Глава 1. Начало пути
Вероятно, немаловажно, что прежде, чем достичь вершины власти, Ришелье пришлось долгое время находиться в положении ученика. Но ведь и Наполеону пришлось ждать восемь лет, прежде чем он получил звание бригадного генерала, и затем еще два года, когда он был назначен командующим армией.
Ришелье еще молодым человеком решил посвятить свою жизнь служению обществу. В тридцать лет он стал членом королевского совета. Правда, пробыв в нем несколько месяцев, он был отправлен в ссылку. Прошло восемь долгих бесплодных лет, прежде чем он снова появился в королевском совете. Ему было сорок лет, когда он стал первым министром, а фактически руководителем всей нации.
Характерно, что он не пытался подгонять время. Терпеливо перенося неудачи, он никогда не падал духом. Он шел к цели так, как идет путник, продираясь сквозь густой лес и кустарник, обходя топкие болота. Этот долгий извилистый путь отнял у него почти пятнадцать лет жизни.
Ришелье происходил из семьи, гораздо более знатной, чем это принято считать. Как и многие другие выдающиеся деятели истории, он начал свой путь наверх с довольно высокой ступеньки социальной лестницы. К концу жизни он достиг почти абсолютной власти, повелевая потомками самых знатных родов, что дало повод — то же самое мы видим, когда говорим о Кромвеле — преувеличивать расстояние между началом и концом пути. Конечно, семья Ришелье, как и Кромвеля, не была состоятельной — напротив, она оказалась в затруднительных обстоятельствах, но бесспорно, что у нее древние корни. Это подтверждается простым фамильным гербом: три шеврона на одноцветном поле. Дед будущего кардинала Луи дю Плесси женился на Франсуазе Рошешуар, род которой был одним из самых знатных и древних. Произошло это перед самым началом религиозных войн. Правда, невеста была уже немолода и с плохим характером, но зато Луи дю Плесси породнился со знатью. Он познакомился с Франсуазой в доме ее кузины Анны де Полиньяк, род которой был еще более знатным и древним, чем его невесты.
Не надо думать, что социальное положение Луи дю Плесси было низким и он улучшил его благодаря браку. Хотя дю Плесси не принадлежали к знати, но они были с давних пор тем, что во Франции зовется «малой знатью», а в Англии — сквайрами. Семейное наименование дю Плесси — кстати, во Франции в названиях деревень «Plessis» встречается бесчисленное множество раз — происходит от названия деревни вблизи Неона в долине Крез. К началу XVI века дю Плесси принадлежала не одна деревенька, и хотя манориальные налоги не приносили такого большого дохода, как раньше, семья была далеко не бедной.
Луи дю Плесси был потомком младшей ветви семьи, которой благодаря браку досталось поместье Ришелье, находящееся в анжуйской марке, в провинции Турень, на стыке с провинцией Пуату, так что дю Плесси считали себя пуатевинцами. Они появились здесь лет за сто до рождения будущего кардинала.
Помещичий замок не отличался красотой и больше походил на крепость. Хозяева замка, судя по всему, имели, кроме скромного годового дохода от поместья, также доходы от других принадлежащих им владений. Отец кардинала, сын Луи дю Плесси — мы уже говорили о нем в первой части нашего исследования, — оставил свое имя на страницах истории Франции. Он был игроком, запутался в долгах и пустил на ветер состояние семьи, но он доказал свое мужество и преданность королю в бесконечных религиозных войнах.
В 1578 году король Генрих III назначил его гофмейстером, спустя еще семь лет он получил титул гран-прево и вошел в число ста приближенных к королю рыцарей Ордена Святого Духа.
Спустя три года после этого Генрих III был убит Клеманом, династия Валуа прекратила свое существование, и корона Франции перешла к Бурбонам. Франсуа дю Плесси доказал свою лояльность новому королю Франции Генриху IV, хотя сам и не был гугенотом, тем, что немедленно и лично сам арестовал убийцу. С этого момента он стал верным слугой короля и проделал с ним все военные походы, участвуя в битвах при Арке и Иври. Он умер от лихорадки в военном лагере — будущему кардиналу было тогда пять лет — во время осады крепости Эссон.
Генриху IV были чужды многие возвышенные чувства, но только не чувство военного товарищества. Он не забыл своего верного старого служаку, и когда пришло время позаботиться о детях своего товарища по оружию, он оказал им свое покровительство.
Мать кардинала, в девичестве Сюзанна де ла Порт, была дочерью видного деятеля парижского парламента, то есть принадлежала к дворянству мантии. Она оказала очень большое влияние на формирование характера Ришелье. Именно от нее, а не от отца, унаследовал он здравомыслие и рассудительность, терпение и выдержку. Сразу после смерти мужа и вплоть до совершеннолетия ее детей она напоминала о нуждах семьи тем из придворных, которые близко знали ее мужа. Именно она попросила короля закрепить за семьей мужа небольшую епархию с центром в городе Люсон.
Она так хорошо вела хозяйство, что сумела в конце концов расплатиться с долгами. Большего сделать не удалось. Хотя Генрих IV обещал вдове выплачивать пенсию, но так этого и не сделал.
В сотнях книг, заполнивших книжные полки, говорится о том, что семья Ришелье была бедной. Гораздо точнее сказать, что она находилась в стесненных обстоятельствах: надо было заплатить долги мужа; много денег уходило на содержание старшего сына Анри — он отличался мотовством — при дворе; строения и хозяйственные постройки требовали ремонта после военного разорения, которое было особенно большим в провинции Пуату, — на это тоже требовались немалые деньги. Но, видимо, того дохода, который давала земля и рента, вполне хватало, чтобы покрыть долги, издержки и другие расходы, и еще оставалась какая-то сумма, чтобы скромно жить в деревне. Мы не знаем, каков был годовой доход семьи, но можем оценить его по сохранившимся сведениям о церковном вкладе семьи. Он составлял несколько тысяч ливров в год. Все свои дни мать Ришелье проводила в хлопотах по хозяйству, пытаясь сэкономить каждое су, под пристальным взглядом свекрови, происходившей из рода Рошешуар и дожившей до очень преклонных лет.
Согласно дошедшему до нас документу, Арман Жан дю Плесси родился 9 сентября 1585 года. Он был четвертым ребенком, у него было два брата, Анри и Альфонс, и две сестры: Франсуаза и Николь, которая родилась после него.
Интересно, что в документе указана дата рождения, но ничего не говорится о месте рождения. Это очень странно, потому что до нас дошло множество всевозможных документов, связанных с Ришелье. Странно также и то, что сам Ришелье, очень заинтересованный в своей родословной и поднятии своего престижа среди знати, не оставил нам никаких указаний на этот счет. Спор о том, где он родился, продолжается, и, видимо, никогда не будет решен, несмотря на очень кропотливые и обширные исследования. Быть может, какие-то сведения имеются в рукописях, хранящихся в Нью-Йорке, но они мне были недоступны. Потомки Ришелье также ничего не знают об этом.
Историк Жаль нашел в церкви Святого Евстахия вблизи отеля де Билль в Париже запись о его крещении, сделанную спустя восемь месяцев после рождения, 5 мая 1586 года. Приводится дата его рождения, но о месте рождения ничего не говорится. На полях книги записей другим почерком, по-видимому позднее, написано, что родители ребенка живут на рю де Жюи.
Мадемуазель де Монпансье говорит, что, побывав в загородном доме Ришелье, она видела комнату, в которой он родился. Известно, что кардинал перестроил дом-крепость своих предков. Зачем он стал бы сохранять в неприкосновенности комнату, если бы он не родился в ней. Когда мадемуазель де Монпансье писала свои мемуары, она так же хорошо помнила время Ришелье, как помнит мистера Гладстона мой пожилой современник, читающий эти строки. Между прочим, Лафонтен говорит то же самое. Старые слуги в доме Ришелье также давали положительный ответ на этот вопрос, видимо следуя давней традиции, восходящей к тому времени, когда в доме жил кардинал.
Селлье в своей монографии, посвященной Центральной аптеке, занимающей то место, где когда-то был отель Домон, пишет, что Ришелье родился именно здесь. Его старший брат женился на дочери владельца отеля, но этого недостаточно, чтобы считать его сообщение достоверным, так как он не приводит никаких фактов.
Аното в своей многотомной «Истории кардинала Ришелье» подробно рассказал о детстве кардинала и, приведя свои соображения, утверждает, что он родился в Париже. Пюре в написанной им «Жизни Ришелье» говорит то же самое. Хотя он не был современником кардинала, его книга была написана, когда еще живы были ближайшие родственники кардинала. Сам кардинал в двух речах и в письме (соответственно в 1628, 1633 и 1641 годах) говорит о себе как о «парижанине». Мы не можем придавать этому утверждению слишком большого веса: ведь могло случиться так — не будем забывать, он был общественным деятелем, — что ему хотелось, чтобы его считали парижанином.
Приведя все за и против, мы не можем принять ни той, ни другой гипотезы. По-видимому, вопрос не будет никогда решен.
Первым учителем маленького Армана Жана был настоятель мужского монастыря в Сомюре. Когда ему исполнилось двенадцать лет, он поступил в парижский университет Коллеж де Наварр. Здесь обучались незнатные дворяне с достатком. Арману Жану был пожалован титул маркиза де Шийю — по одному из поместий Ришелье. Вместе с ним в Париж поехали двое слуг и частный учитель.
В университете Арман Жан получил хорошую подготовку по классическим языкам и литературе. В дальнейшем он опирался на знания, полученные в университете: благодаря им он стал таким, каким мы его знаем. Когда он встал у кормила государства, он делал все от него зависящее, чтобы поддержать национальную литературу. Его отношение к литературе и искусству было искренним, в нем не было обычного лицемерия: он понимал, какое большое значение имеют они для государства. Вероятно, он не согласился бы с доктором Джонсоном, который утверждал, что величие нации определяется ее писателями, но он не один раз говорил, что нация, у которой нет литературы, не может быть сильной и великой. Несомненно, это убеждение зародилось у него еще тогда, когда он жил в Латинском квартале.
Высокие образцы литературы были созданы во Франции еще в XVI веке. Назовем лишь тех, чей гений несомненен: Рабле, Ронсар, Малерб. Но литература еще не стала необходимым компонентом общественной атмосферы, да и ценителей ее было слишком мало. Как известно, литературой интересуются люди, имеющие достаток и досуг. В XVI веке знать и дворянство были почти поголовно заняты войной, а средние классы заседали в парламентах, торговали и яростно спорили о религиозных догматах. Положение изменилось в первой трети XVII века, и без содействия Ришелье это не могло бы произойти.
Древнегреческий язык он знал недостаточно хорошо, зато латинский язык — блестяще. Иногда он пользуется им в частной переписке. Латинские фразы, написанные тем же быстрым почерком, что и французские, выражают его мысль просто и прямо, без какой-либо ученой витиеватости, так, словно писать по-латыни не составляло для него никакого труда. За свою жизнь он выучился также итальянскому и испанскому языкам, которые были необходимы ему для ведения переговоров, и говорил и писал на них совершенно безупречно.
Закончив изучение классиков, он поступил в Академию Плювинеля, где молодых дворян готовили к несению военной службы. Здесь Арман Жан овладел искусством верховой езды, которое он потом демонстрировал во время осады Ла-Рошели или во время перехода через ущелья в Савойе, а также искусством фехтования. Здесь он начал изучать историю военного искусства и продолжал ею заниматься до конца жизни.
Когда мы из отрочества переходим в юность, для каждого из нас наступают решающие годы, в которые формируется наш характер. Опыт, полученный в те годы, остается на всю жизнь. Именно в эти годы молодой Ришелье нашел свое призвание — военное дело. И хотя он так и не стал военным, но военная жилка сохранилась в нем на всю жизнь.
Случаю было угодно, чтобы он не закончил академию, а снова вернулся в университет, где стал изучать теологию и готовиться к принятию духовного сана. Сейчас мы расскажем, как это произошло.
В 1600 году, когда Арман Жан еще учился в Колледже де Наварр, Генрих IV вдруг вспомнил о вдове своего боевого товарища и предложил ей место фрейлины в свите королевы Марии Медичи. Сюзанна дю Плесси была очень польщена оказанной ей честью, чуть было не согласилась, но потом отказалась: она боялась тех больших расходов, которые неизбежно появятся, если она будет жить в Париже и служить при дворе. Она все еще продолжала экономить во всем, чтобы восстановить расстроенное состояние.
Король понял причины ее отказа и послал ей в качестве своего личного дара двадцать тысяч ливров. Он взял также на службу при дворе в качестве камергера ее старшего сына, который до этого был пажом, и положил ему годовой оклад в четыре тысячи ливров. Второму сыну он дал епархию с центром в городе Люсон.
Однако в 1605 году Альфонс отказался от сана — он уже был конфирмован, но сана еще не получил, — и, приняв монашеский обет, ушел от мира в Гран-Шартрез. Мать предложила Арману Жану занять место брата, чтобы отданный королем семье Ришелье церковный приход остался за их семьею. Это означало, что он должен отказаться от военной карьеры и стать священником.
Он, не колеблясь, тотчас же согласился. Возможно, в его голове мелькнула мысль, что духовная карьера ничуть не хуже военной. Как бы там ни было, с этого дня и до конца жизни — в течение почти сорока лет — он делал только то, что повышало его престиж. Ему помогали в этом его честолюбие, его сила воли, но он не брезговал, когда надо было обмануть или ловко уклониться от удара.
Возможно, ему была больше по сердцу жизнь солдата, но, сообразив, какие блестящие перспективы давала духовная карьера для влияния на общество, он, не задумываясь, сменил военный мундир на рясу.
Люсонская епархия, отданная королем семье Ришелье, была образована в 1317 году, то есть сравнительно недавно, папой Иоанном XXII во время аваньонского пленения. Вероятно, этот церковный приход был выкроен папой из большой епархии Пуатье по просьбе чьей-то семьи.
Он не был наследственным церковным приходом семьи Ришелье, как это часто утверждают. Лишь в 1584 году Генрих III отдал епархию семье Ришелье, и Жак, брат Луи дю Плесси, женившегося на мадемуазель де Рошешуар, стал епископом. Только с этого времени Люсонская епархия становится наследственным приходом семьи.
Жак дю Плесси никогда не жил в Люсоне, как и его внучатый племянник Альфонс. Когда Арман Жан согласился стать священником, то управление епархией было поручено некоему Гиверу, домашнему священнику семьи. Он должен был оставаться в Люсоне до тех пор, пока Арман Жан не получит сан епископа. Это замещение считалось вполне законным; доход, получаемый от прихода, за вычетом сумм, необходимых для ремонта церковных зданий, и тех, что выплачивались священникам, поступал тому, кто владел приходом. Это была чистой воды симония, но никто тогда не видел в этом ничего плохого.
Давайте посмотрим, какие выгоды получала семья Ришелье от этой епархии. Прежде всего, я хочу заметить, что это была самая захудалая епархия, и не велика была честь быть люсонским епископом. Люсон был маленький городок на западной окраине провинции Пуату, затерявшийся среди прибрежных дюн и болот.
Добираться до него по грязным проселочным дорогам было сплошное мучение. Он чем-то напоминал город Или в восточной Англии, но Люсон был гораздо ближе к берегу моря. Болота начали осушать, но только в наше время эти работы были, наконец, закончены. В то время когда там жил Ришелье, это были места, в которых свирепствовала малярия. Ришелье пробыл в Люсоне пять лет, и это, конечно, сказалось на его слабом здоровье. Интересно, что Ла-Рошель, с которой будет навсегда связано имя кардинала, находится в тридцати двух километрах от Люсона. Между ними плоская равнина из дюн и болот. Из Люсона в хорошую погоду можно видеть на южной окраине горизонта башни и шпили Ла-Рошели, если подняться на колокольню.
Живя в Люсоне, Ришелье постоянно жалуется — то на плохую мебель, то на неряшливых слуг; из письма в письмо повторяется одна и та же фраза: «Люсон — самый грязный городишко во всей Франции». Как тут не вспомнить Свифта, который писал, что в том месте, где он живет, «самый скверный воздух во всей Ирландии». Не стоит все эти жалобы принимать всерьез, — молодой человек явно преувеличивает свои неудобства. Он сын своей матери, которая никогда не упускала возможности сказать кому надо, что семья старого служаки заслуживала бы гораздо большего, чем имеет. Мы знаем, как она старалась освободиться от долгов и наладить расстроенное хозяйство, но мы знаем также, что семья владела несколькими поместьями. Кроме того, она получила от короля в дар двадцать тысяч ливров; ее старший сын, молодой человек не старше тридцати лет, получает от короля ежегодное жалованье в сумме четырех тысяч ливров; средний сын имеет доход от епархии, а младшего сына она отправляет в Париж в университет с двумя слугами и частным учителем. Как это мало похоже на бедность! Она, наверное, была права, когда говорила, что семья человека, спасшего жизнь двум королям, заслуживала большего. Имелось в виду, что семья покойного гран-прево, находящаяся в родстве с Рошешуарами, не купается в деньгах. Возможно, что это и так, но это не означает, что семья Ришелье была небогатой.
Давайте посмотрим, какой доход давала люсонская епархия. Он составлял в среднем восемнадцать тысяч ливров в год, или девять тысяч фунтов стерлингов, — неплохую сумму для 1929 года, когда выйдет в свет эта книга. Ливр — или франк, заменивший его в 1795 году, — имел покупательную способность, равную шестидесяти или семидесяти франкам, или полуфунту стерлингов, или двум долларам пятидесяти центам по курсу 1929 года. Правда, в годы правления Ришелье покупательная способность ливра стала быстро падать.
Из этих восемнадцати тысяч ливров надо было вычесть суммы, предназначенные на ремонт и содержание в надлежащем виде соборов, монастырей и епископского особняка, на жалованье священникам и епархиальным чиновникам и на поездки по епархии, так что оставалось — никаких документов не сохранилось — вряд ли девять тысяч, скорее всего, чуть больше двух тысяч ливров.
Не такая уж большая сумма для дворянина — не забывайте, что это годовой доход, — но все-таки доход. Именно так смотрела на это Сюзанна дю Плесси, мать кардинала. Ее сын сумел значительно увеличить эту сумму.
Королевский указ, дающий право Арману Жану дю Плесси исполнять должность епископа в Люсоне, был издан в 1605 году. Он приехал в Люсон в самом конце 1608 года, в день праздника Святого Фомы Кентерберийского (27 декабря). Все три с половиной года ушли на то, чтобы подготовиться к незнакомой деятельности. Но не только. В течение этого времени был заложен фундамент всех его достижений.
Мне не хотелось бы, чтобы читатель понял последнюю фразу в том смысле, что Ришелье предвидел свою дальнейшую судьбу. Это было исключено хотя бы потому, что ему было только двадцать лет. Но и для великих людей, судьбы которых продолжают восхищать нас, остается неизменным правило: никому не дано предвидеть или заранее запланировать будущее. Мне кажется, Арман Жан дю Плесси отличался от молодых людей, подобно ему получавших церковные приходы, тем, что он очень серьезно относился к своей профессии и думал о том, какую пользу он сможет принести государству.
Вернувшись в Коллеж де Наварр, он с головой ушел в изучение теологии. Для него оно оказалось полезным потому, что благодаря ему он научился глубоко сосредотачиваться на предмете изучения. Сосредоточенность помогла развить два других качества: самоконтроль и самообладание. Весь 1606 год — в сентябре этого года он стал совершеннолетним — прошел в интенсивных занятиях, вероятно, под руководством великого Каспеана и известного английского священника апостольской церкви Ричарда Смита, вынужденного эмигрировать во Францию из-за преследований в правление короля Иакова I.
Тем временем король потребовал конфирмации будущего епископа. Не надо путать конфирмацию, то есть формальное подтверждение королевского назначения на должность епископа, с посвящением в сан; последнее не могло быть выполнено, так как Арману Жану еще не исполнилось двадцати пяти лет. Конфирмация была прерогативой римского папы.
Павел V, недавно избранный конклавом кардиналов, в это время был очень занят урегулированием дипломатических отношений со многими государствами, в особенности с Венецией, и не ответил на послание, в котором испрашивалось разрешение на конфирмацию. 1606 год подходил к концу, и король посоветовал молодому человеку самому поехать в Рим.
Здесь его ждал немедленный успех. Он понравился кардиналу Беллармину, все отмечали его блестящие способности: великолепное красноречие, прекрасную память, умение держаться, какую-то силу, исходящую от него. Те, кому довелось с ним познакомиться, говорили, что этот молодой человек мог бы с успехом управлять не только епархией, но и чем-либо покрупнее.
Но юному Ришелье было мало этого. Он приехал в Рим не только для того, чтобы получить конфирмацию, но и — это самое главное — чтобы быть посвященным в сан. Он поклялся, что уже достиг необходимого возраста, и подтвердил свою клятву метрикой своего старшего брата, где вместо его имени вписал свое.
Мы ничуть не сомневаемся, что все так и было. Правда, мнения по этому вопросу, как это обычно бывает, разделились. Никаких доказательств подлога, разумеется, нет, потому что нет возможности подвергнуть экспертизе предъявленную Ришелье метрику. Аното, известный автор жизнеописания кардинала, не решается сказать ни да, ни нет. Зато Лакруа, давший прекрасное жизнеописание молодого Ришелье, считает, что подлог был, и приводит доказательства.
Все, кто отвергает обвинение в подлоге — их очень много, — говорят о том, что при посвящении в сан были часты исключения из правила и, следовательно, не было никакой надобности приводить подложный документ.
Однако есть одно свидетельство, которое полностью опровергает аргументы защитников кардинала. В письме, написанном Павлом V в конце декабря 1606 года, говорится: «licet ipse sicut accetimus in vigesimo tertio aetatis anno…» В переводе это означает следующее: «Этот молодой человек может быть посвящен в сан епископа, хотя ему идет только двадцать третий год». Итак, папа действительно сделал для Ришелье исключение из правила, считая, что Ришелье скоро исполнится двадцать три года. Он, конечно, не знал, что молодому человеку четыре месяца тому назад исполнился двадцать один год.
Как бы там ни было, но дело было сделано, и Ришелье был посвящен в сан епископа кардиналом де Гиври 17 апреля 1607 года. Вернувшись в Париж, он принял участие в дискуссии по вопросам теологии и 31 октября того же года был избран членом Сорбонны. Уже как епископ он служил службы в соборе и иногда читал проповеди перед королем, который ему покровительствовал. Из-за болезни он был вынужден дважды прерывать свои занятия. Он особенно тяжело болел в январе 1608 года: несколько недель его мучили приступы лихорадки и сильные головные боли. В конце 1608 года он решил оставить двор и уехать в Люсон.
Немногие из знатных молодых людей, только что получивших сан, решились бы на такой шаг. «Зачем куда-то ехать, когда нам хорошо при дворе?» — сказали бы они. Покинуть двор означало для них расстаться, быть может навсегда, с мечтой о карьере. Время показало, что необычный поступок молодого Ришелье был признаком мудрости.
Он выехал из Парижа в простой карете без стекол. Стояла суровая зима, дорога на запад была долгой. Он очень устал и, приехав 21 декабря в Фонтене-ля-Конт, торговый город епархии, решил здесь остановиться и передохнуть после дороги. 27 декабря двадцатитрехлетний епископ отслужил свою первую торжественную службу в люсонском соборе.
Следующие шесть лет прошли в непрерывной деятельности. Его ум и энергия проявлялись буквально во всем и давали свои плоды. Наверное, кое-кто из его прихожан думал: «Этот молодой человек далеко пойдет. Такие умные священники очень нужны после недавно закончившихся религиозных войн. Он наверное станет архиепископом и будет одной из главных фигур нашей церкви».
Как ни велики были результаты прилежной и неутомимой работы молодого епископа, еще с большим и поистине необыкновенным усердием работал он над собой. Никто, конечно, не догадывался об этом, но если бы такой человек нашелся, он, наверное, сказал бы: «Этот молодой честолюбец либо свернет себе шею в какой-нибудь авантюре, либо достигнет такой власти, что станет повелевать всеми».
Это похоже на то, как если бы кто-то успешно занимался розничной торговлей, открывая одну бакалейную лавку за другой, и все думали, что он собирается в будущем создать компанию по продаже и производству пищевых продуктов. И вдруг открылось бы, что этот человек все время думал над тем, как взять под свой контроль банковскую систему страны. Можно привести другой пример: в каком-то полку служит молодой способный офицер, и вдруг среди его бумаг находят разработанный им план завоевания другой страны.
Я привел эти примеры для того, чтобы дать понять, как трудно за простыми будничными делами увидеть гения, как трудно измерить его величие общей мерой, которая у нас всегда под руками.
Молодой епископ неутомимо занимался делами своей епархии: надо было восстановить разрушенные во время войн или обветшавшие здания, навести всюду порядок и, главное, убедить и гугенотов и католиков в том, что необходимо прекратить религиозный спор и терпимо относиться друг к другу.
Летом 1609 года был отремонтирован особняк, в котором жил епископ — все это время он жил в одном частном доме, — был заново возведен купол собора, второго в Люсоне, который до приезда Ришелье был грудой камней. Он проявляет заботу о расчистке осушительных каналов, особенно главного, люсонского. Часто служит в маленьких деревенских церквах епархии и, конечно, в люсонском соборе, из которого во время войн были похищены все украшения, дарохранительницы и даже ризы. Все им было восстановлено в прежнем виде.
Гугеноты ненавидели красоту и любили разрушать фасады церквей. Так они поступили с люсонским собором, разрушив заодно и колокольню. При Ришелье фасад и колокольня были восстановлены. Конечно, собор за эти триста двадцать лет не раз перестраивался, но и сейчас, глядя на его фасад, вы можете заметить следы его былой красоты, красоты исчезнувшего навсегда стиля позднего средневековья.
Объезжая епархию, он обратил внимание на то, что повсюду разрушены ограды кладбищ. Обе воюющие стороны использовали камни из оград для возведения укреплений. Он обратился с просьбой к губернатору провинции дать денег для восстановления оград и передал на это часть средств из дохода епархии.
Он был одним из первых во Франции епископов, кто стал выполнять решения Тридентского собора (1545–1564). В одном из них говорилось, что каноники плохо знают службу, а многие даже по сути дела невежественны, что необходимо начать подготовку будущих священников. В 1612 году в Люсоне была открыта первая духовная семинария. Он привлек к службе в своей епархии членов двух новых религиозных орденов, ораторианцев и капуцинов.
К сожалению, о его деятельности в качестве епископа не осталось никаких документов. Они были уничтожены во время гугенотского восстания в 1622 году.
Пока что речь шла о внешней стороне деятельности Ришелье. Рассмотрим, как складывались его отношения с капитулом — его предшественник находился с ним в ссоре, — и как ему удалось нейтрализовать гугенотскую оппозицию.
Начиная с 1584 года, когда епархия была отдана семье кардинала, доход от нее за вычетом сумм, о которых уже говорилось, шел «отсутствующему епископу», то есть фактически мадам дю Плесси, жившей в своем замке в ста двадцати километрах от Люсона. Между капитулом и «отсутствующим епископом» давно разгорелся спор, какая часть дохода предназначалась капитулу и какая епископу. Дело осложнялось еще и тем, что капитул имел право сам собирать налоги, так как городские власти подчинялись ему. С другой стороны, мать «отсутствующего епископа» посылала своих людей собирать налоги в сельской местности. Это дало повод капитулу считать себя ограбленным, а матери епископа утверждать, что она недополучает того, что ей положено.
Молодой епископ, впервые за двадцать с лишним лет поселившийся в своем особняке, в конце концов нашел выход из тупика. Вероятно, именно здесь, обсуждая спорные вопросы со своими канониками, он начал учиться искусству вести переговоры, в котором потом не знал равных.
В отношениях с гугенотами он сразу же занял твердую, но вполне разумную позицию. Хорошим примером его политики терпимости может служить решение спора о строительстве кальвинистского молельного дома вблизи собора. Он твердо стоял на том, что строительство должно быть прекращено, но не потому, что соседство молельни было оскорбительно для католического храма, а потому, что между гугенотами и католиками могут начаться стычки. Он, однако, не возражал против того, чтобы молельный дом был выстроен в другом месте, и даже дал денег на покупку участка.
Он настоял на том, чтобы десятая часть от собранного каждым крестьянином урожая пшеницы, ячменя, овса или ржи выплачивалась приходскому священнику точно так же, как и кальвинистскому пастору.
Он строго запретил хоронить дворян-гугенотов на кладбищах при католических церквях. Это уже привело к тому, что в столкновениях между гугенотами и католиками были человеческие жертвы. Гугеноты сначала были против, но он был непреклонен, и они в конце концов согласились.
В провинции Пуату было три епархии: в Пуатье, в и в Люсоне. Епархия в Маллерё, находившемся от Люсона всего в тридцати пяти километрах, была полностью в руках гугенотов. Конечно, только тем, что молодой епископ завоевал у своей паствы огромный авторитет, можно объяснить полное господство католиков в люсонской епархии.
Сразу же после приезда он собрал все духовенство епархии и собирал его потом еще несколько раз. Вероятно, многие из пожилых и старых священников дивились его молодости и его уму. Он начал рассылать приходским священникам памятки с указанием общих праздников и приходских, начал борьбу со всякого рода суевериями, распространившимися среди крестьян за время войн. По его требованию приходским священникам стали давать книги, он стал поощрять их к чтению и размышлению. Сохранились некоторые из его посланий, написанных в строгом, но ясном стиле твердой рукой, которая умела держать не только перо, но и шпагу.
Для того чтобы понять Ришелье как человека и как политика, необходимо остановиться на проводимой им в течение всей его жизни политике терпимости, которая была начата им еще в Люсоне.
Начнем прежде всего с того, что понятие «терпимость» имело совсем другой смысл для Ришелье и его современников, чем для нас. Мы вкладываем в это понятие следующий смысл: мы не возражаем и не предпринимаем никаких действий, если кто-либо выступает с какими-то идеями или что-то делает — не противозаконное, конечно, — даже если большинство из нас относится к ним враждебно, точно так же, как и каждому из нас разрешены идеи и действия, быть может вызывающие враждебное чувство у современников. Это определение включает в себя трансцендентную религию, то есть идеи и действия, которые не могут быть доказаны или объяснены.
