8
В себя я пришел очень нескоро. А когда очнулся, помню первое что коснулось моего сознания, это ощущение дежавю. Я вновь лежал на роскошной кровати в своей новой спальне, а у моего изголовья, так же озабоченно заглядывая мне в лицо, сидела милая Шерри. И как уже было совсем недавно, взволновано спросила:
— Ты как, Алекс? Уже лучше? Пить хочешь?
Я не удержался, и невзирая на страшную головную боль, проскрипел:
— Послушай Шерри. Я еще долго буду вот так, отключаться? По-моему это уже не смешно. Еще пару таких припадков, и я начну на людей бросаться!
Голос мой, под конец этой фразы сдал. И заперхав по стариковски, я напился из протянутой мне чашки того же странного, горьковато-освежающего зелья. Шерри, не приняв моего игривого тона, грозно покачав пальчиком перед моим носом, сказала:
— Ни в коем случае! Это совершенно нормальное явление. Я же говорила, что тебе на данном этапе нужна особая помощь. Поэтому расслабься, и позволь организму самому сделать все что нужно.
И действительно. Постепенно в моей бедной голове стало проясняться. И сумасшедшая карусель, беспорядочно мельтешащих перед глазами разноцветных бабочек, немного успокоилась. А полежав еще с часик под присмотром моей сиделки, которая почему-то категорически запретила мне разговаривать, я незаметно для себя уснул. И вот тогда, впервые в своей жизни, я понял, и даже прочувствовал на себе, что такое- раздвоение личности.
Я видел себя тем же Алексом Неким, по неизвестной причине, оказавшимся в каком-то странном и удивительном мире, где совершенно незнакомые люди приняли его как своего, и до сих пор продолжают с ним нянчиться. И одновременно Алексом, а точнее Александром Беловым, живущем в обычном Южно-Уральском городке России, на планете Земля.
Я отлично помнил всю свою жизнь. Начиная с детского сада, школьных лет, и заканчивая той злополучной ночью, когда к нам с Катькой прицепилась компания отморозков.
Эти воспоминания навалились на меня, будто прорвавшая плотину, грязная взбаламученная вода. Она бурным потоком затопила сознание, замутив все вокруг на долгие недели. Я вопреки желаниям, как засидевшийся у телевизора зритель телеман, прокручивал туда-сюда картинки из своего прошлого, и ни как не мог остановиться.
В моей биографии, если конечно доверять этому прорвавшемуся потоку, за редким исключением, отсутствовали какие-либо особенные моменты. Как говорил один небезызвестный в мое время классик юмора: Родился в роддоме. Учился в училище. Работал на работе.
Если в целом, я был вполне обычным ребенком. Таким же, как и миллионы моих сверстников которых угораздило родиться в монументально-нерушимом тогда еще Советском Союзе. На свет я появился в обычном Уральском городке, в котором заводских труб, день и ночь отравляющих все вокруг, разноцветным ядовитым дымом, было больше чем булочных. А почти южное лето, неожиданно и резко после морозного Мая начинающее плавить асфальт, так же неожиданно обрывалось в середине Августа. Словно спринтер, бьющий все рекорды в стометровке, вновь отдавало всю власть холодной и бесконечно долгой зиме. Где обычные, среднестатистические ребята и девчонки, жили обыкновенной, среднестатистической жизнью. Учились в школах, бегали в детсады, вечерами пропадали во дворах. Где впервые в жизни постигали вместе с начальными буквами, с первыми крохами научного гранита, Что такое-дружба и вражда, любовь и ненависть, верность и предательство, и еще многое-многое другое. Что порой вызывает в нас некую розовую ностальгию, и слабо-контролируемое умиление.
Первый друг и первый фингал. Первый звонок и первая двойка. Первый велосипед, и конечно же, самое святое; первая любовь. Постигая окружающий нас, не всегда гостеприимный, и порой столь недружелюбный мир, мы совершали вполне обычные, среднестатистические ошибки. Но иногда, удивляя близких и друзей, умудрялись все же поступать исключительно нетривиально.
О сколько там мгновений чудных. Разбитых окон и колен.
Друзей, врагов, заданий трудных. Марин, Аленок и Елен.
О сколько там, в краю далеком. Мы в вечной верности клялись.
И сколь надежд и грез высоких. Что так увы, и не сбылись.
Первые, самые, пожалуй яркие воспоминания, у меня связанны с детским садом. Здесь было два крыла. Каждое, со своей столовой, актовым залом и большой игровой. Почему-то хорошо запомнились новогодние елки. Когда на улице зверский холод и снег по самые окна, а здесь, тепло и уютно. Все радостные, плохо узнаваемые ребята, разряженные кто во что горазд, носятся как угорелые. Обрывая бумажные снежинки со стекол, расклеивают их тут же первым встречным на лбы. А еще, запомнилось, как первый мой лучший друг — Женька Савоськин, на финальной сцене из трех поросят, поджег, невесть откуда взявшимися у него спичками, свинский домик. Сделанный из деревянных реек, и оббитый цветной клеенкой, он мгновенно вспыхнув, зачадил вонючим черным дымом. Тогда наш город, был впервые прославлен аж в областной газете, кратким упоминанием о некоем возгорании в некоем детском учреждении. Из-за которого наш, последний с ним в детсаду утренник, больше походил на кадры гораздо боле поздних выпусков новостей, об очередном горящем сумасшедшем доме.
Затем, первый класс. И первая разлука. Когда мы с Женькой оказались в разных школах. Ему было удобнее и ближе ходить в третью, а моим отцу с матерью, работавшим в другом конце города, видите ли, было бы спокойнее, если я стану учиться в седьмой. Там и учителя лучше, и к дому она ближе. Но что еще важнее, там когда-то давно, учился отец. Да только вот слава моего папаши, который кстати, окончил эту самую школу с золотой медалью, и работал нынче главным инженером на заводе, не спасла меня. Учился я так себе. Средне. А причиной всему, была как я думаю — Юлька.
Вообще-то как я не раз впоследствии слышал, первая любовь вещь быстро проходящая, и оставляющая у больного лишь мокрый след в душе. Но в моем случае, все было совсем иначе.
С Юлькой, а точнее с Юлией Сергеевной Кимчук, мы познакомились в самый первый день, в самом первом классе.
Мои воспоминания об этом, больше походили на некий красивый, слегка смазанный сон. Мы вваливаемся всей шумной толпой счастливых первоклашек, в наш первый, самый лучший и конечно самый красивый класс. В окна бьет яркий солнечный свет. Все вокруг заставлено, и завалено букетами цветов. А посреди этого великолепия, стоит она.
Нет, что ни говори, а Юлька всегда была первой красавицей в городе. И к классу восьмому, за ней ухлестывали, пожалуй, все самые крутые ребята в нашем районе, и не только. Но что мог знать я тогда, в тот первый миг нашей встречи. Если вы думаете что выражение; «как громом пораженный», лишь банальное утрирование, то скорее всего в описании той ситуации просто ничего утрировать ненужно. Я, как бежал с толпой своих будущих одноклассников, так и (словно налетев на невидимую стену), застыл, не в силах сдвинуться с места. Мне показалось, что в тот миг между нами сверкнула настоящая голубая молния, угодившая мне прямо в сердце. Глупости конечно. Но эти события, в памяти, скорее всего, оформились гораздо позже.
А тогда, мы стояли перед классом, оба темноволосые и голубоглазые, тонкие и светлокожие. Мы напряженно всматривались в лица друг друга, не в силах сдвинуться с места. Казалось весь мир тогда перестал для меня существовать. Остались Одни только эти прекрасные глаза, это светлое удивительное лицо, осененное яркими солнечными искрами. И тогда наша первая учительница Анна Михайловна, видя этот натюрморт, произнесла настоящее пророчество:
— А. Вот и первая парочка в нашем классе! Что ж. Так уж и быть. Будете сидеть за одной партой.
Не думала тогда наша Анка, которую мы звали за глаза Пулеметчицей, что обрекает тем самым, бедного Сашу на вечные мучения и адские пытки.
Конечно, сидеть за одной партой со своей любовью десять лет, это наверное здорово. Да только вот сидя с Юлей, касаясь то и дело невзначай, локтем ее кофточки, или боже упаси, коленкой ее школьного платьица, встречаясь с ней случайно взглядом, при этом, задыхаясь и краснея, к учебному процессу несчастный Александр был просто физически неспособен. От чего в первый же год, показал далеко не самый лучший результат. Как я порой не старался вникать в урок, как не заглядывал Пулеметчице в рот, Из головы не шла моя Юлька. Ее всегда широко распахнутые голубые, с густыми длинными ресницами глаза, милые ямочки на щеках, маленький, слегка вздернутый носик, красивые, словно с картинки губки, ее чистый нежный голос, и как она произносила мое имя: — Алекс. А это имя, кстати, прилипло ко мне именно благодаря Юльке. Она как-то в одном из школьных коридоров, окликнула меня ни как все — Саня, или просто — Саша, а каким-то заграничным — Алекс. После чего, до конца учебы в школе, да и затем везде за мной следовало это имя. Так что даже мои, довольно консервативные родители, к классу восьмому, уже почти не называли меня — Сашкой, А именно — Алекс, ставшим к тому времени достаточно распространенным в новой России.
Шли дни. Со временем в школе что-то у меня стало получаться лучше. И в какой-то момент я понял, для определенных уроков, мне достаточно лишь заглянуть дома в учебник, или пролистать еще раз классную работу, после чего я уже мог довольно сносно ориентироваться в теме. Так с течением времени, я стал первым в классе по алгебре и геометрии. Сказались видно папины гены. А так же физика и как ни странно литература, которую у нас не очень жаловали, мне стали вдруг понятнее и ближе. Но по другим предметам, у меня, как правило, была лишь твердая тройка. Из-за чего я не раз лишался благосклонности своих учителей, видевших мою такую стандартную болезнь: «Может, но не хочет». И как отлично известно, сей распространенный парадокс, озвучивался в виде дежурного диагноза всем родителям. Так что мои папа с мамой, частенько заглядывая в дневник, и нарываясь на очередной трояк или того хуже — пару, затевали со мной душеспасительные разговоры. Порой даже с битьем, и серьезным понижением в финансовом статусе. Когда из-за какой-то несчастной двойки, не можешь сходить в кино, в котором как раз крутят нашумевший уже Терминатор. И в очередной раз, приходится за бесценок, сдавать редчайшую, с таким потом и кровью завоеванную марку. Которую еще вчера выменял на юбилейный рубль, у рыжего Лешки, моего одноклассника, и хитрого как все лисы вместе взятые.
Кстати, этот малый, которого все называли Леха Каналья, впоследствии стал большим авторитетом. И к девятнадцати годам, когда некоторые из нас и велосипеда-то своего не имели, уже разъезжал по городу, на шикарном белом Шевроле.
Но впрочем, не буду забегать вперед.
Так вот, пока я так невинно страдая заканчивал шестой класс, в нашем, вполне себе обычном дворе, произошло сразу несколько событий. Во-первых, в соседний с нашим подъезд, вселилась новая семья.
Как-то ранним воскресным утром, я проснулся от грохота за стеной. В наших панельных пятиэтажках слышимость прекрасная. Если сильно захотеть, даже шепот в соседней квартире можно расслышать, не то что сей тарарам. Я был в недоумении и раздражении. Не дали-таки поспать в единственно свободный от ранних побудок день. Контрольная на носу, а у меня, как говориться «и конь не валялся», так что вчера чуть не до полуночи засиделся над учебником. Я вышел на балкон, решив разузнать-таки, кто это там развел такой грохот, а заглянув через перила, встретился глазами с заинтересованно разглядывающей свой новы двор, светловолосой, чуть смугловатой девчонкой лет десяти.
