Как стать фавориткой

Современники графа Сен-Жермена отмечают, что как историк он обладал чуть ли не сверхъестественным знанием обо всем, что случилось за последние две тысячи лет, и в своих устных рассказах описывал до мельчайших подробностей события предыдущих веков. На званых обедах в домах аристократов, куда его с удовольствием приглашали, он потчевал присутствующих рассказами о своих невероятных приключениях в далеких странах или об историях из личной, интимной жизни великих людей, французских и иных королей, с которыми, как он заявлял, ему доводилось встречаться и при дворе которых бывал сам. А однажды даже обмолвился, что владел посохом или жезлом, с помощью которого Моисей извлек воду из скалы. При этом ничтоже сумняшеся добавил, что посох ему подарили в Вавилоне. И тут же сыграл коротенькую мелодию на клавикордах. На вопрос, что это за музыка, граф небрежно отвечал, что не знает и что в первый раз он ее слышал при вступлении Александра Македонского в Вавилон.

Авторы мемуаров, рассказывающие обо всем этом, теряются в догадках, каким же свидетельствам графа можно доверять. Поразмыслив, приходили к выводу, что большинство рассказов Сен-Жермена взяты из каких-либо источников, например из мемуаров Брантома, Сен-Симона и других воспоминаний, тогда уже вполне доступных. Но, с другой стороны, сведения, сообщаемые им, были столь точными, а знания столь необыкновенными, превосходными во всех отношениях, что слова его обладали особой силой убеждения. И ему верили.

Если восстановить некоторые из его рассказов, то тем самым можно заполнить, хотя и косвенно, кое-какие прорехи в его собственной лоскутной биографии и в жизни тех, кто с ним был знаком и мог общаться.

Знаток истории, почитавшийся к тому же как маг и чудотворец, Сен-Жермен умел использовать впечатление, которое производил своими рассказами о случаях из жизни давно умерших исторических деятелей, как, впрочем, и о современниках. Одной из тех, кто поддался его чарам, была всесильная фаворитка Людовика XV мадам Помпадур. Ему была хорошо известна ее собственная история возвышения при дворе.

…В Париже в 1730 году мадам Лебон, модная тогда гадалка, вглядывалась в карты, пытаясь увидеть судьбу сидящей перед ней клиентки, затем повернулась к ней и на минуту задумалась.

Клиенткой была мадемуазель Пуассон, красавица и большая кокетка, дочь мясника, жена поставщика продуктов.

Молодая женщина держала за руку очаровательную девочку девяти лет, Жанну-Антуанетту, разодетую, как тогда одевали детей, — иными словами, как взрослая. Именно ее судьбу и пыталась прочитать гадалка.

Мадам Лебон помолчала минуту, а потом изрекла:

— Ваша дочь, мадам, не станет королевой, но станет почти королевой…

Опьяненная счастьем, мадам Пуассон поцеловала ребенка со слезами радости на глазах.

— Маленькая королева! Маленькая королева! Любой француз того времени сразу бы понял, что значит быть «почти королевой». Это означало, что Жанна-Антуанетта когда-нибудь станет любовницей короля! Счастье, о котором мечтали многие матери для своих дочерей…

Многие «осчастливленные» имели мужей, которые в те времена легких нравов мирились с таким положением.

Но Людовик XV, в отличие от своих предшественников, несмотря на свои двадцать лет, обожал только свою жену Марию Лещинскую. Она родила ему пятерых детей, и, казалось, король не собирался устанавливать должность вице-королевы или почти королевы, как это делал Людовик XIV. Все это придет позже…

Но Жанне-Антуанетте было только девять лет, так что до исполнения предсказания мадам Лебон впереди было несколько лет… Месье Пуассон, по его собственным словам, «отец будущей шлюхи короля», в это время скрывался от правосудия в Бельгии, так как во Франции был приговорен к повешению за одно крупное мошенничество. Он оставил мадам Пуассон выпутываться из его дел, предполагая, со смирением и грустью, что такая красотка быстро устроит свою судьбу. И он был прав. Вскоре она сошлась с богатым откупщиком — месье Ленорманом де Турнеэм, который принял ее в свой дом с двумя детьми. Он ни на минуту не сомневался в предсказании мадам Лебон, и маленькая Жанна-Антуанетта воспитывалась, как будущая «почти королева». Месье Желиотт обучал ее игре на клавесине, месье Гебоде — танцам, а знаменитый Кребийон учил искусству декламации.

Она стала красавицей, какую и вообразить нельзя: великолепная белоснежно-перламутровая кожа, на которой не было видно теней, так как она сама как бы светилась. И потом можно было прибавлять и прибавлять прилагательные в превосходной степени… Идеальный овал ее лица восхищал, глаза с золотистыми искорками, сочные губы, которые она покусывала время от времени, чтобы оживить их цвет, густые светло-каштановые волосы, тонкая и гибкая талия, хрупкое тело, но округленное там, где положено… К тому же молодая девушка была то спокойна, то весела, то лукава, то рассудительна — и всегда остроумна. Ее ум и уверенность в собственной правоте всегда слышались в ее речах. Настоящая маленькая королева!

Но сначала она досталась не королю. Месье Турнеэм, желая иметь постоянно перед глазами это произведение искусства природы, в марте 1741 года выдал Жанну-Антуанетту за своего племянника — казначея монетного двора Нормана д'Этиоля. За девушкой он дал богатое приданое, дом в Париже и право на пользование замком рядом с лесом Сенар. Ее муж не только был некрасив, но и не придавал никакого значения предсказанию гадалки. Он громко хохотал, когда его жена при нем охлаждала пыл множественных ухажеров, заявляя:

— Я никогда не изменю моему мужу, если только с королем.

Жанна-Антуанетта как раз верила картам. И уже долгие годы была влюблена в Людовика XV…

Король охотился в лесу Сенар. На месте общего сбора, на огромной поляне, собрались жители окрестных замков, которые должны были следовать за охотой. В первых рядах была мадам Норман д'Этиоль, одетая во все розовое. Она держала в руках поводья горячей лошади, запряженной в элегантный маленький фаэтон небесно-голубого цвета.

Вокруг было очень шумно. Кроме приглашенных на поляне находились на привязи две или три сотни собак, за которыми следили доезжачие на лошадях (доезжачий — старший псарь) и специальные слуги. Появилась карета короля, запряженная восьмеркой лошадей, в окружении личной охраны. Впереди кареты ехали жандармы, позади — мушкетеры. Оруженосцы, пажи и конюхи шли рядом с каретой, а поодаль, за кортежем короля, катила целая вереница экипажей. Поляна расцвела красным, голубым и золотым цветом. Король вышел из кареты и, прежде чем сесть на коня, оглядел всех присутствующих. Глаза его задержались на красивой женщине в розовом. Уже не впервые он обращал на нее внимание. Каждый раз, отправляясь на охоту в лес Сенар, он был уверен, что увидит маленький голубой фаэтон.

Как и обычно, перед тем как протрубили начало охоты, мадам д'Этиоль старалась быть на глазах у короля. И он опять обратил внимание на красавицу в розовом, которая не опускала глаз, когда он на нее смотрел. В этот же вечер, возвращаясь с охоты в карете с мадам Шатору, они разговорились об «этой д'Этиоль». «Краса Парижа» жила, казалось, вне общества, но принимала у себя писателей, философов, нескольких откупщиков налогов… Знает ли король, что она влюблена в него? Она отказывается обманывать своего простака мужа, так как бережет себя для короля! Король слушал все это и улыбался, он был польщен.

— Сегодня, — продолжила мадам Шатору, — она мне показалась даже красивее обычного…

В замке д'Этиоль узнали новость, которая потрясла даму в розовом: король серьезно заболел и слег в Меце. Все королевство молилось за него. Луи был совсем плох и не надеялся выжить. Он исповедовался, сделал необходимые распоряжения и отослал мадам Шатору. Через неделю ему вдруг стало лучше, он начал выздоравливать и вызвал обратно фаворитку.

— Ах, он опять с этой… — злились простолюдинки, — пусть только опять заболеет, мы не будем за него молиться!

Но заболел не король, а мадам Шатору. Она умерла через пять дней после возвращения в Версаль. Место «почти королевы» было свободно…

Король казался безутешным, и, чтобы его развлечь, камергер Бине, дальний родственник мадам д'Этиоль, пересказывал ему последние сплетни. Все женщины Парижа оспаривали сердце Его Величества. Как описывал один хроникер, число соискательниц было огромно. Все, что могли природа и искусство использовать для успешного соблазнения, было использовано. Торговцы, парикмахеры, портные работали днем и ночью. Все женщины вдруг стали вдовами и готовились к новому «замужеству». Никогда еще не продавали столько ткани, лент, кружев, украшений и духов. Все мыли и чистили перышки, чтобы быть наготове…

Это соревнование, в котором он был призом, развеяло «вечную скуку» короля. Была еще красивая мадам Рошуар, первая в рядах кандидаток. Но король сделал гримасу. Опять она! Он ее уже сто раз отвергал… И, как злословили при дворе, герцогиня «была, как лошади из малой конюшни, всегда готовые, никогда не нужные». И вот тут Бине назвал имя мадам Норман д'Этиоль. Да! Да! Дама в розовом! Дама из голубого фаэтона! Дама из леса Сенар! Та, что влюблена в него и не желает изменять мужу ни с кем, кроме как с королем!

— Она стремится лишь понравиться тому, кто ей нравится!

Приблизить к себе мещанку! Почему бы и нет? Мещанку легче бросить, чем придворную даму, которую видишь каждый день со слезами и мольбой в глазах.

Через несколько дней король женил своего сына на испанской инфанте. В ночь на 27 февраля 1745 года весь Париж отправился на бал-маскарад в Версале. В веселящейся огромной толпе смешались арлекины, турки, скарамуши, пастухи и пастушки. Еще там были семь чудищ — на рамах были укреплены огромные круглые головы, они передвигались, переваливаясь из стороны в сторону. Одна из них скрывала короля.

Наша красавица, конечно, узнала короля и позволила одной из голов увлечь себя в пустую гостиную, где и свернулась клубочком на зеленых листьях диванных подушек… Она не сомневалась, что будет преемницей мадам Шатору! Когда же «поцарапанная ветвями» и слегка помятая Жанна храбро вернулась на Зеркальную галерею, она вскрикнула от изумления, а ее партнер поспешил удалиться: король был там, и без маскарадного костюма!

