Глава первая

ИМЯ ЗЛА

Скамейку, только и оставшуюся от пестрой гипсовой композиции, занимали сейчас сестры Зайкины и Печенюшкин.

— Похудел… — бормотала Аленка. — Глаза ввалились… Ты голодный, скажи честно? У меня шоколадка в кармане, она растаянная, но питательная. Будешь?..

— Пиччи! — Лиза горела нетерпением. — Так жить нельзя! Ты должен мобилизоваться. Когда меня в третьем классе выгнали на неделю из школы за поведение, я сначала решила бесалолом отравиться, а потом подумала — фиг я вам отравлюсь! Все равно не увижу, как меня, отравленную, все будут жалеть, хвалить и плакать горючими слезами. Всю неделю лежа телевизор смотрела, пока родителей не было, потом вернулась в школу, как героиня, и еще завучу Гоше, который исключал, стол чесноком натерла!

— Лизок, — мягко спросил Печенюшкин, — а почему собственно ты решила, что я скис?

— Привет! Тебя же все возненавидели, такое разве выдержишь? А изгнание твое? А картина про огурец? А прятки эти хиплые, как Аленка говорит? Знаешь, я у картины чуть не разревелась! Ну где твои все… смешинки, чепушинки, печенюшинки?..

— Я исправлюсь! — заверил Пиччи. — Просто не успел переключиться. Не смеялся, точно, давно. И возиться приходилось со всякой мерзостью… Три бочки ненависти, — зловеще произнес он, подражая кому-то, — восемь связок сушеных кошмаров, цистерна зависти, черной, как деготь, сто мешков отборных проклятий и тысяча дюжин склянок со всеми страхами мира. Глаз медузы и пух из крыла сатаны…

— А почему ты так одет? — не унималась Лиза. — Странно, но солидно. Слушай, я начинаю любить огурцы! Тебе кто придумывает костюмы — Сен-Лоран, Карден, Зайцев? Я тоже хочу такую жилетку…

Печенюшкин недоуменно оглядел себя. Наряд его состоял из черно-зеленых башмаков на толстой подошве с тиснеными огурцами, черных, узких в бедрах клешей, белой привычной сорочки с кружевами, длинного зеленого в золотых огурцах жилета и зеленого шейного платка, чуть светлее жилета, с мелкими, тоже золотыми, огурчиками.

— Тебе нравится? — спросил Пиччи с неподдельным интересом. — Вообще, костюм удобный. Это я так, на ходу сочинил. Бедный рассеянный художник, изгнанник, целиком занятый искусством, безжалостно оторванный от родины, от друзей…

— У тебя же Никтошка есть, — Алена протянула на ладони развернутый, подтаявший слегка, но сохранивший форму «Марс». — Откуси! Мама такой в командировки берет, чтобы не отвлекаться на столовые.

— Спасибо! — Печенюшкин честно откусил треть, передав остальное сестренкам. — Очень вкусно! Но шоколада я бы добавил… Да, Никтошка, конечно, замечательный друг. Светлая голова! Внутри он покрыт пудрой, — объяснил изгнанник, — чтобы не слипался после самовоздуховыпускания, пудра содержит фосфор и в темноте светится.

— Здорово! — одобрила Лиза. — Так у него и эта… корма светлая?

— А что плохого?! Спрячешься — не заблудишься. Троянский конь, Феервилльский слон… кто знает, может, и Никтошка когда-нибудь войдет в Историю. Преданный друг одинокого, всеми забытого художника…

— Смотри! — воскликнула Аленка. — Бабочка! Та, с горы, из троллейбуса!

— Бабочка… — растерянно прошептала Лиза. — Та, нахальная, с улицы…

Печенюшкин щелкнул пальцами, из пола перед скамейкой вырос мраморный витой столбик, и знакомый читателю мотылек уселся на него, в полуметре от всей компании.

К несказанному изумлению девочек вблизи мотылек оказался крошечным человечком с крыльями. Это был эльф, хорошенький, словно кукла, со светлыми, почти белыми кудрями до плеч и васильковыми глазами. Новоявленный гость церемонно поклонился сначала сестрам, затем Печенюшкину.

— Фантмейстер, приказ ваш исполнен! — доложил он звонким и нежным, как серебряный бубенчик, голосом. — Стареньких фей — ваших подопечных — я успел обо всем предупредить до того, как стражники выломали дверь. Тетушка Хлоя прирожденная актриса. Как она возмущалась двумя юными бандитками! Обманом проникнуть в дом, уничтожить почти все съестные припасы и запереть двух несчастных старух в кабинете, не дав им радостной возможности немедленно отворить представителям законной власти! Все это она высказала стражникам, во главе с князем Заморочкиным, а под конец раскричалась так, что князь лично починил им замок. Итак, нападавшие убрались восвояси, натащив перед этим кучу продуктов для старушек. Троллейбус ваш переправлен в указанное место. Возле дома тетушек мной оставлена незаметная охрана. Жду дальнейших инструкций, — эльф склонил голову, свел каблуки, коротко звякнув шпорами.

— Значит, мы снова перешли на «вы»? — удивился Пиччи. — Как только начинается работа, — пожаловался он девочкам, — мой коллега становится так официален, что у меня мурашки бегают под коленями. Но это, пожалуй, единственный недостаток. Знакомьтесь, вы его непременно полюбите. Лампусик, принц эльфов, мой давний, надежный друг.

— Фантмейстер льстит мне! — горячо заговорил Лампусик, обращаясь к Алене с Лизой. — Он слишком добр. Начать с того, что я, строго говоря, не принц. Небогатый дворянин, по земным меркам. Замок, приходящий в упадок, клочок земли вокруг и десяток вассалов… Сорок шесть, если считать с чадами и домочадцами. Одиннадцать сабель — это наш летучий отряд.

— И какой отряд! — подхватил Печенюшкин. — Лихие разведчики, мои руки, глаза и уши по всей Фантазилье. Честно говоря, не только они, — добавил он скромно, — но без принца Лампиона Могучего и Грозного, Повелителя Огня в Ночи, мне бы сильно туго пришлось.

— Вот такое имя мне дали при рождении, — смутился Лампусик. — Смешно? Оно гораздо длиннее меня самого. Ну, не ростом, так умением, — он взлетел со столбика. — Все кончится добром, сестренки, вы только не огарчивайтесь… Я буду поблизости, фантмейстер, кликните, если понадоблюсь.

— Лампусик очень деликатен, — объяснил девочкам Пиччи, когда эльф покинул студию. — Чувствовал, что нам надо поговорить, и оставил одних. Хотя от него у меня нет секретов. Как-нибудь я расскажу историю нашего знакомства — иной сочинитель сделал бы из нее роман. Причем лучше расскажу я, чем Лампусик. Его вариант я однажды слышал. Сплошной сироп в мой адрес и почти никаких приключений — в жизни все было наоборот… Ладно, это потом. Рассказывайте.

— Погоди! — перебила Лиза. — Так это он караулил в троллейбусе на вершине Тики-Даг? И за мной на улице он следил? Так ты, выходит, все про нас знаешь?

— Далеко не все. Понимаете, я сразу определил, что лютая ненависть ко мне, охватившая фантазильцев, возникает в темноте. Потом, при свете, она только сохраняется, не усиливаясь. А с новым наступлением темноты — постоянно добавляется… Эльфы светятся во тьме, как фонарики — на них колдовство не действует. Поэтому я просил Лампусика и его приятеля Светолика подежурить в машине — предчувствовал, что вы можете появиться, милые мои взломщицы. Однако Лампусика Аленка выгнала, а Светолик, когда вы уменьшили троллейбус, выпорхнул, чтобы не быть обнаруженным. Потом обжег себе крылья во дворце и потерял вас. Сейчас он выздоравливает.

После этого Лампусик, улетевший поддержать тетушек, неожиданно обнаружил Лизу около их дома. Дальше было проще… Кстати, Лизонька, если бы ты не выключила автопилот, вы бы сразу попали сюда, ко мне.

И последнее, — прищурился Пиччи, — дискета, которую вы просматривали у тетушек, еще и индикатор. Как только ее закладывают в компьютер, я сразу вижу все, что происходит вокруг устройства. Я-то думал, что «Архивом Печенюшкина» заинтересуются неведомые враги и вдруг — бах! — родные лица… Ну и хорошо, остальное после. Давайте все о себе — по порядку…

— Ну вот, больше и добавить нечего… — Лиза слегка устала от длинного рассказа и — в ходе его — постоянных препирательств с Аленкой по поводу деталей. — Теперь твоя очередь. Знаешь, сколько у нас вопросов?!

— Подозреваю, — ухмыльнулся Печенюшкин. — С чего начнем?

— Со всех друзей. Фантолетта, Клара-Генриетта, Морковкин… Потом Мишка-Чемпион, Глупус, Мюрильда. Что с ними? Ты их защитил?

— Пока нет. Я не вижусь с теми, чья дружба со мной всем известна. Не хочу подвергать их лишней опасности. Когда мы найдем и обезвредим врагов, весь колдовской морок растает, как дурной сон. А сейчас пусть лучше ненавидят рыжую мерзкую обезьяну, — губы его горько скривились.

— Фантолетта, между прочим, очаровательна даже в неприязни ко мне. Она решила, что, пытаясь воскресить Дракошкиуса, я подцепил вирус негодяйства и нуждаюсь в магическом исцелении. В итоге добрейшая фея удалилась в горный монастырь и там изучает стародавние, забытые почти секреты медицины. Мурлыка Баюнович и я — две тяжелейшие заботы свалились на бедняжку. Скорей бы избавить ее от этого груза.

Клара-Генриетта в день моего изгнания таинственно пропала. Обнаружить кобру не удалось пока ни обитателям пустыни, ни разведчикам-эльфам.

Морковкин заморожен. Да-да, не удивляйтесь. После истории с Ляпусом чудачества старого дона вошли в поговорку. Когда погиб Дракошкиус, он заморозился в подземелье, в глыбе льда и завещал оттаять себя лишь если дракон, любимый друг его и шахматный партнер, возвратится к жизни. Так что последние наши напасти неведомы дону Диего.

Мишка-Чемпион… Он, как вы помните, поселился в Берендеевом лесу, в глуши. Недавно двухлетнее затворничество кончилось, медведь вернулся к цирковому ремеслу. Вы должны были его заметить… хотя да, сейчас у Чемпиона другой облик. Случайно он избежал общей участи. Именно медведь помогал Никтошке подменить свирепого Гектора, настоящего циркового слона.

Глупус рвется к власти. Организовал политическую партию «Счастье с приветом» и сам ее возглавил. Утверждает, что будущее страны на дне. Ездит повсюду с путаными речами, врет, картавит, пришепетывает, а к трибуне обязательно проходит на водных лыжах. Раньше над ним смеялись, а теперь, после общего сдвига, начали прислушиваться. Сторонников у водяного все больше.

Фея Мюрильда напрочь сорвала голос на митингах. Уверяла, что ГЛАВНАЯ цель жизни Печенюшкина — издевательство над ней — усталым, добрым, справедливым, смертельно больным, но вечно юным существом. Повредив связки, Мюрильда может говорить только шепотом, поэтому в беседе прижимается вплотную, сипит и брызжет слюной… Вот и все. Следующий вопрос?

— Почему бабушек забыли?! — отчаянно выкрикнула Аленка. — За то, что у них свет горел?

— Ох, сестрички, — Печенюшкин почесал в затылке, — тут, вроде, все понятно, но есть какой-то заусенец в глубине… Раньше тетушек каждый день кто-нибудь навещал. А теперь все жители страны стали черствее. Совесть усохла, что ли? Это скверно, но объяснимо. Странно другое. На днях исчез разносчик молока, ослик Хосе-Игнасио. Оставил записку: решил, мол, посмотреть мир, уезжаю путешествовать на неопределенное время. Куда он отправился — никто не имеет понятия. По книге заказов магазина «Зайди — не ошибешься» видно, что молоко для старушек ослик забирал ежедневно.

Дальше не легче. Телефонный провод перерезан. В подполе у тетушек, под землей выхвачен здоровенный кусок кабеля… И для Хлои, и для Флоры спуститься туда вовсе немыслимо, да и зачем им отрезать себя от мира. Посторонних же до вчерашнего вечера в доме не было. Вас я не беру в расчет, — поправился Пиччи, — тем более, что авария случилась гораздо раньше… Ну, а свет горел не только у тетушек. Если бы вы еще полетали в троллейбусе над страной, рано или поздно опять наткнулись бы на огонек. Кое-кто, бывает, и заработается до рассвета…

— Что-то ты мало знаешь, — загрустила Лиза. — Ну а кто и зачем все это над тобой затеял? Догадки хотя бы есть?

— Представьте, — медленно ответил мальчуган, — что есть некто — хитрый, могущественный, коварный — кому ни в коем случае нельзя допустить воскрешения Дракошкиуса. Темный гений. Что он будет делать в первую очередь?

— Попытается убрать тебя, — Лиза не задумывалась. — Погубить или вывести из игры, в смысле из Фантазильи. Удачно, что я в магазине наткнулась на след заговора! Это они?!

— Я полагаю, это только отголоски. Корни сидят глубоко в далеком прошлом… Знаешь, давай вернемся к вашему рассказу. Когда ты вдруг уснула в кабинете у тетушки Флоры.

— А что тут говорить. Уснула и проснулась. С дивана скатилась. И голова потом была тяжелая, словно контрольную писала.

— Попытаемся ВМЕСТЕ увидеть твой сон. Без тебя я не могу этого сделать. — Печенюшкин сорвал с шеи платок в огурцах, вскочил и быстрым движением протер ближайшую к девочкам картину. Краски растворились, чистый холст в простой строгой раме засиял белизной.

Лиза, побуждаемая взглядом Пиччи-Нюша, встала и осторожно прикоснулась к холсту. Белая поверхность посинела, затем в верху полотна показалось солнце, и вот уже стало возможным рассмотреть горизонт, где небо смыкалось с морем.

Медленно-медленно взмахивая крыльями, трехглавый полосатый дракон летел над синей бескрайней гладью. Он был так велик, что девочка, уютно покоившаяся в длинной теплой шерсти на спине исполина, напоминала воробышка в гриве у льва…

Голос дракона становился все тише и вот пропал совсем. Вместе со звуком бледнело и расплывалось изображение. Холст побелел на миг и вновь покрылся уверенными щедрыми мазками краски. Печенюшкин нервно разглаживал на колене свежий шейный платок.

— Ну вот! — объявил он. — Кое-что встало на места. Здесь, сейчас, тоже, конечно, дел хватает, но объявилась у нас с вами надобность гораздо более важная. Аленка! Лиза! Не хотите со мной прокатиться в прошлое?

— Путешествие с Печенюшкиным… — Алена словно попробовала фразу на вкус. — А куда?

— Лет этак на тысячу назад, — беззаботно ответил герой. Похоже, к нему вернулось хорошее настроение. — Отправимся в Портфей — это древнее название Феервилля.

— Не кисло! — Лиза пришла в восторг. — Я бы даже сказала — укольно! С тобой хоть куда! Находим Дракошкиуса-дядю, он, конечно, самых честных правил, — расскажет нам все семейные секреты, заодно исповедуем китайского мудреца… Поехали!

— А Федя?! — возмутилась Аленка. — А Мануэла бедненькая? Ты что их так и бросишь? И я еще про факелы на площади не поняла, и про рев, и про жидкость у Феди в бутылке! Я не хочу, чтобы он оставался с этим Сморчковым противным!

— Ух, интуиция у тебя! — с уважением прищурился Пиччи на Алену. — Друзья наши и впрямь попали в нешуточный переплет. Придется выручать срочно.

В руке его появилась толстая веревка, свернутая кольцом. Размахнувшись, мальчик, будто заправский ковбой, метнул аркан, пропавший в стене, словно та была лишь миражом в пустыне. Конец веревки остался у Печенюшкина.

— Помогайте! — Пиччи тянул аркан изо всех сил, упираясь ногой в прочно стоявшую скамейку. Тонкая синяя жилка у него на виске вздулась от напряжения. — Девчонки! Ну! Бабка за дедку, внучка за бабку!..

— Раз. Два. Три!!. Уф-ф-ф! — Дружно выдохнув хором, сестры Зайкины и Печенюшкин повалились на пол. Возле стены, налетев с размаху на скульптуру «Баба-Яга. Раздумья», застыл Федя, ухватившись за ведьму. Веревочная петля прочно обвязывала его подмышки, ноги стояли нетвердо.

Оценив ситуацию, домовой медленно выпустил бронзовую талию, сполз на четвереньки и ползком же, не спеша, стал передвигаться в направлении друзей, то и дело оглядываясь.

— Пиччи! — взывал он. — Беда!.. Извести тебя хотят, сокол! Самой, значит, короткой ночью в тартарары все полетит!

— Успокойтесь, Федор Пафнутьевич, — рыжий изгнанник опустился на одно колено рядом с Великим Магом, протягивая ему бокал «Ессентуки -17». -Выпейте… Так, хорошо… Теперь расслабьтесь.

Кончиками пальцев он осторожно прикоснулся к вискам домового, пытливо вглядываясь в зрачки его и, казалось, куда-то дальше.

— Понятно… — мальчуган на шаг отступил от Феди, потихоньку приходившего в себя. — Федор Пафнутьевич, скажите, пожалуйста, бабушка ваша жива?

— Померла Ненила Пантелеевна. — Великий Маг пригорюнился, стирая набежавшую слезу. — В синий мох обратилась. Триста лет тому, а все плачу. Добрая была старушка, доверчивая. Постреленком, бывало, с уроков удерешь, на речке цельный день прокувыркаешься, а ей скажешь потом, мол, кикимора заболела, учителка наша, она и не усумнится. Другая бы такой прочихон дала за вранье…

— Да, — согласился Пиччи, — старушки сентиментальны и любвеобильны. Верят внукам… Вам бы эту историю ей рассказать, — рассердился он внезапно. — Все, видите ли, в тартарары полетит! Правителю Фантазильи стоило и побольше на рыжики налегать!

— Ты меня не понял! — всполошился Федя. — В Драконьей пещере тело колдуна-губителя лежит. Сжечь его надо немедля, тут и беде конец!

— Наслушались привидений! — Сестры не видели еще Печенюшкина столь суровым. — Дама в черном, злодей Финделябр! Разве не подозрительно, если истину тебе на блюдечке подносят?

— А коль знаешь правду, так и говори без утайки! — Домовой поднялся, упер руки в бока, вспомнив о собственном ранге.

— Пока у нас в руках лишь кончик нити. — Пиччи опустил голову, видимо сердясь на себя за раздражение. — Работы еще хватит. И в прошлом и в будущем. Обличье зла неизвестно. Сегодня я знаю только имя нашего врага.

— Назови!! — потребовал Федя, придвигаясь ближе.

— Назови… — прошептали сестренки, затаив дыхание.

— Назови… — прошелестело эхо, отражаясь от стен.

Печенюшкин обнял друзей за плечи и едва слышно, одними губами, произнес:

— Тыщенция Кувырк…

Фуриана услышала резкий свист. Веревочное кольцо вылетело, раскручиваясь, из камина, петля упала на Великого Мага и затянулась рывком у него под мышками. Федя упал, выронив меч.

Непреодолимая сила тащила бедного домового прочь. Кресло, оказавшееся у него на пути, попятилось вместе с гостьей. Бессильная Фуриана истерически вопила, но не могла даже пошевелиться. Собственно говоря, вопили все трое — дама в черном, крыса и домовой. Вот Федя исчез в камине, и в тот же миг силы вернулись к колдунье.

Прежде всего она обнаружила, что пропала и Мануэла. Воспользовавшись замешательством, крыса юркнула обратно в лаз и, уж конечно, была теперь вне пределов досягаемости. Меч, упавший к ногам незваной гостьи, оказался на месте, но, едва лишь Фуриана протянула к нему руки, превратился в крупное, голубоватое, нежно светящееся яйцо.

В ладонях колдуньи яйцо задрожало, внутри него послышалось тюканье, трещины сетью подернули оболочку, часть скорлупы отвалилась и на пружинке прямо к носу Фурианы выскочил ехидный игрушечный кукиш.

Вскрикнув в последний раз, дама в черном упала в обморок.

— …Программа наша кажется мне суховатой, — важно заметил Мизерабль. — Мало нюансов. Я в своих творениях привык отображать мельчайшие движения души.

— Что вам неясно, маэстро? — Сморчков-Заморочкин выдвинулся вперед. — Есть замечания, сомнения? Поделитесь. Интуиция художника чрезвычайно важна!

Розарио лишь молча благожелательно кивнул, пригладив длинные седеющие кудри. План переворота, только что оглашенный им в присутствии двух единомышленников, Главный садовник рад был объяснять в подробностях сколь угодно долго. Так молодая мать, светясь от гордости, демонстрирует гостям розовощекого младенца в колыбельке, обложенного погремушками.

Заговорщики встретились за полночь в пригороде Феервилля. Домик князя Заморочкина располагался в живописной местности, среди лугов и молочных ферм. Не случайно здешний его телефон — «Моргенмильх — семнадцать-сорок» всего на единицу отличался от номера небезызвестной читателю коровы Цецилии.

Впрочем, здешние обитатели никакого князя не знали. Господин Плумперникс, чудо-огородник, веселый, приветливый, румяный от свежего воздуха, любезно принимал соседей, щедро делясь помидорной рассадой и семенами необыкновенных малосольных огурцов, растущих, словно виноград, гроздьями. Сморчков, крестьянин по происхождению, копался в земле с удовольствием и в очередной своей личине чувствовал себя уверенно и свободно.

Итак, в то время, когда Фуриана во дворце вынуждала Великого Мага пролить невинную кровь Мануэлы, трое заговорщиков под городом обсуждали детали переворота. Дама в черном обещала прибыть к ним позже, часа в три ночи, однако запаздывала уже минут на двадцать…

— На Совете Магов, — медленно повторял Мизерабль слова Розарио, — глава страны, наш перекрашенный домовой, должен сделать заявление. Волшебный Совет Фантазильи запятнал себя сотрудничеством с Печенюшкиным и слишком мягким приговором злодейской, виновной в многочисленных преступлениях обезьяне. Посему он, Великий Маг, предлагает Совету добровольно уйти в отставку и первый голосует «за». Новый же, временный Совет Магов, составят лица, чья мудрость и безупречное прошлое известны всему народу. Затем Федор Пафнутьевич огласит список известных нам имен. Я ничего не упустил?

— Все именно так, — согласился Розарио. — Но это лишь внешняя сторона событий. Побудительные мотивы скрыты, словно семь восьмых айсберга, находящиеся, как известно, под водой.

— Прежде всего, — литератор сцепил руки на колене, откачнувшись назад, — поясните, о Большом Совете идет речь, или о Малом?

— Разумеется, о Малом, — выскочил опять Сморчков. — Именно он, Малый Совет, называемый еще Семеркой Мудрых, обладает всей полнотой власти между заседаниями Большого Совета, созываемого не чаще раза в год. Он проходил совсем недавно, отправив в изгнание Печенюшкина. С этой стороны к нам не подкопаться.

— Семерка Мудрых, — продолжал Мизерабль. — Федор Пафнутьевич, допустим… А поведение остальных? Очевидно, вы убеждены в каждом? На каких основаниях?

— О, причины у всех разные, — Розарио лучезарно улыбнулся. — У Мармелинды, к примеру, недавно появился внук, совершенно очаровательный малыш. А родители его еще совсем молоды, им некогда заниматься сыном. Наша почтенная законница Мармелинда только и мечтает, чтобы кто-то освободил ее от бремени власти и позволил уйти с головой в заботы о ребенке. Она проголосует «за» обеими руками…

— Не исключено… — протянул литератор. — Я бы даже сказал — тонко… Про Флюгерона нет смысла и спрашивать. Он смотрит в рот Великому Магу и одобрит любое его предложение. Но как вы справитесь с Вольномахом?

