1

Горы дымили. Волна активизации прокатилась не только по вулканогенным поясам Нордленда, но и по прилегающей к нему шельфовой области. На материке, наверное, не было места, откуда бы не просматривались в ту или иную сторону вулканические постройки или по крайней мере следы извержений в атмосфере. Погода испортилась. Небо постоянно хмурилось. Мощные грозы бушевали и днем, и ночью, как правило разряжаясь обильными осадками. И уже нельзя было разобрать, что являлось тому причиной: перепады давления или пепловые выбросы.

Вместе с тем, природные выверты ничуть не отражались на жизни поселенцев. Они давно привыкли к такому и, казалось, разверзнись земля под ногами, это не вызовет у них особых эмоций.

К исходу третьего месяца Шлейсер тоже перестал обращать внимание на завязавшееся в недрах переустройство. К тому времени его облик полностью переменился. Теперь в стройном подтянутом аллохтоне вряд ли кто узнал бы изможденного, угнетенного переживаниями бывшего флаг-кампиора. Он воспрянул духом, посвежел и даже успел неплохо загореть на время от времени появляющемся в разрывах облаков солнце.

Его действия никем не регламентировались и не направлялись. Он мог сколь угодно копаться в информатеке (информацию можно было воспринимать телепатически, зрительно или же в виде печатной матрицы), работать с любой имеющейся в наличии аппаратурой, совершать прогулки: пешком, наземным транспортом или на микролете. Мог вообще ничего не делать. Все зависело только от его настроения. «Идеальные условия, — пытался он как можно чаще внушать себе. — Мечта изнуренных заботами трудоголиков, раздираемых противоречиями олигархов и шныряющих в поисках неведомо какой доли инфорнавтов». Конечно, здесь был рай. Особенно для него, поскольку он привык к такой жизни, когда все, что не связано с необходимостью выживания, было непомерной роскошью. И еще: раньше бывали минуты, когда он ненавидел свою работу, порой настолько, что готов был все бросить, уйти в запас, перевестись управленцем в админкорпус, взять курс лекций в академии или выбрать что-нибудь другое. И только теперь, оставшись не у дел, стало понятно, насколько значимым был для него статус первопроходца. Да, здесь хорошо. Одного не хватает: осознания осмысленности своих действий или своего же бездействия.

Пока неудобные мысли особо не допекали. Активный образ жизни — наилучшее средство для борьбы с хандрой. «Человек — ноль, ничто, — думал он, — если ему нечем заняться, тем более здесь, в условиях тысячепарсековой изоляции». Но иногда тягостные думы все же доставали, заполняли сознание, выбивали из колеи и лишали чувства атараксии . И тогда он все бросал, перекраивал мысли, перетряхивал душу и, подавленный внутренними доводами о бессмысленности существования, надолго задумывался. После последнего вояжа в неизвестность у него, было, зародилась мысль, что судьба специально его охраняла, берегла для исполнения особой, лишь одному ему предназначенной миссии. Но вот Каскадена! Конец пути. Куда еще?.. Порой, он мысленно возмущался: «У этих треклятых калистров были десятки вариантов по-иному решить его судьбу». Но реальность — это сформировавшаяся система изначальных условий. Ему выпал жребий.

И он определил его будущее. В жизнь после смерти он и раньше не верил. А вселенную признавал такой, какая она есть, с ее суровыми, неподвластными желаниям истинами. Поэтому в определенные моменты ему казалось, что в жизни его нет подготовленной природой цели, а значит нет смысла. И помнить его будут недолго, а потом забудут. Особенно остро он почувствовал свою никчемность после того, как наладив связь с информатекой в удобном для себя режиме, залез в исторические хроники и раскопал там корни своей генеалогии. Повозиться пришлось изрядно. Результаты повергли его в шок. Все сходилось. То, что открылось за мгновение до гибели “Ясона”, оказалось правдой. До этого он и так был аутистом. А после выявления ранее неизвестных фактов из истории своего рода, так и вовсе неделю ни с кем не разговаривал. Но потом взял себя в руки. Мысленно приказал выбросить из интросферы все, что было связано с тем эпизодом; заставил себя отказаться от эмоциональной оценки случившегося, дабы не выстраивать свое личное пространство внутри мира реального, чтобы не остаться вне собственной жизни, как бы наблюдая за ней со стороны.

Пару раз делинквенты устраивали подобные прибытию Шлейсера вечеринки, поводом для чего послужили день рождения Рона и десятилетие со дня официального начала эксперимента.

Первое время Шлейсер, пожалуй, больше всех поддерживал контакт с Филом. И не потому, что они были соседями. Просто у Фила больше чем у остальных была выражена потребность в общении. Он мог часами рассказывать о том, как протекала здесь жизнь до его, Шлейсера, появления, предавался воспоминаниям или просто болтал ни о чем. Оказывается, он занимался живописью. И надо отметить, это у него неплохо получалось. Шлейсер часто заходил к нему и всякий раз удивлялся беспорядку, который Фил устраивал сразу же после того, как Дзетл производил уборку. Его комната была завалена картинами, большей частью незавершенными. В основном это были подводные пейзажи, исполненные в довольно таки оригинальной манере. Особенность его метода заключалась в том, что он брал какое-нибудь из полотен, наносил на него несколько мазков, после чего отправлял в угол и заменял другим. Таким образом, в комнате порой скапливалось больше двух десятков картин, причем были и такие, к которым он не прикасался месяцами. Готовые вещи он складывал в пристройке к жилому корпусу и говорил, что когда-нибудь устроит персональную выставку, которая покорит террастианскую богему.

 

2

К Дзетлу Шлейсер постепенно привык и со временем тоже стал воспринимать его не более как машину, предназначенную для выполнения той или иной работы. Парабиандр вел себя исключительно корректно, не вступал в дискуссии, не задавал вопросов и если не был занят, незамедлительно приступал к исполнению любого, кем бы то ни было отданного приказа. Внешне он ничем не отличался от человека. И распознать его можно было только по особому призвуку, порожденному звуковыми синтезаторами и чересчур правильной речи, в которой отсутствовали слова неоднозначного толкования, сленг и выражения непристойного характера. Что касается внутреннего содержания, то, конечно же, если содрать с него коллагеновую оболочку, то под искусственной кожей вместо костей, кровеносных сосудов, мышечной и нейронной ткани обнаружится кремниевый мозг производительностью тысячи терафлоп в секунду, плотность элементной базы которого максимально приближена к плотности мозговой ткани, органопластовая арматура, сенсоры, датчики, системы ориентации и локомоции, квантовый, то есть практически неиссякаемый источник энергии.

К слову сказать, проблема искусственного интеллекта, несмотря на уровень развития науки, продолжала оставаться достаточно острой. Понятно, исинт — это всего лишь программа, с помощью которой компьютер или машина приобретает способность решать те или иные задачи. В отличие от функциональной деятельности исинта, работа мозга — это некий макроскопический квантовый процесс, в ходе которого множество нейронов, взаимодействуя одновременно, порождают сознание. Вот почему ни одна из модификаций исинта не могла задавать вопросов. Роботы или игнорировали неточные формулировки или требовали их уточнения.

На истории развития робототехники тоже имеет смысл вкратце остановиться.

Создание компьютерного мозга в свое время привело к полнейшему переустройству информационно-технологической схемы космоцива. Компьютеризировано было все, что только поддается компьютеризации.

Но с андроидами дело зашло в тупик. Производить их оказалось не то что невыгодно, а вообще нецелесообразно. Это как пытаться создать летательный аппарат на основе машущего крыла или изготовить транспортное средство на базе локодинамики сороконожки. Гораздо более перспективными оказались трансформанты , симбиотически связанные с уже существующими средствами передвижения: наземными, водными, воздушными, космическими. Что касается волнового исинта или же исинта на базе элементарных частиц, то разработки в этой области, позволяющие оператору как бы дистанционно участвовать в неких, порой весьма отдаленных событиях, находились на экспериментальной стадии и в ближайшее время вряд ли могли быть использованы на практике. Главная проблема заключалась в сложности реализации принципа склеивания психограмм транслятора с дистантными аналогами, проявляющимися в виде статических полей, электронных, позитронных, мезоквантонных и других подобных им материализаций.

Но как бы там ни было, а к идее производства метагомункулусов время от времени возвращались. Ставку на человекоподобие автоматических устройств делали те адепты психологических доктрин, которые искренне верили в необходимость подселения андроидов в команды исследовательских станций и космические экипажи.

Да, метантропы обладали рядом несомненных преимуществ. Но они были и уязвимы, так как состояли хоть из очень прочного материала, но не могли противостоять сильным механическим воздействиям. Они могли производить работу на уровне возможностей человеческого тела, может чуть больше, управляли транспортом, проводили опробование и разработку руд. Они были устойчивы ко всем видам излучения, но не могли менять размеры и форму. Их внешний облик был раз и навсегда зафиксирован. Попытки наделить их, впрочем, как и остальные виды исинта, человекоподобной психикой к успеху не привели. Идеальная имитация человеческого сознания оказалась в принципе невозможной. Искусственный интеллект построен на основе формальной логики. А человек — существо в высшей мере нелогичное. И эта нелогичность определяется набором генов, которые за миллиарды лет эволюции сохранили способность и дальше эволюционировать. К тому же, искусственный разум не мог выделять отдельные (то есть дискретные) события в общей последовательности событий в том плане, что под событием следовало понимать наименьшее возможное изменение рассматриваемой системы, которое нельзя свести к последовательности других еще меньших событий. Уровень несводимости мышления естественного и искусственного интеллектов оставался весьма высоким, да и вряд ли он мог быть снижен, потому как модулирующее и модулируемое все еще различалось на много порядков.

Впоследствии, используя явление изомерии , андроидов усовершенствовали. И как только научились управлять присущими изомерам химическими связями, появилась возможность легко и обратимо переводить их друг в друга, после чего чистое индивидуальное вещество становилось полифункциональным или другими словами одна молекула изомера приобретала множество “лиц”. Новую модификацию андроидов назвали антаутами . Но название не прижилось. Парабиандров по-прежнему называли андроидами и наоборот. К слову отметить, предпринимались и другие попытки как-то по-особому назвать метантропов. Словесной изощренности не было предела. Анхры, апрокариандры , арпопусы (с благословения церкви), киборотни, метаклоны, экземпы , эксбионты… Всего не перечесть.

Попытка превращения гоминидов в киборгов наткнулась на ряд нравственных запретов, к преодолению которых человечество еще не было готово, хотя по большому счету любой, кто хотя бы раз пережил инфортацию, уже (ранее об этом упоминалось) превращался в автоклона. А такие как Шлейсер и ему подобные вообще становились полиандрами. В конце концов конструкторы остановились на паунах , которые кроме исполнения дино-кинетических функций реагировали еще и на проявление классических видов полей, включая био— и психополе.

На этом возможности антропоподобных робототехнических изделий, да и остальных форм исинта, исчерпались. Отвлеченные, неосязаемые, но крайне важные для личностной самооценки качества — мышление, воля, эмоции, чувства — на уровне искусственного сознания так и остались не воспроизведенными. Единственное, чего удалось добиться для высших форм искусственного разума, так это наделить их способностью реагировать на проявления информационного поля, что особенно важно было при осуществлении инфорт-переходов.

Однако случилось так, что со временем службы косморазведки от андроидов отказались. Их заменили на бестелесных миартов и артинаторов. Причиной тому, как уже отмечалось, послужила психологическая несовместимость космиадоров с говорящими и двигающимися манекенами. В условиях длительной изоляции многие космияне начинали испытывать к метантропам беспричинное раздражение. А все потому, что поначалу парабиандрам придавалось максимальное сходство с человеком. Под кожей так же пульсировала кровь (или жидкость, заменяющая кровь), вспыхивали румянцем щеки в минуты опасности, выражалась готовность исполнить любое желание с максимальным эффектом. Но они были не в меру умны, потому как знали абсолютно все. А постоянное нахождение в обществе суперинтеллектуала, который фиксирует малейший твой огрех и у которого даже партию в шахматы невозможно выиграть, рано или поздно вызовет к нему чувство ненависти, сформирует в себе комплекс неполноценности или же сведет с ума. В ЦСР все чаще стали поступать просьбы заменить андроидов на что угодно, вплоть до модоквазов. Волей-неволей приверженцам человекоподобного исинта пришлось уступить разведчикам и перевести свои разработки в другие сферы жизни.

По словам Фила, первоначально на Каскадене был задействован пятиклон парабиандров: по одному внешне одинаковому, но обладающему своей параличностью, отличающимся от других поведением и образом мышления метаиндивидууму на каждого делинквента. Им дали названия: Альф, Бетран, Гамдий, Дельт и Эпс. Филу достался Дельт.

— Как же вы их различали? — спросил Шлейсер, как-то перед сном заглянув к нему в гости.

— Сперва по табличкам на комбинезонах. Потом такая необходимость отпала. Каждый стал узнавать своего, как мать различает близнецов.

— И что же дальше?

— Это все Арни. — Фил оживился и, смакуя подробности, стал рассказывать. — Чертов солдафон! Именно из-за него ультиматор потом здесь все переустроил. Арни научил своего Бета ржать и фыркать. А как-то раз, придав ему облик коморалиссимуса, поставил на четвереньки, прикрепил к бедрам муляж лошадиного зада, приладил хвост из мочала, способный задираться, кинул на спину седло и, сунув в зубы трензель, с гиканьем и улюлюканьем, колотя пятками по бокам, принялся скакать по периметру. При этом он во всю глотку орал непристойности, выкрикивал боевые кличи, призывал к атаке и заставлял парабиандра издавать задней частью корпуса непотребные звуки.

— Не может быть! — изумился Шлейсер.

— Да. Мы стояли разинув рты и не могли пошевелиться. Ультиматор тоже не знал, что предпринять и какое-то время бездействовал. Через полчаса Арни выдохся и свалился с седла. Но Бет, подгоняя себя ржанием, еще долго продолжал скакать и трубить, теперь уже без команды. Ошарашенные, мы ни во что не вмешивались и ничему не препятствовали. Более впечатляющей картины невозможно представить: скачущий во весь опор парабиандр, на нем фуражка с кокардой, китель, погоны, штаны с лампасами…

Шлейсер от души рассмеялся:

— И вы действительно ничего не могли сделать?

Оживление Фила как рукой сняло:

— Мы здесь, как врачи. У нас не принято без просьбы помогать. Тем более, во что-то вмешиваться. Здесь каждый за себя. — Он напрягся. — И если кому-то взбредет напялить на голову шутовской колпак, никто не вправе ему это запретить. Не нравится — отвернись. Или уйди с глаз. Благо, что места — немеренно.

Шлейсер смешался:

— Понимаю. Просто не привык еще. Не вошел, так сказать, в колею. Но откуда взялся Дзетл?

— После того, как Арни утихомирился, ультиматор отдал распоряжение отключить парабиандров, смягчился Фил. — Но Тиб уговорил Совет. И одного нам оставили. А чтобы ни у кого не возникло желания на него претендовать, его назвали Дзетлом.

— А что с остальными?

— Сначала их хотели отправить в кибернарий, где хранится архивированная робототехника. Но Янз — а дело было еще при нем — был горазд на выдумку. К тому же он оказался ярым таксидермистом: изготавливал чучела местной живности и расставлял их на станции. Парабиандров постигла та же участь. Они были выпотрошены, набиты каскаденианским сеном… ха-ха… и расставлены по периметру.

— Что-то я такого не заметил.

— Это все ультиматор. Он распорядился убрать шедевры Янза и утилизировать их. А жаль. Они так хорошо смотрелись на фоне этой идиотской, до сих пор вызывающей у меня тошноту растительности. К тому же отпугивали стегоцефалов.

— Но они же безобидные.

— Так только кажется. Всякий раз при виде этих гнусных тварей у меня появляется желание взорвать планету.

— А что Янз?

— Янз настолько разозлился, что сжег свои творения, пепел развеял и больше к теме таксидермии не возвращался.

— На этом вопрос с андроидами разрешился?

— Нет. Потом Арни попытался заказать себе герлиандру. Но ему отказали.

Шлейсер этому не удивился. Несмотря на потуги сексологов, вопросы половых отношений в космосе продолжал оставаться достаточно острым. Там где было возможно, космиян комплектовали парами. Там же где нет… Одно время герлиандры, пласт-инджианы и орсеании заменяли на военных кораблях женщин, исполняли их роль. К чему это приводило — нетрудно догадаться. Дисциплина в подразделениях разлаживалась, порой так, что между солдатами вспыхивали ссоры, приказы не исполнялись. Любовные утехи настолько увлекали служивых, что все чаще стали отмечаться случаи нарушения присяги и отказа от сопряженных с риском заданий. В конце концов это безобразие прекратили и вернулись к испытанному правилу: исключить присутствие жриц любви, пусть даже и не настоящих на борту военных космолетов. Что касается исследовательских экспедиций, то их участникам при отсутствии пары и с личного согласия вводились спецпрепараты, понижающие активность половых желез. Другого пути просто не было. И тот, кто определил для себя выбор, связанный с Дальним космосом, сознательно шел на ряд ограничений и сопряженных с ними неудобств. В отношении же частных предпринимателей и просто любителей попутешествовать, то для них в этой части ограничений не было.

Все это Шлейсер знал, но, учитывая нестандартность ситуации, все же спросил:

— Что послужило причиной отказа?

Фил вздохнул и с кислой миной продолжил:

— Чего скрывать. Все мы не прочь бы здесь поразвлечься. Сам я не пробовал, но мне говорили: герлиандра так отлюбит — никакой женщины не захочешь. К тому же, уговаривать ее не надо. И платить… Но какой-то кретиноид из Амфитериата решил, будто мы, включая даже Рона, который на мой взгляд является образцом ригоризма, решили устроить здесь вроде как вселенский промискуитет с перверсиями . Представляешь?.. Содом и Гоморра на планете — надежде человечества. Конечно же, никто наверху на это не пошел. Арни, так вообще хотел удавиться. Но потом, как и мы, смирился. А что делать? Выхода нет. Терпи, надейся, жди. Решай свои проблемы сам. Как можешь…

Для Шлейсера с момента деструкции “Ясона” тема взаимоотношения полов как-то отошла на второй план. Другие мысли отвлекали. Но в последнее время он все чаще стал думать о Сете. И не столько отвлеченно, как о неком обезличенном разлукой образе, бестелесном предмете любви, а как о волнующем, казалось ни на йоту не иссякшем за годы близости источнике наслаждения, обладательнице, он был уверен, самых что ни на есть восхитительнейших прелестей и совершенств. Каких только сочетаний и сплетений в условиях регулируемой от невесомости до изрядных перегрузок обстановки они не перепробовали. Повторения ощущений не было. Прелюдии… Каждый раз к уже известному, испробованному добавлялось что-то новое, по-особому пленительное, отзывающееся в сердцах и душах каждого упоительнейшим трепетом в ответ на сладостные токи от мест волшебных соприкосновений и от ажитированных до крайней меры крайности сенсуальных мембран. С годами ощущения только усиливались. И казалось, нет тому предела… Сливающиеся в слаженном ритме тела. Сводящие с ума изгибы грациозного стана… Страстные вскрики и заглушаемые поцелуями стоны. Отдача в безудержном порыве всего своего “я” и безграничное обладание каждой клеточкой ее тела… Медовые уста. Твердеющие под ласками соски пружинящей груди. Малейшие ли выступы, впадинки в разводе бедер. Припушенный бархатистой порослью нежнейший из цветков… Упоение счастьем должно было продолжаться долго. Очень долго. До бесконечности… Дрожание налитой силой плоти. Истекающий животворящим соком обвод божественного устья. Пульсация сердец… Да, он не был импотентом. И она не относилась к фригидомам. Оба были гедофилами. При разнице в десять лет они научились уравновешивать отношения и, прекрасно дополняя друг друга, сохраняли здоровую полярность. А взаимная предрасположенность к наполненной “дендж-алармом” жизни сближала их еще больше. Удивительно. Насыщенность регулирующих эмоции лимбических систем у обоих примерно была одинаковой. Обычно у женщин таких рецепторов больше. Именно поэтому мужчины меньше переживают при просмотре жестоких сцен или читая душещипательные истории. Им нужны более сильные впечатления: зависнуть на минуту-другую в протуберанце изготовившейся к взрыву сверхновой или, скажем, нырнуть в бездну заметаненного сателлита еще никем не покоренного метаформа. Да, сначала думалось так — от нее требуется всего ничего: добрая душа, профессиональные знания, сексуальное тело. Его мало интересовала архитектура ее сознания, ход ее мыслей. Казалось, в отлаженных временем отношениях сложилось все. Не было одного: осознания момента истины и понимания того, что не поддается расшифровке ни одной из любящих сторон, как бы они не любили друг друга… сколько бы не прожили вместе… Физика любви, если она вообще существует, еще не обрела сколь явно выраженный или даже предположительно условный и хоть в какой-то мере поддающийся математическому обоснованию вид. Он понимал одно: сосуд душевных отношений всегда должен быть наполнен до краев и старался не допускать недо-перелива. Она боялась старости. Боялась и не понимала, что не может в его глазах состариться, что ни на день для него не постарела с той минуты, когда он понял, что любит ее, а значит, готов приспосабливаться, готов уступать. Со временем необходимость применяться к уровню и образу ее мышления стали второй натурой. Сложилось так: мысль о ней стала первой реакцией пробуждающегося после инфортационных ударов сознания. Сейчас он уже не мог вспомнить, когда по-настоящему прикипел к ней душой.

Да и был ли такой момент? Скорей всего тому предшествовал достаточно долгий и надо отметить далеко не безоблачный период взаимной адаптации, предшествующий осознанию казалось бы простой житейской истины: по-настоящему счастливы бывают лишь те, кому удалось найти или же воспитать равного себе партнера. Складывалось по-разному. Находки и ошибки. Улыбки и гримасы Купидонов. Взаимный переуклад мышления.

Он так и не смог подчинить ее себе. А стремился ли? Зачем?.. Оба были достаточно умны, чтобы понимать: победа одного над Личностью другого, прежде всего подразумевала поражение самого себя, тем самым лишая обоих состояния уравновешенности и гармонии. Не смог он и классифицировать ее как женщину. Она не была ни валькирией, ни медеей, ни мессалиной, ни еще каким известным прототипом прекрасного пола, хотя, наверное, от каждого из них в ней что-то было. Их двенадцатилетний сын, в котором Шлейсер души не чаял, как и все дети аллонавтов находился на попечении ГУРСа. Они редко виделись. Именно поэтому при встречах ему первым делом в глаза бросались перемены как во внешнем виде, так и в характере мальчика, в чем не столько он, сколько Сета отмечала все большее сходство с отцом. Каково ему сейчас? Об этом Шлейсер старался не думать. Что толку. Только себя травить. Конечно же, Сета, все что знала, ему рассказала. И если бы сейчас представился шанс, он бы добавил: «Жизнь прекрасна, но только в том случае, если в ней заложена возможность самому исправлять свои ошибки». И тут же осаживал себя: «А что, собственно, она знает? Не уплыла ли бы она в Антициру , окажись тогда со мной?..»

Сета!.. Как ни пытался он себя переустроить, как ни старался минимизировать последствия негативной сенсорики, но с разлукой исчезло наполнение жизни. И несмотря ни на что, он все никак не мог вернуться в состояние равновесия, найти себе такое занятие, которое могло бы в полной мере увлечь и нейтрализовать отравляющие рассудок флюиды. Сколько будет продолжаться этот делициоз, он не знал. Конечно, стимуляторы в какой-то мере помогали.

Но он старался не увлекаться антидепрессантами, понимая, что впоследствии суррогатная флегма может вылиться в серьезное расстройство. Оставалось только ждать результатов автоиммунизации сознания, когда душа, вся интросфера будут готовы подчиниться обстоятельствам, обязывающим довольствоваться малым, да надеяться на то, что это состояние не проявится в патологической форме хромосомной дисфункции, встречающейся при инфортационных переходах и как правило неизлечимой.

А пока, в минуты отвлечения от дел, он испытывал отчаянное одиночество, заглушить которое не могли никакие виртуальные радости. Сета!.. Бездонные глаза. Зовущий голос. Трепетные губы. И тело. Один только вид которого уже наполнял его жизненной силой… А что он теперь может? Что вправе изменить? Нулификация приговора исключена. Побег тоже. Да и куда бежать?.. В конечный пункт последнего вояжа? Туда, где мировым порядком правит надпорядок вечности? В ужаснейшее из ужасных мест, откуда он, как шарик для пинг-понга отфиндафулился сюда?.. Что будет дальше — неизвестно. Тибу с компанией проще. Они не из космопоиска. У них другая природа. Иная психика. Для них даже полная свобода — что для него заключение.

Тут, чтобы не свихнуться, надо в корне изменить себя. Во всем и полностью. От начала до конца… Работа! Надо так загрузить себя работой, чтоб просвета не было. Пусть даже никому не нужной и никем не заказанной: изучить окрестный космос; разобраться в элементах некрологии; опоисковать что только можно. Так. Что еще?.. Систематизация фауны и флоры? Нет, это не интересно. Понептунить с Филом? Облазить арктические ледники? Это можно. И думать… думать… “S-фактор”! Это что же за паскудство такое?! В чем суть губительной предтечи?..

Вообще-то, с его опытом и кругозором можно попытаться если и не решить эту дьявольскую головоломку, то по крайней мере наметить подход к ее решению. Даже в ОБЦЕСИСе далеко не каждый мог в исчерпывающей мере постичь и объяснить происходящее в неоднозначном полифейсном космосе. Но он был одним из таких… Полнейшая загрузка. Ни минуты расслабления. Да, надо с головой уйти в работу. Раствориться в ней без остатка. Пусть так. Лет на десять хватит. А там, глядишь, и финиш. И прекратить, наконец, думать о тех, кто остался за межой доступности. Им не поможешь, а себя угробишь. Иссечешь нервы. Отравишь кровь. Что тогда?.. Кому ты будешь нужен, когда все это кончится? И что будешь из себя представлять… ты — многомерная свертка макрокосма в потоке времени, начертанный неведомыми силами иероглиф природы?..

Уже засыпая, Шлейсер еще раз сравнил себя с тем, в кого бы мог обратиться… Что было бы, если бы… Ему грезились таинственные джунгли с притаившимися за деревьями монстрами; отвесные скалы, ощетинившиеся пучками гигантских кристаллов; косматые пряди протуберанцев… «Пульсирующие туманности и протоплазма амебы. Что их различает?» — последнее, о чем подумал он, перед тем как провалиться в беспокойный сон…

 

3

Кладбище поселенцев… Здесь покоились те, кто в силу разных причин обрел на Каскадене вторую родину и перед смертью пожелал быть похороненным в этих, нельзя сказать что обетованных местах. Подобное не поощрялось, но отказ в исполнении последней воли усопшего по-прежнему считался тяжким прегрешением, и тогда на Землю для исследований инфортировались только вирт-копии умерших.

День выдался пасмурный. Сыпал мелкий дождь, но холода не ощущалось. Положение станции неподалеку от границы северных субтропиков позволяло колониантам практически круглый год использовать КЗУ в летнем режиме, за исключением разве что случаев трансгрессии из приполярной области особо мощных циклонов.

От угла кладбищенской ограды до станции, если по прямой — не более двух километров. Когда-то вместо густого подлеска это место у излучины реки занимала обширная поляна. Люди нарушили веками формировавшийся биотический уклад, и после эвакуации луговина стала зарастать. Наверное, если бы это было классическое кладбище с подбором приземистых стел-надгробий, обнаружить его в таких условиях было бы трудно. Но похоже здесь живые всерьез решили позаботиться о мертвых. Над верхушками кустов, как полупритопленные поплавки на неспокойной воде, возвышались постройки-памятники, этакие пантеоны в миниатюре, по высоте примерно одинаковые (метр-полтора над растительным покровом), но разные по форме. Шлейсер насчитал около двух десятков могил. Может, их было больше, но обзору мешали заросли.

Он осмотрелся. Никаких признаков враждебности, безвредное с виду окружение. Слева, под гнетом черных, плоских снизу облачных массивов, стлались в несколько ярусов горные отроги, вершины которых терялись в покрове стекающего по склонам тумана. Справа, где пониже, над волнистым взгорьем тоже теснились, вились и перекатывались тучи — но уже черные с пурпурным отливом, свинцово-серые и снова черные с дымчатыми разводами. Впереди, совсем неподалеку, угадывались контуры моренного вала с запятнанными растительностью склонами, указывающего на следы прокатившегося когда-то здесь оледенения. А дальше, уже там, в загоризонтной дали вздымались высоченные, достигающие одиннадцатикилометровой отметки вершины, которые могли сохраняться только здесь, в условиях разреженной атмосферы и которые своим происхождением скорей были обязаны не вулканическим процессам, а столкновению литосферных плит.

В этот раз Шлейсер, вооружившись в качестве промывочного прибора позаимствованной у Дзетла сковородой, собрался подняться по реке в сторону рудника, на полпути к которому еще в первый поход обнаружил береговой прижим, где в месте пропиливания рекой коренных пород прямо на дне вполне могла сформироваться русловая россыпь. Но что-то заставило его сойти с тропы. Отступив несколько десятков шагов в сторону, он протиснулся в щель между оградой и приоткрытой, намертво схваченной вьющейся растительностью калиткой.

Рядом с ближним надгробьем угадывалась оплетенная стеблями скамейка. Освободив ее от неподатливых ветвей, он присел на мокрый камень и стал очищать лицевую сторону памятника.

На матовой, отразившей хмурое небо табличке проступила надпись:

БЕНДЖАМИН ЛИНГЕР

Ниже стояли даты рождения и смерти.

«Сорок два года, — подумал Шлейсер. — Почти такой, как я».

Смахнув с таблички остатки листьевой крошки, он прикрыл глаза и попытался представить, как развивались здесь события после того, как смерть приступила к своей страшной жатве. «Кем же ты был, достопочтенный Бен? Что делал? И почему решил остаться?..»

Никто из тех, кто находился здесь до последних минут своей жизни, не знал что лучше: суицид, эвтаназия или мучительные судороги при полном осознании происходящего… осознании до самого конца, пока не остановится сердце… А что предпочел бы он? Наверное, попросился бы в космос без права возврата. И даже связь не стал бы держать. Звезды помогли бы справиться с болью, а пространство выстроило бы цепь событий так, чтобы развал генома произошел быстро, в один прием. И потом, он сам бы мог шагнуть навстречу безызвестности, слился бы с вакуумом, по своей воле вернулся в предисходное состояние. А там…

Он вздрогнул. Из груди вырвался непроизвольный стон. Ему вдруг показалось, что эта планета всегда знала о его существовании и терпеливо ждала, когда же наконец он явится. И еще будто бы она пытается наладить с ним диалог, как близкое тому, что уже однажды было, настойчиво призывает остаться здесь навсегда, раствориться в ее трансцендентной безликости. А что? Фактически он изгнан с территории исторического времени. И путешествие совершил такое, после которого по большому счету некуда возвращаться. Что будет через десять лет? И где гарантия, что этот дьявольский эксперимент когда-то завершится?.. Проклятье! Душу опять стали раздирать сомнения. Настроение, как стрелка барометра в ненастье упало. Он, хоть и с запозданием, но стал понимать, что на завершающем этапе последней экспедиции или уже во время следствия совершил серьезную ошибку. А может, и не одну. Поведи он тогда себя по-другому, раскрой тайну, обладателем которой до сих пор только сам и является, последствия трагедии “Ясона” были бы не столь роковыми. Наверняка не было бы релегации, Каскадены и этой дурацкой роли подопытного кролика… «А что было бы? — в который раз осадил он себя. — Место в паноптикуме? Еще один экземпляр в коллекции экзотов?..» От осознания собственного бессилия он заскрипел зубами. Нет. Надо держаться линии, которую изначально выбрал. Да и поздно уже. Все равно его отсюда не выпустят. Даже если он станет говорить. Может получиться еще хуже. Почему, мол, раньше молчал?.. В общем, опять тупик. Куда ни кинь — ни малейшего просвета. Сам себя загнал! Один! Без чьей-то помощи…

Со стороны реки заскрипел гравий. Шлейсер насторожился, но тут же расслабился.

— Фил, — позвал он, радуясь возможности отключиться от тягостных дум. — Иди сюда. Посмотри, что я раскопал.

Из прибрежных кустов вынырнул океанолог. Заметив Шлейсера, он удивился:

— Что ты тут делаешь? В такую погоду?!

