Смерть на каникулах. Убийство в больнице (сборник)

Белл Джозефина

В театральных труппах всегда кипят нешуточные страсти. Однако жестокое убийство ведущего актера Фентона прямо в финале шекспировской «Двенадцатой ночи», которую представляли в элитном колледже перед началом каникул, – это уже слишком… Если учесть сложный характер убитого, под подозрением могут оказаться все его коллеги. Если учесть обстоятельства его женитьбы – нельзя сбрасывать со счетов и кое-кого из учителей колледжа. Такой клубок под силу распутать только доктору Уинтрингему…

На глазах у врачей армейской комиссии, проверяющих здоровье добровольцев, умирает молодая Урсула Фринтон. Следствие устанавливает, что ее отравили огромной дозой никотина. Но кто стоит за этим преступлением? Ее кузен, рассчитывающий на богатое наследство? Неудачливая соперница? Муж, с которым они втайне поженились буквально неделю назад? Или, может, в деле замешана группа диверсантов, о которой стало известно Урсуле?.. Доктор Уинтрингем начинает расследование…

 

Josephine Bell

DEATH AT HALF TERN

DEATH AT THE MEDICAL BOARD

Печатается с разрешения наследников автора при содействии литературных агентств Curtis Brown UK и The Van Lear Agency LLC

© Josephine Bell, 1939, 1944

© Перевод. М. Левин, 2015

© Издание на русском языке AST Publishers, 2015

 

Смерть на каникулах

 

Пятница

 

Глава 1

Мистер Ридсдейл взял парадный галстук, провел рукой по всей его длине, с растущим недовольством осмотрел растянутую ткань – и отбросил галстук в сторону.

– Джудит!

Голос прозвучал утомленно и несколько жалобно.

– Что такое, дорогой?

Жена появилась в дверях гардеробной, одной рукой держась за косяк, а другой застегивая ремень босоножки. По ее подчеркнуто терпеливому тону было ясно, что ее туалет уже почти завершен. Но не совсем.

– Этот галстук надевать нельзя. В середине торчит подкладка. Есть у меня другой?

– Думаю, да. Ты смотрел?

Естественно, он этого не делал. Мистер Ридсдейл неуверенно потянулся к шкафу, но отступил, пропуская Джудит к гардеробу и наблюдая за ее грациозными движениями, пока она перебирала его воротнички и носовые платки. На ней было парадное платье из плотного крепа, тускло-серо-зеленое, что выгодно оттеняло каштановые волосы. Платье с высоким воротником и длинными рукавами, достаточно строгое, чтобы жена директора колледжа могла появиться в нем на приеме для родителей учеников, но отлично сшитое и подчеркивающее ее все еще юную фигуру.

– Джилл слегка поправилась после своего интересного положения. Ей это к лицу, тебе не кажется?

Джудит повернулась, держа в руке новый черный галстук, надела ему на шею и стала завязывать.

– Это следует понимать как намек на мою костлявость, как ты ее обычно называешь?

– Нет. Мне ты нравишься такой, как есть, только не надо больше худеть. Я лишь хотел сказать, что Джилл теперь похожа на аллегорию здоровья – а ведь ее младшему только полгода, если я правильно помню?

– Семь месяцев. И я не очень понимаю, с чем тут поздравлять, если она хорошо выглядит через семь месяцев после события. Было бы тревожно, если бы такого не случилось. Впрочем, Джилл всегда отличалась крепким здоровьем. В детстве она не перенесла и половины тех болезней, что пришлись на мою долю. Кроме того, она совершенно счастлива, обожает Дэвида и троих прекрасных детей. Когда ты так счастлива, как Джилл, тебе только и остается, что хорошо выглядеть.

Джудит отступила, чтобы полюбоваться своей работой, но муж удержал ее, положив руки на плечи.

– А сестра Джилл так же счастлива?

Она накрыла его руки своими.

– Конечно. У меня тоже очаровательный муж и очаровательные девочки, и, по словам Джилл, в пределах школьной ограды я – Персона с большой буквы. Быть Персоной мне нравится – почему бы и нет? Я не смеюсь над всем на свете, в том числе и над собой, как это свойственно Джилл.

– Не уверен, что она не переняла это у Дэвида.

– Нет, она всегда была такая. Он ее только поощряет.

Джудит Ридсдейл вернулась в свою комнату и встала перед зеркалом, надевая пару скромных сережек. И подумала, что сказала Чарльзу правду. Ей действительно приятно быть женой директора, и на это «приятно» она имеет право. Она полностью осознает свой тихий талант развлекать людей, свою приятную внешность и радуется той симпатии и уважению, которые неизменно вызывает у других. Джудит не самодовольна и не самовлюбленна. Напротив, она смиренно благодарна, что Чарльз ее отличил и дал столь подходящее ей положение. И если порой она с некоторой тоской осознает, что они никогда не достигали заоблачных вершин эмоциональных переживаний, то при этом трезво понимает: для ее ученого мужа и такой женщины, как она, больше подходят пологие склоны и ухоженные газоны.

Надев серьги, Джудит положила в сумочку чистый платок и вернулась в гардеробную. Бедный Чарльз! Ему предстоит напряженный уик-энд. Каникулы в середине семестра – трудное время для директора, и в летнем семестре оно труднее, чем в зимнем. А сейчас эта трудность усугублена вынужденным изменением программы. Мистер Торп – учитель, всегда умеющий выбрать классическое произведение для постановки силами школьников, – во время пасхальных каникул попал в руки хирурга из-за своего аппендикса и до конца летних каникул из них не вырвется. Следовательно, в самый последний момент пришлось искать нового учителя. А в последнюю неделю пасхальных каникул подходящие молодые люди не попадаются на каждом шагу. Либо они еще студенты и имеют на лето планы, либо уже успели озаботиться своим будущим. В конце концов удалось найти временного учителя через агентство. Это был человек среднего возраста, мрачный и знающий. Семь лет он трудился временным учителем в частных школах по всей стране. Мистер Ридсдейл убедился, что с ним легко работать и очень трудно разговаривать, а Джудит почему-то почувствовала к нему жалость и в результате стала избегать. Если бы не празднование конца семестра, его недостатки были бы ему прощены. Но он, к общему негодованию, хотя и был нанят преподавать английский и историю, наотрез отказался продолжать постановку «Юлия Цезаря», начатую в весеннем семестре мистером Торпом. Поскольку другие учителя не соответствовали этой задаче, а родителей учеников в первый вечер каникул следовало развлечь любой ценой, школьную постановку пришлось отставить и пригласить труппу профессионалов, работающих исключительно по школам и колледжам, со спектаклем «Двенадцатая ночь».

Все это служило для Чарльза источником постоянных тревог и огорчений. Мистер Торп, которому ассистировали несколько других преподавателей и школьный воспитатель, приучил его не волноваться за пятничный вечер. А теперь в колледж вторглась посторонняя труппа, сцену перевернули вверх дном, гардеробные и школьный музей превратились в гримуборные – и все время возникают какие-то мелкие проблемы, с которыми обращаются к Чарльзу.

– Дорогая, ты готова?

– Вполне, Чарльз. Думаю, мне надо сойти вниз и принять огонь на себя. Джилл и Дэвид приедут минута в минуту, а еще Хью и Маргарет я сказала, что если они опоздают с ужином, мы их ждать не будем.

– И меня тоже не ждите. Я должен заглянуть в зал и посмотреть, как там справляются эти люди.

– Ты про компанию «Шекспир плейерз лимитед»? Я бы их не трогала. В конце концов, это их работа – приспособиться к любой сцене. К любой школьной сцене.

– Я знаю. Но они оставили себе не слишком много времени, прибыв так поздно.

Джудит взяла мужа под руку и повела к лестнице.

– Скажи спасибо, что они вообще приехали. Я бы не удивилась, если бы в последнюю минуту получила телеграмму, что сломался их фургон с декорациями и выступать они не могут. Ты ведь тоже такого ждал?

Чарльз Ридсдейл угрюмо кивнул:

– Надеюсь, их текст годится для нашей публики. У меня не было времени на него взглянуть. Так что лучше я найду, кто у них там сэр Тоби, и предупрежу его заранее.

Спустившись по лестнице, они разошлись в разные стороны: мистер Ридсдейл – к школьному залу, где стук молотков сообщал, что «Шекспир плейерз лтд.» лихорадочно готовят сцену, а миссис Ридсдейл – к своей гостиной, где следовало ожидать приезда гостей.

За обитой зеленым сукном дверью, отделяющей квартиру директора от школьных дортуаров, кипели разговоры и бурная деятельность. Ученики переодевались для вечернего мероприятия в свои итонские костюмы.

Мальчики, под впечатлением недавних событий дня, трещали без умолку, за важностью обсуждаемых тем забыв о зажатых в руках штанах, пока старшие по спальням не приводили их в чувство. Тогда они быстро просовывали в штанины худые или полные ноги и натягивали брюки. Тощие исцарапанные коленки исчезали под полосатым узором, граница мытья рук на запястьях скрывалась гладкой черной материей, цыплячья шея оборачивалась безупречно белым полотном. Вместо банды растрепанных хулиганов в серых робах возникала группа юных джентльменов, даже самые неотесанные из которых приобретали сдержанное достоинство, неотразимое обаяние детства в ложной ауре ангелоподобной красоты.

Алистер Уинтрингем ополоснул щетки в стоявшем на умывальнике кувшине с водой (одном на двоих с Брюсом Притчардом), стряхнул с них воду на наклонившегося Кокера-самого-младшего и стал расчесывать волосы. Кокер возмущенно пискнул, ощутив на шее холодные капли, но, сообразив, что запаздывает с одеванием, не стал отрываться от поисков пропавшей запонки.

– Застегивайся, а то опоздаешь, – предупредил его Алистер. – Твои сегодня приезжают, Кокер? Если что, у меня есть запасная запонка.

– Ох, спасибо. Да, наверное. На завтрашний матч они точно приедут, мой отец играет.

– Не будь идиотом, я знаю, что он играет. Он в прошлом году был капитаном у отцов.

– А твой отец играет, Уинтрингем?

– Думаю, да. И он приезжает сегодня, вместе с дядей.

Брюс Притчард заинтересованно повернулся:

– Это который детектив?

– Ну, на самом деле он доктор. Детектив – это его хобби.

Вокруг Уинтрингема собрались несколько мальчиков. Его дядя Дэвид всегда привлекал внимание.

– А с чего эта работа начинается? В смысле убийства случаются нечасто. В деревне, где я живу, не было ни одного.

– Многие убийства так и не раскрываются.

– Ты про то, что убийцу не находят или человек погибает, а выглядит так, будто это обыкновенная смерть?

– Если бы я захотел убить человека…

– Заткнись. Так откуда твой дядя берет дела, Уинтрингем?

Алистер не знал, что на это ответить. Дело в том, что родители никогда не делились с ним подробностями приключений его дяди в криминальном мире. Поэтому ему приходилось отделываться общими фразами, но сейчас дядя Дэвид лично приезжал на праздник, и он чувствовал, что должен показать свою информированность.

– Обычно, думаю, он просто находит тело или что-то в этом роде. Я знаю, что однажды он нашел мертвеца на берегу, когда купался.

– Ух ты! Ничего себе встряска. А убийцу он нашел?

– О да. Это уж не сомневайтесь.

– Его повесили?

– Думаю, да. Кокер, шевелись! Ты всегда опаздываешь. До сих пор даже галстук не завязал.

Внизу зазвенел колокольчик. Захлопали двери, затопали ноги по половицам коридоров.

– Ну, я так и знал, что ты завозишься. Подойди сюда, я помогу. И чтобы ты до воскресенья сам научился! На неделе у тебя отлично получается.

Побагровевший Кокер-самый-младший, которому еще не было девяти, кивнул. Он хотел бы объяснить, что виноват жесткий итонский воротничок, из-за которого не завязывается черный галстук, но не посмел пререкаться со столь высокой властью – его старшим по спальне, префектом, входящим в Первые Одиннадцать. Поэтому он потер глаза тыльными сторонами ладоней и пошел вниз вслед за Уинтрингемом. И вскоре оказался среди ровесников, болтая, толкаясь и смеясь с обычным энтузиазмом.

Актеры «Шекспир плейерз лтд.» привыкли к трудностям и неблагодарной работе. В ответ на жалобы репертуарных коллег на тесные гримуборные и устаревшую машинерию провинциальных театров они только невесело смеялись, вспоминая школы, где не было ни сцен, ни гримуборных, только выгороженное ширмами место за сценой. Ворчунам можно было напомнить, что им надо лишь играть, а вот актерам из «Шекспир плейерз лтд.» приходится иметь свой транспорт, монтировать собственные декорации, самим ставить свет и устраиваться в любой дыре, в любом углу, где их поселят. Кроме того, публика, для которой они играют, наверняка пропустит подлинные шутки, зато будет хохотать в самые неожиданные моменты.

«Собачья жизнь, – подумал Роберт Фентон, устраивая зеркало на стекле одной из музейных экспозиций, по которому оно все время норовило скатиться. – Ну и сцена! Не так плохо, конечно, как во вчерашней школе для девочек, где был только один выход, и весь состав изображал из себя сардинок за ширмами по одну сторону сцены, но четыре скрипучие половицы – ну и сцена! И вечер обещает быть жарким». Всегда бывает жарко, когда он играет сэра Тоби Белча и подкладывает толщинки в костюм для увеличения собственного размера. А как у него со старым добрым кровяным давлением? Вот как, кстати? Он всмотрелся в свое лицо, вспотевшее под тоном, хотя сейчас на нем ничего не было, кроме бриджей, чулок сэра Тоби и туфель с пряжками. Черт знает что за жизнь! Он мог бы начисто переиграть этих сопляков, затмить их, видит бог, и в том числе этого юного Гэша, который слишком много о себе понимает. Но ведь никому сейчас не нужна честная, настоящая игра – они ее называют «наигрыш»! А ему претит эта современная манера, которую Гэш именует «реализмом».

Он развернулся на табурете, высматривая предмет своей неприязни. Вот он тут, как обычно, оделся первым, привалился к стене, переговариваясь с Найджелом Трентом.

– Эй! Эй, ты! Эдуард! – позвал Фентон. – Раз уж ты готов, почему бы тебе не сделать что-нибудь полезное? Пойди и помоги Джорджу.

– Ему не нужна помощь, он почти закончил.

– Ты ходил и спрашивал, я полагаю?

– Ходил и спрашивал.

– Что-то я тебя не видел.

– Вполне возможно. Ты редко видишь что-нибудь, кроме того, что высматриваешь.

Гэш все так же стоял, прислонившись к стене и глядя на невероятно красивое лицо Найджела Трента, но в его голосе, хотя и спокойном, слышалась нотка высокомерного презрения, от которой Фентон вскочил на ноги, дрожа от ярости.

Труппа прекратила гримироваться, наблюдая эту сцену. Обмен репликами между Фентоном и Гэшем вышел за пределы шутки. Старина Фентон воображал себя актером, и опыта у него действительно было больше, чем у любого другого, но ни один человек в здравом уме не мог бы отрицать, что Эдуард Гэш куда способнее. Вероятно, старик тоже это знал, вот почему и имел на Гэша зуб. Рано или поздно эта мина должна была взорваться.

Но не в этот раз. В гримуборную поспешно вошел Джордж Лемминг – электрик и помреж, человек, который не давал компании рассыпаться и вел ее через самые сильные бури. Фентон повернулся к нему, с облегчением прервав стычку, которая могла закончиться не в его пользу.

– Все хорошо, Джордж?

– Нормально. – Лемминг быстрым взглядом оценил вполне знакомую ситуацию. – Эдуард, будь хорошим мальчиком, пробегись по декорациям на сцене. Они уже там, но не разобраны.

– Иду.

Молодой Гэш тяжело оттолкнулся от стены. К несчастью, этот его подчеркнуто недовольный жест потревожил ненадежные крепления висевшего там примитивного оружия. Клинки с грохотом посыпались на пол.

– Сотню строк за это выучишь, Эдуард!

– Ученик Гэш, зайдите ко мне в кабинет немедленно!

– Ну ни фига себе зубочистка!

Лайонел Бассет, в кудрявом парике сэра Эндрю Эгьючика со свисающими вдоль лица локонами, неуклюже подхватил с пола наконечник копья и стал размахивать им, зловеще восклицая:

– Что вижу я перед собой? Кинжал?

Труппа застыла. В потрясенном молчании, последовавшем за непростительным нарушением элементарнейшего правила гримуборной, все раздоры были забыты.

– Проклятый идиот! – прошипел Фентон, когда к нему вернулся дар речи. – Ты же все турне загубил! Вон отсюда, пока я тебя не вышиб!

Гэш взял растерявшегося Бассета под руку.

– Я не суеверен, – холодно сказал он. – Предоставляю эту честь старшему поколению. Но не люблю бестактности. Лучше пойдем со мной, поможешь мне разобраться с декорациями, дурачина.

Когда дверь музея за ними закрылась, раздался общий вздох возмущения. Джордж Лемминг хлопнул Фентона по плечу:

– Старик, не впадай в раж. Не стоит он того.

– Скрутил бы я ему шею, и Гэшу заодно.

Коренастый мужчина средних лет, игравший роли Антонио и Валентина, сердито спросил:

– Отчего ты не доложишь о нем Дьюхарсту?

– Ты про Гэша?

– Конечно. Лайонел вряд ли знал, что это приносит несчастье – цитировать в гримуборной «Макбета». Он по всем параметрам дурак.

Молодой человек, в молчании созерцавший всю сцену, заговорил:

– Я насчет этого мало знаю. Но что там с моими часами и с…

– Замолчи! – резко оборвал его Джордж Лемминг, наполовину облаченный в шутовские лохмотья Фесте. – Ты не имеешь права бездоказательно устраивать скандал. Да, это неприятно, но мы – не первая труппа, где такое случилось. Боб – работник опытный и смотрит в оба. Так, Боб?

– Конечно. Но это скорее дело Дьюхарста, чем мое.

– Ты ему сказал?

– Конечно. Когда у Сидни куда-то девались часы, а Джоан не смогла найти кольцо. Но ты же все понимаешь. Он заявил, что надо это прекратить, но его тут нет, а я – ну, я не очень-то представляю себя в роли шпиона.

Остальные актеры неловко переглядывались. Весь этот летний сезон они страдали от обычного несчастья странствующих трупп: вора среди работников. Актеры, играющие костюмные роли, не могут оставлять современные часы, а в сценической одежде не всегда есть карманы для денег, портсигаров или иных ценных вещей. Все это приходится держать вместе с одеждой в гримуборных или же предусмотрительно запирать где-то и прятать ключи. Такие продуманные предосторожности не слишком свойственны не склонным к педантичности бродячим актерам. Так что они терпели, ворчали, подозревали друг друга, пока антипатия и недоверие к Лайонелу Бассету с его неприятно-угловатой фигурой и эксцентричными идеями не превратили его в естественного козла отпущения. Падающие на него подозрения с каждым днем усиливались и обсуждались все более откровенно. Особенно с тех пор как главный режиссер, Сирил Дьюхарст, который руководил еще двумя труппами и появлялся не чаще раза в неделю – раздать зарплату и, быть может, посмотреть представление, – объявил, что не в силах разобраться с этой чумой, если ему не предъявят определенное доказательство.

В музей заглянул мистер Уорвик, преподаватель математики.

– Без пяти восемь, – сказал он извиняющимся тоном. – Родители собрались в зале. Вы будете готовы к восьми? Если да, то я заведу мальчиков.

Фентон тяжело поднялся с табурета, аккуратно протирая от тона место под фальшивую бороду.

– К вашим услугам! – вскричал он с тщательно отработанным жестом и добавил, будто только сейчас об этом подумав: – К девушкам вы заглядывали, проверили, одеты ли они?

– Нет, не заглядывал, – сухо отозвался мистер Уорвик.

– Ну хорошо, я сам проверю. Джордж, собирай первый выход.

Мистер Уорвик просиял:

– Так я могу сказать мисс Эймери, чтобы играла увертюру?

Фентон кивнул, и молодой мистер Уорвик поспешил в зал давать знак пианистке. Мистер Лоуз, преподаватель французского, стоял у дверей зала, сдерживая тех учеников, что еще не сидели со своими родителями. Увидев сигнал Уорвика, он выпустил своих подопечных, которые бросились в передние ряды и расположились на низких скамейках. Школьная прислуга вместе с немногими приехавшими шоферами заполнила задние ряды.

Девушки были уже готовы, даже ждали у бокового выхода на сцену, где Фентон их и нашел, заглянув сперва в пустую гримуборную.

– Все в порядке, дорогая? – спросил он у жены.

– Ну, если у тебя называется порядком гримироваться в двухфутовом квадратном ящике, набитом грязными крикетными туфлями, то да. Но тогда не спрашивай, что у меня с волосами, потому что я этого не знаю, я их не видела в зеркальце размером с почтовую марку при односвечевой лампочке под самым потолком.

– Надо было открыть дверь и впустить дневной свет. Думаю, обычно ее не закрывают. Насчет волос не волнуйся, дорогая, потому что они прекрасны. Ты же знаешь, что больше всего ты нравишься мне в роли Оливии.

Девушки, игравшие роли Виолы и Марии, приподняли брови и отодвинулись. Боб с ума сходил по собственной жене, этой шипящей мелкой кошке. Она то и дело устраивала им невыносимую жизнь и была посредственной актрисой. Когда у них будет ее опыт…

Боб Фентон отозвал жену в сторонку. В неумолчном гуле разговоров из зала и бренчании школьного пианино можно было не волноваться, что подслушают.

– Ты себя хорошо чувствуешь, милая?

– В каком смысле?

– Я о приступе, случившемся, когда мы приехали. Он меня встревожил. Мне показалось, ты вот-вот упадешь в обморок.

Соня Фентон насторожилась:

– А, это. Ерунда. Ты надо мной кудахчешь как наседка, Боб.

– Не ерунда. В машине ты чувствовала себя нормально, а это случилось, когда мы вошли в дверь. Ты смеялась с Хилари, а когда я повернулся, оказалась совершенно не в себе. Как будто привидение увидела.

– Боб, это чушь. Ты сам все придумал, – напряженно ответила она.

Джордж Лемминг, занеся руку над пультом управления светом, поднял другую, привлекая внимание Фентона. Тот махнул в ответ:

– Давай, Джордж. Рампу!

Публика ахнула, оживилась, захлопала, и разговоры стали громче. Пианистка сменила бессмысленные арпеджио на джигу шестнадцатого века.

Рут Фосетт, помощница экономки и школьная медсестра, сбежала по лестнице и устремилась по коридору в зал. Ей пришлось задержаться из-за всяких мелочей, связанных с одеждой и починкой. Переодевалась она с лихорадочной быстротой: надела шелковое дневное платье, а кудрявые волосы зачесала на лоб в отчаянной спешке. Она знала, что действует небрежно и в сравнении с тщательно выбранными парадными платьями матерей ее повседневный наряд произведет не больше впечатления, чем форма медсестры. Хотя эта форма ей идет и выгодно подчеркивает цвет волос. Тем не менее она рискнула опоздать ради того, чтобы хоть раз появиться в собственном виде, не служебном, без знаков своей должности.

Когда она летела, слегка запыхавшись, к двери зала, то подумала с горечью, что человек, бывший главной и единственной причиной ее опоздания, вряд ли обратит внимание на перемену ее внешности. Он бешено поглощен работой и даже не замечает, что во время консультаций по вопросам, касающимся мальчиков, его слова проникают ей прямо в сердце, а ее душа раскрывается в благоговении, словно театральный занавес. В редких случаях, когда им случалось беседовать вне профессиональных рамок, Рут, часто не умеющая подобрать нужные слова, слушала его с неослабевающим интересом, и мысли вдруг начинали формулироваться без всяких усилий. Ему, похоже, было приятно ее общество, но он никогда не искал ее специально. «Он безнадежно равнодушен, – подумала Рут, – а я дура».

Дверь зала была открыта, и прямо перед ней Рут столкнулась с человеком, выходящим из соседнего класса. Она бы упала, если бы не была подхвачена и удержана сильной рукой.

– Ох, простите, бога ради! Вы так быстро шли…

– Я боялась опоздать.

– Надеюсь, я вас не ушиб.

Рут постепенно приходила в себя. И ведь надо, чтобы это был именно он! Всегда с ней так.

– Конечно, нет! – сердито сказала она. – И вообще, это моя вина. Но я не хотела опаздывать.

– Вы бы не опоздали. Мальчики только что вошли, а мистера Ридсдейла еще нет.

Он улыбнулся своей очаровательной улыбкой, и она разозлилась еще больше.

– Ну хоть это радует. Что меня стукнули – это не страшно, но при этом еще и опоздать было бы несколько обидно.

Он отступил, пропуская ее вперед, и, оглядевшись в поисках учителей младших классов, двинулся к ним. Он, конечно, неуклюжий кретин, но все-таки не с чего ей огрызаться так яростно. Однако откуда ей знать, какие чувства он к ней питает, если она его определенно недолюбливает? Так что имеем то, что имеем. И будем иметь, вероятно, то же самое.

Рут Фосетт, проводив его взглядом, села на скамью в задних рядах. Занавес расплывался перед ее глазами, но она яростно заморгала, заставив слезы отступить.

Над огнями рампы в складках материи показался глаз, и публика приветствовала его воплями, смехом и аплодисментами. Все взгляды обратились к двери, ожидая прибытия мистера Ридсдейла как сигнала актерам, что можно начинать.

В учительской находился только один обитатель. Он пододвинул кресло к открытому окну, поскольку вечер выдался жаркий, и устроился с роскошной небрежностью. Свою работу по приему родителей и их размещению в зале он выполнил. Больше гостей не ожидается, мальчики уже на месте, можно не волноваться, обслуга сидит на задних скамейках. Он не считал, что долг зовет его выдержать спектакль, который для него был бы чем угодно, только не развлечением. Он никогда не любил смотреть пьесы, и хотя был обязан присутствовать на школьных постановках, разыгранных учениками, но воздержаться от игры профессионалов сомнительного толка мог без особых угрызений совести.

Он открыл книгу, нашел место, где остановился, и, положив ее на колено страницами вниз, разжег трубку. Шторы колыхнул легкий сквозняк, погнал табачный дым в сторону приоткрытой двери. Человек посмотрел в окно, на аллею с припаркованными автомобилями, на расположенные за ней спортивные площадки. Высокое прямое облако на синем востоке, повисшее над деревьями у края поля, из золотого стало розовым и уже выцветало в серое. Здесь намного лучше, чем в душном набитом зале под жарким электрическим светом в обществе шестидесяти взбудораженных детей и сорока с лишним перегретых взрослых.

Шаги затихли, дверь распахнулась.

– Кажется, я чувствую запах табака. Крэнстон, это мистер Дьюхарст, чья труппа – вернее, одна из трупп – сегодня нас развлекает. Мистер Крэнстон – наш падре, – объяснил мистер Ридсдейл своему спутнику. – Кроме того, он со всем тщанием взращивает ростки латыни в головах самых юных наших питомцев.

Крэнстон с горькой улыбкой поднялся.

– Боюсь, вы поймали меня на попытке уклониться, – сказал он. – Театр несколько не по моей части.

Он обменялся рукопожатием с антрепренером и, взглянув на это упрямое лицо и мощную фигуру, снова подумал, как верны его взгляды на театральную жизнь. Все его предрассудки заговорили в полный голос при виде слишком широкого черного галстука, бриллиантовой булавки и золотого перстня с печаткой.

– Вообще-то это представление вам следовало бы почтить своим присутствием, но я думал, что вы сегодня работаете.

– Вам точно стоило бы взглянуть, – добавил Дьюхарст с профессиональной сердечностью. – Я был бы рад услышать ваше мнение о спектакле в целом, особенно учитывая, что сам ставил пьесы. Нам очень важно мнение людей образованных, особенно по произведениям Шекспира.

– Я думал, вы только Шекспира и ставите.

– Да нет. Педагогические колледжи и им подобные предпочитают Шоу. Обычно мы в сезоне ставим трех Шекспиров и двух Шоу.

Мистер Ридсдейл бросил взгляд на часы.

– Нам пора уже быть в зале, – сказал он и посмотрел на Крэнстона, пребывающего в нерешительности. – Идете, Крэнстон?

– Я после антракта, если не возражаете.

Директор вышел, уводя с собой антрепренера, и Крэнстон снова остался один. Но прежний покой уже не вернулся. Книга соскользнула на пол, трубка погасла, небо над садом потемнело, стало тусклым и синевато-серым. Почему он должен смотреть этот спектакль? Неужели этот неприятный и развязный человек, которого ему сейчас представили, может создать хоть что-то сносное? И вообще, какую пьесу они играют?

Падре вспомнил, что в комнате отдыха лежала программка, анонсирующая постановку. Когда учителя передавали ее друг другу, он не дал себе труда посмотреть, но она должна быть где-то здесь.

Он поискал на столе, на каминной полке, в других вероятных местах, а обнаружил там, куда и сам бы ее отправил: в корзине для бумаг. Разгладив листок, он прочитал: «Двенадцатая ночь». Труппа «Шекспир плейерз лтд.» проводит восьмой сезон для школ и колледжей. Ниже – список актеров, возглавляемый Робертом и Соней Фентон, чьи фамилии большими буквами были написаны под фотографиями, изображавшими их в обычной одежде.

На эти портреты мистер Крэнстон взглянул с отвращением. Его не восхитили ни лица, зачеркнутые к тому же двумя красными чертами, проведенными от лба к подбородку, ни их выражения. Очевидно, кто-то пробовал перо перед тем, как исправить ошибки в работах учеников, и проба оказалась неудовлетворительной, поскольку кончик пера кое-где раздвоился, глубоко процарапав бумагу двумя параллельными линиями.

Мистер Крэнстон вздохнул. «Двенадцатая ночь», значит? Что ж, после антракта придется там появиться. А пока – мир и покой.

Он рассеянно сунул программку в карман, нашел в книге место, где остановился, положил ее на колени страницами вниз и снова разжег трубку.

 

Глава 2

Упал занавес, обозначая первый антракт, зажегся свет, и публика, согласно установленному обычаю, поднялась и потянулась через боковую дверь в сад директора. Матери обмахивались программками, отцы вытирали лбы платками, а сыновья вытягивали тощие шеи из тесных итонских воротничков.

Два брата Уинтрингема в сопровождении своих жен и Алистера отделились от основной массы и медленно двинулись по травянистой тропе между розовыми кустами.

– Вы долго пробудете у матери? – спросила Маргарет.

– Только до понедельника, – ответила Джилл. – Мы уже бросали Дэвида на две недели, он начинает по этому поводу нервничать. А наша няня сельскую местность недолюбливает. Ворчит, что здесь нет приличных тротуаров, и это серьезно, поскольку дороги очень утомляют, когда идешь с коляской, а рядом с тобой такой энергичный и кидающийся во все стороны юный Николас. Тропы в полях еще хуже: с коляской по перелазам не походишь.

– А в саду?

– Видишь ли, дорогая, сад – это было бы прекрасно, будь это мой собственный сад. Но тут мамины утята – Николас обязательно станет хватать их за шею, потому что, говорит он, ножки у них царапаются, плюс папины гвоздики и пруд с лилиями… Сьюзен сегодня опять в него свалилась. Вода ей доходит только до лодыжек, но она всегда плюхается туда спиной, а грязь там такая качественная, зеленая и не отстирывается.

Мужчины остановились в конце тропинки, глядя в небо.

– Гадают, будет ли ясно во время завтрашней игры, – сказала Маргарет. – Хью согласился играть. Правда ведь, это чудесно? Дэвид играет?

– Нет, конечно. Он не может играть, пока Николас не поступит в колледж.

– Это обидно, верно? Мистер Кокер сетовал твоей сестре на перспективы отцов в этом году. Сказал, что сомневается, удастся ли ему наскрести целую команду.

– Ну, он-то справится. Хью, мистер Кокер собрал к завтрашнему дню команду?

– Не думаю. Но продолжает усердствовать. Посмотри на него, беднягу. Алистер, с кем это он говорит?

– Не знаю. Может быть, отец Флиндерс-Кроуфорда. Флиндерс-Кроуфорд стоит рядом.

Это был миниатюрный мальчик со светлыми лимонно-желтыми волосами. Для его матери вечер оказался испытанием. В зале было слишком жарко, кресла сильно отличались от сидений, к которым она привыкла, отель, находящийся в двух милях от колледжа, был слишком примитивен. Но Таппи сказал, что они должны здесь быть, поэтому они здесь. А сейчас разговор у них велся по поводу крикета.

– Я не знала, что ты играешь в крикет, дорогой.

– Я не играю. Но им не хватает двух человек, а в колледже я, естественно, играл.

– Я должна смотреть на твою игру?

На лице полковника Флиндерс-Кроуфорда отразилось удивление.

– Тебе бы этого хотелось, дорогая?

– Хотелось бы мне смотреть, как ты выставляешь себя дураком? Нет, конечно. Ой, Таппи, взгляни! Что за фигура! Нет, та, что в синем. Можно сказать, в голубом. Знаешь, здесь, кроме меня, только две женщины по-настоящему хорошо одеты – миссис Ридсдейл и ее сестра.

– Мне казалось, что все смотрятся очень мило.

– Я это и говорю. «Мило» – весьма точное…

– Осторожно!

К ним направлялся мистер Ридсдейл.

– Надеюсь, вечер для вас не слишком жаркий. Ваш мальчик хорошо начал, миссис Кроуфорд. В будущем семестре, надеюсь, я переведу его в следующий класс.

Миссис Кокер – дама в светло-синем платье, так развеселившем миссис Флиндерс-Кроуфорд, стояла в окружении трех восхищенных сыновей. Не сомневаясь в возможностях колледжа организовать первоклассное театральное представление, они были не столь уверены в достоинствах взятой со стороны труппы. Но тем не менее, раз колледж за нее отвечает, хвалить надо в любом случае.

– Сэр Тоби очень хорош, правда, мама?

– Мне кажется, сэр Эндрю смешнее, а тебе, мам? У него все время волосы в глаза лезут. Это парик такой?

– Конечно же, парик. Он не стал бы носить такие длинные волосы. Мам, а тебе не кажется, что сэр Тоби – самый лучший актер?

– Не понимаю, как они не видят, что Виола – девушка? Это же глупо. Она совсем не похожа на мужчину, и голос ее определенно выдает, определенно.

– Не будь идиотом, это же пьеса. В пьесах никто ничего не видит или не слышит, что говорят другие, когда им не положено слышать. Пьеса не должна быть правдоподобной, верно, мам?

Миссис Кокер сказала, подумав:

– Полагаю, это не казалось таким глупым, когда женские роли играли мужчины. Во времена первых представлений «Двенадцатой ночи» актрис вообще не было.

– А, понимаю. Это, конечно, другое дело.

– Мам! – Кокер-самый-младший, не следивший за разговором, дернул мать за рукав. – Мам, папа с детективом разговаривает!

– Что?

Миссис Кокер посмотрела, куда указывал ее сын. Старший из мальчиков объяснил:

– Это дядя Уинтрингема. Не тот, что рядом с папой, а с другой стороны, самый высокий.

– Он находит мертвые тела, – заявил Кокер-самый-младший пронзительным голосом. – Так говорит Уинтрингем. Они лежат просто так. А потом он находит того, кто это сделал.

– Заткнись, дурак! – буркнул Кокер-средний, поскольку все взгляды обратились к ним.

– Слышишь? – прошептала Джилл Дэвиду. – Твоя слава тебя опережает.

– Юному Алистеру я шею сверну.

– Нет, этого делать не надо. Пойди поговори с мисс Фосетт. Мистер Хилл только что отошел от нее побеседовать с чьими-то родителями, и вид у нее такой, будто наступил конец света.

– В самом деле?

– Не прикидывайся, будто я тебе не говорила. По словам Джудит, помолвка уже два семестра как назрела, и это ей действует на нервы. Но она считает, что только землетрясение заставит их наконец зашевелиться.

– По-моему, вы с Джудит все это придумали.

– Правда? Что ж, готова заключить с тобой пари на пять соверенов, что это случится до летних каникул.

– Если произойдет землетрясение?

– Естественно.

– Глупышка моя любимая!

– Сам такой.

– Мисс Фосетт ушла, и все уходят. Пойдем, Джилл, мы в середине ряда. Терпеть не могу ступать по ногам.

– В этом нет необходимости. Я ищу Маргарет и Хью… а, вот они!

В первом антракте актеры тоже вышли на воздух и стояли по двое и по трое возле двери, ведущей за кулисы. Жара в зале и на небольшой сцене, окруженной мощными дуговыми фонарями, была почти невыносимой. Все размякли, распарились и были не в настроении обмениваться даже обычными подковырками об игре друг друга. Мистер Уорвик, вышедший вслед за артистами, чтобы узнать, не нужно ли кому-то что-нибудь, был обескуражен их мрачными лицами и короткими ответами, а потому вскоре их покинул и направился в сторону сада, где публика была более общительной.

Свернув за угол, он наткнулся на Соню Фентон и Найджела Трента, занятых серьезным разговором. Они не посмотрели в его сторону, и он пошел своей дорогой, решив, что раз эти странные люди не нуждаются в его услугах, он на весь вечер уйдет к публике, а они пусть обходятся своими силами. Все его предложения, основанные на воспоминаниях о том, как использовал сцену отсутствующий мистер Торп, отвергались с вежливыми улыбками. Так пусть делают все сами, и ну их всех.

Когда он скрылся из виду, Соня снова прильнула щекой к расшитому драгоценностями камзолу Найджела и прошептала:

– Это тот учитель? Он нас видел?

– Видел. Но он совершеннейший джентльмен, и этим все сказано.

Она взглянула в его насмешливые глаза, и сердце у нее упало. Против его очаровательного равнодушия у нее не было оружия. Вздрогнув, она резко отвернулась.

– Пойдем к остальным. Дьюхарст сидел в первом ряду. Ты его видел?

– Вряд ли. Никогда не вижу публику – только размытым пятном. Слишком боюсь забыть слова и замолчать.

– Ты все-таки ребенок, дорогой мой. И очень милый.

Ее большие карие глаза встретились с его поразительно голубыми, но утешения в них она не прочла – лишь непроницаемое спокойствие. Он сменил тему.

– Значит, призрак придет сегодня ночью?

– Должен, черт побери. Можно ручаться, что Дьюхарст уже получил свой чек от директора школы.

Они свернули за угол музея и обнаружили, что их надежды сбылись: призрак пришел. Иными словами, раздавали жалованье. Дьюхарст в окружении труппы говорил каждому краткие слова укора или одобрения. Двум отбившимся от стада он помахал денежными конвертами:

– Давайте, детки! Опаздываете на охоту за сокровищами. Найджел, ты похож на принца Флоризеля, а сипишь, как простуженная кухарка. Говори четче, мой мальчик! Если не можешь заполнить голосом этот школьный зал, что ты будешь делать на сцене «Друри-Лейн»? Соня, ты прекрасна, как всегда, но помни, что по роли Орсино тебя не привлекает и никогда не привлечет. А ты склоняешь зрителя к предположению, будто только и ждешь, как бы рухнуть ему в объятия.

Соня прикусила губу, дамы из труппы захихикали. Фентон помрачнел, но, встретившись с открытым взглядом Найджела, опустил глаза. Найджел вздохнул. Такое вот наказание за до смешного красивое лицо. Эстетически он этим гордился, но тщеславен не был и понимал, что во многих отношениях это неудобство, а в некоторых – серьезный недостаток. Постоянный успех у женщин. Стоит быть с ними дружелюбным, и они влюбятся. Если же оставаться холодным и отстраненным, их страсть не будет знать границ. А он по натуре человек добрый и любит, чтобы люди были счастливы. Но чем больше ты даешь женщинам, тем больше они хотят. Для самозащиты пришлось выработать технику, которая так раздражает и злит Соню Фентон. Он не понимал, что с ней делал, ему никогда не приходило в голову, что женщина ее лет – ей же не меньше тридцати шести – может относиться серьезно к двадцатидвухлетнему мужчине. Тем более она не может ожидать, что он воспринимает всерьез ее.

Найджел нашел достаточно уважительный ответ на критику Дьюхарста, взял конверт и понес в музей, чтобы положить со своей одеждой.

Фентон поймал жену за локоть и отвел на несколько шагов. Их негромкий разговор явно был не слишком мирным.

Дьюхарст остался на месте, болтая с помощником режиссера.

– Ты же знаешь, Джордж, я на тебя надеюсь, и очень надеюсь. У тебя голова есть на плечах – в отличие от Боба. Конечно, я поручаю труппу ему как лидеру. И когда вы в турне, а меня с вами нет, так и должно быть. Но мне бы хотелось, чтобы у тебя иногда возникало желание меня проконсультировать – отдельно от Боба. Если ты не против.

Джордж Лемминг подумал над этими словами и ответил:

– Я бы предпочел не действовать у Боба за спиной. Он вспыльчив, но это ничего не значит. Кое-кто настроен против него, но это потому, что они его не знают и судят слишком строго.

– Я тебе не предлагаю орудовать за спиной у Боба. Но могут быть вопросы, которые ты хочешь обсудить, а Боб не считает достаточно важными. Так вот, в таких случаях с ними можно обращаться ко мне.

– Понимаю. – Лемминг помолчал. – Боб тебе говорил насчет недавних неприятностей в труппе?

– Ты про кражи? Да. Но тут мне трудно действовать. Нужно больше фактов.

– Я не про кражи как таковые, хотя они чертовски осложняют положение. Я про Эдуарда. Он все время настроен против Боба. И если ничего не сделать, очень скоро разразится серьезный конфликт.

– Что ты предлагаешь?

– Переведи его в другую труппу. У него задатки отличного актера, но эти трения ему во вред. Назначь Эдуарда в труппу, где он получит максимум опыта и развития, и когда-нибудь он послужит тебе хорошей рекламой.

– Хм. Подумаю. Спасибо за совет. Хотя на самом деле меня больше беспокоят эти кражи. Боб считает, что это тот костлявый, Бассет?

– Боб пока ничего не считает, а остальные – да, в основном думают, что это Бассет.

– А ты?

– А я как Боб: ничего пока не считаю.

Дьюхарст проницательно глянул в глаза Джорджу – они смотрели честно, не мигая. Антрепренер откланялся и пошел прочь, похлопав на прощание по плечу чету Фентон и помахав рукой остальным.

– В следующем антракте меня уже не будет, – сказал он всем. – До среды не увидимся, до Ньюбери, да? Вот там и встретимся. Так что ведите себя хорошо!

Мистер Крэнстон неохотно отложил книгу и выколотил трубку. Темнело, читать стало невозможно, а он обещал посмотреть конец спектакля. Значит, не следует включать свет и начинать следующую главу. И все же насколько свежее шекспировской жвачки была бы очередная глава Гиббона. Пусть его история и дает основания для критики, но проза восхитительна и придает фактам, хоть и ошибочным, вес и достоинство, а иронии – блестящую остроту вандальского копья.

Выйдя из учительской, мистер Крэнстон остановился в коридоре у окна, глядя в сад директора, куда высыпали родители на второй антракт. Вечер становился холоднее, так что гости больше не стояли группами, а прохаживались, чтобы не замерзнуть, а их маленькие сыновья метались между плотно посаженными садовыми растениями. Матери завернулись в шали, а некоторые из них, обойдя сад, настояли на возвращении в душный зал.

Мистер Крэнстон подумал, не входит ли в его обязанности быть с ними, но совесть не особенно усердствовала, а собравшееся в саду общество продолжало таять, так что он решил не выходить, а подождать общего движения, сообщающего о конце антракта.

Едва он успел принять это решение, как голос антрепренера (вот уж кого ему не хватало) заставил обернуться:

– Извините, так что вы все-таки думаете о нашем представленьице?

Мистер Крэнстон не любил грубить, но был человеком правдивым.

– Боюсь, я еще его не видел. Но последнюю часть посмотрю.

– Вот, вы хороший человек. Я знаю, что вам понравится. Наш ведущий актер, Фентон, действительно неплохо играет. Только из-за характера он не удержался на лондонской сцене. Пятнадцать лет назад мог выбирать любую роль, но не умел совладать со своим нравом, к несчастью. Естественно, рассорился со всеми антрепренерами. Зато мне чертовски, чертовски с ним повезло, не устаю повторять. Эту труппу я считаю своей лучшей, просто потому, что в ней Фентон. Ну, не могу больше задерживаться, мне надо в Истбурн – там завтра играет моя вторая труппа. Потом в Рединг, где третья, и оттуда в Ньюбери – собачья жизнь, можете мне поверить! Завидую я вам, академическим работникам, и вашему покою. Воистину завидую.

– У нас бывают свои испытания, – сухо ответил мистер Крэнстон, но вежливо обменялся с антрепренером рукопожатием и проводил его аж до дальней двери, где остановился на крыльце, глядя, как тот заводит свою машину.

Проводив взглядом отъезжающий автомобиль, Крэнстон повернулся, чтобы войти в дверь, и едва не был опрокинут стремительно появившимся временным преподавателем, мистером Скофилдом. Последний резко остановился и низким недовольным голосом принес свои извинения.

– Ничего страшного, – спокойно и дружелюбно ответил мистер Крэнстон и добавил с притворной серьезностью: – Вы тоже дезертир?

– Что?

Мистер Скофилд замер, будто окаменев, его лицо побелело и исказилось, он яростно взглянул на собеседника. Мистер Крэнстон, хотя и был ошеломлен, пояснил:

– Я имел в виду, что уклонился от присутствия на спектакле вплоть до этого момента, и подумал, не поступили ли вы так же. Но я подчиняюсь давлению и готов увидеть конец спектакля, так что вы, возможно, пойдете со мной?

– Нет. – Ответ мистера Скофилда будто вырвался из кипящего где-то в глубине беспокойства. – Я не буду его смотреть ни минуты. Ни одной минуты!

Он сбежал по ступеням и унесся в направлении спортплощадки.

Мистер Крэнстон глянул ему вслед с изумлением. Что за странная личность? Перепады настроения, долгие периоды молчания, и вдруг вот такая вспышка. Он болен или же всегда столь неуравновешен? Так или иначе, этот человек не слишком подходит для работы с детьми.

Медленно идя в сторону зала, мистер Крэнстон уже не впервые пожалел об отсутствии молодого мистера Торпа, о той безответственности и несправедливости, с которой ниспосылается аппендицит сынам человеческим.

Пьеса накручивала неразбериху, тем самым продвигаясь к ее разъяснению. Герцогу наконец надоело безнадежно преследовать Оливию, а Виола и прибывший Себастьян погрузили всех в сумбур недоразумений. Хуже остальных пришлось сэру Эндрю и сэру Тоби, и они появлялись и уходили, пошатываясь, к восторгу всей школы, украшенные кровавыми бинтами, поддерживая друг друга и обходя с пьяной точностью различные препятствия. Явился Себастьян и произвел при дворе переполох, Оливия обнаружила, что состоит в браке с незнакомцем, но особо возражать не стала. Мальволио потерпел крах, герцог утешился с Виолой. Наконец на сцене остался один только шут и приятным голосом Джорджа Лемминга спел про ветер и дождь. Опустился занавес, и зрители разразились бурными аплодисментами.

После третьего выхода на поклоны в зале зажегся свет, и публика встала под «Боже, храни короля». Родители и сыновья, направляемые учителями, потекли от кресел к дверям, а школьный персонал, стоя в передних рядах, ждал своей очереди на выход.

Мистер Ридсдейл и его свита также ждали, чтобы выйти последними, и мистер Уорвик, пробравшись к нему против потока, спросил, где для актеров приготовлен ужин, после чего отправился передать это сообщение. Школьники вполголоса переговаривались:

– Эй, Притчард, как тебе сэр Тоби? По-моему, куда лучше всех прочих.

– Ага. А почему он в конце не вышел?

– Как это – в конце?

– На поклоны.

– Не вышел? Я не заметил. Ты заметил, Рив?

– Что заметил?

– Притчард говорит, что сэр Тоби не вышел на поклоны.

– Я не смотрел. Кокер-старший меня в лодыжку пнул, когда хлопали.

– Говард, ты не видел, выходил сэр Тоби на поклоны или нет? Говард!

– Чего?

– Сэр Тоби выходил на поклоны?

– Нет.

– Спрошу у Бонзо. Бонзо, сэр Тоби выходил в конце, на поклоны?

– Не помню. Нет, кажется.

– Я точно знаю, что нет, потому что нарочно его высматривал. Странно, что не вышел.

Мистер Хилл и мистер Лоуз, озабоченно направляя родителей к гостиной директора, где их ждал ужин, между делом обменивались замечаниями о представлении:

– Неплохо, учитывая все обстоятельства.

– Да, могло быть хуже. Смена освещения в последней сцене удалась. И этот Мальволио играть умеет. И все-таки я бы предпочел школьный спектакль.

– Абсолютно верно. Но замена неплохая. Сэр Тоби был отличный, особенно когда выпил. Прекрасно держался, не переиграл ни капельки. Очень точно.

– Да. Странно, что он сыграл эту сцену так спокойно – «чуть-чуть поменьше» и так далее. В остальных он, по-моему, был куда красочнее.

– Наверное, он снизил тон в этом пьяном эпизоде ради родителей. Ему внушили, что следует учесть и учеников, и родителей и играть соответственно.

– Вероятно, вы правы.

Мальчики покинули зал вслед за взрослыми. Мистер Ридсдейл повел свою группу в центральный проход.

И в этот момент из-за занавеса появилось встревоженное лицо Джорджа Лемминга.

– Одну минутку! – подняв руку, провозгласил он.

Оставшиеся в зале повернулись. Джордж два раза сглотнул, не в силах совладать с волнением.

– Если среди присутствующих есть врач, – громогласно объявил он, – я буду очень благодарен ему за помощь. У нас внезапно заболел один из актеров.

 

Глава 3

Дэвид машинально шагнул вперед. В тот же миг обернулся уже подошедший к дверям седовласый мужчина, и еще один отделился от небольшой группы, проходившей мимо. Мистер Ридсдейл взял дело в свои руки.

– Спасибо, Мэйсон, – сказал он седому. – Вы меня очень обяжете, если займетесь этим делом.

Третий доброволец, видя, что ситуация под двойным контролем, с благодарностью вернулся к жене. Та поджала губы, не в силах решить, не было ли к ее мужу проявлено неуважение. Тем временем доктор Мэйсон, знакомый с Дэвидом по нескольким прошлым вечерам, взял его под руку и подтолкнул к сцене.

– Лучше пойдемте со мной, – сказал он, – посмотрите, чтобы все было как надо.

Дэвид все еще пребывал в нерешительности, не совсем понимая, как правильнее поступить в этом случае.

– Да иди, Дэвид! – подтолкнула его Джилл. – И давайте побыстрее. Коротышка очень напуган, там может быть что-то серьезное.

– Бежать я не стану, – ответил доктор Мэйсон, тяжело взбираясь на неверные ступени сцены. – Даже чтобы произвести впечатление на родителей и сотрудников своей деловитостью. Неспециалисты никогда не поймут, что медицинская срочность волнует врача не так сильно, как их самих, и от запыхавшегося и измотанного эскулапа мало пользы. Но ваша очаровательная и разумная жена должна была бы это знать.

– Она лишь хотела отрезать мне путь к отступлению. Ей известно, что меня интересуют внезапные происшествия любой природы, но я не вижу, что могу сделать в этом случае – кроме как подержать ваш стетоскоп, когда он будет вам не нужен. И это еще если он при вас.

– Чушь. Я разбираюсь в детских болезнях, в остальном безнадежно устарел. Ни на что нет времени. Но стетоскоп у меня есть. С какой бы целью я сюда ни приезжал, пациент всегда найдется.

Джордж Лемминг налетел на них, как только они взошли на сцену, вывел по другой лестнице и проводил в музей. Их встретил возбужденный гул голосов, тут же стихший, и актеры, фантастические и неуместные в своих сценических костюмах, расступились, пропуская пришедших к своему пораженному недугом предводителю.

Он лежал на спине у витрины музея, рядом валялись в беспорядке его одежда и имущество. Раздеваться он не начал, и парик с бородой оставались на нем, как и сценический бинт, в котором он последний раз выходил на сцену. Определить цвет лица под гримом было невозможно, но хриплое затрудненное дыхание и безжизненные конечности не оставляли сомнений в диагнозе.

Доктор Мэйсон подтвердил очевидное осторожным обследованием. Потом поднялся на ноги и отряхнул колени. Соня Фентон, глядя на него огромными испуганными глазами, громко всхлипнула.

– Это его жена, – тихо пояснил Джордж Лемминг. – Миссис Фентон.

– Спасибо. – Доктор Мэйсон сочувственным жестом положил руку ей на плечо. – Боюсь, миссис Фентон, у вашего мужа случился удар. В настоящий момент не могу сказать, насколько серьезным он окажется. Его нужно, конечно, перевезти в больницу, а сейчас устроить как можно удобнее. И не следует его двигать, пока мы не дождемся «Скорой».

Этот мрачный, хотя и ожидаемый вердикт полностью лишил Соню самообладания. С помощью Хилари Стоктон она добралась до кресла и села, спрятав лицо в ладонях. Эдуард Гэш, наблюдавший эту сцену и все больше бледневший, пробормотал:

– Если так пойдет и дальше, меня вывернет.

Джордж Лемминг подтолкнул его к двери, но не стал ждать, сбудется ли угроза. Остальные молча стояли, глядя на упавшего товарища с тревогой, отвращением или заботой – в зависимости от прежнего к нему отношения.

Доктор Мэйсон и Дэвид сняли толщинки, образовывавшие массивную фигуру сэра Тоби, стянули рыцарские сапоги, расстегнули тугой воротник камзола. Бороду и парик не тронули из опасения потревожить голову – лишь подсунули сложенный пиджак под затылок и накрыли больного автомобильным одеялом.

– Давно он был у врача? – спросил доктор Мэйсон, обращаясь к труппе.

Соня подняла голову:

– У него много лет повышенное давление. Доктор его предупреждал. Ему запретили принимать алкоголь и волноваться. Но с тем же успехом можно было ему посоветовать слетать на Луну.

– Вы хотите сказать, что он не прислушался к словам врача?

– Он уменьшил дозу выпивки, но насчет остального… Характер моего мужа – его проклятие. Это все вам скажут.

Соня уронила голову на поддерживающую руку Хилари. Остальная труппа неловко переминалась с ноги на ногу. Джордж Лемминг кашлянул и осторожно произнес:

– Он, боюсь, легко выходил из себя. Страшно переживал из-за мелочей, которые менее возбудимого человека оставили бы равнодушным.

– И в последнее время ему тоже случалось переживать?

– Да, случалось. Вот, например, только сегодня. Но он вообще ни к чему легко не относился, и для переживаний всегда находился повод. Сегодня было не хуже, чем обычно. Как сказала Соня – такой характер.

– Понимаю.

Доктор Мэйсон отметил, что Джордж не хочет вдаваться в подробности в присутствии жены пациента. Что ж, в этом нет срочной необходимости. Следующее, что нужно сделать, – увезти больного из школы, потому что здесь он, совершенно ясно, адекватного лечения не получит.

Соня мрачно выслушала Мэйсона, перечислившего ближайшие лечебные учреждения, и в конце концов предоставила все организационные вопросы ему. Переезд неизбежен, и чем быстрее, тем лучше. Ее уговорили переодеться с помощью Хилари и Джоан, чтобы она могла сопровождать мужа, когда приедет «Скорая».

Дэвиду поручили наблюдать за пациентом, а доктор Мэйсон, благодаря судьбу, что случай оказался достаточно простым, ушел доложить директору и связаться с местной сельской больницей в Стэнхерсте, в шести милях от школы.

У маленьких дочерей директора выдался счастливый час. Нянька еще не пришла их укладывать, а родители принимали гостей и так огорчились из-за финала представления, что им было не до строгостей. Тихонько проскользнув мимо гостей – родителей учеников, увлеченных беседой за чаем, – Гермиона и Бренда пробрались к напиткам и какое-то время молча наслаждались. Наконец Гермиона облизала пальцы.

– Я обещала Алистеру что-нибудь притащить, – прошептала она. – Пойди посмотри, нет ли его поблизости.

Младшая сестра выскользнула и вернулась с сообщением, что нашла его.

– Давай не будем брать сразу много. Не эти, глупая! Сахар по дороге осыплется. Я пойду первая, а ты подожди, пока я вернусь.

Гермиона наполнила платок сандвичами и сладким печеньем и, держа узелок сбоку от себя, шмыгнула в коридор. Дверь между школой и квартирой директора была открыта, как и дверь в школьную столовую, где мальчики ели бисквиты и пили лимонад. Алистер вышел из тени, и сокровище перекочевало в карманы итонского пиджака.

– Слышь, Гермиона, про этот несчастный случай что-нибудь говорят?

– А это был несчастный случай? Тот человек сказал только, что у них один серьезно заболел.

– Это он должен был сказать. Ты узнала, кто именно?

– Нет, папа сейчас угощает отцов, я не смогла подобраться к нему близко.

– Ладно, – отмахнулся Алистер, не слушая этих жалких объяснений, – если ты уже наелась, могла бы что-нибудь выяснить. Надеюсь, это был не сэр Тоби.

– Вот идет доктор Мэйсон, – торопливо прошептала Гермиона, – он папе все сейчас расскажет.

Она прижалась к стене, пропуская доктора, и последовала за ним в комнату. Ни отец, ни доктор Мэйсон не заметили, как она прижалась к дверце шкафа, пока они вполголоса обсуждали сложившуюся за кулисами ситуацию. Когда доктор Мэйсон поспешил к телефону, а мистер Ридсдейл вернулся к гостям, Гермионы уже и след простыл.

Мистер Кокер, улыбаясь, подошел к жене.

– Ну, вид у тебя такой, будто ты закончил большую работу, – небрежно сказала она.

– Так и есть. Ты себе не представляешь, что это такое – собрать команду из одиннадцати человек.

– Представляю: в прошлом году было то же самое. Ты начинал с теми же шестью энтузиастами, ответившими на твое письмо, а дальше была битва интересов. И ты победил. Как я понимаю, и сейчас тоже.

– У меня одиннадцать человек. Полагаю, я должен быть счастлив. Теперь дело за погодой. Если после всего, чего я добился за неделю, пойдет дождь, я на следующий год откажусь этим заниматься.

– Не сможешь из-за трех наших мальчиков в школе и из-за своего прошлого. А кроме того, тебе это нравится, не притворяйся.

Они нежно посмотрели друг на друга.

– Что я слышу? Вы ругаете своего мужа? – спросил подошедший Дэвид Уинтрингем. – Принести вам еще кофе?

– Большое спасибо, доктор Уинтрингем. Я его не ругала, а сказала правду о нем самом.

– Еще того хуже, – ответил Дэвид, уходя с ее чашкой.

В образовавшуюся паузу вклинилась Джудит Ридсдейл.

– Вы уж, пожалуйста, с ним помягче, – попросила она. – Он – краеугольный камень всего уик-энда. Что это была бы за суббота без матча с отцами, и чего стоила бы команда отцов без мистера Кокера?

Миссис Кокер просияла. Она души не чаяла в муже и сыновьях; похвала любому из них возносила ее на вершину блаженства.

– Таппи, ты все же посмотри на эту синюю толстуху, – прошептала мужу миссис Флиндерс-Кроуфорд. – Миссис Ридсдейл просто лебезит перед ней. У нее же здесь три сына? Неслабый помет по нынешним временам. Очевидно, это заслуживает особого отношения.

Полковник Флиндерс-Кроуфорд чувствовал себя не в своей тарелке. Интересно все-таки, правильную ли школу выбрали они для Марка? Жена, похоже, не любит других матерей, хотя он решительно не видит, что ей не нравится. Конечно, не сливки общества, но разве не это они с Ди сочли абсолютно правильным? Ди решительно возражала против снобистских школ.

К ним приблизился мистер Ридсдейл.

– Виски с содовой, Кроуфорд? Да, вот сюда. Миссис Кроуфорд, вы знакомы с миссис Биллингтон-Смит? Ее сын тоже новичок в этом семестре.

Миссис Флиндерс-Кроуфорд и миссис Биллингтон-Смит предложили друг другу сандвичи, отказались от них ради фигуры и начали осторожный спор.

Снаружи нетерпеливо ждал Алистер Уинтрингем. Ученики собирались уже укладываться, и хотя Бренда передала ему еду, новостей о несчастье в странствующей труппе еще не было. Наконец прибежала запыхавшаяся Гермиона.

– Не могла выбраться. Мама заставила меня беседовать с тетей Джилл. Она привезла Николаса и Сьюзен на завтрашний матч, и мы с Брен будем помогать няне за ними присматривать. Я не против Сьюзен, она такая милая, но Никки совершенно ужасен. Он все время рвется залезть на дерево, если его не пускать – орет, а если пустить – залезает слишком высоко и не может слезть. В последний раз дяде Дэвиду пришлось карабкаться за ним на платан, и ему в глаз попал кусочек коры, потому что Никки тряс ветки.

– Платаны – они такие, – согласился Алистер. – С них все время сыпется.

– Так что мне пришлось ждать, – сказала Гермиона, решительно возвращаясь к объяснению. – Но я слышала, как доктор Мэйсон разговаривал с папой – ну, отдельные слова. Это действительно сэр Тоби.

– Ох ты! – искренне огорчился Алистер.

– Доктор Мэйсон сказал, что он совершенно без сознания и вроде бы его стукнули. Я слышала слово «удар».

– Значит, сотрясение, – мрачно произнес Алистер, большой поклонник гангстерской литературы. – И кто его так? Доктор Мэйсон не говорил?

– Нет, он спешил к телефону – вызывать «Скорую» и везти его в Стэнхерстскую сельскую больницу.

– Надеюсь, он не умрет. А интересно, что это было – непредумышленное убийство или с заранее обдуманным намерением? Наверное, зависит от того, была ли ссора и кто ударил первым.

– Для дяди Дэвида лучше, если это будет умышленное убийство. Я слышала, как твоя мама говорила ему, что он, наверное, потерял форму, потому что давно ему не попадались такие дела.

– Он мог бы найти их в любой момент, если бы захотел. – Алистер готов был защищать дядю от всякой критики. – Он занят научной работой, и на детективную у него времени нет.

– Но ему пришлось бы ею заняться, если бы это тут случилось, – возразила Гермиона с женской практичностью. – Что ему оставалось бы делать?

Прозвенел звонок, школьники пошли спать. Гермиона вернулась в гостиную, где гости начали постепенно расходиться.

Тем временем Бренда, соскучившись без сестры, прицепилась к мистеру Крэнстону, который стоял спиной к книжной полке, измотанный длинным интенсивным разговором. Он был другом Бренды – как и его сестра, работавшая у мистера Ридсдейла секретаршей и ведущая хозяйство брата в коттеджике на краю школьной территории. Бренда всю жизнь восхищалась этим домом. В гостиной было полно интересных и красивых вещей, коллекции фарфоровых домиков, фарфоровых собачек и серебряных ложечек, живая канарейка в клетке, ящичек с кукольной мебелью восемнадцатого века, и еще один, со старинными дверными молотками. Помимо всего этого, на стенах висели образцы вышивок с изречениями, которые Бренда, когда достаточно выросла, любила, приходя в гости, читать вслух для мисс Крэнстон. Мисс Крэнстон относилась к ней очень ласково и, если изречения на вышивках оказывались слишком трудны для прочтения или вообще были написаны на латыни, читала их вслух сама, а еще переводила слова на оттисках медных гравюр, которые иногда вынимала из шкафа, а потом сворачивала и убирала обратно. Разбирать буквы бывало трудно, но слова, которые Бренда не понимала, звучали очень величественно.

– Ну, Брен, пьеса тебе понравилась? – поинтересовался мистер Крэнстон.

– Не очень. Она какая-то путаная, вам не показалось?

– Я видел только конец.

– Это еще хуже, по-моему. Я считаю, Оливия глупо поступила, не выйдя за Орсино. Он совсем как герой с виду, высокий и красивый. И она должна была за него выйти. Она бы тогда стала принцессой?

Против такой критики сюжета с позиций чистейшего здравого смысла мистер Крэнстон возразить не мог. Шекспир потом сам оправдается перед этой юной леди, когда ее взгляды на любовь станут менее жесткими и более просвещенными. Он сменил тему:

– Хочешь посмотреть на мои часы?

– Ой, еще как!

Часы – золотой презент, поднесенный на двадцатипятилетие работы в школе, – были вынуты из кармана, а крышка открыта.

– Осторожнее, петли не сломай.

Бренда прочла слова, выгравированные на крышке, и ее глаза засияли.

– Теперь пойдемте и прочтем, что написано на прадедушкиных медалях. На тех, которые на каминной полке. Пошли.

Они подошли к камину, и Бренда встала на приступочку, едва не опрокинув большую вазу с цветами перед пустым камином. Но ее ждало разочарование. Открытая, выстеленная плюшем коробка стояла на месте, прямо за часами, но старинные золотые медали на привычных крючках не висели. Ящичек был пуст.

– Вот незадача! – сердито сказала Бренда. – Наверное, папа взял их кому-нибудь показать. Я хотела, чтобы вы мне прочитали слова, которые там написаны.

– Ну, как-нибудь в другой раз, – покладисто произнес мистер Крэнстон. – Смотри, вот идет Гермиона и еще кто-то – сейчас вас уложат спать.

Наверху, в дортуарах, экономка и мисс Фосетт тушили свет. Мальчики были необычно тихи и для вечера после спектакля делали все слишком быстро. Улеглись в рекордное время. Но не потому, что кому-то из них вдруг захотелось слушаться или же внезапно нахлынуло желание быть хорошим. Просто каждый думал только о поразительных новостях, полученных от Алистера Уинтрингема: ведущий актер, полюбившийся всем сэр Тоби Белч, оказался жертвой зверского нападения, убийца неизвестен, но дело будет раскрыто, без сомнения, потому что находится в руках доктора Дэвида Уинтрингема, детектива.

Актеры переодевались быстро и молча. Для беспечной болтовни не было настроения, а все важное уже сказано. Тишину музея нарушало лишь тяжелое дыхание больного.

Джордж Лемминг, в рубашке и брюках, сложил костюм шута и огляделся.

– Я хочу потушить лампы. Полагаю, мы можем продолжать сборы, доктор?

Дэвид, сидящий возле пациента, поднял глаза.

– Думаю, да. Вы входите в группу компаний, если я правильно помню? Ваш режиссер организует дублера, который к вам приедет?

– Он постарается. В смысле когда я смогу с ним связаться. Сейчас он в автомобиле на дороге в Истбурн. Я даже не знаю, в какой гостинице он остановится, хотя могу предположить почти наверняка.

– Позвоните во все вероятные места, и пусть ему передадут, чтобы он с вами связался.

– Но мы не можем ждать здесь, пока он доедет. В обычной ситуации мы бы сейчас уже почти собрались. Завтра нам играть в Уинчестере.

С другой стороны помещения его окликнул кто-то из младших:

– Джордж, куда мы сегодня едем?

Все, перестав собираться, ждали, что ответит помреж. Лемминг задумался:

– Это будет, полагаю, Стэнхерст. Туда повезут старину Фентона, и я хочу завтра утром быть поблизости от Сони, на случай…

Он не договорил. Повисла неловкая пауза. Лемминг расправил плечи:

– Ну, не будем далеко загадывать. Как только мы приедем в Стэнхерст и Боба устроят в больнице, я позвоню Дьюхарсту из паба. Раньше звонить нет смысла – только суматоху усиливать. Так что, ребятки, собирайтесь и мойтесь. Где Эдуард?

Все молча переглянулись. Наконец Найджел Трент медленно произнес:

– Ушел на поиски приключений? Кажется, он не возвращался. И еще даже не переоделся.

Джордж пересек всю комнату, посмотрел на одежду Гэша, аккуратно сложенную на соседней с одеждой Трента полке. Задумчиво нахмурился.

– Бедняга Эдуард! Он так легко расстраивается. Не то чтобы он любил Боба. Ну, нам в жизни чаще, чем другим, приходится принимать горькое вместо сладкого. Давайте, детки!

Все пошли к сцене, Дэвид услышал удары молотков, стук передвигаемых ящиков, громкие команды. Вскоре завели грузовик и, подогнав к боковой двери зала, стали выносить и грузить оборудование.

Соня Фентон вернулась в музей одна и с явной неохотой подошла к мужу. Сесть она отказалась, стояла и смотрела на него со странной смесью страха и отвращения. Дэвид окинул ее взглядом. Ему показалось, что страх не имеет отношения к Роберту Фентону, а отвращение связано не только с его теперешним отталкивающим видом.

У больного отвисла челюсть, слюна текла на фальшивую бороду. Дыхание, ровное, хотя и тяжелое, чуть изменилось, приобрело другой ритм. Дэвид нахмурился: ему совершенно не нравился внешний вид больного. Откинув автомобильное одеяло, он взял его руку, пощупать пульс. При этом на пол выскользнул конверт. Дэвид подал его Соне.

– Это, похоже, выпало из его кармана, – заметил он. – Вы не сохраните для него?

– Это не принадлежит моему мужу, – отрешенно ответила Соня. – На конверте имя Джорджа.

– А что это?

Они не заметили возвращения помрежа, а он стоял у них за спиной, протягивая руку к Соне Фентон. Она молча отдала ему конверт. Он покрутил его, поворачивая то одной, то другой стороной, и бросил на витрину рядом со своим пиджаком. Потом поднял пиджак и проверил карманы.

– Да, это мое, – медленно сказал он. – Но свой конверт я положил в карман вот этого пиджака. Вы говорите, он был у Боба?

– Лежал рядом с карманом. Я его увидел, взяв больного за руку. Наверное, выпал, когда мы расстегивали на нем одежду и накрывали одеялом. В тот момент я его не заметил.

– Боб? – спросил Джордж, будто сам себе не веря. Соня перевела дыхание и резко ответила:

– Нет, конечно. Ты с ума сошел? Наверняка он держал его у себя, чтобы вернуть тебе.

– Тогда он взял его у… тогда он узнал, кто…

Соня кивнула и перевела взгляд больших карих глаз с Дэвида на помрежа и обратно.

– Вы не могли бы мне сказать, о чем вообще речь? – спросил Дэвид. – Или я излишне любопытен?

– Нет, вам вполне можно рассказать, – мрачно ответил Джордж. – У нас в труппе случались мелкие кражи, такое бывает. И Боба это беспокоило.

– Понимаю. – Дэвид задумался. – Может быть, стоит выяснить, сохранились ли конверты остальных? Я так понимаю, их раздали только сегодня.

– Да, верно. В первом антракте. Ой, кто это! – Человек, осторожно выходивший в дверь, повернулся. – Лайонел! Какого черта ты крадешься?

Бассет неловко потоптался на месте.

– Я подумал, не начать ли грузить костюмы, – сказал он. – Но вроде бы у вас какой-то секретный разговор.

– Секретный, дья… – ответил Джордж Лемминг. – Мы гадали, как мой конверт с жалованьем оказался в кармане у Боба – в кармане его сценического костюма, который до сих пор на нем. Может, ты мне расскажешь?

– Я? – ахнул Бассет. Краска сбежала с его лица, он беспомощно прикрыл рот ладонью.

– Да, ты, – зловеще продолжил Джордж. – Ты же невезучий, Лайонел? И пророчишь несчастья – вот «Макбета» здесь цитировал. Похоже, подействовало. У Боба удар, а конверты с жалованьем туда-сюда прыгают. Я и сам оказался бы несчастливцем, если бы доктор Уинтрингем не нашел мой. Я не сомневаюсь, что Боб хотел мне его отдать, но где он его взял? Не у меня в кармане – кто угодно, только не он. Может, ты сумеешь что-нибудь объяснить?

– Я? – повторил Боб с тем же беспомощным видом. – Ты врешь! – вдруг закричал он, и его голос сорвался. – Ты все время на меня бочку катишь, подозрительный старый черт! Я тебя за клевету привлеку! Я…

Появление быстро вошедшего доктора Мэйсона положило конец этой вспышке. Школьный врач с изумлением воззрился на напряженные фигуры вокруг своего пациента. И решил, что это совершенно не его дело.

– Как он, Уинтрингем? – спросил он в деловитой профессиональной манере.

Мэйсон договорился насчет места в больнице, «Скорая» была уже в пути, и он чувствовал себя умелым организатором. Но молчание Дэвида его насторожило. Он опустился на одно колено. Дэвид присел с другой стороны, пристально глядя на пораженного ударом актера.

– Как он? – повторил свой вопрос Мэйсон, уже тише.

– Не очень.

– Жаль. – Доктор пощупал пульс и буркнул: – Черт! Не хотелось бы, чтобы он умер здесь.

Дэвид не слушал, пристально глядя на голову пострадавшего. Джордж Лемминг, увидев, что актеры возвращаются за своими вещами, поднял руку. Все тихо выстроились кольцом в нескольких ярдах от больного.

– Боже мой! – вдруг вскрикнул Дэвид.

Приподняв голову Фентона, он снял парик, намотанный на него фальшивый бинт и вскочил на ноги, разнимая эти два предмета.

– Мэйсон, как мы могли это на нем оставить? Апоплексия здесь совершенно ни при чем, удар не апоплексический, а по черепу. Смотрите!

Он поднял бинт, отделив его от парика вместе с английской булавкой. Наружная часть бинта была обильно смочена сценической запекшейся кровью, но внутри, начиная проступать по краям, расползалось неровное алое пятно – кровь Роберта Фентона, сочившаяся из раны на левом виске. Его волосы под париком прилипли к голове, и пораженная ужасом труппа посмотрела на тонкую струйку свежей крови, устремившейся к уху лежавшего без сознания человека.

 

Глава 4

– Спасибо, мисс Фосетт.

Дэвид закрепил английской булавкой бинт поверх стерильной салфетки на голове Роберта Фентона и встал, разминая затекшие ноги. Рут Фосетт, держа в руках поднос с чашками и медицинскими принадлежностями, посмотрела на него:

– Экономка спрашивала, нужна ли она вам, или я сама справлюсь? Она сейчас занимается Биллингтон-Смитом, он очень расстроился. Он у нас первый год, перевозбудился и, думаю, выпил слишком много лимонада за ужином.

– Вы отлично справляетесь, спасибо, – ответил Дэвид. – Боюсь, – добавил он печально, – больше мы ничего не можем здесь сделать.

– Вы думаете, шансов немного?

– Это только вопрос времени. Конечно, если мы доставим его в Стэнхерст, там попытаются сделать декомпрессию. У доктора Мэйсона в этой больнице есть знакомый хирург, и операционная будет готова к прибытию пациента. Но вне больницы он вряд ли проживет больше получаса.

– Бедняга.

Рут Фосетт посмотрела на умирающего актера, перевела взгляд на его жену, скорчившуюся в кресле чуть поодаль. Что станется с нею, труппой, со школой? Ну почему никто из учителей не решился продолжить «Юлия Цезаря»? Зачем мистер Ридсдейл открыл двери школы этим людям из мира насилия и неразберихи? Представив себе, что уготовила им судьба, мисс Фосетт пришла в ужас.

– Я бы поставил поднос, – мягко сказал ей Дэвид, – он больше не понадобится. И вы могли бы сесть. Вам же не часто приходится иметь дело с подобными случаями?

Она благодарно улыбнулась и опустилась на стул рядом с Соней Фентон. Та, несколько успокоенная формой медсестры, протянула руку и ощутила, как ее пожали с сочувственной твердостью.

Дыхание больного изменилось. Оно становилось громче, чаще, дошло до пика невыносимых затрудненных усилий, потом начало затихать, затихать, пока не наступила тишина, и показалось, что он действительно умер – так незаметны и редки стали движения его груди. Но когда женщины в испуге посмотрели на Дэвида, чтобы убедиться в ужасной правде, он все еще ждал, серьезно и терпеливо, и вскоре снова послышались жуткие хриплые звуки, терзающие слух.

Вернулся Джордж Лемминг, подошел к Соне.

– Мы сегодня заночуем в Стэнхерсте, – пояснил он. – Вещи уже собраны. Посадим вас с Бобом в машину «Скорой» и поедем. Я оставил сообщение Дьюхарсту в отеле, где он, вероятнее всего, остановится, но снова позвоню ему из Стэнхерста. Вряд ли мы сможем завтра играть дневной спектакль. Я сомневаюсь, что Дьюхарст сумеет найти ведущего актера и актрису и доставить их к часу дня в Уинчестер. Кроме того, мы не знаем, откуда у него эта рана на голове. Все может быть серьезно.

Соня Фентон вскинула голову и трагически произнесла:

– Боб никогда больше не будет играть.

Ответом ей стала тишина, становившаяся все глубже и глубже. И даже хриплое дыхание не нарушало ее. Потом послышался шум мотора, хруст колес по гравию. Джордж начал было:

– Это «Скорая». Я пойду…

И тут увидел, что Дэвид Уинтрингем опустился на колени возле затихшей фигуры и приложил стетоскоп к неподвижной груди.

Потом Дэвид медленно поднялся.

– Доктор, он?..

Это спросил Джордж Лемминг.

Дэвид кивнул.

– Боже мой!

Помреж отвернулся, стараясь совладать с собственным лицом. Он любил старину Фентона.

Соня вдруг закричала, и на ее крик вся труппа бросилась внутрь, теснясь в дверях, пока прибывшие с одеялом и носилками санитары не растолкали актеров. За медиками вошел доктор Мэйсон, сопровождавший их в музей.

– Поздно, – коротко сказал Дэвид. Он поднял голову и отчетливо произнес: – Этот человек умер в результате удара по голове. Всем нам очевидно, что вопрос о том, как он этот удар получил, должен стать предметом расследования, и никто из нас не компетентен это расследование проводить. Мне жаль, что я усугубляю ваше горе и трудности, но, уверен, говорю не только от своего имени, но и от имени доктора Мэйсона: мы, как врачи, вызванные к этому больному, считаем своим долгом немедленно известить полицию, а вас просить – ради вашего же блага – не выходить из этой комнаты, пока она не явится.

Все непроизвольно метнулись к выходу, но санитары, убедившись, что их услуги не нужны, заблокировали дверь, не сводя глаз с Дэвида. Лайонел Бассет безуспешно попытался прорваться.

– С дороги! – хрипло приказал он.

Старший из двух санитаров посмотрел на него презрительно и посоветовал:

– Включи голову, приятель.

Шум за спиной заставил его обернуться. Эдуард Гэш, все еще в сценическом костюме, желтых чулках и подвязках крест-накрест, протолкался в музей. Он быстро подошел к покойнику и уставился на него под взглядами коллег, пораженных его внезапным появлением и странной манерой. Когда он поднял голову, его лицо было белым как мел и глаза горели.

– Что? – просипел он в призрачной попытке говорить в своей обычной манере.

Дэвид вновь описал ситуацию, и от его ровного холодного тона Гэш немного успокоился. Он опустил глаза, подошел к своей одежде и начал трясущимися руками расстегивать костюм.

– Отлично, мой мальчик, – тихо сказал доктор Мэйсон Дэвиду. – Я бы не смог сделать это так аккуратно. Старею. Но я присмотрю, чтобы они оставались здесь, пока вы пойдете звонить в участок. Вызывайте суперинтенданта из Стэнхерста. Поднимать с постели нашего деревенского констебля нет смысла.

Дэвид вышел. Доктор Мэйсон вздохнул, взял автомобильное одеяло за край и натянул его на разбитую голову Фентона.

Примерно без четверти двенадцать в колледж «Денбери» прибыл суперинтендант Роджерс в сопровождении детектив-сержанта и констебля. «Скорую» отпустили, поскольку прибытие полиции подразумевало, что дальнейшее перемещение тела будет осуществлять она. Мистер Ридсдейл, вместе с Дэвидом и доктором Мэйсоном надзиравший за труппой в музее, кратко описал ситуацию. После этого он предложил прерваться и перейти в колледж, где можно будет допросить актеров в обстановке, не отягощенной присутствием мертвеца.

Вскоре все оказались в гостиной миссис Ридсдейл, куда подали горячий чай и бутерброды. Свидетелей сторожил констебль, а обслуживали Джудит Ридсдейл, Джилл Уинтрингем и мистер Уорвик, упорно отказывавшийся покинуть свой пост посредника в общении с гостями, хотя все прочие учителя уже отправились спать. Суперинтендант разместился в кабинете мистера Ридсдейла на другой стороне коридора, пока детектив-сержант охранял музей и описывал все относящееся к труппе.

Доктор Мэйсон в сопровождении своего коллеги предстал перед суперинтендантом первым и дал свои показания, объяснив причины, по которым рана головы была обнаружена не сразу. Ни он, ни доктор Дэвид Уинтрингем не поняли значения расплющенной английской булавки, пока в поисках раны не осмотрели весь бинт. Дэвид ее заметил, но не придал ей значения, поскольку бинт был сценическим реквизитом и уже не первой молодости. «Наверное, – подумал он, – кто-то когда-то на нее наступил». Бинт был широкий, из трех слоев хлопчатобумажной ткани. Пока вокруг пятна сценической крови не проступила кровь актера, рана была скрыта. Доктор Мэйсон высказал по этому поводу мнение, что запущенное состояние артерий пациента внесло вклад в его смерть. Рана черепа казалась не слишком обширной, но внутреннее кровоизлияние должно было быть серьезным, раз вызвало смерть в такое короткое время – от часа с четвертью до двух часов. Пьеса закончилась сразу после десяти, а больного обнаружили в музее в четверть одиннадцатого. Последнее его появление на сцене произошло без десяти десять, а ушел он без пяти, так что удар должен был получить между 21:55 и 22:15. И, наконец, доктор высказал предположение, что пострадавший просто упал в музее и ударился головой о витрину с экспонатами.

Суперинтендант Роджерс вежливо выслушал эту идею и разрешил доктору идти домой. Предмет, разбивший голову Роберта Фентона, не только сплющил английскую булавку, но и оставил на ней крошечную полоску лакированного желтого дерева. На музейных витринах в той комнате, где упал Фентон, свежих царапин не обнаружилось, плюс к тому они были выкрашены в зеленый цвет. Поэтому теорию доктора принять было невозможно, но суперинтендант ему об этом не сказал. И доктор Мэйсон отбыл в сопровождении Дэвида, которому вежливо, но твердо дали понять, что он тоже свободен.

За дверью директорского кабинета Дэвид попрощался со школьным врачом и вернулся в гостиную, где сел рядом с Эдуардом Гэшем. Констеблю Дэвид объяснил, что суперинтенданту Роджерсу он, возможно, еще понадобится.

К этому времени Джилл и ее сестра вместе с мистером Ридсдейлом и мистером Уорвиком уже исчезли. Дэвида кольнула совесть при мысли, что его ждет жена, которую надо отвезти домой, но он этот укол заглушил, решив, что Джудит позаботится о сестре. Его все сильнее охватывал интерес к этому делу, и вскоре он забыл все прочее, переходя от актера к актеру, сочувствуя и убеждая в своей поддержке. Ему действительно было жаль, что их постигло такое несчастье. У них и без того нелегкая жизнь, а тут еще судьба подносит такой сюрприз. Поэтому Дэвид был решительно настроен найти того, кто это сделал.

Таким образом Дэвид незаметно начал собственное расследование под самым носом ничего не подозревавшего констебля. Констебль же сидел у двери гостиной, не сводя с нее взгляда, чтобы по возможности предвосхитить желания своего начальника. Тем временем суперинтендант Роджерс усердно шел проторенным путем индивидуального опроса всех членов труппы.

Джордж Лемминг в своих показаниях был краток и прям. Он понимал, что младшие члены труппы не упустят случая огласить все свои прошлые обиды и теперешние сплетни – и о нраве Фентона, его ссорах с Гэшем, ревности по поводу явной дружбы Найджела Трента с его женой и о кражах в труппе. Ими Роджерс особенно заинтересовался и захотел узнать, не страдали ли так же другие труппы той же компании.

– Не знаю, – ответил Джордж. – Хотя погодите. Я слыхал о каких-то неприятностях во второй труппе – примерно год назад. Ох ты черт! – вдруг воскликнул он после минутного раздумья.

– Что-то вспомнили?

– Да. Я пытался вспомнить, когда об этом услышал, и теперь припоминаю: когда Бассет снова вошел в нашу труппу. Его одолжили второй труппе в обмен на одного из тамошних актеров, и он вернулся, пробыв там три месяца.

– Были кражи, пока его не было?

– Не помню.

– Ладно, не важно. Этим я могу заняться потом.

Джордж остался недоволен собой. Он не хотел вешать кражи на Лайонела – в основном потому, что считал общее мнение о нем несправедливым. Но в свете того, что сейчас вытащил из него коп, все это выглядело весьма подозрительно и некрасиво.

– На вашем месте я бы не стал волноваться, – сказал Роджерс. – У вас есть идеальное алиби – на сцене, перед ней или за ней – от конца первого антракта и до момента, когда вам сообщили об инциденте. Очень скоро некоторые будут вам завидовать.

Джордж Лемминг вышел в гостиную с помрачневшим лицом, освободив место Лайонелу Бассету.

Суперинтендант Роджерс нашел своего следующего свидетеля весьма сомнительным. Во-первых, этот человек был явно и почти непристойно испуган. Было ли это из-за краж или из-за смерти Фентона, являлась тому причиной больная совесть или малодушная натура, суперинтендант пока не понял. Но человек этот раздражал, и суперинтендант невольно перешел на несвойственный ему угрожающий тон.

Но если отвлечься от весьма подозрительной манеры поведения и физических данных, вполне подходящих для нанесения фатального удара, к Бассету было не придраться. Он находился в музее незадолго до конца второго антракта и больше туда не заходил. После первого выхода в последней части пьесы он за кулисами надел сценический бинт и оставался там до следующего вызова. В конце второго выхода с сэром Тоби и он, и Фентон ушли со сцены, но в то время, как последний направился снова в музей, Бассет остался возле двери в зал, ожидая конца представления.

На этом этапе Роджерс решил не поднимать вопрос о кражах. Тема эта была слишком неопределенной, и пока он слышал точку зрения только одного из членов труппы. Кратким кивком отпустив Бассета, он вызвал Найджела Трента.

«Ну и коллектив! – подумал Роджерс, когда молодой человек вошел в кабинет. – То псих-громила, то гомик».

Но едва Найджел спокойно и интеллигентно начал отвечать на вопросы, неотрывно глядя голубыми глазами в глаза суперинтенданта, тот переменил свое мнение, решив, что лицо этого молодого человека – не вина его, а беда. Трент не делал попыток скрыть свою ссору с Фентоном во втором антракте. Но объяснил, что рано или поздно каждый попадал ему на зуб. Нрав Фентона вошел в поговорку, и лично он, Найджел, придает мало значения этой истории.

– В смысле вашей ссоре? – уточнил Роджерс. – Или этой вашей дружбе с миссис Фентон?

– И тому и другому, – ответил Трент.

– Ну, посмотрим.

Суперинтендант перешел к рутинным вопросам. Он выяснил, что Найджел вернулся на сцену вскоре после ссоры с Фентоном, случившейся за гардеробной. Трент оставался на сцене до конца представления, когда вышел на ступени для исполнения песни Фесте. Он подтвердил присутствие Бассета в это время возле двери. Он сказал, что пение и аккомпанемент заглушили бы любые звуки из музея, если бы только те не были бы очень громкими.

Следующей допрашивали Соню Фентон. Вид у нее был отсутствующий, больной, она то и дело наматывала на палец платок и срывала его резкими движением. Ее действия во время важных последних сцен пьесы были очень простыми: во втором антракте она ушла в свою гримуборную, вернулась на сцену в конце антракта и оставалась там до окончания пьесы. И снова отправилась в гримуборную, куда кто-то из младших членов труппы принес ей весть о несчастье с мужем.

– Ваш муж был намного старше вас, миссис Фентон?

Большие карие глаза широко раскрылись, на измученном лице мелькнула слабая улыбка.

– О да. Бобу было сорок девять.

– А вам – ну, скажем… – Роджерс принял во внимание покрасневшее от слез лицо. При соответствующем освещении и удачно накрашенная, эта женщина смотрелась бы вполне молодой. – …Не больше тридцати семи, – договорил он.

– Тридцать четыре! – возмутилась Соня.

– Тридцать четыре. Долго вы состояли в браке?

– Шесть лет. – В ее голосе зазвучали настороженные нотки, но суперинтендант их не заметил. Он вел к другому.

– Давно ли в вашей труппе мистер Трент?

– Около года.

– Полагаю, эти молодые люди довольно часто меняют труппы. На компании вроде вашей они смотрят как на тренировочные площадки, если можно так сказать.

– Не обязательно. Джордж Лемминг у нас много лет. Не меньше пяти.

– Ясно. Но если я правильно понимаю, близкое личное знакомство, как правило, не устанавливается?

– Опять же зависит от многих причин.

– От каких?

Соня открыла было рот, закрыла и вдруг взорвалась:

– Не знаю, на что вы намекаете, но если думаете, будто между мной и Найджелом есть хоть что-нибудь, то вы глубоко…

– Минутку! – остановил ее суперинтендант Роджерс. – Я ничего подобного не говорил. И этот молодой человек определенно дал мне понять, что едва с вами знаком.

Соня яростно на него глядела. Сперва хитростью заставить ее обнажить свои чувства к Найджелу, а потом сказать, что он от дружбы с ней отрекся. Вот же хам! А Найджел тоже хорош, хам из хамов.

А Роджерс между тем продолжил:

– Я-то готов поверить вашим словам, а вот муж, очевидно, готов не был. Вам известно, что у Трента случилась бурная ссора с Фентоном во втором антракте? Рядом с гардеробной, как он сказал. Если вы в этот момент переодевались, то не странно ли, что не слышали?

Соня Фентон тихо застонала и повалилась с кресла.

В связи с последовавшей из-за этого осложнения суматохой ход следствия был приостановлен. Поспешно призванный констебль помог своему начальнику перенести ведущую актрису труппы обратно в гостиную, Дэвид Уинтрингем бросился за Джудит Ридсдейл и лекарствами, вся труппа бурлила и путалась под ногами – разгулявшиеся нервы успокоить было непросто.

В конце концов порядок восстановили. Соню Фентон, в сознании, но слабую, отправили в постель по настоянию Дэвида. Крэнстоны благородно вызвались приютить вдову в своем коттедже, и Джудит увела ее прочь. Соня по-прежнему прижимала платок ко рту.

Когда возбуждение спало, суперинтендант Роджерс продолжил опрос труппы «Шекспир плейерз лтд.». Следующим важным свидетелем стал Эдуард Гэш. Роджерс, после единодушного подтверждения вспыльчивости Боба Фентона, не склонен был придавать большое значение его ссорам с Гэшем. Профессиональную зависть как мотив для убийства он относил скорее к мелодрамам, нежели к реальной жизни. Если Гэш хотел повышения и был уверен в своих силах, меньше всего ему требовалось убивать ведущего актера труппы. Да, конечно, реклама – это все, но вряд ли подобная слава произвела бы благоприятное впечатление на продюсеров и менеджеров. С другой стороны, поведение Гэша в течение всего вечера трудно было бы назвать нормальным. Он устроил сцену в гримуборной перед началом спектакля и даже, согласно полученным ранее показаниям Джорджа Лемминга, в припадке раздражения сбросил на пол какие-то экспонаты музея. Кто может исключить, что эти виды оружия (судя по описаниям) не дали виновному идею и даже средство для ее осуществления?

Подумав, Роджерс отмел эту мысль как притянутую за уши. Если удар был нанесен рукой человека – в чем суперинтендант не сомневался, – то, конечно же, не имел предварительного плана, а последовал в припадке ярости. Место, время, обстановка – все это не соответствует хладнокровно продуманному убийству. Лишь по чистой случайности Фентон один вернулся в музей после своего последнего выхода на сцену. Но ведь туда ходили и остальные. Кто-то его увидел, отправился за ним либо зашел по собственным причинам. Возможно, неожиданно возникла мысль свести старые счеты, или же ссора была спровоцирована агрессивным поведением Фентона. Как же это случилось? И почему? И кто из них в этом замешан?

Гэш сказал, что был в музее незадолго до конца второго антракта и Фентона там не видел. Возможно, именно тогда Фентон ссорился с Трентом за гардеробной. Но правду ли говорит Гэш? Очень уж необычно вел он себя впоследствии. В то время когда мог быть полезным, он рванул в ночь и появился лишь после смерти актера. Суперинтендант задался естественным вопросом: не было ли целью его бегства избавление от оружия, примененного с таким ужасным результатом? Надо будет еще раз допросить Бассета – он ушел со сцены раньше Гэша. Стоя возле двери на сцену, он не мог не видеть, как Гэш выходил в конце последнего появления Мальволио.