Возьмем, к примеру, охоту на лис, к которой в Великобритании многие относятся вполне терпимо, тогда как некоторые считают ее отвратительным явлением; в то же время большинство британцев не любят католическую мессу, но относятся к ней вполне терпимо. Однако петушиные бои и полигамия признаны нетерпимыми. Во Франции терпимо относятся к неярко выраженной порнографии, но в Ирландии любая ее форма признана нетерпимой. В Соединенных Штатах терпимо относятся к атеистическим идеям, зато ввоз и продажа вина нетерпимы и наказуются.
Есть такие действия и такие идеи, которые во все времена и повсюду были нетерпимы и запрещены и навсегда такими останутся. Есть такие, которые большому числу людей или даже подавляющему большинству людей кажутся отвратительными, но к ним относятся терпимо.
Следовательно, понятие «терпимость» не несет в себе никакого политического смысла, кроме каких-то особенных применений. Если кто-то говорит: «Я поддерживаю терпимость», то его заявление лишено какого-либо смысла, если только он, как и те, к кому он обращается, не имеют в виду терпимость в отношении каких-то определенных действий или каких-то определенных идей.
В наши дни под терпимостью обычно понимают отношение к взглядам и убеждениям, связанным с трансцендентной религией, когда положения религии не подтверждаются с помощью наших пяти чувств и не могут быть доказаны. Нас убеждают относиться к ним терпимо, поскольку они не наносят никакого ущерба общественному порядку, благосостоянию людей или их здоровью и, разумеется, не являются причиной бедствий.
Во времена Ришелье во Франции, да и во всей Европе, это слово имело совсем другой смысл. Оно означало, что королевская власть во Франции, опирающаяся на большинство населения страны, исповедующее католицизм, разрешала части своих подданных использовать другие догмы и выполнять другие ритуалы, хотя люди, управлявшие страной, понимали, что кальвинистская религия находится в вечном споре с католицизмом, а сами кальвинисты относятся враждебно к своим согражданам-католикам. В основе политики терпимости по отношению к гугенотам лежали две идеи: первая — единство нации должно быть превыше всего, и вторая — насильственные действия против отступников принесли бы больше вреда, чем пользы.
Большинство полностью принимало первую идею, и лишь очень немногие помнили то время, когда христианский мир был единым, и считали, что христианское единство важнее национального. Ришелье посвятил всю свою жизнь этим идеям. Но проявление терпимости к отступникам было лишь одним из способов обеспечить единство нации; другим было уничтожение отступников, поскольку они были в меньшинстве. Ришелье был реально мыслящим, не имеющим ни малейшей склонности к визионерству политиком. Вот почему он принял решение проводить политику терпимости, а не уничтожения по отношению к гугенотам.
Английское правительство, выполнявшее волю тех, кто разбогател благодаря грабежу церковных земель и имущества — во главе его стояли отец и сын Сесилы (1559–1612), — приняло совершенно другое решение.
В Англии национальное единство было достигнуто с помощью искоренения католической веры. Когда Ришелье приехал в Люсон, этот процесс был еще далеко не завершен. Спустя восемьдесят лет в стране почти не осталось католиков, и национальное единство было достигнуто на протестантской основе. Таким оно остается и поныне.
Во Франции обстановка сложилась иначе. Когда кончились религиозные войны, длившиеся почти сорок лет, гугеноты заявили, что они остались непобежденными и что война закончилась вничью. В конце концов, ведь это их вождь, Генрих Наваррский, стал королем Франции. Неважно, что он принял католичество — иначе он не смог бы быть королем, — важно, что он, будучи молодым, сражался под знаменами гугенотов. Когда Ришелье приехал в Люсон, прошло всего десять лет, как Генрих IV издал Нантский эдикт (1598), по которому их вероисповедание получало такие же права, как и католическое, их представители вошли в правительство и стали губернаторами провинций — например, губернатор провинции Пуату, к которому обращался, как мы помним, Ришелье, был гугенотом, — гугенотские крепости получали субсидии от государства, гугенотские молельные дома подчинялись кальвинистской консистории.
Это было своего рода государство в государстве. Гугеноты были хорошо вооружены, у них были опытные военачальники из гугенотской знати, им помогали самые богатые люди королевства, — они готовы были в любой момент начать новую войну. И хотя они численно были в меньшинстве, но они представляли гораздо бо́льшую угрозу для государства, чем католическое большинство Англии в правление Елизаветы I. Ведь восстания английских католиков были подавлены потому, что у них не было умелых полководцев. Последние, разбогатев на грабеже церкви, выступали на стороне власти. Возврат к католицизму казался новой английской знати ужасным кошмаром — ведь тогда пришлось бы возвращать награбленное, — а о политике терпимости по отношению к католикам не могло быть и речи, потому что католическое большинство рано или поздно вытеснило бы протестантов, что опять-таки не сулило ничего хорошего новым лордам.
Франция после длившихся полвека религиозных войн лежала в руинах. Множество деревень и даже городов были стерты с лица земли, другие разграблены; сотни тысяч людей были убиты, умерли от голода и болезней, скитались по стране в поисках подаяния; были уничтожены многие произведения искусства, в их числе собор в Орлеане, великолепная гробница Вильгельма Завоевателя. Альтернатива политике религиозной терпимости, то есть уничтожение гугенотского вооруженного меньшинства, возможно, и увенчалась бы успехом, но это привело бы к новым, еще большим разрушениям и несчастьям для всего народа Франции.
И Ришелье, спокойно взвесив все за и против, твердо решил проводить политику религиозной терпимости. Уже в его первых официальных заявлениях, произнесенных перед паствой в Люсоне, были слова: «Нашей гражданской обязанностью является поддержание порядка. Что касается наших религиозных чувств, то они не должны мешать нам выполнять предписания власти».
В течение шести лет он призывает верующих относиться к инакомыслящим с кротостью, так как это истинно христианская добродетель; пытается убедить их в том, что «кротостью можно добиться гораздо большего, чем силой». Более того, он обращается к гугенотам со словами: «Я прошу у вас поддержки, хотя вы и не согласны со мной».
Когда Ришелье был избран депутатом от духовенства на собранные по указу короля Генеральные штаты (1614), он произнес на собрании депутатов речь, в которой были такие слова: «Что касается протестантов, то мы не должны применять к ним силу оружия, чтобы обратить их. Если они живут мирно и исполняют законы короля, то мы будем молиться за них и показывать им пример добродетельной жизни. Только таким путем мы можем обратить их». Ни в одной проповеди или речи, произнесенной им, мы не найдем слов осуждения гугенотов; в них каждое слово призывает делать добро даже по отношению к еретикам.
Было бы большой несправедливостью, если бы все эти речи и хорошие слова мы рассматривали как увертку или попытку обмануть слушателей. Ришелье искренно верил, что только с помощью политики религиозной терпимости можно достичь гражданского мира и порядка внутри страны. Правда, он умалчивал о том, что порядок внутри страны давал ему возможность вмешаться в европейскую политику. Быть может, мысль об этом еще не приходила ему в голову, когда он был люсонским епископом, но мы знаем, что он начал готовить себя для будущих больших дел.
Первые годы он провел в Люсоне, никуда не выезжая. Зимой и осенью жил в своем епископском особняке, весной и летом на вилле, находившейся вблизи небольшого мужского монастыря в Куссе. Она была построена еще его отцом, и он очень любил это место. Он решил время от времени бывать в Париже и обязательно показываться при дворе, никак не подчеркивая свой церковный сан и давая всем понять, что он светский молодой человек, как любой другой «отсутствующий епископ». Его пребывание при дворе должно быть непродолжительным. Он должен вести себя независимо и не искать покровительства придворных. Надо добиться, чтобы на него обратили внимание, но при этом сделать все так, чтобы его не заподозрили в желании выдвинуться.
До нас дошел один очень интересный документ, который датируется началом 1610 года. Он был обнаружен уже в наши дни. Это памятная записка, в которой молодой епископ рассматривает, как ему вести себя при дворе.
Прежде всего он не должен искать знаков внимания и расположения к себе со стороны знати. Отказываться от приглашений — если они будут — на званые ужины, потому что это пустая трата времени. В том случае, если он примет участие в общем разговоре, стараться заинтересовать своих слушателей, никогда не прибегая ни к сплетням, ни к злословию по адресу тех, кто здесь не присутствует. Быть всегда опрятным, потому что «чистоплотность приближает человека к Богу, и он становится равным королю».
Очень интересно следующее, сформулированное им правило: «Ничего не оставлять на волю случая, все подвергая расчету», или такое: «Никогда не упускать предоставившуюся возможность». Вот еще одно правило: «Отвечая на поставленный вопрос, стараться не прибегать ко лжи, но и не высказывать опасную правду. В любом случае отвести свои войска в полном порядке, не понеся никаких потерь».
Характерно, что в последнем правиле говорится об умалчивании правды или о большем или меньшем искажении ее, то есть о тех формах лжи, которыми мы широко пользуемся. Но самое интересное, что эта мысль зафиксирована на бумаге, а не осталась в подсознании, как это обыкновенно бывает со всеми нами. Как это похоже на план предстоящей военной кампании! Не забудем, что тому, кто писал эти строки, идет только двадцать пятый год.
И вот когда молодой епископ готовится появиться при дворе, почта привозит в Люсон печальное известие: король Генрих IV убит. Видимо, самое раннее, когда Ришелье узнал об этом, могло быть 18 мая. Это мало вероятно, потому что почта должна была бы делать по сто двадцать километров в день. Скорее всего, он узнал об этом на пятый или шестой день, то есть 19 или 20 мая 1610 года.
Смерть короля потрясла Ришелье. Он глубоко чтил его не только потому, что король был боевым товарищем его отца и много сделал для их семьи, но также потому, что король очень тепло относился к нему лично, называя его «мой епископ». Ведь именно королю он был обязан тем, что стал епископом. Ему были памятны проповеди, которые он читал перед королем, и, конечно, он гордился его похвалой.
Но дело было не только в его личных чувствах. Ришелье, как, пожалуй, никто другой, понимал, к каким тяжелым последствиям для страны может привести этот удар кинжалом, нанесенный рукою католика-маньяка. Смерть короля развязала руки гугенотским принцам, — теперь их ничто уже не удерживало.
Он садится и пишет Марии Медичи, которая стала теперь управлять страной, льстивое, полное цветистых фраз, почти подхалимское письмо. В нем он выражает свое соболезнование в связи с кончиной короля, но для этого оно слишком длинно и слишком витиевато. Интересно, что оно датировано 22 мая 1610 года.
Письмо было отправлено брату Анри для передачи королеве. Брат Анри получил от короля титул камергера и принадлежал к кружку из семнадцати молодых людей, поражавших даже привычных ко всему горожан необычностью поведения и роскошью нарядов, Получив письмо младшего брата, Анри ответил ему, что он не может вручить такое нелепое письмо королеве. Арман Жан не обиделся на брата, он твердо решил добиться расположения королевы.
Между тем его предположение об активизации гугенотов после смерти короля подтвердилось. Ровно через год, в мае 1611 года, в Сомюре собралась гугенотская ассамблея. На ней присутствовал Сюлли, контролер финансов при Генрихе IV. Сюлли был также губернатором провинции Пуату, — это к нему обращался Ришелье за помощью. В своих мемуарах Ришелье пишет о нем: «Начав службу, он получал шесть тысяч ливров в год. Перед тем как оставить ее, он получал пятьдесят тысяч ливров в год». Напомним читателям, что Ришелье, начав с нуля, имел годовой доход в конце своей деятельности не меньше миллиона ливров.
Он начинает планомерно приближаться к цели. Первая встреча с королевой-матерью происходит, когда она во время великого поста вместе с сыном Людовиком XIII — ему уже двенадцать лет — совершает поездку в Пуату. Они присутствуют на службе и слушают проповедь люсонского епископа. Очевидно, проницательному Ришелье было достаточно двух-трех слов, чтобы понять, как мало у этой большой полной женщины качеств, необходимых для управления государством.
Как бы там ни было, знакомство состоялось, и Ришелье, пользуясь им, посылает ей несколько отчетов. Мария Медичи дает ему аудиенцию в своем загородном дворце в Фонтенбло.
В июне 1614 года вышел королевский рескрипт, по которому созывались Генеральные штаты. Ришелье понял, что пробил его час. Заручившись поддержкой епископа Пуатье, пользуясь связями при дворе, а также своей все растущей известностью церковного проповедника, он избирается депутатом от духовенства провинции Пуату. В феврале 1615 года на заключительной сессии Генеральных штатов он выступает со своей знаменитой речью. Перед ним открывается перспектива принять участие в управлении государством.
Я не собираюсь вдаваться в подробности общественной деятельности кардинала, но поскольку я поставил своей целью исследование его личности, мне необходимо дать хотя бы краткий очерк ситуации, сложившейся перед тем, как он вошел в правительство.
Когда молодой епископ был торжественно введен в должность, король Генрих IV начал подготовку военной кампании, цель которой заключалась в том, чтобы положить конец господству в Западной Европе дома Габсбургов, то есть союза Испании с Австрией. Генрих IV предполагал выступить против них вместе с германскими протестантскими князьями. Подготовкой к этой кампании занимался первый министр короля Сюлли, который был гугенотом. Принципы внешней политики, впоследствии проводимой кардиналом, совпадали с теми идеями, которые выдвинул король Генрих IV. Но ему не удалось осуществить свои планы, потому что убийца оборвал его жизнь.
Рассмотрим, как складывалась ситуация и какие факторы были самыми важными в течение четырех с половиной лет, с момента убийства короля Генриха IV и до созыва Генеральных штатов в конце 1614 года.
После смерти Генриха IV на троне Франции оказался его сын, Людовик XIII, которому шел девятый год. Мальчик рос капризным и своевольным, больше всего на свете любил играть в солдатики и, если ему что-нибудь не нравилось, становился от ярости чуть не бешеным, за что бывал жестоко наказан. Вследствие несовершеннолетия короля все управление государством перешло к его матери. Она так повела дело, что казалось, будто в стране вообще нет королевской власти. Это продолжалось вплоть до 1617 года, когда Людовику шел шестнадцатый год и когда Ришелье уже вошел в правительство. Неожиданно для всех Людовик XIII проявил свою волю и стал править единолично. Итак, первым фактором 1610–1615 годов был кризис королевской власти.
Во внешней политике Франции после смерти Генриха IV произошел крутой поворот назад. Правда, Франции удалось присоединить к себе два небольших государства на нижнем Рейне, но дальше этого дело не пошло. Королева-мать, как и ее окружение, была всей душой на стороне Габсбургов и спустя всего год после смерти мужа задумала выдать дочь Елизавету за сына испанского короля, а своего сына женить на его дочери. Еще через год, в августе 1612 года, с обеих сторон были заключены брачные контракты и затем обнародованы.
Казалось, что слабое правительство Франции присоединится к испано-австрийскому блоку и Габсбурги смогут теперь диктовать свою волю Западной Европе. Таким был внешнеполитический фактор в период 1610–1615 годов.
Последним фактором был кризис внутренней политики. Принцы королевской крови и принцы-гугеноты, не опасаясь больше твердой руки Генриха IV, почувствовали, что Мария Медичи из-за своей некомпетентности не сможет справиться с ними, и начали готовиться к новой гражданской войне.
Сюлли, первый министр Генриха IV, очень способный государственный деятель, видя, что королева-мать хочет союза с Испанией, подал в отставку (январь 1611 года), так как был против такого поворота в политике, будучи ярым гугенотом. Вместо него была создана комиссия из трех пожилых министров Генриха IV: Виллеруа, де Силлери и Жаннена, которых прозвали «три седых бороды». В мае 1611 года гугеноты собрались на ассамблею в Сомюре. «Три седых бороды» приказали им распустить ассамблею, но гугеноты отвечали, что не разойдутся до тех пор, пока их жалобы не будут удовлетворены королевой-матерью.
Несмотря на то, что у них были собственные крепости, гарнизоны которых оплачивались правительством — по Нантскому эдикту выплата денег могла продолжаться только восемь лет, но на самом деле продолжалась и дольше, — несмотря на то, что у них были и другие преимущества, они требовали, чтобы была создана двойная система управления страной, в которой они участвовали бы как равные, чтобы их религия получила полную свободу проповедовать свои принципы и чтобы гугенотские провинции могли образовывать между собой союзы.
Франция была на пороге гражданской войны. В руках правительства находилось шесть миллионов ливров, которые Генрих IV предназначал на расходы в будущей войне — после его смерти армия, сосредоточенная в Шампани, была распущена, — и королева-мать решила воспользоваться этой суммой для подкупа вождей гугенотов. Сюлли получил триста тысяч ливров, герцог де Буйон, будучи главным среди гугенотских князей, получил, вероятно, больше, но сколько именно, неизвестно.
Гугенотская ассамблея была распущена, но дело этим, конечно, не кончилось, потому что и остальным мятежникам захотелось отрезать кусок от жирного пирога.
В 1614 году принц Конде, принц королевской крови, поднял мятеж, обвинив королеву-мать в том, что она раздаривает государственные фонды своим фаворитам. Это было верхом цинизма, потому что он сам давно запустил руку в общественные фонды. К нему примкнул де Буйон с компанией. Мятежники заняли крепость Мезье и готовились к выступлению. Марии Медичи пришлось снова раскошелиться: Конде получил полмиллиона ливров, остальные — суммы, соответствующие их рангу. Кроме того, многие из них получили посты губернаторов провинций. После этого 15 мая 1614 года в Сент-Менюле был заключен мир между мятежным принцем и королевским правительством.
Однако гугенотская знать по-прежнему считала себя обойденной. Она потребовала собрать Генеральные штаты в полной уверенности, что депутаты выступят против королевы-матери и поддержат их требования. Гугеноты рассчитывали воспользоваться недовольством дворянства мантии и купцов, заявлением папы римского, что он сместит французского короля с престола как еретика. Они учитывали также недовольство дворян системой наследования должностей в парламентах, глухой ропот простонародья против набиравшего силу фаворита королевы-матери, итальянца Кончини и общее недовольство всех слоев населения изменениями во внешней политике страны, крутым поворотом в противоположную сторону от того курса, который проводил покойный король, пользовавшийся любовью всего народа.
Но гугеноты просчитались. Собравшиеся в Сансе депутаты не выразили недовольства политикой правительства, и Мария Медичи решила перевести собрание депутатов из Санса в Париж. 26 ноября 1614 года парижане увидели, как депутаты от дворянства, духовенства и городов торжественно прошли по улицам города в Собор Парижской Богоматери, где присутствовали вместе о королевой-матерью, Людовиком XIII и двором на мессе.
На заседаниях между депутатами от дворян и депутатами, занимавшими должности в парламентах, в управлении провинциями и даже при дворе и заплатившими за это из своего кармана, разгорелся горячий спор. Дворяне требовали покончить с наследованием должностей и, следовательно, практикой продажи мест в государственных учреждениях. Дворянство мантии, то есть юристы и чиновники, ответили на это требованием сократить размеры пенсий, выплачиваемых знати и дворянам. Они посчитали, что корона ежегодно расходует одиннадцать миллионов ливров на выплату пенсий и пособий знати и дворянам, тогда как дворянство мантии вносит ежегодно в казну полтора миллиона ливров.
Юристы и чиновники вместе с депутатами от городов — спустя сто семьдесят пять лет третье сословие будет также состоять в основном из них — выступили против позиции, занимаемой духовенством. Они предложили следующую резолюцию: право управления страной дано королю Франции от Бога; следовательно, он имеет право не подчиняться не только власти иностранных государей, но даже духовной власти самого папы римского. Резолюция вызвала резкий отпор со стороны духовенства. Двадцатидевятилетний епископ из Люсона выступил на последнем заседании Генеральных штатов с речью, в которой отстаивал интересы духовенства — он предложил широко использовать сановников церкви в управлении страной, и закончил ее панегириком королеве-матери.
Глава 2. Подготовка, опала и достижение цели
Женский монастырь в Фонтеро в долине Луары был большим и очень богатым. Множество сельских приходов подчинялось ему; на обширных полях, входивших в земельные угодья монастыря, трудились тысячи крестьянских семей. Но начались религиозные войны, и монастырь разорился и опустел.
Отец Жозеф, монах ордена капуцинов, в миру Франсуа Леклерк дю Трамбле, приехал в монастырь, чтобы возродить его былую славу, и сразу же энергично взялся за дело. Как вы помните, орден капуцинов был создан для того, чтобы укрепить контрреформационное движение, укрепить те основы католицизма, которые еще не удалось расшатать протестантам, напомнить верующим, погрузившимся в мирские заботы, о высоких идеалах истинной веры.
Великим постом, года за четыре до того, как были созваны Генеральные штаты, умерла настоятельница монастыря, по рождению принцесса из дома Бурбонов, тетка Генриха IV. Отец Жозеф поехал в Тулузу. Здесь в женском монастыре скрылась от мира вдова принца королевской крови, мадам де Орлеан. Она проводила все дни в посте и в молитвах. Тщетно уговаривал ее отец Жозеф переехать в Фонтеро и стать настоятельницей монастыря.
Фонтеро находится всего в нескольких километрах от Куссе, где летом отдыхал Ришелье. Конечно, до отца Жозефа дошел слух об энергичном и красноречивом молодом епископе, и он решил поехать в Люсон и предложить ему вместе с ним отправиться в Тулузу к мадам де Орлеан.
Так судьба свела двух молодых людей, внешне очень не похожих, но очень близких по духу. Отец Жозеф был некрасив, небрежно одевался и не придавал никакого значения своей должности, хотя он был главой своего ордена в провинции Пуату. Ришелье тщательно следил за своей одеждой, манерами и речами и очень гордился своим саном. Но эти различия были несущественны по сравнению с теми качествами, которые были и у того и у другого: оба были самыми умными людьми своего времени, оба энергично работали над осуществлением планов, которые они вместе разрабатывали.
Правда, отец Жозеф уже побывал при дворах иностранных государей и был хорошо знаком с людьми, стоящими у власти, тогда как Ришелье еще только стремился попасть в этот, пока что не доступный для него круг.
Уговорить мадам де Орлеан стать настоятельницей монастыря в Фонтеро не удалось, и отец Жозеф подумал о мадам де Лаведан, племяннице Генриха IV. Согласие той или другой могло быть легко получено, если бы королева-мать предложила одной из них стать настоятельницей. Необходимо было ехать в Париж, и отец Жозеф взял с собой Ришелье.
Двор собрался в Фонтенбло. Мария Медичи остановила свой выбор на мадам де Лаведан, и она вскоре была избрана настоятельницей. Во время аудиенции отец Жозеф рассказал о Ришелье и о том, как много он сделал и делает для своей епархии, о его замечательных проповедях. Мария Медичи была не способна здраво судить о людях и полностью доверялась своим впечатлениям. Видимо, ей понравилось то, что она услышала, и молодой епископ из Люсона получил право посылать королеве-матери отчеты о положении дел в провинции. Вскоре он снова побывал в Париже и прочитал во время службы проповедь. Мария Медичи была в соборе и слушала его. Ришелье понял, что она благоволит ему, стал добиваться, чтобы его избрали депутатом от Пуату на предстоящую сессию Генеральных штатов, и был в конце концов избран.
Настал день 23 февраля 1615 года. Ришелье была предоставлена честь выступить от всего сословия духовенства. Как бы поступил на его месте честолюбивый молодой человек? Совершенно очевидно, он воспользовался бы этой возможностью, чтобы произвести хорошее впечатление на присутствующих на сессии церковников старше его по сану и занять впоследствии более высокое положение. Для любого молодого епископа, которому пошел тридцатый год, было бы естественно получить более богатый приход и покинуть Люсон с его бедностью, дымящими печами, оловянными блюдами и очень скромным доходом.
Ришелье не обманул ожиданий своих старших коллег. Большую часть своей речи он посвятил надеждам и чаяниям духовенства. Между прочим, он выдвинул требования, от которых полностью отказался, когда пришел к руководству государством. Он, например, потребовал, чтобы решения Тридентского собора приобрели во Франции силу закона, чтобы духовенство было полностью освобождено от налогов, поскольку помощь, которую церковь оказывает власти, неизмеримо больше тех сумм, которые она выплачивает в качестве налога.
Он также потребовал возвращения церкви тех доходов, которые отчуждаются у нее посторонними лицами. В том, что он сказал, не было ничего нового. Новым был четко сформулированный им принцип религиозной терпимости. Другой новинкой был цветистый панегирик, рассчитанный на уши королевы-матери.
Принцип религиозной терпимости был результатом опыта и глубоких размышлений в течение шести лет. Что касается панегирика, то это было неожиданно принятое решение сойти с торной дороги — делать церковную карьеру, стараться получить более доходный приход и т. д. — и идти прямо к цели, то есть к достижению власти.
На заседании, в котором Ришелье произнес свою речь, кроме королевы-матери присутствовал также Людовик XIII. Его кресло стояло рядом с креслом матери. Хотя ему уже шел четырнадцатый год и полгода назад он был признан совершеннолетним, он все еще доверял управление государством своей матери.
Обычай и приличия требовали, чтобы оратор обращался к королю, но Ришелье пренебрег ими и обращался только к ней. Хотя ему шел только тридцатый год, но он уже хорошо разбирался в людях и понял, что только цветистыми, льстивыми фразами может он произвести впечатление на эту глупую сорокалетнюю женщину, все еще сгорающую от любви. Он знал, что достаточно одного ее слова, и перед ним открывается путь к власти, к любому посту в государстве. И он не поскупился в своей речи на эпитеты.
«…Счастлив король, которому Бог даровал честь иметь такую мать! Как преисполнена она любви к нему, усердия к его государству, опытности в ведении дел! Как верно направила она корабль государства, стоя у кормила, и провела его через бури и рифы во время малолетства его величества!»
Здесь мы вынуждены отвлечься и напомнить читателю, о подкупе мятежных принцев, о том, что гугеноты получили права, о которых ничего не говорилось в Нантском эдикте, о пустой государственной казне и о крахе внешней политики, основы которой были заложены ее мужем.
«Мадам! — продолжал Ришелье. — Вся Франция находится в неоплатном долгу перед вами! Вы удостоились чести, которую в древности давали лишь тем, кто обеспечил мир и покой подданным государства. Вы уже многого достигли, но не останавливайтесь на достигнутом, — идите вперед, где вас ждут честь и слава, потому что не идти вперед значит потерпеть поражение! Продолжайте, как и прежде, мудро руководить правительством! И тогда к титулу „королева-мать“, которым вы обладаете, добавится новый — „мать королевства“!»
Разумеется, Мария Медичи не забыла человека, который произнес такую речь.
Когда король летом того же года поехал на юг, навстречу своей невесте, будущей королеве Анне Австрийской, Ришелье была оказана высокая честь распоряжаться во дворце, где остановилась принцесса Елизавета, будущая королева Испании. Кроме того, ему было дано право управления частными владениями королевы-матери в провинции Пуату. Мы приводим отрывок из его письма королеве-матери, написанного в конце того же года:
«Поскольку мне трудно выразить словами благодарность за ту честь, не вполне заслуженную мной, которую Вы оказали мне, я посвящу всю мою жизнь служению Вам. Я буду молить Бога сократить мои дни, чтобы продлить Ваши, буду молить Его обрушить на меня несчастья — но не лишать меня Его Благодати, — лишь бы Он даровал Вам успех во всех Ваших делах. Таково искреннее желание Вашего покорного слуги и верноподданного Армана, епископа люсонского».
Как видите, письмо написано уверенной рукой. Автор хорошо разбирается в том, кому и в каком стиле надо писать письмо.
Когда в следующем, 1616 году двор вернулся в Париж, Ришелье был назначен раздающим милостыню при королеве Анне Австрийской и сразу же вслед за этим членом Государственного совета. Летом того же года он едет по поручению королевы-матери в Бурже к принцу Конде. Она просит первого принца крови вернуться ко двору, и тот соглашается. Затем Ришелье помогает королеве-матери помириться с герцогом де Невером.
Видя, как Ришелье низкопоклонствует и пресмыкается перед ничтожеством на троне, попытаемся найти для него хоть какое-то оправдание. Если во времена Корнеля это было трудно сделать, то в наши дни такое оправдание вполне возможно. Теперь не придают такого значения, как тогда, вопросам чести, и каждый хоть сколько-нибудь способный человек использует все средства, чтобы реализовать предоставившуюся возможность.
В Ришелье соединились качества, сочетания которых не было ни у кого из его современников и, возможно, не будет в течение столетий: способность оценить самую сложную ситуацию с учетом всех связей и всех деталей; способность убеждать людей умным и тактичным словом, глубоко постигая характеры людей; способность проводить политику, опирающуюся на глубокие и великие идеи.
Надо ли было человеку с такими способностями считаться с прописной моралью или правилами дворянской чести, когда он все шесть лет мечтал лишь о том, как приложить свои способности к делу? Мог ли гений такого масштаба позволить себе эту роскошь?
Разумеется, он не мог себе этого позволить и, низкопоклонствуя еще больше, в сентябре 1616 года был на пороге власти. Чтобы лучше понять его действия, я расскажу о происходивших в то время событиях.
В окружении Марии Медичи была некая Леонора Дори, больше известная под именем Леоноры Галигаи. Итальянка, как и королева-мать, она была дочерью ее кормилицы и ее подругой с детских лет. С острым, как у хорька, лицом, тощая и злая, она приобрела такую власть над королевой-матерью, что едва не помыкала ею. Когда эта власть кончилась и она была арестована по обвинению в колдовстве, на вопрос, каким образом удалось ей приказывать самой королеве, она с вызовом ответила: «Тот, у кого сильная воля, может повелевать теми, у кого она слабая».
Королева-мать выдала ее замуж за итальянского дворянина, некоего Кончино Кончини, фамилию которого французы произносили «Коншин». Она назначила ей и ее мужу пенсии, подарила им поместья и титулы. Незадолго до катастрофы Кончини стал маршалом Франции, маркизом д'Анкр.
Почти неограниченная власть фаворитов — они смещали с должности министров — и фантастические суммы денег, получаемые ими не только от королевы-матери, но и от взяток и разного рода комиссий, вызвали ненависть и знати, и простонародья.
Казалось, король ничего этого не замечает. Занятый с малых лет играми и соколиной охотой, король подружился с неким Шарлем д'Альбером, который остался в истории под именем Люинь. Так называлось небольшое имение в Провансе, откуда он был родом. Высокий, сильный и красивый, спокойный и добродушный, правда несколько трусоватый, он имел огромное влияние на мальчика, принимая участие во всех его играх, хотя и был старше короля на двадцать лет. Королева-мать была довольна, что есть человек, который занимается с сыном, и перестала обращать на сына внимание. Казалось, все забыли, что в королевстве есть король. Никому до него не было никакого дела, — всем правили фавориты. Леонора Галигаи приказывала королеве-матери, Кончини — министрам.
