Моя мать говаривала: “У всех есть секреты. Вот почему невозможно узнать другого по-настоящему. Или по-настоящему доверять другому. Вот почему невозможно узнать самого себя. Иногда мы храним секреты даже от себя самих”.
Взрослея, я думала, что это верное наблюдение, хотя и не понимала его до конца. А может быть, понимала – немного. У детей есть тайны. У них воображаемые друзья, и узнай о них взрослый – неприятностей не миновать.
Позже я поняла: мама говорила, исходя из своего опыта. А что, если она не столько готовила меня к жизни, сколько программировала на хранение тайн и недоверие? Было ли у нее ощущение, что, когда я вырасту, у меня будут тайны темнее и постыднее, чем у других? Тайны, которые мне по большей части удалось сохранить – даже от себя самой?
1
Блог Стефани
Срочно!
Мамы, привет!С любовью,
Этот пост будет отличаться от тех, что были в моем блоге до сих пор. Он не самый важный, потому что самое важное на свете – это то, что происходит с нашими детьми: их нахмуренные бровки, их улыбки, их первые шаги, их первые слова.Стефани
Давайте просто скажем, что этот пост… СРОЧНЫЙ. Крайне срочный.
Пропала моя лучшая подруга. Она ушла из дома два дня назад. Ее зовут Эмили Нельсон. Вам известно, что я не упоминаю в блоге имена друзей. Но сейчас по причинам, которые вы вскоре поймете, я (временно) отменяю политику строгой анонимности.
Мой сын Майлз и сын Эмили Ники – лучшие друзья. Им по пять лет. Оба родились в апреле и поэтому пошли в приготовительный класс на несколько месяцев позже, так что они немного старше своих одноклассников. Я бы сказала, взрослее. Майлз и Ники – мечта, а не дети. Скромные, честные, добрые маленькие люди, а такие качества – простите, парни, если это читает кто-нибудь из парней – нечасто встретишь у мальчиков.
Мальчики познакомились друг с другом в школе. А мы с Эмили познакомились, забирая их из школы. Редко бывает, чтобы ребята дружили с детьми маминой подруги или чтобы какая-нибудь мама сдружилась с мамой друга ее ребенка. Но у нас все сошлось. Мы с Эмили счастливые. Причина одна: мы не юные мамы. Наши дети появились, когда нам было уже хорошо за тридцать и биологические часики тикали!
Иногда Майлз и Ники сочиняют пьесы и разыгрывают спектакли. Я разрешаю мальчишкам снимать их на мой телефон, хотя обычно строго ограничиваю время, когда ребятам можно играть с электронными девайсами, от которых современным родителям столько хлопот. Одна восхитительная сценка оказалась детективной историей – “Приключения Дика Уника”. Ники был детективом, Майлз – преступником.
– Я Дик Уник, самый умный детектив в мире! – провозглашал Ники.
– Я Майлз Челюсть, самый страшный бандит в мире! – отвечал Майлз.
Майлз играл, как злодей из викторианской мелодрамы, с множеством басовитых “хо-хо-хо!”. Они гонялись друг за другом по нашему двору, “стреляя” друг в друга (никакого оружия!) из пальца. Это было что-то!
Если бы только папа Майлза – мой покойный муж Дэвис – мог видеть их!
Иногда я поражаюсь, откуда у Майлза эта актерская жилка. Полагаю, от отца. Однажды я видела, как Дэвис проводит презентацию перед потенциальными клиентами, и меня поразило, каким живым и артистичным он был. Он мог бы стать таким симпатичным, глуповато-обаятельным молодым актером, лохматым, с блестящими волосами. Со мной Дэвис был другим. Как будто больше в себе. Спокойный, добрый, с хорошим чувством юмора, задумчивый, хотя у него определенно были весьма стойкие убеждения, особенно насчет мебели. Но это естественно – в конце концов, мой муж был успешным дизайнером-архитектором.
Дэвид был сущим ангелом. За исключением одного момента. Или двух.
Ники сказал, что придумать Дика Уника помогла им его мама. Эмили обожает детективы и триллеры. Она читает их в электричке, когда едет на Манхэттен и ей не нужно готовиться к встрече или презентации.
До рождения Майлза я много читала. Время от времени мне случается подхватить какую-нибудь Вирджинию Вульф и прочитать несколько страниц, чтобы напомнить себе, кем я когда-то была – и кем, надеюсь, осталась. Где-то среди детских игр, школьных обедов и укладывания в постель затерялась молодая женщина, которая жила в Нью-Йорке и работала в журнале. Личность, у которой были друзья, которая по выходным ходила на бранчи в ресторан. Но ее друзья остались бездетными, никто не переехал в пригород. Мы потеряли друг друга из виду.
Любимый писатель Эмили – Патриция Хайсмит. Я понимаю, почему моей подруге так нравятся книги Хайсмит – они читаются на одном дыхании. Но от них так расстраиваешься! Главный герой обычно или убийца, или соглядатай, или какой-нибудь безвинный человек, который старается, чтобы его не убили. Я читала роман про двух парней, которые познакомились в поезде и договорились, что каждый из них совершит убийство, чтобы оказать приятелю услугу.
Я хотела, чтобы книга мне понравилась, но я ее не дочитала. Хотя, когда Эмили спросила про роман, я сказала, что просто в восторге.
Когда я в следующий раз пришла к ней в гости, мы смотрели на DVD фильм Хичкока по этому роману. Сначала я беспокоилась: вдруг Эмили захочет обсудить отличия книги от фильма? Но кино меня захватило. Одна сцена, со взбесившейся каруселью, оказалась настолько жуткой, что смотреть было почти невозможно.
Мы с Эмили сидели у нее в гостиной, каждая, вытянув ноги, в своем уголке массивного дивана, на журнальном столике – бутылка хорошего белого вина. Увидев, что я смотрю сцену с каруселью сквозь пальцы, Эмили улыбнулась и показала мне оттопыренный большой палец. Ей понравилось, что я так испугалась.
А я невольно думала: что, если бы Майлз был на той карусели?
Когда фильм закончился, я спросила Эмили: “Как по-твоему, реальные люди способны на такое?”
Эмили рассмеялась. “Милая Стефани! Ты удивишься, когда узнаешь, чего хотят люди. В своих желаниях никто никогда никому не признается – даже себе”.
Мне захотелось сказать, что я не так мила, как она думает. Я тоже делала кое-что плохое. Но я слишком удивилась и испугалась, чтобы рассказывать об этом. Эмили говорила, как моя мать.
Мамы знают, как трудно бывает уснуть, вечно в голове крутится какая-нибудь жуткая история. Я всегда обещала Эмили почитать еще какую-нибудь книгу Хайсмит. Но теперь жалею, что прочитала и ту, единственную. Жертвой убийцы была невеста другого парня.
А когда бесследно исчезает твоя лучшая подруга, о таких вещах и думать не хочется. Не то чтобы я считала, будто муж Эмили Шон мог причинить ей вред. Разумеется, у них были проблемы. В каком браке их нет? И Шон – не самый мой любимый персонаж. Но (я думаю) в общем и целом он порядочный парень.
Майлз и Ники ходят в один и тот же приготовительный класс чудесной школы, о которой я много раз писала в своем блоге. Это не наша городская школа, у которой, после того как (стареющее) местное население проголосовало за сокращение ее бюджета, возникли проблемы с финансированием, а школа получше, в соседнем городке, почти на границе Нью-Йорка и Коннектикута.
Из-за правил зонирования наши мальчишки не попадают на школьный автобус. Мы с Эмили отвозим их по утрам в школу сами. Я забираю Майлза каждый день. Эмили по пятницам работает полдня, так что может забрать Ники из школы, и часто по пятницам мы с ней и мальчишками развлекаемся – едим бургеры или играем в мини-гольф. От моего дома до ее всего десять минут езды. Мы практически соседи.
Я люблю бывать дома у Эмили – растянуться на ее диване, болтать и пить вино, одна из нас время от времени сдается и отправляется проверить, как там мальчики. Мне нравится, как Эмили жестикулирует, когда что-нибудь говорит, нравится, как искрится ее кольцо с бриллиантами и сапфиром. Мы много говорим о материнстве. Темы для бесед у нас никогда не истощаются. До чего же здо́рово иметь настоящего друга! Иногда я даже забываю, как одинока была до встречи с Эмили.
В остальные дни недели Ники забирает из школы Элисон – приходящая няня. Муж Эмили Шон допоздна работает на Уолл-стрит. Эмили и Ники бывают рады, если Шон вообще приезжает домой к ужину. В те редкие дни, когда Элисон звонит, что заболела, Эмили посылает мне смс, и я подключаюсь: забираю мальчиков из школы, везу домой, и они остаются у меня до возвращения Эмили.
Где-то раз в месяц Эмили задерживается на работе допоздна. А раза два-три она и вовсе не возвращалась домой на ночь.
Как было и в этот раз. Перед ее исчезновением.
Эмили работает на Манхэттене, в отделе по связям с общественностью у известного модного дизайнера, чье имя я стараюсь не упоминать. Нет, на самом деле Эмили директор отдела по связям с общественностью у очень известного дизайнера. Я в своем блоге говорю о брендах очень осторожно, поскольку это вопрос доверия, ну и потому, что хвастать знакомством с известными людьми – дурной тон.
Даже опаздывая или сидя на встрече, Эмили каждые пару часов отправляет мне сообщения. Она звонит, как только у нее выдастся свободная минута. Она – мать. Не безумная мамаша, не наседка – ни одно из тех отвратительных прозвищ, которыми общество клеймит нас за то, что мы любим наших детей.
Возвращаясь из города, Эмили всегда едет со станции кратчайшим путем, чтобы поскорее забрать Ники. Мне приходится напоминать ей, чтобы она не превышала скорость. Если поезд опаздывает, она отправляет мне сообщения. Постоянно! На какой она сейчас станции, когда примерно рассчитывает прибыть – пока я не напишу ей: “ Не волнуйся! Мальчики отлично. Когда приедешь, тогда и приедешь. Безопасной тебе поездки”.
И вот уже два дня Эмили не дает о себе знать, не выходит на связь, не отвечает на мои смс и звонки. Случилось что-то ужасное. Она исчезла бесследно. Я понятия не имею, где она.
Друзья! Неужели Эмили производит впечатление матери, которая бросает своего ребенка и исчезает на два дня – без сообщений, без звонков, без ответов на мои сообщения и звонки? Если все в порядке? Серьезно ?
Ладно, мне пора бежать. Чую, шоколадное печенье горит в духовке. Позже напишу еще.
2
Блог Стефани
Наш городок
Мамы, привет!С любовью,
До сих пор я старалась не упоминать названия нашего городка. Приватность – такая ценность, и так мало ее осталось в наши дни. Не хочу выглядеть параноиком, но даже в городке вроде нашего скрытые камеры наблюдают, какой сорт консервированных томатов ты покупаешь. Особенно в нашем городке. Он считается богатым, потому что расположен в соответствующей части Коннектикута, но он совсем не богат. У Эмили и Шона есть деньги. Мне хватает на жизнь того, что оставил мне Дэвис, – еще одна причина, по которой я могу позволить себе вести блог, не пытаясь зарабатывать на нем.Стефани
Но так как исчезновение Эмили все меняет, так как кто-нибудь живущий рядом с нами мог видеть Эмили и так как я сама не своя, то, чувствую, надо выдать Уорфилд. Уорфилд, Коннектикут. Два часа от Манхэттена на “Метро-Норт”.
Можно назвать это пригородом, но я выросла в пригороде и жила в городе, так что ощущаю такие городки как сельскую местность. Я описывала в своем блоге, как Дэвис, с пинками и воплями, тащил меня сюда из города. Я потратила несколько лет, чтобы выбраться из пригорода. Я писала в блоге, как влюбилась в сельскую жизнь. Как чудесно, когда просыпаешься, а солнце льется на карниз, который помнит еще войну за независимость, Дэвис отреставрировал его, не пожертвовав ни одной исторической деталью, и как чудесно пить чай, когда разбрызгиватель радуги (такая призма, ее можно поставить на окно), который мой брат Крис подарил нам на свадьбу, бросает разноцветные блики на стены, пол и потолок кухни.
Мы с Майлзом обожаем это место. Во всяком случае, я обожала.
До сего дня. Сейчас я так тревожусь за Эмили, что все – мамаши возле школы, чудесная Морин на почте, ребята, которые тащат пакеты из бакалеи – все они кажутся мне на стороне зла, как в ужастиках, где каждый житель городка – зомби или член какой-нибудь секты. Я спросила пару своих соседей, как бы мимоходом, не видели ли они Эмили, и они помотали головами: нет. Показалось ли мне, что они посмотрели на меня насмешливо? Теперь, друзья, вы понимаете, насколько от этого действительно можно сойти с ума.
Друзья, простите меня. Я отвлеклась и только болтаю впустую, как всегда.
МНЕ НАДО БЫЛО СКАЗАТЬ ОБ ЭТОМ РАНЬШЕ!!!
Рост Эмили где-то пять футов семь дюймов. Она блондинка с темными прядями (я никогда не спрашивала, натуральные они или нет) и темно-карими глазами. Весит, наверное, около ста двадцати фунтов. Но это приблизительно. Вы же не спрашиваете друзей: какой у тебя рост? Сколько ты весишь? Хотя, я знаю, некоторые мужчины думают, что женщины ни о чем другом не говорят. Эмили сорок один год, но она выглядит максимум на тридцать пять.
Под правым глазом у нее родинка. Я заметила ее, только когда Эмили спросила, не свести ли ее. Я сказала – нет, она чудесная, что женщины при французском дворе (как я читала) специально рисовали такие “точки красоты”.
Эмили всегда пользовалась одними и теми же духами – у нее был, так сказать, “свой запах”. Она говорила, что эти духи делают из сирени и лилий итальянские монахини. Она заказывала их во Флоренции. Я люблю это в Эмили – все эти элегантные, изысканные вещи, мысли о которых, она знает об этом, мне никогда и в голову бы не пришли.
Я духами не пользуюсь. Мне кажется, когда женщины пахнут как цветы или специи, это несколько сбивает с толку. Что они скрывают? Каково их послание? Но мне нравятся духи Эмили. Мне нравится, что я всегда по запаху могу определить, что она где-то поблизости или была в комнате. Я улавливаю ее духи в волосах Ники, где она обнимала его или прижимала к себе. Она предлагала мне попробовать духи, но это показалось мне неестественным, слишком интимным – чтобы обе мы пахли, как обонятельные близнецы, от которых мурашки по коже.
Эмили всегда носит кольцо с сапфиром и бриллиантами – подарок Шона на помолвку. Когда она говорит, то много жестикулирует, и кольцо кажется мне созданием, живущим своей собственной жизнью, вроде феи Динь-Динь, летящей перед Питером Пэном и Пропавшими Мальчишками.
У Эмили татуировка в виде тонкого тернового венца вокруг правого запястья. Меня это удивляло. Эмили не похожа на человека с татуировками – особенно такими, которые можно скрыть только под длинными рукавами. Сначала я подумала, что это какая-то штучка из мира моды, но когда решила, что знаю ее достаточно хорошо, чтобы спросить, Эмили сказала: “Ах это. Я сделала ее, когда была молодая и безбашенная”.
Я ответила: “Мы все были молодыми и базбашенными. Когда-то давным-давно”.
Мне приятно было сказать что-то, чего я не могла сказать своему мужу. Если бы он спросил, что я разумею под “ безбашенная ”, а я бы ему объяснила, нашей с ним жизни пришел бы конец. Конечно, эта жизнь все равно кончилась. Правда так или иначе найдет путь наружу.
Подождите. Телефон звонит! Вдруг это Эмили? Потом напишу еще.
3
Блог Стефани
Простые услуги
Мамы, привет!С любовью,
Звонила не Эмили. Автомат сообщил мне, что я выиграла бесплатную поездку на Карибы.Стефани
Где я остановилась? А, вот:
Прошлым летом, когда мы обе грелись на солнышке возле городского бассейна, а наши мальчишки плескались в лягушатнике, Эмили сказала: “Стефани, я все время прошу тебя об услугах. И я очень тебе благодарна. Но собираюсь попросить еще об одной. Ты не присмотришь за Ники? У Шона день рождения, и мы хотим уехать на выходные в домик”. Эмили всегда говорит “домик”, но дачный дом ее семьи на берегу озера в северном Мичигане представляется мне немного наряднее, чем просто “домик”. “Я так удивилась, когда Шон согласился, и хочу воспользоваться моментом – пока он не передумал”.
Конечно, я согласилась. Я знала, каких трудов ей стоит выманить Шона из офиса.
– При одном условии, – сказала я.
– Все что угодно! Только назови.
– Можешь нанести масло для загара мне на спину? Мне самой трудно дотянуться.
– С удовольствием, – Эмили рассмеялась.
Ее маленькая сильная рука втирала масло мне в кожу, а я вспоминала, как школьницей ходила на пляж с друзьями.
Эмили с Шоном уехали, а мы с Майлзом и Ники отлично провели время. Бассейн, парк, кино и веганская еда, приготовленная на гриле.
Мы с Эмили дружим уже год, с тех пор как познакомились в приготовительном классе наши мальчишки. Вот ее фотография, которую я сделала этим летом в парке “Шесть флагов”, хотя Эмили здесь не очень видно; это селфи, где нас четверо – мальчики и их мамы. Я зафотошопила детей. Вы знаете, что у меня строгие принципы насчет публикации детских фотографий.
Не знаю, в чем была Эмили в день, когда пропала. Я не видела ее, когда она отвозила Ники в школу. В тот день она немного опаздывала. Обычно автобусы высаживают детей все сразу. Учителя сначала долго здороваются с детьми, потом ведут их в школу… Я не виню их за то, что они не заметили, что надето на Эмили, была ли она жизнерадостна, как обычно, или нервозна.
Возможно, Эмили выглядела как всегда: топ-менеджер из мира моды (она покупает дизайнерские вещи с огромной скидкой) едет на работу в центр города. В тот день она позвонила мне рано утром.
– Стефани, мне нужна твоя помощь. Опять . Всплыли кое-какие непредвиденные обстоятельства, и мне придется задержаться допоздна. Элисон на занятиях. Можешь забрать Ники из школы? Я приеду за ним вечером, самое позднее – в девять.
Помню свое удивление: что за “непредвиденные обстоятельства” в модном бизнесе? Петли для пуговиц малы? Молнию вшили вверх ногами?
– Конечно, – сказала я. – Буду рада оказать тебе услугу.
Простая услуга. Простая услуга того рода, какие мы, мамы, оказываем друг другу постоянно. Мальчишки будут на ушах стоять. Я точно помню, что спросила Эмили, не хочет ли она, чтобы Ники переночевал у нас. И точно помню, что она поблагодарила и отказалась. Она хочет увидеть сына в конце напряженного дня, даже если он уже будет спать.
Я забрала Ники и Майлза из школы. Ребята были на седьмом небе. Они любят друг друга просто по-щенячьи, как это бывает у маленьких мальчиков. Они дружат крепче, чем братья – те дерутся.
Ребята мило поиграли в детской, покачались на качелях, я видела их из окна. Я приготовила им на ужин полезную еду. Как вам известно, я вегетарианка, но Ники согласен есть только бургеры, так что их я и приготовила. Не могу сосчитать, как часто я писала о том, как трудно впихнуть в ребят необходимое количество полезных питательных веществ. Мальчишки обсуждали происшествие: одного мальчика в школе отправили в кабинет к директору. Он не слушал учителя даже после того, как его на время выставили из класса.
Время было уже позднее. Эмили не звонила. Что выглядело очень странным. Я отправила ей смс, но она не ответила. Что выглядело еще более странным.
Ладно, она сказала – “ непредвиденные обстоятельства ”. Может, что-то стряслось на фабрике в одной из тех стран, где шьют одежду. Шьют рабы , по моему убеждению, но об этом не стоит говорить вслух. Может, произошел еще один скандал с участием ее босса, Денниса – в газетах писали, что он злоупотребляет наркотиками. Эмили приходится бросать все силы на ликвидацию последствий. Может, она на встрече и не может выйти, может, она где-то, где нет связи. Может, потеряла зарядное устройство.
Если бы вы знали Эмили, вы бы поняли, насколько невероятно, что она может потерять зарядное устройство. Или что она не может придумать, как позвонить и проверить, как там Ники.
Мы, мамы, привыкли держать руку на пульсе. Всем нам знакомо это ощущение: необходимость дотянуться. Это как зависимость. Вы звоните и шлете смс, с трудом удерживая себя от новых звонков и смс, потому что вы только что позвонили и отправили смс.
Каждый раз я попадала на голосовую почту. Я слышала “профессиональный” голос Эмили – бодрый, живой, деловитый. “Здравствуйте, вы позвонили Эмили Нельсон. Пожалуйста, оставьте сообщение, и я перезвоню вам, как только смогу. До скорой встречи!”
Эмили, это я! Стефани! Позвони мне!
Мальчикам пора было ложиться спать. Эмили так и не позвонила. Такого никогда не было. От страха у меня засосало под ложечкой. Точнее, от ужаса. Но я не хотела, чтобы мальчики видели меня такой напуганной, особенно Ники…
Друзья, пока прекращаю писать. Слишком нервничаю.
4
Блог Стефани
Призраки из прошлого
Мамы, привет!С любовью,
Я часто описывала здесь, как скрывала от Майлза свое горе, когда его отец – Дэвис – погиб в той же автокатастрофе, что и мой брат Крис.Стефани
Был прекрасный летний вечер, суббота. Дэвис потерял контроль над управлением нашей винтажной “камаро”, и они с Крисом врезались в дерево. Весь наш мир переменился в одну минуту.
Я потеряла единственного много значившего для меня мужчину (мой отец умер, когда мне было восемнадцать). А Майлз потерял папу и обожаемого дядю.
Майлзу было всего два года, но он мог заметить мое горе. Мне приходилось быть сильной ради него и держать себя в руках, пока он не уснет. Так что, можно сказать, у меня хорошая (если про такие вещи можно сказать хорошее ) подготовка, чтобы не распсиховаться и не дать мальчикам заподозрить, как я волнуюсь из-за Эмили.
Уложив мальчиков спать, я выпила еще бокал вина, чтобы успокоиться. На следующее утро я проснулась с головной болью, но вела себя так, будто все прекрасно. Я одела ребят. На руку было то, что Ники часто ночевал у нас, поэтому нынешняя ночевка не выглядела странной. У Ники с Майлзом примерно один размер, так что Ники может носить одежду Майлза. Вот еще доказательство, что Эмили намеревалась забрать Ники накануне вечером: если он собирался остаться на ночь, она всегда давала ему с собой смену одежды.
Эмили все еще не звонила. Я приближалась к полномасштабной панике. Руки у меня настолько тряслись, что, когда я насыпала мальчишкам “Чириоз”, колечки рассыпались по кухонному столу и по полу. Кажется, никогда я не тосковала по Дэвису так сильно. Как мне сейчас нужен кто-то, кто помог бы мне, успокоил бы меня!
Я решила закинуть ребят в школу, а потом попробовать разобраться в ситуации. Я не знала, кому звонить. Я знала, что Шон – муж Эмили и отец Ники – где-то в Европе, но у меня не было номера его мобильного.
Я прямо слышу, как сидящие сейчас за компьютерами мамы думают: она нарушила свои собственные правила. никогда не оставляй ребенка после оговоренного времени у себя дома, не имея дополнительной контактной информации!!! Домашний и мобильные телефоны обоих родителей. Близкий родственник или кто-то, кто имеет право принимать медицинские решения. Название и телефонный номер медицинского учреждения, где наблюдается ребенок.
У меня был телефон няни, Элисон. Она человек ответственный, я ей доверяю, хотя, вы же знаете, меня очень беспокоит, когда дети растут с няней. Элисон сказала: Эмили говорила ей, что Ники должен заночевать у Майлза. Отличная новость! Я не стала уточнять, не говорила ли Эмили, как долго Ники должен пробыть у нас. Я побоялась выглядеть… не в курсе, а вы знаете, как чувствительны мы, мамы, к вопросам компетентности.
Вы можете подумать, что я безответственная и к тому же ненормальная, ведь у меня не было мобильного телефона отца Ники. Тут мне нет оправдания. Могу только просить: не судите меня строго.
Высадив мальчишек у школы, я сказала миссис Керри, их чудесной воспитательнице, что Ники пока ночует у меня. У меня было безумнейшее чувство, будто из-за меня у Эмили будут неприятности , если я скажу, что она не вернулась домой и не позвонила. Как будто я… как будто я на нее наябедничала . Стуканула, что она плохая мать.
Я сказала, что не могу связаться с Эмили… но я уверена, что все в порядке. У нас, должно быть, возникло недопонимание насчет того, как долго Ники предстоит оставаться у меня. Но на всякий случай – не может ли школа дать мне мобильный номер его отца, Шона? Миссис Керри сказала мне: Эмили упоминала, что ее муж на несколько дней улетел в Лондон по делам.
Учителя Майлза мне симпатизируют. Им нравится, что я позитивно пишу о школе в своем блоге, о том, как благодарна им за их огромный труд на благо наших детей.
Миссис Керри дала мне номер Шона. Но я заметила, что она поглядывает на меня слегка недоверчиво. Я сказала себе, что становлюсь параноиком, что она выглядит сосредоточенной, а не встревоженной. Старается не осуждать.
Заполучив номер Шона, я почувствовала себя лучше. Надо было позвонить ему сразу же. Не знаю, почему я этого не сделала.
Я позвонила в компанию, где работала Эмили.
В “Деннис Найлон Инкорпорейтед”. Ну вот, я и произнесла это вслух. Для меня и для многих из вас, друзья, Деннис Найлон – это тот, кем были Диор или Шанель для наших мам. Недосягаемый, финансово недоступный, всемогущий бог моды.
Я попросила очень молодого (все сотрудники “Денниса Найлона”, за исключением Эмили, почти подростки) человека, поднявшего трубку, соединить меня с офисом Эмили Нельсон. Ее помощница, Валери, в тысячный раз спросила меня, кто я. Ладно, я сказала. Валери меня никогда не видела. Но так ли много в ее жизни женщин по имени Стефани? А в жизни Эмили?
Я сказала: я мама лучшего друга Ники. Валери ответила: ей очень жаль, но Эмили сейчас нет на месте. Я сказала: нет, это мне очень жаль, но Ники прошлую ночь пробыл у меня, и Эмили не приехала за ним. Есть в офисе кто-нибудь, с кем я могла бы поговорить? Я тогда подумала, что у каждой мамы должна быть такая Валери. Помощница! У нас столько дел, и нам так нужна помощь!
У Дэвиса было двое помощников, Ивэн и Анита. Талантливые молодые дизайнеры. Иногда мне кажется, что я единственный человек на земле, у которого нет помощника. Шучу, конечно. У нас есть намного больше, чем у других людей, но все же…
Я сумела объяснить, что кое-что неладно. Валери пообещала, что кто-нибудь мне перезвонит. Но никто не позвонил.
Я писала в своем блоге о глупых, вредных разногласиях, часто возникающих между работающими мамами и мамами, которые сидят дома. Втайне я всегда чуточку завидовала Эмили. Гламур, восторг, наряды практически бесплатно! Засекреченные телефоны знаменитостей, показы коллекций… весь этот шик, с которым Эмили имеет дело, пока я дома строгаю сэндвичи с арахисовым маслом, подтираю пролитый яблочный сок и веду блог. Хотя я знаю, конечно, что Эмили лишена множества простых забав, которые у нас с Майлзом – каждый вечер.
Кажется, никто в компании Эмили не встревожен. Она работает здесь практически с окончания колледжа. Деннису надо бы заняться произошедшим, упросить кого-нибудь найти ее.
Расслабься, Стефани. Успокойся. Прошло еще не так много времени.
Спасибо, друзья. Мне хорошо уже от того, что вы это читаете.
5
Блог Стефани
Я во всем виновата?
