Время в Синерии тянулось очень медленно. Прошла неделя с тех пор, как лодка Педро оставила путешественников на пристани. Мелисандра большую часть дня проводила с Энграсией или в библиотеке, листая книги и рассматривая фотографии, в то время как Рафаэлю никак не удавалось докопаться в своих расследованиях до какой-то значимой истины. Все дороги вели к братьям Эспада, но именно поэтому его постоянные попытки разузнать что-то касательно наркотрафика и филины наталкивались на гробовое молчание. Возможно, ему следовало избрать другой путь, более рискованный, вести более открытую игру, задавать более очевидные вопросы и посмотреть, вызовет ли это какую-то ответную реакцию.

Рафаэль отправился в комнату с книгами за Мелисандрой. Макловио ждал их в Синерии, чтобы снова отвести в казарму к братьям.

По прибытии в городской парк Мелисандра и Рафаэль вновь столкнулись с тем, что народ по-прежнему стоически проводил время в праздном досуге, с которым все уже смирились: самые молодые играли в какую-то игру с шариками на тротуарах, самые старые просто сидели под деревьями, неподвижные, задумчивые. Проститутки и игроки, увлеченные своими автоматами и рулетками, букмекеры, орущие на углу.

Они нашли Макловио возле клетки с попугаями-предсказателями. Тот пригласил их узнать свое будущее, предложил сигареты хозяину попугаев, казавшемуся человеком наблюдательным и с неисчерпаемым чувством юмора. Он подбадривал своих птиц чем-то вроде детской считалочки: «Попугайчик королевский, из Португалии, одетый в зеленое оперение и без половины реала» и предлагал им шарики из кукурузной муки.

— Выбирайте птицу, — сказал мужчина, вытаскивая из угла клетки сумочку с билетиками удачи.

«Они все одинаковые», — сначала подумал Рафаэль, но как только ему пришлось внимательно к ним присмотреться, переменил свое мнение. Мелисандра несколько раз обошла клетку и указала пальцем на одинокого попугайчика, который с осоловелым взглядом опирался крыльями на металлические прутья грубой клетки, стоя на одной ноге на самой высокой жердочке.

— У сеньориты глаз хорошо наметан. Дормилон редко ошибается.

Мужчина ловко вытащил птицу из клетки, посадил ее себе на палец и поднес к ней сумку с билетиками. Попугай задумался. Мелисандра с улыбкой посмотрела на Рафаэля, представив себе, что эта сцена забавно бы смотрелась в его репортаже. Она была характерна именно для этого парка с его первозданными и сомнамбулическими деревьями.

Наконец птица засунула клюв в сумочку и вытащила одну из бумажек.

— Посмотрим, — сказал мужчина, отсрочивая чтение билетика до того момента, пока бережно не возвратил птицу на ее жердочку.

Выдержав намеренную паузу, он открыл бумажку и торжественно прочитал:

— «Что мы считаем началом, часто — конец. А дойти до конца означает начать сначала. Конец — отправная точка».

— Томас Стерне Элиот, — сказал Рафаэль. — «Четыре квартета». Это даже лучше, чем китайское печенье судьбы.

У попугая, которого выбрал Рафаэль, кличка была Эль Гордито. Хозяин повторил операцию. Эль Гордито не заставил себя ждать. «Нет худшей слепоты, чем нежелание видеть», — гласила бумажка.

— Народная пословица, — сказала Мелисандра. — Только обычно она относится к бесчувственным, а не к слепым, — добавила девушка.

— Угадывать будущее — задача не из простых, — философски заявил хозяин попугаев. — Поэтому мои клиенты — люди избранные. Некоторые предпочитают гадать на картах, чтобы их надували. Вы поймете смысл того, что сейчас услышали, позже.

— Видишь, дружище, я же тебе сказал. И ему я это говорю всякий раз, как прихожу сюда, — изрек Макловио, поворачиваясь к молодым людям. — Эти попугаи слишком умные. Никогда его дело процветать не будет.

