Глава первая Неосторожен и здоров

В четверг вечером Змитер умиротворенно отсрочил на время надоедливые бытовые озабоченности. Баста, довольно!

Завтра-послезавтра надо бы тебе для полного счастья хозяйскую диван-кровать передвинуть от окна к дальней стенке, телевизионный кабель перебросить из коридора к себе в комнату, за дополнительные кабельные каналы заплатить, стационарную точку доступа к интернету оборудовать, еще там кое-что героически заделать по мелочи. Слава те Господи, хоть ужин сегодня готовить не надобно, коль скоро в гости к хорошим людям не как-нибудь собрался. Цветики закуплены по дороге домой, две бутылки импортированного вина далеко не белорусского полугосударственного разлива искусительно дожидаются совокупного употребления. А больше для порядочного визита к писателю и письменнику Алесю Двинько, ему, Змитеру Дымкину, и не потребуется.

Достоименно точно так с дружеским неофициальным визитом к Алексан Михалычу Двинько, альбо на родной мове, по-белорусски к дядьке Алесю, должно отправляться. Притом далеко идти, ехать, трястись в общественном транспорте незачем, коль живут они теперь оба в одном и том же доме. Разве что подъезды с разных сторон.

Когда-то впервые побывав дома у дядьки Алеся, его всюду пробивной молодой гость натурально опозорился и осрамился. По-простому, шаблонно затарился в кондитерской лавке нисколь не дешевым минским тортиком, молдавского в натуре коньяку узкую бутылочку захватил с собой. Думал так сойдет навестить вечерком не слишком хорошо знакомых собеседников. Оказалось, промахнулся, хотя его предупреждали: ничего съестного, дурнее того, условно съедобного не тащить к добрым людям. Подумал, остолоп, это оно у них из вежливости. И крупно обмишурился.

По приходу гостевую поллитровку молдаванского непонятного разлива дядька Алесь не вотще осмотрел, образно обозвал полуконем и согласился с некоторым сомнением поместить ее, его середь сырья для кулинарных надобностей. Но торт столичной фабрикации списал, отбраковал вчистую, ради красного писательского словца нисколь не пощадив самолюбие крайне смутившегося юного гостя.

Весь смуток и вся печаль, однак, тотчас прошли, ушли, только лишь радушные хозяева усадили за стол самонадеянно оплошавшего визитера. Все же им любезного и в дружелюбном общении желанного.

То давнее, изрядно славное застолье Змитер поминает до сих пор в добра-пирога. Столь вкусно и богато его раней кормили только в дорогих европейских ресторанах. Может, в эксклюзивных частных ресторанчиках в Италии, во Франции.

А во вторую очередь потом был изобильный званый ужин подчеркнуто с белорусским акцентом. Тогда Змитер Дымкин первый раз в жизни отведал драников, приготовленных по настоящему шляхетному рецепту. Там и тогда до его кулинарного сведения довели, почему исторический белорусский драник-драчёна отнюдь не является серой клейкой лепешкой, картофельной вульгарной клецкой и никак не должен синеть на разрезе, навроде ядовитых грибов. Кстати, размолотые сухие боровики в тех изумительных драниках присутствовали наряду с иными, еще очень вкусными ингредиентами.

В тонкие технологические особенности национальной гастрономии Змитер в общем-то не вдавался. Несмотря на задор гостеприимца, увлеченно просвещавшего и посвящавшего гостя в поваренные таинства. Приобщенный и причащенный молодой друг молча слушал и ел, ел, без синонимов, запивал домашней медовухой, пока не подмел подчистую всю драничную вкуснятину с пылу с жару на большом блюде с горкой. Слов нет, если тебе не дано от природы и от Бога душевно кулинарить. Готовить-то он не умеет, вдобавок и не хочет чему-либо кулинарному многажды учиться. Куда ему тут, бездарному?

Не то слово талантливый дядька Алесь, для кого кулинарное искусство и кондитерское искусное дело уж много лет предстают вкуснейшим любимейшим хобби, достославным отдыхом от интеллектуальных трудов. Ажно отличным смыслом красивой жизни, сплошь да рядом доступной при должном старании в приложении ума и сердца.

Вообще-то чрезмерным ежедневным чревоугодием Алесь Двинько сколько-нибудь не отличается. Постится строго по-монашески, три дня в неделю начисто не ест. Ни холодного тебе, ни горячего, одни лишь витамины в пилюльках. Из-за того, видимо, здорово смахивает на монаха, принявшего жесткую схиму.

На искушенный журналистский взгляд Змитера Дымкина, немало в нем найдется и от феодального аскета-инквизитора, словно бы сошедшего с картины Эль Греко. Такой же сухощавый подтянутый облик. Вытянутое лицо без глубоких морщин, втянутые щеки, впалые виски. Инквизиторский, пронизывающий, порой неуютный взор широко распахнутых умных глаз. Наверное, оттого носит слабые минусовые очки с затемненными стеклышками в изящной оправе. Никак не удосужиться имплантировать передние зубы. Говорит шутейно, с полным набором резцов боится растолстеть, а вампирские клыки покуда не выпали и не до конца сточились. Стариковской невнятной надтреснутой шепелявости нет и в помине. Подстриженные прокуренные усы и короткая седая бородка. Впереди и сверху старчески оплешивел, но сзади волосы до плеч. Если не высоколобый средневековый схоластик, то импликативно крутой еще шляхтич Речи Посполитой, не чуждый университетской образованности и профессорской учености.

Как ни крути, профессия должна накладывать четкий отпечаток и неотъемлемые признаки на творческого человека, ― некогда выстроил умозаключение молодой журналист Дымкин от первоначального знакомства со старым писателем Двинько.

Где, когда они познакомились, кто их официально отрекомендовал друг другу не суть важно, если при второй встрече они неформально сорвались вдвоем с какой-то скучной, тоскливой и скорбной оппозиционерской говорильни. Засели с пивом на лавочке по соседству, вдоволь, как истые газетчики, перемыли детально косточки дурням оппозиционерам, которые-де Луку-урода никуда скинуть не могут, не в силах, долбни слабоумные. Многие дурости им припомнили, и во многом сошлись во взглядах на дурковатую державную политику и дурную госэкономику. Как ни глянуть, президент А. Лукашенко ведь когда-то в депутатской и партийной оппозиции точь-в-точь отирался, очевидно, от нее и набрался всякой дури по-разному. Вон и некоторые нынешние оппозиционные вожди, окажись оные на месте всебелорусского народного батьки, вели себя так же, делали бы то же самое, по-государственному бестолково, через сраку. Полные вам штаны экономических и политических радостей во всех напрасно скорбящих!

Потом Змитер обрадовался, вычитав в одном из рекомендованных ему романов дядьки Алеся, как некий белоросский эпизодический персонаж подвизается в рядах бесконечно демократической и бесцельно оппозиционной партии. Вот так припечатал и охарактеризовал в немногих словах!

После чего Змитер Дымкин безотлагательно созвонился с писателем, напросился в гости с тем хреновым тортиком с целью обсудить, расхвалить прочитанное, а заодно воспринять из уст мэтра безжалостную оценку и едкую уценку своего недозрелого, положа руку на сердце, газетного творчества. Заранее готовился к обидной стилистической критике. А с наценкой вышла постыдная антикулинарная промашка в приличном шляхетском обществе, питающемся стильно и на здоровье вопреки гастрономическому нигилизму простонародного большинства.

В тот незабываемый питательный вечер дядька Алесь ему с блеском объяснил, на показательных примерах доказал парадоксальную разницу между хорошей журналистикой и плохой литературой. Чего-чего, а смешивать два этих словесных ремесла явно ни к чему. И критиком Алексан Михалыч оказался добросердечным, не наезжал без толку на салагу зеленого; все замечания и правки шли только по делу, в строчку.

Тут Змитер пожалел, что не было у него, да и не могло быть этакого здоровски классного преподавателя, профессора на журфаке БГУ. На жаль, но на государственной президентской службе подобающие профи ― случайная редкость, долго на виду, на высоких постах они не засиживаются. Определенно, подобное и беспородное не выдерживают бесподобного.

К слову сказать, сокровенное шляхетство Владимира Дмитриевича Ломцевича-Скибки писатель Алесь Двинько, между прочими использующий то ли дворянский, то ли литургический псевдоним по-русски, лестно определил с того, второго предъявления. Даже пригласил когда-нибудь посетить вместе с ним закрытый клуб менской шляхты, иного застенка ныне не имеющей. Пожалуй, с его газетными контактами несложно добыть подробную информацию о журналисте Дымкине. Змитер также загодя поинтересовался неслабым послужным списком дядьки Алеся.

Вот-таки в гости к нему с той поры зачастил. Теперь добрососедски спустя четыре года приятного знакомства.

К сожалению Змитера, тем вечером, в июньский четверг, на гостеприимного писателя Двинько врасплох накатило творческое вдохновение. Наскоро перекусив, он обошелся без вина, учтиво извинился и сел тут же за компьютер. Чуть погодя молчком перебазировался в писательский кабинет, поближе к трубочному табаку, к словарям и всемирной паутине для справок.

Так вот кулинарными изысками по-двиньковски гостю пришлось наслаждаться тет-а-тет с хозяйкой, с его старшей сестрой Ангелиной. Со старухой переводчицей с английского тоже можно продвинуто потолковать о современной литературе и внутренних газетных новостях. Во времена оны, просоветские, она трудилась корректором в той же орденоносной газете, что и Змитер, правда, еще в старом здании на проспекте. От нее он давеча узнал, что у дядьки Алеся родной внук учится в Англии, а зарубежная дочь с зятем промышляют нехило бизнесом в экзотической Юго-Восточной Азии. В тогдашний раз на Двинько опять же писательский зуд напал.

«Дело понятное, привычное. Сам такой…»

Однако с бабкой Ангелиной не вельми-то расслабишься за познавательной беседой о прошлом с краткими экскурсами в настоящее. Слишком она чопорна, напыщена, крепких мужских слов не терпит, молодежного сленга не выносит, политикой демонстративно напрочь не интересуется. К ее инвалидному, парализованному состоянию Змитер привык, старухиной коляски за столом не замечает, но ходит в гости-то он не к ней, а поговорить, пообщаться именно с дядькой Алесем. Ой нечасто попадаются веселые старички пенсионного возраста мало-мальски без занудства и стариковского маразма в легкой форме. О тяжелых тронутых случаях и говорить нечего. Довольно с Ангелиной слегонца побеседовать в одиночку. Хотя бывает гораздо хуже.

«Увы, оно банально, но старость ― не радость ангельская… первым делом касательно ближних».

* * *

В ту пятницу вовсе не ранним утром Змитер бодро вприпрыжку ссыпался вниз по лестнице. Намеревался он позавтракать в угловом кафетерии, там же в булочной прикупить хлеба, полуфабрикатов на обед и так далее. И за работу!

Официозно он сейчас исполняет редакционное задание, на службу являться нет нужды, субботний материал им сдан и отработан в гранках еще вчера. И вызванивать его едва ли кто-нибудь станет в силу экстренной необходимости.

Можно и поработать в пристойных условиях, по-домашнему. Диван, шкаф он передвинул, задвинул. Стол, кресло в хорошем затененном углу. Яркого солнечного света Змитер не любит ― экран забивает, аккумулятор несносно разряжается при повышенной яркости дисплея, зрение занадта напрягает. На солнечном свету вся профессиональная эргономика ни к черту. Она еще гнуснее при мощных электрических лампах накаливания, но это уж другой разговор о гигиене информационно-технологичного труда с излучающим изображением.

Удобный, регулируемой высоты компьютерный стол и специально подобранное кожаное руководительское кресло Змитер перевозил с собой с квартиры на квартиру. Иным движимым имуществом он до сей поры не обзавелся. Если не причислять сюда «опель», который ему вдребодан разложили на автозапчасти этой весной. Сам чудом уцелел, когда мощно наподдали грузовиком сзади, взяли в коробочку при внезапном лобовом столкновении с пьяной встречно-поперечной «газелью» того уродливого фордовского пикапа утюгом спереди, едва он пошел на обгон. Так он и влепился правым крылом в тот гнусный «фордец», а позади гадский грузовоз, никак не державший дистанцию и скорость, его еще и запрессовал в тупой багажный зад кургузого «форда».

Вспоминать о том гадостном дорожном несчастье наш герой ничуть не жаждал. Следствие, где он проходит свидетелем и потерпевшим, покамест продолжается. Новым автомобилем обзаводиться ему не хочется по разным причинам. Из них вопрос денег ― для него нисколько не принципиален. В то время как не подлежащие ремонту останки «опеля-омеги» сиротливо ржавеют на дворовой автостоянке под тентом.

Следственно и непосредственно без машины новое центральное местожительство нынче предоставляет Змитеру несомненные удобства. Метро в пяти минутах неторопливой ходьбы в темпе большинства прохожих. Не то что добираться в редакцию из западной окраины.

К тому же здесь вам не там, что касается ближних и дальних соседей, диких чернобыльских переселенцев в первом, совсем худо, во втором маргинальном поколении. Днем, утром в зачуханной панельной девятиэтажке еще так-сяк, терпимо. Но по вечерам сверху топот, снизу грохот. За хлипкой левой стенкой у глухих пенсюков телик-брехунец надсаживается на всю пропагандистскую катушку. Справа россиянская попса удушливо надрывается, дешевенькие лоховские динамики на пределе громкости хрипят, захлебываются.

Фу, отвратно звукопроницаемую двухкомнатную квартирку на Западе снимал Змитер на паях с приятелем. А там еще приятельская бикса к ним намылилась заселиться на постоянной основе, гражданским троичным браком. Бедлам в бардаке а-труа, да и только, коли припомнить двиньковскую ироничную метафору из «Шестикнижия инквизитора».

Здесь же никаких тебе трехнутых ближних соседей не слыхать. Повидать их можно только на дворе, тех скамеечных сидельцев и сиделок побок с детским садом. Или же чисто случайно повстречаться с кем-нибудь другим, по-соседски незнакомым, поздороваться мимолетно между лифтом и входной дверью.

На этой мысли Змитер остановился, подумал, посмотрел еще разок вниз, во двор. И невзирая на сбродную расхожесть такого рода житейского обобщения добавил, задействовал его в новом материале о жилищных проблемах старых домов в центре Минска. Пускай банальщина, но редакторам и читателям только так и надо по правде городской жизни.

Действительно, очень занятому, озабоченному, погруженному во множество хлопотливых обстоятельств столичному люду доводится месяцами, годами, десятилетиями жить в одном и том же подъезде, в одном доме. Но ни разу не выпадает пересечься с соседями, как-то совпасть, познакомиться, как-либо увидеть, невзначай заметить друг друга на улице. Или столкнуться, стакнуться по работе. Может, подружиться на отдыхе. Либо еще где-нибудь.

 

Глава вторая Что значит именно родные

Ежеутренние заботы о семье, о самой себе, о собственном лице и фигуре, о физической форме Тана принимает как должное и необходимое; не меньше экономических прав и свобод. По обыкновению в пятницу встала задолго до побудки мужа с дочерью, блаженствующей на каникулах. Вперед и с песней! А там рысцою и не стонать! Вроде бы так поется у Высоцкого, любимого дорогим супружником, надежно угодившем под ее острые каблучки-шпильки.

Помнится, едва они переехали подальше от свекрови со свекром, все закономерно расположились по рангу, по ранжиру, в супрягу. И Тана Бельская по праву, по семейному долгу взвалила на себя груз обязанностей, обязательств главы семейства молодых Бельских. «Законно и подзаконно, в активе и в пассиве, в динамике, что в лобок, что по лбу…»

Право слово, динамичный деловой ритм жизнедеятельности руководителей обязан подстегивать подчиненных, ― не сомневается Татьяна Казимировна Бельская, официально возглавляющая и представляющее юридическое лицо частной семейно-брачной консультации «Совет да любовь». Как дома, так и на работе активный образ жизни руководства должен быть значимым образцом для всех ему подначаленных и подвластных.

К примеру, ― не раз и не два она это повторяла всем, начиная от сомнительных партнеров по бизнесу и заканчивая обоих полов рядовыми клиентами с улицы, ― той же деятельной жизненной позиции придерживается президент Лукашенко. А в доказательство властно, авторитетно указывала на казенный портрет всебелорусского батьки на стене ее рабочего кабинета.

На мелкочиновных людишек-побирушек, уныло таскавшихся в офис с различными проверками, или на бездельную безграмотную обслугу, мало о чем знающую и не понимающую что-либо в скрытой диверсифицированной активности фирмы, сокрушительно изобразительный довод неотразимо оказывал направленное, бодрящее и руководственное впечатление.

В домашней же обстановке Тана Бельская в лучшем виде обходится без верноподданных сопоставлений, ссылок или каких-либо портретных изображений неизбывно действующего главного начальника государства белорусского. Супружник и без того много всего понимает, знает что почем. Хотя и его приходиться иногда одернуть, предостеречь. Как, например, вчера вечером, за ужином, наставительно.

Незамедлительно, едва лишь наладив дочь Лизу чистить зубы, умываться, принимать душ, готовиться ко сну, Татьяна напустилась на мужа:

― Что ты себе позволяешь, Мечислав, родненький!? Чтоб при ребенке я от тебя этого больше не слышала! ― ради пущей убедительности и доходчивости она перешла с родной семейной мовы на государственный, в Республике Беларусь, русский язык.

― Девочка она уже большая, вполне может запомнить отцовские слова, к е… собачьим. А там и…унуть сдуру где-нибудь в школе или в соцсетях с подружками. Нам с тобой и так известно, какой Лука урод и х…плет. Но посторонним о нашем частном мнении докладывать вовсе не обязательно. Законно и подзаконно!

Завистливых стукачей вокруг от п… и выше. И за тобой, суки, всю дорогу следят, и за мной, и за Лизкой. И выводы делают х… знает какие, об…сы лукашистские…

Воспитательному материнскому наставлению Мечислав Бельский не прекословил и не перечил. Пререкаться с Танькой на ночь глядя тебе же дороже обойдется. Потому как всему такому, руководящему, драгоценная супруга прекрасно научилась от его матери, от свекрови, за три года совокупной жизни под крылышком у родителей. За что он по сю пору то и дело себя проклинает. Была скромная покладистая девонька, а стала мать-командиршей и бизнес-вумен, стоило ей лишь немного, мать твою Евдокию Емельяновну, пожить с той еще боярыней Бельской.

«Жениться ― не напасть, как бы замужем не пропасть… если сам выступаешь в роли жены, идиот…»

Чего бы там ни было, замуж ныне далеко продвинувшаяся слуцкая девчонка Тана Курша-Квач как выскочила, как выпрыгнула еще на втором курсе юрфака БГУ. Потому что нимало не соглашалась с провинциальной трасяночной мудростью: в гэным Минску усё по-свинску, у нашем Слуцку усё по-людску. Скорострельно, из отдаленной университетской общаги, чуть ли не у кольцевой, из трехкоечной бардачной комнатухи она поднялась до уровня комфортабельной пятикомнатной квартиры свекра, полковника КГБ, в длинном доме на площади у Дворца железнодорожников, а полковничья супруга, свекровь доктор Бельская, тотчасно взяла ее под свое покровительство и попечительство. А подающему немалые надежды молодому совминовскому бюрократу Мечиславу Бельскому этаки случилось стать законным венчанным мужем той слуцкой Татьяны, как вдруг оказавшейся от него беременной с первой ли, со второй добрачной ночи.

Спустя семь месяцев после церковного венчания в конце сентябре у молодых супругов родилась в добром здравии дочка Елизавета, названная, крещеная и освидетельствованная по-православному, по святцам. Так что к январскому тезоименитому Татьянину дню осенью у них добавился второй семейный праздник.

Свекровь было заикнулась о пушкинских именах Наталья или Ольга для новорожденной внучки. Осень у нее почему-то отдаленно сочеталась с Пушкиным. Пускай об унылой поре, в очах очарованье, она элегически не поминала. Однако совместными православными усилиями им удалось переубедить главу семьи Бельских. Серия религиозных аргументов в народной типологии: Бог бесперечь дитё накажет, коли наречь ее иначе, черти ребенка уволокут, болеть будет, и ему подобных резонов во имя, от имени мужа, сына и невестки ― на завзятую атеистку врача-уролога Бельскую подействовали убедительно, если не больше. И это был единственный случай на памяти Татьяны, когда непререкаемая свекруха отчего-то пошла навстречу ближним и домашним, не дерзнула настаивать на своем, даже поучаствовала в обрядовой церемонии. Правда, присутствовала бабушка Дуся не в самом храме Божием Всех скорбящих радосте, ан на скамейке благорастворенным воздухом дышала в церковном дворе, пока суеверно дожидалась всех остальных с новоокрещенным младенцем Елизаветой.

По прошествии двухлетнего академического отпуска Татьяна воротилась в университет в образе и преподобии студенческой матери-героини, приноровилась метко выбивать из сердобольной профессуры девятки и десятки на экзаменах, получила от деканата назначение старостой курса, а затем ― центровое распределение в государственную нотариальную контору Партизанского столичного района.

Замечательно раньше она по-хорошему, в добренький час рассталась со свекровью, поселившись в выделенной молодой семье совминовской трехкомнатной квартире.

― Барщина, боярщина кончились! Ну и слава Богу! ― в ту пору обрадовано заявил молодой супруг на новоселье.

Но он, видать, ошибся, прекраснодушно надеясь на желаемое вместо действительного и возможного.

Как навсегда и везде в семейной жизни, разве только исключая медовый месяц, невозможно обойтись без одной-другой ложки дегтя в бочке родственного брачного меда, о чем нам литературно свидетельствуют классики ажно с античных и антикварных времен. В универе молодая жена прилежно ходила на все занятия, но после всегда спешила к ежедневным домашним хлопотам на радость всей семье. Язвительные острейшие шпильки она подпускала главным образом мужу ― наедине, на русском и на белорусском. И то уязвляла не каждый день, если по вечерам муторно готовилась к завтрашним семинарам; маялась, мучилась курсовиками и прочей зубрежкой, усердно по трафарету разгрызая гранитные глыбы юридических наук.

На четвертом курсе, уже в самостоятельном квартирном бытии, Тана Бельская постановила, что все! с нее хватит этой дурной учебы! В бешеные прогулы, в загул и разгул, в разврат она, конечно же, не пустилась. Вместо того принялась запоем читать гламурную книжную словесность в целлюлозном и в компьютерном контенте, чего раньше за ней отродясь не видали. Оттого, наверное, и мысли у нее возникли на пятом курсе крематистически неудобные, не в добра-пирога.

Раздобревшего от покойной жизни и слишком калорийного белкового питания мужа она рьяно взялась шпынять, пилить за наркотическую зависимость от спортивных телеканалов, за тормознутое отстойное мышление, за нехватку разумного карьерного честолюбия. В дополнение забодала, поедом съела, допекла за все хорошенькое понемножку и нетерпимый дефицит семейного бюджета, даже с учетом близкородственного материального вспомоществования от слуцкой шляхты Курша-Квач вкупе и влюбе с минскими боярами Бельскими.

Как бишь прободная язва Татьяна не скупилась по адресу мужа в едких нелицеприятных частных определениях и юридических дефинициях на многих языках. Тюфяк, рохля, растяпа, разиня, телепень, бейбас, абибок, бэрак, недотыка и очень болезненно, обидно по-иностранному: узуфрукт ― фигурировали самыми приличными и пристойными выражениями в ее обличительно каустическом лексиконе.

Лично Татьяна Бельская обдуманно избрала карьеру нотариуса с дальним прицелом на деловое, веселое и лучшее денежное будущее. Так ей оно привиделось в студенчестве. Хотя тоскливая действительность в казенном белорусском нотариате нисколько не совпала с теми реалиями, которые она почерпнула из иностранной литературы, как классической, так и современной. В ту пору Тана как раз и затаила неимоверную своекорыстную злобу на «красно-коричневого охломона, сучьего выблядка и ёлупня Луку», в незапамятные ей времена ликвидировавшего по-коммунистически, как класс, институт частных нотариусов. У нее всякий раз в горле спирало, во рту пересыхало от свирепой женской ненависти, стоило ей лишь подумать, насколько бы она смогла здесь развернуться и провернуться. Будь эта треклятая контора ее частной лавочкой!

Татьяна Бельская добросовестно отсиживала рабочее время государственным нотариусом. Однак с пользой для ее будущих приватных дел, поскольку при случае никогда не забывала обзаводиться хорошими полезными знакомствами, связями на деловую перспективу. Она и недотепу мужа подключила к связному перспективному плану наведения расширенных бизнес-контактов.

Нельзя сказать, чтобы от ее настойчивых нахлобучек и упорных обличений малочиновный муж Мечислав прытко и ретиво пошел в гору по служебной лестнице. Тем не менее кое-что в его должностном статусе улучшилось и функционально укрепилось. Не меньше брюшного пресса, когда он стал систематически посещать тренажерный зал, бассейн и всячески следить за спортивной молодцеватостью мужской фигуры.

Молодцеватый внешний вид тридцатитрехлетнего молодящегося супруга Татьяна с неподдельной похвалой одобрила. Но гораздо больше ей улестило, импонировало, что муж для нее, родной и любимой, пробил, оформил серьезную кредитную линию в полугосударственном банке, где снисходительно-попечительно относятся к отборным заемщикам. А также организовал званое начальное денежное пособие от проправительственного бизнес-инкубатора. Вслед устроил совминовскую гарантию на получение солидного европейского гранта в видах содействия белорусским женам, пострадавшим от домашнего насилия. Когда же Мечислав Бельский перешел на выгодную должность отнюдь не распоследнего столоначальника в минской штаб-квартире СНГ, то их семейное дело обрело фундаментальную финансовую поддержку из союзного российско-белорусского бюджета.

Таким вот образом действий устойчиво встали на ноги и приобрели первоначальный капитал якобы негосударственное Минское городское гендерное общественное объединение «Совет да любовь» в совокуплении с одноименной частной фирмой. Ибо всякое общественное дело насущно нуждается в квалифицированной помощи и приватных консультациях высокооплачиваемых специалистов и профессионалов. А среди них главенствующее положение и генерально директорский пост в настоящее время занимает Татьяна Казимировна Бельская, недавно принятая на заочное отделение психологического факультета Московского университета. Так как пополнить высшее специальное образование за счет заграничной благотворительности вполне уместно ввиду ее положения и общественно-полезной деятельности.

Татьяна не слишком психологически огорчилась, если муж Мечислав скрепя сердце отошел от активных дел, не выдержав бинарного подчинения руководящей супруге ― дома да на фирме. Взамен к ним дельно примкнул вышедший в отставку свекор Феодосий Теобальдович, с толком возглавив фирменную службу безопасности и силового обеспечения. Причем существующая ментовская крыша была дополнена конструктивным прикрытием, сотрудничеством со Следственным комитетом. Как говорят, гебист всегда гебист, как его ни назови. В то время как гебешный свекор Бельский и раньше охотно ей подчинялся, мирволил, вставал на сторону прекрасной невестушки в неизбежных семейных склоках, противоречиях и хитросплетениях.

В психологии семьи как на работе, в бизнесе. Одно лежит на поверхности вовсю на обозрение, нечто иное кроется в подспудной глубине действительных причин и неявных следствий. Так, помимо легального предпринимательства фирма Татьяны Бельской исполняет тонкие и щекотливые частные задания, следственные действия, занимается негласными оперативно-розыскными мероприятиями. Принимает на них заказы, как от гражданских физических лиц, так и от сотрудников правоохранительных органов. Для этих целей господа Бельские содержат качественно отобранный, немногочисленный личный состав внештатных агентов.

Если не де-юре, то де-факто сноха Татьяна квалифицировано возглавляет детективное бюро, спецслужбу. Отчасти она служба государственная, но значительной частью находится в частном владении и распоряжении, подобно многому другому, спонтанно или произвольно имеющему место быть в Республике Беларусь. На эту тему нередко резонерствовал отставной полковник Бельский в доверенном кругу семьи. Ибо государство есть частная собственность бюрократа, ― иногда он это подчеркивал, сардонически ссылаясь на классиков марксизма-ленинизма. Чему-чему, но этому его в теории и на практике отлично выучили в лейтенантской молодости в советскую эпоху.

Чем выше должность, тем значительнее имущественные права и возможности, ― дидактически и диалектически итожил Татьянин свекор.

Тому подобной присоветской служебно-бюрократической выучки Татьяна Бельская, естественно, не могла заиметь во младенчестве до 1991 года. Следовательно, в многозначной мере, по преимуществу опирается на ценный зарубежный опыт тех стран, где в прошлом веке спецслужбы, по ее мнению, эффективно предупредили, не допустили одиозных коммунистических извращений в политике и экономике. Потому-то овладела досконально английским с французским, кабы читать в оригинале специализированную уголовно-юридическую литературу, душеполезную криминальную беллетристику и шпионские романы. То же самое по-английски из Беларуси с любовью она назидательно да основательно предписала доверенным коллегам в семейно-брачной консультации «Совет да любовь».

Сей же час им утренний звоночек:

―…Оленька, любовь моя! Тебе сегодня, родная, по быструхе шустрить с интерьером нашей квартирки на Ильича. Мебель по каталогу я уже подобрала, в интернете заказала…

Внешней стороной бизнеса на фирме успешно заправляют Татьянины заместители и секретарь по особым поручениям кузина Ольга Сведкович с ин» язовским дипломом. Она же, по-белорусски и фрикативно Вольга, ― член совета директоров и менеджер по работе с персоналом. Начальница первого отдела, как ее по старой совковой привычке, в силу секретных функций поименовал свекор Хведос, обеспечивает строгий распорядок и прием посетителей к двум штатным дипломированным психологам, занятым платной или благотворительной клиентурой.

Под Вольгиным началом на чисто коммерческой основе два раза в неделю разнополых стеснительных клиентов ― парами и поодиночке ― консультирует опытный врач-сексопатолог. Вход со двора. Так же конфиденциально с нервозными клиентами, чаще клиентками, по предварительной записи трудится мужчина-психоневролог. Квалифицированных медиков с заднего крыльца очень неплохо, в очередь, прибыльно, многофункционально пополняют величественная, пышущая здоровьем крупногабаритная дама-гадалка и страшненький, квелый, тщедушный дедка-знахарь.

― Тре бьен, поскольку нам заповедано в дигестах Юстиниана, справедливость, она в постоянной и неизменной воле каждому воздавать его право. В том числе и право на дурость. Кому медицина, а кому знахарские плацебо, любовные привороты и гороскопы. Что в лобок, что по лбу, дуракам и дурам, ― неоднократно, с разноплановыми цитатами, высказывалась по поводу консультативной диверсификации ее семейно-брачного бизнеса Тана Бельская.

Она сама, а пропо, кропотливо ведет прием своих «терпил», то есть жертв, потерпевших и пострадавших от домашней тирании. Университетское образование все-таки, как и благородство, всяко обязывают. В этом реестре несомненно значится, по всем зарегистрированным уставам стоит первым пунктом оказание юридических услуг бестолковым и безалаберным, проблемным гендерным клиенткам-пациенткам.

Ничего личного, кроме бизнеса, Тана к ним не имеет. Право слово, госпожу-спадарыню Бельскую нисколько не опечалил, не взволновал тот факт, что однажды какую-то из клиенток фирмы, некую Наталью Печанскую, ей от ментовской крыши ненавязчиво предложили взять в плотную оперативную разработку. Ее люди душевно поработали в том вроде бы бракоразводном деле, ту самую склочную дурницу преспокойно довели, подвели под белы руки к женскому СИЗО на Антошкина.

«Все схвачено, за все заплачено, законно и подзаконно».

 

Глава третья Все было просто

Бывшую жену Евген все ж таки вызволил из тюряги ― незаурядно сработал его адвокат и деловой партнер Лева Шабревич. Но в банковском отделении, где она служила операционисткой, старший аудитор Печанский до того спровоцировал форменный разгром, разом натравив на него наличные ревизские контакты и связи, мыслимые и немыслимые. Больше всех экстремально досталось на волосатые орехи двум не в меру лихоимным начальничкам-банкирам ― опрометчивым полюбовникам его экс-супруги. «На Володарке им, чайникам, припухать самое место, коли сидеть в Американке не вышли чином и рылом».

Разрушительной уязвленной ревностью Евген, конечно же, не страдал. Просто-напросто ему надоело, он устал от своей, как бы сказать, благоверной, от разных неудобств за пять лет неприкаянной и постылой брачно-семейной жизни. «В шерсть и против шерсти утомила чувырла!» Между тем руководство почти государственного банка, в котором волоокая красотка Наталья томно подвизалась фотомодельной дивой, точнее, девкой-конторщицей, проявило неуместный и неуемный интерес к большому частному инвестиционному проекту, куда вложила немало сил и средств финансово-промышленная иностранная корпорация, профессионально пользующаяся фирменными аудиторскими услугами Евгения Печанского. Потому-то у себя на фирме он заполучил карт-бланш, всестороннюю поддержку, всяческое добро, благословение на весьма решительные действия, дабы осадить и обуздать опасных конкурентов. Частное, корпоративное и государственное неминуемо сталкиваются между собой, тесно, исподволь и постепенно, неприглядно и наглядно переплетаясь с простейшими личными мотивами всех участников экономических взаимодействий.

«В дебете и кредите».

Замотивированное дело в том, что спустя менее полугода счастливой подневольной влюбленности в привлекательную, очаровательную девушку Евген понемногу обнаружил в ней кое-какие неприятные черты довольно женского свойства и характерности в самом неприглядном наличии. Совсем невыносимо, в их бытовом непрошеном предложении. Ни дать ни взять его родная маман-мамаша Индира. С того времени тот законный брак в прикладном порядке, верней, беспорядочно покатился по стереотипной наклонной плоскости, пока окончательно не рухнул под откос.

Из ряда вон напуганную свалившимися на нее финансово-тюремными злосчастьями разводную сожительницу Евген сослал в Барановичи, по девичьему адресу. Наталье как-нибудь этак вторично оказаться близ грубых лесбиянок на Антошкина, ей-же-ей, до ужаса не климатило. Он также вменил себе в неукоснительную, участливую заслугу то, что доблестно покрыл Натальину, ей малопонятную, но документально доказанную недостачу в банке. Продал его и ее минскую квартиру. На том их брак и кончился благополучно, если супруги как бы не так, не сошлись характерами. Должно быть, большей частью.

Своечастный вовсе не характерный холостяцкий быт Евген как всегда намерен обустраивать со всеми удобствами, с комфортом и престижем, легко и автономно доступными людям, никак вам не испытывающим беспомощного болезненного одиночества. По эту или по ту сторону брачных отношений, до и после таковых.

* * *

Итак, в четверг пополудни он отправился за город в Колодищи за рулем «аутлэндера». Второй его автомобиль, маленький, синенький, скромный дизельный «фольксваген-гольф», стоит в дачном гараже. На нем Евгений Печанский укромно, не выставляясь, ездит по корпоративно-служебным надобностям. Как раз неподалеку он давеча непосредственно ревизовал крупное строительство между Жодино и Борисовом. Он ажно возвратился тот раз из Колодищ в Минск простонародным путем, эконом-классом, в течение получаса до «Института культуры» на пригородной электричке.

Тем часом наследственный дядькин «мерс» впредь требует приложения дружеских рабочих рук, некоторого времени, трудозатрат и оплаты по взаимной договоренности.

Едва появившись на даче, Евген перво-наперво поставил на подзарядку не подобру-поздорову подсевший аккумулятор на «гольфе». Затем по-хозяйски вывез на выгул в дальний лес кавказца Акбара.

В обычном порядке большущего пса-охранника, нисколько не приспособленного к городской жизни, по-соседски кормит, по-дружески выгуливает кинолог Костя. Он-то всучил Евгению породистого щенка в благодарность; помог в воспитательной дрессировке. Потому что в свою бытность государственным контролером Евгений Печанский полностью законно вывел из-под налогового и ментовского наезда этого незадачливого частника Кастуся Майорчика, который неосмотрительно, с ненужным размахом, предпринял было заводить, разводить собак бойцовских пород, скупать их, мелким оптом перепродавая в Россию и Украину.

Собственный двухэтажный коттедж Евген тоже, под стать, затеял строить, когда находился на президентской службе. Невдалеке от церковного долгостроя, как есть островерхого католического костела, ближе к лесу взял нормальный участок, оформил льготный банковский кредит. Закупал стройматериалы тоже по особым расценкам; все чеки, счет-фактуры бережно к делу подшивал, грязноватую наличку отмывал. В загородном строительстве на многое с привилегиями не претендовал, в отличие от шикарных соседей. Строился себе помаленьку-полегоньку по-белорусски умеренно и осмотрительно.

Вот и выстроил уже на корпоративной аудиторской должности элегантный белокирпичный домик с эксклюзивно оборудованной кухней, туалетом, ванной, с газом и канализацией. Это слева, лестница вверх ― направо. На первом поверхе прямо ― большая гостиная, на втором ― две спальни. Высоченная двускатная кровля, красная металлочерепица, статная каминная труба-дымоход, полюсный флюгер, летняя мансарда и стрельчатые витражные окна ― довершают новоготический стиль дачного строения. Притом высоты ему добавляют приподнятый фундамент, нижний хозяйственный полуэтаж и широкие ступени на открытую веранду. Чуть позже Евген по плану пристроит с южной стороны справа, вниз на две ступеньки, небольшую отапливаемую полупрозрачно застекленную терраску-галерею; получились миленький зимний сад-столовая и подвальчик-сарайчик понизу для подручного садового инвентаря.

Под летней палубой-верандой на входе ― вольер и будка. Здесь исконное месторасположение Акбара, охранявшего строительство с самого начала. Теперь же под его круглогодичным приглядом весь садовый участок: яблони, груши, вишнячок, черешня. Также не остаются без песьего чуткого присмотра и грозного рыка соседские территории. Особисто в малолюдную зиму. Костя его принципиально натаскал на бомжей и поддатых ханыг-охломонов. Тогда как приличных трезвых людей и детей Акбар выдрессирован отличать и привечать. Наверное, по запаху. Обычно барбос привольно шествует вкруговую вдоль субтильного реденького штакетника, пограничным дозором обходит. На цепь его, сукина сына, Евген сажает лишь по приезду ли, по приходу гостей к ним на дачу.

«Ну не любит большой кавказец Акбар выпивших человечков! Аллах, знать, настроил, настропалил как Магомета супротив спиртного и алкогольного перегара…»

В неприсутственную пятницу с раннего утра Евген неспешно занимался садом, огородом. Подремонтировал и перенастроил на предстоящее жаркое время систему капельного орошения. То, се сделал на подворье по хозяйству. Подкормил лавровое деревце на кухне, проветрил, оставил для опыления насекомыми зимнюю веранду, где он круглый год выращивает другие пряные растения. Сел на велосипед и лихо по горам, по долам погонял себя и Акбара на поводке. Обоим полезно, каб нездоровым жирком не обрастать! Вернулся домой, принялся вдумчиво кулинарить. Всенепременно к завтрему поспеет торт с бисквитным тестом по шляхетскому рецепту знаменитого деда Двинько. Да мясцо для барбекю по-американски надо бы обработать и замариновать в сухом вине, ненавистном мусульманской натуре пса Акбара.

Как-никак, ― попутно в косвенной речи размышлял Евген, ― завтра к полудню ожидается прием званых дачных гостей. Приглашен по-приятельски преуспевающий адвокат и ходатай по коммерческим делам Лев Давыдыч Шабревич со свежеиспеченной молодой супружницей, тоже адвокатессой. Их гомельская племянница импровизировано за компанию, по Левиной просьбе. В намек и аллюзию, надо полагать, кабы представить в наилучшем виде своего сябра, хорошего делового партнера Евгения Печанского.

Что у них там с этой глупенькой девчонкой как-то склеится, слюбится, Леву, вероятно, не беспокоит, не заботит. Все-таки Евгена он знает не первый год. Тот-то ходок после развода! Ко всему прочему, матримониальному хобби наш Лев Давыдыч никак не подвержен, сватать всерьез периферийную племянницу, хм, студентку, не станет. Но в том, что холостякующему аудитору Печанскому новое прелестное знакомство комильфо потрафит, пойдет в масть, старый преферансист Шабревич, нимало не усомнился. Как бы там ни обернулся расклад, статус-кво потенциально выгодного жениха отменно льстит всякому самомнению.

Между прочим, с Левиных слов, выдающимся именем-отчеством 40 с лишним лет назад тому его наградил родной папашка. Ныне покойный Давыд Осипыч официально утверждал, будто в честь графа Толстого, зеркала, дескать, русской революции по-ленински. Но на деле по-диссидентски с подковыркой в память не менее именитого в тех революционных заварушках Льва Давидовича Троцкого. По правде сказать, исторические деяния Троцкого были совковым народцем порядком подзабыты в застойную брежневскую эру, коли имечко того пламенного вождя, главного организатора октябрьского государственного переворота 1917 года и главнокомандующего гражданской войной вглухую вычеркнули из школьных учебников истории СССР. Другой в то время не бывало. А в вузовских брехливых букварях того самого Лейбу Бронштейна исторически упоминали мельком, меленьким шрифтом, с мелкой, дробной такой руганью не понять за что.

Теперь-то Лева шутливо-иронически принародно гордится революционными инициалами, учитывая всеобщую истерическую тоску по временам развитой коммунятины. У некоторых, скажем, она протекает в тяжкой психопатической форме. Чаще всего, у тех, кто по-коммунистически вкривь, с левой резьбой.

В довесок наш Лев Давыдыч в приход и расход направо-налево, прямой речью именует себя типичным представителем белорусско-жидовской нации, конспирологически для идиотов намекая на его устойчивые политические связи с мифическим всемирным жидомасонством. Заявляет, мол, к той же полужидкой белорусской нации принадлежали виднейшие израильские политики ― уроженцы и выходцы из Беларуси. Например, премьер-министры Шимон Перес, Бен Гурион и Голда Меир. По его словам, с жидобелорусскими корнями и французский художник Марк Шагал, и американский писатель-фантаст Айзек Азимов.

Меж тем на предустановленного еврея Лева Шабревич ничуточки не похож, ни на грошик, ни на копеечку. Скорее, он по этническому типу ― наш братка белорус: высокого роста, со светло-русой копной густых волос и зелеными хитрющими глазами. Родной белорусской мовой владеет свободно, в совершенстве. Даже двукратно выступал по-белорусски чистенько на суде, защищал национально ориентированных оппозиционеров. Тем самым показательно западным финансовым партнерам репутации ради подтверждал собственную свою крайнюю озабоченность правами человека и демократией на Беларуси. О чем он как-то раз со смешком, с нарочитым местечковым еврейским акцентом, по-еврейски потирая ручки, так-таки поведал Евгену Печанскому.