Ни остальные четверо мужчин труппы, ни две оставшиеся женщины ничего не добавили к тому, что суперинтенданту стало уже известно. Подтвердились различные ссоры, в деталях были описаны кражи – теми в основном, кто от них пострадал. Хилари Стоктон, считавшая, что влюблена в Найджела Трента, описывала, как распутная Соня хищной лапой пресекает все нежности юного актера, адресованные не ей. Но суперинтендант, помня откровенное равнодушие Найджела, не особенно прислушался к ее предположениям.

Поскольку беседы с актерами «Шекспир плейерз лтд.» закончились и было уже утро субботы, суперинтендант решил отложить дальнейшее расследование до середины дня, когда возвратившийся из Истбурна мистер Дьюхарст сможет пролить больше света на характеры фигурантов этого дела.

Джудит Ридсдейл опустилась в кресло и позволила уговорить себя на стаканчик виски с содовой – напитка, который искренне не любила.

– Нельзя допустить, чтобы ты рухнула в середине уик-энда, – строго сказал ей муж.

Она устало улыбнулась ему.

– Полагаю, мы должны продолжить наш праздник, но это будет совершеннейший кошмар – развлекать родителей, большая часть которых не знает, что случилось, заниматься этими бедными застрявшими актерами и смотреть, как полиция выследит одного из них – если это именно один из них такое сделал, а не несчастный случай произошел. Дэвид, ты абсолютно уверен, что он не упал и не разбил себе голову о музейную витрину?

– Практически да. Щепки в расплющенной головке булавки не похожи на дерево музейных витрин. Кроме того, сомневаюсь, чтобы падение из стоячего положения могло нанести такую травму, хотя он был достаточно крупным мужчиной. Конечно, я не знаю точно, есть ли перелом черепа. Вполне допустимо, что он упал, когда с ним случился апоплексический удар. Об этом станет известно только завтра: причина кровоизлияния, вызвавшего смерть, а также размеры раны и ее связь с кровоизлиянием, коли таковая имеется.

– Если следствие решит, что это нападение, они же все здесь перевернут вверх дном, пока не найдут виновного. Это же представить себе страшно!

Лицо Джудит исказилось, будто она собиралась заплакать. Она встала и прислонилась к каминной полке, повернувшись к мужчинам спиной. Дэвид сделал глоток с задумчивым видом.

– Чарльз, тебе удалось их разместить? – спросил он.

– Удалось, – ответил мистер Ридсдейл. – Крэнстоны, как ты знаешь, любезно взяли к себе миссис Фентон. Двух других девушек мы поселили в изоляторе рядом с мисс Фосетт. Четверо мужчин в лазарете – у нас сейчас там только два тонзиллита и одна растянутая лодыжка. Остальные четверо в доме учителей. Джудит раздобыла пару надувных матрасов, еще есть диван и кресла. Вроде бы никто не возражал – говорят, надувные матрасы рай по сравнению с кроватями, которые попадаются иногда в гостиницах.

– Вот бедняги! Тяжелое у них сейчас время. Кого ты поместил в дом учителей?

– А, это организовал суперинтендант Роджерс. Там их старший, помреж, потом этот здоровый неуклюжий парень, изображавший Эгьючика, Мальволио и Орсино. Невероятно красивый мальчик, прямо ангел с картин Россетти, но в реальной жизни выглядит почти неприлично.

– А тело? – спросил Дэвид, покосившись на Джудит и понизив голос. – Оно еще здесь, с нами?

– Да. Роджерс поставил там констебля и сказал, что примерно к девяти пришлет «Скорую». А ту первую «Скорую» он отпустил. – В голосе директора зазвучал едкий сарказм: – Для него было полной неожиданностью узнать, что морг не входит в список помещений, необходимых современной начальной школе.

– Нехорошо. Полиция должна быть в курсе нынешних веяний, – с улыбкой заметил Дэвид.

Мистер Ридсдейл взглянул на часы и подошел к жене.

– Дорогая, может, тебе лучше лечь? – спросил он, обняв ее за плечи. Она устало прильнула к нему.

– Да, наверное… Чарльз! – Она нахмурилась, глядя на каминную полку.

– Да?

– Что ты сделал с медалями?

– С медалями? – удивился он. – А, с медалями!

– Да, милый, с золотыми медалями, выигранными твоим дедом. Ты утомился сильнее меня. Где они?

У Чарльза Ридсдейла вид был и недоуменный, и виноватый. С галстуком в начале вечера случилось недоразумение, но это куда серьезнее. Он никогда не помнил, где что лежит.

– У меня такое чувство, будто я кому-то показывал их в какой-то момент… – неуверенно начал он.

– Когда это было?

Вопрос, заданный Дэвидом Уинтрингемом, заставил его вздрогнуть.

– Я и правда не помню. Но, мне кажется, я положил их обратно. Почему важно время?

– Потому что в этой театральной труппе были кражи. И вполне возможно, что Фентон обнаружил вора, поругался с ним и в результате получил пролом черепа. С таким же успехом тот же вор мог украсть твои медали, когда труппа была здесь.

– Но как бы он сумел? – вмешалась Джудит. – За ними смотрел констебль. Они просто сидели кружком, как перепуганные зайцы.

– Был момент, – ответил Дэвид, – когда все они метались, как зайцы еще более перепуганные. Пока миссис Фентон выносили из кабинета без сознания.

Ридсдейлы были ошеломлены:

– Но разве мог кто-нибудь сделать нечто подобное за такое время?

– Человек, с которым мы имеем дело, мог сделать все, что угодно, за самый малый промежуток времени. Это его вторая натура – или болезнь. Зависит от вашей точки зрения на преступление.

– Мы должны сказать об этом суперинтенданту, я думаю? – предположила Джудит.

– Должны, если Чарльз не вспомнит, кому показывал медали и в какой ящик потом их засунул.

Наступило неловкое молчание.

– Поскольку это дело касается нас лично, – твердо заговорила Джудит, – оно должно попасть в более профессиональные руки, чем полиция Стэнхерста. При всем уважении к мистеру Роджерсу, я думаю, у него уйдет на решение нашей проблемы очень-очень долгое время. Ты со мной согласен, Дэвид?

Дэвид кивнул.

– Значит ли это, что ты предлагаешь мне за него взяться?

Джудит потрепала его по щеке:

– Нет, дорогой мой зять. Не будь столь тщеславен. Как бы ни ценила я твой интеллект, наверное, удобней будет, чтобы этой работой занимался не родственник. Как ты думаешь, Чарльз?

– Совершенно согласен.

– Так что, Дэвид, это не можешь быть ты. Но у тебя же есть какой-нибудь друг-инспектор в Скотленд-Ярде? Чарльз знаком с главным констеблем, и мои родные знают его много лет. Я уверена, что он сможет тактично провести это дело – раз уж мы из-за медалей оказались в нем замешаны.

– Но я же могу вспомнить, куда…

– Блестяще, Джуди! – не дал ему договорить Дэвид. – Чарльз, свяжись со своим главным констеблем и спроси его про инспектора Митчелла. О моем присутствии здесь лучше, наверное, не говорить. Просто скажи, что свояченица доктора Уинтрингема весьма заинтересована в приезде именно Митчелла, если это можно организовать.

– Это действительно лучше, – подтвердила Джудит. – Если расследование затянется и попадет в прессу и родители узнают все подробности, нашему колледжу конец. Все было не так плохо, пока мы думали, что дело касается только актеров, но с этими медалями – непонятно, во что все выльется. Что бы ты сказал, узнав, что в колледже у твоего ребенка есть непойманный убийца-вор, который начинает посматривать на школьное имущество? Это дело надо прояснить как можно скорее, и лучше всех работу сделает Скотленд-Ярд.

– Да, ты права, – мрачно ответил Чарльз Ридсдейл.

Когда Дэвид вышел к машине, Джилл сидела на месте водителя, положив голову на скрещенные на руле руки, и крепко спала. Когда он открыл дверцу, она дернулась и проснулась.

– Милая моя бедняжка! Давно ты здесь? Я думал, Чарльз отправил тебя домой.

– Он был так ужасно взволнован, мне не хотелось его просить.

– Почему же ты не вошла внутрь? Джудит бы тебя устроила.

– Она, бедная, и так до смерти захлопоталась.

– Тогда надо было взять машину и поехать домой.

– Оставить тебя идти четыре мили пешком ночью? Или уже утро? При том объеме работы, который ты себе организовал на завтра – то есть на сегодня? Нет уж, извини.

– Дорогая, ты меня победила. Подвинься, я сяду.

– Думаешь, тебе надо вести? От тебя сильно пахнет алкоголем.

– Лучше я, чем ты. Тебе, чтобы вести, пришлось бы веки держать двумя руками.

– Наверное, ты прав. – Джилл зевнула и перелезла на пассажирское сиденье. – Ты уже нашел убийцу?

– Нет. И вполне возможно, что нет никакого убийцы.

– Не говори так, ты сам в это не веришь. Где ты оказываешься, там всегда убийство.

– Чарльз попробует вызвать сюда Митчелла.

– Это твоя идея?

– Нет, Джудит.

– Очень разумно с ее стороны. И очень в ее духе. Огромное уважение к закону и порядку… профессионалы… Скотленд-Ярд.

– Милая, я не смогу вести машину, когда ты спишь на моем плече.

– А тебе не надо вести. Ты много выпил.

– Не нервничай. Тебя на этот раз побережем.

Дэвид завел мотор и хотел успокаивающе потрепать жену по колену, но Джилл уже спала, привалившись к спинке сиденья, и мягкие русые кудри спадали ей на плечо.

 

Суббота

 

Глава 5

В это субботнее утро колледж «Денбери» спал долго. Обычно после вечерних спектаклей мальчикам давали полежать, хотя юношеская бодрость поднимала их в положенный час, и они занимали это время чтением, сплетничали о старших или просто бездельничали. Завтрак в такое утро и далее в течение всех каникул подавался в девять.

Мистер Ридсдейл, проснувшись после короткой и беспокойной ночи, отметил общую тишину. Он от души надеялся, что обещанная «Скорая» окажется пунктуальной и заберет тело мертвого актера, пока учащиеся еще завтракают, надежно изолированные в столовой. Обремененный мрачными предчувствиями и предвидением будущих судов, он наконец оставил свою постель и проследовал в ванную.

В доме учителей тоже царила глубокая мрачность и общая раздражительность. Мистер Уорвик проснулся в семь, угнетенный тяжелым чувством незаконченной работы. Он вспомнил странствующую труппу, ее продолжающееся присутствие в колледже, свои обязанности по отношению к ней. Прокляв собственную преданность долгу, он перевернулся на другой бок и приготовился еще поспать. Но едва снова погрузился в сон, как появилась горничная. Поскольку мистер Уорвик был старшим из присутствовавших учителей и оказался более всего связан с приезжими, она разбудила его и поинтересовалась, должна ли поднять тех четырех джентльменов в гостиной или оставить их в покое.

– На ваше усмотрение. Можете послать их к чертям, – буркнул мистер Уорвик, не открывая глаз. Он не собирался прерывать свое «полежать подольше», а также думать о чем-то или о ком-то, пока не встанет и не оденется.

Горничная поджала губы и остановилась в нерешительности. Все это хорошо, но не слишком вежливо для джентльмена так разговаривать с девушкой, и посылать кого-либо к чертям в ее обязанности не входит. Если не нужно, чтобы гостиная была убрана, она, горничная, вполне может без этого обойтись.

– Так я оставлю все как есть, сэр?

Неопределенное мычание, которое можно было трактовать по-всякому, явилось единственным ответом мистера Уорвика, лежавшего с закрытыми глазами. Горничная шумно захлопнула дверь и пошла в атаку на учительскую столовую, оставив в покое спящих шекспировских актеров.

Они спали тяжелым сном, и если кого-то из этих четверых грызла нечистая совесть, то на лице это не отражалось. Эдуард Гэш за ночь перекочевал с надувного матраса на пол и лежал под прямым углом к нему, хотя голова все еще покоилась на подушке, но это могло быть связано не с нечистой совестью, а с непривычностью ложа. На втором матрасе тихо, как младенец, подложив руку под щеку, спал Найджел Трент. Костлявая фигура Лайонела Бассета повторяла изгибы софы, а возле окна на двух креслах с очевидным комфортом устроился невысокий Джордж Лемминг.

В восемь горничная начала свой обход. Под треск раздвигаемых штор появился бодрый мистер Уорвик.

– Гости уже встают, Винни? – спросил он.

– Никоим образом не знаю этого, сэр. – Голос девушки звучал холодно. – Вы мне сказали, что я не должна их беспокоить.

Мистер Уорвик смутно вспомнил свои слова и улыбнулся с извиняющимся видом:

– Они легли очень поздно – как и все мы, – объяснил он. – Им многое пришлось пережить, Винни. Думаю, вы об этом слышали.

Наверняка слух прошел по всей школе. Мистер Уорвик намеревался официально объявить обо всем и пресечь ложные слухи и преувеличения.

– Да, сэр. – К Винни вернулась ее обычная болтливость. – Воспитатель утром говорил, что одного из актеров ударили по голове и он погиб. Это же ужасно для нашей школы, правда, сэр? Газеты и вообще. Воспитатель сказал, что лучше бы на задней аллее в конце пьесы был он, а не этот Билли Олдфилд. Он мог бы что-нибудь услышать. Но воспитатель держал дверь в зале.

– А что делал Билли в колледже в это время?

– Как всегда, слонялся без дела. Вероятно, пытался подзаработать чаевые, открывая дверцы машин. Ему это запретили, но он продолжал свое. Если хотите знать, что я думаю, то ему место в работном доме. Он так вымахал, и, если устроит какую-нибудь проказу, я не удивлюсь.

Мистер Уорвик после ухода Винни задумался. Билли Олдфилд был умственно отсталым подростком из деревни Денбери, расположенной примерно в миле от колледжа. Иногда он помогал садовникам или смотрителю спортплощадок, появлялся обычно в начале каникул в середине семестра – отчасти чтобы узнать, не нужны ли его услуги, отчасти из детского любопытства. Персонал колледжа относился к нему терпимо и жалел, но в последнее время он стал несколько груб и шумен, и мистер Ридсдейл счел, что его следует постепенно отвадить. Ему исполнилось семнадцать, и для своего возраста он был крупным и сильным. Мистер Уорвик решил передать слова Винни полиции. Билли не настолько туп, чтобы не слышать звуков ссоры.

В столовой он застал за завтраком всех учителей, кроме мистера Скофилда, который часто опаздывал. Он сел, радуясь, что остальные заняты почтой, газетами и едой и не расположены расспрашивать о событиях прошедшей ночи.

Но покой его длился недолго. Он успел взять с подноса кофе и бекон и возвращался к своему стулу, как распахнулась дверь и ворвался мистер Скофилд, красный от возмущения.

– Что тут вообще происходит? – сердито вскричал он.

– Происходит?

Учителя посмотрели на него, приподняв брови.

– Разве никто из вас не был в гостиной? Я зашел туда за книгой и обнаружил, что там спят четыре человека как минимум! Кто они такие и что тут делают? Колледж сошел с ума или я?

– Ни то, ни другое. Насколько я понимаю, вы не были на вчерашнем спектакле.

– Не был. Я не трачу время без надобности.

Мистер Уорвик поставил завтрак на стол и, глядя в упор на возмущенного коллегу, несколькими краткими предложениями обрисовал ситуацию. Мистер Скофилд, сжимая кулаки, выслушал эту речь, и краска сбежала с его лица, уступив место желтизне. Когда Уорвик договорил, повисла тишина. Все смотрели озадаченно. Взгляд мистера Скофилда устремился куда-то далеко, за окно, за спортивные площадки, к горизонту.

– Понимаю, – тихо сказал он со странно удовлетворенным вздохом.

И когда он наливал себе кофе, мистер Уорвик заметил в уголках его рта намек на улыбку.

Передняя подъездная аллея звенела мальчишескими голосами. В воскресное каникулярное утро родителям разрешалось забирать сыновей в половине одиннадцатого, и мальчики не собирались терять ни минуты драгоценного отпуска. Поэтому они заранее выстроились по обе стороны аллеи и ждали, болтая, прибытия семейных автомобилей.

Большинство из них в это субботнее утро привлекала личность Алистера Уинтрингема. Принесенные им известия прошедшей ночи разожгли воображение всего колледжа, и они ждали от него свежих подробностей деятельности дяди Дэвида. В этом, однако, их постигло разочарование, поскольку блестящий детектив еще не выходил на сцену.

– Ты уверен, что его здесь нет, Уинтрингем?

– Практически да. Я его нигде не нашел. Спросил у копа, которого поставили сторожить в музее.

– И что он сказал?

– В общем, ничего.

На самом деле констебль сказал: «Брысь отсюда, любопытный шкет! Рано тебе в такие дела нос совать». Но Алистер не собирался цитировать эти слова друзьям.

– Кого-то из актеров поселили в лазарете.

– Я знаю, – презрительно бросил Алистер. – Я был у Хорна под окном утром после завтрака. Он говорит языком глухонемых, так что все понятно. Так вот, один из актеров ему сказал, что сэра Тоби стукнули тупым орудием.

– А ему сказал тот, кто это знает?

– Я думаю, они все знают. Их же здесь оставили на ночь?

– Две актрисы в изоляторе. Я видел, как мисс Фосетт говорила с одной из них возле двери. Она была в синей пижаме.

– Мисс Фосетт?

Аудитория согнулась пополам от смеха и визга, который Алистер пытался перекрыть криком:

– Не будь идиотом! Не мисс Фосетт, актриса была в синей пижаме.

Когда веселье стихло, Брюс Притчард задумчиво произнес:

– Интересно, нашли ли в музее это тупое орудие?

– Не думаю. Дураков нет – оставлять его там валяться. На нем же оказались бы отпечатки пальцев. Я считаю, он его спрятал.

– Где?

– Откуда мне знать? Но наверняка где-нибудь поблизости. Вряд ли кто-то из них ушел до приезда полиции. Окна Гермионы выходят на музей, она не спала и видела, как приехала полиция. Полицейские торчали там целую вечность, потом вместе с актерами пошли в школу. Один из них спросил: «Все здесь? Хорошо». Значит, они все там были.

– А я думаю, его спрятали где-то на территории, – сказал Брюс Притчард.

– Тогда наверняка мы увидим, как копы его ищут! – радостно воскликнул Кокер-старший.

– А вот не увидишь, – презрительно заметил Говард. – Ты уедешь со своими родителями. А я увижу, потому что мои не приедут.

– Я думаю, – серьезно заявил Брюс Притчард, – что буду искать его сам. Мой отец приедет только после обеда, так что утро у меня свободно.

– Отличная мысль!

– И я буду!

– Здорово придумано, Притчард!

– И я буду.

– Давайте только не путаться друг у друга под ногами, – продолжил Притчард. – Чур, моя аллея от музея и до задних ворот, потому что придумал я.

– Чур, моя роща!

– Чур, возле павильона!

– Теннисный корт мне!

– А мне лодочный пруд!

– А вот мой отец, – сказал Алистер, увидев автомобиль Хью Уинтрингема, въезжающий в ворота. – Только чтобы ни учителя, ни полиция про ваши поиски не знали! И если найдете что-нибудь – оставьте в шкафчике в раздевалке до моего возвращения. Я выясню тем временем, где дядя Дэвид. И надо успеть пораньше вернуться, потому что играем матч.

Он надвинул на голову школьную шляпу, застегнул рубашку и побежал к автомобилю родителей. Вскоре машина уже ехала по сельским дорогам.

– Я привезла еды – перекусить на природе, – сказала его мать. – Можем поехать на Стэнхерстский луг. Ты не против?

– Ни капельки. Пап, дядя Дэвид сегодня приедет?

– Собирается, если будет время.

– А что такое, чем он занят?

– Ну, сегодня утром он в Стэнхерсте.

– Ага! Это ради следствия?

– Следствия? – удивились мистер и миссис Уинтрингем. Потом Хью рассмеялся:

– Ты думаешь, твой дядя Дэвид только и делает, что разъезжает по всяким следствиям? На самом деле он в тамошней больнице.

– Ага.

Алистер выглянул из окна машины.

– Конфетку? – предложила мать, протягивая открытую коробку.

– Спасибо.

Алистер выбрал большую зеленую и начал вдумчиво ее сосать. Что нужно дяде Дэвиду в больнице Стэнхерста? И тут он вспомнил. В каждом следствии большое значение имеют результаты вскрытия. Значит, дядя Дэвид занимается вскрытием убитого актера.

– Как у нас в этом году подача, Алистер? – спросил отец.

– Думаю, нормально.

Мистер и миссис Ридсдейл на лестнице встречали родителей новых учеников, которые держались более формально – не так, как Уинтрингемы и прочие ветераны.

– Прошу прощения, миссис Биллингтон-Смит, ваш мальчик несколько перевозбудился вчера во время представления. Экономка его продержала в постели до вашего приезда, но считает, что теперь он может встать – если организовать ему спокойный день. Мисс Фосетт, не могли бы вы отвести миссис Биллингтон-Смит наверх? Думаю, она хотела бы поговорить с экономкой.

Джудит передвигалась среди родителей, обмениваясь короткими репликами, блестяще выполняя обязанности хозяйки, хотя голова у нее раскалывалась. Она боялась, что в любой момент из школы может вывалиться толпа эксцентрично одетых небритых актеров или на аллею вдруг заедет полицейская машина с пассажирами в мундирах.

– Доброе утро, полковник Кроуфорд. Хорошая погода для матча, не правда ли? Вы в отличной спортивной форме. Мистер Кокер преисполнен энтузиазма по поводу команды в этом году. Как вы нашли своего мальчика?

– Для меня они все на одно лицо, – беспомощно ответила миссис Флиндерс-Кроуфорд. – Под этими мягкими шляпами цвета волос не видно. А, вот он! Марк!

Юный Флиндерс-Кроуфорд, забывший было, зачем его сюда вывели, попытался подставить ножку соседу. Услышав свое имя, он оглянулся на голос матери.

– Марк, давай, мы ждем! Иногда я думаю, что он какой-то странный! – воскликнула она, когда тот подошел.

Джудит выдавила из себя улыбку и пошла дальше, а Марк вслед за матерью направился к машине. У него не хватало слов объяснить ей, что в колледже – это в колледже, а дома – это дома, и эти два места разделены тысячами миль, а резкое их объединение ошеломительно. Да если бы он и мог ей объяснить, то не счел бы, что оно того стоит.

Мистер Уорвик нашел директора.

– Они завтракают, – сообщил он ему, понизив голос. – Кроме миссис Фентон, я хочу сказать. Нашим я дал еще поспать, но пришли четверо из лазарета и их разбудили. Потом появились те две девушки, так я подумал, что лучше их накормить.

– Совершенно правильно. Если можно, пусть посидят тихо, пока родители забирают детей. Постараетесь, Уорвик? Днем уже не так важно, что они еще остаются здесь. В большой толпе они будут не так подозрительны.

– Понял.

– Спасибо, что взяли этих людей на себя.

– Ну что вы. Мне даже интересно.

– Не могу сказать о себе того же. И все думаю, кто же из них убийца.

Мистер Уорвик нахмурился:

– Честно говоря, я никого не могу представить в этой роли. Но, наверное, я ошибаюсь: ведь кто-то из них это сделал.

Директор вздохнул и двинулся дальше. Увидев, что жена на секунду осталась одна, он подошел к ней.

– Дэвид поехал на вскрытие в Стэнхерстскую больницу. Следствие начнется в понедельник и может затянуться, если не найдут виновного. Дэвид думает, что если повезет, то прессу удастся не пускать сюда до понедельника. И нам должны дать того инспектора, которого он предложил. Кажется, его фамилия Митчелл.

– Что ж, я рада. Они с Дэвидом уже работали вместе. По крайней мере, Дэвид ему помогал: сам он официально не может вести дело. То есть я полагаю, что ему не разрешено.

– Так вот, этот человек приедет сразу после ленча, насколько я понимаю, и сразу возьмет все в свои руки. Суперинтендант Роджерс сейчас в Стэнхерсте, очевидно, изучает репутацию этой труппы. Сюда он послал двух сотрудников в штатском. Не знаю, что они тут делают, но не наше дело их спрашивать. Как только я узнал, что приезжает инспектор Митчелл, тут же сообщил суперинтенданту. Он отреагировал уклончиво, но, думаю, воспринял с облегчением.

– Я бы тоже так подумала. Доброе утро, миссис Тейлор. Ваш мальчик сейчас возле лестницы, вон он стоит, да, вон там. Тейлор!

– Тейлор, тебя зовут!

– Бонзо, проснись!

– Бонзо, на выход! За тобой мать приехала.

Миссис Тейлор с нежностью смотрела на идущего к ней сына.

– Понятия не имею, почему ему дали эту ужасную кличку – Бонзо. Как собаке из мультфильма. Вы не знаете?

Джудит лишь вежливо улыбнулась и посмотрела им вслед. «Глянула бы ты в зеркало, добрая женщина, – подумала она, – так и поняла бы, потому что вы с ним похожи, как горошины в стручке».

Найджелу Тренту было скучно. В его возрасте человек избегает бездействия любого рода, и теперешняя вынужденная пассивность вызывала у него растущее недовольство и раздражение. Целый час после позднего завтрака он читал газету и сделал небрежную попытку разобраться с почтой от поклонниц.

Она состояла в основном из печально-непристойных излияний школьниц, и вскоре он с отвращением отправил письма в мусорную корзину и пошел обследовать школу.

Примерно половина учеников уехала с родителями. Те же, кого еще не забрали, вместе с полностью забытыми, жившими слишком далеко для посещений, развлекались на открытом воздухе. Найджел смотрел, как они гоняли парусные лодки по пруду, возделывали миниатюрные садики, запускали на футбольном поле модели самолетов или просто бродили небольшими группами. Всюду царил мир и порядок.

На другой стороне поля среди деревьев виднелась крыша дома Крэнстонов. Там сейчас находилась Соня Фентон. Найджел задался вопросом, как она воспринимает непривычную обстановку. Решил, что не будет сейчас ее навещать, и через боковую дверь вошел в школьный зал.

Там он обнаружил прибиравшего сцену воспитателя. Предложение о помощи было отвергнуто, к разговорам воспитатель также не был расположен, и Найджел вышел в главный коридор, где встретил мистера Крэнстона и мистера Хилла, покидавших учительскую. Они спросили его, не могут ли чем-то помочь.

– Нет, я просто гуляю, – ответил Найджел. – Это ничего? Кажется, полицейским в данный момент не нужен, а в нашей компании стало слишком нервно.

– Вы не хотели бы осмотреть школу? – предупредительно поинтересовался мистер Крэнстон. – Хилл, вы заняты?

– Сейчас – нет.

В тоне мистера Хилла энтузиазм отсутствовал начисто.

– О, не беспокойтесь, ради бога. Я вполне могу побродить сам, если никому не мешаю.

– Хорошо. Классы внизу, дортуары наверху. Если вы действительно не против, мне нужно проверить несколько тетрадей.

Мистер Хилл смягчил свой уход улыбкой и устремился прочь по коридору. Найджел заглянул в школьную столовую, вернулся к обитой зеленым сукном двери директора и направился наверх.

В дортуарах стояла тишина. Накрытые белым кровати были аккуратно застелены, чередующиеся умывальники и тумбочки выстроились ровным строем, губки, расчески и щетки пребывали на своих местах. Под каждой кроватью тапочки, на крюках висят халаты. Другой одежды видно не было.

Несколько впечатленный этой демонстрацией аккуратности, мыслями то и дело возвращаясь к событиям минувших суток, Найджел вышел в открытую дверь, откуда доносились жизнерадостные голоса.

– Нога у Терстона практически зажила, – говорила экономка. – Сегодня вечером он может вернуться. Хорн и остальные двое пусть лучше останутся в лазарете до понедельника. Если они примут участие в веселье, у них наверняка снова поднимется температура.

– Как вы справлялись этой ночью? – спросила Рут Фосетт. – Вас не нервировали эти четверо актеров в лазарете? Вы же слышали, что это не был несчастный случай.

– Конечно, я не испугалась. Этот коп стоял прямо за дверью музея, и суперинтендант меня конфиденциально заверил, что все возможные подозреваемые находятся в доме учителей.

– В том числе и вот этот, – сказал Найджел с порога.

Он фактически сознался в подслушивании, но отказаться от эффектного выхода не смог.

Женщины тихо пискнули от удивления и повернулись к нему. Его фигура, изящество, с которым он держался за дверь, грациозно изогнувшись в поклоне, солнце, осветившее его красивое лицо, – это была такая чудесная картина, что у Рут Фосетт перевернулось сердце и она невольно улыбнулась в ответ:

– Это медицинский кабинет. Заходите и расскажите, на что жалуетесь.

Найджел с удовольствием принял приглашение. Найти в таком месте симпатичную девушку, да еще и дружелюбную, – это превосходило его самые смелые ожидания.

– Я страдаю от безделья, – признался он. – Поэтому пошел разведывать местность. Сейчас нам полагалось быть на полпути из Стэнхерста в Уинчестер, но мы, похоже, проведем уик-энд у вас под стражей. Вот уж не везет так не везет!

– Это вы про нас?

Они оба засмеялись. И в этот момент мимо двери прошел мистер Хилл. Он уже давно не слышал этого любимого им смеха, исполненного такого самозабвения. Рут в последнее время была непривычно мрачная, чем-то угнетенная. Он заглянул посмотреть, что вызвало такое веселье. Возле двери стояла экономка, за ней у окна Рут Фосетт, красивее, чем обычно, и сверкающими глазами глядела в лицо Найджела Трента.

– Это тот молодой актер, – шепнула экономка. – Правда прекрасно смотрятся вместе? Как будто из кино.

Мистер Хилл обнаружил, что на него сцена произвела намного менее радостное впечатление, пожалел о своем эгоистичном отказе быть у молодого человека гидом, и так, что решил это исправить.

– А, вот вы где, – сказал он. – Хотел вас спросить, не желаете ли партию в теннис? Сейчас мне решительно нечего делать.

Найджел заметил, как изменился взгляд Рут Фосетт при появлении мистера Хилла. Ее лицо и шея залились краской, и он тут же поставил точный диагноз. Но при всем том немножко разнообразия ей не повредит. И Найджел обернулся через плечо, идя к двери вслед за мистером Хиллом.

– Вы пойдете посмотреть на матч? – спросил он. – Тогда, надеюсь, там и увидимся.

«Почему бы и нет?» – подумала Рут, оставшись одна. Джон Хилл, войдя, не сказал ей даже «доброе утро».

Соня Фентон лежала в постели в глубочайшем отчаянии. Что с ней теперь будет? Она трезво себя оценивала и понимала, что ее игра, пусть и приемлемая, недостаточно хороша, чтобы обеспечить ей место ведущей актрисы труппы в отсутствие мужа и без его влияния. Боб действительно был блестящим актером и иногда вдохновлял ее играть лучше, чем она могла бы. Без него она опустится на более низкий уровень, наступят тяжелые времена, и что тогда? Таланта к характерным ролям у нее нет. Кроме того, пути этих шекспировских трупп лежат далеко от торных дорог. Ее опыт работы с ними не поможет ей в обычных турне, особенно теперь, когда так мало действующих разъездных трупп. Репертуарные театры тоже не внушали особых надежд: они берут молодые таланты из театральных училищ. В общем, как ни посмотри, ей предстояло мрачное будущее. Она слишком поздно начала. Соня в душе вообще не актриса. Она вышла на сцену под влиянием Боба, романтической страсти к театру и недовольства прежней жизнью. Удивительно, что достигла хоть такого уровня.

Мысль ее описала круг и вернулась к ужасу теперешнего шаткого положения. Труппа не может покинуть колледж «Денбери», пока не будет разгадана тайна смерти Боба Фентона, и все это время она в опасности. Страшная мысль пришла на ум, но Соня твердо ее отвергла. Это невозможно. Такие ужасные вещи просто не могут случаться.

Мисс Крэнстон тихо постучалась в дверь и вошла.

– Унести ваш поднос? Ой, вы же ничего не съели! Так не годится.

– Не смогла.

Соня лежала на спине в трагическом изнеможении, под глазами залегли темные круги, лишенные косметики щеки побледнели.

– Позвольте мне вам помочь, если я хоть что-нибудь могу для вас сделать, – сочувственно сказала мисс Крэнстон. – Понимаю, вы хотите побыть одна. Но помните, что совсем рядом у вас есть друзья, с которыми можно поговорить.

Соня порывисто протянула руку:

– Как вы ко мне добры! Да, есть одна вещь. Я хотела бы видеть Найджела… Найджела Трента. Он… он был большим другом моего мужа.

– Конечно. Я его приглашу к чаю, если вы будете себя достаточно хорошо чувствовать, чтобы встать. Или вы сегодня спуститесь вниз?

«Черт бы побрал эту женщину, – подумала Соня. – Что за замшелые понятия?» Ей явно не пришло в голову, что Найджел может навестить ее, пока она лежит в кровати. Или это она нарочно? Круглое лицо мисс Крэнстон никак не выдавало ее мыслей. Соня снова откинулась на подушки.

– Мне сейчас не очень хорошо, – произнесла она слабым голосом. – Наверное, я попросила бы доктора меня осмотреть. Не того молодого, – добавила она, вспомнив, как обошелся Дэвид с Эдуардом Гэшем, – а пожилого, доктора Мэйсона. Я правильно его назвала?

– Я ему позвоню, – ответила мисс Крэнстон. – А теперь не лучше ли вам еще поспать? Я задерну шторы, иначе солнце будет светить вам в лицо.

Мисс Крэнстон оставила гостью и направилась в школу, продолжая переживать за Соню: бедная женщина совершенно потрясена этим ужасным событием. Проходя под ее окнами, она случайно посмотрела вверх и крайне удивилась, увидев, как резко больная отдернула голову и исчезла за шторами.

 

Глава 6

Отцы выиграли жребий и выбрали подачу. Они зашли в павильон, и пока мистер Кокер, Хью Уинтрингем и первый защитник калитки надевали щитки и перчатки, остальные расположились на ступенях и в шезлонгах, надеясь, что все ограничится одной партией. Было довольно много суматохи и суеты возле табло и турнирной таблицы, где несколько мальчиков пытались рассортировать книги записи счета и карандаши. Один из них подошел к мистеру Кокеру:

– Сэр, не могли бы вы дать нам порядок бэтсменов?

– В ноль минут. – Мистер Кокер полез в карман блейзера, висевшего на перилах павильона. – К вашим услугам. Отдайте его полковнику Кроуфорду, когда закончите.

– Да, сэр.

Ребята склонились над таблицей и стали лихорадочно писать, высунув языки и почти соприкасаясь лбами.

– Эй, вы двое, живее! Судьи выходят.

– О господи! Есть у кого-нибудь острый карандаш? Этот весь сточился.

– Дайте мне сюда список. Пусти, идиот, порвешь! Я его должен отдать отцу Флиндерс-Кроуфорда, так сказал мистер Кокер.

– Жаль, Притчарда нет. Он не говорил, почему не будет вести счет?

– Сад свой поливает.

– Поливает? Какого черта?

– Не знаю. Ой, господи, смотри, начали! Это был уайд-бол. Ты записал этот уайд?

На другой стороне поля стали собираться зрители. Жены и матери участников команд заняли места заранее, удобно устроившись в шезлонгах под немногочисленными деревьями у края поля. Опоздавшим повезло меньше – им пришлось сидеть позади в редкой тени ветвей или же терпеть жар летнего солнца. На землю постелили рогожи, и на них расположились младшие братья и сестры учеников, не обращавшие внимания на игру, которой не понимали, и разгоряченные возней друг с другом.

Джилл Уинтрингем с няней заняли место заранее, а Гермиона и Бренда сопровождали ее старших детей. Младенец, сочтенный слишком маленьким для крикета, был отдан под заботливый надзор бабушки.

– Никки, тебе на это дерево не залезть. Слишком скользкий ствол.

– Залезть, если мне Миона поможет. Миона, подсади меня.

– Не стану. Я очень рада, что сам ты туда залезть не можешь.

Николас напал на нее, всем весом пятилетнего крепыша бросившись под ноги. Она свалилась на него сверху.

– Не задави его, – предупредила Джилл.

Но Николас уже вылез из-под двоюродной сестры и уносился с криком:

– Не поймаешь, не поймаешь! Миона, не поймаешь! И ты, Бренда, не поймаешь!

– Непослушный мальчик, – глубокомысленно заявила Сьюзен. Она сидела на краю одеяла возле няни, рвала траву и сыпала ее себе на ноги. – Никки – плохой. Сюзи – хорошая, – заключила она елейно, подбрасывая травинки в воздух. Часть из них улетела няне в лицо.

– Совсем не такая хорошая! – сердито возразила ее жертва, подняла Сьюзен с края одеяла и отряхнула с нее остатки травы.

– Мама – на ручки, – твердо заявила Сьюзен и потрусила к Джилл.

Из-за дерева вышел Дэвид Уинтрингем, таща перед собой стул.

– Твоя дочь, как всегда, очень собой довольна, – заметил он.

– Хотелось бы, чтобы ты называл ее «наша дочь».

– Она абсолютно на тебя похожа.

– Я никогда не бываю самодовольна, и ты отлично знаешь, откуда это у нее. Почему не занимаешься розыском?

– Кажется, ты горишь желанием втравить меня в это дело? Ты всегда начинала трепетать, едва я брался за такую работу. Потому что убийца обязательно меня подстережет и ликвидирует, стоит мне только подобраться поближе. Ты так хочешь от меня избавиться? – Дэвид посмотрел на нее с комическим отчаянием. – Это конец?

– Возможно, – спокойно ответила Джилл. – Здесь столько учителей, да еще эти шекспировские актеры, такой выбор молодых и подходящих, что у меня голова кружится. Как, очевидно, и у нашей мисс Фосетт. Она присвоила себе этого красивого незнакомца, и его коллеги женского пола очень по этому поводу дуются. Фактически это лучшее из всего, что сделала за последние месяцы Рут Фосетт. Надо найти мистера Хилла и проследить, чтобы ему было хорошо видно.

– Не надо. Он стоит прямо за нами и смотрит сурово. Ох, отлично сыграно, сэр!

Прекрасный драйв от биты мистера Кокера принес команде четыре рана. Мистер Уорвик, судивший матч, помахал рукой, и табло пришло в движение, побежавшие цифры остановились на пятидесяти. Упал последний мяч овера, и одиннадцать игроков «Денбери» с весьма недовольным видом поменялись местами. Кокер, капитан, бросил мяч Алистеру Уинтрингему.

– Алистер будет подавать, – сказала Джилл, хотя все и так было очевидно. – Няня, Сьюзен вертится как юла. Не лучше ли увести ее в помещение? А потом вы могли бы поискать Николаса? Он ушел с Гермионой и Брендой.

Няня сняла подопечную с колена матери и, вопреки протестам и отказам, увела ее в школу. Сопротивление удалось преодолеть лишь обещанием посмотреть на котят у кошки садовника.

– Алистер, давай! – произнес Дэвид себе под нос. – Выбей папочку! Хью заработал больше, чем заслуживает, но вот этот полубыстрый, который ему все время подает школа, он отбивать умеет.

Алистер пришел к тому же заключению, а кроме того, не забыл многолетние игры в саду у себя дома. И вместо быстрого, который стал отрабатывать в этом семестре, подал медленный аккуратный прямой мяч, постепенно набиравший высоту и резко падавший; мяч любительский, но для нетерпеливого бэтсмена – смертельный.

Хью Уинтрингем, стыдясь первой попытки сына, раздраженно шагнул вперед и, махнув битой, промазал. Мяч, с глухим стуком ударившись о землю, покатился и нашел среднюю стойку. Раздался гром аплодисментов, мистер Уинтрингем пошел прочь, все сильнее краснея, а Алистер смущенно улыбался.

Дэвид качался взад-вперед, захлебываясь от восторга, и кричал:

– Он не забыл! Молодец, Алистер! Бедняга Хью никогда не умел дождаться медленного мяча. Я уж сколько раз…

– Дэвид, посмотри, кто здесь, – тихо сказала Джилл.

Она давно пришла к выводу, что крикет – не женская игра. Но приятно было наблюдать, с каким удовольствием играют мужчины, и пока от нее, Джилл, не требуется следить за каждым ударом, она может проявлять разумный, хотя и сдержанный интерес. Но это не мешало ей держать глаза открытыми, и в то время как Дэвид был поглощен игрой и воспоминаниями о прежних днях, она углядела знакомого человека со спокойным лицом, направлявшегося к ним по траве.

– Митчелл! – воскликнул Дэвид, обернувшись.

– Рад вас видеть, – сказал инспектор. – Пожалуйста, не вставайте, миссис Уинтрингем. Нет, я не буду садиться. Я сюда приехал работать, а не смотреть крикет. Должен сказать, очень приятное место.

– Вы знали, что я здесь? – спросил Дэвид, несколько разочарованный. Он надеялся, что его присутствие окажется сюрпризом.

– Конечно, знал. Директор школы попросил прислать меня по вашей рекомендации. Я чуть не отказался, услышав об этом.

– Однако долг есть долг, – договорила Джилл.

– Именно так, миссис Уинтрингем. Но ведь доктор знает, когда ему следует стушеваться, не правда ли, док? Не думаю, что вы мне будете сильно досаждать.

– Я не так в этом уверен. И наверняка смогу оказаться вам чертовски полезен с этой театральной публикой. Они скорее будут говорить со мной, чем с вами. Суперинтендант Роджерс от них мало чего добился.

– Я не слишком много об этом знаю. По пути прочитал его доклад. Кажется, там есть пара интересных моментов.

– В том числе протокол вскрытия?

– Да.

– Я ездил на вскрытие в Стэнхерст.

– Я и не надеялся, что вы упустите малейшую возможность сунуть нос.

– Вы только послушайте! – с горечью сказал Дэвид. – Годы не смягчили его ни на йоту. Все так же туп и упрям, если не сильнее.

– Ты не должен унижать инспектора, – возразила Джилл. – Он совершенно прав, указывая тебе твое место.

– Благодарю вас. – Инспектор Митчелл поклонился Джилл и двинулся было прочь, но остановился и вернулся. – Если вы и правда обнаружите что-то полезное, – сказал он Дэвиду, – найдете меня в музее. Сперва я здесь осмотрюсь, а потом отправлюсь туда.

Джилл про себя похвалила мисс Фосетт за новые методы в кампании по завоеванию чувств мистера Хилла, но не знала, что инициатива эта принадлежала Найджелу Тренту. Он видел прибытие медсестры, поддерживающей выздоравливающего Терстона, медленно ковылявшего рядом с ней. Он видел, как она устроила раненого в кресле, положив его перевязанную ногу на подушку, и любовался грацией ее движений. Когда мальчика окружили любопытствующие друзья, а мисс Фосетт стояла одна, глядя на игру, он приступил к активным действиям и бесшумно возник рядом с ней.

– Вам приходится работать, пока другие играют? – поинтересовался он.

Рут Фосетт засмеялась:

– Вы имеете в виду – выводить Терстона? Это не слишком сложная работа. Он так радуется выходу из лазарета, бедный мальчик. У него довольно серьезная травма щиколотки. Доктор Мэйсон даже сделал рентген, подозревая возможность перелома.

– Оставим профессиональные разговоры, лучше расскажите о себе. Что вы делаете в свободное время?

– У меня его не много. – Рут Фосетт была удивлена его внезапным интересом к ней, но сочла, что актеры отличаются от обычных людей, и сделала на это скидку. – Вряд ли вам было бы интересно, – неловко сказала она.

– На самом деле мне очень интересно. Позвольте принести вам стул? Вам же не надо снова убегать?

– Н-нет. В ближайшие минуты – нет.

Так что Найджел принес два стула и поставил их рядом. Вскоре Рут Фосетт рассказывала ему о своей работе, и учебе, и детстве, и подругах, и увлечениях, и вообще обо всем, кроме всепоглощающей любви к мистеру Хиллу, который стоял неподалеку, чувствуя, как поднимается в сердце ревнивая ярость, пропитывая и отравляя всю радость этого погожего дня.

– Вы давно на сцене? – спросила Рут.

Она хотела увести разговор от себя, дабы не проговориться о том, что не решилась бы сказать вслух даже под угрозой смерти. Что-то в этом человеке буквально заставляло ее говорить. Как будто она знала его много лет. Она не сомневалась в его сочувствии, согретая его интересом и польщенная восхищением, читавшимся на всех мелькавших мимо лицах. Но ей с детства достаточно сурово внушили, что девушке полагается быть сдержанной. Она должна крепиться, и пусть лучше он говорит о себе.

– Я пошел в актеры сразу после колледжа, – улыбнулся Найджел.

Девушка была по-настоящему мила, хотя и слегка простодушна. Надо бы научить ее должным образом управляться с молодыми людьми. Хотя ей в жизни вряд ли понадобятся подобные умения: конкурирующих соискателей будет столько, что ей достаточно просто сидеть и выбирать.

И Найджел начал рассказывать о своей жизни кочевого актера.

Мистер Дьюхарст уже устроился в покинутом доме учителей, когда поспешно вошел Джордж Лемминг, предупрежденный о его прибытии. Глубоко опечаленные, они стали обсуждать ситуацию.

– Как жаль, что доктора отказались от первоначальной версии! – воскликнул Дьюхарст в полном отчаянии. – Бедняге Бобу это было бы совершенно все равно.

– Это абсолютно невозможно, – возразил Лемминг. – Сняв бинт, все равно бы увидели, что произошло.

– Да, конечно. – Дьюхарст, грызя ногти, заерзал в кресле. – То, что вы здесь застряли, – полная катастрофа. У всех прочих трупп время расписано, ваши выступления я им отдать не могу. Каждый проведенный здесь день – чистый убыток.

– Завтра воскресенье, – заметил Джордж Лемминг. Но антрепренер даже такого скромного утешения не принял.

– А что толку? – спросил он сердито. – Вы завтра должны быть на пути в Эксетер для выступления в понедельник. Даже если сегодня все выяснится – а не похоже, что это вообще когда-нибудь выяснится, – вы не успеете туда добраться. Еще один массовый возврат билетов. Не говоря уж об отрицательной рекламе: чертовски скверная репутация у нас будет среди школ и колледжей. Вы же знаете эту публику.

– В газеты пока не попало, – с надеждой сказал Лемминг.

Антрепренер фыркнул и на несколько минут замолчал. Когда он заговорил снова, голос звучал спокойнее.

– Как вы думаете, кто это сделал, Джордж?

– Ума не приложу. – Помреж не собирался высказывать какое-либо мнение. – Это мог быть кто угодно. Как вы знаете, вся труппа, кроме меня, к концу представления уходит со сцены. Я фактически был на сцене или за кулисами со второго действия и до конца, с краткими перерывами. Кстати, Эдуард мне об этом напомнил, и надо будет сказать инспектору из Скотленд-Ярда. Суперинтенданту я сообщил, что с начала второго действия не покидал сцену. На самом деле я отсутствовал на ней примерно три минуты, до своего выхода с письмом Мальволио. Вышел подышать, прошелся по передней подъездной аллее. Вы же знаете, какой был душный вечер.

– А остальные тоже находились поблизости?

– Да. Я видел Эдуарда, когда возвращался на сцену. Он мне напомнил об этом сегодня утром, как я уже говорил.

– Мне не нравится, как он сегодня выглядит. Кажется, он принимает все это ближе к сердцу, чем любой из вас.

– Эдуард сильно напряжен. Он единственный у нас настоящий актер теперь, когда Боба нет.

– Бедный старина Боб. Он никогда меня не подводил. Знаете, он ни одного спектакля не пропустил с самого своего появления в труппе…

– Поразительно. И в этом он тоже пропустил только самые последние секунды.

– Из публики были по этому поводу замечания?

– Я не слышал. Наверное, зрители просто не заметили.

Мистер Дьюхарст скорчил презрительную гримасу:

– Весьма вероятно. Что ж, мне, наверное, нужно поговорить с этим инспектором Митчеллом. Хотя не знаю, что я могу ему сообщить.

Джордж Лемминг остался сидеть в надежде получить указания на будущее.

– Не уходите, – обратился он к Дьюхарсту. – Вы еще не сказали мне, что делать дальше.

– А как я могу? Все это зависит от…

– Хорошо. Тогда мы остаемся здесь, пока я не узнаю, чего от меня ждут. – Лемминг поднял глаза на антрепренера: – А что будет с нашей Соней?

– А! – Дьюхарст снова рухнул в кресло. – Она – проблема, это к гадалке не ходи.

– Она – опасность, – мрачно ответил Джордж. – Ее уложили в постель, и стоит с ней заговорить, Соня сразу плачет. Не то чтобы души не чаяла в Бобе. Она все время по сторонам поглядывала, то на того, то на этого, сколько я знаю.

– Сейчас это молодой Найджел?

– Я думаю, да – по крайней мере, с ее стороны. Но совершенно не обязательно устраивать истерику, как только ее просят встать и вести себя нормально.

– Вы ей это сказали? Смелый вы человек.

– Не так прямолинейно. Но мне интересно, в чем причина такого поведения. Это не горе; тогда что же?

– Может быть, она хочет произвести впечатление убитой горем?

– Возможно, но я сомневаюсь.

Джордж не стал добавлять, что, по его мнению, состояние Сони Фентон обусловлено страхом. Вместо этого он встал и повел Дьюхарста в сторону музея. У дверей они остановились, и режиссер ободряюще положил руку Леммингу на плечо.

– Вы хороший парень, Джордж! – энергично сказал он. – Думаю, я могу оставить это дело в ваших руках. Мне еще нужно много поездить до понедельника – если этот коп меня отпустит, я не вижу смысла здесь оставаться. Так что вряд ли мы увидимся до этого времени. Попробую как-то перекроить расписание, насколько удастся, и подобрать для вас дату следующего выступления.

– А как с распределением ролей? Вы нам пошлете замену на сэра Тоби и другие роли Боба или хотите, чтобы я начал тасовать актеров?

– Не знаю. Как я могу решать, если неизвестно, кто после всего этого с вами останется?

– Вот именно.

Они переглянулись, одинаково поняв сказанное. Если полицейские успешно раскроют дело, труппа понесет еще одну потерю.

– Ну, рад был повидаться, – проговорил Джордж. – Я слегка нервничал, пока вы не позвонили сегодняшним утром. Если бы с вами по дороге случилась авария, это стало бы последней каплей.

– Всего лишь прокол, – ответил Дьюхарст. – Из-за него я прилично опоздал в Истбурн. Но в основном не хотелось будоражить школу ранним телефонным звонком.

– Не так уж мы крепко спали, – заметил Джордж Лемминг, вспомнив долгие часы, когда лежал без сна, слушая, как ворочается на своей импровизированной кровати Лайонел Бассет.

Мистер Дьюхарст вошел в музей, а Лемминг направился к крикетному полю. Зрителей прибавилось, и они заняли всю школьную сторону площадки. Бэтсмены команды отцов, доблестно стараясь восстановить имевшиеся когда-то хилые навыки, бегали вдоль питча, запыхавшись и отдуваясь, с потными лицами, неуклюже размахивая руками, но обогащали одним-двумя ранами счет своей команды, достигший 95 против 8.

Джордж Лемминг стоял на углу поля и смотрел игру, когда почувствовал, что его взяли за локоть. Это был Гэш.

– Дьюхарст уехал? – спросил он.

– Он с инспектором. После этого уедет, если его отпустят. Он хочет попытаться как-то наладить нам расписание на следующую неделю. Меня оставил здесь распоряжаться. Тебе он зачем – что-нибудь важное?

– Для меня – важное, – ответил Гэш, сверкая глазами. – У меня пропал конверт с жалованьем за прошлую неделю.

– Когда?

Голос Джорджа Лемминга прозвучал жестко.

– Откуда я знаю? Я положил его вчера во внутренний карман в конце первого антракта. И стал искать только сегодня, точнее, сейчас. Его нет.

– Боже мой, еще один! Мне рассказывать нет смысла. Пойди лучше объясни это тому копу. Я тут ничего не могу сделать.

– Я просто подумал, что ты предпочел бы знать, – ответил Гэш и удалился тяжелой походкой.

Джордж Лемминг, прищурившись, задумчиво смотрел ему вслед.

Ко времени чаепития на стороне отцов все были уже выбиты с вполне почетным счетом 105. Обе команды и гости колледжа проследовали в зал, где на длинных столах подали чай. Прочие ученики пили лимонад в школьной столовой: им чай не полагался до шести вечера.

Вливаясь в людской поток, медленно движущийся к дверям школы, Джилл потянула мужа за рукав.

– Мне жаль этих молодых бедняжек, – кивнула она на актеров «Шекспир плейерз лтд.». – Стесняются пойти пить чай. Ты не думаешь, что мог бы их выручить? Заодно и услышать что-нибудь интересное.

– Не от этих, – ответил Дэвид. – Это агнцы, белоснежные и невинные, отделенные от козлищ суперинтендантом Роджерсом. Но ты права: им стоит выпить чаю.

Он оставил Джилл и направился к группе, сидевшей на земле с таким видом, будто так все и задумано.

– Чаю не хотите? – приветливо спросил он.

– Доктор! – Пухлая Джоан Карсон поднялась на ноги. – Спасибо за предложение. У нас уже языки на сторону. Мы с Хилари думали, что придется штурмовать Соню в ее логове.

– Я бы не стал этого делать, – заметил Дэвид. – Пойдемте, пока родители всю еду не смолотили.

Он пошел с девушками вперед, а мужчины после некоторой заминки двинулись следом. Дэвид привел их в сравнительно пустой уголок зала возле сцены и ушел за чаем для девушек. Вернувшись, он увидел, что группа сбилась еще теснее, молчаливая и подавленная.

– Ну вот, – сказал он актрисам. – Пейте и не смотрите так, будто вас в любой момент могут отсюда вышвырнуть. Директор знает, что вы не по своей вине здесь застряли. Так, Джудит? – спросил он у проходившей мимо свояченицы.

– Кто ж не знает? – обтекаемо ответила Джудит. Потом с отработанной быстротой оценила ситуацию и улыбнулась своей самой лучезарной улыбкой: – Хорошо, что Дэвид привел вас на чай! Я распорядилась вам кое-что подать в дом учителей, но, видимо, Винни меня не поняла. Вам понравился матч? И ведь правда, с погодой нам повезло?

Она пошла дальше, а актеры взглянули на Дэвида с упреком.

– Вот это конфуз, – сказала Хилари Стоктон. – Мы даже не посмотрели в доме учителей, не ожидали, что нам вообще что-нибудь дадут.

– Ничего страшного. Вы же здесь не все. Вероятно, остальные воспользовались гостеприимством миссис Ридсдейл.

– Вы не думаете, что нам лучше пойти и посмотреть?

– Нет, оставайтесь здесь, допивайте чай. Разве что вы хотите присоединиться к остальным?..

– Я лично нет. – Хилари взглянула на Джоан.

– И я тоже. Не стану скрывать от вас, доктор Уинтрингем, что все это дело страшно меня пугает.

Дэвид быстро огляделся. Родители вокруг были заняты разговорами друг с другом, с другой командой, с учителями. Появление чужих они вроде бы не заметили, но отсутствие любопытства к внешнему миру было для них привычной манерой поведения, и на их воспитанную невнимательность полагаться не стоило. Обсуждать последние события в этом обществе казалось небезопасным. Взвешивая все «за» и «против», Дэвид заметил Гермиону Ридсдейл, пробиравшуюся к нему сквозь толпу. И принял решение.

– Здесь лучше об этом не говорить, – сказал он Хилари, понизив голос. – Но я бы хотел перемолвиться с вами словом на улице, если вы уже закончили.

Он взял чашки и повернулся к ближайшему столу, чтобы их поставить. В этот момент до него добралась Гермиона.

– Дядя Дэвид!

– Привет, Гермиона! Веселишься?

– Ага. Только вы скажите Николасу, чтобы не просовывал голову в решетку. Он делал это, пока не застрял, потому что его большие уши торчат в стороны. Няня едва сумела вытащить их обратно.

– Он поцарапался?

– Нет, не похоже. Уши стали очень красные, и он плакал.

– Бедный Николас! Что он сейчас делает?

– Чай пьет. Дядя Дэвид!

– Да?

– Алистер велел мне вам сказать, что хочет с вами поговорить перед продолжением игры.

– О чем же он хочет поговорить со мной?

– Не знаю. Наверное, об убийстве.

– О чем?

Дэвид был непритворно удивлен. Колледж еще не мог знать о случившемся, тем не менее дочь директора спокойно сообщает, что его племянник хочет обсудить с ним это преступление.

– Ой, ну ладно, – смутилась Гермиона. – Алистер сам расскажет. Вы его найдете?

– Где-нибудь увижу. Но, Гермиона!

– Да, дядя Дэвид?

– Если ты знаешь, о чем говоришь, то подержи язык за зубами, пока я с тобой и с Алистером об этом не побеседую. А сейчас я занят.

– Хорошо. Я скажу Алистеру.

Девушек Дэвид догнал в дальнем конце директорского сада.

– Мы думали, вы уже не придете.

– Меня перехватила племянница. А теперь расскажите, чего вы боитесь.

– Ну… – Хилари осеклась и посмотрела на Джоан. Та утвердительно кивнула. – Дело в том, что у нас многие имели зуб на Боба Фентона. Он наезжал почти на всех актеров труппы, а особенно на Найджела, Эдуарда и Лайонела. И нам, девушкам, не очень приятно, что все эти подозреваемые свободно тут разгуливают. Если бы тот, кто надо, узнал, что слышала Джоан, ее могли бы заставить замолчать, как Боба. Вот почему она не рассказала все суперинтенданту.

– Не надо! – вздрогнула Джоан Карсон.

– Так что она никому ни слова, только мне, но мы думаем, вам верить можно, и вы не скажете кому не надо.

– Так что же слышала Джоан? – твердо спросил Дэвид. – И когда?

– Она слышала…

– Я сама расскажу. – Джоан стояла неподвижно, глядя на Дэвида круглыми голубыми глазами, очень серьезными и сосредоточенными. – Это было после второго антракта. Я выхожу, когда Боб и Лайонел уже уходят после драки с Себастьяном. Ну и вот, я вернулась в нашу гримуборную за носовым платком, когда почти все артисты были или на сцене, или в кулисах. Я хотела спросить кое-что у Эдуарда и увидела, что он входил в музей как раз перед концом антракта, так что пошла прямо к двери. И тут услышала, как Боб очень сердито говорит: «Так это ты?» Мне расхотелось входить из-за его интонации, и я вернулась на сцену. Вот и все.

– «Так это ты?» – медленно повторил Дэвид. – И что вы подумали тогда по поводу этих слов?

– Ну… – Джоан стало неуютно. – Вы знаете, что у меня украли кольцо. Я подумала, что Боб застиг человека, который брал еще что-нибудь.

– Но ответа не было? Вы не знаете, к кому обращался Фентон?

Джоан Карсон покачала головой:

– Нет, ответа не было.

 

Глава 7

Мистер Дьюхарст устроился на водительском сиденье своей машины.

– Красивый поступок с вашей стороны, инспектор, – благодарно сказал он. – Я думал, вы твердо намерены меня здесь задержать. Не буду скрывать, что из-за этого события мои дела достаточно сильно пошатнулись. Мы и так еле-еле себя окупали, а сейчас эта труппа завязла в болоте, и мы в прямом убытке. Я изо всех сил постараюсь удержать голову над водой, и есть шанс, что получится, поскольку можно разъезжать.

– Вас здесь не было, когда это случилось, так что ваше положение отличается от других, – ответил Митчелл. – И к тому же я знаю, где вас найти.

– Это правда. И не забывайте, что вы только что сняли у меня отпечатки пальцев. Это вас должно удовлетворить. – Они оба засмеялись. Дьюхарст через окно машины обменялся с инспектором сердечным рукопожатием. – Я позвоню вам сегодня вечером и завтра утром и вернусь в понедельник с утра, если вы не вызовете меня раньше. Удачи, инспектор. Чем быстрее вы закончите это дело, тем больше я буду доволен.

Брызнул гравий из-под колес машины, и Дьюхарст устремился прочь по аллее, задержался у ворот на пару секунд и резко вывернул на дорогу.

– Вот это и называется «провод под напряжением», – грустно заметил инспектор Митчелл, поворачивая обратно к музею.

Дойдя до двери, он остановился как вкопанный. Дежуривший у входа констебль исчез. В кармане у инспектора был ключ, которым он пять минут назад запирал дверь, чтобы проводить Дьюхарста. Сейчас дверь была не только отперта, но и распахнута, и из музея доносились звуки, будто там что-то двигают. Инспектор Митчелл тихо выругался и вошел.

Под витринами в дальнем конце зала стоял нагнувшись какой-то человек, очевидно, что-то под ними высматривая. У него были седые волосы и темный костюм, раньше инспектор его не видел. Поглощенный собственным занятием, человек не обратил на дверь ни малейшего внимания.

– Кто вы такой? – сурово спросил инспектор Митчелл. – И что вы тут делаете?

Человек медленно обернулся, все еще не разгибая спины. Лицо у него было равнодушное.

– Я мог бы спросить вас о том же, – ответил он, снова отворачиваясь, – поскольку я учитель в этом колледже и имею право посещать любые ее помещения по своему желанию.

Митчелл показал служебное удостоверение.

– Я вот кто. И попросил бы вас ответить на несколько вопросов, если не возражаете.

Он говорил мягко, но в голосе слышалась уверенность в своем праве. Собеседник выпрямился и повернулся к нему.

– Итак? – спросил инспектор. – Может быть, скажете, кто вы?

– Я уже сказал. Я здесь учитель, временный учитель. Моя фамилия Скофилд.

– Как вы вошли? Я оставил эту дверь запертой пять минут назад и констебля для ее охраны.

– Констебль сейчас находится на подъездной аллее возле сада директора – или был там, когда я вошел. Оттуда видно крикетное поле. Я, конечно, взял дубликат ключа. Все школьные помещения имеют дубликаты ключей. Некоторые вообще не запираются. Музей тем не менее ночью заперт, потому что выходит на подъездную аллею. Ключ может быть потерян или сломан, и дубликат всегда доступен для учителей.

– Этот второй ключ у вас?

– Естественно.

Мистер Скофилд неохотно достал его из кармана и подал инспектору.

– А теперь скажите, что вы ищете?

– А что такое? – Лицо мистера Скофилда сердито скривилось. – У вас не может быть уважительных причин расспрашивать меня о моих действиях. Занимайтесь своей работой, а я буду заниматься своей.

– Мне совершенно не нравится ваш тон, – ответил инспектор, теряя терпение. – Вы знаете или должны знать, что в этом помещении вчера убили человека. Было это убийство намеренное или нет, нам еще не известно, но так или иначе это серьезное преступление, и каждый работник школы по мере сил обязан помогать следствию.

– Я ничем не могу вам помочь, – медленно и ровно произнес мистер Скофилд. – Тот, кого… убили, никак с колледжем не связан. Вероятно, причину смерти вы найдете в его прошлом.

– Тем не менее я должен спросить, что вы искали, когда я вошел и обнаружил вас.

Мистер Скофилд вдруг вышел из себя.

– Да будьте вы прокляты со своим любопытством! – заорал он и, нагнувшись под витрину музея, выхватил здоровенную булаву и взмахнул ею над головой. – Я пришел за булавами – моими булавами, с которыми упражняюсь. Вы про булавы слыхали? Ну так вот, я с ними работаю каждый день у себя в комнате, накануне принес их сюда, чтобы сравнить по весу с булавами воспитателя, и оставил здесь. Хватит? Или вам нужно имя человека, который их сделал?

Он ткнул булаву в руку Митчелла и уставился на него гневным взглядом.

– Можно и не психовать, – сказал инспектор, тоже начиная раздражаться. – Непонятно, зачем срываться, когда вам задают вежливый вопрос. И еще одну вещь узнать хотел бы.

– Ну?

– Где пара от этой булавы?

Гнев исчез с лица мистера Скофилда, и оно сразу стало усталым и старым. Он беспомощно развел руками:

– Не могу найти.

Инспектор прищурился:

– Найти не можете? Но первую ведь нашли. Вы уверены, что обе булавы оставили здесь?

– Конечно, уверен. Спросите воспитателя. Он тут со мной вместе их смотрел.

– Отлично. Вы их здесь оставили и теперь пришли забрать. Вы не спросили моего разрешения попасть на место преступления и прокрались у меня за спиной. И одна из ваших драгоценных булав исчезла. Интересно, будет ли для вас новостью, что эта одинокая булава фигурирует у нас в списке предметов, найденных здесь вчера ночью и оставленных там, где были найдены. Но вторую половину этой пары мы не видели.

– Кто-нибудь из мальчиков мог взять. Я обе оставил на одной витрине. Вот эта не имела никакого права лежать на полу. Я поговорю с директором и попрошу его что-нибудь по этому поводу сделать.

– Вы поговорите со мной. Есть несколько касающихся вас обстоятельств, которые я хотел бы выяснить. Например, где вы были во время вчерашнего представления? В зале?

– Нет, в своей комнате.

– Один?

– Естественно.

– И весь вечер из нее не выходили?

Мистер Скофилд ответил не сразу:

– Выходил на некоторое время. Вечер был очень жаркий, хотелось подышать.

– Кто-нибудь видел, как вы выходили?

– Да. Жаль вас разочаровывать, но мистер Крэнстон, тоже учитель, стоял на крыльце, когда я сюда подошел. Думаю, он кого-то провожал.

– Он с вами говорил?

– Да. – Мистер Скофилд сжал тонкие губы, его глаза стали ледяными.

– Очень хорошо. Мы еще с вами увидимся.

– Могу я забрать свою булаву?

– Нет. Боюсь, я не вправе в настоящий момент разрешить выносить отсюда что бы то ни было. А в следующий раз, когда вам захочется здесь порыться, сперва известите меня, договорились?

Мистер Скофилд пожал плечами и направился к двери. Когда он ее открыл, трое мальчиков расступились, давая ему пройти.

– Привет! – сказал инспектор Митчелл. – А вы что тут делаете?

Все трое шагнули внутрь. У одного в руках была половина кирпича, у другого – точильный брусок, у третьего – полусгнившая киянка.

– Мы ищем инспектора Митчелла, – сообщил один из них.

– Это я, – улыбнулся инспектор. – Так что вы хотели?

Во время перерыва на чай мистер Уорвик услышал о прибытии инспектора Митчелла. Он тут же направился в музей, где нашел инспектора за странным занятием: тот перебирал разнородные предметы, разложенные на одной из витрин. Митчелл встретил его настороженно:

– Я испугался, что это опять пришли они.

Мистер Уорвик, которого обязанности судьи призывали вернуться на крикетную площадку в ближайшие десять минут, на эту загадочную реплику не обратил внимания. Он представился и описал свой разговор с горничной Винни. Митчелл с вежливым вниманием выслушал сообщение об инвалидности и непредсказуемом поведении Билли Олдфилда, но не воспринял всерьез этого нового подозреваемого. Почти во всех делах, что ему приходилось расследовать в сельской местности, рано или поздно появлялся местный дурачок, и ни разу он не имел отношения к преступлению. Однако, может, мальчик способен запоминать события, а поскольку он, видимо, был на месте этого преступления или рядом с ним, то мог видеть или слышать что-нибудь полезное.

Поэтому инспектор Митчелл записал имя и адрес Билли Олдфилда и поблагодарил мистера Уорвика за информацию.

– Кстати! – сказал он. – У вас на этот семестр есть временный преподаватель, мистер Скофилд. Он бывал здесь раньше в таком качестве?

– Нет, – удивился вопросу мистер Уорвик. – А что?

– Да нет, просто меня заинтересовало, хорошо ли его здесь знают.

– Нет. У нас он никогда не работал. И уж точно не слишком здесь известен. Лично я…

Мистер Уорвик замолчал. В давнем раздражении от поведения Скофилда он сказал больше, чем собирался.

– Да говорите, – подтолкнул его Митчелл. – Что бы вы ни сказали, это будет строго конфиденциально. И у меня есть причины вас спрашивать, это не праздное любопытство.

Мистер Уорвик улыбнулся. Этот спокойный разумный полицейский ему нравился своей непохожестью на местных стэнхерстских служак.

– Он трудно сходится с людьми, – пояснил он. – И у него такая резкая манера разговора, что у собеседника шерсть встает на загривке. Но преподает он хорошо, и ученики, думаю, его уважают, даже если не слишком симпатизируют.

– Понимаю. А не могли бы вы сообщить мне, как он воспринял известие о событиях вчерашней ночи?

– Боюсь, что нет. Я его ночью не видел.

– Но у вас разместили четырех человек из труппы. Наверняка в доме учителей заметили, как они устраивались.

– Да, припоминаю, все мы, там живущие, помогали их устраивать – все, кроме Скофилда. Я был еще на ногах, поскольку осуществлял связь с труппой, но Хилл и Лоуз встали с постели, чтобы помочь.

– А мистер Скофилд не участвовал?

– Нет. Думаю, он услышал об этом деле только после завтрака.

Уорвик описал странное поведение Скофилда, когда ему объяснили, почему у них ночевали актеры. Митчелл выслушал с большим интересом, поглядывая в свой блокнот. Мистер Уорвик посмотрел на часы: ему надо было вернуться к матчу.

– Спасибо, – сказал наконец инспектор. – Вас ждет игра. Будьте любезны, скажите мистеру… э-э… Крэнстону, что я хотел бы перемолвиться с ним парой слов. Если у вас нет времени, я могу послать своего человека.

– Нет-нет, это нетрудно, – ответил мистер Уорвик. – Я передам.

Мистер Крэнстон с грустью оставил шезлонг, стоящий рядом с шезлонгом Джилл Уинтрингем. Ему нравился матч. Во-первых, отцы показали прекрасное отбивание. Мистер Кокер заработал шестьдесят четыре рана и был выбит не по своей вине. В свое время он считался прекрасным бэтсменом, и смотреть на него все еще было приятно. Во-вторых, зрители вели себя необычайно хорошо и тихо. Суета, шушуканье, постоянная возня мальчишек, неспособных две минуты посидеть спокойно, сегодня были менее интенсивны, менее заметны. А мистер Крэнстон, слишком поглощенный игрой, чтобы задумываться над этим феноменом, просто воспринял его как данность и был благодарен. Если бы он, подобно Джилл Уинтрингем, огляделся вокруг, то заметил бы, что прилично ведущая себя публика, сидящая под деревьями и переговаривающаяся тихими вежливыми голосами, состоит почти полностью из родителей и друзей школы. Несколько младших учеников лежали на одеялах, маленькие дети гостей играли рядом, но основная масса школьников загадочно и неожиданно отсутствовала.

Мистер Крэнстон помедлил минуту, опираясь на спинку стула, с которого только что встал. Игра должна была возобновиться после перерыва. Кокер-старший и мальчик по имени Говард только что пошли отбивать. Стоя на двух концах питча, окруженные отцами, они казались до смешного маленькими и жалкими. Но эти гиганты, хотя и крупные, утратили былую ловкость. Они окружили учеников подобно высоким деревьям, но были малоподвижны, как лес, и Кокер-старший, расчетливо оглядевшись, отметил, где у них бреши, и приготовился играть соответственно.

Был подан первый мяч, Кокер его тщательно блокировал. Гиганты покачнулись, но ни один не тронулся с места. Боулер выскочил на питч и вернул себе мяч. Потом возвратился обратно, разминая затекшие плечи.

Крэнстон двинулся прочь и вскоре сидел в музее, описывая свои действия накануне ночью. Митчелл отметил, что рассказ учителя согласуется с рассказом Дьюхарста, но он это и ожидал и перешел ко встрече со Скофилдом. Оказалось, мистер Крэнстон не хочет вдаваться в подробности. Митчелл настойчиво спросил о причине.

– Мне очень неприятно, – ответил мистер Крэнстон, – обсуждать действия других людей. Я бы предпочел, чтобы вы сами поинтересовались у Скофилда. Лично я считаю, что раз он здесь временно, мы должны обращаться с ним как с гостем, а значит, выказать больше предупредительности, а не меньше.

– В ординарных обстоятельствах – возможно, – серьезно ответил Митчелл. – Но не забывайте, что здесь была отнята человеческая жизнь – и мы не знаем, в припадке неудержимой ярости или с хладнокровным намерением. Я считаю, что это все меняет.

Мистер Крэнстон кивнул, и на его лице его отразилось страдание.

– Да, конечно, вы правы. Я, наверное, потому колеблюсь, что мистер Скофилд меня поразил своим поведением. Он вел себя необычно бурно, страдая, видимо, от каких-то чувств, и был неожиданно и глупо… я бы употребил слово «возмущен», если бы оно не звучало абсурдно, моим совершенно невинным замечанием.

– Вы не могли бы вспомнить дословно, каким именно?

– Мог бы, потому что долго силился понять, почему он так это воспринял. Я попытался подшутить над ним по поводу того, что он не смотрит представление, и поскольку и сам уклонился, то спросил: «Вы тоже дезертир?» Он вызверился, будто я его ударил, и воскликнул: «Что?!» с таким удивлением и гневом, и еще… ну, почти отчаянием. Это меня действительно сильно волнует, – договорил мистер Крэнстон, вынимая платок и вытирая лицо.

Инспектор Митчелл сделал в блокноте пометку и мрачно уставился куда-то вдаль.

– Как миссис Фентон? – вдруг спросил он.

Мистер Крэнстон вздрогнул.

– Миссис Фентон? А, вдова! Боюсь, что не знаю. Не видел ее со вчерашней ночи, когда она пришла к нам в дом. Думаю, она не в себе, бедняжка. Но моя сестра смогла бы вам ответить.

– Хорошо.

Инспектор Митчелл проводил его к двери. Мистер Крэнстон поспешно вышел, надеясь, что еще успеет насладиться хорошей игрой. Инспектор остался стоять в дверях, разглядывая безоблачное синее небо.

– Если вы уже закончили прополку вокруг этой халупы, док, – окликнул он, – то можете подойти ко мне и доложить. Я слышал, как вы беседовали с этим юным талантом.

– Кто вам сказал? – поинтересовался Дэвид Уинтрингем, не поднимаясь с четверенек и выглядывая в дверь гардеробной.

Они закурили и сели. Дэвид ждал, чтобы начал инспектор. Наконец тот сказал:

– Вы утром были на вскрытии. Что-нибудь узнали?

– Рваная рана на волосистой части головы длиной около двух дюймов, под ней – небольшой щелевой перелом, обширное внутричерепное кровоизлияние в результате разрыва мягких оболочек.

– Это оболочки мозга?

– Именно так.

Инспектор нахмурился:

– Но я думал, у него симптомы апоплексии, удара или как еще вы это называете.

– Они и были. При апоплексии симптомы возникают из-за давления и последующего повреждения определенных частей мозга за счет внутреннего кровоизлияния. Те же симптомы порождаются кровотечением рядом с этими частями мозга. Это называется сдавлением, компрессией и очень точно описывает происходящее.

– Понимаю. Можно было бы что-то сделать, если бы вы обнаружили его раньше?

– Нет. «Скорую» мы вызвали немедленно. Если бы он дожил до больницы, ему удалили бы кусок кости черепа в надежде остановить кровотечение, а также снять давление. Но он умер до того, как его успели перевезти. Здесь мы ничего не могли бы сделать.

Инспектор Митчелл кивнул:

– Еще что-нибудь узнали?

– Да. Давняя гипертония подтверждается состоянием его артерий. Но они были не хуже, чем в среднем у мужчин его возраста. Никакой непосредственной опасности для него не имелось. На самом деле у него было совсем немного болезней для человека его профессии, при его задиристости и интенсивной работе.

Дэвид стряхнул пепел на пол.

– А как вы продвинулись, Митчелл? – спросил он. – Вы же не будете вести себя официально? Потому что у меня есть одна чудесная зацепка, которую я готов выменять на краткое описание текущей ситуации.

– Сперва вашу чудесную зацепку, если не возражаете, – ответил Митчелл. – А тогда я решу.

И Дэвид послушно выложил свой разговор с Джоан и Хилари, включая услышанное Джоан из-за двери музея.

– «Так это ты?» – повторил Митчелл. – Звучит так, будто он вора застукал, верно?

– Не исключено.

– А что еще это может значить?

– Ну, данные слова лишь означают, что Фентон обнаружил в музее кого-то и был удивлен, увидев, кого именно. Вполне естественное замечание, если бы не эти кражи. Но поскольку мы о них знаем, то невольно их сюда приплетаем. Но я не вижу особого смысла рассуждать, почему Фентон так сказал. На самом деле мы хотим знать, кому это было сказано.

– Это верно.

Инспектор Митчелл задумчиво перелистал страницы блокнота.

– Трудность в этом деле не связана со временем, поскольку в действительности времени прошло немного. Фентон ушел со сцены за семь-десять минут до конца спектакля и отправился в музей. Учитывая выход на поклоны и задержку перед тем, как его нашли, получаем минут двадцать. Это должно сильно сузить круг подозреваемых, но – не сужает. Исключает нескольких членов труппы, которые однозначно были на сцене, но остальные ходили все это время туда-сюда. Чудная такая пьеса, все появляются и пропадают, как чертики из табакерки.

– У Шекспира не бывает медленных сцен, – ответил Дэвид. – Но на этот раз все гораздо проще. Игралась сильно сокращенная версия, подогнанная под два часа с двумя короткими антрактами. Сходите как-нибудь в «Олд Вик» и посмотрите, как все выглядит на самом деле.

– На фиг, на фиг, – сказал инспектор Митчелл и нарисовал кружочки вверху чистой страницы. – Один из них говорит неправду. И больше всех на лжеца похож Бассет. Я бы его при прочих равных выбрал в качестве вора. В труппе, куда он ненадолго уходил, случились неприятности. Здесь у него тоже времени было больше, чем у других, поскольку он ушел в конце последней сцены с Фентоном. Бассет говорит, что Фентон отправился в музей, пока он оставался возле двери на сцену. Но он вполне мог пойти с Фентоном, проломить ему голову и вернуться назад – в течение минуты. И видеть его было бы некому.

– Кроме Джорджа Лемминга, – заметил Дэвид, подвинув стул поближе и тоже посмотрев в заметки.

– Он говорит, что был на передней подъездной аллее перед домом, – возразил Митчелл. – Оттуда он бы ничего не увидел и не услышал.

– А этот молодой красавец?

– По его словам, после ухода со сцены он оставался с Бассетом на ступенях. Тут их показания согласуются, но не в этом дело. Я бы ожидал, что Бассет будет там в момент ухода Трента, то есть через некоторое время после собственного ухода. У него хватило бы времени заняться Фентоном до того, как Трент уйдет со сцены.

– А Гэш?

– Вот и вы его назвали. На мой взгляд, в этом мистере Эдуарде Гэше есть что-то очень неприятное.

– Помимо его характера?

– Так, не надо выпускать на меня вашу пафосную психологию. Может, у молодого Гэша и есть комплексы, но, на мой взгляд, это самая обыкновенная нечистая совесть. Он говорит, будто не может точно вспомнить, что делал, когда ушел из музея к концу второго антракта и до своего последнего выхода. Полагает, где-то бродил в одиночестве, пока Лемминг пел в конце спектакля. Остальные утверждают, что вернулся он как раз на поклоны. Бассет не помнит, чтобы его видел, и никто не помнит, что видел его в это время. Удобная память, так я это называю. И стоит вспомнить его поведение, когда Фентона уже нашли. Если мистер Гэш не воспользовался этим временем, чтобы избавиться от орудия убийства, то что он тогда делал?

– Я думаю, плохо себя чувствовал, – ответил Дэвид. – Все-таки вы предубеждены. Но я, видите ли, восхищен игрой Гэша, так что и обо мне можно сказать то же самое. Мне бы очень не хотелось, чтобы театр потерял такого перспективного актера. Думаю, его поведение полностью соответствует его переживаниям по поводу Фентона и горячему желанию избежать дальнейших с ним стычек в этот вечер.

– И из-за этого желания он удрал, когда Фентон был не в состоянии продолжать ссору?

– Конечно, из-за этого. Вероятно, он от всего сердца желал Фентону провалиться к дьяволу. И вдруг увидеть, что Фентон как раз по этой дороге и направился, – огромное потрясение для человека столь чувствительного. Кроме того, мы согласились, кажется, что убийца – это и есть вор. Разве Гэш не сообщил, что у него украли жалованье?

– До сегодняшнего дня он не удосужился доложить, – презрительно сказал Митчелл. – Когда у него оказалось время подумать. Старый трюк, сами понимаете.

Они замолчали, погруженные в свои мысли.

– Не вижу, куда тут приткнуть показания Джоан, – наконец произнес Дэвид. – Фентон сказал Иксу: «Так это ты?»

– Кто такой Икс?

– Дорогой мой Митчелл, знал бы я, кто это, не назвал бы его Иксом. Это же не дело о шантаже.

– Говорите дальше.

– Неизвестный ничего не ответил – по крайней мере, Джоан ответа не слышала. Она вернулась на сцену, а через некоторое время туда пришел Фентон. Почему Икс его так спокойно отпустил?

– Может быть, оцепенел, когда его обнаружили? А подумав, решил, что лучше бы избавиться от Фентона побыстрее, пока он никому больше не сказал.

– Но Фентон мог сказать сразу же.

Инспектор поморщился:

– Конечно. Но эта реплика могла ничего особенного не означать. Я выясню конкретнее, если узнаю, кто был с Фентоном в музее, когда она прозвучала.

– А если никто не сознается, что был с ним в музее в этот момент?

– Тогда я буду знать, что лжец в этой труппе добавил в свой репертуар еще один номер.

– Проникаетесь атмосферой театра? – осведомился Дэвид. – Но это будет отрицательный результат. Согласно вашим данным, кто мог там быть?

– Бассет, Гэш и очень небольшой шанс, что Лемминг.

– Так. – Дэвид откинулся на стуле. – Это несколько сужает поиск. Найдем орудие убийства – и он сузится еще больше.

Инспектор Митчелл встал и положил перед собой булаву.

– Я с вами говорил пока только о труппе, – сказал он. – А теперь расскажу про школьного учителя.

 

Глава 8

Все согласились, что день не мог быть прекраснее, несмотря на исключительную жару и не допущенный Провидением дождь, столь необходимый садам.

Матч разворачивался захватывающий. Говард сделал двадцать три рана и был выбит мистером Кокером, по беспечности забыв держаться внутри криза. После его катастрофического выбывания отбивать вышел Алистер Уинтрингем, и они с Кокером-старшим, отлично игравшим, довольно быстро довели счет до шестидесяти девяти. Отцы помрачнели, а зрительницы-матери разрывались между гордостью за сыновей и состраданием к мужьям.

Сильнее всех страдал полковник Флиндерс-Кроуфорд. Вес и размеры определили ему место на границе, и он был поставлен на позицию лонг-он, слева от калитки. Но к несчастью, наиболее успешные драйвы Алистера находили брешь между полковником Кроуфордом и филдером сквер-лег, слева напротив калитки. После двух столкновений с неосмотрительным филдером, в которых последнему пришлось несладко, полковник решил изо всех сил блокировать эти отбивы, что и стал делать, бросаясь под них с вытянутой ногой. Несколько раз у него получилось, и он соответственно пострадал, тем более что мяч всегда попадал в одно и то же место, так что в контакт с ним входила правая лодыжка. Конечно, полковник мог бы нагнуться к мячу, но армейская муштра рано заставила его вступить в ряды несгибаемых, и он готов был лучше пожертвовать одним суставом, чем собственными принципами.

«Бедный мой Таппи, – думала миссис Флиндерс-Кроуфорд, очаровательная в полотняном костюме и милой шляпке, – как он страдает, бедняжка. А эти сопливые мальчишки каждый раз ухмыляются, когда он перехватывает мяч, идущий за границу поля».

Когда мяч снова ударился в ногу полковника и отскочил к калитке, жена сочувственно отвела глаза и со скучающим любопытством оглядела собрание. Кто этот молодой человек, разговаривающий с медсестрой? Она его точно где-то видела, такое лицо невозможно забыть: смазливый до крайности, что юноше не подобает. Не ее тип, конечно, ей нравится нечто более забавное, но все же…

– Марк! – обратилась она к сыну, сидевшему возле нее на земле. – Что за учитель беседует с мисс Фосетт?

– Где? А, это не учитель, мам. Ты же знаешь, кто это.

– Если бы я знала, я бы тебя не спрашивала.

– Это герцог.

– Кто?

Это слово пробудило в миссис Флиндерс-Кроуфорд весь ее небольшой снобизм.

– Во вчерашней пьесе. Актер, изображавший герцога.

– А! – Миссис Кроуфорд тут же преисполнилась неприязнью к молодому человеку, который мог быть преподавателем в волшебном колледже ее мечты, но не стал им. – Непонятно, что он делает здесь сегодня.

– Они все здесь. Смотри, вон еще артисты, вон в том углу!

– Не показывай пальцем, Марк. Я совершенно этого не понимаю.

– Уинтрингем говорит, им пришлось остаться тут из-за убийства.

– Марк, не болтай глупостей, – утомленно попросила миссис Флиндерс-Кроуфорд, и Марк воздержался от дальнейших объяснений.

Мать смотрела на него хмуро, и вид у нее был озадаченный. Она надеялась, что Марк перерастет манеру ляпать первое, что придет в голову, есть в этом смысл или нет. Говорят, маленькие дети не знают различия между правдой и вымыслом, но она думала, что в возрасте Марка какое-то понятие об этом должно быть. Надо бы обсудить это с Таппи.

Взрыв аплодисментов снова вернул ее внимание к игре. Ее муж, уязвленный очередным ударом в раненую ногу, бросил мяч прямо и чуть не положил конец удачному партнерству у калитки. Счет достиг уже восьмидесяти одного, но время начинало поджимать.

В другом конце зрительского ряда Джудит Ридсдейл присела рядом с миссис Кокер.

– Чувствуете мучительное раздвоение? – спросила она улыбаясь.

– Ужасное. Стараюсь оставаться нейтральной.

– А где другие ваши сыновья? Обычно вся семья к вам прилипает как пиявки, когда вы приезжаете.

Миссис Кокер ответила не сразу.

– Наверное, я предатель, – наконец произнесла она, – но вам можно доверять и вы меня мальчикам не выдадите, а знать это, мне кажется, вам следует. Очевидно, ученики проведали об этом ужасном деле в странствующей труппе.

– Ученики?

Джудит была неприятно поражена.

– Конечно, я не думаю, что они все рассказали родителям, – продолжила миссис Кокер. – Это мне мои мальчики все рассказывают о своих делах.

– Но как они узнали?

– Мне точно неизвестно. Предполагаю, благодаря юному Уинтрингему. Нам всегда сообщают о его знаменитом дяде. И все они считают, что доктор Уинтрингем занимается этим расследованием.

– Ну, – ответила Джудит, – он помогает чем может. Но, разумеется, тут работает полиция. Может быть, вы заметили здесь незнакомых людей, которые очень стараются действовать незаметно. Скорее всего, они ищут предмет, использованный в качестве оружия. Как все это ужасно! – вздохнула она.

– Я вам очень сочувствую, – сказала миссис Кокер, кладя ладонь на руку Джудит. – Это действительно ужасно: в такой момент такая трагедия, вторгшаяся извне, совершенно неожиданно – и вы никак не могли ее предотвратить.

– Слава богу, что есть родители, которые так на это смотрят! – ответила тронутая Джудит. – Вы себе представить не можете, как я рада слышать ваши слова. Наверное, поэтому ребята сегодня такие тихие. Во все глаза смотрят на полицию.

– Скорее всего.

Джудит вздохнула и пошла искать мистера Ридсдейла. Если бы все матери были такие, как миссис Кокер!

Она миновала миссис Биллингтон-Смит с сыном, полностью оправившимся после излишеств с лимонадом. Он сидел между матерью и отцом, скучая и вертясь. Кажется, им совершенно не о чем было с ним говорить, как и ему с ними. Она прошла мимо своего зятя: он стоял, прислонившись к дереву, и вел серьезный разговор с профессором Притчардом. Зять улыбнулся ей, когда она проходила, но тут же повернулся к собеседнику.

– Кстати, – спросил он, когда речь профессора подошла к концу, – где ваш мальчик? Зарабатывает раны команде, я полагаю? Он не имеет права так вами пренебрегать.

– Нет, на этот раз он не играет, – кротко ответил профессор. – Думаю, он работает в саду.

– В саду?

– Он поливает школьные сады. Мальчики подсказали мне, где его найти, и он мне сообщил, что проводит эксперимент.

– Какой именно?

– Он не сказал. Точнее, – объяснил профессор со свойственной ему точностью, – он заявил, что не станет сейчас рассказывать, потому что может не получиться. Экспериментам это свойственно, объяснил я. Но он мне посоветовал посмотреть матч, который, по его мнению, обещает быть интересным. Я считаю, что в чужие эксперименты лезть нельзя, и понимаю, когда мое присутствие нежелательно, так что вот я здесь, и матч действительно интересен, – закончил профессор, – особенно с точки зрения биологии. Вы заметили, что играют пять пар – в смысле пятеро отцов и их сыновей? Я обратил на них особое внимание, это захватывающее зрелище.

Дэвид рассмеялся и посмотрел на часы. Осталось еще двадцать минут игры, и школе не хватало тринадцати ранов. Он подумал, что можно тихо пробраться в сад, поговорить с Брюсом Притчардом и потом досмотреть финал. В конце концов, Алистер и Кокер все еще отбивают, и заработать тринадцать ранов – тут и двадцати минут не надо. В результате игры оставалось мало сомнений. А вот действия Притчарда-младшего вызывали неподдельный интерес. У этого мальчишки есть идеи и способности к их воплощению – именно эти качества сделали его отца знаменитым. И еще он друг Алистера, и просьба Гермионы, пока не выполненная, застряла у него в памяти.

Но когда он дошел до школьного сада, там никого не оказалось. Аккуратные ряды клумб – каждая закреплена за двумя мальчиками – казались темными и влажными. Цветы опустили тяжелые лепестки в самоцветах капель, листья поникли, замазанные землей. А Брюса Притчарда нигде не было видно.

Маленькая Бренда Ридсдейл спокойно топала по тропе вдоль изгороди, отделяющей нижний конец крикетного поля от дома Крэнстонов. Она с большим удовольствием выпила чаю и теперь хотела порадовать кенаря мисс Крэнстон неудобоваримыми крошками, крепко зажатыми в кулачке. Из-за изгороди доносились удары и щелчки игры, но Бренда ничего не видела, потому что была ниже изгороди. Это вдохновляло, поскольку и ее никто с той стороны не видел, и хотя девочка знала, что мисс Крэнстон всегда ей рада, мама таких частых визитов не одобряла – не разрешала беспокоить секретаршу. «А это глупо, – думала Бренда, – потому что я знаю, что ее не беспокою, иначе она говорит: “Иди погуляй, Бренда, хорошая девочка”».

До коттеджа она добралась даже раньше, чем думала. Дверь оказалась открыта, а внутри вроде бы никого не было.

«Наверное, они оба смотрят игру, – подумала Бренда. – Тем лучше».

Она на цыпочках прошла в гостиную, не поддаваясь соблазну фарфоровых домиков и собачек, подвинула стул к клетке кенаря и залезла на него. Дотянувшись до клетки, она стала проталкивать крошки сквозь прутья. Кенарь смотрел на нее, склонив голову набок. Он ее знал и не боялся, но предпочитал подождать, когда клетка снова будет принадлежать только ему.

– Крошки, Дикки! – сказала Бренда. – Смотри, какие вкусные!

Из коридора донеслось удивленное восклицание:

– Кто там?

Бренда покачнулась, выпустила клетку, которая закачалась так сильно, что кенаря мотнуло из стороны в сторону и он захлопал крыльями.

– Боже мой! – воскликнула Соня Фентон, входя в комнату.

– Ох, господи! Я из-за вас чуть не упала, – сурово сказала Бренда, изо всех сил стараясь остановить клетку. – Вы не могли бы сделать, чтобы она не качалась? Дикки может удариться, а крошки – выпасть.

Соня была так поражена, что выполнила указание. Бренда слезла со стула. Она сразу узнала актрису и решила, что на сцене та смотрится лучше. Хлопчатобумажный халат был ей довольно тесен, а оборки из органди смотрелись неряшливо. Сценический костюм намного эффектнее.

– Мама сказала, что вы в постели, – неодобрительно заметила она. – Вам лучше?

