КЛАУС ШТЕРТЕБЕКЕР. ГРОЗА СЕВЕРНОГО МОРЯ

Вот уже несколько столетий Клаус Штертебекер и Годеке Михель живут в памяти немцев, обитающих на побережье Северного моря. Жизнь и деятельность этих двух корсаров – предводителей ликеделеров (то есть «все делящих поровну»), а также их смерть описаны в исторических документах. Правда, достоверные сведения об этих морских разбойниках немногочисленны и не дают возможности подробно изложить события, характеризующие их образ жизни.

Имя Штертебекера – Клаус – часто заменяется другими именами; фамилию эту носят очень многие жители побережья, что порождает путаницу в исторических свидетельствах. Имя и фамилию Годеке Михеля писали по-разному: Михель, Михельс, Михаэлис, Готтфрид Михаль. Так что нельзя ручаться за точность имеющихся биографических данных.

По одной из версий, как пишет современный автор Нойкирхен, Штертебекер родился в XIV веке на острове Рюген и был сыном батрака. Однажды в споре он убил барона Путлица и его управляющего. Вместе с девушкой, служанкой барона, он сел в рыбачью лодку и уплыл в море. У берегов Рюгена его подобрал корабль ликеделеров, которым командовал Годеке Михель.

Другая версия начала похождений корсара связана с иным случаем.

Как-то Клаус нанялся к рыбакам ловить сельдь. При возвращении из рейса команда взбунтовалась, и Клаус был избран вожаком восставших. Теперь дома или в любом другом ганзейском порту им грозило суровое наказание. Вот тогда-то Штертебекер и его дружки решили заняться морским разбоем.

Исторических доказательств, подтверждающих какую-либо версию о происхождении Штертебекера, до сих пор не найдено. Не обоснована документально и воплощенная в популярной пьесе двадцатых годов «Буря над Готландом» версия Эма Велка, считающего Штертебекера обедневшим сельским аристократом из Мекленбурга или Померании.

Место рождения и происхождение Клауса Штертебекера остаются неизвестными. В числе мест, где, возможно, родился знаменитый пират, источники называют наряду с Гамбургом еще более дюжины городов и деревень Мекленбурга, острова Рюген, Ганновера и Фризии. Наиболее вероятными можно считать те предположения, которые связывают его происхождение с Верденом и Висмаром.

Согласно выпущенному в 1718 году географическому «Описанию обоих герцогств – Бременского и Верденского», «Михаэлис и Штертебекер приказали выдолбить в Домском соборе (в Вердене) специальную нишу возле подпорной арки и поместить туда их герб». К сожалению, ниши собора, в которых размещались гербы, не сохранились. По преданию, Штертебекер завещал соборному капитулу города Вердена целое состояние, так называемый пасхальный дар, из которого выплачивались пособия нуждающимся на протяжении нескольких веков.

Есть, впрочем, и третья версия того, как Клаус стал корсаром.

В старину существовал на немецкой земле обычай – крепкое пиво разрешалось пить только вельможам. Сейчас это может показаться диким, но тогда нарушение этого правила простолюдином могло стоить ему жизни. Бедняк не смел и подумать о том, чтобы отведать аристократического пива. И все же нашелся человек, который дерзнул нарушить запрет. Преступление оказалось настолько из ряда вон выходящим, что в летописи зафиксирован даже год, когда оно было совершено, – 1391-й. Известно и имя нарушителя: батрак по имени Клаус из усадьбы на острове Рюген.

Дерзкого Клауса схватили и должны были казнить. Но потом передумали и решили поступить по-иному. Пусть батрак – любитель «чужого пива», на потеху богатеев залпом выпьет огромную чашу, до краев полную тем напитком, которого он пожелал вкусить. Но Клаус оказался малый не промах. Сосуд он превратил в оружие, обрушив его на головы тех, кто думал над ним поиздеваться. После чего благополучно скрылся. Вот с тех пор и стали его называть «Штертебекер» – что можно перевести как «опрокидыватель чаши».

А вскоре на море объявился грозный корсар. Купцы трепетали при одном его имени, а бедняки считали своим защитником и братом. Вокруг Клауса собралось множество сподвижников, таких же, как и он, обездоленных. Их девиз гласил: «Мы друзья Господу Богу и враги всему свету»; под «всем светом» подразумевались власть имущие. В песне, которую распевали они, были такие слова: «Купец посеял, мы пожнем». Молва об их дерзких набегах и захватах судов ганзейских купцов гремела по всему северному побережью Германии. Как гласит предание, награбленное они раздавали бедноте. За это их прозвали «справедливыми» или «все делящими поровну». Самым справедливым был Клаус, всегда готовый протянуть руку помощи нуждающимся. Одной женщине, рассказывает легенда, которая была так бедна, что ей нечем было залатать мужу штаны, проходивший мимо Клаус бросил лоскут. Кусок материи оказался непростой – с обратной стороны он был покрыт золотыми монетами. В другой раз Клаус выручил из беды старика, которого хозяин за неуплату долга выгнал из его собственного дома. Старик получил от Клауса столько денег, что смог внести плату на много лет вперед. Точно так же он помог бедной вдове и многим другим обездоленным.

И народ любил своего защитника, помогал ему скрываться, когда его преследовали, славил в песнях, стекался под его вольное знамя. Верными сподвижниками Клауса были шкипер Годеке Михель и магистр Вигбольд. Была у народного вожака и возлюбленная, простая батрачка Требеле, любовь которой он не променял даже на ласки самой датской королевы Маргариты.

Много легенд сложил народ о справедливом Клаусе. Но были и иные сочинители – его враги. Это они пустили в ход выдумку о несметных сокровищах Штертебекера. И в доказательство утверждали, что мачта на его корабле якобы начинена золотом. А однажды, когда его схватили, он будто бы предложил в качестве откупа столько золота, что из него свободно можно было бы выковать цепь, которой хватило опоясать гамбургский собор, а то и весь город.

Все это, повторяю, были выдумки его недругов. Впоследствии обнаружили запись в реестре доходов города, из которой явствовало, что все трофеи, захваченные на корабле Клауса, были оценены всего в 750 марок. Это не останавливает сегодняшних искателей кладов, продолжающих верить в зарытые несметные сокровища Клауса и его сподвижников.

Как бы то ни было, можно смело утверждать, что Михель и Штертебекер являлись главарями пиратской братии Балтийского моря. Оба они упоминаются как вожаки в Любекской хронике 1395 года и в обвинительном акте англичан, возлагающем на них ответственность за нападение на английские корабли в период с 1394 по 1399 год.

Как же схватили неуловимого Клауса Штертебекера? Как удалось гамбургскому сенату одержать над ним победу?

Весной 1401 года, как говорит легенда, на второй год своей женитьбы на дочери фризского князя Кено тен Брока, Клаус Штертебекер раньше обычного покинул свою зимнюю стоянку во Фризии и направился на остров Гельголанд. Поэтому на его судах еще не было добычи. А Годеке Михель, вероятно, занимал со своими кораблями удобную позицию у устья Везера.

Гамбургский сенат принял решение в 1401 году окончательно покончить с морскими разбойниками. С этой целью зимой снарядили флот, командование которым поручили членам городского самоуправления Шокке и Ланге. Самым сильным кораблем флота была «Пестрая корова». Это был новый корабль, построенный по особому распоряжению нового гражданина Гамбурга, уроженца Голландии Симона ван Утрехта. «Пестрая корова» и стала флагманским кораблем. Командовал им капитан Херманн Ниенкеркен. Сам Утрехт не принимал участия ни в руководстве операцией, ни в командовании кораблем.

Сколько людей и кораблей участвовало в битве с обеих сторон, осталось неизвестным.

Гамбуржцы подошли к Гельголанду в сильном тумане. Когда они бросили якорь на достаточно далеком расстоянии от кораблей Штертебекера, на воду была спущена шлюпка. В нее сел штурман «Пестрой коровы», подошел к главному кораблю и закрепился у его кормы. Когда шлюпку окликнул вахтенный матрос, переодетый рыбаком, штурман ответил, что он только разогревает еду на огне. Однако на самом деле он расплавил свинец и залил им рулевые соединения корабля. Корабль потерял маневренность, и гамбуржцы смогли взять его на абордаж.

На борту разразилась ожесточенная схватка между корсарами и гамбуржцами, которым никак не удавалось захватить Штертебекера. Всех наседавших на него врагов он валил наземь ударами своего огромного меча. Тогда гамбуржцы пошли на хитрость. Сверху, с реи, они набросили на Штертебекера сетку, которая сковала его движения, и лишь таким образом смогли его схватить.

В подтверждение того, что большое сражение имело место в действительности, свидетельствуют сохранившиеся казначейские счета того времени, в которых наряду с наградой в восемьдесят серебряных марок, предназначенной адмиралу Шокке, упоминаются большие затраты на ремонт судов, получивших повреждения во время этого сражения.

Данные о потерях с обеих сторон остались неизвестными. В хронике упоминается о сорока убитых со стороны противника, но о собственных потерях гамбуржцы не сказали ни слова. Очевидно, после захвата корабля Штертебекера его флоту удалось отойти, ибо, несмотря на то что ликование было огромное, гамбуржцы смогли доставить в свой порт только семьдесят три пленных. Казнь Штертебекера и его товарищей состоялась 20 октября 1401 года на пустынном островке Грасбрук в устье Эльбы.

О том, как проходил суд над ними, об их смерти народ также создал свою версию. Процесс действительно длился почти полгода, это подтверждается казначейскими счетами, хранящимися в гамбургском городском архиве. Каждый обвиняемый получил слово для защиты. По преданию, Штертебекер выступил как защитник бедных и мужественно принял всю вину на себя. Народное сказание говорит об этом так: «Штертебекер был славный малый. Бедным давал, у богатых брал».

Легенда повествует о том, что была исполнена последняя просьба Штертебекера: сохранить жизнь тем из его сообщников, мимо которых он сумеет пробежать после отсечения у него головы. Легенда утверждает, что, будучи уже обезглавленным, Штертебекер пробежал мимо одиннадцати своих соратников. Только когда палач Розенцвейг подставил ему ногу, обезглавленное тело упало на землю.

После смерти Штертебекера возникла песня, которую в различных вариантах пели на немецком побережье Балтийского и Северного морей в течение столетий. От первоначального ее текста до нас дошла только первая строфа. Текст песни, состоящий из двадцати шести строф, датируется 1550 годом. В гамбургском листке «Вольный стрелок» в 1851 году были напечатаны пять строф песни, которая по своей простоте может быть отнесена к одному из сохранившихся народных вариантов песни о Штертебекере:

Власти Гамбурга не удовлетворились победой над Штертебекером. После восстановления кораблей, принимавших участие в сражении у Гельголанда, гамбургский флот продолжал операции против ликеделеров. Теперь гамбуржцы хотели захватить Годеке Михеля. После пленения своего вице-адмирала Годеке Михель стал более активен, чем прежде, однако и гамбуржцы после ожесточенной битвы у Гельголанда стали осторожнее.

Второе крупное сражение гамбургского флота с кораблями ликеделеров происходило в нижнем течении Везера. И об этой битве мы не имеем никаких достоверных сообщений, неизвестны ни день, ни месяц этого сражения, ни то, как оно развивалось. Хронист говорит о событии лишь в нескольких словах: «Затем вскоре, в том же году, когда произошла битва у Гельголанда, называемого здесь «Святая земля», гамбуржцы вторично отправились в море и схватили восемьдесят врагов и их главарей – Годеке Михаэля и Вигбольдена. Среди награбленной ими добычи были обнаружены мощи св. Винсента, которые были в свое время похищены из какого-то города на Испанском побережье. Разбойников доставили в Гамбург, где они также были обезглавлены, и их головы были насажены на колья рядом с другими».

Несмотря на то что гибель обоих предводителей явилась большим ударом для ликеделеров, морской разбой на Северном и Балтийском морях не прекратился.

Это был период, когда морская торговля Ганзы переживала небывалый расцвет, а постоянные политические столкновения и войны, в связи с которыми выдавались каперские грамоты, превосходно стимулировали морской разбой. Так, например, в 1407 году ликеделеры воевали против Голландии на стороне своих фризских покровителей. В 1426 году голштинские графы в споре за герцогство Шлезвиг выдавали ликеделерам каперские свидетельства для борьбы против датского короля Эриха.

Однако насколько неискренним и втайне враждебным всегда было отношение ганзейских городов к ликеделерам, можно судить по многим примерам. В 1428 году Ганза в войне против Дании выставила флот из двадцати шести кораблей и армию в двенадцать тысяч человек. Среди членов судовых команд находились восемьсот представителей ликеделеров. Они захватили Фемарн, разграбили Берген и разбили норвежский флот.

В то же время другие ганзейские города вели с ликеделерами борьбу, как с пиратами. Еще в 1403 году ганзейские города Данциг и Любек предпринимали военные походы против них. В 1408 году гамбуржцы обезглавили на площади предводителя ликеделеров Плукераде и девять его товарищей, взятых в плен.

