3
…История организации миссии к нуменалу Анцельсы была такова. Еще в начале века марсианский астроном Бенж Тинг при опробовании орбитального интерферометра “Растр-Зебоид” случайно демодулировал в составе излучения от галактограна GG-118G ряд сложнодифференцированных, в том числе и когерентных компонент, скачки поляризации которых не соответствовали ни одному из известных примеров. Казалось бы: ну и что? Сколько их уже накопилось: энигматов, трансцеденталов, коллапсаров, сингулярий, эмерджент, нуменалов, алогвент, инферналов! Одним больше, одним меньше — какая разница. Зарегистрировали, да и ладно. Определили координаты, дальность, космотомировали спектральную развертку, отсканировали что можно, да и забыли бы до иных времен, а может и навеки. Но не тут-то было. Вскоре выяснилась удивительная вещь: ни одним из известных способом таинственные лучи не удавалось не то что декодировать, но и подобрать к ним подобающую методику регенерации исходной структуры частотной функции. Что же это могло быть? Какая-то сверхэкзотическая разновидность континуальных гармоник? Очаг высаживания дотоле неведомых суррогатов материи? Искусственные сигналы?..
Вообще-то в этой части рукава “Д”, в составе которого особо выделялась микроволюта МК-3-12, включающая в себя упомянутый “глазок” — галактогран — всегда что-то происходило, хотя уранография этих мест каких-либо признаков аномальности не содержала. Плотная пылевая завеса скрывала творения космогенеза по ту сторону раздела.
Отсутствие дискурса в отношении открытия Тинга, чисто предсказательные описания, которые понятно ничего не объясняли, породили в среде космогонистов массу домыслов. Масла в огонь подлило сообщение еще одного астронома, теперь уже террастианского. Флориан Кементий, докторант системы КОИНС , после того как “отпахал” двадцать лет на рукаве “Д”, в итоге пришел к выводу: галактогран GG-118G генерирует облака межзвездной материи, удаляющиеся друг от друга со сверхсветовой скоростью. Астрофизики ОБЦЕСИСа пришли в смятение. Этот, особо выдающийся феномен физического мира, в котором материальные тела не могут перемещаться с такой скоростью, надо было как-то по-особому осмыслить. А если представится возможность, то и ратифицировать резюме Всемирного научного Центра в Гексумвирате.
Что тому предшествовало, описанию не поддается. Все кому не лень бросились изучать фрагмент рукава, который на первый взгляд и заплатой не назовешь. Первые заключения были туманными, но выглядели весьма обнадеживающими. Потом космотомисты что-то не поделили с бифуркаторами. Вслед за тем паратропики разругались с темниками, а континуалисты натолкали по первое число альтернативщикам. В итоге (а никто так и не понял, кто кому и чего должен) косвалютфонд по рекомендации экспертов того же Гексумвирата отказал Терра-Конгресту в финансировании пусть даже перспективной с позиций освоения экзотических видов энергии, но слабо разработанной, сырой программы.
Какое-то время дискутирующие стороны, присматриваясь к оппонентам, варились в собственном соку, а тема заселения миров развивалась в других, более привлекательных направлениях. О галактогране GG-118G почти не вспоминали. Но информация о нем, раз он попал в поле сетевого исинта, продолжала накапливаться и осмысливаться.
Потом один из экзотов (а им оказался Даниил Хартан, охотник за тристерцием в космохимических ореолах антицентра Галактики) перед смертью поведал, будто видел неких иноизмерцев. Они цементировали каким-то необычайно энергоемким материалом устье его TR-канала. Зрительно он их не ощущал. Они общались с ним телепатически и даже приглашали приобщиться к своему консистенциуму. Хартану тогда удалось прорвать блокаду. Но в силу непонятных причин его психика оказалась безнадежно расстроенной, а геном разрушенным. Почему Хартан именно так квалифицировал свои умозаключения, в Амфитериате объяснять не стали. Там, как известно, вообще ничего не объясняют. Но какая-то часть особо секретной информации все-таки просочилась сквозь непроницаемые двери спецхранов Амфитериата. Нашлись и те, кто по записям отследил картину ужасной трансформации Хартана. Как выяснилось, тому предшествовало появление инверсионного трассера, обратный след которого указывал на галактогран GG-118G. И хотя словам экзота не поверили, сопоставления аналитиков “ЭкспоКосма”, в компетентности которых никто не сомневался, произвели эффект разорвавшейся бомбы. Вспомнилось все, в том числе и то чего не было. На галактогран набросились космологи всех мастей и каждый старался увидеть там то, что больше всего ему нравилось.
Первое время наибольшей популярностью пользовалась гипотеза доктора Эверардеса. По его мнению между волокнами МК-3-12 находится формирование, по ряду признаков напоминающее беладу, то есть планкеон дозвездной материи, образовавшийся еще в начале формирования мира. Если черноды не выпускают за горизонт событий не только слагающую их материю, но и фотонно-нейтринный ветер, то у белад все происходит с точностью до наоборот. Эти планкеоны, а их еще называют “глобулы-звездометы”, раскрываются по мере развития очага гравитационного пожара (так горят деревья в лесу). Наиболее крупные структуры, а их массы достигают миллионов солнечных масс, раскрываются миллиарды лет. Ударная волна скользит в вакууме, возбуждает его, что приводит к формированию с огромной скоростью разрастающегося во все стороны субконтинуума. Образуется как бы пространство в пространстве или простфузия — сплав пространств на границе их контакта. Поскольку пекулярность таких неоднородностей соответствует высшей — третьей — степени, то и физические процессы протекают там по-иному. В большинстве своем они отвечают таймферам, то есть таким разделам пространства, где время непредсказуемо меняет ход. Но встречаются среди них и стохастиды — структуры неопределенной природы, характер поведения которых во времени тоже предсказать невозможно.
По мере накопления информации менялись и взгляды аналитиков на аномальную область. Как выяснилось, “неподобающим образом” ведет себя не весь галактогран, а лишь небольшая его часть, вернее один условный объект в составе группы звезд, известной под названием энвиат Анцельсы. Этот объект, вследствие его необычности, долго не могли классифицировать. Но потом по ряду признаков отнесли к разряду нуменалов — самой загадочной из известных разновидностей космоформов.
Что же подразумевали под определением нуменал? Источник гипотетической энергии? Реликтовую взвесь эпохи домироздания, каким-то непонятным образом затесавшуюся в сформировавшуюся модель континуального мегакластера? Или что-то еще, не вписывающееся в свод накопленных космоцивом знаний?
В первом приближении эти ксеноиды пытались квалифицировать, как пространственные или даже позапространственные материальные обособления, непосредственно связанные с так называемыми зонами сингулярности (континуальные разделы, где в наивысшей мере на мезо-мегауровне проявляется более присущий микромиру принцип неопределенности). Там, как предполагала теория, господствуют условия, при которых нарушается однородность и целостность пространственно-временных соотношений, не соблюдается причинно-следственная связь, ход событий лишен элементов не только диалектической, но и парадоксальной логики, а среда и сами материальные объекты объединены неподдающимися измерению мерами состояния и зависимости.
Относительно происхождения нуменалов у астрофизиков не было единого мнения. Одни считали их обычным продуктом вакуумных извержений, сгустками материализовавшегося квантоконденсата; другие — некими мегафлуктуациями, являющими собой области сочленения континуальной развертки с трансцедентальным безмериумом; третьи — уникластумами, то есть мирами, в которых все причинно связанное теряет термодинамическую зависимость и разрушается; четвертые — пеной инфинитоза, то есть объектами с невыраженной структурой, внутри которых происходит прямая инверсия мега — микроуровней, вследствие чего бесконечно большое непосредственно перетекает в бесконечно малое, и наоборот; пятые — планкеонами, состоящими из материи начальной стадии рождения вселенной, когда ЕМ-поле еще не отделилось от вещества. Были и такие, кто считал их контофагами (пожирателями пространства), а также метаматериальными иллюзиями, образовавшимися в результате наложения сложно организованных гравитационных полей.
Но все же, несмотря на широкий разброс взглядов, порой диаметрально противоположных, специалисты единодушно сходились в одном: нуменал Анцельсы во всех отношениях был уникален и неповторим. В самом общем смысле его можно было охарактеризовать, как квазиконтинуальный объект с неравнозначными параметрами интенсивности. Находясь как бы за пределами материального мира, он тем не менее не терял материального содержания, гравитировал и почти непрерывно проявлял себя в электромагнитном спектре.
В принципе, факт существования такого рода неупорядоченных структур никем не оспаривался, хотя никто из теоретиков так и не набрался сил предложить объясняющую истинное положение дел концепцию. По существу, все сводилось к подмене одних маловразумительных трактовок другими, еще более невразумительными. И тут ничего нельзя было поделать, потому как подавляющая часть поступающей от нуменалов информации расшифровке не поддавалась. Поэтому, нравилось кому это или нет, приходилось допускать, что по крайней мере часть из них — визитеры из других измерений, где материя и энергия принципиально отличаются от наблюдаемой физической сущности. По данным контархеологов, они эпизодически проявляются, частично или полностью материализуются, а затем снова на неопределенное время исчезают. Возможно, с ними были связаны и проявления дифференцированных темпоральных полей — той самой сущности, природы которой никто не понимал и воздействия которой никто кроме экзотов и тех, кто ушел навсегда, на себе не испытывал. Да, сведения поступающие от изредка возвращающихся из внебозадвинутого запределья исинтов, были скупы и отрывочны. Нуменалы являли собой предел физического горизонта, хотя и не там, где кончается вселенная; их природу можно было объяснить, как феномен, выражающийся в наблюдении физическими методами и в физических полях явлений, которых на самом деле нет или же проявляющихся не в истинном своем значении. Это были метатропы, периодически теряющиеся в разномерности, в сравнении с которыми даже гиперновые могли показаться детскими игрушками. Кроме того, их смело можно было называть алогвентами квазиоптимальных связей, континуальными тартарами, энергетическая емкость которых на порядки превышает запасы астрония в классических светилах, мультимериумами, парамеханика которых не дает возможности разобраться во вселенской совокупности обстоятельств, а только оставляет в ультинариуме чудовищных масштабов и надолго запечатлевающиеся отголоски потуизмерного мира.
До той поры Шлейсер казалось бы имел достаточно ясное представление о творящихся в недрах космоуклада квазичудесах. Оболочки и ядра взорвавшихся звезд, истекающие смертоносными лучами гало по обрамлению газовых облаков, силовые конденсаторы каких угодно проб и оттенков — все это было ему знакомо не понаслышке. И он не был эзотериком. Но нуменал!..
Расслоение сознания началось сразу, как только “Ясон” деконтаминировался в номе ксеноида — в той, казалось бы, самим дьяволом проклятой зоне абдукции , где излучение уже набирает массу, а материальные тела, вследствие бомбардировки их позитронием, обретают вид квант-режимных метаформов и перестают адекватно реагировать на локацию сенсорных, измерительных и следящих систем. Но об этом, впереди…
Он помнил как те, кого раньше коснулось дыхание иррациональности, впоследствии какими только ни есть способами блокировали свое сознание, а попросту говоря, глушили себя спиртным или галлюциногенами. Тогда он их не понимал и даже подвергал остракизму. Но побывав в аду, в сравнении с которым испытания, выпавшие на долю экипажа в недрах Солнца или на задворках пелленариума Фоггса покажутся невинными забавами, в итоге сам стал терять жизненные силы, все больше склоняясь к мысли о суетности жизни и ничтожности своих помыслов. Проникновение в подпространственный портал не прошло даром. Инфортационные перемещения — не в счет. Там все происходит быстро, а главное без участия сознания. Здесь же — другое дело. Полгода пребывания в сверхкритических условиях, похоже, надломили его, деформировали психику и разладили иммунную систему. Но это случилось позже, а пока нуменал Анцельсы продолжал притягивать умы и не уставал преподносить сюрпризы…
Информация об уникальном квазиобъекте добывалась крайне тяжело. И вовсе не потому что эта часть рукава “Д” была закрыта пылевыми облаками. Возможности террастиан позволяли с одинаковым успехом исследовать все разделы спектра. Дело в том, что вследствие исключительной анормальности нуменала, испускаемое им излучение, в том числе и гравитационное, сильно искажалось и тоже приобретало необычные свойства. Именно поэтому у Кементия создалась иллюзия, будто разбрасываемые им ошметки материи распространяются со сверхсветовой скоростью. Единственное, что позволяло более-менее объективно отслеживать обстановку, так это размещенный на плавающем в земных океанах острове нейтринный телескоп.
Такие наблюдения были поставлены. Но рассказал о себе нуменал только через двадцать лет. По размерам он оказался сопоставимым со средних размеров звездой. Правда, на этом сходство с обычными звездами заканчивалось. Его строение в корне отличалось от всего, что описывает классическая космогония. В нормальной гравитирующей системе, будь то звездная, галактическая или какая другая, максимальная концентрация массы наблюдается в ее центре. У нуменала Анцельсы все было не так. Условно его можно было представить в виде кокона, наподобие едва не отправившей их на тот свет небулы Бычья Голова. Но если у небулы оболочка главным образом состояла из разреженной газопылевой смеси, то в оболочке (номе) нуменала оказалась сконцентрирована почти вся его масса. Отсюда следовало, что тяготение в центральной его части, откуда собственно и происходило извержение квазивещественной субстанции, практически равно нулю. А значит, сила тяжести там направлена в обратную сторону. Благодаря такой структуре, нуменал порождал ряд удивительных явлений. Те редкие аппараты, которым удавалось приблизиться к номе, при попытке производства каких бы то ни было термодинамических измерений, натыкались на такую плотность вакуума (возникающую невесть откуда и формирующуюся неизвестно из чего), которая была сопоставима разве что с плотностью вещества чернод или нейтронных звезд. Получалось так: пока нуменал не трогали, он вел себя надлежащим образом. Но стоило лишь вмешаться в его “дела” Сознанию, как перед измерительными системами возникали неодолимые преграды. То что происходило, не поддавалось объяснению. Вакханалия в размерностях физических критериев, неведомо откуда берущиеся и непонятно из чего складывающиеся ультра — гигабарные величины давления континуальной среды, миллиардоградусный накал прежде абсолютно холодного эфира и еще много чего другое не имели равных в практике космиян. Как будто кто-то там сидел и специально путал карты. Аппараты не выдерживали таких условий. Одни рассыпались в прах, другие взрывались как перегоревшие лампочки. Попытка объяснить эту загадку с помощью аннигиляции себя не оправдала. Как выяснилось, ни внутри нуменала, ни в его окрестностях антивещества не было. Единственное что оставалось, так это признать его сходство с динамичной квантовой системой, когда у движущейся частицы нет ни траектории, ни координат, ни сконцентрированной в конкретном объеме массы, а время внутри ее локально и его течение отлично от континуального времени. Исходя из такого расклада, изучать этот метатропный жупел приходилось только издали.
Но вскоре дистанционные методы себя исчерпали. Последние открытия астрономов уже не имели сенсационной окраски и сводились главным образом к описанию эффектов, проявление которых было связано с другими типами космоструктур. Вокруг внешней оболочки нуменала наблюдались коронные разряды, что свидетельствовало о громадной электрической напряженности ксеноида относительно среды. Он и сам светился, причем разными цветами, иногда сразу в несколько цветов — кругами. Но бывало и угасал, месяцами ничем себя не выдавая. Особенно яркие вспышки предшествовали фазовым переходам при материализации и дематериализации, периодичность которых составляла около трех лет. Иногда он «кашлял» и «плевался» материей, которая затем растекалась по энвиату в виде линейных (нити, дуги, змеи) и нелинейных (ракушки, сферы, ксеноформы) структур.
Вообще-то туда не надо было соваться. Это Шлейсер понял, когда ситуация вышла из-под контроля и от него уже ничего не зависело. Кто бы мог подумать, что в самый ответственный момент артинатор будет выведен из строя, а “Ясон” окажется во власти неподконтрольной кампиорам стихии. Никто не подозревал о существовании там дискретной скалярно-векторной, а главное нигде ранее не встречающейся сверханомальной зоны, порожденной сопряжением набора впрессованных в геометрию надугольных связей разнодействующих констант. Как впоследствии выяснилось, именно там проходил раздел либо двух независимых континуумов, либо разнополюсных и противоположно диссимметрированных частей одной и той же пространственной развертки. Нуменал же был производным этой зоны метастабильности, этаким квазипространственным отторженцем, мегаиндикатором, отражающим активизацию или затухание протекающих в ту или иную сторону ультрапроцессов.
Зачем, вопреки правилу искать планеты-экстра исключительно в пределах так называемых “поясов жизни”, была организована экспедиция на этот богомерзкий нуменал? Тем более, что никаких планет у него и в помине не было.
Сложно сказать. По информации, просочившейся из кулуаров, выходило так, будто глава ДИПРОЗАМа Филипп Казарец фактически лоббировал в Гексумвирате финансирование этого проекта за счет спейсрезерва.
Но были и те, кто выступал против. Например, Гален Маштар, эксперт одной из служб альтернативной косморазведки предупреждал о крайней степени непредсказуемости этого особо выдающегося нуменала.
Да, аналогов ему действительно не было. По заключению Маштара все когда-либо случившиеся инфортационные сбои, в том числе и трансформации космиян в экзотов, связаны с ксеноидами куда менее инфернальными. Его поддерживал ряд специалистов, разбирающихся в тонкостях нетривиальной астрофизики, а также группа консерваторов Терра-Конгреста. В противовес Казарцу выдвигались различные доводы. Нуменал сопоставляли с закамуфлированной чернодой, скрытая масса которой составляет десятки миллионов солнечных масс, сравнивали его с гигантским TR-каналом, фильера которого раскачивается в режиме сообщающихся континуумов. Были и те, кто считал его мегаструктурным полиформом — проводником в многомерный мир, а может и в сам безмериум.
Были и другие мнения. Но Казарец оказался сильнее. Там где пахнет большими деньгами, здравый смысл часто оказывается не у дел. Был бы жив редастр Дарбенд, наверное он не допустил бы подобной авантюры. Или по крайней мере принял меры, чтобы отвести свою дочь Сету, а значит и весь экипаж от участия в этом мероприятии.
Но вышло по-другому. Сперва Шлейсеру предложили программу, по значимости которой ничего равного в ГУРСе еще не было. Потом загорелся Снарт. После солнечной эпопеи и размышлениями над так и не разгаданными посылами излучения из асторга NGS-4215М, он всерьез озадачился проблемой меганоида. А неоднократные встречи с частично оправившимся после реабилитации Хартаном (к сожалению, этот период длился недолго), даже несмотря на фантасмагорический расклад его мыслей, наполнили универсала уверенностью в существовании высших космических сил. Не последнюю роль в этой истории сыграло и тщеславие самих космиадоров. В то время как раз завершились испытания более совершенного “Сейджа” Тибердина с гравитационным телескопом, а почти равнозначный ему “Эйдос” Лифеева уже несколько циклов рассекал эмердженту вакуума. Но выбор пал на Шлейсера и его команду. А они уже не смогли отказать судьбе…
Деконтаминация и развертка аллоскафа произошли в пределах заданных координат и в рамках системного времени. Здесь, накапливая информацию, он должен был находиться до тех пор, пока экипаж не восстановится и не разработает программу дальнейших действий.