— Они никогда не ошибаются, — возразил мужчина, изображая загадочную улыбку на своем продолговатом, смуглом лице, испещренном бесчисленными морщинами.

Из парка вместе с Макловио они отправились в путь. В этот раз их должен был принять Антонио Эспада.

— С ним действительно стоило переговорить, — сказал Макловио. — Дамиан, бедолага, всегда был мечтателем. Он хороший человек, но его умственные способности достаточно ограниченные. Он заучивал речь и повторял ее, не улавливая всякие тонкости, когда в двух разных ситуациях нельзя применять одни и те же методы. Конечно, он пользовался большей популярностью, чем Антонио. У него какая-то почти религиозная харизма. Он верующий. А народ всегда нуждался в набожном человеке, который создал бы в их умах иллюзию, что существуют еще в Фагуасе благородные люди.

С Антонио легче общаться. Он мой компаньон, дружище. А Дамиан же постоянно мешает. Где-то в глубине моего сердца я всегда сомневался, что кто-то в этом веке может еще похвастаться такой невежественной наивностью, — добавил Макловио.

От парка до крепости довольно далеко. Ближе к вечеру на улицах было мало народа. Только на караульных постах, отделяющих один квартал от другого, посреди баррикад, воздвигнутых при помощи камней, столов, стульев, старых сумок, находились группы вооруженных молодых людей. Их тела были украшены шрамами от нанесенных себе собственноручно ран, бледных полос в форме асимметричных крестов или комичных параллельных линий.

— Идея та же, что и в татуаже, — объяснял Макловио. — Только здесь дело не в том, чтобы обратиться к профессионалу и деликатно пропитать поры краской. Шрамы требуют большего порыва, хладнокровия: взять нож, разрезать себе кожу, чтобы она кровоточила, — пояснил он. Мелисандра инстинктивно потерла руки.

На каждом пропускном пункте Макловио называл пароль и отзыв.

Его пропускали. Его знали.

Антонио Эспада имел кабинет маленький, но убранный тщательнейшим образом. Рабочий стол с еще видными ранами от заделанных отверстий под петли и замки, наверное, когда-то был отличной дверью. Тот факт, что стол был деревянным, свидетельствовал, что его хозяин не следовал установленным правилам. Помощник Антонио проводил визитеров в комнату и пригласил присесть на деревянные стулья.

На подоконнике широкого окна цвели в горшках бегонии. На столе громоздился старый компьютер, покрытый прозрачным полиэтиленом. Макловио и помощник оставили молодых людей одних.

— Я все еще не знаю, что мы здесь делаем, — сказала Мелисандра. — Не понимаю, что такого мы можем почерпнуть из разговора с Антонио Эспада. Я предпочла бы присутствовать при разгрузке контейнера. У меня мурашки по коже бегают от этого кабинета.

— На контейнер у нас еще будет время, — ответил Рафаэль. — Но никогда вещи не станут интереснее людей.

— Ты жил среди этих вещей, — возразила Мелисандра. — Меня же, напротив, всегда окружали люди.

Антонио Эспада тихонько вошел, бесшумно закрывая за собой дверь. Сразу становилось ясно, что он привык жить среди врагов и шпионов. Высокий, крупный и бледный, он не производил впечатления сильного, пышущего здоровьем человека. Однако в его взгляде и жестах чувствовалось желание превозмочь тот неприятный момент, что его душа была заточена в этом теле, гнев пылкого неутомимого духа, вынужденного обитать в тонкой и хрупкой скорлупе. Он подошел к гостям с протянутой для пожатия рукой и улыбкой, изображающей нечто среднее между приветливостью и насмешкой.

Мелисандра немедленно протянула руку, но почувствовала себя неловко из-за слишком продолжительного рукопожатия: казалось, простой акт приветствия нес в себе дополнительную интонацию, не только сексуальную, но еще и нечто вроде призыва к сообщничеству. Она заметила, что так же Антонио поздоровался и с Рафаэлем, словно вместо руки протянул трость незрячего, которая могла указать ему точные параметры препятствия, находящегося перед ним.