— Привет! — не придумал я ничего лучше, как поздороваться, — Это у вас там такой землетряс?
А как раз в тот момент, в квартире что-то ужасающе загрохотало и посыпалось, от чего казалось весь дом вздрогнул на своем Старом фундаменте. Но моя новая соседка, даже не поведя бровью, ответила, немного простужено:
— У нас. Но это ненадолго. Сейчас дядя Вася доломает папин секретер, и от смерти его сможет спасти только эмиграция на Чукотку.
— А почему на Чукотку? — спросил я не поняв юмора.
— Потому что папа туда не плавает. И найти его там не сможет.
— А-а-а, — протянул я еще не до конца проснувшись, и не вполне соображая, как себя вести с этой, невесть откуда свалившейся девчонкой, — я Алекс! — решив продолжить знакомство, представился я.
— Значит защитник. А я Кэт! — немного подумав, ответила она, — Вообще-то меня зовут Катя, Но если у вас тут принято по заграничному.
Я улыбнувшись в ответ, давно уже привыкший к подобной реакции на мое не столь привычное имя, сказал:
— Нет. У нас тут все как обычно.
— От чего же тогда по Гречески представляешься?
— Да вот прилипло как-то. Сам не знаю. С первого класса! — и поймав на себе заинтересованный взгляд больших серых глаз, слегка смутившись спросил: — А вы сюда как, на время, или навсегда?
— Не знаю. Может навсегда, а может нет. Как папа решит.
— А кто твой папа? — спросил я, не зная о чем дальше говорить. На что довольно улыбнувшись, (видно этот трюк проходил у нее с успехом не однажды, и был отлично проработан), девочка Катя с совершенно, просто безупречно отрепетированной небрежностью проронила:
— Капитан! — и привычно зафиксировав восторженный взгляд, пояснила: — Капитан Дальнего плавания.
Что ж, и на этот раз все сработало.
— Капитан! Ух ты! Здорово! А на чем плавает?
— Торговый флот! — так же небрежно, словно речь шла о какой-то несущественной мелочи, ответила она, — сухогруз — «Академик Северов».
Я, конечно же, плохо разбиравшийся в различных морских милях и узлах, родившийся за тысячу километров от ближайшего порта, все же, как и многие мальчишки моего времени, не раз грезил, видя себя в белой фуражке с трубкой в руке, стоящим на открытом всем ветрам капитанском мостике. От чего в моих рисунках, которых к пятому классу накопилось десятка полтора альбомов, не раз встречалась морская тематика. Где старинные парусники соседствовали с современными авианосцами и линкорами. А маленький Сашка, гордо возвышается на верхней палубе самого большого и красивого из них.
Пока я размышлял о прелестях дальних странствий, из глубины квартиры, где вновь что-то с грохотом обвалилось, раздался резкий, неприятный голос:
— Катя! Катя! Ты где? Опять сбежала, непоседа! Кто мне помогать-то будет? Слышишь?
После чего, мою новую знакомую как ветром сдуло. Не попрощавшись, она юркнула в приоткрытую балконную дверь, из-за которой послышались приближающиеся голоса. Потому я, наверное, и подумал тогда: «Родителей боится. А значит тихоня и послушница». Но насколько сильно я заблуждался в этом своем первом впечатлении, мне пришлось убедиться гораздо позже.
Вторым же, весьма примечательным событием той весны, был разбудивший меня, таким же ранним воскресным утром, тарахтящий на весь двор Лешкин мопед. Событие это было действительно из ряда вон. Поскольку еще неизбалованные невероятным наплывом заграничной техники, мы, подростки конца восьмидесятых начала девяностых, весьма трепетно относились к зарубежным машинам. Порой среди убитых скверными дорогами детищ советского автопрома, как яркий луч, в сером потоке, мелькала такая вот непонятно как заехавшая к нам иномарка, после чего мы, на слух определяющие проезжавший мимо автомобиль, еще по полчаса до хрипоты спорили что это было; (Тайета), (Мерс) или (Ламборджини). А когда встречали на стоянке перед райкомом очередной Волговский, одинаково зализанный лимузин, ничуть не смущаясь, окружали его как некую диковину. Подолгу разглядывая шикарный салон, и с восхищением читая на спидометре волшебную цифру 200 км ч.
Так вот, для нас ребят того времени, рассекающий по двору на новенькой зеленой Чизетте Рыжий Лешка, казался чуть ли не избранником богов. Ему, ставшему благодаря этому подарку, лучшим другом для самых старших и уже кое-чего понимающих в жизни пацанов, неожиданно открылся доступ в некий тайный, и тщательно оберегаемый мирок. Центром его был слегка облагороженный закуток в подвале соседней пятиэтажки. Притащенный неизвестно кем и когда в эту темную конуру, старинный продавленный диван, здесь, где постепенно скапливалась всякая мебельная мелочь в виде колченогих табуретов и расшатанных старых стульев, был однажды дополнен списанным из некоего клуба, огромным биллиардным столом, ставшим впоследствии главной достопримечательностью этого мирка. Тут собиралась вся более мене оторванная молодежь. Чьи фото нередко хранились в архивах детской комнаты милиции, и чьи родители чаще бывали в директорском кабинете нашей школы, чем на работе. Кто в свои, порой неполные пятнадцать, считал особым шиком пройтись по улице с дымящейся сигаретой в зубах, и на спор мог без закуски выпить полный стакан медицинского спирта. Так что невинные шалости вроде игры в карты на желание, сбор карманных денег у соседских первоклашек, или бутылочки портвейна распитой на троих, никем здесь не пресекались. И совсем уж недавно в этот шумный, особенно в вечернее время закуток, стали наведываться любители халявного бильярда, и громких матерных песенок под гитару.
Побывавший впервые на одной из таких посиделок Лешка, за вредный характер, прозванный Каналья, казался теперь чуть ли не на голову выше всех нас непосвященных малолеток. От чего мой одноклассник, стал еще заносчивее, а свой Чизетт, с удовольствием жертвовал во имя очередной, срочно необходимой бутылочки, или пачки сигарет, экстренно понадобившейся кому-то из перестарков. Тогда гордо восседая за спиной очередного Чалого или Седого, он катил в ближайший ларек, работающий до полуночи а то и круглосуточно, что как признак зарождающегося капитализма в нашем городе, появились чуть не на каждом углу.
Днем же, этот любимец богов, или точнее богемы, промышлял тем что за круг по двору брал рубль, а если денег у несчастного соискателя не находилось, не брезговал всякой обычной для ребят мелочью. Кто перочинный ножик свой любимый отдаст, кто жевательную резинку, а кто и редкую марку, которые по-прежнему были у нас в почете. Как раз я и был тем кощунником, что за сомнительное удовольствие, на виду у всех девчонок прокатиться на заграничном мопеде, отдал одну из самых редких у нас марок, потому что обнаглевший вконец Рыжий, ни в какую не соглашался брать остальное. Так что я впервые, (волнуясь как на контрольной), сев за руль этого заморского агрегата, не смог сразу тронутся, а постыдно заглох посреди двора. Из-за чего долго выслушивал о себе разные мерзости. Но когда разошедшийся совсем Лешка, почувствовавший себя царьком всей местной мелкотни, заикнулся было что-то о моей матери, я не выдержал. И уронив злополучный мопед прямо на асфальт, зарядил этому оболтусу такую плюху, что даже видавшие виды в дворовых битвах, наблюдавшие за всем с дальних лавочек старшаки, громко заулюлюкали. А отлетевшего от моего кроссовка Каналью, долго приводили в себя подоспевшие дружки.
Не знаю, что тогда больше двигало мной, эмоции оскорбленного и униженного прилюдно подростка, или обида неожиданно повзрослевшего философа, только с того самого дня, моя дворовая жизнь, превратилась в сплошную череду разборок и безобразных драк. Не раз и не два, я возвращаясь домой со школы, или просто выйдя вечером во двор, попадал в жестокую атмосферу холодной безрассудной ненависти. Она витала там уже давно, но только сейчас наконец, выявился конкретный объект приложения, накопившейся в телах любителей дешевого портвейна энергии. Сколько раз, я приходил домой с синяками, порванными рубашками и брюками. Сколько раз, видевший все это отец, пытал меня на тему, чьих это рук дело. Да только в свои тринадцать лет я был уже довольно самостоятельным малым, и попытки взрослых вмешаться всячески пресекал. Мама не раз, обычно за ужином, когда мы собирались все за столом, чтобы ни только поесть, но и пообщаться, пробовала вновь вызнать у меня, что это творится в нашем дворе. Но я лишь отмалчивался, или тупо врал о чем-то типа пресловутого ТУ 134, пролетавшего мимо и наставившего мне очередной фингал.
Тогда-то я и познакомился с Олегом. И первая наша с ним встреча, была не совсем обычной.
А началось все с того, что одним летним вечером, накануне празднования пятнадцатилетия со дня свадьбы моих родителей, я шел домой, неся в руках отцовскую гитару. Она в последнее время отчего-то стала быстро расстраиваться, и замечательный папин друг дядя Сережа, слегка ее подремонтировал. Он позвонил в тот день сутра, дабы я зашел к нему на работу.
Гитара эта я вам скажу, заслуживает отдельного упоминания. Когда-то папа, окончивший с отличием музыкальную школу, получил ее в подарок от моего деда, то есть своего отца. Помню, что человеком он был очень сложным, прослужившим много лет в армии. Выглядел он всегда хмурым, шуток не любил, а когда бывал у нас в гостях, часто приняв на грудь, распевал мощным басом казацкие песни. Этот подарок, оказался под стать деду. Непростым ширпотребом. Не фанерной коробкой, на которых тогда бренчал во дворах весь Союз. А сделанный на заказ, великолепным мастером краснодеревщиком, отличный, исключительного строя и особенного, мягкого звучания инструмент. С тех пор, прошло немало лет, но этот замечательный образец ручной работы выглядел как новый. За что отдельное спасибо нужно было сказать именно дяде Сереже, другу семьи и мастеру на все руки.
Мой дорогой папочка, хоть порой и казался невыносимым занудой, (частенько твердящим о всяческих морально этических аспектах моего поведения), все же был для меня отличным примером. Именно благодаря тому, что он любил гитару. А так же благодаря его частым домашним концертам, я уже в семь примерно лет, заинтересовался музыкой. Конечно, мои родители, обнаружившие у своего чада такие наклонности, не раздумывая, отдали меня в муз школу. Которую я добросовестно посещал все эти годы, и где частенько мой педагог; Дабындов Михаил Андреевич, интеллигент, еще той, до революционной наверное закалки, худой, высохший старичок с вечно слезящимися глазами и крючковатым носом, повторял мне: — «У вас голубчик, весьма незаурядные способности! Ни в коем случае не бросайте музыку! И она вас тоже никогда не бросит!» Что он тогда имел в виду, понять было несложно. Поскольку без хлеба мой, отлично известный в нашем городе учитель не сидел. И кроме работы в СМШ, давал частные уроки, от которых имел в два, а то и в три раза больше официальной зарплаты. В то смутное время развала нашей многострадальной державы, все ощущали некое беспокойство. Многие тогда не понимали чего ожидать, и как вообще жить дальше. Поэтому я решил оставаться прилежным учеником, хотя порой и так лень было тащиться через полгорода на очередные занятия, в то время когда мои сверстники, не обремененные никакими обязательствами, гоняли мяч, или устраивали битву снежных крепостей.