Насыщенность пространства астроформами в том направлении, откуда они заявились, оказалась примерно такой, как и предполагалось, а волновое марево, оставшееся от целой группы уже несуществующих соседей нуменала, исинт расценил как следствие релаксации после разразившейся когда-то в этой части энвиата катастрофы. Однако сам звездный узор изменился до неузнаваемости. Да и узор ли это был?.. Ни рукав “Д”, ни микроволюту МК-3-12, ни собственно энвиат как таковой распознать было невозможно. В рисунке заново сформировавшихся созвездий опорные светила если и угадывались, то лишь по спектральным отпечаткам. Кляксы дальних небулярных полей сложились в замысловатые космоглифы. И каждый из этих мегаскопических образов, казалось, отражал исходящую от нуменала надмерность. Изменилось все. Обновился не только горизонт событий. Окружение, в том числе и ближнее, демонстрировало не просто более высокую или низкую степень сложности, а вовсе иной, качественно отличный от известного уровень организации.
— Сета, как ты? — подал голос Шлейсер, заметив тень выпутывающейся из лианариума гиберсистемы инфорт-навигатора.
— Лу-у-ч-ше не спра-а-шивай, — паралич голосовых связок еще не давал ей возможность связно говорить.
Командный отсек, где собственно и размещались перед стартом инфорнавты, постепенно оживал. Включались датчики, регистраторы, аналитические системы. Осветились, извещая о готовности к работе таблоиды и мониторы. Артинатор вот-вот готов был приступить к обработке первой партии поступивших на борт сведений.
— По-о-смотри ка-а-кая красота, — попытался он отвлечь ее от мучительного сенситива, невольно испытывая такой же, недавно пережитый спазм.
— Ни-и-чего хорошего.
Сета как всегда восстанавливалась тяжелее всех. Пытаясь привести себя в порядок, она отметилась в зеркале. Боже! Стать, необычная даже по меркам прежних ретрансляций — уродосодержащее начало убогоносителя признаков жизни. Глянула на Шлейсера… на остальных, уже пришедших в чувство… Да! Картина — страшней не придумаешь! Наверное, грешники в аду выглядят краше.
Похоже, увертюра уже предполагала уготовленный аллонавтам финал. Прежде всего, не было причин чему-то радоваться. Постинфортационный шок… Безволие, убивающее желание жить… Делипоксация тел, граничащая со скелетообразием…
Все одеты в одинаковые облегающие КЗУМы серого цвета. Открыты только лица и кисти рук. Несмотря на интенсивную стимуляцию, на лицах — страдание. В глазах — опустошенность и боль…
Первая же информационная подача оправдала предостережения проектантов полета. Такого разночтения в контенте информационного массива артинатор еще не выдавал. Смешалось все, что только поддается сравнению. Галактика — слившийся свет мириадов слабых и ярких светимостей, большую часть которых и звездами не назовешь. За ними какой-то жуткий, в окружении протозвездных туч, космогонический монстр, в котором только ненормальный мог бы признать Аттрактор… Другие монстры…Стада монстров… Еще… И еще… Ничто не стоит на месте. Все куда-то движется, причем не подчиняясь правилам небесной механики. Жуткая аберрация. Такое впечатление, будто “Ясон” мчится с субсветовой скоростью, вследствие чего искривление лучей вызывает смещение видимого положения объектов на небосводе. От этого звезды кажутся не круглыми, а вытянутыми, в виде лемнискат или же слившихся в бесформенные массы скоплений, а туманности представляются в виде ксено-параболо-гиперболических, а то и завязанных в топологические узлы отображений.
Артинатор как только мог, старался выправить поразившие телескопическую систему искажения. Но единственное, что ему удалось добиться, так это ослабить вызванную побочными волновыми эффектами дисторсию и убрать на воспроизводимых призмоскопами изображениях небосвода цветовую пленку.
Объяснение этой анормальности нашел Снарт. Он первым догадался, что здесь, в поле влияния ксеноида с его нестабильной массой, должны существовать условия для проявления резонансной активности космических струн. Все это может вызывать широкомасштабные и контрастные перепады значений многих физпараметров, и прежде всего гравитационного потенциала. Стало быть здесь, в пределах нуменальной системы, на краю которой они высадились, самое место для проявления всякого рода квазичудес. И пока это только цветочки: гравитационная зыбь; метаструктурные складки; квант-конденсатные засеки, колтуны и заверти. А раз так, то и воспринимать их надо как реальную последовательность событий, а не как следствие агнозии, делирии или еще чего-то, связанного с расстройством психики. О том же, что будет дальше, лучше не думать. И не надо искать неисправностей в аппаратуре. Изменилось их собственное видение мира… видение его как бы изнутри или со стороны… из другой, отличной от alma mater системы координат. Конечно, это было в высшей мере необычно. В таких ситуациях никто еще не был. И даже тренинг-имитаторы, казалось бы способные отвиртуалить все что угодно, оказывается, не дотягивали до уровня того, что постепенно начинало открываться глазам.
В принципе, Снарт мог бы и не распространяться на эту тему. Кампиорам все стало ясно после первых же его слов.
Но если со стороны открытого космоса картина звездного неба в какой-то мере определилась (хотя, как уже отмечалось, разобраться в кружевах преобразившихся созвездий и комьях варящейся там солярной каши было совершенно невозможно), то как обстоят дела с самим нуменалом, его ближайшим окружением? И вообще, что творится на обратной стороне небесной сферы?
Расстояние до коронального заберега экзоформа, а его абрис отчетливо вспучивался на фоне метаподобного неба, составляло около восьми световых часов.
«Как Плутон в апогее», — оценил положение “Ясона” Шлейсер, когда-то наблюдавший Солнце в виде такой же точки.
По заданию Астьера артинатор сменил направление обзора и активизировал работу всех подуровней измерительной системы. Бортовые регистраторы замеряли около двух тысяч параметров. Результаты наблюдений сравнивались, уточнялись, просеивались в режимах стохастичности и эвентуальности, подвергались аддитивному, мультипликативному, факторному, системному и множеству других видов анализа.
Сюрпризы посыпались сразу. В этом направлении, кроме аметистовой искорки нуменала в оправе жемчужного гало, ничего не было видно. Ничего! Только тускло-серый с переходом в черноту небесный полусвод с энигматической квазистенцией — нуменалом — посередине.
— Не знаю кому как, а мне эта картина напоминает время, когда во вселенной выгорит все, что только может гореть, распадется все, что может распасться, и ничего кроме бесхозных фотонов, да таких вот нуменалов в ней не останется, — весьма оригинальным способом прокомментировал открывшийся вид Снарт.
— Ерунда, — возразил Астьер, устраивая непослушное тело в кресло пилота. — Наверное, здесь все засыпано пылью. Сейчас проверим.
С этими словами он включил анализатор и стал перебирать спектры. На какое-то время в отсеке воцарилось молчание. После того, как бортовые киберсистемы убрали постинфортационный кавардак, помещение приняло более-менее приглядный вид. О недавней инверсии напоминали только стыковочные швы в полу и на стенах, куда в самозакрывающиеся ячейки убиралась большая часть используемого при переходах оснащения.
— Ничего себе! — озадаченно хмыкнул Астьер, после того как изучил показания приборов. — Ни черта не видно. Сплошная темень.
— Не может быть, — усомнился Шлейсер, который хоть и с трудом, но тоже добрался до своего места. — Посмотри получше. Не может же полмира вот так взять и дематериализоваться!
— Да проверил я все. От радио — до гамма уровней. У нуменала светит сильно, причем на всех частотах. А за ним — ничего. Даже реликтофон не прослушивается.
— Поднимись выше.
— Но я и так перешагнул терагерцевую полосу.
— Еще можешь продвинуться?
— Нет. Дальше идет квантоуклад. А у нас нет демодулятора для приема таких частот.
— Значит, надо сделать.
— Это не просто, — ответил за пилота Снарт, который, глядя на коллег, тоже не захотел оставаться без дела и чуть ли не ползком подобрался к клавиру управления информ-системой.
— И все-таки?
— Можно попробовать “слепить” электронное облако и наделить его соответствующими функциями. Но активизировать систему до уровня субкварковых резонансов, когда за бортом творится черт знает что, равносильно самоубийству.
— Придется рискнуть, — Шлейсер готов был возненавидеть себя за эти слова, но иного пути не видел. — Пока не начали сближение, надо собрать как можно больше сведений, — добавил он, стараясь не смотреть никому в глаза.
— Может, все-таки отложим? — предложила Аина. — Отоспитесь. Приведете себя в порядок. А там, глядишь, другие мысли придут.
— Не придут, — отрубил Шлейсер. — Это единственный шанс что-то узнать. Других не будет.
— Я тоже не вижу смысла откладывать, — бесцветный голос Сеты еще не набрал свойственной ему тембровой окраски. — Лучше хоть чем-то заняться, чем в пассиве ожидать рековерации . Если как следует подготовиться, думаю, артинатор справится.
Астьер какое-то время колебался. Как-никак, Шлейсер предлагал такое, чего никто из них раньше не делал. Что там, за чертой алогвентных кулис? При неудачном раскладе могло случиться что угодно, вплоть до выхода из строя обсервационной системы аллоскафа.
— Ладно, попробую, — наконец решился он. — Но только с условием: предел настройки приемного контура должен быть ниже уровня возможного разгона сканирующего элемента.
Никто не возражал. Да и какие могли быть возражения? Все понимали — надо что-то делать. Даже и с учетом риска. Но и о безопасности “Ясона” тоже забывать нельзя.
Сотворив магический, только ему понятный знак, пилот отдал исинту распоряжение максимально усилить контроль за состоянием метрики пространства и переключить один из регистров блока ПФ- тенденсаторов в экстрим-режим на случай зарождения в переходной метафазе признаков индетерминальных проявлений. Потом оптимизировал на главном экране характеристики исходных параметров, переключил на себя бортовое киберобеспечение и вместе со Снартом занялся разработкой регистрирующего устройства.
Понятно, состояние неопределенности не вызывало и без того в измученных постинфортационным синдромом душах радостного чувства. Поэтому, как ни старались кампиоры, подготовка заняла не один час.
Наконец, артинатор доложил о готовности. Его ровный, лишенный интонаций голос только подчеркивал иррациональность сложившейся обстановки.
Позабыв о немощи и прикипев глазами к экрану, куда исинт вывел моноцветную картину космоса, космиадоры замерли в ожидании. Расположились кому как удобнее: кто сидя, кто полулежа, а кто и приспособил свое кресло под ложе.
Какое-то время на экране ничего не происходило. Менялись лишь оттенки темно-серого неба, да яркость и цветовой окрас самого ксеноида. Потом на небесном холсте прорезались светлые пятна, а сам нуменал раздвоился, превратился в двойную систему, причем расстояние между компонентами стало быстро расти. На экране пробежали полосы, как на стекле некачественного розлива. Раздался сигнал тревоги и вслед за тем суматошно запульсировали индикаторы тенденсаторного блока. Еще несколько секунд… И уже готовый было выйти из под контроля исинта аппарат отключился.
— Уф! — вытирая пот с обтянутого полупрозрачной кожей лба, выдохнул Астьер. — Я думал, будет хуже.
— Какие частоты заблокированы? — испытывая не меньшее облегчение, спросил Шлейсер.
На уровне нуклеарных вибраций, — ответил пилот, оценив показания спектроанализатора.
— Причина? — Флаг-кампиор перевел взгляд на Снарта.
— По-моему, все предельно ясно, — не задумываясь, ответил тот. — Сработала защита, а значит, исказилась метрика. Вы видели, как раздвоился нуменал?
— Угол разбега компонент? — последовал следующий вопрос к Астьеру.
— Около тридцати градусов.
— Оптический мираж?
— Не похоже. — Астьер в раздумье пожевал губами. — В обоих случаях приборы зарегистрировали наличие массы.
— Что скажешь? — командор снова обратился к Снарту.
— Думаю, причина в том, что “Ясон” уже изначально проявился в области искривленного пространства. Взгляните в зеркало. На кого мы стали похожи?! Таких уродин не встретишь и в кунсткамере.
— Выходит, это все из-за нуменала? — с неудовольствием отметил Шлейсер, не упустив случая в очередной раз осмотреть изменившиеся до неузнаваемости лица коллег.
— Разумеется, — ответил универсал, после чего сразу приступил к пояснению. — Свет, как и должно быть, подвержен воздействию гравитации. Пространство же может быть свернуто в какую угодно форму. Исследуемый объект может находиться сбоку или за спиной наблюдателя, но, следуя направлению луча — а другого мерила прямолинейности нет — он будет видеть его прямо перед собой и считать, что его соединяет с ним прямая линия. Другое дело гипервибрации. На таких частотах связь излучения с гравитацией если и не теряется, то по крайней мере сильно ослабевает. Поэтому в искривленном пространстве наблюдатель будет видеть два луча. Один, следуя правилу туннельных переходов, действительно распространяется кратчайшим путем. Второй же следует с опозданием: по дуге, спирали или лабиринту. Оба они информативны и оба несут физическую, хотя и различающуюся по темпоральной доминанте нагрузку.
— Как рассчитать топодинамику среды с учетом разрыва ее сплошности? — спросил Шлейсер, уже в полной мере понимая, что они влезли туда, куда ни в коем случае не надо было соваться.
— Пока не знаю. Но уверен, если наблюдения продолжить, то разбег компонент увеличится еще больше.
Шлейсер обратился к Астьеру:
— Как думаешь? Может, есть смысл еще раз попробовать?
— Упаси бог! — вскинулся пилот. — Просто вы не знаете, что это такое. Потому и смелые. А я еще со времен работы в Навигационном корпусе помню, как один из наших — Стэп Хардсдорф — при обследовании Амтенара, то ли по глупости, то ли случайно вошел в резонанс с такими волнами. Мы как раз испытывали новую модель нейтринайзера для прокладки каналов. Что тогда произошло — словами не передать. От него и его посудины пылинки не осталось. Полная дезинтеграция.
— Во-первых, это было давно, — заметила Грита, которая с его слов помнила эту историю. — А во-вторых, “Ясон” с его возможностями — это тебе не какая-нибудь колымага.
— Согласна, — поддержала Аина. — Эти волны существуют сами по себе и существовали всегда. Стоит ли их опасаться?
— Мне наплевать на то, что они есть и раньше были, — отрезал Астьер. — Дело в другом. Генерируя и усиливая такие частоты, мы рискуем рассыпаться — хорошо, если на атомы. И тут никакая защита не поможет. Скажу откровенно: сам не хочу этим заниматься, и вам не советую.
— Понятно, — не стал возражать Шлейсер. Пока он был в раздумье. В словах Астьера содержалась часть правды, и он прекрасно это понимал. С другой же стороны, нужна информация. А как ее добыть, не подвергая себя опасности?..
— Почему все-таки эта часть неба не проявлена? И что за пятна появились перед сбоем? — спросил он после того, как Аина раздала всем по очередной порции тилерафоса.
— Нуменал экранирует все виды излучений, исключая разве что квантовую область спектра, и свои собственные, — ответил Снарт.
— И что?
— Пространственные искажения, — подвел итог универсал. — Пятна — это находящиеся позади него звезды, вернее наиболее крупные скопления ярких звезд, проявившиеся на небе в виде пятен. При дальнейшей фокусировке, мы могли бы их увидеть. Неважно, в каком виде, цвете и расположении.
— Ты хочешь сказать, это были смазанные контуры созвездий?
— Да. Крупные и яркие астрокластеры. Если бы мы сейчас вышли из номы, то увидели бы звездное небо без искажений.
— Резонно, — согласился Шлейсер. — Пожалуй, так и есть. Но я смотрю, тебя еще что-то беспокоит?
Действительно, Снарт, даже несмотря на откровенно кащеевский, лишенный признаков эмоций облик, выглядел крайне озабоченным. По-бычьи нагнутая, голая как яйцо голова, настороженный блеск ввалившихся глаз, подрагивающие, казалось бы состоящие из обнаженных костей пальцы — все это выдавало не того Снарта, к которому за годы странствий успели привыкнуть.
— То, что мы вот так вдруг оказались в зоне метастабильности, полагаю, сомнений не вызывает, — отозвался универсал. — И то, что мы наблюдаем, свидетельствует об изменении тригонометрических соотношений в рамках сопредельного “Ясону” космоса.
— Параконтинуальный затон? — уточняя переспросил Астьер.
— В общем смысле, да. Нравится это кому или нет, но мы преждевременно и без подготовки вступили в область надугольных, нелинейных, а может и нефункциональных связей — туда, где есть все и в то же время нет ничего.
— Не мудри, поморщился Шлейсер. — Объясни нормальным языком.
— Пространство здесь уже не является однородным. — Снарт, как и все, был еще очень слаб, поэтому говорил тихо, медленно и без своих обычных подначек. — Оно меняется от точки к точке, определяя тем самым функцию кривизны. Вместе с этим меняется и многое другое, включая формулировку законов сохранения. Мне, например, уже понятно, что в рамках изученной мегатории такой объект наблюдается впервые. — На этих словах он запнулся, но тут же поспешил добавить: — В той части, конечно, откуда возвращались без потерь.
— Лекцию собрался читать? — не без иронии заметил Шлейсер. — Из таких мест, как известно, если и возвращались, то лишь экзоты. И у нас есть все шансы пополнить их ряды. Говори проще и по существу.
— Так я и говорю… — Снарт, похоже, был сбит с толку замечанием командора, поэтому надолго замолчал. Наконец, собравшись с мыслями, он продолжил: — Теперь, когда я вижу это, то не исключаю ничего из сказанного об этой дыре раньше.
— И чему ты отдаешь предпочтение? — Голос Сеты уже достаточно окреп; в ее серых необычайно красивых даже после уродотрансформирующего овердрайва глазах проснулся интерес.
— Поживем — увидим, — не стал углубляться в детали Снарт. — Скажу одно: окружающая нуменал область субстабильности растет. И мне это не нравится. Закладка этого TR-канала производилась по всем правилам — в пределах допуска инвариантного пласта космоса, откуда в любой момент можно переформатироваться. Почему мы оказались внутри метаконтура, для меня, например, полнейшая загадка.
— И вовсе не загадка это, — отозвалась на слова универсала Грита. — Объект живет, дышит. Что мы о нем знаем? У нуменала могут быть иные, неизвестные нам циклы, исчисляемые сотнями, а то и тысячами лет.
— Но наша программа планировалась на середину минимума, — напомнил Астьер.
— Накладка, — объяснила Сета. — Такое бывает. Сейчас важней другое. Как обстоят дела со связью?
— Связь в порядке, — объявил Шлейсер. — Готовлю первую передачу.
Вынужденная, а главное, преждевременная активизация вымотала кампиоров. Убедившись, что аллоскаф надежно “привязан” к фильере канала, а внешняя среда не оказывает на космиадоров негативного действия, Шлейсер прервал обсуждение и предоставил возможность каждому заняться, чем заблагорассудится. По правилам на реабилитационный период отводилось трое земных суток. Но при необходимости он мог быть продлен на неопределенное время. Обычно этого хватало. Нередко аллонавты даже раньше срока включались в работу. Но в тот раз (и это, пожалуй, был единственный случай) экипажу на восстановление сил была предоставлена целая неделя.
