34

Шон

Я боялся свою жену. Такого нельзя допускать человеку в моем бизнесе, человеку в любом бизнесе – вообще любому человеку. Я знал, что Эмили – это проблема. Что и было частью ее привлекательности. Что бы вы сделали, если женщина на третьем свидании приглашает вас посмотреть “Подглядывающего”? Что бы вы подумали, если за пять лет брака она ни разу не позволила вам встретиться с ее матерью? Не показала вам ни одной своей детской фотографии и отказывалась сообщать вам о своем детстве хоть что-нибудь помимо того факта, что ее мать пила и имела обыкновение называть ее дурой?

Вы пасуете, отступаете. Вы понемногу поддаетесь. Вы теряете силы и не восполняете их. Самсон и Далила, Давид и Вирсавия. В Библии полно таких историй. О чем Библия умалчивает, так это о том, сколь великолепен секс с такими женщинами.

Я влюбился в Эмили и женился на ней, зная о ней не слишком много. У меня имелись иллюзии на ее счет: она так плакала перед толпой на благотворительном вечере Денниса Найлона! Трудно было поверить, что человек, рыдавший при мысли о женщинах, не имеющих питьевой воды, и человек, укравший кольцо моей матери, – один и тот же человек. Гораздо позже Эмили призналась, что плакала не о бедных женщинах, а потому, что на том благотворительном вечере ей пришлось иметь дело с огромным числом ЧП и истериками Денниса. Прекрасная женщина, плакавшая от сострадания… этой женщины не существовало.

Мне следовало оставить Эмили, как только самолет, на котором мы прилетели из Англии, приземлился в аэропорту. В самом начале нашего брака, после медового месяца. Можно было аннулировать брак. Сослаться на то, что произошло, когда я попросил вернуть кольцо матери, а Эмили в ответ пригрозила разрушить мою жизнь. Мне следовало сказать ей, что я совершил ошибку. Вместо этого мы занялись любовью в уборной самолета – и таким образом скрепили сделку. Я любил Эмили. Любил ее безбашенность, ее решительность, ее бунтарскую жилку. Эти качества чем-то восхищали меня, я не хотел это потерять.

Ничто не могло остановить Эмили на пути к тому, чего ей хотелось. И я начал испытывать болезненное удовольствие от этого ощущения – уступить и согласиться выполнить ее желание.

Известие о беременности Эмили привело меня в восторг. Но я не мог отделаться от суеверного страха, что что-то может быть не так – не физически, а психологически не так – с ребенком, зачатым в уборной бизнес-класса линии “Вирджин Атлантик”.

Ники получился замечательный. Но Эмили едва не умерла во время родов. Не знаю, известно ли ей об этом. Врачи говорили не так много и обиняками. Я прочитал это по их лицам, когда они вошли в палату, где рожала Эмили, – в палату, декорированную под комфортабельную гостиную, как будто это могло уменьшить боль Эмили.

Что-то в жене после этого изменилось. Она обожала Ники, но отдалилась от меня. Она как будто полюбила своего младенца и разлюбила (если вообще когда-нибудь любила) своего мужа. Ребята на работе жаловались на подобное; в основном они ворчали, что с появлением детей не стало секса. Но с Эмили было по-другому. У нас был секс, хороший секс. Недоставало другого: тепла, нежности, уважения.

Я всегда немного удивлялся, когда приходил после работы домой, а Эмили все еще оказывалась там. Может быть, она оставалась со мной лишь потому, что я был отцом Ники. Не сказать, что я сделал большой вклад в генетику. Ники был похож на нее, он унаследовал красоту Эмили. Но одним он походил на меня: он был мягче Эмили. Я любил его. Втроем мы были семьей, маленькой семьей. Я бы сделал все, чтобы защитить нас, чтобы сделать нашу жизнь лучше. Все, что Эмили захочет.

Я говорил себе: мне нравится, что она не из тех женщин, кто вечно болтает о своих чувствах и желает знать, что чувствуешь ты. Эмили давала мне право на личные мысли. Но что-то в Эмили было… слишком скрытное, я бы сказал. Даже в поистине хорошие дни, когда я был не на работе, мы все вместе выбирались на машине в какое-нибудь веселое место и развлекались, я бросал на нее взгляд – и видел что-то в ее глазах, что-то беспокойное, хуже, чем беспокойное: панику птицы, случайно влетевшей в дом. Не совсем то выражение, которое хочется видеть на лице жены.

Когда мы с Эмили встретились, я перешел от клевых ребят в университете к ребятам-коллегам на Уолл-стрит, определенно не таким клевым, хотя они и считали себя таковыми. Эти гениальные идиоты умели делать только что-то одно. Они знали, как делать деньги. Но то, что я с Эмили, доказывало: во мне еще осталось что-то клевое. Я был женат на самой красивой, самой классной девчонке. Она постоянно подначивала меня, рисковала, приглашала быть ее партнером по нарушению правопорядка.

Я боялся не присоединиться, боялся отвергнуть безумные идеи Эмили. Те, что привели к этому нелепому мухлежу со страховкой. Я с самого начала не верил, что эта схема сработает. Я человек практичный. Я обеими ногами стою на земле. У меня серьезная работа на Уолл-стрит. Но я дал Эмили убедить себя, потому что, укажи я ей на очевидные изъяны ее плана, она решила бы, что я трус. Я говорил ей: два миллиона долларов этого не стоят. Я зарабатываю кучу денег. Я могу попросить прибавку. Но Эмили продолжала твердить: дело не в деньгах. Дело в опасности, в риске. Дело в том, чтобы ощутить себя живой. И господь свидетель: я хотел, чтобы моя жена ощущала себя живой.

Предполагалось, что все очень просто. Блестяще. Эмили изобразит свою смерть от несчастного случая. Я не расспрашивал об этой части плана, и она оценила мое молчание. Компания согласилась бы с наступлением страхового случая, и после большой выплаты мы с Эмили и Ники воссоединились бы в каком-нибудь европейском раю, и денег у нас хватило бы на несколько лет. А потом решим, что делать.

Я хотел верить, что наш план сработает. Но не верил. Единственное, что я знал наверняка – это что если я откажусь, нашему браку конец. Эмили шантажировала меня, хотя мы никогда это так не называли. У нее была сводящая с ума манера устроить так, чтобы результат шантажа выглядел как обоюдное согласие.

Не предполагалось, что она умрет. Я оказался слабым звеном. Не понимаю, как это вышло. Эмили твердила мне “не верь, что я умерла”, но отчет о вскрытии с результатами ДНК-теста выглядел таким убедительным! Планы, продуманные и получше нашего, оказывались опасно неверными.

Одно Эмили говорила о себе: в юности у нее были небольшие проблемы с наркотиками. Говорила, что сделала татуировку на запястье, чтобы напоминать себе, какие скверные вещи случались, когда она употребляла. И она прекратила употреблять, довольно рано.

Я ни единой минуты не верил, что Эмили собиралась покончить с собой. Она никогда не оставила бы Ники без матери. Я был уверен, что это несчастный случай. Кайфанула, выпила, решила поплавать – и утонула. На ней было мамино кольцо. Тот пункт отчета о вскрытии, где говорилось о повреждениях печени и долговременном употреблении наркотиков, – вообще ни о чем. Явная ошибка. Врачи все время ошибаются. Оперируют не того пациента, удаляют не ту почку.

Я оплакивал Эмили. Я оцепенел от горя. Точнее, меня мотало от оцепенения к мучительной боли. Но я должен был оставаться сильным ради Ники, даже если мне страшно вставать по утрам. Сначала я не хотел жить дальше. Я винил себя, что согласился сыграть в корыстную, нереализуемую, незаконную – глупую – игру, затеянную женой.

* * *

Я верил – искренне верил, – что моя жена мертва. Возможно, отчет о вскрытии содержал кое-какие ошибки, но мне пришлось поверить фактам: ДНК моей жены. Кольцо моей матери.

Только по этой причине я позволил себе сблизиться со Стефани. Я никогда не сделал бы этого, зная, что Эмили жива.

Стефани делает все, как я хочу, и, хорошо это или плохо, она меня не пугает. Не подначивает. Она готовит мне ужин так, как мне нравится, без дружеских подколок Эмили, которые, я знаю, были плохо скрываемым презрением к скучным предпочтениям британского мясоеда: чтобы бифштекс был хорошо прожарен. Стефани включает музыку, которая мне нравится.

Я не люблю Стефани. Никогда не любил и никогда не полюблю. Но я не против, чтобы она была рядом. Я всегда знаю: когда приеду домой, она будет дома. Она не задает вопросов, в ней нет холодности. Она живет, чтобы удовлетворять желания Майлза, Ники и мои. В постели – с тем же энтузиазмом, что и везде.

Жизнь с ней успокоила меня настолько, что я начал видеть отрицательные стороны плана Эмили. Первое: Ники страдает. Второе: полиция задает вопросы. Третье: подозрения Стефани.

И самое главное – смерть Эмили.

У Стефани есть основания для подозрений. Она – то, что, по словам Эмили, покерные игроки называют “рыбой”. Стефани вечно намекает на темные эпизоды своего прошлого, говоря, что хочет быть сверххорошим человеком, чтобы загладить свои прошлые поступки. Сверххорошим человеком? Что это вообще значит? Когда Стефани вещает о своем “темном прошлом” и я не закатываю глаза настолько явно, чтобы она это заметила, я ощущаю себя нелояльным Эмили.

Стефани понятия не имеет, что мне известно, кто отец Майлза. И что? Какое мне дело? Она воображает, что эта тайна делает ее темным центром Вселенной. Но Стефани – единственный человек, кому до этого есть дело.

Они с моей женой обе безумны. Они могли бы действительно подружиться, если бы Эмили не искала “рыбу”, если бы Эмили была способна дружить.

Ни на одну минуту я не воображал, что мы со Стефани останемся вместе навсегда. Но она была удобной и выполняла домашнюю работу, пока я пытался излечиться после смерти своей жены, которая, как оказалось, вовсе не умерла.

* * *

Я сидел на своем рабочем месте, когда пришло сообщение: “подглядывающий”.

Я закрыл глаза, потом открыл. Слово все еще было на экране. Слово, которое выглядело слишком опасным – взрывоопасным, – чтобы читать его в офисе. Я сунул телефон в карман и спустился на лифте вниз. Курильщики из моего офиса стояли – в соответствии с предписанием – не менее чем в 25 футах от двери. Я помахал им рукой и завернул за угол. Мне требовалось личное пространство. Мне нужен был воздух. Я еще раз проверил сообщение.

Слово никуда не исчезло. Это было невозможно. Либо моя жена жива, либо кто-то нашел ее телефон. Ее настоящий телефон.

Я отправил ответ: “Подглядывающий”.

Подождал.

Пришел ответ: “Ужин?”

То и дело нажимая не на те кнопки, я напечатал: “Где?”

“Дорсодуро”.

Ресторан, в котором я сделал Эмили предложение.

Моя жена была жива.

* * *

“Дорсодуро” был выбором Эмили.

Я предпочел увидеть в этом утверждение. Романтический жест. Она все еще любит меня. Мы все еще вместе. Муж и жена. Все еще можно уладить.

Едва я увидел Эмили, идущую ко мне через ресторанный зал, то понял, что не полюблю больше никого, сколько бы ни прожил. Такая яркая, лощеная, элегантная. Такая сексуальная. Люди всегда оборачивались ей вслед. Эмили обладала особой энергетикой. Что-то менялось в атмосфере, когда она входила в помещение. Одна или с мужчиной, которому повезло быть с ней. Когда в комнату входила Стефани, невольно казалось, что она тут с каким-нибудь жалким типом, который опоздал или не смог найти место на парковке. Или что она назначила свидание с парнем, а он собирается ее продинамить.

Я не хотел думать о Стефани. Она была последним человеком, о котором я хотел думать.

Увидеть Эмили снова было как сон, чудесный счастливый сон, сон, который наверняка хотят увидеть все, сон, исполнения которого мы жаждем. Сон, в котором умершие возлюбленные не умирают.

Эмили выглядела потрясающе. Как ей удалось все это время сохранять свой черный костюм от Денниса Найлона в безупречном состоянии? Пожалуй, она была красивее, чем в моих воспоминаниях или чем когда мы поцеловались на прощание в аэропорту.

Она была гончая по сравнению со Стефани – повизгивающим спаниелем. “Мерседесом” по сравнению с “хёндаи”-Стефани. Стефани основательно прожаривала стейки, но с Эмили мне никогда не бывало скучно.

Я поднялся было, чтобы обнять ее, но взгляд Эмили заморозил меня в неловкой позе, полустоя. Я моментально понял, что это не счастливый сон о воскресшей возлюбленной. Я бы сказал, что он вот-вот превратится в разновидность кошмара.

– Не вставай, – сказала Эмили.

Метрдотель отодвинул ей стул, мы подождали, пока не останется никого в пределах слышимости, и только потом заговорили.

– Я думал, что ты умерла. – Это было все, на что меня хватило.

– Очевидно, что ты ошибся.

– Мне жаль. Мне правда жаль.

– Ты не поверил мне, – сказала Эмили. – Ты мне не доверял.

– Тогда кто умер? Чье это было тело? На ком было мамино кольцо?

– Тебе не нужно знать. Если я скажу, ты все разболтаешь Стефани.

– Это удар ниже пояса, Эмили. Это нечестно.

– Ты что, не читаешь ее идиотский блог? Все о вашей здоровой счастливой смешанной семье? И как Стефани утешает бедного маленького Ники, который трагически потерял свою маму?

– Мне и в голову не приходило читать ее блог. Я не… Я бы не…

– А следовало бы, – заметила Эмили. – Он весьма информативен, поверь мне.

– Мне жаль. Я не могу выразить словами, как мне жаль.

– Не надо. Прошу тебя, не надо.

Именно в этот момент нам следовало подняться и уйти. Путь из этой точки вел только вниз. И все же я продолжал надеяться.

Эмили сказала, что голодна. Мы сделали заказ. Деньги на ветер. Мы оба были не в состоянии есть.

Я сказал Эмили, что Стефани для меня ничего не значит. Никогда не значила. Она как бесплатная няня. И услужливая. Может быть, мне не стоило говорить “услужливая”.

Эмили дернулась, потом села очень прямо. Я различил, что она качает головой. Ее неумолимое безжалостное “нет”. Я начал говорить, что она единственная, всегда будет единственной для меня. Что мне жаль. Она зевнула.

Слишком поздно. Я оказался дураком. Как тайно или не тайно, всегда считала моя жена. Она сказала, что никогда не простит меня. Сказала, что я очень пожалею.

Очень пожалею.

Эмили угрожала мне. Но что она могла сделать? Еще один глупый вопрос. Эмили могла сделать все что угодно. Она обвиняла меня в том, что я ее недооцениваю. Но это была громадная ошибка с ее стороны.

Эмили встала и вышла.

Подошел официант, встал рядом со мной. Мы смотрели, как она уходит.