Но он разговорился с мадам д'Этиоль, попросил Жанну-Антуанетту снять маску… Она подчинилась и открыла свое сияющее лицо. Король спросил ее, не поедет ли она завтра на бал в ратушу? Молодая женщина ничего не ответила, но, улыбаясь, устремилась прочь, уронив свой кружевной платочек. Король поднял его и бросил ей обратно. По толпе пробежал шепот: «Платок брошен!»

На следующий день был черед Парижа принимать Версаль. Король прибыл в ратушу инкогнито, в черном домино, в сопровождении одного герцога д'Айена в такой же маске.

Давка и толкотня были еще больше, чем накануне на балу в Версале. Невозможно было ни пройти, ни подняться, ни спуститься по лестницам ратуши. Залы переполнены, там нечем было дышать, дамы падали без чувств…

Король хотел было уже ринуться в толпу, но тут он заметил мадам д'Этиоль — без маски и в черном домино, которое выгодно подчеркивало великолепный цвет ее лица.

Один угодливый чиновник впустил короля в свой кабинет. Неужели эта интрига закончится столь банально, меж двух глотков шампанского? Но надо было знать Жанну-Антуанетту! Она имела холодную голову. Впрочем, как и чувства… Жанна-Антуанетта позволила королю некоторые вольности, но не более, чем это было принято» на маскараде…

Вечером, возвращаясь с бала, все еще в сопровождении герцога д'Айена и держа под руку мадам д'Этиоль, Луи кликнул фиакр.

— Куда я должен вас отвезти? — спросил король.

Он ожидал, что она ответит: «Куда хотите». Но услышал:

— В дом моей матери.

Это было неожиданно, король улыбнулся, и забавно. Король! В фиакре! С молоденькой мещанкой, которую он провожает до дома матери! С какой-то Пуассон, дочерью мясника!

Пока экипаж трясся по булыжникам мостовой, он немного приблизил свою победу. Ее губы… И всего лишь один поцелуй в грудь у самого края корсажа. А герцог д'Айен упорно смотрел в окошко. Вдруг фиакр остановился на перекрестке — полицейский сержант не разрешал проехать.

— Дайте луидор кучеру, — приказал король, — и он проедет!

— Один луидор? — воскликнул герцог. — Поостерегитесь, Ваше Величество, завтра же полиция об этом узнает, начнет разнюхивать, куда мы ездили, и раскроет ваше инкогнито! Вполне достаточно одного экю!

Кучер подхлестнул лошадь, и Людовик XV отвез будущую фаворитку к матери…

Только через несколько дней, чтобы придать больше веса своей капитуляции, Жанна-Антуанетта осуществила свою мечту, к которой стремилась столько лет: отдалась тому, кого она любила всей душой…

Но как злословили придворные:

— Если это и случилось, то это удовлетворение минутного желания, она не станет любовницей.

«Минутное желание» — только на первый взгляд. Но двор не знал о настоящей драме той, которой король тут же придумал милое имя — Помпадур. Она была бесчувственна к его ласкам! «Мадам холодна и не испытывает радости от любви», — говорила ее служанка. Жанна заставляла себя пить горячий шоколад с ванилью, ела много трюфелей и переперченные блюда. Такой подогрев чувственности не дал никакого результата, кроме проблем с желудком.

— Моя дорогая, — поделилась своими опасениями мадам д'Этиоль со своей подругой, мадам де Бранка, — я боюсь потерять любовь короля. Мужчины придают слишком много значения некоторым вещам. А у меня, к несчастью, холодный темперамент.

Она стала часто плакать.

— Вы знаете, что со мной случилось неделю назад? Король под предлогом, что ему жарко, лег на мою кровать и провел со мною часть ночи. Я ему быстро надоем, и он возьмет другую!

— Вы не избежите этого, — ответила мадам де Бранка, — продолжая вашу странную диету, а только убьете себя. Сделайте лучше так, чтобы король дорожил Вашим обществом, будьте нежны, не отталкивайте его, и время все исправит. Цепи привычки свяжут вас навсегда.

Цепи привычки? Другая женщина, Марсель Тинейр, раскрывает нам еще один секрет мадам де Помпадур, которым она пользовалась многие годы:

«Когда король поднимался в «комнаты наверху», каждый раз его встречала новая женщина, но с тем же лицом. Это была та же, столь знакомая, — и всегда другая: садовница в соломенной шляпке; султанша в широких шелковых шальварах и в кофточке с пуговицами, расстегнутыми на шее; придворная дама — почти величественная; молодая веселая женщина или мечтательная рассказчица разных историй. Это выгодно отличало ее от других придворных дам.

Из своих слабостей мадам де Помпадур создала тайное оружие силы. За свою жизнь она видела стольких людей, столько всего узнала, о чем Людовик и не догадывался. Она освободилась от предрассудков, столь стесняющих герцогинь в любви. Жанна умела музицировать, рисовать, элегантно одеваться, искусно вести беседу — талант, приобретенный в школе Вольтера и Фонтенелли. Эта гениальная выскочка имела все черты истинной парижанки, которая может родиться в грязи и подняться до ступеней трона. Она умела приспосабливаться ко всем ситуациям, если надо, быть влюбленной, актрисой, политиком, куртизанкой и даже благочестивой мамашей семейства, но всегда и прежде всего оставаться женщиной, которая хочет нравиться и нравится мужчинам». Жанна-Антуанетта стала не минутным увлечением, а полноправной любовницей!

Ленорман д'Этиоль смирился и согласился с грустью, но без возмущения, с приказом, который 15 июня 1745 года лишил его жены.

14 сентября 1745 года маркиза Помпадур пережила ужасную церемонию представления ко двору.

— Кто та, которая посмеет представить такую женщину королеве? — спрашивал аббат д'Эди у принцессы Конти, кузины короля.

— Ах, аббат, — ответила, смеясь, принцесса, — не спешите судить, так как это буду я!

Мадам Конти жаждала милостей и денег… Одетая в тяжелое парчовое платье, мадам Помпадур сделала три реверанса: королю, который покраснел, глядя на нее, королеве, которая была очень любезна с ней, и дофину, который показал ей язык…

В этот же вечер экс-мадемуазель Пуассон отправила шестьсот ливров мадам Лебон, предсказавшей когда-то, что она станет любовницей короля — «почти королевой» Франции, которой она и была больше двадцати лет, до самой своей смерти.

Роковой огонь бриллиантов

Граф Сен-Жермен был постоянным посетителем салона мадам Помпадур, и она много времени проводила с этим умным человеком. Он развлекал ее разными историями, в том числе любовными, она верила в них, как ребенок старается верить в волшебство фокусника, чтобы удовольствие от представления стало еще больше. Об искусстве Сен-Жермена-рассказчика она говорила: «Глубокое знание всех языков, древних и современных; необыкновенная память; эрудиция, проблески коей можно уловить среди непостоянства его беседы, всегда забавной, а временами и весьма увлекательной; неисчерпаемый дар изменять тон и предмет разговора; способность быть неизменно оригинальным и придавать самым тривиальным беседам элемент неожиданности делает его великолепным рассказчиком. Иногда он передавал анекдоты о дворе Валуа или принцев более отдаленных эпох с такою точностью в деталях, что казалось, будто он сам был очевидцем того, что описывал».

Как-то мадам Помпадур призналась Сен-Жермену, что если бы ей не посчастливилось жить при дворе собственного короля, то она выбрала бы двор Франциска I. И спросила графа, не приходилось ли ему встречаться с этим просвещенным монархом? Сен-Жермен поведал мадам Помпадур о событиях при дворе Франциска I так, «будто видел их собственными глазами, описывая в точности внешность короля, имитируя его голос, манеры и речь — ив течение всего повествования делал вид, словно был их очевидцем».

Однажды граф Сен-Жермен развлекал, как обычно, гостей мадам Помпадур своими историческими анекдотами. Внезапно в салоне появился сам Людовик XV, спустившийся по потайной лестнице из своих апартаментов на втором этаже. С присущей ей грацией мадам Помпадур представила Сен-Жермена королю. Он, конечно, был уже наслышан о таинственном графе, тем любопытнее ему было познакомиться с ним лично.

Во время завязавшейся беседы у них обнаружились общие увлечения, склонность к точным наукам, к астрономии, анатомии, химии. Потом говорили, что граф, благодаря королю, оборудовал в Версальском парке лабораторию, в которой король «баловался опытами».

Мадам дю Оссет, горничная маркизы де Помпадур с 1747 года и ее доверенное лицо, в своих воспоминаниях рассказывает о таком случае.

Однажды граф Сен-Жермен пришел к мадам Помпадур, когда у нее собрался чуть ли не весь двор, поражавший роскошью туалетов и сверкавший драгоценными камнями. Но всех превзошел граф Сен-Жермен. Пряжки его башмаков и подвязки были усеяны чистыми бриллиантами такой великолепной красоты, что Помпадур выразила сомнение в том, что камни на пряжках короля могут сравниться с ними. Тогда граф вышел в гардероб, снял обувь и принес ее, чтобы все могли рассмотреть бриллианты. Знатоки тут же определили их цену — они стоили не меньше двухсот тысяч франков. При графе, пишет дю Оссет, была в тот день и баснословно дорогая табакерка, и сияющие рубиновые запонки.

Спустя несколько дней, рассказывает де Оссет, между королем Людовиком XV, мадам Помпадур и графом Сен-Жерменом произошел разговор о том, можно ли вылечить «больной» бриллиант.

«Король приказал принести бриллиант среднего размера с изъяном — пятном на нем. Камень взвесили, и король сказал графу: «Этот бриллиант, даже учитывая его изъян, стоит шесть тысяч ливров; без этого дефекта его цена, по меньшей мере, десять тысяч. Не поможете ли вы мне получить эти недостающие четыре тысячи?» Сен-Жермен очень внимательно осмотрел камень и ответил: «Да, это возможно. Через месяц я принесу Вам бриллиант без пятна».

В назначенный срок граф Сен-Жермен принес королю бриллиант — пятна на нем не было. Камень был завернут в льняную материю, его тут же взвесили. Оказалось, что вес его уменьшился на самую малость. Король попросил месье де Гонто отнести бриллиант к своему ювелиру и не рассказывать ему ничего о происшедшем. Ювелир оценил бриллиант в девять тысяч шестьсот ливров.

Король, однако, пожелал оставить бриллиант и сказал, что сохранит его, как диковинку. Он не мог скрыть своего удивления и заметил, что мсье Сен-Жермен, должно быть, владеет миллионами, особенно если ему известен секрет, как из небольших камней сделать большие. Граф не ответил на это ни «да», ни «нет», но с уверенностью сказал, что может увеличивать и очищать жемчуг. Король с вниманием слушал его, как и мадам Помпадур. Мсье де Кесной как-то заметил, что Сен-Жермен мошенник, но король отчитал его за это. Похоже, что он покорен графом, и иногда говорит о нем, как об очень высокородной особе».

