— Как странно, что Мелисандра и Рафаэль не вернулись, — сказала Энграсия. Она ощущала себя так, словно какая-то невидимая рука вытащила из ее спины позвоночник, словно китовый ус из корсета. Лежа на подушках, она провела рукой по лицу. У нее болела голова. Она заметила, что время шло не по минутам, не по часам, а несоразмерными интервалами, которые вытесняли ее из ее собственного тела. Ее жизнь разлеталась на куски, причудливо мешая перед смертью в одну кучу образы из небытия и образы настоящего. В одной и той же комнате, где она спрашивала о Мелисандре и Рафаэле, она могла наблюдать, словно на ожившей фотокарточке, просторную, потрясающе светлую залу с белыми стенами, где ее мать вязала, сидя на элегантном позолоченном кресле-качалке. Время от времени мать поднимала взгляд от вязания, чтобы посмотреть на нее глазами, полными ребяческой радости, и делала ей руками заговорщицкие жесты, чтобы она поторопилась.

Энграсия снова открыла глаза, встряхнула головой, и образ из потустороннего мира пошатнулся, словно отражение в пруду. Ее мать уцепилась руками за кресло, чтобы не упасть.

— Ты слышал меня, Жозуэ, — повторила она. — Это ненормально, что они не вернулись. Поезжай в гостиницу на джипе, может, Хайме что-нибудь знает о них.

— Уже не понадобится, — ответил Жозуэ, высовываясь в окно, — Хайме как раз подъезжает к нам.

— Отнеси ему желтый костюм. Пусть наденет, прежде чем войдет сюда, — взволнованно сказал Моррис, приподнимаясь на диване.

Хайме в нерешительности остановился перед входом во двор. Вся деятельность остановилась: не было слышно непрерывного жужжания торгующихся посетителей, предлагающих на обмен свои товары, не было видно постоянного перемещения вещей в разнообразные тележки, тачки, на которых их увозили. Не слышно было и голосов чернорабочих. Можно подумать, что это безмолвное, угрюмое воскресенье. Даже солнечным лучам, водопадом льющимся на вещи, пальмы, не удавалось развеять ощущение пасмурного дня, дурные предвестия. Он содрогнулся. А что я еще ожидал? — спросил он себя. Но разум не прекращал выделывать свои шутки, пытаясь разглядеть обыденное и привычное даже в трагедии. Силуэт какого-то мальчишки пересек двор по направлению к библиотеке. Он уже собирался окликнуть его, как появился Жозуэ со сложенным на руке костюмом.

— Вам надо надеть это, Хайме.

Тот в растерянности посмотрел на него.

— Почему это должен надеть я, а не ты? — спросил Хайме.

— Я недавно его снял. Я не хожу в нем все время, но профессор Моррис, если не видит на нас костюмов, очень беспокоится.

Жозуэ проводил его до крыла, в котором располагались комнаты Энграсии. Хайме, чувствующий себя неловко, облаченным в костюм, поинтересовался состоянием пяти больных ребят. Они предпочли устроиться на пледах на полу в библиотеке, объяснил Жозуэ; каждому поставлена капельница, каждый развлекается, разглядывая любимые фотографии, книжки с иллюстрациями. Никто не захотел дальше оставаться в лазарете. Остальные ребята были рядом с ними, не оставляли их без присмотра ни на минуту.

— Я совершенно разбит! Слишком много несчастий за такое короткое время, — сказал Хайме. — Эспада держат Мелисандру в одном из подвалов форта! Я только что узнал об этом.

Он зашел в комнату. Жозуэ вышел в коридор. Опечаленный и серьезный, Хайме обнял своих друзей, одновременно повторяя им историю, приключившуюся с Мелисандрой. Энграсия не дала ему времени на соболезнования. Она хотела услышать в деталях то, что было ему известно.

Он толком ничего не знает, предупредил Хайме, но один повар, который, по счастливой случайности, работает в казарме для войска, слышал, как двое солдат спорили, кто понесет поесть рыжей.

— Он пришел сообщить мне об этом после обеда, как только закончилась его смена, — сказал он. — Я немедленно выехал сюда. Я подумал, что у тебя, Энграсия, больше возможностей помочь Мелисандре.

— А Рафаэль? Что с ним произошло? Разве он был не с ней?

— Нет, — ответил Хайме с видом сокрушенного достоинства, приступая к рассказу о том, о чем они договорились с Рафаэлем, что, возможно, филина облегчит их боли, об отъезде Рафаэля в Тимбу, о своем решении предложить Мелисандре вдвоем отправиться вслед за ним и о ее поспешном отъезде утром в одиночестве.

— Конечно! — воскликнула обессилевшая Энграсия. — Они используют Мелисандру, чтобы заставить молчать Рафаэля. Ай, Хайме, Хайме. Хотя, нет, спасибо, конечно, спасибо.

Энграсия легла на кровать и застыла.

— Вот видишь, Моррис, — сказала она наконец с закрытыми глазами. — Моим фантазиям о взрыве в казарме Эспада суждено воплотиться в жизнь, после всего-то! Призраки из Вивили посетят братишек этой же ночью!

— Но что будет с Мелисандрой? — спросил Моррис, приподнимаясь.

— Они вернут ее нам, не беспокойся. Прежде, чем мы все взлетим на воздух, она выйдет оттуда.

— О чем вы говорите? — уточнил Хайме, напуганный услышанным.

— Мои ребята не будут умирать в постели, Хайме. Ни они, ни я. Мы проводим Эспада в мир иной. Когда сначала мне пришла в голову эта мысль, меня вдохновляли на этот шаг только абстрактные доводы, гуманистические. — Она иронично улыбнулась между рвотными позывами, после чего ее вырвало в ведро, стоящее возле кровати. — Прости, Хайме. Вот вознаграждение за работу на свалке. Как я уже говорила, теперь у нас есть конкретная причина, очевидная, весомая, которая, надеюсь, убедит профессора, лежащего на соседней постели.

— Но это же безумие! — воскликнул Хайме.

— Я хочу сказать тебе, друг мой, что это решение всех заразившихся, эта смерть не должна слишком надолго затянуться. У нас мало раствора для капельниц, и когда он закончится, если мы еще будем живы, то будем мучиться, с филиной или без нее. Никому из нас этого не хотелось бы. Таким образом, мы доберемся до Эспада, все сверкающие, в ореоле славы. Мы раскрасимся безумно красиво. Никто в Синерии не забудет эту ночь, а чтобы не посвящать никого в эту тайну, этой ночью не мы, а сами Призраки из Вивили посетят наших любимых братцев, — хвастала Энграсия с шутовскими гримасами, вынужденная лежать на постели возле металлической подножки, на которой висел мешочек с раствором.

Хайме испуганно смотрел на нее.

— Дай мне, пожалуйста, бумагу и ручку, — попросила Энграсия. — Я должна написать кое-какие распоряжения.

С дивана Моррис посмотрел на Хайме с выражением смирения.