Тем летним вечером, я возвращался домой почти из другого конца города. Шел я пешком, не рискуя садиться с гитарой в переполненный троллейбус, где едущие домой с многочисленных заводов и фабрик трудящиеся, запросто превратили бы ее в кучу щепок.
И когда я переходил улицу на очередном перекрестке, меня едва не сбил летевший на красный свет, сумасшедший Жигуль. Спасло меня лишь чудо. А точнее шедший позади парень, лет шестнадцати, в оранжевой футболке. Этот крепкий на вид малый, вовремя заметил бешеную копейку, ухватив меня, (уже шагнувшего на зебру), за плечо, резко потянул назад. От чего я, не удержавшись на ногах, и запнувшись о бордюр, выронил свою драгоценную ношу. Но все тот же парнишка, подхватив свободной рукой, уже собравшийся было грохнуться со всей дури об асфальт, и разлететься на куски инструмент, оттащил нас подальше от проезжей части. А когда я наконец, оправившись от испуга, принялся благодарить моего спасителя, заметил, как тот удивленно и даже восторженно разглядывает, бережно держа в руках отцовскую гитару.
— Послушай! Как тебя?
— Алекс! — представился я, глядя на этого странного парня.
А он меж тем, медленно поворачивая переливающуюся красноватым перламутром в лучах заходящего солнца гитару, спросил:
— Почему такая роскошь, и без чехла?
Я смутившись, пробурчал что-то типа:
— Забыл. Спешил. — В общем, нечто невразумительное. Ведь если разобраться, узнай отец, что я вот так таскаю его гитару, по городу, мне мало бы не показалось. Выйдя сегодня из дому, я лишь у остановке вспомнил, что сшитый по спецзаказу всесезонный чехол, остался на антресолях, а возвращаться было просто лень. Да и не повезет, говорят. Я лепетал что-то, чувствуя как начинают пылать щеки. А мой спаситель, заглянув мне в глаза, немного помедлив, сказал:
— Если бы я был твоим братом, обязательно накостылял бы тебе за такое! — и затем без перехода предложил: — Слушай! А пойдем к нам? А? Вот мой папаша удивится, увидев такое чудо у нас в городе.
Я в недоумении стоял перед этим, довольно высоким, выше меня на полголовы, хорошо сложенным парнем, а в голове моей складывалась некая картина, где он, затащив меня в какую-то подворотню, бьет в лицо чем-то твердым и тяжелым, и убегает прихватив с собой мое сокровище.
— Ты чего? Испугался? — сощурил он свои темно-серые, восточного типа глаза, — Не бойся. Я маленьких не обижаю!
И столько иронии прозвучало в этой фразе, что я решивший было, пока мы находимся в людном месте, отобрать у него гитару и гнать домой на всех парах, неожиданно для себя спросил:
— А кто твой папа?
Сдерживая улыбку, видно легко по его мнению взял мальца на слабо, он указал мне рукой на ближайшую высотку, построенную недавно, и ставшую предметом зависти для многих горожан. По словам отца, там жили самые сливки общества, и нам простым инженерам, такие хоромы никогда не светят.
— Видишь вон ту уродину, что торчит за универмагом? Если несильно торопишься, я познакомлю тебя с ним, он у меня дирижер. Кстати, Это твой инструмент? Или взял у кого?
— Мой… — обиженно пробормотал я, вспомнив, что мама дома уже волнуется, наверное, и от отца влететь может.
— Играешь? — тем временем, Так же небрежно поинтересовался мой спаситель.
— Да. То есть, учусь.
— В нашей музыкалке? И кто преподаватель?
— Михаил Андреевич! — послушно ответил я.
— Это такой старичок в вечно зеленом сюртуке? — и довольно точно скопировал дребезжащим голоском: — «У вас Голубчик, весьма незаурядные способности». Так? Ну, понятно. Я сам учился у него. Старик супер педагог. Просто мне стало неинтересно, и я бросил. Ну так что? Идем? — и заметив мои сомнения, подтолкнул меня к стоявшей в отдалении высотки: — Да не трусь! Я просто хочу показать отцу этот шедевр. А откуда, кстати, он у тебя? Если не секрет.
— Подарок отцу. Он тоже учился.
— А работает отец-то, где сейчас?
— На заводе. Главным инженером.
— Ну-у-у, — протянул как-то многозначительно мой собеседник, прыгая через две ступеньки, спускаясь по длинной широченной лестнице к универмагу, — и как? Доволен?
— Не знаю. Вроде не жалуемся! — еле поспевая за ним, ответил я.
— Понятно. Меня кстати, Олегом зовут! — и свернув к высотке, до которой было уже рукой подать, притормозил, — Ты вообще как, с физрой дружишь?
Я же, чуть не налетев на него, остановился, и слегка переведя дух, спросил:
— А чего?
— Так да? Или может болен чем?
И опять я обиженно пробормотал:
— Нет. Здоров я. И по физре вроде отлично.
— А подтягиваешься сколько раз? — продолжил он свой странный допрос, неспешно подходя к подъезду, и открывая передо мной тяжелую металлическую дверь.
— Раз десять-пятнадцать… — неуверенно протянул я, вспомнив почему-то усталые отцовские глаза. Он не раз говорил мне: — «Сашка. Запомни. Человек должен быть развит разносторонне. И если ты уже можешь сыграть без ошибок какую-нибудь прелюдию Баха, а элементарный гвоздь в стену забить не умеешь. То поверь, Грош цена тебе. И когда по алгебре и по литературе у тебя твердая пятерка, а ты не можешь постоять за себя, и защитить, если нужно свою девушку. То ты просто пустое место. И зря родился мужиком».
Так что хоть и больших достижений в деле физического самосовершенствования к тому времени я и не достиг, все же занимался спортом регулярно. Пусть порой, видя, как тот же Колька Смирнов крутит солнышко на турнике, не раз подумывал бросить эти свои потуги, все же продолжал бегать на турник. Врожденное упрямство, которое всегда являлось причиной моих проблем в школе и во дворе, сыграло здесь положительную роль. Так что за год, с неполных двух раз, я подтягивался уже все пятнадцать.
С приходом на экраны наших кинотеатров и видеосалонов, всяких Брюсов Ли, и прочих восточных суперменов, которые играючи могли уложить целую армию, а затем, даже не запыхавшись соблазнить очередную красавицу, мы ребята серого советского прошлого, были просто очарованны новизной, и эффектной яркостью восточных единоборств. Так что вскоре, то тут, то там в городе запестрели плакаты, приглашающие всех желающих на уроки Кун-фу, Карате, или ушу. И обещающие за приличную по тем временам плату, достижения совершенства за год, максимум два. Соблазн для нас неокрепших духом был величайший, но это время перемен, что сотрясало великую в прошлом, а ныне распадающуюся на куски державу, являло собой мутное болото, идеальное для всякого рода авантюристов и уголовников. А вот честному человеку в те дни, было весьма непросто свести концы с концами. Поэтому, когда я, было заикнулся отцу об одном подобном объявлении, уже неделю висевшем у нас в школе, дорогой папочка просто подвел меня к окну в их комнате, и довольно доходчиво объяснил: Что для подобного обучения, ему пришлось бы искать еще одну работу, так как на заводе платили не то что бы мало, но и особо непошикуешь. И что маме тоже очень трудно, и что наверное, ее сократят, и тогда будет еще тяжелее. В общем, я все поняв, больше не докучал родителям с такими просьбами. А сам втихаря, за отложенные с обедов деньги, приобрел у Борьки Длинного толстенький томик не знамо откуда взявшегося у него «Шаолиня».
Эта книженция, была большой редкостью, так что когда я неосторожно показал ее Кольке Серебрянникову и Сереге воронову, (моим однокашникам), чуть не месяц вынужден был отговариваться, что сперва сам почитаю, а потом уж и им дам.
В этой книге, некий английский профессор пытался научно обосновать достижения монахов Тибета и прочих восточных суперов, что ребром ладони валили деревья в два обхвата, взглядом сокрушали кирпичные стены, и движением брови, вызывали тайфуны, землетрясения и камнепады. Начав читать этот (труд), я было, вообще решил, что все описываемое в нем происходит на другой планете. И что мне, обычному русскому пацану, не стоит и думать о чем-то подобном. Но, несмотря на это, я все же, постепенно стал укладывать в голове определенные условия, необходимые для саморазвития. По большому счету, именно благодаря этой книжке я вообще заинтересовался востоком, а также различными единоборствами. Постепенно освоив дыхательную гимнастику, и целый комплекс упражнений развивающих гибкость, я ощутил позитивное влияние всего этого на мой юный организм. Нет! Стать киношным суперменом я и не пытался! Но вот спустя какое-то время, обнаружил, что в очередной школьной потасовке, коих на переменах можно увидеть сколько угодно, Потапов, здоровенный бугай из параллельного класса по прозвищу Изя, частенько побивавший нас менее крепких ребят, уже не мог, как ни старался, и как ни пыхтел, достать меня. Я легко уходил от его молодецких замахов, чем страшно веселил наблюдающих за этим действом ребят. Постепенно происходящие со мной перемены, все больше и больше озадачивали меня. Как-то обычным зимним днем, я неожиданно осознал, что мне уже не так интересно с моими сверстниками. Все чем они занимались, казалось мне пустым и бессмысленным. Даже мама, которая была рада застать своего вечного непоседу дома, в очередной раз, вернувшись с работы, увидев меня склонившегося над чертежом макивара, спросила:
— Ты в порядке? Все ребята во дворе! Там шум такой! Опять в крепость играть будут. Ты не пойдешь? — и заглянув как-то озабоченно в глаза, предположила: — Поссорился с кем?
Я не стал тогда ничего объяснять. И дабы не огорчать маму, которой и без меня хватало забот, натянув лыжный костюм, и прихватив коньки вышел к бестолково носившейся туда-сюда в снежном месиве детворе. Я не раз размышлял о том, чего мне больше всего хочется в жизни. И постепенно начал понимать, что быть просто потребителем, (в общем смысле), я не смогу. И пусть это были мысли тринадцатилетнего подростка, уже тогда, видно, я осознавал необходимость чего-то большего.
Так вот, когда мы с моим спасителем по имени Олег, поднявшись в лифте на девятый этаж, остановились у деревянной узорчатой двери со стилизованной табличкой 79, Шедший впереди Олег, словно только вспомнив, сказал:
— Ты не стесняйся особо. Предки у меня еще те интеллигенты. Но если будешь вежливо с ними, все пройдет отлично! — и открыв своим ключом, пригласил меня войти в просторную, размером раза в четыре больше нашей прихожую.
Квартира у Олега была действительно шикарная. Не зря у нас поговаривали, что здесь и пяти и шести комнатные апартаменты есть, тогда как мы с родителями уже давно живем в обычной двушке старой планировки. Здесь же, все было как в заграничных фильмах. Высокие в лепнине потолки, невиданные мною доселе никогда массивные хрустальные люстры, странные, какие-то рельефные обои. Шикарная, явно заграничная мебель. В общем, мне было от чего оробеть. А когда Олег провел меня в огромную гостиную, где среди всего великолепия, стоял белый концертный рояль, я вообще выпал в осадок. Усадив меня в мягкое кресло, и вручив мне мою гитару, этот парень, по-прежнему не выказывая никакого превосходства, подсел к роялю, и в быстром темпе проиграл несколько музыкальных отрывков. Я так и не узнал, чьи это были произведения, поскольку в комнату, как некая императорская особа, вошла, нет, скорей вплыла девушка. Первое, что бросилось в глаза, это красивое розовое платье, и ее великолепная точеная фигура. Даже на меня, совсем еще незрелого пацана, она произвела убойное впечатление. Это была настоящая красавица. Длинные светлые волосы, большие чуть раскосые глаза, прямой нос, милый, чем-то напоминающий Мою Юльку овал лица. Думаю если бы не разница в возрасте, а на вид ей было лет восемнадцать-двадцать, то очень может быть я втрескался бы в нее безоглядно. А меж тем, она приветливо улыбнувшись, произнесла чарующим грудным голосом:
— О-о! Да у нас гости! Олежек, познакомь меня, пожалуйста, с молодым человеком!