В доме Сен-Жермена хранилась целая коллекция драгоценных камней и бриллиантов удивительных размеров и красоты. Об этом свидетельствует барон Гляйхен. По его словам «там были чудеса, достойные пещеры Аладдина», например, опал чудовищных размеров и белый сапфир величиной с яйцо, яркость которого затмевала все остальные камни. Барон, знавший толк в камнях, заверял, что не было причин сомневаться в драгоценности этих камней, тем более что они не были оправлены.

Тот же Гляйхен предположил, что графу Сен-Жермену, наверное, были известны указания итальянца Д. Кардано (XVI в.), изложенные им в его книге «Тонкости», о том, как придать различным камням прозрачность алмаза. Возможно и то, что граф «знал некоторые химические секреты, особенно секреты изготовления красителей, красок для тканей, в частности редкой красоты краски под золото. Возможно даже, он сам сотворил те камни, которые были в его коллекции и о драгоценности которых можно было судить, лишь распилив их».

Сам Сен-Жермен говорил, что своими познаниями о драгоценных камнях он обязан своим путешествиям в Индию в 1737–1742 годах и в 1755 году вместе с генералом Клайвом, служившим под началом вице-адмирала Уотсона. Во время своего первого путешествия в эту страну он находился при дворе персидского шаха и, вероятно, уже тогда научился искусству разбираться в бриллиантах и драгоценных камнях, ибо, по его же собственным словам, здесь он начал постигать тайны природы.

Все авторы, как бы они ни относились к Сен-Жермену, сходятся на том, что он владел секретом облагораживания драгоценных камней.

Верно сказано, «только тот, кто путешествует, делает великие открытия». Автор этой сентенции граф Ламберг, знавший Сен-Жермена, подтверждает, что, по собственным словам графа, он был знаком с Томас-Кули-ханом, то есть с персидским Надир-шахом (1688–1747), завоевателем Индии.

Об Индии — стране чудес, в которой находятся сказочные сокровища, Сен-Жермен прочитал в книге путешественника и ювелира Жана-Батисты Тавернье. За сто лет до Сен-Жермена он побывал в Индии и написал об этом в книге «Шесть странствий в Индию» (1676). В ней много места автор уделил описанию алмазов, их добыче и судьбе, рассказал о поистине драматических историях, о похищениях, роковом возмездии, убийствах. Тавернье снабдил книгу рисунками драгоценных камней, которые ему довелось увидеть в сокровищнице Великих Моголов — династии, правившей в Индии с 1526 по 1858 год. Рассказал он и о том, где издавна добывают знаменитые алмазы, — в долинах рек на юге Индии близ Голконда. Тогда это был богатейший город и мощная крепость, огражденная поясом неприступных стен.

Нескончаемой вереницей тянулись сюда караваны с товарами, шумели многоголосьем рыночные площади, день и ночь толпился народ около караван-сараев, а в роскошных дворцах и чудесных садах слышалась волшебная музыка.

Это была та самая сказочная страна загадочного Востока, страна чудес и несметных богатств, о которой веками грезили европейцы. Лишь одиночкам, главным образом миссионерам, удавалось добраться сюда по суше, преодолев невероятные трудности и опасности, таким, скажем, как Карпини, Рубрук, Марко Поло и другим создателям ранних глав великого приключения человечества — познания земли, оставивших описание своих странствий. Первым из европейцев достиг Голконды в 1565 году португалец де Орта, служивший при вице-короле в Гоа — португальской колонии, а в 1622 году здесь побывал англичанин Метгольд.

Черпали европейцы сведения и у античных авторов Птолемея и Плиния.

В рассказах древнегреческих писателей привлекали прежде всего сообщения о таинственных, мифических странах и чудесах, которыми они знамениты. У Гомера поражало описание страны одноглазых циклопов, а у Лукиана — легенды об «индийских чудесах». Образы чудес загадочной Индии авторы нередко преподносили как достоверные свидетельства очевидцев, а подлинные сведения землепроходцев и мореходов, бывало, «переосмысливали» в традиционном ключе, стремясь лишь к тому, чтобы поразить чудесами впечатлительных современников.

Можно представить, как действовали на воображение, пребывавшее в плену тогдашних представлений, «свидетельства» об изрыгающих пламя дьяволах, обитающих в загадочной Индии, где якобы находилось и «Царство пресвитера Иоанна». Следуя легенде, капитан Себастьян Кабот на своей карте поместил эту святую землю обетованную «в восточной и южной Индии». И не случайно Рабле, в эпоху которого легенда эта продолжала возбуждать всеобщий интерес, писал о предполагаемой женитьбе Панурга на дочери «Короля Индии», пресвитера Иоанна. Намечал автор «Пантагрюэля» и путешествие своего героя в эту страну, где будто бы находился вход в преисподнюю.

Необходимо было отыскать морской путь в Индию.

Первыми осваивать этот маршрут начали португальцы (если не считать древних финикийцев и карфагенян) еще со времен Генриха Мореплавателя — португальского принца, целью жизни которого стало проложить морской путь в Индию. Ради своих дерзких, а тогда едва ли не фантастических планов неутомимый Генрих одну за другой снаряжал армады в сторону Моря Мрака, как со страхом называли в те времена неизведанные просторы Атлантики. Именно он, Генрих Мореплаватель, в первой половине XV столетия заложил основы будущей широкой колониальной экспансии португальских конкистадоров. И именно ему довелось «впервые углубить в незнаемый предел торжественный полет тяжелых каравелл…».

Наитруднейшим препятствием был мыс Бохадор — самая южная точка на западном африканском побережье, известная тогда географической науке. На пути к этому мысу приходилось преодолевать коварные отмели, взрывающие поверхность воды на многие километры вокруг, которые, как считали, отбрасывали корабли в открытое море. Не менее страшными были и басни об ужасающих чудовищах, обитающих в море за этим мысом, о том, что всякий, кто осмелится пройти мимо Бохадора, непременно обратится в пепел или будет сварен заживо, и другие суеверия, способные отпугнуть любого смельчака. Когда же каравелла Жила Эаннеша в 1434 году прошла страшный Бохадор, то оказалось, что море за ним нисколько не отличается от обычного, а земля покрыта теми же, что и в Португалии, растениями.

Преодолев этот рубеж, португальцы отважно устремились на юг, опровергая древние небылицы и отметая страх, так долго удерживающий их на пути в Индию. А еще через полвека Бартоломеу Диаш воплотил заветную мечту европейцев — обогнул мыс на самой южной оконечности Африки. Он назвал его мысом Бурь из-за ужасных штормов, которые пришлось выдержать, огибая его. Но король дал этому мысу другое, приятное название — мыс Доброй Надежды, то есть надежды на то, что теперь наконец-то будет найдена морская дорога в желанную Индию. Там, верили, обнаружат загадочное «Царство пресвитера Иоанна» — святую землю обетованную и легендарную страну Офир, откуда библейский царь Соломон за три года вывез десять тонн золота, серебро и слоновую кость для храма в Иерусалиме. Несметные сокровища таинственной страны Офир много веков не давали покоя, будоражили воображение. «Золото» было тем магическим словом, которое заставляло, рискуя, преодолевать бурное, коварное море, плыть в неизвестность за несметными сокровищами.

Представления о сказочных странах, населенных фантастическими существами, отразились и в творчестве других писателей. Отелло, рассказывая венецианскому Совету о своих скитаниях, о больших пещерах и степях бесплодных, упоминает и об «антропофагах — людях с головами, что ниже плеч растут». Легенды о призрачном острове Св. Брандана вдохновляли Т. Тассо при описании садов Армиды в поэме «Освобожденный Иерусалим». Описание «индийских чудес» встречается у многих литераторов. Современники Свифта были уверены в реальном существовании тех стран и народов, о которых рассказывал капитан Гулливер. Эту уверенность разделяли и по отношению к Утопии — стране, описанной Т. Мором, и даже намечали послать миссионеров на остров Тапробана (Шри Ланка), где, кстати говоря, предполагали заодно обнаружить и город Солнца, придуманный Т. Кампанеллой.

***

Наряду с вымышленными, фантастическими описаниями заморских стран, выходили и подлинные. К их числу принадлежали и упоминавшиеся уже странствия Тавернье, а также записки об Индии Франсуа Бернье, французского путешественника и придворного врача индийского правителя Аурангзеба, прожившего при нем целых восемь лет до 1665 года.

Впрочем, когда Тавернье вернулся из Индии и рассказал в своей книге о несметных сокровищах Голконды, ему никто не поверил. Так и прослыл бы он фантазером, если бы не продал за 250 тысяч ливров Людовику XIV голубой бриллиант неслыханной величины и красоты, добытый в копях Голконды.

После этого не было оснований не верить Тавернье, что он видел в Голконде бриллиант «Великий Могол» весом 280 каратов (1 карат = 0,2), описанный им в книге.

Этот камень, как полагают, был извлечен из земли в Коллурских копях, неподалеку от Голконды, около 1650 года, то есть при Шах-Джехане, пятом императоре из династии Великих Моголов. Сын этого правителя и его преемник с 1658 года по имени Аурангзеб продемонстрировал этот бриллиант Тавернье. В своей книге он пишет: «1 ноября 1665 года я пришел во дворец, чтобы попрощаться с королем. Он прислал мне записку, в которой сообщал о своем нежелании прощаться со мной без того, чтобы я не осмотрел его драгоценные камни. Рано утром на следующий день ко мне пожаловали пять или шесть офицеров от набоба Джафера-хана, чтобы проводить меня к королю. Когда я прибыл во дворец, то два хранителя королевских сокровищ проводили меня к Его величеству. После обычных в таких случаях продолжительных приветствий они отвели меня в комнату, в самом дальнем конце которой восседал на своем троне король. В комнате находился также Акель-хан, главный хранитель королевских сокровищ. Увидев меня, он отослал четверых евнухов за драгоценностями. Они вернулись с двумя лаковыми подносами с изображением золотого цветка. Подносы были покрыты маленькими накидками из красного и зеленого бархата. Перебрав несколько раз драгоценности и пересчитав их, три писца составили тут же их полное описание…»

Первым бриллиантом, который Акель-хан предложил Тавернье рассмотреть, был большой камень, ограненный розой (вид огранки) и имеющий форму половинки разрезанного яйца. На нижней стороне он заметил легкую трещину и желтый изъян в нем. Но в общем это был бриллиант отличной воды, весом 319,5 рати, что составляет 280 каратов, «Я узнал, — пишет далее Тавернье, — что этот камень подарил Шах-Джехану переметнувшийся к нему и предавший своего господина короля Голконды Мир-Джумла. Но тогда это был необработанный камень весом в 787 каратов и в нем было несколько изъянов».

