Дуду
Зимним морозным днем к пограничному прусскому посту подъехали две кареты. В первой восседала пожилая дама в роскошной собольей шубе. Во второй ехали две молодые женщины, по всему видно — тоже знатного происхождения.
Когда прусский капрал заглянул внутрь первой кареты, дама никак не отреагировала на досмотр. Казалось, она дремала. Лицо ее было мертвенно-бледным, только щеки неестественно ярко рдели то ли от мороза, то ли от чрезмерного количества наложенных румян. Капрал решил не беспокоить старуху, тем более что в этот момент подошли две пассажирки из второй кареты и вручили документы на проезд. По ним он понял, что границу пересекает, направляясь на родину, русская графиня с двумя дочерьми.
Покончив с формальностями, путешественницы поспешно заняли места, солдат поднял шлагбаум, и кареты тронулись.
Путь их лежал в сторону Киевской губернии, точнее, в ее юго-восточную часть, где находился старинный город Умань, известный с XV века как крепость, защищавшая от набегов крымских татар.
Здесь, в Умани, наказала предать себя земле графиня, скончавшаяся в Берлине после тяжелой болезни. Согласно завещанию покойной, ее должны были отпеть в местном православном Успенском соборе и похоронить в склепе. Но чтобы исполнить эту ее волю, надо было провести труп через границу. Однако прусские власти из-за строгих санитарных правил не спешили дать на это свое разрешение.
Тогда дочери графини, находившиеся при умершей, решили пойти на обман. Тело графини забальзамировали, нарумянили щеки, нарядили в роскошное платье, поверх надели шубу, руки вложили в муфту и в таком виде поместили труп в карету.
На границе, как мы уже знаем, ничего не заподозрили, сделав о покойнице отметку как о живой.
Так совершила свой последний вояж та, чье имя более полувека было у всех на устах. Она считалась первой красавицей Европы, и ее приключения стали притчей во языцех. Одни называли ее авантюристкой, хитростью и ловкостью достигшей небывалого положения, другие — самой удачливой из тех, кому довелось когда-либо в истории совершить поразительное восхождение от безвестной служанки до супруги одного из самых знатных и состоятельных вельмож. Позже о ней напишут, что ее необычайная история оставила далеко позади самые хитроумные и увлекательные фабулы авантюрных романов. И это, пожалуй, было именно так.
Началась же эта история в далеком и таинственном Стамбуле. В городе тогда свирепствовала страшная эпидемия, улицы были словно вымершими. По ночам и вовсе запрещалось выходить из домов, ворота запирались. Особую осторожность соблюдали в стамбульском предместье Пери, где располагались дипломатические миссии европейских держав. Пребывание здесь в ночное время посторонних сурово наказывалось. Причем нарушители карались невзирая на положение и ранг. Но и в дневные часы персоналу посольств рекомендовали избегать контактов с местным населением.
Однажды ночью в начале мая 1777 года польского посла Кароля Боскампа-Лясопольского разбудил стук в дверь его спальни. На вопрос, в чем дело, доложили, что в постели привратника посольства, некоего Карло, обнаружена гречанка, женщина средних лет, правда весьма привлекательная.
Боскамп приказал тотчас привести к нему виновного. Привратник пользовался особым расположением посла, видимо, оказывал ему кое-какие сомнительные услуги.
Карло был, надо думать, большим хитрецом и прекрасно знал слабые стороны своего господина. Он не стал отрицать, что нарушил запрет и его застали с женщиной. Однако тут же поспешил сообщить, что у нее есть шестнадцатилетняя дочь, прекрасная, как экзотический невиданный цветок, выросший в поле среди диких трав. Красота девушки, вещал привратник, достойна королевского внимания, а между тем на нее посягает молодой бей, родственник капитан-паши. Мать девушки уповает на помощь господина посла и готова по первому же знаку привести к нему свое сокровище. И он, Карло, уверен, что тогда будет не только прощен, но и вознагражден.
При этих словах сластолюбивый посол окончательно пробудился ото сна, приказал освободить привратника и поутру доставить к нему экзотический цветок, который намерен сорвать недостойный его молодой оболтус.
Пока наш селадон, сгорая от нетерпения, дожидается назначенного часа, чтобы насладиться прелестями юной красотки, поведаем вкратце историю самого господина посла.
Кароль Боскамп родился в семье французских гугенотов, службу начал в 1756 году в качестве скромного курьера при дворе Фридриха II. Семь лет пребывал при прусском после в Стамбуле, затем был назначен полномочным министром потсдамского двора при крымском хане. На первых порах его карьере способствовало знание языков и обычаев Востока, незаурядная эрудиция. Однако вскоре дело застопорилось — мешало безродное происхождение. Энергичный и ловкий, он решил возместить этот недостаток интригами и всякого рода махинациями, в частности коммерческими. Не гнушался и торговлей живым товаром, поставлял красоток для богатых вельмож. Это позволило завязать связи с аристократами и добиться определенного положения и доверия среди именитых любителей клубнички. Но и сам оказался на этот счет малый не промах. Это и подвело его. Не поделив с самим крымским ханом какую-то красотку (история получила нежелательную огласку), Боскамп был вынужден оставить службу при прусском дворе.
Вскоре он оказался в Варшаве, где его таланты пришлись по нраву молодому королю Станиславу Августу. Ему поручили заниматься перепиской с Оттоманской Портой, а затем сопровождать польское посольство в Стамбул. Здесь, используя свои старые связи, он содействовал тому, чтобы склонить Порту согласиться на присутствие в Стамбуле постоянной польской дипломатической миссии.
С этого момента Боскамп стал делать стремительную карьеру. Он был возведен в шляхетское, то есть дворянское, достоинство (и это при том, что являлся иностранцем по происхождению), получил звание камергера, орден Св. Станислава и шляхетскую привилегию — добавление к фамилии «Лясопольский». Теперь его полное имя звучало так: Кароль Боскамп-Лясопольский.
Все эти монаршие милости были, однако, лишь задатком за выполнение новых ответственных поручений. Одно из них — отправиться со специальной миссией в Стамбул и по личному поручению короля провести секретные переговоры об установлении более тесных отношений между Речью Посполитой и Оттоманской Портой.
В феврале 1777 года Боскамп прибыл в Стамбул и поселился в Пери, предместье, где и разыгрывались события той майской ночи, о которых говорилось выше.
Как и обещал Карло, на следующий день в дом польской миссии доставили юную красавицу.
Перед послом стояла стройная, на вид лет шестнадцати, девушка. Большие черные глаза были скромно опущены долу. Мать представила ее как Дуду — так, мол, называют ее домашние, хотя при крещении нарекли Софией. Если господин пожелает взять ее под свое покровительство, она будет ему верна и послушна. Правда, добавила мать, ее надо многому научить, она и понятия не имеет о том, чего мужчина может от нее потребовать.
Как вспоминал позже Боскамп, мамаша, расписывая достоинства и прелести Дуду, ее невинность, хотела таким образом обеспечить дочери будущее. Несколько месяцев покровительства богатого человека, особенно чужестранца, подарки, небольшой капитал при расставании позволят дочери открыть лавочку или кафе — таков был предел мечтаний матери.
В этом не было ничего зазорного. Именно таким способом устраивали свою жизнь многие жительницы Стамбула, в будущем даже выходили замуж за какого-нибудь ремесленника, торговца или судовладельца.
«Господин, — с пафосом продолжала мать, — отдаю под твою опеку это еще невинное дитя. Твоя религия, честность и благородство подскажут тебе, как поступить с ней и, смею добавить, с ее матерью, которую преследует судьба. Оставляю ее в твое распоряжение…»
Боскамп глядел на прекрасно развитую и физически зрелую девушку и не верил заверениям о ее невинности, однако решил принять их за чистую монету.
Между тем мать предложила привести назавтра Дуду, подготовив ее к роли наложницы. А пока сегодня вечером готова сама пожаловать к нему с одной из своих родственниц: «И ты можешь провести ночь с той из нас, которая придется тебе больше по вкусу». Даже Боскампа, по его словам, хорошо знакомого с обычаями Востока и отлично знавшего все, что касается торговли телом, удивила и несколько покоробила такая циничность.
Вечером, когда пришли обе женщины, посол выбрал более молодую, хотя мать выглядела привлекательней: мать, а потом дочь — это, писал он, «показалось мне слишком развратным».
Два дня спустя София в сопровождении матери вновь перешагнула порог польской миссии. Она и не подозревала, что совершает переход из одного мира в другой, тот, в котором ей суждено было провести всю оставшуюся жизнь.
Получив солидное вознаграждение, матушка поспешила оставить дочь наедине с послом. Сгорая от нетерпения, он приказал Дуду раздеться донага, чтобы наконец осмотреть свое приобретение. Якобы устыдившись, девушка тем не менее тотчас же исполнила его просьбу. Польский историк Ежи Лоек, изучавший архив Боскампа и другие материалы, имеющие отношение к нашему рассказу, приводит такую запись из дневника посла, где он говорит о внешности Софии: «Ее голова, подобная голове известной Фрины, достойна резца Праксителя… Прекрасны глаза и уста, сверкающие великолепными зубками, очертания подбородка вызывают потрясение, волосы Дафны, лоб и уши абсолютно пропорциональны. Плечи изящны, достаточно красивы руки, кисти, правда, несколько великоваты, однако напоминают те, что мы видим у античных статуй. То же и ступни, хотя несколько больше, чем те, что у творений великих греческих мастеров».
Дальше старый греховодник переходит к описанию интимных частей тела. После шеи и плеч открывается грудь, которую ему хотелось бы сравнить с грудью той же Фрины, соотечественницы Дуду. Он напоминает слова Квинтилиана о том, что стоило Фрине, обвиненной и представшей перед судом, обнажить грудь, как она тут же была оправдана. К сожалению, продолжает Боскамп, Дуду не могла рассчитывать на подобный эффект. Грудь у нее была дряблая, то ли из-за горячих ванн, которыми так злоупотребляют на Востоке, то ли еще почему. Зато ягодицы, бедра, колени и икры могли выдержать экзамен у самого придирчивого скульптора. И только одно неприятно поразило: «сильный запах ее пота, который не могут пересилить никакие духи, исключая, пожалуй, мускус». В этом портрете, нарисованном Боскампом, не хватало одной детали — он не указал рост девушки. Судя по всему, она была достаточно высокой — около 166 см.
В связи с этим возникает вопрос: была ли в самом деле София столь ошеломляюще красива, что позволило ей уже вскоре заслужить имя самой прекрасной женщины Европы? Нет сомнения, если судить по дошедшим портретам Софии, что внешностью она превосходила средний уровень — брюнетка, с большими черными глазами, однако далека была от идеала красоты. Тогда в чем же заключалась загадка ее очарования? Чем объяснялось необычайное восхищение ею?
Здесь современники единодушны в ответе. Природа в исключительной степени наделила ее тем, что сегодня у нас принято называть сексапильностью. К тому же у нее был веселый нрав и умение подчеркнуть те свои черты, которые казались наиболее пленительными в глазах мужчины.
Итак, Дуду предстояло выполнить обязанности метрессы господина посла. С первого же раза он убедился, что ее матушка преувеличила полную невинность дочери. Более того, он был разочарован, не обнаружив у нее «столь привычного для девушки этого края темперамента». Хотя и отдал должное ее актерскому таланту в попытке обмануть столь опытного селадона, каким считал себя Боскамп. Вскоре он узнал всю правду о прошлом Дуду.
София была родом гречанка. Она явилась на свет 12 января 1760 года в предместье Бурсы, что в ста километрах от Стамбула. В XV веке, до завоевания Константинополя, здесь находилась резиденция турецких владык. Земли вокруг, а точнее, провинция издревле носила название Битиния. Это дало повод впоследствии именовать нашу героиню «прекрасной битинкой». (Книга Е. Лоека так и называется «История прекрасной битинки».) Если же быть более точным, то местом рождения Софии надо считать район в предместье Бурсы, протянувшийся вдоль Мраморного моря, где находился небольшой порт Монбанья.
Отец Софии торговал скотом, звали его, видимо, Константином, если исходить из того, что потом в России ее называли Софьей Константиновной. Семья была небогатая, скорее даже бедная. Дела отца шли не очень хорошо, это побудило покинуть Бурсу. Поспешить с отъездом заставил также один случай. Когда Дуду было одиннадцать лет, двоюродный брат лишил ее невинности. Правда, как утверждала мать, «совсем немного», однако с согласия девочки, о чем, естественно, умалчивалось.
Дабы искупить грех, родители задумали совершить паломничество в Иерусалим. Но нужны были деньги. Помог один купец по имени Главани, к тому времени женившийся на красивой тетке Дуду — сестре ее матери.
После свадьбы Главани, француз по происхождению (его предки когда-то осели на Сицилии, отец одно время был французским консулом в Крыму), решил перебраться в Стамбул. Тетка согласилась взять с собой и скомпрометированную племянницу.
Так юная София впервые в жизни увидела Стамбул. Дом Главани в районе Галаты велся скорее по-европейски. А это значит, что именно здесь Дуду соприкоснулась с тем образом жизни, который позднее станет для нее привычным. Можно думать, что здесь же она впервые услышала французскую речь и научилась отдельным словам. В остальном образ жизни в доме мало способствовал добродетельному воспитанию.
Надо заметить, что греки не пользовались тогда среди турецкого населения доброй славой. Особенно это касалось женщин. Сводницы и куртизанки большей частью были гречанками, а бедные греческие девушки из стамбульских предместий Фанарин и Галаты сызмальства привыкали к мысли, что их красота высоко ценится на рынке живого товара.
Очень скоро и София поняла, что может надлежащим образом использовать свою красоту. Не служила в этом смысле положительным примером и ее тетка. Сначала она была любовницей какого-то французского купца, затем англичанина, наконец, немецкого торговца сладостями. Вскоре разошлась с мужем, к тому времени обанкротившимся. С этих пор открыто посвятила себя ремеслу куртизанки, став известной чуть ли не на весь Стамбул. Ее благосклонностью пользовались многие дипломаты из иностранных миссий, и прежде всего русского посольства.