— Знакомься… — запнувшись на полдороге в каком-то хроматическом пассаже, произнес Олег, — это моя сестра, Ольга!
Я, неловко вскочив, проблеял смущенно:
— Алекс! Очень приятно познакомиться!
— Какая красивая гитара! Простите! Это ваша? А можно посмотреть?
— Наша! То есть, моя. Да конечно можно! — пробормотал я, отчего-то краснея, будто действительно, только что ограбил некоего добропорядочного гражданина, по-прежнему неловко прижимая к груди отцовский инструмент.
— Не бойся… — хохотнул Олег, видя мою розовую физиономию и пунцовые уши, — она не кусается! Кстати, ее тоже учил твой Михаил Андреевич. Дай. Пусть полюбуется. У нас это большая редкость.
И сообразив, что выгляжу действительно глупо, я протянул гитару Ольге, и плохо повинующимся голосом, понес какую-то ерунду.
— Мой дед, заказал ее у одного мастера, в Свердловске. Специально для отца. Он тоже учился. Здесь настоящая ель, палисандр и черное дерево. Отцу предлагали за нее пятьсот рублей. Но это подарок. Так что он не согласился.
— Да-а! — протянула Ольга, разглядывая сие расхваленное мною творение, — Я бы такую роскошь и за тысячу не отдала!
— Представляешь. Он ее без чехла по городу таскает! — решил-таки наказать меня Олег.
— Нет. Я не таскаю! То есть, забыл просто взять. Дядя Сережа ее слегка подстроил. Вот я и… ходил за ней. А так я всегда… Вот… — закончил я оправдываться, укоризненно взглянув на хитро щурившегося Олега.
— Ну что ж, — милостиво проговорила Ольга, по-прежнему разглядывая гитару, — все бывает. Но такой инструмент, требует особого к себе отношения. Я признаться впервые вижу такое-чудо.
— Да уж. Мой Гипсон отдыхает. Да и твоя Музима, Оль, с этим не сравнится! — подтвердил мой спаситель. — Ведь могут же когда хотят. А? Что же в магазинах у нас такое-непотребство предлагают.
— Хороший мастер! Сразу видно! — одобрительно сказало Ольга, и присев на ближайший стул, взяла первый аккорд.
— «Ведь бывают гитары. Они зазвучат. И большие оркестры, покорно молчат!» — процитировала она слова из известной песни, прикрыв в удовольствии глаза.
Затем мы еще долго болтали, попеременно музицируя. Ольга, нужно сказать играла так себе, посредственно. Однако, ее милые коленки, выглядывающие из под короткого платья, легко компенсировали плохую технику. Так что я, выдав пару своих коронных прелюдий, и папин любимый Мексиканский танец который удавался мне особенно хорошо, заметно поднялся в глазах моих новых знакомых.
— Дао… — задумчиво протянул Олег, когда я с вдохновением и горячим южным солнцем, сыграл еще несколько Испанских инструменталок, — зря я наверное бросил. Глядишь сейчас бы так же смог.
— Это мне папа показал. Он любит такие, а у нас в школе только классика! — пояснил я.
— Да, знаю. Потому и бросил. Надоели до смерти мне их увертюры, сонеты и кантаты. Сколько ни старался, так и не пересилил себя. А вот Ольга у нас отличница. Только… — и он хитро улыбнувшись, скосил глаза на сестру: — Сдается мне. Наш Михаил Нафталиныч просто влюбился в нее. Вот и лепил пятерки не глядя.
Но сестра его, ничуть не смутившись, легко парировала выпад:
— Прости Олежек, Но твое увлечение русским роком, и прочей безвкусицей, это просто какое-то злонамеренное попрание наших семейных традиций. Папа до сих пор не может поверить, что единственный сын лучшего дирижера на Урале, опустился до Макаревича и Никольского. Вот бери пример с Сашеньки. Так играть в его возрасте могут не все. И если бы он захотел, легко взял бы лауреата на нашем последнем конкурсе. И он, конечно же, не опускается до всяких глупостей.
На что я, повеселив изрядно Олега, и вогнав в краску смутившуюся Ольгу, запел звонким маминым голосом: — «Я тоже был веселым и беспечным…» Песню, которую очень любил отец, и которая хоть игралась не совсем просто, тоже мне нравилась, и потому стала самой первой разученной мной вещью. Чувствуя, как качусь все ниже и ниже в дамском табеле о рангах. Как круто опускается мой статус в глазах этой девушки, я все же закончил песню до конца. Нет, Позволить обвинить себя в однобоком развитии, и вконец опостылевшей косности, (окружавшей меня всюду), я не мог. Даже ценой хорошего ко мне расположения такой красавицы.
— Молодец! Здорово поешь! — похвалил меня довольный Олег. — А из Машины знаешь что-нибудь?
— Да. А тебе что больше нравится? — спросил я, размышляя о том что скорее всего влетит мне дома по полной. На улице к тому времени уже давно стемнело, и отец с матерью, наверное, бьют во все колокола, обзванивая моих друзей и однокашников.
— Там много чего интересного… — между тем задумчиво ответил Олег, — к примеру, флаг над замком, или остров.
Но продолжить концерт нам не дали. В прихожей раздались чьи-то голоса, и встрепенувшаяся Ольга, пробормотав что-то вроде: — «Ох. Я совсем забыла, сейчас папа спросит». И не объяснив ничего, коротко попрощавшись со мной, выбежала из комнаты. А я, взглянув на настенные часы, висевшие у меня над головой, ругнулся тихонько.
— Что? Влетит дома? — заметив как я расстроился, спросил Олег.
— Да. Родители меня наверное, по всему городу ищут. Уже десять, а обещал быть к ужину.
— Ну, это поправимо. Телефон у вас есть наверно? Папа инженер, так что должен быть? — и видя мою опечаленную физиономию, похлопал меня по плечу: — Да не расстраивайся ты! Сейчас я все им объясню. Что тебя сбила машина, и что ты лежишь в реанимации.
— Да ну… — пробормотал я задумчиво, — у мамы сердце слабое. Я с ней никогда не шучу так.
— Ладно. Понял, понял. Пойдем, сам все расскажешь. Отец пока переодевается! — примирительно сказал он, и повел меня к себе.
Комната Олега, обклеенная яркими цветными плакатами с изображениями мировых звезд, была заставлена различной невиданной аппаратурой. Я при виде всего этого; роскошной электрогитары, пары каких-то заграничных колонок, стоявшего на высокой стойке синтезатора Yamaha, чуть было не забыл вообще о существовании вселенной за окном. Но время действительно было позднее, поэтому я все же, дозвонился к родителям. Поднявший трубку отец, долго не хотел ничего слышать, и приказывал немедленно отправляться домой. Но когда появившаяся неслышно Ольга, попросила дать ей трубочку, узнав, что я в гостях у самого Разумовского, мой родитель разрешил мне остаться на ужин. При этом обязал набрать его перед выходом. Олег же, попросил отца не волноваться, пообещав что доставит меня в целости и сохранности вместе с моей драгоценной ношей.
Этот вечер мне надолго запомнился. Вначале, Олег познакомил меня со своими родителями; высокой сероглазой шатенкой, в красивом вечернем платье, представившейся Натальей Сергеевной, и с крепким, совсем непохожим на дирижера, седовласым дядькой с выразительными, слегка восточными глазами, и чистым холеным лицом благородного князя, которого звали Артем Игоревич. Они долго расспрашивали меня, восхищенно рассматривая мой инструмент, откуда он у меня и кто его сделал. И предложив что-нибудь исполнить, сдержанно похвалили.
Вспомнив предыдущий разговор Олега с сестрой, я понял выразительный взгляд Артема Игоревича брошенный на сына, после того как я вновь без сучка и задоринки, на твердую пятерку проиграл свои любимые произведения.
Затем мы долго ужинали в роскошной столовой, А когда я стал прощаться, понимая, что мои родители, которым завтра, а точнее уже сегодня на работу, попросту всыплют по пятое число своему загостившемуся сыночку, Наталья Сергеевна, мать Олега и замечательная женщина, предложила мне остаться. — Александр, оставайтесь у нас! Олег постелет вам в гостиной. Сейчас на улицах и днем-то небезопасно, а ночью и подавно.
Но я, вежливо отказавшись, и поблагодарив их за приятный вечер, (не зря мать учила сына хорошим манерам), так же вежливо распрощавшись с погрустневшей отчего-то Ольгой, отправился домой.
Когда мы с Олегом, спустившись на лифте вышли под ночное, усыпанное яркими звездами небо, на сердце у меня стало как-то неспокойно. Поэтому обернувшись, я как мог сухо, не терпящим возражения тоном произнес:
— Послушай Олег! Я конечно, благодарен тебе, и все такое, только знаешь, провожать меня ненужно. Тут близко совсем, я и сам дойду. Спасибо еще раз за все!
И не дожидаясь ответа, развернувшись, пошагал в темноту.
Я прекрасно помнил что за «Хомо-бандитус» водились в нашем дворе. И что одному, у меня больше шансов проскочить незамеченным, чем с этим, безусловно, хорошим парнем, который с одним-двумя может и справился, но с той толпой, что как всегда тусила вблизи нашего дома, ему вряд ли совладать. Да и новенький, крепкий на вид Олег, будет лишь дополнительным стимулом для их больной фантазии. «Что взять с этого малого инженерского сынка, били его уже не раз, и хотя, он было и давал сдачи кому-то из них, да только надоело. А вот с кем-то новеньким, забредшим случайно или по делу в этот рассадник зла, они здорово повеселятся». Так размышляя, я не заметил, как оказался у нашей остановки, и еще отсюда услышал громкую музыку и пьяные выкрики, доносившиеся со двора. Время было уже третий час ночи, но этим разгильдяям казалось абсолютно до фонаря, что вокруг спят люди. Что весь этот шум и гам, который они здесь устроили, в любой из трех пятиэтажек нашего двора, стоящих буквой П. слышался так, будто все происходит не за окном на улице, а в комнате.
Я не раз, бывало, пытался заснуть под этот тарарам, происходящий казалось у меня прямо на кровати. Накрывая голову подушкой, затыкая уши ватой, но вопреки всем стараниям до утра не сомкнув глаз, порой очень мучился на следующий день.
И вот сейчас, приближаясь к родной и знакомой вплоть до каждого бордюра, каждой выбоины на асфальте, дворовой площадке, (с недавних пор облюбованной всякой шушерой), я помимо воли замедляя шаги, оказавшись в тени расположенного близ нашего дома книжного магазина замер, размышляя о том как быть дальше. Если бы не папина гитара. Возможно мне бы и удалось пройти мимо этой гоп-компании. Но сейчас, при виде запоздалого путника, да еще и с таким шикарным инструментом, на котором так было бы здорово залобать какую-нибудь Мурку, у меня практически не было никаких шансов.