Тавернье довелось увидеть в Индии многих гранильщиков алмазов, которые, однако, не обладали, как он заметил, большими познаниями и не были более искусны по сравнению с европейскими мастерами, один из которых — Луи Беркен еще в 1476 году первым применил способ шлифовки алмазов металлическими дисками с алмазным порошком. Но то, что умели делать индийцы и в чем, они, видимо, превзошли европейцев, так это искусство скрывать пороки драгоценного камня, нанося на него множество мелких граней. Первоначальная же форма камня оставалась неизменной. Индийские гранильщики использовали вертикальное колесо для шлифовки и полировки камней, вращая его при помощи ремня, который приводился в движение рукой через шпиндель, в то время как другая рука прижимала камень к плоскости колеса. При таком способе невозможно было добиться, чтобы грани были по-настоящему плоскими. (Возможно, именно секретами индийских мастеров владел Сен-Жермен и поэтому смог на удивление всем излечить бриллиант Людовика XV.)

Если бы алмаз «Великий Могол» оказался в Европе, говорит Тавернье, то его обработали бы по-другому. А так он был довольно сильно стертым, и вес его значительно уменьшился. После шлифовки мастера обвинили в том, что он запорол камень, и император, не заплатив за работу, вместо этого оштрафовал его на десять тысяч рупий. (Сегодня местонахождение этого бриллианта неизвестно.)

И еще об одном бриллианте Тавернье пишет как о самом крупном, который ему когда-либо приходилось видеть, но который купить не удалось. Его стоимость была 500 тысяч рупий или 750 тысяч ливров, а француз мог предложить лишь 400 тысяч. Возможно, это был знаменитый «Кох-и-Нур».

Об этом бриллианте шла дурная слава. Из восемнадцати правителей, владевших этим камнем, одних предательски убили, другие пали в битвах или были изгнаны и умерли в нищете. Благодаря этому он приобрел зловещую репутацию приносящего смерть своему владельцу.

Среди знаменитых алмазов чистейшей воды «Кох-и-Нур» выделяется неповторимой игрой света и огромным размером — 191 карат после первой огранки. Необычная у него и история.

По индийским легендам, бриллиант принадлежал Богу любви Каме, одному из героев «Махабхараты». Но первые достоверные сведения о нем встречаются в «Бабур-наме», сочинении Бабура, основателя династии Великих Моголов.

Имя «Бабур» означает «Северный лев». Он пришел из Афганистана, то есть с севера. В жилах этого человека текла кровь двух великих завоевателей: по мужской линии он происходил от пятого колена Тамерлана, а по женской — от пятнадцатого колена Чингисхана. И посему, как говорится в источниках, он тоже стал великим завоевателем, однако был также писателем и поэтом. В «Бабур-наме» он рассказывает о султане Ала-эль-Дине-хали, правителе Дели в период с 1295 по 1316 год. Во время одного из походов на юг султан одержал победу над правителем Гуджирата и заполучил богатую добычу. Среди прочих сокровищ ему достался и большой великолепный бриллиант.

Два столетия спустя к Бабуру за помощью обратился правитель Пенджаба Давлат-хан с просьбой помочь ему в борьбе со своим племянником Ибрагимом Лоди, султаном Дели. В 1526 году Бабур разгромил его армию, а его самого убил. Был им убит и раджа княжества Гвалнора Викрамадита, выступившего на стороне султана. Накануне битвы раджа переправил все свои сокровища в крепость Агру. В том числе и знаменитый бриллиант, которым с некоторых пор владел.

Бабур взял Агру 4 мая 1526 года. И в тот же день ему достался уникальный камень. В «Бабур-наме» об этом говорится так: «Когда прибыл Гамаюн, сын Бабура, люди Викрамадиты попытались бежать, но воины Гамаюна схватили их и бросили в темницу. Но при этом пощадили семью раджи».

Существует, однако, и иная версия. Согласно ей, бриллиант принадлежал не радже, а султану Ибрагиму Лоди. Будто его мать преподнесла его Гамаюну в знак благодарности за то, что, захватив Дели, он пощадил семью погибшего султана. Будто мать его вошла к победителю ее сына с золотой шкатулкой в руках и передала ее молодому принцу. Открыв ее, Гамаюн увидел там бриллиант. Он преподнес его в дар отцу, и с тех пор камень стали называть «Бриллиант Бабура».

После смерти Бабура камень вернулся к Гамаюну, ставшему императором. С тех пор он странствовал вместе с владельцем, судьба которого оказалась непростой. Гамаюн вынужден был бежать после поражения, нанесенного ему афганцами. Он оказался в Персии, где Шах-Тахмасп сердечно принял его. Будто бы в знак благодарности Гамаюн подарил бриллиант своему благодетелю. Тот, удивленный столь щедрым подарком, позвал ювелиров, чтобы оценили стоимость камня. Они в один голос заявили, что «у него нет цены». Посол правителя Голконды при персидском дворе Ибрагим Катба подтвердил, что стоимость бриллианта не поддается исчислению.

Все эти события имели место в 1547 году. О дальнейшей судьбе бриллианта вплоть до 1739 года точных сведений нет. Известно, что одно время он принадлежал Шах-Джехану, правнуку Гамаюна. Затем им владел его третий сын Аурангзеб. Под его ударами пала когда-то неприступная Голконда. Богатая добыча досталась завоевателям, в том числе и сокровища. Так в руках Великих Моголов оказались чуть ли не все самые известные крупные алмазы, когда-либо найденные в Индии. И прежде всего — зеленовато-голубой «Великий Могол» и чистейшей воды «Бриллиант Бабура», как его тогда называли.

Два этих самых величественных алмаза мира украсили знаменитый трон Великих Моголов. Семь долгих лет придворные мастера Шах-Джехана трудились над созданием этого чуда. Как повествует летописец, шаху «пришла в голову мысль, что огромное количество редких драгоценностей, имевшихся в сокровищнице, лучше всего использовать на сооружение трона, на котором император восседал бы во все возрастающем сиянии». И действительно, трон был буквально усыпан драгоценными камнями. С внешней стороны его покрыли эмалью с вкрапленными бриллиантами. Над спинкой — изображения двух украшенных драгоценностями павлинов, а между ними — дерево с листьями из рубинов, бриллиантов, изумрудов и жемчуга. И все это покоилось на двенадцати опорах из изумрудов.

По подсчету того же Тавернье, описавшего трон, на его украшение ушло 108 кабошонов красной благородной шпинели, каждый по сто каратов, около 160 изумрудов весом по шестидесяти каратов и множество алмазов.

Но главным украшением являлись алмазы «Великий Могол» и «Бриллиант Бабура». Некоторое время даже считали, что оба они — осколки одного природного камня. Возможно, это и так, зато судьбы их сложились по-разному. Правда, общее у них еще и то, что эти алмазы послужили причиной возникновения многих легенд.

Однако что же стало с троном Великих Моголов?

Некогда могучая империя Великих Моголов клонилась к закату. На западе, в Персии, восходила новая звезда — Надир-Кули, или «Раб чудесного», как он называл себя. Он был пастухом, которого в восемь лет вместе с матерью похитили узбеки и увезли в Хиву. Там в рабстве мать умерла, а молодой Надир бежал в Хорасан, где и началось его восхождение к вершинам власти. В 1732 году Надир-Кули сместил слабого правителя Персии и занял его место. Он нанес поражение афганцам и туркам, оттеснил русских из каспийских провинций. После этого Надир-шах, как он стал именоваться, устремил взор на хиреющую империю Великих Моголов. Правящий император Мохамед-шах, вступивший на трон в 1719 году, оказался жалким потомком некогда могущественных владык. О нем говорили, что «у него в объятиях постоянно была любовница, а в руке он всегда держал стакан с вином». Надир-шах двинул войска против сластолюбивого индийского императора.

Когда Надир-шах захватил Кабул — административный центр провинции империи Моголов, он направил индийскому владыке Мохамед-шаху ультиматум с требованием отдать Персии две богатые провинции Пенджаб и Кашмир. Особый пункт ультиматума гласил: «Я пришел, чтобы взять также известный трон Моголов». Мохамед-шах отказался удовлетворить эти требования. Тогда на пенджабской равнине произошло сражение. Победителями вышли персы. И первым условием мира Надир-шах выдвинул требование передать ему знаменитый трон.

С тех пор трон находился при персидском шахе, пока тот не погиб во время сражения с курдами.

Дальнейшая судьба трона не вполне ясна. Курды утверждали, что разбили его на части, которые поделили между собой. Вскоре, однако, наследнику Надир-шаха будто бы силой удалось возвратить большую часть сокровищ своего предшественника. Среди них оказались и части разбитого трона, тогда же воссоединенные. Точно, правда, не известно, был ли трон действительно восстановлен из осколков оригинала или же его собрали, добавив недостающие части из «жемчужного тента» — чехла для трона, изготовленного из шелка, расшитого бриллиантами и жемчугом.

Впрочем, поговаривали, что курдам достался не подлинный трон Великих Моголов, а его искусная имитация. Оригинал же якобы остался целым и невредимым и в конце XVII века попал в руки англичан.

А куда делись украшавшие его знаменитые алмазы?

***

Когда Надир-шах разбил императора Мохамед-шаха, тот вынужден был вступить с непрошеным гостем в переговоры. Цель их состояла в том, чтобы путем уступок склонить грозного перса сохранить власть индийскому императору. Встреча состоялась. Мохамед предстал перед своим победителем в короне, которую украшал «Бриллиант Бабура». Увидев это чудо, Надир-шах будто бы воскликнул: «Гора света!» И предложил в знак «братской» дружбы обменяться головными уборами. Так взамен своей простенькой тюбетейки кочевника Надир-шах получил корону с понравившимся ему бриллиантом. С этих пор камень и стали называть «Кох-и-Нур» — «Гора света».

В 1741 году Надир-шах послал русской императрице Елизавете Петровне, только что вступившей на престол, среди прочих даров и кольцо с огромным бриллиантом. Когда-то оно принадлежало Шах-Джехану. Но это не был «Кох-и-Нур», как некоторые думали, он оставался у Надир-шаха.

