глаза, завертелся на месте и разбудил двух других. Усач подпрыгнул, словно мячик, бросился на Колю, выпятив кулаки. Но Коля, войдя во вкус драки, увернулся от его кулака и одновременно залепил врагу оплеуху ногой. Усач отлетел в сторону и вышиб запертую дверь своей спиной. Ура! Выход открылся! Коля метнулся в коридор, но третий конвоир успел схватить его за ноги и повалил на грязный пол. У носа Николая, на остатках погибшей двери, ворочался усач, а третий амбал тащил его назад в купе. Николай брыкался, отбивался от него ногами. Ему удалось лягнуть противника в нос. Тот отпустил на миг, и Коля смог вскочить. Он прыгнул вперёд, но тут перед ним вырос облитый чаем, и на левом плече его погоном возлежал лимон. Сзади тоже было неспокойно: с пола поднялся усач и растопырил руки, готовый схватить. Облитый громила взмахнул кулаком. Коля нырнул в сторону, пихнул его и выскочил в коридор. Облитый стукнул и влепил тумака усачу, повергнув его животом на стол…

Коля бежал по коридору, и стремился только к одному: быстрее добраться до тамбура. За ним летел топот и рычание: конвоиры не желали выпускать его и гнались, топая толстыми ногами. Всё, вот и тамбур! Николай разинул дверь и нырнул за неё. В тамбуре было темно по сравнению с вагоном, Коля на секунду потерялся в темноте. Но нет, медлить нельзя — надо отдраить дверь, выбраться наружу и спрыгнуть с поезда!

— Вы куда? — это в тамбуре внезапно нарисовалась проводница.

Она застукала Колю как раз в тот интересный момент, когда он почти уже справился с замком наружной двери.

— На кудыкину гору! — злобно рыкнул Николай, отпихнув от себя эту обрюзгшую эвглену, которая вздумала оттаскивать его назад.

Проводница шлёпнулась на спину, заплескала ножками, а Николай рванул на себя синюю тяжёлую дверь, и она с треском распахнулась, впустив в тамбур вихрь ночного воздуха. Да, снаружи было темно, хоть выкалывай глаз. Мимо проносились некие леса, высоченные сизые ели… Ночное небо, лишённое луны, полыхало огромными звёздами. Скорость была головокружительной, насыпь — высокой, каменистой. Стоит Коле спрыгнуть — он превратится в форшмак… А если не спрыгнет — то его превратят в форшмак насильно. Вон они, уже набились в тамбур, и проводница снова лежит в углу и плещет ножками…

Коля выбрался из вагона и полез по его железной стене вверх, на крышу. Прохладный ураган, наполненный запахами ночи, свистел в его ушах, грозясь сорвать с той хлипкой опоры, за которую он сейчас ухватился. Это была некая железка, что выступала из корпуса вагона. Николай почти не различал её в темноте, однако его руки вцепились в неё намертво. Коля подтянулся и закинул на крышу правую ногу. Порыв ветра принёс с собой свист пули, а Колин глаз заметил, как в тёмное небо рванулась огненная вспышка. Они в него стреляют!

Коле удалось закинуть на крышу и вторую ногу, он подтянул тело и улёгся животом на холодный металл. Руки теряли чувствительность, лёгкие рвала одышка, мозги прошибала тупая истерика, ведь Коля ни разу ещё на ездил на крыше вагона!

Эй, что это там скребётся внизу? Сквозь грохот металла и свист ветра Коля различил… Этот звук! Конвоиры карабкаются за ним. Николай нашёл в себе силы глянуть вниз и увидел оскаленную физиономию усача, что неумолимо и быстро приближалась к нему. Чёрт! Сейчас схватит!

Николай не понял, что произошло с ним в эту экстремальную секунду. Он просто вскочил на ноги и побежал по качающейся, как палуба корабля, крыше вагона вперёд, к тепловозу. Ноги несли его сами, а сознание, кажется, отключилось, потому что Николай не чувствовал больше ни единой эмоции. Он ничего не слышал, кроме свиста и грохота и ничего не видел, кроме маячащих впереди огней тепловоза. В темноте он запнулся за что-то и полетел носом вниз. Вихрь сорвал его с вагона, швырнул куда-то в разверзшуюся пропасть… Колина рука рассекла воздух и поймала некую железную скобу. Коля зацепился за неё, задержав падение, ударился с размаху о вагон и повис над головокружительно мчащимися рельсами и бушующими колесами, что, крутясь, высекали искры. Дыхание перехватило, сил не осталось. Он не мог подтянуться, не мог влезть обратно. Коля так и остался безвольно висеть, чувствуя, как немеют пальцы. Скоро он не сможет держаться и сорвётся…

Впереди обозначились некие препятствия — туннель, что ли, или мост — поезд стал слегка притормаживать. И тогда Коля сорвался.

Он жёстко ударился о камни, покатился по ним, больно ударяясь. Коля старался сгруппироваться, подтянул ноги, руки, закрыл лицо. Кубарем врубился он в некие колючие заросли, зацепился за них одеждой, ветки хлестали по голове, рукам. А потом — на пути попалось что-то твёрдое — пень, что ли? Коля ударился об него и выпал из реальности…

Когда Николай очнулся — над ним возвышались утыканные листьями ветви, сквозь которые прорывались лучи солнца. Солнце успело подняться почти что, в самый зенит, его свет больно бил в глаза. Должно быть, Николай пролежал тут много часов, прежде, чем пришёл в себя. Тело ныло и болело, Коля испугался: если у него окажется хотя бы, один перелом — он не сможет встать и пойти. Он останется лежать тут, один и, в конце концов — умрёт от жажды, голода и ран… Николай осторожно пошевелил руками, ногами, головой… Нет, вроде бы, ему повезло, он ничего не сломал — только набил парочку солидных шишек. Кажется, он может встать. Николай сгрёб в кучку силы и с трудом сел. Его уши ловили птичий щебет, шелест леса… и стук собственного сердца. Да, он тут совершенно один, откатился с железнодорожной насыпи, свалился в некий овраг. Земля под ним была сырая, поросла высокой травой, кустами. Нужно выбираться — не сидеть же здесь вечность? Вот Коля и встал на шаткие ноги и побрёл вверх по пологому травянистому склону. Выбравшись, он огляделся и увидел, что стоит на большой поляне. Позади — провалом темнеет овраг, а впереди — стеною стоит густой лес. Ели небоскрёбами рвутся куда-то в небесную высь, а между елями маячат дубы. Неужели это — тайга? Уж не в Сибирь ли он попал? «Будешь в Сибири ямы рыть в снегу…» — похоронным звоном отозвались в больной голове страшные слова адского «рейхсфюрера». Снега пока не было — наверное, и в Сибири иногда наступает лето. А вот дорога была лишь одна — туда, в лес, через овраг не пройти. Вот Коля и двинулся в лес. Может быть там, в лесу, найдутся какие-нибудь ягоды, или лесник…

Кругом было дико — ни тебе тропы, ни просеки. Коля прорывался сквозь плотные заросли, отбивался от низких ветвей, что норовили зацепить за шиворот, или выбить глаз, перелезал через корявый бурелом. Он вслушивался в лесной гам, стараясь различить хоть один знакомый звук, например, рокот автострады. Но нет — воздух был забит лишь птичьим базаром, шумом ветра и шелестом древесных крон. А так же — надоедливыми, крупными москитами, которые так и стремились сесть на нос. Коля гонял их ладонями, и ладони у него уже чесались, искусанные вдрызг. Коля чертыхался, спотыкаясь о некие коряги, что казалось, специально подползали под его ноги, стремясь повалить вот сюда, на покрытую кочками землю. Он залез в какую-то густую чащу, где ели росли почти что, вплотную. Кажется, ещё немного — и пути не будет, придётся идти назад. Солнце почти уже не проглядывало сквозь могучие кроны, что намертво сплетались где-то там, на огромной высоте. Тёмная холодная сень не давала тут расти ничему, кроме вот этих вот, серых грибов. Грибы, здоровенные такие, с блюдце, толпились плотными группами. Коля наступал на них, сшибал башмаками. Он хотел уже пойти назад, повернулся, пошёл. Но, всё-таки пошёл не туда, потому что так и не увидел вокруг себя ничего, что было бы ему знакомо. Коля не знал, сколько мытарился он, голодный, холодный, пораненный, по жуткой чаще. Никаких ягод он там не нашёл, а есть грибы не стал: вдруг они наполнены смертельной отравой? Николай начал вспоминать Бога, бормотал под нос молитвы, которые когда-то читала его мать… Голова у Коли кружилась. Не то от голода, не то он ударился так сильно, что заработал сотрясение мозга. Коля пару раз упал, ударившись коленкой о выступающий корень. Всё, он потерял надежду выбраться: его окружали вековые деревья, могильная сень да грибы… Но чудо, всё же, произошло. Внезапно чаща расступилась, показалась просторная поляна, покрытая неопрятными, ссохшимися, колючими космами малиновых кустов. А посреди поляны стоял человек. Он был одет в маскировочную куртку, такие же штаны, кепку. На ноги надвинуты высокие сапоги. В руках человека наперевес торчало охотничье ружьё.

Человек! Николай, аж подпрыгнул вверх от радости. Человек! Господь услышал робкую молитву заблудшей овцы своей и вывел её к свету! В порыве безотчётной радости Коля не заметил даже, что у ног «спасителя» лежит туша лося, которого он только что застрелил, не имея разрешения.

— Эгегей! — бешено завопил Николай и на всех парах рванул к незнакомцу, что явился для него почти что, святым.