В 1433 году Симон ван Утрехт, ставший тем временем членом городского управления Гамбурга, был назначен командующим гамбургским флотом, насчитывавшим двадцать один корабль. Он получил приказ вторгнуться в устье Эмса и вместе с сильной сухопутной армией взять город Эмс, чтобы ликвидировать последний оплот ликеделеров во Фризии. Вновь были обезглавлены сорок человек, а их головы насажены на колья.

Однако уже в 1438 году Гамбург и Бремен вновь вербовали корсаров для войны против Голландии и Зеландии. Весьма примечательно обращение Бремена к невоюющим ганзейским городам, в котором говорилось, что бременские корсары будут относиться к кораблям этих городов как к вражеским, если у них на борту окажутся товары из Голландии или Зеландии. Это означало, что они служили одним ганзейским городам против других. Бременский сенат выдавал каперские свидетельства на таких условиях: две трети добычи причиталось каперу, а одна – шла в пользу сената.

Нанимаемые Бременем корсары, как всегда, не отличали друга от врага. В Ла-Манше или Зунде они останавливали все купеческие суда. Под предлогом, что те якобы везут голландские товары, забирали любую ценную добычу, не обращая внимания на то, под каким флагом шел корабль. Самым известным предводителем корсаров этого периода был Ганс Энгельбрехт, который у берегов Швеции захватил тринадцать голландских кораблей с товарами на сумму тридцать четыре тысячи рейнских гульденов.

В заключение надо сказать, что похождения корсаров Балтийского и Северного морей, и прежде всего, конечно, Клауса Штертебекера, послужили темой для многих песен, баллад, поэтических и прозаических произведений.

В историческом романе Вилли Бределя «Братья-витальеры» (есть русский перевод) Клаус Штертебекер – крестьянский парень, живший недалеко от Висмара.

Наряду с многочисленными драмами и сказаниями о Штертебекере особое место занимает незаконченный роман Теодора Фонтане «Ликеделеры», который, будь он дописан, явился бы, по словам Томаса Манна, «историческим романом большого художественного значения». Посетив несколько раз Мариенхафе, служивший в XIV веке убежищем корсаров, Т. Фонтане в 1895 году приступил к работе над произведением, которое, по словам самого автора, «отличается от всего, написанного мною, и вообще от всей предшествовавшей литературы… Материал с его средневековой морской романтикой, в котором ясно ощутима социал-демократическая струя, влечет меня чрезвычайно».

На поставленный ликеделерами социальный вопрос Фонтане отвечает в заключительной фразе своего романа: «В церкви витает дух Штертебекера, а дух ликеделеров витает надо всем миром».

В XX веке немецкий поэт Курт Бархельс (Куба) написал стихотворную драму «Клаус Штертебекер». Автор рисует жизнь и борьбу ликеделеров как своего рода социальный протест угнетенных. У нас эта баллада известна в переводе Льва Гинзбурга. А крестьяне острова Рюгеп, посмотрев ее постановку, создали сельхозкооператив «Клаус Штертебекер». Что касается самой пьесы и ее автора, то это, по словам переводчика, баллада, созданная народным певцом, баллада о вековой борьбе.

И сегодня земляки знаменитого корсара ставшего народным героем, распевают слова баллады:

По сей день в разных местах показывают пещеры, замки и горы, где будто бы скрывался Клаус Штертебекер. На северном побережье Германии существует «подземный ход Штертебекера», «гавань Штертебекера», «пещера Штертебекера», «замок Штертебекера».

 

РОБЕР СЮРКУФ. ВЫКОРМЫШ «ОСИНОГО ГНЕЗДА»

Городок Сен-Мало на берегу Бискайского залива считается родиной многих французских корсаров. Их английские «коллеги», ненавидевшие французов, своих конкурентов и противников на море, называли этот порт «Осиным гнездом». Одним из тех, кто здесь родился и вырос, был Робер Сюркуф. За это и прозвали его Выкормышем «Осиного гнезда».

Происходил он, как и многие в этом городке, из потомственной семьи моряков. Некоторые из них занимались пиратским промыслом. В том числе его прадед, носивший тоже имя Робер Сюркуф. Разбогатели в пиратских походах и некоторые другие его предки.

Богатые родители хотели дать мальчику приличное образование. Но парень снюхался с городской шпаной, был исключен из семинарии. Оставался один путь – идти по стопам предков, начать служить на флоте. И уже в 1789 году, когда ему стукнуло тринадцать, Робер стал юнгой на бриге «Эрон», совершавшем каботажные плавания по Бискайскому заливу.

Такая жизнь была ему не по нраву. Хотелось повидать свет, отправиться в какое-нибудь дальнее плавание. Желание его скоро сбылось. В пятнадцать лет он записался добровольцем на корабль «Аврора», где капитаном был знакомый их семьи Тардиве. Курс следования – сказочная Индия.

Однако далеко не сказочной была та цель, которую преследовал капитан Тардиве. Как вскоре выяснилось, это был самый что ни на есть типичный работорговец. Его задача была поставлять живой черный товар с восточного побережья Африки в Индию и на острова в Индийском океане, принадлежавшие Франции, – на Маврикий, Реюньон и другие. То, что в те дни на родине провозгласили лозунг «Свобода, равенство и братство», на «Авроре» никого не волновало. Да и едва ли здесь вообще знали о революционных событиях в Париже. Так что цель плавания оставалась прежней.

В трюмы-тюрьмы загнали четыреста негров, закованных в цепи и предназначенных для плантаций на острове Реюньон, и поплыли. Но произошло несчастье. Разразился страшный шторм. Судно налетело на рифы. Экипажу и пассажирам удалось спастись – они добрались до берега, остальные, то есть негры, погибли. Когда две недели спустя шторм утих и можно было приблизиться к разбитой «Авроре», застрявшей между скал, представилась жуткая картина: трупы в затопленном трюме.

Капитан еще надеялся спасти корабль и отремонтировать его. Целую неделю судно приводили в порядок, трупы выбросили за борт. Но оказалось, что починить «Аврору» не удастся. По мнению капитана, Робер Сюркуф проявил себя с лучшей стороны. В благодарность он назначил его офицером.

Больше года молодой моряк проплавал с капитаном Тардиве, получившим новый корабль – «Реванш». Но настал день, когда он захотел сам стать капитаном, решив, что довольно помогать богатеть другим, пора и самому испытать фортуну.

С помощью родственников он купил быстроходный парусник «Креол» и отправился на нем в знакомые ему воды Индийского океана. Шел 1792 год. К этому времени Сюркуф уже знал, что Франция отменила рабство во всех своих заморских территориях и работорговля объявлена незаконной. Но закон об отмене рабства действовал лишь в метрополии, а в самих колониях все оставалось по-старому. И Сюркуф продолжал заниматься испытанным промыслом, тем более что работорговля по-прежнему приносила огромные деньги.

Но тут вмешались англичане. Англия находилась в состоянии войны с Францией, и посему англичане организовали блокаду французских владении в Индийском океане. Это сильно подорвало торговлю живым товаром. Тогда возмутились плантаторы и потребовали от своих соотечественников активных действий.

Французы начали нападать на английские корабли. В числе французских судов оказался и корабль Сюркуфа. Скоро он понял, что быть корсаром куда выгоднее, чем возиться с «черным сбродом». Но для того чтобы им стать, надо было получить патент. А для этого необходимо внести залог и найти поручителя.

Напомню, что в отличие от пирата – обыкновенного морского разбойника, который мог быть повешен, попади он в плен, корсар не считался преступником, у него была грамота на право нападать на торговые вражеские суда, и если он попадал в плен, то считался военнопленным.

Но Сюркуф не успел осуществить свое намерение. Его арестовали как работорговца. Все говорило против него – и свидетели, и даже запах в трюме судна – следы пребывания на нем большого количества людей. Сюркуф не стал протестовать. Он пригласил полицейского комиссара и его сопровождающих, явившихся с ордером на арест, в каюту, чтобы перекусить. Ничего не подозревая, комиссар согласился. А тем временем на «Креоле» незаметно и без шума подняли паруса и, минуя французский фрегат и пушки береговых батарей, вышли в море.

Когда комиссар сообразил, что он, в сущности, оказался в плену, возмущению его не было предела. Но поняв, что он целиком и полностью во власти этого проклятого негодяя Сюркуфа, стал более сговорчивым. А Сюркуф потребовал от него разорвать заготовленное обвинение в работорговле и составить новое: Сюркуф не задерживал его незаконно на судне, а главное – тщательный досмотр судна доказал несостоятельность обвинений капитана в работорговле. Через неделю Сюркуф отпустил пленников, уверившись в том, что ему гарантировано полное прощение.

После этих событий Сюркуф твердо решил стать корсаром. Для этого, помимо необходимых залога и поручительства, надо было прежде всего обзавестись быстроходным кораблем. И Сюркуф сменил свой тихоходный «Креол» на «Скромницу» с командой тридцать человек,

Сначала, правда, он не решился признаться матросам в своем намерении стать корсаром, то есть не пиратом-преступником, а как бы действующим по закону в соответствии с грамотой короля о праве нападать на вражеские торговые суда. Но, к его радости, никто не стал возражать, напротив, все поддержали капитана, хотя тогда у него еще не было патента на корсарство.

После этого решили пересечь Индийский океан и идти к острову Суматра, где надеялись хорошо поживиться за счет английских торговых судов.

Уже с первых шагов Сюркуф проявил себя как бывалый корсар: он действовал отважно и хитро, был безжалостен к побежденным. Ему удалось захватить несколько английских кораблей, направлявшихся в Индию, взял он и голландский корабль с грузом риса, перца, сахара и слитками золота. Все члены его команды по закону о корсарстве имели право на долю в добыче. За это сравнительно недолгое время сколотил приличное состояние и Сюркуф. Ему был всего двадцать один год, а стоимость его добычи исчислялась уже двумястами фунтами стерлингов. Но ему этого явно было недостаточно. Он задумал плыть на север к устью Ганга.

На пути к Калькутте удалось перехватить два торговых судна и бриг. Чтобы захватить бриг, Сюркуф пошел на хитрость, на что был вообще великим мастером. Случалось он делал вид, что его судно терпит бедствие, и т. п.

На этот раз он поднял английский флаг и спокойно подошел к каравану. Когда до брига оставалось несколько метров, с корабля Сюркуфа дали залп. Этого оказалось достаточно, чтобы весь караван тотчас сдался. Бриг был новым, крепким судном, и Сюркуф перенес на него пушки, решив дальше плыть на нем. Быстроходные качества нового судна скоро пригодились, когда пришлось догонять и брать на абордаж большой корабль «Диана» с грузом риса. А буквально на другой день Сюркуф увидел огромное судно «Тритон», вооруженное двадцатью шестью пушками.

И снова Сюркуфу повезло. На «Тритоне» сразу узнали бриг и, ничего не подозревая, сигналами предложили подойти ближе, чтобы узнать новости. Стояла жаркая погода, и команда «Тритона» пряталась от солнца в каютах. Подойдя к нему, двадцать человек перепрыгнули на палубу англичанина, обезоружили вахтенных и захлопнули люки, ведущие вниз, где находилась команда. Сто пятьдесят матросов попали в плен. Было захвачено много ценного груза. После столь удачных операций Сюркуф решил не искушать дальше судьбу и вернуться на Реюньон.

Когда он вошел в порт, его ждал сюрприз. Губернатор заявил, что все трофеи – корабли и груз – конфискуются в пользу правительства Франции, так как Сюркуф не имеет патента, то есть не является официально корсаром. Если же вздумает жаловаться, то вообще будет арестован и его осудят как пирата.

Но не таков был Сюркуф, чтобы безропотно подчиниться, а главное, смириться с потерей трофеев. Упорный и настырный, когда дело касалось денег, Сюркуф на первом же корабле, отправлявшемся во Францию, покидает остров, намереваясь искать справедливости в столице.

Прибыв в родной Сен-Мало, он не тратил времени на сентиментальные воспоминания, а сел в почтовый дилижанс и помчался в Париж. Напомню, что события, о которых идет речь, происходили в 1796 году во времена Директории. Здесь его встретили как триумфатора. Еще бы, он, можно сказать, явился кредитором нации. Его трофеи и обещания еще больших прибылей в будущем произвели сильное впечатление.

Когда же он посулил казначейству отдавать две трети добычи, ему без разговоров вручили патент на корсарство. К тому же присудили двадцать семь тысяч ливров из стоимости захваченных им товаров. Были награждены и другие участники экспедиции. Правда, все это произошло после судебного разбирательства, на котором, собственно, и настаивал упорный Сюркуф.

А пока шел судебный процесс, отважный моряк влюбился в дочь богача арматора, прекрасную Мари-Катрин Блез. Однако до свадьбы дело не дошло. Сначала он должен был, по настоянию папаши возлюбленной, сколотить себе приличное состояние. Сделать это он мог только одним способом – отправиться в поход за деньгами в море.