– В самом аду нет фурии страшнее… – процитировал он. – Шекспир был прав на этот счет.

– Пошел ты, – сказал я. – Это не Шекспир.

Официант пожал плечами. Он-то тут при чем? Немного погодя он прислал другого официанта, со счетом. Я доел отбивную – полусырую, отвратительную; у меня разыгрался волчий голод. Я оставил официанту большие чаевые в качестве извинения. Почему нет? Я весь вечер извинялся.

Я успел на последний поезд, уходящий с Центрального вокзала.

Я прошел прямо в комнату Ники и обнял его, хотя он спал. Я не разбудил его. Я не знаю, что сделал бы, войди Стефани в комнату и попытайся сказать мне, как снова уложить моего сына спать. Начни она инструктировать меня этим вызывающим раздражение, приторным голосом Мамы-Кэпа.

Я прошел к себе, лег рядом со Стефани и отвернулся от нее. Я не хотел касаться ее и не хотел, чтобы она касалась меня.

– Тяжелый день?

– Ты и половины не знаешь, – ответил я.

Я не двигался, пока не услышал, как Стефани мягко похрапывает и производит глоткой эти словно резиновые щелчки, которые начинали меня бесить.

Я поднялся и перешел на диван в гостиной. Я не спал всю ночь.

* * *

Худшие черты характера Стефани передались мне. Ее паранойя. Тревога коровы, которую гонят на скотобойню. Кто мог подумать, что такие вещи окажутся заразными?

Я не мог избавиться от ощущения, что Эмили где-то там, в темноте. Наблюдает за домом. Знает, что Стефани здесь.

Сколько времени прошло с того дня, когда Стефани спросила, уверен ли я, что Эмили мертва? Конечно, я был уверен, что она мертва. Стефани сказала: она опасается, что Эмили жива. А я ей не поверил.

Я больше не знал, кому или чему верить.

После этого я перестал спать. Я попробовал бесполезные гомеопатические средства Эмили. Травки, мерзкие чаи и прочее подобное. Не помогло. Стефани сказала, что прошло слишком мало времени, они еще не успели подействовать. Я пропустил ее слова мимо ушей. Когда Стефани чувствовала, что ее игнорируют, ее голос становился еще более раздражающим.

Мой врач прописал мне снотворное, предупредив, что у двух его пациентов были неприятные побочные эффекты, в одном случае – психотический срыв. Я сказал, что у меня будут психотические срывы, если я не начну спать. Я надеялся на таблетки.

Когда Стефани спросила, почему я такой дерганый, я свалил все на снотворное. Сказал, что ради него стоит потерпеть мое плохое настроение. Бессонница хуже. Нервозность – побочный эффект. У некоторых людей бывают психотические срывы.

Я умолчал, что виделся с Эмили. Не стал спрашивать, связывалась ли она со Стефани. Сказать, что моя жена жива, ощущалось бы как еще одно предательство. Когда Стефани предположила, что Эмили может быть жива, я подумал: Стефани обманывает себя. Но обманывал себя я.

Меня ничто не извиняет. Я пытаюсь держать себя в руках. Я живу не с той женщиной, и мне угрожает моя жена. Я под огромным давлением. И не могу мыслить ясно.

Вот что меня извиняет. Всегда извиняло. Меня ничто не извиняет.

* * *

Однажды в субботу, после обеда, на подъездной дорожке перед нашим домом остановилась машина. Из нее вышел светлокожий афроамериканец средних лет; сверившись с адресом в каком-то документе, он поднялся на крыльцо. Я смотрел на гостя из окна. Он кое-кого мне напомнил…

Синий блейзер, белая рубашка и темный галстук-бабочка со щелчком поставили воспоминание на место. Гость напомнил мне человека, которого я знал в детстве – мистера Реджинальда Батлера. Мистер Батлер был пастором в местной церкви, там было что-то вроде религиозной группы, благотворительная религиозная организация “Манчестерские братья”. Его прихожанами были иммигранты и местные цветные. Мистер Батлер приходил к маминой двери – совсем как теперь этот незнакомец пришел к нашей – за пожертвованиями, за теплой зимней одеждой для своей паствы. Мама как-то пригласила его зайти, и они подружились. А в один прекрасный день мама приняла слишком много шерри и сказала что-то – я так и не узнал, что именно, а мать не говорила, – что мистер Батлер счел оскорбительным. И мы больше никогда его не видели.

И вот он здесь, в Коннектикуте. Я открыл дверь. Конечно, это был не мистер Батлер.

– Мистер Шон Таунсенд? – спросил мужчина.

Я признал, что я – мистер Шон Таунсенд.

– Меня зовут Айзек Прейджер, я из Объединенной страховой компании. Работаю с заявлением о выплате страховки по поводу смерти вашей жены. Весьма сожалею.

Говорил ли он, что сожалеет о смерти Эмили? Или о том, что работает с этим случаем? Или он сожалеет, что надо выплатить деньги? Было ли совпадением, что я совсем недавно узнал, что Эмили не умерла? У меня не было ни времени, ни душевного спокойствия, чтобы продумать свой следующий шаг. Следовало ли мне уведомить страховую компанию, как только я вернулся домой после ужина с моей предположительно мертвой женой? Невероятно сложно было бы объяснить, какие события имели место, какие не имели и какие имели место в моем воображении. А в особенности – какие события мы планировали. Все, что я смог бы придумать, выставляло нас виновными. Каковыми, полагаю, мы и были. Проще было сунуть голову в песок и сделать вид, что ничего не произошло. И надеяться на лучшее.

Это был момент, которого я боялся, даже если – до самого последнего времени – не знал точно почему. Момент, когда наша игра обернулась реальностью. Может, я надеялся, что Эмили бросит нашу маленькую шараду до того, как этот момент настанет. Не знаю, о чем я думал.

– Я собирался встретиться с вами на вашем рабочем месте, – сказал Прейджер, – но решил, что подобный разговор вы хотели бы вести дома. Я пытался дозвониться до вас, но…

– Прошу прощения. Я редко беру трубку, если номер незнакомый, – пояснил я.

– Ничего страшного. Вполне понимаю. Многие так делают.

Мы все еще стояли в дверях.

– Прошу прощения, – спохватился я. – Прошу вас, проходите, садитесь.

– Спасибо. Я постараюсь не отнять у вас много времени. Это просто формальность.

Формальность! Я счел это хорошим знаком. Если бы он явился сюда с предположением, что мы с женой состряпали схему, чтобы обмануть его компанию, разговор занял бы гораздо больше времени. Он был бы не просто формальностью.

Я мысленно заклинал Стефани не появляться, пусть занимается, чем там обычно занимается на кухне Мама-Кэп. Но не лезть в чужие дела было выше ее возможностей. Стефани возникла в дверном проеме, одетая в джинсы, старый свитер и толстые носки, которые неприятно шуркнули, когда она вошла в гостиную. Как бы я хотел сказать: “Мистер Прейджер, это Стефани, наша няня”. Кто знает, как бы тогда развивались события.

Вместо этого я сказал еще одно самое худшее:

– Мистер Прейджер, это Стефани. Подруга моей покойной жены.

– Понятно. – Прейджер оглядел ее с головы до ног. – Рад знакомству. – Они пожали друг другу руки.

– Мистер Прейджер – сотрудник страховой компании.

– Какой страховой компании? – спросила Стефани.

Блестяще, подумал я. Возможно, IQ на несколько пунктов выше, чем я ей давал.

– У нас с Эмили была страховка, – пояснил я.

– Правда? – сказала Стефани. – Я и понятия не имела.

– Уточню – страховка на два миллиона долларов, – заметил мистер Прейджер.

– А, погодите, все верно, – сказала Стефани. – Я писала об этом в своем блоге.

Она подыграла мне на случай, если мистер Прейджер читает ее блог. Что следовало бы делать мне все это время.

Стефани шлепнулась на диван, я сел рядом, но не слишком близко. Диван Эмили был огромный. Места – полно. Прейджер поместился на краешке кресла со спинкой, перетекающей в подлокотники.

Стефани предложила ему кофе, чая, воды. Мистер Пейджер вежливо отклонил все предложенное. Он сказал:

– Я уверен, вы понимаете, что все люди разные. Люди делают то или иное, у них разные причины делать то или иное. Очень редко мы понимаем, что именно человек сделал или почему он это сделал. Хотя вы могли бы сказать, что это моя работа. Понимать людей. Такие дела.

– Мистер Прейджер… – начал я.

– Да-да. Ваша покойная жена. Я все думал, как бы это сформулировать, чтобы по возможности не расстраивать вас. Но мне ничего не остается, кроме как сказать вам все, как есть.

– Сказать что? – Я не мог подавить нетерпения.

– Ладно, – сказал мистер Прейджер. – Мы начали думать, что ваша жена может быть жива.

Мне понадобилась вся сила воли, чтобы не вздрогнуть.

– Господи! Почему вы так думаете?

Краем глаза я уловил взгляд Стефани с выражением “я тебе говорила”. Идиотка. Она понятия не имела, при какой катастрофе сейчас присутствует.

Прейджер покачал головой. Трудно сказать – скорбно или в крайнем недоумении.

– Но я видел отчет о вскрытии, – сказал я.

– Да, отчет, – согласился Прейджер. – Н-ну… Боюсь, тут есть несколько очень неприятных моментов, о которых вы, возможно, не хотели бы слышать. Некоторые предпочитают не поселять определенные образы в своем сознании навсегда. Это ваш выбор. Как я сказал, все люди разные.

– Не знаю, – сказала Стефани. – Я, наверное, из тех, кто не хочет, чтобы определенные образы засели в голове.

– Тогда можешь выйти, – сказал я.

Прейджер подался назад, почти невольно, как иные благовоспитанные люди делают, становясь свидетелями семейной ссоры.

– Пойду посмотрю, как там мальчики. Потом вернусь, – сказала Стефани.

Мне показалось, это прозвучало как предупреждение.

Когда она вышла, мистер Прейджер сказал:

– Позвольте объяснить, что я имею в виду. Я говорю об отчете о вскрытии.

– Я его читал.

– И еще раз… все читают подобные вещи по-разному. Когда я его читал, например, меня крайне удивили некоторые моменты – возможно, другой человек не обратил бы на них внимания. Человек, который занимается не тем, чем я. Например, там было указано, что у погибшей отсутствует передний зуб, причем долгое время. Достаточно долгое, чтобы на месте отсутствующего зуба наросла кость. Полагаю, мистер Таунсенд, вы бы знали, если бы у вашей жены отсутствовал передний зуб.

– Думаю, о чем-то подобном я бы знал, – согласился я.

Теперь я был напуган, напуган по-настоящему. Если мертвая женщина – не Эмили, то кто она? Очевидно, что этот вопрос я должен был задать себе, как только увидел Эмили в ресторане на Манхэттене. Но я каким-то образом умудрился выбросить это из головы. Я каким-то образом убедил себя, что погибшая – с ДНК моей жены – не погибла, а вообще не существовала.

– Согласен, – сказал Прейджер. – Вы, вероятно, знали бы. А учитывая, что ваша жена работала в модной индустрии… Если бы она потеряла зуб, то поставить зубной имплант было бы для нее, можно сказать, в порядке вещей.

– Допускаю, – согласился я. Голова вдруг стала тяжелой.

– Ну, а у женщины из озера никогда не было импланта. Просто отсутствовал зуб.

– Тогда это не моя жена, – сказал я. – За исключением того, что это она. ДНК совпала.

– Мы полагаем, что это могла быть ее сестра.

– Сестра? Эмили была единственным ребенком. Какая сестра?

Мистер Прейджер потер намечающуюся лысину и посмотрел на меня с каким-то чистым изумлением.

– Мистер Таунсенд, вы действительно не знали, что у вашей жены была сестра-близнец?

– Что за фантазии! Вы уверены, что не перепутали женщин?

– Мистер Таунсенд, как такое вообще возможно? Вас не смущает мысль, что можно жить с кем-то, быть женатым на ком-то – и не знать, что у этой женщины есть сестра? И не просто сестра, а близнец.

– Не знаю. Не могу объяснить. Эмили всегда говорила, что была единственным ребенком. Я не думал, что она – я не думал, что любой другой человек – способен лгать о подобных вещах.

Прейджеру было ясно, что я говорю правду, хотя бы об этом. Он зарабатывал на жизнь умением видеть, когда кто-то лжет.

– Ваша жена представляется весьма необычной женщиной, – заметил он.

– В чем дело? – спросила Стефани.

Я не слышал, как она вошла. Я спросил:

– Стефани, а ты знала, что у Эмили была сестра-близнец?

– Ты что, шутишь? Шутишь…

Стефани была плохой вруньей. Она знала. Как она могла не сказать мне? Как это могло не всплыть? Полагаю, мы со Стефани много чего друг другу не говорили. Я не видел причин упоминать, что Майлз – сын ее брата. Может быть, благодаря этому мы со Стефани лучше ладили. Может быть, поладить с другим человеком только и можно, что ценой умолчаний. Безусловно, Эмили лгала в особо крупных размерах. Когда Стефани обнаружила, что у Эмили была сестра-близнец? Или всегда знала? И об этом тоже было в ее блоге?

Я задавал себе вопрос: как я мог не знать? Это заставило меня усомниться вообще во всем, все мое прошлое вдруг представилось мне туманным и неясным. Что представлял собой мой брак?

Стефани, мистер Прейджер и я уставились на фотографию Дианы Арбус над каминной полкой. Как будто заметили ее одновременно. Какое-то время все молчали.

– Вот что, – сказал мистер Прейджер. – У нас осталось несколько вопросов, на которые пока нет ответа, и, конечно, самый серьезный из них – когда и что именно мы скажем властям, которые, без сомнения, превратят мое расследование в расследование совершенно другого рода. А может быть – не превратят. Сделают меньше, чем я сейчас, и такое бывает. Но случай, конечно, следует прояснить до того, как встанет вопрос о выплате.

– Конечно. Как вы думаете, что произойдет? И когда? – Я старался придушить нотку мольбы в своем голосе.

– Довольно скоро, – пообещал мистер Прейджер. – А пока, хотя это и вне моих полномочий, я бы попросил вас обоих не уезжать далеко и надолго.

– Разумеется! – сказал я, полагая, что согласие докажет мою невиновность.

– Наши дети ходят в школу, – сообщила Мама-Кэп; в ее голосе, как мне показалось, прозвучало сознание собственной праведности. Но я не винил Стефани в том, что она разыгрывает материнскую карту.

– Да-да, – согласился мистер Прейнджер. – Я искренний поклонник вашего блога.

Он встал и отряхнулся. Он пожал нам руки и поблагодарил нас. Он дал нам по визитной карточке. Он пригласил нас звонить ему в любое время дня и ночи, если у нас возникнут мысли по этому и любому другому поводу. Не говоря уже, если моя жена даст о себе знать… Он просил нас оставаться на связи.