Толкая ветви, отпихивая кочки, путаясь в траве и цепляясь за малину, Коля добрался до этого носителя разума и остановился перед ним, расплывшись в глупой улыбке.

«Святой», кажется, не обрадовался «страннику». Он резко обернулся, вскинул ружьё и злобно процедил сквозь редкие зубы:

— Стоять!

— А? — изумился Коля. — Я за-заблудился, — начал лепетать он заплетающимся языком. — Спасите меня… Я голодный…

— Руки! — выплюнул «спаситель», который на самом деле являлся браконьером, да ещё и с двумя судимостями. Заметив Колю, браконьер испугался, что тот доложит егерям про лося и решил избавиться от ненужного свидетеля.

— Я за-заблудился… — проблеял Николай, с ужасом наблюдая за мушкой двустволки, что гуляла по его незащищённому сердцу.

— Давай! — рыкнул браконьер и кивнул дулом ружья, мол, быстрее поднимай руки.

Коля хоть и был голоден, хоть и испугался, но желание жить было сильнее. Он мигом оценил ситуацию и сообразил, как ему поступить.

— Ага, — согласился Коля и начал медленно поднимать руки, зорко следя за неожиданным врагом.

Тот, видимо, расслабился, решил, что победа за ним и держал ружьё не очень-то и крепко. А Коля внезапно прыгнул вперёд, схватился обеими руками за дуло ружья, одновременно дав браконьеру подсечку. Браконьер оказался силён, словно медведь, и ловок, как хорёк. Он устоял на ногах и с рыком рвал ружьё на себя, стараясь вырвать его из слабеющих Колиных рук. В пылу схватки «чёрный охотник» нажал на курок и стрельнул за молоком, спугнув птиц с ближайших веток. Силы Коли были на исходе, сытый браконьер весил больше, чем он, и давил его своим весом.

А где-то в стороне ревел мотор: это на выстрел мчался джип егерей. Он вдруг вылетел из-за кустов и затормозил в нескольких метрах от того места, где здоровенный детина браконьер уже прижал Колю к колкой траве.

— Стоять! Стоять! — послышались резкие голоса, и из открытой машины выскочило три человека в форме егерей.

Браконьер перепугался, булькнул и метнулся назад, оставив в руках у Коли своё ружьё. «Лесной преступник» нырнул в кусты, а Коля — споткнулся о тушу лося и бухнулся на колени.

Один егерь небыстро отошёл от джипа, бросил хмурый взгляд на убитого лося, потом — на Колю и чужое ружьё, что было у него в руках.

— Давай, молодчик, ружьишко на землю и поднялся! — приказал он, очевидно подумав, что лось лежит на совести Коли.

Коля был в бегах, он был затравлен, словно зверь. Единственное, чего он желал — это оторваться от погони. Не помня себя, гонимый инстинктом, он повернулся, наугад выпалил из ружья и стремглав ринулся наутёк. Выстрел Коли был неуклюж: он ни в кого не попал, а только пробил джипу колесо.

— За ним! Догнать его! — эти слова слышал Николай за своей многострадальной спиной и убегал всё дальше и дальше, не разбирая дороги, не зная, куда бежит.

Ещё шаг, ещё, ещё — Николай ступил на пук травы, и вдруг — земля ушла у него из-под ног, и он покатился куда-то вниз, сминая своим телом жёсткую растительность, которая обычно, растёт у воды. ПЛЮХ! — он свалился в холодную воду, ушёл на самое дно. Вода хлынула в нос, в рот, в уши… Всё, он утонул. Нет, Коля борется за жизнь. Сделав усилие, он вытолкнул себя на поверхность, выплюнул воду, схватил ртом порцию воздуха.

Он упал в какую-то речку. Речка была бурная, с шумом с грохотом, с брызгами несла она свою воду, разбивая её о торчащие со дна острые камни. Коля чудом избежал смертельного удара, он старался держать голову над водой, которая качала его, подбрасывала и уносила за собой в неизвестность…

Коля очнулся, лёжа животом на тёплом, твёрдом и мокром камне. Он лежал у воды — ленивой, спокойной воды, а перед его носом бурлил водопад. Одна Колина нога свесилась с камня и покачивалась на мягких волнах. Рот забился песком, Николай сел и начал плеваться. Отплевавшись, он огляделся, вспомнил, что произошло с ним накануне, и ужаснулся, подумав, что упал с этого ненизенького, клокочущего водопада. Солнце клонилось к закату и уже зацепило нижним краем верхушки сизых елей. Из травы выглядывали жёлтые и розовые мелкие цветочки, над головой порхали береговушки. И снова — ни единой человеческой души и жмущий, сводящий мозг и кишки голод. Скоро наступит ночь — а это самое ужасное — ночь в лесу. Могут прийти хищные звери, а ружьё браконьера Коля потерял. Развести костёр он тоже не может: у него нет ни зажигалки, ни спичек, ни даже обычного стекла от разбитой бутылки, которым можно было бы поймать остатки солнца. Пора бы уже сесть, запрятать голову в коленки и подчиниться всепожирающей депрессии. Но Николай Светленко не из тех, кто пропадает ни за грош. Он огляделся, выбрал наугад направление и пошёл.

Солнце уже наполовину скрылось за вековыми деревьями, воздух наполнялся ночной прохладой, птичий гомон смолкал, дневные цветы закрывали лепестки. С востока тянул лёгкий ветерок, а мокрого и голодного Колю прохватывало до костей, словно бы арктическим зусманом. Возможно, он простудился во всех своих «плаваньях» и теперь заболеет сначала — насморком, а потом — пневмонией…

Шагая, Николай снова углубился в зелёную массу деревьев. Нужно найти себе дерево — повыше и поудобнее, чтобы забраться на него и переждать эту страшную ночь. Николай присматривался к ближайшим деревьям: так, это не подойдёт, на него не залезешь, это — тонкое, это — сухое… Забраковывая дерево за деревом, Коля не заметил, как солнышко изящно опустилось за горизонт, погрузив всё вокруг в ночную тьму. Лес сразу же сделался страшным, диким, враждебным. Где-то вдали послышался голодный волчий вой. Будь Коля волком — он бы завыл точно так же. Но он не волк, а человек — потенциальная добыча для волка. Поэтому он съёжился и прижался спиною к влажному стволу трухлявого, безлистого дерева. Он выглянул из-за него украдкой, чтобы посмотреть, нету ли вокруг диких хищных зверей. Нет, зверей не было — только большой филин мягко сорвался с ветки и полетел над землёй, выискивая мышь, или зайца. А вот во-он там, вдалеке — нет, Коле это не показалось, это правда! Там, вдалеке забрезжил неяркий, приглушённый листвою свет, вроде как светится окошко в жилище человека!

— Ауууууууууууууу! — взвыл волк — близко, казалось перед самым носом.

— У-ух! У-ух! — ответил ему филин, как бы, вторя: «Хочу есть!».

Ладно, пускай едят, кого хотят, но только не Колю. Коля нашёл спасение, и теперь он, спотыкаясь, падая и поднимаясь, бежит туда, к свету.

Впереди показался забор, сделанный из добротных досок, за которым высилась одноэтажная рубленая изба. Николай подошёл к запертой металлической калитке и постучал в неё. Постучал громко, надеясь, что там, за окном, где горит сейчас дрожащий неэлектрический свет, его услышат, пожалеют и впустят. Разбуженные стуком и присутствием чужака, вскочили на толстые лапы две огромные собаки и залились басистым грозным лаем. Колин стук услышали: вскоре изба распахнула дверь, и на высоком крыльце показалась фигура человека с ружьём в руке.

— Кто там? — осведомился настороженный голос немолодого человека.

— Помогите мне! — начал проситься Коля, прижавшись к калитке, потому что усталые ноги отказывались его держать. — Я заблудился… не ел… не спал… тут волк…

Хозяина избы, видимо, взбудоражила эта вдохновенная мольба о помощи. Он покачал головой, занёс ружьё в сени, а потом — выбежал во двор и побежал отворять калитку.

— Цыц, Мухтар! Молчи Полкан! — крикнул он на ходу собакам, и те, заскулив, улеглись около своих будок.

Хозяин избы снял с калитки замок и впустил Колю во двор. Коля был благодарен всем высшим силам за то, что те сжалились и послали ему этот домик и этого человека, который, взвалив на своё плечо его руку, повёл измученного странника за собой в тепло.

Коля попал в дом лесника. Сейчас он сидел за дубовым столом, в чистой и сухой одежде. Перед ним в расписном блюде стояли пироги, от которых исходил изумительный запах съедобного, молоко в кувшине, мёд, орехи… Коля бы сейчас набросился на всё это и слопал одним махом, но у лесника, которого звали Афанасий Аггеевич, были некие правила приёма пищи. Он сидел напротив Коли и читал длиннющую молитву, крестился, потом — встал и начал кланяться, заставив и Колю проделать то же самое. Коля весь изошёл слюнями, пока закончились все эти странные ритуалы.

— Поблагодари Боженьку за пищу, — наставительно сказал Афанасий Аггеевич, пригладив седую бороду.

— Спасибо, — буркнул Коля, кося глазом на стынущие пироги.

— Эко, ты дикий! — вздохнул Афанасий Аггеевич, махнув своей рукой. — Ешь ужо, и спать ложись. Утро вечера мудренее.

Наконец-то, разрешил! Коля смёл со стола угощения лесника, словно бы не ел три дня. Пироги запихивал в рот по две штуки сразу.

— Спасибо! — прошамкал он полным ртом, вытерев рукавом губы.