После банкротства Главани София (или как ее иногда называли — Софитца) вернулась к родителям. К тому времени они перебрались в Стамбул, но отец внезапно умер, и семья осталась без средств. Мать пошла по стопам сестры и стала стамбульской куртизанкой, не брезгуя, однако, и сводничеством. Неудивительно, что она стремилась подороже продать красоту дочери. Лучше всего пристроить ее к какому-нибудь состоятельному иностранцу. А чтобы скрыть недостойное поведение дочери, что могло бы прийтись не по вкусу будущему покровителю, выдумала легенду о преследовании ее сыном капитан-паши.
С первых же дней пребывания в роли содержанки посла София продемонстрировала поразительную способность приспособления к совершенно незнакомой среде. Она внимательно приглядывалась к новому окружению (миссия насчитывала около восьмидесяти человек), подмечала манеру и способ поведения тех, с кем теперь общалась. Нельзя сказать, что отношение к ней было однозначным. Частенько она перехватывала неприятные взгляды и слышала просто враждебные реплики. Особенно этим отличались двое молодых людей — сыновья Боскампа. Младший из них был крестником Станислава Августа, впрочем, злые языки утверждали, что он является его сыном, — жена Боскампа Катарина одно время была якобы любовницей короля.
Дневниковые записи Боскампа помогают понять, какими талантами располагала София в своей борьбе за жизненный успех. Он писал, что ей свойственна четкость и утонченность суждений. Рассуждала с природной логикой, даже когда лгала, была проницательна, умела с помощью софизмов загнать собеседника в тупик. «Она изучает мужчину, с которым общается, так старательно, что почти всегда умеет предвидеть его слова и угадать намерения, — отмечал Боскамп. — У нее поразительная память, неистощима в замыслах, настойчива и терпелива в преодолении препятствий. Беззаботна в том, что касается собственного будущего, ее максима — радоваться настоящему, девиз — пользоваться удовольствиями, не упуская случая». Она не была ни капризной, ни жеманной, в меру кокетлива, но никогда не становилась нудной. Одинаково искренне и убежденно говорила правду и лгала. «Выдумывает, расцвечивает и повествует свои сказки с таким правдоподобием и наивностью, что самый недоверчивый и тот поверил бы ей, если его заранее не предупредить». Никогда не роптала на капризы фортуны, не выказывала чрезмерной радости или грусти. И еще, по свидетельству Боскампа, никакая кровная связь или дружба не удержат ее в неукротимом стремлении к достижению цели. Вместе с тем она «уступчивая и очень веселая, умеет быть в лучших отношениях со своим любовником, друзьями, знакомыми и даже с теми, кого едва знает, все расстаются с ней весьма ею очарованные». Одним словом, как писал посол в своем дневнике, вежливая, покладистая, милая и услужливая София сумела завоевать симпатии всех окружающих, «всей, без исключения, миссии».
Боскамп показывался с нею на частных приемах, часто брал на отдых в летнюю резиденцию.
Слухи о его неблаговидном поведении дошли до Варшавы, и ему пришлось объяснять, что поступает он подобным образом исключительно в интересах дела. Мол, создает о себе впечатление как о рассеянном человеке, менее всего занятом своими прямыми обязанностями. Оправдываясь, он писал королю: «Сижу в деревне с одной весьма красивой гречанкой, которую взял к себе лишь затем, чтобы переключить внимание своих собеседников именно на этот объект, а сам получаю возможность спокойно заниматься делами».
Иначе говоря, давал понять, что использовал Софию как своего рода дипломатическую ширму. Можно полагать, что позднее он стал поручать ей и особые дипломатические задания, имея в виду ее таланты и привлекательность. Хотя точных данных на этот счет нет. Известно лишь, что Боскамп воспользовался Софией для того, чтобы установить дружеские контакты с русским послом Стахеевым. В соответствии с инструкциями из Петербурга тот внимательно и с подозрительностью следил за деятельностью Боскампа, которому, в свою очередь, и пришла в голову мысль с помощью Софии завоевать расположение русского посла. Результат превзошел все ожидания.
Посол русской императрицы Екатерины II был уже немолодым человеком, довольно посредственным, скорее дьячком-чинушей, нежели дипломатом и политиком. Больше всего он интересовался ботаникой. Однако находил время и для интимных развлечений. Хотя был женат и имел шестерых детей. Впрочем, это отвечало обычаям эпохи и нравам дипломатической среды. Он увлекался красивыми гречанками и на свои личные нужды щедро тратил посольские деньги.
Однажды Боскамп затеял прогулку по морю, пригласив участвовать в ней и русского посла. Тот согласился. «Дуду, — вспоминал Боскамп, — переодетая мужчиной, — костюм, который ей очень шел, — была в центре внимания и украшением компании… Во время развлечений она исполняла все, что от нее требовали. Были песни, танцы, восточные позы, полные сладострастия и распущенности, о которых не имеют понятия в Европе, даже во время оргий; она ни минуты ни в чем не колебалась, если это могло развлечь общество…»
Русский посол после этого воспылал такой страстью, что Боскамп даже несколько испугался. Однако с удовлетворением отметил, что Стахеев с тех пор стал гораздо меньше интересоваться деятельностью польской миссии, зачислив Боскампа в свои друзья.
Прошел год с того дня, как София поселилась в здании польской миссии. Близился день отъезда Боскампа. Он задумался, как быть с «воспитанницей»? Взять с собой в Варшаву и держать где-то около себя он не мог. И дело было не столько в содержании — денег на это много не потребовалось бы, — сколько в том, что он мог себя скомпрометировать. Не говоря о ревнивой жене. Родилась мысль пристроить Софию в услужение в какой-нибудь богатый дом. На этот счет имелись даже своего рода заявки, в частности от придворного коронного экс-маршала Францишека Ржевуского — найти молодую гречанку, непременно красивую, для услужения, как он скромно подчеркивал, к его сестре. Но здесь была опасность, что наниматель разгневается, обнаружив, что для него «куплены чулки, уже изношенные послом».
Тогда возник еще один вариант: король требовал закупить проект для строительства турецких бань и привести двух молодых банщиков — турка и турчанку — для него и его кузины княжны Эльжбеты Любомирской. Боскамп предложил в качестве банщицы Дуду. Однако король был наслышан о похождениях своего посла и никак не отреагировал на предложение.
Хочешь не хочешь, Дуду должна была остаться в Стамбуле. Надежды на то, что она когда-нибудь выйдет замуж за европейца, было мало. Едва ли нашелся бы тот, кто «заглотнул бы крючок после того, что о ней всем известно», — рассуждал Боскамп.
Незадолго до отъезда он поселил Софию в доме одного из переводчиков миссии, наказав заботиться о ней. Решив быть благородным до конца, финансово обеспечил ее, оставил в банке депозит на 1500 пиастров в качестве будущего приданого на случай, если какой-нибудь ремесленник или торговец захочет на ней жениться.
И еще одно поручение дал посол: строго ограничить контакты Дуду с матерью и вообще запретить любое общение с теткой Главани. Обе находились на самом дне морального и физического падения.
В двадцатых числах апреля 1778 года Боскамп покинул Стамбул. София осталась в городе.
Майор Витт
По пути в Варшаву Боскамп вынужден был задержаться в Каменец-Подольском, чтобы соблюсти карантинные требования. Здесь он познакомился с комендантом крепости генералом Яном Виттом. У них сложились добрые отношения.
Генерал Витт происходил из армянской семьи. По другим сведениям, его предками были голландцы, осевшие несколько веков назад на землях Речи Посполитой. Родился в начале XVIII века, службу начал в полках иноземцев в 1726 году. От первой жены имел двоих детей. Овдовев, женился вторично на Марианне Любоньской. 29 августа 1739 года она родила сына Юзефа. Ян Витт дослужился до генерала. В 1768 году во время Барской конфедерации ему пожаловали дворянское звание и назначили начальником гарнизона крепости Каменец. К нему благоволил сам король, наградил орденом Св. Станислава и дал торжественное обещание передать занимаемый им пост его сыну. Этот «добросовестный и осторожный дед», как добродушно называл его Станислав Август, был на самом деле весьма суровым и беспощадным. К тому же отличался феноменальной жадностью. Почти не платил жалованья солдатам, без зазрения совести заставлял их работать по дому и содержал так же, как и заключенных (Каменец был и местом ссылки, и тюрьмой), которых тоже использовал в личных целях как рабочую силу.
Тем временем София пребывала в Стамбуле. Правда, некоторые историки, в частности А. Ролле, писавший в прошлом веке, утверждали, что София прибыла в Каменец в свите Боскампа-Лясопольского, который вез ее якобы в подарок королю. Е. Лоек, основываясь на новейших данных, приводит другие факты. Не совпадают у этих авторов и временные денные. Так, Ролле относит появление Боскампа в Каменце только летом 1778 года, тогда как Лоек считает, что посол прибыл сюда в апреле. А летом, в июле, он был уже в Варшаве.
Здесь и произошло событие, решительным образом изменившее судьбу Софии, — умерла жена Боскампа. В его дневнике, написанном как бы от третьего лица, мы читаем: «Поскольку смерть жены погрузила его в пучину горести, прошло много времени, прежде чем он вспомнил о девушке, оставленной в Стамбуле… Но спустя время, постоянно получая от нее письма и слыша со всех сторон прекрасные отзывы о ее безупречном поведении, не имея сил отказаться от общения с женщинами, он пришел наконец к выводу, что ему очень помогла бы та девушка, все тайники сердца которой он знал и манеры поведения которой считал единственно способными вывести его из той жесточайшей ипохондрии, в какую он впал». Не долго думая, он уведомил ее, что если бы она захотела прибыть к нему в той же самой роли, какую играла прежде, он постарался бы устроить ее жизнь, выдав позднее замуж за какого-нибудь местного грека-торговца.
Боскамп не сомневался, что «воспитанница» оценит его милость и великодушие. И не ошибся. В январе 1779 года София стала собираться в дорогу. В путешествии ее сопровождал тот самый Карло, который положил начало всей этой истории.
Поездка была сложной и долгой. Наконец добрались до Фокшан, городка на границе Молдавии. Затем достигли Бухареста, где София серьезно заболела. К тому же обнаружились какие-то неполадки с ее паспортом — что-то в нем напутал стамбульский чиновник. Пришлось задержаться в ожидании уточнений.
Тем временем София, поправившись, решила поразвлечься. Недолго думая, она завела роман с одним молодым греком. Когда сопровождавший ее Карло посмел упрекнуть ее, она устроила истерику, пригрозив, что «заставит дорого заплатить за беспочвенные подозрения и неуважение к нареченной господина посла». Мало того, она пообещала всего добиться для него от Боскампа, если он будет уважительным и доброжелательным к ней. Иначе говоря, пробовала подкупить его. Ее уверенность и впервые прозвучавшие слова о том, что она нареченная господина посла, поколебали бдительность Карло. Если София действительно будущая госпожа Боскамп, то не лучше ли сделать вид, что не замечаешь ее поведения.
После грека у нее начали бывать и другие. Было уже поздно скрывать похождения прекрасной гречанки, они стали достоянием многих. И вскоре слухи о непристойном поведении Софии дошли до Боскампа. Возмущенный, он решил положить конец скандалу и отправить ее обратно в Стамбул с одним греческим купцом.
Не на шутку испугавшись такого оборота дел, София изобразила перед купцом невинно оскорбленную и употребила все свои актерские способности, чтобы убедить его в том, что ее хотят специально очернить в глазах обожаемого ею посла. Грек не только поверил ей, но даже одолжил денег на поездку до Варшавы. В своем письме к Боскампу он убеждал, что девушка ни в чем не повинна и пылает к нему подлинной страстью.
Неизвестно, поверил ли Боскамп письму, однако, зная, что путь Софии на Варшаву пройдет через Каменец, отправил туда небольшую сумму денег и просьбу к некоей вдове Эльжбете Черкасовой предоставить приют Софии, пока не пребудет за ней его курьер.
В то же время он сообщил своему приятелю Яну Витту некоторые подробности о происхождении девушки, попросив взять на себя временную опеку над ней. Не преминул также предупредить, что нужно следить за каждым ее шагом.
И вот в начале апреля 1779 года через Яссы София добралась до Каменца, где и предстала перед вдовой Черкасовой. Здесь она узнала, что Боскамп выделил на ее содержание пять злотых ежедневно. Хотя сумма была вполне приличной, чтобы вести относительно сносную жизнь, София была не очень рада: в последнее время привыкла к более высокому уровню содержания.
Довольно скоро ей удалось привлечь на свою сторону старую вдову, и та разрешила несчастной девице принимать гостей, чтобы скрасить время и развлечься в компании местных офицеров.
Среди них особенно частым гостем стал майор Юзеф Витт — сын коменданта крепости. В его лице фортуна послала Софии выгодный шанс. Он без памяти влюбился. Но могла ли она ответить ему взаимностью?
Майору было сорок лет. Ничем особенным он не выделялся, был некрасив и циничен. (К сожалению, не сохранилось ни одного его портрета.) Тем не менее София решила разыграть эту карту. Она использовала весь свой талант обольщения, чтобы как можно крепче привязать к себе влюбленного майора. Вела себя на сей раз более чем скромно, не допускала никаких вольностей.
Видимо, тогда-то и родилась легенда, ею же сочиненная, о ее якобы знатном происхождении. Не моргнув глазом, она поведала майору о том, что будто бы принадлежит к очень известному греческому роду. Мастерски соединив выдумку с подлинными историческими именами, София призналась, что ее дальняя родственница Локсандра Скарлатос, дочь поставщика гарема турецкого султана, вышла замуж за князя Панталиса Маврокордато, потомка древних византийских владык. От этого брака и пошел род Маврокордато Скарлатос де Челиче. Последняя фамилия принадлежала ее итальянскому предку. Таким образом, в жилах Софии текла кровь греческая и итальянская. Среди предков она имела также право называть волошских и мултанских господарей. Словом, что бы ни болтали злые языки, какие бы небылицы ни сочиняли о ее неблаговидном прошлом, она потомок сразу двух княжеских родов — Маврокордато и Челиче.
Поведав майору Витту эту легенду, не преминула ненароком заметить, что никогда еще в жизни не принадлежала ни одному мужчине, а является нареченной Боскампа, который намерен вскоре на ней жениться. Желала ли она тем самым распалить ревность майора и еще пуще воспламенить его страсть? Как бы то ни было, Юзеф Витт, и без того по уши влюбленный, Поверил ее россказням. Хотя отец и предупредил его о том, что знал о Дуду из писем Боскампа. Но недаром говорится — любовь слепа. Майор не желал верить, как он считал, наветам. Тем более что София категорически отвергала адюльтер — достаточно она услаждала мужчин, служа им для любовных утех. Пора было всерьез подумать о своем будущем. Возможно, это последний для нее шанс. Она твердо заявила Витту, что путь в ее спальню идет через алтарь.