Между всем прочим, по экстерьеру-внешности, светлой мастью они немного схожи друг с другом. Их даже за родственников принимают порой глупые человечки. Хотя в роду Евгена уж равно евреев или хотя бы еврейско-библейских имен никогда не было, не зафиксировано в семейных преданиях белорусской старины. Не то американский батька-эмигрант непременно воспользовался бы такой возможностью обрисовать, отчеркнуть и оттенить какое-нибудь свойское еврейство, скажем, для семейства Рокфеллеров. Для бизнеса оно часом полезно…

* * *

В июньскую субботу в начале первого Лев Давыдыч Шабревич с дамами с шиком нарисовался у загородной резиденции Евгения Вадимыча Печанского. Импозантно развернулся на иксовом «БМВ». Багажником вперед спортивно въехал в приветствующе раскрытые ворота, ювелирно вошел в колею параллельных плиток на подстриженном парковочном газоне, обустроенном не хуже травяного покрытия какого-нибудь заграничного гольф-клуба для богатых и знаменитых. Дамы и господа приглашенные, медленно поспешая, не без помпы прибыли.

На Левиной женитьбе в начале мая, церковно увенчанной на Фоминой неделе, Евген присутствовал. С новобрачной госпожой Альбиной Болбик по-свадебному знаком. Теперь вот удостоен чести познакомиться с племянницей Инессой, то ли от Левиной первой, то ли от второй разведенной жены.

Защелкнув карабин на ошейнике Акбара, любезный хозяин вышел навстречу дачным гостям, приветственно поднял руки. Сейчас уже можно без особых церемоний, по-свойски и по-дружески.

― Рост цен и появление новых президентских указов прелестно образуют собой взаимозаменяемые пары, ― загодя заготовленной репризой Лева поприветствовал гостеприимца.

― Чем и образуется равновесное благосостояние всего народа, ― в белорусских актуалиях поддержал Евген старую шутку Михаила Жванецкого в исполнении Льва Шабревича. ― В дебете и кредите, коль кредит не повредит.

― Инессочка, позволь-ка тебе представить проницательнейшего аудитора, лучшего бухгалтера из контролеров, нашего исполнительного и симпатичного Евгения Вадимовича.

Альбиночка, прелесть моя! Довольно кукситься, скажи свое здрасьте нашему драгоценному и любимейшему Ген Димычу, ― жестко глянул Лева на жену, чем-то встревоженно недовольную.

Альбина скривилась, опасливо бросила взгляд на дремлющего Акбара неподалеку, под верандой, и сторожко поздоровалась с Евгеном за руку.

Тот все понял, пришел красивой женщине-блондинке на помощь, обходительно объяснив, почему его милый песик издали благосклонно относиться к запахам дорогой дамской косметики. Однак вблизи очень не жалует запьянцовского быдла. Так вот-де выдрессировали, исламского, гав-гав, барбоса.

―…Моей чинно-благородной соседке справа, заядлой собачнице, он ажно позволяет потрепать себя по загрудку. С моего разрешения, ясное дело, лакомство-мяско берет у нее с руки.

― Он был мне больше чем родня, он ел с ладони у меня, ― зековским фольклором и цитаткой из Высоцкого отреагировал Лева на популярную кинологию хозяина, продолжив в том же профессионально юридическом ключе. ― А у меня, Ген Вадимыч, тройка терпил со скаргой пришли, днями прелестно объявились по указу номер два-два-два. Благодаря батьке Луке всенародному кормимся прелестно, денежка к денежке, грошик к грошику…

― Ой Лева, хоть ты и не соловей, но баснями на ладони я тебя кормить сегодня не буду, ― решительно покончил с адвокатским пустословием Евген, вплотную приступив к хозяйским гостеприимным обязанностям.

― Альбина, Инесса, попрошу в дом. Руки помыть с дороги и все такое прочее. Коли хотите, переодевайтесь по-простому, на дачный лад. И милости прошу к моему шалашу, к столу под тентом, под яблонями. Смажни и грудинка доспевают, так скажем, прокоптились в самый смак. Ну и все остальное, питательное нас дожидается. А славное мяско на барбекю пойдет у нас сходу, не отходя от кассы, как положено встречь…

Вопреки расхожему просторечию насчет разговоров с бабами о работе, а на работе о бабах, едва женщины удалились, Лев Давыдыч немедленно осведомился о деле:

― Надумал, чего тут-ка с недвижимостью в Боровлянах делать-то будешь?

― Как ты советовал, дядькин трехповерховый домишко я собираюсь надолго сдать добрым людям из того самого дальнего зарубежья. Думаю, вскорости я тебя с ними близко познакомлю в порядке нашей плановой экономики, так скажем.

― Я вось тебе, Вадимыч, скачал специяльно артикул некоего Олега Инодумцева из газетки «Знич» о надвигающейся деноминации и полусреднем классе. Ознакомься на досуге с его экономическими заметками, ибо очень, очень любопытно пишет тот строчила газетный. Новый поквартирный налог на приватизированную жилую недвижимость предрекает…

 

Глава четвертая Поклонник славы и свободы

Змитер Дымкин, он же Вовчик Ломцевич, иной час корил, досуже ругал себя за то, что расточительно, бесславно разбрасывается среди многих собственных псевдонимов. Хотя по-другому никак тебе нельзя, ничего тут не попишешь, коль скоро печатают его в разных изданиях, нисколько не совпадающих в самобытной политкорректности. И писать-то хочется о разном, по-разному, а исправные денежки платят за предубежденно антагонистичные и очень мало совместимые причинные трактовки журналистской хроники быстротекущих событий, актов и фактов. А он, Змитер Дымкин, как независимый автор, должен быть посредине, в гуще происходящего, чересчур не кланяясь вашим и нашим. Стань последние первыми и наоборот, в обеих версиях они среднестатистически при власти, при деньгах ли, при чинах. Альбо пожизненно при монархической президентской короне.

Под стать прочим, не в последнюю очередь, но срединное место активно занимает его коронный авторский, ― заметим по-французски и по-английски, ― ном-де-плюм Олег Инодумцев. Им он своеобычно подписывал по-русски экономические размышлизмы в оппозиционных демократических масс-медиа, включая интернет-публикации.

«В социальной теме и в лукашенковской реме. Можно и в обратном порядке, если от веселенькой перемены мест слагаемых политической власти горестная сумма экономики в нашей Белорашке не больно-то изменяется. Почитай, в ежегодном перераспределении тягомотных государственных назначений: премьерских, кабинет-министерских, палатно-спикерских, губернских…»

Президентскую чиновную исполнительную вертикаль снизу вверх Змитер теребил, задевал при всяком удобном случае, если в одних изданиях это поощряется. В других же редакторы не слишком-то запрещают бросать камешки, швырять булыжники в огород малого, нередко, большого государственного чиноначалия. Еще и наводят, подсказывают, на кого желательно по-газетному наехать.

По случаю Дымкин тотчас припомнил власть имеющим держимордам, как вчера наблюдал за парочкой ражих ментов, наступательно спровадивших из подземного перехода у ЦУМа двух молоденьких девчушек, развлекавших прохожих игрой на флейте и на дудке-жалейке. Накачанным патрульно-постовым охранителям престольно-столичного покоя не составило серьезных трудов одержать над ними безоговорочную победу. Сильнó расправились ментяры с тощенькими, худосочными ученицами музучилища. Чем Змитер и воспользовался, запустив эту сюжетную зарисовку в виде жалостного зачина к комментарию об ущемлении либеральных прав и экономических свобод малого бизнеса. В независимой прессе такой вот, со слезами на глазах победный правопорядок с охотой возьмут и спасибочки скажут. Особенно, с качественной картинкой цифровичка. Без малого профессиональный фотик у Змитера всегда с собой. Кто там чужой, свой, редакторы и читатели разберутся по его наводке. Даже не прибегая к тривиальным оппозиционерским рассуждениям о полицейском государстве.

Но для президентского ежедневного печатного официоза, где Змитер Дымкин обретается штатным корреспондентом, он волей-неволей сочинил в ту свободную творческую пятницу несколько иную заметку по поводу. Зная насколько нынче не в ладах с городской мэрией его главный редактор, Змитер решительно предложил чиновникам из профильного культпросветотдела Мингорисполкома в общественную нагрузку озаботиться выдачей лицензий всем уличным музыкантам. Или без налогов и поборов, поощрительно за музыкальное оформление белорусской столицы по-европейски. Или дипломировано, с небольшой необременительной оплатой. Но без дурной вкусовщины от каких-нибудь юрких жюри и отстойных разрешительных худсоветов.

«Вось, сдается, и диплом вам, мастера культуры и спорта. Ансамблем для бюрократов, ослов, котов, петухов и трубы в дуру…» Впрочем, тому подобные аллюзии Змитер на свои цифровые скрижали не заносил.

В отношении музыкальных и спортивных талантов, их ярых громкоголосых поклонников, он довольно безразличен, полагая весь этот тщеславный народный сумбур неизбежным шумовым фоном, звуковым сопровождением городской жизни. Когда они ему нимало не мешали, находясь где-то вдалеке, он и не вспоминает о них. Разве лишь профессионально, как сейчас, в аналоге иллюстрации к далеко идущим экономическим заключениям или ради политических выводов.

Аналогично Змитер Дымкин с либерализмом пополам воспринимал участников каких-либо массовых мероприятий. Будь то народные гуляния по президентским праздникам либо оппозиционные митинги, он старается взирать на суетливо праздную толчею в истовой отстраненности и отрешенности профессионала. Положа руку на сердце, он изредка признавал: вовсе не всегда это у него выходит демократически. В газетной суете сует…

* * *

Наутро Змитер проснулся, встал, словно с тяжкого похмелья. Сплошь и рядом такое с ним случается после вдохновенной напряженной работы далеко за полночь. Хотя это легко поправимо. Достаточно лишь взбодриться кружкой быстрорастворимого кофеина, а затем дать телу и душе необходимые им физические нагрузки. Что Змитер и сделал гимнастически. На славу, с расстановкой, чувствительно разминал, проминал организм индивидуальным комплексом динамических и статических упражнений, предназначенных для военных летчиков, космонавтов и спецназовцев, в естестве не имеющих под рукой надлежащих тренажеров.

Далее, естественно, от хорошо означенного местожительства последовал свободный променад по субботнему рабочему плану. Благо оно всем, и нам и вам, коли хорошенько пройтись пешочком. Моцион и терренкур подразумеваются, когда суббота благовестно для человека, но не он для нее припускает отдыхать во все тяжкие на воле с чистой совестью по завершению служилого рабства пяти распроклятых дней в неделю. К нашему герою последнее и вмале не относится, если работа для него ― праздник свободы творчества. Зато официальные праздничные или выходные дни нет-нет да бывают рабочими журналистскими буднями.

Змитер Дымкин сбежал вниз, вышел на улицу Ильича, миновал модную одежную лавку, благодушно ругнулся на мебельный фургон, нахально перегородивший тротуар у жилого подъезда, заскочил в кафетерий перекусить парой бутербродов и дальше не торопясь зашагал на прогулку. Пересек центровую Паниковку, где на одной оси, символично и контрастно, располагаются белорусский драмтеатр Янки Купалы, картинный общественный сортир и саркофаг резиденции президента Луки. Поблизости, выходит на проспект, к ним примыкает в запустении забытая парадная трибуна партийно-советской эпохи. Змитер тоже на нее посмотрел, рассудительно приценился на предмет дальнейшего упоминания в тексте и в контексте. Точь так же взглянул на танковый памятник слева и фундаментально конструктивистское здание Дома офицеров.

«Поди, когда-нибудь пригодится упомянуть, коли к мысли придет…»

Потом налево он не глядел, не желая портить себе хорошее настроение гнуснейшим видом гостиничного нагромождения у цирка. Когда б устроить конкурс архитектурных уродств из лукашенковских новоделов Минска, то это безобразие, на его взгляд, поделом займет третье место. Как скоро пальма первенства на двоих должна принадлежать стеклянной национал-президентской библиотеке, поскудоумно выстроенной в форме гигантского пивного бокала, и монструозному блокгаузу Дворца республики, один к одному воспроизводящем историческое обличье гитлеровской рейхсканцелярии в нацистском Берлине.

Змитер немного прогулялся по набережной Свислочи, через плотину прошел в парк, с удовольствием припомнив, что когда-то это чудное местечко называли Губернаторским садом и вовсе не связывали с чудовищно растиражированным имечком пресловутого любителя длинных тире по прозванию Пешков-Хламида-Горький. Он у нас в Беларуси по-прежнему всюду и везде, куда ни плюнь, хотя мало кому из белорусов известно, какая такая у того соцреалиста фамилия по паспорту, ― не преминул-таки журналист Дымкин своемысленно выбранить вездесущую совковость. По ассоциации, крепко, по-русски и по-белорусски, помянул, приложил агрессивных неосоветчиков, окрестивших «Ленинградом» свой блокадный хозмаг у него по соседству.

«Глаза б мои на него не глазели! Бойкот им в сраку и блокада, п…юкам и х...лам!»

Как ни посмотреть зеницей ока, давно отжившая свое топонимика Минска уж точно не могла сбить и подпортить Змитеру приятное предвкушение. Потому что он идет хорошенько и демократично пообщаться с коллегами по журналистскому цеху. По пути пивом вкусно затарился в магазине на улице славного имени эсера Пулихова, некогда знаменито повешенного на достопримечательных воротах тюрьмы по Володарке.

«Володарку и царскую тюрягу наши менчуки знают, а заказного товарища Володарского-Гольдштейна ― уже х… вам! Хорошо хоть улица М. Горького нынче принадлежит М. Богдановичу…»

В редакции независимого информационно-аналитического еженедельника «Знич», куда направляется Змитер Дымкин, он состоит внештатным экономическим обозревателем Олегом Инодумцевым. Иногда сбрасывает сюда под другим псевдонимом едкие топонимические заметки. Редакционный фотограф их потом иллюстрирует ехидными жанровыми снимками. Стоит согласиться, похмельные угрюмые бомжи и бомжиха у темно-серого облупившегося истукана Ульянова-Ленина графически смотрятся колоритно, многозначительно. Или же, другой пассаж ― тупорылые бронированные менты с дубинками и щитами на фоне рекламного билборда изящных женских колготок…

«Было б не худо, хрен им в сраку, постебаться на тему скоропостижного переименования проспекта газеты «Известия совковых депутатов», если проспект коммунистической газеты «Правда» остается со старосоветской назвой. Перспектива для будущего, ретроспективы прошлому…»

Очередной номер «Знич» по графику закрывает в четверг вечером. В пятницу с ночи типография и утреннее распространение. По пятницам в редакции никого из творцов нет, работают где-нибудь или расслабляются, благословенно отписавшись, отстрелявшись. Зато в субботу, ближе к полудню, творческие народы, штатные и внештатные, начинают мало-помалу подгребать адресно, сообща принимать задания в текущий выпуск, столбить себе полосы для перспективной аналитики, торговаться с выпускающим и ответсекретарем по месту, объему и времени сдачи нового материала.

Да и номерок, свежо пахнущий типографской краской, творцам не возбраняется прихватить для личной подшивки. Тут же полистать газетку, превознести коллег за удачные материалы. Самому на комплименты взаимно напроситься, коли найдется за что.

Находится газетная редакция в обычном жилом доме, на втором этаже, над большим хозяйственным магазином напротив парка. Ютится в двух комнатушках, одна побольше, другая поменьше; на кухне курилка, чай, кофе. Пиво пить везде можно, но осторожно. В противоположность сахарным чаям-кофеям, оно ничем фатальным не грозит клавиатурам десктопов и ноутбуков, которых в редакции вдосталь для профессиональной работы. Кругом теснятся системники, мониторы, принтеры, сканеры, кабели наружу; перемигиваются светодиоды сетевых устройств и файл-сервера. Атмосфера и антураж истинно информационно-технологические, болванам и профанам такого не понять.

При этом никто не сидит, уткнувшись лицом к стене, к окну, как обычно в конторах харей в дисплей, в бумаги. Здесь каждый на виду, в отличие от материалов в работе на мониторах, куда заглядывать без приглашения не принято. Раз так, то можно свободно и лицеприятно обмениваться ценной информацией, познавательно устраивать мозговой штурм серьезных политических и экономических проблем. И самое главное ― роскошно общаться на редакционном диване, не стесняясь в непечатных цветистых выражениях. Знамо дело, в адрес умалишенных властей преходящих или душевнобольных оппозиционеров, домогающихся той же эфемерной власти.

За-ради таковского выразительного общения Змитер Дымкин один-два раза в неделю обязательно появляется в редакции «Знича» хоть на часок.

Сам чего-нибудь умное, матерое, матерное скажешь в образе Олега Инодумцева, независимого экономиста. Разумных людей послушаешь в комфортной обстановке системно с пивом. Тебя доброжелательно выслушивают, понимают. Ты свободных людей чудесно понимаешь. Видишь, чем они воистину отличны от тех, кто скрипя зубами уродуется на казенной службе, бессмысленно ненавидит начальство и самого себя за то, что ему некуда деться от этого государства.

«Не познали истины и остались государственными рабами, недоумки. Что ни говори, частное завсегда свободнее государственного».

Ко всему такому прочему и новые приватные контакты с понимающими людьми на редакционных посиделках заводятся. Вот сегодня Змитер свел умное знакомство с хватким юристом Мишуком. Не по-белорусски чернявый и вертлявый носатый хлопец красноречиво подметил, что адвокат, согласно уголовно-процессуальному кодексу, всегда остается частным поверенным в делах взятого под защиту. Защитник всегда свободен от обязательств перед государством. Всегда против государственного обвинения. Даже при условии всегдашней крепостной зависимости от казенной юридической консультации.

К четырем часам пополудни свободные редакционные народы понемногу начинают рассасываться, рассредоточиваться. Суббота все-таки. От субботних дел и забот по семейному расписанию или иных привязанностей, отношений мужчин с женщинами, женщин с мужчинами вряд ли кто бывает полностью освобожден в общепринятые по-человечески выходные дни календаря.

«В обществе человеку никак без общества. Еще достославный Аристотель Стагирит этот полисный постулат двинул в массы, не какой-то К. Маркс, как утверждает коммуняцкое быдло. Надо бы перелистать на досуге ту самую, упомянутую дельными людьми античную «Политику» или «Политию». Пускай тебе и в неважнецком русском переводе, коли ты по-древнегречески ни бе, ни мя…»

Читал Змитер скорохватно и охотно, причем не только снимая с экрана ноутбука или планшета, целенаправленно выискивая полезные источники актуально экономической или политической информации. Предавался чтению со всеми удобствами, лежа на диване с компом, коли работает он преимущественно в сидячем положении. Чаще всего фундаментально пополнял авторитетной философской классикой собственно кургузое университетское образование, стремясь расширить, поднять его до уровня пристойной продвинутой образованности. Не отвергал и беллетристического вытворчества, какое по делу, по-белорусски и по-русски, рекомендовали глубоко уважаемые им люди.

Для чтения со всем доступным комфортом он и тексты предварительно правил, до ума доводил. Сначала ликвидировал тире. Их он недолюбливал по въевшейся сызмала интернет-привычке. Поэтому заменял их все на дефисы. Вслед так же скопом в том же редакторском диалоговом окне поиска и замены он разделывался с карамзинскими «ё». В российской словесности этот диакритический знак Змитер Дымкин, подцензурно выражаясь, не жаловал. Занадта уж русские тексты со скоплениями и вкраплениями множества «ё» походят на неправильный и безграмотный плохой белорусский язык.

Затем наступает черед выморочного и выборочного удаления нынче отвратных ему кавычек, которые стилистические бездари суют куда ни попадя в диком количестве наперекор непреложным правилам орфографии на русском и белорусском языках. Дуракам, исповедимо, законы правописания не писаны, ими не читаны и не поняты.

Когда-то писатель Алесь Двинько его просветил, откуда берутся дурные писаки-кавычники, те, кому не под силу обойтись без кавычек. До того Змитер Дымкин этаких знаков пунктуации попросту не замечал при чтении. На письме, в печати, в постыдном и стадном подражании тоже сажал, ставил их без понятия, от балды. Подобно многим другим с кондачка, оставляя на усмотрение корректорской грамотности. Теперь же Змитер не абы как предъявляет корректорам неслабые обоснованные претензии, если те ― Боже упаси! ― рискуют воткнуть в его опусы лишние кавычки. Никому, в том перечне и себе, он нынче не позволяет слишком вольно, в узеньких рамочках куцей банальной эрудиции, уродливо толковать четвертое правило Розенталя о необычных, в убогом мнении, значениях малопонятной кому-нибудь лексики.

«С бору по сосенке эрудиция, она же того, этого лоскутная ерундиция, как говорит дядька Алесь…Действительно, иной писачок пишет так, словно заикается, спотыкается на бессчетных колдырных кавычках, которые он лично в срачь навалил почем зря… Гуано не гуанако, коли брать с высоты птичьего помета…»

Итого, в субботу вечером Змитер решил посвятить наступающее воскресенье спокойному, отдохновенному чтению. Обычное дело, коли у него в закромах жестких дисков и флэш-памяти много чего этакого накопилось почитать. Никуда не спеша, неторопливо, раз обстановка без кавычек и без скобок благоприятствует.

 

Глава пятая Везде поспеть немудрено

Благорассудительно Евген Печанский не досадовал на полученное им дважды высшее образование, хм, белорусской выделки. Какое ни есть! Все такое обстоятельно, системно пойдет для дела и жизни, каким бы калеченым и уродским оно ни казалось. При условии, конечно, если настоятельно дополнять его расширенным самообразованием.

Сам он нечасто распространяется о том, как поначалу окончил курс в полицейской академии и лишь затем, уж государственным контролером, заочно отучился на финансово-экономическом факультете минского нархоза. Получение второго специального образования руководством госконтроля очень поощрялось не столько дополнительным отпуском, сколько продвижением по службе.

Специфических крупных чинов и больших звезд на погонах Евген не достиг. И вспоминать о той невидной служебно-охранительной деятельности не очень-то любил. Однако удостоверение старшего лейтенанта МВД благонамерено сохранил в резервной дееспособности. Пользуется он им без стеснения как теперь, когда небрежно сунул в бардачок внедорожника девяносто вторую «беретту» с навинченным керамическим глушителем. Ибо никому и в дурную башку не взбредет дурковатая бредовая мыслишка хоть как-то обыскать его «аутлэндер». Остановить могут, но на то и ксива, казенные корки внушающие уважение, предоставляющие свободу рук, позволяющие обходить административно-бюрократические частности вроде разрешения на оружие.

Частным образом полностью чистый в Беларуси ствол и боеприпас к нему Евгену днями завезли из Украины. В презент, так сказать. Недавно под Славянском, по-прежнему остающимся в зоне АТО, было втихую ликвидировано серьезное бандформирование донецких ватников. Помимо регулярного украинского войска в той успешной ликвидации деятельно поучаствовали добровольцы, как всегда разжившиеся неслабыми трофеями, коль воюют они не по приказу и не по уставу. Так «беретту» и продали, перепродали недорого, считай, отдали в хорошие руки.

«Верно пишет и говорит дядька Алесь Двинько. В белорусском царстве-государстве, где простым смертным нарезное оружие иметь запрещено, оно часом производит нужное впечатление. По какую бы сторону закона ни располагался человек вооруженный, уважительного отношения он к себе требует. В шерсть и против шерсти…

Сам себя перестаешь уважать, коли навыки стрельбы утрачиваешь. По гражданке, так сказать».

Потому Евген еще в пятницу в колодищанском лесу начал военизировано пристреливать пистолет, примеряться к нему и к глушителю. Акбара пристегнул позади к горному велику, каб под выстрелы не полез, сукин сын.

Ну а в воскресенье с утра выехал в Минск. Домохозяйственных дел немало накопилось за рабочую неделю. К тому же Алексан Михалыч Двинько посулил вечерком заглянуть на огонек. И пути-дороги утречком чисты и свободны, без пробок тебе и заторов, пока дачники не станут всей автомобильной оравой возвращаться к городской жизни.

О пистолете в перчаточном ящике личного автомобиля он в дороге не забывал: «Штирлиц выстрелил вслепую. Слепая упала, так скажем…»

К себе домой на Ульянова в отменном расположении духа доехал он без происшествий и незаконного применения огнестрельного оружия. Не глядя бездельно на воскресный день, он запланировал повальную уборку квартиры и прачечное домашнее рукоделье, когда б посчитать таковым работу с утюгом, если прочее автоматом исполнит стиральная машинка.

К слову заметить, Евген Печанский ничуть не брезгует исполнительским домашним трудом, который слишком многие мужчины полагают весьма зазорным для мужественной чести и гендерного достоинства. Но скажите, пожалуйста, много ли женщин в состоянии овладеть навороченными функциями далеко продвинутого современного автоматического стирального аппарата? Или способны научиться премудро использовать сменные насадки мобильного автономного моющего пылесоса, чья стоимость порой превышает среднестатистическую цену подержанной иномарки на авторынке?

Настоящая дорогостоящая техника в быту есть дело сугубо мужское, ― неукоснительно убежден наш герой. И немалое перечисление ваших знакомых женщин, мы уверены, нисколько не стали бы ему перечить неблагодарно, противоречить понапрасну и небезопасно.

В том же самом твердо уверился Евген Печанский на примере собственного семейного жизнеустроения, Уф! Наконец-то оно разрешилось разводом спустя пять лет напрасных стараний обучить безалаберную жену рационально вести домашнее хозяйство!

Дело тут даже не в полной неспособности к кулинарии экс-супруги. У нее была ух мерзостная привычка отваривать картошку чудовищными большими кусками или даже целыми кривыми картофелинами. И этот вареный картофель непостижно рациональному мужскому уму у ней почему-то пригорал к патентованному тефлоновому днищу кастрюльки. Ну и ладно, однак, с бульбой-картошкой, если возлюбленная женщина говорила, что путь к ее сердцу лежит через желудок. Уж тут-то Евген усердствовал, расстилался не абы как. Благо много чего знал о вкусном и правильном питании, немногим меньше умел или же мог тому научиться; изысканный рецепт перенять и все такое прочее.

Весь вопрос в отношении к домохозяйственному труду. Выставляй его женщина, яко ежедневный трудовой подвиг во славу семьи и брака, толку от нее ждать не приходится. Хуже того, благоверная уперто твердит, повторяет, как же она устала, как у нее руки отваливаются, ноги не ходят с домашних дел. Куда они у ней не идут, спрашивается?

Издавна замечено: громче всех о своей усталости, перегруженности работой неустанно заявляют, непрестанно жалуются, постоянно ропщут закоренелые бездельники. Наверное, для того, чтобы милостивое начальство им поверило и снизошло к физической и умственной слабости ему подчиненных. Однако всякое начальственное снисхождение, какое угодно сановное слабоумие немедля сходят на нет, коль начальник видит, что дело-то монументально стоит на месте, никуда не движется. Сквернее всего, приходит в упадок, загнивает прямо на корню, что в государстве, что в семье. А кто виноват, что делать, прикажете? Разумеется и подразумевается, виновны подначаленные. Вот их, тунеядцев, взять да заменить!

Незаменимых у нас нет, насколько этаки установлено с расстрельных сталинских времен, ― рассуждал Евген Печанский, почти закончив педантичное наведение порядка в квартире, если стиральная машина изначально заправлена, инициирована, активирована. Искать скорейшую замену своей бывшей он и не думает, коли сам-один силен управиться с домашним хозяйством гораздо тщательнее. Тогда как женщины ради чего-нибудь иного то и дело в дозоре, в засаде, на страже, начеку, наготове в поисках брачного счастья, семейственной надежды и опоры. Рыщут, ищут того, кто бы мог на них безропотно вкалывать, спину гнуть, как верноподданные белорусы на царя-батьку. Рано или поздно объявятся не та, так другая.

«А взамен немного удовольствий от ее сомнительных услуг», ― цитатой из адвокатского красноречия Льва Шабревича суммировал Евген попутное рассуждение, когда явственно рассчитался с пылью и влажной уборкой своечастного, обширного, объемного метража в пяти комнатах, в прихожей, в ванной, в туалете, на кухне. О Левином первоисточнике ему вспоминать недосуг, как скоро требует немедленной технологичной глажки свежевыстиранное и отжатое белье.

С тяжелым многофункциональным утюгом на изготовку и в действии он так же обходится без явных ссылок на авторитеты, если находит сумму домашних технологий, их трудовую стоимость великолепным способом поддерживать физическую форму без нудных упражнений на силовых тренажерах. Скажите на милость, кому тут на что жаловаться, роптать, сетовать? Причем не запрещено совместить душевно приятное с физкультурно полезным, когда домовитый уют, идеальная чистота и абсолютный порядок радуют глаз рачительного хозяина никак не меньше хозяйственного баланса предприятия, четко сведенного копейка в копейку, в активе и в пассиве. Комар носу не подточит, не то что малограмотная налоговая инспекция.

«В дебете и кредите».

Особенное, мало с чем сравнимое блаженство Евгену доставляет созерцать в лоск и блеск вымытую столовую посуду и кухонную утварь: кастрюли, сковородки, противни, сита и сотейники без пятнышка или случайно заблудшей жиринки. Весь инвентарь технологично расставлен, рационально разложен по своим эргономичным местам в эргодической системе высоких кулинарных технологий.

Иногда он аж отказывался от автоматических услуг посудомоечной машины. И собственноручно, вручную в раковине под краном в горячей и холодной водах перемывал, отмывал жидким мылом, чистящими порошками, питьевой содой, уксусом целую гору разнокалиберных поваренных посудин, сосудов, разнообразных кухонных приспособлений, столовых приборов, использованных в приготовлении и в наслаждении не одним-двумя, но многими переменами изощренных, щепетильных блюд авторского званого обеда или ужина по-домашнему для нескольких избранных персон.

Да он и денег никогда не жалел на красивую посуду, инструмент и приобретение научно-технологических изысков, предназначенных для поваренного мелкосерийного производства в эксклюзивном индивидуальном творчестве. Придирчиво изучал тактико-технические характеристики приглянувшейся кухонной логистики. К внешнему ее виду многократно присматривался в интернете и вживе в магазинах.

За технологическими новинками в особенности не гонится, лишь интересуется с благой целью. Благомысленно прикидывает, достойно ли очередная покупка отвечает всем требованиям классического благотворного соотношения: цена ― качество. И нынешним кухонным комбайном, не таким уж морально устаревшим, и новехонькой мудреной мультиваркой он отнюдь не напрасно гордится сам. И временами воздает им заслуженную хвалу перед теми, кому дано от природы или от Бога оценить его правильный выбор и гастрономическое мастерство.

Сейчас у него в планах стоит приобрести столовое серебро с собственным вензелем-логотипом. Дизайн еще предстоит разработать. Хотя даровитых серебряных дел мастеров в ближнем зарубежье, точнее, в Виленском крае соседней Литвы он уже отыскал. В свояка белорусы, однако ― дальние свойственники по бывшей жене.

* * *

―…Михалыч, ты у нас признанный спец и ас в «Фотошопе», трехмеркой балуешься, прикинь концептуально чего-нибудь для моего логотипа, ― Евген обратился с просьбой к дядьке Алесю Двинько, после того как обрисовал ему словесно, в общих чертах, чего бы желательно увидеть на именных серебряных ложках, ножах, вилках. Может, и на плошках, коли на хорошем не экономничать скаредно.

― Прикинем, Димыч, что к чему, прикинем… Будем благонадежны ― пообещал много чего знающий гость, со знанием поваренного дела дегустационно отведав картофельного рулета, ароматно запеченного с рубленой телятиной в хайтековской мультиварке Евгена.

Ранее, все мультиварочные тактико-технические свойства, поваренные особенности они мастеровито, прочувствовано обсудили, детально оценили.

― Что любо, то нам и дорого. Пускай и штамп поговорочный, но правде жизни он соответствует, дороженьки мой Ген Вадимыч. ― Однак народная мудрость встречается гораздо реже, нежели всенародная глупость. Будьте благонадежны.

― Примерно, как эпицентр у лохов подменяет центр?

― По той же схеме, мой молодой друже, в том же разрезе и аспекте. Если энергия не энергетика, а то, что исподволь, чаще всего делается поистине открыто. Не взирая на безграмотное словоупотребление в ложной этимологии, паронимии и контаминации…

Оба наших собеседника кулинарной грамотой владеют в совершенстве. А гость Евгена на добавку, он не с боку припека и склонен профессионально ее преподать, владея образной, точной словесностью. Притом кулинарит и пишет отлично, наподобие того, как его сотрапезник компетентно обращается с цифирью бухгалтерских отчетов и банковских проводок. Со всем тем, профессиональной тематики за воскресным ужином они почти не затрагивают. Этак ни к чему, коль скоро они могут душевно поговорить на близкую им обоим поваренную тему.

― Ты не хуже меня знаешь, душа моя Димыч, почему салата без соли в кулинарной природе не существует. Зато бессоли неуки и неучи так кличут несоленую овощную смесь, мешанину, кое-как ими нарезанную, нарубленную и накромсанную. Тем временем гастрономический профессиональный термин «салат» происходит от латинского названия поваренной соли. Кум грано салис, добавлю. Уточняю для научной ясности, от хлорида натрия, коли подсоленное отнюдь не всегда разрешается химически варить или отваривать.

Идентично, друже, не бывать винегрету без уксуса, как бы невежды и профаны ни называли некий свекольно-огуречный микст без каких-либо специй, без основательной и питательной химической обработки уксусной кислотой. Ибо винегрет в оригинале, не искаженном пустословной безграмотностью профанов, имеет своим происхождением обозначение уксуса по-латыни. Се винум акре, то бишь, горькое вино. Так древние римляне именовали столовый уксус. Хотя винегрет в качестве блюда появился уже в средневековье, ежели доверять историкам поваренного искусства.

Думаю, Ген Вадимыч, ты не станешь полемизировать со мной, если я выдвину культурологический тезис о том, что исстари распространенность обычая правильно, красиво, вкусно и здорово питаться есть относительный показатель цивилизованности нации, не меньше, чем уровень жизни, приравненный к усредненным цифрам ооновского индекса человеческого развития.

Эта моя гипотеза в первую очередь относится к системе комплексного группового общественного питания. Но в несоизмеримой пропорции она непосредственно затрагивает индивидуальное производство и домашних потребителей.

Питались бы белорусы нормально дома, то и в рот никогда б не взяли ту отвратительную гадость, какую им подсовывают по ресторанам, кабакам или в филиалах фабрики-кухни «Макдональдс»! ― в сердцах воскликнул, исторг крик души Михалыч, но тут же вернулся к прежней, академичной манере изложения.

― Увы, увы, и тысячу раз увы, невежественный индивидуальный спрос нисколь не способствует повышению массового качества кулинарного предложения. И здесь главная роль коллективного отрицательного персонажа принадлежит не женщинам, а мужчинам. Именно на белорусских мужчинках, как это ни парадоксально звучит, лежит основная вина за огульное гастрономическое бескультурье и провальное поваренное невежество наших с тобой, Ген Вадимыч, своячков и землячков.

Женщина на кухне ― это все-таки массированное крупносерийное воспроизводство. Ибо испокон веков такова ее повсеместная ролевая семейная функция у домашнего очага. Напротив, мужчина у плиты, в поварне есть всегда элитный производитель, творец и оригинальный создатель замечательных блюд. Иначе он и на пушечный выстрел к готовке не подойдет. И не подходит, насколько мы видим на большом числе конкретных примеров вокруг нас.

От мужчины поэтому, от его навыков, умений, от его разума и искусных рук напрямую зависит то самое, высочайшее эталонное качество, которое затем диалектически переходит в продвинутое количество качественных изделий. Так как прежде разрабатывается и воплощается идеальный прототип, концепт, что последовательно идет в серию, но уже с учетом целого ряда объективных и субъективных неблагоприятных обстоятельств.

В то же время от Бога удел женщины ― в том ряду и на кухне ― канительно копировать и прилежно воспроизводить, распространять, некогда придуманное, изобретенное мужчиной-творцом. Потому что в большинстве своем женщины под гребенку лишены мыслительных творческих способностей. А те, у кого они хоть как-то в наличии, больше напоминают по складу ума мужчин, в сравнении с другими представительницами, как правило, технически слабого умом женского пола, категорически не отличающего пистолет от револьвера, дульный срез от ствола, а курок от спускового крючка огнестрельного оружия, ― тоже близкой ему оружейной проблематикой завершил писатель Двинько гастрономический дискурс. ― В ствол им дуло!

Извини великодушно, Ген Вадимыч, пойду-тка я до дому, до хаты. Что-то на меня опять писательский зуд напал. Чертовски тянет поработать, как Ильичу Первому на коммунистическом воскреснике. Вторая Восточная война, вишь, у меня покуль далека до евроатлантической виктории на украинском фронте…

 

Глава шестая По-русски тоже знала

Субботу и воскресенье Тана Бельская провела в приятной и полезной поездке в Вильню вместе с мужем и дочерью. Рыночная изобильная экономика, цена и качество, Европа по соседству, ― как ни глянуть. И одновременно ― белорусские исторические земли в едином государстве Великого княжества Литовского. Нынче они у нас ближнее зарубежье в двух часах езды на машине, включая таможенно-пограничные мытарства. До Украины сегодня геополитически далеко. А до России, уходящей в совковское прошлое, от современной Беларуси, поворачивающейся лицом к европейскому северу и западу, географически еще дальше. В такой связи можно вспомнить о недолгом существовании литовско-белорусской советской республики.

Так рассуждать Татьяна имела кое-какие основания по дороге домой в белорусский Менск из литовского Вильнюса. Хотя б потому, что по второму паспорту она ― гражданка Российской Федерации. Провернул паспортное дельце ее муж Мечислав для бюрократического удобства ради по своим союзным каналам. Сделал, выхлопотал, выправил себе и ей заодно российские паспорта с московской регистрацией. Если политически и экономически белорусско-российское государственное новообразование ничего-либо не значит в международном масштабе, то оно очень значимо и приемлемо для тех, кто его обслуживает бюрократически. Пусть ему двойного гражданства белорусское законодательство не знает, это его проблемы, но далеко не тех граждан и гражданок, кто имеет законные запасные паспорта.

К тому же сейчас Татьяна Бельская въявь озабочена важнейшими делами, в светлую даль идущими, вблизи и вдали.

Коллекторская фирма у нее вот-вот заработает, как надо. Частных, полугосударственных и почти государственных банков много-много. На каждом углу как грибы выросли их лихоимные офисы, лихие вывески кругом, рекламные щиты повсюду торчат. Дескать, тащите в рост ваши денежки. Пруд пруди банковской ухарской рекламы, объявно и обвально затопившей разные СМИ. Но намного больше, чем вкладчиков, у нас насчитываются и накручиваются ушлые несостоятельные заемщики, из кого требуется стойко и настойчиво выколачивать долги.

Допустим и видим, как официальные правоохранители и в ус лукашенковский не дуют в этом перспективном направлении. Значит, неофициально озаботиться таковским общественно-полезным делом есть самое то для подготовленных компетентных людей. Особенно, частным образом без какого-либо соучастия и полюдья от государства, если за профессиональные услуги коллекторам платят заимодавцы всех форм собственности совсем не бюджетными деньгами.

Во вторую, быть может, и в первую очередность, Тана Бельская на нынешний день подробно изучает привлекательные возможности европейско-белорусско-российского транзита товаров и услуг, официально запрещенных к ввозу-вывозу большой санкционной политикой. Но для малого частного бизнеса и внебюджетной теневой микроэкономики межгосударственные трения, осложнения вовсе не предстают непрозрачной границей на замке, будто бы герметично закупоренной макроэкономическими таможенными и пограничными кордонами. Для частника все всегда снизу просто и прозрачно. И он, ясное дело, проникновенно исправляет усложненные благоглупости, которые творят те, кто там наверху. Включая перманентные пробки на пропускных пунктах.

―…Мы не ждем от них приглашения, сами работаем, ― вполголоса сказала Тана мужу на кухне в продолжение конфиденциальных виленских разговоров и переговоров, когда они услали ребенка спать.

Супруги Бельские в очередной раз между собой на равных обсудили, задельно и сдельно обдумали некоторые надежные варианты. Системно проанализировали, как бы им расчетливо, по малости примкнуть к несанкционированному транзиту, скоротечно срубить несколько миллионов долларов на хорошей конъюнктуре. И потиху отойти от опасных контрабандных дел. Подальше от могучих конкурентов.

Некоторое время тому назад семейство Бельских с похоронным прискорбием отказалось от целого ряда весьма заманчивых предложений присоюзиться к широкомасштабному организованному экспорту проституток из Беларуси в развитые и недоразвитые страны. Очень искушает, но финансовые условия их бизнеса и его правоохранительная крыша не слишком-то позволяют подключиться к этакой вот высокоприбыльной экспортной деятельности.

Ну а попыток приобщить семейный бизнес Бельских к наркотрафику с востока на запад, с юга на север и вовсе никто не предпринимал. Сами они лишь пару раз о том, о сем вспомнили в разговорах на кухне. И то в идеале теоретически, никому не завидуя, ни на что не претендуя в криминальной эксплуатации людских пороков.

На практике аналогичным образом они не сочли адекватным обстановке организовать вербовку наемников для военной работы в горячих точках. В той же Украине, к примеру. Крыша станет возражать, напуганная строгими указаниями и предостережениями высокого начальства. Ничего криминального, кроме бизнеса, господа-товарищи. И зачем ради небольших денег идти наперекор руководящему мнению?

То ли дело укромный мирный транзит из ЕС в РФ! А руководство белорусской республикой, похоже, смотрит на перевалочную торговлю перемаркированным на бумаге товаром благожелательно. Когда в сопроводительных документах предуказанный в РБ лукавый порядок, кому ж тут противиться свободе экспортно-импортной торговли?

По приезду из Вильни Тана Бельская ничуть не позабыла о явочной квартирке на Ильича. В закрытом режиме связалась с Вольгой Сведкович. Выяснила, завезли ли, собрали в субботу заказанную и авансом проплаченную мебель?

Если интерьер там уже в норме, очень пригодно принять в хорошем престижном месте виленских деловых партнеров. Поблизости Лука заседает, беспросветно президентствует, неподалеку Нацбанк размещается, фигурально с полными подвалами новешеньких монеток для деноминации старых бумажных банкнотов. По максимуму для раскрутки из-под полы белорусской инфляции и неуклонного занижения внутренних обменных курсов иностранных валют, насколько пишут в оппозиционном байнете.

Тамошняя хорошая квартирка также сгодится, кабы при случае поместить в нее на несколько дней какую-нибудь из столичных ВИП-жен, пострадавших от собственной блядской нимфомании и семейных санкций набычившихся мужей-рогоносцев. Психотерапию можно им оказать прямо на месте, на дому. Налицо и на лице, коли на нем побои от бурной супружеской жизни.

Венчанному мужу, кстати и не кстати, Тана почитай что не изменяла и непререкаемо требует от него соблюдения таких же общественных приличий. Клятву верности он ей не давал, поскольку хорошо понимает, почему легкость мужского поведения может обернуться нехорошими, тяжелыми последствиями для их семейного дела.