Не сводя с них глаз и делая попутно комментарии о том, какое удовольствие для него наконец познакомиться с ними лично, Антонио сел за стол. Выдержал небольшую паузу, видимо, поглощенный какими-то бумагами на столе.

— Вы уже знаете, что ваш дедушка не очень хорошо себя чувствует? — сказал он вдруг, поднимая голову и глядя на Мелисандру.

— Что случилось? — спросила она, вскакивая со стула, напуганная.

— Подагра держит его прикованным к постели.

«Подагра», — подумала Мелисандра. Глубоко вздохнула и снова села на стул. Она представила себе много худшее. На приступы подагры дон Хосе уже почти перестал обращать внимание. Мерседес знала, что делать. Эти приступы случались у старика по крайней мере раз в год.

— Ах! — сказала она. — Снова подагра.

«Он упомянул об этом, чтобы напутать меня, — подумала девушка. — Чтобы выбить меня из колеи».

— Конечно, вы знаете, что в его возрасте на улучшения рассчитывать обычно не приходится, — добавил Эспада, Потом достал из кармана сигарету, неторопливо зажег ее и выпустил плотный клуб дыма. — Я не хотел вас напугать, — сказал он, — Но, полагаю, в ваших интересах быть проинформированной.

— Конечно-конечно, — с улыбкой ответила Мелисандра, пытаясь прийти в себя.

При упоминании о дедушке она моментально почувствовала запах реки, перед ее глазами возникли берет и трость, она услышала утренний стук дверью.

Рафаэль слегка сполз со стула, чтобы дать расслабиться мышцам спины. Он тоже испугался, хотя знал эту игру. Едва успев войти в комнату, Антонио Эспада уже выиграл первый раунд. Образ дона Хосе, находящегося под постоянным надзором, под угрозой, витал в облаке сигаретного дыма.

— А как вы об этом узнали? — спросила Мелисандра с сарказмом.

— Я не могу сказать, что нам известно все. Но знать почти все для меня более чем достаточно. Именно поэтому Дамиан сказал вам, что вам стоило бы прибегнуть к помощи наших каналов в поисках места, которое вы намерены отыскать.

— Вы нам угрожаете? — предположила Мелисандра.

Эспада встал из-за стола, подошел к горшку с цветами, слегка притронулся к одному из цветков и вернулся к ним.

— Мне незачем вам угрожать. Вы не представляете для меня опасности. Васлалы не существует. Даже если бы она и существовала, это не повод лишиться сна.

— Тогда зачем тратить свое время и силы на нас, на наши поиски? У вас, должно быть, есть более важные дела, я в этом уверен, — вмешался Рафаэль.

— У меня есть компаньон, — ответил Эспада. — Для него это дело имеет большое значение. Кроме того, мне нечего терять. Мне надо только выделить вам проводника, посодействовать с размещением в гостиницах на протяжении всего вашего путешествия, оберегать вас, предупреждать, какие дороги отдаляют вас от вашей цели, какие приближают. У нас есть довольно-таки точный ориентир, составленный по рассказам тех, кто предположительно был там. Нет, я вовсе не собираюсь приставлять к вам целый полк своей армии. Все это делается просто для меня. Но, если вы предпочитаете не прибегать к этим ресурсам… Это дело ваше.

— Обычно эти каналы, о которых вы нам говорите, чем занимаются? — допытывался Рафаэль.

Эспада улыбнулся. Он вернулся на свое место за столом и играл сейчас карандашами, сталкивая их как фехтовальщиков.

— Раньше войны выигрывались или проигрывались, — начал Эспада. — Сейчас они непрерывны, нужно сохранить завоеванное. Уже нет четко определенных союзников или противников. Разведка — все, как и прежде.

Стратегия более усложненная. Бои ведутся сразу на нескольких фронтах и по разным мотивам. Сегодняшние противоборствующие стороны завтра могут стать союзниками. «Текучая война», — так я ее называю. Она требует хорошей памяти.