Но недолго наслаждался красотой своего бриллианта грозный персидский владыка. Когда он был в 1747 году убит, бриллианта в его шатре не оказалось, он исчез…

Вновь следы его объявились в персидском городе Исфагани, куда, видимо, отвез его Надир-шах. Здесь обладателем драгоценного камня стал афганец Ахмад Абдали, который предпринял безуспешную попытку захватить трон. Прихватив «Кох-и-Нур», он бежал в родной Кандагар, где основал королевскую династию и принял имя Дурр-и-Дуаран (жемчужина века). Умер он в 1773 году. Его сын Тимур перенес столицу в Кабул и туда же перевез свои сокровища, в том числе и бриллиант «Кох-и-Нур». После смерти Тимура в 1793 году наступила долгая смута.

Преемником Тимура был пятый из двадцати трех его сыновей, победивший остальных, Заман-шах. Шесть лет спустя его ослепил брат Мохамед, захвативший трон. В 1803 году другой брат, Суджа, бросил Мохамеда в темницу и стал владыкой страны. Но Мохамеду удалось бежать и вернуть трон. Однако он так никогда и не получил вожделенный бриллиант «Кох-и-Нур». Заман-шах тайком захватил его с собой в тюрьму и спрятал в штукатурке стены своей камеры. Он поведал об этом лишь брату Судже.

В 1810 году основанная Ахмад-шахом Дурранийская держава развалилась и два несчастных братца Заман-шах и Суджа-шах попросили убежища в Лахоре у магараджи Ранджиту Синха, по прозвищу Лев Пенджаба. Воспользовавшись распрей афганских владык, он провозгласил себя независимым правителем Кашгара, Пешевара и Мультана. О том, что Суджа-шах захватил с собой «Кох-и-Нур», стало известно Ранджиту Синху. Он вознамерился завладеть бриллиантом за то, что предоставил убежище Судже и его семье. Но тот всячески противился этому. То заявлял, что бриллиант заложен у менялы, то уверял, что он потерял его вместе с другими своими драгоценностями. А однажды послал Синху крупный топаз, заверяя, что это и есть столь желанный ему бриллиант. После того как при дворные ювелиры осмотрели подаренный камень и не признали, что это «Кох-и-Нур», Лев Пенджаба пришел в ярость. Он повелел оставить обманщика и его домочадцев без воды и пищи. Только тогда Суджа-шах согласился передать Синху бриллиант.

Ранджит Синх очень гордился тем, что он владеет «Кох-и-Нуром», ибо был уверен, что «тот, кто владеет «Кох-и-Нуром», правит миром». Он носил его на браслете между двумя бриллиантами поменьше, видимо чтобы подчеркнуть его ценность и значение.

***

С тех пор «Кох-и-Нур» находился в Лахоре вплоть до 1849 года, когда Пенджаб был аннексирован англичанами. По Лахорскому договору махараджа Дхулип Синх (сын Ранджита Синха) должен был передать в качестве репараций все свои сокровища в собственность английской Ост-Индской компании. Особым пунктом предусматривалось, что «бриллиант под названием «Кох-и-Нур», взятый у Суджи-шаха махараджей Ранджитом Синхом, должен быть передан махараджей Лахора британской королеве».

Персонально отвечал за выполнение этого пункта английский генерал-губернатор лорд Дэлхаузи. Он считал, что преподнести бриллиант королеве должен сам побежденный махараджа, тогда это не будет выглядеть подарком с его стороны, иначе говоря, милостью. Однако план этот не состоялся.

Доставить «Кох-и-Нур» из сокровищницы Тошаханы, близ Лахора, где он хранился, поручено было сэру Джону Лоджину. Старик казначей, передавая ему бриллиант, заявил, что теперь у него как гора с плеч свалилась (можно понять как игру слов, ведь «Кох-и-Нур» — «Гора света»). При этом старик добавил, что этот камень был причиной смерти многих людей, поэтому ни он сам, ни члены его семьи никогда не чувствовали себя в безопасности. Сэр Лоджин доставил и передал камень пенджабскому правительству, состоявшему из трех членов — сэра Генри Лоуренса, его младшего брата Джона и К. К. Мозеля. Хранение бриллианта поручили Джону Лоуренсу, наиболее аккуратному, практичному и деловому из всей троицы. Но они ошиблись в своей оценке.

Джон Лоуренс положил бриллиант в коробочку и сунул ее в карман жилетки. Переодеваясь к обеду, он отбросил жилет в сторону и забыл думать о доверенном ему сокровище.

Шесть недель спустя от генерал-губернатора пришло распоряжение немедленно доставить «Кох-и-Нур». Старший Лоуренс объявил об этом на Совете правительства. На что его брат Джон сказал:

— В таком случае пошлите за ним.

— Но ведь, насколько мне известно, бриллиант хранится у тебя, — упрекнул его брат.

Тут мысль о его халатности молнией пронзила Джона Лоуренса. Он пришел в ужас. Позже он рассказывал, что в тот момент лишь пробормотал про себя: «Ну вот, в такую передрягу я еще не попадал в жизни!» Но, собравшись, и вида не показал.

— Да, да, конечно. Совсем забыл об этом, — сказал он, будто ничего не случилось.

При первой возможности он покинул совещание и бросился домой. С колотившимся от волнения сердцем он вызвал своего старика-слугу:

— У тебя маленькая коробочка, которая еще недавно была в кармане моей жилетки?

— Да, сабиб, — отвечал индус. — Я обнаружил ее и положил в один из ящиков.

— Немедленно принеси ее сюда, — распорядился Джон.

Коробочка была принесена, и Джон, сдерживая волнение, приказал:

— А теперь открой ее и посмотри, что внутри.

Старик вынул комок из бумажек и, медленно разворачивая его, извлек драгоценный камень, даже не подозревая, какое сокровище он держит.

— Здесь ничего нет, — сказал старик, — только кусочек стеклышка.

Джон с облегчением вздохнул, «стеклышко» было целым и невредимым. Он немедленно принес «Кох-и-Нур» в Совет, где тотчас же занялись подготовкой к его отправке. Камень из Лахора надо было доставить в Бомбей. Тогда это был рискованный маршрут, дороги кишели грабителями. Но все обошлось. И генерал-губернатор, увидев бриллиант, не удержался от восклицания: «Он просто великолепен!»

Лорд Дэлхаузи, которому довелось передать сокровище в казначейство Бомбея, вспоминал: «Я привез камень лично и никогда еще в жизни не был таким счастливым, чем в ту минуту, когда входил в здание Бомбейского казначейства. Бриллиант был зашит в моем поясе, один конец которого был привязан к цепи, намотанной вокруг моей шеи. Я не снимал пояс ни днем, ни ночью, за исключением одного раза, когда пришлось пояс оставить на хранение капитану Рамсею (который вместе со мной знал о том, что я везу и, как и я, отвечал за сохранность камня). Рамсей запер его в казначейский ящик, получив от меня строгую инструкцию сидеть на нем верхом до моего возвращения. Боже, — восклицал в конце письма лорд, — какое счастье наконец избавиться от этого камня!»

В апреле 1850 года «Кох-и-Нур» был отправлен из Бомбея на судне «Медея» в Англию. На корабле никто не знал о бесценном грузе, кроме двух офицеров, которым было поручено охранять курьерский ящик, где лежал драгоценный камень, — подполковника Макесона и капитана Рамсея.

С некоторыми незначительными приключениями (буря, холера на борту) «Медея» прошла маршрутом вокруг Африки и вошла в порт Плимут, где на берег сошли пассажиры и была сгружена почта. «Кох-и-Нур» продолжил свое плавание до Портсмута. Отсюда офицеры, охранявшие бриллиант, доставили его в «Ост-Индия хауз», где и передали бриллиант председателю компании. Он и вручил «Кох-и-Нур» 3 июня 1850 года лично королеве Виктории в Букингемском дворце.

В 1851 году бриллиант демонстрировали на Всемирной выставке в лондонском Гайд-парке. К этому моменту еще сохранялась первоначальная его огранка. Но в 1852 году камень, к сожалению, был переогранен, его вес при этом уменьшился со 191 до 108,9 карата. Королева Виктория носила «Кох-и-Нур» в качестве броши; после ее смерти камень был причислен к королевским регалиям; он был укреплен в центре переднего креста государственной короны. Затем его вставили в новую корону, изготовленную фирмой «Гаррард и К°».

В Англии «Кох-и-Нур» вскоре подтвердил свою зловещую репутацию. О нем много писали, обсуждали его драматическую историю, и некоторые уверовали в то, что тот, кто владеет бриллиантом, непременно погибает. Это мнение особенно утвердилось после того, как некий офицер 10-го гусарского полка в отставке, лишившись рассудка, бросился с ножом на королеву.

…Роковой, волшебный огонь алмазов. Сколько человеческих жизней сгорело в их испепеляющем пламени! Сколько принесли они горя и слез!

Кавалер в юбке

Как-то, выслушав рассказ Сен-Жермена о Маргарите Валуа и Марии Стюарт, король воскликнул, смеясь:

— Можно подумать, что вы все это видели сами!

На что граф отвечал, что у него очень хорошая память и он много читал об истории Франции. Иногда, продолжал он, ради смеха я намекаю, не заставляя в это верить, что жил в те давние времена.

И действительно, граф Сен-Жермен, как пишет о нем в своей книге П. Шакорнак, «умел дозировать долю чудесного в своих рассказах, в зависимости от слушателя». И в то время когда в Париже таинственность окружала графа, король Людовик XV и мадам Помпадур относились к нему с полным уважением. Утверждали даже, что граф провел несколько вечеров почти один на один с королем, позволяя себе давать советы монарху. Госпожа де Оссет, горничная Марии Антуанетты, оставившая воспоминания, передает такой разговор: Сен-Жермен сказал как-то королю: «Для того чтобы объективно оценивать людей, не нужно быть ни исповедником, ни министром, ни полицейским начальником…» Король вставил: «Ни королем». Граф Сен-Жермен ответил: «Сир, вы видели, какой туман был несколько дней назад, ничего не видно было за четыре шага. Чаще всего короли окружены еще более густым туманом, порожденным интригами и неверными министрами. Во всех слоях общества стараются показать им вещи под другим, нежели реальный, углом».

Говоря о министрах, Сен-Жермен, видимо, намекал на новоиспеченного министра иностранных дел Шуазеля, который удивлялся тому, что король так часто остается почти наедине с таким сомнительным человеком, как Сен-Жермен, тогда как обычно окружает себя охранниками, будто кругом кишат убийцы. Иначе говоря, герцог Шуазель ревновал к доверию, которое король оказывал Сен-Жермену.

