Лебель, так звали молодого жандарма, приставленного к Фурбису, первый раз в жизни был оставлен лицом к лицу с обвиняемым в убийстве и ни на минуту не спускал с него глаз. В каждом движении перекупщика он видел попытку к бегству, он наблюдал за ним с таким постоянством, что, задумай на самом деле Фурбис бежать, он непременно был бы пойман.

Но Фурбис и не думал бежать. Все происшедшее с роковой ночи до настоящей минуты казалось ему сном. Он решился на преступление в полной уверенности остаться безнаказанным, а теперь все его замыслы рушились, и он чувствовал себя слабым, как ребенок. Теперь он с ужасом видел, что все было против него, все попытки скрыть причастность к преступлению разбиты, и все рушилось на его голову. К тому же, будучи сам низким и подлым человеком, он, не задумываясь, подозревал и в других те же качества.

«Что, если Марго арестуют, как и меня? — говорил он себе. — Она, пожалуй, признается в надежде спастись, облегчить свою участь и обрушить всю вину на меня… Если бы я знал это точно, я опередил бы ее. Может быть, это пошло бы мне на пользу».

Наконец, они пришли в гостиницу, где должны были провести ночь. Было уже темно, никто в деревне не видел, как они вошли, но для большей осторожности Лебель приказал содержателю гостиницы никому не говорить, что они остановились у него.

Их поместили в комнате первого этажа. В ней стояли две постели, одна между дверью и окном, другая в небольшом алькове, прикрытом занавесью.

Лебель немедленно приступил к осмотру стен, чтобы убедиться, нет ли где-нибудь под обоями двери. Успокоившись на этот счет, он сказал Фурбису:

— Вы ляжете в этом алькове.

Фурбис молчал, тогда жандарм прибавил:

— Теперь мы поедим.

На столе у камина поставили два прибора. Фурбис и Лебель сели один напротив другого, но Фурбис почти не касался еды. Заметив его задумчивость, жандарм сказал про себя: «Надо быть внимательнее: он задумывает что-то недоброе».

— Я не виновен, — вдруг воскликнул Фурбис, — и, несмотря на это, арестован, как какой-нибудь злодей.

Лебель ничего не ответил.

— Бедная жена! — лицемерно прибавил Фурбис. — Она ждет меня сейчас — в это время я обыкновенно возвращаюсь домой.

Эти слова тронули молодого человека.

— Вам не запрещено, — сказал он, — известить вашу жену о произошедшем.

— Нет-нет! Пусть она дольше не знает о несчастье, — возразил арестант.

Он отказывался предупредить ее, боясь, что она из мести за его угнетения выдаст его.

Ужин кончился, со стола убрали. Лебель закурил трубку, запер дверь на ключ и положил его в карман, затем пододвинул кресло к окну и, поставив саблю между ног, сказал Фурбису:

— Теперь, приятель, можете ложиться спать, если хотите.

Фурбис послушался. Он бросился в постель не раздеваясь, чтобы поскорее забыться сном. Есть душевные волнения, которые утомляют сильнее любой физической усталости. Едва Фурбис успел лечь, как почувствовал, что глаза его смыкаются, и скоро он заснул тяжелым сном.

Утром торговец проснулся около четырех часов, решив спросонья, что он дома. Но скоро ему вспомнилась действительность, и весь ужас его положения ясно представился ему. Он уже видел перед собой эшафот!

«Я погиб!» — сказал он себе.

Что произошло с ним затем? Хотел ли он, как утверждал впоследствии, совершить самоубийство, чтобы избавится от бесчестья? Хотел ли он разжалобить судей своим положением? Это так и осталось неизвестным.

Охваченный страхом наказания, но никак не угрызениями совести, он схватил оставленный на столе нож и нанес им себе удар в живот, скатился, обливаясь кровью, на пол с помутившимися глазами.

— Несчастный! — вскрикнул жандарм, немедленно проснувшийся. — Что вы сделали?

— Это я убил Паскуаля! — заявил Фурбис. — Я наказал себя — меня не увидят больше живым.

Он хотел ударить себя еще раз, но нож выпал из его ослабевшей руки. Теряя сознание, он катался по полу, обливаясь кровью. Лебель, испугавшись, что его сочтут виновным в случившемся, отчаянно кричал. Прибежал трактирщик.

— Арестованный убил себя! — закричал Лебель.

Трактирщик не растерялся: опустившись на колени около Фурбиса, он начал внимательно его осматривать.

— Он жив, — заключил он. — Положим его в постель. Я приглашу сюда доктора, он ночует в соседней комнате.