Разумеется, Ришелье, как реальный политик, понимал, в чьих руках находится власть, и постарался заручиться поддержкой супругов Кончини. Поддержка королевы-матери ему была обеспечена, но надо было подольститься к людям, которым королева-мать полностью доверяла.
Спустя много лет Ришелье писал: «Я добился, что он (то есть Кончини) стал хорошо относиться ко мне. Более того, мне показалось, что он, начиная с нашей первой встречи, высоко ценит меня». Действительно, Кончини сказал как-то в кругу своих сторонников: «Этот молодой человек преподаст урок tutti barboni.» Кончини имел в виду бородатых министров Генриха IV. Интересно, что Кончини так и не научился говорить по-французски. Королева-мать говорила с акцентом.
Имея такую поддержку, Ришелье рассчитывал войти вскоре в круг лиц, обличенных властью. Осенью 1616 года ему предложили занять место посла в Испании — он отказался, потому что не к этому он стремился.
Пост контролера финансов — очень теплое местечко — занимал Барбен, ставленник и прихлебатель Кончини, с которым у Ришелье установились дружеские отношения. Именно Барбен познакомил его с фаворитом королевы-матери. Вскоре освободилось место государственного секретаря по иностранным делам, и Барбен рекомендовал на это место Ришелье.
Вторая рекомендация поступила от отца Жозефа, что, по-видимому, и решило дело, так как Кончини знал, что отец Жозеф занимался политикой и хорошо разбирается в людях. 30 ноября 1616 года король подписал указ, присланный ему королевой-матерью, о назначении Ришелье государственным секретарем по иностранным делам.
Итак, цель войти в правительство была наконец достигнута. Правда, занимаемый пост не давал возможности самому разрабатывать какие-либо внешнеполитические планы и программы, но от него было рукой подать до поста премьер-министра, у которого такие возможности были. Все теперь зависело от него самого, а способностями его Бог не обидел. Это давно заметили все, кто с ним имел дело; заметили даже люди совсем случайные. Казалось, пройдет год, и он станет во главе правительства. На самом деле прошло семь лет, прежде чем это произошло.
Виной всему была его способность сосредотачиваться на каком-то предмете, забывая обо всем остальном. Для него была реальностью власть королевы-матери и стоящего за нею Кончини. Дальше этого он ничего не видел. Поэтому события 24 апреля 1617 года были для него как гром с ясного неба.
В тот день маршал д'Анкр прошел, как обычно пешком, в Лувр из своего маленького особняка, стоявшего в парке. Он открыл своим ключом заднюю дверь и зашагал по коридору. Навстречу ему двигалась группа людей. Капитан королевских гвардейцев Николя де Лопиталь предъявил ему подписанный королем ордер на арест.
«Это мне?» — закричал он по-итальянски и схватился за шпагу. Прогремели три пистолетных выстрела, и Кончини упал замертво.
Видя, что им постоянно пренебрегают и что он фактически отстранен от власти, король — ему шел шестнадцатый год — задумал устранить временщика. Люинь и другие друзья короля, которых ни королева-мать, ни Кончини ни во что не ставили, советовали ему не делать этого. Люинь, например, считал, что ему лучше всего бежать и присоединиться к мятежным принцам. Но король настоял на своем и отдал приказ королевским гвардейцам арестовать Кончини. Он не давал приказа убивать его. Дежан сказал капитану гвардейцев, что если Кончини окажет сопротивление, то они могут убить его. Так все и вышло.
Власть перешла в руки молодого короля и тех, кто его поддерживал. Было вполне естественно, что Люинь выдвинулся на первое место.
Ошеломленная неожиданным известием, Мария Медичи совершенно растерялась и заперлась в своих покоях, никого не принимая кроме Ришелье.
Он узнал о случившемся, когда был в Сорбонне. Он тотчас поспешил в Лувр. Проезжая по улицам, Ришелье видел, как чернь волочила по мостовой голый труп Кончини, хохоча и выкрикивая ругательства.
Он вошел в зал заседаний королевского совета, где собрались те, кто поддерживал короля. Его спросили, пришел ли он сюда как советник короля или как министр. Ришелье ответил им, что он пришел как министр, и тогда они сказали ему, чтобы он уходил. «Я не могу принять ваше решение, если оно не исходит от короля», — сказал Ришелье.
В своих мемуарах он пишет, что Люинь, занявший теперь при короле то место, которое при королеве-матери занимал Кончини, предложил ему остаться. Это заведомая ложь, потому что Люинь знал, что он человек Кончини.
Он ушел, надеясь на то, что юный король или кто-нибудь из его окружения вспомнят о его способностях и позовут его. В этом он заблуждался: именно его блестящие способности и были причиной опалы. Ришелье надеялся также быть посредником между матерью и сыном, — и в этом он не ошибся. Кроме того, он предусмотрительно завязал несколько знакомств в свите короля и надеялся, что его знакомые замолвят за него словечко перед королем.
Когда спустя десять дней после убийства ее фаворита Мария Медичи должна была оставить двор и отправиться в ссылку в Блуа, Ришелье ничего не оставалось — было бы неблагородно покидать в такой момент свою благодетельницу, — как ехать вместе с ней.
Ришелье провел в опале семь лучших лет своей жизни: когда он отправлялся в ссылку, ему шел тридцать второй год, а когда вернулся, ему уже шел тридцать девятый. Все эти годы он старался, чтобы до сознания короля была доведена мысль, как несправедливо держать в опале такого умного политика, прекрасно разбирающегося как во внутренних, так и во внешних делах, как бесконечно он предан лично королю и как ненавидит он его врагов.
Войдя в правительство — он пробыл в нем чуть меньше пяти месяцев, — он не отказался от места епископа. Теперь оказалось, что это решение было правильным. Он по-прежнему сохранял верность королеве-матери, благодаря которой выдвинулся. Он постоянно поддерживал с ней переписку, зная, что рано или поздно король помирится с матерью и она напомнит ему о Ришелье. Он был также уверен, что люди, которые сейчас окружают короля, рано или поздно уйдут и их заменят другие.
Все эти мысли и соображения были, конечно, правильными, но опала Ришелье кончилась совсем не потому, что сбылось его желание. Сработало то самое правило, которое хорошо нам всем знакомо и которое называется «это наш человек».
Когда вы перешагнули несколько ступенек и вошли в круг тех, кто обладает реальной властью, вы стали одним из них, и если вы еще к тому же доказали, что у вас есть большие способности к управлению государством, то можете быть уверены, те, что были о вами рядом, никогда не забудут о вас.
Возьмем хотя бы Наполеона. Члены королевских семей и аристократы могли, конечно, называть его «генерал Буонапарте» в начале его карьеры и особенно после его падения. Но он стал одним из них, породнился с ними. Титулы, которые он раздавал, смешались с их титулами, и они, сами того не желая, способствовали его славе. Это особенно хорошо видно после его смерти.
Теперь возьмем какого-нибудь финансового олигарха, одного из тех, кому реально принадлежит власть в современном мире. Мы знаем, что они сражаются друг с другом, как пауки в банке. Допустим, кто-то из них вдруг разорился. Тем не менее никогда не будет забыто, что он когда-то ворочал миллионами, и если он не застрелится, то — ставлю десять против одного — он обязательно вернет свои миллионы.
То же самое мы можем сказать о Ришелье. Да, он оказался в опале, в ссылке, но он остался одним из тех, кто — пусть и не долго — управлял государством. Именно поэтому он вернулся в высший круг, хотя и через довольно большой промежуток времени.
Я уже говорил, что Ришелье поехал вместе с королевой-матерью в Блуа. По-видимому, для короля и для Люиня, ставшего правителем королевства, была невыносима мысль, что Ришелье будет как-то влиять на нее, и он был предупрежден, что бывают места ссылки похуже, чем Блуа. Он вернулся в свою епархию, в свой загородный дом в Куссе и снова принялся усердно заниматься делами епархии. Иногда в письме королю напоминал о себе, о том, что он всей душой предан ему и готов выполнить любое его приказание. Однако король и его советники решили, что этого недостаточно, и Ришелье было приказано ехать в ссылку, в Авиньон, — он беспрекословно подчинился. Туда же был сослан и его старший брат Анри, единственная опора Ришелье при дворе. Авиньон находился очень далеко от Парижа и, строго говоря, не был французским городом, потому что принадлежал к папским владениям.
Ришелье мог бы пожаловаться Папе, но он предпочел промолчать. Папа был очень рассержен, когда узнал, что с сановником церкви поступили так, будто он проштрафившийся чиновник, и несколько раз обращался к королю, выражая свой протест. Папа требовал, чтобы Ришелье было позволено приехать в Рим, где папский легат мог бы установить, виноват он в чем-либо или нет. Ришелье очень хотелось поехать в Рим, чтобы воспользоваться поддержкой Папы против короля, но ему было в этом отказано. Он посвятил все свои дни размышлениям о религии, написал несколько статей в защиту католической веры. Именно в это время была издана его знаменитая книга «Поучение христианину», написанная еще до ссылки.
С королевой-матерью у него установились добрые отношения. Он постоянно объяснял ей то, в чем она плохо разбиралась: внутреннее положение Франции и шаги, которые предпринимали соперники Франции. Эти его советы и указания позволили Марии Медичи создать нечто вроде теневого кабинета, к мнениям которого стали прислушиваться и который стал пользоваться большим уважением, чем правительство. Ришелье постоянно поддерживал ее; его влияние еще усилилось, когда ему было наконец позволено находиться вместе с ней.
Когда Мария Медичи бежала из Блуа и затем подняла восстание против короля — ее «армия» была разбита возле переправы через Луару, вблизи города Анжера, — Ришелье выступил в качестве посредника, помогавшего помирить сына с матерью.
Как ни мелочна она была, у нее хватило ума понять, что вблизи нее нет никого, кроме Ришелье, от кого она могла бы получить умный совет, и потому она не скупилась на крупные денежные суммы, выдаваемые ему. Так, например, она дала его любимой племяннице двести тысяч ливров на приданое, не считая королевских драгоценностей.
Он не только был ее советником, но и старался угодить ей во всем, что иногда выглядело комично. Он, например, научился играть на лютне, чтобы только сделать ей приятное. Можете представить себе эту картину: он сидит в рясе и, подняв глаза к небу, перебирает своими тонкими пальцами струны лютни.
И все-таки эти семь лет были очень тяжелыми для Ришелье, что хорошо видно из его переписки. Кроме тех неприятностей, о которых мы рассказали, он пережил личную потерю: его старший брат Анри, которого королева-мать назначила губернатором Анжера, был убит на дуэли. Ему тяжело было следить за внешнеполитическими событиями и знать, что никому не нужны те идеи и соображения, которые у него возникали. Особенно тяжело было видеть, что король по-прежнему не доверяет ему, хотя он уже не мальчик. Иногда Ришелье казалось, что его опала будет продолжаться вечно. Тяжело было узнать, что его дом в Люсоне разграблен и все его бумаги сожжены во время восстания гугенотов под руководством Субиза в 1622 году. Он все стоически перенес, зная, что его время еще впереди.
В декабре 1621 года умирает Люинь, и между королевой-матерью и Людовиком XIII наступает окончательное примирение. Становится ясно, что через какое-то время он войдет в правительство. И тут он делает ход конем: он еще раз напоминает Марии Медичи о своем желании получить кардинальскую мантию. Два года назад она уже обращалась к королю с просьбой написать Папе, чтобы он дал Ришелье сан кардинала. Король тогда сквозь зубы сказал, что это можно было бы сделать, но так ничего и не сделал.
Мария Медичи снова заседала в королевском совета, и она стала надоедать королю, напоминая о его обещании. За прошедшие пять лет репутация Ришелье поднялась достаточно высоко, его имя было у всех на устах, так что он не считал себя самонадеянным, желая получить кардинальскую шапочку. Кроме того, его поддерживала королева-мать, которая снова обрела власть над сыном.
Однако получить сан кардинала сразу не удалось. Сын герцога де Эпернона получил его первым. Потом умер Павел V, и нужно было начинать все сначала, так как папский Нунций ставил палки в колеса. Но настойчивость и благоприятное стечение обстоятельств победили все препятствия, как это обыкновенно бывает, когда речь заходит о великих людях, и 5 сентября 1622 года, за четыре дня до его дня рождения, Ришелье получает сан кардинала.
Ход конем был, конечно, блестящим, но лишь приближал Ришелье к власти, которую он потерял пять лет тому назад. Главным было то, что он, благодаря сану кардинала, вошел в число самых знатных людей государства и даже имел право сидеть впереди принцев не королевской крови около трона. Для Ришелье кардинальская шапочка была чем-то вроде короны.
Однако должно было пройти более полутора лет, когда наконец сбылось его самое заветное желание. Назначению Ришелье премьер-министром противились те, кто еще служил отцу Людовика XIII; они боялись его, как боятся гения люди скромных дарований. Противился его назначению и король. Он боялся, что окажется под жестким контролем Ришелье.
29 апреля 1624 года, спустя ровно семь лет с того дня, когда был убит Кончини и Ришелье сообщил эту печальную новость королеве-матери, пытаясь ее утешить, Людовик XIII был в спальне матери. Мария Медичи предложила королю сделать некоторые перемещения в королевском совете. Именно тогда было решено, что Ришелье станет членом совета.
9 мая король подписал секретный указ, по которому из совета был выведен один из его членов и вместо него был введен Ришелье. Еще три месяца он разбирался в обстановке, оставаясь членом совета.
12 августа премьер-министру Вьёвилю было предложено уйти в отставку — между прочим, король приказал его арестовать, — и 13 августа тридцативосьмилетний Арман Жан дю Плесси, получивший впоследствии титул герцога де Ришелье, стал первым министром королевства.
Глава 3. Вальтелина
Долгое время Ришелье шел к власти, помышляя только о том, как бы ее достичь, и мы уже видели, как ловко он умеет маневрировать, как умно пользуется поддержкой своей покровительницы, которая в свою очередь шагу не сделала без его советов. Но он не был обличен властью, и оставалось только гадать, как он проявит себя, когда ее достигнет. Ведь только после испытания властью можно сказать, чего стоит умный советник. Власть требует от человека действий, часто немедленных.
Принимая решение, человек, стоящий у власти, сталкивается с действительностью, полной бесконечного разнообразия и непредвиденных обстоятельств, появляющихся как по мановению волшебной палочки. Если стоящий у власти человек победил все трудности, значит, ему удалось воплотить в жизнь свои идеи и мысли, значит, его интеллект стал силой, изменяющей мир. Если же стоящий у власти не выдержал этого испытания, провалился на экзамене, то лучше бы ему никогда не иметь власти и даже близко не подходить к ней.
Поэтому с таким интересом мы начинаем следить за первыми шагами Ришелье как государственного деятеля. И первым вопросом внешней политики, требующим немедленного решения, был кризис вокруг Вальтелины. Еще оставаясь членом королевского совета, он предложил одно из решений, которое было, безусловно, правильным. Однако стоявшие у власти не воспользовались его предложением, потому что были людьми нерешительными и осторожными.
На южных отрогах альпийского хребта Ортлер начинает свой путь к озеру Комо горная речка Адда, протекающая по долине, которую и называют Вальтелиной. В самом начале долины стоит городок Бормио, затем река течет мимо городов Тирано и Сондрио. Вальтелина узкая — шириной 4–5 километров, — стиснутая с севера и юга высокими горами долина, которая протянулась на 80 километров от Бормио до озера Комо.
Через перевал на севере из Вальтелины можно попасть в швейцарский кантон Граубюнден, на востоке через другой перевал можно попасть в долину реки Адидже, откуда, перейдя еще через один перевал, открывается путь в долину реки Инн и затем к Дунаю, в Австрию. В первой трети XVII века Вальтелина приобрела важное стратегическое значение, какого не имела ни до того, ни после. Для Ришелье, как и для его противников, овладеть Вальтелиной стало вопросом первостепенной важности. На примере спора из-за Вальтелины хорошо видно, что исторические события связаны не с какими-то вневременными причинами, а с конкретными целями, которые преследуют политики, и с теми идеями, которыми они руководствуются, то есть в конечном счете исторические события определяются волей и интересами людей.
Вальтелина лежит в южных итальянских Альпах. Много горных речек стекает здесь со склонов гор, образуя долины и ущелья. Но перевалы через горный хребет находятся либо слишком высоко — в области вечных снегов и ледников, — либо очень опасны для путников. Только два перевала — Стельвио и находящийся недалеко от него перевал Вормсера — позволяют выйти из Вальтелины в долину реки Адидже. Оба перевала находятся на высоте чуть меньше 3000 метров и доступны лишь для специально подготовленных людей. Ни купеческий обоз, ни армейская колонна через них не пройдут.
Перевалы Стельвио и Вормсера, покрытые большую часть года снегом, не идут ни в какое сравнение с перевалом Бреннера (1371 метр), который не только в два раза ниже перевала Стельвио, но еще имеет такой пологий подъем, что через него проходит железная дорога.
Однако в начале XVII века только через Вальтелину и через перевалы Стельвио и Вормсера можно было попасть из герцогства Миланского, принадлежавшего испанским Габсбургам, в долину реки Инн, в провинцию Тироль, то есть во владения австрийских Габсбургов.
Вальтелина не принадлежала ни Испании, ни Австрии. Она входила в состав швейцарского кантона Граубюнден, лишь формально подчинявшегося императору. Если бы Испания получила право прохода через Вальтелину, испанские войска могли бы помочь императору Фердинанду в его борьбе с германскими протестантскими князьями. Они прошли бы через перевал Тонале (1800 метров) из Вальтелины в долину Трентино, во владения императора, и затем проследовали к перевалу Бреннера, обойдя, таким образом, опасные перевалы Стельвио и Вормсера.
На рисунке читатель видит взаимное расположение герцогства Миланского, провинции Тироль и соединяющей их Вальтелины.
Поскольку кантон Граубюнден входил в конфедерацию швейцарских кантонов, он оставался нейтральным, как и вся Швейцария, точно так же, как Венецианская республика на востоке и герцогство Савойское на западе. Разница между XVII веком и нашим временем заключается в том, что тогда воюющие стороны не нарушали границ тех стран, которые оставались нейтральными. В таком случае каким образом испанские войска могли бы пройти через Вальтелину?
Дело в том, что Вальтелину населяли итальянцы и она исторически всегда принадлежала герцогу Миланскому. Лишь незадолго до Реформации герцог Максимилиан Сфорца передал власть над Вальтелиной — но лишь на вассальных условиях, — швейцарцам.
Когда началась Реформация, немецкоязычное население Граубюндена стало почти сплошь протестантским. Итальянцы, населявшие Вальтелину, остались католиками, и, поскольку протестанты с самого начала стремились всех обратить в свою веру, то у швейцарцев начали чесаться руки, тем более что губернатор Милана построил в 1603 году крепость Фуэнтес, стоявшую хотя и на территории герцогства, но в непосредственной близости от Вальтелины, там, где река Адда впадает в озеро Комо.
В 1620 году в Вальтелине вспыхнуло восстание. Итальянцы, долго терпевшие притеснения швейцарцев, не выдержали и изгнали их из Вальтелины. Дважды швейцарцы пытались взять реванш — во второй раз к граубюнденским протестантам присоединились их братья по вере из Цюриха и Берна, — но оба раза были разбиты.
Губернатор Милана Фериа еще до этих событий заключил в 1617 году со швейцарцами договор о праве прохода испанских войск через Вальтелину, пригрозив швейцарцам прекратить доступ их товаров в герцогство Миланское. Сразу же после восстания жителей Вальтелины он ввел в долину испанские войска: в Бормио, на подходе к горным перевалам, и в каждом городе Вальтелины, включая Кьявенну, стоящую в стороне долины, в десяти километрах к северу от озера Комо, расположились гарнизоны испанцев.
Наступил 1621 год. Войска императора Фердинанда всюду одерживали победы, в том числе и над войсками Фридриха V, курфюрста Пфальцского, зятя английского короля Иакова I. Казалось, триумф императора над протестантскими князьями близок.
В этом же году во Франции вновь вспыхнула религиозная война. Франция должна была предпринять какие-то шаги, нельзя было допустить, чтобы Вальтелина оставалась в руках испанцев. Между конфедерацией швейцарских кантонов и французской короной — как, между прочим, и с Шотландией, — давно установились хорошие отношения. И в том и в другом случае французские короли исходили из простого расчета: как бы союзник ни был мал и слаб, но и он мог пригодиться в борьбе с соперниками французской короны. Еще при Людовике XI швейцарцы составляли немалую часть французского наемного войска. При Людовике XII, за сто лет до рождения кардинала, был заключен союз с кантоном Граубюнден. Французская корона намеревалась использовать войска швейцарцев против испанцев, закрепившихся в северной Италии, как и против австрийского императора.
Затем началась Реформация, и через сто лет после выступления Лютера французская корона стояла перед альтернативой: либо присоединиться к силам Контрреформации, поддержать австрийских и испанских Габсбургов и затем оказаться в полной зависимости от них, либо проводить независимую политику, поднимая престиж французской короны и нации.
Ошибка министров Людовика XIII, руководивших внешней политикой, состояла не в том, что они приняли первое решение, а в том, что они не приняли никакого. Если бы они решились поддержать Габсбургов, история, вероятно, пошла бы другим путем, но они колебались, а Мария Медичи, всегда симпатизировавшая Габсбургам, могла бы сказать свое веское слово — она уже была в королевском совете, — но она послушалась совета Ришелье.
Нерешительность и колебания премьер-министра Вьёвиля видны во всем: по его указанию в Граубюнден послан Кёвре, чтобы действовать совместно со швейцарцами, но в дальнейшем ничего не предпринимается; было принято решение поддержать вождя германских протестантов Мансфельде, но потом отклонено; переговоры с Нидерландами о выдаче им денежного займа затянулись и кончились ничем; предполагаемый брак Генриетты Марии, дочери Марии Медичи, с принцем Карлом, сыном английского короля Иакова I, так и не был заключен. Хорошо видно, что положительное решение каждого из этих вопросов укрепляло позиции протестантов и ослабляло позиции Габсбургов.
18 октября 1622 года в Монпелье, на юге Франции, был подписан договор, положивший конец войне между гугенотами и короной. Понимая, что теперь у французской короны развязаны руки, Испания предложила вывести свои войска из Вальтелины, но с тем условием, что они будут заменены папскими войсками. При этом за Испанией сохранялось право прохода войск через долину, то есть спор был решен в пользу Испании. И премьер-министр Вьёвиль, возглавлявший правительство до прихода Ришелье, согласился с этим.
С приходом Ришелье к власти всё меняется. 5 сентября 1624 года, спустя три недели после того, как Ришелье возглавил правительство, Людовик XIII в послании, направленном римскому папе Урбану VIII, требует, чтобы военные укрепления, сооруженные в Вальтелине испанцами, были разрушены. Он получает отказ.
Сразу же вслед за этим Ришелье отправляет к Кёвре гонца, который везет ему деньги — это первый случай, когда Ришелье использует деньги в качестве веского аргумента в политике, — и приказ набирать войско. Три тысячи швейцарцев из Граубюндена и еще три тысячи из других кантонов прошли через горные перевалы на пороге зимы и 25 ноября 1624 года вступили в Вальтелину.
Вся зима 1624/25 года ушла на то, чтобы захватить крепости, построенные испанцами, и изгнать из них папские войска. Этому сильно помогла Венеция, прислав в помощь войскам Кёвре пушки. К концу зимы почти вся Вальтелина уже была занята войсками Кёвре, кроме крепостей Кьявенна и Рипа, которые находились к северу от Вальтелины на пути к перевалам, ведущим в Граубюнден. Кёвре продолжал осаду крепости Рипа. Сразу же после того, как войска Кёвре вошли в Вальтелину, Людовик XIII послал Урбану VIII письмо, в котором заверял, что его целью была защиты мирных жителей, страдавших от бесчинств оккупантов, и помощь своим союзникам.
Тем временем Ришелье попытался привлечь на свою сторону герцога Савойского, который колебался, не зная, на что решиться: оставаться ли в союзе с Испанией, не имея достаточно сил, чтобы свергнуть ее гегемонию в северной Италии, или же наоборот выступить против нее в союзе с Францией, дождавшись удобного момента. В ситуациях такого рода, когда неизвестно, что сулит тот или иной выбор, все искусство заключается в том, чтобы ни одна из сторон не догадалась о колебаниях. В конце концов герцог Савойский присоединился к Ришелье, и его войска вместе с французскими осадили Геную. Город Генуя был не только крупнейшим портом в северной Италии — именно сюда прибывали испанские войска, — но здесь также находились крупнейшие банки, которые субсидировали испанских военачальников. Потеря Генуи была бы для испанцев катастрофой. Они отбили атаки французов и итальянцев, и, как это часто бывает, военное счастье стало сопутствовать испанцам. Французы вынуждены были отступить и закрепиться в Вальтелине.
Разрешение вальтелинского кризиса заняло более года. В течение этого года Ришелье доказал, что он искусный дипломат. Он заверял испанцев, что в его планы не входило завоевание Вальтелины, что в разрушении испанских фортов виноваты военные, что он готов на любые уступки и компенсацию, кроме… права прохода испанских войск через долину.
В марте 1626 года между Испанией и Францией был заключен Монзонский договор, который был ратифицирован 2 мая 1626 года Людовиком XIII. По этому договору Вальтелина оставалась под властью Граубюндена, но на ее территории не должны были находиться ни испанские, ни французские войска. Кстати, Ришелье не очень торопился с выводом своих войск.
В течение первых полутора лет своей деятельности Ришелье вел успешные переговоры с Испанией, герцогством Савойским, Венецианской республикой, Нидерландами, Англией и папой Урбаном VIII. Кроме того, он постоянно занимался внутренним положением Франции, так как гугеноты начали вновь готовиться к восстанию. Такая энергия не может не вызывать удивления.
Хотя Ришелье и удалось воспрепятствовать прямому контакту испанской армии и армии императора, он прекрасно понимал, что французская армия не может пока соперничать с испанской, что у Франции пока нет флота, тогда как испанские корабли курсируют повсюду. Отсюда следовал первый вывод: любыми средствами избегать военного конфликта с Испанией. Из него вытекал второй, которого Ришелье придерживался вплоть до 1635 года, когда Франция объявила войну Испании: заключать союзы и поддерживать тех, кто находится в состоянии войны с Испанией.
По понятиям XVII века, такая политика не означала враждебности по отношению к Испании. Именно так поступали, например, Соединенные Штаты во время Великой войны, когда они поставляли военное снаряжение Англии и Франции, оставаясь почти всю войну нейтральными.
В течение 1624–1628 годов среди союзников Франции, впрочем, весьма ненадежных, числились Нидерланды (как государство все еще не признанные Испанией), Англия и герцогство Савойское.
Ришелье надеется привлечь Англию на свою сторону после заключения брака между Генриеттой Марией, сестрой короля, и наследником английской короны принцем Карлом, которому, между прочим, было недавно отказано, когда он просил руки сестры испанского короля. Этот отказ кардинал всячески подчеркивает, чтобы обострить отношения между Англией и Испанией.
Что касается Нидерландов, то с его приходом к власти они получают заем в полтора миллиона ливров. Когда же правительство Нидерландов наняло армию для помощи Мансфельде, Ришелье не согласился удовлетворить просьбу правительства Нидерландов высадиться в каком-нибудь французском порту, поблизости от границы с Нидерландами. Он не мог этого сделать, так как тогда бы у Испании был повод обвинить его во враждебных действиях. Отказывая голландцам, он ссылается на то, что испанский и французский короли породнились между собой благодаря бракам: король Испании женат на сестре Людовика XIII Елизавете, а король Франции женат на сестре Филиппа IV Анне Австрийской.
Между тем политика поддержки протестантских государств, проводимая Ришелье, вызывает негодование со стороны большинства церковников и, конечно, той влиятельной группы, которую возглавляет Мария Медичи, за эти полтора года совершенно разочаровавшаяся в кардинале.
Воспользовавшись тем, что французские войска находились в Италии, Субиз, брат Анри де Роана — его мятеж три года назад был подавлен, и он вынужден был бежать в Англию, — набрал наемников, нанял английские корабли и появился у Ла-Рошели. К счастью, он был разбит и снова бежал в Англию. Но что гораздо важнее — Субиз не получил поддержки других гугенотских вождей. Так, например, Ледигьер, губернатор провинции Дофине, где гугеноты составляли большинство и где у губернатора под рукой была армия, которую он, правда, использовал для защиты альпийских проходов, отказался поддержать Субиза.
Но для кардинала эта вылазка была чревата тяжелыми последствиями. Ревностные католики, принадлежавшие к высшей знати и ненавидевшие его — среди них принц Конде, — потребовали полного искоренения еретиков, что никак не согласовалось с провозглашенной Ришелье политикой веротерпимости и разработанными им планами внешней политики. Преследование протестантов могло вызвать недовольство в Вестминстере и Гааге, с согласия которых Ришелье нанял корабли для перевозки войск. Экипажи кораблей, узнав о притеснениях своих братьев по вере, могли поднять мятеж, и военные операции против гугенотов были бы сорваны.
В этой сложной, запутанной обстановке Ришелье действовал как самый искусный жонглер. Он добился нейтралитета Англии, всячески ублажая тщеславие Бекингема, пытаясь сыграть на заключении брака между Карлом и Генриеттой Марией. Поддерживая Нидерланды, он сдерживал испанцев. Став более уступчивым по отношению к ним, он добился заключения выгодного для Франции соглашения с Нидерландами. Он обещал швейцарцам, герцогу Савойскому, венецианским дожам щедрую награду за их поддержку во время захвата Вальтелины, но ограничился тем, что обещал им защиту в случае испанской агрессии с территории герцогства Миланского. Как любому жонглеру, ему приходилось все время следить за каждым объектом, которым он манипулировал. Непременным условием заключения английского брака, по его мнению, было прекращение преследований католиков в Англии. Это поднимало его престиж в глазах католиков-соотечественников, но вызывало возмущение среди англичан. Он старался, где мог, ставить палки в колеса испанцам, но и здесь надо было соблюдать меру и не доводить дело до разрыва отношений. Давая обещания герцогу Савойскому и венецианским дожам, он должен был сдержать их в конце концов. И всюду, где возникали спорные вопросы, он старался сохранить равновесие сил.
