Андрей получил разрешение открыть магазин и часовую мастерскую. Это стоило ему не очень большого труда, но больших денег. В немецкой комендатуре он представился не только как часовой мастер, но и как крупный коммерсант, скупающий и продающий редкие часы и ценности. Чтобы подтвердить это, он не жалел денег на угощение немецких офицеров и на подарки работникам комендатуры, только просил их на польском языке, чтобы они, в случае надобности, несли продавать часы только ему, а он всегда будет давать хорошую цену, что не откажется он и от золотых вещей.

В ларек, что был пристроен около ворот дома, пришли мастера, сделали полки, прилавок с витриной, за прилавком напротив окна — верстак, все покрасили, покрыли лаком. Над ларьком появилась вывеска: “Продажа, покупка и ремонт часов”, написанная по-польски, по-немецки и по-украински, с изображением большого циферблата. С утра до вечера часовой мастер работал, склонившись над верстаком.

В один из дней мимо окна легкой походкой прошла девушка. Сердце Андрея как будто на мгновение приостановилось. Он сразу узнал — это Таня. Все это время он много думал о судьбе Тани: то представлял, как она благополучно прошла в город и уже работает у немцев; то воображение рисовало страшную картину: Таня спустилась на парашюте — и ее схватили гитлеровцы, начали допрашивать, пытать. Он успокаивал себя, говорил, что ничего подобного случиться не может, просто у девушки нет подходящего случая, чтобы прийти к нему, но через некоторое время волнение вновь охватывало его. И вот, наконец, она появилась…

Таня была ему сейчас очень необходима, без нее он не мог наладить свою работу так, как думал. А сделать надо было очень многое.

Красная Армия в эти дни вела тяжелые, но победоносные бои на всех фронтах от Смоленска до Азовского моря.

После провала летнего наступления сорок третьего года гитлеровская пропаганда заговорила об “эластичной” обороне, о “неприступности Днепровского вала”. В сентябре советские войска с боями вышли к Днепру. На семисоткилометровом участке — от устья реки Сож до Запорожья — началось форсирование Днепра.

Это было великое сражение за водные преграды. Андрей стремился как можно скорее включиться в работу, почувствовать себя участником этого сражения…

Таня открыла дверь, вошла в мастерскую, быстрым взглядом осмотрела “заведение” Андрея: направо был стол с пепельницей и два стула для посетителей, налево — прилавок с витриной, за прилавком, перед окном, боком к Тане сидел Андрей с лупой в глазу. К левой руке его была пристегнута изобретенная им самим “механическая кисть”, как он назвал ее. На этой кисти вместо пальцев были крохотные тисочки, другие побольше, разные зажимчики с винтиками — любую небольшую вещь он мог держать при помощи этой кисти еще крепче, чем настоящей рукой. Таня задержала взгляд на Андрее: он был все такой же, может быть, только лицо его чуть осунулось.

Поодаль от Андрея в магазине стоял, облокотившись на прилавок, высокий мужчина. Он курил сигару и внимательно рассматривал Таню с ног до головы. Девушка немного сощуренными глазами презрительно глянула на него и отвернулась. Привычным движением она поправила прическу.

— Мне нужно часового мастера, — сказала Таня, положив на стекло прилавка руки, обтянутые тонкими дымчатыми перчатками с расстегнутыми кнопками. В руках она держала такую же дымчатую сумочку.

Андрей не спеша повернулся и, не вынимая, лупы из левого глаза, спокойно, как очередного посетителя, спросил:

— Что вам угодно?

— Я хотела бы отдать часы в ремонт.

И она стала снимать с руки свои часики.

— Одну минуточку. Подождите, пожалуйста, сейчас отпущу пана и посмотрим ваши часы. — Он снова склонил голову над верстаком.

Таня следила за каждым движением его правой руки, всматриваясь в его лицо, и ей хотелось сжать в своих руках голову этого самого близкого ей тут, в немецком тылу, человека, погладить волосы, прижаться к ним щекой. Как рада, что с ним ничего не случилось.

Андрей щелкнул крышкой часов, приложил их к уху, наклонил голову вправо, потом влево — прислушался.

— Ну вот. Извольте, теперь пойдут. Если закапризничают, прошу заходить, еще посмотрим.

— Сколько с меня следует?

— Пять марок или пятьдесят рублей. Деньги одинаковые.

Мужчина достал бумажник, бросил на стекло прилавка марки, положил бумажник в карман, еще раз осмотрел Таню снизу вверх и вышел из магазина.

Андрей покосился на окно, вынул лупу — с лица его мгновенно слетело выражение безразличия. Глаза Андрея засветились радостью. Он протянул руки, хотел что-то сказать, но дверь открылась, вошел немецкий унтер с солдатом. Андрей раскланялся с немцами.

— Давайте посмотрим, что можно с ними сделать, — сказал он, принимая маленькие часики от Тани.

Немцы подошли к витрине и начали рассматривать ее.

Андрей открыл крышку часов, опять вставил лупу в глаз, посмотрел в механизм, приложил часы к уху, покачал.

— Сломалась ось маятника. Если хотите — оставьте. Завтра будут готовы.

— Хорошо. Я оставлю.

Немцы присматривались к девушке. Унтер отпустил похабную шутку по ее адресу. Солдат захохотал. Андрей сделал вид, что не понял. Таня зло глянула на унтера и резко оборвала его на чистом немецком языке:

— Прикуси язык, болван!

Немцы опешили. Таня, не взглянув на Андрея, вышла из мастерской. Солдаты посмотрели вслед девушке, потом друг на друга.