Наконец-то Коля наелся. Пустой желудок заставил его на время превратиться в дикаря, а сейчас, когда желудок получил свою порцию — он угомонился и дал свободу здравому смыслу. Афанасий Аггеевич не стал вести с уставшим Колей бесед, не стал выяснять, кто он и откуда, за что беглый преступник Интермеццо сказал ему огромное «Спасибо!!!». Лесник просто постелил гостю на печи и унёс свечу в другую комнату. Коля вскарабкался на тёплую лежанку, укрылся одеялом и почти что сразу отключился, провалившись в сон.

Казалось, что ночи и не было — Коля открыл глаза и увидел, что в окошко заглянуло солнышко.

— Ну, гость дорогой, как спалось? — услышал он голос Афанасия Аггеевича и повернул голову туда, откуда он исходил.

Лесник сидел на лавке у окна, смотрел на Николая прищуренными насмешливыми глазами и улыбался. Однако что-то странное уловил Коля в его взгляде. Этот дедуган может заявить на него в милицию… Хотя, за что? Телевизоров в этой глухомани нету, он понятия не имеет о том, кто такой пожаловал к нему на «огонёк». Чего Коле бояться? А если что — можно и законопатить этого лесника подальше… Скажут потом: медведь задрал и т. д. и т. п.

— Спасибо, хорошо, — пробормотал Коля, озираясь по сторонам. — А…

— Тебе привет от Генриха Артеррана, — хохотнул лесник. — Можете уводить его, — сказал он кому-то, кто, оказывается, стоял в том углу, который был скрыт от Колиных глаз печной трубой.

Коля оторопел. Он замер на печи и сидел до тех пор, пока его не стащил за черти тот здоровенный усач, который не спускал с него в поезде глаз и пистолета.

А в Сибирской колонии № 7 Коля встретил Косого.

— Здорово, братан! — просипел Косой, как только Колю втолкнули в камеру и закрыли дверь.

— Привет, — пробурчал Коля угрюмо. Потом прошёл и сел на свободные нары.

Камеру дали, как под заказ. Похоже, старый друг подсуетился, выцарапав такие апартаменты. Мест было полно, а из соседей — только Косой.

— А ты говорил, что не попадёшься никогда! — гоготнул Косой и подсел поближе к Коле. Тот молчал.

Косой же с огромным количеством подробностей начал рассказывать, что его уже в четвёртый раз посадили, но он не жалуется. («Клопов нету!») Описывал, за что и как он попался на этот раз. А так же поведал, что сначала в камере было полно народу, а потом «их куда-то подевали всех».

— А ты как докатился до жизни такой? — поинтересовался Косой у Коли.

— Да меня Артерран упёк… — нехотя бросил он и изумился тому, что сказав слово «Артерран» не открыл «мегекость».

— Что? Кто? — удивился Косой. — Э, да ты не матерись!

 

Глава 117. Арест Росси

Сегодня Росси был не в духе. Ничего особенного, так всё, по мелочам — просто пришёл почтальон и принёс двадцать пять счетов на общую сумму почти четверть миллиона баксов. За одни телефонные разговоры сколько выложить придётся… Чёрт, кто это столько болтает? Неужели, Мильтон накрутил? Да, у Росси появилась некрасивая привычка: валить всех собак на Мильтона и вертихвостку-секретаршу. С секретаршей Росси уже распрощался, её место вакантно, и теперь всех собак получает Мильтон.

Разгребая все эти счета, и угрюмо размышляя над тем, какими вшами он будет их оплачивать, Росси ждал звонка от Никанора Семёнова из Украины. Тот не звонил, и Росси нервничал всё больше. Кого там, в Лягушах в этих недорезанных можно столько времени зачищать? Можно было уже Саддама Хусейна поймать за это время! Чёрт бы побрал этого Никанора Семёнова… с Хусейном вместе!

Так, счёт за свет, за Интернет, вывоз мусора, продукты на корпоративный банкет по случаю юбилея компании… так, юбилеи эти надо вообще, отменить — в копеечку солидно влетает… Так, дальше идём — новые принтеры. Тоже могли бы обойтись — кому они нужны — эти новые принтеры?? Так, а это что?? Стриптиз-группа «Клубничка со сливками»??? За счёт корпорации… Гадство. Кто это тут такой ушлый-то завёлся? Так и до разорения недалеко… Росси разозлился до такой степени, что скомкал этот счёт за стриптиз-группу и со всей силы швырнул в мусорную корзину. Нет, тут надо проводить внутреннее расследование — и виновный отправится на биржу труда… Росси огрел кулаком по столешнице, заставив подпрыгнуть декоративную чернильницу, выточенную из цельного кристалла.

Из коридора долетала некая шумная возня — кто-то там галдел и бегал. Росси не поднимал головы от счетов: какое ему дело до того, что там творится, в коридоре? Там постоянно что-то творится! Надо обновить звукоизоляцию… Но где деньги взять, когда всё потрачено на «Клубничку со сливками»??

— Сейф украли! — полетел из коридора искажённый священным ужасом крик.

Крик заставил Росси оторваться от счетов и недоуменно взглянуть перед собой на дубовую дверь.

— Чёрт, что там у них такое? — недовольно буркнул он себе под нос. — Чушь собачья…

Да, действительно, полная собачья чушь. В здании корпорации был всего один-единственный сейф. Он стоял в специальном зале за стальной переборкой, которая открывалась только после того, как в сканер будет вставлена карточка и введён код. Высота сейфа равнялась четырнадцати футам, ширина — семнадцати, глубина — семи. Да и весил этот немаленький сейф около двух тысяч фунтов… Какой чёрт может его украсть-то с семьдесят пятого этажа?

Росси снова склонился над проклятущими счетами, пропустив эту дурацкую шутку мимо ушей. Правда, его рука машинально потянулась к селектору: хотел истребовать ответ на «животрепещущий» вопрос у секретарши. Но секретарша же уволена, и место её вакантно. Вот Росси и не стал морочить себе голову чепухой.

А спустя минуту, за дверью послышались частые бегущие шаги, дверь кабинета с силой распахнулась, и из-за неё выпрыгнул взмыленный Мартин Мильтон. Вращая глазами, он ворвался в кабинет, побежал к столу Росси, но споткнулся о собственную ногу и растянулся на паркете. Отдуваясь, покрасневший Мильтон оторвал от пола брюхо, водворился на четвереньки и безумно выдохнул:

— Шеф, сейф украли!..

— Что это значит? — осведомился Росси, выкруглив глазки, и поднялся из-за стола, подпёр кулаками бока. — Что вы тут метёте??

— Ыыыы, — проблеял Мильтон, стараясь вскарабкаться на ноги, но падая и падая от сильнейшего волнения. — Я зашёл, а его нет… Зал пустой… Совсем пустой…

— Это… розыгрыш? — злобно рыкнул Росси, сдвигая брови, скорчив на лице гримасу фюрера.

— Охрана ничего не видела, — пискнул Мильтон, отряхивая свои узенькие брюки.

Росси даже не нашёлся, что ответить на такое странное заявление, казавшееся в рамках доступного человеку несусветным бредом. Он лишь взирал на Мильтона испепеляющим взглядом дракона, а Мильтон всё больше съёживался и украдкой искал глазами щель, в которую можно забиться.

— Ну, пойдём, посмотрим, где там сейф украли, — раздражённо выдавил Росси, стараясь не нервничать, и думать, что Мильтон ещё не оправился от стресса и выборочного гипноза.

— Да, шеф! — подхалимски залопотал Мильтон и засеменил к двери, чтобы открыть её перед Росси.

Росси взял свою трость и поднялся из-за стола.

Мильтон взялся за дверную ручку и потянул дверь на себя. Он повернулся, чтобы посмотреть, подошёл ли к двери Росси, и вдруг дверь разинулась с огромной силой и наподдала Мартину Мильтону под зад. Мильтон по инерции пробежал через весь кабинет и с размаху шлёпнулся животом на стол Росси, опрокинув декоративную чернильницу на счета. Густая чёрная клякса вмиг расплылась медузой по трёхзначному счёту за новые принтеры.

В кабинет из коридора дикими варварами ворвались какие-то люди — их было человек пять, и они были очень странно одеты: в испачканный побелкой и землёю камуфляж с русскими буквами на спинах «ОМОН». Каждый держал в руках по автомату и целил в беззащитные сердца Мильтона и Росси.

— Всем лечь на пол! Руки за голову! — по-львиному прорычал здоровенный усатый тип, что протолкался вперёд из-за спин этих людей в камуфляже.

— Что за чёрт?? — пискнул Мильтон, и был тут же схвачен, скручен, закован в наручники и уткнут в стол Росси носом вниз.

Росси понял, что дело пахнет керосином и по глупому наитию бросился вглубь кабинета, где был замаскирован под книжную полку потайной ход. Наверное, Росси надеялся на то, то убежит, однако вынужден был остановиться: всю дальнюю стенку его изысканного дорогого кабинета загораживал тот самый украденный сейф. Громадный, неподъёмный, страшной глыбой возвышался он над маленьким Росси, а у сейфа, картинно опершись об него плечом, стоял ни кто иной, как Генрих Артерран. Всё, пути отхода отрезаны.

Росси застопорил ход и почувствовал, как холодеет всё его старое тело, начиная с пальцев на ногах.

— Интерпол, — нагло и в лоб сообщил ему Генрих Артерран, не снимая в помещении тёмных очков. — Вы арестованы за контрабанду нефти и пиратство, господин Росси. Вам придётся проехать с нами в наш офис, где вам предъявят обвинение. Вы имеете право хранить молчание, ИБО, — он сделал пафосный упор на это устаревшее слово. — Всё, что вы скажете, может быть использовано против вас, — закончив выдавать заученные казённые фразы, положенные по полицейскому уставу, Артерран колоритно, по-своему добавил:

— ВОПРОСЫ ЕСТЬ?