Шлейсер рассмеялся:

— Я то, ладно. У меня всегда так. Испытываю степень несоответствия внешнего состояния внутреннему содержанию. Люблю, понимаешь, дождь. А что ты здесь делаешь?

Фил подошел. Увидев прислоненную к ограде сковороду, удивился еще больше:

— Зачем ты ограбил Дзетла?

— Заходи, — пригласил Шлейсер, тщетно пытаясь сдвинуть будто вросшую в землю калитку. — Посидим. Помянем, так сказать, приличествующим словом.

Фил с величайшим трудом пропихнул плотное тело в так и не увеличившуюся в размерах щель и уселся рядом с кампиором.

— Вот так всегда, — вздохнул он, явно не испытывая при этих словах ни капли сожаления. — Стоит меня кому позвать, я тут же все бросаю и мчусь на зов в любое время и, заметь, при любой погоде.

Шлейсер снова рассмеялся:

— Знаем. У тебя одно на уме. Было бы с кем поболтать. Что скажешь? — он указал на покрытую пленкой влаги табличку.

— Когда-то в этой божьей обители было очень даже мило, — отозвался Фил. Его КЗУ был настроен почти на полную герметизацию. Открытыми оставались только лицо и уши. Руки обтягивали тонкие, почти прозрачные перчатки. Герметичный шов соединял ботинки с обшлагами брюк. Со стороны казалось, что он одет в закамуфлированный под лиловое окружение росток лепидодендрона.

— Зачем ты так замуровался? — спросил Шлейсер, наоборот, укоротив до локтей рукава своего комплекта.

— Проверяю одно предположение. А это требует максимальной стерильности. — Фил поправил пояс и Шлейсер только сейчас обратил внимание, что к его униформе прикреплены вроде патронташа кассеты с набором пробирок.

— Не могу понять, — продолжил он в ответ на немой вопрос Шлейсера. — Почему здесь нет рыб? По логике вещей всякие там ползающие по дну уродины должны прежде всего эволюционировать в плавучие формы, а уже потом на основе плавников научиться ходить. Но они, почему-то минуя естественную стадию, сразу полезли на сушу. Спрашивается — почему?

— Наверное, на то есть причины, — не сразу отреагировал Шлейсер. — Не забывай, все они зоофиты. А значит, жить могут только в условиях доступности “топлива” для фотосинтетических реакций. Понятно, на поверхности света больше. Вот они к нему и тянутся.

— Сначала я тоже так думал, — отмахнулся Фил. — Но все равно не сходится. Здесь немало мест, где глубина не превышает пары сотен метров. Казалось бы, пусть осваивают континентальный шельф, озера, реки. Но не хотят.

— Почему?

— Причин может быть только две. На эту тему я уже говорил с Тибом. Либо структура местной воды такова, что она не растворяет кислород, либо эволюция почему-то “забыла” применить для местных форм принцип жаберного дыхания.

— И что ты проверяешь?

— Тиб посоветовал набрать статистику по разным типам водоемов. А это не одна тысяча проб. Вот и копаюсь.

Шлейсер в очередной раз подивился своеобразию мышления делинквентов и упорству, с каким они пытаются оградить себя от одичалости. И ведь не эргастул здесь. И даже не эргастерий , где тоже все основано на принуждении. Все они диспозитивны — имеют выбор. Никто ими не руководит, никто их не наставляет. Видимо, в каком-то отношении ему еще далеко до них.

— Скажи, — он решил сменить тему. — Кто соорудил эти памятники? И зачем надо было придавать могилам в общем-то обычных, ничем не примечательных людей такую, чуть ли не шаржированную монументальность? Ведь понимали: следить за ними никто не станет. Понятно, можно выставить знак на безатмосферном космоформе, где он может продержаться в неизменности миллионы лет. А здесь?! Еще немного, и растительность закроет эти творения. Выветривание источит камень. И все…

— Трудный вопрос, — поразмыслив, ответил Фил. — Первое время, пока не заросло, это место действительно впечатляло. Я даже сделал несколько набросков. Будет время — посмотри в запаснике. Думаю, авторами этих композиций двигало отчаяние и страх перед будущим. Возможно, неосознанно. У нас так и осталось что-то от дикарей. Столкнувшись с чем-то необъяснимым, мы спешим задобрить таинственные силы всякого рода уснащениями. В том числе и архитектурными. Иногда я сам готов принести жертву или помолиться тому, кого не знаю. Почему?.. Потому, что не могу понять смысла целесообразности сущего.

— Поясни. — Шлейсер еще не понял, куда клонит Фил.

— Все в живой природе либо кем-то поедается, либо применяется высшими формами для своего благополучия. А что с человеком? Ни мясо, ни кости, ни кожа ни на что не идут. Люди хоронят своих мертвецов, нарушая тем самым принцип биологической целесообразности. И никто от этого ничего не имеет. Может, кем-то используется человеческая биоэнергия? Тогда мы — это отражение неких высших сущностей, которые, подобно некритам-энергофагам, для сохранения баланса в природе, каким-то образом нас употребляют. Но как это происходит? А главное, с какой целью? Мы этого не ведаем. Мы даже не понимаем, кто мы есть. Космозавры! Стадо интеллектуальных дикарей, предназначенных для чего-то в исполнении кого-то. Конечно, нас каким-то образом используют. А вот как, мы того не знаем.

Что Шлейсер мог на это сказать? Он понимал одно: природа прекрасно обходится без всякого рода философий. Человеку же свойственно предаваться аутизму — бежать, отстраняться от действительности, погружаться в мир несуществующих видений или фантазий. При этом каждый вправе верить в свою точку зрения, потому как это освобождает от необходимости ее доказывать. С той колокольни, на которую зашвырнула его жизнь, он теперь смотрел на мир, Каскадену, Даир, партнеров по несчастью не то что снисходительно, а как бы отвлеченно, как существо из другого измерения. Несомненно одно: объяснять что-то Филу или спорить с ним так же глупо, как, например, прокладывать курс “Ясона ” с помощью логарифмической линейки. Поэтому он ответил так:

— Старайся без необходимости не приумножать проблем. Чего не знаешь, лучше избегай. Не забивай голову тем, чего не можешь доказать. И вообще, старайся меньше думать.

— Да, — согласился Фил. — Если и есть смысл о чем то размышлять, так это о насущном… Чего мы здесь ждем? Не знаю. До тебя мы не раз касались этой темы. А что? Насколько известно, алхимики так и не нашли ни золота, ни эликсира долголетия. Но поиск многих из них спас от болезней, разочарований, разладов с семьей или с самим собой, а то и от смерти. Была цель, хоть и призрачная. И с этим приходится считаться.

Шлейсер считаться не собирался, но промолчал. Свою цель он призрачной не считал. Хотя в значительной мере был с Филом согласен.

— Самое страшное здесь — это лень, — продолжил тем временем океанолог. — Лень, которая убивает всякое желание двигаться. Ощущение того, что в объеме миллиарды кубических световых лет, кроме тебя нет ни одного мыслящего существа, поначалу доставляла мне истинное наслаждение. Возможно, сейчас ты испытываешь то же самое. Но потом, когда ушло чувство новизны, наступило время депрессии. Все валилось из рук. Даже осознание наконец-то обретенной свободы перестало согревать душу. Хотелось только одного: лечь, не шевелиться и ни о чем не думать. Даже злость куда-то пропала… Но потом — странное дело — какая-то сила толкнула изнутри, заставила выдраться из прострации и заняться хотя бы чем-то, и все лишь для того, чтобы опять не сорваться в треклятый, напитывающий сердце ядом ленивиарий. Я вдруг научился находить различия в однообразии, ценить малое, радоваться мельчайшим событиям, на которые раньше никогда бы не обратил внимания. Мы все через это прошли. У тебя, наверное, такого не будет. Как-никак, ты годами обращался неведомо где и, конечно же, все это знаешь.

Шлейсеру не хотелось развивать эту тему, поскольку ничего нового она не давала. Он действительно имел полное представление о том, что такое настоящее одиночество, причем не понаслышке. И еще. Знал бы Фил, в каких передрягах приходилось ему бывать. Да еще с партнерами, которые при случае не упускали возможности дернуть черта за хвост. Почему-то вспомнилось, как порой в разгар обсуждения вариантов предстоящих экспедиций — а им нередко предоставлялось право первоочередного выбора — Снарт вдруг вскакивал и, размахивая руками, как ненормальный орал во всю глотку: «Пеклеца побольше надо! Пеклеца!..»

Порыв шалого ветра хлестнул по кустам, взрябил просвечивающую сквозь листву гладь речной заводи. Горизонт окончательно заволокло туманом. Контуры местности смазались, потерялись. По-прежнему моросил дождь. Влажно блестели сиреневые с переходом в чернь листья, больше напоминающие метелки из узких ленточек и волокон.

В лесу и прибрежных зарослях протекала своя жизнь. Создавалось впечатление, будто там что-то усердно пилили, рубили, рвали, дробили. Некоторые звуки даже напоминали карийон. К ним добавлялись щелканье, звяканье, дребезжание, гудение, удары.

«Хигак-хитак, хигак-хитак!..» — полная имитация вгрызающейся в дерево двуручной пилы.

«Кахх-х!.. Кахх-х!.. Клак-клак!.. Бр-р-р-р!..» — первое время Шлейсер никак не мог привыкнуть к манере общения местных обитателей. Их призывы доставали его везде, в любое время суток, отвлекали и не давали спать.

«Крэкс-крэкс!.. ЖЖЖ!.. Дрррык-к!.. УУУУ!.. Хр-р-р!..»

— Дьявол! Когда уже перегрызутся между собой эти мерзкие твари?! — Фил даже в лице изменился после того, как ему на голову неведомо откуда свалились сразу три крупных волохатых жука-ногобрюха.

У каскаденианской фауны в ареале ее обитания еще не было врагов. Еды в виде всеразличных салатов хватало на всех. Это уже позже, когда эволюция войдет во вкус и если, конечно, жизнь здесь не прервется, они покончат с вегетарианством и примутся друг за друга.

— Как ты думаешь, кому в таких условиях легче: тупице или умному? — спросил Шлейсер, в свою очередь смахивая с колен заблудившуюся жужелицу.

— Трудно сказать. С одной стороны тупица легче приживается, меньше страдает о потерянном. Однако с другой, ему быстрей надоедает окружение. Не зная чем заняться, он начнет изводить соседей, донимать их и скандалить. Умный же всегда найдет себе занятие, а значит, окажется более приспособленным. У нас все нашли себя в новой ипостаси. Как видишь, каждый по-своему.

Облачность приподнялась. Дождь прекратился. Но напитанные влагой кусты продолжали гнуться к земле и при малейшем прикосновении сыпали брызгами.

— Ты часто думаешь о женщинах? — вдруг без всяких переходов спросил Фил.

Шлейсер стер с лица все признаки эмоций:

— Вообще-то бывает, но стараюсь этой темы избегать.

По правде говоря, вопрос застал его врасплох. Не далее как два дня назад он провел с собой серьезный разговор и дал слово до лучших времен исключить мысли обо всем, что связано с Сетой.

Фил устроился поудобней и пустился в рассуждения:

— Вообще-то на месте вашего начальства я посылал бы в космос только женщин.

— Почему?

— От них меньше отходов и не так воняет. Кроме того, по природе своей они не столь болезненно переносят отсутствие представителей противоположного пола.

— Но у них другие проблемы. И с ними не так просто справиться.

Дремучесть Фила во всем, что касалось космонавтики, просто умиляла. Ему, похоже, и в голову не приходило, что помимо всего прочего, в том числе и назначения соответствующих препаратов, у всех без исключения космитов-одиночек и членов однополых команд во время сканирования мозга проводилась коррекция базальных и медиальных ядер, отвечающих не только за выработку положительных эмоций, но и за степень сексуальной активности.

— Когда вернусь, первым делом заведу подружку, — продолжал тем временем разглагольствовать Фил. — Какая женщина не мечтает о мужчине с бурным романтическим прошлым?! Думаю, ей не придется со мной скучать. Обзаведусь детьми. Кстати, у тебя есть дети?

— Да, сын.

— Вот и я хочу, чтобы у меня был сын. Нет, два сына. А лучше три. Из всех нас только Тиб имел семью. И тот развелся.

— Надо думать, у тебя все получится. В отличие от них… — Шлейсер кивнул в сторону надгробий.

— Да, не повезло беднягам. Кстати, я знал одного из тех, кого вывезли в числе последних.

— Вот как? — В глазах кампиора отразился всплеск интереса.

— Представь себе. Он так радовался спасению. Мечтал когда-нибудь вернуться сюда. Но…

— Что? — насторожился Шлейсер.

— Через полгода, как и большинство уцелевших, сыграл в ящик.

Шлейсер промолчал и, отвернувшись, стал высматривать в облаках признаки разрывов, гадая, выглянет ли сегодня солнце.

— Так что же ты собрался делать с такой большой сковородой? — Фил вдруг вспомнил вопрос, с которым еще раньше обратился к кампиору.

Шлейсер вкратце рассказал о своих планах и предложил прогуляться вместе. Но Фил отказался, сославшись на усталость. Как-никак, с утра, забравшись далеко вверх по течению, он занимался опробованием и теперь двигался в сторону станции.

Они еще немного поговорили, после чего расстались. Время хоть и перевалило за полдень, но до заката было еще далеко.

Стараясь держаться ближе к воде, Шлейсер неторопливо шагал к месту схождения речных берегов и, размышляя, внимательно изучал содержимое речного аллювия. Как и следовало ожидать, в составе галечника отмечались довольно интересные находки. Но он, не отвлекаясь, только фиксировал их, откладывая сбор коллекции на будущее.

Да, условия для процветания жизни сложились здесь, можно сказать, идеальные. Нет звездной, да и планетарной радиации тоже. Тепло, но нет изнуряющей жары. Нет хищников. Вулканы и землетрясения? Если соблюдать правила, их можно в расчет не принимать. Что еще? Относительно естественных факторов, пожалуй, все. Земные формы, включая бактерий-хемотрофов не приживаются?.. Ну и что?! На эту тему он еще не торопился думать.

Колонианты!.. Он приспосабливался к ним как только мог. При этом понимал: в группе людей, долгое время проживающих вместе, складываются определенные привычки. И чужак, не знакомый с ними или не желающий следовать правилам, вызывает вполне объяснимое раздражение. Чего скрывать, отношения складывались непросто. Арни так и сохранил холодный нейтралитет. Тиб тоже сначала косился. Но потом, убедившись, что кампиор не претендует на первенство, потеплел. Рон держался доброжелательно, ровно, но желания к сближению не испытывал. Что же касается Фила, то с ним, пожалуй, и стегоцефалы готовы были подружиться, дай он на то согласие. Как-то не верилось, что эти, с виду совершенно нормальные люди — опасные преступники, для которых человеческая жизнь, несмотря на убежденность каждого в собственной безгрешности, и гроша не стоит. Конечно, каждый из них волен как угодно изъясняться и делать что хочет. Но здесь, как нигде в другом месте, условия выживания при отсутствии палочной дисциплины определяют общее правило: возможность случайных срывов должна быть сведена до минимума. Каждый реализует себя индивидуально. И Фил только что еще раз об этом напомнил. Поэтому Шлейсер уже взял за правило не придавать значения формальностям, разумеется, кроме элементарной вежливости. Главное условие: никаких объяснений, если в том нет необходимости. Принимать все как есть, довольствоваться мерой отпущенных возможностей. И точка…

Постепенно долина реки сузилась. Послышался шум воды на перекатах. Эта река не отличалась полноводностью. В самом глубоком месте русло можно было перейти вброд. Вместе с тем, на участке смыкания берегов течение набирало такую силу, что большая часть выстилающего дно обломочного материала уносилась водой. Таким образом, обнажалось коренное дно водотока, в неровностях которого — “карманах” — задерживалась наиболее тяжелая фракция, в том числе и самородные обособления, если они были.

Отступили щетинистые куртины тростника на мелководье. Корявые и низкорослые, схожие с терновником кусты перебрались на крутые, порой отвесные склоны.

Шлейсер срезал ножом изогнутую ветку и в несколько движений изготовил из нее подобие скребка. Потом перестроил КЗУ: нарастил на левой руке перчатку и, скрючив пальцы, придал ей необходимую жесткость. Теперь он мог, как ковшом, выгребать из “карманов” содержимое и складывать материал на сковороду. А дальше — дело техники: промывка пробы в струе воды и просмотр высадившегося на дно прибора концентрата — шлиха.

Первые три пробы оказались пустыми. Четвертая тоже. Пятая проба… Слой за слоем течение уносит песок и крупную гальку. Чем дальше, тем более осторожно действует скребком Шлейсер. Главное — не переусердствовать в заключительной стадии и не отправить за борт то, ради чего, собственно все и затеяно… Вот снят предпоследний слой. На дне импровизированного вашгреда осталось несколько обломков. Неожиданно в одном из них отразилось тусклое серое небо, совсем как в той табличке на памятнике Бену Лингеру. Сердце екнуло в предчувствии удачи. Интуиция безошибочно подсказала: платина!..

 

4

После того, как Шлейсер установил прямую связь с информатекой, значительную часть времени он стал проводить у себя в комнате. Понадобилось совсем немного времени, чтобы выяснить: задействованной части мозга ультиматора вполне достаточно, чтобы попытаться решить поставленную перед собой задачу. Но прежде чем сформулировать условие, надо было как следует подготовиться. Он начал с компьютерного моделирования планетарного масштаба. Еще раз перебрал набор гипотез по “s-фактору”. Рутинная работа. Но она требовала самого серьезного отношения. Он с самого начала взял за правило: ничего не пропускать, принимать в расчет все, включая и то, на что при других обстоятельствах никогда бы не обратил внимания. На это, даже при обработке материала квант-компьютером, должно было уйти не меньше трех месяцев. Далее он планировал обследовать сопредельное пространство. По правде говоря, космосом здесь всерьез никто не занимался. Карты составлены схематично. Многие объекты не классифицированы. Орбиты спутников Даира не рассчитаны, да и сами спутники толком не исследованы.

С вечера он засиделся, встал поздно, поэтому, когда заглянул в столовую, там был только Арни. Остальные, судя по всему, уже позавтракали и подались кто куда.

Отставной майор пил кофе и таращился в открытое окно. То ли он еще не проснулся, то ли встал не с той ноги, но вид у него был такой, будто он съел натощак лимон.

— Привет, — Шлейсер подошел и жестом дал понять находящемуся неподалеку Дзетлу, чтобы тот его обслужил.

Арни буркнул что-то невразумительное, но не отвернулся и даже сотворил рукой неопределенный жест, который Шлейсер расценил, как предложение разделить с ним компанию.

— Что-то я никого не вижу, — сказал он, присев к столу.

Майор покрутил головой, будто разминая затекшую шею, и без всякого выражения в голосе ответил:

— Рон, у себя в медкабинете. Тиб улетел на Главную станцию. А Фил, кажется, взял аквацикл и поплыл в море. — При последних словах у него свело челюсти, так что Шлейсер скорей догадался, о чем он сказал.

— А ты чем ты намерен сегодня заняться?

Шлейсер неспроста задал этот вопрос. В распоряжении колониантов были два микролета (третий, на котором разбился Янз, восстановлению не подлежал). Одним пользовался Тиб — он почти все время проводил на берегу океана. Вторым же, считай, безраздельно владел Арни. Что касается Фила и Рона, то они особого интереса к полетам не испытывали.

— Не знаю, — поморщился Арни. — Наверное, буду отдыхать. Вчера попал под извержение. Наглотался всякой гадости. До сих пор не могу отойти.

— Тогда я возьму микролет. Хочу поработать со СПАНом .

— Не возражаю, — с кислой миной выдавил Арни. — Все равно я сегодня никакой.

Шлейсер наскоро перекусил, и пока пил кофе, как бы в благодарность, рассказал Арни принцип устройства противометеоритной защиты “Ясона”, чем вызвал у него некоторое оживление.

Солдат, он и есть солдат, независимо от условий и места нахождения. Арни мог часами говорить об оружии, сравнивал те или иные системы, наизусть перечислял их огневые характеристики, не забывая отмечать достоинства и недостатки. Его память была феноменальной. Наверное, не было такой модели, начиная с эпохи кремниевых ружей, которой он бы не знал. Охота, стрельба из самодельного подобия излучателя по мишеням, воздушное лихачество — вот, пожалуй, и все, что его интересовало. Да, еще его привлекала информация о вооружении и системе защиты исследовательских аллоскафов, к чему он допуска не имел и о чем знал только понаслышке. Время от времени Шлейсер делился сведениями на этот счет и видел, как загорались у Арни глаза. Его занимало все: перформаторы (разновидность ЕМ-пушки), способные генерировать остронаправленное сложнопеременное поле; антиметы — особые разновидности СВЧ-излучателей; АR-трансмиттеры, с помощью которых можно было вышвырнуть изрядных размеров материальную систему за пределы континуума; инверторы и антиаттракторы; нейтрализаторы ЕМ-полей; рефусы, компенсирующие признаки всякой аномальности; энтразеры — генераторы энтропийного поля; деструкторы и дезинтеграторы, способные обращать материю в кванты энергии и, наконец, уникластеры. И еще, при свойственной его натуре жестокости, он отличался повышенной сентиментальностью: умилялся безобидным, ползающим по станции букашкам; высаживал у себя на подоконнике побеги, из которых надеялся вырастить цветы, даже не обращая внимания на то, что Тиб объяснил ему — на Каскадене нет и не может быть цветов, поскольку она еще не доросла до цветкового возраста…

СПАН — мечта каждого изыскателя, занимающегося поисками рудных месторождений — представлял собой портативный прибор-компьютер, способный оперативно определять не только концентрации тех или иных элементов, но и уровень эрозионного среза рудных тел, их протяженность на глубину, подсчитывать запасы, а значит выдавать прогноз на перспективность исследуемых формаций. Реализуемая в нем идея была достаточно проста и теоретически давно обоснована. Тем не менее внедрить ее в практику оказалось не просто. Мешали разные причины, главным образом технического характера. Суть же данной концепции сводилась к следующему. В целом, в процессе формирования рудного тела (а происходит это либо в результате расслоения магмы, либо на контакте ее с вмещающими породами или же на заключительной стадии кристаллизации магматического массива) его зародыш обогащается не только полезным компонентом, но и рядом других элементов, типичных для условий, характеризующих тот или иной тип рудопроявлений. Причем, происходит это всегда и везде, во всех случаях, без исключений. Так устроена природа, поэтому нет смысла задаваться вопросом о путях реализации главенствующих в ней процессов. Но, при остывании рудообразующих и рудовмещающих комплексов не все элементы ведут себя одинаково. Одни больше сохраняют подвижность в условиях активной фазы, а значит, могут переноситься гидротермальными растворами или диффундировать дальше (выше по разрезу) от рудного тела (например, жилы), другие меньше, высаживаясь из горячей поликомпонентной системы либо рядом с рудным телом, либо даже ниже (раньше) его. Впоследствии, через миллионы лет, когда месторождение выводится эрозией на поверхность, при анализе соотношений сопутствующих руде элементов, можно без привлечения горноразведочных средств (скважин, шахт, штолен) определить глубину распространения полезного компонента и далее рассчитать его перспективность. Практика показывает: далеко не всегда высокие концентрации свидетельствуют о промышленных запасах. Нередки случаи, когда перспективные на первый взгляд рудопроявления, оказывались почти полностью эродированными, с глубиной быстро выклинивались, а значит, для разработки были непригодны…

Применяющиеся в условиях атмосферосодержащих космообъектов летательные аппараты — одно-двухместные микролеты и более крупные ионофлайеры — выгодно отличались от других моделей неприхотливостью, надежностью и легкостью в управлении. Принцип действия ионного двигателя очень прост. По форме, это кольцевой электромагнит диаметром от пяти метров (как и слайдеры, они выглядят в виде тарелок или платформ), в зазор которого помещена кабина- камера, одновременно являющаяся и каналом для прохождения формирующегося рабочего тела. В глубине камеры — анод. Снаружи возле ее среза — катод-нейтрализатор. Благодаря специфической конструкции электромагнита и особой кривизне стенок камеры, внутри ее формируется заряд бесконечной плотности. Возникает громадное напряжение на микроповерхностях, которое на мезосферу не распространяется. Рабочее вещество (атмосферный воздух) поступает в канал и вблизи анода ионизируется. Ионы ускоряются в электростатическом поле и через сопло вылетают из двигателя, создавая реактивную тягу. Электроны же по цепи поступают на катод-нейтрализатор, откуда уже на “выхлопе” возвращаются в отработанный ионный поток, электрически нейтрализуя и его, и сам двигатель.

Благодаря обтекающему корпус облаку управляемой плазмы, такой аппарат, изготовленный из материалов, прочность которых только повышается при сверхнизких и сверхвысоких температурах, способен развивать скорость до пяти тысяч километров. Он может зависать на высоте от сантиметров до условий почти космической среды и наклоняться во всех плоскостях. Его устойчивости и движению не мешают ни рельеф, ни растительность, ни плотность находящихся под ним пород, воды, испарений, облаков, ни интерференция силовых террагенных полей. В нем нет ни одной движущейся детали. Уже на расстоянии вытянутой руки от сопла действие “электрического ветра” не ощущается. Вибрация отсутствует. Управление мгновенное, безинерционное. Кабина плавающая, и может занимать любое место в пределах периметра электромагнита. В качестве источника энергии используются различные, в частности, как на Каскадене, берклиевые микрореакторы. Миниисинт следит за исправностью систем и может исполнять роль пилота. Вероятность отказа двигателя практически нулевая.

«Почему же тогда разбился Янз? — в который раз подумал Шлейсер. — Ошибка в пилотировании? Внезапный приступ какой-то болезни?.. Надо побывать на месте его гибели. Да и место, где упал со скалы Схорц, тоже надо осмотреть».

Вооружившись всем необходимым, он забрался в кабину закрепленного у причальной мачты двухместного микролета (второй был аналогичен первому), закрыл за собой прозрачную полусферу и активировал двигатель. Мягкий цветовой перелив “лайт-сигналов” известил о готовности аппарата к движению. Шлейсер пристроил анализатор так, чтобы в любой момент его “глаз” можно было направить в интересующее место и взялся за штурвал.

Надо отметить, что при всех существующих вольностях, на свободу перемещения колониантов было наложено одно жесткое ограничение. Им категорически запрещалось обретаться в широтах южнее места расположения Главной станции. Это условие было заложено и в программу бортовых компьютеров, вследствие чего ни одно из управляемых человеком транспортных средств, ни при каких обстоятельствах не могло пересечь условную границу.

Но Шлейсер и не собирался испытывать надежность виртуального замка. Наоборот, он взял курс на север, так как решил, начиная с приполярной области, приступить к планомерному опоискованию Нордленда. При этом он определил для себя норму: обследовать за день площадь не менее десятка тысяч квадратных километров. Конечно, это очень большая площадь, на которой в обычных условиях не один месяц копаются десятки поисково-разведочных партий. Но, поскольку на Каскадене было открыто всего несколько рудных поясов, то фактически в геологическом отношении она представляла собой “белое пятно”. Он уже проверил: окрестности рудника с высоты полтора километра анализатор выделяет как контрастную комплексную аномалию. А это означало: если на поверхности или в приповерхностном слое коры имеются такие же крупные рудоконцентрации, они никак не могут оказаться вне поля “зрения” прибора. В том же, что это так, он не сомневался, потому как еще по прибытии, с орбиты отмечал аномалии, вне всяких сомнений имеющие отношение к руде.

Как известно, на Каскадене не было смены сезонов. Тем не менее для удобства там был принят земной год, который, соответственно, был разделен на месяцы и недели. В известной мере это не соответствовало истине, так как фактически планета совершала полный облет Даира почти за два земных года. Но на первых порах это всех устраивало, а что сулило будущее, никто не знал.

Полярная шапка занимала область от шестидесятых широт и выше. Здесь преимущественное развитие имел миллионолетиями скованный льдами океан, смыкающийся на юге с основанием кристаллического массива континента. Открытая вода отмечалась только в местах развития подводного вулканизма или выхода термальных источников. Почти никогда не прекращающиеся в арктической зоне ветры достигали скорости трехсот километров, правда из-за разреженной атмосферы сила их не превышала зарядов низкобалльных ураганов Земли. Типично нивальный климат с вечной мерзлотой и слабой освещенностью создавал здесь условия, совершенно невозможные для существования жизни. Удивительно, но на обратной стороне, примерно в такой же, если не хуже обстановке обитали некриты, причем не просто обитали, а предпочитали такого рода окружение всему остальному.

Шлейсер был здесь впервые. Открывшаяся с высоты полета панорама, оптимизма не вызывала.

За спиной, со стороны материка, по пригоризонтной кромке катилось вечно багровое солнце. Выше в этих местах оно никогда не поднималось. Со стороны полюса, над клубящимся в гигантских торосах ледяным туманом, в глубине неизменно вечернего неба, искрились звезды. Тут и там висели клочья облачной ваты. Холод красоты… Или красота холода?..

У края континента берег круто обрывался. Огромный язык спускающегося с гор глетчера вставал на пути океана двухсотметровой отвесной стеной льда. Время от времени от стены откалывались тысячетонные куски и с оглушительным грохотом обрушивались на край поля дрейфующего вдоль берега пакового льда. Более впечатляющую картину трудно было представить. Треск, хруст, скрежет от сталкивающихся льдин, тут же застывающих на лютом холоде в виде комбинаций самых причудливых форм и очертаний. Потом опять на какое-то время ледник успокаивался. И только жуткий ветер, разметая крошки, пытался на своем языке поведать тайну, которую с давних пор надежно хранила планета.

Наверное здесь, под мощным ледяным чехлом, вряд ли можно было что-нибудь найти. Тем не менее он провел серию пробных замеров и только потом, развернув микролет, направил его туда, где до самого горизонта, ряд за рядом громоздились огромные, одетые в снега гольцы. Именно они ограничивали область развития криосферы и не давали холоду проникнуть дальше на юг. И как раз там он нанес на карту первую точку, от которой должна была сплестись поисковая сеть…

 

5

Как и было задумано, где-то через неделю Шлейсер улучил момент и осмотрел место, где разбился Янз. Трагедия случилась на склоне дремлющего вулкана в ста восьмидесяти километрах северо-западнее станции. Сначала на эту тему с ним никто не хотел говорить: давно, мол, это было, да и зачем ворошить прошлое. Наконец, после долгих уговоров место падения микролета указал Рон. По его же словам в тот день Янз вел себя как обычно: после утреннего бритья (он тщательно за собой следил) выпил кофе; сказал, что обедать не будет, потому как взял с собой паек. К вечеру обещал вернуться. И все. Больше никакой информации.

Немного удалось выяснить и при осмотре места происшествия. На фоне изъеденных бороздами и рытвинами лавовых нагромождений место падения ничем не выделялось. Единственное, что удалось найти, так это несколько осколков стекла, скорей всего от индикаторов приборной панели и кусок серого пластика, аналогичного тому, каким обшивались кабины микролетов.

Вместе с тем выяснилась существенная деталь. В отчете, который составляли и подписывали колонианты, указывалось, что аппарат упал с высоты не меньше ста метров. Об этом, якобы, свидетельствовала степень деформации корпуса. Но теперь, когда Шлейсер осмотрел место событий, у него возникли сомнения. Если бы действительно было так, то микролет скорей всего покатился бы по склону, развалился на части, которые рассеялись бы на значительной площади или, по крайней мере, линейно распределились по откосу. На самом деле было не так. Согласно отчету, после контакта с поверхностью микролет остался на месте, хотя удар был такой силы, что сорвало фонарь, а тело Янза отбросило на двадцать метров. Конечно, он не был уверен, но в его представлении подобное скорей могло произойти, если бы машина не упала, а на скорости воткнулась в гору. Такое же, как он понимал, могло случиться только при потере управления, о причине чего оставалось только догадываться.

На том его изыскания не закончились. С помощью Фила, который поначалу тоже не хотел соглашаться, он отыскал место гибели Схорца. Зачем он это делал, он и сам не мог объяснить. Наверное, сработала привычка добиваться во всех вопросах ясности и доводить начатое дело до конца.

Схорц нашел свой конец неподалеку от Четвертой станции у подножья речного обрыва. Высота утеса была не велика, около десяти метров, но подножье выстилалось крупными остроугольными обломками, что не оставляло исинтологу, а согласно заключению он упал спиной, ни малейших шансов уцелеть.