Мамы, привет!С любовью,
Я просто классическая мамаша! К этой минуте я уже почти убедила себя, что все это – моя ошибка. Наверняка Эмили попросила меня подержать Ники у себя пару дней, а не одну ночь. Но почему тогда я помню, как она сказала, что Ники не останется ночевать, что она заберет его до девяти вечера?Стефани
Многие из вас опубликовали у себя запись из этого блога, в которой говорилось, как тяжело матерям держаться реальности – какой сегодня день, чего от нас ожидают, что сказал или не сказал тот или иной человек. Убедить маму, что она виновата в том или ином – проще простого. Даже если в том или ином она не виновата. Особенно , если она не виновата.
К обеду я так распсиховалась, что наполовину ожидала увидеть Эмили под большим дубом возле школы, где она всегда ждала Ники по пятницам. Я настолько не сомневалась, что она окажется там, что – на долю секунды – мне показалось, что я ее вижу.
Я не могла ее видеть. По одной причине: была среда. Вспомнилось это засасывающее чувство: ищешь и не можешь найти своего ребенка, и когда пройдет целая жизнь и ты его все-таки находишь, сердце уже готово взорваться. Одно время Майлзу нравилось прятаться от меня, и я каждый раз на стенку лезла…
Погодите. У меня есть план. Продолжение следует.
6
Блог Стефани
Визит к Эмили
Мамы, привет!С любовью,
При обычных обстоятельствах я бы не поехала к Эмили, не позвонив. Я попробовала дозвониться по городскому телефону. Никто не ответил. Когда-то Эмили дала мне свои ключи и попросила ключи от моего дома. Меня это просто поразило. Именно так поступают разумные взрослые мамы, плюс ощущение, что мы друзья по-настоящему. Ключи, которыми можно воспользоваться в крайнем случае. Или если ты с ребенком просто приехала в день, назначенный для совместных игр, слишком рано и никого нет дома. Сейчас именно такой крайний случай. Мне не хотелось вторгаться в личное пространство Эмили, но надо было убедиться, что она не сломала себе что-нибудь, не поранилась и не лежит больная, нуждаясь в моей помощи.Стефани
Я не могла привезти мальчиков. Вдруг я обнаружу что-нибудь ужасное? Мое воображение как с цепи сорвалось. Дом Эмили рисовался мне залитым кровью, как после визита Чарльза Мэнсона. Я представляла ее себе в ванне, полной крови.
Я решила остановиться у дома Эмили, когда ехала забирать мальчиков из школы.
Едва свернув на подъездную дорожку, я уже ощутила атмосферу чего-то опасного, жуткого. Накрапывал дождь, ветер шевелил листву на деревьях, и ветви словно шептали мне: не ходи, не ходи туда. Шучу. Я мама-рационалистка. Я не слышу, как разговаривают деревья.
Мне заметно полегчало, когда я заметила на подъездной дорожке машину Мариселы, домработницы Эмили. Марисела сказала, что уже заканчивает, это меня успокоило. Если бы Эмили была мертва или лежала беспомощная где-нибудь в доме, Марисела бы это заметила.
Марисела – сущий ангел. Если бы только она работала у нас! Но мы с Майлзом не можем себе ее позволить.
– Сеньора сказала, она уехала четыре дня, – сообщила Марисела. – Она сказала мне приходить убирать, а потом проверить, не хотят ли цветы воды.
Четыре дня! Какое облегчение!
– Вы не говорили с ней по телефону?
– Нет. Зачем? – мило улыбнулась Марисела. – Сеньора, с вами все в порядке? Хотите что-нибудь выпить? Поесть? Сеньора оставила прекрасные фрукты в холодильнике.
Прекрасные фрукты – хороший знак. Эмили намеревалась вернуться. Я попросила стакан воды, и Марисела ушла на кухню.
Странное чувство – сидеть на диване, где я провела столько часов с Эмили. Большой удобный диван вдруг стал ощущаться как бугристый и странный, как что-то, куда можно провалиться и потом не вылезти. Диванчик – венерина мухоловка. Я раздумывала, не поискать ли ключи к ситуации здесь, в доме.
Почему Эмили не сказала, что уезжает на четыре дня? И почему не перезвонила мне? Я знаю свою подругу. Случилось что-то ужасное.
Сидя в доме Эмили, я чувствовала себя как на иголках. Я все ждала: вот сейчас Эмили войдет и спросит, что я здесь делаю. Сначала я бы испытала облегчение, безумную радость, что вижу ее, а потом, может быть, вину, даже при том, что она предоставила мне более чем достаточно причин заглянуть к ней.
Где она ? Я готова была захныкать, как ребенок.
На каминной доске стояла фотография двойняшек. В доме Эмили так много великолепного: персидские ковры, китайские вазы, элементы классического дизайна, мебельные шедевры середины двадцатого века. Дэвису понравился бы ее дом, если бы только он дожил до знакомства с ним. Но черно-белую фотографию двух девочек в нарядных платьях, с лентами в волосах, девочек необыкновенно красивых, чарующе улыбавшихся какой-то известной только им тайне, Эмили показала мне специально.
– Эта фотография стоит больше, и я люблю ее больше, чем все остальное в этом доме, – объявила Эмили. – Если я скажу тебе, как мы ее заполучили, моему другу-аукционисту придется убить меня. Как по-твоему, кто из близнецов главнее?
Это было почти дежавю или воспоминание о другой жизни. Моей другой жизни – когда я жила в городе и работала в журнале. Журнале о дизайне интерьера, из тех, которые можно купить на кассе в супермаркете, но все же – в журнале. Обложка, бумага, текст, фотографии. В своей другой жизни я встречалась с людьми, которые отпускали странные замечания, задавали интересные вопросы, а в их домах оказывались прекрасные и неожиданные предметы. С людьми, которые говорили еще о чем-то, кроме как о чем рассказывали их детям на продленке и как узнать, действительно ли эти помидоры органические. С людьми, которые жили весело!
– Не знаю, – ответила я. – А по-твоему , какая из двойняшек?
– Иногда мне кажется, что одна, а иногда – что другая.
– А может, ни одна?
– Такого не бывает, – сказала Эмили. – Всегда кто-то один доминирует, даже в дружбе.
Была ли Эмили доминирующим другом? Я смотрела на нее снизу вверх, я знаю…
Теперь моя подруга исчезла. А близнецы – вот они, их нежные непостижимые личики все еще смотрят на меня.
Гостиная была совершенна. Естественна. Марисела убралась здесь. На журнальном столике – Дэвис знал бы, какой гений середины века создал его – лежала книжка в мягком переплете. Роман Патриции Хайсмит. “Те, кто уходят”. Из книги торчала закладка нашего местного книжного магазина. Именно тогда мне и пришло в голову – не как молния сверкнула, скорее, как лампочка мигнула, – что Эмили могла уйти. Оставить сына со мной и уйти. Люди уходят. Такое случается. А их друзья, соседи и члены семьи потом говорят: мы и не подозревали.
Я решила прочитать книжку Хайсмит, поискать там информацию, которую могла пропустить. Информацию об Эмили. Ее книгу я взять не могла. Эмили рассердится, когда вернется. Я куплю книгу, если ее не окажется в библиотеке. Все рассосется, надо только сохранять хладнокровие и здравомыслие. Все окажется дурным сном, ошибкой, недопониманием, над которым мы с Эмили посмеемся – потом.
Марисела принесла мне воды в винтажном бокале в горошек. Великолепный бокал. Даже бокал был похож на Эмили.
– Попейте, – сказала Марисела. – Вам станет лучше.
Я выпила холодной чистой воды. Но лучше мне не стало.
Я сказала Мариселе спасибо и покинула дом. Проверила свой телефон. Ни сообщений, ни писем. Я была уверена, что Эмили не из тех, “кто уходят”. Что-то было очень не так.
Мне следовало бы позвонить в полицию. Но я продолжала все отрицать, обвиняла себя в том, что неправильно поняла Эмили, что услышала что-то, чего моя подруга не говорила. В то же время мое подсознание запустило фильм ужасов: угон машины, взятие в заложники, убийство, труп в придорожной канаве, удар по голове, из-за которого Эмили бродит где-то, погрузившись в амнезию. Может, кто-нибудь нашел ее. Может, кто-нибудь привезет ее домой.
Вот почему я пишу об этом в своем посте. Мы все читали о таких чудесных случаях, ими полнится интернет. Это лучшее, что дают социальные сети и блоги! Так что я прошу мамское сообщество держать свои сверхзоркие материнские глаза открытыми. Если вы увидите женщину, похожую на Эмили, спросите ее, все ли с ней в порядке. Если вы увидите женщину, похожую на Эмили, и вам покажется, что она попала в аварию или заблудилась, сразу же напишите мне на номер, указанный внизу.
Спасибо, дорогие мамы!
7
Блог Стефани
(Следующий день)
Другие мысли и звонок Шону
Мамы, привет!С любовью,
Прерывистая дрема. Вещие сны. Проснувшись в шесть, я не поняла, что не так. Потом вспомнила: Эмили пропала. Еще потом вспомнила все остальное; мне было страшно взглянуть на телефон. Я рассекретила свой личный номер и попросила читательниц сообщать о каждой женщине, похожей на Эмили, которая – если начистоту – выглядит как сотни светловолосых, худых, симпатичных, посещающих фитнес-зал мам. Ее татуировка и кольцо могут сократить этот список, но тату есть у множества мам. Как узнать, на ней ли кольцо? Вдруг ее ограбили?Стефани
Слава богу, мамское сообщество очень разумно. Я получила всего два сообщения. Оба раза Эмили видели в местах (одно – Аляска, другое – север Шотландии; просто поразительно, как далеко захаживает мой маленький блог), настолько далеких, что непонятно, как Эмили могла бы добраться туда за ( короткое , продолжаю твердить себе я) время своего отсутствия.
Вообще я подумала сменить номер, на случай, если тысячи мам начнут звонить и писать мне, стараясь помочь. А пока… Мы должны быть осторожны с нашей личной информацией. Но у Эмили есть только этот номер, а я все еще надеюсь, что она позвонит. Нам с Ники нужно, чтобы она имела возможность связаться с нами.
На второй вечер, за ужином, Ники стал беспокойным. Любой малыш стал бы. Я уверена – он заразился моей тревожностью. До этого времени он никогда не оставался на две ночи подряд, не считая того уик-энда, когда его родители уезжали, и все отлично провели время, никто не нервничал. Сейчас Ники начал спрашивать меня, когда за ним приедет мама. Он съел веганский бургер, и его тут же вырвало. Я погладила Ники по голове и сказала, что мама скоро вернется и что я позвоню его папе.
В Англии было семь, когда я позвонила Шону. Я была в таком отчаянии, что – глупейшим образом – забыла о разнице во времени. Судя по голосу, Шон был спросонья.
– Я вас разбудила? Прошу прощения! – Зачем я извинилась? У него жена пропала!
– Вы меня не разбудили, – заплетающимся языком проговорил он. – Кто это?
Я испытала нечеловеческое искушение захихикать. Мне всегда было интересно, останется ли у Шона его шикарный британский акцент, если разбудить его от глубокого сна. Акцент остался.
– Это подруга Эмили, – сказала я. – Стефани.
– Стефани, – повторил Шон. Он понятия не имел, кто я такая, хотя видел меня много раз. – Что случилось, Стефани?
– Не хочу выглядеть паникершей, – сказала я, – но Эмили оставила Ники у меня, и я не знаю… где она и когда собирается вернуться домой. Наверное, я ее плохо поняла, я не знала, что Ники останется…
Я прямо-таки слышала, как терпение Шона испаряется. Пффф!
– Она в командировке, – ровным голосом сказал он. – Уехала на пару дней. – Очень определенно, очень ясно.
– О, – сказала я, – какое облегчение. Простите, что потревожила.
– Ничего. И звоните, если снова будет нужно… Стефани.
Только после того, как мы распрощались, я сообразила: Шон не спросил, как Ники. Какой он отец? Какой муж? Неужели он ни капли не беспокоится о жене? Но с чего бы ему беспокоиться. Они оба уехали в командировки, каждый в свою. Они так живут. Неужели я верю, что муж с женой созваниваются каждый вечер, если они не вместе?
Кроме того, я его разбудила. Многие мужчины долго не могут прийти в себя, если их разбудить. Еще одна роскошь, которую мать-одиночка не может себе позволить.
Вечером Эмили не вернулась. Я не перезвонила Шону и снова сделала вид, что все в порядке. Обычный вечер с детьми. Время от времени Ники принимался плакать. Я разрешила мальчикам залезть в мою кровать и посмотреть мультики, пока не пришла пора ложиться спать. Я затолкала все плохое на задворки сознания, чему мамам иногда приходится научиться. Надо просто потерпеть. Подождать еще день. Сейчас я могу только ждать.
К следующему вечеру, когда Шон прилетел из Англии, Эмили так и не вернулась. Шон позвонил мне из аэропорта. Теперь у него тоже был встревоженный голос. Он оставил вещи дома, где надеялся (или боялся!) найти Эмили, а потом поехал прямо ко мне.
Едва услышав папин голос, Ники вылетел из детской. Порывисто обхватил отца. Шон подхватил сына на руки, поцеловал, прижал к груди.
Каким-то образом то, что Шон у меня в доме и обнимает своего напуганного, но храброго маленького мальчика, превратило мой водянистый страх в ледяную глыбу.
Это все на самом деле. Моя подруга пропала без вести.
Мамы! Где бы вы ни были – пожалуйста, помогите.
8
Стефани
У всех есть секреты, говаривала моя мать. Не очень-то полезно говорить такое дочери, если хочешь вырастить ее здоровым человеком, который сможет выстраивать здоровые отношения с другими здоровыми людьми. Но у мамы, безусловно, были свои резоны.
Через четыре дня после смерти отца, а мне тогда было восемнадцать, в нашу дверь постучал какой-то незнакомец. Мать выглянула в окно и сказала: “Стефани! Смотри, твой отец”.
Я слышала выражение “обезуметь от горя”, но мама была вполне в своем уме. Конечно, у нее сердце разрывалось по моему отцу. Они очень любили друг друга. Во всяком случае, насколько я знала.
Наверное, мы с матерью еще не верили по-настоящему, что папы больше нет. Он много путешествовал, и с того дня, как его во время партии в гольф (недалеко от нашего дома в прелестном пригороде Цинциннати) сразил инфаркт, нам казалось, что он просто в командировке. Он был заместителем директора в фармацевтической компании и ездил на конференции и встречи по всей стране.
Ну ладно; на самом деле моя мать имела в виду: “Смотри. Вот твой отец, когда ему было двадцать четыре. В год, когда мы поженились”.
Я выглянула в окно.
Молодой человек, стоявший на нашем крыльце, был женихом со свадебного фото моих родителей.
Я никогда его раньше не видела, хотя у меня возникло чувство, что я всю свою жизнь смотрела на него каждый день. Да так оно и было. Он присутствовал в моей жизни во взятой в рамку фотографии на пыльном пианино.
Единственное отличие состояло в том, что незнакомец был в джинсах и джинсовой куртке, а не в белом смокинге, и темные волосы стильно подстрижены, а не зализаны назад, “под Элвиса”, как у папы на свадебной фотографии.
Мама сказала: “Пригласи его войти”. Я не могла отвести глаз от симпатичного парня. Мой отец был красивым – до того, как его изменили разъезды, выпивка и аэропортовская еда.
Мама сказала молодому человеку: “Постойте здесь. Ничего не говорите”. Схватила с пианино свадебное фото и вручила юноше. Он уставился на фотографию; на его лице отразилось изумление. Потом парень громко рассмеялся. Мы все рассмеялись.
– Думаю, тест на ДНК нам можно не делать, – сказал он.
Его звали Крис. Он жил в Висконсине, в Мэдисоне. Мой папа был его отцом. Они виделись раз в полгода. Отец тогда организовывал поездку так, чтобы заехать в Висконсин и повидаться со своей второй семьей – мамой Криса и Крисом.
Крис увидел некролог моего отца в интернет-версии местной газеты. Некролог показал ему Гугл-алерт, и я подумала, что он хотел (бедный мальчик!) приглядывать за моим отцом. За своим отцом. Его мать умерла от сердечной недостаточности годом раньше. Крис в некрологе не упоминался, но мы были. И мы были – то есть мой отец был – в телефонной книге.
Тот факт, что этот красавчик – мой брат, требовал осмысления. Я все еще ждала, что он скажет, что он мой сколько-нибудь-юродный брат, который случайно очень похож на моего отца.
Должна упомянуть еще одну роковую деталь: в тот момент я выглядела в точности как моя мать в моем возрасте. Я до сих пор похожа на нее, хотя и меньше, чем раньше. Я выглядела, как она на свадебном фото, а мой новообретенный брат Крис – как мой – наш – отец. И вот мы, счастливые новобрачные, были сняты с верхушки свадебного торта, клонированы и реанимированы двадцать лет спустя. Что тут скажешь? Это заводило.
На мне были джинсы и футболка. Но я сознательно приняла позу, как у мамы на свадебной фотографии: локти прижаты к бокам, руки на животе, как лапы у суслика. Когда я заставила себя опустить руки и встать как нормальный человек, я увидела, как Крис бросил взгляд на мою грудь.
Подозревала ли моя мать правду? Не потому ли она говорила, что у всех есть секреты? Я так и не заставила себя спросить, что она имела в виду, даже – и особенно – после того, как Крис вошел в нашу жизнь.
Мама пригласила Криса сесть за стол на кухне, подала ему тарелку оставшейся после поминок нарезки. Мы тогда заказали непомерно много, и несмотря на то, что шок от папиной смерти умножился шоком от появления моего новоиспеченного брата, тот факт, что Крис сидит на отцовском месте и спокойно поедает мортаделлу, делал все совершенно нормальным. Почти правильным.
– Прости, что мы не сказали тебе о похоронах, – извинилась мама.
Почему мама извинялась? Потому что она извинялась всегда, делала то, чего ожидают от женщин. Мы вечно виноваты во всем! И хотя мне было жаль маму, мне хотелось заткнуть ее.
– Господи, да вы и не должны были, – сказал Крис. – Вы же не знали о моем существовании.
Логично было бы думать, что это папина вина. Но обвинять его было уже поздновато.
– Если кто и должен просить прощения, то это я, – заметил Крис.
– За что? – спросила мама.
– За то, что явился вот так. И, думаю… за свое существование.
У Криса была прекрасная улыбка. Мы все снова рассмеялись. Мы с мамой смеялись больше, чем за все время после папиной смерти.
– Возьми еще, – предложила мама и положила Крису добавки, не дожидаясь ответа. Мне ужасно нравилось смотреть, как он ест – внимательно и с отменным аппетитом.
Неужели вся моя жизнь сложилась бы по-другому, если бы мама не сказала тогда, что уже поздно и Крису не стоит пускаться в долгий обратный путь? Если бы она не пригласила его заночевать у нас?
Случилось то, что должно было случиться. Мы с Крисом проговорили всю ночь. Наша жизнь, наши надежды, наши страхи. О чем я говорила? Что я знала? Мне было восемнадцать. Подросток.
Утром Крис взял у меня номер мобильного. На следующий день позвонил. Он остановился в мотеле недалеко от нашего дома.
У меня уже был бойфренд. Незадолго до этого мы с ним ходили на выпускной вечер. И несколько раз занимались сексом. Он был моим первым мужчиной, и я не понимала, из-за чего весь сыр-бор.
Теперь я не думала о бойфренде. У меня в голове было одно: как бы поскорее доехать до мотеля Криса, чтобы меня не оштрафовали.
Крис сказал мне, в каком номере остановился. Холодея, я постучала в дверь; не переставая дрожать, вошла, застенчиво поцеловала Криса в знак приветствия и поискала взглядом, куда сесть. У письменного стола стоял шаткий стул. На нем аккуратной стопкой была сложена одежда Криса. Мы оба понимали, что я сяду на кровать.
Крис сел рядом. Тыльная сторона его ладони скользнула по моей груди.
– Иди сюда, – позвал он, хотя я и так сидела рядом с ним.
Я все еще слышу его слова, и у меня спирает дыхание и подгибаются колени – совсем как тогда. После того раза я поняла, что такое секс. Почему люди готовы ради него на все. Умереть готовы. После того раза мне всегда не хватало. Пути назад не было. Мы с Крисом не могли разлучиться. Я хотела, мне необходимо было быть там: в этом будоражащем, доставляющем столько наслаждения тайном месте, в которое мы могли попасть – вдвоем.
Не всегда и не везде я могу позволить себе вспоминать, как я была с Крисом. Я не могу думать об этом, когда я на людях, особенно – если я за рулем. Желание струится по телу. Веки тяжелеют, я становлюсь сонной от вожделения. Я закрываю воспаленные глаза и чувствую, как растекаюсь в лужицу чистого жадного нетерпения.
* * *
В ту ночь, когда Шон вернулся из Лондона, я уложила мальчиков спать в комнате Майлза. Ники плакал и не хотел идти в кровать, потому что его папа был дома. И (излишне говорить) потому что его мамы дома не было. Но Шон приехал и оставался с ним, пока он не уснул.
Я спросила Шона, не хочет ли он выпить что-нибудь.
– Выпить мне сейчас хочется, как никогда, – признался он. – И чего-нибудь покрепче. Но по-моему, лучше воздержаться. Сейчас сюда явится полиция, а от меня несет, как от винокуренного завода.
Мне стало спокойнее, когда Шон вызвал полицию. Значит, он воспринимает все всерьез. Мне казалось, что заявлять в полицию об исчезновении подруги – не мое дело. Я ждала Шона.
Не знаю, почему они прислали полицейских штата, которые в нашем округе занимаются в основном патрулированием дорог. Это их область компетенции. И случающиеся время от времени семейные разногласия.
Как странно! Именно явившиеся по вызову полицейские выглядели подозрительно. Сержант Моллой, рыжий и в рыжих усах, походил на олдскульную порнозвезду. Помада у офицера Бланко (неужели женщинам-полицейским разрешают столько косметики?) оказалась размазана. Кажется, они резвились у себя в патрульной машине, когда поступил звонок Шона.
Может, поэтому они выглядели смущенными. Сначала полицейские решили, что я жена Шона, так почему он сообщил, что его жена пропала? Потом они решили, что мой дом – это дом Шона… довольно много времени ушло на то, чтобы полицейские разобрались в положении дел: Шон – муж, я – подруга. Сержант Моллой спросил, сколько времени отсутствует Эмили; Шон посмотрел на меня, и я сказала: “Шесть дней”. Сержант Моллой пожал плечами, словно говоря, что его жена – у него на пальце поблескивало обручальное кольцо – всегда отправляется куда-нибудь на несколько недель, никому не сказав. Офицер Бланко странно взглянула на него, но сержант не сводил глаз с Шона, словно не понимал, почему Шону понадобилось спрашивать меня, сколько времени отсутствует его жена. Или почему мы ждали так долго
– Прошу прощения, – извинился Шон. – Я еще не отошел от смены поясов.
– Были в отъезде? – спросил сержант Моллой.
– В Лондоне, – сказал Шон.
– Навещали родных? – Блестящая дедукция, Шерлок. Акцент его выдал!
– По делам, – сказал Шон.
Полицейские обменялись долгими взглядами. Вероятно, в полицейской академии их учили, что муж всегда главный подозреваемый. Но они явно прогуляли то занятие, на котором преподаватель объяснял, что делать, если муж на момент исчезновения жены был по другую сторону Атлантики.
– Подождите еще пару дней, – сказал сержант. – Может, она просто решила развеяться. Немного отдохнуть от обычной жизни.
– Вы не понимаете, – сказала я. – Эмили оставила своего сына у меня! Она бы никогда не оставила его, не позвонив и вообще никак не давая о себе знать.
– Вот и еще причина, – заметила офицер Бланко. – У меня трое ребят, и поверьте, бывают дни, когда я мечтаю – как прекрасно было бы взять паузу и уехать в какое-нибудь приятное комфортабельное спа. Немного времени для себя.
Я на время выключилась, вспомнив свой блог. Я постоянно слышу подобные речи от мамаш. Но Эмили не такая. Как бы мне донести до этих двоих мысль, что с исчезновением Эмили что-то по-настоящему не так?
Тем временем копы перешли к вопросам о том, связывался ли Шон с кем-нибудь из подруг и родных Эмили.
– Я ее подруга, – сказала я. – Ее лучшая подруга. Я из тех, кому она сказала бы…
Сержант Моллой перебил меня:
– Семья? Близкие родственники?
– Ее мать живет в Детройте, – сказал Шон. – Но я уверен, что Эмили не поехала бы туда. Они с матерью уже много лет не слишком ладят.
Я была потрясена. Эмили внушила мне, что у них с матерью теплые – хоть и не особенно близкие – отношения. Эмили с таким сочувствием слушала, когда я рассказывала про своих маму и папу.
– Есть идеи, почему? – спросила офицер Бланко.
Ну какое отношение нелады Эмили с матерью могут иметь к ее исчезновению? Эти двое, должно быть, свято верили, что их жетоны и форма дают им право совать нос во все, что им только придет в голову.
– Моя жена не любила говорить об этом, – сказал Шон. – Какие-то разногласия из отдаленного прошлого. В любом случае, ее бедная мать страдает деменцией. По словам жены, старуха не всегда точно знает, кто она и где находится. Ее то заносит в реальность, то уносит из реальности. Она думает, что ее муж – который умер десять лет назад – все еще жив. Если бы не ее сиделка…
– Пусть так, – сказала офицер Бланко. – Когда люди попадают в беду, они часто стремятся в дом своего детства, место, где они впервые ощутили себя в безопасности.
– Могу гарантировать вам, что моей жены там нет. В том доме она определенно не чувствовала себя в безопасности. А почему вы считаете, что моя жена попала в беду?
Возможно ли, чтобы Шон лгал? Эмили никогда не упоминала, что у ее матери слабое здоровье. Она упоминала только, что ее мать терпеть не могла родинку у нее под глазом и вела кампанию за то, чтобы ее удалить. Эмили сопротивлялась – в основном чтобы продемонстрировать неповиновение, – но следствием конфликта стал пожизненный комплекс из-за этого маленького темного пятнышка.
А я всегда верила, что мы рассказываем друг другу все обо всем.
Полицейским не терпелось убраться отсюда и написать рапорт. А может, им не терпелось в патрульной машине снова приступить к делу, от которого их отвлекли. На прощание они попросили дать им знать, если Эмили объявится, и обещали, что детектив свяжется с нами через день-два, если все останется как есть. Через день-два? Серьезно?
В дверь снова позвонили. Это оказался сержант Моллой.
– И еще кое-что, – сказал он, как Питер Фальк в старой серии “Коломбо”. Я чуть не прыснула. – Надеюсь, в ближайшее время вы не планируете других поездок в Европу, – обратился он Шону.
– Я буду здесь, – холодно ответил Шон. – В смысле – у себя дома. Со своим сыном.
Услышав, что патрульная машина выехала с подъездной дорожки, я сказала:
– По-моему, нам необходимо выпить.
– Определенно, – согласился Шон.
Я налила нам по двойному бурбону, и мы сели за кухонный стол, потягивая бурбон и ничего не говоря. Почти приятное чувство – пить, ничего не говорить, чувствовать, что после столь долгого перерыва в доме снова мужчина. Но потом я вспомнила, зачем Шон здесь. И пришла в ужас – в который раз. Я сказала:
– Может, тебе стоит позвонить ее матери?
По крайней мере, мы бы что-то делали. Мне хотелось быть рядом, когда Шон станет звонить. Эмили или утаила от меня часть важной информации о себе, или лгала Шону. Или Шон лгал полиции. Все эти версии не имели смысла. Зачем ему лгать о подобных вещах? А зачем ей?
– Конечно, – ответил он. – Стоит попробовать. В крайнем случае, поговорю с ее сиделкой.
Шон набрал номер. Мне хотелось попросить его включить громкую связь. Но это выглядело бы странно.
– Здравствуйте, Бернис, – начал он. – Мне страшно не хочется беспокоить вас, но Эмили, случайно, с вами не связывалась? О, конечно. Я подумал – нет. Нет, все отлично. Думаю, она уехала в командировку. А я только что вернулся. С Ники все прекрасно, он оставался у друга. Я совсем не хочу беспокоить вас… – Пауза. Потом Шон сказал: – Конечно, я поговорю с ней, если она хочет. Рад слышать, что у нее один из хороших дней.