Равновесие сил в отношениях с Англией было нарушено летом 1627 года, — у берегов Франции появился английский флот. Монзонский договор с Испанией был нарушен Ришелье спустя всего три года после его подписания, когда французская армия вновь вступила в альпийскую Италию и захватила крепость Казаль.
У историков сложилось мнение, будто политика, проводимая Ришелье в 1625–1626 годах, потерпела поражение. Оно, очевидно, связано с тем, что успехи дипломатии Ришелье кажутся эфемерными. Это мнение ошибочно хотя бы потому, что Ришелье добился успеха в разрешении спора из-за Вальтелины. Но главным было то, что в эти годы он получил тот опыт, с помощью которого стали возможны успехи его политики в 1626–1630 годах: полное прекращение гугенотских мятежей внутри страны; прекращение всяких попыток вторжения как со стороны Англии, так и со стороны Испании; наконец, благодаря его хитроумной дипломатии Австрия лишилась всех достигнутых ею успехов. Интересно, что еще в 1620 году Ришелье сказал в одном частном разговоре: «Надо сделать так, чтобы Испания боялась протестантов и чтобы протестанты боялись Испании. Благодаря этому и те и другие будут вести себя гораздо скромнее».
Теперь это называется «двойной игрой», «умением маневрировать», «обойти противника с фланга», «созданием мобильного резерва» и т. д. Примером такой политики был английский брак, который был заключен при прямом содействии Ришелье.
В 1623 году принц Карл, наследник английской короны, направляясь в Мадрид, проехал инкогнито через Францию. В поездке его сопровождал фаворит отца герцог Бекингем. Принц Карл был представлен принцессе Генриетте Марии, хрупкой, изящной, очень живой девочке — ей шел четырнадцатый год — с черными глазами и волосами. Девочка очень понравилась принцу Карлу, и он выразил сожаление, что она еще не выбрала истинную веру. Он не уточнил, какую именно веру он считает истинной — кальвинистскую или лютеранскую?
Король Иаков I послал сына Карла и Бекингема в Мадрид затем, чтобы заключить брак между его сыном и испанской принцессой. Такой брак делал Англии честь — не будем забывать, что Англия еще не была великой державой, — при этом Иаков I преследовал еще одну цель. Дело в том, что зять короля, Фридрих V Пфальцский, женатый на его дочери Елизавете, кальвинист, которому покровительствовал герцог де Буйон, был лишен — как потерпевший поражение мятежник — императором Фердинандом титула и владений. Если бы удалось заключить испанский брак, считал король Иаков I, король Испании Филипп IV мог бы воздействовать на императора, и его зятю были бы возвращены владения и титул.
Принц Карл, которому шел двадцать третий год, также хотел этого брака. Разница в религиях, которые исповедовали жених и предполагаемая невеста, не представлялась непреодолимым препятствием. Наоборот, это давало английской короне то преимущество, что она могла получать информацию из того и другого лагеря.
Принц Карл был очень холодно принят при дворе Филиппа IV, так что англичанам пришлось уехать из Мадрида ни с чем, хотя они намекнули испанцам — это была идея Бекингема, — что возможно обращение жениха в католичество, и обещали прекращение преследований католиков в Англии. Герцог Бекингем, человек очень вспыльчивый и резкий, был взбешен, принц Карл был также очень рассержен. Король Иаков I решил, что в данных обстоятельствах самое лучшее заменить испанский брак французским.
В начале 1624 года, то есть еще до прихода Ришелье к власти, английский посланник при дворе Людовика XIII просил от лица английского короля руки Генриетты Марии. Переговоры о заключении брака сильно затянулись, и лишь Ришелье помог сдвинуть дело с мертвой точки.
Он понимал, что брак католички с протестантом не вызовет во Франции восторга, и потому потребовал, чтобы король Иаков I и принц Карл дали письменное обещание, заверенное подписью государственного секретаря, что не только будут прекращены преследования католиков — такое обещание было дано испанцам, — но чтобы были освобождены из тюрем все узники веры, чтобы им были возмещены все убытки и чтобы не чинилось никаких препятствий для отправления католического культа.
Не надо думать, что кардинал выдвинул эти требования, потому что был ловким дипломатом. Борясь с испанскими и австрийскими Габсбургами, он постоянно помнил о простых католиках и всегда защищал их интересы. Так, например, заключив союз с Густавом Адольфом, целью которого было сокрушить могущество императора, он потребовал от шведского короля, чтобы никто из простых католиков не пострадал при этом за свою веру.
К несчастью, Ришелье не мог предвидеть кризиса королевской власти в Англии, который закончился казнью короля Карла I, и переходом власти в руки лендлордов и купцов, разбогатевших на грабеже церковных земель. Парламент стал всего лишь их выборным комитетом, с помощью которого они управляли государством. Ришелье так до конца и не понял резкого изменения курса внешней политики Англии.
Как бы там ни было, английский брак помог Ришелье чувствовать себя увереннее по отношению к более сильной Испании. Папа Урбан VIII, все еще не простивший Ришелье захват Вальтелины, стал относиться к нему более сдержанно, узнав, что он защищает английских католиков. Заключив союз с протестантской державой, Ришелье дал понять гугенотам, что у него мирные намерения; однако это не помешало ему воспользоваться английскими кораблями для борьбы с гугенотами. Английский брак стал своего рода козырной картой в его игре против Австрии: он стал требовать возврата Пфальца зятю английского короля, но, разумеется, не предпринял никаких шагов для этого. Наконец, этот успех был использован им, чтобы умилостивить Марию Медичи, которая все чаще и чаще выказывала свое недовольство им.
Мирная обстановка, достигнутая Ришелье с помощью дипломатии, позволила перейти к решению другой важной задачи — ликвидации «государства в государстве», то есть к уничтожению всех военных формирований гугенотов внутри Франции при непременном условии терпимости к их религии. Правда, Англия вскоре нарушила условие договора о нейтралитете и послала свои корабли под командованием Бекингема на помощь осажденной Ла-Рошели.
25 марта 1625 года папа Урбан VIII дал разрешение на брак Генриетты Марии и принца Карла. Спустя два дня умер король Иаков I, и брачный договор был уже подписан Карлом I, занявшим трон отца. 1 мая 1625 года на паперти Собора Парижской Богоматери была проведена торжественная церемония заключения брака. Жениха в его отсутствие замещал герцог де Шеврез, происходивший из дома Гизов и, следовательно, дальний родственник Стюартов. Спустя неделю в Париж прибыл герцог Бекингем, чтобы сопровождать Генриетту Марию в ее поездке в Англию.
После рассказа о Ришелье-дипломате мы хотим познакомить читателя с другой стороной его деятельности. Все это время он отдавал много сил, чтобы распутать клубок интриг, который был сплетен против него находящимися при дворе авантюристами и авантюристками. В сущности, в первые два года его деятельности ему пришлось вести дворцовую войну, в которой на карту была поставлена его жизнь.
Первым авантюристом, с которым Ришелье пришлось иметь дело, был… герцог Бекингем. Ришелье почти сразу раскусил его: ему нравились его пылкий патриотизм и беззаветная храбрость, но ему была противна его бездарность в политике, которую он пытался прикрыть разъяренным самолюбием и наглыми выходками. Ришелье считал: надо как можно скорее ограничить, а еще лучше исключить влияние этого человека на то, что происходит при французском и английском дворе. Правда, последнее было трудно сделать, так как Бекингем сохранил свое положение фаворита и при Карле I. Более того, молодой король был практически в его руках.
В первой части нашего исследования мы уже рассказали, в каком положении оказалась королева Анна Австрийская. У нее был выкидыш, и король перестал жить с ней как с женщиной. Это было, конечно, оскорбительно, и она затаила обиду.
При дворе Людовика XIII появился лорд Холланд, посланник английского короля и очень красивый мужчина. Он познакомился с герцогом де Шеврез, пожилым мужем очень красивой, энергичной и удивительно безнравственной женщины, урожденной де Роан, и было решено, что любовная связь герцога Бекингема и Анны Австрийской будет сильно способствовать укреплению англо-французских связей. Прибывший в мае 1626 года ко французскому двору герцог Бекингем, конечно, с радостью согласился. Его безмерному самолюбию льстила победа не только над женщиной, но и над королевой. Представьте себе, эти интриганы думали обмануть самого кардинала! Ришелье не только знал об их планах, но и о том, что молодая и красивая герцогиня де Шеврез живет с лордом Холландом. Между прочим, приехав в Лондон спустя какое-то время после событий, о которых мы сейчас расскажем, она остановилась в доме лорда Холланда, точно он был ее близким родственником. Французский посланник с возмущением писал Ришелье, что она «живет с лордом Холландом под одной крышей». Впрочем, кардинал давно приказал своим агентам следить за этой развратницей.
Мы уже говорили, что Бекингем прибыл во Францию, чтобы сопровождать невесту Карла I. В свите Генриетты Марии были между другими придворными и герцог и герцогиня де Шеврез. В Амьене надо было остановиться на ночлег и уже оттуда ехать к морю. Было решено, что свидание королевы и Бекингема состоится в парке во время вечерней прогулки королевы. По-видимому, Бекингем слишком горячо взялся за дело, королева закричала: «На помощь!», сбежались люди и разразился скандал.
В том, как Ришелье воспользовался им для своих целей, мы опять видим гениального политика. Конечно, он поставил в известность короля о том, что случилось. Между Людовиком XIII и Анной Австрийской уже была полоса отчуждения, — теперь она превратилась в пропасть. Поскольку Анна Австрийская сразу встала на сторону тех, кто боролся против кардинала, и придерживалась происпанских взглядов, для Ришелье было важно уменьшить ее влияние на короля, — теперь оно было сведено к нулю. С другой стороны, благодаря этому скандальному случаю, влияние кардинала на короля возросло.
Другим и очень важным для Ришелье следствием скандала было то, что начиная с этой ночи земля Франции стала для Бекингема запретной. Только еще один раз ступил он на эту землю — высадился как враг на небольшом острове, — но об этом мы расскажем в следующей главе. Вероятно, личные мотивы играли не последнюю роль в том, что он возглавил военную экспедицию против Франции.
Теперь мы расскажем о том, как был раскрыт первый заговор против Ришелье. Собственно, это была еще одна интрига, задуманная не без участия герцога и герцогини де Шеврез. Придворным дамам было хорошо известно, что король не живет со своей женой. Решили, что он больной человек, у которого не будет наследника. Младшему брату короля было восемнадцать, и никто не сомневался в его мужских способностях, потому что его хорошо знали не только в парижских кабаках, но и в борделях. Гастон, герцог Анжуйский, впоследствии герцог Орлеанский, обычно шел по коридорам Лувра, насвистывая веселую песенку. Он был молод, здоров и непроходимо глуп.
Вся интрига заключалась в том, чтобы положить Гастона в постель королевы. Но для этого надо было устранить короля и, вне всякого сомнения, кардинала. Совсем не потому, как думают многие историки, что заговорщики боялись его. В первые два года его правления он еще не достиг той, почти абсолютной власти, которая пришла к нему спустя семь лет после описываемых событий. При дворе с ним почти не считались, и придворные дамы даже дали ему кличку Фигляр. Но, очевидно, он так надоел всем им, что сочли за благо устранить его.
Очень часто современники мерят личность общей мерой, доставшейся им от прошлого, и чем значительнее личность, тем больше различие между их оценкой и действительным значением личности. Не каждому дано оценить человека по достоинству.
Блестящая развратница де Шеврез и глупая толстая Мария Медичи видели в Ришелье лишь выскочку, захватившего власть и постоянно мешавшего им. Устранив его, а затем устранив и короля — своей он умрет смертью или ему помогут, это в конце концов не важно, — юный Гастон женился бы на Анне Австрийской — разрешение на брак из Рима не заставило бы ждать — и вскоре бы подарил французской короне наследника. Мария Медичи не возражала против этого плана, кроме самого последнего пункта: она хотела, чтобы ее любимый сын женился на мадемуазель де Монпансье, дочери от первого брака герцогини де Гиз. Мария Медичи боялась, что французская корона перейдет к Конде, и потому торопилась женить сына. Ей хотелось, чтобы поскорее родился наследник из ее рода. Кроме того, мадемуазель де Монпансье была идеальной невестой: красивая, сильная и к тому же неслыханно богатая. «Самая богатая невеста во Франции» — говорили про нее.
Ришелье поддержал эту идею. Во-первых, ему хотелось сделать своей бывшей покровительнице что-нибудь приятное и хотя бы некоторое время не слышать упреков в неблагодарности. Во-вторых, красавчик Гастон, скованный брачными узами, уже не смог бы участвовать в придворных интригах. Наконец, в-третьих, ему хотелось показать всем этим интриганам, что не все идет так, как они задумали, что за ними наблюдает человек, воле которого они все рано или поздно подчинятся.
К Гастону был приставлен в качестве воспитателя немолодой корсиканец, до того некрасивый, что вызывал чувство отвращения. Звали его Орнано. Получив титул, он стал называться маршал Орнано. Наше ухо уже привыкло к этому пышному титулу, который все-таки ценился гораздо дороже во времена Ришелье. И в самом деле, чем отличаются маршалы Ней, Мюрат, Петен и Фош от маршалов Анкра и Орнано?
Некрасивый корсиканец с оливковым цветом лица тем не менее пользовался благосклонностью и мадам де Шеврез, и мадам Конде. По их настоянию он убедил своего ни к чему не годного воспитанника, что ему надо отказаться от брака с мадемуазель де Монпансье.
Между тем в сеть заговора были вовлечены герцог де Невер, принц Конде, герцог Суассон, сыновья Генриха IV, рожденные вне брака, Вандом, гран-приор, и Вандом, губернатор Бретани. О существовании заговора знали в Лондоне и Мадриде и с нетерпением ждали радостных известий. Согласно с планом заговора, кардинал Ришелье должен быть убит, как только Гастон захватит одну из пограничных крепостей.
Спецслужба Ришелье, организованная им сразу, как он пришел к власти, сработала четко. 4 мая 1624 года Орнано был арестован и помещен в Венсенский замок в одну из темниц, где вскоре и скончался. Говорили, что он был отравлен, но это неправда. Страшно перепуганный Гастон бросился к королю, но не был принят. В бессильной ярости он стал выкрикивать оскорбления по адресу кардинала.
Заговорщики плохо представляли себе, что ведут опасную игру против профессионалов. Прежде чем увезти короля в провинцию Бретань, Ришелье заставил Гастона признаться во всем и назвать имена всех заговорщиков. На допросе присутствовал король, и, вероятно, оперативность Ришелье произвела на него большое впечатление. Поскольку заговорщики хотели устранить кардинала, он обратился к королю с просьбой об отставке, которая не была принята. Дальше заговор рассыпался как карточный домик: братья Вандом были арестованы в Нанте, принц Конде поспешил принести свои извинения. Ришелье решил оставить мадам де Шеврез на свободе. Против заговорщиков, связанных узами родства с королевской фамилией, он ничего не мог поделать. Правда, им всем были предъявлены официальные обвинения. Никто из заговорщиков не пострадал, кроме молодого графа де Шале родом из старинной семьи Талейран. Он был вовлечен в заговор герцогиней де Шеврез; именно ему было поручено убить кардинала.
Граф де Шале, красивый и галантный аристократ, был арестован 8 июля 1626 года. Спустя почти месяц, 2 августа, король подписал приказ о проведении над ним суда специально учрежденного трибунала. Это отклонение от обычной судебной процедуры стало для Ришелье правилом, которому он неизменно следовал в течение всего своего правления.
5 августа 1626 года было объявлено о помолвке мадемуазель де Монпансье и брата короля Гастона, а уже 6 августа Ришелье лично благословил новобрачных. Как видите, срок между помолвкой и обрядом венчания был минимальный, — кардинал очень спешил!
18 августа 1626 года специальный трибунал вынес обвинение в оскорблении величества и приговорил де Шале к казни. На следующий день он был казнен в Нанте на базарной площади. Друзья графа похитили палача, и его согласился заменить один из каторжников. Вы можете себе представить, какой мучительной была смерть молодого человека, — ведь каторжнику впервые пришлось убивать человека!
Людовик XIII присутствовал при этом — двор находился в Нанте, — и, хотя он не был чувствителен, казнь де Шале произвела на него тяжелое впечатление. Спустя три недели после этого он, слегка заикаясь, сказал придворным, что, если бы не чувство долга, он никогда бы не допустил этого.
С того августовского дня и до дня, когда Мария Медичи бежала из Франции, то есть в течение пяти лет, в душе короля происходила борьба чувства негодования и нежелания подчиняться воле другого человека — пусть и гораздо умнее его — с чувством долга и уважения, которым он невольно проникался, видя, что кардинал пытается возродить блестящие традиции галльской доблести и величия, которым положил начало еще Карл Великий.
Судьбе было угодно, чтобы эти столь непохожие люди сблизились во время военных походов — под Ла-Рошелью, Сузой и Казалем.
Глава 4. Ла-Рошель
Гражданские, или, как их еще иначе называют, религиозные войны продолжались без малого сорок лет. Когда, благодаря Генриху IV, наконец установился мир, все с облегчением вздохнули, но это было скорее перемирие, потому что и католики и протестанты бесконечно устали от войн и согласились пойти на компромисс. В течение двенадцати лет, с момента подписания Нантского эдикта и до гибели короля от руки фанатика, сохранялось ненадежное равновесие между королевской властью, которую поддерживало большинство народа, и гугенотской знатью, которую поддерживали богатые купцы и горожане в южных и юго-западных районах страны.
Оно было нарушено через год после смерти Генриха IV. В мае 1611 года в Сомюре гугеноты потребовали от королевы-матери новых уступок в дополнение к тем, что им были даны по Нантскому эдикту. Марии Медичи пришлось подкупить гугенотских вождей, чтобы не допустить начала новой войны. Затем она сама дважды поднимала мятеж против короля. В 1621–1622 годах сначала Людовик XIII, а затем Субиз, брат Анри де Роана, предприняли попытки склонить чашу весов в свою сторону. В 1625 году Субиз, бежавший после первого поражения в Англию, вновь появился со своими наемниками на английских кораблях возле Ла-Рошели. К счастью, французский флот под командованием герцога де Монмаранси, адмирала Франции, нанес Субизу поражение, и он снова бежал в Англию.
Как только Ришелье пришел к власти, ему стало ясно, что положить конец этим мятежам и вторжениям можно только одним способом: необходимо разрушить оплот гугенотов — крепость Ла-Рошель, потому что о добровольном подчинении нечего было и думать.
Крепость Ла-Рошель стала символом сопротивления и считалась гугенотами неприступной. Действительно, подход к крепости с моря был затруднен тем, что фарватер был очень сложным и известен только местным лоцманам-гугенотам. Кроме того, у Ришелье еще не было флота, его надо было создавать. Зато английский флот, пользуясь услугами местных лоцманов, мог доставить в крепость и войска и продовольствие.
В течение восемнадцатилетнего правления Ришелье были два момента, когда все было поставлено на карту и от военного успеха зависело, быть ли Франции по-прежнему раздираемой гражданскими войнами, в первом случае, или потерпеть поражение от иностранного вторжения — во втором. Под первым случаем мы имеем в виду осаду Ла-Рошели (1627–1628), под вторым — осаду крепости Корби (1635).
Осада Ла-Рошели продолжалась более года и потребовала колоссальных затрат денежных, материальных и людских ресурсов. Иногда казалось, что крепость действительно неприступна, но Ришелье с невиданным упорством продолжал осаду и в конце концов добился успеха.
Отвоевать крепость Корби у врага, захватившего ее, было делом чести. Эта победа стала поворотным пунктом в войне.
Интересно, что и под Ла-Рошелью и под Корби французская армия имела дело с иностранными интервентами. Правда, под Ла-Рошелью английский флот ушел до того, как крепость сдалась.
Победа под Ла-Рошелью навсегда покончила с сепаратистскими настроениями гугенотской знати и дала понять соперникам Франции, что любое вторжение с моря будет также обречено на неудачу. Победа под Корби покончила с попыткой интервенции с суши. О ней будет рассказано в главе седьмой нашего исследования. Как в первом, так и во втором случае кардинал доказал, что он мог бы быть талантливым генералом.
С самого начала религиозных войн Ла-Рошель, которой управляла купеческая олигархия, стала прибежищем всех недовольных и оплотом мятежников. Первый принц Конде, дядя Генриха IV, сделал Ла-Рошель столицей княжества. Этот Конде хотел стать первым королем Франции, исповедующим кальвинистскую веру, но погиб в битве при Жернаке. В 1579 году город выдержал первую большую осаду. Двадцатитысячная армия французского короля была вынуждена отступить от стен города. После Нантского эдикта Ла-Рошель получила право свободной торговли с иностранцами, крепость сохранила все свое вооружение.
Сразу после смерти Генриха IV город послал своих представителей на гугенотскую ассамблею в Сомюре (1611), где гугеноты предъявили новые требования, противопоставив себя всей нации. На следующий год из Ла-Рошели был изгнан посланец короля. Тем самым гугеноты выразили свое недовольство только что заключенным браком между Людовиком XIII и Анной Австрийской. Они заявили, что продолжат борьбу с «римским чудовищем», то есть с католической церковью. Городские власти присваивали себе налоги и незаконно взимали таможенные пошлины. Гавань Ла-Рошели стала базой пиратских судов, опустошавших побережье Франции и нападавших даже на королевские суда. Дело дошло до того, что пираты блокировали порт Бордо, так что пришлось посылать королевский флот, которому с трудом удалось разгромить их. Капитаны пиратских кораблей были колесованы, — гугеноты объявили их мучениками. В 1620 году в Ла-Рошели снова собралась гугенотская ассамблея, которая рассмотрела вопрос о союзе с протестантскими князьями Германии. В следующем году королевский флот нанес поражение гугенотскому флоту, но в Ла-Рошели быстро забыли об этом. Не прошло и года, как в гавани Ла-Рошели появились тридцать два корабля, сооруженные гугенотами. Их восторженно приветствовала толпа горожан, собравшаяся на набережной. Командующий флотом Гитон стал любимцем горожан.
В 1622 году религиозная война вспыхнула вновь. Армия Субиза, брата де Роана, вторглась в провинции Бретань и Пуату — именно тогда был разрушен дом Ришелье в Люсоне, — но армия под командованием короля нанесла Субизу поражение, и он вынужден был бежать в Англию. В конце года был заключен мир, по которому у гугенотов оставались только две крепости: Ла-Рошель и Монтабан, — все остальные крепости подлежали разрушению.
В ходе войны 1622 года королевские войска построили форт Луи в непосредственной близости от стен Ла-Рошели. Городские власти потребовали разрушения форта, мотивируя это тем, что они лояльны по отношению к французской короне и незачем держать их в страхе. Один из французских военачальников, храбрый Арно, умерший в 1623 году, по-видимому из-за болезни, перенесенной им во время строительства форта Луи, говорил, что только мятежники могут возражать против королевского форта. Он был убежден, что Ла-Рошель рано или поздно поднимет восстание.
После Арно фортом командовал Туара, еще один фаворит Людовика XIII, как и Люинь, мастер соколиной охоты. Он был очень талантливым военачальником, но почему-то Ришелье плохо отзывается о нем в своих мемуарах. Возможно, это потому, что тот не видел разницы между своим карманом и государственной казной. Но кто этого не делал в те времена? Туара получил маршальский титул, храбро сражался и погиб во время второй итальянской войны.
Из всего сказанного читателю, должно быть, стало ясно, что Ла-Рошель была оплотом гугенотов, центром всего их движения и что от победы над ним зависело, быть ли Франции единым государством или же распасться на конфедерацию враждующих между собой государств подобно Германии.
Ла-Рошель была городом-государством, власть в нем принадлежала торгово-купеческой олигархии, богачам, которые держали остальных горожан в полном подчинении. Они были ярыми противниками королевской власти.
Интересно, что никто из горожан не возражал против господства олигархии, наоборот, они были горды тем, что их правители так богаты. Между прочим, это типичный признак того, что монархия приближается к своему краху. Ведь дух протестантизма, восторжествовавший на Западе, и впервые в Англии и Голландии, как раз заключается в том, что власть богачей предпочитают власти монарха. Но только она одна заботится о нации в целом и может защитить основную массу от произвола богачей.
Формально управление Ла-Рошелью осуществлялось на основе конституции, главные статьи которой дословно повторяли хартию, дарованную городу Элеонорой Аквитанской, вдовствующей королевой Англии, еще в 1199 году. По конституции городом управлял сенат, состоящий из ста членов, из которых двадцать четыре человека представляли собственно городское начальство, а остальные семьдесят шесть — их называли «пэрами», в том смысле, что они не имели других должностей и были равны между собой, — составляли своего рода консультативный комитет. Поскольку новые члены сената могли быть только кооптированы в него, то место в сенате фактически становилось наследственным. Если в первые века своего существования сенат и был в какой-то степени демократическим органом управления, то теперь он стал рабочим комитетом богачей. Мы уже говорили, что горожане не видели в этом ничего плохого.
Другой характерной чертой этого города было то, что его олигархи разбогатели благодаря морской торговле. Между прочим, это характерно и для других центров протестантизма: во всех таких городах, подобно Ла-Рошели, богатства были накоплены благодаря торговле, а не за счет феодальной ренты. Купцы из Ла-Рошели имели лучшие корабли и лучших моряков. Они ни в чем не уступали не только морякам и кораблям королевского флота, но и успешно выдерживали соревнование с голландскими и испанскими моряками.
Французской короне было ясно, что сепаратистские настроения горожан связаны с их системой управления, и она давно предпринимала попытки изменить конституцию города, назначая королевским указом главу сената, но из этого ничего не получалось и все оставалось по-старому.
Прежде чем перейти к рассказу об осаде Ла-Рошели и связанных о ней событиях, я хочу остановиться на некоторых особенностях местности, где они происходили.
Ла-Рошель окружена болотами и затопляемыми лугами, так что малярия — самое распространенное заболевание в этих местах. Правда, сам город расположен на сухом месте и в нем имеются осушительные каналы.
Для войск, осаждающих Ла-Рошель, малярия всегда была серьезным противником. Мы не знаем, каким образом удалось избежать эпидемии малярии в войсках, но это факт, что случаи заболеваний были единичными. Вероятно, король и Ришелье воспользовались советами отца Жозефа, который хорошо знал эти места.
Вторая особенность — морские приливы. Хотя максимальная высота подъема воды не превышает четырех с половиной метров, из-за очень сложного фарватера в непосредственной близости от гавани возникают сильные морские течения. Дело в том, что к западу и юго-западу от Ла-Рошели находятся острова Ре и Олерон, которые задерживают морскую воду, когда прилив сменяется отливом, и вода с силой устремляется в проливы между островами.
Вследствие этого капитан судна, не знакомый с особенностями фарватера и не знающий местных морских течений, мог бы выйти в гавань лишь в тот момент, когда прилив сменяется отливом. Этот момент трудно поймать, в противном случае суда, приближающиеся к гавани, встречаются с сильным течением, которое относит их назад, в открытое море.
Кроме приливов и отливов, бывающих в новолуние и полнолуние, о которых мы рассказали, есть еще приливы и отливы меньшей высоты. В гавани и в ее окрестности имеется множество мелей. Все это вместе взятое создает такие трудности, что только местные лоцманы могут провести корабль в гавань. Мели не позволяют пройти в гавань большим кораблям. Для этого им надо ждать большой воды, что бывает только два раза в сутки. Если ветер вдруг поменяет направление, то у капитана судна остается очень мало времени, чтобы войти в гавань, не рискуя сесть на мель или разбить судно о скалы.
Я думаю, что читателю стало теперь понятным, почему кардинал предложил построить дамбу, чтобы закрыть судам вход в гавань. Но и до строительства дамбы войти в гавань Ла-Рошели было далеко не простым делом, что, конечно, мешало союзникам гугенотов помочь им.
Острова Ре и Олерон закрывают подход к Ла-Рошели с запада и юго-запада. Овладев ими, можно блокировать — с учетом дамбы — крепость с моря. Это и было сделано кардиналом.
12 июня 1626 года Генриетта Мария, сестра Людовика XIII, сошла в Дувре с корабля на берег и была встречена как королева Англии, а уже 7 августа король Карл I и, очевидно, Бекингем решили отказаться от данного ими обещания о веротерпимости. Как быстро такие дела делаются!
Для французского правительства это было полной неожиданностью. Ведь еще в конце прошлого года, на Рождество, покойный Иаков I издал указ, запрещающий судам преследовать английских и шотландских католиков. Он был, как и все Стюарты, одновременно королем Англии и Шотландии. Из тюрем вышли на свободу узники веры, — их было довольно много, — английское казначейство начало выплату денег тем, кто был оштрафован за непосещение английских церквей.
Людовик XIII, Ришелье и министры были глубоко возмущены тем, что нарушено обещание, под которым стоят подписи покойного короля, принца Карла, нынешнего короля Англии, и государственного секретаря. Случай неслыханный в дипломатической практике того времени! У французского правительства было такое ощущение, словно договор, изорвав в клочки, бросили в лицо.
Сразу же после 7 августа в Англии начались преследования католиков, охота за католическими священниками и монахами, казни и пытки и, конечно, суды, штрафы и приговоры о тюремном заключении за уклонение от англиканской службы или за тайную службу по католическому обряду.
Причины этих событий были непонятны Ришелье. Когда спустя год Бекингем возглавил военную экспедицию и высадился на острове Ре вблизи Ла-Рошели, стало ясно, что Англия поддерживает гугенотов. Эту тенденцию можно было заметить и раньше.
Во время восстания Субиза его войско приплыло к берегам Франции на английских судах. Адмирал Монморанси был бессилен что-либо сделать, потому что у Франции не было флота. Ришелье пришлось начать переговоры о найме судов в английских и голландских портах, чтобы отражать нападение с моря.
В том, что французская корона нанимает для своих целей суда, не было ничего необычного. Тем более что между принцем Карлом и Генриеттой Марией был уже заключен брачный договор. Кроме того, все нанятые суда, за исключением одного, принадлежат частным владельцам.
Между английским королем и парламентом давно назревал конфликт, который Иаков I и Карл I старались сгладить, идя на уступки. Когда членам палаты общин стало известно, что французская корона нанимает суда для борьбы с гугенотами, они выступили против этого. Известный юрист Коук зачитал коллективное письмо владельцев кораблей, в котором говорилось, что моряки и портовые грузчики никогда не допустят, чтобы корабли были использованы для войны с их братьями по вере, что они скорее умрут, чем станут служить католикам.