— Но какова же будет конечная цель? Вы производите впечатление умного человека. Вы же не думаете, что абсолютная независимость, бывший национальный суверенитет, которого так жаждет ваш брат, возможен здесь, — продолжал Рафаэль.

— Не понимаю, а почему нет, — возразил Эспада. — Вы сами верите в то, что это возможно… А что такое, по-вашему, Васлала? Разве она существует, если это не суверенная община, находящаяся в социальном вакууме?

— Но фактически Фагуас уже даже не является страной. Границы официально устранены со всей этой зоны.

— То, что вы говорите, как раз свидетельствует о правильности моего суждения, — сказал Эспада. — Формально, может, границы и устранены, но не концептуально.

— То есть вы хотите сказать, что вы боретесь за идею, несмотря на то что она не имеет под собой никакой почвы? — спросил Рафаэль.

— Не помните ли, кто сказал: «Дайте мне идею, и я переверну мир?..» — уклонился от ответа Эспада.

— Ну а как же мертвые в этой текучей войне? Вы же сами признаете, что ее нельзя выиграть или проиграть. Может, когда-то она и была нужна, но сейчас она вращается вокруг своей оси: сама по себе разжигается, сама по себе поддерживается. В конце концов, она выполняет свою функцию самоликвидации, — вступила в разговор Мелисандра.

— Дело в силе, — сказал Эспада, снова поднимаясь из-за стола и потирая руки, — в накапливании силы. Вы правы — одной идеи недостаточно. Необходима сила. Это то, что отличает меня от всех остальных, еще больших идеалистов. Я не самоликвидируюсь.

— Вы имеете в виду своего брата? — поинтересовалась Мелисандра.

— Мой брат — Дон Кихот. Начитался книг о рыцарстве. Он зачастую ошибается, полагая, что реальность может быть гибкой и такой, как он ее видит в своих мечтах. Это — национальное зло. Слишком много поэтов в этой стране. Кому, как не поэтам, пришла в голову мысль о Васлале? И идея прижилась. Как же, разве народ не захочет поверить в волшебное место, где нет конфликтов и разногласий? Для такой проклятой страны, как эта, идея о Васлале имеет неотразимую притягательность. Только вот это — ложь. Единственно возможная правда, единственная достоверность, это иметь власть, быть сильным, чтобы устанавливать свои правила игры и быть главным в ней игроком. «Река бурлит — рыбаку выгода», «В мутной воде рыбу ловить». Думаю, с вами мне незачем притворяться.

— Мне еще вот что особенно интересно, — не унимался Рафаэль. — Рассказывают о неких подпольных ресурсах, с которыми производятся всякие махинации в странах вроде Фагуаса, именно благодаря этой расплывчатости структурных границ. Я имею в виду определенные эксперименты: в последние годы наши страны наводнены одним наркотиком-гибридом, филиной, который, как утверждают, произрастает здесь, а еще говорят о торговле человеческими органами, опытах со смертоносными вирусами. Что вы можете сказать мне по этому поводу?

Антонио Эспада улыбнулся. Макловио не ошибся.

— Я уже думал, что только ради Васлалы вас не заслали бы сюда. Кого может интересовать возможность существования какой-то утопии? Для более сочных новостей существуют горячие факты.

— Мой издатель — человек очень чувствительный. В свободное время рисует, — сказал Рафаэль. — То, о чем я вас спрашиваю, сугубо мой, личный интерес.

Мне безумно импонирует делать репортажи о всяких обрядах, культах, а также о жизни городских шаек. В этой среде ходит множество слухов.

— Я не буду вам говорить, как мог бы это сделать мой брат, что все это происки врагов. Мы знакомы с филиной. Она выращивается здесь. Мы не знаем, где именно, но мы делали попытки установить некий контроль над ее трафиком. Что касается вируса и органов, не знаю, что вам сказать. У Фагуаса нет условий, чтобы развивать подобную индустрию. Ресурсы — да. Достаточно нашлось бы желающих продать печень своего противника или свои собственные почки, но логистика — дело сложное. Сколько времени мы даже самолетов-то не видим. Аэропорт порос бурьяном. Море находится не под таким бдительным контролем, как воздушное пространство, поэтому здесь с этой филиной, может, дела обстоят проще, но это вы проверите во время своего путешествия в Васлалу. Спрашивайте: язык до Рима доведет, — улыбнулся Эспада. — А я займусь другими делами.