Во всяческих моральных смыслах чета Бельских предстает социально образцовой. Ни в чем предосудительном и непотребном не замечена. Не говоря уж о вульгарном бытовом пьянстве или, не дай Бог, касаемо какой-нибудь наркоты.

«Оно нам нисколечки не надо, коли за это по горбу, по сраке и в потылицу», ― бесспорно соглашался с женой Мечислав по-белорусски и не спорил по-русски. Даже не пробовал как-нибудь изменить напористой супруге. Ни тайно, ни явно.

* * *

В понедельник Тане открыто по мобильнику позвонил ее личный негласный юрисконсульт и хороший деловой партнер Лев Шабревич. Окольно, обиняками полюбопытствовал касательно результативности поездки в Вильнюс и туристически в Троки, в средневековую великокняжескую столицу. Предложил на неделе съездить с ним в гости, к интересному человечку, к писателю Алесю Двинько.

― Таночка, прелесть моя! Альбина-судьбина у нас в отъезде, а мне без дамы к Алексан Михалычу как-то некомфортно, не комильфо. Прелестно познакомлю вас обоих… Преферансик можем составить в приятном обществе…

Татьяна было дала согласие ориентировочно на пятницу вечерком. Однак узнав о центральном местожительстве письменника, с искренним сожалением сослалась на семейные обстоятельства непреложной силы. В частности, на близкородственный именинный ужин со свекровью Евдокией Емельяновной и свекром Феодосием Теобальдовичем. Мол, разом припомнила, про Явдоху с Хведосом лишь глянув в бизнес-поминальник на планшете.

Бумажные отстойные органайзеры для компьютерных недотеп Татьяна не признает. Лев Шабревич это знает и потому ей несомненно поверил.

«На жаль, не получится. Стоит признать, у Левы всегда вельми нужные центровые знакомцы. Но светиться лишний раз по конспиративному адресу Ильича-Ульянова мне ни к чему. Что в лобок, что по лбу, коли вспомнить того же отвязанного спадара Двинько с его русским псевдонимом в рунете».

Тана прикоснулась к пластиковым ножнам высокотехнологичного керамического стилета, эргономично закрепленным на левом предплечье. Стилет в незаметных ножнах беспроблемно вояжировал с ней в Литву и обратно. Оттого верно решила, что стало бы неплохо размяться сегодня с ножичками в закрытом для посторонних тренажерном зале.

Спортивным фехтованием она занимается с десяти лет, отменным владением боевыми искусствами наедине с собой гонорится не задарма ― спарринг-партнеры подтвердят. А за публичными соревновательными успехами она никогда не гналась. Ни раньше, ни вроде бы теперь.

«В твои 28 бабских годков всесторонне достаточно держать себя в форме, в теле и при деле. Допрежь всего в нашей стебанной Белорашке. Тут-ка, где-нигде сплошь сучье, иногда беспредельщина с гонором в коромысле дьявольском…

Что-то мне анально подсказывает: быть беде, когда вокруг занадта добре…

Зашнуруй-манда, раззява!», ― несколько грубовато Тана вышла из откровенных размышлений перед тем, как вызвать на ковер штатного психолога, уличенного Вольгой в нетрезвом образе жизни.

―…Не в рабочее же время, х…сос!!! ― открытым текстом на русском языке приступила к разносу директрисса Бельская.

«Дать бы ему подзаконно в морду, просраться, наперед на опохмел, психоаналитику засранцу! Привет с москальского бодуна, россиянец, сосо… У, йе твою мать…!»

Русскую народную матерную ругань, брань спадарыня Бельская находит очень приемлемой для выражения самого презрительного отношения к сквернословным стихийным носителям российской мовы. Она так нарочито подчеркивает особно принадлежность к белорусской нации, подобного филологического самовыражения не имеющей. Да и с государственным русским языком РБ у нее отношения своеобразны, деловиты и боевиты.

 

Глава седьмая Стволы блеснули роковые

В тренировочный зал, предназначенный для боевых искусств с холодным оружием, Евген Печанский заходит только изредка. Предпочитает он чего-нибудь погорячее. Большой частью, когда он посещал спортивный клуб, по известным причинам не нуждающийся в шумной многообразной рекламе, сразу тихо спускался в подвальный тир. Как своему проверенному человеку ему выразительно вручают не малокалиберную винтовку или такой же мелкий пистолет, но полноценный нарезной ствол. Чаще всего давали «глок» или ПМ. Время от времени ― машинки посерьезней, если заправляющий стрелковым подземельем отставной омоновец, находил, что это соответствует всем правилам техники безопасности и конфиденциальности на тренировках с использованием боевого оружия.

В понедельник вечером Евген, благопечатно выражаясь, не совсем удовлетворился результатами личных упражнений в пулевой стрельбе. Ему и вспоминать-то о них не хотелось на следующий день. Забыты те времена, когда он брал призы на соревнованиях. Может, оно и к лучшему. Мало кто помнит о его стрелковых стендовых талантах. Или к худшему, если придется взять в руки ствол не для разовой, хорошо подготовленной акции, но находится в постоянной боевой готовности. Либо того хуже ― самому по-армейски воевать до победного конца; своего ли, чужого.

Вчера Евген отстрелялся из «глока» после двух часов изнурительных занятий на силовых тренажерах. Отсюда плачевное число поражений, кучность ни к черту, о выбитых очках на периферии мишеней и сказать-то нечего без крепкого словца. Впрочем, за цифирной скрупулезной работой он вскоре и думать забыл о вчерашних неудачах как будто несчастливого дня. Потому что за бумагами и цифрами видел, представлял прежде всего людей, их дела, делишки, какими они очень или не очень заняты.

Об оружейных делах, между однак прочим, Евген Печанский снова вспомнит под вечер во вторник. Сначала теоретически ― пришло на ум писательское слово дядьки Алеся Двинько:

― Раней присоветские кухонные диссиденты втихомолку носили в кармане фигу против власти. Ты же, Евген, постоянно носишь пистолет в кармане, в кобуре. Даже если ствол у тебя предержаще хранится в персональном сейфе, регламентировано, инструктивно… Иль гранатку Ф−1 все время тягаешь за пазухой, друже мой. Тож молчки…

Затем настал час практики, когда Евген без лишних слов принялся за тренировку в разборке и сборке новенькой «беретты». Что ни говори, весьма рациональное мужское препровождение свободного времени. Особисто, коли молча собирать машинку с закрытыми глазами. Пусть руки сами научатся чувствовать оружие!

В среду пополудни Евгений вновь посетил тир в том самом спортивном клубе при ассоциации содействия сотрудникам правоохранительных органов и спецслужб. И вполне самоуверенно, с приличествующим результатом решительно выполнил три упражнения из уставного милицейского пистолета от конструктора Макарова.

«Везде требуются умственно закрепленные навыки, умения и рефлекторно подкрепляемые привычные физические усилия. Есть у нас малость пороха в пороховницах!»

Тотчас принял органичное волевое решение добыть из личных арсенальных закромов армейский пистолет от Игоря Стечкина и необходимый боекомплект к нему. Естественно, во славу боеготовности поупражняться с ним в пятницу, возможно, в субботу где-нибудь на природе. Вдали от шума городского и дачного. «Черным налом, так скажем…»

В тот день его корпоративный босс Птушкин лично ему подбросил, прикатил коллеге Печанскому целую тележку, комплексно доверху груженую полутора десятком пыльных, затертых, хотя еще и не старых, толстых гроссбухов и папок. Предложил распорядительно поизучать бумажные файлики до конца недели. По существу дела дал четкие конкретные указания, чего искать, шукать, шерстить и что должно быть в итоговом заключении. То есть желательно уличить сетевых торговцев наркотической синтетикой, выявить их способы отмывания денежной наличности, осуществляемые под прикрытием косметических средств и биологически активных добавок.

― Як скончишь, мой Ген Вадимыч, сваливай отдыхать. Приказ о твоем летнем отпочивании я подписал. Отпускные, премиальные и бонусные в тайм-шер возьмешь завтра, ― также в рабочем порядке выдал второе, гораздо более существенное, начальственное пожелание Марьян Ольгердович Птушкин, глядя куда-то сквозь офисное окно.

― Как у нас водится, без шума и пыли, ― зачем-то заметил, без нужды добавил босс к отпускному распоряжению.

Босс Птушкин, наверное, смотрел тоже куда-нибудь в сторону своего августовского отпуска по плану, ― подумалось тогда Евгению.

Начиная со следующего июньского понедельника, Евген Печанский распланировано намеревается отдыхать на Канарах в хорошо знакомой гостиничной местности. А в конце июля ему предстоит покинуть туземные евросоюзные острова близ Африки и возвратиться в континентальную Европу. Две деловые встречи и там, и там у него заранее запланированы; предварительное согласие деловых партнеров получено.

Поздним вечером в четверг после работы Евген по православной традиции справил сороковины по дядьке Алексан Сергеичу. Заблаговременно предрешил не зазывать к себе домой никому здесь не нужных ближних и дальних сородичей, родичей, сродственников. Пригласил по-дружески, по-свойски одного Алексан Михалыча Двинько. Обоим старичкам такой поминальный расклад придется в самый раз, на земле и на небеси. Со святыми упокой!

Все ж таки, как скончавшийся от инфаркта дядька, так и его доныне здравствующий старинный друг ― с давних пор принципиально верующие. Пожалуй, с тех часов, когда у них в спецслужбах такое не поощрялось, даже запрещалось атеистически.

Сам-то Евген в принципе религиозным и воцерквленным человеком себя не считает. Хотя православную обрядность чтит. Когда-никогда ее соблюдает. После звезды, разговевшись помалу на пасхальное застолье, к примеру, у него традиционно крестный ход с субботы на воскресенье от Кафедрального собора. И в Бога-то он подчас верит, если задуматься. Но подолгу размышлять о том, о сем религиозном ― голову свою попросту не заморачивает. Как говаривал блаженной памяти полковник Печанский, на том именно свете по сути дела разберемся, есть там рай или ад. Коли Бог и без того иже яси сущий для всех, кто правильно в него верит.

Вдвоем с Михалычем они эти праведные слова покойного Сергеича припомнили. Приняли и выпили, не чокаясь, на долгую трезвую память по сто граммов «Немирова».

― Эхма, крепка власть Господня! ― по водочной традиции вкусно крякнул сотрапезник Евгена, первый килишек ничем не закусывая, кроме добрых воспоминаний о былом. Да и то мысленно, синодика в упомин ради.

Оба они отличным образом обошлись тем вечером без синодальных лживых речей и принародно пьяных тостов. И то благовестно сказать, повторить, пусть мертвые потаенно хоронят своих мертвецов. Поскольку символом веры христианской по-всячески живым соборно заповедано жить ради будущего. Положено нам смотреть не назад, в умершее прошлое, но вперед, в направлении вечной жизни веков будущих. Что минуло, то и минуло, кануло в минувшее.

Во многом Евген разделяет перспективные и ретроспективные писательские взгляды Михалыча. «В синхронии и диахронии…» Разве что канонический упор на религиозность почти всех героев двиньковских романов ему представляется излишним. Зря это они суют святыню псам, а благовестные жемчуга мечут перед атеистическими свиньями.

При чем, скажите, здесь религия, если сейчас ему, Евгену Печанскому, почему-то хочется выпить не по обычаю за упокой, но во здравие дядьки Алексан Сергеича? Не исключено, его любимому незабвенному дядюшке на том свете живется так же весело, как и на этом. Со вкусом к жизни. Верно, тамотка нашлось дядьке, что выпить, чем закусить. Будь то в раю или в аду…

Как бы там ни было внизу и наверху, в религиозную колею тогдашний разговор не вошел. Евгений избрал иную тему:

― Послушай, Алексан Михалыч, давно хотел додать тебе к твоим воззрениям на спиртное и съестное, общеупотребительно. Коли не возражаешь?

― Исполать тебе, читатель мой благосклонный! Я тебя уважливо слушаю, мой молодой друг.

― Так вось, Михалыч. На мою думку, качественные спиртные напитки надо гастрономически определить в разряд калорийных блюд. Ими можно и должно существенно дополнить, разнообразить правильное и красивое пропитание вкусной и здоровой пищей.

Например, настоящую водку на русском языке жрут или кушают. Бывает, принимают ее как лекарство, для аппетита, перед едой. А сколько в ней, проклятой, килокалорий, ты получше меня знаешь. Потому что употребил ты ее гораздо больше в течение твоей долголетней застольной жизни. Разве нет?

Вот такую разговорную раскладку с филологией и гастрономией интеллектуальный гурман дядька Алесь не мог не поддержать. Экспромтом пошел красно рассуждать на заданную тему. И к цивилизационным обобщениям прибег, показав и доказав культурологическую парадоксальную дихотомию хронического алкоголизма и ретроградной наркомании. Как оно ему по-писательски свойственно, от Ромула до наших дней. Начал он из глубины языческих столетий от разбавленного греческого виноградного вина и легких растительных наркотиков феодальных ассассинов-исламистов. Показательно не преминул упомянуть лингвистически об американских бутлегерах прошлого века и о трансъевропейских наркотрафикантах нашего третьего христианского тысячелетия, которое у нас нынче на дворе.

Хотя бы глянуть сверху вниз, с пятого поверха, синхронически на дворовых пенсюков-доминошников у детсада, поутряни заколачивающих козла, не позабыв для тонуса раздавить один-второй фуфырь дешевой казенной бормотухи. Иначе у них не выходит, коли их мозги выходят на пенсию раньше, чем все остальное. Нет мозгов ― пиши: пьянтос и забулдыга…

 

Глава восьмая От жизни прошлой отдохнуть

Змитер Дымкин с высокомерным неудовольствием и мизантропией взирал с четвертого этажа из окна кухни на стариковские заседания. Внизу там, на скамейке у мусорных баков, на ступеньках заднего крыльца в женский тряпочный магазин.

Во, опять у них субботнее партсобрание с утра пораньше! Добро бы в какой-нибудь компартии состояли. Так нет, сплошняком беспартийщина помойная об американской и российской политике рассуждает впросак, осуждает невпопад. То ли мозгов к пенсионному возрасту так и не нажили, то ли из ума уже выжили…

Фраза Змитеру понравилась, и он срочно присел к компьютеру записать ее, несмотря на жуткую похмелюгу. Небось, пригодно для актуальной статьи о перманентном увеличении отсрочки выхода на пенсию, которую грозится утворить пожизненно президентствующий А. Лукашенко. «Не иначе потому, что сам-то Лука ― ужотка пенсионер, без мала два года в совковых пенсионных летах. Молодым живеньким президентом, должно быть, до смерти желает оставаться. Ох не охота ему на вековечный покой, сначала на лавочку у подъезда, а потом и на кладбище».

Остроумный вывод о вероятной подоплеке пенсионных новаций и пертурбаций Змитер также внес в файл журналистского досье на белорусского президента шестого срока годности. Партийные оппозиционеры и беспартийные диссиденты, знамо дело, его доводы определенно оценят по достоинству.

Однак вчерашнее дает о себе знать. Погудели вчера по кабакам будь здоров. Отсюда и оттуда похмельное утро ― это вам не добрый питейный вечер в компании брестских одноклассников и какой-то приблудной шатенки. Она вон лично телефон и мыло на зеркале в прихожей лиловой губной помадой пометила, когда уходила под утро. Как же ее звать-то? Припоминать не к дырявой голове… Не могла имени собственного написать, раз подружились…

Пиши не пиши, но похмелье надо гнать, не так, так эдак. Коли кофеин в большой кружке не помогает. Курить, что ли, опять начать с большего?

Тем не менее, последнюю неспортивную мыслишку Змитер здравомысленно отверг, рысью спустился, сбегал к супермаркету на перекрестке с уличной пивнушкой, прикупил пачку твердых мороженых пельменей, теплого хлеба. Обильная еда должна непременно помочь, а свежее живое пиво, ведомо-неведомо, есть универсальное лекарство, панацея от всех синдромно похмельных хворей и слабостей души.

Пиво душевно выпито, вскипяченные фабричные пельмени съедены. Теперь можно по субботнему плану действовать, работать, не рассупониваться. Пренебречь несусветной жарищей в конце июня. Вчера после хорошей грозы в Минске посвежело как раз для пьянства и разврата. Но не намного. Хотя вскоре запланированный отпуск в июле, отдых на природе в Беловежской пуще. А там, в августе вовсю, прыг-скок, развернется предвыборная кампания в Палату представителей, временно исполняющих при Луке обязанности парламентариев на любительской основе. На законодателей записные палатники явно не тянут, если подавляющее количество законопроектов исходит из правительства и президентской администрации. Интересно, почему Лука реестровых оппозиционеров в свою палатку не пропускает? Ведь самое то дерьмократического декорума ради?

С попутными размышлениями Змитер исходяще взглянул на упомянутое здание, где безысходно расположились Александр Лукашенко и его аппарат сотрудников, соучастников, пособников. Затем наш и ваш журналист Дымкин свернул направо, миновал декоративно исторический особняк компартийного гауляйтера Петра Машерова. Сделал моментальный цифровой снимок престарелых недвижимых «жигулей» на достопримечательном машеровском фоне.

Тут он не мог не вспомнить о своих собственных аварийных делишках, если вчера его сызнова пригласил зануда-следователь и заново тягомотно допытывался, выспрашивал, мудила, доскональности дорожно-транспортного происшествия, произошедшего с гражданином Владимиром Ломцевичем-Скибкой такого-то числа в апреле месяце сего года. На память Змитер Дымкин никогда и никому не жаловался, профессионально помнил все обо всем. Потому вчерашние показания, каковые он подмахнул не глядя, едва ли в чем-либо расходились с его предыдущими объяснениями.

От Ульянова Змитер вышел на Первомайскую, бодро дошел до Пулихова, запасся пивом и наизволок, через уютные дворики старой номенклатурной застройки поднялся в горку к редакции еженедельника «Знич». Настроение у него было изумительное и восхитительное. Что может быть лучше июньской теплой погоды и предстоящей ему роскоши человеческого общения?

На лестнице он предупредительно помог неказистому старичку инвалиду. Подержал участливо черный плотный пакет-кирпичик, пока однорукий в кожаной перчатке неловко переправлял, перекладывал палку-ходилку из одной руки в другую, расстегивал молнию на сумке.

Личную торбу-кофр для компа и цифровичка Змитер покойно уложил на диванчик в редакционной, насквозь прокуренной кухне. Пишущего, говорящего, читающего, пьющего кофе и пиво, курящего народу набралось уж довольно к его приходу. И он с большим удовольствием подключился к обмену мнениями о предписанном окончании процесса поквартирной приватизации ветхого жилого фонда и перевода его в реестр арендного жилья.

Около трех часов редакционные народы, как обычно, принялись мало-помалу отчаливать, отваливать в продолжение субботнего дня и вечера. Да было их сегодня меньше обычного по погоде и дачно-летнему сезону. При делах остаются только выпускающий редактор и ответственный секретарь. Но и те намерены закругляться с извечной газетной морокой, какую можно доделать, если уж не в воскресенье, то наверняка в понедельник-вторник.

Увлекшись словесной эквилибристикой с коллегой экономистом, с кем они многоэтажно поминали беспрецедентно затратный проект строительства третьей линии минского метрополитена, Змитер не уделил какого-либо внимания резкому звонку в дверь. Не то слово выпускающий редактор, краем уха следивший за экономическими дебатами. Он мгновенно насторожился:

― Здравствуй, срака, новый год! Менты с погромом! Спокойной ночи, малыши, вашу мать…

Редакторское чутье маститого тертого журналюгу не подвело. То же самое следует сказать об ответсекретаре, разом метнувшемся из-за стола к двери. Щелкнули, запираясь, ригели замков, брякнула металлическая цепочка на незапертой днем двери в редакцию.

Звонят-то по-свойски только по домофону снизу, ― сообразил Змитер.

― Ноутбуки, планшеты в сумки! Говорить ― это ваши личные! ― раздалась вторая команда редактора, покамест ответственный секретарь выявлял по фамилиям, званиям и должностям, кто там ломится в двери редакции. Твердокаменно обещал, что ни за что не откроет, покуда не дозвонится до ментовского и гебистского начальства.

Прецеденты нападений ментов и гебистов на редакции демократических газет имеются. Их, налетов, наездов, в Беларуси навалом с обысками и повальным изъятием системных блоков компьютерной техники под смехотворными надуманными предлогами. Бывало, государственные погромщики гребут туда же личные наладонники, смартфоны, планшеты, нетбуки.

Так что независимые от белорусского государства редакционные народы отлично знают, чего им делать в случае внезапного и вероломного вражеского нападения. Очень жаль, что сегодня нерабочая суббота, не всех коллег журналистов, горластых правозащитников, представителей иностранных СМИ, работников посольств удастся быстренько известить и поднять по тревоге.

Известное дело, неблаговидные казенные дурости и непотребства ох не любят огласки и гласности. Еще болей им ненавистны скандальные сенсации на межправительственных верхах с участием международных организаций. Сор из избы ― государственные дуроломы, вся бюрократическая шайка-лейка ― стараются не выносить вовне, вон с хаты. Предпочитают втихаря пакостить, гадить, ковыряться во внутренней грязи и в собственном сранье. Выглядеть обосранным на людях нынешнему белорусскому государству нежелательно. А то получается, что у него внутри, то и снаружи весьма неприглядно. Не зря ведь органы зовутся внутренними, а?

Змитер отложил на потом новые мысли и радостно вошел в демократический комитет по встрече неприкаянных охранителей лукашистских дурковатых порядков. Еще бы, воочию наблюдать грязный гебистский погром! А потом в кайф отписаться! Вывести говно на чистую воду в проруби, пускай поверху плавает, авось, не утонет…

Здесь гебухе и ментуре не зашуганное быдло, которое по одной половице ходит, чихнуть боится в присутствии власть захапавших. То-то им будет веселье с приданным!..

Как продолжились и чем закончились гласная веселуха с международным скандалом, Змитеру Дымкину не довелось досмотреть до составления протокола и описи изъятых предметов. Без особых примет серенький худосочный человечек с удостоверением майора КГБ и невнятно произнесенной фамилией вежливо пригласил гражданина Ломцевича-Скибку В. Д. на редакционную кухню:

― Ваша сумочка, уважаемый? Откройте, пожалуйста.

Понятые, внимание!

Чуть раньше майор тихонько, но властно заткнул старуху, привлеченную в понятые где-то по соседству. Престарелая домовая лукашистка пустилась было зычно возмущаться карикатурами и коллажами на Луку, там и сям развешанным по стенам редакции. Ей он еле слышным голосом приказал не создавать препятствий в работе правоохранительных органов, статья номер такая-то УК РБ.

Сейчас совковая карга боязливо молчит, пока Змитер, стиснув зубы, не проронив ни слова, достает из кофра и выкладывает на диван планшет, цифровой фотоаппарат. В боковом отделении для запасного аккумулятора тоже что-то лежало.

― Стоп! ― майор его остановил. ― Дальше не трогать.

Словно бы небрежным движением руки в желтой латексной перчатке он залез в расстегнутый боковой карман и оттуда выудил черный пластиковый пакет-кирпичик. В момент умело вскрыл его столовым ножом, взятым с кухонного стола.

― Порошок белого цвета! ― доходчиво объявил серый гебист специально для понятых.

Протокол на Вовчика Ломцевича, умопомрачительно шандарахнутого таким вот пассажем с тремястами граммами кокаина высокой концентрации, составит молодой белесый следователь в здании республиканского КГБ на проспекте. Именно туда арестанта, до прострации оглоушенного нечаянной напастью, отконвоировали пятеро в штатском на микроавтобусе через боковые ворота мимо вооруженных караульных на КПП. На допросе он несколько пришел в себя. Как незаконно задержанный, категорически отверг какую-либо свою связь с безусловно подброшенным ему наркотиком.

Следователь одним-двумя пальцем долго тыкал в клавиатуру десктопа, выстукивал категоричные и краткие показания задержанного. Дважды куда-то выбегал по полчаса: не то звонить по мобиле, не то живьем советоваться с начальством.

В конце концов с гражданина Ломцевича-Скибки В. Д. берут подписку о невыезде и отпускают восвояси прямиком на проспект из центральной проходной с колоннами. Его информационно-компьютерное имущество, какое никого из органов не заинтересовало, никто и пальцем не тронул. Тогда как редакция газеты «Знич», куда вернулся Змитер по горячим следам выложить все о гебистском допросе, враз лишилась пяти системных блоков, сервера и двух дорогостоящих ноутбуков. Планшеты и прочее, как личную собственность, удалось отстоять совместными правозащитными усилиями, прибывших по тревожному сигналу иностранных дипломатов и журналистов.

Из редакции журналист Змитер Дымкин, мерно, механически шагая, двинулся мимо парка в сторону проспекта. Возвращаться домой на трамвае ему ужасно невмочь в субботу вечером. Успокоиться бы! Придумать, чего делать-то… В сквере у Круглой площади он долго сидел сиднем на лавочке, пиво темное пил, сокрушенно перебирая в ошеломленной памяти сумасшедшие события прошедшего дня. Ничем больше он особо не интересовался. И того меньше ― окружающими его архитектурными и топонимическими особенностями в центре Минска. Со своими кошмарными делами бы разобраться!..

«В теме и в обосранной реме, в архитектонике… Так их к такой-то матери, коли крыша оп…юще едет от невообразимой мафиозной подставы!»

Хотя старорежимный монументально железный лозунг по окружности на чердачных крышах двух барочно изогнутых зданий на достопримечательной площади все-таки привлек его ассоциативное журналистское внимание: «И оно тебе это надо? Допустим, «Подвиг народа бессмертен»… Як мафия, что ли?..»

Потом и во вторую очередь чуть задумался по пути к дому в кольцевом подземном переходе: «Надо же! кроме нижнего вестибюля одноименной станции метро, других адресов старинная сталинская площадь Победы не имеет… Окаменелая уродская идеология, зиккурат ступенчатый… с орденоносным фаллосом в теме без ремы…»

В воскресенье Вовчик Ломцевич с утреца немеряно наклюкался крепленым пивом. Позабыл, что он ― влиятельный корреспондент Дмитрий Дымкин из могущественного официоза. Не подумав, на паспортную фамилию заказал, оплатил железнодорожный билет по интернету на какой-то скорый проходящий поезд до Бреста. Он так толком тематически не отошел, ни на каплю не очухался от субботнего обломного, скорее, переломного кошмара.

Взяли да повязали его минские вокзальные менты на ближней станции Столбцы. В мягком купе СВ он ехал один, не считая трех бутылок пива и планшета.

Последний факт Змитер ненамеренно отметил без какого-либо юмора и литературных реминисценций: «Хапун и пипец тебе в просрацию. Вось гадство жудасное!..»

 

Глава девятая Все были жребии равны

В среду рано утром Тана Бельская заехала по старой памяти и по делам к нотариусам на улицу Фрунзе. Удачно припарковалась поблизости у входа в парк Горького. После нотариальных дел прошла пешком чуть дальше, прикупила попутно свежего бородинского хлеба в угловой булочной на площади Победы. Вырулила на Захарова к ин» язу. Неприязненно глянув, слева мимоходом обогнула уродливый темно-серо-бурый четырехгранный площадной обелиск с облицовкой, непристойно траченной грязными потеками сверху донизу. А оттуда сосредоточенно включилась в плотный трафик на проспекте, ей уместно переименованном в честь белорусской незалежности. Из центра озабоченно направилась к себе в офис на отдаленную периферийную Петровщину.

Затем в обычном офисном порядке начала рутинный рабочий день с чашки крепкого черного кофе. Заодно бесстрастно просматривая, пролистывая пренебрежительно в байнете местные политические новости той или иной ориентации. Губы не поджимала и нос не морщила. Чего тут гримасничать не по делу?

Пусть там оппозиционные альбо государственные господа и товарищи политики строят хорошие мины при плохой игре. Кого-то стращают, обличают, мельтешат, суетятся. На здоровье! если она не предвидит каких-либо неприятных неожиданностей.

Жди не дождешься чего-нибудь от них, коли у них як по-старому, и очень редко происходит что-нибудь кардинально новое. Кажущиеся новинки белорусской политики на деле выказывают тот же тупой застой, что и симптоматичное поведение психов. В том одноименном народном дурдоме за северной окраиной Минска. Одни и те же завзятые события, лица, фигуры мелькают, митусяться, маниакально повторяются, хронически тянутся, неопределенно растягиваются в течение долгих политических лет и десятилетий повседневного бедлама в будничном борделе. Вот и все новинки!

К Новинкам семейно-брачная консультация «Совет да любовь» имеет самое непосредственное и определенное, функциональное отношение. В отличие от психопатической политэкономики, безумной мешанины всего государственного и частного, невротически перемешанного в Республике Беларусь, бизнес господ Бельских четко по координатам организован и упорядочен. В республиканской психиатрической клинике, в тех самых Новинках, фирма и общественная организация Таны Бельской изначально и взаимовыгодно на договорной основе арендуют отдельную палату на десять койко-мест для женщин, пострадавших от домашнего насилия. Оплачивается их содержание и пребывание от альфы до омеги из благотворительных иностранных источников. При этом двуликие «Совет да любовь» в функции подрядчика и посредника отнюдь не пребудут внакладе от щедрот гендерных зарубежных филантропов. Фондоотдача вполне существенна, легальные инвестиционные транши приходят и проходят, обналичиваются вовремя, беспроблемно.

«Устраивать ходячий дурдом в бардаке у меня на фирме я тут-ка никому не позволю. В сраку им водяру пьянствовать и массовые беспорядки нарушать…»

На каком-то новостном сайте Тана вслед за дурацким комментарием о беспредметном сходбище-позорище белорусских демократов в парке Янки Купалы диагонально прочла невразумительное сообщение об исчезновении видного оппозиционного журналиста Олега Инодумцева. Не замедлила его аттестовать вслух Вольге Сведкович:

―…У нас в Беларуси исчезнувших не бывает. Законно и подзаконно. Наверняка в запой вдарился, пьянтосина. Хотя, скорее всего, убрали, замочили потиху строчилу газетного. Или самотеком в эмиграцию убег, коли в тюрягу не законопатили, недоумка.

Вот что, любовь моя Оленька. Свяжись-ка ты с позитивным хлопчиком по имени Дмитрий Дымкин из президентского желто-цветного официозика. Закажешь ему хорошенький цветистый очерк о наших разнесчастных женах. Знающие люди говорят: берет он недорого. И пишет для нас приемлемо, сама кое-что читала.

Выйдет самое то перед моей поездкой в Нью-Йорк на гендерную конференцию…

Личный прием благотворительных клиенток-пациенток, обратившихся на фирму с юридическими брачными претензиями, притязаниями, госпожа Бельская начала пунктуально по распорядку. Закончить ей его помешали в самой нежданной форме. Ровно в полдень в офис семейно-брачной консультации Бельских как вдруг ворвались бравые хлопчуки из отряда милиции особого назначения «Диамант» в полной боевой экипировке.

Неудержимую ментовскую атаку организовали тактически грамотно по фронту и в тылу офисного здания. Положили на пол охранников спереди и сзади. Тех, кто недостаточно резво улегся лицом вниз, слегка уронили на пол подсечкой берцами, кому-то добавили по почкам.

На фирме штурмовому милицейскому отряду никто не оказал физического сопротивления, за исключением запаниковавшей дамы астролога с заднего крыльца. Корпулентную астрологиню пришлось с матюками выковыривать из подсобки уборщиц. Туда в виду распаленно атакующих ее в страхе занесло, чтобы экстренно укрыться, а там намертво заклинило в узеньком шкафчике с вениками и швабрами. А уж воплей насчет беспредела и ай больно, два дюжих омоновца, ― больше их в уборщицкой каморке не поместилось, ― они наслушались немало, покуда не допетрили врасщеп разломать шкафчик. Походя и дверь подсобки на х… То есть напрочь вынесли хилую дверку купно с толстухой-гадалкой.

Тана Бельская того несносного массового беспорядка и беспредельщины положительно не видела, не слышала, поскольку в директорском кабинете на втором этаже с ней обошлись не в пример тактичнее. Без русского площадного мата, но с прокурорским ордером на обыск.

В присутствии понятых и других официальных лиц, включая помощника районного прокурора, подполковник из Следственного комитета вежливенько предложил уважаемой госпоже Бельской самостоятельно открыть ее персональный сейф, предельно оснащенный сигнализацией, броней и кодовыми замками.

Доставать и трогать что-либо в собственном сейфе Тана наотрез отказалась.

Предупредительный подполковник скользнул вялым взглядом по тряпичному кейсу в руках одного из своих оперативных подчиненных, искоса глянул на безотказного представителя прокуратуры. Госпожу директора и ее протестующие возгласы демонстративно проигнорировал, не учитывал.

Засим без длительных, утомительных споров, поисков собственноручно работает профессиональным взломщиком, заучено используя специальный инструментарий и оснастку. И невозмутимо так обнаруживает у нее в директорском сейфе большой, заклеенный скотчем сверток, очевидно, сработанный из прозрачных конторских файл-папок с перфорацией. После чего вытаскивает из кармана крохотные маникюрные ножнички, методично прокалывает многослойную оболочку, умеючи пробует на вкус частичку белого порошка из этой вот офисной упаковки. Тут же определенно объявляет гражданам и сотрудникам, присутствующим при обыске:

― Около 400 граммов чистейшего героина, коли ласка.

«Вось и предъява тебе! знать бы от кого…»

Прежде чем препроводить по этапу задержанную гражданку Бельскую Т. К. вежливый востроносенький подполковник, неяк симпатизирующий белорусской мове, участливо разрешает ей посетить туалет.

«Хотя бы от стилета избавилась, и то хлеб. Не то стали б шить от п… и выше незаконное хранение холодного оружия…

Повязали, суки, ласково, захапали приветливо…»

В ментовском изоляторе временного содержания на Окрестина Тану Бельскую долго не мариновали. Часа полтора, не больше, придержали в одиночном вонючем отстойнике в наручниках, свободно без натяга защелкнутых спереди. Даже без личного исподнего обыска обошлись, отпечатков пальцев не брали. Потом, к ее невыразимому облегчению, прямиком завезли, повезли с почетом на служебном «ауди». Пускай по-прежнему не снимая наручников, зато в центр, на улицу Урицкого с шиком в СИЗО КГБ РБ.

«Американка, йе вашу мать! Хорошо хоть не на Антошкина в беспредел! Точняк, свекор Федос по быструхе провернулся. Узнал о дурной подставе и вперед на мины с песней…

Лева Шабревич в курсе, Вольга иносказательно черкнула пару строк, когда кипятильник и прочее в кешере барахлишко, шмотье, разрешенное подследственным, оперативно сюда передала.

Ничё, царица Тамара Винникова, банкирша национальная, говорят, тут сидела. И я посижу… Навряд те слишком долго. На воле с той п…той подставой и подкинутой наркотой есть, кому ускоренно разобраться…

Уйя! Развели, подставили, об…сы… Что такое не везет, и как с ним в тюряге бороться, что в лобок, что по лбу… Хапун тебе в сраку!..»

 

Глава десятая Охота к перемене мест

Евген Печанский благорасположено, в собственно распланированное время, уехал удельно в отпуск за кордон. Вернее, беспрепятственно, без воздушных ям и турбулентностей, гладко пересек европейско-белорусскую границу самолетом рейса «Белавиа» Минск ― Лас-Пальмас на высоте нескольких тысяч метров над землей.

Причем и в этот раз у него возникло некое ощущение неземного благополучия и заграничной легкости. Так бывало и до того, едва он мог сполна убедиться, что действительно покинул Беларусь. Будь то в воздухе или понизу на закордонной территории, если ехать поездом или автомобилем. Возможно, это и есть чувство Родины, когда он то ли в эмиграцию свободно направляется, то ли на волю откинулся после продолжительной отсидки на зоне? Не то будущий эмигрант, не то бывший зек.

Ни в том, ни в другом социально качественном состоянии Евген покамест никак не побывал. Вероятно потому, пасмурный погранконтроль, злобную таможню в аэропорту Минск−2 воспринимает в основном, как технические формальности, бюрократические частности, ничего для него не значащие.

«Ни в дебет, ни в кредит. Если охват не обхват, а обойма не магазин…»

На солнечных безоблачных Канарах его всегдашним порядком ждут отдохновенная тишь да евроатлантическая гладь. Европейские партнеры охотно откликнулись на канарские, итальянские и баварские предложения, а уже в Мюнхене четырехстороннее соглашение о намерениях было конструктивно обсуждено и вскоре подписано без малейших недоговоренностей.

«Спасибо родному батьке, дважды в шерсть прилетавшему из Фриско!»

Из Берлина рейсом «Люфтганзы» отпускник Евгений Печанский прибыл в Киев, где задержался на три дня вне каких-либо прагматических или утилитарных целей. Разве лишь посетил кое-какие издавна им избранные киевские ресторации, взыскательно проверяя, не ухудшилось ли там предложение правильного и вкусного пропитания по причине политических передряг и перехлестов.

В большой украинской столице Евген порой чувствует себя политически и экономически получше и посвободнее, чем на малой родине в Минске. Теперь Киев также не обманул его в отпускных ожиданиях. Но пора бы и честь знать, коли таковой считать возвращение к работе из жовто-блакитной Украйны в красно-зялёную Беларусь.

«Где-то восход золотого солнца в чистейшем голубом небе, а там красный закат над грязноватым зелено-коричневым болотцем. Вспорхнуть не порскнуть…»

Киев и Украина на поверку не чужды Евгену. Хотя бы потому, что помимо тамошних деловых связей и гастрономических интересов у него в запасе имеется паспорт гражданина Украины. В Беларуси о том официально знать не полагается. Но в Украине своими натурализованными фамилией, именем он может воспользоваться с полным на то легальным основанием. Даже авиабилет до Минска−2 приобрести, коли нужно, в аэропорту Жуляны или еще куда-нибудь в Борисполе.

Когда-то, в бытность президентства Януковича, аудитор Печанский из чистой любезности провел кое-какое документальное расследование. Педантично изучил некоторые документы, предоставленные киевскими партнерами. Хотя речь шла о немалых деньгах, об оплате своечастных ревизорских услуг он не уговаривался. За что заимел в подарок бриллиантовые запонки, а немного спустя ему в Минск подвезли украинский паспорт бонусом. Допустим, с небольшой ошибкой в фамилии.

«В натуре ясно, каб его никто здесь не читал и не завидовал, как В. Маяковскому в широких штанинах».

Для недолгого перелета по знакомому маршруту Киев ― Минск гражданской поэзией или каким-нибудь немудрящим криминальным чтивом Евген не запасся. Какой-никакой, но он пока отдыхающий, а чтение чего-либо в бумажном исполнении у него напрямую связано с его корпоративной службой. Между тем на использование высокотехнологичных устройств, чтобы в дороге время скоротать, почитать и поработать, в государственной «Белавиа» наложен тяжелый отстойный запрет. В довесок неуклюжие книги со стихами и детективами наш Евгений Печанский ни раньше, ни теперь в руки не берет, предпочитает другие жанры элитарной или массовой словесности на излучающем экране легких эргономичных гаджетов.

Для него в самолете лучше всего пораскинуть мудрыми мыслями, оценить с высоты, отстраненно, «что же будет с Родиной и с нами…» Песенная цитатка и музыкальная фраза ему на ум попутно подвернулись, ненароком. И об их авторстве он думать не думает, если нарочито взялся поразмышлять о времени и о себе без цитирования поэтических первоисточников. «Дедукция всяко не индукция…»

Итого: всякое время, всяческие свои жизненные периоды, перипетии, пертурбации Евген допустимо подразделяет на два строго перемежающихся режима: благоприятствия и неблагоприятствия. Черными и белыми полосами он их не называет. По его мнению, оно так же глупо, как и считать оба режима идущими в чересполосицу фаталистическими скоплениями удач и неудач в черно-белом цвете древнего кинескопа. Или зачем-то привязывать цепочку свершившихся благоприятных и неблагоприятных событий к месячным графикам неких программных биоритмов. Глупее того, тужиться что-либо предугадать в будущем помесячно, на год вперед графически, на малонаучном базисе, исчисляемом от дня рождения.

При этом гороскопов, счастливых звезд и планид, прочих астрологических идиотизмах, иной гадательной ерундистике и в помине у него нет. В суеверах он никак не состоит; якобы знамения, предзнаменования вызывают в нем раздражение и неприятие. В народные приметы Евгений Печанский не верит абсолютно, твердо зная, что вся эта быдловатая муть ― невротические навязчивые состояния тех, кто поскудоумно склонен доверять антинаучным и антирелигиозным выдумкам.

Зато ему очень желаемо разузнать, понять кое-что в силу его личной психологии. Почему в одни периоды жизни у него почти все прекрасно удается? Однако в другое перемежающееся время то же самое в лучшем случае периодически выходит в виде средней паршивости. Коли не высказаться задушевнее, помянув в одночасье валом валящие мелкие и крупные незадачи крепким словцом на многих языках.

Скажем, невзначай наступает время, когда едва ли не все, что он делает, говорит, предвидит, предусматривает ― получается оптимальным образом. На судьбоносный звездный час не похоже, если такое случается довольно часто и чаще всего не приводит к большим жизненным успехам. По той же причине назвать вдохновением режим наибольшего благоприятствия явно не стоит. Пожалуй, оттого что не всегда выходит создать что-нибудь долговременное, хорошим творческим заделом на будущее.

Потом ни с того ни с сего настают времена, когда правильные слова, верные дела, выверенные поступки совсем не приносят ощутимую практическую пользу. Или же оборачиваются действительно противоположным тому, что тщательно планируется, скрупулезно разрабатывается заранее. С большего провалов, завалов вроде бы нет, но и никаких триумфов тоже не наблюдается. Вместо успешных безошибочных действий ― медлительное, исподволь нудное, изматывающее развертывание серийных мельчайших неприятностей, оплошностей, промахов, случающихся по ничтожным поводам.

«Следом тотчас, нате-ка, пожалуйста, Ген Вадимыч, отраз могучая кучка крупных благоденствий на лазоревом блюдечке с золотой каемочкой. И Лас-Пальмас, где пятьсот тысяч жителей, и всяк поголовно в белых шортах!»

И, что самое нежелательное, сейчас он, Евген Печанский, не в состоянии вычислить, предположить, в какой такой режим жизнедеятельности предрасположен невзадолге войти по окончании отпуска.

Однак, при всех вариантах событийного развития все и всегда по большому гамбургскому счету зависит от него самого. От того, что он прагматически сделает или упреждающе совершил вольно или невольно с прицелом на будущее.

На какие-либо подарки судьбы или театральных богов из машины он никогда бездумно не полагался.

«Был бы положенный боекомплект под рукой либо малый ядерный заряд за пазухой… Дуло, поддувало с турбонаддувом… Подумаешь, Колумбово яйцо! Поставлю, и будет стоять, как миленькое…»

Без приключений и литературных цитат-каламбуров Евгений по прилету спокойно прошел на автостоянку в аэропорту. Сел в свой скромный синенький «гольф», терпеливо дождавшийся хозяина. И свободно укатил в собственный удел к себе на дачу в Колодищи. Заодно похвалил сам себя. Мол, благорассудительно заменил аккумулятор, коли его непритязательный автомобильчик с пол-оборота завелся и поехал без проблем.