Мистер Прейджер сказал, что провожать его не обязательно, и мы не стали его провожать. У нас не было выбора. Мы смотрели, как он уходит, не в силах подняться с дивана.

– Ты знала? – спросил я. – Откуда ты узнала, что у Эмили была сестра-близнец? Как ты могла не сказать мне?

– Есть вещи, которых ты не говоришь мне, – ответила Стефани. – У всех есть секреты.

 

35

Блог Стефани

По-настоящему. Когда друг просит о помощи

Мамы, привет!

С любовью,

Как мы, мамы, понимаем, что что-то – по-настоящему? Как мы определяем, когда наш ребенок болен, а когда лишь притворяется, чтобы остаться дома и не ходить в школу? Первые несколько раз мы ошибаемся, но мы учимся. Когда мы узнаем, что наша подруга отчаянно нуждается в нашей помощи, что нужно забыть смешанные чувства и смутные времена, которые нам, быть может, выпало пережить? И делаем то, что ей нужно, потому что это по-настоящему и мы должны помочь.

Стефани

Это дар, который развивается у матерей, встроенный детектор я-знаю-что, чутье на правду, оно помогает нам и в нашей нематеринской жизни, в построении карьеры и в творческих поисках – в тех занятиях, из которых материнство нас не выключает. Вот почему женщины так хороши в помогающих профессиях, да и просто в помощи своим родным. Вот почему мы становимся такими хорошими друзьями.

Мы умеем определять, когда наш друг просит нас. Просит на самом деле, о простой услуге. Мы определяем это по тому, как друг говорит: “ Пожалуйста ”. И мы делаем то, что надо другу, все равно что.

Мне есть еще что сказать об этом. Но сейчас мне пора бежать. На встречу с подругой. Кажется, мне придется озаботиться важными делами, которые не дадут мне некоторое время вести блог.

Больше напишу потом, как только смогу.

Мне пора бежать!

 

36

Стефани

Визит мистера Прейджера страшно огорчил меня. Мы с Шоном перестали общаться. Мы перестали доверять друг другу, это-то понятно. А может быть, и никогда не доверяли.

Меня заинтриговали слова мистера Прейджера о том, что он читает мой блог – еще одно доказательство того, насколько далеко заплыло мое письмо в бутылке, как далек берег, на который его выбросило. Меня подмывало перечитать свой блог и посмотреть, не запостила ли я чего-нибудь изобличающего. Но кого я могла бы изобличать?

Когда мистер Прейджер ушел, я спросила Шона, что происходит. Не будет ли он так любезен – наконец – сказать мне правду? Они с Эмили инсценировали ее смерть, чтобы забрать деньги по страховке? Они надули меня? Я была лохом в их схеме? И осталась им?

Шон настаивал: ничего подобного. Утверждал, что сбит с толку так же, как и я. Он на самом деле считал, что Эмили умерла. Иначе… Ему не нужно было объяснять. Я знала, что он имел виду. Иначе он не пригласил бы меня разделить с ним жизнь.

Он понятным образом зациклился на том, что у Эмили оказалась сестра-близнец. И мне пришлось признать: очень странно, когда узнаешь такие вещи о своей жене после шести лет брака. Я была потрясена, обнаружив это, – а ведь Эмили была только моей подругой и сравнительно недолгое время.

Говорила ли мне Эмили правду хоть когда-нибудь? Был ли Шон правдив со мной сейчас? Неизвестность должна была бы заставить меня возненавидеть их обоих. Странно, что этого не произошло.

Меня ожидали перемены, от которых никуда не деться. Хотя, возможно, они обернулись бы в мою пользу. Что, если Шон и Эмили оба отправятся в тюрьму? Доверят ли мне холить и лелеять Ники, если случится худшее? Эмили не думала о том худшем, что может случиться. Она не думала даже о Ники. Или о двух миллионах долларов. Ложь и игра – вот от чего ее штырило. Врать всем подряд. Особенно мне.

У меня была минутная фантазия: Эмили и Шона посадили в тюрьму, и я стала опекуном Ники. Мне всегда хотелось второго ребенка. То, что я позволила себе впустить эту мысль в сознание – даже на долю секунды, – заставило меня почувствовать себя настолько виноватой, что я ущипнула себя, чтобы прогнать ее.

Столько вопросов Шон не задал мистеру Прейджеру! Если погибшая была сестрой Эмили, то как она умерла? Это известно. Она утонула, и ее организм был перегружен алкоголем и таблетками.

* * *

Примерно через неделю после визита мистера Прейджера на телефонном определителе высветилось “Неизвестный номер”.

Мне следовало презирать Эмили. Она лгала мне. Она манипулировала мной. Она предала нашу дружбу. Она терроризировала меня. Она неусыпно следила за мной из рощицы за домом и проникла в мой дом, когда меня там не было. Так что я не могу объяснить, насколько счастлива я была просто услышать голос своей подруги. Я не могла притворяться даже перед самой собой, что мои эмоции осмысленны. Эмили сказала:

– Стефани. Это я. Мне отчаянно нужно, чтобы ты помогла мне. Пожалуйста.

От того, как она произнесла “пожалуйста”, мне захотелось написать в блоге о помощи другу в беде. О том, как мы узнаем, что друг действительно, на самом деле нуждается в нас. Я никогда не смогла бы написать всю правду. Но я захотела написать, почему не смогла сказать “нет”. Может быть, напиши я об этом в блоге, я бы поняла, почему согласилась, почему захотела простить ее, не придавать значения отвратительным поступкам Эмили по отношению ко мне.

Все, что я сейчас знала, – это что Эмили нужна моя помощь. Она поставила себя в опасное положение. Эмили сказала:

– Меня преследует какой-то человек. Уже пару недель. И не особенно старается остаться незамеченным. Я не знаю, чего он хочет.

– Как он выглядит? – спросила я.

– Среднего возраста. Светлокожий мулат. Всегда в костюме и галстуке-бабочке. Немного похож на того киллера из “Прослушки”.

– Я не смотрела “Прослушку”. – Я тянула время.

– Господи, Стефани, никому не интересно, смотрела ты “Прослушку” или нет.

Никогда за время нашей дружбы она не говорила со мной таким тоном. Почему бы не сказать ей правду? Особенно когда другие лгут.

– Тут был мужчина, похожий на того, кого ты описываешь, – сказала я. – Он следователь из страховой компании. Занимается вашей с Шоном страховкой. Выплатой по твоей смерти от несчастного случая.

– Я так и знала. Не знаю почему. Но знала. Уловила его вибрации. Плохо. Шон сказал ему, где я?

– Эмили, успокойся. Шон не знает, где ты. Я не знаю, где ты. Усвоила? Я помню, что ты была за домом, наблюдала за мной – на этом все.

Так резко я с ней никогда не говорила, и я задержала дыхание. Но Эмили не думала о моем тоне – или о нашей дружбе.

– Тогда не знаю, как он нашел меня. Может, номер материной машины попал под какую-нибудь камеру слежения.

– Будь осторожна, – предупредила я, – он не дурак. Производит впечатление слегка неуклюжего, но, думаю, замечает и запоминает каждую мелочь.

– Стефани, мне надо тебя увидеть. – В голосе Эмили послышались слезы. Раньше я никогда не слышала, чтобы у нее был такой голос. – Мне надо с тобой поговорить. Мне нужен твой совет. Мне нужен друг.

Я знала, что разговариваю с человеком, который лгал, когда дело касалось самого важного. Она лгала своему мужу, лгала мне. Возможно, она лгала себе самой. Но я тоже была лжецом. А она – мой друг. Я поверила ей.

Моим единственным шансом найти объяснение было узнать, что Эмили думает на самом деле. Кто она такая на самом деле. Она слишком многое держала при себе. Тайны Эмили были столь же темными, как мои. Может быть, еще темнее.

Вы скажете – предполагалось, что мы друзья. И все еще можем помогать друг другу.

– Ладно, я приеду. Но тебе придется пообещать, что на этот раз ты скажешь мне всю правду. Никакого вранья, никаких секретов.

– Обещаю, – сказала Эмили.

* * *

Эмили попросила меня встретиться с ней в баре отеля “Шератон”, у границы штата, милях в тридцати от нашего городка. В будний день, в полдень. Нам не нужно было уточнять, что мальчики будут в школе, а Шон – в городе. Нам не нужно было упоминать их имена.

Эмили сказала, что ей надо встретиться со мной в общественном месте. Общественном, но приватном. Анонимном.

– Никто из моих знакомых не должен нас видеть. Хорошо бы встретиться в гараже подземной парковки.

Я не поняла, что она имела в виду, но рассмеялась. Могу сказать – предполагалось, что я рассмеюсь.

– Понимаешь, Стефани?

Я еще раз сказала, что понимаю, хотя не понимала. Может, скоро пойму. Эмили сказала:

– Я могу попросить тебя об услуге? Ну… может быть, о двух.

– Что за услуга? – Я насторожилась. Неужели я оказала Эмили недостаточно услуг?

– Ты не могла бы привезти мое кольцо? Мое помолвочное кольцо от Шона.

– Я знаю, где он его держит, – сказала я, но пожалела.

Какая нелепость. Эти слова могли напомнить Эмили о моих интимных знаниях о Шоне и его привычках.

– Я знаю, что ты знаешь, – заметила она.

– Откуда?

Эмили не ответила. Может, она видела через окно, как я рылась в столе Шона? Или блефовала, чтобы еще больше выбить меня из колеи?

– И еще кое-что… Может, покажется странным. Ты не могла бы привезти мне расческу Шона? И знаешь, чистить ее не обязательно.

Я учуяла проблемы. Настоящие проблемы. Научилась ли я чему-нибудь за это ужасное время? Неужели моя вера в ближнего не была настолько повреждена, что не подлежала восстановлению? Неужели я все еще верила в дружбу? В естественные узы между мамами?

Я больше не контролировала свой мозг, если вообще когда-нибудь это делала. Решения принимало мое сердце. Мое сердце открылось другу. Мое сердце сказало: да. В какой день? В какое время? В каком месте? Я буду там.

* * *

Я приехала первой, специально. Эмили выбрала странное место. Бар из другого десятилетия. Реликт. Бар был оформлен под фальшивую библиотеку с фальшивыми книгами, которые на самом деле были частью обоев, и фальшивый огонь горел в фальшивом камине. Как английский клуб для джентльменов, за исключением того, что находился он в гостинице на небольшом возвышении над границей штата. Бог знает где.

Такое оформление… Эмили хотела намекнуть на фальшивый характер нашей дружбы?

Бар был приятным, и в ожидании Эмили я не без удовольствия пощипывала картофельные “лодочки” с сыром. Посетителей было всего двое – чета пожилых туристов, перед которыми уже стояли кофе и десерт. Муж вышел в туалет и пропал навечно. Потом настала очередь жены. Она исчезла так надолго, что когда наконец вернулась за стол, муж снова отправился в туалет. Смотреть на них было не особо весело. Мне не хватало Дэвиса. Мы никогда не состаримся вместе, как эта чета.

Я расправилась с двумя порциями печеного картофеля с сыром. Я проголодалась и нервничала. Я не знала, чего ожидать и во что я собираюсь ввязаться. Не собирается ли Эмили снова предать меня? Будет ли это еще одним трюком, еще одной уловкой? Еще одной главой ее плана наказать меня за то, что я спала с ее мужем?

Я сказала официанту, что жду друга. Не знаю, что он себе представил. Бойфренда, может быть, или подружку. Кто еще станет назначать встречи здесь, кроме пустившихся в тайный адюльтер любовников?

Ничего подобного. Это была моя подруга. Это была Эмили.

Я изучала ее лицо, ища на нем признаки гнева, давней обиды, любого указания на то, что она снова задумала ударить меня. Но ничего подобного я не видела. Я видела только знакомое лицо подруги, которую, несмотря на все произошедшее, все равно любила. И которая все равно любила меня.

Я вскочила из-за стола. Пожилые туристы наблюдали, как мы обнимаемся. Эмили пахла как всегда. Я подалась назад и взглянула на нее. Она выглядела как Эмили. Блестящая. Красивая. Как будто ничего не случилось.

Но что-то изменилось. Она выглядела… не знаю. Печальной. Словно потеряла половину себя.

Она была одета, как на работу. Как могла бы быть одета в тот вечер, несколько месяцев назад, когда собиралась забрать Ники по дороге из офиса домой.

Но Эмили тогда не приехала домой. Она задолжала мне объяснение.

Я заказала джин с тоником, хотя никогда не пью в середине дня. Определенно не пью до того времени, когда надо забирать мальчиков из школы. Эмили выпила одну “маргариту”, потом еще. Все это время мы ничего не говорили, но в конце концов я не вытерпела. Я сказала:

– Человек, который преследует тебя…

– Стефани, пожалуйста, давай поговорим об этом позже? Сначала мне надо понять, что ты мне доверяешь. У тебя наверняка есть вопросы. Спрашивай о чем хочешь.

Эмили держала себя настолько открыто, что мне вообще трудно было спрашивать ее о чем-либо. Все казалось нарушением личного пространства. Зачем ты разыграла свою смерть? Зачем ты втянула в это меня? Ты еще злишься на меня из-за Шона? Что у тебя на уме? Кто ты? Но я сказала только:

– Почему я не знала, что у тебя была сестра? Почему ты не сказала мне, что у тебя была сестра-близнец?

Не знаю, почему я начала с этого, отметя прочие вопросы, которые могла бы задать, обвинения, которые могла бы выдвинуть, мистификации, объяснения которых хотела. Полагаю, потому что это было первое, что пришло мне в голову.

– Я не знаю. Правда не знаю.

Эмили развела ладони и сложила вместе. Знакомый жест, но что-то изменилось. На ней не было кольца. Кольцо было у меня, в моем кошельке. Кольцо, которое оказалось на трупе из мичиганского озера.

– Я провела черту, – сказала Эмили. – Ты знаешь, как это бывает. Знаешь, как не можешь сказать или подумать о вещах, о которых просто не хочешь думать или говорить. Как человек хранит секреты от самого себя. Мы с тобой дружим в том числе и поэтому.

Раньше я никогда об этом не думала. Но Эмили права.

– Как звали твою сестру? – спросила я.

– Эвелин. – Слезы блеснули в глазах Эмили.

– Что с ней произошло?

– Она покончила с собой в Мичигане, в домике на озере. Я бросилась туда, хотела ее спасти. Поэтому и не вышла на связь с тобой. Мне так стыдно, что тебе пришлось через столько всего пройти из-за меня. Но я безумно любила Эвелин, и у меня не было времени объясняться с людьми, которые даже не знали, что у меня есть сестра. Понимаешь?

– Да, – сказала я, хотя опять не была уверена, что понимаю.

– Я перепробовала все, чтобы спасти ее. Сначала я решила, что победила. Решила, что убедила ее жить. Она поклялась, что не покончит с собой. – Слезы катились по щекам Эмили. – Она сделала это, пока я спала. И мне с этим никогда не справиться. Никогда. Иногда я чувствую себя так, словно тоже умерла. Я знаю, вы с Шоном думали, что я умерла. Мне так было проще. Я никого не хотела видеть. Не хотела ни с кем говорить. Я не могла ничего объяснять. Я не хотела существовать. Но в конце концов я истосковалась по Ники. И по тебе.