Мелисандра внимательно следила за их беседой. Ей уже не казалось, что настойчивость Рафаэля в разговоре о наркотиках была случайной. Может, это и есть истинная цель его путешествия? Он говорил с игроками в парке, с ребятами Энграсии, рассматривал растения. Ей стоило бы удостовериться, что его интерес ко всему этому второстепенный. Ей не хотелось, чтобы какие-то помехи отвлекали ее внимание от Васлалы или подвергали бы их опасности. Сейчас они уже совсем ушли от нужной темы, и он рисковал, если Эспада почувствуют какую-то угрозу. Едва ли Рафаэль четко представляет, с кем он имеет дело. По их манере поведения нельзя догадаться, какие темные дела связаны с их именем. Пора уходить, уже поздно.

— Простите, что прерываю вас, — вмешалась Мелисандра, — но нам нужно идти.

Рафаэль посмотрел на часы и вынужден был согласиться.

— Мы еще ничего не решили касательно вашего путешествия, — напомнил Эспада, зажигая новую сигарету.

— Большое спасибо, но мы предпочитаем сделать все сами, — поблагодарила девушка. — Мы пришли поговорить с вами из любопытства.

Рафаэль улыбнулся, делая вид, что занят пушинкой, которая прилипла к его брюкам, чтобы Антонио Эспада не заметил, насколько ему нравилась смелость Мелисандры.

Когда они вышли из кабинета Эспады, Макловио уже не было. Охранник сказал им, что они могут вернуться тем же путем, что и пришли. Никто их не побеспокоит. Он проводил гостей по сырым коридорам до арки, где начиналась дорога. В этот час с вершины холма открывался пейзаж, окрашенный желтоватым светом начинающихся сумерек. Оттуда Синерия казалась обычным городом, приятным и отрешенным. Вдали виднелась башня кафедрального собора с белой колокольней, возвышающейся среди гор, поднимавшихся от самого озера. Фагуас был страной вулканов, ощетинившийся, как угрюмое морское животное, покрытое шипами. Люди должны устраиваться на равнинах, на склонах гор, жить на огненной магме, которая бежала в недрах земли.

«Какая-то часть этой жары, этого горения проникала в их жилища», — подумала Мелисандра, вспоминая взгляд Антонио Эспада, пристальный, пронизывающий. Конечно, его стоило опасаться больше, нежели Дамиана, хотя он и понравился ей больше. Возможно, тот факт, что Антонио выглядел таким болезненным, позволял ему снискать расположение окружающих.

— Мелисандра, нам надо поговорить, — сказал Рафаэль, нарушая тишину, которая установилась, пока они шли вниз по склону.

— Ты прочитал мои мысли. Я тоже хотела поговорить с тобой.

— О чем? Говори, посмотрим, насколько совпадают наши мысли.

— Посмотрим… Я предоставляю тебе право быть первым.

— Если мы примем предложение Эспада, ничего от этого не изменится. В этом нет ничего аморального и нет повода для споров. Это modus vivendi, — сказал Рафаэль.

— Я не согласна. Это они хотят заставить тебя поверить в это. Они злопыхатели.

— Подожди, может, мы неправильно понимаем друг друга. — Рафаэль запрыгнул на камень посреди тропинки. — Войны существовали и до того, как у тебя и у Эспада появились первые о них воспоминания. Все знают, что оправдания не уместны, что здесь речь идет об умножении власти на саму же власть. Закон на стороне сильнейшего.

— Это войны без цели, — не отступала Мелисандра.

— Необязательно. Просто происходит так, что эта цель ускользает от нации, от народа. Это индивидуализированные войны за власть: одни могущественные индивидуумы против других могущественных индивидуумов. Феодальные войны, войны кланов, семей, родов, безо всякой национальной идеи.