* * *

Взяли Евгена на следующий день по дороге на службу в первый же его рабочий понедельник в начале девятого утром. Грамотно перекрыли ему наглухо тремя машинами и микроавтобусом проезд на железнодорожном переезде. Хренова туча омоновских стволов на изготовку. Сопротивление бессмысленно ― вмиг решето сделают. И тому подобное: вполне рутинно руки на капот, ноги в раскорячку.

Тут же последовали обыск и досмотр транспортного средства марки «мицубиси-аутлэндер».

В салоне автомобиля обнаружены автоматический пистолет итальянского производства «беретта», неполная пачка патронов к нему. В багажнике: вмонтированный в запасное колесо тайник с пистолетом ПМ. Как значится в том же протоколе, составленном на месте задержания, в указанном тайнике ―150 граммов расфасованного в чеках героина.

Точно в 9.30 задержанный гражданин Печанский Е. В. был доставлен на дознание в Генеральную прокуратуру РБ. По завершении допроса решением следственного органа и постановлением Минского городского суда взят под стражу. В дальнейшем этапирован в следственный изолятор КГБ.

«Скорый хапун и в Американку! Уважают, знать, наркодилера и террориста… Есть-есть на сраке шерсть…»

 

Глава одиннадцатая Они сошлись

В Американке приняли Евгена чин чинарем, правильно, по понятиям. С прибытием в душ препроводили по прошествии дотошного шмона. Вечерком после ужина пальчики откатали для тюремного архива. Сфоткали для следственного дела наутро. В одиночке карантина ради держали всего-то двое суток. В среду направили на подселение в двухместную камеру. Чтобы оба сокамерника не скучали, не тосковали, видать.

Чувство черного юмора у Евгена как есть прорезалось на допросе в прокуратуре. С той поры расставаться с ним он не помышляет. Какая тебе грусть-печаль после полуторачасового благополучного свиданьица-свиданки по-свойски с адвокатом Левой Шабревичем?

Удивительное дело! Он, Евген Печанский, таки вот чалится в Американке, в крытке, так сказать. Две серьезнейшие статьи ему шьют. Но чудится, будто вошел он не в тюрягу, а в самый что ни на есть удачный режим наибольшего благоприятствия.

Совершенно другой случай, следовало бы учесть, его новый скучный сожитель по камере. Нехотя поднялся со шконки, когда двое надзирателей пришкандыбали, приконвоировали ему сокамерника на новенького. Доложил тускло им о себе, как единый дежурный по камере. Сквозь зубы назвал сипло, глухо свою фамилию подследственного Ломцевича-Скибки. Снова улегся. Безучастно отвернулся к облупившейся серо-голубоватой краске и к трещинам на штукатурке в стене.

В камере жара, а тот в домашнее одеяло заворачивается, кутается, меланхолик тоскливый.

«Нехорошо это, неправильно, не в понятиях. К тому же этот меланхолический корешок-то не только мне знаком. Если покамест не воочию, то заочно. По многим интернет-публикациям вводная политинформация получена. Давно и недавно.

Надо сходиться покороче, живьем со известным политзеком Вовчиком Ломцевичем. Он же независимый журналист-аналитик Олег Инодумцев и штатный корреспондент пропрезидентского официоза Дмитрий Дымкин. Един в двух лицах, скажем. Нет, даже в трех. Коль одновременно крупный наркоделец. Кокаиновый король, оппозиционная мафия, как подвывают следствию желтые и полугосударственные СМИ. Есть, кстати, за что. Полкило элитного марафета с собой таскать ― это вам не фунт изюма.

Статья у него, конечно, народная: три-два-восемь. Однак масштаб и размах в шерсть как далеки от наших торчков и толкачей наркоты по клубам и ночным дискотекам.

Вот это подстава! Ажно завидки берут выставленного на ту же статью нейкого маленького наркодельца Печанского!

Хотя выбраться отсюда на волю гражданину Ломцевичу-Скибке як-неяк легчей, чем гражданину Печанскому. Чем мы хлопчука порадуем. Но не сегодня, а завтра, на прогулке».

Времени на все про все и подавно хоть продавай. Бог весть, сколько им здесь вместе припухать. Либо о том ведомо начальнику гебешной крытки, может, тому лошастому следаку-важняку из Генпрокуратуры.

«Кто-никто на земле или на небесах распорядился поместить двух подследственных в одну камеру Љ 3 почти над входом в нашу хорошую Американку».

Евген распаковал без лишних слов зековский кешер ― как и водится: сине-красный, клетчато-полосатый. Переоделся не торопясь из джинсов и кроссовок в сланцы, белую футболку и шорты. «Спасибо Леве, с кешером для крытки по полной провернулся».

Пора и за напарника браться.

― Приветанне, кокаиновы мафиозо! ― обратился Евген к бессловесному телу сокамерника. И слова-то он отыскал правильные, белорусские. ― Новинки белорусской политики с воли услыхать не желаешь, брате? Трехдневной давности, скажем. Но тебе, хлопче, сгодятся, коли ты по моим данным скоро месяц тут-ка в Американке зависаешь.

Можешь звать меня Евген. По батьке Вадимович. Захапали по той же статье три-два-восемь, что у тебя.

А ты Вовчик, насколько мне известно?

― Лучше Змитер, ― аутичный сокамерник проявил кое-какой слабый интерес к потенциальному собеседнику. Затем и лицом к нему с горестным вздохом повернулся, когда тот вдруг умолк, выдерживая паузу, набрасывая несколько многообещающих предложений в блокноте.

Лежачий сокамерник прочитал, что ему предложено, моментально оживился, вскочил со шконки, заулыбался, руку протянул для пожатия. Выдохнул облегченно:

― Думал, мне опять бесписьменного стукача-колхозника суют. Достали, суки!

Мафиозо пошел к своим мафиози, не так ли?

На умный, толково заданный разделительный вопрос Евген ответил привычной такой присказкой. Он помнил, от кого заимствовал:

― Центр далек от эпицентра, будьте благонадежны.

― Исподволь не есть исподтишка, из-под полы или из подполья, ― подхватил игру в знакомые слова Змитер. И сей момент произвел вбрасывание:

― Корсаж не корсет?

― А колор не колер, ― взял подачу Евген, немедля спросив, ― что же держит предержащий, коли он не при власти?

Абсурдный, казалось, ответ Змитера лишь подтвердил уверенность Евгена в благонадежности собеседника:

― Дед Мороз не Санта-Клаус!

― Конь не кобыла!!! ― грянул Евген.

В том же уверен и сокамерник, если вдруг без удержу, заразительно расхохотался, повалившись на шконку. Евген усмехнулся и сам помимо воли громко рассмеялся, когда Змитер сумел его спросить:

― Удобрить не сдобрить?

Минуту-другую они оба никак не могли удержаться от смеха и над собой, и над судьбой, вдруг сталкивающей ранее незнакомых умников-разумников вроде в самом неподходящем для них месте. Да еще имеющих однозначно общее интеллектуальное знакомство там на воле, вдали за решетками и за стенами этой старой гебешной тюряги.

Давиться хохотом они прекратили, когда их вернул к ближней тюремной реальности надзиратель, недоуменно отворивший оконце-кормушку в двери камеры.

― Вы чё тут, беспредельщики? ― озадаченно вопросила из кормушки дебелая вертухайская харя прапорщика в зеленом кителе.

Разумный ответ Евгена харю и китель удовлетворили.

― Смешной анекдот вспомнили, старшой.

― А-а, бывает, ― с большой охотой согласился прапор. Меньше всего ему хотелось успокаивать двух психов, к тому же далеко не из простых зеков. Але таких здесь много.

― Ужин скоро, свеклу дают ― сообщил он, дабы соблюсти начальственную важность старшего помощника начальника дежурной смены надзирателей. Дескать, проверил, насколько исправно открывается и закрывается кормушка. Заодно кипятильник, который хранят отдельно от зеков на полочке за занавеской в тюремном коридоре, отдал в камеру на полчаса раньше положенного по распорядку.

― Давай второй кипятильник, у меня он мощнее, ― потребовал Евген.

― Не положено, ― прикрыл кормушку вертухай. Хватит-де одного послабления режима.

Едва одутловатый попка-надзиратель отвалил, Змитер и Евген продолжили знакомиться накоротке, привыкать к внешности и к поведению друг друга. Пока вода закипит, чаек заварится и так далее.

― Давненько дядьку Алеся знаешь?

― Ну если по-русски тороватый обходится без глупой тары, а охломон не всегда хлам, то получается четыре года.

― А я с детства! ― гордо подтвердил самобытное старшинство Евген. Что Змитер отныне ничуть не подвергает сомнению во всех смыслах. И в камере, и вообще, там, на свободе.

Получается, они оба заразились литературной игрой в слова-ляпсусы от писателя Алеся Двинько. Бог знает когда дядька Алесь начал коллекционировать многоразличные примеры для своего секретного словаря расхожих несуразиц, бродячих писательских перлов, да журналистских глупостей, тупостей, редакторских недоразумений, недосмотра, лопоухости и дремучего невежества корректоров. От совковых дебильных опечаток до наших времен огульного пренебрежения орфографией и толковыми языковыми словарями данный лексикон составляется, пополняется.

О том же благорасположено, кабы подкидывали ему глупейшие образчики того, чем кормят, тяп-ляп, нынче читателей горе-грамотеи, Михалыч завсегда просит друзей и знакомых. Разумеется, из тех, кто умеет читать не только субтитры по телевизору. Причем раскрепощенно обладает своечастным независимым суждением о том, чего сегодня творится в стране и в мире.

― Будьте благонадежны! ― процитировал Евген очень двусмысленное писательское присловье Алексан Михалыча. ― Так расповедать, хлопче, какой по тебе информационный шум-гам, гомон на воле стоймя стоит? Прямо-таки поминки по Финнегану справляют, загибающемуся незаконно в страшенном узилище последнего диктатора в Европе.

― Валяй, коли не шуткуешь. Послушаем в откровении наши новинки, и специально, и спациально.

Змитер выразительно глянул на глубокий узкий оконный проем в наружном наморднике в толстых коричневых прутьях. Перевел взгляд на обитую железом серую дверь, Оглядел крашеные стены, высокий сероватый потолок, траченый сыростью. Поднял глаза на зарешеченную электрическую лампу-грушу, горящую иногда днем, но всегда ночью.

Евген очень хорошо понимает Змитера. Прослушка в камере не исключается. Потому сразу черкнул для него в блокнотике, так скажем, маляву, предложил кое-чего перетереть завтра на прогулке. Притом сделать заяву завтрашнему начальнику суточной смены на два прогулочных часа до обеда.

Относительно свежих политических новостей о нем самом и прочем сопутствующем Змитеру с лихвой хватило для поднятия тонуса и бодрости духа. Он сделал стойку на руках, несколько раз отжался от шконки. Затем поблагодарил сокамерника за добрые вести. Похоже, он ничего подобного не ожидал. Скорее наоборот.

― До тебя со мной какой-то сраный стукачок сидел, ― поведал он Евгению. ― Якобы белорус с Молдовы, повязали будто за незаконное пребывание и пересечение границы. Так он меня зоной запугивал, кот помойный. Говорил, восемь лет по моей статье, восемь лет мне на зоне светит в усиленном режиме. Ну я и понял тогда, на воле меня дуже не забывают. Тот недотыка что-то обо мне знает, но молчит, гадик мелкий.

Передачи, семейные, ни о чем, письма от родоков, правда, приходят. Однак свиданки с отцом не дают, тертый хрен им в сраку.

Адвоката ссучившегося я далеко-далеко послал, когда козлина проговорился, что его мой следак назначил. Оказалось, и батьку они обдурили, сучары.

― Думаю, с адвокатурой мы энто дело подправим, Змитер.

Тебя отсюда часто на допросы тягают?

― Да нет, Евген, только два разика водили в браслетах по соседству через двор. И то разговоры были ни о чем. Видать, гебешный следак время тянет или ждет, гадик, пока у меня тут крыша с концами поедет.

― Теперь, малец, навряд ли. Коли меня будешь слушаться.

― Буду, ― не стал возражать Змитер тому, чью компетентность и подготовленность он безоговорочно признает. Раньше бы ему такого сокамерника! Было б куда как легче к этой тюряге приспособиться.

Но справиться у него не помешает:

― У тебя какая ходка, Евген Вадимыч?

― О том, о сем, завтра побазарим, хлопче. На свежем воздухе.

Кстати, почему газет у газетчика в камере не вижу?

― Интересно, как их здесь получают?

― Тебе что, ничего не объяснили?!!

Спросить тут в Американке всяко можно, Змитер ты наш Дымкин.

«В шерсть измельчала достопримечательная Американка. А ли малого здесь так прессуют ненавязчиво?»

 

Глава двенадцатая Почтенный замок был построен

После тюремного отбоя в 22.00, когда на потолке включили чуточку более тусклую лампу, Змитер Дымкин кое-что понял, словом, ощутил. Оказывается, его новоявленный напарник незатейливо в вечернем разговоре словно снял с него гнетущую тяжесть, хотя бы тебе ложного, но уголовного обвинения. Заснул Змитер почему-то успокоенный за уготованное ему будущее.

«Как-нибудь все у нас наладится… Если перспектива назад в историю не смотрит…»

* * *

В 6.00 всем арестантам в Американке, она же СИЗО КГБ, надзиратели-ключники играют подъем. Ходят по кругу вертухаи и стучат ключами в дверные кормушки. Значит, пришло время оправки для зеков, иных счастливых часов, кроме тюремного расписания, не наблюдающих. Покамерно заключенных и подследственных, коим здесь запрещено иметь наручные и другие часы, конвоируют в отхожее место. Те, у кого по камерам не предусмотрено этакого канализационного удобства, могут справить большую нужду на эмалированном толчке с двумя рубчатыми опорами для ног. Открывай кран, пускай быструю водичку, присаживайся орлом на корточки и вали в дырку, коли найдешь чем.

Там же в коммунальном сортире красноказарменного образца полагается опорожнять, мыть и обеззараживать хлоркой парашу из камеры. Емкость для малой нужды в Американке весьма примечательна. Очень походит формой и размерами на портативный унитаз со стульчаком, крышкой и ручкой для транспортировки. Правда, он не белой, а серо-зеленой пластмассовой расцветки. Стульчак под стать и под сраку коричневый, цвета подсохшего дерьма. Видимо, на него следует садиться зекам, то есть зечкам чисто женского пола или опущенным, кому мужчиной быть не положено.

Параша демисекс, ― отметил Змитер.

С появлением в камере Евгена он точно вернулся к прежней наблюдательной жизни профессионала. Положительно в умственном отношении, в уме, мысленно. Если записывать эти наблюдения он не рискует, ― боится, что изымут, ― то запомнить их ему по силам. В будущем непременно пригодится.

На утреннюю оправку Евген не пошел. Змитер его понял. Не так-то просто человеческому организму приобрести привычку-рефлекс гадить по расписанию. «Особисто, коли срать ― да нечем».

На завтрак по тюремному обыкновению дежурный вертухай-баландер притаранил овсянку. Если сдобрить маслом, сахаром и сухофруктами, то ничего, не приедается.

Евген привычно-брезгливо изучил железную миску с овсянкой. С не меньшей брезгливостью он вчера исследовал на предмет съедобности сырую тертую свеклу с селедкой на ужин. Тем не менее, подчистили они, будь здоров, и вчерашнюю, и утрешнюю тюремную кормежку.

С утра оба сокамерника хмуро безмолвствовали. Евген добыл из собственного своего кешера толстую тетрадищу формата А4, уселся за угловой стол справа от умывальника под окошком. Змитер улегся кемарить до прогулки, размышлять по времени и месту.

По его недолгому тюремному опыту и наблюдениям, формой все камеры в Американке одинаковы. Представляют собой нарезанные трапеции двенадцати шагов в длину. Три-четыре шага у двери от стены до стены. Пять-шесть шагов у оконного проема с красно-коричневым стеклопакетом и намордником снаружи, сваренном из арматурных штырей. Некоторые камеры-трапеции чуток пошире. Это там, где помимо раковины есть унитаз с фановой трубой. Но таковское обустройство только для 4−5 зеков в одной камере.

Камеры в виде трапеций из-за того, что тюремное здание выстроено в форме круглой коробки из-под торта, или, если угодно, картонки для дамских шляп великосветского дизайна.

Большая часть тюремных камер, то есть все те, что на втором этаже, расположены по окружности центрального зала. По тому же кругу, как по балкону, ходят, шарятся, шныряют надзиратели дежурной смены. Каждые две-три минуты им предписано заглядывать в дверные глазки. Рядом с каждой камерой специальные полки. На них лежат бритвенные принадлежности зеков, кипятильники, витамины, лекарства.

Как-то раз Змитер увидел на такой полке целую гору разных медикаментов. Анонимно посочувствовал какому-то хвором зеку. Заметив, куда он смотрит, конвоировавший его вертухай, немедля задернул шторку. Тюремная тайна, значит.

Между прочим, даже мельком видеть других зеков, не из своей камеры, заключенным и подследственным Американки категорически запрещено. Перемещаются по тюрьме конвоируемые зеки строжайше по отдельности. Об их секретном перемещении конвойные сигнализируют, предупреждают насвистыванием, чтобы другой конвой и прочие тюремные службисты не зевали, сторонились, обходили стороной. Или подождали, пока тайного зека не проведут, отведут, куда надо, с малохудожественным свистом.

«Свистуны влагалищные, черти драные!» ― ехидно процитировал Змитер по поводу и по случаю. Правда, из другой, уж вовсе фантастической оперы. «Быть может, когда-нибудь некто Дымкин тоже напишет оперу… кому-нибудь, как свидетель, в Гаагский трибунал по расследованию преступлений белорусского лукашизма».

Чтобы подняться на второй тюремный этаж через центральный провал с круглой балконной балюстрадой, зекам и конвойным надо преодолеть два марша примечательной железной лестницы, ― вернулся Змитер к мысленному описанию внутренних достопримечательностей Американки. Черт те знает сколько ему предстоит в ней кантоваться. «Подконвойно и подневольно».

Пупырчатые ступени центральной лестницы в Американке до блеска стерты, измерены шагами бесчисленных заключенных, их конвоиров, начиная с 30-х годов прошлого века, когда была построена эта вот следственная тюрьма ГПУ-НКВД-МГБ-КГБ. Выстроили ее по американскому проекту, как и другие, ей идентичные спецтюрьмы в коммунистическом Совсоюзе. Наверное, отсюда происходит ее название в народе, ― пришел к немудрящему умозаключению Змитер.

Наверху от лестницы ведет ответвление на центральную площадку-насест. Должно быть, когда-то на ней сидел попка-вертухай, вкруговую озирал камеры одурелый чекист. Если вместо глухих дверей с кормушками и глазками были решетки, наподобие тех, что в старых, собственно, американских тюрьмах.

На первом этаже Американки пищеблок, медкабинет, карцеры, закутки для обыска, спуск в душевую для заключенных и в баню для тюремного начальства. Также в полуподвале размещены комнаты допросов и свиданий. Дальше по коридору прочие служебные помещения. Говорят, особым заковыристым туннельным коридором оттуда можно пройти на КПП, где принимают передачи от родственников и арестантов отпускают, буде случится, на волю.

К далекой истории будь помянуты, расстрельный коридор и выход, откуда былые энкаведисты поднимали, грузили, вывозили трупы репрессированных в урочище Куропаты, ныне крепко замурованы. А тугоухой народной молве, кривотолкам, хрень на плетень, слухам о существовании некоего подземного автомобильно-железнодорожного туннеля из Американки в почтенный тюремный замок на Володарке доверять незачем.

Здесь Змитер весьма и весьма пожалел, что почти ничегошеньки не знает о совковой предыстории Американки. Но это упущение вполне поправимо. «Для очистки совести на свободе добросовестно и остросюжетно все выясним», ― сочинил он неприхотливый каламбур, придя в отменное настроение и воодушевление. «И еще неоднократно выйдет зайчик погулять. Ясное дело, покуда в тюремном дворике».

На прогулку Змитера и Евгена почтительно отконвоировали три надзирателя в зеленых мундирах с погонами: два сзади, один спереди. Вывели не самыми первыми, но и не последними, где-то в одиннадцатом часу. Прогулочный дворик им выделили тоже вполне сносный. Хоть и не самый большой в центре зоны зековского выгула, но и не маленький. Тот, который с левого боку от вышки с верховым гебешным попкой и его музыкальным матюгальником.

Всего в Американке насчитывается девять прогулочных двориков. Самый омерзительный ― в правом углу под вышкой узкая наклонная щель полтора метра в ширину. Зарешеченная клетка-обезьянник на выходе из тюрьмы в прогулочную зону малость получше. Хотя туда одиночек запускают, притом в последнюю очередь и раньше всех отправляют в камеру. Так что одиночная прогулка выходит намного меньше положенного часа или двух часов.

Высота стен каждого дворика больше четырех метров. Наверху стальные решетки, чтоб небо в клеточку, или стальная сетка. Внутренние булыжные стены между двориками сверху продолжаются, отгорожены заборами из колючей проволоки. Вверх лучше не смотреть. Зато на малую скамеечку присесть можно, коли наскучит ходить, бродить в замкнутом пространстве.

Для того чтобы подследственные и заключенные не могли переговариваться и передавать приветы в соседние дворики, у вертухая на вышке во всю мощь валит музычка. Надсаживаются, надрываются трансляции FM-станций на вкус дежурного надзирателя в прогулочной зоне. Голосят мерзко просроченными подгнившими хитами, гомонят повторной рекламой для лохов. Отчего у зеков мурашки по коже от омерзения. Иногда проквакают сверхкраткие мало актуальные полуновости о валютных курсах и погоде. Один вертухай, ярый попсович-русофил, завсегда подключает к тюремному матюгальнику собственную мерзкую шарманку и непомерно глушит окружающих гнусавой россиянской мерзостью.

Такое вот шумовое прогулочное сопровождение. Зато в своем дворике вы можете совсем расковано разговаривать, о чем вам благоугодно, не опасаясь прослушки и направленных микрофонов при таком запредельном уровне звуковых помех. А беспредельщицкую попсятину спустя некоторое время начисто перестаешь слышать и замечать. Коли есть с кем о чем-то нужном приятно поговорить.

«Кому не услышаться там на FM? И точка би-вай, бывай, бай-бай. Не надо петь козлиных песен!»

Пока его напарник усердно предавался динамичной растяжке на свежем воздухе, Змитер сделал несколько силовых упражнений на статику. Прищурившись, припомнил невидимую отсюда облицовку камнем на цоколе тюряги. Снизу доверху смерил оценивающим взглядом оштукатуренное бледно-желтое круглое здание Американки. На это его обозрение, оно очень походит внешне на зал заседаний палатных депутатов в конструктивистском Доме правительства. Отчего-то ему вдруг вспомнился английский пороховой заговор. К чему бы это?

― А на вышке маячит очумелый чекист! ― откомментировал в речитативе знакомой песенной цитатой Змитер.

Евген в той же тональности вспомнил другой образчик устного народно-тюремного творчества:

― С одесского кичмана слиняли два уркана…

 

Глава тринадцатая И Тане уж не так ужасно

Целый месяц в следственной тюрьме нисколько не укротил, не смягчил твердый женский характер Таны Бельской. Если следовать сравнительно мягким, кротким взглядам тюремного персонала и ее следователей. Тут уж не прибавить, не убавить. Когда б на то была их добрая воля, они с открытой душой отпустили бы уважаемую госпожу Бельскую на свободу, на все четыре стороны, с какой угодно совестью.

Ей даже специально разрешено новым усовещенным следователем включать личный телевизор над дверью в любое время от подъема до отбоя. Другие заключенные и подследственные тоже могут иметь телеприемники в камерах. Но смотреть в них им дозволено лишь по тюремному графику: в точности, как и пользование кипятильником.

Вот как раз право на круглосуточное пользование электрочайником Тана сейчас посягает завоевать. Она несгибаемо уверена, что это у нее наверняка получится. К слову, феном, хранящемся на полке в коридоре, она пользуется, всякий раз приходя после вытребованного ежевечернего душа. Во избежание неприятностей по службе милосердные начальники дежурной смены сами ей иногда дополнительно предлагают утренний душ. Мол, по случаю жаркой погоды, не откажите нам в любезности.

Градус за градусом Татьяна Бельская приобрела кое-какие повадки бывалой зечки из матерых уркаганок или паханок. Куда-то, возможно, на время подевалась в никуда лощеная столичная бизнес-леди с высшим юридическим образованием.

Так, сокамерницу, проворовавшуюся на взятках тетку судью, Тана выжила, выперла, «вып…ла ее, блядину на х…» спустя три дня совокупного тюремного бытия. Очень вежливо и литературно она ей, «тетехе п…аватой», рассказала, Боже упаси, не угрожая, как на сам-речь осуществляется женская кастрация-обрезание. Ну а зловещий подробный пересказ чудного лирического сна Татьяны о хирургическом вложении в глубокое женское влагалище черной, ребристой, осколочной, оборонительной гранаты Ф−1 лишил подследственную служительницу белорусской Фемиды всяческого самообладания. И, похоже, поверг в тяжелый истерический невроз, может, в реактивный психоз. Всем тучным телом бившуюся о дверь подследственную пришлось дежурной смене неотложно госпитализировать в карцер-кондей на первый этаж. Благо в нем стены и пол обиты мягким пористым материалом, исключающим серьезное членовредительство как грубых мужских, так и нежных женских тел.

Если по тюремным правилам Американки мужчинам полагается бриться раз в три дня, то госпожа зечка Бельская истребовала себе такое же право. «Что в лобок, что по лбу, мандавошек размножать!». Благое дело, коли щетинистая поросль на лице, в отличие от мужского пола, ей не досаждают. Но докучная женственная растительность в подмышках, на голенях и в промежности тоже подлежит санитарному удалению.

Стоило какому-то любознательному надзирателю ненароком запустить глаз, чуть взглянуть через глазок на вышеупомянутую гигиеническую процедуру, как тотчас Тана потребовала теплой встречи с начальником тюрьмы. В результате въедливой, убедительной беседы с ним и с его замом, а также надзорного воздействия Генпрокуратуры на тюремных лиц противоположного пола были наложены неписаное табу, устный религиозный запрет даже подходить к ее одиночной камере без стука и без звука.

Шастать голой по камере Тана, тем не менее и тем более, себе не позволяет. В силу жаркого августовского времени носит шорты и топик. Но в душ спускается вовсе не в халате, напротив, только в благопристойных голубых джинсах с застежкой на женскую сторону.

В черных джинсах и в белой блузке Тана посещала допросы у следователя, свидания с родными и адвокатом. Мужу Мечиславу надолго или навсегда хватило одной лишь июльской свиданки с любезной супругой. Хотя ее адвокатесса Альбина Болбик держится стойко, едва ли не еженедельно докладывает о проделанной адвокатской работе. Однажды к Тане следователь и начальство СИЗО очень близко допустили кузину Ольгу Сведкович. Но та ей также не смогла поведать чего-либо утешительного и обнадеживающего насчет скорого и безотлагательного выхода на свободу.

По-прежнему остается неясным, кто же ее, Тану Бельскую, так ловко и прытко подставил?

«Во где параша! Узнаю кто ― урою уродов, в унитазе утоплю гадов!»

Нужным серо-зеленым сосудом в камере Тана пользуется без стеснения по всем типам зековской нужды, обусловленной естеством. На то у нее баллон с ароматизатором в камере. И опорожнять парашу, отмывать жидким мылом ходит по расписанию под конвоем какой-нибудь одной из трех обслуживающих ее надзирательниц. Кто-то из них обязательно осуществляет для нее, согласно тюремному разрешительному установлению, продовольственный и прочий нормированный шопинг по списку. Доверять это важное дело бесхозяйственным мужчинам надзирателям Тана Бельская никак не доверяет.

Безусловно и естественно, запрещенных товаров и предметов они ей не поставляют и не рискуют. Все-таки шмон в камере проходит регулярно, как гласно, так и негласно. О том, о сем несколько по-женски не без умысла проговорилась ей отзывчивая на внешние субсидии дородная прапорщица Алевтина. По всей видимости, конкурирующие дежурные смены наперебой стараются подловить друг друга на нарушениях внутренних тюремных норм и правил. Но в течение суточного дежурства своей смены спросить все можно, если осторожно.

Насколько Тана полагала, ничего лишнего она ни с кого не спрашивает. Ни в тюряге, ни на воле. Кому много дано, с того и спрос больше. Само собой, коли есть коммерческие предложения. «Подзаконно, что в лобок, что по лбу х…сосам и х…соскам!»

Словом, пребывая в Американке, никому спуску она не давала. В том числе самой себе.

За собственной физической формой и внешностью следит строжайше, образцово. На прогулку выходит ежедневно. На шконке не валяется в бездельной расслабухе. Влажную уборку в камере устраивает ежедневно и раз в неделю по генеральной программе.

Таким образом в щели исподу железно-деревянной шконки, которая может подниматься и прикрепляться к стене, в одночасье обнаружила мойку. То есть нашла лезвие мужской безопасной бритвы.

Отметим не в скобках, что в переводе с блатной фени на нормальный и нормативный язык Тана не нуждается. Уголовный жаргон без кавычек для нее стал столь же естественным средством изъяснения, общения и мышления, как и для надзирателей в Американке. Как оно ни расхоже, однако с кем поведешься, от того и наберешься разнообразной лексической специфики. Того более, в тюряге, в крытке. Или на стрелках с базаром, то бишь на допросах у следаков, на свиданках с адвокатами.

Недолго думая, Тана принялась тренироваться в бросках с мойкой, утяжелив ее двумя канцелярскими скрепками в пластиковой оболочке. А вдруг специфически пригодится?

Меры безопасности от случайного подглядывания она при этом соблюдает. Стоит строго спиной к дверному глазку, чутко прислушивается к топоту вертухаев и вертухаек в кольцевом тюремном коридоре.

Тем паче у нее также имеется другое специфическое орудие для тренировки и подкрепления навыков обращения с холодным оружием. О чем полагается знать только лишь немногим своим, не чужим.

Оружейное дело в том, что на экстраординарном свидании с кузиной Вольгой от нее Тана получила заколку для волос. С виду обычная пластмассовая дешевка. Но в деле и при делах это есть отличный режущий и колющий инструмент нейтрализации и ликвидации реальных противников в рукопашной схватке.

Тана даже было подумала опрометчиво, не заточить ли соответствующим образом рукоятку тупого столового ножа. Все-таки метательное оружие? Ан немедля отреклась от негодного форса. Камеру-то раз к разу секретно шмонают, когда она в душе. Да и ножик в невозбранное пользование она выдавила в нарушение тюремных правил. Другим-то заключенным и подследственным столовые ножи, ― хлебушек, батончик порезать и все такое, ― выделяют кроме как на время приема пищи.

О том и начальник тюрьмы ей при каждой встрече разводит, распинается. Показывает, гаденыш гнусненький, участливо, какой он добрый попка, как всегда рад пойти ей навстречу.

Хотя на последней прогулке ее в который раз завели, «волки позорные, свистуны и свистуньи влагалищные», в клетку на входе у банных окон в подвале. Впрочем, расщелина под вышкой совсем гнусь, чтобы прогуливаться, разминаться в одиночку.

После каждой прогулки Тана давала себе слово по выходе на свободу разобраться «что в лобок, что по лбу» с владельцами FM-станций. «Взять ублюдков в плотную разработку, в оборот, блядунов и блядуний». Вкупе с их дикторами, ди-джеями-болтунами, имеющими такие противные гугнивые голоса. «Как если б из сраки тебе вещают, недовярки. Занадта гнуснее, чем Лука-урод хамзивый…»

 

Глава четырнадцатая Заводят слово стороной

―…Твой груз кокаина, Митрич, перехватила в мае служба охраны Луки. Мне это достоверно и документально известно. Туточки у нас, як в бородатом анекдоте. То ли генерал Витя Лукашенко наркомаршрут из варяг в москали прикрывал. То ли ему так выслужиться перед батькой приболело.

Другого разумного объяснения, откуда раптам организовалась хренова куча марафета у тебя в сумке, я не знаю и не предполагаю. Так что указание о твоем аресте родилось где-то в самом верху президентской вертикали. Предлог и подстава ― на усмотрение услужливых исполнителей.

Не исключаю, какой-то из своих статеек ты нефигово достал Луку. Подсунули чего-то ему на просмотр, как его в оппозиционных изданиях полощут. А он завелся, окрысился, закабанел, задрочился. Небось, и команду дал, разузнать, кто таков, разобраться, почему посмел, обнаглел.

― Теперь понятно, Вадимыч, отчего моего батьку следак ко мне на свиданку не пускает. Батянька мой мог бы то ж самое рассказать, имея необходимые вводные от старого корефана. С выпускающим со «Знича» он в одной группе учился. А того Лука с депутатских лет знает, водку вдвоем киряли, компромат на чиновников Совмина собирали…

Евген и Змитер много чего могут обсудить на двоих в прогулочном чистом дворике под аккомпанемент натужной попсы, раздающейся из хрипавого матюгальника у вертухая на вышке. Хотя сразу подумали они о разном, едва огляделись среди булыжных стен, и за ними заперли массивную железную дверь.

Евген недоуменно, чисто риторически вопросил, как же это некоторые попсовые певички умудряются в одно и то же время, в одно горло, толсто гундосить в нос и тоненько пищать в микрофон? Между тем Змитер восхитился, насколько верно и образно назван вертухаем тот зеленый крендель на вышке. «Крутится, вертится мудак как шальной. Туда-сюда зырит, мусор гебешный».

Многое воспринимать и рассматривать можно по-разному. Поэтому на окружающие их антураж и пейзаж, на звуковое и шумовое оформление прогулки они меньше всего обращают внимание. Если есть темы поважнее, не грех пренебречь тюремной обстановкой.

― Советовать тебе я ничего не порываюсь. Но кто-никто другой на твоем месте, Змитрук, безотлагательно и обстоятельно взялся бы писать сыновнюю слезницу не берестейскому родителю, а всебелорусскому батьке. Мол, сижу не за что. Прегрешения журналистской молодости осознал, каюсь. Если кого ругнул сгоряча, то прошу у всех прощения. К наркоте ни в жизнь близко не подходил. Так ведь?

― Ну да. Наркоту я ни разу в жизни не пробовал. Просто тютюн курить опять в тюряге начал. Три года выдержал без табачного зелья. Думаю по новой бросить.

― Это правильно, братка Змитер. Еще верней будет составить тебе жалобу на незаконное задержание и арест по косвенным уликам. Луке о ней точно донесут и доложат. Но это уже дела адвоката, которого у тебя пока нет.

Думаю, при должном юридическом рассмотрении твоего дела оно до суда не дойдет. На уроне Совбеза и Генпрокуратуры за все решат, при условии, что в нем замешаны привходящие обстоятельства твоей профессиональной деятельности.

Вельми возможно, откуда ни возьмись, возникнет какой-нибудь средней руки наркоделец-мафиозо, который чалится на зоне. Скажет, его-де груз того марафета в количестве и качестве трехсот двадцати граммов. Мол, курьер углядел за собой слежку, топтунов у дома, где редакция газеты «Знич», сунул пакет первому встречному на лестнице фраеру ушастому, проследил, куда тот зашел. И слинял, когда гебисты оравой подкатили.

Мифического курьера сдавать нашему предполагаемому наркодельцу совсем не обязательно. Следаку и того хватит, чтобы закрыть мутное и муторное дельце. А мафиозо, сотрудничавшему со следствием, если не скорая воля по особой статье УК, амнистии таким не дают, то всенепременно безбедное существование на зоне до конца его значительно урезанного срока.

Но сначала, ясное дело, тебе нужно писать напрямую Луке в домик на улице К. Маркса.

― Ты меня извини, Евген. Но этого, то есть писать, кланяться Луке, я покуда не буду. Воздержусь. Ни мне, ни тебе пока еще не ясны все туманные обстоятельства, каким макаром и манером подставили кролика Роджера. То есть некоего Змитера Дымкина.

Ну напишу я, ну откинусь без суда из крытки. Ну а дальше-то что? Ни в один президентский официоз на работу не возьмут. Бо им стремно иметь дело с признанным политзеком. В оппозиционной прессе от замаранного наркотой еще дальше будут нос воротить.

И что тогда? В Брест к батьке под крылышко в его провинциальную газетку?

Не хочу! Будет открытый суд. А там во всем и со всеми разберемся.

― Ага, жди-пожди в Американке полгода-год. Авось дождешься закрытого рассмотрения. Если твое дело связано с политикой. Журналеров твоих со злобным умыслом пустят на первое заседание суда. И на последнее, чтоб услышать приговор, который тебе спустят с горочки сверху вниз.

Пугать тебя я не пугаю. Из осужденки на Володарке или из зоны ты откинешься в продолжение года по касатке. И выйдешь опять же никому не нужный, каб сесть на плацкартный пассажирский поезд Минск ― Брест. Казенные проездные деньги тебе выпишут.

Оно тебе надо? Не меньше полутора лет ни за что ни про что на нарах припухать?

Змитер внимательно выслушал собеседника и потому вопросом на вопрос поинтересовался:

― Касатка это что?

― Кассационная жалоба в вышестоящую судебную инстанцию на приговор нижестоящего суда. В твоем случае в Верховный суд на Минский городской. А для того придется частично признавать свою вину, неизвестно какую.

Говорю тебе, Митрич. Пиши челобитную батьке Луке. Батька у нас добрый, любит прощать чужим свои собственные грехи.

― Подумаю…

Эх, мне бы мой комп сюда и вай-фай! Горя б не знал и работал.

А что? Трехразовое горячее питание, прогулки ежедневно, в душ водят аж четыре раза в неделю. Утром поднимут, вечером спать уложат. Книжки с военными приключениями белорусских партизан из библиотечки носят. Или вон в переводе с немецкого толстую биографию какого-то бородатого хмыря по фамилии Маркс в кормушку подкладывают.

― Угу. Мало так кто говорит в стиле нашего дядьки Алеся. Ты ― читака, я ― писака, однако. В вольном переложении с японского.

Скажи-ка мне, Змитер, с воли телеящик в камеру заказывать будем?

― Зачем нам телик-брехунец? Зуб глазной даю, подключение к «Нэшнл джиогрэфик» и «Дискавери» тюремным кабельным телевещанием не предусмотрено.

Думаю, хватит выписанных тобой газеток. В том числе и моей бывшей, орденоносной, вечно совковой.

― Совсем ты политическим стал, как я погляжу.

― А я всегда таким был, с ранней юности, когда ежемесячную нелегальную газетку в школе издавал, тайно распространял. Батька мой, конечно, догадывался, чьих рук дело пасквили на учителей и школьного директора. А также, кому очень нравится заглавный девиз в ученической самоуправной газете «Зубровка»: РОДИНА, СВОБОДА, ДОЛОЙ ЛУКУ-УРОДА. Батька у меня профи, потомственный журналист. Но остальные, лохи, вычислить меня таки не сумели, пока я сам в десятом классе не закрыл то свое издательство из подполья.

― Или не пожелали вычислять?

― Могло быть и так.

― А я, Змитер, из рабочей династии ментов и прокуроров. И сам-то вон из ментуры в бухгалтерию подался.

― Да что ты!!! О тебе ведь дед Двинько мне говорил с придыханием: джентльмен и аудитор мистер Печанский! Не верю! Шуткуешь?

― Ей-ей! Верь не верь! Раньше я сажал, нынче вот меня посадили.

Любой мент, прокурор, судья, вертухай, опер ― обязан императивно знать, Змитер мой Дымкин, что его так же могут взять да на цугундер. Право слово, у каждого борзого зачастую найдется за что. Нет в уголовном кодексе таких статей и преступлений, какие бы не совершали правоохранители при делах, при должностях, при погонах…

 

Глава пятнадцатая Их разговор благоразумный

В камере Евген и Змитер распределились по своеобычным, им привычным местам. Один перед обедом по обыкновению растянулся, принял упор лежа на спине на тощем тюремном матраце. Закурил задумчиво. Другой присел на принайтовленную к полу табуретку, к столу, к толстенной тетради. Выпрямился напряженно, кулаки сжал. Тоже задумался.

Немного погодя Змитер поделился с сокамерником некоторыми соображениями:

― В тюряге, как в поезде, Вадимыч. Разговоры, словно с попутчиком, которого тебе случайно судьба подбросила. Говорим, вязкое тюремное время словесно убиваем, чего-то ждем. Куда-то едем лежмя на твердом плацкарте. Право слово, в ожидании прибытия на конечную станцию. Когда-нибудь и куда-нибудь.

― Ага, только остановки у нас, Митрич, сплошь промежуточные, в шерсть. Сначала ждешь обеда, потом ― ужина.

― Будет и конечная, ― подал оптимистическую реплику Змитер.

― Конечно. Рано или поздно все там будут. Приедут и приплывут в добрый и в последний час, ― подтвердил Евген старую средневековую истину по-христиански хорошо информированного оптимиста.

― Сперва, Вадимыч, когда я на тебя в тупости глаз скосил, подумал: опять мне стукача в камеру на подселение. Потом решил, ты ― вор в законе или крутой олигарх из бандюков. Я тут с одним целых три дня сидел, разговаривал, ― упомянул фамилию Змитер. ― Ты, Ген Вадимыч, может, того Бориса знаешь?

― Не знаю, но о нем слыхал.

― Он мне говорил: в его предыдущей камере Американку называли «Подай государству миллиончик».

― Хм, коли так, то ты свой лимон баксов кокаином ужотка отстегнул ему на бедность, ― иронично хмыкнул Евген. ― Дебилы с российского ТВ в такой вот сумме твой марафет засчитали.

― Во-во! Два часика побыл долларовым миллионером. Только о том не знал, не подозревал, ― рассмеялся Змитер. ― Что может быть лучше в тюряге, чем юмор висельников?

― Добрые свиданки и бацилла калорийная в передачках, напарник. И все такое, что приходит с воли.

Деньги у тебя на тюремном лицевом счету водятся?

― Это как, братаныч?

― О номер! И это тебе, Митрич, никто не сказал? Так знай, надзирателям положено снабжать подследственных, ― понятно, за наш счет ― кое-чем прямо из магазинов на воле. Потому что тюремной лавки в гебешной Американке нет. Не то что на Володарке, которая в ментовском ведении.

Тем самым мне сюда миллион старыми, рваными, пожалуй, не вчера, так сегодня перечислили. От имени и по поручению. Материнский капитал, так скажем.

Составляй-ка список, чего тебе прикупить надо.

― А компьютерные журналы можно?

― В Американке спросить все можно. Только не все принесут, сучары. И не на всякий вопрос ответят.

Кстати, на неделе закажу я своему адвокату блочок настоящих сигарет для тебя. А то смалишь здеся всякую махорочную срань государственной стандартизации. Сам травишься, меня травишь.