— Чем могу служить, господа? — спросил Андрей.

Немцы помялись, потом, наконец, поняли, что часовой мастер обращается к ним, и стали изъясняться, перемешивая польские, украинские и русские слова. Андрей разводил руками и любезно произносил одно слово:

— Гут, гут, гут.

Унтер выволок из кармана связку ручных и карманных часов.

— Марка, марка, — твердил он.

— Гут, гут, гут, — отвечал Андрей, принимая и осматривая часы…

Вечером Андрей и хозяйка дома Анна Константиновна сидели за столом, пили чай. Керосиновая лампа тускло освещала белую скатерть и маленький самовар, бросала несмелые лучи на седую голову женщины. От этого неяркого света морщинки, разбежавшиеся веером вокруг глаз, казались глубже.

Андрей смотрел на Анну Константиновну и вспоминал мать. Любимая, добрая мама с ласковыми серыми глазами и такими же седыми висками! Как редко в последние годы он виделся с ней! В тот памятный день 1933 года, когда он, радостный, возбужденный, примчался домой с дипломом инженера-механика, мать грустно сказала:  

— Ну вот, Андрюшенька, и уходишь ты от нас.

— Куда же я ухожу, мама? — засмеялся Андрей, не понимая ее состояния. — Путевка — в Комсомольск-на-Амуре. Города пока еще нет, но он будет. Далеко, говоришь? Ну, в наше время расстояния уж не расстояния. На самолете — долго ли? Сутки — и там, на Амуре. Еще сутки — и дома.

Он обнял мать, отца — старого ленинградского часовщика, расцеловал. Отец как будто развеселился, а мать была все такой же грустной.

И правда, как он редко виделся с ними после этого. Приехал он на Амур в самое “штурмовое” время. Города действительно этого не было. Стояли палатки, шалаши, землянки разные, по величине — и на пятьдесят человек, и одиночные, вроде норы. Молодежь вела борьбу с тайгой, с болотами. Народ прибывал большими партиями с каждым пароходом. Приближалась осень, за нею — холодная зима, а жить негде. Поэтому главной задачей было — построить как можно больше бараков и жилых домов. Работали день и ночь. Андрей с жаром включился в дело. Забыв про диплом, он был землекопом, потом плотником, делал ту работу, которая казалась наиболее важной для нарождающегося города.

Зимой он занялся изобретением простейших механизмов для облегчения труда строителей. А время летело.

Потом стали строить завод. Тут уже нашлась Андрею работа по специальности. Ему не хватало дней, он прихватывал и ночи, иногда и ночевал на заводе.

Прошел год, прошел другой. Поездку в отпуск, в Ленинград, он все откладывал.

Когда построили завод, надо было осваивать оборудование. Потом женился. Получил квартиру. Появились новые заботы, и поездка к родителям опять отложилась. Уже незадолго до войны он неожиданно, как специалист, получил командировку в Германию для закупки оборудования и тогда по пути погостил у стариков. А когда, почти через год, возвращался обратно и снова был в Ленинграде, мать показалась ему очень постаревшей, и что-то тревожно сжало его сердце… Это была их последняя встреча. Перед самой войной он поехал в отпуск с женой и трехлетним сыном. Решили сначала погостить на Украине у родителей жены, а потом уже заехать в Ленинград. И вот война. В один из первых дней во время бомбежки погибли жена и сын. Лишь только охваченный горем Андрей успел похоронить их, как немцы заняли пограничный городок. Андрей ушел в лес. где формировались первые партизанские отряды…

Потом, уже пробравшись к своим войскам и став разведчиком, он узнал, что мать не выдержала блокады, умерла. Отец ушел с отрядом ополченцев, и где он, что с ним — неизвестно.

От этих воспоминаний Андрей погрустнел.

— Вам еще стаканчик? — предложила Анна Константиновна и улыбнулась одними глазами, как будто подбадривая его.

— Пожалуйста, — ответил Андрей, подвигая стакан. Он заметил в ее глазах улыбку, и улыбка эта была теплая, сочувственная.

Анна Константиновна налила чаю.

— Так какие связи у вас есть? — спросил Андрей, возвращаясь к прерванному разговору.

— Мне назвали двух человек, которые знают меня. Известны мне, конечно, многие люди, но меня знают только двое.

— Кто эти люди?

— Надежные. Я ручаюсь за них, как за себя. Первая из них — Клава, молодая женщина, портниха, живет на квартире у одной старушки.

— Она местная?

— Нет. Ее муж летчик, сама она из Горького. Перед войной мужа перевели сюда, и он вызвал ее к себе Она приехала в начале июня сорок первого года Началась война. Муж улетел и не вернулся Клава перешла на квартиру к этой старушке, стала принимать шитье. Ну и стала работать с нами. Работает она очень умело. Второй человек — местный, старый машинист Ефим Окунь, от подпольного горкома. На железной дороге он сейчас не работает, но всегда там бывает. Привык, говорит, к товарищам А товарищей у него надежных много. Живет он один. Старуха умерла в сорок втором году. Два сына — в Красной Армии. Ближайший помощник у него комсомолка Ксения. Девушка эта, прямо вам скажу, бесстрашная. Через нее у нас поддерживается связь с партизанами.

Анна Константиновна пригладила ладонями волосы, задумалась.

— Значит, вас знают только двое? — уточнил Андрей.

— Да. Только двое. Я считаю, что больше и не нужно.

— Правильно, — одобрил Андрей. — Если потребуется, я вам скажу, с кем следует познакомиться.