– Думаешь, это было честно по отношению к нам? – спросила я.

– К нам? Ты смеешься?

– Прости, – сказала я. – Шон верил тебе.

– Нет, не верил. Я была права, когда думала, что не могу доверять ему. Поэтому и не говорила Шону об Эвелин. О том, как любовь к сестре и страх за нее контролировали мою жизнь. Этого я не могла ему доверить. Я контролирую информацию, это моя профессия. Но я не могла контролировать нечто настолько… личное. Настолько болезненное.

Я смотрела на свою подругу и видела абсолютно другого человека. Человека, страдающего больше, чем сильная, гламурная мама “все и сразу”, с личной помощницей и работой в модной индустрии. Человека более сложного и… человечного.

– Шон не понял бы, – сказала Эмили. – Он был единственным ребенком. В какой-то степени из-за любви к сестре и страха за нее у меня и начались проблемы с алкоголем и таблетками. Мы с ней составляли друг другу компанию в саморазрушении. Потом я свернула с этой дорожки, а она пошла по ней дальше, одна.

Эмили наконец честно рассказывала о своих отношениях с алкоголем и наркотиками – и о своей сестре. И о своем муже. Наша дружба никогда больше не будет прежней. Между нами всегда будет что-то стоять. Спасибо Шону.

– Ты привезла кольцо? – Когда она спросила это, мне показалось, что она читает мои мысли.

Я достала кольцо, открыв в кошельке кармашек на молнии, куда положила его сохранности ради.

– Откуда ты знаешь, что оно было у Шона? – спросила я. – Откуда ты знаешь, что я знаю, где оно было?

Повисло молчание. Я затаила дыхание.

– Я не знала, – сказала Эмили. – Я надеялась. Я дала его Эвелин перед тем, как она погибла. Хотела, чтобы кольцо было у нее. Из того, что она могла бы носить, я могла дать ей только это. И я знала, что это кольцо важно для Шона. Он подарил мне его в самом начале ухаживания. Его дар любви. Память о счастливых временах. Кольцо принадлежало его матери, она дала его Шону, а он подарил мне.

Я напряглась, готовясь противостоять боли, которую ожидала испытать, услышав, как Эмили была счастлива с Шоном: еще одно напоминание, что Шон никогда не полюбит меня так, как любил Эмили. Но я ничего не почувствовала. Так чудесно было быть рядом со своей подругой! Я уже переболела Шоном. Шон стал историей.

Эмили надела кольцо и покрутила его на пальце.

– Смотри, – сказала она, – велико. Наверное, я немного похудела за время своего… отпуска.

– Не знаю, – ответила я, – выглядишь великолепно. – Так оно и было.

Кольцо на пальце сотворило чудо. Эмили… преобразилась, все, что я могу сказать. Скорбящая по сестре женщина снова исполнилась жизненной силы. Что-то – целеустремленность? – восстановило ее черты, а может быть, движения ее снова стали свободны, как у старой доброй Эмили, и драгоценные камни поймали весь свет, какой только был в баре отеля.

Эмили вернулась.

* * *

Слезы текли по лицу Эмили, когда она наконец сказала мне ужасную правду: Шон начал унижать и избивать ее через несколько месяцев после свадьбы.

– Он знал, как бить меня, чтобы не оставить синяков. Но бил он меня редко. В основном угрожал. А разозлившись, рассказывал мне, как просто будет уговорить мегаюристов его компании оказать ему услугу. Самые зубастые законники, работающие по делам опеки, докажут, что я плохая мать. Уничтожат меня в суде, расскажут о моих прошлых проблемах с алкоголем и наркотиками. Станут использовать против меня и то, что я работаю в модном бизнесе. Опишут мою должность как “специалист по связям с общественностью Содома и Гоморры”.

Как, должно быть, напугана была моя подруга, если держала все это в себе даже после того, как я доверила ей столь многое и дала понять, что она может доверять мне. Мы всегда полагали, что невротик в нашей дружбе – это я. Но на самом деле Эмили была параноиком. Параноиком и непредсказуемой. Вообразите: она записала мое тогдашнее признание возле карусели на случай, если ей понадобится использовать его против меня! Зачем, зачем ей понадобилось бы использовать против меня что бы то ни было? Мы друзья, и значит, мы в одной лодке. Как грустно, что Эмили не доверяла мне. Но я знаю, что такое иметь проблемы с доверием.

Неужели Эмили думала, что она единственная женщина, у которой муж негодяй? Так часто бывает. Муж заставляет жену поверить, что она одна в этом мире. Но Эмили никогда не была одна. У нее был Ники. У нее была я.

– Парень, который тебя преследует… – сказала я.

– Ладно. Минуту. – Эмили подняла руку. – Сначала я хочу кое-что сказать. Стефани, я не виню тебя. Ты думала, что меня нет в живых. Я не виню даже Шона, но не могу простить ему, что он не оставил мне выбора и мне пришлось разлучиться с Ники. И с тобой. Я не могла сказать тебе, даже тебе. Как же я рада, что его злоба не обернулась против тебя.

Много всего надо было обдумать сразу. Шон никогда не казался мне злым. Даже после визита мистера Прейджера я не увидела признаков ярости, которая так пугала Эмили. Шон просто всегда выглядел грустным. Но если верить Эмили, он был искусным актером – да еще и злым. Поразительно, насколько убедительно мы можем притворяться теми, кем не являемся.

Сидя в баре отеля, Эмили рассказала мне, как прорабатывала шок и горе. Ей пришлось пережить потерю сестры – и не видеть при этом Ники, который мог бы так помочь ей, так утешить своими любовью, теплом и кротостью. Но Эмили пришлось оставить Ники и прятаться, потому что она боялась Шона, боялась того, что он может сделать с ней.

Захотелось еще джина с тоником, но мне еще предстояло ехать назад и забирать Ники и Майлза.

– Шон скажет, что я бросила Ники. Заявит, что все это – моя идея. Заставит тебя дать показания в его пользу. Какой у тебя будет выбор? Он переложит всю вину на меня – а ведь это он придумал схему со страховкой. Шон – слабое звено на работе. Его компания была рада-радешенька отправить его на половинную занятость, к тому же его начальство понимало: уволить парня, у которого пропала жена и у которого на руках маленький сын – это очень плохая реклама для фирмы. Шон считал, что делает это ради меня, потому что я так хотела. Но он лгал самому себе. Два миллиона долларов – это не состояние, но привлекательный золотой парашют для парня, который того и гляди потеряет работу. Не было ни единого дня, когда я не боялась бы, что Шон ополчится на меня, заберет Ники и разрушит мою жизнь. Поверь мне, Стефани.

Внезапно все обрело смысл. Вот почему Эмили исчезла без следа, вот почему я оказалась единственным человеком, с которым ей достало духу связаться. Вот почему она показалась Ники, прежде чем попытаться связаться со мной.

Вот почему Шон так упрямо отказывался принять мое предположение о том, что Эмили может быть жива. Он знал, что она жива, и по этой причине пытался убедить меня, что все это – плод моего воображения. Он знал, что она представляет дело так, будто умерла. Он хотел, чтобы Эмили исчезла, хотел держать меня в неведении. Все это было частью его зловещего плана.

Но как мог Шон подвергнуть такому стрессу Ники? Своего собственного сына? Даже когда у меня были подозрения насчет Шона, я не сомневалась, что он – любящий отец. Господи, я же оставляла с ним Майлза, когда уезжала в Детройт! Одна только мысль об этом привела меня в ужас.

Я поняла, почему Эмили скрывала, что у нее была сестра-близнец. Как, должно быть, это ее мучило! Терять сестру, находить, терять. А теперь Эмили потеряла ее навсегда, как и боялась.

Я считала Эмили своей лучшей подругой, но я совсем не знала ее. Теперь я должна была ей помочь. Она все еще казалась такой потерянной, сломленной. Я решила взять дело в свои руки.

– Человек, который следит за тобой, – сказала я. – Давай поговорим о нем.

– Ладно. Я поговорила с ним. Согласилась встретиться. Конкретно – сегодня. – Эмили посмотрела на часы. – Великолепно. Стефани, ты не могла бы пойти со мной на эту встречу? Побыть там для поддержки? Наверное, я должна была бы спросить тебя до…

Я на минуту задумалась. Может, это хорошая идея – снова увидеть мистера Прейджера, на этот раз – в качестве подруги Эмили, продемонстрировать ему, что я доверенный друг порядочной, любящей семьи, у которой возникли проблемы. Они не преступники! Я не стала бы дружить с людьми, способными на мошенничество, на уголовщину. Я укажу, что дело идет к разрешению, что всему есть простое и невинное объяснение, что расследование мистера Прейджера не выявит ничего незаконного или даже неясного.

– Когда ты встречаешься с ним? – спросила я.

Эмили снова посмотрела на часы, хотя смотрела только что. Она явно нервничала.

– Через полчаса.

– Где?

– На улице, на парковке. Верь мне. Давай еще выпьем.

– На парковке?

– Тебе нужно доверять мне. Ты можешь доверять мне, Стефани?

Я не доверяла даже себе, даже настолько, чтобы хоть что-то произнести. Я кивнула.

Чтобы убить остававшиеся до встречи с мистером Прейджером полчаса, мы сидели в баре и разрабатывали стратегию. Что нам делать с Шоном? У Эмили имелись кое-какие идеи. Иные звучали… полагаю, вы списали бы их на желание отомстить. Но другие казались вполне разумными. Пусть наказание настигнет преступника. Но надо соблюдать осторожность. Справимся ли мы с неизбежным потрясением, имея дело с таким лжецом и готовым на все негодяем, как Шон?

Это было для меня потрясением. Человек, с которым я жила и в которого влюбилась – или почти влюбилась, – оказался чудовищем.

И вот все сложности, всё, что сбивало меня с толку, когда дело касалось Шона, обрело простые и ясные объяснения. Он хотел перетянуть меня на свою сторону, хотел, чтобы я свидетельствовала в его пользу во время суда, на котором Эмили заявит о себе и расскажет правду. Невозможно узнать другого человека. Люди хранят секреты. Я позволила себе забыть об этом крайне важном факте.

Я доверяю Эмили. Я верю Эмили. Мне было так жаль, что ей пришлось пройти через такое. Но мы выживем. Мы и наши прекрасные сыновья все преодолеем и построим чудесную жизнь для наших детей, мы не станем жить прошлым. Вместе мы пойдем дальше.

– Хорошо, – сказала Эмили. – Наш выход! Давай встретимся с милейшим мистером Прейджером и проведем эту деликатную беседу.

Эмили расплатилась наличными, и мы вышли. Было сыро и промозгло, но бодряще, холод придал нам энергии. Эмили надела перчатки и шерстяную шляпу, скрывшую верхнюю часть ее лица. Когда мы пересекали площадку, мне на миг показалось, что мы – два мультяшных персонажа, супергероини, суперподруги и идем вершить справедливость, говорить правду, объяснять, кто мы есть, человеку, который следит за моей подругой, расследуя преступление, которого она не совершала.

Я узнала машину на другом конце парковки – она стояла возле нашего дома. Когда мы приблизились к ней, у меня возникло странно-неловкое чувство – как будто я выхожу на сцену. Но перед кем?

Мистер Прейджер сидел на пассажирском сиденье.

– Смотри, – сказала я, – он спит.

– Кажется, что спит.

– Что значит “кажется”?

– Он мертв, – сказала Эмили. – Нашему другу уже не проснуться.

– Откуда ты знаешь? – спросила я. Мне стало нехорошо.

– Я его убила.

– Это все не на самом деле, – выговорила я.

Все было как-то бессмысленно. Если Эмили невиновна, как она сказала в баре, то зачем ей убивать мистера Прейджера? Нам нужно было только поговорить с ним. Объяснить положение дел.

– Технически – на самом деле, – сказала Эмили. – Все так реально, что реальнее не бывает.

– Зачем?!

– Затем, что я не могла рисковать. Затем, что я не рассчитывала, что он мне поверит. Затем, что я была абсолютно уверена – он мне не поверит. Я поговорила с ним один раз – и все поняла. Затем, что я не хочу в тюрьму. Затем, что я не хочу потерять Ники. Что с ним будет, если мы с Шоном сядем, а, Стефани? Ты решила, что, если нас с Шоном куда-нибудь ушлют, Ники станет твоим?

Я не могла поднять на нее глаз. Откуда она знала, что эта мысль приходила мне в голову?

– Этих причин тебе достаточно? Или нужны еще?

Я не хотела, но не смогла удержаться и заглянула в салон машины. Не было ни крови, ни следов борьбы. Я знала, что мистер Прейджер мертв, но он все равно выглядел просто спящим.

– Как ты это сделала?

– В моей другой жизни, – сказала Эмили, – я довольно хорошо владела шприцем для подкожных впрыскиваний. Я всегда знала, куда его воткнуть и что в него набрать. И без ложной скромности скажу: владею этим искусством до сих пор. Парень передозанулся. Кто бы мог подумать, что у мистера Страховочного Умника была такая дорогостоящая и неприятная привычка – наркотики?

В голосе Эмили звучала какая-то настораживающая нотка – она как будто хвасталась. Я подумала о Майлзе, о Дэвисе, о жизни, которую любила. Я поставила все под удар. Впуталась в преступление. Серьезное преступление. В убийство.

Но какой у меня был выбор? Я могла кинуться в отель и сдать Эмили полиции. Могла сесть в машину и уехать. Или подождать и посмотреть, что будет. Или довериться Эмили, неважно в чем. Я знала, что не могу соображать ясно, я вообще с трудом соображала. Я была не в той форме, чтобы принять важнейшее решение в жизни. И я выбрала поверить своей подруге, выбрала делать шаг за шагом и смотреть, что будет дальше.

Эмили повернулась так, что оказалась между мной и машиной, закрывая мне вид на мертвого мистера Прейджера. Я подумала: очень тактично с ее стороны. Эмили сказала:

– Вот тут мне действительно нужна твоя помощь. Простая услуга, о’кей?

– О’кей, – прошептала я.

– Мы сейчас немного покатаемся. Ты поедешь за мной на своей машине. Я отвезу мистера Прейджера к малозаметному съезду (я присмотрела тут, выше по дороге) на проселок, там вряд ли будет много машин. Не очень далеко. Как увидишь, что я сворачиваю и направляюсь вверх по холму – я поведу очень быстро, как будто мистер Прейджер потерял управление и вылетел с дороги, – останови машину. Паркуйся точно поверх моих отпечатков шин. Если кто и проедет мимо, что очень вряд ли, то ничего дурного не заподозрит.

Эмили задышала быстрее, раскраснелась, она выглядела возбужденной. Если бы я видела ее издалека, не зная, о чем она говорит, то подумала бы: какая счастливая женщина!