Его обнаружили через сутки. Согласно официальной информации, это был Фил. Он случайно наткнулся на тело, когда в поисках достойных кисти пейзажей бродил с этюдником по окрестностям.

Несмотря на старания, Шлейсеру так и не удалось кого-либо разговорить на тему кончины Схорца. Все будто сговорились и под разными предлогами отказывались от комментариев.

Осмотр подножья горы ничего не дал. В чехле неотсортированного делювия следов не сохранилось. Да и времени прошло немало.

Тогда он поднялся на вершину, пытаясь понять, что могло заставить исинтолога совершить такой же путь. Произрастающие на склоне лигофиты разнообразием не отличались: ржавые лишайники и щетинистые куртины низкорослого плауновидного кустарника.

Наверху оказалась небольшая, но относительно ровная площадка, откуда открывался вид на разместившийся в отдалении от карьера величественный вулкан, почти непрерывно извергающийся уже в течение нескольких месяцев. Сейчас он находился в состоянии относительного покоя. Об активности недр свидетельствовала лишь истаивающая в смарагдовом небе струйка пеплонасыщенных газов, да время от времени прокатывающаяся по предгорьям земная дрожь.

Из под слежавшегося гравия пробивались редкие стеблинки. Ближе к тыльному краю площадки растительности становилось больше. Механически перебирая кусочки выветрелого туфа, Шлейсер раздвинул приземистые кустики, провел пальцами по курчавым верхушкам, и тут, на расстоянии вытянутой руки, в переплетении ветвей заметил почти сливающийся по цвету с листьями небольшой предмет. Осторожно стряхнул его на ладонь и поднес к глазам. Сначала не понял, что это. Плоская пластинка свекольного цвета с округлыми контурами и рельефной лицевой стороной. Потом, присмотревшись, различил во впадинках и выступах очертание фигурки, стилизованной под древнего божка. Искусственное происхождение предмета сомнений не вызывало. Об этом прежде всего свидетельствовали крепежное колечко на торце и прикрепленный к нему обрывок тонкого шнура.

Что это? И как сюда попало?.. Материал, из которого изготовлена фигурка, он определил сразу. Гранат. Скорей всего альмандин или пироп. Что еще? Пленка грязи на камне, взлохмаченные кончики шнура, похожего на тот, которым пользуются колонианты. По-видимому, эта штука лежит здесь давно, и не раз омывалась дождем с пепловым осадком. Он потер статуэтку пальцами и ее полированная поверхность неярко заблестела… Так ничего и не придумав, он положил болванчика в карман, после чего обшарил утес, но ничего больше не нашел.

По возвращении, он до ужина занимался систематизацией поисковых материалов предыдущего дня, потом долго согласовывал с Тибом и Арни график пользования микролетами, а уже перед сном заглянул к Филу.

Нептунолог пребывал в прекрасном расположении духа. Похоже, подводные прогулки как нельзя лучше способствовали поддержанию тонуса. Как всегда у него царил творческий беспорядок, который Шлейсер еще раньше определил для себя как беспрецедентнейший бардак. Повсюду вперемешку с незавершенными картинами валялись мастихины, муштабели разных величин, штихели, матуары и прочий инструмент, без которого он не мог обходиться, примерно, как и астроном без телескопа. Захваченный свежими впечатлениями, он был полностью погружен в работу. В руках — кусок графита и сангина . Резкими штрихами на полотне дорисовывались последние детали. Когда Шлейсер вошел, работа была уже завершена.

— Ну, как? — спросил Фил, любуясь исполненным в черно-красных тонах этюдом.

— Недурно, — оценил кампиор полуабстрактную, изображающую фрагмент морского дна композицию. — Если это взято с натуры, готов побиться об заклад: сегодня ты подвизался на предельных глубинах.

Фил расхохотался:

— Так и есть. Двести пятьдесят метров! Это рекорд. Клянусь Даиром, добиться большего на моей посудине просто невозможно!

— Прекрасно. Дзетл наградит тебя медалью… из шоколада… И приготовит торт “Глубинная реминисценция”, — подыграл Шлейсер, с пониманием восприняв слова океанолога.

— Идет. С утра и закажу. Нашим охлапопусам только дай повод устроить праздник. Как мухи налетят.

Шлейсер поинтересовался обстановкой на глубине, и Фил не меньше получаса рассказывал, как в кромешной темноте, рассекаемой только светом прожекторов, безуспешно искал признаки хоть какой-нибудь живности. Ничего. Даже микроскопические формы, и те отсутствовали.

Под конец, когда Шлейсер уже собрался уходить, он вспомнил о находке на утесе.

— Как ты думаешь, что это такое? — спросил он, извлекая из кармана статуэтку.

Фила будто током ударило. Он осекся на полуслове, покраснел как вареный рак и, выпучив глаза, уставился на гранатовый талисман.

— Откуда у тебя этот рында? — через некоторое время прохрипел он.

Наблюдая за нептунологом, Шлейсер вдруг почувствовал смутное беспокойство. Он ожидал всего. Но от реакции собеседника и сам растерялся. Что случилось с Филом? Почему он так странно на него смотрит? Что его напугало?.. Он решил не говорить правду и, попытавшись принять как можно более беззаботный вид, сказал, что нашел статуэтку неподалеку от причальной мачты, когда готовил к полету микролет.

Фил уже овладел собой. Он перевел разговор на другое, но поведение его резко

изменилось. От бывшего закоперщика-бомолоха и следа не осталось. Острые колючие глазки, как буравчики сверлили Шлейсера так, будто пытались заглянуть к нему в самую душу. Он говорил о каких-то пустяках, но мысли его были далеко; вне всяких сомнений в эти минуты он что-то лихорадочно обдумывал.

Шлейсер понял: визит пора завершать. Будучи натурой восприимчивой, он умел фиксировать малейшие оттенки в поведении людей, чему его обучил еще редастр Дарбенд. Сейчас поведение и глаза Фила отражали то, чего раньше никогда не наблюдалось. Страх… Да-да, именно страх, который он всячески пытался скрыть за маской беспристрастности и плетением словес.

Шлейсер еще раз похвалил картину и даже высказал ряд критических замечаний. По его мнению, имело смысл еще поработать над деталями стаффажа и добавить синевы. После этого сразу распрощался и вышел, не забыв прихватить с собой талисман.

Эта ночь показалась ему самой длинной из числа тех, которые уже довелось здесь пережить. В голове раз за разом прокручивались подробности недавнего разговора. Вопросы вставали один за другим. Ответов не было. Заснуть удалось только под утро…

 

6

Следующая неделя пролетела в хлопотах, на фоне которых история с рындой как-то затушевалась, подзабылась. Все были заняты подготовкой к отчету. Согласно программе, колониантам вменялось в обязанности каждые полгода направлять в Метрополию материалы (в виде развернутых анкет) с изложением результатов собственных исследований (если таковые проводились), индивидуальной оценкой имеющей здесь место обстановки и с ответами на множество интересующих террастиан вопросов. Трудно сказать, имело ли это значение для аналитиков ТИВЖа — как-никак, на Каскадену работал целый отдел, да и сведения обо всем здесь происходящем ультиматор передавал без перебоев: раз в неделю — но правило это действовало изначально, и в Центре его не собирались отменять.

Составление отчета — событие знаменательное. В части своих исследований колонианты были сдержаны: Тиб неоднократно говорил, что результатами их трудов могут воспользоваться другие, оставив авторов с носом. И с его словами трудно было не согласиться. Разработки экстрадентов действительно могли украсть, подменить, намеренно объявить бесперспективными. Да мало ли что еще… Что же касается соображений по той или иной проблеме… Прежде всего, каждый, как только мог, старался убедить властителей от науки в полной безопасности условий Нордленда и призывал к скорейшему завершению эксперимента. Так происходило уже не раз, аргументация казалась безупречной, но… Похоже, никто в Метрополии не принимал их доводы всерьез. Действительно, ставка была очень высока. И повторная ошибка могла привести не только к новым жертвам, но и к вырождению целых генеалогических ветвей. И даже заявление Тиба о том, что он якобы находится на пороге открытия способа нейтрализации некритов, не могло сломить консерватизма однажды допустивших промах террастиан. Его вежливо просили переслать материалы для изучения в Академию наук, но он отвечал категорическим отказом.

Шлейсер помогал, как мог. Правда, помощи от него считай не было. Слишком мало времени провел он здесь. Зато узнал много нового. Тиб действительно ставил какие-то опыты с некритами (на эту тему он особо не распространялся), почему так часто и отлучался на Главную станцию. Во-первых, оттуда хоть и не на много, но ближе к Эстерии. А во-вторых, лабораторные условия там лучше. Рон (на примере колониантов) не без успеха отслеживал реакции иммунной системы человека на условия среды и подбирал препараты, регулирующие эти реакции. Ну, а Фил, как известно, искал себя в нептуновом царстве. Один только Арни в плане исследований был бесполезен. Зато он не уставал говорить, что уже сам факт его нахождения здесь, является его бесценным вкладом в мировую науку. И с этим тоже нельзя было не согласиться.

Сочиняя формулировки в пользу необходимости завершения затянувшегося на его взгляд эксперимента, Тиб на чем свет костерил академическую верхушку. Не упустил он и случая в очередной раз потоптаться на прахе Маккрея. Патологическая ненависть к более удачливому коллеге, еще при жизни занявшего биологический олимп, не давала ему покоя. Непомерный солипсизм* (*Солипсизм — крайний эгоизм, эгоцентризм) Тиба просто поражал. А поскольку он по-прежнему считал себя жертвой судебного произвола, то в выражениях не стеснялся.

— Проклятый олигофрен!  — ревел он так, что даже окрестная живность замирала в испуге. — Голову даю на отсечение: именно он придумал этот чертов эксперимент! Космический зоопарк — это надо же! Только такой, не имеющий понятия о гуманности подонок, способен был уподобить меня полудохлой крысе!..

Тут, похоже, Тиб перегибал. Насколько Шлейсер был в курсе, Маккрей не имел никакого отношения к организации на Каскадене пенитенциария, поскольку в то время еще не возглавлял ТИВЖ. Но Тиба меньше всего интересовали такие “мелочи”. Когда он входил в раж, то с одинаковым остервенением громил и правых, и виноватых.

Оказав посильную помощь, Шлейсер, дабы не мешать, уединился в своей комнате и на несколько дней погрузился в глубины информационного океана. Сознание, перегруженное предшествующими высылке впечатлениями, еще не уложило в единую схему многие фрагменты последней экспедиции, из которых исподволь формировалась оценка составляющих случайно открывшийся ему физический мир связей, причем закрученных таким витиеватым образом, что рассудок до сих пор отказывался воспринимать пережитое, как реальность. Ни свидетелей, ни доказательств нет. Вот и гадай: что было, чего не было… Вместе с тем, сейчас ему как никогда хотелось разобраться с тайной «s-фактора» и увязать ее с проблемой бытия как такового. Он понимал: ответ скрывается где-то на стыке фундаментальных наук — физики, химии, космологии, биологии. Как тут сориентироваться, не утонуть в противоречиях?.. В таких делах и дураку понятно: на изучение даже доли известного, жизни не хватит. Сомнений в этом нет. Но надо что-то делать. Искать решение. Иначе мозги закипят, психика не выдержит…

Задачу, которую он перед собой поставил, была не из простых. Более того, это была особо трудная, даже можно сказать неразрешимая задача. По крайней мере, еще ни у кого из современников или у тех, кто жил раньше, не достало сил постичь безмерную масштабность многоликого, извечно сущего трансфинитума и отследить по стадиям весь ряд когда-то совершившихся преобразований: от элементарной пустоты до невообразимой сложности…

После месячного перерыва он вернулся к изучению компендиума, пытаясь во всеобъемлющих обобщениях мэтра найти подтверждение собственной логической последовательности, сформировавшейся в ходе раздумий о сути вещей, об энергетике альтернативных пространств, о первопричине жизни. Наверное, у него, как ни у кого другого, были на то причины, поскольку складывалось так, что столь нежданно проявившаяся в его родословной связь времен определялась выбором судьбы, почему-то избравшей именно его на непростую роль проводника истории. Те положения теории становления мира, которые раньше воспринимались формально и без сколь явно выраженной связи с действительностью, после провала последней миссии обрели вдруг совершенно другое значение, наполнились новым смыслом, что в немалой мере помогло сохранить пошатнувшуюся было веру в оправданность своего существования. Однако вместе с тем пришло и понимание никчемности потуг, направленных на осмысление вселенских тайн, скрывающихся в толщах континуальной развертки, а если где и приоткрывающихся, то ровно настолько, чтобы не дать возможности высвободиться из оков апперцепции тем элементам сознания, которые могли бы изменить его мировоззрение, придать мышлению прозрачность, помочь разобраться в основах действия природообразующих начал.

Много чего продолжало оставаться непонятным. И не все из наличествующего вот так сразу поддавалось уяснению. Известно, в основе психоанализа лежат три главных положения. Первое: есть нечто, формирующееся еще в раннем детстве подсознательное. Второе: развивающееся несколько позже сознание. И, наконец, “цензура”, которая не допускает бессознательное в сознание. Но природе нет дела до всяких там теорий, постулатов, положений. Волны времени размеренно катят по галактическим пажитям. Где-то беспрерывно сворачиваются и разворачиваются поля, рождаются и умирают звезды. Вечное движение. Зачем? В чем смысл того, что создано и продолжает развиваться?..

 

7

ИЗ КОМПЕНДИУМА МАККРЕЯ

…В любой формальной системе можно сформулировать утверждение, которое в этой системе нельзя ни доказать, ни опровергнуть. Таким утверждением, в частности, является и понятие об энтропии. В общем случае можно лишь построить новую, более значительную систему, которая позволит данное утверждение не считать за таковое. Но даже эта новая, более общая система в своей основе будет иметь минимум как два основополагающих фундаментальных постулата: определение материи как объективной реальности и вывод о том, что соотношения или процессы, которые невозможны в круге известных нам явлений, могут стать возможными в области других явлений.

Считается установленным, что в природе принцип зеркальной симметрии или другими словами сохранения четности, имеет весьма ограниченную сферу влияния. Например, при распаде ядер в магнитном поле образующиеся электроны летят преимущественно в сторону одного из магнитных полюсов. Далее оказалось, что левополяризованные электроны (как бы вращающиеся влево по направлению движения) взаимодействуют с ядрами сильней, чем поляризованные вправо.

В связи с этим логично допустить, что земная и каскаденианская диссимметричная жизнь, из-за нарушения электромагнитной симметрии в результате вклада слабых взаимодействий, является изначальным продуктом строго закономерной эволюции вещества, лишенной всякого элемента случайности.

Нарушение принципа симметрии оказывает немалое влияние и на законы сохранения, поскольку нарушение природного равновесия между левым и правым уже определяет перетекание энергии в системе, которая непременно должна быть открытой. Отсюда следует, что уже само различие между левым и правым должно быть сдерживающим фактором для роста энтропии.

Концепция формирования биоценоза как самоорганизующейся и развивающейся только за счет собственных внутренних ресурсов системы оказалась несостоятельной. Некроценоз — тому свидетельство. И не исключено, что главное различие между ними — в различии энтропийных процессов, внешне для нас, как и “s-фактор”, никак не проявляющихся.

Мир, как утверждает термодинамика, должен быть подвержен стохастическим, то есть самопроизвольным, непредсказуемым изменениям и движениям, а следовательно должен был очень скоро превратиться в равномерный хаос. Но он строго упорядочен и продолжает усложняться. И это потому, что действующие в нем физзаконы создают условия, при которых сложные системы предпочтительней простых. Есть эмпирический принцип “минимума диссипации”. Его суть такова: из множества состояний системы реализуется то, при котором рассеивание энергии (или что то же самое — рост ее энтропии) минимально. Его так и не смогли обосновать математически. Но обратных процессов просто не должно быть. И некроценоз Каскадены следует рассматривать в том же свете, принимая его тоже за упорядоченную систему, но реализовавшуюся по неизвестному нам физическому принципу. Приняв за основу это положение, можно наметить путь для подведения обоих исключающих контакт ценозов под общий принцип “экономии энтропии”. Если в данных условиях возможны несколько типов организации материи, то реализуются лишь те, которые позволяют утилизировать внешнюю энергию в наибольших масштабах и наиболее эффективным способом. Мы просто обязаны во всех без исключения случаях следовать этому принципу, ибо он как бы замыкает свод как известных, так еще и не открытых законов, и вообще является первопричиной существования мира. Он управляет всем; он выбирает из всех возможных состояний, траекторий те, которые в максимальной степени удовлетворяют космодинамику той или иной области пространства. То есть, он несет ответственность за направленность природной эволюции и наделяет физическим смыслом силы, извлекающие порядок из хаоса.

С не вызывающей сомнений очевидностью проявление действия принципа “экономии энтропии” отражено в видовой последовательности земного и, в меньшей степени, каскаденианского биоценозов. Однажды возникнув, жизнь характеризовалась минимальной энтропией. По мере ее развития энтропия биожизни растет, хотя жизнь при этом усложняется. Каждый новый вид тоже имеет минимальную энтропию. Но по мере роста числа особей в нем, энтропия внутри вида растет. И при отсутствии мутаций вид, целиком заполнив нишу обитания, будет совершенствоваться до бесконечности в эволюционном тупике и в конце концов исчезнет, превратившись в хаотичный набор элементов, ионов, частиц, излучений. На каждой следующей ступени диапазон изменения энтропии меньше по сравнению с предыдущей. Именно поэтому скорость эволюции растет (быстрей “вырабатывается” запас возможностей стадии). Казалось бы, жизнь и разум возникли в результате увеличения порядка. На самом же деле в мире растет беспорядок. Соединения, на основе которых возникла органическая жизнь, способны образовывать огромное число сложных биокомплексов, причем в силу не управляемого, а случайного их распределения. А это означает, что энтропия рассматриваемой системы растет, хотя количество видов увеличивается. Но случайности приводят и к устойчивым мутациям. Возникает новый вид. И в начальный период, как уже отмечалось, его энтропия близка к нулю. Со временем увеличивается тупиковое равновесие — внутривидовая энтропия растет. И все повторяется сначала… Но все вышеизложенное касается макроуровня. Что касается микромира, то на внутриатомном уровне энтропия неизменна. Нет причин для ее изменения, поэтому и устойчивость структур здесь тоже максимальна. Ограничен рост энтропии и на мегауровне. Космические объекты обладают неуничтожимым гравитационным полем, что всегда будет определять градиент каких-то состояний и взаимодействий. А это значит, что энтропия не может бороться с гравитацией, магнетизмом, электрическим зарядом. И еще с ЧЕМ-ТО… непознанным… и, возможно, человеческим разумом не познаваемым…

Способность организмов задерживать переход к термодинамическому равновесию (то есть к смерти) и таким образом поддерживать в себе допороговый уровень энтропии, поистине удивительна. В целом же, на макроуровне все в косной природе подчиняется второму закону термодинамики. А движителем эволюции является изменение энтропии, причем, как правило, не постепенное, а скачкообразное. Минералы в горных породах — тупик равновесия. Атомы и ионы в кристаллах — тоже. В любом случае после скачкообразной трансформации косной системы (пусть даже в сторону усложнения) ее энтропия на новом уровне со временем становится максимальной — до следующего толчка, если таковой наступит. Поэтому даже невероятно сложные по сути объекты (системы), образование которых возможно только при снижении влияния на них энтропийного фактора, после перехода в новое качественное состояние в конечном счете обретают максимальную энтропию. Это же относится и к органическому миру. Даже разум, возникший и продолжающий существовать вопреки принципу термодинамики, уже по большому счету обладает максимальной энтропией. И ее снижение в будущем возможно только после перехода интеллекта на другой, пока совершенно не представляемый, но гарантированно не биологический уровень. Это могут быть структуры микро-мегакосма: кванты, поля, формации космического масштаба. Поэтому и реализованы они должны быть не на биологической или электромагнитной, а вовсе на другой основе. Но и этот период не должен стать окончательным, поскольку энтропия Духа в том материально фиксированном выражении со временем также станет максимальной. А это, в случае отсутствия в природе эволюционной альтернативы, приведет к торжеству термодинамики на всех уровнях, во всех подразделах вселенной, ограничит дальнейшее развитие в рамках замкнутого цикла и в конечном счете сведет на нет усилия издавна почитаемого в среде натур-философов “демона Максвелла” [61] …

 

8

Как и следовало ожидать, ответ Метрополии был неутешительным. В стандартном ответе администрация ТИВЖа куртуазно благодарила колониантов за предоставленную информацию, выражала надежду на продолжение сотрудничества, но в части пересмотра срока релегации опять отказала, ссылаясь на то, что рассмотрение данного вопроса находится исключительно в компетенции Суда калистров.

В принципе, рассчитывать на что-то другое было по крайней мере неразумно. Каждый в душе понимал: никакого пересмотра дел не будет — никогда и ни при каких условиях. Тем не менее, отказ, как это было уже не раз, вызвал волну разочарования. Несколько дней на станции царило уныние. Все ходили как в воду опущенные. Даже Фил, и тот закопался в своей конуре, где сутками валялся на постели и ничего не делал. Осколки призрачной надежды, и Шлейсер это уже испытал на себе, безжалостно бередили открывшиеся раны, резали как по живому.

Из короткого сообщения он узнал, что Сета перевелась на консультативную работу в академию ГУРСа. Что касается Астьера, то по истечении срока дисквалификации он вернулся в Навигационный корпус, где занимается тем же, чем занимался раньше: закладкой и испытанием TR-каналов.

Борьба с депрессивным синдромом дело трудное. В такие минуты страждущему не позавидуешь. Но время шло и постепенно все вернулось в привычное русло. Тиб после полученных из Метрополии рекомендаций еще с большим рвением взялся за свои опыты. Он и раньше брал на Главную станцию Дзетла с тем, чтобы тот, используя микролет, поставлял с Эстерии некритов. Теперь же он загрузил его так, что остальным частенько приходилось не только самим готовить еду, но и следить за порядком на станции. И, удивительное дело, такая узурпация общественного реквизита ни у кого из старожилов не вызывала недовольства. Даже у Арни, который по мнению Шлейсера если что и умел по хозяйской части, так это кипятить воду и обивать на входе грязь со своих ботинок. Почему так происходило, кампиор объяснить не мог, подоплеки странного как ему казалось поведения аллохтонов, по-прежнему не понимал и все больше чувствовал себя здесь белой вороной. Может, причина скрывалась в нем? Вполне вероятно. Его мышление, в чем он все больше убеждался, во многом выходило за грань сознания рядового космиянина. Если быть откровенным с собой, то в обществе с вынужденными соседями ему, по большому счету, было неинтересно. Если на его глазах в недрах звездных структур в считанные мгновения трансформировались массы, превышающие размеры самых крупных планет, переформатировались элементы пространства, расщеплялись потоки времени, то что видели они — делинквенты, которые воспринимали космос либо как отвлеченное, полу-абстрактное понятие, либо же как плацдарм для военных действий? Для полноценного общения требовалась такая же масштабная, равная по размаху мышления фигура, чего, конечно же, окружение предоставить ему не могло.

Но опять же, чтобы сохранить равновесие и не впасть в маразм, надо было, внешне ничего не меняя, продолжать поддерживать отношения. Поэтому, как только наладилась жизнь, и переселенцы в часы досуга снова стали собираться, Шлейсер без колебаний к ним присоединился.

В основном, как и прежде, витийствовали Тиб и Фил. Как-то разговорились на тему термодинамической зависимости природных систем. Подкрепленный почерпнутыми из информатеки данными, Шлейсер поделился мыслями о невозможности тепловой смерти Универсума, на что Арни, обращаясь главным образом к Тибу, заявил:

— Ерунда все это. Выдумки яйцеголовых обалдуев. Допустим, я копаю яму, чтобы посадить дерево. Этим я, согласно вашим теориям, снижаю уровень энтропии в системе, на которую воздействую, одновременно повышая в ней меру порядка. Но завтра, предположим, я передумаю и на месте ямы захочу поставить кресло под зонтом. Тогда эту яму я засыпаю, а значит, опять упорядочиваю систему, снижаю ее энтропию. Послезавтра я опять решу: нет, пусть здесь все-таки растет дерево. Потом опять передумаю. И так, изо дня в день. Все десять лет. Выходит, я постоянно буду совершать работу, менять состояние системы, считая, что беспрерывно повышаю в ней порядок. На самом же деле мои усилия не более как сизифов труд, бесполезная трата сил и времени, следствие моей придурковатости, истекающей из веры в существование физкатегории, которой на самом деле нет.

— Мм-м, — Тиб не сразу нашелся с ответом. Жилы на его висках вздулись, лицо покраснело. — Понимаешь, — принялся он разъяснять после долгой паузы, — Мир устроен так, что далеко не все в нем можно пощупать руками. В главном ты прав: обалдуев в среде маститых обосранцев предостаточно. И большая часть того, что ими создается, не стоит ломаного гроша. Но есть вещи, которые нельзя отрицать, хотя содержатся они только в формулах и знаках. Это и вещественная компонента времени, и мнимые числа, и отрицательная плотность, и еще много чего другого. Почему не все поддается осмыслению? Информация обо всем содержится везде. Проходящий сквозь мозг поток информационных сигналов оставляет в нем лишь слабый след. В резонанс с неосязаемой субстанцией вступает лишь ничтожное число нейронов. А значит, и восприятие того, что нас окружает, осуществляется на примитивном уровне. Известно ли тебе, — он уперся взглядом в космодесантника, — что самое идеальное совершенство из всех совершенств, проявляется именно в контрасте предпочтений? А это значит: занимаясь делом, в которое веришь, ты, прежде всего, повышаешь меру порядка в себе, что при всех равных условиях даст тебе возможность благополучно дотянуть до конца срока, а после не загреметь в дурдом.

— Что-то мудрено очень, — поморщился Арни. — Но главное я, кажется, понял. Чтобы выжить, лучше вообще ничего не делать, а лишь извосхищаться мыслями о не совершенных глупостях.

— А почему бы и нет?! — Тиб выразительно пожал плечами. — Это тоже выход. Род занятий и способ заполнять время каждый выбирает себе сам. Но помни — если в твоих генах есть хоть следы шизофрении, можешь быть уверен, на финише она разовьется в полновесную комплексную патологию.

— Да ладно тебе, — отмахнулся Арни. — Нашел чем пугать. Если бы во мне что-то такое было, я бы уже давно свихнулся.

— Нет, вы только послушайте! — вмешался Фил. — О чем тут говорят!? По мне, так мы тут все в какой-то мере ненормальные. Нат наверняка это заметил. Только молчит. Не говорит. А что с нас взять, психов? Там… — он неопределенно ткнул пальцем в потолок, будто хотел этим добиться эффекта вакуумной контаминации, — всерьез нас никто не воспринимает. Требуют лишь одного: укладываться в нормы поведения. Остальное, будь ты хоть семи пядей во лбу, никого не интересует. Даже если Тиб сотворит гениальное открытие, это ни на шаг не приблизит нас к свободе.

— Насчет открытия и последствий — не знаю, — фыркнул в ответ Арни. — Но я спросил не для того, чтобы обсуждать уровень моей полноценности. Атом, ядро, частицы… Все это не более как декларативные понятия, математические призраки, — попытался он вернуть разговор к исходной теме.

— А вот и нет, — тот час же отреагировал Фил. — Считай, все эти определения несут смысловую нагрузку, а значит, отражают реальное состояние природных систем.

— Все равно я не верю ни единому слову теоретиков, — не сдавался Арни. — Вот ты говоришь, — он повернулся к Шлейсеру, — что усложнение биоструктур во времени происходит из-за возрастающей “утилизации” внешней энергии.

— Похоже, так и есть, — утвердительно кивнул Шлейсер.

— Тогда объясни, почему не все они усложняются? Почему на фоне совершенных организмов существуют и примитивные? Мало того, среди них есть бесконечно древние формы, скажем, некоторые вирусы, которые не только обошлись без перехода на высочайший, как вы говорите, уровень, но и готовы сожрать любого, кто там находится. Почему, например, обезьяны перестали превращаться в человека? Условия на Земле идеальные. Что им мешает?

— Наверное, ответ надо искать в основах микробиологии, причем не формально, а, опять же, с учетом течения времени, — поразмыслив, ответил Шлейсер. — В принципе, мутируют все системы, но не все мутации приводят к видоизменению.

Сказал, а сам подумал: «На Геонис бы тебя. Покрутился бы там с наше, не стал бы задавать идиотских вопросов».

— Вот я смотрю на вас, и думаю, — в голосе Арни прозвучали снисходительные нотки, — на кой бес копить здесь знания, вести какие-то разработки, если нет уверенности, что их когда-нибудь удастся применить?

— Я так не считаю, — возразил Фил. — Не знаю, как Тиб, а я таки рассчитываю получить отзыв на свою работу и опубликовать ее. Лучше на себя посмотри. Зачем ты выпытываешь у Ната секреты гипероружия, если тебе никогда не представится возможность его использовать?

Арни не нашелся с ответом и, не придумав ничего лучшего, сменил тему.

— Наверное, наш кампиор уже накопал сокровищ не на один миллион галаксов, — осклабился он, ощупывая Шлейсера испытывающим взглядом.

— Копай, не копай — все равно отсюда ничего не вывезешь, — ответствовал Шлейсер. — Аргусы “Неокосма” выпотрошат — оглянуться не успеешь. Да еще и шкуру сдерут в пользу компании.

В словах его был определенный смысл. В силу известных причин Каскадена до сих пор оставалась в статусе экстерриториальности, то есть не принадлежала никому. Но, поскольку “Неокосм” являлся главным инвестором проекта, то и право разработки недр оставалось исключительно за ним. Посему выходило, без соответствующего разрешения ни одна проба, ни один образец, не говоря уже о большем, не могли быть вывезены с каскаденианских рудников и копей

Впрочем, Шлейсер по этому поводу особо не расстраивался. Кампиорам хорошо платили. А поскольку тратить сбережения считай было не на что, у них с Сетой скопились кое-какие сбережения, которые со временем они рассчитывали пристроить в концессию. Что же касается изысканий, то находки действительно были. Он не пожалел времени и намыл еще четыре самородка, которые подарил колониантам. В целом же, исследование приполярных территорий не дало тех результатов, на которые он рассчитывал. Вечные снега экранировали значительную часть поверхности, особенно в местах развития сглаженного рельефа. Рудоконцентраций, сопоставимых с обнаруженными в районе Четвертой станции, в пределах исследованного сектора не было. Вместе с тем геохимическая обстановка в поле развития менее значимых проявлений свидетельствовала о высокой активности недр. В первую очередь это подтверждали аномальные содержания водорода, гелия, радона в тектонически ослабленных зонах, а также повышенная минерализация подземных источников. Петрографическая специализация развитых на поверхности пород также подтверждала перспективность формаций коры. Судя по всему, процесс рудообразования на планете еще не завершился и результаты его проявятся только в отдаленном будущем.

А дискуссия так и завершилась ничем. Собеседники изрядно потрепали друг друга, выговорились всласть и назадавали вопросов, на которые не смогли бы ответить ни пердуны в академических мантиях, ни присосавшиеся к ним апологеты, ни пачкающие пеленки диссертанты, ни даже сам ультиматор, казалось бы являющий собой самый что ни на есть верх интеллектуального совершенства.

 

9

Первые сведения о Четвертой станции Шлейсер получил еще на орбите. Надежность, самодостаточность, максимально возможный уровень защиты — вот главные достоинства подобного типа сооружений. Здесь можно было, ничего не делая, жить до конца дней, на одни проценты, наслаждаясь первозданным колоритом доисторического мира. Изготовителем производились две модификации таких станций: стационарные и мобильные. Недостаток, если можно так выразиться, первых заключался именно в их стационарности. Достоинство — возможность в случае крайней опасности уходить под землю. Мобильные станции монтировались из подвижных модулей, которые могли расходиться и сходиться. По сути, такая конструкция — это супервездеход, который в случае необходимости мог перемещаться по поверхности, в воде, атмосфере и космосе. Почему здесь проектанты остановились на стационарах, было непонятно. Возможно, учитывая неспокойный характер планеты, хотели до минимума свести фактор риска. А может, кто-то просто хотел на этом заработать: проект, исходя из богатства недр, щедро финансировался “Неокосмом”. Как бы там ни было, но две, находящиеся на Эстерии станции были брошены, и никакой возможности переправить их в более подходящее место не было.

