— Да?.. — спросил я настороженно.

— Саня, это Андрей!

Я даже глаза закрыл. Жив, сукин сын!

— Саня?!

— Андрюха, ты в порядке? Что случилось? Где ты был, мать твою в душу?! — заревел я в трубку.

— Да все нормально, потом расскажу. А что ты…

— Слушай меня внимательно, Андрюха, — быстро перебил его я. — Мне только что позвонили, сказали, чтобы я немедленно ехал домой к Пухлому. Он вроде как серьезно заболел, к телефону не подходит.

— А кто звонил?

— Да с работы его, коллега. Он представился, фамилию назвал. Пухлый про него рассказывал как-то, так что тут подвоха вроде нет. Мы-то с Игорехой уже думали, что Пухлый навсегда слинял, а он, оказывается, просто болеет!..

— Куда слинял? Когда?

— Да ты ж ничего не знаешь! — наконец сообразил я. — Пока ты в нетях был, тут такое… Короче, после того, как ты внезапно исчез, я велел Пухлому ехать к ней. Он, естественно, сразу обосрался, как выяснилось, смылся втихую от нас в отпуск, а сейчас, видишь, вернулся, дома больной кукует, а я уже одет, ты меня в дверях поймал!

Я действительно стоял в прихожей уже одетый, свет в огромном чердачном помещении, переделанном Гошей в мастерскую, был выключен. Только свет лампочки, горевшей в прихожей, выхватывал из мрака гипсовых и мраморных мужиков и баб, да какие-то адских размеров бюсты неизвестных знаменитостей, — мрачильные работы моего закадычного дружка-приятеля, запойного пьяницы Гоши Яговичного.

— Я почти уверен, что это звонили с работы Пухлого, а если даже это кто-то из говнюков этой шлюхи, я все равно еду! Плевать! А ты где, Андрюха?

— Я на даче, в Петергофе. Саня, как только ты узнаешь, что с Пухлым, ты сразу звони сюда. Пиши телефон.

Я выхватил из кармана ручку. Времени искать бумагу не было, я растопырил ладонь и спросил:

— У кого на даче? С кем?

Он замолчал. А потом как-то виновато и в то же время с внутренним вызовом сказал:

— Я с ней. Вернее, у нее.

— У кого — у нее?! — я ни хрена не понимал.

— Записывай телефон и адрес!

Он быстро продиктовал цифры. Я вывел их на ладони. Потом написал название улицы и номер дома.

— Записал? — спросил он.

— Записал, — ответил я. — У кого ты, Андрюха?

— У Ольги. Да, у той самой Ольги. Здесь только мы вдвоем и со мной все в порядке, поверь. Она тоже тебя ждет. Она сама попросила, чтобы ты сюда приехал… Это необходимо, Саня, срочно приезжай. Ситуация хреновая. Все остальное потом расскажу. Ты меня слышишь?

Трубка потяжелела у меня в руке. Такого поворота событий я никак не ожидал. Но тем не менее я сказал — очень спокойно:

— Хорошо. Я позвоню тебе от Пухлого.

* * *

Я заглушил двигатель Игорехиного «вольвешника». Повисла тишина. Ночная улица, на которой я припарковал машину, была пустынна, как после чумы. Светящиеся цифры на приборной панели показывали начало первого.

Выйдя, я тщательно закрыл машину. Постоял, прислушиваясь. Нервы были на пределе и я ожидал всего, чего угодно — сам не знаю, чего я ожидал. На перекрестке прогрохотал грузовик.

Я зашагал к дому Виктора. Он находился за поворотом улицы, на этой, четной стороне. Прежде чем выйти под свет фонаря, я заглянул за угол дома — опять же никого, даже припозднившихся гуляк не наблюдалось. Я прошел в арку, стараясь идти быстро, но по возможности производить поменьше шума. Миновал один проходной двор, вторую арку, вошел во двор дома, где жил Виктор. Постоял в тени козырька подъезда — для верности.