– Я остановлюсь на вершине, – продолжила Эмили. – На другой стороне обрыв. Точнее – глубокий овраг. Уклон достаточно крутой. На мили вокруг – никакого жилья. Никаких жертв среди мирного населения, никто не увидит, как мы сталкиваем машину мистера Прейджера вниз. В лучшем случае – взрыв, пламя, все обращается в пепел, сгорает дотла. В самый раз для того, чтобы криминалисты смогли идентифицировать мистера Прейджера. В худшем случае машина останется там, пока ее не увидит кто-нибудь с другой стороны холмов. Ах да… Пожалуйста, скажи, что ты привезла расческу Шона.

Я вытащила расческу из сумочки, отдала Эмили. Увидела волосы Шона, коснулась их. Я похолодела и вздрогнула.

– Чуть не забыла, – сказала Эмили. – Тоже мне, гениальная преступница!

Она выцепила несколько волос из расчески и разбросала их по салону.

– В худшем случае, кто-нибудь найдет машину. Появляются эксперты-криминалисты. И предполагают что? Что здесь был Шон. Мотив. Возможность. Волосы.

– Не знаю, – пролепетала я. – Мне надо вернуться домой вовремя, забрать мальчиков из школы. – Смехотворный предлог. И какой жалкий и слабый у меня голос.

– Успеешь абсолютно точно, – заверила меня Эмили. – Ты удивишься, как мало времени на это понадобится. Как мало времени и усилий.

* * *

Это было так страшно, что почти весело. Я как-то слышала, как говорят о “другой разновидности веселья”. Когда что-нибудь страшно до того, что тебе смешно. Ехать за машиной моей подруги, где на пассажирском сиденье сидел мертвец, ощущалось как нечто нереальное. Все происходило как в ужастике, про который меня обманом заставили поверить, что это жизнь.

К счастью, дорога была пустой. Да и проедь кто мимо – он не заметил бы ничего подозрительного. Эмили, наверное, уложила мистера Прейджера, так что со стороны казалось, будто она в машине одна. Ах, если бы она была одна! Ах, если бы случившееся все еще могло обернуться страшным сном, которым казалось.

Я продолжала поглядывать на часы. Реальность напоминала: мне пора забирать мальчиков из школы. Но я все еще была в смятении. Как могла ответственная мама, которая никогда ни на минуту не опаздывала за детьми, помогать подруге в сокрытии убийства?

Внезапно машина Эмили свернула и, подпрыгивая, понеслась вверх по склону. Я остановила свою, припарковала на обочине. Взбираясь на холм, я видела, как Эмили вылезает с водительского места.

Хуже этого я ничего не делала. Совершенно точно. Мое прошлое – интрижка с Крисом, родить ребенка от Криса, убедить Дэвиса, что Майлз – его сын, спать с мужем погибшей лучшей подруги… Ничто не могло сравниться с тем, что я делала сейчас. Все мои прежние грехи были детскими играми. И что самое странное – то, что я делала сейчас, несло чувство освобождения. Все мои плохие поступки словно аннулировались тем, что сейчас я делала кое-что гораздо хуже. И делала в компании кое с кем еще – с моей подругой! Я была не одна!

Склон стал круче. Как Эмили удалось загнать старую машину мистера Прейджера на самую вершину – и машина нигде не застряла? Или Эмили где-то попрактиковалась? Чистая сила воли, полагаю. Я слегка запыхалась, глотала кислород, ветер раздувал мои волосы. Возбуждение, авантюра. Счастье.

Я никогда не чувствовала себя настолько живой.

– Поторапливайся! – Эмили помахала рукой. Обняла меня, когда я добралась до вершины, и сказала: – Тельма и Луиза.

В прошлом я часто избегала смотреть фильмы, которые Эмили мне рекомендовала, хотя всегда делала вид, что я их понимаю. Но этот – мой без оговорок. “Тельма и Луиза” был одним из моих любимых фильмов.

– Ай да мы, – сказала я. – Ну, вперед! Сильные девочки, плохие девчонки. Нарушительницы закона.

Эмили потянулась в машину и включила нейтралку.

– Вроде того. – Она подсунула одну руку под задний бампер, другой уперлась в багажник. Я присоединилась к ней.

– Раз, два, три! – скомандовала Эмили, и мы толкнули. – Еще раз!

– Раз, два, три, – повторила я, сама удивляясь, как смогла досчитать до трех – настолько у меня кружилась голова.

– Соберись. Упирайся.

Кряхтя и чертыхаясь, мы с Эмили толкали машину. Я старалась не думать о том, насколько это похоже на роды. Потому что тут было то же самое ощущение… легкости. Когда нам наконец удалось сдвинуть машину с места, накатила знакомая чистая радость.

Машина покатилась вниз. Перевернулась, покатилась дальше, снова перевернулась и вспыхнула. Мы завопили от радости и заулюлюкали, как дети.

– Бинго, – сказала Эмили. – Нам повезло.

– Везение тут ни при чем, – отозвалась я. – Это была мамская сила в действии.

Мы обнялись, опьяненные радостью.

– Ты только посмотри на нас, – сказала Эмили.

Наши перчатки и ботинки вымокли, их покрывали комья грязи. Эмили стащила перчатки и швырнула их на заднее сиденье моей машины, я сделала то же самое.

Взрыв и огонь были потрясающими. Как фейерверки в детстве. Мы стояли на гребне холма и смотрели. Я старалась не думать, как горит мистер Прейджер.

Я отвезла Эмили к ее машине. На парковке мы обнялись на прощание.

– До скорой связи, – сказала она. – Прости за все, что произошло между нами. Ничего подобного впредь не повторится. Обещаю.

– Почему на этот раз я должна тебе поверить?

Я улыбнулась, чтобы она поняла: я это не всерьез.

Эмили не улыбалась.

– Потому что мы теперь повязаны, – сказала она.

 

37

Блог Стефани

Мы победим

Мамы, привет!

С любовью,

Обычно, за исключением каких-то неотложных случаев, я стараюсь, чтобы интонация этого блога была солнечной и яркой. Нам, матерям, хватает стресса, и я не хочу добавлять вам волнений. Но одну проблему необходимо донести до читателя, потому что она касается очень многих мам – очень многих женщин – везде. Она из тех проблем, которые необходимо вывести из тени и рассмотреть без тайн и стыда.

Стефани

Это проблема домашнего насилия. С каждым днем статистика все хуже. Каков процент женщин, подвергшихся насилию со стороны своих друзей и бойфрендов? Какова вероятность того, что одна из нас сама окажется жертвой, когда мужчина, такой милый поначалу, обернется чудовищем? Вероятность того, что человек, которому мы доверяли, окажется нашим врагом?

Иногда это шок. Иногда, оглядываясь назад, мы видим знаки, которые предпочли проигнорировать. Я перечитываю свои прежние посты, и просто поразительно, как меня притягивал тот французский фильм про жену, любовницу – и негодяя-мужа.

Иногда мы убеждаем себя, что мужчина, который издевался над бывшей женой или подружкой, с нами будет ангелом. Мамы! Не дайте себя одурачить! Если человек сделал что-то один раз, он сделает это снова. И не всегда бывает легко определить, на что он способен. Это не обязательно парень в татуировках и байкерской куртке. Точно так же им может оказаться парень с дорогой стрижкой и в элегантном деловом костюме.

Что означает: любой мужчина.

Иногда все начинается почти сразу, но чаще через некоторое время, когда мы уже увязнем настолько глубоко, что и не вспомним, как жили без него. Или когда у нас родятся дети. И мы все думаем, что мерзавец больше не причинит нам вреда. Ему стыдно, он любит нас… история, всем известная.

Некоторые мужчины набрасываются с кулаками, оставляют синяки, ломают носы, женщина попадает в отделение скорой помощи, а оттуда – к доброму социальному работнику и в приюты-убежища для забитых, измотанных женщин. Но истинные дьяволы умеют скрывать следы, они подвергают женщину психологическому давлению до тех пор, пока та не разрушится окончательно.

Это может случиться с каждой. С вашей сослуживицей. С вашей лучшей подругой. И вы не будете знать, что происходит. Иногда тайное становится явным слишком поздно. А иногда – вовремя. Женщина – мать – может попробовать сбежать, она вынуждена будет совершить что-нибудь из ряда вон выходящее, прежде чем помощь придет.

Что делать? Возвышать голос, чтобы вас услышали. Сделать так, чтобы наши законодатели знали: женщины должны быть защищены законом. Волонтерить в приюте. Вырастить сыновей так, чтобы они – мужчины – никогда не позволили себе жестоко обращаться с женщиной.

А если это происходит с вашей подругой?

Сделайте все, что ей нужно. Помогайте ей, как только можете.

Ладно, дорогие мамы, хватит нравоучений. Я начала цепочку; делитесь, пожалуйста, вашими историями о насилии и пишите мне, что вы думаете по этому поводу.

 

38

Эмили

Мне следовало бы желать смерти им обоим. Не знаю, почему весь мой гнев сосредоточился на Шоне, а не на Стефани. Может быть, потому, что – в который раз – наивная, вялая податливость Стефани означала, что она поможет мне получить желаемое. А Шон – преграда у меня на пути.

Для начала я хотела отомстить Шону. Почему мне захотелось объединиться против него с так называемой подругой, с которой он спал? Потому что я знала: это сработает.

К тому же я хотела вернуть себе кольцо. Не потому, что украла его у матери Шона и не потому, что оно порождало какие бы то ни было сентиментальные ассоциации. А потому, что это был последний предмет, к которому прикасалась моя сестра.

Уже когда я говорила с парнем из страховой компании и назначала встречу, я точно знала, что втяну Стефани в свои планы. Стефани задолжала мне. Она спала с моим мужем. К тому же… Она рождена быть “рыбой”.

Кажется, я чувствовала себя слегка виноватой, сочиняя историю про мужа-негодяя. Не потому, что врала (кто и когда скажет, что́ в браке правда?), но я сочинила про мужа-насильника, а ведь это реальная проблема для множества женщин. Я чувствовала себя неважно, потому что выдумала все это, чтобы добиться нужного мне результата.

Но я стала как одержимая. Не успокоилась бы, пока не заставила бы Шона заплатить за измену и за то, что он разрушил наши планы на будущее. За то, что заставил меня убить мою сестру.

Я позволила Эвелин умереть, потому что ее смерть помогла бы мне и Шону. А теперь нет никакого “я и Шон”. И никогда не было. Шон впутался в это ради себя самого – даже в тот момент, когда я дала Эвелин уйти. Тогда были “я и моя сестра”, теперь – “я и мой сын”.

Я впуталась в это ради себя и Ники. Я хотела вырастить своего сына одна – без “помощи” и “поддержки” мужчины, которого я не люблю и которому не доверяю.

Придется хорошенько подумать, чтобы заставить Шона отказаться от Ники. Но я добьюсь своего. И Стефани поможет мне. Мне достаточно было только произнести слова “насилие” и “жестокость” – и она в ту же секунду отправила Шона в отставку и простила свою потерявшуюся лучшую подругу за все, что я, по ее мнению, сделала. Достаточно было навести ее на мысль, что мы придумали это вместе, хотя на самом деле я придумала все это одна и задолго до нашего слезливого воссоединения в баре.

Я изменила кое-какие детали, чтобы придать достоверности своей истории. Сказала, что Шон нервничал из-за провалов на работе, хотя на самом деле он был довольно успешным сотрудником и уже почти набрал скорость, которая была у него после вынужденной работы дома из-за моего исчезновения. Я владела навыком контролировать информацию, менять детали. Я зарабатывала на жизнь тем, что крутила правду, как веретено.

И – ах да, бедный мистер Прейджер. Он оказался пушечным мясом. Не то место, не то время, не та профессия. Он задавал слишком много вопросов – слишком много неправильных вопросов. Заткнуть его и устроить так, чтобы Стефани помогла мне избавиться от тела, означало убить одним выстрелом двух зайцев. Это решало проблему с Прейджером, а также восстанавливало и обеспечивало мне лояльность Стефани отныне и навсегда. Нет связи прочнее, чем связь между соучастниками преступления. “Тельма и Луиза”. Смешно. Если Стефани придется умереть за меня – она умрет. К счастью для Стефани, я не думаю, что это необходимо.

* * *

Дальше я позвонила Деннису Найлону. Я двигалась вверх по пищевой цепочке. Попала на саму Аделаиду, его сучку-помощницу.

– Откуда у вас этот номер? – спросила она. – Эмили Нельсон умерла, ваш звонок – шутка дурного тона. Кто бы вы ни были, знайте – Эмили умерла! То, что вы делаете, просто оскорбительно.

Я велела ей успокоиться и сообщила некоторые факты о различных кризисах Денниса, а также о времени, которое он провел в разных реабилитационных клиниках – об этом могла знать только я, Эмили. Я почти услышала, как у Аделаиды отваливается челюсть. Потом я сказала:

– Спокойно, Аделаида. Это я. Эмили. Я не умерла. Переключи меня на Денниса.

– Я знал, что ты не умерла! – возвестил Деннис. – Мой медиум говорила мне, что не может достичь тебя в ином измерении – значит, ты все еще в нашем мире.

– У тебя, должно быть, весьма уверенный в себе медиум, – заметила я.

– Лучший, какого можно купить за деньги.

– Мне надо приехать повидаться с тобой.

– Заходи на коктейль. Буду ждать.

Я нашла Денниса лежащим на диванчике у стены его огромного лофта-ателье. Он отложил роскошный альбом могольских миниатюр, поднялся и расцеловал меня в обе щеки.

Аделаида внесла на подносе два бокала для мартини, с любимым коктейлем Денниса – мескаль и сок манго. Края бокалов были припорошены мелкомолотым чили. Этот коктейль оказался гораздо вкуснее того, что я готовила себе в “Хоспитэлити сьютс”.

– Твое здоровье, – сказала я. – Вкус великолепный.

– Твое здоровье. – Деннис поднял свой бокал.

– Как хорошо вернуться.

Деннис осушил свой бокал в три глотка. Как Аделаида узнала, что ей пора появиться со вторым бокалом и забрать пустой?

– Я знал, что ты совершишь какой-нибудь подвиг, чтобы вырваться из этого брака. Но мне в голову не приходило, что ты инсценируешь собственную смерть. Все так горевали! Все, кроме меня. Я знал, что это шарада, как знал, что счастливый брак – это подлог.

– Тебе-то это откуда известно? Я и сама не знала.

– Не хочу показаться циником, но таковы большинство браков. А в твоем случае… да все знали. Кстати, кое-кто из ребят говорил, что у тебя роман на стороне, или наркотики, или вроде того, и что ты просила помочь тебе с фальшивыми документами. Не знаю, почему ты не пришла ко мне. Я бы обеспечил тебе самую лучшую “липу”. Муж-британец – это стильно, но у него ни мозгов, ни выносливости, чтобы выдерживать твой уровень, плавать с акулой вроде тебя, дорогая. Мы все знали, что он тебе надоест. Ты покончила бы с этим браком еще несколько лет назад, если бы не чудесный сын, который превратится теперь в гораздо более интересное дитя, продукт разрушенного дома…

При мысли о возможности потерять Ники меня пронзила боль.