Лицо страдалицы покраснело.

– Откуда ты знаешь, кто я?

– Я вчера была на спектакле. Вы сейчас почти такая же, только одежда другая и брови не такие черные.

Соня улыбнулась. Наверняка одна из малолетних дочерей директора.

– Ты всех нас помнишь? – вкрадчиво спросила она.

– Да. Остальные пошли смотреть матч, так что я опять всех их видела.

– А ты знаешь того, который был герцог Орсино?

– В смысле принц? Конечно, я его знаю. Он красивый. А почему вы не вышли за него замуж?

У Сони перехватило дыхание, но Бренда не ждала ответа.

– Вы бы тогда были принцессой. Надо было вам выходить за принца. По-моему, глупо, что вы за него не пошли.

– Ну ладно, – сказала Соня. – Отнесешь принцу записку? Не говори ему, что от принцессы. Просто дай в руки. Будешь моим пажом? Выполнишь мою просьбу?

Бренда задумалась, слизывая с ладони остатки крошек.

– Хорошо, – наконец согласилась она. – Только вы не говорите мисс Крэнстон, что я чуть не упала со стула, когда кормила Дикки крошками. Ей не понравится, что он так сильно качался.

Пока писалась записка, девочка бродила по комнате. Передачу, которую ей дали, она тщательно осмотрела.

– Господи! Да у вас же буквы с наклоном назад! Мисс Эмери очень недовольна, когда у Гермионы буквы назад отклоняются. Она говорит…

Но Бренда предпочла не заканчивать фразу и убежала. Мисс Эмери говорила, что почерк с наклоном назад – простонародный.

– Эй! – окликнула ее Соня. Бренда медленно вернулась. – Отдай прямо в руки мистеру Тренту, ладно?

– Ладно.

Бренда пошла обратно к крикетному полю. Найджела Трента она увидела, но хотела сперва рассказать Гермионе, похвастаться, какое у нее важное дело.

Сестру она нашла за разговором с тетей Джилл. Николас и Сьюзен сразу после чая ушли домой в сопровождении няни.

– Привет, Брен! – сказала Джилл. – Ты как раз вовремя. У них осталась только четверть часа, и для выигрыша нужно еще сделать пять ранов.

Бренда отвела Гермиону за кресло Джилл и шепотом торопливо объяснила ситуацию.

– Надо сперва показать маме? – спросила она.

– Нет, – ответила Гермиона, опасаясь, что маме не понравится история с крошками. – Но тете Джилл рассказать надо.

Она шагнула вперед и только успела начать детальное описание приключения Бренды, когда с молниеносной быстротой произошло самое захватывающее событие этого матча.

Кокер-старший, рискуя из-за нехватки времени, направил прямой мяч за границу поля. Тот летел с приличной скоростью, чуть набирая высоту на уровне двух футов над землей. Правый средний – маленький игрок команды отцов, до тех пор ничем не отличившийся, бросился в сторону, вытянув руку. Мяч, все еще набирая высоту, ударил в ладонь с такой силой, что пальцы на нем сомкнулись, скованные болью. Зрители взревели, а Кокер, застыв на секунду от невозможности поверить в случившееся, грустно поплелся прочь.

И отцы замерли, как парализованные. Они уже смирились с поражением, решили, что так даже лучше, пусть выиграют мальчишки, пусть паразиты порадуются. Но это событие вдохнуло в них новую жизнь. Это было вдохновение, это был великолепный крикет.

– Отлично сыграно, сэр!

– Блестяще поймано!

– Где вы так научились играть в крикет?

– Да вы же у нас темная лошадка!

А темная лошадка с идиотской улыбкой прижимал к груди ноющую руку. Стоило ли объяснять, что он воспитывался за границей и потому с десяти лет вообще в крикет не играл? Это бы только вызвало возмущение. Так что он продолжал улыбаться, а все стояли вокруг него, поздравляя и удивляясь, что раньше его не замечали.

Отбивать вышел следующий номер школьной команды. Этот мальчик, давно уже оставивший надежду, что ему удастся сыграть, в волнении от неожиданного вызова широко промахнулся по первому мячу и ушел с нулем.

Павильон был в расстройстве и панике. Пятый не надел щитки, и табло, после долгой и мирной смены десяток, лихорадочно мелькало числами. Крики «“Денбери”, соберись!» слышались через все поле. Невесть откуда взявшиеся ученики в полном составе выстроились вдоль его границы и поддерживали криками свою команду.

Пятый выбежал к калитке, натягивая перчатки, незакрепленные щитки громко хлопали. Он махнул по мячу и промазал, так же поступил и мистер Кокер у калитки.

– Давай! – вопил Алистер, уже на полпути с питча. Один ран украли, еще пять надо было сделать. Следующий мяч Алистеру. Он был подан в офф, но Алистер его изо всех сил тонких жилистых ручек направил на лэг. Полковник Флиндерс-Кроуфорд метнулся к нему, зацепился ногой и растянулся во весь рост лицом вниз. Мяч ударил его сзади в правую лодыжку, завершая браслет из синяков, подпрыгнул и исчез за изгородью. Уход за границу. Колледж выиграл, и оставалось еще три минуты.

– Вот это да, – сказала Джилл. – Надо поздравить Маргарет и Хью. Что там теперь получилось?

– Окончательный счет – сто и восемь, – сообщила Гермиона. – Они выиграли в конце семью калитками.

– Блестяще. Что ты мне там говорила, Гермиона? Про какую-то записку? Для кого?

– Для Орси… для мистера Найджела Трента.

– Ну так вон он стоит, разговаривает с мисс Фосетт.

Гермиона отдала записку Бренде и прошептала:

– Отнеси ему. Она меня не слушает.

Когда последние гости ушли или уехали по подъездной аллее, мистер Ридсдейл отправился в музей, отзываясь на настоятельное приглашение, посланное ему в последние секунды матча инспектором Митчеллом. Возле двери сердце у него екнуло. Значит ли это окончание дела, чей-то арест и в понедельник – мерзкий шум в прессе на всю страну? Или это какой-то новый поворот событий, дальнейшее увязание ни в чем не повинной школы в сетях преступления? «Как бы там ни было, наверняка плохие новости, – подумал он, – и путь из этого дела только один – во тьму».

Констебль отворил перед ним музейную дверь. Инспектор Митчелл сосредоточенно ставил крестики на большой карте школьной территории. При появлении директора он поднял голову и вскочил на ноги.

– Надеюсь, моя записка не вызвала неудобств, – начал он, – но я хотел видеть вас как можно скорее. Мне нужна ваша помощь.

– Вы нашли… преступника? – Мистер Ридсдейл подобрался, чтобы вынести удар.

– Боюсь, пока нет. Но поступает много информации, и это, конечно, только вопрос времени.

– Конечно, – мрачно согласился директор.

– Но я хотел, чтобы вы помогли мне разобраться вот с этим.

Инспектор показал на три музейных стенда, на которых лежали разнородные предметы, тяжелые и грубые, от камней и кирпичей до старых монтировок, кусков рельса, ломов, гвоздодеров, ручек лопат и обломков металла и дерева.

– Найдены на вашей территории, – объяснил Митчелл, поведя рукой в воздухе. – Можете ради них создать новый филиал своего музея. Сорок три экспоната, все обнаружены вот здесь.

Он положил руку на план школы.

– А что… что это? – нервно спросил мистер Ридсдейл.

– Вполне резонный вопрос. – Инспектор широко улыбнулся. – Эти предметы – результат деятельности ваших учеников, мистер Ридсдейл. Они были принесены мне в качестве «тупых орудий, которыми убит Роберт Фентон».

– Весь колледж! – упавшим голосом произнес мистер Ридсдейл. – Жена мне сказала, что они обязательно узнают. Но им ничего не говорили о преступлении. Из них многие даже в школе в этот момент отсутствовали, они были с родителями. Не понимаю совершенно.

– Видимо, просочилось, – заметил Митчелл. – Если спросите меня, думаю, в основе всего этого – племянник доктора Уинтрингема. Он пытался из одного из моих людей выкачать информацию сегодня утром.

– Крайне неудачно, – сказал мистер Ридсдейл. – Я знал, что должен дать ученикам краткое объяснение всех фактов. Конечно, они увидят, что грузовик труппы стоит на месте, а значит, актеры еще здесь. Наверняка они и самих актеров видели на территории школы. Но я не представлял себе, что объяснение придется давать уже на этом этапе.

– Ну, я бы попросил вас сделать это сейчас, если не возражаете, – предложил инспектор. – И скажите мальчикам, что мы сами хотим найти орудие убийства, если можно.

– Да, конечно. – Мистер Ридсдейл смотрел на лежавшую перед ним коллекцию, будто не веря своим глазам. – Вы уверены, что все это найдено на территории колледжа? Придется поговорить с садовниками. Не понимаю, как это возможно.

– Совершенно обычная вещь, – ответил инспектор. – Так всегда бывает. Вы не представляете, какой мусор люди хранят у себя дома. И не знаю, что бы делала полиция в противном случае.

После матча Дэвид Уинтрингем нашел жену и, объяснив, что еще не менее получаса домой поехать не сможет, предложил ей провести время в разговорах с сестрой.

– Премного благодарна за идею, – ответила Джилл. – Бедняжка Джуди сейчас не самая веселая компания. Я обещала матери, что мы вернемся к обеду, но раз ты принимаешь на себя обязанность…

– Принимаю, принимаю, – кивнул Дэвид, поспешно уходя.

Джилл смотрела ему вслед со снисходительной улыбкой. Как же он любит проводить расследование, особенно с Митчеллом, которому не хватает характера его осадить! Она надеялась, что их ждет скорый успех; бедняжка Джудит сама не своя от тревоги. Даже на лице у нее отразилось напряжение этого уик-энда и спадать не собирается. Джилл послала вслед супругу воздушный поцелуй и пошла в здание школы.

Идя по аллее к дому учителей, Дэвид поравнялся с мистером Хиллом, уныло шагавшим в ту же сторону. Дэвид поздоровался, мистер Хилл рассеянно кивнул, на комментарии о матче ответил невпопад. День выдался неприятный: он смотрел, как Найджел Трент развлекал Рут Фосетт все ее свободное время. Дважды он попытался перебить молодого артиста, но каждый раз сам выпадал из разговора, а Рут становилась все красивее и оживленнее. Сейчас она ушла работать, и шансы увидеть ее в этот день стремились к нулю.

У дома учителей они застали всю труппу «Шекспир плейерз лтд.», за исключением Сони Фентон. Артисты держались скованно, чувствовали себя не в своей тарелке, но деваться им было некуда. Мистер Хилл, оценив ситуацию, заставил себя встряхнуться.

– Здравствуйте! – жизнерадостно сказал он. – Что это вы тут стоите? Вам, наверное, надоело уже болтаться без дела. Пойдемте со мной и поможете мне найти выпивку.

Актеры благодарно заулыбались, расступились, пропуская Дэвида и мистера Хилла, и вскоре уже уютно расположились в гостиной со стаканами хереса.

Мистер Уорвик вернулся с передней аллеи, проводив членов команды отцов, а мистер Лоуз вышел из своей комнаты, в которой писал письма.

– Где Скофилд? – спросил мистер Уорвик, не обращаясь ни к кому в отдельности.

– У себя, – ответил мистер Лоуз. – За весь день ни разу не появился.

Ему хотелось еще что-то добавить в адрес мистера Скофилда, но мешало присутствие актеров.

– Кажется, мы с ним не знакомы, – поддержал разговор Джордж Лемминг.

– Вероятно, нет, – ответил мистер Уорвик, направляясь к лестнице, чтобы переодеться в своей комнате. – И не много потеряли, – добавил он уже за дверью.

– Я так понимаю, это тот учитель, которого мы видели в холле в день приезда, – предположила Хилари.

Дэвид тут же оказался рядом с ней.

– Расскажите, – тихо попросил он. – Нас никто не слушает.

Она взглянула на него широко открытыми глазами, но увидела, что он серьезен, и направилась к окну. Дэвид и Джоан Стоктон пошли за ней.

– Мы тогда только что приехали, – начала Хилари. – Стояли в холле, ожидая мистера Ридсдейла. Он пришел, они с Бобом пожали друг другу руки, и тут я заметила, что Соне не по себе. Она над чем-то смеялась, потом вдруг замерла с открытым ртом и побледнела. Я подумала, что у нее сейчас случится припадок или обморок, подхватила ее и оглянулась в поисках поддержки. Боб в этот момент представлял всех прочих мистеру Ридсдейлу и мистеру Уорвику, а я увидела в коридоре этого учителя – пожилой такой мужчина с седыми волосами и лицом, на котором было написано «убирайтесь вы ко всем чертям». Я попыталась привлечь его взгляд и попросить о помощи, потому что Соня просто повисла на моей руке, и я понимала: еще секунда – и она окажется на полу. И хотите – верьте, хотите – нет, он просто развернулся и незаметно смылся. Можете себе представить?

– Действительно, какой-то скользкий тип, – задумчиво произнес Дэвид, размышляя, правду ли говорит Хилари.

Она ведь имеет на Соню зуб – из-за Найджела Трента. Дэвид видел, что читалось на ее узком смуглом лице, когда чистый голос Найджела взлетал над разговором, и слышал от Митчелла, что примадонна, видимо, сильно увлечена мальчишкой. «Не повезло парню, – подумал Дэвид, – все женщины в него влюблены, а все мужчины подозревают».

Мистер Хилл прошел к окну, и Дэвид, оставив девушек на его попечение, подошел к Джорджу Леммингу. Коротышка молча слушал спор между Эдуардом Гэшем и Бассетом о постановке света в спектакле.

– Это ведь ваша епархия? – поинтересовался Дэвид.

Лемминг улыбнулся:

– Моя.

– Почему же вы тогда не решите их спор?

– Мне нравится, как они говорят. Мое дело – ставить свет, подстраиваясь к сценической площадке, которую я получаю. Иногда я могу сделать то, что планировал режиссер, но не всегда так выходит. Тогда я стараюсь выполнить хоть что-то. А Эдуарда порой стоит послушать. – Джордж допил свой стакан и, повернувшись, чтобы его поставить, спросил совсем другим тоном: – Вы продвинулись?

– Не знаю. – Дэвид понимал беспокойство собеседника. – Но в любом случае я не имел бы права вас информировать. Вам пришлось бы поговорить с инспектором. Однако есть одна вещь, которую я хотел бы у вас спросить. Вы покинули сцену после выхода с Бассетом и Фентоном, когда сэр Тоби и сэр Эндрю уходят пьяные. Фентон направился в музей, Бассет остался у двери на сцену, а вы вышли на подъездную аллею. Там или вообще на территории школы вы кого-нибудь встретили?

– Ни души.

– Понимаю. Спасибо.

Дэвид собрался было продолжать расспросы, но тут появился мистер Уорвик и отвел его в сторону.

– Что такое? – осведомился Дэвид.

Угрюмое лицо мистера Уорвика свидетельствовало о том, что случилось нечто серьезное.

– Переодеваясь перед ленчем, я оставил свой блокнот в нагрудном кармане пиджака. В нем лежали шесть фунтовых банкнот. Блокнот на месте, но пять купюр исчезли.

Мистер Уорвик достал блокнот и подал его Дэвиду. Верхняя банкнота была на месте, зеленая и вполне обыкновенная с виду, но под ней, создавая выпуклость ожидаемой толщины, лежали пять кусков белой бумаги.

 

Глава 9

Родители отбыли сразу после матча, и звонок радушно позвал к школьному чаю. Ученики спешили в столовую, подгоняемые завидным аппетитом, усиленным как восхитительным окончанием игры, так и собственной необычно интересной деятельностью. Только несколько самых младших не воображали себя сегодня ищейками, вынюхивающими неопределенные, но очень важные следы. Немногие остались в стороне от расследования. Но было отмечено, что верховный жрец, поначалу благосклонный, к концу дня потерял энтузиазм, и речь его стала краткой. Это, впрочем, вполне согласовывалось с обычной непредсказуемостью поведения взрослых и в определенном смысле работало на престиж инспектора. Скотленд-Ярд должен наводить некоторый страх, и его отсутствие вызвало бы сожаление.

Брюс Притчард молча жевал бутерброд. Он был голоден после долгих физических и умственных усилий, и успех эксперимента придавал охватившей его усталости оттенок приятности. Позже надо будет найти Алистера и договориться о беседе с его дядей Дэвидом, через которого уже выйти на инспектора Митчелла. Он не предполагал нести свое сокровище в музей без предварительной договоренности: инспектора может не оказаться на месте, а его подчиненные не годятся.

– Слышь, – сказал Говард, смакуя булочку со смородиновым вареньем, – ты видел, как измеряют аллею? Чего это они?

– Я думаю, составляют план школы, – ответил Рив. – На обычных картах он слишком мелок. Ну, все равно все детали они не отобразят.

– Я и подумал, что это может быть составление плана. Но для чего?

– Скорее всего, ищут, где убийца спрятал оружие.

– А он его спрятал?

– Ну ведь должен был, кретин!

– Не понимаю зачем.

– Инспектор Митчелл сказал бы нам, если бы уже нашел его, когда мы приносили ему все эти предметы. И несколько человек весь день продолжают искать. Мне они то и дело попадаются.

– Может, он не хотел, чтобы мы знали. – Бонзо Тейлор потянулся за вторым бутербродом. – Вот этот низенький, в коричневом костюме, – сказал он Риву, – был в доме учителей как раз перед началом игры. Я видел через окно, когда смотрел под камнями, вон там, на берегу. Он у них отпечатки пальцев брал – в смысле у всех актеров.

– Ух ты! У того, виноватого, небось мурашки бежали по коже.

– Ага, наверное. Тот, длинный и смешной, вернулся в дом учителей после перерыва на чай, и я не видел, чтобы он оттуда выходил.

– Но как он здорово играл, а?

– Сэр Тоби все равно лучше. Жаль, что его убили.

Мальчики переглянулись и помрачнели. Конечно, сам факт убийства, такой захватывающий и поглощающий, мешал помнить, что кого-то все-таки убили, но сейчас до них дошло, что сэр Тоби никогда больше играть не будет. И это их сильно смутило.

Аппетиты уже несколько поугасли и челюсти несколько подустали, когда в столовую вошел мистер Ридсдейл, сопровождаемый человеком со спокойным лицом, в котором взволнованные школьники немедленно узнали инспектора Скотленд-Ярда. Все встали и широко раскрытыми глазами смотрели на него, пока он шел к столу директора.

– Садитесь, мальчики, – сказал мистер Ридсдейл. Когда стихли грохот стульев и шарканье ног, директор продолжил свою речь: – Ужасное и печальное событие произошло в нашем колледже. Я решил, что кое-что должен вам о нем рассказать. Сперва я хотел выждать, чтобы все завершилось, но, как обычно, праздное любопытство и сплетни сделали свое дело – вам довелось услышать искаженную версию происшедшего и – под влиянием нездорового интереса и литературы того рода, который многие из вас так любят, – прийти к неверным выводам. Думаю, единственный способ это прекратить – попросить инспектора Митчелла изложить факты.

– Должен сказать, не ожидал, – начал инспектор, – что вы так будете рваться мне помочь. Тем не менее нам с вашим директором это понятно, хотя и не нравится, поскольку вы слишком молоды для интереса к таким страшным вещам, как убийство. Но сказать я хочу следующее. Я прибыл вести расследование, и у меня есть помощники, которые проводят по моему поручению различные процедуры и выполняют мои задания. Если вы будете шарить вокруг и болтаться под ногами, то сильно помешаете нашей работе, ненамеренно уничтожая улики, которые мы в противном случае могли бы найти. Выяснить, как погиб Роберт Фентон, – наша работа. Даже будь вы старше, чем теперь, это не ваша работа. Вряд ли ваши родители были бы довольны, узнав, что вы лезете в дела подобного рода. Они вас сюда посылали совсем не за этим. Так что прошу всех понять: мне не нужна никакая помощь, кроме той, о которой я попрошу сам. Это ясно? Теперь я вам расскажу, что произошло. Один из актеров, которых вы видели на сцене, был обнаружен после спектакля за кулисами в тяжелом состоянии. Ему нанесли удар по голове, вероятно, тупым предметом.

Школьники переглянулись сверкающими глазами и украдкой кивнули.

– Он умер, – продолжил Митчелл голосом, оставляющим неизгладимое впечатление, – и мой долг – найти, кто нанес удар. У вас может быть представление из книг и фильмов, что работа детектива – это весело и интересно. Ну так вот, запомните раз и навсегда, что на самом деле это не так. Это тяжелый труд и, как правило, ужасный. Это настоящее убийство, не игра, а дело жизни и смерти. Страшной смерти этого несчастного актера, а если я достигну успеха, на что надеюсь, то и смерти через повешение его убийцы. Так что выбросьте из головы мысль, будто вы в детективном романе или в кино. Попробуйте понять, что это на самом деле, и держитесь от этого как можно дальше.

Конец его речи был встречен мертвым молчанием.

– Спасибо, инспектор Митчелл, – негромко сказал мистер Ридсдейл. – Уверен, что все до одного поняли и прониклись вашими словами. – Он повернулся к школьникам: – Больше ни один человек не подойдет к инспектору со своими соображениями, а подъездная аллея от угла лазарета и до задних ворот временно объявляется запретной. Все поняли?

– Да, сэр! – послушно ответили хором старшие мальчики.

Мистер Ридсдейл и инспектор Митчелл вышли из столовой вместе, и притихшие школьники вернулись к прерванному чаепитию. Но есть уже никому не хотелось, и все вскоре разбрелись спорить и обсуждать случившееся.

Брюс Притчард прошел к своему шкафчику, пригнулся и грустно уставился на лежавший там предмет, завернутый в обрывок коричневой бумаги. Раздвинув бумагу, он посмотрел на пятна желтого лака, проглядывающие сквозь грязь. Грязь была со дна бочки для дождевой воды, под слоем которой и лежал предмет до тех пор, пока Брюс Притчард не слил воду и не спас его. Оглядевшись и убедившись, что он один, Притчард вытащил предмет из шкафчика и повертел в руках. Глубоко вздохнул, снова завернул находку в бумагу, положил обратно в шкафчик и медленно закрыл дверцу.

Небо над опустевшей спортплощадкой начало темнеть, с запада наползали тучи. Они закрыли заходящее солнце, сперва сузив полосу оранжевого света до нескольких ярких лучей, наискось падавших на траву, потом и их стерла серая пелена, низко и грозно нависшая над деревьями.

Мистер Хилл перестал беспокойно ходить по площадке, поднял голову и огляделся. Собирался дождь – подходящее окончание дня печали, тревоги и беспокойства. Было бы разумным уйти в помещение. Мистер Хилл снова стал расхаживать по дорожкам. Возвращаться в дом учителей не хотелось. Актеры «Шекспир плейерз лтд.», все еще им владевшие, старались под руководством Джорджа Лемминга мешать как можно меньше. За обедом они почти не разговаривали. Они не виноваты, бедняги, просто им не повезло. И все же на сегодня он уже достаточно на них насмотрелся, а на Найджела Трента более чем достаточно, куда более.

На голову упала большая капля дождя. Мистер Хилл упрямо поднял воротник и зашагал прочь от дома учителей в сторону школы. Укрывшись в учительской, он в любом случае найдет покой, пока дождь не закончится.

Когда он дошел до подъездной аллеи, дождь изо всех сил лупил тяжелыми летними каплями, расплескивавшимися на ступенях крыльца и падающими на разогретый солнцем гравий, возвращая ему прохладу.

Вступив на аллею, мистер Хилл увидел на противоположной ее стороне причину своего плохого настроения, спрятавшуюся на крыльце лазарета. Рут Фосетт не захватила зонтик, идя к экономке, потому что тогда еще светило солнце. Сейчас она колебалась: бежать домой и промокнуть или зайти в лазарет и переждать, пока дождь не закончится. Она ахнула, увидев, как упорно идет сквозь ливень Джон Хилл.

– Вы же ужасно промокли! – в тревоге воскликнула она.

Мистер Хилл боролся с собой. Правильнее было бы после ее сегодняшнего поведения вежливо улыбнуться и пойти своей дорогой. Но одинокое взволнованное сердце взбунтовалось. Рут говорила с ним дружески, и оттолкнуть ее холодностью значило бы вернее бросить в явно ждущие объятия этого смазливого бабника-актера. Мистер Хилл быстро перешел дорогу и встал рядом с Рут Фосетт на крыльце лазарета. Она импульсивно положила руку ему на рукав.

– Вы же совсем мокрый. Где вы были?

Если бы он сейчас на нее глянул, то наверняка бы увидел в ее глазах утоление всех своих страданий и исполнение самых смелых надежд. Но она была так близко к нему в этот момент и так недоступна целый день, что он не осмелился поднять на нее взгляд. Таращась на ливень, он отрывисто буркнул:

– Ничего страшного.

Рут быстро убрала руку и осталась стоять рядом с ним бок о бок, несчастная, не решающаяся снова заговорить. Наконец молчание нарушил мистер Хилл:

– Хорошо, что во время игры дождя не было. Мне казалось, день слишком жаркий, чтобы это продлилось долго.

– Да, не правда ли? По-моему, это самый интересный матч с отцами за все то время, что я здесь.

– Это действительно так. Но я бы не подумал, что вы это заметили.

Сарказм в его тоне уколол и рассердил ее.

– На что вы намекаете?

– Вы же были очень заняты, не так ли? Развлекали наших гостей. Одного из них, точнее.

– Вот как? – Рут выпрямилась и холодно на него посмотрела. – Я думала, мы должны их занимать в таких случаях. Разве вы не делали то же самое? Или вы все время критическим взором следили за мной?

Поскольку именно этим мистер Хилл и занимался, сейчас он задрожал от неожиданной ярости.

– Так вы это нарочно! Вы весь день омерзительно флиртовали с человеком, которого впервые увидели, да еще и актером! Вы так уверены в своей неотразимости, что думаете, будто можете поменять одного на другого, можете…

Он осекся, ужаснувшись словам, сорвавшимся с его губ, вульгарным и ужасным словам, вылетающим одно за другим. Он даже не узнал своего голоса. И Рут Фосетт тоже не узнала его голоса. Она отшатнулась, сжалась. Все утверждения Найджела о здешней жизни, изолированности, тяжелой работе, о постоянном напряжении присмотра за детьми, о том, как это дурно влияет на учителей и что на это нужно делать скидку, – все то, что в изложении Найджела Рут отвергала, считая неправдой или преувеличением, вдруг вспомнилось ей, когда она смотрела в злое лицо своего любимого.

– Вы, очевидно, пьяны или сошли с ума, – сказала она яростно, намереваясь ранить, как ранена была сама.

– Я приношу вам свои извинения, – с трудом произнес Джон Хилл. – Я не имел права так говорить с вами. Наверное, я вспомнил о колледже. О том, что могут подумать о вас родители…

В ответ на этот жалкий вымысел Рут сердито топнула ногой.

– Как же! – крикнула она. – О колледже вы вспомнили! Колледж, колледж, всегда этот проклятый колледж! Больше вы ни о чем не думаете! Так вот, я сама буду выбирать себе друзей, потому что имею на это право! А вы всегда со мной обращаетесь мерзко, мерзко!

Рут зло и сердито всхлипнула, бросилась бежать сквозь дождь, склонив голову, скрылась в здании колледжа, и только мелькнули развевающиеся за спиной белые ленты сестринского чепца.

Мистер Хилл сунул в карманы сжатые кулаки и зашагал к дому учителей, где встал у окна своей комнаты, глядя в дождь, так предательски смывший все его надежды. Рут Фосетт быстро взбежала наверх, заперла дверь спальни и бросилась на кровать, горько рыдая.

От того же дождя укрывались еще двое и тоже стремительно портили отношения.

В сложившихся обстоятельствах Найджел Трент решил, что должен повиноваться повелительному приглашению Сони, как бы ни противоречило это его желанию. Его вновь подвела собственная доброта. Но со всей эгоистичной силой мужественной молодости он твердо решил удалиться при первой же возможности. Никаких чувств, помимо естественной жалости к привлекательной женщине, привязанной к ревнивому вспыльчивому мужу, он никогда к Соне не испытывал. Сейчас же его интерес исчез окончательно. Источник несчастья Сони устранен – да, внезапно и грубо, но тем не менее навсегда. А тут возникла новая и жалкая проблема любовной интрижки между Рут Фосетт и этим тупым учителем. Найджел считал себя циником, несущим по жизни бремя собственной красоты, как наследница – бремя богатства, и эта красота препятствовала ему найти истинную подругу жизни. Зато по дороге он рассыпает счастье и проливает свет для других.

Дождь, заставивший пробежать последние несколько ярдов к павильону, где была назначена встреча, несколько выбил его из этой роли, и к Соне Найджел явился весьма не в духе.

Она трагически бросилась в его объятия, он ответил машинальным поцелуем, подумав, как состарило ее потрясение. Нужно не дать ей выставить себя полной дурой.

– Ты уже достаточно оправилась? – заботливо спросил он.

– Разве ты не хотел меня видеть?

Найджел вздохнул. Женщины в личных делах всегда прут напролом. Никакие вежливые намеки их не удержат. Им обязательно надо сорвать покровы до живого мяса, пусть даже им самим от этого только хуже.

– Я не хочу, чтобы ты заболела. А шок ты перенесла серьезный.

– Я знаю, но я должна была тебя видеть. Найджел, я слышала, как вы с Бобом ссорились за гардеробной. Когда полицейский меня об этом спросил, я так за тебя перепугалась, что потеряла сознание.

– За меня? Почему?

– На секунду я подумала, что ты мог…

– Я? – изумился Найджел. – Но с чего мне вдруг захотелось бы ударить Боба?

– Он ревновал.

– Он отлично знал, что ревновать ему совершенно незачем.

– Найджел! – Соня положила руки ему на плечи. – Милый, неужели ты совсем меня не любишь?

«Бог мой, – застонал про себя Найджел, – опять все с самого начала. Ну почему женщины не могут радоваться счастливой минуте, не пытаясь растянуть ее навеки? А кроме того, это уж слишком!» Он никогда не поощрял ее до такой степени. Несколько нежных поцелуев по ее собственной инициативе – в конце концов, не настолько Соня его привлекала. Найджел посмотрел на нее и помрачнел – как ребенок, которому велят поздороваться с дядей, а дядя ему не нравится.

– Ты совсем меня не любишь? – повторила она.

– Совсем, – ответил он и взглянул на нее, готовый встретить истерику.

Но Соня не стала устраивать сцен. В глубине души она знала, что надежды у нее нет, а доля здравого смысла досталась ей от рождения. Но поражение было горьким, и она, уронив лицо в ладони, зарыдала.

Найджел с облегчением услышал голоса рядом с верандой и вышел встретить пришедших, тщательно закрыв за собой дверь. У Сони будет время прийти в себя и подумать, что он постарался предотвратить появление посторонних. Нельзя, чтобы пришедшие заглянули в окно и увидели ее там. В углу возле ступенек стояли два человека.

– Привет! – сказал Дэвид Уинтрингем. – Вы тоже попали под дождь?

– Да, – ответил Найджел, с любопытством глядя на его спутника. Это был мистер Скофилд, который коротко кивнул и отвернулся, глядя на падающие капли. Руки он держал в карманах, воротник поднял до ушей.

– Я надолго здесь застрял и собирался идти домой пешком, – пояснил Дэвид. – На машине уехала моя жена. Но сейчас добраться пешком уже мало шансов.

– Ну, такие летние дожди обычно долго не длятся.

Они какое-то время вели бессодержательную любезную беседу, и Найджел задумался, как ему прервать ее и избавиться от Сони Фентон. Она сама освободила его от этой заботы с результатом, которого никто не предвидел.

Перестав плакать, Соня решила вернуться в дом Крэнстона и лечь. Вполне правдоподобное объяснение: вышла погулять, попала под дождь и спряталась в павильоне, пока не стало ясно, что ждать бессмысленно. Вот она и вышла на веранду. Дэвид приветствовал ее появление с печальной вежливостью, Найджел – с напряженной улыбкой. Мистер Скофилд обернулся.

– Боже мой! – ахнула пораженная Соня. – Колин!

На лице мистера Скофилда отразились такая смертельная ярость и ненависть, что зрители застыли. Первой оправилась Соня и робко к нему шагнула.

– Прости, – сказала она дрожащим голосом. – Я не хотела… я все время старалась не попадаться с тех пор, как вчера увидела тебя в холле… я не нарочно… я не знала…

– Я с тобой не разговариваю, – ответил мистер Скофилд тихо и яростно.

Выставив вперед руку, будто закрываясь от этой женщины, он скованно спустился по ступеням павильона и через крикетное поле проследовал в школу.

Дэвид смотрел, как поливает дождь его склоненную голову и сгорбленные плечи. Кое-что из того, что до сих пор ставило Дэвида в тупик, становилось теперь яснее. Оглянувшись на Соню Фентон, он увидел, что она осталась в одиночестве.

– А где Трент? – спросил он, озадаченный выражением ее лица.

– Тоже ушел. Но он все равно собирался уходить.

Дэвид посмотрел, куда она показывала. Юный Трент бежал обратно к дому учителей. Легко вспрыгнув на крыльцо, он исчез внутри. Дэвид взглянул на Соню Фентон. Он понимал, что она имеет в виду, но, в конце концов, наверняка сама напросилась.

– Что вы с мистером Скофилдом сделали друг другу? – спросил Дэвид.

– Он был моим мужем, – спокойно ответила она. – Мы развелись семь лет назад.

Первый яростный приступ ливня сменился ровным дождем, который шел весь вечер, образуя ручьи вдоль дорожек и выплескиваясь из переполненных водостоков на крышах. Он заливал и без того промокшие клумбы в школьном саду и вновь начал наполнять бочку, из которой Брюс Притчард вытащил свое отвергнутое сокровище.

К одиннадцати вечера дождь стих до мелкой мороси, а к полуночи прекратился совсем, хотя небо оставалось темным и луна пряталась за тучами.

Лайонел Бассет посмотрел на светящийся циферблат часов и решил, что самое время удрать: теперь или никогда. Он сел и откинул одеяла, раскладушка, поставленная вместо непригодной софы, на которой он провел предыдущую ночь, громко заскрипела, но соседи не шевельнулись. Джордж Лемминг, тоже на раскладушке, и два молодых актера на креслах крепко спали. Бассет прислушался к их ровному дыханию, завязал свои вещи в узел, стараясь не шуметь, сунул их в чемодан и поднял с пола туфли. В столовой для учителей он в тишине и одиночестве оденется и уйдет через окно. В такую темную ночь почти наверняка можно будет перелезть через изгородь где-нибудь подальше. Бассет собирался пойти на север, прочь от Стэнхерста, и на полустанке в пяти милях отсюда сесть на поезд в Лондон. В столице есть друзья, которые его поддержат, пока он сообразит, что делать дальше. Пусть это глупо – вот так удирать сломя голову, – но ему наплевать. Выдерживать взгляды и намеки труппы он больше не может. А теперь после ограбления мистера Уорвика на него еще и учителя поглядывают. Здесь жить невозможно, надо драпать. Любой ценой.

Бассет встал, прижимая к груди свое имущество. Никто не шевельнулся. Он прокрался к двери, открыл ее с непривычной ловкостью, порожденной необходимостью, и выскользнул наружу. В коридоре он облегченно вздохнул. Первый шаг сделан удачно, а следующий особых забот доставить не должен. Можно на секунду расслабиться, одеваясь и продумывая опасный этап бегства. К счастью для себя, он не слышал, как заворочался при звуке открываемой двери Джордж Лемминг, не видел, как тот тихо приподнялся на локте и проводил взглядом костлявую фигуру. Если бы Бассет заметил, как Джордж Лемминг пожал плечами, тоже посмотрел на часы и улегся спать дальше, он взволновался бы еще сильнее.

Одевшись и упаковав чемодан, Лайонел Бассет тихо выбрался из окна столовой и спрыгнул на мягкую траву. Снаружи было мокро. Земля под ногами чавкала, с деревьев падали крупные капли, заставляя вздрагивать. Фонарь включать Бассет не решился, но днем он запомнил общее расположение территории и теперь, держась травы близ дорожек, которые нащупывал по обочинам, иногда наступая на гравий, двинулся в намеченном направлении.

Если не считать тяжелых капель, падавших порой на лицо и шею, заставляя вздрагивать и чертыхаться сквозь зубы, он двигался совершенно бесшумно. В этом темном и мокром мире, раскинувшемся за пределами тюрьмы, он был совсем один. За ее стенами – свобода или хотя бы ее обещание, но она будто все время отступала и отступала, а тропы бежали вперед, аккуратные и бесконечные, раздражая своей ухоженной бесцельностью.

Наконец-то тропа оборвалась, и перед Бассетом осталась только трава. Сердце забилось быстрее: вероятно, он возле живой изгороди и ограды за ней. Подавшись вперед, он выставил руку и ощутил, как и ожидал, стену листьев. Все, он спасен. Вдали от людей, спящих или бодрствующих, можно слегка пошуметь. Он всем телом ударил в живую изгородь, протискиваясь сквозь нее и нащупывая забор.

Но забора не было. Бассет озадаченно шарил руками в воздухе, и тут в лицо полыхнул яркий луч мощного фонаря, заставив Бассета отшатнуться обратно в мокрые листья.

– Эт-та еще что такое? – прозвучал чей-то голос с хорошо знакомой интонацией.

Луч соскользнул вдоль живой изгороди, и Лайонел Бассет в отчаянии увидел, что вышел на заднюю аллею примерно в шести ярдах от ворот. Тропа, которую он только что оставил, проходила сквозь проем в изгороди чуть поодаль, справа. По ту сторону аллеи шла такая же изгородь, симметрично обрамляющая въезд.

Он молча проклял собственную глупость. В своем стремлении избежать бессмысленного блуждания в темноте, уверенный в правильности направления, он шел избранной тропой, и она, как положено хорошей тропе, неизбежно привела его из одного важного пункта в другой. И ничего уже было не сделать. Для него игра закончилась.

– Вернитесь лучше в музей, – сурово сказал полицейский, беря его за локоть и вынимая дубинку.

– Да, конечно, – промямлил Бассет.

Инспектор Митчелл, дремавший под одеялами, легко вскочил и неприязненно оглядел пойманного.

– Я знал, что это будете вы, – лаконично сказал он.

Лайонел Бассет промолчал.

– Я арестую вас за попытку сбежать и за подозрительное поведение, – продолжил Митчелл. – И прикажу немедленно обыскать.

Через несколько минут благодаря умелым действиям двух помощников все имущество Бассета перекочевало на стол инспектора. Митчелл оглядел эти предметы и заглянул в свой потрепанный кожаный блокнот.

– Сколько у вас здесь денег? – спросил он.

Бассет проглотил слюну, побледнел, задрожал и был вынужден опереться на стол.

– Я… я не знаю, – хрипло прошептал он.

– Должны примерно знать. Вы же не миллионер. Сюда вы приехали в конце недели. У вас оставались бумажные деньги?

– Н-нет. Было где-то шиллингов шесть серебром.

– Отлично. Какое у вас жалованье?

– Три фунта в неделю.

– Которое вы получили вчера вечером в антракте спектакля.

Инспектор вытащил банкноты из бумажника и разложил на столе. Их было четыре. Одну он взял в руки:

– У вас в бумажнике четыре банкноты, и номер вот этой совпадает со вторым номером из тех, что утратил мистер Уорвик. Удачно вышло, что свои деньги он получил в банке в пятницу утром – новенькие бумажки с номерами подряд, и первая еще у него. На этой, как я только что сказал, следующий номер. Что вы можете сказать по этому поводу?

– Это подстава! – заверещал Бассет, вдруг теряя над собой контроль, и заколотил кулаками по столу. – Я ничего не брал, они все думают, что это я, они все это сами, будь они прокляты, прокляты! Они меня терпеть не могут! Это они вам сказали, а вы поверили! Я не брал эту бумажку, я вообще ничего не брал! Богом клянусь! Это же подстава, как вы не видите?

– Поедет в Стэнхерст, – сказал инспектор Митчелл своим констеблям. – Уведите.

 

Воскресенье

 

Глава 10

Воскресным утром Алистер Уинтрингем проснулся рано и с чувством, что чего-то достиг. Он вспоминал счастливое окончание матча с отцами и лежал, закрыв глаза, перебирая моменты славной победы. Но вскоре до его чутких ушей донесся скребущий звук. Подняв голову с подушки, он оглядел дортуар. Пятеро спали, а шестой, Бонзо Тейлор, свешивался с кровати, засовывая репейник в тапки ближайшего соседа.

– Эй! – свирепо прошипел Алистер. – Ты что делаешь?

Преступник, от неожиданности потерявший равновесие (он-то был уверен, что префект дортуара крепко спит), свалился на пол. Кто-то из спящих заворочался, нечленораздельно мыча.

– Доставай, что там у тебя, – скомандовал Алистер.

Бонзо вытащил репьи и угрюмо выложил их возле постели префекта.

– Теперь в кровать, и чтоб тихо было! – велел Алистер. – Даже читать можно только через полчаса.

И снова в дортуаре воцарился покой. Алистер перевернулся на другой бок и уставился в окно, на светло-голубое небо. Когда он ложился спать, шел сильный дождь, но сейчас, ранним летним утром, сквозь едва заметные облачка светило солнце. Если немного повезет, день будет отличный. Планировался пикник, изначально с участием дяди Дэвида и тети Джилл, но они не приедут. Интересно, как там у дяди Дэвида. Он уже понял, кто из актеров убийца? Алистер вместе со всей школой склонялся к тому, что это скорее всего Джайлс Дорбери. Он старше остальных артистов и крепко сбит, вполне может нанести удар с необходимой силой. А в «Двенадцатой ночи» играл Антонио, и суровые манеры морского капитана произвели на школьников сильное впечатление.

Размышления Алистера прервало падение на пол тяжелой книги. Это был толстый том «Черного красавчика», принадлежавший Кокеру-самому-младшему, чьи перепуганные круглые глаза выглядывали из-за одеяла. Алистер посмотрел на часы. И в этот момент прозвенел восьмичасовый колокол. Младший из Кокеров со вздохом облегчения подобрал свою тяжелую драгоценность и стал ее читать.

Алистер тоже раскрыл книгу, но без особой надежды. Полчаса на чтение в кровати воскресным утром были удовольствием, пока символ власти еще не выделил его из общего стада. А сейчас его скучная обязанность – усмирять тех, кого не развлекает литература, а это время – тяжелая нагрузка на освеженные мозги и ничем не занятые руки.

– Бонзо, тихо. Читать, что ли, не можешь?

– Я не хочу читать эту книгу.

– Зачем тогда ты ее принес? В библиотеке пятьдесят тысяч других книг, которые можно было взять. Тихо, кретин! Больно же!

– Дай сюда, – устало велел Алистер.

Подвязка, намоченная в кувшине с водой и запущенная в голову соседа, была принесена Тейлором и положена рядом с репейниками.

На несколько минут наступила тишина, вскоре прерванная звонким ударом с другого конца спальни.

– Это что еще? – спросил Алистер, не поднимая глаз от книги.

– А почему он свою не берет? Нечего ему в мою лезть. Читает медленно и мне не дает страницы переворачивать.

– Если будешь так перегибаться к соседней кровати, обязательно упадешь, – холодно сказал Алистер. – Ты действительно идиот, Сомерс.

– А он меня толкнул!

– Сам напросился, когда к нему полез. Он хочет читать свою книгу.

– Уинтрингем, мне надо что-то сказать, – тихо начал Брюс Притчард.

Его кровать стояла рядом с кроватью префекта дортуара. Он только что проснулся и сразу вспомнил о своей проблеме.

– Я вроде бы читаю. То есть пытаюсь читать, – буркнул Алистер. И тут же добавил, когда Притчард послушно замолчал: – Ну говори уже.

– Я не знаю, что должен делать, – взволнованно сказал Притчард.

Он описал свой вчерашний эксперимент и его успешный исход. Дилемма стала ясной.

– Ух ты, – произнес Алистер. – Не представляю даже, как тебе лучше поступить.

– Думаешь, стоит рассказать твоему дяде?

– Попробуй. Я пытался с ним вчера связаться, но Гермиона не смогла уговорить его прийти. Не очень-то она умная девочка, честно говоря.

Они шепотом обсудили проблему во всех ее аспектах, причем Алистер параллельно пресекал спорадические попытки нарушить порядок, а Кокер-самый-младший тем временем водил мизинцем по строчкам, следя за приключениями вороного жеребенка. Когда прозвенел звонок одеваться, было решено после службы в церкви подойти к дяде Дэвиду и посвятить его в тайну Притчарда.

Набравшаяся возле кровати Алистера горка предметов, обогащенная парой подтяжек, несколькими расческами и целой кучей подвязок, была рассортирована и распределена по владельцам. После этого обитатели дортуара поднялись, умылись и снова втиснулись в итонские костюмы.

Церковный колокол еще звонил, когда мистер Скофилд явился в музей. Инспектора Митчелла он нашел снаружи: тот смотрел, как приезжают родители на переднюю аллею.

– В детстве, – сказал инспектор, – я учился в пяти разных школах. Мои родители вечно переезжали, не знаю уж почему. Работал отец в Сити, так что мотались мы по пригородам. Все они были одинаковы – дома и лавки, некоторые здания перестроены под две или три квартиры, и все районы, в которых мы жили, походили на горошины из одного стручка. Но для меня это означало пять перемен жизни. Я никогда не был по-настоящему оседлым, как вот эти молодые люди. Для них не имеет значения, если их родители переедут в другой дом. А для меня имело, это была некоторая неприкаянность. Наверное, поэтому я пошел работать в полицию. Отец был категорически против; мать считала, что для меня это крах. Но я к тому времени привык к неприкаянности и надеялся, что она не даст мне закиснуть, не даст угаснуть интересу. Ну конечно, работа в основном рутинная, но засиживаться на одном месте не приходится. – Он резко обернулся к мистеру Скофилду: – И вы ведь тоже не засиживаетесь. Вам это нравится?

– Я этого терпеть не могу, – медленно выговаривая каждое слово, ответил мистер Скофилд.

– Это я предполагал. Но детей вы любите, верно?

– Когда-то я так считал.

– Зайдемте. У меня есть что вам сказать.

– Я так и подумал, когда получил вашу записку.

Митчелл пошел вперед, и они вдвоем сели за стол инспектора.

– Мне стало известно, – сказал Митчелл, – что раньше вы были женаты на миссис Фентон. Вы оба держали это в тайне до вчерашнего вечера, когда неожиданно встретились и выдали себя в присутствии доктора Уинтрингема. Это может совершенно не иметь отношения к расследуемому делу, но я хочу узнать детали. Поэтому прошу вас кратко изложить историю вашего брака и причины, по которым он распался.

– Недопустимое вмешательство в частную жизнь! – возмущенно воскликнул мистер Скофилд.

– Можете не рассказывать мне о самом разводе, – продолжил инспектор, глядя в свои бумаги и будто не замечая вспышку собеседника. – Подробности у меня здесь, их только что доставили. Вы подавали на развод семь с половиной лет назад. Ваше дело было рассмотрено без задержки. Суд вынес условное решение, которое через шесть месяцев стало окончательным. У меня здесь также история второго брака вашей бывшей жены, зарегистрированного с Робертом Фентоном в мае шесть лет назад, она взяла его фамилию.

– Так что вы от меня хотите? – продолжал негодовать мистер Скофилд. – Вы уже раскопали всю эту жалкую историю. Все факты вам известны, они говорят сами за себя.

– Боюсь, недостаточно ясно, – ответил инспектор. – Лучше бы вам упростить мне работу, а не усложнить. Пока у меня создается впечатление, что вам есть что скрывать.

– Например?

– Вы нашли пару от лежавшей здесь булавы?

– Нет. – Мистер Скофилд слегка сбавил тон. – Вы подозреваете, что я как-то участвовал в этом преступлении?

– Конечно, подозреваю, – без обиняков сказал инспектор, и Скофилд дернулся на стуле, выпрямляясь. – Не поймите меня неправильно. Мой долг – подозревать всех, кто был на месте преступления или рядом с ним в момент нападения на Фентона. Вы признали, что выходили погулять в неопределенное время после второго антракта. Подробностей, куда вы ходили и что делали, вы мне не сообщили. Вы потеряли булаву, которая, судя по идентичной ей, имеет достаточный вес, чтобы нанести повреждения, обнаруженные у Фентона. Вы были явно расстроены встречей с бывшей женой – сперва в холле, когда все они прибыли, а потом вчера в павильоне. Предполагаю, что вы не пошли на спектакль, чтобы не смотреть ее игру. В свете всего этого – удивительно ли, что мне хочется больше узнать о вашей с ней истории?

Мистер Скофилд опустил голову на руки, и когда заговорил снова, лица его не было видно.

– Она была дочерью директора школы, где я преподавал. Мне было двадцать восемь, а ей всего девятнадцать. Когда ей исполнился двадцать один, она заключила помолвку с сыном друга своего отца. Он был на несколько лет ее старше, имел хорошую работу и разделял ее интересы и увлечения – в основном игры, спорт и любительский театр. По театру они оба с ума сходили. Я думаю, именно исполнение главных ролей так часто сводило их вместе, что довело до помолвки. К сожалению, больше всего он любил авиацию. Был членом местного аэроклуба и брал самолет при любой возможности. Погиб он за три недели до свадьбы. День для полетов был неподходящий – туман, наверное. В общем, ему не советовали взлетать, но он взлетел.

Она была просто раздавлена этой трагедией. Жизнь ее всегда баловала, и вот впервые она лишилась желаемого. Ее отослали к родственникам на другой конец страны, и она была, насколько я понимаю, очень больна. Через полтора года она вернулась совсем другим человеком. И выглядела хорошо – то есть намного, намного лучше прежнего. Хорошенькой она была всегда, но никогда не обращала внимания на свою внешность и одежду. Теперь же она одевалась щегольски, умело красилась, больше разговаривала, прибрела уверенность и осанку. Мы все были потрясены, а некоторые из учителей так в этом потрясении и остались. Отца все это опечалило и озадачило. Поговорить с ней по душам он не мог из-за ее деланой жизнерадостности, но наверняка чуял, что случилось что-то плохое. Ее мать, женщина недалекая, не волновалась, пока с ребенком все было в порядке физически. Я же разделял чувства ее отца. Я знал, что она твердо решила никогда больше не дать себя ранить, не разрешать себе сильной любви. И два года я наблюдал, как она укрепляется в этом решении.

Она продолжала заниматься спортом и играть в любительском театре. Завела много друзей, но ее дружеские связи длились недолго. Старые друзья и подруги, с которыми она выросла, к тому времени рассеялись. Мальчики зарабатывали себе на жизнь, девочки занимались тем же или повыходили замуж.

Мы с ней всегда были друзьями. Думаю, она считала меня очень зрелым, хотя разница была всего в девять лет, и могла поговорить со мной так, как не получалось со сверстниками. И однажды…

Мистер Скофилд вдруг прервал свой рассказ и яростно взглянул на инспектора:

– Не знаю, зачем я все это рассказываю. Это вам совершенно не нужно.

– Я так не думаю, – спокойно ответил инспектор. – Однако следующий пункт можете опустить. Соня была несчастна и дала вам это понять. Вы всегда к ней неровно дышали, поэтому попросили ее руки, и она приняла предложение.

– Да, – отрезал мистер Скофилд. – Именно так и было. Достаточно обычно, расчетливо и ординарно. Вы с этим сталкивались тысячу раз. В тех жалких преступлениях, над которыми вам приходится работать, это встречается постоянно. Молодая разочарованная женщина выходит за увлеченного ею мужчину старше себя. В результате рано или поздно происходит катастрофа, сопровождаемая преступлением или без него. По-вашему, я об этом не думал, не раскладывал по полочкам все эти неудавшиеся месяцы?

– Сколько времени вы были женаты?

– Всего два года. Это была запланированная катастрофа. Но ее отец был доволен. Планировал, что я приму его школу, когда он уйдет на покой. Поначалу я даже позволил себе разделить эту счастливую мечту. Я рвался к работе, привязался к школе за те шесть лет, что был в ней. Но очень скоро увидел, что здесь у меня нет будущего.

– Рассказывайте дальше, – подтолкнул инспектор, когда молчание грозило затянуться. Мистер Скофилд устало поднял голову.

– В общем, все уже сказано. Она продолжала заниматься театром и играми. Я актерских способностей лишен, да и к театру более или менее равнодушен. В гольф и в теннис я тоже играл без души и редко бывал для этого свободен, разве что на уик-эндах. У любительского театра, в котором она играла, росли амбиции. Они начали время от времени приглашать профессионального режиссера, чтобы подтянуть труппу. Соня этим увлеклась чрезвычайно. Когда мы бывали вместе, она только и говорила что о своем дурацком актерстве. Мне это надоело, и я дал ей понять. Я знал, что она вышла за меня лишь для того, чтобы иметь рядом человека, знавшего ее до трагедии, глубже погруженного в ее жизнь, чем элегантные глупые новые друзья. Но все же я имел право ожидать и от нее участия, какого-то ответа, пусть и наигранного.

Конечно, мы ссорились, а она была очень занята своим новым другом по театру – профессионалом, часто игравшим у них ту или иную роль. Его звали Роберт Фентон. Не знаю, он ли ей посоветовал сорваться с цепи или же она его попросила о помощи. Но однажды она пошла на последнее представление одного из спектаклей своего театра и больше не вернулась. В тот же вечер телеграфировала мне из Лондона, а на другой день прислала большое письмо.

– И вы с ней развелись?

– Да, потом, когда она сказала, что хочет замуж за этого человека. До тех пор, пока она меня не попросила, я никаких действий не предпринимал. Воображал, как дурак, что она начнет тяготиться таким положением и вернется ко мне. Естественно, этого не случилось. У нее хватило таланта стать профессиональной актрисой третьего плана, и, как я понимаю, после развода она вышла за своего актера. С тех пор как Соня оставила мой дом, я ее не видел – до этой пятницы, когда наткнулся на нее на крыльце школы среди других артистов.

– Для вас, наверное, это было такое же потрясение, как и для нее.

– Возможно.

– И что вы решили сделать? – спросил инспектор, и голос прозвучал сурово.

– Ничего. А что тут было делать? Я решил не попадаться ей на глаза, не идти в зал во время спектакля и никому ничего о ней не говорить.

– Но вы вышли на территорию во время второго антракта.

– Я уже сказал: хотел подышать. Кроме того, я оставил там машину и собирался ее убрать.

– Ага. – Инспектор полистал блокнот и нашел запись. – У вас синий «Моррис-десять»?

– Да.

– Машина стояла рядом с задней аллеей у дальней стены сарая с рассадой?

– Да, обычно я ее там оставляю. Откуда вы знаете?

– Наша работа – все выяснять. Нам сказали, что это ваша. Почему вы раньше не говорили, что ходили на эту сторону школы?

– Не думал, что это имеет отношение к делу.

– Об этом позвольте судить мне. Расскажите, с какой стороны вы подошли к машине.

– Через директорский сад. Спектакль еще шел, я его слышал и решил не ехать мимо зала, чтобы не шуметь, а по дороге вернуться к передней аллее. Мой гараж на той ее стороне, за кустами возле ворот.

– Понимаю. Полагаю, вы не знаете точно, который был час?

– Не знаю. Это было после второго антракта.

– Выйдя из машины, вы не видели кого-нибудь на задней аллее? Никто не входил в музей?

– Нет. Но возле моей машины крутился Билли Олдфилд. Это…

Инспектор подался вперед:

– Про Билли я знаю. Вы уверены, что не входили в музей? Например, чтобы найти свою булаву?

– Я не входил в музей.

Голос мистера Скофилда был тверд, и глаз он не отвел.

– Ну хорошо. – Митчелл захлопнул блокнот. – Пока я вас не буду больше беспокоить, мистер Скофилд. Но если вы вспомните что-нибудь существенное, вы же знаете, где меня найти?

Когда мистер Скофилд вышел из музея на яркое солнце, служба в церкви только что закончилась. С толпой выходящих родителей он разминулся, пройдя через дверь на сцену прямо в школьный зал, а оттуда – в опустевшую учительскую.

Родители на передней аллее поджидали детей, которые вернулись в дортуары сменить итонские костюмы на более подходящую одежду для пребывания на природе. Джилл, с торжественным печальным лицом, в сопровождении чисто вымытого Николаса, беседовала с миссис Кокер.

– Какую хорошую проповедь произнес мистер Крэнстон, – сказала та, помахав рукой Кокеру-самому-младшему, который смотрел на нее из окна ближайшего дортуара, забыв о переодевании. – Пора бы моему младшенькому встряхнуться. Остальные все делают быстро и сердятся, что он вечно нас задерживает.

– Думаю, это потому, что он очень тщательный, – ответила Джилл. – И Никки такой же. Да, мне тоже понравилась проповедь, но я вообще люблю мистера Крэнстона. Дэвид говорит, что он идеальный пример красоты и ограничений ненаучного ума.

Миссис Кокер была несколько шокирована.

– Кстати, о красоте, – сказала она, понизив голос. – Вы видели в церкви этого молодого артиста? Он произвел настоящую сенсацию.

– Я ни на что другое смотреть не могла, – ответила Джилл.

Она не стала добавлять, что служба стала для нее фоном чисто эстетического восторга, который она испытала, разглядывая этого человека. Он сидел с Джорджем Леммингом в заднем ряду на противоположной от нее стороне, его светлые волосы сияли на фоне холодного серого камня церковной стены. Когда он пел гимны с явным удовольствием и знанием их, его лицо поднималось к окнам и он походил на юного серафима. «Вот человек искусства», – подумала Джилл. Был он молод, красив и «владел музыкой». Чистый баритон Найджела вместе с тенором Джорджа Лемминга расцвечивал дисканты школьного хора и связывал воедино нестройное бормотание родителей. Да, Найджел и правда владел музыкой.

– Они пока совсем не продвинулись, полагаю? – спросила миссис Кокер. – Я так переживаю за миссис Ридсдейл!

Ее сыновья шумно подбежали к ней и увели прочь. Джилл обнаружила напротив себя профессора Притчарда.

– Доброе утро, миссис Уинтрингем. Ваш муж бесславно сбежал или же срочные исследования не позволяют ему посетить церковь?

– Исследования, – кратко ответила Джилл. – Но не по основной работе: некоторое побочное ответвление.

– Поразительно, что у него есть на это время, – примирительно произнес профессор. – Я забыл ему вчера сказать, что очень заинтересовался его последней статьей. Вы могли бы ему передать, если не запамятуете? Я бы хотел еще спросить…

Тут за его широкой спиной появились Брюс Притчард и Алистер Уинтрингем и резко остановились.

– А, вот и ты! – сказал профессор. – Теперь можно ехать.

– Вот незадача! – произнес Алистер. – А где дядя Дэвид?

– Не знаю, – ответила Джилл. – Он тебе нужен?

– Ну да, вообще-то. То есть на самом деле Брюсу… А где мама?

– Разговаривает с другой матерью – вон там, видишь? Не знаю, кто это.

– Миссис Тейлор. Господи, как жалко, что нет дяди Дэвида!

Он что-то быстро зашептал Брюсу Притчарду. Последний мрачно кивнул.

– Какой-то тут заговор, – заметил профессор, обращаясь к Джилл. – Вчера я Брюса вообще почти не видел.

– Заставьте его все рассказать вам за ленчем, – предложила Джилл.

Профессор вздохнул. Брюс вообще редко что-нибудь ему рассказывал. Может быть, потому, что у него, бедного мальчика, нет матери, а брат только один, да и тот намного старше. Как многие профессора, мистер Притчард мало что понимал в жизни за пределами своей области, то есть биохимии. В силу этого он очень сентиментально относился к тому, что являлось в большой степени вопросом наследственности. Хотя у самого профессора в детстве и юности имелся полный набор родителей плюс несколько братьев и сестер, он был ребенком замкнутым и молчаливым, поглощенным наблюдениями, интересными лишь ему и ненужными окружающим.

Джилл увидела, что отец знаками подзывает к себе Алистера, и положила руку ему на плечо.

– Я увижу Дэвида за ленчем, – сказала она. – Сейчас я ухожу с Николасом, а днем мы сюда вернемся. Передать ему что-нибудь?

– Он будет сегодня вечером на перекличке? – спросил Алистер.

– Думаю, да.

– Я тогда его там поищу. В общем, передайте ему, что у Притчарда к нему важное дело, но он до вечерней переклички не вернется. Отец его увозит повидаться с братом – так он сказал.

– Алистер, пошли! – крикнул Хью Уинтрингем. – Джилл, доброе утро. Дэвид занят работой? Боюсь, мне пора лететь, Маргарет начинает нервничать. Ну, пойдем, старина. Да шевелись же!

Подъехал большой автомобиль. Сидевшая в нем миссис Кроуфорд сняла шляпку. Рядом с ней на заднем сиденье устроился Марк, муж расположился рядом с шофером.

– Таппи! – сказала она, ткнув его пальцем в плечо. – Ты больше не видел этого необыкновенного молодого человека? Он был вчера на матче?

– Какого молодого человека?

– Ты не мог его не заметить. На него глазели все прихожане. Он красив совершенно до неприличия. Увидеть такое лицо в церкви, подумала я тогда, совершенно неожиданно. Но сказать я хотела вот что: пока шла служба, я пыталась понять, кого он мне напоминает.

– Да, и кого же?

– Да ты же не мог сам не заметить. Того актера, который играл герцога в «Двенадцатой ночи», в пятницу. Но это же не может быть он? Потому что – как?

– Не могу сказать, дорогая. Боюсь, не совсем понял, что ты имеешь в виду.

– Ох, Таппи, ты безнадежен!

Марк мрачно посмотрел на мать:

– Мама, я тебе говорил вчера, кто он. Я тебе сказал, что он этот актер и есть. Ты не помнишь?

Миссис Флиндерс-Кроуфорд помнила.

– Ты вчера нес много всякой чуши. Пора бы тебе уже перестать говорить первое, что придет в голову. Какие-то гангстерские истории, убийства и прочая чепуха. Если так пойдет и дальше, ты совсем разучишься отличать реальность от своих фантазий.

Марк промолчал. Некоторое время назад он прекратил попытки достучаться до матери, но любил на нее смотреть, и ему нравилось, как от нее пахнет. Отвернувшись к окну, он увидел отца, глядевшего на него с живым интересом и явно передававшего тайное веселое предупреждение. Впервые в жизни Марк и его отец нашли общий язык.

 

Глава 11

Вернувшись после ленча в «Денбери», Дэвид и Джилл застали Ридсдейлов за малоуспешной попыткой хоть немножко отдохнуть. Внешние тревоги на время затихли, и супруги сидели с книгами в руках. Но они так нервно дернулись, когда вошли Уинтрингемы, что это выдало их страх и напряжение. Отложив книги, Ридсдейлы вымученно улыбнулись гостям.

– Ах вы, бедняги! – сказала Джилл. – Плохи дела? Джуди, тебе просто необходимо отдохнуть. Ты похожа на натянутую струну. Почему ты не ляжешь? Чарльз, заставь ее!

– Лежать наверху и думать – еще хуже, – упрямо возразила Джилл. – Я отлично себя чувствую.

– Нет, это не так. Дэвид, правда же? Если не хочешь подниматься наверх, хотя бы положи ноги вот сюда и отдохни как следует. Мы помолчим.

– Я бы предпочла, чтобы вы говорили, – ответила Джудит, сдаваясь под напором Джилл и устраиваясь на диванных подушках. – Настоящий ад создает эта неопределенность. Чарльз никак не решит, сообщать ли родителям официально. Кое-кто из них уже знает и пытается задавать вопросы.

– Миссис Кокер знает, – подтвердила Джилл. – Но это не страшно, все будет нормально. Она очень хорошо о тебе отзывалась, Джудит.

– О да, Кокеры – люди выдающиеся. Но увы, не все родители такие.

– Понимаете, – взволнованно произнес Чарльз Ридсдейл, – пока подозрение касалось только «Шекспир плейерз», у меня не было ощущения, что дело затронет непосредственно колледж. А тут после всего – еще и история Скофилда. Если он действительно как-то замешан, то для школы это определенно будет иметь последствия. В конце концов, это я его пригласил в качестве временного учителя, на мне ответственность за его появление здесь, хотя за его прошлое я никак не в ответе.

– А ведь подумают, что в ответе, – мрачно сказала Джудит. – Когда люди начинают бурчать, их уже не остановить.

– В любом случае, – продолжил мистер Ридсдейл, – Скофилд находится в непосредственном контакте с учениками, пока работает здесь учителем. Как бы ни были внушаемы родители, я не смогу их осудить, если они возразят против того, чтобы их детей учил возможный убийца.

– И их можно будет понять, – вполголоса сказал Дэвид.

– С другой стороны, я не могу прямо сейчас его отослать, поскольку этого не позволит инспектор Митчелл.

– А кто тебе сказал о мистере Скофилде? – спросила Джилл.

– Да он сам пришел ко мне после беседы с Митчеллом сегодня утром. Он в этом деле вообще повел себя достойно. Мне он очень импонирует, как вам известно. – Мистер Ридсдейл в волнении запустил пятерню в волосы. – Что еще сильнее затрудняет все дело.

– Не против, Джудит, если я закурю? – спросил Дэвид, роясь в карманах.

– Да нет, конечно.

Дэвид набил трубку и полез за спичками.

– Чарльз, у тебя огонька не найдется?

Мистер Ридсдейл, наполовину набив свою трубку, встал и начал осматривать каминную полку.

– Боже мой! – воскликнул он.

– Спички не можешь найти? – спросила Джудит, начиная спускать ноги на пол.

– Спички? А, да. Вот, Дэвид, возьми. Нет, но я только сейчас вспомнил.

Чарльз сел и с выводящей из терпения тщательностью завершил процесс набивания трубки, потом закурил ее.

– Чарльз, не беси нас, – попросила Джилл. – Что именно ты вспомнил?

– Кому я показывал медали.

Трое слушателей резко выпрямились. Чарльз сделал пару затяжек и вынул трубку изо рта.

– Это была мама будущего ученика, которая приехала утром в пятницу. Миссис Белхем… Бертон… нет. Джудит, как ее фамилия?

– Берфем. Вот это развязка! Ты уверен?

– Абсолютно уверен. Она заметила сперва вот эти миниатюры Гермионы и Бренды, а потом я показал ей медали. Мы их поднесли к окну, чтобы прочитать надписи.

– А после этого ты вернул их в футляры? – поинтересовался Дэвид.

– Ты знаешь, не могу вспомнить. Положил их на письменный стол, чтобы сделать несколько заметок о миссис Бер… Фер…

– Берфем.

– Странная у нее фамилия. У многих родителей забавные фамилии. Почему – ума не приложу. Ну так вот: когда мы с ней разговаривали, медали лежали на столе у Джудит.

– Тогда я была уверена, что ты их там оставил, – сказала Джудит.

– И кто-то из актеров их взял, как мы все это время и думали.

– Не знаю, – вмешался Дэвид. – Когда я находился здесь с ними, стол был закрыт, это я помню. Вор вряд ли подумал бы его осматривать, но вполне мог воспользоваться обмороком миссис Фентон, чтобы похитить медали с каминной полки.

– Как скажешь, – покладисто ответил мистер Ридсдейл. – Наверное, я положил их обратно, и их отсутствие – тому доказательство.

– Отнюдь, – перебила Джудит. – Зная тебя, я бы предположила, что оно ничего не доказывает.

– Ну, что-то оно должно доказывать.

– Доказывать – ничего.

– Замолчите оба, – твердо произнесла Джилл. – Дэвид, ты действительно думаешь, что это Лайонел Бассет брал все эти вещи?

– Ах, ну да, его же арестовали. Я забыла на минутку, – вздохнула Джудит.

– Честно говоря, не думаю, – отозвался Дэвид. – По-моему, у виновного куда быстрее работает мысль, да и руки, в отличие от сэра Эндрю Эгьючика Бассета. Вряд ли Митчелл всерьез его подозревает, несмотря на арест и найденную у него фунтовую бумажку Уорвика. Понимаешь, других банкнот они не нашли, денег Гэша тоже, медалей Чарльза в его вещах тоже не оказалось. Бассет с тех пор не выходил за ограду колледжа, так что, если не спрятал их где-то в укромном уголке территории, не представляю, как это может быть он.

– А если у него был сообщник?

– Это да, возможно и применимо к любому участнику труппы, естественно. Только мы как-то не замечали здесь таинственных незнакомцев.

– Даже если все эти вещи украл Бассет, значит ли это, что он и ударил Роберта Фентона?

– Нет. Неопровержимая связь между убийством и кражами отсутствует. То, что слышала Джоан Карсон, наводит на мысли, но абсолютно ничего определенного не сообщает.

– Тогда, может быть, воровал один человек, а убил другой?

– Вполне возможно. Только тут как в медицине: существование двух разных причин у фактов, которые могут быть объяснены одной, неправдоподобно.

– Но возможно ли это вообще? – настаивала Джилл.

– Если есть достаточный мотив – то да, – уступил Дэвид.

– А прошлое мистера Скофилда ты считаешь достаточным мотивом?

– Оно не должно бы им быть. Но это вопрос, на который убийца ответил собственным неприглядным деянием. В смысле если убийство совершилось, то преступник в любом случае считает свой мотив адекватным, как бы ни думали другие. Время от времени мы читаем о подобных происшествиях, так что нельзя исключить его на том основании, что на его месте мы сами бы так не поступили.

– Я очень надеюсь, – с чувством произнесла Джилл, – что это сделал не бедняжка мистер Скофилд.

Свободные часы воскресенья Джордж Лемминг решил посвятить репетиции измененной версии «Двенадцатой ночи». Если, как казалось вероятным, в убийстве Фентона будет обвинен Лайонел Бассет, освобождения всей труппы долго ждать не придется. Лемминг предпочитал не полагаться на обещание режиссера найти замену, а вознамерился за короткое время подготовить к представлению хоть какой-то спектакль. Для этой цели он вырезал несколько сцен, на роль сэра Тоби повысил Джайлса Дорбери, а на роль сэра Эндрю назначил Сидни Бонда. Утро было посвящено разучиванию ролей. После ленча, с разрешения мистера Ридсдейла, утвержденного инспектором Митчеллом, труппа получила в свое распоряжение школьный зал и начала репетицию.

– Соня будет играть? – спросила Хилари, когда все собрались в зале возле сцены.

Все глаза обратились к Джорджу.

– Ох, должна бы, – ответил он. – Мне кажется, она достаточно нам напакостила, чтобы хотя бы теперь не дать утонуть.

– Не имея трех женщин, мы не справимся, – твердо заявил Найджел. – Виолу или Оливию не вычеркнешь, а если вычеркнуть Марию, разваливается весь заговор Мальволио.

– Фабиан сможет перекроить сюжет. Но при этом вещь сильно испортится.

– Соня должна будет играть, – повторила Хилари Стоктон. – Ты же можешь ее заставить, Найджел?

– С чего вдруг?

Хилари посмотрела на его спокойное невозмутимое лицо и, к собственному смущению, покраснела.

– Я могу подавать реплики за Оливию, если ты хочешь, Джордж, – быстро сказала она, чтобы скрыть неловкость.

– Хорошо, но давайте, ради всего святого, двигаться дальше. Не мусолить же нам это всю ночь.

Репетиция вскоре покатилась по накатанной колее, и в отсутствие Фентонов царил непривычный мир, просвет в том напряжении, которое раньше неизбежно сопутствовало таким ситуациям. Но все же день выдался очень жаркий, и, когда был объявлен первый перерыв, все уже измотались. Мужчины сбросили пиджаки и закатали рукава. Джоан и Хилари тоже страдали от жары, хотя и были в легких платьях.

– Как вы выдерживаете пиджаки в такую погоду? – осведомилась Хилари.

– Никак, – ответил Найджел. – Нам пришлось их надеть в угоду школьному воскресенью. Спроси Джорджа: он сказал, что мне нельзя надевать в церковь сандалии, чтобы не шокировать родителей. Думаю, он преувеличил. В конце концов, я хотя бы ногти на ногах не крашу.

– Хам! – ответила Джоан, повертев пухлой ножкой с алым педикюром. – Но Джордж – он именно такой, да. Мне запретил брюки по той же причине. – Она обратилась за поддержкой к Эдуарду Гэшу: – Разве родители возразили бы против девушки в брюках? Я наперед знаю, что нет.

– На перед они не очень смотрят, – без улыбки ответил Гэш. – Куда больше внимания обращают на зад. А ведь ты, милая Джоан, не сильфида, как тебе известно.

– А ты не джентльмен! – Джоан набросилась на него, изображая ярость, и он выставил руки, будто защищаясь. Она поймала его за руку и вцепилась, задрав рукав еще выше. – Эдуард, что это ты с собой сделал? У тебя на руке колоссальный синяк! Больно? Как тебя угораздило?

– Стукнулся о стол в музее, когда ходил к Митчеллу, – натянуто ответил Эдуард Гэш, отодвигаясь от Джоан и опуская рукав, чтобы скрыть лиловое пятно над локтем.

– У него это с вечера пятницы, – небрежно сообщил Найджел Трент.

Гэш яростно обернулся к нему:

– Неправда! В субботу днем, когда был у Митчелла.

– Да ладно, не кипятись. Но понимаешь, наш нынешний приют не так просторен, чтобы я, валяясь рядом с тобой на раскладушке, мог не заметить синячище таких размеров.

Джордж Лемминг сказал задумчиво:

– Эти витрины в музее отличаются весьма острыми краями. Так что, репетируем следующую сцену? У нас зал только до пяти.

Джоан и Хилари стояли, ожидая своих реплик. Они видели, что Гэш очень бледен и свои слова произносит с усилием.

– Интересно, когда он на самом деле ушиб руку? – шепнула Джоан.

– В пятницу вечером, говорит Найджел.

– Вот именно.

– А не хочешь рассказать своему обаятельному доктору? Очень хороший повод еще раз с ним увидеться.

– Наверное, хочу. Но он не мой обаятельный доктор, он влюблен в свою жену, благослови его Господь.

– Вот как?

Первую половину воскресенья инспектор Митчелл лично координировал усилия своих людей по поиску орудия, которым были нанесены травмы Роберту Фентону. Но даже его живой ум и личное наблюдение не дали результатов. Приличное количество подходящих предметов было отвергнуто после осмотра. Однако инспектор был убежден, что орудие убийства не могло оказаться слишком уж далеко от школьных зданий. Если считать, что виновный – член труппы, и даже добавив в число подозреваемых мистера Скофилда, невозможно себе представить, чтобы за такое короткое время предмет отнесли на слишком большое расстояние. Те члены труппы, у которых были и мотив, и возможность, почти все время (за вычетом считаных минут) находились на глазах у коллег. Да, Эдуард Гэш исчез в ночи вскоре после обнаружения раненого актера и оставался вне поля зрения примерно три четверти часа. Ему могло бы хватить времени прошагать по дороге и сбросить орудие убийства в местный пруд или какую-нибудь рощицу. Но правдоподобно ли, чтобы человек в костюме Мальволио и с тяжелым предметом в руке остался незамеченным на большой дороге? В момент обнаружения раненого было уже темно. Автомобили ехали с включенными фарами и не могли бы пропустить столь странное явление. И уж наверняка человек, проявивший такое хладнокровие в убийстве, имевший настолько стальные нервы, что спокойно доиграл спектакль до выхода на поклоны, не потерял бы голову до такой степени, чтобы пойти на невероятный риск.

Так что инспектор Митчелл работал весь жаркий тихий день и не вернулся в свой импровизированный штаб в музее, пока ему не передали, что туда подали чай и доктор Уинтрингем хотел бы перемолвиться с ним словом, если он не слишком занят. Первая новость была ему приятна, вторая вызвала определенное любопытство. Пока его медицинский приятель вел себя идеально. Он помогал обдумывать идеи инспектора без малейших попыток подсунуть собственные фантазии. Но по прошлому опыту Митчелл знал, что, когда кажется, будто Дэвид тихо отошел от дела, самое время ждать от него поразительных открытий. Как минимум в двух случаях он внес революционные перемены в расследование, по всем признакам близившееся к концу. А в данном случае процесс замер, как листья на деревьях на территории школы, так что инспектор Митчелл поспешил к своему временному кабинету.

– Можно налить вам чаю? – предложил Дэвид, когда вошел инспектор, запыленный и несколько измученный.

– Имеете полное право.

Митчелл рухнул в кресло, принял протянутую чашку и положил в нее два куска сахара.

– Сдвиги есть? – спросил Дэвид.

– Нет. А озарения?

– Увы. Никаких для них материалов до меня пока не дошло. Есть только мелкая любопытная деталька, но наверняка это девичий щебет.

– Скажите это по-английски.

– Бедняга, вы действительно переработали. Примите холодный душ, что ли. Чарльз вам с удовольствием предоставит такую возможность. Он все сделает, чтобы работа шла хорошо и быстро.

– Не сомневаюсь. Но выкладывайте.

– Толстушка Джоан говорит, что у Эдуарда Гэша вот такой синячище выше левого локтя. Она его видела на репетиции сегодня, когда он поднял руку. И Гэш как-то очень нервно отреагировал, когда она ему об этом сказала.

– Вы думаете, этот синяк что-нибудь значит? Когда он его получил?

– В том-то и дело. Гэш заявил, что в субботу, а вот Трент сообщил, что в пятницу вечером. Именно это и вывело Гэша из себя. Мы уже обсуждали его мотив – точнее, отсутствие такового. Вы нашли кого-нибудь, видевшего Гэша во втором антракте до последнего выхода?

– Нет.

– Он не помнит, в какой момент спектакля снова вернулся за кулисы?

– Говорит, точно перед тем, как сэр Тоби и сэр Эндрю вышли с забинтованными головами.

– Это возможно. У него оставалась лишь одна короткая сцена. Тот эпизод, где ему затыкают рот, заподозрив в безумии, они вырезали.

Инспектор посмотрел на Дэвида в недоумении.

– Ничего страшного. Я вас как-нибудь свожу на правильную постановку.

– Постараюсь этого избежать, – буркнул Митчелл.

– Клянусь, что свожу. Так остался ли Гэш в кулисах после этого?

– По его словам, да.

– Но его никто не видел?

– Никто.

– С другой стороны, Бассет говорит, что никто не выходил, пока он стоял возле двери, а в это время Гэш как раз должен был бы уйти, чтобы нанести удар.

– Именно так.

– И что же?

Инспектор допил чай и налил себе еще.

– Мы этот подход на данный момент отработали. Сегодня я целый день посвятил поискам орудия убийства, но не преуспел. Склоняюсь к мысли, что его вынесли за школьную территорию. В этом случае остаются только два подозреваемых, подходящих под такое условие, и первый из них опять же Гэш.

– Да не может быть. В сценическом костюме!

– Согласен. Но раз мы не можем точно сказать, где он был в момент убийства, приходится оставить его в списке.

– А кто второй?

– Мистер Скофилд.

Инспектор Митчелл пересказал отчет учителя по своим передвижениям после второго антракта.

– Хм, – произнес Дэвид. – На машине он мог отъехать на весьма приличное расстояние.

– Я знаю, – мрачно ответил Митчелл. – И у него было шесть недель на ознакомление с местностью. Он мог заранее присмотреть подходящее место, куда стоит выбросить обвиняющую его улику.

– Значит, поиски надо будет распространить на все пруды и прочие укромные места в окрестности. Вы собираетесь начать сразу?

– Я пока еще не принял решение. Меня все еще интересует, почему Скофилд пришел сюда за своими булавами и нашел только одну.

– Либо второй он стукнул Фентона, либо нет. Если да и Скофилд спрятал ее за пределами школы, то он не хотел, чтобы одинокую вторую заметили и стали интересоваться, где от нее пара. Он знал бы, что такие вопросы приведут прямо к нему и могут иметь неприятный подтекст. Если же Скофилд не бил Фентона второй булавой, то, вероятно, просто искал ее, как и сказал вам. Или мог услышать, что убийца использовал тяжелое тупое орудие, подумал о своих булавах и решил их убрать, чтобы не попасть под подозрение.

– Тогда ему не повезло, – заметил Митчелл. – Надо было быть чуть осторожнее и приходить в музей в мое отсутствие.

– Меня это, знаете ли, наводит на мысль о его невиновности, – ответил Дэвид. – Но мы еще не закончили с булавами. Та, что пропала, пока так и не нашлась?

– Нет.

– Тогда все это остается подозрительным, пока она не будет найдена и не установят, не она ли послужила орудием убийства.

– Вот это правильно, – одобрительно улыбнулся инспектор. – Вы работаете все более тщательно. На этот раз меньше «меня вдруг посетило вдохновение»?

– Вы забыли, что у меня свои исследования, – ответил Дэвид. – Это очень отрезвляющее занятие.

– Правда? Я всегда думал, что это процесс, полный приключений.

– Ни в малейшей степени. Уж вы-то должны знать. Ваша работа – это тот же поиск и тоже в народе считается увлекательной. И в ней полно приключений?

– Я бы не сказал.

– Ну вот видите.

На несколько минут оба задумались о своем сером существовании. Наконец Дэвид поинтересовался:

– Что вы будете делать с беднягой Бассетом?

– Он завтра предстанет перед магистратом и будет на недельку задержан.

– Жаль его.

– Там ему всего лучше и безопаснее. Вся труппа считает его вором, от которого они так долго страдали. Ну, это возможно. Если так, то мы его остановили на данный момент, и в его обвинительном заключении не прибавится краж. Однако допустим, что вор не он. Тогда, если случатся новые кражи, у нас появятся веские основания считать, что за прежнее воровство тоже отвечает кто-то другой. И не забывайте, что наиболее вероятный мотив убийства – страх перед разоблачением, ведь Фентон застукал вора за кражей – то ли из конверта у Лемминга, то ли у Гэша.

– Конечно. Я забыл про конверт Лемминга. Вам не кажется, что Фентон взял его сам? Да нет, учитывая все последующие кражи, это фантастика. Я вот только подумал, что он мог взять медали Чарльза, когда разговаривал с ним в гостиной сразу после прибытия актеров. Мог взять все, кроме денег Уорвика. А Бассет мог их украсть, чтобы запастись капиталом перед бегством.

– Взял одну бумажку, а остальные четыре спрятал и место запомнил, чтобы потом вернуться и забрать?

– Нет, вряд ли.

– И кроме того, если вор – Фентон, кто его тогда убил и зачем?

– Быть может, один из обокраденных, то есть Гэш или Лемминг. Гэш говорит, что был в кулисах, но его никто не видел. Лемминг признает, что выходил, хотя утверждает, что был на передней аллее.

– Мне эта идея насчет Фентона кажется чепухой, – твердо заявил инспектор. – Боюсь, ваше буйное воображение после перерыва снова заработало. Когда пропали медали мистера Ридсдейла, Фентон был уже мертв. Мистер Ридсдейл убежден, что положил их в футляр после того, как показывал кому-то из родителей. Когда украли деньги мистера Уорвика, Фентон был мертв. Предположение о двух ворах мне не нравится. Вы сами сказали: один пациент – одна болезнь.

– Как правило, да. Но бывают исключения.

– Которые подтверждают правила, – заключил инспектор.

Услышав эту банальность, Дэвид только вздохнул.

Мистер Ридсдейл решил, что учеников, которых не забрали родители или родители друзей, следует держать подальше от всей суеты, выведя на хорошую прогулку. По жребию руководить походом выпало несчастливому мистеру Хиллу, что никак не ослабило поразившую его тяжелую депрессию. В посещении двумя актерами церкви он увидел не вежливый жест, задуманный Джорджем Леммингом, но злостную интригу со стороны младшего из них с целью сильнее запутать в свои сети его утраченную любовь. С бессильной яростью мистер Хилл отмечал ее частые взгляды в сторону Найджела в течение всей службы. И с отвращением слушал вторжение двух поставленных мужских голосов в пение, ранее возглавляемое им и мистером Лоузом. Общий эффект от этого определенно стал лучше – честность заставляла признать музыкальный успех. Но настроение сие признание никак не улучшило. Замыкая беспорядочную процессию учеников, он оставлял за собой траурный след поникших стеблей папоротника, обезглавленных его гневной тростью.

Вскоре вьющаяся по вересковой пустоши тропа вывела их к небольшому заброшенному карьеру гравия. Мистер Хилл велел остановиться. Ему нужно было привести мальчиков не раньше чем к чаю, но, в конце концов, это же каникулы, и солнце слишком жаркое, чтобы шагать без устали.

– Можно сесть и отдохнуть, – объявил он.

Ребята шлепнулись в тени кустов или растянулись на вереске. Мистер Хилл последовал их примеру, лег на спину, положив руки под голову, и принялся наблюдать за мушками, парящими на невидимых крыльях над папоротником или лениво плавающими в дрожащем мареве.

– Сэр, можно нам поиграть в крепости? – прозвучал над его ухом детский голос.

– Можно, если у вас еще есть силы.

Подопечные удалились, переговариваясь и обсуждая сложные системы атак и защит. Через некоторое время мистер Хилл приподнялся на локте, чтобы посмотреть на них. Гнев его прошел, смешавшись с грустью, но он знал, что пройдет и она, оставив лишь неотступное одиночество, которое придется терпеть, видимо, всю жизнь.

Когда процессия наконец ступила на извилистый обратный путь, мистера Хилла окружала говорливая восхищенная толпа. Лично им построенный форт, хотя и вступил в игру на поздней стадии, выстоял против совместной атаки соседей, а блестящая вылазка с его стороны привела к поражению одного из них.

Мальчики разошлись по территории колледжа, а мистер Хилл направился к дому учителей и увидел, как по траве неподалеку идет Рут Фосетт. Шезлонг, с которого она только что встала, стоял на подстилке, а рядом с ним под деревом возвышалась большая рабочая корзинка. На подстилке грациозно растянулся Найджел Трент. Он плел венок из ромашек.

Джон Хилл скрипнул зубами. Это уж слишком. Воинственное чувство, освобожденное участием в потешной битве на пустоши, вдруг его затопило. Этот молодой хам не восторжествует над ним без боя, ни за что.

Мистер Хилл вошел в дом учителей, насвистывая воинственный марш. Мистер Уорвик испытующе на него покосился. Бедный старина Джон наконец-то добился положительного ответа от мисс Фосетт или же решил списать убытки и свернуть операцию? Мистер Уорвик записал несколько неуверенных ставок на полях своего блокнота и снова их зачеркнул.

 

Глава 12

Жаркий день медленно тащился к вечеру, и колледж «Денбери» впал в приятное отупение. Энергию мальчишек удачно рассеяла прогулка с мистером Хиллом. Персонал наслаждался кратким затишьем. Исследователи местности таинственно исчезли, и даже в окрестностях музея воцарился покой. Только грузовик труппы «Шекспир плейерз лтд.» стоял заброшенный между гардеробной и входом в музей, напоминая проходящим по дороге, что чрезвычайное положение еще не отменено.

Но в шесть часов заскрипели гравием, останавливаясь, первые вернувшиеся машины, оттуда выгружали мальчишек, тихих и сытых, как птенцы, которых родители кормили с излишним усердием. Следом за ними подтянулись другие, и вскоре аллея была полна разворачивающихся и сдающих назад машин, родителей, с ловкой вежливостью уступающих дорогу друг другу, и мальчишек, нагруженных не поощряемой руководством школы едой. Родители, которым было далеко ехать, отправлялись немедленно. Другие ждали конца переклички, и лишь немногие намеревались остаться до вечерней службы, завершающей внутрисеместровые каникулы.

Алистер Уинтрингем и его родители прибыли минут за пять до переклички и пришли в школьный зал, когда она уже началась. Брюс Притчард, кажется, еще не приехал: из уже вернувшихся друзей Алистера его никто не видел. Не показывался и дядя Дэвид. Но было еще рано, и Алистер верил тете Джилл. Раз она обещала, что дядя Дэвид с ним встретится, то разговор состоится во что бы то ни стало.

Уинтрингемы медленно обходили зал, останавливаясь время от времени посмотреть на гимнастические снаряды, украшавшие стены и свисавшие с потолка.

– Вам повезло с таким помещением, – заметил Хью Уинтрингем. – В колледже, где я учился, у нас был закуток и ни одного приличного снаряда.

Реакции не последовало. Все это уже много раз слышали, и ответа не требовалось. Разговора не получилось, несмотря на попытки Алистера его поддержать. Едва они обошли зал, появился мистер Уорвик со списком. Уинтрингемы вышли в коридор, слушая, как ученики откликаются на свои фамилии.

Вскоре появился Алистер в сопровождении Брюса Притчарда, которого он встретил в толпе, и с облегчением увидел, что дядя и тетя приехали и разговаривают с его родителями. Дэвид перехватил его взгляд и кивнул. Алистер шепнул Брюсу:

– Слава небесам, что тетя Джилл с ним поговорила. Теперь ты сможешь ему все рассказать.

Но Дэвид был занят долгой дискуссией с братом и, казалось, не мог положить ей конец. Ребята переминались с ноги на ногу. Джилл увидела их нетерпение и решила вмешаться.

– Мама прислала тебе цветы, Маргарет, – сказала она. – Они в моей машине. Наверное, лучше переложить их сейчас, а то забудем. Дэвид, возьми Алистера, чтобы он показал тебе, где стоит их машина.

– Ох, спасибо тебе огромное! – сказала Маргарет. – Но, может, лучше сходит Хью?

– Нет, пусть Дэвид. Он будет только рад это сделать. Правда, дорогой?

Дэвид благодарно ей улыбнулся, Алистер тоже. Брюс мрачно окинул их взглядом и пошел следом. Когда цветы были переложены из одного автомобиля в другой, Дэвид сказал:

– Я так понимаю, ты хочешь мне что-то рассказать.

Алистер замялся.

– Вообще-то да. Но на самом деле нам запрещено об этом говорить.

– Это ничего, я не школьная власть. Так что говори смело.

Алистер описал, как Гермиона принесла ему известие об инциденте, как школьники организовали свою часть расследования, игнорируя его совет насчет полиции, – с разочаровывающим результатом и запрещением любых дальнейших поисков.

– И это совершенно правильно, – твердо сказал Дэвид.

– Но понимаешь, Брюс не отнес это орудие инспектору, а теперь не может, а он клянется, что это оно и есть.

– Что?

– Брюс Притчард. Он нашел старую булаву в водяной бочке в садовом сарае и…

– Бог мой! – Дэвид пораженно уставился на своего племянника. – Отведи меня к Притчарду.

– Он здесь, – гордо сообщил Алистер. Его новость произвела желаемый эффект. С видом импресарио, представляющего неизвестный талант, он вытолкнул друга вперед и скомандовал: – Рассказывай!

– Понимаете, сэр, мне досталась задняя аллея от музея до ворот.

– Что досталось?

– Мы поделили территорию, – объяснил Алистер. – Он взял себе заднюю аллею, потому что это была его идея и он захотел себе тот кусок.

– Понимаю. Рассказывай.

– На земле ничего не было, – продолжил Притчард. – Я заглянул в сарай с рассадой и в сарай с инструментами на другой стороне, но там тоже ничего не оказалось. Единственное оставшееся место, где кто-нибудь что-то мог спрятать, была бочка возле сарая с рассадой. Так что я слил оттуда воду…

– Зачем?

– Ну, я подумал, что шарить там бессмысленно, если ничего нет. Темно, вода, дна не видно. И я мог бы так и подумать, что там ничего нет, потому что все не общупать. И решил, что если слить воду, то покажется дно, а полицейский на задней аллее мешать мне не станет, я ведь просто поливаю цветы.

– Отлично, – сказал Дэвид. – Просто отлично. Рассказывай дальше.

– Ну, оно лежало на самом дне. Пришлось подставить лесенку и заглянуть туда. Чуть сам не свалился, – добавил Брюс Притчард.

Алистер хихикнул.

– В этот момент тебя кто-нибудь видел?

– Да, конечно. Полицейский на аллее спросил, что я делаю. Я ответил, что пытаюсь достать упавшую палку, так что он подержал мне лесенку, а то она шаталась, когда я наклонялся. Вряд ли он заметил, как я сливал воду, – бочка была за углом сарая. Но он увидел меня на лесенке, потому что ее пришлось поставить на аллею, с другой стороны не помещалась.

– Чудесно, – заметил Дэвид.

Он смотрел на серьезное лицо Брюса Притчарда и видел те же спокойные разумные глаза, какими вчера взирал на него профессор.

– И в чем же теперь трудность? Инспектор Митчелл не примет твою находку всерьез?