Еще одна пауза, потом:
– Добрый вечер, миссис Нельсон. Надеюсь, у вас все хорошо. Я хотел спросить: ваша дочь вам не звонила?
Пауза.
– Эмили. Нет-нет. Я так и думал. Пожалуйста, передайте ей от меня привет, если увидите ее. И берегите себя. До свидания.
Когда Шон положил трубку, на глазах у него были слезы. Я почувствовала себя отвратительно из-за того, что я такая мелочная и подозрительная. Какие бы смешанные чувства я ни испытывала к Шону, Эмили была его женой. Мамой Ники. Шон любил ее. В этом мы с ним были единодушны.
– Ах, бедная старуха, – сказал Шон. – Она спросила: “Дочь? Какая дочь?”
Услышав это, я почти порадовалась, что смерть моей матери была милосердно внезапной и мне не пришлось видеть, как мама исчезает по частям.
– А что насчет семейного домика на озере? – спросила я. – В Мичигане? Куда вы, ребята, ездили на твой день рождения. Эмили не могла уехать туда?
Шон бросил на меня острый изучающий взгляд, словно спрашивал себя, откуда мне известно про домик, словно он не хотел, чтобы я знала про домик. Неужели он не помнит, что именно я взяла на себя Ники, когда они с Эмили сбежали на свой романтический уик-энд?
– Ни в коем случае, – сказал Шон. – Она любила бывать там. Но не одна. Одна – никогда. Она боялась, что это место посещают призраки.
– Посещают? Как?
– Не знаю. Никогда не спрашивал. Однажды она сказала, что там полно привидений.
Я задумалась. Насколько близки были Шон и Эмили, если она сказала, что в семейном домике водятся призраки, а он так и не уточнил, что она имела в виду?
– Она рассказывала, что ее родители были холодными, авторитарными, отвергающими ее людьми и что ее жесткая юность была реакцией на то, что ей пришлось вынести в доме без любви. Я всегда думал, что это нас объединяет. У нас обоих детство прошло в психушке.
Исчезновение Эмили и, полагаю, бурбон заставили Шона – обычно такого британского и сдержанного – говорить свободнее, чем я от него ожидала. На самом деле до сих пор мы едва ли обменялись несколькими словами, так что, наверное, я хочу сказать – более свободно, чем я себе представляла. Мне хотелось сказать, что мое детство тоже прошло в психушке. Только другого рода. Оно выглядело опрятным и упорядоченным, когда я росла. Лишь позже я поняла, насколько сумасшедшим был мой родной дом.
Но ничего этого я не сказала. Не только потому, что кое-что обо мне Шону необязательно было знать, но и потому, что я боялась показаться соревнующейся с Шоном и Эмили за то, у кого из нас детство было хуже.
* * *
Однажды после обеда, вскоре после появления в моем доме полиции, Шон позвонил и спросил, не могу ли я забрать Ники из школы. Детективы просили его приехать в участок в Шероне. Он отпросился с работы, едет туда, но не знает, когда вернется.
Он приехал ко мне в шесть вечера. Его допрашивали два детектива, снова мужчина и женщина, детективы Мини ((неужели ее действительно так зовут?) и Фортас. Шон сказал, что они выглядели ненамного компетентнее, чем пара, явившаяся в мой дом той ночью.
Хотя эти по крайней мере взяли на себя труд связаться с полицией Детройта, которая навестила мать Эмили и получила тот же ответ, что и Шон. Нет, миссис Нельсон ее не видела. Нет, миссис Нельсон понятия не имеет, где ее дочь. Если честно, они больше говорили с ее сиделкой. У миссис Нельсон был один из ее “плохих дней”, и она едва могла вспомнить, как ее дочь зовут.
Во все продолжение своей беседы с детективами, сказал Шон, у него было чувство, что они следуют инструкции из учебника: “допрос Мужа Пропавшей Жены № 101”. Беседа вымотала Шона. Детективы снова и снова задавали одни и те же вопросы. Знает ли Шон, куда могла уехать Эмили? Был ли их брак счастливым? Доказательства? Причины, по которым она могла чувствовать себя неудовлетворенной? Возможность того, что у нее был роман на стороне? Случаи алкоголизма или злоупотребления наркотиками?
– Я сказал, что она экспериментировала с наркотиками, недолго. Как все мы, когда нам было по двадцать с небольшим. Улыбнулся им, как идиот. Но шутка осталась при мне. Эти двое мне в ответ не улыбнулись. Никаких глупостей насчет их двадцатилетних. Это продолжалось не один час. Мрачная комната для допросов. Они ушли, потом вернулись. Как во всех этих детективных сериалах, которые мне всегда нравились, а Эмили – нет… И еще… Мне не показалось, что они меня в чем-то подозревают. Если честно, Стефани, по-моему, они не верят, что Эмили мертва. Не знаю почему, с чего они взяли, что знают все о нас. О нашем браке. Но мне кажется, они думают, будто Эмили просто подхватилась и уехала. Сбежала. Они все твердили: “В отсутствие трупа, в отсутствие признаков насильственной смерти…” А я все сдерживался, чтобы не крикнуть: “А как насчет отсутствия Эмили?!”
– Как насчет отсутствия?
Я ловила каждое слово Шона, в то же время думая, что слова о нелюбви Эмили к детективным сериалам – это его первая жалоба, которую я когда-либо слышала от Шона насчет Эмили. А вот у нее был богатый список претензий к нему. Шон ее не слушает. Шон заставляет ее чувствовать себя дурой. Любая жена в нашем городке могла бы сказать то же самое о своем муже. Я могла бы сказать такое о Дэвисе.
Спустя несколько дней позвонила детектив Мини. Хорошо, что Шон предупредил меня насчет ее имени; я не захихикала и не сморозила какую-нибудь глупость, когда она представилась. Мини сказала, что я могу приехать к ним в участок, когда мне будет удобно. Они подстроятся под мое расписание. Очень мило. Но не померещилась ли мне некоторая надменная ирония в ее голосе, когда она сказала “расписание”?
Отвезя Майлза в школу, я поехала в полицейский участок Шерона. Должна признаться, я нервничала. Мне казалось, что все станут смотреть на меня так, словно это я сделала что-то плохое.
Детектив Мини и гораздо более молодой детектив Фортас задавали мне те же вопросы, что и Шону. В основном их интересовало, не была ли Эмили несчастна. Все время, что я говорила, детектив Фортас проверял что-то в своем телефоне и пару раз отправил сообщения, которые, насколько я понимаю, не имели ко мне никакого отношения.
Я сказала: ей нравилась ее жизнь. Она бы никогда этого не сделала. Преданная жена и мать пропала, а вы, ребята, и не думаете шевелиться! Почему я одна хлопочу о своей подруге? Почему ее муж не сказал того, что говорю я? Может, потому, что Шон британец. Слишком вежлив. Или не ощущал эту страну своей. Предоставил решать мне.
– Ладно. – Детектив Фортас словно бы делал мне огромное одолжение. – Посмотрим, что мы сможем выяснить.
В те выходные детективы объявились у Шона: могут ли они осмотреть дом? К счастью, Ники был у меня, играл с Майлзом, так что Шон впустил их. Он сказал, что обыск был неопределенным и поверхностным. Как будто они на самом деле риелторы или люди в поисках квартиры, подумывающие, не купить ли этот дом.
Детективы попросили фотографии Эмили. Шон отдал им несколько снимков. К счастью, сначала он позвонил мне, и я посоветовала не отдавать снимки, на которых есть Ники. Шон одобрил эту мысль.
Мы дали детективам полное описание Эмили – татуировка на запястье, ее волосы, ее кольцо с бриллиантами и сапфиром. Шон плакал, когда рассказывал о кольце. Я воздержалась от упоминания ее духов. Не стоит говорить о таких вещах детективам, ведущим дело об исчезновении человека. Сирень? Лилии? Итальянские монахини? Спасибо за помощь, мэм. Когда вы будете нам нужны, мы позвоним.
* * *
Наконец компания Эмили очнулась от своего глубокого кутюрного сна. Хотя меня их молчание не удивило. Рупором “Деннис Найлон Инкорпорейтед” была Эмили, и без нее никто там не знал, как и что говорить.
“Деннис Найлон” в семидесятые годы было клубным именем ее босса. Он вышел из панковской уличной моды и поднялся до положения одного из самых шикарных и дорогих модельеров. В своем фирменном черном кожаном костюме, костюме-унисекс “от Денниса Найлона”, Деннис появился в шестичасовых новостях, чтобы сообщить, что они по мере сил сотрудничают с полицией и поддерживают усилия детективов по розыску Эмили Нельсон, их обожаемой сотрудницы и высоко ценимого друга. На Деннисе был галстук с логотипом компании, что (по мне) выглядело безвкусицей. Но, может быть, никто этого и не заметил.
Деннис сказал буквально следующее: “Выяснить, что произошло с Эмили Нельсон”. Он казался настолько уверенным в том, что с Эмили что-то произошло, что у меня мороз прошел по коже. Внизу был номер, по которому предлагалось звонить тем, кто располагает какой-либо информацией. Выглядело это как “джинса”: если хочешь заказать такой же галстук, позвони по этому телефону. И все-таки благодаря появлению Денниса на телеэкране дело привлекло к себе внимание, по крайней мере на время. По слухам, компания сделала внушительный взнос в фонд полицейского департамента, чтобы воодушевить детективов и сподвигнуть их на то, чтобы сделать все возможное и еще немного сверх того.
“Деннис Найлон Инкорпорейтед” напечатала флаеры и принялась распространять их по всему округу. Компания собрала полный автобус интернов от моды, и весь день в нашем городке роились дистрофичные молодые андрогины, все с асимметричными стрижками и в костюмах в обтяжку, с охапками флаеров, строительными степлерами для телефонных столбов и двусторонним скотчем для окон магазинов. “Вы не видели эту женщину?” Не уверена, что я ее видела, потому что гламурный портрет Эмили – при полном макияже, волосы тщательно уложены, родинка зафотошоплена – столь мало был похож на мою подругу, что и я вряд ли смогла бы ее узнать. Я видела эти фотографии везде, и это расстраивало и одновременно успокаивало меня – они служили постоянным мучительным напоминанием о нашей потере, вкупе с маленьким утешением: наконец-то хоть кто-то хоть что-то делает.
Наконец кто-то или что-то заставило детективов Мини и Фортаса дотащить задницы аж до отдела, где обитали гики, отсматривающие записи с камер видеонаблюдения. Те проследили маршрут Эмили до аэропорта Кеннеди, где она перед терминалом поцеловала Шона на прощание. Но не зарегистрировалась на рейс до Сан-Франциско, на который заказала билет. Ни я, ни Шон понятия не имели, что она собирается на Запад.
У Шона сложилось впечатление, что она едет в город, что Эмили заехала с ним в аэропорт на предоставляемой его фирмой машине, чтобы составить ему компанию и попрощаться с ним. После этого, по его мысли, жена отправилась на работу. Сотрудники Денниса Найлона ничего не знали о командировке на Западное побережье.
Камера видеонаблюдения поймала ее выходящей из терминала, потом Эмили показалась в агентстве по прокату автомобилей, где арендовала полноразмерный четырехдверный седан. Эмили взяла первое, что ей предложили, – белую “киа”. Полиция допрашивала агента по прокату, но он не помнил ничего – только то, что Эмили вроде бы отказалась от GPS. Ничего необычного. Многие не хотят платить дополнительно за систему навигации, которая и так есть у них в телефоне.
Это показалось мне похожим на правду. Эмили отлично ориентируется на местности. Куда бы мы ни направлялись, хотя бы просто в городской бассейн, я сидела за рулем, а Эмили прокладывала маршрут по своему телефону. Она знала, как рассчитать время в пробке, хотя у нас в городке не бывает пробок, если только ты не едешь на железнодорожную станцию в час пик. Я никогда не ездила на станцию в час пик – а вот Эмили приходилось, пять дней в неделю.
Куда она уехала на той машине? Почему не написала и не позвонила мне?
Хорошая новость: великие детективы установили, что в компании по сдаче машин в аренду действует система безналичной оплаты EZ-pass, и полицейские отследили Эмили до пункта дорожной платы, находящегося в 200 милях к западу от Манхэттена, на Пенсильванской платной дороге. Плохая новость: здесь они ее потеряли. Похоже, Эмили съехала с магистрали и начала выбирать более узкие дороги, после чего выключила телефон и пропала, уйдя в мертвую зону.
Мы с Шоном попросили поднять по тревоге местную и государственную полиции в том месте, где Эмили видели в последний раз, но это уже было сделано. Если Эмили сбежала, она могла оказаться где угодно. На этих узких дорогах мертвые зоны тянутся бесконечно. Полиция хотела посмотреть, не появятся ли какие-то новые зацепки.
Мертвые зоны. От одного только этого выражения у меня мурашки ползли по коже.
* * *
Следующей неожиданностью стало то, что Эмили сняла с банковского счета две тысячи долларов наличными. Это со всей определенностью указывало на то, что она планировала какую-то поездку.
Снять много из банкомата невозможно – по крайней мере в нашем городке. Полицейские говорили, что на записи с камеры Эмили появлялась перед окошком банкомата – одна. Несколько дней подряд. Казалось возможным (такому параноику, как я), что какой-нибудь бандит или угонщик машин подкараулил ее и пригрозил сделать что-нибудь ужасное с ней или с ее семьей, если она станет звать на помощь. Я не могла понять, почему полицейские не рассматривают такой сценарий всерьез. Они что, новости не смотрят? Невинных мам чуть не каждый день похищают с парковок перед торговыми центрами.
Шон сказал на работе, что не сможет никуда ездить, пока не найдут его жену, и предложил уйти в неоплачиваемый отпуск. Однако в конторе отнеслись с пониманием и оставили его на половинной занятости. Ему предстояло взяться за один местный проект, и он мог работать дома, приезжая из Коннектикута в Нью-Йорк лишь время от времени.
Шон выкладывался ради Ники. То, как он заботился о сыне, насколько полно включился в его дела, выглядело прекрасно. Он отвозил Ники в школу каждое утро и забирал его каждый день. Он то и дело совещался с миссис Керри, отчасти чтобы держать ее в курсе расследования, хотя, вероятно, она и так знала о деле все – или по крайней мере многое.
Сначала имела место некоторая публичность, спасибо Деннису Найлону (думаю, в основном ему). Пропала мама из Коннектикута! Шон, храбрый страдалец-муж, отправился на телевидение и просил каждого, кто, возможно, видел Эмили, связаться с властями. Он был невероятно убедителен, и скорее всего ему поверили. Но это всего лишь местные новости, и вот уже наша история ушла из захватывающих телесюжетов со звездным Деннисом Найлоном.
Когда полицейские обнаружили, что Эмили арендовала машину и сняла значительную сумму, дело еще больше стало казаться им историей о сбежавшей жене. Интерес СМИ мало-помалу испарялся, репортеры побежали дальше. Алиби мужа проверили. Ни одной новой зацепки, ни одной ниточки, новых данных нет, а Эмили так и не нашли.
Ники не расклеился только благодаря нам. Мы с Шоном работаем в команде. Ники и Майлз часто играют вместе. Я дала Шону контакты психотерапевта, к которому возила Майлза после смерти отца и дяди – Майлз тогда постоянно прятался от меня в людных местах; я не могла найти его, а он смеялся, когда я с ума сходила от волнения. Терапевт сказал, что многие дети играют в эту игру. Дети всегда проверяют нас. Так они учатся. Не надо думать, что это из-за смерти папы и дяди Майлза, хотя она, конечно, оказалась крайне травматичным событием.
Доктор сказал, что мне надо спокойно попросить Майлза перестать прятаться – и он перестанет. Он сказал, что у Майлза есть совесть. Я рада была это слышать, так же, как мне нравится нынешнее ощущение: мы с Шоном вместе делаем все, чтобы по возможности облегчить ситуацию для Ники. А это не всегда легко.
Майлз тогда прекратил прятаться, и сейчас я говорю себе, что Ники выстоит. Мы пройдем через испытания вместе.
Мы не подпускали к Ники журналистов. Его лицо ни разу не появилось на фотографиях Эмили и Шона. Он оставался у меня в те, первые, дни, когда Шон давал интервью и встречался с детективами.
Местонахождение арендованной машины так и не определили. Шон заполнил тонну бумаг, чтобы объявить Эмили пропавшей без вести, что аннулировало соглашение о найме машины. Думаю, ему помогал юрист из его компании.
Шон и я – команда. Ники – наш проект. Мы подолгу разговариваем, когда Шон привозит Ники поиграть с Майлзом и когда встречаемся возле школы. Я поддерживаю Шона и укрепляю его дух, пусть полицейские продолжают искать Эмили. Мы оба считаем, что пока слишком рано говорить Ники, что его мать мертва – или даже предполагать это. Ники спросит, когда захочет узнать, а мы будем отвечать ему, что надежда еще есть.
До тех пор, пока ее не станет.
* * *
До исчезновения Эмили я нечасто виделась с Шоном. Был бы жив Дэвис, мы бы, возможно, дружили семьями. Приглашали бы их на обед. Но к тому времени, как я познакомилась с Эмили, Дэвис был уже два года как мертв. Шон, казалось, всегда находился на работе или в деловых поездках, так что у нас с Эмили была часто мамская дружба.
Мне теперь трудно в это поверить, но Шон мне не особенно нравился. Он казался мне снобом, мажором из высшего британского общества, будущим хозяином Вселенной. Высокий, красивый, заносчивый, самоуверенный – совершенно не мой тип. Шон работает в международном отделе по сделкам с недвижимостью в крупной мегаинвестиционной фирме на Уолл-стрит. Хотя я до сих пор не вполне понимаю, в чем состоит его работа.
Всегда так радостно обнаружить, что кто-то оказался гораздо лучше, чем ты о нем думал. Жаль, но, чтобы открыть хорошее в Шоне, мне понадобилось исчезновение Эмили.
Она всегда на него жаловалась. Говорила, что его никогда не бывает дома, что он сгрузил на нее все заботы по уходу за ребенком, не уважает ее ум, критикует ее, заставляет ее чувствовать себя капризной и безответственной, отказывается признать, как много она делает, обесценивает ее вклад в дела семьи – не только в смысле ухода за ребенком, но и в финансовом тоже. Эмили любила читать книги, Шон любил смотреть телевизор. Иногда (и Эмили говорила это только после второго бокала вина) она думала, что Шон далеко не так умен, как ей казалось. Далеко не так умен, как ей казалось, когда они встретились.
Она говорила, что секс с Шоном великолепен. Настолько великолепен, что меняет жизнь. Эмили говорила, что по сравнению с таким сексом все остальное в жизни кажется не таким уж важным. Роковой секс был тем вторым пунктом в безупречной жизни моей лучшей подруги, которому я старалась не завидовать.
Во всяком случае, говорила Эмили, Шон не изменял ей, не пил, не играл в азартные игры, не проявлял насилия, не делал ничего, что делают по-настоящему ужасные мужья. Если честно, мне нравилось, когда Эмили ворчит насчет своего брака. Я любила Дэвиса всем сердцем, всей душой. Я все еще тоскую по нему. Но наш брак не был беспроблемным. В каждом браке есть проблемы, и взаимные обязательства вкупе со стрессом от необходимости растить маленького ребенка, конечно, не улучшают дела.
Дэвис часто заставлял меня чувствовать себя дурой, даже если я была уверена или почти уверена, что он этого не хотел. Он столько знал об архитектуре и дизайне, о стольких вещах он мог высказаться как специалист! Я дошла до того, что в магазине боялась сказать, что мне нравится то или не нравится это – от страха перед уничижительным взглядом, который Дэвис (бессознательно, я понимаю) бросал на меня, если бывал не согласен. Что происходило почти всегда. Это весьма утомляло.
Но я столько раз писала о том, что в разговоре с вдовой, если только она не в группе поддержки (я никогда не состояла в подобной группе, хотя понимаю, почему такое множество женщин находит их полезными), ни одна замужняя женщина не захочет даже упомянуть своего мужа, а не то что пожаловаться на него. Полагаю, мои собеседницы боялись, что я от этого почувствую себя хуже, потому что у меня-то нет мужа, на которого можно пожаловаться. Как будто если я услышу, как какая-нибудь женщина жалуется на храп мужа, я затоскую по Дэвису, любви всей моей жизни.
Мне не понравился наш с Шоном самый первый – лондонский – телефонный разговор, когда Эмили не пришла за Ники. Голос у Шона был не только сонный, но и раздраженный. О, прошу прощения, ваша жена пропала без вести. Простите, что разбудила. Он, кажется, не знал, кто я такая, хотя пытался вести по-британски вежливый телефонный разговор. О, Стефани, да, конечно.
Мне казалось – Шон не помнит меня, что не очень-то лестно. Я писала у себя в блоге, сколько людей (в основном, но не только – мужчин) не могут отличить одну маму от другой – может, потому, что видят только детские коляски. Когда Шон сказал, что Эмили собиралась уехать по делам на пару дней, он постарался, чтобы это прозвучало так, будто я из этих чокнутых.
Шон не воспринимал отсутствие Эмили всерьез, пока не вернулся домой – а ее там не оказалось. Тогда-то он и поехал прямиком ко мне. Я писала в блоге, что, увидев его и Ники в моем доме, я окончательно поняла, что Эмили действительно исчезла.
Но о чем я определенно не стала писать – это что Шон оказался гораздо выше, красивее и привлекательнее, чем я помнила. Мне кажется нелояльным по отношению к Эмили даже упомянуть об этом.
Шон заявил, будто думал, что Эмили в Миннесоте, но теперь сомневается. Не говорила ли она, что собирается в Милуоки?
– Прости, я англичанин, – извинился он.
Имея в виду, что не может отличить один расположенный на Среднем Западе город, начинающийся на “М”, от другого? У меня возникло ощущение, что для него тянуть это “прости, я англичанин” – обычное дело, если он упустил что-то из виду. Его жена на Среднем Западе, в каком-то городе на “М”, но он не знает точно, в каком.
Я это все к чему: я не была расположена любить Шона. Но с тех пор, как Эмили пропала, я начала уважать его и симпатизировать ему. Так хорошо говорить с ним о Ники. Мне нравится сознавать, что Шон достаточно доверяет мне, когда спрашивает, что, по моему мнению, происходит с его сыном, что мы должны говорить Ники. Это комплимент, потому что означает: он восхищен тем, как я воспитываю Майлза.
Есть что-то сексуальное в состоянии совершенной гармонии и взаимопонимания с исключительно красивым одиноким папой. Сексуальности убавляет тот факт, что это не какой-то случайный папа, а муж пропавшей без вести подруги.
Если я хочу оставаться собой, если хочу и дальше думать о себе как о порядочном человеке, а не о чудовище, я должна сделать все возможное, чтобы игнорировать, отрицать, не признавать искру чего-то между нами. Что тоже в своем роде сексуально, так что тут дилемма, о каком из этих двух моментов нельзя писать в блоге, если ты в своем уме.
Наверное, поэтому я и возвращаюсь мыслями к тому дню, когда Крис появился в доме моей матери. Пребывание рядом с Шоном напоминает мне о той минуте, когда мой единокровный брат вошел в мою жизнь. Меня так же трясет от влечения к неподходящему мужчине. К очень неподходящему мужчине. Та самая дрожь беспримесного возбуждения.
Тогда меня потянуло к парню со свадебной фотографии моих родителей. Сейчас меня тянет к мужу моей подруги. Я не заигрывала с этими мужчинами, но… Есть ли в моем влечении что-то извращенное или преступное? Или я просто плохой человек?
9
Блог Стефани
Новости летят одна за другой
Привет!С любовью,
Прежде всего хочу поблагодарить всех вас, где бы вы ни были, за ваши слова сочувствия, любви и поддержки. Именно в час беды, подобной этой, мы сражаемся спиной к спине и возвышаем голос, чтобы быть услышанными. Тихие мамы, которые раньше читали этот блог и щелкали мышкой по веткам обсуждений, не оставляя комментариев, теперь пишут, что молятся за меня, Шона, Ники и Майлза. В эти печальные дни было бы неэтично, непозволительно говорить, насколько выросла посещаемость моего блога за последнюю неделю.Стефани
Я сейчас ощущаю себя плохой подругой, которая смылась, когда в ней нуждаются, о ней беспокоятся или хотят знать, что с ней происходит. Некоторое время я ничего тут не писала, хотя знаю, как вы тревожитесь. Но моя жизнь превратилась в хаос, и я пока все силы бросаю на поиски своей подруги, я работаю в команде с ее мужем, чтобы точно знать, что их малыш чувствует себя (насколько это возможно, учитывая обстоятельства) в безопасности.
Из ваших сообщений я знаю, что многие из вас следили за историей Эмили по новостям. Мы с Шоном решили, что не хотим, чтобы эта история стала темой какого-нибудь кошмарного “журналистского расследования” на телевидении. Если Ники когда-нибудь обнаружит репортаж на ютубе, для него это станет травмой. И все же мы знаем, что благодаря этим шоу иногда удается определить местонахождение пропавших людей.
Может быть, некоторые из вас думают: я пишу сейчас об этом из-за того, о чем вы могли читать в последнее время в таблоидах или слышать в теленовостях. Я имею в виду, что новый момент (деньги!) заставил власти проявить к этому случаю больше интереса, чем они проявляли к просто истории о красивой жене и матери, которая однажды утром ушла на работу и не вернулась домой.
Как, возможно, слышали некоторые из вас, за месяц до исчезновения Эмили ее жизнь была застрахована на два миллиона долларов, с выплатой Шону.
Друзья, вы видите, что происходит? Реальная жизнь начинает походить на телешоу, состряпанное из газетного заголовка, а ты просто не считываешь этот сценарий, потому что подобное происходит слишком часто. Муж получает огромную страховку. Жена бесследно исчезает.
Еще до того, как полицейские установили факт существования страховки, они задавали Шону вопросы. Коротко. Стандартная процедура. Муж всегда главный подозреваемый, как известно любому, у кого есть телевизор. Но алиби Шона проверили очень тщательно.
Шон был в Англии, где практически каждый момент жизни фиксируется видеокамерами и записывается на CCTV. Снобский отель, в котором останавливался Шон, сначала отказывался сотрудничать, но когда подключился кто-то из посольства, они сдали запись, на которой Шон входит в свой номер и выходит из него. В ночь, когда пропала Эмили, камеры зафиксировали, как Шон пьет в баре отеля с парой риелторов, на встречу с которыми он и прилетел. Потом Шон отправился в постель. Один.
То, что история со страховкой всплыла так поздно, доказывает, насколько неэффективна система, с которой мы имеем дело; вы и так об этом знаете, если хоть раз в жизни пытались подать заявление о страховании здоровья или зарегистрировать ребенка в списках детского сада. Когда страховка наконец явилась на свет божий, копы снова (с подозрительностью) принялись всматриваться в Шона.
Дело в том, что страховка вылетела у Шона из головы, ведь он пребывал в страшном напряжении. Что, по моему мнению, доказывает его невиновность. Хладнокровный женоубийца оформляет страховку, а потом забывает о ней? Серьезно ? Но полицейские рассудили с точностью до наоборот. Они уверены: это доказывает, что он виновен , что он лишь притворился, будто забыл о страховке, потому что правда выглядит скверно. Так что они думают? Что Шон оформил страховку и нанял кого-нибудь убить жену? Что мы с ним оба в этом замешаны?
Ничего подобного.
Может быть, теперь вы простите меня за то, что я столько времени не писала в блог, – теперь, когда вы знаете, сколько всего произошло в моей жизни, начиная с нынешнего несчастливого, доводящего до безумия развития событий. Полиция дважды забирала и задерживала Шона, не выдвигая против него обвинения. Есть ли правосудие в этой стране? Неужели нет законов, защищающих от такого? Даже если вы знаете свои права, у вас достаточно денег на блестящего адвоката, а у Шона денег достаточно, и у вас за спиной контора с Уолл-стрит, – даже этого не хватает, чтобы пугануть наших провинциальных детективов настолько, чтобы в них проснулось хоть сколько-нибудь старого доброго здравого смысла.