Неожиданно со стороны улицы послышались чьи-то шаги, а когда я с запозданием обернулся, прямо над ухом раздался знакомый, обдавший винным перегаром и табачным духом голос:
— Оба! А кто это у нас тут шпионит? Да это никак наш Алекс?! — обрадовался мой однокашник, и закляты (друг) Лешка Каналья. А с улицы к нам уже подходили остальные его дружки. Я узнал их почти всех, за исключением пары лбов которых у нас раньше не встречал. Именно один из этих качков, неожиданно походя, лениво так, ткнул кулаком меня в нос. Я ослепленный вспышкой синих искр в глазах, едва не выронив свою ношу, заливая кровью новенькую еще рубашку, отлетел к шершавой бетонной стене, здорово приложившись затылком.
— Ух ты! А чего это у него за…?! Гля Самбист. Ты вроде лобаешь?! Не сгодится? — и здоровый такой бугай в светлой футболке с бритым черепом, и отвратным запахом недельного перегара смешанного с какой-то дрянью, склонился надо мной, протягивая свои немытые лапы к несчастной гитаре, попавшей благодаря мне сегодня в очередную передрягу.
В тот момент, мне казалось, что жизнь моя окончена. И давно точивший на меня свои кривые зубы Рыжий Лешка, таки наконец, поквитается с этим инженерским сынком.
Страшно почему-то не было. Было жалко маму, и как ни странно Катьку. Которая со времени переезда в наш дом, стала мне почти другом. Я чувствовал своим не вполне взрослым и еще мало понимающим сердцем: «тут есть что-то большее», но это сердце полностью принадлежало моей Юльке, так что я, делал вид, будто ничего не замечаю, и старался просто дружить с ней. Я знал так же из дворовых слухов, что передавались как обычно по сарафанному радио, о том, что Рыжий Леха втрескался в нее по уши. И не раз подкатывал с предложениями прогуляться вечерком. На что получал неизменный отказ. И видя Катькино ко мне внимание, еще больше желал встретиться со мной в темном переулочке, сопровождаемый своей подхалимной шпаной. И вот, эти его мечты, вопреки моим стараниям меньше шляться по ночам, и поменьше нарываться, (дабы не огорчать маму очередным фингалом, или порванными брюками), сбылись.
Но тут я увидел, что за спиной у склонившегося на до мной жлоба, происходит нечто странное. Только что радостно гомонившая шпана, видно ожидавшая классно поразвлечься, начала разлетаться во все стороны. Я успел заметить лишь смазанную черную тень, которая вихрем перемещалась там, между застывшими в недоумении горе бандюками. Неожиданно из самоуверенных гопников, превратившихся в жалких слепых щенят, ничего непонимающих, и отлетающих на асфальт от страшных зубодробительных ударов. И вот эта тень, завершив свой убойный танец, после которого не осталось ни одного стоящего на ногах, остановившись за спиной еще ничего не успевшего понять качка, похлопала его по плечу:
— Тук-тук… есть кто дома? — раздался насмешливый голос моего недавнего спасителя.
Нет, я конечно, видел всякое. И многие из наших дворовых ребят, могли, если нужно было дать кому следует в ухо. И получалось у некоторых это довольно складно, да только в сравнении с тем, что происходило сейчас, даже некоторые киношные герои казались неуклюжими клоунами.
Понявший наконец, что вокруг происходит нечто неправильное, бугай, в белой футболке, с неожиданной прытью, развернувшись ударил коленом стоящего у него за спиной парня. Но того уже на прежнем месте не было. А в следующий миг, страшный сдвоенный удар, выскочившего откуда-то из тени стремительного как молния Олега, свалил этого быка с ног. Я отчетливо услышал хруст ломаемого носа, а затем он медленно, словно раздумывая как такое могло произойти, упал на спину, раскинув беспомощно руки.
Все что происходило дальше, запечатлелось в памяти, словно какое-то склеенное из разных коротких отрывков сумасшедшее кино.
Откуда-то со двора набежала целая толпа искателей приключений, и обнаружив поверженных товарищей, корчившихся от боли тут и там на асфальте, не размышляя ломанулись в драку. Я громко вскрикнул, когда на Олега сразу с трех сторон, налетела виденная мною не раз в драке компания старшаков. Заводилой там был Толька Комар. Невысокий, и не особо плотный, но невероятно ловкий малый, который по слухам занимался карате, и был в ладах с самим Жоркой Горелым, владельцем нескольких спортзалов и большим человеком в нашем городе. Но увидеть, что там произошло, я не успел. Ко мне бежали сразу двое. В одном из набегавших я узнал Юрку Шепелявого, который с разбегу попытался лягнуть меня кедой, но чуть отклонившись, и шагнув навстречу, я подсек ему вторую ногу, и тот по инерции влетел головой в то место где я только что стоял. А тем временем, слева уже намахивался какой-то железякой другой незнакомый пацан, моих, наверное лет. Тут, я тоже с трудом уклонившись, и пропустив явно тяжелую железку над головой, присев ударил его ногой в живот. Не удержавшись при этом, я покатился на спину, судорожно сжимая отцовскую гитару, которая как ни странно во всей этой кутерьме еще не пострадала. А когда я, поднявшись на ноги, оглянулся в поисках новых врагов, вдали послышалась милицейская сирена.
Потом были долгие объяснительные в отделении. Взволнованный отец, заплаканная мама. Гордый и независимый Олег, с засохшим уже кровавым подтеком на подбородке, видно кто-то из нападавших зацепил-таки кастетом. Грозные физиономии Ментов, которых уже достала эта городская шпана. Они, не разобравшись, принялись крутить руки всем кому попало. Но затем, узнав чей сын оказался у них за драку, а точнее за то что защищал малолетнего от избиения, резко сменили гнев на милость, после чего даже разрешили позвонить. Когда в отделение ворвался мой папаша, я подумал, что сейчас мне влетит за гитару, которую у меня отняли при задержании, но отец, увидев меня живого и невредимого, крепко обняв, сказал:
— Цел. Слава Богу! А мы уж думали!
И когда вконец доставшие милиционеры, по третьему кругу принялись допрашивать нас с Олегом, он отозвал в сторону главного, с погонами лейтенанта, и поговорив с ним о чем-то с глазу на глаз, Забрал нас из отделения.
И хотя Олега собирались продержать еще как минимум до утра, оказалось, что он довольно серьезно покалечил нескольких нападавших, его тоже отпустили со мной. И лишь потом я узнал от отца, что нас избавили от лишних проблем с законом, погоны дяди Коли, папиного брата служившего как выяснилось в так называемой конторе глубокого бурения.
Мы часто встречались семьями, по поводу и без. Частенько наезжали с отцом к ним в Свердловск. Но о том, что мой родной дядя, отец двух милых девочек близняшек; Нинки и Дашки, капитан КГБ, я никогда и не подозревал. Да и ненужно было это знать мне, еще неокрепшему духом подростку. Дабы не оскотинится, и не стать полным уродом, подобно многим в то время, почувствовавшим свободу творить что вздумается, обладавшим покровителем типа высоко сидящего и далеко глядящего дяди, Папы, или брата.
Но и Лешка Рыжий, был парнем не из простой рабочей семьи. Уж кем там были его предки, я не знаю, он обычно никогда не говорил об этом, а всякой чепухе о том, что его папаша как мы в деревню к бабушке ездит за бугор, и что-де его даже видели по телевизору, верить не хотелось. Однако, для всей той компании, дело окончилось лишь взятием на учет тех, кто еще не числился в детской комнате, и обычным моральным взысканием товарищей постарше. Как я понял из разговоров, Лешкин отец все же имел где-то свою волосатую лапу. Так что, отделавшись лишь легким испугом, и домашней поркой с визгами разносящимися на весь двор из раскрытого окна их квартиры, мой, потерявший было ощущение реальности одноклассник, надолго успокоился.
Забегая вперед, скажу, что данный инцидент стал переломным моментом в моей жизни.
С того времени началась новая эпоха наших дворовых отношений. Я, проходя в очередной раз, мимо заплеванных лавочек и вытоптанных до асфальтной твердости клумб, на которых обосновалась обычная компания, с неизменной гитарой и размалеванными, хохочущими на весь двор девицами, делал вид, что не замечаю никого. А они делали соответственно, равнодушные лица, вроде в упор не видя меня. И лишь в глазах тех из них, кого я знал еще с детсадовских горшков, особенно в глазах Лешки Рыжего, легко читалась неприкрытая ненависть.
А что касается моих отношений с Олегом, с того дня, а точнее той ночной драки, он стал для меня ближе родного брата. Не знаю, что послужило катализатором нашей дружбы, возможно здесь повлияло общее наше с ним увлечение, и не одно, Но с тех пор мы виделись с ним очень часто.
Началось все с того, что пригласивший Олега к нам домой на следующий день отец, долго расспрашивал его о том, чем тот увлекается, и где так здорово он научился защищать слабых. Помню, мой папочка как-то особенно, по-приятельски беседовал с Олегом:
— Я в свое время тоже был защитником слабых и обездоленных! — рассказывал он. — И не раз, бывало, чистил физиономии обнаглевшей шпане. Но ты, как мне кажется, вчера побил рекорд нашего города. Их там было человек двадцать. И почти всех, по рассказам очевидцев, грузили потом как дрова внавалку. Я уже давно собираюсь навести в нашем дворе порядок, да вот все времени не хватает. Да и не так просто это сегодня. Уж больно много развелось у нас неприкасаемых. Из которых в основном и состоит эта шайка-лейка. Мы с Николаем, моим братом, не раз обсуждали этот вопрос. А он у меня человек не последний. Но так и не нашли более-менее законных способов. Пока не случилось это. Да и скажу я вам ребята. Ничего им не будет. Как минимум завтра, а может и уже сегодня, все они будут на свободе. Есть среди них, как я уже сказал ребята с серьезными связями. И не будь у нас с Сашкой такого дяди, еще неизвестно чем бы все закончилось. А так, пока из слов Николая, двум сторонам на время удалось достигнуть консенсуса. Вот поэтому я и собрал вас сегодня ребята. Есть у меня обоснованное подозрение, что при первой же возможности эти мерзавцы захотят отыграться. И я прошу вас, если возможно, запустить режим невидимости. То есть вы их не видите, они вас не видят. Может быть тогда, удастся избежать последствий.
Олег видно, не опасаясь вчерашних врагов, был спокоен и слегка ироничен. Отца он слушал внимательно, но в глазах его, серых как пасмурное дождливое небо за окном, метались черные молнии. А крепко сжатые губы и легкая бледность, выдавали общее напряжение. Попив с нами чаю, немного расслабившись, он сообщил отцу, что если нужно он станет обходить эту компанию стороной, но в конце упрямо добавил, что подобные разборки его абсолютно не пугают. После этих слов, значительно повеселевший отец, отпустил меня, дав наказ быть не позже восьми вечера дома.
Олег, позвонив еще утром, пригласил меня к себе. А узнав, что отец хочет поговорить с ним, предложил собраться у них после обеда. Но мои родители, кстати, люди весьма тактичные и воспитанные, посчитали неуместным являться в дом к Олегу, а лучше пригласить его к нам. В итоге сошлись на том, что меня отпустят после беседы с моими благодарными родителями. Я не преминул рассказать им и о том, как едва не был размазан по зебре, на перекрестке возле универмага. И что лишь благодаря Олегу, я остался цел и невредим. От чего моя, и без того бледная и напуганная мама, вновь схватившись за сердце категорически отказалась меня куда-либо отпускать. Но мой дважды спаситель, состроив уморительную рожу киношного супермена, сказал:
— Елена Михайловна, я же буду рядом с Алексом! Так что никакие хулиганы и бешеные автомобили ему отныне нестрашны!