Когда корабли все-таки отплыли из английских портов, то вдруг выяснилось, что экипажи судов отказываются нести службу, так как суда будут использованы для перевозки солдат и военных грузов. Моряки потребовали, чтобы суда вернулись обратно.
Французское правительство получило уведомление, что заключенный контракт не может быть полностью выполнен. Прошло еще два месяца отговорок и проволочек, прежде чем англичане согласились предоставить Франции пустые суда.
Этот случай, а затем и осада Ла-Рошели показали, что Франции нужен свой собственный королевский флот. Но лишь в 1634 году был издан королевский указ о его организации.
Конфликт между королем и английским парламентом оказался настолько глубоким, что он привел в конце концов к казни короля. Но пока дело не дошло до этого, Карл I старался идти на всевозможные уступки, — как в случае с наймом судов, так и в случае разрыва подписанного им соглашения о прекращении преследования католиков.
Его жена-подросток — она еще продолжала расти — все чаще вызывала недоумение и недовольство Карла I. До него дошли слухи, что она посетила тюрьму Тайберн, где были казнены некоторые католики. И хотя ничего этого на самом деле не было, он всему поверил и, конечно, рассердился на нее. Вследствие этого или, быть может, по каким-то другим причинам он вышел из себя, накричал на ее фрейлин и приказал им убираться на все четыре стороны, потому что он больше не потерпит, чтобы они тут все высматривали и вынюхивали. В результате этого половина бывших при королеве фрейлин должны были вернуться во Францию. Среди оставшихся было четыре гугенотки.
Мало того, что чинились проволочки в наеме судов, — английским военным кораблям был отдан приказ захватывать французские суда с испанскими товарами, возвращающиеся из испанских владений. Под этим предлогом начался грабеж всех французских судов, так что многие французские купцы от Бордо до Кале были разорены.
Когда гугеноты Ла-Рошели стали возражать против построенного вблизи города форта Луи, английское правительство выразило французскому правительству свое недовольство, как будто речь шла об ущемлении прав британских подданных. Все это были пока недружественные действия, и никто не думал о возможности открытой войны.
27 июня 1627 года из Портсмута отплыла эскадра из ста двадцати судов, на борту которых было восемь тысяч солдат, небольшое количество кавалеристов и большое количество боеприпасов и продовольствия. Войсками и эскадрой командовал Бекингем. Официально было объявлено, что эскадра направляется для борьбы с алжирскими пиратами. На самом деле Бекингему был отдан приказ поддержать гугенотских мятежников. Это уже был акт открытой войны.
Хотя Карл I и враждовал с парламентом и даже пытался править единолично, что в конце концов и привело к его гибели, он, в сущности, всегда был протестантом, — во всяком случае гораздо больше, чем его отец. Так что в том, что он вступил в открытый военный конфликт с Францией, не было ничего удивительного.
Разница между королем и Бекингемом была в том, что у последнего были личные мотивы для того, чтобы возглавить экспедицию против Франции. Во-первых, он не мог забыть позора, который ему пришлось пережить из-за своего любовного пыла. Он люто ненавидел и Людовика XIII и Ришелье. Во-вторых, после неудачи возглавляемой им экспедиции против Испании под Кадисом ему нужно было доказать, что его неудача случайность, а не следствие его бездарности как полководца. В-третьих, и это самое главное, парламент, как палата общин, так и палата лордов, ненавидели фаворита двух королей и давно поднимали вопрос о расследовании его деятельности. Если бы он вернулся из Франции с победой, то его недоброжелатели набрали бы в рот воды. Интересно, что его мать была католичка, что его сестра была замужем за католиком и что у него было много родственников, не принявших протестантскую веру.
Если бы экспедиция Бекингема увенчалась успехом, то, скорее всего, в Англии не было бы гражданской войны и свержения монархии. Для Франции победа Бекингема была бы катастрофой: страна распалась бы на отдельные княжества, и мы ничего бы не услышали о Ришелье. Да и вся Западная Европа пошла бы другим путем.
Эскадра Бекингема появилась в виду Ла-Рошели спустя две недели. По разработанному им плану следовало, не заходя в порт, сначала овладеть островом Ре, поскольку остров прикрывал вход в порт и служил базой для отражения нападения с моря, если бы французский флот отважился на это.
Если бы Бекингему удалось овладеть островом, то все западное побережье Франции было бы охвачено восстанием. Английский флот вместе с кораблями гугенотов стал бы господствовать на море, английские солдаты высадились бы в порту Ла-Рошели и пришли на помощь осажденным. Возможно, что и самой осады не было бы.
Победа под Ла-Рошелью вызвала бы восстания гугенотов по всей Франции. Французская корона оказалась бы в критическом положении.
Но если бы Бекингему не удалось овладеть островом Ре, если бы он по-прежнему оставался под контролем французских войск, то Ла-Рошель, не получая помощи с моря, сдалась бы рано или поздно. Окруженная с суши войсками короля, она могла получить помощь только с моря.
Совершенно ясно, что без успешного для кардинала исхода борьбы за остров Ре победа под Ла-Рошелью была бы невозможна. Овладение островом Ре сыграло ту же роль в ходе осады Ла-Рошели, какую в битве при Ватерлоо сыграла глупая ошибка д'Эрлона.
Но не надо думать, что неудача Бекингема объясняется его бездарностью. Как я уже говорил, план экспедиции был хорошо продуман, ее снаряжение было на самом высоком уровне. Неудача произошла потому, что как бы ни был талантлив Бекингем, он не мог бороться с таким гением, как Ришелье.
Не упуская из вида ни одной детали, всегда точно следуя плану кампании, немедленно реагируя на любую неожиданность, настойчиво и неутомимо совершенствуя тактические приемы, Ришелье доказал, что он стоит как военачальник гораздо выше не только Бекингема, но и очень многих.
Но Бекингем потерпел поражение не только поэтому. Французский гарнизон, который защищал остров, уже был готов сдаться, так как у него кончилось продовольствие. И вот в этот самый момент к нему приходит помощь. Корабли, посланные Ришелье, сумели пробиться через цепь английских судов, — и фортуна повернулась к Бекингему спиной.
Как мы уже говорили, отношения между Англией и Францией неожиданно обострились. Когда бретонские рыбаки увидели в море огромную английскую эскадру, направляющуюся на юг, они сообщили об этом властям. Ришелье сразу понял, что началась война, хотя она и не была объявлена.
Это известие было вдвойне неожиданным, так как Ришелье рассчитывал на некоторую отсрочку, чтобы подготовить за это время французский флот. Правда, еще три месяца назад он отдал приказ, чтобы артиллерия была приведена в боевую готовность. Другой неприятностью была болезнь короля.
Ришелье стал тотчас же собирать вокруг себя людей, знакомых с морским делом. В Испанию, в Баскскую провинцию был послан энергичный предприимчивый Бален, которому поручалось нанять под свою команду как можно больше парусных и гребных баркасов, нагрузить их продовольствием и направиться к острову Ре.
Французский гарнизон под командованием Туара, насчитывающий едва ли больше тысячи пехотинцев и двухсот кавалеристов, был осажден англичанами в крепости Сен-Мартен. Небольшой французский отряд из ста человек находился в форте Ла-Пре, в пяти километрах от Сен-Мартена. Он также был окружен противником. Других французских сил на острове больше не было. Интересно, что именно Ришелье отдал приказ, чтобы крепость и форт были заняты войсками.
12 июля 1627 года английский флот бросил якорь вблизи южной оконечности острова. Пушки линейных кораблей были направлены на подход к узкой песчаной косе, протянувшейся на целый километр. Началась высадка морского десанта. Говорят, что солдаты не очень стремились сойти по трапам в лодки, и их приходилось подгонять дубинками. Французы атаковали десант, и англичане понесли потери. Тогда пушки на кораблях открыли огонь, и французы вынуждены были отступить. На косе осталось несколько трупов лошадей.
Спустя несколько дней англичане предприняли попытку штурмом овладеть крепостью Сен-Мартен. Хотя фортификационные работы были еще не закончены, защитники крепости отразили все атаки противника и продолжали отражать их в дальнейшем. Бекингем начал планомерную осаду крепости.
Предполагалось, что имеющихся в крепости запасов продовольствия хватит на два месяца. Но уже к концу августа рацион осажденных в крепости ограничивался одними сухарями. Лишь в середине августа Бален собрал наконец свою флотилию. Попытки пробраться к осажденным предпринимались и до этого. Но все они кончались неудачей.
К тем восьми тысячам солдат, что высадились 12 августа, вскоре прибыло подкрепление из тысячи двухсот, а вслед за ним еще одно из двух тысяч солдат. Кроме того, дворяне-гугеноты из близлежащих мест вступали в армию Бекингема добровольцами. Многие матросы голландских кораблей, снабжавших Бекингема продовольствием, также записывались в его армию. В одном из штурмов крепости Сен-Мартен Бекингем приказал гнать впереди наступающих солдат жителей острова, которые были католиками. Было убито несколько человек и среди них женщина с грудным ребенком на руках. Она стала народной героиней.
Командование гарнизона Ла-Рошели, до этого ничего не предпринимавшее, послало наконец в поддержку англичанам восемьсот солдат, которые первым делом занялись грабежом местного населения.
Флотилия Балена смогла приплыть в район острова Ре лишь 27 августа, потому что все время, с первого дня отплытия от баскских берегов, навстречу дул северный ветер. В этот день Туара сообщил Ришелье, что через десять дней его солдаты не будут получать даже сухарей.
Ришелье отдал приказ нанимать любые суда, большие или малые, и обещал щедрую награду тем, кто прорвется через цепочку английских судов.
Между тем во флотилии Балена капитаны баркасов, гугеноты по вероисповеданию, подняли мятеж и решили вернуться назад. У него осталось только двадцать баркасов, на которые пришлось взять в качестве команды местных дворян и солдат из расположенного вблизи полка.
В среду вечером, 5 сентября 1627 года, едва только зашло солнце, Бален приказал капитанам баркасов поднять паруса. Луна была в первой четверти, ночью подул сильный ветер, и начался прилив. На рассвете ему удалось собрать полтора десятка своих суденышек. На море пал густой предрассветный туман, и все скрылось из вида.
Сильный ветер — туман появился после того, как ветер стих — разбросал и английские корабли. Это, да еще начавшийся прилив помогли плоскодонным баркасам проскользнуть к берегу. Гарнизон, съевший уже всех лошадей, пополнил свой рацион хлебом и бобами. Стало ясно, что осажденные смогут продержаться еще дней десять, а может быть, и дольше.
Как бы там ни было, удача и точный расчет кардинала помогли Туара и его солдатам воспрянуть духом. Критический момент в истории осады Ла-Рошели был пройден, и с этого момента начались неудачи у англичан и постепенное, медленное падение силы духа у гугенотов.
Балену удалось не только выгрузить продовольствие для осажденных, но и вывезти из крепости раненых, детей и женщин. Спустя неделю к осажденным проскользнули еще несколько баркасов. С ними прибыло подкрепление, состоящее из роты солдат, и конечно же продовольствие. В тот же день заговорили пушки на башнях и крепостных стенах Ла-Рошели. Гугеноты начали обстрел военного лагеря, расположившегося у стен города.
Чувствуя, что успех вот-вот ускользнет у него из рук, Бекингем предпринял новый штурм крепости Сен-Мартен. Он провалился, как и все предыдущие.
В первых числах октября морскую блокаду острова прорвали еще два десятка судов, но Бекингему все еще не было ясно, что его экспедиция не дала никаких результатов. 12 октября в армию, осаждавшую Ла-Рошель, прибыли Людовик XIII и Ришелье.
Если бы Бекингем понял, что его экспедиция не удалась, и начал немедленную эвакуацию войск с острова в середине октября, он вернулся бы в Англию с минимальными потерями, без славы победителя, но и без позора разгрома. Но он медлил и наконец дождался, что французы сами высадили на острове десант и атаковали англичан. Пришлось отступать и начать эвакуацию войск на северной оконечности острова Ре. Из почти двенадцати тысяч солдат, прибывших на остров, в Англию вернулось только три тысячи. Это был разгром, что сразу же вызвало взрыв негодования в парламенте.
После ухода англичан Ла-Рошель была обречена. Король и Ришелье начали методическую осаду города, которая доказала, что Ришелье великолепно разбирается не только в стратегии, но и в тактике.
Понимая, что попытки прийти на помощь осажденным с моря будут продолжаться, он предложил построить между материком и островом Ре дамбу, преграждающую путь кораблям. Строительство дамбы началось сразу с двух концов — с материка и с острова. Она находилась на расстоянии пушечного выстрела от стен крепости. Общая ее длина составляла около полутора километров, не считая среднего участка, где была большая глубина. Его оставили свободным и загородили связанными цепями барками, груженными камнями. Ришелье не скупился и хорошо платил рабочим: даже простой рабочий, возивший тачку, зарабатывал один ливр в день.
После того как дамба была построена, город оказался отрезанным от остального мира. С суши город окружала система траншей, растянувшаяся на одиннадцать километров. По всей длине траншеи было сооружено двенадцать фортов, с которых велся обстрел города.
Ришелье собрал под Ла-Рошелью отборную армию, прекрасно экипированную и вооруженную, которая дорого обошлась французским налогоплательщикам. Для жилья офицеров и солдат за линией огня были построены специальные бараки. За все тринадцать месяцев осады в армии не было ни одного нарушения дисциплины. Армия эта была его подлинным созданием.
Солдаты и офицеры часто видели Ришелье разъезжающим на коне. Он был в генеральской форме, за спиной у него развевалась алая мантия. После осады Ла-Рошели осталось бесчисленное множество анекдотов: как солдаты регулярно бывали на исповеди, как в военном лагере появились монахи, какие остроты отпускали офицеры по адресу его высокопреосвященства.
Возможно, осада Ла-Рошели не была бы столь продолжительной, если бы во главе обороны не стоял железный кальвинист Гитон, о котором нам уже приходилось говорить. Этот небольшого роста крепыш был избран мэром города в апреле 1628 года и долгое время его несгибаемая воля и кипучая энергия вселяли уверенность и стойкость в солдат и жителей города.
Но осада делала свое черное дело: росла смертность среди жителей, потому что невозможно долго прожить, питаясь травой, листьями деревьев и старой кожей. Считалось за счастье, если удавалось поймать крысу. Все это вместе с другими перенесла и герцогиня де Роан, женщина, в жилах которой текла кровь анжуйских королей, мать Анри и Субиза де Роан.
11 мая 1627 года вблизи Ла-Рошели вновь появилась эскадра из пятидесяти кораблей. На сей раз ею командовал Денби, шурин Бекингема. Эскадра пыталась прорваться через дамбу, но вынуждена была уйти из-за обстрела с суши и с острова Ре.
Гитон вскоре после этого открыл ворота крепости, и из них вышли несколько сот горожан. Все они полегли под обстрелом солдат короля.
В октябре 1628 года английский флот предпринял последнюю попытку прорвать блокаду, которая снова окончилась неудачей, и 30 октября железный Гитон приказал поднять над башней крепости белый флаг капитуляции. Перед началом осады в городе было двадцать восемь тысяч жителей, теперь в живых осталась только треть из них, да и те едва передвигали ноги.
1 ноября 1628 года в город торжественно въехал король. Был День Всех Святых, и кардинал Ришелье служил службу в соборе Святой Маргариты.
От тех дней до нашего времени дошли два памятника. Первый, дамба, был сооружен при жизни кардинала, второй — после его смерти. Дамба и сейчас хорошо видна во время большого отлива, — она, словно проведенная карандашом черта, пересекает пролив. Строгий, устремленный вверх собор, лишенный каких-либо украшений, построен на месте средневекового собора, разрушенного гугенотами во время религиозных войн. Его суровый, строгий вид как бы говорит, что истинная вера восторжествует над всеми ее врагами.
Глава 5. День одураченных
В этой главе мы расскажем о том, какие события произошли после падения Ла-Рошели, о первом и втором походах французской армии в Савойю, о новых попытках королевы-матери сместить кардинала, о тяжелой болезни короля и о казни Монморанси. Эти четыре года (1628–1632) Ришелье сравнивал с битвой, в которой ему удалось одержать победу. Но это не была победа над Австрией или Испанией, — Ришелье сражался с теми, кто хотел изменить внешнеполитический курс страны и отстранить его от власти. После августа 1632 года его руководящая роль в управлении страной зависела только от воли короля, тогда как до этого его положение было неустойчивым и определялось влиянием той или другой группировки на короля или его капризом. После августа 1632 года король понял, что без Ришелье он не сможет ни управлять страной, ни удержать власть.
Ришелье пишет в своих мемуарах, что первые восемь лет его правления прошли в нервном напряжении, потому что он чувствовал постоянную угрозу себе лично и постоянные помехи своим планам. В течение следующих десяти лет он стал полным хозяином положения и мог свободно распоряжаться людскими и материальными ресурсами страны.
После падения Ла-Рошели сопротивление гугенотов было сломлено. Политика терпимости по отношению к протестантам начала приносить свои плоды, — внутри страны установился мир. И хотя на юге Франции было еще много крепостей, которыми владели гугеноты, но уже никто из гугенотских вождей не отважился бы на открытый вызов королевской власти. Новая религиозная война стала теперь невозможной, и Ришелье, не оглядываясь больше назад, приступил к осуществлению своих внешнеполитических планов.
Правда, в течение 1628–1632 годов для Ришелье сохранилась угроза отставки, потому что враги Ришелье все эти четыре года пытались перетянуть короля на свою сторону. В ноябре 1630 года, спустя два года после падения Ла-Рошели, они чуть было не добились того, чего желали целых шесть лет, — отставки Ришелье. Но Людовик XIII оказался разумным человеком и не согласился с ними. Тогда они снова занялись организацией заговоров, целью которых было убийство Ришелье. Спустя еще два года, в октябре 1632 года, был казнен один из знатных заговорщиков, герцог Монморанси. Власть Ришелье достигла такого могущества, что только принцы крови могли чувствовать себя в безопасности.
Спустя три месяца после начала осады Ла-Рошели, на Рождество, 26 декабря 1627 года, умирает Винченцо II, герцог Мантуанский, не оставив наследников.
Это событие вызвало трения между Австрией и Испанией, Савойей и, конечно, Францией, потому что владения Винченцо II имели важное стратегическое значение. В споре, возникшем из-за наследства герцога Мантуанского, Ришелье вновь доказал, что он блестящий дипломат и дальновидный политик.
Кроме герцогства Мантуанского, Винченцо II владел также маркизатом Монферрат. Оба эти владения были формально феодальными ленами, принадлежавшими несколько веков назад императору Священной Римской империи. Поскольку владения герцога Мантуанского имели важное стратегическое значение, — особенно Монферрат, — император Фердинанд II, добившийся значительных успехов во все еще продолжающейся Тридцатилетней войне, был кровно заинтересован, к кому перейдут эти владения.
Другим заинтересованным в этом деле лицом был король Испании Филипп IV, которому принадлежало герцогство Миланское. Дело в том, что герцогство Мантуанское граничило с герцогстством Миланским на востоке и юге, а Монферрат со стратегически очень важной крепостью Казаль был зажат между герцогствами Миланским и Савойским.
Герцог Савойский был третьим лицом, сильно заинтересованным в этом деле. Он поспешил все сделать так, чтобы владения Винченцо II перешли к нему законным путем. Между его сыном и племянницей герцога Мантуанского Марией — она также приходилась внучкой Карлу Эммануилу, герцогу Савойскому, — был срочно заключен брак.
Четвертым заинтересованным лицом был герцог де Невер, который происходил из старого знатного рода герцогов Гонзаго. Мы уже писали о нем в другой связи. Он был наследником покойного Винченцо II по мужской линии.
Герцог де Невер был подданным Людовика XIII, так что спор о наследстве герцога Мантуанского позволял французской короне вмешаться в итальянские дела и, как и в случае с Вальтелиной, захватить стратегически важную крепость Казаль. И для этого был прекрасный повод: герцог Винченцо II завещал свои владения герцогу де Неверу, который, получив оба владения, становился союзником Людовика XIII.
Французская армия находилась под стенами Ла-Рошели, так что в поддержку герцогу де Неверу был послан небольшой отряд, который занял крепость Казаль. Ришелье надо было покончить с гугенотами прежде, чем направить свои войска в Италию. Если бы испанцы овладели Казалем, пока французская армия была занята осадой Ла-Рошели, то вмешательство Франции в итальянские дела оказалось бы невозможным. От этого зависела расстановка сил в северной Италии. Дело в том, что Карл Эммануил, герцог Савойский, никак не мог решить, кого избрать в союзники.
У Гонсалеса де Кордоба было мало солдат, и он использовал их главным образом для того, чтобы никто не проник в крепость или чтобы из крепости не был послан гонец.
Сразу после падения Ла-Рошели началась передислокация французской армии с берегов Атлантики к границам Савойи. Если вы посмотрите на карту Франции, то увидите, что войскам предстояло пройти более семисот километров. Начиналась зима, и нужно было позаботиться об экипировке солдат и офицеров, так как предстояло совершить поход в альпийских горах зимой. Нужны были мулы для перевозки продовольствия, боеприпасов и пушек.
Расскажем об одном характерном эпизоде этой кампании, который показывает, до какой степени Ришелье еще был бессилен в самых важных делах. Закупка продовольствия для нужд армии была поручена какому-то молодому человеку, и для этих целей ему была отпущена казначейством сумма в сто тысяч ливров. Когда король был уже в Дижоне, выяснилось, что истрачено пятнадцать тысяч ливров на закупку пшеничной муки по каким-то несусветным ценам. Очевидно, деньги были положены в чей-то карман. Молодого человека прогнали, но дело с закупками продовольствия оставалось в прежнем положении, то есть не двигалось о места. Лишь тогда, когда армия во главе с королем стала приближаться к границам Савойи и когда Ришелье прибыл в Дижон, закупки были сделаны и отправлены на речных судах вниз по Соне до города Валянса, откуда уже на мулах продовольствие надо было доставить в действующую армию.
Прибыв вместе с королем в Гренобль, Ришелье энергично взялся за дело, пустив в ход самое мощное средство — деньги. Им он всегда пользовался с неизменным успехом. Он пишет в своих мемуарах, что пришлось кое-где «подмазать с помощью золотых луидоров», чтобы начать подъем пушек в горах, и я уверен, что на его тонких губах играла улыбка, когда он писал эти строки.
22 февраля 1629 года французская армия начала свой поход к границам Савойи. Король и Ришелье были во главе ее. Интересно, что не было разработано подробного плана кампании. Было решено пройти через самый низкий по высоте перевал вблизи горы Женевр, затем перейти еще один горный хребет через перевал Лаграв и затем выйти к перевалу Круаот. Во время этого тяжелого зимнего перехода Ришелье показал себя молодцом: он, как и потом Наполеон, принимал мгновенные решения с непременным учетом всех деталей и был в курсе всего, что делалось в армии.
Лишь 28 февраля, в среду, армия заночевала у подножия горы Женевр, а 1 марта, в четверг, авангард французской армии во главе с королем перешел через перевал. Снег был таким глубоким, что лошадей пришлось вести в поводу. Король шел пешком вместе со всей армией.
Когда французская армия оказалась на территории герцогства, Карл Эммануил обратился к Людовику XIII с просьбой начать переговоры. Перед герцогом Савойским была альтернатива: пропустить французов через Сузское ущелье, не оказав им сопротивления и тем самым позволить им пройти дальше уже по равнине к Казалю, или же задержать их у входа в ущелье, что было бы на руку испанцам, с которыми он заключил недавно союз.
Считая, что войска Карла Эммануила не смогут оказать серьезного сопротивления французской армии вследствие малочисленности и неподготовленности, Ришелье решил наступать через Сузское ущелье, так как это был самый короткий путь к Казалю. Но кардинал понимал, что придется брать штурмом укрепления, воздвигнутые противником. Достаточно было забаррикадировать проход через ущелье, и рота солдат могла защищать укрепление против целой армии, которая понесла бы большие потери, атакуя укрепление.
Карл Эммануил предложил начать переговоры. Они начались в Кьямонте 1 марта и продолжались вплоть до 5 марта. Конечно, Карлу Эммануилу хотелось затянуть переговоры, потому что, во-первых, он сохранял верность испанцам, не принимая предложения Людовика XIII и кардинала, а во-вторых, он был не прочь увеличить свои владения и доходы за счет французов. Между прочим, он был в родстве с Бурбонами: его старший сын и наследник был женат на принцессе Кристине, сестре Людовика XIII.
Королю и кардиналу было нужно, чтобы герцог Савойский разрешил французской армии беспрепятственный проход через Сузское ущелье, но Карл Эммануил набивал себе цену, понимая, что чем больше он будет затягивать переговоры, тем в худшем положении окажется гарнизон Казаля и тем больших уступок он сможет добиться от короля и кардинала. Трудно сказать, насколько он был серьезен, когда предложил Людовику XIII повернуть армию и начать поход на Геную или Женеву. Вы представляете, какой крутой поворот сделала бы история, если бы французская армия захватила кальвинистскую Женеву!
Хотя герцог Савойский страстно желал, чтобы Мантуя и Монферрат стали его владениями, он понимал, что кардинал и Людовик XIII никогда не пойдут на это. Вместо этого кардинал предлагал выплачивать двенадцать тысяч ливров ежегодно и передать герцогу городок Трино и его окрестности. Карл Эммануил продолжал торговаться, и наконец кардинал пошел на уступки и согласился выплачивать пятнадцать тысяч ливров ежегодно.
Утром 5 марта за столом переговоров появился принц Пьемонтский, наследник Карла Эммануила. Продолжая тактику затягивания переговоров, он потребовал, чтобы французская сторона отдала Карлу Эммануилу два каких-либо французских города в качестве залога. По его мнению, это был единственный способ помешать французам захватить проход через Сузское ущелье.
Как тонкий и умный дипломат Ришелье никогда не прерывал переговоры по собственной инициативе, но переговоры с Карлом Эммануилом продолжались уже пятый день, и было очевидно, что надо принять решение. Он весело рассмеялся и спросил, устроят ли герцога такие города, как Орлеан и Пуатье. Перестав смеяться, он самым серьезным тоном сказал: «Если мы сегодня же не придем ни к какому соглашению, армия возьмет укрепления штурмом. Я могу в этом поручиться, так как знаю своего повелителя». Читатель уже мог убедиться в личной храбрости Людовика XIII. Что же касается силы воли и настойчивости в достижении поставленных целей, то тут первенство, безусловно, принадлежало кардиналу. Так что его последнюю фразу можно понять и так: «Мой повелитель всегда склоняется перед моей волей».
Переговоры были ненадолго прерваны. Когда они возобновились, принц сообщил, что нигде не может найти герцога. Было уже далеко за полдень, и кардинал, прервав переговоры, сразу же поехал к войскам.
Поход начался в одиннадцатом часу ночи. Впереди шли четыре тысячи гвардейцев, за ними — две тысячи швейцарцев, потом тысяча человек пехоты и кавалерии. Войска шли всю ночь. В четвертом часу утра к армии присоединились король и кардинал. Штурм укреплений в горловине ущелья должен был начаться, как только взойдет солнце.
Атаку начинали сто королевских мушкетеров, их должны были поддержать триста солдат из других полков, а затем в бой вступала колонна из тысячи солдат с двумя пушками и пушкой большого калибра. Мы не знаем, почему атаке не предшествовала артиллерийская подготовка. Вероятно, не было удобной огневой позиции. В обход ущелья, по горным тропам, был отправлен небольшой отряд, который должен был ударить по обороняющим проход с тыла.
Было восемь часов утра, когда был отдан приказ об атаке. Мушкетеры бросились вперед. Прогремел мощный ружейный залп, который едва не остановил атакующих. Тридцать мушкетеров было убито наповал, около десятка тяжело ранено, из них двое смертельно. Остальные выбили солдат герцога из укрепления, и те побежали.
Известно, что в истории драматические события идут рука об руку с комическими. Войско герцога в один миг превратилось в стадо баранов, которое преградило дорогу герцогу. Среди его солдат были французские наемники, которые кричали ему: «Пропустите нас! Пусть ваши люди дадут нам дорогу!»
В девять часов утра 6 марта 1629 года, расчистив себе путь, армия начала свой поход на выручку осажденной крепости Казаль. Спустя десять дней осада крепости была снята, и истощенные от голода солдаты гарнизона получили наконец возможность поесть как люди.
Результатом этого победоносного похода было то, что герцог Савойский перестал быть союзником испанцев и стал одним из участников лиги, включающей, кроме него и Франции, еще Венецию и герцогство Мантуанское и Монферрат. Другими словами, господство Испании в северной Италии было поставлено под вопрос.
Теперь Ришелье добился важной уступки: герцог Савойский разрешил французам построить в Сузе крепость. Это мотивировалось тем, что необходимо обеспечить бесперебойный подвоз продовольствия в крепость Казаль. На самом деле Ришелье преследовал важную стратегическую цель.
Во времена Ришелье вражеские войска могли вторгнуться во Францию либо с юга, либо через альпийский перевал, вблизи горы Мон-Женевр — перевал этот охранялся французскими войсками, — либо они должны были прежде пройти через герцогство Савойское и швейцарские кантоны. И в этом и в другом случае они должны были получить разрешение на проход через их территорию или же добиться этого с помощью вторжения в эти страны.
От альпийского перевала вблизи Мон-Женевр в Ломбардию вели два пути: один в долину реки Дора, другой в долину реки Кизоне. Суза находится в конце долины реки Дора. Отсюда начинается Монт-Сеннинская дорога, ответвляющаяся от дороги к перевалу Мон-Женевр. Построенная в Сузе крепость контролировала проход в Италию. В конце долины реки Кизоне была построена еще в давние времена крепость Пиньероль. Отсюда шел путь на итальянскую равнину.
Вся внешняя политика Ришелье строилась на так называемом принципе «естественных границ Франции», которые не включали альпийские области. Однако проходы к этим границам были в руках соперников Франции, и Ришелье попытался овладеть ими. Одним из таких мест была Суза, откуда испанцам или австрийцам легко было вторгнуться во Францию. Хотя из Сузы открывался путь на равнину, Ришелье не собирался идти отсюда завоевывать Италию. Точно так же, как он не собирался аннексировать Каталонию во время войны с Испанией или прирейнские области в войне с Австрией. Его целью было создание на границах Франции своего рода оборонительного пояса.