– Мы не можем ему показать! – воскликнул Алистер. – Вот в этом и проблема. Мистер Ридсдейл объявил правило, чтобы инспектору ничего не приносить. Они вчера приходили в столовую во время чая.

– А я до чая не успел, – мрачно сообщил Притчард. – Жуть сколько времени потребовалось, чтобы слить всю эту воду.

Дэвид искренне засмеялся:

– Не сомневаюсь. Но не важно. Покажите мне, и если ваша находка чего-то стоит, я свяжу вас с инспектором.

Мальчики, обрадовавшись, отвели Дэвида в раздевалку. Там еще были ученики, но никто не обратил на них внимания: все привыкли, что родителям показывают содержимое шкафчиков.

– Вот, – застенчиво сказал Брюс.

Он вдруг засомневался, хотя до этого был очень уверен. А вдруг это на самом деле ерунда? Но реакция Дэвида тут же развеяла его страхи.

– Черт побери! – выдохнул Дэвид, забыв о присутствии детей. – Это же пара к булаве Скофилда!

Булава была такой же по размеру, форме и цвету, что и находившаяся в музее. Дэвид вытер ее верхушку, в нескольких дюймах от которой виднелась небольшая, но глубокая царапина.

Осторожно завернув булаву в кусок оберточной бумаги, Дэвид отдал ее Брюсу.

– Поздравляю, – серьезно сказал он. – Я сейчас отведу тебя в музей и оставлю с инспектором Митчеллом. С мистером Ридсдейлом он это согласует. В конце концов, ты нашел ее до того, как был принят новый закон. Но вы понимаете? Оба понимаете, – окинул он взглядом Алистера и Брюса, – что никому нельзя говорить ни слова об этой булаве ни в школе, ни за ее пределами?

Мальчики кивнули, ошеломленные невиданным успехом, увенчавшим их усилия.

Доставив Брюса Притчарда и его находку под надежное попечение инспектора Митчелла и вернув Алистера уже разыскивающим его родителям, Дэвид решил, что человеком, способным помочь на этом критическом этапе расследования, является мистер Крэнстон. Поэтому он зашагал к коттеджу, где тот наслаждалсяся вечерним солнцем в обществе своей сестры и мистера Лоуза, который забежал выкурить трубочку перед службой в церкви.

Дэвид был радушно принят и приглашен садиться.

– Я лучше сразу с полной откровенностью сознаюсь, что хотел обсудить с вами это дело, Крэнстон.

– В помещении? – терпеливо спросил тот.

Дэвид оглядел присутствующих.

– Если вы мне сейчас сообщите, – заявил Лоуз, – все то, что я уже знаю о несчастьях Скофилда, то я вам сразу скажу: остальные тоже в курсе. Дело в том, что известный вам молодой актер не счел нужным промолчать, и через несколько минут после встречи Скофилда с бывшей женой об этом уже знал весь дом учителей.

– Поражаюсь, как у вас вообще возможна частная жизнь, – заметил Дэвид.

– Не думаю, что она у нас есть, – ответил мистер Крэнстон. – Но обычно мы разговариваем друг о друге лишь с теми, кому полностью доверяем, так что сплетни ходят конфиденциально, так сказать, и не выбрасываются, как эта, на всеобщее обозрение. Таким образом, фигуранты никогда не слышат сплетни о себе.

– Иными словами, – сказал Дэвид, – воспитанные люди не сплетничают. И все же, раз вы все знаете о Скофилде и миссис Фентон, не будет ничего страшного, если я о них заговорю. Полагаю, сама леди вряд ли появится.

– Не появится, – заверила мисс Крэнстон. – Она ушла недавно с мистером Леммингом. Он хотел обсудить их планы.

– Вы думаете, Скофилд действительно сильно потрясен ее появлением? Вот это мне хотелось бы выяснить.

– Зависит от того, что именно вы называете «сильно потрясен», – ответил Крэнстон. – Он, естественно, был поражен, увидев ее в холле, когда они приехали. А потом очень расстроен моим глупым замечанием на крыльце – ну, насчет его дезертирства.

– Да-да, Митчелл мне рассказывал, – кивнул Дэвид. – Это было бестактно, конечно, поскольку как раз она от него сбежала, но вы же не обязаны были это знать.

– Вряд ли Скофилд должен был так уж страшно ревновать к Фентону, – вставил мистер Лоуз, прерывая возникшую паузу. – Миссис Фентон показала свое безразличие к бедняге мужу вполне недвусмысленно. Уорвик видел, как она в первом антракте обнималась за углом музея с молодым красавчиком.

– Вы выбираете слишком неприятные выражения, – поморщился мистер Крэнстон. – Но, полагаю, вы просто не знаете других.

– Миссис Фентон прикидывалась убитой горем! – возмущенно добавила мисс Крэнстон. – А я через пять минут после того, как оставила ее простертой на постели, когда она пальцем не могла шевельнуть, увидела ее выглядывающей в окно.

– И все же она, видимо, предана актерскому искусству, а Фентон как актер был гораздо лучше всех остальных. Вы согласны?

– Конечно. Вообще вся постановка очень неровная. Вот этот Лемминг, скажем. Посредственный актер, но управление светом в последних сценах выше всяких похвал. Дальше, декорации никуда не годятся, а костюмы хороши. Играют тоже неровно. Я считаю, лучше всех играл Гэш, но и Фентон был хорош. – В голосе мистера Лоуза слышался энтузиазм. – Он не боялся играть. Я ожидал, что все молодые будут воображать себя современными актерами – бояться шевельнуть рукой или ногой, и даже ртом, чтобы не подумали, будто они «играют на публику». По мне, так лучше игра на публику, чем актерский междусобойчик. А Фентон ни разу не переиграл. Даже в пьяной сцене в конце. Помню, я сказал Хиллу, что он это отлично сделал, натуралистично, без вульгарности. Хилл счел, что второй по сравнению с ним сильно наигрывал. Я подумал, что Фентона, вероятно, попросили чуть сбавить тон.

– Очень возможно.

Дэвид хотел было вернуть разговор к Скофилду, но тут зазвонил церковный колокол. Мистер Крэнстон и мистер Лоуз встали.

– Идем, Эмили?

– Я должна надеть шляпку. Вы идите, а доктор Уинтрингем, надеюсь, меня подождет.

Когда она ушла, Дэвид снова сел, думая, для какой цели его задержали. Долго гадать ему не пришлось. Мисс Крэнстон вернулась в шляпке и с сумочкой, а в руке держала лист бумаги, который и подала Дэвиду. Это была программка «Шекспир плейерз лтд.».

– Нашла в кармане парадного пиджака Генри, – пояснила мисс Крэнстон. – Я всегда просматриваю его карманы, собираю платки в стирку. Иначе бы, боюсь, они никогда в нее не попали. Я знала, что это, поскольку сама положила ее в учительской.

Дэвид снова взглянул на программку. Поперек фотографий Роберта и Сони Фентон красными чернилами были проведены параллельные линии – резко, с силой.

– Плохо для пера, – вполголоса сказал он.

– Или плохое перо, – предположила мисс Крэнстон.

– И что вы думаете по этому поводу? – поинтересовался Дэвид.

Она поежилась и жалобно предположила:

– Может быть, кто-то пробовал перо на этой бумаге? Например, сам Генри. Я его еще не спрашивала. Не хочу думать, будто кто-то сделал это нарочно. Это было бы ужасно. Зверски!

– Преступление и было зверским.

– Я знаю. Но ведь не может цивилизованный человек…

– Дорогая моя мисс Крэнстон, – с горечью перебил ее Дэвид. – За последние несколько дней у вас была возможность убедиться, на что способны цивилизованные люди, если дадут себе волю. А Скофилд признает, что Соня Фентон разбила его жизнь. Ведь вы дали мне этот листок – тайно, чтобы ваш брат и Лоуз не заметили, – именно потому, что вам пришла в голову та же мысль, что и мне?

Мисс Крэнстон лишь покачала головой и поспешно направилась к церкви.

Сельский дом, где жил с родителями, а также младшими братьями и сестрами Билли Олдфилд, стоял в конце деревни Денбери, втиснувшись в пространство между универсальным магазином и лавкой мясника. Дома, окруженные садами, широко расходились за мясной лавкой и заканчивались рядом бензоколонок на повороте к шоссе.

Возле этих бензоколонок Дэвид остановил машину и, находясь в некотором затруднении, прибег к помощи пожилого служителя. Залив два галлона бензина, без которых вполне мог бы обойтись, он уточнил местонахождение дома Олдфилдов и, оставив машину рядом с заправочной станцией, направился туда пешком.

Билли Олдфилд, радуясь теплому летнему вечеру, стоял у ворот дома и строил гримасы прохожим. Для своего возраста он был высоким, и его тело могло бы быть быстрым, способным на изящные и точные движения. Но Билли двигался неуклюже, и даже намеренная грубость подростка была лишена умения и точности, которые вложил бы в нее и пятилетний ребенок.

– Ты Билли Олдфилд? – спросил Дэвид, останавливаясь перед ним.

– Да, сэр. Мамы нету.

Было это констатацией факта или объяснением нынешнего поведения, Дэвид не определил. В любом случае мальчик говорил бегло и вроде бы осмысленно, хотя и неразборчиво.

– Ты работаешь в колледже «Денбери»?

– Иногда помогаю Фреду.

– А помнишь, как был там в пятницу?

– В пятницу? – Лицо подростка вдруг стало угрюмым, и он начал раскачиваться, припадая к воротам и отталкиваясь. – Это когда приехали эти… которые играют. Я ничего плохого не делал. А он говорит, пошел вон…

– Ничего страшного. – Дэвид поспешил прервать нарастающий поток злоречия. – Я слышал, они с тобой не слишком вежливо обошлись. Скажи, ты сразу после этого ушел или еще какое-то время был поблизости?

В глазах Билли сверкнула хитрая искорка.

– А зачем тебе? Я тебя ни разу не видел. Тот другой тоже много чего хотел знать.

– Ничего страшного. Мне просто интересно, почему они с тобой так грубо обошлись.

– Это только который старый. Но у него не вышло. Я не боюсь. Я завернул за угол сарая и выглядывал оттуда, когда они все вышли. А потом домой пошел.

Он запрокинул голову и зашелся в искреннем смехе, похожем на рев. Кто-то из прохожих обернулся.

– Продолжай, – поторопил его Дэвид. – Можешь еще что-нибудь про них вспомнить?

– Одежда такая красивая, – мечтательно произнес Билли. – И одна молодая леди как конфетка. Я про нее сказал мистеру Скофилду, когда он уехал на своей машине.

– Сказал? – Дэвид подавил растущее волнение.

– Ага, а он без внимания. Велел, чтобы я шел домой.

– А ты?

– Я не боюсь. Ушел в огород на минутку, а потом обратно. Мистер Скофилд спешил, очень.

– Спешил?

– Ага. – Билли несколько раз кивнул. – Он дверцей машины как хлопнет, а потом как развернется да как рванет в ворота, будто за поездом гнался. В ту другую машину чуть не врезался.

– Тот водитель был недоволен?

– Там не было водителя. Машина стояла на дороге.

– А, понимаю. Припаркованная машина. И он так спешил, что чуть в нее не въехал?

– Ага.

– Ну-ну. – Дэвид помолчал, а потом поинтересовался как бы между прочим: – А ты не видел, мистер Скофилд не из музея вышел, когда сел в машину?

– Я его вообще не видел, пока он не сел. Я же говорю: был за сараем, пока эти все не ушли.

– Понимаю. Значит, это все, что ты знаешь, Билли?

– А зачем это вообще надо? Мне вопросы задавать!

– Не волнуйся. – Дэвид вытащил горсть серебра и выбрал монетку в шиллинг. – Вот, Билли, купи себе конфет. И не переживай, что актеры с тобой грубо обошлись. Больше такого не будет.

– Уж я прослежу, – внушительно ответил Билли, пряча свою награду.

Рут Фосетт взволнованно ждала под каштаном на углу директорского сада. Сегодняшний разговор с Найджелом Трентом, достигнув момента, когда она уже готова была представить ему свое дело во всей его запутанности, был резко прерван прибывшими с прогулки школьниками. Рут в панике сбежала в дом, а Найджел, лежа на подстилке, смотрел, как сгущаются тучи на лице Джона Хилла, и по поведению обоих влюбленных сделал правильные выводы. Он почувствовал, что вмешательство, так долго откладываемое, стало сейчас жизненно необходимым. Поэтому Найджел подстерег возвращавшуюся с вечерней службы медсестру и предложил встретиться, когда она выполнит свои наиболее срочные обязанности. Рут была занята, хотела от него отделаться и пообещала прийти к каштану, когда школьники улягутся спать. Так что в половине десятого она стояла в назначенном месте, нервная и сердитая, говоря себе, что вот еще две минуты, и она уйдет домой, а мужчины народ совершенно невозможный и верить им никак нельзя.

Но Найджел опаздывал не намеренно. Вместе с другими членами труппы он ждал, пока Джордж Лемминг звонил режиссеру в Истбурн. Дозвониться удалось лишь спустя приличное время. Отель ответил, но связь прервалась раньше, чем ее переключили на аппарат в номере мистера Дьюхарста. После этого ошиблись номером. Потом портье отеля, смущенный и потому сердитый, ответил, что мистера Дьюхарста сейчас нет. Затем был занят телефон отеля. В общем, через полчаса повторяющихся попыток Джордж установил контакт со своим начальником и проинформировал его о текущих событиях, в особенности об аресте Лайонела Бассета. Дьюхарст выразил озабоченность, но было очевидно, что он надеется теперь на скорое окончание дела и освобождение труппы в течение ближайших суток.

– Он подкинет нам двух актеров ко вторнику, – сообщил Лемминг. – Встречаемся с ними в Ньюбери. Туда мы поедем завтра, если будет возможность, вторник репетируем, среду играем и продолжаем турне по расписанию. Дьюхарст сказал, что Соня должна или играть на следующей неделе, и без глупостей, или уходить. Завтра ей, конечно, придется дать показания, и я не думаю, что доктор Мэйсон может ее от этого освободить. Потом будут похороны. До того как все закончится, особого толку от Сони ожидать не следует.

– Ты не слишком черств? – осведомился Найджел с явной неприязнью.

– Нет, не слишком. Мы дружили с Бобом, и он был хорошим актером – лучше вас всех, вместе взятых. Почти никто из вас не умеет играть, а девяносто процентов не умеют даже работать. Никто из вас, кроме Эдуарда, никогда не поднимется выше, чем сейчас. Боб был настоящим артистом и заслуживает хоть какого-то уважения.

Найджел пожал плечами и посмотрел на часы. Он опаздывал на встречу – а все из-за обсуждения ролей Сони, будто она того стоит, стервоза! Он легкими прыжками понесся к каштану и обнаружил, что его опередили.

Джон Хилл, выйдя на вечернюю прогулку, увидел белый чепец и передник, отсвечивающие в темноте. Сердце его бешено заколотилось. Рут была одна, и сейчас у него появилась возможность все исправить, стереть, начать с чистого листа. Но не успел он подойти, как выскочил запыхавшийся Найджел.

– А! – заговорил мистер Хилл, видя, что его мечта разбита этим ненавистным человеком. – Так это вы! Кажется, вы преследуете мисс Фосетт, как привидение. Она вам дает уроки ухода за больными на дому? – Отчаянный вскрик Рут резанул его по сердцу. Но он яростно продолжал: – Надеюсь, она нашла в вас способного ученика.

Мисс Фосетт завернулась в свой синий сестринский плащ, высоко вздернула голову и с пылающим лицом зашагала прочь по траве. Найджел устало прислонился к дереву.

– Знаете, по-моему, вы придурковаты, – произнес задумчиво он. – Разве не видите, что девушка по вас с ума сходит? Не меньше, чем вы по ней. А вы только и делаете, что цапаетесь, будто пара котов. И виноваты во всем вы.

– Вон отсюда! – приказал Джон Хилл.

– Я много встречал неотесанных грубиянов, но первый приз за вами.

– Вон отсюда!

– И еще неблагодарный. Сопливый и тупой. Боже мой, как он…

– Пошел к чертям! – завопил мистер Хилл, бросаясь на Найджела в порыве ярости.

Найджел шагнул в сторону, и кулак, направленный ему в нос, врезался в дерево – с мучительным результатом.

– Повезло, что вы не били прямым, могли сломать себе руку. Я видел такое однажды в пабе – человек метил в противника, а ударил в столб. Запястье вдребезги.

Гнев Джона Хилла утих. Если то, что мерзкий тип сказал про Рут, правда, то есть еще шанс все исправить. Он посмотрел на кровоточащие костяшки, потом перевел взгляд на удаляющийся силуэт своей любимой, идущей через футбольное поле прочь от него. Не говоря ни слова, он завязал руку носовым платком и устремился следом.

– Давай, дебил! – выдохнул себе под нос Найджел Трент и лениво двинулся в обратный путь.

Рут услышала сзади шаги, но не обернулась, потому что по ее лицу текли слезы. Мистер Хилл положил ей на плечо перевязанную руку.

– Рут, прости меня, пожалуйста. Я сам не знал, что говорю. Пожалуйста, не уходи от меня, прошу, не уходи!

Рут остановилась, не поднимая глаз. Джон здоровой рукой повернул ее лицо к себе и прошептал:

– Дорогая, не уходи!

Когда они чуть пришли в себя, Джон попросил ее руки. Рут прижалась щекой к его пиджаку.

– Не знаю, Джон. Я думаю, муж из тебя будет очень трудный и неудобный. Но, наверное, мне придется согласиться – потому что я ужасно, ужасно тебя люблю.

И он ее обнял. Смятый сестринский чепчик слетел и, кружась, опустился на траву.

 

Глава 13

Инспектор Митчелл мрачно посмотрел на лежавшую перед ним на столе программку, перечеркнутую красными чернилами.

– Нельзя не согласиться, что это вполне внушительная улика, – сказал Дэвид Уинтрингем.

Инспектор хмыкнул.

– Я помню, мы решили, что у Скофилда нет адекватного мотива, – продолжил Дэвид. – Но мы также согласились, что для постороннего, если он в своем уме, адекватных мотивов не существует. Вот перед нами человек, женившийся сравнительно поздно. Он был влюблен в свою жену, она в него нет, и он это знал. Это изначально создало обиду. Совместная жизнь, естественно, оказалась несчастливой и закончилась, как он сам ожидал, катастрофой. Оттого, что Скофилд предвидел ее желание расстаться с ним, полученный удар мягче не стал. Видимо, он навсегда лишился душевного покоя и веры в себя. Можно понять, что он не смог дальше преподавать в школе, где директором был ее отец. Но это не причина не осесть где-нибудь в другой школе и там остаться. Наверное, Скофилд был хорошим работником, иначе тесть не прочил бы его так искренне в свои преемники. Но вы видите, что с ним случилось. Семь лет он бродит с одной временной работы на другую, ни в одной школе или колледже не оставаясь более чем на пару семестров, причем по собственной воле. Скофилд явно не создал за время странствий личных связей, свои переходы совершает только с помощью агентств и никогда – с помощью друзей. Иными словами, видно, что свою профессию он рассматривает лишь как способ существования, но не как источник вдохновения. И все же он сам вам говорил, что очень любит свою работу, взаимодействие с учениками, развитие их.

– Хорошо, хорошо, – сказал Митчелл. – Готов признать, что он перенес тяжелую душевную травму. Но он не первый.

– Нет, но для него эта травма оказалась тяжелее, чем для большинства других. Многие мужчины разводятся с женами, но не дают этому разводу сломать себе карьеру. После краткого периода мучений списывают бывшую, забывают ее, утешаются и, как правило, отлично после этого работают. У них не развивается комплекс неполноценности, как у Скофилда. У большинства – не развивается.

– Возможно. Но даже раздавленные и угнетенные обычно не рыскают в поисках шанса отомстить.

– Да, я знаю. Но, с другой стороны, возможность отомстить редко приходит к ним сама. Не думаю, что Скофилд все эти годы лелеял мысль об убийстве. Но возможно, что, когда он увидел эту программку в учительской, а потом свою жену и рядом с ней счастливого соперника, ему захотелось сдавить пальцами горло Фентона, вытрясти из него душу. И отчасти от гнева, отчасти из отвращения к собственным чувствам, отчасти из желания вычеркнуть эту пару из памяти он схватил ручку с красными чернилами и начертил эти жирные линии поперек лиц. И тогда в его сознание вошла мысль об убийстве. И идея могла перерасти в действие, поскольку возможность была.

– Понимаю вас, – сказал инспектор Митчелл. – Интересная теория, хотя уж очень притянутая за уши. Но говорите дальше.

– Следующий шаг в развитии мотива, который, не будем забывать, дремал семь лет, произошел на ступенях школы в конце второго антракта. Крэнстон невольно разогрел эмоции Скофилда до точки возгорания. Он спросил, не дезертировал ли Скофилд тоже, и у того глаза налились кровью. Он был так поглощен собственными несчастьями, что не смог понять слова Крэнстона как просто упоминание об отсутствии на спектакле. Или же понял их, и его возмутило предположение, будто он, Скофилд, неверно поступил, отказавшись смотреть выступление двух человек, нанесших ему кровную обиду. В любом случае слово «дезертир» было неудачным. Намек на причастность его самого – пусть и косвенный – к преступлению, которое Скофилд инкриминировал Соне, привел его в бешенство. Крэнстон рассказывал, как был потрясен выражением лица мистера Скофилда: казалось, едва ли в нем остался здравый рассудок, когда он сбегал по ступеням в сад. Крэнстон к преувеличениям не склонен, он один из наиболее бесстрашно-правдивых людей, каких я знаю, причем не «бестактно-правдивых». Он умеет молчать в лучших традициях. Так что, если он говорит, что был потрясен, мы вполне можем ему верить.

– Хорошо, – согласился инспектор. – Значит, Скофилд мчится по саду, как дикий зверь. Что дальше?

– Не знаю, – произнес Дэвид. – Не знаю, что он делал до тех пор, пока не сел в автомобиль, не обращая внимания ни на что вокруг. Билли Олдфилд вам подтвердит, что он захлопнул дверцу, неуклюже подал машину назад по аллее и вылетел в задние ворота на опасной скорости, настолько мало замечая окружающее, что чуть не разбил стоящий на дороге автомобиль. Можно, конечно, сказать, что это было лишь следствие его гнева. Но есть иное объяснение, и даже два.

– Давайте их послушаем.

– Он мог решить наконец отомстить либо Соне, либо Роберту Фентону. Это далеко идущее допущение, но я считаю, что в его состоянии такое вполне возможно. Скофилд достиг точки, когда подавляемые семь лет размышления и переживания вскипели и выплеснулись и он стал не вполне вменяем. Но может быть и другое объяснение. Я думаю, он ушел со школьного крыльца, прочь от Крэнстона, с кровожадными мыслями на уме. И когда Скофилд дал воображению волю и представил, как налетит на своих врагов, прежде всего он подумал о том, где их можно найти – в музее, превращенном в гримуборную. Тут мелькнула мысль о паре гимнастических булав, которые он там оставил, когда показывал школьному воспитателю. А потом, думаю, то же воображение заставило его отшатнуться от возникшего в уме картины. Мысль о булавах напомнила ему о настоящей крови, и он, будучи по воспитанию и наклонностям человеком мирным, передернулся от омерзения и начал успокаиваться. Однако мысль о булавах не уходила. Скофилд хотел их забрать, он совершенно не собирался оставлять их в музее. Эмоциональный маятник качнулся к другому краю, и Скофилд сказал себе: плевать, если он встретит в музее Соню или ее дурацкого мужа. Вот так, подбодряя себя, он вошел в музей и увидел там Роберта Фентона, одного. Фентон его спросил: «Так это ты?» Именно это уловила Джоан Карсон, а ответа не услышала. Почему? Да потому что Скофилда душил вернувшийся гнев. Фентон попал с первого слова, да еще брошенного зло и слегка презрительно, как подумала Джоан. Она сказала, что для нее это прозвучало как начало очередной ссоры. А у Скофилда кровь хлынула к вискам. Фентон, видимо, должен был сразу идти на сцену на свой следующий выход. Наверное, Скофилд остался в музее, нашел свою булаву и стал ждать, пока актер вернется. Когда Фентон снова появился после своей пьяной сцены с Бассетом, Скофилд набросился на него с булавой и уложил на месте. После этого вышел из музея, сел в машину и поехал прочь – в состоянии возбуждения, описанном нам Билли Олдфилдом.

Инспектор Митчелл тяжело вздохнул.

– Вам бы журналистом быть или политиком, – заметил он. – Вы легко стряпаете убедительную историю и теряете факты, что доктору не очень к лицу. Интересно, не мешает ли это вашей исследовательской работе?

– А что вам не нравится в моей истории?

– Прежде всего, – сказал Митчелл, – Скофилд был искренне удивлен, согласно словам мистера Уорвика, услышав о смерти Фентона. Приятно удивлен, но удивлен. Второе: булава была найдена в бочке для воды. Билли Олдфилд не говорил, что видел, как Скофилд ее туда бросил, а ведь Билли стоял рядом с ней, когда тот садился в машину.

– А, черт! – ответил Дэвид. – Да ерунда. Билли полоумный, мог и не запомнить. Или Скофилд вывез с собой булаву, а уж потом сунул ее в бочку с водой.

– Может быть, – согласился Митчелл. – Но на меня произвели сильное впечатление слова этого мальчика, Притчарда, когда он принес булаву. Замечательный мальчик – отец у него профессор, если не ошибаюсь. Я его спросил, почему он столько трудился над этой бочкой, и он ответил: «Ни в одном из двух сараев ничего не нашлось, а бочка – единственное место, куда можно что-нибудь спрятать на доставшемся мне участке». Я подумал точно так же. К сожалению, местные полицейские не проявили должной тщательности. Они покопались в бочке, помесили в ней ил, но не вылили ее, как сделал Притчард, и потому ничего не нашли. Однако в вашей теории есть еще одна прореха, от которой она, боюсь, рассыпается начисто.

– Какая?

– Фентон прогнал Билли Олдфилда. И был очень зол. Билли сказал: «Погнал меня, будто малость поддатый». Это вполне согласуется с описанием нрава Фентона. Иногда он производил впечатление человека, только что выпившего. Но это случилось с Билли как раз перед тем, как Фентон вышел на сцену в последний раз. Мальчик говорит о бинте вокруг его головы, он был готов к последнему выходу. А случилось это после того, как Билли увидел уезжающего в машине Скофилда.

Наступила долгая пауза, которую нарушил огорченный Дэвид:

– Ну, черт вас побери, Митчелл, так все хорошо у меня складывалось. А теперь, когда вы убрали Скофилда в момент совершения преступления, кто у вас остался?

– Получается, – ответил инспектор, – согласно их собственным рассказам, в музее вообще никого в этот момент не было – кроме, конечно, самого Фентона.

– Полезнейшая информация, блестяще! – вскричал Дэвид. – «Согласно их собственным рассказам». Так кто же из них врет?

– Гэш, Бассет или Лемминг.

– Мы все это уже проходили. Мотив – воровство. Действие разворачивалось так: Фентон ловит вора в момент кражи и обвиняет: «Так это ты?» Вор застенчиво улыбается, ничего не отвечает, но потом выбирает момент и бьет Фентона по голове. Митчелл, это ерунда. Если бы вор хотел заставить Фентона замолчать, стал бы он ждать? Оставил бы время рассказать об этом? И почему тогда, если это был застигнутый вор, Фентон промолчал? Он вполне мог сообщить Джорджу Леммингу, когда они вместе уходили со сцены. А вот если в музее он увидел Скофилда, то, естественно, никому не стал бы говорить. Так что это должен быть Скофилд.

– Это не мог быть Скофилд.

– Вы на основании слов дефективного подростка рушите теорию, удовлетворяющую всем фактам.

– Она не удовлетворяет всем фактам. Кражи в этом преступлении играют существенную роль, я убежден. А Билли никогда бы не придумал свое описание Фентона. Как он мог бы вообразить бинты и внешность пьяного?

– Погодите! – сказал Дэвид. – Пьяного! Что сказал Лоуз о его игре в этой последней сцене? «Реалистично – не так, как он обычно играет». Боже ты мой! – воскликнул он. – Почему я раньше не подумал?

– Говорите, – попросил инспектор Митчелл. – Скажите мне все, даже самое худшее. Я выдержу.

– Вот оно, мое объяснение. Удар был нанесен сразу после слов «Так это ты?». Фентон упал, но почти тут же пришел в себя, или ему помог противник, ужаснувшись тому, что сделал. Вы помните, что череп треснул, но трещина была невелика. Смерть наступила в результате компрессии, вызванной кровоизлиянием в мозг. Хорошо известны случаи, когда компрессия наступала не сразу. Пострадавший вставал, уходил домой, а через некоторое время погружался в глубокий сон, заканчивающийся комой и смертью. Именно поэтому вы, полицейские, и люди, умеющие оказывать первую помощь, так настаиваете, чтобы всех пациентов даже с легкими травмами головы обязательно госпитализировали. Фентон, обругав Билли Олдфилда, находился под воздействием удара, под этим же воздействием он играл последнюю сцену сэра Тоби, откуда и взялся этот ненамеренный реализм. Вероятно, он забыл, кто его ударил, забыл вообще, что его ударили. Но роль свою не забыл; он знал ее, как пьяница знает дорогу домой. Потом он вернулся в музей и провалился в кому, в которой его и нашли. В этот момент в музее вполне могло никого не быть. Удар был нанесен до того, как он в последний раз появился на сцене. И его вполне мог нанести Скофилд.

– Ага, – произнес инспектор и стал просматривать свои записи, что-то в них отмечая. – Вы уверены насчет этой медицины?

– Я говорю, что это вполне могло случиться.

– Могут ли это подтвердить результаты вскрытия?

– Нет. Они подходят под диагноз компрессии. А началась она сразу или с опозданием – по ним сказать нельзя.

– Билли Олдфилд вошел в огород после того, как Скофилд уехал, – сказал Митчелл. – Жаль, что он не остановился на аллее. Мне бы хотелось знать, кто выходил из музея до того, как Билли пошел обратно и был обруган Фентоном.

– Никто, – твердо ответил Дэвид. – Наш человек – Скофилд.

– Я не настолько в этом уверен, – возразил инспектор Митчелл и вызвал своего сержанта.

Соня Фентон, поддерживаемая мистером Крэнстоном, который проводил ее, светя карманным фонариком, села по одну сторону стола инспектора Митчелла, а по другую расположились мистер Скофилд и Дэвид Уинтрингем. Музейные матовые лампы, похожие на перевернутые тарелки, бросали на них резкий свет, подчеркивая глубокие морщины мистера Скофилда и темные тени под глазами его бывшей жены. Учитель признал, что это он перечеркнул красными чернилами программку, но объяснить свое действие отказался. Тогда инспектор снял лист бумаги, прикрывавший находку Брюса Притчарда, глядя при этом в лицо Скофилда. Последний никаких эмоций не проявил, лишь спросил со спокойным удивлением:

– Моя вторая булава. Где вы ее нашли?

Митчелл проигнорировал вопрос.

– Вы уверены, что она ваша? Нет, трогать не надо, можете рассмотреть так.

– Да, это моя булава. Или очень на нее похожая. Хотя и грязная, чего не было, когда я в последний раз ее видел. Но в остальном она в точности как моя. Где вы ее нашли?

– Рад, что вы ее признаете, – сказал инспектор. – Не будете ли вы так добры присмотреться к ее верхушке? Да, подойдите ближе. Нет, переворачивать не надо. Вы увидите на ее конце то, о чем я говорю.

Скофилд наклонился над булавой под пристальным взглядом инспектора Митчелла. Но держался он нормально и относился к процедуре с утомленным равнодушием.

– По-моему, этой царапины раньше не было, – сказал он. – Это то, что вы имели в виду?

– Да, я намекал на эту царапину. Как она здесь образовалась? – Голос Митчелла звучал требовательно.

– Не имею ни малейшего понятия. Я же вам только что сказал, что впервые ее вижу. Откуда она взялась?

– Вы не знаете?

Мистер Скофилд вернулся к своему стулу и уверенно на него сел.

– Предполагаю, вы намекаете, причем очень неуклюже, что в этом печальном случае была использована моя булава. Что вполне вероятно, поскольку я оставил ее в музее вечером в пятницу. Но я не знаю ни как она оказалась в теперешнем состоянии, ни что-либо о происхождении царапины.

– Инспектор! – слабеющим голосом произнесла Соня Фентон. Он повернулся к ней. – Скажите мне, пожалуйста, до следующих вопросов: именно это орудие пустили в ход?

– Да, миссис Фентон.

– Как вы это доказали? – презрительно поинтересовался Скофилд, не глядя на Соню Фентон, закрывшую руками лицо.

– Царапина, на которую я просил вас посмотреть, образовалась при контакте булавы с английской булавкой на сценическом бинте Фентона. Совпадают форма и размер, и в головке булавки обнаружен микроскопический кусочек лакированного дерева. Цвет лака идентичен. С той минуты, как вы пришли за булавой и привлекли мое внимание к этой паре, мы не прекращали ее искать.

Инспектор не стал добавлять, что серьезно себя ругает за ошибку: не включил в поисковую группу патрульного на задней аллее. Надо было ему довериться, тогда Притчард-младший не ушел бы так легко со своей находкой.

– Понимаю, – ответил Скофилд. – Так где же вы нашли булаву?

– В данный момент, мистер Скофилд, – медленно произнес инспектор, – вы мне задаете этот вопрос уже в третий раз. Кажется, вам хочется получить ответ. Вы совершенно уверены, что не могли бы дать мне его сами?

– Не мог бы. И по-прежнему задавать мне эти вопросы – чистейшая потеря времени. Я к смерти этого человека не имею никакого отношения. Да и как мог бы иметь?

– Вот это я готов вам объяснить, – мрачно ответил инспектор Митчелл.

Не сводя глаз со Скофилда, он изложил теорию Дэвида, особо подчеркивая наблюдения Билли Олдфилда и фразу, подслушанную Джоан Карсон. Когда он закончил, мистер Скофилд выпрямился на стуле с заметным облегчением.

– Если вы принимаете показания Билли как надежный фундамент построения дела, то почему он не сказал вам, что я бросил булаву в бочку с водой? Вы говорите, что он болтался возле сарая с рассадой около того места, где я припарковал машину. Правдоподобно ли, чтобы он об этом забыл? Или он не видел и не слышал, как я это сделал? Ведь хотя бы плеск воды должен был прозвучать. Мои шаги наверняка привлекли бы его внимание. И даже если он не смотрел, считаете ли вы меня настолько глупым, чтобы выбросить булаву в воду прямо у него под носом?

Мистер Скофилд перевел дыхание, а инспектор Митчелл стал рисовать свой любимый точечный узор на промокашке.

– Но есть куда более серьезное возражение против вашей теории – возражение, которое, к счастью, не оставляет от нее камня на камне, о чем я рад вам сообщить.

– Сообщайте.

– Вы предполагаете, что я находился один в музее, когда вошел Роберт Фентон. И эти его слова были обращены ко мне. Так вот, это совершенно невозможно.

– Почему?

– Потому что мы с ним вообще не были знакомы!

– Ничего себе! Вот это да!

Инспектор Митчелл победно посмотрел на Дэвида.

– Не может быть! – вскричал последний с возмущением. – Вы не могли не встретиться хоть однажды. Вы хотите сказать, что никогда не встречали жену после репетиции, не ходили на ее спектакли, не были на вечеринках – вообще никогда?

– Никогда, – холодно подтвердил мистер Скофилд.

Дэвид пожал плечами. Если так, то этот человек получил, что заслуживал.

– Но вы же должны были увидеться хотя бы в суде? – предположил инспектор.

– Я видел, как он давал показания. Насколько мне известно, он меня при этой оказии не идентифицировал. Когда давал показания я, его в суде не было. Нас не знакомили, мы никогда не разговаривали, и я сомневаюсь, что он знал, как я выгляжу.

– Вы это подтверждаете, миссис Фентон? – спросил инспектор.

– Да, – с усилием проговорила Соня. – Они не были знакомы. Сперва я хотела пригласить Боба в наш дом, до… до того, как мы друг друга полюбили. Но Колин возражал. Он не жаловал моих друзей…

– Есть ли необходимость продолжать эту беседу? – поинтересовался хрипло Скофилд.

– Нет, – ответил инспектор Митчелл. – Думаю, нет.

– Вернемся к кражам, – мрачно сказал Дэвид, когда гости покинули музей.

– Полагаю, это мы и сделаем, – жизнерадостно отозвался инспектор. – Не падайте духом. Если бы вы не споткнулись об изменение фактора времени, мы бы до сих пор барахтались как мухи в меду. А так я уже вижу свет дня.

– Наверное, выглянув из меда навстречу рассвету, – желчно заметил Дэвид.

– Вот именно. А теперь шутки в сторону: вы можете доказать эту теорию о запоздалой компрессии? Доказать медицински, я имею в виду?

– Не уверен. Ничего не могу сказать, кроме того, что это физически возможно: Фентон после удара пришел в себя настолько, что доиграл роль.

– Тогда посмотрим, что делали в более раннее время другие подозреваемые. Раньше я этим не занимался из желания разубедить вас насчет Скофилда.

– Вы знали, что он не знаком с Фентоном? Жестоко тогда было заставлять его терпеть ненавистное присутствие Сони.

– Не знал, но предполагал, что это возможно. Еще я думал, что ему полезно будет увидеть ее новыми глазами. Посмотреть, как увяла ее девичья краса, память о которой он лелеял семь лет, дуралей.

– Да вы еще и психотерапевт.

Инспектор Митчелл взял карандаш и лист бумаги.

– Бассет, – сказал он, – похоже, был за кулисами. Говорит, что надел там фальшивый бинт и ждал своего выхода. Мы или получим этому подтверждение, или нет. Трент был на сцене, так что его исключаем определенно. Почти вся остальная труппа тоже там находилась. Мисс Карсон услышала эти знаменитые слова из музея и также пошла на сцену. Лемминг…

Инспектор посмотрел график, составленный для него по версии пьесы, поставленной труппой «Шекспир плейерз лтд.», с выходами на сцену и уходами для всего актерского состава и с примерным указанием времени.

– Да, – продолжил он, – Лемминг был свободен, когда это случилось. Не очень долго, признаю, но все же как раз сколько нужно. Еще он утверждает, что находился все это время в кулисах. Фактически он появился вновь вместе с Фентоном, вскоре после выхода Бассета.

– Да, – задумчиво согласился Дэвид. – Вообще-то Лемминг мог бы заметить, что Фентон не вполне нормален.

– Если бы заметил, не стал бы об этом говорить, – ответил Митчелл. – Лемминг открывает рот не чаще, чем это необходимо. Естественно, я задам ему этот вопрос. Но интересно, что он ни словечка не сообщил по собственной инициативе. Все его показания – ответы на прямые вопросы.

– Гм… это нам оставляет Эдуарда Гэша – со здоровенным синяком на руке и нервничающего, когда к нему привлекают внимание. Девушки говорят, что он всегда был нервный, но, по замечанию Хилари, не до такой степени, как после смерти Фентона. В этом случае время не играет роли, верно? Он все равно постоянно был снаружи.

– Однако Гэш не может вспомнить, где был и когда точно вернулся.

– Вы опять, наверное, скажете, что это притянуто за уши, – произнес Дэвид, – но знаете, о чем я подумал? Гэш говорит правду про то, что был на улице. Мне кажется, в процессе своих странствий он добрел до музея, открыл дверь и увидел Фентона, лежавшего без сознания. Вероятно, он помог Фентону встать, а тот в помраченном сознании принял его за нападавшего и нанес удар, от которого остался синяк. Мы знаем, что Фентон, выйдя из музея, обругал Билли Олдфилда и велел ему здесь не шляться. Гэш держался подальше от сцены сколько было возможно, чтобы снова не встретиться с Фентоном. Их ссоры стали для него кошмаром. Все это, конечно, чистая теория, – скромно закончил Дэвид, – но она объясняет бурную реакцию Гэша на сообщение о смерти Фентона и его последующую нервозность. Он не осмеливался описать происшедшее из страха, что ему не поверят и повесят на него убийство.

– Именно так, – сухо подтвердил инспектор. – Ваша история очень мила – почти как та, что вы сплели по поводу Скофилда. Но есть более простая – что Гэш сам стукнул Фентона. Однако посмотрим, что он сам скажет и как именно скажет.

При этих словах открылась дверь, и на пороге с покаянным видом появился мистер Крэнстон.

– Надеюсь, я не помешал вашей работе, – произнес он. – Но я только что поговорил с Ридсдейлом, и он рассказал мне о пропаже медалей. Боюсь, до меня не слишком быстро доходят новости. Сестра всегда говорит, что я не имею понятия о происходящем в колледже за пределами моего класса. Так что я услышал об этой новости только сейчас. И мне пришло в голову, что есть некоторая неясность в перемещении этих медалей, поскольку Ридсдейл в то утро показывал их одной родительнице, а потом убрал на место…

– Точно убрал? – спросил Дэвид. – Вы же знаете Чарльза.

– За это я ручаться не могу, – продолжил мистер Крэнстон. – Могу ручаться только за то, что их уже не было, когда после игры родителям подавали напитки. Бренда заметила их отсутствие и обратила на это мое внимание.

– Вы не могли бы повторить все это еще раз? – попросил инспектор Митчелл.

Мистер Крэнстон повторил свои показания.

– Спасибо, сэр, – с уважением произнес инспектор. – Я не удивлюсь, если именно благодаря вам преступник предстанет перед судом.

– Боже мой! – воскликнул встревоженный мистер Крэнстон. – От души надеюсь, что нет.

Когда он ушел, Дэвид и инспектор посмотрели друг на друга.

– Не думаю, что сейчас нужно допрашивать Гэша, как по-вашему? – поинтересовался Митчелл после недолгого молчания. – Он наверняка все будет отрицать.

– Весьма вероятно.

– Я хочу сказать, что, сопоставляя показания мистера Крэнстона со словами этого мальчика, Притчарда, а также с утверждением Билли и с сообщениями о различных кражах, мы приходим к некоторому решению, если вы меня понимаете.

Дэвид на пару минут задумался.

– А! – сказал он. – Мне это даже в голову не приходило.

 

Понедельник

 

Глава 14

Мистер Скофилд сидел у открытого окна своей комнаты, уронив на руки разламывающуюся от боли голову. В полумраке смятая постель казалась холодной и заброшенной. Пытаясь отвлечься от мыслей о прошлом, он читал далеко за полночь. Но как только он потушил свет и постарался заснуть, мозг заполнили видения: Соня в юности, Соня в скорби, Соня в своем ложном выздоровлении, в первые дни их злополучного брака, и от этих видений он ворочался и метался, не в состоянии заснуть. Наконец, уже не в силах выносить их, он сел у окна, глядя, как гаснут звезды и проступают в сером рассвете контуры школьных зданий. Самой болезненной частью его страданий было осознание никчемности Сони. Это оглушало, сбивало с толку, разрушало все понятия о ней. Скофилд злился на нее с самого развода, страдал от унижения, неотделимого от факта, что она предпочла другого, от несправедливости, которую получил за свою любовь. Но была еще какая-то извращенная гордость за ее красоту, талант, привлекательность. Все это когда-то принадлежало ему, хотя и было быстро утрачено. И он верил, что это его вина, а не ее.

Ее появление смыло все это напрочь. Перебирая прошлые годы, выхватывая воспоминания о ней, Скофилд в свете своего теперешнего знания видел, что все прошедшее явилось лишь подготовкой к ее нынешнему образу. Всегда думающая только о себе, беспокойная, поверхностная, обладательница хрупкой красоты, не пережившей трудностей, непостоянная и вечно неудовлетворенная из-за собственной мелочности – теперь Скофилд видел полный портрет Сони и видел семь лет своей жизни, потраченных на самоистязание ради того, что существовало только в его воображении.

Он сам поразился своей циничной оценке ее деградации. Смерть любовного мифа была мучительной. Но он помнил и осознавал с решительной честностью свое полное и презрительное безразличие, когда она заговорила с ним возле музея. Его имя, произнесенное ее губами, никакой боли в нем не вызвало. Он страдал в музее, пока она открывала полицейскому инспектору и всем прочим свою истинную суть. Но ее извращенная, неискренняя притягательность, когда они шли вместе к дому Крэнстонов, не тронула в нем ни ума, ни сердца, вызвав лишь некоторую неловкость. Будто бы шапочный знакомый попросил у него денег в долг. А больше ничто в нем не шевельнулось. Лишь позже, осознав, что за революция произошла в его душе, он начал переживать.

Положив руки на подоконник, Скофилд опустил на них голову и немного поспал. А когда проснулся с затекшими конечностями, солнце уже взошло, освещая сарай с рассадой и сверкая на стеклах парников с молодым салатом. Он подумал, что колледж «Денбери» ему нравится и обидно будет оставлять ее в конце учебного года. Придется подумать о новой работе. И вполне естественной показалась мысль, что эти временные трудоустройства – совсем не то, чего он хочет на самом деле. Он шатался все эти годы с места на место, потому что непрестанно ждал и искал. Чего ждал? Что Соня к нему вернется? Что кто-то его утешит? Пустые надежды. Нет никакой Сони, есть увядающая женщина, цепляющаяся за свое тающее обаяние, пеняющая на судьбу, которую сама себе выбрала. И никто на свете не сможет занять ее места. Но есть его призвание – дети, которых надо учить, с которыми надо играть, ставить на дорогу, ведущую к надежной и счастливой жизни. Мистер Скофилд подумал, что еще не стар для поиска постоянной работы, которой желал теперь всем сердцем.

Уже вставая от окна, он услышал голоса от задних ворот, и через секунду на аллею медленно въехал большой темно-синий автомобиль. В нем сидели инспектор Митчелл и детектив-сержант, работавший с ним над этим делом. Лица у них были серые и осунувшиеся, и они не разговаривали друг с другом, подъезжая к двери музея.

Бреясь перед зеркалом, мистер Скофилд сообразил, что у этих двоих тоже выдалась бессонная ночь.

Джудит Ридсдейл беспомощно стояла в середине своей гостиной – кресла и диваны сдвинули к стене, освободив пространство в центре. Мистер Ридсдейл, Дэвид Уинтрингем и инспектор Митчелл возле окна переставляли туда-сюда небольшой стол и пододвигали к нему кресла. Наконец инспектор поднял руку:

– Так подойдет. Мы хотим, чтобы кто-то, а лучше несколько человек могли встать вокруг стола и выглянуть в окно и чтобы это выглядело естественно. А в центре стола нужна большая ваза с цветами. Да, док, именно так. И еще, миссис Ридсдейл: у вас есть хорошие золотые часы? Или платиновые, это не столь важно.

Несколько недоумевая, Джудит посмотрела на свои наручные часы и отдала их Митчеллу. Это была небольшая изящная штучка, и инспектор обрадовался:

– Прекрасно! Именно это и нужно.

– С какой целью? – спросила Джудит.

Десять часов утра в понедельник, когда столько домашних обязанностей требуют внимания и сил, казались ей не слишком подходящим временем для салонных фокусов.

– Я хочу, чтобы их украли, – жизнерадостно сообщил инспектор, положил часы рядом с вазой ближе к окну и отступил, оценивая результат. – Отлично. Из комнаты их не видно, если специально не высматривать. Вы не волнуйтесь, миссис Ридсдейл, – добавил он, заметив ужас на лице Джудит, – они к вам вернутся. Но смысл тут вот какой. Через пять минут я приглашу сюда всех актеров, кроме Бассета – он предстанет перед магистратом, как только я здесь закончу. Я думаю, что вор – он же и убийца Роберта Фентона – увидит ваши часы и возьмет их. Доктор убежден, что он настоящий клептоман. Иначе он не рисковал бы красть за пределами труппы после того, как убил человека, его разоблачившего. Он, таким образом, должен проглотить любую наживку. Другие актеры вряд ли обратят на часы особое внимание: они привыкли, что вещи валяются где попало. Вор надеется выйти сухим из воды, думая, что я уверен в виновности Бассета. Когда часов хватятся, он рассчитывает быть за много миль отсюда. Так что, как видите, если он поддастся искушению, а я, коли повезет, заставлю его сознаться в убийстве, преступника можно будет арестовать прямо в этой комнате и обнаружить при нем часы – доказательство вины.

– Ой, – дрожащим голосом сказала Джудит. – А можно это будут не мои часы?

– Я возьму у Джилл, если хочешь, – вызвался Дэвид. – Она ждет в машине.

– Нет, я сама к ней пойду! – воскликнула Джудит. – Почему ты ее не привел? Инспектор, на самом деле я не против. Но не стоило рассказывать мне свой план. Я же могла предупредить вашу намеченную жертву.

– Вы не знаете, кто это.

– Нет, конечно. Но давайте тогда сразу начнем. Чтобы побыстрее закончить.

– Чем быстрее, тем лучше, – заметил Чарльз Ридсдейл. – Мальчики сейчас в классах. Если возможно, я бы предпочел, чтобы все здесь завершилось до перемены. Вряд ли детям стоит видеть, как уводят арестованного.

– Совершенно верно, – поддержала Джудит.

– Тогда, если миссис Ридсдейл согласна ссудить мне свои часы, у нас все будет готово, – покладисто сказал инспектор и придержал дверь перед выходящей Джудит.

Актеры «Шекспир плейерз лтд.» робко вошли в комнату, явно обеспокоенные. Они угадывали цель этого собрания и со страхом ждали его исхода. Джордж Лемминг, встречавший на передней аллее режиссера, стоял с ним чуть в стороне и тихо обсуждал ситуацию.

– Вы знаете, что он задумал? – спросил Дьюхарст, ткнув большим пальцем через плечо в сторону Митчелла.

– Хотелось бы знать. Может, намерен нам сообщить, что Бассет сознался.

– Вы правда считаете это вероятным?

– Что? Что Лайонел сознался или что инспектор нам об этом скажет?

– Хоть то, хоть это.

– Откровенно говоря, нет. Но что-то же я должен был вам ответить?

Дьюхарст невесело улыбнулся, посмотрел на актеров своей труппы и резко спросил:

– Где Соня?

– Как всегда, опаздывает. Она, как вы знаете, поселена отдельно от других девушек, в коттедже Крэнстонов. – Лемминг обошел стоявший у окна стол и понюхал цветы в вазе. – Вон этот коттедж, виден за деревьями.

Дьюхарст и кто-то еще протиснулись вслед за ним.

– Покоится в объятиях роскоши, – сказал Найджел Трент.

– Но под хорошим присмотром, – вставил Эдуард Гэш. – У мисс Крэнстон есть принципы, я в этом не сомневаюсь.

– Вы про то белое здание? – осведомился Дьюхарст.

– Нет. – Все столпились теснее. – Вон те трубы… вон тот кусок красной крыши… вон та рощица… красная черепица…

– Ну а вот и сама Соня идет сюда по аллее, – заметил Дьюхарст. – Лучше поздно, чем никогда.

Он вернулся в центр комнаты и выбрал себе кресло возле камина. Остальные расположились по кругу. Соня Фентон вошла, вымученно улыбнулась Джорджу, подошла к Дьюхарсту и молча обменялась с ним рукопожатием, предполагавшим сильные эмоции, после чего опустилась на стул рядом с режиссером. Джордж Лемминг сел возле стола у окна.

В комнату молча вошли трое полицейских, заняв ключевые позиции. Актеры занервничали в ожидании того, что за этим последует. Инспектор Митчелл повернулся к труппе спиной, взял себе стул и поставил его рядом с тем, на котором устроился Дэвид.

– Видели, как он взял? – шепотом спросил тот.

– Да, как же. Это же, черт побери, профессионал.

– Я созвал это собрание, – начал инспектор Митчелл, – зная, как всем вам надоело здесь находиться. Но, уверен, вы понимаете, почему я так поступил, тем более что дело завершено, к полному и несомненному удовлетворению всех, кроме виновного. Поэтому я сперва раскрою вам причины задержания и ареста одного из вас.

Вздохнув с облегчением, актеры стали предлагать друг другу сигареты.

– Лайонел Бассет, – продолжил инспектор, – оказался в плохих отношениях со всей вашей труппой, но хуже всего сложились они с Фентоном. Бассет был не особенно хорош на сцене и неуклюж вне ее, когда следовало монтировать декорации или нагружать грузовик. Кроме того, он был бестактен, лез в душу и наступал всем на мозоли. Поэтому не приходится удивляться, что вы выбрали его козлом отпущения, когда у вас стали пропадать вещи. К тому же вы услышали, что подобные случаи происходили и в труппе, куда временно переводили Бассета. После убийства Фентона казалось очевидным, что у Бассета была возможность это сделать, ведь это же он нашел Фентона лежавшим на полу в музее. Лайонел запросто мог его сперва стукнуть, а уже потом сообщить. Мотив, связанный с кражами, весьма ему подходил, а его очевидный страх, перешедший в панику, делал возможным только один вывод. Учитывая все это плюс факт кражи, произошедшей в доме учителей после убийства, и украденные деньги, частично найденные в кармане Бассета, вы можете спросить: зачем я рассказываю то, что наверняка напишут в газетах через пару дней? Что ж, мне жаль разочаровывать тех, кто имеет зуб на Лайонела Бассета, но я с абсолютной уверенностью заявляю: вор не он и Роберта Фентона убил тоже не он.

В комнате послышался общий вздох изумления. Эдуард Гэш выпрямился на стуле, вцепившись в его края, будто боялся соскользнуть. Джордж Лемминг оперся локтем на стол и подпер голову рукой.

– Во-первых, человек, совершивший это преступление, – вел далее инспектор Митчелл, – по характеру совершенно противоположен Лайонелу Бассету. К тому же он специалист по мелким кражам, умеет воровать в мгновенье ока, прямо под носом у владельца. Бассет очень молод. В профессиональном театре он всего три года. До поступления в «Шекспир плейерз» учился в школе актерского мастерства и несколько месяцев работал в пригородном репертуарном театре. И никогда там не было никаких краж, как и в первый год его работы в вашей труппе. Так что вряд ли он внезапно овладел блестящей техникой воровства, судя по результатам, вполне профессиональной. Во-вторых, у человека, убившего Роберта Фентона, было на это очень мало времени. Все вы отлично знаете пьесу, я полагаю. Но знаете ли вы точный ее временной график, конкретные моменты выхода и ухода, чтобы выбрать безопасное время, то есть в ответ на внезапную провокацию избрать интервал времени, когда можно действовать не боясь? Бассет был не таков. Он отлично сыграл Эгьючика, потому что это роль глупца, и ему достаточно было быть естественным. Но я выяснил, что ему было трудно учить роли, вовремя вступать и так далее. Нет, человек, ударивший Фентона, не сомневаясь, что у него есть все шансы выйти сухим из воды, знал пьесу наизусть. Либо благодаря долгому сценическому опыту, либо потому, что он чертовски хороший актер.

Все глаза обратились к Эдуарду Гэшу, а тот сидел застывший, недвижный, с абсолютно белым лицом.

– Мне довелось выяснить, – говорил инспектор, сурово глядя на Гэша, – что у вас на левой руке есть синяк, полученный, очевидно, в музее. Меня интересует, почему вы сообщили, будто это случилось в субботу, то есть солгали, почему слонялись по территории, словно безумный, пока остальные пытались помочь докторам?

– Да идите вы к черту! – крикнул Гэш. – Не надо тут со мной играть в кошки-мышки, я вам расскажу. Я нашел Фентона – нашел, слышите? Я его не бил, клянусь, но обнаружил задолго до Бассета. Увидел, что он лежит на полу, бросился к нему и по дороге опрокинул какой-то ящик, рукой ударился о край дурацкой витрины, они там на милю выпирают. Да вы и сами не могли не заметить. А когда я к нему подошел…

– Пока хватит, – перебил его Митчелл, подняв руку.

– Хватит? Да черта с два! Я себя оправдаю и без вашего разрешения. Я…

– Вам нет необходимости себя оправдывать, – возразил инспектор. – Не выступайте как киногерой, вы не обвиняемый. Кто сказал, что я считаю вас виновным в убийстве? Насколько помню, я такого не говорил.

– Но вы спросили про мой синяк, – растерялся Гэш.

– Я знаю, о чем спросил. Я хотел, чтобы остальные джентльмены вас услышали, поскольку это важно для дальнейшей истории. Я сказал, что совершить это преступление мог хороший актер. Вы приняли это на свой счет. Но еще я сказал, что не менее хорошо справился бы с этим человек, имеющий опыт. И в данном случае именно опытный человек нам и нужен.

Актеры напряженно огляделись, и наконец все глаза невольно остановились на Джордже Лемминге, все так же спокойно сидевшем за столом, подперев рукой голову.

– Вернемся чуть назад, – предложил Митчелл, перехватив взгляд ближайшего полицейского и слегка кивнув. – Когда Бассет возвратился из другой труппы и возникли слухи, что там были кражи. От кого пошли слухи? Вы скажете: от Бассета. А я отвечу: уж конечно, не от него, если это он был вором. Подумайте сами. Но кто поддерживал эти слухи, кто проверил их, обратившись в ту труппу? Мистер Джордж Лемминг, действуя, как он говорит, по приказу Боба Фентона. Что ж, Фентон, бедняга, подтвердить этого не может. Но мистер Лемминг – как раз человек для такой работы, да и для любой другой. Мастер – посмотрите, как он отлично ставит свет, – актер, машинист, рабочий – все, что делает, делает хорошо. Кто взял на себя командование, когда Фентона не стало? Мистер Лемминг. Он знал, кто где находился в каждую минуту спектакля. Он считал, что у него все расписано. Он взял конверт Гэша, и тут неожиданно в музей вошел Фентон. Мистер Лемминг знал, что Фентон и Бассет обычно надевают сценические бинты в кулисах. Он вместе с Гэшем проверил перед началом спектакля, что весь нужный реквизит на месте. И вдруг его поймали. Фентон его обвинил – мы это знаем от мисс Карсон. И он ударил Фентона.

– Но это полная чушь!

Протест исходил от мистера Дьюхарста. Все обернулись к нему. Режиссер загасил окурок о плитки камина и сказал уже спокойнее, но с большим возмущением:

– Обвинить Джорджа Лемминга у вас не получится, инспектор. Я его знаю много лет. По вашим словам я подумал бы, что это Гэш, но никак не Джордж. Он все это время был в кулисах. Не покидал сцену почти до конца представления.

– Может быть, вы мне позволите договорить? – вежливо поинтересовался инспектор, быстро переглянувшись с Дэвидом Уинтрингемом. – В кармане Роберта Фентона был найден конверт с жалованьем мистера Лемминга. Как он туда попал? Фентон вором не был: эта гипотеза не выдерживает критики. Он выдернул конверт из руки вора? Почему тогда вор снова не забрал его? Может, это мистер Лемминг, присвоив конверт Гэша и заставив замолчать Фентона, решил таким образом отвести от себя подозрение – подложив собственный конверт туда, где его потом найдут? Это наводит на мысль о другой подставе – я имею в виду деньги мистера Уорвика, одна банкнота из которых была найдена у Бассета, но только одна. Кто провел большую часть дня в доме учителей, когда там практически никого не было? Мистер Лемминг. А теперь, – сказал инспектор, взглядом успокаивая растущее волнение слушателей, – мы переходим к самой сути. Когда Гэш помог Фентону встать, а раненый, не осознавая, насколько серьезно его состояние, вернулся на сцену доигрывать свой последний выход, почему он не сказал Леммингу, что нашел вора, изводившего труппу, и получил сильный удар по голове? Потому что потерял память от сотрясения? Возможно. Но мне кажется более вероятным, что Лемминг сам и нанес удар. Таким образом, Фентон вышел на сцену и произнес свои реплики в последний раз, в то время как его убийца стоял на той же сцене рядом с ним…

– Стоп!

Дьюхарст решительными шагами подошел к Леммингу.

Тот наконец шевельнулся. Он сжал край стола так, что на руках выступили жилы, но своему режиссеру улыбнулся иронически:

– Вам не надо обо мне беспокоиться.

– Еще как надо. – Дьюхарст уставил палец в инспектора. – Как вам не стыдно устраивать подобные ловушки? Признание, что ли, хотите выдавить? Вы не хуже меня знаете, что Фентон свой последний выход на сцену пропустил. Лемминг сам мне это сказал в субботу, когда мы с ним говорили.

Актеры ахнули, окончательно убежденные этой ложью в виновности помрежа.

– Я имел в виду выход на поклоны, – ровным голосом объяснил Джордж Лемминг. – Боб отработал свое с Лайонелом – пьяная сцена в конце, когда он спрашивает аптекаря.

– Я не думал, что он серьезно ранен, – промямлил Гэш. – Он встал и послал меня к черту. Я после этого старался ему не попадаться. Вроде бы он был в норме. Я его отпустил на сцену и никому ничего не сказал. Я не знал…

– Вы что, с ума все сошли?! – яростно завопил Дьюхарст. – Гэш прямо заявляет, что сделал это, а инспектор тычет в Джорджа, который несет полную чушь насчет последней сцены Фентона! Не мог он ее играть!

Труппа испуганно уставилась на него. Они были суеверны, и при новом повороте событий у всех мурашки побежали по коже. Но Митчелл остался невозмутимым:

– Почему?

– Потому что лежал на полу в музее. Я вам твержу, что Джордж не мог этого сделать, он в это время был в кулисах. Гэш раньше сказал и сейчас повторил, что нашел (на самом деле ударил) Фентона за некоторое время до конца пьесы.

– Гэш ни о каком времени не говорил, когда я его спрашивал, – сурово произнес инспектор, – и лишь совсем недавно предполагалось, что удар был нанесен после сцены с бинтами и до выходов на поклоны. Сейчас, спасибо доктору Уинтрингему, мы считаем, что удар был нанесен до того. И так же, очевидно, считаете вы, мистер Дьюхарст. И еще до слов Гэша так считали. Откуда вы это знали?

Режиссер промолчал. Митчелл кивнул, и трое полицейских, плотно обступавшие Лемминга, взяли Дьюхарста крепкой хваткой.

– Сирил Дьюхарст! – сказал инспектор. – Вы арестованы по обвинению в преднамеренном убийстве Роберта Фентона. Обыщите его, – велел он.

Чуть ли не первым предметом, вынутым из кармана режиссера, оказались элегантные золотые часы миссис Ридсдейл. Когда они легли на ладонь инспектора, он покачал головой.

– Вы сделали серьезную ошибку, Дьюхарст, взяв их, – объяснил он. – Видите ли, мы с доктором положили их на стол специально для вас.

Режиссер взревел от ярости, стал вырываться, но его сопротивление было недолгим – так же внезапно, как взорвался, он затих, и краска сбежала с его лица. Теперь оно выражало испуг.

– Вы ошиблись! – выдохнул он. – Вы не докажете. Я с чужих слов. Я не знал, когда ударили Боба. Я не мог! Я был за много миль отсюда. Уехал в конце второго антракта. Меня видел один из учителей, когда я уезжал, я могу доказать!

– Вы выехали через передние ворота, – ответил Митчелл, – и остановились у задних. Машину оставили на дороге, а сами вернулись в музей. Один учитель чуть не врезался в нее на своем автомобиле – вот так я узнал.

Дьюхарст смертельно побледнел.

– Я вернулся кое-что передать Джорджу, – хрипло сказал он, – но в музее никого не было. Я никого не видел, говорю вам, никого.

Взгляд инспектора был очень серьезным.

– Не будем сейчас об этом спорить, – сказал он. – Уведите.

В мертвом молчании режиссера вывели из комнаты.

Джилл Уинтрингем было очень скучно. Она сидела в машине уже довольно долго, отказавшись от гостеприимства сестры, ведь Дэвид обещал скоро вернуться. С другой стороны стоял полицейский автомобиль, перекрывая путь на заднюю аллею. Еще один такой же, как ей было известно, припарковали на дороге снаружи, за главными воротами. Инспектор Митчелл не хотел рисковать. Глядя на изящную лакировку пустой машины Сирила Дьюхарста, Джилл, знающая последние новости по делу от Дэвида, жалела этот автомобиль, как ни смешно. Такая респектабельная ухоженная машинка, социально ориентированная подобно порядочной пригородной домохозяйке. Бедняжка, подобно потрясенной гневом и отвращением жене клерка-растратчика или убийцы-инженера, обречена была на полный крах. Ее ждала краткая печальная известность в роли «машины, оставленной у ворот», а затем – забвение и рынок подержанных автомобилей.

Но Джилл ошиблась. Раздавшиеся у дверей колледжа голоса заставили ее поднять глаза. На ступенях крыльца появилась группа людей. Среди них был Дьюхарст, бледный и растрепанный, в наручниках, его держали двое крепких полицейских, по одному с каждой стороны. Джилл отвернулась, но раздавшиеся крики заставили ее вновь обернуться. По ступеням катилась спутанная масса тел, рук, ног. Дьюхарст, с виду сломленный и оставивший сопротивление, задумал отчаянную попытку. Спускаясь со своими конвоирами по лестнице, он выбросил ногу в сторону и подсек полицейского справа. Тот тяжело упал, не выпустив рукав Дьюхарста, и режиссер оказался сверху. Третий коп, когда задержанный стал выворачиваться из его рук, резко в него вцепился, оступился на лестнице и упал головой вперед рядом с первыми двумя. Митчелл прыгнул с крыльца, но зацепился за размахивающего ногами первого полицейского и тоже рухнул.

Эта живая картина захватила и парализовала Джилл. Она видела, как Дьюхарст вырвался, подбежал к своей машине, рывком скованных рук распахнул дверцу и бросился на сиденье водителя. Взревел мотор. Джилл сообразила, что последние несколько секунд слышит завывание стартера полицейской машины, отказывающегося выполнить свою работу. Человек за рулем дергался и ругался, сидевший рядом с ним выскочил и помчался к автомобилю Дьюхарста. Машина режиссера, стуча передачами, рванулась вперед, преодолевая тормоза, которые Дьюхарст скованными руками не смог сразу отпустить.

Не успев осознать свои действия, но понимая, что кто-то должен задержать преступника, для поимки которого так много трудился Дэвид, Джилл запустила двигатель и помчалась наперерез Дьюхарсту. Но тот уже успел отпустить тормоза, его машина набирала скорость. Он вильнул в сторону и промчался мимо Джилл, хрустнув зацепившимся бампером.

К несчастью, в тот момент, когда Дьюхарст рванул с места, ожил мотор полицейского автомобиля. Машина прыгнула вперед, распугивая людей, бежавших ей наперерез. Закрытые машиной режиссера друг от друга, Джилл и водитель-полицейский вдруг увидели, что мчатся в лобовое столкновение. Чудом избежав его, они лишь соприкоснулись крыльями автомобилей, задохнувшись и ругаясь.

Машина Дьюхарста с ревом промчалась по дороге, виляя и дергаясь от обочины к обочине, но набирая скорость с каждой секундой. Водительская дверца, оставшаяся незакрытой, болталась и стучала. Казалось, безумная попытка Дьюхарста увенчается успехом.

Но патрульный по ту сторону ворот услышал шум схватки и грохот столкновения и понял, что происходит что-то непредусмотренное. Проявив здравый смысл, он медленно подал машину вперед, перегородив въезд на дорогу. Повернув голову, чтобы увидеть источник суматохи, он в ужасе завопил, заметив в двадцати ярдах бешено летящий на него автомобиль Дьюхарста. Перебросив ноги через открытый борт машины, патрульный едва успел выскочить.

Остановиться Дьюхарст не пытался. Патрульный после клялся, что он давил на газ до самого конца. Либо слишком мешали наручники, либо ему было уже все равно. Позади ждали арест и смерть, впереди – один шанс из миллиона. Он устремился вперед.

Его машина ударила полицейский автомобиль в борт, выбив на середину дороги. Дьюхарст, уклонившись от рулевого колеса, выпрыгнул из открытой дверцы. Руки его были скованы, и ничего для своего спасения он сделать не мог. Упав головой на асфальт, он сломал себе шею.

 

Глава 15

Удар был слышен по всему колледжу. Ученики побросали книги и карандаши, у учителей мел сломался о доску. В тех классах, где дисциплина была слабее, школьники толпой бросились к окнам. Большая часть классных комнат располагалась в зданиях, стоящих под прямым углом к передней аллее. В них ворвались первые звуки столкновения, отвлекая и тревожа, и именно здесь финальный удар прозвучал наиболее страшно в оглушительном контрасте с резко наступившей мертвой тишиной.

До мисс Фосетт, разбиравшей белье на верхнем этаже в другом крыле колледжа, все это донеслось неопределенной суматохой. Ей послышался грохот посуды, и она подумала, что хорошо бы кухня не очень пострадала, но приготовилась к худшему. Хотя в это утро мало что могло бы ее опечалить. Она поделилась новостью о своей помолвке с миссис Ридсдейл, получила поцелуй и сердечное поздравление и после консультации с мистером Ридсдейлом взяла выходной вместе с Джоном Хиллом, чтобы съездить в Стэнхерст и купить кольца.

Слуги услышали грохот и бросились к кухонному окну, но мало что узнали, поскольку оно выходило на спортплощадку. Садовники, завхоз и воспитатель, которым полагалось работать на воздухе, кинулись к месту происшествия от задней аллеи. Актеры в гостиной застыли, слишком потрясенные последними открытиями, чтобы как-то действовать. Но Дэвид Уинтрингем вспомнил, что Джилл ждет его на дороге, и бросился к ней. Джудит Ридсдейл, разбиравшая наверху белье своих дочерей, подумала о сестре и побежала вниз в холл. Джилл обнаружили в обществе Чарльза Ридсдейла и инспектора Митчелла, говорящего по телефону. Предупреждая тревожные вопросы Дэвида, Джилл воскликнула:

– Там на дороге, милый! Беги скорее. Он въехал прямо во вторую полицейскую машину – это ужас!

Дэвид поспешил к воротам, но сделать ничего не смог. Дьюхарст погиб на месте, а патрульный остался невредим. Дэвид осмотрел собственную машину, которую с некоторым трудом удалось расцепить с полицейской, и снова вернулся в здание.

В гостиной находились Джилл, Ридсдейлы, Лемминг и Гэш, присутствовал также инспектор Митчелл. Дэвид подтвердил смерть режиссера, добавив для спокойствия слушателей, что она была мгновенной. Джудит, совершенно белая, сказала, что так для жертвы лучше всего.

– Вы правы, – согласился Митчелл, – хотя в суде у нас могли бы возникнуть трудности. Этот подросток, Билли Олдфилд, вряд ли был бы лучшим в мире свидетелем, даже если бы ему разрешили давать показания. Нам бы пришлось опираться на его информацию о мистере Скофилде и машине Дьюхарста, но он проглядел режиссера, идущего по дороге, как раз перед появлением Скофилда.

– Так как раз это ему легко было пропустить, – ответил Дэвид. – Он пришел посмотреть на актерские костюмы, а тут по дороге шел обычный человек в обычной одежде, ему это неинтересно. Скофилда он заметил только потому, что тот явно нервничал. Когда Дьюхарст сунул булаву в бочку, Билли скорее всего был в огороде.

– А как вы узнали, что автомобиль, который Билли видел стоявшим на дороге, принадлежал Дьюхарсту? – спросил инспектора мистер Ридсдейл.

– Никак, я этого не знал. Субботний дождь смыл все следы. Мы об этой машине ничего не слышали до воскресенья. Но в любом случае сомневаюсь, что следы шин могли бы нам что-то дать. На этой задней аллее тормозило много машин, они разгонялись и разворачивались, так что следы оказались бы сильно перемешаны и вряд ли могли быть идентифицированы. А сегодня утром, до нашего собрания, я узнал, что шины у Дьюхарста были стерты до гладкости, все четыре. Однако я предположил, что в ночь убийства это должна была быть его машина, сблефовал – и выиграл.

– Вы превзошли самого себя, – признал Дэвид.

Инспектор скромно потупился.

– Это не мой стиль – вот так пускать пыль в глаза. Но у меня не имелось хороших улик. Я был в неведении, пока док не объяснил мне эту штуку насчет отложенной компрессии. До того я никого не мог подозревать всерьез, поскольку хотя и предполагал, что режиссер возвратился через задние ворота, но в то время, когда – по нашему предположению – совершилось убийство, снаружи болтались только Лемминг и Гэш, а я их не подозревал.

– Спасибо, – вежливо сказал Джордж Лемминг. – Должен признать, вы мне потрепали нервы, когда начали вешать на меня это дело.

– Простите, старина, – добродушно произнес инспектор. – Но мне надо было заставить Дьюхарста проговориться насчет времени убийства. Я понимал, что он бросится вас выгораживать, если будет чувствовать себя в безопасности. Вы для него самый ценный человек в труппе, и он, разумеется, знал, что вы невиновны. Наверняка он взбесился, обнаружив, что Фентон после полученного удара все же играл на сцене. Если бы он сообразил это раньше и держал язык за зубами, нам куда труднее было бы обвинить в убийстве его, а не Гэша, хотя кражи мы на него могли бы повесить. Поговорив с ним в субботу, я понял, что у него сложилось впечатление, будто все это случилось раньше, но я не связал все воедино, пока мы не изменили время преступления. Повезло, что вы в субботу не проболтались.

– Не просто повезло, – скромно заметил Лемминг. – Видите ли, я некоторое время уже подозревал, что вор – он.

– Ну, прах меня побери! – ахнул инспектор.

– У меня были те же мысли насчет Бассета, что и у вас, – продолжил помощник режиссера, – и действительно, это Лайонел первым заговорил о кражах в другой труппе. Кстати, насчет его игры вы не правы. Нет такого понятия – «естественная игра». Это ошибка, частая среди публики. Внешность Бассета помогала его выступлению, но это единственное, что оставалось естественным, а остальное – не очень хорошая техника. Боюсь, он всегда был неуклюж. Слышали бы вы, как он грохотал, стараясь тайно удрать. Мертвого мог бы разбудить, хотя, должен сказать, ребята все же не проснулись. Но вернемся к кражам в той труппе. Дьюхарст вполне был готов согласиться с виновностью Лайонела, но хотел избежать такого поворота, при котором ему бы пришлось прекратить собственную деятельность, и потому настаивал на поимке с поличным, зная, что у нас никогда это не получится.

– А мои медали он взял, видимо, когда я выписывал ему чек, – вдруг сказал Чарльз Ридсдейл. – Я с ним говорил здесь, потом пошел в кабинет выписывать чек. Какая дерзость!

– Хорошо, что ваша дочь заметила их пропажу, – заметил Митчелл, – потому что это сузило круг подозреваемых до него и Фентона: из труппы только они двое побывали в этой части колледжа до представления. К сожалению, мы не имели этой информации, пока мистер Крэнстон вчера о ней не вспомнил.

– Теперь я припоминаю, – вставила Джудит, – что Бренда пыталась мне что-то сказать насчет медалей. Но все это было как-то перепутано с часами мистера Крэнстона, и, боюсь, я не старалась разобраться.

– Один из родительских грехов, – сказала Джилл, – не выслушивать детей внимательно.

– Я кого угодно могу вежливо выслушать, – ответил Дэвид, – но это еще не значит, что слышу рассказанное.

– Если бы я слушал все, что говорят ученики, – добавил Чарльз, – то оглох бы или сошел с ума. А скорее и то, и другое.

– Я знаю, – настаивала Джилл. – Это как искать янтарь на морском берегу. Но если бы инспектор с Чарльзом не внушили детям страх божий, булаву обнаружили бы на сутки раньше.

– Это правда, – усмехнулся инспектор Митчелл. – Работа юного Притчарда была первым конструктивным моментом во всем деле. Он сам это идеально сформулировал, сказав, что поливальная бочка – единственное подходящее место на его участке.

– Что вы имеете в виду?

– Именно это. Он исключил два сарая, и осталась лишь бочка с водой. От музея и до ворот, если только не копать нору под живой изгородью, это было единственное подходящее место, куда можно спрятать орудие убийства. Полицейские из Стэнхерста пропустили его, потому что схалтурили. Когда я слил оттуда свежую дождевую воду в субботу, его там уже, конечно, не было. Но накануне еще было. Значит, убийца прошел по задней аллее, по крайней мере, до бочки с водой. Теперь: задняя аллея – наиболее открытый путь из музея. Приходит на ум, что любой член труппы прокрался бы в сады вдоль стены музея, вокруг гардеробной или сараев – все отличнейшие места, ямы и кусты, куда можно сунуть булаву незаметно. А он выбрал бочку с водой. Это меня навело на одну мысль: убийца бросил булаву в бочку в спешке, удирая из школы. То же самое подумал и доктор, когда я ему передал слова Притчарда. Сопоставив с рассказом Билли о машине и вероятностью, что в обеих компаниях действовал один и тот же вор, учитывая исправленное время, я уже не сомневался. Но реальных доказательств у меня не было. Поэтому и пришлось устроить эту мелодраму при любезной помощи миссис Ридсдейл.

– Никогда больше эти часы не надену, – вздрогнула Джудит.

– Он был настоящий мастер, – заметил Дэвид. – Я смотрел, но так и не увидел, как исчезли часы, и Митчелл тоже. Дьюхарст применил старый трюк фокусников, когда труппа столпилась у окна за его спиной. Вдруг отвлек их внимание на миссис Фентон, идущую по аллее. И я тоже отвернулся на долю секунды, а часы исчезли.

– А деньги мистера Уорвика он взял, думаю, когда ждал меня в доме учителей, – задумчиво произнес Лемминг. – Он там был один минут десять, пока проводившая его туда горничная меня искала.

– Конечно же. И тогда же одну банкноту он сунул в брошенный пиджак Бассета, валявшийся внизу. Он тут переоценил свои возможности, хотя улика появилась только сейчас. Если бы она была у меня раньше, не понадобилось бы устраивать все эти разглагольствования.

– Не растравливайте рану, – сказал Дэвид. – Актеры по достоинству оценили постановку.

– Расскажите нам, – попросила Джилл. – Не слушайте Дэвида.

– Когда Дьюхарст уехал в пятницу вечером, – резюмировал инспектор, – у него были с собой медали мистера Ридсдейла и деньги Гэша. Он опаздывал в Истбурн, как обнаружил Лемминг, когда ему позвонил. Дьюхарст оправдался тем, что по дороге проколол колесо. Естественно, я проверял передвижения всех участников, и это тоже, но ни один гараж отсюда и до Истбурна, по крайней мере, на прямом пути, не мог припомнить ни смены колеса, ни ремонта шины. И ни один гараж в Истбурне не помнил этого прокола. Но посыльный из его отеля сказал, что он приехал без запаски сзади, так что я подумал, что он ездит на запаске, пока чинят проколотую шину, а гараж про его машину забыл. Однако вчера вечером, когда я был практически уверен, что он убийца, и требовалось только подтверждение, до меня дошло, что самым удобным местом для него был бы Лондон, где можно сбыть медали. И я проверил гаражи на дороге Лондон – Истбурн. Это был выстрел наугад, но у Дьюхарста не имелось запаски, и вряд ли он оставил ее в городе. Скорее всего, оставил где-то возле Истбурна, чтобы на следующий день забрать. Понимаете, он знал, что Лемминг будет ему звонить из-за Фентона и придется оправдывать свою задержку, а рисковать он не хотел. Вообще-то оправдание было слабое: задержанный отъезд из школы плюс дополнительная поездка – за это время можно было не спеша сменить три колеса.

– Почему вы решили, что прокол реальный, а не предлог?

– Он был и реальный, и предлог. Не мог не быть. И я не думаю, что он оказался случайным. Поскольку времени у него было очень мало, он хотел использовать каждую минуту. Вероятно, Дьюхарст вообще не менял колеса – просто воткнул кремешек в запаску и так ехал. Да, ошибся он вот как. Он ремонтировал шину в гараже сразу за Истбурном по дороге на Лондон. В том направлении есть одна очень плохая дорога, которую он, видимо, выбрал для возвращения сюда в субботу, когда забрал отремонтированную шину. В общем, в гараже Дьюхарст наводил об этой дороге справки. И не только это: днем он возвращался тем же путем и снова заехал в гараж, теперь за бензином. И вот тут и прокололся: случайно или по недосмотру отдал служителю гаража банкноту мистера Уорвика. Но вчера было воскресенье, и приехал я туда поздно. Мне повезло застать того же работника, который занимался проколом шины и заливал бензин, получив при этом банкноту, с которой надо было давать сдачу. А владельца на месте не оказалось, он не живет при гараже. Так что для получения каких-либо вестей об этой банкноте мне пришлось ждать до сегодняшнего утра. К счастью, деньги из кассы сдаются в банк по утрам в субботу, так что они еще далеко не ушли. Одна из банкнот по номеру совпала с той, что была у мистера Уорвика.

– Я полагаю, у меня нет шансов вернуть медали? – грустно спросил мистер Ридсдейл.

– Мы делаем, что можем. Но сейчас, когда Дьюхарст погиб, трудно будет выследить его сообщников. Ничего из взятого им особой ценностью не обладает. Это для клептомании типично: украденное ему не было нужно. Беда в том, что он ни разу не был осужден. Я отослал отпечатки всей труппы, включая Дьюхарста, еще в субботу, и он совершенно не возражал против их снятия. Но они, естественно, не помогли, поскольку за ним ничего не числилось. Я его тогда только подозревал, доказательств не было.

– Рад, что вы меня не заподозрили всерьез, – сказал Джордж Лемминг. – Не знаю, достаточно ли было моей невиновности, чтобы устоять против вашей бульдожьей хватки.

– Он не мог вас подозревать после того, как мы изменили время убийства, – ответил Дэвид. – Вы были на сцене, и мы восхищались вашей постановкой света в последнем акте. Слышали бы вы, что говорил мистер Лоуз по этому поводу! Я знал, что вы находились в кулисах, и вся труппа знала. Вряд ли они единогласно лжесвидетельствовали. Кроме того, больше никто в вашем пульте не разбирался.

– Это да, – согласился Лемминг.

– И нам было известно, что Дьюхарсту спектакль знаком до тонкостей, потому что он сам его поставил, – добавил Дэвид.

В комнату вошел констебль с известием для инспектора, что прибыла «Скорая» из Стэнхерста. Митчелл начал прощаться. Он сообщил, что Бассета сегодня же утром отпустят, а с Леммингом они снова увидятся днем на дознании по Роберту Фентону. Также Лемминга, вероятно, вызовут на дознание по Дьюхарсту, но пока труппа может ехать куда захочет. Мистеру и миссис Ридсдейл инспектор выразил сочувствие, не скрыв своего мнения, что для колледжа все обернулось удивительно хорошо в смысле публичности.

– Если вам станут докучать репортеры, – добавил он, – пошлите их на дознание по Дьюхарсту, и там они услышат всю историю.

Ридсдейлы тепло поблагодарили его за то, что он так быстро разобрался с делом. И были еще более благодарны за то, что так легко отделались. Когда инспектор вышел, выяснилось, что актеры тоже готовы отбыть. При этом мистер Ридсдейл не позволил Леммингу извиняться за произошедшее. В этом не был виноват никто из актеров, а за грехи своего режиссера они уже пострадали более чем достаточно.

Гэш и Лемминг направились в дом учителей, подавленные, но благодарные. По дороге Гэш сказал:

– Боб действительно думал, что это я его ударил. Встав и ощупав голову, он обвинил меня. Видно, Дьюхарст так сильно его стукнул, что он все забыл. Но почему он никому не сказал, что я его ударил?

– Боб никогда бы этого не сделал, – ответил Лемминг. – Не сделал бы ничего такого, что помешало бы тебе играть. В актерском мастерстве он разбирался, несмотря на свой нрав и брюзгливость, и высоко тебя ценил, Эдуард. Ты не понимал старика.

– Хотел бы я загладить свою вину перед ним, – проговорил Гэш. – Только теперь не смогу…

Он болезненно сглотнул. Тяжелое выдалось утро.

– Сможешь, – ответил Лемминг. – Стань знаменитым и докажи, что он был прав. Давай, работай как вол и сделай это.

Гэш кивнул. В глазах у него стояли слезы.

После ленча Дэвид и Джилл вернулись к себе в Хэмпстед. Отлетевшее переднее крыло кое-как закрепили, но двигатель работал идеально и вроде бы не пострадал от удара.

– Что тебя дернуло влезть в эту драку? – поинтересовался Дэвид, застряв в очередной пробке и болезненно ощущая любопытные взгляды на пострадавшее крыло.

– Боялась, что Дьюхарст сбежит. Не могла допустить, чтобы он победил тебя в последний момент, когда ты так старался, чтобы его поймать. Конечно, никуда бы он не делся, но я поступила импульсивно.

– Милая, я тебя обожаю.

– Дэвид, ты слыхал новость? Мне Джудит сказала.

– Новость! В «Денбери» что-то случилось, кроме убийства, что квалифицируется как новость?

– Да. Мисс Фосетт помолвлена со своим мистером Хиллом.

– Мисс… а, медсестра! Правда? Интересно, когда она нашла время во всей этой неразберихе. Но нет ничего более эгоистичного, чем любовь, правда, дорогая? Посмотри на мое бедное крыло. Только я не назвал бы это новостью. Это неизбежное развитие.

– Вот как? Может быть, вспомнишь наше пари, заключенное в первом антракте пьесы, – или оно для тебя тоже новость? Вы мне должны пять соверенов, доктор Дэвид Уинтрингем.

Перед обедом мистер Ридсдейл сказал ученикам в столовой небольшую речь. Это время он выбрал, считая, что, как только они начнут набивать животы, никакие слова до них уже не дойдут. И он преуспел. Те, кто провел уик-энд с родителями, приняли его новости спокойно и быстро забыли. Полиция уехала, актерский грузовик покинул аллею, и мысли учеников были заняты личными проблемами и событиями, которых за это время появилось достаточно.

Но Алистер Уинтрингем и Брюс Притчард страдали от наступившей обыденности. Уик-энд выдался неповторимый, и они были достаточно взрослыми, чтобы понимать это. Они брели к павильону, видя перед собой мрачную перспективу игр в крикет, работы и учебы, протянувшуюся до туманных горизонтов летних каникул, на еще шесть долгих недель.

– Только-только внутрисеместровые каникулы закончились, – горько произнес Притчард, ища свою биту. В крикет он играл не очень хорошо, что не способствовало улучшению его настроения.

– Я много чего хотел спросить еще у дяди Дэвида, – пробурчал Алистер. – А теперь даже не знаю, когда его увижу.

– Напиши ему, – неуверенно предложил Притчард.

Алистер не ответил; предложение было слишком далеким от жизни. Пристегнув щитки, он встал.

– Это все очень хорошо для таких, как Кокер-самый-младший, – недовольно пожаловался он. – Ему здесь еще не меньше пяти лет быть. А я в конце года ухожу. И ни одного шанса, что у нас до этого снова случится убийство.

Ридсдейлы стояли рядом у окна своей гостиной. Колледж затих изнутри, но бурлил снаружи – там слышались звуки игры в крикет и молодые голоса. Рука Чарльза Ридсдейла лежала на плече жены.

– Что ж, дорогая, это было страшное время, но должен сказать, что меня очень поддержали все наши сотрудники и, естественно, ты. Это уж само собой. – Джудит накрыла его руку своей. – А все же, думаю, мы должны быть благодарны за одну вещь. На нас обрушился самый ужасный хаос, какой только можно вообразить, и мы вышли из него практически невредимыми. Вряд ли подобное событие может повториться в одном и том же колледже.

– Искренне надеюсь, что нет! – отозвалась Джудит. – Но как бы там ни было, – продолжила она мечтательно, слушая далекие звуки ударов кожи по дереву, – каким бы ни было это событие, матчу учеников с отцами оно помешать не смогло.

 

Убийство в больнице

 

Глава 1

Гордая и яркая вывеска «Зеленого какаду» висела в середине длинной улицы Хай-стрит ярмарочного города Шорнфорда, между аптекой «Бутс кэш чемистс» и дорогим обувным магазином. Большие окна по обе стороны двери кафе наполовину скрывали кремовые сетчатые занавески с зеленой вышивкой, так что снаружи были видны ближайшие к окну посетители, но не поглощаемая ими еда. Жители Шорнфорда и его окрестностей не упускали случая сообщить гостям и приезжим, что владелица «Зеленого какаду» – леди. Это значило, что в заведении царила приятная, утонченная атмосфера. Официантки с тихими голосами, в передниках из английского ситца, были такими же леди, что и владелица, порции же подавались значительно меньшие, чем в сетевых кафе, рассчитанных на здоровые аппетиты.

После двух лет войны «Зеленый какаду» неплохо сохранился. Он выдержал первую волну призыва своих клиентов на военные работы, что потребовало от них переезда в Лондон или еще дальше и положило конец приятным и привычным маршрутам: шопинг – ленч – домашний чай. Он пережил наплыв эвакуированных сорокового года, съедавших все подчистую в первые полчаса работы и громогласно критиковавших и еду, и цены. Сейчас жизнь вошла в колею. Новая клиентура в массе своей не слишком отличалась от старой, только средний ее возраст был выше. Исчезновение слуг, нормирование провизии, забитость местных гостиниц – все это заставило людей, чье уютное существование так безжалостно разорвала война, вынести дневную трапезу за пределы дома. Владелица заведения с нежностью относилась ко всем этим пожилым, хорошо воспитанным, беспомощным и страдающим жертвам агрессии. Они ели то, что им давали (зачастую это были излишки с их собственных огородов, собранные энергичной племянницей, заведовавшей в «Зеленом какаду» кухней), и не жаловались, если их заставляли несколько минут ждать, когда все столы бывали заняты утренним наплывом местных важных людей, работавших на войну.

Среди таковых числилась доктор Рейчел Уильямс, хотя она и раньше была известна в «Зеленом какаду» и ходила туда регулярно в течение шести лет, пока вела с мужем частную практику в Шорнфорде. Но поскольку Дик отправился на Ближний Восток с Королевским армейским медицинским корпусом и Рейчел тянула совместную практику одна, при этом участвуя в гражданских медкомиссиях и различных комитетах военного времени, отношение к ней вполне справедливо было особенным со стороны не только владелицы кафе, но и официанток: почти все они являлись ее пациентками по страховке. Для нее всегда за несколько секунд находился стол, и свободные места за ним, если они имелись, заполнялись с разбором, чтобы ей не пришлось соседствовать с шумной юностью, вульгарным бизнесом или озабоченной старостью, ищущей бесплатной медицинской консультации.

Однажды в солнечный весенний день сорок первого года Рейчел, припарковав машину за Хай-стрит, быстро вошла в «Зеленый какаду» и огляделась. Заседание медкомиссии начиналось в тринадцать сорок пять, а было уже тринадцать пятнадцать. Зал, где проводились заседания, находился в нескольких кварталах по Хай-стрит, но после напряженного утра время поджимало. Рейчел надеялась получить свой ленч, хотя вряд ли для нее что-нибудь осталось.

– Доброе утро, доктор Уильямс! Или уже «добрый день»?

Рейчел вздохнула с облегчением, увидев владелицу «Зеленого какаду» – улыбающуюся, гостеприимную, желающую угодить.

– Ах, миссис Сомервиль, как это любезно с вашей стороны! Я в дикой спешке, как обычно. Только что уронила ключ зажигания, и он упал под машину. До чего же мне надоели эти учебные тревоги! Шесть ключей потеряла с тех пор, как они начались. Вставить и вынуть ключ двадцать раз в день – это, знаете ли, многовато.

– Не говоря уже о том, чтобы запереть машину. Наверное, следует ввести какие-то освобождения для врачей.

– Ну, главный констебль думает иначе. И мистер Черчилль, видимо, тоже.

Все это время ястребиные глаза миссис Сомервиль оглядывали занятые столы, оценивая скорость едоков, их возможные требования и степень пригодности как соседей.

– Думаю, доктор Уильямс, мы можем вас втиснуть вон туда, за столик для двоих. Я прикажу поставить еще один стул на несколько минут.

– То есть там, где эти пустые стулья…

– Нет-нет. Они отошли за сигаретами в ожидании кофе. И вернутся.

Пока миссис Сомервиль несла еще один стул, Рейчел глядела на два пустых сиденья. На одном лежала фуражка Королевских ВВС, на другом – дамская сумочка. «Наверное, сигареты покупает летчик», – подумала она. Но тут принесли стул, Рейчел села, стараясь не задеть ногами соседей, и увидела рядом официантку, молча предложившую меню.

– Баранина закончилась, – спокойно сообщила девушка. – И рыба с картофельной запеканкой тоже.

– Дайте то, что у вас есть, – хмуро сказала Рейчел. Утро выдалось утомительное, а после любезности миссис Сомервиль сухое безразличие девушки было неприятно.