А когда мы под моросящим дождиком, пробежавшись к видневшейся в дали высотке, и заскочив в, словно ожидавший нас с Олегом лифт, поднялись к нему в квартиру, я почувствовал сильную неловкость. Дело в том, что в прихожей нас встретила белокурая красавица Ольга. Она со слезами бросилась к своему брату на шею, повторяя:
— Олегушка! Олегушка! Ну как ты нас напугал! Я чуть сума не сошла когда узнала! — А оторвавшись наконец, от широкой груди брата, подошла так же и ко мне. И обняв за шею, поцеловала в щеку мокрыми от слез губами: — Алекс! Я очень за вас испугалась! Ведь мы когда-то перенесли такое! И она вновь заплакала, утирая слезы рукой словно маленькая.
Я в первый раз видел эту красивую девушку в таком ужасном состоянии, и сказать честно, сердце щемило, а в горле стоял ком. От чего я, тоже едва сдерживая слезы, переминаясь с ноги на ногу, прятал глаза как нашкодивший малек. Но Олег, приобняв сестру и успокаивающе погладив ее по волосам, сказал:
— Оль. Мы с Алексом раскидали их как щенят! Так что успокойся! Все хорошо. Никто не пострадал. Эти мальчишки даже гитару не поцарапали! — А затем, кивнув следовать за собой, провел меня в свою комнату.
— Ал. Побудь пока здесь. Ладно? Я схожу в магаз. На улице сыро, а Олька у нас итак болеет слишком часто. Ты не скучай, возьми вот если хочешь гитару поиграй. Это конечно не ваш эксклюзив, но тоже не что-нибудь! — и сняв со стены, вручил мне свой перламутровый Gibson. Я конечно, заверил его, что скучать не буду, и взяв несколько аккордов на отличной, видно очень дорогой гитаре, вернул ее обратно:
— Спасибо! Я лучше так посижу. Если можно? Что-то не играется.
— Ну как хочешь. Вот книги на полке, если интересно глянь пока. А я сейчас. — И прихватив со стола брелок с ключами, вышел.
Пока я, разглядывая висящие на стенах плакаты каких-то знаменитостей, и водя пальцем по корешкам, думал, какую книгу из этого богатства, стоящего на высоких открытых полках почитать, вошла Ольга. Она внесла большой поднос, на котором были чашки с чаем и сахарница, а главное, что бросилось в глаза мне вечному сладкоежке, небольшая вазочка, в которой горкой был навален такой редкий у нас в то время, розовый зефир.
— А где Олежка? — спросила она, опуская поднос на журнальный столик, — Я вам чаю принесла. Согреться. На улице сегодня настоящая осень.
— Он вышел. Только что. Сказал сейчас будет! — не решился я выдать, куда отправился мой новый знакомый.
— Что ж. Давай подождем его! — и указав на ближайшее кресло, пригласила меня садиться.
Я, смущаясь, как будто никогда до этого не разговаривал с противоположным полом, присел на краешек роскошного кресла, и приняв из рук Ольги обжигающе горячую и одуряюще пахнущую настоящим черным чашку, против воли сглотнул, глядя на хрустальную вазочку. Проследив мой взгляд, Ольга гостеприимно придвинула ко мне зефир, со словами: — Угощайся! Пожалуйста! Нам папин друг из Польши привозит. У нас он почему-то не такой вкусный.
Затем прихлебывая горячий, согревающий душу чай вприкуску с так любимым мною, тающим во рту настоящим зефиром, я долго слушал рассказ Ольги. От которого иногда признаться, волосы шевелились на голове, а по спине бежали мурашки.
Оказалось, что в отличие от сегодняшнего, положение семьи Розумовских, в начале отцовской карьеры, было незавидным. Жили они вчетвером в однокомнатной квартире, на краю города, и едва сводили концы с концами. И вот, когда Олегу исполнилось семь, он похожим образом, задержавшись у приятеля чуть дольше положенного, возвращаясь домой, был просто так избит какой-то незнакомой компанией отморозков. Его страшно, чуть не до полусмерти забитого, нашел в луже собственной крови сосед, вышедший на непонятный шум. И только благодаря этому его удалось спасти. Ему сломали несколько ребер, одно из которых проткнуло легкое. Так что еще чуть-чуть, и он захлебнулся бы кровью. После чего было проведено расследование, но найти этих подонков, так и не удалось. А Олег еще почти год провалялся в больнице, с множественными переломами, ушибами и повреждениями внутренних органов. Поначалу, врачи даже не знали, сможет ли он ходить. Но постепенно, хоть и с трудом, он пошел на поправку. И несмотря на сопротивление родителей и врачей, в свой первый класс он явился, опираясь на костыли, и с большой жаждой знаний.
С того времени, веселый и беспечный малыш, превратился в серьезного и упрямого подростка, слишком рано познакомившегося с жестокостью этого мира. Иногда учителя жаловались на него, что он слишком резко реагирует, когда кто-то из бестолковых забияк в их классе, или на перемене в коридоре, обижал младших. Занимаясь с другом маминого отца, по какой-то восточной системе, он очень быстро достиг успехов. И не раз доказывал местной шпане, что с ним шутки плохи. Из-за чего случалось его вызывали на головомойку в детскую комнату милиции, но разобравшись, всегда отпускали. Возможно тут играли роль связи деда, который работал научным сотрудником в одном из закрытых НИИ. Там была серьезнейшая охрана, с которой он всегда разъезжал по городу, и не раз пугал прежних соседей, наезжая в гости к Розумовским сразу на двух черных волгах. Еще долго потом соседи, шушукаясь недоумевали, кого это нынче забрали «Туда». Хотя и время большого страха перед госслужбами давно миновало, но генетическая память видно, загоняла всех по квартирам. Где только едва шевелящиеся занавески на окнах, выдавали естественное любопытство перепуганных граждан.
Именно дед Сергей, после случая с Олегом, выбил им эту квартиру в элитной высотке, и ненавязчиво так стал продвигать отца. Который будучи человеком гордым и независимым, всегда стремился отвергнуть любую помощь тестя.
Но после той злополучной ночи, он многое переосмыслил. Когда, именно благодаря настойчивому вмешательству Сергея Семеновича, и благодаря его обширным связям, врачи бегали как наскипидаренные, а бедного Олежку взял под свой контроль сам министр здравоохранения. Тогда отец, привезший своего малыша искалеченного какими-то извергами, увидел с какой ленцой и обычным врачебным равнодушием, нехотя отвечая на вопросы, да и вообще, нагло обходя стороной, сходивших сума родителей, работнички в белых халатах, вдруг как по мановению волшебной палочки забегали, засуетились, когда во дворе скрипнув тормозами, остановились две черные волги. После чего, Олежку перевели в первую городскую, в какое-то закрытое отделение для особых лиц. И там, под присмотром совершенно другого, обходительного и предупредительно-вежливого персонала, он и выздоравливал до конца. После такой, явной демонстрации его бессилия, расшевелить обычных врачей, дабы те выполняли более активно свой профессиональный долг, отец Ольги, сильно призадумался. И взяв с собой только дочь, нагрянул к тестю домой. И вот, извечные недруги, которых ничто не могло примирить до этого, и которые виделись-то друг с другом раз в году, обнявшись на пороге, к неимоверному удивлению тещи — Нины Захаровны, засев в кабинете Сергея Семеновича, проговорили там до самого утра.
Дело в том, что после свадьбы, несмотря на все старания супруги, зять с тестем так и не сошлись. Видно на каком-то подсознательном уровне, почувствовавшие друг в друге сильнейших лидеров, не могли смириться с наличием второго такого в семье. Однако, после той злополучной ночи, решивший все же переступить через свою гордость Артем, искренне поблагодарил тестя за помощь. В ту ночь, сильно побитые горем мужики, видевшие, как на их руках умирает их любимый Олежка, забыв все распри, распив бутылку Армянского на двоих, стали вдруг настоящими друзьями.
И вот, постепенно в их семью пришли мир и согласие. А Олег, был взят под крыло другом деда, и по совместительству начальником охраны их ящика. Узнав о том, что произошло с внуком его Сереги, этот, знаменитый в узких кругах человек, пообещал сделать так, что больше ни одна мразь не сможет обидеть его и всех кто будет с ним рядом.
С тех пор, Олег почти каждый день посещал тренировки в закрытом спортзале, для персонала их отдела. Там, по словам отца, главным инструктором был один старичок из Вьетнама. Его привез однажды, после известной заварушки, сам начальник службы безопасности, тогда еще молодой летеха, и поручил ему воспитание подрастающей молодежи. Уж по какой системе он занимался с ними неизвестно, Олег об этом никогда не говорил, но с тех пор действительно, никто просто так не решался приставать к новенькому, и в школе, и во дворе их элитного дома. Он стал здесь героем всех девичьих сердец, всегда оказываясь в нужное время в нужном месте. Не раз он вытаскивал из беды мальков, попавших по глупости или незнанию, в лапы безжалостных старшаков, коим частенько доставалось на орехи от этого невысокого, но крепенького пацана, что легко валил с ног, одним ударом даже самых здоровых и сильных на вид пэтэушников. Эти товарищи, частенько забредали в поисках сигаретки и легких денежек, отнятых у желторотых первоклашек, на территорию его школы.
Сколько раз его пытались побить (по честному), впятером, а то и вдесятером на одного, да только редко кто из этих смельчаков, мог после самостоятельно дойти до дому. И как потом его не пытались очернить в глазах общественности, находились те, кто не страшась возмездия, рассказывали все как было. И Олега, в очередной раз ставшего героем дня, с почестями отпускали. Даже Ольга, которую по возрасту, естественно, провожали домой ребята гораздо старше ее Олежки, не раз видела, как наглые и порой совершенно беспардонные поначалу, ухажеры, после короткого разговора с братом, который всегда был где-то поблизости, становились сама вежливость и предупредительность, либо вообще с тех пор обходили ее десятыми дорогами.
Вот с каким необычным парнем, свели меня обстоятельства в моем, таком обычном городе.
Мне, простому малолетке, привыкшему наблюдать все описанное выше только в кино, вся эта история показалась чем-то запредельным. Не раз и не два, лежа дома с холодным компрессом на очередном синяке, я мечтал, как вот так же стану сильным и непобедимым. И что никогда больше эта дворовая гопота, не посмеет обижать кого хочет. Виделись мне романтические картины; как Алекс-победитель, гроза всей шпаны, спасает некую красавицу, а чаще всего свою Юльку, от нападения страшных черных кожанов, что водились у нас за городом, и которые носились на своих байках по ночным улицам, распугивая запоздалых прохожих ревом форсированных движков. Виделось мне, как раскидав окруживших мою принцессу огромных шкафоподобных монстров, я под музыку из любимого Шерлока Холмса, веду спасенную прямо во дворец к королю. В общем, все как обычно. Стандартные сопливые грезы обиженного малолетки. Да вот только я и не подозревал, что где-то совсем рядом, в соседней с нами школе, учится парень, для которого такие мечты, давно уже не глупые бесплодные фантазии, а прочно устоявшийся быт. И который, еще вчера, запросто накостылял самым крутым паханам нашего двора.
Рассказ Ольги, очень сильно повлиял на меня.
Оставшись один, я так задумался об услышанном, что не обратил внимания, как вернувшийся с покупками Олег, войдя в комнату, и увидев меня стеклянно уставившегося в противоположную стену, не стал окликать, а тихо притворив дверь, вышел. Не знаю, сколько я так просидел, но когда очнулся, в комнате никого не было, а из гостиной доносилась какая-то грустная мелодия. Выйдя на звук, я обнаружил скучающего Олега. Он сидел за отцовским инструментом, тихо перебирая клавиши.