Каждый раз, когда Шона забирают в полицейский участок, Ники – до сих пор храбрый солдатик – становится почти безутешным, и мне приходится ехать к ним домой, в любое время дня и ночи, забирать его и везти к себе, качать на коленях, пока он не уснет, а потом укладывать его рядом с Майлзом. Иногда я стою в дверях детской, смотрю, как мальчишки спят, слушаю их сладкое посапывание и думаю, какие ангелы наши дети, как они доверяют нам и как – попробуйте, если сможете – мы не в силах защитить их от ужасов, которые припасла для них жизнь.
Как бы то ни было, настал, кажется, подходящий момент, чтобы вернуться к ведению блога и рассказать моим читателям, что невиновный человек подвергается преследованиям. Мне трудно объяснить, почему я считаю Шона невиновным. Но я в этом уверена. Я знаю это каждой клеточкой моего тела. В эти напряженные дни, дни без Эмили, мы с Шоном действуем сообща – поддерживаем друг друга, продолжаем поиски, а самое главное – не даем пасть духом одному отважному маленькому мальчику.
Друзья, вы понимаете, что все это нелегко и для Майлза. Он знает, что мама его лучшего друга делась неизвестно куда, и поэтому (естественно!) немного капризничает. Он отказывается ночевать с Ники. Но когда он преодолеет страх сепарации, то войдет во вкус.
Несколько раз мне приходилось уезжать от дома Эмили (я до сих пор думаю о нем как о доме Эмили) – и у меня в ушах еще звучали всхлипывания моего ребенка. Но я знаю, что с Майлзом все отлично. Ему будет весело. А причина, по которой я это знаю, – близость и доверие, которые я испытываю в эти тяжелые дни к отцу Ники. Как вы думаете, оставила бы я своего ребенка с вероятным подозреваемым в убийстве?
Никакого убийства не было. Несуществующее полицейское дело разваливается, ибо нет тела и нет свидетельств грязной игры. Сначала Эмили ехала в Пенсильванию, потом – нет. Как знать, может, она просто проснулась однажды и решила, что с нее довольно материнства, довольно модной индустрии, Коннектикута и Шона. Довольно всего этого пакета. Даже Ники. Возможно, она уехала, чтобы начать новую жизнь под вымышленным именем. Копы говорят – такое происходит постоянно.
Оказывается, я знала совсем другую Эмили! Но если Шон оказался противоположностью тому, что я о нем думала, почему Эмили не может оказаться совсем другой? С ума сойти, насколько можно ошибиться в человеке. Не знаю, что и чувствовать. Разозлиться на нее? На себя? Считать себя преданной? Одураченной? Если честно, мне просто очень грустно.
Чтобы закончить не на такой мрачной ноте, я ставлю ссылку на пост, в котором рассказывала о своей дружбе с Эмили. Я написала его, еще когда звала ее Э. Но теперь вы знаете, кого я имею в виду, хотя сама я начинаю думать, что, возможно, никогда не знала, кто она или чего я от нее ожидала. И была ли она действительно моей лучшей подругой, в конце концов.
Когда я перечитываю этот пост, мне хочется плакать.
Но я все равно поставлю ссылку на него.
10
Блог Стефани
(Ссылка на пост)
Дружба на всю жизнь
Что не дает нам, мамам, дружить по-настоящему? Мы негодуем на других мам, мы готовы до бесконечности говорить о наших детях, словно у нас больше нет своих собственных потребностей, надежд или желаний. Может, другие матери загоняют нас в чувство вины, если мы думаем еще о чем-то, кроме наших детей? Или мы соревнуемся с другими мамами? Как можно дружить с женщиной, которая рассказывает, что ее девятимесячный малыш ходит – а твой десятимесячный еще не начал ползать?
Скажу откровенно: сидя дома и заботясь о сыне, я чувствовала себя ужасно одинокой. Раньше мы жили в большом городе. У меня была работа в женском журнале, я писала материалы о модных веяниях в мебели и декоре. Советы по домоводству и как сэкономить время и силы, секреты хранения всего, удаление пятен – всякое такое. Теперь, когда я сама вела домашнее хозяйство, я не могла припомнить ни одного полезного совета.
Мой муж утверждал, что большой город – не место для маленького ребенка. Дэвису пришлось долго убеждать меня, но в конце концов я согласилась с его точкой зрения. Я думала, жить в пригороде – а по сути, в деревне – будет здорово, и так оно и оказалось. Мой муж влюбился в наш дом с первого взгляда, хотя я не видела возможностей этого места – сначала. Но меня снова переубедили, и теперь я люблю этот дом больше, чем могу выразить словами.
Сразу после переезда у меня началось сумасшедшее время. Я забыла, кто я такая. Единственное, о чем я пеклась, – это быть суперженой и супермамой. Я жила в кошмаре родом из пятидесятых годов. Малышу я готовила еду только своими руками. Я готовила тщательно продуманные ужины мужу – а он слишком уставал после работы, чтобы их есть, или уже бывал сыт, потому что славно пообедал, пока я перекусывала остатками вчерашнего ужина. И хотя я старалась быть понимающей и терпеливой, мы ссорились.
Как только мой сын подрос, я записала его на всевозможные занятия и программы. Йога для малышей. Танцы для самых маленьких. Уроки плавания. Я делала это, чтобы он развивался, развлекался и знакомился с другими ребятами. А я сама хотела знакомиться с другими мамами, с неравнодушными женщинами, одержимыми теми же смешанными чувствами, что и я, с теми же проблемами, что и у меня, – и кому наградой было бы то же, что и мне.
Но я никак не могла сойтись с коннектикутскими мамашами. Они сплачивались и снова становились вредными девчонками, какими были в средней школе. Когда я пыталась завести разговор, они переглядывались и чуть ли не закатывали глаза. Смотрели на меня невежливо долго, а потом продолжали болтать друг с другом.
Поэтому я и начала вести этот блог – чтобы протянуть руку другим женщинам, ощущающим себя в изоляции, матерям, перегруженным требованиями материнства. Иным из вас может показаться странным, что мама, неспособная заводить друзей в реальном мире, начала вести блог, давать советы и делиться новостями с друзьями в мире виртуальном. Но ведение блога помогло мне осознать тот факт, что я не только мама – одинокая и без друзей.
Если ты вдова, то все – в том числе материнство – становится труднее. Мой муж умер. Когда я просыпаюсь утром, моя первая мысль – о нем, когда ложусь спать – о нем моя последняя мысль. Нет, не первая. Всегда бывает несколько благословенных секунд, когда я просыпаюсь и чувствую себя почти хорошо – а потом замечаю, что его сторона постели пуста.
Несколько месяцев после аварии я думала, что умру от горя. И может быть, сделала бы какую-нибудь глупость – как-нибудь необратимо навредила бы себе, – если бы мой маленький мальчик не бросил мне спасательный круг своей любви, удержав меня от гибели.
Мой брат тоже погиб, так что я и на него не могла опереться. И это было горе другого рода. Я стала экспертом по разным видам боли.
Моя мать ненамного пережила отца. И мне не хотелось повторить ее путь: умереть от разбитого сердца. Поговорить мне было не с кем. Мои городские друзья переключились на свою собственную жизнь, и иногда мне казалось, что они смотрят на меня свысока из-за того, что я вышла замуж, родила ребенка – опустилась и переехала в пригород.
Все в нашем городке знали про аварию, унесшую жизни моих мужа и брата. Я бы набрала пятьдесят фунтов, если бы съела все кастрюли и закрытые крышкой блюда, которые мне приносили сочувствующие, все пироги, которые оставляли у меня на крыльце. Однако через некоторое время проявилось нечто вроде обратного эффекта. Люди начали избегать меня, словно трагедия была заразна.
Я прошла через это. Ведение блога очень помогало, как и чудесные комментарии, которые я получала от мам из разных уголков страны, а потом и мира: умные, смелые, объединенные одной идеей женщины. Мне писали даже вдовы, и мы изливали друг другу души онлайн. Как только справлялись мамы в доинтернетовскую эпоху?
А потом, через несколько месяцев после того, как мой сын пошел в приготовительный класс, я встретила Э.
Шел мелкий дождь, была не по сезону теплая октябрьская пятница. Мы приехали забирать детей из школы. Я забыла зонтик и ждала под дождем – не то что другие мамы, которые не вылезут из машины, если решат, что облачко угрожает их салонной укладке. Э. кивнула мне, подзывая к себе – она стояла под дубом, ожидая своего сына. У нее был огромный зонтик, которого оказалось больше чем достаточно, чтобы мы обе не вымокли. Это был особенный зонтик – прозрачный пластик поверх слоя какой-то жидкости, в которой плавали счастливые мультяшные уточки.
Я и раньше видела ее стоящей под дубом. Я заметила ее потому, что она всегда выглядела более естественной и реальной, чем ожидаешь от дорого одетой женщины.
Она сказала, что ее зовут Э., а потом сказала, что она мама Н. Ее сын учится вместе с моим, они приятели. Так что мы сразу оказались заодно. Мальчики постарались.
В отличие от мамаш с бегающими глазами Э. смотрела прямо на меня. И я почувствовала, что она видит меня. Я сказала:
– Может, мне стоит написать в блоге о том, что я вечно забываю взять зонтик.
Видно было, что ее заинтересовало, что я веду блог. Она ответила:
– Возьмите вот этот. Держите. Это эксклюзив. Пилотная модель. Мой босс заказал его в филиале компании, потом ему не понравилось, и он отменил заказ.
– Не могу, – сказала я, – тем более если это единственный экземпляр.
– Прошу вас, возьмите. Слушайте… вы не заняты? Может, поедем ко мне? Это совсем близко. Мальчики могут поиграть. Я сварю им горячий шоколад. А мы выпьем по бокалу вина. Моего мужа не будет дома еще пару часов.
Я на своей машине последовала за Э. к ее дому: несколько миль от школы. Дом Э. выглядел как журнальная картинка, хотя был гораздо более стильным и элегантным, чем дома из журнала, в котором я работала. Большой старый георгианский особняк, величественный, полный отлично отреставрированной мебели середины века. На стенах висели рисунки и картины известных художников.
На каминной полке стояла фотография двух девочек-близняшек. Не буду говорить, кто автор, потому что не называю в этом блоге имен, известных всем и каждому. Мне показалось, что делать такой снимок центром гостиной – странный выбор. Но Э. гордилась фотографией; ее гостиная была на порядок интереснее всего, что я видела в нашем городке. Для дома, в котором живет маленький ребенок, это место было исключительно опрятным, почти как декорация. Мне стало легче, когда я заметила, что в комнате Ники такой же бардак, как и у моего сына.
Э. сказала, что ее уборщица М. отвечает за то, чтобы содержать дом в идеальном порядке. Э. сказала: не знаю, что бы я без нее делала.
Вещи, которые выбрала Э. для украшения своего дома, понравились бы моему мужу. Каждый нож, каждая вилка, каждый стакан, каждая подставка под тарелку и каждая салфетка были выбраны вдумчиво и тщательно. Я восхищаюсь такими людьми. Как они точно знают, что купить и как сделать свой дом совершенным. У нас такой выбор делал мой муж, я с радостью предоставила ему это. А моя мать надела бы пластиковые чехлы на кресла, если бы мы с папой не задразнили ее.
Мальчики ушли играть. Мы с Э. открыли бутылку вина и начали разговор, который продолжается по сей день.
Э. переехала сюда год назад. Ее муж британец, работает на Уолл-стрит. Они с мужем и сыном всегда жили в Верхнем Ист-Сайде. Э. не выносила других мамаш, дни совместных игр, постоянную гонку – у кого больше денег, у кого дороже одежда, кто провел отпуск на эксклюзивном лыжном курорте, а кто – на Карибских островах. Они с мужем надеялись, что жизнь в сельской местности будет не такой напряженной для них и более здоровой для их сына. И они были правы. Я думаю.
Когда Э. спросила, чем занимается мой муж, и увидела выражение моего лица, она сказала – до того, как я успела произнести хоть слово – о, прости! Она по моему лицу прочитала, что произошла какая-то трагедия, но она переехала сюда совсем недавно и не слышала об аварии. И я подумала, что вольна сама решать, когда, где и что я хочу сказать о катастрофе.
Я рассказала ей все только перед Днем благодарения. Мы с Э. смотрели, как ребята вырезают картонных индеек и наклеивают на них бумажные перья, и я рассказывала ей свою трагическую историю. Э. расплакалась над моей потерей – это были слезы сострадания и глубокой печали. Она сказала, что хотела бы пригласить меня на День благодарения, но они решили воспользоваться каникулами сына, чтобы навестить мать мужа в Англии.
– Ничего, – сказала я, – мы с Майлзом еще будем здесь, когда вы вернетесь.
С тех пор так и пошло. Я восхищалась Э. – тем, как много она работает, тем, что она сказочная мать и старается быть хорошей женой и хорошим другом – и тем, что она делает это изящно, чарующе неотразимо. И я знала, что она восхищается моим блогом. У меня не было друзей с начальной школы. Лишь у немногих – и какие же это счастливцы – есть дар дружбы, и оказалось, что у нас обеих он есть. Мы подхватываем друг за другом фразы и смеемся одним и тем же шуткам. Нам нравятся одни и те же фильмы с Фредом Астером и Джинджер Роджерс. Я читаю, или пытаюсь читать, ее любимые детективы – если они не слишком страшные. Вся моя жизнь, кажется, стала ярче. Я с большей терпимостью отношусь к себе и сыну, когда знаю, что смогу разделить ежедневные радости и горести с другим взрослым.
На первый взгляд мы очень разные. Э. стильная, с дорогой стрижкой. Я стригусь у чудесной молодой женщины в городке (раньше она работала в Нью-Йорке), но иногда между визитами в парикмахерскую проходит слишком много времени, и мои волосы выглядят так, будто я стригла их сама. Э. одевается в дизайнерские вещи, даже по выходным. Я, в свою очередь, заказываю вещи, в которых уютно – длинные юбки и туники – через интернет. Хотя под внешними различиями, на гораздо более глубоком уровне, мы с Э. очень похожи.
Естественно, она читает мой блог и не устает восхвалять меня за то, что и как я пишу. За смелость и щедрость делиться тем, какое захватывающее приключение – материнство. А я говорю ей вещи, каких не говорила даже своему мужу. Какое великолепное чувство: дать выход чему-то, что ты так долго держала в себе. Знать, что есть кто-то, кто поймет и не осудит.
Дружба с таким человеком, как Э., вернула мне веру в наши сверхвозможности: в способность мам быть по-настоящему вместе. Мы можем быть друзьями. Настоящими друзьями.
И я хочу посвятить этот блог своей лучшей подруге, Э.
Э., это тебе.
С любовью, Стефани
11
Стефани
Ставя ссылку на пост о том, как подружилась с Эмили, я старалась не перечитывать его. Но не смогла удержаться. И, как я и боялась, это чтение довело меня до слез.
Я вспомнила одну незначительную деталь, на которую я – тогда – не обратила внимания. Эмили говорила о зонтике, который она мне подарила – зонтике с уточками, который я сейчас убрала в сарай, потому что воспоминания о первых днях дружбы причиняют мне боль, – что он существует в единственном экземпляре. Но когда я в тот день приехала к ней, то заметила в передней стойку для зонтиков, в которой было с дюжину таких, с уточками. Стойка выглядела почти как произведение искусства. Конечно, тогда – когда мы только что познакомились, я не спросила у Эмили, что это значит. А потом я забыла об этих зонтиках. Но сейчас ломаю над ними голову. Может, я не поняла ее тогда, неверно услышала? Лгала ли Эмили насчет того зонтика? Но зачем лгать, если правда выяснится, как только я переступлю порог ее дома?
В любом случае зонтики – это последнее, что заботило меня. Читая пост, я чувствовала себя чудовищно виноватой. Потому что начинала испытывать чувства – уже начала – к мужу Эмили.
Бывает, ты почти уверена, что у тебя будет секс с таким-то мужчиной. Все вокруг отягощено желанием. Воздух вокруг становится густым, раскаленным, как жаркое марево летнего дня. Особенно если речь о мужчине, с которым, по множеству веских причин, секса не предполагается.
Может быть, проблема моего брака заключалась в том, что у нас с Дэвисом не было этого предвкушения, постепенного разжигания желания. Когда-нибудь я расскажу Майлзу, почему не надо заниматься сексом на первом свидании. Как это сделали его мама и папа. Хотя в подробности углубляться не стану.
Мое первое свидание с Дэвисом даже не было свиданием. Предполагалось, что это интервью. Мы встретились в кофейне в Трайбеке, возле студии Дэвиса. Его фирма называлась “Дэвис Кук Уорд”, по его имени, все три были его. Архитектурно-дизайнерская карьера Дэвиса складывалась исключительно удачно. Он проектировал дома для богатых и, шутки ради, доступную садовую мебель из вторичных материалов. О его деревянной мебели и собирался написать журнал, в котором я работала. Мы выпили кофе, потом пообедали, потом поехали к нему в лофт, где и остались до следующего утра, когда мне надо было возвращаться к себе в квартиру в Ист-Виллидж, чтобы переодеться и отправляться в офис.
Моя связь с Дэвисом была удобной. Забавной. Простой. У меня никогда не было ощущения, что я умру без него. Может быть, потому, что он был у меня сразу. Долгое, медленное, восхитительное ожидание закончилось, не начавшись.
А может быть, моя проблема была в безопасности этих отношений. Может быть, мне нужны были дрожь запретного, табу, напряжение от того, что я делаю что-то, чего делать нельзя.
* * *
Однажды вечером Шон приехал забрать Ники и остался на ужин. Пока мы ужинали, разразилась яростная гроза. Я предложила Шону провести ночь в гостевой комнате, чтобы не ехать домой в такую непогоду. И он согласился.
Мы с Шоном проговорили допоздна, пока глаза не начали слипаться. Мы обменялись тяжеловесными, хотя и целомудренными поцелуями в щеку. Он ушел в свою комнату, я в свою. Как только я легла, на меня напала бессонница. Думать о том, что Шон там, в темноте, в моем доме, было почти как секс. Я мастурбировала, думая о нем. И задавалась вопросом: а вдруг он тоже мастурбирует, думая обо мне?
Одна только мысль о том, что нас разделяет пара комнат, была как секс по телефону без телефона. Мне потребовалась вся отпущенная мне сила воли, чтобы не пойти в комнату к Шону. Я продолжала твердить себе, что ничего не будет, что я не из тех, кто спит с мужем пропавшей без вести лучшей подруги.
* * *
Я понимала: даже если все останется в тайне, мы будем чувствовать такую вину, что, как только увидим полицейских, они сразу все поймут и заподозрят, что мы виновны в чем-нибудь еще. Они могут даже заново открыть дело против Шона. Я сознавала, что это смешно, но тем не менее…
Но тем не менее желание разлито в воздухе. Все пропитано им, даже при том, что я знаю, что мы с Шоном оба думаем: лучшая подруга твоей жены, муж твоей лучшей подруги. Она любит нас, доверяет нам. Что мы за люди? Но то, что мы оба чувствуем так и понимаем, как относятся к нам другие, еще больше подогревает – и смущает.
Теперь Шон с Ники часто приезжают на ужин и остаются допоздна. Ники засыпает в детской, Шон несет его в машину и отвозит домой. Мы с Шоном подолгу пьем бренди и разговариваем; и несмотря на сексуальное напряжение или, может быть, благодаря ему, Шон начал открываться. Он рассказал мне о своем паршивом детстве, о матери-алкоголичке из высшего британского общества, которая вышла замуж за его отца, профессора колледжа (когда Шону было двенадцать, отец оставил их ради коллеги), и которая опустилась по всем пунктам, за исключением своих социальных амбиций и иллюзий насчет себя самой.
Я много говорю о Дэвисе и Майлзе. И не упоминаю о своем блоге. Интересно: я так хотела, чтобы Эмили уважала мой блог и восхищалась им, – и не хочу, чтобы Шон даже заглядывал в него. Я горжусь тем, что пишу. Но я уклонилась от темы. Кажется, я не хочу, чтобы Шон видел меня еще одной сверхделовой мамашей с ноутбуком. Он высмеивает матерей, которые демонстрируют такую отчасти агрессивную компетентность и всегда снаряжают своих малышей по последнему слову техники. Он зовет их “Мама-Кэп”. Мне не хочется, чтобы он смотрел на меня как еще на одну Маму-Кэп. Может быть, меня беспокоит, что он будет сравнивать меня – не в мою пользу – с Эмили и ее гламурно-модной карьерой.
Мы много говорим об Эмили. Шон рассказал, как они познакомились, что – как странно, думаю я теперь – никогда не всплывало, когда Эмили рассказывала о своей жизни. Обычно люди обмениваются такими историями в самом начале дружбы. Ее модный дом и его инвестиционная фирма вместе вели вечер в пользу организации, помогающей женщинам Африки получать чистую воду. Ужин проходил в Музее естественной истории, что – с цветами, свечами и декоративной подсветкой – было ужасно романтично.
Эмили представила человека, который представил человека, который представил ее босса, Денниса Найлона. И когда Шон увидел ее на подиуме, в простом, но впечатляющем черном вечернем платье, увидел – на гигантских экранах, развешанных по всему залу – слезы у нее на глазах, когда она говорила о благотворительности и тяжелой жизни женщин, ради помощи которым они собрались, то решил, там и тогда, что женится на ней.
Меня это впечатлило сильнейшим образом. Я знаю, как трогательны могут быть слезы Эмили. Я видела, как она плачет обо мне, о моем муже и моем брате. В изложении Шона история их встречи и своего ухаживания прозвучала как одна из тех красивых историй, которые я хотела бы рассказывать о своей собственной жизни, о своем браке.
Разговоры об Эмили помогают нам обоим. Они позволяют надеяться, что она все еще жива и ее найдут. А еще они ослабляют напряжение между нами, словно Эмили рядом и напоминает нам, что мы любим ее – а не друг друга.
Однажды вечером Шон сказал, что есть кое-что, чего я, возможно, не знаю об Эмили. Ее тайна. Я задержала дыхание, потому что все еще верила – хотя теперь уже было ясно, что я ошибалась, – что знаю о ней все. Или почти все.
Оказалось, что в детстве ее растлил родной дедушка. Ее родители так этого и не признали, что отчасти обусловило ее разлад с ними. Когда Эмили было двадцать, у нее (возможно, как результат) возникли проблемы с алкоголем, на фоне короткого романа с болеутоляющими и ксанаксом, и она провела месяц в реабилитационной клинике. Но с тех пор она не прикасалась к веществам.
Я была потрясена – не только тем, что поведал мне Шон, но и тем, что я об этом не знала. Не это ли она имела в виду, когда говорила о “безбашенных” днях, рассказывая о татуировке? Когда мы с ней делились своими секретами, эти травматичные моменты ни разу не всплыли. Я доверила ей тайны, о которых не говорила никому и никогда. Почему Эмили не доверилась мне?
Ничто никогда не свидетельствовало о проблемах, которые описывал Шон. По мне, Эмили всегда пила очень разумно. Даже у людей, победивших свою зависимость от алкоголя, навсегда остаются проблемы с выпивкой. У Эмили их не было. Однажды, это случилось у нее дома, в пятницу после обеда, я почти принялась за третий бокал вина, и Эмили мягко напомнила мне, что мне предстоит везти Майлза домой.
Но с каждым днем становилось все очевиднее, что, если только ее не ранили или не убили, она покинула нас, имея какую-то свою цель. Эмили оказалась не тем человеком, которого знал Шон. Не тем человеком, которого знала я.
Куда она ехала на взятой в аренду машине, направляющейся на запад? С кем собиралась встретиться? С кем-то из ее прошлого? С кем-то, кого встретила недавно? Какая-то темная тайна, которую ей надо разрешить, какое-то незавершенное дело?
Я читаю роман Патриции Хайсмит, который Эмили не дочитала перед тем, как исчезнуть. Это роман о человеке, который пытается убить своего зятя в Риме и Венеции, потому что его дочь покончила с собой и он обвиняет в этом зятя. Никто не знает, почему молодая женщина лишила себя жизни, хотя ее муж высказывает некоторые предположения – бессмысленные. Что-то насчет ее любви к сексу или ненависти к сексу и того, что она слишком романтична, чтобы жить в реальном мире. Я плохо формулирую, но в книге были моменты, когда даже я, знающая о невиновности скорбящего мужа, не осуждала тестя за пестование затаенного гнева. Я задавала себе вопрос, не является ли эта книга посланием от Эмили, намеком, что она планирует убить себя, и никто даже не будет знать, почему.
В таком случае мы можем только ждать, когда найдут тело. В романе Хайсмит убийца-тесть все время ждет, что тело зятя выбросит на берег канала. Молодая жена покончила с собой в ванне. Были тело и кровь – никто не задавал вопросов “что произошло”. Но в случае с Эмили одни загадки вели к другим, еще более многочисленным, и вопросы громоздились на вопросы.
* * *
Я все время думаю о Шоне. Я крашусь и надеваю самые свои сексуальные вещи (стараюсь, чтобы это не слишком бросалось в глаза), когда знаю, что он зайдет за Ники. Я всегда предлагаю забрать Ники из школы, в теории – чтобы Шон мог поработать, но на самом деле – чтобы у меня был предлог увидеть его. Мне так нравятся его обаяние, его внимание, его легкий естественный смех. У меня всегда была слабость к мужчинам, которые красиво улыбаются.
Шон начал чаще оставаться на ужин. Я узнала, какая еда ему нравится. Главным образом стейки и жаркое. Как-никак он британец. Я научилась готовить мясо так, как ему нравится. Хорошо прожаривать. Майлз был на седьмом небе, когда я прекратила пичкать его вегетарианской едой.
Когда я ела красное мясо – впервые с тех пор, как погибли Крис и Дэвис, – то поразилась (и немного разочаровалась в себе), насколько до сих пор люблю этот насыщенный солоноватый сочный вкус с оттенком крови. И теперь этот восхитительный вкус ассоциируется у меня с пребыванием рядом с Шоном. Мы как вампиры из телесериалов, когда бессмертные, с клыками и безупречными телами, они движутся перед камерой через весь экран, чтобы заняться сексом.
Я прекратила есть мясо по личным и этическим причинам, но я едва ли могу ставить себе в заслугу этичность по отношению к животным, когда я так неэтично веду себя по отношению к людям: хочу переспать с мужем моей лучшей подруги.
Я бы никогда не смогла написать об этом в блоге. Никогда. Мамы меня не простят. Им нужно думать обо мне как о любящей матери, которая никогда не причинит вред живому ради себя самой, но которая не столь жестока, чтобы не готовить бургеры, если детки их так любят. Некоторые разочаруются, если я перестану быть вегетарианкой. И они никогда в жизни не простят мне, если однажды вечером я лягу спать, полная сексуальных грез о муже моей подруги. Они поймут, какая я мерзкая личность, и извергнут огненную бурю яростных, полных ненависти постов, которые я заслужила. И когда они выпустят в меня весь заряд своего гнева, то прекратят читать мой блог.
* * *
За ужином мы с Шоном часто пьем вино. Я начала покупать хорошее вино – лучшее, какое могу себе позволить, потому что вино придает всему элегантность и расслабленность. Если бы я когда-либо усомнилась в словах Шона о том, что у Эмили имелись проблемы с алкоголем, то все, что мне надо было бы сделать, – это наблюдать, как именно он смотрит на меня каждый раз, когда я пью. Я отпиваю понемногу и стараюсь, чтобы мой второй бокал оставался недопитым. Неужели я бессознательно хочу дать ему понять, что жить со мной лучше, чем с Эмили?
Обычно Шон остается, чтобы помочь мне убрать. В кухне душно и жарко, окна запотели, скрыв нас от внешнего мира, создав приватное пространство, где мы чувствуем себя в безопасности и одни: выключены и защищены от всех и от всего. Я и представить себе не могла, насколько эротичным может быть мытье посуды.
Иногда напряжение почти зашкаливает. В те вечера, когда Шон забирает Ники до ужина и везет домой – Шон говорит, что учится готовить, но я подозреваю, что они просто прихватывают пиццу по дороге, – я рада взять передышку. Какое облегчение, когда мы с Майлзом вдвоем ужинаем в мире и спокойствии.