Росси молчал, ИБО понимал, что для него пришёл конец игры.

— ВОПРОСОВ НЕТ, — заключил Генрих Артерран и приказал своим дуболомам:

— Увести обоих.

Тут же Росси был грубо схвачен неандертальскими руками, водворён в железо наручников и вытолкнут прочь из кабинета в коридор. Пол в коридоре пестрел: под дулом двух автоматов, что держали в ручищах два камуфлированных богатыря, лежали сотрудники его компании, одинаково заведя за головы дрожащие руки. В спину Росси больно ткнули железом, и ему ничего не оставалось, как послушно пойти дальше.

Ещё двое оторвали от стола Мартина Мильтона. Теперь чернильная медуза красовалась на его белоснежной рубашке. Когда Мильтона утыка́ли носом в стол — положили прямиком в кляксу.

— Пустите меня! — ворчал Мильтон, нехотя передвигая ноги.

— Да нет уж, теперь тебя только в камере пустят! — хохотнул Генрих Артерран и по-хозяйски зашагал к выходу, так и не вернув на место сейф.

— Вы не имеете права! — выдавливал из себя Росси, когда его пихали в скоростной лифт. — У вас нет доказательств! Пригласите моего адвоката, или я никуда не пойду!

— Росси, Росси! — в лифте рядом с Росси незаметно очутился Генрих Артерран. — Ты же знаешь, что у меня всегда есть доказательства. А на тебя их — хоть отбавляй. А адвоката пригласим, пригласим, будь спокоен!

На улице Росси затолкали в машину — в микроавтобус, абсолютно чёрный, с затемнёнными до черноты стёклами и лишённый номеров. Ух, как не понравился Росси этот микроавтобус. Прямо, до смерти не понравился. Нет, полиция, даже Интерпол, на таких не приезжает. У них федеральные номера, условные обозначения… А тут — ничего. Да, для Росси наступил конец игры…

Сэнди, член совета директоров ГОГРа, сидел за дорогим столом у себя в кабинете. Он ничего особенного не делал, а просто бестолково ковырялся во всемирном вместилище спама Интернете, растрачивая корпоративные деньги на трафик и покупки в Интернет-магазинах. Он уже успел заказать карманную стиральную машинку, надувной диван и тренажёр для живота, как вдруг в дверь его кабинета кто-то настойчиво постучал снаружи. Сэнди вздрогнул: к нему постучать никто не мог, ведь он строго-настрого приказал секретарше говорить всем, кто вздумает рваться к нему, что его на рабочем месте нет и сегодня не будет. Сэнди включил селектор и собрался вкатить строгач пустоголовой девице, которая пропустила к нему какого-то, извините за грубость, ослика.

— Марша! — разгневанно выкрикнул он, нажав кнопку, зовя секретаршу по имени.

Сэнди ожидал, что секретарша сейчас начнёт блеять оправдания, но… Да, на том конце провода действительно, начали блеять, но не Марша — оправдания, а заблеяла самая настоящая коза:

— Ме-е-е-е!

— Что за чёрт?? — изумился Сэнди и разгневался ещё больше. — Марша??! — он подумал, что противная секретарша издевается над ним, включает идиотскую запись козлиных воплей…

— Ме-е-е-е! — снова выплюнул селектор, а в дверь опять постучали, но ещё настойчивей.

— Да, заходите уже! — разрешил Сэнди и вырубил гадкий селектор, дабы не дискредитировать свою начальственную персону непредставительным блеянием.

Дверь распахнулась настежь и из коридора возникли незнакомые люди, затянутые во всё чёрное, включая маски. Они не закрыли за собой дверь, а Сэнди при виде их, грозных, молчаливых и вооружённых аж разинул рот и навалился животом на свой стол, чего в здравом уме и твёрдой памяти никогда не проделывал.

— Ме-е-е-е! — раздалось снова, но уже не из динамика селектора, а прямо из коридора.

А потом — из того же коридора явился ещё один человек, который был страшен. Он шёл не спеша и приосанившись — высокий, уверенный такой, одетый в дорогой серый костюм, скрывающий глаза за тёмными очками.

— Добрый день, мистер Сэнди, — произнёс этот человек в очках и застопорил ход напротив лежащего животом на столе Сэнди. — Вы не знаете, кто я такой, и это вам не нужно. Я лишь хочу сообщить, что отныне совет директоров Управления генетических исследований обойдётся без вас. Вопросы есть?

— Вы не имеете права! Кто вы такой?! — запротестовал Сэнди, подавляя липкий страх, что обвил его душными змеями и тянул в бездну. — Я…

— Вопросов нет! — отрезал серый незнакомец и сухо велел своим верзилам:

— Увести!

Тот час же двое из них придвинулись к беспомощному от страха Сэнди, заломили ему руки и стащили со стола. Сэнди вырывался, но это оказалось бесполезно, потому что руки верзил были слишком крепки для его слабых мышц. Сэнди потащили прочь из его насиженного уютного кабинета по красной ковровой дорожке. Когда тащили через приёмную — он увидел свою секретаршу Маршу — бедняжка торчала из-за стола, таращилась в универсум, разевала рот и выплёвывала крики козы:

— Ме-е-е-е! Ме-е-е-е! Ме-е-е-е!

Сэнди сковал холодный ужас, он повис на ручищах верзил, не в силах более перебирать ногами, чтобы идти. Так они и выволокли его на улицу, под ласковый солнечный свет. А потом — этот свет померк, потому что Сэнди водворили в чёрный автомобиль с тонированными окнами, который не имел ни одного опознавательного знака.

 

Глава 118. Агент Интерпола в Калининском РОВД

Милицейский начальник Недобежкин сидел у себя в кабинете угрюм и даже зол. Гипнотизёры «колдовали» почти что, до полуночи, но результат оставался плачевным. Соколов больше не ржал, но и не говорил. Войдя в гипноз, он сказал только одно слово:

— Бык-бык!

С Борисюком была та же история. Он тоже молчал и не двигался. Единственное, что он сделал — это схватил со стола бланк протокола, и ручку. Поелозив немного ручкой по бумаге, он разжал пальцы и упустил всё это на пол. Когда Вавёркин подобрал бланк и посмотрел на «шедевр», увидел следующее: просто обыкновенный бык, или корова, нарисован довольно криво, да еще и подписан: «Бык», и на манер комикса подрисовано облачко, будто бы он кричит: «Му!».

Начальник же просто озверел, когда Вавёркин представил ему этот неказистый рисунок. Недобежкин вырвал из рук гипнотизёра бланк протокола и разодрал его в мельчайшие клочки. Швырнув клочки в лицо Вавёркину, Недобежкин вскочил, навалился животом на стол и злобно заревел:

— Вы оба уволены!! — рёв начальника касался и Ежонкова. — Единственное, что вы хорошо умеете — это получать зарплату! Жульё глумится над вами, а вы оба — ни в зуб ногой! Вон!

Вавёркин испугался начальственного гнева и поспешно ретировался прочь, Борисюк тоже поспешил убраться, а Ежонков только ехидно заметил:

— Я тебе, Васёк, по доброй воле помогаю, хотя у меня своих дел по горло.

— Вон! — плюнул сквозь зубы Недобежкин и стукнул кулаком по столу.

— Я бы на твоём месте не рвал вещдок, — со спокойствием настоящего психиатра произнёс Ежонков, и кивнул на обрывки «картины» Борисюка. — И к тому же, у нас с тобой, Васёк, ещё двое «болезных» сидят на очереди! Забыл?

— Вон! — зашипел Недобежкин, не желая больше знать ни о каких «болезных». — Чтоб я тебя тут больше не видел, циркач! Тебе только на рынке лохов дурить! Пшёл вон, шут гороховый!!

— Да не кипятись ты так… — пробормотал Ежонков, отодвигаясь к двери. — Закипишь ещё! — и вышел в прохладный коридор.

Недобежкин так от них от всех устал за вечер, что сегодня утром, пока ехал на работу — пару раз едва не заснул за рулём и не протаранил патрульную машину ГАИ. Притащившись в свой кабинет, Недобежкин забрался за свой стол, уселся медведем и сидел до тех пор, пока не зазвонил его телефон.

— З-заткнись… — прошипел аппарату Недобежкин, не настроенный в данный момент отвечать на звонки.

Нет, не затыкается, чёрт полосатый, трезвонит, петух недобитый!

— Ало?? — Недобежкин рывком оторвал от рычага трубку и не сказал в неё, а рявкнул зверюгой.

В ответ ему спокойный, уравновешенный и незнакомый голос сообщил, что из Америки в Донецк прибывает зачем-то некий агент из Интерпола и…

— А я-то тут причём? — невежливо перебил Недобежкин, терзая свободной рукой отрывной календарь на своём столе.

— Он будет работать с вашим отделением, — тот, кто был там, на расстоянии, старательно игнорировал раздражение и злость Недобежкина.

— Этого ещё не хватало… — угрюмо буркнул Недобежкин, отодвинувшись от телефона. Уж, не по поводу ли этих «подземных чертей» зачесался Интерпол? Этого ещё не хватало!

А когда некто потребовал от Недобежкина, чтобы тот отправил в аэропорт встречать этого самого агента не кого-то, а именно Серёгина — милицейский начальник, вообще, навалился животом на стол.

— Серёгин прекрасно знает этого человека, — аргументировал незнакомый голос, крайне удивив Недобежкина.

Милицейский начальник сполз со стола, распластался по креслу и принялся лихорадочно соображать, когда же это Серёгин успел пересечься с Интерполом? Незнакомый голос тем временем сообщил номер рейса и время прибытия, а после этого — спокойненько себе исчез.