— Привет. Ну что. Проснулся? — встретил он меня насмешливо.
— А я и не спал вовсе. Мы с Олей ждали тебя! — попытался я оправдаться, — Ты чего так долго?
— Да вот, не оказалось всего нужного в нашем гастрономе. Пришлось переться через весь город в другой. Ты уж извини. Сам не думал, что так получится! — и приглашающе указал мне на соседний стул: — Садись, Рассказывай! Как ты дошел до жизни такой!
С того самого разговора, в котором я поведал обо всем что стало причиной моего опального положения среди нашей дворовой шпаны, и начались эти почти ежедневные посиделки. Я с детства росший в семье, где интеллект применялся по назначению, где всегда меня учили; любить книги, учили; уметь думать, и самостоятельно принимать решения, всегда с уважением относился к ребятам с высоким коэффициентом мыслительных способностей, но Олег стал для меня настоящим открытием. Выслушав мой сбивчивый рассказ, этот парень, поведя плечами: мол «ничего нового нет под солнцем», спросил:
— Слушай Ал. Как ты относишься к востоку? То есть К различным единоборствам?
— Вопрос конечно, был задан явно по теме, и словно подтверждая это, Он добавил: — Я видел вчера, как ты справился с теми двумя. Выглядело это довольно неплохо. Тебе кто-то показывал такие приемы?
— Нет. Видишь ли… — и я коротко объяснил ему, что уже некоторое время пробую заниматься по книге. На что удивленный Олег, поинтересовался, где я достал такую литературу, и как эта книга называется. Услышав название, он жестом позвав следовать за собой, направился к себе в комнату. Там немного порывшись на полках, извлек на свет, точно такой же, как и у меня «Шаолиня». Я уже ничему не удивляясь, кивнул ему, мол, Да, она самая, и тут же, был обескуражен его разгромными комментариями, которые не оставляли от различных изложенных в ней фактов камня на камне.
— В общем, что касается некоторых гимнастических комплексов и отдельных упражнений, а так же элементов рукопашного стиля Шаолиня, профессор Дженкинс, оказался осведомлен довольно точно. Только вот верить его россказням о всяких там летающих монахах, я думаю, не стоит! — завершил он разгромный разбор данного фолианта. — Если хочешь, я познакомлю тебя кое-с кем в моем зале? Думаю, дед будет не против.
А спустя несколько дней, несмотря на всевозможные трудности, он привел меня в закрытый комплекс для личного состава местного охранного отдела.
Когда я впервые переступил порог этого закрытого спортзала, меня здорово так потряхивало. Я увидел стоящие под стеной манекены, хорошо знакомый по картинкам макивар, и Олег, понявший по глазам, что мне хочется все это рассмотреть поближе, кивнул:
— Не боись, Ал! Пока учителя нет в зале, ты можешь хоть на голове ходить. Так что смотри, щупай, и вообще будь проще.
Надо сказать, для того, чтобы попасть сюда, мне пришлось приложить довольно много усилий. Чего только стоило уговорить отца, который ни в какую не хотел позволять мне заниматься в закрытых залах. Он-де, прекрасно наслышан, что попав однажды в данное заведение, уже нельзя было так просто его оставить. И что такое-обучение совершенно не по карману нашей семье, И что мама будет переживать и прочее тому подобное. Но узнавший о проблеме Олег, заглянув как-то к нам на ужин, уговорил-таки родителей. Объяснив, что финансовый вопрос уже решен, что денег с меня брать не будут. А так же пообещав им лично приглядывать за мной. Довольно непростой была и процедура медицинского освидетельствования. Меня целых два дня кряду, мучили какие-то пожилые эскулапы в белых халатах. Они-то заставляли раздеться догола, то надевали на меня какие-то непонятные штуковины с торчащими во все стороны проводами. Эти дяденьки и тетеньки, снова и снова заставляли меня приседать, махать руками и прыгать, после чего измеряли давление, пульс и еще чего-то там. К третьему дню, успев уже десять раз пожалеть, что связался с этой конторой, Явившись в кабинет главного врача, я услышал наконец-таки вердикт. Выяснилось следующее; мой организм совершенно здоров, и меня хоть сейчас можно отправлять в космос. Но если я хочу заниматься в их зале, мне нужно немного набрать в весе. И посоветовав несколько способов как слегка поправиться, усатый пожилой дядька, дал-таки мне добро на занятия.
Вспоминая гораздо позже те дни, я удивлялся, откуда во мне было столько упрямства и необъяснимой, какой-то патологической тяги к занятиям. Как выяснилось позже, первые месяцы в системе отбора, идет так называемая выбраковка. Когда новичков прогоняют через все круги ада. И когда лишь тот, кто выдержал все неимоверные нагрузки, и оставался так же решительно настроен, представал пред светлые очи наставника. И только потом, я понял суть удивленных взглядов изредка бросаемых на меня Олегом. Он, видя мое такое-упорство, даже не замечающего, что его пытаются сломать через колено пацана, пробовал видно вспомнить, не уж то и с ним так серьезно обошлись когда-то при поступлении сюда. И вот, спустя какое-то время, я был представлен учителю.
Нужно сказать, что первое наше знакомство, произвело на меня странное, необъяснимо-гнетущее впечатление. Старичок, которому меня представил Григорий, наш первый инструктор, оказался невысоким, чуть сутулым худым вьетнамцем. На первый взгляд, в сравнении с киношными сенсеями, он проигрывал по всем статьям. Сморщенное личико, редкая седая бородка, слегка затуманенный взгляд, короче, когда я поздоровался с ним, в первый момент у меня возникла мысль; что меня просто разыгрывают. Только вот буквально через какие-то десять минут, я осознал насколько внешность, и первое впечатление бывают обманчивы. Старик, которого кстати, звали Хо-Вань, поглядев на меня задумчиво несколько минут, спросил только, чуть пришепетывая:
— Ну как? Хошеш покажать кто ты ешть?
Я в недоумении обернувшись на Григория, хотел было спросить что за…? Но тот, молча снял со стенда здоровенный бамбуковый шест, вручил его мне.
— Мальщик. Не бойшя, шделай дедушке больно! — сказал мне старичок, и повернувшись, направился к татами.
Если дедушка Хо думал что я буду стесняться, или долго колебаться, то он сильно ошибался. Как только мы встали в центр круга, я ничтоже сумняшись, взяв тяжеленную дубину за один конец, молодецким ударом обрушил ее на голову своему наставнику. Однако, когда я уже было подумал, что старику кранты, и тяжеленная палка размозжит ему череп, он исчез. По инерции грохнув шестом о мат, я в обалдении оглянулся в поисках старика, но его нигде не было. Так я очумело вертелся в попытке разобраться, как это он меня дурачит, пока за спиной не раздался тихий шорох, а в следующий миг я уже валялся на полу, а надо мной, опираясь на мой шест, стоял учитель.
— Хорошо. Быштрый мальчик. Будеш штаратьшя?
— Да! — коротко ответил я, поднимаясь на ноги.
И действительно старался.
Мне подробно было объяснено, что заниматься я буду по системе Вьет-во-дао. Признаться никогда раньше о таком единоборстве не слышал. Но оказалось, что этот вид боевых исскуств, очень развит во Вьетнаме. И что создан он был с целью противодействия Американцам, которые тысячами засылали туда в шестидесятые, отлично вооруженных и обученных пехотинцев. Представить себе как мелкие в большинстве своем Вьетнамцы, нападали на здоровенных морпехов, запакованных в броники, и увешанных с ног до головы различным смертоубийственным железом, было непросто. Но впоследствии я понял, как эти ребята играючи расправлялись с тяжелыми и грозными Американскими солдатами. Дело было в великолепной, просто исключительной гибкости и скорости. За счет чего, противник не успев даже осознать, что атакован, вмиг лишался оружия, подвижности, а если нужно и сознания. То, что мне показывал наставник, было настолько непривычно, и так сильно отличалось от всей той книжной ерунды, которой я забивал себе голову, что поначалу я просто терялся, не зная верить всему виденному, или просто развернувшись направиться подальше от этого сумасшедшего дома. Но Олег, (спасибо ему за это огромное), видя мое такое сложное состояние, после одной из тренировок, пригласив в очередной раз меня к себе на ужин, за чашкой вечернего чая попросил выслушать его не перебивая:
— Ал, я догадываюсь, что все увиденное тобой в зале. А так же все эти новые приемы и техники, слегка обескураживают. Но это поверь, только поначалу. Мне тоже казалось первое время, что я занимаюсь чем-то неправильным. И что восточные единоборства должны как минимум быть эффектными внешне, и благородными по содержанию. Но посмотрев несколько закрытых турниров, я понял, что сенсею у нас пока нет равных. Сюда приезжают оперативники из Москвы и Ленинграда, для того что бы пройти школу у такого мастера, а ты уже который день нос воротишь, и глядишь как волчонок. Прости если прямо. Но попасть в наш зал ох как непросто. А потеряв такую возможность сейчас, поверь, ты будешь сильно сожалеть потом. Так что брось свой юношеский максимализм, и доверься Дяде Ване. Он вчера весь вечер смотрел в твою сторону. Нравишься ты ему. Вот и не обижай старика своим скепсисом. Он ведь тебе уже не раз доказал, что мнимое благородство, и внешняя эффектность в настоящем бою неуместны. А что касается всяких там морально-этических моментов, то пока тебе об этом рано думать. Главное сейчас держать темп, а философию освоишь позже. Поверь, она никуда не денется. Но хочу предупредить тебя сразу, со всей той киношной чепухой, что мы привыкли видеть с тобой раньше, она не имеет ничего общего.
Мы еще долго тогда сидели с ним, рассуждая на темы; каким должно быть искусство воина, и чем карате, кун-фу и прочие единоборства отличаются от того что нам преподает старик.
После этого разговора, я многое заглушил в себе, а что-то даже и переосмыслил, расставив некоторые таблички приоритетов по-новому. Так я перестал болезненно воспринимать то, что приходилось разучивать на занятиях. А приемы там встречались, весьма неоднозначные. Так что мне порой всерьез приходилось давить в себе того белого рыцаря, который с какого-то времени стал просто невыносимым занудой. Твердя мне, что «такими приемчиками, пользуется гопота на зоне, а нам мол, благородным не престало». Только вот, когда я однажды, случайно явившись на занятия на час раньше обычного, (отец тогда забыл завести часы), через полу прикрытые двери проследил настоящий спарринг, многое само собой встало на свои места. Надо сказать именно тот день, стал для меня переломным в борьбе с моей совестью, поскольку бой, иначе не назовешь, между Сенсеем дядей Ваней, как мы ласково называли его, и двумя амбалами, которых я пару раз видел в раздевалке, произвел на меня такое впечатление, что я надолго впал в серьезную задумчивость.
В зал, по правилам во время занятий старших групп входить строго воспрещалось, но случайно или нет, большая двустворчатая дверь, была кем-то оставлена приоткрытой, и мне было все отлично видно.
Два огромных мужика, в белых кимоно, вышли на середину. У каждого были длинные шесты, казавшиеся в их лапах жалкими спичками. Вначале я подумал; что они будут драться друг с другом. Но в круг вышел учитель, и после поклонов, в течение нескольких секунд уложил обоих. Причем, те даже не успели, толком взмахнуть своими шестами, как они уже оказались в руках дяди Вани. Я глядел во все глаза, но так и не понял, каким образом эти два шкафа оказались на татами. Видно и поверженные сами не поняли этого, поскольку поднимаясь на ноги, они недоумевающе переглянулись. А старик Хо, только коротко поклонившись, вернул Им шесты. И тогда уже эти громилы, стали рубиться друг с другом. Но их бой кроме зрелищности, общего шума и треска, на меня впечатление не произвел. А когда я поделился увиденным с Олегом, тот лишь едва пожав плечами, сказал:
— Ал, это семечки. Ты не видел его в настоящем деле. Вот будешь постарше, съездим на соревнования в Москву. Там и увидишь.