Майлзу, кажется, нравится его новая жизнь. Он обожает проводить время с папой Ники, и, я думаю, ему полезно, когда после долгого перерыва мужчина – отцовская фигура, даже если это отец его друга – рядом, в доме.
Когда Майлз был совсем маленьким, я постоянно смотрела ему в глазки, но нельзя делать то же самое с пятилеткой. Так что я теперь смотрю на Майлза, когда он спит, и замечаю (как все говорят), насколько он похож на меня. Но никто не говорит, что он в миллион раз красивее меня.
* * *
И вот мое влечение к Шону стало еще одной тайной, о которой я не могу никому рассказать. Иногда, когда я скучаю по Эмили, мне кажется, что я могла бы рассказать ей. А потом понимаю: она была бы последним человеком, которому я стала бы рассказывать, что схожу с ума по ее мужу.
Мои одиночество и отчаяние только усиливаются, когда я смотрю на Шона. И когда я смотрю на Эмили. Порочный круг, что называется. Хотя правда в том, что, чем больше я жажду видеть Шона, тем больше увядает мое желание увидеть Эмили.
Однажды, когда Шон оставил свой айпод у меня на кухне, я проверила его плей-лист и купила диски с его любимой музыкой – в основном Бах, The White Stripes и олдскульные британские группы вроде The Clash – хотя сама я склоняюсь к Ани Дифранко и Уитни Хьюстон. Когда Шон рядом, я ставлю его музыку вместо своей. Когда мальчишки спят, мы приклеиваемся к телесериалам вроде “Во все тяжкие”. Шон уже смотрел все пять сезонов, но хочет, чтобы я посмотрела их с ним. До встречи с Шоном я сочла бы, что в них чересчур много насилия, но я только рада, что есть что-то, что ему интересно и что он хочет разделить со мной.
Шон рассказывал о своем детстве в Великобритании, о своем представлении о США, выросшем из фильмов с Чарльзом Бронсоном и сериалов вроде “Шоу 70-х”. Теперь он спрашивает себя, остались ли еще в других странах ребята, которые подобно ему думают, что США – это до сих пор Дикий Запад, кишащий школьными учителями, которые фасуют метамфетамин в автофургонах и убивают мексиканских наркобаронов. Я смотрю на него не отрываясь, с пристальным интересом. Я не притворяюсь. Мне кажется, ничего интереснее я ни от кого не слышала.
Когда Шон сказал, что уже смотрел те или иные серии, я постаралась не представлять себе, как он смотрел их с Эмили. Я стараюсь не думать, что Шон говорит мне то же самое, что говорил ей. Я стараюсь не спрашивать себя, казались ли ей слова Шона такими же интересными, как мне. Эмили читала книги, Шон смотрел телевизор. Я стараюсь не вспоминать, как она жаловалась, что с Шоном она чувствует себя дурой. Я пытаюсь сосредоточиться на факте: он хочет, чтобы я смотрела эти фильмы. Я начала думать, что он интересуется мной больше, чем просто другом, или подругой своей жены, или мамой лучшего друга его сына.
Иногда я стараюсь не думать об Эмили, а иногда – не думать ни о ком, кроме Эмили, словно мысли о ней могут оказаться магическими. В один прекрасный день она просто появится, и все вернется на круги своя. За исключением того, что я, возможно, влюбилась в ее мужа.
Все это меня не украшает, но странным образом делает меня счастливее. Я словно гуляю по своему собственному облачку или плаваю в собственном маленьком бассейне тепла и света, хотя надвигается зима и погода стала отвратительной.
Не знаю, что хуже. Предательство, я думаю. А может быть, самое постыдное – то, что я превратила своего сына в маленького шпиона. Когда Майлз возвращается от Ники, я спрашиваю, как бы мимоходом, не говорил ли чего папа Ники обо мне. Элисон еще работает у них? Она дружит с папой Ники? Шон много разговаривает по телефону?
Майлз говорит, что никогда не видел Элисон. Вряд ли Элисон все еще няня Ники, потому что папа Ники все время дома, а мама ушла.
Бедный Майлз.
Однажды вечером, укладывая его спать, я сказала:
– Милый, хочешь, поговорим, что мама Ники ушла? Я хочу сказать, что ты чувствуешь…
– Нет, спасибо, – ответил Майлз. – Мне от этого просто грустно. Всем грустно. Особенно Ники.
Слезы навернулись мне на глаза, и я порадовалась, что в слабом свете ночника Майлз видит меня не настолько хорошо, чтобы это заметить. Я сказала:
– Нам всем очень-очень грустно. Но грусть – это часть жизни. Иногда ее не избежать.
– Я знаю, – сказал мой прекрасный мудрый сын.
А потом я увидела, что он крепко уснул.
* * *
Однажды вечером, когда мы с Майлзом ужинали вдвоем, Майлз сказал:
– Вчера вечером, когда я остался у Ники, его папа говорил про тебя.
– И что он сказал? – Я постаралась, чтобы мой голос не дрожал.
– Он сказал: мне повезло, что у меня такая нежная великодушная мама.
– Это все? Папа Ники говорил еще что-нибудь?
– Только это.
Немного же сказал папа Ники. “Нежная и великодушная” – это комплимент, но, кажется, не то, что я хотела услышать и что сделало бы меня счастливой. Однако Шон хотел говорить обо мне, он говорил обо мне с моим сыном. Он думал обо мне, когда меня не было рядом.
Я чувствую себя так, словно предаю кого-то. Эмили в первую очередь, но и себя тоже.
У нас с Шоном даже ничего еще не было! Но я уже чувствовала себя виновной. Это ли не признак того, что у меня есть совесть? Я писала в блоге, как женщин вообще и мам в частности заставляют чувствовать себя виноватыми, но сейчас это происходит со мной. И раньше бывали случаи, когда нам следовало чувствовать себя виновными. Мне следовало, во всяком случае.
Я чувствовала себя виноватой еще и потому, что никогда не ощущала этого сумасшедшего, страстного, крышесносного желания по отношению к мужу. Секс с Дэвисом был хорошим. Он не был великолепным. Он был тем, что мне требовалось. Дэвис был тем, что мне требовалось, – приятным парнем. Я переживала не лучшие времена. Хорошему парню вроде Дэвиса необязательно знать о моих прошлых проблемах, и я никогда не испытывала потребности рассказывать ему о них. С ним было удобно. Я часто думала: это как прийти домой. Вот так предположительно и должно ощущаться возвращение домой. И жизнь с Дэвисом отвечала на множество сложнейших вопросов о моем будущем. Ну, я так думала в то время.
Я забеременела Майлзом случайно. Но так у всех, правда? Думаю, это произошло после свадьбы, которая оказалась гораздо романтичнее, чем наша.
Мы с Дэвисом зарегистрировали брак в здании городского совета, в обеденный перерыв Дэвиса. Его ассистенты, Ивэн и Анита, были свидетелями, а потом мы отправились обедать в лучшую пельменную китайского квартала. Дэвис соображал в подобных вещах: где водятся лучшие пельмени.
Мы были очень довольны собой и тем, как стильно и клево мы поженились – так импровизированно и небрежно, словно это ничего не значит. Просто еще один день. А очень скоро после этого Ивэн и Анита устроили грандиозную шикарную свадьбу в округе Датчесс. С беседкой, увитой белыми розами, на холмистом лугу, спускающемся к реке Гудзон.
Свадьба была столь великолепна, что у меня появилось чувство, будто меня одурачили. Будто мы сами себя одурачили, не придав значения чему-то, чему стоило бы придать значение. Интересно, чувствовал ли Дэвис то же самое? Но даже если у него и были похожие сожаления, он высмеивал меня, если я его спрашивала. Я против воли завистливо поглядывала на стол, заваленный свадебными подарками. Мы с Дэвисом только и получили, что чек на тысячу долларов от матери Дэвиса. Хотя если бы нам надарили столько всего, Дэвис настоял бы на том, чтобы вернуть подарки. Он захотел бы выбрать вещи, больше соответствующие его вкусу.
Мы оба напились на свадьбе, и у нас был лучший секс за все время нашего знакомства. Я почти уверена, что мы зачали Майлза в ту ночь – больше чтобы доказать, что мы на шаг впереди новоиспеченной четы, чем потому, что хотели ребенка.
Как же я ошибалась, не желая ребенка всей душой! Я влюбилась в Майлза, как только он появился на свет. Дэвис тоже. Как будто мы все втроем до безумия полюбили друг друга.
Вскоре после этого Дэвис перевез нас в Коннектикут и работал в основном дома, кроме тех случаев, когда у него бывали встречи в Нью-Йорке или когда он выезжал на объекты в другой точке страны. Он отремонтировал наш дом и спроектировал великолепную, полную света пристройку. Дом был почти закончен – весь, за исключением чердака в старой части, – когда Дэвис и мой брат погибли в автокатастрофе.
Шон совсем не такой, как Дэвис. Шон темный и высокий, сильный и мускулистый. Дэвис был светловолосой жердью. Но иногда, когда я вхожу на кухню, а Шон стоит у окна, долю секунды мне кажется, что это Дэвис. И я счастлива его видеть. А потом, осознав, что это Шон, я становлюсь еще счастливее. Нравится вам это или нет, но таковы факты.
Разумеется, есть и некоторые… сомнения. Сомнения насчет Шона, сомнения, которые я бы никогда не доверила другому человеческому существу. Мысли о том, кто он, что ему известно об исчезновении Эмили – и знает ли он что-нибудь, чего не говорит.
Я спрашиваю себя, бывают ли у влюбленных женщин сомнения. У меня никогда не было сомнений насчет Дэвиса, я была влюблена в него или говорила себе, что влюблена. Я знаю, что иные женщины влюбляются в осужденных убийц, но я не из таких. У меня есть сын, которого надо защищать. Я не дура. И совершенно разумно спрашивать себя, имеется ли хоть малейшая вероятность того, что Шон имеет отношение к исчезновению Эмили.
Я держу лицо в блоге, перед полицией, перед всем миром, но я имею гордость быть не настолько “влюбленной женщиной”, чтобы не присматриваться к Шону повнимательнее; я позволяю себе спрашивать, не выглядят ли иные мелочи, которые он делает бессознательно… подозрительными. Когда мы говорим об Эмили, я изучаю его лицо, ища признаки раздражения, негодования или вины – чего-то, что подкрепит мои сомнения. Но даже когда он рассказывал мне о ее проблемах – алкоголизме, таблеточной зависимости, напряженных отношениях с родителями, – в его лице и голосе не было ничего, кроме сожаления о том, что она ушла.
То, что моя бдительность выдала красный (ладно, оранжевый) уровень известию о том, что в случае смерти Эмили Шон получит по страховке два миллиона долларов, – это просто здравый смысл. Но едва закончив телефонный разговор со страховой компанией, Шон ответил на все мои вопросы. Не похоже было, что он тянет время, чтобы сочинить какую-нибудь правдоподобную историю. Естественность и простота, с какими он изложил ситуацию, выглядели вполне убедительно. Его компания предложила опцию страхования жизни служащему и его супруге за дополнительные несколько долларов в месяц, удерживаемые ежемесячно из зарплаты (весьма приличной) Шона. Удерживаемая сумма была слишком мала, чтобы иметь хоть какое-то значение. Так что он поставил “галочку” в графе “максимум” и тут же забыл про все это дело.
Я не верю, что Шон сделал что-то плохое. Я продолжаю искать что-то, что выбивалось бы из общего рисунка, детали, кажущиеся бессмысленными. Но ничто не указывает, что он лжет или что-то скрывает. А как человек, которому случалось лгать и скрывать кое-что, я иногда льщу себя мыслью, что неплохо умею определять признаки и симптомы.
В любом случае точное знание здесь ни при чем. В конце концов, тут ничего нельзя сказать наверняка. Невозможно объяснить, почему ты уверена в том или этом. Но ты уверена. Ты это ощущаешь солнечным сплетением. Я знаю, что Шон невиновен, настолько, насколько я когда-либо вообще что-либо знала. Вообще.
12
Блог Стефани
Режим ожидания
Привет!С любовью,
Глядя на мою жизнь со стороны, можно подумать, что она очень похожа на мою жизнь до исчезновения Эмили. Минус наша дружба, разумеется, но множество элементов остались на месте. Мы с Майлзом, наш дом, его школа, этот блог. Наверное, вы уловили намек на то, что Ники и его папа стали занимать больше места в нашей жизни. Но ведь это естественно, учитывая, через что они сейчас проходят. Через что мы сейчас проходим.Стефани
Я еще раз хочу поблагодарить вас за ваши любовь и поддержку. Они очень много для меня значат. Судя по вашим сообщениям (и зная, как хорошо может быть развита интуиция у мам), могу сказать: вы знаете, что вся эта видимость нормальной жизни – не более чем пластырь на зияющей ране. Наши жизни изорваны, и склеить их невозможно. Изорваны исчезновением матери, жены, друга. Мы продолжаем скучать по ней и жить в надежде, что она жива.
Так что можно сказать, что мы в режиме ожидания, мы зависли в воздушном пространстве и ждем кого-то, кто решит, куда нам лететь и пообещает безопасное, хоть и не без турбулентности, приземление.
С Ники теперь нелегко. Он отказывается есть что-либо, кроме гуакамоле и чипсов, которые Эмили готовила ему, хотя и не при мне. Иногда сердито смотрит на меня. Говорит, что я не его мама, что он хочет свою маму. И хотя я все понимаю, это напрягает. Бедный малыш.
Все, что я могу, – это быть с ним и по мере сил помогать ему и его папе. Я могу только ценить время, когда я с Майлзом, и быть благодарной за драгоценный дар жизни, которую могут отнять в любой момент.
Продолжайте желать нам хорошего. Направляйте лучи своей любви на Ники. Не теряйте надежды и молитесь за Эмили, где бы она ни была.
Говоря бессмертными словами диккенсовского Малютки Тима, да осенит нас Господь своею милостью!
13
Стефани
Однажды после обеда Шон позвонил и сказал:
– Слава богу, Стефани, ты дома. Я еду. Прямо сейчас.
Что-то в том, как он сказал “прямо сейчас”, заставило мое сердце гулко забиться. О’кей, вот и оно. Он хочет меня так же, как я его. Я это не придумала. Сейчас он скажет мне: я хочу быть с тобой.
– У меня новости, – объявил Шон.
По его голосу я поняла, что новости эти недобрые, и устыдилась торопливого вывода, к которому так поспешно пришла.
– Что за новости?
– Ужасные.
В окно я смотрела, как он выходит из машины – движения медленные, как у человека, придавленного тяжким бременем. Казалось, Шон постарел не на один год за те несколько часов, что я его не видела. Открыв дверь, я увидела, что глаза у него воспаленные, красные, а лицо пепельно-серое. Я бросилась обнять его, но это были не пугливые, медлительные, внушенные желанием объятия, как когда мы прощались после наших совместных вечеров. Это были объятия сопереживания, дружбы и – уже – скорби. Каким-то образом я поняла, что сейчас услышу.
– Ничего не говори, – сказала я. – Проходи. Садись. Давай я заварю тебе чай.
Шон сел на диван, а я пошла на кухню. Меня трясло, и я плеснула кипятком себе на запястье, но настолько распереживалась, что больно не было – только потом.
Шон отпил чая, покачал головой, поставил чашку и сказал:
– Сегодня звонили из полиции. Какие-то рыбаки из Северного Мичигана нашли сильно разложившееся тело. Его вынесло на берег недалеко от семейного домика Эмили. Видимо, тело в таком жутком состоянии, что они даже не попросили меня приехать на опознание. Сказали – нет смысла. Попросили прислать с федэксовским курьером зубную щетку и расческу Эмили – им придется опираться на тесты ДНК…
Шон зарыдал. В голосе звучали слезы, когда он выговорил:
– Я не думал, что будет так. Я был уверен, что она жива. Я был абсолютно уверен, что она собирается вернуться домой.
Что он имел в виду? Про что он не думал, что так не будет? Что он такого знал, о чем не говорил? Или он просто хотел сказать – я не думал, что Эмили умрет так трагически, такой молодой?
Полицейские считали, что Эмили утонула вскоре после своего исчезновения, хотя точную дату определить затруднялись. Да, и какие-то бродяги-туристы обнаружили арендованную машину в миле от домика в лесу. Никаких признаков борьбы. Она была жива, когда тонула. В домике обнаружились только два набора отпечатков пальцев. Один, по предположению полиции, принадлежал Эмили. Другой – Шону, что было вполне объяснимо: он провел там свой день рождения. (Копы сняли у него отпечатки пальцев вскоре после того, как исчезла Эмили, когда в первый раз вызвали его на допрос.)
Ни Шон, ни я не могли выразить словами, что чувствуем. У меня в ушах продолжал звучать голос Эмили, просящей приглядеть за Ники, пока их с Шоном не будет дома. Голос, просящий меня оказать простую услугу. Я понятия не имела, что думает Шон. Может, он вспоминал тот жаркий украденный уик-энд. Я сказала:
– Может быть, это не она… Может быть, это все чудовищная ошибка.
– Кольцо, – сказал Шон. – Они нашли кольцо. Кольцо моей матери, с сапфиром и бриллиантами. Оно осталось у нее на пальце, каким-то образом зацепилось…
И тут мы оба начали плакать. Обняли друг друга и зарыдали. Поодиночке и вместе.
14
Блог Стефани
Очень грустная новость
Мамы, привет!С любовью,
У меня очень грустная новость. Полицейские Скво-Лейк штата Мичиган (где находится домик Эмили) обнаружили тело – как предполагают, Эмили. Из-за отсутствия видимых повреждений, признаков борьбы или насилия и потому что причиной смерти послужило утопление, полиция собирается объявить ее смерть самоубийством или несчастным случаем. Никто никогда не узнает, о чем думала Эмили, входя в озеро. Может, она слишком далеко заплыла, может…Стефани
Муж Эмили Шон уехал встретиться с полицией и чтобы привезти Эмили домой. Вероятно, из полиции звонили в Детройт, матери Эмили, но ее сиделка сказала, что лучше подождать, пока у старушки наступит один из ее “хороших дней”, чтобы сообщить ей плохую новость.
Мы часто забываем боль родов – и так же забывается боль горя и колоссальный объем работы , сопряженной со смертью. Но я прошла через эту боль: сначала мать, потом Дэвис и Крис. Крис помог мне пережить смерть матери. Он был рядом, он поддерживал меня. Но в основном я делала эту работу сама.
Сейчас я вспоминаю, какой была та молодая женщина и молодая мама, которой хватило сил и ресурсов сделать необходимое: позвонить кому нужно, подписать документы, принять решение о залежах личных вещей, которые человек накапливает за свою жизнь, пусть даже короткую. У меня здесь, в Коннектикуте, все еще хранятся вещи Дэвиса, кое-какие вещи Криса и куча маминого барахла в сарае.
Что делать с вещами Эмили? Слишком быстро приходится решать. А как же Ники? Мы с Шоном договорились, что Шон обо всем скажет сыну после завтрака в воскресенье, перед тем как отвезти его к Майлзу.
Если Ники захочет в этот день остаться дома с папой – отлично. А если он захочет, чтобы его отвлекли… Пусть поиграет с моим сыном, которого неподдельно печалит то, через что проходит его друг. В конце концов, Майлз прошел через смерть отца, даже если был тогда слишком мал, чтобы ее помнить. Мы с Шоном верим, что Майлз сумеет приободрить Ники. Хотя Майлзу всего пять, он тот, кто он есть. Хороший маленький человек.
Вскоре после того, как нам сообщили о смерти Эмили, Ники спрятался в шкафу, среди маминой одежды – мы с Шоном еле нашли его. Когда Шон обсудил это с психотерапевтом Ники, тот предложил нам понемногу убирать вещи Эмили из дома. (Надеюсь, вы простите мне излишнюю откровенность.) И если сделать надо было именно это, я предложила найти склад.
Шон был непреклонен. Он отказался избавиться хоть от одной вещи Эмили. Однажды, когда мы обсуждали это, он разнервничался и сказал: “Когда она вернется…”, а потом резко оборвал себя. Так я поняла, что он все еще отказывается принять факт ее смерти.
Я была только рада, что мне не придется брать на себя ужасный труд заниматься имуществом покойной. А отдавать полный шкаф Денниса Найлона в Армию спасения мне показалось неправильным. Я сама точно уж не смогла бы носить эту одежду. Помимо того, что я вешу фунтов на пятнадцать больше Эмили, а ростом немного ниже, ее одежда не в моем стиле. У меня было бы ощущение, что я явилась на маскарад – хрупкая мама-домоседка нарядилась карьеристкой, одетой в от-кутюр. К тому же какая-то часть тебя всегда думает: а что, если этот человек не умер? А если Эмили вернется и придет в ярость из-за того, что мы раздали всю ее чудесную одежду? Такие мысли вполне обычны, когда люди уходят, оставляя дверь незакрытой. Без сердечного прощания на смертном одре, без должных похорон.
Все это ужасно печально. Каждый раз, думая о своей подруге, я безутешно плачу. Шон, твердый и мужественный, старается не расклеиваться. Особенно перед Ники.
Неважно, к какому заключению пришли или не пришли власти. Мы глубоко убеждены, что смерть Эмили была несчастным случаем. Мы с Шоном не верим, что Эмили хотела покончить с собой. Мы знали ее. Она любила жизнь. Она любила своего мужа и своего сына. Она любила меня. Она никогда не приняла бы решение покинуть нас.
Конечно, ей нужна была передышка. Груз работы, брака и материнства так тяжко давил на нее, что, несмотря на выигранные в тяжелой борьбе годы (десятилетия!) воздержания, ее прежние демоны – проблемы с наркотиками, которые она так доблестно преодолела – явились снова. Эмили припасла таблеток, купила выпивку и отправилась в семейный домик, чтобы развеяться и провести пару дней в одиночестве. Такого я от нее не ожидала, но такое, тем не менее, возможно.
Полезла купаться. Заплыла слишком далеко. Не рассчитала сил. И утонула.
По словам Шона, Эмили была неплохим пловцом, но не более. А токсикологические отчеты показали наличие алкоголя, а также рецептурных болеутоляющих и транквилизаторов. Достаточно, чтобы ослабить способность человека оценивать возможные риски. Чтобы серьезно подкосить здравомыслие Эмили, которое было в ней одной из моих любимых черт.
Я молюсь, чтобы вы все поняли и не осуждали. Все мы слабы. Все мы можем немного сойти с ума и сделать что-то, чего не должны бы. Это могло случиться с любой из нас.
А это – один из тех трагических случаев, когда человек не навредил никому, кроме себя.
И нас. Мужа, сына и лучшей подруги.
Так будьте, прошу вас, снисходительны. Позвольте мне оплакать моего друга. Я знаю, что ваши любовь и молитвы – с нами. Заранее спасибо вам за сердечные слова поддержки и соболезнования.
15
Стефани
Не помню, кто из нас – Шон или я – первым произнес это вслух. Несмотря на полицейский отчет, мы не считали, что Эмили покончила с собой. Я всей душой верила, что это не так, да и Шон, по-моему, тоже. А когда Ники подрастет и начнет кое-что понимать, пусть лучше думает, что Эмили погибла из-за несчастного случая, что она не самоубийца.
А если это несчастный случай, в чем мы были уверены, страховая компания должна выплатить Шону и Ники два миллиона долларов, которые она не платила бы, окажись смерть Эмили самоубийством, совершенным менее чем через два года после выдачи страхового полиса. Я нашла эту информацию в интернете и сказала Шону, но поняла, что он и так знает.
У меня возникло множество вопросов насчет Эмили. Они возникли бы у любого. И один из этих вопросов был связан с тем романом Патриции Хайсмит: красивая молодая женщина покончила с собой по причине, которую никто так и не выяснил.
Шону, мне, Ники с Майлзом было важно, по какой причине погибла Эмили и как. Но это детали. Самым главным было то, что Эмили ушла. И не вернулась.
Шон и Ники развеяли ее прах в рощице за домом. Вряд ли Ники понимал, что они делают. А Шон не облегчил ему понимания, сообщив, что они развеивают дух его мамы по ветру. Шон потом сказал мне, что Ники все спрашивал: “А где дух мамы? Где мама? И ветра никакого нет”.
Шон прочитал об этом ритуале на буддистском сайте. Я подумала, что ритуал действительно красивый, да и неожиданный для красивого, гипермаскулинного британского парня, который работает на Уолл-стрит. Наверное, подумала я, такая скрытая чувствительность была одной из черт, которые Эмили в нем любила. И эту черту полюбила в нем я.
Шон спросил, не хотим ли мы с Майлзом присутствовать, когда они станут развеивать прах Эмили. Мне бы хотелось, больше всего на свете, но я чувствовала, что для Ники будет лучше, если мы не придем. Может, я суеверная. А может, мне показалось неправильным присутствовать при развеивании праха женщины, в мужа которой я, кажется, влюблена.
Шон показал мне копию отчета о вскрытии. Велел обратить внимание на “результаты исследования”, где описывалось серьезное повреждение печени, предположительно от длительного злоупотребления алкоголем и опиатами. Не только рубцы, но и совсем недавние повреждения. Вероятно, это подтверждало вердикт коронера, но полицейские все-таки не могли ничего сказать наверняка.
Я сказала, что такое невозможно. Если бы Эмили пила запоем и кололась, один из нас наверняка был бы в курсе. Но Шон утверждал, что это более чем возможно. Когда он учился в университете, четверо его самых блестящих соучеников были тяжелыми торчками. Двое из них кончили курс лучшими в группе, с высшими баллами. И никто ни о чем не знал.
– Ты знал, – указала я.
– Я жил с ними в одной комнате. Меня, наверное, тянет к людям такого сорта.
Меня покоробило, когда я услышала об Эмили как о “людях такого сорта”. Но человеком какого сорта она была? Как можно знать человека так же хорошо, как (мне казалось) я знала Эмили, – и не знать про него главного? Иные добиваются успеха несмотря ни на что и вполне эффективно живут и работают, не отказываясь от своих привычек. Эмили выдерживала все. Профессиональные обязанности, ребенка, семью. Хорошо устроенную и даже (с виду) шикарную жизнь.
Я вспоминала каждую нашу с Эмили беседу, каждый день, проведенный с ней вместе. Чего я не разглядела в ней? Что она пыталась сказать мне – а я оказалась неспособна услышать?
Каким лучшим другом я была?
* * *
Первый же наш с Шоном секс напомнил мне, чего мне не хватало. Беспримесного, сумасшедшего наслаждения. Одна рука Шона обхватила мою грудь, пальцы другой поползли вверх по моему бедру. Он перевернул меня, чтобы целовать затылок и ниже, потом снова перевернул на спину, сунул голову мне между ног. Меня потрясло, насколько он хорош в постели, но чему я удивлялась? Наша кожа, наши тела – все ощущалось до последнего сантиметра, ничего не существовало, кроме напора ощущений – страсть и, да, любовь – кого-то, кто способен заставить тебя чувствовать подобное. Отчаянное желание кончить и отчаянное желание, чтобы этот секс длился до бесконечности.
Все это время я думала только о том, как мне хорошо. Но потом оно ко мне вернулось – все, что я забыла или выбросила из головы, когда жила с Дэвисом. Я осознала, на что согласилась, без чего собралась жить, от чего отказалась в обмен на удобный брак, респектабельное вдовство и жизнь, в которой я ставила потребности Майлза выше своих. Теперь я уже не хотела снова жить без этого удовольствия и радости. У меня есть потребности, у моего тела есть потребности, и не все они связаны с Майлзом. Секс с Шоном словно заставил меня вспомнить, что я человек.
Я постаралась забыть слова Эмили о том, что секс всегда был лучшей частью ее брака. Что по сравнению с ним все казалось менее важным. Что она могла мириться с отсутствием Шона, с его трудоголизмом, с изощренными оскорблениями, с его неспособностью ценить ее – лишь бы только он приходил домой и (ее словечко) трахал ее.
А больше всего я пыталась не думать, что почувствовала бы Эмили, если бы все узнала.
* * *
Странным образом наш роман начался из-за очередного срыва Ники.