Задействованный диспетчерский центр станции располагался в том же крыле, что и столовая — за кухней и утилизатором, перед медицинским кабинетом, где размещалось хозяйство Рона. Дальше хода не было. За медкабинетом коридор перекрывала такая же стена-перегородка, что и в конце жилого сектора.

Всего на станции насчитывалось три центра управления. Главный располагался в центральной башне и, так же как упрятанный под землю один из вспомогательных, был законсервирован. Таким образом, в распоряжении илотов оставался второй резервный центр, занимающий обширную комнату размером восемь на десять метров. Это было светлое помещение с высоким потолком, полом из ультрапрочного антирезонансного кремний-бетона и белыми панельными стенами, на фоне которых рельефно выделялся сложносплетенный орнамент из разнокалиберных ветвящихся проводников. Над круглой, в форме лепестковой диафрагмы дверью, выше опоясывающего периметр вентиляционного коллектора, находился похожий на эллипсоид бесконтактный адаптер врезанного в центральную башню главного энерговода. Здесь часть энергии трансформировалась в питающие станцию токи, а часть переводилась в излучение, после чего через систему антенн распределялась по континенту на режимные блокпосты, метеопункты, отключенную от планетарной энергосети Главную станцию, а также передавалась орбитальным космонавигационным комплексам и накопительным терминалам. Здесь же размещались: пульт управления активатором находящегося в башне энергоблока; сфероиды полиспектральных стереопластов и экраны призмоскопического обзора, обеспечивающие объемное панорамирование интересующих оператора экспозиций; программный блок автомодулятора, поддерживающего оптимальный режим защитного контура при задействовании силового щита; дуплекс объединенного с дисплеем информкоммуникатора, посредством которого осуществлялась диалоговая связь с ультиматором; распределитель компьютерного обеспечения; модем входа в информатеку; блок связи с Метрополией; астрономическое оборудование и средства управления системами орбитального позиционирования; пульт управления СВЧ — излучателем; аварийный пульт; приборы, механизмы, установки, аппараты и прочее оснащение, необходимое для обеспечения полноценной работы станции и безопасности обслуживающего ее персонала. По углам — резервные энерготроны-накопители от альтернативных источников (солнце, ветер, грави-магнито-радиационный фон). Вместо фронтальной стены — окно от потолка до пола с мирным видом на прибрежную равнину с пляжем. Прозрачность и цвет стекла менялись в зависимости от освещенности или по желанию. Предусмотрены были также объемные декоративные заставки с картинами на любой вкус: от космических, до подводных.

Большая часть станционного оборудования не бездействовала. Уже более десяти лет здесь ни на минуту не прекращалась почти незаметная работа. Ровно перемигивались разноцветные глазки индикаторов. Приборные панели и стены отражали голубоватое мерцание экранов. Но выдача информации на мониторы и сигнальные устройства не являлась руководством для вмешательства во что-либо, а носила лишь характер констатации фактов. Землетрясения, оползни, лавины, сели, изменения погоды и уровня космической радиации, направление метеоритных потоков, сведения о самочувствии колониантов, характеристики функциональной деятельности их организмов (включая данные всесторонних анализов) и многое другое — все это фиксировалось автоматически и передавалось на обработку ультиматору, который в свою очередь выводил результаты на мониторы, не забывая по спейс-фаговой связи передавать их на Землю. При этом, следуя антиакцидентной программе, большую часть решений он принимал самостоятельно, по собственной инициативе, и согласовывал свои действия с Центром только в тех случаях, когда вследствие природного или же человеческого фактора ситуация грозила обернуться форс-мажором. Последний раз это случилось после смерти Схорца…

У Шлейсера с ультиматором проблем не возникало (в отличие от Арни, который за нарушение правил — исполнение смертельных трюков в воздухе и на воде — уже дважды за время его присутствия был наказан недельным отлучением от пользования транспортом). Исинт воспринял появление кампиора как само собой разумеющееся, ни в чем его не выделял, но и не обделял вниманием. Несмотря на отсутствие голосовой связи, общение с ним неудобств не доставляло. Раз в неделю каждый релегат проходил получасовое тестирование, после чего, в случае каких отклонений, ультиматор консультировал Рона, а уже тот проводил соответствующую профилактику.

Как бы там ни было, но Схорц был толковым малым. Наверное, в других условиях и при иных обстоятельствах из него получился бы первоклассный хакер. Как ни пытался Шлейсер понять, каким образом ему удалось взломать казалось бы совершеннейшую защиту ультиматора, из этого ничего не вышло. Тиб конечно что-то знал. Более того, он тоже умел “договариваться” с исинтом, в результате чего тот не обращал внимания на некоторые вольности. Но как Тиб это делал, оставалось только догадываться. Одно не вызывало сомнений: если общение с ультиматором осуществлялось исключительно через компьютерную связь, то и воздействовать на него можно было только через информационный терминал и никак иначе.

Еще в первые дни Шлейсер заметил, что астрономические наблюдения проводились здесь в примитивном режиме и поскольку были полностью автоматизированы, то, естественно, никем не корректировались. Установленное на крыше санпропускника зеркало телескопа (надо отметить, довольно приличного уровня) находилось в относительно сносном состоянии. Тем не менее, Шлейсер предпочел ему орбитальный телескоп, размещенный на одном из метеоспутников. И хотя класс наземного аппарата был выше, обсервация из космоса, прежде всего в оптическом диапазоне, отличалась лучшим качеством. К тому же орбитальный телескоп давал возможность вживую исследовать южное небо и производить по ходу наблюдений спектральную фильтрацию.

Наверное, не было таких цветов и оттенков, которые в том или ином проявлении не были бы запечатлены в космосе. Шлейсеру встречались звезды рубиновые, бирюзовые, аквамариновые, сапфировые, аметистовые, изумрудные, золотисто-оранжевые, палевые, перламутровые, шоколадные и даже черные. Однажды из галактического войда он наблюдал редчайшее явление: семейство из шести звезд, все компоненты которого мало того, что отличались размерами, так еще и были окрашены в разные цвета. При этом две звезды находились настолько близко друг к другу, что, из-за перетекания вещества напоминали дыни с почти соприкасающимися острыми концами.

Планеты тоже не уступали звездам в оригинальности, причем не только по раскраске. Многие из них оставили в памяти Шлейсера неизгладимый след: нивелированные как биллиардный шар, без единого выступа или впадины; расчлененные наподобие утыканного иголками яблока; спокойные и усыпанные пепловыми, лавовыми, водными, ледяными, газовыми, кислотными, ионными и даже плазменными вулканами; агатовые в полосочку (из-за дифференциации атмосфер); в клеточку (из-за аномальной тектонической активности); в крапинку (опять же вследствие извержения резко отличающихся по составу и цвету магмапродуктов); удаленные от своих светил на громадные расстояния и с солнцами во все небо. У горячих планет земной группы, где нет тектоники плит, а значит, отсутствует возможность разделения на континенты и океаны, не может быть расчлененного рельефа. Мантия таких планет раскалена. И она периодически взламывает тонкую кору, перемешивая слагающее приповерхностные слои вещество. С другой стороны, на охлажденных планетах этой группы формируется толстая литосфера (кора) и горячая мантия не может разорвать ее на континенты. В таких случаях формируются мощнейшие вулканы. Из-за толщины коры, под ней накапливаются огромные напряжения. И когда происходит ее пробой, то эффект извержения проявляется намного сильней, чем скажем на Земле или на той же Каскадене.

Так, исследуя из года в год объекты космоценоза, Шлейсер набирался опыта, и к текущему времени мог без труда найти объяснение множеству на первый взгляд не поддающихся разрешению парадоксам и несообразностям. Но здесь случай особый. “S-фактор”! Чтобы разобраться в его природе, надо было тщательнейшим образом изучить материалы не только планетарного, но и космического масштаба.

 

10

Последнее время погода не баловала. Вторую неделю над побережьем висел туман, который если ненадолго и рассеивался, то исключительно лишь для того, чтобы смениться обвальным дождем. Территорию станции круглосуточно освещали танталовые лампионы, но и они не могли развеять сумерки. Даже в разгар дня за окнами клубилась свинцовая мгла, из глубины которой доносилась нестройная разноголосица лесной живности.

В такие дни дальше периметра никто не выходил. Рон усиленно лечил простудившегося Фила, пичкая его экспериментальными, синтезированными с помощью ультиматора препаратами. Тиб с помощью Дзетла взялся ремонтировать кессон шлюзовой камеры санпропускника, где еще до прибытия Шлейсера обнаружилась утечка. Даже Арни нашел себе занятие. Он загнал в эллинг оба микролета и занялся их профилактикой. Этим давно уже надо было заняться, потому как в регуляторе тяги одного из аппаратов возникло нарушение соответствия между “плюс-минус” компонентами, в результате чего его мощность упала почти на треть. Арни неплохо разбирался в механизмах, в совершенстве владел техникой управления любыми движущимися средствами, поэтому лучше него вряд ли кто другой мог устранять время от времени возникающие неисправности.

Предоставленный самому себе, Шлейсер тоже решил принять участие в общественных работах. Поскольку его действия вряд ли могли быть направлены на то, что могло бы принести реальную пользу, он задался целью отыскать запасной вход в подземное укрытие станции. А так как принцип заложения такого рода сооружений был ему известен, сделать это особого труда не составило. В одной из построек неподалеку от санпропускника, куда раньше никто не заглядывал, находился вход в резервный лифтовый ствол. Основной, как известно, располагался в центральной башне, доступ куда был закрыт.

Шлейсер, не без помощи Арни, сумел деактивировать дверной замок и по лестнице, а лифт как и все основное оборудование тоже был обесточен, спустился под землю. Четыре этажа — четыре уровня. На каждом уровне несколько помещений с запасом всего необходимого для длительного пребывания небольшой группы людей и ход в подвал центральной башни, тоже наглухо заблокированный. На каждом уровне пол, стены, потолок и предметы интерьера окрашены в свой цвет: желтый, розовый, голубой и самый нижний — белый. Судя по конструкции переборок, в данное время приоткрытых, уровни могли герметизироваться как сверху, так и снизу. Тусклая подсветка аварийной сигнализации свидетельствовала об исправности контрольной аппаратуры и готовности защиты вступить в действие.

Шлейсер обшарил каждый уголок, заглянул в каждый шкаф, осмотрел содержимое каждого ящика. Результаты обследования лишний раз подтвердили надежность конструкций серии ПОМАД. Здесь имелись все предметы первой необходимости: одежда, постельные принадлежности, средства гигиены и санитарии, медикаменты, запас разнообразной фоссилизированной пищи, реактивы для производства воды и кислорода, а также установки для их регенерации, кристаллотека и устройства для воспроизводства информации, спортивные тренажеры, игровые имитаторы и многое другое. На всех уровнях идеальная чистота. Даже несмотря на длительную консервацию — нигде ни одного пятнышка грязи, ни одной пылинки. Система дезинтеграции жидкости и твердофазных выделений все эти годы работала исправно, поддерживая на всех уровнях замкнутый круговорот элементов.

Посмотреть на вскрытое чрево станции собрались все, даже Фил, у которого после снадобий Рона тут же развилась аллергия на консервированную чистоту подземной обители.

— Да, впечатляет, — ступив на порог первого уровня, сказал Арни и тут же полез на турель панорамного перископа.

— Фантастика, — просипел Фил, обследуя комнаты нижнего этажа. — Никогда бы не подумал, что такое может размещаться буквально под ногами.

Тиб и Рон эмоций не выражали, хотя удивлены были не меньше. Они не стали задерживаться в бункере и, поднявшись на поверхность, вернулись к своим делам.

Шлейсер же отнесся к своему открытию спокойно. В отличие от коллег-настроменов — пожалуй, только кроме меркурианца-Рона — он досконально знал устройство таких комплексов, и еще в детстве не раз подпадал под воздействие эвакуаторов Реголиды.

Не обошлось и без происшествий. После того, как Шлейсер объяснил Арни и Филу принцип действия защиты бункера, Арни решил ее проверить. Не придумав ничего лучшего, он собрал на верхнем уровне ворох воспламеняющегося барахла, соорудил некое подобие очага и разжег костер, имитируя пожар. Лучше бы он этого не делал!.. Как только из подземелья повалил дым — дико взвыла находящаяся на крыше башни сирена, о существовании которой никто не догадывался, а на фасадах всех трех корпусов, включая и саму башню, вспыхнули проблесковые огни аварийной сигнализации. В это время Шлейсер как раз входил в операторскую (так делинквенты между собой называли диспетчерский центр — лабораторию). От резкого сигнала тревоги он вздрогнул и метнулся взглядом по экранам внешнего и внутреннего обзора. То, что опасность исходит из подземного убежища, стало ясно с первых же секунд. Не раздумывая, он бросился обратно и уже на выходе догнал Рона, на лице которого были написаны растерянность и непонимание причин происходящего. Что сразу бросилось в глаза: обстановка в пределах периметра изменилась до неузнаваемости — главным образом из-за ослепляющих вспышек сигнализации, которые не могли приглушить даже клубы принявшего кроваво-красный оттенок тумана. У входа в бункер прыгал и размахивал руками взъерошенный Фил. Из-под земли густо несло гарью. Фил сбивчиво объяснил, в чем дело. Как только внизу разгорелся огонь, случилось то, о чем говорил Шлейсер, но во что не поверил майор: сработали датчики, дверь в подземелье захлопнулась, и Арни оказался в ловушке… События принимали скверный оборот. С Арни могло случиться все что угодно. Он мог задохнуться, сгореть, захлебнуться в пламягасящей суспензии (если дело дошло до ее применения), наконец, застрять где-нибудь между переходами. Нельзя было терять ни минуты. Хорошо, что Арни, деактивируя замок, показал Шлейсеру, как это делается. В противном случае, неизвестно чем бы все закончилось…

Позже, за ужином, после того как все образовалось, Арни рассказал, что с ним произошло. Как только огонь набрал силу, а он не ожидал, что костер разгорится так быстро, во всех помещениях включился свет, заработала система вентиляции и механический голос объявил пожарную тревогу. Понимая, что дело может плохо кончиться, майор бросился на поиски чего-нибудь такого, чем можно было сбить огонь. В шкафу одной из комнат он наткнулся на постельное покрывало, а может скатерть — он не помнил, что это было — и с ним поспешил обратно. Наверное, там были огнетушители, но разглядеть что-то в дымовой завесе было невозможно. За те несколько минут поисков, этаж (а все комнаты были открыты) заполнился едким дымим. Действуя почти вслепую, он сумел таки загасить пламя и кинулся к выходу. Но… буквально перед носом дверь загерметизировалась. Через мгновение Арни был у перехода на второй подземный уровень. Но он тоже оказался заблокированным. Задыхаясь, он из последних сил добрался до самой дальней комнаты — там дыма было поменьше — и приник к отдушине нагнетательного вентколлектора. Это его и спасло. Если бы не включилась вентиляция или окажись он под вытяжкой, на станции констатировали бы еще одну смерть. Через пятнадцать минут воздух очистился. Примерно столько же понадобилось Шлейсеру, чтобы деблокировать дверь.

Обстановка на подземном этаже была удручающей. От былой стерильности и следа не осталось. Везде пепел, сажа, оплавленные куски полусгоревшего органопластика… вонь, какая бывает разве что при сжигании отбросов. Помещение, где Арни развел костер, который затем же и тушил, раскидывая головни и угли, обезображено — дальше некуда. Остальные боксы выглядят получше, но запах гари, кажется, пропитал все: от мебели до стен, потолка и пола. Хорошо еще, что температура не поднялась до критической отметки, и не включились химические пламегасители. Тогда пришлось бы восстанавливать весь этаж и менять большую часть обстановки. А кто бы стал это делать? И за чей счет?..

Наказание последовало незамедлительно. Уже на следующее утро ультиматор вынес “приговор”. Арни отлучался от пользования транспортом на месяц (к тайной радости Шлейсера), причем — небывалый случай — даже в качестве пассажира. Как проводилось такое решение в жизнь? Очень просто. У аппарата, в который садился провинившийся, просто не включался двигатель. Решения исинта не отменялись и не пересматривались. И если бы нарушитель даже совершил какое-то особо выдающееся действие, это ни на секунду не сократило бы срок его наказания.

На исправление последствий дурацкой, иначе не назовешь, выходки майора ушло три дня. Дзетл не вылезал из бункера и выскоблил там все, как только мог. Остальное предстояло довершить системе саморегуляции. По расчетам Шлейсера в прежнее состояние подземное хозяйство вернется месяца через три-четыре. По предложению Рона консервацию андерграунда решили продолжить и впредь туда не соваться. По его выражению, все в избытке насмотрелись инклюзива и чувственно обозначились в его отношении. Последнее, конечно же, касалось Арни, которого мысленно все костерили и проклинали на чем только свет стоит.

 

11

Непогода как нельзя лучше располагала к обследованию окрестного космоса. Орбитальный телескоп перемещался таким образом, что позволял в полной мере обозревать как южную, так и северную часть неба. В лаборатории кроме Шлейсера никого не было. Устоявшуюся тишину позднего вечера прерывали только характерное “глюканье” при автоперенастройке компьютерных блок-программ, да порывы шалого ветра, пуляющего в окно зарядами дождевой шрапнели.

Он настроил мониторы на канал спутниковой связи и прежде всего отрегулировал изображение. Обзор планеты велся с разных расстояний: от двухсот до сорока тысяч километров, причем часть экспозиций оставалась неизменной, а часть менялась в зависимости от движения спутников по орбите. Система наблюдений была сформирована таким образом, что оператор с помощью метода видеограмметрии в любой момент мог получить трехмерное цветное воспроизведение. При этом создавалась полная иллюзия полета над местностью. Изображение можно было увеличить или остановить (при съемке с движущегося спутника) для наблюдения интересующего места в записи. Шлейсер бросил взгляд на один из экранов, отображающий картину южного материка в переходной зоне дня и ночи. Над пепельно-серым серпом планеты разливалась черная пустота, на фоне которой выделялись рубиновые точки других спутников. Серп постепенно утончался и вскоре исчез. Из-за края окруженного зеленоватой атмосферой диска брызнул расплавленный металл. По Эстерии мерной волной покатил рассвет. Он включил детерминальный логистр. Экран залил бликующий золотистый фон, напоминающий морской песок в солнечный день, видимый сквозь толщу воды. Как и следовало ожидать, прибор не обнаружил на каменистой поверхности материка никаких признаков аномальности из числа тех, которые не были бы занесены наукой в порталы непреложности или хотя бы вероятности.

Шлейсер разочарованно вздохнул и вызвал на экран изображение небесной панисферы с траекторией телескопа. Аппарат двигался в сторону надира. Его положение позволяло еще шесть-восемь часов наблюдать южное небо. Он уточнил координаты спутника, отметил на панисфере сектор обзора и включил систему идентификации. На экране анаглиматора, вместо изображающей осень в Саянах декоративной заставки, материализовалась голограмма, а в ней высветилась стилизованная под демонстрационное пособие карта тысячепарсекового имприкатора .

Он добавил разрешения. Картина изменилась, стала более натуральной. В глубине галактической ночи обозначились контуры созвездий, проявились пульсары — главные космические маяки. Конечно, здесь не было таких условий, как на “Ясоне”. Тем не менее, возможности телескопа позволяли вести наблюдения во многих диапазонах, естественно, кроме гравитационного, нейтринного, ядерно-резонансного и флуктуационного. Снова включился логистр. И опять экран приемного устройства затянуло золотисто-перламутровым туманом. Спектральный зондаж, как и прежде, ничего не дал. В регистрах метаморфности и стохастичности космос тоже был узнаваемым и осознаваемым.

Даже трансцеденталы, природа которых пусть и оставалась непонятной, но в определенной мере отвечала хоть какой-то абстрактной модели, даже малейшим пятнышком не выделялись на ровном, до предела алогизированном поле. Никаких следов аномальности из числа надконтрольных известным или хотя бы предполагаемым взаимозависимостям Макромира. И в то же время — некриты! Совсем рядом! Их даже можно потрогать и проводить над ними опыты… если, конечно быть сумасшедшим или, как говорит Тиб, ничего не бояться.

Впрочем, он тоже ничего не боялся. Как-то постепенно и незаметно, еще задолго до релегации, космос перестал быть для него пустотой. Холодный вакуум превратился в некое невидимое и неосязаемое полотно, вытканное из тончайших волокон излучений, силовых полей и материальных взвесей. Только, вот, поможет ли сенсорика сверхтонких биомодуляций выделить в переплетении космических течений признаки носителя губительной напасти? Да и там ли следует искать?..

Первым делом он решил получше рассмотреть планеты, которые находились в поле зрения телескопа. Таких оказалось две.

Самая яркая — третья по счету от Даира — была раза в полтора больше Каскадены. Типичный представитель земной группы, с характерной для разогретых космоформов термодинамикой. Плотная кислотная атмосфера, умеренно расчлененный рельеф со следами похожих на водотоки структур (на самом деле образованных не водными, а высокоагрессивными воздушными потоками), “спицы” — довольно сложная система прямых и изогнутых линий эндогенного заложения — в местах развития пенепленизированных равнин, высокая температура коры и, как результат, повышенная геотектоническая мобильность. Как уже отмечалось, такие планеты, вследствие непрекращающегося переустройства недр, считались малоперспективными на оруденение и, как правило, не исследовались.

В противоположном углу сектора обзора рефлектора скромно пристроилась шестая планета — газовый гигант — которая, вследствие удаленности тлела слабой искоркой среди плавающих в галактическом океане звездных айсбергов. У планеты обнаружилось пять лун, из которых только две удалось отчетливо разглядеть. Это были крупные сателлиты размером примерно в три четверти Каскадены. Поверхность одного украшали многочисленные вытопленные в камне воронки кратеров, которые, согласно классической схеме, принято было считать за следы метеоритных бомбардировок безатмосферных планет. В принципе, большей частью так и было. Но с некоторых пор Шлейсер стал более осторожно относиться к традиционным взглядам. Ему как-то довелось наблюдать лишенную атмосферы, но весьма активную планету, где наглядно проявился совершенно иной механизм формирования таких кратеров. Там, в крайне разреженной, почти неотличимой от вакуума среде, в покровах вязких вулканопродуктов возникали и вырастали до гигантских размеров лавовые пузыри, которые затем лопались и образовывали огромные кратеры с горным обрамлением по периметру и вершинами в центре… Что касается второго (внешнего) спутника, то по имеющимся данным он относился к “приблудным”. Его петлеобразная орбита свидетельствовала о том, что сформировался он как планета на самостоятельной орбите, но позже был захвачен гигантом. От наметанного глаза Шлейсера не укрылись характерные детали его строения. Космоформ имел пятнистую текстуру и являл собой сплошной океан: светлые пятна — иней и лед из метана; темные — жидкий азот. В целом, подобные образования не являлись редкостью. Как-то ему довелось побывать в окрестностях планеты, состоящей на сто километров в глубину из жидкого метана. На ней тоже не было ни одного островка, ни единой отмели. Один лишь океан, двухсотметровые волны и невероятной силы ураганы… Естественно, исходя из такого устройства, и тот, и этот объекты с позиций наличия рудной минерализации были абсолютно бесперспективны. Не представлял в этом отношении интереса и сам гигант, хотя в его оболочке содержались все элементы: от водорода до тяжелых металлов, включая и трансурановые.

Сказывалось ли на этих, да и на остальных планетах действие “s-фактора”? Этого он не знал. Об этом вообще никто ничего не мог сказать. Все объекты, кроме Каскадены, обследовались только автоматами. Два из них геологи признали перспективными. И все. Остальное откладывалось на будущее.

Где-то на Эстерии ударил метеорит. Подобное явление не было здесь редкостью. Запело приемное устройство сейсмографа. Как и в других подобных случаях, это будет продолжаться не меньше часа. Рассеиваясь на бесчисленных трещинах и неоднородностях динамически перенапряженного чехла, сейсмоволны затягивают время своего пробега. На Земле они затухли бы за несколько минут.

Он переключил внимание на звезды — россыпи неисчислимых “мегаатомов космоса”. Апекс движения системы Даира находился в направлении шарового скопления Магдан в надспиральной части галактического диска. В таком ракурсе многие астеризмы изменили свое положение. Вместе с тем появились новые асторги, кластеры, полиастры и галактограны, которые еще никто не каталогизировал и не назвал. Кстати, о наименованиях. Одно дело, открыть космообъект. Его еще надо как-то окрестить или присвоить ему соответствующую аббревиатуру. При этом надо постараться не обделить вниманием и космографическое окружение: детализировать положение ближних и дальних соседей, дать им сравнительную характеристику, проследить их эволюционный путь. Для этого издавна сложились определенные правила и никто, несмотря на откровенный архаизм данной традиции, не решался ее нарушить.

Одни объекты предписывалось называть исключительно женскими именами, вторые мужскими, третьи греко-латинскими словами, четвертым присваивались буквенные индексы, пятым — цифровые и так далее. Бесплодные попытки наглядно представить разделяющие космофизические структуры расстояния, равно как и воссоздать мысленный образ объединяющего их в единое целое начала, давно приучили его к мысли абстрагироваться от конкретных величин и принимать инфинитум таким, какой он есть. И все же были минуты, когда перед лицом непреходящей вечности становилось как-то по-особому неуютно. Миллиарды миллиардов… триллионы миллиардов километров. А что дальше… там, за горизонтом наблюдаемых событий?.. Такие же скопления звезд, наполняющие пространство в “энное” число мегапарсек? Кварковое или какое другое поле в свернутом, невозбужденном или в каком-то особо возбужденном состоянии? Пустота? Что-то иное? Или вообще ничего?..

Он выключил мониторы и оставил для ориентации только экран с панисферой. Перед глазами вживую предстал звездный театр, во всей его красоте и разнообразии.

Визир выхватил из калейдоскопических недр едва заметную звездочку. Шлейсер сверился по кадастру: “Объект NGC-2243012368 ”, открытый еще в доинфортационное время. Он вспомнил: раньше такие образования принимали за “голубых карликов”. На самом же деле это были очень далекие галактики с множеством горячих звезд, причем не диски, сферы или спирали, а скопления, не имеющие конкретной формы. Они были как бы собраны из отдельных кусков. Вопрос о том, превратятся они со временем в обычные галактики или погаснут, оставался открытым.

Последнее предположение, несмотря на кажущуюся парадоксальность, отнюдь не считалось чем-то сверхчрезвычайным. Астрономы уже имели дело с так называемыми галактиками без звезд. Эти таинственные объекты (почему им и присвоили несвойственные для галактик десятизначные номера), находящиеся на расстоянии сотни миллионов световых лет, сначала принимали за сверхгигантские водородные облака. Однако их массы оказывались в тысячи раз больше расчетных для облаков и туманностей, причем в оптическом диапазоне такие структуры, наряду с некоторыми другими, время от времени проявляющимися в сумеречных уголках реального мира экзотическими объектами, почти или совершенно не выделялись.

Нет, из этого сектора вряд ли что грозит. “Объект 368” и его внегалактическое окружение почти без изменений видны с Земли. И если бы оттуда исходила опасность, “s-фактор” не обошел бы и Метрополию. Тут, видимо, возможен лишь один вариант: если источник смертельных флюидов, или как там еще назвать эту мерзость, находится за пределами Каскадены, то искать его надо не где-то в глубинке, а внутри системы Даира или по крайней мере на умеренном от него расстоянии.

Из двух десятков обитающих по соседству звездных систем, на роль “возмутителя спокойствия” подходили три кандидатуры.

Одна из них — двойная звезда — представляла семейство из четырех планет-гигантов, двух поясов астероидов и трех протопланетных колец. Происхождение последних сначала было непонятным. Потом, в результате моделирования он выяснил, что одна звезда вырвала у другой кусок, часть вещества проглотила, а часть разбросала по орбитам. Вместе с тем, исинт давал неутешительный прогноз: система неизбежно взорвется в течение трех-пяти миллионов лет. В этой связке горячая звезда вращалась вокруг белого карлика со скоростью около двух миллионов километров в час и совершала суточный оборот за полтора часа. Судьба такого сообщества предрешена. Уцелеть оно не может: слишком велика масса у крупной компоненты и слишком высока ее плотность. Это будет взрыв сверхновой типа Ia, когда рождаются и разлетаются в космосе ядра металлов — главным образом железа, никеля, кобальта.

Второй претендент на роль “убийцы” — остывающая звезда с признаками остаточного ксенотропизма. Как правило, такого рода объекты диагностируются с большим трудом, поскольку слабо проявляются в поисковых спектрах. Основываясь на косвенных методах, сближения с такими звездами старались избегать. Но, несмотря на предосторожности, исследовательские экспедиции продолжали исчезать. И тогда в реестр памяти героев космоса вносились новые имена, а на звездных лоциях появлялись очередные пояса отчужденности.

Ну, а третий кандидат относился к разряду типичных пантермофиров. Энергия его излучения, при солидных размерах, была настолько велика, что окажись Каскадена от него на дистанции, даже в десять раз превышающей расстояние до Даира, поверхность ее представляла бы обугленную пустыню.

К сожалению, а может и к счастью (это уже как посмотреть), у всех трех космоформов было “железное алиби”. Их азимутальные соотношения с каскаденианской осью, ни при каких обстоятельствах не могли обеспечить строго экваториальную демаркацию. Все они имели низкое небесное склонение и были наблюдаемы даже в отдельных районах северного полушария.

Успокоился он только под утро, и то лишь после того, как полностью обшарил доступную обследованию часть небосвода. Зацепиться было не за что. Очередная попытка решить задачу сходу закончилась неудачей. Тут работы не на один год, да и нет уверенности, что она завершится успехом. От долгого сидения в напряженном положении ныла спина. Резало в глазах, голова раскалывалась. Стараясь отвлечься, он прикрыл веки и откинулся в кресле. Так прошло несколько минут. Докучливые мысли постепенно отступали. Но перед мысленным взором, с подачи воображения и полустершихся энграмм* (*Энграммы — следы воспоминаний, отложившиеся в подсознании), еще продолжали вырисовываться поля звездороссыпей, формирующихся в глубине расшитого многоцветьем спектральных узоров неба. Между тем, что недавно виделось, и тем, что когда-то происходило, наметилась ассоциативная связь. Обстановка располагала к раздумьям и сопоставлениям. Поддавшись настроению, Шлейсер непроизвольно переключился на реминисценции, и в зеркале его души отразились картины многолетней давности…

 

12

…Во втором случае, как ни странно, команду чуть не угробил Астьер. Что это было? Опять стечение обстоятельств? Беспечность кампиора? Или все-таки нарушение установленных правил?.. Они и сами того не знали. Следственная комиссия ГУРСа подсчитала убытки и определила меру вины каждого. Больше всех пострадали Астьер и Шлейсер. Первого даже хотели лишить звания и уволить из системы альтернативного поиска. Но тут вмешалась судьба. Специалистам Центра Прикладной Космодинамики удалось доказать, что катаклизм, разорвавший в клочья целую туманность и чуть было не перевернувший с ног на голову основы космологии, все равно не удалось бы предотвратить. А так, пусть и с нарушениями, но получены ценные свидетельства принципиально новых явлений, суть которых при иных обстоятельствах так и осталась бы нераскрытой. Так оно было или нет — навсегда останется тайной. И тайну эту знали только они — горстка лавораторов наднебесных далей. Сколько раз потом, проигрывая ситуацию заново, они приходили к выводу, что будь тогда вместе, сообрази чуть раньше и сумей деконтактировать вступившие во взаимодействие экзотропные массы, последствий той чудовищной катастрофы удалось бы избежать. Одно успокаивало: если бы они тогда случайно не подвернулись в неподходящее место — свершившееся космотомическое действо все равно бы произошло. А значит, и вины их в том нет. И на Астьера обиды никто не держал, потому как все выжили, уцелели…

Вообще-то, интерес к газопылевым туманностям возник у террастиан задолго до описываемых событий. В теории космоэволюции еще много чего оставалось неясным. Из чего состоит дозвездное вещество? Как зажигаются звезды? Как образуются планеты? Откуда и из чего возникают пыль, астероиды, кометы, наведенные поля?..