Во времена Людовика XV в моде были маскарады, которыми так славилось роскошное царствование этого монарха.

На одном из таких маскарадов внимание короля привлекла молодая особа. Старый селадон с первого взгляда пленился девушкой, которую до этого никогда не встречал при дворе. У нее были прекрасные белокурые волосы, светло-голубые, томные с поволокой глаза, щеки цвета спелого персика, рост небольшой, фигура изящная и стройная, гибкая талия. Вокруг нее увивался рой кавалеров.

— Очаровательное существо, — заметил король. — Кто она?

— Ваше Величество, — отвечала ему уязвленная мадам Помпадур, — Вы, кажется, забыли, что сегодня здесь маскарад и каждый из его участников играет какую-нибудь роль.

— Но какую роль может исполнять эта прелестница? — простодушно спросил Людовик. — Она, мне кажется, сама естественность и так мила…

— Боюсь разочаровать Вас, но она вовсе не то, что Вам показалось, — продолжала не без удовольствия осведомленная фаворитка. — Это маска, а под ней молодой шевалье, всего лишь наряженный женщиной.

— Не может быть, — искренне удивился монарх. — Вот уж никогда бы не подумал. Но если это так, то сходство с женщиной поразительное. — И, помолчав, приказал: — Пусть подойдет, я хочу с ней, то есть с ним, поговорить.

Кавалер, наряженный женщиной, был представлен. Из разговора выяснилось, что зовут его д'Эон де Бомон, на маскарад его привела графиня Рошфор, она же подала мысль нарядиться в женское платье.

Король, хотя и был несколько разочарован таким неожиданным пассажем, весело смеялся, заметив, что мистификация удалась на славу и находчивому шевалье полагается приз за самый оригинальный маскарадный костюм.

Осталось неизвестным, в чем состоял этот приз и как вообще был вознагражден за свою находчивость и смелость двадцатисемилетний дворянин. Известно лишь, что дальше произошло то, что изменило судьбу кавалера, превратив его на много лет в женщину и ввергнув в политические игры эпохи.

Когда шевалье д'Эон раскланялся, мадам Помпадур, явно довольная тем, что сластолюбивый повелитель промахнулся и охота на очередную жертву не состоялась, подала мысль использовать кавалера на политическом поприще. Лукаво улыбнувшись, она предложила:

— Почему бы не послать этого мастера переодевания под видом женщины в Россию в качестве тайного агента? Возможно, он будет более удачлив, чем другие.

Сен-Жермен, находившийся рядом и слышавший разговор, поддержал фаворитку, тем самым стал, можно сказать, участником задуманной авантюры.

Людовик неуверенно возразил:

— Сомневаюсь, есть ли нужда посылать кого-либо под видом женщины. Что это даст?

— Не забывайте, что русская правительница Елизавета — женщина, а кто как не женщина скорее найдет общий язык с ней, — резонно заметила маркиза.

Подумав и оценив совет, король изрек:

— Пожалуй, вы правы, стоит рискнуть.

Здесь необходимо сделать пояснение. Дело в том, что к тому времени отношения между Парижем и Петербургом были сильно испорчены. Причем настолько, что обе державы отозвали своих послов. Влияние Франции при русском дворе было подорвано. Между тем французская дипломатия, обеспокоенная политикой Пруссии, ее союзом с Англией, с которой Франция вела многолетнюю борьбу за колонии и господство на море, приступила к созданию антипрусской коалиции. Без России такая коалиция была бы значительно ослабленной. В Париже это прекрасно понимали. Но напрашиваться в друзья не рисковали, опасаясь потерять престиж.

Однако если нельзя действовать официально, то можно использовать другие каналы, чтобы знать настроения петербургского двора. С этой целью было послано несколько тайных агентов. Всех их задержали на границе и вернули обратно (на этот счет имелся приказ), а один из агентов, добравшийся до Петербурга и разоблаченный как шпион, угодил даже в Шлиссельбургскую крепость. Так что дело это было небезопасное.

Вот почему предложение послать агента в Петербург, прибегнув к столь ухищренному способу, показалось Людовику XV заманчивым. Он распорядился разработать план операции, поручив это дело принцу Конти, бывшему тогда одним из руководителей «секрета короля».

Возник, естественно, вопрос, хватит ли ловкости и сноровки у переодетого в женское платье кавалера выполнить такое ответственное поручение? Одно дело щеголять в роброне и фижмах на придворном маскараде, совсем другое — тайно проникнуть в чужую страну и не один день выдавать себя за женщину. Но д'Эон уверял, что справится с этой задачей.

Что двигало им, когда он соглашался? Видимо, склонность к авантюрам. Это подтверждает вся его дальнейшая полная приключений жизнь.

Как бы то ни было, д'Эон принял поручение и стал под руководством Конти готовиться к отъезду. Принц имел и личную заинтересованность послать верного ему человека в Петербург. Честолюбивый и самонадеянный, он рассчитывал через него предложить свою руку сорокашестилетней Елизавете Петровне или с ее помощью стать во главе русской армии, на худой конец, заполучить вакантный тогда престол герцога Курляндского. Был у этого наивного наглеца еще один сумасбродный план: он лелеял мечту о польской короне. Всему этому и должен был способствовать д'Эон с его поразительным талантом изображать женщину.

То ли природная женственность, то ли искусство, с которым он так блестяще исполнял роль девицы, породили впоследствии легенду о том, что д'Эон и на самом деле был женского пола. В свое время, еще при его жизни, на этот счет ходила масса слухов, причем от самых нелепых до весьма экстравагантных и пикантных, о чем, впрочем, речь впереди.

Но и спустя много лет некоторые биографы д'Эона станут утверждать, что на самом деле у Луи д'Эона де Бомона, адвоката парламента бургундского города Тоннера, в 1728 году родилась девочка. В детстве по странной прихоти отца ее одевали и воспитывали, как мальчика. Объясняли эту причуду тем, что будто бы отец новорожденной страстно мечтал иметь сына и не мог смириться с капризом природы, вопреки его желанию подарившей ему девочку. Было еще одно объяснение, почему девочку наряжали мальчиком. С помощью такого подлога родители, мол, рассчитывали получить для сына какое-то наследство, которое иначе им бы не досталось.

Почему не обратиться к записям в церковной книге о рождении и крещении ребенка? И когда это сделали, то установили, что ничего таинственного в его рождении не было. Трое свидетелей оставили свои подписи на свидетельстве о рождении, и по крайней мере два десятка человек присутствовали при крещении новорожденного, нареченного Шарль-Женевьева-Луиза-Огюст-Андре-Тимоте д'Эон де Бомон. Никто из них не сомневался, что это был мальчик. Рос он и воспитывался на глазах у всех, учился в местной школе, был отчаянным проказником, за что частенько его награждали розгами. Так, однажды он схлопотал очередную порцию, когда, шутки ради, нарядился в платье своей сестры и все приняли его за девочку. Это был, можно сказать, первый опыт с переодеванием, который позже получит столь блестящее продолжение.

Учебу д'Эон продолжил в парижской коллегии Мазарини, где дети дворян, готовившиеся на судебные должности, довершали образование.

Уже в молодые годы д'Эон отличался многими талантами, что позволило ему вскоре стать адвокатом парламента, получить звание доктора гражданского и канонического права. Однако не адвокатские речи принесли ему довольно громкую известность, а умение, несмотря на хрупкое сложение, владеть шпагой. Он считался одним из самых опасных дуэлянтов.

Обнаружились у него и кое-какие литературные способности. Особенно ярко они проявятся позже при написании им воспоминаний. Пока же он успешно занимался сочинением надгробных речей, печатался в журнале и написал два тома «Политических рассуждений об администрации у древних и новых народов». Труд этот не остался незамеченным, автора стали приглашать в модные салоны, к нему проявили интерес знатные особы, одна из которых, графиня Рошфор, стала его любовницей. Связь с ней и привела его на придворный маскарад, где он, переодетый женщиной, ввел в заблуждение самого короля и подал мысль использовать его искусство трансформации для секретной работы в качестве тайного агента.

Итак, разрабатывается план проникновения в Россию. Но посылать агента, переодетого женщиной, в одиночку было бы рискованно. Следовало подыскать ему попутчика или, еще лучше, отправить вместе с ним кого-нибудь под видом родственника. На эту роль находят шотландского дворянина Дугласа, живущего в изгнании якобита, приверженца неудачливого претендента на английскую корону Чарлза Стюарта.

Беглый шотландец выдаст себя за путешествующего геолога-любителя, заодно интересующегося покупкой мехов. Вместе с ним в качестве племянницы и должен был ехать кавалер д'Эон под именем девицы Лии де Бомон. Обоих надлежащим образом тщательно подготовили, причем Дугласу также вменялось в обязанности вести наблюдение и собирать информацию.

Инструкция, данная ему и написанная мелким шрифтом с сокращением слов, была спрятана в табакерке. В ней, в частности, говорилось: «Уже с давних пор его величество не имеет в России ни посланника, ни министра, ни консула, поэтому королю почти ничего не известно о положении этой страны, тем более что ревнивое и подозрительное правительство не дает возможности вести нормальную переписку». В то же время «положение Европы вообще, смуты, возникшие в прошлом году в Польше и готовые, по-видимому, возобновиться; участие, принятое в них петербургским двором, и опасение, что Англия в скором времени при посредстве своего посланника, кавалера Уильяма, заключит договор с Россией о субсидиях, — все это требует тщательного наблюдения за образом действий русского двора».

Дуглас и д'Эон должны были узнать о намерениях русских относительно Швеции, о видах на Польшу и готовности к войне с Пруссией, о политике в отношении Турции.

Немалый интерес следовало также проявить к внутреннему положению России, собрать информацию о состоянии армии и флота, их численности, о торговле, словом, обо всем том, что полезно было знать Франции. Так, скажем, французов очень интересовала участь бывшего императора Иоанна Антоновича, содержавшегося в заключении, и его отца принца Брауншвейгского. Нет ли у четырнадцатилетнего свергнутого императора приверженцев и не поддерживает ли их тайно Англия? Если бы оказалось, что это так, то можно было бы нанести удар всей английской дипломатии в Петербурге.

Особую задачу поставили перед «племянницей», задачу, прямо скажем, не из легких: проникнуть ко двору и войти в контакт с самой императрицей; выяснить ее личное отношение к Франции — ведь когда-то, в годы молодости Елизаветы Петровны, существовал план выдать ее за Людовика XV. Возможно, у нее сохранились еще симпатии к нему (король был в этом уверен) и тогда на этом можно будет сыграть.