Но прежде чем тот окончательно решился, подоспел курьер из Варшавы. Он привез строгий наказ Боскампа коменданту крепости выдать Софии сто рублей и отправить ее обратно в Стамбул. Заодно потребовал вернуть ему все его письма, которые когда-то писал ей.
Пока ехали до Потошан, у Софии было время поразмыслить над ситуацией. Стоит ли ей возвращаться? Что ждет ее в Стамбуле? Снова нищета, забота о хлебе насущном, который она умела добывать только одним способом. Недолго думая, она сказалась больной, кричала от боли. Было ясно, что продолжать путь она не может. Сопровождавший ее курьер боялся двинуться дальше. А еще через пару дней София уговорила его ехать обратно в Каменец.
Витт встретил ее с распростертыми объятиями и без колебаний предложил тотчас же обвенчаться. Старый генерал Витт воспротивился этому браку своего сына с «мадам, которую продавали на базаре». Однако сын пренебрег волей отца. И 14 июля 1779 года ксендз Антоний Хмелевский, каноник кафедральный каменецкий, благословил брак в костеле неподалеку от Зенковиц — предместье старой крепости, с согласия Адама Красинского, каменецкого бискупа. Венчались Юзеф Витт, шеф пехотного полка, с Софией Главони. Свидетелями были Игнаций Прыбышевский, капитан того же полка, и Симеон Квятковский, местный житель.
Венчание было тайным. Старик Витт поначалу ничего не знал о сюрпризе, который собирался преподнести ему сын. Узнав о случившемся, генерал писал после злосчастной свадьбы: «День именин (Св. Иоанна) провели как поминки, так как в этот день я должен был уступить мольбам сына и простил его за то, что без ведома родителей женился на той чужестранке, которую его милость Боскамп привез себе в жены. И вот Боскампу венец гороховый, а нам крапивный. Надо, значит, и это испытание принять от Бога. Сын стоял уже по милости Бога на такой ступени, с которой мог достичь лучшего положения. Но если он хочет довольствоваться этой долей, пусть Бог дает им счастие».
Утешая старика, говорили, что невеста происходит из старинного рода, воспитывалась будто бы в доме французского посла (еще одна версия о благородном рождении и воспитании Софии). Увы, документы опровергали эти басни. Скорее всего, на непреклонного старика Витта повлияла сама невестка. Она будто бы на коленях умоляла старика генерала о прощении и благословении сына и ее мужа.
В этот момент София была дивно хороша. Большие черные ее очи смотрели покорно и преданно, движения полны несказанной прелести и грациозности, на губах смиренная мольба — и суровый генерал уступил. «Встань, моя милая, — услышала София его дрогнувший голос. — Ты так прекрасна, что не удивляюсь сыну, сделавшему глупость. Встань! Прощаю и благословляю».
Скажу сразу, что мать Юзефа так и не смогла смириться и простить сыну этот мезальянс. Она слегла и уже больше не вставала. Год спустя она скончалась.
Боскамп, узнав о событии в семье Виттов, вздохнул с облегчением. Его вполне устраивал такой поворот событий.
Прекрасное создание
Осчастливив майора Витта, отдав ему руку и сердце, София обрела наконец покой после всех тех неудач и унижений, которые пришлось ей пережить в детстве и юности. Мрачное прошлое, о котором не хотелось вспоминать, казалось, кануло в Лету, осталось по ту сторону церковного порога. Единственное, что ее еще как-то связывало с этим ненавистным прошлым, были родственники, оставшиеся в Стамбуле, — мать и ее сестра, тетка Софии. Вскоре тетка была вызвана ею в Каменец.
София представила ее как свою сестру и пыталась сделать любовницей генерала Витта, но тот оказался слишком стар для такой роли. После чего ей пришлось уехать в Яссы. Приблизительно тогда же в Каменце возник и Главани, бывший муж тетки, прослышавший о жизненной удаче Софии. Он охотно вспоминал прошлое, болтал чего не следует. И София поспешила его спровадить в Варшаву, где благодаря Боскампу он получил место переводчика при дворе. Дальнейшая его судьба неизвестна.
В Каменце София очень скоро завоевала популярность как самая экзотическая и необыкновенная греческая красавица. Никто и представить себе не мог, что еще недавно эта красавица была наложницей и ее услугами мог воспользоваться чуть ли не каждый. Прошлое больше не тяготело над ней. И, как писал один французский дипломат, она начисто стерла память о начале своей позорной истории, о том, во что превратила тогда свою молодость и как использовала красоту. Теперь ее принимали с тем поклонением, какое оказывают самым добродетельным женщинам. Хотя время от времени и вспыхивал слушок о ее каких-то мимолетных романах.
Рассказы о необычайной, пленительной красоте молодой пани Витт летом 1789 года достигли Варшавы. Случилось это после поездки в Каменец генерала подольских земель князя Адама Черторыйского. В его свиту входил тогда еще молодой Юлиан Немцевич, впоследствии известный писатель. Его впечатление от пани Витт стало достоянием варшавской публики. Он писал о Софии: «Самой большой достопримечательностью Каменец-Подольского была невестка старого генерала… Не знаю, могли ли Елена, Аспазия и Таис, самые прекрасные афинянки, прелестью и красотой превзойти ее. Я не видел в своей жизни более прекрасного создания. Правильнейшие черты лица, самые сладкие, самые восхитительные глаза источали чарующую улыбку, ее голос брал за душу. Глядя на нее, я сказал бы, что это живой, сошедший с небес ангел. Но, к сожалению, как обманчива внешняя оболочка. Это столь прекрасное, столь обольстительное тело содержит в себе самую коварную душу».
Не ясно, что под этими последними словами имел в виду писатель. То ли жестокое кокетство, то ли те слухи о прошлом Софии, которые все же могли дойти до него. Как бы то ни было, с этого момента начался великий успех Софии. Она буквально ошеломила своей красотой Варшаву, где появилась в феврале 1781 года. В столице супруги Витт стали гостями самого монарха. Станислав Август с давних пор благосклонно относился к отцу и сыну Виттам. Теперь у него появился новый повод интересоваться этой семьей.
Удовольствие видеть своей гостьей прекрасную гречанку стоило королю двенадцать дукатов ежемесячно. (Она была представлена ему в начале марта.) Из королевского кошелька оплачивалась и снятая для супругов квартира. Целых два месяца София была сенсацией и предметом всеобщего внимания. «Ее появление повсюду вызывало головокружительный успех, — писал Немцевич. — Не говорили ни о чем, кроме как о прекрасной гречанке. Я помню, что когда однажды она появилась на многолюдной ассамблее у Огиньской, жены гетмана, все, словно потеряв разум и забыв о приличиях, окружили ее. Некоторые, чтобы лучше рассмотреть, даже влезли на столы и кресла».
Это был мало сказать успех, это был триумф. Подумать только, еще три года назад она была содержанкой, едва ли не рабыней. И вот она супруга польского офицера, дама, которую принимает сам король. Было от чего вскружиться голове и задуматься о своем более высоком предназначении. Не тогда ли уже она решила, что роль жены майора, пусть в будущем даже госпожи комендантши, слишком ничтожна для нее. Больше того, из супруга и благодетеля майор Витт становится препятствием на пути ее дальнейшего восхождения.
Можно считать, что с этого момента началась сначала скрытная, а с годами все более явная, упорная борьба — с его стороны за то, чтобы удержать подле себя женщину, которую любил и спас от морального и физического падения, а с ее — за разрыв брачных уз, которые через пару лет вовсе не казались столь уж привлекательными.
Тем временем успех Софии в Варшаве был увенчан изысканной одой великого Трембицкого «Госпоже Витт, проезжающей с мужем через Варшаву на воды в Спа». Придворный поэт сравнивал ее с троянской Еленой Прекрасной, красота которой на многие годы лишила мира и покоя древнюю Элладу.
По пути на воды Витты провели несколько дней в Берлине. София была представлена потсдамскому двору и привлекла внимание самого Фридриха II. Будто бы старый король, увидев Софию, воскликнул: «Даю слово, если в ее стране много таких мордашек, как у нее, то стоило бы туда поехать!»
И еще один монарх повстречался тогда на пути Софии.
В Спа отдыхал австрийский император Иосиф II. Он был так восхищен красотой и обаянием пани Витт, что в одном из своих писем в Париж к своей сестре Марии-Антуанетте сообщал о предстоящем приезде Софии и настойчиво рекомендовал познакомиться с ней. Подобного рода совет был чем-то исключительным и тем более удивительным, что вскоре по прибытии супругов Витт в Париж, 17 октября 1781 года, София родила сына, которому при крещении дали имя Ян. Позже в кафедральном каменецком костеле в книгу о рождении была вшита метрика на французском языке о рождении сына у законных супругов Витт.
Примечательно, что крестным отцом ребенка вызвался быть сам Станислав Август. Тогда же он заявил, что муж Софии наследует должность начальника Каменецкого гарнизона.
В Париже повторилась варшавская история. София была представлена в самых лучших домах. Особое внимание ей уделяла графиня Диана де Полиньяк. Кстати говоря, и сам Витт по примеру многих поляков, проживавших тогда в Париже, присвоил себе титул графа. Так что отныне жена его гордо именовала себя «София, графиня де Витт». И уж совсем поразительно, что ею заинтересовались сразу два брата короля — будущие Людовик XVIII и Карл X. С одним из них, по слухам, она была даже в близких отношениях.
Мадам Виже-Лебрен, известная портретистка, встречавшая Софию в парижских салонах, так описывает ее в своих мемуарах: «Она была тогда молода и необыкновенно прелестна, явно горда своей потрясающей фигурой. О ее чудесных глазах говорили так часто, что я слышала, как однажды на вопрос о ее самочувствии в тот момент, когда у нее воспалились веки, она ответила: „Ах, болят мои прекрасные глазки“. Конечно, — продолжала Веже-Лебрен, — может быть, она тогда не столь хорошо владела французским, хотя, как правило, все польки прекрасно говорят по-французски и даже без акцента». Этот анекдот об удивительном ответе Софии часто рассказывали как свидетельство ее наивного обаяния.
На обратном пути из Парижа Витты заехали в Вену. И снова — успех Софии в высшем свете, покровительство самых знатных особ, вплоть до канцлера Каунитца.
Миновав, к досаде Станислава Августа, Варшаву, супруги вернулись в Каменец. Как ни странно, но местные помещики не выказали к Софии того интереса и поклонения, которые проявляли к ней в других местах. Она встретила даже своего рода афронт, особенно со стороны дамского общества. Когда она однажды решила посетить резиденцию Потоцких в Тульчине, жена графа Станислава Щенсны Потоцкого Юзефина, предупрежденная заранее, выехала в свою деревню. София вернулась не солоно хлебавши восвояси.
Но где ее превозносили и оказывали ей всяческие почести, так это в Яссах. Здесь жила «сестра» Софии, то есть тетка Главани, и она нередко навещала ее. Никто не вспоминал о том, как шесть лет назад она появилась в городе проездом из Стамбула — никому не известная, бедная и униженная. София была теперь непременной участницей и украшением всех увеселений — балов с фейерверками и пушечной пальбой. Ей доставляло удовольствие кружить головы офицерам и сводить с ума местную молодежь. Она словно мстила за то презрение, которое выказывали ей здесь прежде.
София родила второго сына Корнелия, вскоре умершего. В тот же год скончался и старый генерал Витт. София стала госпожой комендантшей. В глазах обывателей это было очень высокое положение. Гарнизон, город и окрестности были, можно сказать, у ее ног. Но власть без богатства казалась ей непрочной да и недостаточной. Путь к поставленной цели лежал через Варшаву. То и дело она выискивала предлоги, чтобы вырваться из каменецкого захолустья. Она хорошо помнила, какой интерес проявил к ней Станислав Август. Но как напомнить о себе, как заинтересовать монарха?
Неожиданно подвернулся удобный случай.
В Каменце объявился некий господин, близкий ко двору. Звали его Доминик Комелли. Личность интересная и загадочная. То ли итальянец, то ли немец, он иногда подписывался как Комелли де Штукенфельд. Неизвестно, как он познакомился с Софией и какие отношения их связывали. Известно лишь, что он по ее просьбе взялся устроить поездку в Варшаву. Для этого написал самому королю и его брату князю Казимежу послание, в котором уверял, что София Витт самая красивая и добродетельная из женщин. Все, что о ней болтают, не больше чем навет завистников. «Я могу засвидетельствовать это лучше, чем кто-либо иной, — писал он. — Шесть месяцев находясь рядом с ней и не покидая ее ни на минуту, я сумел завоевать ее дружбу и глубокую привязанность ее благородного сердца».
Рекомендация человека, которому король, видимо, доверял, сыграла свою роль. И если до этого Станислав Август был склонен верить слухам о неблаговидном поведении Софии, то теперь изменил свое отношение. И вот уже София покинула ненавистный Каменец и оказалась в Вишневце, где ожидали короля из поездки в Канев. Ей оказали здесь теплую встречу. Особое внимание уделила ей двоюродная сестра короля, жена великого коронного маршалека Урсула Мнишкова. В мае 1787 года она писала матери, что среди гостей находится и пани Витт. Портрет, нарисованный ею, свидетельствует о той эволюции, которую прошла София, а заодно вновь показывает, каким незаурядным талантом лицедейки она владела. «Находят, что она изменилась на лицо, — сообщала сестра короля. — Я этого не заметила, мне она кажется премилой, она многое обрела со всех точек зрения, чрезвычайно обаятельна, изысканна в выражениях и лишь настолько демонстрирует несмелость, насколько ее должно иметь женщине, чтобы быть интересной. Путешествия, чтение очень ее образовали, мысли ее столь же свежи, как и личико, а способ выражения их весьма оригинален. Вместе с тем она обнаруживает естественную скромность, отнюдь не показную и очень привлекающую к ней». И далее из письма мы узнаем, что София задумала предпринять поездку в Стамбул для свидания с матерью. Вояж должен был состояться через месяц. В нем согласилась участвовать целая компания, в том числе и Урсула Мнишкова. Всего тридцать с лишним человек, в том числе девять женщин. Во второй половине июня судно «Екатерина Великая», принадлежавшее варшавскому банкиру Тепперу, покинуло Херсон.