Пётр Иванович спешил на работу, как на крыльях: да, правы были наши предки. Утро вечера мудренее, и когда Серёгин снова лёг спать — он увидел ещё один сон. Память выдрала из глубин подсознания, из лап гипноза, или ещё откуда-то, образ «запечного сверчка» из дома Потапова. «Тень, которую ничто не отбрасывает» — вот, на что было похоже это существо, которое уволокло Зайцева за печку. Оно и наградило Серёгина «звериной порчей» — за то, что он его увидел. Пётр Иванович спешил рассказать о «сверчке» начальнику. Он ракетой взлетел по лестнице, пробежал по коридору, а у кабинета Недобежкина — застопорился, чтобы отдышаться: несолидно, всё-таки, являться к начальнику, отдуваясь. Когда одышка исчезла, Пётр Иванович постучал в дверь.

— Войдите, — послышался из кабинета усталый голос, по которому Пётр Иванович сразу же понял: что-то стряслось.

— Ну, вот, что, Серёгин, — сказал Недобежкин, едва Пётр Иванович открыл дверь и проник в кабинет. — Даю вам такое задание: вы должны будете поехать в аэропорт и встретить прибывающего к нам в Донецк из Америки агента Интерпола.

Серёгин изумился: какой ещё Интерпол? Неужели, эта «чёртова» пакость так страшна, что на неё уже приехал Интерпол??

— А как я его узнаю? — поинтересовался Пётр Иванович, застопорившись около стола начальника.

— Этот человек вам знаком, — ответил Недобежкин, доверяя сообщению того, кто ему позвонил.

Пётр Иванович никого из Интерпола не знал, но делать нечего: приказ начальника — закон для подчинённого. Пётр Иванович ответил: «Есть», и поехал в аэропорт. Дорогой он думал, кто же, всё-таки, этот «знакомый человек»? Перебирал в памяти всех знакомых. Но подходящая кандидатура так и не подобралась. Тогда Серёгин стал думать, что начальник ошибся, что это — у кого-то другого есть знакомые в Интерполе.

Пётр Иванович вышел из машины и пошёл в здание аэропорта. «Ух, пропущу я этого агента! — думал он. — И буду виноват! Что же мне делать-то? Позвонить и сказать Недобежкину, что он ошибся?». Этот вариант отпадал: до прилёта самолёта оставалось минут десять. За такое короткое время всё равно ничего не изменить. Прекрасно понимая это, Серёгин прошёл в зал ожидания и сел в кресло вместе с остальными встречающими. Все десять минут Пётр Иванович пытался представить себе того, кого он должен был встретить. Но в голову лезли какие-то нелепые «гибриды» Джеймса Бонда и Брюса Виллиса, или, вообще, Арнольда Шварценеггера и Леонардо ДиКаприо.

— Внимание, встречающие! Прибывает рейс «Нью-Йорк — Донецк»! — объявили по радио.

«Мой!» — подумал Серёгин. Он встал вместе с другими людьми и пошёл на аэродром.

Самолёт — большой, белый «Боинг» — сел. Люк открыли, подвезли трап. По трапу друг за другом начали спускаться люди. Пётр Иванович зорко всматривался в каждого из них, но не видел ни одного, хоть мало-мальски знакомого лица. Тем временем, вышедшие из самолёта пассажиры запрудили аэродром. Многие встречались со своими родственниками и знакомыми, радовались, обнимались. Одному Серёгину было не до радости. Пассажиры уже все вышли, трап увезли. «Ну, вот, — как есть — пропустил! — досадовал Пётр Иванович, вертя головой в разные стороны. — Узнаешь тут его, в толпе!». Может, это — вон тот, высокий, полный мужчина с рыжими усами и с самоваром?! А может, наоборот, тот, маленький, с двумя чемоданами? Или, вообще, тот чудаковатый тощий джентльмен с холёным котом в клетке?! «Точно — пропустил!». Толпа уже рассосалась. Многие пошли на автобусную станцию. Другие садились в такси.

Серёгин постоял ещё немного. На аэродроме осталось всего семь человек. Пётр Иванович повернулся, и собрался, было, возвращаться в райотдел с пустыми руками и получать нагоняй от Недобежкина. И тут на его плечо легла чья-то рука. И чей-то, действительно, знакомый голос вежливо сказал:

— Здравствуйте, Пётр Иванович.

— Здрасьте… — глупо поздоровался Серёгин с рукой, заметив кольцо на её мизинце.

— Повернитесь, я вас не укушу, — хохотнул тот же голос.

Пётр Иванович повернулся. Сначала он не мог вспомнить, кто же это такой перед ним стоит? Некто в чёрном плаще, при элегантном галстуке. И в тёмных очках…

— Вы меня не узнаёте? — спросил человек.

Тут только до Серёгина дошло, что это же — Тень! Тот самый страшный, неуловимый бандит, которого они с Сидоровым так долго и, увы, безуспешно, искали, пытались поймать, но не поймали! И ещё — в нём есть что-то от того подземного монстра, который чуть не убил их всех в катакомбах «Наташеньки», и который… был взорвал гранатой…

— В-вы, ч-что, с повинной?! — изумлённо выдавил Серёгин, потому что других слов не нашёл.

— Почти, — улыбнулся Тень (или верхнелягушинский чёрт?), кажется, не обращая внимания на крайнюю растерянность Серёгина. — Моё настоящее имя — Генрих Артерран. Я — следователь по особо важным делам из Интерпола. Это меня вы должны были встретить.

Услышав это, Пётр Иванович чуть не уселся прямо на бетон посадочной полосы. Что значит — Генрих Артерран (!), ужас Верхних Лягуш, «фашистский агент», свихнувшийся учёный, убийца… и вдруг — следователь по особо важным делам???!!!

— И-идёмте, — пролепетал Пётр Иванович, испытывая подспудный… нет, не подспудный, а даже явный страх перед тем, кто, возможно, навёл на него «звериную порчу». Да ещё и внушил, что это не он, а ни в чём не повинный Зайцев… Теперь, после всего, что случилось, Серёгин даже был готов поверить в то, что этот Генрих Артерран и есть монстр-тень. И в местном криминале у него было прозвище — Тень…

— Спасибо, — вежливо поблагодарил Генрих Артерран без малейшего признака какого-либо акцента.

Пётр Иванович переступая ватными ногами, подвёл Генриха Артеррана к служебной машине, распахнул перед ним заднюю дверцу. Генрих Артерран, молча и невозмутимо, забрался в салон и расположился там по-хозяйски.

Всю дорогу до райотдела Пётр Иванович торчал в ступоре, вертел руль на автопилоте и боялся случайно оглянуться назад, туда, где невозмутимо ехал тот, кто назвал себя Генрихом Артерраном.

По коридору РОВД Серёгин шёл в том же ступоре, машинально ответил что-то, когда Генрих Артерран восхитился роботурникетом… Пётр Иванович даже не мог и предположить, что скажет Недобежкин, когда узнает, что агентом Интерпола, который вздумал проводить некую совместную операцию с Калининским РОВД, окажется… верхнелягушинский чёрт. Добравшись до кабинета начальника, Серёгин робко постучал в дверь…

Недобежкин сидел, склонившись над столом, и что-то старательно писал. Наверное, это был его квартальный отчёт в Областное ОВД. У начальника был медицинский почерк и поэтому, оформляя отчёты, он старательно выводил каждую буковку.

— Ва-василий Николаевич… — едва прошамкал Пётр Иванович, с трудом поворачивая свинцовый язык.

Генрих Артерран за его спиной молчал и, кажется, ждал, что же будет дальше.

— А, встретил? — кивнул Недобежкин, не отрываясь от отчёта. — Как долетели? — поинтересовался он у «агента Интерпола», не подозревая пока, что перед ним стоит Генрих Артерран.

— Спасибо, — улыбнулся Генрих Артерран, а Пётр Иванович узрел в его улыбке оскал вампира и Годзиллы сразу. — Обошлось без катастрофы и без террористов.

И только теперь милицейский начальник удосужился поднять голову и посмотреть на пресловутого агента. Ведь он сам удивился, когда ему позвонили по телефону и сообщили, что агент Интерпола знаком Серёгину. Серёгин замер. Глаз Недобежкина скользнул сначала по оторопевшему Серёгину, а потом — переместился на Генриха Артеррана, чьё лицо выражало лишь ледяное спокойствие. Недобежкин не сказал ничего. Он лишь дёрнул рукой, перечеркнув весь каллиграфический отчёт жирной полосой, и навалился животом на стол. Отвалив челюсть, взирал он на то, как Генрих Артерран садится на стул для посетителей.

— Вижу, что вам не хорошо? — заключил Генрих Артерран, не теряя вежливости. — Успокойтесь, господин Недобежкин. Я не бандит и не убийца. Я действительно, агент Интерпола и следователь по особо важным делам.

— Пётр Ива… — это в кабинет начальника в поисках Серёгина заглянул Сидоров. Увидав странного и, возможно, страшного гостя, сержант заклинился в дверях и так бы и глазел на него, не закрывая рта, если бы Генрих Артерран не предложил ему зайти.

— Заходите, господин Сидоров, — он состроил вежливую улыбку, но нет, всё-таки, это оскал монстра…

Сидоров кивнул и вдвинулся в кабинет, закрыв за собою дверь. Серёгину, который успел сделаться мнительным, показалось, что Сидоров зашёл как-то уж, слишком послушно, словно бы…

Недобежкин медленно отползал со стола и водворялся в кресло.