Ники стал устраивать истерики, со слезами и визгом. На первый взгляд – на ровном месте. Но, конечно, не было никакого “на ровном месте”. У него умерла мама. И его слезы разбивали мне сердце.
Шон возил Ники к психотерапевту, который смотрел Майлза после смерти Дэвиса. Доктор Фельдман был таким же утешающе-целительным, как раньше. Но он не мог предложить ничего конкретного, кроме как быть терпеливыми и выжидать. Он сказал нам, что хотел бы видеть Ники раз в неделю, но Ники оказался ходить на осмотры, и доктор сказал, что лучше не форсировать события.
В ночь, когда мы с Шоном впервые занялись любовью, мы ужинали вместе у нас дома. Мы с Шоном и Майлзом ели стейки. Ники играл со своими гуакамоле и чипсами, сердито зачерпывая пюре из авокадо и запихивая чипсы в рот. Густая зеленая жижа капала у него с подбородка.
Внезапно Ники оттолкнул свою тарелку на середину стола и уставился на блюдо со стейками – порезанными, в лужице сока с примесью крови. Он сказал:
– Это моя мама. Это она. Ты убила ее и зажарила, – он свирепо глянул на меня, – и вы едите ее. Как в том фильме, я смотрел.
Меня больно резанули слова Ники, особенно после того, сколько я сделала для него, как я заботилась о нем. Я напомнила себе, что он маленький мальчик, потерявший маму, мальчик, страдающий от невообразимой боли. И действительно, это не имело отношения ко мне… или к моим (все еще подавляемым) чувствам к его папе.
– Какой фильм? – поинтересовался Шон.
Он не посмотрел на меня, чтобы увидеть, как я среагирую на обвинения Ники. В обычных обстоятельствах это бы меня тоже резануло. Но то, сколько внимания Шон уделял Ники, свидетельствовало о том, как глубоко – и инстинктивно – он беспокоится о своем сыне, и это заставило меня любить и уважать Шона еще больше.
– Мы с Майлзом смотрели кино по телевизору. Залезли в комнату и смотрели, пока его мама спала, – вызывающе объявил Ники, провоцируя меня возразить ему.
Мы с Шоном переглянулась, улыбаясь слегка, но обеспокоенно. Как будто эпизод с просмотром (предположительно запрещенного) фильма стер эпизод, в котором я убила и зажарила маму Ники.
– Что, попался? – сказала я Майлзу.
Майлз засмеялся.
Тогда Ники бросился на пол и завизжал, было похоже на припадок. Слава богу, у нас нет соседей. А если бы это происходило в городской квартире? Бедный Ники!
Сначала Шон держал его, потом я сменила его, пытаясь успокоить Ники. Но Ники не желал, чтобы я к нему прикасалась, он вывернулся из моих рук и кинулся к папе. Мы с Шоном не теряли терпения. Ни на секунду. Мы не сдавались. Как будто Ники был нашим общим ребенком, нашим сыном, и мы помогали друг другу сделать все, что в наших родительских силах. Я гладила руку Ники, Шон гладил его по головке, а Майлз пытался держать его за руку, при том что Ники порывался стукнуть отца кулачком в плечо.
– Милый, – сказала я Майлзу, – оставь Ники. Ему грустно.
Майлзу не следовало видеть все это, но выпроводить его из комнаты было как будто неправильно. И я разрешила ему посмотреть мультфильмы на моем айпэде, что стараюсь делать пореже.
Это оказалось выходом. Не бог весть каким, но выходом. Даже Ники немного успокоился. Когда я усадила Майлза в удобное кресло, старое кресло его папы, которое все еще стоит у меня, и включила ему мультики, я почувствовала, что Шон смотрит на меня и ему нравится то, что он видит. Меня странным образом возбуждало понимание того, что он восхищен моими мамскими умениями, но дело в том, что – учитывая мои чувства к Шону, и неважно, что я старалась их преодолеть, – меня возбуждало бы что угодно.
Ники выдохся и отключился на руках у Шона. Шон какое-то время держал его спящего, а потом отнес в детскую, уложил на низкую кровать и ласково подоткнул одеяло.
– Пора спать, – сказала я Майлзу.
– Еще полчасика.
– Спать. Мы устали. У Ники тяжелые времена.
– У нас у всех тяжелые времена, – заметил Майлз.
Мы с Шоном переглянулись, что означало: Майлз такой чудный ребенок!
Майлз был прав. Мы все устали, всем было тяжело. Истерика Ники расплавила все наши защитные слои, оставила нас нагими и беззащитными.
Я уложила Майлза в кровать и убедилась, что с мальчиками все в порядке. Потом мы с Шоном рухнули на диван, и Шон включил очередную серию “Во все тяжкие”. Мы перестали смотреть сериал после известия о смерти Эмили – категорически не хотелось насилия и мрака, – но недавно начали снова.
На наше счастье, это оказалась самая насыщенная сексом серия – наверное, романтическая линия сериала. Джесс Пинкман и его подружка влюбляются друг в друга. Почти романтическая комедия среди фасовки амфетамина, крови и убийств, только вот подружка Пинкмана – торчок.
Я сидела рядом с Шоном. Он приобнял меня. Я склонила голову ему на плечо.
Мы трепетали. Мы оба ощущали этот трепет, еще неясный, каждого из нас пробирала дрожь.
Мы начали целоваться. Он поцеловал меня в шею, потом поцеловал плечи, потом задрал мне футболку и стал целовать грудь.
Так вот все и началось.
* * *
На столько вопросов нам надо было бы ответить, столько вопросов задать. Но в те первые недели мы были так счастливы делать то, о чем мы (я, во всяком случае) так долго мечтали, что мы не задавали никаких вопросов, не связанных с сексом, и чувствовали себя прекрасно.
Мы соблюдали осторожность. Мальчики ни о чем не знали. Мы договорились, что делаем это, только когда мальчики в школе. Шон оставался ночевать реже, чем раньше. Знать, что он в доме, и не быть с ним, было пыткой.
У нас не было названия или слова для того, что мы делали. Мы не спрашивали, будет ли это последний раз или что дальше. Мы не спрашивали: а что Эмили? Не предаем ли мы ее память? Мы едва разговаривали. Несмотря на то, что в доме было пусто, мы старались не шуметь.
Волновало ли меня, что Шон думает об Эмили, когда он со мной? Нет, не волновало. Он не мог думать об Эмили. Я бы знала. Никто не идеален.
* * *
Теперь, ночью, одна в своей кровати, я не могу хорошо спать. Как только я ложусь, на меня наваливается такая тяжелая дрема, словно я под кайфом, но часа через три-четыре я просыпаюсь и лежу без сна, пока не рассветет и не придет пора поднимать Майлза (или Майлза и Ники) в школу.
В настоящем моменте есть что-то экстатическое – в моем романе с Шоном. Ну а будущее? Можем ли мы, все четверо, жить вместе, как семья?
Шон сможет вернуться в офис. Я стану возить мальчиков в школу и забирать их каждый день. Ники преодолеет свое горе. Все преодолевают, рано или поздно. Даже если боль не забывают, ее не ощущают каждую минуту.
Иногда я думаю, что это греховно и неправильно. Я подвергаю себя пытке. Я думаю: нам с Шоном надо остановиться. Но я точно знаю, что у меня плохо получается не делать то, что я хочу делать, особенно если это что-то подразумевает секс. К тому же кому от этого плохо?
Бог знает, что чувствует Шон. Ощущает ли он вину за то, что занимается любовью с лучшей подругой жены так скоро после смерти жены? Думает ли он: черт возьми, Эмили умерла. Она больше не знает, что я делаю, и ей это все равно. Или он делает это, чтобы вернуться к Эмили? Спрашивает себя, не покончила ли она с собой? Я много читала о самоубийстве и знаю, как часто оставшиеся в живых злятся на самоубийцу, приходят в ярость – и не могут ни принять, ни даже понять этого.
Мне тошно было бы думать, что Шон спит со мной потому, что злится на Эмили. Когда эта мысль прокрадывается ко мне в сознание, я изгоняю ее. В конце концов, нас ведь влекло друг к другу еще до того, как мы узнали о смерти Эмили.
И после этого я ощущаю себя виноватой еще больше.
16
Блог Стефани
Черновик поста (не опубликован)
Призрак Эмили преследует Шона, из его дома он перебрался в мой. Эмили здесь везде, она смотрит и слушает. Она знает, когда мы встречаемся за завтраком в закусочной, проведя ночь каждый у себя дома.
Мы сосредоточены на Ники. Этого хотела бы Эмили, хотя вы могли бы спросить: если кто-то настолько печется о своем ребенке, то зачем, приняв горсть таблеток, запивает их спиртным и отправляется поплавать в озере?
17
Блог Стефани
Ежедневное горе
Майлз знал, что Ники и его папа собрались развеять прах мамы Ники. Ники, кажется, ничего не понял, зато понял Майлз. Может быть, потому что у него уже был опыт столкновения со смертью. Он сказал, что мы с ним на нашем заднем дворе должны устроить минуту молчания, когда Ники и его папа будут отпускать дух мамы Ники в рощу.С любовью,
Мы с Майлзом долго стояли, склонив головы и закрыв глаза. Я нагнулась к Майлзу, чтобы мы смогли обняться.Стефани
Все мамы знают, как это странно – когда наши дети растут. Еще вчера Майлз был грудным малышом у меня на руках. Сейчас он все еще ребенок. Но он уже маленький мужчина, на которого я могу опереться. Я никогда не стану возлагать на него подобное бремя, но он – моя маленькая скала. У нас есть опыт разделенного горя. Мы выучили, что горе проходит. Может быть, Майлз говорил Ники об этом, может быть, это сделало их дружбу крепче.
Несколько месяцев после гибели мужа и брата я плакала каждый день. Иногда я плакала весь день напролет. Помню, как смотрела на прохожих и думала: вот, они страдают, а я этого не вижу, так же, как они не осознают, в какой агонии корчусь я. Если бы изобрели такую разновидность люминола – средства, при помощи которого в детективах обнаруживают следы крови, – чтобы обнаружить следы горя, половина прохожих на улице светились бы, как рождественские елки.
Я не помню, когда постоянное горевание пошло на спад. Но оно пошло на спад. Я не помню, как пережила свой первый день без слез. Не помню первого утра, когда проснулась без желания тут же заснуть снова. Забывание милосердно.
Мне не хватает моих мужа и брата, а теперь – и моей лучшей подруги. Иногда боль так остра, что я сама слышу свои стоны. Я слышу себя и думаю, что, может быть, сейчас кто-нибудь еще озвучивает сердечную боль. Но я больше не боюсь, что не смогу пережить эту боль.
У меня есть Майлз, и он всё для меня. Я научилась отставлять себя в сторону и жить для своего сына. Но это не означает, что я забыла или не помню каждую секунду того дня, когда погибли мои муж и брат. Каждая минута того дня отпечаталась у меня в мозгу.
Мои муж и брат недолюбливали друг друга, хоть и делали вид, что это не так. Они оба были гордыми, порядочными и добрыми, и им обоим было важно сохранять видимость хороших отношений. Но это оказалось невозможно. Оба были альфа-самцами: Крис – в стиле уличного мачо, Дэвис – с упорством человека из старинной привилегированной семьи.
Когда мы жили в городе, у Дэвиса был заказ на ремонт в Форт-Грин; субподрядчиком он нанял Криса, который стал строителем. Напряжение между ними несколько ослабло, когда мы с Дэвисом переехали в Коннектикут и они с Крисом перестали работать вместе. Моему брату предстояло приезжать раз в месяц или около того. Майлз обожал своего дядю. У Криса и Майлза были особые имена друг для друга, и нам с Дэвисом их знать не полагалось.
Жаль, что Дэвис и Крис не нашли общего языка. У них было гораздо больше общего, чем казалось на первый взгляд. Оба любили бокс и бейсбол. Много знали о машинах. Оба заботились обо мне, хотя в этом и заключалась бо́льшая часть проблемы.
Однажды после обеда, летом, мы все вместе сидели на передней веранде нашего дома в Коннектикуте и пили лимонад. Эффектная винтажная машина ехала по дороге.
Дэвис сказал, что это “гудзон” такого-то года, а Крис сказал – нет, это “паккард” другого года. Оба были свято уверены в своей правоте, дискуссия стала горячей. В конце концов мои парни заключили пари. Они собирались устроить барбекю. Оба с ума сходили по грилю, хотя ни тот, ни другой не ориентировались в кухне или возле духовки.
– Ладно, – сказал Дэвис, – идет. Давай посмотрим в энциклопедии винтажных автомобилей. А потом поедем в мясной магазин. Проигравший заплатит за ребрышки и стейки. Если мы оба ошиблись, то расходы поровну.
– Договорились, – согласился Крис. – Я думаю – “портерхауз”. Вот насколько я уверен.
– Принеси папину книжку, дружище, – попросил Дэвис Майлза.
Я терпеть не могла, когда он называл нашего сына “дружище”. Крис вызвался пойти с Майлзом – тот был слишком мал, чтобы тащить тяжелый том. Его папа подшучивал над ним, поднимет ли он книжку.
Все трое моих парней склонились над книгой, ища загадочную машину. Майлз так взбудоражился! Можно было подумать, что он умеет читать, хотя ему было всего два года. Наконец Крис объявил:
– Ага! Ну вот!
Крис оказался прав. Дэвис – нет.
– Ты выиграл, чувак. С меня стейки, – сказал мой муж. – Давай купим что-нибудь особенное.
Он поцеловал меня, такое обычное прикосновение, и пошел за ключами.
Неужели это были последние слова, которые я от него услышала? С меня стейки? Давай купим что-нибудь особенное ?
Дэвис сел за руль “камаро” шестьдесят шестого года, которую водил шутки ради летом. Крис сидел рядом с ним на пассажирском сиденье.
Знаю, какие последние слова они услышали от меня. Именно эти слова я всегда говорила, когда члены моей семьи куда-нибудь ехали. Я не могла не сказать эти слова тем, кто уезжал: “ Люблю вас. Осторожнее за рулем ”.
По сей день я, едва проснувшись, благодарю Господа за то, что решительно воспротивилась тому, чтобы Майлз ехал с ними. Ему хотелось побыть большим мальчиком, хотелось прокатиться с папой и дядей. Но малышу надо было поспать, если он собирался протянуть до ужина. И я подумала, что ребятам будет веселее, если им не придется хлопотать с ребенком, пристегивать и отстегивать его с детского кресла, если они обойдутся без тех развлечений, которым я предавалась всю неделю.
Позже полицейские скажут, что грузовик несся по шоссе номер двести восемь слишком близко к их полосе. Дэвис резко взял в сторону, чтобы разъехаться с ним, потерял управление, и они врезались в дерево. Лобовое столкновение.
Вот так вдруг.
Дорожите каждым моментом, который вы проводите с любимыми. Потому что мы никогда не знаем, что случится через несколько мгновений.
Я сейчас опустила глаза и увидела слезы на клавиатуре. Кажется, процесс выздоровления идет не так быстро, как я думала. Как мне хотелось думать.
Спасибо, милые мамы, что слушаете и отвечаете.
18
Стефани
На самом деле случилось совсем не это. Точнее, не совсем это. Мои муж с братом ехали на машине. Они собирались купить кое-что для барбекю. Машина врезалась в дерево, и оба погибли на месте. Рассказ был о том, что случилось, но не о том, как это случилось.
Они не недолюбливали друг друга. Они друг друга ненавидели. Они всегда ненавидели друг друга.
Трудно представить себе двух людей, которые отличались бы друг от друга больше, чем мои муж и брат. Крис был приземленным, а Дэвис витал в облаках. У них было настолько разное чувство юмора, что Крис мог сказать что-то, что он считал шуткой, а Дэвис воспринимал это как оскорбление – и наоборот. Без меня, связующего звена, они бы и пяти минут не провели в одной комнате. У них было только одно общее: я. И Майлз, полагаю. Преданный отец. Души не чающий в племяннике дядька.
Вечно вспыхивали ссоры – отвратительные, мелочные. Не помню, с чего все началось в тот день. Они часто спорили по поводу марки, года и модели какой-нибудь винтажной машины, которую видели. Может быть, причиной этой ссоры стала машина. Едва ли это имело значение. Эти двое разогревались от нуля до шестидесяти за десять секунд. Быстрее, чем “мазерати”.
Было громко, отвратительно. Быстро. Оба вытряхнули все старье. Один обвинял второго в том, что считает себя всезнающим, второй обозвал первого мошенником. Один сказал, что ему до смерти надоело дерьмо второго, второй ответил… Не знаю. Они ссорились как братья, хотя на самом деле были зятем и шурином. Если бы Каин и Авель были связаны через жену, а не кровно, все могло бы получиться еще хуже, хотя куда уж хуже.
Так продолжалось долго, и я точно знала, что будет дальше. Например, один из них гордо удалится, после чего наступит несколько минут тишины. Потом другой последует за ним, словно им надо договорить до конца. И они начнут кричать снова. А еще могло быть так тихо, что я ощущала напряжение по всему дому. От этого мне хотелось вопить.
Майлз слышал каждое слово. Не думаю, что он много понял. Но он уловил интонацию. Его папа и его дядя сошли с ума. Майлз расплакался.
Я написала в блоге, что двое парней решили купить мяса для барбекю. Но опять-таки это не вполне правда. Это я предложила им съездить в мясную лавку. Никогда себе этого не прощу, всю оставшуюся жизнь. Я сказала:
– Почему бы вам не прокатиться? Остыньте. Съездите в “Смокхауз”, купите что-нибудь вкусное к ужину.
“Смокхауз”! Парни встрепенулись.
“Смокхауз” мы просто обожали. Старомодная немецкая мясная лавка. Там делали собственные колбаски, и там было лучшее мясо. Приветливые молодые немки-блондинки ждут вас и независимо от того, что вы закажете, говорят “прошу!”. Мы с Дэвисом обожали это место. Даже когда я пыталась свести мясоедение на нет, я срывалась, ехала туда и покупала горячий домашний сэндвич с ливерной колбасой на большой мягкой булочке.
Выступать посредником в попытке привести мужа и брата к согласию было все равно что разнимать дерущихся собак. После излитых друг на друга потоков матерщины и сердитого рычания Дэвис и Крис в конце концов успокоились (как всегда бывало), и до рукоприкладства не дошло. Они никогда не дрались. Но двое мужчин, которых я любила больше всего на свете, не выносили друг друга, и их не заботило чужое мнение. Они хотели, чтобы я все знала. Они не хотели, чтобы я об этом забывала.
Оба обрадовались возможности выбраться из дома, даже в обществе друг друга. Для обоих это была безопасная, простая возможность закончить ссору, сохранив лицо.
Дэвис схватил ключи и торопливо чмокнул меня на прощанье.
– Осторожнее за рулем, – сказала я. – Люблю вас.
– До скорого, – сказал брат.
Они все не возвращались. Не возвращались. И не возвращались. Где они? Они не отвечали на мои сообщения и звонки. Может, заехали выпить? Майлз поспал, проснулся в дурном настроении. Голодный. Где его папа, где дядя? Где ужин?
Когда на пороге появился полицейский, моей первой мыслью было, что муж с братом поехали в город, там ссора началась по новой, и их арестовали. Как нам с Майлзом вызволить их из тюрьмы?
Мне понадобилась целая вечность, чтобы понять, что говорит коп.
Полицейскому, вероятно, было не в новинку иметь дело с людьми в состоянии шока, но он все же странно посмотрел на меня, когда я сказала:
– В машине было мясо? Они хоть заехали в “Смокхауз”?
– Мясо?
Именно в ту минуту я и стала вегетарианкой.
Коп спросил, есть ли кто-нибудь – член семьи, близкий друг, – кому я могу позвонить. Офицер Такая-то или Сякая-то (не помню имени) может побыть со мной, пока не приедет кто-нибудь из родни. Он указал на машину на подъездной дорожке. В машине на пассажирском сиденье сидела женщина в полицейской фуражке.
Я держала на руках Майлза, тот начал плакать. Офицер с жалостью взглянул на него. Бедный пацан, только что потерял папу. Я сказала:
– Нет, спасибо, поезжайте. Все в порядке. Я позвоню своей матери.
Ничто не было в порядке, и моя мать пять лет как умерла. Мне просто хотелось, чтобы они убрались из моего дома.
То, что именно я отправила ребят за мясом для барбекю, было бы слишком для кого угодно, чтобы жить с этим – и оставаться в своем уме.
После отбытия полицейских я долго пыталась успокоить Майлза, который плакал до икоты, хоть и не понимал, что произошло. Я была так занята с ним, что мне некогда было сходить в туалет. Мамы маленьких детей учатся откладывать или игнорировать свои базовые потребности.
Мы с Майлзом легли в мою кровать. Майлз задремал, и я выскользнула в ванную, оставив дверь открытой, чтобы услышать, если он проснется.
К зеркалу в ванной был приклеен пластырями лист бумаги. Пластыри сидели вкривь и вкось, и все выглядело каким-то психозом. Примерно так серийные убийцы из криминальных передач декорируют свои логова.
Это был почерк Дэвиса – за исключением того, что Дэвис обычно писал, как и все, что он делал, аккуратно и опрятно. А эту записку Дэвис мог бы написать, если бы принял наркотики. Торопливо. Не заботясь. Зло. Небрежно. Мне пришлось прочитать ее несколько раз – не только потому, что ее трудно было расшифровать, но и потому, что я все еще пребывала в состоянии шока.
Записка гласила: “Меня тошнит от всего этого вранья”.
На раковине была фотография: мы с Крисом болтаем на заднем дворе. Улыбаемся. Дэвис согнул фотографию посредине, и неровный разрыв отделил меня от моего единокровного брата.
Я поняла, что это записка самоубийцы или что кто-нибудь может истолковать ее именно так. Я сожгла записку в кухонной раковине. Я не хотела, чтобы кто-нибудь думал, что Дэвис покончил с собой. С практической точки зрения, нам надо было решить вопрос со страховкой. От него зависело, как мы с Майлзом отныне будем жить. Майлзу не нужно знать. Маме Дэвиса не нужно знать. Я не хотела, чтобы кто-нибудь знал, мне это было не нужно.
Видимо, на какой-то миг я вырубилась. Следующее, что я помню, – это что я сижу на полу в ванной. И ударилась головой о край раковины.
Прижимая тряпку ко лбу, чтобы остановить кровь, я услышала, как Майлз плачет в спальне. Увидев меня с окровавленным лицом, он зашелся в крике.
Я подумала: плачь, мой дорогой мальчик, плачь. У тебя есть повод бояться.
Твоя мать – чудовище.
19
Стефани
Я понимала, что имел в виду Дэвис. Понимала, что он имел в виду, говоря о вранье.
Мы с Крисом любили друг друга с того самого дня, как он вошел в дом моей матери. Не было минуты, когда мы не знали бы, что делаем что-то неправильное, и не было минуты, когда мы не думали бы, что наша любовная связь предопределена судьбой. Или когда мы по-настоящему верили бы, что она приближается к концу. Мы клялись, обещали друг другу остановиться. Потом Крис звонил или заезжал, и все начиналось сначала.
Когда я поступила в колледж, Крис покинул Мэдисон и снял квартирку недалеко от моего общежития. Он был плотник, и плотник хороший, так что без труда мог найти работу где угодно. После занятий я отправлялась к нему и ждала, когда он вернется домой. Мы проводили остаток дня и ранний вечер в его постели – просто матрас на полу холодной комнаты; зимнее солнце Новой Англии садилось рано, и свет становился сначала угольно-черным, потом синим. Мы были счастливы вместе, обнаженная кожа на обнаженной коже. Мы были друг для друга и наркотиком, и дилерами.
Кто-нибудь спросит, почему мы не могли расстаться и вести себя благопристойно, почему не могли покончить с этим и двигаться дальше. Им я могу ответить лишь, что с ними, значит, никогда не происходило ничего подобного. Наша связь длилась – с перерывами – многие годы. Совершенное безумие. Была пара месяцев, когда я возбуждалась, только поглядев на свадебное фото мамы и папы. Насколько это ненормально? Избавят от этого в какой-нибудь группе “12 шагов”? Может, есть такая группа – для переживших все, что случилось в моей жизни. А не что мне надо было бы сделать.
Мы с Крисом были согласны: это неправильно. Нездорово. Мы делаем плохо людям, делаем плохо самим себе. Мы обрывали нашу связь – и держались, сколько могли.
Когда я встретила Дэвиса, у нас с Крисом как раз длился период, когда мы по-настоящему сдерживали наше обещание. Дэвис был приятный парень – пока не начнешь противоречить ему насчет цвета краски или куда поставить диван. Каким надежным, благоразумным и великодушным он был! Он заботился о планете, о будущем. Он хотел семью, дом. Он был таким горячим, таким искренним. Казалось, Дэвис жил в ярком сияющем мире, где люди совершают правильные поступки и не занимаются любовью со своими сводными братьями.
Я даже могла представить себе – почти представить, – как Дэвис прощает меня, если я расскажу ему правду о Крисе. Если предположить, что наша связь закончилась. Но я не рассказала Дэвису. И связь не закончилась.
Было бы подозрительно не познакомить его со сводным братом. И Дэвис знал историю – часть истории – о том, как мы с мамой узнали про папину другую семью.
* * *
Я решила, что их первая встреча должна произойти в общественном месте; это всегда рекомендуют, если есть опасение, что возникнет конфликт. Не знаю, с чего я решила, что конфликт должен возникнуть. Весь конфликт был у меня в голове.
Мы отправились ужинать в старомодный итало-американский ресторан в Бруклине – Дэвис его любил, потому что там было аутентично. Там ничего не менялось со времен Христофора Колумба.
Крис привел подружку – высокую, светловолосую, как все женщины, с которыми он тогда встречался. Кажется, ее звали Челси. Эта девушка была моей полной противоположностью. Может, Крис хотел продемонстрировать мне, что покончил со мной. Но он был таким отстраненным и холодным с этой девочкой, что не обманул меня. Я знала, как Крис ведет себя, когда он на взводе. Когда ему не все равно. Я не ревновала ни единой секунды, хотя ему хотелось, чтобы я ревновала.
Дэвис был не из тех, кто способен вообразить, что его жена, женщина, которую он, по его мнению, знал и любил, сношается со своим сводным братом. И ничто в тот вечер не возбудило ничьих подозрений. Мы с Крисом наловчились шифроваться.
И все-таки Крис и Дэвис вступили в идиотский спор о – ну и ну! – о Фрэнке Ллойде Райте. Дэвис разливался насчет того, каким гением был Райт. Крис сказал:
– Конечно, гений. Но настоящий гений заботится о том, чтобы у его клиентов не протекала крыша. А Райт говорил им – поставьте под протечку ведро или передвиньте мебель.
Насчет этого я с Крисом была согласна. Представляю, на что похожа жизнь в великолепном доме с протекающей крышей. Но брать сторону брата и противостоять своему мужу было бы неразумно.
Каким легким мог бы стать дружеский разговор на общую для них тему! Оба знали о Райте, у обоих были стойкие убеждения на его счет. Оба разбирались в архитектуре и строительстве, хоть и под разными углами.
Я поискала взглядом официанта. Еще вина! И где, черт возьми, наша паста?
Наконец Крис сказал:
– Что, если мы согласимся не соглашаться?
– Великолепно! – Я бросила благодарный взгляд на брата.
Позже, дома, Дэвис сказал:
– Если бы он не был твой брат, я сказал бы, что он просто засранец.
– Он мой брат, – ответила я. – Так что фильтруй базар.
Мы рассмеялись, и я подумала: я избежала аварии. На этот раз.
Однажды ночью, когда Дэвис был в Техасе, инспектировал место для будущего музея, за право проектировать который боролся его офис, явился Крис – без приглашения. Клянусь, я ему не звонила, так что это было что-то вроде шестого чувства: интуиция подсказала ему, что я одна.
Крис вошел в дом. Мы посмотрели друг на друга. Он обнял меня в знак приветствия. Объятие перешло в поцелуй. И снова все началось.
Моя интрижка с Крисом закончилась, когда мы с Дэвисом забеременели Майлзом, и мы снова взялись за старое лишь однажды (и ненадолго) после рождения Майлза. Я не хотела, чтобы моего драгоценного сына воспитывал участник инцестуозного адюльтера. Я.