И вообще, кончай расслабуху, брателла! Сегодня ― чистый четверг. После обеда и до дневной оправки приступим к полной приборке камеры. До ужина ― у тебя стирка. Стиральный порошок я тебе дам. Грязью ты зарос в одиночке по самое не могу.

Мужиков и фраеров у нас тут-ка нету, будем трудиться сами против шерсти. Хоть и западло нам это с тобой по уголовным понятиям с нашими-то статьями и сроками…

Шконки, как видишь, здесь подъемные. К стеночке и на крюки. Для уборки удобно. Полагаю, когда-то в доисторические совковые времена их на замки запирали. При Ежове, при Андропове. Вона как тогдашним зекам было запрещено давить на массу от подъема до отбоя.

― А я, Ген Вадимыч, бывало, лежа работал. А тут ни работы, ни свободы!

― Никак ты уверен, брательник, что за тюремными стенами и через запретку кто-то там свободен?

― Сейчас уж не знаю.

― То-то! По понятиям перетирают не за свободу. Какая тебе тут и там свобода! О воле в тюряге зеки чаще всего базар разводят…

* * *

На следующей прогулке в пятницу Евген и Змитер продолжили занимательные разговоры вне какой-либо возможности подслушать, о чем они вдвоем толкуют на свежем воздухе. Но до того у них состоялся примечательный обмен мнениями пока в камере, в ожидании тюремного выгула.

―…Нет у меня, Змитер, тюремного опыта. И лучше б его никогда и не было! Раз окажешься за решеткой, то крышу, братка, всем сносит, будь у тебя несколько ходок в крытку и на зону. Некоторые с ума съезжают до конца жизни. Вроде похож откинувшийся зек на нормального вольного человека. Однак на сам-речь у него извилины сикось-накось навсегда перекошены.

Сведущие, умные люди утверждают: месяц-два в камере, и ты становишься на удивление другим человеком с перевернутыми мозгами. Мало кому удается потом в общечеловеческую норму прийти.

― Точно так, Евген. Я тут тольки с тобой помалу соображать стал. А раньше ― ровно пыльным мешком трахнутый.

― То-то ты пылищу и грязищу в камере развел, салабон!

― Так то вчера было, до приборки! Обижаешь, старшой…

― Без обид, малой. Скажу тебе. Кто старше в годах и в чине, братка, вовсе не каждый раз умнее и опытнее. Кое-какой опыт, сын ошибок трудных, никак в голове не укладывается.

Пошли гулять, дыхать свежим поветром, спадар Ломцевич-Скибка. Караул прибыл…

По окончании своей разминки в сравнительно большом угловом дворике, примыкающим к глухой желтой стене какого-то многоэтажного гебешного здания, Евген кое-что добавил к ранее сказанному:

― Спрашивать в тюряге можно. Просить нельзя и бояться. Из-за боязни и страха не тольки у зеков крыша едет, ум за разум заходит.

Еще меньше нужно верить тем, кто тебя держит и содержит в неволе, за решеткой. Точнее, никоим образом нельзя доверять государству. Ни в тюряге, ни на воле, Змитер.

Мне вот помимо народной статьи 328 насчет хранения и сбыта наркоты в Генпрокуратуре шьют статью 289 о терроризме, а к ней вдогонку, не помню какую, статью УК о нападении на сотрудника милиции.

Прикинь, брателла. Находясь в отпуске заграницей, на Канарах, я умудрился напасть и отнять у мизерного участкового милиционера его табельный пистолетик. На нем, на той волыне ПМ, обнаружены мои отпечатки пальцев и потожировые следы, по словам следака.

Зато на «беретте» террориста Печанского, обнаруженной в бардачке принадлежащего ему джипа, чьих-либо пальчиков не имеется. Потожировые следочки на ней не в счет, потому как косвенная улика.

Притом на всех чеках героина в количестве и качестве ста пятидесяти пяти граммов врасплох обнаружились, откуда ни возьмись, вподряд все мои пальчики правой и левой руки.

― Кто ж тебя, Евген, так лихо подставил под раздачу?

― Ума не приложу. Вернее, прикладываю и прикидываю пятый день кряду, основательно…

* * *

На допрос, как было ему сказано, подследственного Евгения Печанского, препроводили, не дав и чаю попить во время обеда. Со всем тем, обоснованные претензии зека к следователю Евгену высказывать не пришлось. Поскольку в помещении для допроса его с нетерпением ждал адвокат Шабревич. Ну, а с Левы другой спрос.

―…Благодарствую за оперативный кешер, Лев Давыдыч. Без него совсем бы пропал.

― Чем богаты, тем и рады, Ген Вадимыч. Передачку со шмотками с твоей квартиры на Ульянова получишь завтра.

В квартирке твоей все в порядке, не волнуйся, обыскивали ее в моем присутствии. Не то что твой домик и гараж в Колодищах. Значится, ничего лишнего на Ульянова обнаружено не было. Тождественно прошел шмон-перетрус в рабочем кабинете на фирме у старшего аудитора Печанского, арестованного по ложному, гласно подчеркиваю, обвинению.

― Я тут тебе, Лева, списочек подозреваемых состряпал. Ну тех, кого я мог круто обидеть за последние три года. Перепиши скоренько себе в блокнотик. Как положено, для служебного пользования, ― Евген обвел взглядом окружающее пространство, включая зарешеченное окно, откуда просматривается часть тюремного двора и запретной зоны.

― Прелестно перепишем. Если в нашем почтенном доме заключения и скорби по прозванию Американка, представьте, дамы и господа присяжные заседатели, бедному местечковому адвокату Леве Шабревичу не разрешено иметь с собой маленький такой персональный ноутбук со всеми средствами глубокого шифрования.

― Вот еще что, Лев Давыдыч, чуть не подзабыл. У меня дома в кабинете, в ящике стола лежат два блока сигарет, лично мною когда-то привезенные из Киева. От курильщика Алексан Сергеича, царствие ему небесное, остались. Вот ты их возьми и россыпью, сам знаешь почему, мне сюда в следующую передачку.

Вот тебе наперед открытый реестрик, чего туточки в очередной передачке мне нужно с воли.

― Прелестно все сделаем, драгоценный ты мой Евгений Вадимович. Коли количество передач в месяц Американка не ограничивает. Вот помню на Володарке дело было…

― Лев, кончай базарить не по делу. Пиши и слушай.

Выйдешь на писателя Двинько, ты его знаешь, насколько мне помнится. Прикинь с ним, чтобы найти хорошего адвоката для Вовчика Ломцевича. Он же Змитер Дымкин, Олег Инодумцев и так далей. Сидит тут такой журналюга со мной в одной камере.

― Считай, нашли. У меня в консультации на Красной есть хороший хлопчик, профи по международным уголовным делам, некто Михаил Коханкович. Досточтимому Двинько он, кстати, прелестно известен. Прошлый год на славу воевал для него с москалями за авторские права. Даже кое-какие деньжата с них таки взыскал прелестно. Скудненько, конечно, но на гонорар, по слухам, кое-чего ухватили.

― Лева, вдобавок отыщи-ка тому Вовчику Ломцевичу-Скибке какого-нибудь записного правозащитничка погорластее, обязательно горлохвата с адвокатской государственной лицензией. Деда Двинько тем же озадачь. Непонятно, почему он раньше ничего не предпринял в масть.

Есть у меня одна задумка. Но о том после, в другой раз, по обстановке.

Теперь же я прошу тебя по нашим скорбным делам выйти на одну бардачную фирму… В прошлом году они на меня хорошо и плотно поработали в семейном и брачном отношении…

Евгений Печанский взял ручку, многозначительно обвел взглядом полуподвальное тюремное помещение для допросов, принялся писать на отдельном листе необходимые контакты и вводные.

Немного спустя Лев Шабревич внимательно прочел написанное, нервно хихикнул, закашлялся, словно чем-то подавился. И на том же листке бумаги разборчиво вывел: «Моя подзащитная, отмороженная Танька Бельская чалится тут в Американке с тобой по соседству. Альбину от консультации я к ней приставил адвокатессой».

Затем он многажды, педантично разорвал листок бумаги. Сложил опрятно бумажные клочки в потайной брючный кармашек. Глянул на собеседника, дергано вскочившего едва прочитав негласное сообщение.

― Не ворошись, Вадимыч, присаживайся поудобнее. Позволь-ка тебе гласно доложить, чего-ничего я прелестно раскопал и окучил по мотивам нам небезызвестной улики в виде пистолета системы «макаров» с непонятным таким серийным номером…

 

Глава шестнадцатая Татьяна всех благодарит

Тана Бельская весь день обреталась в отвратном и дурном настроении, весьма далеком от подцензурной лексики. Ее адвокатесса Альбина Болбик, ― «вот где падла, блядина, мышь белая, х…ва мандавошка крашеная…ать ее в трещину» ― не соизволила прийти ни до, ни после обеда в пятницу.

Ругань руганью, но своеобычным тюремным озабоченностям и бытовым мелочам Тана уделяет достаточное внимание. Хотя в душе у нее не то чтобы кипит, но непрерывно клокочет и пенится беспощадно женская злоба на тех, кто на свободе ее позабыл-позабросил. Не меньшая задушевно лютая ненависть безотрывно направлена от нее ко всем, держащим ее за решеткой второй месяц.

Тем не менее, открытую войну против всех Тана в Американке не ведет, держит себя в предписанных рамках и в ежовых рукавицах. Не психует попусту, нервам волю не дает, несмотря на бешеный темперамент.

На каждой прогулке она в замедленном темпе плавно исполняет специальный комплекс ушу, подобный на немудрящий дамский фитнес. Делает все так, чтоб никто не мог ее хоть как-то заподозрить в искусных тренировках, подкрепляющих отменное владение холодным оружием.

О всякой внешности в тюрьме Тана должна показательно заботиться побольше, чем в прежней свободной жизни. Хотелось ей, конечно, казенный портрет Луки в камеру для метания в него колющих и режущих подручных снарядов. На жаль, не след. «Стремно будет, коли из п… ноги растут и волосня».

Прямо сказать, косметики, складированной для нее на полках в круглом тюремном коридоре, не больно-то хватает, а больше там не помещается. Но тонирующий шампунь ей пока помогает с большего сохранить прическу в нужной масти у корней волос. Амбре от камерной параши худо-бедно забивает вонь дезодорантов. Однако не так-то просто избавиться от беспрерывно яростных, озлобленно вопрошающих мыслей о том, как же ее, компетентную бизнес-леди Тану Бельскую, «в тюрягу х…ву беспределом запердолили?» И главное ― какой этакий беспредельщик ей вот это устроил, удружил, удосужился? Кому выгодно ее устранить, всечасно удалить от дел, выдворить из бизнеса?

Некто неизвестный все-таки сумел ее подставить, разработать, окучить, запрятав за решетку. «Сплошь беспредельные непонятки, что в лобок, что по лбу…».

Час от часу не легче или же наоборот, но пространными бесплодными мечтаниями о сладостной мести Татьяна Бельская особо голову себе не забивает. Всему и всем неизбежно приходит предел. Придет ее время, и она должным образом разберется с неопознанным покамест объектом. «С тем самым фруктом, кренделем и перцем. Отблагодарим плодотворно и репродуктивно».

В то же самое время она пытается хладнокровно перебирать, перелистывать в мыслях маркированный список возможных подозреваемых, столь лиходейно оформивших ей ложное обвинение в незаконном хранении и сбыте наркотических веществ.

Никаких записей на бумаге Тана не ведет. Самодостаточно представить в уме окно табличного редактора на дисплее компьютера, какого ей не дозволено иметь в камере. «Ну, мудозвоны лукашистские, вы у меня еще споете и попляшете! и в лето красное, и золотой осенью, со свистом!»

Перечень самобытных недовольств и претензий к тем, кому доселе не удается ее отсюда вызволить, Тана тоже не доверяет бумажным носителям информации. «Быть может, они, сукины падлы, того и вовсе не желают, родные мои п…юки и п…ючки?»

Последним вопросом Тана Бельская аналогично и неоднократно задается в той или иной ругательной форме. Поминает проникновенным словом поименно мужа Мечислава, свекра Хведоса, двоюродную сестру Вольгу. Своемысленная ругань достается прежним деловым партнерам из ментов и гебистов. Немало от Таниной мыслительной деятельности и бранной словесности перепадает адвокату Льву Шабревичу с супругой Альбиной.

«Ни в кутницу, ни в Красную армию сраками не шевелят, ёлупни!» ― многократно по-белорусски резюмировала Тана.

Ни мало ни много, тем не менее, новый следователь Онучкин М. Т., майор Следственного комитета, один-единственный раз вызвал на допрос подследственную гражданку Бельскую Т. К. Следачок Трапкин Марат, как его не совсем по-белорусски окрестила Тана, очевидно, с тех пор о своей подследственной в Американке позабыл на целых три недели. «Марат мандавоз Тимофеевич!»

Это лишь укрепляет мрачные подозрения Таны Бельской в намеренном всеобщем бездействии и в преступной халатности в расследовании важных обстоятельств относительно предъявленного ей обвинения.

По-настоящему сейчас никому до нее нет дела. «Чего-то выжидают, бейбасы-об…сы!» Или же кому-либо не имеет смысла торопиться, действенно требовать ее освобождения под подписку о невыезде. Либо побыстрее доводить дело до суда.

А ведь в это время Тана могла быть не в тюряге, а на конференции в Нью-Йорке!

Вместо Америки в Американке, созвучно заметим с абзаца. Подобный каламбур нашей беспокойной Тане в ее тогдашнем состоянии и местопребывании критериально не мог прийти в голову. Не то б она разъярилась пуще того больше. По всем вероятиям, многоэтажно вслух, звучно и зычно во весь голос.

А давеча на свиданке любимая секретутка Оленька будто бы успокаивала дорогую Тану Казимировну, уверяя, как если б рутинные дела на фирме идут наилучшим образом. Выходит, без нее совет да любовь, все там у них путем, если директрисса туточки на нарах кантуется в засратом СИЗО?!!

Для добавочной гнусности два зеленых вертухая глумливо подсовывают в кормушку ее домашнее настольное зеркало вместе с туалетным женским бритвенным станком, пеной для бритья и кремом! Какие ж они заботливые, чуткие конвоиры, свистуны влагалищные!

На вертухайские сексистские издевательства в пятницу перед ужином Тана презрительно не реагирует. Нечего и думать, будто равнодушно привыкла. Но по возможности она утешает, смиряет, сдерживает себя тем, что могла бы двумя-тремя движениями накоротке кастрировать по меньшей мере двоих ублюдков. Выйдет и войдет в лучшем виде, как дважды два сложить, на расстоянии фехтовального выпада особой заколкой для волос. Полутора секунд для этого ей во как хватит, каб лишить каждого выблядка его мужского трехчленного достояния под небритым лобком.

Кроме того, парой точных уколов ей по силам технично обездвижить или заставить заткнуться в болевом шоке любого свистуна поблизости.

«Покорнейше всех благодарю за хлопоты и заботы обо мне, ближние и дальние, родные мои! Спасибочки, я шокирована и очень-очень вами довольна!»

В заключение, в довершение и закрепление постоянного тюремного неудовольствия Тана пришла к уж очень неприятной мысли. Оказывается, ей здесь перестают нравиться ее внешние данные и вообще ― собственное тело. Они нынче кажутся какими-то чужими, чуждыми, ровно бы от какой-то другой, незнакомой женщины заимствованными на время. Не ровен час придется отдавать чужое, притом с процентами. «А что тогда от нее, Таны Бельской, застанется, что в лобок, что по лбу?»

 

Глава семнадцатая И к размышлениям влекло

―…Знаешь, Евген, я туточки с тобой в сокамерниках навроде опять самим собой стал. Как мы обзнакомились, сдружились, так я снова что к чему соображать начал, накрепко голова на место встала, кое-какие идеи пришли. А то хапун, пипец… И все мозги на месяц в отстой!

Извини за велеречивую банальность, я вместе с тобой, Вадимыч, истинно духом воспрял. Вновь в мыслях разумным человеком себя ощутил, а не быдлом безмозглым, безъязыким, что мирно пасется на пастбище, огороженном колючкой и запреткой.

― Это точно, Митрич. Тюрьма и зона для того самого придуманы, каб из людей смирных скотов в застой заделать. Каб мирные животные народы ни о чем не думали, в охотку хавали, жрали, хлебали то, чего им пастух при власти с дубцом дает по великой милости своей. Хотя и не со всяким поголовьем пастухи могут совладать.

Я тут тоже, знаешь, пришел к некоторым двусмысленностям о свободе и неволе. Не хочу сказать, ровно бы свободным от всего прежнего себя почувствовал. Однак свободно с чистого листа много чего могу начать. Извини за такую же речевую банальщину.

― От чего извинять, Ген Вадимыч? И на воле и в тюряге мы только и можем, что штампами и шаблонами изустно высказываться. Другое дело на письме, в печати. Бывает, прилюдно и в печатном виде многие всю дорогу тривиальностями орудуют. Разве нет?

― Разве что местообитание в тюряге назвать тривиальной обыденностью.

― А як же! Для мирных людей белорусов находиться в запретке есть обыкновение и добрый обычай. Иного они не знают и знать не хотят…

Евген и Змитер своеобычно перебрасываются фразами и мыслями по установившейся традиции после прогулки, когда так и тянет продолжить начатое без чужих ушей. Но отчасти открыто в общем разговоре о делах своих вовсе не уголовных, но политических. То есть обо всем и ни о чем, как и водится у заключенных, с головы до пят, с потрохами не принадлежащим к криминальному миру. Урки-то политику не хавают! Ни в тюряге, ни на воле, как правило.

― Правильные слова говоришь, Митрич. Быдло само в зону лезет. Особисто, те, которые мелкое ворье-портяночники, бакланы, поддатые уркаганы по жизни.

Сейчас мы сам-друг встанем и затянем, завоем дуэтом: мы ― белорусы, мирные люди, разом на зоне…

― Во-во! Только пока мы на нарах паримся, наши земляки и свояки на воле, поди, другой гимн выпевать готовятся. И так же уныло, протяжно: Россия ― совковая на-а-ша держа-а-ва…

― А дальше?

― А далей у нас никто слов не знает.

― Выучат.

― Несомненно. Я о том как-то раз с кайфом отписался в статье о бессильной русофобии белорусов. Не читал оный опус Олега Инодумцева?

― Не-а. Я перед отпуском ознакомился с другим артикулом того же автора о деноминации и полусреднем классе. Знакомец один подсунул.

― Ну и как?

― Впечатляет экономически, запечатлевает политически.

― Ой, признаться, люблю умных читателей, причастных к разумному роду человеческому. Вдумчиво и задумчиво.

― Здесь-то не думаешь чего-нибудь написать? Какой-никакой железный стих, облитый горечью и злобой?

― Думаю. Могу о том, о сем кое-какими мыслишками поделиться.

― Валяйте, спадар-сударь мой. Я весь внимание.

Начал Змитер Дымкин, тож Олег Инодумцев, издалека. Как оно им обоим, нашим псевдонимам, свойственно по-журналистски, с подходом и с подвохом.

― Так вот, Вадимыч. Есть старая расхожая шутка о том, как зек физик-теоретик по-простому толмачил сокамернику урке, что такое теория относительности. Вот ты, говорит, сейчас сидишь, нут-ка встань со шконки. Тот встает. А физик ему: ты думаешь, что стоишь? нет, корешок, ты по-прежнему сидишь, и я с тобой тут сижу в лежачем положении.

Змитер легко поднялся с тюремного лежака, стал энергично расхаживать по камере от зарешеченного окна к железной двери.

― Вот так, Ген Вадимыч, и у нас в Беларуси. Большинство думает, будто куда-то идет вперед, движется чему-то навстречу, нечто целеполагает для себя в частности и для страны в общем и целом. Но на самом-то деле ходит, бесцельно слоняется туда-сюда из угла в угол на ограниченном пространстве. Практически из года в год двадцать с лишним лет страна толчется на месте. Как во времени, так и в пространстве. Болтается, ровно говно в проруби между полузабытым совковым прошлым и неизвестным будущим. Шарахается бестолково между европейским Западом и российским Востоком.

Ты, наверное, помнишь, как было до Луки?

― Смутно, Митрич. Не настолько же я тебя старше?

― Во-во! Я тебе о том же толкую, если, считай всю жизнь, двадцать два идиотских года мы прожили при Луке дурноватом. Вместе с теми стариками-пережитками, кого дуже устраивает эта ходьба на месте между тюремным коридором с востока и решетчатым намордником с запада.

Понимаешь, это я не фигурально тебе говорю, хоть с метафорой, коли вон из нашего окошка видать после обеда заходящее солнышко над гебешными постройками. И ничегошеньки отсюда не видно, всходит ли оно с другой стороны.

― О! Солнце всходит и заходит, а в тюрьме моей темно, ― Евген вдохновил цитатой сокамерного оратора на дальнейшие изустные размышления.

― Наглядно мало кто ясно представляет… ― в раздумье приостановился Змитер, ― какова исходящая суть политики и экономики страны…

Среди частных фактов и актов общее разглядеть трудно. Тем горше и мрачнее, когда общенародное лукаво подменяется государственным… Или все делается ради скудоумных или вовсе неосознанных возжеланий лукашенковского тупоголового большинства, которое 22 года заморочено и бездумно голосует за своего кумира ― президента Сашелу, шкловского идола на площади. В смысле, за Луку, вмертвую окопавшегося на Паниковке…

― Известный тебе и мне дед Двинько любит говорить, что демократия ― равнозначно помойная муха, с одинаковым удовольствием садится и на дерьмо, и на варенье.

― Это он в точку, Ген Вадимыч. Могу добавить еще один двиньковский афоризм из неизданного. Ежели когда-либо, где-либо возможно демократически и свободно проголосовать себе во вред, то всегда найдется демократическое большинство, которое именно так и сделает!

А все потому, что то самое лукашистское большинство никак не осознает себя белорусами, имеющими частные интересы, нисколько не совпадающие с домогательствами циничного лукавого государства подмять, загрести в отдельный чиновный карман всю собственность, экономику и политику. Они, те, которые из голосующего большинства, вроде вместе, но выйдя из избирательного участка, внове каждый сам на сам с государством, что беспросветно против отдельного человека, семьи, трудового коллектива.

Так они и мечутся, недоделки, от выборов до выборов между частно-корыстными государственно-бюрократическими рогатками, которые всем навязывают застой и отстой, и общественным благом. Его, благо, наверное, предопределяет исторически коллективное чувство самосохранения всего белорусского этноса. Причем безотносительно к политическим или экономическим взглядам большинства или меньшинства голосователей.

Я это общелюдское чувство называю патриотизмом, Ген Вадимыч.

При всем при том складываются патриотические чувства снизу от личности, а не сверху. Идут от личного и частного, но не от государственного, какое на поверку всегда выходит корыстным посягательством на имущество и свободу каждого, кому не в жилу, не в дугу и не в хомут кормиться, жрать из государственного корыта.

― Или из кормушки в двери камеры? ― красноречиво и саркастически жестом указал Евген на вертухуя-баландера, весьма кстати заявившегося с обедом. Надо полагать, не только в качестве наглядного пособия по политологии и политэкономии.

Отобедав чем им государство посылает, и в немалой мере тем, что с воли передают, сокамерники вернулись к предыдущей тематике. Потому как за едой отнюдь не всем нравится употреблять политику в образе и подобии хлеба насущного.

―…В теме и в реме, ― лингвистично высказался Змитер по обеденному поводу.

Евген ему не возражал, поскольку эти лингвистические термины ему знакомы и актуальное членение предложений с обедом без разговоров, портящих аппетит, его устраивает. Как ни взять, о политике не в пример благостнее рассуждать в сытости и тепле, нежели в голоде и в холоде.

― Считай, Митрич, нам повезло с посадкой. Летом в тюряге беспримерно лучше, чем зимой. Ну а в безотопительный сезон, когда уже не лето и еще не весна, тут вообще голимый мрак, насколько рассказывают.

Змитер зябко поежился, собираясь с мудрыми мыслями. О коммунальных безотопительных весенне-осенних периодах он впечатлительно помнит. Даром что в камере стоит летняя духота. А принудительная, глухо взревывающая тюремная вентиляция не очень-то от нее спасает. Хотя жить все-таки можно, и жизнь продолжается в самых разных условиях.

― Что может быть хуже, чем без отопления поздней осенью и ранней весной! Непреложно таково многолетнее проклятие эпохи развитого государственного лукашизма. Когда во всем мире снижаются цены на тепловые энергоносители, дома и на службе у белорусов становится все холоднее. Родная РБ хозяйствует!

― Угу, когда нефть дешевеет, бензин на заправках у государственного «Белнефтехима» хоть на копейку, но дорожает.

― По-другому наше дорогое государство не может и не хочет, Вадимыч. Ему больше всего подходит межсезонье и межеумочное состояние между Востоком и Западом, между прошлым и будущим. Полшага вперед, полшага назад, неуверенный шажок влево, и так же осторожненько вправо. Хотя никакой конвой не готовится отстреливать одичавшее лукашенковское государство без предупреждения.

Наоборот, стабильно предупреждают, расположено предостерегают со всех сторон. Раз за разом белорусам предлагают определиться, куда они должны окончательно повернуться передом, а кому задом. Хотя принимать окончательное решение большинству ой как не хочется. Потому и вцепились мертвой хваткой с прошлого века в Луку. Так как он ― наилучший для них промежуточный вариант, западная серединка на восточную половинку, ни рыба ни мясо, ни Богу свечка ни черту кочерга.

― Типичный представитель и ставленник полусреднего класса по-белорусски? ― хорошим вопросом Евген малость польстил авторскому самолюбию Змитера.

― В точности так, Ген Вадимыч! ― не заметил лести его собеседник, потому что всецело захвачен замыслом, темой и содержанием новой статьи. ― До настоящего среднего класса по европейскому и американскому счету у нас очень мало кто дотягивает. Притом недостаточное большинство считает зажиточное меньшинство богачами и напрасно зачисляет в сливки белорусского общества.

Об этом я и хочу написать, если по всем параметрам субъективно средние люди вынуждены поневоле играть роль общественной элиты, своего рода шляхты. Хотя объективно не имеют они для того ни финансовых, ни интеллектуальных, ни генетических ресурсов в лице многих поколений благородных предков.

Повсюду и везде, белорусы в этом ряду не исключение, логика демократического большинства проста и незамысловата. Если ты богаче меня, следовательно, умнее. Стало быть, я тебе злостно завидую и хочу, чтоб ты был таким же нищим полудурком, как и я.

А откудова у нас возьмется относительное и сравнительное богатство? Разумеется, его дают чин, сан и власть. Оттого большинство и голосует за дурковатое государственное начальство. Держится за дурное государство, будто бы за сказочную палочку-выручалочку.

Выходит, большинству не обидно и не завидно. Я-де дурак и демократически мой начальник при мне ― реально придурок, потому как, на первый взгляд, не имеет ничего своего, кроме дармового казенного, государственного.

Отсюда следует, что белорусы, приверженные эгалитарным демократическим принципам, никак не могут и не хотят записывать попросту избранное им госначальство в лидеры нации.

Ну, какой из Луки вождь, лидер, проводырь, отец народа? Да никакой, если он ничем не отличен от голосующей за него пустонародной быдлобратии бульбоедов. Даже самые затятые лукашане батькой-то его называют иронически, с насмешкой.

Однак смех смехом, ирония иронией, но никакое общество не в силах существовать без даровитой элиты. Надо ведь кому-то умному нешутейно давать ориентиры, идеалы, производить духовные и материальные ценности, изобретать технологические блага, априори непостижимые, не достижимые для глупого бездарного большинства?

Вот и возлагают белорусы невысказанные, потаенные надежды на тех, кто не намного умнее и на самую малость богаче в ценностном и моральном соотношении по сравнению с большинством, где все равны в умственной нищете и в безнравственном убожестве.

Вероятно, отсюда проистекает застарелая неприязнь белорусов к присяжной и пристяжной к государству оппозиции, не желающей оправдывать исторические упования белорусского народа на интеллектуальную элиту нации. На тех самых благовестно избранных из множества званых, являющих собой аристократию по духу и по уму, обладающих нравственной силой, непреклонной честью, способностями преодолевать общественные кризисные ситуации и неизбежно грядущие политические катаклизмы.

Ну а коли таковых общинных аристократов и интеллектуалов большинство не наблюдает на видимом ему горизонте политических событий, то должностные функции элиты достаются нашему недоделанному полусреднему классу, о котором я тиснул статейку в начале июня.

Новую злую статью, Вадимыч, я хочу озаглавить двумя ключевыми словами: «Полу… и недо…». Поскольку из-за отсутствия реальной полноценной элиты: политической, экономической, интеллектуальной ― эту важнейшую для общества роль еле-еле исполняют спустя рукава, дуют кто в лес, кто по дрова, роятся, копошатся ни в городе Богдан, ни в селе Селифан разношерстные полудурки и недоумки на всех постах и должностях. Будь они во власти или в оппозиции.

Думаю, в этом «Полу… и недо…» кроется объяснение, почему Беларусь вот уже 25 лет посткоммунистической независимости топчется на месте, нерешительно переминается с ноги на ногу, с горем пополам трясется, трется, отирается между прошлым и будущим, между Евросоюзом и Россией.

Когда-то в конце 90-х годов прошлого века один смекалистый журналист, мне о нем дед Двинько сказывал, верно поименовал политический режим Луки «недодиктатурой».

С того времени ничто не изменилось. У нас по-прежнему вездесущи сложная приставка «недо» и составные слова с корнем «полу». У того же Двинько, вспомни-ка о полушампанском минского разлива и полуконьяке молдавского привоза. Читал?

― А як же! ― Евген в контексте поощрил собеседника на дальнейшие высказывания.

Евген сознательно, без всяких-яких, не перебивал и не пробовал встревать, вставлять наличные противоположные мнения в рассуждения Змитера. Спорить бессмысленно он никогда не спорил, того не любит и разномастных спорщиков ради спора предельно не уважает. По-аудиторски предпочитает по фигурам умолчания нечто услышать, а затем потребовать письменные объяснения и печатные документальные доказательства во время ревизий и проверок. Это на счет думай раз.

На счет думай два аудитор Печанский, подобно писателю Двинько, полагает, что в споре, в полемике, в софистике по образцу древнегреческой болтовни в диалоге, истина не рождается, она там гибнет в пустопорожнем сотрясании воздуха. Даже если современные софисты и полемисты равны в чинах и званиях, как они со Змитером, располагаясь параллельно на тюремных нарах, то просто так от нечего делать устраивать различные соревновательные, кто кого, диспуты в тему и не в тему им попросту незачем.

Тогда как на счет думай три: и подавно убедился, отчего к горячим дебатам по существу и вне всякой сути дела, прибегают только те, у кого есть что скрывать. Либо те, кому невтерпеж показать, какие же они ужасно недооцененные умники-разумники.

После отбоя Змитер не унялся. А Евген не протестовал. На счет думай четыре ему самому пришли на ум кое-какие ценные мысли, пока он слушал журналистские умозаключения да размышления сокамерника.

«Как ни оценивай, излагает здраво. Свобода слова и печати приветствуются. Коли не в этакой Белорашке, где за то или за это пожалуйте в тюрягу, но за кордоном. Тамотка вблизи и вдали политику кушают иначе».

 

Глава восемнадцатая В гостиной встреча новых лиц

―…У нас, белорусов, слишком часто и очень многое делается серединка на половинку, ― сел на своего любимого публицистического конька Алесь Михалыч Двинько, продлив далее многоречивый спич на званом ужине для избранных им немногих персон. ― Мы занадта частенько нисколь не в силах доводить часом начатое дело до конца, до его естественного и логического завершения.

Почти все у нас промежуточное, незавершенное, и занадта мало окончательного. Мы словно пассажиры автобуса, какой никак вам не может добраться до конечной остановки. Хотя прекрасно знаем: время-то в пути уходит в никуда, впереди множество безотлагательных дел. Непреложно, пора бы приехать. А мы все едем и едем, для большинства незнамо куда, и неведомо когда приедем. О чем и вовсе не желает думать большая часть наших попутчиков.

Главное ― будто бы хорошо ехать. А неотложные белорусские вопросы: куда? и зачем? ― во множестве случайных пассажиров ничуточки не волнуют и не тревожат. Как им мнится, белорусы больше страшатся актуально настоящего, чем неведомо какого будущего. Грядущее не пугает, если о нем некому и нечем думать. Ни в целом, ни по частям, ни на пятьдесят процентов плюс-минус один голос.

Половина сидит, половина стоит. И все трясутся… Так оно в нашем метафорическом автобусе местной фабрикации. Уж не взыщите великодушно, что цитирую вам этакий пассаж из старого диссидентского анекдота от приснопамятной мне совковской эпохи.

При этом мы, белорусы, страх как любим переливать из пустого в порожнее. Спорим бесталанно и бесцельно о том, заполнен ли наполовину стакан или же он полупуст до половины. В процессе, не имеющим итогов и результатов, ничего-либо себе решить не можем, не доливаем, не заполняем, играем с недобором и ремизом.

Кругом сплошь и рядом в политике, в экономике ― серединка на половинку, недоумие, недосказанность, недоговоренность, половинчатость, недомолвки, полумеры. Живем не больше полжизни. Работаем вполсилы. Смотрим вполглаза, слышим вполуха. Общаемся с недопониманием. На круг везде получастная или полугосударственная половинчатая эклектика. И то, и это по-белорусски жидко разбавлены. Причем с недоливом, с недовесом, с недовыполнением, с недостатком всего и вся. Всюду, гляньте-тка, недоработки, недочеты и прорва недоделок.

Из того же недомыслия, из-за боязливого неумения мыслить проистекает наша штампованная белорусская разважливая облыжная рассудительность. Важно себе рассуждаем ни о чем и не приходим к каким-либо конечным выводам. Никуда полоумно не приезжаем и пустословно не въезжаем ни во что, не догоняем, не врубаемся. Пытаемся якобы рассудительно ни на кого не наехать с грехом пополам. Оттого и делаем, не делаем по жизни в недоразумении почти все и почти всегда вполовину, половинчато или частично.

По частям режем по живому, с опаской рубим у кошки хвост. Молвим, ей так не очень больно, зато она на нас, дескать, не набросится, ― тривиально подсказывает нам незамысловатое недомыслие. А чуть что стрясется, обозленная кошка бросается на обидчиков ― туды-растуды недоуменно разводим руками. Ах, недодумали! Ох, недоделали! Як же, як же инак?

А хвосты-то туточки с кончика начали и далей не отрубили, недовярки и недопеки!

Единственное, чего нам, белорусам, всегда удается, так это выпить шляхетно до конца, до донца. Следовательно, поднимем бокалы. Изопьем же наши чаши неминуемые, ясновельможные! Изыди зло, да застанутся и задержатся наши добрые мысли и пожелания, дамы и господа! Чтоб ничего наполовину, но все сполна, вполне у нас получилось и случилось!

За неслучайные тост и спич Алексан Михалыча избранные гости его, естественно, вкусно выпили, добротно закусили. После чего Двинько, витиевато извинившись перед дамами, остающимися без мужского общества, ненадолго пригласил к нему в кабинет адвокатов Шабревича и Коханковича. Женам и родственницам должно быть понятно, что мужчинам надо перекурить. Возможно, нечто перетереть…

―…У моей подзащитной, у отмороженной Таньки Бельской, совсем башня съезжает. Прелестно отвечаю на ваш деликатный вопрос, мой Алексан Михалыч, об отсутствующей даме, вам, к счастью, незнакомой.

Наша прелесть Тана громко не плачет. Но, того и гляди, зачнет на тюремщиков взбешенной революционной кошкой накидываться. Вскипает разумом возмущенным. Альбина уж боится о свиданках с ней договариваться со следователем и тюремными начальничками.

А як там твой терпила, Мишук?

― Змитер-то? Вроде анияк терпимо, молодцом держится. По крайней мере, сегодня, когда мы беседовали тет-а-тет в уединенции допросной комнатки. Выглядит собрано, гораздо лучше, чем в первый раз две недели тому назад. Выразительно без слов вручил мне те исписанные листочки, которые я вам благонадежно передал по назначению, Алексан Михалыч.

Змитруку я с удовлетворением поведал и вам обоим докладываю, что статью о хранении и сбыте наркотических веществ с него вскорости снимут. С извинениями. Как только Минский городской суд соблаговолит рассмотреть по факту необходимость содержания под стражей моего подзащитного.

Груз и не его, и сам он не при делах. Свидетелей и доказательств сбыта следствие нам не предоставило по вполне вероятным причинам. На нет и суда нет, если благополучно отсутствует доказательная база обвинения.

Зато в наличии полученное посредством электронной почты письменное заявление, скрывшегося неизвестно куда лейтенанта имярек из президентской охранки. Якобы тот оборотень в погонах крышевал, подлец, кокаиновый наркотрафик. Злостно злоупотребляя служебным положением, как мне удовлетворенно доложил следователь СК, ведущий дело гражданина РБ Ломцевича-Скибки В. Д.

Известно-неизвестный мафиозный лейтенант объявлен в международный розыск. В том разе по линии Интерпола. Собственно, на основании грубого подлога и подтасованных свидетельств. Но это никого не тревожит, если разыскивать, вероятно, уж некого.

Однако на волю содержащемуся под стражей в СИЗО КГБ гражданину Ломцевичу-Скибке торопиться и собираться преждевременно. Дело его внезапно и неоднозначно переквалифицировано с народной статьи три-два-восемь на статью 130, часть 2 УК РБ. Речь идет об обвинении в действиях, направленных на разжигание национальной розни или вражды путем деяний, совершенных должностным лицом. Мотивы данного якобы должностного лица, улики против него и предлог ― целый ряд его авторских публикаций в информационно-аналитическом еженедельнике «Знич». Показания главного редактора означенной газеты, кому принадлежит псевдоним: Олег Инодумцев, к делу подшиты и вчера были даны на ознакомление адвокату подследственного. То есть вашему покорному слуге, досточтимые коллеги.

― Змитеру вы о том сказали, наш многоуважаемый Михал Василич?

― Пока нет, Алексан Михалыч, жду вашего совета, в какой форме ему преподать столь неприятное известие.

― Подумаем, Михал Василич, подумаем докладно, ― огорошено нахмурился Двинько.

Повертел в руках трубку, но за табаком не потянулся, решив погодить с курением. Достаточно в писательском кабинете извергающего сигаретный дым Мишука. Между тем Лева Шабревич вообще не курит. То ли бросил давным-давно с концами, то ли никогда не начинал.

― Лев Давыдыч, у вас и у вашего подзащитного Евгена Печанского тоже две новости? Шаблонно хорошая и плохая?

― Пожалуй, известия наши неплохи Алексан Михалыч.

Эпизод с пистолетом системы «макаров» Евгению Вадимовичу далее не предъявляют. Досконально выяснилось, что номер табельного оружия, утраченного участковым милиционером имярек при неподобающих работнику милиции обстоятельствах, и тот ПМ из тира, с которым вполне законно тренировался мой подзащитный, не совпадают в двух цифрах. Хотя руководство спортивного клуба не может дать членораздельного объяснения, когда, кем и как был похищен якобы неисправный и списанный с баланса пистолет. А затем вдруг очутившийся в исправном состоянии в тайнике, украдкой оборудованном в багажнике автомобиля моего подзащитного.

Как у наших держиморд водится, непричастные вознаграждены взысканиями, невиновные продолжают пребывать под арестом по причине ложных обвинений.

Тем временем у следствия объявились два анонимных лжесвидетеля, будто бы уличающие гражданина Печанского Е. В. в торговле морфиносодержащими препаратами. Мое естественное юридическое любопытство, кто же они такие, откуда возникли дополнительные улики, следак Пстрычкин не возжелал удовлетворить, сославшись на тайну следствия и программу досудебной защиты свидетелей.

С вашего позволения, коллеги, доложу я вам об одном любопытнейшем факте. Мне он позволяет предполагать сходный преступный почерк с подлогом наркотиков Евгению Печанскому и Татьяне Бельской. В обоих случаях героин из одной и той же афганской партии был упакован идентичным образом в пластиковые файл-папки, на которых наши подзащитные где-то, когда-то оставили свои отпечатки пальцев и потожировые следы.

Это меня наводит на кое-какие мысли, размышления и дальнейшие следственные действия.

― Очень хорошо, глубокоуважаемые коллеги, ― подвел итог обмену информацией и мнениями Алесь Двинько. ― Давайте-тка вернемся к нашим дамам и к пищеварительным утехам во благовремении и в приятной пропорции.

Засим, после десерта, прошу ласково ко мне в кабинет сызнова под столь обыденным предлогом, как табакокурение в мужской компании. Я намерен вам, коллеги, сообщить о некоторых политических нюансах и новых аспектах в нашем совместном правозащитном предприятии. На мой взгляд, достойном того, чтобы троих наших протеже, мизерабельно претерпевающих уголовно-политические преследования, демократическая общественность в стране и за рубежом смогла представить презентабельно и публично объединить в одно целое. Достоименно: в классическом единстве времени и малокомфортабельного места действия.

Рефлексия отнюдь не рефлекс, коллеги…

Вот еще что. Хочу вам выразить мою признательность, Михал Василич, за полноценную и заново сформатированную защиту нашего общего подзащитного Влада Ломцевича. Поначалу, признаться, у меня вовсе не вышло отыскать и подобрать приемлемого защитника, более-менее и само собой, соответствующего ему и его политическому делу. Те, на кого я надеялся, чуточки вникнув, от дела открещивались, не буду говорить кто. Теперь же, я вижу, прежнее положение, статус кво анте, собственно, исправлено наилучшим образом применительно к нашим условиям…

 

Глава девятнадцатая У нас и в наших именах

Евген Печанский никак не мог совладать, ничего не мог поделать ни с самим собой, ни с собственной неуютной психастенической раздражительностью. Он это понимает, по большому счету осознает, признает. Тем не менее, изматывающее раздражение, не скрываясь, исподволь, шаг за шагом накапливается в течение изнурительного двухнедельного обитания в Американке. «Чтоб ее, туды-растуды, единовременно во все срамные дыры!»

В субботу он глянул, как его сокамерник озадаченно рассматривает беспредельно рваные, дыра на дыре, простыни. Немедленно саданул неслабо с правой в кормушку; вслед добавил с другой толчковой ноги.

― Э, старшой! Замени-тка, ― Евген сунул в открывшуюся кормушку скомканное рванье.

― Не положено, ― гнусно осклабился недомерок надзиратель по прозвищу Голубой Элвис среди зеков. Верно, из-за прилизанного чубчика.

― Нам с моим корешком положено новое. Что ли, сявок в вашей тюряге маловато?

Плюгавый надзиратель, ни полслова не брякнув, захлопнул кормушку. И спустя пару минут, к удивлению Змитера, этот наглый мозгляк принес пристойный комплект постельного белья.

― Свистун влагалищный! шнырь коридорный! ― громко высказался Евген. Констатировал в закрытую кормушку явно не для сокамерника, но для того, чтобы его было слышно за железной дверью.

