Когда Ленин совсем еще несмышленышем был, он и тогда уже все в мире подмечал: и несоответствие, и несовершенсто.

Вот, посадят его утром на подоконник, отдохнуть после манной каши, а он давай глядеть на мир и прохожих с высоты второго этажа, за жизнью следить и соображать: что есть что? и кто есть кто? А высоты он и тогда уже не боялся. Считал, что — чем выше, тем кислорода больше и свет никто не застит. Короче — не боялся расшибиться.

Сидит так, смотрит на мир и думает: «Ага, земля-то брюхом выпячивается, значит — круглая. А солнце — всходит и заходит… Значит всё вокруг всего крутится… А на земле коробки домов понатыканы… А меж домов люди и людишки бегают, суетятся — народ. И живут в этих домах… Понатыкано их там, как сельдей в бочке… Все — есть хотят… А попробуй-ка всех прокорми? Каши не хватит… Значит, кто-то обязательно голодный останется… Одному — хватит, другому — нет. Значит, мир поделен на сытых и голодных. Один может за кашу заплатить, а другой — нет. А значит — на богатых и бедных. И богатство нищетой помыкает… А все в мире должны сытно питаться. Вот тебе — и несоответствие, и несовершенство. Значит — надо столько всего понасеять, чтоб потом всем с избытком каши хватило. А богатых — уравнять по-свойски, чтоб не высовывались. А то кашей объедаются, а у других людей голодуха».

А потом начинает на народ глядеть, на отдельных личностей… И все размышляет: «Ага, вот мужик прошел, пузо до колен свесилось и воротник бобровый… Значит — богатый, пьет народную кровь… Ну, с этими у нас разговор короткий будет… А вот, бедолага идет… Пальтишко на нем ветхое, как на вешалке болтается, прется неизвестно куда… Наверняка бедный. Ну, этого можно будет обработать, наобещать ему горы золотые, он и маму родную зарежет… Значит — наш человек… А вот, пьяница пробирается, кренделя выписывает, с утра, горемычный, шары залил… С такими лучше дела не иметь, ненадежный контингент, они за стакан все могут продать, и совесть, и революцию в том числе… А вот и бабеночка семенит боязливо, намылилась куда-то с утра, звания и роду непонятного… Но задок отклячен и глаз от стыда не поднимает, значит — развратная, проституцией промышляет… Ну, с этими дело можно иметь, если что, всегда компроматом придавить не долго…»

Так сидит он на подоконнике, ковыряется в оконной замазке, все думы думает, разгадывает загадки жизни, пока обедать не снимут…

А как отобедает, положат его поспать, золотые сны посмотреть. А он глаза прикроет, сделает вид, что спит, а сам не спит, бодрится, рассуждает: «Нет, спать сейчас никак нельзя, так можно все на свете проспать. Вот, Наполеон, к примеру, всего по четыре часа в сутки спал, и, гляди, сколько успел наворочать — полмира завоевал! Вот только настоящую революцию сделать — поджечь океан народного гнева, ума куриного не хватило».

Так подремлет Ленин пару часов, сделает необходимые выводы, а тут, глядишь, уже и папаша его с работы пришел. Проинспектировал все, что надо, доволен, что у него в училищах все нормально, — ни пьянства, ни алкоголизма. А он в своем околотке всех в ежовых рукавицах держал, считал, что учеба превыше всего, ученье — свет, а неученье — сумерки сознания.

Посадит он Ленина к себе на колени и давай с ним в бирюльки играть, а потом в буриме. Папаша скажет ему слово, а Ленин тут же целую строку в рифму выдаст.

— Мосты, — говорит папаша.

— Драных кошек хвосты! — быстро отвечает Ленин.

— Телеграф, — спешит папаша.

— Обделался сиятельный граф! — еще быстрее Ленин отвечает.

— Телефон.

— Лебедей полный вагон!

— Банки.

— Выросли в носу поганки!

Быстро, ловко и весело у них игра протекает. Ленин смехом заливается, ну ребенок еще, что с него взять. Потом устанут оба, отдышатся, а Ленин возьмет и, как бы невзначай, спросит:

— Тятя, отчего в мире столько несовершенства и несоответствия? Вот один идет — в бобровом воротнике, а другой — в ветхом пальтишке. Один идет — пьяница горемычный, кренделя выписывает, с утра шары залил, а другая идет — задок отклячен и глаз не поднимает, значит, проституцией промышляет. Почему одни богатые, а другие бедные и всю жизнь вынуждены косолапиться? В чем корень зла и где счастье ночует?

А папаша от таких вопросов только диву дается, на Ленина глядя.

— И в кого ты, брат, у меня такой головастый уродился, в доктора, что ли? В детский сад еще не пошел, а уже такие каверзные вопросы задаешь.

Про себя подумал: «Вот дал Бог сыночка, час от часу не легче, опомниться не дает. От таких вопросов и кондрашка может хватить, еще умрешь раньше времени».

Решил он его тогда в детский сад определить. Пусть с ним няньки возятся и на его вопросы отвечают. На то они и поставлены там, в детском саду. А то дома с ним с ума сойдешь.

Собрали Ленину сумочку с карандашами, отправили в детский сад. Его без экзаменов взяли.

— Проходи, — сказали, — Ленин, у нас тут таких, как ты, головастых невпроворот. И ты еще будешь. Совсем весело станет.

Огляделся Ленин в детском саду, а там все — дурак на дураке оказались. Даже подружиться не с кем. Тогда он с Надей подружился. Она тоже умная оказалась. Стал с ней время проводить.

А домашние его хоть спокойно вздохнули: освободились, наконец, от супостата. Пусть теперь с ним няньки разбираются, им за это деньги платят. А там поглядим, что будет…

А Ленин из детского сада сразу в самостоятельную жизнь шагнул… И пошел, пошел по миру, сеять — разумное, доброе, вечное… И столько всего понасеял — до сих пор все растет, пышным цветом цветет и колосится.

Люди уж сами вроде ничего не сеют, а поглядят: а оно само все, ленинское, растет и прет! Прямо беда! Только прополют — а оно опять лезет. Такие живучие у Ленина семена оказались, долговечные. Только слышно, кто-нибудь ругнется: «Вот бурьяну-то понарасло, не продраться…»

Зато летом — хорошо. В зной забрался в заросли, в дебри и спрятался там в тенечке… Блаженствуй в ленинском раю… Хочешь — книжку читай, а хочешь — просто дремли, дыши сладким дурманом, смотри сны золотые и музыку сфер слушай… Жди, когда банан сам в рот упадет.