Сюркуф покинул Францию на «Клариссе», специально построенной как корсарский корабль. Это было очень быстроходное судно с четырнадцатью пушками и ста сорока членами команды – опытными и отчаянными моряками. С такими ребятами можно было хорошо послужить республике в качестве корсара.

Но первая же стычка с английским кораблем у берегов Африки не принесла желанной добычи. Англичанин оказался хорошо вооружен, и артиллерийская дуэль с ним кончилась для «Клариссы» потерей фок-мачты. Пришлось уходить. Курс взяли к берегам Бразилии. По пути захватили небольшой бриг. Его со своими людьми Сюркуф отправил во Францию, вручив им два послания: одно о том, что дела его идут хорошо, другое – возлюбленной с признаниями в любви.

Через год Сюркуф снова объявился у берегов Суматры, наводя страх на английских капитанов. Они знали, что встреча с этим корсаром не сулит ничего хорошего.

Соратник Сюркуфа по разбою, некто Луи Гарнере, сам художник, оставил нам такой словесный портрет своего главаря. По его словам, это был тщеславный и властный человек, в то же время умный и даже чем-то привлекательный. Рост – метр восемьдесят, телосложение мощное, лицо круглое, покрытое веснушками. Глаза маленькие, хищные, губы тонкие, нос слегка приплюснутый. Нельзя было не обратить внимание на белые зубы, когда он улыбался. Матросы любили его, хотя он и требовал на борту железной дисциплины. Луи Гарнере оставил книгу воспоминаний, в которой приводит, в частности, такой эпизод из корсарской войны тех лет.

Утром 7 августа 1800 года матрос, сидевший в «вороньем гнезде» – бочке на фок-мачте, сообщил, что впереди по левому борту видно судно. На вопрос, большой ли это корабль, последовал ответ: «Очень большой!»

Глаза Сюркуфа загорелись, предчувствуя богатую добычу. Через подзорную трубу он всматривался в неизвестный корабль. Вскоре уже знал, что это «Кент» (1500 т) с тридцатью восемью пушками. У «Мысли», на которой плыл Сюркуф, – всего двенадцать. Силы мало сказать неравные, только безумец способен лезть на рожон. Но матросы Сюркуфа, повинуясь боевому кличу своего капитана «На абордаж!», полезли на этот самый «рожон», который предстал перед ними в виде заманчивого богатого приза. Вот как проходил этот бой по описанию Гарнере.

После того как отдан был приказ «Боевая тревога», а за ним – «К бою!», началось сближение с противником. Происходило это медленно. Тем временем на палубе шла подготовка к сражению. У бортового ограждения укладывали мешки и гамаки, чтобы погасить скорость картечи, к пушкам подносили ядра и мешки с пороховым зарядом, ведра наполняли водой на случай пожара и т. д. Хирург готовил свой сундучок с инструментами. Матросы надевали чистое белье и ждали. Наконец, корабли приблизились на такую дистанцию, что можно рассмотреть пушки англичанина – двадцать шесть по борту, двенадцать на палубе.

Сюркуф обратился к команде: «Друзья, это судно принадлежит Ост-Индской компании. Немного усилий – и миллионы наши!»

Для храбрости всем раздали по чарке рома.

Англичанин, как истинный британец, вежливо осведомился: «Кто вы?» Произошло это с помощью пушечного выстрела. Отвечать рано, надо выиграть еще немного времени и подойти как можно ближе. Когда до махины англичанина осталось совсем ничего, Сюркуф набросился на него с яростной руганью. В ответ «Кент» огрызнулся всеми своими орудиями. К счастью, ядра пролетели мимо. На «Мысли» подняли французский флаг и только теперь дали выстрел из пушки. Таков, можно сказать, ритуал, как у фехтовальщиков перед боем.

На борту корабля Сюркуфа всем было ясно, что пушечная дуэль не в их пользу. Поэтому оставалось одно: победить в рукопашной, то есть отважиться на абордаж. Нижние реи «Мысли» использовались как мостики для перехода на более высокую палубу «Кента». Предварительно, до того как началась схватка с топорами и саблями в руках, палубу «Кента» забросали гранатами. Стрелки, или, как мы бы сегодня сказали – снайперы, сидевшие на марсах, начинали палить по всем, одетым в яркую офицерскую форму. Затем в дело вступили пикейщики, их задача особая – с помощью пик не пускать обратно тех, кто испугался рукопашного боя. Своего рода заградотряд.

Корабли сблизились настолько, что можно было различить на корме этого громадного судна «грациозную группу очаровательных молодых женщин в элегантных нарядах, которые спокойно из-под зонтиков смотрели на нас, словно мы не заслуживали ничего, кроме любопытства».

Надо здесь заметить, что суда английской компании нередко перевозили пассажиров из метрополии, то есть из Англии в Индию и обратно. Риск, конечно, всегда был – судно могло погибнуть во время бури или подвергнуться нападению пиратов. Что и произошло. Но пассажиры «Кента», похоже, нисколько не тревожились за свою судьбу. А капитан и команда были уверены в превосходстве над каким-то ничтожным корабликом. В случае, если он осмелится напасть, его ждет неминуемая гибель.

Но не таков был Сюркуф, чтобы уйти ни с чем, Он не дал противнику времени опомниться. Зашел с подветренной стороны англичанина, чтобы оказаться у наклоненного к морю борта. Маневр удался. Англичанин, поняв, что к чему, пытался сменить галс, но Сюркуф совершил новый маневр и пристал к «Кенту» с подветренной стороны кормовой частью правого борта.

«Кент» открыл огонь, но было слишком поздно. И хотя залпом снесло брам-стеньгу «Мысли», но корпус судна не был поврежден. А дальше произошло вот что.

«Мысль» вошла в клинч с бортом «Кента», и англичане подумали, что французский парусник, поврежденный залпом, находится в бедственном положении и готов вот-вот сдаться. Все на борту «Кента» с любопытством ждали, что будет дальше. Неожиданно для всех на английском судне появились французы, словно черти из преисподней. В руках у них топоры, сабли, кинжалы, пистолеты.

Описывая бой, Гарнере использует выражение «грандиозная битва». Капитан «Кента» погиб, и многие из экипажа поплатились жизнями, но защитников «Кента» не убавлялось. Сюркуф даже воскликнул: «Черт возьми, они, похоже, воскресают». Позже Сюркуф узнал причину этого «воскрешения»: на борту «Кента», кроме экипажа, находилось еще двести пятьдесят моряков, снятых с горевшего британского судна. Но, несмотря на явное численное превосходство англичан, корсары одержали, верх и «Кент» спустил флаг. Два часа Сюркуф отвел команде на то, чтобы ограбить судно (получить так называемую долю дьявола). После чего восстановил порядок, приказал оставить дам, которые заперлись в каютах, в покое. И головорезы, хотя и опьяненные грабежом, тотчас подчинились своему капитану. Всем был известен его крутой нрав, и никто не желал попасть под его горячую руку.

Не знал об этом лишь губернатор Порт-Луи – столицы Маврикия, куда Сюркуф поспешил после столь удачной охоты. Ничтоже сумняшеся он потребовал, чтобы корсар передал ему слитки и бочки с золотым порошком, которые были захвачены на «Кенте». Ведь все это теперь – достояние Французской республики. Корсар не стал спорить. Он просто заявил, что если это золото не достанется ему и его людям, то оно не достанется никому! И приказал выбросить слитки и бочки за борт. Впрочем, подтверждения этому факту ни в документах, ни в воспоминаниях участников этого события нет. Ничего не сообщает об этом и Гарнере. Как неизвестно и то, достал ли потом корсар со дна моря золото «Кента».

Встреча с Наполеоном

В следующем году Сюркуф снова крейсировал у берегов Суматры. Захватил несколько английских судов, попутно взял датский и португальский корабли с грузом пряностей, которые так ценились в Европе. Затем вернулся в Бенгальский залив, полагая, что англичане не станут искать его тут, около самой Калькутты, думая, что он находится где-то восточнее.

Однако его таки выследил английский фрегат «Сибилла». Началась погоня. Чтобы облегчить свою «Клариссу» и уйти от англичанина, Сюркуф приказал выбросить за борт пушки и ядра. И ему удалось оторваться от неприятеля. Правда, помогла и наступившая ночь. А утром, когда ушли от погони, корсары вернулись на старое место. Сюркуф будто чуял, что тут будет еще чем поживиться. Не учуял он другого – опасности, которая все еще сохранялась.

Итак, поутру, вернувшись на прежнее место, Сюркуф увидел паруса торгового судна. Отдал приказ догнать его. На корабле подняли американский флаг, а, как известно, молодая Америка была тогда союзницей Франции. Но Сюркуф рассудил так: раз судно идет в Калькутту, значит, торгует с англичанами. Последовали предупредительный выстрел с «Клариссы» и приказ готовиться к абордажу. Американец покорно спустил паруса. На «Клариссе» возрадовались – добыча без сопротивления сама шла в руки. Но оказалось, что радоваться было рано.

«Сибилла», от которой, казалось, спаслись, не успела далеко уйти. На ней услышали выстрел, разнесшийся по воде, и поняли, что корсар где-то рядом и готовится к нападению. «Сибилла» бросилась на выстрел. Когда Сюркуф увидел ее паруса, он предпочел вновь спасаться бегством, бросив так и не общипанного им американца. Это случилось в последние дни 1799 года. А уже первого числа нового, 1800 года Сюркуф предпринял новый дерзкий набег.

Из Калькутты в Бомбей следовало английское судно «Джейн». Но в одиночку оно не решилось идти, зная, что в этом районе разбойничает французский корсар. «Джейн» присоединилась к двум другим крупным кораблям, следовавшим тем же курсом. В устье Ганга англичане узнали от капитана американского корабля о том, как он только что чудом спасся. Днем встретили «Сибиллу» – она продолжала поиски Сюркуфа. На рассвете капитан «Джейн» заметил, что его корабль отстал от двух других. Но его это не обеспокоило. Ведь он находился в поле их видимости. И тут показался незнакомый парус.

Неизвестный корабль осторожно приближался. Это была «Кларисса». Сюркуф, словно хищник, нацелился на отставшую добычу. Но капитан «Джейн» успел выстрелом из пушки предупредить ушедших вперед. Однако те почему-то не отреагировали и продолжали путь. Так «Джейн» оказалась один на один с корсаром. На ней, смешно сказать, была всего одна маленькая пушка. Бой был явно неравный. Когда на «Джейн» кончились ядра, начали стрелять зарядами из мушкетных пуль. В конце концов Сюркуф захватил судно. Причем все происходило, можно сказать, на глазах двух других английских кораблей. Но они по непонятной причине не пришли на помощь «Джейн». Когда Сюркуф, удивленный этим, спросил у пленного капитана, почему те корабли остались в стороне и не приняли участие в бою, он лишь пожал плечами. А Сюркуф гневно воскликнул: «Если бы они попались мне в руки, я бы повесил их за предательство».

После этого боя Сюркуф решил больше не искушать судьбу и идти к Реюньону. Он пересек Индийский океан, по пути захватив пару кораблей, и спокойно вернулся со своими призами домой. Здесь выяснилось, что «Кларисса» требует серьезного ремонта. Ее пришлось оставить.

Найти новый корабль проблемы не составляло. Судовладельцы, рассчитывая на долю богатой добычи, наперебой предлагали удачливому корсару свои корабли.

Сюркуф выбрал корабль «Уверенность» с командой сто человек. Несколько перестроив судно, а точнее – усовершенствовав его, оснастив современным навигационным оборудованием и такелажем, Сюркуф снова вышел в море. Курс он держал в этот раз к берегам Цейлона. Экспедиция прошла успешно. Было захвачено немало судов, добыча досталась богатая. Английские газеты публиковали страшные рассказы о зверствах французского корсара, хотя в большинстве это были выдумки журналистов.

Вернувшись на Реюньон, Сюркуф первым делом распродал свою часть добычи. Теперь, решил он, можно возвращаться во Францию, где его ждала невеста. На «Уверенности» Сюркуф доплыл до Сен-Мало, где и состоялась их свадьба. К тому времени капитал корсара равнялся двум миллионам франков. Мало того, ему присвоили офицерское звание. Дальше, как говорится, больше. В Париже, куда его вызвали, он был удостоен аудиенции первого консула Наполеона Бонапарта, вскоре провозгласившего себя императором Франции. Наполеон предложил Сюркуфу чин капитана первого ранга и командование морскими силами в Бенгальском заливе, но с подчинением адмиралу Линуа, возглавлявшему французский флот в Индийском океане. Корсар поблагодарил за честь, но отказался. Одна из причин состояла в том, что он был невысокого мнения об адмирале как о моряке.

Маленький Наполеон с любопытством рассматривал громадного Сюркуфа. Затем спросил, как лучше вести войну на море. На что Сюркуф ответил:

– Вы требуете от меня, генерал, серьезного ответа. Ллойд (страховая компания морских судов. – Р. Б. ) позволяет мне вынести такое суждение – Англия с 1795 по 1797 год потеряла на 180 судов больше, чем мы. Я считаю, что после разгрома наших эскадр только корсары склонили чашу весов в нашу пользу. За последние шесть лет добыча англичан росла в прежней пропорции, а мы стали добывать втрое больше. Посчитайте, во что обошлось Англии французское корсарство, и вы поймете, что корсары отомстили за поражение при Абукире.