— Силен, могуч, справедлив, свободолюбив, — произнес Розарио скороговоркой. — К тому же умен, что большая редкость при наличии предыдущих качеств. Однако — и об этом мало кто знает — абсолютно не переносит физических мук… В момент голосования его схватит острый приступ мигрени. Вольномах, естетственно, вздернет руку к голове, что будет принято за согласие. Возразить он не сможет, поскольку от боли потеряет дар речи. Когда же придет в себя, дело закончится. Ну кто поверит ему, что такой великан и здоровяк не смог возразить Совету из-за головной боли?.. Все выверено, не сомневайтесь. Если произойдет малейший сбой, я готов своими руками поджечь любимый сад.

— Любопытно еще узнать про фею Барбареллу, — Мизерабль в сомнении покрутил головой. — ОЧЕНЬ жесткая дама. Если у вас и к ней подобран ключик…

— Представьте, да… — Главный садовник с готовностью достал из кармана несколько смятых листков. — Однажды в знаменитых оранжереях Финтикультяпинска…

Фуриана лежала без сознания в кресле Великого Мага. Голова журналистки была запрокинута к потолку, гордое лицо белело в слабом свечении разбитой скорлупы, словно тронутое любимой Фединой известкой. Внезапно черный луч — темнее тьмы — вырвался из противоположной стены и упал в кресло на лик недоброй гостьи. Пластмассовый кукиш, оказавшись на пути луча, исчез, как кролик, проглоченный удавом.

Очень медленно, с закрытыми глазами Фуриана села. Поток темной энергии окутывал ее лицо, не продвигаясь дальше. Чувства постепенно возвращались к журналистке, отчаяние таяло, уступая место гневу и холодной мощной уверенности. Вот луч пропал, и глаза дамы в черном широко распахнулись.

Колдунья взмыла в воздух, черные шелка за ее спиной вздулись крыльями летучей мыши. Бархатные шторы сорвались на пол с карниза, стекла в оконной фрамуге лопнули со звоном, и Фуриана вылетела наружу, освещенная снизу багровыми всполохами факелов Главной площади.

— …Вы гений, Розарио! — Сморчков возбудился до крайности. — Я начинаю задумываться — а есть ли для вас вообще что-нибудь невозможное?! Представляю, что же вы изобрели для Доброхлюпа, шестого члена Совета!

— О, здесь пришлось выкапывать действительно уникальный способ… — садовник хихикнул в смущении от похвалы. — Казалось, зацепиться не за что. Я был в отчаянии, пока не обратил внимание на одну, незначительную вроде бы, деталь. Всегда и везде, со всеми нарядами франт Доброхлюп носит одни и те же грубые желтые башмаки. Более того, выяснилось, что на протяжении последних шестисот семнадцати лет он…

Розарио, необыкновенно чувствительный к запахам, вдруг резко поднял голову, принюхиваясь. История желтых ботинок Доброхлюпа так и осталась недосказанной. Вслед за облачком горьковатых тревожащих духов в маленькой гостиной Заморочкина у двери, запертой на три засова, в струении матовых шелков возникла Фуриана.

— Муза! — прохрипел литератор, воздев ладони к небу. — Ко мне, простому смертному, вы нисходите, как само вдохновение! Делаете гением, творцом!..

— Богиня! — Сморчков-Заморочкин пал на колени. — Сколь вы пленительны этой ночью! Сердце мое тает, немеют уста…

Розарио с достоинством и симпатией поклонился коллеге по нелегкой подпольной работе. Отдавая должное энергии Фурианы и ее безусловному таланту агитатора-пропагандиста, Главный садовник справедливо считал себя основным конструктором переворота.

— Господа! — произнесла колдунья с неуютной улыбкой. — Наш заговор провалился еще до начала. Великий Маг исчез. Замыслы нарушены. Некто, чье имя, очевидно, готово сорваться и с моих и с ваших уст, сумел дотянуться к нам издалека своей рыжей дьявольской лапой. Счет лишь открыт — и он не в нашу пользу.

— Это ничего! — Розарио излучал прежнее спокойствие и благожелательность. — Предусмотрен и такой вариант. Не волнуйтесь. Великого Мага заменит Флюгерон, а он без хозяина во всем послушен милейшему князю Заморочкину.

— Развитие событий должны определять мы сами, — жестко отчеканила Фуриана. — Нельзя плестись в рыжем хвосте у противника.

— И какое же направление вы предполагаете избрать? — полюбопытствовал Розарио не без ехидства. — По компасу? Обнажив мечи? В сторону Печенюшкина?

— Нет, — ответила колдунья. Оттенок неуюта в ее улыбке, теперь казавшейся оскалом, покрыл инеем стены гостиной. — Мы пойдем другим путем!

 

Глава вторая

ПЕЧЕНЮШКИН СТРОИТ БЛИНОМЕТ

— Тыщенция Кувырк? — Лиза фыркнула, не удержавшись. — Смешное имя. Подходит для клоунессы в цирке.

— И верно! — подхватил Федя, счастливый потому, что бремя ответственности разом свалилось с него. Домовой внезапно почувствовал себя школьником на каникулах. — Кувырк! На это и мы способны. — Он неожиданно и ловко прошелся колесом меж статуй.

— Мне бы ваши заботы, господин правитель! — Печенюшкин ничуть не разделял веселья друзей. — За все четыре столетия, что живу на свете, такого врага я еще не встречал. Ваша Фуриана в сравнении с ней безвредна, как талое мороженое.

— Ну и как ты про нее узнал? — Алена была серьезна. — Кстати, имя противное. Невкусное на языке, когда говоришь… От смешных слюны больше. И что с Федей стряслось, расскажите, наконец! Где Мануэла?! Кто такая Фуриана?

— Мануэла невредима, — очень серьезно ответил Аленке Пиччи. — Здоровье душевное мы ей вернем попозже. Пока, может, и лучше бедняжке в таком виде находиться. Дети ее подросли, со своими проблемами без мамы управляются… А Фуриана — журналистка. Самая, пожалуй, известная в стране. Золотое перо Фантазильи. Я ее прекрасно знаю. Как-то близ Тики-Дага, в Форелевке — это селение рыбацкое горное — случился камнепад. Она как раз там отдыхала, рыбу удила… Кинулась в самое пекло, детей спасала, чуть не погибла. Покалечилась — думали, не выживет. Хотя в Волшебной стране медицина, понятно, эффективней. С того света вытащили Фуриану… Вот тебе и злая колдунья, Федор Пафнутьевич.

Впрочем, была другая история. Опять с трагедийным привкусом. У Эскобара, нашего великого танцора, во время спектакля случился инфаркт. Третий по счету. Действие он доработал на одной самоотверженности. Зрители встревожились, лишь когда не вышел кумир на овации. А его, как занавес упал, на носилках унесли со сцены.

Госпиталь, реанимация, приборы — жизнь на волоске. И тут Фуриана. Ей предстояло дать интервью с Эскобаром в завтрашний номер. Представьте, загипнотизировала врачей, проникла в палату — «Умоляю, несколько слов для „Волшебного фонаря!“» Эскобар, бледный как смерть, седые виски, но — сама элегантность, приподнялся на подушках — «Даже в последние минуты я не могу отказать даме.» Наговорили пленку, а еще через час он скончался… Конечно, газету потом из рук рвали…

Медики позже установили, что Эскобара все равно бы не удалось спасти, — продолжал Печенюшкин. — Однако вот вам еще штрихи к облику репортерши…

— Я же говорю — злодейка! — Федя взволновался. — Ну как перед такой устоять, Пиччи, брат ты мой?!

— Злодейка, героиня, жертва… — загадочно пробормотал Печенюшкин. — Хотелось бы жизнь сделать проще, а надо ли, чтоб стала она предсказуемой… Вы, Федор Пафнутьевич, расскажите пока сестренкам о своих приключениях, а я тут займусь делом. И заодно послушаю.

Федя повествовал неспешно, по-актерски, говорил о себе то в третьем лице, то в первом. Следует заметить, что собственную роль домовой не приукрашивал, предпочитая ласковой лжи беспощадную правду. Лиза с Аленкой охали и вскрикивали, сопереживая. Постепенно Федя начал вскакивать с места, то и дело изменять голос, раскачивался в невидимом кресле, описывая даму в черном, пел, подражая Мануэле… но вот его долгий рассказ подошел к концу.

Печенюшкин тем временем крутился в мастерской, не исчезая из поля зрения, и постепенно натаскал к скамейке целую груду разнообразного добра. Многих предметов сестры Зайкины в студии даже не видели, хотя совсем недавно в поисках изгнанника прочесывали ее очень внимательно.

Тут были несколько мощных стальных колес, поддон желтого кирпича, мешки с мукой, сахаром, алебастром и цементом, кусок выделанной кожи, непонятные девочкам железяки и электронные приборы без корпусов. Приличные вещи перемежались с хламом: кусками грязной просмоленной пакли, неровными обрезками жести и фанеры, мятыми рваными холстами-шедеврами, отброшенными взыскательным художником в стремлении к недостижимому абсолюту.

— Все!.. — объявил Печенюшкин, подтащив к куче тяжелую трубу диаметром с тарелку для супа, и устало плюхнулся на скамью.

— Пиччи! — Аленка, дав мальчугану чуть-чуть отдышаться, вернулась к занимавшей ее теме. Вообще, сбить с курса младшую сестренку было крайне сложно. По кругу, по спирали, через час, сутки, неделю, она все равно дожимала свое. — Так ты продолжай! Как ты узнал про Тыщенцию Кувырк? Может быть, это она вселилась в Фуриану?

— Сейчас… — герой протянул руку к мраморному столбику, на котором перед этим сидел эльф Лампусик. Вершина столбика обратилась в поднос с раскрытой коробкой конфет на нем и четырьмя высокими стаканами пенной бело-розовой жидкости. — Дай подкрепиться, Алена! Ты и сама наверняка проголодалась. Коктейль молочно-земляничный, а конфеты — шоколадное ассорти и твои любимые кокосовые. Молоко в коктейле от Цецилии, не тяп тебе ляп! Для Феди, если захочет, найдем и берендеевских рыжиков.

— Нет уж, — пробурчал домовой, — наелся досыта. Да мы и сами кой-чего могем, благодарствуйте.

В руке его появился увесистый ломоть ржаного хлеба с неменьшей толщины шматом копченого мяса на нем. Уловив заинтересованный взгляд Аленки, Федя тут же сотворил и ей половинную порцию. Все надолго замолчали…

— Ну вот! — Печенюшкин поставил пустой стакан на поднос и с сожалением отвернулся от коробки, где еще оставались конфеты. — Опять не избежать истории. По официальной версии перед изгнанием я отправился в прошлое — в древний Китай…

— На самом деле все было немного иначе. В Китай я уже ездил, раньше. Вывез оттуда уйму впечатлений, но для дела почти ничего полезного. Потом в старинных летописях (удалось восстановить несколько листков, почти разрушенных сыростью) выкопал одно любопытное, но невнятное упоминание. О сивилле — предсказательнице судьбы и будущего — знаменитой Трепангии из Чурменяполиса.

Я читал о ней и раньше, но тут оказалось кое-что новое. Писали, что в юности Трепангия, еще никому не известная, жила некоторое время в провинциальном Портфее, ставшем лишь несколько столетий спустя столицей Фантазильи — блистательным Феервиллем. Там она впервые предсказала судьбу великому Дракошкиусу Базилевсу, дяде Мурлыки Баюновича.

Предсказание, упоминал летописец, оказалось столь ужасным, что разгневанный Базилевс повелел изгнать сивиллу из города… После многих лет, событий, приключений та объявилась в Чурменяполисе и под именем Трепангии снискала громкую славу и боязливое преклонение сограждан.

Безымянный автор хроник писал о том, что он — единственный, кто знает подлинное имя Трепангии — Свистония! Именно так звали ее в Портфее… Далее описывались события безынтересные для меня…

Из других источников, да и неоднократно из уст Мурлыки Баюновича я слышал, что дядя его прожил долгую, благородную жизнь и угас дома в глубокой и достойной старости, окруженный домочадцами. Короче, нам бы так!

А у предсказаний Трепангии — подчеркивали все историки без исключения — существовало занятное свойство. Они исполнялись ВСЕГДА.

Итак, появились три загадки, связанные с родом Дракошкиусов. Почему Свистония тайно переменила имя? Что предсказала она Базилевсу? Сбылось ли предсказание?

Захватив с собой восстановленный лист, я отправился в прошлое. В древний Китай. Так думали все, и лишь я сам знал, что путь мой уходит вглубь на пять веков — для начала. Курс — Чурменяполис!

Не стану тратить время на исторический очерк, обычаи и пейзажи. Некогда. Суть в следующем. Трепангия была уже дряхлой старухой, потерявшей в последние годы свой чудодейственный дар, но память ее сохранилась в полном порядке. Горе свалилось на семью. Амиранта, любимая правнучка сивиллы и наследница ее сверхъестественных возможностей, тяжко болела, угасая день ото дня.

Врачи приходили в отчаяние, не находя причины недуга. Знахари скрипели зубами от бессилия, окрестные чародеи погружались в тихое помешательство…

И тут появился я — из будущего, весь в белом, вооруженный новейшими знаниями. В три дня поставил девицу на ноги. Конечно, личные качества здесь ни при чем, — добавил Печенюшкин, скромный как всегда, — помогли современные фантазильские лекарства, но немного пришлось и самому перестроить организм больной. Иначе могла бы… Ну, все хорошо, что хорошо кончается.

Старушка Трепангия пыталась отблагодарить меня своей единственной драгоценностью — золотой статуей кита в натуральную величину. «Детям! — ответил я категорически. — Детям, внукам, правнукам… Это фамильная реликвия, она не должна уходить из вашего рода». Тогда, как вы догадываетесь, разговор естественным образом перешел на семейные тайны и родовые предания. Мы долго бродили вокруг да около, и вдруг без перехода Трепангия неожиданно сказала:

«Я знаю, что вас интересует, благородный Пиччи-Нюш. Амиранта открыла мне главную цель вашего появления в Чурменяполисе. Не забывайте — она провидица. Хотя будущее ваше не кажется ей определенным до конца. В том времени, откуда вы пришли, случатся значительные события. Добро и зло схватятся насмерть, и конец схватки окутан туманом. Даже Амиранта не знает, чем все завершится…

Дни мои сочтены богами. Давно похоронен в Драконьей пещере Дракошкиус Базилевс. И хоть тайны, за которыми вы явились, не принадлежат мне, я открою их спасителю любимой правнучки. Простится мне совершенный грех или нет, выяснится уже скоро — на том свете…

Прежде всего, запомните имя той, с кем вам предстоит померяться силами. Имя зла, исчадия мрака, одной из самых страшных колдуний, рожденных когда-либо нашей планетой — Тыщенция Кувырк!..»

Черный луч, темнее тьмы, ударил, как копье, из окна в спину старухи и, пронзив насквозь, вздернул к потолку. Не успев крикнуть, она умерла мгновенно. А в следующий миг я устремился по лучу вперед, к его основанию, обратившись в стрелу света, мечтая взглянуть на неведомого противника и сразиться с ним. Последнее, что я успел совершить в жилище Трепангии — опустить бездыханное тело сивиллы на ее узкое, монашеское, застланное суровым небеленым холстом ложе.

Строго говоря, пока тело опускалось, я уже был в лесу. Недалеко за особняком прорицательницы начинались деревья — смертоносный луч шел оттуда. Лесок и сам по себе оказался страшноватый. Похоже, значительно позже меня его видел поэт, ушедший от нас рано и трагично, как многие гении.

След от тех лет, положим, остался, — Печенюшкин для убедительности постучал себя по груди. — Вот он я, перед вами. Но спасся еле-еле… Так вот, там был низкий холм в глубине леса. На нем стояла фигура — словно из абсолютной черноты. Метров шесть в высоту. Более всего она походила… на женщину с кошачьей головой… Бр-р-р! — Его передернуло от воспоминания. — Руки ее были подняты над головой, ладони сложены вместе, лодкой, из них-то и выходил луч. Что удивительно, он четко выделялся даже в ночи и пронизывал деревья насквозь.

Я спрыгнул, чуть не ударившись о ладони колдуньи, очертил вокруг нас магический цилиндр, чтоб враг не ушел, и для солидности вырос еще на пару метров выше, чем черная фигура.

— А ты как выглядел? — перебила Лиза. — Обезьянка, мальчик, рыцарь в латах, чудище скользкое из жутиков? Надо было ее покусать для начала!

— Выглядел обыкновенно, как сейчас. Рубашка вообще, по-моему, та же. Конечно, сапоги белые, брюки, шпага. Плащ перламутровый. Посланец из будущего — нельзя же ронять авторитет… Отличная мишень, — он непонятно ухмыльнулся.

— Попытался схватить — пустота. Сам сделался проницаемым. Вот тогда-то мы и обнялись. Ну и сила у нее, скажу я вам! Будто под стальной пресс попал. Да еще луч этот черный меня опутал. Боль такую я только раз в жизни испытывал. Еще будучи обычной обезьяной. Когда меня Кутайра, крокодил-колдун, челюстями ухватил…

Собрал я силы, напрягся и луч проклятый в конце концов порвал. Только хотел за Тыщенцию взяться как следует, смотрю — она сквозь стенку цилиндра просачивается, как вода в песок. Защита Печенюшкина — и та подвела. Пришлось цилиндр бесполезный разрушить, и опять мы схватились — на земле.

Боремся мы, и такое ощущение, что к нам обоим силы прибывают. Ни я не могу верх одержать, ни она. Шпагу выхватить пытаюсь — впервые не удается. Лезвие в ножнах будто заклинило…

Разозлившись, я дернул так, что чуть Землю с орбиты не сорвал. Ножны сломались, клинок засиял, как сто пожаров, но лишь на одно мгно-вение.

Колдунья превратилась в темное облако, окутавшее клинок. Я шпагой вращаю, взбалтываю тьму, как желток для омлета, она сгущается, уменьшается, уплотняется вокруг… и вдруг слышу жуткий скрежет, и облако тает.

Стою на холме один, вокруг все серо, первый солнечный луч, золотой, рассветный, пробивается сквозь чащу, а в руке у меня клинок — весь иззубренный, в дырах, точно ржавчиной обглоданный…

Вот такая встреча… — Печенюшкин поднял руки, предвосхищая вопросы друзей. — Трепангию, провидицу, воскресить не удалось. Одно небогатое утешение — ей и так считанные дни оставались… Шпагу починил. Ответов на свои вопросы не нашел. Единственная польза — Амиранта, правнучка покойной, на похоронах дала мне совет: вызвать Дракошкиуса в сон кого-то из моих друзей и растолковала, как это сделать. Расстались мы дружески, она все понимает, не в обиде… Вернулся домой, и тут второй удар — изгнание. Остальное вы знаете.

— Ты мой хороший… — Аленка, тихо подойдя сзади, ласково обняла мальчугана. — Все пройдет, не обращай внимания. Это полоса невезения. У нас в классе Гошка Клюшкин, маленький такой, взъерошенный, как щегленок, когда пять двоек подряд получит, всегда шепчет: «Непруха катит…» А потом все становится просто замечательно. Недавно ему даже четыре с минусом поставили. По труду. Так мама его заплакала и торт купила.

— А почем ты знаешь, Печенюшкин, — Федя наморщил лоб, — что супротивник у тебя там и здесь один и тот же? Может, и не с Тыщенцией Кувырк ты в Чурменяполисе схватился? Колдунья, поди ж, визитку тебе не оставляла?

— Амиранта подтвердила. — Пиччи пожал плечами. — Да и меня интуиция еще не обманывала…

— Старухе поверил бы! — заявил домовой. — Старуха врать не станет! А девки все молодые да глупые, ветер в голове. Слушай! А ежели обратно туда, в прошлое, отправиться, к Трепотне твоей, то бишь к Трепангии? Лет на пяток пораньше.

— Объясняю специально для правителей, упрощенно… — Печенюшкин скептически покосился на Федю. — Первое: один раз я обжегся, больше не хочу гибели пророчицы раньше указанного срока. Второе: не спаси я правнучку, никто бы мне и слова не сказал. А кроме этой, других трудных ситуаций в жизни Трепангии летописи не сохранили. И третье, теперь, когда есть весточка от Дракошкиуса, путь наш вполне определен.

— Пиччи, — заинтересовалась Лиза. — Вот если б не нужна была тебе разгадка этих тайн, спас бы ты Амиранту?

— Конечно, да! — удивился мальчик. — Причем в назначенный день и миг. Судьба умнее нас. В тех же самых летописях еще РАНЬШЕ описано было чудесное исцеление юной прорицательницы, и Я САМ ЕГО ЧИТАЛ, прежде чем отправиться в прошлое, а до меня читала куча разных историков и краеведов. От судьбы не уйдешь ни в Феервилле, ни в Самарре… А потому давайте собираться.

— У нас все с собой, собирать нечего. — Лиза вскочила на ноги. — Можно только самый-самый распоследний вопрос? Что если мы приедем, а там нас Тыщенция Кувырк уже поджидает и — ам! — загрызает, а потом тщательно с удовольствием переваривает?

Печенюшкин оживился.

— Очень даже возможно! — заверил он Лизу. — Но если я отправлюсь туда, а вас здесь оставлю, еще вероятней, что она сожрет нас по очереди. И начнет с вас, беззащитных, или возьмет заложницами, чтобы вить из меня веревки. Потому и отправляемся вместе. Сами виноваты, сестрички, нечего было рваться в Фантазилью без спроса! Лучше помогите-ка мне, все дружно.

— Давай, командуй! — Федя засучил рукава. — Мы народ мастеровой, ко всему способный. Чувствую, строить ты вознамерился, вот только что — в толк не возьму?

— Замечательная машина будет! — объявил Печенюшкин. — Пока сами не увидите — и не поверите. Называется — блиномет!

Алена заинтересовалась невероятно.

— Блиномет! — завопила она. — Давайте быстро-быстро строить! Я СТРАШНО люблю блины. Один раз из-за них даже «Спокойнной ночи, малыши» пропустила.

Лиза неудержимо расхохоталась, долго не могла остановиться, пыталась начать что-то рассказывать и вновь заливалась смехом.

— Аленка еще совсем маленькая была, — справилась она наконец с собой. — Ходить не умела, говорить почти не умела. А перед «Малышами» всегда музыкальная заставка идет, помните? «Спят уста-лые иг-руш-ки…» Алену порой и не слышно было. Возится тихо в детской или на кухне, не знаем где. Но раздалась музыка — доносится: шлеп-шлеп, шлеп-шлеп. Выползает из коридора к телевизору, ладошки вечно липкие, чпокает об линолеум, головенку задирает и верещит радостно.

— Ты про это смеялась? — удивилась младшая. — А я думала — про блины.

— Ну вот, — продолжала Лиза. — А потом, попозже, ей уже года три исполнилось, случай был. Мама блины пекла и, поскольку дело долгое, малость не рассчитала, как раз к восьми закончила и нас за стол зовет. Аромат из кухни — оттаскивай! А из гостиной — музычка: «Спят уста-лые иг-руш-ки, книжки спят…» Как Алена заметалась в коридоре — вы бы видели! На лице отчаянье — туда-сюда, туда-сюда! Слева звук, справа запах. Наконец заорала отчаянно: — Пьяпущу «малышей»!! — и пулей на кухню к блинам… Папа от хохота даже меньше съел, чем обычно…

— Вечно ты меня вышучиваешь, Лизочкина, — обиделась Аленка. — Мы, между прочим, время теряем. Пиччи, с чего начинать? Вся эта куча для блиномета, и пакля тоже? Ей что, сковородки чистят?

— Построим — все узнаешь, — обнадежил Печенюшкин. — А сейчас все вместе беремся вон за ту железяку. Ну-ка, потащили!.

Спустя час с небольшим, когда Пиччи объявил, что работа закончена, Лиза отошла в сторонку, с сомнением разглядывая получившееся сооружение. Оно не было похоже вообще ни на что. В полном соответствии с указаниями хозяина кучу собранных принадлежностей сложили холмиком и полили жидким цементным тестом. Обрывки и обрезки, схваченные подсохшим раствором намертво, торчали там и сям, придавая постройке вид неприятный и даже раздражающий.