– У меня к тебе просьба, – сказала я.

– Если тебе нужна твоя прежняя должность – ты ее получишь, – ответил Деннис. – Мы еще не наняли временного исполнителя. Жизнь в зоне военных действий стала без тебя другой.

– Да, это было бы великолепно. Но сначала мне надо… прорваться через кое-какую бумажную волокиту. Позаботиться кое о чем. Я пока не знаю наверняка, но, возможно, мне понадобится адвокат. Я знаю, у нас хорошие консультанты.

– Адвокат по бракоразводным делам? – спросил Деннис.

– Не знаю, – ответила я. – По семейным делам.

– Знаю одного классного адвоката. Когда тот псих-стриптизер подал иск против меня, адвокат прижал его к ногтю. Этот умелец в твоем распоряжении. Медиум тоже, если она тебе нужна.

– Спасибо, – сказала я, – я дам тебе знать. А пока мне нужен какой-нибудь сказочный наряд.

 

39

Стефани

До сих пор не понимаю, как это получилось, но Эмили ясно дала понять: мы никогда даже упоминать не будем о мертвом страховом следователе. Наш обет молчания – потребованная Эмили подписка о неразглашении, можно сказать – начался ровно в тот момент, когда мы столкнули машину с холма.

Когда я отвезла Эмили на парковку, она велела мне ехать за ней. Какое-то время мы ехали по проселочной дороге, потом Эмили свернула к закусочной, и я – следом.

Мы заняли столик у окна, подальше от других посетителей. Эмили заказала кофе и сыр-гриль. Прекрасно. Даже великолепно. Я заказала то же самое. Я не должна была бы проголодаться после съеденных в баре картофельных “лодочек”, но я проголодалась.

Я обдумывала, как бы сказать то, что я настоятельно хотела сказать, когда Эмили произнесла:

– Этого не было.

– Прости?

– То, что сейчас было, – этого не было. Мистер Прейджер… машина… ничего этого не было.

Я поразмыслила.

– Ладно. – Это, несомненно, устраняло множество проблем. – Кто-нибудь все обнаружит. Будут последствия.

– Последствия! – Эмили закатила глаза, отчего “последствия” прозвучало как глупейшее и самое обидное слово в языке. Мы молчали, пока официантка не принесла нам заказ, и ели тоже в молчании.

Эмили, казалось, не ведала сомнений. Но я была уверена, что кто-нибудь выследит нас. Я поехала помочь подруге. А стала преступницей, человеком вне закона. Я представила себе объявление “разыскивается” со своей фотографией. Запись, которую Эмили сделала возле карусели, – ничто по сравнению с тем, что у нее было на меня теперь.

Но нам не полагалось об этом говорить.

– Этого не было, – сказала Эмили.

Мы доели, встали и вышли из закусочной.

Прошла неделя, потом еще одна неделя – и ничего не случилось, никаких последствий. Я почти хотела верить, что Эмили права.

Ничего не случилось. Никаких последствий. Может, это все просто страшный сон. Я сама все придумала.

Но теперь, когда я отвозила Майлза в школу, когда я читала своему сыну и укладывала его спать, я была уже другим человеком. Я была мамой, блогером и соучастницей убийства.

 

40

Шон

Первый тревожный звонок прозвучал, когда я заметил на подъездной дорожке две машины. Одна была машиной Стефани. Это само по себе было странно – прошла уже неделя с тех пор, как она съехала из моего дома. И хотя мы продолжали, так сказать, быть совместными опекунами, переправляя мальчиков из одного дома в другой, и хотя Стефани продолжала забирать их из школы после обеда, я не слишком часто видел ее.

Наши отношения, если их можно так назвать, были обречены с самого начала. И они никоим образом не могли пережить визит Прейджера. Сначала вероятность, а потом факт того, что Эмили жива, сделали нашу совместную жизнь невозможной. Меня бесило, что Стефани утаила от меня, что у моей жены была сестра. А Стефани обозлилась на меня… не хочу перечислять все то, из-за чего Стефани имела полное право злиться.

Что ж, я не слишком сожалел. Мне не нравилось, что Стефани всегда рядом, закармливает нас с Ники своими питательными блюдами. Как здо́рово двум парням, отцу и сыну, снова жить вдвоем, брать пиццу прямо из коробки… Вместе нам жилось просто отлично.

Я снова связался с Элисон, чтобы кто-нибудь мог подхватить Ники, когда мне надо поработать в офисе, а я не хочу, чтобы Ники оставался с Майлзом.

Так что то, что сейчас Стефани появилась у моего дома, было несколько необычно. Возможно, она приехала за какой-нибудь забытой вещью. Но кому принадлежала вторая машина? Другому страховому следователю? Прейджер не выходил на связь со мной после своего первого визита, и мне это не нравилось. Отсутствие новостей – это не всегда хорошо.

Вторая машина была старым коричневым “бьюиком” с иллинойским номером. Я не знал никого из Иллинойса, за исключением матери Эмили, да и ее я не могу сказать, чтобы знал. Мы никогда не встречались.

Может быть, это Эмили.

У меня выдался плохой день на работе. Мне трудно было сосредоточиться. Это объяснимо. Мне столько всего надо сделать.

Каррингтон, директор отдела международной недвижимости, парень, который привел меня в фирму, от которого я, как мне казалось, зависел и на которого мог рассчитывать, может быть, потому, что мы оба британцы, намекнул мне на приближение неприятностей. Самый толстый намек имел место во время ланча в баре “Ойстер”. Мы заказали по три скотча каждый и по тарелке тушеных устриц. Каррингтон сказал: он надеется, что я не выключился из игры или что я скоро вернусь в нее… Я работал усердно и, как мне казалось, хорошо справлялся. Но в день, когда я, вернувшись домой, обнаружил на подъездной дорожке две машины, я узнал, что предназначенный мне проект ушел к пареньку из Юты, которого только-только взяли на работу.

Насколько я знал, Ники должен был ночевать у Стефани, так что я купил бутылку шотландского виски, с которой намеревался свернуться калачиком перед экраном и запустить “Инспектора Морса”.

Я отпер входную дверь.

– Эй! – позвал я.

Какой-то ангел-хранитель или полезный инстинкт не дал мне выговорить имя. Спас меня.

Я прошел в гостиную. Стефани и Эмили сидели рядышком на диване. Я сказал себе: соберись, Шон, соберись.

– Мы подумали – это будет забавно, – сообщила Эмили. – Правда, забавно?

– В чем дело? – спросил я. – Зачем вы явились?

– Спроси у Стефани, – предложила Эмили. – Она же тут жила.

Я посмотрел на Стефани. Надо напомнить ей, что она съехала отсюда. Сказать, что мы больше не вместе. Как будто это спасло бы положение. Как будто это имело какое-то значение. Эмили, без сомнения, и так все знала.

– Где мальчики? – спросил я.

– Играют в комнате у Ники, – сказала Стефани. – Оставим их в покое.

Кто такая Стефани, чтобы указывать мне, оставлять мне моего сына в покое или нет? Я взглянул на Эмили, ища поддержки. Так не похоже на нее – сидеть в сторонке и позволять другой женщине указывать мне, что делать с Ники. Весьма тревожный знак. И не просто другой женщине. Стефани была “рыбой”, которую мы выбрали, чтобы она помогла исполнить наш с Эмили безумный план.

Эмили воззрилась на меня. Зачем я спросил у Стефани, где Ники? Темная туча вражды и презрения Эмили проплыла над головой Стефани и собралась над моей.

– Просто отвратительно, – сказала Стефани.

– Что именно? – спросил я.

– То, что ты издевался над своей изумительной женой.

– Что? Я никогда не “издевался” над ней. – Я не смог удержаться и показал пальцами кавычки, хотя понимал, что это неважная идея. – Тебе это известно не хуже, чем мне.

– Я сама видела, – сказала Стефани. – Ты ударил ее у меня на глазах.

– Врешь, – только и смог выговорить я.

Двое на одного. Он сказал, она сказала… и она сказала.

– А как ты обошелся с моей сестрой? – вступила Эмили. – Думаешь, я тебе это прощу?

– Да я в глаза не видел твою сестру! Как, мать твою, ты могла быть замужем за мной шесть лет и ни словом не обмолвиться, что у тебя есть сестра-близнец?

Эмили повернулась к Стефани.

– Как же гнусно он ругается! Англичанин!

Потом она снова повернулась ко мне. Ее глаза, которые всегда казались мне такими прекрасными, которые когда-то взглянули на меня с тем, что я принял за любовь, теперь превратились в два блестящих ледяных диска.

– Ты знал о ней все это время. Ты видел ее десятки раз. Сказать, что ты не знаешь о ее существовании, – еще один твой план. Еще одна ложь. Я говорю о том, как ты обошелся с ней в последний раз, когда мы были в домике на озере. Когда она неожиданно явилась туда, ты пришел в крайнее раздражение. Ты вечно мучил и травил ее, говорил, что ей нечего делать в этой жизни, что ей лучше умереть, что она должна умереть и тем оказать своей сестре услугу, что ей незачем жить, мир станет лучше, если она умрет. В конце концов сестра поверила тебе. На это ушло, может быть, несколько месяцев, но твой план сработал. Я вернулась в домик одна и встретила ее там. Ночью, когда мы легли спать, сестра приняла все таблетки, выпила все спиртное в доме и вошла в воду.

– Я никогда не был в домике одновременно с твоей сестрой. Ты знаешь это, Эм.

– Не называй меня Эм, – огрызнулась жена. – Я говорила тебе: не называй меня так. Она дала мне это имя, а теперь она умерла из-за тебя.

– Я не знаком с человеком, которым ты, кажется, меня считаешь, – сказал я. – Ты же выдумала чудовище, ты, ты…

– Чокнутая сука, – подсказала Эмили.

– Чокнутая сука, – повторил я. – Твои собственные слова.

Стефани беззвучно ахнула.

– Чокнутые суки, – сказала она. – Ты слышала? Это он про нас. Чокнутые суки.

Мы с Эмили повернулись к ней, оба думая: заткнись. Вот как все обернулось. Я словно смотрел на нас троих с изрядной высоты. Каким маленьким и жалким я выглядел, мечтая о прощении, отчаянно ища знаки того, что Эмили все-таки на моей стороне (мы оба хотим, чтобы Стефани заткнулась!), но жуткая правда сводилась к следующему: Эмили обвиняла меня в том, что могло привести меня в тюрьму.

– Расскажешь об этом коронеру, – сказала Эмили. – Спроси, насколько точно техники могут установить время смерти. Спроси, могут ли они абсолютно точно сказать, что тебя не было в домике на озере, когда Эвелин покончила с собой.

Я знал, что она говорит бессмыслицу, что все это нелогично, что я могу доказать свою невиновность. Но я потерял способность соображать.

– Это ложь. Все это ложь.

– Ты сам лжец, – сказала Эмили. – И я не хочу, чтобы наш сын рос рядом с таким лжецом, как ты. Ты говорил, что это наш общий план. Но нет, нет.

– Шон, врач предупреждал тебя, что снотворное может сделать тебя психотиком, – подала голос Стефани. – Ты мог сделать что-то – и потом не вспомнить. Мог избить кого-нибудь до смерти и понятия не иметь об этом…

Эмили взглянула на Стефани, как смотрит учитель на туповатого ученика, который неожиданно сказал что-то умное. Стефани, должно быть, выступила с репликой о снотворном по собственной инициативе. При необходимости я смог бы доказать, что врач прописал мне таблетки лишь спустя некоторое время после исчезновения Эмили. Неужели мне действительно придется это доказывать?

– Мне нужен Ники, – сказала Эмили. – Сию минуту. Надо выразиться яснее?

Меня передернуло от омерзения при виде сияющей улыбки, которую Стефани адресовала моей отважной жене.

Эмили объяснила, зачем вернулась, очень спокойно и хладнокровно. Она намеревалась забрать Ники. Стефани собиралась помочь ей. Обе были настроены решительно. Историю Эмили сочтут правдоподобной. У Эмили была свидетельница. Я избивал Эмили. Я затравил ее сестру до смерти. Я заставил Эмили бесследно исчезнуть, инсценировать собственную смерть. Я собирался обмануть страховую компанию и заставил свою запуганную, забитую жену участвовать в моем плане.

Две женщины заключили союз против тебя – классическая мужская фантазия-ужастик, но я никогда не считал, что у меня могут быть такие фантазии. Я люблю женщин. Я никогда не боялся их – до сего момента. Но сейчас передо мной разворачивалась не фантазия. Передо мной была реальность. Эти женщины сделают все, чтобы разлучить меня с сыном. Они будут лгать. Они будут лжесвидетельствовать. Один бог знает, что они будут делать.

– Я говорю абсолютную правду о том, что ты проделывал у меня на глазах, – объявила Стефани.

И к своему ужасу я понял: она верит в то, что говорит. Понятия не имею, как она себя убедила, но – убедила. Мы рассчитали неверно с самого начала, вручив нашу судьбу в руки женщине, у которой нет мыслей – одни только чувства.

– Этот номер у тебя не пройдет, – сказал я. – Я найму адвоката. Страховая компания уже ведет расследование, и на этот раз я скажу всю правду, невзирая на последствия…

Я блефовал, но что с того? Мне почти хотелось, чтобы мистер Прейджер прямо сейчас позвонил в дверь. Он увидел бы нас втроем, уловил бы настроение и все понял бы. Вычислил бы правду. Разобрался бы в том, как обстоит дело, раз и навсегда. Он слишком умен, Стефани и моя жена не смогут одурачить его. Как бы мне помогло присутствие другого мужчины. Увидь Прейджер нас сейчас всех в одной комнате, его расследование двинулось бы вперед семимильными шагами!

– Ну давай, – сказала Эмили, – найми адвоката. На моей стороне будет весь штат законников “Денниса Найлона”. Они скажут суду, что ты угрожал забрать Ники, если я не соглашусь на придуманное тобой мошенничество со страховкой. И я согласилась – из страха. Или… есть еще одна версия, с которой мы можем поработать. Мне понадобилось провести некоторое время вдали от семьи, ты запаниковал и позвонил копам. Произошло недоразумение… Так жаль! А то, что ты затребовал страховку, – просто совпадение. Нет вины, нет обвинения. Нет выплаты. Я буду счастлива остановиться на второй версии, если ты прямо сейчас уйдешь и оставишь Ники со мной.

Я не мог. Я не мог бросить своего сына, позволив моей жене – моей психически ненормальной жене – растить его. Должен был найтись другой путь. Я сказал:

– Я просто пытаюсь понять. Слушай, а мы не можем вдохнуть-выдохнуть, сбавить обороты и…

Женщины обменялись долгими взглядами. Стефани сказала:

– Мы знаем, что ты сделал с Эмили. А Эмили знает, как свидетельствовать против тебя.