Надо заметить, что в тот момент такие путешествия по Черному морю были небезопасными. В любую минуту все могло полыхнуть от грохота судовой артиллерии — отношения России и Австрии с Турцией были крайне напряженными.
Неудивительно, что прогулка, предпринятая в столь опасной обстановке, казалась многим странной и далеко не развлекательной. Не верилось, чтобы компания скучающих великосветских дам и их поклонников решилась на такой риск. Тут скрыта какая-то загадка. Какая? Не иначе как замаскированное разведывательно-политическое предприятие. Кто-то был заинтересован, чтобы его агент оказался в этот драматический момент в Стамбуле. Буквально день спустя после отплытия «Екатерины Великой» началась русско-турецкая война.
Кто же мог быть в таком случае тем самым русским агентом, посланным в Стамбул? Многие историки считали, что им была София, хотя точных данных на сей счет так и не обнаружили.
Тем не менее легенда эта жила многие годы. Софию обвиняли в том, что она якобы через французскую миссию в Стамбуле и ее посла Шуазеля передавала в Петербург сведения о турецкой армии и намерениях французов. Нет никаких данных о связях в тот момент госпожи Витт с русскими дипломатическими или военными кругами, они состоятся позже, через год. Верно здесь, пожалуй, лишь то, что София действительно общалась с Шуазелем, которого знала еще по Парижу. Больше того, их дружеские поначалу отношения скоро переросли в интимные. Но это отнюдь не значит, что прекрасная гречанка играла роль русского шпиона или тайного дипломатического курьера. Едва ли стоило посылать такого секретного агента, да еще в обществе довольно многочисленной компании. Любой купец мог выполнить задание по сбору информации и лучше, и надежнее.
Подошло время Софии возвращаться. Шуазель, человек широкий и щедрый, устроил ей роскошные проводы, про которые говорили, что «расставание было достойно их нашумевшего романа».
Неудивительно, что слухи об этом очередном приключении Софии дошли до Варшавы. Сплетни о супружеских неурядицах Витта обсуждала вся столица, все ожидали скандала. Незадачливый муж прекрасной Софии стал всеобщим посмешищем. Но и Софии оказали холодный прием — слишком откровенным и вызывающим было ее поведение в Стамбуле. Столичные ханжи не могли ей этого простить. Поэтому задержаться в Варшаве ей не пришлось. Она поспешила вернуться в Каменец. Витт простил ее.
Фаворитка светлейшего
Неизвестно, что делала София в конце года и в начале следующего. Ходили слухи, что она посетила Петербург, лично докладывала о своей шпионской миссии Екатерине II и якобы получила от нее в награду земли в Белоруссии. Однако, обвиненная в распутстве, была вынуждена с позором оставить столицу. Впрочем, все это не находит документального подтверждения. Источники хранят на этот счет молчание. В частности, не упоминает об этом ни одним словом такой надежный свидетель, как польский посол Август Деболи. Скандал такого рода, как изгнание госпожи Витт, несомненно, нашел бы отражение в его секретной корреспонденции. Скорее всего, по инерции продолжала действовать легенда о шпионской деятельности Софии. Причем слились в одно ранние и более поздние события. Так, София Витт действительно удостоилась монаршей милости и получила земли в Белоруссии. Но произойдет это семь лет спустя. И поводом для монаршей ласки будет совсем иная причина — протекция и ходатайство самого могущественно из русских вельмож Светлейшего князя Григория Потемкина. Возникает вопрос: где, при каких обстоятельствах София познакомилась с всесильным князем?
Шла, как мы знаем, русско-турецкая война. В мае русские войска под командованием генерал-поручика Ивана Петровича Салтыкова осадили крепость Хотин. Осада оказалась долгой. Жизнь в лагере текла однообразно и скучно. Чтобы как-то скрасить время, Салтыков, большой сибарит и любитель женщин, развлекался в кругу местных красавиц. Балы и прочие увеселения следовали чередой. Однажды здесь появилась София Витт, благо Каменец находился неподалеку и вполне естественно было пригласить знаменитую гречанку. София, надо полагать, тем охотнее воспользовалась приглашением, что генерал Салтыков, которому было тогда 58 лет, не только славился военными заслугами и храбростью, но и обладал громадным состоянием. Он был женат на дочери графа П. Г. Чернышева и имел четырех детей. По характеру мягкий и добродушный, простой в обращении, он, однако, отличался властным нравом и привык повелевать. Его увлечению женским полом, пожалуй, уступала лишь страсть охотника — держал до ста собственных псарей. Но в условиях войны об охоте пришлось забыть. Тем с большим азартом генерал предавался любовным развлечениям.
София покорила его сразу, все остальные дамы были забыты. В честь прекрасной гречанки генерал давал бесконечные балы, щедро одаривал свою возлюбленную. Под властью ее чар он готов был исполнять любую ее прихоть. И София не преминула воспользоваться этим.
В осажденном Хотине находилась ее тетка Главани, к тому времени ставшая женой хотинского паши. София надумала переслать ей письмо. Но как это сделать в условиях осады? Как доставить послание в осажденный горд? Случай скоро представился.
Как писал в своих мемуарах участник тех событий генерал Л. Н. Энгельгардт, турки соглашались на капитуляцию и предлагали прислать парламентариев. София уговорила генерала передать с ними ее письмо. Генералу это грозило большими неприятностями, если бы об этом узнал командующий русскими войсками фельдмаршал Потемкин.
Салтыков доложил, что турки готовы сдаться, просят лишь о трехдневном перемирии. Потемкин, ожидая вести о капитуляции, приказал было уже зарядить пушки, дабы возвестить о новой победе. Но тут прибыл курьер от Салтыкова с новым рапортом. В нем говорилось, что он согласился продлить перемирие еще на три дня, а потом еще на столько же. Такая уступка врагам могла бы дорого обойтись генералу. Но он был влюблен и, поддавшись мольбам своей пассии, рискуя, выполнил ее просьбу — затягивал переговоры, чтобы продлить переписку Софии с теткой.
В конце концов Потемкин, видимо, все же узнал о причине отсрочки капитуляции. И тогда, чтобы смягчить его гнев, Салтыков решил представить ему прекрасную гречанку. Так София оказалась в ставке Светлейшего.
Военная кампания в тот год проходила трудно, с большими потерями. Но Потемкин, верный себе, не ограничивал себя в удовольствиях и развлечениях, намного превосходивших по размаху и пышности подобные увеселения в лагере Салтыкова. Балы, театральные и балетные представления, концерты под управлением знаменитого Сарти. Непременными участниками этих празднеств были приближенные главнокомандующего принц де Линь, граф Браницкий, князь Нассау, Юзеф Понятовский и другие. А украшением его свиты — прекрасные дамы: его невестка графиня Самойлова, графини Браницкая, Головина, Гагарина и, конечно, графиня Долгорукая, жена Василия Долгорукого, давняя пассия Потемкина.
Однако стоило ему увидеть Софию Витт, как все они были забыты. Престарелый ловелас, как юноша, воспылал страстью. Крепость пала быстрее, чем он ожидал. О том, как это произошло, поведал все тот же Немцевич. И хотя его рассказ сродни самому обычному анекдоту, его стоит привести.
Будто бы однажды утром Потемкин пригласил к себе Софию. Она застала его лежащим в собольей шубе, неряшливым, непричесанным. Рядом стояла шкатулка, полная жемчуга и драгоценных камней. Потемкин, перебирая их, взял пригоршню, высыпал ее Софии за декольте и насытил свою похоть. С этого момента София на несколько лет стала неизменной спутницей всесильного князя. Однако как развивались отношения между ними, известно мало. Каково было ее влияние на него и, возможно, на его политические решения? Какую пользу, в том числе и чисто материальную, извлекала она из этой связи? На сей счет почти не сохранилось каких-либо достоверных данных. Лишь немногие источники, прежде всего личные мемуары, проливают некоторый свет на то, что происходило между ними в Яссах, штаб-квартире Потемкина. Так, мадам Виже-Лебрен писала, например, что Потемкин окружил Софию всем, на что способен учтивый и галантный рыцарь.
Госпожа Витт старалась играть роль гордой дамы, но никогда не гнушалась из своей красоты извлечь реальные для себя или своей семьи выгоды. Так, София решила выхлопотать мужу какое-нибудь доходное местечко на русской службе. Это тем более было бы кстати, поскольку о Витте начали ходить разные компрометирующие его слухи. Что он-де якшается с русскими, имеет контакты со ставкой Потемкина. К этому не преминули присовокупить и поведение его жены, открыто появлявшейся в стане русских в то время, когда в Варшаве патриотически настроенные круги все настойчивее требовали разрыва с Россией.
Поначалу Витт пробовал защищаться, но вскоре сделал выбор. Отпросившись в отпуск и получив на то разрешение непосредственного своего начальника Станислава Щенсны Потоцкого — генерала коронной артиллерии и командующего украинской дивизией, Витт поехал прямехонько в ставку к Потемкину, не рассчитавшись за средства, выделенные на содержание каменецкой крепости. Каменецкая кастелянша Катарина Коссаковская, кузина Потоцкого и известная сплетница, сообщила ему, что, проезжая через Львов по дороге к князю Потемкину, генерал Витт хвастал, что назначен губернатором Херсона.
Тем временем в варшавских салонах распевали стишок о том, что София «использует свое тело, чтобы покрыть грехи мужа» (имелись в виду его переход на русскую службу и растрата денег, предназначавшихся на содержание крепости).
Осенью 1789 года был назначен новый комендант каменецкой крепости генерал Юзеф Орловский. Что касается Витта, то он вскоре открыто появился в Петербурге. Туда же прибыла и София. Но не для встречи с мужем, а на свидание с Потемкиным. Он явился в Северной Пальмире как победитель турок под Очаковом, после кровавого штурма овладевший этой крепостью.
Верный себе Светлейший вел шумную жизнь, кутил и куролесил, и всюду с ним появлялась прекрасная София. Князь демонстративно ей поклонялся, разъезжал с ней в одной карете и открыто выставлял ее как свою любовницу. Все это грозило обернуться скандалом, если бы не вмешательство Екатерины II. Она пригласила Софию к себе, приняла ласково и милостиво одарила бриллиантовыми серьгами и дорогими тканями. В письмах к ней называла не иначе как «прекрасная графиня Витт». И даже преподнесла ей в дар какие-то земли в Белоруссии. Вполне возможно, императрица действовала по просьбе своего фаворита.
Спустя две недели после появления в столице Потемкина пополз слух о его охлаждении к прекрасной гречанке. Польский посол Деболи признавался, будто сама пани Витт жаловалась, что князь Потемкин, демонстрируя публично их связь, дает повод для сплетен. И делал вывод, что едва ли эта связь продлится долго, называя ее скороспелой и поверхностной.
В своем прогнозе посол ошибся. София оставалась при Потемкине до самой его смерти. Но еще до этого произошли события, коренным образом повлиявшие на русско-польские отношения.
В мае сейм в Варшаве принял новую конституцию. Потемкин убеждал Екатерину немедленно двинуть войска и образумить Речь Посполитую. Свои планы он строил в расчете на трех польских магнатов — Станислава Щенсны Потоцкого, Северина Ржевуского и Ксаверия Браницкого. Кстати говоря, они и сами просили о помощи.
Потемкин срочно выехал в свою штаб-квартиру в Молдавии. София его сопровождала. Можно предполагать, что в этот трудный для Польши момент король Станислав Август попытался воспользоваться своим былым знакомством с Софией и через нее повлиять на позицию Потемкина в польском вопросе. Увы, для этого, даже если бы она и захотела выполнить просьбу короля, уже не оставалось времени. В октябре 1791 года князь Потемкин умер. За день до его смерти в Яссы прибыли генерал коронной артиллерии Потоцкий, полевой коронный гетман Ржевуский и коронный гетман Браницкий.
Была ли удручена или тем более потрясена София смертью своего всесильного покровителя? Обратимся к свидетельству Юзефа Орловского. «Никто из поляков, — писал он из Каменца, — так не переживает, как пани Витт. Она заявила мне, что потеряла отца». И с иронией добавляет: «Я и не знал, что Потемкин был ей отцом». Что чувствовала София на самом деле, сказать трудно. Известно лишь — горевала она недолго.
Едва покончили с траурной церемонией, как светская жизнь вновь потекла своим чередом. Польские паны, с которыми велись секретные переговоры, не желая отставать от русских вельмож, один за другим закатывали невиданные балы. На одном из них, устроенном Потоцким по случаю дня ангела императрицы, София пользовалась особым вниманием и благосклонностью хозяина. Самый могущественный из польских магнатов, восхищенный ее красотой, навсегда был покорен прекрасной госпожой Витт.
Потоцкие из Кристинополя
Многие годы Кристинополь на Волыни был главной родовой резиденцией Потоцких. (Теперь это город Червоноград Львовской области.) Фамилия была древняя, некоторые даже считали, что ее представители могут претендовать на польский трон. Во всяком случае, многие годы Потоцкие играли в Короне (то есть в Королевстве Польском) видную роль. Наиболее знатными и богатыми считались Потоцкие из Кристинополя. Родоначальником этой линии был великий коронный гетман и краковский каштелян (владелец замка) Феликс Казимеж, умерший в 1702 году. У него было два сына: Юзеф, великий коронный хранитель, и Ежи — бельский маршалек.
В 1700 году у Юзефа родился сын Франтишек Салезий. Он-то и наследовал Кристинополь, ему же досталась и большая часть баснословного состояния. Со временем он станет киевским воеводой. Человек он был упрямый, гордый и вспыльчивый, типичный польский магнат, кичившийся своей родовитостью и убежденный в своем естественном праве решать судьбы страны.