– Овощная запеканка или колбаса с картофельным пюре, – предложила официантка, холодно глядя на Рейчел.

– Колбасу и пюре.

– И капусту?

– Да, пожалуйста.

– И булочку?

– Да, пожалуйста. И большой кофе сразу же, поскольку у меня не будет времени на сладкое, – распорядилась Рейчел.

Сидевшие за соседними столами люди подняли от тарелок удивленные глаза. «Надо держать себя в руках, – подумала Рейчел. – Становлюсь раздражительной и грубой. А ведь я сейчас не перетруждаюсь. Это когда Дик работал, свободного времени было слишком много».

Ох, Дик.

Рейчел снова велела себе собраться и оставить подобные мысли на вечер. Сейчас, в середине рабочего дня, они недопустимы. Но откуда миссис Сомервиль взяла эту новую официантку? Девушка совсем не похожа на своих коллег. Те либо слишком молоды, либо слишком стары, либо просто не подходят для военных работ. Все они внимательны, предупредительны, ведут себя как истинные леди – по традиции, созданной миссис Сомервиль. Эта девушка, старательно и умело накрашенная, с сильными сдержанными движениями и едкой иронией в спокойном голосе решительно здесь неуместна. Не ее это дело. Ей бы маршировать во вспомогательных женских войсках, следить за аэростатами заграждения или склоняться над станком на заводе.

Прибыла на широком блюдце булочка с микроскопическим мазком масла. Когда Рейчел с аппетитом занялась ею в ожидании колбасы, ее стул кто-то толкнул. Она подвинулась, насколько могла.

– Ничего, ничего, – прозвучал у нее за спиной приятный мужской голос. – Не беспокойтесь, ради бога. Мы вас случайно задели.

– Я сейчас подвину наш стол, – произнесла женщина, – и вы опять сядете свободно.

Рейчел обернулась. Летчик и его спутница вернулись: подтянутый молодой человек, типичный для своего поколения, и симпатичная девушка с довольно тонкими чертами бледного лица и светлыми волосами. Они стояли возле своего стола, подвигая его на место.

– Боже мой, моя сумочка пропала! – вскрикнула девушка, слишком взволнованная, чтобы заметить, что Рейчел к ней обернулась.

– Да нет, вот она. На стуле, где ты ее оставила, – ответил ее спутник.

– Я же ее на столе оставляла?

– Вероятно, ты ошиблась. А это важно?

– Пожалуй, нет.

– Где эта девица с нашим кофе? Ты же на медкомиссию опоздаешь, если она не поторопится.

Рейчел улыбнулась. Еще одна кандидатка во вспомогательные женские войска. Да, сегодня ведь будет набор в ВААФ. Но больше не стоит оборачиваться, чтобы девушка ее не узнала, когда они вскоре встретятся. Впрочем, вряд ли узнает: бедняжка будет слишком испугана. Они очень серьезно относятся к медкомиссии, даже когда знают, что годны на сто процентов. Видимо, испытывают здоровое недоверие к властям, к силе, которая может ошибиться вопреки любым резонам и здравому смыслу.

Анализ возможных реакций девушки – профессиональная привычка врача Рейчел Уильямс – на самом деле был сейчас излишним. Блондинка была слишком занята своим спутником, чтобы запомнить лицо Рейчел, узнать его среди других посетительниц кафе. Будь у нее хоть малейший интерес к окружающей обстановке, она наверняка заметила бы в дальнем углу своего кузена Реджинальда Фринтона. Он читал газету, прислонив ее к графину с водой. Заметила бы она и их с Реджинальдом старую няню, живущую в их общем доме в почете и на покое. Старуха сидела широкой спиной к выходу, и рядом с ней стояла на полу переполненная хозяйственная сумка.

Вполне вероятно, что их присутствие мало бы заинтересовало Урсулу Фринтон. Ее кузен всегда приезжал в Шорнфорд в базарные дни. Он серьезно относился к своим сельскохозяйственным занятиям, и его усадьба процветала с самого начала войны. Казалось, он вдруг нашел себе цель в жизни, и его усилия в первый же год были вознаграждены успехом, а по мере расширения деятельности лицо не только приобрело здоровый загар, но и стало довольным и решительным, как в ранней юности. Он был явно поглощен собственными делами и получал от них удовольствие. Те, кто оказался внимательнее, чем Урсула, смотрели на него с приязнью и уважением. Вот сидит человек, и по его бриджам, твидовому пиджаку, ботинкам и гетрам видно, что он намерен их накормить. При взгляде на эти большие руки, листающие газету, люди наполнялись уверенностью.

Старуха-няня не была завсегдатаем в «Зеленом какаду». Если бы Урсула ее заметила, то удивилась бы, что няня выбрала неудобное место возле двери, когда могла с обычной бестактностью навязать свое общество Урсуле с Аланом.

Новая официантка принесла и поставила кофе. Алан попросил счет. Урсула, глядя в чашку, из которой пила, держа ее двумя руками, была слишком взволнована, чтобы увидеть, как напряглись его плечи и сурово сжались губы, когда официантка, кладя счет на стол, задела его руку. Девушка тут же повернулась к следующему столу, а Алан, улыбаясь и одновременно хмурясь, салютовал своей чашкой Урсуле.

– Спасибо, милый. Думаю, мне это понадобится.

– Все будет хорошо.

– Дома поднялся такой шум.

– Не обращай внимания. Все козыри у нас.

– Надеюсь.

– Уверен. Покурим?

– Давай. Меня и правда слегка трясет.

– Бедняжка моя милая. Возьми себе сколько хочешь, у меня еще есть. Ты же знаешь, там тебя не съедят.

– Могут провалить.

– Нет, не могут.

Рейчел слушала этот разговор, ожидая, пока ей выпишут счет. Ей было несколько не по себе. Она сочувствовала этой бледной девушке, явно воспринимавшей грядущий медосмотр как дело жизни и смерти. Теперь трудно будет сохранять беспристрастие. Если что-то окажется не так, то Рейчел поведет себя слишком мягко или – коли в последний момент заговорит совесть, – слишком жестко. Каким же неудачным оказалось это место рядом с девушкой и ее молодым человеком! Да еще эта новая официантка так долго выписывает простой счет за простой ленч. Рейчел подняла глаза – и у нее перехватило дыхание.

Новая официантка, занеся карандаш над блокнотом для выписки счетов, с сосредоточенной яростью глядела летчику в затылок. Ее холодное презрение, ее бледность исчезли как не бывало. Лицо горело гневом и ненавистью.

Рейчел была до глубины души потрясена – и возмущена тоже. Какова бы ни была история гнева этой девушки, утонченное заведение миссис Сомервиль не место для его проявления. Пусть даже не произошло прямой вспышки (а какую-то жуткую секунду Рейчел уже мерещились удары ножа и крики), – все равно не может быть, чтобы никто больше не заметил этой странности. Она огляделась – ну конечно. Симпатичный с виду мужчина, похожий на фермера, со смутно знакомым лицом. Он поднял глаза от газеты и смотрел на официантку, приподняв брови и чуть заметно улыбаясь.

– У меня всего лишь одно блюдо и кофе с булочкой, – встала Рейчел, стараясь не толкнуть снова чужой стол. – Боюсь, я уже спешу, так что не могли бы вы…

Выведенная из задумчивости официантка побледнела еще больше и наклонилась к блокноту.

Рейчел отчетливо слышала ведущийся рядом разговор на пониженных тонах:

– Все готово, милая?

– Да.

– Носик там попудрить или что?

– Алан, это медкомиссия. Ты их разве не проходил? Анализы сдать и так далее.

– Прости. Да, понимаю. До меня не дошло, что для женщин…

– Ну ведь должно быть то же самое? В смысле в основном…

– Ты права. Как-то не сообразил. Очевидно, они должны работать тщательно, даже для тех должностей, на которые вас берут.

– Мне это нравится. Там же зенитки и аэростаты? Не все же официантками в столовой и писарями, пусть даже летать нам не дают.

– Да, котенок. Взяла свою сумку? Тогда взлетаем.

– Полминуты еще, Алан. Должна я им сказать?

– Если ты его не наденешь, они не узнают.

– Оно у меня в сумочке. Так что не узнают, как ты и сказал.

Они отошли от стола и извилистым путем пробрались к конторке, где деньги принимала лично миссис Сомервиль. Рейчел дождалась, когда они ушли. Ей было стыдно, что она возилась с мелочью, ища чаевые для официантки, вместо того чтобы сразу достать деньги и пойти к конторке. Но подслушанный разговор ее и развлек, и заинтересовал. Сперва она слушала невольно, но под конец – чтобы узнать побольше. Можно было бы открыться этой девушке, спровоцировав ее на прямое признание. В этом не было бы ничего страшного. В рабочие часы Рейчел постоянно слышала доверительные признания и трактовала их в интересах своих визави. К этим людям у нее было чисто профессиональное отношение, и она едва ли вспомнила бы их за пределами своего кабинета. Такого же рода были и слышанные ею сведения, а также сделанные выводы.

Молодая пара отошла от платежной конторки, и девушка сказала:

– Черт, ну и невезение! Вон там няня со своими покупками. Прикрой меня, она сидит спиной и нас, дай бог, не увидит.

Они тихо направились к двери, и, как только вышли, крепкая старуха с сумкой, на которую показала Алану его спутница, вскочила на ноги, подошла к двери, выглянула на улицу, вернулась на свое место и снова села. На лице ее любопытным образом смешались тревога и удивление.

«Старая няня», – подумала Рейчел, в свою очередь покидая кафе. Ее растущий интерес к делам этой девушки придавал дню странную атмосферу нереальности. Рейчел вышла на улицу и пошла по Хай-стрит в сторону «Методист-Холла», где заседала комиссия.

Она слишком была занята своими мыслями, чтобы оглянуться. Иначе бы увидела, что Реджинальд Фринтон вдруг выпрямился и сунул газету в карман. Она бы увидела, как он посмотрел няне в спину и отвернулся, пристально глядя на стол, где только что сидела молодая пара. Она бы увидела, как он снова повернулся, улыбаясь приближающейся миссис Сомервиль, собственноручно несущей ему кофе. Но она не оглянулась и запомнила лишь, что видела мистера Фринтона всего только раз.

Но миссис Сомервиль ничего не упустила. Она приняла на свой счет эту необычную и совершенно неожиданную улыбку, и она так потрясла ее давно овдовевшее сердце, что хозяйка еще долго после ленча не могла ее забыть. Эта улыбка мерещилась ей в течение всего дневного перерыва, и даже потом, когда в четыре часа заведение открылось для чаепития.

 

Глава 2

Доктор Фримантл вошел в большой зал на втором этаже «Методист-Холла», где проходила медкомиссия для гражданских, и с отвращением посмотрел на пустую сцену. Ни сотрудников, ни председателя, ни доктора Уильямс, ни даже кандидаток – но это как раз неудивительно. Они всегда опаздывают: их держат на расстоянии, пока проверяется их интеллектуальная и психологическая пригодность. Психологическая пригодность для мытья посуды или варки капусты! Доктор Фримантл фыркнул и, закурив сигарету, прошел в кабинку, где выполнял внешний осмотр кандидаток.

Вскоре появилась мисс Покок – старшая из трех клерков – с бумагами в руке. Она улыбнулась и приподняла брови. Доктор Фримантл мельком подумал: «Каждый раз показывает, что сделала бы точно так же, если бы я не сидел здесь и не ждал. Только я всегда тут».

– Вы, как обычно, рано, доктор! – радостно воскликнула мисс Покок. – Я видела, что сэр Иэн уже пришел. И если не опоздает доктор Уильямс, то скоро и начнем.

– Не начнем, если вы не доставите нам девушек на осмотр.

– Они будут через минуту.

И словно в подтверждение ее слов в дверь заглянула сержант ВААФ, сверкнув короткими черными волосами и пронзительно алой помадой:

– Идут.

Мисс Покок провела девушек за ширму, скрывающую ряд кабинок, где им предстояло раздеться. Раздала требуемые правилами халаты тем, кто не принес своих, и вернулась, когда ее подчиненные как раз занимали свои места за столом.

– Они здесь, – коротко сказала она.

Одна из секретарш подошла к концу ширмы, где узкий коридор, идущий мимо кабинок раздевалки, снова открывался в зал, и остановилась, ожидая первую кандидатку, чтобы провести ее на весы и ростомер, запустив таким образом процесс осмотра.

В комнату неспешно вошел высокий седой мужчина. Мисс Покок, услышав, как сержант вспомогательного корпуса встала по стойке «смирно», приподнялась с сиденья.

– Добрый день, сэр Иэн, – отчетливо сказала она.

– Добрый. Набрали на сегодняшнее заседание?

– Да, сэр Иэн. Шестнадцать человек.

Председатель кивнул и подошел к доктору Фримантлу, который сидел, положив ногу на ногу, курил сигарету и ждал. Девушки вошли гуськом, пытаясь скрыть смущение за смешками и перешептываниями, и уселись на поставленные для них стулья.

– Итак, начнем, – сказал председатель. – Я хотел бы показать вам одно странное письмо, пришедшее утром, напомните мне потом. Доктора Уильямс еще нет?

– Пока не видел. У нее сейчас работы выше головы, поскольку муж в армии. Ей бы партнера завести.

– И вам бы тоже.

– У меня есть.

– Но во флоте.

– Не моя вина. Этот чертов тип числился у них в резерве.

Председатель улыбнулся и занял свое место за столом. Он сам был из военных моряков, вышел в отставку за несколько лет до войны, с длинным и почтенным послужным списком. Садясь, он мысленно поблагодарил свою счастливую звезду, что никогда не занимался общей практикой. Вынув из кармана письмо, он прислонил его к стоявшей перед ним чернильнице. Надо будет показать его Фримантлу во время перерыва на чай: странное послание, особенно учитывая подпись на заключении.

Доктор Уильямс вошла с небольшим опозданием, на ходу произнося приготовленное извинение. Она прошла в кабинку второго принимающего врача, вынула стетоскоп, огляделась в поисках мерной ленты, вытряхнула в корзину для бумаг окурки из пепельницы, оставшиеся после утреннего заседания, и подала мисс Покок знак, что готова к работе. К ней направили кандидатку, Рейчел взяла ее документы и задернула штору. Процесс начался.

Первые полдюжины дел у Рейчел прошли гладко. Ничего примечательного: нормальные девушки восемнадцати-девятнадцати лет, пухлые от щенячьего жирка военного времени, который покрыл их более щедрым слоем, нежели старших сестер в предвоенные дни диет и похуданий. Кроме обычных мелких дефектов, особых проблем не было. Рейчел заполняла в документах свою часть, а поскольку доктор Фримантл их уже обследовал, передавала бумаги председателю, думая каждый раз, не окажется ли следующая ее жертва девушкой из кафе. Но еще три кандидатки были осмотрены и отправлены дальше. Близился перерыв, и далекий перестук чашек предвещал чай, который должен был придать сил медицинскому и техническому персоналу для продолжения приема. «Еще одну до перерыва успею, – подумала Рейчел, – если не случится ничего необычного».

Тут появилась Урсула Фринтон – та самая девушка из кафе.

– Садитесь, – приветливо предложила Рейчел.

Она прочитала заключение доктора Фримантла по его части осмотра, заметила, что в анамнезе скарлатина в четырнадцать лет. Читать она постаралась как можно дольше, чтобы дать девушке время на себя посмотреть и, быть может, узнать. Потом подняла глаза и улыбнулась:

– Не думаю, что вы меня помните, но я сидела за соседним с вами столом сегодня в «Зеленом какаду».

Краска бросилась девушке в лицо.

– Я помню, – ответила она. – Мы толкнули ваш стул, но вы восприняли это достойно.

Рейчел засмеялась.

– Очень уж близко сдвинули столы, дальше некуда. Я прямо у вас на голове сидела.

Она продолжила смотреть на девушку и увидела, что до той наконец-то дошло. Краска отхлынула от лица Урсулы Фринтон, и она наклонилась вперед, вцепившись в край стола Рейчел:

– То есть вы слышали, о чем мы говорили?

– Невозможно было не слышать. Мы сидели практически за одним столом.

– Спасибо, что вы мне об этом сказали. А то я могла бы оказаться перед вами в дурацком положении. Посмотрите, я должна показать вам это.

Она достала из сумочки конверт, адресованный «Председателю или члену медицинской комиссии».

– Это значит, мне, – сказала Рейчел, вскрывая послание.

Там было письмо на листке из блокнота с адресом на Харли-стрит. В письме говорилось, что мисс Урсула Фринтон прошла обычный осмотр, сделала рентгеноскопию и электрокардиограмму, и никаких дефектов сердца не выявлено. Подписано было Эндрю Клеггом – одним из лучших, насколько знала Рейчел, специалистов Лондона по болезням сердца.

– Вы знаете, что тут написано? – спросила она, прочитав письмо.

– Да. Он мне сказал. И сказал, что мне у него делать нечего. Что мой врач не должен был диагностировать никаких сердечных болезней. Все мои приступы – это страхи, несварение желудка или еще что-нибудь.

– А их изначально относили на счет перенесенной вами скарлатины?

– Да.

– Расскажите мне про нее.

Урсула кратко описала свою ущербную юность от четырнадцати до восемнадцати, проведенную в основном на диване или на раскладушке в саду. Обрисовала повторения болезни, случавшиеся, стоило ей вернуться к обычному образу жизни. Она объяснила, что с начала войны часто гостит у подруг, но приступ был только однажды – из-за волнений, связанных с помолвкой.

Рейчел выполнила стандартный осмотр, несколько озадаченная. Она не могла сомневаться в вердикте доктора Эндрю Клегга – тем лучше для девушки. Но приступы эти не казались ей чисто психологическими. Судя по описаниям девушки, это были реальные последствия сердечной инфекции. Рейчел вполне понимала сельского врача общей практики, решившего подстраховаться ценой нескольких лет молодости пациентки.

Как бы там ни было, не существовало и тени физических признаков, позволявших предположить, что у девушки нелады с сердцем. Рейчел повесила стетоскоп на шею и встретила взгляд испуганных глаз.

– Да не бойтесь вы так, – ободряюще сказала она. – У вас отличное оружие в виде письма доктора Клегга.

– Для того меня Алан к нему и водил.

Девушка снова покраснела, и краски сбежали ей на шею яркими пятнами. Чтобы снять напряжение, Рейчел сделала ногтем птичку на груди Урсулы. На коже выступила ярко-белая буква V, окруженная красной каймой.

– Симптом Труссо, – пробормотала Рейчел. – Вы знаете, что на вас можно писать?

Девушка взглянула на нарисованную букву и засмеялась:

– Забыла. Реджи, мой кузен, всегда рисовал узоры на моей спине на пляже, когда я была маленькая.

– Надевайте халат и туфли, – велела Рейчел и стала заполнять свою часть заключения.

Когда девушка оделась, Рейчел сама отдала ее документы вместе с письмом кардиолога председателю.

Глаза сэра Иэна блеснули. Он посмотрел на Рейчел с довольной улыбкой и тихо сказал:

– Интрига закручивается все туже. Посмотрите вот на это.

«Это» оказалось письмом, которое он прислонил к чернильнице. Пока Урсула ждала своей очереди у стола председателя, Рейчел прочла сперва письмо от бывшего опекуна девушки, мистера Хьюберта Фринтона, сообщавшее, что к письму есть приложение, однако Урсула отказалась лично представить их комиссии, но ей нельзя разрешать становиться клятвопреступницей. Потом она прочла заключение семейного врача общей практики доктора Шора. В нем излагалась история заболевания скарлатиной и его последствия. И, наконец, заключение доктора Мориса Колмена, члена Королевского медицинского общества, доктора медицины, свидетельствующее, что сердце мисс Урсулы Фринтон поражено стрептококковой инфекцией, имевшей форму скарлатины, и сама мисс Фринтон для службы во вспомогательных женских войсках абсолютно непригодна.

Пока Рейчел дочитывала эти интересные документы, сэр Иэн обратился к кандидатке:

– Хорошо, мисс Фринтон. Идите оденьтесь и возвращайтесь сюда ко мне. Мне нужно еще кое-что вам сказать до вашего ухода.

Девушка прошагала мимо длинного стола в дальний конец комнаты. Рейчел направилась обратно в свою кабинку.

– Перерыв, – твердо заявил сэр Иэн. – Вот несут ваш чай.

Рейчел улыбнулась. Персоналу полагалось одномоментно прерывать работу по команде. Когда на мостик выходил адмирал, никакие споры не допускались. Она пошла предупредить секретаршу, стоявшую у весов, но увидела, что мисс Покок ее опередила, и вернулась обратно. Тут же появилась девушка в синем рабочем комбинезоне с ведром песка в руках. Неуверенно поставив ведро у ряда раздевалок, она виновато посмотрела на мисс Покок, но ничего не сказала.

– Это не к нам, – резко произнесла мисс Покок. – Кто вам вообще велел его сюда принести?

Девушка взглянула на ведро, показала на дверь и молча шевельнула губами.

– Ну оставьте это здесь, раз уж принесли. Но у нас уже есть одно у противоположной двери, и я не вижу в этом никакого смысла. И вообще, во время приема сюда вход воспрещен всем, кроме работников медкомиссии. Пожарная служба это знает не хуже меня.

Она вслед за Рейчел вернулась к столу и возмущенно описала инцидент своим коллегам. Они посмотрели в ту сторону, но девушка из пожарной службы уже исчезла, чай на столе остывал, и интерес к инциденту пропал почти сразу.

– Вот что я хотел вам показать, – сказал председатель доктору Фримантлу, когда тот плюхнулся на стул и стал размешивать сахар. – Есть интересное продолжение, но сначала прочтите вот это. Пришло сегодня утром, не сюда, а на мой домашний адрес. Вам ничего не кажется странным?

Доктор Фримантл прочитал письмо и все три заключения, потом перечитал последнее. И быстро вскинул глаза.

– Минуту, – остановил его председатель. – Я знаю, что вы сейчас скажете, но сперва гляньте вот на это. Это про ту же самую девушку и принесено ею лично.

Доктор Фримантл прочел заключение кардиолога и, вернув бумаги сэру Иэну, приподнял брови, глядя на Рейчел.

– Что-нибудь нашли?

– Абсолютно ничего. Но в любом случае поддерживаю Эндрю.

– Конечно. Вы же сами там работали? В больнице Сент-Эдмунда?

Рейчел кивнула:

– Работала. Но и без того поддержала бы Эндрю, как и любой на моем месте. Кто такой вообще этот доктор Морис Колмен?

– Именно. – Сэр Иэн наклонился вперед и понизил голос: – Не буду скрывать, что этот коллега меня заинтересовал. У нас тут был один человек – неделю назад, да, Фримантл? В общем, не важно. Но он был зарегистрирован в Лондоне, уехал оттуда перед самым своим призывом, был с некоторыми хлопотами разыскан в центральных графствах и вызван там на комиссию. Уехал до того, как извещение его нашло, объявился здесь и предстал перед нами, как я уже сказал, несколько дней назад. У него было заключение о непригодности, подписанное тем же деятелем, Колменом. Мы несколько забеспокоились, поскольку у пациента предполагались проблемы с желудком, но о рентгене ни слова не было сказано. Мы его направили на рентгенологическое исследование, но я не сомневаюсь, что он пропустит его по болезни и опять тихо исчезнет.

– Но не сможет же он так бегать без конца, – заметила Рейчел.

– Не сможет, но это не наше дело. В конце концов, это работа полиции. Меня же больше интересует этот самый Колмен. После хлопот с желудочным призывником я прочитал про нашего выдающегося специалиста в «Медицинском справочнике». Там говорится, что он окончил какой-то провинциальный университет сорок лет назад и последние шестнадцать лет до начала войны провел в Канаде. И я вспомнил, что действительно встречал его там. И теперь мне интересно, почему он вернулся – разве что увидел выгодную возможность занять место кого-нибудь из наших специалистов, призванных в армию.

– Вполне вероятно, – ответила Рейчел.

– А в справочнике говорится о Канаде? – поинтересовался доктор Фримантл.

– Нет, – улыбнулся сэр Иэн. – Но я, видите ли, вспомнил фамилию. Поскольку я действительно был прилично обеспокоен, то дал себе труд навести справки, стараясь не поднимать шума. Я знаю пару человек, учившихся одновременно с ним. Один из них его вспомнил и сказал мне про Канаду. Он стал там профессором медицины в захолустном университете, и это тоже согласуется с моими воспоминаниями. Письмо это пришло ко мне домой. Я искал его, получив эти документы, но найти не смог. Не ожидал, что доктор Морис Колмен так скоро снова проявится, тем более в связи с новым случаем.

К этому времени все уже допили чай, Рейчел загасила сигарету и встала. Последние шесть кандидаток глядели на нее с надеждой.

– С двумя я уже разобрался, – сообщил доктор Фримантл. – Мне не обязательно начинать прямо сейчас. А вы давайте, дитя мое. Старый мастер тем временем выпьет еще полчашечки чая.

Рейчел увидела, что он собрался продолжить разговор с адмиралом.

Во время осмотра третьей девушки Рейчел услышала какую-то суматоху со стороны раздевалки. Звучали возбужденные голоса, слышался истерический смех и суровый голос председателя:

– Девушки, тишина!

Она выглянула из смотрового кабинета. Мимо ширмы, ведущей к раздевалкам, шла мисс Покок.

– Что там случилось? – спросила Рейчел.

– Одной девушке стало плохо, – ответила мисс Покок. – Покраснела, сильно возбудилась, но сказала, что с ней все в порядке. Я велела ей подождать и пока не выходить. Она попросила меня не говорить сэру Иэну.

Рейчел нахмурилась:

– Это которая?

– Блондинка. Та, что долго у вас просидела. У нее, кажется, было письмо от ее врача.

– Заключение? Вы имеете в виду Урсулу Фринтон?

– Кажется – имя я не спросила. Она заверила, что у нее все в полном порядке.

– Скажите, чтобы не уходила, я к ней подойду, когда закончу. Это недолго – осталось всего три человека.

– Хорошо, доктор Уильямс.

Рейчел вернулась к работе, сомневаясь, не слишком ли высоко оценила Урсулу Фринтон. Похоже, у нее серьезная эмоциональная нестабильность. Но нервная система – это по части доктора Фримантла. Она же сделала все необходимое. Обобщить результаты осмотра – работа сэра Иэна.

Когда ушла последняя кандидатка, Рейчел убрала со стола личные вещи, сложила их в портфель и вышла. Она ожидала увидеть Урсулу Фринтон в короткой очереди кандидаток, ожидающих разговора с председателем, но там ее не оказалось.

– Что с мисс Фринтон? – спросила она у первой секретарши.

Мисс Покок, сидевшая за столом чуть дальше, подняла голову:

– Она пока не выходила. – И снова стала писать.

– Пойду посмотрю, – сказала Рейчел и двинулась к ширме.

– Что там такое?

Чуткие уши сэра Иэна уловили ее последние слова.

– Эта девушка с заключениями врачей. По словам мисс Покок, она неважно себя чувствует. Я передала ей, чтобы посидела спокойно.

– Что за девушка? Господи благослови, не ее ли я только что видел? Что с ней? Я помню, мы согласились, что у нее…

– Я ничего и не предполагаю, – произнесла Рейчел. – Пойду посмотрю.

В раздевалках стояла тишина. Почти все входные шторы были открыты – внутри было пусто. Рейчел отодвинула одну задернутую штору, затем другую – и резко шагнула вперед.

Урсула Фринтон сидела на полу, держа руки на стуле, где раньше лежала одежда, голова ее свесилась набок. Она была без сознания, едва дышала, лицо под тоном посинело.

Рейчел бросилась за ширму. Адмирал, взглянув на нее, быстро встал.

Они положили девушку на пол. Рейчел приподняла ей голову и подсунула под затылок халат, а сэр Иэн тем временем щупал пульс. Она была полностью одета, успела накраситься, но губы подвела небрежно, помада по краям размазалась. Рейчел заметила, что девушка то ли при падении, то ли от волнения или боли во время приступа прикусила нижнюю губу. Пятнышко засыхающей крови темнее помады показывало, где прокус.

– Очень плохой пульс, – быстро сказал сэр Иэн. – Стетоскоп с вами?

Рейчел обернулась к портфелю, который принесла с собой к раздевалкам, и вытащила стетоскоп. Потом расстегнула на девушке блузку и сдвинула вверх лифчик. Сэр Иэн быстро послушал.

– Фибрилляция, сердцебиение очень слабое. Скажите мисс Покок, пусть вызывает «Скорую». Да, секунду. У меня при себе ни черта нету, только шприц с морфином – всегда ношу с собой на случай, если понадобится жертве воздушного налета. Но этой девушке он без пользы. У вас что-нибудь есть?

– К счастью, прихватила саквояж, – сказала Рейчел. – Вколю ей дигиталис.

– Боюсь, это не поможет, – вздохнул председатель.

Рейчел поспешно сказала мисс Покок насчет «Скорой» и набрала шприц, распахнув саквояж на столе председателя. Но, вернувшись в раздевалку, увидела, что надежды действительно нет. Все же укол она сделала, села на корточки рядом с девушкой, вглядываясь ей в лицо, и вдруг воскликнула:

– Боже мой!

– Что такое?

– Смотрите, сэр Иэн! На груди. Буквы!

– Буквы! Клянусь святым Георгием, вы правы. Похоже на большие буквы «Р» и «Н», хотя за «Р» я бы не поручился. Как они тут оказались?

– Не знаю. – Рейчел вдруг стало страшно. – У нее был выраженный симптом Труссо. Я ей сказала об этом, чтобы немного развлечь, а то она была очень испугана. Нарисовала большое «V» на груди, и она засмеялась. Может быть, она сама написала эти буквы, чтобы сказать нам что-то важное.

– Возможно.

Сэр Иэн снова сжал ее левое запястье, отпустил его и взял стетоскоп.

– Плохо, – произнес он. – Сердце сдает.

– Надо было мне раньше прийти! – горестно воскликнула Рейчел.

– При таком приступе ничего бы не помогло. Сердце полетело к чертям. Ни на что не осталось бы времени.

– Значит, Эндрю Клегг ошибся, а те были правы? Бессмыслица какая-то.

– Да, – мрачно согласился адмирал. – Бессмыслица.

– У нее венчальное кольцо, – сказала Рейчел, недоуменно глядя на председателя. – Его не было, когда я ее осматривала.

Сэр Иэн посмотрел на руку девушки, потом на Рейчел.

– Вы уверены?

– Определенно. Но, в общем-то, не удивлена. Я сидела рядом с ней и ее мужем в кафе. Я бы его узнала.

Сэр Иэн, видимо, не слушал, хотя дотронулся до кольца, прежде чем снова взяться за пульс. Вскоре Урсула Фринтон тихо вздохнула – и наступила долгая тишина. Напрасно ждала Рейчел следующего вдоха.

Сэр Иэн вернул ей стетоскоп и медленно встал. Лицо у него было суровым. Он вышел в длинный зал, к нему подошел доктор Фримантл:

– Я подумал, что буду работать, поскольку вы вдвоем справляетесь.

Сэр Иэн утвердительно кивнул.

– «Скорая» приехала, сэр, – дрогнувшим голосом сказала мисс Покок.

– Пусть подождет, – распорядился адмирал, подходя к своему столу. – Все присутствующие должны оставаться на своих местах. А вы, мисс Покок, позвоните в полицейское управление.

 

Глава 3

Инспектор Стейнс из шорнфордского городского отделения Управления уголовных расследований прибыл в «Методист-Холл» в скептическом расположении духа. До войны любой намек на крупное преступление пробуждал его энергию, мысль начинала работать точно и четко, в постоянно нарастающем темпе. Теперь, после двух лет проблем с эвакуированными, расцвета черного рынка и махинаций с бензином, а также последствий изоляции и безделья в расквартированных в округе войсках, свежий материал вызывал лишь усталый скепсис, хотя этот случай, похоже, обещал интересные повороты. Инспектор прибыл, уже готовый к разочарованию, сомневаясь, может ли хоть что-то интересное пробиться сквозь толщу официальщины и рутины, характеризующих в глазах постороннего наблюдателя работу гражданских медкомиссий. В комнату он вошел с гордо поднятой головой. Сейчас он покажет этим уклонистам от ответственности, этим паникерам, с кем они имеют дело.

Сэр Иэн быстро вернул инспектору чувство реальности, подозвав к себе спокойным повелительным жестом. Вслед за председателем Стейнс проследовал к раздевалкам и выслушал краткое изложение дела, стоя по стойке «смирно» и ни разу не перебив. Потом, все еще молча, бегло осмотрел тело.

– Главные причины, по которым я сразу вас вызвал, – сказал сэр Иэн, – вкратце таковы. В любом случае будет проводиться дознание, а причина смерти не ясна никому из нас. Мы знаем, что отказало сердце, но не можем установить, отчего это случилось. Дело осложняется еще и двумя медицинскими заключениями, содержащими противоположные выводы о состоянии здоровья этой девушки. Мы с коллегой, присутствующей здесь доктором Уильямс, убеждены в правильности мнения доктора Клегга, но оно очевидным образом опровергается этим катастрофическим приступом. В общем, дознание обещает быть трудным. Я подумал, что следует узнать ваше экспертное мнение о том, могло ли иметь место преступление.

Инспектор Стейнс, присевший около тела девушки, поднял глаза.

– Вы имеете в виду что-то определенное?

– Нет.

– Мужа вы известили?

Сэр Иэн переглянулся с Рейчел.

– В документах у нее девичья фамилия, – ответила та. – И она была без кольца во время осмотра. Но в момент смерти на ее пальце кольцо было. Очевидно, она его надела перед тем, как почувствовала себя плохо. Не думаю, что она собиралась быть в нем перед комиссией. Видите ли, – запнулась Рейчел, – я сегодня случайно оказалась за ленчем рядом с ними, и слышала, что она говорила мужу.

– Вы его видели?

– Я бы решила, что человек, бывший с ней, и есть ее муж. Они вроде бы были друг к другу неравнодушны. А перед уходом она сказала, что-то насчет того, чтобы оставить «это» в своей сумочке и не надевать. Теперь я думаю, что она имела в виду кольцо.

– Ее сумочка у вас?

– Она вон там, на стуле. Когда я обнаружила девушку, сумка лежала на полу. На стул я ее положила, сделав укол дигиталиса.

Инспектор утвердительно кивнул, вставая с пола.

– Я думал, что вы, врачи медкомиссий, не занимаетесь тут лечением.

– Удачно получилось, что у доктора Уильямс был с собой саквояж, – объяснил председатель. – Обычно мы ничего такого не берем. Многие из нас вообще уже на пенсии, как я. В конце концов, мы приходим сюда оценивать пригодность здоровых, а не лечить больных.

Инспектор Стейнс не стал развивать тему. Он видел, что от адмирала мало чего добьется, и только сейчас сообразил, кто такая доктор Уильямс. Она же выступала пару раз в суде с тех пор, как ее муж уехал воевать за границу.

– Думаю, она имела в виду это кольцо, – сказал он вскоре, глядя на разложенные перед ним вещи Урсулы Фринтон. – Никаких других колец здесь нет, и вообще ничего достойного сокрытия.

Вытряхнув содержимое сумочки на стул в раздевалке, инспектор снова ее обыскал.

– Помады нет, – сказал он, оборачиваясь к телу. – Так где?..

Он несколько минут смотрел в лицо мертвой девушки, на кончики ее пальцев, потом медленно оглядел пол в кабинке. Рейчел присоединилась к поискам, начав с другой стороны.

– Вряд ли вы ее там найдете, – заметил инспектор. – Если я правильно понимаю, ее скрутило, когда она красила губы, и не успела закончить. Или же уронила помаду, почувствовав себя плохо, и не смогла найти.

– Но почему именно на этой стороне? А, вы хотите сказать, потому что мы обнаружили ее лицом вниз, опершуюся на стул?

– Нет, я ищу здесь, потому что она левша. Помаду она наносила справа налево, и до левого уголка рта не дошла. А на пальцах правой руки есть небольшие красные точечки.

– Я их не заметила, когда ее осматривала.

– А я видел, когда считал ее пульс, – вмешался сэр Иэн. – Но решил, что это кровь с губы. Она себе губу прикусила или порезала, как вы, наверное, заметили.

Стейнс на это ничего не ответил, продолжая обыскивать кабинку – безрезультатно. Вскоре он оставил это занятие, вышел и сделал несколько звонков с просьбой прислать помощь и полицейского врача.

– Что делать с этими девушками? – спросил председатель, показывая на последних четырех кандидаток, сидевших с испуганным видом. Доктор Фримантл безуспешно пытался их подбодрить.

– Они как-то связаны с покойной?

– Не знаю. Могли с ней говорить. Мисс Покок, быть может, известно больше. В кабинках был какой-то шум, и она пошла посмотреть, что там такое.

Мисс Покок, задыхаясь от волнения, рвалась рассказать свою историю. Она отправилась выяснять причину беспорядка и нашла вот эту девушку у входа в кабинку. Ее лицо покраснело, губы дрожали, она держалась за штору и быстро что-то говорила об успешном прохождении комиссии двум другим девушкам, готовым уходить. Когда появилась мисс Покок, мисс Фринтон посмотрела испуганно и шагнула обратно в кабинку, утверждая, что с ней ничего странного не происходит. Об этом мисс Покок и доложила доктору Уильямс.

– А девушки, с которыми она говорила, еще здесь?

– Нет. Они ушли сразу после этого. Они к тому времени уже прошли комиссию.

– Вы возвращались в кабинку до прихода туда доктора Уильямс?

– Нет, не возвращалась.

– Кто-нибудь из вот этих четырех девушек был в то время в кабинках?

– Две должны были быть. Те, которые уже одеты. Они вышли из кабинок за несколько секунд до прихода доктора Уильямс. И как раз направились к выходу, когда доктор Уильямс позвала сэра Иэна. Доктор Фримантл попросил их немного подождать.

Инспектор взглянул на доктора Фримантла, которого хорошо знал, и кивнул.

– Давайте с ними побеседуем.

Девушки, возмущаясь и нервничая, утверждали, что понятия не имеют о том, что происходило в кабинках. Они даже не знали, что там есть кто-то еще. Они словно давали понять: преступление – тащить на медкомиссию такую безнадежно больную девушку, и Рейчел, глядя в их лица, читала там осуждение этого мира, предвидя длинную цепь непониманий и недоразумений, критики от горячих голов и протеста горячих сердец. Эта цепь потянется через все дознание и следствие, едва история неизбежно попадет в газеты.

Инспектор повернулся к сэру Иэну:

– Кроме девушек, технического и врачебного персонала, кто-нибудь имеет доступ в это помещение и кабинки раздевалки?

– Никто. Обычно там сидит представительница ВВС, куда девушки поступают. Она, как правило, находится за дверью или около нее: говорит девушкам, куда идти, и не пускает посторонних. Сегодня там дежурит сержант ВААФ.

Сержанта вызвали, и она уверенно заявила:

– Никто в зал заседаний комиссии не входил, кроме рекрутов и девушки из пожарной службы.

– Что за девушка из пожарной службы?

Сержант не знала, но предположила, что она из персонала, постоянно находящегося в здании. Инспектору Стейнсу этого было мало. Сержант ВААФ вызвалась все выяснить.

К этому времени к инспектору прибыло подкрепление и расположилось в зале заседаний комиссии: полицейский врач, он же местный врач общей практики, детектив-сержант и констебль в форме. Констебля поставили у дверей, детектива послали вместо сержанта ВААФ искать девушку из пожарной службы, принесшую ведро с песком, а полицейский врач вместе с Рейчел Уильямс пошел выполнять предварительный осмотр тела.

– Когда пришла эта пожарная? – спросил инспектор Стейнс.

Сержант ВААФ не помнила. Снова вышла вперед мисс Покок.

– Как раз когда налили чай, – сообщила она. – Это примерно в четверть четвертого. Я пошла к весам сказать мисс Шоу, и доктор Уильямс подошла туда же. Как раз перед тем, как мисс Фринтон села напротив сэра Иэна.

– Сколько времени пробыла здесь мисс Фринтон?

– Примерно от двадцати минут до получаса.

– Как выглядела эта девушка-пожарная?

– Среднего роста, – прищурилась мисс Покок. – Темноволосая, очень короткая стрижка – ну вот как у сержанта Дженнигс. Жемчужные клипсы, накрашена, темно-синий комбинезон, коричневые замшевые туфли. Больше ничего не помню.

– Этого должно быть достаточно, – доброжелательно улыбнулся инспектор. Мисс Покок смущенно покраснела и отступила.

Пока проходили эти выяснения, Рейчел Уильямс вернулась в зал заседаний и встала рядом с сэром Иэном. Мысли ее были заняты трагическим контрастом между первой и второй встречей с погибшей девушкой. И чем больше она думала об этом, тем сильнее ощущала свою ответственность, потому что сейчас только она как-то соединяла настоящее с недавним прошлым. Когда мисс Покок закончила беседовать с инспектором, Рейчел шагнула вперед.

– Ее родственники уже знают? – спросила она. – Потому что я хотела предложить…

– Мистеру Фринтону из Уэйкли-Мэнор передана просьба приехать и ее опознать. Она указала Уэйкли в документах как свой адрес в настоящее время. Естественно, здесь хорошо известны мистер Фринтон и его племянница.

– Наверное, вы ее узнали, раз видели прежде. Но ее муж? Мы же даже не знаем его фамилии.

– Мистер Фринтон должен быть в курсе.

– Я думаю, – возразила Рейчел, – что она могла не сказать дяде о свадьбе, хотя о помолвке он знал. Я более чем уверена, – продолжила она, понизив голос, – что он приедет сюда встретить ее после комиссии. В смысле ее муж. Я его, конечно, узнаю. Как вы думаете, могу я спуститься и посмотреть, нет ли его на улице? Ужасно будет, если он это узнает потом от мистера Фринтона. Его надо найти и сказать сразу же. Как вы думаете?

– Идите, если хотите, – сказал инспектор, удивившись, что Рейчел так переживает. – Я пошлю с вами человека.

– Нет-нет, не надо. Давайте я одна. Я его приведу, если он здесь.

Инспектор ее отпустил и через пару секунд послал констебля посмотреть, нашла ли она кого искала.

Рейчел сбежала по лестнице, остановилась у дверей, огляделась и тут же увидела летчика. Он стоял, лениво осматривая витрину на той стороне улицы и время от времени бросая взгляд на часы. Рейчел внутренне сжалась от предстоящего разговора, но преодолела себя. Через несколько минут летчик шагал рядом с ней по лестнице, бледный и безмолвный.

Инспектор Стейнс пододвинул ему стул и жестом пригласил сесть, но Алан Дункан этого не заметил. Сэр Иэн положил руку ему на плечо.

– Пойдемте, – предложил он. – Я расскажу вам, что произошло, и отведу к ней.

Пока их не было, полицейский врач вернулся в зал заседаний и сел рядом с инспектором.

– Ничего определенного сказать не могу, – буркнул он. – Похоже на сердечный приступ, но выяснится на вскрытии.

Инспектор подвинул ему документы Урсулы Фринтон.

– Ваше мнение об этих заключениях, доктор?

Доктор Филлипс прочел их и присвистнул.

– Поэтому старик вызвал вас вместо того, чтобы отослать девушку в больницу?

– Да нет, она умерла еще до прибытия «Скорой». Но это, пожалуй, одна из причин, почему он меня вызвал.

– Подозрение на злой умысел? Но какой? В таком месте? И каким способом?

Инспектор не ответил.

– Кстати, – сказал доктор Филлипс, запуская руку в карман. – Помада лежала у нее в кармане пальто, валявшегося рядом со стулом. Я ее вытащил, чтобы случайно не выпала.

– А что вас подвигло ее искать?

– Решил проверить, что это за тюбик. Вы видели, как нанесена у нее помада, и царапину на губе тоже видели. Сумочки не было – я подумал, что она у вас, – но пальто осталось. Вот я и проверил карманы, прежде чем идти к вам за сумочкой, и нашел помаду. Хочу, чтобы вы на нее взглянули.

– Заляпали весь тюбик отпечатками пальцев?

– Напротив.

Доктор Филлипс развернул платок, в котором была помада, и она покатилась к инспектору.

Тот собирался ее взять, когда в дверь вошли Алан Дункан и председатель комиссии. Инспектор накрыл помаду куском промокательной бумаги и поднял на них глаза.

На этот раз летчик не стал игнорировать предложенный стул, сел и повернул к инспектору Стейнсу злое лицо.

– Спрашивайте что хотите, – сказал он. – Лишь бы это помогло поймать мерзавца, убившего мою жену.

– Вы несколько опережаете события, – медленно произнес инспектор, – но я понимаю ваши чувства. Пока нет никаких свидетельств…

– Найти их – ваша работа.

– Никаких свидетельств преступления. Но вы можете не сомневаться, что мы сделаем все возможное, как только причина смерти будет установлена…

– Она была совершенно здорова. У вас на руках самое авторитетное заключение из всех возможных.

– Могу вас заверить, что слово доктора Клегга достаточно весомо. Естественно, это делает необходимым самое тщательное расследование.

– Это все, чего я хочу. Итак, что вас интересует?

Алан рассказал, что они вступили в брак семь дней назад, и назвал дату посещения доктора Клегга, подтвержденную заключением, полученным от последнего. Дункан был в курсе консультаций Урсулы с другим специалистом и знал, что его заключение совпадает с мнением семейного врача, лечившего ее всю жизнь, но Урсула, по его словам, отвергла вердикт доктора Колмена, имея столь благоприятное заключение от доктора Клегга.

– Я знаю, что Клегг был прав, – серьезно сказал он. – Любой бы согласился с его мнением. Об этом втором я вообще ничего не слышал.

– Я о нем слышал, – спокойно произнес инспектор.

Сэр Иэн бросил на него острый взгляд, но промолчал.

– Теперь простите, если задам болезненный вопрос, – продолжил инспектор Стейнс, – но прошу вас сказать мне одну вещь. Если не считать последствий этого фатального приступа, замечаете ли вы что-нибудь необычное во внешнем виде вашей жены?

– Вы про порез на губе?

– Он ведь свежий? Его не было, когда вы видели ее в последний раз?

– Не было, я уверен.

Рейчел вмешалась:

– Его не было во время осмотра, я вам говорила.

Инспектор не обратил на нее внимания.

– Она плохо накрашена, но это еще не все, – заявил Дункан. – Помада, которой она накрашена, не ее. Такой жуткий цвет она бы ни за что не выбрала. Тут дело не в ее нынешнем виде – я понимаю, что должна быть разница, – но уверен…

Он замолчал, закрыв лицо руками. Инспектор медленно снял промокательную бумагу.

– Вы узнаете футляр, в котором была помада? – спросил он.

Алан Дункан уставился на стол.

– Клянусь, это не ее.

– Можете мне описать ее помаду?

– Не столь яркая, тюбик не такой блестящий. Не новая, хотя использована была только наполовину. И тупее – то есть короче и шире.

– Вы уверены, что у нее не могло быть двух помад?

– В ее сумочке я никогда больше одной не видел.

Рейчел смотрела, как инспектор снял с помады крышечку и осторожно выкрутил красящий столбик.

– Именно этим цветом она была накрашена, когда ее нашли, – сказал он. – Значит, в последний раз она использовала этот тюбик.

Рейчел вдруг вспомнила ярко-алые губы в «Зеленом какаду», свирепые темные глаза, глядящие поверх блокнота со счетами, и по спине ее пробежала дрожь. А инспектор подозвал мисс Покок:

– Расскажите еще раз, как выглядела эта девушка-пожарная, что приходила сегодня.

– Среднего роста, смуглая, коротко стриженная, жемчужные клипсы, довольно большие.

– Вы сказали, она была накрашена. Помните, как именно?

– Ну, такая оранжевая пудра и очень яркая помада, какой мало кто будет пользоваться. Но она смуглая, и получилось эффектно.

И снова холодок страха пробежал по телу Рейчел. Ей придется рассказать, что она видела. Ее роль во всем этом непонятном и печальном деле становилась все значительней, она увязала все глубже. Рейчел взглянула на Алана Дункана, но он, похоже, не услышал описания мисс Покок или не придал ему значения. Инспектор Стейнс снова завернул помаду, видимо на время завершив свое дознание. Так чего же все ждут?

Рейчел вдруг ощутила нетерпение. Этот кошмарный день должен наконец кончиться! Не могут же они толпиться тут бесконечно – сэр Иэн, доктор Фримантл, секретарши, стайка девушек-рекрутов, подтянутая сержант ВААФ и она сама. У всех есть работа, и в любом случае она должна быть дома к шести и начать вечерний прием. А тут все зависло. В сравнении с быстротой трагической смерти Урсулы Фринтон как пусты и пока бесполезны все попытки установить ее причину! Ей вспомнились давние дни резидентуры в больнице, тот дикий случай, когда среди них оказался убийца и его требовалось выследить. Дэвида Уинтрингема бы сюда надо, тогда бы дело сдвинулось с мертвой точки. Надо написать Джилл, его жене, и рассказать, что тут произошло. Конечно, можно лишь попросить совета, поскольку Дэвид по горло занят военной научной работой, но это лучше, чем бездействие.

Инспектор Стейнс вполголоса поговорил о чем-то с доктором Филлипсом, потом тот кивнул Рейчел и сэру Иэну – он был с ними знаком как с коллегами – и вышел. Инспектор же подошел к сэру Иэну.

– Я более не вижу необходимости вас задерживать, сэр, – сказал он. – Ваши фамилии и адреса у меня есть. Мистер Дункан поедет вместе со «Скорой» в морг. Из Уэйкли пока не ответили – видимо, там все еще никого нет. О дознании я вам сообщу. Думаю, участвовать будете вы и доктор Уильямс.

– Естественно, – ответил адмирал. – Надеюсь, вы дадите мне знать о результатах вскрытия, как только они появятся. Нет необходимости вам говорить, что естественные причины удовлетворят меня не более, чем ее мужа.

– Между нами, сэр, и доктора Филлипса. Он сейчас привлекает к делу патологоанатома, и скоро будет готово полное заключение.

– Рад это слышать.

Рейчел, поняв, что ее отпустили, двинулась к двери, но остановилась, подумала секунду и вернулась к летчику.

– Не сочтите меня назойливой, – сочувственно сказала она, – но я, конечно, согласна с вами, что эта трагедия не могла произойти по естественным причинам, хотя не представляю себе, кому и зачем это понадобилось. И, по моему глубокому убеждению, действовать нужно как можно быстрее. Я знаю, как в таких ситуациях страшна потеря драгоценного времени. Может быть, мне только кажется, поскольку это был сильный шок даже для меня, привычной к внезапным болезням и несчастным случаям. Так вот, я знакома с человеком, который мог бы, если он свободен, профессионально нас проконсультировать по поводу случившегося. Если хотите, я попрошу его совета от своего и вашего имени.

– Все, что угодно, лишь бы найти!

– Тогда не дадите ли вы свой адрес? По которому я могла бы через пару дней с вами связаться.

Рейчел записала адрес на обороте какого-то конверта и увидела, что детектив-сержант шагает через зал к инспектору Стейнсу. Ее он, кажется, не заметил, поскольку заговорил еще на ходу громко и возбужденно:

– Пожарная – липовая! Мне сказали, что сейчас девушек на дежурстве вообще нет. Я просмотрел все комбинезоны: те, что в кладовой, и четыре в офисе. Число совпадает, а в кармане одного из тех, что в офисе, я вот что нашел!

Он протянул руку, и Рейчел увидела на ладони пару больших круглых жемчужных клипсов на винтовых зажимах.

 

Глава 4

Джилл Уинтрингем положила в тостер последний кусочек, успела снять с плиты молоко, поднявшееся булькающей шапкой, и крикнула няне, что завтрак готов. Для себя и Дэвида она поставила еду на поднос и понесла его прочь из кухни. Когда она шла через холл, в почтовую щель двери упали письма и рассыпались по коврику.

– Надо будет в ближайшее воскресенье прибить ящик, – сказал Дэвид, спускавшийся как раз в этот момент.

– Ты это каждый раз говоришь при виде почты, которую я не успела собрать, ползая по полу, – улыбнулась ему Джилл, пока он придерживал для нее дверь.

– Пойду сам поползаю. И я правда его приделаю. Присмотрел уже несколько дощечек, а это шаг в правильном направлении.

– Скорее в довоенном, – ответила Джилл. – Но понятно, что ты по воскресеньям усталый после недельной каторги.

– Я совершенно не устаю. Такой увлекательной работы у меня никогда не было. Если бы ты знала, какие потрясающие общие законы начинают прорисовываться на горизонте…

– Иди возьми письма, – сказала Джилл, – и не мучь меня. Ты знаешь, что мне не положено слышать про то, чем ты занимаешься. Начинаю понимать состояние обманутой жены.

Она расставила завтрак на столе, села на свое место и стала наливать кофе. Дэвид принес стопку писем, на ходу их сортируя.

– Три тебе, – сказал он, – а остальные мне.

– Пять из них с грифом «Служебное» – конечно же, секретный отдел по прозвищу «Ни шушу!» – сказала Джилл, отбирая у него корреспонденцию. – Все сильнее чувствую себя обманутой женой.

– Ни-Шу-Шу. Мне нравится это слово, – ответил Дэвид. – Звучит как имя наложницы-китаянки. Никогда у меня не было наложницы-китаянки.

– Это удивительно.

Они сели читать письма и завтракать.

– Ты помнишь Рейчел Уильямс? – оживленно поинтересовалась Джилл.

– Конечно. Дик сейчас на востоке?

– На Ближнем Востоке, да. Так вот, Рейчел написала мне длинное-предлинное письмо о событии, которое она, видимо, считает убийством первого класса. В ее тихом ярмарочном городке.

– Рад за нее.

Джилл уставилась на Дэвида, потом протянула ему письмо.

– Похоже, ты не слышишь, что я говорю. Рейчел пишет об убийстве.

– Убийстве? По-моему, это совсем не в ее характере.

– Кретин. Она не говорит, что совершила убийство, но страшно возмущена, потому что преступление случилось прямо на медкомиссии.

Она ждала, но Дэвид, поглощенный своей официальной корреспонденцией, даже не шевельнулся, чтобы взять письмо. Поэтому Джилл положила его рядом с тарелкой и продолжала есть, улыбаясь. Если война и правда угасила интерес Дэвида к преступлениям, то одно небольшое доброе дело она все же сделала.

И Джилл была настолько в этом уверена, что, провожая уходящего на работу мужа, сунула письмо ему в карман.

– Прочти за ленчем, – сказала она. – Тебе это может быть интересно.

Джилл убрала со стола и пошла в детскую, не сомневаясь, что, когда вечером попросит вернуть письмо, Дэвид с той же вежливой отстраненностью, что и за завтраком, поинтересуется, о чем речь. Тогда можно будет написать Рейчел, что она сделала все возможное, но Дэвид, увы, полностью занят своими военными исследованиями.

Прогноз разлетелся вдребезги примерно через час после ленча – Дэвид вернулся в состоянии заметного душевного подъема.

– Не спрашивай, почему я так рано, – сказал он, широко шагая через всю комнату к телефону, – а дай мне номер Элси Литтл.

Джилл, сделав над собой невероятное усилие, не задала ни одного вопроса, достала записную книжку и открыла на букве «Л».

– Если она все еще на Рекин-Фарм, то вот он. Но в это время ее дома не будет, а дозваниваться туда долго.

– Если ее нет, так нет. Но мне нужно только одно имя, которого я не помню.

Джилл терпеливо ждала, пытаясь вообразить себе, что Элси Литтл, деревенская девушка, может иметь общего с армией, – точнее, с вопросами здоровья, болезней, физиологии служащих или чего-то еще, чем занят сейчас Дэвид. Но дозвониться удалось. Дэвид повесил трубку с таким загадочным, но знакомым огоньком в глазах, что Джилл подобралась.

– Не дашь ли себе труда объяснить? – настойчиво спросила она.

– Мне нужно успеть на пятнадцать тридцать в город, – сказал Дэвид, глядя на часы. – Вернусь завтра. Тут-то и пригодится моя чахлая квота на бензин. Ты отвезешь меня на станцию и вернешься обратно, а если тебя остановят, скажешь, что выполняешь работу, связанную с государственной безопасностью. Тебе не поверят, но это будет правдой – насколько она тебе известна.

– Бери машину и замолчи, – сказала Джилл. – Ты еще успеешь на пятнадцать тридцать, если я тебя соберу.

По дороге на станцию Дэвид вынул из кармана письмо Рейчел.

– Ты это читала, так что, полагаю, помнишь, о чем там говорится.

– Спасибо, милый. Ты очень, очень добр.

– Она пишет, что умершая девушка написала у себя на груди две буквы, похожие на «Р» и «Н». Вторая – четкая большая буква, с первой не все так ясно. Ты помнишь, что Тед и Элси приезжали навестить нас год назад, когда у них были волнения, и Тед рассказывал о шпионской организации, действовавшей под названием «РН». Шорнфорд же находится не более чем в сорока милях отсюда, в центре многих организаций, где гуннам очень хотелось бы иметь свои глаза и уши. Девушка – из семьи, которой принадлежит поместье рядом с Шорнфордом. Она могла быть в курсе всего, что происходит у них в деревне, как минимум, и люди ей, вероятно, многое рассказывали. Допустим, до нее докатилась некая информация, а сообщить кому следует не выпало случая? Или же она даже не осознавала значения этих сведений, но могла бы сообразить, побыв какое-то время в ВААФ. Предположим, организация узнала об этом и устранила ее, но у несчастной хватило времени написать предупреждение для тех, кто сможет прочесть.

– Чтобы так поступить, нужно было осознавать значение этой информации и достаточно много знать о банде.

– Да, верно. У меня разыгралось воображение.

– Ты хочешь об этом доложить?

– Именно. И если сумею сделать это правильно, плюс небольшое везение, мне могут разрешить самому раскручивать это дело с нашей стороны. С точки зрения безопасности это вполне надежно, потому что у меня нет с ними известных связей.

– Дэвид! – резко сказала Джилл. – Почему ты думаешь, будто в такой момент тебя освободят от настоящей работы ради столь фантастической авантюры?

– Могут и не освободить.

– Ты бы не поехал в город, если бы не был уверен на сто процентов. Дэвид!

– Да, моя прелесть?

– Так, ты становишься покорным и медоточивым, значит, что-то задумал. Откуда ты знаешь, к кому обращаться, и почему уверен, что он тебя примет?

– Дорогая, и опять очаровательная Ни-Шу-Шу затыкает мне рот.

– Еще одна Ни-Шу-Шу?

– Или та же самая. Не надо спрашивать.

Они переглянулись. Дэвид улыбался, но его глаза были абсолютно серьезны. Джилл потрепала его по колену. Он вернул ее руку на руль.

– Не въедь в кусты, моя дорогая, иначе вопрос Рейчел останется без ответа.

– Она говорит, дело в руках местной полиции.

– Именно это я и хотел сказать.

– Какой ты недобрый!

Перед самым отправлением поезда Джилл поинтересовалась:

– Если ты застрянешь на праздники в Шорнфорде, можно мне будет тоже приехать?

Дэвид громко рассмеялся:

– Попробую это устроить. Но если все получится, дело будет серьезное. Тебя допустят только как прикрытие.

– Когда ты сегодня уходил, я не думала, что ты вообще прочтешь это письмо. Через столько лет я все еще не могу предсказать твое поведение! Какая я счастливая, трижды благословенная жена!

– Нет. Просто любимая.

Дэвид вернулся домой на следующий день с весьма довольной физиономией. От станции он доехал на автобусе и застал Джилл с коляской и двумя прыгающими сорванцами. Они ждали возле автобусной остановки. Жена поцеловала его и отступила, пропуская детей.

– Няня будет просто в восторге, – сказала она. – Когда нам ехать?

– Завтра, если Рейчел сумеет нас принять. Но ты можешь перенести поездку на послезавтра или на следующий день, если тебе так удобнее.

– Все это достаточно сложно. Но миссис Буш очень любезна, и, думаю, я смогу уговорить ее пожить у нас недельку, если это действительно срочная работа для войны. Она и так уже считает тебя волшебником номер один в этой части страны. Наверняка она рассказывает приятельницам, что ты открыл лучи, которые сожгут рейх в пепел, как только их можно будет пускать в достаточных количествах. Говоря о тебе, она всегда вспоминает лучи.

– Жаль, что ее ждет разочарование, – ответил Дэвид. – Но мы его попридержим. До тех пор, по крайней мере, пока не выполним просьбу Рейчел.

– Я думала, это задание правительства, – задумчиво произнесла Джилл.

– Именно это я и хотел сказать.

– Терпеть не могу эту твою покерную физиономию, – с улыбкой покачала головой Джилл.

Вопреки желанию ехать немедленно Дэвиду пришлось задержаться на работе, и лишь через три дня они с Джилл отправились в Шорнфорд.

Когда они прибыли, Рейчел Уильямс не было дома, но к чаю она вернулась. Рассказала Дэвиду, как пройти в полицейское управление, и повела Джилл наверх – помочь ей распаковаться.

Дэвид пошел в участок, на ходу изучая топографию города. Он прошел по Хай-стрит, отметил «Методист-Холл» и «Зеленого какаду», упомянутые в письме Рейчел. В участке он предъявил официальное письмо, полученное в Лондоне, и спросил, нельзя ли увидеть инспектора Стейнса. Его не заставили ждать.

– Вам может показаться странным, что меня попросили помочь в этом деле, – начал он. – Но я знал одного человека, замешанного в первом явлении этой банды «РН», а до того мне случалось делать кое-что по вашей линии. Как я понимаю, вы получили официальную инструкцию по поводу моего приезда? В том деле, о котором я сейчас говорил, главарь «РН» удрал, и банда с тех пор не функционировала. Поэтому мне так интересно это дело. Кстати, вы видели буквы у девушки на коже?

– Нет. Какие-то штрихи вроде сыпи, но ничего конкретно определимого. Однако их видела доктор Уильямс, и сэр Иэн подтверждает ее слова. Они оба говорили очень уверенно и набросали, как выглядели эти буквы. Вот, смотрите.

– «Н» вполне отчетливая, – сказал Дэвид. – «Р» несколько неправильная, круглая часть выведена с неравномерным нажимом, что естественно, когда рисуешь кривую на коже – она, конечно, морщится. И все же узнаваемо и приемлемо, если рисунок точен.

– Они были сделаны и подписаны доктором Уильямс. Сэр Иэн Фергюсон подтвердил их своей подписью. Присяжные примут.

– Вполне. Так вот, доктор Уильямс, когда писала мне об этом деле, сообщила подробности смерти – те, которые наблюдала сама, – и дала полный список лиц, в это время находившихся в зале или проходивших через него. Я хотел бы сравнить его с вашим, если позволите, и выслушать любые сведения, которые вы можете сообщить мне.

Сопоставив свои записки с записями инспектора, Дэвид снова посмотрел на него:

– Девушку-пожарную выследили?

Инспектор Стейнс нахмурился:

– Еще нет. Никто в пожарном департаменте на первом этаже «Холла» не видел, чтобы молодая женщина в комбинезоне или в иной одежде входила в помещение. И все же в кармане одного из них были найдены жемчужные клипсы. В этой комнате, которая используется как офис, все время находился дежурный. Все прочее снаряжение хранится в другой части здания, и почти вся форменная одежда там же. Но некоторые вешают свои комбинезоны в офисе.

– Что делал охранник?

– Практически все время писал. Графики дежурств и так далее.

– И был очень сосредоточен на своем занятии?

– Очень. Но девушку бы он заметил, поскольку в отряде у них женщин нет.

– Хорошо, оставим ее пока. Я предлагаю потом взглянуть на «Методист-Холл», если вы сможете это для меня организовать. Когда будет дознание?

– Было вчера. Причиной смерти названо отравление никотином, яд был введен неизвестным лицом или лицами.

– Быстрая работа. Никотин! Вот сволочи!

– Первоначальное возбуждение, тошнота, коллапс, фибрилляция сердечной мышцы, окончательная остановка сердца. Так описывает патологоанатом действие этого вещества, что совпадает со свидетельскими показаниями.

– Есть предположения, как ввели яд? Насколько я понимаю, это должна быть небольшая, но очень концентрированная доза.

– Именно так, доктор. Способ мы установили, и чертовски хитрый. Игла для инъекций в губной помаде. Да вот, смотрите.

Инспектор Стейнс достал картонную коробочку и показал Дэвиду ее содержимое. Это был открытый тюбик, и рядом с ним – столбик губной помады, аккуратно взрезанный, так что стала видна игла, вдавленная в помаду сбоку и канюлей соединенная с тонким резиновым пузырьком. Пузырек был приделан так, что при выдвижении помады его содержимое выжималось в иглу. Сама игла, когда столбик находился в исходной позиции, была утоплена в помаде. При вращении игла выдвигалась, преодолевая некоторое сопротивление, создавшее давление на пузырек, и он опорожнялся, когда острие выходило на поверхность. Если помаду в этот момент приложить к губе, давление возрастало, опорожнение происходило полнее и быстрее.

– Тонко, – мрачно заметил Дэвид. – Вас, конечно же, навела на эту мысль поцарапанная губа.

– Естественно. И еще – едва заметный укол на пальце правой руки.

– Правой? Она была левшой?

Инспектор кивнул. Его поведение, поначалу жесткое и формальное, становилось естественнее. Этот посторонний достаточно осведомлен. И должно было случиться что-то по-настоящему важное, если в Лондоне решили прислать сюда человека не из полиции и даже не из специальной службы, хотя, по его словам, он известен Скотленд-Ярду. Да и дело это, судя по всему, серьезное и опасное. И инспектор приветливо сказал:

– Просто в голове не укладывается – как все это удалось сделать. Ее муж клянется, что это не та помада, которой она красилась утром. Конечно, не та, иначе девушка была бы мертва гораздо раньше. Подмену сделали непосредственно перед смертью, возможно, прямо на медкомиссии.

– Вы имеете в виду эту неизвестную пожарную?

– Естественно, она подпадает под подозрение. Мы ее пока не выследили, но продолжаем искать.

– В преступлении чувствуется… назовем это наглостью. Особенно в брошенных в кармане комбинезона клипсах.

– Именно.

– Похоже, преступник настолько был уверен в своей безнаказанности, что даже не стал скрывать свой метод.

– Согласен.

– Но это не похоже на почерк банды «РН», который отличают тщательное сокрытие и преступления, и способа. В основном они занимаются вредительством. Думаю, вам по должности это известно. Убивают они лишь в случае абсолютной необходимости. Должен сказать, что в настоящий момент не вижу мотивов убийства этой девушки, еще даже не вступившей в ВВС.

– У нас есть детальная история ее прошлой жизни. Надеюсь, вы ее просмотрите. Она вроде бы никогда и ни в чем не была замешана. После четырнадцати лет сильно болела.

Дэвид зажег трубку и сел читать историю Урсулы Фринтон. Отметил дату скарлатины и последующих сердечных приступов. Среди других документов были копии заключения медкомиссии и два противоречащих друг другу вывода специалистов. В другой ситуации он бы улыбнулся этому несоответствию, но сейчас оба они казались жалкими и к делу не относящимися. Хотя…

В мозгу Дэвида сформировалась довольно-таки фантастическая гипотеза.

– Эндрю Клегга я знаю, – сказал он. – И его мнение принял бы на веру.

– Так говорят все, – ответил инспектор.

– Ну, так оно и есть. Меня поддержала бы статистика, если бы я дал себе труд ее раздобыть. Но кто этот доктор Морис Колмен?

Инспектор ответил не сразу.

– Мы и сами хотели бы знать, – медленно сказал он.

– В смысле?

– У нас уже было заключение от доктора Мориса Колмена, выданное человеку, пытавшемуся уклониться от военной службы. Поговорите об этом с сэром Иэном Фергюсоном, если интересно. Он рвался посадить этого типа за фальшивки. Очевидно, это была не первая. Мы занимались этим делом, но сейчас оно передано в Скотленд-Ярд. Не сомневаюсь, что стараниями сэра Иэна.

– А вы не думаете, что к этому убийству мог быть причастен доктор Колмен? Если бы одно из его заключений полностью подтвердилось, ему же это пошло бы на пользу? Особенно учитывая, что вокруг него заваривается каша. И вдруг его выводы оправдались, а сэр Эндрю Клегг, оказывается, ошибся.

– Однако вряд ли бы он действовал столь демонстративно, – усомнился инспектор.

– Вряд ли. Но если бы получилось, он оказался бы в выигрыше. И я уверен, что подмененную помаду, являвшуюся столь очевидным орудием, должны были уничтожить. Ни один человек в здравом рассудке не допустил бы, чтобы ее нашли.

– То есть кто-то должен был взять ее прямо на медкомиссии, после использования.

– Вероятно, – согласился Дэвид.

– Тогда Колмен, если это он, должен был иметь сообщника.

– Эту девицу-пожарную или кого-то другого.

– Убийцы не любят аксессуаров, ни до убийства, ни после.

– Видимо, потому-то вы и не можете найти эту пожарную.

– Вы предполагаете, что ее тоже убили?

– Нет. Я считаю, что это вы так предполагаете, – заметил Дэвид.

Они улыбнулись.

– Зря трачу ваше время, – сказал Дэвид со смирением, которого инспектор Стейнс пока не понимал и потому не ужасался. – Пойду и обдумаю все еще раз. А как отреагировал доктор Колмен на эти новости?

– Не могу вам сказать, – ответил инспектор. – Очевидно, он уехал в выходные и адреса не оставил.

– Не может быть! – Дэвид был искренне потрясен. – Как это невероятно грубо с его стороны!

– Грубо или нет, – скривился инспектор, – а этот тип смылся.

 

Глава 5

На следующее утро Дэвид решил ознакомиться с «Зеленым какаду», и особенно с его владелицей, миссис Сомервиль, а также новой официанткой. Ее имени он пока не знал, но имел достаточно полное ее описание, сообщенное накануне вечером Рейчел Уильямс, воспоминания которой о поведении этой девицы и вызвали у нее столь страшное подозрение. Дэвид выслушал Рейчел и воспользовался на следующий день первой возможностью осмотреть место действия с мисс Покок. Мисс Покок рада была снова пережить захватывающие впечатления, связанные с происшествием в «Методист-Холле», и детально и точно описала события, произошедшие на медкомиссии для женщин, и всех их участников. Сопоставляя ее рассказ с рапортом инспектора Стейнса и впечатлениями Рейчел, Дэвид сделал два пока еще теоретических вывода. Первый: весьма маловероятно, что загадочная пожарная имела хоть какое-то отношение к убийству Урсулы Фринтон, и второй: эту девицу можно объединить со злобной официанткой из «Зеленого какаду». Эти выводы еще следовало проверить, а также найти причину злобы, для чего Дэвид примерно в одиннадцать утра и направился на шорнфордскую улицу Хай-стрит.

Придя туда, он заказал себе утреннюю чашку кофе. Попивая его и куря сигарету, он разглядывал других посетителей, в основном пожилых и освобожденных от военных работ – многие из них бросали в его сторону удивленные и презрительные взгляды. Эти люди явно не представляли себе подобную службу нации, без военной формы, позволявшую вот так прохлаждаться поздним утром. Дэвид смог определить и официантку, о которой говорила Рейчел. Девушка перемещалась с неспешной грацией и орудовала тяжелыми подносами с легкостью, говорящей о сильных руках и здоровых мышцах. Он видел, что работа ей совершенно неинтересна, но действовала она эффективно и, насколько можно было судить, вежливо.

Допив кофе, Дэвид понес счет к конторке и удивил миссис Сомервиль, когда, расплачиваясь, решительно попросил обменяться с ней парой слов наедине. Первым побуждением миссис Сомервиль было отказать. Вторым, пока мысли лихорадочно перебирали неоплаченные счета и незаполненные налоговые формы, – потянуть время. И когда Дэвид повторил свою просьбу с ободряющей улыбкой и таким голосом, который она про себя назвала «настоящим», любопытство взяло верх над осторожностью и мисс Сомервиль провела гостя в небольшую гостиную, служившую одновременно и офисом.

Здесь Дэвид объявил собственный официальный статус и показал полученное от местной полиции подтверждение своих полномочий задавать вопросы.

– Вы, наверное, слышали, что мисс Фринтон обедала тут в день своей смерти, – начал он. – Возможно, вы ее знали в лицо. Я бы хотел узнать, какое впечатление она на вас произвела.

Миссис Сомервиль задумалась на несколько минут.

– Это довольно трудный вопрос, – наконец сказала она. – Понимаете, здесь всех Фринтонов хорошо знают. Уэйкли, где они живут, отсюда всего в четырех милях, так что, естественно, для них тут шопинг-центр. Я знала Урсулу с самого ее детства. Ее привез сюда дядя, как вам, полагаю, известно. Ее отец, убитый в прошлую войну, и мистер Хьюберт – братья-близнецы. Бедная мать умерла вскоре после гибели мужа, когда Урсуле исполнилось всего четыре года. Поначалу она приезжала сюда со старой няней – когда мистер Реджинальд уже не нуждался в няньке, та осталась в доме в качестве портнихи. За Урсулой тоже присматривала она. Я так хорошо помню, как по утрам они приходили пить шоколад со взбитыми сливками.

Миссис Сомервиль вздохнула – больше по шоколаду и взбитым сливкам и прошлому великолепию довоенных завтраков, нежели по теперешней трагедии. Дэвид тактично напомнил ей о сути вопроса.

– Но в тот день вы видели мисс Фринтон?

– О да. И других тоже. Но не вместе с ней, конечно же. Она была с этим своим женихом, который оказался мужем. Странно, что они поженились в такой спешке, никому не сказав. Но в нынешние времена молодые люди стали очень независимыми, и, конечно, сейчас не купишь ничего стоящего, поэтому и правда нет смысла в большой свадьбе, раз она не приносит подарков.

Дэвид вежливо согласился. Он чувствовал, что продвигается медленно, а подробности о жизни Фринтонов можно эффективнее собрать в другом месте, например в той же деревне Уэйкли и в самом поместье. С другой стороны, миссис Сомервиль сообщила ему два интересных факта, которые следует уточнить.

– Я не заметила, сколько времени была здесь старая няня, – ответила миссис Сомервиль, обдумав вопрос. – Она сидела у дверей и явно нервничала.

Рейчел назвала ее озабоченной, вспомнил Дэвид. Наверное, старуха сможет лучше объяснить свое поведение.

– Но мистера Фринтона я отчетливо помню.

Миссис Сомервиль сделала паузу, чтобы подчеркнутая интонация дошла до слушателя. Увидев, что все внимание Дэвида посвящено ей, она описала в некоторых деталях явное удовлетворение мистера Реджинальда и его особенную улыбку.

– Вы думаете, это как-то связано с его кузиной? – спросил Дэвид.

– Не могу сказать.

– Может, он узнал о ее свадьбе и ему показалось забавным заблуждение молодой пары, будто ей удастся сохранить секрет?

– Возможно. – В голосе миссис Сомервиль послышалось сомнение.

– Он хорошо к ней относился? Они ладили? Полагаю, у них родственные отношения?

– Нет, это вряд ли. Она намного его моложе, кажется, на восемь лет. А кроме того, мистер Реджинальд сам женился очень рано, когда Урсуле было около тринадцати, если я правильно помню. Ему, значит, двадцать один. Очень был необузданный в молодости и сильно огорчал своего отца.

Миссис Сомервиль опустила глаза, показывая, что есть подробности, которые она могла бы обнародовать с удовольствием, хотя и с приличествующей неохотой. Дэвид ее разочаровал, деликатно вернув к событиям того дня.

– Мистер Фринтон говорил с кем-нибудь или читал что-то, отчего мог быть так доволен?

– Право, не могу сказать, заключалось ли дело в том, что он читал. Он сидел один. У него за ленчем была местная газета, но он ее отложил, когда я принесла ему кофе. Нет, я действительно ума не приложу, что его заставило так улыбнуться, но улыбка была лучезарной, и я помню ее совершенно отчетливо.

– Спасибо. – Дэвид сделал вид, что заглядывает в блокнот, где записал несколько скудных фактов, полученных от миссис Сомервиль. – Не сомневаюсь, что ваши сведения окажутся полезными. А сейчас я хотел бы попросить вас еще об одной вещи. Мне необходимо поговорить с официанткой, обслуживавшей мисс Фринтон. Эта девушка, насколько я понимаю, здесь недавно. Темноволосая.

– Да, – ответила миссис Сомервиль. – Филлис Хилтон. Вам лучше поговорить с ней сейчас, пока не настало время ленча. На следующей неделе она собирается уходить.

– Правда?

– Они то и дело меняют работу. – Миссис Сомервиль явно чего-то недоговаривала. – Конечно, она бы вообще никогда ко мне не попала, если бы ее не уволили из ВААФ по состоянию здоровья, и она ждала вступления в АТС, если ее туда возьмут. Сейчас она, кажется, совершенно непригодна по медицинским показаниям – хотя с виду вполне цветущая, крепче всех моих девушек. Но мне не понять докторов службы.

Дэвид, часто оказывающийся в таком же недоумении, кивнул.

– Вы сказали, ее зовут…

– Филлис Хилтон.

– Не может быть!

Миссис Сомервиль удивилась:

– Так она мне сказала. У вас есть причины предполагать…

– Простите. Это от неожиданности, пожалуйста, не обращайте внимания…

– Я сейчас приведу ее к вам.

Миссис Сомервиль вышла, а Дэвид, оставшись один, встал и посмотрел через застекленную дверь в расположенный позади кафе садик. Он увидел газон с двумя узкими клумбами, а за ним – огородик с кочанами зимней капусты, выбрасывающими свежие листья, и несколько рядов конских бобов, уже показавшихся из земли.

Клумбы окружали острые молодые побеги шалота. Миниатюрный сарайчик для инструментов занимал один угол, а другой – бак с водой и компостная куча.

От созерцания этого пейзажа Дэвида отвлек неприятный голос:

– Вы хотели меня видеть?

Дэвид обернулся, серьезно кивнул:

– Мисс Филлис Хилтон?

– Да.

– Присядем?

Он предложил открытую пачку сигарет, и девушка, поколебавшись, взяла одну. Видно было, что она нервничает, но держит себя в руках. Дэвид кратко рассказал ей, зачем приехал в Шорнфорд.

– Не сомневаюсь, что вы уже читали результаты дознания, – сказал он. – Ваши местные газетчики все для этого сделали. Но меня весьма удивляет, что вас они не нашли.

– Об этом позаботилась миссис Сомервиль. Она бы и с вами не стала разговаривать, если бы вы были из полиции. – Дэвид пропустил это замечание и ждал продолжения. – Это она вам сказала, что я их обслуживала?

– Я это знал и раньше.

– Откуда?

Дэвид улыбнулся.

– Вопросы буду задавать я, – мягко произнес он. – И хотел бы знать две вещи. Мисс Фринтон, выйдя во время ленча за сигаретами, оставила сумочку на столе, а вернувшись, увидела ее на стуле. Вы ее переложили?

– Да, – вызывающе ответила девушка. – Она мешала мне протирать стол.

– Спасибо. И второе: как давно вы знакомы с Аланом Дунканом?

Девушка изменилась в лице. Дэвид подумал, что сейчас она вскочит и убежит, но она взяла себя в руки, только дыхание ее участилось.

– Кто вам сказал, что я с ним знакома? – спросила она, обретя дар речи.

– Я это выяснил. Вам нет нужды беспокоиться, но можете ответить. У меня есть причина думать, что ваши к нему чувства сейчас отнюдь не дружеские.

– Вы были у него на станции?

– Мисс Хилтон, перестаньте задавать мне вопросы и постарайтесь ответить на мои. Мне известно, что вы состояли в ВААФ и знакомы или были знакомы с Аланом Дунканом. Мне известно, что вы определенно в курсе, что он – муж девушки, убитой в этом городе. Каковы бы ни были ваши личные чувства, ваш долг – рассказать мне все, что вы знаете о Дункане и его жене. Да и простой здравый смысл призывает вас к этому.

– Вы говорите не как полицейский, – нахмурилась Филлис Хилтон. – Откуда мне знать, должна я вам что-нибудь вообще сообщать или нет?

Дэвид мысленно взмолился о терпении и отпустил Алану Дункану все грехи неосмотрительности, в которые ввергла его внешняя привлекательность этой девушки.

– Ладно, – сказала вдруг Филлис, приняв решение. – Расскажу. Мы с Аланом были помолвлены – или практически помолвлены. Работали на одной станции. Потом он уехал в отпуск, а вернулся совсем другим. И это меня нервировало. Я не знала тогда, что он познакомился с этой Урсулой Фринтон, но дело было именно в этом. Я стала допускать ошибки в работе, иногда серьезные. Тогда решили, что я больна, и дали мне отпуск. Я не стала далеко уезжать и все пыталась добиться от Алана, что же случилось. Впадала в отчаяние. Как-то вечером устроила скандал, выпила лишнего, потому что он со мной не танцевал, меня послали в госпиталь и потом отчислили из ВААФ. К тому времени я уже видела Алана с ней.

– Вы пошли на эту работу, потому что этот город находился недалеко от места, где она живет?

Девушка побелела.

– Нет, – прошептала она.

– Вы знали, что мисс Фринтон часто бывает в этом заведении?

– Нет, конечно.

– Вы не подстроили так, чтобы она села за ваш стол?

– Нет. Да и как? Рассадкой занимается миссис Сомервиль.

– Вы уверены, что только переложили сумку мисс Фринтон? Случайно не открывали ее?

Мисс Хилтон взглянула на него с внезапной яростью. Дэвид вспомнил рассказ Рейчел и не удивился, что под этим взглядом ее кровь заледенела, а впечатление от него повлияло на дальнейшие суждения.

– Что это все значит? – Девушка вскочила, уже не сдерживаясь. – Куда вы, к дьяволу, гнете?! Вы думаете, что можете вот так людям в лицо…

– Все было бы намного проще, – спокойно перебил Дэвид, неодобрительно глядя на Филлис, – если бы вы научились сдерживать свой нрав. Я должен обсудить с вами еще один вопрос, но если вы каждый раз будете вот так взрываться, процесс слишком усложнится, не правда ли?

Филлис Хилтон снова села.

– Благодарю. Я не задержу вас надолго, только взгляну на вашу помаду, если позволите.

– На… что?

– На вашу помаду.

Девушка сунула руку в глубокий карман длинного ситцевого передника и вытащила расческу, компакт-пудру и помаду. Ее она передала Дэвиду, тот снял колпачок и вывинтил столбик.

– Она у вас недавно?

– Примерно две недели.

– Вы ее здесь купили?

– Да, в соседнем магазине.

– Вы про «Бутс»?

– Нет, рядом. За аптекой, через несколько дверей. Таких оставалось еще полдюжины, когда я покупала. Сейчас, наверное, уже ни одной нет.

– Вы заметили, что у мисс Фринтон тот же оттенок?

– У нее другой! – возмутилась Филлис. – Она мымра, конечно, но ведь не идиотка! К цвету ее лица такой тон не подходящий. У нее был обычный кармин.

– Понимаю. Надеюсь, вы не возражаете, если я на время оставлю эту помаду у себя. К вам она вернется при первой же возможности. А тем временем, если другой у вас нет, я могу предложить вот эту, совершенно новую. Оттенок другой, но подойдет, если чуть поменять цвет пудры.

Филлис ахнула, потом неуверенно протянула руку. На подарок она не взглянула – не отводила от Дэвида озадаченных глаз.

– Вы точно не полицейский, – медленно произнесла она.

– Пусть это вас не волнует. Вернитесь к миссис Сомервиль и скажите, что я вышел подышать в сад и был бы очень ей благодарен, если бы она ко мне присоединилась.

Говоря эти слова, он пристально смотрел на девушку, но недоумение будто приклеилось к ее лицу, и Филлис так и вышла из комнаты с этим выражением.

Дэвид открыл застекленную дверь. Сад был вполне ухоженный, ему явно уделяли внимание даже в это время года, когда нарциссы и желтофиоль радуют глаз, скрывая недостатки, а трава еще не нуждается в стрижке. По боковой тропинке Дэвид подошел к сарайчику. В нем он обнаружил, как и ожидал, содержащийся в полном порядке набор инструментов. Металлические детали блестели, протертые после употребления промасленной ветошью. На крюке болталась связка лыка, на полочке лежал опрыскиватель, и рядом с ним стояла маленькая жестянка.

– Залюбовался вашим сараем, – сказал Дэвид, когда свет закрыла тень миссис Сомервиль. – В нем все то, что я и надеялся найти.

Миссис Сомервиль благодарно улыбнулась. Слов не требовалось.

– Надеюсь, вы не против, что я сюда зашел, – продолжил Дэвид. – Меня заманили ваши конские бобы – так красиво они взошли.

Здесь даже и улыбаться не требовалось, так что миссис Сомервиль просто ждала.

– Однако они слишком легко становятся добычей гнили, – посетовал Дэвид. – Меня это настолько достало, что в нынешнем году я вообще не стал с ними связываться, к великой досаде моей жены. Но они заразили белую фасоль на соседней грядке, и даже огненно-красную фасоль. Хоть я и опрыскивал, – добавил он после недолгой паузы, во время которой снова посмотрел на полку.

– Да-да, – сказала миссис Сомервиль.

Лицо ее было абсолютно спокойно, и она явно приготовилась слушать долгий монолог садовода.

– Вы всегда используете никотин? – поинтересовался Дэвид.

Миссис Сомервиль нахмурила брови:

– Вы имеете в виду – для опрыскивания?

– Да, именно это я и имею в виду.

– Последние года два. Другие средства не дают результата. Никотин слегка обжигает листья, что бы ни писали там на банках, но тлей убивает.

– Точно, – согласился Дэвид. – Убивает он здорово.

Лицо миссис Сомервиль слегка изменилось.

– Да, конечно, – медленно произнесла она. – Я только сейчас вспомнила Урсулу Фринтон. В газете написано про никотин.

Она подошла к полке и протянула руку к жестянке, но Дэвид ее остановил:

– Прошу прощения, что вынужден быть официальным, но я хотел бы одолжить эту банку на время. Вероятно, вы ее получите обратно до того, как она потребуется вашим бобам. Если ничего не случится.

– Но это не может иметь никакого отношения к Урсуле! – возмутилась миссис Сомервиль, краснея. – Что за абсурдная идея! Только потому, что это оказался никотин? Я эти овощи даже не трогала, не то чтобы из них готовить. Этим занимается моя племянница, а она в сад не заходит. Я же исключительно руковожу. Глубоко убеждена, что глава предприятия не должна лично выполнять работу: это серьезная ошибка, ведущая лишь к недоразумениям с персоналом из-за излишней фамильярности. Кроме того, по поводу этой жестянки есть недвусмысленные предостережения и инструкции о том, что делать в случае попадания на кожу или одежду. Ни один человек не взял бы ее в руки, не узнав, что это яд.

– Вот именно, – согласился Дэвид, – я тоже так думаю.

 

Глава 6

Дэвид ушел из «Зеленого какаду» сразу после полудня. Следующие полчаса он провел в аптеке через несколько домов по Хай-стрит, где купила свою помаду Филлис Хилтон. Результаты беседы удовлетворили его больше, чем ожидалось, и следующие два часа он решил провести в комфорте и созерцании. Добиться этого оказалось непросто. Два основных отеля Шорнфорда кишели гостями, мундирами самых разных служб и государств. Но поскольку Дэвид не спешил, сотрудники второго отеля оказались столь любезны, что в четырнадцать часов он уже пообедал, узнал новости дня и составил план своей дальнейшей работы. В четырнадцать тридцать он начал претворять его в жизнь.

В «Методист-Холле» был только один главный вход с Хай-стрит, но с торца здания имелся въезд для фургонов с двустворчатыми воротами. Сейчас они были закрыты и, очевидно, заперты изнутри. Главный вход, расположенный наверху короткой лестницы, открывался в широкий вестибюль. Информационные табло на стендах направляли рекрутов внутрь здания – мужчин направо, женщин налево. Большие двери вестибюля были распахнуты и закреплены, чтобы не мешать проходу, что и обнаружил Дэвид, которого никто не остановил.

Он прошел в двери. Из вестибюля вела наверх центральная лестница. В конце ее большими красными буквами было написано: «ВХОД ВОСПРЕЩЕН». Но под надписью по обе стороны лестницы висели таблички, указывающие рекрутам соответствующие пути в зависимости от пола.

Дэвид пошел направо и остановился там, где коридор снова сворачивал направо. Перед ним оказалась дверь с надписью «Пожарная служба», а пониже: «Офис. Справки». Деликатно постучав, Дэвид вошел.

В комнате никого не было. Под часами на стене стоял стол. За дверью висели на крючках четыре темно-синих комбинезона.

«Охранник всегда на дежурстве, – подумал Дэвид, – кроме тех случаев, когда выскакивает на пару минут перед самым закрытием».

Вроде бы в этом офисе засады не было, и Дэвид снова вышел, закрыв за собой дверь, и последовал по коридору в глубь здания. Примерно через десять ярдов он очутился в широком вестибюле, двери которого пестрели указателями. Очевидно, первичный прием рекрутов происходил на этом этаже, а потом их направляли по узкой лестнице наверх, в зал заседаний комиссии. Дэвид счел, что расположение вестибюля предполагает такое же помещение по другую сторону от главной лестницы, а два задних пролета выводят на общую площадку рядом с залом заседаний. Из-за дверей доносились голоса, и Дэвид заключил, что идет медкомиссия для мужчин. У подножия задней лестницы он обнаружил еще один коридор вдоль фасада здания, освещенный лишь синей лампочкой посередине, куда выходили только две двери. Одна была без надписи, другая с указателем: «Для дам». Дэвид открыл первую дверь и нашел за ней небольшую кладовку с умывальником и деревянными полками. На полу неряшливой кучей валялись коробки.

Покинув это помещение, Дэвид с облегчением вздохнул. Пока все укладывалось в его теорию. Как и распоряжение Министерства труда о проведении сегодня медкомиссии для мужчин.

Он расправил плечи и уверенно направился к двери с надписью «Для дам».

Через пять минут он снова оказался в коридоре и пришел к подножию задней лестницы с женской половины здания.

– Тебе на другую сторону, приятель, – сказал ему грубоватый дежурный. – Читать не умеешь?

Дэвид зашагал по коридору обратно и в его конце оглянулся. Дежурный глядел ему вслед.

– Вот туда, наверх, – махнул он рукой.

Дэвид свернул на лестницу и сел на вторую ступеньку. Несколько минут он раздумывал, не сэкономит ли время, если позовет на помощь инспектора Стейнса. Но голоса на верхней площадке заставили его встать: часть рекрутов уже прошли комиссию и спускались вниз. А один из этих голосов был ему знаком. Следовало действовать быстро.

Дэвид неслышно пробежал по темному коридору к подножию другой лестницы, схватил примеченное заранее ведро с песком и быстро понес его в сторону кладовой, расположенной в середине коридора. Там он высыпал содержимое ведра на пол и выругался себе под нос. Время потеряно, а Стейнсу все-таки придется вмешаться.

В разочарованном настроении он покинул «Методист-Холл» и двинулся прямо в полицейский участок.

Инспектор встретил его довольно желчно.

– Что-то вы сильно взбудоражили миссис Сомервиль, – сообщил он. – Она мне долго объясняла по телефону, как вы ее обвинили, будто она в своем милом «Какаду» никотин людям в еду подмешивает.

– Она меня неправильно поняла, – лучезарно улыбнулся Дэвид. – Вот он, тот самый никотин, и можете с ним делать что захочется. Одна из официанток в этом заведении имеет серьезный зуб на Алана Дункана, а никотин стоял в садовом сарае, бери – не хочу.

– Та банка, насчет которой беспокоилась доктор Уильямс? – уточнил инспектор.

– Вот именно. Однако не она изображала пожарную, потому что у нее волосы не той длины. Пожарную Рейчел Уильямс не видела, но с ней говорила мисс Покок, и она уверена, что волосы у девушки короткие – почти итонская стрижка ежиком.

– Оставим в стороне пожарную, как вы ее называете. Что-то есть по этой официантке?

– Ее зовут Филлис Хилтон. Но мы не знаем, была ли знакома с ней мисс Фринтон. Вероятно, Дункан может нас об этом проинформировать.

– Я думал, «РН» – название банды диверсантов?

– В этом можно не сомневаться, – отозвался Дэвид. – Но вроде она пока в деле не слишком фигурирует?

– Насколько я понимаю, – заметил инспектор, – это по вашей линии, и пусть, ради бога, так и останется.

Наступила короткая пауза, пока Дэвид набивал и раскуривал трубку.