* * *
Дэвис спросил меня о Крисе напрямую лишь однажды, незадолго до гибели. Это произошло после вечеринки с барбекю на заднем дворе, которую мы устроили для его сослуживцев.
Я спросила, могу ли я позвать Криса, чтобы и мне было с кем поговорить. Наши гости будут беседовать в основном о дизайне и обсуждать офисные сплетни, будут задавать вопросы, чтобы продемонстрировать: они признают, что это я приготовила картофельный салат и купила хот-доги. И родила ребенка босса. Не то чтобы кто-то из них действительно интересовался Майлзом или мной. Все вертелось вокруг Дэвиса: гений, звезда.
– Конечно, почему нет? Позови Криса, – согласился Дэвис.
Наверное, решил, что это лучше, чем выслушивать потом мои жалобы на то, что меня все игнорировали. Рискованно было звать Криса сюда. Но я уже давно его не видела и знала, что не заскучаю, если мы просто будем переглядываться через двор.
В первый же час вечеринки я заметила, что Дэвис смотрит на меня. Вероятно, он заметил, что я здесь лишь наполовину, а наполовину где-то еще – пока не появился Крис.
Я стояла у стола с угощением. Крис подошел ко мне сзади. Я обернулась – а он там. Моя радость видеть его была больше, чем сестринская. Все казалось таким очевидным. Я взглянула на Дэвиса и поняла, что он тоже это видел.
Тем вечером Дэвис сказал:
– Стефани, я хочу тебя кое о чем спросить. Может быть, это прозвучит очень странно, но… есть ли что-то… необычное в твоих отношениях с Крисом? Может, я параноик, но иногда у меня такое чувство, что вы, ребята, немного… слишком близки. Это сбивает меня с толку. У вас такая тесная связь, вы почти как любовники.
Я сидела перед зеркалом в спальне, причесывалась. Я сделала вид, что уронила что-то на пол, чтобы не встречаться с собой глазами.
– А я-то думала, что в нашем браке параноик я, – сказала я. – Потому что это смешно. Мы просто близки. Может быть, потому, что мы брат и сестра, которым не случилось провести детство вместе. Мы наверстываем упущенное время.
Дэвис знал, что я лгу. Он знал это, как люди знают и не знают что-то, чего не хотят знать о любимых. Но тем не менее он знал.
У нас было несколько обеденных тарелок – белые с зеленоватой каемкой, – которые Дэвис обожал. Он кропотливо отбирал их, одну за одной, из коробки с глиняной посудой в магазине на Нижнем Бродвее.
Той ночью, когда я отказалась признать, что мои отношения с Крисом выходят за рамки обычной семейной привязанности, Дэвис пошел на кухню. Я услышала, как что-то разбилось, потом еще раз. Прибежав на кухню, я обнаружила, что Дэвис швырнул несколько тарелок о стену.
– Что это значит? – спросила я.
– Не знаю, – ответил он. – Может быть, это я просто наверстываю упущенное время.
Это было на него не похоже. Больше в его характере было то, что он сделал потом: извинился и убрал осколки пылесосом.
Я думала, то, у меня есть Майлз, что у нас с Дэвисом есть Майлз, все изменит. Я думала, это заставит нас с Крисом образумиться. Но это только увело нас еще глубже в подполье, где воздух был еще более спертым, душным и жарким.
* * *
В день, когда они погибли, стояла удушающая летняя жара. Я была на заднем дворе у бассейна, Майлз плескался в лягушатнике рядом со мной, а Дэвис сидел поодаль, под зонтиком. У него была светлая кожа, и он быстро обгорал в отличие от нас с братом.
Далеко за полдень я услышала, как перед домом останавливается фургон Криса. Я уставилась на Майлза, чтобы не посмотреть на Криса, – услышала, что он идет по дорожке. Я не могла взглянуть на Дэвиса. Он понял бы все по моему лицу.
Мы только торопливо обнялись и поцеловали друг друга. Дэвис не спускал с нас глаз.
Он знал. И я знала, что он знал.
Я закрыла глаза, чтобы мой муж не прочел в них вожделения. Вышла, чтобы принести Крису пива. Потом мы все втроем сели в кружок и стали смотреть на Майлза, который отправлял пластмассовую обезьяну в плавание на оранжевой пластмассовой лодке.
В день, когда они погибли, после спора, когда эти двое мужчин сели в машину, я, помню, думала: что дальше? Грузовик, ехавший прямо на них, и дерево, в которое они врезались, ответили на мой вопрос за меня.
Дэвиса похоронили в Нью-Гемпшире, на сельском кладбище недалеко от дома – родового гнезда. Я оставила Майлза с домработницей его бабушки, чтобы он не видел, как отца в саване опускают в землю. Я не знала, что Дэвис завещал устроить ему зеленое погребение и что он оставил все (включая будущий доход от своей дизайнерской продукции) мне.
На похоронах было много народу. Приехали все манхэттенские сослуживцы Дэвиса и кое-кто из клиентов, живших в домах, которые он проектировал или перестраивал: чужаки, которые работали с ним и привыкли им восхищаться. Плюс у Дэвиса оказалась куча родственников по всей Новой Англии: тетушки, дядюшки, кузены, которых я никогда не видела. Весь клан собрался для последнего “прости”, и некоторые видели меня в первый и последний раз.
На поминках мать Дэвиса подала холодные закуски и круг твердого сыра, от которого никто не смог отрубить ни кусочка. Крекеры и морковные палочки. Кофе. Чай. Все. Я подумала: неужели есть в мире люди, которые не знают, что в день, подобный этому, человеку нужно выпить как никогда? Это многое объясняло в Дэвисе, но мне уже ни к чему было понимание того, как сформировала моего мужа среда, в которой он вырос. Поздно было думать об этом.
На следующий день я оставила Майлза с его бабушкой и улетела в Мэдисон, на похороны Криса. Я была ближайшая родственница. Никто не помог мне составить хоть какое-то представление, что мне следует делать, но я была в таком оцепенении, что делала все на автомате. Я предположила, что Крис (который не оставил завещания) хотел быть похороненным рядом с матерью. Чтобы вычислить ее могилу, понадобилось небольшое расследование, но это, слава богу, немного отвлекло меня от происходящего.
Похороны Криса радикально отличались от похорон Дэвиса. Никаких родственников, кроме меня. Ни теток, ни дядьев, ни кузенов. Зато у Криса оказалось множество друзей. Кое-кто из них запостил в фейсбуке некролог из мэдисонской газеты. Мне показалось, что на кладбище собралась добрая половина одноклассников Криса.
Они все любили его, и для всех (кроме одного парня по имени Фрэнк, который работал с Крисом на строительстве и напомнил мне его, немного) стало сюрпризом, что у Криса была сестра. Они считали его единственным ребенком, думали, что его мама была матерью-одиночкой. Которой она в каком-то смысле и была. Но они радовались знакомству со мной. Сожалели, что это происходит в таких грустных обстоятельствах. Соболезновали моей потере. Знали бы они, что я потеряла!
Там была одна женщина – бывшая подружка Криса, – которая все смотрела на меня не отрываясь, непонятным, до крайности странным образом. Удивительно, но она немного походила на меня. Типаж Криса.
Я была уверена, что бывшая подружка Криса что-то знает или подозревает… о… обо мне и моем брате. Но преступник всегда думает, что кто-то знает его секрет.
Никто из них, кажется, не знал, и я не видела причин говорить им, что мой муж погиб в той же аварии, что и Крис. Я сделала вид, что, когда машина врезалась в дерево, в ней был только Крис. Так казалось проще: меньше объяснений, меньше ненужной жалости. Жалости с меня было уже довольно.
После похорон мы отправились в местный бар. Каждый заплатил за выпивку по кругу и произнес слезливый тост в память о Крисе. Все напились до визга. Я приклеилась к приятелю Криса Фрэнку, меня зацепили жесты и фразы, напомнившие мне о брате. В конце концов мы остались в баре одни.
В ту ночь я сделала то, за что мне глубоко стыдно. Я сказала Фрэнку, что слишком пьяна, чтобы сесть за руль и ехать в мотель, и это было правдой. Но я пригласила его к себе в номер, где, как я сказала, имелся мини-бар. Мы могли бы опрокинуть по стаканчику на ночь. Я знала, что это неправда. Мотель был слишком дешевым, чтобы предлагать мини-бары.
Едва за Фрэнком закрылась дверь, как я полезла целоваться. Фрэнк понимал, что я не в своем уме, – он был порядочный парень. Он все время повторял: “Ты уверена, что хочешь этого?” Думаю, он понимал, что это все по поводу Криса, а не по поводу секса – или по поводу него. Может быть, он чувствовал, что его в известном смысле используют – что, как мы думаем, происходит только с женщинами.
Мы улеглись на кровать. Фрэнк задрал на мне свитер, оттянул лифчик в сторону и занялся моими сосками.
– Прости, я на минутку, – сказала я. Пошла в ванную, и там меня дичайше вырвало.
Фрэнк не обиделся, он даже не расстроился. Мы оба горевали по Крису. Он дождался, пока я вернусь в постель, и укрыл одеялом. Дал мне номер своего мобильного и сказал, чтобы я звонила, если он мне понадобится. Или если я захочу позвонить. Мы оба знали, что я не позвоню никогда.
Я проснулась с раскалывающейся от боли головой и с глубочайшей ненавистью к себе, ненавистью гораздо более жгучей, чем головная боль. Перед похоронами Криса, как оказалось, я бессознательно сняла обручальное кольцо и сунула в кошелек.
Я сварила кофе в убогой кофеварке, имевшейся в номере; вода из-под крана отдавала хлоркой. Выпила обе чашки. Потом сварила декаф и тоже выпила. А потом меня снова вырвало.
Я вызвала такси и каким-то образом умудрилась отыскать бар, на парковке которого все еще стояла моя арендованная машина. Я села в нее и поехала в аэропорт Мэдисона.
Никогда я не была так уверена, что самолет потерпит крушение. Я точно знала, что никогда больше не увижу Майлза, и это будет мне наказанием за то, что я сделала прошлой ночью, – наказанием за то, что я делала все эти ночи и дни с Крисом. Я больше не знала, во что верю. Но в тот день я молилась, сидя во взлетающем самолете.
Пожалуйста, пусть я останусь жива, чтобы видеть сына и чтобы никогда больше не делать ничего подобного. Я буду существовать только ради Майлза. Я зарекусь иметь дело с мужчинами. Я никогда больше не пойду на рискованный недолжный секс с неправильными людьми. Единственное счастье, которое будет иметь для меня значение, – это счастье Майлза. Я брошу все остальное. Только дай мне добраться до дома.
Я захватила Майлза из дома его бабушки в Нью-Гемпшире. Он заверещал от радости, увидев меня, а я обняла его так крепко, что он взвизгнул. Все дорогу до нашего дома в Коннектикуте он не спал в своем кресле; оперируя несколькими известными ему словами, он пытался рассказать мне (я думаю), что бабушка водила его посмотреть на пони.
Я была так рада остаться живой, что лишь войдя в свой дом, вспомнила: Криса и Дэвида больше нет.
* * *
Я сдержала свое обещание. Никаких мужчин. Никаких опасных связей. Все ради Майлза.
До тех пор, пока не пропала Эмили и в моей жизни не появился Шон.
Может быть, потеря выбила меня из колеи. Может, горе выпустило на свободу демонов, которые иначе так и сидели бы глубоко внутри меня.
20
Блог Стефани
Последние новости… Всякое-разное
Мамы, привет!С любовью,
Я уверена: вы считаете меня худшим в мире блогером, ведь я так долго ничего не писала. Но я вернулась, и мне есть что рассказать. После моего последнего поста столько всего случилось!Стефани
Я всегда считала, что лучше быть честной и открытой, хотя здесь, в сообществе, наверняка есть мамы, которые вряд ли хорошо воспримут то, о чем я собираюсь рассказать. Прошу вас, смягчитесь и посмотрите на вещи шире, услышьте меня. Попытайтесь понять, прежде чем осудить.
Мы с Шоном теперь живем вместе. Неужели есть что-то неправильное в том, что доброта и партнерство обернулись любовью? И как мы знаем, сердце хочет того, чего хочет сердце.
Ничто не вернет Эмили. Ничто не восполнит потерю – мою, Шона и Ники. Но мы помогаем друг другу стать другими, лучшими людьми. Мы с Шоном и мальчиками можем стать семьей. Мальчики могут стать братьями. Никто из нас не хочет покидать свой дом и оставшиеся в нем воспоминания, так что мы решили жить на два дома. До школы ближе от моего, так что чаще всего я отвожу мальчиков в школу и забираю их оттуда.
У мальчиков есть свои комнаты в обоих домах. Они могут приносить и уносить, что захотят, у них по две зубные щетки, по два набора носков и всего прочего. Я знаю, кажется излишеством иметь два дома, когда у стольких людей в мире нет ни одного. Но что-либо еще означало бы принятие решения, которое мы не можем принять прямо сейчас. Хотя до некоторой степени я хочу. Мы хотим.
Иногда мы с Шоном проводим ночи порознь. Иногда в одиночестве, иногда с обоими ребятами, иногда только со своим собственным сыном. Я не была уверена, что мне понравится так жить, но мне понравилось. Мне нравится быть с Шоном – и нравится быть только с Майлзом.
Это необычное устройство жизни, но сейчас оно кажется правильным. Мы изо всех сил стараемся, чтобы у двух маленьких мальчиков было самое лучшее детство. Самое лучшее в обстоятельствах, которые они никогда бы не выбрали сами. Мальчикам не пришлось оставлять свой дом, они не потеряли возможность проводить время только со своим родителем.
Психотерапевт очень помог Ники. Хотя малыш грустит, для чего у него есть все основания.
Дорогие мамы, если вы можете поделиться историей или советом, как говорить с детьми о смерти, – пожалуйста, оставьте комментарий к этому посту.
Забросив мальчиков в школу, я везу Шона на электричку. Он вернулся в офис на полный рабочий день, и это прекрасно, особенно для Шона, хотя Ники сначала плакал, когда возвращался домой – а папы нет. Компания пообещала Шону снова отправлять его в командировки, а Шон пообещал мне, что мне не придется часто оставаться одной с Майлзом и Ники.
Когда Шон уезжает, я проверяю дом на предмет мини-саботажа, который мог устроить Ники. Игрушечная пожарная машина заброшена в туалет. Пульт от телевизора – на дне коробки с игрушками.
От мрачных взглядов, которые иногда бросает на меня Ники, кровь стынет в жилах. К тому же у него начались капризы, напоминающие обсессивно-компульсивное расстройство. Он хочет есть только определенными вилками, иначе будет рыдать часами. Или он хочет только редиску. Или домашнюю картошку фри. Ники успевает помучиться от голода, прежде чем согласится съесть что-нибудь другое. Он считает ступеньки вверх до своей комнаты и шаги от входной двери до машины Шона. Его психотерапевт предположил, что пока стоит повременить с лекарствами (Шон спрашивал). Надо, чтобы у Ники сохранялась возможность пройти стадии горевания.
Я рада, что Ники посещает врача, но мы и без специалиста помним, что у бедного мальчика умерла мать. Я трачу свое драгоценное свободное время, ища сайты, на которых учат быть мачехой недавно осиротевшего пятилетки.
Я все время думаю: вот Эмили знала бы, что делать. Но я даже не могу обсудить это с Шоном, боясь причинить ему боль. Шону не обязательно знать о враждебных выходках его сына. Я оберегаю его. Это неправильно?
Вот почему я обращаюсь к вам, дорогие мамы: кто-нибудь из вас попадал в подобную ситуацию? Что вы узнали, что вам помогло? Можете порекомендовать книгу об этом? Буду благодарна за совет в любой форме.
Заранее спасибо, дорогие мамы.
21
Стефани
Живя в семье, легко перестаешь замечать какие-то вещи. Прекращаешь обращать внимание. Это один из способов понять, что живешь в семье. Мы многое воспринимаем как само собой разумеющееся. Кто-то называет это толерантностью, или ленью, или отрицанием. Я называю это – пережить день.
Вскоре я привыкла к тому, каким вредным может быть мой (неофициальный) пасынок. Его скверное поведение было направлено в основном против меня. С Майлзом он всегда оставался дружелюбным. Они любили друг друга так же, как раньше. Как братья. Если бы их дружба начала разваливаться, я бы не затягивая привлекла к этому внимание Шона.
Шон наверстывал упущенное на работе и редко бывал дома. Пока он оставил Ники на меня. А когда Шон приезжал, Ники не собирался тратить свое недолгое время с папой на демонстрацию того, как он зол и несчастен.
Иметь дело с его капризами приходилось мне, и я с радостью несла это бремя. Ради Шона, ради Эмили, ради Ники. Но меня не покидало ощущение, что что-то должно случиться, что-то ужасное разнесет в прах спокойствие. Надвигается опасный, непредсказуемый шторм.
* * *
Когда люди заговаривали о собаках и о том, какие они умные, мой брат Крис обычно рассказывал, как он, гостя у приятеля на Юго-Западе, предпринял вылазку в пустыню – со своими собаками. Собаки лаяли, птицы производили звуки, какие положено птицам, дул ветерок, и вдруг ни с того ни с сего все прекратилось. Собаки и птицы замолчали. Даже ветер утих.
Крис взглянул на землю. Меньше, чем в двадцати футах от него, шипела, свернувшись, гремучая змея. Я помню его слова о том, что тишина тоже может предупреждать об опасности, громче, чем сирена.
Я нашла историю убедительной и захватывающей. Крис рассказал ее, когда мы были с Дэвисом. Дэвис взглянул на него с такой ненавистью и презрением, что на долю секунды я поверила, будто Дэвис знает про меня с Крисом.
Все это отступление к тому, что я привыкла к мелким выпадам Ники и никогда не теряла ни симпатии к нему, ни терпения. А когда он прекратил свои акции – вот тогда я испугалась.
* * *
Однажды Ники вернулся из школы лучшим маленьким мальчиком в мире. До этого он едва говорил со мной и отказывался отвечать, когда я спрашивала, что он делал в школе. Но в тот день он спросил меня, как прошел мой день и что я делала.
Ребенок спрашивает взрослую тетю, что она делала сегодня? Так бывает? Я не стала рассказывать ему, как потратила несколько часов, нашаривая в интернете советы, что делать с ним. Ответила, что просто убиралась дома, и это было правдой.
За ужином Ники сказал, что съест все, что я приготовила – даже вегетарианское. Он совершенно не походил на сердитое дитя, сидевшее предо мной еще вчера. О счастье! Время проявило свою целительную силу. Мы понемногу, шажками, на цыпочках выбираемся из тьмы на свет.
И все же… все же… Мне стало неуютно. Что-то было не так. Не знаю, откуда взялось это чувство, но оно было. Мамская интуиция.
Как будто мир погрузился в тишину, и я услышала шипение гремучей змеи.
* * *
Мальчики прятались. Я это знала. Я слышала, как они перешептываются, как злые дети – заговорщики из фильма ужасов.
Чего они не говорили мне? Почему Ники внезапно стал таким задумчивым? Когда они играли, а я входила в комнату, мальчики смотрели на меня так, словно я прервала тайный разговор.
Однажды ночью, когда мальчики остались у меня – Шон задержался на работе допоздна, – Ники прокрался в гостиную и заявил, что не может уснуть. Я не почитаю ему? Я отвела его в гостевую комнату, которую превратила в его спальню. Я читала ему одну книжку за другой, столько, сколько он хотел. Наконец он сказал, что устал, хотя дети редко это говорят. Я выключила свет и подоткнула ему одеяло. Погладила его гладкий, слегка влажный лоб.
Многие (в том числе дети) в темноте расскажут вам то, чего никогда не скажут при свете. Я спросила:
– Как в школе? Было что-нибудь смешное или особенное? А может, тебя что-то расстроило?
Ники молчал так долго, что я подумала – не спит ли он. Потом он сказал:
– Я… сегодня видел маму.
Я покрылась гусиной кожей. Психотерапевт Ники нас предупреждал. Сколько трудностей бывает у детей, если тот, кого они любили, умер. И вот мне пришлось столкнуться с этим, и нет рядом Шона, чтобы мне помочь. Мне предстояло рассказать страдающему ребенку, что, как бы он ни хотел увидеть маму, он не мог ее увидеть. Она ушла. Ушла навсегда.
Я сделала глубокий вдох.
– Я уверена – ты думал, что видишь ее, солнышко… Мы часто думаем, что видим людей, которых любили, хотя на самом деле…
– Я видел ее, – перебил Ники. – Я видел маму.
Очень важно было, чтобы он продолжал говорить, следовало ободрить его, чтобы он мне доверился. Объяснить ему: он так отчаянно хочет, чтобы нечто оказалось правдой, что убедил себя, будто это правда.
– Где? – спросила я его. – Где ты видел маму?
– Она была прямо за оградой, когда мы вышли во двор на перемену. Нас сегодня выпустили поиграть на улицу, потому что было тепло. Я хотел побежать к ней. Но перемена почти кончилась, и нам уже кричали быстрее возвращаться в школу.
– Ты уверен, что это была твоя мама? Многие люди выглядят как те, кем они…
– Уверен, – сказал Ники. – Я видел по губам, как она говорит: “Увидимся завтра. Передай привет Стефани”.
– Она так сказала? “Передай привет Стефани”?
– Ага. Я видел ее там раньше… пару дней назад… когда нас тоже выпускали играть на улице. Я сказал Майлзу. Он решил, что я все сочинил. Я заставил его дать честное слово, что он никому не скажет.
Ники верил каждому своему слову.
Мне было нелегко разобраться в своих сложных чувствах. По большей части – грусть. Я горевала вместе с Ники. Но я испытывала разочарование. Ники не сделал никакого прогресса в принятии потери – постоянной потери – своей мамы. Я не могла заставить себя сказать ему, что ему привиделось, попытаться объяснить (пятилетке!), как галлюцинации являются нам, когда мы очень хотим что-то увидеть. В любом случае, это дело Шона. Он отец.
Я поцеловала Ники в лоб и задернула шторы.
Когда Шон вернулся, я налила ему стаканчик скотча. Двойного. Села на диван, прижалась к Шону и сказала:
– Сегодня вечером меня кое-что огорчило. Когда я укладывала Ники, он сказал, что видел Эмили возле школьного двора.
Шон выпрямился. Уставился на меня. В его глазах я прочитала борьбу эмоций: потрясение, неверие, надежду, страх, облегчение. Он сказал:
– Это действительно огорчает. Для него тут нет ничего хорошего. Это нездоро́во. Он был со мной, когда мы развеивали прах Эмили. И что теперь? Рассказать ему про ДНК? Объяснить, что папа отправил в полицию мамину зубную щетку и коронер обнаружил полное совпадение?
Я никогда не слышала, чтобы у него был такой беззащитный голос, чтобы Шон настолько не контролировал себя.
– Хватит, – попросила я. – Это невыносимо. Довольно.
– Бедный мой мальчик, – сказал Шон. – Мой бедный сынок.
Я выключила свет, и мы посидели в темноте. Я обняла Шона, и он склонил голову мне на плечо. Наконец Шон сказал:
– Давай погодим разбивать ему сердце снова. Если он хочет пожить в своих фантазиях еще день, не будем расталкивать его.
На следующий вечер, когда пришла пора ложиться спать, Ники сказал:
– Сегодня я опять видел маму.
Он сказал это очень просто и спокойно. Словно констатировал факт.
На этот раз я объяснила Ники, что у людей бывают такие особые фантазии, что они видят людей, которых здесь нет – или не будет. Я сказала:
– Они кажутся реальными, разговаривают с нами, как будто они действительно рядом. Но они не настоящие. Они у нас в голове. Они фантазия. И когда мы просыпаемся, нам всегда бывает грустно, мы тоскуем по ним больше, чем всегда. Но мы понимаем, что они все-таки с нами, даже если только в наших мечтах.
– Нет, ты ошибаешься, – сказал Ники. – Моя мама была там. Я видел ее. Я побежал к ней. Подошел поближе. Между нами был этот дурацкий забор. Она дотронулась до меня через ограду. Потрогала волосы и лицо. Потом сказала, чтобы я бежал назад, к остальным. И…
– И что?
Мне показалось, что мой голос прозвучал странно. Встревоженно, напряженно… и напуганно. Но чего мне бояться, в самом деле?
– И сказала, что никогда больше меня не оставит. Сказала, чтобы я передал это тебе и папе.
Я наклонилась, чтобы поцеловать Ники в лоб.
Что-то знакомое. Я не сразу поняла, что это. Не сразу определила воспоминание, которое уже начало улетучиваться.
Я потерлась носом о кожу и волосы Ники. И уловила запах духов Эмили.
* * *
Шон провел эту ночь дома, за работой. Предполагалось, что мальчики переночуют у меня, но я позвонила и сказала, что хочу приехать. Шон по моему голосу понял, что дело срочное. Не спрашивая, что стряслось, он велел положить мальчиков в машину и отправить ему сообщение, когда я буду возле дома. Я перенесла мальчиков, как они были, в пижамах, в свою машину, а Шон вышел и помог мне отнести мальчиков в их комнаты.
Я сказала Шону, что учуяла от Ники духи Эмили и что на этот раз Ники настаивал, что видел маму. Что она прикасалась к нему.
Шон словно потерял терпение. Он помрачнел и грубо, отрывисто, даже зло сказал:
– Стефани, прошу тебя, хватит этой галиматьи из “Сумерек”.
До сих пор он никогда не говорил со мной так, и мне в первый раз пришло в голову, что тут Эмили победила. До сего дня я даже не догадывалась, как обстоят дела. А они обстояли именно так. Шон всегда будет любить Эмили – любить ее память – больше, чем он любил меня. Как и Ники, Шон никогда не справится с тем, что потерял ее. Он сказал:
– Стефани, ты с катушек слетела. Эмили умерла. Никто из нас не хочет, чтобы это было правдой, но это правда. Этого не должно было случиться. Но это случилось.
У меня в голове колыхнулось слабое воспоминание – он уже говорил это “этого не должно было случиться”. И снова я спросила себя: а что должно было случиться? Шон сказал:
– Надо помочь Ники принять то, что произошло, а не потворствовать его болезненным деструктивным фантазиям.
Я знала, что он прав. Но запах духов Эмили лишил меня спокойствия. Может, это я желала думать, хотела верить, что она все еще жива. Хотя я осознавала, что, если она жива, мне придется серьезно объясниться с ней. Я сказала себе: соберись. Мы все горюем, а горе заставляет людей воображать и делать безумные вещи…
Шон глубоко вздохнул. Потом поднялся, взял меня за руку и повел вверх по лестнице в ванную на втором этаже, где, в бельевом шкафу, на самой верхней полке хранился распылитель с флакона духов Эмили.
Шон пшикнул в воздух.
Мне стало жутко. Сирень и лилии. Итальянские монахини. Запах вернул к нам Эмили – на миг. Эмили была здесь, в этой ванной, с нами. Шон сказал:
– Я храню флакон здесь. Ники каким-то образом нашел его. Взял лестницу, подтащил к полке, дотянулся до флакона и брызнул себе на волосы. Бедняга. Думаю, он почувствовал себя ближе к маме.
Какая-то часть меня знала, что это бессмыслица. Ники не был дома два дня, а духами Эмили от его волос пахло только сегодня вечером. Но мне требовалось логическое объяснение. Я хотела верить Шону. К тому же другого объяснения не было. Я видела протокол вскрытия и урну с прахом моей подруги.
В облаке духов Эмили, в сладком аромате сирени и лилий, густо висящем в воздухе, мы с Шоном занялись любовью. Стыдно сказать, как мы оба были возбуждены. Но может быть, это не так уж удивительно. Может быть, мы просто пытались доказать что-то себе и друг другу.
Наша дорогая Эмили мертва.
Но мы-то живы.
Однажды вечером мы с Майлзом ужинали у нас дома: паста с соусом из свежих помидоров – вкуснейшее вегетарианское блюдо, которое мы ели, когда бывали только вдвоем. Это было расслабление, в известном смысле. Расслабление и удовольствие.