– Какое же заключение вы делаете из этих фактов? – спросил Наполеон.

– Выпади мне честь стать во главе правительства Франции, я оставил бы линейные суда в портах, избегая столкновения с британскими флотами и эскадрами, а выпустил бы в море множество фрегатов и легких кораблей, которые быстро покончили бы с английской морской торговлей. Англия живет лишь своей торговлей, и именно здесь ее уязвимое место.

Наполеон задумался, а потом сказал:

– Вы сообщили мне серьезные вещи. Наверное, вы правы, поскольку цифры подтверждают ваш вывод. Но я не могу пойти на уничтожение военного флота Франции. Продолжайте служить родине, как делали это до сих пор.

Так расстались будущий император Франции и отважный корсар. Он не внял тогда совету Наполеона и предпочел на время отсидеться на суше. Стал арматором в Сен-Мало, финансировал строительство кораблей, которые охотились за англичанами на всех морях. Состояние его росло и по тем временам считалось огромным. Но одних денег Сюркуфу для счастья было мало.

В начале 1807 года неугомонный Сюркуф решает снова попытать счастья на поприще корсарства. Он отбирает лучших моряков, тренирует их по нескольку часов на день – учит стрелять из пистолетов, драться на шпагах и саблях. Нанял даже специальных инструкторов, обучавших корсарскому ремеслу его матросов и, главное, брать корабли на абордаж.

Наконец Сюркуф вышел в море на «Призраке», специально построенном судне. На носу была изображена фигура человека, который выбирается из могилы и как бы распахивает саван. Название корабля и фигура, символ самого Сюркуфа, означали, что корсар возвращается в Индийский океан, где он уже блистал раньше. И снова опытнейший капитан, хотя от роду ему было всего тридцать пять лет, наводит ужас на английских моряков.

К 1807 году Сюркуф снова в Порт-Луи, он чувствовал потребность в отдыхе и хотел вернуться во Францию. О том, какой урон он нанес англичанам в этот раз, свидетельствует докладная записка калькуттских торговцев английскому Адмиралтейству от 10 декабря 1807 года, в которой записано, что страховые компании были вынуждены уплатить владельцам английских кораблей, пострадавших от корсаров, триста тысяч фунтов стерлингов.

Вскоре Сюркуф осуществил свое желание и вернулся во Францию. Правда, перед отъездом у него в который раз произошел инцидент с губернатором Порт-Луи. Тот навязал Сюркуфу взять на борт судна, на котором он собирался плыть во Францию, целую ватагу пленных португальцев. Сюркуф резонно заявил, что с такими пассажирами корабль скорее всего попадет в Лиссабон, а не во Францию. А сам Сюркуф и его офицеры окажутся за бортом.

Но губернатор и слушать ничего не захотел. Он заявил, что это приказ. И пригрозил в случае неподчинения наложить арест на имущество Сюркуфа на острове Маврикий. Сюркуф, казалось, подчинился. А когда вышел из бухты в сопровождении лоцманского судна, навел на него орудия своего корабля и, угрожая, приказал принять на борт этих самых португальцев. Дальнейшее путешествие обошлось без приключении. И через год Сюркуф благополучно доплыл до Сен-Мало.

Но о действиях губернатора он решил все же доложить самому военно-морскому министру. Адмирал Декрес принял прославленного корсара, однако заявил, что не в его компетенции решать вопрос, относящийся скорее к налоговому ведомству. И предложил устроить аудиенцию у императора. Наполеон сердечно встретил старого знакомого, поздравил с победами и выслушал его жалобу. Однако отказался от каких-либо санкций против губернатора. Чтобы как-то подсластить пилюлю, император в конце разговора вновь выразил Сюркуфу свое уважение и заявил, что посвящает его в кавалеры ордена Почетного легиона. Этой награды, недавно лишь учрежденной, были к тому моменту удостоены немногие. Сюркуф стал одним из первых. К тому же награждение этим орденом предусматривало еще и денежную премию.

Позже Сюркуф стал бароном, он жил в Сен-Мало и больше никогда не покидал берег. Впрочем, это не значит, что он не имел отношения к корсарскому промыслу. Напротив, за свои счет создал целую флотилию из девятнадцати кораблей, которые совершали пиратские рейды. Иначе говоря, он стал богатым арматором, зарабатывающим немало денег как судовладелец.

Умер Сюркуф в своем замке недалеко от родного Сен-Мало, города, который тогда никто уже не называл «Осиным гнездом». У него было пятеро детей и огромное состояние. О его карьере корсара и источнике его богатства к тому времени предпочитали не вспоминать.

 

ПЬЕР ЛЕГРАН, или ТАЙНА СТАРОЙ МУЛАТКИ

ёКуда только не заносила переменчивая судьба иных пиратов! Они колесили, а точнее – плавали по морям на юге и севере, западе и востоке. Следы их можно обнаружить в книгах, написанных современниками, или в их собственных сочинениях-отчетах о дерзких набегах и разбоях. К таким книгам относятся, как мы знаем, дневники Дампьера, Роджерса и др. Некоторых из них, в частности Леграна удостоили своим вниманием художники.

Портрет его был обнаружен не в лондонской галерее и не в парижском Лувре, а в Ульяновском художественном музее. По описи он числился как «Портрет молодого вельможи». Но вот при реставрации в правом верхнем углу картины обнаружили надпись: «Pierre le Grand».

Автором портрета был художник Никола Ларжильер, живший в 1656—1746 годах. В то же приблизительно время разбойничал на море и корсар Пьер Легран. В 1788 году в Париже издали книгу под названием «Морская летопись», где были, как говорится, свежим следам, описаны его похождения.

Примерно в 1665 году на острове Тортуга, что в Карибском море, продолжали базироваться пираты. Частым гостем здесь был и Пьер Легран, нормандец из Дьеппа. К тому времени это был уже опытный капитан, отважный мореход и солдат, прошедший выучку у пиратов. У него было собственное судно – небольшой парусник с экипажем из двадцати восьми человек.

Обычно он действовал так: притаившись где-нибудь в неприметной бухте, выжидал, пока не появится испанское торговое судно. Или крейсировал у побережья Кубы, высматривая, как коршун, свою добычу. Если же необходимо было пополнить запасы продовольствия, то нападал на прибрежные деревни и брал все, что там можно было найти из съестного.

Так однажды, рыская по морю в поисках добычи, он доплыл до западного побережья Кубы. В этот момент на горизонте показались корабли. Один из них отстал от остальных. Легран подозвал своего опытного помощника Тома и спросил:

– Посмотри, ведь это вооруженные галионы , они везут золото из Вера-Крус. Не так ли? И последний из них едва поспевает за остальными. Разве это не добыча для таких, как мы, готовых на все?

Том не понял, шутит или говорит всерьез его капитан. Он ответил:

– Ни один корсар еще не нападал на такой корабль.

– Тогда я буду первым, – вскричал Легран. – Шесть недель мы сидим без хлеба и вина. Положение наше хуже не бывает, а души мы и так продали дьяволу. Вот пусть и выручает нас теперь. Сзывай всех наверх! – приказал капитан.

Когда команда собралась на палубе, Легран обратился к ней с речью:

– Судьба покинула нас, друзья. Но смелые и отважные часто творят чудеса. На галионе, который вы видите впереди, более сотни матросов. Это значит, что на каждого из нас придется по четыре испанца, и не калек и трусов, а бойцов. При таком раскладе сил нам ничего не остается, как действовать хитростью и застать их врасплох. Испанцам и в голову не придет, что мы намерены атаковать. Еще не было такого случая, чтобы джентльмены удачи в одиночку напали бы на военный корабль, к тому же идущий в караване. Предлагаю хорошенько обдумать мое предложение. К утру мы все можем стать богачами. Решайте, друзья!

Пока те совещались, Легран прогуливался по палубе в ожидании их решения. Вскоре ему доложили, что команда единогласно одобрила план и готова выполнить любое приказание своего капитана.

Тогда Легран велел продырявить днища спасательных шлюпок – он был уверен в успехе и полагал, что они не понадобятся. Он не намерен был отступать. Более того, даже предложил потопить собственный корабль, дабы никто не сомневался в его действиях. Корсары поклялись сражаться не на жизнь, а на смерть.

Два часа спустя они незаметно подошли к испанскому галиону и вскарабкались на его борт. Оглянувшись, увидели, как их собственный корабль погружается в пучину. Легран приказал просверлить отверстия в его днище. Теперь действительно оставалось лишь одно: умереть или победить.

Незаметно подкравшись к вахтенному и рулевому и тихо ликвидировав их, они захватили верхнюю палубу. Тем временем Легран осторожно подошел к иллюминатору офицерской каюты. Он увидел, что капитан и трое офицеров сидят за столом и при свете свечи играют в карты. «С этими проблем не будет», – подумал Легран и шепотом приказал:

– Том, отбери пятнадцать смельчаков и валяй быстро вниз, под палубу! Надо врасплох захватить спящий экипаж. Кто вздумает сопротивляться, кончайте на месте – остальным неповадно будет, и они сдадутся. Со мною пойдут четверо – Оней, Рен, Андре и юнга. Остальным – обыскать все помещения.

Легран и четверо его людей ворвались в капитанскую каюту. Офицеры от неожиданности не двинулись с места и не проронили ни слова.

Сдавайтесь! – прокричал Легран. – Иначе я буду стрелять.

В этот момент из-под палубы раздалось несколько выстрелов. Ясно было, что в Помещении для экипажа происходила схватка. Это вывело офицеров из оцепенения. Они было бросились к оружию, но это стоило им жизни. Легран слов на ветер не бросал.

Между тем внизу схватка продолжалась, испанцы пришли в себя и яростно сопротивлялись. Легран со своими людьми бросился на подмогу, и это решило исход схватки. Испанцы сдались.

Никогда еще, пожалуй, не доставалось такое богатство джентльменам удачи. Поистине это была удача! Никому никогда из них за всю жизнь не приходилось видеть столько золота – шесть полных ящиков – и еще ящики с драгоценными камнями. Сокровищ этих хватило бы, чтобы обеспечить зажиточную жизнь всей команде до конца дней.

По обычаю победителей на корабле началась пьяная оргия, благо вина на нем оказалось вдоволь. Сам Легран никогда не пил, однако понимал, что после боя отказать в вине – значило вызвать ярость.

…Прошло несколько лет. Видимо, все годы Легран продолжал разбойничать, только переменил район своих действий. С некоторых пор он объявился в Индийском океане.

Однажды высадились французские корсары во главе с Леграном на принадлежавший голландцам остров Маврикий. Губернатор Ван Бринк сдался и за это получил право покинуть остров, захватив свое имущество. Его дочь Анита оказалась на борту корабля «Кураж», который принадлежал Леграну. То ли ее силой привели на борт, то ли сама согласилась – неизвестно. Но так или иначе юная красавица попала в логово корсара. И здесь сообщила ему тайну, которую знала лишь она одна.

Рассказала о том, что когда-то узнала от своей кормилицы, которая была дочерью мулатки. Так вот эта самая мулатка поведала дочери о том, что на острове зарыты несметные сокровища. Один старый пират, умирая, открыл мулатке, которая за ним ухаживала, тайну спрятанных сокровищ и передал план с указанием места и условных знаков на тайнике. Мулатка давно умерла, ее дочь тоже. Теперь тайной владеет одна Анита. С помощью Леграна она надеялась отыскать клад, что и предложила ему сделать.

Первая же их попытка увенчалась успехом. Из тайника извлекли сундук, полный золотых монет. Это только часть, уверяла Анита. Главное сокровище зарыто на горе Вершина Открытия, где когда-то располагались лагерем пираты. Но к этому тайнику им так и не удалось добраться. Двоим было не под силу ворочать огромные валуны, расчищая завалы на пути к сокровищу. Да и времени у них не было. На корабле могли спохватиться, куда это запропастилась парочка, и отправиться на поиски. В общем, прихватив то, что удалось раскопать, Легран и Анита вернулись на корабль и вышли в море.

Но о таинственных поисках на горе Вершина Открытия (теперь – гора Питер-Бот) тем не менее стало известно. И еще в XIX веке находились отчаянные головы, пытавшиеся отыскать пиратский клад. Увы, все усилия оказались тщетными, хотя перекопали чуть ли не каждую пядь.

Известно, что Легран после этого вернулся в родной Дьепп, где жил до конца дней как богатый и всеми уважаемый гражданин. Про Аниту сведений не сохранилось.

Возможно, именно тогда художник Никола Ларжильер и нарисовал портрет Пьера Леграна, который неисповедимыми путями оказался в России.

 

ПОЛ ДЖОНС. КОРСАР СВОБОДЫ

Таинственный лоцман

Он появился неожиданно – загадочный, странный, до подбородка облаченный в грубый коричневый камзол, прикрывая лицо широкими полями шляпы. Немногословный, спокойный и невозмутимый при самых, казалось бы, невероятных обстоятельствах – таким предстает перед нами главный герой романа Д.-Ф. Купера «Лоцман».