Пользуясь случаем, ожившие, посвежевшие, переборовшие цитострессовый синдром кампиоры старались с наибольшим авантажем проводить предоставленное для отдыха время.
Астьер, как всегда, большую часть времени проводил за клавиром управления аллоскафом, как бы примеряясь к тому, что вскоре предстояло исполнять.
Снарт был поглощен ловушками, пытаясь уже второй десяток лет разглядеть в шифровках годоскопов улыбку суперквазимерности. В тот раз у него, как никогда, были на то основания. В метазоне оказалось много частиц, в том числе и ультрарелятивистских. Это изобилие навело его на определенные размышления: больше частиц — больше сил отталкивания-притяжения между ними. И как следствие, отличная от известной природа гравитации.
Аина с Гритой часто собирались в лаборатории, где выращивали и консервировали запас микрокультур. Как ни странно, но даже здесь, в условиях развития гетероструктур несконденсированного мира, экипажу вменялось в обязанности расселять органические формы жизни. Правда, как это делать никто не знал, потому как ни планет, ни других спутников у нуменала не было.
В целом, все было как и должно быть, когда души, соприкоснувшись с чуждой укладу жизни альтернативой, пытаются сохраниться в неизменном виде, и путем скрепления генетических норм с новой явью, свыкаются с возникшими переменами и приспосабливаются к ним.
Шлейсер и Сета в те дни не разлучались. Будто предчувствовали разлуку.
Изучать нуменал и полярные ему потеки звездного крема брались все. Но в основном этим занимались Шлейсер и Сета как инфорт-навигатор.
Еще недавно Шлейсер относился к нуменальной теме, как к некому отвлеченному, не имеющему реальной основы понятию. Вокруг этой темы столько было наворочено всякой неверояти, что окажись вдруг это правдой, в мире не осталось бы ничего, что можно было бы увязать с детерминистскими законами.
С такими мыслями он летал к звездам, открывал планеты. И даже вид время от времени возвращающихся из “ниоткуда” экзотов или известия о бесследно исчезнувших экспедициях не могли заставить его думать иначе.
Но теперь, когда не кто-то, а он сам с партнерами оказался в преддверии квазистенциального гамбита, отношение к вопросу паратропизма, не говоря уже о непосредственных носителях проявлений метагенеза, существенным образом изменилось.
В памяти всплыли волнительные минуты, когда они впервые наводили телескоп в направлении загадочного астроформа. Тогда ему даже показалось, что “Ясон” оказался в объятьях Полифема, но не того, с которым столкнулся Одиссей, а другого, чудовищных размеров и с гигантским глазом-нуменалом во лбу.
В отличие от Снарта с его математическим складом ума, Шлейсер метакосм не понимал. Системы, где господствует засилье утративших явь физических законов, где на всех уровнях господствуют вероятностные процессы и где совершенно непостижимым образом расщепляется время, не стали ему ближе даже после посещения Анцельсы. Для него время везде текло одинаково. Это уже дальше разделялись судьбы, сердца, души… На долю каждого судьба отводила свою долю испытаний…
Еще тогда, как только артинатор отметил эффекты, несовместимые с законами оптики, он ощутил исходящую от ксеноида гипнотическую силу. И это ему не понравилось. Но, раз за разом возвращаясь к этой мысли, он уже предчувствовал проникновение в сознание чуждого своей психике космофизического начала.
Находиться в искривленном пространстве и сознавать это, было непросто даже для закаленных испытаниями кампиоров. Следствия квазиконтинуальности проявлялись во всем, начиная от разлада внутреннего состояния разведчиков и кончая изменением геометрии внешней среды.
За примерами дело не стало.
Первое же сканирование окрестностей нуменала подтвердило паранормальные свойства его номы. Сначала на экран что-то навеяло… потом махнуло… окружило… и обозначилось. Но совсем не то, что ожидалось. Артинатор вывел на панель управления индекс “акрифестр” — особо замысловатый иероглиф, означающий искажение характеристик фундаментального поля. Далее из его заключения следовало, что в пределах гало, по масштабу превышающего размер юпитерианской орбиты, континуальный квадр переходит в квинтр, а возможно и в многомериум. Математические символы мало чего объясняли, подразумевая смысл формулируемых понятий лишь как вещь в себе, не имеющую ни конкретного определения, ни образного выражения. Изъясняясь доступным языком, выводы исинта следовало понимать так: «Пока ты здесь — с тобой ничего не случится. Сунешься дальше — костей не соберешь».
Дальше выяснилось, что слагающая гало субстанция пребывает в сложноорганизованном перманентном движении. Подробности разобрать не удалось. Причина была очевидной. Телескоп “Ясона”, как и все системы такого рода, страдал существенным недостатком. Обладая способностью вглядываться в глубины космоса и отыскивать объекты на расстоянии миллиарды световых лет, он не мог при исследовании относительно близких структур воспроизводить не выражающиеся в ЕМ-спектре детали.
Не менее загадочно выглядел и сам нуменал: фиолетового цвета шар с неразличимой структурой в обрамлении концентрически-зональной короны, чем-то напоминающей одно из редких явлений — гравитационную радугу. Оттуда на всех частотах бил мощный поток излучения и дул ураганный “ветер”. Поскольку проверить данные нейтриноскопии возможности не было, приходилось принимать на веру тот факт, что основная масса нуменала приходится на его корону и прилегающую к ней часть гало. Понять это было трудно и даже невозможно. Однако по ряду признаков артинатор подтвердил предварительные данные.
Дальнейшие наблюдения выявили еще ряд нестандартных явлений. Например, структура магнитного поля, напряженность которого оказалась сопоставимой с галактической, не имела ничего общего с формой самого ксеноида. Создавалось впечатление, что природа магнитной ауры связана с какими-то невидимыми крупными структурами, находящимися не только внутри номы, но и за ее пределами. Снарт предложил рассматривать это явление как фотографию катастрофы, произошедшей миллионы, а может и миллиарды лет назад, и вызвавшей образование по соседству с нуменальным окружением релаксирующих “фата-морган”.
Необычными оказались и некоторые примеры метатропности топологического ряда. У нуменала отчетливо прослеживались исходящие из центра лучи, которые складывались в симметричную правильную фигуру — одинадцатигранную звезду. Такая фигура не могла образоваться в эвклидовом пространстве путем наложения более простых геометрических форм: трех — четырех — пяти — или шестиугольников. Более того, лучи имели не оптическую, а вещественную природу. К сожалению, их состав, как и состав нуменального наполнения, определению не поддавался. Снарт был склонен расценивать такой знак либо как принадлежность нуменала к особому классу фиолетовых звезд, которых никто раньше не видел, поскольку их существование если и предсказывалось, то далеко за пределами ограниченного квазарами горизонта, либо как окно в другой мир, в иное измерение, либо как… да-да… как изобретение Разума.
Примерно такое же геометрическое несоответствие, только в меньших масштабах, нашел и Астьер. Призмоскопия вакуума выявила в ячейках силовой сети кристаллические конденсации с гранями из семи — и девятиугольников. Проверка показала: существование таких структур в природе принципиально невозможно.
Не упустила своего и отличающаяся особой наблюдательностью Сета. Поскольку Шлейсер запретил выход в открытый космос, она с помощью призмокамер занялась обследованием ближнего окружения. Вскоре ее старания увенчались успехом. Не прошло и несколько дней, как перед иллюминатором ее каюты красовались впечатанные в вакуум инкрустации из крошечных линзочек фотостромов , а также ниточек, шариков, призмочек спасенных ею от дезинтеграции тектитов, которые, как типичный продукт космогенеза, встречаются повсюду, вплоть до самых экзотических уголков галактинариума.
При подсветке ультрафиолетом эти шедевры квазиконтинуального творчества шевелились как живые, переливались красочными цветами, сплетались в сказочный орнамент, магнетизировали и привораживали.
Снарт тоже организовал охоту на проявления всякого рода квазигенеза. Правда, не так удачно. Однажды он стал свидетелем метапада каких-то микрообособлений. Но пока соображал что к чему и перестраивал ловушки, рой умчался, не оставив после себя ни следов, ни памяти.
Но особого внимания заслуживали наблюдения Гриты. Ее гибридомы быстро освоились в непривычных условиях и стали с невероятной скоростью мутировать. Уже в четвертом поколении у базовой разновидности Gafedia muscus из цитоплазмических выступов, выполняющих функции ложноножек, развились септаподии (семилучевые отростки-щупальца), повысилась репродуктивная способность, а главное, изменился тип фертильности . Теперь вместо простого разделения клеток происходило предварительное деление ядер, после чего организмы сразу распадались на множество особей.
— Чем объясняется такая супертахителия? — спросил ее Снарт после обработки результатов контрольной серии опытов.
Разговор происходил за ужином, подготовкой и сервировкой которого в тот раз ведал сам универсал. Утолив голод и потягивая коктейль на основе экстракта энерготропина, кампиоры приготовились слушать разъяснение экзобиолога.
— В принципе, эволюционная акселерация отдельных видов не является исключением в развитии органического мира, — отозвалась Грита. — Удивляет другое — скорость, с которой в нашем случае происходит мутагенез. Получается, что за несколько суток Gafedia прошла эволюционный путь, исчисляемый тысячами, а то и миллионами лет. Поразительный алломорфоз! И это при том, что перестройка мутирующих цитоструктур не сопровождается существенным изменением меры их организации. Насколько мне известно, в обычных условиях ни одна живая клетка на такое не способна.
— И что стало тому причиной? — спросила Аина, которая, ассистируя Грите, так и не смогла в полной мере оценить значение происходящих на ее глазах преобразований.
— Возможно, мои мысли покажутся крамольными. Но по-другому не получается. Живое существо устроено так, что большая часть его наследственного аппарата не работает. У человека, например, на кодирование волногена и жизнеструктурных элементов приходится менее половины записанной в ДНК информации. А что делают остальные гены? Бесполезные с точки зрения участия в производстве белков, ферментов и других комплексов участки ДНК повторяются по длине хромосом сотни и тысячи раз.
Выходит так: значительная часть наследственного материала в формировании фено-генотипа не участвует и вообще существует неизвестно зачем. Так что же это? Генетический “мусор”, скопившийся за время эволюции? Инактивированные или изуродованные мутациями гены, когда-то превратившиеся в будущих могильщиков всего живого? Криптобиологический стабилизатор нуклеотидных молекул? Или действительно балласт — набор случайно сформировавшихся и закрепившихся в репродуктивном аппарате связей? Но если так, то почему бесполезное для организма качество не утратилось? Известно, ненужные живой системе органы со временем отмирают. Но пока мы только констатируем факт, что все передающиеся по наследству признаки разделяются на доминантные и рецессивные, то есть до поры до времени скрытые.
— Ты хочешь сказать, метафаза каким-то образом активизировала “спящую” часть генома микрокультур и побудила их эволюционировать со сверхфантастической скоростью? — Снарту не составило труда понять, куда она клонит.
— У меня нет выбора, — отозвалась Грита. — В свое время, работая над проблемой детерминированных систем, я много чего поняла. Наличие однозначной причинно-следственной связи определяет возможность предсказания будущего. Но это в том мире, откуда мы пришли. Здесь же — и я это чувствую — все не так. Если в этой метафазе и существует детерминированность, то на каком-то ином, непонятном уровне. Я бы назвала это состояние детерминированным хаосом. В таких системах события, казалось бы ничем не связанные и даже при определенных обстоятельствах не подчиняющиеся известным законам, на самом деле объединены в единую неформальную, замаскированную под стохастический уклад совокупность. Такие неявно выраженные соподчиненности отличает еще и крайняя динамическая неустойчивость, хотя внутри себя такие системы могут сохранять квазинормальное равновесие миллиарды лет. Любое же вмешательство извне способно кардинально, а главное быстро переформатировать исходное распределение, из чего следует, что любой прогноз в такой ситуации становится невозможным. Образно говоря, надоедливая мысль у кого-то из нас, через ряд промежуточных каскадов, может спровоцировать катаклизм космического масштаба, а виртуальное желание добавить к эфиру какой-нибудь особой силы катализатор — вызвать дематериализацию сколь угодно объемной части пространства, вплоть до введения в зацепление разрушительных процессов вселенского масштаба.
В данном случае, несмотря на силу защиты “Ясона”, мы тоже стали частью нуменального мира, а значит, подверглись свойственной ему структурной перестройке. Это уже отразилось на микрокультурах. Такая же участь ожидает и экипаж. Причем, нельзя исключать не только физико-химического переустройства наших организмов, но и психических расстройств.
— Постой, — прервал ее Астьер — Выходит, мы как и гибридомы тоже стали эволюционировать тахителическим образом?
— Скорей всего, да. Хотя доказательств у меня нет.
— И как же ты рассчитываешь их получить? — поинтересовался Шлейсер, настроение которого от такой перспективы отнюдь не улучшилось.
— Думаю, метафаза вскоре изменит кодировку наших генов. Хотя внешне это может ни в чем не выражаться.
— Вот и прекрасно! — возвестил Снарт. — Мне, например, давно известно, что я урод. Ну и что? Об этом же никто не знает. И если во мне развалится пара-другая хромосом, никому от этого хуже не станет.
— Дело не в этом, — поморщилась Грита. — Если здесь организовать поселение, то уже через десяток поколений человек превратится в иное существо. То же относится и к другим представителям витагенеза.
— И во главе этого шабаша, в роли так сказать Творца, конечно же будешь ты, — хмыкнул уже оценивший шансы подруги Астьер.
— Пожалуй, — в тон ему ответила Грита. — И можешь быть уверен — для тебя тоже найдется место в виварии.
Кампиоры не без удовольствия приготовились слушать продолжение спонтанно возникшей пикировки, но тут вмешался Шлейсер.
— Пока нет подтверждения словам Гриты, считаю продолжение разговора на эту тему лишенным смысла, — подвел он предварительный итог. — Чем болтать зря, лучше подумайте, как с максимальной пользой нагрузить измерители и применить возможности исинта. При обнаружении изменений, докладывайте без промедления…
Никогда еще регистрационная сеть “Ясона” не испытывала такой нагрузки. Некоторые величины, например, уровень анизотропности пространства или вариации спин-мультиплетности атомно-молекулярных комплексов вообще замерялись впервые. А для таких констант, как коэффициент темпоральной упорядоченности и показатель квант-флуктуационного соответствия надо было подыскивать другие, более подходящие метафизическому окружению эталоны.
Относительно термодинамической характеристики нуменального окрестья автоматы ничего вразумительного сказать не смогли. Разве что подтвердилось известное: в периферической части номы (на глубину лазеры проникнуть не смогли) отмечался дичайший разброс температур вакуума — от абсолютного нуля до пяти миллиардов кельвинов. И это при том, что космическая среда оставалась практически холодной. Причиной казалось бы очевидного несоответствия являлись генерируемые ксеноидом частицы сверхвысоких энергий, которые (как уже отмечалось), в связи с отсутствием в вакууме другого вещества, при соударениях как раз и выступали в роли температурного критерия среды.
Разведка зондами тоже себя не оправдала. Два аппарата, отправленные в сторону фиолетового монстра, канули в shasm,у , отдалившись всего на полторы световые минуты. Что с ними произошло, осталось загадкой. Они исчезли с экрана локатора, по сути не успев ничего передать.
Однажды на границе видимости Астьер вроде бы зафиксировал смутные контуры какой-то крупной неоднородности. Хотели направить туда зонд. Но пока готовились, размышляли — произошел всплеск нуменального излучения, в результате чего призрачное видение пропало и больше не появлялось.
На исходе седьмого дня экипаж собрался в командном отсеке. Подготовительный период завершился. Настало время действий.
Собственно, кампиоры могли принять только три решения: продолжить продвижение в неизвестность, оставаться на месте или же прервать далеко не просто начавшуюся экспедицию.
Обсуждение начали с общих тем.
Аина выразила опасение относительно возможностей защиты “Ясона” при проявлении признаков хронопространственной ремодуляции.
— Можно ли уберечься от воздействия паратропической системы, частью которой, по словам Гриты, мы уже стали? — спросила она, адресуя вопрос прежде всего к Снарту.
— Вряд ли, — ответил универсал. — Надежда разве лишь на то, что в случае сближения с нуменалом развертка дополнительной мерности будет происходить постепенно и у нас будет возможность это почувствовать.
— А как обеспечить безопасность продвижения в условиях, когда сам не знаешь чего опасаться? — спросил Шлейсер, пока еще смутно представляя трассу предполагаемого маршрута.
— Думаю, такой способ есть, — отозвался Снарт. — Свернутая часть пространства или другими словами свиток добавочной размерности — это прежде всего колоссальнейшая энергетика содержащейся там компоненты, природа которой, как известно, отличается от гравитации и электромагнетизма. Эта энергетика удерживает свернутое измерение от реализации в стандарте континуального распределения. Только этим можно объяснить тот факт, что, обитая по сути дела в многомериуме, мы этой многомерности не ощущаем. Но в экстремуме, создающемся хотя бы по вине той же гравитации, структура континуума может не то что искажаться, а в полном смысле трещать по швам, что в свою очередь дает возможность одному или сразу нескольким измерениям, сбрасывая излишек энергии, облекаться в те или иные “одежды” физического мира. Эти излишки и должны указывать на местонахождение линии раздела.
— По моим расчетам, на границе гало нуменал окружен силовым экраном, — отметила Сета и обвела вирт-курсором круг на призмоскопическом изображении метатропной зоны. — Похоже, в словах Снарта есть определенный смысл.
— Именно так, — без колебаний объявил универсал. — А “черный туман” — это область пусть даже искаженного, но все же цельного пространства, в пределах которого, полагаю, “Ясон” может перемещаться.
— Думаешь, артинатор сумеет уберечь нас от этого клятого квази-мета-параморфоза? — недоверчиво хмыкнул Астьер.
— Вне всякого сомнения, — попытался успокоить его Снарт. — Изменение энергетики вакуума, верней ее экспотенциальный рост, как раз и будет сигналом. Более того, я уверен — войти вот так сходу в полимериум вообще невозможно. Энергетический ток на краю многомерности должен быть настолько велик, что даже мощности “Ясона” не хватит, чтобы его одолеть. Неведомая сила. Она просто отбросит нас. На том все и кончится.
— Почему же тогда другие в сходных ситуациях превращались в экзотов или вовсе пропадали? — возразил Астьер — И потом — что же все-таки случилось с зондами?
— Прежние неудачи надо расценивать, как сбой при трансляции в самой инфорт-системе, — не раздумывая, ответил Снарт. — Ну, и конечно же не обходилось без накладок. В чем они выражались? Да в чем угодно. Хотя бы в непредсказуемости поведения некоторых форм космогенеза. Я не хочу сказать, что нуменал — база для отдыха. Главное — не лезть в пекло и стараться избегать градиентных ловушек. Что же касается зондов, их пример — нам наука. Нома гасит чуждые квазистенциуму волны — это ясно. Значит, с расстоянием связь ослабевает. Выходит, аппараты заблудились, утратили ориентировку. Отсюда вывод — зона радиоприема здесь не превышает тридцати миллионов километров. Это вдвое меньше орбиты Меркурия. Но нам и этого достаточно. Окружив себя зондами, мы сможем не только передвигаться, но и видеть, что творится по соседству. В случае чего — остановимся. Станет жарко — отступим.