От первой жены Зофьи Ржевуской детей у него не было. Овдовев, он женился вторично на своей дальней кузине, дочери познанского воеводы Анне Эльжбете Потоцкой, взяв в приданое 40 деревень. Теперь необозримые владения киевского воеводы тянулись по всей Червонной Руси (Галиции), охватывали Краковское и Сандомирское воеводства. Ему принадлежала большая часть Брацлавщины, в частности Браилов, Умань с окрестностями и Нестервар, названный позднее Тульчином. Но главной резиденцией по-прежнему оставался Кристинополь. Здесь и появились на свет все пятеро детей четы Потоцких: четыре дочери и один сын — Станислав Щенсны, родившийся в 1752 году. Он и стал единственным наследником гигантского состояния.
С раннего детства окруженный заботой и повышенным вниманием, Щенсны рос слабохарактерным и уступчивым. Что весьма поражало тех, кто знал его родителей, железный характер каждого из них, подчас суровый и жестокий. Было известно, например, что во дворце в Кристинополе царили бесправие и предвзятость. За малейшую провинность слуг наказывали мочеными розгами, а могли и засадить в темницу на хлеб и воду. Всеми экзекуциями руководила сама Анна Потоцкая. И никому не удавалось смягчить гнев хозяев.
Единственное, что унаследовал сынок из фамильных черт, — это родовую спесь и веру в свое избранное предназначение. Когда ему исполнилось 18 лет, в округе вспыхнула какая-то эпидемия. Чадолюбивые родители поспешили отправить своего отпрыска подальше, чтобы не рисковать его здоровьем. Так Щенсны оказался в доме булачевского ловчего Комаровского. Семья эта принадлежала к старой шляхетской фамилии и пользовалась всеобщим уважением. А дочка Гертруда всеобщим поклонением. Однако всем воздыхателям она предпочла молодого Потоцкого. Между ними вспыхнула любовь. Родители девушки отнеслись к их роману благосклонно — родство с такой семьей было более чем привлекательным.
Кончилась эпидемия. Щенсны вернулся домой, но продолжал посещать Сушно — имение Комаровских. Последствия этих визитов не заставили себя ждать — Гертруда забеременела. Тогда разгневанные родители девушки принудили молодого повесу тайно обвенчаться с ней. Почему тайно? Да потому, что и сам Щенсны и Комаровские опасались известить Потоцких о венчании — для них брак их сына с дочерью мелкопоместного шляхтича был мезальянсом.
Однако родители очень скоро узнали о венчании сына и вынудили его подать в суд прошение о признании брака недействительным, поскольку, дескать, он был заключен под давлением Комаровских. Тут кому-то из семьи Потоцких пришла мысль похитить Гертруду и упрятать в одном из Львовских монастырей, где настоятельницей была дальняя родственница Потоцких.
Зимней февральской ночью 1771 года неизвестные напали на усадьбу Комаровских, схватили Гертруду и бросили в крытую повозку. С тех пор ее никто не видел. Предполагали, что по тайному приказу супругов Потоцких она была убита и брошена в реку.
Между семьями начался длительный судебный процесс. А тем временем главный виновник всего случившегося всячески старался загладить вину перед родителями. Переживал ли он гибель жены и ребенка? Можно полагать, что по-своему скорбел. Дабы отвлечь сына от угрызений совести и тягостных воспоминаний, его отправили в заграничное путешествие.
Неожиданно и, как считали, при таинственных обстоятельствах умерла Анна Эльжбета — мать Щенсны. Спустя 10 месяцев тяжело заболел и Франтишек Салезий. Он умер как раз в тот момент, когда дело о смерти Гертруды получало все большую огласку. Но и умирая, он был уверен, что спас легкомысленного сына от позорного неравного брака.
Станислав Щенсны Потоцкий стал обладателем огромного состояния. Он владел около 1,5 млн. гектаров, на них трудилось 130 тысяч крепостных, годовой доход его превышал 3 млн. злотых. Первое, что он сделал, — покончил тяжбу с Комаровскими, выплатив им 700 тысяч злотых. И почти сразу же по окончании судебного процесса женился. На этот раз его избранницей стала дочь краковского кастеляна Юзефина Амалия Мнишек — из древней магнатской семьи. Скажу сразу, у них было 11 детей, но лишь трое старших были рождены от законного супруга. Юзефина оказалась, мягко говоря, любительницей амурных похождений, она подолгу жила за границей и вела откровенно свободный образ жизни. Но это будет потом, когда супруги станут жить раздельно. А поначалу Станислав Щенсны был безумно влюблен в свою жену. Следует, однако, заметить, что Юзефина, несмотря на все свои тайные и явные похождения и прегрешения, внешне всегда вела себя как верная и заботливая супруга.
С годами Потоцкий все больше стал претендовать на роль политического лидера, причем откровенно пророссийской ориентации. Петербург всячески поддерживал эти его устремления, не скупясь на всякого рода доказательства уважения, похвалы и лесть. Польские историки сегодня поражаются, насколько этот недалекий, а по мнению иных, и глуповатый магнат «был очарован показным величием Екатерины II».
В 1788 году Потоцкий откупил у своего шурина Фридерика Алойзы Брюля (мужа Марии — одной из своих сестер) ранг генерала коронной артиллерии. И почти тогда же тридцатишестилетнего новоиспеченного генерала настигла стрела проказника Амура. В Яссах генерал повстречал Софию. Пани Юзефина Потоцкая пребывала в Вене. Так что Станислав Щенсны с легким сердцем созерцал красоту пани Витт. Его внимание не осталось незамеченным. К тому времени София потеряла своего могущественного покровителя и была свободна от обязательств. Она ответила на чувство генерала. И уже в конце 1781 года об их романе говорил буквально весь город.
К этому времени Потоцкий открыто перешел на сторону России, встав во главе так называемой Тарговицкой конфедерации, отвергшей существующую конституцию, и тем самым способствовал будущему второму разделу Польши. До сих пор многие поляки считают его виновником «одного из величайших несчастий в истории польского народа».
Как бы ни было, София невольно оказалась вовлеченной в большую политическую игру. И когда в Яссы прибыл кузен Потоцкого Станислав Костка, чтобы уговорить того отказаться от выбранной позиции, попытка эта провалилась. Как считают, этому в немалой степени способствовала София. Она якобы действовала как агент петербургского двора и даже уговаривала Потоцкого согласиться возглавить русские войска, иначе говоря, интервенцию в Речь Посполитую. «У нас в руках, — писал историк Антони Ролли, — почти что доказательства, что пани Витт своим заискиванием и кокетством принуждала Потоцкого к поддержке политики „северной союзницы“». Однако есть и противоположные сведения. Будто София уговаривала генерала принять предложение короля Станислава Августа вернуться в Варшаву. Но тут вмешался гетман Северин Ржевуский, бесповоротно вставший на русскую сторону и вскоре перешедший на царскую службу. «Я убежден, — писал о нем Станислав Костка Потоцкий, — что без этого злобного человека мы с пани Витт заставили бы генерала послушаться голоса рассудка. Я думаю так потому, что она всячески помогала мне в этом вопросе и немало способствовала тому, что Ржевуский постоянно пребывал в большой тревоге». Однако генерал коронной артиллерии не послушался совета Софии.
Между тем в Варшаве собрали сейм, на котором обоих магнатов, Ржевуского и Потоцкого, лишили занимаемых ими государственных постов за непризнание конституции и борьбу с королем. К удивлению Многих, получив в Яссах сообщение об этом постановлении сейма, оба вельможи возликовали и поздравляли друг друга словно с повышением в чине. Им казалось, что теперь, спалив за собой все мосты, они смогут наконец-то осуществить свои планы с помощью русского орла.
Хотя София и была против этой, как ей казалось, авантюры, она помнила о своей главной тайной цели — во что бы то ни стало довести до брачного финала свой роман с Потоцким. Русский дипломат сообщал из Ясс, что польский генерал «по-сумасшедшему влюбился в госпожу Витт и тратит на нее бешеные деньги». Но когда пришло разрешение Потоцкому приехать в Петербург, он не решился взять с собой Софию. То ли из-за того, чтобы не дразнить чопорный свет русской столицы своей связью, то ли потому, что опасался влияния Софии во время предстоящих ему переговоров.
В Петербург съехались главные фигуры польской знати прорусской ориентации. Это — экс-гетманы Ксаверий Браницкий, Северин Ржевуский, Шимон Коссаковский, а также Станислав Щенсны Потоцкий. Предстояли переговоры со всемогущим Платоном Зубовым, полновластным хозяином в Коллегии иностранных дел Аркадием Морковым и еще недавно правой рукой Потемкина генералом Василием Поповым — хранителем всех тайн умершего князя. Был составлен план действий против Речи Посполитой.
Одной из главных фигур с русской стороны выступал сорокалетний граф Аркадий Иванович Морков, человек образованный, проницательного ума и выдающихся способностей, находчивый, остроумный и насмешливый. Он пользовался в ту пору большим доверием самой императрицы, поручившей ему свою личную дипломатическую переписку. Карамзин назвал его «знаменитым в хитростях дипломатических». У него было три, можно сказать, недостатка: больные глаза, страсть к картам и некрасивая внешность. Когда Екатерина II хотела женить его на своей любимице Анне Степановне Протасовой, двоюродной племяннице всесильных братьев Орловых, девице далеко не красивой, Аркадий Иванович отказался от брака, сказав: «Она дурна, я дурен, что же мы с нею будем только безобразить род человеческий». Так и остался холостым, хотя от французской актрисы Гюс имел дочь Варвару, получившую впоследствии фамилию и титул отца.
С польской стороны в переговорах, как было сказано, принимал участие Шимон Коссаковский. Происходил он из старинного дворянского рода и был мужем Екатерины Коссаковской, урожденной Потоцкой, каменецкой кастелянши. Судьба этого конфедерата, одного из закоперщиков русской интервенции, оказалась плачевной. Когда русская 64-тысячная армия вступила в Польшу и Литву, сторонник России Шимон Коссаковский был повешен в Вильне, а его брат — в Варшаве. Но это будет потом. А пока что поляки и русские только разработали план действий против Речи Посполитой. Активно участвовал в этом и Станислав Щенсны Потоцкий.
В мае 1792 года русский посол в Варшаве Яков Булгаков вручил королю ноту, в которой обосновывалось вступление на польские земли русских войск. Началась ожесточенная борьба приверженцев конституции 3 мая 1781 года, введенной путем государственного переворота, против конфедератов, сторонников Тарговицких соглашений, объявивших конституцию отмененной. Петербург поддерживал конфедератов.
Весь период, пока шли военные действия, София находилась в Херсоне при муже. Но стоило только Потоцкому позвать ее к себе в Тульчин, как она сломя голову понеслась к нему. Так впервые София переступила порог дома, где еще недавно не осмелилась бы появиться. Ее торжественно приветствовали как даму, пользующуюся благосклонностью хозяина. До Юзефины Потоцкой, находившейся в это время в Вене, дошли слухи о романе мужа, но она отнеслась к этому более чем спокойно.
В тульчинском дворце звучала музыка, раздавался звон бокалов, балы сменялись маскарадами, театральные постановки фейерверками. София благосклонно выслушивала тосты в свою честь, лесть подвыпивших гостей, милостиво позволяла поцеловать ручку или туфельку. Ее сравнивали с Венерой и Минервой. А стихоплет Дымза Боньча Томашевский посвятил ей поэму. В ней говорилось, что Софию родила и вскормила сама богиня Гея.
Хотя этот откровенный панегирик и напомнил Софии о ее годах (ей было 32 года), она нисколько не рассердилась. И как бы отвергая намеки на возраст, переодевшись в гусарский мундир, скакала на коне и отплясывала перед гостями самые невероятные танцы. И это при том, что она ждала ребенка.
Но идиллия длилась недолго. Екатерина II поняла, что ее ставка на конфедератов и оппозицию внутри страны не принесет желаемых результатов. Сломить сопротивление поляков можно исключительно военной силой. Потоцкий становился ненужной фигурой. Тогда он решил покинуть страну.
Перед отъездом он подписал «соглашение» с женой. Юзефине он оставил все свое имущество и доверил опеку над 11 детьми. Она же обязалась выплачивать ему ежегодно 900 тысяч злотых, а в случае его смерти в течение двух лет эту же сумму тому, кого он укажет в завещании (естественно, это была бы София).
В апреле 1793 года София родила сына, которому при крещении дали имя Константин. Ребенок, хотя и незаконнорожденный, приближал ее к цели — супружескому финалу с Потоцким. Однако пока что, не торопя события, она довольствовалась положением метрессы своего властелина, которого в письмах называла — дающий надежду. Было ясно, что из-за упорства Юзефины, не желающей дать развод Потоцкому, планы Софии обречены. Оставалось одно — ждать и надеяться. А пока что София решила добиться развода с собственным мужем Виттом.
Не дожидаясь Софию, занятую разводом с мужем, Потоцкий в июле 1793 года сел в Петербурге на судно, отправлявшееся в Любек. Оттуда переехал в Гамбург, где прожил потом целых два года. Он вел спокойную и беззаботную жизнь, в то время как на его родине разворачивались драматические события — восстание 1794 года и последовавший за ним третий раздел Польши. Юзефина Потоцкая считала этот отъезд делом рук Софии, ни о чем так не помышлявшей, как развести ее с мужем. «Не думаю, однако, — писала Юзефина, — чтобы он всерьез этого желал; почтительный человек, отец 11 детей, достигший 43 лет, может развлекаться, но ни сходить с ума, ни быть обманщиком и разведенным ему не пристало…» Юзефина явно недооценивала Софию.
Месяца через полтора после отъезда Потоцкого в Гамбург приехала и София. Развода с мужем ей добиться не удалось. Тогда Потоцкий через своего человека связался с Виттом, пытаясь склонить его дать согласие на развод за соответствующее вознаграждение. По поведению Витта можно было понять, что он не прочь принять предложение, но все дело в размере «компенсации».
В Гамбурге летом 1794 года у Софии родился второй сын, Николай. Возможно, это был ребенок не от Потоцкого, а плод какого-то очередного мимолетного ее романа. К слову сказать, у Потоцкого было немало и других поводов, чтобы ревновать свою возлюбленную.
