— Вы же знаете, я интроверт.

— Наша общительность не более чем стереотип. Мы и вправду любим поболтать, но в характере каждого испанца, особенно кастильца, заложена склонность к аскетизму и мистике. Небезопасная, как мне кажется. Ты, хоть и родилась в тропиках, очень похожа на испанку. В твоем возрасте стоит побольше общаться со сверстниками, — произнесла монахиня по-матерински ласково. — Ты почти не разговариваешь с подругами. А ведь Пилука и Марина к тебе очень привязались. Раньше я часто видела вас вместе.

— Мне тяжело слушать, как они обсуждают свои семьи и планы на лето, — заявила я, пуская в ход свою черную легенду.

— Но у тебя тоже есть семья, Лусия… Напиши бабушке и дедушке, пусть они заберут тебя на Рождество. Хочешь снова поехать в Малагу или лучше в Лондон? Когда у твоей кузины свадьба?

Я, признаться, совсем позабыла о Рождестве. Нужно было придумать надежный предлог, чтобы остаться в Мадриде. Я уже написала бабушке, что не поеду на свадьбу, сославшись на невыносимую учебную нагрузку.

— Нет. На свадьбу я не поеду. Это слишком далеко. Откровенно говоря, мне просто не хочется. Наверное, лучше мне остаться на Рождество в Мадриде, — попыталась я забросить удочку.

— Но, детка, ведь на Рождество в интернате никого не останется. Тебе будет одиноко.

— Возможно, я проведу праздники с Мануэлем и его тетей. Вряд ли они будут против. У них не так много друзей. — Я улыбнулась, продолжая играть свою роль.

— Эта тетя такая элегантная дама. Немного эксцентричная, пожалуй… А тебе не кажется, что ее ученый племянник в тебя немного влюблен?

— Матушка Луиса! — воскликнула я. — Мануэль меня намного старше.

— Возраст еще никогда не мешал мужчинам влюбляться в женщин. Скорее наоборот. Такое случается очень часто.

— Мануэль воспринимает меня как одну из своих студенток. Кажется, ему льстит, когда я слушаю его истории, но чтобы влюбиться… Право же, матушка, этого не может быть.

— Ох, смотри, как бы он не застал тебя врасплох.

Я спрашивала себя, не даровал ли Господь Своей верной рабе дар чтения мыслей. К страху перед разоблачением и стыду оттого, что мне приходится лгать, примешивалось удивление: как монашка могла догадаться о том, что мы с Мануэлем так тщательно скрывали.

— Значит, вы считаете, что мне не стоит проводить с ними Рождество?

— Стоит как следует подумать, прежде чем довериться людям, которых ты совсем не знаешь.

— Но в Малаге я вообще никого не знаю.

— Ну да. Ты права. И учти, я ничего тебе не запрещаю.

В окно заглядывал тонкий солнечный луч. Я попыталась подняться.

— Постой, Лусия. Мне не просто начинать с тобой этот разговор, но в твоем возрасте уже пора знать некоторые вещи, о которых девочке обычно сообщает мать. — Монахиня наклонилась ко мне и накрыла ладонью мою руку, лежащую на поверхности стола. Ее щеки заливала краска. Я удивленно подняла брови. — Речь идет о сексуальном воспитании, — пояснила матушка. — Мы в интернате привыкли считать его прерогативой родителей, но в твоем случае…

Я уставилась на монахиню, отчаянно стараясь сдержать смешок: об этих вещах я и сама могла бы прочесть целую лекцию.

— Женское тело начинает созревать со времени первых месячных; на уроках анатомии тебе, безусловно, рассказывали о том, как функционируют половые органы, но эти знания весьма приблизительные и схематические, а я считаю, что современные девушки должны по крайней мере отдавать себе отчет в том, какие опасности их подстерегают.

— Что это за опасности, матушка Луиса?

— Ну, нежелательная беременность, заболевания, которые передаются половым путем… Плоть слаба, и мы не всегда можем противостоять ее зову. Это как ураган, как землетрясение. Юношам не приходится платить за свои ошибки такую высокую цену, как девушкам. Мне приходилось видеть несчастных дурочек, по наивности загубивших свою жизнь. Руководство интерната не поощряет таких разговоров. Я сама так решила. Пусть это останется между нами, ладно?

Пронизывавший комнату солнечный луч погас. Сосна за окном тонула в золотой дымке. В коридоре хлопали двери, слышался топот ног. Приближалось время ужина. Я чувствовала себя дичью, застигнутой охотником на лесной опушке. Под пронзительным взглядом монахини я боялась пошевелиться. Избежать разговора не было никакой возможности. Просто встать и уйти я не посмела бы. Впрочем, лекция монахини могла оказаться довольно полезной. Мамина книга устарела лет на десять, а то и на двадцать. Мелкие черно-белые рисунки никак не могли удовлетворить мое любопытство. В вопросах безопасности я полностью доверяла Мануэлю. Он сам составил график моего менструального цикла, отметив на нем «безопасные» дни, поскольку считал презервативы вещью неудобной и неестественной. Я призналась, что никогда в жизни их не видела, и Мануэль показал мне один. Сначала я не поняла, что это за резиновое колечко, запаянное в фольгу и покрытое желатином. Разглядеть желатин, конечно, было невозможно, но, когда я разорвала упаковку, презерватив напоминал шоколадную медальку. Мануэль объяснил, что его надевают на пенис и натягивают большим и указательным пальцами. Я рассмеялась, вообразив пенис в резиновой обертке. Бедняга Мануэль, посочувствовала я. Это, наверное, очень больно. Совсем не больно, заверил он. Я думала, что презерватив нужно натягивать до упора, но Мануэль объяснил, что положено оставлять немного пространства для спермы. Манипуляции с резиновым колпачком показались мне совершенно нелепыми. Неужели нельзя было придумать что-нибудь получше, по крайней мере с точки зрения эстетики? Неудивительно, что Мануэль легко уговорил меня отказаться от этого приспособления и довериться календарному методу, которым, по его словам, пользовались с незапамятных времен. Расчертив тетрадную страницу, Мануэль отметил дни, в которые мы могли ничего не опасаться, и те, когда ему следовало быть осторожнее.