Никто толком не знал даже, как его зовут. Называли мистером Грэем, но это явно вымышленное имя. Грэй – значит серый, неприметный, каких много. Не это ли и хотел подчеркнуть незнакомец, назвав себя так. Он поднимался на борт фрегата, чтобы вывести судно из крайне опасного положения, в котором оно оказалось. Только он, исключительно опытный лоцман, мог провести корабль сквозь рифы и буруны пролива со зловещим названием Чертовы Клещи. И мистер Грэй, этот незаметный и на первый взгляд скромный моряк, на удивление всем совершал невозможное. Ему удавалось в темноте провести корабль при яростном норд-осте и штормовых волнах, счастливо избежав мелей и скал.

Даже опытные и видавшие виды моряки поражались искусству таинственного лоцмана. Их восторг и благодарность выразил молодой лейтенант Гриффит, воскликнув: «Нет во всем мире моряка, равного вам».

С этого момента лоцман провел на борту фрегата всего пять суток. Но сколько событий произошло за этот небольшой срок!

Два корабля – фрегат и шхуна «Ариэль», – принадлежавшие молодому флоту восставших английских колоний в Северной Америке, совершили смелый и дерзкий рейд у берегов Англии. Здесь американских моряков считали мятежниками и называли пиратами.

В схватках, при высадке на берег, одни из моряков погибли, другие, счастливо избежав плена и, казалось бы, неминуемой смерти, продолжали сражаться. Разбушевавшаяся морская пучина поглотила расстрелянную неприятелем почти в упор шхуну «Ариэль». Место ее занял тендер «Быстрый», захваченный у англичан, и отчаянный рейд у британских берегов продолжился.

Словом, происходит масса самых невероятных и увлекательных приключений с героями Купера. Но главный из них – лоцман, так и остался таинственной, неразгаданной личностью. И когда он в конце повествования покинул под любопытными взглядами матросов американский фрегат, никто из них так и не смог сказать о нем что-либо определенное, кроме того, что это бесстрашный человек.

Моряки толковали о его странном появлении при набеге на берега Британии и о его не менее странном исчезновении в штормовых просторах. Он оставил корабль и в маленькой шлюпке под парусом ушел в сторону открытого моря…

Последние слова Гриффита о том, что он обещал хранить в тайне имя лоцмана при жизни и что после смерти моряка должен держать слово, только разжигают наше любопытство.

Однако действительно ли этот персонаж столь загадочен? Не является ли он историческим лицом? Нельзя ли в тексте романа найти намеки на жизненные истоки этого персонажа?

Перелистаем страницы куперовского повествования и попробуем обнаружить интересующие нас сведения о «мистере Грэе».

Прежде всего возможно ли установить, когда происходит действие романа Купера?

Судя по косвенным данным, события, описанные в книге, относятся к 1780 или 1781 году. В тексте упоминается граф Корнваллийский – командующий английскими войсками на юге Соединенных Штатов. Известно, что пост этот он занимал именно в эти годы, вплоть до капитуляции в октябре 1781 года.

Поражение англичан в борьбе с «мятежниками» привело к падению правительства и чуть было не лишило престола короля Георга III. Мирный договор с молодыми Соединенными Штатами, завоевавшими независимость в долгой и упорной борьбе, был подписан в сентябре 1783 года. Таким образом, события, описанные Купером, следует отнести к завершающему периоду борьбы за независимость США.

Кстати говоря, время действия романа помогают уточнить и упомянутые в тексте волнения в Лондоне, известные под названием «бунт лорда Гордона». Так вот, бунт этот случился в июне 1780 года.

Определив время действия, обратим внимание на другие факты повествования Купера, которые, возможно, помогут раскрыть загадку лоцмана.

И прежде всего вспомним, что еще в самом начале капитан Мансон узнает лоцмана, несмотря на то что тот очень изменился, «чтобы враги не могли узнать его и друзья тоже, – как говорит он сам, – пока не пробьет нужный час». Этого, конечно, недостаточно для разгадки, но вот встреча лоцмана в тюрьме аббатства святой Руфи с Элис Данскомб – дочерью почтенного пастора – кое-что проясняет.

Мы узнаем, что эта уроженка суровой Шотландии – землячка лоцмана – была когда-то возлюбленной «мистера Грэя», которого теперь она называла Джоном. Впрочем, произнести громко это имя она не смела, так как лоцмана тут же разоблачили бы и «наказали за дерзость». Что имела в виду бывшая его возлюбленная? Из ответа лоцмана это неясно.

На ее предостережение моряк отвечал, что имя его англичане не раз произносили с нелюбовью и бежали в страхе от человека, который был жертвой их несправедливости. Однако дальше, во время встречи с девушкой, лоцман произнес фразу о том, что он «гордо поднял знамя новой республики на виду у трех королевств».

Это уже вполне определенный намек, который может помочь нам в попытке раскрыть тайну куперовского лоцмана. Причем лоцман не раз упоминал об этом событии, ибо явно гордился тем, что был удостоен чести первым поднять стяг Соединенных Штатов на мачте корабля молодой республики. «Если вы не забыли день, когда впервые на ветру затрепетал флаг, – говорил он капитану Мансону, – то вы, вероятно, вспомните и руку, поднявшую его».

Попробуем и мы воспользоваться предложением куперовского героя и обратимся к истории флота Соединенных Штатов.

Принято считать, что американский регулярный флот родился 3 декабря 1775 года. В этот день на мачте бывшего торгового парусника «Алфред», наспех перестроенного под военное судно, взвился флаг ставших свободными колоний.

Правда, в то время еще не был учрежден звездно-полосатый флаг США и пришлось воспользоваться английским с красным крестом на белом фоне, перечеркнув его двумя полосами, символизируя тем самым борьбу против тирании. Честь поднять этот флаг была предоставлена Джону Полу Джонсу.

Но имеет ли какое-то отношение этот американец к герою Купера? Оказывается, имеет и самое непосредственное. Ведь Джон Пол Джонс никакой не американец, а шотландец, лишь поступивший на службу к восставшим колонистам, как и лоцман, являвшийся уроженцем тех прибрежных мест Англии, где разворачивается действие романа.

Это, так сказать, первое совпадение. Теперь вспомним, каким именем называет лоцмана его возлюбленная: Джоном. Если и этого недостаточно, тогда давайте определим, когда родился герои Купера. В тексте говорится, что ему тридцать три года. Если считать, что действие романа относится к 1780 году, то, следовательно, куперовский герой появился на свет в 1747 году. Но ведь это и год рождения Джона Пола Джонса!

И наконец, эти неоднократные упоминания лоцмана о поднятии им стяга молодой республики. Причем неточность здесь может быть только одного рода. Либо Купер имеет в виду самый первый торжественный момент, когда на мачте «Алфреда» взвился перечеркнутый «Гренд Юнион» – американский флаг свободных колоний; либо речь идет уже о новом государственном флаге США, учрежденном североамериканским Конгрессом и поднятым тем же Джоном Полом Джонсом на корвете «Скиталец».

На этом новом знамени тогда можно было насчитать тринадцать звезд – по количеству существовавших в тот момент штатов.

Интересно, что постановление Конгресса о новом флаге и назначение Джонса на «Скиталец» были приняты в один день – 14 июня 1777 года. Мало того, оба постановления оказались напечатанными рядом на одной странице, что дало повод Джонсу в шутку называть себя и американский флаг близнецами, появившимися на свет в один день и час.

Таким образом, можно сказать, что куперовский таинственный лоцман образ не вымышленный, а вполне реальная историческая личность, только действующая как бы безымянно, «зашифрованно». Выбор писателем прототипа не покажется странным, если иметь в виду его отношение к героическому прошлому своей родины. Купер, преклонявшийся перед истинными героями борьбы за независимость Америки, вывел одного из них в этом своем романе так же, скажем, как и в его «Шпионе», «Осаде Бастона» и других книгах, где действуют тоже подлинные исторические персонажи.

Теперь, зная, кто послужил Куперу историческим прототипом его героя, сопоставим сведения о лоцмане в книге с биографией Джона Пола Джонса. И вновь убедимся в том, что в основе романа Купера лежат подлинные события.

Есть случай отличиться!

Отец его был садовником и служил в шотландском поместье у графа Селькирка, где и родился будущий моряк. Сухопутное существование не привлекало сына садовника. Идти по стопам отца, копаться в земле, окучивать, пересаживать, поливать, подстригать – все это было ему неинтересно. С юных лет он мечтал о море. Его желание сбылось, когда ему едва минуло тринадцать лет.

Юнга королевского флота Джон Пол начал проходить морскую школу. Он был, несомненно, способным учеником. И вот в семнадцать лет он уже третий помощник капитана на «Короле Георге». А два года спустя молодой моряк поднялся на борт бригантины «Два друга» в качестве первого помощника. Однако служба на этих судах – не самая лучшая страница в биографии Джона Пола. Оба корабля принадлежали работорговцам и занимались перевозкой «живого товара». Правда, к чести Джона Пола, ему скоро опротивела роль надсмотрщика и тюремщика, надоело быть свидетелем мучений несчастных негров, томившихся в трюмах.

С легким сердцем, преисполненный мечтой о великих подвигах, он покидает работорговый бриг. В этот момент он получает известие о том, что стал владельцем имения в Виргинии: земля и дом достались ему по наследству от умершего брата. Это сообщение на время изменяет все его планы, его жизненный курс. Джон Пол плывет в Америку и в двадцать пять лет становится хозяином поместья.

Сменив зеленые луга старой Англии на полудикие леса и прерии Нового Света, он меняет и имя, как бы подчеркивая свой полный разрыв с ненавистным прошлым. Отныне его зовут Джон Пол Джонс, или Пол Джонс.

Родину он покинул без сожаления, скорее с радостью, ибо к тому времени по неизвестной нам причине воспылал ненавистью к британской короне. И действительно ли намеревался Пол Джонс вести добропорядочную и размеренную жизнь фермера. Возможно, вопреки своему характеру искателя приключений он думал, что сможет усидеть на месте, привяжется к земле, как был привязан к ней его отец.

Очень скоро, однако, он понял, что такая жизнь не по нему. Тем более, что вокруг бушевали политические страсти, колонисты готовились открыто выступить против английского господства. В законодательном собрании Виргинии, заседавшем в Джеймстауне, все отчетливее звучали свободолюбивые речи, и громче всех голос Томаса Джефферсона – впоследствии автора Декларации независимости и друга нашего героя.

В этой бурной политической атмосфере, в обстановке пламенных речей о свободе трудно было оставаться в стороне. И когда патриоты бросили клич вступать в добровольческие отряды. Пол Джонс, ненавидевший Англию, с готовностью оставляет уединенное и спокойное существование в поместье и выбирает полную лишений, тревог и опасностей жизнь солдата.

Англичанин по рождению, он становится участником вооруженной борьбы американцев за независимость против англичан. Его имя следует поставить в один ряд с именами героев освободительной войны колонистов Северной Америки – представителями чуть ли не всех европейских наций: французом Лафайетом и поляком Костюшко, англичанином Томасом Пейном и немцем Штейбеном, русским Федором Каржавиным и эстляндцем Веттером фон Розенталем…

Когда открытая борьба против англичан стала фактом, Континентальный конгресс принял свой первый акт от 15 июня 1775 года – о создании регулярных вооруженных сил и назначении Дж. Вашингтона главнокомандующим. Но если с сухопутной армией дело обстояло сравнительно неплохо и на первых порах войска колонистов одерживали одну победу за другой, то война на море складывалась далеко не в пользу американцев. Сказывалось отсутствие регулярного флота. А без сильных и хорошо оснащенных военных кораблей трудно было победить «владычицу морей». Между тем английские суда чувствовали себя весьма вольно в прибрежных водах, активно помогали своим войскам на суше, угрожали блокадой гаваней. Вот почему срочно требовалось обеспечить защиту Американского побережья.

Осенью 1775 года Конгресс выделил сто тысяч долларов на снаряжение судов. А вскоре еще пятьсот тысяч на строительство тринадцати кораблей. Тогда же, естественно, возник и вопрос о подборе способных моряков, которые могли бы успешно служить на флоте и командовать кораблями. Едва ли не тотчас предложил свои услуги и Пол Джонс. Его назначают первым лейтенантом на «Алфред» – в прошлом торговое судно «Черный принц», приспособленное к ведению военных действий, для чего на нем установили тридцать орудий.

Задача, поставленная перед капитаном и командой, заключалась в том, чтобы нападать на транспорт англичан в открытом море, содействовать сухопутной армии, перебрасывать войска, добывать боеприпасы. Но прежде чем выйти в море, надо было поднять на «Алфреде» флаг свободных колоний. Этой чести и был удостоен Пол Джонс.