– Ну прошу тебя, – нетерпеливо сказала Эмили, – все всё знают. Не в этом дело.

Я боялся оставить их вот так. Оставить дела в таком положении. Но мне нужен был воздух. Только теперь я заметил, что так и не снял пальто.

– Я выйду на минуту, – сказал я. – Не могу это слышать. Но сначала я хочу увидеть Ники.

Я пошел следом за ними в детскую. Ники с Майлзом строили из лего парковочный гараж.

– Привет, парни, – сказал я. – О, вот это класс.

Мальчишки едва подняли глаза.

– Привет, пап, – сказал Ники.

– Здрасьте, – сказал Майлз.

Я поцеловал сына в его милую макушку, горе нахлынуло волной.

– Мама пришла, – буднично сказал Ники. Как будто она никуда не девалась.

– Я знаю, – сказал я. – Здорово, да?

– А моя мама там? – У Майлза был встревоженный голос. Может, он решил, что теперь его маме пришел черед исчезнуть?

Мне до дрожи хотелось, чтобы Стефани исчезла. Хотя Майлза мне было бы жалко.

– Твоя мама в гостиной, вместе с мамой Ники, – сказал я.

* * *

Я больше не чувствовал, что я дома. Мой дом был осквернен, уничтожен моей женой и ее подругой. Я не мог дать им уйти, не обратившись к той разновидности жестокости, в которой они меня обвинили. Я пошел к себе, сложил костюм, смену одежды, кое-что для путешествий, снотворное и ноутбук.

Я попрощался с женой и Стефани. Они не ответили. Кажется, они меня даже не услышали. Налили себе по бокалу белого вина и растянулись на противоположных концах дивана.

Я поехал на станцию и сел на первый же поезд, идущий в город. Прописался в “Карлайл”. Вышло гораздо дороже, чем мы могли бы себе позволить, но я сказал себе, что деньги нужны как раз для таких моментов, как этот.

Я позвонил на работу, сказался больным и провел день в постели. Вечером спустился в великолепный бар “Карлайла”, где стены расписаны Людвигом Бемельмансом. Я всегда считал это место одним из самых стильных и изысканных в Нью-Йорке.

Мне нужен был стиль, нужны роскошь и комфорт. Моя жизнь стала мрачной, одинокой и грубой. Мне не хотелось думать, насколько счастливее я был, когда верил, что Эмили умерла.

Я заказал цивилизованный коктейль мартини (больше водки, чем мартини, с еще одной оливкой) у цивилизованного официанта, и когда мартини прибыл, безупречно охлажденный, я оглядел это цивилизованное место, и после второго мартини мне стало казаться, что дело между мной и Эмили – а теперь, полагаю, и Стефани – можно уладить дружеским цивилизованным путем.

* * *

Я вернулся к себе в номер, принял две таблетки – двойную дозу от рекомендованной – и провалился в сон без сновидений.

Утром я принял душ в роскошной ванной, с очень дорогим гелем. Я благоухал, как букет цветов. Я заказал кофе в номер, щедро вознаградил официанта и оделся.

На работе я пошел прямиком в кабинет Каррингтона.

Я страшился этого разговора. Я собирался спросить, не знает ли Каррингтон какого-нибудь адвоката, который мог бы (тут мне пришлось бы быть осмотрительным) взяться за мой случай, если понадобится – по тарифу компании.

Что я скажу адвокату? Я снова не мог соображать ясно. Моя жена приготовила яичницу-болтунью из моих мозгов.

Каррингтон откинулся на спинку кресла и отъехал от стола.

– Господи боже, Шон, – сказал он. – Ты, похоже, единственный человек на земле, который не видел вот этого?

Он повернул монитор. Чтобы видеть, что там на экране, мне пришлось податься вперед и присесть перед его столом. Ужасно неудобно.

На экране была фейсбучная страница. Аватарка являла собой жену Каррингтона в саду, с охапкой ревеня. Страница Люси Каррингтон.

Заголовок гласил:

“Мама-блогер раскрыла тайну!

Читайте, что говорит мама-блогер об исчезновении своей подруги”.

Каррингтон передал мне мышку.

– Щелкни по ссылке. Подожди. Обойди. Сядь в мое кресло. Мне не обязательно быть здесь, когда ты это прочитаешь.

– Ты можешь переслать ее мне, – сказал я – Я не умею, – ответил Каррингтон.

Он вышел. Щелкнув по ссылке, я попал на блог Стефани.

 

41

Блог Стефани

Тайна раскрыта!

Мамы, привет!

С любовью,

Сначала позвольте мне удостовериться, что вы сейчас сидите. Удобно. За письменным или кухонным столом. Для тех из вас, кому надо наверстать упущенное, я даю ссылки на посты о своей дружбе с Эмили и на серию постов об ее исчезновении и смерти. Или же о том, что мы считали ее смертью. Но я забегаю вперед. Когда вы прочитаете эти посты, вы будете вполне в курсе дела.

Стефани

Как бы то ни было, последняя часть этой истории сразит всех наповал.

Мамы! Готовы к грандиозной новости? К шокирующей новости?

Эмили жива!!!

Пару шагов я опущу. Оставлю в стороне свои былые смутные подозрения о том, что она на самом деле жива. Давайте назовем это моей материнской интуицией. Материнским шестым чувством, которое снова не подвело.

Когда я писала пост о загробной жизни – пост, который столь многие из вас опубликовали у себя, – я на самом деле пыталась связаться с Эмили на случай, если та была жива, обреталась где-нибудь и могла бы его прочитать. Я хотела, чтобы Эмили знала: я не перестала думать о ней и молиться за нее.

Эмили – та подруга, о которой я писала в посте о помощи другу, о том, как мы узнаём, реально что-то или нет (ссылка).

Позвольте мне сказать со всей прямотой: ее муж – жестокий негодяй.

Эмили настолько боялась его, что инсценировала собственное исчезновение и смерть. Хуже того. Он затеял мошенничество со страховкой, чтобы получить из страховых денег целое состояние после исчезновения и предполагаемой смерти Эмили. Такое мы часто видим по телевизору, но, полагаю, и в реальной жизни подобное случается.

Погибла на самом деле ее сестра. К этой мере отчаяния ее подтолкнул (если быть точной – отчасти) ее грубый, черствый, склонный к насилию зять.

Шон Таунсенд.

Может показаться странным, что приятный парень и ответственный папа, которого я превозносила в своем блоге, оказался страшным человеком. Тут я могу лишь сказать: такое случается. Аферисты и даже серийные убийцы охотятся на любящих женщин. Не то чтобы я намекаю, что муж моей подруги – убийца. Не в буквальном смысле.

Шон – очень скверный человек. Я не знаю законов, относящихся к страхованию. Но, по словам Эмили, мистер Айзек Прейджер начал расследование. Он выследил Эмили и связался с ней. Он предложил ей сделку: Эмили не будут упоминать во время судебного разбирательства, если она скажет ему правду. И Эмили, конечно, вывела его на Шона. Последнее, что Эмили слышала от мистера Прейджера, – это что они с Шоном договорились о встрече в тридцати милях от нашего городка.

Мы с Эмили снова друзья. Ей хватило смелости обратиться за помощью, а я оказалась хорошим другом и пришла ей на помощь. И снова скажу – нас, мам, объединяет борьба. Этот пост – во славу мам и во славу дружбы.

 

42

Шон

Каррингтон ждал за дверью своего кабинета – так врач, прежде чем войти в смотровую, ждет, когда ты разденешься.

– Плохо дело, – сказал он, входя. – Женщины! Я-то, дорогой, на твоей стороне.

Верил он в мою невиновность или нет – я был благодарен ему за то, что он вежлив со мной. За то, что ведет себя как цивилизованный человек. Тут мне пришло в голову, что прошлой ночью я принял слишком много снотворного. Может, через несколько часов ничего этого не случится? Нет, я знал, что такого количества я не принимал. Происходящее было реальностью.

– Все это вранье, клянусь, – сказал я. – Это же чистой воды кибертравля! Шантаж. Какие в этой стране законы против клеветы? Все написанное – ложь.

Я выдал Каррингтону свою версию. Допустил одно маленькое отступление от правды. Сделал вид, будто не знал, что моя жена планировала мошенничество со страховкой. Это сделало мою историю менее запутанной. Менее сложной. Я сказал, что не видел связи между страховкой, за которую платил, и последующим исчезновением Эмили. До тех пор, пока на это не указали детективы. Что бы ни случилось – идея принадлежала Эмили. Она вечно искала острых ощущений. Вечно ей надо было играть в плохую девочку. Это не то качество, которое ей к лицу в ее возрасте.

Каррингтон подергал манжеты, на языке жестов – слишком много информации. Мы британцы.

И все же, думаю, он мне поверил.

– Я спрошу кого-нибудь из наших юристов, – сказал Каррингтон. – Все-таки интернет – это не печатная газета. Тут гораздо больше серых зон. Кстати, что тебе нужно? Чем помочь?

Когда идешь неторным путем, рано или поздно приходится выбирать ту или другую дорожку. И положиться можно только на ощущение, что тебя ведут. И выведут. Я положился на это чувство. И меня вывели. Может, снотворное сослужило хорошую службу. Не дало мне слишком много думать.

Как говорится, первая мысль – самая верная. Хотя, может быть, и не стопроцентно верная. Следовало упомянуть мистера Прейджера.

– Мне нужно куда-нибудь уехать. Нужно время, – сказал я.

Эмили брала себе тайм-аут. Теперь моя очередь. Уберусь отсюда. Поеду куда-нибудь. Подумаю. Подожду, пока осядет пыль. Все знаки и знамения указывали: тебе туда.

– Этот текст перепостили на Фейсбуке, там сотни лайков, – сказал Каррингтон. – Разошелся, что называется, мгновенно. Как вирус. Возможно, лечение существует. – Он сухо, безрадостно хохотнул.

– Господи боже, – сказал я.

– Вот именно, господи боже.

– Что все это значит? Для меня?

– Это значит, что сейчас, пока мы с тобой тут беседуем, кое-кто прикидывает, как завести на тебя уголовное дело. И если кое-кто решит это сделать, события начнут развиваться довольно быстро.

– Проклятье, – сказал я.

– Вот именно, проклятье.

У Каррингтона была привычка дождаться, пока кто-нибудь другой не произнесет какое-нибудь непотребство, и потом повторить.

– Тебе повезло, что ты мне нравишься, – сказал он. – И что я верю тебе, за исключением того пункта, что ты якобы не знал о схеме со страховкой. Мне это абсолютно все равно, лично мне, хотя если тебя поймают, этот пункт может стать источником неважной рекламы для фирмы. Тем не менее у меня есть одна мысль. Нам нужен кто-то, кто занялся продажей участка земли на ирландском побережье, где один клиент собрался строить дом престарелых. Не особенно большой клиент, не особенно большой дом, может быть, чтобы слегка уйти от налогов, но все исключительно законно. Ты мог бы заняться этим проектом. Временный переезд. Говорят, гольф в этой части земного шара исключительный. И как ты и сказал – расстояние и время. Как только все устаканится, мы поработаем над вопросом о твоем возвращении.

Кое о чем Каррингтону не нужно было говорить. Я – гражданин Британии. Никто не будет экстрадировать меня по подозрению в семейном насилии, или пособничестве в самоубийстве, или даже попытке мошенничества. Страховая компания придет в трепет от того, что платить не нужно. Прейджер переключится на другое задание.

Каррингтон был хорошим человеком, милым человеком. Я оценил его предложение. Веревка, брошенная утопающему. Спасение из горящего здания.

– Работа начинается прямо сейчас, – сказал Каррингтон.

Он не глядел на меня – тем лучше.

– Великолепно. Спасибо. Искренне, по-честному. Спасибо.

– Одного “спасибо” достаточно, – заметил Каррингтон.

Я знал, что это не навсегда. Мне нужны были расстояние и время. Я уеду, вернусь и заберу Ники. Мы с его матерью еще можем уладить дело более или менее цивилизованным путем.

 

43

Эмили

Шон прекратил сопротивление, прислал письмо по электронной почте. Он собирался заняться проектом на побережье Ирландии и еще не знал, сколько времени там пробудет. Великолепная возможность. Шон просил меня передать Ники огромный привет от него. Писал, что свяжется со мной насчет Ники, как только будет знать, когда улетает и когда собирается вернуться. Весьма неожиданно. Я ожидала, что он будет сражаться упорнее.

Но я не жаловалась. Именно этого я и хотела. Лучшего развития событий я и представить себе не могла.

Я приготовилась получать удовольствие от домашней жизни с Ники. Я пообещала себе получать удовольствие от домашней жизни, пообещала, что перестану быть беспокойной, что не позволю повседневности наводить на меня скуку, раздражать или пугать меня. Что я больше не стану пытаться управлять правдой и буду просто жить.

Однажды у меня выдалась скверная ночь. Может быть, весь страх был у меня в голове. Но в ту ночь никто не мог объяснить мне этого.

Это случилось в первую ночь после отъезда Шона. Я сидела в своем доме. День я провела, восстанавливая его первозданное состояние: выбросила тошнотворные чаи, которыми Стефани забила буфет, и обновила запасы в винном холодильнике. Я удалила из дома омерзительную подушку с вышитым крестиком “Благослови Господь наш счастливый дом”, которую Стефани имела наглость притащить из своего обиталища и положить на мой диван. Я договорилась, что со склада мне привезут мои личные вещи, мою бесценную мебель.

Теперь были только Ники и я. Мы вдвоем. На обед мы съели вкуснейшую макаронную запеканку с хрустящим сыром, которую я приготовила от и до своими руками. Ники восторженно болтал. В кухне было тепло. Я жила как затравленное животное, но теперь я снова стала человеческим существом. Я рискнула всем. Игра далась мне нелегко. Я выиграла.

Я в жизни не бывала счастливее, чем сейчас. Я поклялась себе, что эта игра была последней, я сделаю все, что в моих силах, чтобы преодолеть побуждение изорвать свою жизнь в лоскутья, а лоскутья пустить по ветру.

Я уложила Ники и дочитывала роман Хайсмит, который начала еще до своего исчезновения. “Те, кто уходят”. Подозреваю, что его сняло с полки мое подсознательное.

Может, я зря взялась за эту книгу, находясь в доме одна (Ники не в счет). Я как раз прочитала жутковатый эпизод, в котором отец погибшей женщины преследует своего зятя, собираясь его убить. Пожилой мужчина крадется по темным проулкам Венеции, словно зловещая карлица в красном из того сексуального триллера с Джули Кристи и Дональдом Сазерлендом.

Я читала, когда у меня возникло чувство, что на улице кто-то есть. Смотрит на меня из рощи. Может быть, потому, что я сама наблюдала оттуда за домом. Бедная Стефани. Я подвергла ее пытке. Пустая трата сил. Ни она, ни Шон этого не стоили.