— Так-то оно так, — не спешил соглашаться Астьер. — Но где гарантия, что метафаза прежде не сожрет нас или не распылит на квантоны? .
— Нет такой гарантии, — не стал спорить Снарт. — Я и сам думаю о том же. Нома не только гасит сигналы и стирает космофон. Убежден — до нас доходит лишь мизерная часть того, что вырабатывает нуменал. Если судить по кривизне сопредельного “Ясону” пространства, масса ксеноида, а значит и производимая им энергия на десятки порядков превышает то, с чем приходилось сталкиваться раньше.
— Не стоит удивляться, — прокомментировала заключение универсала Сета. — Насколько известно, в скоплениях дальнего плана есть объекты похлеще нашего нуменала. Там тоже в относительно скромных объемах концентрируются массы, сопоставимые с емкостью не только одного Млечного Пути.
— Есть парадокс, который не поддается объяснению, — продолжил развитие темы Снарт. — Массы нуменала недостаточно, чтобы настолько изменить метрику. И осознание этого факта не дает мне покоя.
— Надо уточнить классификацию объекта, — предложил Астьер. — Заодно поделимся мыслями. Выскажем соображения. А тот, кто окажется ближе к истине, получит вознаграждение. Скажем, освобождение от очередной вахты.
— Идет, — без раздумий согласился Снарт.
Главный экран разделили на шесть частей. Теперь каждый мог подкрепить свои рассуждения вирт-моделями и соответствующей графикой.
После этого Шлейсер объявил перерыв.
Пока кампиоры разминали языки и кости, Аина вызвалась приготовить настоящий кофе. Натуральные продукты занимали в рационе экипажа незначительную часть, поэтому к ее предложению отнеслись с подобающим случаю энтузиазмом.
— Это не чернода, — Сета решила начать анализ методом исключения. — У коллапсаров нет магнитных полей. Здесь же напряженность хоть и меньше чем у пульсаров, но все равно огромна. Около десятка мегаэрстед. — С этими словами она вывела на экран таблицу с наиболее характерными примерами. — Такие величины встречаются не у каждой галактики. Вот почему у “Ясона” повышенный энергорасход. Ускоритель, который достал нас в пелленариуме Фоггса, этому в подметки не годится. Не знаю, как сложится дальше. Вроде бы нет разрыва сплошности поля. Отсутствуют и скачки напряженности. Но разгон “ветра” сумасшедший. Почему?..
— Наверное, когда-то здесь действительно случился невероятной силы катаклизм, — предположила Аина. — И свидетельство тому — соседствующие с ксеноидом “фата-морганы”. Всплеск магнитного поля когда-то “заморозился” в искривившемся пространстве и в таком виде сохранился до наших дней. Структура этого поля настолько прочна, что ее не могут разорвать даже перепады гравитации при масс-реверсах нуменала.
— На планкеон эта штука тоже не тянет, — продолжила Сета. — У дозвездной материи другие спектральные характеристики. Нуменал же не только “сияет” на всех частотах. Он еще и генерирует поток ультрарелятивистских частиц. Откуда они берутся? Да еще с таким запасом энергии?
— Надо думать, с реликтом, или как еще говорят “отрыжкой подруги-вселенной”, наш приятель действительно имеет мало чего общего, — согласился Снарт. — Вопрос белад вообще крайне запутанный. Многие считают его надуманным, побочным следствием других, более общих процессов. А вот на том, с чего начала Сета, я хотел бы в нескольких словах остановиться.
Что мы знаем о чернодах? Считай, ничего. Один математический флер. Нет магнитного поля? Ну и что? Это же структуры иного масштаба. Для Земли, например, гравитационный радиус равен одному сантиметру. Для Солнца — около трех километров. Могу представить, сколько таких солнц может уместиться в одном сингулирующем нуменале.
Наш ксеноид может оказаться той же породы, разве что не полностью прикрыт метатропным последом. Почему не допустить: нуменал испаряется, а гравитация рождает из вакуума частицы таких энергий, что те, ускоряясь в колоссальнейшей силы магнитном поле, приобретают ультрарелятивистские свойства.
— Не пойдет, — возразил Астьер — Я проверил. У нуменала действительно нет достаточной массы. Искажение пространства есть. А вот массы, способной вызвать такое искажение, нет.
— Было бы так, здесь и правда образовалась бы галактика в галактике, — поддержала пилота Грита. — И структура космоса была бы иной. Нет, здесь что-то другое…
— А что, если в этом месте когда-то вспыхнула группа сверхновых? — предположила Аина. — Они вполне могли оставить после себя ком слипшихся — как нуклоны в ядре — “фата — морган”.
— У сверхновых должны быть эмиссионные кольца, — возразил Снарт.
— А нома?
— Если нома — эмиссионное кольцо, тогда кто-то из нас энгинатор.
Властителем космоцива никто себя считать не пожелал, поэтому вопрос с обсуждения сняли.
— Послушай, — обратился далее Шлейсер к Аине. — Ты говоришь о чем угодно, и даже о том во что сама не веришь. А почему ни слова не сказано о Тибертисе? Ты же сама занималась там эффектом исчезающей массы.
— После того как Геонис по моей глупости превратился в пойзинариум, я и думать об этом не хочу, — вспыхнула Аина.
— Ладно, — успокоил ее Шлейсер. — Сколько времени прошло. И обошлось. Даже боков не намяли.
— За Геонис мы, конечно, бить тебя не будем, — в своей обычной манере подковырнул Аину Снарт. — По истечению срока давности. И при условии, что поможешь разобраться во всей этой галиматье.
— По правде говоря, я не понимаю, почему в Центре до сих пор не провели аналогии между тем и этим. Видно, что-то не стыкуется в базе данных. На Тибертисе действительно происходили удивительные вещи. Он периодически терял часть массы, а потом совершенно непостижимым образом набирал ее. Мы провозились там два года, но толком ничего и не выяснили. В околозвездном космосе отмечались субвакуумные конденсации: безмассовые, но необычайно энергоемкие. Исходя из этого, Тибертис тоже представлял частично закрытую систему. И за ее пределы, как и здесь, прорывалась лишь незначительная часть генерируемой им энергии.
— И как ты оцениваешь наши шансы? — спросил Шлейсер.
— На мой взгляд, “Ясон” оказался примерно в такой же ситуации. Правда, Тибертис не искажал пространство и не экранировал космофон.
— Думаю, здесь идет не просто перекачка вещества по схеме “континуум-прана” и обратно, — заметила Сета. — Поэтому ни Метрополия, ни артинатор не спешат с аналогиями.
— Сравнивать действительно не с чем, — отметил Астьер. — Таких картин в ГУРСе еще не видели. Нам крупно повезло. Волей случая устье канала оказалось в метатропной зоне. Сложись по-другому, нуменал не подпустил бы нас так близко.
— Согласен, — тут же сообразил Шлейсер. — Континуальная несовместимость, а значит, переформатирование атомно-молекулярных связей на всех уровнях. Вот почему при сближении с метаформами исчезали аппараты, а люди превращались в экзотов или гибли.
— А что же с нами? — усомнилась в словах командора Грита.
— Мы вроде как сразу стали “своими”, - пояснил Астьер. — Метатропными. Но сами того не замечаем. Я же говорю — дело случая. При трансгрессии нома захватила заложенный космодезистами канал. Поэтому “Ясон” беспрепятственно преодолел структурный барьер. В противном случае на это не хватило бы вселенских сил.
— Значит, мы стали метатропами?! — то ли констатируя, то ли еще сомневаясь, проговорила Грита. — То есть… — она запнулась. — Превратились в экзотов?!
— В антиэкзотов, — уточнил Снарт.
— А какая разница?..
— Интересно, как мы теперь выглядим со стороны? — Астьер вслух подумал о том, что в данный момент его больше всего интересовало, и принялся во все глаза разглядывать лицо Гриты, пытаясь обнаружить там следы особо выдающегося вселенского уродства.
— Никто ничего не заметил, — успокоил его Снарт. — Ремодуляция информационного потока происходит сама собой через инфорт-систему. Сеансы с метрополией подтверждают это. — Он мотнул головой в сторону разливов звездной накипи. — Пока шов канала остается внутри метапаузы, у “Ясона” сохраняются шансы на возвращение.
— А если оболочка снова начнет сжиматься? — спросила Аина.
— Тогда мы окажемся замурованными в этом склепе, — раздельно произнес Снарт. — Навсегда. Без всякой надежды на спасение.
— Это как? — не поняла Аина.
— А вот так! — отрубил Снарт, и кампиоры поняли — универсал не шутит.
Положение дел представилось совершенно в ином свете. Обрисовалась реальная перспектива оказаться даже не за стеклом, а в полнейшей изоляции от мира, да еще и без связи.
— Надо окружить фильеру регистраторами, и в случае чего давать деру, — предложил многоопытный Астьер.
— Это ничего не даст, — возразил Снарт. — Контакт с каналом, а значит и с Метрополией прервется сразу, как только “Ясон” начнет сближение с нуменалом.
— А как мы вообще отсюда выберемся, если останемся без ориентиров? — спросила Грита.
— Не заблудимся. В корону входить не станем. Следовательно, гравитационный центр ксеноида так и останется в виде единого целого. А это и есть ориентир, от которого всегда можно оттолкнуться.
— Есть еще ветер, — напомнила Сета об альтернативном варианте привязки.
— С ветром не так просто, — Снарт отрицательно качнул головой, продолжая комбинировать на своем участке экрана картами распределения полей и параметрическими накладами.
— Я не стал бы утверждать, что поток излучения везде направлен из центра системы, — продолжил он, окончательно освоившись с привычной для себя ролью мозгового центра экипажа. — Здесь могут встречаться магнитные петли. А в этих заманухах недолго и заплутать.
— Насколько мне известно, Астьер однажды побывал в гостях у ксеноморфа, — заметил Шлейсер. — И надо полагать, это был объект не последней категории сложности.
— Вряд ли цефеида сравнится с этим монстром, — отозвался пилот, безуспешно пытаясь отыграть на имитаторе варианты выхода из условно сложившейся ситуации “зет”.
— Но должно же быть что-то общее между тем и этим?
— Разве что отсутствие стабильности. Дальнейшее сопоставление равносильно сравнению детской погремушки с ядерной бомбой.
Судя по виду, Астьер не был расположен к воспоминаниям. Он оторвался от пульта управления тренажером, прикрыл глаза и какое-то время молчал.
— Тот случай навсегда врезался в память, — собравшись с мыслями, продолжил он. — У Палиавестры оказался скверный характер. Хотя чего можно ожидать от звезды, внутри которой ты оказался. Главное — винить некого. В ее астеносфере на максимуме образовался “свищ”, куда нас с Ичетом и засосало. Тогда отказали не только гравистаты, но и система ориентации. Но сервисный модуль выдержал, а Ичет угадал направление разгона. Перегрузки едва не отправили нас на тот свет. Когда подошел орбитальный стеллер, мы были без памяти.
— В ее пульсациях вы ничего не обнаружили странного? — спросила Сета, которая в общих чертах была знакома с этой историей.
— Нет. Типичная переменная. Даже несмотря на некоторые особенности классификационного характера. Развитие по классическому принципу: накопление энергии — сброс. Чем и было вызвано изменение светимости.
— А что с гравитацией? — поинтересовалась Аина. — Нашли что-нибудь интересное?
— Нет, — ответил Астьер, понимая куда она клонит. — Масштабного масс-реверса у Палиавестры не было. Обычные колебания при смене фаз активности. Правда, при этом она “дышала” почти как живое существо…
Надо отметить, Шлейсер, ввиду специфики его деятельности, никогда не имел дела со сверхгигантами. Такие звезды как Палиавестра, по причине отсутствия у них нормальных планет, не представляли интереса для специалистов геологического профиля. Вместе с тем он в полной мере представлял красоту и необычность этих громаднейших образований, атмосферный оклад которых в тысячи раз превышал размеры самих звезд.
После того как у Астьера иссяк запас воспоминаний, он обратился к Снарту:
— У тебя есть, что добавить по поводу ксеногенов?
Универсал поежился так, будто его против собственной воли вытащили из темного угла и спросили о чем-то исключительно личном и тщательно скрываемом.
— Был один эпизод, — с кислым видом проговорил он. — И я тоже не люблю о нем вспоминать.
— Почему? — полюбопытствовала Грита.
— Тому случаю не нашлось объяснения.
— Совсем не нашлось? — уточняя, переспросил Шлейсер.
— Представь себе, — ответил Снарт, отправляя артинатору на воспроизведение посыл текущих расчетов метрического состояния космополя.
— Расскажи, — попросила Сета, которая к своему удивлению и слыхом не слыхала о той истории.
— Повторяю, я не люблю о том вспоминать, а говорить — тем более, — вздохнул Снарт и, по-прежнему не выражая энтузиазма, продолжил: — Тогда я работал в паре со Слебором. Астьер знал его. Так вот, на Адаверане, в системе которого предполагалась закладка узла связи, мы попали под пресс гравитационного инвертора. Мне удалось выпутаться. А Слебор погиб. У Адаверана с его тремя планетами-одуванчиками на дальних орбитах, несмотря на благопристойный вид, тоже оказался характер будь здоров. Сюрпризы посыпались сразу, как только мы десантировались неподалеку от его магнитного замка. Почти все предварительные расчеты оказались неверными. Мы еще удивились — почему на подступах к звезде так пусто. Ни планет, ни метеоритов, ни пыли. Вообще ничего. Да, были какие-то квант-конденсатные пузыри и стяжения силовых эманаций. Но тогда на них не обратили внимания. И еще. Спектральный класс Адаверана оказался совсем другим, возраст его на шесть миллиардов лет превышал расчетный, а элементный состав плазмы уже подобрался таким образом, что в любой момент наш приятель мог ахнуть во всю силу своей звездной дури.
— Не может быть, возразила Аина. — Астрономы в таких случаях не ошибаются.
— Когда-то и я так думал, — хмыкнул Снарт. — По мнению тех, кто потом расследовал это дело, свет от Адаверана, так же как и здесь, пересекал область развития какой-то метаморфной генерации, искажающей информацию и даже поглощающей ее. Думаю, это происходило именно там, где проводилось картирование, хотя никакого внешнего воздействия мы не ощущали. Так прошло около месяца. Мы уже неплохо изучили Адаверан и собирались перебираться на периферию к планетам. Аномалий старались избегать. Действовали по программе: изучали структуру эфира и распределение силовых полей. В тот роковой день я остался на корабле. На трассу вышел Слебор. Его путь пролегал мимо одного из спорадических квант-конденсатных гиперплетов. Размеры этого “блина” не превышали диаметра Марса. Как только Слебор к нему приблизился, этот “ноль-массовый” выродок вдруг ни с того ни с сего стал гравитировать. Меня так тряхнуло, что искры из глаз посыпались. А от сервисного модуля Слебора ничего не осталось. Все произошло так быстро, что я ничего не понял. А когда начал соображать, равновесие уже восстановилось. Если б не приборы, никто бы не поверил, что там произошла мощнейшая эрупция. Причем внезапно, без всякой подготовки. Это уже потом разобрались что к чему. Лопнул квантонный пузырь. При взрыве выделилась неизвестная, обладающая массой энергия, которая тут же опять дематериализовалась. Вспышки не было. Более того, на оллграммах вообще отсутствовали признаки характерного для энергетических разрядов излучения. Только гравитационный удар. И все.
— Ну, ты даешь! — вылупился на него Астьер. — Столько лет прошло, и ты молчал?!
— Не мог я раньше говорить. Информацию о той экспедиции засекретили. Для изучения флуктуационных взрывов создали специальную группу. В нее вошли эксперты ГУРСа, ТИВЖа и почему-то Амфитериата.
— Ну, если этим заинтересовался Амфитериат, нам остается лишь готовиться к нашествию инопланетян, — рассмеялась Грита.
— Нет, правда, — нисколько не разделяя иронии биолога, продолжил Снарт. — Дело оказалось настолько серьезным, что тему передали под контроль Гексумвирату. Как выяснилось, развертка адаверановых “квант-композитов” происходила по какому-то особому принципу. И этот принцип, в отличие от известных методик, позволял создать компактную бомбу невероятной мощности. Нам заткнули рты. И лишь недавно я узнал, что запрет снят.
— И чем же это вызвано? — спросил Шлейсер, не без удивления признаваясь себе, что озвученную универсалом информацию тоже слышит впервые.
— Вроде бы как нашли способ препятствовать субпространственной детонации. Это все. Больше я ничего не знаю.
Шлейсер посчитал тему исчерпанной и предложил вернуться к обсуждению более насущных проблем. Разработка программы исследования нуменала и обеспечение безопасности экипажа в надкритических условиях — вот вопросы, которые надо было решать в первую очередь. Вместе с тем, рассказ Снарта оставил в его душе глубокий след и в очередной раз заставил задуматься о непредсказуемости поведения стохастид и всякого рода мультимериумов. В немалой мере тревожило и еще одно обстоятельство. В этой, невероятнейшим образом сложившейся ситуации, рассчитывать приходилось только на себя и партнеров. В данном случае исинт “Ясона”, как и Метрополия, были не в состоянии нести ответственность ни за прогноз, ни за выбор средств, ни за определение стратегии поведения экипажа. Что толку в помощи, если приборы регистрируют совершенно неприемлемые для стандартного макроуровня соподчиненности, свидетельствующие об ультраэкзотическом состоянии нуменального вещества, когда излучение сливается с материей, возможно проявляющейся даже не в атомно-молекулярной форме, без участия электромагнитных сил, в виде особой природы дуплексных волн, уподобляемых тем, которые определяют двойственность электрона, фотона и подобных им представителей микромира. Наверное, так было в начале Всего. И по неведомой причине предстатив такого рода продолжал сохраняться в подобных нуменалу многомерных энформиалах .
Вариант эвакуации, как и возможность стационарного позиционирования у фильеры TR-канала, отмели сразу. Кампиоры жаждали деятельности. К тому же чувство опасности только усиливало желание заглянуть в нутро смертоносного первозданца.
— Надо окружить себя зондами и передвигаться в пределах действия связи, — предложила Аина. — Покрутимся вокруг устья канала, а там видно будет.
— Неплохая идея, — отметил Снарт. — Но бесперспективная. Крутись — не крутись, а толку не будет. Надо двигаться вглубь. Туда, откуда “дует”.
— Пожалуй, — согласился Астьер. — Чего мудрить?! Давайте двинем прямо к центру. За ориентир примем гравитационный вектор. Даже если и потеряем связь с фильерой, обратный путь восстановим по азимутальным привязкам.
— Не выйдет, — возразила Сета. — Ты забыл, где мы находимся. Если пространство здесь только “кривится” — это одно. А если расщепляется?
— Тогда организуем цепь из зондов и растянем ее от устья, насколько хватит, — тут же выдвинул новое предложение Астьер.
— Нет, — в свою очередь выразил несогласие Шлейсер. — Риск не оправдывает цели. Достаточно одного сбоя и цепь рассыплется. Находясь в ее конце, “Ясон” утратит привязку. Даже выбравшись на периферию системы, а ее поверхность огромна, шансы восстановить связь с миром будут минимальными. “Черный туман” превратит нас в слепых котят. Выводы делайте сами.