Алена, присоединившаяся к сестре, таращила глаза на холмик с нехорошими подозрениями. Федя даже вскарабкался на плечи бронзовой бабы-яги, чтобы разглядеть сооружение сверху.

— Непруха катит! — с сожалением произнес домовой полюбившуюся фразу. — Не переживай, брат Печенюшкин. Бывает, и впрямь все из рук валится. Значит, не стезя. В другой раз получится. Может, мне за ковром-самолетом смотаться, что гномы-повременщики ткали?..

— Да, — рассеянно кивнул Пиччи, — следующую модель будем парафинить. Пожалуй, для данной конструкции жидкий парафин эффективнее алебастра. Разумеется, с нафталинными добавками… Как вы сказали, Федор Пафнутьевич?! — встрепенулся он. — В другой раз получится? Зачем же?! И сейчас все отлично! Цемент застыл? Раз, два, три!..

Он хлопнул в ладоши, холм осел, вытянулся и приподнялся, вытолкнув колеса на гусеницах… Через несколько секунд перед героями предстало нечто, похожее на длинноватый, как такса, танк с плоской крышей и застекленным окошечком над каждым колесом. Труба, привнесенная конструктором в последнюю очередь, гордо и воинственно торчала впереди.

— Я назвал его БПР! — объяснил довольный мальчуган. — Блиномет Печенюшкина Революционный. Нравится?

— Видуха солидная, — одобрила Лиза. — А почему революционный?

— Ну, по-моему, в производстве блинов эта машина произведет революцию.

— Основательная штуковина, — признал Федя. — Только шибко на танк похожа. Так и замыслено?

— Всякая революция, — процитировал Пиччи на память, — лишь в том случае чего-то стоит, если умеет защищаться. Но это боевой режим. Есть еще два.

Мальчик провернул трубу на пол-оборота, танк загудел, оплывая, как желе на солнце, дрожание воздуха возникло вокруг него, мешая рассмотреть очертания.

— Режим второй, — улыбнулся Печенюшкин. — БПР(м) — блиномет маскировочный. Прошу ознакомиться.

Перед героями возвышался пестрый домик на колесах с острой двускатной крышей. Из одного ската косо торчала труба. Стены были обиты разноцветными обрезками жести, крышу обтягивали куски старых, написанных маслом картин, надежно защищая от дождя. В застекленных оконцах виднелись ситцевые веселенькие занавесочки. Больше всего дом напоминал фургончик бедных бродячих артистов.

— Это мне больше нравится, — обрадовалась Лиза. — Он сам едет?

— Никтошка не войдет, — огорчилась Алена. — Даже безвоздушный он по площади как весь домик. В твоей прихожей здоровенной еле поместился.

— Обманул… — добродушно ворчал Печенюшкин, обходя вокруг блиномет маскировочный. — К монументальности тяготеет. На самом-то деле может сократиться и до кошачьих размеров. И даже самонадуться при этом.

— Я есть хочу! — вспомнила успокоенная Аленка. — Все стройки да разговоры, разговоры да превращения… А где же блины? Я со сметанкой люблю! Сметану он тоже мечет? Из окна?

— Обеденная пауза! — протяжно вскричал хозяин, подражая назойливому усачу с телеэкрана. — Она же — презентация блиномета. Прошу запомнить ключевую фразу: «Угости, родименький!»

Дом содрогнулся, ласковое урчание послышалось в трубе, из нее вылетел светлый ком, размером с футбольный мяч, и плюхнулся на площадку к ногам героев.

— Первый блин? — предположила Лиза.

Алена, открывшая было рот с целью плача, тут же успокоенно закрыла его — ненадолго. Ком распался на пять частей, и те разворачивались сами в обеденный стол со стульями. Цветастая скатерть покрыла стол, на ней возник кипящий самовар, пузатый расписной заварочный чайник, тарелки, чашки, ложки, блюдца, сахарница и глубокие плошки с заманчиво пахнущим содержимым.

— Садитесь же, — тормошил друзей Печенюшкин. — Блинам не след остывать, так, Федор Пафнутьич?! Девчонки, чай разливайте! Берите — сметану, масло, икру, варенье…

Как только все застыли в готовности, из трубы прямо на тарелки посыпались пухлые, румяные поджаристые блины. Аленка с завистью посмотрела на Федю — у него стопка оказалась не в пример больше, но тут же принялась за еду и забыла обо всем…

Пищи хватило в аккурат, подчищая тарелку, Лиза поняла, что съесть больше просто не в состоянии. Аленка, Пиччи и Федя заканчивали со своими порциями, лица их также светились полным довольством.

— Спасибо большое! — Лиза встала из-за стола. — Странно, наелась, как бегемот, а тяжести нет. Бодрость и веселье в организме. Готова посуду вымыть!

— Нет нужды, — благодушно ответил хозяин. — Посуда разовая, как и все остальное. Даже стол со стульями. Все сыты? Подъем! Запомните вторую ключевую фразу: «ОЧЕНЬ ВКУСНО, СПАСИБО ЗА УГОЩЕНИЕ!»

Едва Печенюшкин договорил, как обеденные принадлежности мгновенно пропали. Последней исчезла скатерть, но перед этим повисла в воздухе, как простыня на веревке, и на ней во всю длину проступила надпись: «НА ЗДОРОВЬЕ! СТРАШНО РАД! ВАШ БЛИНОМЕТ».

— А если добавки захочется? — практичная Аленка нарушила довольное молчание. — Или новый гость появится во время обеда? Есть еще волшебные слова?

— Тут и запоминать не надо, — успокоил Пиччи. — Все произвольно. Просто попросить от души. Отказа не будет.

— Действительно, революционное изобретение! — Лиза погладила угол домика. — Слушай, а какой третий режим?

— Блиномет складной! БПР(с). Здесь до трубы не всякий дотянется, поэтому крутим на пол-оборота среднее колесо. Оп-ля!.. — Дрожание воздуха повторилось, стихло, и перед изумленными зрителями посередине пустой площадки предстал… портфель.

Плоский кожаный чемоданчик с цифровыми замками вполне подошел бы респектабельному бизнесмену. Между креплениями ручки была вделана узкая пластинка из полированного золота с выбитыми на ней буквами БПР(с). Нетерпеливая Лиза подбежала и схватила портфель.

— Так вот зачем кожа! — догадалась она. — Как он работает, не пойму? Что-то не могу открыть!

— Правильно, — согласился Печенюшкин. — И не надо. Он так же, как и домик, с голоса работает. Сам распахнется, когда потребуется. Левое среднее колесико провернуть наполовину — обратится в танк, правое среднее — в домик.

— А когда есть захочется?

— Тогда и откроется, если правильно попросить. Запомнили ключевые фразы? Молодцы!

— Прямо барин! — Федя важно прошелся с чемоданчиком в руке. — Эх, еще бы пинжак о двух бортах, да штиблеты-лодочки!.. Даже на стихи потянуло:

— Нельзя говорить «портфель»! — возмутилась Лиза. — Ударение не то.

Вот так правильней. Кстати, Пиччи, а как надо произносить — «Портфей» или «Портфей»?

— Из-за этого когда-то была война, — прищурился Печенюшкин. — Я же теперь заправский историк-архивист, почти год рылся в старых летописях. В спорах о простом ударении — в начале слова его ставить или в конце — целый город разделился на два лагеря, начальников и конечников. И, хоть конечников было больше, естественно, победили начальники. Оказалось, что вся власть в руках именно у них.

Но конечники не сдались. Они просто переменили тактику, постепенно выводя своих детей в еще большее начальство. Те узаконили вопрос об ударении специальным указом. Так что правильно все-таки говорить «Портфей».

— Спорить не стану… — Федя любовно отер рукавом гладкую пластинку. — Лучше скажи, как отправимся: в домике, на танке али с портфелем?

— Я бы предложил домик, — задумчиво произнес Пиччи. — Впряжем в него Никтошку, изобразим бродячую труппу… Звездочеты, клоуны, поэты… Так легче будет попасть во дворец Базилевса. Кстати, Лампусик поет, как ангел… Федор Пафнутьич, конечно, хозяин. Строгий, но справедливый. Будет иногда поколачивать нас палкой в воспитательных целях… В общем, легенда просматривается.

— Можно, — согласился домовой. — А лучше — мы все семья, а Никтошка и Лампусик — домашняя живность. Что ж тут необычного — простое хозяйство: бабочка да слон.

— Решим по дороге, — Печенюшкин жестом успокоил сестер, готовых протестовать. — Не могу вспомнить: блиномет я сначала придумал, а потом решил вмонтировать в него машину времени или наоборот. Собственно, теперь неважно. — Он осторожно забрал у Феди чемоданчик и повернул среднее правое колесико. — Осмотрите домик как следует, сестренки. Привыкайте к нему. Кто знает, на сколько времени он станет нашим постоянным жилищем?..

 

Глава третья

«НАЙДЕННАЯ В КАПУСТЕ»

Балаганчик-блиномет предназначался для уличных представлений. Он мог бы еще пройти в широченные двери замка Базилевса, но протащить домик по лестнице на второй этаж казалось делом невыполнимым. Превращать же фургончик в портфель на глазах у челяди, пялившейся на артистов во все глаза под предлогом помощи, Печенюшкину не хотелось.

Как всегда помогла смекалка. Домик, вместе с впряженным в него Никтошкой, водрузили прямо во дворе на огромный гобелен-самолет. Без усилий поднявшись вверх, точно мощный грузовой лифт, гобелен вплыл в распахнутое окно театрального зала и опустил фургон в глубине его на площадку сцены.

Дружелюбно переговариваясь, Федя с Печенюшкиным устанавливали декорации.

— Что ж ты, Федор Пафнутьич, мне плаху с топором на ногу уронил? — мягко спросил Пиччи. — Если не трудно, больше так не делай.

— Понял, не дурак! — с готовностью ответил домовой. — Волнуюсь перед премьерой, бенефис твою разъешь! Сердце колотится, ровно у молодого. Третье представление, пьеску еще не обкатали. Вчерась на рынке, помнишь, что я сказанул? Вместо слов: «…твою благородную мать!..»

— Помню, — улыбнулся Печенюшкин. — На рынке еще сошло, там публика простая. Но так тоже, пожалуйста, больше не делай…

Заканчивалась вторая неделя пребывания друзей в прошлом. Шумный веселый Портфей, столица одной из фантазильских провинций, принял новую труппу бродячих артистов с безмятежным радушием. Пестрому домику без труда нашлось место на площадке за рыночными строениями, там гнездились десятки похожих фургонов. Шпагоглотатели, менестрели, заклинатели змей, сказители, гадалки, мелкие фокусники-чародеи, жонглеры говорящими рыбами, борцы, дрессировщики, акробаты, бородатые младенцы и крылатые русалки — кто только не населял их.

«Труппа Теодоро» — так назвали себя гости из будущего — немедленно почувствовала жесткую конкуренцию со стороны коллег. Шарманщики, обезьянки, дрессированные слоны и летающие человечки публику не удивляли. Девочки, с которыми Пиччи в дороге серьезно занимался пением, актерским мастерством и основами магических превращений, выглядели на подмостках достойно, но пресновато. Несколько представлений, данных в первые три дня, собирали по жалкой кучке пресыщенных зевак, расходившихся восвояси еще до конца программы. Для того, чтобы завоевать Портфей, прежде всего требовалась идея.

Генератором идеи оказалась Лиза. Видимо, это закономерно. Лишь она представляла в одном лице романтика, аналитика и литератора. Быстро изучив рынок городских развлечений, девочка в четыре бессонных ночи создала пьесу «Найденная в капусте». Мелодрама в трех действиях содержала большинство беспроигрышных штампов, изобретенных мировой драматургией за всю ее историю. Кроме того, сочинение Лизы изобиловало, по ее же выражению, «крутыми наворотами и сопливым криком».

Честно говоря, втайне она немножко гордилась собой. Пусть пьеса была сшита на живую нитку, но, вопреки уйме накладок и несуразностей, а возможно, и благодаря им, могла иметь прочный успех у зрителей.

Несомненно, драматургическую ткань изрядно укрепили тактичные и ненавязчивые поправки Печенюшкина. Он вроде бы увлеченно хвалил Лизу, но после каждого отзыва та немедленно садилась за исправления, обнаружив в рукописи недостатки, пропущенные ранее…

На исходе первой недели жизни в городе пьеса была закончена, выправлена, прочитана труппе, встречена овациями и единодушно принята к постановке.

Чудеса в Фантазилье, как уже отмечалось, дело обыденное. Труппа Теодоро, работая без устали, сделала спектакль за трое суток, включая декорации и костюмы.

То, что девочки, Пиччи и Федя играли по нескольку ролей, неудивительно. Такое часто бывает и в нормальных театрах. Но вот изображать сразу двух или трех персонажей земной артист может только в кино.

С этой трудностью справился Печенюшкин. Система волшебных зеркал, предложенная им, открыла перед исполнителями неограниченные возможности. Массовые же сцены он рисовал прямо на холсте, и народ, мастерски выписанный на полотнах, в нужные моменты двигался, пел, танцевал, негодовал и радовался…

Афиши, расклеенные в городе, собрали на первое же представление под открытым небом несколько сотен зрителей. Все актеры, кроме Пиччи, проглотили по волшебной таблетке бесстрашия. Балаганчик вырос, передняя стена его поползла вверх, оказавшись занавесом. Из-за кулис показался Никтошка, вяло переставлявший ноги, на нем, обхватив старую шарманку, понуро восседал Федя. К спине домового была привязана заплатанная торба, из нее торчали плечи и голова Лизы, выглядевшей ребенком лет трех. Действие началось.

Вместе с друзьями Лиза надеялась на удачу, но такого обвала эмоций от публики даже не ожидала. Бесхитростные жители Портфея стонали и плакали, хохотали и вскрикивали, рукоплескали любой удачной фразе, а после каждого действия нескончаемо вызывали актеров на поклоны, неистово отбивая ладони.

Спектакль закончился полным триумфом. Измочаленных артистов, даже Никтошку, не выглядевшего легким, зрители подхватили на руки и торжественно обнесли вдоль рыночной площади, совершив круг почета…

Неверно было бы сказать, что наутро труппа Теодоро проснулась знаменитой. Уснуть не смог никто. Каждый участник сочиненного Лизой действа вновь и вновь переживал представление. Ночь прошла в нервных восторженных разборках, Никтошка всплакнул, говоря об искусстве, а Лиза твердила, что все дело в режиссере, затыкая уши от похвал, хотя навязчивые мыслишки о собственной гениальности уже начинали крутиться в ее взбаламученной голове.

Утром балаганчик обступила толпа поклонников и посланцев именитых обитателей города с просьбами о домашних спектаклях. Федя и Пиччи принимали визитеров по очереди и вели учет заказам, давая не вполне определенные обещания. В крохотную выгородку внутри фургона, где велись переговоры, улыбчивый китаец по имени Тюнь-Пунь зашел восемьдесят третьим…

После ухода гостя несколько минут Печенюшкин просидел один, вежливо попросив чуть-чуть обождать очередного посетителя.

Китаец отрекомендовался помощником и другом Дракошкиуса Базилевса, знаменитого в недавнем прошлом государственного мужа и полководца, ныне одряхлевшего и ушедшего на покой. Он передал просьбу: сыграть представление в замке Базилевса, поскольку тот в силу старческих немощей не покидает собственный дом.

Свершилось то, чего и добивались друзья. Приглашение к дяде получено. Пиччи поблагодарил Тюнь-Пуня за оказанную честь, посетовал, что очередность спектаклей придется, вероятно, определять жеребьевкой, и обещал к вечеру прислать точный ответ.

Но вот что было загадочным! Китайца, необыкновенно приветливого внешне, Печенюшкину абсолютно не удалось мысленно «прощупать». Под смуглой кожей гостя скрывалась непреодолимая и неосязаемая броня. Это означало, что встреча с Базилевсом, возможно, чревата сюрпризами…

Перед вечерним представлением на площади, вторым по счету, Федя сделал объявление от лица труппы. Он пообещал играть пьесу на рынке через день по два раза — утром и вечером. Свободные же числа будут посвящены частным приглашениям. Первый по жребию визит — во дворец почтенного Дракошкиуса Базилевса — состоится завтра.

Делая на сцене последние приготовления, артисты иной раз осторожно и незаметно выглядывали из-за кулис.

Дракошкиус-дядя, занимавший персональное гигантское кресло в первом ряду, выглядел необычайно представительным. Черный, пушистый, с двумя величественными седыми головами, он сразу привлекал внимание. Головы казались сперва неотличимыми, но у одной не хватало трети левого уха и на носу сидели золотые очки. На левой шее дракона висела тяжелая цепь с непонятным орденом. Другую шею, ту, что подпирала голову без очков, украшал пышный бант в зеленый горох, повязанный с небрежной элегантностью.

Вокруг него и сзади на возвышении сидели обитатели замка и их соседи, представлявшиеся взволнованным актерам единой нестройно шевелящейся массой. Тюнь-Пунь находился справа от Базилевса.

На первые картины спектакля домашняя публика реагировала более сдержанно, нежели уличная.

Сюжет меж тем развивался как положено. Молодая красавица актриса убежала с богатым вельможей в неизвестность, оставив без средств к существованию мужа — шарманщика Теодоро, дочку — малолетнюю Элизу и домашнее животное — слона Никтошку.

Сердце шарманщика разбито. Жестокие слушатели отказывают в подаянии. Слон голодает. Детские болезни беспощадно треплют младенца Элизу. Близится зима.

Речитатив Теодоро-Феди, решившегося на кражу капусты с общественного поля, вышиб у зрителей первую слезу…

Ночь. Поле. Луна. Нагруженный кочанами Теодоро находит в капусте грудного ребенка, завернутого в теплое бархатное одеяльце. Добрый шарманщик приносит найденыша домой в жалкую неотапливаемую лачугу.

Дома Теодоро варит капустный суп на воде, параллельно изучая находку. В пеленках девочки-подкидыша он обнаруживает сверток с десятком золотых и записку. «Бог не даст пропасть моей обожаемой малютке Элен. Ангел-хранитель должен заботиться о ней. Верю, любимая дочь, с тобою мы встретимся вновь. Мама».

На шейке Элен, втягивающей крошечным носиком аромат капустного супа, висит драгоценный медальон на цепочке с портретом прекрасной дамы. Девочка смеется и тянет ручки к шарманщику. «Я воспитаю ее как родную дочь!» — дает Теодоро суровую клятву. Занавес опускается.

Между первым и вторым действиями пьесы, как стало ясно зрителям немедленно после антракта, прошло шестнадцать лет.

Постаревший Теодоро ведет привычный образ жизни. Шарманка. Дворы. Города. Годы. Две его дочери вопреки гримасам судьбы выросли в красавиц. Существование на грани нищеты придает девушкам стройность и одухотворенность. Никтошка ест молодые деревца, ему прожить легче. Иногда, заполняя паузы, вверху сцены порхает мелкий блондин с крылышками. Это ангел-хранитель младшей дочки Элен. «Рад бы помочь, да не могу, сам голодаю» — таков смысл его куплетов.

Брюнетка Элиза девятнадцати лет мечтает стать актрисой. За ней, тайком от отца, ухаживает фат и вертопрах Хиплио. Нехороший ухажер (Печенюшкин в этой роли оказался неузнаваем и блестящ) склоняет Элизу к бегству из родного дома. Хиплио соблазняет девушку в стихах, восклицая о тайном венчании, богатых родителях, открытии собственного театра и блестящей карьере в столице. На самом деле Хиплио охотится за шарманкой. Цыганка нагадала ему, что там спрятаны сокровища. Теодоро с шарманкой не расстается, на ночь привязывает к ноге.

Соблазнитель Элизы действительно отпрыск богатого и знатного рода. Однако родители, недовольные как размерами, так и статьями его расходов, перестали давать деньги сыну. Хиплио надеется разбогатеть с помощью шарманки, но незаметно для себя влюбляется в Элизу…

Блондинка Элен шестнадцати лет чиста, нежна и принципиальна. (Печенюшкин сделал придирчивой Алене восемь париков, семь из которых она отвергла). Ею пленяется благородный разбойник по имени Зерро Гут. Дарит ценности. Их гордая Элен не берет, требуя раздать нищим, а самого Зерро, который, в сущности, добрый малый, уговаривает расстаться с преступным настоящим. Разбойник отказывается, ссылаясь на роковые обстоятельства. (В этой роли Печенюшкин оказался блестящ, но узнаваем).

Тем временем благородного отца Теодоро разбивает паралич обеих ног. Ангел-хранитель таскает по ночам пчел из улья и прикладывает к ступням шарманщика. Это дает некоторое облегчение, но пчелы часто кусают и ангела. В результате тот надолго выходит из строя.

Под конец действия Теодоро, сопровождаемый кредиторами и стражниками, на костылях уходит в долговую тюрьму. Шарманку, как единственное средство к существованию, он передает дочерям. Элен швыряет в лицо разбойнику очередное неправедное золото. Ослепленная посулами Элиза готова бежать с Хиплио и шарманкой. Ангел-хранитель валяется трупом. Соблазнитель безответственно уверяет Элизу, что, обвенчавшись и показавшись его богатым родителям, они будут прощены и обеспечат Элен с Теодоро. Следует побег с шарманкой. Опухший от укусов ангел-хранитель открывает глаза принципиальной красавице Элен. Занавес.

Лиза сама видела, как во время ее патетических монологов растроганный Базилевс сморкался в платки. Сцена прощания Теодоро с дочерьми заставила четыре слезинки скатиться в седую шерсть из зеленых глаз дракона.

Тюнь-Пунь реагировал под стать остальной публике, но сдержанней. Во время рукоплесканий он вежливо сближал ладони. Когда старушки в зале рыдали, изображал на лице уныние и скорбь. Неудержимое бахвальство Хиплио-Печенюшкина вызывало у зрителей хохот — китаец лишь слегка улыбался.

Пиччи, находился ли он на сцене или за кулисами, больше всего думал об одном: главный спектакль еще предстоит играть — за ужином у Базилевса.

Действие третье началось с показа тюремной камеры. Теодоро, посаженный без права свиданий, испытывает небывалые душевные муки, размышляя вслух о будущем дочерей. Тем не менее физически он крепнет. Скудный паек заключенного — изобилие для шарманщика с усохшим желудком.

Положение несчастной Элен значительно хуже. Предательство сестры, потеря шарманки, привлечение отца к уголовной ответственности, страх за участь разбойника и слона — неужели согнутся девичьи плечи под этой чудовищной ношей?

Зерро Гут тут как тут — трясет под окном бриллиантами.

Под стук пересыпающихся камней чахнет от голода Элен.

Ангел-хранитель сидит на трубе, прислушиваясь к жалобам своего отравленного организма.

И никаких вестей от сбежавшей Элизы…

Больше всего потрясала воображение публики сцена голодных мук Алены, то есть нежной красавицы Элен. Алена не плакала, не кричала, не произносила, заламывая руки, нудных горестных речей. Сидя за столом, молча, она смотрела на пустую тарелку, потом — в зрительный зал.

Обычно после этого долгого взгляда приходилось делать краткий перерыв. Зрители меняли носовые платки, приходя в себя от истерических рыданий. Печенюшкин с Федей, пригасив огни, очищали подмостки от фруктов, лепешек и кусков колбасы, градом сыпавшихся к ногам героини.

На этот раз все обошлось спокойней, лишь полустон-полуплач волной прокатился по залу, да подозрительно затрясся впечатлительный Дракошкиус Базилевс, обхватив морды лапами. Постепенно накаляясь, действие продолжалось.

Родители малодостойного Хиплио получают письмо от сына с известием о венчании. Герцог не намерен пускать отпрыска на порог, но герцогиня тайком от мужа решает все же под чужим именем увидеться с молодой.

Благородный разбойник Зерро Гут, переодевшись купцом с Востока, за большие деньги покупает слона. Всю сумму Никтошка передает своей хозяйке Элен. Слезы, объятия, трогательное расставание. Элен спешит в тюрьму с провизией, подкупает стражу, кормит отца, плачет, но внезапно в камеру врывается начальник тюрьмы.