Здесь, в Гамбурге, его застало известие о казни в Варшаве во время восстания многих своих сподвижников. Но еще более потрясло сообщение, касавшееся его самого, когда он узнал, что на родине заочно приговорен к смертной казни как один из наиболее ненавистных народу творцов Тарговицкой конфедерации. В конце сентября 1794 года варшавяне повесили на виселице портреты Браницкого, Ржевуского и Потоцкого. Спесивый магнат, до смерти перепуганный, призывал Петербург сурово покарать бунтовщиков, посмевших опоганить его имя. В письме к «ясновельможной императрице» Екатерине II он заявлял, что с Польшей, осмелившейся поднять против русских оружие и вешающей своих отечественных магнатов, славу и гордость Речи Посполитой, ему не по пути. Он считает себя русским, писал он, и с этой минуты у него нет другой родины, кроме Российской империи. Заверяя в преданности, он просил разрешить ему носить мундир российской армии (вскоре ему было присвоено звание генерал-аншефа).
Неизвестно, как София восприняла известие о происходящих в Польше событиях. В частности, о том, что на Краковском предместье и на Сенаторской улице в Варшаве были повешены многие ее знакомые. Не знаем и о том, дрогнуло ли ее сердце, когда пришло сообщение, что повстанческая пуля настигла в те дни и Кароля Боскамп-Лясопольского.
В мае 1795 года Потоцкий решился поселиться на Украине, теперь уже — после третьего раздела Польши — принадлежащей России.
София же, полная решимости довести до конца бракоразводный процесс с мужем, направилась во Львов — столицу Галиции, теперь принадлежащую Австрии, где в государственном суде рассматривалось ее дело и где находился знакомый ей каменецкий епископ Адам Красиньский, весьма сведущий в такого рода тяжбах. По дороге она заехала в Неборов к жене последнего виленского воеводы Михаила Радзивилла. В письме к Потоцкому она подробно описала дом, усадьбу и особенно поразившую ее Аркадию — деревню под Неборовом, где был разбит прекрасный парк. «Гуляя по садам Аркадии, — писала она, — я чувствовала себя так, будто переживаю весну… Хорошо мне тут! Аркадия очень напоминает мне Крым». И добавляла без всякой задней мысли: «Знаешь ли ты, что в твоих землях при твоих средствах можно было бы за два года создать такую же и даже еще лучше Аркадию?!»
Из Львова она ежедневно посылала письма Потоцкому, во всех подробностях описывая ход процесса. В каждом из писем напоминала о своей любви и благодарила за любовь к ней. «…Падаю тебе в ноги, мой ангел, за все те прекрасные слова, что ты мне пишешь. Даже если я не такая, какой ты меня видишь, я изо всех сил буду стараться походить на тот дивный портрет, который ты нарисовал, и буду еще счастливей, если, благодаря своим стараниям и огромнейшему желанию понравиться тебе, смогу осчастливить тебя. И если однажды моя нежность заставит тебя забыть все страдания, какие ты пережил, позволит тебе изведать счастье семейной жизни, тогда ты никого не будешь искать в мире, кроме твоей Софии. Я — часть твоего мира, ибо верю, что любима тобой».
24 сентября 1795 года состоялся суд по поводу развода с генералом Виттом. Исход дела решила бумага, предъявленная адвокатом Софии. Это был хитрый ход. В этой бумаге София утверждала, что вступила в брак поневоле, принужденная силой. «Я, София Витт, — заявляла она, — присягаю перед Господом Богом всемогущим, что я была Юзефом Виттом уведена из турецкого хотимского отряда не с целью вступления с ним в брак, но с мыслью об обещанной им мне высылке меня к моей матери, и у этого же Витта в доме тайно содержалась. И так, находясь в его власти, после угроз, что если я не соглашусь на брак с ним, то он выдаст меня хотинскому паше, я на третью ночь была привезена в церковь, и надо мной, того не желавшей, в этой церкви брачный обряд был свершен».
Это было явным клятвопреступлением, но для львовского императорского суда оказалось достаточно веским документом. Тем более что правду Софии подтверждали свидетели: привезенная из Ясс ее мнимая сестра (на самом деле ее тетка Главани) и еще несколько человек, подкупленных ею. Они присягнули, что в 1779 году бедная Дуду очень хотела вернуться в Константинополь, но майор Витт вынудил ее остаться в Каменце. На основе этих свидетельств суд признал брак Софии и Юзефа Витта недействительным. В январе 1796 года решение это подтвердила вторая инстанция. Казалось, в тот момент между сторонами были улажены и имущественные проблемы. София записала на имя сына Яна 100 тысяч злотых, которые тот должен был получить по достижении 24 лет. До этого времени проценты с этой суммы (5 процентов ежегодно) предназначались на покрытие расходов по его образованию.
Вскоре, однако, Витт потребовал увеличить эту сумму, иначе-де он не признает решение львовского суда. Чтобы окончательно уладить дела с Виттом, требовался опытный посредник. Эту роль взялся исполнить генерал-фельдмаршал А. И. Суворов, живший тогда в южных губерниях. Но он был прекрасным военачальником и плохим дипломатом. Миссия его провалилась, потому что обуздать аппетит Витта ему не удалось. Тогда был избран генерал Антоний Злотницкий, друг семьи Потоцких, тогдашний комендант города Каменец-Подольский.
Бракоразводные торги, прогремевшие на всю Польшу, продолжались несколько дней. Витт, по словам его второй жены Каролины Остророг, требовал все новых и новых сумм и похвалялся, что непременно их получит, как вспоминал Злотницкий, «несколько дней шли торги с большими заботами для меня и неприятностями для Витта. Хотя Потоцкий и поручил мне предложить ему два миллиона, я всеми способами уговаривал Витта получить 500 тысяч злотых и несколько тысяч корцев пшеницы. Торговались крепко. Потоцкий не уступал, а предмет торга совсем этим не оскорблялся, наоборот, ей льстила и цена, и куцец».
Наконец было подписано соглашение: «Граф де Витт, генерал-поручик войска ея императорского величества, кавалер ордена Св. Станислава, с одной стороны, и Софья, графиня де Витт, — с другой, в силу основанных на канонических правилах и других важных обстоятельствах трех декретов бракоразводного львовского суда от 17 ноября 1795 г., 19 января и 26 января 1796 г., признают их справедливыми и не нарушающими следующие условия, заключенные между ними по добровольному соглашению…»
Что же это были за условия?
Жена, то есть София, уступает мужу права на белорусские имения и 150 тысяч злотых, дарованных ей Потоцким по векселю. Кроме этого, дает еще 400 тысяч злотых на покупку Грушевского ключа, который принадлежит Потоцкому в Ушицком уезде. Имение это должно быть куплено на имя сына, но отец имеет на него права пожизненного владения. Потоцкий квитует (то есть покрывает) все долги Витта, до 450 тысяч злотых. Наконец, он обязывается воспитывать сына графа Витта Ивана (Яна), в то время пятнадцатилетнего мальчика.
Хуже обстояло дело с разводом самого Потоцкого. Юзефина категорически заявила, что не даст своего согласия. Единственное, на что она готова была пойти, так это переехать из Тульчина в Петербург. То есть освободить место подле мужа для его возлюбленной.
После развода с Виттом София оказалась в сложном положении. Ей исполнилось уже 36 лет, и начинать жизнь сызнова было поздно. Значит, по-прежнему надо делать ставку на Потоцкого. Она засыпает его посланиями, в которых признается, что не мыслит жизни без него и согласна на любую роль при нем.
В конце декабря 1795 года она писала из Львова: «Начну с ответа на твое письмо от 17 ноября, написанное в Черном Каменце. Чудесное это письмо, все слова, какие в нем есть, рисуют твою душу и твою деликатность. Правда, это всего лишь мертвая бумага, но даже она несет на себе столь сильный отпечаток твоей нежности, которая оживила бы и менее чувствительную материю, так что сам вообрази, какое впечатление произвело на твою Софию, которая боготворит тебя, которая живет тобой, дышит только для тебя. Я не могу расстаться с этим восхитительным письмом; как только я его получила, сразу положила возле сердца, читаю по десять раз ежедневно; мыслями переношусь в Дашев, я с тобой, в твоих объятиях, купаюсь, упиваюсь счастьем своей свободы, радостью посвящения себя тебе, без каких-либо претензий, кроме единственной — всегда быть с тобой и любимой тобою. Мне очень нужна твоя любовь; я знаю, что никто не умеет любить так, как ты, когда любишь искренне и безраздельно. Ты приказываешь мне, мой ангел, быть счастливой; я такая и есть, и даже очень. Верь мне, мой дорогой друг, что с твоего приезда в Тульчин, с минуты, когда ты меня заверил, что никто не в силах украсть у меня твое сердце, с тех пор, как дано мне великое счастье жить рядом с тобой и быть с тобой, нет на земле более счастливого существа, чем я; и это твое творение, мой дорогой. Ты знаешь, что я верующая, но с тех пор, как я счастлива, довольна благодаря тебе, я стала святошей, ибо мне кажется, что я не могла бы в достаточной мере выразить признательность свою Высшей Сущности за все те дары, которыми она меня осыпала. Сто раз в день я думаю о своей счастливой звезде, сто раз в день я вспоминаю, что же такого хорошего я сделала в жизни, что Небеса так хранят и одаривают меня. Подумай, можешь ли ты приказать мне: „Будь счастлива!“, если я и так счастлива, мой ангел, с минуты встречи с тобой ничто не в состоянии сделать меня несчастной, даже ненависть из Тульчина. Госпожа из дворца напрасно старается препятствовать нашему счастью; она не в силах запретить мне любить тебя, восхищаться тобою, посвятить тебе мою жизнь и свободу. Если она злобна, если она не может сделать тебя счастливым и старается помешать тому, чтобы это сделала другая, тем хуже для нее! Что же касается меня, то ничто, ничто в целом мире не заставит меня изменить свое отношение к тебе. Если она думает, что сумеет отбить у меня любовь всеми этими своими гадостями, она даже не в состоянии представить себе, какие чувства я питаю к тебе. Я решилась жить подле тебя в любой роли — любовницы, жены, содержанки, рабыни, — мне все равно, пусть я буду вещью, принадлежащей тебе и которой ты можешь распоряжаться по своему желанию, пусть я буду существом, которое тебе поклоняется и которое собственное счастье может обрести только в счастье своего божества. Если в Тульчине и впредь будут препятствовать мне стать твоей женой, я буду огорчена из-за наших детей, из-за этой малютки-девочки, которую я так страстно хочу иметь. Что же касается тебя, то могла ли бы я меньше любить тебя в качестве любовника, а не мужа?! Разве ты не сделал все, что в твоих силах, чтобы стать им? Разве по твоей вине это не удалось? Верь мне, мой обожаемый, что чем больше препятствий будет ставить передо мной та сторона, тем больше будет разрастаться моя любовь к тебе».
Если судить по этому письму, то о Потоцком надо составить самую лестную характеристику. Трудно, однако, поверить, что этот далеко не молодой, обрюзгший, кичливый вельможа мог пробудить столь возвышенные чувства у женщины все еще очаровательной и обольстительной, знаменитой чуть ли не на всю Европу, у женщины, которой многие поклонялись, мечтая добиться ее благосклонности. Скорее всего, София не была откровенна и едва ли испытывала те чувства, о которых писала. Ей тем легче было притворяться, что за плечами был богатый опыт, да и объект стоил того, чтобы пойти на обман.
К тому же общественное положение Софии было достаточно сложным.
Юзефина жила в Петербурге и по-прежнему считалась официальной женой Потоцкого. В столице она развернула против Софии, можно сказать, целую кампанию, пытаясь всех убедить, что госпожа Витт — опасная авантюристка. А в это время обязанности жены рядом с Потоцким выполняла именно София. Дети Потоцкого и Юзефины находились под опекой матери, однако все больше времени проводили в Тульчине, рядом с Софией. Хотя и считали ее интриганкой, опутавшей их отца, чтобы завладеть его богатством.
София действительно не теряла надежды, что когда-нибудь станет графиней Потоцкой, верила, что час этот придет.
* * *
Итак, София обосновалась в Тульчине подле своего повелителя. Он же делал все, чтобы ее пребывание здесь было привлекательным и комфортабельным. Построил для нее турецкие бани, видимо, памятуя о ее прошлом. Но самым дорогим и прекрасным подарком стал парк под Уманью, названный в ее честь Софиевкой. И по сей день существующий парк стал памятником ее земного существования. По красоте он намного превосходил ту Аркадию, которая когда-то так поразила воображение Софии.
Место для парка выбрали в излучине реки Каменки, там, где в нее впадает речка Уманка. Когда-то земли эти принадлежали роду Калиновских, родне Потоцких. С начала XVII века Умань с окрестностями перешла к отцу Станислава Щенсного, и над укрепленным замком взвился флаг с изображением герба — золотого патриаршего креста.
Мысль создать в окрестностях города парк подала однажды сама София. Гуляя как-то с Потоцким, она обмолвилась, что было бы хорошо устроить здесь сад. Влюбленный магнат воспринял ее слова как приказ. И работа закипела.
Руководил сооружением парка крепостной Заремба, а всей инженерной частью — тридцатилетний польский артиллерийский офицер Людвик Метцель. Возвели великолепный дворец, проложили дороги, соорудили мосты. Посадили «Греков лес» — в честь греческого происхождения Софии. Привезли машины и другие приспособления для установки каменных глыб и гидравлических сооружений (Метцель прекрасно знал гидротехнику). Вырыли пруды, создали водопады и пещеры, фонтан, который бил на высоту 20 метров, высадили редкие породы деревьев, построили оранжереи, возвели гроты в так называемой Долине гигантов.
Это было что-то невиданное, сказочное, чуть ли не земной рай. Работы длились несколько лет, было израсходовано 15 миллионов злотых.
А тем временем Потоцкому удалось наконец склонить Юзефину дать ему развод. Консисторский суд в г. Каменец-Подольский положил конец их 23-летнему неудачному, однако увенчанному одиннадцатью детьми браку. Путь Софии к алтарю был открыт.
Великой датой для нее стало 17 (28) апреля 1798 года. В этот день София наконец получила право называться графиней Потоцкой. Свадьба была тихой и скромной. Таинство обряда совершил сначала католический ксендз, затем православный священник. В метрическом свидетельстве, разысканном в наши дни в архиве историком В. Святеликом, говорилось: «По Указу Его императорского Величества дано сие из Подольской духовной консистории о том, что в метрической книге Успенской церкви г. Тульчина Брацлавского уезда за 1798 год во второй части о бракосочетании под № 5 значится следующая запись: венчаны 17 апреля месяца жених за разводом с первою женою его сият. граф Станислав Феликс (Щенсны) Потоцкий, сего города Тульчина помещик, с разводною гр. Витте женою Софиею, урожденною Челиче да Маврокордато, в церкви Тульчинской Святоуспенской при роде третьим браком венчаны».