— Какой же выход? — сакраментальный вопрос Гриты прозвучал как нельзя кстати.
— Выход есть, — ответствовал Шлейсер. — Но он потребует разделения команды.
— Излагай, — подал голос Астьер. — А мы послушаем.
На пульте внутренней связи высветился сигнал вызова. Артинатор сообщал о готовности передать экстренное сообщение. Обычно контакт с исинтом производился в открытом режиме. Но иногда в процессе наиболее серьезных обсуждений и при отсутствии явно выраженной опасности его свободу частично ограничивали (по Снарту — “сажали на кукан”), предоставляя возможность заявлять о себе только таким, исключительно дипломатическим образом.
Шлейсер включил коммуникатор и спросил, в чем дело.
Артинатор доложил результаты запуска двух зондов, отправленных по разным траекториям и с разной скоростью в противоположную от нуменала сторону. Оба, несмотря на совершенно фантастическую с позиций звездоплавания скорость, не смогли преодолеть его притяжение и в конечном счете дематериализовались в “тумане”.
Предположение Снарта о существовании здесь интровертивной ловушки все больше облекало форму непреложной действительности. Если устье канала “уплывет” за пределы системы, им действительно не выбраться. Отклонение траекторий зондов показало: в нуменале должно быть сконцентрировано несколько миллионов солнечных масс. Но самое поразительное — этих масс не было. Паратропизм ксеноида вызывало что-то другое. Только вот что?..
— Нельзя отрываться от фильеры, — подвел предварительный итог Шлейсер. — Нельзя. Чего бы это не стоило.
Кампиоры молчали, ожидая продолжения.
— Мой план прост, но он потребует максимальной концентрации, — продолжил командор после того как вирт-система, имитируя критическую ситуацию, наглядно отобразила аллоскаф в роли таракана под колпаком. — Астьер прав. Надо составить цепь. Только звеньями в цепи будут выступать не зонды, а мы сами. У нас есть три слайдера. Надежные, испытанные аппараты. Выставим их один за другим. Тогда “Ясон” сможет продвинуться раза в четыре дальше.
— И что потом? — стараясь не выражать эмоций, поинтересовалась Грита.
— Не знаю, — откровенно признался Шлейсер. Скорей всего, это максимум того, что удастся сделать. Но выше головы не прыгнешь. Отработаем этот вариант. Сперва потренируемся. А там возможно и другие мысли появятся.
Снарт не скрывал разочарования.
— Обидно, — сказал он, подводя черту. — Редчайшая возможность. Можно сказать, уникальный случай. И такой идиотский финал!.. Знаете, что мне напоминают наши действия? — он едко засмеялся. — Попытку комара овладеть слоном.
— Уймись, — осадила его Аина. — Радуйся, что хоть такой шанс представился. При этом есть надежда выбраться отсюда. Или тебе больше по душе вечный пикник под сенью звездного поп-арта?..
После недолгого обсуждения план Шлейсера был принят. Единственное что вызвало спор, так это вопрос распределения ролей. Каждый хотел быть только впереди и первым совершить открытие вселенского масштаба, хотя толком никто не представлял в чем оно должно выражаться.
В конце концов решили так: сперва устроить тренинг вокруг фильеры, а уже потом определиться, как выстроить последовательность…
На подготовку вылазки ушло около месяца. Первым в открытый космос вышел Астьер. Опасения кампиоров не подтвердились. Структурные искажения как за пределами силового экрана, так и на борту “Ясона” были одинаковыми. Впрочем, этому не стоило удивляться. Защита аллоскафа могла экранировать все что угодно, но только не корректировать геометрию пространства, какой бы она не была.
Нуменал продолжал удивлять. К его непредсказуемости невозможно было привыкнуть.
Исследование окрестностей фильеры не только пролило свет на природу этого несомненно квазиконтинуального объекта, но и поставило перед испытателями целый ряд неразрешимых вопросов. Уже никто не оспаривал тезис, что астроподобная кутикула могла представлять собой еще и “теневой” альконт, несконденсированный фридмон, контактную межпространственную протрузию, галактический центр высаживания экзотических осадков (всякого рода “темноты”) или сгусток предполагаемой у некоторых видов сфейтерских галактик антинейтральной массы.
Эфир тоже вел себя более чем странно. Два его главных наполнителя (космический и квантовый вакуум), сливающиеся в стандартных условиях в одну субстанцию, здесь разделились. Плотность энергии квантовой составляющей оказалась отличной от нуля. “Размазанный” по объему метазоны, характеризующийся ненулевой космологической константой гетероген, во много крат активизировал притяжение локализованной в нуменале материи и, возможно, именно этим объяснялось несоответствие между содержащейся в нем массой и тяготением.
Углубляться в ному остерегались, дабы ненароком не пересечь что-нибудь подобное швардшильдскому радиусу в гравитации. Но и барражирование вокруг фильеры тоже было чревато последствиями. Чем чаще выходили в метакосм, тем в большей мере раскрывался чудовищно сложный, большей частью недоступный пониманию мир. По всему выходило — именно здесь пролегала граница, отделяющая познаваемое от предельной алогвенты Бытия.
Вследствие анизотропии пространства, в метазоне оказался нарушенным закон сохранения вращательного момента. Поскольку ни одно из находящихся там тел не могло покинуть пределы системы, все они (если когда-то и были), растворились в недрах ксеноида. Ни планет, ни пылевых облаков, ни газовых туч, ни метеоритных потоков здесь не было. А значит, если чего и следовало опасаться разведчикам, то разве что вакуумных извержений, энергетических разрядов или еще чего-то такого, от чего здравомыслящему инфорнавту мозги набекрень скрутит.
Несколько раз Шлейсер наблюдал на границе видимости какие-то подвижные мегаструктуры, смахивающие на растекающиеся по фибрам силовых полей струи сверхпроводящей плазмы. В целом же, материальные объекты не препятствовали перемещению космиадоров, поскольку таковых, разве что кроме рассеянных в метавакуунариуме тектитов и квазиматериальных нанокомопозиций просто не было.
Тренировки велись с переменным успехом. Несколько раз образуемая слайдерами цепь готова была разорваться. Максимум, чего удалось добиться, так это растянуть коммуникацию на шесть световых минут. И то лишь по поверхности ксеносферы. Тенденсаторы предсказывали: с глубиной расстояние связи сократится минимум как вдвое. Метафора Снарта об отношениях комара со слоном, обещала вернуться еще более емким сравнением: вальсирование амебы с титанозавром. Иными словами, расстояние только до нуменальной короны более чем в сто раз превышало возможности космиадоров. И это без учета усиления с глубиной метатропизма по нарастающему принципу.
В подготовительных полетах участвовали все, кроме Гриты. Культуры продолжали интенсивно эволюционировать. Грита забыла про сон. Исходная Gafedia muscus разделилась на ряд самостоятельных подвидов с девяти-семнадцатигональной симметрией. Более того, поскольку подавляющая часть пронизывающих метакосм частиц с ненулевой массой оказалась лишенной спиральности, то нарушился не только “лево-правый” баланс в нарождающихся биомолекулах, но и сам принцип формирования витакинетического информагена. А это в свою очередь активизировало “теневую” часть генома биоструктур. Культуры, причем аномальных размеров, мутировали так, что Грита не успевала регистрировать вырабатывающиеся неогенные признаки. И хотя об обоснованном прогнозе не могло быть речи, артинатор предупредил о возможности самозарождения какой-нибудь особо мерзостной патологии, подразумевая, что из ста триллионов содержащихся в телах кампиоров клеток, только десятая доля характеризует их как вид.
В результате многократных проб Шлейсер остановился на схеме, согласно которой он, Астьер и Сета, как самые опытные пилоты, составят из слайдеров вереницу, один конец которой соединится с фильерой, а другой — с погружающимся в ному “Ясоном”. Астьеру отводилась роль связующего с внешним миром звена. Сета категорически настояла на том, чтобы, занять место посередине и держать связь со Шлейсером. Сам же командор должен был “держать” на прицеле “Ясон” и корректировать его продвижение в сторону нуменала. Снарт, Аина и Грита оставались на корабле. На них возлагалась основная работа по регистрации всего, что производит метаподобное чудовище. С мыслью о том, что глубина проникновения в нутро ксеноида составит не больше половины расстояния от Земли до Солнца, со временем смирились и стали принимать эту установку как должное, потому как по прогнозу тенденсаторов осуществить даже такое погружение будет не просто.
Пробную попытку произвели, соблюдая максимум осторожности. Материальность террастиан хоть и воспринималась средой как нечто чужеродное, но пока не отторгалась ею и не деструктурировалась.
Ни спектральный анализ, ни локация, ни другие дистанционные методы в утратившем детерминистскую предсказуемость пространстве не работали. Полагаться приходилось только на самые общие способы определения различий. Образно говоря, действия космиадоров уподоблялись поведению слепоглухонемого, общение которого с миром осуществляется исключительно с помощью пуансонов.
Тем не менее, разведка дала определенные результаты. Прежде всего выяснилось, что даже на незначительной “глубине” содержащаяся в вакууме энергия на несколько порядков превышает энергию классической космосреды. При этом в полной мере нарушались положения постулатов Клаузиуса. Обшивка слайдеров, забирая теплоту из абсолютно холодного космоса, стала нагреваться, причем так, что теплоотражатели едва справлялись с нагрузкой. Что касается “ветра”, то в его составе преобладали частицы с парадоксальными свойствами, во многом напоминающие гипотетические випс-нейтралино и аксионы. Первые — массивные не взаимодействующие с веществом, излучением и даже между собой порождения нуменальных недр. Вторые — очень легкие, тоже слабо связанные с барионами частицы. По всему выходило, что из нуменала прет “темнота”, включая и тяжелый свет, причем к периферии системы, по мере снижения метатропности пространства, экзотическое вещество трансформировалось в излучение с характерным для стандартного континуума спектром и далее ни в чем себя не проявляло. По степени неоднородности этого “парадокс-продукта”, а диагностировать его удавалось только косвенными методами, в номе выделялись разнознаковые аномальные области. Через одну такую неоднородность, отличающуюся относительно пониженной динамикой, Шлейсер и решил проложить маршрут.
Как следовало ожидать, при попытке рассчитать параметры квазинормального состояния материи, артинатор выдал очередную порцию аналитической бессмыслицы. По его мнению, порождаемая ксеноидом метафаза изначально должна была пребывать в состоянии “ложного” вакуума (некой субстабильной форме, где нет ни волн, ни частиц, ни полей, ни флуктуаций), после чего в результате фазового перехода она трансформировалась в “аквантовый бульон” с набором присущих ему метачастиц — инстантонов и только потом через фазу субвакуумной эмердженты выплескивалась в нуменальный квазиконтинуум в виде частично свернутого многомериума и потока “странных” частиц. Казалось бы, полная ерунда. Тем не менее, с выводами исинта приходилось считаться, поскольку из глубин ксеноида, очевидно через ряд развертывающихся из вакуума измерений, действительно исходили структурно-динамические волны, причем волны эти были не механического, электромагнитного или гравитационного происхождения, поскольку диагностировать их удавалось только по вариациям все тех же надугольных пространственно-стереометрических искажений. И что самое поразительное: поверхности нуменала невозможно было достигнуть. Чем больше гипотетический исследователь стремился бы к ней приблизиться, тем с большей скоростью она удалялась бы от него. Этот эффект частично проявлялся и на периферии системы. На погружение “Ясона” уходило в три раза больше времени, чем на его возврат к фильере, хоть и маневрировал он с одной и той же скоростью.
— Идеальное место для дислокации потусторонних сил, — то ли в шутку, то ли всерьез предположил Астьер.
Его слова подтвердил артинатор. Он математически доказал факт развития из короны одномерных, ненаблюдаемых из-за огромной энергетической плотности объектов. Исходя из этого, оставалось только согласиться, что нуменал являет собой следствие объективированного проявления гравитационных волн, в экстремумах которых он периодически теряет и набирает массу.
— В этом инклюзив-ксеноиде, даже при условии алогизма того, что с ним происходит, действительно есть все для организации аванпоста инородцев, — не без иронии прокомментировала слова пилота Сета.
— Не смейтесь над тем, чего не знаете, — с абсолютно серьезным видом заявил Снарт. — Насколько я помню, экзот Хартан именно так обозвал метакосмическую сущность, с которой столкнулся в антицентре галактики. Судите сами: здесь развита неуязвимая защита от всякого рода космического хлама; налицо меняющаяся скорость интроэволюции и сопряженное с ней состояние внутриксеноидного таймфера; явно выражена полиразвертка инфинитуальной полифазии и дискретив пространственно-временного абиса. Где еще такое встретишь?.. Если они есть, эти иноизмерцы… если прав был Хартан, а по расчетам аналитиков инверсионный след якобы вступивших с ним в контакт пришельцев ведет именно сюда, то они должны, просто обязаны каким-то образом зафиксировать себя в этом метаконтинуальном субфильтре. И нам остается одно — установить с ними связь.
Шлейсер, абсолютно не разделяя мыслей Снарта, а также, не понимая целей и назначения чуждого его психофазису Вселеноида, послал универсала с его выводами подальше, запретил думать на эту тему и напоследок посоветовал Аине хорошенько “проветрить” ему мозги.
В ответ Снарт обиделся и, обвинив командора в том, что тот крайне примитивно оценивает открывающиеся возможности, до конца вахты ни с кем не разговаривал.
Тем временем артинатор, руководствуясь присущей ему механистически-формальной логикой, преподнес еще один умопомрачительный перл: нуменал, вроде бы как сингулируя в синусоидальный альконт, когда-то с помощью “петли времени” сам себя “надул” из вещества с отрицательной массой.
Этот, особо выдающийся математический идиотизм, окончательно убедил Шлейсера в том, что мудрствование от каких бы там ни было исинт-систем, к добру не приведет, а лишь больше напустит “тумана” в головы кампиоров, и без того забитые ультрапарадоксальным сором.
В отличие от некоторых теоретиков, либо не желающих мыслить по существу, либо мыслящих беспредметно и в абсолюте, он ограничивал полет своей фантазии не более как галактическим масштабом, прекрасно понимая, что метагалактика — это прежде всего набор неких полуабстрактных символов и определений, смысла которых толком никто не понимает. Космос — везде. Куда ни глянь. Пространству нет предела. Тем не менее, в сознании террастиан еще продолжал превалировать средневековый анахронизм: Земля и ее колонии — центр Мира и никак не меньше того. В этом квазиконцептуальном принципе осмысления действительности, содержалось одно из главнейших противоречий теории бытия. Разве можно что-то противопоставить неопределенности, если ее производным являются дериваты все той же неопределенности? Примеров тому не счесть. Мнимые числа, которых в природе просто не существует. Есть и числа, при делении которых результат бесконечно приближается к конечному значению, но никогда не достигнет его. Многие функции асимптотически стремятся к нулю или к той же бесконечности. Диссимметрия и киральность — категории, отделяющие мертвое от живого, но все еще не поддающиеся осознанию. Да мало ли что еще!..
Непроизвольно Шлейсер дал указание артинатору разделить 10 на 3. Решение пришло сразу. На мониторе обозначилось число величиной в полтора гугола . И самое удивительное — оно было завершенным.
— Что ты хочешь этим сказать? — спросил пораженный Шлейсер.
— В состоянии материального инфинитоза цифры обретают иной смысл, — в ровном голосе артинатора, как и прежде, эмоций не проявлялось и сам он продолжал оставаться безликим, но Шлейсеру вдруг показалось, что кто-то невидимый ухватил его за нос и вот-вот начнет возить лицом по столу.
— И ты в один миг решил такую задачу? — Он никак не мог прийти в себя.
— Какой миг, командор?! — ответил артинатор. — С того момента как ты задал вопрос, прошла целая вечность.
Голова не выдерживала. Шлейсер понял — надо сменить обстановку.
«Самое время заглянуть в лабораторию», — подумал он, вспомнив, что Грита уже второй сбор не появляется ни в центре управления, ни в кают-компании.
К его удивлению, вход в хозяйство биолога оказался заблокированным.
— Что за чертовщина?! — Шлейсер уставился в микроствор лучевой сети замка, до этого безошибочно определявшего структуру сетчатки глаз инфорнавтов. Ввел в дубликатор системы регистрации код своего информагена. Безрезультатно. Отметился пальцами на дактилоскопе… поскреб ногтем по экрану видеофейса. То же самое. Потоптался. В висках забушевала кровь… Не придумав ничего лучшего, саданул что есть силы в середину дверного разъема. Прислушался… Уловив изнутри осторожное движение, облегченно вздохнул.
Дверь приоткрылась. Грита толкнула его внутрь и тут же активировала входной интросайд.
— Ты чего?.. — Шлейсер вытаращил и без того округленные глаза.
— Молчи! — Она прижала палец к губам.
В лаборатории никого не было. Голоса ее он не узнал.
— Ты ничего не заметил? — Грита пронзила его настороженным взглядом.
— Нет. Только…
— Что?..
— Артинатор забарахлил. Несет какую-то ахинею.
— Ты уверен?
— Еще бы! — Шлейсер перевел дыхание. — Пока ты возишься со своими бациллами — он успел такого нагородить!..
— Есть сомнения? — Грита усадила его в кресло, после чего, не отрывая глаз от фиксатора входного замка, устроилась напротив.
— Да, — ответил Шлейсер. — Он становится неадекватным.
— Не спеши. — Глаза биолога потускнели. Плечи поникли. Так бывает, если из ярмарочного эйр-завлекая вдруг выпустили часть воздуха. — Артинатор правильно мыслит, — добавила она. — И с его выводами надо считаться.
— Интересно! — вслух, но больше, про себя удивился Шлейсер. — И это говоришь ты?!
— Сейчас поймешь, — стараясь сдерживать чувства и продолжая следить за его недоверчивым взглядом, ответила Грита, после чего оживила на призмоскопе спиралоблоки молекулярной ген-развертки членов экипажа.
— Ты вообще-то как… нормален? — продолжила она, наблюдая как Шлейсер исследует на обтиматоре скопище разнородных и разномастных шариков, колечек, “псевдохиппикусов” и пролегающих между ними ниточек биологических связей.
— Стараюсь быть таким. — Он обратил на нее невидящий взор, пытаясь избавиться не столько от “каши” во рту, как от сумятицы в голове.
— Смотри, — сказала она и активировала программу коррекции клеточной дипло-гаплоидности. Хрупкие геноконструкции пришли в движение, после чего перестроились уже в иной последовательности.
— Что это значит? — Шлейсер пока еще ничего не понимал.
— С нами стали происходить непонятные вещи.
— Еще бы, — пробормотал он, пытаясь интуитивно отгородиться от мысли о пробравшемся на борт и набирающем силу трансцедентозе.
— Дело выглядит сложней, чем я предполагала.
Потерянность Гриты постепенно стала передаваться и флаг-кампиору
— Постарайся меня выслушать, — продолжила она. — А выводы делай сам.
— Один вопрос. — Шлейсер нахмурился. — Ты с кем-нибудь об этом говорила?
— Что ты? — вскинулась Грита. — Есть вещи, которые я даже для себя боюсь сформулировать.