Победоносно завершив итальянский поход, король вместе с армией вернулся во Францию. Войска двинулись на юг, чтобы покончить с последними гугенотскими крепостями, — они были разрушены. Ришелье вновь подтвердил, что разрушение крепостей не влечет за собой преследование гугенотов за их религиозные убеждения.
Когда осенью 1629 года Ришелье прибыл ко двору, находившемся в загородном дворце в Фонтенбло, он получил известие, что Казаль вновь осажден. Армия австрийского императора вторглась в Италию, придя на помощь испанцам. Столица герцогства Мантуанского, город Мантуя, была также осаждена войсками австрийцев. Герцог Мантуанский — известный нам как герцог де Невер — руководил обороной города.
Оставив короля в Париже — он очень сильно разболелся, — Ришелье отправился в Италию, теперь уже один. Он выехал из Парижа 29 декабря 1629 года, чтобы возглавить второй итальянский поход.
Французская армия вновь совершила альпийский переход и захватила крепость Риволи. Затем армия совершила неожиданный марш-бросок на юг и с ходу захватила 29 марта 1630 года крепость Пиньероль, важный стратегический пункт на границе с Пьемонтом. Это был блестящий успех Ришелье как командующего армией.
Когда в начале июля в армию прибыл король, французы, испанцы и австрийцы уже опустошили герцогство Савойское. Мантую захватили австрийцы, но Казаль, обороной которого руководил Туара, держался. В начале сентября между воюющими сторонами по инициативе Урбана VIII было заключено перемирие. В переговорах участвовал посланец папы Мазарини, обративший на себя внимание Ришелье. Как известно, он стал впоследствии его преемником. В то время ему было только двадцать восемь лет.
Вторая итальянская война закончилась для Ришелье удачно — Казаль остался за французами. Казалось, дальше будут и другие успехи, но судьба готовила ему дома новое испытание.
Мария Медичи, благодаря поддержке которой Ришелье впервые вошел в правительство, которая сделала его кардиналом и которая всегда считала, что только благодаря ей он стал тем, кто он теперь есть, стала испытывать к нему такое сильное озлобление, что от жгучей ненависти потеряла разум.
Историки давно доискивались, в чем тут причина, и приходили к выводу, что здесь были задеты ее нежные чувства, что кардинал пренебрег ею как женщиной. Но возможно и другое, более правдоподобное объяснение: это был гнев ограниченной, неумной женщины, которая увидела, что она оттеснена в сторону человеком без титула, одним из тех, кто находится у короля на службе.
Этот человек встал между нею, королевой-матерью, и сыном, и попросту отстранил ее от власти, которой она после своего мятежа с таким трудом добилась. Она примирилась с тем, что король стал полноправным правителем, но не могла примириться с тем, что ее место первого советника короля и главы королевского совета занял какой-то выскочка, который поднялся наверх только благодаря ее покровительству. Вместо того, чтобы подчиняться ей и выполнять все ее указания, он захватил в свои руки все рычаги управления и проводит такой внешнеполитический курс, который, по ее мнению, ведет страну к краху.
Она всегда считала, что Франция должна поддерживать Габсбургов, а этот человек проводит политику борьбы с ними. Она всегда стремилась к тому, чтобы победила Контрреформация, а этот человек, которого она сделала кардиналом, проводит политику, которая на руку протестантам. Она полностью согласна с покойным Берюлем, ее советником, что проводимая им внутри Франции политика религиозной терпимости ведет к катастрофе.
Наконец, этот человек взял на себя смелость диктовать приказы членам королевской семьи. Она просила назначить Гастона, брата короля, губернатором провинции, предпочтительно Бургундии или Шампани. Однако Ришелье воспротивился этому, указав королю, что нельзя доверять управление пограничными областями столь ненадежному человеку. Она не в силах вынести подобное оскорбление от какого-то выскочки. До каких пор она должна терпеть над собой этого человека!
К озлоблению, вызванному перечисленными выше причинами, прибавилось еще всем нам знакомое чувство ревности и зависти, когда другие очень высоко ставят и ценят человека, которого мы ненавидим. Мало того, Марии Медичи казалось, что напускной почтительностью и постоянными знаками внимания Ришелье пытается скрыть свое презрение к ней, глупой женщине. Но как сказал поэт: «Нет ничего опаснее женщины, которую презирают».
Говорили и говорят, что Ришелье был ее любовником, который бросил ее, потому что она ему надоела. Так могут говорить только те, кто совершенно не понимает, каким человеком был Ришелье. Что касается Марии Медичи, то, вне всякого сомнения, ей очень понравился молодой человек, люсонский епископ, которому пятнадцать лет назад она дала аудиенцию в Фонтенбло. Потом он был вместе с нею в ссылке, она прислушивалась к его советам, в которых был виден — и ей тоже — его острый интеллект. Тем горше было знать, что он теперь стал ее врагом.
Мы уже достаточно говорили о Ришелье, чтобы судить о нем. Мы знаем, каким он был упорным, настойчивым и целеустремленным. Такие люди, связав себя с женщиной, никогда не бросают ее. И он делал все от него зависящее, чтобы как-то польстить ей и умилостивить ее, о чем мы уже говорили. Если ее благосклонность и, может быть, даже любовь к нему через пятнадцать лет перешли в жгучую ненависть, то он никогда не был непочтителен к ней, что хорошо видно по его письмам к ней, в которых полно самых уничижительных выражений. Никто не мог бы обвинить его в неблагодарности к своей бывшей покровительнице, — этого мы не найдем ни в одной написанной им строке, — однако каждому, кто знакомится поближе с его биографией, ясно, что он рассматривал ее — именно вследствие ее положения и ее глупости — как человека, чрезвычайно опасного для государства.
Ришелье никогда бы не решился изгнать ее из Франции, — Мария Медичи сама бежала за границу, убедившись, что попытка разорвать узы, связывающие короля и его первого советника, провалилась. Кардинал стал человеком, с которым начали считаться не только во Франции, но и во всей Европе. В этом она сама смогла потом убедиться.
Нам осталось ответить на один вопрос: когда неприязнь, которую Мария Медичи испытывала к кардиналу, переросла в ненависть? Вероятно, это произошло сразу после краха первого заговора. Спустя год Ришелье понял, что она его ненавидит. Летом 1630 года у Марии Медичи появилась реальная возможность навсегда избавиться от ненавистного ей человека.
Во время второго итальянского похода, когда Людовик XIII в июле 1630 года прибыл в действующую армию, которой командовал Ришелье, он внезапно заболел дизентерией и вынужден был вернуться в Лион.
Едва он оправился от болезни, как у него начались приступы жестокой лихорадки. 29 сентября король был так плох, что с минуты на минуту ожидали его смерти. Пригласили священника, который соборовал его. Однако 30 сентября король вдруг почувствовал себя лучше.
Во все время болезни королева-мать и жена нежно и самоотверженно ухаживали за ним, и, видя это, король, по-видимому, почувствовал угрызения совести и попросил прощения у жены и у матери.
Воспользовавшись этой минутой, Мария Медичи высказала сыну все свои обиды и просила его поскорее избавиться от человека, который поставил себя над всеми и диктует всем свои условия. Обдумав сказанное ему матерью, король, очевидно, согласился о ней.
Ришелье, также вернувшийся в Лион после итальянской кампании, понял, что король оказался под влиянием его врагов. Он пишет в своих мемуарах: «Настал момент, когда моя преданность, отвага и достоинства, которые я употреблял ко славе короля, уступили место зависти и злобе моих врагов, которые хотели, пользуясь поддержкой королевы, изгнать меня и уничтожить все плоды моих трудов».
В ноябре 1630 года двор вернулся в Париж. После болезни короля между ним и королевой-матерью установились близкие, теплые отношения. Король стал часто бывать у нее в Люксембургском дворце. В воскресенье, 10 ноября, он опять был у нее.
Они сидели в маленькой гостиной на первом этаже, в левом крыле дворца, и разговаривали. В гостиную, убранную, по флорентийскому обычаю, довольно пышно, вели три двери. Через первую дверь можно было попасть в картинную галерею, где среди других полотен кисти Рубенса были портреты королевы-матери и ее супруга, Генриха IV. Вторая дверь вела в огромную спальню королевы-матери, третья дверь выходила в длинный коридор, идущий вдоль задней стены дворца. Это был путь, по которому слуги попадали в покои королевы-матери. В правом крыле дворца была часовня, из которой можно было пройти в этот коридор.
Очевидно, главной темой разговора была предстоящая отставка кардинала. Королева-мать только что прогнала от себя любимую племянницу кардинала, при этом не сдержалась и сказала несколько бранных слов по адресу ее дяди. Сейчас королева-мать напомнила сыну о его обещании и предложила назначить вместо него первым министром Марильяка, занимавшего пост хранителя печати. Его младший брат был маршалом и находился в Италии вместе с армией.
Мы не знаем, согласился ли с ней король или, быть может, стал защищать человека, которому был столь многим обязан. Ришелье в своих мемуарах утверждает, что король воздержался от каких-либо обещаний. Но он появился в гостиной лишь на короткое время и не мог слышать, о чем они говорили до его прихода.
Его неожиданное появление в гостиной говорит о том, что у Ришелье был великолепный нюх. Вероятно, изгнание его племянницы из числа фрейлин королевы-матери было сигналом, что против него что-то затевается, и он решил действовать. Он прошел из часовни в коридор для слуг и, открыв дверь, вошел в гостиную. Поклонившись обоим величествам, он тихо сказал: «Вне всякого сомнения, ваши королевские величества говорили обо мне, не так ли?»
Мария Медичи утверждала позднее, что если бы дверь для слуг была заперта, то все было бы иначе. Как бы там ни было, но после ухода короля — он отправился в Версаль, не в тот дворец, который еще не был построен, а в маленький охотничий домик, который он очень любил, — возле королевы-матери столпились придворные и стали поздравлять ее с победой. Наконец-то человек, которого все они так ненавидели, должен будет уйти в отставку. Да и сам Ришелье уже смирился с неизбежным: он решил, что уедет в Понтуаз, где он был губернатором.
Утром следующего дня, в понедельник, 11 ноября 1630 года, король вызывает к себе Сен-Симона, одного из своих фаворитов в тот период, отца будущего знаменитого мемуариста, и приказывает ему разыскать кардинала и тотчас же привезти его к нему. Весть об этом распространилась в Париже как лесной пожар во время засухи. Придворных и саму королеву-мать, которые еще вчера были на седьмом небе от радости, охватил столбняк. У историков этот день получил название «День Одураченных».
За «Днем Одураченных», естественно, последовали репрессии, которые обрушились на тех, кто рукоплескал королеве-матери. Прежде всего был арестован будущий премьер-министр Мишель де Марильяк. Должность хранителя печати, которую он занимал, была отдана стороннику кардинала Шатонефу. Были отправлены в ссылку духовник королевы-матери, ее личный врач и вдова Ледигьер, которой подчинялась вся женская прислуга. Герцог де Гиз, также один из сторонников Марии Медичи, отправился в ссылку добровольно, не дожидаясь приказа.
Ришелье в своих мемуарах не сообщает об этом дне никаких подробностей. Он даже умалчивает о своем появлении в гостиной королевы-матери. Он утверждает, что его примирение с королем произошло в тот же день вечером, то есть в воскресенье. Однако фактические данные, почерпнутые из воспоминаний современников, говорят об обратном. По-видимому, события развивались так, как они изложены выше.
Я хочу обратить внимание читателя на судьбы двух человек: Бассомпьера и маршала Марильяка, брата хранителя печати.
Бассомпьер был богат и из очень знатного рода. Красивый, вечно улыбающийся, очень маложавый, хотя ему уже перевалило за пятьдесят — он был другом юности Генриха IV, — Бассомпьер был хорошим дипломатом. Он ездил в Мадрид, чтобы заключить договор с испанской короной, и недавно вернулся из Лондона, куда был отправлен, чтобы помирить Карла I с его женой Генриеттой Марией. Он был одним из самых галантных кавалеров при дворе, он вступился за герцогиню де Шеврез, которой грозила опала.
Но он был также хорошим военным, — под Ла-Рошелью командовал батальоном и еще тогда предрекал, что после падения Ла-Рошели кардинал достигнет абсолютной власти.
В воскресенье, 10 ноября, он случайно встретил кардинала и просил его отужинать вместе с ним. Вероятно, Ришелье только что вернулся из Люксембургского дворца и был настолько расстроен, что сказал этому веселому стороннему наблюдателю: «Мне кусок не идет в горло. Я должен немедленно покинуть Париж. Отныне я всего лишь частное лицо, то есть никто».
Вместо кардинала Бассомпьер пригласил герцога де Креки и за ужином рассказал ему, разумеется, в соответствующих случаю выражениях об отставке кардинала и победе королевы-матери. Он был, как всегда, остроумен, и в его остроумии было несомненно много яда, поскольку он, как и все придворные, не любил кардинала.
На другой день он узнает, что кардинал по-прежнему в силе, а еще через неделю король приказывает арестовать его и поместить в Бастилию, где он провел целых двенадцать лет и был освобожден только после смерти кардинала. Нет, его не поместили в темнице, — некоторые и в Бастилии жили весьма комфортно. Но для весельчака и галантного кавалера здесь было очень скучно. Он коротал время за писанием своих мемуаров, довольно лживых, хотя и занимательных. Он вышел из Бастилии уже очень старым человеком и умер через четыре года после этого. Отметим одну очень интересную деталь. Сразу после заключения в Бастилию ему принесли подарок от кардинала. Это были четки великолепной работы.
Судьба маршала Марильяка отличается от судьбы Бассомпьера тем, что она трагична. Если вина Бассомпьера состояла в том, что он дал волю своему злословию по адресу великого человека, оказавшегося в затруднительном положении, то вся вина маршала Марильяка заключалась в том, что его старший брат должен был занять место кардинала.
Сразу же после аудиенции у короля в Версале Ришелье отправил в действующую армию офицера связи, который вез приказ об аресте маршала Марильяка. Приказ был направлен Шомберу, другому военачальнику, командовавшему французскими войсками в Италии. Спустя десять дней Марильяк был арестован лично Шомбером и отправлен под конвоем в столицу. Тюремное заключение и суд над ним продолжались полтора года, после чего он был казнен.
Почему кардинал решил лишить его жизни? Маршал Марильяк не принадлежал к числу его врагов и не участвовал в заговоре против него. Я могу предложить читателю следующее объяснение. Во-первых, его старший брат был связан с Марией Медичи, и кардинал не мог приговорить его к смертной казни. Поэтому он арестовал его младшего брата, за которым водились какие-то грешки, так что никто не мог сказать, будто он арестован из-за своих родственных связей. Во-вторых, он был военачальником и мог быть впоследствии опасен. Он был казнен лишь тогда, когда открылось, что существовал заговор, целью которого была передача Марии Медичи крепости Кале, то есть когда среди военных оказались изменники.
По приказу короля Мария Медичи была отправлена в ссылку в город Мулен, центр провинции Бурбоннэ, которой ей было поручено управлять. Она жила в своем дворце в Компьене, горько жалуясь придворным дамам на свою судьбу. 18 июля 1631 года она бежала из Компьена.
Предполагалось, что она укроется в небольшой пограничной крепости Ла-Капель, с тем чтобы потом организовать новое восстание. Комендант крепости, молодой военачальник, был готов поддержать ее. Но Ришелье разгадал ее план и назначил комендантом крепости другого военачальника, отца молодого военного, которому кардинал полностью доверял. Ворота крепости Ла-Капель оказались закрыты, и Мария Медичи вынуждена была бежать в испанские Нидерланды, то есть в ту часть Нидерландов, которая после отпадения северных Нидерландов осталась за Испанией. Затем начались ее переезды от одного владетельного двора к другому. Повсюду она старалась восстановить властителей против ее недостойного сына и предавшего ее кардинала. Это продолжалось почти двенадцать лет, до дня ее смерти. Она умерла в полной уверенности, что никто не знает о ее планах, не ведая между тем о том, что ее личный врач был агентом кардинала.
Гастон, брат короля, еще раз доказал, что он всего лишь ничтожество. Зная о своей неуязвимости, он оскорбил кардинала, но испугался своей дерзости и принес кардиналу извинения. Затем он послал своему царствующему брату памятную записку, в которой перечислялись преступления кардинала — ничего глупее он не мог бы придумать — и среди них отравление кардинала Берюля. Не находя себе покоя, он бежал из Парижа в Орлеан, где пытался поднять восстание. Когда из этого ничего не вышло, он бежал в Лотарингию, избавив тем самым кардинала от хлопот. Между прочим, кардинал в своих мемуарах сетует на то, что лица королевской крови не могут быть привлечены к суду.
Последним отголоском событий, связанных с «Днем Одураченных», было восстание на юге Франции, в Лангедоке. Армия наемников под предводительством Гастона была сформирована на территории Лотарингии — герцог Лотарингский с радостью поддерживал всех врагов французской короны — и насчитывала три тысячи человек пехоты и около двух тысяч человек конницы. Три пушки составляли всю огневую мощь армии. Но ее главной ударной силой была конница, набранная из валлонов, испанцев и хорватов.
Армия Гастона вторглась в Бургундию и подошла к Дижону. Гастон рассчитывал, что Дижон поддержит его, но губернатор Дижона отказался открыть ворота крепости, и армия Гастона двинулась на юг, чтобы соединиться о армией Монморанси, поднявшего на юге восстание. Казалось, дело идет к тому, что вспыхнет новая гражданская война.
Герцог де Монморанси принадлежал к высшей знати Франции, и, хотя в его жилах не было ни капли королевской крови, он был в родстве с принцем Конде, который был женат на его сестре. Его род был одним из старейших, его предки служили еще династии Каролингов. Он был губернатором Лангедока. Этой провинцией управляли еще его отец и дед, так что Монморанси рассматривал себя едва ли не королем маленького королевства со столицей в Тулузе.
Жители Лангедока говорили на южном диалекте, сильно отличающемся от парижского, и не любили парижан. Именно в Лангедоке возникла та система сословного представительства, из которой впоследствии развилась парламентская система. Монфор, познакомившись с этой системой, перенес ее в Англию, так что палата общин находится в родстве с местными органами управления. Разумеется, в Тулузе был свой парламент с судьями и адвокатами, должности которых переходили по наследству.
Анри де Монморанси не было еще сорока лет, но он выглядел гораздо моложе. Он очень нравился женщинам, хотя и был косоглаз. Не отличающийся большим умом, но щедрый и галантный, он высоко носил свою голову и был искренне любим всеми жителями Лангедока.
Несмотря на то, что он принадлежал в старинному рыцарскому роду, он начал с того, что обратился к испанской короне — Лангедок был пограничной провинцией — с просьбой дать ему денег, чтобы поднять восстание. Замечательно, что испанцы оценили услуги изменника всего в сто пятьдесят тысяч ливров. В то же самое время он просил, чтобы французская корона дала ему денег для отражения предполагаемого нападения испанцев.
Если бы Монморанси был гугенотом, то, вероятно, его восстание было бы поддержано всеми гугенотами юга, и разгорелась бы новая религиозная война, очаги которой, казалось, навсегда были потушены Ришелье. Но он был правоверным католиком, как и все его предки, и храбро сражался с гугенотами. Кроме трех полков наемников, набранных им в Севеннах, где большинство жителей были гугеноты, никто из тех гугенотов, что жили во многих южных городах, не примкнул к его восстанию.
Монморанси предложил, чтобы были созваны Штаты провинции Лангедок, которые поддержали восстание. Это был беспрецедентный случай, когда собрание выборных людей провинции поддерживает своего губернатора, выступающего против центральной власти. В данном исследовании уже приводились примеры, когда отдельные области и города восставали против королевской власти, но все эти восстания были связаны с борьбой за веру. Никто из мятежников до восстания в Лангедоке не выступал открыто против королевской власти, и ни один из органов сословного представительства до этого не поддерживал восстания против короля.
Успехи армии Монморанси были незначительны. Ему удалось овладеть тремя городами, но главный в стратегическом отношении город Ним взять не удалось. Лагранж, мэр Нима и гугенот по своему вероисповеданию, заявил, что он никогда не будет поддерживать мятежников против короля.
Армия Гастона осадила крепость Бокэр, но вынуждена была отступить. В данном исследовании уже не раз говорилось об осаде и взятии крепостей. Войны того времени велись наемными армиями, так что противник, осаждающий крепость, должен был взять ее, чтобы не получить удара с тыла. С другой стороны, если осада крепости затягивалась, то часто бывало так, что армия, осаждающая крепость, разбегалась, — наемники, не получая денег, искали другого хозяина. Поэтому успешное ведение войны в те времена состояло либо в том, чтобы удержать во что бы то ни стало крепость, например Казаль, либо захватить крепость, как, например, Ла-Рошель или Сузу.
30 июля армии Гастона и Монморанси соединились. Снова началась осада крепости Бокэр. Овладение крепостью давало возможность держать под своим контролем переправу через Рону. Отсюда, если двигаться на север вдоль берега реки, была дорога в Севенны. К югу от крепости находился Ним. Если бы удалось овладеть крепостью Бокэр, то падение Нима было бы предрешено. Так рассуждал Монморанси, и это было типично для любого военачальника того времени.
В крепости нашлись изменники, которые открыли ворота, и мятежники ворвались в город. Однако жители захватили несколько легких пушек, подняли их на колокольни церквей и выбили наемников Монморанси и Гастона из города.
Известие о восстании в Лангедоке было получено в Париже в конце июля. В беседе, состоявшейся 6 августа, кардинал предложил королю придерживаться тактики «льва и лисицы», то есть чтобы подавление мятежа с помощью военной силы проходило одновременно с переговорами и обещаниями. 12 августа король обнародовал рескрипт парламенту Тулузы, в котором требовал, чтобы все мятежники были осуждены по статье об оскорблении величества. Интересно, что парламент Тулузы одобрил рескрипт за два дня до поражения мятежников.
Король выехал в Лион, чтобы возглавить армию и начать подавление мятежа. Однако ему ничего не пришлось предпринимать, потому что 1 сентября маршал Шомбер разбил при деревне Кастельнодари соединенные армии Монморанси и Гастона. По численности мятежники раза в два превосходили армию короля, но их предводители ничего не понимали в тактике и потому проиграли сражение.
Монморанси, раненый — на его теле насчитали семнадцать ран, — был взят в плен. Гастон бежит с поля боя и спустя четыре недели, 29 сентября 1632 года, подписывает соглашение, в котором отрекается от Монморанси. Интересно, что в этом документе кардинал Ришелье именуется кузеном.
Гастон, чувствуя свою вину перед Монморанси, поехал в Тур, где находился король, чтобы просить его сохранить Монморанси жизнь. Но Людовик XIII остался непреклонен, и в октябре Тулузский парламент под председательством Шатонефа — напоминаем, что он стал хранителем печати по предложению кардинала — вынес Монморанси смертный приговор. Безусловно, такое решение было справедливым, потому что речь шла о руководителе мятежа, выступившего против королевской власти с оружием в руках. Учитывая заслуги его предков, публичная казнь была заменена тайной. 30 октября 1632 года Монморанси был обезглавлен на крепостном дворе замка, несмотря на многочисленные просьбы и протесты представителей знатных родов, на просьбы о помиловании от некоторых иностранных властителей и несмотря на продолжавшиеся всю ночь крики огромной толпы: «Помилуйте его!»
Две эти казни — сначала маршала Марильяка, потом герцога Монморанси — подводят итог событиям, начавшимся после «Дня Одураченных». Как нам кажется, они имеют громадное значение для выяснения мотивов, склада ума и характера человека, которому посвящено настоящее исследование.
Именно вследствие этого я попытаюсь детально рассмотреть каждое из этих дел, как ни различны они между собой по социальному происхождению обвиняемых, по их значимости в обществе и, наконец, по составу преступления, за которое они понесли тяжкое наказание.
Начнем с дела маршала Марильяка. Уже современники кардинала говорили, что приговор, вынесенный Марильяку, сплошное беззаконие, и это мнение не может быть оспорено и сегодня. Мы видим беззаконие не только в том, что в деле были допущены вопиющие нарушения процессуального характера, но и в том, что смертный приговор был вынесен по таким мотивам, которые не имеют ничего общего с законностью. При рассмотрении этого дела нас будут интересовать следующие вопросы:
1) какова была точка зрения самого Ришелье на это дело;
2) можем ли мы считать основательными те причины, которые Ришелье приводит в свое оправдание (заметим, что в своих оправданиях он был очень многословен);
3) имеется ли какое-нибудь оправдание смертного приговора в случае самого беспристрастного учета всех фактов.
Если мы посмотрим на ход событий в течение полутора лет, начиная со ссылки королевы-матери, то для нас очевидно, что казнь Марильяка не была вызвана объективными причинами.
Разумеется, Ришелье было необходимо укрепить свою позицию, и с этой точки зрения тюремное заключение обоих братьев представляется нам целесообразным. Известно, что старший из братьев, кандидат на место, которое занимал Ришелье, умер в тюрьме. Многие современники и некоторые историки утверждали, что это дело рук кардинала. То же самое говорили об Орнано и Вандоме, также умерших в заключении. Но при этом они не приводят никаких доказательств. Историк не имеет права делать какие-либо заключения, если у него нет доказательств.
Говорят, что все эти смерти были на руку кардиналу, что не случайно они совпали с возрастающим влиянием Ришелье. Я могу возразить на это только одно: человек с такой несгибаемой волей, как у него, с таким упорством в достижении поставленной цели не способен на тайное убийство. Отравление врага ядом — обычный сюжетный ход многих мелодрам. Мы должны судить людей, исходя из того материала, из которого они сделаны, но материал, из которого был сделан Ришелье, не имеет ничего общего с мелодраматическим злодейством. Если бы это было так, то чтобы избавиться от своих врагов, он использовал бы этот прием не раз и не два.
Нам хорошо известно, как сильно было развито в Ришелье чувство чести, — во всяком случае, мы видим его человеком чести на вершине карьеры, — как любил он обдумывать до мельчайших деталей все, что требовало этого, тщательно взвешивая не только все за и против, но и не забывая при этом требований высокой морали. Такое глубокое размышление предполагает покой души, с которым никак не вяжется представление об отравителе или о сластолюбце, каким некоторые его видят.
Итак, тюремное заключение маршала Марильяка было обусловлено безопасностью государства и укреплением монархии, но почему-то кардинал все-таки принял решение казнить его. Я хочу обратить внимание читателя на довольно большой промежуток времени от ареста маршала до его казни. Очевидно, особые обстоятельства послужили причиной того, что кардинал изменил свое первоначальное решение.
Летом 1632 года Мария Медичи, бежавшая в испанские Нидерланды, намеревалась захватить одну из пограничных крепостей, скорей всего Кале или Сен-Квентин. Если бы ей удалось выполнить свой план, то крепость Кале могла стать новой Ла-Рошелью. В этом случае помощь с моря была бы бесперебойной, и захват пограничной крепости мог быть началом войны с Испанией, к которой Франция была еще не готова.
Агенты секретной службы, созданной кардиналом, сообщали, что комендант крепости Кале поддерживает тайную связь с Марией Медичи и Гастоном. Потеря такой крепости, как Кале, могла привести к непоправимым последствиям. Как мы знаем, для блага государства Ришелье мог пожертвовать очень многим.
Именно вследствие этих обстоятельств Ришелье приказал казнить Марильяка. Это было суровое напоминание всем военачальникам о том, что их ждет, если они попытаются перейти на сторону королевы-матери или Гастона.
Разумеется, приведенное нами объяснение мотивов казни Марильяка не может служить оправданием беззакония. По-видимому, Ришелье понимал это, так как в своих мемуарах он пытается успокоить свою совесть и обелить себя в глазах будущих поколений. Делает он это многословно и совершенно неубедительно. Но давайте посмотрим, какие он приводит доказательства.
Он сообщает нам, что Марильяк был низкого происхождения и потому недостоин той должности и той ответственности, которая выпала на его долю. Для Ришелье в этом случае характерно преувеличение разрыва между знатью и верхушкой третьего сословия. Отец Марильяка занимал важный пост казначея провинции Овернь и дал своим сыновьям хорошее образование, так что аргумент, будто Марильяк недостоин своей должности маршала и командующего армией не только не убедителен, но и смешон. Таких людей, как Марильяк, было очень много в окружении короля и кардинала.
Далее Ришелье пытается убедить читателя, будто Марильяк трус и даже предатель, и в качестве примера приводит случай, когда сорвалась атака полка, которым командовал Марильяк под Ла-Рошелью. Подобный случай, утверждает кардинал, был еще раньше, во время боевых действий на острове Ре. Если все это правда, то почему Марильяк не был отстранен от командования? Кроме свидетельства кардинала, не существует другого подтверждения приведенных фактов. Оказывается, во время «сражения» при Пон-де-Се Мария Медичи поручила ему охрану мостов через Луару. По мнению кардинала, Марильяк сознательно покинул предмостные укрепления. Далее сообщается, что, командуя армией в Италии, Марильяк не исполнял отданные ему приказы.
Все это не выдерживает никакой критики хотя бы потому, что Ришелье сам назначал Марильяка на те должности, которые он занимал под Ла-Рошелью и в Италии. Что касается более раннего периода, когда Марильяк служил королеве-матери, то кардинал начинает сам себе противоречить. Он сообщает нам на той же странице, где он намекает на предательство Марильяка по отношению к Марии Медичи, что она помогала ему продвинуться по службе и даже нашла ему жену среди своих фрейлин. Правда, кардинал утверждает, что девушка никак не могла выйти замуж и пошла за него потому, что боялась остаться старой девой.
Если у читателя есть хоть капля здравого смысла, то, прочитав все это, он должен спросить себя: какое отношение имеет все вышесказанное к тому обвинению, которое ему было предъявлено? Как связаны его низкое происхождение, его бездарность как военачальника и его трусость с тем фактом, что ему было предъявлено обвинение в злоупотреблении своим служебным положением во время командования гарнизоном пограничной крепости Верден и действующей армией в Италии?
Ришелье пишет, что Марильяк, покупая провиант по низким ценам, указывал в отчетах более высокие цены и клал разницу себе в карман, что он отбирал у крестьян их имущество и затем распродавал его и т. д., и т. п.