Уже в первых боях доброволец Пол Джонс показал себя бесстрашным и искусным моряком. Повышение по службе не заставило себя ждать. Ему доверили небольшой шлюп «Провидение» с 12 орудиями на борту. Так сбылась мечта сына садовника – подняться на капитанский мостик. Теперь все зависело от него самого. И Пол Джонс, поступки которого в значительной мере определялись его честолюбием, произносит как клятву: «большому кораблю – большое плавание» – слова, вычитанные им в популярном тогда «Альманахе бедного Ричарда», издаваемом одним из вождей американской революции Б. Франклином.

Случай отличиться, как и следовало ожидать, скоро представился. Пол Джонс получил приказ направиться к Бермудским островам. Легкий, маневренный шлюп чувствовал себя среди волн, как рыба в, воде. Внезапно появлялся перед неприятелем, зачастую значительно превосходящим его по огневой мощи, шел на абордаж, а когда требовалось, бросался наутек и легко уходил от погони.

Ровно через месяц с борта «Провидения» поступило первое донесение. В реляции о плавании Пол Джонс сообщил о захваченных и уничтоженных им кораблях противника – всего более тридцати.

Вернулся Пол Джонс в октябре, и его сразу же бросили на самый трудный участок боевых действий. Ему надлежало доставить боеприпасы и провиант повстанческим отрядам Вашингтона, блокированным в Нью-Йорке. Место это в устье реки Гудзон считалось удобным для обороны – городок, расположенный на острове, был как бы природной крепостью. Англичане надеялись задушить с помощью плотного кольца блокады защитников города.

Прорваться сквозь заслоны английских фрегатов казалось невероятным чудом. И это чудо совершил Пол Джонс. Ему удалось в тумане и темноте под самым носом английских кораблей провести свое судно в нью-йоркскую гавань. Для этого недостаточно было одной лишь храбрости и отваги, требовалось еще и высокое лоцманское искусство, чтобы так хорошо ориентироваться в темноте и при непогоде. Пол Джонс продемонстрировал мастерство идеального лоцмана.

Операция по прорыву блокады принесла Полу Джонсу заслуженную славу и чин капитана американского флота. И хотя численность его все еще была невелика, молодые и энергичные моряки, сражавшиеся под флагом новой республики, непрестанно давали англичанам почувствовать свою силу. Шутка сказать, за два годаими было захвачено и потоплено почти восемьсот кораблей противника.

С этого времени особенно явственно стал проявляться строптивый и неуживчивый характер «шотландского искателя приключений», его высокомерие и заносчивость, подчас нежелание подчиняться вышестоящим командирам. Это граничило с нарушением воинского устава, но всеобщему любимцу пока что великодушно прощали его капризный нрав. Однако не всем приходились по душе эти качества прославленного моряка. Его самовольные поступки скорее походили на партизанские вылазки, чем на действия капитана регулярного военного флота.

И хотя авторитет у Джонса был немалый, а его преданность делу патриотов вне всяких подозрений, от него все же, видимо, на время решили избавиться. Но просто уволить из флота не могли, да в этом, видимо, и не было такой уж необходимости. Проще, казалось, удалить его от американских берегов.

И вот 1 ноября 1777 года Пол Джонс на корвете «Скиталец» отплывает во Францию. Какова цель плавания? Его посылают под предлогом принять построенный в Голландии для американского флота фрегат «Индеец». Это, так сказать, полукоммерческое-полувоенное поручение. Есть еще одно задание, которое он должен выполнить. Ему доверяют важные бумаги, которые следует передать американскому послу в Париже Б. Франклину.

Захватив по пути несколько вражеских судов, то есть действуя как корсар, Пол Джонс в декабре бросил якорь в гавани Бреста. На берег он сошел под ликующие возгласы, ибо слава его достигла и берегов Европы.

Твердой походкой бывалого матроса Джонс направился к карете. Публика заметила, что он был невысок ростом, гибок телом и смугл лицом, что свидетельствовало о долгом пребывании под ветром и солнцем. Удивил всех наряд прибывшего. На нем было простое партикулярное платье, несколько, правда, изысканное для грубого морского волка. А «в его сумрачных властных глазах таилось пламенное упорство, граничащее с одержимостью», – заметил Г. Мелвилл, рисуя портрет прославленного моряка в своем романе «Израиль Поттер».

Нельзя было не обратить внимания на его необычайное лицо – оно «дышало горделивым дружелюбием и презрительной замкнутостью». И всем показалось, что этот моряк «принадлежал к тем, кто ищет опасностей и сам идет им навстречу».

Когда Джонс прибыл в Париж, его ждали нерадостные вести. Оказалось, что корабль, за которым, собственно, его и послали, передан американским правительством своему союзнику – Франции. А ему, Полу Джонсу, предписывалось ждать новых указаний. Сидеть без дела в то время, когда шла ожесточенная война! И он вернулся в Брест. К этому моменту был заключен франко-американский союз. Французские корабли 13 февраля 1778 года отдали салют «Скитальцу» – первый салют в честь флага новой республики в европейских водах.

Рейд к берегам Альбиона

Наступила весна. Пол Джонс не терял времени. Он изучал французскую морскую тактику, пристально следил за сообщениями о военных операциях, анализировал действия английского флота и составил полный список всех его судов с указанием их боевой мощи и даже характеристиками капитанов.

Делал все это он, однако, не ради удовольствия. Пол Джонс готовился к новым сражениям с англичанами, и сведения о противнике, естественно, должны были способствовать его успеху. И такой день наступил.

Вечером 10 апреля, когда стемнело, корвет «Скиталец» – «слабый, гнилой, с медленным ходом», как справедливо охарактеризовал это судно Б. Франклин, на всех парусах вышел в море. На борту его находилось сто тридцать человек команды. Вооружение – восемнадцать орудий старого образца – было приобретено на собственные деньги капитана. Только безумец или очень отчаянный человек посмел бы с такими средствами в одиночку сразиться с могучим английским флотом. Этим отчаянным смельчаком был Пол Джонс.

Куда взял курс «Скиталец»? Через Атлантику в сторону Америки? Ничуть не бывало. Капитан скомандовал: на север, к берегам Англии! Так начался знаменитый победоносный рейд Пола Джонса в европейских водах.

«Скиталец» был замаскирован под торговое судно, на его мачте развевался британский флаг. Но стоило ему повстречать английский корабль, как он ощетинивался, словно разъяренный пес, осыпая градом ядер не успевшего прийти в себя противника.

На исходе двенадцатого дня плавания «Скиталец» появился на рейде Уайтхэвена. Это был тот самый порт, откуда Пол Джонс впервые отправился в Америку. Что привело его именно в этот городок? Случайностьили воспоминания о прошлых обидах, которые приходилось сносить от соотечественников?

Точно ответить на это трудно. Но несомненно, что по какой-то причине, оставшейся неизвестной, именно здесь решил Пол Джонс преподать англичанам урок.

На рассвете капитан с тридцатью добровольцами на шлюпках вошел в порт, где скопилось более ста небольших судов, главным образом угольщиков. Быстро и бесшумно связали часовых, охранявших форт, заклепали орудия. Затем подожгли несколько кораблей и обрубили у них якорные канаты. Только тогда в гавани прозвучал сигнал тревоги. Но было уже поздно. На охваченных огнем судах начали рваться бочки с порохом, пламя перебросилось на соседние корабли, и скоро весь порт превратился в сплошной пылающий костер.

Между тем смельчаки без потерь вернулись на борт «Скитальца». В донесении о результатах этого набега Пол Джонс писал: «Я сжег английские суда в отместку за весь тот вред, который англичане нанесли американскому флоту». При этом капитан «Скитальца» с удовлетворением отмечал, что дело обошлось без жертв с обеих сторон.

Покинув пылающий порт, Пол Джонс устремился дальше на север, решив посетить места, где когда-то родился. Однако влекло его сюда отнюдь не сентиментальное, а чисто практические цели. Он рассчитывал высадить десант на острове Сент-Мэри, где находилось поместье графа Селькирка, у которого некогда служил его отец, продвинуться в глубь территории и захватить в плен графа. После чего предполагал обменять этого знатного вельможу на американских пленных моряков.

Все произошло так, как и предполагал Пол Джонс. За исключением одного – граф, по счастливой для него случайности, оказался в отъезде. В замке находились лишь его супруга и несколько слуг. Но воевать с женщинами было не в правилах отважного морехода. Так и пришлось ему ни с чем покинуть поместье, удовлетворившись тем, что побывал в некогда знакомых местах.

Впрочем, моряки, участвовавшие в рейде, вернулись в отличие от своего командира не с пустыми руками. «Случайно» они прихватили в качестве «трофеев» фамильное серебро Селькирков. Узнав об этом, Пол Джонс наказал виновных, а графине послал письмо, извиняясь за действия своих подчиненных и обещая вернуть украденное, что и было им исполнено.

После столь дерзкого налета англичан охватила паника, особенно в прибрежных районах. Никто не гарантировал, что завтра этот злодей не объявится на пороге и их дома. Газеты называли его не иначе как изменником, кровожадным корсаром и грозили виселицей.

Тем временем «Скиталец» продолжал крейсировать вдоль побережья, выжидая добычу. Она предстала перед американцами в конце апреля в виде «Дрейка» – двадцатипушечного фрегата английского королевского флота. Самоуверенный англичанин никак не ожидал, что «Скиталец» посмеет атаковать его. А между тем случилось именно так. Невзрачный и мало боеспособный американский корвет, словно кондор, ринулся на грозного противника. Больше часа длился упорный бой, после чего английский фрегат спустил флаг.

Несколькими днями позже на рейде французского порта Лориан показался «Скиталец» с английским фрегатом на буксире.

Во время своего похода к берегам Британии Пол Джонс нанес англичанам немалый материальный ущерб, но куда значительнее был ущерб моральный. Как заметил впоследствии писатель и историк американского флота Самюэл Элиот Морисон, «никто не причинял англичанам подобного урона».

Победы Пола Джонса выглядели тем значительнее, что в других местах американские корабли действовали не столь успешно. Напротив, они терпели поражения, теряли капитанов.

К этому времени французы делают предложение Полу Джонсу перейти к ним на службу. Моряк, не привыкший спускать с мачты флаг, поднятый его рукой, отклоняет предложение, но изъявляет горячее желание продолжать сражаться с англичанами у их собственных берегов. Тогда ему поручают сформировать франко-американскую эскадру из четырех кораблей и отправиться во главе их к Английскому побережью.

В начале августа 1779 года четверка небольших кораблей разного класса вышла в море во главе с флагманом под названием «Бедный Ричард». Это было старое французское коммерческое судно «Дюра», наспех перестроенное, а заодно и переименованное. Причем в несколько странном названии содержался определенный смысл. Корабль был поименован в честь Бенджамина Франклина, который в своем знаменитом «Альманахе», расходившемся невиданным по тем временам тиражом – десять тысяч экземпляров в год, вел повествование от имени «Бедного Ричарда», человека мудрого, скромного, но лукавого. Назвав столь популярным именем литературного героя свой корабль, Пол Джонс тем самым намекал на то, что судно как бы представляет простых его соотечественников, которые умеют, когда надо, постоять за себя.

Кроме сорокапушечного «Бедного Ричарда», в эскадру входили фрегаты «Союз» (36 орудий) и «Паллада» (32 орудия), а также бригантина «Месть» (12 орудий).

Следует заметить, что «Союзом» командовал капитан Пьер Ланде, француз (как и командиры остальных двух судов), недовольный тем, что ему приходится служить под начальством какого-то американца.

Эскадра обогнула Англию и двинулась к мысу Фламборо-Хед, сея панику среди прибрежных жителей и английских капитанов.

23 сентября после полудня море было спокойно, дул легкий юго-западный ветер.

– Парус! Прямо по носу фрегат, сэр! – раздался, словно с небес, голос вахтенного. И тотчас вслед за этим прозвучал резкий свисток боцманской дудки: все наверх. «Бедный Ричард» развернулся и направился к окутанному облаком парусов величественному фрегату.

Это был пятидесятипушечный «Серапис» – линейное военное судно новейшей конструкции с экипажем триста с лишним человек. Как писал Пол Джонс в письме к Б. Франклину, «он никогда в жизни не видел такого славного корабля». Вскоре показался и второй корабль неприятеля – сторожевой шлюп «Графиня Скарборо» с двадцатью орудиями на борту.

Битва, которая произошла вечером этого дня, считается самым впечатляющим эпизодом войны на море в годы борьбы американцев за независимость. Эта битва, по словам Г. Мелвилла, – самый необычный бой во всей морской истории, стала величайшим подвигом Пола Джонса. Описание этого сражения встречается у многих американских авторов, немало блестящих страниц отвел ему, как уже упоминалось, Г. Мелвилл в романе «Израиль Поттер».

Значительное место уделил этой битве и С.-Э. Морисон в своей книге «Джон Пол Джонс: биография моряка». Эта работа, созданная на основе изучения источников, в подробностях передает события жизни отважного морехода. Но автор книги не ограничился только знакомством с документами и воспоминаниями. Он совершил плавание по следам своего героя. Побывал в Вест-Индии, прошел вдоль восточного побережья США, где во времена Войны за независимость происходили ожесточенные морские сражения, повторил путь Пола Джонса у английских берегов.