– Я еще в «Методист-Холл» заглянул, – заговорил он наконец, – и это было очень интересно.

Инспектор ждал.

– Вы не могли бы выполнить для меня одно расследование? – продолжил Дэвид. – Вам было бы куда легче его организовать, чем мне.

– Зависит от того, какое именно.

– Просмотреть песок во всех пожарных ведрах в зале заседаний и в коридорах первого этажа.

– Что вы там рассчитываете найти?

– Окурки и прочий мусор. А если мне повезет и я угадал – то помаду.

Инспектор Стейнс выдвинул ящик стола.

– К вашим услугам, – сказал он, кладя перед Дэвидом тюбик. – Сержант Уиллс принес ее сегодня утром. Но толку в ней мало – цвет не тот.

– Можно взглянуть?

– Сделайте одолжение.

Дэвид выдвинул и осмотрел столбик помады, потом закрыл крышечку.

– Я надеялся найти ту, что вынули из сумочки мисс Фринтон, – пояснил инспектор. – Это уже было бы что-то.

– Не согласен, – возразил Дэвид. – Я бы сказал, что именно эту помаду вы и хотели найти. Во всяком случае, я хотел.

– Но она не того цвета – очень похожа на ту, что была у девушки на губах, – ярко-алая. А ее муж уверенно говорит…

– Простите, что перебиваю, – спокойно произнес Дэвид. – Но мисс Покок определенно сообщила, что у девушки была очень яркая помада. Я даже думаю, та же, что и у Филлис Хилтон.

Он вынул из кармана помаду официантки и сравнил ее с найденной сержантом Уиллсом.

– Сами видите, – сказал Дэвид. – Цвет тот же.

Инспектор Стейнс поморщился.

– Сперва вы мне рассказываете про официантку с инициалами РН, имеющую доступ к никотину и отличный мотив для убийства Урсулы Фринтон. Потом говорите, что не в ней дело, поскольку она не могла быть той пожарной, а сейчас утверждаете, будто она оставила в «Методист-Холле» свою помаду. К чему вы ведете?

– Прошу прощения, – повинился Дэвид. – Боюсь, что и правда излагаю несколько путано. Сказать вам, что я думаю насчет девушки-пожарной?

– Говорите.

– Ну так, по-моему, это не девушка. Это мужчина.

Инспектор Стейнс презрительно фыркнул.

– Это было бы очень просто, – продолжил Дэвид. – В офисе пожарных все время полагается находиться дежурному, но сегодня там никого не было. Хватило бы полминуты, чтобы туда заскочить, взять комбинезон и выйти. У проходящих по коридору рекрутов человек с комбинезоном в руках интереса не вызовет. Далее. Он заходит в темный коридор позади двух черных лестниц, ныряет там в кладовку, надевает комбинезон и пару жемчужных клипсов и зачесывает волосы как девушка, стриженная под мальчика. Такие волосы довольно длинны для мужчины, но есть еще гражданские, которые держатся этого стиля. Потом он смело входит в туалет с надписью «Для дам». Если занято, то у него есть время подождать, пока освободится. Если все чисто, он поправляет перед зеркалом прическу, пудрится и красит губы принесенными пудрой и помадой. Оттенок выбирает яркий для компенсации синеватой челюсти: вы помните, что он темноволосый. А дальше прямым курсом: возникает в виде девушки, хватает ближайшее ведро с песком, несет его по женской лестнице, надеясь, что форменный комбинезон позволит ему пройти мимо сержанта ВААФ у дверей, делает что собирался – что бы это ни было – и уходит той же дорогой. И то же самое в обратном порядке.

– А пудру он куда дел?

– Вы не нашли ее в ведрах с песком?

– Нет.

– Тогда должна быть вот эта. Обнаружил в женском туалете. Там она внимания не привлекает – ну повезло нашедшей. Как видите, здесь едва ли что-то осталось. Обычные посетительницы уборной могли счесть это удачной находкой.

– Если вы правы, то странно, что он оставил клипсы в таком очевидном месте, как карман комбинезона.

– Наверное, хотел их тоже пристроить в пожарное ведро. Может быть, ожидал, что получится уйти вместе с ведром. Мисс Покок испортила ему игру, и он не решился использовать какое-нибудь ведро на открытом месте в коридоре.

После слов Дэвида наступила пауза. Потом инспектор устало выпрямился на стуле.

– Вы уверены, что этот пожарный – не женщина, а мужчина. И все же предполагаете, что офис пожарных был пуст, как сегодня, во время вашего визита. А они говорят, что там целый день кто-то был.

– Но мы знаем, что кто-то туда входил, поскольку клипсы нашли там. Естественно предположить, что комбинезон, в котором они оказались, использовался для прохода наверх. Никто не станет вторгаться в кабинет, чтобы пристроить пару клипсов на виду у обитателя комнаты, если таковой будет.

– Нет, здесь вы правы. Но допустим, кабинет на самом деле был пуст, почему вошел именно мужчина, а не женщина?

– Потому что в тот день шла медкомиссия для женщин. Я же вам сказал: меня развернули, когда я подошел сегодня к женской лестнице. Наверняка приняли за рекрута. Если бы этот фокус с комбинезоном попыталась выполнить женщина, ее бы тоже возвратили, появись она возле мужского коридора.

– Но ведь ее могли принять за пожарную, если бы она остановилась возле их офиса?

– Я выяснил, что женщин-пожарных в «Методист-Холле» нет. И думаю, персонал здания не мог этого не знать.

– Да, должен был знать. – Инспектор Стейнс уставился на свой стол. – И что это нам оставляет? Имеющая мотив официантка, которая могла бы подменить помаду в «Зеленом какаду», и неизвестный мужчина, который мог бы это сделать в «Методист-Холле». Но закавыка в том, что найденная помада не принадлежит Урсуле Фринтон. А та все еще не найдена.

– Как же вы не понимаете? – напористо заговорил Дэвид. – Помаду, которую вы нашли в пожарном ведре, использовал ряженый. Вполне мог купить ее специально для этого случая. Девушки помаду одалживают редко, особенно в наши дни, когда тюбик на вес золота. И я знаю чуть больше: помада Филлис Хилтон куплена в аптеке на Хай-стрит почти напротив «Зеленого какаду». Аптекарь сказал мне, что в прошлом месяце у него была дюжина тюбиков этой помады, и все – ярко-алые. Он помнил, как продавал помаду мисс Хилтон. К тому времени их осталось шесть. И еще он помнил, что точно такую же купил один молодой джентльмен. Продавала его помощница и потом ему рассказала. У вас должны быть возможности все прояснить. Я лично думаю, что это окажется побочным следом, хотя и небезынтересным.

Инспектор завернул каждый тюбик помады отдельно, надписал их заново и убрал со стола. Потом холодно посмотрел на Дэвида.

– У вас, любителей, должна быть очень интересная жизнь, – заметил он не без сарказма. – Боюсь, что не могу тратить свое время на «небезынтересные побочные следы», как вы их называете. Не надо думать, будто дело Фринтон – единственное, которое сейчас у меня на руках. И вообще… – Тут он взорвался: – Какого черта вы наворотили мне целую историю про какого-то плейбоя, если думаете, что она пустая?

– Я такого не говорил, – вежливо возразил Дэвид. – Все довольно серьезно, я не сомневаюсь, даже если окажется, что дело не уголовное. Я только хотел сказать, что мы должны разъяснить этот инцидент с пожарной, и не потому что он находится в центре всех этих событий, а потому что самым вопиющим образом там не находится.

– Что вы имеете в виду?

Дэвид с серьезным видом подался вперед.

– У вас нет ощущения, что в этом убийстве что-то вышло совсем не так? Что оно пошло совершенно не по плану? Что произошло оно в таком месте и таким образом, каким не стал бы действовать по своей воле ни один убийца, если он не маньяк?

Инспектор Стейнс кивнул.

– Почему вы сразу этого не сказали? – буркнул он неласково. – Да, меня это беспокоило с самого начала. Никто не стал бы так изобретательно и тщательно вставлять иглу с ядом в помаду, чтобы потом бросить там, где ее сразу найдут. И никто не стал бы ждать с этим фокусом до тех пор, пока три доктора…

– Четыре, – деликатно поправил Дэвид.

– Вы имеете в виду специалиста-кардиолога?

– Более чем остальных трех, вместе взятых.

– В общем, пока три доктора подтвердят то, что написал кардиолог. И дадут ей умереть прямо у себя под носом.

– Именно так, – согласился Дэвид. – Уже одна только профессиональная гордость заставила бы их подозревать злой умысел, верно? Нет, я думаю, смерть должна была случиться раньше или позже.

– Позже быть не могла, – сказал инспектор. – Тот, кто планировал все это, знал, как реагируют девушки, иначе бы вообще отбросил эту идею с помадой. Так что он не сомневался: она обязательно подкрасит губы, как только доктора с ней закончат. А должна была умереть она вообще до того, как попадет на комиссию.

– Значит, нужно как следует проанализировать все это утро. Мы знаем, что за ленчем у Урсулы была собственная помада и она не подкрашивалась перед выходом из кафе.

– Знаем?

Дэвид повторил разговор, подслушанный Рейчел Уильямс, пока она ждала счет.

– Понимаю. Доктор Уильямс в своих показаниях этого не говорила. Но звучит разумно.

– Более чем. Надо теперь проверить другие занятия Урсулы в то утро.

– Нам нужны два факта, – сказал инспектор. – Когда она в последний раз красилась своей помадой. И когда ту изъяли из ее сумки, подменив отравленной.

– Вот именно, – согласился Дэвид. – Узнав это, мы сможем собрать новый урожай подозреваемых.

– Вы про эту банду «РН», если я правильно вас понял? – вежливо осведомился инспектор.

– О, я всегда про них думаю, – ответил Дэвид. – А ваш пунктик – это тот, другой специалист, если я не ошибаюсь.

– Доктор Морис Колмен, – сказал инспектор. – Уже не первый месяц он не дает мне покоя. От него неприятностей больше, чем от полного грузовика солдат и целого поезда эвакуированных. Если бы я думал, что нет ни малейшего шанса повесить на него это дело, то все равно бы попытался. Но сейчас я иду по его следу, и у меня есть серьезные основания надеяться на успех.

– Разумеется, – отозвался Дэвид. – Должен сказать, звучат ваши речи мстительно, но это отличный способ поддержать боевой дух. Если каникулы у знаменитого доктора закончатся, дайте мне знать – уж очень мне хочется побеседовать с ним о сердце Урсулы Фринтон. А я тем временем постараюсь не тормошить вас больше, чем будет необходимо. Следующие несколько дней я проведу в основном в Уэйкли.

– Что вы там хотите найти? Историю девушки я вам рассказал.

– Установить кое-какие контакты, – неопределенно ответил Дэвид. – Общая атмосфера, только и всего.

– Ну если влипнете во что-то, то знаете, где меня найти, – ободряюще сказал инспектор.

– Вы слишком добры, – вполголоса поблагодарил Дэвид и вышел.

 

Глава 7

Но на следующий день Дэвид все еще оставался в Шорнфорде. Его настойчивые попытки связаться с Аланом Дунканом увенчались успехом в результате долгой беседы в полицейском участке. Таким образом, летчик смог встретиться с ним на следующий день в доме у Рейчел. Джилл была там же, когда он приехал, и изо всех сил старалась уменьшить болезненное напряжение до уровня некоторой формальной сдержанности. Достигнув некоторого успеха, она оставила мужчин наедине: главным образом потому, что дело Дункана касалось только Дэвида, да и тяжело было смотреть на осунувшееся лицо летчика и его неподвижные глаза.

– Я не хочу задавать докучных вопросов, – начал Дэвид, когда они остались одни. – Вам наверняка хватило этого в полиции. Но судя по способу, которым сотворили эту мерзость, она была замыслена довольно давно. Способ сложный и изобретательный. Надо было продумать, уточнить и экспериментально усовершенствовать детали, а такие вещи не делаются под влиянием момента. Но к счастью для нас, в плане вышла осечка. Нет необходимости указывать вам, что место, выбранное для убийства вашей жены, определенно не было залом заседаний медкомиссии в «Методист-Холле». Чтобы его найти, необходимо очень тщательно, поминутно проследить весь последний день миссис Дункан, все ее передвижения и, если возможно, предыдущие несколько дней. Большая часть информации, которая нам для этого требуется, может быть получена от вас, и только от вас. Я прошу рассказать мне все так, как вам будет удобно, заняв для этого столько времени, сколько нужно. Расскажите, что вы делали, вы оба, в день медкомиссии до того момента, когда вам сообщили о смерти жены.

Дункан медленно кивнул.

– Да, вы правы. Я тоже думал об этом и перебирал тот день и каждую минуту с тех пор, как познакомился с Урсулой, пытаясь вспомнить всех, кого мы знали, их слова и поступки. В один из этих моментов к нам должен был подойти убийца. Мне бы сейчас вспомнить что-нибудь важное, чтобы начать, а дальше пойдет само.

– Ну тогда давайте.

– Я познакомился с Урсулой в Лондоне четыре месяца назад, когда был в отпуске. Она жила у своих друзей Каррингтонов. Мы с Роем Каррингтоном приятели, Урсула была знакома с Марджори, его сестрой. Каррингтоны иногда гостили в Уэйкли и сказали мне, что у Урсулы бывают сердечные приступы, если она слишком переволнуется, и поэтому они не особенно любят выходить. Сдружились они несколько лет назад, Рой тогда довольно сильно ею увлекся. Но его охладила болезнь Урсулы, да и вообще это было не так уж серьезно, так что вскоре прошло. Урсула в прошлом году много ездила в город и останавливалась у Марджори, потому что ей до смерти надоело жить в деревне и ничего не делать. Ее отпускали в магазин местной Женской добровольной службы в Шорнфорд раз в неделю, но это, естественно, не соответствовало ее идее работать ради нужд войны. Наконец она прошла свое призывное собеседование и сказала, что хочет трудиться в какой-нибудь из служб. Однако ее родные это дело прикрыли с помощью жесткого письма от семейного врача в Уэйкли. Именно тогда Урсула поклялась, что больше ни дня не будет жить в доме, ничего не делая. Она намеревалась поехать в Лондон к Каррингтонам и попробовать поступить в какое-нибудь подразделение ПВО. Вы, наверное, помните – тогда под Рождество резко усилились налеты на город. Все родственники говорили, что ей не миновать фатального сердечного приступа, но она не реагировала. Несколько раз выходила с Марджори Каррингтон, работавшей в передвижной столовой, и делала что-то полезное, пока ее не заметили и не отправили домой. Мы в то время много с ней виделись и почти сразу заключили помолвку. У меня создалось впечатление, что она совершенно здорова, и я был твердо намерен выяснить этот вопрос раз и навсегда. Я отвел ее к доктору Клеггу, и он осмотрел Урсулу по всем параметрам – по полной программе. Как я и думал, сердце у нее оказалось не хуже моего, а меня на медосмотры гоняли столько, что на всю жизнь хватит – на мою, надеюсь, точно. Вооруженная результатами осмотра, она вернулась в Шорнфорд тайно от родственников, предъявила заключение Клегга и попросила пересмотреть ее дело. Она была старше двадцати одного года, могла действовать без согласия Уэйкли. Местная биржа труда дала ей возможность подать заявление в ВААФ, и первое собеседование прошло хорошо. У нее были все шансы пройти медкомиссию. Мы так радовались, что решили съездить в Уэйкли и огласить нашу помолвку.

Алан замолчал, глядя перед собой, сквозь Дэвида, куда-то за пределы комнаты, где они сидели.

– И новости были восприняты благосклонно? – ровным голосом спросил Дэвид.

– Вежливо, скажем так. Ее дядя, старый Хьюберт, в первый вечер прочел мне лекцию о больном сердце вообще и о его влиянии на Урсулу в частности. Я ответил контрлекцией по тезисам, предложенным Эндрю Клеггом, но не сказал, что водил Урсулу к специалисту. Он заявил, что имеет куда более долгий опыт жизни и болезни, чем у меня, но понимает мои чувства.

– Ему было неприятно, что вы сделали собственные выводы по поводу сердца Урсулы?

– Напротив. Он даже сказал, что это убеждает его в серьезности моих намерений и я первый из ее поклонников, который не исчез, выяснив общее состояние ее здоровья.

– Это было до того, как у нее произошел приступ во время вашего визита?

– Это было в первый вечер. А так называемый сердечный приступ у нее случился через два дня.

– И дядя Хьюберт сказал тогда: «Я вам говорил».

– Потом сказал. Когда это произошло, его не было. Дома находился Реджинальд, взявший выходной на своей ферме. – Дункан при этих словах сурово посмотрел на Дэвида.

– У вас есть какие-то основания подозревать Реджинальда? – поинтересовался Дэвид.

– Ничего определенного. Просто с самого начала мне этот зануда не понравился. Но мне было совершенно не к чему придраться, кроме того, что он все время болтался в доме и в саду, и мы с Урсулой то и дело на него натыкались. Она тоже заметила, что он будто лез на глаза, и это ей действовало на нервы. В детстве он плохо с ней обращался. Она на восемь лет моложе, и, приезжая из школы, он немилосердно дразнил ее. Видимо, от скуки, ну и есть в нем что-то от обыкновенного хулигана. Она сказала, что с началом войны он изменился в лучшую сторону, но все равно никогда ей не нравился, и мне, наверное, это отчасти передалось. В общем, мне хотелось бы узнать о нем чуть больше. Это единственный человек, которого хоть как-то можно назвать врагом, из всех обитателей Уэйкли.

– Вы готовы так его назвать? Ведь дразнилки в детстве вряд ли могут перейти в постоянную серьезную вражду. Чтобы быть врагами, нужны нешуточные травмы для обеих сторон и взаимная неприязнь. Может быть, у вашей жены и осталась детская антипатия, но у Фринтона точно никакой.

– Осталась, и еще какая! Приличных размеров. Вы, вероятно, не знаете, но Уэйкли – целиком и полностью – принадлежало Урсуле.

Дэвид уставился на собеседника. Он и правда не знал, а это меняло всю картину. До сих пор не хватало мотива, если не считать притянутые за уши идеи инспектора Стейнса по поводу доктора Мориса Колмена да его, Дэвида, собственные неясные теории насчет неуловимой банды диверсантов, «РН». И вдруг появляется типичный мотив – выгода, главная пружина любого убийства. И не важно, материальная она или психологическая, акры имения или свобода для души. Убийство – безжалостное устранение всех мешающих обязательств, препятствий или людей, доведенное до логического конца, снятие последнего человеческого барьера. Он вспомнил, что говорила ему миссис Сомервиль по поводу отца Урсулы и Хьюберта Фринтона. Они были близнецами, а поскольку Реджинальд – сын младшего, то на его глазах Уэйкли-Мэнор, где он вырос, чью землю знал и любил и изо всех сил благоустраивал, отойдет по праву майората к его маленькой кузине, Урсуле. Как же это должно бесить человека, в детстве видевшего в ней назойливую мелочь, которую надлежит мучить, а в молодости раздраженного ее постоянным нездоровьем. Как возмущало его ее желание гостить у лондонских друзей, жить и работать вдали от родового гнезда. Как было унизительно держать свою ферму ее милостью, даже не милостью отца, обязанного своей племяннице, хотя его труды по ее воспитанию придавали его претензиям и естественность, и некоторое достоинство. И если старший не до конца осознавал свое положение, то младший, похоже, понимал его полностью, и, судя по словам Дункана, Урсула своего кузена и не любила, и опасалась.

Эти мысли быстро пронеслись в голове у Дэвида, и после короткого молчания он заговорил:

– Вы сказали «так называемый сердечный приступ». Можете его описать? Он происходил при вас?

– К большому моему сожалению, нет. Я зашел в дом из сада взять сигарет – у меня в портсигаре закончились, – а она собралась появиться через несколько минут, сказала, что хочет взглянуть на пруд с лилиями, уже два года не чищенный из-за недостатка рабочей силы. Я ее попросил не задерживаться, потому что рано начинало холодать. Когда она не вернулась домой, я вышел на ее поиски. Возле пруда Урсулы не было, и наконец я нашел ее на скамейке под большим каштаном, на лужайке за домом. Она раскраснелась, была взволнована и сказала, что сердце взбрыкнуло. Я тут же взял ее руку и нащупал пульс – естественно, частота была бешеная. Я решил, что она перевозбудилась, и это нечто вроде истерического припадка. В саду уже холодало, и я помог ей перейти в дом и уложил на диван. В этот момент вдруг появился Реджинальд и заявил, что знает, как и что делать. Тут же принес флакон специальных таблеток, позвал старуху-няню, и Урсула начала потихоньку оправляться. Она тогда рассердилась и на себя, и на них – за то, что ругали ее, будто она слишком перетруждается. Вызывать доктора Шора – это семейный врач в Уэйкли – она отказалась, а когда Реджинальд ей напомнил, что с сердцем придется считаться всю жизнь, она совершенно разозлилась и сказала, что все это чушь, с ней что-то совсем другое и никогда у нее не бывает сердечных приступов нигде, кроме как в Уэйкли. Реджинальд на нее взглянул и вышел из комнаты.

– Вот как? И что было дальше?

– Ничего. Хьюберт в этот вечер вернулся поздно, и до утра никто из нас его не видел. После ленча они с Урсулой поболтали наедине. Именно тогда она ему сказала, что поступает в ВААФ, и он так огорчился и взволновался из-за этой новости, что она согласилась посетить предложенного им врача. Естественно, она думала, что заключение будет такое же, как у Клегга. Доктор Колмен ее удивил и озадачил. Он обращался с ней как с ребенком, велел быть осторожной, ни в коем случае не заниматься никакой определенной работой и не стал ее слушать, когда она попыталась объяснить, что уже идет добровольцем во вспомогательные службы. Урсула заявила дяде, что не собирается следовать рекомендациям доктора Колмена, и ушла. Видимо, дядя остался, чтобы получить заключение, которое впоследствии переслал на адрес медкомиссии. Урсула уехала поспешно и без него. Вся эта история ей совершенно не нравилась, да и вообще она ехала на встречу со мной. Мне тогда показалось, что у нас единственный правильный выход: тут же пожениться и избавить себя от надоедливых родственников. Поэтому мы так и поступили.

Услышав об этом простом и смелом окончании истории, Дэвид пожалел о случившемся вскоре несчастье. Несправедливо, что их постигла такая злая судьба и так скоро. У них была достаточно рискованная жизнь, они рассчитывали свои шансы и крепко за них держались. Внезапная смерть ударила из-за угла.

Он встал и начал ходить по комнате. Дункан смотрел на него, и Дэвид, заметив это, стал размышлять вслух:

– С этими сердечными приступами нужно тщательно разобраться. У нас теперь только свидетельства очевидцев и этого доктора Шора в Уэйкли. Похоже, он написал честно, но на его суждении, вероятно, сказались положение и образование. Все шумы рассматривались как показатели болезни сердца, а сельская практика весьма и весьма зависит от умения поддерживать хорошие отношения с немногими процветающими семействами округи. При наличии автомобилей сильнее обостряется конкуренция с ближайшими городами. Мне бы надо повидать доктора Шора. Надеюсь, время от времени он делает клинические заметки по своим пациентам. Из отчета патологоанатома, достаточно детализированного, мы знаем, что сердце Урсулы было неповрежденным. Значит, это не были сердечные приступы. Тогда что же? Вы считаете, что видели истерический припадок, но он во многих отношениях напоминает начало фатального приступа. Никотин. Предположим, ей давали никотин каждый раз, когда требовалось обескуражить ее друзей, каков бы ни был мотив этой необходимости. Кто мог организовать такие приступы и каким образом? Ответы на эти вопросы я должен найти в Уэйкли – если смогу. Но последний приступ случился здесь, в Шорнфорде. Чтобы выявить его причину, мне нужно знать все, что Урсула делала в этот последний день. Вы мне поможете?

Дункан выпрямился на стуле.

– Все, что смогу. У меня было увольнение на двое суток, когда мы поженились. Мы жили в доме Каррингтонов. Марджори с родителями уехала, и мы были одни. Потом Марджори к концу моего увольнения вернулась, и я возвратился на службу. Урсула должна была на следующей неделе проходить комиссию. Я сумел в тот день освободиться с двенадцати и до шести вечера. Встретились мы в «Ред стар». Она мне сказала, что вышла в десять – пройтись по магазинам и зайти к парикмахеру.

– Почему она стриглась здесь, в Шорнфорде? Я бы предположил, что, живя в городе…

– С момента нашей помолвки она не все время жила там. Три-четыре дня в неделю. Готовилась к переезду, проверяла одежду, собирала личные вещи, разбирала, что куда. Не знаю. Девушки при каждой перемене места находят себе неимоверное количество занятий. Видимо, она за пару недель до того договорилась с парикмахером. Очевидно, нарушить такую договоренность не смеет никто.

– Никто, – согласился Дэвид. – Парикмахеры, как считает Джилл, применяют самые суровые репрессии, даже если клиентка опоздает на пять минут. – Он подошел к окну и выглянул наружу. – Когда вы встретились с женой в «Ред стар», цвет помады у нее был обычный?

– Да, конечно. До того самого момента, как я расстался с ней перед комиссией.

– Вы не помните, ее губы были недавно накрашены? Помада была свежая?

– Не помню.

«Какого черта, – подумал Дэвид, – я все это спрашиваю? Это действительно важно? Да, и очень. Вероятно, она подкрасилась перед уходом от парикмахера. Вероятно, тамошняя помощница это может знать. Если так, то подмену выполнили вскоре после этого, потому что в «Ред стар» она направилась из парикмахерской».

– Я понимаю, что вы имеете в виду, – медленно проговорил Дункан. – Но парикмахерскую вам придется искать самому, я не знаю ее названия. Урсула не говорила, а мне этот город не слишком хорошо знаком.

– Уверены ли вы, что миссис Дункан между парикмахерской и встречей с вами ни с кем не виделась, в том числе и в «Ред стар»?

– Определенно сказать не могу. Она никого не называла. Совершенно точно не виделась ни с кем, кроме меня, в гостинице, потому что там я ее встретил у входа, и вошли мы вместе.

Дэвид терпеливо перебирал уже собранные факты, но безрезультатно. Когда стало очевидно, что Дункан больше ничем не может помочь, он свернул беседу, и они вышли из дома – Дункан искать свою машину на парковке, а Дэвид – инспектора Стейнса.

Инспектора на месте не оказалось, и пришлось почти полчаса ждать его возвращения. Все это время Дэвид размышлял над услышанным. Все-таки рассказ Алана Дункана мало его продвинул. Муж плохо знал биографию своей жены, у него на это не хватило времени. Единственное, что он сообщил ценного, был визит к парикмахеру. Это помогло точнее определить время, когда подменили помаду, но нового света на дело не пролило. Это все равно могло быть делом рук Филлис Хилтон из «Зеленого какаду».

– Или Реджинальда Фринтона, – предположил инспектор, выслушав рассказ Дэвида.

– Вот я и думаю.

Дэвид вспомнил слова миссис Сомервиль о Реджинальде. Она знала, что он делал в ресторане, и, конечно же, заметила бы, подойди он к столу Урсулы.

– Мотив у него имелся, – продолжил инспектор. – Девяносто пять акров мотива плюс георгианская резиденция и две фермы.

– Я знаю.

– В молодости он был тот еще подарок. Старик его пару раз выручал из довольно противных историй.

– Это до женитьбы?

– И после. Жена недолго это терпела. У них родился ребенок, девочка, потом жена вернулась к родным и с тех пор здесь не появлялась.

– И все же несколько диких поступков в молодости не обязательно ведут к убийству, иначе мы жили бы в кромешном аду, – заметил Дэвид.

Инспектор Стейнс сменил тему:

– Я проверил все эти помады в магазине. Результат может вас заинтересовать. Одну купила Филлис Хилтон, как она сказала. И действительно, тогда их оставалось только шесть. Из остальных пяти одна ушла к продавщице, две – к ее подругам, одна – к молодому человеку, которого мы пока не выследили, но продавщица знает, как он выглядит, поскольку ее удивило, что парень покупает помаду, и…

– Именно об этом мужчине мне и говорили, – прервал Дэвид. – Он был брюнет?

– О да, брюнет. Мы его со временем найдем. А последнюю помаду купила сама Урсула Фринтон и записала на свой счет в аптеке.

– Значит ли это, что кто-то купил помаду на ее имя и ей подсунул? Не мог это быть, скажем, Реджинальд?

– Нет, – подчеркнуто едко ответил инспектор. – Реджинальд это сделать не мог. Помаду купила лично Урсула: попросила, получила и унесла. Обслуживала ее эта продавщица. Она всех Фринтонов знает и спутать не могла. Урсула приобрела помаду за десять дней до смерти, как записано в бухгалтерских книгах.

– Но она же не того цвета! – возразил Дэвид. – И если Урсула купила помаду сама, как та могла попасть к кому-то другому?

– Филлис Хилтон ее не брала, – сказал инспектор.

– Нет, Филлис полностью исключается. Но все вместе это просто смешно. Бессмысленно.

– А я вижу смысл, – возразил инспектор. – Урсула купила помаду лично. С этого момента у нее два тюбика. Новым она не пользуется – только однажды, после того как помаду зарядили.

– Но ее собственная была использована лишь наполовину, как говорит Дункан. – Зачем ей покупать помаду не того цвета, если она даже в крайнем случае не станет ее использовать?

– Может быть, инстинкт собирательства. Помада сейчас вещь редкая; послушали бы вы, что по этому поводу говорит моя жена. Можно подумать, это бриллианты. Но жаль, что Урсула помаду купила. Похоже, это подало кому-то идею.

– Не знаю, – усомнился Дэвид. – Думаю, идея у кого-то возникла еще раньше. Отчего эта кажущаяся телепатия со стороны Урсулы ужасает еще больше.

На инспектора это впечатления не произвело.

 

Глава 8

В Уэйкли Дэвид и Джилл поехали на автобусе. Он был уютно пуст, но, как объяснила кондуктор, радоваться тут нечему, просто они едут не в ту сторону. Нормальные люди утром отправляются в Шорнфорд, а в Уэйкли – днем, и не наоборот. Джилл и Дэвид были пристыжены своим эксцентричным поступком, но надеялись, что правило будет еще действовать ближе к вечеру, когда им предстоит возвращаться.

Они вышли из автобуса возле «Уэйкли-Армз», нового краснокирпичного здания на месте старой гостиницы, сгоревшей дотла лет пятьдесят назад. Вокруг здания беспорядочно сгрудились несколько домов и лавок. Рядом с соседним гаражом, пораженным чумой войны и брошенным персоналом, на доске бесполезной информации мелом было написано: «Ремонт. Бензина нет».

– Это и все? – спросила Джилл, глядя на сей не внушающий бодрости пейзаж.

– Если верить картам Рейчел, то нет, – ответил Дэвид. – Наиболее старая и важная часть этой деревни находится в низине, у поворота дороги. Как бы то ни было, именно там, очевидно, располагается церковь, дом священника стоит рядом с ней, по словам Рейчел, а доктора Шор – еще через несколько домов. Есть и другой паб, «Плуг и борона», куда мы могли бы заглянуть, как ты думаешь?

– Мы уже заглянули в «Уэйкли-Армз», – возразила Джилл, – и ее внешнего вида мне вполне хватает, даже если там принимают постояльцев, в чем я сильно сомневаюсь. Но, полагаю, ты вряд ли замечаешь окружающий мир, пока идешь по следу?

– К сожалению, сейчас нет следа, от которого не оторваться, но даже если бы и был, я достиг того почтенного среднего возраста, когда тяга к комфорту одолевает энтузиазм – ну кроме крайних случаев. Если бы это не причиняло Рейчел слишком много хлопот, я предпочел бы остаться в Шорнфорде. Но нельзя же, чтобы она нянчилась с нами параллельно со своей практикой на полный рабочий день.

– Я понимаю. Конечно, ей нравится, что мы тут, – это отвлекает ее от мыслей о Дике. Но так больше нельзя, согласна. Как будем действовать? Ты поедешь прямо к доктору Шору, а я посмотрю, что нам может предложить «Плуг и борона», или же пойдешь со мной?

– Думаю, стаканчик чего-нибудь в пабе даст нам больше свободы. Потом я оставлю тебя на переговоры, если вообще есть какая-то надежда.

– Хорошо.

Они стали молча спускаться. По обе стороны дороги стояли сельские дома, так же редко, как и на вершине холма. Но за углом открылся вид на собственно Уэйкли: церковка у возвышенности, домик священника в разросшемся саду, ряд крупных домов напротив. Дальше несколько лавок и мастерских, более процветающих, нежели те, что окружали «Уэйкли-Армз», а за ними – вывеска «Плуга и бороны», болтающаяся на ветру на вертикальном столбе у обочины.

Дэвид и Джилл медленно шли по улице. На втором доме справа висела на воротах медная табличка доктора Шора. Гараж рядом с домом был открыт и пуст.

– Куда-то уехал, – сказала Джилл.

– Очень может быть, – отозвался Дэвид. – Одиннадцать тридцать утра – не то время, когда велика вероятность застать врача дома. Но он сказал по телефону, что будет около двенадцати, так что у нас хватит времени спокойно выпить.

В гостинице «Плуг и борона», как ни удивительно, готовы были приютить доктора Уинтрингема с супругой на пару дней. Когда Дэвид пошел на обговоренную встречу с доктором Шором, Джилл оглядывала комнаты и беседовала с хозяйкой, с большим искусством внедряя идею, что Дэвид из-за своей невероятной загруженности медицинской работой находится на грани срыва и нуждается в полном покое и свободе. Долгое отсутствие отдыха, внушала она, – его самая главная на данный момент проблема. Он, вероятно, будет много выходить, дружить со всеми, с кем познакомится. Пока не спадет напряжение, в котором он находится, неплохо было бы ему потакать. Хозяйка удивленно кивала, и Джилл сменила тему, начав рассказывать про детей. Не стоило слишком уж много говорить о Дэвиде, чтобы не создать впечатления, будто он полный чудак. Хотя, видит бог, иногда именно таким он, голубчик, и выглядит.

Дэвиду не пришлось долго ждать доктора Шора, и это время он провел не без пользы, разглядывая приемную, в которую его провела пожилая горничная в форменном платье. Дом, как и можно было предположить по его внешнему виду, был хорошо меблирован. Газеты и журналы на столе в приемной оказались вполне свежими, хотя медицинские тома, выстроившиеся за остекленными дверцами шкафов и поражающие своими размерами, современными назвать было бы трудно. Но Дэвид вспомнил собственную библиотеку, где со студенческих лет обновлялись только специализированные книги, и решил не судить доктора Шора по его фолиантам. В любом случае вряд ли он хранит более современную литературу в приемной, а не в библиотеке.

Эти размышления прервало появление самого доктора Шора, и Дэвид немедленно был усажен в кресло для пациентов в кабинете, угощен сигаретой и вежливо, но настороженно приглашен изложить свое дело.

Доктор был пожилым седовласым человеком, с обветренным лицом и худощавым, все еще подвижным телом. «Не какой-нибудь старый тюфяк, – подумал Дэвид. – Он умеет поставить себя с местной знатью и весьма уважаем и востребован в деревне».

– Я не сомневаюсь, что причина смерти миссис Дункан, обнаруженная на дознании, стала для вас огромным потрясением, – осторожно начал Дэвид.

– Миссис Дункан? А, вы имеете в виду Урсулу Фринтон?

– На момент смерти она была замужем.

– Да-да. Мне как-то трудно называть ее иначе, нежели девичьей фамилией. Я ее знал с рождения.

– Ее смерть была для вас, очевидно, неожиданностью и потрясением, – вернулся к теме Дэвид.

– Разумеется. Хотя, заметьте, я всегда считал, что ее жизнь висит на волоске. Что вы на это скажете, я знаю: обследование и заключение доктора Клегга, мнение медкомиссии и так далее. Естественно, я не оспариваю тот ужасный факт, что ее отравили, но я наблюдал сердце этой девушки в течение десяти лет и убежден: оно поддалось никотину куда легче, чем любое здоровое сердце.

– Доза, – сухо возразил Дэвид, – была такова, что ее хватило бы для летального исхода у владельца самого здорового сердца, так что обосновать ваше утверждение никогда не представится возможным.

– И я это не оспариваю, – спокойно ответил доктор Шор, – оставляя за собой право на собственное мнение.

Наступило короткое молчание; собеседники смотрели друг на друга. Дэвид решил, что перед лицом такого неприкрытого упрямства результаты может дать лишь дипломатический подход.

– Я был бы очень вам благодарен и обязан, – начал он, – если бы вы позволили мне ознакомиться с вашими записями в медицинской карте миссис Дункан. Это было бы полезно в оценке, если она возможна, природы тех приступов, которые у нее бывали перед этим летальным. У нее случился весьма похожий приступ в Уэйкли-Мэнор в присутствии ее жениха вскоре после помолвки.

– Поскольку я не присутствовал при этом случае, никакого мнения, естественно, высказать не могу.

– Конечно. Но, может, вы позволите мне посмотреть…

– Я не веду подробных записей, – сказал доктор Шор. – Я принадлежу к поколению, которое учили полагаться на память, а не на систему каталожных карточек. Это относится как к числу моих визитов, так и к природе моих случаев. Счета у меня на бумаге, а случаи – в голове. Кроме, конечно, тех, в которых используются результаты рентгеновских и лабораторных исследований. Их я сохраняю.

– Тогда не расскажете ли вы мне сами историю болезни Урсулы Дункан?

– Да, молодой человек. Я расскажу, хотя не вижу, чем это вам поможет в данных обстоятельствах. Я считаю, что причина насильственной смерти Урсулы заключена в образе жизни, принятом ею в последнее время, а источник – кого-то из ее знакомых, появившихся в этот период. Мир находится в состоянии хаоса, и старые ценности теряют свое значение. Когда разрешены массовые убийства, молодые люди утрачивают чувство меры. Я совершенно уверен, что Уэйкли и его обитатели, ушедшие в сельскохозяйственные материи, не ощутили полной силы этой волны, неспособны на планирование и тем более исполнение подобного убийства.

– Никого в данный момент не обвиняя, – сказал Дэвид, – мы не упускаем из виду, что мотив может быть связан с тем, что миссис Дункан была владелицей Уэйкли-Мэнор.

– Что предполагает виновность одного из родственников. Это немыслимо! После смерти матери Урсула была взята на воспитание дядей, Хьюбертом Фринтоном, с полной охотой и такой же полной привязанностью. Я помню, что был приглашен для тщательного осмотра девочки, как только он здесь поселился. Одновременно передо мной поставили вопрос, стоит ли отдать ее на попечение няни Реджинальда, учитывая разницу двух детей в возрасте и тот факт, что придется снова открыть детскую. Реджинальд уже несколько лет как был отправлен в школу, так что няня стала швеей и помощницей домоправительницы. Я посоветовал вернуть няню на ее прежнюю работу, поскольку она преданно нянчила Реджинальда. Она женщина пожилая, и ее методы достаточно старомодны, но чужого человека в доме, более молодую и современную воспитательницу, она приняла бы в штыки. Ее позицию в Уэйкли, ставшую пожизненной, ничто не могло бы поколебать, и в результате мы получили бы процессию уязвленных молодых нянек, со злобой покидающих дом. А я считаю, что для ребенка старомодное спокойствие предпочтительнее современной научности, выдаваемой в мелких порциях разными лицами.

Дэвид кивнул. Перед ним был семейный врач в своем лучшем виде, к психологическим потребностям Урсулы подходящий не с помощью сложных анализов, а на основании своего понимания обстоятельств и потребностей семьи как единого целого.

– Естественно, – продолжил доктор Шор, – вы хотите узнать о перенесенной скарлатине. Она была типичной, с шелушением после шести недель. Наблюдался угрожающий средний отит, не имевший последствий, но основным осложнением стало увеличение сердца с выраженным систолическим шумом над верхушкой и раздвоенностью тона на клапане легочной артерии.

Он сделал столь длительную паузу, что Дэвид сообразил: от него ждут комментария.

– Никоим образом не думаю, что кто бы то ни было готов или в малейшей степени желает оспаривать ваши утверждения о последствиях этой скарлатины. Такие явления при инфекции гемолитическим стрептококком всегда возможны, как все мы знаем. Доктор Клегг говорил Урсуле, что у нее нет никаких оснований сомневаться в вашем исходном диагнозе. Проблема в том, что он считал ее выздоровевшей – несомненно, благодаря вашему превосходному и тщательному лечению. Вы же считали, что остаточная сердечная недостаточность имеется.

– Я считаю пораженное сердце пораженным сердцем, и эти новомодные толки о несущественности шумов для меня ничего не значат.

– Есть шумы и шумы, – примирительно заметил Дэвид. – Есть также рентген и электрокардиограмма.

– Я об этом слышал, – не без надменности произнес доктор Шор. – Предпочитаю верить тому, чему меня учили и что сам наблюдал за сорок лет практики.

На это ответить было нечего, да Дэвид и не собирался. Вместо этого он заговорил о последних проявлениях сердечного нездоровья Урсулы.

Череду этих приступов доктор Шор помнил совершенно ясно. Первый случился вскоре после восемнадцатилетия девушки и был вызван возбуждением от участия в игре в шарады на небольшой вечеринке в усадьбе. Симптомами стали учащенный пульс и нарушение ритма, потом нарушение дыхания с обмороком и частичным коллапсом.

– В какой момент приступа появились вы? – поинтересовался Дэвид.

– В тот раз достаточно поздно. Урсула не жаловалась, пока ей не стало плохо по-настоящему, и тогда родственники и друзья начали пробовать самые разные неподходящие средства в течение примерно часа, пока не послали за мной.

– А в период между скарлатиной в четырнадцать и этим приступом в восемнадцать было что-то подобное?

– Нет. Ее здоровье существенно улучшилось, и я уже порадовался, несмотря на оставшийся едва заметный систолический шум над верхушкой, когда это случилось и в корне изменило все мои оценки.

– К какому выводу вы пришли?

– Очевидно, клапан оказался поврежден сильнее, чем показывали внешние признаки, плюс серьезная деградация самой сердечной мышцы. Я считал, что есть опасность наступления мерцательной аритмии.

– Понимаю. Вы могли бы рассказать, как ее лечили?

– Изначально – дозы дигиталиса для контроля сердечной деятельности. Полный покой, потом курс бромидов. Предупреждения родным и самой Урсуле. Соответствующая диета, строго дозированная физическая деятельность.

– Иначе говоря, жизнь хронического инвалида.

– Именно им она и стала.

И здесь дискуссия тоже была невозможна. Дэвид ждал дополнений доктора Шора к этому вердикту, но тот, видимо, не считал их необходимыми.

– И Урсула охотно подчинилась этим новым условиям? – спросил Дэвид.

– Никоим образом. С этого времени она стала весьма непокорной пациенткой. Конечно, между приступами она чувствовала себя хорошо, и поэтому Урсуле трудно было признать свою инвалидность. Вопреки моим предупреждениям и усилиям родственников она пыталась делать слишком много. Когда ей исполнился двадцать один год, стало все труднее ее сдерживать, хотя самый тяжелый приступ случился у нее во время танца – она настояла на том, чтобы отметить свой день рождения. Несколько ее друзей гостили тогда в усадьбе, в том числе молодые Каррингтоны, о которых вы, может, слышали.

Дэвид кивнул.

– Я всегда считал, что они особенно вредно влияли на Урсулу. Они поощряли ее своеволие и предлагали занятия, превышающие ее силы.

– Вы говорите, тот приступ во время танцев был особенно серьезен. Вас вызвали достаточно рано?

– Да, в этом случае вышло удачно. Разумеется, у Урсулы с собой были ее срочные лекарства – точнее, я выдавал их ее дяде, поскольку она возражала против лечения. В общем, домашние знали, где их найти, и все было сделано правильно – и в этом случае, и во всех последующих. Но бедная девочка была в очень серьезном состоянии, и несколько часов я боялся ее потерять.

«В день совершеннолетия, – мрачно подумал Дэвид. – В день, когда она унаследовала поместье Уэйкли, с домом и садами, землями и фермами. Приступ почти фатальный».

– Эта болезнь ее напугала, – продолжал доктор Шор. – Она наконец-то прислушалась и начала жить разумно. Приступы стали намного реже и не столь суровы. А потом эта война снова сбила ее с толку. Урсула не желала довольствоваться малой ролью, соответствовавшей ее силам. А хотела, подобно тысячам здоровых девушек, поступить в какую-нибудь службу. Патриотично с ее стороны, конечно, но невозможно.

– У нее никогда не бывало никаких приступов в Лондоне, а там достаточно будоражащих моментов, насколько я понимаю.

– У нее случился приступ, когда она ненадолго сюда заглянула. И это могло стать последствием пережитого в Лондоне. Или же она скрывала тот факт, что в Лондоне у нее были приступы. Мы знаем только ее слова и этой самой Каррингтон, которой я не верил и не верю. Для последнего здешнего приступа не было никаких причин: ни вечеринки, ни чего-либо другого.

– Просто возбужденное состояние при объявлении о помолвке – таком сюрпризе для родственников.

Доктор Шор улыбнулся и покачал головой:

– Помолвка для мистера Фринтона неожиданностью не была, хотя брак, наверное, стал. Слухи о помолвке дошли от друзей Каррингтонов в нашей деревне. Мистер Фринтон говорил со мной об этом, когда я его встретил, выходя из дома садовника в Уэйкли. Разрешено было остаться только одному из старших слуг, и он, естественно, перетруждался, имея в помощниках лишь несколько мальчишек. Мистер Фринтон – хороший хозяин и хороший работодатель, и он решил навестить старика садовника, услышав, что тот заболел. Естественно, я сказал, что со стороны Урсулы это весьма немудрый шаг, но она теперь сама себе хозяйка, а советовать ей всегда было непросто. Он ответил, что ему кажется разумнее всего не вмешиваться, а полагаться на риск войны.

– Имеется в виду риск для ВВС? Не слишком добрая мысль.

– Он беспокоился о жизни Урсулы, а не о ее мимолетных привязанностях.

– Не все привязанности мимолетны, – мягко заметил Дэвид.

– Урсуле уже случалось увлекаться. Не было никаких причин считать, что на этот раз все серьезнее, чем раньше.

Дэвид вздохнул. Сорокалетнюю уверенность в себе не поколебать. И не пробиться лучу света сквозь тяжелые шторы десятилетних тщательных, неравнодушных, благонамеренных, но неверных наблюдений. Он поднялся, собираясь уходить.

– Я очень благодарен вам за эту беседу, – произнес он со всем доступным ему почтением. – Вы щедро уделили мне свое драгоценное время, и могу сказать, что весьма помогли.

– Хм… – Доктор Шор тоже встал. – На самом деле вы хотели сказать, только воспитание не позволило, что Урсулу Фринтон в течение долгих лет травили, а я старый замшелый идиот. Что ж, вполне возможно. Теперешние события учат не удивляться самым фантастическим извращениям здравого смысла. Но пока вы не докажете этого, я вам не поверю, и даже когда докажете – еще подумаю. Не тревожьтесь: я не буду никоим образом предупреждать обитателей усадьбы. Держать свое мнение при себе я умею. В противном случае сельский врач и месяца не усидит на своем месте, а перед вами – сорокалетняя окаменелость. Нет, не говорите мне ничего. Есть у стариков такая привилегия – смущать молодых. Единственная, пожалуй, наша защита. Я считаю, что вы зря тратите время, но вы это делаете неназойливо. Всего вам хорошего.

Дэвид нашел Джилл в столовой гостиницы «Плуг и борона». Она спросила его, как дела, и он повторил ей финальную речь доктора Шора как можно ближе к тексту.

– Он отлично резюмировал ситуацию, не правда ли? – любезно сказала Джилл. – Думаю, тебе должно быть приятно – почувствовать, что тебя поняли по-настоящему.

Дэвид подозрительно на нее уставился, но она с невинным видом стала читать меню, а вскоре к ним подошла официантка, чтобы принять заказ.

 

Глава 9

После ленча Джилл встала в очередь на полуденный автобус в Шорнфорд. Ее задачей было собрать чемодан и привезти его в «Плуг и борону», сообщив Рейчел об изменении планов и попросив разрешения оставить прочий багаж у нее в доме до своего возвращения. Джилл планировала вернуться в Уэйкли к чаю, чтобы не тесниться в набитом вечернем автобусе из Шорнфорда.

Дэвид проводил ее до остановки и пошел дальше, до следующего поворота, который должен был привести его в поместье Уэйкли. Он собирался также остановиться возле Мэнор-Фарм и, если получится, побеседовать с Реджинальдом Фринтоном, но главной его целью в этот день было ознакомление с усадьбой.

Погода выдалась ясная и солнечная, в воздухе витало первое приятное тепло начала лета, вдоль дороги цвел терновник. Дэвид уже поэтому готов был восхищаться пейзажем, но с удовольствием отметил также подстриженные изгороди, отлично выкопанные канавы, полностью обработанные поля Уэйкли. Общее впечатление было верным. Реджинальд Фринтон умел работать на ферме; недаром о нем так хорошо отзывались в Шорнфорде, а хозяин «Плуга и бороны» перед ним чуть ли не благоговел.

Бо́льшая из двух ферм усадьбы, Мэнор-Фарм, лежала вдоль дороги, по которой шагал сейчас Дэвид. Он миновал широкие ворота хозяйственного двора и прошел через ухоженный цветник, ведущий к передней двери уютного фермерского дома.

Везение ему не изменило. Все утро мистер Реджинальд был на старой ферме, но к ленчу пришел домой и находился где-то во дворе. Буквально через несколько минут он уже принимал Дэвида в гостиной.

После довольно холодной беседы с доктором Шором Дэвид был приятно удивлен дружелюбием Реджинальда Фринтона и его искренним стремлением помочь расследованию.

– Бедная маленькая Урсула! – сказал он с чувством, когда Дэвид изложил цель своего визита. – В жизни не слышал о поступке настолько мерзком. И никогда в жизни не испытывал такого потрясения, как в тот вечер. Я видел ее за ленчем, если вы знаете, хотя не думаю, что она меня заметила. Она была слишком занята своим женихом – то есть, наверное, надо говорить мужем.

– Вот как раз об этом ленче я и хотел с вами поговорить в первую очередь, – ответил Дэвид. – Вы заметили, как они выходили? Они вышли за сигаретами в середине ленча или в конце.

– Да, я видел, как они выходили и возвращались.

– Вы не обратили внимания, подходил ли кто-нибудь к их столу, пока их не было?

– Вряд ли. Кроме, конечно, официантки.

– Да, официантка. Можете описать ее действия?

– Ну, не слишком детально. Я одним глазом поглядывал в газету и лишь мельком отмечал, что вокруг меня делается. Она унесла их грязные тарелки, махнула салфеткой по столу – довольно небрежно, как делают ленивые официантки, вместо того, чтобы тщательно смести крошки. Потом, кажется, переставила на этот стол пепельницу с соседнего. Больше ничего не помню.

– Они переворачивали стулья, чтобы показать, что места заняты? Может быть, накрыли их чем-то или понадеялись, что персонал заведения никого туда не посадит?

– Не помню.

«Пробел, – подумал Дэвид. – Очень естественно – не помнить сумочку Урсулы. Или очень мудро. Что из этого? Невозможно сказать».

– Вряд ли я смогу вспомнить подробнее, – продолжил Реджинальд, – меня интересовала только официантка. Боюсь, тогда ее поведение показалось мне забавным.

– Чем именно?

– Кажется, у нее имелся зуб на Дункана. Никогда не видел такой яростной гримасы, как та, с которой официантка смотрела ему в спину, выписывая счет.

– А он ее узнал?

– Бровью не повел. Заказывал, почти не глядя на нее. Неудивительно, что она разозлилась, если они знакомы. Знаете, я с тех пор задумался… не хочу, чтобы у девушки были неприятности, но мне сейчас пришло в голову…

– Не только вы заметили эту гримасу, – ответил Дэвид. – Но я рад получить от вас подтверждение. Естественно, что ее поведение вас позабавило. И оно продолжало вас забавлять через несколько минут, когда миссис Сомервиль принесла вам кофе?

Палец Реджинальда Фринтона, сбивавший с сигареты пепел, на миг замер.

– Я бы не удивился, – согласился он.

– Ну, с «Зеленым какаду» разобрались, – жизнерадостно произнес Дэвид. – Теперь еще три вопроса про то утро. Вы не видели миссис Дункан в Шорнфорде до ленча?

– Нет. – Ответ был произнесен спокойно, но решительно.

– Вы знали, что ваша кузина уже замужем?

– Нет, не знал.

– Вы знали, что ей в этот день идти на медкомиссию?

Короткая пауза.

– Да.

– Тогда, думаю, это все, что вы могли мне сообщить, – сказал Дэвид, вставая и собираясь уходить.

– Вам говорили о больном сердце Урсулы, я полагаю? – между прочим спросил Фринтон, провожая его к двери.

– Да, и много противоречивого, – ответил Дэвид. – Надеюсь побеседовать об этом с вашим отцом, если мистер Фринтон согласится со мной увидеться.

– Конечно, он с вами увидится, – загорелся идеей Реджинальд. – Это самое лучшее, что можно сделать. Послушайте, я сейчас ему позвоню, и вы пройдете в дом. Есть тропинка вокруг полей, она вас приведет туда гораздо быстрее, чем обходной путь по дороге. Я так понимаю, вы пешком?

– Как вы узнали? – улыбнулся Дэвид.

– Сейчас здесь машин немного. Я бы услышал, если бы возле фермы остановился автомобиль. И еще я видел, как вы входили в ворота. Один момент, я позвоню домой.

Результаты звонка оказались благоприятными, через десять минут Реджинальд простился с Дэвидом, указав ему тропу к Уэйкли-Мэнор, и дальше Дэвид пошел один.

Ему было о чем подумать. Под проявленными Реджинальдом искренностью и готовностью помочь угадывалось некоторое беспокойство. Урсула могла его не заметить – но почему он не подошел к ней поздороваться? Это было бы вполне естественно, раз он знал, что сегодня у нее медкомиссия. Хотя бы сказать несколько ободряющих слов. Или Реджинальд нарочно держался поодаль? Зачем, если он не предполагал необычного развития событий? И что его так развеселило? Не только же поведение официантки. Нет, у его хорошего настроения имелась иная причина, и он совершенно не собирается ее раскрывать. Миссис Сомервиль была искренне поражена этим, а случилось все как раз после того, как Урсула ушла из кафе. Возможно, простодушный фермер не столь достойная личность, каковой хочет казаться.

Дэвид, шагая через поля, отломил от изгороди веточку и содрал с нее кору. Показался Уэйкли-Мэнор – хороший георгианский дом, не слишком большой, размещенный над террасами лужаек. Полевая тропа вела вокруг кирпичной стены огорода и, видимо, выходила на дорогу на некотором расстоянии от главной аллеи. Дверь в кирпичной стене означала краткий путь для членов семьи, но не для Дэвида.

Дойдя до ворот, он отбросил ошкуренную веточку. С Реджинальдом дело еще далеко не кончено. Но к этому кусочку пазла будет время вернуться, а пока надо посмотреть на все другие. Дэвид с надеждой подумал, что их все же удастся сложить в картинку, которая уже туманно маячила в глубине сознания.

Пожилая горничная провела его в небольшую чудесную библиотеку с высокими окнами, выходящими на боковую террасу. Дэвид полюбовался открывающимся видом и обернулся к книжным полкам. Собрание, хотя и классическое, было не просто декорацией, но подтвердить это впечатление не хватило времени, поскольку появление мистера Фринтона положило конец осмотру.

Отец Реджинальда оказался гораздо ниже сына и с сильной склонностью к облысению, но сходство было заметно. Старшему мистеру Фринтону на вид было что-то между пятьюдесятью и шестьюдесятью, и в его походке наблюдалась некая скованность, тут же привлекшая профессиональный взгляд Дэвида к его рукам и ногам. Увеличенные суставы пальцев, деформированные кисти рук, удобные просторные туфли из мягкой кожи. Типичный подагрический хабитус. Не инвалидность, но явно ограничение движений.

Мистер Фринтон усадил гостя и придвинул кресло для себя.

– Мне нужно сидеть к вам поближе, – улыбнулся он, – потому что я стал плоховато слышать. Непрогрессирующая глухота, как мне было сказано. Во всяком случае, не молниеносная. Проявление унаследованного мной проклятия подагры, которую вы как врач наверняка уже заметили. Вы согласны?

Дэвид отделался ничего не значащим ответом. Заявление мистера Фринтона, хотя и краткое, вело к весьма обширным выводам, а Дэвид не хотел отвлекаться от своей цели ради бесплатной консультации.

– Вы хотите навести справки о моей бедной племяннице, – продолжил мистер Фринтон, оставив тему собственного здоровья, будто она ему совсем неинтересна. – Но с полицией вы не связаны. Это так?

– Совершенно верно.

– Видите ли, сегодня здесь был ее муж. Думаю, он еще не ушел, поскольку я с ним не попрощался. Он рассказал мне о вас. Я готов ответить на все вопросы, которые вам захочется задать, но все равно несколько озадачен вашим появлением на сцене.

– Боюсь, я не смогу рассказать вам об особых аспектах этого дела, – ответил Дэвид. – Но они требуют сведений, не входящих в компетенцию местной полиции, и потому решено было прибегнуть к моей помощи. Мне уже случалось выполнять подобную работу, хотя она, строго говоря, не в рамках моей профессии.

– Так я и понял, – отозвался мистер Фринтон, глядя на визитную карточку Дэвида, которую держал в руке.

Он потянулся было к мусорной корзине, но передумал и убрал карточку в карман пиджака.

Дэвид заколебался. Похоже, инициатива перешла от него к мистеру Фринтону, что может быть удачно, а может, и нет. В любом случае это интересно. Он решил принять роль, мягко ему отведенную, и ждал продолжения.

– Вы будете сейчас, конечно, задавать вопросы, – слегка улыбнулся мистер Фринтон. – Как я уже говорил полиции, поисками преступника я озабочен не меньше, чем они. – Выражение его лица изменилось, он отвернулся и тихо сказал: – Урсула была мне как дочь.

– Конечно, я понимаю, – серьезно произнес Дэвид. – Вы ее воспитывали с раннего детства, как мне известно.

– С момента, как умерла ее мать, а ей тогда было четыре года. Отца бедная девочка никогда не видела. Его убили во Франции в семнадцатом году, за три месяца до ее рождения.

– Он был вашим старшим братом?

– Мой брат-близнец. Мать Урсулы так и не оправилась от потрясения, вызванного его смертью. Ей не нравилось жить здесь после войны, но она не переезжала в дом поменьше, не приглашала ни родственников, ни друзей, кроме моего сына Реджинальда. Я сам был в армии и демобилизовался только в двадцатом году. Реджинальд находился у родственников своей матери в начале войны, но когда в пятнадцатом году мой брат женился, то поселился в этом доме, и его жена предложила мне прислать к ней Реджинальда. Я был рад это сделать. Это ведь и мой родной дом, а кроме того, родственники моей жены жили в Лондоне, а это не место для детей. Особенно во время войны.

– Согласен. А после демобилизации вы тоже сюда приехали?

– Не сразу. Я жил в Лондоне, пока не умерла моя свояченица, пытался восстановить профессиональные умения до уровня шестилетней давности и занимался этим до тех пор, пока не оказался опекуном Урсулы, согласно завещанию ее матери. С тех пор я делал все, чтобы оправдать доверие. Поведение Урсулы после ее совершеннолетия меня очень огорчило. Я чувствовал, что где-то в ее воспитании потерпел неудачу. Пытался оправдать это обычным образом – изменение традиций и взглядов. Может быть, я слишком консервативен. Но так или иначе, а неудачу я потерпел. И искренне себя обвиняю в том, что частично повинен в ее смерти.

– Не понимаю, в чем вы можете себя обвинить, – негромко сказал Дэвид.

– Вероятно, это покажется надуманным, но я не могу избавиться от мысли, что если бы она продолжила полагаться на мои суждения, как было до последних нескольких лет, то жила бы здесь и жизнь ее – да, была бы спокойной, но не значит скучной.

– У вас никогда не возникало причин усомниться в реальности ее болезни сердца?

Мистер Фринтон приподнял брови:

– Нет, конечно. С чего бы это? Я не медик. Полагался на лучший совет, который мог получить.

– Здесь – да. Но вы не спрашивали второго мнения – например, лондонского врача-специалиста?

– Не с самого начала. Доктор Шор поддерживал ее здоровье на достаточно высоком уровне. Ее сердечные приступы всегда следовали за факторами, запрещенными его режимом и осуждаемыми им. Не было никакой видимой причины выслушивать второе мнение, пока не возник вопрос о службах, и тогда я именно это и посоветовал. Доктор Колмен подтвердил мнение доктора Шора. Не мне было его оспаривать.

– Естественно, вы бы не стали этого делать. По вашим словам я заключаю, что миссис Дункан вырвалась из домашнего окружения и прошлого контроля и сделала это после того, как началась война, а не в обычном протестном возрасте восемнадцати-девятнадцати лет.

– Этот возраст действительно сложный, – пробормотал мистер Фринтон.

– Таким образом, вам мало известны подробности ее жизни с тех пор, как она почти все свое время проводила у лондонских друзей?

Мистер Фринтон кивнул. Лицо его стало жестче, и сквозь горечь проступил некоторый гнев. Свои обязанности приемного родителя дядя воспринимал очень серьезно. Почему? Подлинная любовь к маленькой племяннице, которую он воспитал? Вряд ли. Истинная родительская любовь обычно порождает ответную. Урсула же не проявляла заметной преданности или почтительности к своему дяде, как и особого желания ему угодить. А она была приятной и нормальной девушкой. Нет, по какой-то другой причине дядя Хьюберт был заинтересован в благополучии своей племянницы. Одиночество? Его собственная жена, очевидно, умерла или ушла от него до предыдущей войны, поскольку Реджинальд жил у ее родителей, пока его не забрали в Уэйкли. Вот этот момент надо будет прояснить. Но и одиночество недотягивает до полного объяснения. Любовь к власти, желание доминировать над больной девушкой, оставаться ее советником, не допустить ее до управления усадьбой, ей принадлежащей? Наиболее вероятно, но этот мотив должен был бы возникнуть, когда Урсула выросла, а не в ее детстве. Разве что Хьюберт Фринтон – человек исключительно предусмотрительный.

Дэвид прервал свои размышления. Сейчас его задача – задавать вопросы, а не обдумывать ответы. Для этого еще будет время.

Вежливое внимание мистера Фринтона начало рассеиваться, и Дэвид решил, что пора закругляться.

– Насколько я понимаю, независимость Урсулы скрыла все дальнейшие ее действия, – сказал он, подбирая слова. – Я имею в виду, что никто не знал о ее свадьбе, кроме ее друзей, Каррингтонов. Вам она сказала?

– Нет.

– Вы услышали о ней из других источников?

– Нет.

– И о помолвке узнали лишь спустя некоторое время?

– Только когда Урсула и Алан приехали мне о ней сообщить.

Чистая ложь, если верны показания доктора Шора, а в них нет резона сомневаться. Если же это так, то не ложь ли, что мистер Фринтон не знал о свадьбе?

– Вы были удивлены и даже шокированы, я думаю, услышав об этом впервые после ее смерти?

– Весьма шокирован и вряд ли удивлен. Такие вещи то и дело случаются во время войны. Все вожжи ослаблены, все приличия отменены. В прошлую войну было то же самое. Мой брат…

Он резко замолчал, с усилием усмирив явно захлестнувшее его чувство.

– Ваш брат? – переспросил Дэвид.

– Мой брат тоже женился весьма неожиданно, не советуясь с родными и не ставя никого в известность. Это было в пятнадцатом году, как я вам уже говорил. История повторяется. Я не удивлен.

Мистер Фринтон выглянул в окно, показывая, что Дэвиду нет необходимости продолжать расспросы. По его мнению, беседа подошла к логическому концу.

Дэвид распрощался и вышел, унося обильную пищу для домыслов и несколько более четких мыслей. Его проводила из библиотеки пожилая горничная, которую мистер Фринтон пригласил с едва скрываемым облегчением.

В холле к ним двинулась массивная фигура с явным намерением побеседовать с Дэвидом. Он остановился. Это, видимо, няня: она полностью подходила под все слышанные им описания. Значит, ей сообщили о его приезде, хотя вряд ли она может знать его цель.

Но женщина, к его удивлению, всмотревшись в него, отступила.

– Прошу прощения, сэр, – смутилась она. – Я думала, это мистер Алан. Тот же рост, но без мундира. Совсем другой джентльмен. Вижу теперь. Извините меня, сэр.

– Это старая няня миссис Дункан? – спросил Дэвид у горничной. Та держала дверь открытой и явно хотела выпроводить Дэвида.

– Да, сэр. Няня мисс Урсулы, а до того – мистера Реджинальда. Наша утрата ее очень потрясла, как вы, наверное, заметили.

– Да, разумеется.

Дэвид печально и сочувственно наклонил голову и вышел из дома. Если няня здесь бродит, чтобы поймать Дункана, то следует предположить, что летчик еще в Уэйкли. Любопытно, что мистер Фринтон как-то туманно о нем говорил. Но он вообще ни в чем не был особенно точен или информативен. Вещал достаточно бегло, но к чему все это сводится, если отобрать факты? И Дэвид начал это делать. Список если и рос, то не быстро.

Не успев дойти до ворот, он услышал за спиной торопливые шаги и обернулся к Алану Дункану, спешившему по аллее.

– Старый Фринтон сказал мне, что вы здесь. Я только что от него вышел. Как понимаю, ничего нового?

– Вероятно. Это же мой первый день в Уэйкли. Сегодня утром я виделся с доктором Шором, днем – с Реджинальдом и его отцом. Пока не было времени разобраться с полученной информации.

– Понимаю. Но все это движется чертовски медленно.

– Извините.

– Да-да, это с моей стороны неразумно… только…

– Не совсем неразумно. – Дэвид медленно двинулся вперед. – Вы пешком?

– Нет, я оставил машину возле Мэнор-Фарм и пришел через поля. Хотел увидеться с Реджем, но его не было утром на ферме. Курите?

Дункан вытащил портсигар.

– Спасибо. Я вашей машины не видел, когда был на ферме.

– Мне позволяют поставить ее в гараж, если Редж уезжает на своей.

– Вы не переехали? В смысле телефон, который вы мне дали, все еще действует?

– Вполне. Если будет что-нибудь новое, дадите мне знать?

– Конечно.

Дункан убрал портсигар, так и не закурив, и резко повернул обратно. Дэвид пару раз оглянулся по пути к воротам, но летчик вскоре пересек лужайки и скрылся в огороде. Дэвид вышел на дорогу. Может быть, дверь в стене все же не заперта. Или Дункану одолжили ключ. Может быть…

Дэвид остановился, чуть не дойдя до больших ворот, и бросил сигарету в канаву. Впервые с начала этого дела до него дошло, что по естественному порядку вещей Дункан – наследник владений своей жены и весь Уэйкли-Мэнор с его домами и землями, полями, фермами и обитателями является теперь собственностью вот этого человека в синем мундире, только что скрывшегося за дверью в кирпичной стене.

 

Глава 10

Дэвид снова двинулся в путь, направляясь к «Плугу и бороне». Дорога, по которой он шел, судя по всему, должна была привести его именно туда. Она была прямая, деревьями не затененная, и солнце благодаря длинному летнему дню стояло еще высоко. Дэвиду стало жарко. Он остановился, чтобы снять пуловер, надетый под пиджаком, и вдруг почувствовал потребность сесть под изгородь и отдышаться.

Удивление его перешло в тревогу. Дорога ровная, шел он не быстро, но сердце колотилось, и деревья вдаль поплыли перед глазами. Недомогание нарастало, подступившая тошнота заставила его склониться над кюветом, где валялся брошенный прохожими мусор.

Сквозь стук сердца и туман перед глазами явилось воспоминание – его вызвал сигаретный окурок в кювете. Никотин. Именно так чувствовала себя Урсула. Это было начало. И на несколько секунд острые болезненные ощущения сменились торжеством. Кто-то его боится, кто-то пошел на риск, чтобы его устранить. Ему предстоит умереть на дороге, тихо, не причинив убийце хлопот, а потом будет инсценирован несчастный случай. На этих пустынных дорогах военного времени всякое возможно. Пульсирующий мозг отказывался рисовать достоверную картинку, но Дэвид не сомневался в своей правоте.

Кто же его отравил? Где? Когда?

Его скрутил новый приступ рвоты. Когда судорога отпустила, Дэвид вгляделся в кювет. Сигарета, напомнившая о никотине, вызвала еще одно воспоминание. Он увидел другую сигарету в траве под изгородью. Ту, что дал ему Алан Дункан: он выкурил треть и отбросил ее прочь, когда его взволновала мысль о наследнике имения Уэйкли.

Обливаясь потом, преодолевая дрожь, Дэвид заставил себя сесть. Он должен подобрать эту брошенную сигарету, пусть даже ее найдут зажатой в мертвой руке. Он прикинул шансы, глядя на часы затуманенными глазами, пытаясь заставить работать одурманенный мозг. Десять минут симптомы оставались неизменными. Это мог быть самообман, но многолетняя практика позволяла надеяться на лучшее. Сердце все еще колотилось, но в достаточно хорошем ритме. У Дэвида было два выхода. Добраться до «Плуга и бороны» и послать Джилл на поиски недокуренной сигареты или же вернуться к тому месту на дороге, где он ее бросил, и поднять самому. Риск потерять или важную улику, или жизнь.

Дэвид усмехнулся. Будто услышал спокойный и любящий голос Джилл: «Как же тебе нравятся огни рампы, милый». Ну ладно, он рискнет. В конце концов, он выкурил всего треть этой чертовой штуки. Значит, две трети шанса у него есть? Или нет? Он чувствовал, что расчеты эти так же туманны, как идущая рядом дорога, и сосредоточился на поставленной задаче.

Обратный путь оказался долог. Несколько раз ему чудилось, что он миновал нужное место и вскоре снова окажется у ворот Уэйкли-Мэнор. И все время пугала мысль, что вот сейчас появится местный констебль на велосипеде и обязательно арестует его за появление в пьяном виде и безобразие на королевской дороге.

Но его ждал успех. Помогли тренированная наблюдательность и хорошая память. Он остановился возле извитого падуба, стоящего в живой изгороди, вернулся на несколько шагов и после недолгих поисков нашел искомое.

Джилл сидела в зале «Плуга и Бороны» и читала утреннюю газету, когда ввалился Дэвид и рухнул в кресло рядом с ней. Джилл перестала улыбаться и посмотрела на мужа.

– Дэвид!

– Все в порядке, дорогая. Или скоро будет. Пусть мне принесут чайник крепкого чая, побыстрее, и смени выражение лица, пока его никто не заметил.

– Давай я вызову…

– Нет, не надо. Я с ним виделся утром, и на сегодня с меня хватит. Дневную норму смирения я исчерпал. Чай, милая, а потом телефон.

Джилл принесла чай сама, налила его и села, наблюдая за лицом Дэвида. У него был уже не такой мертвенный цвет, как когда он вошел, шатаясь, но тревога ее не покидала.

– Могу я сделать что-то еще? – озабоченно спросила она. – Мне кажется, чай не совсем…

– Кофе было бы лучше, – слабым голосом ответил Дэвид, – но наверняка это был бы «Кемп», так что я предпочел чай.

– Пойду взгляну, нет ли у бакалейщика настоящего кофе.

– Нет, не уходи. На тебя смотреть – лучшее лекарство.

– Дорогой, как бы я хотела, чтобы ты ничего этого не делал!

– Возмутительно с моей стороны – так тебя пугать. Но клянусь, я был воплощенная осторожность. Слышала бы ты меня в имении. Нет, я думаю, это предназначалось не мне. Может, и мне, но тогда мозг, породивший эту интригу, действует с неприятной быстротой. Однако, по-моему, это не так. Вот почему я должен немедленно позвонить, как только мой пульс перестанет так деликатно трепетать и вернется к обычному невоспитанному стуку.

Джилл облегченно вздохнула. Если Дэвид достаточно оправился, чтобы снова выпендриваться, значит, опасность миновала. Но колени у нее все еще дрожали от пережитого страха. Она наклонилась подлить ему чая и сама отпила пару глотков.

Первый звонок Дэвида был на аэродром. Не может ли доктор Уинтрингем – да-да, это его фамилия, но его тут не знают, – поговорить с капитаном авиации Дунканом? Его нет? Вы совершенно уверены, что он еще не вернулся?

После долгой паузы, во время которой Дэвид пожалел, что по телефону не поговоришь сидя, ответ остался прежним. Капитан Дункан должен был возвратиться около семнадцати часов, сейчас семнадцать тридцать. Он может появиться в любой момент, так что не мог бы доктор Уинтрингем перезвонить, скажем, через пятнадцать минут?

Дэвид позвонил инспектору Стейнсу. Голос инспектора звучал относительно дружелюбно.

– Я говорю из «Плуга и бороны» в Уэйкли, – пояснил Дэвид. – Мне нужно срочно вас видеть.

– Я еще как минимум час буду на месте.

– Я имею в виду, увидеть вас здесь. К вам я приехать не могу, мне нехорошо.

– Вам – что?

– Нехорошо. Я внезапно заболел и вынужден лечь.

– Слушайте! – взорвался инспектор. – У меня на ваши шуточки, по телефону или как-то иначе, нет времени!

– Это не шуточка – для меня, хотя могла бы быть для моего недоброжелателя, если таковой имеется. Я совершенно серьезен. У меня для вас есть некоторое вещественное доказательство, и привезти его сам я не в силах. Если не можете приехать лично, пришлите кого-то, с кем я смогу говорить.

– Я буду в течение получаса.

– Хороший вы человек. Не вешайте трубку. Я вам дам занятие на эти полчаса. Есть ли у вас сообщения об автомобильных авариях в последний час в радиусе двадцати миль от Шорнфорда?

– Нет, а что?

– Я имею основания полагать, что вы можете найти одинокую машину ВВС в канаве и ее владельца в очень плохом состоянии где-нибудь между Мэнор-Фарм, Уэйкли и аэродромом «Х». Я не знаю местных дорог, так что вам придется самому сообразить, где это возможно. Можете послать патруль? Если повезет, то удастся туда попасть до того, как какой-нибудь благонамеренный проезжий испортит картину.

Инспектор Стейнс прибыл в «Плуг и борону» даже раньше, чем обещал, и спросил миссис Уинтрингем.

– Хотел сперва с вами перемолвиться словом, доктор по телефону сказал, что болеет. Он может со мной увидеться?

– Он заболел вполне серьезно, если вы об этом хотите меня спросить, – ответила Джилл. – Пришел в половине пятого белее простыни и едва мог передвигаться. Сейчас ему лучше, но вызвать врача он мне не позволил. Очень хочет видеть вас.

– И я очень хочу его видеть, – заметил инспектор.

Дэвид полулежал в постели очень бледный, но в остальном с виду вполне нормальный.

– Вы не выглядите так уж плохо, – ворчливо отметил инспектор.

– Мне намного лучше. Все это скорее предосторожность, чем необходимость. И еще я должен был позволить жене мною покомандовать после того страха, что она испытала, когда я вошел. Да и почему бы не отдохнуть в конце рабочего дня со всем возможным комфортом?

Инспектор пододвинул стоявший у стены стул с прямой спинкой, сел рядом с Дэвидом и сурово заговорил:

– Откуда вы узнали, что Алан Дункан погиб в автомобильной катастрофе близ Спиндлбери-Копс?

– Я не знал и не говорил, что знаю. Я сказал, что у меня есть причины подозревать. Оказалось, я прав.

– Вы мне дали не только время, но и место – Спиндлбери-Копс.

– Я вам указал примерное время и расстояние от Мэнор-Фарм. О Спиндлбери-Копс я даже не слышал до сих пор. Он погиб, бедняга?

– Да. Наверное, не удержался на дороге. Машина врезалась в дерево и сплющилась в лепешку. Жуткая каша, вы такого не видали, наверное. Он вылетел через ветровое стекло и тоже ударился о дерево. Опознали по документам.

– Понимаю… Надеюсь, – сказал Дэвид после минутного размышления, – его портсигар у вас.

– Зачем?

Дэвид рассказал, как встретился с Дунканом на аллее Уэйкли-Мэнор и взял у него сигарету, описал симптомы отравления и последующие свои действия. И, наконец, отдал инспектору конверт.

– Вот, – сказал он. – Отдайте на анализ. Может, я получил полную дозу, дозу-предупреждение, но вряд ли. Летальной дозы я избежал, выбросив недокуренную сигарету, и остаток никотина будет обнаружен.

– А сколько времени прошло у вас до этого приступа?

– Минут десять.

– Так почему же у Дункана, если он действительно был отравлен, что нам придется проверить, приступ случился не в поле на пути к Мэнор-Фарм? Там пешего ходу минут пятнадцать.

– Когда мы расстались, он не курил. Достал портсигар, но мы говорили об Урсуле, и он забыл, что хотел закурить, и убрал портсигар.

– Так что мог закурить уже возле фермы или когда сел в машину?

– В любом случае – через некоторое время после того, как мы расстались.

– Вы не заметили, много было сигарет в его портсигаре?

Дэвид задумался.

– Пять или шесть, кажется. А что? Сколько вы нашли при нем?

– Ни одной.

Они посмотрели друг на друга.

– Ошибка убийцы номер один, – тихо сказал Дэвид. – Ему следовало заменить их обычными.

– Или Дункан сам их выбросил, – отозвался инспектор. – Естественно, мы отметили, что Дункан стал единственным наследником Уэйкли, и мне даже приходило в голову, не женился ли он именно с этим расчетом и с планами от нее избавиться. Похоже, он увяз в долгах. Если помните, то в «Зеленом какаду» у него с собой не было сигарет и он вышел купить их. Мог вложить туда отравленную для Урсулы. В конце концов, была же у него интрижка с Филлис Хилтон. Оказалось, она виделась с ним два дня назад. Я так понял, что на аэродроме. Хотя он дал нам понять, что решительно ее бросил, познакомившись с будущей женой.

– Так и есть, – ответил Дэвид. – И не его вина, что леди отказалась быть брошенной. Вряд ли та встреча была примирением. Девушка его ненавидит до печенок, если я хоть что-нибудь понимаю.

– Но полагаю, сигареты – не ее работа? – с надеждой спросил инспектор.

– Два дня назад. Не слишком вероятно.

– Так кто же их туда подсунул?

– Это было сделано сегодня, – твердо сказал Дэвид. – Но пока мы не узнаем, курил он до ленча или после, не сможем решить, где это наиболее вероятно произошло: в доме или на ферме.

– Пока мы не проведем анализ, мы вообще не сможем решить, произошло это или нет.

Дэвид промолчал. Чувства инспектора были ему хорошо понятны.

– Если это убийство, а не самоубийство… – начал тот.

– С чего бы это могло быть самоубийство?

– Горе и все такое прочее – или угрызения совести, если мы получим доказательства, что это он убил Урсулу. Столкновения не было, заноса тоже. Машина просто съехала с дороги прямо в дерево.

– Наверное, он был уже мертв.

– Если это не самоубийство, – твердо повторил инспектор. – Он мог отравиться тем же ядом, которым убил жену, или намеренно съехать с дороги на полной скорости. Если же убийца появился на сцене, чтобы забрать отравленные сигареты, то он шел на значительный риск.

– Не думаю. Проезжий или прохожий увидел бы, что он занят спасательными работами, стал бы помогать и был бы так потрясен несчастьем, что ничего бы не заметил, кроме жутких ран погибшего. Вспомним, что никотин и сигареты не должны были обнаружиться. Мое вмешательство не предусматривалось – что, естественно, дает нам солидное преимущество.

– Если ваши предположения верны.

Дэвид поклонился – насколько это было возможно в полулежачем положении. Похоже, тема Алана Дункана была исчерпана. Дэвид подумал, с чего бы это инспектор остается сидеть у постели больного, сурово на него глядя.

– Вам, может, будет интересно узнать, – сказал наконец инспектор Стейнс, – что мы нашли юного кретина, изображавшего пожарную во время заседания медкомиссии.

– Отлично! – Энтузиазм Дэвида был неподдельным, но инспектор продолжал смотреть на него подозрительно. – И кто же это?

– Бойфренд одной девицы из проходивших комиссию. Я ее расколол. Намекнул, что ее могут задержать за убийство Дункан. Тогда она показала мне записку, которую он оставил у нее в раздевалке – знал ее одежду, сами понимаете. Все эти молодые одинаковы. Не представляю, куда мы катимся.

– И что было в записке? – спросил Дэвид.

Инспектор Стейнс достал из блокнота конверт и передал ему. Там лежала половина листа дешевой почтовой бумаги с надписью: «Кто говорил, что у меня не выйдет? Так-то, лапонька. Где мои пять бобов?»

– Девчонки останутся девчонками, – заметил Дэвид, отдавая записку.

– И мальчишки, судя по всему, тоже.

– Вот именно.

Инспектор встал и аккуратно приставил стул обратно к стене.

– Вы бы отдохнули как следует, – участливо предложил он. – Отложили бы на какое-то время эту работу.

– Понимаю, что вы говорите искренне, – согласился Дэвид. – И определенно приму ваш совет на несколько дней.

Он сдержал слово. Персонал в «Плуге и бороне» относился к нему внимательно и сочувственно. Джилл всем сказала, что Дэвид переутомился на прогулке в первый день и должен восстановиться. За это время они с Дэвидом узнали много интересного об обитателях Уэйкли – прошлых, настоящих и будущих.

В конце недели инспектор Стейнс пригласил Дэвида на совещание в Шорнфорде, в котором приняли участие суперинтендант и главный констебль. Анализ дал положительные результаты. Причиной смерти Алана Дункана стало отравление никотином. Охота была в разгаре, а поле сузилось до усадьбы Уэйкли-Мэнор. Хозяева или слуги, но кто-то подложил Дункану отравленные сигареты и вовремя появился на месте преступления, чтобы убрать неиспользованные. Как было выполнено это последнее действие и кем? У кого имелось время доехать до Спиндлбери-Копс или незаметно следовать за Дунканом? У кого есть машина и бензин для такой цели? Ведь не мог же убийца без машины вовремя успеть на место? Как вышло, что и Хьюберт, и Реджинальд оставались на территории поместья все интересующее следствие время, при этом Хьюберт за руль давно не садится, а машина Реджинальда, используемая на ферме, стояла у всех на виду во дворе Мэнор-Фарм весь день?

– Как бы там ни было, это исключает вашего лондонского подозреваемого, – медленно произнес Дэвид. – Доктор Морис Колмен на этом этапе из картинки выпадает?

– Надеюсь, что нет, – отозвался инспектор. – Я пока держу его в поле зрения.

– И думаю, вы правы, – серьезно сказал главный констебль.

– Есть о нем новости? – спросил Дэвид.

– Ничего такого, что могло бы вас заинтересовать, – ответил инспектор Стейнс.

 

Глава 11

Слегка уязвленный этим пренебрежительным ответом, Дэвид вернулся в деревню Уэйкли. У Джилл были для него новости.

– Рейчел организовала для нас посещение. Приглашение пришло сегодня утром. На нас обоих завтра к чаю.

– И на меня тоже?

– Сказано – обоих. Смысл ведь в том, чтобы ты увиделся с викарием?

– Несомненно. Но я был готов, что усилия окажутся бесплодными.

– У тебя подавленный вид.

– Инспектор Стейнс неласково со мной обошелся.

– Бедняжечка. Но ты ему ответишь тем же. Обычно ведь так и бывает.

Преподобный Томас Хеншоу служил викарием в Уэйкли уже тридцать пять лет. Это был простой, добрый, не педантичный человек, лет под семьдесят, преданный интересам своего прихода и мало чем озабоченный за его пределами. Жена его, по сути очень на него похожая, обладала куда более подвижным умом. Это ее усилиями прекраснодушные замыслы викария воплощались в жизнь. Без нее его душевная доброта оставалась бы во многом бесплодной.

Дэвид и Джилл увидели, что входная дверь дома викария открыта и подперта щеткой для чистки обуви. На звонок никто не откликнулся, и они стали искать дверной молоток, но тут в дальнем конце прихожей появилась миссис Хеншоу.

– Доктор и миссис Уинтрингем? – дружелюбно спросила она. – Ну заходите же! Звонок на прошлой неделе сломался, и я никак не могу добиться, чтобы кто-нибудь пришел и починил его, и еще месяц не смогу как минимум. Так я держу дверь открытой и обычно слышу, когда приходят люди.

Она провела гостей в симпатичную светлую гостиную, где на широком подносе, поставленном на низенький трехногий стол, уже был сервирован чай. Четырехъярусная стойка для пирогов радовала разнообразием закусок.

– Прошу садиться, – предложила миссис Хеншоу. – Мой муж придет буквально через секунду. Он возился в саду и сейчас переобувается. Конечно же, доктор Шор запрещает ему копаться в земле, но если нет садовника, то что поделаешь? Нашего призвали сразу после Рождества. Такой хороший парнишка; он был первым ребенком, которого Том крестил после нашего сюда приезда. Вы не будете возражать, если я пойду заварить чай? Сейчас к нам только миссис Уайт приходит по утрам. Горничная наша, Вера, в прошлом месяце ушла в АТС.

Она вышла, прикрыв за собой дверь гостиной, но не до конца. Вскоре дверь снова распахнулась и появился викарий, держа в одной руке заварной чайничек, а в другой чайник с кипятком.

– Приношу свои извинения, что приветствую вас со связанными, так сказать, руками, – добродушно поздоровался он. – Как видите, я – рабочая лошадь. В сфере домашнего хозяйства мне дозволены лишь функции чернорабочего.

Поставив свою ношу, он церемонно обменялся с гостями рукопожатием.

– Зато в саду вы – высшая власть, – вежливо ответила Джилл.

– К сожалению, да. Нам повезло, что Альфред прослужил у нас так долго. Но он, конечно же, старше многих, хотя для нас все равно юнец.

– В деревне люди взрослеют медленно, – сказала вошедшая миссис Хеншоу и стала разливать чай.

– Да, не правда ли? – поддержала ее Джилл. – Я сама из деревни.

Миссис Хеншоу обрадовалась. Гостья, начавшая с такого гамбита, выгодно отличалась от эвакуированных из города и деревенских, приходящих со сложными проблемами. И хозяйка с энтузиазмом погрузилась в поиски общих знакомых.

Тем временем Дэвид тактично переключил разговор с викарием с садов на фермы, а с ферм – на Уэйкли-Мэнор.

– Трагический род, – скорбно произнес мистер Хеншоу. – Человек суеверный мог бы допустить, что на нем лежит проклятие. Не припомню времени, когда в усадьбе не было той или иной беды.

– Прошлая война почти во все семейства внесла разлад, – заметил Дэвид.

– О нет; я о временах куда более давних: мы сюда приехали в девятьсот шестом. И вся деревня бурлила сплетнями о Фринтонах. Конечно, в сухом остатке оказалась достаточно обычная, если проанализировать, история. Оба мальчика – теперешний Хьюберт Фринтон и его брат – учились тогда в университете. Хьюберт хотел жениться на дочери управляющего. Уэйкли в те времена было куда больше теперешнего; часть земли пришлось продать после смерти старого мистера Фринтона. Ушли четыре фермы, если я правильно помню, и вся земля в сторону Биркингтон-Ридж. Естественно, отец Хьюберта не поддержал его намерений. Он был еще несовершеннолетний, и в любом случае как младший сын должен был освоить профессию, что лишь через много-много лет дало бы средства, достаточные для содержания своего очага. В деревне это всем было отлично известно. Моя роль в той истории оказалась любопытной, и сейчас о ней можно рассказывать уже без вреда. Бедная девушка умерла много лет назад, а ее родители уехали из Уэйкли. А было вот что: отец девушки пришел ко мне в великом гневе, угрожая страшными карами своему нанимателю, мистеру Фринтону, отцу Хьюберта. Очевидно, его дочь обвинили в попытке запутать Хьюберта в свои сети и его попросили положить конец встречам Хьюберта и дочери – или же считать себя уволенным. Он был в ярости, и нельзя сказать, что беспричинной. Управляющий сообщил, что в ответ сам немедленно объявил о своем увольнении, но, главное, его дочь Хьюберта ни в грош не ставила и была его вниманием весьма раздосадована. Естественно, я взял на себя роль миротворца. Молодые люди были тогда еще совсем дети, и я решил, что прискорбно раздувать до скандала всего лишь неуместную телячью влюбленность. Прежде всего я повидался с девушкой и убедился, что настроена она именно так, как описал ее отец. Потом я пошел к мистеру Фринтону и уговорил его отнестись к делу не столь серьезно. Я его заверил, что брак в любом случае невозможен, поскольку леди твердо намерена отказать, и потому все как-то рассосется само собой. И наконец я увиделся с Хьюбертом и попытался возвать к его здравому смыслу. Боюсь, это удалось мне лишь частично.

– Представляю, как он может быть упрям, когда ему перечат, – сказал Дэвид. – Я его видел пару дней назад.

– Трудный характер, – вздохнул викарий. – Хотя возраст и испытания его изменили. Смягчающее влияние оказало прибытие Урсулы: он был к ней привязан. По ассоциации, наверное.

– Что вы имеете в виду?

– А, вы же не знаете продолжения. Ссора с семейством управляющего была заглажена, Хьюберт вернулся к учебе и на каникулы приезжал редко. В двадцать два года, едва заняв свою первую постоянную должность, он женился. Через год родился Реджинальд, а жена Хьюберта умерла.

– Старый мистер Фринтон тогда очень переживал, – вмешалась миссис Хеншоу, возвращая Джилл в общий разговор. – Хьюберт ему не сказал, что женился. Узнал он об этом из телеграммы, сообщившей о рождении внука.

– А старший брат тогда уже был женат? – спросила Джилл.

– Нет, – ответил Дэвид. – Мистер Фринтон рассказал мне об этом при встрече. Его брат женился в прошлую войну и был убит за несколько месяцев до рождения Урсулы.

– Он вам говорил, на ком женился его брат?

– Нет.

– Он женился на дочери управляющего – девушке, которую хотел взять в жены Хьюберт за девять лет до того.

– Правда?

Дэвид был так изумлен, что даже изменил своему обычному спокойствию.

– А вся деревня говорила, что она была влюблена в него все эти годы и потому и отвергла Хьюберта, – добавила миссис Хеншоу.

– Кто знает. Определенно известно, что она так и не оправилась от потрясения после смерти мужа, даже когда родила Урсулу. Но она сделала Хьюберта опекуном девочки, и они с Реджинальдом вернулись сюда.

– И со старой няней, конечно, – уточнила миссис Хеншоу.

– И со старой няней.

– Все же детство Урсулы было довольно бедно событиями, – заметил Дэвид. – До начала ее болезни, разумеется.

– Да, но Реджинальд был на восемь лет старше. И еще до окончания школы стал доставлять неприятности. Дикий, непредсказуемый мальчишка. То очаровательный, то вдруг просто бесенок. Был много лет в центре всех деревенских сплетен.

– Только пока жена от него не ушла, – добавила миссис Хеншоу. – Это его сильно отрезвило, а с началом войны его вообще стало не узнать. Всем известно, как он блестяще управляет двумя фермами. Любит хозяйство, любит каждый дюйм своей земли.

Эти слова вернули викария к теме сада, и он предложил гостям его осмотреть. Дэвид и хозяин пошли в сад, а Джилл помогла миссис Хеншоу отнести на кухню посуду.

Вскоре все они встретились у калитки: гости уходили, хозяева их провожали.

– Вы, наверное, думаете, что мы завзятые сплетники, – сказала миссис Хеншоу, – но это страшное убийство бедной девочки больше ни о чем не дает нам думать.

– Нет, дорогая, – возразил ей викарий. – Все-таки следует быть более откровенными и сознаться, что доктор Филд объяснила нам истинную причину приезда в Уэйкли доктора Уинтрингема и просила оказать ему всяческое содействие в смысле ознакомления с местным колоритом.

– По отношению к некоторым из наших людей она была просто ангелом, – сказала миссис Хеншоу. – Кое-кто тут время от времени предпочитает ездить к врачу в Шорнфорд, знаете ли.

Дэвид вполне мог в это поверить, но промолчал.

– Вы очень нам помогли, сэр, – сказал он мистеру Хеншоу. – Услышанное от Фринтонов и ваш сегодняшний рассказ позволили мне увидеть определенную картину жизни этой семьи, а это – существенная часть работы, которую я стараюсь выполнить.

– Надеюсь, она будет успешной, – произнес мистер Хеншоу. – Но результат меня заранее ужасает.