Корыстный негодяй отбирает продукты, остатки денег и заточает хрупкую Элен в соседнюю камеру. Ангел-хранитель произносит гневный монолог о нравах. Зерро Гут готовит налет на тюрьму.

Герцогиня приходит к невестке Элизе, представившись собственной посланницей. Та в отсутствие мужа обнимает шарманку, которую Хиплио не решается потрошить, как вещь, дорогую для любимой. Страстный диалог двух гордых, но любящих женщин. Непонимание. Взаимные угрозы. В доказательство чистоты своих помыслов Элиза целует медальон на цепочке — талисман, подаренный ей к совершеннолетию сестрой Элен. «Откуда это?!!» — от крика герцогини сотрясаются стены. Элиза объясняет.

По ходу бешеной вспышки страстей даже самым тупым зрителям становится понятно, что Элен — дочь герцогини и младшая сестра Хиплио. Некогда, спасаясь с крохотной дочуркой от зловещих бандитов, герцогине пришлось оставить младенца на капустном поле, дабы тот избежал более страшной участи. Все поиски, предпринятые супругами впоследствии, результатов не дали. Горюя о пропавшей дочери, муж с женой запустили воспитание сына. Участь их незавидна, но Бог посылает грешникам очищение. Обнявшись, Элиза и герцогиня торопятся к Элен.

Благородный разбойник со своими друзьями проникает в тюрьму. Охрана связана, узники свободны. Они удирают по крышам, железо лязгает, трещит черепица, но к стражникам приходит подкрепление, и Зерро Гут, прикрывая товарищей, попадает в лапы закона. Суд короток, расправа неизбежна. Завтра казнь.

Сбежавшие Теодоро, Элен и жалкий ангел-хранитель, присоединившийся к ним на крыше, спасаясь от погони, проникают по трубе в роскошный гостиничный номер. Номер не занят. Прячутся до утра в шкафу и под диваном, привычно голодая. Слышат, как герольды разъезжают по улицам, объявляя о предстоящей казни Зерро. Под утро Теодоро и ангела смаривает тревожный сон. Элен, приняв решение перед рассветом, тенью выскальзывает из гостиницы.

Элиза, Хиплио и его родители разыскивают своих. Карета застревает на городской площади, где перед казнью собралась тьма народа — ни пройти, ни проехать. Вынуждены пережидать. Зерро Гут, опутанный веревками, романтически красивый, поднимается на помост.

В гостиничный номер входит величавая дама средних лет. Лакеи, втащив сундуки, кофры и саквояжи, исчезают. Осматривая апартаменты, дама — вдовая маркиза — обнаруживает спящих Теодоро и ангела. Забытое лицо склоняется над шарманщиком, выплывающим из сна. «Ты ли это?..» — бормочет он, не веря. «Ты ли это?..» — вторит она. Последующий диалог объясняет недогадливым, что Теодоро встретился со своей сбежавшей женой, матерью Элизы.

Маркиза кратко сообщает о себе. Жизнь прошла, а счастья нету. Муж-маркиз умер. Любимый сын сбежал, узнав о недостойном поведении мамы в первом браке. Скитания. Раскаяния. Ветер невзгод. Поиски брошенной дочери, первого мужа, которого не переставала любить, и сына, пошедшего в разбойники.

«Где шарманка?» — вопрошает Теодоро решительная маркиза. «Твоя же дочь и сперла.» — «Как ты воспитал ее, негодяй!» — «Сама такая! Я старался. Мы голодали». — «Я же написала, уходя — сломай шарманку! Там были алмазы, дурень! Бабушкино наследство!» — «Откуда же я знал! Шарманка — кусок хлеба!» — «Ты никогда не слушал меня!..»

После рассказа Теодоро о мытарствах семьи изрядно достается от маркизы и ангелу-хранителю. «Я маленький и больной…» — оправдывается тот. В ходе дальнейших объяснений даже маркиза понимает, что преступник, чья казнь вот-вот произойдет, ее сын и брат Элизы. Вся компания бежит на площадь, стараясь попутно разыскать Элен.

Зерро Гут с достоинством кланяется народу и отдает себя в руки палача. «Остановитесь!» — звенит над площадью девичий голос. Прекрасная, растрепанная Элен с сияющей на солнце головой взбегает на помост. Перед напором ее чистоты бессильна даже стража.

«Я объявляю себя невестой этого юноши! — восклицает Элен, приникая к разбойнику. — По законам страны приговоренный свободен, если чистая девушка готова стать его женой!»

Общее замешательство, восторг толпы, к помосту пробиваются остальные герои. Герцог прижимает к сердцу обретенную дочь, обнимает новоявленного зятя с преступным прошлым. «Я новый наместник этого края, — доходчиво объясняет он слугам закона. — Вот грамота короля! Милую всех!» Толпа беснуется от удовольствия, гремит за сценой невидимый оркестр. Бурное всеобщее торжество и две свадьбы в финале. Шарманку решено не ломать — пригодится следующим поколениям. Конец.

Хлебосольство Базилевса подавляло. Десятки блюд за ужином были в диковинку Алене с Лизой, некоторые вызывали опасение, иные — оторопь. Всезнайка Печенюшкин, сидевший между девочками, быстро перечислял исходные продукты, когда лакей с очередной тарелкой почтительно склонялся около одной или другой из сестер. Изумительно красивый паштет из дождевых червей, копченые каракатицы, запеченная ящерица в соусе из чернильных орешков и кардамона, морские свинки под маринадом…

— ЭТО плавает?.. — осторожно спросила Лиза, еще не утолившая даже первый голод.

— Нет… — Пиччи скосил глаза на фарфоровое блюдо в руках официанта.

— Ползает?

— Нет, нет, что ты…

— Прыгает? Скачет?

— Да нет же!..

— Летает? Насекомое?..

— Бог с тобой! Это как раз можно есть. Довольно вкусно. Молодые ростки баобаба с белыми грибами и печенью индюшки. Соус типа майонеза.

— Потянет… — Лиза позволила наложить себе полную тарелку. — М-м-м… Объеденье! Попробуй, Ленка! Слушайте, есть здесь что-нибудь, кроме вина? Крем-сода с ананасным соком? Вон в тот самый большой бокал, пожалуйста!

Федя уминал все с равным аппетитом. Лампусик, сидящий прямо на столе в миниатюрном креслице перед отдельным крохотным столиком, отщипывал крошки пирога с целиком запеченной в нем фаршированной колибри. Печенюшкин ел то, что и сестренки. Возможно, ради компании.

После ужина общество перешло в гостиную, где подавали мороженое и фрукты. Беседа, завязавшаяся за столом, разбилась здесь на отдельные ручейки, обтекавшие несколько групп диванов и кресел.

Пиччи бродил по залу с вазочкой орехового пломбира в шоколадном сиропе, приостанавливаясь то тут, то там. Внезапно чья-то ладонь легла на его плечо. Мальчуган обернулся. Рядом с ним стоял Тюнь-Пунь, улыбаясь по обыкновению.

— Если господин артист не возражает, я был бы счастлив показать ему замок. Зимний сад, верхние галереи, домашний музей, сторожевую башню. У нас собрано немало чудес и из верхнего и из нашего здешнего мира. Я чувствую в вас незаурядное образование — полагаю, ученому гостю будет любопытно…

Печенюшкин оглядел гостиную. Сестры Зайкины примостились на коленях у Базилевса. Лиза тараторила, делясь секретами творческой кухни, Алена играла массивной цепью дракона, походившего на доброго дедушку всех котов мира. Федя среди островка старых дам чувствовал себя как рыба в воде, излагая систему перевоплощения Станиславского. Авторство системы домовой приписывал себе. Лампусик, беззаботно порхая среди цветов апельсинового дерева, росшего из огромной кадки, за ничтожную долю мгновения обменялся с Пиччи понимающим взглядом. В жизни эльф был неизмеримо надежней, чем в той незавидной роли, что отвела ему Лиза в своей первой пьесе.

— Море моей признательности смыкается с океаном вашей любезности, — учтиво поклонился Печенюшкин. — Хозяйское же радушие стирает границу меж ними. Я с величайшей охотой следую за вами…

— …О, я был бы в отчаянии, доведись мне огорчить вас, — неторопливо, чуть нараспев, уверял китаец, — но все же, по моему недостойному разумению, ваза, так восхитившая нашего гостя в музее, принадлежит закату эпохи Хань, но никак не раннему Троецарствию.

— Не смею спорить с истинным знатоком древности… — Пиччи выглянул вниз из окошечка башни. — Да, высоковато. Примерно девяносто два метра и тридцать семь сантиметров до земли. Точнее, до камней. Конечно, сейчас темно, но, по-моему, площадка вымощена фант-фаронским гранитом? Отсюда неприятно падать.

— На сей раз вы совершенно точны. — Тюнь-Пунь прямо-таки расцвел. — И в разновидности камня и в расстоянии. Не сомневаюсь, что вы бы могли упомянуть и миллиметры. Итак, хватит играть, господин артист. Упасть вниз было бы действительно неприятно. И вам и мне. Объясните, чем приглянулся наш замок «труппе Теодоро»?

— Слова любезного проводника расцвечены иронией, — Печенюшкин осторожно забавлялся, словно бы пробуя ногой холодную воду, перед тем как резко нырнуть на дно. — Почему «труппа Теодоро» произнесено с издевкой?

— Божественный огонь! — В лице китайца, впервые сбросившего улыбку, обнаружилось нечто тигриное. — Нет, не так! Скорее, дьявольский. Ваша ремесленная пьеса просто пылает им. Бродячие лицедеи с горсткой волшебных знаний неспособны на это. А постановочные эффекты?! Магия ТАКОГО уровня доступна в Фантазилье единицам.

— Ну… Мы…. Учились понемногу… — Пиччи развел руками. — Вот и это…. доучились… Способные, видно.

— Базилевс доверчив и стар, — с горечью произнес Тюнь-Пунь. — Зоркость изменяет ему в последнее время. А публика, как известно, дура. Тем более наша, провинциальная. Вас будут носить на руках, не задумываясь об источнике пламени… Разговор мог бы пойти иначе, но вы смеетесь надо мной.

— Ни в коем случае! — возмутился Печенюшкин. — Всего лишь дразню!

— Завидная самоуверенность… — китаец отступил на шаг. — Считайте, что я рассердился, любезный артист. Конечно, мне не сравниться с Базилевсом в его лучшие годы, но сил обуздать нахала хватит.

Облик Тюнь-Пуня на глазах менялся. Сходство с тигром, еще недавно чуть уловимое, росло с каждым мгновением. Пропал шелковый вышитый халат, густая полосатая шерсть покрыла тело, руки коснулись пола, превращаясь в лапы, и когтями заскребли о камень.

Грозный хищник, которым обернулся китаец, занимал две трети пространства башенки, умело оттеснив Печенюшкина от единственного окна. Грозно рыча, тигр демонстративно облизывался, обнажая чудовищные, неправдоподобной белизны клыки. Жаркое дыхание зверя обдавало Пиччи, словно пар из кипящей кастрюли.

Не дожидаясь атаки, мальчуган кинулся на противника, точно выброшенный стальной пружиной. Тела их столкнулись, переплелись клубком и рухнули на пол.

Тонкие пальцы Пиччи уперлись в шею животного, с невероятной мощью отжимая от своего горла страшную оскаленную пасть. Тигр обхватил мальчика лапами, стараясь полоснуть когтями по коже. Несколько раз они перекатились, попеременно оказываясь внизу. Когда голова оборотня нависала над лицом Печенюшкина, капли слюны из ужасной пасти падали ему на грудь и подбородок. Яркая вечерняя звезда в узеньком оконце безразлично следила за поединком.

Вот герой снова прижал спину хищника к полу. Мышцы его напряглись, окаменев. Так прошли несколько долгих секунд. Голова тигра медленно поворачивалась набок, зажатая руками Пиччи. Еще миллиметр — и шейные позвонки чудовища готовы были хрустнуть, ломаясь. Напрягая все силы в попытке помешать Печенюшкину, Тюнь-Пунь на мгновение невольно ослабил мысленную защиту. Мозг его предстал перед мальчиком открытой книгой…

Пиччи, не ослабляя хватки, легко вскочил на ноги, взметнув в воздух перед собой полутонное тело зверя. Фигура героя выросла, руки его, удлинившись, опустили тигра в угол и прижали к стене. Двинуться противник не мог, лишь в бессильной ярости колотил хвостом о драгоценный яшмовый паркет.

— Дорогой Тюнь-Пунь… — Печенюшкин говорил отрывисто, переводя дух. — Умоляю вас простить мне эту недостойную выходку юного школяра. Другого средства быстро проникнуть в ваши мысли я не видел. Зато сейчас я знаю главное — мы не враги, а союзники. Теперь и я «открываюсь» для вас — великого чародея. Так мы избежим долгих дипломатических переговоров…

Руки мальчика разжались, он открыто стоял перед китайцем, вернувшимся к прежнему виду. Тюнь-Пунь смотрел на Пиччи, не отрываясь, узкие глаза его постепенно округлялись.

— …Поразительно… — шептал мудрец. — Я не мог и представить себе… Так вот в чем дело… Простите и вы меня. Я глубоко переживаю за Базилевса, стараюсь оградить его от малейших волнений и неприятностей. Его боль, его тревога… Если бы вы знали, сколько боли несет в своем сердце мой несчастный старый господин и друг…

— Девяносто два метра до земли. — Печенюшкин пожал руку китайца, с готовностью протянувшуюся ему навстречу. — Не будем вызывать подъемник. Винтовые лестницы очень пологи. Если не торопиться, мы вернемся к друзьям через полчаса. Время для беседы есть.

 

Глава четвертая

КРАСНОЕ ДЕРЕВО

— Хлоя, ты совершенно напрасно обставляешь нашу поездку столькими предосторожностями! — Тетушка Флора удобно разместилась на мягких кожаных подушках кареты. — Уверяю тебя, я могла бы долететь и на помеле, хотя мне это не было свойственно даже в дни легкомысленной юности.

— С каждым часом я слышу от тебя все больше глупостей, Флора! — возмутилась тетушка Хлоя. — Ну как ты, беспомощная старуха, будешь управлять помелом?

— Ай, Хлоя, что ты говоришь! Сейчас волшебные метлы делают даже с сиденьями и пристяжными ремнями. От седока и не нужно никакого чародейства. Пристегнулся и полетел.

— Флора, твое упрямство и вечные капризы выведут меня из себя. Скромность паче гордости. Помни, в конце концов, мы едем не куда-нибудь, а во дворец, и ты теперь госпожа Советница.

— Вот это и не перестает меня удивлять! — младшая сестра осторожно пристроила на ручку трости парализованную руку. — Почему не нашлось более деятельных кандидатов? Две древние старушенции, давно потерявшие волшебный дар, стоящие на пороге растворения…

— Я тебе скажу — мы нужны им как балласт! — в выцветших глазах тетушки Хлои промелькнула тень прежнего огня. — Энергичные опасны, они могут начать свою борьбу за власть. А с другой стороны, в родной Фантазилье у нас есть кое-какой авторитет. Вдруг появится хоть мелкая возможность сделать что-то полезное? Если б не эти надежды, в ТАКОМ, новом Совете ноги бы моей не было!

Тетушка Флора с удовольствием взглянула на помолодевшую сестру.

— Хлоя, тебе идет общественная деятельность! Дома мы закисли, как столетняя простокваша. Может, и впрямь, наше безумное решение войти в Совет принесет крупицу добра? И потом Розарио, скажем, вовсе не выглядит окончательно потерянной личностью. А Фуриана очень красива!.. Вот такой ты была в молодости, Хлоя…

— Замолчи сейчас же! Она помешанная! А я, слава Богу, была спокойной и рассудительной девицей… Все эти разговоры о погибшем брате-злодее и об очередной угрозе для мира выглядят дешевой сказкой. И главное, где доказательства?!

— Ты кипятишься, Хлоя, потому что мы сразу попали в ловушку. Открытие Драконьей пещеры заберет у нас по десять лет жизни — с таким же успехом можно проголосовать за собственное харакири. А противиться — не по совести. Я не знаю, что выбрать!

— Зато я знаю! Но если стану двадцать раз объяснять одно и то же, у меня сядет голос и во дворце меня примут за облезлую старую ворону. Ты никогда не умела терпеть, Флора!.. Подожди до начала Совета…

Карета плыла по идеально ровному покрытию дороги. Тройка цирковых пони неторопливо везла ее. Пожилой дрессировщик сидел на козлах. Толчки, тряска, бешеная прыть животных — все это категорически исключалось. Здоровье двух престарелых Советниц князь Сморчков-Заморочкин, новый Великий Маг Фантазильи, приказал беречь как зеницу ока.

Любопытно, что Сморчков не мог бы сказать с полной определенностью, для чего ему понадобились две старушки-феи. Познакомившись с ними во время неудачной попытки захватить Лизу и Алену, он после этого еще несколько раз выбирался к тетушкам.

Князь нередко доверялся интуиции, как правило его не подводившей. Некое ощущение подсказывало, что феи могут оказаться полезны. То ли как приманка для сестер Зайкиных, то ли как друзья Печенюшкина, то ли еще каким-нибудь образом… Но того, что произошло после исчезновения Феди из-под самого носа дамы в черном, не предвидел даже гениальный Розарио.

Фуриана, зловеще упомянув о другом пути, ничего больше к этому заявлению не добавила. Расспросы Заморочкина и Розарио не дали им новой информации, лишь усилили гнев колдуньи. План действий Фуриана обещала подготовить за пару дней и на этом чересчур быстро распрощалась с заговорщиками…

Мизерабль с самой первой встречи влюбился в колдунью без памяти. Богиня, муза, жена, возлюбленная — именно такой видел ее литератор в своих грезах, длящихся дни и ночи напролет. Прозы он теперь не сочинял, только стихи. И прятал их в стол, став неожиданно стыдливым, как юноша.

Безупречный семьянин Розарио относился к Фуриане со спокойной симпатией.

Чувства Сморчкова были значительно сложнее. Он безусловно отдавал должное невероятной красоте дамы в черном. В любой более или даже менее удобный момент князь падал на колени перед чаровницей, неумеренно расточая комплименты. И уж только нежелание вовсе испортить отношения с будущим напарником по руководству страной, бездарным Мизераблем, мешало ему пылко намекнуть Фуриане на возможность законного союза.

На самом же деле Заморочкин был холоден, как мороженый карп. Еще граф Калиостро, авантюрист и чародей, проживший не одну тысячу лет, научил слугу так ловко скрывать свои мысли от посторонних магов, что вскоре и сам потерял возможность их читать.

Заверения в любви — это пройдоха Сморчков знал накрепко — приятны всегда и всем. Почувствовать власть над собой он позволял многим и с охотой. Другое дело, что такая власть была мнимой. И вот это последнее обстоятельство давало самозваному князю превосходство над себе подобными.

Некрасивый, даже скорее уродливый, он мог придать себе черты любого писаного красавца. Но гораздо более сложной и интересной представлялась ему задача сделать свой внешний облик не важным по сравнению с внутренним величием и популярностью в стране… В общем, насмешек Фурианы над собой Сморчков не боялся.

Князь боялся другого. Темная сила и мощь, иногда чувствовавшиеся в Фуриане, казалось, принадлежали еще какому-то существу, другому, несравненно более страшному. Заморочкин со своей жаждой прочного могущества находился как бы между двумя полюсами.

С одной стороны это был Печенюшкин, который — мало ли что — всегда мог вернуться «со щитом», командой соратников и, разбросав клочки врагов по закоулочкам, расколдовать Фантазилью.

На другом полюсе маячило нечто грозное, неведомое, злобное и непонятное. Правда, Заморочкин, сам не будучи добряком, предполагал, что со злом всегда договорится. В худшем случае придется уступить первую роль.

И к тому же у князя созрел план.

«Как бы то ни было, — решил он, — время действий настало…»

Провожая Розарио и Мизерабля, Заморочкин назначил им встречу во дворце, утром, в девять.

Сам же Сморчков, едва гости скрылись, оседлал походный сверхскоростной самокат и под покровом ночи отправился прямиком к фее Барбарелле.

Заспанной фее самозванец, не теряя драгоценных секунд, предъявил сотворенный им по дороге и якобы только что захваченный из типографии свежайший номер «Волшебного фонаря». Газета открывалась передовицей «ИСТИННОЕ ЛИЦО БАРБАРЕЛЛЫ. Случай в оранжереях Финтикультяпинска», содержавшей исключительно неприятные подробности о прошлом феи, раскопанные Розарио и перемешанные с еще более гнусными домыслами.

«Завтра днем, — объявил князь, — номер прочтет вся Фантазилья. Арестовать и уничтожить тираж независимой газеты в нашей свободной стране я не имею права. Буду счастлив, если вы сможете опровергнуть всю эту грязь. Если же нет… чтобы не позорить Семерку Мудрых, вам остается лишь превращение в старый осиновый пень».

Фея отбросила пахнувшую типографской краской фальшивку. Белые и красные пятна играли на ее лице в чехарду.

«Я готова, — не дрогнув, прошептала Барбарелла. — Отвернитесь на минуту — эта процедура не радует глаз… Боже мой, как страшно, думая, что прошлое похоронено, увидеть внезапно в раскопанной могиле его мертвый оскал. Ведь вся моя жизнь и до и после этой истории была безупречной…»

Сморчков-Заморочкин молча отвернулся, вытаскивая из-под полы камзола заранее приготовленный мешок…

В спальню Вольномаха, расположенную на втором этаже особняка Советника, князь проник ловко и неслышно, через приотворенную форточку, вскарабкавшись по гладкой стене как паук.

Соскользнув на подоконник, Сморчков замер. Богатырь с присвистом храпел во сне, сотрясая воздух. Могучее тело его, раскинувшееся на постели, вновь поразило своей величиной заговорщика, отлично видевшего в темноте. Храп был опасен, но предусмотрен. Сморчков, не снимая кожаных перчаток, выхватил из кармана сушеного морского ежа и метнул в полуобнаженного исполина.

Потеряв сознание от боли, Вольномах замолк. Но тишина, способная пробудить домочадцев, длилась лишь миг. Теперь рулады своей жертвы стал выводить сушеный еж, вернувшийся словно бумеранг в карман хозяина.

Все решали секунды. Сморчков-Заморочкин хриплым полушепотом, неслышным за раскатами храпа, повторял заклинания, известные единицам и строжайше запрещенные к употреблению в Фантазилье. Преступление совершилось быстро. Корявый осиновый пень лежал на постели…

Пролезая через форточку со вторым мешком, князь чуть не забыл про ежа, шумевшего из кармана. С видимым сожалением, уже будучи снаружи, он вновь бросил на кровать разовую игрушку. Первый луч света — искусственного или естественного — и еж растает бесследно. Следов Заморочкин оставлять не привык.

Приторочив к заднему сиденью самоката второй мешок рядом с первым, негодяй беззвучно взял с места, перемахнув по дуге через высокую ограду. Пять часов утра. Рассвет наступал в шесть. Жилище Доброхлюпа, историю желтых башмаков которого Сморчков так и не успел узнать, находилось на другом конце города. Предстояла самая тяжелая часть плана — импровизация.

Дом Доброхлюпа, жившего одиноко, оказался незапертым. Князь беспрепятственно прошел внутрь и поднялся по лестнице. Спальня и здесь находилась на втором этаже. За полуоткрытой дверью брезжил свет.

Осторожно просунув голову в комнату, Заморочкин увидел трогательную картину. Рабочий стол, освещенный низкой лампой, был завален старыми книгами, географическими картами и листами рукописи, один из которых, едва начатый, лежал в круге света рядом с гусиным пером.

Старое кресло украшал голубой с золотом щегольской фрак Доброхлюпа, повешенный тщательно, без малейшей складочки.

Сам хозяин спал в тени на неразобранной кровати в брюках, белой сорочке и длинном халате-шлафроке свекольного цвета. Очевидно, Доброхлюпа сморило, когда он неторопливо прохаживался по комнате, обдумывая следующую фразу. Желтые башмаки стояли рядом, на полу…

Вместо того, чтобы немедленно приступить к своим черным заклинаниям, Сморчков совершил ошибку. Неодолимое любопытство заставило его тихо разуться и сунуть ноги в башмаки Доброхлюпа, которые были явно велики князю.