Я ощущала умиротворение, так что была вдвойне потрясена, когда Майлз объявил:
– Знаешь чего, мам? Я сегодня видел маму Ники. Она шла в лесок за школой, когда мы бегали на улице на перемене. Как будто она ждала, когда мы выйдем. А потом убежала, потому что не хотела, чтобы кто-нибудь видел ее. Она быстро шла. Но это была она.
Такое бывает – сердце перестает биться, а остальная ты продолжаешь жить? Наверное, бывает. У меня остановилось сердце.
– Ты уверен?
– Да, мам.
– Точно-точно? – спросила я, стараясь сохранять спокойствие.
– Точно-точно, – сказал Майлз.
Когда-то мы с ним часто читали одну книжку. Одна из моих подписчиц рекомендовала ее, когда Майлз постоянно прятался. И бессознательно пугал меня.
Книжка называлась “Где крольчонок Банни?”. Крольчонок все время прячется от мамы и пугает ее, хотя малыши могут отыскать его на иллюстрациях. А мама-крольчиха очень беспокоится, потому что ей в голову не приходит, где он. Ну а в конце крольчонок обещает, что никогда больше не станет прятаться.
– Клянешься своим розовым носиком? – спросила его мама.
– Да, – сказал Крольчонок Банни.
– Клянешься своими милыми пальчиками?
– Да, – сказал Крольчонок Банни, и он никогда больше не прятался от мамы.
Это стало игрой, в которую мы с Майлзом играли, когда я хотела, чтобы он мне что-нибудь пообещал. И теперь я спросила его:
– Это правда была Эмили? Клянешься своим розовым носиком?
– Да, – сказал мой сын.
– Клянешься каждым своим чудным пальчиком?
– Это была она. Честное слово, – заверил меня Майлз.
22
Блог Стефани
Еще одна простая услуга
Мамы, привет!С любовью,
Это будет короткий пост. Может ли кто-нибудь из вас напомнить мне название французского фильма – я его смотрела, когда училась в колледже, – про садиста, школьного директора и его сексапильную любовницу (Симона Синьоре), которые сговорились напугать до смерти его богатую болезненную жену. Заставили ее думать, будто она убила его, а потом изобразили, что он восстал из мертвых.Стефани
Мне не верится, что я выдумала эту историю. Прошу вас, дайте мне знать.
Спасибо!
23
Блог Стефани
Еще одна простая услуга
(продолжение)
“Дьяволицы” !Стефани
Спасибо, дорогие мамы, за ответ, который пришел буквально через несколько секунд! Вы просто невероятно внимательны! К тому же это доказывает, что мамы читают мой блог прямо сейчас, и если мне понадобится помощь – просто подстегнуть память, как в этом случае, – она придет без промедления, в ту же секунду.
“Дьяволицы”.
Я нашла и начала смотреть фильм через несколько минут после того, как задала вопрос.
Как же это прекрасно! Тебе что-то нужно, но ты не знаешь точно, что именно, ты формулируешь это и выкладываешь сюда, в киберпространство. И получаешь искомое.
Вот если бы реальная жизнь была похожа на этот блог.
Я еще не решила, рекомендовать ли этот фильм вам, дорогие мамы. Мама, которая прислала мне название фильма, написала, что запомнила название потому, что фильма страшнее она не видела ни разу в жизни. Она никогда не будет пересматривать его и настоятельно рекомендует мне не делать так, чтобы другие мамы жили, подобно ей, с воспоминанием об этом фильме.
Если мы из тех людей, которые считают романы Патриции Хайсмит (я еще только пишу это имя – и уже тоскую по Эмили) отвратительными, этот фильм может быть не для нас. Но он завладел моим вниманием из-за хитро закрученного сюжета и из-за Симоны Синьоре, потрясающей в роли сексуальной школьной учительницы, плохой девочки, любовницы.
Фильм начинается с эпизода в школе: множество неуклюжих французских мальчиков в коротких штанишках с воплями носятся по двору. Директор школы помешан на том, чтобы все контролировать. Его все боятся, он пакостит всем просто потому, что может это делать.
Симона Синьоре носит темные очки, чтобы скрыть синяки, полученные от директора, ее жестокого любовника. Он жесток и к своей жене, но уже психологически, потому что на ее деньги содержится школа. У жены больное сердце, так что мужик делает ее настолько несчастной, что ей кажется – она умрет от страдания и унижений.
Фильмы вроде этого всегда заставляют меня понять, насколько, несмотря на мои ошибки и разные плохие поступки, я удачно выбирала мужчин. Потому что (сколько мам прошли через это!) так легко оказаться вовлеченной в связь с человеком, который кажется приятным парнем. Ты рожаешь от него ребенка. А однажды приятный парень превращается…
И жена, и любовница настолько ненавидят директора, что решают убить его. Они угощают его виски с наркотиком. Потом кладут труп в корзину и топят в школьном бассейне.
План состоит в том, чтобы все выглядело как несчастный случай. План не срабатывает, но, как оказывается, это неважно. Когда из бассейна спускают воду, тела там не оказывается.
Все, больше спойлерить не буду, дорогие мамы. Если вы решите посмотреть фильм… Я вам этого не советую.
Я просто скажу, что мертвец то и дело показывается в неожиданных и наводящих ужас местах – не как в слэшерах (когда телефонный звонок сделан откуда-то из дома!) или всякой чернухе; это что-то более мрачное и порочное.
Эта история все время поворачивается разными сторонами. Лица людей на поверку оказываются масками. Ничто не обстоит так, как вам кажется.
На этом я остановилась. Концовка меня поразила. Я несколько часов не могла отойти от нее.
Смотрите этот фильм или не смотрите. Выбор за вами, храбрые умные мамы.
Люблю вас всем сердцем – и, как всегда, благодарю.
24
Стефани
Я только что – снова – написала в блоге то, чего не было. От этого фильма я чуть с ума не сошла. Даже при том, что он безумно напугал меня, я в глубине души задавалась вопросом: а вдруг кто-то лжет? Нарочно морочит мне голову? Что, если Эмили жива? Что, если Эмили и Шон сговорились провести меня через это? Но зачем? Что я им сделала? Это вгоняло меня в черную тоску.
Я смотрела этот фильм у себя дома – тайком, чувствуя вину, словно смотрю порнуху. Как только он кончился, мне захотелось оказаться дома у Шона. Захотелось услышать от него, что я просто становлюсь параноиком. Мне хотелось поверить ему.
Имело смысл разбудить мальчиков и поехать к Шону. Майлз и Ники снова уснули по дороге.
Стол в столовой Шона был завален бумагами. Шон работал. Мы уложили мальчиков спать. Шон налил мне стаканчик бренди. В камине гудел огонь. На диване было удобно и тепло. Я сказала:
– Если ли возможность того – хотя бы самая малая, – что Эмили может быть жива?
– Нет, – ответил Шон. – Ни единой.
– Майлз видел ее. У Майлза очень хорошее зрение. Он мой сын. Я верю ему.
– Дети все время видят то, чего на самом деле нет, – заметил Шон.
– Только не Майлз. Майлз знает, что есть на самом деле, а чего нет.
Сначала вид у Шона стал раздраженный, потом встревоженный, потом испуганный, потом… Понятия не имею, что он чувствовал. Выражение его лица менялось, как в замедленной съемке. Он поднялся и вышел из комнаты. Долго не возвращался. Я сидела, сбитая с толку и встревоженная. Должна ли я пойти за ним? Забрать Майлза и уехать домой? Подождать?
Я стала ждать. Это было проще всего.
Наконец Шон вернулся. Снова сел на диван, обнял меня и сказал:
– Прости меня, Стефани. Прости.
– За что? – спросила я.
– За то, что не понимал, как тяжело это для тебя. Все это время я думал, что страдаем только мы с Ники. Но тебе тоже больно.
– Мне так ее не хватает! – Я заплакала.
– Нам всем ее не хватает, – сказал Шон и добавил: – Переезжай ко мне. Давай попробуем. Эмили больше нет. Она умерла.
Я заплакала еще горше. У Шона тоже текли слезы.
– Ники хочется, чтобы мама была жива. Хочется сильно, он убедил себя, что она жива. И каким-то образом убедил Майлза, что тот видел ее. Но ее больше нет. И она хотела бы, чтобы у Ники была мама, а у нас – надежный дом. Приходи жить здесь. Постоянно. Пожалуйста.
– Хорошо, – сказала я.
В этот миг я почувствовала, как страхи и сомнения последних дней исчезают, словно болезнь, от которой я внезапно, чудесным образом исцелилась. Шон сказал:
– Мы можем держаться вместе, защищать друг друга от призраков и всего, что вообразят дети. Сплотимся и встанем на защиту как один, как говорите вы, американцы. – И он улыбнулся сквозь слезы.
* * *
Майлз в восторге. Ему нравится дом Ники. Ему здесь удобно. Телевизор больше нашего. Я не скучаю по тем ночам, которые мы с Шоном и мальчиками проводили каждый у себя. Я не скучаю по своему дому. По-настоящему – нет. Иногда – да. В основном мне нравится быть здесь, с мальчиками и Шоном.
Каждый проведенный здесь день означает, что Эмили все дальше от нас. Так долго я хотела, чтобы она была рядом – а теперь хочу, чтобы она ушла. Хочу быть единственной любовью Шона и, в конечном итоге, единственной любовью Ники. Мне приходится быть терпеливой.
Есть столько всего, о чем я не могу писать в блоге! Когда я не пишу, у меня остается больше времени подумать, задать себе вопросы о своей подруге.
Как можно думать, что знаешь кого-то – и знать так мало? Как могла Эмили оказаться человеком, который бросит своего ребенка и уедет на Мичиган, чтобы пьянствовать и принимать наркотики? Я знала совсем не ту подругу.
Я помешалась на том, что осталось от Эмили в этом доме. После тяжелого разговора я убедила Шона отдать кое-какие вещи Эмили на хранение. Вызвалась найти место и устроить перевозку.
Я подумала, не спросить ли у мам о лучшем складском помещении на границе Нью-Йорка и Коннектикута. Но побоялась, что они легко поймут: я пытаюсь избавиться от одежды и вещей Эмили. Мы должны были это сделать, чтобы освободить пространство для меня и Майлза, чтобы почувствовать, что мы действительно живем здесь. Шон согласился.
Мы договорились, что Шон будет работать с грузчиками в субботу днем. Я уведу мальчиков в кино, а он скажет бригаде, что мы хотим отправить на склад, а что – оставить.
Мне было интересно, что останется. Что Шону будет невыносимо отослать из дома.
До сих пор, когда бы я ни оставалась у Шона, я уважала и чтила все, что относилось лично к Эмили. Как-то неправильно было бы рыться в ее ящиках и шкафах. (Шон заботливо освободил гардероб и шкаф для меня.) Но теперь, живя здесь, я начала чувствовать себя свободнее.
Если я находила какую-нибудь интересную вещь Эмили или мне казалось, что вещь может дать мне какую-то информацию, я изучала ее, чтобы понять, кем действительно была Эмили и почему она сделала то, что сделала.
* * *
Примерно в это же время я прекратила писать в блог. Сделала сообщение, что уезжаю и скоро вернусь.
Слишком тяжело было писать о моей жизни с хоть каким-то подобием честности. Я могла бы писать о том, что ест Майлз, и о том, как я помогаю ему вырасти хорошим человеком. Могла бы писать о том, как формируется смешанная семья, и о том, как мы лавируем вокруг огромной дыры в наших жизнях.
Мамы не дуры. Они услышат пустоту, они вычислят, что мои интересы теперь лежат где-то еще. Может быть, у них возникнет чувство, что я попала в мрачноватое место, откуда вот-вот захочу выбраться.
Я помешалась на желании выяснить об Эмили как можно больше.
Что, если Майлз и Ники говорили правду? Что, если она была там? Живая? Что, если они с Шоном составили заговор против меня? Было ли дело в деньгах за страховку? Мне начало казаться, что с помощью ушлых юристов из его фирмы Шону удастся представить смерть Эмили как несчастный случай, так что два миллиона будут его – минус гонорар юристов.
Когда мальчики были в школе, а Шон – в городе, я начинала игру “Разгадай один секрет Эмили в день”. Следовало найти один объект, который может послужить ключиком к тому, что случилось на самом деле. Потом я заставляла себя остановиться.
Первым делом я поискала в аптечке. Не слишком изобретательно! Я нашла полный пузырек ксанакса по 10 мг. Выписан Эмили манхэттенским врачом. Почему она не взяла его с собой? Если бы я собиралась бросить мужа и подкинуть своего ребенка лучшей подруге, чтобы устроить себе нарковыходные – алкоголь, таблетки и поплавать, – таблетки были бы именно тем, что мне нужно.
Хотя, возможно, у нее был такой запас таблеток, что эти ей просто не потребовались.
Я не могла припомнить то место из полицейского отчета, где говорилось о находках, сделанных в домике. Были ли там пузырьки из-под таблеток, бутылки из-под спиртного?
На второй день в шкафу в прихожей я нашла пурпурный кошелек аллигаторовой кожи, с логотипом Денниса Найлона. Кошелек был набит чеками, некрупными купюрами – немного евро, но в основном песо, рубли и динары, все яркие, с цветами и лицами национальных героев. Сувениры из поездок. Для Денниса Найлона. Я представила себе вечеринку у бассейна, со множеством местных мальчиков, топ-моделей и наркотиков.
В то же время Эмили писала пресс-релизы и проверяла информацию. Моя подруга была не свихнувшимся от наркотиков черт знает чем, а ответственной матерью и любящей женой, и занимала серьезную должность. А может быть, она была всем этим. Эта наличность была воспоминаниями Эмили. Ее дневником путешествий.
Может быть, тут крылось преступление. Может, какие-то русские братки двинулись в модную индустрию, а Эмили встала у них на пути. Мое воображение вырвалось из-под контроля. Я велела себе расслабиться.
Я нашла коробку с фотографиями Эмили. Казалось странным, что там нет снимков из ее детства или из жизни до брака с Шоном. Неужели Шон избавился от этих снимков? Или было что-то в ее прошлом, что она хотела стереть? Шон говорил, что она отдалилась от своих родителей, но о причинах этого не слишком распространялась. Странно ли, что Шон не знал о родителях жены? Я много рассказывала Дэвису о себе. О своих родителях. Но кое о чем крупном я не рассказывала: о своих отношениях с Крисом.
На фотографиях из коробки были только Эмили и Ники. Я запомнила. Шон отдал фотографии Эмили в полицию, и мы их пока не получили назад. Я помогала ему убрать Ники с фотографий, чтобы лицо нашего мальчика не оказалось во всех газетах или в интернете.
В заднем шкафу, там, где каминная труба шла через чердак, я нашла бледно-голубое платье на вешалке и пару стильных бледно-голубых босоножек на высоком каблуке, аккуратно поставленных под платье.
Платье колыхнулось, когда я открыла дверь, как человек, который спрятался в темноте и ждет, когда можно будет выскочить и напугать меня. Буу! Я и правда испугалась – сначала.
Было ли это свадебное платье Эмили? Я не могла спросить. Я не хотела, чтобы Шон знал, что я рылась в шкафах на чердаке. Он говорил мне, что хочет, чтобы я чувствовала себя в этом доме как в своем собственном. Но вряд ли он имел в виду такую свободу.
Скользящим движением я сняла платье с вешалки и отнесла вместе с босоножками в нашу спальню. Я надела одежду Эмили. Платье было тесновато, босоножки немного жали, но я ослабила ремешки. Я чувствовала себя Золушкиной сестрой, которая пытается втиснуть ногу в хрустальную туфельку.
Я посмотрела в зеркало. Я чувствовала себя грешницей. Я ощутила печаль.
Я делала вид, что я – Эмили. Я легла на нашу кровать, свесив ноги, чтобы смотреть на себя в зеркало. Задрала тончайшее бледно-голубое платье и начала мастурбировать. Я делала вид, что я Эмили, и Шон смотрит на меня.
Я кончила через минуту. И громко рассмеялась. Меня уже не удивляло, что я оказалась извращенкой. Может, я еще и лесбиянка? Мне не хотелось заниматься сексом с Эмили. Мне просто нравилось притворяться ею. Я снова отнесла ее платье и туфли на чердак, в шкаф, где их обнаружила.
* * *
В гостевой комнате стоял туалетный столик ар-деко с круглым зеркалом – из тех вещей, которым невозможно противиться на аукционе, а уже дома недоумеваешь: с чего тебе вдруг понадобился туалетный столик, за который присаживалась попудрить носик кинозвезда тридцатых годов?
В одном из ящиков я нашла конверт из грубой коричневой бумаги, полный именинных открыток. Они так и остались в конвертах, адресованные Эмили Нельсон (Эмили не взяла фамилию Шона), на адреса, где она когда-то жила в разное время. Общежитие колледжа в Сиракьюз. Ее первая квартира в Элфэбет-Сити на Манхэттене. Можно было проследить передвижения Эмили до самой “Деннис Найлон Инкорпорейтед”, причем адреса становились все более фешенебельными. Потом открытки добрались до Восточной 86-й улицы – там Эмили с Шоном жили после рождения Ники. Но когда она жила в Тусоне? Эмили никогда не рассказывала мне об этом. Или, может быть, она просто приезжала на день рождения, и открытка от матери застала ее там.
Открытки были самые обычные. Цветы. Шарики. С днем рождения мою дорогую дочку. С днем рождения, дорогая дочка.
Ничего более личного, ни приписок, ни ласковых слов. Ничего, кроме обращения “Эмили” и подписи “С любовью от мамы”. Почерк – надписи всегда коричневыми чернилами и настоящим вечным пером – принадлежал другой эпохе, когда девочек оценивали по тому, как они пишут. Почерк был главным: паутинообразный, но все еще уверенный.
В верхнем левом углу каждого конверта тем же почерком значилось: “Доктор и миссис Уэнделл Нельсон”. И адрес – Блуменфилд-Хиллс, Мичиган.
Адрес родителей Эмили.
Я забрала конверт и сунула в свой туалетный столик. Я чувствовала, как важно иметь адреса, хотя не смогла бы объяснить зачем. Если кто-нибудь мог бы помочь мне разгадать загадку, кем была моя подруга, то это ее мать. Я знала, что она страдает деменцией, но помнила про ее хорошие дни. Может, удастся навестить ее в один из этих дней. У меня никогда не хватило бы духу – или времени, или свободы! – отправиться на встречу с ней. Но мне нравилось, что у меня есть ее адрес.
* * *
Обнаружилось еще кое-что. Кое-что важное. И совершенно случайно.
Однажды после обеда Шон позвонил с работы и попросил меня найти в верхнем ящике его стола бумажку, на которой он нацарапал контакты какого-то клиента. Сначала он забыл взять телефон на встречу с этим клиентом, потом забыл внести информацию о нем в список контактов. А номер парня ему нужен прямо сейчас.
Я понимала, что он еще не пришел в себя, но Шон счел свою забывчивость недопустимой небрежностью. Я утешала его, говорила: ничего страшного. Люди забывают и более важные вещи. Он же переживает такой стресс. Я не сказала: не относись к себе так строго, у тебя жена умерла. Но мы знали, что я имею в виду. Я сказала, что поищу бумажку и перезвоню ему, когда найду.
Листок – вырванный из желтого линованного блокнота – был там, где и сказал Шон, среди множества чеков и счетов, старых телефонных карточек и связки бейджиков. Я удивилась этой неразберихе. Шон ведь такой аккуратный. Но никто не совершенен. И я видела, что он может допустить небрежность, когда дело касается работы. Когда мы только-только съехались, мне часто приходилось перед ужином (аккуратно!) убирать папки и груды бумаг со стола в столовой.
Я уже почти задвинула ящик, как вдруг заметила обтянутую темно-синим бархатом коробочку, которая слегка запылилась. Футляр для драгоценностей. Я будто услышала голос, предупреждающий: “не открывай”, но тот же голос сделал соблазн непреодолимым.
Я открыла коробочку. В ней оказалось кольцо Эмили: сапфир между бриллиантами.
Я подержала его в пальцах. А потом увидела ее. Я увидела Эмили. Увидела игру бриллиантов в воздухе, как будто мы сидели у Эмили на диване и она жестикулировала, рассказывая о любимых книгах и фильмах, о Ники и Шоне, о дорогих ей вещах. Как будто мы смеялись, шутили и славили дар нашей чудесной дружбы.
Повинуясь импульсу, я поднесла кольцо к лицу. И мне показалось, что я слышу запах темных вод мичиганского озера, а под ним – слабое дуновение разложения. Смерти. Невозможно, чтобы так пахло кольцо. Но я ощущала этот запах.
Моя подруга ушла. Все, что осталось, – кольцо и наши воспоминания. Я положила кольцо назад, в бархатную коробочку, коробочку вернула в ящик, а ящик задвинула. И заплакала – горше, чем когда мы узнали, что Эмили больше нет.
Я собралась. Я позвонила Шону. Только это я и могла сделать, чтобы не развалиться. Продиктовала ему номер клиента. Шон сказал спасибо. Мне захотелось в ответ сказать, что я люблю его, но момент был неподходящий. Мне хотелось сказать ему, что я нашла кольцо Эмили, но я знала, что говорить это нельзя.
Я прекратила поиски. Не было больше ничего, что мне хотелось бы или нужно было знать.
* * *
Жизнь вошла в свою колею. Мальчики ходили в школу, Шон – на работу. Марисела приходила по средам, так что убираться мне было не нужно. Я наводила порядок в комнатах мальчиков и собирала все для рисования, когда они бывали дома. Пекла маффины и мастерила модели самолетов.
Я старалась забыть об Эмили, а если вспоминать, то только хорошее. Только что-то положительное, что-то, что может помочь. Слова мальчиков о том, будто они видели Эмили, то, что Ники пахнет, как она, и мои собственные сомнения – это просто часть нашего горя. Нашего нежелания поверить в то, что Эмили ушла от нас.
Но она действительно умерла. Шон видел отчет о вскрытии. Результаты анализа ДНК. Если в озере было не ее тело, то чье? Таких ошибок не делают даже в мичиганском городишке.
Я вычитывала в кулинарной книге рецепты: баклажаны с пармезаном, гуляш из тофу – блюда, от которых Шон и мальчики поначалу отказывались, но потом полюбили. А может, ели все это, чтобы сделать мне приятное. Но все равно – ели. Мне не хотелось, чтобы мы ели мясо каждый вечер. Я начинала чувствовать себя хорошо на кухне Эмили. Я готовила для людей, которых любила. Еда – это про существование. Еда – это жизнь. Эмили позаботилась о кухне, женила мужа и нашла подругу, которая опекала бы ее сына после того, как ее не станет.
Все шли на компромиссы. Ники прекратил свои демарши и стал со мной таким же – или почти таким же – милым, как до исчезновения матери, и мы все вчетвером развлекались по пятницам после школы. Я превратила гостевую комнату – ту самую, с туалетным столиком – в подобие кабинета и решила вернуться к ведению блога. Прошло достаточно времени, чтобы мои читательницы приняли мысль: мы с Шоном – пара.
Я могла бы многое рассказать о том, с какими проверками на прочность сталкиваешься и какие награды получаешь, когда растишь двух мальчиков вместо одного. В каких-то смыслах это проще, в других – тяжелее. До сих пор они не дрались. Я была благодарна, но все думала, не закончится ли это.
Секс с Шоном был таким же изумительным, как и в начале. Или почти изумительным. Пыл угасает, когда вы можете быть вместе, когда захотите. Это же естественно. Сначала вы делаете это каждую ночь, а потом – не слишком часто. Иногда лежите бок о бок, как брат и сестра. И замечаете это, хотя пытаетесь не замечать.
Может быть, поэтому жар между мною и Крисом никогда не угасал. Мы не могли оказаться вместе, когда хотели. Никоим образом.
Мальчики никогда больше не упоминали, что видят Эмили возле школы или еще где-то. Я решила делать вид, что этого и не было. Я когда-то читала о случаях массовой истерии, когда нескольким людям одновременно являлись одинаковые галлюцинации. Такое часто случается со школьниками. Это произошло с Ники и Майлзом, но, кажется, продолжалось недолго и особого вреда не нанесло.
Я решила, что мы прошли через это.
У нас был тихий День благодарения – лишь для нас четверых. Мальчики помогали мне готовить индейку. Она получилась безупречной – с хрустящей кожицей, сочная, с восхитительной начинкой. Шон очень мило делал вид, будто не знает, что за праздник такой, и мальчики рассказали ему, что выучили в школе. Как переселенцы приплыли сюда, как коренные американцы научили их возделывать кукурузу, как переселенцы получили первый урожай и смогли пережить первые холодные зимы в Новой Англии.
Ночью, когда мальчики уснули, мы с Шоном сидели на диване, приканчивая вино. Он обнял меня и предложил поехать куда-нибудь вместе на рождественские каникулы, вчетвером. В какое-нибудь теплое место. На остров. В место, которое принадлежало бы только нам. Ему не нужно было говорить: куда-нибудь, где я никогда не был с Эмили. Мехико, Карибские острова. Один парень с работы ездил на Вьекес, и ему понравилось.
Коктейли с ромом. Гамаки на пляже.
Я сказала, что это звучит великолепно. Это и правда звучало великолепно.
Мы не стали ложиться и занялись любовью. Я подумала: может, это сработает.
На следующее утро я отвезла мальчиков в школу, Шона – на станцию. Вернулась домой. Я начала думать об этом месте как о доме. Это больше не был дом Эмили или Шона. Просто дом.
Я сварила себе чашку кофе. Посидела за столом в солнечной кухне. Забрала чашку, перешла в гостиную и устроилась на диване. В голове мелькнуло – на диване Эмили, и я заставила себя выбросить из головы эту мысль. Теперь – на моем диване.
Я думала о своей нынешней жизни, о том, что все, возможно, устаканилось. К счастью, мы сумели одолеть этот путь. Я не возражала.
Зазвонил телефон. Городской, по которому никто никогда не звонил.
Я подвинулась, чтобы ответить.
Идентификатор номера сообщил: “Номер не определен”. Я взяла трубку и огорчилась, услышав тишину, какая бывает перед включением какой-нибудь записи автообзвона.
Я уже готова была повесить трубку, как вдруг голос сказал:
– Стефани. Это я.
Эмили. Я узнала бы ее голос где угодно.
– Где ты? – спросила я. – Скажи мне!
– Снаружи. Наблюдаю за тобой.
Я бросилась к окну, потом к другому. На улице никого не было.
– Пройдись по кухне, – велела Эмили. – Подними руку. Я скажу тебе, сколько пальцев ты подняла.
Я подняла руку. Оттопырила два пальца.
– Два, – сказала Эмили. – Давай еще раз.
На этот раз я подняла обе руки. Семь пальцев.
– Счастливое число, – заметила Эмили. – Ты всегда была умной девочкой. Ладно, мне пора. Пока все. До скорого. – Это было фирменное выражение Эмили: до скорого.
– Подожди! – воскликнула я.
Мне надо было о стольком спросить. Но какой у нас мог бы выйти разговор – я в ее доме, живу с ее мужем?
– Нет. Это ты подожди.
Показалось ли мне, что это прозвучало, как приказ? Эмили повесила трубку.
Я огляделась. Вещи Эмили. Мебель Эмили. Ее дом.
* * *
Этого просто не могло быть. Несколько часов я пыталась убедить себя, что звонок Эмили мне померещился.
Я лежала на диване. Наверное, я задремала, и звонок мне приснился. У меня бывали очень яркие сновидения, даже после смерти Эмили. И в некоторых снах действовала Эмили. Может, это как раз один из таких снов.
Я себя не убедила. Что-то во мне знало, что звонок был.
На следующее утро, высадив мальчиков у школы, я закинула продукты домой, сделала пару глубоких вдохов и выдохов и пошла в рощу.
Я вычислила, где должна была стоять Эмили, чтобы видеть меня через окно.
Я встала там и стала смотреть на дом.
Никакого движения. Дом был словно населен призраками.
В глубине рощи хрустнули ветки. Я едва дышала.
Потом я увидела в окне саму себя. В доме. И это было страшнее всего.
Это была я. И это была не я.
Я была кем-то еще. Совершенно одна. В роще за домом.
Шпионила за самой собой.