Шагнул — и под ногами что-то звякнуло. Я присел на корточки. Это был кусок ржавого металлического прута. Довольно толстого. Рукой в перчатке я ухватил его поудобнее — он мог мне пригодиться. В углу двора, напротив парадной, куда мне надо было войти, стояла машина. «Волга» черного цвета. В ней никого не было. Она стояла мордой в направлении следующей арки, уводящей в лабиринт проходных дворов. Под аркой тлела лампочка.

Я перебежал на цыпочках двор и проскочил в подъезд.

* * *

Лифт медленно, дергаясь и скрежеща, полз на шестой этаж. Я был в жутком напряжении, я ждал какой-нибудь пакости. Уж больно сладко-уговаривающий голос был у того мужика — якобы с Витькиной работы. И потом, я уж не стал говорить Андрюхе, а сам он не дотумкал: не мог какой-то там мужик с Витькиной работы вычислить номер мастерской, где я тихарился. Пухлым Пухлого на работе не звали, да и маме я строго-настрого запретил что-либо посторонним рассказывать о месте моего пребывания. Узнать у мамы номер мастерской мог только Андрюха — что он и сделал. А мужик… Мне не составляло труда понять кто, или по чьему поручению мне звонил. Но отступать мне было уже некуда. И поэтому прут оттягивал руку.

Кабина лифта остановилась. Я вышел и увидел дверь, ведущую в квартиру Пухлого. Она была приоткрыта и из-за нее на темную площадку падал яркий свет.

Я шагнул было назад. Я уже протянул руку к дверце лифта. Но, выматерившись шепотом, все же двинулся к приоткрытой двери. Или к ловушке?.. Носком ботинка я открыл дверь пошире, взял прут наизготовку и проскользнул в квартиру.

В квартире царила тишина. И везде горел свет — в коридоре, на кухне, в ванной и даже в туалете.

— Витя, — шепотом позвал я.

Никто не откликнулся. Дверь в гостиную была распахнута. В ней, да и в спальне тоже горел свет. Медленно, замирая на каждом шагу и прислушиваясь, я шел к комнате.

В дверях я остановился. Потому что увидел Виктора.

Он навзничь валялся на диване среди смятых простынок диване: голый по пояс, в одних штанах, босой. Жеваные рубашка, пиджак и плащ валялись на полу. Сбитое в комок одеяло засело в углу постели вместе с ботинками.

Я тихо подошел и заглянул ему в лицо. И мне стало не по себе при виде его лица, точнее того, что раньше было Витькиным лицом. Глаза у него были закрыты, лежал он неподвижно, но я прислушался и услышал прерывистое тяжелое дыхание. Я приподнял у него пальцем веко: зрачок закатился, глаз уставился на меня бельмастой пустотой.

И только тут я заметил все остальное.

На табуретке стояла догоревшая спиртовка, валялись пустые и целые ампулы, разовые шприцы и иголки для шприца. Возле его левой руки змеился потертый резиновый жгут. А правой он намертво сжал шприц.

На его руки было просто страшно смотреть — все в следах внутривенных вливаний, в расковырянных язвах, разноцветных синяках. Я зачем-то начал было считать количество уколов — хоть примерное, — но меня сбил донесшийся с лестничной площадки звук: лифт поехал вниз.

Я метнулся к входной двери, прислушался. В колодце подъезда негромко забубнили голоса. Я выскочил на площадку — и далее я раздумывал секунду, не более, — потому что вместе с поднимающимся уже лифтом одновременно зашустрили торопливые шаги вверх, вверх по лестнице.

Я на цыпочках, затаив дыхание, поднялся этажом выше — оставался еще один этаж и — чердачная лестница. Присев, осторожно выглядывая вниз, я увидел то, что в принципе и ожидал увидеть — людей в серых милицейских фуражках и погонах, вываливающихся из лифта и вбегающих в квартиру Виктора. А по лестнице вырвалась вперед узкая морда овчарки с торчащей из пасти мокрой красной тряпкой языка.

Я подумал еще о том, что если меня хотели подставить — то это было сделано довольно неумело и по-дилетантски. Да и что, собственно говоря, могли мне пришить?..