В то же мгновение Сморчков подпрыгнул как бешеный и зашелся диким криком. Башмаки жгли его адским пламенем, кололи тысячью ножей. Суча ногами, негодяй безуспешно пытался сбросить проклятую обувь. Доброхлюп, внезапно разбуженный, вскочил, ничего сначала не понимая. Длинные светлые усы его висели, как у моржа, маленькие серые глаза растерянно мигали.

Судорожно нашарив рядом с собой очки в узкой золотой оправе, Советник вздел их на нос и рассмотрел, наконец, незваного гостя.

— Почему вы здесь, князь?! Чрезвычайное происшествие?! Великий Маг послал за мной?! Силы небесные!.. Кто вам позволил брать мои башмаки?!!

— …Нечаянно… Случайно… Недоразумение… — лепетал самозванец, с невероятным трудом сдерживая новые вопли. — Не могу… Снять… Спасите… Умоляю…

Доброхлюп, обхватив Сморчкова одной рукой за пояс, как младенца, быстро стащил с него ботинки, чуть повернув каблуки вкось. Освобожденного гостя он поставил на пол, а сам с привычной легкостью влез в башмаки и вернул каблуки на место. Лицо его не выдало навалившейся боли, лишь почти незаметная под стеклами очков пелена занавесила зрачки.

Сморчков в свою очередь обулся.

— Князь, вольно или невольно вы проникли в мою тайну, — заговорил слегка успокоившийся Доброхлюп. — Могу ли я просить вас, чтобы ни одна живая душа более не узнала о ней?

— О, разумеется! — обещания Заморочкин давал легко. — Клянусь честью. Теперь откройтесь мне до конца, Советник, вам будет легче! Что заставляет вас идти по жизни, как по раскаленному железу?

— В юности я солгал… — через силу, едва слышно произнес Доброхлюп. — И от лжи этой чудом не пострадал невинный… Имя его неважно сейчас… Сначала я хотел погибнуть, но потом решил искупать грех до естественного конца дней своих. Так появились желтые башмаки. Я снимаю их только на ночь, и то лишь потому, что спать в обуви негигиенично… Ну и конечно во время процедур омовения…

— Да вы святой! — искренне поразился князь. — Ваше место на небесах, Советник Доброхлюп.

— Не смейтесь надо мной, Пимен Пименович, — взмолился страдалец в желтых ботинках. — Мучения мои неописуемы. Я дошел до предела и нет больше сил терпеть боль. Как я мечтаю о прощении своей вины, как хочу упокоиться с миром, растаять в воздухе, раствориться в океане, в земле, слиться с природой, исчезнуть. Даже превращение в осиновый пень осчастливило бы меня… Но кто отпустит мой потаенный грех… если я не решаюсь в нем признаться?..

Сморчков не верил своим ушам. Пальцы его сами собой переплетались за спиной под расстегнутым как бы в волнении камзолом, образовывая сложные фигуры, сжимались и разжимались, и вот свернутый лист пергамента лег в них.

— Все тайное становится явным! — назидательно произнес Заморочкин избитую фразу. — Ваша история узнана и обсуждена на Совете, милейший Доброхлюп. Я появился здесь немедленно, едва был готов Указ, избавляющий мученика от страшной ноши. Простите, что я проверял вас и без спросу влез в вашу шкуру, вернее в башмаки. Теперь уважение еще более переполняет меня… Вот послание ваших друзей — шестерых Мудрых.

Доброхлюп сорвал печать и, развернув свиток, впился глазами в содержание.

— Неужели так бывает? — растерянно пролепетал он, дочитав до конца. — Сбылась мечта жизни, я должен кричать, петь, восторгаться, но чувствую лишь опустошение и усталость…

— А что там написано? — елейно поинтересовался Сморчков. — Я ненадолго покидал Совет, полное содержание Указа мне неизвестно.

— Мне доверяют и прощают, — ошарашенный Доброхлюп забегал по комнате. — Позволяют превратиться в старый осиновый пень! Какое счастье! — Он мгновенно сбросил башмаки. — Верите ли, я боялся, что пройдет неделя, месяц, и я, обезумев, выброшу их в окно, и не дай Господь, попаду в случайного прохожего. Все позади… Чем я могу вознаградить вас, незабвенный друг? Что-нибудь из моего дома? На память! Самое ценное!

— Ваши башмаки!

— Вы шутите?!

— Никоим образом… — пальцы Сморчкова нащупали под полой пустой мешок — третий и последний. Импровизация удалась. — Я поставлю их дома на каминную полку, буду подолгу смотреть на них вечерами и — надеюсь — навсегда останусь безгрешным…

Розарио и Мизерабль, собравшиеся во дворце, в покоях Заморочкина, успевшего передохнуть, были потрясены услышанным. Удача плыла в руки сама, оставалось лишь не упустить ее.

Вместе с Федей, Великим Магом Фантазильи, в ту же ночь таинственно исчезли члены Семерки Мудрых Барбарелла, Вольномах и Доброхлюп.

Три письма, предъявленные князем, походили друг на друга и были явно написаны по сговору.

Вот их примерное содержание.

«Я, Барбарелла (Вольномах, Доброхлюп), совершила недопустимое преступление, отправив в изгнание Печенюшкина, и раскаиваюсь в содеянном. Ухожу на поиски несчастного героя, чтобы стать ему опорой в скитаниях. Больше не считаю себя членом Семерки Мудрых и прошу принять мою отставку. Подпись».

По совету князя заговорщики решили не тревожить до поры впечатлительную и трепетную Фуриану. Основные вопросы были решены без нее — по-мужски. Мармелинда, вызванная «на ковер», узнав о событиях в освещении Заморочкина, свалилась без чувств. Придя в себя, оглушенная Советница мгновенно попросила об отставке, тут же ее получила и убежала домой к внуку.

Далее трое ловкачей составили обращение к народу. Не станем приводить его здесь целиком, ограничившись выдержками.

«…Бывший Великий Маг, перекрашенный рыжий домовой Федор, сбежал к изменнику Печенюшкину, нарушив клятву верности сказочно свободной республике Фантазилье.

Вместе с ним, нарушив ту же самую клятву, сбежали недостойные члены так называемой „Семерки Мудрых“: Барбарелла, Вольномах и Доброхлюп.

Советница Мармелинда, не вынеся измены, ушла в отставку в состоянии тяжелой продолжительной болезни, поскольку здоровье у нее кончилось.

Лишь достойнейший князь Сморчков-Заморочкин и неподвластный злым ветрам Флюгерон остались верны долгу до конца…

Отныне обновленная Семерка Мудрых, не щадя сил, станет служить народу Фантазильи.

Единодушно Великим Магом избран князь Пимен Пименович Сморчков-Заморочкин.

Посты Советниц и Советников заняли те, чьи имена с детства известны каждому жителю страны.

Тетушки Флора и Хлоя — феи цветов и весны с многовековой практикой. Фуриана — знаменитая обозревательница „Волшебного фонаря“. Маэстро Мизерабль — великий писатель земли нашей. Розарио — Главный садовник Фантазильи. Флюгерон — Изучатель Хорошей Погоды, неоднократно проявивший себя.

Сестры и братья! Сделаем же все вместе нашу жизнь еще светлее и краше…»

Вот так примерно было написано. Надо сказать, идею насчет тетушек, высказанную князем тихо и мимоходом, с удовольствием подхватили оба партнера. Мысль иметь в правительстве честных и порядочных, но бессильных соратниц пришлась им весьма по душе. Мизерабль вообще парил в тумане восторга и мелочей не замечал.

Иное дело Розарио. Он был раздосадован ломкой собственной конструкции заговора и втайне подозревал Сморчкова в интригах и лжи. Уж очень сомнительным выглядело бегство троих членов «Семерки». Но осторожный садовник решил сперва оглядеться, узнать как можно больше и без необходимости не рисковать собственной головой…

Между утром, когда троица составляла воззвание к согражданам, и утром, когда тетушки осторожно двигались во дворец, прошло около двух недель.

— Поймите меня правильно, милая Фуриана, никто не сомневается в вашей искренности. Но последнее время у нас в Фантазилье творятся странные дела, и история эта могла быть внушена вам каким-либо таинственным недругом. — Тетушка Хлоя попросила слова, едва на Совете зашла речь о Драконьей пещере. — Тем не менее, если есть хоть доля вероятности, что стране угрожает гибель, мы просто обязаны все проверить. Мы с Флорой и так задержались на этом свете. Потерять десять лет — означает для нас просто красиво уйти. И все же вы знаете, — она, часто, по-старчески моргая, обвела всех доверчивым взглядом, — так хочется жить…

Сморчков участливо кивал, изображая на лице полное понимание. Тетушка Флора и Розарио с интересом ожидали заключения. Флюгерон застыл, тревожно всматриваясь в лицо князя, чтобы по его поведению определить собственное. Мизерабль воспринимал цепко, но своеобразно. К слову «жить» он тут же придумал великолепную рифму «любить» и сейчас составлял в уме двустишие на тему верности отчизне и возлюбленной. Фуриана была непроницаема.

Со времени переворота журналистку будто подменили. Она спокойно заняла предложенный ей пост, держалась замкнуто, скромно, тихо и не проявляла собственной инициативы. Казалось, что в ней погас неведомый запал. Даже говорила Фуриана лишь в том случае, если об этом просили. Впрочем, Мизерабль любил ее и такой.

— У нас до дня катастрофы еще около двух месяцев, — продолжала тетушка Хлоя. — Если мы откроем пещеру, значит, какое-то время доступ туда будет свободен для всех. Хорошо ли это?.. Есть еще один путь, но все ли знают о нем?

Фуриана чуть подалась вперед, как бы вспомнив что-то, прочие слушали, не шелохнувшись.

— В Драконью пещеру может беспрепятственно войти любой, проживший в Фантазилье меньше двух лун — так гласит древний закон. Сейчас это могли бы сделать только сестренки Зайкины — Лизонька с Аленкой. Но, во-первых, бедняжки неизвестно где; во-вторых, просто бессовестно и жестоко заставлять их искать и выносить труп колдуна…

Пауза затянулась. Все ждали дальнейших слов, но старая фея молчала, полузакрыв глаза. Сморчков, сосчитав про себя до пяти, кашлянул.

— Простите, я, наверно, не до конца понял!! — прокричал он старушке в самое ухо, вспомнив про ее глухоту. — Вы предлагаете что-то конкретное?!

— Ой, извините! — Тетушка Хлоя вновь растерянно заморгала. — А мне казалось, что все совершенно ясно… Я должна вам добавить только три слова. Нам нужен ПРИШЕЛЕЦ!

Совет кончился, и Сморчков остался один в полумраке зала. Сегодня князю предстояла работа, которую даже он предпочел бы отложить надолго. Да и мысли не радовали самозванца, присвоившего себе кроме титула еще и пост Великого Мага Фантазильи.

Дело в том, что перенести выбранного пришельца с Земли в сказочную страну могли только ДОБРЫЕ волшебники. В Совете же, кроме тетушек, благородных личностей не наблюдалось, а сами старушки уже не были волшебницами. Во всей стране, одурманенной ненавистью, сложно было сейчас найти хотя бы одного доброго чародея. Тем более Сморчкову, оказавшемуся на новом посту совершенно беспомощным.

Со стороны новая власть выглядела красиво и пышно. Принимались решения, издавались указы, герольды на коврах-самолетах с мегафонами оглашали их по городам и весям, надрывались газеты, телевидение и радио, маршировала гвардия, красуясь золотым шитьем мундиров — и все это был обман.

На самом деле ни одно повеление князя не исполнялось. Даже если он просил лакея принести воды, тот на обратном пути непременно ронял и разбивал стакан. Когда это случилось в первый раз, Сморчков-Заморочкин выгнал слугу. Во второй раз негодяй задумался. После третьего — изменил поведение.

Отныне он приказывал делать лишь то, что совершилось бы и без его участия. Все решения Совета князь организовывал таким образом. Обслуживал себя Сморчков теперь сам. И все ночи напролет, получив наконец полный доступ к потайным хранилищам дворца, изучал старые архивы…

За две недели кропотливого труда князь ничуть не приблизился к разрешению своих проблем. Спальню предшественника — домового Феди — Сморчков догадался обыскать только вчера. В щели между изголовьем кровати и высоким упругим матрацем самозванец обнаружил книгу о приключениях домовенка Кузи и толстую папку из телячьей кожи с историей Гореванской Смуты.

Теперь причина неудач его на новом посту была ясна. Оставалось устранить причину — пролить невинную кровь. К новой задаче князь отнесся как всегда — творчески.

Совесть, доброта, милосердие — эти качества не обременяли Сморчкова. Им владел лишь страх упустить жертву, ведь беспомощность незаконного правителя могла сослужить ему дурную службу. А у Заморочкина со времени захвата власти исчезли все способности чародея.

Негодяю повезло в том, что за долгие годы маскировки он в совершенстве овладел искусством намеков, недомолвок и ненавязчивых, словно не от него исходящих, подсказок. Даже повеление доставить тетушек на Совет бережно, точно стеклянных, исходило вроде бы от камердинера. Тот после краткой беседы с хозяином о пустяках неожиданно для себя отдал слугам конкретное деловое распоряжение…

Идея озарила князя внезапно, словно черно-багровый парашют раскрылся перед глазами, заслонив спускающееся к горизонту солнце. Пройдя из зала Совета вниз, в обширные дворцовые кладовые, он через некоторое время вернулся в свои покои с аккуратным чемоданчиком.

Потайная дверь из кабинета Сморчкова вела в небольшую комнату без окон, скупо и просто обставленную. Узкая кровать, письменный стол, стул, умывальник, зеркало, скромная люстра в три стеклянных, в виде лилий, плафона, да невысокий платяной шкаф. Открыв его дверцы, Заморочкин быстро переоделся в глянцевый черный комбинезон и натянул кожаные перчатки. После этого, подхватив чемоданчик, он щелкнул выключателем люстры четыре раза подряд.

Заработал скрытый механизм, и часть стены ушла вглубь, образуя проход как раз по росту хозяина.

Следующее помещение выглядело безвкусно, зато роскошно. Опущенные, полузакрытые шторами жалюзи маскировали отсутствие окон. Тяжелые хрустальные светильники во множестве украшали стены и лепной с росписью потолок.

Диванчики, пуфики и кресла с обивкой из серебристой парчи, резные с гнутыми ножками столики, белый рояль и вишневый клавесин, старинные картины, драгоценные вазы и статуэтки на камине… Все это Сморчков в свое время натаскал из разных уголков дворца, благо Великий Маг Федя вовсе не знал мудреного слова «инвентаризация».

Пимен Пименович споро, как в юные годы, растопил камин, оттащил от него подальше шкуру белого медведя и с трудом водрузил перед самым огнем массивное, больше него самого, серебряное блюдо.

Сняв с шеи связку ключей, князь выбрал наименьший, походивший на металлического скрюченного человечка, и просунул его в замочную скважину огромного флорентийского ларя шестнадцатого века. Пара оборотов — и крышка откинулась с мелодичным звоном.

Под ней была хромированная стальная поверхность сейфа с двумя наборными дисками. Набрав сложный код, Заморочкин открыл и эту, вторую, дверцу.

Все пространство внутри, раскорячившись корнями, словно в судороге, занимали три осиновых пня.

Распахнув чемоданчик, негодяй извлек из внутренних гнезд части содержимого, быстро и умело собирая их в единый механизм. Через минуту в руках у него оказалась портативная электрическая пила на батарейках. Острые, как бритвы, зубья отливали мертвящей холодной синевой.

Корни пней спутались и переплелись. Отчаявшись вытащить их по одному, князь, в конце концов, багровея от натуги, грохнул всю груду дерева на блюдо перед камином. Стон серебра пронесся по овальному залу и затих, поглощенный стенами.

Злодей нажал пусковую кнопку, пила хищно взвыла и тут же, найдя пищу, заурчала ровно и алчно, как насыщающийся зверь. Верхушка первого пня отскочила ровным кругляшом, покатилась, наткнувшись на край блюда, упала на него, вздрогнула, как живая, и замерла. Белый осиновый срез внезапно порозовел и засочился алыми каплями…

Все было кончено, камин догорал, поглотив страшные дрова. Сморчков отправил туда же комбинезон и перчатки, дав пламени еще одну краткую утеху. С неудовольствием он оглядел испорченное блюдо и белую медвежью шкуру, край которой покрывали подсыхающие брызги, словно брошенная пригоршня брусники запуталась в густой и длинной шерсти.

Пимен Пименович не привык оставлять следов, но теперь их уничтожение не составляло труда. Несколько фраз себе под нос да быстрый хлопок в ладоши решили дело. Невредимое блюдо сияло на прежнем месте, шкура побелела и вернулась к холодному камину, в котором аккуратной стопкой были сложены сухие березовые поленья. Сейф и ларь закрылись, чемоданчик с пилой вернулся в хозяйственный отсек кладовых. Сам Заморочкин, раздевшийся перед тем до белья, стоял у зеркала в великолепном камзоле и, доверительно улыбаясь, подмигивал своему отражению.

Отныне Великий Маг Фантазильи был действительно готов к исполнению нелегких обязанностей правителя.

 

Глава пятая

ИСПОВЕДЬ БАЗИЛЕВСА

Лизу одолевали видения. Отравленная сладким ядом успеха, она невольно думала о следующей пьесе. На сей раз помыслы одиннадцатилетней драматургини влекла к себе трагедия. Ей грезились рыцари в вороненых латах, осажденные замки, брань маркитанток у повозок, принцы, злоумышляющие против королей, взволнованная красавица, влекомая карликом вдоль мрачного подземелья, два брата-близнеца, бьющиеся насмерть… словом, было из чего навертеть сюжет.

Сочинение романов Лиза решила оставить: там часто приходилось делать работу необходимую, но скучнейшую, описывать, например, пейзаж или долгие размышления героев. То ли дело пьеса, сплошь состоящая из диалогов и кратких замечаний автора: «ломает ногу», «хохочет», «закалывается», «убегает»… Одно удовольствие! Вот только времени для творчества не хватало.

Труппа Теодоро давала по два представления ежедневно, без выходных. Лишь раз в неделю, в день частных приглашений, шел только один, вечерний, спектакль. Можно было бы играть пьесу и реже, но не хотелось огорчать столь любящих искусство портфейцев.

Войти в образ, выйти из образа, загримироваться, разгримироваться — думаете, все это так быстро? А общение с друзьями? А ежевечерние, вошедшие в обычай, посиделки у доброго Дракошкиуса Базилевса?

Фургончик-блиномет прочно поселился во дворе у престарелого вельможи. В домашнем театре Базилевса спектакль «Найденная в капусте» давали уже трижды. Общее же количество представлений помнил наизусть только один Федя, с удовольствием копивший денежки.

— Зачем тебе золотые, Федор Пафнутьич? — подтрунивал Печенюшкин. — У нас в Фантазилье деньгами больше не пользуются, монисто тебе не пойдет, а золотую статую в полный рост и так отольем. Хочешь — верхом на Никтошке?

— Наколдовать-то ты можешь хоть черта в ступе, — обижался домовой. — Эти деньги трудом заработаны, понимать надо. У нас две девицы-красавицы подрастают, оглянуться не успеешь, как в возраст войдут. Вот и будет им на приданое.

Насчет возраста Федя, возможно, был прав. По крайней мере у Алены УЖЕ появился таинственный поклонник. Каждое утро ворота поместья Базилевса распахивались, впуская мальчика-посыльного с букетом свежих роз. Цветы неизменно опоясывались тонким золотым браслетом, а в ворохе полураспустившихся бутонов покоилась влажная от росы записка: «Для прекрасной Элен».

Пока браслетов у Аленки накопилось пять — с кораллами, гранатами, сапфирами, рубинами и аметистами. Посыльный на вопросы не отвечал, старательно изображая немоту. И хоть друзья, поднаторевшие в актерском мастерстве, сразу раскусили вранье, применять чародейские методы дознания считали нетактичным.

Лиза, довольная успехами сестры, отчасти ревновала. Алена решила подарить браслеты сестре. После долгих уговоров Лиза выбрала два, с сапфирами и кораллами. Печенюшкин, одолеваемый просьбами сестренок, пообещал, ухмыляясь, разобраться с поклонником. Лампусик заявил, что у фантмейстера есть и другие заботы, и предложил взять расследование на себя. «Все будет хорошо, — заверил он, как всегда, — вы только не огарчивайтесь».

Никтошка заболел театром очень серьезно. Каждый раз он привносил в свою роль новые элементы. В сцене расставания с Элен слон вначале сморкался в огромный красный платок, потом счел это неубедительным и стал рыдать в зеленое ведро, а в платок заворачивал деньги, полученные за собственную особу. Затем Никтошка вообще перестал рыдать и сморкаться, решив, что сухая отрывистая речь лучше передает страдания. Теперь деньги он складывал в ведро и накрывал его платком.

Первое время слон ходил за Лизой по пятам и умолял написать трагедию, где его роль была бы главной. Узнав, что на свете есть еще и другие пьесы, причем довольно много, Никтошка очень удивился и обрадовался. Печенюшкин неведомым путем добыл для него красочное издание «Гамлета» в переводе Пастернака. С этой поры самонадуваемое животное с Шекспиром не расставалось, восторженно зубря монологи принца Датского.

Федя обзавелся пудовой книгой отзывов. Таскать ее с собой постоянно было тяжело, поэтому домовой особо трогательные фразы выписывал для себя на клочках бумаги, все время терял их и ругался.

Пиччи часто общался с Тюнь-Пунем. При всех они говорили обычно о китайских древностях и парадоксах истории, темы же их бесед наедине никто не знал. На робкие вопросы Феди и сестренок — когда же, мол, обратно? — мальчуган неизменно отвечал, что скоро все определится…

Интереснее всего проходили вечера. В уютную гостиную, кроме самого Базилевса и труппы Теодоро, допускался лишь Тюнь-Пунь. Помимо дружеских, китаец выполнял при старом драконе еще множество функций. Советник, врач, повар, секретарь, парикмахер, массажист… казалось, что мудрец умел делать все на свете. Он сам накрывал на стол и потчевал гостей экзотическими, необыкновенно вкусными кушаньями. Насекомые, каракатицы, ласточкины гнезда и все остальное, что могло бы вызвать у девочек неприятие, навсегда пропали из меню. Другое дело, что курица, приготовленная Тюнь-Пунем, напоминала по вкусу сахарную кукурузу, а тушеный папоротник — белые грибы. Зато когда Алена заскучала по окрошке и пельменям, на следующий же вечер она получила и то и другое. Причем пельмени были совершенно такими же, как у бабы Люси, что не удавалось больше никому из многочисленной родни Зайкиных.

Базилевсу и его доверенному Печенюшкин открыл почти всю правду. Хозяева знали, что гости их — из будущего, скрывалась только цель путешествия. Хотя Тюнь-Пунь, судя по его отношениям с Пиччи, знал и это.

Изгнанник с друзьями спасается в прошлом — так выглядела версия для дракона. В последнее время здоровье старого полководца изрядно ухудшилось, и полную информацию решено было открыть ему только после неспешной подготовки. Даже во время спектаклей китаец порой незаметно исчезал и, вернувшись, заботливо подносил Базилевсу лакированную чашу с целебным питьем или несколько ярких драже, начиненных лекарственными травами.

Кстати об изгнании. Как-то Лиза сильно удивилась неожиданно пришедшей мысли. «Пиччи! — закричала она тут же. — Как же так?! Тебя ведь изгнали из страны, а мы сейчас пусть в прошлом, но в Фантазилье!» «Ну и что? — невозмутимо отвечал Печенюшкин. — Я же здесь ДО ТОГО, как меня выгнали!» Лиза задумалась, с сомнением покачивая головой, но временно вопрос был исчерпан…

После ужина обычно рассказывались истории с приключениями. Большинству героев находилось о чем вспомнить, даже сестры Зайкины, несмотря на нежный возраст, испытали не мало. Слушая Базилевса, Лиза всегда закрывала глаза. Ей казалось, что на воздушном корабле под тугими парусами она вплывает в яркий, прекрасный, суровый и нежный мир, полный надежд и света. Расставания и встречи, звон мечей и клятвы красавиц, солнце, всходящее над полем синих цветов, и ласковая теплая ночь, пронизанная томительной грустью о прошлом, которое невозвратимо, даже если тебе всего одиннадцать лет…

В свою очередь, хозяин дома и Тюнь-Пунь заслушивались воспоминаниями героев о будущем. Даже история Гамлета была им внове. В повествовании талантливого Никтошки грань между рассказчиком и несчастным принцем постепенно стиралась, так что к финалу потрясенные слушатели обалдело смотрели на слона, словно бы чудом воскресшего из мертвых.