Итак, 23 сентября 1779 года. Место действия: восточное побережье Англии, близ мыса фламборо-Хед, меловые скалы которого высотой более ста пятидесяти метров круто обрываются в море.

Капитан «Сераписа» Ричард Пирсон, задача которого состояла в том, чтобы охранять транспорт из сорока торговых судов, вскоре после полудня заметил четыре вражеских корабля. Несмотря на численное превосходство противника, он принял решение вступить в бой.

На «Бедном Ричарде» тоже готовились к атаке. Канониры, матросы и офицеры заняли свои места, судовые барабанщики забили боевую тревогу. На носу и на грот-мачте появился условный сигнал – синий вымпел: «Принять боевой порядок». Но тут произошло нечто странное. Корабли эскадры ПолаДжонса, казалось, не заметили приказа. Больше того, они оставались без движения, явно предпочитая держаться подальше и издали наблюдать предстоящий бой, обрекая тем самым «Бедного Ричарда» сражаться с противником в одиночку.

Коммодору Джонсу (незадолго до этого он был удостоен этого звания командующего флотом) ничего не оставалось, как атаковать.

Когда противники оказались на расстоянии пистолетного выстрела, амбразуры орудийных портов с грохотом отворились, и корабли приняли грозный вид. Но судно Джонса в целях маскировки шло под английским флагом, и капитан «Сераписа» потребовал подтверждения принадлежности корабля королевскому флоту. Вместо ответа на «Бедном Ричарде» спустили британский флаг и подняли американский. В тот же миг орудия его правого борта открыли огонь по «Серапису». Тот не заставил ждать с ответом. Последовал залп из всех двух рядов его пушек.

Первые минуты боя сложились неудачно для капитана «Бедного Ричарда». Два из его орудий тут же разорвались, при этом погибли и канониры. На борту возник пожар. К тому же после ответного огня «Сераписа» корабль Джонса дал течь. Коммодору стало ясно, что дальнейшая дуэль с фрегатом, превосходящим его по огневой мощи, может плохо кончиться. Оставалось одно: подойти как можно ближе и взять «Серапис» на абордаж.

Продолжая вести ожесточенный огонь с дистанции тридцать метров, «Бедный Ричард» стал заходить на правый борт противника. Однако попытка взять англичанина на абордаж не удалась. После чего оба корабля начали маневрировать с целью протаранить один другого, срезать нос или ударить в корму. Задача Пола Джонса по-прежнему состояла в том, чтобы не дать возможности «Серапису» использовать свое превосходство в огневой мощи. С этой целью «Бедный Ричард» пошел наперерез «Серапису», намереваясь дать залп по британскому фрегату.

«Маневр прошел не совсем так, как мне хотелось», – признается Пол Джонс в своих воспоми-наниях. Корабли столкнулись. «Ветер, продолжавший наполнять паруса обоих кораблей, развернул их, и они сошлись бортами – нос к корме и корма к носу – по оси север – юг, – пишет С.-Э. Морисон в своей книге. – Лапа якоря, висевшего на правом борту «Сераписа», скрепила эти роковые узы, зацепившись за правый фальшборт «Бедного Ричарда», надводные борта кораблей оказались так тесно прижатыми, что дула пушек уперлись друг в друга».

Непредвиденная ситуация, когда оба судна попали в клинч, оказалась на руку Полу Джонсу. По его приказу матросы начали бросать на борт противника «кошки» и крючья, готовясь к абордажу. Только ближний бой мог принести победу. Понимал это и капитан «Сераписа» и предпринимал всяческие попытки оторваться. Однако в результате корабли сцепились еще крепче.

К этому моменту над морем появилась луна, осветив место боя. И скопившиеся на мысе Фламборо-Хед зрители из местных жителей могли наблюдать удивительную и странную картину сражения. Она стала еще более эффектной, когда загорелись паруса обоих кораблей. Командирам пришлось на время забыть друг о друге и броситься на борьбу с огнем. Когда пожар потушили, бой возобновился с прежним ожесточением. В какой-то момент показалось, что «Бедный Ричард» не выдержал и готов спустить флаг. Капитан Пирсон поспешил убедиться в этом. Сквозь грохот боя он прокричал: «Вы сдаетесь?» На что последовал знаменитый ответ Пола Джонса: «Я еще и не начинал драться!»

Гул вспыхнувшего с новой яростью сражения перекрывал рокот моря. Орудия «Бедного Ричарда» почти все молчали – большую часть их вывел из строя ураганный и меткий огонь пушек «Сераписа». Продолжали стрелять лишь несколько девятифунтовых небольших пушек. Возле одной из них можно было видеть и самого Пола Джонса.

Тем временем его стрелки, засевшие на мачтах, метким огнем принудили канониров «Сераписа», которые вели огонь из легких пушек на юте, и всех, кто был наверху, спрятаться под палубу. Зато пушки, находившиеся здесь, беспрестанно посылали ядра, разбивая в щепки черный борт «Бедного Ричарда».

Но сбить снасти, а главное – мачты и реи американского корабля и тем самым освободиться от клинча англичанам не удавалось. Этим и воспользовались матросы Пола Джонса. Перебравшись по реям на верхушки вражеских мачт, они открыли огонь из мушкетов и пистолетов по палубе «Сераписа», забрасывали судно горючим материалом, а один находчивый матрос, связав несколько ручных гранат, умудрился зашвырнуть их через люк на батарейную палубу. От взрыва гранат и находившихся рядом с орудиями зарядов погибли двадцать человек и многие были обожжены. Этот взрыв вновь уравнял шансы, когда победа уже начинала клониться на сторону «Сераписа».

Что же делали в это время остальные корабли эскадры? Почему не шли на помощь?

Моряки бригантины «Месть», явно забыв о грозном названии своего судна, предпочли держаться в стороне, не решаясь приблизиться. «Паллада» вступила в бой с «Графиней Скарборо», и та в конце концов спустила флаг. Что касается «Союза» и его капитана Ланде, то он повел себя, как поначалу показалось, более чем странно. Этот капитан, заслуживший глубокое презрение и неприязнь тех, с кем он плавал, и который отказывал Полу Джонсу в повиновении, внезапно оказался рядом. Пол Джонс вздохнул с облегчением: наконец-то объявился хоть один из его кораблей, теперь битва будет выиграна. Но вместо того, чтобы поддержать «Бедного Ричарда» в трудные минуты, «Союз» дал по нему бортовой залп, нанеся изрядный урон. Все решили, что из-за дыма Ланде не разобрал, где свои, а где враги. Но когда столь же неожиданно последовали еще два его залпа, стало ясно, что Ланде либо обезумел, либо его действия преднамеренны. Впоследствии подтвердилось последнее. Завистливый французский капитан намеревался, потопив «Бедного Ричарда», захватить английский фрегат и ценой предательства выйти из боя победителем. Между тем положение судна Пола Джонса становилось все более критическим. На его израненном теле было столько пробоин, причем многие приходились ниже ватерлинии, что он начал медленно погружаться. Сам капитан попеременно то занимал место убитого у пушки канонира, то боролся вместе со всеми с пожаром, стрелял из мушкета, а главное – подавал пример своей несгибаемой волей к победе.

Он «метался по всему кораблю, – так описывает его в своем романе Г. Мелвилл, – подобный огню святого Эльма, пляшущему в бурю то тут, то там на кончиках реев и мачт». Раззолоченный рукав его парижского кафтана повис лохмотьями, открыв всем взорам синюю татуировку, и эта рука, поднятая в яростном жесте среди клубов порохового дыма, сеяла суеверный ужас… Рука эта не дрогнула и тогда, когда паника охватила моряков. Это случилось после яростных залпов «Сераписа», когда была снесена мачта, а вместо парусов остались одни тряпки.

Казалось, что продолжение боя равносильно смерти. Один из младших офицеров, охваченный ужасом, начал молить о пощаде, тогда коммодор выхватил из-за пояса пистолет и уложил паникера на месте. Только неукротимость духа Пола Джонса, мужество его матросов и меткая стрельба тех, кто засел на мачтах, помогли выстоять «Бедному Ричарду» в этом многочасовом ожесточенном бою.

К исходу третьего часа сражения положение «Бедного Ричарда» действительно казалось безнадежным всем, кроме его капитана.

На судне полыхал пожар, в трюме стояла вода на полметра, противник не прекращал яростного огня. Любой на месте капитана спустил бы флаг, но не таков был Пол Джонс, не в его правилах было отступать. В этот момент с борта «Сераписа» вновь донеслись слова: «Вы сдаетесь?» На что Пол Джонс прокричал изо всех сил: «Не сдаюсь, а даю сдачи!»

И он выиграл эту битву. В половине одиннадцатого Пол Джонс дал двойной залп по грот-мачте «Сераписа», и она рухнула, вызвав полное эамешательство в радах противника. Капитан Пирсон не выдержал и решил спустить флаг. После чего с галантностью истинного джентльмена передал свою шпагу победителю. Оба они спустились в каюту Пола Джонса, чтобы выпить здесь по стакану вина, как того требовал тогдашний военный этикет.

Надо думать, что в этот момент капитаны помянули погибших в этой жестокой битве: их насчитывалось около половины всех участников боя с той и другой стороны. И может быть, именно тогда Пол Джонс произнес свои известные слова о том, что «человечество не может не испытывать отвращения и не сокрушаться при виде тех гнусных последствий, к которым приводит война». Эти слова прославленного флотоводца дали основание С.-Э. Морисону заявить, что «Пол Джонс любил сражаться, но ненавидел войну».

К концу боя «Бедный Ричард» был в жалком состоянии. Вода в трюмах все прибывала. На палубе не было живого места. Рангоут и такелаж, иначе говоря – мачты, стеньги, реи и т. д., все паруса и снасти были уничтожены, руль сорван, кормовая часть палубы с минуты на минуту могла рухнуть. По-прежнему на борту бушевал огонь. Но теперь с ним никто уже не боролся. Оставаться на таком судне, походившем на скелет, было опасно.

Пол Джонс с остатками команды перешел на «Серапис». А «Бедный Ричард» покачнулся, показалось, будто он тяжко вздохнул, накренился на левый борт и скрылся под водой, сопровождаемый, как погибший герой, пушечным салютом, прозвучавшим с «Сераписа».

На захваченных кораблях Пол Джонс решил идти в Голландию. Надо было починить потрепанные суда, да и многие матросы, в том числе и сам коммодор, были ранены и нуждались в лечении.

Голландцы разрешили войти в порт, но воспротивились тому, чтобы на захваченных английских кораблях развевался американский флаг. У нейтральной Голландии еще не было дипломатических отношений с Америкой. Поэтому Полу Джонсу предложили или поднять на трофейных судах французский флаг, или отправить их в США. Он отверг и то и другое предложения и поступил по-своему: оба корабля послал в подарок французскому королю.

Победа Пола Джонса и его щедрый дар произвели в Париже настоящую сенсацию. По словам Б. Франклина, в продолжение нескольких дней во французской столице ни о чем другом не говорили, как о подвиге, храбрости и необычном подарке американского капитана.

Когда же три месяца спустя в Париж явился и сам герой, его встретили с триумфом, какого удостаивали лишь великих полководцев. Сам монарх Людовик XVI соизволил принять коммодора в королевском дворце, наградил его орденом и вручил шпагу с золотым эфесом. В тот же день, сверкая новеньким орденом на мундире, при шпаге. Пол Джонс посетил оперу, где был приглашен в ложу королевы. Под гром рукоплескающего зала его увенчали лавровым венком, как римского триумфатора. И герою Фламборо-Хед показалось, что он достиг высшей чести и славы, всего, о чем мечтал, к чему был далеко не равнодушен.

Не забыли отметить заслуги коммодора и на его второй родине. В честь Пола Джонса выбили золотую медаль. Кроме того. Конгресс постановил выразить ему от имени народа благодарность за то, что он поддержал честь американского флага.

На корабле «Ариэль» Пол Джонс вернулся в Америку. Его назначили старшим офицером флота и поручили наблюдать за строительством первого линейного корабля, флагмана флота «Америка».

Моряк, назначенный капитаном на этот корабль, стал бы и командующим всеми военными силами страны. И воображение Пола Джонса рисовало ему волнующие картины, как под орудийный салют и бой барабанов он поднимется на мостик флагмана в новеньком адмиральском мундире. Но судьба распорядилась по-иному. К тому времени, когда фрегат «Америка» сошел со стапелей и закачался на плаву, Англия признала независимость своих бывших колоний в Северной Америке. Был заключен мир, многолетняя война закончилась. Конгресс постановил распустить военный флот, а фрегат «Америка» передать своему французскому союзнику,как бы в компенсацию за сепаратный мир, заключенный с Англией.

Вместе с построенным, можно сказать, его руками кораблем, с которым Пол Джонс связывал столько надежд, флотоводец, оставшийся без флота, покинул свою вторую родину. Он рассчитывал, что во Франции, где еще недавно ему воздавали поистине королевские почести, для него хватит дела. И вновь его надежды не оправдались.