Здесь Ришелье попал в самую точку, и его обвинение тем более бесспорно, что оно тривиально. Такое обвинение могло быть предъявлено любому командующему армией не только в XVII веке, но и гораздо позже. Спустя восемьдесят лет подобное обвинение — правда, не в суде — было предъявлено знаменитому английскому полководцу Мальборо. При том общественном строе, при котором жили и Ришелье и Марильяк, не было ничего более естественного и само собой разумеющегося, чем то, что каждая государственная должность должна была приносить ее обладателю какой-то доход. От вербовщика, набирающего солдат в армию, до главнокомандующего — все имели тот или иной доход в зависимости от тех сумм, которые оказывались в их руках. Вполне возможно, что Марильяк хапнул из государственной казны больше, чем его коллеги, но ни до него, ни после это не считалось преступлением, да еще таким, которое заслуживает смертной казни.
Но самое интересное во всех тех многословных объяснениях, которые приводит Ришелье, это то, что он почему-то умалчивает об элементарном нарушении закона при проведении суда над Марильяком. Согласно с законом он подлежал суду того округа, к которому относилась крепость Верден. Однако трибунал, судивший его, заседал в пригороде Парижа, в Рюэле. Ришелье делает вскользь замечание, что так было сделано «ради удобства председателя суда». Нам многое становится ясно, когда мы узнаем, что председателем трибунала был Шатонеф, а трибунал заседал в загородном доме Ришелье. Далее кардинал умалчивает о том, что приговор был вынесен большинством всего в один голос, причем в течение двух дней судьи никак не могли прийти к решению. Правда, он не забывает сказать, что на судей было оказано давление. Говорили, будто Гастон обещал пристрелить как собаку каждого, кто вынесет Марильяку смертный приговор.
Маршала Франции мог судить только Парижский парламент — и это было другим нарушением процессуального порядка. Зная, что судьи либо оправдают Марильяка, либо вынесут ему приговор о тюремном заключении — он уже просидел в тюрьме полтора года, — Ришелье создал специальный трибунал. Он пишет, что это было необходимо, так как такова была воля короля. Вне всякого сомнения, это была и его воля: ведь трибунал заседал в его собственном доме.
Предоставляю читателю судить, сумел ли оправдать себя Ришелье. Ясно одно: перед судом истории для него лично нет оправдания.
Нам осталось ответить на третий поставленный нами вопрос. Если как человек Ришелье не может быть оправдан, то как государственный деятель он действовал на благо нации и государства. Королева-мать и ее младший сын Гастон вновь подняли мятеж, и казнь Марильяка была суровым предупреждением каждому изменнику. С этой точки зрения совершенное по отношению к Марильяку беззаконие было беззаконием, без которого не существует ни одно государство.
Перейдем теперь к делу Монморанси. Что вынесенный ему смертный приговор был справедлив, не вызывает никаких сомнений. Другой вопрос: как осмелился Ришелье казнить человека, занимающего столь высокое положение в обществе? Неужели он не видел той страшной опасности, которая грозила и ему и королю после этой казни?
В начале XVII века старая родовая аристократия уступила место у кормила государства — в течение веков она олицетворяла власть в государстве — таким людям, как Ришелье. Именно с него начинается новая эпоха. Однако знатные люди того времени так не думали. Недаром многие из них считали Ришелье выскочкой. Казнь Монморанси потрясла их, они вдруг поняли, что произошло что-то чудовищное, с чем они никогда не смогут примириться.
Если для кардинала Монморанси был изменником, поднявшим мятеж против короля и потому безусловно заслуживающим смертной казни, то для знати он был, во-первых, одним из своих, а во-вторых, союзником Гастона, брата короля, который не сегодня, так завтра будет королем, потому что его старший брат бездетен и слаб здоровьем.
Ришелье знал об этом. В своих мемуарах он очень подробно рассказывает о деле Монморанси, и всякий, кто прочтет эти страницы, согласится со мной, что в них изложена вся суть происходящего, то есть сама история. Эти страницы написаны неторопливо и веско, и кажется, что их писал другой человек, когда вспоминаешь строки, написанные им о Марильяке.
Ришелье пишет, что 4 октября 1632 года брат короля Гастон приехал в Тур, чтобы просить короля о помиловании Монморанси, и что король был очень резок, отказав ему. Спустя неделю между королем и Ришелье состоялась долгая беседа с глазу на глаз, в которой кардинал изложил те доводы, которые говорили о необходимости смертной казни, и привел контраргументы в пользу помилования.
Восстание было поддержано населением целой провинции, губернатор которой был почти наследственным правителем. Эта провинция была пограничной с Испанией, и Монморанси получил от испанцев деньги, чтобы набирать наемников в свою армию, — все это были такие акты неповиновения, которые нельзя было оставить безнаказанными, так как они могли послужить дурным примером для других.
По мнению Ришелье, Монморанси можно было бы сохранить жизнь, оставив его заложником на тот случай, если бы королева-мать или Гастон вновь подняли мятеж. Этот акт милосердия оставил бы хорошее впечатление в обществе, хотя, конечно, нет никакой гарантии, что мятежи не начнутся вновь.
Далее он пишет, что королем не было принято окончательное решение, когда беседа была окончена.
Совершенно очевидно, что аргументы в пользу того, чтобы Монморанси был казнен, оказались более сильными, чем доводы в его защиту. Здесь мне хочется обратить внимание читателя на один момент. Представим себе, что Ришелье, как и мы все, учитывал бы вероятности событий: король часто и тяжело болеет, у него нет наследника, весьма возможно, что трон по наследству, перейдет к Гастону. Что ждет того, кто убедил короля казнить Монморанси, если королем станет Гастон? В лучшем случае ссылка, вернее всего смерть.
Но кардинал настоял на своем, точно он знал, что его власть станет очень скоро непререкаемой, а власть и влияние знати будут сведены к нулю.
Спустя восемь с половиной лет после казни Монморанси в Англии был казнен по обвинению в государственной измене граф Страффорд, ближайший советник Карла I, очень много сделавший для укрепления королевской власти. По требованию парламента он был предан суду. Карл I сначала отказался утвердить приговор, вынесенный парламентом, но в конце концов подписал его. Так новая знать и купцы дали понять Карлу I, кому в стране принадлежит реальная власть.
Спустя четыре года после победы под Ла-Рошелью, казнив одного из самых знатных людей королевства, Ришелье раз и навсегда покончил с попытками знати диктовать свою волю королевской власти.
Глава 6. Густав Адольф
Главной целью внешней политики, проводимой Ришелье, было сделать Францию великой державой, добившись при этом ослабления главных соперников Франции в континентальной Европе — Австрии и Испании. Мы уже видели, что все, чем занимался Ришелье с того дня, как он стал первым министром, все разрабатываемые им планы были подчинены этой цели.
Преследуя эту цель, Ришелье заключил союз со шведским королем Густавом Адольфом. Он знал, что вмешательство Густава Адольфа как одного из вождей протестантов в Тридцатилетнюю войну сделает религиозный раскол непреодолимым, но он пошел на это, рассчитывая на то, что шведская армия под командованием Густава Адольфа нанесет поражение войскам императора. В этом, как и во многом другом, кардинал не ошибся, но он ошибся в том, что шведский король будет послушно следовать его планам. Военные успехи шведов были настолько поразительными, что Густав Адольф всерьез стал думать о том, не стать ли ему самому императором. Кардинал вдруг понял, что он выпустил злого духа из бутылки и недоумевал, что делать дальше. Судьба опять пришла ему на помощь — Густав Адольф погибает в сражении.
До мая 1635 года Ришелье вел войну против Испании и Австрии чужими руками, помогая Нидерландам, Швеции, протестантским князьям Германии. В мае 1635 года он вынужден был объявить войну Испании. Война эта закончилась спустя шесть лет, после смерти кардинала. В этой войне были поражения, когда казалось, что все кончено, и были блестящие успехи, которым кардинал еще успел порадоваться.
Кардинал Ришелье один из тех великих людей, которые формируют историю, но он, как и все люди, не мог не совершать ошибок. Все отличие великих людей от обыкновенных заключается, во-первых, в том, что фортуна благоволит к ним больше, чем ко всем остальным; во-вторых, в том, что они обладают исключительной способностью направлять людей и управлять обществом, в-третьих, в том, что они находятся в состоянии непрерывного действия; наконец, в-четвертых, в том, что они живут на этом свете достаточно долго. Последнее иногда оказывается счастливым даром судьбы, иногда — ее горькой насмешкой.
Когда заходит речь о способности, то рано или поздно придется сказать о степени данной способности, то есть сравнить способность к чему-либо у данного человека со способностями других людей в той же самой области. При этом мы знаем, что иногда появляются люди с несравненными способностями.
В области политики таким человеком был Ришелье. Он стоит на недосягаемой высоте по отношению к таким политикам, как Меттерних, Кавур или Кауниц. Вероятно, сравнение с ним может выдержать лишь Бисмарк, да и то следует отдать предпочтение Ришелье, потому что задачи, которые ему пришлось решать, были много сложнее тех, с которыми столкнулся Бисмарк.
Но ведь Ришелье был не только дипломат и политик. Мы уже писали о том, какой запутанный клубок дворцовых интриг пришлось ему распутать в начале своей карьеры. Затем ему приходится выдержать настоящую битву, которую историки назвали «День Одураченных». Эту битву он выиграл лишь по какой-то счастливой случайности.
Но самое замечательное заключается в том, что он подписывает тайный договор с Густавом Адольфом о вступлении Швеции в войну сразу после победы над его врагами во главе с Марией Медичи и Гастоном. Почти одновременно им одержаны две победы: одна над внутренним врагом, другая над внешним, потому что Густав Адольф пройдет со своей армией через всю страну и навсегда покончит с мечтой о единой католической Германии под властью австрийских Габсбургов.
Ришелье с восхищением наблюдает за военными успехами шведского короля, занимаясь борьбой с заговорами и мятежами, организованными Марией Медичи и Гастоном. Армия Густава Адольфа вторгается в католическую Баварию и начинает ее опустошать, и Ришелье становится немного не по себе, потому что он не ожидал такого хода событий. И вдруг шведский король погибает в битве при Люцене спустя две недели после казни Монморанси.
Вернемся, однако, немного назад и посмотрим, как это все начиналось.
Год тысяча шестьсот двадцать девятый начался триумфом императора. Стотысячная, состоящая из наемников всех национальностей армия Валленштейна, выдающегося полководца, находящегося на службе у императора, наголову разбила армию датского короля Христиана IV и вторглась в протестантскую Данию, опустошая ее. Другой выдающийся полководец Тридцатилетней войны, Тилли, командующий армией Католической лиги, проводил успешные военные операции против протестантских князей на западе Германии. Второй период Тридцатилетней войны, продолжающейся уже одиннадцать лет, закончился победами войск императора. И казалось уже недалек тот день, когда вся Германия будет католической.
Император Фердинанд II пользовался безраздельной поддержкой четырех католических электоров и хотя не безраздельной, но все же поддержкой двух протестантских электоров. Электорами назывались владетельные князья Германии, имевшие право избирать императора Священной Римской империи германской нации. Первые три электора были сановники католический церкви, владевшие епископствами. Четвертым электором был курфюрст Баварский Максимилиан, глава Католической лиги. Курфюрсты Бранденбургский и Саксонский были двумя последними электорами. Они поддерживали императора, потому что были лютеране и ненавидели кальвинистов. Разумеется, они поддерживали его еще и потому, что надеялись расширить свои владения после того, как война закончится победой императора.
6 марта 1629 года Фердинанд II издает так называемый Реституционный эдикт, по которому католической церкви должны быть возвращены все ее владения, захваченные протестантами после Аугсбургского религиозного мира (1555), то есть спустя семьдесят четыре года, когда в живых почти не осталось никого, кто помнил об этом событии.
Император Фердинанд II был ревностным католиком, фанатично добивающимся объединения Германии под своей властью. Однако даже он вынужден был пойти на компромисс, требуя возврата владений, захваченных после 1555 года, а не после 1517-го, когда Лютер прибил к дверям церкви свои тезисы, и князья, поддерживающие его, начали грабеж церковного имущества и присвоение церковных наделов. Тем не менее эдикт вызвал возмущение протестантских князей, потому что надо было возвратить церковные наделы более чем ста аббатствам и двадцати епископствам. Для курфюрста Саксонского, союзника императора с самого начала войны, Фердинанд II сделал исключение, уступив ему три епископства. Однако он потребовал, чтобы Магдебург был возвращен архиепископу. Для курфюрста это было очень болезненно, так как город Магдебург был одним из самых богатых в Саксонии.
Даже самые искренние сторонники императора считали, что он поступил неразумно, издав этот эдикт. Валленштейн, например, считал, что возврат церковных владений так же невозможен на практике, как сказочные чудеса в реальной жизни. Реституционный эдикт заставил протестантских князей еще теснее сплотиться в их борьбе с императором.
Ришелье было двадцать шесть лет, и он уже третий год исполнял должность люсонского епископа, когда на престол Швеции вступил шестнадцатилетний Густав Адольф. Его родословная, борьба за шведский трон в конце XVI — начале XVII века, походы и грабежи шведских войск на всем побережье Балтийского моря могли бы составить целую книгу, но такой рассказ лежит далеко в стороне от цели нашего исследования.
В 1629 году королю Швеции шел тридцать пятый год. Это был очень высокий и очень полный человек с рыжей шевелюрой. Из-за полноты и высокого роста он очень важно выступал, слегка раскачиваясь из стороны в сторону, что выглядело довольно комично. Солдаты обожали его, потому что он, так же как они, любил хорошее пиво, сравнивая его со Святым Евангелием. Про кислое, протухшее пиво он говорил, что оно как папство. Он был прост и прям, как хорошая дубинка, легко переносил лишения и потерю друзей, был отважен как лев, немного не в своем уме, как все представители его династии — все-таки не такой сумасбродный, как Карл XII, — и, несмотря на все это, он был одним из гениальных полководцев XVII века.
Его отец, приходившийся дядей законному наследнику престола Сигизмунду, захватил шведский трон, так что Густав Адольф имел на него не вполне законное право. Племянник покойного короля был католиком, женился на дочери императора и был избран польским королем, так что шведская знать, разбогатевшая так же, как знать всех протестантских стран, на грабеже церковных владений, не желала, чтобы Сигизмунд стал шведским королем, и поддержала его дядю.
Густав Адольф отрезал Московскому государству выход к Балтийскому морю, завоевал Эстонию, пытался захватить Ливонию и Курляндию и отрезать Польше выход к Балтийскому морю. Густав Адольф сделал войну своим ремеслом и, продолжая дело отца, в 1621 году начал войну с Польшей.
Швеция в начале XVII века была бедной страной с малочисленным населением, не превышавшим два миллиона человек. Однако шведская армия была одной из лучших в Европе. Она была однородной по составу, как и испанская, и состояла в основном из крестьян, завербованных в армию. Новобранцы, преданные своему королю, пройдя военную выучку, становились отличными солдатами. В начале XVII века армия Густава Адольфа стала грозной силой на севере Европы, так как шведские полководцы широко использовали артиллерию и применяли новые приемы в тактике боя.
Французский дипломат Эркюль Жирар, барон де Шарнасе, совершая поездку по странам Северной Европы, наслушался разных рассказов о подвигах Густава Адольфа и когда вернулся во Францию — осада Ла-Рошели еще продолжалась, — рассказал о них Ришелье.
Так в уме кардинала родилась идея использовать военный гений Густава Адольфа и мощь его армии в борьбе с императором. Ришелье казалось, что Густав Адольф со своей армией будет отличным горчичником, который отвлечет на себя военные силы Фердинанда II и даст возможность передышки армиям протестантских князей. Ришелье не мог себе представить, что вторжение шведской армии в Германию перечеркнет все его планы и что в Европе появится колосс войны, который собирается подмять Европу под себя.
Идею Ришелье поддержал отец Жозеф, давно следивший за успехами Густава Адольфа. Для отца Жозефа вступление Швеции в войну на стороне протестантских князей вело к тому, что Франция, олицетворяющая идеалы католицизма в Европе, занимала на континенте подобающее ей первое место.
Прежде всего надо было, чтобы длившаяся уже восемь лет война между Швецией и Польшей была окончена. Ришелье вспомнил о Шарнасе и поручил ему выступить в качестве посредника между Польшей и Швецией. Для Ришелье, как и для Наполеона, характерно, что он был очень счастлив в выборе нужных ему людей.
В начале июля 1629 года Шарнасе прибыл ко двору курфюрста Бранденбургского, который находился в тот момент в Кенигсберге. По плану, разработанному кардиналом и отцом Жозефом, Шарнасе должен был убедить курфюрста Бранденбургского заключить союз с Католической лигой — и это при том, что курфюрст Бранденбургский был лютеранского вероисповедания, — то есть по существу с Максимилианом Баварским, для того чтобы помочь Христиану IV, королю Дании, противостоять агрессии со стороны императора. Курфюрст Бранденбургский отвергнул это предложение, едва понял, о чем идет речь. Но когда он узнал, что Шарнасе приехал сюда, чтобы склонить к миру Швецию и Польшу, то горячо поддержал эту идею.
Все, что ни делал дальше Шарнасе, он делал так, как если бы кардинал стоял с ним рядом и направлял его действия. Он проявил гибкость и тонкость понимания обстановки наряду с трезвым расчетом и беспримерным упорством в достижении поставленной цели.
Сигизмунд, король Польши, и Густав Адольф, король Швеции, были двоюродными братьями и ревниво следили друг за другом. Шарнасе был поставлен перед дилеммой: если бы он явился вначале ко двору Сигизмунда, то Густав Адольф, вероятно, не принял бы его под тем предлогом, что он, как посланец французской короны, оказал честь изгнаннику и претенденту на шведский трон; если бы он вначале посетил Густава Адольфа, то Сигизмунд заявил бы, что он не желает вести переговоры с человеком, который оказал честь узурпатору короны, по праву принадлежащей ему.
Шарнасе, решивший ехать сначала к Густаву Адольфу, спросил все-таки совета у курфюрста Бранденбургского, женатого на сестре Густава Адольфа, и тот сказал: «Будь я на вашем месте, я бы вначале посетил короля Сигизмунда». Шарнасе очень обрадовался этому. При встрече со шведским королем он мог бы сказать ему, что собирался посетить его первым, но послушался совета курфюрста.
Выехав 12 июля из Кенигсберга, Шарнасе на другой день прибыл в Торн. Узнав о его миссии, поляки отнеслись к нему недоверчиво еще и потому, что увидели в его визите нарушение дипломатического этикета. Ему сообщили, что король находится с армией в Мариенбурге. Шарнасе поспешил туда, но, приехав, был вынужден два дня дожидаться аудиенции у короля.
Первый же вопрос, заданный ему королем, был, почему он приехал без полагающейся послу свиты, почему король Франции не сообщил предварительно о его прибытии и почему он не может предъявить верительной грамоты?
Ничуть не обескураженный этими вопросами, Шарнасе отвечал, что ему пришлось ехать через охваченную войной Германию и потому он мог взять с собой лишь несколько человек; что ему поручено вести переговоры от лица тех, кто обличен властью, и т. д., и т. п. Король резко оборвал его и сказал, что пусть Шарнасе изложит все на бумаге, а он уже посмотрит, как быть дальше. Шарнасе в лучших традициях дипломатической школы кардинала ничем не выдал своего недовольства. Он сказал, что представит королю памятную записку, и аудиенция на этом была закончена.
Вскоре благодаря стараниям Шарнасе в Альтмарке был заключен мир. Густав Адольф получил в свое владение часть Ливонии, которую его войска уже оккупировали. Король Швеции уже давно собирался вмешаться в войну в Германии, но его останавливало то, что война такого масштаба потребовала бы больших денег, а их у него не было. Он обращался о просьбой к Христиану IV, но тот не мог дать ему денег, так как Дания была разорена войной, и к Карлу I, который обещал дать денег, но так и не дал. И вот теперь Густав Адольф узнает, что Франция готова субсидировать его.
В конце 1629 года, на Рождество, кардинал послал с Шарнасе подписанное королем письмо Густаву Адольфу, в котором ему была обещана субсидия. На словах кардинал просил Шарнасе передать, что субсидия составит шестьсот тысяч ливров, или три бочонка с золотом.
Спустя месяц, в конце января 1630 года, Шарнасе передал Густаву Адольфу письмо и сообщил о предложении кардинала. Король разразился гневной тирадой, что он, защитник всех угнетаемых протестантов, непримиримый борец против императора и Католической лиги, ненавидящий католическую мессу до глубины души, никогда не продастся за каких-то три бочонка с золотом французскому королю. Своему канцлеру Оксеншерне он сказал, что не желает быть лакеем у французского короля за такую плату. Объяснение очень просто: Густав Адольф хотел получить больше.
Тем временем армия Валленштейна вышла к берегам Балтики и осадила крепость Штральзунд. Валленштейн ко всем своим титулам добавил титул адмирала Балтики и океана.
Густав Адольф отправил на выручку Штральзунда большой отряд, посадил свою армию на корабли и 4 июля высадился в Пенемюнде, на острове Узедом на побережье Померании. Его войска захватили в июле город Штеттин, и после этого его армия стала топтаться на месте.
Шведская армия была набрана из добровольцев, в основном из крестьян из больших семей, которые не могли прокормиться на своей земле. Армия была прекрасно организована и обучена, но слишком велика для экономически отсталой Швеции.
28 января 1631 года Ришелье получил сообщение, что Густав Адольф, этот непримиримый борец, и т. д. и т. п., согласен принять условия кардинала — уважать права католиков в завоеванных им областях, относиться с почтением к католической мессе и т. д. и т. п. — всего за пять бочонков с золотом.
Пока не прибыл первый бочонок с золотом, ежегодная субсидия кардинала, пока не были подготовлены к походу солдаты — тридцать тысяч человек пехоты и шесть тысяч человек конницы, — Густав Адольф не мог двинуть свою армию от берегов Балтики к югу. Кроме того, надо было договориться с курфюрстом Бранденбургским о том, чтобы он разрешил армии Густава Адольфа пройти через его территорию.
Тем временем армия Католической лиги под командованием Тилли осадила самый богатый город Саксонии Магдебург. Армия Густава Адольфа должна была прийти на выручку осажденным, но Тилли взял город 20 мая 1631 года. Город был подвергнут такому грабежу, солдаты совершили столько убийств мирных жителей, каких еще не знала история Тридцатилетней войны. Достаточно сказать, что из тридцати тысяч жителей в живых осталось только пять тысяч.
Армия Густава Адольфа выступила в поход 20 июля и, пройдя через территорию Бранденбурга, вступила на территорию Саксонии. Курфюрст Саксонии, долгое время сохранявший верность императору, после падения Магдебурга отдал приказ своим войскам соединиться с армией Густава Адольфа.
17 сентября 1631 года под Брейтенфельдом, в пяти километрах к северу от Лейпцига, произошла битва между армией Тилли и армией Густава Адольфа. Тилли построил свои войска в форме широкой дуги. Он часто так делал, чтобы затем ударить по противнику с флангов и окружить его. Сидя на лошади, седовласый полководец наблюдал за ходом сражения. Когда конница Паппенхейма нанесла преждевременный удар по левому флангу, где стояли полки курфюрста Саксонского, и оторвалась от основного ядра армии, Тилли закричал: «Болван! Ты испортил мне все дело!»
Эта фраза оказалась пророческой. Пехота Тилли пошла в атаку и почти вся полегла под плотным мушкетным и орудийным огнем. Шведская пехота и конница довершили разгром армии Тилли.
Густав Адольф ввел в тактику боя несколько новшеств, которые позволяли ему одерживать победы над противником. Во-первых, он ввел в пехоте замену мушкетов, из которых был произведен выстрел, заряженными, что увеличило скорострельность и убойную силу примитивного стрелкового оружия. Во-вторых, он сосредоточил пушки в одном месте, то есть организовал батареи, и добился того, что шведские артиллеристы производили два и даже три выстрела, когда противник производил один, тем самым как бы увеличив число пушек в два-три раза. В-третьих, его конница наносила неожиданный массированный удар по противнику в решающий момент сражения. Этим приемом широко пользовался также Оливер Кромвель. В-четвертых, его армия была организована по национальному принципу и составляла одно целое. Кстати, именно шведский король ввел в армии единую форму.
После победы под Брейтенфельдом армия Густава Адольфа прошла триумфальным маршем через всю Германию. Нисколько не умаляя военного гения Густава Адольфа, мы должны сказать, что его успехи, вероятно, были бы не столь большими, если бы он померился силами с Валленштейном и если бы в лагере немецких сторонников Контрреформации не произошел раскол.
Для того, чтобы рассказать о том, когда это началось, нам надо вернуться назад.
19 июня 1630 года в Регенсбург прибыл император Фердинанд II с супругой и сыном на собрание электоров, созванное по его просьбе. Императору было пятьдесят два года, он очень устал за двенадцать лет войны и часто болел. Он хотел просить электоров избрать вместо него императором сына Фердинанда, которому шел двадцать второй год.
Электоры-католики послушно выполнили просьбу императора и приехали в Регенсбург; курфюрсты Бранденбургский и Саксонский не приехали, прислав своих представителей. Тем самым они выразили свое недовольство Реституционным эдиктом. Но и электоры-католики — три епископа и Максимилиан Баварский — были недовольны грабежами и насилиями, которые чинили наемники Валленштейна — в его армии было уже сто пятьдесят тысяч человек, — и очень боялись, что сбудется пророчество Валленштейна, который однажды сказал, что все германские свободные города и княжества будут простыми подданными императора, точно так же, как это имеет место в Испании.
Вместо того чтобы рассмотреть вопрос об избрании сына императора, электоры потребовали немедленной отставки Валленштейна. Этот странный человек и гениальный полководец так верил предсказаниям астрологов, что согласился подать в отставку. С этого момента уже никто не мог помешать победному шествию армии Густава Адольфа. Впрочем, собравшиеся в Регенсбурге еще ничего не знали о нем.
В конце июля в Регенсбург прибыли посланники французского короля Брюлар и отец Жозеф. Перед ними кардиналом была поставлена задача: добиться, чтобы император признал герцога де Невера владетелем Мантуи и Монферрата.
Император разгадал уловку Ришелье — выгодно для Франции решить вопрос о мантуанском наследстве, оставив остальные спорные вопросы в тени, — и потребовал, чтобы в епископства Метц, Туль и Верден, французские владения уже более ста лет, были посланы его представители, поскольку эти епископства входили когда-то в состав империи. В то же время он дал понять, что готов положительно решить вопрос о Мантуе и Монферрате.
13 октября 1630 года французские посланники подписали соглашение, в котором признавалось право императора на указанные выше епископства, при этом ими была сделана оговорка, что они были уполномочены решить вопрос о Мантуе и Монферрате, но что по другим вопросам такого полномочия не имеют.
Спустя четыре дня отец Жозеф получил письмо от кардинала, в котором тот предостерегал его от подписания каких-либо общих соглашений. Трудно оказать, была ли задержка с ответом преднамеренной или действительно кардинал, распутывая клубок дворцовых интриг, задержался с ответом.
Известие о том, что французские посланники подписали соглашение, было получено в Париже 23 октября. Как свидетельствует посол Венеции, кардинал сказал ему, что условия соглашения совершенно неприемлемы и требуют пересмотра. Весьма возможно, что эта неувязка была тонким расчетом кардинала и отца Жозефа — решить вопрос о Мантуе и Монферрате, а затем заявить, что остальные пункты соглашения французской стороной не могут быть выполнены, так как они были подписаны без согласования с первым министром.
Действительно, соглашение было впоследствии пересмотрено. Миссия отца Жозефа на собрании электоров в Регенсбурге заключалась в основном в том, чтобы склонить Максимилиана Баварского к союзу с французской короной, то есть оставить императора по существу в одиночестве. Это отцу Жозефу удалось вполне.
В результате этого раскола и, самое главное, отставки Валленштейна армия Густава Адольфа становилась грозной силой, что и было доказано полным разгромом армии императора под Брейтенфельдом.
Армия Густава Адольфа стремительно продвигалась на запад, к Рейну. Незадолго до Рождества испанский гарнизон, оборонявший Майнц, сдался. Вслед за Майнцем шведы захватили Вормс.
В Майнце Густав Адольф устроил пышный двор, как будто он стал уже императором. Забыв про обещания, данные кардиналу, он начал грабить церкви и раздавать церковные наделы и повелел создать новое герцогство Франконию. Фердинанд II, не на шутку напуганный таким поворотом в войне, попытался заключить с Густавом Адольфом мирный договор. Шведский король велел передать императору, что именно он, Густав Адольф, станет вскоре императором Священной Римской империи.
Это был типичный случай мании величия, которой страдал и его потомок, Карл XII. Ведь только Бисмарку спустя двести с лишним лет удалось объединить Германию в единый рейх. Но кто знает, быть может, Густав Адольф стал бы императором протестантского рейха?
Вскоре после этого Густав Адольф предложил кардиналу раз и навсегда покончить все споры, из-за которых началась Тридцатилетняя война. Он отдавал французскому королю все земли, расположенные на левом берегу Рейна: Люксембург, Эльзас, Франш-Конте, область на нижнем Мозеле. Себе он оставлял всю остальную Германию, в которой собирался искоренить католицизм.
Ришелье, по-видимому впервые, был поставлен в тупик. Армия Тилли была разгромлена под Брейтенфельдом, и другой армии, которая выступала бы на стороне католиков, пока что не существовало. 6 января 1632 года состоялось заседание Королевского совета, на котором было принято решение, все еще отзывающееся на каждом из нас независимо от того, в каком углу Европы мы живем.
Прямой и честный, отец Жозеф предложил отвергнуть предложение шведского короля. Он считал, что французской короне, защитнице и хранительнице заветов католической веры, не к лицу заключать договор с человеком, который хочет уничтожить островки католической веры в Центральной Европе. Он убедил в этом кардинала, и благодаря отцу Жозефу была сохранена та культура, которой мы до сих пор пользуемся.
Предложение Густава Адольфа было настолько заманчивым — одним росчерком пера Франция получала то, что стоило ей потом стольких войн с императором, Испанией, Италией, Англией, причем в Европе надолго устанавливался прочный мир, — что кардинал чуть было не принял его, забыв, что он искренне верующий католик и сановник католической церкви.
Мнения членов совета разделились, и заседание было перенесено на другой день. Кардинал провел всю ночь, обдумывая свое решение. Было шесть часов утра — еще не рассвело, — когда он пригласил к себе отца Жозефа. Кардинал сказал ему, что он отказывается принять предложение Густава Адольфа, так как это привело бы к искоренению католической веры в Германии, и что он согласен во всем с ним, отцом Жозефом.