Вскоре после триумфа Софии Юзефина Потоцкая, урожденная Мнишек, скончалась в Петербурге.
К этому времени прекрасный парк был почти готов. Потоцкий решил преподнести его в подарок Софии в день ее именин. Было это в 1800 году. Софии показалось, что она вступает в земной рай. Ее восторгу не было конца, чудеса сменялись одно за другим, так что она не успевала даже надивиться ими. Но особенно ее тронула надпись на одном из обелисков: «Любовь подносит Софии». Это была как бы кульминация, выражение высших чувств, которые питал к ней Потоцкий.
В день именин Софии на открытие чудо-парка пригласили многих гостей. Их ждали сюрпризы.
На площадке возле бассейна с золотыми рыбками стояли шатры, приготовленные для пиршества. Самый красивый шатер из ярких восточных тканей предназначался для виновницы торжества.
Вечером, после того, как гости налюбовались красотами, была устроена иллюминация. А когда в небе взошла луна и осветила весь сад, по озеру поплыли наяды в белоснежных одеждах. Они приблизились к ступеням, спускающимся к самой воде, и все пирующие увидели 12 красавиц, убранных цветами, с распущенными волосами, в серебристых одеждах и с венками в руках.
В это же время из шатра вышла хозяйка, на ней поверх платья было накинуто манто темно-коричневого цвета с яркой желтой подкладкой. Она подошла к одному из гостей. Подала ему руку и повела к ступеням.
Небольшого роста, немного сутуловатый, скромно одетый Метцель (это был он) разволновался от оказываемого ему внимания. А когда наяды начали петь кантату, в которой восхвалялось искусство строителя сада, — совсем растерялся. Пение кончилось, наяды вышли на берег и покрыли Метцеля венками. Он скромно изрек:
— Этот сад воздвигнут самой природой, созданной Творцом, кто может дерзать изменять ее.
Это был момент наивысшего взлета, апогея в судьбе Софии.
До конца жизни она была привязана к парку, воспетому Станиславом Трембицким в поэме «Софиевка, описанная топографическим способом». Влекло сюда и то, что здесь были похоронены трое ее малолетних детей, родившихся от Потоцкого до его женитьбы на ней.
Пасынок
В тот день, когда София отмечала в Тульчине свое сорокалетие, там находился ее пасынок — старший сын Юзефины и Станислава Щенсны, тогда 21-летний Щенсны Ежи Потоцкий.
Гуляка и игрок, он жил в Петербурге, был произведен в камер-юнкеры. Происхождение и богатство могли обеспечить ему блестящую карьеру при русском дворе, если бы не его пагубная страсть к азартным играм и женщинам. Он бросал на ветер огромные деньги, благо родитель не отказывал ему. Его долги исчислялись астрономической цифрой — 2 млн злотых. Отец всякий раз оплачивал их, чтобы не быть скомпрометированным. Однако юный Потоцкий продолжал разгульную жизнь. О его пристрастии к картам ходили легенды. Говорили, что он мог неделями не отходить от игорного стола. Дошло до того, что молодого повесу под конвоем выпроводили из столицы, обязав жить в имении отца на Украине. Тот принял сына, оплатил его долги, даже подарил земли под Могилевом и 10 тысяч крепостных.
Неудивительно, что юный Потоцкий и София — каждый по-своему авантюрист — прониклись взаимной симпатией. Вскоре дружба переросла в греховную связь. Старый граф долгое время ни о чем не догадывался. А когда узнал, то не смог пережить позора и отчаяния. К тому же ему насплетничали, что не он отец второго ребенка, которого недавно родила ему София, а венецианский разбойник Караколли. Будто во время путешествия по Италии она подверглась нападению бандитов, и их главарь, пораженный красотой Софии, изнасиловал ее. Ребенка этого назвали Мечиславом. (После этого, правда, София подарила мужу двух дочерей — Софию и Ольгу — и еще одного сына, Болеслава.)
Оба известия — связь мачехи с пасынком и история с разбойником — подорвали здоровье графа. Он умер в Тульчине в конце марта 1805 года в возрасте 53 лет. Но и после смерти судьба оказалась безжалостной к нему.
После того как его отпели в костеле, тело оставили на ночь в часовне в открытом гробу. Каково же было удивление родных, когда наутро они нашли покойного стоящим у стены абсолютно голым. Оказалось, ночью кто-то пробрался в часовню и начисто обобрал покойного — снял драгоценности, ордена, даже мундир русского генерал-аншефа.
Сразу же после смерти графа объявилось 16 наследников — его дети от разных жен. Начался долгий имущественный спор. И почти все родственники выступили против Софии, как интриганки, незаконно претендующей на долю в наследстве. Они использовали положение из старого польского гражданского права, где не было статьи о совместном имуществе супругов. Общим признавалась лишь недвижимость, а права жены распространялись только на ее приданое и часть имущества мужа.
Если бы дело разбиралось в соответствии с этим законом, София оказалась бы у разбитого корыта. В лучшем случае она могла бы стать опекуншей той части наследства, которая должна была отойти к ее детям.
У Софии не было ни своего состояния, ни приданого, которое она принесла мужу, — иначе говоря, она осталась бы без средств к существованию. Единственное, чем она владела, — это земли в Белоруссии, подаренные ей Екатериной II, но и их она переписала в свое время на имя своего первого мужа.
Софии ничего не оставалось, как начать борьбу за наследство. Это осложнило ее и без того плохие отношения с детьми Потоцкого от первого брака. К тому же против Софии выступила Каролина Витт — вторая жена Юзефа Витта. Она хотела любой ценой расторгнуть свой неудачный брак и объявила его недействительным на том основании, что якобы в год ее свадьбы в 1801 году Витт все еще был мужем Софии. Следовательно, развод Юзефа Витта и Софии в 1785 году не являлся законным.
Каролина подала в суд. Если бы ей удалось добиться расследования, то были бы подвергнуты сомнению юридические основы брака Софии с Потоцким. А это перечеркивало бы все ее надежды на наследство. С помощью 100 тысяч рублей София уладила это дело с Каролиной, и та исчезла с ее горизонта.
После этого София отправилась в Петербург, чтобы добиться признания на права наследства. О своем тогдашнем положении она писала: «…после смерти моего дорогого мужа у меня отняли звание матери, кузины, тетки. Я сразу же стала в семье иностранкой… меня начали преследовать, а детей хотели превратить в незаконнорожденных. Теперь их намерены лишить и доли в наследстве. Завещание моего мужа, хотя оно им написано собственноручно, признано незаконным…»
В Петербурге, используя свои старые связи, Софии удалось добиться царского указа, признающего ее равное право на наследство. «Император посчитал своим долгом вмешаться, — писала она, — и, хвала Богу, теперь я спокойна».
Кто же помог Софии добиться царского расположения? Можно назвать, например, английского посла лорда Александра Гамильтона Дугласа. Все еще красивая сорокашестилетняя София сумела вскружить голову этому вельможе, который был моложе ее на целых семь лет. Она милостиво дозволила ему посещать ее спальню. Лорд настолько увлекся, что даже после того, как был отозван, не покинул Россию и продолжал быть верным рыцарем графини Потоцкой.
Благосклонно принимая поклонение Дугласа, София, однако, не платила ему верностью. Ее любовные связи в это время были, мягко говоря, весьма запутанными. Среди ее любовников особо надо выделить сенатора Николая Николаевича Новосильцева. Ближайший сподвижник молодого царя Александра I угодил в сети ловкой авантюристки и полностью подпал под ее влияние. Используя его положение, она и добилась царского благоволения.
Не желая быть неблагодарной, София написала сенатору: «Прошу тебя, заклинаю не отказать мне в милости принять прилагаемые 6 тысяч дукатов… Не испытывай никаких угрызений совести, так как, уверяю тебя, меня эти расходы вовсе не тяготят, кроме того, я живу в стране, где у меня огромное состояние».
Новосильцев принял деньги, и можно думать, что это было не в последний раз.
Связь эта продолжалась много лет. И все эти годы София, если судить по ее письмам, оставалась нежной, покорной и преданной, уверяла в неизменности своей любви к нему.
А как же ее роман с пасынком? Щенсны Ежи пребывал в Тульчине, засыпая Софию страстными письмами, полными упреков в неверности и обмане. Однако безоговорочно согласился с тем, что предлагала ему София: откупить у него заложенные и перезаложенные имения, а ему самому уехать за границу — поправить здоровье, подорванное распутной жизнью. София обязалась выплачивать ему ежегодно 15 тысяч дукатов. Взамен к ней переходили все имущественные права пасынка. Весной 1807 года Щенсны Ежи навсегда покинул Тульчин и уехал в Париж. София нежно простилась с ним (к этому времени она вернулась в Тульчин), до последней минуты не отказывая ему в правах любовника. Благо Новосильцев и лорд Дуглас были далеко. Сенатор ревновал, писал ей полные упреков письма. Она его успокаивала: «У тебя было право, мой друг, иногда сомневаться в моем чувстве… Тебе могло показаться, что я лишь изображаю любовь к тебе, чтобы обеспечить твою поддержку. Твои сомнения так естественны; на твоем месте я была бы даже более подозрительной». И призывала верить ей, что ее счастье неразрывно связано с ним и никого в мире, кроме него, любить она не может.
В то же время она много писала Щенсны Ежи и обещала приехать в Париж, как только позволят дела. Сама же летом 1808 года отправилась в Одессу, где ее ждал Новосильцев. Соперники были явно не в равном положении: в Париже — больной угасающий вертопрах, а здесь влиятельный сановник, от которого во многом зависело ее материальное и даже общественное положение. Все, чем она могла помочь молодому Потоцкому, — это поддерживать его деньгами. Хотя и знала, что бросает их в прорву. Он быстренько спускал все, что получал от нее, за зеленым столом. Она сетовала: «Ты плохо поступил, что растратил все деньги; будь разумным и пожалей меня; если ты и впредь будешь так же транжирить деньгами, мы оба обанкротимся». Как всегда меркантильная, она не забывает напомнить ему о том, чтобы он составил и прислал ей свое заверенное завещание.
И как в воду смотрела — в октябре 1809 года Щенсны Ежи Потоцкий закончил свой никчемный земной путь. Перед смертью он выслал ей свое завещание, по которому все, что ему принадлежало, должно было достаться сестрам по отцу — Софии и Ольге.
Вскоре случилась новая беда. У нее на руках в Тульчине умерла ее тетка Главани, та самая, что стояла у порога ее беспримерного восхождения и светской карьеры. Рассказывая об этом в письме Новосильцеву и посвящая его в историю своей жизни, она признавалась: «Ты давно и прекрасно знаешь, что я не всегда высказываю то, что на самом деле думаю, и еще реже делюсь тем, что действительно знаю; несмотря на кажущееся неумение хранить тайны, я всегда держу про себя то, что нужно». При этом, как всегда, не забывала просить сенатора помочь в финансовых и прочих делах. В частности, прикупить земли под Одессой и в Крыму. Однако она лишилась его поддержки. Новосильцев утратил расположение царя, покинул на время Россию и поселился в Вене.
А в Тульчине между тем по-прежнему было весело и многолюдно. Сменялась череда гостей. Особенно в дни именин хозяйки. Однажды на празднество попал английский художник Уильям Аллан. Он запечатлел красоту дворца и парка. А другой гость — французский литератор Август де Лагард де Шамбон в письме к другу так описывал прелести далеко не молодой хозяйки: «Было бы бессмысленным описывать красоту Софии Потоцкой. Тебе отлично известно, что ее знают в Европе как графиню де Витт. Все, чего она смогла достичь, ее собственная заслуга. Красота — это, конечно, дар природы, которым та щедро ее наградила. Обаяние собирало вокруг нее поклонников, достоинства ума заставляли искать ее общества, а благородство сердца завоевало ей истинных друзей. Рожденная в Стамбуле, она сохранила всю восточную грациозность, которая придает каждому движению тела такое необыкновенное обаяние. Можно сказать, что короли, государственные сановники, прославленные военачальники в обществе этой прекрасной женщины напоминали Сократа или Перикла, которые в беседах с Аспазией совершенствовали свой вкус и утонченность ума».
Де Лагард повстречался здесь, в Тульчине, и с престарелым Станиславом Трембицким, автором поэмы «Софиевка». И возгорелся желанием перевести ее на французский. Его охотно поддержала сама София и помогла издать книгу в Вене, украшенную литографиями с акварелей Уильяма Аллана.
Празднества в Тульчине прервал курьер из Петербурга. Он прибыл от Яна Витта, сына Софии от первого мужа, с известием, что дети Потоцкого и Юзефины вновь пытаются оспорить права мачехи. София поспешила в столицу.
Последующие девять лет жизни Софии, к сожалению, окутаны туманом. Где находилась она во время войны с Наполеоном? В Тульчине? В Петербурге? Что делала позже? Бывала ли за границей? Документы и архивы хранят об этом молчание.
Сын разбойника
Вновь мы встречаемся с Софией Потоцкой в 1817 году. В этот год ей удалось продать Тульчин государственному казначейству. Тогда же здесь была размещена штаб-квартира Второй русской армии под командованием генерала Виттгенштейна. Во дворце Потоцких частыми гостями стали офицеры штаба. Среди них и молодой генерал Павел Дмитриевич Киселев — начальник штаба. Ему было 29 лет, но за плечами у него уже было богатое военное прошлое. Блестящий офицер влюбился в Софию — старшую дочь графини и попросил руки шестнадцатилетней красавицы. Мать одобрила его намерения. Состоялась помолвка. Но непредвиденные обстоятельства растянули период помолвки на несколько лет. Это было связано с семейным скандалом, вынудившим мать и дочь покинуть Тульчин.
Из всех своих детей от Потоцкого София больше всех любила свою тезку. Младшая София напоминала мать не только внешне. Они были похожи и характером. К остальным детям графиня относилась гораздо спокойнее. Исключением был, пожалуй, еще Ян Витт (Иван Осипович) — сын от первого брака. Она всегда проявляла заботу о его материальном положении, делала дорогие подарки, регулярно выплачивала большую сумму, чем страшно раздражала пасынков и других своих детей, особенно сыновей, и в первую очередь второго сына от Потоцкого — Мечислава.