Особое внимание привлекала небула Бычья Голова в составе трансгалапа WBY77+30 — гигантского генератора пыли в прогалине между звездными кластерами GL762chr и GL784chs, щупальцеобразные отростки которого, как присосками, были облеплены молодыми горячими звездами. Уплощенная, близкая к диску форма с неровными зазубренными краями и два субпараллельных к плоскости эклиптики спиралевидных ответвления придавали ей хоть и отдаленное, но сходство с головой быка, увенчанной рогами. Последнее являло большую редкость, поскольку плотные облака газа и пыли из-за отсутствия светового давления не отталкивают, а наоборот высасывают из пространства материю: от молекул до блуждающих среди скопища звезд астероидов, планетаров, солароидов и прочих подобных им образований. Наличие “рогов” никак не вписывалось в общепринятую космогоническую модель. Для объяснения наблюдаемой картины требовалось наличие сторонних дестабилизирующих сил, которых поблизости не наблюдалось, поэтому механизм их образования оставался совершенно непонятным. По размерам и массе небула раза в полтора превосходила солнечную систему. По цвету абсолютно черная, она видна была лишь потому, что занимала место на фоне более далекой туманности трансгалапа.

Что же послужило причиной интереса к Бычьей Голове? Казалось бы, ничтожная крупица в сравнении с гигантскими облаками массой триллионы солнц, она на первый взгляд не выделялась ничем примечательным. Но, во-первых, в обозначенном направлении обнаружили дискретный источник радиоволн, происхождение которого не вписывалось в рамки теории. Он не был связан ни с одним компактно гравитирующим по соседству объектом и мог быть только следствием каких-то преобразований в структуре самой небулы. Во-вторых, в ее составе выявили повышенные содержания азота, углерода, кислорода и активных радикалов, входящих в состав аминокислот. И, наконец, докладная записка Джеба Зопплби, возглавлявшего отдел палеокосмологии в составе Службы Экспонентальной Космонавтики (ЭкспоКосм), представленная им на суд магистрата Объединенного Института Биокинетики. Будучи до мозга костей панспермистом, Зопплби из кожи лез, чтобы найти проявления жизни в самых неблагоприятных условиях: в космическом вакууме, в средах с высокой степенью радиации, кислотности, динамического напряжения, в местах скопления латентной энергии. Его главный труд “От естественного синтеза углеродсодержащих соединений в космосе до естественного оживления первичных белковых микрокапель-коацерватов в пред — и постаккреционный периоды формирования планет и других космогонических структур” — наряду с другими опусами штудировали во всех учебных заведениях. Он декларировал, хотя это было и не ново, что основы протожизни уже заложены в облаках, из которых формируются звездные системы. Молекулярный же аппарат жизни, это всего лишь организация биогенного вещества на определенном уровне. И в действие он будто бы приводится не только исходя из свойств отдельных молекул белка или нуклеиновых кислот, но и благодаря пространственным, над — и возможно внемолекулярным соотношениям. Верифицировать положения Зопплби можно было только одним способом — организовать экспедицию.

Благодаря связям и положению в научном мире, пользуясь покровительством самого энгинатора, Зопплби удалось включить свой проект (а он так и назвал его — “Бычья Голова”) в состав многоцелевой программы по изучению сред с неявно выраженными неоднородностями. Но первоначальный замысел его плана был изменен. Намечаемой миссии, кроме основных работ, вменялось в обязанности составление информационного тезауруса, включающего целый комплекс дополнительных исследований: космодезическое картирование; отработка методов защиты от астероидов (если таковые обнаружатся); спектрозональное сканирование находящихся в пределах досягаемости объектов; пополнение звездных атласов; составление лоций космотечений; изучение физического климата трансгалапа; оценка плотности и состава межзвездного вещества и многое другое. Экспедиция рассчитывалась на полтора года. Состав ее участников определялся большинством голосов директората ЭкспоКосма.

Когда Шлейсеру предложили отправиться к трансгалапу, он не сразу согласился. Его мало привлекала перспектива копаться в пыли, выискивая несуществующие, как он считал, закономерности. Все решило красноречие Снарта, который по опыту прошлых лет кое-что знал о формации газопылевых скоплений, известной под названием пелленариум Фоггса. Он настолько живописно рассказывал о таинствах первично-косной материи, о грандиозности происходящих в ней преобразований и непредсказуемости ожидаемых эффектов, что экипаж единодушно заявил о готовности ухватить Бычью Голову за “рога”.

К тому времени команда “Ясона” была уже полностью укомплектована. Вакантные места заняли: биолог Грита Данвист (жена Астьера) и медик Аина Фиос (невеста Снарта).

Инфортация тогда прошла более чем удачно. “Ясон” проявился неподалеку от места сочленения одного из рогообразных ответвлений с небулой, в области с довольно высокой степенью разреженности. Глазам Шлейсера открылась удивительная картина. Мир, разделенный надвое. С одной стороны звездная карусель, с другой черная непроницаемая стена с набором заготовленных вселенским зодчим сюрпризов и ловушек.

Отлежавшись положенное время и вдоволь наиздевавшись друг над другом за квазимодовский вид, они приступили к исполнению первой части программы.

Напряженность магнитного поля над небулярной поверхностью достигала десяти тысяч эрстед, а это означало, что проводить работы в открытом космосе можно было только с применением полного комплекта защитных средств. Исходя из соображений безопасности, определили границу зоны отчуждения, соответствующую уровню в триста эрстед, после чего занялись поисками места для сборки стационара.

На высоте полутора а.е. собрали возвратный ретранслятор, запустили базовый реактор, наметили места расположения триангул космодезической сети, выставили маяки, настроили телескоп, определились с ближними и дальними ориентирами. Затем взялись за “рога-протрузии”. Понять природу ответвлений труда не составило. По сути, они являли собой остатки разделившихся на сегменты пылевых мегапротуберанцев — свидетелей когда-то разразившихся здесь катастроф. Следы исполинских магнитных бурь до сих пор сохранялись в виде вмороженных в небулярные силовые линии протовещественных струй, которые, медленно изгибаясь и закручиваясь в спирали, со временем придали Бычьей Голове настоящий вид.

После того, как Астьер завершил первые картографические построения и определился с ориентирами, приступили к планомерному изучению небулярного кокона.

Не все складывалось гладко. Первый зонд-разведчик взорвался, как только достиг пылевой кромки. Электродинамические взрывы, подобные тому, что чуть не угробил их в первом же полете к солнечному “метаастралу” и часто сопутствующие метеоритно-астероидным ударам — вообще беда не только системного, но и ТГ-флота. ЭМИ, возникающие при сближении разнозаряженных объектов, способны не только вывести из строя автоматику, отключить двигатели или сбить с траектории лишенный управления корабль, но и разделить его на части и даже испепелить. Бывало по-всякому. В памяти Шлейсера хранился кошмарный случай, произошедший восемь лет назад с экипажем Пилиева. Его аллоскаф готовился к стыковке с необитаемой станцией “Арастр-3” в системе красного карлика Эстобиана. Кто мог предполагать, что ток, запущенный предшественниками в катушку “Арастра”, продолжал течь в сверхпроводнике два года после того, как было отключено напряжение? Корабль преодолел магнитное отталкивание станции и соединился с ней. Но после отключения защиты, был с невероятной силой катапультирован магнитным вихрем. Перегрузки мгновенно убили всех…

Через некоторое время дела наладились. Программа не предусматривала прямого внедрения в трансгалап. Зонды прекрасно справлялись с работой. Но после двухмесячного барражирования над эклиптикой экипаж все-таки принял решение заглянуть в чрево небулы. К тому времени стало ясно: туманность представляет собой не что иное, как протозвездную систему в начальной стадии формирования, окруженную со всех сторон плотным пылевым покровом. По данным съемки в центре структуры размещался газовый пузырь — судя по всему, зародыш будущей звезды. Несколько сотен пузырей поменьше обращались вокруг центра по сложным рыскающим орбитам. Отмечались и твердофазные образования, преимущественно силикатного состава. Некоторые из них не уступали по размерам и массе газовым пузырям. Количество же мелких объектов не поддавалось исчислению. Все они сталкивались, объединялись, дробились, опять объединялись. И так без конца, миллионы и миллионы лет.

Текстуру скопления небулярного вещества в первом приближении можно было определить как концентрически-зональную. Плотные пылевые слои чередовались с газовыми слоями и пустотой, причем соотношения между ними и числом “плавающих” в них крупных образований были самыми произвольными. Оазис зарождающегося уклада в мире хаоса. Многослойный пирог с водородно-силикатной начинкой.

Первоначально Шлейсер предполагал оставить аллоскаф на орбите, а пенетрацию совершить группой из двух человек. Но опять же, как и в экспедиции к Солнцу, такое решение вызвало недовольство, потому как никто, кроме Снарта еще не ведал вкуса небулярного коктейля. Зная характер кампиоров и понимая, что никто не пожелает отступать, он принял условия. Правда, уступил только потому, что программа и в этот раз не ограничивала действий экипажа, иначе пришлось бы вступить в конфликт с артинатором.

Для пробы выбрали относительно однородную область в срединной части массива. Наибольшую сложность в этой части рискованной затеи представлял расчет эволюционирующих орбит, когда “Ясон” в течение неограниченного времени мог бы лавировать среди гравитирующих масс. Шлейсер и Астьер, забыв про сон, безвылазно сидели в командном отсеке, пытаясь перенастроить артинатора на управление полетом в условиях непрерывной корректировки траектории. Снарт и Сета, подменяя остальных, несли вахтенную службу. А Грита с Аиной оккупировали лабораторию, где, создав условия невесомости, Грита занималась выращиванием гибридом. Так по-прежнему называли клеточные гибриды, способные к росту в искусственной среде, где отсутствуют нормальное гравитационное, магнитное и электромагнитное поле, иной уровень радиации, другая атмосфера. Гибридомы подвергались воздействию комплекса факторов космического полета и под действием вызванного ими стресса необратимо обращались в некие “космические организмы”, искусственно созданный вид, представители которого, в принципе, могли бы с орбиты захватить колонизированную земной жизнью планету и уничтожить эту жизнь. Хотя подобных прецедентов не отмечалось, исследования по данному вопросу — от греха подальше — перенесли в дальний космос и уже там стали проверять возможные для землян последствия от воздействия такого рода белкового квазиценоза.

Одновременно с опытами над гибридомами Грита проводила стандартный и вменяемый всем экспедициям комплекс экспериментов по адаптации в местных условиях земных биологических культур. Поскольку в процессе эволюции структура спиралей ДНК сформировалась в соответствии с существующим на Земле волновым спектром космофона и флуктуациями физвакуума, то сбой этих ритмов способен был привести к нарушению действия клеточных механизмов и даже к гибели организма. Таким образом, осуществлялась своего рода страховка от того, чего на самом деле никто не знал, не понимал и не представлял возможных последствий. Однако считалось, и открытие Каскадены это подтвердило, что при определенных обстоятельствах, в космосе вполне вероятно зарождение естественным путем десинхронизирующих импульсов, способных не только изуродовать организм, но и активизировать гены смерти. И энергии вроде бы большой для этого не надо. Достаточно резонансов, лишающих клетку энергетической подпитки.

За время с начала экспедиции Шлейсер ни разу не переступил порога лаборатории, где размещался биологический отсек. Он не любил невесомость. И по возможности старался избегать ее. Ему навсегда запомнился случай, когда, будучи курсантом академии, он чуть не отправился на тот свет. В невесомости действуют законы микрогравитации. Любая крошка, попав в дыхательные пути, может закупорить их и вызвать смерть. Что едва и не произошло… Информацию о результатах биологических опытов он воспринимал со слов Гриты или из отчетов артинатора. Гибридомы исправно размножались, изменялись, но пока угрозы ни экипажу, ни человечеству в целом не представляли. Не было выявлено и каких-либо негативных составляющих космоса.

Наконец, настал момент, которого с нетерпением ждали. Астьер занял место пилота, хотя в том не было необходимости. Шлейсер пристроился рядом. Остальные прилипли даже не к экранам радаров — к иллюминаторам. Шлейсер еще раз проверил защиту. Все сходилось. Далее последовала команда на сближение.

Переходная зона между вакуумом и поверхностью кокона (иными словами, небулярная атмосфера), была на удивление сжатой. Ее альтитуда не превышала тысячи километров. Действительно, этот отпрыск трансгалапа содержал себя в идеальной чистоте, исполняя роль некоего подобия пылесоса. Правда, со стороны открытого космоса отмечались какие-то астероидоподобные тела. За них тоже решили взяться, но позже…

На границе атмосферы зависли. Настраивались, привыкали к новым ощущениям.

Напряженность электрического поля на условной поверхности была относительно невелика — всего несколько тысяч вольт. Но если бы произошел пробой, то, учитывая колоссальный объем электростатической емкости, сила разряда составила бы десятки, а то и сотни миллионов ампер.

Астьер выровнял потенциалы, сформировал текстуру защитного экрана так, что она позволила избежать налипания на рострумах силовых эмиттеров даже долей фемточастиц пыли. После этого управление вновь перешло к артинатору.

“Ясон” двинулся к зыбкой поверхности. Одна за другой гасли звезды. За бортом сгустилась чернота…

Какое-то время в условиях полной темноты исинт подбирал диапазоны. Потом включились фильтры. Ожили экраны: регистраторы выдали первые результаты измерений. В целом, небулярная оболочка — ламинарный массив пылевого тумана — скрывала и завитки турбулентности, и скопления блуждающих астероидов, и дисперсный абразив.

Аллоскаф в считанные минуты проткнул пылевую завесу и снова оказался в вакууме. Да, предварительное зондирование уже предопределило такой оборот. Но открывшаяся картина не могла не поразить воображение. Под покровом беспросветного мрака, бесперечь озаряемого чудовищными по силе и протяженности молниями, простиралась гигантская полость, по размерам сопоставимая не менее как со звездной системой, заполненная сгустками вещества: разнородного и сложнодифференцированного. Это вещество, если и не было стянуто в эклиптику, то, по крайней мере, тяготело к ней, определяя тем самым текстурный рисунок, прежде всего присущий зарождающимся астро-планетарным формациям. То, что предполагалось — стало очевидным. Это был космический гель, впрыснутый космотектоническими силами в область вакуумной эрозии, и там дозревающий. Это были формы, определяющие зарождающуюся систему с коэволюционным набором сателлитных заготовок и беснующимися между ними стихиями. Что касается оболочки кокона, то в разрезе она походила на “скорлупу” из газопылевой смеси ритмично-зонального строения. В целом же, небулу предпочтительней всего было бы сравнить с яйцом, еще не сваренным вкрутую, с кристаллитом, еще не способным реагировать на поляризованный свет и не различающим ни “левого”, ни “правого”, с эмбрионом, который еще неизвестно во что разовьется.

После рекогносцировки, на которую ушло около трех суток, картина того, что здесь происходит, стала проясняться.

Дейтериевый шар в середине “мегакристалла”, хотя еще и не вполне сформировавшийся, гравитировал однако с достаточной силой, и выметал из окрестностей все, что оказывалось в зоне его влияния. В отдалении отчетливо проявлялись признаки полистадийной трансформации мелких объектов в более крупные. Судя по расчетам тенденсаторов, небула пребывала в стадии обогащения тяжелыми и радиоактивными элементами, которые потом должны были разогреть светило и планеты. Как впоследствии выяснилось — и в том была немаловажная заслуга экипажа Шлейсера — именно атомы этих элементов служили центрами кристаллизации пылевого конденсата. Снежинки и пылевые частицы слипались в комья — планетозимали. Те, в свою очередь, уплотнялись, группировались, образовывали центры-гроздья, вокруг которых затем уже накапливался мелкообломочный материал. Далее они присоединялись к более крупным протокрециям, а те, к еще более объемным. И так, цикл за циклом, по нарастающей. В целом, процесс конденсации и уплотнения вещества скорей напоминал мягкий снегопад к центру тяжести, а не жесткую бомбардировку зародышей планет твердыми глыбами астероидных размеров. Но случалось и такое… Небулярное излучение слагалось из квантов и частиц высокой энергии. Они не только самоускорялись в магнитных и гравитационных полях, но и в избытке поставлялись из глубин трансгалапа. Планет как таковых еще не было. Вместе с тем, отмечались достаточно крупные сфероиды, которые с полным на то основанием можно было отнести к разряду концентраторов массы. Газовые пузырьки, жидкостные обособления и кристаллический газоконденсат вели себя по-иному. Газообразный водород помимо того, что отделялся в самостоятельные слои и кольца — “сырье” для газовых планет — присутствовал повсюду и служил как бы субстратом, в котором плавало остальное вещество. Течения неустанно перемешивали газ, пополняя тем самым запасы, “съедаемые” растущей протозвездой и другими пузырями на ближних и дальних орбитах. Состав жидкостных дифференциатов варьировал в широких пределах, но чаще всего это была смесь азота, метана, аммиака и одной из основ для будущих и уже формирующихся силикатов — кислорода. Они тоже испытывали тягу к объединению, сливались в крупные ядра, росли, вновь сливались и снова росли… сталкивались, разбивались, испарялись молниями… И все начиналось сначала… до тех пор, пока они не поглощались звездным зародышем или его протопланетной “свитой”. Глыбы кристаллического льда, окруженные сублимационными оболочками — потенциальные ядра будущих комет — образовывали сростки самых причудливых форм и очертаний. Позже, когда звезда вспыхнет и разметет световым давлением пылевую оболочку кокона, ближние из них, как и заготовки газовых планет, испарятся. Останутся лишь те, кому “повезет” оказаться за пределами досягаемости излучения на дальних орбитах. Со временем планеты уплотнятся, разогреются за счет внутренних сил, обзаведутся спутниками. Начнется переплавка первичного конденсата и дифференциация вновь образовавшихся соединений по составу, массе, плотности, другим физико-химическим признакам. Что касается газовых планет, то из них останутся лишь те, которые не только оказались на удалении от звезды, но и накопили достаточную массу. Малые тела, типа Земли, не могут своим тяготением удерживать водород и гелий. Поэтому газовые планеты бывают только крупными. При недостатке же массы они либо испаряются, либо превращаются в каменные окатыши, если конечно накопили в достаточном количестве постгелиевые элементы… Однако космос, это не таблица умножения, где все действия определены изначально. Как уже отмечалось, были случаи, когда крупные газовые тела находились и вблизи от материнских звезд. И объяснить долговременное пребывание их там с позиций здравой логики было невозможно. Оставалось только признать результаты тенденсаторного прогнозирования, исключающего концепцию статического, перманентного развития таких систем. Согласно сложившимся представлениям, подавляющее их большинство за миллиарды лет существования пережило неоднократные катастрофические встряски, следы которых в виде всеразличных курьезов продолжают запечатлеваться в лике текущего времени… Так, шаг за шагом, проводя где только представлялось возможным космодинамические и палео-неокосмологические реконструкции, аллонавты восстанавливали ход развития эволюционирующей астросистемы.

В целом, наблюдаемые явления вписывались в рамки существующей теории. Но, по-прежнему оставалось неясным — откуда берется, и в результате чего образуется пыль?.. Как космолог, Шлейсер понимал: образование кремний-кислородных, да и остальных, вкупе слагающих частицы пыли комплексов, может происходить только при нуклеарном взаимодействии космических частиц высокой энергии, большую часть которых составляют протоны. И сформироваться они могут только двумя путями: либо в результате расщепления полями первичных водородных атомов, либо вследствие резонанса вакуумных флуктуаций — то есть, из ничего. Теоретически эта теза выстраивалась сама собой. Но доказать ее, из-за чрезвычайной растянутости во времени процесса синтеза элементов тяжелее водорода, не было никакой возможности. Единственным доводом, косвенно удостоверяющим образование первичного вещества (то есть, пыли) из космических частиц, являлось то обстоятельство, что уровень радиации внутри небулы на несколько порядков превышал космофон. Причем, в значительной мере тому способствовали изотопы цезия, кобальта, других антиинертных элементов, которые на планетах земного типа в естественном виде давно исчезли: то есть распались. А раз так, то небулярное вещество должно быть “молодым”, и его возраст не должен идти в сравнение с возрастом вещества, образовавшегося в момент рождения вселенной. Вот только почему это вещество — пылевая плазма — появилось именно здесь, и почему именно в это время? Почему и за счет чего оно вообще появлялось когда-то ранее? И почему до сих пор продолжает появляться: хоть здесь, хоть в других разделах универсума?.. Да, это были заковыристые вопросы, и предназначались они прежде всего для пытливых умов, интересующихся вопросами естествознания. И чтобы попытаться ответить на них, надо было набирать как можно больше фактического материала…

Между тем, исследования продолжались. Трасса аллоскафа несколько раз пересекла орбиты силикатных и железоникелиевых астероидов со следами магматических преобразований, и вполне сформировавшихся. Эти находки подтверждали свидетельство: в системе когда-то уже были плотные твердокаменные обособления, которые впоследствии подверглись деструкции — либо от столкновений, либо под действием неких эндогенных факторов.

В режиме стеллера аллоскаф без труда развивал скорость в четверть световой, однако о том, чтобы обследовать в сжатые сроки такую громадную область, не могло быть и речи. Кампиоры разослали разведзонды во все уголки протозвездной обители, после чего сконцентрировали внимание на небольшом планетоиде размером с Луну, орбитальное положение которого в наибольшей мере подходило к земному. Планетоид тут же окрестили Сципионом в надежде на то, что он, подобно историческим прототипам, окажется лучшим в семействе Бычьей Головы.

“Ясон” несколько раз обогнул планетоид, и, после того как на стереоглобе высветилась элементная карта его поверхности, завис на стационарной орбите над одним из масконов в субэкваториальном поясе, где, возможно, произошло внедрение в губчатую кору одной из первых магматических интрузий, а может, и застрял крупный астероид. Именно здесь масс-спектрограф засек комплексную и пока единственную аномалию полиморфного углерода.

Шлейсер передал командование аллоскафом Астьеру, и через несколько часов, в компании со Снартом, на слайдере и в сопровождении грузового контейнера, совершил посадку в центре похожей на кляксу аномалии. Первым делом выяснилось, что передвигаться по поверхности, сложенной рыхлым конгломератом из комьев грязи, метеоритных осколков, ледяных глыб и сцементированных твердой углекислотой амигдалоидов, совершенно не представляется возможным из-за бесчисленных торосов, астроблем, каверн и эскарпов. Кроме того, повсюду зияли глубокие цилиндрические дыры с отполированными до блеска стенками: вертикальные и наклонные (что-то вроде шахтных стволов или нор каких-то гигантских существ), а в понижениях рельефа — талассоидах — разливались достигающие приличных размеров метановые озера, или же скапливались наносы из тончайшей пыли, в которой можно было утонуть, как в воде. Жаль, но идея использовать для передвижения ровер, отпала. Пришлось довольствоваться короткими перелетами на малой высоте, предоставив миарту возможность самому разбираться в укладе планетоидной топодинамики.

Но даже исинту в этих условиях было нелегко. Опробование продвигалось с большим трудом. Работе мешали не только в изобилии встречающиеся остроугольные останцы, но и другие, не менее мерзопакостные элементы геоморфологической машинерии: замаскированные снегом трещины; наледи; полыньи; пылевые завесы, как бы набрасывающиеся одна на другую и никогда здесь до конца не рассеивающиеся.

Выявленные модификации углерода представляли как самородные, так и связанные формы. Среди первых обнаружились чешуйчатые выделения в пустотах амигдалоидов, а также крошечные алмазоподобные кристаллики кубической сингонии. Среди вторых — органические и минеральные соединения с азотом, кислородом, водородом, и другими элементами, главным образом распыленные в конгломерате, но также и входящие в состав атмосферных взвесей. Сама же атмосфера из-за слабого притяжения отличалась крайней разреженностью и большей частью состояла из пылевых гранул (космозоля), испарившихся газов и атомов легких элементов, выбиваемых из поверхностного слоя грунта космическими лучами.

Надежда на выявление хотя бы малейших следов активной органики не оправдывалась. Приборы обнаружили несколько десятков углеродсодержащих радикалов, но и только. Стрелки биоумножителей будто примерзли к нулевым отметкам, а стехиометр показывал стандартный набор химических соотношений, характерных исключительно для абиогенной органики. Тем не менее, съем информации продолжал проводиться с особой тщательностью, а прогноз ПФ-тенденсаторов рассчитывался, исходя из всех возможных ситуаций.

Неожиданно с орбиты поступил сигнал. Астьер извещал: в космическом небе собирается гроза. Ранее, находясь на отдалении от цели исследований, аллонавты могли лишь условно наблюдать циклопические пертурбации небулярного климата. Отдаленность природообразующего действа и сверхсовершенная защита “Ясона”, в известной мере притупили мысли о самосохранении. Поначалу ни Шлейсер, ни Снарт не оценили степень надвигающейся опасности. Когда же поняли, что к чему — возвращаться на “Ясон” было поздно. Из глубины “межпланетного” пространства надвинулась громаднейшая туча ионизованного водорода. Почему ее не заметили раньше? Газовый покров оказался настолько прозрачным, что не проявился ни в одном из следящих диапазонах.

Перемены не заставили ждать. Сперва подскочил уровень электростатического поля, Потом изменились флуктуации космофона. К оболочке КЗУМ-скафандров, преодолевая нейтрализующее действие антистатов, стали прилипать частицы грунта. От пиранометрических датчиков поступило предупреждение — плотность истекающей с небес радиации достигла угрожающего уровня… Следом ожили талассоиды. От ударов первых молний взметнулись огромные столбы пыли и раскаленных испарений. Небулярный Зевс, размахивая огнеметной палицей, вышел на обход своих владений…

Ситуация с каждой минутой усложнялась. Это ”Ясону” на орбите ничего не грозило. А вот слайдер на открытой местности — идеальный электроразрядник. И случись что — не помогут никакие адаптеры.

Используя складки рельефа и снизив до предела высоту, Шлейсер направил аппарат к обнаруженной радаром возвышенности, смутно проступавшей сквозь пылевую завесу на горизонте. Единственным местом, подходившим под укрытие, оказался вырыв в скале — похоже, след метеоритного удара.

Астьер прислал еще один контейнер. Теперь запаса кислорода и продовольствия хватало с избытком. Оставалось одно: спрятать слайдер, разместить груз и как можно быстрей выставить по периметру терракторы для установки силового экрана.

В отличие от Шлейсера, Снарт и думать забыл об опасности. Еще ранее он увлекся экспериментальным модернизмом в области ядерной физики и в перерывах между инфортациями не упускал возможности — а ему как кампиору никто не мог отказать — поохотиться за всякого рода мета-псевдо-квазиобитателями виртуального мира, которых нередко вылавливали из подпространственных разделов операторы микро-мезотронных устройств. Несмотря на запрет Шлейсера покидать расположение импровизированного лагеря и рискуя в любой момент превратиться в обугленную головешку, Снарт успел таки расставить среди торосов идентификаторы частиц и ловушки квантов. И как раз вовремя. Один разряд мгновенно превратил в груду обломков опорожненную емкость грузового контейнера, второй ударил в основание эскарпа, на вершину которого он только успел вскарабкаться. Выбиваясь из сил и оступаясь на острых гранях ледяных глыб, кампиор заторопился в укрытие. Позже он рассказывал: от перенапряжения у него перед глазами замельтешили огненные сполохи, дыхание сорвалось и перешло в натужный хрип, а ноги, несмотря на малое притяжение, будто налились свинцом и отказались повиноваться.

Впоследствии запись показала: плотность замешанной на электричестве пылевой завесы достигла таких значений, что элементы рельефа просматривались только в рентген-диапазоне. На полуслове оборвалась связь с орбитой. Где-то рядом со Шлейсером садануло так, что поверхность под втиснутым в расщелину слайдером закачалась, как при землетрясении. Потом еще… В развалах взломанной коры маскона вспыхнули огни Эльма, а сверху посыпались хлопья причудливо закристаллизованного газа.

Снарт уже ни на что не рассчитывал и готовился к худшему. Что-то толкнуло его в спину. Да так, что он отлетел на пару десятков шагов и угодил в метановый бочаг, заполненный ледовым крошевом. Краем глаза успел заметить, как в то место, где он только что стоял, вонзился крупный ксенолит. Попытка выбраться на сухое к успеху не привела, а лишь усугубила и без того незавидное положение. Сверхтекучая жидкость не оказывала сопротивления, но и не являлась опорой. От неосторожных движений тело, и так наполовину завязшее в скопившемся на дне студнеподобном гель-кондесате, еще больше погрузилось в трясину. Вдобавок ко всему из-за чудовищной силы ЕМ-всплесков вышла из строя система автолевитации.

«Все… конец…», — подумал Снарт, когда кусочки переохлажденной и сверхнаэлектризованной шуги заколотили в стекло шлема… Но тут какая-то сила рванула его вверх. Еще несколько мгновений… и он, беспомощно шевеля конечностями, повис над изменившейся до неузнаваемости поверхностью.

Сквозь шум помех пробился голос, больше похожий на рев разъяренного медведя:

— Идиот!.. Болван!.. Тупица!.. — это Шлейсер, совершив маневр на грани невозможного, гравистатом намертво пристегнул Снарта к днищу слайдера.

— Кретин безмозглый! — продолжал бушевать Шлейсер. — Отродье кометы треххвостой!..

— Нат… — счастливо выдохнул Снарт, пожалуй, впервые за последние два года назвав товарища по имени и внимая проклятьям как самой сладостной музыке. — Что бы я без тебя, стервеца, делал…

Гроза продолжала бушевать без малого двое суток. Более того, вскоре она усилилась. Может, и не весь планетоид, но, по крайней мере, значительная его часть превратилась в сущий ад. Если к сполохам, ранее беспрестанно озаряющим даже самые отдаленные уголки небосвода и заменяющим здесь звезды, уже в какой-то мере привыкли, то наблюдать вблизи разряды таких масштабов и такой мощности случилось впервые. Длина искры у молний достигала размеров земного материка при диаметре плазменного шнура десятки-сотни километров и температуре сотни тысяч кельвинов. Как правило, они были двойными и сопровождались стримерами — менее крупными многоканальными разрядами. Стримеры под разными углами вонзались в ощетиненную застругами поверхность планетоида, испаряли целые озера и оставляли после себя те самые “дыры” километровой глубины, назначение которых они сперва не могли понять.

Все это время одуревшие от буйства стихии кампиоры безвылазно просидели в слайдере. Связь была настолько отвратительной, что переговоры даже между собой можно было вести на расстоянии не более двух метров. Их, конечно, потеряли. А может, и похоронили… Под коркой породы слайдер невозможно было разглядеть никаким способом. После учиненного Шлейсером разноса, о случившемся старались не вспоминать — как-никак оба пережили несколько страшных минут. Снарт вел себя тихо, почти безотрывно следил за работой автоматов, но при каждом удобном случае открыто демонстрировал, что плевать хотел на неистовство чуждых человеческой природе сил. Шлейсер тоже с головой ушел в работу по сбору информации. Раз так вышло — будь что будет! Достанет стример — беды не миновать. Накроет обвал — слайдер выдержит. И тогда останется шанс.

К исходу первых суток гроза достигла максимума. К тому времени уже были сделаны первые обобщения и определена суть происходящих здесь процессов.

За миллионы лет “вызревания” протозвездной системы сложилось так, что в окрестностях Сципиона сформировался гигантский — причем, один из множества — центр индуктивности, который время от времени посещается облаками активизированного водорода. Оказавшись в зоне влияния магнитных полей (в данном случае планетарного уровня), такие облака вступают с ними во взаимодействие, результаты чего проявляются в самых разных формах: от изменения конфигурации силовой ауры и температуры электромагнитной составляющей сблизившихся масс, до образования волн плотности — бессистемно распространяющихся динамически неоднородных участков, где отдельные атомы газа, на фоне общего движения, периодически сближаются и удаляются друг от друга, что, в свою очередь, приводит к нарушению целостности до этого единой энергомассы. Облако разделяется на ряд автономных потоков, каждый из которых уже взаимодействует с окружающей средой самостоятельно. В результате — а главное, в короткие после разделения сроки — накапливается огромная разность потенциалов.

Далее происходит либо разряд между удаленными частями облака (а это самый сильный тип взаимодействий с полным набором сопровождающих его эффектов), либо пробой между разнозаряженными потоками или потоком и поверхностью оказавшихся поблизости космоформов. В значительной мере развитию процесса молниеобразования способствует окклюзия — явление, при котором происходит смыкание отличающихся по свойствам и зарядам газовых масс, что приводит либо к подныриванию одних под другие, либо к поднятию встречных потоков. Вот почему в объеме небулы беспрестанно бушевали грозы, сталкивались и перемешивались громаднейшие массы вещества, что, в свою очередь, приводило к его концентрации и высаживанию на ранее сформировавшихся протокрециях.

