Один мужик долго спиртного в рот не брал, лет десять. Всякими правдами-неправдами, где таблетками, где уговорами, — но не пил. Жене говорил, что завязал окончательно и бесповоротно. А до этого сильно увлекался, неделями не просыхал, до того доходил, что потом едва отхаживали, уж про работу и зарплату говорить нечего.

Поначалу, как пить бросил, пьющих сторонился, вроде как неуютно чувствовал себя в компании, комплексовал. А потом осмелел, стал ходить и на именины, и на крестины, куда приглашали, от спиртного легко отказывался и ущемленным себя не чувствовал. А тем, которые чего-то не допоняли, объяснял:

— Я — не пью, — и в грудь себя тыкал. — Завязал. Мое слово — олово, сказал — как отрубил, — и еще ребром ладони показывал, как отрубают.

Тогда ему предлагали безалкогольного пива, на что он сначала искренне удивлялся, а потом брезгливо морщился.

— Вы мне еще водки без градуса предложите и сигарету без никотина. Предпочитаю лимонад, — набухивал себе полный фужер лимонада и шумно, с удовольствием выпивал. — Вот так, — говорил и аккуратно ставил стакан.

С гулянки уходить не спешил, специально задерживался, из любопытства, чтобы посмотреть на пьяных дураков.

За то время, что не пил, наладилась его семейная жизнь, хозяйство кое-какое завелось, в общем все стало как у людей. Сам — округлился, стал покупать газетки и почитывать их на диване.

Жена его успокоилась, наконец вздохнула спокойно, расслабилась. Решила съездить к сестре в гости в другую область, дней на пять, а то уже двадцать лет никуда не выезжала.

— Съезжу? — спросила как бы невзначай.

— Поезжай, дело хорошее, — крепко поддержал он ее. — За домом последим, — и добавил внятно: — Не может быть того, чего быть не может.

Она и поехала с легким сердцем… Вернулась через неделю. В доме кавардак, двери нараспашку, заходи, выноси добро, в комнатах — будто свиньи толклись, мужика нет.

— Где?! — всплеснула руками.

Сказали: на базаре видели, голый бегал.

«И ведь ни разу за это время сердце не екнуло, — уже потом рассказывала она народу, — ни одной дурной мысли в головушке».

Понеслась она на базар, нашла кое-как, привела домой. Отсыпался трое суток. Как пришел в себя, спросила, злость и обида частью уже прошла, жалость осталась:

— Зачем ты это сделал-то? Ведь не пил десять лет, человеком стал.

— Я, родная, это… только попробовать хотел, культурно выпить, посмотреть, что получится… Ведь я не пил столько времени, считай, навсегда излечился от пьянства, — ответил он с великой грустью.

— Ну что, попробовал?

— Попробовал. Видишь, не получилось…

— Вижу! И что мне теперь делать? Ведь все насмарку пошло, коту под хвост! Еще десять лет ждать, чтоб опять человеком стал? Да что я, двужильная что ли?! Нет на земле такого средства, чтоб из пьяницы в культурно пьющего превратиться, хоть ты сто лет не пей, — нет и не будет! — сказала так, спрятала лицо в ладони и заплакала горько и безутешно.

Он подкрался к ней и тихонько обнял за плечи. Он жестоко страдал, казнил себя всеми мыслимыми и немыслимыми казнями, и во всем с ней соглашался.

А еще бы он не согласился! Жестокая это правда, да деваться некуда. Тот, кто всегда был выпить не дурак, а выпив, дураком сам становился, никогда не научится пить умеренно. И никто тут не поможет, — ни нарколог, который сам обычно тихий алкоголик, ни волшебник. Потому что дно-то у бутылки — немеряное, многие герои пытались дно увидеть, да не смогли.

Так что остаются две крайности, как, впрочем, и все у русского человека: либо пить без всякого удержу, чтоб все трещало и стонало вокруг, а потом голову сломить, либо — совсем не пить. Третьего пути нет. Вот и весь сказ. Грустно. А что делать?