Это был доктор, приглашенный следователем для медицинского осмотра. Явившись немедленно в комнату, он осмотрел раненого и убедился, что тот не только жив, но даже не смертельно ранен. Лебель успокоился и, пока делали перевязку, отправился доложить о происшествии жандармскому офицеру, своему ближайшему начальнику. Мы уже видели, как он шел к судебному следователю.

Когда судьи прибыли на место происшествия, Фурбис уже пришел в себя. Спросив предварительно у доктора, возможно допрашивать раненого, и получив утвердительный ответ, они начали задавать вопросы.

— Признаете ли вы себя виновником преступления, совершенного недавно в Новом Бастиде, жертвой которого стал Паскуаль? — спросил следователь.

— Признаю.

— Какие причины побудили вас к этому преступлению?

— Я был любовником его жены в течение пятнадцати месяцев. Сейчас она беременна, и ей, возможно, не вынести мысли, что наша связь может быть открыта и мы должны будем расстаться.

— Так вы решились убить Паскуаля?

— Это не я, господин судья, это она! — закричал Фурбис; лихорадочное состояние, овладевшее им, сделало его очень оживленным. — Ей пришла мысль, что если мы избавимся — она от своего мужа, а я от жены, то можем обвенчаться. Она несколько раз пыталась отравить его фосфором, сулемой и, наконец, опиумом. Когда Марго увидела, что яды действуют слишком медленно, то заставила меня застрелить его из ружья. Она сама передала мне порох, которым было заряжено ружье.

— Если вы решились признаться, то будьте откровенны до конца. Неужели Марго побудила вас совершить это страшное преступление? Трудно допустить, чтобы вы так легко могли подчиниться ее воле.

— Ах, вы не знаете этой женщины! — закричал Фурбис в отчаянии. — Вы не знаете, как она очаровательна! Она околдовала меня, она делала со мной все, что только хотела.

— Так вы утверждаете, что это она толкнула вас на преступление? Подумайте хорошенько, прежде чем отвечать, это очень важно.

— Да, это она, господин судья, я утверждаю это, — подло продолжал раненый.

— Но ничто не доказывает этого, — заметил следователь, — напротив, мы скорее можем допустить, что если она и была вашей сообщницей, то лишь благодаря вашему влиянию.

— Моему влиянию?! Но я не имел на нее ни малейшего влияния. Это она, я повторяю, являлась причиной всего. Она толкнула меня на преступление. Наконец, ее письма могут служить доказательством моей правоты.

— Ее письма? Она вам писала?

— Да. Вы найдете их в углу моего сарая, за кучей соломы, в небольшой дыре в полу.

Судья отдал приказание судебному приставу немедленно отправиться в Фонбланш.

— А вы никогда не писали ей? — спросил его следователь.

— Никогда, — ответил Фурбис.

— Ружье, которое было при вас, — куда вы его дели?

— Бросил в колодец в Бастиде.

— Но вы ведь не признавали себя виновным?

— Да. Я был околдован. Увы! Теперь я хорошо вижу, как ошибался.

Так подло, низко, без стыда предавал он женщину, которая любила его.

— Можете ли написать все, что вы только что говорили?

— Могу, — ответил он.

Ему подали перо, он записал, потом долго рассказывал, слагая всю ответственность за преступление на Марго.

— Я был лишь исполнителем, — говорил он с воодушевлением, — это она руководила мной.

Наконец, утомившись, Фурбис умолк. По приказанию следователя его перенесли в больницу Горда. Через два часа после допроса пристав, посланный в Фонбланш, возвратился с письмами Марго и сообщил, что в доме подсудимого он застал женщину в страшном отчаянии.

— Она идет за мной, — сказал он, — я не мог остановить ее.

Это была Бригитта. Судья предложил ей повидаться с мужем и сам проводил в больницу. Он надеялся узнать что-нибудь новое, присутствуя при свидании этой бедной женщины с Фурбисом.

Она вошла в комнату, где лежал виновный. Увидев его, бледного, грустного, лежащим в постели, Бригитта зарыдала и, бросившись ему на шею, горячо обняла его.

— Думала ли я увидеть тебя здесь? — воскликнула она. — Ах! Бедные наши дети, что станет с ними теперь?

Фурбис не пошевелился.

— Я знала, что твое поведение сделает нас несчастными, — продолжала она. — Я была готова ко всему, я много выстрадала из-за тебя, но сейчас я страдаю, как никогда прежде. Почему ты не слушал меня? Зачем ты изменил мне? Что я тебе сделала? Бесспорно, эта женщина красивее меня, но она не любила тебя.