Тему гибели Мурлыки Дракошкиуса Печенюшкин и его команда договорились не трогать. Базилевс также, по неизвестной причине, вопросов о племяннике не задавал. Проболталась на пятый день, конечно, Лиза.

— …Велел мне Гоша, завуч наш мерзковатый, после уроков остаться, — тараторила она увлеченно. — Ты, говорит, загордилась! Ничего я не загордилась, говорю, это вы бы на моем месте от гордости четыре обеда в столовой съедали бы каждый день, а так только три и булочку. Хорошо считаешь, говорит, а почему же тебя с контрольной по математике выгнали? Потому и выгнали, говорю, что хорошо считаю. Я еще пятерым контрольную решила, потому что это несправедливо, если у человека способностей нет, ему двойку ставить. Ладно, говорит, пусть для кого-то ты героиня, а для меня пока ноль без палочки. Исключаю тебя из школы на три дня до педсовета, а там поглядим. Ну и глядите, думаю, своими очочками, они у вас вечно мутные, дальше носа ничего не увидите! Вышла в коридор, а там Аленка ходит, волнуется. Первый класс, банты-фартук, фу-ты ну-ты, важная вся. Я ей рассказала, она как заревет! В сто ручьев! Такая несчастная… Я говорю, Ленка, ты по-моему так же убивалась, когда Дракошкиус погиб, а тут дело-то пустяковое… Ой!.. То есть не погиб, а окаменел… То есть ранили и выздоровел…

Лиза спрятала красное лицо в ладонях, не в силах поднять глаза на Базилевса.

— Милый Печенюшкин, — тихо проговорил дракон, когда Лиза уже успела сосчитать про себя до двадцати шести, — не сердитесь на ребенка. Надо сказать, что рано или поздно я ожидал скорбной вести. Ваше появление у меня не вполне походило на случайность. Будем откровенны до конца. — Он машинально принял и осушил — каждая голова по глотку — сосуд, поднесенный Тюнь-Пунем. — Я прошу вас сообщить мне все до самых незначительных подробностей о смерти племянника.

Федя бочком стал уходить в тень…

После того, как Пиччи замолчал, Базилевс долгое время оставался неподвижен. Зрачки его зеленели, как молодая трава под дождем. Кроме седины, ничто больше не выдавало возраст.

— Позвольте мне остаться одному, — сказал он. — Сегодня у нас не самый веселый вечер. Завтра будет легче. Пожалуйста, оставайтесь моими гостями и дальше. Не грусти, Лизонька. Возможно, твоя оговорка поможет нам. До завтра!

На следующий вечер Базилевс не вышел к ужину. Тюнь-Пунь, цветисто извинившись от имени хозяина, развлекал гостей, как мог. «Ничего страшного, — объяснил он, — легкий приступ ревматизма. Дают знать о себе старые раны. Сегодня моему господину лучше полежать. После чая, дорогой Пиччи-Нюш, если вас не затруднит, Базилевс просил заглянуть к нему».

Когда трапеза закончилась, остальные члены труппы, слегка встревоженные, решили вернуться в балаганчик и в ожидании Печенюшкина собираться ко сну. Все почему-то чувствовали, что беседа их командира с драконом может затянуться. Проводив актеров, китаец вернулся к ожидавшему его Пиччи. Вместе они прошли в опочивальню Базилевса.

Кровать дракона занимала треть немалого зала. Две головы хозяина утопали в подушках, тело закутывал клетчатый плед, в который спокойно можно было завернуть фургончик труппы Теодоро. Печенюшкин учтиво поклонился больному.

— Садитесь, друг мой, — негромко промолвил Базилевс. — Еще раз простите — недомогание лишило меня возможности уделить сегодня должное внимание вам и вашим спутникам. Но в лежачем положении я чувствую себя не так уж плохо и хочу исповедаться перед вами. Ценю вашу деликатность, дорогой Пиччи. Иной нетерпеливый гость с налета взялся бы требовать от старика признаний в былых грехах и необходимых сведений. Вы же щадили меня и не торопились, хотя каждый лишний день, проведенный здесь, возможно, отягощает обстановку в будущем, в вашем времени… Молчите, оправдываться следует мне. Сейчас вы поймете, почему. Итак, слушайте…

В очень-очень давние времена молодой Дракошкиус Базилевс считался в Фантазилье неотразимым красавцем. Страна жила нелегко и почти всегда находилась в состоянии обороны. То на востоке поднимали головы злобные колдуны-землееды, то с запада тучей прорывались в центр орды диких клоподавов. Едва успевали покончить с одной напастью, как тут же надвигалась новая.

«Герой — это профессия», — так хотелось сказать, глядя на Базилевса. Юный полководец неизменно оказывался на переднем крае каждой битвы. Он планировал операции холодно и точно, как математик, после чего, очертя голову, кидался в самое пекло схватки. За ним, неуязвимым и бесстрашным, солдаты шли в огонь и воду, ничего не боясь.

После очередной победы герой принимал положенные почести — всякий раз без особой охоты. Когда он, величественный и пушистый, под треск фейерверков въезжал в Портфей на боевой колеснице, запряженной шестеркой могучих коней, многие дамские сердца бились учащенно. Однако сложное положение родной Фантазильи совсем не оставляло Базилевсу времени на личную жизнь.

И вот однажды в сурового воина безудержно и пылко влюбилась фея тьмы Горгулья.

Внезапная страсть могущественной волшебницы не сулила дракону ничего хорошего. Горгулья была зла, настойчива, мстительна и уродлива, как бес. Недолго думая, она предложила Базилевсу союз — наступательный и оборонительный.

Полководец не умел обращаться с дамами. Следовало, вероятно, наговорить влюбленной фее комплиментов и, сославшись на тяжелые для родины дни, отложить объяснение на неопределенное время. Во всяком случае, нельзя было лишать Горгулью хотя бы малой надежды на возможное ответное чувство.

Вместо этого усталый герой напрямик высказал фее ряд невеселых истин. Волшебница узнала, что здравствующая матушка Базилевса намного моложе ее, что собственная внешность не позволяет ей надеяться на симпатию даже со стороны безносого пятирукого карлика-сучкоруба и что лучшим союзником для повелительницы ночных кошмаров был, есть и будет осиновый кол.

Юности свойственна категоричность. Искусством дипломатии Базилевс овладел позже. Ошеломленная и униженная, Горгулья вылетела из дома полководца, как ощипанная ворона. Ненависть, проросшая в ее сердце, слилась с оскорбленной любовью, породив чудовищный и прекрасный бутон — замысел мести. Для того, чтобы его лепестки раскрылись, требовалось время. Но колдунья была терпелива и умела ждать…

Прошло много лет. Базилевс так и не женился — не хотел оставлять после себя вдову и сирот. Жизнь проходила в сражениях, а смерть, единственная его спутница женского рода, состояла при драконе почти неотлучно, покидая лишь изредка, в мирные дни. Оставались боевые товарищи, но их число постепенно редело. Заводить же новую дружбу в зрелом возрасте не просто.

Одержав триста пятьдесят четвертую победу, на сей раз над безумными древовидными шаманами севера, полководец спешил домой на короткую побывку. В пути его догнало известие: у младшего брата, Баюна Дракошкиуса, родился первенец — сын Мурлыка.

В мирное время главе фантазильской армии пристало передвигаться лишь на колеснице. Но Базилевс никогда не страдал излишним самоуважением. Услышав новость, он свечкой взмыл в небеса и в полном боевом облачении с поражающей воображение скоростью устремился в Новоколдуново, к брату.

Рождение Мурлыки Дракошкиуса отмечали пышно. В разгар пира, подойдя к колыбельке очаровательного трехголового племянника, расчувствовавшийся Базилевс отстегнул свой грозный меч и повесил над изголовьем малыша.

— Мне совестно за скромность подарка! — объявил он громогласно. — Я прямо из похода — не было возможности подобрать что-либо достойное. Обещаю при всех: к восемнадцатилетию моего юного родственника я преподнесу ему самое ценное из всего, чем буду к этому времени обладать!

— Да! — разнеслось вдруг, едва победитель умолк. — Это будет поистине королевский подарок! Но — и в том порукой мое слово — воспользоваться им твой племянник сможет лишь после собственной гибели!

Резкий, почти мужской голос никак не вязался с нежными чертами лица феи, вставшей из-за праздничного стола. В считанные секунды облик ее изменился на глазах растерявшихся гостей. Розовое шелковое платье превратилось в грубую черную рубаху до пят, белокурые локоны стали полуседыми космами, рот ощерился, щеки ввалились и красное бешеное пламя заплясало в глазах.

— Горгулья… — выдохнул Базилевс.

Обнажив подаренный меч, он застыл на месте, защищая кроватку спящего красавца новорожденного.

— Ты отверг и оскорбил меня когда-то, — продолжала колдунья, — теперь я проклинаю тебя и весь ваш род! Своей жизнью ты не дорожишь, но отныне тебе есть кого любить и за кого бояться. Так пусть же не будет вам на этой земле ни радости, ни покоя!

Выкрикнув последние слова, Горгулья растаяла без следа…

Не стоит и говорить о том, что праздник был безнадежно испорчен. И хотя гости честно досидели до конца вечера, обсуждая чудовищную выходку злой феи, веселье за столом угасло.

Разгневанный Базилевс большей частью молчал, переваривая случившееся. У дракона, всю жизнь защищавшего рубежи страны, никогда не было времени узнать, что же происходит внутри нее. Новые познания весьма озадачили полководца.

Доморощенная нечисть, которой в ту пору развелось немало, изрядно отравляла существование добропорядочных фантазильцев. Некому было обуздать злодеев, ведь лучшие воины охраняли границу.

Колдуны и ведьмы с Горгульей во главе совершенно распоясались. Они портили питьевую воду, срывали крыши с домов, насылали град, болезни и ночные кошмары, воровали младенцев у матерей и воспитывали из них таких же злых чародеев, как и сами.

Силы внутреннего порядка, а их в Фантазилье было явно недостаточно, с работой не справлялись. К тому же в рядах защитников у колдунов хватало своих шпионов. Горгулья и ее приспешники ловко уходили от опасности и казались непобедимыми…

В тот вечер Базилевс поклялся себе уничтожить злодеев. Обстановка благоприятствовала замыслу. Главный полководец страны лучше всех знал, что в борьбе с внешними врагами близится затишье. Он надеялся отдохнуть, насладиться миром, покоем, развить пропадавшие впустую способности живописца, может быть даже жениться и продлить старинный род Дракошкиусов… Увы, исполнение желаний опять пришлось отложить…

Подготовка к решающему удару заняла несколько лет. Преодолевая гнев, Базилевс действовал рассудочно, хитро, тайно. Горгулья, раздраженная цепью неудач и провалов, казавшихся случайными, собрала все свое воинство на секретный ночной съезд. Сеть, которую дракон и его соратники сплели незаметно, ячейка за ячейкой, готова была затянуться.

Полуразрушенный, древний, как земля Фантазильи, замок Четырех Королей возвышался у залива Самого Синего моря. К стене, окружавшей замок, примыкала с одной стороны заброшенная, невероятно разросшаяся апельсиновая роща, с другой несла свои воды в море великая река Помидорка. Перед рассветом, когда силы зла, собравшиеся здесь, договорились о новых действиях и хотели уже разлетаться, на них, перерезав все пути к отступлению, обрушилась рать Базилевса.

История страны знает немного сражений столь кровавых и жарких. Настал полдень, солнце, остывая, коснулось моря, ночь пришла и ушла, растаяв в свете нового утра, под взглядом следующего полдня укоротились и исчезли тени…

Дракошкиус Базилевс, стоя перед развалинами замка, машинально коснулся лапой левого уха правой головы, только сейчас почувствовав боль. Треть уха безвозвратно исчезла в бою. Кровь запеклась, шерсть вокруг раны превратилась в твердые сосульки… В сравнении с остальными, эта потеря была невелика.

Бойцы Базилевса вели счет раненым и погибшим, вытаскивая товарищей из-под развалин. Когда скорбная работа завершилась, дракон, расправив крылья, медленно взмыл над неровной грядой обломков, навсегда скрывшей Горгулью и ее демонов.

Зеленые лучи из его глаз протянулись вниз, и там, где они касались камней, те оседали, рассыпаясь в прах. Гряда сровнялась с землей вокруг, затем просела еще и постепенно превратилась в неглубокий овальный ров, сплошь поросший цепкой и колючей ежевикой.

Павших воинов схоронили на берегу Самого Синего моря. Тела их поместили в непроницаемые саркофаги, чтобы уберечь от подземных вод. Подхватив раненых, непобедимая армада Базилевса скрылась в небесах.

На следующий день дракон вернулся. С собой он привез Пушинтия, лучшего скульптора страны. Вдвоем с ним полководец хотел определить место и внешний вид будущего памятника погибшим…

Лодку на отмели Базилевс заметил еще сверху, подлетая. Строго говоря, это была даже не лодка, а крупный рыбачий баркас. Выброшенный на берег приливом, покосившийся, со сломанной мачтой и разбитым об острые камни днищем, он не мог появиться здесь раньше вчерашнего вечера.

Приземлившись, дракон и Пушинтий осмотрели находку. Баркас был пуст. Сколько пассажиров находилось в нем и какова их судьба — оставалось только догадываться. Цепочка странных следов отходила от баркаса и тянулась вверх, пропадая там, где подсохший песок сменяла плотная травянистая почва. Похоже, что кто-то передвигался на нескольких конечностях и нес с собой груз, то волоча его по песку, то поднимая вверх.

Обеспокоенный Базилевс, показав скульптору место захоронения, отправился на разведку. След вскоре потерялся — нюху драконов далеко до собачьего, но полководец тщательно и методично обследовал треугольник земли между морем, рощей и устьем Помидорки.

Двигаясь вдоль рва, заросшего ежевикой, дракон неожиданно услышал внизу легкий шорох и едва уловимое сопенье. Замерев, он навострил все четыре уха. Звук постепенно усиливался: кто-то пробирался сквозь кустарник в сторону Базилевса.

Колючие побеги раздвинулись, и на свет, прямо перед бесстрашным, готовым к сокрушительному отпору полководцем, появился ребенок! Нескольких месяцев от роду, он был одет в короткую рубашонку из той же плотной, вылинявшей до бледной голубизны ткани, что и парус найденного баркаса.

Сшитая на скорую руку одежда походила на мешок с тремя прорезями для головы и рук. На плечах, на голых крепких ножках ребенка, на лбу и щеках — всюду багровели свежие царапины. Подхватив младенца мягкой лапой, Базилевс поднес его поближе к глазам.

Физиономия малыша, оказавшегося девочкой, была перемазана темно-фиолетовым, почти черным ежевичным соком. Увидев перед собой огромные головы дракона, она не разразилась плачем, как боялся Базилевс. Наоборот, девочка внезапно рассмеялась и, разжав кулачок, протянула к нему ладошку с несколькими смятыми, полураздавленными ягодами.

Базилевс, вдруг обмерший от нежности, какой не испытывал даже к племяннику, успел заметить, что зрачки у девочки, сначала показавшейся черноглазой, были темно-фиолетовыми, того же цвета, что и сок ежевики.

Перебрав десятки имен, полководец назвал приемную дочку Азалией. Он прочно обосновался в Портфее, в родовом поместье, и так же обстоятельно и талантливо, как делал все остальное, занялся воспитанием девочки.

Пять лет, прошедшие со дня находки, стали лучшими в жизни Базилевса.

В Фантазилье наступили мир и покой. Зло растворилось, как дым. На внешних фронтах царило прочное длительное затишье. Немногочисленные обессиленные враги, отступив от границ, считали полученный урон и восстанавливали хозяйство. Дракошкиус Базилевс рисовал батальные полотна и не мог налюбоваться дочкой, расцветавшей день ото дня.

Конечно, в свое время он постарался узнать, кому принадлежал разбитый штормом баркас. Оказалось, что в рыбачьем селении, расположенном на другом берегу устья Помидорки, пропали муж, жена и ребенок. Вот только никто не смог объяснить, зачем им понадобилось в шторм, на ночь глядя, пускаться в море, да еще брать с собой грудного младенца. Но уж наверное причины были. Семья жила нелюдимо и с другими жителями поселка почти не общалась. Соседки, которым Базилевс показал найденыша, узнали девочку.

Смирившись с невозможностью выяснить что-либо о последних минутах родителей Азалии, дракон покинул приморскую деревушку… С нежной улыбкой он вновь и вновь вспоминал появление малышки из колючих зарослей, личико, перемазанное соком, и собственный провал в качестве следопыта.

Странные следы у лодки объяснялись просто. Девочка то передвигалась на четвереньках, помогая себе локтями и коленками, то ползла по песку, и тогда на нем оставались полосы, словно что-то тянули волоком…

Базилевс изменил свою жизнь весело и решительно. Суровый полководец стал нежным, заботливым отцом. Он проводил с ребенком все свободное время, сам забавляясь и радуясь, как дитя. Явно переусердствовав, дракон пригласил для девочки трех нянь и трех кормилиц, выбирая их долго и придирчиво. Работа была посменной — каждая пара неотлучно находилась рядом с крошкой Азалией по восемь часов в сутки.

Девочка подрастала здоровой, умной и озорной. Точной даты ее появления на свет Базилевс не знал, поэтому, отсчитав назад полгода со дня находки у ежевичного рва, стал отмечать день рождения дочки двадцатого мая. Если принять эту дату за основу, получается, что Азалия в десять месяцев встала на ножки, пошла и в тот же день сказала свою первую фразу. Фраза была очень длинной и, хоть звучала нечетко, все же дракон и кормилица разобрали: «Папа, дай, спасибо, надо!..»

Года в два Азалия получила новое имя. Необыкновенно живая, подвижная, она обожала бегать, прыгать, играть в мяч, лазить по деревьям, но больше всего любила кувыркаться. В своей детской, устраивая которую Базилевс велел сломать стену, разделявшую две огромные комнаты, среди ковров, подушек, игрушек необычных гимнастических снарядов девочка резвилась, как обе-зьянка.

Эльжбета, одна из нянь, молодая смешливая колдунья, попавшая в Фантазилью из далеких славянских земель, прозвала свою подопечную Тыщенцией Кувырк. Тысяча кувырков — вот как это переводилось с языка Эльжбеты. Девочка радостно подхватила прозвище и с тех пор не называла себя иначе как «Тысенса». Базилевс все, что нравилось дочке, принимал с восторгом, и, таким образом, имя, данное няней, прижилось.

С трех лет малышка стала заниматься с учителями, проявляя удивительные способности. Начала магии дракон преподавал ей сам, никому не доверяя столь важное искусство. Тыщенция усваивала познания на лету и к пяти годам напоминала по развитию двенадцатилетнего ребенка, оставаясь веселой, добродушной и ласковой.

За это время спокойная жизнь страны почти не нарушалась. Базилевс отлучался из дома всего три-четыре раза, страшно скучал по дочери, находясь в отъезде, и, едва закончив дела, вихрем летел обратно.

Так уж получилось, что день рождения маленькой Тыщенции Кувырк совпадал с датой основания Портфея. На пятилетие девочки дракон пригласил всех соседских детей — друзей общительной малышки, заводилы в любых играх. Веселье и смех, бушевавшие в доме Базилевса, были все же лишь слабым отзвуком того, что творилось на центральной площади. Суматошный Портфей шумно отмечал круглую дату — городу минуло очередное столетие.

Вечером, проводив вместе с дочкой гостей, Базилевс уложил ее в кроватку, расцеловал и, оставив под присмотром внимательной Эльжбеты, вернулся в свои покои. Некоторое время он размышлял: не взглянуть ли на городские торжества? Но усталость победила, и дракон, размягченно улыбаясь мирно отошел ко сну…

Солнце клонилось к западу, и день рождения Азалии продолжался, когда в ясном небе над городом появилась пухлая серо-фиолетовая туча. Низко нависнув над домами, она вдруг просыпалась хлопьями мягкого пушистого снега, покрывшего в несколько минут толстым слоем улицы и дворы. Наклонные солнечные лучи освещали эту невиданную в конце мая картину, придавая всему происходящему нереальный даже для Фантазильи вид.

Дети, высыпав из дома, с радостным визгом бросились играть в снежки, потом так же дружно взялись лепить снеговика. Умиленный Базилевс стоял на крыльце, наблюдая.

Холода не чувствовалось. Волшебный снег не таял и не морозил пальцы. Белая фигура во дворе росла, один ком громоздился на другой. Метла в снежных руках, черные угольки — глаза, нос — красная морковка, черный рот, намалеванный углем, распахнутый от уха до уха. Голову снеговика венчал пучок раздерганной пакли, прихлопнутый маленьким ведерком и напоминавший нечесаные полуседые лохмы.

Хохоча и приплясывая, именинница подбежала к фигуре, чтобы поправить покосившуюся метлу. Внезапно руки снеговика, легко отделившись от туловища, схватили девочку и с силой прижали к нижнему кому, служившему уроду основанием.

Все остальные дети куда-то пропали. Базилевсу отказали силы — беспомощный, он не мог даже пошевелиться, не мог закричать.

Азалия, не переставая хохотать, исчезала в снежном чреве. Черты лица ее приобрели пугающее сходство с мордой снеговика. Вот хохот, теперь скорее напоминавший лай, захлебнулся, и ребенок скрылся полностью. Постепенно изменился и вид снегового урода. Ошеломленный дракон узнал Горгулью — фею тьмы, побежденную им и канувшую в небытие.

— Ты забыл, забыл о моем проклятии! — Призрак завывал как вьюга в трубе. — Гордый, красивый, сильный — думаешь, ты одолел меня? Я бессмертна, и сражение наше лишь в самом начале! Запомни это, полководец!.. Запомни это!..

Базилевс рывком вскочил с ложа, встряхнул головами, медленно освобождаясь от власти ночного кошмара…

 

Глава шестая

ТЫЩЕНЦИЯ КУВЫРК

Едва придя в себя, дракон накинул халат, стремительно и неслышно пробежал на дочкину половину, сунул в замочную скважину коготь, чуть повернул его, и дверь спальни тихо отворилась. Девочка, укутанная одеялом до подбородка, мирно посапывала. Рядом в изголовье лежала любимая игрушка — плюшевый львенок. Пожилая няня, дремавшая в глубоком кресле рядом с кроваткой, мгновенно очнулась и кинула вопросительный взгляд на Базилевса.

Приложив лапу к губам, дракон успокаивающе кивнул, попятился в коридор и закрыл дверь. Он вернулся к себе, уселся за рабочий стол, подпер головы лапами и попытался сосредоточиться.

Страшный сон не мог появиться сам по себе. Он означал только одно — злые силы не погибли окончательно. Несмотря на все старания Базилевса, под пеплом уцелел тлеющий незаметный уголек, и пламя, рожденное им, незаметное до поры, как торфяной пожар, первым языком выплеснулось на поверхность земли…

Днем полководец узнал еще одну тревожную новость. Массовое гулянье на центральной площади Портфея в честь юбилея города затянулось надолго. Большая часть народа глубокой ночью разошлась по домам, но несколько десятков самых ретивых портфейцев продолжали веселиться. Они пускали ракеты, танцевали и пели, покачиваясь от усталости, и все прихлебывали из козьих бурдюков легкие, чуть хмельные, газированные напитки.

Внезапно, совсем незадолго до рассвета, оставшихся на площади жителей в один миг поразила слепота.