— Присаживайтесь, — сказал Генрих Артерран одновременно Серёгину и Сидорову.

Сержант, молча, уселся на свободный стул. Пётр Иванович тоже уселся но, кажется, уселся не сам, а это его ноги усадили его. И может быть, его ноги вела дьявольская воля «верхнелягушинского чёрта».

— Звони Синицыну! — сказал Генрих Артерран Серёгину, и Пётр Иванович даже не заметил, как его рука сама собой полезла в карман и достала мобильный телефон.

— Звони Ежонкову, звони Смирнянскому, — сказал Генрих Артерран Недобежкину, и милицейский начальник на нездоровом автопилоте начал щёлкать кнопками служебного радиотелефона.

Сидоров сидел на стуле, всё видел, всё слышал, но ничего не мог сделать, потому что его тело принадлежало уже не ему, а Генриху Артеррану, и Генрих Артерран не давал ему даже пошевелиться. Сидоров не удивится, если после того, как Генрих Артерран исчезнет — у него появится «звериная порча», и он ничего не сможет сказать так же, как Пётр Иванович. Вот, кто, оказывается, наводит «звериную порчу» — Генрих Артерран! А не Зайцев, не чёрт и космические гости.

Серёгин разговаривал с Синицыным и что-то говорил про какие-то несуществующие «новые сведения», а Недобежкин бурчал про какого-то «быка» — наверное, на проводе у него сидел Ежонков. Всё, сейчас они все съедутся сюда, в когти и зубы этого «верхнелягушинского чёрта»…

Белкин видел, как Пётр Иванович повёл страшного гостя в кабинет начальника. Сейчас он стоял, притаившись под дверью, и прислушивался ко всему, что там говорили. И слышал лишь могильный голос Генриха Артеррана, остальные же просто безвольно, даже как-то обречённо блеяли вместо того, чтобы говорить. Всё, кажется, ждать больше — подобно смерти. Белкин достал мобильный телефон, набрал номер и стал ждать ответа.

— Да? — ответ прозвучал бесстрастно, с полным отсутствием всяких и всяческих эмоций, словно бы говорил не человек, а просто прокручивали магнитофонную запись.

— Он у нас, в Калининском, — полушёпотом сообщил Белкин. — У начальника в кабинете завис.

— Хорошо, сообщайте, если будет движение! — ответил ему голос на том конце провода и исчез, уступив место гудкам.

— Ага, — буркнул Белкин уже сам себе. Этот Монотонный, как он прозвал про себя того, с кем разговаривал по телефону, появился недавно. Он обещал Белкину заманчивые деньги за то, что тот будет следить за тем, не появится ли в отделении некий человек. Его фотографию Белкин неделю назад получил по электронной почте и отметил про себя, что да, это мерзкий тип и рожа у него бандитская. А сегодня тип нарисовался собственной персоной. Живьём он не понравился Белкину ещё больше — и он решил позвонить по указанному под фотографией телефону, мало ли, что?

Получив тревожное сообщение о том, что Генрих Артерран «засветился» в Калининским РОВД, Никанор Семёнов — а именно он прислал Белкину по электронной почте фотографию — бросил смотреть слезливую передачу «Ключевой момент», выскочил из кресла и побежал в прихожую. Он надеялся, что сможет если не поймать, то обезвредить этого «верхнелягушинского чёрта» там же, в РОВД, и тогда — Никанор Семёнов навсегда покончит со своим давним врагом…

Майор милиции Эдуард Кораблинский как раз собирался на службу, когда в его кармане запел мобильный телефон. Кораблинский рывком выхватил телефон из кармана и крикнул в трубку:

— Ало?

Его жена Эвелина Кораблинская стояла тут же, в прихожей и держала в руках его пиджак. Услыхав это «Ало?», она вздрогнула и едва не выронила пиджак на пол, ведь она знала, что муж так отвечает на звонки только тогда, когда его срочно вызывают на работу.

— Эдик, может, уволишься из этой милиции? — робко предложила она, боясь опять потерять обретённого мужа.

— Чш! — шикнул на неё Кораблинский и продолжил разговор по телефону.

— Он приехал туда! — сообщил Кораблинскому голос из трубки.

— Куда? — не понял майор и почесал затылок свободной от телефона рукой.

— В Калининское РОВД, куда же ещё? Быстрее, мы должны успеть! — настоял голос, который принадлежал ни кому-нибудь, и Никанору Семёнову.

— Еду! — быстро согласился Кораблинский и совершил прыжок за дверь квартиры в подъезд, позабыв про пиджак.

Да, майор Эдуард Кораблинский работал с Никанором Семёновым. Он не был загипнотизирован, не был запуган, не был заставлен против воли. Эдуард Кораблинский являлся секретным сотрудником СБУ, и вместе с Никанором Семёновым искал следы проекта «Густые облака». Именно из-за этого Генрих Артерран и превратил его в Грибка, а не за какого-то среднекриминального дельца Рыжего. Генрих Артерран сам же и уничтожил того Рыжего и замаскировал всё под криминальные разборки. Рыжий когда-то давно, в начале девяностых, купил у нищающего музея несколько старых, пожелтевших документов, потому что увлекался историей. Казалось бы, что тут такого? В начале девяностых все музеи нищали, а те, кому удалось «накрутить» деньжат — так, для интереса и глупого престижа — покупали экспонаты себе домой и на дачу. Но среди раритетных документов Рыжего по роковой случайности затесался один из протоколов исследований с базы «Наташенька». Конечно, Рыжий был обречён, имея на руках такой смертельный груз. Майор Кораблинский как раз и шёл по следу именно этого документа, а узнав про то, что Рыжий убит — вплотную взялся за «раскопки» его дела. И был превращён в Грибка…

Никанор Семёнов забрал Кораблинского возле подъезда. Майор только вышел во двор, как прямо перед его носом лихо затормозил сизый неприметный «Москвич» и из-за распахнувшейся дверцы показалось лицо Никанора Семёнова.

— Садись, Кораблинский, поехали! — сказал он, и Кораблинский запрыгнул в кабину «Москвича».

— У них там робот стоит на турникете, — сказал майор Никанору Семёнову. — Пойдём через пожарный выход.

— Веди! — согласился Никанор Семёнов и вывел машину на шоссе.

Сидоров сидел на стуле и хорошо видел, что на столе Недобежкина — буквально перед носом — лежит пистолет. Наверное, начальник чистил его, и положил потом… Сидоров сжимал в кулак всю свою волю, старался встать, протянуть руку и схватить пистолет, но не мог: Генрих Артерран, гуляя по кабинету, поработил его волю и паранормальной страшной силой заставлял сидеть на месте. Недобежкин тоже сидел — неподвижно сидел, не моргая, сидел и, наверное, сидел бездумно. И Пётр Иванович — первый скептик отделения, уже раз сумевший сбросить с себя чудовищный гипноз — тоже сидел в том же ужасном оцепенении, что и начальник. Сидоров попытался позвать Серёгина — авось откликнется? — но не смог даже рот открыть, даже замычать не смог — до такой степени прижал его волеизъявление этот «верхнелягушинский чёрт». Видя сейчас, как Генрих Артерран, одетый в чёрный плащ, скрывающий глаза за тёмными очками, похожий в целом на переросшую летучую мышь, прохаживается тут перед ним, потрясает своим плащом, Сидоров невольно вспоминал все свои страхи, снова видел «Горящие Глаза», слышал вой и рык подземных чудищ. Да, когда Сидорова держали в плену в катакомбах — именно он, Генрих Артерран, выводил его из каморки в коридор со старым кафелем…

Никанор Семёнов и майор Кораблинский справились с дверью пожарного выхода и заскочили в прохладный коридор. Тут оказалось безлюдно, Кораблинский бросился вперёд, к лестнице.

— Туда, — подсказал он Никанору Семёнову, который застопорился, заблудившись в незнакомом помещении.

Никанор Семёнов рванул вслед за Кораблинским весьма проворно для своего солидного возраста. Хотя, какой может быть возраст для того, кто оказался участником проекта «Густые облака»? они одновременно выскочили на первый этаж и побежали на второй, к кабинету Недобежкина. В коридоре Кораблинский с размаху налетел на Белкина, сшиб с него фуражку и едва не опрокинул на пол его самого. Белкин отшатнулся к стенке, перевёл дух, раскрыл рот, чтобы…

— Он там? — вопросил у него Никанор Семёнов и даже схватил опешившего Белкина за воротник синей рубашки.

— Ага… — обалдело выдохнул Белкин и глупо кивнул лопоухой головой.

— Пошли! — Никанор Семёнов отшвырнул Белкина обратно, к стенке и побежал дальше, туда, где виднелась обитая красным дверь кабинета милицейского начальника.

— Полегче… — возмутился, было, Белкин, прилаживая назад полуоторванный правый погон.

— С дороги! — это промчался Кораблинский, и отпихнул Белкина обратно к стенке.

Они оказались у красной двери, и Никанор Семёнов размахнулся и выбил эту дверь ногой. Кораблинский совершил стремительный скачок и ворвался в кабинет Недобежкина, обогнав Никанора Семёнова, выхватил на ходу пистолет и сразу же выстрелил в Генриха Артеррана почти, что в упор. Генрих Артерран отпрянул влево, а пуля врезалась в стену над головой Недобежкина. Начальник милиции не мог сбросить щупальца гипноза и не шевельнулся даже тогда, когда осколки штукатурки брызнули ему в лицо, а один оцарапал нос.