— Если она меня не любила, то где же тогда настоящая любовь? — проговорил раненый.

— Зачем она довела тебя до преступления? Благодаря ей ты сядешь на скамью подсудимых и…

Бригитта не решалась продолжать и, энергично подняв голову, закричала:

— Нет-нет! Этого не будет! Я спасу тебя, потому что, несмотря ни на что, я люблю тебя! Я буду умолять судей, стоя на коленях у их ног! Они меня выслушают.

И, обернувшись к следователю, она прибавила:

— Я права? Они меня выслушают?

Слезы ручьями лились из ее глаз, она тряслась всем телом. Трудно было оставаться равнодушным при этой сцене.

— Я люблю его, — говорила она. — Я не хочу, чтобы его отняли у меня. Я сумею удержать его. Он будет добрым, как в первые месяцы после нашей свадьбы. Он ведь не злой, господин судья, он очень любил меня тогда. Это потом он изменился.

И она снова повернулась к постели мужа, от которой отошла, разговаривая со следователем. Фурбис закрыл глаза, словно не имея сил выносить ее присутствие.

— Что же ты ничего не скажешь мне? — спросила она его.

— Что я могу тебе сказать? — ответил он. — Моя участь решена. Но все-таки, — обратился он к судьям, которые присутствовали при этой раздирающей душу сцене, — я был жертвой замыслов Марго. Она больше виновна, чем я.

Он опять начал проклинать соперницу Бригитты, но она прервала его.

— О! — вскрикнула она. — Не обвиняй ее, ведь ты сам говорил, что она любила тебя.

Он остановился, пораженный неожиданностью этого высказывания. Он ничего не чувствовал, кроме невыразимого страха, и надеялся смягчить свое наказание, перекладывая ответственность на свою любовницу. Быть может, слова Бригитты позволили ему понять всю низость его клеветы в адрес Марго, потому что присутствовавшие слышали, как он проговорил тихо:

— Если бы эта рана могла убить меня!

Бригитта, казалось, на миг задумалась и затем строго прибавила:

— Возможно, это было бы лучше.

Услышав ее слова, Фурбис быстрым движением сбросил с себя одеяло и разорвал повязку, наложенную доктором. Увидав зияющую рану и окровавленное белье, Бригитта закричала:

— Он опять хочет убить себя! Спасите, спасите его, господа, умоляю вас!

Доктор еще не ушел. Его позвали, и он снова перевязал рану с помощью Бригитты, которую следователь напрасно просил удалиться. Она оставалась там более часа и согласилась уйти, лишь когда заметила, что Фурбис уснул.

Она покинула мужа, разбитая усталостью, теряя сознание от горя, оставив свидетелей этой грустной сцены глубоко тронутыми. Следователь не решился допрашивать ее потому, что знал заранее: ее показания не будут искренними. Невозможно было требовать от нее показаний, которые усугубили бы и без того ужасное обвинение, тяготевшее над ее мужем. Наконец, она вышла, к великому облегчению присутствующих. Но едва она оказалась на улице, как весь ужас ее положения с новой силой возник перед ее глазами. Она начала ужасно кричать, подобно раненой волчице, и, прислонившись к стене, не хотела слушать утешений, с которыми обращались к ней со всех сторон. Через несколько минут вокруг нее собрались люди. Жители Горда, с утра взволнованные известием об этом трагическом событии, все как один вышли на улицу. Каждый высказывал свое мнение.

— Ее надо отвести домой, — говорили одни.

— Дайте выплакаться, — замечали другие, — это облегчит ее страдания.

Бригитте принесли вина, все столпились вокруг, потому что ее несчастье лишь увеличивало расположение, которым она пользовалась прежде.

— Пусть мне возвратят его! — кричала она в истерике.

Ужасная сцена все не прекращалась, поэтому судьи стали советоваться, как положить ей конец, не оскорбляя это несчастное создание. Но не успели они отдать распоряжения, как из толпы вышел старик с длинными седыми волосами, с грустным, но спокойным лицом и медленно подошел к рыдающей Бригитте. Это был священник Горда. Он знал Бригитту с самого рождения, знал ее набожность, ее преданность, все ее несчастья. Он подал ей руку.

— Идемте, дочь моя, — сказал он ей. — Ваши дети ждут вас. Бог даст вам в них утешение.

Бригитта послушалась его. Она немного успокоилась и, поддерживаемая уважаемым священником, отправилась домой, в Фонбланш, где ждали ее дети.

— Господа, — сказал следователь, — теперь нам следует допросить Марго Паскуаль.

И судьи в сопровождении нескольких жандармов отправились в Новый Бастид.