— Рассказывай, — буркнул командор, все больше мрачнея.
— Вариации структурно-пространственного режима отразились не только на поведении микрокультур, — стала объяснять Грита. — Мы тоже оказались вовлечены в перестройку. Каждый по-своему. Насколько ты помнишь, я работаю с генотопсиями экипажа еще с момента выявления энтелехии у гибридом. Так вот. В наших ген-аппаратах выявлен ряд радикальных переустройств. У всех по-разному. Например, твой организм меньше всего подвергся спринт-цитолизу и перерождению клеток. У Сеты и Астьера — средние показатели. А вот я, Снарт и Аина… — она запнулась, но потом собравшись с силами продолжила, — … в общем, мы на грани геронтологического разрушения.
— Ерунда, — попытался приободрить ее Шлейсер, хотя от такого известия внутренне содрогнулся. — Объясни в чем суть, а дальше разберемся.
— Смысл происходящего мне и самой до конца не ясен, — от поддержки Шлейсера Грита несколько приободрилась, хотя в целом ее вид оставлял желать лучшего. — Твой энцест в той части излучения мозга, которое через геном сохраняет в неизменности отпечатки пальцев и структуру сетчатки, изменился. Поэтому артинатор перестал тебя узнавать. Но в этом, пожалуй, и все твои проблемы. Хуже дела у Сеты и Астьера. В нитях карт их ДНК изменилось количество и даже переформатировался порядок чередования некоторых нуклеотидов. В результате “ожила” часть интронов из числа тех самых незадействованных, ничего не кодирующих и считающихся балластом элементов генома, о которых мы не раз говорили, и как следствие, инверсировался уклад последовательностей содержащейся в генах информации. Но это не все. У них изменилась не только структура кодируемых белков, но и число страниц генетического текста в сторону увеличения. А это может означать только одно: изменилась энергетика клеток. По моим наблюдениям, эта сложнейшая цепочка из окислительных процессов и ферментативных превращений тоже перестроилась в сторону усложнения.
— Ты хочешь сказать, они стали более продвинутыми? — все больше наливаясь недоверием, хмыкнул Шлейсер.
— Не обязательно, — поспешила дополнить свои выводы Грита. — Такая трансформация не всегда ведет к усовершенствованию биома. Сложнее — не значит лучше. Симптом прогресса может быть подавлен негативными последствиями такой активизации. Сейчас увидишь…
И тут он понял.
Первый, недельной давности прилив сенс-экстрима пришел, когда при пробуждении, в перекос привычному осмыслению стандарт-структурного формата, еще с малолетства взадвинутого в сознание самой природой, он не сразу идентифицировал себя в реальном времени. Вскоре ощущение “размазанности” по шкале последовательности событий повторилось. Потом еще… Делиться чувствами он не стал. Мало ли что. Инфортация, при всей ее отвратительной сущности, часто сопровождалась осложнениями, проявляющимися в самой неожиданной форме.
Заключение Гриты в какой-то мере прояснило обстановку.
«Это метатропное козлище мало того, что донельзя изнахратило архитектуру космоса, так еще и до нас добралось», — закипая злостью подумал он, но вслух ничего не сказал.
— … Есть еще вещи, которые не могут не настораживать, — продолжала тем временем Грита. — Наряду с гибридомами стала мутировать и наша внутренняя микрофлора. Последние анализы биопроб это подтвердили. Нельзя исключать общего токсикоза.
— Этого еще не хватало, — выдавил вконец озадаченный Шлейсер. — Похоже, коллекция экзотов и впрямь готова пополниться свежими экземплярами.
— До этого еще надо дожить. А главное, суметь отсюда выбраться.
Грита старалась не выдавать эмоций, но это ей плохо удавалось.
— Не отвлекайся. Рассказывай, что с остальными.
Проклиная в душе не только нуменал, но и все что с ним связано, Шлейсер приготовился к самому худшему.
Какое-то время Грита молчала. Подавленный вид экзобиолога красноречивее любых слов выдавал ее внутреннее состояние. Тем не менее, она собралась с мыслями и продолжила:
— У меня и у Аины выявлена комплексная прогерия , и я не исключаю, что в любой момент она может перейти в обвальную форму.
— Как? И ты ничего не можешь сделать? Ведь проблему старения решил еще Маккрей!
— На Суггесте была другая обстановка. — Глаза Гриты еще больше потускнели. — Там прогерия развивалась вследствие цикличного укорачивания линейной структуры ДНК, что вело к ускоренному накоплению мутаций и ошибок.
— Верно. — Шлейсер попытался вспомнить то, чему учили в академии. — Старение — это прежде всего утрата клетками способности делиться. И происходит это в результате рассеяния содержащейся в геноме информации. Но ты же сама говоришь — здесь все наоборот. Энергетика наших клеток обновилась, а значит обновились и гены. Как с этим увязать старение?
Грита обреченно вздохнула.
— В данном случае причиной является не перепроизводство клетками мутаций или накапливающихся от цикла к циклу витагенных ошибок, а вызванное той же активизацией избыточное окисление клеточных липидов. Сопутствующий этому процессу негативный фактор сводит на нет эффект приращения качества. Клетки стали засоряться избыточными продуктами окисления: радикалами и органическими перекисями. Вымести этот “мусор” антиоксидантами не удается. Попытки коррекции геномов органопластикой тоже ничего не дают. Подавленные продуктами собственной жизнедеятельности клетки наших организмов перестали делиться. Они живут, потребляют энергию, продолжают синтезировать РНК, белки, гликоген и липиды. Они дышат. Но не делятся.
— Последствия этой формы обратимы? — спросил Шлейсер, придирчиво изучая лицо и фигуру биолога. Пока, кроме дополнительных складок на шее и пигментных пятен на руках, изменений в ее облике не наблюдалось.
— Надежда есть. Только действовать надо быстро. И не в этих условиях.
Последняя фраза показалась ему лишней. И без того понятно — программу надо сворачивать. И как можно скорей. Вот только…
— Что с остальными? — спохватился он, уже в полной мере представляя, чем могут завершиться подобные метаморфозы.
— Хуже всех дела у Снарта. — Голос Гриты прозвучал глухо, как из подземелья. — У него открылся клеточный апоптоз. К чему это ведет — объяснять не надо. — Она подкрепила выразительным жестом свою мысль и умолкла.
— Может, он просто облучился, когда работал с ловушками? — Шлейсер попытался подступиться к проблеме с другой стороны. — Случайно. Ты же знаешь: в этом пекле, если вдруг что с защитой — враз сгоришь.
— Нет, — Грита отрицательно качнула головой. — Кассеты менялись автоматически. За пределы контура он не выходил. Да и симптомы не те.
— Да-а, — протянул Шлейсер, будучи не в силах по-другому выразить чувства. Не иначе как судьба отвернулась от них. А ведь так хорошо начиналось. Даже несмотря на более чем прохладный прием. И что теперь делать?..
— Как это могло произойти? — спросил он, обретая способность связно формулировать мысли.
— Причина та же. Потеря коррекции ошибок при дублировании клеток. И как следствие — искажение структуры матрицы информационного поля.
— Почему я узнаю об этом только сейчас? — он почувствовал, как внутри закипает волна раздражения, но усилием воли погасил ее.
— Симптомы появились неожиданно. — Грита выдержала тяжелый взгляд командора. — Предварительные выводы подтвердились только утренними пробами. Пока изменения проявлены в латентной форме. Поэтому никто ни о чем не догадывается. Но, надо полагать, патогенез будет прогрессировать. И тогда…
— Сколько времени у нас в запасе? — прервал ее Шлейсер, уже окончательно смирившись с неизбежностью досрочного финала.
— Думаю, пару суток выдержим… если надо…
— Надо! — твердо сказал он. — И это не моя прихоть. Мы должны совершить хотя бы одно погружение. У меня все готово. Понимаешь?
— Понимаю, — чуть слышно проговорила Грита. — На твоем месте я поступила бы так же.
— Держись. — Шлейсер сжал ее руку и попытался приободрить взглядом, хотя в его помертвевшей душе уже испарилась последняя капля надежды на благополучный исход. — Без моих указаний — никому ни слова, — добавил он. — Артинатора перекодируй и дай ему соответствующие инструкции.
— А если он объявит “зет”?
— Значит, так тому и быть, — ответил Шлейсер, понимая, что в критической ситуации, нравится это кому или нет, исинт возьмет управление программой на себя…
Как и следовало ожидать, известие о начале наступления на метафазу вызвало в команде всеобщее одобрение. Поскольку, с учетом полученной от Гриты информации, расположение участников в цепи оказалось наиболее оптимальным, Шлейсер не стал менять первоначальный план. Предварительно он переговорил с каждым. И принял окончательное решение только после того, как убедился в отсутствии у кампиоров внешне выраженных физических и психических отклонений.
Правда, странности с замками кают и переходов не остались незамеченными. Но Шлейсер и Грита после перевода охранной системы на ручное управление объяснили это вынужденным перепрограммированием артинатора, голосовая и телепатическая связь с которым сохранилась в неизменности…
Как только слайдеры Шлейсера, Сеты и Астьера заняли исходную позицию, Снарт, как заправский пилот, вы`резал изящным маневром траекторию полета “Ясона” так, что все они оказались у него на хвосте. Стремительно набирая скорость и оставляя за собой вспученную микрофлуктуациями пустоту, импровизированная кавалькада устремилась в направлении фиолетового ока.
Шлейсер хорошо запомнил особенности того перехода. Сперва истаяла стелящаяся позади звездная накипь. Исчезли оттенки синего, потом серого. Наступила чернота с единственным ориентиром по курсу — нуменалом. Горизонт событий сузился до размеров системы: “Ясон” — слайдеры. Везде, куда ни глянь, предполагалась слаженная неразбериха квазиматериальных сущностей и силовых полей.
Убедившись, что все идет по плану, он включил бортовой анализатор на определение характеристик ближнего космоплана, после чего настроил тенденсатор на все виды поправок, исходя из поглощения расстоянием генерируемой метафазой информации.
Первое время на призмоэкране разливалась все та же однородная мгла, в глубине которой ничего нельзя было разобрать. Потом, когда миарт определился с частотным режимом сканирования и фильтрации сигналов, глаза стали различать в ”черном тумане” игру полутеней, отражающих развитие ранее скрытых эндопроцессов.
Слева по курсу на фоне черноты угадывались по-особому упорядоченные, уходящие корнями в недра вакуума веерные структуры, вероятней всего зародившиеся в местах фокусировки гравитационных линз либо же являющиеся продуктом спонтанных извержений в узлах экстравертивной инвариантности.
Декор справа тоже не отличался разнообразием и складывался из фрагментов растекающихся течений неизвестной природы. Здесь в области пересечения циркулирующих потоков отмечалось тяготение сгустков энергии тоже непонятного происхождения. Миарт зарегистрировал их как энергены. А ряд слабо выраженных космоглифов Шлейсер склонен был расценивать как реликты исторжения вакуумной “лавы” или каких-то других разновидностей квантовых производных.
В шлейфах слайдеров и аллоскафа приборы отметили истечение из флуктуирующей среды каких-то субатомных частиц без явно выраженной структуры и свойств.
Сам же нуменал — единственно видимый материальный объект — вроде как одновременно давал красное и синее смещение.
Так, вглядываясь в сформировавшийся по особому принципу космоуклад, отражающий наиболее радикальное из известных переустройство материи и определивший здесь непостижимый феномен метатропного распорядка, он исподволь настраивал себя на осознание категорий нечеловеческих масштабов.
Яркий луч трижды прочертил оберег безграничного массива “черного тумана” — каждый раз другого цвета. Это Астьер лазером извещал о готовности занять место первого связующего с фильерой звена, после чего, отделившись от группы, запустил свой слайдер в противоускорительную спираль.
Тандем, сократившись на одну единицу и не снижая скорости, двинул дальше.
С погружением в ному контраст между окружающим и стандартным космосом становился все более разительным. Наблюдающийся кинематоз уже не имел ничего общего с тем, что доводилось видеть раньше. Фоновое излучение было разогрето до такой степени, что даже испускаемые нуменалом фотоны не то что ионизировали, а уже разрывали рождающиеся в метатропном лоно атомы. Собственно атомных структур как таковых здесь не было. Все что возникало в более-менее целостном виде, тут же под градом ультрарелятивистских частиц превращалось в осколки ядер. Ни один материальный объект не способен был выдержать такой бомбардировки. И если бы не защита, аппаратура в считанные мгновения была бы дезинтегрирована в аттоструктурную пыль.
Но, как выяснилось, главные чудеса ожидали их впереди.
Приборы все чаще стали отмечать структуры, которые уже и частицами нельзя было назвать. Скорее это были составные части частиц. Протонно-нейтронный субстрат рождался и трансформировался прямо на глазах. Фактически, это была уже кварковая материя, “гравитонный газ”, субстанция крайне хаотичная и неупорядоченная, но активированная до такой степени, что в ее составе излучение уже было неотличимо от вещества.
Снова радужной побежалостью отметился луч. Сета отделилась и, расписавшись следом в “чернотуманной” занавеси, легла в дрейф.
Еще раньше Шлейсер отметил, как стереометр зарегистрировал усиление искажений по осям, но занятый наблюдением превращений первооснов сущего, не придал тому значения. По мере углубления в ному, он все больше проникался чувством сопричастности к таинству зарождения мироздания, и как бы на запущенной вспять машине времени все ближе подбирался к моменту зарождения величайшего из начал.
По курсу наметилась невидимая, распознаваемая лишь тенденсатором граница какой-то неоднородности. Опасаясь атаки метаформов из запределья, Шлейсер приказал Снарту снизить скорость “Ясона”.
Явной угрозы вроде бы не было, но мало ли что может случиться. Например, адронный удар — эффект сопутствующий некоторым видам энергораспределения — способен деструктурировать все проявления материальности в огромных масштабах. Бомбардировка позитронием девизуазирует материальные объекты, обращает их в некое подобие призраков. Встреча со стаей экзотонов тоже не сулит ничего хорошего. Эти сверхрекулятивные частицы — “убийцы” протонов — обладают колоссальнейшей энергией и не имеют в микромире аналогов. Самыми безобидными в таком амальгамате считались мезоатомы. Но и контакт с ними чреват как минимум термоядерным разрядом.
Восторгу Снарта не было предела. Оказавшись в глубине кишащего микропротоквазисом вакуунариума, он болтал без умолку, тем самым отвлекая командора от контроля за ситуацией.
Плевок метатропной дряни застал Шлейсера врасплох. Но защита выдержала. Экран амортизировал удар, благо что слайдер, даже находясь вдали от “Ясона”, продолжал находиться под его прикрытием. Вместе с тем, расход энергии оказался потрясающим. Что это было?.. Выброс космоута? Ошметок астрония?.. Нет. С продуктами такой выпечки аллоскаф справлялся без проблем. Еще несколько мгновений… и от энергомассы емкостью тысячу мегатонн памяти не осталось. Но откуда в условиях господства энергоценоза взяться фрагменту цельного вещества?.. Все что когда-то здесь находилось или попало сюда извне, давно рассыпалось или, претерпев утилизацию, обрело статус частиц и квантов.
— Привет из соседнего измерения, — так прокомментировал Снарт визит дивовидного гостя.
И правда, эта гиперфлуктуация состояла не из камня, льда, металла или звездных выделений. По определению исинта она являла собой сгусток антитерия — вещества, пребывающего в доатомной форме, прежде не наблюдаемого и возможно отражающего состояние материи в предначальной стадии формирования Мира.
Информация относительно этого обстоятельства была скупа и отрывочна. Тем не менее Снарт выдвинул предположение, что поступающий из недр нуменала антитерий, после обработки ультраэнергичным спамом, распадается на составные части, которые затем реинтегрируются и далее соединяются в метаобразные комплексы, определяющие наблюдаемый колорит местного энергофона.
Миарт активировал функцию пространственной неоднородности, после чего вновь переключился в режим отслеживания градиента событий.
При виде того, что открылось глазам, Шлейсер обомлел. Континуальная развертка, которая до этого воспринималась как система из координирующихся связей, приняла вид то ли седла, то ли катеноида, и продолжала меняться. При этом, возглавлявший вереницу “Ясон”, представился обособившимся от сопроцессии к действительности микроколлапсаром.
Что-то случилось и со временем. Скорость истекающего от нуменала света упала в десять раз. Это произошло настолько быстро, что он не успел проследить за переходами.
«Заторможенный, набирающий массу свет, — сообразил Шлейсер. — И чем ближе к нуменалу, тем меньше скорость распространения информации. Знакомая ситуация. Здесь тоже, как и в астеносфере многих звезд, производимые недрами сигналы достигают периферии номы только через тысячи, а то и миллионы лет. А значит, то что видится, отражает лишь отголоски прошлого и не более…»
Его размышления прервал миарт. Он в очередной раз скалькировал структурный метауклад, после чего воспроизвел сложившуюся на текущий момент обстановку. Граница ранее обнаруженной неоднородности придвинулась вплотную. Аналитические выкладки свидетельствовали о еще более сложном распределении динамических компонент эфира. Уже здесь, а не как представлялось ранее, континуальный квадр переходил в квинтр, а может и в сам полимериум.
Еще миг, и кавалькада оказалась внутри массива набора неопределенностей. На экране отобразились хронотени, в отражениях которых проявились фрагменты ранних, изолированных, но возможно контактирующих и даже взаимопроникающих циклов развития нуменального естества.
Неожиданно лиловый глаз нуменала разделился. Шлейсер насчитал семнадцать копий. Слева, справа, впереди и сзади. Все они гравитировали. Оригинал не выделялся. Что это?.. Еще одно сволочное новшество из числа чудес позапространственного метаморфизма?.. Следствие ксенофикации континуальных гармоник?.. Клонирование нуменала в системе гравитационных зеркал?.. Или еще какой-то не менее гнусный выверт космодинамической топологии?..
Последнее сообщение миарта только усилило тревогу. Во-первых, слайдер вышел из зоны влияния защиты аллоскафа. А во-вторых, деактивировалась развертка связи трансляционного портала, вследствие чего голоса партнеров в аудиорежиме так расплылись, что большую часть слов нельзя было разобрать.
«Волны времени? — попытался он сориентироваться в изменившейся до неузнаваемости обстановке. — Резонанс от взаимодействия совокупностей реальности?.. Таких версий существует бессчетное множество…»
Хлопья ксеноподобных сгустков — инстантонов — обретающихся в принявшей вид квантонной оболочки номе, подтвердили факт не отрицания природой такого, казалось бы абсолютно бессмысленного с позиций непарадоксальной физики определения, как мнимое время. Куда-то исчезла ультрарелятивистская энергетика вакуума. Метатропная метель уже кружила так, будто и “Ясон”, и маркирующие его трассу слайдеры находились в едином мегаскопическом ламинариуме. Мягкий “снегопад”. Легкий “ветерок”. Едва различаемые тенденсатором мазки космозоля. И ничего более.
Но так продолжалось недолго. Накат то ли дуплексных, то ли структурно-динамических волн снова оживотворил причуды метатропного квазиценоза. Обозреваемая перспектива вновь наполнилась сверхпарадоксальной мутью, а вместе с тем и неподдающейся отождествлению с чем-либо (но являющейся неизменным спутником пульсаций кривизны пространства-времени) инфинитозной пеной.