Спали урывками, по очереди. От ударов стримеров усложнилась динационная обстановка в недрах и на поверхности. Напряжения в скальных толщах многократно возросли. Прогнозы, выдаваемые тенденсаторами, не радовали — любое возмущение могло привести к обрушению породы или тектоническим разрывам с непредсказуемыми последствиями.

Но не все, что может скверно кончиться, плохо кончается. В тот раз обошлось. Гроза так же внезапно прекратилась, как и началась. Но не успели они прийти в себя, как радар известил о новой напасти. К планетоиду на огромной скорости приближалась стая метеоритов.

— Этого еще не хватало, — подвел итоги Снарт, как только убедился, что бомбардировки не избежать. — Похоже, пикник продолжается. Дальше в программе событий — фейерверк.

Шлейсер ничем не выдал реакции, хотя испытывал не меньшую досаду. Затянувшееся пребывание в каменной могиле, да еще в условиях ограниченной подвижности и отсутствия связи с командой, кого угодно могло сбить с катушек или того хуже — вогнать в маразм.

Первый “снаряд” — пристрелочный, как окрестил его Снарт — прочертил на небе светящийся пунктир и ушел за горизонт. Зато второй — крупный болид — пронесся по пологой траектории и врезался в скопище льдин на берегу отдаленного озера. Шлейсер вывел слайдер из укрытия, и на экране радара отобразилась захватывающая, хотя и лишенная красок картина. От удара — вверх и в стороны — взметнулись огромные султаны пыли и жидкости вперемешку с многотонными отколами льда.

— Такого в моей жизни еще не было! — Шлейсер сразу сообразил, что они стали очевидцами уникального события.

— Фантастика! — в свою очередь изумился Снарт и вцепился в манипулятор стереома, пытаясь выбрать для записи лучший ракурс. — Кометогенез!.. Вживую!.. На “Ясоне” помрут от зависти. А Соннеджера вообще удар хватит, когда выяснится, что не он первым добыл свидетельства.

— Не спеши радоваться, — Шлейсер понятия не имел, кто такой Соннеджер, хотя наперечет знал всех кампиоров ТГ-флота. — До своих еще надо добраться. А если эту недозрелую тыкву поцелует гость побольше, она и вовсе может развалиться. И тогда от нас останутся лишь трафареты на фасаде какого-нибудь зачуханного астерокласта.

— Пустое, — отмахнулся Снарт. — Как-нибудь выкарабкаемся. Зато, какая удача! Наши имена войдут в историю. Представляешь?! Эффект Снарта-Шлейсера. Или Шлейсера-Снарта. Как тебе больше нравится?

— Много болтаешь, — недовольно проворчал Шлейсер. — Лучше, следи за обстановкой. И больше запоминай. — Неожиданные зигзаги судьбы, даже из числа тех, что сулили удачу, почему-то всегда приводили его в замешательство. Именно поэтому он старался меньше думать о будущем. Впереди опять ожидала работа. И выполнять ее следовало надлежащим образом.

Метеоритный обстрел на том не закончился. Сейсмограф зафиксировал еще несколько толчков в средних широтах. Но потом небеса успокоились. Рой умчался в том же направлении, что и облако, прихватив с собой часть выброшенных на орбиту обломков и приличных размеров кусок Сципиона, вырванного из его бока самым зверским способом.

Выждав какое-то время и убедившись, что опасность действительно миновала, Шлейсер поднял слайдер над поверхностью. Окружающий ландшафт хоть и сильно изменился, но картина разрушений особого впечатления не произвела. Один уклад хаоса сменился другим — и только. И даже образовавшаяся на месте метанового озера астроблема, несмотря на колоссальнейшую мощность взрыва, терялась на фоне более внушительных отметин от стримеров. Видимо, большая часть энергии метеорита выделилась еще до столкновения в виде электродинамического разряда или по скрытым каналам в пористом грунте ушла на глубину.

Пылевые тучи поднялись на многие километры и плотным чехлом накрыли планетоид. Даже отдаленные молнии, обычно сверкавшие в разных частях неба, и те исчезли. Куда ни глянь — одна непроглядная тьма. Никаких признаков различий. И ни одной, так милой сейчас звездочки, пусть даже и чужой.

Какое-то время кампиоры пребывали в неопределенности. Но вскоре, даже несмотря на ограниченный спектр наблюдений, Снарту удалось обнаружить в пылевой завесе признаки весьма интересных явлений. Прежде всего, проявилась магнитная аура Сципиона — в виде упорядоченного космического сияния, наблюдаемая только в гамма-диапазоне. Истолковать ее образование было довольно просто. Поднятые вверх пылинки под действием планетарного магнетизма ориентировались вдоль силовых линий. При бомбардировке их космическими лучами, сопровождаемой дальнейшими превращениями элементарных частиц, возникали гамма-кванты, которые в свою очередь трассировали линейные пылевые структуры, рисунком напоминающие поведение железных опилок в магнитном поле. Правда “свечение” такое продолжалось недолго. По данным пиранометрической съемки энергия космических частиц быстро шла на убыль, и как только уровень прямой и рассеянной радиации понизился до исходного, оно исчезло.

По мере нормализации радиационного фона появилась возможность уточнить методом динаметрии (благо, ударов и взрывов оказалось предостаточно) запечатленные в записи результаты сейсмолокации. Этот метод, основанный на улавливании изменений структуры магнитного поля в веществе, позволял не только определять динамические напряжения в предметах, конструкциях, сооружениях, горных толщах, но и выявлять очаги критических деформаций, которые главным образом и являются причиной разрушений и глобальных катастроф: от обрушения стен, зданий, плотин, породных массивов, до землетрясений, оползней, лавин и даже взрывов космообъектов. Кроме того, он дополнительно давал возможность измерять целый ряд параметров у слагающего эти объекты вещества. По данным сейсмо-диназондирования глубинное строение Сципиона представилось следующим образом. Кора, если можно так выразиться, расчленялась на два слоя. Мощность верхнего — планетезимального — составляла три-четыре километра. Ниже располагался тридцатикилометровый консолидированный слой, который далее переходил в какую-то однородную массу с неявновыраженными магнитными свойствами и повышенным удельным весом. Именно штокверк этого вещества под действием эндогенных процессов достиг приповерхностных слоев коры и образовал аномалию углерода в месте посадки слайдера. Ядра не было. Видимо, время для его образования еще не пришло.

Связь с “Ясоном” ни в оптическом, ни в радио-диапазонах по-прежнему не действовала. Снарт перестроился на более жесткие частоты. Ответ пришел незамедлительно. С орбиты сообщали, что аллоскаф оказался в самом центре урагана, чуть было не столкнулся с крупным ксенокластом, но, тем не менее, натиск выдержал и повреждений не имеет. Это известие вселило в разведчиков уверенность и придало им сил. Астьер предложил помощь, но Шлейсер отказался. Он решил организовать на Сципионе непрерывную вахту и попросил приготовить на смену следующую пару. Таким образом, всем членам команды предоставлялась возможность побывать на планетоиде и оставить там свои следы.

На восстановление регистрационной сети и топографических знаков ушло не меньше четырех часов. И только позже, в шлюзовой камере “Ясона”, выбираясь из осточертевшего скафандра, Шлейсер поймет, насколько он измотан. Снарт выглядел еще хуже: как-никак, ему больше досталось. В ожидании конца тест-контроля универсал устроился на полу у переборки аварийного отсека, и, казалось, спал. Спотыкаясь на ровном месте и путаясь в разбросанном снаряжении, Шлейсер добрался до него и опустился рядом. Как только пришло осознание того, что не надо никуда спешить и нет необходимости от чего-то прятаться, враз отключились питающие мозг центры. Голова кружилась, усталость разваливала тело, глаза от бессонницы болели так, будто в них песку насыпало, но стоило лишь смежить веки, как перед мысленным взором оживали картины пережитого апокалипсиса…

Из полузабытья его вывел зуммер: артинатор извещал об окончании карантин-паузы. Он поднялся, и помог подняться Снарту. Вот-вот должен был открыться переход в обитаемую зону. Шлейсера неудержимо клонило в сон. Но надо было держаться, потому как еще предстояло провести предварительную обработку доставленной информации и составить с Астьером план дальнейших действий…

Вместо предполагаемых двух суток, аллоскаф провел на орбите неделю. Поступающие сведения тщательно проверялись артинатором, систематизировались, дублировались, после чего разделялись на два потока. Один поступал в накопитель для последующей инфортации на Землю, второй направлялся в командный модуль на обработку в рамках специализированных программ.

Обследование других протопланов и разреженного объема лакуны ничего сверхнеожиданного не дало, а лишь подтвердило предположение о том, что небулярный сюжет развивается по классическому сценарию, и рано или поздно Бычья Голова сформируется в звездную систему с набором соответствующих признаков и различий.

За годы путешествий аллонавтам не раз приходилось встречаться с явлениями из ряда вон выходящими. Это и покровы металлического снега из сульфидов свинца, теллура, висмута на денудированных поверхностях некоторых планет венерианской группы, и серные вулканы, извергающие реки ядовитых соединений, и невероятной силы ураганы в атмосферах газоконденсатных гигантов, когда реактивная скорость облаков превышает звуковую, и метановые, аммиачные, углекислотные гейзеры, фонтанирующие с такой силой, что парожидкостные выбросы преодолевают планетарное притяжение, и многое другое. Вместе с тем, то, что открылось здесь и чему предстояло открыться в ближайшем будущем, являло совершенно новый и ранее вблизи не наблюдавшийся способ реализации физических законов.

Пребывание в условиях с почти нулевой видимостью поначалу сопровождалось массой неудобств. За борт нельзя было шагу ступить без “искусственного глаза” или мощного фонаря. Внешне среда чем-то смахивала на океанскую толщу, где, мало того, что света нет, так еще и грязи сверх меры намешано. Но вскоре выяснилось: ксенородный антураж скрывает поразительный мир теней, эфемерных красот и удивительных расцветок, который умудрилась сотворить неистощимая на выдумку природа.

Пылевые цветы первым обнаружил Снарт. Это случилось еще до высадки на Сципион во время профилактического рейда в открытом космосе. Позже они встречались неоднократно и в разных местах, но рисунок соцветий ни разу не повторился. Такие цветы могли сохраняться только в вакууме, где нет ударных волн и невелико влияние гравитации. Как и другие подобного рода творения, они дрейфовали в протопланетных слоях вместе с остальной высаживающейся массой, как в виде самостоятельных обособлений, так и сростков, наростов на обломках, стяжениях или кристаллах, росли в течение миллионов лет, частично или полностью распадаясь при малейшем же на них воздействии. Особым изяществом отличались магнитные розы, которые встречались исключительно в окрестностях ферро-силициевых астеролитов — бесформенных скоплений метеоритного скрапа. Крупицы силикатов и железистых соединений, подчиняясь дотоле неведомым причудам микромагнетизма, слагали потрясающей красоты агрегаты черного, кроваво-красного, рыжего цвета, в которых без труда угадывались розетки соцветий, листья и даже стебли. Украшающие их кристаллики силикатных шпатов в свете прожекторов иризировали в синих и фиолетовых тонах, а сульфид-оксиды железа играли переливами тончайших оттенков и отсвечивали пестроцветной побежалостью. Нередко сказочные магнитоформы были присыпаны кварцевой крошкой и тогда световые лучи, преломляясь и отражаясь от хрустальных граней, еще больше усиливали цветовые контрасты. Особо запомнился случай, когда Шлейсер и Сета, изучая состав пылевой формации в окрестностях одного из периферийных протопланов, наткнулись на средних размеров астероид. На первый взгляд — ничего примечательного. Летит нечто похожее на огромную картофелину, кувыркается, с окружением не взаимодействует, на флуктуации среды не реагирует. Но так виделось только издали. Вблизи обнаружилось, что подступы к объекту буквально усеяны магнитоцветом, причем самых разных форм, размеров и оттенков. Настоящее же великолепие вид обрел в тот момент, когда аллонавты осветили ксенокласт с разных боков. В скрещенных лучах над бугристой, покрытой бахромчатой щетиной поверхностью, проявилась текстура нимба железо-каменного отшельника. Силовые дуги, одним концом касаясь закраин астероида, а другим, изгибаясь к его обратной стороне, прочерчивались нитевидными сростками тонкозернистого с жемчужным отливом пелита. После подбора соответствующего угла зрения картина удивительным образом стала напоминать гигантского паука, устроившегося на членистых фалангах в центре ажурной паутины, в ячейках которой, как пойманные мухи, застыли привораживающие небывалой красотой космоглифы. Находку тщательнейшим образом засняли, но и только. Как в этом, так и в других случаях, хрупкие порождения небулярного космогенеза рассыпáлись при первом же прикосновении. Не помогали никакие консерванты или отвердители. Поэтому, как Шлейсер ни старался, собрать букет для Сеты ему так и не удалось.

Не меньшим разнообразием отличались и EL-статы. Происхождением своим они были обязаны не магнетизму, а электростатическому полю. Каких только разновидностей среди них не встречалось: радиолусы, метавакуоли, астролярии… круглые и ограненные, изометричные и удлиненные, крошечные и размером больше “Ясона”… волокнистые, концентрически-зональные, ажурные, дендритовидные… Всего не перечесть. Состояли они большей частью из микролитов (мелких игольчатых или пластинчатых кристалликов), пепловых и стекловатых частиц, по всей видимости образовавшихся в результате плавления вещества при метеоритных столкновениях. Вели они себя смирно, но иногда светились изнутри и сыпали искрами при попытках более тесного знакомства.

Особое место в небулярной кунсткамере занимали скоротени. Так назвал Астьер вид экзотических образований, которые обнаружил при осмотре маршевых двигателей аллоскафа перед возвращением на базовую орбиту. Этот продукт космогененза представлял собой не что иное, как алмазные фибрионы, по форме и строению напоминающие “волосы Пеле” — тонкие нити вулканического стекла, выдуваемые атмосферными потоками из фонтанов жидкой магмы. Ни один из известных науке принципов и близко не подходил к условиям такого рода переустройства вещества. Поэтому вопрос об их возникновении остался открытым, хотя микровключения, похожие на синтетические алмазы, наряду с другими модификациями самородного углерода, еще раньше встречались не только в свободном состоянии, но и практически во всех разновидностях хондритов, и, несомненно, происхождением своим обязаны были каким-то взрывным процессам в космосе. Скоротени просвечивали в лучах прожекторов и не отражали света. Вот почему их не сразу обнаружили. Но в темноте, как только выключалось освещение, они на какое-то время становились видимыми, благодаря хоть и слабой, но заметной люминесценции, вызванной, как выяснилось, многократными отражениями оказавшихся внутри них фотонов. По этому свечению Астьер их и заметил, сперва подумав, что видит какие-то подобия сверхтонких электронно-лучевых трубок. Фибрионы отличались высокой хрупкостью и не выдерживали усилий на изгиб, поэтому отбор образцов потребовал особой осторожности.

Не нашлось объяснения и такому явлению, как пирометоз. После той ужасной грозы на Сципионе в своде небулы между плоскостью эклиптики и внутренней поверхностью оболочки кокона появились какие-то светящиеся амебоподобные структуры, на первый взгляд напоминающие эмиссионные продукты распада сверхновых, но на несколько порядков меньше. В местах их образования отсутствовали тяготеющие массы, а также источники излучения или иного энерговыделения. По всему выходило, что возникли они неизвестно откуда, а затем исчезли неведомо куда…

Вряд ли когда аллонавты были так рады виду звездного неба, как после возвращения на орбиту стационара. Как и планировалось, автоматы дорастили его до проектных размеров и снабдили должным набором регистрирующих систем. Оставалось только настроить их и запустить в действие, к чему без промедления и приступили.

Межзвездная среда в пределах примыкающего к трансгалапу пространства только на первый взгляд казалась пустой и однородной. Как показало дистермическое картирование, позволяющее дистанционно измерять температуру среды с точностью до миллиардных долей кельвина, смежный космос оказался необычайно красочным, поскольку изобиловал массой, зачастую причудливо сформированных “горячих” и “холодных” пластов, фигур, течений. При этом степень “нагрева” структур до сотен и даже тысяч градусов, как и в случае с солнечной атмосферой, выражалась не истинной температурой среды, а лишь мерой энергии движущихся в ней частиц.

Что касается межзвездного пелита, то в пределах доступной наблюдению космосферы его количество, состав, экстинкция светового потока и степень поляризации звездного излучения мало чем отличались от усредненных значений по универсуму. Правда, содержание тяжелых элементов (металлов), в целом, оказалось выше, чем ранее давал масс-спектральный метод. Различия объяснялись тем, что металлы большей частью входили в состав пылинок, то есть макрообъектов, а не находились в вакууме в виде атомов. В повышенном количестве обнаружились и радиоактивные элементы с малым периодом распада. Что же касается межзвездных молекул, то их было найдено в несколько раз меньше, что наряду с другими свидетельствами лишний раз подтверждало сравнительно молодой возраст трансгалапной формации. В составе самих пылинок преобладали силикаты и лед. В разных модификациях и соединениях присутствовали кислород, углерод, азот, сера. Отмечались также минералы сульфидно-оксидной группы, металлы, органические молекулы. Практически повсеместно на поверхности силикатов наблюдались не только выделения метана, аммиака, но и более сложные комплексы типа аминокислот. Как выяснилось, именно они и являлись причиной аномалии, так вдохновившей Зопплби.

Состав небулярной, да и в целом трансгалапной пыли, если и отличался от межзвездного пелита, то лишь более весомой ролью водородно-гелиевой составляющей и пониженной концентрацией металлосодержащих соединений. Вместе с тем — и в том главная заслуга Снарта — появились достаточно убедительные свидетельства того, что происхождение этих продуктов космогенеза имело разную природу. Если пополнение межзвездной среды происходит, прежде всего, за счет выбросов так называемых “кашляющих звезд”, а таковыми являются практически все звезды, то образование трансгалапной пыли и, в частности, пылевого скопления Бычья Голова, по всей видимости, шло иным путем. В первом случае, в космос выносятся массы уже когда-то ранее образовавшегося вещества. Во втором же, это вещество образуется in situ, то есть в месте его первоначального нахождения из некой первичной субстанции — предатомного субвещества.

В качестве аргумента, подтверждающего это положение, решающую роль сыграли ловушки частиц, с которыми Снарт без устали возился еще с начала экспедиции. Ловушка — это вакуумная камера (сепаратор частиц и продуктов их реакций), стенки-мембраны которой свободно впускают лучи или частицы, но обратно ничего не выпускают. Степень разреженности вакуума в камере такова, что в ней отсутствуют какие-либо взвеси, молекулы и даже атомы. При контакте с мембраной кванты и обладающие массой частицы проходят сквозь нее и оказываются внутри камеры, где затем и регистрируются. Метод достаточно известный и широко применяющийся в области ядерных исследований. Так вот, в ловушках, которые Снарт обследовал после бури на Сципионе, обнаружились не только синтезированные из гиперэнергичных частиц атомы водорода, гелия, лития, бора, углерода, кислорода, серы и ряда других элементов, но и молекулы практически всех входящих в состав пылевых частиц соединений. Конечно, такие находки отмечались и раньше. Но никогда еще они не носили такого массового характера. Значение этого открытия трудно было переоценить. Аллонавтам представилась возможность доказать один из главных постулатов космологии, касающийся причин возникновения наполняющего вселенную вещества.

Когда-то, во времена Всеобщей Неопределенности, мир состоял из вакуума, который следует понимать не просто как пустоту, а как среду, содержащую кванты энергии. В дальнейшем именно они послужили исходным материалом для синтеза элементарных частиц, имеющих массу покоя, и стали причиной сформировавшейся в реальности диссимметрии, а стало быть, и первопричиной зародившейся впоследствии жизни. Данное положение в полной мере соответствовало концепции сторонников Зопплби и в идеале распространялось безисключительно на весь универсум. Да, первоначально мир был симметричным. И в юной вселенной протекали процессы, ныне запрещенные. Впоследствии же, самопроизвольным образом, поскольку природа ни одному из направлений или зарядов предпочтения не отдавала, возникли зародыши олиготропных неоднородностей. В упрощенном варианте образование таких систем можно представить следующим образом. При взаимодействии двух фотонов вполне вероятно рождение (среди прочих продуктов) пары разнозаряженных частиц — электрона и позитрона. А из вакуумных флуктуаций — нейтрона и антинейтрона. Далее, на основе этих “заготовок” возможен также синтез протонов и антипротонов. В целом же, рождается равное число частиц и античастиц. Вслед за тем, видимо, стали образовываться более высокоорганизованные структуры, поначалу простейшие: атомы водорода и антиводорода; возможно, ядра гелия и антигелия. Частицы и ядра рождались, объединялись, аннигилировали и вновь рождались, поддерживая тем самым в вакууме должную концентрацию фотонов (квантов) или иными словами, его “плотность”. Но в какой-то момент сложившееся и существующее неопределенно долго (а может по вселенским меркам и недолго) равновесие случайным образом нарушилось. Именно случайно. Сложись по-другому — мир состоял бы из антивещества (в том виде, как мы его представляем) со всеми вытекающими из такого его устройства последствиями. Такой случайностью, например, могло оказаться отклонение от равенства скоростей рождающихся в равных количествах частиц и античастиц (при формировании нашего мира скорость позитрона оказалась выше скорости электрона). Если в какой-то момент возникнет избыток нейтронов, то протоны (нейтрон плюс позитрон) будут образовываться быстрее и в большем количестве, чем их антиподы (нейтрон плюс электрон). Затем начнется формирование атомов: на них будет расходоваться, чем дальше, тем большая часть изначально “более активных” позитронов, вновь синтезирующихся из фотонов. Так сформировался реальный мир, где легкому электрону, как носителю отрицательного заряда, уже противостоит не такой же легкий позитрон, а массивный протон, у которого больше шансов захватить электрон. Что же касается производимых в таких же количествах позитронов, то все они без остатка расходуются на производство протонов. И мнимая неслаженность в строении вещества оборачивается упорядоченностью: сколько образовалось электронов, столько и позитронов, а значит и протонов. А большинство антипротонов и антинейтронов тут же аннигилируют с протонами и нейтронами, число которых продолжает прибывать. То же касается и атомов антиводорода, которые нейтрализуются синтезирующимися во все больших количествах атомами водорода. Таким образом, из множества возможных вариантов, в числе первых частиц образовались разнозаряженные протоны и электроны. А уже далее из них сформировались атомы водорода. Сначала водород был рассеянный. Потом где-то он стал собираться в скопления. Возникли области повышенной концентрации массы и, как следствие, сопутствующие этому гравитационные и электромагнитные поля. Под действием этих полей часть атомов водорода раскалывалась, после чего, вместе с новорожденными из вакуума протонами и электронами, они разгонялись до частиц высокой энергии. При столкновении опять же с атомами водорода синтезировались более сложные атомы, например, гелия. Они ускорялись, сталкивались, где-то делились, а где-то еще больше усложнялись. Так в космосе, практически из ничего, образовались первые атомы не только легких, но и тяжелых элементов (что, благодаря удару энергопотока колоссальнейшей силы, наглядно, в локальном объеме, а главное, в ускоренном темпе продемонстрировали ловушки Снарта). Далее атомы соединялись в молекулы, а те, в свою очередь, слипались в частицы пыли. Конечно, процесс этот в естественных условиях идет очень медленно. Как известно, плотность межзвездной среды крайне низкая: всего один атом вещества в кубическом сантиметре пространства. И для сохранения в расширяющемся универсуме той же что и сейчас плотности надо, чтобы за год в каждом его кубокилометре появлялся лишь один атом водорода. Вроде бы немного. Но в целом, это немалая величина, потому как из расчетов и многолетних наблюдений следовало, что вселенский реактор способен действовать вечно. Там, где водород сконденсировался раньше, образовались и продолжают образовываться звезды. Где-то газ и пыль еще рассеяны. Но они есть. И когда-то соберутся в туманности.

Наверное, не удивительно, что именно в той экспедиции в душе Шлейсера зародилось ощущение некой сопричастности к этому, некогда развернувшемуся действию. Он и сейчас мог мысленно представить, как тяготение двинуло частицы первоначального хаоса друг к другу, отталкивание искривило их прямолинейный путь, а кривизна закрутила в вихри. Даже здесь, на проклятой людьми и богом Каскадене, за тысячи парсек от тех мест, где когда-то довелось бывать, и совершенно в иной роли, он, при воспоминании о трансгалапе, как бы заново погружался в безначальную даль времени и бесконечную глубину мегастениума…

К исходу первой половины запланированной одиссеи экипаж в достаточной мере освоился в условиях внепланетного обитания. Своим чередом пополнялись информационные терминалы, отстраивались карты, изучались ближние и дальние космообъекты.

В дополнение к бортовому телескопу Шлейсер смонтировал каскад вспомогательных волноприемников, в результате чего не только возросла его разрешающая способность, но и расширился диапазон исследуемого спектра. Разнос ретрансляторов производился по сети сечением сотни тысяч километров, поэтому, учитывая, что скорость сервисных модулей не превышала одного процента от световой, на один только монтаж ушло около трех месяцев. Зато теперь можно было не только осматривать небо, но и слушать “шорохи” звезд, в сколь угодной мере насыщаясь музыкальностью небесных симфоний, различающихся не только шумовым мерцанием отдельных сущностей, но и мерой соподчиненности слагающих пространство геометрических и физических начал.

Иногда, в свободное от работы время, в астрономический отсек заглядывала Сета, и если у Шлейсера было настроение, они (к “неудовольствию” артинатора, который был вынужден прерывать плановые наблюдения) часами обшаривали небосвод в поисках наиболее примечательных диковин.

Орбитальное положение “Ясона” позволяло ему дрейфовать над эклиптикой Бычьей Головы, периодически приближаясь к границе кокона и отдаляясь от нее. С большого расстояния было видно, как края небулы отсвечивают голубым цветом — это подтверждало высокую концентрацию в ее оболочке пыли. Находящаяся за ней и закрывающая без малого половину неба туманность, по всей видимости относилась к другой формации, о чем свидетельствовало ее свечение в розово-красных и зеленоватых тонах, что более характерно для атомов водорода и кислорода. По другую сторону небосвода простиралась межгалактическая пучина, а в ней — скопления блуждающих неоднородностей. На первый взгляд — космический штиль, иллюзия извечной неизменности континуального экзоценоза.

Вместе с тем степень разреженности окружающей среды позволяла с достаточной степенью уверенности выделять из потока излучения флуктуации реликтового фона, обычно с трудом поддающиеся обнаружению. Уровень энергоемкости вмещающего трансгалап пространства, а это область объемом несколько миллионов кубопарсек, свидетельствовал о развитии здесь гравитационной нестабильности, а значит, резких перепадов плотности вакуума и дисфункции переменных “кривизна-координаты”. Такие структуры встречались достаточно часто, прежде всего тяготея к протяженным генерационным швам пространства-времени, трассирующих морщины космоса, но считались малоперспективными даже в качестве транзитных баз из-за сложности транспортации большегрузных леантофор вследствие развития так называемого космоута — продукта “жизнедеятельности” молодых активных звезд и планет в виде “каши” из комет, астероидов, мелкообломочного материала, газопылевых струй и остатков протуберанцев.

В целом, населяющее окрестности трансгалапа и намертво впрессованное в радиационную зыбь скопище звезд мало чем отличалось от типичного представительства своих классов. Яркий и контрастный спектральный макияж предпочитали звезды-гиганты с протяженными атмосферами малой плотности. На визитках звезд-карликов с компактными плотными атмосферами линии спектров затушевывались и размывались.

Дальний космоплан отличался от привычного террацентрического наполнения бóльшим развитием туманностей. Каких только вариантов среди них не отмечалось: первичные, экзогенные, метаморфогенные, изоморфные, ксеноморфные, сферические, эллиптические, волокнистые, амебовидные, инсектовидные… Чувствительность оптической части телескопа позволяла ему отзываться чуть ли не на каждый фотон. Правда, в таком случае экспозиция наблюдений за отдаленными объектами растягивалась на многие часы. Зато, попутно фиксируемые таким способом неоднородности реликтофона, позволяли представить, как было распределено вещество в пределах исследуемой области пространства и как изменялась его кривизна, по крайней мере, в течение последнего миллиардолетия. Становились видимыми и водородные сгустки, мигрирующие на окраинах галактики, и лишний раз подтверждающие, что ее формирование еще далеко не закончилось. В целом же, ничего выдающегося, кроме разве что, карликовых сфероидальных галактик с малым числом видимых звезд в кернах и большим содержанием пекулярного темного вещества, которое не проявлялось ни в одном из диапазонов и обнаруживалось лишь по гравитационному воздействию на соседние объекты. Они тяготели к так называемым “узлам экстравертивной инвариантности” — областям пространства с неизменной плотностью синтезируемой вакуумными флуктуациями материи — и в известной мере проливали свет на сложноупорядоченную структуру универсума, который, кстати, некоторые специалисты любили сравнивать с полотном, сотканным из отдельных волокон — струн. Что же касается квазаров, то они так и остались на границе видимости. Это лишний раз напоминало о том, что, возможно, они — оптическая иллюзия или же отражение от ограничивающих континуальную развертку событий, происходивших в местной системе галактик миллиарды лет назад.

Планомерные наблюдения за космофоном не выявили в потоках космических частиц существенной доли антиядер, что подтвердило отсутствие в числе источников излучения структур, состоящих из антивещества.

А вот данные пиранометрии не могли не привлечь внимания. Дело в том, что в большей части галактического пространства из-за высокой радиации нельзя находиться без защиты. Казалось бы, здесь, в окрестностях WBY77+30, обстановка должна быть иной, так как гигантский пылесборник-трансгалап в силу своей молодости, а значит и слабого проявления полиморфизма, выражающегося в степени отличий одних явлений от других, должен был, играя роль подобия антирадиацинного щита, поглощать значительную часть энергии проходящих сквозь него лучей. Но ничего подобного не происходило. Более того, показатель энергоемкости исходящего с той стороны небосвода потока излучения упорно держался на уровне “выше среднего”. Артинатор, ссылаясь на посылы тенденсаторов и моделируя все возможно-невозможные комбинации, неоднократно напоминал о некоем, таящемся в недрах косной материи несоответствии. Но расшифровать эти предупреждения никто не мог. Не придумав ничего лучшего, предположили, что внутри трансгалапа есть какие-то невыявленные активные области, которые излучают не только ядра водорода или гелия, но и более тяжелых элементов. На том и успокоились. Тогда, целиком полагаясь на мощь “Ясона” и собственные силы, никто и думать не знал, что все окажется не так, и в скором времени, следуя ориентировке “зет”, соответствующей крайней степени трансцендентности, экипаж будет вынужден не то что свернуть работы, а в полном смысле спасаться бегством…

Оторвавшись от воспоминаний, Шлейсер вздохнул. Да, судьба действительно благоволила им, лелеяла, пестовала. И они думали — так должно быть всегда. При самых мерзопакостных раскладах. И не уставали ее испытывать. А что теперь?.. Разбитая, изломанная жизнь. Сумятица в душе, сродни разлившемуся за окном ненастью. Эх-х!.. Понимая, что в это предрассветное время нет смысла куда-то торопиться, он еще раз вздохнул и, пытаясь не терять последовательность мыслей, снова обратился к прошлому…

…Несмотря на то, что кампиоры превратили телескоп в сверхгигантский рефлект-интерферометр, его возможности не позволяли с достаточной степенью надежности выделять прямыми методами около — или межзвездные объекты земного размера, удаленные более чем на пять-шесть световых лет. Такое искусное действие не соответствовало уровню технологий космоцива, ибо его можно было сравнить разве что с попыткой разглядеть с Земли блоху на лунном реголите, да еще и при слепящем встречном свете. Хотя, по правде говоря, теория в этом плане не ставила ограничений. Законы оптики универсальны — как и гравитация. И если электромагнитный сигнал когда-то откуда-то вышел, то в природе должен быть заложен и принцип, по которому его можно расшифровать. В целом же, за все время астрономических наблюдений ничего нового в поиске экзопланет не придумали. По-прежнему, главными методами считались: нейтринный, инфра-фотометрический и гравитационный. Уровень колориметрического разрешения телескопа позволял сканировать звезды 50-й величины, что примерно в миллион раз слабее расположившегося в области небулярного апекса звездного скопления GL784chs. Единственное, что вызывало сожаление, так это отсутствие возможности воспроизвести структуру нейтринного потока. Для такого телескопа необходим был, по крайней мере, один компактный объект планетарного разряда, а таковых поблизости не было.