Но я не стал искушать судьбу. Я взлетел к чердачной двери. Счастье! Она была открыта, сломанный замок болтался на дужке. Я толкнул ее и очутился на чердаке. Дверь за собой, я естественно, прикрыл.

Путаясь среди стропил, каких-то пыльных закопченных балок и натянутых бельевых веревок, я ковылял по хрустящему шлаку туда, где по моему предположению должна находиться вторая, ближайшая чердачная дверь, ведущая в другой подъезд.

Но она оказалась заперта снаружи.

Я ринулся дальше, в конец чердака, к торцевой стене дома. В ней, высоко, зияло маленькое открытое окошко, на котором виднелись силуэты спящих голубей.

А в окошке невозмутимо мигали холодные звезды.

Я толкнул плечом самую последнюю по счету дверь — и она легко открылась.

Мне снова повезло.

Я слетел по лестнице, выкатился из подъезда черным ходом, выходившим во двор за выступом дома и ринулся проходными дворами прочь, прочь от этого места, от невнятного говора пацанов в подворотне, от синего отдаленного посверкивания мигалки милицейской машины.

Я бежал, звук моих шагов отражался от сводов арок, отлетал и кружился в замкнутых прямоугольниках черных дворов.

Я выскочил на улицу, секунду соображал — в какую сторону мне бежать. И, стараясь теперь идти спокойно, восстанавливая сбитое дыхание, пошел туда, где я оставил машину Игоря.

Через пару минут я уже сидел за рулем. Завел двигатель, развернулся и погнал машину по ночным улицам.

* * *

«Автово» — мелькнула слева от меня станция метро. Я проскочил на желтый глаз светофора и спустя какое-то время уже мчался по узкому Петергофскому шоссе. Потухшая сигарета дрожала у меня в губах, а стрелка спидометра в свою очередь дрожала возле отметки «120».

Впереди на моей полосе маячили красные габаритные огни прицепа с контейнерами, мотающегося за мощным грузовиком. Скотина, он ехал почти посреди полосы, мешая мне обогнать его. Я посигналил, помигал фарами — никакой реакции. Я включил сигнал поворота, резко вывернул руль влево и нажал на газ, обходя высившуюся справа от меня бесконечную стену контейнеров.

И тут же прямо мне в лицо двумя расплывчатыми лунами внезапно ударили фары летевшего мне с ревом клаксона навстречу — лоб в лоб — грузовика. Я уже не успевал обогнать прицеп, и я не мог вывернуть влево — в глубокий кювет, за которым выстроился частокол деревьев. Я что было силы ударил по тормозам.

Нога моя вместе с педалью без малейшего сопротивления ушла в днище, и я не услышал знакомого визга тормозов, я не почувствовал броска вперед на лобовое стекло — ничего. Они отказали, мои тормоза, отказали в самый неподходящий момент.

Две луны стремительно выросли, я не закрывал глаз — я смотрел на них, а они заполнили весь мир, все вокруг стало в один короткий миг ослепительно-белым, скрежещущим и тут же беззвучно расплавилось, рассыпалось на стеклянные куски, и все начала покрывать надвигающаяся тьма, и я взмыл вверх.

Я видел, как где-то далеко внизу встречная «Татра» ударила «вольво» почти что в лоб, сковырнула с узкого шоссе и выбросила на обочину. Моя машина, скомканная, полусплющенная от чудовищной силы удара, несколько раз перевернулась, врезалась в толстый придорожный тополь и из салона через остатки лобового стекла вылетело мое тело. Оно покатилось и смятой тряпичной куклой застыло на грязной осенней траве. В «вольвешнике» что-то фукнуло, выскочил язычок пламени, потом фукнуло еще раз, полыхнуло уже по-настоящему и столб бело-оранжевого пламени от взорвавшегося бензобака осветил то, что еще несколько секунд назад мной.

Но я уже почти не видел это, я летел, кружась и размахивая руками в надвигающийся на меня из темноты бесконечно длинный и тоннель света, в конце которого росло, росло и наконец поглотило меня теплое и спокойное сияние.