Что-то случилось и с сознанием. Появилось ощущение причастности к множеству объективированных, расщепленных темпоральным потоком событий.
Лавина паралогизмов продолжала набирать силу. Окончательно подтвердился факт истечения из номы тех самых одномерных, ранее ненаблюдаемых из-за чудовищной энергоемкости объектов. Причем, диагностировать это явление удалось только по двумерности их состояния вследствие переплетения траекторий отдельных пар.
Но это было еще не все. Вопреки ожиданиям, сопутствующая переходу в полимериум развертка дополнительной мерности проявилась не в аналоговом, а в дискретном режиме. Вроде бы только что он смотрелся в обычном виде. И вот! В рефлекторном отражении он уже не узнал себя.
А дальше случилось то, чего никто не ожидал.
Предрекаемые аналитиками Метрополии ужасы ксеноидных обращений стали воплощаться в самую что ни на есть настоящую явь.
Расшитый нуменальными копиями вакуунариум, вдруг без всяких переходов превратился в энформиал: скопище трансцедентальных соотношений. Одновременно репликатор пространственной метрики отметил скачок энтропии. А это означало одно: метафаза утратила признаки различий.
Принцип казуальности рушился на глазах. Границы микро-мезо-мегауровней не то чтобы куда-то сместились. Они вообще деструктурировались. Тенденсатор и стрип-детекторы, утратив цель наблюдений, отказывались производить локацию будь каких координирующихся систем, а значит не могли обеспечить прогноз событий. Остатки сферической геометрии окончательно инверсировались в геометрию гиперболическую, где космологические расстояния становятся сопоставимыми с расстояниями между компонентами атомных ядер. По заключению миарта, в таких условиях мегамир должен закономерно перетекать в микромир, тем самым формируя иной регламент мультиплетности и вытекающую из новосложившегося космоуклада кварк-лептонику атомных и мегаподобно сопоставимых с ними структур.
Еще мгновение, и со стороны нуменала накатил очередной прилив несообразностей. Из коридоров бесконечности, генерирующих очаги высаживания уподоблений подпространства, вытянулись в поисках наживы щупальца инферногенеза.
Впервые в жизни ему стало по-настоящему страшно.
Защита слайдера работала на пределе. Уровень контролируемого разгона реактора достиг критической отметки. Захлебывался в суферсте гравистат. В условиях сформировавшейся несоразмерности Шлейсер уже не испытывал ни равновесия, ни пароксизма ускорения, ни свободы парения. Под градом космоутирующих ударов, занятый осмыслением последствий обрушившегося шквала интердемента, он окончательно запутался. В чьих же тенетах они оказались?.. Таймфера?… Заплутавшей в заворот-переворотах метакосма суперстохастиды?… Эмердженты?.. Отколовшегося от единого начала хрономодулятора?.. Эвентуальной гиперпротрузии, оказавшейся на стыке разнополюсных пространств?.. Или еще чего-то не менее ужасного из разряда того, о чем предупреждали эксперты Метрополии?
На полотне раскрашенной нуменальными альтернаформами тьмы след “Ясона” отмечался в виде едва заметной царапины. Состав метафазы и принцип ее энергообмена уже не поддавался обоснованию даже математически.
Судя по всему, он вошел в диссонанс с окружающим космоукладом, потому как почти ничего не соображал. Времени для переговоров со Снартом не оставалось. Опасаясь, как бы не уйти взакрай сознания, он решился на крайность — пользуясь правом командора, попытался произвести реверс аллоскафа к фильере.
К удивлению, ни первая, ни последующая попытка к успеху не привели. Снарт и артинатор на команду не реагировали.
Только тогда он понял: ситуация окончательно вышла из-под контроля. Видеосвязь пропала. И если речь Сеты еще можно было разобрать, то со стороны “Ясона” коммуникатор доносил только помехи и синтезированную в гротескные тона разноголосицу.
Кляня себя за увлеченность квазиподобной предстатью, Шлейсер отрегулировал звук… и одеревенел…
— Не смотри в зеркало! — донесся до него истошный крик Аины. — Грита!.. Заклинаю!.. Выключи фейс!.. Не смотри!..
Шлейсер мимо воли отметил свое отображение в рефлекторе тыльной стороны панорамы и его чуть не хватил удар. Даже самый страховитый монстр из числа тех, которые только могла воссоздать фантазия законченного психопата, в сравнении с ним выглядел милейшим персонажем из развеселой сказки. Триплет лица, прежде с такой любовью оживляемый взглядом и прикосновением губ Сеты, перерос в аллоинферниум, в строении которого не осталось не то что человеческих черт, но и вообще свойственных трехмерной геометрии признаков.
— Что у вас происходит? — едва ворочая языком прохрипел он и почувствовал как покрывается испариной.
— Шлейсер! — одновременно вскрикнули обе. — Мы тебя потеряли!
— Что у вас происходит? — тупо переспросил он. — Я не могу развернуть корабль.
— Что-то случилось со связью, — голос Аины был на грани срыва. — Мы не могли настроиться на твою волну.
— Что с артинатором? И почему не отзывается Снарт?
— Беда, командор! — в голосе Аины прозвучало отчаяние. — Артинатор самопроизвольно перестроился в режим n-мерности и перестал реагировать на команды. Снарт заблокировал доступ к блокам управления и заперся в командном центре. Я слышу, как он там орет и беснуется. Никого к себе не подпускает. На мои просьбы одуматься, несет какую-то ахинею.
— !!!
Пожалуй, ничто на свете не могло до такой степени потрясти Шлейсера. Перед открывшейся перед внутренним взором несуразицей отступило даже превращение его самого в жуткое исчадие.
— Что он задумал? — выдавил Шлейсер, еще больше холодея при мысли о том, что уровень метагиперболизма на “Ясоне” на порядок выше, чем на отрезке трассы его слайдера.
— Похоже, он свихнулся. Говорит, будто вышел на контакт с меганоидом. И ради встречи с ним готов на все.
— Проклятье! — прорычал Шлейсер. — Это ему даром не пройдет. Но вы!.. Вы хоть что-то делаете?
— Пытаемся. Но не можем отключить блокираторы переходов. К тому же он свернул причалы.
— О, боже! — У Шлейсера помутилось в голове. Теперь выходило так, что ни он, ни Сета с Астьером не смогут без команды изнутри попасть на корабль.
— Снарт, — стараясь сдерживать себя, попытался он обратиться к универсалу. — Не валяй дурака. Нам столько еще предстоит сделать. Верни все, как было. Мы соберемся. Отметим. Обсудим…
Он говорил еще что-то, обещал, уговаривал и даже пытался перевести свой монолог в шутку, предложив провести конкурс “полимериальной” красоты, в котором тот, кто окажется страшнее, получит звание главного метатропного чудища вселенной.
Тщетно. Слова оставались без ответа. Шлейсер не понимал причины сверхстранного поведения универсала, но уже окончательно утвердился в мысли: на борту аллоскафа творится какое-то, недоступное даже его безмерно развитой фантазии несообразие.
Тем временем разгул космической стихии продолжал набирать силу. Странное дело. До этого физики как только не изощрялись в поисках путей реализации предсказанных теорией эффектов. А тут, в самодостаточном состоянии нуменальной системы, чего только не было. Неведомо откуда возникали и рассеивались электронные облака — свидетельство резонанса разнонаправленных хроноаномалий и энерговыделения потоков времени различной плотности. В поле их влияния появлялись контуры каких-то субматериальных обособлений, которые тут же смазывались, расплывались, после чего деструктурировались, оставляя после себя лишь вспышку супержесткого гамма-излучения. В космотектоническом раскладе появились признаки инфляции времени по отношению к пространству. Сомнений не оставалось: нуменал — это темпоральный флуктуатор, что позволяет ему одновременно находиться в нескольких альконтах. В условиях атригональной развертки происходит смещение хода времени, сопровождаемое выпадением из континуума части нуменальной материи с последующим ее возвратом.
Апофеоз необычайности, крайняя мера возможности соизмерения несоизмеримого — так впоследствии Шлейсер охарактеризует разверзшееся нутро нуменального естества. Но тогда он еще только подбирался к границе не имеющей аналога трансцендентности.
Настал момент отделения последнего звена тандема. Шлейсеру ничего не оставалось, кроме как подчиниться условиям им же подготовленного сценария.
Классическим маневром он перевел слайдер в режим парения. “Ясон” помигал напоследок навигационными огнями и пропал в глубине всепоглощающей тьмы. Шлейсер нацелил вслед ему объектив телескопа и вывел изображение на экран. Согласно намеченному плану аллоскаф должен был отдалиться на полторы световых минуты, зарегистрировать все, что поддается регистрации и лечь на обратный курс.
Удар первого максимона пришелся вскользь. Последующие удары буквально изрешетили силовой экран. Расход емкости энергозащиты слайдера возрос до критического уровня. Он знал, от максимонов нет спасения. Они настолько тяжелы, что проваливаются сквозь дно любого сосуда и могут удерживаться только в магнитных тисках. Заряд максимонов высокой плотности пробивает любую защиту, отчего в свое время пострадал не один космический аппарат. К счастью, поток, не набрав достаточной силы, распался на взаимокомпенсирующиеся фрагменты, а потом и вовсе рассеялся.
Стараясь не фиксировать внимание на своем отражении, Шлейсер облегченно вздохнул. Но не успел он поблагодарить судьбу за проявленную благосклонность, как получил новый, еще более сокрушительный удар.
— Шлейсер! — вдруг донесся из коммуникатора торжествующий вопль Снарта. — Я нашел их!.. Нашел!..
— Что ты несешь?! — Шлейсер готов был разорвать его на куски. — Разворачивай корабль. Немедленно!
— Я знал: Они существуют! — не обращая внимания на приказ командора, продолжал выкрикивать свое универсал. — Всегда знал! И я разговаривал с Ними. Как с тобой. Только через самого себя. Это непередаваемо!..
Шлейсер, ничего не поняв из отрывочных возгласов Снарта, окончательно потерял над собой контроль. В голове билась только одна, невозможная, но вместе с тем единственно объясняющая пассажи взбунтовавшейся действительности мысль: «Он сошел с ума. Права была Грита. Апоптоз помутил его рассудок. Что же теперь будет?..»
— Передай управление, — взяв себя в руки и стараясь не выдавать эмоций, приказал он. — Я сам поведу “Ясон”.
— Нет! — отказался Снарт. — Они ждут меня. И я должен довести нашу миссию до конца.
А дальше последовало такое, от чего у Шлейсера вообще глаза полезли на затылок. “Ясон”, взмахнув распустившимися пантографами и стремительно набирая ускорение, ринулся в глубину квазиконтинуального чрева.
— Снарт, остановись! — все еще не теряя надежды, простонал Шлейсер. — Не делай этого!..
— Я открою вам новый мир! — донесся до него забиваемый помехами крик. — Заставлю поверить в невозможное!..
По мере роста разделяющей аллонавтов дистанции стали набирать силу структурные искажения в пространстве, отчего голос универсала звучал все тише.
Онемевшими пальцами Шлейсер до предела форсировал движитель и рванул следом.
Еще немного, и “Ясон” вошел еще в какую-то отметившуюся на радаре область неоднородности. Послышались душераздирающие крики: то ли Аины, то ли Гриты — не разобрать. Картина на экране потускнела. Оборвалась связь с Сетой.
Много чего довелось повидать Шлейсеру. Обстановка не раз складывалась для него крайне неблагоприятным образом. Но то, что открылось в следующие мгновения, вообще описанию не поддавалось.
Кажущийся до этого воплощением мощи и непревзойденного совершенства “Ясон”, вдруг заметался как щепка в бурунах, а затем раздираемый какими-то немыслимыми силами стал разваливаться на части.
Какое-то время Шлейсер остановившимся взглядом наблюдал за происходящим. Чувства отключились. Сознание если и тлело, то на грани беспамятства.
Между тем слайдер тоже пересек ту самую вроде бы неосязаемую, но упругую границу. Лицо, если конечно то что отражал рефлектор можно было назвать лицом, вспыхнуло от прилива крови. В ушах разлился звон. В позвоночнике что-то хрустнуло. Икры свела судорога. Сократились сухожилия, отчего голова вдвинулась в плечи, а кисти рук скрючились как у конченного полиомиелитчика.
Отчаянно засигналил тенденсатор, извещая о критическом изменении пространственного габитуса, после чего с экрана исчезли остатки “Ясона”, за которыми он все еще продолжал гнаться. Лишившись последнего узнаваемого в “черном тумане” ориентира, идентификаторы поисковой системы смешались в скопище нуменальных клонов, а миарт стал проецировать на экран хаотичную, лишенную смысла картографию.
В следующий момент грудь вывернуло так, что на спине сошлись лопатки, морду лица еще больше перекосило, уши оттопырились, а глаза вылезли из орбит. Если бы не КЗУМ, его бы уже разорвало изнутри и переломало кости. Послышался треск. Трещало все: обшивка корпуса, приборы, детали интерьера. Так бывает разве что в условиях сверхдавления или при запредельных ускорениях. Казалось, вот-вот начнутся необратимые деформации. Но Шлейсера это уже не волновало. Единственное, что тогда ему хотелось, так это умереть, рассеяться в прах, обратиться в пучок инстантонов.
— Внимание! Объявляется состояние “зет”! Параметры поля не соответствуют уровню сохранения целостности молекулярных структур… Повторяю… Объявляется состояние “зет”!..
Сперва он не понял чей это голос. Потом дошло: «Это же миарт. Только к кому он взывает? Поздно… “Ясона” уже нет. Значит нет и пути к спасению…» Усилием воли Шлейсер перевел управление слайдера в форс-режим и застыл в эйдетическом оцепенении.
Как и следовало ожидать, рассчитать траекторию полета оказалось невозможно. Миарт, также как и чуть ранее исинт аллоскафа, перестроился в режим n-мерности. В метатропном мороке, кроме равномерно распределившихся на небесной сфере копий ксеноида, других признаков различий не наблюдалось, а если что и выделялось, так это беспорядочные потоки квазичастиц и вкрапления пустоты на холсте еще более разреженной пустоты.
Тем временем влияние анормальных эффектов продолжало усиливаться. Кажется, слайдер был уже на грани смещения в раздел внепричинных связей, условного времени и условных величин. Структурные искажения достигли такой степени, что окончательно утратили смысл каноны геометрического языка. Поступающая информация уже не поддавалась актуализации, хотя миарт все еще пытался совместить несовместимое, согласовать несогласуемое, обязать к исполнению необязуемое, привлечь для анализа непривлекаемое и наконец отторгнуть то, что до этого было неотторгаемым. Воистину, более впечатляющую чем сотворенную этим метатропным Гадесом несимметрию, невозможно было представить. Все то, что можно было назвать “окружающим миром”, превратилось в полный неузнавариум. Кругом пустота. И в этой пустоте — только неистовствующее мессиво микропорций вещества, энергии, гравитации, обрывки полигенных, в том числе и темпоральных полей, где уже не разделяются такие понятия как “меньше”, “больше”, “раньше”, “позже”. И как теперь все это понимать? Как агонию распада некогда сформировавшегося суперпланкеона? А может наоборот, это и есть кровь вселенной, циркулирующая в артериях трансцендентности?.. Развертка наследственной программы, уложенной в умонепостижимые гены?.. После такого, если уцелеешь, невольно станешь пассеистом…
Но тогда он об этом не думал. Потрясенный чудовищным ударом фатума, он вообще ни о чем не думал.
Миарту каким-то чудом удалось замедлить падение в тиражированную индетерминальным квазиценозом бездну.
— Исчезла “ноль-компонента” в разделе “поле-вещество”, - прокомментировал он далее обстановку. — По-прежнему не могу определиться с курсом и координатами. Геометрия проявляет признаки квантовости; время — дискретности. Мы находимся в режиме волнового движения, а значит, одновременно движемся во все стороны.
«Полный абзац, — равнодушно подумал Шлейсер. — Теперь точно не выбраться. Да и надо ли…» Перед мысленным взором на миг обозначилось лицо Сеты. Но какое-то застывшее, неживое. В обожженной душе ничто не ворохнулось…
И тут под обшивкой приборной панели зародился свист: тихий, мелодичный, чем-то напоминающий звук флейты. Постепенно он усилился, да так, что заложило пылающие как от хорошей трепки уши. Одновременно возросло влияние метаструктурного переуклада. Теперь перекрученного и чуть ли не вывернутого наизнанку командора стало еще и трясти как в лихоманке. Он попытался перевести КЗУМ в режим скафандра, и таким образом отгородиться в последние минуты жизни от обратившейся в ад реальности, но из этой затеи ничего не вышло. Швы не герметизировались, а шлем, в который едва просовывалась деформированная и распухшая голова, не состыковывался с комбинезоном.
В кабине наметилось какое-то движение. Скосив глаза, он заметил в кресле второго пилота смутный силуэт. Разрывая набухшие связки, повернул голову, и…
За дублирующим клавиром, обратившись к нему и воплотив в себе весь кунстнабор что ни на есть кошмарнейших глюков, неподвижно (в отличие от него, трясущегося в конвульсиях) восседал страховитый истукан, не имеющий ничего общего даже с обезьяной. Вытаращенные остекленевшие глаза, вывернутые ноздри, настороженные уши-лопухи, ощеренная пасть… Такой отталкивающей наружности, такого изощренного уродства встречать ему еще не приходилось.
Какое-то время Шлейсер как завороженный пялил глаза на неведомо откуда взявшегося гостя. Потом в зашкаленном сознании шевельнулась смутная догадка. Потом еще раз…и еще…
И тут его осенило. Да это же он сам! Как есть. Во всей красе. Такая же одежда. Скорченное тело. А взгляд!..
С величайшим трудом он вернулся в исходное положение и хотел было обратиться к миарту за пояснениями, но не узнал своего голоса.
Из наполовину разинутого рта-пасти вырвалось несколько бессвязных звуков, среди которых угадывались только гласные:
— Ы-а-у-э-а-ы…
Тогда, едва ворочая онемевшим языком, он нащупал стык двух нижних моляр и, нажав на выступ десны, включил вживленный в мозг биочип телепатической связи.
Еще раз поймал в рефлекторе свое отражение. Экзот! Всем экзотам экзот! Да еще и клонирован… Волна ужаса окатила его. Воображение нарисовало образы тех, кто уже прошел этой дорогой. Себя он увидел в первом ряду. После этого, не отвечая на готовность миарта к продолжению связи, окончательно впал в прострацию.
Сколько так продолжалось, он не помнил. С осознанием непоправимости случившегося, чувства окончательно атрофировались, и даже притупилась боль в истерзанном скалярно-векторным раздраем теле.
Но он был жив. Психика его не была разрушенной, а хромосомный аппарат продолжал держать нагрузку.
Первое о чем подумалось, как только вернулась способность соображать, было следующее: «Что это за омерзительный тип? — он не сразу вспомнил, что это он сам. — И потом, как он сюда попал?..»
В опустошенную голову ничего путного не приходило. Отражение хрональной ретроспективы?.. Следствие разделения временных течений?.. Но если так, то почему в отличие от оригинала болван не движется, не копирует его движения?.. А может это следствие действий перестроившегося в n-мерный формат миарта? Тем более, что приборы показывают откровенную белиберду.