Пока «Америка» пересекала океан, был подписан янгло-французский договор о мире и военному моряку вежливо предложили переменить местопребывание, дабы не смущать англичан, по-прежнему считавших Пола Джонса пиратом и не желавших забывать прошлого.

Что было делать прославленному мореходу? Имение продано, деньги израсходованы, возвращение на старую родину, в Англию, заказано. В этот трудный момент он узнает, что в русский флот набирают опытных иностранных моряков. Что ж, рассуждает он, служил двум, послужу и третьему.

На службе в России

Когда небольшой бот, предназначенный для коротких морских прогулок, покинул копенгагенский порт, малочисленная команда не подозревала, что ей предстоит утомительный и опасный переход.

Нанявший судно незнакомец, хорошо заплатив, желал, как он объявил, лишь подышать воздухом в открытом море. Вскоре, однако, погода испортилась. Владелец бота предложил вернуться. Тогда, к удивлению всех, незнакомец, а это был не кто иной, как Пол Джонс, наставил на рулевого пистолет и приказал держать курс дальше в открытое море.

Так под угрозой, после четырехдневного плавания утлое суденышко пересекло Балтийское море и бросило якорь в порту Выборга. Поль Джонс вышел на русский берег. Отсюда добрался до Ревеля, а дальше по суше проследовал в Петербург.

Переход его на русскую службу был совершен с согласия Т. Джефферсона, тогдашнего американского посла в Париже и старого приятеля Пола Джонса, и по договоренности с русским посланником И. М. Симолиным.

Тотчас по прибытии в столицу, где его именовали Паул Жонес, он был зачислен на русскую службу сначала «в чине флота капитана ранга генерал-майорского», а спустя некоторое время указом Екатерины II, удостоившей его аудиенции, был определен контр-адмиралом в Черноморский флот.

Таким образом, лишь в России Пол Джонс получил звание, о котором давно мечтал. И вообще, в русской столице его встретили как нельзя лучше. Ему оказывали всяческие любезности. Когда сама императрица приняла знаменитого моряка, тот преподнес ей новую Американскую конституцию, не задумываясь о том, какое это может произвести впечатление на царскую особу.

Самодержавная царица не выразила своего неудовольствия таким подарком, напротив, разыграв эдакую либералку, выказала интерес к новому строю, окончательно пленив доверчивого моряка. Сам того не заметив, Пол Джонс начал расточать комплименты августейшей особе и из защитника свободы и равенства на некоторое время превратился в почитателя деспота. После столь явной монаршей милости к иностранцу весь светский Петербург, как писал Пол Джонс Лафайету, добивался его внимания, «подъезд осаждали кареты, а стол был завален приглашениями».

Пребыванию Пола Джонса в России посвящен ряд материалов зарубежных и отечественных авторов. У нас об этом писали не раз. Помимо отрывочных сведений, встречающихся в переписке той эпохи, в мемуарах и дневниках, в книгах по истории русского флота, о Поле Джонсе был напечатан биографический очерк Н. Боева в «Русском вестнике» за 1878 год, а в 1895 году в журнале «Исторические записки» появился еще один материал – В. А. Тимирязева о службе Пола Джонса в русском флоте. В наши дни, в 1976 году, было опубликовано исследование Н. Н. Болховитинова «Пол Джонс в России», где на основе новых архивных и прочих данных вновь освещается этот период жизни моряка. В 1980 году в книге “Россия и США. Становление отношений. 1765—1815” опубликованы документы о пребывании Пола Джонса в России, его донесения и письма.

Как сложилась судьба Пола Джонса в России? Назначив новоиспеченного контр-адмирала в действующий флот, Екатерина II писала своему любимцу, главнокомандующему Г. А. Потемкину, в чье распоряжение направлялся иностранный моряк: «Друг мой, князь Григорий Александрович, в американской войне именитый английский подданный, Паул Жонес, который, служа американским колониям, с весьма малыми силами сделался самим англичанам страшным, ныне желает войти в мою службу. Я, ни минуты не мешкав, приказала его принять и велю ему ехать прямо к вам, не теряя времени; сей человек весьма способен в неприятеле умножать страх и трепет; его имя, чаю, вам известно; когда он к вам приедет, то вы сами лучше разберите, таков ли он, как об нем слух повсюду. Спешу тебе о сем сказать, понеже знаю, что тебе не бесприятно будет иметь одной мордашкой более на Черном море».

С прибытием такого опытного и отважного моряка, которого она называла мордашкой, то есть собакой особой породы с мертвой хваткой (такова была кличка иностранных моряков), Екатерина II связывала многие надежды, писала, что «он нам нужен».

Однако столь блистательное начало карьеры Пола Джонса в России уже в зародыше таило печальный конец.

Главным его противником стал английский посол в Петербурге. Используя свое влияние на некоторых придворных, он старался через них всячески очернить нового контр-адмирала. Пока что, однако, особого успеха его усилия не имели.

Тем временем Пол Джонс, прибывший к месту назначения, поднял свой контр-адмиральский флаг на корабле «Владимир» в Днепровском лимане.

Командующим в этом районе был контр-адмирал Нассау-Зиген. Непосредственно ему подчинялась гребная флотилия. Пол Джонс руководил парусной эскадрой из одиннадцати судов. Вскоре новому капитану представился случай показать себя в деле.

Под Очаковом в июне 1788 года турецкий флот потерпел жестокое поражение. Немалую роль в разгроме неприятеля сыграли и пушки А. В. Суворова, установленные на Кинбурнской косе, метко поражавшие турецкие корабли пытавшиеся вырваться в открытое море.

Так скрестились пути Пола Джонса и А. В. Суворова, командовавшего сухопутными войсками в этом районе. Накануне боя они встретились, по выражению Суворова, «как столетние знакомцы». Видимо, американский моряк чем-то импонировал русскому воину, иначе он, обычно столь осторожный, не стал бы предупреждать Пола Джонса о том, что война связана не только с риском смерти, но и с несправедливостью.

К сожалению, самоуверенный Пол Джонс не внял совету и в дальнейшем действовал отнюдь не как дипломат. А между тем ему стоило прислушаться к словам Суворова. И кто знает, если бы он сделал это, может быть, его судьба сложилась бы иначе. Во всяком случае, у него не было оснований быть недовольным А. В. Суворовым. Напротив, он говорил о нем с восторгом: «Это был один из немногих людей, встреченных мною, – писал он в своих воспоминаниях, – который всегда казался мне сегодня интереснее, чем вчера, и в котором завтра я рассчитывал – и не напрасно – открыть для себя новые, еще более восхитительные свойства. Он неописуемо храбр, безгранично великодушен, обладает сверхчеловеческим умением проникать в суть вещей под маской напускной грубоватости и чудачеств. Я полагаю, что в его лице Россия обладает сейчас величайшим воином, какого ей дано когда-нибудь иметь. Он не только первый генерал России, но, пожалуй, наделен всем необходимым, чтобы считаться и первым в Европе».

Согласитесь, характеристика поистине мудрая и прозорливая. Опытный воин и беспристрастный судья, Пол Джонс сумел разглядеть и оценить чуть ли не одним из первых гений Суворова.

Скоро Пол Джонс начал убеждаться в правоте слов о несправедливости. Началось с того, что решающую роль в победе под Очаковом приписывали гребной флотилии Нассау-Зигена. Но это же ложь, протестовал наивный Пол Джонс, и пытался доказать, что основная заслуга в разгроме турецкого флота принадлежит его парусной эскадре. Как бы то ни было, он считал себя обойденным, возмущался несправедливостью, жестоко страдал от уязвленного самолюбия.

Кончилось тем, что непокорный Пол Джонс, не привыкший подчиняться, отказался салютовать новому вице-адмиральскому флагу Нассау-Зигена, повышенному за победу в чине. Ему же, Полу Джон-су, пожаловали всего лишь орден Св. Анны. На мундире прибавился еще один знак отличия, но удивить этим бывалого моряка было трудно. Как сказал первый американский поэт Филипп Френо, воспевший победу Пол Джонса, «и шрамы на груди так и остались его единственным орденом».

Сохранился вполне беспристрастный рассказ о том, что Пол Джонс и здесь, в России, оставался тем же, кем он был у английских берегов. Рассказ этот был записан со слов старого запорожского казака Ивака, участника баталии с турками, которому иноземец контр-адмирал подарил на память кинжал с надписью: «От Пола Джонса запорожцу Иваку».

Так вот этот Ивак вспоминал, как накануне сражения Пол Джонс с переводчиком явился ночью к запорожцам, поужинал с ними, угостил водкой, слушал их грустные песни и будто бы даже прослезился. Потом он выбрал лодку, приказал обернуть тряпками весла, встал на руль и с тремя казаками отправился прямо к турецким кораблям. По дороге их окликнули со сторожевого баркаса, в ответ казак прокричал, что они везут соль туркам, и их пропустили. После чего Пол Джонс осмотрел все вражеские суда и на одном из них мелом по-английски написал: «Сжечь, Пол Джонс». И на следующий день, во время боя, действительно сжег одним из первых именно это судно.

Надо сказать, что Полу Джонсу не по душе были разного рода иноземцы-авантюристы, служившие на русском флоте, с которыми он не ладил, но ему понравились русские моряки, как офицеры, так и матросы.

Невзлюбил он и заносчивого вице-адмирала Нассау-Зигена. Отношения их все больше приобретали характер конфликта. Никак не мог поладить недовольный американец и с самим Г. А. Потемкиным. В «крайне возбужденном состоянии» он написал светлейшему князю письмо, жалуясь и выговаривая за обиды и несправедливость. Тот счел за лучшее избавиться от беспокойного американца. Под благовидным предлогом Пола Джонса отправили в Петербург.

Здесь его снова приняла императрица, благодарила за «пыл и усердие», проявленные на службе, но назначения он никакого не получил. Правда, пока что его еще принимали при дворе, несмотря на интриги и наветы англичан, проживавших в русской столице. Они распространяли самые несообразные слухи: будто он был контрабандистом, убийцей собственного племянника и т. д. Впоследствии в своих мемуарах, посмертно изданных в двух томах в Париже в 1798 году, Пол Джонс писал, что в этих интригах была главная причина постигшей его в России неудачи.

Особенно пострадал престиж Пола Джонса из-за следственного дела, начатого против него весной 1789 года. Его обвинили в насилии над несовершеннолетней «девицей Катериной». Что же произошло на самом деле?

Вот как объяснял всю историю сам Пол Джонс французскому посланнику графу Сегюру, единственному, кто навестил его в эту трудную минуту, застав моряка сидящим с заряженным пистолетом в руке.

«Однажды утром, – рассказал Пол Джонс, – пришла ко мне молодая девушка и просила дать ей работу, шить белье или зачинить кружева, при этом она очень неприлично заигрывала со мной; мне стало жаль ее, и я советовал ей не вступать на такое низкое поприще; вместе с тем я дал ей денег и просил уйти. Но она оставалась, и тогда я, выйдя из терпения, повел ее за руку к дверям. В ту минуту, как дверь отворилась, юная негодница разорвала себе рукавчики и косынку, надетую на шею, подняла крик, что я ее обесчестил, и бросилась на шею своей матери, которая ждала ее в передней. Они обе удалились и подали на меня жалобу».

Пол Джонс, видимо, не без оснований полагал, что испортить таким образом его репутацию пытались местные англичане, что это было делом их рук.

При разборе обстоятельств скандала выяснилось, что старуха была никакой не матерью молодой девушки, а известной содержательницей девиц, выдававшей их за своих дочерей. Не были ли она и ее «дочка» подосланы? Точного ответа не существует. Но его не трудно предположить.

Злополучное судебное следствие было прекращено, но враги Пола, Джонса добились своего. Его реабилитация носила формальный характер, мало кто верил в невиновность заезжего моряка. И царское правительство поспешило избавиться от беспокойного гостя. Ему предоставили двухгодичный «отпуск» с оплатой вперед, и в сентябре 1789 года Пол Джонс, контр-адмирал российского флота, навсегда покинул пределы России.

Впрочем, несмотря на то, что карьера его здесь не состоялась и он потерпел неудачу, Поль Джонс до последних дней своей жизни не оставлял мысли вернуться в эту страну и продолжить службу на русском флоте. Этому, как и многим другим его замыслам, не суждено было сбыться. Пол Джонс родился в Шотландии, был английским моряком, воевал на стороне американцев, за что на родине его называли пиратом, служил на русском флоте и умер от водянки в Париже. Было ему всего сорок пять лет. Это случилось 18 июля 1792 года, когда по улицам французской столицы маршировали отряды, уходившие сражаться за Республику. В тот день депутация Национального собрания проводила в последний путь и Пола Джонса, «человека, хорошо послужившего делу свободы».

Русская царица, узнав о том, как почтили память Пола Джонса в Париже, нисколько не удивилась. «Этот Пол Джонс, – с раздражением писала она, – обладал очень вздорным умом и совершенно заслуженно чествовался презренным сбродом».