Змитеру же он пояснил в том же досадливом повышенном тоне:

― Каб не борзели, падлы!

― Евген, ты ж сам говорил, что ругаться в крытке не по понятиям?

― Я тебя насчет общеупотребительно матерной народной лексики предупреждал, брате. А по фене им, пидорам, можно и нужно, это не ругань. Так легче доходит до мусоров и вертухаев на их профессиональном сленге. Сечешь разницу между пидором и педерастом?

― Несомненно, спадар-сударь, несомненно. Она не менее, нежели между кондомом и гондоном.

― То-то, брателла! Знай, кого пидором назвать.

Умные юморные диалоги со Змитером накоротке снимают напряжение. Но только на время, если Евгена неотвратимо одолевают мрачные думы о предстоящем ему продолжительном и отупляющем местожительстве за решеткой, за колючей проволокой.

«Сначала тебе полгода-год тюряги живи в тупом безделье, потом на зоне до пяти лет нудно чалиться… Как быдло неразумное, которое только и знает что жрать и срать. Жизнь для жизни и для сортира. А для кого кабан сало живьем нагуливает?

Прыснуть не порскнуть у писунов с кавычками…»

На подписные официозные газеты, доставляемые к ним в камеру, Евген не мог смотреть без омерзения. С таким же гадливым раздражительным неприятием он листал два еженедельных образчика российской печатной продукции с белорусским содержимым в тухлой желтизне.

Два-три красочных аполитичных компьютерных да пяток автомобильных журнальцев немного развлекали его, но не надолго. Лишь в тюряге Евген уяснил, насколько ему не хватает свободного доступа к нормальным умным книгам. А не к той дебильной мерзости, что шныри-надзиратели издевательски волокут из тюремной библиотечки. Меж тем книги с воли, он знал, в Американке никогда не принимали в передачах для зеков.

Он даже снова начал курить. Хотя раньше, знать, думал, будто навеки расстался с этой вредной школьной привычкой к курению много лет тому назад, еще в полицейской академии.

Следователь-важняк, тот, который с идиотской русско-белорусской фамилией Пстрычкин, явно избегает вызывать на допросы подследственного Печанского, принявшего упорную несознанку. С того первого допроса в Генпрокуратуре и второго уже здесь о том, чтоб его! следаке и об уголовном деле Евген узнает ни много ни мало лишь со слов Левы Шабревича.

Хотя куда больше Евгену не дает покоя нечто иное. Растянутое с утра до вечера его холодное бешенство вызывает другая причина. А именно: неотвязные мысли о невозможности что-либо изменить, хоть как-то повлиять на происходящее на воле. Волей-неволей он вынужден пассивно плыть по течению и бессильно дожидаться каких-нибудь изменений в своем теперешнем положении.

Еще меньше, находясь в тюремной изоляции, он, Евгений Печанский, способен найти и обезвредить того или тех, кто его подставил и полностью вывел из полноразмерной, неурезанной жизни.

В какой-то мере Евген по-хорошему завидовал порой Змитеру, если у того получается хотя бы ограничено, но работать. Тут и сейчас, лежа или полусидя. Даже в разговорах с сокамерником. Набирать и накапливать сведения, что вполне возможно ему по-журналистски пригодятся. Да о нем и на воле помнят. Такого неужто забудешь, коли он сам о себе массомедийно напоминает?

―…Вы зря беспокоитесь, спадар Инодумцев. Насколько я знаю Михалыча, твою статью, Змитер, он разместит в лучшем цифровом виде. Отредактирует любо-дорого всё твое и все «Полу… и недо…»

― Да я Евген не о том. Уверен, Двинько всяко заделает, как нельзя лучшей. Однак без компа я словно безруким стал, мозги со скрипом шевелятся.

Ты не представляешь, как компьютер правильно мыслить помогает!

― Почему же? Уж об этом я имею правильное представление. Подчас на дисплее какой-никакой финансовый документ выглядит понятнее и вразумительнее, чем в распечатанном, растрепанном виде.

Притом, не знаю, как ты, но я с экрана читаю и понимаю в полтора-два раза быстрее, чем с бумажной версии того же самого. Раньше почти не замечал этого. Но теперь точно знаю.

У меня дома библиотека на девять тысяч томов. Ее покойный дед со стороны отца собирал полжизни. Отец и я пополняли. Так вот, когда я от матери перевез книги, взялся кое-что перечитать из памятного, детско-юношеского чтения. На глаза попалось, в то время как пылесосил. Скачал текст из интернета и виртуально прочел я ту толстую книженцию за один вечер в полный кайф. Да и уразумел автора получше, чем в несмышленом детстве.

― А ты на чем больше любишь читать, Ген Вадимыч?

― Предпочитаю машинки с полноценной операционкой. Сейчас у меня на 12 дюймов трансформер домиком. В принципе годится для работы и для чтения.

― Во-во! Я точно так же считаю. Лепей, каб все в одном. И чтоб дисплей был не меньше 10 дюймов, а по весу ― меней килограмма. Тогда читать удобно и спокойно работать полулежа и лежа. Хотя мне строже работается сидя за столом. Виртуально завсегда реально.

Спытать тебя можно, Вадимыч? Ты когда в реальности читать научился? Ну, я имею в виду не в напряг, не буквы в слова занудно складывать, в конце книги, забывая ее начало. Но так, чтобы за кайф пошло, с понятием, со смыслом. Каб принципиально лучше, чем игра или кино.

― О, я, Митрич, стал практически читать уже в сознательных памятливых годах. В двенадцать лет. Дед еще был жив. Он мне и завещал громогласно свою библиотеку. Захотелось тогда прагматически узнать, чего-ничего мне завещано по наследству. Так помалу и пристрастился к чтению на бумаге. Потом отец наладонник трехдюймовый подарил.

Дед, кстати, у меня сам с ЭЛТ-монитора книжки читал. Базу данных для библиотечного каталога себе заказал. Я ей до сих пор пользуюсь.

― Продвинутый у тебя был дед.

― А то! Как он говорил, на старости лет отставной прокурор компьютером овладел, чтоб мозги не высыхали.

Зато другой сохлый дедун, с материнской стороны, тот у телевизора так и помер на боевом посту 4 октября 1993 года. Кондрашка инсультная хватила партийного пенсюка-интенданта, когда российские танки в Москве громили советскую власть, засевшую в Белом доме. Распатронили, так скажем, новое издание октябрьской коммунистической революции. На БТРах вымели огнем крупнокалиберных пулеметов таких же совковых пердунов с площади перед Останкинским телецентром. Бежит ОМОН, бежит спецназ, стреляют на ходу. Ах, где вы были, господа, в семнадцатом году?!

― Знаешь, Вадимыч, а у нас в Минске после событий 93-го года Центральную площадь, что на Паниковке, тогдашние городские власти переименовали в Октябрьскую. Не то в память старого октября, не то в честь нового.

Выйду на волю, как пить дать об этом напишу. То есть на тему великих октябрей и о регрессе ностальгирующего неосоветского человечества. Достопамятно и достоименно, как говорит и пишет дед Двинько…

― О! с именем мне покойный дед Сергей тож достойно помог! Угодил я родиться аккурат на ежегодный пушкинский юбилей в июне. Так предкам приперло меня по-пушкински Русланом назвать. Но дед им умно растолковал, что одноименный герой у Пушкина есть ироническая аллюзия на хазарского дурака-царевича Еруслана из простонародной сказки. В других разновидностях ― дурак Ерусалим или Иерусалим. А Людмилами в древнерусские времена звали проституток и безотказных, уступчивых девок.

Как рассказал мне отец, пришлось им взять имя более приличное из другой популярной поэмы. Потому что дед угрожал дать внуку, то есть мне, еврейское погоняло Ершалаим.

― Вадимыч! Да меня ведь тож поэтически и пое…ически Владимиром обозвали из-за того же романа в стихах!

Откинусь на волю, без балды займусь заменой паспорта.

― Как ведать, Змитер наш Дымкин, возможно, нам обоим придется озаботиться кое-какой сменой паспортных данных. Если буквица всегда больше, чем просто буква…

― Скажи, старшой, а когда ты читаешь беллетристику, то готовишь себе тексты для чтения? Ну, редактируешь до того?

― А як же! Дед Двинько когда-то присоветовал скопом лишние вздорные кавычки удалять. Он даже мне список терминологических слов дал, которые лохи из писарчуков и редакторов очень любят закавычивать с большой дури. Как то: язык, кошка, хвост, окно, дворники и так далее.

На край я всегда заменяю дурацкий лошиный «ленч» на нормально транслитерированный «ланч», каб читать было ёмка и стромка…

 

Глава двадцатая Не все тогда пошло на стать

Для деловой встречи с адвокатом Львом Шабревичем писателю Алесю Двинько далеко идти не пришлось. Всего-то задано спуститься во двор со своего пятого поверха, свернуть налево в проезд, миновать булочную в торце дома на Ильича, почту и зайти во второй подъезд, не доходя до помпезно-модернового входа в элитный бутик.

Воспользовавшись служебным кодом, Двинько вошел в искомый подъезд, неспешно поднялся по вымытой, еще влажной лестнице на второй этаж. Дверь нужной ему квартиры немедля отворилась без звонка. Надо полагать, его ждали, по всей видимости, наблюдали озабоченно. И прибытие званого гостя не осталось незамеченными нынешними обитателями квартиры. То есть, будем благонадежны, теми, кому это жилье требуется вовсе не для проживания по букве указанного адреса.

В прихожей его встретила крепко сбитая круглолицая невысокая девушка абсолютно не примечательной городской внешности. По первости взглянешь, то мнится как будто где-то знакомой. Тотчас опять мельком: не-не, раней не виделись. Пройдешь мимо и тут же о ней навсегда забудешь.

― Здравствуйте, Алексан Михалыч. Проходьте, коли ласка. Я ― Вольга Сведкович. Лев Давыдыч ждет вас.

«И голос-то у нее какой-то увядший, прокуренный, невыразительный унисекс. Но взгляд еще тот… Расстрельно-прицельный, снайперский, прищуром из-под надставленных ресниц, исподлобья бдительно ― он дорогого стоит. Словно у следователя на допросе, четко знающего, какого чистосердечного признания ему следует добиваться от подследственного любыми путями.

Пожалуй, деточка, хм, дедуктивно располагает, будто невиновных у нас нет, но есть покамест невыявленные преступники. По-любому, мораль и законы для нее, как и для Левы Шабревича, имеют чисто индуктивное, технологическое применение и приложение к судебно-уголовной практике. Да оно и для вас, наверное, оное так, сударь мой.

М-да… Дедукция не индукция…»

― Располагайтесь поудобнее, мой драгоценный Алексан Михалыч, ― обменявшись с гостем рукопожатием, Лев Шабревич взглядом указал ему на два уемистых кожаных кресла у сервированного журнального столика возле запертых балконных дверей и штор, плотно задернутых от пополуденного солнца. ― Чай, кофе?

― Лучше кофейку. Денек, знаете ли, у меня сегодня с утра кофейный, Лев Давыдыч.

― Прелестно услужу вам чашечкой кофе, свежесваренного нашей прелестной Оленькой. Она с вашего позволения деликатно побудет на кухне во время нашей доверительной беседы. Не скажу, будто там для нее привычное женское местонахождение. Но то, чего пожелает, она от нас узнает. Имеющий деликатные технологии да услышит! И постороннего прослушивания нам здесь не надо опасаться. Прелестно и деликатно проверено перед нашим деловым рандеву.

― Всецело полагаюсь в вопросах конфиденциальности на вас, Лев Давыдыч, и на барышню Вольгу Сведкович. Ей ведь более привычны особые деликатные поручения, нежели приготовление кулинарных деликатесов, не так ли?

― Вы правы, Алексан Михалыч. Ваша проницательность писателя делает вам честь.

― Ох, Лев Давыдыч, давай перейдем попроще на ты без кавычек! Коль скоро почтительной молоди мы не наблюдаем в пределах прямой видимости. И встречаемся мы по нашим делам уголовно-криминальным отнюдь не первый раз. Пускай и знакомы мы с тобой недавно, Давыдыч.

― Без кавычек и без скобок прям скажу тебе, Алексан Михалыч, общаться на ты мне тоже удобнее.

― Вот и славно, Давыдыч. На вы не идем.

В таком случае приступим к нашим объединенным делам. То бишь к трем, нам подопечным и подзащитным телам и душам, томящимся в Американке.

Сначала, скажи-тка мне, Давыдыч, как там Татьяна Бельская, хм, поживает?

― Скажем так, мал-мала поуспокоилась наша Танья. С моей подачи Альбина моя Болбик задушевно обнадежила ее заменой меры пресечения, ― хитро сощурился собеседнику адвокат, ― на практический домашний арест с юридической подпиской о невыезде на первом же заседании суда по делу обвиняемой гражданки Бельской Т. К.

Для того Татьяне придется на следствии частично признать свою вину в халатном обращении с наркотическими веществами, переданными ей душевнобольной клиенткой-пациенткой имярек. Со слов последней, упаковка героина, точно ею описанная, непосредственно принадлежит данной гражданке. Где она взяла героин, не помнит вследствие нарушений памяти и психических отклонений, подтвержденных компетентной психиатрической экспертизой.

Разумеется, и Тана, и ее протеже, понесшая душевные травмы в результате домашнего насилия, могут на суде отказаться от предварительных показаний ввиду оказанного на них давления во время следствия. А также в силу тяжелейших условий содержания в СИЗО КГБ и в стражном отделении Республиканской психиатрической больницы, что в Новинках.

Кроме прочего, Альбина по моему совету окольно подсказала Тане, откуда и от кого на нее могли бы свалиться нынешние тюремные ужасти-напасти. Насколько я знаю Тану Бельскую, она предпочитает классически хорошо охлажденные блюда в виде личной мести. Разобраться вплотную со всеми подлогами, она это без сомнений понимает, нашей злопамятной Тане гораздо удобнее на свободе.

― Понятненько, Давыдыч. Лишнего не спрашиваю. Надеюсь, вскоре мы свидимся со спадарыней Татьяной. Например, у меня дома на званом мероприятии. Если уж не на торжественном обеде в ознаменование ее счастливого избавления от великих невзгод, то наверняка на маленьком ужине для друзей.

С Евгением нашим Печанским, как я понимаю, дело обстоит несколько печальнее?

― У Евгена, на первый взгляд, веселья мало. Лжесвидетели по-прежнему присутствуют у следствия за кадром и за кулисами.

Тем часом эпизод с ментовским пистолетом, каким бы его нам ни репрезентовали, с подследственного Печанского безоговорочно снят. Меж тем судья мне этаки подмигивает, что он нынче не против подписки о невыезде для моего подзащитного.

Ясна коллизия, прелестно требуется смазка и подмазка скрипучего судебного механизма. Меж тем необходимый смазочный материал в востребованной сумме деликатно передан в надежные третьи руки, ― отхлебнув остывшего кофе, Лева Шабревич подлил погорячее себе из кофейника и удовлетворенно откинулся в кресле.

― Не спрашиваю, однако, кто и в чем поспособствовал, но заранее выражаю мою признательность неким участникам благонамеренных действий, ― одобрил Алесь Двинько подспудные околичности адвокатской практики Льва Шабревича. Пусть и вопрошал риторически. ― Как тут не признавать очевидное? Коли обитаем побок со следственными органами и народными судами, весьма далекими от буржуазных идеалов правового государства. То бишь неоспоримого правления закона и диктатуры его для всего и вся.

― Михалыч, твоя участливость также заслуживает поощрения и вознаграждения, ― Лев Шабревич к слову достал из внутреннего кармана пиджака длинный узкий конверт легального формата, пододвинув его поближе к собеседнику.

Алексан Михалыч юридический конверт принял, коротким кивком поблагодарил своего визави и возвратился к непосредственной теме обсуждения:

― Думаю, друже Давыдыч, с Михасем Коханковичем ты сегодня не встречался, правильно? А он вчера заезжал ко мне на несколько минут. Из рук в руки передал мне новый бумажный опус нашего подопечного. По его словам, Змитер ничуть не унывает. Хотя и жалуется отчаянно на информационно-технологический интердикт, устроенный ему по тамошним тюремным нормами и правилам.

Он у нас по-прежнему в подвешенном состоянии. Подброшенную наркоту следствие и суд с него не снимают. Статью 130, часть вторую ему пока официально да формально не предъявили.

Мне, между прочим, эта статья УК более чем знакома. Десять лет тому назад я сам по ней чалился два месяца в Американке. Сидел потом в подвальной камере два-два-пять для осужденных на Володарке. Топтался на бывшей «Единичке» в чертовых кавычках. Пускай и не у черта на куличках, как в той поганой зоне для политических под Могилевом.

Меня, правда, язычники посадили, как редактора и журналиста, газету мою разгромили за возможность разжечь религиозную рознь между смеху подобными тутошними мусульманами и христианами. Ну а Змитеру Дымкину, тож Олег Инодумцев, светят по политическому прецеденту и по той же статье не менее трех лет усиленного режима. Но уже по политическим мотивам якобы межнациональной розни.

Полагаю теперь со всей моей уверенностью, Лев Давыдыч, нашего Змитера подставила, с позволения сказать в речевом трюизме, длинная рука Москвы. Кому-то из участников неудачных белорусско-российских переговоров по газу подкинули якобы провокационную газетную статью Олега Инодумцева, озаглавленную «Еще раз о бессильной русофобии белорусов». Тот чинуша привез ее в оправдание в Минск и подсунул Луке на стол. С того и разгорелся весь сыр-бор среди услужливых дураков, которые рады разбивать лбы себе и другим, лишь бы выслужиться.

Предположим, Луке, его присным, как ныне торгующимся с Путиным и Медведевым, быстро удастся сбить цену, поставляемого в Беларусь природного газа, до уровня меньше ста долларов за тысячу кубов. В таком случае Змитер огребет на всю катушку по уголовной статье, которая не предусматривает амнистии. Продемонстрировать таким бесплатным способом лично союзническую лояльность Лука исправно продемонстрирует. Иначе говоря, переведет стрелки на еженедельник «Знич», какой по-быстрому прикроют. Засим укажет толстым корявым пальцем на проштрафившегося автора: вось, мол, ужотка сидит.

Политически это будет похоже на приснопамятный мне перевод стрелок часов, то бишь замену белорусского времени на московское. Экономических издержек почти не имеется, зато налицо идеологические выгоды и дешевое холуйство перед неосоветской Россией.

Если же на газовых переговорах Луке ничего существенного не обломится, то он вполне способен обидчиво отыграться на подвернувшихся под державную длань политических обстоятельствах. Да так, чтобы известного политзека Змитера Дымкина, в скобочках Инодумцева, демонстративно отпустили на свободу прямо из зала заседаний Минского городского суда. А затем Верховный суд зачтет ему весь срок ареста в качестве заслуженного наказания. Мол, с него, журналюги скверного, того достаточно. Ежели пробовал разжечь межнациональную рознь между братскими народами РФ и РБ. Да вот не разжег. А то бы мы ему, щелкоперу и подстрекателю, показали, где в Беларуси по-русски классические литературные места не столь отдаленные и не столь близкие.

Скажу тебе откровенно, Давыдыч. Означенное политическое скорейшее разрешение смутного уголовного дела моего молодого друга Владимира Ломцевича-Скибки меня более-менее устраивает. Поскольку, тебе уж известно, не без моего скромного содействия и маломальского влияния штатный корреспондент президентского официоза Змитер Дымкин, крупно замешанный в наркотрафике, оказался признанным узником совести в стране и за рубежом.

Не скрою, мне стоило некоторых трудов убедить коллег из независимых белорусских СМИ поддержать мои дружеские усилия и мою негромкую репутацию правозащитника. Гораздо проще мне было общаться с иностранными коллегами. У последних я нашел полное понимание белорусских проблем, не замутненное местечковыми амбициями.

В этой связи я ожидаю конкретных политических результатов касательно нашей Таны Бельской. Смею предположить: признание ее уголовного дела и его объяснение аналогичными политическими преследованиями на гендерной почве мужского сексизма, более чем реально спустя две-три недели. Подразумевается, прежде за границей, а потом под стать и у нас в Беларуси.

Будьте благонадежны, кое-что политически я также сделал для нашего Евгена Печанского. Ведь не случайно трое тех, кого мы опекаем, Лев Давыдыч, очутились в одной и той же исторически достопримечательной следственной тюрьме ГПУ-НКВД-МГБ-КГБ, не правда ли?

Засим, Давыдыч, позволь откланяться. Что-то на меня опять писательский зуд накатил…Понимаешь, вовремя прийти и своевременно уйти есть определенно хороший способ разрешения многих общежитейских проблем. Коли центр далек от эпицентра…

 

Глава двадцать первая Определять обедом, чаем и ужином

―…Ты бы, брателла, встал, сел да написал об одном тюремном дне Евгения Вадимовича и Владимира Дмитриевича. В тюряге люди тоже живут и не спят беспробудно. Без наручных часов «ролекс», но от побудки до отбоя.

― Боюсь, из такого описания ни хрена тертого не выйдет, Ген Вадимыч. Али в муках как разрожусь из рук вон плохой литературой, от рассвета до заката, заместо хорошей журналистики. Куда мне до Солженицына? Ты, поди, на него намекаешь?

― Не намекаю, а прямо тебе говорю, бумагомарака. Хорош валяться в шерсть! Кличь шныря коридорного, каб тазик волок и швабру. Полы будешь мыть горячей водой с хозяйственным тюремным мылом. Вставай на вахту, брательник! Чистый четверг настает. Покуда с обходом придут, покуда на прогулку позовут, с приборкой управишься.

Тем часом я чайку заварю. Горбатого в гербарий залепим. По-белорусски и по фене, брате мой Змитер, ― неудачно скаламбурил Евген. На что сокамерник никак не отреагировал, если размышляет о других материях, обобщая уникальный тюремный опыт заключенного.

Прибывший с воли небесно-голубой двухлитровый электрочайник с понедельника неизменно находится у них в камере. И электрическая розетка теперь от завтрака до ужина всегда во включенном состоянии. Уж Евген постарался, чтоб об этом каждому вечнозеленому шныркому вертухаю во всех надзирательских сменах стало доходчиво известно и предельно понятно. Так как зеку, непреклонно качающему права, любые начальствующие лица склонны уступать.

«Исключения превыше правила», ― позавчера внес в записную книжку Змитер вместе с предыдущей мыслью. То, что записано, и запоминается превосходно. Хотя в цифровом растиражированном виде оно замечательно памятнее и сохраннее, чем на бумаге, какую могут взять да изъять при обыске.

― Рукописи и заметки не горят, Вадимыч, их с концами отнимают при шмоне, ― глубокомысленно сообщил Змитер напарнику в порядке обыкновенного у них умного общения. «Не то вконец отупеешь на киче!»

― Бумага-то, она горит в лучшем виде, ― отозвался Евген. ― Не верь лукавому начальнику, не бойся его и ничего у него не проси, коли у тебя кишка не тонка потребовать свое. Наверное, это имел в виду Булгаков, когда писал, как надо обращаться с государством, чья слава, сила и власть отданы Сатане-Воланду на откуп. Умен был Михал Афанасич, отлично знал, в какой такой стране он жил. Когда в его Совсоюзе было одинаково, что на воле, что в Гулаге.

― А в Беларуси?

― Ну, это различие ты, Змитер, должен понимать, коли пишешь о белорусских полудурках и недоумках. Мозги у наших земляков, свояков и швагеров в бюджетном дефиците, чтобы устроить форменную диктатуру не в дебете, а в крѐдите. Прошу не путать с банковским кредитом недоверия или с кредитной достопамятной историей.

Кормушку-откидушку тож не забудь вымыть. А то ходят тут всякие… Шныри и баландеры без пути досочку лапают. Если блокпост есть собака на длинной цепи, а ковровая бомбардировка с воздуха серьезнее, чем беспокоящий артобстрел с земли.

Можешь сделать перекур, брателла. Бо чаек наш заварился до нужной кондиции и умеренной сорокоградусной температуры употребления, ― сделал сокамернику безоткатное предложение Евген со всем своим знанием чайного дела.

Давным-давно, с месяц тому назад, Евген разъяснил Змитеру рецептурную разницу между чифирем и крепким зековским чаем, без которого в крытке жить было бы просто невозможно. И подавно, когда им тут задаром разливают бурду, помои и брандахлыст вместо чая.

Потом Змитер Дымкин запишет для журналистской памяти, как чифирек варится не менее 5 минут в кипящей воде из расчета 50 граммов дрянного чая на 100 миллилитров воды. Тогда как одна чайная ложка хорошего чаю заливается на 5−6 минут горячей водой при температуре 78−80 градусов по Цельсию в той же емкости на 100 миллилитров для каждого чаевничающего вприкуску ли внакладку зека или человека на воле.

По завершении чаепития в камере не замедлили явиться начальник дежурной смены в капитанском звании со свитой из прапорщика и сержанта. Выслушав доклад дежурного по камере, что больных никак нет, врач никому не требуется, приняв к сведению желание подследственных совершить двухчасовую дообеденную прогулку, вертухаи удалились прочь. А Змитер с большим удовлетворением еще раз прошелся с влажной тряпкой по желто-коричневому линолеуму в камере. Вытер и замыл следы начальничков.

Так бы и на воле! Взять да подтереть чистенько за власть поимевшими, только и умеющими, что гадить и грязь разводить! Ясное дело, иерархическую лестницу нужно мести сверху. Но отмывать ее можно и снизу.

На прогулке Евген со Змитером говорили уже конфиденциально, не забыв уделить должное комплексное внимание гимнастической разминке в привычном каждому распорядке, воспринимаемом без лишних слов.

― В продолжение сказанного вчера, брате, хочу повторить, теперь открыто без экивоков и околичностей. Отказываться, по-моему, от второго адвоката тебе ни к чему.

― Знаю я его, того правозащитничка: завзятый приспособленец, стукач и записной трус. К тому же известный придурок лагерный! Пускай и не сидел ни разу.

― А как ты хотел по-другому? В нашей Белорашке каждый третий оппозиционер, если не полудурень стукнутый, то стукач дурноватый. То есть тот, кто за так, бесплатно начальникам стучит по зову державной верноподданной души.

Не знаю, как тебе, но мне Двинько как-то раз рассказал исторический анекдот о Сталине и Фадееве. Слыхал?

― Не-а. Ну-тка давай, поведай. Что-то такого, редакторского, я от Михалыча не припомню.

― Так слушай. Приходит один раз к Сталину Фадеев ― главный писака СССР. И ну давай жаловаться, стучать на подчиненных ему писарчуков. Мол, писатели такие, писатели сякие. Сталин его молчки слушал, трубку набивал. Затем закурил и говорит: нэт у меня для тэбья, Фадээв, других писателей. Работай с этими.

Вот и я тебе говорю. Нет у твоего Мишука и нашего Михалыча лично для тебя других оппозиционеров в комплекте с правозащитниками. Работай с теми, какие они ни есть.

Тем больше, у тебя враз и за раз, спадар Иншадумцау, ― перешел на белорусскую мову Евген, ― чисто политическая статья 130, часть вторая. Дурачок и стукачок тоже политически сойдет при условии, что он юридически вторым номером после твоего Михася Коханковича. Де-факто и де-юре…

По окончании камерного обеда на двоих Евген вызвался мыть посуду. Невзирая на сегодняшнее дежурство по камере у Змитера:

― Я и на воле этим самым занимался без уныния и лени, братка. Помнишь, кого цитирую?

― А як же! Чему-чему, а в белорусской школе какому-никакому совковому учат и учат, поучают пиитически, хрен тертый им в сраку.

Во! Оправляться зовут. На выход без вещей с парашей…

К ужину к ним в камеру опять доставили из круглого коридора холодильный ящик с вольной провизией, в том обеспечении с овощами и фруктами. Таким образом действий в тюремном распорядке Евген по обыкновению занялся, какой бы она ни была, но кулинарией. Хотя прежде он заставил Змитера принимать поливитамины в подходящее послеобеденное время перед оправкой в коридорном сортире. Причем витаминный комплекс на здоровье пошел вкупе с интеллектуальным назиданием:

― Ты, Змитер, сам должен соображать. Пребывание в тюряге есть хроническая болезнь. Поэтому всем зекам необходимы витамины в терапевтической дозе. Не то последнего здоровья лишишься. Или, что значительно хужей, башню тебе снесет. Начисто. Извилины только в кишках останутся. А так будет все гладко, чтоб в очко на толчке побыстрее проскакивало.

Лепила тюремный с первого этажа тебе того не скажет. Но я скажу, что по-любому заключенные под стражей находятся в состоянии перманентного гормонального дистресса. Тут либо аспирином надо глушить железы внутренней секреции. Либо спасаться от психоневротических расстройств ударными дозами витаминов. А их-то ты никак не получишь из овощей и фруктов. В первоочередность, потому что столько растительной клетчатки человеку не съесть. А по другое, народы с воли замучаются нам фрукты, овощи, зелень многими килограммами тягать. Да и примут ли столько в передачках, то-то вопросик.

Это тебе не два десятка куриных яичек в холодильнике.

Два яйца для салатов Евген отварил вкрутую заранее, во время обеда. Для этой гастрономической цели затребовал от коридорного надзирателя свой старый кипятильник, каковой он без проблем получил, согласно всем тюремным нормам и правилам. Теперь же он дождался обещанной прошлогодней бульбы на ужин. Как тут заведено, гебешный баландер поставляет ее зекам, сваренную в мундире, вонючим липким полуфабрикатом.

Что ж, съедобным картофельным салатом и сырокопченой колбасой, бывало, можно отужинать даже в Американке. Везде в государственных тюрьмах и зонах люди живут, выживают. На свободу, на волю оттуда же выходят.

* * *

На следующий день в камеру Змитера и Евгена принесли, установили высоко над дверью на специальных кронштейнах, подключили по кабелю маленький 14-дюймовый ЭЛТ-телевизор. Наши арестанты его не просили, не заказывали. Зачем он им? Но, очевидно, какой-то доброжелатель с воли расщедрился, озаботился, предоставил в передачку.

― То-то, брателла! Будем мы отныне разом, вместе со всей народной быдлотой и голотой, у которой мозги в мутотень телевизором засижены и загажены.

― Вверх смотреть благолепнее лежа, Вадимыч.

― Зато плевать в зомби-ящик способнее сидя. Альбо прилетая с высоты.

― Мысленно мы и так наверху.

― Угу, как сранье сверху вниз продвигаемся в прямой кишке. От утренней усрачки до дневного усеру. Два раза в день водят по графику…

 

Глава двадцать вторая Татьяны милый идеал

Тана Бельская после часовой прогулки в зарешеченном обезьяннике хмуро залегла на тюремные нары. В ожидании обеда включила машинально телевизор. Но туда вверх по-над дверью она не смотрит. Ей в абсолюте без разницы, чего там передают, показывают, говорят, поют, пляшут до тошноты ненавистные ей ёлупни лукашистские. Гораздо больше ее нынче интересует иное. Как там поживают на воле не менее неприлично ею аттестованные по-русски «родные…юки и…ючки»?

Вчера на адвокатской свиданке Альбина Болбик ей четко рассказала в юридических терминах о том, что муж Мечислав нынче требует развода от супруги Татьяны, всячески сейчас лишенной свободы и права выбора. Не так чтобы конкретно от мягкотелого супруга, но совокупно от семейства Бельских какой-либо пакости Тана твердо ожидала. И это будто бы мужнее разводное намерение еще больше укрепило ее в обоснованных подозрениях, кому в конкретности она обязана нынешней отсидкой и хорошо спланированной подставой.

Право слово, нужны дополнительные улики и доказательства. Если не для следствия и суда, то конкретизация и подтверждение искомого для нее самой. Думать надо и решать!

Лишь теперь Тана всерьез, пусть на время, но основательно задумалась о дочери. Раньше как-то не до того ей было раз за разом вспоминать о Лизе.

«Скоро, 19 сентября, восемь лет ребенку. Уж конкретно большая, все понимает. В том числе и то, что мать ее родную предали на муки тюремные, предатели…»

Материнский пафос Татьяне не чужд, но лишь на короткое время. Как скоро она с решимостью размышляет, каким таким способом ей поаккуратнее и пожестче отмстить, воздать ближним или там дальним семейным врагам. «Кто бы они, падлики, ни были!

Оставлять мою девочку менским боярам Бельским? Ну уж нет! Дудки! Не дождетесь! Зато будет вам, мои родненькие и дороженькие, вскоре кое-что другое, тверденькое…»

Татьяне со смешком подумалось, как отец и сын Бельские на полном серьезе, со спесивой гордостью, выводят род свой из глубины веков. Будто бы от младшей ветви Гедиминовичей-Бельских. Когда в XIV веке старшие Бельские из Литвы перебрались в Московию, где стали видными боярами при московских царях, то младшие, дескать, остались в белорусско-литовском великом княжестве.

Мол, подтвержденное шляхетское происхождение Таны, ее родовод от слуцких Курша-Квач послужили крепкой основой их счастливого и благорасположенного бракосочетания, ― в одночасье поведал ей дорогой супруг Мечислав Бельский. Ну-ну!!!

«Не в лобок, так по лбу, оба они, мерзотники, у меня благословенно получат. Возможно, на троих, по-семейному. Если я правильно догадываюсь, где-нигде собака порылась!»

Со всем тем, несравнимо сподручнее на свободе раскрыть дело, избавиться от ложных обвинений, докопаться до истины. Ждать суда, что ли? И сколько еще затем на зоне срок мотать, дожидаться условно-досрочного освобождения? Или с политикой чего-ничего ладное выйдет «через гендерную х…тень, что в лобок, что по лбу?» Куда дочь девать от семейства Бельских подальше? В Слуцк? А надо ли?

Кажется, что на все частные вопросы она знает правильные ответы. Но насколько они близки к истине? Как ответить на этот общий вопрос? Нет докладного ответа. Как знать, есть ли он по идее и потом?

Но главный предварительный ответ на всевозможные вопросы состоит в том, что ей, Тане, следует выбираться на свободу. До невозможности поскорее! И она заново принимается перебирать разные в наличии реальные варианты и кардинальные возможности.

Будьте реалистами, требуйте невозможного! Тане глубоко без разницы, откуда и кто автор радикальной цитаты. Но следовать этому парадоксальному совету она нацелена неуклонно и непримиримо. Ее свобода многое и многих должна безраздельно списать в расходные материалы.

Ничего не записывая, ей надлежит мысленно все обдумать. Почти без ругани, почти бесстрастно. Целенаправленно.

Раньше всего Тана расчетливо отставила организацию ухода непосредственно из тюрьмы. Как не жаль, это ― самый нереальный и неимоверно сложный вариант. Намного проще уйти на свободу от ментовского конвоя во время поездок в суд. Ясное дело, при условии внешнего технического содействия и силового обеспечения. Еще легче оставить на бобах слабосильную и тупоумную вохру в лагерной зоне.

К сожалению, слишком долго доведется ждать суда, этапов, зоны в ее непростом и нетерпимом положении. А время-то уходит в никуда, будь то в лобок, будь по лбу!

На любом этапе она вправе рассчитывать на результативную помощь. Благо по-настоящему доверенные люди у нее на воле найдутся. Есть, кому обеспечить необходимую посильную поддержку. «В идеале все яйцеклетки в один яичник не складываем».

Однако в мыслях Тана неизбежно возвращается к этому вот тюремному окружению. «Свалить бы напрямую отсюда к…еной матери!» Но каким способом? Когда?

Время прогулки отпадает. Охранник на вышке бдит и немедленно поднимет тревогу, если что не так. Торчит гебешник высоко. Так просто до него не добраться. А дальше стена, запретка, тюремная охрана, внутренний двор гебухи, вояки караульные. «Положат на месте и глазом не моргнут, суки лукашистские!»

В то же время при удобном случае разобраться без особой мокрухи с невооруженной сменой надзирателей внутри тюрьмы для нее запредельного труда не составит. Едва ли кто-нибудь из них ожидает от капризной, изнеженной бизнес-леди экстремальных действий и боевого искусства владения различным холодным оружием: режущим, колющим, метательным. Но опять же, чуть что ― мигом тревога. Тут же перекроют длинный коридор в полуподвале и весь доступ на КПП по улице Урицкого.

До суда и до зоны далеко. А тут, в тюряге, близок локоть, да не укусишь.

Есть еще вариант хорошенько обхезать, обложить следователя на новом допросе. Тогда он в отместку как пить дать ее вызовет на следующий допрос к себе в кабинет. Туда, в большой дом на проспекте. Во дворе сразу за воротами тюрьмы с одним лопухом конвоиром ей справиться проще простого. Наручники спереди ― не вопрос. А дальше по обстановке?

Или, быть может, попробовать пройти по трупам, внаглую, утром после подъема, во время оправки? Положим, удастся прорваться. Но потом никуда не годится.

«Вся мусорня до беспредела окрысится по мокрому делу. Начнут землю рыть рогами и копытами. И ведь могут найти, волки позорные!

Ну а если за тобой ментовский и гебешный розыск в широкий анал? Тогда, как, скажи на милость, Тана Бельская, в девичестве Курша-Квач, тебе самой в оные хитрые сраки врагов-то уделать?

От развернутой розыскной облавы обязательно придется за кордон сваливать. На некоторое, довольно продолжительное время. А ближним вражинам только это и нужно. Им ведь до интимного женского места, где тебя придержать вдали. В тюряге ли, заграницей до п…

Жалко, проверенных в деле и поверенных в делах своих людей ― малая жменька. Из них одна только Вольга Сведкович кое-что умеет соображать в оргделах. Тактически и стратегически. Наверное, потому что урожденная Курша-Квач без фуфла, из нашенских, из слуцких. Кратковременное замужество у ней не в счет. Наша невзрачная Оленька, надеюсь, меня не разведет и не подставит…

Белобрысая Альбина-блядина ― дурница набитая. А Лева-то Шабревич крутит и темнит как всегда…»

 

Глава двадцать третья Еще снаружи и внутри

Евген Печанский осмотрелся в камере словно в совершенно незнакомом ему месте. Никак невозможно привыкнуть к тюряге, сколько бы месяцев или лет ты в ней ни провел. Едва ли нормально для человека жить вот так, день за днем на пятачке между железной дверью с этим глазком вертухайским и намордником за узким оконным проемом. Хотя в большой общей камере на 30−50 человек вроде тех, что на Володарке битком набиты осужденными в ожидании этапов на зону, говорят, вообще гнусь и мрак. В два-три яруса шконки, и спят на них посменно.

Взять что-нибудь по отдельности в этой вот Американке, то наособицу так-сяк возможно перетерпеть, выдержать всякое. Зато сложи всю тюремную гнусность вместе ― выйдет, что ничего гнуснее нет и не будет. В заключении почасту складывается невыносимая сумма, какая то ли больше, то ли меньше всех частей ее составляющих.

Своечастные невнятно оформленные мысли о тюремной жизни Евген даже не пытался высказать вслух. Куда ему до сокамерника Змитера! Быть может, потом, на воле попробовать как-нибудь рассказать об этом деду Двинько? Не исключено, Михалыч сумеет его уразуметь. Потому что о тюряге писатель Алесь Двинько более-менее кое-чего знает не понаслышке с чужих слов. Практическая индукция не есть теоретическая дедукция. Если первую, в отличие от последней, чаще всего испытываешь на собственной шкуре.

Спросим, как долго? Коли осужденного по серьезнейшим статьям УК гражданина Печанского Е. В. в теории могут, исходя из судебной практики, оставить мотать срок здесь же, в Американке, в крытке. Гуляй себе, Геник, в тюремном дворике под вертухаем на вышке с музычкой!

Сегодня, к слову, Евген не уведомлял надзирателей о прогулке. Следовало бы дождаться запланированной свиданки с адвокатом. А то чего доброго отправят Леву долой свистуны и шныри коридорные. Дескать, не положено во время массового прогулочного ввода и вывода заключенных. Один раз так оно вам у них и было, у свистунов влагалищных.

На свидание Евгена вызвали, как он и ожидал, когда его сокамерника покуда не вернули с прогулки. Затем начались сплошные неожиданности. И пошла тебе нечаянная веселуха!

Вместо веселого адвоката Шабревича в допросной комнатке сидел скучный такой следователь Юрий Пстрычкин. Самым засушливым голосом этот недотыка из Генпрокуратуры ― стрекулист, а не важняк, так сказать, ― докладывает, зачитывает подследственному Евгению Печанскому об изменении меры пресечения на основании такого-то постановления Мингорсуда.

―…Вот так! Получи и распишись, подследственный! ― уже в камере Евген вполне переварил новость, о чем и сообщил Змитеру. ― Лева-то Шабревич мне о такой вот возможности говорил, но я ему почему-то не поверил.

Не горюй, брателла! Я отчего-то уверен, предчувствую, на следующей неделе вы, спадар Иншадумцау, тоже будете гулять на воле, Змитер ты мой Дымкин. И тебе, брате, скажут: на выход с вещами. А свобода вас встретит радостно у входа. Если не братьев с воронеными фантазийными мечами, то цветы я вам уж точно обещаю, политзаключенный Инодумцев!

Хотя у самого Евгена несколько не случилось на выход из камеры с вещами на свободу. Живо собранный сине-красный поперечно-полосатый кешер с тюремными пожитками пришлось по требованию конвоиров не трогать. Однако на радости такой Евген не насторожился, оставил шмотник в камере. Без малейших супротивных возражений и прокачки неотъемлемых зековских прав.

Евген также не имел ничего против исподнего и дотошного личного обыска в полуподвальном закутке рядом с выходом из тюремного, мертвого и скорбного желтого дома. Дело оно тут-ка обычное, затяжное перед этапом. Так же, как и долгое, подобное президентству Луки-урода, часовое ожидание, пока куда-нибудь направят и отправят подневольного зека. Не важно куда спровадят, в суд ли, в другую тюрягу, на зону. Или даже на волю, как в его случае.

«Порхнуть птичкой-бабочкой ― это тебе не порскнуть охотничьим псам!»

Наконец, выводят Евгена без наручников в тюремный двор. Усаживают в темный закрытый микроавтобус. Зачем-то побок с вооруженным под завязку конвоем в пограничном камуфляже. «Четыре хмурых погранца без собаки. Плюс двое в кабине. Уважают и провожают, что ли?».

― Велено доставить на КПП, ― угрожающим тоном сподобился на краткое объяснение старший наряда в майорском звании.

Выехали из тюремных ворот с небольшой задержкой. Миновали внутренний двор между гебешными зданиями, ― прикинул Евген. А вот и остановка у внешних ворот на КПП. Возле него вход в приемную, где обещали отдать бывшему зеку его барахлишко после положенного шмона. Спрашивается, а чего такого ему неположенного он сможет вынести из гебешной тюряги?

Ну да черт с ними, с вертухаями! Им тут до пенсии припухать в крытке, так скажем.