— Когда нет причины, нет национальной идеи, то нет и правил. К этому ты клонишь, так ведь? Так вот, ты ошибаешься. Даже в полном хаосе существует некий порядок, границы, по меньшей мере, уважение некоторых принципов. Мы никак не можем с ними сотрудничать.

— Не буду настаивать. Знаю, что Энграсия внушает тебе больше доверия. Мне тоже, вне всяких сомнений, но ситуация ясна: здесь нет ни праведников, ни грешников. Просто надо проанализировать, кто нам больше подходит.

— А может, тебе нужно подобраться поближе к Эспада для другого твоего репортажа. Это не мое дело. Но они обеспокоены. Какие бы причины там ни были, но на мое путешествие возлагаются большие надежды. Считается, что, если я внучка своего деда, дочь моих родителей, мои шансы отыскать Васлалу возрастают. У нас с тобой есть договоренность. Не знаю, действительно ли целью твоего прибытия сюда было найти Васлалу, но обратного пути уже нет. Если ты будешь продолжать раскапывать информацию о филине, ты наживешь на наши головы большие проблемы.

— Но ведь эти репортажи можно совместить.

— Может — да, может — нет. Скажем так, для меня приоритетом является Васлала. Если нужно, мы можем разделиться прямо сейчас.

— Никоим образом, — возмутился Рафаэль. — Я — человек слова.

— Ты — журналист, — уточнила Мелисандра.

— Ты должна понять, что приехать сюда было для меня очень непросто, — сказал Рафаэль, останавливаясь. — Нет ничего предосудительного в том, чтобы я сделал несколько репортажей. Кроме того, маловероятно, что меня еще раз отправят в Фагуас… Поверь мне, Мелисандра, я никогда не поставлю под угрозу твое путешествие.

Они достигли мостовой и углубились в улицы Синерии. На этот раз, проходя через посты, они чувствовали, что их признавали. Многие люди, как Мелисандра и говорила, знали о путешествии в Васлалу. В разных местах их останавливали ненадолго, чтобы задать вопросы и предложить совет. «Не берите с собой много вещей, — сказал один, — никогда не слышал, чтобы кто-то отправлялся в Васлалу с большим грузом; те, кто попадал туда, делал это случайно, без подготовки, непреднамеренно». «Обращайте внимание на ветер, — сказал второй. — Говорят, в Васлале ветер совсем другой». На одном из постов путников поджидала старушка со старой фотографией своего мужа. Кто-то видел его в Васлале. Она хотела, чтобы они сказали ему, что она жива, дожидается его, чтобы умереть. Рафаэль не упускал возможность расспросить об Эспада, о коммунитаристах, о противоборствующих сторонах. В ответ слышал только уважительные отзывы о тех и о других, без проявления открытой приверженности или преданности к тем или иным. Безразличные отголоски идей Дамиана Эспады и Энграсии переплетались в запутанном клубке оправданий военных действий. Эспада отождествлялись с национализмом, а Энграсия — с понятием о формировании общества, открытого миру.

— Ты понимаешь? — говорил Рафаэль Мелисандре. — Здесь никто ни с кем, и все со всеми. Вражда или преданность зависят от того, как они думают достичь баланса между отношениями с одной или другой стороной.

Мелисандра молчала. Для нее самым важным было доказать, что по причинам, не поддающимся логическому объяснению, каждый думал, что только открытие Васлалы сможет снять с Фагуаса его военное проклятие и позволит местным жителям направить свой героизм в мирное русло. Васлалу считали последним оплотом порядка, единственным, что могло бы вернуть Фагуасу перспективу альтернативного способа жизни. Или, возможно, как считал Хоакин, это оставалось единственной коллективной надеждой после того, как не стало всех остальных иллюзий. Это была игра миражей, которой не избежал никто в Фагуасе. И Мелисандра всегда была частью этой игры, даже не ставя перед собой такой задачи.