Девице де Бомон вменялось также собрать материал о лицах, пользующихся особым доверием императрицы, и о тех, кто ей тайно противостоит, то есть разведать расстановку сил при русском дворе. Как видим, поручение было совсем не безопасным, включало обширную и разнообразную программу, выполнить которую в полном объеме казалось делом сверхтрудным. Посвящены в задуманный план были всего несколько человек: король, мадам Помпадур, принц Конти и его секретарь.

Помимо устных и письменных инструкций д'Эон получил лично от принца Конти богатый гардероб дамского платья. В корсете одного из них был зашит документ с полномочиями от короля, а в подошве туфли спрятан ключ к шифрованной переписке. Точно такой же шифр имел и Дуглас. Поскольку пользоваться пришлось бы обычной почтой, писать надо было условным языком, якобы речь идет о закупке мехов.

Если, скажем, упоминалась «чернобурая лисица», то имелся в виду английский посол Уильям Хэмбри, действительно хитрый и коварный, как лисица; слова о том, что этот товар падает или поднимается в цене, соответственно означали степень влияния посла при дворе; выражение «горностай в ходу» следовало читать как преобладание русской партии и недоверие к иностранцам; «волчьи шкуры также в цене» — берут верх проавстрийские настроения; «соболь падает» — уменьшается влияние русского канцлера Бестужева-Рюмина, а «рысь в цене» — его престиж растет. Число солдат в тысячах обозначалось количеством мехов в единицах; неудача зашифровывалась словами о плохом здоровье, а необходимость возвращения — уведомлением, что меха уже куплены.

Перед самым отъездом д'Эон получил от короля томик сочинения Монтескье «Дух законов». Книгу эту полагалось беречь особенно тщательно. В кожаном переплете были спрятаны секретные послания французского монарха российской императрице.

Оснащенные и экипированные таким образом «дядя» и «племянница» двинулись в путь.

Путешественники поехали необычной дорогой. Чтобы избежать ненужного любопытства и не возбуждать лишних толков, их карета направилась в сторону Швабии, затем через Богемию. Здесь они осмотрели рудники — ведь по легенде «дядя» выдавал себя за геолога и его интересовало горное дело. Сделав крюк, заехали в Саксонию опять же лишь для того, чтобы осмотреть здешние копи, демонстрируя приверженность цели своего путешествия. Затем двинулись в Пруссию, отсюда через Курляндию недалеко было и до России.

За время путешествия д'Эон вполне освоился со своей ролью, ловко пользовался дамскими туалетами, как будто в них родился, даже научился кокетничать, что вызывало неудовольствие и тревогу у «дядюшки». «Не хватало только, чтобы кто-нибудь начал ухаживать за моей мнимой хорошенькой племянницей», — беспокоился он. Все, однако, обошлось благополучно. Не вызвав ни малейшего подозрения на русской границе, они удачно миновали рубежи Российской империи и оказались в ее столице.

Политическая ситуация здесь была сложная, преобладало, однако, влияние Англии, чему немало способствовала ловкость «чернобурой лисицы».

Подозрительный посол Хэмбри ревниво следил, чтобы ни один из его соотечественников не мог проникнуть ко двору, не будучи представленным им самим лично. Это обстоятельство осложнило действия Дугласа. Когда он явился к английскому послу, надеясь, что тот его не знает, Хэмбри обошелся с ним весьма сухо, наотрез отказав представить императрице. Возможно, посол почувствовал что-то неладное в этом соотечественнике или просто-напросто был каким-то образом осведомлен о его секретной миссии. Так или иначе ситуация для тайного агента с самого начала сложилась неблагоприятная. Кончилось тем, что, не сумев ни с кем войти в контакт и наладить отношения, Дуглас вынужден был сообщить в Париж, что испытывает значительные затруднения. Вскоре он и вовсе оставил Петербург.

Его попутчица Лия де Бомон (назовем здесь д'Эона соответственно той женской роли, которую он играл) оказалась более удачливой. Хорошенькая и наивная, она не вызвала подозрений даже у прозорливого Хэмбри. Ей удалось познакомиться с одной из фрейлин, некой Надеждой Штейн, и войти к ней в доверие. Этому помогло рекомендательное письмо от ее подруги Софьи-Шарлотты, дочери герцога Мекленбург-Стрелицкого. К чему приведет это знакомство переодетого кавалера с девушкой, мы увидим ниже. Но главное достижение заключалось в том, что «племянница» добилась тайной встречи с вице-канцлером графом Воронцовым, сторонником сближения с Францией.

Во время этого свидания девица де Бомон представила свои полномочия и передала графу заветный томик Монтескье, пояснив, как следует им воспользоваться. Уже через два дня она была представлена вице-канцлером императрице. Больше того, то ли по его совету, то ли потому, что понравилась Елизавете Петровне, девица де Бомон была назначена «чтицей императрицы».

Можно сказать, успех превзошел все ожидания, и хитроумная «чернобурая лисица» осталась с носом.

Однако сделано было лишь полдела. Теперь предстояла задача, пожалуй, потруднее: попытаться убедить Елизавету Петровну восстановить былые отношения с Францией. И в этом, прямо скажем, чтица оказалась удачливой.

Красноречиво обрисовав те выгоды, которые сулит такой союз, де Бомон продемонстрировала поразительную для девицы осведомленность в вопросах европейской политики и незаурядные дипломатические способности. Что касается секретного поручения принца Конти — убедить Елизавету Петровну в том, что тот питает к императрице нежную страсть и рассчитывает если не разделить вместе с нею трон, то хотя бы на место главнокомандующего русской армией, в этом девица не преуспела. Вернее сказать, «ее» услуги запоздали: к тому времени отношения Конти с королем настолько испортились, что он был отстранен от руководства «секретом короля» и впал в немилость.

Не следует, однако, преувеличивать заслуги «девицы де Бомон» в переориентации русской политики. Для этого у Петербурга возникли серьезные основания. К тому моменту в Европе произошли чрезвычайные события. Франция, которая в течение двух с половиной веков вела с Австрией ожесточенную борьбу за политическое превосходство, неожиданно еще в мае 1756 года заключила с ней союз. Против кого? Против Пруссии, которой еще недавно так покровительствовал версальский кабинет. Не вдаваясь в причины столь неожиданного поворота французской политики, можно сказать, что это изменило всю расстановку сил на континенте и ускорило начало Семилетней войны.

Поэтому красноречие девицы де Бомон упало на подготовленную почву. В Петербурге всерьез обдумывали возможность присоединения к франко-австрийскому союзу. Для этого, считали здесь, необходимо, чтобы версальский двор прислал своего дипломатического представителя. Об этом Елизавета Петровна собственноручно написала в дружеском послании Людовику XV. Доставить его взялась девица де Бомон, которой императрица вполне доверяла.

Когда д'Эон, вновь наконец-то облачившийся в мужской наряд, рассказывал Людовику XV о своих похождениях, тот весело смеялся. И, как бы поощряя молодого шевалье, сказал:

— Пожалуй, со времен Ахилла, жившего на острове Скерос среди женщин и носившего их одежду, никому не доводилось так ловко пользоваться женским нарядом.

— Смею заметить, сир, — решился возразить д'Эон, обласканный приемом, — коль скоро Ваше Величество вспомнили греков, надо бы назвать еще одного — Геракла, который носил женскую одежду, когда жил у лидийской царицы Омфалы.

— Дорогой шевалье, — Людовик XV снисходительно улыбнулся, как бы прощая дерзость, — Геракла принудила к такому маскараду жестокая Омфала. Вы же, как доблестный Ахилл, сами облачились в дамское платье и пошли на опасное приключение по доброй воле. Не так ли, господин д'Эон? — пристально глядя на него, произнес монарх.

Что оставалось сказать? «Конечно сам, конечно по доброй воле». Удовлетворенный ответом Людовик щедро вознаградил удачливого разведчика. И тут же дал ему новое поручение: отправиться обратно в Россию, но теперь уже не под видом девицы, а в нормальном мужском костюме в качестве секретаря поверенного в делах при русском дворе. На эту должность был назначен все тот же Дуглас.

Но мог ли д'Эон появиться в мужском наряде там, где только что изображал женщину? Его наверняка бы опознали, разразился бы скандал и неизвестно, чем бы он кончился.

Поэтому, дабы не дразнить гусей и не разоблачить «Лию де Бомон», решено было представить д'Эона как родного ее брата, будто бы впервые оказавшегося в Петербурге. Русским оставалось только удивляться тому, что брат и сестра походили друг на друга как две капли воды.

Тем временем в Европе запахло порохом. Россия открыто приняла сторону Австрии и Франции против Пруссии. И восьмидесятитысячная русская армия, расположенная в Лифляндии и Курляндии, получила приказ начать совместные с войсками Марии-Терезии и Людовика XV действия против Фридриха II. Началась так называемая Семилетняя война, унесшая сотни тысяч солдатских жизней и принесшая огромный материальный урон воюющим державам.

В это трудное и тревожное время кавалер д'Эон вновь проявил себя умным и тонким политиком. Своими советами он немало содействовал укреплению русско-французских отношений, и Елизавета Петровна вполне могла быть довольна братом Лии де Бомон, оказавшимся столь же смышленым и, как ей казалось, столь же преданным. И когда потребовалось послать в Париж верного человека, который доставил бы туда подписанный императрицей договор, а также план военных действий против Пруссии, выбор пал на д'Эона. Поручение было ответственным и рискованным.

Перед отъездом русский канцлер пригласил д'Эона к себе, чтобы проститься с ним, выразить от имени ее императорского величества благодарность и вручить от нее триста червонцев на дорогу.

По дороге в Париж д'Эон встретился в Белостоке с маркизом Л'Опиталем, назначенным французским послом в Петербург, заехал в Вену, где вручил Марии-Терезии копию плана кампании против Пруссии, увиделся с французским послом при польском дворе графом Брольи. В Вене его застало известие о победе австрийцев над пруссаками в битве под Прагой. Не мешкая, д'Эон отправился в путь, рассчитывая опередить официальных гонцов с этим важным известием и доставить его в Париж первым. Он так спешил, что чуть было не загнал лошадей и где-то на повороте вылетел из кареты и повредил себе ногу. Несмотря на эту непредвиденную задержку, пока ему делали перевязку, он все же успел на полтора суток раньше, чем доставили австрийскую депешу, известить Людовика XV о победе.

Мог ли король не оценить такого усердия? В награду он послал к д'Эону своего личного хирурга, солидное денежное вознаграждение, патент на чин драгунского поручика и, как особый знак своего расположения, золотую табакерку со своим портретом, усыпанную бриллиантами.