На воле, на обычной городской улице Евген было подумал скоренько растасоваться между прохожими. Рвануть отсюдова побыстрее и подальше. Чего тут больше делать? Барахло ему до фиолетового фонаря. Но вот паспорт РБ надо бы забрать.

Евген оглянулся на своих недавних конвоиров, внимательно из распахнутых дверей микроавтобуса наблюдающих за подследственным, отпущенным под подписку о невыезде. На тротуаре малолюдно. Однак кому здесь прогуливаться?

В том, что его профессионально пасут, Евген немедля убедился, чуть глянув на двоих в штатском и на третьего немного поодаль. Все трое в особинку с безличными уклончивыми взглядами. Надо думать, наружка отныне будет назойливо держать его под плотным наблюдением. Но погранцы-то зачем? Для демонстрации силы? Или у них другой приказ? Ликвидация при попытке к бегству? А это ужотка очень и очень неприятный расклад. По большому контрольному счету. В дебет и в кредит.

Со всем тем Евген особо не раздумывал, заходя в приемную следственного изолятора КГБ на столичной улице Урицкого. Не очень его обеспокоило и то, почему вслед за ним слаженно двинулись сопровождающие лица в штатском обмундировании и в пятнисто-зеленом камуфляже.

Ну а там, в приемной, его уж дожидались сияющий как медный таз на солнышке следователь Пстрычкин и безрадостный адвокат Шабревич. Лева молча развел руками, виновато отвел взгляд в сторону. Зато старший советник юстиции Пстрычкин звонким, чуть ли мальчуковым дискантом, предъявляет подследственному Печанскому еще одно, немыслимо новое обвинение по уголовной статье 295 о торговле оружием. Соответственно знакомит его с подготовленным судебным постановлением об аресте и применении меры пресечение в виде содержания под стражей.

«Стало быть, моя «беретта» пошла у них в ход. Или же в следственной предъяве чего-нибудь потяжелее будет значиться… Боже, упаси…»

В прежнем охранном порядке Евген в легкой прострации полубесчувственно проследовал назад в Американку. С теми же вооруженными четырьмя камуфляжными конвоирами начеку и настороже. Правда, трое в штатском остались снаружи.

В тюрьме заново арестованного подвергли штатному обыску на первом этаже. С опаской и даже с кое-каким молчаливым сочувствием. Хотя принять душ не предлагали. И в одиночном карантине не держали. Отвели тотчас в ту же неизменную, хорошо ему знакомую камеру на двоих.

Возвращению сокамерника Змитер не удивился. Не стал он также утешать бессмысленно собрата по тюремным несчастьям. Оно вам сразу видно: от такого камуфлета с вторичным арестом после малого глотка вольной свободы не так-то просто оправиться.

― Знаешь, Вадимыч, а меня мой следачок вместе с адвокатами только что ознакомили с моим новеньким уголовным делом в трех томах по статье 130, часть вторая. Оказывается, по заключению некоего эксперта из Национальной академии наук, лично я под псевдонимом Олег Инодумцев злостно вел информационную войну против Республики Беларусь в общем и против ее президента Луки в частности.

Четыре десятка моих незатейливых статеек и фоток из разных изданий нынче составляют фундаментальную антологию трехтомного уголовного дела. Даже в моем президентском официозе тот академический балбес крамолу отыскал, определил мои материалы в жанре памфлетов и пасквилей. Теперь я в законе литературно. Горжусь собой неописуемо! Взаправду уважают, суки! Хотя и шьют гнилыми лукашистскими нитками.

Там, кстати, на той свиданке Мишук Коханкович мне сказал, тебя снова в хапун повязали. А я-то думал, чего твой кешер битый час никто не забирает и не шмонает…

Давай-ка я тебе кофеинчику растворимого кружечку забодяжу. А то на тебе лица не видно, братка…

Эк тебя тряхануло… Ну скажи чего-нибудь, Евген!..

 

Глава двадцать четвертая Немногих добровольный крест

Алесь Двинько лично заехал ко Льву Шабревичу по окончании рабочего дня в юридической консультации, что на улице Красная. Они перекинулись несколькими ничего не значащими словами, вышли во двор и спокойно устроились в автомобиле адвоката. Обоим надо бы словом перемолвиться конфиденциально.

― Ручаюсь, многоуважаемый Алексан Михалыч, любая прослушка у меня исключена, если специфически работает аудиосистема. Вам негромкая джазовая музыка не помешает?

― Нисколько, Лев Давыдыч. Мы, по-моему, некогда договорились на ты без обиняков?

― Клиенты, Михалыч, клиенты! Сплошь формальное: вы во множественном числе.

― Чего уж? Грамматическая метонимия неплоха, даже на слух без каких-либо кавычек. С твоего дозволу возьму-ка я ее на многописьменное вооружение.

― Да сколько угодно, Алексан Михалыч! Прелестно почту за честь содействовать тебе по литературной части.

― А по уголовным частям и статьям?

― По ним первоочередно. Хотя прежде предпочел бы услышать твои политичные резоны в подробностях. Признаюсь, твое позавчерашнее прелестное предложение на кухне прозвучало для меня, ох-хо, неожиданно.

― Я не зря дал тебе, Давыдыч, денек-другой на обдумывание. Сам-то я главным образом решил заняться этой проблемой тогда же, то бишь третьего дни. Как только услыхал насчет глотка свободы и второго ареста нашего молодого друга. Раньше были лишь предварительные прикидки и эвентуальные приготовления.

Одно из них ― событийно телевизор в камеру Евгена и Змитера от материнского имени и по поручению почтеннейшей Индиры Викентьевны. Нас, кстати, некогда познакомил ее покойный деверь Алексан Сергеич Печанский. Даруй ему, Иисусе, добрый ответ на Страшном судилище Твоем, ― Двинько истово осенил себя крестным знамением.

― Как ты с ней умудряешься общаться, Михалыч?

― Малой толикой психиатрически, в литераторских целях, ― не стал вдаваться на возникшую попутно тему Алесь Двинько.

― Так вось, затем я немного поспособствовал тому, чтобы наши молодые друзья всенепременно пребывали и впредь вдвоем в одной камере.

По всем статьям им и нам теперь вмале не выпадает лучшего, кроме громкого дела о тройственном уходе трех политзаключенных из пресловутой Американки. Достоименно и достопримечательно, подчеркиваю, из пресловуто сталинской спецтюрьмы, которую всем нам, участникам предстоящего дела, надлежит прославить и ославить на горизонте грядущих событий.

Не скажу, будто наши репутация и реноме обоюдно находятся под угрозой. Но согласись, Давыдыч, едва ли в прежней парадигме мы изловчимся или умудримся что-либо сделать результативное для наших друзей. Их синтагматическое пребывание за решеткой явно затягивается на неопределенные сроки. Никому из них мы сейчас никак и ничем не сможем помочь выйти на свободу исключительно легальными путями.

Думаю, тебе ни к чему заведомо напрасная защита Евгена Печанского, объявленного в роли вульгарного торговца незаконным оружием. Какая тут, Господи, помилуй, может статься политическая и правозащитная подкладка! Повседневность в криминале, да и только!

Иная будет реальность, коль скоро наш подопечный предстанет на суд общественности непосредственным организатором необычайного группового побега двух признанных узников совести.

Следовательно, необходимо устроить всем троим счастливое избавление от политической, выделяю, неволи. И это у нам, несомненно, удастся, как только я и ты, многоуважаемый Лев Давыдыч, сумеем объединить наши укромные, но эффективные усилия, ― закончил Двинько, недвусмысленно ожидая подобающей реакции от собеседника.

― С одной стороны, Михалыч, согласиться мне не совсем комфортно… как юристу. С другой, резонно нельзя не соглашаться на радикальные меры.

Понимаешь, мне до беспредела надоело, когда это далеко не правовое государство то и дело бесчестно выступает против меня в судебном присутствии. Без чести и без совести, выделяю не в скобках. Более того, во время досудебного следствия оно силится беспардонно противодействовать мне, нарушая собственные законы, подобно беспредельщику отмороженному.

Кого-то разнонаправленный государственный беспредел запугивает в качестве и количестве множества обстоятельств непреодолимой силы. Но только не тех, кто не желает поклоняться священной корове государства, которое не является ни нашей страной, ни Родиной, ни соотечественниками. Но всего лишь случайным сходняком, сборищем, сбродом госимущества, бюрократов и чинодралов.

Такое сборное государство, оно как гнилая стена. Ткни его хорошенько в любом месте, и точно проделаешь дыру. В том числе и в юриспруденции.

Мое преимущество частника в том, что мне по силам гибко применяться к правилам игры в ходе судебно-следственного состязания. Напротив, государственной стороне требуется долгое время, чтобы, по меньшей мере, отреагировать на частные действия, хоть в малости преступающие бюрократические рамки. Доходит до него, до государства, как до травоядного динозавра, с трудом, медленно соображающего, что же у него успели откусить? Хвост или всю от разу задницу?

― Я тебя понял, Давыдыч. Старый новый Левиафан-олигофрен, который знать ничего не ведает об общественном договоре. Чудище, обло, озорно и лайяй задним умом сильно.

Но давай от философской теории поближе к политической государственной практике.

― Изволь, Михалыч. Прелестно довожу до твоего сведения, что практически защита Таны Бельской мною заведомо и безнадежно проиграна. Прекрасно подготовленная моими добровольными помощниками свидетельница защиты признана адекватно вменяемой, этапирована из Новинок на Антошкина.

Полагаю, нужные следствию показания из нее выбьют рано или поздно. Скорее, позже, если прослеживается желание СК отсрочить суд, пока за границей не утихнет правозащитная шумиха в связи с нахождением госпожи Бельской под стражей в следственной тюрьме КГБ.

― Скажем в откровении: сомнительное свидетельство о принадлежности подброшенных наркотиков нам уж никоим образом не поможет. Пожалуй, так оно к лучшему, Лев Давыдыч. Сыграем, если уж не открыто, зато вполне честно. Пусть себе втемную с неизбежной долей риска для наших креатур.

Насколько я знаю, нашему молодому другу Евгену по-прежнему угрожают показаниями двух лжесвидетелей обвинения?

― Причем обработанные следствием торговцы оружием размещены и расквартированы очень близко от него, возможно, в соседней камере. Зато в Американке они страшно далеки от какого-либо воздействия защиты.

― Что мне в тебе отнюдь не трафаретно нравится, Давыдыч, ― грустно усмехнулся Двинько, ― так это то, что у тебя мозги юридически не завернуты в одну узкую извилину. Мыслить ты умеешь широко и филологически, в самом прямом, корневом смысле этого слова. Коли юстиция не есть крючкотворная юриспруденция. Но в переводе с латыни это ― справедливость, воздающая каждому ему необходимое по силам и знаниям.

― Хорошо бы еще с тем судьей по справедливости разобраться. Бабло-то он от нас взял, заранее зная о втором аресте.

― Что ж, всякому фрукту свое время, многоуважаемый Лев Давыдыч. А благоприятное стечение обстоятельств не замедлит себя проявить, как выпадает в нашем счастливом неазартном случае.

Так ты согласен альбо нет, посильно поучаствовать в нашем непростом и рискованном деле?

― Что делать? подписываюсь я на твое предложение о побеге! Вот тебе кресте Святый!

― Принято и зафиксировано, брате. Даже без протокола, будьте благонадежны.

В таком благоприятном раскладе, Лев Давыдыч, православно прими к сведению, что телевизионный приемник в камере наших подследственных есть хорошее средство коммуникации посредством телетекста. Технические детали программного и аппаратного обеспечения оставим пока в стороне.

Однак тебе следует немедленно озаботиться каким-либо надежным и деликатным связным устройством для Таны Бельской.

― Нет проблем, Алексан Михалыч. Кое-что передающее в моих адвокатских закромах прелестно разыщем, деликатно обеспечим и передадим своевременно приемник сигнала.

Вопрос теперь в том, согласятся ли наши политзеки реально пуститься в бега? ― Шабревич словно все еще неуверенно, сомневаясь, посмотрел на собеседника.

― Им его решать персонально, Лев Давыдыч. Мы предлагаем решение без вариантов. От них сейчас требуется: да или нет. Они не обинуясь должны принять близко к сердцу наше единое предложение. Либо мы доброжелательно умываем руки без обидчивых претензий и неуместных напоминаний об упущенных шансах.

― Но ты так мне чисто конкретно и не сказал, как будем наших людей-то с кичи вынимать? Темнишь многописьменно?

― Что ты, Давыдыч! ― непритворно обиделся писатель. ― Нисколько не думал, хм, лепить тебе горбатого.

Доволе осведомляю. Давеча вышла на меня парочка хороших хлопчиков из диггеров. Работают они только вдвоем, со мной поддерживают давний негласный контакт. Сам знаешь, тех, кто копает по-черному, это государство белорусское, культурно говоря, не жалует.

На сам-речь почти раскопали, вскрыли они в начале августа тот самый, знаменитый расстрельный коридор под Американкой. Пришли ко мне с любопытным рассказцем о шахте и найденных костях неупокоено репрессированных. То дело ― стародавнее, нас зараз оно не слишком касаемо политически. Ежели по глупости от фуфла или специально, с расчетом на будущие тайные ликвидации, замуровали-то и залили бетоном пустоты по соседству.

По схемке, которую мы вместе накропали, наши вводные аккурат сходятся. Заложенный сверху кирпичом стальной люк размещается точно под полом левого закутка для обыска и снятия отпечатков пальцев.

Я его, тот куточек, докладно помню. Меня там пару разочков шмонали догола. До того по первости мариновали около часика по этапу в Американку, перед баней…

Никто не забыт, ничто не забыто. Помнится, в своем последнем слове на закрытом судебном процессе по статье сто тридцатой обещал я нелицеприятно пристрелить судью и прокурора. Пересказал я им весьма курьезный огнестрельный сюжетец, словесно пришедший мне на ум в заключении.

И слово это все еще за мной!

Однак личной мести я все ж таки предпочитаю коллективное всеобщее воздаяние, искупление первородно виновным. И предвосхищаю неумолимое возмездие всем согрешившим оного государства ради против заповедей Божьих и человеческих…

 

Глава двадцать пятая Промеж людей благоразумных

«Чудны пути Твои, Господи, средь сходбищ людских во имя Твое! Почему-то Лева Шабревич и Евген со Змитером поразительно схожи в их типически балто-белорусской внешности. Высокие и русоволосые в тройственном согласии. Правильные черты лица, голубовато-зеленая радужка глаз, отметные мочки ушей. Быть может, в доминанте так проявляют себя генотип и фенотип племени кривичей? Происхождением-то разнятся они самодовлеюще, будьте благонадежны!

Любопытно будет свидеться поближе со спадарыней-барыней Таной Бельской, с той, что урожденная Курша-Квач. Когда-то, учтем, была отнюдь не захудалая литвинская фамилия нашей застенковой шляхты…

Что ж, дело с побегом тихенько-низенько продвигается к предрешенному перелому. Знать бы, каковы они, эти будущие перипетии и анагнорисы! Так или иначе неразумно волноваться покамест не приходится…»

Рекогносцировку поверху на месте разрабатываемых действий и предначертанных событий Алесь Двинько провел самостоятельно да обстоятельно с утра, в час пикового движения пешеходов и транспорта. И без того знакомую городскую местность изучал вполне открыто. В окрестные подземелья он покамест не спускался в компании доверенных диггеров. Это разведывательное мероприятие его ожидает невзадолге.

«Оно тебе несомненно…

М-да… хвосты будем рубить жестко, одним махом все враз и вдруг. Сомневаться отныне не пристало. Чтобы подняться, надо для полного счастья спускаться, лезть вниз, в катакомбы…Ох грехи мои тяжкие в темной юдоли подземной исподу, в преисподней…»

* * *

Впервые в жизни Лев Шабревич был не в силах разобраться не с кем-нибудь поверх всего и вся, не с чужими подспудными мотивами, но со своими же намерениями в потемках собственной разумной души. За 25 лет адвокатской практики он доныне не испытывал подобных сомнений, колебаний в правильности сделанного или пока не совершенного окончательного выбора. Наводящих вопросов он себе не задавал, с легкостью риторически на них не отвечал. Но перманентно и альтернативно, обременительно и тягуче раздумывал: поддержать ли ему рискованную двиньковскую авантюру или, напротив, по простому сдать всех ее участников; к примеру, тому же стрекулисту Пстрычкину из Генпрокуратуры.

Отчего-то предложению Двинько он сразу не воспротивился без обиняков и экивоков. А ведь мог сходу отказаться, нимало не раздумывая.

Один раз так уже было, когда он, долго не раздумывая, отверг предложенное ему посильное участие в организации побега из зоны строгого режима довольно значительного криминального авторитета.

«А ведь прелестно можно было сторговаться и сойтись! Притом удовлетворенно разойтись за немалый грошик к большей денежке на прокормление».

Об упущенных вероятностях Лев Шабревич ни разу, ни полраза нервически не сожалел. Любые прижизненные неудачи воспринимает с оптимизмом. Ни к чему страдать, себя изводить, если у тебя сегодня что-то сорвалось неудачно. Зато завтра тебе в изменившихся самую малость условиях нечто сходное счастливо выпадет. Наилучшим образом с наибольшей прибылью. «Прелестно и уместно».

Теперь же Шабревич, немало сталкивавшийся со всяческими адвокатскими прелестями и соблазнительными возможностям, никак не принимает определенного решения. Ни за, ни против рискованного и сложного дела. В самом начале оно реально раз тебе и сорвется со свистом. Или успешно невзирая ни на что со скрипом продолжиться до самого конца, когда тройка беглецов будет благополучно переправлена за кордон.

Со стороны защиты очень даже соблазнительно поиметь державу и натянуть длинный нос подставному государственному обвинению. Но и самому подставляться вовсе не желательно. Криминал есть криминал, согласно букве закона. Но пишут и толкуют законы по-всякому.

Иначе посмотреть, то политика всякого-якого вам спишет. Если, ясна коллизия, не преступать пределов принятой в цивилизованном правовом мире политкорректности.

Отказаться от дела, право слово, и сейчас покамест не поздно. Да и впоследствии адвокат не обязан свидетельствовать против наличествующих подзащитных. Даже самоустраниться у него прелестно получится на любом организационном этапе.

Тем наиболее, работать выпадает без предоплаты организационных издержек. А слабые надежды на приемлемый весомый гонорар по факту освобождения несколько сомнительны.

Того, что его кто-нибудь чужой посреди своих соблазнится сдать неблагоразумно, Шабревич фактически не опасался и раньше. «Не те у нас люди, самому же полоумному стукачу ой худо будет!»

Налицо сегодняшнюю нерешительность он определенно не приписывает ни страху, ни боязни за себя, за собственную репутацию успешного и удачливого законника. По адвокатскому счету, успех или фиаско с проблематичным побегом его также не колышут ни в малейшей степени.

Постепенно Шабревич пришел к мысли отложить на время окончательное разрешение не проблемы, но дилеммы: да или нет. А затем, чуть погодя, решительно высказаться за либо против кое-какого соучастия и пособничества. Вне всяких сомнений криминальному и наказуемому деянию в виде однозначного противодействия правоохранительным органам и порядку государственного управления.

Отсрочка, промежду прочим, в порядке вещей, вполне объяснима, как скоро самим политзекам предстоит определиться с внезапным предложением. Хотя, в чем Лев Шабревич непонятно почему полностью уверен, их подопечные, допустим, не без раздумий, несмотря ни на что втроем выберут свободу.

Здесь адвокат Шабревич в той же косвенной речи ревниво позавидовал непоколебимой уверенности писателя Двинько.

Вон Алесь-то Михалыч прелестно верует, убежден в правильности избранных методов и образа действий, призванных храбро облапошить и оставить с грязным носом антихристианское белорусское государство, в чьем бы казенном лице оно ни выступало. Вероятно, христианские цели всегда рентабельно оправдывают вложенные в них силы и средства. К сожалению, не всем дано иметь религиозные убеждения и богословскую образованность.

Пока же ничто, никто, никому не препятствуют, не запрещают без судебных прений и прокурорских препирательств заниматься подготовкой к реализации образцового плана, предложенного Алесем Двинько.

С ближним кругом доверенных лиц и исполнителей Лев Шабревич практически определился. Принял решение не подключать всветлую к плановым негласным мероприятиям Альбину Болбик и Михася Коханковича. В достатке иных оперативных работников, кому можно примерно доверить исполнение щекотливых поручений.

Лев Шабревич все еще раздумывал и бесповоротно ничего не решил насчет себя самого, направляясь на конспиративную встречу с Ольгой Сведкович. Если Тана Бельская ей безоглядно доверяет, то ему, наверное, стоит иметь с ней дело. Хотя осмотрительность с ней и со всеми ни в коем случае не порок.

Чтобы добраться по нужному адресу на улице Ильича, Шабревич не погнушался воспользоваться метрополитеном. Этот вид общественного транспорта никогда не вызывал у него ни доверия, ни симпатии. Но лучшего детективного средства провериться, есть ли за вами слежка в большом городе, пока не придумано. Под вечер полчаса с лишним в духоте и в тесноте путем нескольких пересадок вперед и назад с большего позволяют увериться, что каким-либо нежелательным хвостовым элементам не удалось проследовать и проследить за осторожным человеком. Подразумевается инструктивно, в рутинном порядке действий ведомственных служб наружного наблюдения. В сутолоке и в толчее.

Там же в метро во время вечернего часа пик Лев Шабревич предавался то ли нерешительным, то ли решающим раздумьям помимо обнаружения возможной слежки. Заодно пришел к выводу: его нынешние рефлексии во многом объясняются отталкивающим коммунальным окружением. Причем под землей. Наверху за стеклами и за рулем автомобиля он отнюдь не склонен к половинчатым неопределенным размышлениям. «Когда барыня прислала сто рублей. Что хотите, то купите, да и нет не говорите…»

* * *

―…Оленька, прелесть моя, что же вы приготовили для нашей многострадальной Таны Казимировны?

― Сюрприз, Лев Давыдыч. Даже два предопределенных сюрприза.

― Надеюсь, не мины-сюрпризы?

― Что вы, спадар Шабревич! Вуаля, сначала элементарный женский гребень, пластмассовая красно-зеленая заколка для волос. Волосы у Таны уж достаточно отросли, и цвет ей должен понравиться.

― Приемопередатчик?

― Так точно. Встроенного питания с запасом хватит на два часа кодированного приема аудиосигнала. В помехоустойчивом транковом режиме передачи работает до пяти минут на цифровое экстренное оповещение, а также кодированного привода пеленгации объекта.

Второй вариант для портативной общей базовой станции аналогичен. Но обладает повышенными маскировочными сюрпризными свойствами бытового предмета.

Смотрите, Лев Давыдыч.

Ольга уверенным движением достала из дамской неброской сумочки с виду обыкновенную дешевенькую шариковую ручку из прозрачной пластмассы. Писать ею, оказывается, тоже можно, но не нужно.

Покуда Лев Шабревич устно знакомился с тактико-техническими данными обоих образцов шпионского снаряжения и с необходимыми инструкциями пользователя для них, между делом невольно подумал: «А ведь наша девочка Оля дуже просто при хорошей оказии легко и определенно всех продаст за хорошие для нее деньги. Конечно, если тот, кто вознамерен ее купить, угадает точную сумму. Не продешевит и не зарядит лишнего. В первом случае она наотрез откажется с видом оскорбленной невинности. Во втором, высокомерно отвернется, нисколь не поверив в честность предлагаемой сделки.

Что ни говори, но у нее налицо и на лице нарисован комплекс женской неполноценности и невзрачности. Отсюда технический склад ума, как правило, не свойственный женщинам.

Предрасположено для умеющей себя подать красотки Таны техника так же превыше человека. Обе кузины друг друга стоят. Одна чуть больше, другая чуток меньше».

― Как будем вручать спецсредства связи, Лев Давыдыч? ― сама поинтересовалась Ольга Сведкович, не дождавшись соответствующих распоряжений от задумчивого партнера.

― Писчий прибор, Оленька, давайте-ка мне. Евген его получит завтра в первой половине дня вместе с моими наилучшими пожеланиями по использованию этой хорошей, будем надеяться, надежной техники.

Послезавтра передачей гребня-заколки из рук в руки следует озаботиться либо Альбине, либо вам лично. Предпочел бы вас для передачи соответственных толкований на словах, в блокнотике. Но чей будет доступ на следующую свиданку, зависит от следака Трапкина, как его называет Тана.

― Думаю, со следователем Онучкиным и тюремной администрацией мне нынче никак не договориться, Лев Давыдыч. Поэтому передать заколку и кое-что дополнительно доведется Альбине. Скажем, вот этот тюбик французской губной помады.

Ознакомьтесь. Специально для Таны набор метательных микродротиков. Снаряжаются спецпрепаратами. В наличии у нас сильнодействующие миорелаксанты и быстрораспадающееся отравляющее вещество нервно-паралитического действия…

 

Глава двадцать шестая Смирить волнение в крови

Тана Бельская изо всех сил стремится держать себя в руках. Не след ей ни малейшего виду показывать, насколько она готова взорваться, перейдя к немедленным и результативным действиям.

Едва она встретилась с Альбиной Болбик в допросной комнате, как тотчас все вокруг нее порывисто изменилось. Небольшой знакомо закодированный текст на экране Альбининого смартфона ― и она почувствовала, словно стала другим человеком. Или же вновь обрела себя самое.

По тюремному условному счету, ей так сейчас представляется в радостном предвкушении свободы. Причем прежде у нее идет предвосхищение упоительной боевой эйфории.

Хотя по первости она весьма скептически, чрезмерно трезвомысляще отнеслась к текстовому предложению о побеге. «Сделать отсюда ноги?» Тем более, существенных подробностей о намеченном вызволении Ольга через Альбину втемную не сообщает. Предлагает ожидать дальнейших инструкций и ежевечерних сеансов связи. Вдобавок навязывает непрошеных спутников, непонятных подельников, без которых ровно бы никак не обойтись.

«О, два кореша каких-то нарисовались! От п… и ниже…»

Осмотрительно не сказав, виртуально и мобильно не подтвердив: да или нет ― Тана Бельская иносказательно обещала подумать пару дней. А затем в письме, в зашифрованном невинно родственном иносказании, известить Вольгу Сведкович о своем решении.

Красно-зеленую в полосочку заколку Тана, поморщившись, закрепила в прическе. Кое-что ей удалось-таки сочинить из отросших в тюряге волос. Тогда как губную помаду взялась прямо на глазах шокировано удивленной адвокатессы поглубже прятать, влагать в то самое, интимное, женственное местечко. «В п… ее и всех!»

Хорошенько в тот день поразмыслив в камере, Тана пришла к заключению, что им там, на воле, особисто изворотливому Льву Шабревичу, ей-ей, виднее. Если Лева подписывается, значит, дело может выгореть. Оно кое-чего стоит, чтобы к нему подойти с решимостью вплотную. К тому же спецсредства, оказавшиеся в ее распоряжении, следует оценить в немалую сумму. Надо бы задуматься о чисто конкретной оценке ситуации. В тюрьме и на воле. Законно и подзаконно. В почин и в зачин.

«Определенно, подготовочка починается, родненькие мои и дороженькие, ближние и дальние! Будет вам по жизни и дудка, и свисток в сраку… Не в лобок, так по лбу, дротиком…»

* * *

…Евген и Змитер пришли к обоюдному согласию во время двухчасовой прогулки на следующий день. Долго они не дебатировали. И не очень-то сомневаются в успешности намеченных жизнеутверждающих перемен.

―…Взаправду цирк на дроте! Ни за что б не поверил, Митрич, в шерсть где-нибудь прочитав такое.

― Доверься моему маленькому газетному опыту, Вадимыч. В жизни все не так, как на самом деле! Цирк уезжает, а клоуны остаются на месте.

На языке и в печати любая, хорошо приукрашенная чистенькая выдумка выглядит гораздо правдоподобнее и привлекательнее, чем грязноватая, ничем не прикрытая голимая правда со многими нестыковками. Что в журналистике, что в литературе. Об этом мне дед Двинько говорил когда-то давным-давно.

― С подлинным верно. Если апокалипсис вовсе не светопреставление, не вселенская катастрофа, но всего-то лишь откровение для верующих о новом небе и о новой земле.

― Цитатка-парадокс от нашего дядьки Алеся?

― А як же! Сколь я понял Леву Шабревича, именно Двинько предлагает и планирует нас с тобой, Змитер, с кичи вынимать. Никому другому этакое до беспредела диверсионное намерение не по уму, не вправе даже в голову прийти.

Вкратце об умопомрачительном и сногсшибательном, возможно, зубодробительном спецназовском замысле побега Евген письменно сообщил напарнику немедля после состоявшегося вчера пополудни свидания с адвокатом. И ручку ту самую, говорящую, показал. Теперь же рассказал изустно, в известных ему деталях, с комментариями. Под радостные восклицания и подпрыгивания сокамерника.

Вечернего и утреннего времени у обоих имелось в достатке, кабы поразмыслить, уместно и совместно прокачать обстановочку, почесать в затылке и в потылице. По-русски и по-белорусски. Как кому по языковой форме нравится и удобнее ради содержательного размышления. А также для того, чтобы сделать соответствующие выводы и грамотно изнутри, из глубины оценить предложенное. Дело-то им предстоит нешутейное, с далеко идущими последствиями.

―…Сегодня вечером, брателла, будем читать первую маляву с воли. По телевизору! Кодированным телетекстом, так скажем, по спецканалу. Дадим оценку обстановки, конспиративно прикинем к носу, чего у нас есть, чего нет.

Какие бы планы они там, на воле ни вынашивали, решать только нам. Чисто конкретно. По обстановочке. Чересчур радоваться и прыгать выше забора через запретку пока не будем. Бурно волноваться и бздеть до срока нам тож неудобняк.

Давай-тка подумаем, как станем врукопашную вырубать дежурную смену свистунов и свистуний коридорных. Что-то мне не верится в головоломные боевые искусства нашей будущей партнерши…

* * *

…Писатель Алесь Двинько не то чтобы тревожился, терзался бесплодными сомнениями, беспочвенными опасениями. Или места себе бестолково не находил. Но очень многое ему хотелось закономерно предусмотреть, предвидеть случайное, предположить вероятное. Потому и думал напряженно о мерах безопасности и предосторожности. И никого загодя не посвящал в наличный объединенный план, выделив каждому соратнику строго ограниченный участок подготовительных работ.

В первую очередь предохраняться необходимо от противодействия заведомо разбойничего государства, бросившего за решетку Влада Ломцевича. Не менее важно остерегаться скрытой активности тех не выявленных хитроумцев, кто поглубже вырыл волчьи ямы для Таны Бельской и Евгена Печанского.

«Трудно и сложно чего-либо осуществить оптимально и максимально… Гладко только на бумаге. Да и то, если она глянцевая или в ламинате».

Переиграть кое-чего и переиначить тоже не запрещается во время предварительного фазиса операции по освобождению трех политзаключенных.

«Быть может, Евгену и Змитеру вдвоем нейтрализовать дежурную смену надзирателей? И лучше бы им это сделать в продолжение утренней полусонной оправки…Непроспавшихся свистунов сделать означено легчей…

А сдюжит ли молодежь бессонную ночь-то? Не перегорит часом в непосильном напряге?..»

* * *

…Адвокат Лев Шабревич в последнюю очередь беспокоился и учитывал горячее, по-видимому, желание подопечных и подследственных совершить побег. Это им решать и напрягаться, готовы ли они рискнуть реальным приговором от двух до семи добавочных лет в случае утечки информации или непредвиденного срыва операции.

Ему самому-то ой желательно обставить это необузданное государство. Хотя ради такого удовольствия вовсе не стоит идти на несомненный риск ни ему, ни кому-либо другому. И благоразумные мысли, и благонамеренные желания у него соответствующе имеются насчет текущего момента.

«А ну как, пока не поздно сыграть «постой, паровоз»… нам сделать остановку?

Ох, тебе, Михалыч, с твоими злоехидными автобусными метафорами! Ты-то никогда не боялся попасть под паровоз. Точно и не белорус вовсе. А нам, разважливым, куды бечь? А никуды назло всем!..»

Тут Лев Шабревич опять-таки вспомнил, сколь заманчиво выступать полномочным международным посредником между беглецами и этим вот белорусским государством.

«Оно ведь вынуждено утрется и сопли прожует в результате удачного утека. Как скоро наша троечка объявилась бы где-нигде за кордоном в виде политических беженцев с неоспоримым правом на убежище. Весьма привлекательные перспективочки, прелестно для специфически заинтересованных сторон…»

Последний довод рассудительному адвокату Шабревичу пришелся по душе, отныне не блуждающей, не гуляющей где-то во внутренних мыслительных потемках. Но всесторонне осмысливая происходящее, многое становится ясным, как юридически, в правовом поле, так и политически ― в противоречивых отношениях между людьми и государствами.

«Коли хорошенько обмыслить, сам-речь, то самоход нашей веселой компании жестоко заставит поволноваться, задергаться тех, кто их распрекрасно подставил. Прелестно выпустим мстительного джинна из бутылки, даже двух…

Если с Таниной подставой кое-что проясняется, то в деле Евгена по-прежнему полный ах и швах…»

Как юрист, Шабревич всегда преисполнен в убежденном мнении, что никакое государство ай не имеет ни мельчайшего права на преступные деяния. Когда же оно по-крупному нарушает свои же собственные законы, то в противодействии ему все средства хороши.

«От дедукции к индукции, вспоминая прелестную двиньковскую словесность из редакторского словарика…»

В общем и в частности поразмыслив, Лев Шабревич пришел к недвусмысленному индуктивному выводу. Как бы там ни складывалась конкретная обстановка, он-то участвует в деле до самого конца.

«До конечной остановки с коллизией!»

* * *

…Евгену и Змитеру снова выделили хороший, относительно просторный прогулочный дворик. В него зеков первыми заводят и выводят последними. Очень годится, чтобы и размяться, и поговорить о своем на двоих.

―…Ты бы, Змитер наш Дымкин, хорошенько подумал, прежде чем срываться в бега. Тебе наименьший срок светит по сто тридцатой. А с утеком влепят вдогонку не меньше трех годочков по статье четыре-один-три. Или вообще до семи за групповуху!

― Чего тут думать, Вадимыч?!! Трясти надо! Мы и тряхнем по всем статьям да по морде! Желающего судьба ведет, не желающего боги по-латыни трахунт.

― Ну-ну. Блаженны алчущие…

По возвращении в камеру их там на стреме ждали двое надзирателей и шмон, перетрус, коли по-белорусски. Меж тем другая пара надзирателей поодиночке отводила каждого из подследственных в соседнюю пустую камеру для канительного личного обыска.

Чего-либо чрезвычайно запретного не нашли. Разве что заставили пересыпать растворимый кофе из жестяной банки в полиэтиленовый пакет. Хотя эту самую банку по заказу Змитера ему позавчера надзиратели дежурной смены официально закупили и вместе со всем прочим передали по списку и под роспись в тюремной ведомости.

Связную пишущую ручку Евген открыто держит в наружном кармане адидасовской куртки. Никого эта письменная принадлежность не заинтересовала. Ручка как ручка, ничего особенного. Причем особые зеки хранят незыблемое спокойствие и холодное презрение. По всей видимости, у них в камере чего-либо запрещенного нет и быть не может.

По окончании тотального обыска обоим подследственным было вежливо предложено выходить с вещами и временно перебраться в другую камеру. Дескать, в этом помещении необходима плановая дезинфекция.

В новой камере нашлись уже три шконки: одинарная рядом с умывальником и двухъярусная побок со столом в углу. Третьего сокамерника им покамест еще не подселили. Хотя уж и грозят, гадство, такового в скором времени.

* * *

…По прошествии двух-трех дней Тана Бельская теперь предвкушает не побег и даже не выход на свободу обетованную. Но рассчитывает на нелегальное возвращение в Беларусь и надлежащую неотвратимую месть всем своим обидчикам. Выявленным или пока скрывающимся в неизвестности «п…юкам и п…ючкам» от нее непременно должно достаться «на орехи, в помидоры и в придатки яичников, расторгуй-манда, иби пенис, уби вульва». Уж ради такой благой телесной цели стоит держаться в строжайших тюремных рамках, нерушимо сохраняя полнейшее зековское хладнокровие и самообладание.

«Вот я вам ужотка близко к телу и делу… не кое-как наведем страх и ужас… никому скудно не покажется… Не поверим, не побоимся и поспрашаем со всех…»

Пока же ей надо спокойненько дождаться запланированного предутреннего или ночного времени «Ч». И не волноваться, не горячится преждевременно с вопросами не слишком-то обозримого будущего.

 

Глава двадцать седьмая Как в лес зеленый из тюрьмы

Евген со Змитером в тот прогулочный полдень особенно не усердствовали с гимнастикой. Больше неспешно прохаживались по периметру четырех стен. Разговаривали степенно, строили кое-какие исподвольные планы на ближайшее будущее. На сейчас и на потом.

―…Ты, братка, сердечно не турбуйся касательно заблокированного счета. Дай лишь выйти на волю, а наличными бабками впрозелень на первое время я тебя обеспечу. Подразумевается, без процентов. Отдашь баксами али в евро, когда и как получится.

Понятное дело, субсидии в том самом твоем полусреднем белорусско-украинском минимуме на первоначальное обзаведение политэмигранта.

По суду мне, конечно, светит полная конфискация недвижимости. Да и когда он будет? Однак до моих подвижных авуаров никакому государству лукавому ни в жизнь не добраться.

― За бабульки заранее благодарен. Отдам, Вадимыч, вскорости. Коль скоро ― так сразу. Надо только съездить фрилансером два-три раза в командировки. С репортажами и очерками по-быстрому обернуться. Впервинку поближе, куда-нибудь в зону хохлацкого АТО. Затем подальше, возможно, в Сирию или Афганистан. Мне после тюряги такое военное дело запросто.

Хотя надо, пожалуй, начинать писать по-английски. Предложение в журналистике дает спрос.

― А я вот еще, Змитер, покуда нормально не продумал, где работать мне, чем по специальности пробавляться. На воле оно скоро прояснится в натуре, надеюсь.

― Надежды юношей питают?

― Угу, не только их и не столько они…

В камере разговор продолжился. Натурально, в предыдущем контексте и в прежнем подтексте. Но с учетом возможного прослушивания.

― Послушай, Евген. Я вот писал, ты помнишь, о полусреднем белорусском классе экономического народонаселения. Хочу теперь бульбоедов лукашистских покруче перетряхнуть.

Подумать только! 190 кг картофеля на потребительскую душу в год!

Ясное дело, бульбой у нас в основном питаются те, у кого среднемесячный доход на члена семьи меньше 30 долларов. Но ведь тот самый полусредний класс, имеющий от 90 до 500 баксов на рыло, тоже свински хавает не в себя ту же картошку! Как же, как же второй хлеб! В штампованном словоупотреблении, отметим, в такую-то душу мать.

В жесть искусственно завышенная цена на картофель, как продукт массового потребления, не декларируя, дополнительно позволяет государству финансировать планово-убыточное колхозно-совхозное сельское хозяйство. И здесь искусственное монополистическое предложение контролирует естественный массовый спрос. В процессе, естественно противоположном рыночным принципам.

Если принципиально подойти к вопросу, то нынешнее белорусское государство втихаря поднаторело, наблатыкалось тоталитарно обкладывать продовольственные товары, но которые уходит львиная доля заработка нижних слоев и значительная часть дохода полусреднего класса, своего рода скрытыми акцизными налогами.

Фактически государство тихой сапой, мягкой лапой приравняло потребление экономически активным народонаселением продуктов питания к вредоносному употреблению подакцизных табачных изделий и спиртных напитков. Тех самых товаров, которые в планомерно воспроизводят инфляцию путем неуклонного повышения розничных цен.

Тем самым, какой ни возьми потребитель продовольствия, табака и алкоголя в розницу работает на государство. Трудится ради паразитического непроизводительного роста государственно-монополистического капитала.

Я хочу этот потребительский феномен и мою новую статью назвать «Экономика бульбоедов». Звучит?

― Даже очень! Пробирает и пронимает. К вопросу о национальной гордости и годности бульбоедов подходит и подводит.

Полагаю, спадар Инодумцев, такой ярлык ой многих душевно оскорбит. Хотя правдочка, она глаза колет.

А монополизм, недобросовестная государственная конкуренция и налоговая обираловка никого еще до добра не доводили. Это ― факт.

― Во-во! Скорее, отнимают добро.

Цепляйте белорусское, бульбоеды! Старательно пережевывая пищу, вы помогаете этакому мародерствующему государству вас напаривать и опускать до уничижения нижей плинтуса. Фактически ниже низшего ооновского индекса человеческой недоразвитости.

― Вы белорусы? Так вам и надо!..

Разговоры разговорами в камере, но Евген Печанский в душе готовился к предстоящему побегу, странно не понимая, настроен ли он к нему или же нет. Им овладело какое-то непонятное чувство отстраненности. Словно не он, но кто-то другой должен сегодня валить к чертовой бабушке из тюряги, откуда за всю ее историю ни разу не случалось ни одного успешного бегства заключенных.

Ему также затруднительно решить, заключить, каков таков период в жизни у него сегодня настает. То ли отсюда и впредь наступил режим наибольшего счастливого благоприятствия, как скоро все задуманное чудесным образом удается в наилучшем виде. То ли совсем даже наоборот, когда насилу, через пень-колоду, а то и чудом, удается избегать крупных неприятностей и провалов. А уж мелких незадач в такой неблагоприятный период вообще пруд пруди, валом валят.

Этакую исходящую неуверенность Евген нисколько не показывает напарнику. «Еще чего не хватало, в приход и расход!» Хотя тот, оно видно, будь здоров как боится. Но держится наш Змитер молодцом, хвост пистолетом. И фасона придерживается. Вон-де ему то и это нипочем, если о будущей статье рассуждает.

Со всем тем, шутить на тему намеченного силового исхода из тюрьмы ни тот, ни другой просто-напросто не осмеливаются. Не до того им сейчас.

Ведь подчас ожидание боя куда как страшней самой смертельной атаки. «Без суеверий. Ажно для вельми бесстрашных людей. В дебет и в кредит!»

Обговорить они все обговорили, наметили, распределили, кому как сработать назавтра, в час утренней оправки. Но, как оно выйдет на самом деле, никому неизвестно, пока не грянет время «Ч» и не поступит сигнал к решительным действиям. Ох скоро надо включать говорящую ручку.

Третьего сокамерника им покуль не подкинули. «И то хорошо, одной заботой меньше будет…»

* * *

―…Знаешь, Евген, я тут загадал кинуть курить на воле. Сам знаешь, в каком раскладе.

― Я, кстати, тоже, Змитер, собираюсь расстаться с той же самой тюремной вредностью, сам понимаешь, где и когда… Суеверие, однако…

* * *

Еще не кончилось тюремное обеденное время, вертухай-баландер еще не отбирал у зеков столовые ножи, как подследственного Ломцевича неожиданно вызвали на допрос. Недалеко, на первый этаж, ― услужливо предупредил надзиратель, давно уж побаивавшийся сурового Евгена.