Никанор Семёнов перескочил через порог и выстрелил сразу же за Кораблинским, но и его пуля не достигла цели. Генрих Артерран обернулся так быстро, что человеческий глаз не смог уловить, вмиг сделался серым и прозрачным, словно тень, махнул рукой и поймал пулю Никанора Семёнова на лету. Почти в тот же миг Генрих Артерран исчез, будто испарился, а майор Кораблинский, выстрелив, в осколочки расквасил окно кабинета.

«Монстр-тень!» — подумал про себя Пётр Иванович — ведь думать — это единственное, что он сейчас мог, скованный гипнозом. Выходит, что кошмарный сон Серёгина был правдой… Чёрт, бывает же такое на свете!

Генрих Артерран никуда не сбежал — спустя секунду он появился у двери, повернувшись лицом в кабинет. Никанор Семёнов и Кораблинский тоже обернулись, приготовились стрелять, но Генрих Артерран громко и требовательно произнёс:

— Стоять.

Он не крикнул, не приказал, а просто сказал, с минимальными эмоциями и даже не так громко, как мог бы. Но и Никанор Семёнов, и майор Кораблинский — оба застыли с поднятыми пистолетами, так и не выстрелив. С их лиц мигом исчезло всякое выражение, а потом — оба одновременно выронили пистолеты, опустили руки и превратились в безмолвные живые статуи.

Не успел Пётр Иванович подумать о том, каким образом сюда к ним проник майор Кораблинский, и кто такой этот второй, который проник вместе с ним — как Генрих Артерран сказал обоим:

— Присядьте, — сказал таким мягким, добрым голосом, каким обычно разговаривает Дед Мороз.

Никанор Семёнов и майор Кораблинский, наверное, перестали отдавать себе отчёт в том, что творится вокруг. Обдуваемые свежим ветерком из разбитого окна, они проследовали на середину кабинета и уселись прямо на пол у ног Серёгина. Генрих Артерран молча кивнул головой и тоже прошёл на середину кабинета.

— Что здесь происходит?? — это, напуганные непонятной стрельбой и звоном разбитого стекла, прибежали Казаченко и дворник Карпухин. Дворник Карпухин прибежал с метлой, потому что не имел другого оружия, а Казаченко выцарапал из кобуры пистолет.

— Василий Никола… — начал, было, дворник Карпухин, взмахнув для острастки метлой.

— Присядьте, — кивнул обоим Генрих Артерран.

Казаченко уронил пистолет, а Карпухин — лишился метлы. Они вдвоём прошли на середину кабинета к Кораблинскому с Никанором Семёновым и молча уселись на пол рядом с ними.

К сожалению, этим погожим субботним утром в Калининском РОВД никого больше не было. Генрих Артерран сделался тут безраздельным хозяином. Он даже не подумал возвращать на место выбитую дверь. Он только обошёл её и уселся на свободный стул, дожидаясь приезда Ежонкова, Синицына и Смирнянского.

Сейчас они приедут, будут посажены на пол, а когда Генрих Артерран бесследно исчезнет — все выйдут из этого кабинета со «звериной порчей» последней стадии. И неизвестно ещё, сохранят ли они после этого рассудок, или сбомжуются, как тот Грибок, или Гоха.

Пётр Иванович понимал это прекрасно, но сделать ничего не мог. Понимал это и Сидоров. Сержант стискивал зубы, сжимал всего себя в тугой виртуальный кулак, пытаясь хотя бы шевельнуть мизинцем… Стоп, кажется, у него получается — Сидоров уже может поёрзать на стуле…

А Генрих Артерран каким-то образом понял, что Сидоров вылезает из-под его тотального контроля, повернул к нему свою голову. Но Сидоров вдруг соскочил со стула, метнулся к столу Недобежкина и схватил его пистолет. Не раздумывая ни секунды, сержант выстрелил в «верхнелягушинского чёрта». Генрих Артерран, конечно, и от этой пули увернулся. Однако Сидоров внезапно обнаружил в себе какие-то суперсилы: чудесным образом простой милицейский сержант увидел это молниеносное, незаметное простому человечьему глазу движение, проследил его траекторию и выстрелил второй раз. Выстрел был точен, как у снайпера: «золотая» пуля угодила подземному монстру прямо в правый висок. Неотвратимый свинцовый удар развернул «нечеловека» лицом к Сидорову, сорвал с его лица очки, отшвырнул его к стене. Брызнула кровь, Генрих Артерран навалился на стенку спиной и медленно осел вниз на пол, срывая обои своими скрюченными пальцами. Его глаза были широко раскрыты, Сидоров случайно встретился с ним взглядом и — застыл, пронзённый диким, давящим ужасом. Глаза «верхнелягушинского чёрта» не имели ни белков, ни радужек, ни зрачков, они оказались абсолютно чёрными — такими, как иногда рисуют в журналах у инопланетян. Генрих Артерран разок зыркнул на Сидорова этими страшными глазами, как показалось сержанту, с испепеляющей злобой. Но секунду спустя эти глаза закрылись, и «верхнелягушинский чёрт» растянулся на полу. А Сидоров — от страха попятился и тоже сел на пол.

— Бррррумм! — это приходил в себя Недобежкин.

— Ууууу, — оживал Серёгин.

— Да хай йому грэць! — выпутывался из лап гипноза Казаченко.

— Чертовщина… — «включился» майор Кораблинский.

А дворник Карпухин только чихнул.

Никанор Семёнов ничего не сказал. Он просто поднялся на ноги и не спеша приблизился к тому, кого боялись десятилетиями, кого называли «чёртом», кто похищал людей, наводил «звериную порчу», кто заварил всю эту смертельную кашу с проектом «Густые облака».

— Готов, клиент! — определил он, пихнул неподвижное и кажется, мёртвое тело носком своего ботинка.

Генрих Артерран не шевельнулся, а так и остался, неподвижно лежать на полу. Сейчас он был совсем и не страшный, а какой-то жалкий, побеждённый. Стенка, что возвышалась над его бренным телом была уделана кровавыми подтёками, с неё свисали лохматые клоки разорванных обоев.

Недобежкин наблюдал за всем этим с выпученными глазами, и в который раз не заметил, как навалился животом на стол. Он попытался бросить какой-нибудь комментарий, но не смог: слова не выдавливались, они застряли поперёк горла. Дворник Карпухин — тот вообще отскочил в дальний угол и закрылся ото всех своей растрёпанной метлой.

Ветерок из разбитого окна обдувал могучий торс Казаченки, чья голова адски болела после гипноза. Казаченко моргал глазками, переводя взгляд с Генриха Артеррана на Недобежкина и тоже отупело молчал.

Майор Кораблинский встал с пола, подошёл к Никанору Семёнову и спросил у него:

— Что с ними делать?

— Рассказать правду, — просто ответил Никанор Семёнов. — Ведь мы с вами раскрыли самое страшное преступление века.

Пётр Иванович продрал глаза и обнаружил себя на стуле, а вокруг себя — всю эту странную и страшную катавасию. Белая стена кабинета заляпана кровью, перед носом Серёгина ходят какие-то незнакомые люди, а около правой ноги валяются разломанные тёмные очки.

Один из этих незнакомых людей повернулся лицом — он был уже не молод, седой и в очках.

— Меня зовут Дмитрий Семенцов, Интерпол, — представился незнакомый человек.

Второй незнакомый человек подошёл ближе, и Пётр Иванович узнал в нём майора Кораблинского.

— Мы очень долго работали над делом «Густых облаков», — сказал этот самый Дмитрий Семенцов, который по-настоящему был Никанором Семёновым. — Проект советских учёных был перехвачен террористами, а это, — он показал в сторону убитого Генриха Артеррана. — Это их главарь.

— Но… кем он был? — едва выдавил Серёгин.

— О-очень опасный преступник, — сказал Никанор Семёнов. — Мы следили за ним очень давно, а вы помогли нам обезвредить его. Я с самого начала подозревал, что взять его живым не удастся. И не ошибся. Ваш сержант сумел уничтожить его, и…

Только теперь они обратили внимание на Сидорова. Сидоров сидел на полу, привалившись спиной к столу Недобежкина, глупо взирал вокруг себя и молчал. Недобежкин над ним всё ещё лежал животом на столе и делал то, что с недавних времён называлось «быковать». Казаченко медленно подошёл к Генриху Артеррану и разглядывал его, схватив себя за подбородок.

— Ну, что, отгружать надо… — заключил он.

— Это успеется, — не возражал Семёнов-Семенцов. — Я не хочу, чтобы об этом кто-то знал. Мы с майором Кораблинским сами увезём его. Это была секретная операция, и поэтому — никаких протоколов.

Недобежкин что-то бормотал, ворковал и не спешил убирать со стола свой живот.

— Серёгин! — выкрикивал он. — Сидоров! Карпухин, а вы откуда тут взялись?..

Пётр Иванович придвинулся ближе к Сидорову и тронул его за плечо.

— Саня?

Сидоров вздрогнул, поднял голову, раскрыл рот и громко изрёк:

— Ме-е-е-е-е!

Пётр Иванович вздрогнул и попятился. Попятился и Кораблинский. Даже Никанор Семёнов, который повидал на своём веку слишком много — и тот отпрянул назад.

— Гэй, шо то с ним? — удивился Казаченко.

А дворник Карпухин отмахивался метлой от нечистого.

— Ме-е-е-е-е! — повторил Сидоров и затряс головой, как молодой козлик.

— А как ваша секретная операция ЭТО объясняет??? — Недобежкин, наконец-то избавился от ступорозного замешательства, обрёл дар речи и начал ругаться. — У сотрудника МОЕГО отделения «звериная порча»! Это что — тоже часть вашей операции?!

Никанор Семёнов растерялся, потому что не знал, что отвечать этому дубоватому милиционеру, который брызжет тут слюной и стучит кулаками.