Доступные наблюдению планеты, а их набралось около десятка, располагались по обрамлению звездных гало в виде светящихся точек желтого, красного, белого и голубого цвета. У многих имелись атмосферы, но ни на одной не была обнаружена вода в жидком виде.

Отдельную часть программы составлял раздел по изучению малых небесных тел. На то были особые причины. После того, как мегаастероид-невидимка “поцеловал” Юпитер, оставив после себя “след” в три земных диаметра (это случилось еще до рождения Шлейсера), террастиане испытали шок, сравнимый разве что со взрывом соседней звезды или провалом Луны в микроблему. С тех пор, согласно постановлению командования СБКС, места в космосе, где отмечались скопления будь каких ксенокластов, обретали статус полигонов, на которых отрабатывались методы отвода с траекторий или уничтожения “космических бомб”, и всем экспедициям, независимо от специализации, при обнаружении таких мест вменялось в обязанности проведение учебных действий по нейтрализации условно опасных объектов.

В принципе, вероятность встречи двух массивных тел в зрелых звездных системах, в том числе в поясе Койпера, в облаке Оорта или в других подобных им местах, исчезающе мала, потому как за миллиарды лет там уже столкнулось и раскололось почти все, что должно было столкнуться и расколоться, а оставшийся материал движется по синхронным траекториям, исключающим взаимодействие. Иное дело системы молодые, тем более такие гиганты, как трансгалап WBY77+30.

Подавляющая часть имеющихся здесь аккреционных сгустков, в том числе комет и астероидов, находилась внутри кокона Бычья Голова и тяготела к плоскости эклиптики, в чем аллонавты имели возможность убедиться, побывав внутри небулы. Казалось бы, в межзвездье не должно быть никаких блуждающих объектов и даже пылевых частиц. Пыли действительно не было. Тем не менее, тенденсаторы несколько раз отмечали способные представлять опасность ситуации, вызванные сближением стационара с достаточно крупными, дрейфующими во внешних гравитационных токах средоточиями масс, траектории которых расчету почему-то не поддавались. Этими ксеноформами, в самом общем смысле слова, занялись сразу же, как только отладили телескоп.

По истечении двух месяцев наблюдений, состав ближайшего окружения был детально изучен. Среди обследованных астероидов преимущественно отмечался рыхлый конгломерат, легко рассыпающийся даже от незначительного воздействия. Но попадались и монолиты. Нередко отмечались кратные, в основном бинарные системы, размер компонент которых колебался от сотен метров до сотен километров. Если траектория астероида пересекала пылевое облако, то, вращаясь, он увлекал за собой пыль, которая затем оседала пластами и увеличивала его объем, порой до двух и более раз. Издали такое эфемерное образование казалось прочным и нерушимым. Но стоило лишь дунуть выхлопом или ступить на его поверхность, как тут же взметались пылевые тучи, которые надолго зависали над ним. Однажды, когда Астьер возился с одним из готовящихся к пуску маяков-космодуляторов, мимо проскользнул метеоритный рой. Пилот догнал его и обследовал. Рой состоял из остроугольных сильно метаморфизованных обломков силикатов в обрамлении пылевых фестонов. Казалось бы — ничего примечательного. Но следы стороннего воздействия на камень в разреженном межсоляриуме не могло не удивить. Видимо, когда-то и где-то эту “компанию” основательно “припекло”, да так, что обломки полностью перекристаллизовались.

Что касается комет, первая аутентичная информация о которых была получена еще на Сципионе, то их, как и астероиды, можно было разделить на два класса: небулярные и пришлые. У многих отсутствовали хвосты в классическом понимании. Сублимационные оболочки, образовавшиеся вследствие испарения кометного льда, скорей напоминали спутанные, торчащие в разные стороны кудри. Если в отношении первых такое строение и форму оболочек можно было объяснить влиянием небулярных магнитных полей или действием грозовых разрядов, то “задымление” вторых, а длина отдельных прядей достигала сотен тысяч километров, объяснению не поддавалось. По всему выходило, и аллонавты все больше к тому склонялись, что в примыкающей к трансгалапу межзвездной бездне таились какие-то силы, способные в любой момент вырваться из вакуумных теснин и нанести удар с непредсказуемыми последствиями.

Вообще-то раньше межзвездному пространству внимания почти не уделялось (исключая разве что исследования дистанционными методами), поэтому многое из того, что обнаружила команда Шлейсера, наблюдалось впервые. Кроме астероидов и космоглетчеров в глубинах инфинитума были открыты магнитные облака и скелетные формы плазменных структур. Как те, так и другие являлись остатками выбросов соседних звезд. Они путешествовали самостоятельно, расширялись в пространстве и таяли в нем, постепенно теряя информацию о своем происхождении. Но главное, там, где ничего не должно было быть, оказались темные тяготеющие объекты, достигающие субзвездных размеров, суммарная масса которых превышала массу видимой материи в пределах одного и того же объема. Эти “черные карлики”, как и видимые звезды, в основном состояли из водорода, но из-за недостатка массы не вышли на стадию ядерного горения.

Борьба с объектами-невидимками, которые могли представлять опасность, велась не один год. Надо сказать, что астероидные пояса как солнечной, так и других колонизированных систем были основательно вычищены службами безопасности космических сообщений. Тем не менее, время от времени и будто ниоткуда появлялись ксенокласты, которые создавали помехи движению на транссолярных трассах. Как правило, их замечали поздно, почему и не всегда удавалось принять меры. Часто они скрывались за пылевыми завесами, а также за оболочками из замерзших хлопьев углерода или “космического дыма”, которые не отражали света и поглощали все виды волн. Сейчас Шлейсер уже не мог вспомнить, с чего все началось. Кажется, в тот период экипаж переживал кризис. Пора открытий сменилась тусклой повседневностью; притупилось, а потом и сошло на нет ощущение новизны окружения. Казалось, все, что можно было здесь отыскать, уже найдено. В рутинной работе по обработке и систематизации громаднейшего собрания информационного материала дни сменялись днями, в череде которых истаяли признаки различий. Однообразные картины, осточертевшие наблюдения, в которых ничего не меняется, отвратительное состояние души. Работа для автоматов.

Теперь уже с уверенностью можно было сказать, что надежда Зопплби на обнаружение у Бычьей Головы признаков космической жизни оказалась очередным вздором. И осознание этой тезы не способствовало поднятию духа. Более того, никому так и не удалось спроецировать на экран террастианской логики картину зарождения жизни в динамически неустойчивой, непрерывно изменяющейся среде, будь то космос, газопылевые облака, планеты или их атмосферы.

Проверялись все содержащие хоть долю здравого смысла гипотезы. Углеродсодержащие комплексы искали, где только возможно: на поверхности и над поверхностью протопланов; внутри небулярного кокона и с внешней его стороны; на кометах (существовала версия, что сложная органика могла возникнуть внутри зародышей ледяных ядер в результате радиосинтеза); на астероидах; на отдельных пылинках; в других разновидностях материального проявления с признаками каких-либо неоднородностей… и даже в самом вакууме. При этом особое внимание уделялось границам раздела: лед — камень, вакуум — лед, пыль — вакуум и т. д., где, согласно положениям биокинетики, наиболее вероятно начало биодвижения, предшествующее переходу от неживого к живому. Слов нет, органические вещества были. И среди них даже отмечались некоторые виды нуклеотидов, а также соединения, близкие по структуре к белкам и сахарам. Но все они образовались в результате природного химического синтеза и не имели отношения к биоплазме или какой другой живой субстанции, не говоря уже о простейших про — а тем более эукариотах. Диссиметры если и отмечали дисбалланс левой и правой киральности, то он не превышал фона, а значит, был вызван либо случайной помехой, либо неживой органикой. Показания биоумножителей также не превышали близнулевых значений. Что касается Каскадены, то, о ее странном биоценозе знали, но информацию о нем воспринимали отвлеченно, как некий миф, химеру, чудо из потустороннего мира.

Не было обнаружено и никаких признаков иноцива или вселеноида. В пределах обозримого космоса отсутствовали какие-либо особые астрофозические эффекты, следы космолетов или трансляционные швы. Состояние межзвездного вакуума в большей его части соответствовало субкрайней степени разреженности. По данным тенденсаторов эти места миллиарды лет никем не посещались. Согласно подсчету артинатора, в доступной наблюдениям части инфинитума размещалось около миллиона источников радиосигналов. Но искусственных среди них не оказалось.

Что касается радиоволн, испускаемых Бычьей Головой, а именно на это анормальное явление делал ставку Зопплби при организации экспедиции, то их происхождение объяснилось довольно просто. Причиной нестандартного дискретного излучения явились мощнейшие небулярные грозы, а порядок импульсов хоть и относился к разряду специфических, однако носил случайный несистематизированный характер.

Следуя правилу равных вероятностей, отработали и предложение Снарта, которое на первый взгляд могло показаться апофеозом дикости. Снарт утверждал, будто еще в экспедиции к пелленариуму Фоггса наблюдал явление, которое тогда никто даже не попытался осмыслить. Пелленариум, как и трансгалап, слагался из отдельных, находящихся во взаимодействии газопылевых облаков. Однажды, находясь в автономном поиске, он оказался над одним из массивов и увидел, как отдельные его части стали организовываться в структуры типа РНК. В образованиях, напоминающих рибосомы, появились “каталитические” центры и, что самое удивительное, спонтанно активизировался процесс, напоминающий сборку белков. Снарт клялся, что не обратил бы внимания на эти причуды экзогенеза, по всем признакам напоминающие функциональную деятельность живой клетки, если бы диссиметр не послал импульс тенденсатору, а тот, в свою очередь, не выдал бы откорректированную картинку на экран. Кампиоры Снарту не поверили, но проверку такой возможности все же устроили, причем не своими силами, а взвалив эту черную работу на артинатора. Через неделю получили результат: никаких следов Меганоида в трансгалапе не обнаружено, а наблюдаемое Снартом явление, если оно действительно имело место, носило исключительно случайный или же субъективно-ассоциативный характер.

Земные микроорганизмы продолжали исправно делиться в лаборатории и мутировали в пределах прогнозируемой дисперсии. Суровых же условий трансгалапа они не выдерживали. Как ни пыталась Грита определить уже полностью приспособившихся к условиям “Ясона” клеточных структур на роль хранителей и переносчиков законсервированных форм жизни, ничего из этой затеи не получалось. Гибридомы гибли уже через несколько часов после расселения на поверхности или под поверхностью космолитических носителей, будь то лед, пыль или обломки всеразличного состава. Тем не менее, эти результаты мало чего меняли в теории панспермии, потому как где-то в глубинах инфинитума все же вполне могли зародиться формы, сохраняющие жизнеспособность в таких условиях. Поэтому тезис Зопплби и других о том, что споры жизни могут храниться и переноситься в вакууме, и на этот раз не удавалось ни опровергнуть, ни доказать.

После очередной неудачи с гибридомами Грита, сославшись на переутомление, закрылась в каюте и уже вторые сутки никого, кроме Аины и Сеты к себе не допускала.

Астьер благоразумно решил, что женщины лучше него справятся с ее хандрой и, предварительно поколдовав над артинатором, отправился к недавно открытому у края небулярного кокона скоплению астероидов настраивать триангуляционные космодуляторы (опорные пункты космодезической сети), а заодно и поэкспериментировать со слагающими его литокластами. Снарт, дабы не впасть в групповой сплин, тоже посчитал за лучшее исчезнуть, известив перед этим Шлейсера, что намерен подыскать место для закладки резервного ТR-канала. С этим, кстати, с некоторых пор возникли проблемы, потому как стабильно функционировать каналы могли только в нехарактерных для здешних мест инвариантных пластах континуума, причем не должны были поглощать чрезмерное количество энергии.

Предоставленный самому себе, Шлейсер тоже решил развеяться и, перестроив КЗУМ в режим скафандра, выбрался наружу. Искрящийся, вполнеба, звездоворот плавился в свете, отраженном от зеркальной оболочки пришвартованного к стационару “Ясона”. Погода благоприятствовала променаду. Небула и громоздящиеся за ней туманности агрессии не проявляли. С обратной стороны, расцвеченной звездными узорами, космос тоже был спокойным и прозрачным. Рострумы силовых эмиттеров мирно сочились зеленым, а телескопические стволы ЕМ-пушек, каждая из которых способна была дезинтегрировать приличных размеров метеорит или комету, скрывались, ввиду отсутствия опасности, в прикрытых створками гнездах, выдавая себя лишь короткими концевыми сегментами.

Но на этот раз спорт-пауза не принесла удовлетворения. Звездный ветер был настолько слаб, что едва наполнял парус, а гравитационный солитон пропал, как только он наладил серф.

Промучившись пару часов, но так и не получив ожидаемого заряда, Шлейсер в расстроенных чувствах вернулся на корабль и, не придумав ничего лучшего, привычно занялся телескопом. На экране обозначилась знакомая картина звездного неба, но уже в координатной сетке. Меняя спектральную окраску созвездий, он неторопливо обшаривал свободную от пыли часть небосвода и прикидывал план работ на предстоящую вахту.

Примерно в тридцати градусах северо-восточнее кластера GL762chr (стороны света определялись в соответствии с положением магнитных полюсов Бычьей Головы) масс-детектор зафиксировал какой-то движущийся объект. Перебрав шкалу частот, Шлейсер выяснил, что тело излучает в инфракрасном диапазоне и невидимо в остальных. Направление и форма траектории указывали на его движение из глубины космоса к одному из звездообразующих фрагментов трансгалапа, по касательной к Бычьей Голове. Шлейсер совместил линии визира с объектом и дал запрос артинатору.

«Крионоид Гратон-Кларииса, — последовал ответ. — Обнаружен Снартом шесть недель назад. Назван в честь его родителей. Расстояние — тридцать два миллиона четыреста тысяч километров».

И все. Больше никакой информации.

«Странно, — подумал Шлейсер. — Кусок льда, а нагрет выше фона. Почему?.. Проверить?.. До штуковины этой не так далеко. Три часа на слайдере».

Решение пришло сразу и оттого сменилось настроение.

— Собирайся, — сказал он отбывающей вахту Сете, перехватив ее в переходе между медицинским отсеком и лабораторией, куда она направлялась с целью продолжения прерванных Гритой микробиологических опытов. — Приглашаю на прогулку. Если, конечно, договоришься о подмене.

Сета не возражала, хотя понятия не имела, куда приглашает ее Шлейсер и сколько времени займет это мероприятие. Она попросила Аину побыть вместо нее на дежурстве, а Грите посоветовала отключиться от всего и хорошенько выспаться. Ей тоже хотелось освободиться от навалившейся апатии, только она не знала, как это сделать.

Подготовка не заняла много времени. Слайдер ждал в полном снаряжении. В том, что Снарт не сообщил об открытии кометоида, а лишь занес его в каталог, Шлейсер не усмотрел ничего предосудительного. Такие находки отмечались тысячами, и на обсуждение многих из них, не говоря уже о детальном обследовании, просто не хватало времени.

Космоформ — удлиненное фасолеподобное тело размером шесть на двадцать километров — был окружен светящейся в и.ф. диапазоне газообразной оболочкой (номой). «Совсем как человеческий эмбрион в чреве матери», — подумал Шлейсер, как только появилась возможность различать детали. Крупица затерянной в галактической пучине материи. Осколок блуждающего рифа, когда-то бывшего скоплением тел, не привязанных ни к какой системе, будь то звездной или планетной. Наполовину комета, наполовину неизвестно что. Вот с этим “неизвестно что” и предстояло разобраться.

Швартовка и высадка прошли достаточно быстро. А вот на изучение топодинамики поверхности и приповерхностного чехла ушло без малого два часа.

На первый взгляд крионоид не отличался от множества подобных ему космодуктов. Та же изъеденная кавернами и покрытая сетью трещин грязевая корка из слипшихся пылевых частиц с прослоями и линзами замерзшей углекислоты, заструги, торосы, следы метеоритных ударов. Под коркой должен был залегать кристаллический массив из смеси той же углекислоты, воды и метана. Так и было, но только до определенной глубины. На поверхностях силикатных комплексов (а пылевые частицы и здесь состояли из них) обнаружились следы не только аммиака, кислородсодержащих соединений и основных модификаций углерода, но и более сложные межзвездные молекулы, радикалы, а также абиогенная органика.

Первый сюрприз крионоид преподнес, когда террактор, легко проткнув корку, достиг стометровой глубины. Из скважины вдруг вырвался сноп холодных искр, после чего началось истечение фосфоресцирующей стекловатой массы, часть которой в виде флюидов стала вливаться в ному, а часть, используя элементы микрорельефа и меняясь в цвете от огненно-белого до кроваво-красного, продолжала растекаться, густела и тут же застывала в виде комковатых, похожих на смолу наплывов.

Шлейсер хотел затампонировать скважину, но истечение вскоре прекратилось. При более внимательном обследовании поверхностной корки крионоида выяснилось, что часть кратеров образована не метеоритной бомбардировкой, а внутренними процессами, чем-то сродни “горячему” айс-вулканизму, сопровождавшемуся не только подогревом на несколько десятков кельвинов близповерхностной оболочки, но и образованием просадочных воронок-кальдер.

После обработки предварительных данных они решили продолжить бурение. И тут их ожидал второй — пожалуй, главный сюрприз. После проходки еще нескольких скважин догадки переросли в уверенность. Опробование глубинных горизонтов подтвердило самые смелые ожидания.

Эксин-конденсат! Особый вид вещества, вакуумная пена. Одна из разновидностей холодной плазмы со свойствами твердого тела: структурой, способностью сохранять форму, определенной прочностью и пластичностью. Побочный продукт вакуумных извержений, когда, как уже отмечалось, при неких энигматических обстоятельствах рождаются не виртуальные, а вполне реальные, обладающие массой частицы. Встречается исключительно редко и только в крайне разреженном космосе, где температура среды составляет мизерные доли градуса, то есть скорость движения атомов ничтожна. Это вещество не имело ничего общего с квантовой жидкостью, которую понимали, как электронный газ, сконденсированный при сверхнизких температурах в плазму с образованием сверхпроводящей субстанции из “слипшихся” электронных пар. Не являлось оно и фермионным конденсатом или позитронием, представлявшим собой водородоподобную смесь из электрона и позитрона. Крупица эксин-конденсата выделяла энергию килотонного взрыва. А тут — невиданное дело! — сотни кубокилометров уникальнейшего сырья. Было от чего прийти в восторг. Шлейсер даже не знал, как расценивать редкостную находку: как удачу, или все-таки как закономерный результат кропотливой, порой до крайности изматывающей работы. Запустив такой крионоид на орбиту какой-нибудь планеты, можно на добрых пару сотен лет забыть о проблеме знергоснабжения. При этом требовалось только одно — источник энергии должен был находиться как можно дальше от светила. Иначе, в лучшем случае, он мог испариться или же так бы рванул, что изрядный шмат космоса надолго превратился в пекло.

Всего было известно три случая находки эксин-конденсата. В первый раз космодукт взорвался при подготовке его к “нуль-транспортировке”. При этом погибли несколько сот человек, а последствия трагедии оказались настолько ужасными, что целую астросистему, в которой это произошло, закрыли на неопределенное время. Во втором случае скопление эксина микропорциями перекачали в Метрополию, причем потери составили около половины массы. И только в третий раз находка в полном объеме была переправлена в место назначения. Наверное, таких стяжений болталось в космосе немало. Но методы их поиска отсутствовали. Неясен был и генезис такого типа косморождений, а также механизм, объясняющий причины столь нетривиальных трансформаций.

Об открытии тут же известили остальных. Первым откликнулся “Ясон”. Аина от души радовалась находке, и предложила в честь такого события устроить грандиозную вечеринку, пообещав к их возвращению все подготовить.

Снарт был на седьмом небе. Теперь он действительно мог стать знаменитым, причем на весь космоцив. Он сообщил, что бросает все и перебирается к Астьеру сгонять партию в снукерс с его астероидами. Астьер тут же откликнулся и предложил Шлейсеру присоединиться к ним.

Сета не возражала. Тогда Шлейсер передал, что тоже сворачивает работы и направляется в их сторону.

Скольжение слайдера, как и полет “Ясона” в условиях континуума, со стороны воспринималось как движение материального тела по законам нелинейной механики. Поскольку в основе такого движения лежал принцип воздействия на окружающее пространство, то и сопровождалось оно соответствующими, причем далеко не расхожими эффектами: изменением формы аппарата, его цвета и размеров; мгновенным исчезновением с последующим появлением в местах с иными координатами; маневрированием под совершенно немыслимыми углами; недостижимым для многих системных кораблей набором скорости и торможением. При этом находящиеся внутри устройства пилоты и пассажиры никаких неудобств не испытывали и перегрузок не ощущали.

Полет занял еще три часа. Когда Шлейсер и Сета прибыли на выбранный Астьером в качестве опорного космоформ, Снарт был уже на месте.

По общепринятым стандартам выявленное астероидное скопление надо было считать достаточно плотным. Расстояние между крупными объектами достигало сотни тысяч километров. Что это было? Остатки некогда существовавшего планетоида? Высокоскоростной ксенокластический рой, заброшенный центробежными силами на периферию системы? Вопрос этот оставался открытым, да и вряд ли мог быть решен. В данное время скопление находилось в афелии, и через полторы сотни лет должно было скрыться в пылевом субстрате Бычьей Головы.

После того как визитеры заякорили аппараты, Астьер предложил прогуляться по астероиду, который он назвал Кьеркуаном. Это образование относилось к разряду не самых крупных тел в скоплении. Число подобных ему достигало нескольких десятков. По размерам, при асимметричной форме, ксенокласт превышал крионоид Снарта, а по составу относился к типичным хондритам с повышенным содержанием железа и магния.

Астероидный ландшафт казался унылым и однообразным. Но только на первый взгляд. Хранящий вековечное молчание ксеноценоз будто оживал в свете прожекторов. И тогда истосковавшемуся хоть по какому-то отличию от пустоты взору открывались пусть нехитрые, но сейчас так сердцу милые пейзажи: и пережженный радиацией, перепаханный метеоритными ливнями грунт, и куски оплавленного стекла, образовавшегося от ударов молний, и абразивные оспины в камне, и силикатный монолит с накипью ядовито-ржавых охр на фоне бархатисто-черной ткани космоса.

План Астьера состоял в следующем. Слева и справа от Кьеркуана находились, не считая мелочи, два таких же космолита. Один он предлагал сбить с траектории лазером, другой раздробить эмиссионно-кольцевым способом, а сам Кьеркуан, по возвращении на “Ясон”, подорвать особо мощной литиевой бомбой, тем самым, обратив его в поток излучения. План был хорош, но потребовал корректива. Если в отношении соседей возражений не последовало, то для Кьеркуана Снарт предложил новый способ дезинтеграции. В целом, трансгалап, как и любая область поздней звездной конденсации, был обогащен гелием-три, дейтерием, а вместе с ним испарениями радона и трития. Помимо зарождающейся в Бычьей Голове звезды, не являлись исключением и более мелкие, лишенные атмосфер тела. Замысел Снарта состоял в инициации здесь термоядерного удара безъядерным, то есть без атомного взрыва способом. Шлейсер поддержал Снарта, прежде всего за оригинальность идеи, и отметил, что накопление ингредиентов для производства лития из вещества астероида в количестве, достаточном для терратонного взрыва, займет много времени и повлечет переориентацию чуть ли не всей программы. А тут есть тритий — значит, не нужен бериллий для его производства. Кроме того, в стратегическом отношении предложенный Астьером вариант тоже представлялся малоперспективным. После открытия способа извлечения энергии непосредственно из вакуума, у космиян отпала необходимость инвестировать многие энергодобывающие отрасли. И литиевый синтез, который хоть и в миллион раз мощнее водородно-гелиевого, в принципе, тоже не имел будущего. Поэтому проще было, не утруждая себя лишними заботами, подготовить надлежащую смесь из имеющихся здесь компонентов и воспользоваться естественной способностью масс-концентрата к самоподрыву.

Осмотр Кьеркуана завершили через пару часов. Изрытую кавернами поверхность местами покрывал толстый слой накопившейся за миллионы лет смеси грязи и льда с налипшими волокноподобными щетинками пелита, что придавало ей сходство со шкурой гигантского сказочного зверя. Стараясь избегать расселин и пылевых отвалов, почти не испытывая воздействия гравитации, разделившиеся на две группы кампиоры дважды и в разных направлениях обогнули мегатонный блок астероида. Наметанным глазом Шлейсер улавливал малейшие, в том числе и акцидентные различия в деталях рельефа, без труда распознавая астроблемы, образовавшиеся как контактным, так и бесконтактным способом.

В первом случае это были метеоритные воронки ударного происхождения, о чем свидетельствовали лучевидные, расходящиеся от кратеров трещины со следами плавления вмещающей породы или заполненные стекловатой, образовавшейся в момент удара массой.

Гораздо больший интерес для специалиста представляли структуры второго типа, хотя при таких же, а то и более значительных размерах, выглядели они не столь эффектно.

Космологи нескольких поколений бились над загадкой тектоидов: небесных тел с аномальным электрическим потенциалом. Космонавты, не раз наблюдавшие столкновения планет с крупными метеоритами или кометами, свидетельствовали, что по прибытии на место событий зачастую не находили следов взрывного воздействия, а если и находили, то размеры, в том числе и глубины образовавшихся астроблем, явно не соответствовали уровню должной выделиться при таких ударах энергии. Как выяснилось, виной тому — все те же электродинамические взрывы, которые происходят при сближении статически заряженных тел. При этом, еще до столкновения, возникает электрическая дуга с высокоскоростным плазменным потоком в центре токопроводящего канала. Из поверхностного слоя сблизившихся объектов дугой захватываются сотни и тысячи тонн материала, который выносится на планетную орбиту, где истончается до микроразмеров и затем высаживается, порой за многие километры от места взрыва. На самой же поверхности образуются кратеры с кольцевыми валами по обрамлению. Но не всегда. Иногда один из “контактеров” полностью испаряется или переходит в дисперсную фазу. И тогда, на первый взгляд, от столкновений вообще не остается следов. Но это далеко не так. Возникшие в результате разряда микрочастицы застывают в виде тонких волокон, нитей, палочек, колбочек, спиралей и образуют так называемые тектиты, не имеющие аналога в эволюционном эндо — или экзогенезисе. В ряде случаев, из-за неполного диспергирования вещества, образуются субтектиты — куски стекла или спекшегося шлака разного цвета, формы и размеров. Шлейсер помнил, как будучи еще стажером, в одном из маршрутов на Седне наткнулся на красноцветный песчаный массив, поверхность и разрез которого были буквально нашпигованы осколками кремнезема, по виду и структуре ничем не отличающегося от обычного бутылочного стекла. Тогда он так и не нашел объяснения этому феномену. И на потеху инструкторам готов был признать довод куратора, что когда-то здесь, собравшаяся неведомо по какому поводу компания властителей тьмы, в течение миллионов лет предавалась беспробудному, с элементами буйства пьянству, следствием чего явилась опорожненная в огромном количестве и разбитая вдребезги посуда.

И вот, осматривая наслоения рыхлого кьеркуанского грунта, замечая то здесь, то там поблескивающие стеклышки, он невольно возвращался мыслями в еще более раннее прошлое, сравнивал себя с тем, кем был в дни далекой юности. Да, судьба складывалась непросто. Чего ни коснись — ни малейших послаблений. Жесточайший отбор. Изматывающие тренировки. Неисчислимые испытания в режиме чрезвычайных обстоятельств. Сперва системный флот. Потом работа в ГУРСе. Ответственные задания. Блестящее завершение программ. И в результате, как награда — аттестация квалификационной комиссии, и знаки отличия кампиора. Свершилась, наконец, мечта. И не было казалось ситуаций, из которых для него нет выхода. Абсолютно все, что хотя бы в отдаленной мере имело отношение к проявлению материальности, при необходимости могло быть использовано с максимальной пользой и в должном качестве. Не являлся исключением и Кьеркуан. В слагающих его основу породах базальтовой группы отмечались следы практически всех встречающихся в универсуме элементов, а главное — содержался кислород, пусть даже в связанном с кремнием состоянии, зато в количестве до десяти процентов астероидной массы. Случись в том необходимость, его можно извлечь и продержаться до прибытия спасателей, сколь долго бы они не добирались. Там же, где есть кислород, возможно производство воды, с последующим синтезом пищи. И энергия для этого найдется — тот же гелий или водород. Радиацию можно отвести в накопитель, а затем вышвырнуть куда подальше или дематериализовать в утилизаторе. В силовых полях и спектрах излучений всегда отыщутся возможности для связи с Метрополией. Даже в пылевой или ультрахолодной межзвездной среде и то можно продержаться до прибытия эвакуаторов.

Как бы не был разрежен вакуум, в нем всегда присутствуют зачатки неоднородностей. Смесь ледяных, углеродсодержащих и силикатных частиц в пылинках содержит практически все необходимые для поддержания жизнедеятельности компоненты. В космических лучах есть железо, кремний, углерод. И не только. При определенных навыках из нескольких кремниевых пылинок можно смастерить простейший компьютер и на его основе запустить в действие маяк. Из базальта можно изготовить подобие бумаги, а на ней изобразить то, что надо. И если к способности выдерживать фактически несовместимые с жизнью условия добавить еще и привычку принимать как должное убийственную пустоту космоса, а также умение ориентироваться в любом скопище звезд лишь по меткам запредельных галактик, то не стоило удивляться тому, что большая часть космиян считала пусть и не обладающих реальной властью кампиоров за полубогов, за людей высшей расы, предназначение которых случайно или неслучайно определено судьбой, и состоит в обеспечении безопасности не только Метрополии, но и всех ее колоний, в умении закладки трансляционных трасс и космодезических падранов , поиска сырья, энергии и прочего, что представляет пользу.

На астероидную охоту вышли, разделившись на две группы. Обычно в таких случаях используются три корабля. Первый экипаж, как правило, более мобильный, добирается до цели, исследует ее траекторию, измеряет скорость, состав, массу, после чего уходит в сторону и далее исполняет роль корректировщика “ударной” команды. Если второй экипаж применяет в качестве “снаряда” такой же ксеноформ, то, после наведения на цель покидает его и в случае необходимости подбирается первой группой. Но есть и третий — резервный экипаж. Он оснащен тяжелым вооружением и подключается в том случае, если у первых двух что-то не заладится. Уничтожает все, вплоть до микропорций вещества. Такие ситуации тоже возникали, но к счастью только на учениях.

В тот раз Астьер и Снарт объединились и решили начать игру с атаки на пылевой отросток в верхней части ближнего небулярного “рога”. Шлейсер усложнил задачу и предложил сперва скоагулировать пелит в более крупные ксеноиды, а уже потом произвести фотон-диссипацию образовавшегося концентрата заложенной внутри массива ЭМИ-бомбой. Сета рассчитала характеристики, из чего следовало — метод потребует бóльших энергозатрат, зато степень дезинтеграции материала окажется выше. После уточнения деталей Астьер и Снарт отправились минировать и подрывать “рог”. Шлейсер и Сета остались в отдалении, но так, чтобы находиться от арены событий в пределах световой минуты.

Операция прошла успешно. Вспышка оказалась не слишком яркой. Основная часть энергии ушла в невидимую часть спектра и ее без труда отразила защита. В толстом слое газопылевого тумана образовалась дыра размером с планетарный спутник средней величины.

Надо отметить, что столкновений с пылевыми облаками на встречных курсах или контактов с ними на асинхронных орбитах в истории космоцива не отмечалось. Но случись такое, да еще в безатмосферной среде и при отсутствии защиты — корразионная [72]Корразия — процесс обтачивания, шлифования и высверливания планетного вещества обломочным материалом, ветром, льдом и т. д.
метла мигом сметет с поверхности экзоплана любые, в сколь угодной мере укрепленные конструкции, до неузнаваемости изменит его лик, а то и вовсе собьет с орбиты. Теперь же после испытаний можно было с уверенностью констатировать: газопылевые массивы, как бы велики они не были и с какой бы скоростью не перемещались, серьезной опасности не представляют. У космиян с избытком хватит энергии на то, чтобы защитить и свое жилище, и подступы к нему.

С правым соседом Кьеркуана тоже справились без особых проблем. Снарт разместил неподалеку от него фотонный кумулятив и убрался подальше, после чего Астьер с расстояния двухсот тысяч километров инициировал заряд лазером. Ахнуло так, что обращенная к аллонавтам часть Бычьей Головы налилась кровью, а вторая — звездная — половина неба покрылась сполохами от ионного свечения.