Непонятная болезнь длилась каких-нибудь полчаса. С первым солнечным лучом ко всем гулякам до одного вернулось зрение. Однако последствия случившегося были неприятны.

Несколько портфейцев передрались, столкнувшись во тьме и заподозрив друг друга в авторстве недоброй шутки. Два мирных горожанина упали в фонтан и чуть не захлебнулись. Один юноша поседел от страха, другой стал заикой. Трое, перебрав радующих сердце напитков, свалились в яму. Хорошо, что пострадавшие, перемазавшись в грязи, отделались лишь синяками и вывихами…

Портфей охватила легкая паника, но прошла неделя без происшествий, другая, и жители постепенно успокоились.

Встревоженным оставался лишь Дракошкиус Базилевс. Он по-прежнему был уверен, что уничтожил Горгулью, но, очевидно, фея тьмы перед смертью сумела оставить для полководца мину замедленного действия.

Дракон внимательно следил за самыми незначительными событиями в Фантазилье. Град, уничтоживший посевы, рудокоп, настигнутый в шахте обвалом, эпидемия желудочных кровотечений в маленькой деревеньке, сумасшедший кочевник с востока — все это могло быть дыханием недобитого зла.

Каждое отдельное происшествие казалось случайным. Расследования не позволяли выявить кого-либо, намеренно вызвавшего беду. И тем не менее, первые пять лет после битвы в замке Четырех Королей фантазильцы ВООБЩЕ не ведали неприятностей.

Все началось со снега над городом — с предутреннего видения дракона…

Базилевс вновь, как и пророчила колдунья, лишился радости и покоя. Сложив с себя обязанности Верховного полководца, он с головами ушел в новое тайное занятие.

Испокон веков род Дракошкиусов славился в Фантазилье не только военными талантами, но и феноменальными способностями к волшебству. Много великих чародеев дал он истории. Дарования предков не минули и Базилевса, другое дело, что, избрав путь воина, он не пользовался в полной мере возможностями кудесника.

Дракон решил выиграть сражение со злыми силами ночи за своим рабочим столом. Объявив, что готовит обширную работу «История фантазильских войн», он затворился в кабинете, выходя оттуда первое время лишь для еды и сна. Родственники, близкие друзья, слуги — никто не допускался в святилище. Даже приемной дочери, любимой больше всего на свете, вход в кабинет не был разрешен.

Покидая комнату, дракон запечатывал ее тремя дюжинами отборных заклятий, изобретенных им самим и, следовательно, абсолютно надежных. К тому же записывал он мало. Все находки и открытия, сделанные на многотрудном пути, бережно покоили в себе седеющие головы Базилевса…

Гений и воля дракона победили. Неполные десять лет — всего лишь один листок, уносимый ветром из необозримого сада Вечности. Очевидно, Базилевса вдохновляли усопшие предки и нерожденные потомки, невидимо роясь над ним и подбрасывая мысли. Труд, равного которому не было еще под солнцем, завершился в небывало короткий срок.

Невозможное произошло. Предмет, лежащий на столе перед глазами чародея, давал его обладателю полную власть над всеми исчадиями мрака. При этом изобретение Базилевса внешне не отличалось от тысяч подобных вещей, используемых как фантазильцами, так и обычными людьми с самого начала цивилизации.

Существовала, правда, одна тонкость. Для того, чтобы уничтожить зло, необходимо было сначала вычислить и встретить его носителя. Зато предмет, сотворенный драконом и обращенный против ГЛАВНОГО источника бед, сразу заставил бы сгинуть без следа и всю остальную нечисть.

Итак, требовалось отыскать наследника Горгульи. Решив основную задачу, Дракошкиус Базилевс надеялся справиться и с этой, гораздо более легкой…

Несмотря на колоссальную занятость, время для дочки у Базилевса находилось обязательно. В первые три года своих трудов он ежедневно проводил в детской по часу утром и вечером. Девочка, привыкшая видеться с папой чаще, сердилась, иногда даже плакала, но постепенно новые друзья, учителя, няни и книги целиком заполнили ее дни.

Когда Тыщенции исполнилось восемь, приемный отец стал все чаще задумываться об ее образовании. Учителя, ходившие в дом, дали ей немало, но способности к языкам, рано проявившиеся у ребенка, следовало развивать серьезно.

Городок Русалочий Плес, больше всего знаменитый своим пансионом для девочек, находился в нескольких сотнях миль западнее Портфея. Светлый просторный дом стоял на самом берегу тихого озера с голубыми лилиями. Двадцать воспитанниц феи Камиллы собрались в него с разных концов страны.

Хотите верьте, хотите нет, но фея Камилла знала ВСЕ языки, наречия и диалекты Фантазильи. Вот только точное их количество она никак не могла подсчитать. Ведь даже головастики из разных прудов говорят не вполне одинаково, хотя в случае необходимости отлично понимают друг друга. А язык дуба существенно отличается от языка березы, несмотря на то, что они одной группы.

Конечно, не только Камилла занималась с пансионерками. Несколько ее воспитанниц после завершения учебы остались здесь преподавать. Но самых способных девочек фея обучала сама.

Пансион славился еще и уроками домоводства. Выпускницы в обязательном порядке умели готовить три тысячи блюд, не считая волшебных, вроде нарастающих тортов, колбас вдохновения или музыкальных салатов. Уборка квартиры также была настоящим искусством. Девочки могли, наводя порядок, сделать жилище похожим на что угодно — от поляны в лесу до морского грота… Вообще, о каждом предмете, изучавшемся в заведении феи Камиллы, стоило бы написать отдельную книгу.

В этот пансион и попала маленькая Тыщенция Кувырк.

Базилевс, одинокий в притихшем замке, тяжело переживал разлуку. Работа заглушала тоску, но перед сном и ранними пасмурными утрами она подступала вновь и царапала сердце исподтишка. Дракон с трудом дожидался воскресенья, вскакивал до рассвета, когда слуги еще спали, и, собравшись за сорок пять секунд, как солдат по тревоге, вылетал в Русалочий Плес.

Он появлялся в пансионе как раз к пробуждению дочки. Чаще всего целый день проходил за отдыхом, на берегу озера. Шум, возня, солнце, смех, брызги — взгромоздившись на безропотного великана, девочки готовы были часами резвиться на нем среди воды, как на плавучем острове.

Тыщенция блестяще успевала по всем предметам, но охотнее всего занималась волшебными превращениями. Она выбегала к прилетавшему Базилевсу то в облике шаловливого ангорского котенка, то в виде румяного краснощекого гнома в полосатом колпаке. Иногда маленькая колдунья появлялась из-за деревьев прекрасным юношей, скачущим во весь опор на горячем скакуне, порой неожиданно с ветвей спускалась на плечо дракона болтливым картавым попугаем. Чаще всего девочка, страдавшая из-за непохожести на дракона, показывалась ему в обычном своем виде, но с кошачьей головой, хвостом и пушистыми крыльями. Бывало так, что даже приемный отец не мог распознать ее среди других воспитанниц, тоже перевоплотившихся в птиц, зверей и смешных необычных человечков.

Жизнь в пансионе текла размеренно и спокойно. Редкие неприятности и досадные случайности фея Камилла объясняла для себя проказами живущих в озере русалок. Пропажа вставной автоотвечающей челюсти у воспитательницы Шарлотты. Внезапная потеря голоса в день экзамена умницей Вентуриной, лишившейся безусловной возможности стать первой ученицей. Гибель в одну ночь всех комнатных растений в горшочках, выращенных самой феей Камиллой. Катастрофическое облысение воспитательницы Гортензии, заслуженно гордившейся своими пепельными кудрями, такими густыми, что о них в два дня ломались гребни… Если покопаться в памяти, за последние годы пришлось бы вспомнить немало таких историй…

Почти все няни и кормилицы Тыщенции Кувырк по-прежнему коротали свой век в замке Базилевса. Работа по дому, чтобы не скучать от безделья, находилась всегда, а добрый хозяин рад был тем, кто помнил и любил его дочку. Только две кормилицы нашли себе другие места, и то лишь потому, что пожалели оставшихся без материнского молока новорожденных.

А вот от Трефилия, старого конюха Базилевса и возничего его боевой колесницы, чья нелепая трагическая смерть до сих пор была в замке предметом обсуждений, остался лишь зеленый холмик с мраморной плитой на тенистом кладбище Портфея.

Со времени своего появления в замке малютка Тыщенция стала любимицей Трефилия, бывшего, как и его хозяин, одиноким и бездетным. Девочку, еще не умевшую ходить, возничий осторожно привязывал поближе к центру повозки. Горячие кони летели вскачь, от скорости шумело в ушах, Тыщенция счастливо хохотала и, распахнув ручонки, ловила ладонями ветер.

Шестерка скакунов Базилевса почему-то долго не могла привыкнуть к девочке. Кони шарахались, фыркали, тревожно ржали, когда она заглядывала в конюшню. Трефилию, искусному дрессировщику, потребовались многие недели ласковых уговоров, чтобы приучить своих питомцев к юной дочке хозяина… Из всей челяди Базилевса Тыщенция особенно привязалась к старику-конюху. Они по-настоящему дружили и, когда девочка отправилась в пансион, расставание было необыкновенно тяжелым для них обоих.

Обитатели замка нередко ездили в Русалочий Плес, навещая девочку. Как-то вечером Трефилий вернулся домой после очередного визита к любимице, а утром его нашли бездыханным в полутемной, с крохотным оконцем под потолком каморке, служившей конюху кладовой.

Вместо успокаивающего настоя — Трефилий всегда пил его перед сном — он глотнул стоявший на той же полке концентрированный яд от насекомых, очевидно перепутав впотьмах одинаковой формы бутылки.

Яд подействовал мгновенно, тело нашли утром, и все попытки Базилевса спасти несчастного оказались безуспешны.

Конюх единолично хозяйничал в кладовой, а ключ от нее носил на шее, так что никто больше не мог войти внутрь и поменять местами бутылки. Допустить же, что застенчивый добряк Трефилий решился на самоубийство, было немыслимо. Пришлось объяснить все случайностью, но с этого времени в душах большинства обитателей замка появился неприятный саднящий осадок.

Смерть Трефилия долго скрывали от Тыщенции. Только вернувшись домой на каникулы, она все-таки узнала правду. Несколько дней девочка рыдала не переставая. Чары Базилевса постепенно смягчили горе, однако до самого отъезда Тыщенция часами просиживала на кладбище у могилы, а улыбаться, казалось, разучилась навсегда.

Но детская грусть не может быть бесконечной. В конце концов время и трогательная забота близких излечили девочку. Сначала дракон ухитрялся навещать ее в пансионе дважды в неделю, потом, когда дочка робко, изредка, неуверенно начала смеяться, он облегченно вздохнул и перешел на обычный режим. Труд Базилевса близился тогда к завершению, и каждая лишняя минута была для него драгоценна.

Мурлыка Дракошкиус, племянник полководца, рос здоровым, умным и крепким. Детские болезни обходили его стороной, ходить и летать он начал даже раньше обычного срока, науки постигал охотно, радуя своих учителей.

Несмотря на отменную физическую подготовку, военными дисциплинами юный дракон особо не увлекался, хоть и получал по ним отличные оценки. Философия, магия, основы управления предметами живыми и неживыми — вот чему он уделял основное внимание. Старинные же истории, во множестве читаемые Мурлыкой, придали его уму несколько романтический склад.

Редко видя своего занятого дядю, молодой Дракошкиус тем не менее был с ним очень дружен. Он души не чаял в Тыщенции, которую считал младшей сестренкой, кузиной, и всегда привозил ей кучу гостинцев, когда вместе с родителями приезжал в гости в Портфей.

После того, как Тыщенция поступила в пансион, Мурлыка порой прилетал туда с дядей. В такие дни встречи проходили особенно весело. Купанье, полеты, игры в чехарду и в прятки, состязания в превращениях, составление букетов и чтение наизусть рыцарских баллад у ночного костра — даже взрослые участвовали в этих забавах, с удовольствием вспоминая молодость.

Несмотря на всю симпатию, проявляемую подростком-драконом к сестренке, трудно было не заметить его чувств к другой особе, скрываемых тщательно и безуспешно. Подружка Тыщенции, беззаботная Ноэми — Принцесса Ветров в один миг покорила сердце Мурлыки Дракошкиуса, сама этого не заметив.

Мечтательной Ноэми нравился пушистый трехголовый великан, такой внимательный и неуклюжий. Никогда не имевшая старшего брата, она даже завидовала Тыщенции. Но охотно проводя время в компании с Мурлыкой, девочка от расставания до новой встречи почти не вспоминала о нем.

В ту пору, когда молодому Дракошкиусу исполнилось восемнадцать, Тыщенции и ее ровеснице Ноэми оставалось провести в пансионе еще около года.

Базилевс получил у феи Камиллы разрешение забрать обеих девочек с собой на выходные. Именинник прислал каждой персональное приглашение в стихах, написанное на роскошной бумаге каллиграфическим почерком со множеством завитушек. Пансионерки собрались мигом, радуясь еще и возможности ненадолго сменить обстановку.

Примерно половину расстояния до Новоколдуново девочки летели на драконе, потом, чтобы размяться, принялись и сами резвиться в воздухе. Ноэми, не слишком искушенная в магии, обернулась лебедем — только в эту птицу она умела хорошо превращаться. Тыщенция то вырывалась вперед, то отставала, играя, то кружилась над подругой, как бы нападая на нее в шутку и ежеминутно меняя облик. Она становилась беркутом, соколом, кречетом, орлом, даже уродливым грифом. Потом баловство наскучило ей, и в образе крылатой персидской кошечки девочка вновь опустилась на широкую спину дракона, сладко продремав там до самого конца пути…

Когда празднество закончилось и гости частью разъехались, частью отправились спать в отведенные им покои, Базилевс с племянником прошли в комнату Мурлыки, заваленную подарками. Там полководец и вручил имениннику самое ценное, чем обладал — созданный им для уничтожения зла магический предмет.

Надо сказать, что первую часть проклятья Горгульи, слова ее о королевском подарке Базилевса, который племянник его сможет использовать лишь после своей смерти, все бывшие тогда в зале, включая самого дракона, начисто забыли, едва колдунья исчезла. Очевидно, Горгулья, смотревшая далеко вперед, так и задумала.

Базилевс, делая свой подарок, искренне желал, чтобы Мурлыка Дракошкиус завершил дело, начатое им, и прославился в веках. Он рассчитывал на помощь Мурлыки в обнаружении источника зла — новая сеть, которую дракон наде-ялся изготовить и раскинуть по стране, как не когда раньше, никак не сплеталась в одиночку.

Дядя рассказал племяннику все, что знал сам, объяснил, как воспользоваться подаренной вещью, и несколько раз повторил чудесное заклинание — ключ к предмету — пока именинник не затвердил его наизусть.

Убрав подарок, растроганный и взволнованный Мурлыка распахнул лапы, дабы обнять Базилевса, и внезапно застыл на месте. На всех его трех физиономиях проступили недоумение и растерянность.

Шерсть непобедимого полководца встала дыбом. Отвратительное, безумное ощущение, что кто-то, подняв верхушки его голов, как крышки сахарниц, старательно и грубо водит мокрой тряпкой по мозговым полушариям, возникло на миг и тут же пропало. Но пропало не только оно одно.

Базилевс НЕ ПОМНИЛ, что представляла из себя вещь, подаренная племяннику! Он НЕ ПОМНИЛ, как с ней надлежало обращаться!! И, наконец, магическое заклинание, им же изобретенное, без знания которого подарок был лишь незначительной безделушкой, он тоже НЕ ПОМНИЛ!!!

Судя по выражению физиономий Мурлыки, он испытывал сейчас те же самые чувства.

Зато только теперь, спустя восемнадцать лет, в головах Базилевса отчетливо всплыло начало проклятия Горгульи…

Всю ночь дядя и племянник обыскивали комнату, дружно высказываясь по поводу ее огромных размеров. Здесь находилось множество подарков, которые Мурлыка не успел еще даже рассмотреть, и любой из них мог оказаться магическим изделием Базилевса. Да и имели ли поиски смысл? Ведь заклинание было утрачено.

Загадочную фразу колдуньи о том, что молодой Дракошкиус сможет воспользоваться подарком после смерти, оба родственника расшифровать не смогли и сговорились считать ее просто издевкой. Пока. Чтобы окончательно не сойти с ума от непосильных раздумий.

Базилевс не находил себе места оттого, что загубил многолетнюю работу и второй раз испортил именины племяннику. Мурлыка утешал его, уверял, что в тесном союзе они снова примутся за борьбу с силами мрака и уж на этот раз обязательно добьются успеха. Молодым всегда кажется, что от удара их богатырским плечом развалится любое препятствие…

Дружба Ноэми и Тыщенции, хоть и начала давать трещины, все же продолжалась весь последний год перед выпуском из пансиона. На взгляд Принцессы Ветров подруга ее была чересчур требовательной и ревнивой. Она считала Ноэми своей собственностью, не позволяя ей сближаться с другими воспитанницами.

Весной, во время цветения яблонь, Принцесса Ветров все дни напролет мечтательно бродила одна в старом саду на задах пансиона, вдыхала тонкие запахи цветов и грезила наяву, никого не желая видеть.

Тыщенция, мягко отвергаемая подругой, бывала в эту пору особенно зла и раздражительна.

Вообще весной в пансионе и вокруг часто происходило что-нибудь неприятное. Хищные зверьки разоряли птичьи гнезда под крышей. Кожа у многих девочек от первого яркого солнца покрывалась густой малиновой сыпью. Дождь с градом обрушивался на яблоневый сад, и лепестки осыпались раньше времени. Половицы в доме немилосердно скрипели, и ни с того ни с сего во всех кранах надолго пропадала вода…

Яблони отцветали и Ноэми вновь становилась неразлучна с Тыщенцией, прося у нее прощения за недолгое чудесное забытье. Лучшей спутницы все равно не находилось. Почему-то те девочки, с которыми Принцесса Ветров хотела бы дружить, не задерживались у феи Камиллы, покидая пансион по разным причинам. То климат оказывался неподходящим, то дома что-либо случалось, то пропадали внезапно способности к языкам, и родители переводили детей в другие школы.

Но вот обучение закончилось, Тыщенция и Ноэми получили дипломы и всю ночь вместе с другими выпускницами танцевали на прощальном балу. Расставаясь, они поклялись видеться часто, тем более, что Замок Ветров, где жила Ноэми, находился близ Новоколдуново, недалеко от поместья брата Дракошкиуса Базилевса.

Тыщенция Кувырк вернулась домой шестнадцатилетней девушкой. Приемный отец ее был счастлив, не видя того, что постепенно заметили домочадцы — характер их юной госпожи несравненно ухудшился. Она подолгу беспричинно молчала, глядя на всех исподлобья своими прекрасными, ежевичного цвета глазами, в которых проступали тогда красноватые искорки, часто и незаслуженно бранила слуг, а раз даже дала пощечину своей старой няне.

Дошло до того, что обитатели замка облегченно вздыхали, когда Тыщенция улетала к Ноэми погостить.

Базилевс ничего не подозревал. Вместе с племянником он напряженно работал, пытаясь снова отыскать лекарство от зла. Раздосадованный цепью неудач, дракон мало что замечал вокруг. Брат его дрался на Севере — оттуда наступали на Фантазилью живые льды. Более серьезная, чем ожидали, опасность заставила и Мурлыку Дракошкиуса вылететь на подмогу отцу. Базилевс тоже рвался в бой, зная, что его опыт наверняка ускорит победу. Надо было только завершить очередную серию исследований…

Когда за ужином слуги донесли хозяину о том, что в Портфее объявилась молодая прорицательница по имени Свистония, дракон пожелал увидеться с ней. Немало прожив на земле, он знал, что свет на запутанные проблемы проливается иногда из самых неожиданных мест. Молва о чудесном даре сивиллы могла оказаться правдой, а вопросов у Базилевса хватало.

Тыщенции не было дома. Несколько дней назад она отбыла к любимой подруге, собираясь заодно навестить тосковавшую без мужа и сына матушку Мурлыки Дракошкиуса. Свистонию, согласившуюся встретиться с Базилевсом, он принимал один.

Юную провидицу дракон представлял иначе. Перед ним оказалась типичная горожанка — опрятная, спокойная, миловидная, в простом скромном платье, с русой косой, собранной венцом вокруг головы, и ясным добрым взглядом. На первые незначительные вопросы она отвечала тихо, как бы стесняясь, однако сообщала такие подробности о детстве и юности Базилевса, которые, кроме его самого, не мог знать никто. Постепенно дракон проникся к сивилле доверием и — слово за слово — неожиданно для себя рассказал ей всю историю о проклятье Горгульи…

Базилевс, говоривший более двух часов без перерыва, прихлебывая лишь время от времени подносимое китайцем питье, неожиданно замолк. Старый дракон дышал учащенно, глаза его полузакрылись, и слышно стало, как в груди глухо тукает сердце.

Тюнь-Пунь вскочил на ноги.

— Успокойтесь, господин! Я запрещаю вам продолжать, может случиться приступ. Перенесем окончание на завтра.

— Нет, нет… — с трудом возразил хозяин. — Физическое здоровье мое вполне приемлемо… Мне тяжело говорить совсем по другой причине…

— Если Базилевс позволит, — почтительно вмешался Печенюшкин, — я доскажу историю сам. Осталось немного. То, что случилось дальше, можно теперь понять. Потом вы добавите все, что сочтете нужным.

Дракон печально кивнул.

— Я полагаю, — неторопливо начал мальчуган, — что хозяин наш задал Свистонии следующие вопросы. Что означает фраза колдуньи о посмертном использовании подарка Мурлыкой Дракошкиусом? Как выглядит созданный Базилевсом предмет? Где он? Как восстановить заклинание? Удастся ли племяннику и дяде победить силы мрака? Как разыскать наследника Горгульи?

Я думаю также, что на первые четыре вопроса провидица ответить не смогла. Горгулья надежно скрыла истину, иначе вся ее колдовская затея не имела бы смысла. Удастся ли победить зло? Скорее всего Свистония сказала «да». Интуиция и природный оптимизм не должны были подсказать ей другое. Однако разъяснений, полагаю, не последовало.

Ответ же сивиллы на последний вопрос привел хозяина в неистовство. Наследница Горгульи — заявила прорицательница — это приемная дочь Базилевса Тыщенция Кувырк и найти ее отныне и до конца дней его дракону не удастся…

— Великие боги! — вырвалось у китайца, обычно невозмутимого, как камень. — Бедный мой господин!.. Столько лет… В одиночку с этой чудовищной ношей.

Владелец замка слабым жестом прервал Тюнь-Пуня.

— Не сердитесь, дорогой мой. Удел слабых делить с друзьями собственные беды и вины. А вы, Пиччи, продолжайте. Все же легче, когда обжигающие истины произносят за тебя чужие уста.

— Остаток истории я сжимаю в конспект, — заверил Печенюшкин. — Нечего бередить раны. Итак, Базилевс обвинил Свистонию во лжи и приказал выгнать ее из города. Затем он отправился в Новоколдуново, где к ужасу своему узнал, что Тыщенция не появлялась там. Все попытки разыскать ее оказались тщетны. Сопоставив факты, на которые раньше он невольно закрывал глаза, хозяин наш понял, что Свистония, видимо, не ошиблась. Отвергнув Горгулью, полководец, как птица над подкинутым в ее гнездо кукушкиным яйцом, сам высидел и взлелеял чудовищное отродье колдуньи.

Разбитая лодка на берегу, гибель рыбацкой семьи, парусиновое платьице найденыша — все эти заранее продуманные детали призваны были усыпить недоверие Базилевса. Становилась понятной и внезапная смерть конюха Трефилия. Очевидно, в гостях у своей любимицы он неожиданно проник в тайну Тыщенции Кувырк и, потрясенный, покончил с собой.

И все же удар судьбы не сломил полководца. Седой, с разбитым навеки сердцем, он снова встал во главе фантазильской армии. Одно его имя обращало в трепет врагов. Очистив границы и надолго вернув стране мир, Базилевс занялся внутренними делами.