В 1820 году графине Софье исполнилось шестьдесят лет. Ее старшей дочери Софии — девятнадцать, младшей Ольге — семнадцать. Старший сын, двадцатидвухлетний Александр, служил в гвардии, второму сыну Мечиславу было двадцать лет, и он рвался к управлению всем семейным имуществом, считая, что мать плохо с этим справляется. Пятнадцатилетний Болеслав только что закончил домашнее образование. Матери, естественно, не нравились притязания Мечислава. Когда же он, воспользовавшись ее отсутствием, подобрал ключи к ее комнатам и вынес все мало-мальски ценное, она едва не лишилась рассудка. Сын заявил, что взял лишь то, что принадлежит ему по праву. И вообще посоветовал ей поскорее убраться из дворца, ибо теперь здесь он будет безраздельным хозяином. Во время этой сцены Мечислав сохранял абсолютное спокойствие, чем еще больше вывел мать из себя. София вызвала в Тульчин Александра. Вместе с сестрами он пытался уговорить брата, но тот даже не вышел к ним. Через камердинера передал, что нездоров. Матери ничего другого не оставалось, как вместе с детьми покинуть Тульчин и переехать к Болеславу в Немиров.
Здесь она с помощью юриста составила бумагу и направила ее в суд. Чем же ответила она на выходку сына? София утверждала, что Мечислав не является сыном Станислава Щенсны Потоцкого. Его подлинным отцом был-де венецианский бандит Караколли, силой овладевший ею во время путешествия по Италии. Это значило, что Мечислав не имеет права носить фамилию Потоцкого и тем более претендовать на долю в его наследстве.
Как реагировал Мечислав на это сногсшибательное признание матери? Не менее сенсационным заявлением. Он публично заявил, что его «мать является известной всей Европе распутницей и блудницей, возможно, что и венецианский разбойник имел с ней связь, и вполне вероятно, что именно от него он, Мечислав, и рожден. Но поскольку Станислав Потоцкий признал его своим сыном и крестным знамением подтвердил это, то на этом основании он является полноправным претендентом на обладание выделенного ему состояния, на которое никто, кроме него, не имеет права».
Разгневанная София подала жалобу царю. Тот, возмущенный поведением Мечислава, хотел было сослать его в Тобольск. Однако благодаря вмешательству братьев смягчил свой гнев. Мечислав должен был принести матери свои извинения, что он и сделал. Но согласия между ними уже никогда не было. Оба извлекли из этого конфликта урок — никогда не делать семейные раздоры всеобщим достоянием.
После этих бурных событий София навсегда перебралась в Умань. А Мечислав остался в Тульчине. Вскоре София вынуждена была выехать в Петербург, чтобы там следить за процессом, который давно вели против нее ее пасынки Станислав и Ярослав, сыновья Потоцкого от Юзефины, по поводу части наследства.
Тем временем приближалась свадьба юной Софии и Киселева. Был назначен день. По традиции жених направил письмо императору, в котором писал о предстоящем событии и сообщал сведения о будущей супруге. Царь милостиво поздравил своего генерала, одобрил его выбор и сделал такую приписку: «Прошу передать мои поздравления и выражение уважения прекрасной графине Софии». А когда некоторое время спустя получил от Софии саженцы особых, ранее не встречавшихся в России итальянских тополей, собственноручно написал Софии Потоцкой письмо. «Вы подумали об украшении того места, которое я так люблю, уважаемая графиня, — писал Александр I. — Я весьма вам признателен и прошу поверить, что посылка этих саженцев меня очень и очень взволновала. Высказывая вам благодарность за эту милую память, спешу присовокупить к благодарности свои поздравления в связи с тем событием, к которому готовится ваша семья. Солдат, которого вы решились в нее принять, очень высоко ценим мною. Его таланты и заслуги завоевали мое к нему уважение и привязанность; его характер и редкие достоинства, о которых мне известно, безусловно принесут счастье той, руки которой он оказался пожалован».
Летом 1821 года состоялась свадьба. Она стала одной из последних радостей, какие познала в своей жизни София.
Супруги Киселевы поселились в Тульчине, но не во дворце, где полновластно царил Мечислав, а в штаб-квартире Второй армии. Одно огорчало Софию — она не смогла участвовать в церемонии бракосочетания. Вынуждена была спешно выехать в Петербург, где Сенат готовился вновь рассмотреть затянувшуюся тяжбу о наследстве.
В Петербурге она впервые почувствовала себя плохо. Как потом выяснилось, это была неизлечимая болезнь, скорее всего рак матки. Теперь ее заботила лишь судьба младшей дочери — она спешила устроить ее счастье. Претендентов на руку Ольги было немало. Среди прочих мать отдавала предпочтение Милорадовичу — петербургскому генерал-губернатору. Однако сама Ольга не очень жаловала престарелого вояку. Потом появился еще один кандидат на руку Ольги — Павел Лопухин, тридцатитрехлетний офицер из древнего княжеского рода. Были и другие. Всех их Ольга одинаково одаривала своим вниманием, не останавливая, однако, свой окончательный выбор ни на ком. В этом походила на мать, что впоследствии станет особенно очевидно.
Разборчивость дочери огорчала Софию. Она спешила — ведь жить ей, она чувствовала, осталось недолго.
В декабре 1821 года София писала старшей дочери, что переживает все муки ада и ужасно страдает. Виной тому, как ей казалось, был петербургский климат. Но покинуть столицу не могла, так как спор с наследниками не был завершен. Наконец сообщила, что дело приняло для пасынков плохой оборот. «Ох! Если бы я чувствовала себя хорошо, как бы я радовалась окончанию процесса, который в течение восьми лет был моим мучением!» Добиться благоприятного исхода дела помог Киселев, прибегнув к помощи царя.
Между тем здоровье Софии катастрофически ухудшалось. Требовалось лечение за границей. Надо было спешить. За два дня до отъезда София написала подробное завещание. В нем скрупулезно изложила свою волю. Отдала должное старшему сыну, штаб-ротмистру конного лейб-гвардии полка Александру, хвалила Болеслава, благословила дочерей — Софию и Ольгу. Сурово осудила Мечислава, отказав ему в праве на долю наследства. А оно оказалось огромным: движимое и недвижимое имущество общей стоимостью свыше 10 миллионов рублей. А ведь это была только часть (притом меньшая) огромного состояния ее мужа Станислава Щенсны Потоцкого. Ей принадлежали земли в Киевской, Подольской, Херсонской и Екатеринославской губерниях с 37 тысячами крепостных душ мужского пола. В числе движимого имущества: многочисленные стада скота, верховые и рабочие лошади, драгоценности, наконец, крупные суммы денег, обеспеченные серебром и золотом.
Александру достались 8 тыс. крепостных, земли на Умани и Софиевка. Болеславу — 8 тыс. крепостных, поместье Ольгополь, не считая лошадей, мериносных овец и многого другого. На долю дочерей пришлось по 5 тыс. крепостных, драгоценностей на 30 тыс. дукатов и фамильное серебро на 20 тысяч. Оставшиеся 8 тыс. крепостных предназначались в фонд уплаты долгов в размере 7 млн. польских злотых. Не забыла она и своего первенца Яна Витта. Ему завещала 100 тыс. дукатов, дом со всем имуществом и просила своих детей от второго брака всегда питать к нему уважение и симпатию, относиться как к отцу.
Похоронить себя она просила в склепе в Умани, отпевание произвести в православном соборе. Исполнителями последней ее воли назначила генералов Милорадовича и Виттгенштейна. Как свидетели завещание подписали — дипломат князь Куракин, тайный советник и член Государственного совета Ланской, вице-адмирал Шишков, адмирал Мордвинов и дипломат Морков.
В июне 1822 года София спешно покинула Петербург. Путь ее лежал в Берлин. Здесь, как полагали врачи, она сможет получить квалифицированную помощь. Увы, она была обречена. Последней радостью стало для нее известие, что дочь София родила ей внука.
В своем письме к Софии, написанном очень неразборчивым почерком, она говорила о мучительных болях, надеясь, однако, что берлинские светила помогут ей. В то же время умоляла дочерей приехать к ней проститься. Они прибыли в Берлин и находились у постели умирающей матери. Больше нам ничего не известно. София Главани-Витт-Потоцкая скончалась 24 ноября 1822 года.
Царь Александр I выразил соболезнование родным и разрешил перевезти останки в Россию, но прусские власти не спешили дать свое согласие. Как поступили дочери, мы уже знаем.
София Потоцкая закончила свою бурную жизнь и обрела вечный покой в Умани. Впрочем, это не совсем точно сказано. Десять лет спустя земли под Уманью были конфискованы в пользу государства Российского. Софиевка стала называться Царицын Сад и перешла в собственность царской семьи. Тогда же останки Софии перенесли из подземелья уманского собора в местечко Тальное, которое унаследовала от матери Ольга, ставшая женой генерала Льва Нарышкина. После 1917 года церковь, где находился прах Софии, приспособили для иных целей. Но и по сей день здесь в подземелье покоятся земные останки той, которую когда-то считали самой красивой женщиной Европы.
Завещание
Как сложилась судьба детей Софии Потоцкой?
Ее любимец генерал-лейтенант на русской службе Иван Осипович Витт был причастен к подавлению восстания декабристов, удостоен высочайших царских милостей. Его считали обер-шпионом и провокатором. Умер он в 1840 году, бездетным.
Александр Потоцкий оставил царскую службу, отказавшись от блестящей карьеры. В нем проснулись Чувства патриота, он вернулся в Варшаву. Во время восстания 1831 года на собственные деньги сформировал кавалерийский полк. После поражения эмигрировал. Состояние его было конфисковано. Он успел лишь небольшую часть поместить во французский и венский банки. С тех пор вел незаметную жизнь рантье, чаще жил в Риме, стал под старость чудаковатым. Умер в 1868 году.
Такая же метаморфоза постигла и Софию Киселеву. Ее брак оказался несчастливым. Сын вскоре умер. К тому же сестра Ольга завела роман с ее мужем. После 1831 года — ноябрьского восстания в Варшаве — стала горячей патриоткой. Шесть лет спустя София писала одному знакомому: «Кажется, царь собирается погостить в Софиевке, которую называет Царицын Сад. Моя сестра (Ольга) просит меня прислать ей модные платья, чтобы достойно принять его в гарнизоне Витта. Если бы мне кирпич упал на голову, я не испытала бы такой боли, как от этой вести. Я не могу смириться с мыслью, что благородное чело моей сестры склонится перед железной рукой, которая тяготеет над всей нашей родиной и даже пеплу умерших не дает спокойно почивать. Раньше я всегда думала, что мы с сестрой единомышленники и что наше предназначение — искупление браков с москалями. Я написала Ольге, объясняя ей, как гордо она поступила бы, если бы всем своим поведением выказала ту горечь, какую вызывает в ней горе страны и семьи…»
София вела свободный образ жизни, предавалась своей страсти — азартным играм. Жила главным образом в Париже. Стоит добавить, что София Киселева — это та самая красавица, которая подсказала А.С. Пушкину сюжет «Бахчисарайского фонтана» и в которую молодой поэт был одно время безнадежно влюблен. (О том, откуда пришла к Пушкину легенда о «фонтане слез», интересное исследование написал киевский историк Виктор Святелик. «Знамя», № 8, 1989.)
В отличие от сестры, Ольга прекрасно чувствовала себя в Петербурге, хотя охотнее жила в Париже. Там же и умерла в 1861 году.
Младший сын графини Софии Болеслав вкладывал деньги в дело просвещения на Подолии, основал гимназию в Немирове, назначил ее слушателям стипендии. Прожил долго и умер на рубеже веков.
Наиболее бурная судьба выпала на долю Мечислава. Ему удалось сохранить в своих руках большую часть отцовского наследства. За ним тянулся длинный шлейф разного рода махинаций, подлогов и даже преступлений. Молва приписывала ему поджог здания суда в Браславе, где хранились компрометирующие его документы. А когда прибыли судебные чиновники, чтобы расследовать причины пожара, он якобы приказал подать им за обедом отравленное вино. Трое чиновников умерли. Тогда Мечислав решил избавиться от доверенного человека Шейнера, с помощью которого, видимо, и были осуществлены пожар и отравление. Мечислав срочно отправил Шейнера за границу, вручив ему чек на 200 тыс. франков. Его сопровождал казак, получивший приказ убить его по дороге, а пожалованные деньги отобрать. На первой же стоянке Шейнер был отравлен.
Не менее сложной была и личная жизнь этого помещика-авантюриста. Первой его женой была Дельфина Комарувна, впоследствии известная муза Шопена и Красиньского. Брак вскоре распался, последовал развод. Вновь Мечислав женился на Эмилии Швейковской, дочери бедного полковника русской армии. Родители невесты рассчитывали на большое богатство для дочери, но надеждам этим не суждено было сбыться. Мечислав был патологически скуп. Еще он слыл жестоким деспотом, нещадно эксплуатировал крестьян и арендаторов. Все это позволило ему скопить баснословные капиталы, которые он помещал в парижские банки. Эмилия родила сына Николая, но, не выдержав жизни с извергом, убежала из Тульчина. Вскоре Мечислав похитил и увез к себе во дворец Меллер-Закомельскую, жену полковника. Прекрасная полковничиха пользовалась особой симпатией Николая I, и он, конечно же, не простил ему такой дерзости.
По приказу царя Мечислава арестовали и сослали на поселение в Саратов. Принадлежавшие ему земли перешли в государственное управление, за доходами с них установили строгий контроль.
Но Мечислава это не очень волновало — он заблаговременно поместил свои сбережения в парижские банки. Проблема была лишь в том, как пользоваться процентами с этих капиталов.
И в изгнании Мечислав проявил свой скандальный нрав. Не раз пытался бежать, принял православную веру, надеясь смягчить этим гнев царя. Но в конце концов оказался в крепости. Только при Александре II помещик-сумасброд был освобожден. После чего поспешил во Францию, где провел последние годы, развлекаясь и жуируя. Умер в 1878 году, оставив огромное состояние, оцениваемое в 80 млн франков. Все это богатство досталось его сыну Николаю Щенсны Потоцкому, жившему постоянно в Париже и женатому на итальянке Пигнателли. С ним угасла тульчинская линия Потоцких.