Максимилиан Баварский с ужасом смотрел на завоевание шведской армией центральных областей Германии. Он обратился к Густаву Адольфу с просьбой покинуть Рейнскую область, на что получил ответ: это возможно только в том случае, если Германия вернется к тому положению, которое было до начала войны. Это означало, что области, ставшие католическими, должны будут переменить веру. Так, например, в Богемии власть вновь захватили бы протестанты. В отчаянии, забыв о гордости и о ссоре с Фердинандом II, Максимилиан Баварский был вынужден обратиться за помощью к императору. Армия императора под командованием семидесятитрехлетнего Тилли двинулась навстречу армии Густава Адольфа.
В начале апреля армии встретились на берегу реки Лех. Армия Тилли потерпела поражение, и Тилли вскоре скончался от ран в Ингольдштадте. Не встречая более сопротивления, шведская армия вторглась в Баварию. Опустошив страну, Густав Адольф повернул армию на север.
Грабежи и насилия шведской армии в Баварии вызвали возмущение Ришелье. Он послал к нему своих людей, чтобы они напомнили шведскому королю о подписанных им обязательствах, и прекратил выплачивать ему субсидию. Густав Адольф только презрительно рассмеялся, выслушав посланцев кардинала.
Видя, что положение становится угрожающим, император вновь просит Валленштейна принять командование над армией. Закончив формирование соединений своей армии, Валленштейн выступил в поход.
16 ноября 1632 года недалеко от деревни Люцен произошло решающее сражение. Деревня Люцен, как и Брейтенфельд, расположена на равнине, окружающей город Лейпциг, но только к югу от города. От Брейтенфельда до Люцена можно добраться пешком, это отнимет у вас несколько часов.
Битва продолжалась до захода солнца, когда на поле боя — крестьянскую пашню — опустился густой туман. Ни одна из сражающихся сторон не могла сказать, что она выиграла битву. Все-таки Валленштейн решил отступить на север, к Лейпцигу.
Шведы захватили всю артиллерию противника и обоз. Интересно, что перед началом битвы каждая сторона пела Те Deum.
В самый разгар битвы Густав Адольф оказался вдруг один, без поддержки солдат и соратников. Под ним пала лошадь, а потом был сражен и он. На другой день его тело было найдено на поле битвы. Как это часто бывало в те времена, мародеры раздели короля догола, видимо привлеченные его дорогой одеждой. Напомню, что за сто пятьдесят лет до этого в таком же виде был найден на поле боя Карл Смелый.
Узнав о гибели шведского короля, Ришелье писал в письме Людовику XIII: «Если бы король Швеции повременил со своей смертью хотя бы на полгода, то позиция Вашего Величества была бы более безопасной». Это типично французская фраза, полная иронии, в которой подразумевается нечто большее, чем то, о чем в ней говорится.
Трудно сказать, прав кардинал или нет. Не стало бы положение французской короны значительно хуже, если бы в центре Европы возникла протестантская империя? Ведь борьба с этой империей была бы гораздо тяжелее, чем с Австрией и Испанией вместе взятыми. Но быть может, безумная мечта Густава Адольфа не исполнилась бы, потому что ему пришлось бы вновь встретиться на ратном поле с армией, которой командует Валленштейн?
В июле 1632 года, когда армия Густава Адольфа опустошала Рейнскую область, епископ Трирский, один из электоров-католиков, обратился к Людовику XIII с просьбой взять его владения под защиту французских войск. Просьба была удовлетворена, и в Филиппсбурге расположился французский гарнизон.
Понимая, что император в данный момент ничем не может помочь герцогу Лотарингскому, Людовик XIII ввел свои войска на территорию герцогства и захватил столицу, город Нанси. Герцог Карл IV отрекся в январе 1634 года в пользу своего брата Никола Франсуа, который был епископом — кардиналом Туля, но это ничего уже не могло изменить — в Лотарингию вступили французские войска.
После гибели Густава Адольфа в битве под Люценом протестантские князья Германии образовали в Гейльбронне (1633) лигу, которую возглавил Аксель Оксеншерна, канцлер при Густаве Адольфе и фактически его правая рука, а теперь регент при малолетней дочери короля Христине.
Ришелье делал все от него зависящее, чтобы Гейльброннская лига продолжала войну с императором. В то же время он начал искать контакта для ведения переговоров с Валленштейном, который заигрывал и с католиками и с протестантами. Фердинанд II перестал доверять ему и считал его своим самым опасным врагом, так как у него под рукой была огромная армия.
Я более чем уверен, что в январе 1634 года между Ришелье и Валленштейном начались тайные переговоры. Снова кардинал предложил субсидию в размере миллиона ливров — пять бочонков с золотом — и обещал поддержку французской короны, если Валленштейн объявит себя королем независимой Богемии, при условии, что он выступит со своей армией против императора.
Войска Гейльброннской лиги, во главе которых стоял молодой и талантливый полководец Бернгард Саксен-Веймарский, захватили Регенсбург и вторглись в Баварию. Валленштейн безучастно смотрел на это, как будто это его не касается. Есть свидетельства, что он вел переговоры с Оксеншерной и курфюрстом Саксонским. Узнав об этом, император отстранил его от командования армией в январе 1634 года.
В феврале было объявлено, что он обвиняется в измене. 25 февраля 1634 года Валленштейн был убит.
Мы не знаем, по чьему приказу было совершено убийство. Известно имя убийцы — это некий Батлер из полка ирландских драгун под командованием Деверо. Вероятно, за спиной убийцы стояли очень влиятельные лица. Жаль, что астрологи не сообщили великому полководцу о готовящемся на него покушении.
С этого момента дела императора начинают улучшаться, хотя Фердинанду II пришлось навсегда отказаться от мечты о единой католической Германии. В то же время дела Ришелье начинают ухудшаться, потому что его цель — ослабление власти и влияния императора — не была достигнута.
Императору Фердинанду II пришли на выручку испанцы. Король Испании Филипп IV послал в помощь двоюродному брату большую армию под командованием своего брата, кардинала-инфанта Фернандо. Армия прошла через альпийские перевалы, о которых мы уже говорили, и соединилась с войсками императора.
6 сентября 1634 года под Нёрдлингеном соединенная испано-австрийская армия наголову разгромила войска Гейльброннской лиги под командованием Бернгарда Саксен-Веймарского и шведского генерала Горна. Победу обеспечила непобедимая испанская пехота. После поражения под Нёрдлингеном сопротивление протестантских князей становилось проблематичным, так как у них больше не было ни армии, ни пушек, — вся их артиллерия была захвачена испанцами.
В начале 1635 года Ришелье становится ясно, что тактика тайной войны не принесла успеха, что необходимо переходить к открытой войне. Но это повлекло бы за собой новое увеличение налогов, бремя которых уже вызывало ропот населения, — теперь надо было ждать крестьянских восстаний. И что самое главное — у Франции не было армии, способной вести широкомасштабную войну. Кардинал надеялся, что, объявив войну Испании, он не будет вовлечен в открытый военный конфликт с Австрией. Кардинал решил объявить войну Испании в середине мая.
28 апреля 1635 года в Компьене был подписан шведско-французский договор, по которому Швеция удерживала за собой епископства Майнцское и Вормское. На словах кардинал обещал Оксеншерне поддерживать идею возвращения Германии к условиям до начала войны.
Император все больше шел на уступки своим протестантским союзникам, курфюрстам Саксонскому и Гессен-Дармштадскому. В конце мая 1635 года Фердинанд II опубликовал рескрипт, в котором говорилось, что Реституционный эдикт отменяется. Это означало, что император полностью отказался от своего замысла сделать всю Германию католической ради сохранения империи и своей призрачной власти в ней.
У кардинала остались в Германии только два союзника: герцог Бернгард Саксен-Веймарский и ландграф Гессен-Кассельский.
Глава 7. Последняя война
Еще в начале 1629 года Ришелье прочитал королю и королеве-матери написанный им меморандум, в котором главной целью внешней политики Франции провозглашалась борьба не с Австрией, а с Испанией, потому что испанские владения окружают Францию.
Это, конечно, не означало, что кардинал не придавал значения борьбе с австрийским владычеством в Центральной Европе. Наоборот, все его усилия до мая 1635 года были направлены на то, чтобы свести влияние императора в Германии к нулю, чтобы Германия не стала сильной и единой. Эта тенденция во внешней политике Франции будет прослеживаться и дальше, вплоть до франко-прусской войны.
Однако никогда Ришелье не считал Австрию главным соперником Франции, — он всегда рассматривал Испанию главным врагом и соперником. То, что с Испанией приходится считаться, доказало сражение под Нёрдлингеном, где победа была одержана благодаря испанцам. Так что если бы у него была первоклассная армия и удалось бы победить испанцев, то был бы решен и австрийский вопрос.
Вторая сторона дела заключалась в том, что Австрия была единственной сильной католической державой в Центральной Европе. Если бы Австрия потерпела поражение, то это могло бы привести к искоренению католической религии в Центральной Европе. Борьба Франции с Испанией за господство в Европе не затрагивала интересов католической церкви.
Но самое главное — Франция не могла вести войну одновременно и с Испанией и с Австрией.
28 марта 1635 года испанская армия захватила Трир, и трирский епископ, один из электоров, стал пленником испанцев. Это уже был повод для начала войны, поскольку епископ находился под защитой французской короны.
Объявление войны было обставлено со всеми средневековыми формальностями, уже начинавшими выходить из моды. 19 мая 1635 года перед городскими стенами Брюсселя появились пышно одетые герольд и трубач. Они потребовали, чтобы их впустили в город. Им в этом было отказано. Тогда герольд прокричал, что французский король объявляет войну испанскому королю. Когда они возвращались назад, то на границе трубач протрубил сигнал военной атаки.
По инициативе Ришелье с 1631 года начала выходить еженедельная газета под названием Gazette. Здесь отец Жозеф опубликовал статью, в которой доказывал, что Франция должна вступиться за своего союзника, трирского епископа, ставшего пленником испанцев. В этом не было никакой необходимости, так как все понимали, в чем суть дела.
Для ведения войны нужна была армия по крайней мере из ста пятидесяти тысяч человек, из них тридцать тысяч человек конницы. Ришелье знал наверное, что первый этап войны будет неудачным, потому что галльский темперамент проявляет себя во всем блеске лишь тогда, когда перед французами появляются непреодолимые трудности. И хотя они не любят дисциплины и склонны к спорам и распрям, в таких случаях они вдруг становятся волевыми и энергичными.
Ему было ясно, что при формировании армии он должен использовать иностранных наемников, в первую очередь, конечно, швейцарцев и во вторую очередь — довольно значительный контингент ирландцев. Что касается французов, которые должны были составить основное ядро армии, то кардинал был настроен скептически. «Из них, я думаю, ничего не получится», — говорил кардинал, имея в виду конечно солдат. Тем не менее он начал гигантскую работу по созданию армии, у которой в течение двухсот лет после смерти кардинала было много славных побед.
Не так давно, путешествуя по Франции, я разговорился с одним своим случайным попутчиком, способным, здравомыслящим и разумным человеком. Обсудив с ним несколько вопросов, я поинтересовался, кто он по профессии. «Я офицер так называемой французской армии», — ответил он. Я посмотрел на одетого в штатское военного и подумал: «Ubi Troia Fuit».
С моей стороны было бы неприлично, если бы я попытался разуверить моего попутчика. Точно так же, как предсказания об упадке английской поэзии не имеют ничего общего с действительностью, так и скепсис моего попутчика вызван тем, что он видит лишь некоторые причины упадка и не может судить в целом. Мне уже приходилось слышать, что французская армия сегодня — это просто сборище мальчишек. И всегда, когда так говорят, вспоминают победы французской армии от Рокруа до войны 1914–1918 годов. Странно, что эти люди не хотят видеть периодов застоя: римские легионы, набранные из галльских варваров, уступили место бесформенному крестьянскому ополчению; это ополчение было разгромлено в битвах XIV века, и после паузы наступила смута гражданской войны XVI века. Так что хорошо видно: у французской армии была долгая предыстория. Лишь в XVII веке она стала образцом для подражания в Европе, но основы этой армии были заложены Ришелье.
До него армии просто не существовало. И поскольку вновь создаваемой французской армии предстояло воевать против отлично подготовленной и имеющей столетний боевой опыт испанской армии, задача, которую взял на себя Ришелье, становилась особенно трудной и ответственной.
Ему не удалось выполнить ее до конца. Лишь при Людовике XIV процесс создания французской армии был полностью завершен. Но он был тем человеком, кто начал работу по ее организации, кто день и ночь думал над тем, как организовать снабжение армии продовольствием, как обмундировать и вооружить ее, какие создать формирования и кого поставить во главе их, и как, самое главное, из зеленых новобранцев сделать настоящих солдат.
Ответ известен — с помощью подготовки. Но где взять людей, которые из новобранцев сделают настоящих солдат? В распоряжении кардинала были военачальники, участвовавшие в религиозных войнах и сражавшиеся в итальянских походах, но у него не было военачальников, которые способны командовать большими массами людей, то есть у него не было полководцев.
Ришелье с завистью думал об армии, которой командовал Густав Адольф. Эта армия как ураган прошла по Центральной Европе. Неплохая армия была создана принцем Оранским. Единственное войско, которое он мог сейчас использовать, была двадцатитысячная армия Бернгарда Саксен-Веймарского. Ему пришлось дорого заплатить — четыре миллиона ливров, много дороже того, что кардинал заплатил Густаву Адольфу, — за то, чтобы Бернгард Саксен-Веймарский стал союзником французской короны. Кроме того, ему было обещано герцогство Эльзасское, когда война закончится победой Франции.
Пришлось вспомнить и об Анри де Роане, который хоть и не блистал умом, зато был бравый вояка, участвовавший еще в религиозных войнах. Ришелье отправил его в Вальтелину для того, чтобы французские войска перекрыли испанцам альпийские проходы.
Год тысяча шестьсот тридцать пятый, первый год войны с Испанией, не порадовал кардинала успехами. Французская армия начала наступление в испанских Нидерландах, но затем стала топтаться на месте. В армии упала дисциплина, началось массовое дезертирство, так что пришлось эвакуировать остатки армии морем на голландских кораблях, — к счастью, Нидерланды были союзником Франции в этой войне.
Швеция также формально оставалась союзницей Франции. Благодаря стараниям посланного кардиналом дипломата Аву удалось продлить перемирие между Швецией и Польшей еще на двадцать шесть лет. Шведская армия все еще оставалась в Германии, шведы оккупировали Балтийское побережье Германии.
Ришелье удалось договориться с герцогом Савойским, что французские войска будут удерживать проходы на итальянскую равнину — в Сузе и Пиньероле уже стояли французские гарнизоны — ценой территориальных уступок. Герцогу было обещано, что у него будет выход к морю. Эта мечта герцогов Савойских исполнилась только в XIX веке, когда герцогство стало Сардинским королевством, король которого возглавил войну за объединение Италии.
Герцогства Савойское и Мантуанское вместе с присоединившимися к ним герцогствами Пармским и Моденским, а также французские гарнизоны в Вальтелине образовали хороший заслон против вторжения испанской армии с территории герцогства Миланского. Принц Конде проводил боевые операции против испанцев во Франш-Конте. В результате этого Ришелье мог быть спокоен за юг Франции.
Но главной заботой кардинала был центр — Эльзас и Рейнская область. Центр защищала армия Бернгарда Саксен-Веймарского. Несмотря на то, что он потерпел поражение под Нёрдлингеном, этот полководец, получивший опыт в годы Тридцатилетней войны, постепенно стал одерживать победы над своими противниками. Он чем-то напоминал Густава Адольфа. Но субсидия, которую ему ежегодно выплачивал кардинал, была недостаточна, и в его армии были часты случаи дезертирства, она была плохо экипирована.
В конце 1635 года умирает герцог Карл Эммануил Савойский. Ришелье попытался договориться с герцогом Виктором Амадеем, сыном покойного, женатым на сестре Людовика XIII Кристине. Если бы договор был заключен, Франция смогла бы закрепиться в Западных Альпах, держа под своим контролем все проходы в северную Италию. Виктор Амадей не соблазнился ни обещаниями выхода к морю, ни территориальными уступками. Лишь Наполеону III удалось присоединить к Франции ту часть Савойи, что имела франкоязычное население.
Как дипломат Ришелье потерпел еще одну неудачу в испанских Нидерландах. Предполагалось, что с началом войны против Испании здесь вспыхнут восстания валлонов и фламандцев. По плану кардинала французские войска, поддерживая восставших, занимали области, где живут валлоны, а голландцы — области, где живут фламандцы. Но никакого восстания не было. Были выступления отдельных смутьянов, но они были тотчас же схвачены испанцами. Попытка вторжения французских войск кончилась неудачей — испанцы заставили их отступить.
Первый год войны закончился почти сплошными неудачами. Кстати, второй был еще хуже. И дело не только в том, что французская армия была не подготовлена к войне, — армии в прямом смысле этого слова еще не существовало, — что французские военачальники оказались во многих случаях бездарными, — дело было в том, что Ришелье назначал на командные должности лишь тех, кому он мог полностью доверять, а они не всегда обладали военным талантом. Кардинал, безусловно, знал, что война будет тяжелой, но вряд ли подозревал, что она потребует от него такого напряжения всех его духовных сил. И он, очевидно, плохо представлял себе, как широко распространено недовольство его деятельностью. Он подавил первые заговоры, организованные против него, но это не значило, что их больше не будет, — раз есть недовольные, будут и заговоры. Вот почему он назначил командующими армиями де Брезе, женатого на его сестре и провалившего наступление в испанских Нидерландах, и принца Конде, провалившего наступление во Франш-Конте.
Летом 1636 года испанская армия под командованием кардинала-инфанта Фернандо вторглась в Пикардию и 16 августа захватила крепость Корби, важный стратегический пункт на подступах к Парижу. Рейды вражеской конницы достигли Компьена и Понтуаза. В северной Франции и в Париже началась паника. Париж напоминал потревоженный улей. Не в первый раз во французской истории французы почувствовали, что им угрожает смертельная опасность, и гнев и негодование охватили их.
Ришелье казалось, что все построенное им за эти двенадцать лет разваливается. На стенах домов появились листки, в которых во всех действиях обвиняли кардинала. Когда он проезжал по улицам, чернь грозила ему кулаками и выкрикивала ругательства. Ему даже показалось, что король пытается отстраниться от него. Кардинал впервые совершенно упал духом.
И в эту тяжелую для Ришелье минуту ему на помощь пришел отец Жозеф. Он вселил в кардинала уверенность, помог ему почувствовать, что еще не все потеряно, и могучий интеллект кардинала заработал с новой силой. Спокойный и невозмутимый, он вновь появился перед парижанами, и те восторженно приветствовали его. Потом, как и спустя сто пятьдесят лет, во время революции, началась запись добровольцев в действующую армию. Восьмитысячная армия, ядром которой была королевская гвардия, выступила из Парижа. 14 ноября испанцы были выбиты из Корби, а к концу года изгнаны из страны.
Хотя французская корона формально не находилась в состоянии войны с Австрией, войска императора сражались бок о бок с испанцами против французов. Именно эскадроны хорватской конницы совершали набеги на Компьен и Понтуаз.
Французам удалось изгнать войска испанцев и императора потому, что это были в основном кавалерийские войска, которые не могли противостоять наступлению хотя и необученных, но многочисленных подразделений пехоты, поддержанному огнем батарей.
Наступление войск императора в Бургундии, которыми командовали фон Вёрт и герцог Лотарингский, наткнулось на сопротивление маленькой крепости Сен-Жан-де-Лон, которую им так и не удалось взять. К концу ноября французские войска вытеснили противника из Бургундии.
К началу нового, 1637 года испанцы удерживали только одну крепость Сен-Жан-де-Люс, находившуюся за Пиренеями в Баскской области. Крепость эта не имела большого стратегического значения. Другим, более важным успехом испанцев, был захват Леренских островов, которые могли служить базой для испанских галер и помешать проведению операций французского флота в Средиземном море. К началу 1630 года у Франции уже был флот.
После полутора лет войны французские войска прочно удерживали оборонительные рубежи на границах Франции, так что вторжение войск неприятеля ей больше не угрожало. Но о проведении каких-либо масштабных операций не могло быть и речи. Такие операции могла проводить лишь армия Бернгарда Саксен-Веймарского, но чтобы эта армия могла вести наступательные операции, ее нужно было переформировать и усилить. Кардинал попытался снова привлечь на свою сторону курфюрста Максимилиана Баварского. Он предлагал ему выдвинуть свою кандидатуру на предстоящем собрании электоров, где должен был вновь рассматриваться вопрос об избрании императора Священной Римской империи, курфюрст отклонил оба предложения, и 22 декабря 1636 года сын императора был избран римским королем.
15 февраля 1637 года умер император Фердинанд II, и его сын унаследовал Империю. Снова фортуна пошла навстречу желаниям кардинала. Во главе Империи стоял теперь молодой человек, принадлежавший другому поколению. В нем не было ничего от сурового фанатизма, который был характерной чертой его отца. Несмотря на свою молодость, он уже понимал, что идея единой католической Германии неосуществима.
За те девятнадцать лет, что прошли с начала Тридцатилетней войны, изменилось не только сознание немцев, но и сами условия их существования. Германия лежала в руинах, половина населения погибла либо от рук солдатни, либо от голода и эпидемий. Оставшихся в живых охватило чувство усталого безразличия к своей судьбе. Так всегда бывает, когда идет долгая, затяжная война и когда обе враждующие стороны вдруг поняли, что победа недостижима. В таких случаях появляется третья сторона — например, Франция, — которой и достаются плоды братоубийственной войны.
Другим важным событием, конечно вызвавшим недовольство кардинала, была потеря Вальтелины. Читателю уже известно, что французские войска под командованием Анри де Роана захватили в долине все стратегически важные крепости. Напряжение, которое испытывала финансовая система страны в связи с широкомасштабной войной, сказалось в том, что французские гарнизоны в Вальтелине оказались без финансовой поддержки. Чтобы не допустить развала армии — как мы знаем, невыплата денег и плохое снабжение армии всегда были причинами дезертирства, — Анри де Роан был вынужден прибегнуть к помощи швейцарцев. Ему тем легче это было сделать, что и он и они были протестантами. Власти кантона Граубюнден согласились дать денег, но при том условии, что между Анри де Роаном и властями Граубюндена будет заключено соглашение, по которому Вальтелина войдет в состав кантона Граубюнден. Это, конечно, означало, что власти назначат повсюду своих людей, и в долине опять вспыхнет война между католиками-итальянцами и протестантами-швейцарцами.
Само собой разумеется, что Ришелье отказался утвердить это соглашение. Тем временем Анри де Роан тяжело заболел, и его увезли из Вальтелины. Воспользовавшись этим, испанцы выбили французов из долины. Это позволило им послать армию на помощь императору. Пройдя альпийские перевалы, армия спустилась в Тироль и затем соединилась с войсками императора. Именно эта армия помогла императору выиграть сражение под Нёрдлингеном. И хотя потеря Вальтелины была неприятным фактом, потому что теперь французские войска не имели выхода на итальянскую равнину, кардинал утешал себя тем, что военные операции переместились в Рейнскую область, и Вальтелина потеряла свое былое стратегическое значение.
Другой неприятностью была неудача, постигшая дипломатию Ришелье в северной Италии. В октябре 1637 года умер герцог Виктор Амадей Савойский, оставив наследником малолетнего сына. Его вдова Кристина, сестра Людовика XIII, не могла справиться с происпанской оппозицией и вынуждена была бежать во Францию. Вслед за Савойей на сторону испанской короны перешли Парма, Мантуя и Монферрат.
В конце 1637 года умер верный союзник Франции курфюрст Вильгельм Гессен-Кассельский. Шведская армия, пытавшаяся пробиться в Богемию, потерпела поражение и вынуждена была отступить и укрыться в крепостях на побережье Балтики.
В новом, 1638 году кардинал задумал наступление по трем направлениям. На западе переформированная и отлично вооруженная армия Бернгарда Саксен-Веймарс-кого должна была захватить важную в стратегическом отношении крепость Брейзах. Шведы должны были нанести удар с севера, с тем чтобы еще раз попытаться вторгнуться в Богемию. Наконец, на юго-востоке венгры вместе с турками должны были нанести удар по Вене.
Армия Бернгарда Саксен-Веймарского, потерпев неудачу взять крепость Рейнсфельд, сделала неожиданный марш-бросок.
Армия императора, находившаяся на зимних квартирах, не ожидала этого удара. В результате в плен был взят командующий армией императора фон Вёрт и почти весь его штаб. После чего Бернгард Саксен-Веймарский начал осаду Брейзаха. Это был большой успех.
Но на двух других направлениях наступление провалилось. Во время наступления шведская армия совершила столько злодеяний, грабежей и убийств мирного населения, что даже население разоренных войной областей организовало им массовый отпор и вынудило шведов отступить. То же самое случилось и с наступлением в Трансильвании.
Стратегическое значение крепости Брейзах состояло в том, что она стояла на пути, по которому, двигаясь с юга на север в долине Рейна, испанская армия могла пройти в испанские Нидерланды. Если бы эта крепость оказалась в руках французов или их союзников, испанские гарнизоны в Нидерландах оказались бы отрезанными от остальных сил. Они могли бы получить в этом случае помощь только с моря. В 1638 году крепость Брейзах имела то же значение, что крепость Верден в 1917 году.
Длившаяся почти девять месяцев осада крепости Брейзах закончилась 18 декабря 1638 года, когда комендант крепости подписал акт о капитуляции.
В тот же самый день умер бессменный помощник кардинала отец Жозеф. Ришелье все время находился у постели умирающего.
Чувствуя, что того начинают покидать последние силы, кардинал наклонился над ним и тихо проговорил: «Брейзах наш, отец Жозеф!»
Конечно, это была неправда, потому что известие о падении крепости кардинал получил только спустя несколько дней. Но он был уверен, что она падет, и очень хотел поддержать слабеющий дух своего друга и помощника. Что же касается местоимения «наш», то оно было употреблено неправильно, потому что Брейзах был взят войсками Бернгарда Саксен-Веймарского, и герцог не собирался никому отдавать эту крепость.
Известие о падении Брейзаха вызвало ликование среди протестантов всей Европы. Они считали, что это их победа. И снова фортуна приходит на помощь кардиналу. 18 июля 1639 года Бернгард Саксен-Веймарский умирает. Командование крепостью Брейзах он поручил швейцарцу Эрлаху. Среди боевых соратников покойного герцога выделялся француз Гебриан. Он был родом из Бретани, его предки владели небольшим поместьем. Талантливый военачальник, он был очень любим солдатами и убедил Эрлаха передать крепость французской короне. Занятый ранее французскими войсками Эльзас вместе с крепостью Брейзах полностью закрывали испанцам проход в Нидерланды. Это заставило их послать флот с подкреплениями. Возможно, Франции грозило новое вторжение, если бы двадцатитысячная армия, которая находилась на кораблях, высадилась во Фландрии. Голландский флот под командованием адмирала Тромпа вышел испанцам навстречу. Испанским кораблям удалось обмануть голландцев и укрыться в гавани Дувра. Когда же испанский флот попытался выйти в открытое море, голландцы напали на него и потопили две трети испанских кораблей. Остальным кораблям удалось достигнуть Дюнкерка. Это произошло 21 октября 1639 года. Со времени гибели Непобедимой Армады (1588) это было второе тяжелое поражение испанского флота.
В том же самом 1638 году, когда судьба крепости Брейзах еще не была решена, Анна Австрийская родила 5 сентября 1638 года мальчика, будущего короля Франции Людовика XIV.
После падения Брейзаха армия Бернгарда Саксен-Веймарского, которой теперь командовал маршал Гебриан, переправилась через Рейн и, соединившись со шведской армией, нанесла ряд поражений войскам императора. Но и те не остались в долгу, и так же потрепали и шведов и французов. Лишь после смерти кардинала военные действия в Германии были прекращены.
В Италии Ришелье добился значительного успеха, убедив вдову герцога Виктора Амадея ввести на территорию герцогства французские войска. Князь Томас, брат покойного герцога, сторонник испанцев, недовольный французской оккупацией, поднял в Пьемонте восстание против французов и осадил крепость Турин, в которой находился французский гарнизон. Ришелье направил на выручку осажденным в крепости войска под командованием генерала Аркура, который окружил войска князя Томаса. В свою очередь испанский губернатор Милана направил в Савойю свои войска, которые окружили войска генерала Аркура. Образовался своего рода слоеный пирог из войск французов, итальянцев, опять французов и наконец испанцев. Первыми не выдержали итальянцы, войска князя Томаса капитулировали 18 сентября 1640 года. Затем война в Савойе продолжалась еще два года, и лишь в июне 1642 года был заключен мир, по которому французы получили право разместить в Турине свой гарнизон.
Война с Испанией после захвата Брейзаха проходила успешно. 10 августа 1640 года французские войска взяли крепость Аррас, важнейший стратегический пункт во Фландрии. Дальше война во Фландрии шла с переменным успехом, но крепость Аррас все-таки осталась за французами. Она стала опорным пунктом для завоевания испанских Нидерландов в царствование Людовика XIV.
До 1640 года испанская корона вела войну за рубежом. В декабре 1640 года в Португалии вспыхнуло восстание, и герцог Браганский был провозглашен королем Жоаном IV.
Восстание в Португалии отвлекало на себя значительный контингент испанских войск в течение двух лет.
Однако главный удар престижу испанской короны нанесло восстание в Каталонии, вспыхнувшее в декабре 1640 года. Уже в январе 1641 года повстанцы обратились к Людовику XIII с просьбой о защите и избрали его графом Барселонским. В результате этого война с Испанией началась на ее территории — французские войска перешли Пиренеи. Правда, успехи французов были незначительными, их флот был разгромлен, когда он подходил к Барселоне.
Ришелье и здесь придерживался политики естественных границ. Он не преследовал цель завоевать Каталонию; перед французской армией, сражавшейся в Испании, была поставлена задача отвоевать назад древнюю галльскую область Руссильон, перешедшую к Испании в XII веке. Война велась в горных условиях, приходилось драться за каждый город. Наконец 9 сентября 1642 года французы заняли столицу провинции город Перпиньян. Французская армия поднялась по горным уступам на вершины Пиренеев.
Узнав об этом, Ришелье, уже тяжело больной, писал Людовику XIII: «Войска Вашего Величества захватили Перпиньян, и враги Ваши обратились в прах». Ему оставалось жить всего три месяца.