С тех пор наши свидания зависели от календаря. И я ни о чем не беспокоилась.

Я опустила глаза и принялась рассматривать свою форменную юбку. Ее давно пора было сдать в чистку. В последнее время такие вещи часто вылетали у меня из головы. Не то что юбка стала совсем грязной, но между складками отчетливо виднелись темные пятнышки.

— Ты стесняешься говорить о таких вещах? — спросила матушка Луиса Магдалена.

Я покачала головой. Чего мне было стесняться? Если женщина, к которой никогда не прикасался мужчина, полагает, что может посвятить меня в тайны жизни, как выражалась наша биологичка, то почему бы ее не выслушать. Разумеется, вслух я этого не сказала. Только подумала. Забота монахини тронула меня. Матушка Луиса была незаурядной женщиной. Потому мы и подружились.

Мы просидели в лазарете до самого ужина. Матушка Луиса Магдалена принесла книги по анатомии и рассказала, зачем нужна каждая часть женских гениталий. Она поведала мне о жуткой операции, которой подвергали девочек в Африке. Бедняжкам удаляли клитор, чтобы они не получали удовольствия от секса и не испытывали влечения к мужчинам.

По мнению матушки, это было настоящим варварством. Она объяснила, что клитор — самое чувствительное место на женском теле. Монахиня больше не краснела. Она говорила бесстрастно, как учительница в классе, и все же было очевидно, что ее восхищает стройное, гармоничное устройство человеческого организма. «Удивительно, не правда ли?» — спрашивала она то и дело. Глядя на Луису Магдалену, я поражалась, как эта женщина попала в монастырь. Она говорила о столь интимных вещах так деликатно и поэтично, что я едва не расплакалась, но сумела удержать слезы. Мне не хотелось расстраивать матушку.

Хотя большинство моих догадок о природе женского организма подтвердилось, рассказ матушки встревожил меня. Луиса Магдалена не доверяла календарю. По ее словам, гормональный баланс, отвечающий за регулярность цикла, был чрезвычайно неустойчив, особенно у молодых женщин, так что высчитывать благоприятные дни было бесполезно. Впрочем, мы с Мануэлем оставались наедине так редко, что я едва ли рисковала забеременеть.

В ту ночь, лежа под одеялом в теплой пижаме из розовой фланели, я представляла свое тело загадочным лабиринтом, в котором мужчина мог пропасть навсегда. Сперматозоиды казались мне человечками с картин Магритта, в черных котелках и с зонтиками, спешащими вниз по туннелю моей вагины в матку, на станцию метро, откуда ровно в пять оправлялся поезд к высоким аркам фаллопиевых труб. Яйцеклетка поджидала их в яичниках, выглядывая в узкие окошки, спокойная и величавая, а сперматозоиды бились не на жизнь, а на смерть у ее порога: войти внутрь должен был только один. Наутро на улицах города-лабиринта валяются осиротевшие зонтики и котелки, и мусорщик на красном грузовичке с меланхоличным видом подбирает их огромным механическим ковшом.

Потом я вообразила свое тело мастерской стеклодува, где посреди немыслимого жара формируется новая жизнь. Так вот почему они раздуваются, подумала я, представив беременных женщин с огромными животами. В ту ночь я заснула, обхватив руками живот.

На следующей неделе мне было не так одиноко. Выходные вне интернатских стен, в компании со взрослыми, не имевшими отношения к монастырю, помогли мне добиться статуса нормальной девочки. Пилука и Марина потребовали отчета о времяпрепровождении в семействе Денья. Я описала старинный особняк не скупясь на красочные детали, чем вызвала завистливые вздохи подружек. Потом мы сговорились подшутить над молодым преподавателем истории права, до невозможности робким и неуклюжим. «Пусть весь первый ряд не отрываясь смотрит на его ботинки», — распорядилась Флоренсия из Кадиса, хрупкая большеглазая блондиночка с кукольным личиком. По дороге в аудиторию мы злорадно посмеивались. Учитель сидел за кафедрой у доски. Мы расселись за парты. Едва преподаватель открыл рот, ученицы как по команде уставились на его ботинки. Это были начищенные до блеска коричневые туфли со скромным орнаментом вокруг дырочек для шнурков. Бедняга не знал, куда девать собственные ноги. Он то скрещивал их, то расставлял, то тер одну ногу другой, то поправлял носки. Мы с трудом сдерживали смех. Надзиравшая за классом матушка Бланка, которая вязала на заднем ряду, тщетно пыталась восстановить порядок. «Девочки», — взывала она с укором. Как только урок закончился и учитель исчез за дверью, мы разразились безудержным хохотом. «Мы ничего такого не делали, матушка, только смотрели на его ботинки». Монахиня сурово покачала головой и, не выдержав, широко улыбнулась: «Ах вы, маленькие негодницы. Бедный юноша. Не делайте так больше».