Нужно ли говорить, что после всего этого, я очень сильно изменился. Благодаря советам усатого Айболита, я здорово набрал в весе. И спустя уже полгода, из субтильного подростка, превратился в довольно крепкого на вид, стройного парня, с прямым взглядом и вечной полуулыбкой на губах.
А тем временем, пришла пора возвращаться к учебе в школе. Первые занятия в зале пролетели быстро. Как-то неожиданно, каникулы закончились, и холодным дождливым днем первого сентября, я пошел в свой седьмой класс. И конечно войдя в чисто убранный наш кабинет истории, первую кого увидел среди повзрослевших и плохо-узнаваемых одноклассников, это еще больше похорошевшую, сильно загоревшую Юльку. Которая так же искренне как показалось, обрадовалась мне.
В том году, мы с Юлькой частенько возвращались домой вместе. Они переехали в новый, совсем недавно законченный многоквартирный куб в соседнем квартале. И хотя мне приходилось делать солидный крюк, я все же провожал ее к самому подъезду.
Но увы, дальше избитой в Ералаше темы, с переноской портфеля и глупых разговоров ни о чем, дело не продвинулось. И пускай за спиной у нас частенько посмеивались, тыкая пальцем: «Тили-тили теста, жених и невеста», я все же был настолько нерешителен, что даже в кино стеснялся ее пригласить, не говоря уж о чем-то большем. Все-таки любил я Юльку как-то по-особенному. Как бы больше любуясь ею, чем желая стать ей кем-то вроде друга, или (еще чего) мужа. Поэтому со временем, я стал замечать некое охлаждение с ее стороны, но будучи еще совершенно далеким от дел амурных, и не знающий ничего абсолютно о предпочтениях слабого пола, пребывал в недоумении.
А тем временем, я стал замечать, что куда бы я ни шел, или где бы во дворе не садился, всегда где-то рядом была моя новая соседка. Катька была такой простой, и в отличие от моей Юльки, такой открытой девчонкой, что я не раз задумывался; а что такого я нашел в Юльке, кроме конечно того что она первая красавица в городе. Тогда впервые в жизни, еще плохо соображающий подросток, я почувствовал сколь непросто девчонке открыться, и сколь неоднозначной может быть реакция на это у избранника.
Я понял; что если Катька затеет (не дай бог), разговор на тему взаимоотношений, я не смогу соврать ей, и прямо скажу, что люблю другую.
Однако, шли дни и недели, а моя соседка, с неотразимой искренностью и простотой задаривала меня всякой всячиной, что привозил ей отец из загран-плаваний. Печенье, шоколадки, жевательная резинка, наклейки и т. д… Но вот однажды настал день, когда я понял; что нужно давать задний ход, или я просто уже не выгребу без последствий. Так однажды, она выйдя как всегда на балкон, где мы частенько болтали до позднего вечера, протянула мне через перила большой такой пакет. Я конечно, было заартачился, чего это вдруг мол, и т. д., но Катька просто сказала:
— Ты открой сперва.
Я, открыв этот заграничный, весь в надписях и каких-то цветастых картинках пакет, в удивлении обомлел. Там, совершенно такое же как на плакате у Олега, было ярко алое с великолепным узором, настоящее кимоно, бойцовские мокасины, и еще какая-то мелочь, о которой я даже и не мечтал.
— Ох, — вырвалось у меня, — это мне? — и глядя в довольные серые глаза, я стал искренне благодарить мою новую подругу. На что Катька, ничуть не смутившись, сказала:
— Ал, моих никого нет дома. Если хочешь, можешь померить его у меня?
И как-то непринужденно так, помогла мне перелезть на свой балкон.
Войдя, как любовник из анекдота, через балконную дверь, в квартиру к Катьке, я застыл на пороге с открытым ртом.
— Да! — не смог я сдержать восхищения, — Вот это ух ты!
Я и не предполагал, что здесь совсем рядом за стеной находится маленький рай. Может все это великолепие, что только возможно было создать в обычной трешке, старой планировки, и не могло, сравнится с Олежкиными апартаментами, но по части уюта, превосходило их во много раз. Прежде всего, мне всегда очень нравились ковры с крупным мягким ворсом, коих тут было везде по самый потолок. Так же, ненашенская мебель, была темного, какого-то шоколадного цвета, что создавало некую атмосферу уюта и расслабляющего полумрака. Здесь в гостиной, куда я попал, стоял Огромных размеров телевизор fillips, с видеомагнитофоном, и музыкальный центр Sony, который либо не работал, либо Катька не включала никогда, поскольку размер колонок предполагал такую мощность, что хваленый Лешкин Sharp, заглушавший ревом весь двор, казался сущей игрушкой. Мягкая мебель, кресла, столик из стекла с кипой каких-то цветастых журналов, большой фикус в кадке. «Красота, да и только».
— Что стоишь? Проходи. Не стесняйся! — потянула меня за руку гостеприимная хозяйка.
Я слегка шокированный, свалившимся на голову настоящим кимоно, и этим неожиданным приглашением, (кстати, вот папа с мамой будут озадаченны, куда это их сынок подевался с закрытой на ночь квартиры), осторожно, как по минному полю прошел в центр комнаты.
— У тебя здесь просто супер! — по-прежнему оглядываясь, протянул я, стоя посреди всего этого великолепия, в своих старых трениках, и папиной затасканной футболке с накинутой поверх Аляской. На улице была уже поздняя осень, и у нас на Урале это означало настоящую зиму, правда снега в этом году выпало как-то мало, но холода уже стояли приличные.
— А куда можно это? — и стянув с себя, мгновенно ставшую тяжелой и ненужной в отлично прогретой квартире куртку, я смущенный своим чисто домашним нарядом, протянул ее Катьке. Но та словно ничего не замечая, легко подхватив мою куртку, утащила ее куда-то в прихожую, и оттуда уже крикнула:
— Можешь переодеваться. Я пока чай поставлю.
Я естественно не стал артачиться, самому уже не терпелось взглянуть на подарки, быстро скинул с себя все, оставшись в одних плавках, раскрыв пакет и достав кимоно, оделся. Так же и борцовки, что пришлись как и кимоно мне впору.
— А тебе идет! — появившаяся незаметно на пороге Катька, глядела на меня каким-то новым, странным взглядом, — Ты прям как Китайский монах из фильма! Помнишь? Ну, где он сбегает из монастыря, что бы спасти ту девчонку!
А затем, взяв меня за руку, повела в родительскую спальню. Там я увидел себя в огромном в полный рост зеркале, и надо сказать был озадачен. Еще никогда я не видел себя в таком наряде, да еще и рядом с Катькой, которая сейчас была как-то особенно красива. Казалось что этот костюмчик, мне привычен как старая футболка, или заношенный до неузнаваемости свитер. Как те свои старые и привычные вещи надев, тут же забываешь об их существовании, так и сейчас, мне казалось, что это кимоно, почему-то легко растворяется в сознании, никак не напоминая о себе.
Затем мы еще долго пили чай на кухне, а когда спохватившись, я глянул на часы, оказалось что уже за полночь.
«Да, ну и скандал будет, если обнаружится, что меня нет в квартире».
— Слушай Кать! Я пойду, наверное? Там могут искать меня. — встав из-за стола, начал прощаться я. Но Катька, человек практичный и простой, играючи провела запрещенный прием.
— Ал, я вообще чего тебя позвала. Отец недавно купил новые кассеты, Брюс Ли, и еще там всякие. Я не успела посмотреть. Если хочешь, проверь или тебя не ищут, и посмотрим вместе.
«Ну кто? — спрашивается, на моем месте смог бы устоять перед таким искушением? Правильно! Никто». Вот и я не устоял.
Слазив к себе через балкон, и обнаружив крепко спящих родителей, неподозревающих, что их чадо заделалось прежде времени героем из анекдота, вернулся той же дорогой, то есть, через те же перила в соседнюю квартиру. И до самого утра почти, вместе с Катькой, смотрел на огромном экране, последние новинки видеопиратов.
Мы сидели рядышком на диване, а перед нами стоял стеклянный столик на колесиках, на котором была навалена всякая всячина из тогдашнего дефицита. Здесь были какие-то шоколадки в ярких обертках, сирийское одуряюще пахнущее печенье, в длинных как колбаса шелестящих упаковках, соленые орешки, пирожные с моим любимым кремом, и еще много чего. Так что тот вечер, точнее ночь, запомнилась мне как самый лучший киносеанс моей жизни. Катька, как и всегда, была простой и немного ироничной. За все время, что мы смотрели видео, она перекинулась со мной лишь несколькими фразами. Да и то, в основном дело было только в моей робости. Так что я и есть вначале стеснялся. Но после пары дружелюбных улыбок, (а улыбалась Катька очень мило и как-то по-доброму), я растаял. И пока мы смотрели, как Брюс спасал честь некоей леди, и как великий Чак Норис пытался завалить своего вечного конкурента в очередном крутом поединке, я не заметил, как подмел все что было на столе. Но этот факт лишь порадовал мою подругу. Она как признавалась раньше, не любила сладкого, а отец мол, словно забывая об этом, постоянно привозит целыми упаковками. В общем, когда мы прощались, я, глядя на Катьку, видя как она в смущении отводит глаза, еще раз искренне поблагодарил за подарок и все остальное, а затем, не удержался и поцеловал в щечку, слегка прижав к себе ее за худенькие плечи.
— Ты очень хорошая девчонка! — сказал я ей на прощанье, — Я всегда буду твоим лучшим другом! Если ты не против конечно?
Чего я тогда сморозил, я понял лишь позже. Но тогда, Катька как-то странно вздрогнув отстранилась, и тихо проговорила:
— Боюсь, что так оно и будет! — и развернувшись, ушла, хлопнув на прощанье балконной дверью. Я же слегка озадаченный таким поворотом, вернулся к себе. И еще долго не мог уснуть, прокручивая эпизоды из фильмов и последние Катькины слова. Однако, на следующий день, мы снова поздоровались с ней как ни в чем ни бывало. Она по-прежнему улыбалась, и болтала совершенно как и всегда. Так что, лишь к концу недели, (как жираф на третьи сутки), я понял, что же ляпнул тогда, пытаясь выразить по-ребячьи свою благодарность. Я представил себе; как признаюсь Юльке в любви, а она в ответ:
— «Ты очень хороший мальчик Алекс. Я буду твоим лучшим другом. Если ты не против конечно!»
«Балда, да и только! — ругал я себя, — обидеть девчонку? Ведь она абсолютно искренне и открыто ведет себя, а я как последний обормот, пользуюсь этим!»
Но все же как я себя не уговаривал, как не твердил, что это плохо закончится, перестать общаться с Катькой я не мог. То и дело мы виделись с ней, то во дворе, то вечером на балконе. И всякий раз я ругал себя за слабость, но ничего не мог с собой поделать. Нравилась мне Катька и все! Нет, наверное это была не любовь. Или Любовь она совсем другая, и я просто еще ничего в этом не понимаю. Только вот, я не краснел при встрече с ней, как с Юлькой. Мне не становилось дурно при случайном прикосновении. Я чувствовал себя с ней просто и легко. И она, как мне казалось тоже. Так что, к концу года мы с Катькой так сблизились, что я уже не представлял себе как смогу без нее.