— Видите ли… — начал, было, Никанор Семёнов, сложив руки на груди, как император Бонапарт.

— Я вижу только то, — прорычал Недобежкин, расшатывая стол тяжёлыми ударами могучего кулака. — Что в моём кабинете труп, и у моего подчинённого «звериная порча»! И ещё: это вы звонили мне и требовали, чтобы Серёгин встречал этого вашего «агента», да?

Никанор Семёнов снова замялся: он не звонил Недобежкину, и не знал, кто ему звонил. А, взвесив все «за» и «против», ответил так:

— Нам надо было заманить его. Он часто притворялся агентом Интерпола и других спецслужб, у него множество разных документов, и мы даже не смогли установить его настоящее имя.

— Плохо работаете! — ехидно заметил Недобежкин. — Как мне теперь стенку отмывать? Да и вообще: покажите мне разрешение на то, чтобы заманивать террористов именно ко мне в отделение! Есть у вас такое разрешение?

Пока Недобежкин вёл дурацкую перепалку с Никанором Семёновым, Пётр Иванович, Казаченко и майор Кораблинский собрались около Сидорова. Сидоров не приходил в себя: он сидел на полу, дёргал головой и, не переставая, блеял, блеял и блеял, перекрывая даже басовитый рык Недобежкина.

— Надо Ежонкова звать, — заключил Пётр Иванович, видя, как Сидоров дик и невменяем.

Сержант не реагировал на внешние раздражители: ни похлопывания по плечу, ни голоса его не трогали. Сержант продолжил блеять даже тогда, когда майор Кораблинский залепил ему оплеуху.

И тут на пороге возникли призванные Недобежкиным по приказу Генриха Артеррана Ежонков и Смирнянский. Они заклинились на пороге, Ежонков потрогал коротенькой толстой ножкой покалеченную выбитую дверь, а Смирнянский присвистнул.

— Васёк? — пробормотал Смирнянский с лёгким испугом. — Тебя… бомбили?

Ежонков и Смирнянский стояли так, что не видели пока, что в кабинете Недобежкина лежит застреленный «верхнелягушинский чёрт».

Недобежкин не замечал того, что они пришли, потому что рычал на Никанора Семёнова. Никанор Семёнов был более внимательным. Он услышал из коридора голоса и обернулся на них. У Смирнянского подкосились колени, когда он увидел своего бывшего коллегу Никанора Семёнова.

— Ни… ка… — пролепетал он и едва совладал с собой, чтобы не сесть на пол.

— Ты его знаешь? — осведомился Ежонков, пихнув Смирнянского в бок. — Я вижу, что Сидорова надо пушить.

— Это же Никанор Семёнов! — взвизгнул Смирнянский так громко, что Недобежкин услышал его сквозь собственный рык.

— Чтооо? — вопросил милицейский начальник.

— Надеюсь, Игорь, ты сохранил мой дневник? — осведомился Никанор Семёнов у Смирнянского.

Смирнянский был твёрдо уверен в том, что дневник Никанора Семёнова до сих пылится у него под кроватью в картонке из-под обуви, и поэтому ответил утвердительно:

— Да, Никанор Станиславович.

— Прекрасно, — улыбнулся Никанор Семёнов.

Смирнянский сделал шаг в кабинет Недобежкина, и тут его взгляду предстало лежащее на полу кабинета тело.

— Вот это новости… — буркнул он, заглянув в лицо убитому. — Вау… — выдохнул Смирнянский, поняв, кто лежит перед ним, а вернее — перед кем он стоит.

— Эй, ребята! — это медведем ввалился Ежонков, отпихнул Смирнянского и ткнул застреленного Генриха Артеррана носком ботинка. — Вы прикончили фашистского агента!

— Ежонков… — зарычал, было Недобежкин, но Ежонков его перебил:

— Васёк! — затараторил он, подбежал к Недобежкину и опёрся обеими короткими и толстыми руками о его стол. — Это же Генрих Артерран! Тот чувик, который начинал «Густые облака»! Я пробил его и получил его портрет — и вот, это ОН! Васёк, когда его в морг потащат — ты прозвони им и скажи, чтобы быстрей крутились и вскрыли его без очереди — он же образцов своих накушался, и может быть, уже не человек!

— Ме-е-е-е-е! — подтвердил Сидоров.

Недобежкин ещё долго шумел, пока его, наконец, успокоили. Милицейский начальник сдался только после того, как Смирнянский рассказал ему о том, что пришедший к ним в отделение человек и есть тот Никанор Семёнов, который работал вместе с ним в СБУ и серьёзно занимался делом «Густых облаков». Милицейский начальник, наконец-то слез со стола и вклинился обратно в кресло. Ежонков бродил вокруг убитого Генриха Артеррана и разглядывал его с солидной долей опаски, ведь даже мёртвый, «верхнелягушинский чёрт» внушал благоговейный ужас.

Майор Кораблинский и Никанор Семёнов приземлились на свободные стулья напротив Недобежкина, Пётр Иванович и Казаченко подняли с пола Сидорова и усадили на кожаный диван для посетителей.

— Ну, я труповозку-то вызову? — осведомился Казаченко, кивнув в сторону поверженного «демона». — А то неудобно как-то…

— Нет, — возразил Никанор Семёнов. — Мы сами его заберём. О нём никто не должен знать.

— Ме-е-е-е-е! — это Сидоров вставил своё «веское слово» и едва не свалился с дивана. Пётр Иванович придержал его, и поэтому сержант остался сидеть.

— Ну, если вы такой суперагент, так долго изучали все эти ваши «Облака» — вы должны знать, как спасать от «порчи», — заметил Недобежкин, придя в себя. — Или слабо́?

Никанор Семёнов покосился на Сидорова, как он блеет и бодает что-то виртуальное, что видел перед собой (наверное — новые ворота) и сказал:

— Этот тип имел фантастические способности к гипнозу. Снять эту «порчу» трудновато будет. Даже для меня. Я и Кораблинский долго следили за этой группировкой, и за этим человеком. Это террористы. Они нашли подвалы секретной базы, и делали там биологическое оружие. Ещё бы недельку подождали — и террористы бы применили его. Этот тип прикидывался чёртом — но это для того, чтобы нагнать страху…

Никанор Семёнов врал. Он прекрасно знал о том, кем был по настоящему «верхнелягушинский чёрт» — но не расскажет же он об этом простой смертной милиции? Но простая смертная милиция видела и знала слишком много, и поэтому Недобежкин внимательно выслушал Никанора Семёнова, а потом — авторитетно заявил ему:

— Всё это прекрасно, гражданин Семёнов. Или Семенцов? Как вам удобнее? Но вы задержаны до установления личности. Больше половины из того, что вы тут рассказали — чистейшее враньё. Я не такой дурак, гражданин Семёнов — Семенцов.

Никанор Семёнов вспорхнул со стула, хотел что-то возразить, но Недобежкин отрубил:

— Казаченко, отведи его в изолятор. А с Кораблинским мы ещё побеседуем. И — вызывай труповозку — пускай отвезут этого гаврика в морг. А то — действительно, неудобно.

— Есть, — ответил привыкший к милицейским коллизиям Казаченко и, придвинувшись к Никанору Семёнову, сообщил ему:

— Пройдёмте, гражданин.

Никанор Семёнов недовольно дёрнулся, мол, как вы смеете хватать меня — я же всех вас спас?? Но Казаченко обладал смертельной хваткой — он вцепился в локоть Никанора Семёнова и отконвоировал этого «агента 007» а изолятор.

— В отдельную его посади, — распорядился милицейский начальник.

— Есть! — послышался из коридора голос Казаченко.

Никанор Семёнов мог бы отделать их всех, как говорится, «под орех» — по одному удару на каждого хватило бы. Но он был умён и осторожен. Пускай, этот мент-дуболом ковыряется, выясняет, кто он такой. А когда выяснит — сам же и извиняться будет!

Майор Кораблинский выждал паузу и хотел вставить словцо, но Смирнянский не дал ему и рта раскрыть.

— Ну и зачем ты, Васёк, посадил в кутузку Никанора Семёнова? — осведомился он у Недобежкина.

— Да эти «Облака» все сговорились! — отрубил Недобежкин. — Ты что, не видишь — они же из одной шайки! Сидоров одного зажмурил, а второй — юлить начал, чтобы отбояриться! Если бы не Сидоров — нам всем бы тут был «бык», а вернее — каюк!

— Ме-е-е-е-е! — кричал в это время бедный Сидоров.

Ежонков пытался расколдовать его, но, кажется, тщетно — слишком уж часто гипнотизёр повторял слово «чёрт».

— Серёгин, — сказал милицейский начальник Петру Ивановичу. — Давай, пиши протокол. Мол, бандиты, ворвались, угрожали и т. д. Я решил тридцать седьмое дело сдать по форме. Слишком уж много народу пострадало и погибло из-за этих «чертей» — пускай теперь получают!

— Ме-е-е-е-е! — подтвердил Сидоров. Однако он, скорее, подтвердил профнепригодность Ежонкова, нежели слова Недобежкина.

— Чёрт! — чертыхнулся Ежонков.

Пётр Иванович сел калякать протокол, а два санитара из больницы Калинина тем временем выносили из кабинета побеждённого «верхнелягушинского чёрта», накрытого с головой сероватой — уже неновой — простынёй.

Недобежкин успел испортить выходной судебному эксперту и теперь наставительным тоном требовал от него:

— Дактилоскопируйте этого субчика, и результаты в срочном порядке ко мне на стол! — милицейский начальник страстно желал заполучить в своё распоряжение отпечатки пальцев Генриха Артеррана, и как можно быстрее.