Собрав силы, он развернул кресло в сторону сохраняющего монументальную неподвижность монстродомуса и, стараясь избегать гипнотического взгляда, потянулся к нему.
Малейшее движение давалось с величайшим трудом. Казалось, при каждом вздохе грудь набивается абразивной крошкой, бронхи протыкаются ребрами, а сам он вроде как находится внутри разлива полужидкого стекла.
Пальцы коснулись комбинезона копии и, не встретив сопротивления, вошли вглубь тела.
«Черт! Да это же голограмма! — нашел в себе силы удивиться он. — Миарт!.. Его работа. Похоже, в этой вывертомерности и он свихнулся».
Только тогда Шлейсер обратил внимание, что свист, который продолжал давить в уши, исходит от двойника. Он поводил рукой внутри бесплотной копии и, убедившись, что она не имеет телесной оболочки, облегченно вздохнул.
В этот миг тембровая окраска свиста изменилась, частота звука понизилась, а сама копия сперва сократилась в размерах, побледнела, утратила четкость очертаний, а затем и вовсе девизуализировалась. Вместе с ней пропал и звук.
Исчезновение “симпатяги-близнеца” поразило Шлейсера не так, как его появление. И он готов был признать, что его уже ничто не может удивить.
Но то, что последовало дальше…
— Чи-у-ла-и-ли-и… чи-у-ла-и-ли-и… — пропел на высоких тонах невидимый Голос, после чего звук снизился до уровня обертонов человеческой речи.
— Ы-у-а-у-э-а-и… — ответил Шлейсер, не понимая, куда следует обращаться и что надо говорить.
И тут как ударило.
«Зачем пришли? Здесь вас не ждут», — отчетливо и ясно прозвучало у него в голове.
«Ну, все, — пронеслось в замутненном сознании. — Галлюцинативный бред. Наверное, так уходят из жизни те, кому довелось стать экзотом».
Он сжался и приготовился к концу. Но хуже почему-то не становилось, хотя трясло и корчило не меньше.
Потом что-то произошло. Сперва он даже не понял что именно. Потом сообразил: просветлело в голове. Откуда-то взялись силы связно формулировать мысли и различать в информативе алогических связей признаки различий.
«Вы обрекли себя на смерть, тем самым нарушили главное условие организации живых систем», — снова пронеслось у него в голове, да так отчетливо, будто тот, кто это произнес, находился у него внутри.
— Ы-а-у-а-э-ы… — Шлейсер попытался продолжить свой доисторический речитатив, но Голос прервал его.
«Отвечай через сателлита».
Действуя скорей по инерции, он послал миарту телепатический сигнал — первое, что пришло на ум: «Снарт и те, кто с ним… Они погибли?..»
Ответ последовал незамедлительно: «Переход трехмерных структур в состояние “статус-ноль” сопровождается распадом связей, поэтому в принципе необратим».
Сообщение было ужасным. Вместе с тем вернувшиеся в обычный формат посылы исинта, придали ему сил. «Если завязался этот сверхстранный разговор, значит не все потеряно», — трепыхнулась в уголке вздыбленного сознания еще не до конца сформировавшаяся мысль.
«Кто вы?» — догадался он сформулировать главное и пожалуй единственно правомерное в той ситуации послание.
«Постановка вопроса исключает возможность ответа».
«И все-таки?» — Несмотря на пароксизм отупения, он все еще пытался шевелить мозгами.
«Естество, открепленное от материи», — в Голосе, похоже, наметились признаки одушевленности, чего раньше у миарта не наблюдалось. Но опять же, что это было: надменность, снисходительность, презрение?..
Шлейсер верил и не верил. Такой спектакль в его жизни еще не разыгрывался. Но телеквантор извещал о записи диалога. А если так, то события действительно происходят в режиме реальности.
«Неужто и впрямь Меганоид?» — ударила в темя еще одна шальная, но уже готовая обрести форму непреложности мысль. — Да. Все сходится. Миарт, если и окончательно слетел с катушек, сам до такого никогда не додумается. Да и не заложено в нем это…»
Он вспомнил о пропавшем двойнике и отправил следующий посыл: «Это вы меня скопировали? Зачем?».
«Электромагнитный дубль был сформирован так, чтобы репрезентировать формат представляемого вами витаценоза. Твое неуместное вмешательство заставило его разрушить. Но это несущественно. С представителями вашего сапиенариума и до этого были контакты».
«Вы имеете в виду Снарта и Даниила Хартана?»
«Не только».
Шлейсер порылся в памяти, но ничего другого не припомнил. Голос по-прежнему оставался невидимым и это конечно же не способствовало рассеиванию тумана иррациональности.
«В каком виде вы существуете? И почему не показываетесь в своем истинном обличье?» — передал он далее, чтобы окончательно развеять сомнения.
«Любая форма реализации для нас, не более чем инфаза, — последовал ответ. — Мы можем проявляться абсолютно в любом качестве, наделяя предмет воплощения признаками чего угодно».
«Это как?» — не понял Шлейсер.
«Есть определенная мера состояния информационного поля. И она не испытывает зависимости от геометрических, физических или темпоральных начал».
«Невероятно!» — несмотря на сверхкритическое положение, поразился командор.
«Но такой путь необязателен для всех. — Голос выражал мысли простым и понятным Шлейсеру языком. Ему уже казалось, что он просто дискутирует с исинтом, как приходилось делать не раз. — Все определяет эволюция и условия среды. Для вас, например, наиболее приемлема та форма, в которую вы на данный момент облечены».
«Какая же это форма, если уже при таком колебании констант меня разрывает на части?!» — послал мысленный ответ Шлейсер.
«Способы формирования связей формируют и соответствующие запреты. Для каждой системы отношений — свои. И с ними следует считаться. Для вас проникновение в ареалы развития многомерных пространств еще надолго, если не навсегда останется за гранью возможного. И даже способность к сверхскоростному перемещению ни на шаг не приближает вас к полимериуму».
«Но здесь то мы как-то оказались?!»
«Дело случая. В целом, такого рода переходы возможны только при энергозатратах, на порядки превышающих расщепление атомных ядер».
«Почему я еще жив?», — задал он следующий вопрос, понимая, что ни одна биосистема не способна сохранять целостность в таких условиях.
«По всем правилам тебя уже не должно быть, — последовал ответ. — К тому же, вмешательство в дела инфант-цивилизаций не входит в круг наших интересов. Мы обитаем в разных распределениях, часть границы между которыми проходит здесь. Но наблюдение за вашим миром ведется. Когда-то представитель вашей цивилизации вызвал гравитационный резонанс космических масштабов. Мы были вынуждены позаботиться о том, чтобы подобное не повторилось. Так вот — и в этом видится еще одно феноменальное стечение обстоятельств — ты являешься потомком того, кто один уцелел после контакта и впоследствии описал его . Только по этой причине ты сохранен как раритет межцивилизационных отношений».
Всеведение Голоса поражало. Шлейсер даже представить не мог, как можно было, считай в одно мгновение, не только разобраться в его личности, досконально изучить генеалогию (он, кстати, понятия не имел, что у него был такой незаурядный предок), но и создать всеобъемлющее представление об уровне развития террастианской цивилизации.
Об этом он и спросил, пытаясь вразумительно сформулировать мысль.
«Управление временем превращает миг в вечность, и наоборот, — ответил Голос. — Пробой межпространственной мембраны в этой части раздела произошел впервые. Дорелятивистское вещество распадается здесь еще на подступах к стыковочному шву».
«Почему же удалась эта сверхвозможная при нестандартной геометрии трансфикция?»
«Трансляционный портал или то, что вы называете TR-каналом — безмассовое образование. На структуры такого рода ограничения n-мерности не распространяются. Что касается вас… — Голос помедлил, как бы размышляя. — Вам повезло, — продолжил Он. — Опять же, стечение обстоятельств. Если бы переход произошел в зоне сопряженности, от вас бы уже и следа не осталось».
Воображение Шлейсера еще раз воссоздало последние мгновения тех, кто был для него не только партнером, коллегой, но и частью души. Как это было? И что последовало после разгерметизации КЗУМов?.. Испепеляющиеся в клочьях квантовой пены обломки “Ясона”. Взрывное падение давления. В таких условиях смерть наступает даже не от удушья, а от мгновенного вскипания содержащейся в организме жидкости. Он не раз видел такое… Разинутый рот, заткнутый комом свернувшейся крови. Вырванные декомпрессией глаза. Сгустки крови в ноздрях, ушах. Разорванные тромбами вены. Отслоившаяся от плоти кожа. Оскольчатые обрубки конечностей…
«У них был шанс на спасение?» — Шлейсер еще не понимал, какую роль в разыгравшейся трагедии сыграли те, кого он не видел, не ощущал, а лишь воспринимал как бестелесный Голос.
«В той ситуации — нет. Здесь, где посредством шлюзовой трансформации происходит выравнивание энергетики сообщающихся распределений, находится регистрационный терминал. Вас как инородное включение обнаружили сразу. Но сближение не производилось. Когда же ваш носитель достиг предельной черты, мы решили вмешаться. Но эффект оказался противоположным ожидаемому. Реакция на дублирование, а по иному не было возможности синхронизировать уровни мышления, вызвала у двух контактоидов состояние ступора. А тот, кого вы называли Снартом, вообще повел себя неадекватно. Да, с ним пытались установить связь. Но вместо того, чтобы отреагировать на опасность, он почему-то повел транспорт в обратную сторону».
«Но почему? — отчаянию Шлейсера не было предела. — Что побудило его принять смертоубийственное решение?..»
«Возможно, сыграла роль неверная трактовка предостережений. А может, в каких-то определениях и с нашей стороны была допущена ошибка. Вышло так, что из-за негативной реакции на репрографию и прогрессирующую деструктуризацию оригиналов, ключ к взаимопониманию был подобран не сразу».
«И все-таки, можно было остановить распад в начальной стадии?»
«Действия того гоминида исключили возможность продолжения параллелизма. Он переоценил свои возможности. Таким как вы вообще противопоказано находиться в узлах сочленения разномерных структур».
«А как же я? — спросил Шлейсер, все еще не до конца понимая отведенную ему в этом необычном диалоге роль. — Почему я жив, если вслед за ними переступил границу распада?»
«Как уже отмечалось, в отношении тебя принято беспрецедентное решение. После того как выяснилось, что ты потомок контактоида, тебя решено было сохранить как личность».
«А если бы я не был правоприемником?»
«Если бы ты отказался от приобщения к Нам, то последовал бы вслед за своими гоминидами».
«И это все что вы можете сказать?»
«А чего ты хотел? У каждого свой путь. И он определен изначально сложившимся набором обстоятельств. Между нами нет ничего общего. Какой смысл вести диалог, если у него нет будущего?»
«Выходит, мне уготована роль подопытного экземпляра? Или, если хотите, амплуа агента Вселеноида?»
«Ни то, ни другое. При желании мы сами можем освоить ценоз любой сложности и, если надо, оказать на него влияние. Условия нашего обитания универсальны. Энергетические возможности неограниченны. У Нас нет повода кого-то завоевывать, подчинять или уничтожать. Но за порядком в этом разделе инфинитума приходится следить. Кстати, при первом посещении Земли в оболочке вашей звезды был оставлен силовой компенсатор. Потом связь с ним оборвалась. Причина осталась невыясненной. Декинетикум просто исчез, не оставив следов».
Шлейсера вдруг осенило. Он постарался как можно более четко сформулировать мыслеформу, после чего транслировал ее миарту: «Не тот ли это тор из нестабильных элементов, который мы обнаружили при исследовании солнца?»
«Именно он, — последовал ответ. — Что с ним произошло?»
Шлейсер невольно сконфузился: «Он провалился в конвективную зону, как только мы попытались к нему приблизиться».
«Ваша тяга к вандализму, в том числе и неосознанному, свидетельствует сама за себя, — отозвался Голос после продолжительной паузы. — Теперь, может хотя бы у тебя хватит ума сделать соответствующие выводы?»
«Да. — Шлейсер почувствовал себя полным идиотом, и с тем, чтобы хоть как-то выправить положение, попытался перевести разговор на другое. — Скажите, есть ли у нас шансы хотя бы в будущем приблизиться к структурам, подобным нуменалу?»
«Абсолютно никаких. По крайней мере, в пределах той формы материализации, в которой вы сейчас пребываете. В мире развития нефункциональных связей все без исключения процессы подчинены закону вероятностей. Поэтому, оказавшись внутри полимериума, любой основанный на молекулярных связях объект будет деструктурирован и обращен в энергию».
Продолжая находиться под гнетом тягостных дум и невзирая на более чем ужасное состояние души и тела, Шлейсер все же передал: «Возможно ли продолжение нашего диалога в свете ваших знаний об эволюции разумной жизни?»
«Нет, — отрезал Голос и, как ему показалось, в нем прозвучали металлические нотки. — В этом нет необходимости. Со времени первого контакта вы ничуть не изменились. Разве что научились создавать еще более разрушительные технологии. При первом посещении Земли, контактоидам было предложено приобщиться к нашему Существу, контаминироваться в нем. Но они отказались. То же самое предлагается и тебе. В случае согласия, ты обретешь бессмертие. Время твоей жизни станет сопоставимым со временем существования атомных структур. Тебя могут ожидать невероятные открытия и бесконечное познание в области формирования и распределения основ сущего».
«Нет! — поспешил отказаться Шлейсер. — Как бы не сложилась моя доля, пусть это будет в мире понятных мне вещей и определений».
«Как знаешь, — безразлично ответил Голос. — Тебя к тому не принуждают. Но и доказательств диалога ты не получишь тоже…»
И все!.. Вселенная дрогнула, рассыпалась на мириады сполохов и куда-то понеслась с невообразимой скоростью. Сознание Шлейсера померкло, мысли спутались, а тело окончательно отказалось повиноваться…
Первые мгновения после возвращения в реальный мир осели в памяти черно-красной полосой, в которой не прорисовывались детали. Он открыл глаза, не понимая, где он… кто он… С одной стороны неба — выстланная чернотой космоса и тусклой бесконечностью даль нуменала-сингулятора, брызги субатомного конденсата и квантонный “ветер”. С другой — опятнанная звездным крапом высь, вливающиеся в универсум струи пространственно-временного сублимата и “спейс-миражи” на фоне притворяющегося пустотой вакуума.
Он попытался сориентироваться. Голова раскалывалась, в горле пересохло, в глазах двоилось, а сердце, казалось, вот-вот выскочит из груди. Тело болело так, будто его пропустили через мельничные жернова, но руки и ноги повиновались, хотя несмотря на ослабление ксеноконтинуальной выкрутки, он продолжал биться, как в припадке падучей.
Поймал в рефлекторе свое отражение и глазам не поверил. На зеркальной поверхности обозначилось бледное, изможденное… но лицо… Его лицо, а не какое-то монстроподобное мурло.
После этого дал миарту команду определиться с координатами, но убедившись, что исинт плохо воспринимает невнятную речь, снова перешел на телепатическую связь.
Удивительное дело, но в силу неведомых причин, его слайдер оказался рядом с инфортационной фильерой. Объяснить такой казус миарт не смог, потому как с момента отделения от “Ясона” ничего не помнил.
Шлейсер кинулся к телеквантору — та же картина. Запись событий, следующих за разделением тандема, оказалась стертой.
«Вот так номер! — мысленно изумился он. — Выходит, кроме моей памяти, этот кошмар нигде не запечатлелся?»
От неоднозначных размышлений его отвлек голос Астьера, вызывающего на связь Сету. Спохватившись, Шлейсер отладил коммуникатор и послал встречный вызов.
— Шлейсер!.. — Астьер захлебнулся от захлестнувших его чувств. — Наконец-то! Ты где?
— Здесь я, — через силу выдавил командор. — У фильеры.
— Как ты туда попал? — изумился Астьер. — И где остальные?
— Возвращайтесь, — только и смог сказать он, чувствуя как горло перехватывает спазм.
Через три часа слайдер Астьера пришвартовался к аппарату Шлейсера. А еще через три часа к ним присоединилась Сета.
Весть о гибели “Ясона” потрясла кампиоров. Раз за разом они заставляли Шлейсера воспроизводить детали трагедии, дублировать переговоры и вновь воссоздавать наиболее драматические моменты. Пришлось изворачиваться. То, что на самом деле произошло, включая диалог с Вселеноидом, он даже не пытался объяснить. Свое же чудодейственное спасение объяснил случайностью, а отсутствие записи — происками метаценоза.
— Но почему?.. Почему Снарт пошел на этот безрассудный шаг?.. — повторял один и тот же вопрос почерневший от горя Астьер.
Шлейсер молчал или в отвлеченных тонах комментировал принятое универсалом решение. А что оставалось делать? Разве он мог без доказательств поведать о последних, наполненных безумной решимостью воплей съедаемого цитологическим распадом Снарта? Или передать выражающие безмерный ужас крики Аины?.. Гриты?.. Они ведь тоже видели свои, донельзя обезображенные копии. И с ними пытались наладить диалог. Но не смогли. Или не успели… Как это объяснить? И потом, как теперь не оказаться в рядах свихнувшихся от непомерных нагрузок экзотов? Можно ли поверить в то, что довелось ему на самом деле пережить?.. Сам бы он в такое не поверил… Даже наказание за провальный финал пугало его меньше, чем перспектива пополнить своей особой коллекцию кунсткамеры, стать учебным пособием для сосунков-практикантов.
Как выяснилось, в рамках системного времени он отсутствовал более двух суток, между тем как его хронометр оценил этот тайм-интервал лишь в два с половиной часа.
Все это время Астьер и Сета утюжили космос, оставляя где только можно навигационные падраны. Неизвестность настолько вымотала их, что держались они исключительно на тилерафосе. К счастью, они не знали о происходящем в их организмах переустройстве, иначе вызванные гибелью “Ясона” психические травмы были бы еще более тяжелыми…
Реакция Метрополии на события в энвиате Анцельсы была сдержанной. Но даже самая богатая фантазия не могла передать шок, вызванный известием о разыгравшейся здесь трагедии. После непродолжительного молчания из Центра поступило распоряжение: «Работы свернуть. Приступить к эвакуации».
Состояние кампиоров оставляло желать лучшего. Но, несмотря на приказ и уже сказывающиеся последствия клеточной интоксикации, они еще не меньше недели вели поиски следов “Ясона” в пределах доступного обследованию инфернатива. Казалось, осмотрен был каждый уголок вероломной метафазы, идентифицирована каждая, будь сколько выраженная аномалия. Но тщетно. Остатков аллоскафа обнаружено не было.
Впоследствии, несмотря на сверхтщательное расследование, поступок Снарта так и не нашел объяснения. Сбой программы артинатора списали на ревальвацию метрики пространства. Убытки отнесли на счет страхового фонда.
В итоге пришли к выводу: действия экипажа признать неправомерными, экипаж расформировать, флаг-кампиора отдать под суд.
На том и завершилась карьера одного из лучших разведчиков ГУРСа. Ушло ощущение исключительной значимости не только в своем самосознании, но и в глазах близких, друзей, бывших коллег. Наступило пресыщение жизнью…