– Как и всю деревню, – добавила миссис Хеншоу. – Сперва ни о чем другом не говорили, потом перестали. С тех пор, как погиб молодой летчик.

– А что им об этом известно? – удивился Дэвид. – Дознание было отложено!

Викарий переглянулся с женой:

– Все удивляются, что он погиб такой смертью. Люди начинают складывать два и два, и им не нравится результат. Поэтому они перестали говорить на эту тему со мной, хотя между собой, думаю, продолжают.

Дэвид и Джилл медленно удалялись от дома викария.

– Милая пара, – сказал Дэвид, когда они проходили мимо церкви.

– Очень милая. Мне понравилось, как они объяснили, почему мы их разговорили с такой легкостью. Я-то получила не очень много, но видела, что ты пил информацию бочками.

– По местному колориту и делам прошедших дней – да. Но ничего наводящего на версию и мало такого, чего я еще не знал бы. А что удалось узнать тебе?

– В основном деревенские сплетни, описание характера старой няни из усадьбы. Она тут явно в курсе всех дел и часто бывает причиной скандалов, давая непрошеные советы молодым служанкам, чьим матерям это совсем не нравится.

– Домашний тиран. Неудивительно, что Урсула ее обошла тогда в ресторане.

– Не думаю, что дело было в этом. Урсула, похоже, была очень привязана к старушке. Когда она бунтовала против дяди Хьюберта, то только со старой няней еще как-то считалась. Миссис Хеншоу думает, это потому, что няня чудом выходила ее после скарлатины и ухаживала за ней во время этих приступов. Какие-то положительные качества у нее наверняка есть.

– У нас складывается отчетливая картина, – задумчиво сказал Дэвид. – Как будто весь Уэйкли и даже Шорнфорд твердо решили не загромождать наш ум излишними аргументами и фактами. С одной стороны, мы видим необычайную любовь к Урсуле, выражаемую дядей Хьюбертом и старой няней, с другой – неприязнь к ней Реджинальда и его же переменчивость. В молодости он был, как намекнул наш викарий, повесой, затем перевоспитался – но. Это самое «но» никто не произносит, однако в глазах оно читается без усилий.

– А с другой стороны, насчет Хьюберта и няни – никаких «но». Привязанность дяди, видимо, перенесена на Урсулу с ее матери, насколько я могу понять.

– Это обыкновенный взгляд на вещи. С тем же успехом можно было бы предположить, что он будет к ней безразличен или даже возненавидит. Безразличен – поскольку женился вскоре после утраты всех надежд на свадьбу с матерью Урсулы, испытывать неприязнь – поскольку это брат-близнец увел его прежнюю любовь. Можно принять любую гипотезу, зависит от точки зрения. А Хьюберт сам ничего не выдает.

– Выдает няня, – сказала Джилл. – Давай еще погуляем, если ты не устал. Вечер такой прекрасный. Можем пройтись по полям, по той тропе, что проходит вблизи Мэнор-Фарм?

– Это значит – снова через деревню. Если кто-нибудь заметил наши передвижения и увидит, что мы через полчаса следуем обратно, нас сочтут чудаками.

– Я старалась утвердить тебя в этой роли, – ласково сказала Джилл. – Умный-умный, но слегка со странностями – перенапрягся, выполняя военную работу невероятной важности.

– Очень старалась?

– Я решила, что это хорошее прикрытие для тех придурковатых занятий, за которыми тебя время от времени будут заставать.

– Твоя система ценностей весьма своеобразна, но оттого не менее мне дорога.

– Помолчи, милый, и послушай. Я хочу тебе рассказать о старой няне. Или она совершенно здесь не важна?

– Не знаю. Но не исключаю. Могла положить отравленные сигареты в портсигар Алана Дункана, но, думаю, ее использовали втемную для передачи ему уже готовых сигарет.

– Она никому не позволит вытирать о себя ноги. Миссис Хеншоу сказала, что у нее есть воля и действенные способы настоять на своем. И она не выносит, чтобы о ней думали как о пенсионерке. В деревне она берет шитье, чтобы немножко подзаработать, и определенно чувствует, что свою долю обязанностей тянет полностью, еще и за некоторых служанок. Кроме того, она не признает свой почтенный возраст.

Они прошли через перелаз, оставив дорогу за спиной. Тропа за полем соединялась с той, что вела за усадьбу.

– Так что же с ее возрастом? – произнес Дэвид.

– Миссис Хеншоу сказала, что, когда они с Реджинальдом только сюда приехали после замужества матери Урсулы, она казалась средних лет, под пятьдесят. Но при переписи, случившейся через несколько лет, она указала тридцать. Вся деревня от души посмеялась. Это что такое?

Услышав выстрел, они остановились на тропе, оглядываясь. Поля вокруг были пусты, впереди виднелась Мэнор-Фарм.

– Реджинальд, полагаю, – ответил Дэвид. – Охотится на кроликов.

Они пошли дальше.

– Это еще не конец, – продолжила Джилл. – Самый смех был потом. Миссис Хеншоу однажды разговорилась с Урсулой и няней, встретившись в Шорнфорде за покупками. Как всплыла тема возраста, она не помнит, но это было через много лет после переписи. И няня, глазом не моргнув, сказала: «Конечно, мне было только двадцать, когда я стала работать у Фринтонов». Миссис Хеншоу так опешила, что едва не ахнула вслух. Когда Фринтоны сюда переехали, Реджу было восемь, так что мистер Фринтон ее нанял как минимум в сорок. Это очень удобно – после утраты жены поручить маленького сына пожилой женщине. Но она совершенно спокойно сняла себе десять лет по сравнению с указанными в переписи и почти тридцать со своего истинного возраста! Даже Урсула едва удержалась от смеха, говорит миссис Хеншоу, хотя она была тогда еще совсем маленькой. Они даже не решились переглянуться.

– Да, это персонаж, – согласился Дэвид. – Вот интересно…

Его речь оборвали два неожиданных и тревожных звука: хлопок выстрела и сразу – отрывистый звук, будто кто-то хлестнул бичом по живой изгороди. Дэвид перекинул пиджак через руку, потому что было жарко, и сейчас медленно поднял его с озадаченным лицом.

– Великовато для охоты на кроликов, – мрачно сказал он, показывая две дыры от пробивших сложенную ткань пуль.

В следующую секунду он потащил Джилл через просвет в изгороди в сухую канаву за ней.

– Пригнись! – прошептал он и, осторожно выглянув, стал смотреть и слушать.

Со стороны фермы послышались шаги. Человек нерешительно помедлил и двинулся обратно. Дэвид увидел, как мелькнули большие сапоги под брючинами форменных штанов ополченца.

Когда шаги стихли, Уинтрингемы поднялись и отряхнули от мусора волосы и одежду.

– Кто это был? – спросила Джилл. Она побледнела и дрожала.

– Реджинальд. Слава богу, что без собаки. – Он поднял пиджак на вытянутой руке и, хмурясь, ощупал дыры. – Но зачем, не могу понять? Конечно, мундир ополченца – отличная предосторожность, триумф воображения. Но я не вижу смысла.

Он посмотрел на Джилл и, широко улыбнувшись, обнял жену за плечи и притянул к себе.

– А волноваться совершенно не о чем, дорогая. Разве что я загубил твою прическу. Очень повезло, что он промахнулся. Дал нам много пищи для ума, а вреда не нанес.

– Если бы тебе пришлось штопать эти дырки, – дрожащим голосом ответила Джилл, – ты бы так не говорил.

 

Глава 12

Когда Дэвид показал инспектору дыры в пиджаке, тот отнесся к истории скептически.

– Да нечего и думать, будто это стреляли в вас. Наверняка шальная пуля на излете. У ополчения там где-то неподалеку тир.

– Тогда кто-то сильно промахнулся, – возразил Дэвид. – И эта вот пуля была совсем не на излете. Пробила пиджак и по изгороди хлестнула с весьма убедительной скоростью.

– Вы опознали человека, прошедшего по тропе, как Реджинальда Фринтона?

– Я не видел его лица. Сапоги и брюки как у него.

Инспектор фыркнул.

– Он нес с собой оружие?

– Да.

– Откуда тогда вы знаете, что это именно он стрелял?

– Я этого не знаю. Вы всегда приходите к поспешному выводу, что я делаю поспешные выводы. Я их не делаю. Я излагаю вам факты и иногда выдвигаю гипотезу. Но весьма осторожно – смею вас заверить.

– Я думал, вы пытаетесь доказать, что это было второе покушение на вашу жизнь.

Дэвид взялся за голову:

– Первого не было. Меня слегка зацепило покушением – успешным покушением – на Дункана. Совершенно случайно. Я думал, что хотя бы это мы установили.

– Я счел, что вы решили вернуться к этому вопросу – после перенесенного испуга.

Дэвид холодно посмотрел на инспектора Стейнса и закурил сигарету.

– Вам не пришло в голову поинтересоваться, – спросил он после короткого молчания, – кто из наших подозреваемых мог бы проделать такие изобретательные фокусы с никотином? Кто установил тщательно отрегулированную и точно сбалансированную иголку в помаде? Кто пропитал сигареты в портсигаре Дункана? Это должен быть человек с умными пальцами. Но наша публика в Уэйкли вряд ли подойдет под такую спецификацию. У Реджинальда руки хороши для сельского хозяйства, несомненно, но для тонкой работы подходят вряд ли. Хьюберта сразу можно исключить – руки у него деревянные от подагры. Старуха-няня практически в старческом слабоумии; она была волшебной швеей в детстве Урсулы, как мне рассказывали, но это в далеком прошлом, хотя жена слышала от миссис Хеншоу, что она помогает деревенским чинить одежду. Кроме того, у нее бы не хватило ума понять, что нужно сделать, даже если бы она на это согласилась, в чем я сомневаюсь. Как говорит Джилл, няньки обычно фанатично привязаны к своим питомцам.

– Не удивлюсь, если все ваши подозреваемые в конце концов окажутся пшиком, – заметил инспектор Стейнс. – Видите ли, меня потрясло отравление Дункана, не стану от вас скрывать. Но своей первоначальной идеи я никоим образом не бросил.

– Какой? Про доктора Мориса Колмена?

– Да, именно. В Лондоне за ним гоняются по двум делам. Конечно, Шорнфорд не упоминается. Но там ребята настояли на осмотре его блокнота и откопали еще одного человека из Шорнфорда – по крайней мере, изначально отсюда, пока он не переехал в Лондон. И как вы думаете, кто его представил или записал на прием?

– Кто-то из Фринтонов?

– Реджинальд.

– Вот как? А до визита Урсулы к доктору Колмену или после?

– До.

– Так-так-так. И что было дальше с этим другом Реджинальда?

– Получил четверку в заключении Колмена.

– И где он сейчас?

– Мы не знаем. С работы в Лондоне он ушел. Но я его возьму. В смысле возьму под контроль. Действовать мы пока не можем.

– Вы хотите найти этого человека?

– Конечно же, хотим.

– Тогда советую посмотреть вашу местную газету за ту неделю, когда убили Урсулу. Он где-нибудь там обнаружится, и вы его засечете – назначен туда или сюда, принял такой-то и такой-то пост, или что-то в этом роде. И тогда вы поймете, почему так веселился в тот день в «Зеленом какаду» Реджинальд.

– Откуда вы знаете, что это было в местной газете?

– Я – не знаю, – раздраженно ответил Дэвид. – Просто предлагаю вам занятие, на случай если вы почуяли слабину. Кстати, Урсула этот недостающий час действительно провела у парикмахера?

– Да. Парикмахерская Мэри Макмиллан, на Восточной улице. Но это ни к чему не ведет.

– Полагаю, что не ведет. Но все равно спасибо.

На следующее утро Дэвид вышел из «Плуга и бороны» сразу после раннего завтрака, чтобы успеть на первый автобус до Шорнфорда и на скорый поезд до Лондона. Джилл поехала с ним – походить по магазинам и пообедать с подругой.

Первый свой визит он нанес в дом Каррингтонов. Марджори Каррингтон была подругой Урсулы и могла бы рассказать и о ней, и о сердечных приступах в Уэйкли, и о полном здоровье за пределами усадьбы.

Оказалось, что Марджори поджидала его и не ложилась спать после ночного дежурства.

– Извините меня за причиненное неудобство, – сказал он, пожимая ей руку. – Я понятия не имел, когда звонил.

– И не должны были иметь. И вообще, если человек долго не ложится после работы днем, почему не может быть того же самого после ночной смены? И я готова на все, только бы найти мерзавца, отравившего Урсулу.

– И ее мужа.

– Алана? Что с ним?

Он рассказал ей. Она про так называемую аварию не слышала.

Марджори взяла сигарету дрожащими пальцами и закурила, повернувшись к Дэвиду спиной.

– Что я могу сделать, чтобы помочь вам? – тихо спросила она.

– У Урсулы в Уэйкли было несколько приступов, предположительно сердечных. Я твердо убежден, что их вызвали малые дозы никотина. Но мне непонятно, как они были ей даны, чтобы она ничего не заподозрила и чтобы никто другой тоже не сложил два и два.

– А как можно дать этот яд? В смысле подмешать в еду или сделать укол?

– Именно уколом, как вы, наверное, знаете, ее и убили. Но можно его проглотить или вдохнуть.

– Урсула все время принимала тонизирующее, разные таблетки и всякие сердечные средства. Никогда не видела, чтобы она в Уэйкли доела еду до конца, не приняв чего-нибудь. Дядя всегда хлопотал около нее, и если она забывала, тут же напоминал.

– А ее кузен Реджинальд?

– А, этот мало бывал дома, когда я там гостила. Несколько лет прожил вдали от Уэйкли. Вернулся незадолго до войны, вести хозяйство на фермах. В доме появлялся нечасто, разве что там намечалась вечеринка.

– Но наверняка именно в это время у Урсулы бывали приступы?

– Да, верно. Если мы танцевали или играли в какие-нибудь подвижные игры. Уэйкли-Мэнор – отличное место для игры в сардинки.

– Могу себе представить, хотя наверх не заглядывал. Как думаете, могли бы вы уточнить? Понимаю, это трудно, поскольку прошло слишком много времени, особенно если в вашей памяти эти сердечные приступы не связаны с каким-либо предшествующим событием. Но попытайтесь припомнить в деталях вечеринку, когда у Урсулы был приступ.

Марджори свела брови, задумалась. Потом заговорила:

– Однажды это случилось во время танца, но я сидела с кем-то на улице, и когда мы вернулись, приступ уже закончился.

– Это было до ужина или после?

– У нас обычно постоянно работал буфет – ну, выпить можно было когда угодно, а еду подавали через приличное время после обеда.

– Дядя Хьюберт хорошо к вам относился?

– Очень. Ничего не жалел для Урсулы. Он боготворил племянницу.

– Вы в это искренне верите?

– Полностью.

– Другие ее приступы вы не помните?

– Ну, был еще один… да, но совсем не на вечеринке. Это случилось, когда мы с братом приехали погостить на выходные. Они с Урсулой пошли погулять. Я в последнюю минуту отпала. Дело было зимой, и дул жуткий ветер, а я его терпеть не могу. Так что они отправились вдвоем, и брату пришлось практически нести ее обратно. Мы все решили тогда, что это от холода и ветра, поскольку веселья перед этим никакого не было.

– Вы помните, как они выходили? Попробуйте восстановить все детали от той минуты, когда вы отказались составить им компанию.

– Ну, мы все сидели в библиотеке. Дядя Хьюберт сказал, что очень разумно с моей стороны не ходить, а если кто-то все же хочет гулять, пусть сперва выпьет что-нибудь горячее. – Она запнулась и повторила: – Выпьет что-нибудь горячее. А вы говорили…

– Продолжайте, – перебил Дэвид. – Прошу вас, рассказывайте точно так, как это было.

– Дядя Хьюберт позвонил и приказал принести горячего, а няня сказала, что Урсула должна как следует закутаться и…

– А что в комнате делала няня?

– Она пришла по звонку.

– Понимаю. Продолжайте.

– Урсула пошла за пальто, и до ее возвращения вошел Реджинальд с подносом. Он сказал, что встретил в холле няню и отослал ее за своим стаканом.

– Насколько я понимаю, чашки и блюдца стояли на подносе все вместе. И каждый взял себе ближайшую чашку?

– Мы дали дяде Хьюберту его личную особую чашку, у Урсулы тоже была своя – еще с детства.

– Слишком легко, – раздраженно бросил Дэвид.

– Вы думаете, что ей что-то положили в чашку?

– Возможно. Боюсь, этот метод не поможет нам продвинуться с какой-либо точностью. Но очевидно, что в тех случаях, о которых вы говорите, Урсула могла бы легко получить дозу как от дяди, так и от кузена или старой няни.

– Няня мухи не обидит! Да и вообще, она уже ку-ку.

Дэвид не стал спорить по этому поводу и сменил тему.

– Согласно рассказу Дункана, Урсула была очень расстроена визитом к доктору Морису Колмену. Она уехала раньше дяди и не пыталась получить заключение, которое доктор готов был для нее написать.

– Разумеется, нет. Она знала, что с таким заключением ей медкомиссию не пройти. Кроме того, у нее уже было заключение доктора Клегга, хотя о своем визите к нему Урсула дяде не сказала.

– Вы в этом уверены?

– Полностью. Мы с ней обсуждали, как ей вести себя на комиссии. Кажется, мы предполагали, как и очень многие, что докторам на комиссии ничего известно не будет.

– Это довольно распространенная ошибка, должен признать. Урсула вам говорила что-нибудь о визите к доктору Колмену?

– Сказала, что ничего даже сравнимого не было с тем, что делал доктор Клегг. Колмен только послушал сердце в одной-двух точках, и все.

– И после этого прочел ей наставление о здоровье?

– Именно так. Она сказала, что он еще хуже старого Шора – а это многое значит. Вы не знаете доктора Шора?

– Знаю. И сочувствую Урсуле. Зачем мистер Фринтон ездил с ней к доктору Колмену?

– Убедиться, что она пошла на прием, я думаю.

– Но она же не возражала против осмотра? Она была уверена, что он только подтвердит заключение доктора Клегга?

– Дядя Хьюберт этого не знал. Он думал, что она бунтует против него и доктора Шора. Должна сказать, он всегда был с ней очень мил. А она с ним иногда очень груба.

– У нее же было решающее преимущество? Могла просто выставить его из Уэйкли.

– Она бы никогда так не поступила. Всегда говорила, что ему это имение гораздо дороже, чем ей.

– Или Реджинальду.

– А Редж любит возиться в земле, но не думаю, что ему так уж важно, где это делать.

– Вы не считаете, что он привязан к Уэйкли не меньше своего отца?

– И близко нет.

«Вот тебе и все», – мысленно усмехнулся Дэвид, вспоминая слышанное из других источников. Но разрабатывать тему не стал, а поднялся, чтобы проститься.

– Большое вам спасибо за ценную помощь. Не стану больше отнимать у вас время.

– Вы это так естественно сказали! А очень многие думают – правда, сейчас таких уже меньше, – что в ночной работе есть что-то комическое.

– Врачи так не считают – совсем напротив. Их, можно сказать, не няньки растят, а ночные сестры.

Следующая встреча у Дэвида была с адмиралом Фергюсоном, но она должна была состояться только после ленча. Остаток утра он провел, прогуливаясь по Харли-стрит и ее окрестностям, снова и снова проходя мимо таблички доктора Мориса Колмена в надежде, что покажется какой-нибудь пациент или даже сам врач. Но либо в его бизнесе выдалось затишье, либо Дэвиду не везло со временем. Дверь была закрыта каждый раз, когда он проходил мимо, и ничье лицо в окне не привлекло его взгляда и не возбудило любопытства. И параллельно с этим Дэвид сделал еще одно неприятное открытие: полицейского наблюдения за кабинетом доктора Колмена не велось.

Сэр Иэн Фергюсон принял Дэвида в своем клубе и провел в уединенный угол, где их не могли подслушать.

– Сразу вам скажу, что у меня был насчет вас разговор со Стейнсом, – начал адмирал. – Я хотел выяснить положение вещей.

«И не выдать ничего, что хочешь оставить при себе», – подумал Дэвид, которого сразу восхитил этот шотландец.

– Да, может показаться, что я здесь человек совершенно лишний, – согласился Дэвид. – Но меня подключили к этому делу в несколько необычном аспекте, что, впрочем, пока не дало результатов, на которые я надеялся. С другой стороны, у меня нет ощущения, будто я зря трачу время, и чем дальше заходит расследование, тем интереснее оно выглядит.

– Я не имел намерения намекнуть, что вы зря тратите свое время или чье-нибудь еще. На самом деле Стейнс сообщил мне, что вы дали ему пару полезных наводок.

– Очень любезно с его стороны, – вежливо кивнул Дэвид.

– Ну, он вообще неплохой человек. По-своему умный и невероятный трудяга. Сразу уловил смысл, когда я обратился к нему по поводу этого врачебного заключения. Вы же тоже по его поводу?

– На самом деле я по поводу доктора Колмена. Мне все известно о медицинских заключениях Урсулы Фринтон, точнее, миссис Дункан. Но, как я понимаю, вы встревожились еще до того.

Сэр Иэн рассказал ему о желудочном больном, избежавшем призыва.

– Полагаю, вы об этом доложили властям Шорнфорда, сэр Иэн?

– Да. Но, конечно, у дела были далеко идущие последствия, и его передали в руки Скотленд-Ярда. Доктор Колмен выдал немало заключений, но большая их часть подлинная. В том смысле, что у соответствующих пациентов на медкомиссиях обнаруживались диагнозы, им поставленные. Пока только в четырех случаях его диагнозы были взяты под сомнение, а потом признаны неверными.

– Но это же слишком много для выдающегося специалиста?

– С нашей точки зрения – да, слишком много. Но, как я понял, не с точки зрения суда.

Дэвид закурил сигарету, отметив про себя горестную правду последнего утверждения.

– Из слов Стейнса следует, что вам что-то известно о докторе Колмене помимо этих случаев, – сказал он после короткой паузы.

– Да. Тот факт, что мы с ним виделись однажды, когда я был в Канаде. Сколько-то там лет назад. Я тогда еще состоял на действительной службе. Меня интересовали больницы и их организация, и я ездил по стране, видел много интересных вещей и встречался с интересными людьми. В числе которых был и профессор Морис Колмен с его отлично организованным учреждением. Лаборатории были превосходны, и в их числе жемчужина: частная, укомплектованная собственным персоналом – лаборантом и секретарем. Потом он мне однажды прислал экземпляр своей статьи по вторичной анемии. Я его поблагодарил, конечно, но с тех пор он никак не проявлялся.

– И вы удивились, наверное, когда его имя появилось на заключениях и стало известно, что он в Англии?

– Более чем удивился. Я узнал почерк прежде, чем дошел до подписи. Попытался с ним связаться, но не получилось.

Сэр Иэн откинулся в кресле и посмотрел на Дэвида серьезно и мрачно.

– Вы хотите сказать, что он отказался с вами увидеться?

– Не так определенно. Мне позвонила его секретарша, когда я отсутствовал, и сообщила, что его сейчас нет в Лондоне. Я вновь попытался, но на этот раз вообще никто не ответил. Тогда я связался с парой его сверстников и однокашников, узнал, что с одним из них он обедал. Другие не подозревали о его возвращении, и им это было неинтересно. Конечно, я не очень хорошо его знал, и он не был в Англии много лет. Но все же мне это показалось странным. Думаю, вы знаете от Стейнса, что одного из держателей фальшивых заключений привел за ним к Колмену Реджинальд Фринтон. Случайно я выяснил, что человек, рекомендовавший Колмена Фринтону, – член вот этого клуба. Я думал, он поможет мне связаться с нашим специалистом, но ничего не вышло.

– Но почерк был действительно его? И, полагаю, полиции известно, провожали ли его друзья из Канады, ну и так далее?

– Думаю, все это было проверено или проверяется сейчас. Почерк верный. Я дал Стейнсу письмо, которым он сопроводил экземпляр статьи, и почерк совпал.

– Скотленд-Ярд его видел?

– Я так понял, что да. Очевидно, Ярд устроила его идентичность, все документы и паспорт в порядке. Поскольку приехал он за год до войны, трудностей с переездом не возникло. Хотя я думаю, что Ярд ждет сообщения из Канады. Но кабинет на Харли-стрит он открыл лишь с началом войны. Фактически он принял дела другого врача, ушедшего в армию, так что ему сразу досталась готовая практика, хотя из-за войны не очень активная. У него есть и английский, и канадский дипломы, так что здесь затруднений не было. По-моему, этот человек понимает, что делает, ведь выдача таких заключений за деньги есть государственная измена или очень близко к тому, и вряд ли он станет рисковать, встречаясь с кем-либо, знавшим его раньше или как-то связанным с медкомиссиями.

– Вы не пытались встретиться с ним, так сказать, случайно, где-нибудь на улице возле его кабинета?

– Такого рода вещи я оставляю полиции, – холодно ответил сэр Иэн.

Дэвид почувствовал, что настало время попрощаться с адмиралом.

 

Глава 13

Через день после поездки в Лондон Дэвид снова посетил Шорнфорд. У инспектора Стейнса свежих новостей не было, зато он смог сообщить подробности о парикмахерской, где Урсула провела часть утра в день своей гибели.

– Вам много труда стоило это выяснить? – спросил Дэвид.

– Никакого. В усадьбе все всё знали. Это одно из трех главных заведений, куда ходят все Фринтоны.

– Как это – все?

– Большая парикмахерская на Восточной улице, владелец – Макмиллан. Магазин и мужское отделение на первом этаже, дамское на втором.

– Понимаю. Мужчины семьи Фринтонов на первом этаже стригутся и покупают лезвия, а дамам моют и причесывают головы на втором.

– Именно так. Но это нас ни к чему не ведет.

Дэвид подумал, что надо бы самому это подтвердить, вышел из участка и направился на Восточную улицу.

По обе стороны двери парикмахерской Макмиллана располагались витрины, где на сиреневом атласе были выложены туалетные аксессуары. Они явно не предназначались для продажи. У конторки молодая женщина с ярко-желтым вихром в темно-русых волосах исполняла одновременно функции продавца и кассира. Кроме того, она отвечала на телефонные звонки, и разговаривать с ней, как вскоре обнаружил Дэвид, было непросто.

– Что вы хотите знать? Минутку. Алло! Да? Записаться? Нет, мадам, только на третьей неделе следующего месяца. Очень сожалею. Нет, мадам. Когда в последний раз стригся мистер Фринтон? Вот уж чего не помню. Минутку. Да, сэр, вот сюда, прямо, там мужское отделение. А зачем вам? Нет, мадам, нет помады. Спасибо, мадам, возьмите сдачу. Спасибо, мадам.

– Я вижу, вы очень заняты, – сказал Дэвид, отчаявшись навести справки нормальным способом. – Но мистер Фринтон особенно хотел бы знать, может ли он записаться на то же самое время в тот же день, а у меня, боюсь, хватило глупости забыть день и час, которые он мне назвал.

– На какой день недели хотите? Извините. Да, сэр, ваши шесть лезвий. Только сейчас смогла их для вас сберечь. Но друзьям не показывайте, ладно, сэр? Ну, никогда ведь не знаешь. Ваша сдача. Спасибо, сэр. Что вы сказали? А, ну да, наверное, в книге есть, раз это мистер Фринтон. Постоянных клиентов мы всегда готовы записать, особенно если они живут не в городе. Вы не посмотрите сами? Боюсь, у меня нет на это времени.

Дэвид с большим энтузиазмом воспринял это предложение и отступил к краю конторки с книгой записи мужского отделения. Вскоре он нашел там Реджинальда и не удивился, что тот был записан на дату смерти Урсулы. Когда парикмахерская наконец опустела, он показал эту запись девушке за конторкой.

– Вот она. Только я опять забыл, глупый человек, хотел он на следующую неделю или через неделю. Придется опять его спрашивать. Надеюсь, вы эту дату помните. Миссис Дункан тоже ведь была здесь в то утро?

– Миссис Дункан? А, вы про мисс Фринтон? Да, эту дату мы не забудем. Сюда приезжала полиция, и мы уж запомнили, можете мне поверить. – Она задумчиво посмотрела на Дэвида: – А вы тоже оттуда?

– Не совсем. А вы помните, как мисс Фринтон сюда приходила в то утро?

– Конечно, помню. После того как полицейские устроили мне вечер воспоминаний, я до мелочей знаю, что здесь случилось от чердака до подвала.

– Нет, мне не надо, чтобы вы вспоминали все. Меня интересует только встретились ли здесь Реджинальд Фринтон и Урсула. Они столкнулись при входе или он поднимался наверх с ней побеседовать? Он знал, что она здесь, и знала ли она о его присутствии?

– Он здесь был не так долго, как она. Но о ней спрашивал.

– Правда?

– Я сказала именно это. Минутку. Алло. Да, мадам. Нет, боюсь, не могу перенести на другое время. Это прискорбно слышать, мадам. Надеюсь, вы скоро поправитесь. Мне перенести ваш визит на четыре недели вперед? Нет, боюсь, что раньше никак. Спасибо, мадам. До свидания. Мистер Фринтон меня спросил, здесь ли мисс Фринтон, когда вошел постричься. Я сказала, что здесь. Он кивнул.

– Вы уверены, что он не поднимался к ней наверх?

– Не уверена. Видите, как у нас тут? Все время ходят люди, и телефон звонит. Я вот что вам скажу. Вы вон туда тихонько поднимитесь и попросите, чтобы вам дали поговорить с Джоан. Мисс Фринтон всегда стригла она. И Джоан вспомнит, поднимался он или нет.

Дэвид безо всякого желания поднялся по лестнице, но оказалось, что его цель достижима куда легче, чем он опасался. Джоан поговорила с ним очень охотно. Да, она в последний раз стригла мисс Фринтон и была этим фактом неприятно горда. Она уверенно заявила, что мистер Фринтон сюда не поднимался.

Дэвид дал обеим девушкам чаевые и ушел недовольный.

Реджинальд не давал ему покоя. Он все время был поблизости, но недостаточно близко. Ни одного события, которое позволило бы прямо поставить его под подозрение, но на каждом шаге Урсулы к смерти Реджинальд оказывался рядом. Это раздражало и сбивало с толку. Загадок Дэвид не любил. Выругавшись про себя, он двинулся к аптеке на Хай-стрит.

Продавщица, помнившая первое посещение Дэвида, обрадовалась новому перерыву в однообразии дня. Молниеносно отпустив двух покупателей, она доверительно перегнулась через прилавок и поощрительно улыбнулась:

– Чем сегодня мы можем вам помочь? Или вы просто хотите что-то купить?

– Новую батарейку для фонарика, если у вас есть, – попросил Дэвид.

– У нас нет, но я вам скажу, у кого есть, и у него почти всегда имеется одна запасная. Но лучше возьмите от меня записку с адресом, потому что чужому там могут не продать.

Дэвид взял у нее листок бумаги и положил в карман.

– Только не говорите, что это все, зачем вы пришли, – разочарованно продолжила девушка. – Я надеялась, вы еще за какой-нибудь зацепкой.

– А вы можете предложить?

– Откуда я знаю, если пока вы ничего не спросили?

– Я подумал, а вдруг вы размышляли над этим делом.

– Конечно, размышляла. Но что толку?

Дэвид улыбнулся. Трудно найти ответ, не прозвучавший бы грубо.

– Я хотел знать только одну вещь, – сказал он. – Вы не помните, какого числа покупал здесь мыло молодой мистер Фринтон?

– Мыло? Я думала, вы спросите про помаду. Они все спрашивают.

– Вы имеете в виду, все полицейские?

– Не только они. Темноволосая девушка из кафе, которая купила тогда помаду, говорила, что хочет такую же, как раньше. Сказала, что потеряла свою, а та, что одолжила подруга, не годится, потому у нее другой оттенок. Девушка жутко расстроилась, услышав, что все проданы. Спрашивала, кто их купил. Кажется, ей не понравилось, когда я ответила. Она почти выбежала отсюда.

– А кто еще про них спрашивал?

– Еще одна девушка. В день, когда опубликовали результаты дознания. Она хотела узнать, кто покупал эту помаду. Я ей рассказала, она тоже расстроилась и говорит: «Никогда не думала, что у него хватит на такое глупости».

– Но мистер Фринтон о помаде не спрашивал?

– Нет, он тогда не приходил. Я его давно не видела. Вас мыло интересует? Сейчас посмотрю.

Она вышла из-за прилавка и скрылась за ширмой, ведущей в рецептурный отдел. Пока ее не было, зашли несколько покупателей, но появился провизор и обслужил их. На Дэвида он не обратил внимания и скрылся за ширмой, как только аптека опустела. Дэвид заключил, что продавщица попросила ее подменить, пока она смотрит счет Фринтона. Вскоре девушка появилась и поманила Дэвида к концу прилавка, подальше от двери.

– Это было недавно, – сказала она. – Вот, запись на ту же дату, когда мисс Урсула Фринтон покупала помаду. Но я не помню, чтобы видела их здесь вместе. Наверное, приходили в разное время.

– Это можно проверить?

– Я спрошу. И есть же кассовый аппарат.

– Он не поможет, если они оба покупали в кредит.

– Тогда не поможет.

Она снова скрылась, а появившись, взглянула на Дэвида с таинственным видом.

– Пройдите к нему, – прошептала она. – Я должна обслуживать покупателей.

Но провизор ничего интересного не открыл. Реджинальд приобрел мыльные стружки и мыльные палочки для бритья. Когда Урсула Фринтон покупала помаду, его в аптеке не было. После ее смерти он ни разу сюда не заходил.

Из аптеки Дэвид пошел в магазин, который порекомендовала ему продавщица. Купил батарейку, с неудовольствием обнаружил, что забыл фонарик в Уэйкли и не может сразу ее вставить. Успел на последний утренний автобус и прибыл в «Плуг и борону» как раз к ленчу.

Когда после еды он сидел в холле, глядя в газету и продолжая мысленно прослеживать действия Реджинальда Фринтона, его отвлекли слова Джилл:

– Не хочется мешать твоему чтению, видимо, очень увлекательному, поскольку ты уже четверть часа смотришь на отчет о жизни двора, но, думаю, тебе интересно было бы знать, что сегодня утром приходил мистер Фринтон и хотел тебя видеть.

Дэвид резко выпрямился.

– Который мистер Фринтон?

– Реджинальд. Это сын, если я правильно понимаю?

– Он не сказал, чего хочет?

– Только поговорить с тобой.

– А не извиниться за то, что прострелил мой лучший твидовый пиджак?

– Этого он не сказал.

Дэвид задумчиво посмотрел в окно.

– Пожалуй, надо сходить к нему на ферму, – произнес он, помолчав. – И пиджак я тоже надену – пусть ему станет стыдно.

– Не похоже, что его легко можно устыдить, – ответила Джилл. – А пиджак не очень хорошо зашит. Мне пришлось поставить заплатки с изнанки подола, а там ткань не выцвела, так что эффект получился довольно причудливый.

– Тем лучше. Надеюсь к чаю вернуться.

– Ты должен это сделать, Дэвид. Я пригласила викария с женой в ответ на их прием. И нельзя оставлять меня справляться в одиночестве.

– Постараюсь изо всех сил. Но если я не вернусь до ужина, поисковую партию организовывать не надо. Да, кстати, если выдастся минутка – смени батарейку в моем фонарике.

Он чувствовал себя виноватым, шагая через деревню к повороту на Мэнор-Фарм. Детективной работы ему не выпадало с начала войны, и он знал: Джилл надеется, что так будет и впредь. И сейчас по его вине ей приходится скучать, и беспокоиться о нем, и ждать, когда он решит свою проблему. Может быть, лучше ей было бы остаться дома, с детьми, занимавшими ее свободное время. Мало толку от отдыха, если он представляет собой смесь скуки и тревоги.

Он так погрузился в свои полные угрызений совести размышления о жизни, которую приходится вести Джилл, что не заметил Реджинальда Фринтона, пока тот не заговорил с ним через изгородь у края дороги.

– Добрый день! Я пытался связаться с вами утром, но ваша жена сказала, что вы в Шорнфорде.

– Я был там, вернулся к ленчу.

– Успешно съездили?

Дэвид ответил не сразу. Фринтон стоял на поле, расположенном выше уровня дороги, поэтому живая изгородь, доходящая от дна кювета до высоты человеческого роста, была ему едва по пояс. У него под мышкой было ружье, и до Дэвида вдруг дошло, что дорога пустая, ни одна машина не обогнала его с той минуты, как он сюда свернул, и Фринтон вполне мог несколько раз воспользоваться его рассеянностью, когда он оказался на расстоянии выстрела. На последний вопрос фермера он отвечать не стал.

– Я тоже хотел вас видеть, – сказал он. – Но вы, наверное, здесь на работе?

– Ничего срочного. Можете со мной пройтись, если хотите. Калитка в двадцати ярдах от вас.

– Зачем вы меня сегодня искали? – спросил Дэвид, когда они обошли поле и через другую калитку вышли на следующее.

– Хотел извиниться за неудобство, доставленное вам моей пулей на излете, полетевший в вашу сторону, когда я тренировался в тот вечер в тире ополчения.

– Не настолько она была на излете, чтобы не нанести приличный ущерб, – мрачно произнес Дэвид, показывая дыры в пиджаке.

Фринтон повторил свои извинения и с улыбкой добавил:

– Мне показалось, я вас узнал, когда вы лежали в канаве по ту сторону изгороди. Даже думал было остановиться и спросить, не в вашу ли сторону полетела пуля. Но увидел, что вы не один, так что не стал.

– Естественно, мы с женой бросились в укрытие, обнаружив, что являемся мишенью, – сухо ответил Дэвид. – Мне казалось, вы говорили, что эта тропа находится на общинной земле.

– Это определенно так. Могу только извиниться еще раз, что мой выстрел ушел далеко от цели.

– Примерно так же, как диагноз доктора Мориса Колмена.

Реджинальд Фринтон остановился как вкопанный, переложил ружье под другую руку и снова двинулся в путь, но уже медленнее.

– Кто вам рекомендовал отвести друга на осмотр к доктору Колмену? – продолжил Дэвид, не замедляя шага.

– Другой мой друг. Его имени я вам не назову, и это абсолютно не ваше дело.

– Совершенно верно. Вы с ним ходили на эту консультацию?

– Да. Он меня попросил об этом.

– Кто попросил? Друг или доктор Колмен?

– Конечно, друг.

– Тут неуместно «конечно». Вы могли быть уже знакомы с доктором Колменом какое-то время.

– Я его увидел впервые. Мне сказали, что он всего два года как в Англии.

– Кто вам это сказал?

– Приятель, который его рекомендовал.

– Так что вы поехали со своим другом, у которого очень удачно заболел желудок как раз перед медкомиссией, и доктор Колмен ему сказал, что у него язва, что и подтвердил выданным заключением. Вас не удивило, что рентген не был предложен?

– Нет. Я решил, что доктор Колмен знает и так. И не понимаю, куда вы клоните. Я был в курсе, что мой друг негоден к армейской службе, и потому не удивился. От него гораздо больше пользы здесь, в военном сельскохозяйственном комитете, чем на армейском плацу. Солдата бы из него не вышло.

Слова Фринтона звучали открыто и честно, и Дэвид, глядя на него, склонялся к мысли, что он говорит правду и действительно считает болезнь друга подлинной, а доктора Колмена – специалистом, мнение которого не оспаривается. Но он помнил впечатление, оставленное Реджинальдом у миссис Сомервиль, и его странную веселость. Что ж, возможно, Фринтон говорит правду в том, что касается его друга, поскольку интрига его лежит глубже и относится к Урсуле. После знакомства с этим специалистом организовать консультацию для кузины было легче.

– Вы молчали о своем посещении Колмена вместе с другом или говорили об этом публично?

– Я болезни своих друзей публично не обсуждаю, – холодно сказал Реджинальд. – Но я определенно не пытался скрыть ни посещение доктора Колмена, ни его причину. Зачем? У парня язва желудка, его не сочли пригодным для армии и дали работу здесь, вот и все.

Дэвид понял, что тот решил держаться полного доверия доктору Колмену. Позиция, которую трудно атаковать, но прояснить необходимо.

– То есть вы сохранили эти сведения про себя?

– Болезнь друга – да. Но из посещения специалиста я секрета не делал. В доме все знали.

– И Урсула тоже?

– Разумеется, Урсула тоже.

– А ваш отец?

– Знал. Думаю, это из-за меня он решил показать Урсулу Колмену.

– Видимо, так.

Дэвид подтвердил свою точку зрения, но дальше, как оказалось, не продвинулся. Без дальнейших доказательств невозможно было бы обвинить Фринтона ни в помощи другу в получении фальшивого заключения, ни в организации такового для Урсулы. На основании этой информации невозможно было заключить, кто принял решение показать Урсулу доктору Колмену – Фринтон или его отец.

У поворота тропы Дэвид попрощался с фермером и двинулся к перелазу, ведущему на дорогу, чувствуя, что за ним наблюдают. Он надеялся, что к нему больше не прилетят шальные пули, но заставил себя не оборачиваться и не ускорять шага. Дойдя до перелаза, он оглянулся. На тропе и лежащих за ней полях было безлюдно и тихо. Только несколько ранних ласточек пикировали к земле и взмывали вверх, навстречу свету весеннего солнца.

 

Глава 14

На следующий день погода была изумительная, а Дэвида все еще мучила совесть из-за Джилл. Поэтому после ленча на скорую руку он повел ее гулять по холмам к юго-западу от Шорнфорда. Физическая нагрузка и беззаботная беседа вернули ясность мысли, и Дэвид вернулся в «Плуг и борону», рассчитывая найти сообщение от Стейнса с дальнейшим развитием дела, связанным с Колменом.

Но его ждало разочарование. Сообщение и действительно имелось, но от Хьюберта Фринтона. Не был бы доктор Уинтрингем столь любезен, чтобы посетить усадьбу после обеда и услышать некоторые новости, возможно, имеющие отношение к трагической гибели капитана Дункана?

Дэвид был и удивлен, и заинтересован. Он считал свои подозрения в отношении семейства Фринтонов весьма обоснованными, но сбивало с толку определенное несоответствие их фактического поведения и предположительных действий в совершении преступлений, которые он расследовал. Ни Хьюберт, ни Реджинальд не проявляли неординарности ни в речи, ни в манерах, а смерть Урсулы была примером дерзости, демонстративного презрения к риску и изощренной изобретательности. Приглашение было вполне обычным. Какую информацию может сообщить Хьюберт, не выдав при этом слишком полного знания фактов? Дэвид помнил, что в отложенном дознании по поводу смерти Алана Дункана никотиновое отравление не упоминалось. Множественные травмы, полученные им, были достаточной и непосредственной причиной смерти. Он не умер от никотинового отравления, хотя с дороги съехал благодаря действию этого вещества. Возможно, Фринтонам неизвестно, что именно знает полиция. Интересно было бы это выяснить.

В библиотеке усадьбы Уэйкли, куда провели Дэвида в половине восьмого, не было ничего необычного. Стеклянные двери полуоткрыты, шторы отдернуты, и газон казался черным на фоне темной синевы вечернего неба. Мистер Фринтон сидел у небольшого камина, рядом с ним на столе горела настольная лампа.

– Можете закрыть шторы, уже, наверное, настало время затемнения, – сказал он горничной, когда поздоровался с Дэвидом и подвинул ему кресло.

Горничная подошла к окну и задернула гардины так, что они перекрылись примерно на фут.

– Но дверь в сад мы оставим открытой, – произнес мистер Фринтон, обращаясь к своему гостю, – потому что вам может быть слишком жарко от огня. Я всегда топлю долго, больше обычного, из-за моего ревматизма. Для меня вечером важно согреться.

– Могу понять, – ответил Дэвид. – И сочувствую, хотя мне повезло не иметь этого заболевания.

– В вашем возрасте еще и не полагается, – любезно заметил Фринтон.

– Боюсь, это не слишком зависит от возраста, – возразил Дэвид, понимая, куда тот собирается повернуть разговор, и решил подыграть для экономии времени. – И чем моложе, тем серьезнее его проявления.

– Вы имеете в виду болезни сердца?

– Их, и другие осложнения.

– В случае Урсулы, – сказал мистер Фринтон, направляя разговор в нужное русло, – источником была скарлатина. Но я думаю, последствия те же.

– Да, вполне вероятно.

– Урсула, видимо, осознавала свое состояние куда полнее, чем давала основания думать кому-либо из нас, – твердо продолжил мистер Фринтон. – Я только что получил экземпляр ее завещания. Не имея прямых наследников, она завещает свою собственность – вот эту усадьбу, – Национальному фонду, занимающемуся охраной памятников. У меня на нее пожизненное право.

– Понимаю, – вежливо сказал Дэвид, ожидая продолжения.

Мистер Фринтон сидел лицом к огню. Дэвиду показалось, что морщины на нем стали глубже после его первой встречи с их обладателем, но, возможно, подобный эффект создавало мерцание горящих дров. В то же время для Хьюберта Фринтона не могло не стать разочарованием всего лишь пожизненное право на усадьбу и невозможность передать ее сыну – тем более если устранение Урсулы, планируемое много лет, имело целью расчистить себе путь к владению.

– Мне неприятно приписывать дурные мотивы умершим, – продолжил мистер Фринтон, – но я невольно задумываюсь, знал Алан Дункан об этом завещании или нет.

– Какая разница? – спросил Дэвид.

– Видите ли, – сказал мистер Фринтон, тщательно взвешивая слова, – я не могу избавиться от подозрений, что Дункан женился на Урсуле по расчету. Около нее вилось много молодых людей – она была очень обаятельна, – но все они оставляли мысли о браке, узнав о болезни сердца. То есть все – кроме Алана. Я его, естественно, предупредил, но это не подействовало. И мне показалось очень странным и страшным, что Урсула вдруг умирает так скоро после заключения брака. Более того, у меня есть контакт с солиситором, составлявшим ее завещание, и от него я узнал, что он был информирован о ее браке и после ее смерти ознакомил мужа с завещанием. Урсула могла сказать ему, в чем оно состоит, но могла и не сказать. И вот меня не оставляет мысль: не была ли гибель Дункана связана с осознанием, что преступление, которое он совершил, не принесло ему выгоды?

– Но ведь он ближайший родственник, – возразил Дэвид. – И был бы прямым наследником.

– Урсула сделала оговорку для прямого наследника – своего ребенка, – ответил мистер Фринтон. – Мужу она оставила пожизненное право владения, если детей не будет, а коли он умрет первым – то пожизненное право мне или моему сыну в случае моей смерти. После чего усадьба поступает в собственность Национального фонда.

– Вы предполагаете, что Дункан, осознав крах своей мечты завладеть имением, совершил самоубийство? Потому что до этого убил жену, чтобы усадьба перешла к нему?

– Я просто не могу себе представить, кто иначе мог бы убить Урсулу.

– Вы считаете, что он покончил с собой, намеренно съехав с дороги?

– Предполагаю.

– Вам может быть интересно узнать, – медленно сказал Дэвид, глядя, как сжались на колене ревматические пальцы Хьюберта Фринтона, – что авария Алана Дункана была вызвана никотиновым отравлением. В его теле обнаружили достаточное количество этого вещества.

Пальцы дернулись, но лицо, обращенное к камину, осталось неподвижным.

– Это не противоречит моей гипотезе по сути, – сказал Хьюберт Фринтон. – Если он убил жену, отравив никотином, то, естественно, вспомнил бы о том же яде, обдумывая собственный уход.

– Нельзя сказать, что эта гипотеза укладывается в рамки известных фактов, – ответил Дэвид. – Но вы вправе предложить ее полиции, если считаете это своим долгом. Вы ее строите исключительно на своем недавнем знании о завещании Урсулы?

Мистер Фринтон повернул голову. Их взгляды встретились.

– Я, пожалуй, пойду, – сказал Дэвид. – Простите, но насчет Алана Дункана не могу с вами согласиться. Вы больше ничего не хотели обсудить, касающееся этого дела?

– Есть еще одна вещь, – нахмурился мистер Фринтон. – Полиция беспокоит моего сына по поводу специалиста, к которому я возил Урсулу. Реджинальду этого человека рекомендовали для его друга, страдающего болезнью желудка. Вы об этом тоже слышали?

– Да, – ответил Дэвид. – Я знаю, что идут какие-то расследования, но ко мне они никакого отношения не имеют. Меня интересует исключительно смерть миссис Дункан, причем в некотором специальном аспекте, обсуждать который с вами, боюсь, у меня нет полномочий.

– Понимаю. – Голос мистера Фринтона был холоден. – В таком случае связь между моим сыном и доктором Колменом вас не интересует. Но Реджинальд, естественно, прежде всего рассказал полиции, как ему рекомендовали обратиться к этому специалисту, и вы, несомненно, понимаете, что эту рекомендацию он передал мне.

– Да, он мне говорил.

– Рад, если так.

Дэвид ждал, что мистер Фринтон разовьет свое замечание, но он больше ничего не добавил. Дэвид снова поднялся, и на этот раз хозяин не пытался его остановить, а подвел к стеклянной двери.

– Если выйдете отсюда, – сказал он, – окажетесь на террасе. Идите вниз по ступеням, потом по тропе вокруг газона и через рощицу, и окажетесь на подъездной аллее почти у самых ворот. Мне тогда не придется открывать входную дверь, которая сейчас уже надежно заперта. Горничные нервничают, хотя знают, что эта стеклянная дверь у меня обычно открыта допоздна. Я придержу шторы, чтобы не нарушать затемнение, а вы проскользнете между ними.

Дэвид попрощался с мистером Фринтоном и выполнил его инструкции. Ветра не было, и, когда он распахнул стеклянную дверь и снова ее притворил, тяжелые бархатные шторы даже не колыхнулись.

Он оказался в кромешной тьме и вздохнул с облегчением, нащупав в кармане фонарик. Дэвид нажал на выключатель – и выругался про себя, когда ожидаемый круг света на тропинке не появился. Значит, Джилл забыла сменить батарейку. На нее не похоже, но даже лучшим из жен иногда случается допускать промахи.

Направление Дэвид помнил, а гордость раздувала в нем упрямство. Легко было бы вернуться и попросить фонарь, но это не укладывалось в избранный им образ частного сыщика. У него было неприятное чувство, что он не произвел серьезного впечатления ни на Фринтонов, возможных преступников, ни на полицейских, борцов с преступностью. И он не опустится в их глазах еще больше, продемонстрировав элементарное разгильдяйство.

Вглядываясь в темноту, Дэвид двинулся прочь. Тщательно нащупывая ногой дорогу, сумел не оступиться, сходя с террасы, и оказался на тропинке, идущей краем газона. Теперь он видел достаточно, чтобы узнать траву слева и конец террасы справа. Но когда тропинка ушла от границы газона и свернула в рощицу, над головой снова сомкнулась темнота, и Дэвиду пришлось идти на ощупь. Рощица должна быть невелика: он помнил ее и по первому посещению усадьбы, и то место, где дорожка, по которой он сейчас пробирался, выходила на подъездную аллею. Но если идти так медленно, как сейчас, добираться придется долго. Глупо он поступил, заколебавшись возле стеклянной двери. Надо было смело вернуться, раздвинув тяжелые шторы, и потребовать, чтобы его выпустили через парадный вход. Надо было…

Мысли, связанные с неизбежной опасностью, вылетели из головы, когда его нога, исследуя путь, провалилась в пустоту. Другая, все еще твердо стоявшая на земле, послужила опорой для отчаянного прыжка. Падая вперед со вскинутыми руками, Дэвид подумал, что споткнулся о какую-то кочку или ухаб. Но тут он уперся в землю и инстинктивно за нее схватился, всем телом ударившись в сплошную вертикальную стену. Сила столкновения едва не оторвала его руки от земли, но грудь и руки до плеч остались на поверхности, и он отчаянно цеплялся, пытаясь нащупать ногами опору на твердой стене. Далеко внизу раздался плеск оторвавшихся комьев. В затуманенном мозгу мелькнула неясная мысль: почему же не слышалось плеска, когда земля под ним просела? Правая нога нашла опору, Дэвид подтянулся, уперся коленом, снова подтянулся и упал, тяжело дыша, на безопасной твердой поверхности, только ноги болтались над пустотой.

Через несколько секунд он перевернулся и сел. Взяв горсть земли, бросил ее вниз и считал, пока не услышал всплеск. И мрачно усмехнулся. Ничего себе кочка или выбоина. Колодец, вместо верхних венцов которого набросаны палки, а вместо металлической крышки – земля. Опасная яма прямо посередине часто используемой тропы усадебного сада! Ждущая, пока в нее шагнет неосторожный гость без фонаря.

Дэвид тихо засмеялся. Эти преступники сами себя перехитрили. Если бы они оставили ему фонарь, он бы не ощупывал дорогу на каждом шагу, топал бы бодро и весело и сейчас или потерял бы сознание от удара о стены колодца, или месил бы воду и орал пустому саду и дому, где спят за закрытыми дверями горничные, сидит у огня сказавшийся глухим старый ревматик и ждет, пока затихнут крики.

Дэвид встал на колени, нащупал край колодца и медленно обогнул его по траве.

Почувствовав, что начинается тропа, он встал и отряхнул одежду. Обратный путь будет легче, поскольку он идет к газону, оставив деревья за спиной. И много интересного должно его ждать в конце пути.

Мистер Фринтон повернулся к шторам, когда Дэвид осторожно их раздвинул и вошел в комнату. Лицо было белым, настороженным и неподвижным, но книга на его колене не шевельнулась, и руки держали ее твердо.

– Прошу прощения, что вернулся, когда вы уже думали, что избавились от меня… на этот вечер, – коротко усмехнулся Дэвид. – Но, боюсь, кто-то очень беспечно обошелся с колодцем у вас в рощице. Его не закрыли, и я чуть туда не упал.

– Колодец? – медленно повторил мистер Фринтон. – Насколько мне известно, в этом саду колодца нет.

– Есть один посреди рощи недалеко от главных ворот, – ответил Дэвид. – Я думаю, раз вам он неизвестен, то, наверное, будет лучше, если я его покажу.

Мистер Фринтон нехотя встал.

– Едва могу поверить вашему рассказу, – сказал он. – Но я, конечно, пойду и посмотрю. У вас, полагаю, есть фонарь.

– Боюсь, у него села батарейка.

– Тогда я возьму свой. Подождите минутку, я надену пальто.

Прибыв к краю зияющей дыры на тропе, мистер Фринтон сделал все уместные замечания, которые можно ожидать от человека, увидевшего смертельную западню в своем саду, после чего Дэвид снова с ним попрощался и пошел дальше по дороге.

Дойдя до «Плуга и бороны», он хотел первым делом позвонить инспектору Стейнсу, но передумал. Тот не дал себе труда понять его предыдущие заключения. Решил, что Дэвид считает их покушениями на собственную жизнь, хотя, проанализировав все предположения, он пришел к убеждению, что это были случайности. Так же неверно было бы понято настоящее покушение на его жизнь, а это могло бы замедлить расследование. Поэтому он пошел не к телефону, а поднялся наверх к Джилл, которая, как он знал, предпочитает сомнительный уют плетеного кресла в их номере сравнительно более удобной, но шумной роскоши гостиничного холла, где обычно собирались по вечерам солдаты разных служб и их подруги.

Джилл, смирившаяся с постоянными опасностями и радуясь, что Дэвид все же легко отделался, согласилась с предложенным планом атаки, и они вместе спустились в бар, чтобы претворить его в жизнь.

– Кстати, – сказал Дэвид, когда они подходили к лестнице. – Ты мне заменила батарейку в фонарике?

– Заменила.

– Сегодня оказалось, что она села. Но это спасло мне жизнь.

Лицо Джилл белело в свете звезд и казалось осунувшимся.

– Как ее могли подменить? Я заменила ее в комнате и оставила на столе, чтобы ты положил фонарь в карман, когда будешь выходить.

– Кто-то, знающий этот паб и его владельцев, должен был проникнуть сюда, когда мы спускались на обед.

– Фонарь уже был у тебя.

– Да, у меня. Ну, значит, днем. В любой момент до обеда.

Они были улыбчивы и дружелюбны, облокачиваясь на стойку бара в холле, болтали с женой хозяина, служившей барменшей, поскольку всех молодых женщин в деревне призвали. Дэвид навел разговор на садоводство, старые сады и, наконец, на расположенные в садах колодцы. Джилл поняла очевидный намек и пересказала недавнее приключение Дэвида, описав его опасность и подчеркнув неведение мистера Фринтона о собственном доме.

– Садовники должны были знать о колодце, – сказал Дэвид. – Даже если мистер Фринтон этого не знал.

– Я позову мужа, – предложила хозяйка. – Если кто и в курсе, так это он.

Чарли вышел из паба, впустив клубы дыма и аромат пива, шум грубых голосов, прерываемый стуком дротиков по доске.

О колодце в усадьбе Чарли никогда не слышал, но как раз сейчас в баре сидели единственный оставшийся садовник и местный констебль, и он их попросит сюда подойти, если доктору интересно, а бар отеля все равно пуст.

Садовник был возмущен. Ни о каком колодце никто ему никогда не говорил, а он в усадьбе работает без малого сорок лет, начинал еще мальчишкой. То, что на колодце вместо крышки были ветки, присыпанные землей, – безобразие. Кто угодно мог бы провалиться в любой момент, особенно эти трое мальчишек, которыми ему приходится командовать, хлопот с ними больше, чем толку от них, он давно уже хотел, чтобы мистер Фринтон пригласил для работы на огороде девушек из «Земледельческой армии». Никогда и разговора не было в Уэйкли-Мэнор ни о каких колодцах. Иначе он бы знал: он родился и вырос в Уэйкли. С детства знаком с мистером Фринтоном. Он учил Хьюберта и его брата, которого убили на прошлой войне, ставить силки на кроликов и хорьков натаскивать на крыс. И никогда ни про какой колодец от них не слышал. А мальчишки всегда расскажут друг другу про такие вещи, если о них знают. Вот на старых планах усадьбы эта штука должна быть, наверное.

Дэвид и Джилл переглянулись. Конечно же, Хьюберт не стал бы изображать неведение, если бы в семейных архивах о колодце говорилось ясно. Но кто еще мог о нем знать? Кто мог сказать ему?

Местный констебль пришел примерно к тому же заключению.

– Если уж Джордж об этом не знает, – медленно сказал он, – то не могу придумать, кто бы в Уэйкли мог быть в курсе. У нас тут не много теперь старожилов, да и молодежи тоже не очень. Так, горстка пожилых из самообороны да несколько матерей. Так ведь сейчас у нас, Бесси?

Жена хозяина кивнула.

– Вот так. Но как-то живем. Самая старая тут Беатрис Браун из усадьбы. Можно ее спросить. Она мне сегодня приносила домой белье, которое брала в починку. Иглу держит по-прежнему изумительно и немножко шьет для меня в обмен на каплю бренди или бутылку сидра, когда есть лишняя. Но она не коренной житель. Приехала с сыном мистера Фринтона, Реджинальдом, когда тот был маленьким. Сразу после прошлой войны.

– Нет, он приехал, когда мистер Артур женился. А это было в пятнадцатом. Но у нее в этих краях родня. Эта ее племянница из Хилмингтона.

– Это да. Она к ней наезжает. Моя жена много раз попадала с ней на один автобус.

– Она здесь поблизости родилась? – поинтересовался Дэвид.

– Не могу сказать, мне самому не девяносто и даже не восемьдесят.

– Чарли, не будь дураком. Старая няня, как ее называют, никак не старше семидесяти пяти. Ей было около пятидесяти, когда она сюда приехала, хотя любит делать вид, что меньше. Двадцать шесть лет прошло, как она здесь.

– Брата мистера Хьюберта убили в семнадцатом. Да, она тут уже была года два.

Джилл возбужденно дернула Дэвида за рукав. Он допил свой стакан, и они вышли из бара, поблагодарив всех за полученные сведения.

– Что такое? – спросил Дэвид, когда их уже не могли услышать.

– Ты помнишь, как мы в первый раз пришли к викарию на чай и его жена рассказала нам про няню и перепись и как у нее возраст становился все меньше и меньше?

– Помню, ты мне что-то такое говорила.

– И однажды она сказала, будто в двадцать лет начала работать у Фринтонов?

– Да.

– Ну так вот, это вполне могло быть. Тогда она и начала.

– Что начала?

– Работать у Фринтонов. Когда ей было всего двадцать.

– Как это возможно? Ей бы сейчас было всего пятьдесят, а она никак не моложе семидесяти пяти.

– Я же не говорю, что няней Реджинальда. Если она приехала в Уэйкли-Мэнор в двадцать лет, то вполне могла сперва нянчить Хьюберта.

У Дэвида перехватило дыхание. Это была потрясающая мысль из тех, что только Джилл и могла придумать.

– Блестяще, любимая, – тихо сказал он. – И может быть – кто знает? – она в те далекие дни слышала о древнем колодце возле главных ворот. Но как нам это выяснить?

– Только найдя кого-нибудь, жившего в усадьбе в то время, когда родился Хьюберт Фринтон и его брат-близнец.

– Не думаю, что инспектор Стейнс бросится работать в этом направлении.

– Но ему придется это сделать! – нетерпеливо воскликнула Джилл. – Ты сам слышал, что старая няня приходила сюда сегодня с бельем. И я готова держать пари, что это она подменила тебе батарейку в фонаре. Расскажи это инспектору, и про колодец тоже, и ему придется завязать себе узелок. Я не допущу, чтобы тебя убили на моих глазах из-за сентиментальной щепетильности в отношении старых женщин!

 

Глава 15

Нежелание Дэвида посвящать инспектора в свои последние приключения к утру не рассеялось, а, наоборот, укрепилось. Ко времени ленча он придумал иной план и начал осуществлять его, позвонив доктору Шору и попросив о краткой беседе. Ему предложили прийти около двух и быть пунктуальным.

– До меня доходили кое-какие экстравагантные слухи о ваших похождениях, – сказал доктор Шор с легкой улыбкой, когда Дэвид вновь уселся на место посетителя в его кабинете. – Вы определенно произвели впечатление на нашу деревню, и ее жители, естественно, догадались о природе вашей миссии. Единственная их ошибка состоит в том, что они сочли вас тайным сотрудником Скотленд-Ярда.

– Вот как? – удивился Дэвид.

Он подозревал, что хозяйка гостиницы подслушивает его телефонные разговоры по отводной трубке в баре, но не предполагал, какое количество информации ей удалось наскрести.

– Они думают, что на вашу жизнь было три покушения. Вероятно, от того сумасшедшего летчика, в котором видят убийцу Урсулы и ее мужа.

– Им кажется, что они знают убийцу?

– О да. Этот бедняга – отставной военный летчик, попавший под бомбы в ангаре на аэродроме, где базировался Дункан. Он получил сильную контузию и по временам становится буйным. Из ВВС его уволили, и он живет дома. Для всех деревенских неприятностей он служит козлом отпущения. Молва приписывает ему снятие крышки с усадебного колодца вчера вечером – с намерением, естественно, вас утопить и прекратить вашу нежелательную деятельность. Я убедил беднягу лечь в постель. Он страшно встревожен: уж не делает ли что-то, сам того не зная?

– А его в этом уверяют, так я понимаю?

– Конечно. И это весьма ухудшает его состояние.

– Само собой. Я как раз хотел с вами поговорить насчет этого случая с колодцем. Вам, я вижу, уже рассказали. А описали ли подробности?

– Да. Ваши открытые допросы в «Плуге и бороне» разошлись далеко и широко, как вы могли ожидать. Колодца никто не помнит, и меня засыпали вопросами о нем. Садовник и его подручные мальчишки попытались сегодня его закрыть, а Хьюберт Фринтон поговаривает о необходимости его засыпать, но в наши дни вопрос рабочей силы и материала стоит остро.

– Я к вам пришел, – отчетливо произнес Дэвид, – рассчитывая, что вы помните о существовании колодца. По-моему, вы говорили, что живете здесь сорок лет.

– Это правда. Я приехал сюда молодым человеком, только что получившим диплом, ассистентом к доктору Милсому, моему предшественнику. И с тех пор живу здесь.

– Но до сих пор не слышали об этом колодце?

– Нет, никогда.

– Мистер Фринтон был тогда подростком?

– Обсуждать с вами возраст мистера Фринтона я не вправе, поскольку он – мой пациент. Но вы легко можете сами это выяснить.

– Да. Я имею в виду момент вашей встречи он уже вырос из тех лет, когда за мальчиками смотрит няня?

– Няня? – На худом лице доктора Шора отразилось удивление. – Конечно, ее уже не было. Они с братом жили в школе.

– И колодец был забыт. Тогда еще один вопрос, если вы позволите, сэр. Не знаете ли вы случайно, кто пользовал миссис Фринтон, когда родились близнецы?

– Не сомневаюсь, что доктор Милсом, мой старший партнер.

– Да-да, я этого ожидал. Но ведь была и акушерка, конечно? Роды проходили в усадьбе?

– Наверняка. Если хотите, могу сказать вам точно. У него на все роды были записи.

Дэвид вздохнул с облегчением. Упоминание о записях вселило в него надежду.

Доктор Шор покопался в шкафу под книжной полкой и вытащил стопку старых бухгалтерских книг. Он разложил их на столе и сверил даты, тисненные на корешках золотом.

– Вот оно, – наконец сказал он.

Запись нашли. Дата, характер родов, размер и вес обоих младенцев (Дэвид отметил, что почти одинаковые), а в конце – имя и адрес принимавшей акушерки.

– Вот эта женщина мне и нужна, – радостно произнес Дэвид, переписывая данные.

– Сомневаюсь, что вы ее найдете, – заметил доктор Шор. – Ей сейчас около восьмидесяти, если она вообще жива.

– Могу только попытаться.

– Возможно, я вам еще немного помогу, если это та женщина, которую вы ищете, – проявил наконец доктор Шор интерес к поиску. – У доктора Милсома была книга с фамилиями и адресами сестер, где она может упоминаться до ухода на покой.

И снова записи помогли. Сестра Андерсон значилась в книге со всеми своими адресами в Шорнфорде или поблизости. Последняя запись была датирована тысяча девятьсот тридцатым годом с пометкой: «Можно приглашать сиделкой к умирающим и обряжать покойника. Только разовые работы».

«Странный конец карьеры для повитухи», – подумал Дэвид, прочитав эту запись. Конечно, пенсия по старости оказалась недостаточной для прожития, а сбережений она так или иначе лишилась. Таким образом, в тридцатом году, обуреваемая множеством воспоминаний о громкоголосых, возмущенных пришельцах, которых принимала в этот мир, она лишь время от времени смотрела, как покидают его уходящие.

– Это было уже в ваше время? – спросил он.

– Да. Я не помнил ее среди старых акушерок, но сейчас вспоминаю. Она мне писала с этого адреса в Шорнфорде. Не думаю, чтобы у меня когда-нибудь нашелся для нее случай. Бедняки обычно обходятся своими силами. У богатых – обученные сиделки, или же они умирают в домах престарелых. Но если она здравствует, то вполне может жить там до сих пор.

Дэвид поблагодарил доктора за помощь и первым же автобусом уехал в Шорнфорд.

К своему большому удовлетворению, сестру Андерсон он нашел. Ей было за восемьдесят, и она проживала с племянницей по адресу, сообщенному доктором Шором.

Она готова была обсуждать свое прошлое, ничуть не обеспокоенная сомнениями, имеет ли Дэвид право ее допрашивать. Он завел разговор о ее работе в давние дни, когда она была связана с ассоциацией сестер, расположенной в Лондоне.

– Я всегда любила трудиться в этих краях, – пояснила сестра Андерсон, – потому что мой дом в Шорнфорде. Моя сестра – мать племянницы, с которой я живу, – вышла замуж в Шорнфорде и прожила здесь всю жизнь. А я вот не такая. Я много разъезжала. У меня хорошие связи с самыми важными семействами округи. Вот так я и попала принимать роды у миссис Фринтон в Уэйкли-Мэнор. О чем вы меня хотели спросить в связи с ней?

– Я врач, как уже сказал, – ответил Дэвид. – И меня интересуют близнецы. Насколько я понимаю, когда вы принимали роды у миссис Фринтон, у нее родились близнецы.

– Да, именно так. Одного убили на войне, а другой живет сейчас в усадьбе, хотя она ему не принадлежит. Владелица – дочь убитого брата, Артура.

– Она сама умерла, бедняжка, не так давно. Но вам, может быть, не сказали.

– Я что-то слышала. Отравили ее, да? Ужасно. Но сейчас эта семья меня не очень интересует. К ним я больше никогда не ездила. А близнецов помню. Пережитое в Уэйкли-Мэнор я вряд ли когда-нибудь забуду. Один из самых трудных случаев в моей работе, и дом какой-то странный, надо вам сказать. Вы не поверите, что иногда происходит в этих больших домах.

– А чем был так труден случай Фринтон? Осложнения в связи с двойней?

– А, нет, с родами все было в порядке. Трудности начались потом. Конечно, мне пришлось помогать обихаживать двух младенцев. Доктор Милсом определил двойню заранее, и миссис Фринтон отлично подготовилась к появлению младенцев на свет. Она решительно вознамерилась сама руководить воспитанием детей и, вопреки советам свекрови, наняла молодую неопытную няньку, практически уборщицу в детской, хотя она четыре года работала помощницей няньки в хорошей семье. Девушка должна была стать их единственной воспитательницей под руководством миссис Фринтон.

– Вы не помните, как ее звали? – спросил Дэвид, стараясь скрыть волнение.

– Отлично помню, на это у меня есть причина. Беатрис Браун, девчонка едва ли старше двадцати лет. Настолько самоуверенная, что трудно найти таких даже сегодня.

– У вас были с ней трудности?

– Конечно же, были, доктор. Все началось с первого купания близнецов. Я обмотала старшему кусок бинта вокруг лодыжки, чтобы не перепутать. И кроватку тоже пометила. Ну так эта девчонка подходит прямо к кроватке старшего и берет его. «Нет, – говорю, – не трогайте. Я отвечаю за все в первый месяц, и старший – моя обязанность. А вы, – говорю, – берите младшего». Она на меня злобно зыркнула, но ничего не сказала. Мы их выкупали, и я приколола старшему на пеленку специальную розетку, которую сшила для него миссис Фринтон. Детки были совсем одного размера, пять фунтов две унции каждый – до сих пор помню.

– Превосходная память, – заметил Дэвид. – Именно эти цифры я видел в книге доктора Милсома. Мне это кажется очень интересным.

– Злобная девчонка была эта Беатрис, – продолжила старая сестра, пропустив мимо ушей фразу Дэвида. – Вообразила, будто ее унизили, не дав заниматься старшим. Это была ее первая работа – единственная няня у миссис Фринтон. Я такого никак не могла одобрить. Она была всего лишь помощницей, младшей нянькой, а миссис Фринтон – совершенно невежественная, да еще и нервная. И она не послушалась моего совета – пригласила к Беатрис настоящую главную няню. У нее были свои идеи, а она за них держалась. А Беатрис – вы не поверите, попыталась на третий день поменять детей. Взяла Артура из кроватки и положила на его место Хьюберта, тоже с розеткой на распашонке. Думала, я не замечу. Ну, я ей эту игру испортила, потому что сразу запомнила у Артура родинку на спине возле крестца. В форме хлебного каравая. Пришла купать ребенка, вынула его из кроватки, смотрю, а родинки нет, тут я сразу поняла, что она задумала. А родинка была как раз на том ребенке, которого купала Беатрис. Миссис Фринтон тогда еще не оправилась, так что я ничего ей не сказала. Но Беатрис выложила все, что о ней думаю, и забрала у нее Артура. Она после этого не решалась больше плутовать, и к концу месяца даже привязалась к Хьюберту. А это нехорошее дело она хотела сотворить просто из зависти ко мне. Это могло изменить наследование имения.

– Действительно могло, – согласился Дэвид и подумал: «Может, даже теперь изменило».

– Я была рада, когда мой месяц закончился, – продолжила сестра Андерсон. – С этой девицей я потом не разговаривала после ее гнусного поведения. Она считала, что это я совершила подмену, забрав Артура обратно, хотя отстаивать свое мнение передо мной не смела, и я уверена: даже себе не созналась в содеянном. Думаю, она хорошо смотрела за детьми, но оставалась там недолго. Ее вспыльчивость и властность, наверное, сыграли свою роль. И она уехала перед тем, как мальчиков отправили в школу. Хотя, как я знаю, мистер Хьюберт потом пригласил ее к своему сыну, значит, с ним она хорошо обращалась, раз он ее запомнил и позвал снова. В каком-то смысле этого можно было ожидать: его она нянчила с самого начала. Но лично я ни за что не стала бы доверять ей после того, что она пыталась сделать. Прямо под носом у миссис Фринтон она могла ввести мальчиков в заблуждение, сказать Артуру, что он младший, а Хьюберту – что на самом деле он старший. Артур вряд ли был бы склонен ей верить, но Хьюберт вполне мог – считая, что из них двоих он важнее.

– Я бы совершенно не удивился, если бы вы оказались правы, – мрачно ответил Дэвид.

Старая дама улыбнулась и закрыла глаза. Рассказывать свою долгую историю ей было приятно, но усилие ее утомило. Она откинулась на спинку кресла, надеясь, что теперь молодой доктор уйдет. Дэвид это предвидел: он знал по опыту, что обычно энергия оставляет стариков внезапно. Поблагодарив сестру Андерсон за согласие его принять, он ушел.

Следующий его визит был к аптекарю, продавшему те тюбики помады. Его провели за прилавок в глубины аптеки, где владелец составлял лекарства по рецептам. Визит Дэвида был для него неожиданным, и он не стал этого скрывать:

– Я думал, вы и инспектор Стейнс уже выяснили все, что хотели знать. Инспектор тут у нас устроил опознание – парад из шести молодых людей, чтобы выбрать того из них, кто купил помаду. Моя помощница его опознала, и они вроде бы этим удовлетворились.

– О да, это мы выяснили, – сказал Дэвид не совсем искренне. – Но я пришел за некоторыми дополнительными сведениями по поводу остатка этой партии помады. Кажется, вы мне говорили, что миссис Дункан – то есть мисс Урсула Фринтон – купила один тюбик, и он был записан на ее счет. Вы совершенно уверены, что она покупала его сама? Я уже об этом спрашивал и предполагал, что кто-то из ее родственников мог для нее купить, и вы тогда сказали: нет, она сама приходила за помадой. Вы не могли бы вспомнить какие-нибудь детали этой продажи?

– Мисс Фринтон обслуживал не я. Вы лучше поговорите с моей помощницей, я пришлю ее к вам.

Помощница провизора была мрачна.

– Не понимаю, зачем вы все время задаете вопросы про эту самую Урсулу Фринтон, – угрюмо сказала она. – Пора бы вам уже знать, кто ее убил. Многие говорят, это был ее муж, а потом он покончил с собой из-за угрызений совести. А то и правда странно, что его нашли после аварии в машине, где он был совершенно один.

– Вспомните, пожалуйста, то утро, когда вы продали помаду мисс Фринтон, – спокойно попросил Дэвид. – Это было за некоторое время до ее смерти, но вы наверняка не забыли, потому что знали, кто она.

– Естественно, – заговорила девушка все еще неприветливо. – И шум, который она подняла, что оттенок не совсем такой, как ей нравится. Могла бы вовсе ее не купить, если бы та старуха, с которой она ходит, не встряла бы и не сказала, что лучше купить сейчас, пока есть, потому что она теперь редкость.

– Вы имеете в виду старую няню? – спросил Дэвид, скрывая удовлетворение.

– Она ее всегда так называла – няня. Психом надо быть, чтобы ходить в таком возрасте с няней.

– Так это няня уговорила ее купить помаду?

– Я думаю, да.

– Мисс Фринтон сама унесла помаду или отдала ее няне?

– Положила к себе в сумочку. Старуха всегда ходит с плетеными сетками, из такой бы помада выпала.

– Большое вам спасибо.

Дэвид ушел из аптеки, чувствуя, что обрел почву под ногами. И ругал себя, что не докопался до подробностей, когда был здесь в прошлый раз. Очевидно, няня была настолько знакомым зрелищем, такой постоянной спутницей при походах по магазинам, что никто ее специально не упомянул, пока не был к этому подведен наводящими вопросами. Дэвид тут же направился в парикмахерскую – применить эту тактику и там.

И снова возникла старая няня. Она сопровождала Урсулу в парикмахерскую Макмиллан, проводила наверх, получила инструкции о дальнейших покупках и ушла.

– Она вернулась со своими покупками? – уточнил Дэвид.

– Да. Как раз перед тем, как я выключила у мисс Фринтон фен. Это я запомнила, потому что мисс Фринтон торопилась: у нее была назначена встреча за ленчем, и время уже поджимало, так что мне пришлось оставить ей волосы чуть длиннее обычного, а капризная клиентка в соседнем кресле никак не могла решить, какой она хочет стиль. Так что я заканчивала с мисс Фринтон несколько поспешно, и эта старая няня – как они все ее называют – кудахтала, как курица, пока мисс Фринтон не послала ее вниз заплатить по счету. Это сэкономило ей немножко времени, а заодно старуха перестала путаться у меня под ногами.

– Няня платила из своего кошелька? – спросил Дэвид.

– Нет-нет. Она взяла с собой сумку мисс Фринтон. Няня уже не в первый раз оплачивала счет, мы ее все тут знаем. Управляющий помнит, что она еще девочкой привозила ее сюда стричь. Какая трагедия! Погубить свою жену и потом погубить себя! От этих полетов у них крышу сносит, правда?

Дэвид медленно шел по Хай-стрит. Значит, вот как все было. Возможность подменить помаду в сумке Урсулы, привычная тень, которую никто не замечает и вспоминает, лишь когда спрашивают. Сколько раз появлялась эта незаметная тень, ненавязчиво несущая в руках смерть? Он вспомнил крепкую фигуру в холле Уэйкли-Мэнор. Она приняла его за Дункана. Значит, хотела говорить с летчиком. Он уже тогда ее подозревал. Теперь точно известно, что отравленные сигареты Дункана – ее работа. Но как она вложила их в портсигар? Каким-то очевидным, дерзким, простым способом. Таким наглым, что оказался успешным. Как наполнение помады никотином.

Нет, няня не могла этого сделать. И Хьюберт не мог. Возможно, Реджинальд. Но сын Фринтона все меньше и меньше вписывался в картину. Разве что это он последовал за Дунканом на место аварии? Он мог объезжать фермы на своей машине и оставить ее во дворе Мэнор-Фарм, где был припаркован автомобиль летчика.

Всю дорогу до Уэйкли в голове Дэвида крутились три эти фигуры: Хьюберт Фринтон, его сын и нянька. Жадность, скупость, обида? Каков же истинный мотив смерти Урсулы? Странное поведение няни – когда в молодости она пыталась сделать Хьюберта наследником вместо брата. Мысль об этом вернулась и тоже озадачила Дэвида. Сестра Андерсон до сих пор с возмущением вспоминала этот инцидент. Он произвел на нее глубокое и неизгладимое впечатление. Какая же должна быть сила воли, какой порочный характер, чтобы девушка решилась перестроить чужую жизнь по своему разумению! Такая женщина в старости готова добиваться любой преступной цели. Либо же Хьюберт или Реджинальд годами таили зависть. Между ними и наследством, которое они считали своим, стояла лишь юная Урсула. Кто же исполнитель? Кто главное действующее лицо? Все они, или только Фринтоны, или только старуха? Или двое из них, и если так, то кто именно?

Свои бесплодные размышления он выложил Джилл. Она слушала с обычным тихим вниманием, и у него прояснялись мысли, как всегда в ее обществе. Инспектору Стейнсу нужно сообщить последние новости, и пусть он снова подключится. Работа полиции – выяснить, следовал ли Реджинальд за летчиком в своей машине. Работа полиции расследовать – если она еще этим не занялась, – как попали в портсигар отравленные сигареты. Работа полиции – узнать все о колодце.

– Я вот о чем думаю, – сказала Джилл. – Не странно ли, что Урсула, узнав от доктора Клегга, что сердце у нее здоровое, не заинтересовалась, отчего у нее прежде бывали эти приступы?

– Может, и заинтересовалась. Насколько мне известно, она ни к чему не пришла. Ничего не сказала Дункану. Они оба знали, что приступы бывали только в Уэйкли. Но Урсула, похоже, не подозревала…

Дэвид осекся, глядя на Джилл.

– Ну? – спросила та. – Что ты сейчас вспомнил?

– «РН».

– Ах это! Я думала, это уже полностью забыто.

– Так это была не Филлис Хилтон. И не банда Теда и Элси. Пока даже следа их не проявилось. Но это что-то значило. Это была последняя отчаянная попытка сказать нам, кого подозревала Урсула. И ключ к разгадке был у нас под носом.

– Что за ключ?

– Тот, что Урсула Фринтон была левшой.

– А! – Лицо Джилл порозовело от волнения. – Тогда она писала не «РН». Она написала – что там получится левой рукой?

– Я думаю, – медленно проговорил Дэвид, – в такой отчаянной крайности человек будет писать так, как писал в детстве, когда его, левшу, только этому учили. Буквы будут следовать в обратном порядке и вверх ногами. Она хотела оставить на коже что-то такое, что сразу бы было понятно, пока не выцвело. Но выводила буквы на своей груди. Я видел картинку, которую срисовала Рейчел, и они с адмиралом ее подписали. Думаю, она именно так и начала. С буквы Н. Она и так, и так выглядит одинаково. Букву F написала справа от нее, для себя вверх ногами, чтобы читающие прочли правильно. Но перевернула ее влево.

Он вытащил конверт и нарисовал на нем:

– Она глядела себе на грудь, скосив глаза, и видела вот такое. Буква F поплыла, потому что она уже плохо владела рукой. А Рейчел и председатель комиссии увидели вот что:

Естественно, они прочли это как «РН». А надо было прочесть как «HF». Хьюберт. Фринтон.

– Выходит, Урсула знала что-то конкретное?

– Что-то жизненно важное. И это заставило ее пойти к солиситору и составить завещание, отобрав Уэйкли у Фринтонов и оставив его Национальному фонду. Чтобы ни Хьюберту, ни Реджинальду не досталось.

– Но почему она не сказала об этом Дункану?

– Не была уверена. Или доказательства ее не удовлетворяли.

– Если бы меня хотели убить, я бы не стала ждать, пока доказательства меня удовлетворят, а вцепилась бы в тебя с воплем.

– Ты никогда не опустилась бы до такой вульгарности, как вопль. Хотя порой мне этого хочется, если тебе не удается совладать со своими чувствами.

– Она должна была ему сказать. Если любила, то не могла умолчать.

– Мало кто из женщин умеет любить, как ты. – Дэвид выдержал паузу и через несколько минут добавил: – Поеду повидаюсь с ее адвокатом. Вдруг он сможет помочь.

 

Глава 16

Офис старой и обладающей давней репутацией фирмы «Тимблтон, Смит и Тимблтон, солиситоры» располагался над несколькими магазинами на Хай-стрит в городе Шорнфорде. Фундаменты этих магазинов, выступавшие на тротуар, создавали помеху пешеходам и были очень древними. Когда заменяли старинные окна в дубовых переплетах и с мелкими стеклами, в местном совете требовали отодвинуть назад и сами лавки. Аргументы были такие, что фундаменты никто не видит и ими не интересуется, и если уж все равно новый фасад кричаще современный, то нет смысла делать вид, будто оказывается уважение прошлому. Строители, а также близкие друзья строителей и подрядчиков все же оказались в совете в меньшинстве, а председатель – любителем старины. С тех пор страсти улеглись, и господа Тимблтон, Смит и Тимблтон не были принуждены как-либо менять свои офисы, хотя сквозь новые большие окна проникало много света, обнаруживая на стопках папок гораздо больше пыли, чем подозревала уборщица.

Когда Дэвида провели в небольшой зал ожидания, где все кресла были завалены светло-синими папками, перевязанными официальной красной тесьмой, оказалось, что единственным действующим сотрудником фирмы на данный момент является секретарь-управляющий мистер Грегори. Последний, однако, не заставил Дэвида долго ждать и извинился, что его нанимателей сейчас нет.

– Мистер Тимблтон-старший в прошлом году ушел на покой, – пояснил он. – И хотя мистер Тимблтон-младший уже не в призывном возрасте, у него очень много работы, особенно в суде.

– А мистер Смит? – вежливо осведомился Дэвид.

– Мистера Смита в фирме нет с тысяча восемьсот тридцать шестого года, – улыбался мистер Грегори.

Дэвид объяснил свое дело. Мистер Грегори достал папку, где сверху лежало недавнее письмо Дэвида, и уверил доктора Уинтрингема, что тщательно изучил вопрос вместе с мистером Тимблтоном перед тем, как тот отбыл в суд.

– Так что, думаю, я вполне могу дать вам все сведения, которые вы запрашиваете. Я хорошо знал миссис Дункан. Юридические дела Уэйкли-Мэнор всегда находились в наших руках, и, когда она достигла совершеннолетия, ей требовалось время от времени консультироваться с нами по поводу дел усадьбы. Часто в этих случаях ее принимал я вместо мистера Тимблтона.

– Понимаю, – ответил Дэвид. – Первое, что я хотел бы знать, – точную дату, когда она составила завещание.

– За неделю до смерти.

– За неделю до смерти она вышла замуж, – медленно произнес Дэвид. – А завещание составила до или после этого события?

Мистер Грегори бросил на него острый взгляд.

– Понимаю, что вас интересует, – сказал он. – Пункт насчет прямых наследников. На самом деле она сперва не упоминала свой грядущий брак в тот день, когда составила завещание. Оно подписано девичьей фамилией. Однако она хотела вставить этот пункт о прямых наследниках, и мы ей указали, что таковыми являются мистер Фринтон, а потом его сын Реджинальд, но Урсула явно собиралась оставить свои владения не им. Потом она сообщила, что завтра выходит замуж. Мы предложили оставить завещание до следующего ее приезда в Шорнфорд, но она настояла на том, чтобы закончить в тот же день. Поэтому завещание было составлено и подписано ее девичьей фамилией, а затем она приехала еще раз, в день гибели, и подписала другое завещание уже новой фамилией.

– Но своего мужа Урсула в завещании обошла, оставив ему лишь пожизненное владение. Так было можно?

– Она оставила ему достаточно иного имущества, чтобы в этом отношении закон не имел к ней претензий. Если бы у нее были дети и она умерла раньше мужа, то к нему бы перешло пожизненное право владения Уэйкли, хотя ребенок в конце концов унаследовал бы имение. Однако я думаю, что шансы мужа пережить ее Урсула оценивала ниже, чем свои – пережить его. Это же, по правде говоря, рациональная точка зрения. Нынешние молодые люди не боятся смотреть правде в глаза. Но она определенно не хотела, чтобы Уэйкли отошло его родственникам, если с ней что-нибудь случится. И не хотела оставлять имение своим родственникам. Поэтому оставила его лишь прямым наследникам, а в случае их отсутствия – Национальному фонду.

– Насколько быстро вы сообщили условия завещания Алану Дункану после смерти Урсулы?

– Сразу же после дознания. Но вопрос о его утверждении должен был затянуться надолго из-за ведущегося полицейского расследования.

– Вы имеете в виду, что не готовы были ввести Дункана в права владения Уэйкли, пока не убедитесь, что это не он убил жену?

– Не нам принимать решение по этим вопросам, – ответил мистер Грегори официальным тоном, чопорно глядя из-под очков.

– А теперь то же самое относится к Фринтонам, я полагаю? – продолжил Дэвид.

– Завещание еще должно быть утверждено, – отозвался мистер Грегори.

– Информировали ли вы мистера Фринтона о завещании после смерти миссис Дункан? – поинтересовался Дэвид.

– Не сразу. Думаю, по этому поводу была некоторая переписка. – Мистер Грегори полистал папку и перегнул ее на написанном от руки письме на бумаге Уэйкли. Молча прочитал его и снова закрыл папку. – Мистер Фринтон в письме спрашивал, в порядке ли дела его племянницы, и предлагал свои услуги в любых вопросах, относящихся к имению. Конкретно о завещании он не осведомился, но явно пытался что-нибудь выведать. Мы ответили… – Мистер Грегори снова обратился к папке и проглядел отпечатанное под копирку письмо, лежавшее под письмом мистера Фринтона. – Ответили, что дела миссис Дункан, по-видимому, в полном порядке, и мы будем рады воспользоваться его предложением, если представится случай.

Дэвид посмотрел на мистера Грегори. Секретарь-управляющий поправил очки и поднял глаза на Дэвида.

– Алан Дункан был в Уэйкли в день своей смерти, – сказал Дэвид. – Вы, наверное, читали об этом в газетах.

Мистер Грегори кивнул.

– Он, вероятно, приехал рассказать мистеру Фринтону о своем положении по завещанию Урсулы и обсудить с ним организационные меры, которые следует принять по этому поводу. Мистер Фринтон дал показания на дознании по поводу смерти Дункана, но не думаю, что сообщил что-нибудь об этом визите.

– Тема не поднималась. Мистер Фринтон лишь свидетельствовал, что Дункан казался нормальным и в здравом рассудке. Как вы понимаете, свидетельство не в пользу самоубийства.

– Совершенно верно. Можно даже высказаться более определенно: свидетельство в пользу… убийства.

Мистер Грегори быстро взглянул на Дэвида.

– Несколько поколений Фринтонов были нашими клиентами.

– Ну понятно! – ободряюще улыбнулся Дэвид. – Но это же внутреннее дело Фринтонов, верно? Фринтон против Фринтона, или кто унаследует имение? Разумеется, в Средние века один Фринтон сунул бы другого Фринтона в подземную темницу, а мистеру Тимблтону пришлось бы разбираться и гасить шум?

– Осложнения иногда бывали, – признал мистер Грегори.

– Естественно, бывали. И обе стороны, несомненно, в вас верили. Я не собираюсь вмешиваться в дела мистера Фринтона. Я пытаюсь выяснить, кто убил Урсулу. Поэтому скажу вам одну вещь, которую не следует повторять: Урсула знала, кто ее убийца. Но оставила только свое подозрение. Улик, его подкрепляющих, она представить не могла. А я должен их найти.

Брови мистера Грегори приподнялись над краем очков. Он пару раз нервно ткнул карандашом в промокательную бумагу.

– У нее бывали сердечные приступы – так называемые сердечные приступы – в течение нескольких лет, – продолжил Дэвид. – Вам это известно, и мне нет необходимости о них напоминать, кроме как отметить, что в протоколе дознания указано отсутствие сердечных болезней. Не вдаваясь в детали, могу сказать: Урсула подозревала, что эти приступы в Уэйкли были вызваны некоторыми преступными тайными средствами. О своих подозрениях она попыталась сообщить, когда умирала. К несчастью, ее сообщение интерпретировалось неверно, пока вчера мне не открылось правильное объяснение. Теперь я знаю, кого она подозревала, но не знаю, как пришла к этому выводу. Сумев до этого докопаться, я построю обвинение против убийцы.

– Чем я могу вам помочь? – спросил мистер Грегори.

– Я подумал, не поделилась ли она своими подозрениями с мистером Тимблтоном.

Казалось, слова Дэвида шокировали мистера Грегори.

– Считаю это крайне маловероятным, – ответил он. – В любом случае это могло быть только устное заявление, иначе я себе не представляю. И вряд ли я о нем бы услышал.

Дэвид подумал над сказанным.

– Не затруднит ли вас узнать у мистера Тимблтона, не звучало ли подобное заявление?

– Хорошо, я это сделаю.

– Полагаю, – продолжил Дэвид, – что после смерти миссис Дункан вам было переадресовано некоторое количество корреспонденции делового характера? Или с ней разобрался ее муж?

– Ее письмами занимался он, – сказал мистер Грегори, снова открывая папку. – Но если я правильно помню – да, вот оно. Солиситор капитана Дункана переправил нам несколько счетов на имя миссис Дункан для оплаты. Все они от торговцев из Шорнфорда, за исключением портного и аптекаря из Лондона.

– Аптекаря?

Для Дэвида это было неожиданностью.

– Да. А, вот оно. Фирма занимается химическими анализами и находится в Далстоне, Восточный Лондон.

– Можно мне посмотреть этот счет?

Дэвид говорил как человек, имеющий должные полномочия, и мистер Грегори подчинился и вынул лист из папки. Документ был предельно лаконичен: «27 марта был произведен анализ содержимого флакона «Е76», гонорар равен двум гинеям, отчет прилагается».

– Отчет был приложен? – осведомился Дэвид.