Мне хотелось считать, что я из тех, кто способен ощутить присутствие чужака. Я знала, что я более чутка, чем Стефани или Шон. Но тогда я была по ту сторону. Сейчас я оказалась по другую.

Я услышала какой-то звук. Шуршание, шорох в рощице. Шон. Я это чувствовала. Я уловила его присутствие. Его злость. Его недобрые намерения. Он хочет проникнуть в дом и похитить Ники? Вероятно, он убедил себя, что я этого заслуживаю.

Послышалось насвистывание – на расстоянии. Звук стал громче, потом прекратился. Рядом с домом.

Шон насвистывал? Почему мелодия звучала так знакомо? Может, это не Шон, а какой-нибудь чужак, убийца. Грозный призрак мистера Прейджера.

Я хотела посмотреть, что делается снаружи, но побоялась. Выключила свет и стала всматриваться в непроницаемый мрак безлунной ночи. Потом мне стало страшно находиться в темном доме, и я включила свет. Внезапно мне острейшим образом не понравилось, что в доме столько окон. С чего мы с Шоном решили, что нам нужно так много света?

Можно было бы посадить Ники в машину и отвезти в какое-нибудь безопасное место. К Стефани, хотя это стоило бы мне просить ее побыть со мной. Просить защитить нас. Может, у меня началась паранойя, и мстительный муж мне мерещится.

Но будить Ники и уезжать из дома показалось таким хлопотливым делом… Чего ради? Я решила принять одну из снотворных таблеток Шона. Живя со мной, он в них не нуждался! Но если честно, в то время я еще не исчезла и не утонула, а он не уехал невесть куда из моего дома, и я не угрожала ему своей альтернативной версией правды.

Я легла рядом с Ники. Если Шон попытается забрать моего сына, я проснусь.

Проваливаясь в дрему, я вспомнила, как Стефани говорила, что таблетки Шона могут спровоцировать психотическое поведение. Может, Шон сошел с ума. Съехал с катушек и действительно бродит там.

А может, это я сошла с ума. Приняла одну из этих психопилюль. Сна не было ни в одном глазу, сердце колотилось о ребра. Я выпила еще одну таблетку, забила на все и спала, пока Ники наутро не разбудил меня.

Дневной свет лился в окно. Я лежала на кровати Ники. Провалилась в сон полностью одетая. Солнечные блики плескались на полу спальни.

– Доброе утро, мам, – сказал Ники.

Я поцеловала его влажный гладкий лобик, и мы нырнули под одеяло. Какое блаженство.

Я хотела, чтобы у Ники был отец. Я останусь на связи с Шоном. А тем временем подам на развод. С полной опекой. На всякий случай. Международные трансатлантические разбирательства могут длиться веками.

* * *

Не знаю, чего Стефани ждала от меня. Может, вообразила, что мы теперь друзья по-настоящему. Что мы объединим наши ресурсы и детей и заживем в каком-то экспериментально-кооперативном подобии кибуца, деля заботы о детях и стирку.

Не бывать этому. Даже жить с Шоном – и то было бы лучше.

Я вернулась к Деннису Найлону и выговорила себе значительную прибавку; на эти деньги я наняла няню на полный день. Я убедила Денниса поддержать фонд, который помогает уличным детям и дает им приют, и мы назвали его в честь моей сестры. Еще я добилась более свободного графика, который дал мне возможность проводить больше времени с Ники, позволив работать частично из дома. Иногда нужно отказаться от того, чтобы быть незаменимой, хотя этот подход может обернуться против тебя, как показал пример Шона.

Ник и Майлз продолжают дружить, хотя играют вместе за пределами школы уже не так часто. Наша новая няня, Сара, отвозит Ники в школу и забирает его от Стефани.

Я время от времени связываюсь с Шоном. Планирую назначить время (не слишком скоро), когда он сможет навестить Ники, но это подождет. Сначала я должна почувствовать, что он сожалеет о сделанном, о том, что заставил меня исчезнуть и сфабриковать собственную смерть, а также внести свой вклад в смерть моей сестры.

Мне нравится снова работать в “Деннис Найлон”. Все здесь, кажется, рады, что я вернулась после всех своих приключений. Я люблю ужинать дома с Ники или хотя бы укладывать его спать. Я люблю свое личное пространство, свое одиночество.

Все складывается как нельзя лучше.

 

44

Блог Стефани

Все хорошо

Мамы, привет!

С любовью,

Все хорошо, что хорошо кончается. Хотя, конечно, материнство не кончится, пока мы и наши дети живем на одной земле – и даже дольше, как я однажды уже писала.

Стефани

Мы с Эмили снова живем по соседству и растим сыновей – самых счастливых и здоровых маленьких людей, известных нам. Шон за границей, и неясно, когда он вернется (и вернется ли).

Я вижу Эмили не так часто, как хотела бы. Она сейчас очень много работает и по полной вкладывается в роль мамы, наверстывая упущенное. Но дружбы то усиливаются, то ослабевают, и я знаю – придет время, когда мы снова растянемся на удобном диване, если диван еще на месте. Майлз говорит мне, что Ники рассказывает: у них дома теперь все не так, как когда мы жили там. Я не выпытываю подробностей. Есть вещи – множество вещей, – о которых я не хочу думать.

Майлз отлично справляется в школе, Ники лишь чуть-чуть отстает от него.

Всем нам пришлось пройти через очень и очень многое. Но маленький Ники – вот за кого у меня болит сердце. Потерять мать, вновь обрести ее – а потом потерять отца. Сможет ли он доверять людям?

Единственное, что успокаивает, – это то, как сильны наши дети. Как они храбры, крепки и выносливы. Ники переживет это, перерастет и вырастет в еще более крепкого, способного к состраданию, мудрого взрослого. В более многогранного человека.

Придет время, когда каждый из нас сможет двигаться дальше, оставив случившееся позади. Мы научимся жить с нашими тайнами, ценить их. Потому что они тоже часть нас.

Я не смогла бы пройти через это полное вызовов время без любви и поддержки сообщества мам.

Благослови вас Господь, мамы, где бы вы ни были. Оставайтесь сильными. Оставайтесь прекрасными. И если у вас в запасе есть история вроде этой – не стесняйтесь написать о ней.

Потом напишу больше.

 

45

Эмили

Примерно через месяц после моего возвращения домой полицейская машина вползла на подъездную дорожку и остановилась у крыльца.

Я сказала себе: это ничего не значит.

Из машины вышли двое полицейских в штатском, позвонили в дверь.

Женщина протянула руку первой.

– Я детектив Мини, – представилась она. – А это мой напарник, детектив Фортас.

– Эмили Нельсон, – сказала я.

– Да, мы знаем, – сказала офицер Мини.

– Не хотите войти? – пригласила я. Скрывать мне было нечего.

Они вошли и сели на новый диван, который я купила взамен того, на котором сидела Стефани.

– Вряд ли мы с вами встречались официально, – начал детектив Фортас, – но мы работали над вашим делом. Мы встречались с вашим мужем…

– Мой уже почти бывший муж сейчас в Англии.

– Понятно, – сказала детектив Мини. – Вообще он не должен был уезжать. Нам надо задать ему несколько вопросов насчет одного момента…

Мне стало любопытно, что это за “момент”, но я сдержала любопытство. Рассудила, что рано или поздно все узнаю.

– Слушайте, – начала я, – дело вот в чем… Мне жаль, что я причинила вам столько хлопот. Это не совсем моя вина. Когда я исчезла с радаров, мой муж и Стефани взвинтили себя до истерики и нажали тревожную кнопку. Но мне всего лишь нужно было немного времени, чтобы оплакать смерть моей сестры. Мне действительно надо было выключиться, вырваться за ограду. Возникло огромное недопонимание, и оно так неудачно пересеклось со страховкой, которую оформил мой муж и про которую я забыла.

– Я помню, – сказал детектив Фортас. – Мы беседовали с молодой женщиной, какой-то подругой, она мама одного из друзей вашего сына…

– Хорошая память, – похвалила я. – Это, наверное, Стефани. Моя подруга слегка невротичка, если вы понимаете, что я имею в виду.

Детектив Мини улыбнулась. Она видела Стефани. Она поняла, что я имела в виду. Оба полицейских невесело посмеялись, словно не зная точно, чему смеются и прилично ли им смеяться вообще.

– Не хочу быть невежливой, – заметила я, – но могу я спросить, почему вы здесь?

– Просто приехали для беседы, – сказал детектив Фортас. – Предварительной беседы. На днях один человек обнаружил сгоревшую искореженную машину почти у границы штата. Недалеко отсюда. В машине оказались обугленные человеческие останки, и мы предполагаем, что это Айзек Прейджер. Ваш дом был в списке посещенных, список он составил за несколько недель до своего исчезновения. Естественно, мы связали этот случай с вашим исчезновением, которое, как уже упоминалось, мы расследовали.

– Поразительно! – воскликнула я. – Ну и совпадение!

Я флиртовала с обоими. Надо было, чтобы они мне поверили.

– После автокатастрофы улик осталось немного, – сказала детектив Мини. – Скорее всего, это был несчастный случай. Но есть некоторые подозрительные и… интригующие моменты. На месте катастрофы обнаружили ювелирное украшение, которое вряд ли принадлежало мистеру Прейджеру.

Она протянула мне фотографию. Я уже знала, что увижу на ней.

Конечно, я знала, что потеряла кольцо. Но поскольку я отвыкла носить его, прошло несколько дней, прежде чем я заметила пропажу. И что самое смешное – меня это не озаботило. Оно принадлежало моей сестре в течение… не хочу думать, какого времени. До этого оно какое-то время принадлежало мне. А еще до этого – матери Шона. Теперь, думая о кольце, я слышала доводящий до безумия голос его матери, слышала, как она ноет и жалуется, перемывая после ужина посуду в своей вонючей, как нора животного, кухне.

Я велела себе не волноваться по поводу того, где потеряла кольцо. Полно было других мест и помимо того холма, с которого я столкнула машину с мертвецом в глубокий овраг. Вряд ли, казалось мне, кольцо осталось именно там, к тому же я приложила столько усилий, чтобы убедить себя (и Стефани), что истории с машиной не было. Нет преступления – нет последствий.

Я, наверное, сняла перчатки после того, как мы закончили толкать машину мистера Прейджера. Не помню. Многие события того дня смазались в памяти, трудно было вспомнить хоть что-нибудь точно. Я изо всех сил старалась не думать о кольце, и до сих пор мне это удавалось.

– Забавно, – заметила детектив Мини. – У моего напарника феноменальная – научная фантастика – память на детали. И когда изображение появилось на экране, это кольцо… мой напарник вспомнил, что точно такое кольцо фигурировало в отчете о вскрытии. Когда обнаружили труп, который сочли вашим.

Мы обе воззрились на детектива Фортаса, словно чтобы осознать: перед нами – невиданное человеческое существо, обладающее нереальной интеллектуальной мощью. Но перед нами был всего лишь парень с глуповатым лицом, с россыпью угрей на лбу и жидкими светлыми усами.

– Кольцо нашли в Мичигане, – сказал он, – и, понятно, отдали вашему мужу, на случай…

– Я знаю, о каком кольце речь.

Я сама слышала, что говорю сквозь стиснутые зубы. Копы оказались достаточно сообразительны, чтобы вспомнить изображение кольца, виденного несколько месяцев назад, но недостаточно сообразительны, чтобы понять: “труп”, о котором они упомянули, был трупом моей покончившей с собой сестры. Моего любимого близнеца. Они поняли это с опозданием, лишь теперь. Детектив Фортас покраснел, лицо у него сделалось неприятно розовым.

– Сожалеем о вашей утрате, – сказала детектив Мини.

– Все в порядке, – заверила я.

Но все было не в порядке. И полицейские это знали.

– Вот смешно, – сказал детектив Фортас. – Я помню нашу первую беседу с вашим мужем. И с вашей подругой. И они описывали вас. И оба упомянули о кольце. – Он ткнул пальцем в распечатку. – Мы совершенно уверены: это то самое кольцо.

Очень важно было сейчас не мяться. Не вздрогнуть. Не запинаться, не заикаться.

– Муж подарил мне его на помолвку, – сказала я. – Потом моя сестра стащила его, чтобы заплатить за наркотики. Вот так оно и оказалось в озере.

Они сожалели о моей утрате? Я сожалела гораздо больше.

– Позвольте вопрос, – сказала я. – Когда вы беседовали с моим мужем в разгар этого… недоразумения с моим исчезновением… Вы сказали, что говорили с ним и с подругой… Со Стефани.

– Верно, Стефани, – подтвердил обладатель феноменальной памяти Фортас.

– А известно ли вам, что впоследствии она переехала жить к моему мужу? Вам известно, что они собирались пожениться? Вам известно, что он подарил ей кольцо своей матери, мое кольцо, и они оба сочли, что это великолепно? Они сочли, что, когда мой муж дарит мое кольцо моей лучшей подруге, – это то, чего хотела бы я сама. Можете вы в это поверить?

– О господи! – Детектив Мини пришла в ужас от вероломства моего мужа и моей лучшей подруги. – Полагаю, у вас есть контакты этой… Стефани?

– Ее телефон и ее адрес, – сказала я. – Могу продиктовать, даже не заглядывая в записную книжку. А если вам нужно больше информации о ее отношениях с моим мужем, могу дать ссылку на ее блог. По моим ощущениям, сейчас Шон ее уже бросил, но мне это больше не интересно, как вы понимаете.

Полицейские это понимали. Они все записали. Взяли Стефани на заметку.

А я как раз вспомнила еще кое-что, что говорили мне покерные чемпионы о “рыбе”. Вы знаете, что “рыбе” конец, но не знаете когда. Не знаете, какая рука схватит “рыбу” и выбросит ее, бьющую хвостом и разевающую рот, на сушу.

Будь эти полицейские не такими некомпетентными, не такими неуклюжими – они арестовали бы меня на месте, по подозрению. Или хотя бы попросили разрешения задать мне еще несколько вопросов. Вместо этого они ушли – полагаю, возбудившись по поводу Стефани, – вежливо попросив меня не уезжать слишком далеко. Я пообещала, что не уеду.

После их ухода я немного выждала. Сделала несколько глубоких вдохов, чтобы прочистить мозги. Потом пошла в комнату Ники, собрала кое-какие его вещи и начала паковаться. Настало время уезжать. Настало время для Ники и для меня отправиться на закат, на восход – куда угодно. Вырваться за ограду. Сделаем перерыв, посмотрим, что будет дальше.

Я взяла паспорт Ники и – на всякий случай – оба своих, фальшивый и настоящий. Может, навестим Шона на пару дней. А скорее всего – нет.

Я ждала этого. Планировала. Готовилась к чему-то подобному, готовилась долго. Можно сказать – всю жизнь.

Впервые в жизни я настолько ничего не боялась. Я чувствовала себя юной, воодушевленной, отважной.

Какое счастье – чувствовать себя живой.