Как уже отмечалось, в космосе нет акустических волн, но световой поток оказывает на окружение не меньшее воздействие. Тряхнуло и слайдер Шлейсера. Испытуемый астероид дернулся мегатонной массой, сверкнул оплавленным боком и, кувыркаясь, заскользил в сторону дальних, отливающих темным пурпуром формаций трансгалапа.

А вот с левой мишенью Астьер прокололся. Он решил задействовать вариант “цербер” — самый сложный из всех видов защиты от “невидимок”. Более того, он выставил таймер на середину условной ночи и запрограммировал события так, чтобы спасатели (а их роль исполнял “спящий” Снарт) должны были оказаться на орбите чуть ли не в чем мать родила. Снарт сделал все, как надо: послал на “Ясон” магнитный импульс (но ответ от артинатора почему-то не получил), приблизился вплотную к цели, разместил по ее периметру заряды, нейтрализовал электростатическую “плесень”. Одно лишь не успел — провести глубинное зондирование объекта с целью определения его внутренней структуры. Конечно, если бы не жесточайший цейтнот, Астьер, вне сомнений, обратил бы внимание и на неестественно асимметричную форму экзокласта, и на его аномальное вращение, и на нестабильную ось. Но он активировал заряды без оценки обстановки сертификаторами “Ясона”, причем в такой последовательности, будто имел дело с цельным монолитом. На его беду, бóльшая часть массы “соседа” состояла из так называемой “космической ваты” — рыхлого замороженного субстрата. Гравийно-глыбовая смесь погасила энергию взрыва. Вместо того, чтобы рассеяться в виде круговых волн, астероид разделился на части, в результате чего, и к стыду экспериментаторов, “столкновение” условно обитаемого космообъекта с цельным телом заменилось на ковровое бомбометание. Наверное, в той ситуации еще можно было что-то сделать. Например, сконцентрировать вновь обломки, а потом повторным взрывом уничтожить их. Но пока раскачались, сообразили что к чему — остававшееся в запасе время истекло. “Объект” был обречен, и церберов из них не получилось.

Пока Астьер и Снарт выясняли, кто и в чем виноват, Сета сбила с орбит не меньше десятка метеоритов. Шлейсер помнил, как вспыхивали азартом ее глаза, когда визир антимета впивался в очередную цель, и каким восторженным визгом сопровождалось удачное попадание. Она была прекрасна в те минуты, предельно раскрепощена и бесконечно трогательна. Нежный румянец на щеках… учащенное дыхание… изящный контур тела… «Дитя, — думал он, с любовью наблюдая за порывами невинной страсти у разыгравшейся бестии, которая если и позволяла себе такое, то исключительно в его обществе. — Истинное дитя…»

Когда он снова подключился к локальной связи, Астьер и Снарт похоже разобрались, кому тянуть внеочередную вахту на стационаре. Они вели мирный треп и, судя по картинке на радаре, подбирались к очередной жертве.

— Что бы ты предложил для переориентировки этого красавца? — спросил Снарт, имея в виду парящий на траверзе гигантских размеров астероид.

— Когда-то в скоплении Жеракуд в сходной ситуации Марусанов применил таран из титано-висмутовой смеси.

— Ну и как?

— Насколько помню, никто не пострадал. Удар микросверхновой пришелся в пустоту и на свод, прикрывающий метрополис.

— А помнишь, как команда Тризана субквантовым ударом разнесла комету из кольца Флазера?

— Еще бы. На месте Совета я бы еще тогда перевел Тризана в кампиоры.

— Жаль парня. Не забуду день, когда его сожрал проклятый метаформ. Откуда только берутся эти ноль-массовые уроды?..

Только сейчас, вслушиваясь в разговор, Шлейсер понял — коллеги взялись за дело, не только не посоветовавшись с ним, но и совершенно не подготовившись к нему. И это не могло не вызвать раздражения, хотя он понимал — никакая виртуальная угроза за тысячи парсек от ближайшей базы не идет в сравнение с реальной опасностью. Но почему на запрос Снарта не отозвался артинатор?.. Подключись к действию исинт, все могло быть иначе…

— А помнишь эпитафию на могиле Уилфинга? — продолжал тем временем трепать языком Снарт.

— Эта фраза до сих пор стоит у меня перед глазами: «Тебя не звали, но ты вошел в историю».

— На его месте должен быть Гинс. Его заменили в последний момент.

— Я бы тоже хотел, чтобы обо мне так сказали.

— Объясни парадокс диссимметрии, и ты станешь в ряд с тем, кто стал твоим первым предком.

Сета заметила перемену настроения Шлейсера и затихла. Последовал едва ощутимый толчок. На расстоянии полутора световых секунд СВЧ-импульс испарил хондрит массой около килограмма.

Дрогнула радиационная зыбь, да так, будто спонтанная репликация космотории отразила не что иное, как мазок озноба, когда-то предвосхитившего закладку мироздания. Мажорный цвет вселенского агата приправился люциферовской смолью. Затем в области небулярного зенита полыхнул столб голубоватого огня. Что это? Реликт магнитного всплеска? Отголосок порождения анормальных сил? Заплутавший осколок экзоценоза?..

— Ты не поверишь, — снова прорезался в эфире голос Снарта. — В экспедиции на Сигму Гертария у ребят Ангиса кончились заряды. Так они расколошматили приличных размеров астероид старинным пушечным ядром, поднятым с затонувшей галеры на Босфоре.

— Это вполне в духе Ангиса, — отозвался Астьер. — Такие раритеты как у него, встретишь разве что в музее. И он вечно таскает их с собой.

— Давай и мы попробуем что-нибудь такое.

— Не выйдет, — реакция Астьера была однозначной. — Где ты возьмешь столько делящихся веществ, чтобы обратить их в феррум? И потом, как их активировать? Реактор не потянет нагрузки.

— И не надо. Глянь, сколько здесь энергии. Оставим на орбите накопитель. Потом вернемся. Мне так хотелось бы переплюнуть Ангиса.

— У меня мысли о другом. Я думаю, как бы раскачать нашего малыша на гиперболу или перевести его в сфероспираль.

— Нет, — ответил Снарт как только прикинул условия. — Во-первых, рельеф гравиполя недостаточно выражен. А во-вторых, магнитные приливы от небулярного чехла наводят искажения. Боюсь, не смогу подобрать стандарт инверсионной сети.

— А если попробовать агуран Виларова?

— Нет. ТП-фишь здесь тоже не подойдет. Удар такой силы разнесет все твои космогуляторы. Да и не хотелось бы оставлять после себя надраздельный хлам.

— Если бы не ты со своим извечным умоглядом, я сейчас бы двинул его, как Сингур-да-Ринса, когда на Эндрагоре он стал проявлять внимание к моей мальфаре.

— Как ее звали?

— Не помню. Давно это было. Ринса помню. Ее — нет.

— Это Грита так надрала тебе задницу, что память отшибло? — не упустил случая съехидничать Снарт.

— Да ладно тебе…

На какое-то время в эфире воцарилась тишина. Шлейсер послал запрос артинатору, но ответа тоже не получил.

— Есть предложение подключить “Ясон” и развернуть этот масс-брикет в монопласт, — вновь раздался голос занятого поисками решения Снарта.

— Неплохая мысль, — оживился Астьер. — Подумай, где и как разместить трансмит-инвертор. А я посмотрю, нет ли здесь каких ”заманух”.

Говорят, пространство — поглотитель тишины. Если бы это было так … Шквал налетел внезапно. Шлейсер сориентировался по опорным звездам. Источник непогоды находился в направлении кластера GL784chs — в той стороне, где Астьер собирался налаживать триангуляционную сеть.

— Что за чертовщина?! — выругался Снарт, когда на его глазах сорвался с консоли и канул в тьму зонд с аппаратурой коррекции нелинейности, который он только еще готовил к запуску.

— Отказывает управление. Сбой в системе ориентации, — в приглушенном расстоянием голосе Астьера не было ни растерянности, ни испуга. Одно лишь удивление. Но и такое слышать было странно, потому как мало кто из пилотов ГУРСа мог сравниться с ним в мастерстве континуального звездоплавания, а значит и в умении выпутываться из самых что ни на есть сложнейших ситуаций.

— Слайдерам и автоматам собраться у стационара, — вдруг без всяких предварительных уведомлений огласил артинатор. — Объявляется ориентировка “зет”. Повторяю, объявляется ориентировка “зет”.

— Мальчики, — раздался вслед за этим взволнованный голос Аины — Немедленно возвращайтесь! Что-то случилось. А что — не пойму. Приборы словно взбесились. Артинатор почему-то оказался в режиме “хаф-лайн”. Я только что вернула его в работу.

— Ну, дела! — только и смог выдохнуть ошарашенный Шлейсер.

Степень опасности уровня “зет” соответствовала исключительным случаям, а значит — экстренную эвакуацию. Откуда это могло взяться? Из полистромов трансгалапа? Не похоже. В той стороне, откуда докатились предвестники не проявленной угрозы, просматривалась лишь чернильная даль, приправленная скупым светом далеких светил.

— Кажется, у меня тоже проблемы с навигатором, — передал он в эфир после того, как убедился, что модуль против его воли меняет курс.

— До встречи на “Ясоне”, - так прокомментировал извещение артинатора Снарт, первым сообразив, что дела складываются скверно.

Теперь от них ничего не зависело. В условиях экстремальных ситуаций управление программой полностью переходило к искусственному интеллекту.

Где-то на полпути подскочил уровень реликтофона.

— Что случилось? — встревожился Шлейсер, отрываясь от панорамы радара, с помощью которого пытался обнаружить признаки хоть каких-то различий.

— Сейчас выясню, — Сета сравнила показания регистраторов с эталоном. — Все в порядке. Аппаратура исправна.

Наметанными движениями пальцев Шлейсер включил дублирующий прибор.

— Показания сходятся, — согласился он после сверки. — Фон удвоился и продолжает повышаться.

— Да что там фон, — вмешался Астьер. Его слайдер продолжал находиться на дальней оконечности полигона. — Откуда-то прет радиация.

— Активизируй защиту, — подсказал Снарт.

— Со мной все в порядке. Тут другое. Плотность потока скачет. Я даже представить не могу, во что может перерасти такой “памперо”.

Вот тут-то Шлейсер и сам почуял неладное. Невдалеке от Кьеркуана, который, будучи типичным диамагнетиком, вдруг засветился в гамма — и рентген-спектрах, наметились и все явственней стали проступать размытые фильтрами контуры гигантской аномалии, происхождение которой могло быть вызвано либо приближением трансгалактического аллофана, либо…

— Энергокласт!.. — прочитал его мысли Астьер.

Шлейсер вздрогнул:

— Ты уверен?

— Иначе быть не может. Если это транспорт, он испепелит нас через несколько минут. А там не могли не видеть наших маяков. Да и гостей мы не заказывали.

— Нет, — машинально возразил Шлейсер. — Придумай что-нибудь другое.

— А тут и придумывать нечего, — поддержал пилота Снарт. — Протонный шторм в начальной стадии. А может, и сам энергокласт.

— Откуда ты знаешь? — не сдавался Шлейсер.

— Примерно так же начиналось в скоплении Кленового Листа. Я тогда картировал жерло экстравертора на стыке его полифазных систем. Правда, там был барстер . Должен сказать — зрелище не для слабонервных. Я оттуда еле ноги унес. Даже квант-генератор оставил. Эх, повторить бы …

— Ты что, сдурел? — вызверился на него Астьер. — Несешь, сам не знаешь что. Тебе Сципиона не хватило?

— Проделки Сципиона покажутся шалостью в сравнении с тем, во что это может вылиться.

— Хватит болтать, — оборвал кампиоров Шлейсер. — Кто отключил артинатора?

— Я не отключал его. — Астьер, судя по воспроизводимому коммуникатором голосу, старался быть спокойным и, похоже, ему это удавалось. — Я только заблокировал его, и то частично, на внешний контур

— Зачем?

— Мне хотелось без подсказок поиграть с астероидами.

— И чего ты добился?..

Ответа не последовало. Да и что было отвечать? Никто не знал, что происходит. Даже исинт после пребывания в условиях многочасовой изоляции и руководствуясь поверхностной оценкой ситуации, не мог объяснить причину им же объявленного экстремума.

— Оставь его, — вступился за пилота Снарт. — И не бери в голову. Все образуется.

— Скорость плазмы достигла пол-процента световой, — сообщила Сета результаты последних замеров. — Два периферических маяка не прослушиваются.

— Астьер, — Шлейсер уже не скрывал тревоги. — Ты дальше всех. И тебе держаться еще не меньше трех часов.

— Не забудь полюбоваться моим эксин-крионоидом, когда будешь пролетать мимо, — не удержался от комментария Снарт. — Представляешь? Теперь мне светит должность “главного фонаря” в какой-нибудь занюханной колонии. Открой глаза — блистательный первенец компании “Гратон-Кларииса” вот-вот улыбнется тебе с орбиты.

— Лучше бы он поцеловал тебя в одно место, — в тон ему ответил Астьер, и неясно было, расстроен он или нет репримандом от флаг-кампиора — предвестником предстоящего разноса.

— Это непременно произойдет, но только после того, как я доставлю его куда следует и подвешу на ниточке перед входом в свою резиденцию.

— Ха! Ты что, рассчитываешь получить в пользование планету?

— А ты как думал! Я же не дурак. Такой находкой и не воспользоваться?!

Вслушиваясь в привычный и до невозможности банальный треп коллег, Шлейсер невольно проникся их бесшабашным настроением, а это в какой-то мере позволило расслабиться и не думать о жутких, но вполне вероятных последствиях надвигающегося катаклизма.

Энергокласты! Одно из редчайших, к тому же загадочных проявлений космической погоды. Считалось, хотя подтверждения тому не было, что энергокласты являются частью таинственных, некогда разрушившихся энергоформов неизвестного происхождения, осколками каких-то сверхгигантских сгустков энергии — либо образовавшихся в момент рождения континуума, либо до сих пор проявляющихся из недр вакуума — которые в виде потоков заряженных или нейтральных частиц извергаются из межзвездных глубин с огромными, до субсветовых скоростями. Если разгон электронов или протонов до таких энергий еще можно было объяснить магнитными полями, то механизм ускорения нейтронов объяснению не поддавался, разве что являл результат деления каких-то ядер. Хотя какие могли быть ядра, тем более в количествах, сопоставимых со звездными массами, в среде с нулевой плотностью?! Никакой закономерности в поведении энергокластов не наблюдалось. Как правило, они налетали внезапно и так же внезапно исчезали. Нуклонные пучки разрушительной силы способны были проткнуть планету, звезду и даже пересечь полисолярный астрокластер, выбивая за орбиту часть его содержимого, из чего впоследствии могли формироваться некоторые разновидности небесных тел. Не меньше неприятностей доставляли и энергокласты из легких заряженных лептонов. В магнитных полях они отклонялись и, не вступая во взаимодействие с материальными телами, уносились дальше. Но в случае контакта с немагнитными объектами, например с Кьеркуаном, при торможении частиц генерировалось жесткое рентген-гамма излучение. Некоторые ураганы проносились за считанные секунды, иные продолжались часами. В общем случае энергокласт можно было представить в виде насыщенной энергоосновой трубы, диаметр которой мог меняться от десятков километров до размеров планетарных орбит. Наиболее опасными считались нейтронные разновидности, так как не исключалось, что именно они являлись причиной время от времени случающихся взрывов дейтерийсодержащих космообъектов, а значит, могли спровоцировать разгон еще применяющихся в некоторых производствах атомных установок. В их распределении не угадывалось направления: ни к центру галактики, ни к ее плоскости, ни к спиральным рукавам, ни к ближайшим галактикам или их скоплениям. Встреча с энергокластом, а тем более перспектива оказаться у него внутри, с одной стороны представляла крайнюю опасность, с другой же являлась редкой удачей, потому как повторно в одном и том же месте они не появлялись.

Пытаясь скрасить вынужденное бездействие, а до возвращения на “Ясон” управление программой оставалось в ведении артинатора, Шлейсер стал обследовать сопредельные со слайдером поля. Резкие перепады термодинамических параметров на границе “защита — внешняя среда” даже в условиях вакуума нередко приводили к развитию разрушительных, подобных кавитационным каверн. Картина, воспроизведенная анализатором, ему не понравилась.

— Снарт, посмотри на каких частотах у тебя больше всего “светит”, - сказал он и уставился на взброс контрастной аномалии там, где по его разумению ее не должно было быть.

Ответ пришел не сразу. Но когда эфир ожил, флаг-кампиор понял: за бортом действительно творится что-то необыкновенное.

— Шлейсер, — услышал он прерывающийся голос универсала. — Я снова вижу это. И будто слышу перепев прелюдии, так полюбившейся мне в исполнении кленоволистного барстера.

— И как же эта музыка звучит? — полюбопытствовал еще ни о чем не подозревающий Астьер.

— Весьма оптимистично.

— В каком диапазоне?

— Верхушка гамма-слива.

— Ого! — прикинув, изумился Астьер. — Это круто!

— А ты думал! Это тебе не чувственная дрожь трансфинитума с длиной волны десятки парсек.

— Аннигиляционные испарения? — озвучил Шлейсер первую пришедшую в голову мысль.

— Не думаю, — отозвался Снарт после некоторой паузы. — В той прорехе, откуда сыплет “нагар” и аннигилировать-то нечему. Боюсь оказаться пророком, но такой расклад больше подходит инферналу.

У Шлейсера упало сердце. По выражению округлившихся глаз Сеты он догадался — ее не меньше поразило сообщение Снарта. Да, регистраторы не ошиблись. И замеры Снарта подтвердили это. На сленге космиадоров слово “инфернал” означало порождение неких вихревых структур (не из обычной, а из невидимой материи), обладающих некоторыми свойствами черных дыр при незначительной массе. Иначе, инферналы — это антиэнергокласты или другими словами энергокласты необычайной силы с отрицательными показателями внутреннего трения, хотя, предположительно, и те, и другие состояли из одних и тех же частиц и атомов. О них знали еще меньше, но считалось, что именно инферналы являются носителями субстанции, в которой с максимальной эффективностью происходит преобразование материи в энергию.

Вакуум густел. И вместе с тем росла насыщенность, казалось бы, пустого пространства продуктами всякого рода делений… осколками… остатками… осколками остатков… Выстилалась ткань, ни цвета, ни запаха которой еще не ведал ни один из живущих.

Как только Шлейсер и Сета, минуя стационар, отшлюзовались на “Ясоне”, прибывший раньше Снарт позвал их в командный отсек, где уже находились Аина и Грита.

— Докладывайте, — Шлейсер был крайне озабочен и, против обыкновения, занял не основное — напротив панорамы — а резервное кресло флаг-кампиора. Тем самым он как бы давал понять, что, оставляя за собой право принимать решения, предоставляет возможность каждому заявлять свой голос, и при необходимости действовать не только в меру своих обязанностей.

Снарт восседал за главным пультом и пялился на таблоид информационного систематизатора.

— Плотность фона возрасла еще вдвое, — известил он после того, как зафиксировал координаты области максимального разгона. — Скорость ветра растет.

Шлейсер еще больше насупился:

— Что с Астьером?

— Он далеко. И ему еще тянуться не меньше часа.

— Прогноз?

— Похоже, на обед будет жаркое из фаршированных нуклонов.

— Откуда идет поток?

— Направление не изменилось, — ответила за универсала Аина. — Прет откуда-то из глубины GLS-18223.

— Это где? — не сразу сориентировался Шлейсер.

— В субадвентуме соседней к Церастору микроволюты, — напомнил Снарт. — Этот кластер давно мне не нравится. Там все время что-то происходит.

— Обстановка за бортом?

— Защита фонит непонятным образом.

— Действия? — Шлейсер повел по сторонам невидящим взглядом, уже в полной мере отдавая себе отчет в том, что в сложившейся ситуации оказался впервые.

— Могу сказать одно, — не сразу отозвался Снарт. — Пока ”Ясон” здесь, мы вне досягаемости этого, не побоюсь сказать, вселенского ускорителя. А дальше… — в его голосе затеплилась неявно выраженная надежда. — Не упустить бы шанс… — прошептал он далее, но так, чтобы никто не расслышал. — Успеть бы понять принцип этого, будь он неладен, мегатрона.

Между тем, интенсивность излучения продолжала нарастать. Снаружи стали отмечаться следы соударения частиц. Цветные искорки-сполохи лучше любых верификаторов* (*Верификация — проверка истинности теоретических положений опытным путем) свидетельствовали о степени концентрации конденсирующейся за бортом энергии…

Наконец, последовала долгожданная весть. Артинатор известил о прибытии Астьера, после чего объявил о готовности “Ясона” отшвартоваться от стационара. Последнее сообщение повергло экипаж в ступор. «Это провал, — подумал Шлейсер, провожая помертвевшим взглядом уплывающий в черную, искрящуюся электрическими разрядами даль массив эллипсоидной конструкции, в чреве которой остались не только вспомогательные транспортные средства, но и большая часть оборудования, а также собранные в последней вылазке образцы. — Конец… И я не в силах что-то изменить…»

В отсек ввалился Астьер — полуживой, со следами радиационного загара на руках и лице, но, тем не менее, исполненный решимости присоединиться к команде. Он рассказал, что последние полчаса провел, как на раскаленной сковородке, да еще и кувыркающейся из-за отказа гиродина во всех трех плоскостях. Артинатор задал его скафу режим предельного форсажа, а это из-за дефицита мощности свело на нет функцию защиты.

Аина оказала ему помощь, ввела усиленную дозу энерготропина, наложила на места ожогов дезактивирующую мазь, после чего помогла занять место у панорамы.

— И все-таки не понимаю, почему объявлен “зет”? — Шлейсер первым решился задать мучающий его, да и остальных тоже вопрос. — Не проще ли было выйти из зоны обжига, заслониться астеролитами или в крайнем случае нырнуть в глубину трансгалапа и там переждать непогоду?

— Пока на это нет ответа, — не отрывая глаз от пульсирующей на панораме палитры, сказал Снарт. — Артинатор долгое время был заблокирован, поэтому, не владея ситуацией, предрасположен к стоп-версту программы, а информ-система пока ведет только количественный учет предполагаемого сброса энергии. И цифры эти поражают. То, что дают измерители, уже похлеще барстера, доставшего меня на черешке Кленового Листа.

На Астьера старались не смотреть и вопросов ему не задавали, понимая, что творится на душе у пилота.

— Ливень еще больше усилился, — сообщила Сета после того, как в очередной раз произвела оценку состояния защитного контура. — Кинетическая энергия переходит в тепловую. Растет число вторичных частиц.

— Фокусировку потока не производить, — поспешил распорядиться Щлейсер. — Оставшиеся мишени и ловушки свернуть. Защиту максимально активизировать.

— Но почему? — запротестовал Снарт. — Это же уникальный случай. Может, я всю жизнь мечтал поковыряься в нутре такого циклофазомонстра!

— Ты хочешь, чтобы артинатор транспортировал нас раньше срока? — возразил Шлейсер, в душе которого еще теплилась надежда на благополучный исход. — Не знаю, как ты, а я прежде всего считаю должным убрать все, что мешает прочности силового экрана.

— А если это всего лишь сбой информ-системы? — попытался вывернуться Снарт. — Или того проще — искажение контуров векторного поля? Что тогда?

— Я не вправе рисковать, — лицо Шлейсера закаменело. — Нам предписано, если и выполнять, то всю программу, а не какую-то ее часть, как бы привлекательно это не выглядело.

Мнения экипажа разделились.

— Я поддерживаю Снарта, — Аина с помощью стереокамер вела призмоскопию творящихся за бортом процессов и, очевидно, оказавшись под впечатлением красочных голограмм, прониклась его настроением. — Никто еще так близко не наблюдал прохождение энергокласта. И у нас есть возможность не только запечатлеть его в записи, но и подкрепить съемку качественным фактматериалом.

— А я против, — запротестовала Грита. В эту вахту ей досталась роль “чистильщика” — самая незавидная в условиях активного маневрирования аллоскафа, не говоря уже о режиме ЧС. Куда ни глянь — глаза разбегаются. Индикаторы — тлеющие, полыхающие и мигающие; переключатели — контактные и дистанционные; сигнализаторы — цифровые, хроматические, звуковые; стрипы ; годоскопы ; сложнейшее нагромождение символов, индексов; колонки мультивариантных цифр… Всего не перечесть. И это скопище детекторов, датчиков, регуляторов вдруг одновременно заявляет о себе, предупреждает, требует внимания. И в такой ситуации ни исинт, с его холодной отчужденностью, ни безупречная стат-графика не в силах донести до чувств оттенки неведомо чем вызванного гиперценоза.

— Регистраторы отмечают ядра с энергией миллиарды триллионов электрон-вольт, — добавила она. — Температура субатомных взаимодействий на пять порядков выше звездного эталона.

«Пятьсот миллионов градусов», — прикинул Шлейсер, выудив из памяти усредненные параметры поверхности Солнца.

В это время там, где находился покинутый и практически беззащитный стационар, вспыхнул пугающий размерами и близостью огненный шар.

— Снарт, разрази тебя гром! Когда же ты активизируешь защиту? — Шлейсер почувствовал, что теряет выдержку.

— Черт! Ничего не выходит. — Универсал похоже тоже понял, в какую передрягу они влипли. — Не могу произвести дозагрузку излучателей.

От его слов у Шлейсера перед глазами поплыли круги.

— Поторопись, — сказал он, понимая, что судьба экипажа висит на волоске.

— А заодно помолись богу, чтобы помог нам выбраться из брюха этого чудовища, — добавила Сета, которая была занята поисками хоть каких-то закономерностей в беспрерывных сполохах ближнего окружения.

Последнее можно было и не говорить. Все уже поняли: самопроизвольная концентрация нуклонных выбросов такой мощности в центральной части потока, где уже отмечались цепочки не сливающихся разрядов, способна привести к распаду каких угодно молекулярных связей. Треки в вакууме — невиданное дело! А линзой-концентратором в таких условиях мог стать любой находящийся по соседству тяготеющий или обладающий магнетизмом объект: комета, астероид, метеоритный шлейф и даже фрагмент рассеянного пылевого облака.

— Бог прежде всего поддерживает тех, кто помогает себе сам, — вместо универсала ответила Грита, изо всех сил пытаясь помочь ему наладить работу системы энергоподачи.

— Что с артинатором? — спросил Шлейсер. Он все не мог понять, почему исинт так низко оценивает возможности “Ясона”.

— Кажется, он всерьез решил вышвырнуть нас из трансгалапа, — ответила Грита, которая в силу условий доставшейся ей мерзопакостной вахты, сейчас лучше всех владела тонкостями поставляемой приборами информации.

Шлейсер не стал развивать неприятную тему, а только подумал: «Ничего у него не выйдет! Пока защита держит, автофраута не будет. А там, посмотрим…»

— Астьер, — обратился он к вернувшемуся в рабочее состояние пилоту. — Что у тебя? Почему так трясет?

— Пытаюсь выровнять температуру вакуума и защитной оболочки. — Астьер старался, как мог. Но что он мог сделать, если складывающаяся самым неподобающим образом ситуация все больше выходила из-под контроля.

— Что с управлением?

— Мы на якоре. Возможность маневра ограничена горловиной TR-канала. А там везде жарко.

— Ты можешь на это влиять?

— Все под контролем артинатора. Я могу лишь поддерживать ламинарность поверхности силового контура ориентировкой и конфигурацией эмиссионной сети.

— Ладно, следи за тем, чтобы поток не закрутил нас в кольцо. Тогда, сам знаешь, никакие боги не помогут.

— Грита, почему диспергируют магнетроны? — раздался голос вконец одуревшей от лавины маловразумительной информации Аины. — Радар не декодирует сигнал и не держит картину.

— Напряженность разгонного поля вышла на критический уровень, — ответила Грита. — Реактиваторы с нагрузкой не справляются. Мешают продукты вторичных кумулятов.

Одновременно с ее словами подпрыгнула интенсивность рассеяния энергии на границе силового периметра. Находящаяся за его пределами аппаратура в мгновение ока была сметена волной ультрарелятивистских частиц. Уровень радиации достиг чудовищных значений. “Ясон” почти ослеп.

Промелькнул выходящий на встречный курс с энергокластом Кьеркуан.

Шлейсер вернул изображение в рамку видоискателя, зафиксировал астероид на визире и добавил увеличение.

Изумление от вида того, что открылось глазам, невозможно было передать словами.

Сперва массивный ксеноблок покрылся цветными пятнами. Потом без видимых причин стал разваливаться на части, которые в свою очередь дробились на более мелкие куски, а те еще… И так до тех пор, пока оставшиеся осколки не испарялись, сливаясь без остатка с тем, чему и названия нет: то ли с плазменным молотом, то ли с нуклеарным кистенем…

В считанные минуты от красавца Кьеркуана ничего не осталось, даже короны из гамма-квантов.

Шлейсер сменил направление обзора на противоположное. Там, в разводах взломанной извержением энерготрона оболочки Бычьей Головы, клубились нагромождения пылевых туч, брызжущих осколками трансурановых ядер.

Какое-то время на мониторах, воссоздающих виды от уцелевших датчиков интерферометра, ничего не происходило. Потом из газопылевого массива на обратной стороне небулы выделился и стал увеличиваться отросток, по всем признакам напоминающий “рог” из числа тех двух, происхождение которых продолжало оставаться непонятным. «Так вот чему обязана рожа этого чертоподобного Быка, — молнией пронеслось у него в голове. — Энергокласты! Следы былых и далеко не безобидных встреч титанов».

Похоже, пробой защиты все-таки произошел. Скорей всего — в системе обратной связи артинаторных сенсоров, потому как исинт неожиданно переключился в автономный режим и на команды не реагировал. И этому не следовало удивляться. Если раньше разряды такой силы и рассматривались, то лишь гипотетически, на уровне теории.

Но далее случилось то, чего меньше всего ожидали. Как и в случае с Астьером на Палиавестре, у ”Ясона” отказали гравистаты.

Запахло паленым. Истошно взвизгнула сигнализация…

Пожар в невесомости — страшная вещь. И тот, кто это испытал — не забудет. Там, где есть тяготение или заменяющая его сила, форму пламени определяют конвекционные потоки. Они поднимают и рассеивают раскаленные частички сгораемого материала, которые излучают видимый свет. В невесомости же конвекционных потоков нет, и частички не рассеиваются. Горение больше напоминает тление, а пламя принимает сферическую форму с источником горения в центре. При малейшем прикосновении эти источники разделяются, дробятся, и тогда пространство, где возник пожар, заполняется разноразмерными горящими шарами и шариками, бороться с которыми обычным способом невозможно. Ни вода, ни пена, ни какие другие пламегасители не действуют. Жидкость сворачивается в капли-сфероиды и во взаимодействие с огнем не вступает. Пена тоже не гасит, так как при соприкосновении с очагом возгорания, пенные массы отталкиваются от него, дробятся, разлетаются, и это еще более усугубляет обстановку. Собрать же горящее вещество воедино и затем каким-то образом его нейтрализовать — задача тоже невыполнимая. Не помогают ни газовые, ни порошковые смеси. Источники огня разносятся все дальше, контактируют с любым воспламеняющимся материалом, тем самым создавая все новые и новые очаги. Если на корабле, содержащем горючие вещества, есть проблемы с герметизацией помещений — он обречен.

— Шлейсер! — вдруг не своим голосом заорал Снарт. — Кажется, я понял! Я знаю, почему объявлен “зет”!..

— Говори!.. Быстрей!.. У меня отказывает система субдуквентной коррекции!..

— Эксин!.. Мой крионоид!.. Его достал нуклонный концентрат.

— И что?

— Его уже не снять с орбиты. А если он рванет?!

— Последствия?

— Мы будем втянуты в торам , а это значит…

Договорить Снарт не успел. Мгновенно стерлась перспектива. Исчезли признаки различий. Пропали свет и звук. Куда-то подевались вихри звезд… деструктурировался упорядоченный хаос космической пыли… стянулся в сингулярность бесплотный океан пространства-времени… За ничтожнейшую долю аттосекунды то ли до, то ли после начала беспрецедентнейшего катаклизма, артинатор, раздирая аппликаторы трансляционных шлюзов (случись такое с чуть большим опозданием — распад геномов аллонавтов стал бы неизбежен), катапультировал изувеченный, уже утративший способность противостоять неодолимой силе аллоскаф в подпространство…