– Нам – нет. Только счета, вместе с другими.

– Интересно, получил ли отчет Дункан? В этом случае он передал бы его полиции, если не… Нет, это нас никуда не ведет. – Он заметил, что мистер Грегори смотрит на него, приподняв брови. – Вам бы стоило хранить эту папку в сейфе, – посоветовал Дэвид, вставая. – Полиция наверняка захочет ее увидеть, а содержащиеся в ней улики могут оказаться основой всего дела. Спасибо вам за помощь и всего хорошего.

В участок он шел так быстро, что даже запыхался. Инспектор Стейнс был свободен, готов к разговору и встретил Дэвида протянутым отчетом.

– Канада, по доктору Колмену, – пояснил он. – Может вас заинтересовать. Здесь изложена возможная причина отъезда Колмена сюда, причем, похоже, внезапного. Его лаборанта Стивенсона не могут найти. Он, как считается, уехал с Колменом, но на самом деле, конечно, нет. Колмен занимался какими-то опасными экспериментами и заставлял этого лаборанта помогать – против его воли, по сообщению секретарши. Репутация у Колмена была человека беспощадного. И сейчас все ищут этого лаборанта. Наводит на мысли?

Дэвид не ответил, потому что еще не успел перевести дыхание. Инспектор Стейнс внимательно посмотрел на него и положил отчет на стол.

– Пытались арестовать убийцу или что-то вроде? – сочувственно спросил он.

– Нет, – ответил Дэвид. – Мне было откровение. И что куда более важно: в сейфе у Тимблтона лежит вещественное доказательство – реальное. Ждет, пока вы его запросите.

– Выкладывайте, – произнес инспектор.

Дэвид рассказал.

– То есть Урсула Фринтон послала этим химикам флакон с чем-то, что они должны были проанализировать?

– Похоже на то.

– Но что они нашли, не говорится?

– В счете не указано. Написано «Отчет прилагается».

– И что в этом отчете?

– У Тимблтона его нет. Искать придется вам.

– Понимаю, – слегка высокомерно проговорил Стейнс. – А могу я попросить у этих химиков дубликат?

– О да. Таким образом вы узнаете, что было в том флаконе. Но об этом мы и так догадываемся. Интересно здесь то, куда девался отчет. Его могла уничтожить Урсула. Если нет и она держала его среди бумаг в шкатулке, оказавшейся у Алана Дункана, он бы его нашел. И сообщил. Но он этого не сделал. Значит, отчет не мог быть в шкатулке.

– Почему? Лично я еще не до конца отказался от подозрений на Дункана.

– А, да. Я забыл вам рассказать.

Дэвид изложил свою теорию насчет букв, которые Урсула написала на себе. Инспектор вроде бы не впечатлился, и Дэвид продолжил рассказ, описав приключение в рощице в усадьбе и свои находки относительно прошлого старой няни.

– Вы целое дело против Хьюберта соорудили, – задумчиво сказал инспектор Стейнс, когда Дэвид закончил свое повествование. – Так вы полагаете, что он заполучил этот отчет и потому решил покончить с Урсулой?

– Если отчет попал к нему в руки, то Хьюберт не мог бы оставить ее в живых. Хватило бы того, что она добралась до его флакона с никотином. И это куда более простой и императивный мотив, чем обычная жадность.

– Я добуду копию отчета, – сказал Стейнс. – Когда увижу этот счет. Фирма химиков-аналитиков, говорите? Название вы, случайно, не записали?

Дэвид показал ему название.

– Забавно, – заметил инспектор. – Хьюберт Фринтон до того, как поселился в Уэйкли, работал химиком-аналитиком. И одно время, перед прошлой войной, именно в этой фирме.

– Вы мне этого не говорили.

– А вы не спрашивали. Я вам сказал, что до войны он жил в Лондоне. И я не знал, что он химик, пока не навел справки.

– Это свидетельство в пользу никотиновой теории, – произнес Дэвид.

– И самое худшее в этом деле. Масса свидетельств и ни одной решающей улики. Пусть мы даже получим отчет, где говорится о никотине, что это нам даст? Мы не знаем, где нашла флакон Урсула Фринтон. Даже не знаем, в Уэйкли или нет.

– Нам известно, что она подозревала Хьюберта.

– На основании надписи на груди? Присяжным вы это не скормите. Любой адвокат разнесет в клочья.

– Согласен, все это достаточно туманно, – подтвердил Дэвид, утрачивая былой энтузиазм.

– Я тоже считаю, что родственники тут как-то замешаны, – ободрил его Стейнс. – Возьмем, например, смерть Дункана. По показаниям свидетелей в конце обеда в Уэйкли в день его гибели горничная видела, как он протянул свой портсигар мистеру Фринтону – тот извинился, что забыл свои в библиотеке. Фринтон отметил, что серебро крышки почернело, и предложил отдать его почистить. Горничная унесла портсигар и говорит, что сама почистила, но отдала его Дункану старая няня в холле.

– Да-да, – подхватил Дэвид. – Она пыталась вручить его мне – по крайней мере, подошла. Вероятно, для этой цели. Но оказалось, что я не тот, кто ей нужен, и она удалилась, бормоча себе под нос.

– Именно поэтому, – согласился инспектор, – горничная и заметила, что она вышла проводить Дункана.

– Значит, старуха-няня, знавшая о завещании, должна быть как минимум орудием Хьюберта, если не сознательной его сообщницей.

– И еще одно. На Мэнор-Фарм оказалось, что Хьюберт приехал через несколько минут после того, как Дункан врезался в дерево, и Реджинальд потом отвез его на машине фермы по дороге, по которой поехал Дункан. Реджинальд направился на старую ферму, и потому взял машину. Его не было всего пятнадцать минут.

– Вы раньше говорили, что машина вообще в тот день не выезжала с Мэнор-Фарм.

– Так Реджинальд утверждал в первый раз. Но один рабочий с фермы заметил его отсутствие, и Реджинальд согласился, что да, ошибся. Был совершенно открытым.

– Он всегда такой.

– Дальние поля старой фермы окружают тропу, которая ведет к Спиндлбери-Коммон, а оттуда напрямик к Спиндлбери-Копс, где погиб Дункан. Дорога там делает большой крюк вокруг общинной земли.

– Думаю, Хьюберт поехал к Мэнор-Фарм, как только Дункан покинул усадьбу, чтобы выяснить, как идут дела, и прикинуть, если получится, приблизительное расстояние, на которое успеет отъехать Дункан, пока не подействует никотин и не случится авария.

– Вполне вероятно, – согласился инспектор. – И Дункан действительно закурил еще на ферме. Так сказал Реджинальд и не мог вспомнить, взял он у Дункана предложенную сигарету или нет. Хотя обычно предпочитает трубку.

– Слабо, – сказал Дэвид. – Но, как всегда, уклончиво. Хьюберт свои действия признал?

– Конечно. Объяснил, что ехал к друзьям пить чай, что верно и друзьями подтверждено. Сказал, что мимо Спиндлбери-Копс не проезжал, но согласился, что мог оказаться где-то рядом в момент аварии.

– Скользкий, гад? – усмехнулся Дэвид.

– Я такого не говорил. – Инспектор встал и потянулся. – Сейчас я прямо к Тимблтону. Но имейте в виду: даже если мы получим отчет лаборатории с предполагаемым результатом, это нас все равно не продвинет в вопросе о том, где миссис Дункан взяла этот материал. Если они свое дело знают, то сохраняют контейнер, в котором было вещество, но даже это может оказаться для нее бесполезным.

– А если обыскать Уэйкли-Мэнор с целью обнаружения потайного шкафа со снадобьями? Того, в котором Урсула нашла этот флакон?

– Я не хочу выдавать, что именно ищу.

– Боитесь их спугнуть? – проницательно спросил Дэвид. – Или попасть в колодец?

– Ни то ни другое. Имейте в виду, я отношусь к этому серьезно. Даунс, констебль в Уэйкли, мне звонил насчет происшествия в тот вечер, когда вы рассказали о нем в пабе. И я был удивлен, что наутро вы сами об этом не сообщили. Я послал туда несколько человек, чтобы они взглянули на колодец. Ваша повитуха на пенсии тоже может быть полезной. Предлагаю нам вдвоем взяться за дело, когда я получу отчет лаборатории, – якобы осмотреть колодец, естественно. А после этого в доме один из нас поговорит с Хьюбертом или соберет горничных для дополнительного допроса, а другой пошарит вокруг. Это, я думаю, будете вы.

– Инспектор! Неужто вы хотите сказать, что наконец-то мы начнем действовать заодно!

Инспектор мрачно на него взглянул, нахлобучил шляпу и вышел из комнаты первым.

 

Глава 17

Прошло несколько дней, прежде чем Дэвид получил от инспектора Стейнса следующее приглашение.

– Я счел необходимым попросить вас прийти, – сказал инспектор, – потому что хотел показать вам вот это.

Он кивнул на маленький медицинский флакончик на столе.

– Из химлаборатории, насколько я понимаю? – уточнил Дэвид.

– Именно. К счастью, они его сохранили. Как видите, снаружи сигнатура провизора, слева от напечатанной инструкции указана доза, справа стоит имя мисс Фринтон. Похоже на старый пузырек с лекарством.

– Маленький пузырек, – уточнил Дэвид. – Две унции. Наверняка тут был сироп от кашля или что-то в этом роде. Прописанная доза на прием – одна чайная ложка.

– Микстурка от кашля, думаете? А не может это быть лекарство на случай сердечного приступа?

– Менее вероятно. В нем был никотин?

– Был.

Дэвид взял письменный отчет. В растворе присутствовал никотин в достаточной концентрации, чтобы чайная ложка вызвала отравление.

– Обычная семейная аптека Шорнфорда, как я вижу, – произнес он, ставя пузырек на стол. – Что сказал ее владелец?

– Флакон был изготовлен согласно рецепту, отпущен позапрошлой зимой и содержал сироп от кашля.

– Так я же так и говорил.

– Мне только интересно, не этот ли флакон был использован для якобы сердечной микстуры, которую давал Хьюберт.

– Которая на самом деле никотин? Ну да, могли взять любой флакон, попавшийся под руку, если нужен был свежий раствор. В аптечке Урсулы наверняка было много пустых.

– Но как вы не понимаете? Мы же не можем доказать даже того, что флакон был обнаружен в Уэйкли! – простонал инспектор. – Его выдали мисс Фринтон полтора года назад, она его недавно послала этим химикам. Полагаю, их адрес она знала по старой связи Хьюберта с данной фирмой. Но насколько нам известно, она никому не сообщила, где его взяла. Иначе ее муж попер бы как танк.

– Меня поражает эта странность, – заметил Дэвид, – что она не рассказала Дункану. Разве что ее ужасала мысль обвинить дядю Хьюберта, пока нет полной уверенности. Но она получила отчет за два дня до смерти. И я не могу понять, как ей позволили завладеть флаконом. Да, и я полностью согласен с вашим аргументом. Строго говоря, он верен. Но вы же не полагаете всерьез, что флакон с раствором никотина Урсула получила в Лондоне? А только это возможно, если исключить Уэйкли. Надеюсь, аптекарь в Шорнфорде не допустил ошибки?

– Опять же мы вынуждены это предполагать. Но насчет Лондона ничего доказать не можем. Хотя я не так уверен. Один вероятный источник яда там имеется.

– Какой же?

– Доктор Морис Колмен. Вот он выдает липовое заключение другу Реджинальда, а вскоре после этого – липовое заключение для Урсулы. Хьюберт Фринтон знал, что заключение для друга Реджинальда фальшивое, и наверняка решил не упускать шанса показать Урсулу тому, кто его выдавал.

– Прямо как в романе, – сказал Дэвид. – Давайте дальше.

– Что могло помешать Хьюберту шантажировать Колмена тем, что ему известно? Он мог бы привести угрозу в действие, никак за себя не опасаясь, поскольку даже обычного для шантажиста затруднения у него не было бы.

– Это мысль. Хьюберт после приема Урсулы задержался у доктора Колмена. Марджори Каррингтон говорит, что Урсула выбежала оттуда, так ее разозлил Колмен, чей диагноз противоречил диагнозу доктора Клегга. Можно бы узнать у секретарши Колмена, сколько времени пробыл у него Хьюберт Фринтон после ухода Урсулы.

– Я узнал. На этом и основываю свои мысли. Фринтон оставался там полчаса и с тех пор еще три раза являлся на прием под предлогом своего ревматизма.

– Кстати, о ревматизме, – подхватил Дэвид. – Почему бы не Колмену вставить иглу в помаду? При хороших руках человеку, привыкшему работать с тонкими инструментами, смастерить такую смертельную западню нетрудно. Пока у нас нет ответа на вопрос, кто это сделал.

– Может, вы и правы. Я подумал примерно то же самое. Сперва Хьюберт Фринтон – не будем забывать, что он профессиональный химик, – сам приготовил слабый раствор никотина и время от времени давал племяннице несмертельные дозы, рассчитывая когда-нибудь дать летальную. Но для этого ему требовался крепкий раствор и иной способ.

– Именно. Подкожная инъекция вернее и быстрее.

– И был еще дополнительный мотив, – продолжил инспектор. – Известие о ее помолвке и перспективе замужества. Он говорит, будто не знал об их скорой женитьбе, но должен был понимать, что это вполне вероятно. Сейчас молодые люди после помолвки женятся, как правило, быстро.

– И он определенно знал о ее помолвке, хотя в разговоре со мной отрицал это, – подхватил Дэвид. – Точно так же он мог знать и о браке.

– Это могло дать ему повод завершить многолетнюю интригу убийством.

– Это – и то, что она нашла слабый раствор, вызывавший промежуточные приступы. Тут уж убить ее стало абсолютно необходимо. Если бы она даже не заподозрила, что во флаконе яд, то могла в любой момент принять его как микстуру от кашля и получить приступ, который наверняка связала бы с приемом.

– Правдоподобно, – согласился инспектор. – Но точно ли мы знаем, будто Хьюберту стало известно, что Урсула взяла флакон?

– Не знаем, – подумав, ответил Дэвид. – Но у меня есть чувство, что это очень важно. Если бы только я мог понять, чем именно.

– Факт есть факт, – сказал инспектор, – и состоит он в том, что, если мы хотим что-нибудь повесить на Хьюберта Фринтона, нам нужны конкретные улики. Урсула под конец его подозревала и имела для того основания. Если бы она сообщила Дункану про этот флакон и место, где его нашла, у нас бы уже просматривался арест. А так мы должны найти хоть что-нибудь: пропавший отчет лаборатории, другой флакон – что-то, ведущее прямо к Фринтону. Беда в том, что после смерти Урсулы прошло достаточно времени, чтобы замести все следы.

– Сразу после смерти все улики уничтожить было невозможно, – ответил Дэвид. – Потому что какой-то никотин в доме был. Или, что вероятнее, кто-то заранее приготовил для Дункана пропитанные сигареты, чтобы отдать ему, когда он приедет посмотреть на свои новые владения и обсудить дела с дядей покойной жены.

– Это верно, – подтвердил Стейнс. – В таком случае они повели себя чертовски беспечно, и меня бесит, что я не могу найти стопроцентные улики, указывающие на преступника. Вот почему я собираюсь поехать в Уэйкли и взять вас с собой.

– Что вы хотите там сделать?

– Встретиться с Хьюбертом и сказать ему прямо в лоб, что флакон в наших руках и оригинал отчета не обнаружен среди бумаг Урсулы, находившихся у Дункана.

– Может быть, Урсула его уничтожила.

– Она не стала бы.

– Могла бы, если бы боялась, что дядя Хьюберт его найдет. Всегда можно попросить в лаборатории дубликат.

– Тоже верно. В любом случае я не рассчитываю обнаружить отчет. Если Хьюберт виновен, то он ждет, что я в конце концов отыщу флакон. Коли знает, что Урсула его взяла. Он заранее приготовился имитировать полную неосведомленность и наверняка начнет обычные осторожные намеки на Дункана.

– Да, он намерен развивать эту идею.

– Я ему скажу, что Урсула могла найти флакон в Уэйкли или же иметь его в своем распоряжении в усадьбе, когда там был сироп от кашля, и увезти с собой в Лондон. Я потребую, чтобы мне дали допросить всех слуг. Их соберут, пока я буду разговаривать с Хьюбертом, а потом я поговорю с ними по одному, пока остальные вместе с Хьюбертом будут сидеть под наблюдением. Ваша работа – найти в доме тайник для этого флакона.

– Вы хотите сказать, что уже искали? – уточнил Дэвид.

– Я дважды обошел дом сверху донизу. Там шесть аптечек и медицинских шкафчиков. Один в главной ванной, другой в комнате домоправительницы, третий в старой спальне Урсулы плюс стенные шкафы в комнате Хьюберта (это сейф, но хранит он там не ценности, а лекарства), один в спальне горничной и один в коридоре, ведущем к задней двери. В последнем лишь средства первой помощи для кухонного и наружного персонала – бинты, пластыри, йод и так далее.

– А в комнате старой няни?

– Нет. Там я искал особо тщательно. У нее один выдвижной ящик полон всяких патентованных средств и пилюль, но шкафчика нет.

– Среди этого мусора она вполне могла бы держать яд, – задумчиво произнес Дэвид. – А Урсула вряд ли там смотрела, если подозревала Хьюберта Фринтона.

– Да, верно. И не могла заглянуть в сейф Фринтона, не взяв у него сперва ключ. Так что и там тоже он мог хранить яд.

– Так где же она его нашла?

– Вот и попытайтесь это выяснить. У вас, похоже, есть талант случайно находить верные ответы там, где пасуют усердная работа и тщательный анализ.

– Спасибо на добром слове, – скромно сказал Дэвид, и они направились к машине инспектора.

При подъезде к Уэйкли-Мэнор Стейнс велел шоферу остановиться сразу за воротами. Они с Дэвидом вышли и, пройдя по тропе через рощицу, нашли трех подчиненных инспектора, все еще работавших у колодца.

– Нашли что-нибудь? – поинтересовался Стейнс.

– Пока нет, сэр. Мы откачали воду до четырех футов, и Джо говорит, что на дне еще ила на фут, а под ним уже твердый предмет – он полагает, это может быть пропавшая крышка. Свалилась, когда стенка разрушилась.

– Как я и думал, – ответил Стейнс и поманил к себе Дэвида: – Не хотите ли взглянуть?

Он показал на дальнюю от ворот стену колодца – ту, по которой шел Дэвид, когда земля поддалась под ногой.

– Видите, венечные камни у края колодца отсутствуют. Ну, это я велел их вынуть, чтобы показать экспертам. Но у них изнутри были разбитые края.

Инспектор двинулся к подъездной аллее и, когда его люди уже не могли подслушать, добавил:

– Вы видели, как эта тяжелая крышка, поддерживаемая венцами из перекрывающихся кирпичей, протерла края и едва держалась. К тому же земля, листья и ветки добавляли ей тяжести. Она в любой момент должна была упасть; ваш вес оказался последней соломинкой, сломавшей спину верблюду.

– На самом деле я не добавил ей никакого веса, потому что осторожно нащупывал ногой дорогу, и всплеска тоже не последовало.

– Вы могли забыть об этом от неожиданного потрясения, – возразил инспектор.

– Я знаю, что вы считаете меня очень нервным, – сказал Дэвид. – У других людей иное мнение, но пусть будет так. И все равно могу вас заверить, что я слышал только легкое бульканье и ничего похожего на удары металлической крышки о каменные стены. Это неизбежно, пусть бы она даже встала вертикально и утонула без всплеска.

– Так вы думаете, она упала или была унесена заранее?

– Я считаю именно так. Но делать это заранее нет никакой необходимости. И по количеству ржавчины вы ничего не сможете заключить, если об этом подумали.

– Не об этом, – ответил инспектор. – А о тех кирпичах, что велел вчера вырезать. Интересно будет узнать, настоящие они или фальшивые. С виду совершенно настоящие.

– А мне интересно, когда их сюда поставили и кто, – сказал Дэвид. – Наверняка ночью, когда можно работать без помех. Горничные ночью побаиваются, так мне сказал мистер Фринтон, и после затемнения сидят дома – естественно, с закрытыми окнами. Имея нормальной длины ломик, чтобы поднять крышку и разбить кирпичи, можно сделать это без особых усилий. Потом крышка летит в колодец, отверстие перекрывается палками, землей и мхом, и вот у нас ложное покрытие. – Он нахмурился. – Хотя и опасно было готовить ее за день до срока.

– Не так опасно, как кажется, – ответил инспектор. – Садовник и мальчишки работали в огороде, выполняли какое-то специальное задание мистера Фринтона в теплице и до обеда там возились. А после обеда все они были выходные.

– Все сразу?

– Да. Старик не доверяет молодым и без своего пригляда до работы не допускает. Говорит, они только балуются и вреда приносят больше, чем пользы, если его нет. Так что мистер Фринтон дает им выходной в один и тот же день.

– Вы ни одной детали не упустите! – восхищенно сказал Дэвид.

Инспектор хмыкнул и двинулся по аллее.

Когда он вел свои отвлекающие беседы, Дэвиду представился еще один шанс восхититься тщательностью его работы. Слуг, включая старую няню, резко возражавшую против нарушения ее дневного отдыха, собрали под караул детектив-сержанта, приехавшего отдельно на полицейской машине. Сам мистер Фринтон принимал инспектора в библиотеке в своем обычном кресле возле камина. Как только предварительные приготовления закончились, Дэвид вышел из библиотеки и вернулся в холл.

Двери были закрыты, и гул голосов из-за одной из них свидетельствовал, что сержант пасет там свое стадо потенциальных свидетелей. Дэвид поднялся по широкой лестнице.

Он обошел поочередно все помещения на первой площадке, определяя их по превосходному описанию инспектора Стейнса и меблировке. Стенной сейф в комнате мистера Фринтона был заперт, но сейчас в нем определенно не имелось никаких изобличающих предметов, что бы ни успело тут побывать.

Второй этаж состоял в основном из свободных спален. В большой комнате окнами на террасу, видимо, когда-то была детская. Дэвид увидел старую и довольно потрепанную лошадку-качалку у стены и закрыл дверь, направившись к черной лестнице и комнатам слуг.

У горничной аптечкой служил привинченный к стене белый крашеный шкафчик с двумя полками. В нем содержалось большое разнообразие слабительных, флакон аспирина, витамины для пожилых «Филлосан» и согревающая шерсть, завернутая в носовой платок. В верхнем ящике у старой няни, отведенном под лекарства, нашлись две пачки листьев стручков сены, коробка порошков Зейдлица, темно-зеленый флакон масла гаультерии и россыпь старых рецептов на тонизирующие средства, микстуры от кашля и тому подобное. Дэвид проглядел несколько, поражаясь объему работы, который проделывали провизоры до наступления эры патентованных средств и стандартных микстур.

В этой части дома он не нашел ничего особо интересного. Обойдя по очереди все комнаты, Дэвид спустился на площадку второго этажа и отчасти из любопытства, отчасти из сентиментальной памяти о спальне собственных детей в Хэмпстеде – ее пришлось оставить с началом войны, а скоро она вообще станет ненужной, – открыл дверь детской и вошел.

У качалки, привлекшей его внимание, пружины давно ослабли, и она стояла прислоненная к стене. Несколько детских стульчиков вокруг низенького стола, на столе коробка с кубиками. Мебель когда-то была покрыта желтой краской, но выщербилась и поцарапалась за годы интенсивного использования. Решетка вокруг камина, высокий комод с выдвижными ящиками, буфет с полочкой под фарфор. В буфете не было печенья, но в ящиках нашлось несколько старых мягких игрушек, когда-то бывших кроликами, собачками или мишками и постепенно превратившихся от любящих объятий в бесформенные тряпки с висящими на ниточках глазами.

Все было знакомо и вызывало ностальгию, а в теперешних обстоятельствах – еще и печаль. Но это детская, царство старой няни, и именно здесь должен быть ключ к роли старухи во всей этой странной истории. Привязанность к Урсуле или ненависть к ней? Сообщничество по незнанию в преступлении, которого она не понимала, или страшная и неожиданная странная злоба?

Разговор с сестрой Андерсен произвел на Дэвида сильное впечатление. Он обдумывал ее рассказ, и мысли все время возвращались к старухе, сидевшей сейчас наверху.

Конечно же! Как он не подумал? Аптечка, шкафчик или полка должна быть во всякой порядочной детской. А здесь нет.

Дэвид оглядел стены. Картинки, старые и невыразительные, в основном зверюшки или дети викторианской эпохи, с развевающимися волосами, неумело играющие в мяч. Карта мира на гвозде напротив окна, рядом с камином – дартс, на котором был прикреплен бесхвостый ослик. Хвост – пучок перепутанной, поеденной молью шерсти – был приделан к дротику, воткнутому в ослика примерно в середине шеи.

Решив, что этот предмет интереснее картинок, Дэвид подошел поближе и сразу заметил, что обои по обе стороны дартс темнее, чем вокруг. Он быстро прикинул размер с помощью извлеченной из кармана веревочки и определил, какая из картин в комнате подходит по длине. Снял ее со стены и обнаружил под ней квадрат поменьше. Кто-то когда-то поменял местами ослика и эту картину. Прислонив ее к стене, Дэвид обнаружил под дартс дверцу шкафа, открывающуюся небольшим кольцом, утопленным в выемке.

Она была не заперта и поддалась легко. На первый взгляд за дверцей было пусто, но пробудившийся интерес и внимание к деталям не позволили Дэвиду отступить. Он ощупал небольшой шкафчик по углам, обнаружил лишь пушистые комки пыли и поднял измазанную белую бумажку, лежавшую на дне. Наградой за эти труды стал комок потверже пыли, но неотличимый от нее по виду. Отодрав его, Дэвид увидел, что это остаток ириски.

Первым побуждением было ее выбросить, но он этого не сделал, достал из кармана конверт и положил находку туда. Потом закрыл дверцу, повесил ослика на место и задумался, глядя на него, о своей находке.

Этот шкафчик, вероятно, служил когда-то аптечкой. Стейнс его не нашел, иначе указал бы в списке. Имеет ли это какое-либо значение? Не столь надежное место, как сейф Хьюберта, поскольку замка нет, но более удобное, чем верхний ящик в комнате няни. Был ли здесь когда-нибудь раствор никотина, замаскированный под что-то вроде сиропа от кашля, которым отравили Урсулу? Ириска в его кармане содержит тот же раствор или это древний реликт какого-то хранилища конфеток в детской? Тянучка домашнего приготовления – удобный носитель для снадобья. И вот этот сердечный приступ во время помолвки, когда Алан Дункан нашел Урсулу в саду. Она тогда ела тянучки, предложенные, может, преданной няней или протянутые в коробке дядей Хьюбертом перед тем, как он уехал на целый день? Урсула ничего не говорила про тянучки, но вообще была девушкой довольно скрытной.

Дэвид выдернул дротик, отступил на несколько шагов и закрыл глаза. Бедная Урсула. Скрытность, выработанная, вероятно, годами бунта против ненужных ограничений, стала последней каплей, решившей ее судьбу. Ее подозрения, несомненно, возбудили бы любопытство Алана и страх за ее безопасность, а это могло бы спасти ей жизнь.

Дэвид шагнул вперед и метнул дротик в доску. Когда он открыл глаза, чтобы посмотреть, куда попал, послышался скрип двери за спиной, и Дэвид резко повернулся. В комнате появилась старая няня.

Она держала руки за спиной и, наклонив голову, смотрела на Дэвида блестящими глазками из-под морщинистых век.

– Детство, конечно, – засмеялся он, – но не могу устоять против азартной игры. Сколько же лет назад этот ослик был новым?

– Это был подарок для мисс Урсулы, – медленно произнесла старуха.

– А шкафчику за ним сколько лет? – тем же тоном спросил Дэвид.

Старая няня ахнула, втянула ртом воздух и выпрямилась.

– Во времена мисс Урсулы им не пользовались.

– Он всегда был закрыт?

– Насколько я знаю, да.

– Тогда откуда вам известно, что он там есть?

Снова пауза.

– Видела, когда здесь клеили обои.

– А во времена мистера Реджинальда тут был шкафчик?

– Нет. Тогда он был закрыт.

– Но не осликом, который появился после мисс Урсулы.

– Картиной.

– А, да. Он был закрыт картиной с тех пор, как рабочие его вам открыли. Это видно, если посмотреть на стену. Так он, значит, и до того был закрыт картиной?

– Да.

– Той же самой?

– Возможно.

– А использовался ли шкафчик во времена мистера Хьюберта Фринтона? Я имею в виду – в его детстве?

– Да. Нет… я не знаю! По какому праву вы, молодой человек, вламываетесь ко мне в детскую и задаете вопросы? Вам здесь нечего делать. Сперва полиция, потом, даже не дав передохнуть, снова задают вопросы. Убирайтесь, вам нечего здесь делать!

– Что я здесь делаю – спросите у полиции. Но хочу задать вам еще один вопрос, сестра Браун. Обои вокруг ослика не выцвели, как повсюду. Значит, он висел не здесь, когда его подарили мисс Урсуле. А вот тут! – Дэвид показал туда, где стояла прислоненная им к стене картина. – Вон та картина и висела над шкафчиком. С того времени, как снова открыли детскую, и до самых последних дней. Зачем вы ее сняли и заменили осликом?

Старая няня втянула голову в плечи, будто ожидая удара.

– Вам нечего тут делать, – повторила она. Голос, слабый от старости, нес в себе такой заряд ненависти и злобы, что Дэвид отшатнулся. – Совсем нечего. Убирайтесь отсюда, молодой человек, и чем скорее, тем лучше и для вас, и для всех.

 

Глава 18

Визит в усадьбу дал много пищи для размышлений, но никаких определенных выводов. Инспектор Стейнс отвез Дэвида в «Плуг и борону», где после краткого совещания они расстались. Инспектор поехал обратно в Шорнфорд, увозя с собой кусочек тянучки из шкафчика в детской, а Дэвид отправился искать Джилл. Она только вернулась от миссис Хеншоу, где окрестные дамы собрались с ней познакомиться. Это было привычно для Джилл, и она имела возможность о многом подумать за время мероприятия. Ее обрадовало появление Дэвида сразу после возвращения в гостиницу.

– Очень скучала, котенок? – спросил у нее Дэвид.

– Значит ли это, что у тебя был неудачный день?

– Не нужно такой проницательности. И да, и нет. Я думал, что раздобыл ключевую улику, фактически целый флакон никотинового раствора, а все оказалось не так конкретно, как мы надеялись, поскольку невозможно установить, где Урсула ее взяла. Сейчас по приказанию Стейнса изучают край колодца, чтобы проверить, износился ли он за долгие годы под воздействием людских ног или за короткие минуты под воздействием чьей-то руки, вооруженной ломом. Есть основания полагать, что крышка колодца лежит в иле на его дне.

– Стейнс получит нужные доказательства от изучения края колодца, потому что мы знаем, какую дьявольскую ловушку на тебя поставили.

– Надеюсь, что получит.

– Расскажи про никотин.

Дэвид поведал о визите к солиситору и о поисках в усадьбе.

– Шкафчик в детской – вероятное место, где няня могла бы спрятать никотин. Особенно если этим хранилищем долго не пользовались, – задумчиво проговорила Джилл.

– Именно. Может быть, яд найдется в этой тянучке. Конфеты – идеальное средство, чтобы его использовать. Лучше, чем подмешивать в пищу, потому что конфетки уносят и сосут где угодно, и яд действует не сразу.

– Ее приступ после помолвки могла спровоцировать конфетка.

– Согласен. И на танцах няня наверняка могла подсуетиться, пока Урсула пудрила нос между вальсами. Наверняка няня распоряжалась, в какой комнате девушки оставляют пальто. Надо проверить, но это очень вероятно.

– Чем дальше продвигается дело, тем сильнее проступает няня.

– В каком-то смысле да. Но приказы, думаю, отдавал Хьюберт. И я убежден, что наш приятель-специалист, доктор Колмен, взял на себя механику. Не вижу, кто еще мог бы так хорошо установить иглу, если нет других сообщников, которых мы пока не нащупали, а это маловероятно. Хотя я допускаю любые возможности на случай, если мне придется оправдывать свое участие в работе над делом. Кроме того, как говорит Стейнс, это было бы слишком легко. Хьюберт знал, что Реджинальд водил своего приятеля получать фальшивое заключение. Оба Фринтона клянутся, будто этот тип на самом деле болен, но я уверен, что они знают правду. Хьюберт Фринтон может шантажировать Колмена, абсолютно ничем не рискуя. Это значило бы в случае разоблачения подставить друга Реджинальда, но Хьюберта это не волнует, а доктору совсем не нужно. Разоблачить Колмена было бы достойным и патриотическим поступком. Для Хьюберта – никакой опасности. Более того, Стейнс утверждает, что Колмен может и без того быть преступником. Похоже, он перед отъездом из Канады разделался с одним своим работником. Так это или нет, но пропавшего до сих пор не разыскали, хотя известно, что они с Колменом поссорились за каким-то экспериментом чуть не до драки, а вскоре после этого Колмен уехал, не сказав даже ближайшим друзьям. Жены или родных у него нет, так что ему легко было сбежать поспешно.

– Кто-нибудь уже беседовал с доктором Колменом?

– Скотленд-Ярд должен проверить и расследовать эти фальшивые справки, но ждет, чтобы канадцы сперва сделали свою работу. Мне бы очень хотелось допросить его лично, – признался Дэвид.

– Лучше подожди, пока Стейнс организует новую операцию.

– Наверное, ты права.

Только через четыре дня Дэвид получил вести из Шорнфорда – он уже начал беспокоиться. Его коллеги интересовались, чем он занят, когда вернется, зачем вообще уехал и как им, черт побери, переходить без него к следующему этапу? Дело усадьбы Уэйкли задерживало его со всех точек зрения, и все же он не мог устраниться, не получив нужных доказательств, хотя и чувствовал, что намерения и цели уже раскрыл.

Но когда Стейнс заговорил, открылось много интересного.

– Мы движемся к цели, – сказал инспектор, приехавшему в Шорнфорд Дэвиду. – Первое: этот флакон мисс Фринтон послала с почты в Уэйкли. Приемщица помнит пакет, а в лаборатории сохранили обертку, готовую к утилизации. Если кампания экономии бумаги имеет какие-то положительные последствия, то вот они. Итак, Урсула предположительно завладела флаконом в Уэйкли. Бумага, на которой написано сопроводительное письмо, взята там же, но это не стопроцентное подтверждение – девушка могла прихватить с собой пачку. Второе: край колодца был сложен из прочных кирпичей и разрушен металлическим инструментом. Никаких следов не обнаружено – вероятно, орудие закопали где-то в рощице, но мы постараемся его найти. Таким образом, на вас было совершено покушение, из чего следует, что жильцам Уэйкли-Мэнор есть что скрывать. Сходится с уликами вокруг Дункана и его жены. Третье: канадцы нашли скелет предположительно пропавшего лаборанта, Стивенсона. Так что, похоже, Колмен был убийцей и до приезда в Англию.

– Что делает его еще более уязвимым для шантажа. Будет ли Скотленд-Ярд разрабатывать данный след из Канады?

– Не раньше, чем разберемся с этим делом, если получится. Моя мысль – свести Колмена с Хьюбертом, выложить, что у нас есть, и посмотреть на реакцию. Хьюберта я могу привлечь по подозрению в разрушении колодца и отравлении сигарет Дункана.

Дэвид доверительно наклонился вперед:

– У меня есть идея получше. Я – врач, так что знаю, как симулировать болезнь, которой у меня нет. Я бы попробовал проделать это у Колмена и посмотреть, что он предпримет. Скажу, что мне нужна справка, освобождающая от призыва, и сошлюсь на рекомендацию Хьюберта. Может получиться очень интересно.

– Может получиться очень опасно. Фринтон его предупредит. Он способен вас узнать.

– Я рискну, если вы позволите. Конечно, под другим именем.

– Это неплохая мысль, – задумчиво сказал Стейнс. – Подсадить в кабинет свидетеля, я, естественно, не могу, однако вы получите письменное заключение. Это мы сможем использовать. Но все равно, я не дам вам у него пробыть больше четверти часа.

– Ему понадобится полчаса.

– Ладно, полчаса. Потом я вваливаюсь с Фринтоном, и мы с этим достойным специалистом открываем карты – если Канада подтвердит его преступное прошлое. И что-нибудь получим. Думаете, он с вами провозится все полчаса? Ну так что, организуем?

Через несколько дней Дэвид входил в приемную доктора Колмена. О приеме договорились по телефону, без упоминания Фринтонов, но, пожимая специалисту руку, Дэвид негромко произнес:

– Я не сказал, когда звонил, но рекомендует меня вам мистер Хьюберт Фринтон, владелец Уэйкли.

– Само собой, – улыбнулся доктор Колмен, и они сели.

В докторе Морисе Колмене ничего не выдавало убийцу или человека отчаянного. Он был среднего роста, непримечательной внешности, с седеющими волосами и длинным тонким носом. Глаза сообразительные и умные, в речи – легкий канадский акцент. Дэвид вспомнил, что он прожил там много лет.

– О чем вы хотели со мной проконсультироваться? – поинтересовался доктор Колмен, первым нарушая молчание.

– Последнее время я не очень хорошо себя чувствую, – ответил Дэвид.

– Расскажите, на что жалуетесь.

– Постоянная сильная жажда. Пять месяцев мне приходится пить между приемами пищи. Не алкоголь, разве что не могу достать воды. И худею. Иногда покалывает в пальцах, они немеют, бывает, плохо вижу. Все время чувствую крайнюю усталость, и нарывы идут по всему телу, был даже карбункул. Я работаю, и тяжело, на военном заводе, и это занятие не для меня. А сейчас мне прислали бумаги на призыв, и я не чувствую себя годным. И решил, пусть меня как следует посмотрит специалист перед медкомиссией. Мистер Фринтон посоветовал вас.

Доктор Колмен, делавший записи в карточке, нажал кнопку звонка на столе. Появилась секретарша.

– Подготовьте мне историю болезни для мистера Эйвелинга, – сказал он, протягивая ей карточку.

Она вышла, а врач обернулся к Дэвиду:

– Мне бы хотелось вас осмотреть. Разденьтесь, пожалуйста, за ширмой. И мне нужно немного вашей мочи на анализ. Возьмите вот это.

Он дал Дэвиду баночку, и тот, зайдя за ширму, выполнил распоряжения доктора Колмена. Когда врач вошел туда же, пациент лежал на кушетке, накрытый приготовленным одеялом.

Осмотр прошел быстро, удивив Дэвида и повысив степень его интереса. Когда он снова оделся, доктор Колмен зажег спиртовку на приставном столике и провел какие-то анализы с предоставленным материалом. Дэвид же занял прежнее место, с удовлетворением отметив, что в одной из пробирок выпал тяжелый красно-золотистый осадок.

Вскоре доктор Колмен вернулся к столу и медленно сел.

– Боюсь, дружище, – сочувственно сказал он, понизив голос, как перед сообщением тяжелого известия, – у вас довольно серьезное заболевание. Симптомы, которые вы мне изложили, наводят вас на какие-то подозрения? Друзья не предполагали, отчего вам хочется пить?

– Это диабет?! – вскрикнул Дэвид, надеясь, что не пережал с испугом.

– Боюсь, что именно так.

– Вы уверены?

– Полностью. Осмотр вместе с анализом мочи не оставляют и тени сомнения в вашей болезни.

«Лживая сволочь, – с негодованием подумал Дэвид. – Он ведь даже не видел выданного образца! Не выполнил самых элементарных предосторожностей, которые в любой страховой больнице соблюдают во избежание жульничества. А уж клинический осмотр!»

Вслух он сказал:

– Это для меня серьезные новости. Видимо, предполагается долгий курс лечения?

– Конечно. Наверняка ваш личный врач сможет вам его назначить. Но еще это значит, что вы совершенно непригодны к военной службе. Вы это, надеюсь, понимаете?

– Боюсь, что да. Но в таком случае вы дадите мне заключение, которое я предъявлю на медкомиссии?

– Разумеется.

Доктор Колмен снова нажал кнопку на столе, секретарша появилась почти сразу, неся историю болезни уже в обложке. Доктор Колмен взял у нее карту, прочел свои заметки, которые она переписала с карточки, и стал что-то строчить под ними.

«Старый жулик, – подумал Дэвид. – Не может же не знать, что анализировал чужой образец и шансы повторить такой номер на медкомиссии невелики. Но готов выписать заключение – и получить гонорар». Прочитать, что пишет доктор Колмен, Дэвид не мог и не пытался это сделать. Его интересовало не столько докторское заключение, сколько процесс, к нему приведший. Рассеянным взглядом он обвел стены кабинета. Мебель, конечно, принадлежит не доктору Колмену, а отсутствующему специалисту, которого тот заменяет. Ничего необычного или незнакомого. Кабинет – как сотни других таких же, стол, как все столы на Харли-стрит, обширный, отлично оснащенный письменными принадлежностями, календарь, пресс-папье, ртутный тонометр для артериального давления, за ширмой – кушетка для осмотра, все как обычно. Но необычен, очень необычен доктор Морис Колмен.

Дэвид услышал шорох выдвигаемого ящика и перевел взгляд на врача.

Доктор Колмен действительно был очень необычен. У Дэвида екнуло сердце, когда он увидел в его руке небольшой револьвер, направленный ему в лицо.

– Не такой уж он умный, оказывается, этот доктор Дэвид Уинтрингем, – сказал Колмен, не повышая голоса.

– Более точным было бы слово «осторожный», – ответил Дэвид. – Полагаю, дрессированная секретарша уже звонит вашим друзьям в Уэйкли.

– Полагать можете все, что хотите. Только вам на это почти не осталось времени.

Дэвид посмотрел на часы. Инспектор должен прибыть без малого через десять минут. Что лучше: рискнуть и броситься в драку или же попытаться его разговорить, чтобы трепался до прибытия подкрепления? Вспомнив, что секретарша в игре, а вид у девушки вполне спортивный, Дэвид остановился на втором варианте.

– Скажите, – начал он непринужденно, – вы полностью доверились сообщению из Уэйкли или же заметили в моем поведении что-то необычное во время осмотра?

Доктор Колмен ответил не сразу. И когда он заговорил, Дэвида поразила перемена в его голосе. Он явно злился и старался сдержать злость.

– Я отказываюсь обсуждать вымышленную болезнь, которую вы мне тут изобразили. Вы не хуже меня знаете, что специально добавили сахар в анализируемую жидкость.

– Конечно же, добавил. И по всем правилам вы должны были присутствовать, чтобы не дать мне такой возможности.

– Я доверяю своим пациентам, пока не доказана их недобросовестность.

– Точнее, доверяете им самим симулировать свою болезнь. Разумно. Окупается без усилий.

– Молчать! – Доктор Колмен возвысил голос и поднял руку с револьвером. – Закройте рот и слушайте. Вы слишком много знаете, чтобы позволить вам выйти из этого дома, и живым вы не уйдете, я обещаю. Но сперва я должен узнать, кому и что известно. Много ли вы рассказали той шайке олухов, что называет себя полицией Шорнфорда?

– Да все, – виновато развел руками и улыбнулся Дэвид. – Понимаете, я не сумел бы заставить их сделать самую тягомотную часть работы, если бы не рассказал им все, что уже обнаружил.

– Про колодец в Уэйкли сообщил Стейнсу местный констебль.

– Определенно. Но констебля просветил я – в пабе, сразу после того, как чуть туда не рухнул.

– Для вас лучше было бы рухнуть. Я в вас стрелять не буду. Не потому, что может переполошиться Харли-стрит: у меня револьвер с глушителем. Нет, стрелять я не стану. Моя секретарша сделает вам укол. Я склоняюсь к стрихнину. Вы мне заплатите за все доставленные хлопоты.

– Не валяйте дурака, – отозвался Дэвид. – Не думаете же вы, что я буду тихо сидеть, пока ваша мускулистая подруга тычет в меня иглой? Да у вас, я смотрю, страсть к шприцам. Вы же приготовили тот, который убил Урсулу Фринтон?

У доктора Колмена дернулся глаз.

– Не докажете. Ничего не докажете!

– Кроме одного: мисс Фринтон не страдала болезнью сердца. Это уже доказано. И умерла она от никотинового отравления. Что тоже доказано. Ее вы осматривали так же тщательно, как меня? Может, она и не заметила, что вы выслушивали сердце не в тех межреберьях? Не обратила внимания, что вы не проверили те полдюжины симптомов, которые свойственны ее предполагаемому состоянию. Вы же не слишком тщательно искали у меня признаки диабета? Изменения сетчатки не смотрели? Поражения нервов? Дополнительные анализы, сахар в крови, сахарная кривая и так далее? Нет. Вы заметили щедрую порцию моего недельного сахарного пайка, который я сыпанул в материал перед тем, как отдать вам, и этого хватило. Потому что, естественно, мне нужно заключение, освобождающее от призыва. Что очень благоприятно для вашего кошелька. Кстати, сколько вы берете? У меня с собой чековая книжка.

– Правда с собой? Вы думали, я такой глупец, что буду беседовать с вами как ни в чем не бывало после того, как вы сослались на мистера Фринтона? Друг мой, вы действительно очень низкого обо мне мнения.

– Не низкого, – возразил Дэвид. – Вполне определенного мнения, но не низкого, могу вас заверить. Инспектор Стейнс тоже это оценит. И можете все-таки взять свой гонорар. Он входит в мой отчет по расходам, вот почему я так щедр. И вам он очень поможет в расходах на адвоката. Как вы собираетесь оправдать мое исчезновение? Вряд ли вам нужно, чтобы по этому адресу нашли мое тело?

Доктор Колмен снова поднял револьвер:

– Уберите чековую книжку! Вы меня психом считаете?

– Нет, но, думаю, вы теряете хватку. Например, вы позволили мне достать из кармана чековую книжку, а ведь там мог оказаться пистолет. Его там, конечно, нет – я редко им пользуюсь. Все это показывает, что у вас отсутствуют навыки преступника, хотя искусством ремесленника вы владеете. Но о ссылке на мистера Фринтона. Он и правда сообщил вашей секретарше, что ваш пациент – я?

– Он не давал рекомендаций. И сразу все понял.

– Мистер Фринтон?

– Мистер Фринтон.

– Это необычайно интересно.

Дэвид не сводил глаз с доктора Колмена, но мысленно просчитывал дальнейшие шаги. Пока он говорил, послышался шум мотора, и на улице остановилась машина. Дэвид чуть подался вперед, увидел, как пальцы Колмена сжались на рукояти, и уверился, что полностью владеет вниманием оппонента.

– А сейчас я объясню вам, – проговорил он, – почему это так интересно. Вы не сказали, с каким именно мистером Фринтоном говорила ваша секретарша, но я случайно узнал, что мистера Хьюберта сегодня нет дома, так что это должен был быть мистер Реджинальд, и если он мог сообщить вам…

Колмен сидел спиной к двери. Он мог бы видеть ее в зеркале над каминной полкой – для того оно там и висело, – но его взгляд не отрывался от Дэвида. Доктор понимал, что тот тянет время, но был слишком растерян, чтобы предвидеть следующий шаг. Поэтому не заметил, как в дверном проеме бесшумно появился инспектор Стейнс из Шорнфорда.

– Положите оружие, – резко сказал инспектор. – Вы у меня на мушке.

Дэвид на всякий случай нырнул под стол, но ничего не произошло. Когда он вылез, Колмен сидел и таращился – нет, не на инспектора Стейнса, в два шага оказавшегося рядом с ним, не на Хьюберта Фринтона, которого ввели в кабинет двое полицейских, – а на вице-адмирала сэра Иэна Фергюсона, стоявшего в дверях с горящими глазами и мрачной улыбкой на лице.

– Ну, Стивенсон, – медленно заговорил адмирал, – я и не рассчитывал увидеть вас здесь.

Человек за столом врача съежился.

– Вот оно что, – произнес Дэвид. – То-то мне показалось, что медицину он знает не очень, – слишком много ошибок допустил при осмотре.

– Вы мне потом расскажете, – вмешался инспектор Стейнс. – Сэр Иэн, опознаете ли вы в этом человеке Эдуарда Стивенсона, лаборанта покойного доктора Мориса Колмена?

– Определенно опознаю.

Инспектор обернулся:

– Признаете ли вы свое настоящее имя?

Стивенсон замялся, и в этот момент Хьюберт Фринтон на него бросился. Как он оторвался от своих конвоиров, никто не видел, но занесенную руку и блеснувший в ней нож увидели все. Стивенсон схватил лежавший на столе револьвер и навскидку выстрелил в нападавшего. Через миг два человека сплелись в молчаливой, смертельной, но очень короткой схватке. Возраст и нездоровье, преодоленные на краткий миг яростью открытия, позволили Фринтону собрать силы для нападения – но и только. Стивенсон стряхнул его с себя и тяжелым ударом свалил на пол. В падении Фринтон ударился головой об угол массивного стола, скатился на ковер и остался неподвижен.

Трясущегося и тяжело дышащего Стивенсона тут же скрутили констебли, инспектор подобрал нож и револьвер, а Дэвид с адмиралом перевернули Фринтона на спину.

– Начисто отключился, – заметил сэр Иэн. – Неудивительно, учитывая силу удара.

Дэвид расстегнул на Фринтоне рубашку, взял со стола стетоскоп. Вынув из ушей наконечники, мрачно кивнул.

– Отключился навсегда, – сказал он. – Не будет суда над Хьюбертом Фринтоном по обвинению в убийстве племянницы.

Стейнс грозно обернулся к задержанному, но Дэвид опередил его, не дав начать:

– Убийство по неосторожности, инспектор. Если вообще не чистейшая самозащита – Фринтон напал первым. Но должна быть пуля, хотя могла пролететь мимо.

– Давайте проверим, – предложил адмирал.

Пока инспектор осматривал помещение, ища следы пули, а Стивенсон сидел между двумя конвойными, опустив голову на руки, Дэвид и сэр Иэн обследовали убитого, ища возможную рану. Когда они дошли до поясницы, Дэвид громко вскрикнул.

– Рану нашли? – спросил Стейнс, подходя к ним.

– Нет, – ответил Дэвид. – Он невредим, если не считать треснувшего черепа.

– А что тогда за шум?

– Так, ничего особенного, – медленно произнес Дэвид. – Только у него на спине родимое пятно, имеющее форму деревенского каравая.

 

Глава 19

Следующий час инспектор провел, разъясняя свои вопросы на Харли-стрит. Стивенсона и секретаршу, которую нейтрализовали, как только стражи порядка вошли в дом, передали столичной полиции, сопровождавшей инспектора Стейнса по приемным врачей. Тело Хьюберта Фринтона, осмотренное местным полицейским врачом, доставили в районный морг. На телефонный звонок на Мэнор-Фарм никто не ответил, хотя звонили дважды.

– Колмен… то есть Стивенсон сказал, что его секретарша говорила обо мне с мистером Фринтоном, – сообщил Дэвид, когда инспектор принялся звонить в третий раз. – Какой это мистер Фринтон, он не уточнил, но поскольку Хьюберт был с вами в машине, очевидно, имелся в виду Реджинальд.

– Все равно не отвечает, – сказал инспектор. – Давайте-ка мы туда поедем.

– Может, секретарша сперва позвонила в усадьбу? – предположил Дэвид. – Тогда старая няня об этом точно должна помнить, а может, и сама ответила на звонок. И предупредила Реджинальда.

– Если Реджинальд сообщил липовому доктору ваше имя и описал вас, он тоже в деле.

– По самую маковку, – согласился Дэвид.

– Нас интересует только шея, – мрачно пошутил инспектор.

Закончив дела на Харли-стрит, Стейнс повез Дэвида в Уэйкли. По дороге они обсудили свои следующие действия. Стейнс должен был поехать прямо в Мэнор-Фарм, арестовать Реджинальда за соучастие в получении фальшивого медицинского заключения от самозваного врача и привезти в усадьбу. Дэвиду надлежало найти старую няню и по возможности добиться у нее признания до того, как инспектор устроит ей очную ставку с арестованным Реджинальдом.

К «Плугу и бороне» полицейский автомобиль подъехал под вечер. Стейнс выходить не стал, и Дэвид позволил себе улыбнуться ему через окно машины.

– Не слишком торопитесь там с Реджинальдом. Если я должен что-то вытянуть из старухи, мне потребуется время.

– Оно у вас будет – в разумных пределах. Но ее я тоже собираюсь взять за шиворот. Сейчас, после смерти Хьюберта, оставлять кого-то из них на воле небезопасно. Они готовы будут глотки друг другу перегрызть, чтобы выгородить себя.

– Все?

– Нет, думаю, участники только Реджинальд и старуха. Но рисковать не стану.

– И это правильно. В вашей профессии рисковать нельзя. Но я врач, и к риску привык – естественно, рискуя другими. Кстати, это мне кое-что напомнило: не возражаете, если я на разговор с няней возьму жену? Она выведет старую леди из равновесия, поможет ей раскрыться и заговорить.

– Согласен. Но будьте аккуратны: я думаю, что слуги непричастны, но вы должны быть готовы ко всему.

– После сегодняшних событий вы могли бы этого и не говорить, – обиженно заметил Дэвид.

Вместо ответа инспектор закрыл окно перед его носом, дал сигнал водителю и уехал с довольной физиономией.

Старая няня была в детской. Пожилая горничная провела Дэвида и Джилл наверх, но объявить о себе предоставила им самим. Она оставила их перед дверью и поднялась по лестнице. Джилл постучала и вошла первой.

Старуха сидела в кресле-качалке возле камина, где горело небольшое полено. Она зашивала льняное полотенце, поднося его к глазам и медленно водя иглой поперек неровного разрыва. Удивленно взглянув на идущую к ней Джилл, старая нянька отложила работу и встала.

– Вы меня не знаете, – заговорила Джилл, – но с моим мужем, доктором Уинтрингемом, знакомы, я полагаю.

– Вас я знаю, – сообщила старуха, вглядываясь в Дэвида. – Вы влезли ко мне в детскую. Интересно, мистер Фринтон и эта гнусная полиция разрешает подобные вещи? И позволила вам меня побеспокоить?

– Нет, – спокойно ответила Джилл, подходя к старухе и сурово на нее глядя. – А теперь приготовьтесь к сильному потрясению. С мистером Фринтоном случилась беда.

Старуха протянула руку к креслу и медленно в него опустилась.

– Беда? – прошептала она. – Что с ним? Его же не арестовали? Какие у них могут быть доказательства? Это я сделала! – крикнула она, снова вставая. – Все сделала я! И мисс Урсулу убила, и мистера Алана. Пусть мистера Хьюберта не трогают! Он ничего не делал, это все я! Пусть меня спросят, я все расскажу. Но его не трогайте – первого ребенка, которого я растила, моего ребенка!

– Старшего из близнецов, – вмешался Дэвид. – Того, кто родился Артуром и был крещен Хьюбертом. Того, чье право первородства вы уничтожили своей гордостью и злобой.

Старая няня пошатнулась и рухнула в кресло. Глаза у нее закрылись, голова свалилась на плечо. Джилл озабоченно нагнулась к ней, а Дэвид взял за запястье.

– Все в порядке, – сказал он. – Лучше всего было сделать это быстро. Теперь она будет говорить.

– Ужасно, – прошептала Джилл.

– Вся история ужасна. Ну, сестра Браун, я знаю, что вам уже лучше. Сумеете ответить на мои вопросы? Это единственное, чем вы можете помочь себе и другим.

Старуха облизнула сухие губы.

– Что вы хотите знать? – прозвучал ее надломленный голос.

Дэвид пододвинул кресла для себя и Джилл, и они сели возле старухи.

– Наверняка вы помните сестру Андерсон, – начал Дэвид. – Она все еще живет в Шорнфорде и рассказала мне о вашем поведении после рождения близнецов Фринтонов. Рассказала, как вы пытались их подменить, чтобы на вашем попечении оказался старший, но она вас поймала на этом и поменяла их обратно. У старшего было родимое пятно у копчика.

– У младшего, – прошептала нянька.

– Сестра Андерсон сказала – у старшего. Она знала, хотя не сообщила миссис Фринтон, которая еще не оправилась, что пятно у старшего. Полагаю, вы снова подменили младенцев, когда сестра Андерсон покинула дом.

Старая нянька теребила платок.

– Я не хотела ничего такого, – наконец откликнулась она. – Просто не думала, что миссис Фринтон вдруг войдет. А она мне сказала сразу после отъезда сестры Андерсон, что Артура заберет к себе в комнату, а в моей будет Хьюберт. И вышла. Я не думала, что она вернется так быстро. Я взяла Артура на руки, испугавшись, что его теряю, а любила я всегда его, не другого. Я начала его переодевать и услышала, что она идет. Мне было страшно, и не оставалось времени закончить переодевать Артура, и я положила Хьюберта в кроватку Артура и села рядом, как раз когда вошла миссис Фринтон. Она увидела, как я присыпаю Артура присыпкой, и заметила родинку. «Сестра Андерсон мне не говорила, что у Хьюберта есть родинка», – сказала она, а я не знала, что делать. Если бы я сообщила ей, что только что положила Хьюберта в кроватку Артура, она бы из меня все вытащила, и я бы потеряла место. А я не могла. И тогда я проговорила: «Да, миссис Фринтон», и она взяла настоящего Хьюберта и увезла его с кроваткой в свою комнату. На следующей неделе их окрестили не так, как надо, и с этого дня я ни одной живой душе этого не рассказала.

– Даже самому мистеру Фринтону?

– Никогда! Разве бы он меня простил, если бы все узнал? – Няня резко оборвала свою речь, дико глядя то на Дэвида, то на Джилл. – Что вы мне сказали, мэм, про мистера Фринтона? Какая беда? Скажите, что с ним… Это все я сделала, это я убила…

– Спокойно, – положил ей руку на плечо Дэвид. – Я вам скажу, но приготовьтесь услышать плохие вести. С мистером Фринтоном случилось большое несчастье. В это время он был под арестом. Но предстать перед судом ему уже не придется.

– Вы хотите сказать… что он умер?

Дэвид молча кивнул. Старуха закрыла руками лицо и закачалась в пароксизме горя.

– Мистер Фринтон за свои преступления уже не ответит, – продолжил Дэвид. – Но вам придется ответить за соучастие. Полиция едет сюда, однако я избавлю вас от некоторых повторений, если вы изложите мне главное о своих действиях. Исходная идея этого злодейства принадлежала мистеру Фринтону или вам?

– Ему. Я знала, что он любит этот дом и эту землю, и они ему и правда принадлежали бы, если бы я не вмешалась. И когда он стал подмешивать что-то в чашку Урсулы после ее болезни – у нее была скарлатина, – я дала ему понять, что поддержу во всем.

– Вам казалось, что вы искупаете свою вину перед ним, – тихо произнесла Джилл.

– Да, мэм. Я испортила ему жизнь и готова была отрезать себе руку, чтобы все исправить.

– Но вы не сознались миссис Фринтон, не рискнули сообщить мистеру Фринтону правду и попытались доказать ее.

– Я не могла! – ужаснулась старая няня. – Я бы нигде не нашла работу! Я бы умерла с голоду!

Дэвид поймал ее блуждающий взгляд и скомандовал:

– Продолжайте!

– Мистер Хьюберт никак не мог собраться и закончить то, что начал, – вновь заговорила нянька. – Он мне как-то сказал, что ослабляет ей сердце, так что приступы возобновятся и смерть станет естественной. Но он лишь обманывал себя, заставлял поверить, что не его в итоге будет вина. А я хотела увидеть конец. Ничего не имела против мисс Урсулы, но она стояла между мистером Хьюбертом и его собственностью. Мне тяжело было смотреть, как она страдает, нет, правда. Я всегда старалась облегчить ей эти приступы.

Джилл вскрикнула от ужаса, и старуха удивленно на нее посмотрела:

– Вы мне не верите, мэм. Но это правда, уверяю вас.

– Ужасная правда, – произнес Дэвид. – Вам рассказать конец, или вы сами?

– Когда мисс Урсула заключила помолвку, я ему сказала, что он потеряет свой последний шанс, если не будет действовать быстро, но он все равно медлил. Не мог решиться, говорил, что не знает, как сделать состав покрепче, чтобы она не заметила или ее не вырвало раньше, чем яд подействует на сердце.

– Значит, это вы заставили его сделать последний шаг, – уточнил Дэвид. – Я вам расскажу, что вы совершили. Вы положили флакон с раствором в старый шкафчик в детской, который не использовался с младенчества мистера Фринтона. Ослика вы заменили картиной, так что, войдя в детскую в следующий раз, Урсула ее заметила и осмотрела стену, как это сделал я, и тоже нашла шкафчик. А на этот раз там ее ждал флакон. Тогда вы сказали мистеру Фринтону, что она его нашла и действовать он должен немедленно, если хочет спасти свою шкуру.

– И он понял, что настало время, – мрачно подтвердила нянька. – Он еще с детства был тяжел на подъем, но уж когда что-то начинал, его было не удержать. Он всегда был умнее Артура, во всем становился заводилой. Как это было сделано, вы знаете.

– Да, знаю. Запасная помада у нее в ящике, и вы знали, что ей не нравится цвет, пользоваться ею Урсула не будет и потому не хватится. Вы ее подменили в парикмахерской, пока оплачивали ее счет, и надеялись, что из-за волнения перед медкомиссией она не заметит разницы: какая-то помада есть – и ладно. Вы думали, что она подкрасит губы после ленча в «Зеленом какаду».

– Так я сказала мистеру Хьюберту. Я бы пошла за мисс Урсулой в гардеробную и, когда у нее начался бы приступ, забрала помаду. Тогда бы решили, что она умерла от волнения.

– Но план не удался.

Старая нянька помолчала, потом подняла глаза и посмотрела на Дэвида.

– Она все равно умерла.

– Но мистеру Фринтону это не помогло. Хотя вы избавились и от Алана Дункана – сигаретами, которые подложили в его портсигар.

– Да, я это сделала. Не нужны нам тут чужие.

– От вас это не зависит. Мистер Реджинальд тоже не является наследником.

Старая нянька вцепилась в подлокотники кресла, лицо ее окаменело.

– Мистер Реджинальд – не наследник?

– Нет. По условиям завещания после его смерти имение переходит в Национальный фонд.

Нянька выпрямилась в кресле, вновь охваченная ненавистью и гневом.

– Вот же злобная тварь! – крикнула она. – Нет, я не жалею, что сделала. Мистер Хьюберт был мой ребенок, и я должна была дать ему то, чего он хотел. Но мистер Реджинальд…

Няня осеклась, закусила губу.

– Да? – подтолкнул Дэвид. – Что вы хотели сказать о мистере Реджинальде?

– Не важно. Я отвечу на ваши вопросы, но сама ничего не скажу.

– Вы уже много сказали и вряд ли можете себе навредить. Но осталось прояснить еще один пункт. Вы ведь знали, где находится колодец?

– Да.

– Почему мистер Фринтон отрицал, что вообще о нем знает? Он лгал, будто никогда не видел его в детстве?

– Нет, он говорил правду. Его отец приказал, когда мальчикам был год, завалить колодец землей. Он боялся, что они начнут с ним баловаться, когда подрастут, и смогут снять крышку. Поэтому дал садовым работникам строгий приказ не говорить мальчикам ни слова, и они не сказали. Когда я приехала сюда к мистеру Реджинальду, садовники уже поменялись. Я узнала это место в роще по расположению деревьев, но по колодцу пролегла тропа, и никто не догадывался, что там под ней.

– Кто его раскопал?

Нянька ответила сразу же, без колебаний:

– Я сама.

– Чушь. У вас бы не хватило сил.

– Я говорю, что я. И никто меня не заставит сказать иное.

В коридоре послышались шаги.

– Кажется, сюда идет инспектор, – поднялся Дэвид. – Лучше ему не лгите. Он захочет узнать, что вы мне рассказали.

Старуха начала вставать, но Джилл ее удержала.

– Сидите, – мягко сказала она. – Вы сейчас не в том состоянии, чтобы стоять.

Нянька благодарно на нее посмотрела.

– Вот вы меня понимаете, мэм, – произнесла она, глядя на Джилл в поисках сочувствия.

– Понимаю, – ответила та. – Но то, что вы сделали, все равно чудовищно.

– Мистера Хьюберта больше нет! – всхлипнула нянька. – Больше нет! И я теперь за это расплачиваюсь и буду расплачиваться до конца дней!

Джилл поднялась навстречу входящему инспектору, кивнула ему и Дэвиду и, выйдя из детской, прошла по коридору к скамейке у окна на площадку. Там она села и стала ждать, распахнув окно. Прохладный ветерок из сада развеивал тяжесть зла, содеянного старухой.

Инспектор Стейнс быстро повторил няньке вопросы Дэвида. Она впала в апатию и отвечала вяло, но суть была та же. Когда она дошла до конца своего рассказа, инспектор закрыл блокнот, произвел формальный арест и передал ее своим помощникам. Няня ушла молча. Известие о смерти Хьюберта Фринтона лишило ее желания сопротивляться.

– Что-нибудь накопали на ферме? – спросил Дэвид, когда они с инспектором остались одни.

– Нет, – хмуро ответил тот. – Какие-то совершенно неожиданные дурацкие осложнения. Хотел сгрести за воротник Реджинальда по делу о ложном заключении, а заодно вытрясти из него правду насчет звонка Стивенсона. Но оказалось, что сегодня на ферму никто из Лондона не звонил.

– Не звонил? Значит, Стивенсон звонил сюда, в этот дом.

– Нет. Не было сегодня звонков из Лондона ни в усадьбу, ни на ферму.

– Но Хьюберт был с вами в машине, значит, Реджинальд…

– Реджинальд в Шорнфорде. Сегодня с девяти утра, это очевидно. Наши люди его ищут, но пока не засекли.

Дэвид вытаращился на него в изумлении.

– Но если Реджинальд весь день в Шорнфорде, а из Лондона никто не звонил ни на ферму, ни сюда, тогда… тогда!.. – заорал он, устремляясь к двери. – Я шляпа! Я такое здоровенное сомбреро, которое не носили ни Бог, ни Гэри Купер, ни мистер Черчилль… Джилл!

– В чем дело, дорогой?

– Где Рейчел? В смысле, когда она вернется?

– К приему в шесть. А что?

– Стейнс, слепая вы сова, поехали быстрее в Шорнфорд! Времени терять нельзя, но сперва я должен увидеться с Рейчел!

– Какая вас муха укусила? – тяжело дыша, спросил инспектор, едва поспевая за Дэвидом. – Что за шум?

– Вы не поняли? – спросил тот, дергая дверцу машины инспектора и втаскивая за собой Джилл. – Если Реджинальд сегодня в Шорнфорде, ест свой ленч в «Зеленом какаду», как обычно…

– Ни черта я не понял, – перебил инспектор, заводя машину, – кроме того, что человек уже взрослый и вроде бы с головой вдруг начнет вести себя как какой-то псих. Извините, миссис Уинтрингем, увлекся. С вашим мужем часто такое бывает?

– Только когда он знает, что раскрыл дело, – ответила довольная Джилл.

 

Глава 20

В офис инспектора в полицейском участке Шорнфорда набилось столько народу, что стало тесно. Инспектор сидел за столом, по бокам стояли два его сержанта. Дэвид расположился на стуле возле стола, рядом с ним устроилась Рейчел Уильямс. По другую сторону от нее сидел доктор Шор из Уэйкли. Напротив них – сэр Иэн Фергюсон и доктор Фримантл. Их не очень интересовало происходящее, и они обсуждали будущие заседания медкомиссии, сравнивали даты и время, написанные на листках. Рядом с ними устроились два лондонца из Скотленд-Ярда, бдительно окидывая взглядами собравшихся. У двери стоял констебль в форме.

Воздух в кабинете был спертый, потому что действовало затемнение – окно загораживал сплошной лист фанеры, не пропуская ни ветерка. От резкого света трех лампочек на лица людей ложились острые тени.

– Он уже должен быть здесь, – сказал Стейнс, не поднимая глаз от доклада, который читал.

Констебль открыл дверь и что-то спросил у коллеги, стоявшего за ней.

– Уже подходит, сэр, – доложил тот, тщательно притворяя дверь.

– Тогда впустите его, – произнес инспектор, морщась. – Не оставляйте в коридоре.

Констебль отворил дверь, и в кабинет неуверенно вошел Реджинальд Фринтон.

Он явно не ожидал увидеть столько людей, многим из которых, оказывается, был известен. После темных улиц и тускло освещенных коридоров участка он моргал и щурился.

– Садитесь, мистер Фринтон, – спокойно предложил ему инспектор. Подождал, пока Реджинальд усядется, и продолжил: – Мне жаль, что пришлось вызывать вас сразу после вашего приезда домой, но мне нужно закончить дознание сегодня, а причину этого вы уже слышали.

Реджинальд Фринтон наклонил голову.

– Когда вашего отца случайно убил человек, выдававший себя за доктора Колмена…

– Выдававший?

Голос Фринтона прозвучал резко, но не от страха, а от удивления.

– Выдававший себя за доктора Колмена, – продолжил инспектор, будто его и не перебили, – я попытался дозвониться до вас в Мэнор-Фарм. Мне было сказано, что вы здесь, в Шорнфорде. Также мне сообщили, что неизвестно, где именно вас можно найти. Но я в курсе, что утром вам звонили по телефону, и вы ответили на звонок. Где именно этот звонок вас застал?

Реджинальд Фринтон молчал, оглядывая поочередно лица собравшихся в комнате. С видимым усилием он снова обернулся к столу инспектора и ответил:

– Мне не звонили. Этого не могло быть. Я ездил по Шорнфорду, по делам.

– Останавливались ли вы там, где есть телефон? Поесть или что-нибудь в этом роде?

– Я выпил чая в «Зеленом какаду».

– В котором часу это было?

– Около пяти.

– На ленч вы заезжали туда же?

– Да.

– Когда вы оттуда ушли?

– Примерно в два.

– Вы не могли ответить на телефонный звонок оттуда, ну, скажем, в половине третьего?

Реджинальд подумал и ответил решительно:

– Нет.

Доктор Уинтрингем подался вперед, облокотившись на стол инспектора.

– Вам сообщили об обстоятельствах смерти вашего отца? – серьезно спросил он.

Фринтон холодно посмотрел на него:

– Мне сказали, что полиция забрала отца в Лондон по обвинению в получении от доктора Колмена фальшивого заключения о плохом здоровье Урсулы. И что у него была стычка с доктором: отец на него напал, в драке ударился головой о стол и погиб от удара.

– Вам не говорили, почему он напал на доктора Колмена?

– Думаю, он счел, что доктор Колмен как-то подставил его по поводу этих медицинских заключений.

– Верно. Как именно, по-вашему, он подвел мистера Фринтона?

– Полагаю, не поставив Урсуле правильный диагноз.

– Вы признаете, что Урсула не страдала болезнью сердца?

– Я ничего не могу признавать. Я должен полагаться на мнение специалистов в области, в которой сам полностью невежествен.

– Но до того вы поверили бы слову Колмена о болезни? Вы ему доверяли как врачу?

– Конечно.

– Хотя на самом деле он врач не больше, чем вы.

Фринтон молча смотрел на Дэвида.

– О чем это вы? – наконец медленно спросил он.

– О человеке по фамилии Стивенсон, – сказал инспектор Стейнс, – который был лаборантом у доктора Мориса Колмена и убил его. Тело доктора обнаружено в пруду возле его жилища. Колмен ушел из дома пешком, заранее отправив багаж на станцию. Он попрощался с друзьями и поехал в Англию в годичный отпуск. Стивенсон его убил, избавился от тела, переоделся в его одежду и, будучи примерно одного с ним роста и веса, сумел неузнанным пробраться в поезд. Дальше все было просто. Со службы у Колмена он был уволен за неделю до того. Считалось, что у них с доктором произошла ссора по поводу некоторых опасных экспериментов, против которых Стивенсон возражал. Но дело было не в этом. Ссору вызвало то, что Стивенсон подделал чеки доктора Колмена и так мастерски имитировал его подпись, что она стала неотличима от подписи доктора.

Дэвид многозначительно обернулся к адмиралу, и тот мрачно кивнул.

– Вы всерьез утверждаете, что не знали об истинной личности Колмена? – продолжил инспектор.

– Абсолютно, – покраснел Фринтон. – Уж не думаете ли вы, будто я, зная, что он липовый…

Он осекся, несколько раз беззвучно открывал рот, крепко сжал губы и замолчал, глядя в пол.

– Я закончу вашу фразу, – сказал Дэвид. – Если бы вы знали, что этот врач – самозванец, никогда бы не привели к нему вашего друга за фальшивым заключением. Весь смысл был в том, что это заключение известного врача.

Фринтон молчал, не поднимая головы.

– Ваш отец тоже считал его настоящим, – продолжил Дэвид. – Вот почему он шантажом вынудил его сделать приспособление, которым убил свою племянницу.

Фринтон молчал, пряча глаза.

– Ваша старая нянька созналась в своей роли в этом отвратительном преступлении, – продолжил Дэвид. – Она нам сказала, почему это сделала и как хотела восстановить вашего отца в правах владельца имения, которых сама лишила его своим безумным поведением в молодости. Думаю, все это было вам рассказано и вам известно доказательство, на котором все основано. История старой няньки правдива. Я обнаружил это, когда осматривал вашего отца в кабинете врача на Харли-стрит, где он встретил смерть.

Впервые после того, как чуть не проговорился, Фринтон поднял глаза.

– Вы там были? – недоверчиво спросил он. – В кабинете Колмена? Что вы там забыли, ради всего святого?

Голос его был полон такого искреннего удивления, что инспектор Стейнс приподнялся в кресле и двое из Скотленд-Ярда подались вперед.

Дэвид встал. Он медленно прошел по комнате и остановился позади лондонцев, опершись руками на спинки их кресел.

– Спасибо, Фринтон, – сказал он. – Вы абсолютно прояснили дело. С разрешения инспектора Стейнса я сейчас задам несколько вопросов, и либо я, либо кто-нибудь из присутствующих на них ответит.

Он замолчал, оглядывая помещение. Доктор Шор и Рейчел переглянулись, адмирал посмотрел на доктора Фримантла, приподняв брови.

– Кажется совершенно ясным, – заговорил Дэвид, – что Стивенсон не звонил в Уэйкли навести обо мне справки. Звонить Хьюберту Фринтону он не мог, а сидящий здесь Фринтон отрицает, что звонили ему. Мы знаем, что ему не звонили в «Зеленый какаду», не звонили и в иные места, где он был. Таким образом, это оставляет нам две возможности. Либо Фринтон находился еще в каком-то доме, телефон которого был известен Стивенсону, равно как и факт, что Фринтона можно найти по этому телефону, либо же Стивенсон вообще Фринтону не звонил.

– Кому же он тогда звонил? – медленно спросил Фринтон, в свою очередь оглядывая собравшихся.

– Очевидно, кому-то, кто меня знает, – ответил Дэвид. – И кто имел некоторое понятие о моих намерениях в этот день. Рейчел, где ты была? – спросил он вдруг.

– Я? На приемах. А что?

– Я спрашиваю всех. Доктор Шор?

– Я тоже отсутствовал дома. Но мне было несколько местных звонков по телефону, сообщения записаны в блокноте. Из Лондона звонков не поступало.

– Да, из Лондона вам не звонили. Доктор Фримантл?

– В больнице, давал наркоз.

– Сэр Иэн?

– В городе, в клубе, где по договоренности должен был меня забрать Стейнс и повезти опознавать Стивенсона. Мне определенно звонили, пока я ждал. Звонок был от друга с предложением вместе пообедать.

– Конечно, – небрежно продолжил Дэвид, передвинув руки на спинках кресел, – конечно, Стивенсон мог звонить кому-то, принимающему сообщения по договоренности с Фринтоном или его отцом. Этого не следует упускать из виду. Но пока я отложу вопрос о телефонном звонке и задам другой, давно уже не дающий мне покоя. Вопрос о власти Хьюберта Фринтона над Стивенсоном. Когда Фринтон потребовал от самозваного специалиста средство для убийства своей племянницы, он, по-видимому, воспользовался шантажом – пригрозил выдать Стивенсона, выписавшего ложное заключение другу Реджинальда Фринтона. Но разве он при этом не подставлялся под куда более серьезный и опасный шантаж со стороны Стивенсона? Убийство – вещь пострашнее подложных справок. Так почему же Стивенсон не раскрыл карты с Фринтоном к своей выгоде? Почему так кротко согласился приготовить шприц с никотином и искусно вставить его в помаду? Почему сунул в петлю собственную шею? Казалось бы, у него и так хлопот полон рот.

– Возможно, – предположил адмирал, следивший за Дэвидом с неослабевающим вниманием, – Стивенсон боялся, что, если разоблачит Фринтона, копнут его прошлое, а этим он рисковать не осмеливался.

– Или же, – добавил доктор Шор, – Стивенсон решил, что Хьюберт Фринтон знает о его самозванстве и использует эту угрозу вместе с другой.

– Я думаю, вы оба правы. Стивенсон вполне мог подумать и так и этак. Но мне кажется, он не боялся разоблачений Фринтона. По-моему, он знал своего врага, и управлял им именно этот враг.

– Управлял? – удивленно спросил инспектор Стейнс, внимательно оглядывая лица присутствующих, и глаза его выдавали, что удивление неискреннее.

– Я думаю, – медленно и отчетливо заговорил Дэвид, – что прошлое преступление и нынешнее самозванство Стивенсона были известны человеку, который использовал его для выдачи подложных заключений с целью, известной лишь ему и неизвестной Стивенсону. В конце концов, – Дэвид сменил тон на более непринужденный, с улыбкой поворачиваясь к адмиралу, – доктора Мориса Колмена знали несколько человек в Лондоне. Вы мне сами так говорили. Один-два из них встречались с фальшивым Колменом, но не были знакомы с настоящим, потому и приняли подмену. Вы, мне кажется, пытались установить с ним контакт, но безуспешно.

– Так и было, – согласился сэр Иэн.

– Так что у вас не имелось подозрений, когда вы вошли со Стейнсом и Хьюбертом Фринтоном в кабинет, где увидели Стивенсона?

– Никаких.

– И при этом, – задумчиво продолжил Дэвид, – вы практически не удивились, когда он к вам повернулся. Торжество, удовлетворение – да, но удивления я не помню. И вы его сразу узнали. Хотя по всем сведениям он не так уж отличался с виду от Колмена, а вы много лет ни с тем, ни с другим не встречались. И мое присутствие вас тоже не удивило.

– Я знал, что вы там, – напряженно сказал сэр Иэн.

Дэвид стиснул спинку стула, и сидевший на нем сотрудник Скотленд-Ярда сунул руку в карман пиджака.

– Вы ему говорили, инспектор Стейнс? – отстраненно спросил Дэвид.

– Нет, – ответил инспектор, вставая. – Я не говорил.

– Как же вы узнали, что я там буду? – резко обернулся Дэвид к сэру Иэну. – По телефону?

Адмирал не шевельнулся, только лицо его посуровело. Но когда Дэвид заговорил, он расплылся в улыбке:

– Мне сказал Хьюберт Фринтон, когда мы входили в дом.

– Откуда он знал?

– Это вам выяснять. Или настоящей полиции.

Дэвид слегка поклонился.

– Рейчел, – сменил он тон, – давай вернемся ко дню убийства Урсулы Фринтон. Ты ведь нашла ее первая?

– Да.

– Она упала, и видно было, что ей плохо?

– Да.

– Ты тогда подумала, что она умирает?

– Тогда – нет. Плохое общее самочувствие, нерегулярный пульс, но не агональный.

– Ты заметила царапину у нее на губе?

– Да. После того, как позвала сэра Иэна.

– На пальцы ее ты смотрела?

– Я смотрела на правую руку, когда щупала пульс, а сэр Иэн слушал сердце.

– Но ты не видела царапин на пальцах?

– Тогда – нет. Потом, когда мне показал на них инспектор Стейнс.

– Именно так. Ты не заметила этих царапин, когда позвала сэра Иэна к больной, но увидела их, когда она была мертва.

– Да. Но мне их показали.

– Вы очень честны, – улыбнулся, глядя на нее, доктор Шор.

– Когда ты оставила с больной девушкой сэра Иэна и пошла готовить инъекцию, – продолжил Дэвид, – думала ли ты, что у нее есть шанс?

– Да, – ответила Рейчел. – Я честно так думала.

– И, как только что сказал доктор Шор, ты необычайно честна для врача. Когда ты вернулась в кабинку, что ты увидела?

– Увидела, что она умирает.

– Вот именно. Потому что пока ты ходила и готовила укол, сэр Иэн тем шприцем, который тебе показывал и где был не морфин, как он говорил, а раствор никотина на всякий случай, сделал Урсуле дополнительную инъекцию в пальцы правой руки и, возможно, в вену на руке. На вскрытии ничего этого не было найдено, но и не искали, так что могли пропустить. Про пальцы я уверен.

– Вы с ума сошли, – коротко бросил сэр Иэн. – Какой у меня мотив для таких ужасных поступков? Я не знал эту девушку, никогда раньше не видел. Вы доказали вину ее дяди и наполовину доказали причастность его сына, и тут вдруг выступаете с таким фантастическим обвинением против меня? Назовите мне мотив, и все мы сердечно посмеемся.

– С удовольствием, – сказал Дэвид. – Самый лучший в мире мотив – самосохранение.

– От чего сохранение, ради всего святого?

– Урсула Фринтон написала у себя на груди две буквы. – Дэвид стоял прямо перед адмиралом, и тому приходилось задирать голову, чтобы на него смотреть. – Хотела написать «HF», обвинение против своего дяди. Но вместо этого написала себе смертный приговор, потому что вы их прочли как «РН».

В наступившей тишине слышалось только учащенное дыхание сэра Иэна.

– Я привлекла его внимание к этим буквам, – сказала Рейчел. – Когда сделала ей укол. Он заметил, что они похожи на «РН». Я согласилась.

– Он их уже видел в тот момент, – ответил Дэвид. – Наверняка видел, когда осматривал ее в первый раз. Естественно, он подумал, что Урсула раскрыла его тайну. В силу этого и вопреки своему первоначальному намерению он вынужден был сделать ее смерть неминуемой.

– Я не представляю, что значит эта абракадабра из двух букв, – презрительно бросил адмирал. – Что за «РН» такое? Что эти буквы символизируют? И почему они имеют ко мне хоть какое-то отношение?

– На первые два вопроса вы знаете ответы, – сказал Дэвид. – И здесь есть люди, которым об этом знать не положено. Но на третий вопрос я отвечу. Я случайно оказался личным другом человека, близко столкнувшегося с «РН» на одной ферме в Шропшире меньше года назад.

Сэр Иэн сунул руку в карман и вытащил носовой платок. Но не успел поднести его к лицу, как двое полицейских из Скотленд-Ярда вскочили из кресел и набросились на него. Адмирал не сопротивлялся. Они вцепились с двух сторон в его руки, а он лишь тяжело дышал, как после бега.

Дэвид снова отошел к окну, держа руки за спиной.

– Ну, – сказал адмирал, – похоже, вы разочарованы. Я так понимаю, вы ожидали найти у меня в платке ампулу с ядом или какую-нибудь подобную чушь. И не нашли ничего.

– Кроме письма, – сказал один из полицейских, передавая письмо начальнику. – Видимо, призыв к благотворительности.

– Кроме письма, которое я случайно вытащил вместе с платком.

– Дайте взглянуть, – резко шагнул вперед Дэвид.

Ему подали письмо в конверте. Адресовано оно было вице-адмиралу сэру Иэну Фергюсону, а после имени стояли все почетные титулы – F.R.C.S., Ph.D., M.D.

– Ph.D., доктор философии? – негромко уточнил Дэвид. – Вряд ли, сэр Иэн.

Он подал письмо инспектору Скотленд-Ярда со словами:

– «РН» на конверте предупреждает сэра Иэна, что письмо прислано из их центра и написано шифром. Я это, конечно, оставляю вам.

– Хватайте его! – вдруг заорал Стейнс, перепрыгивая через стол на середину комнаты.

Сэр Иэн вырвался из рук державших его полицейских и рванул закрывавший окно лист фанеры. Тот со стуком полетел на пол, а адмирал подхватил его и бросил назад, в лица трех бегущих к нему преследователей.

Все, бывшие в комнате, крикнули в один голос:

– Затемнение!

Подчиняясь недавнему, но неодолимому рефлексу, стоявший у дверей констебль выключил свет.

На несколько минут воцарился хаос, и когда Дэвид ощупью добрался до двери и зажег свет, то выяснилось, что доктора Шора скрутил полицейский из Скотленд-Ярда, одного из местных детектив-сержантов арестовал Стейнс, а Рейчел, доктор Фримантл и Реджинальд Фринтон укрылись за столом инспектора. Сэр Иэн Фергюсон исчез, но открытое окно точно указывало путь его отступления.

– Объявить в розыск! – рявкнул инспектор Стейнс. – Затемнение вернуть на место. Кретин, выключивший свет, доложит суперинтенданту. Все свободны, можно по домам. Поедете со мной, доктор?

– Он сейчас далеко не уйдет, – заявил Дэвид, стоя у дверей участка. – Я слышал, как по Хай-стрит проезжала колонна.

– Только что сообщили об аварии, сэр, – сказал дежурный в справочном бюро.

– Где?

– Хай-стрит, сэр. Грузовик сбил человека. Вызвали «Скорую» из больницы Святого Иоанна.

– Поехали туда, – коротко бросил Стейнс.

Сэр Иэн лежал на обочине, под головой у него был свернутый пиджак. В темноте рядом с ним стояла небольшая группа людей. Поблизости находилась «Скорая» и у тротуара – армейский грузовик, а рядом – его водитель, еще кто-то из автоколонны и молодой полицейский.

– Прямо на меня вылетел! – взволнованно рассказывал водитель. – Они же про затемнение не думают. Будто у нас зрение кошачье в темноте. Вот этих пешеходов бы посадить за руль да посмотреть, как им это понравится.

– Отставной корабельный врач, – сказал врач «Скорой» из больницы Святого Иоанна. – Отчетливо сообщил мне свое имя. Перелом руки и ноги. Мы его сейчас увезем. Просил меня ввести ему дозу морфина – она у него как раз нашлась, носит для жертв воздушных налетов. Я ему вколол.

– Что? – задохнулся от бессильной ярости инспектор Стейнс.

– Отлично сыграно! – радостно произнес Дэвид с явным облегчением. – У него же с собой был шприц, Стейнс, вы не забыли? Я так понял, что забыли. И на этот раз, думаю, там на самом деле был морфин, причем в очень подходящей дозе.

 

Глава 21

В поезде из Шорнфорда Дэвид рассказал Джилл конец истории.

– У адмирала был приказ использовать Стивенсона для выписки подложных заключений, – пояснил он. – В рамках программы «РН» по саботажу нашей военной деятельности. Приказы он получал шифрованными письмами из центра, расположенного в нашей стране, – этот центр еще предстоит найти. Очевидно, кто-то из их агентов в Канаде раскрыл маскировку Стивенсона еще до его отъезда оттуда. Видимо, наши люди знают об этом что-то такое, что не сочли нужным мне сказать. Когда Фринтон начал шантажировать Стивенсона, чтобы тот смонтировал шприц в тюбике помады, Стивенсон посоветовался со своим шефом, и сэр Иэн придумал хитроумный план. Стивенсону надлежало согласиться, но дозу дать недостаточную для смерти. Таким образом достигалось несколько благоприятных для банды результатов: Урсула выздоровеет, но подтвердит точность заключения Колмена. Хьюберт ничего не сможет сделать, потому что сам отдал себя под власть Стивенсона. Сэр Иэн сумеет в любой момент от Стивенсона избавиться. Если помнишь, он уже открыто намекал, что Колмен – лицо нежелательное, я думаю, банда достаточно его использовала. А может быть, из Канады пришло известие, что расследование продвигается и придется с Колменом распрощаться.

– Так что Стивенсон вел с Хьюбертом Фринтоном двойную игру?

– Да. Это не давало мне покоя с самого начала: почему было допущено убийство на медкомиссии? Удивляло, что время выбрали так неорганизованно, так случайно. А дело было в том, что оно вообще не планировалось никем, кроме Фринтона и старой няньки, а они неуклюжие дилетанты.

– Да, ты постоянно это твердил. Сочетание профессиональной техники и любительской безрукости, хладнокровный расчет и полная беспечность. Теперь я понимаю почему.

– И еще одно беспокоило меня с самого начала: отчего адмирал не старался активнее установить контакт с Колменом? Если он его реально подозревал в выдаче подложных заключений, то естественно было бы ожидать, что сперва он его обвинит в глаза, а не пойдет в полицию за его спиной. Но сэру Иэну никак не удавалось с ним встретиться. И меня это тоже заинтересовало. Причина была проста: сэр Иэн не хотел выдавать, что он и есть тот самый человек, который отдает приказы о выдаче фальшивых заключений. Куда лучше ему было в положении неизвестного – голос в телефоне, которого надо бояться и с которым советоваться. Это объясняет и то, почему Стивенсон так легко пошел на шантаж Хьюберта. С виду кажется, что Стивенсон мог бы в любой момент поменяться с ним ролями и отказаться играть. Но он сам выполнял приказы в страхе разоблачения совершенного им убийства. Что объясняет его поведение куда более убедительно.

– Ты все это знаешь или просто строишь заключения?

– Стивенсон сознался. Но все еще не подозревает, что адмирал и был «РН». Я мог бы и сам этого не узнать, если бы не история с телефонным звонком. Стейнс привез адмирала на Харли-стрит, и я подумал, что инспектор и сказал ему, что я там буду, чтобы они спланировали, как провести опознание Стивенсона. Когда стала ясна непричастность Фринтона, Реджинальда и няньки, мне пришла в голову мысль, что помимо полиции о моем визите к Стивенсону мог знать только сэр Иэн. Тут и все другие кусочки начали становиться на места. На самом деле Стейнс ничего не сказал адмиралу, и это еще раз доказывало, что звонили по телефону ему. Проследили все телефонные звонки с Харли-стрит и выяснили, что звонок был в клуб адмирала.

Джилл молчала, глядя на проплывающие за окнами вагона поля.

– Как удалось сэру Иэну удрать из полицейского участка? – спросила она. – Казалось бы, невероятно – из комнаты, набитой народом.

– Выключили свет, когда он сорвал затемнение.

– Оно не было закреплено?

– Не слишком надежно, – ответил Дэвид.

Они посмотрели друг на друга.

– У него отличный послужной список с прошлой войны, – вызывающе сказал Дэвид. – Это было какое-то сумасшествие.

– Хорошо, что затемнение не было затянуто намертво, – тихо произнесла Джилл.

Поезд замедлил ход перед станцией.

– Как это теперь просто, когда ты все раскопал, – улыбнулась Джилл. – Тебе дали орден Британской империи?

– Нет. Наверху были разочарованы, что главный агент пока не найден.

– Хотят, чтобы ты его нашел?

– Боюсь, что нет. К тому же Ни-Шу-Шу простирает ко мне руки, а против ее зова я устоять не могу.

– Чертова Ни-Шу-Шу! Насколько счастливее я без нее была, даже со всеми этими потрясениями. Вот, кажется, впервые за все время я реально предпочла бы, чтобы ты занимался детективной работой.

– Любимая, что за волна ревности может подняться в женской душе! Я тебе обещаю: после войны найду себе работу под крылышком нашего старого друга инспектора… пардон, суперинтенданта Митчелла в Скотленд-Ярде и ничего больше делать не стану.

– После этой войны мы будем респектабельными пожилыми обитателями такого тесного угла, где руки-ноги не вытянуть.

– Милая, ты никогда не будешь пожилой.

– Дэвид, отпусти меня! Сейчас станция, войдет кто-нибудь! А ты никогда не будешь респектабельным!

 

Об авторе

Джозефина Белл (1897–1987, наст. имя Дорис Белл Болл), врач по специальности, писать детективы начала довольно поздно – и в основном для развлечения. Однако первая же книга принесла ей широкую известность, а всего она написала 43 романа, вошедшие в «золотой фонд» английского детектива. Особой популярностью пользовалась серия ее книг с обаятельным и остроумным главным героем – доктором Дэвидом Уинтрингемом, работавшим в Лондонском госпитале, а на досуге расследовавшим загадочные преступления.

Ссылки

[1] Женская вспомогательная служба ВВС. – Здесь и далее примеч. пер.

[2] Вспомогательная территориальная служба.

[3] Это также и инициалы официантки – Phyllis Hilton.

[4] По-английски «аптекарь» и «химик» обозначаются одним словом – chemist.