Само собой разумеется, что вознагражден д'Эон был не только за быструю скачку, а за все услуги, оказанные французскому двору. В том числе и за похищение из самого секретного архива в Петербурге копии «Завещания Петра Великого». Копию эту вместе со своей запиской о состоянии дел в Российской империи он передал Людовику XV.

Король, как ни странно, не придал тогда значения этому документу и бумагу преспокойно отправил в архив. Лишь полвека спустя «Завещание» извлекли на свет Божий и поспешили его использовать для разжигания антирусских настроений, поскольку в нем речь шла о планах, якобы завещанных Петром I своим потомкам, точнее говоря, о тотальной русской агрессии в Европе и Азии. Некоторое время спустя, однако, установили, что «Завещание» — плод чьей-то фантазии, ловко сфабрикованный подлог.

Был ли причастен к созданию этого мнимого документа д'Эон? На этот счет написано немало, высказывались различные версии. Но преобладала, пожалуй, все же одна: легко могло статься, что д'Эон в доказательство того, что он в Петербурге не терял времени даром, якобы с риском выкрал секретнейший документ, на самом деле сфабриковал его. Тем более что проверить, существует ли вообще оригинал и насколько точна копия, не представлялось возможным. Не посылать же запрос по этому поводу в Петербург. Выходит, автором фальшивого «Завещания», скорее всего, был сам д'Эон, не чуждый, как мы помним, литературных способностей и приобретший некоторые познания по русской истории и политике.

Тем временем военные действия на фронте развивались с переменным успехом. Русские войска взяли Мемель, разбив пруссаков при Гросс-Егерндорфе, но неожиданно отступили на зимние квартиры, вызвав неудовольствие у своих партнеров по коалиции. В этот момент Елизавете Петровне пришла в голову мысль, что крестным отцом ее будущего внука, готового вот-вот появиться на свет, станет Людовик XV. С этим предложением во Францию отправился Дуглас. Она и подумать не могла, что такое предложение не вызовет восторга. Между тем случилось именно так. В Петербург был послан вежливый отказ, а чтобы смягчить такой ответ и на месте привести доводы, объясняющие его, решили снова послать д'Эона в Россию в качестве секретаря посольства.

Неожиданно этому назначению воспротивился канцлер Бестужев-Рюмин. Он прямо заявил французскому послу, что д'Эон — личность опасная и что лично ему будет неприятно снова встретить этого человека, способного нарушить спокойствие империи.

Что конкретно имел в виду канцлер, осталось неизвестно, поскольку на петербургской сцене произошла смена действующих лиц. Бестужев-Рюмин был смещен и арестован, а его место занял бывший вице-канцлер Воронцов, как известно, расположенный к д'Эону. Высказывали предположение, что будто бы последний способствовал падению Бестужева-Рюмина, представив бумаги, его компрометирующие.

Более двух лет прожил в России в этот приезд д'Эон. Деятельность его протекала без каких-либо явных осложнений, более того, он получил предложение самой императрицы навсегда остаться в России, перейдя на русскую службу. Какой последовал ответ, не трудно представить.

В напыщенных фразах он объяснил, что, разумеется, польщен, но никак не может принять столь лестное для него предложение, хотя бы потому, что не мыслит жизни вне своей отчизны, которую любит и которой служит верой и правдой вот уже не один год. В своих письмах, тогда же отправленных в Париж, откровенно признавался, что, останься он в России, может угодить и в Сибирь. Иначе говоря, боялся, что всплывут наружу его маскарад в женском платье и другие делишки в качестве тайного агента. От греха подальше решил он как можно скорее убраться восвояси. Чтобы ускорить отъезд, сослался на заключение врача о том, что расстроенное здоровье требует незамедлительного лечения у знающих докторов.

От пятилетнего пребывания д'Эона в России остались его работы по ее истории и торговле.

В Париже его снова ждала награда, которая на сей раз выразилась в присвоении ему чина капитана и ежегодной пенсии в 2400 ливров. Тут ему пришлось на время прервать свои похождения на дипломатическом поприще и отправиться в армию.

Капитан д'Эон храбро сражался и так же ловко чувствовал себя в драгунском мундире, как и в женском платье. Под огнем неприятельских пушек два раза переплывал он Везер, с сотней драгун взял в плен целый батальон пруссаков, был дважды ранен. Но вот настал конец Семилетней войне, и он снова вернулся к карьере разведчика. Его назначили секретарем герцога Нивернэ, французского посла в Лондоне. Таково было, как говорится, официальное прикрытие. Наряду с этим он по-прежнему оставался в роли личного тайного агента Людовика и выполнял задания службы «секрета короля», пользуясь особым шифром.

Начал д'Эон с того, что во время приема во французском посольстве ловко выкрал из портфеля английского высокопоставленного дипломата текст ультиматума, который британский кабинет собирался направить Франции. Скопировав документ, незаметно подложил его на место. Также успешно осуществил еще целый ряд шпионских заданий: разработал план вторжения французов в Англию и восстановления на престоле Стюартов, в чем была заинтересована Франция, за что получил звание посланника и орден св. Людовика.

В этот момент, казалось бы, наивысшего взлета (д'Эон исполнял в это время обязанности временного поверенного) карьера авантюриста неожиданно забуксовала.

Новый посол граф Клод-Луи де Герши привез приказ министра иностранных дел, предписывающий д'Эону покинуть Лондон, возвратиться в Париж и ждать решения о своей дальнейшей судьбе.

В 1774 году умер Людовик XV. Новый король решил отобрать у д'Эона — этого странного человека, не то мужчины, не то женщины, — огромную пенсию, которую тот получал от его отца. Но тут вспомнили, что у него все еще находятся некоторые секретные бумаги умершего короля. В обмен на них пообещали восстановление пенсии. С чем не согласился Людовик XVI, так это с тем, чтобы вернуть ему мужской пол, — только будучи женщиной, он может рассчитывать на пенсию.

Тогда д'Эон выдвинул встречное условие. Он согласен оставаться женщиной, но французское правительство должно выплатить ему компенсацию за верную службу и многие лишения, которые он претерпел, целиком жалованье капитана за 15 лет, что он провел в Лондоне. И вообще, возместить все расходы за время проживания в британской столице.

Сумма, на которую он претендовал, составляла примерно 300 тысяч ливров.

В Париже было заупрямились, но когда узнали, что к секретным бумагам, хранящимся у д'Эона, подбираются англичане, срочно направили к нему знаменитого Бомарше, известного своим искусством улаживать подобные щекотливые дела.

От имени правительства Бомарше торжественно обещал, что все долги будут признаны и выплачены д'Эону. В обмен тот возвратит известные бумаги и раз и навсегда признает себя женщиной и никогда не снимет дамского платья. Д'Эон выторговал себе возможность возвращения на родину, две тысячи экю на женские наряды и право носить на платье крест Святого Людовика (ему дозволили надевать награду, но лишь в провинции). Разрешили также оставить себе на память драгунский мундир, саблю, каску, пистолеты и ружье. Все остальные принадлежности мужского туалета — костюмы, обувь и прочее — следовало продать.

Д'Эон и Бомарше быстро нашли общий язык. Видно, оба почувствовали друг в друге родственные души любителей приключений и прониклись взаимной симпатией. Злые языки даже утверждали, будто эта сумасбродная дама де Бомон влюбилась в автора «Женитьбы Фигаро», то ли он сам увлекся ею. На эти сплетни Бомарше с присущим ему юмором отвечал: «Какой дьявол мог предполагать, что верная служба королю потребует от меня превратиться в галантного рыцаря драгунского капитана?»

Надо думать, оба любителя авантюр здорово потешались над этими сплетнями. Тем не менее договор о передаче секретных документов они подписали так: «Мы, нижеподписавшиеся, Пьер-Огюстен Карон де Бомарше, специальный посланец короля Франции и т. д., и барышня Женевьева-Луиза д'Эон де Бомон, старшая дочь и т. д.»

Так драгунский капитан письменно признал свою принадлежность женскому полу.

Так кто же он был? Много раз из Шарля превращался в Лию, затем в Женевьеву, и снова в Шарля, и опять в Женевьеву. То настаивал, чтобы разрешили носить драгунский мундир, требовал вернуть право называться мужчиной, то заявлял о себе, что он женщина, причем самая несчастнейшая, всерьез уверяя, что намерен стать монахиней и пополнить число непорочных дев ордена св. Урсулы. Эти постоянные метаморфозы, необходимость играть поочередно две роли в конце концов привели к тому, что он и сам, должно быть, толком не смог бы ответить, кто же он — мужчина или женщина.

Последнюю попытку вернуть себе мужской пол д'Эон предпринял, когда ненадолго приехал во Францию. Он самовольно обрядился в парадный драгунский мундир и явился в нем при дворе. Такое нарушение обязательства до конца дней числиться женщиной кончилось тем, что его арестовали. Он попробовал было отговориться, мол, у него нет средств, чтобы приобрести необходимый дамский гардероб. Тогда сама королева велела за ее счет одеть бедную девицу и прислала личную модистку. Король же потребовал письменно подтвердить отказ д'Эона носить драгунский мундир или вообще какой-либо мужской костюм.

После этого он возвратился в Лондон, где продолжал, согласно данному им обязательству, одеваться в женское платье. Когда во Франции началась революция, ему перестали выплачивать пенсию — главное условие, по которому он обязан был изображать женщину. Казалось, д'Эон мог совершить еще одно последнее превращение. Но, как ни странно, он пожелал остаться в женском наряде.

Последние восемнадцать лет он прожил в Лондоне, добывая себе на пропитание уроками фехтования. В учениках тем более не было отбоя, что уроки давала мадемуазель д'Эон, одинаково ловко владевшая и веером, и шпагой.

Умер д'Эон в 1810 году в возрасте восьмидесяти двух лет. Сразу же была создана целая комиссия, чтобы освидетельствовать тело и раз и навсегда разрешить загадку: Шарль или Женевьева этот д'Эон? При сем присутствовали помимо трех врачей прокурор, священник, французский консул и еще человек двенадцать в качестве понятых.

В протоколе, подписанном врачами и всеми присутствующими, было сказано, что при обследовании тела шевалье д'Эона неопровержимо установлено, что «мужские органы у него нормальны во всех отношениях, без всякой примеси другого пола».

Тайны «девицы де Бомон» больше не существовало. Шутка с переодеванием, начавшись однажды на придворном маскараде в присутствии графа Сен-Жермена, затянулась чуть ли не на полвека. Именно столько времени в общей сложности пробыл д'Эон в женском платье.