Напарник вернулся спустя каких-то полтора часа.

― Представляешь, Евген! Объявился следак по моему давнему делу о ДТП. Я тебе рассказывал, как меня грузовик давил и тачку в металлолом.

Так вось нынче оказывается, будто это я уж кругом у них виноват! Предъявил мне тот ёлупень совсем нескладную новую схему. Дескать, я по обочине пошел на обгон справа! И свидетели, мол, у него как бы имеются.

― Это тебе на новенького предъява ментовская, хлопче. По команде сверху с политикой. Прессуют это они так тебя ненавязчиво.

Ты, надеюсь, не слишком огорчился?

― Да пошли они! Как-нибудь переживем, пережуем!

― Как-нибудь и дурень сумеет, Змитер. А нам надо с умом и со вкусом к правильному и здоровому образу пропитания.

― Правильно. И где хлеб мой насущный днесь? Пообедать так толком и не дали, борзота!

― В дебет и кредит, партнер. Чаек, сахарок в наличии. Щас забодяжим в кайф.

Чуть погодя, за чаем Евген отчего-то, сам того не желая, чуть ли не исповедально вдруг заговорил о вольной жизни:

― Эх, Змитер, почему-то больше всего мне здесь не хватает моей кухни на даче в Колодищах! По высшему поваренному разряду у меня там обустроено, братка. И для работы, и для наслаждения от нее.

― А мне жалко моего рабочего стола с креслом, Евген, ― подхватил было разговорную тему собеседник.

На этом оба приумолкли. Далее рассуждать, чего они тут и там должны без сожалений оставить, о чем надо позабыть, им ни к чему. Об этом, тут и сейчас, лучше и безопаснее промолчать. И без того оба-два в несказанном, безмерном напряжении. Оно ведь накануне и в преддверии…

* * *

Тана Бельская откровенно испугалась, забоялась вчера всего такого, предстоящего. И сегодня не стыдится признаться в том самой себе.

«Что-то мне анально подсказывает: ты по-простецки бздишь и мандражируешь, спадарыня-барыня Бельская! Что, очко в жим-жим играет? Бери себя в руки, фефела тюремная! А то вон ажно позеленела с переполоху, со страху…»

В пятницу, как обычно, после дневной оправки Тана заполучила настольное зеркало и тщательно без спешки нанесла соответствующий текущему моменту макияж. Готовилась она, «ясен х… не к вечернему приему, что в лобок, что по лбу!»

Черный спортивный костюм, темная куртка с капюшоном, черные кроссовки ― у нее наготове. Хотя изначально «придется действовать, разувшись…»

За привычным косметическим занятием Тана помаленьку-полегоньку успокоилась. К тому же она на отличку знает: когда наступит время «Ч», боевая готовность у нее будет тип-топ. «Никакого вам заполоху, мои п…юки и п…ючки, в конце-то концов!».

Конечно, ее гнусно смутил, гадски выбил из колеи состоявшийся вчерашним утром никчемушный и тягомотный допрос у следака Онучкина. «Это вместо прогулки! уйя, х…сос гадский!..»

Не в лобок, так по лбу, коль скоро ненавистный следачок Трапкин вызвал ее к нему в кабинет в большой дом. Пришлось кочумать по улице всей гебухе на обозрение под конвоем в браслетах. Невольно подумалось нехорошо, с руганью. А вдруг опять «так вось, вертаться в тюрягу, коли с утеком выйдет облом»?

Тана хотела было Богу помолиться, стала припоминать слова «Отче наш». Но посчитала такое вот богомольное действо излишним. Потому как неизвестно: услышит ли Бог ее ханжескую молитву, если она уж забыла, когда в церковь-то последний раз заходила. Успешнее будет только на саму себя надеяться. Или на тех, кто на воле обеспечивает операцию освобождения трех зеков ни за что ни про что посаженных в эту гнусную тюрягу.

«Господи! Коли не мне, так хоть им, моим корешкам-подельникам, да помоги!»

 

Глава двадцать восьмая Вольный бег

Алесь Двинько в третий раз спустился в подземелье. Теперь его группировка, какую по-разному не возбраняется называть, по-военному четко развернута в полном боевом порядке. Внизу и наверху.

«Вроде как готовность № 1 соблюдена безукоризненно. Маршрут понизу и поверху дважды самолично обтоптал, объехал. Распоряжения отданы, исполнители при деле. Транспорт на своих местах… Имеющиеся силы и средства подготовлены в максимум.

Серединки на половинку в спецоперациях не бывает. Успех или провал. Или все, или ничего. Незачем огород городить, коли результат сомнителен…

Минус 55 минут по графику…

Оповещение работает в штатном режиме… Ну-тка, на старт, милые…

С нами Бог, и мы с Богом!

Господи, спаси благочестивыя!

Минус 30 минут по графику…»

Все же Двинько многого опасается и очень далек от самоуверенности. Ему несравнимо лучше, чем кому-либо иному, отличительно известны существенные изъяны собственного оперативного плана. Из них важнейший недочет состоит в том, что объективно и категорически в текущей операции нельзя задействовать необходимые силы и средства в самодостаточном количестве и в приемлемом качестве. Иначе говоря, невозможно по существу зарезервировать оптимальный план на максимально неблагоприятное развитие событий.

Увы, увы и тысячу раз увы! Отнюдь не всегда и не везде стоит привлекать наполеоновские большие батальоны. Сомнительные прославленные победы зачастую оборачиваются своей противоположностью, нежели доблестное поражение, становящееся моральным триумфом побежденных.

Мнится: нет ничего проще, нежели достаточно вооруженной группе неустановленных лиц, имеющих свободный доступ в охраняемый периметр, проникнуть внутрь, уничтожить наличными огневыми средствами охрану тюрьмы, освободить заложников, сиречь военнопленных. Затем без потерь отступить по безопасному маршруту. В идеале следует оставить внутри периметра различные сюрпризы, которые неприятно удивят противника. К примеру, помимо мин-ловушек установить пару автономных роботизированных огневых точек и рентабельно ― хорошо защищенный тяжелый пулемет с дистанционным управлением и телеметрией.

К большому огорчению бывшего спецназовца капитана Двинько, его идеальные военные замыслы реально не осуществимы по многим и многим позициям. Прежде всего, в силу политических обстоятельств. Горько не только на свадьбе, если бегство трех политзаключенных должен быть всемерно обеспечен без существенных боевых потерь у противника. Не допустимо, чтобы охрана тюрьмы, караульные службы, тревожная группа ― потеряли хотя бы одного человека убитым или тяжелораненым.

«Хай им здоровеньки булы… Хотя тряхнуть спецназовской стариной можно и должно. Желающего быть ко всему готовым сам Бог ведет. А нежелающего и мелкие бесы по-латыни трахунт. Будьте благонадежны…

Минус 10 минут по графику…»

Алесь Двинько предпочел контролировать проведение операции освобождения в самом напряженном ее месте. Вместе с двумя лишь ему известными диггерами-проводниками при силовой поддержке надежно рекомендованных ему двух профессионалов он находился непосредственно вблизи точки скрытного проникновения в охраняемый периметр противника. Лаз в кирпичном потолке проделан. Инструмент, чтобы вскрыть половые доски в помещении для обыска наизготове.

Все пятеро участников соответственно экипированы и вооружены. Горные каски с фонарями, шерстяные маски на лицах, бронежилеты, армейский камуфляж. Личное оружие на усмотрение участников операции. Сам капитан Двинько посчитал уместным взять собой свой старый «стечкин» и «глок» для Евгена Печанского. На всякий случай прихватил особо пару наступательных гранат РГД.

«Тем, кто носит гранату за пазухой, безопасно в деревне у нас…

Минус 5 минут по графику…»

Молодых военных профи, грамотно и успешно отработавших в нескольких дальних и ближних горячих точках, Двинько порекомендовал его стародавний российский сослуживец. Несомненно, ребятишки настроились и в родной местности поработать на полном серьезе. По всей видимости, пистолеты-пулеметы под камуфляжем отнюдь не все, чем они располагают в данный момент. Для того у них новые позывные в конкретной разовой акции.

С обоими Двинько уговорился потрудиться безвозмездно. Как с горечью, умно, намекнув на собственный боевой опыт, пошутил один из них, они не прочь оказать добрым людям активную силовую поддержку из гуманитарных соображений. А также из любви к боевым искусствам для того же боевого искусства и подержания боеготовой формы. Отдых отдыхом, а война войной.

Кроме того, операцию профессионально поддерживают наверху. Пятеро силовиков от Вольги Сведкович прикрывают подступы к запланированной точке выхода на поверхность штурмовой группы и заложников, кого предстоит освободить, а затем беспроблемно эвакуировать в безопасное месторасположение.

Диггеры бесследно уходят своечастным подземным маршрутом. Силы поддержки отходят самостоятельно, независимо от эвакуируемых и их сопровождения. Сведкович отвечает за транковую закрытую связь, Шабревич ― за транспортные средства.

«Ноль по графику… Связь в норме…»

― Время «Ч». Работаем по первому варианту, ― вполголоса отдал ожидаемое распоряжение Алесь Двинько.

* * *

Евген и Змитер донельзя внимательно прислушивались к тихим звукам и к неясным шумам в кольцевом тюремном коридоре. Оба молча расположились, залегли головой к двери по плану через четверть часа после отбоя. У Евгена под ухом связная ручка на подушке.

Долгое, напряженное, целенаправленное ожидание тяготит лишь психически неуравновешенных людских особей, знать не знающих, что такое находиться в охотничьей или в снайперской засидке.

«Несчастные психи да невротики, наверное, и удумали пустую поговорку о том, ровно бы тяжко ждать и догонять. А бездумно повторяют ее те, кто понятия не имеют о возбуждающей засаде, которая сродни упоительной погоне…»

Сентенция с антитезой Змитеру безумно понравилась, и он ее скоренько записал в блокнот. Иного имущества, кроме собственных мыслей и воспоминаний, он из тюрьмы выносить не намеревается.

Дверь в камеру распахнулась в один момент без предупреждения, без стука и обычной вертухайской возни. Но высокий мелодичный женский голос не стал для сокамерников неожиданностью, как и предложение, зекам привычное. Да и обращение, продолжение оказались не слишком из ряда вон выходящими:

― Але, кореша, на выход! И без вещей! Я пришла дать вам волю!

Врубайте ваш маячок, мальцы. Бо я свой расчехвостила ненароком. Свистунов коридорных пакуем и запираем по быструхе!.. Есть ли у них мобилы, гляньте.

* * *

Впоследствии Тана Бельская вспомнит и детально проанализирует, как же она безошибочно действовала по первому варианту предложенного плана освобождения.

До того пару-тройку недель назад Тана выбила себе у сердобольной и прикормленной толстой прапорщицы Алевтины регулярную привилегию посещать туалет или душ после общетюремного отбоя. По чисто женским надобностям. И на сей раз просьба о выходе в нужник была принята с доброжелательностью. Толстухе нервно-паралитическое средство досталось в третью очередь. Первым его испытал надзиратель, рутинно заглядывавший в дверные глазки. Невидимо от точного кистевого броска получил дротиком в затылок от проходившей мимо Таны. Когда прапорщица и шедший вровень с ней свистун-конвоир недоуменно полуобернулись на шум упавшего тела, Тана метнулась назад и с двух рук послала дротики им обоим прямо в профиль. Чем ближе к лицевым нервам, тем надежнее действует спецсредство.

На мужчину нервно-паралитический яд подействовал штатно: в течение секунды болевой шок, затем состояние обездвиженности и ступора на срок от сорока до семидесяти минут в зависимости от массы тела. Зато на упитанную особу женского пола укол сразу не возымел решительного действия, ее пришлось выключать вручную, ударным способом. Правда, без видимого членовредительства. Хотя впопыхах Тана пыталась отоварить ее не той заколкой. Сломала второпях средство спецсвязи, но пару точных поражений в нервные узлы все-таки нанести сумела.

«О мобильниках у вертухаев можно не думать. Им вроде как запрещено иметь с собой всякие гаджеты в наряде. Но проверить все-таки стоит…»

Оставив три неподвижных тела отдыхать в круглом коридоре второго этажа, Тана босиком беззвучно и незримо спустилась по центральной металлической лестнице на первый этаж. В дежурке один надзиратель преспокойно спал, другой упорно таращился в телевизор. Кондового телезрителя Тана вырубила походя, а спящего снабдила дополнительными, приятными или не очень, нейролептическими сновидениями. Дежурку она предусмотрительно заперла снаружи, заклинив замок.

После того Тана Бельская, в точности с полученными инструкциями, намертво заблокировала массивную железную дверь в коридор, откуда мог по тревоге прибыть вооруженный караул с КПП или из запретки.

«Вось так настоящие женщины работают!!! Хрена вам тертого в сраку! Что в лобок, что по лбу от прекрасного пола!»

* * *

Половые доски в комнате для обыска выворачивали снизу бесшумно, домкратом. Как только получили условный стук сверху. Незамедлительно принялись спускать в подземелье счастливых зеков, все же таки легонько ошеломленных побегом. Один из безмолвных диггеров невозмутимо задержался, чтобы обусловлено замаскировать место проникновения и наскоро заделать проход.

Напоследок Тана озорно присвистнула в подземном проходе, вызвав сдавленный нервный смех у Евгена со Змитером. Остальным же вовсе недосуг вникать, что тут такого смешного. Нервы у каждого не железные, как бы избито и пошло оно ни звучало. Пускай вам все хорошо, что покуда хорошо кончается.

― Пошли, пошли! Будьте благонадежны, друзья мои!

По пути всей группе снова пришлось пройти по костям. Непрекословно и дословно. В низком туннеле в буквальном смысле слова и шагу никуда не получалось ступить, не раздавив чего-нибудь из хрустящих костных останков когда-то тайно расстрелянных в Американке жертв советской власти, ― врезалось в память Змитеру.

Долго ли коротко, ― под землей время и расстояние воспринимаются по-особому, ― диггер-проводник подвел группу к плановой точке выхода. Двое силовиков первыми поднялись на поверхность в неосвещенном школьном дворе глубокой темной ночью. Получив сигнал: чисто! ― остальные по одному вскарабкались вверх по скобам колодца ливневой канализации прямо к приглашающе распахнутым дверцам фургона.

― Поехали!

Спустя десять минут приемистый автофургон «мерседес» неброской и немаркой расцветки подрулил прямиком на тротуар к подъезду многоквартирного дома по улице Ильича. Силовое прикрытие на другом микроавтобусе проследовало далее в штатном плановом порядке, ― принял во внимание Евген.

Несколько человек неприметно вошли в подъезд, где на то время отсутствовало лестничное освещение, поднялись на второй этаж. Только здесь Алесь Двинько истово перекрестился: «Спасе Ты, Господи, благочестивыя! Полдела сделано, причем хорошо весьма в полном смысле старозаветного цитирования…»

* * *

По истечении примерно трех с лишним часов где-то во дворах комплекса зданий белорусского КГБ по улице чекиста Урицкого раздался приглушенный взрыв. Тем самым сработал небольшой сюрприз от спецназовца Двинько нынешним наследникам советских карательных органов.

Уходя, он высыпал пакет железных опилок в основательную стеклянную емкость с концентрированной серной кислотой, ранее им установленную в туннеле с останками репрессированных. Самодельный химический взрыватель воспламенил в нужное время воздушно-водородную смесь для производства подземного взрыва объемного действия.

В то самое время Двинько, глянув на экран смартфона, на рассвете просигналившего о получении кодированного короткого сообщения, третий раз за ночь молчаливо перекрестился и вознес благодарность Богу. Теперь не во здравие беглецов, но за упокой некогда убиенных в прошлом веке, павших от рук кровожадного призрака коммунизма.

«Даруй им, Иисусе милосердный, добрый ответ на страшном судилище Твоем…»

Двинько непоколебимо уверен, что устроенное им глубокое захоронение, никто вскрывать и осквернять не рискнет. Преимущественно по политическим мотивам. Об этом он в ближайшем будущем особнячком позаботиться, сегодня-завтра. Как и не позабудет о заупокойной службе в поминовение неизвестных зеков, задавно убитых и заброшенных в подземельях поныне действующей сталинской спецтюрьмы.

«Исподволь не из подполья, а грань не всегда граница…»

Об этом Двинько подумал чуть раньше, когда напутствовал восвояси опекаемых беглецов, находясь с немногими людьми на замечательной конспиративной квартире по соседству.

 

Глава двадцать девятая Бежала вдаль

―…Хотелось бы вам заметить, друзья мои! Времени у вас не более четырех часов, чтобы в полном спокойствии пересечь белорусскую границу на востоке и на юге.

Отставить разговоры, сделайте одолжение! ― Двинько решительно пресек дружеские объятия, поцелуи, радостный обмен впечатлениями и взволнованными рассказами.

― Лев Давыдыч, твои, друже, оставшиеся транспортные полдела покамест не сделаны!

Всем полчаса на гигиену и маскировку. Выезд в 3.30 по графику, беглые други мои. Дальнейшие инструкции услышите в пути от ваших сопровождающих.

Вначале, разрабатывая операцию освобождения, Двинько думал обеспечено уложить недавних узников и заложников на матрацы в некоем надежном провинциальном прибежище. Но затем напомнил себе о политических обстоятельствах побега, о том, что в подполье можно встретить только крыс. И как просто всяко-яко изгнанников и подпольщиков обнаружить широким розыскным бреднем. Не поминая уж о том, как легко их выкуривают из подвалов и подполий. Резонно, когда в розыске задействовано достаточно сил и средств.

Непосредственно лучше опережать, чем отставать или нагонять. Гораздо того, когда речь идет о том, чтобы упредить, обескуражить и канализировать противостоящую сторону.

«Врага нам надлежит ненавидеть. Но вести боевые действия следует с реальным противником. То бишь в роли такового супостата выступает оголтелое государство, его силовые структуры и спецслужбы. И бить его надобно политическим оружием, ежели политика есть мирное продолжение извечной и всеобщей войны между людьми и государствами».

― Михалыч, моя прелестная племянница Инесса подъедет с минуты на минуту за своим, хе-хе, украинским дедушкой. Мишук на месте, с нетерпением ждет во дворе, когда же ему представят его подзащитного в новом прелестном облике. Оленька у нас всегда безукоризненно готова, даже без пионерского галстучка…

Со своей стороны Тана Бельская без лишних разговорчиков приняла к исполнению команду старшего по возрасту и писательскому званию.

«Причем в неслабой должности организатора нашего четкого утека. Вон хитромудрый Лева-то перед ним на цырлах, точно салабон. Зря не познакомилась с этим Алексан Михалычем по-соседски. Пораньше, когда Шабревич зазывал.

Уйя! Вот мы и смылись, не в лобок, так по лбу! Нервно-паралитически… Ха-ха и х… вам…»

Под душем, во всех смыслах смывая с себя тюремную гнусь, отвратные запахи и отвратительное прошлое, Тана мысленно усмехнулась. Выходит: Евген и Змитер тоже были ее соседями по этому двойному конспиративному адресу на Ильича-Ульянова. Делового Евгена, помнится, она видела верхом на внедорожнике, а Змитера с компом на коленках во дворе.

«Ишь ты, где трое присоседились и скорешились! Место старой встречи изменить нельзя. Что было, то и случилось. Теперь до нового свиданьица в Киеве, как предлагает наш Михалыч… Дельный дядечка, что ни говори… и как мужчинка еще ах неплох…»

Минское прощание с новыми друзьями вышло предельно кратким и деловитым. Для всех, без разговорных исключений.

Споро и самостоятельно переформатировавшись в пошлый дурковатый облик пегой полублондинки из рабоче-селянского сословия, Тана Бельская выехала в московском направлении. За рулем Вольга Сведкович. У них не слишком подержанная красноватая «лада-калина» с калининградскими номерами. Автомобиль приобретен в Калининграде, купчая и транзитные документы оформлены на Вольгу.

Обе имеют нисколько не поддельные российские паспорта. Разве лишь у Вольги куплена регистрация в Смоленске, который не только исторически без малого белорусский город. Тана бюрократически приписана к Москве. И значится она в РФ по паспорту Татьяной Курша-Квач.

Думали они приблизительно об одном и том же. Сейчас вовремя успеть бы до введения в действие ментовского розыска по разным планам «Перехват» и «Магистраль». Тогда в пути им не встретятся какие-либо проблемы, извините за выражение, юридического характера.

«Заплати за пользование евромагистралью и п…уй в Россию! Жми на газ в разрешенном скоростном режиме…»

Да и на российской территории им вовсе не к чему входить в крутые дорожные разборки с тамошними властями. Могут и хапнуть беглых ненароком. Занадта ранний шухер, понимай, маловероятен. Но мало ли? Как ни крути, лукашисты для совковых россиянцев ― обожаемые союзники.

«Что в лобок, что по лбу, гниды лобковые!»

― Первая остановка, Татьяна душа моя Казимировна, у нас по плану в Борисове.

― Ну и х… с ней! Устала от п… и выше, спать хочется. Инструкции на потом.

― Как скажешь…

Заснула Тана преспокойно, немного поспала без ярких снов и запоминающихся сновидений. Проснулась на рассвете где-то за Жодино, дремотно взглянула направо, на футуристический футбольный стадион Борисов-Арена при въезде в город.

Вольга и Тана разобщенно безмолвствовали. Затем Вольга свернула к железнодорожному вокзалу.

― Надо бы оставить пару ложных следочков, ― объяснила она.

― Валяй законно и подзаконно, ― ничем таким Тана опустошенно не любопытствует впросонках. Раздумывать о чем-либо ей категорически не хочется. Апатично, если не сказать, аутично. Ехать бы так дальше и ехать. Безразлично. Без происшествий. Без проблем.

В безлюдной кассе Ольга Сведкович приобрела два билета на первый же поезд до Москвы. Один по белорусскому паспорту на имя Татьяны Бельской, другой ― по милицейскому удостоверению Евгения Печанского.

За Борисовом безразличная сонливость от Таны навроде бы ушла. Но какие-нибудь умные мысли, трезвые вспомины, расчеты на отдаленное будущее ей в голову и на соображение не приходили. Разве что лез в мозги навязчиво старый конноспортивный стишок. До Орши и дальше надоедал, доставал своим похабством: вульва трется о седло, скачет девка далеко.

«Поэзия! Что в лобок, что по лбу…»

С тем они и миновали эту государственную границу. Благополучно, без промежуточных остановок. В расчетное время.

― Ну что, любовь моя Воленька? ― взбодрилась Тана. ― Поздравляю тебя и себя!!!

Выкладывай, давай-тка, двиньковские инструкции и замыслы в законе. Подумаем дорогой, как далей жить будем. От Смоленска через Брянск на Киев. И потом…

Или нет, шофер, давай закурим, или лепей выпьем да скорей! Чтоб не стало в Беларуси больше тюрем, чтоб не стало в Беларуси лагерей!

― Ты же, Тана, ажно в тюряге не курила! Не говоря уж об опилочной водяре для народа…

― А теперь могу начать всенародно нездоровый образ жизни! Без всяких-яких советов и семейной любви к е… собачьим. Уйя! Родненькие, миленькие мои п…юки и п…ючки!

― Сигаретами и пристойной выпивкой здесь затаримся, Тана моя Казимировна?

― Э не! Дотянем до Киева, моя дороженькая Ольга Сильвестровна. Что-то мне банально и анально подсказывает: в России пити да курити небезопасно и неправильно. А там, в Украине еще посмотрим, приглядимся, сестричка.

― Продано и куплено, сестра моя! Тогда слушай инструктивные указания наших старичков.

На мою белорусскую думку, дедка Двинько очень правильно вырешил первую пресс-конференцию устроить не в Москве, а в Киеве. От ридной Украйны, нам тамотка, поболей политического толку и журналерских толковищ. А в совковой России о Луке и его белорусах сейчас говорят, будто о покойниках. Или враз хорошо, дуже редко, вне политики. Или же совсем ни п… ни х… продолжено в официозе. Россиянцы-обосранцы!..

«Бля и вуаля! Сейчас косметичку достанем, растопырь-манда, и штукатурку наведем на морде лица… Каб лунной сракой не выглядеть…

В достатке денег из секретного оперативного фонда и языка, чтобы до Киева довести. Подальше вдаль от, х… вам, тюряги! Да поближе к неким п…астым телам и странно сраным делам в нашенской Белорашке… Ой, чую, будет кому-то полный анал…

 

Глава тридцатая Бежал за милой суетой

Змитер Дымкин и Мишук Коханкович благорасположено выехали по московскому азимуту через кольцевую дорогу на трансъевропейскую магистраль. Отъехали они от дома по улице Ильича чуть позднее мстительной Таны и бдительной Вольги. Но раньше сумрачного Евгена с восторженной Инессой, которую Змитеру так и не довелось повидать.

Зато Тана Бельская ему в момент приглянулась.

«Вось эта да!!! Гарна яка девчо без бабских заморочек! Таких оторванных и отвязанных, поди же ты, у нас поищи… Днем под огнем гаубичной артиллерии… Думается, мы вскоре выразительно подружимся…»

― Друже мой Змитер! Не рассиживайтесь и не задумывайтесь.

Двигай в ванную, Влад. Поди, помнишь, как тебе на помывку давеча давали меньше десяти минут?

― Такое неужо забудешь, Алексан Михалыч?

― И я то ж самое помню-помню. Давай-ка, давай, не задерживай людей. Вслед на кухню скоренько на макияж.

Выйдя после душа, Змитер к своему невыразимому удивлению обнаружил собственный родной комп в руках у Двинько.

― Надеюсь, сие аппаратное обеспечение вас несказанно обрадует, мой молодой друг?

― Еще бы, Алексан Михалыч, еще бы!

Змитер даже забыл поблагодарить Двинько, немедля уцепившись за цифровую машинку, прибывшую, казалось, из небытия. Из безвозвратного, дотюремного прошлого.

Потрясающе! Он уж забыл, что, оказывается, накануне ареста в брестском поезде ноутбук-то остался у него на квартире, на подзарядку, в сонном режиме ожидания. А тут на тебе! Бывает же в жизни банальное счастье! Информационно и технологически.

«А если б не планшет, а комп с запасной батарей был со мной в редакции? То как, скажите на милость, туда в сумку поместилась бы хренова куча подставного кокаина?»

Из ванной Змитер попал на кухне напрямую в умелые руки какой-то страхолюдной неразговорчивой девицы. До него не сразу дошло, что его новой внешностью занимается хорошо загримированный пацан. Он и на Змитера за десять минут ловко наложил точь такую же театральную маскировку, превратив его в страховидную очкастую дуру. На такую-сякую один раз краем глаза глянешь ― враз две пары очков заказывай. Сначала от излишней дальнозоркости. После от косоглазия и астигматизма, коли рискнешь на других женщин смотреть не только боковым зрением.

«Класс! ― восхитился Змитер, ― давешний, явно голубой супер-пупер стилист премного изъявил этакое бесподобное глубинное отношение к противоположному гетеросексуальному полу. Наружно очень даже постарался хлопец на мужчин ориентированный».

В старой гендерной теме и в новой реме Змитер самозабвенно работал на заднем сиденье автомобиля с компьютером на коленях. Миша Коханкович туда же весь путь заграницу старательно отводил мужественный взор от мужеподобной очковой попутчицы в жутко желтой женской кофте, в кошмарной джинсовой юбке-клеш с ширинкой на мужскую сторону, с волосатыми пацанскими икрами в сетчатых красных колготках.

Синеватый «фольксваген-гольф» безостановочно миновал помпезные дорожные ориентиры на союзной белорусско-российской границе. На утреннем свету за кордоном Змитер Дымкин кое-как вернул себе прежний нормальный внешний вид, избавился от ужасающей кофты и страшенной юбки. А Мишук смог без ажитации с ним разговаривать. Хотя, возможно, Коханкович нервозно вздрагивал дорогой, косился в зеркало заднего вида и молчал с напрягом по иной причине.

«Понятное дело, очко-то не железное у моего бестрепетного адвоката. Играет оно в свободном контексте. Зато теперь ему бояться с переполохом нечего и некого. Сейчас во славу покинутой Родины выпьем, закусим в Смоленске. И мне на поезд по плану, как предписано. В Брянске пересадка…»

Со всем тем Змитер сам немного страшится, теперь побаивается. Не забудешь поневоле, как его схапали на такой же чугунке с планшетом и пивом. Правда, то было в Беларуси. И пива он дал себе зарок не пить до Киева. Мало ли?

Российско-украинскую покамест безвизовую границу гражданин РБ Владимир Ломцевич-Скибка пересек в туристических целях в тот же день августа сего года. Без каких-либо сложностей. Ни пограничники обоих государств, ни таможенные службы к его белорусской личности и внешности, вкупе с незамысловатым багажом, нисколько не проявили какого-либо значимого интереса.

«Есть прорыв на свободу!.. Отныне по полной программе…»

Дорвавшись, наконец, до компьютера, Змитер Дымкин знатно потрудился и в поезде. Спешил занести впечатления от прошедшего, вспоминал, набрасывал ликующий репортаж об освобождении. Время от времени сверялся с тюремными записями в маленьком блокнотике. Мелькающим российским пейзажам, натюрмортам на станциях за окном потасканного купе и разговорам со случайными попутчиками он какого-нибудь большого внимания не уделял. Так мимолетно поглядывал, перебрасывался немногими словами. Когда не писал, то дремал безмятежно на верхней поцарапанной полке. Иногда, чтоб отдохнуть, читал из личных и наличных компьютерных закромов. Как-никак, запасной аккумулятор тоже уместно заряжен на сто процентов от автомобильного прикуривателя.

Последнюю сигарету, кстати аль некстати, Змитер выкурил до того на белорусской территории. Совместно с Мишуком. А дальше ни-ни. Нет-нет-нет! Как намедни обещал себе и сокамернику Евгену, стопроцентно распрощался с вредной привычкой. Расстался с ней вместе с той самой лукавой РБ, упрятавшей его за решетку в потугах изолировать не от общества, но от лукашистского государства, отличительно не совместимого с частным инакомыслием и персональной свободой слова.

«Два месяца в крытке не хухры-мухры за профессиональную-то, законную деятельность! Текстовка не текстура.

Вот вам по тексту вредоносное государство против человека. Трое против государства. Пожалуй, что-то подойдет для заголовка или хотя бы для анонса в аналоге врезки к основному тексту…

Как оно всегда, наша журналистская суета сует и всяческая сумятица. Журналистом контекстуально надо быть двадцать четыре часа в сутки. Иначе по тексту ты никто, и звать тебя никак. Несмотря на твой молодецкий, громкий и резонансный самоход из гебешной белорусской Американки, фрилансер Дымкин…

Им самым, политическим беженцем Змитером Дымкиным, мне, наверное, стоит остаться также в будущем украинском паспорте, который у нас с трезубцем соколом смотрит… альбо переназваться як-нибудь на хохлацкой мове?

А там, глядишь, возвращенцем анияк стану, как батька Дмитрий Северинович из Варшавы в Брест. Коли в той-сёй Белорашке чего-нибудь с моим уголовным делом и бегством ощутимо устаканится, угомонится.

Не все же время быть нам политэмигрантами неугомонными, а?..»

В точности с инструкциями, едва оказавшись поистине на свободе, на воле, на Украине, Змитер Дымкин не преминул достать новый смартфон и вставить в него украинскую симку, полученную от Двинько в Минске. Послал ему второе краткое кодированное сообщение. Сейчас об окончании успешной и благополучной эвакуации.

«Поди же ты, какие слова у деда Двинько! Что ни говори, военная косточка, профи…»

О многом поразмыслил Змитер, подъезжая к Киеву.

«Ух, оторвемся! Чую, в мать его, городов русских!..»

 

Глава тридцать первая От них бежал

Евген поначалу не понял, почему внезапно схлынули нечаянное чувство освобождения и необыкновенно легкая сокрушительная сила во всем теле. Минутой раньше было лишь праздничное полноформатное удивление: «Прорвались! Вырвались! И ничегошеньки страшного не произошло…»

Теперь же им овладело неудобное некое предвидение, томительное ощущение неполноты, своемысленной недосказанности, раздерганной нереальности покуда не выполненного до конца дела. Или еще хуже, когда этот задел происходит словно во сне, того и гляди, перерастет в ночной кошмар. Вопрос кому? И при этом всему сопутствует странное бесчувствие, отрешенность. Будто все совершается не с ним, Евгеном Печанским, а с кем-то другим.

Хотя, сдается, чего может быть реальнее и совершеннее, чем «глок» за поясом! На предохранителе с патроном, досланном в ствол! Истина в оружии…

Евген помрачнел, задумчиво свел брови, едва Лев Шабревич налил ему рюмку армянского коньяка в задней комнате, обставленной как рабочий кабинет предпринимателя средней руки.

― Не журысь, Вадимыч! Выпей вон, закуси истинно сырком или колбаской.

В отличие от Евгена, Лева прямо-таки лучился оптимизмом, коли не сказать самодовольством.

― Уверяю тебя, в планах Михалыча ты не найдешь ни одного слабого места. Доедешь и заедешь, куда нам всем надо. Можешь молча, прелестно без языка до Киева.

Коньяк Евген употребил, вкусил пристойного голландского сыру из Голландии, чего-нибудь в ответ не произнес. И тотчас припомнил, что находится-то он по соседству с собственным родным, любовно благоустроенным домом. А туда ему никак не попасть. Нет, конечно, он может сейчас встать, пройти каких-то пять минут и вернуться к себе домой. У Левы наверняка имеются ключи от дружеской квартиры. А что потом? А ничего хорошего!

Угораздило вон все тут бережно налаженное и отлаженное оставлять, покидать. И неудобно отъезжать вось так. Если не в полную, неизъяснимую неизвестность, то в неустроенность уезжать, в невнятное, почти не реальное будущее.

«А ладно, хоть и обидно! Бог по-крупному не выдаст, государственная свинья не съест. Коли ей на сам-речь себя жрать не давать, а небезопасный центр далек от спокойного эпицентра на видимом горизонте событий…»

На самом-то деле, чего дергаться и мельтешить понапрасну? Маршрут выдвижения вполне надежен. Настоящий, не фуфельный украинский паспорт с очень нынче уместной хохлацкой ошибочкой на имя некоего Евгена Пичански у него отрадно нашелся в аудиторских закромах. А уж в Украину через Левино окно на дырявой границе они будь здоров резво проедут с племяшкой Инессой.

«Кредит не дебет с врагами нашими и вашими!»

― Так ты не выяснил, Лев Давыдыч, кто на меня всю эту свору мусоров порскнул исподтишка, так?

― Покуль не, Евген. Но хорошими наметками прелестно располагаю…

Шабревич уж покусился подключить адвокатское красноречие. Однако вмешался Двинько:

― Ваша очередь на помывку, мой Ген Вадимыч. Следом прошу пожаловать на кухню, к макияжу и к маскировке. Будьте благонадежны!

Перекрашенного и ряженного под некрасивую девицу то ли пассивного, то ли активного педераста-парикмахера Евген по-аудиторски распознал. Но уголовным предрассудкам он не привержен. Потому преспокойно позволил этому костюмерному педику приступить к неузнаваемому гримированию внешности клиента.

«Театр, в дебет и кредит. Внешне сгодится по дороге на юг…»

На поверку гомосек оказался отменным мастером театрального дела. За пять минут с небольшим он методически сотворил из европейского джентльмена и господина аудитора Евгения Печанского какого-то морщинистого белорусского гопника преклонных годов. Не то тупорылый колхозный бригадир вышел родом из мурзатого испитого народа. Не то неудачливый разорившийся фермер из чумазых интеллигентов, сдуру занявшийся выращиванием изюма, чернослива, урюка, пшена, перловки и манки, ведать не ведая, что это такое и как же они растут на деревьях ли, на кустах квадратно-гнездовым методом.

Зато юная Инесса Гойценя за рулем немало побитой сельской жизнью и проселочными дорогами салатовой жигулевской «девятки» не придавала ни малейшего значения нынешней непрезентабельной внешности Евгена. Помнила-то и видела она не этого пожилого селянского дядьку, будто бы проживающего где-нигде на районе белорусско-украинского пограничья. Но того самого представительного и гостеприимного Евгения Вадимовича у него на даче в Колодищах.

«Шик, восторг и блеск готического вида! А как у Ген Димыча было все вкусненько! Ой, мне б на кухню этакого мужчинку на все руки! Пускай, если он по паспорту старый… Если в интиме молодой и готовить разную мясную вкуснятинку в жесть умеет… Вкусно и здорово!..»

О чем-либо ином связно думать Инессе некогда. Надо ведь за дорогой смотреть и жизнерадостно болтать без умолку о чем угодно. Что на глаза попадется мимоездом, что под белокурую парикмахерскую завивку ей невзначай взбредет.

― Вы, Евгений Вадимович, меня правильно называете Инессой. Потому что Инна ― это мужское имя… Во блин, обратно нас на джипе обогнали, козлы, в жесть! Разве не? Правда?

Непутевый дорожный разговор Евген нимало не поддерживал, не отвечал на разделительные и риторические вопросы. Хмыкал неопределенно, хранил безучастное вразумительное молчание. Не помогло. Пришлось самому сесть на водительское кресло после Осипович. Иначе с такой девчачьей болтовней можно куда-нибудь не туда заехать. Хуже некуда: въехать и впилиться. Так скажем, выехать дуриком на встречную полосу. По-всякому беглому зеку лучше-таки обойтись без ненужных дорожно-транспортных соударений. Пусть навстречь тебе машин по раннему предутреннему часу на южном шоссе не так уж много.

«А ты, зараз водила гопницкого, хм, вида, и такому-сякому вегикулу лучшей соответствуешь…»

На пассажирском впередсмотрящем месте многоречивая девочка Инесса все так же верещала и вещала в никуда. Молчаливого Евгена от управления ветхозаветным «жигулем» ей нисколько не отвлечь. Чем-то это напомнило Евгену его недавние радиопрогулки в Американке. Но без малейшей тебе антипатии. Сразу же подумалось о соучастниках и партнерах по разудалому побегу. Как они там?

«Дай Бог им удачи! Коли здесь и сейчас не тут и тогда. В приход и расход».

Тем сходным часом Левина племянница, очевидно, не уставала симпатически радоваться жизни, наполнившейся как вдруг невиданными и неслыханными приключениями. Ерзала на переднем сиденье, длинную сафари-юбку на колени в черных колготках натягивала.

«Как же, как же! в одной тачке с уркой, который с кичи самоходом откинулся!..

Та еще, видать, оторва глупо восторженная… Пока автобиография ее не обтреплет по п… мешалкой, по мордашке и по мозгам в череп. Или же вам наоборот. Станет через несколько лет, как деловая Танька Бельская, кого Лева называет БМП в мини-юбке. На тоненьких каблучках-шпильках… с толстыми птурсами и автоматической скорострельной пушкой, с цельным отделением на все и ко всему готовых мотострелков на борту… Такую спадарыню-барыню предпочтительнее аккуратно вести на поводу, на поводке посреди друзей, чем заиметь среди отвязанных врагов».

За Бобруйском, наконец, Инесса вроде иссякла, малость унялась, поутихла с дорожными восторгами и взволнованными комментариями. По поводу, случаю и совсем без таковых. И сушило ее не от говорливости, когда она то и дело продолжает судорожно прикладываться к сладкой газировке из пластиковой бутыли.

«Ну-ну! Все-таки недержание речи у нее больше со страху. Хотя на границе пускай колготится, щебечет, дурница, коли ей это в гормональную помощь, в естественное лекарство от стресса…»

Инесса Гойценя перед Гомелем опять перебралась за руль после краткой остановки по естественной и ранее многократной у нее маленькой надобности в придорожных кустиках.

В Гомеле они без помех и дорожных злоключений выехали за город, затем свернули у белорусского Добруша к приграничной Тереховке.

― Вы, пожалуйста, не волнуйтесь, Евгений Вадимович. Вряд ли нас стопорнут. Стопудово. Номера у меня гомельские. Я сама тереховская…

За Тереховкой вон Добрянка по карте, это ― Украина… «Нет, стоп-сигнал тебе! Так и есть, обосрались в шерсть!» На самой границе у столба полдороги поперек оседлал БТР с мобильным пограничным нарядом. Все же таки останавливают для проверки документов.

Два пограничника по-дембельски растянулись на пожухлой травке. Загорают деды с голым торсом. Один срочный сынок-солдатик с АК стволом в землю сидит, торопливо жует что-то. Только ихний тощий прапор проявил кое-какую небрежную активность, лениво взмахнул укороченной калашниковской волыной. Службу таки не херит с концами.

Евген тотчас еще раз прикидывает, что же делать в случае полного досмотра. С «глоком» за пазухой он однозначно решил не расставаться по дороге. Для полного военного счастья две гранаты в бардачке. И «стечкин» под мышкой. Собственно, этого он ожидал, к этому молча готовился в прохождении марша, в ускоренном движении от Минска к государственной меже, отделяющей его от свободы, от вольной воли.

«Сто пудов с двух рук надо валить всех погранцов вподряд. Ишь ты, кордонники, точно оккупанты фашистские! Какие рожи-то дембеля на х… наели. Полевая жандармерия с партизанами змогается!»

Зря или не зря тревожился Евген, но паспорт, техпаспорт и права Инессы у беспечного погранистического прапора никаких жандармских вопросов не вызвали. Так точно проформы ради он раскрыл ее пропуск-аусвайс в пограничную зону; халатно полистал украинский документ Евгена. Ничьих фотографий не сличал. Мало, что ли, в погранзоне местных жителей шарятся туда-сюда, неугомонно?

― Проезжайте, уважаемые, ― так же с ленцой камуфляжный кусок небрежно махнул стволом за кордон вдаль на Украину. Вымогать чего-либо с очевидно бесперспективных клиентов он не посчитал нужным. То есть требовать яйки, млеко, альбо самогон.

«Гуляй, бедна голота, от рубля и выше! Раус, марширен!»

Сразу за государственной границей РБ Инесса и Евген как-либо и кого-либо не повстречали. Отсюда и дальше в пустынных украинских полях потрепанный совковый «жигуль» некому примечать. Отсель они на этой сторонке помежья, вовсе в другой, в свободной стране. Мало, что ли, разважливых белорусов по утрянке сюда-туда челночно шуруют за дешевыми хохлацкими продуктами и ширпотребом?

Так и отъехали, жахнули по газам, по грунтовке от пограничного наряда!

Вне пределов пограничной видимости умолкнувшей Инессе, вдруг утратившей всяческую говорливость, опять-таки шустро понадобилось в кустики. На сей раз в картофельные. Слева от дороги по какой-то нужде.

Евген тоже вышел из машины на свою правую сторону. Глянул поодаль на утренние горизонты. Глубоко, освобожденно вздохнул, выдохнул, блаженно потянулся, пружинисто расправил плечи.

― Кредит не дебит! По-всякому прорвемся!!! Чую, зарываться и ховаться в бульбу не станем! В отчетное время каждый получит свое по дебиторской задолженности.