После исчезновения Тыщенции демоны зла разгулялись в Фантазилье, как матросы в портовом кабаке. Попадая в лапы трех Дракошкиусов, они гибли десятками, но свою неуловимую предводительницу не выдавали, сами не зная, где она скрывается и как выглядит теперь.

Базилевс делал все возможное для того, чтобы найти приемную дочь, но втайне, не признаваясь себе, рад был, что встречи не происходит. Без колебаний уничтожив Тыщенцию, дракон, вслед за этим, неизбежно покончил бы и с собой.

Снилось ему теперь всегда одно и то же. Жаркий день, солнечное марево, запах прогретой травы и девочка с замурзанной, исцарапанной, перепачканной черно-фиолетовым соком рожицей, выбирающаяся из зарослей ежевики и тянущая к нему, Базилевсу, ручонку с несколькими полураздавленными ягодами…

— Вы все рассказали верно, милый мой Пиччи. — Дракон, мобилизовав силы, вновь говорил спокойно. — Осталось добавить чуть-чуть. Через несколько лет пропала и подруга Тыщенции Ноэми. В отсутствие ее родителей к берегу, близ их замка причалил корабль, ведомый неизвестным красавцем рыцарем. Вдоль бортов его вместо пушек стояли кадки с вечноцветущими яблонями. На другой же день, будто обезумев, Принцесса Ветров обвенчалась с загадочным капитаном, и судно отплыло в штормовой океан… Больше никто ее не видел. Ходили слухи, что корабль разбился о скалы и все пассажиры его погибли, но доказательств этому нет.

Неоспорим другой факт. После исчезновения Ноэми буйство сил мрака сразу пошло на убыль и вскоре почти прекратилось. Уже немало лет все мы живем спокойно. Я и сейчас не знаю, есть ли связь между этими событиями.

С тех пор я пережил немало приключений и здесь и наверху. Возраст дает о себе знать все чаще. Если бы не друг мой Тюнь-Пунь, я, вероятно, не дожил бы до сегодняшнего дня. Наша случайная встреча когда-то в Китае и моя незначительная помощь мудрецу обернулись долгой и плодотворной дружбой. Остаток жизни моей протекал безрадостно, но ваше появление, дорогой Пиччи-Нюш, заронило в мое сердце надежду… Скажите, каким образом надеетесь вы в будущем, в вашем времени, оживить моего племянника?

— Когда Мурлыка Дракошкиус явился Лизе во сне, — медленно произнес Печенюшкин, — он упомянул о волшебной коробочке с гримом, принадлежащей Тюнь-Пуню, о зеленой краске. Я прошу врачевателя рассказать нам — в чем заключается чудесное действие грима?

— Есть древняя легенда, — неуверенно начал китаец. — Если живописец изображает дракона, нельзя полностью прорисовывать глаза. Стоит коснуться его зрачков зеленой краской — дракон оживет и улетит. Быть может, в этом и заключается секрет воскрешения племянника Базилевса? Но вы, Пиччи, должны найти ЗДЕСЬ Мурлыку Баюновича и передать ему мой рассказ о коробке с красками. Тогда круг замкнется. Мои знания — через вас, дракона, Лизу — снова попадут к вам в будущем. Мурлыка Дракошкиус оживет, вспомнит тайну предмета, побеждающего зло, и вы, все вместе, расправитесь с силами тьмы.

— Вы забываете о главном, — печально возразил мальчик, — о том, чего нельзя восстановить. Пробито сердце дракона. К великому сожалению, мы оказались в тупике…

Базилевс пружинисто сел на постели.

— У меня хватит сил прорубить выход! — воскликнул он, позабыв о болезни. — Только не перебивайте, прошу вас! Уверяю — другого выхода не найти. Подойдите ко мне поближе, друзья! Слушайте же…

 

Глава седьмая

СПЕКТАКЛЬ С СЮРПРИЗАМИ

— Кто тебе, Печенюшечкин, дороже — какой-нибудь китайский мудрец или, например, я?! — Лиза серьезно обиделась. — Почему поехал Тюнь-Пунь? Я, может быть, больше всех хотела Дракошкиуса увидеть!

— Ты хоть во сне с ним встречалась, — грустно заметила Алена. — А я вообще никак. Уже и голос его стала забывать. Пиччи! Ну теперь-то ТОЧНО все будет нормально? Почему ты нам мало рассказываешь?

— Ничего себе, мало! Часа три болтаю. Даже охрип… Тюнь-Пунь поехал предупредить Мурлыку Баюновича, потому что они прекрасно знакомы. Дракон ему доверяет. К тому же задача у мудреца непростая. То, что он скажет Дракошкиусу, тот должен забыть и вспомнить лишь после смерти, явившись Лизе во сне. Это, конечно, слишком уж мудрено. Но проще у нас не вышло, делать нечего.

— Ну и что! — не сдавалась Лиза. — Отправились бы все вместе. Как интересно! Мы его знаем, а он нас нет. Ты как считаешь, мы бы ему понравились? Слушай, он же меня и не видел с коротким носом!

— Поспешать надо, Лизавета! — Узнав, что пора домой, Федя стал заметно нервничать. — Делов — край непочатый. Меня, поди, лиходеи уже и с поста сковырнули. Вернусь — душу из них выну. Ух, Печенюшкин, и наведем мы с тобой шороху!

Пиччи рассеянно кивнул.

— Можем и шороху навести, — заметил он, глядя на домового с легким оттенком сомнения, — и тень на плетень… Это мы запросто… Вот только мне, изгнаннику, из своей мастерской не выйти. Как доставить туда тело Мурлыки Баюновича из Драконьей пещеры? Тыщенция Кувырк смертельно напугана. Его воскресение — это ее погибель. Она всеми силами будет нам мешать, а мы даже не знаем, где скрывается колдунья.

— За Дракошкиусом мы с Аленой слазим, — уверенно объявила Лиза. — Нам к пещерной жизни не привыкать. То в Фантазилье за водичкой гоняли, то в Бразилии за бриллиантами. Только надо фонарики. В Драконьей пещере сильно уж темно. Пиччи! А мы его унесем, каменного? Тяжелый ведь! Что, если Дракошкиуса прямо там живой водой из ведра полить? Вот честно скажи — ты об этом думал?!

— Ну, если честно, так даже поливал. Увы, не тот случай. Если пробито сердце дракона, не помогает и живая вода. Воскресить дракона еще никому не удавалось. Мы с вами первопроходцы.

— А ты до конца теперь будешь темнить? — Лиза укоризненно поморщилась. — Что за манера? Ведь явно, у тебя программа действий выстроена. Что, приятно нас за слепых котят держать?

— Лизонька, милая, не обижайся! — взмолился Печенюшкин. — Во-первых, программа у меня еще с пустотами. Нерешенных вопросов уйма. Во-вторых, чем меньше вы знаете, тем меньше можете случайно выболтать. Нет, нет, вы девочки умные и осторожные. Но больно уж враги у нас серьезные, могут и обманом разговорить… Алена, а ну улыбнись! Я смотрю, ты заплакать собралась — это, во всяком случае, преждевременно. Давайте лучше уточним планы на вечер. Тюнь-Пунь обещал вернуться после обеда, в семь у нас последний спектакль на площади — закрытие сезона. Прощаться с Базилевсом будем до представления или после?

— Я хочу после, — жалобно протянула Аленка. — А то мы все впопыхах живем. Лампусик, мы вечером уезжаем, а ты так и не узнал, кто мне цветы с браслетами присылает?

Эльф замялся, даже покраснел от смущения.

— Аленушка, я выясню, если хочешь, — пробормотал он, запинаясь. — Только стоит ли? Вдруг ты будешь разочарована? Может, твой поклонник маленький, или толстый, или лысый, или какой-нибудь гномик с красным носом. А то еще, скажем, тролль или водяной…

Алена задумалась над сомнительной радостью обладания истиной.

— Ладно! — объявила она. — Не буду торопиться. Только, чур, давайте сюда еще вернемся, если все хорошо кончится. С новой пьесой. У Лизки давно руки чешутся. Как ты ее назовешь? «Затерянная в картошке»?

— Остроумной себя считаешь? — обиделась Лиза. — Конечно, оскорбить творческую личность ничего не стоит. Я бы критиковать разрешала только тому, кто сам талантливый мастер. Да еще и удачливый, чтоб никому не завидовал. А следующую пьесу я назову просто. Например, так: «Коварство низменных злодеев и трепетной красавицы любовь».

— Дельно! — одобрил Федя. — На такое народ повалит. И то — надо о приданом не забывать. На один домик мы уже, почитай, сколотили. Хотя и без убранства: машина-стиралка нужна, диванчик какой-никакой, в кухню буфет да табуретки, люстры-лампочки, начнешь покупать — не кончишь… Однако, Лизон, тебе этих пьес штук пяток придется накатать.

— Конечно, — задумалась Лиза, — заманчиво отдаться творчеству целиком. Школу можно бросить… хотя английский жалко, и физкультуру я люблю… Но это что же, тогда, выходит, Машка Кудрявцева по литературе первой в классе станет? Нет, буду учиться. Да и завуч Гоша без меня зачахнет — с кем ему иначе бороться, бедненькому…

— Лето не за горами, — подсказал Печенюшкин. — Я, ребята, уже лет сто мечтаю о каникулах. Если управимся здесь с делами, может, махнем на июль в Австралию, в город Люгера. Все вместе, а? Возьмем Фантолетту, Морковкина разморозим… Ларри давно зовет. Пишет, что построил для нас чудесный дом, прямо на берегу, в начале улицы Просвещенного Дракона…

— А как его письма к тебе попадают? — удивилась Аленка. — С Земли в Фантазилью, как в сказке? Он же не маленький!

— Ну, — улыбнулся Пиччи, — Ларри Люгер человек незаурядный. Талантов и решительности не занимать. Для него невозможного мало.

Лиза с Аленкой, обнявшись, мечтательно уставились вдаль. Им виделся сказочный домик на берегу океана, чудесный город, полный выздоравливающих детей, и, конечно же, пушистый добрый великан, выглядывающий сразу из трех окон первого этажа…

— Будешь вставать рано, Лизок, — продолжал Печенюшкин, — и, пока все спят, два-три часа работать под шум прибоя, на террасе. Романтично? Писать черной тушью на шелковистой, плотной, голубой бумаге… А потом общее пробуждение, веселье, купанье, завтрак и развлечения до заката… Эх, неужели доживем?!

— Не огарчивайтесь, фантмейстер! — забеспокоился Лампусик. — Непременно доживем! Все беды преходящи, пока мы молоды и дружны. Еще не раз предстоит жмуриться от солнца, звенеть булатом, восхищаться красавицами и бросаться, очертя голову, в новые приключения.

— Приходится огарчиваться. — Печенюшкин неожиданно нахмурился. — И красавицы не всегда несут добрые вести. Боюсь, милый друг, ты накликал нам очередную проблему. Взгляни в окошко. Вон та фигура, что спешит к нашему балаганчику. Нет, не торговка рыбой. Та, что в лиловом балахоне, в надвинутом платке. Видишь? Вот она поравнялась с палаткой шпаго-глотателей…

Фургончик с труппой Никтошка привез на рыночную площадь заблаговременно, чтобы артисты могли спокойно подготовиться к прощальному спектаклю. Перед этим Пиччи долго пересказывал друзьям ночную исповедь Базилевса. Секрет предстоящего оживления Дракошкиуса он так и не раскрыл. Собратья по профессии привыкли к недомолвкам мальчугана, но все же Лиза, Федя и Никтошка слегка обижались.

Лиза еще ко всему основательно запуталась в сложностях путешествий во времени. Ей было неясно, например, почему Печенюшкин не может переместиться к ежевичному рву в момент появления из него крошечной Тыщенции Кувырк. Заманчивая возможность пресечь зло в зародыше не давала девочке покоя.

Сначала Пиччи говорил ей что-то про временные петли и парадоксы. Затем, видя, что глаза собеседницы тускнеют от непонимания, попробовал объясниться проще.

В итоге Лиза определила для себя следующее: если расправиться с колдуньей в прошлом, нельзя будет воскресить Мурлыку Дракошкиуса в настоящем. И все же хитросплетения доводов Печенюшкина остались недоступны ей до конца.

«Ладно, — успокоилась Лиза любимой поговоркой. — Делай, что должен, и будь, что будет! Нельзя жить в сказке с земными мерками. Но вырасту — обязательно во всем разберусь…»

Сейчас же, прервав мечтания о каникулах в городе Люгера, обе сестренки нервно выглянули из окна туда, куда указывал Пиччи.

И сразу же раздался снаружи осторожный стук. Федя, уловив кивок Печенюшкина, распахнул дверь, впуская таинственную гостью.

— Немедленно бегите! — Умоляющий нежный голос раздался прямо с порога. — Я хотела отправить письмо, но испугалась, что вы ему не поверите! У меня есть четверть часа, от силы двадцать минут, потом ОНА может вернуться и погонится за мной. Тогда вы опоздаете непоправимо!

— Кто ж это — ОНА? — изумился всполошенный Федя. — Ты нас не пугай, мы ребята храбрые. Да и билеты все распроданы, как я денежки верну?

— Остановись, Федор Пафнутьевич, — попросил Печенюшкин. — Сядьте, милая Ноэми! Я много слышал о божественной красоте и прелести Принцессы Ветров, но не предполагал, что нам доведется познакомиться. Не бойтесь. Не спешите. И если здесь нам не будет хватать времени, в моей машине найдется способ его замедлить.

Дверь затворилась, незнакомка села и, распутав узел платка, почти скрывавшего лицо, позволила грубой ткани упасть на плечи. Волосы гостьи, сколотые наспех, расплелись и закрыли платок шелковой волной. Лиза с Аленкой ахнули, рассмотрев пришелицу.

Даже Фантолетта в лучшие свои минуты не казалась им такой прекрасной. Отвести взгляд от лица Принцессы Ветров было невозможно. Очарованная невиданным зрелищем, труппа Теодоро в полном составе забыла о правилах хорошего тона, надолго разинув рты.

— Ну вот, и вы тоже… — жалобно протянула гостья. — Проклятая красота! Превратиться бы навсегда в уродину. Я пробовала, только не получается… А ОНА уже и не скрывает ничего. «Ты, — говорит, — моя вещь. Живая статуэтка. Никуда от меня не денешься». Знаете, ведь и замужество мое ложное тоже ОНА подстроила.

— Тыщенция Кувырк… — медленно проговорил Печенюшкин. — Конечно, я догадывался… Заморский рыцарь был ее слугой?

— Трувор его зовут, — объяснила Ноэми. — Но он вообще НЕНАСТОЯЩИЙ. Как ожившая кукла… Я тогда словно в каком-то дурмане была. Эти яблони, запах… Очнулась на корабле, далеко от берега. Шторм, скалы, крушение. Мы трое в шлюпке спаслись. Она над волнами как ковер-самолет летела. Ничего удивительного — у Тыщенции и гора полетит. «Как ты здесь оказалась?» — спрашиваю. Она смеется: «Где ты, там и я!..» С тех пор мы больше чем на день не разлучались.

— Да ты охолонись, родимая! — Федя пожалел принцессу, дышавшую неровно, как в лихорадке. — Водицы вон испей, освежись. Ишь, как тебя колотит. И не гони коней. Старшой говорит — успеем.

— Понимаете, я и ненавижу ее, и жалею. — Ноэми выговаривалась впервые за много лет. — Как будто два существа живут в одном. На могиле у Трефилия, конюха, она до сих пор слезы льет. Тот, узнав кто его любимица, руки на себя наложил. Мы ведь сюда опять на кладбище приехали. Про вас Тыщенция случайно узнала. Донесли ей. Вчера на спектакль нас повела. Переоделись горожанами. Я хлопала — все руки отбила, а она шипит: «Ну, доиграются твои любимцы, погоди…» После спектакля исчезла, улетела встречаться со слугами своими, нечистью здешней. Сама Тыщенция Портфей не трогает. Она Базилевса, отца приемного, до сих пор любит и почитает. Да только натуру черную ничем не вытравишь…

— Как же вам удалось сбежать? — Лампусик всплеснул руками. — Вас сторожат? Запирают? Заколдовывают?

— Столько лет… — принцесса улыбнулась устало. — Я на всякий случай хорошо изучила привычки Трувора, но до сих пор не пробовала убегать. Лучше уж оставаться с Тыщенцией. Порой мне удается смягчить ее сердце. Без меня она бы наделала куда больше зла.

Вчера, вернувшись глубокой ночью, Тыщенция разговаривала с Трувором. Они думали, что я сплю. Сказано было мало, но я поняла вот что. Кто-то из ее шпионов дознался, что вы прибыли из будущего и позже, в своем времени, хотите расправиться с Тыщенцией Кувырк… Я еще не помню ее такой испуганной. Короче говоря, она со своими прислужниками намерена покончить с вами этим вечером, во время спектакля, прямо на сцене. Только я не знаю, как. Она сказала, что зрители ничего и не заметят…

Я промучилась остаток ночи, все утро, а потом, когда Тыщенция отправилась на кладбище, тайком убежала к вам. Трувор каждый день после обеда — хотя он и не ест ничего — часа два начищает свои латы. От блеска стали рыцарь дуреет и в конце концов отключается. Ровно на сорок минут, я проверяла по часам.

Вот и все. Вы предупреждены, а мне пора возвращаться. Если вам удастся избавить мир от Тыщенции, сделайте ради меня так, чтобы она исчезла без страданий. И помолитесь у себя в будущем за бедную Ноэми… Прощайте.

— Погодите! — закричала Лиза. — Вы что, с ума сошли?! Оставайтесь с нами! Печенюшкин, хватай ее, держи, она не понимает, что делает!

— Она понимает, — откликнулся мальчуган печально. — Удержать Принцессу Ветров нам не дано. Парадоксы времени, Лизонька, вырастешь — поймешь. Но не станем прощаться навсегда. Как знать — быть может, мы увидимся в будущем…

Растаял уже и след прекрасной гостьи, а в домике на колесах, не затихая, велись дебаты.

— Ты, брат Печенюшкин, умом трехнулся! — орал Федя, топая ногами. — Девушка-красавица, нас спасая, жизнью рискует, а тебе все побоку! Какой смысл оставаться? Китайца дождемся, с драконом простимся и айда! Пока Мурлыку Баюновича не оживим, с Тыщенцией все одно не справимся! Посражаться захотелось, герой?! Ради чего?! Ради блеску да искр сабельных?!

— Я всегда иду навстречу опасности! — отвечал Печенюшкин холодно. — Это мой принцип! Слабонервных, Федор Пафнутьевич, можем вывезти загодя. Спектакль обещан, публика ждет. Господ актеров просят на подмостки.

— Умру, но сыграю! — воскликнул Никтошка молодецки. — Будет что вспомнить. Не нам, так потомкам.

Лиза попыталась представить себе — какое потомство может быть у резинового слона?

— Дайте все же разобраться, — проговорила она умоляюще. — Если в будущем уже есть все мы и есть Тыщенция Кувырк, значит, здесь, в прошлом, ни мы, ни она погибнуть не можем. Так?

— Вот именно! — остывая, подтвердил Пиччи.

— Значит, решающее сражение все равно позже, в Феервилле. Если мы удерем, она поймет, что нас предупредили, и, возможно, доищется, что это сделала Ноэми. Тогда Принцессе Ветров грозит… ой-ой-ой!

Федя обеими руками заскреб голову, соображая.

— Выходит, — продолжала девочка, — хотя бы ради Ноэми мы должны остаться. И выйти из драки без потерь. Я совсем не хочу оставить Аленку в прошлом заложницей колдуньи. Но мы предупреждены, и Тыщенция об этом не знает. Один-ноль в нашу пользу. И наконец, раз мы ОБЕЩАЛИ, как мы можем отменить спектакль?

— Умница моя! — обрадовался Печенюшкин. — Хоть ты меня поняла. Пусть даже речь идет о пустяке — нельзя обманывать тех, в ком заронил надежду…

Первым сюрпризом, одинаково неожиданным как для Тыщенции Кувырк, так и для команды Печенюшкина, оказалось присутствие на спектакле Базилевса.

Наиболее желанным местом для выступающих на рыночной площади была деревянная площадка на возвышении, чуть в стороне от торговых рядов. Перед ней несколькими ярусами уходило вверх нечто вроде трибуны для зрителей. Сооружение, сколоченное из толстых досок, под зрительской массой слегка пошатывалось, несмотря на надежность, и при этом немилосердно скрипело. Артисты выступали без микрофонов, даже для шепота им приходилось изрядно форсировать голос.

За право играть на площадке с бродячих актеров обычно взимались деньги. Труппе же Теодоро, привлекавшей на рынок кучу народа, после первого же представления такая возможность была предоставлена бесплатно. Фургончик-блиномет вкатывали на возвышение по боковому наклонному скосу, и, таким образом, сцена находилась метрах в двух над землей. Поэтому, кроме тех, кто купил билеты, с боков огороженного канатами пространства еще около сотни неприхотливых зрителей могли наслаждаться зрелищем.

Базилевс восседал перед трибуной, у самой сцены, на специально доставленной низкой скамье с мягким сиденьем в виде обширного полуовала. Несколько слуг примостились за ним, там, откуда, кроме спины дракона, не было видно почти ничего.

Старый вельможа, не желая кому-либо мешать, скупил все места, с которых его представительная фигура заслоняла сцену. Слуги же, хоть и смотрели пьесу не раз, выпросились на нее снова — не пропадать же билетам! — и теперь как могли вытягивали шеи, изгибались и привставали.

Тыщенция Кувырк, Принцесса Ветров и Трувор, закутанные в плащи, сидели в одном из верхних рядов трибуны, неразличимые в толпе.

Первое и второе действия прошли без неожиданностей. Тыщенция, сжимая ладонь Ноэми, была неподвижна, и, казалось, совсем не следила за игрой.

Действие третье развивалось как и всегда… Благородный разбойник Зерро Гут, освободив из тюрьмы прекрасную Элен и превозмогающего паралич шарманщика Теодоро, убегал вместе с ними и примкнувшим к ним ангелом-хранителем по крышам. Стражники нагоняли.

Расправившись с полудюжиной врагов, доблестный Зерро силой запихал девушку и ее отца в дымовую трубу гостиницы, швырнув туда напоследок верещащего ангела. Первый стражник из новой партии, забравшись по водостоку, поднял над краем крыши любопытную голову. Костыль, пущенный меткой рукой задержавшегося шарманщика, угодил в цель — голова в гребенчатом шлеме пропала, глупо ухмыльнувшись напоследок.

Зерро Гут остался один. Но отступать было поздно — новые фигуры вырастали на крышах, с трех сторон окружая разбойника. В этот момент Зерро сдавался в плен, чтобы спасти друзей.

Неожиданно подпрыгнув, беглец ухватился за шнур, болтавшийся, как и всегда до того, под потолком фургона. Оттолкнувшись от черепицы, он, словно маятник гигантских часов, перелетел со сцены к зрителям — на верх трибуны. Публика ахнула, вставая с мест.

Теряя равновесие, актер ухватился за плечо рослого горожанина, оказавшегося рядом. Плащ, скрывавший лицо и фигуру, упал от внезапного рывка. Под заходящим солнцем ярко сверкнули латы.

— Ага! — закричал Зерро. — И здесь вы пытаетесь достать меня, убийцы! Не бывать этому!

Обхватив рыцаря, он вновь оттолкнулся и, описав в воздухе слепящую глаза дугу, перемахнул со своей ношей обратно на крышу. На какой-то миг публике вдруг почудилось, что вместо разбойника Зерро на сцену, цепко держась за громадного противника, летит маленькая рыжая обезьянка. Но это наваждение, едва возникнув, тотчас и пропало.

Зерро опустился так удачно, что телом рыцаря сумел сбить с крыши всех стражников, сгрудившихся там. От последнего удара подручный колдуньи наконец опомнился. Он отшвырнул от себя благородного разбойника, выхватил меч и принял боевую стойку.

Артист, как кошка, приземлился на ноги, причем в руке его оказалась обнаженная шпага. Клинок ее нестерпимо сиял, как пламя сварки. Распрямляясь после падения, Зерро Гут сделал мгновенный выпад, и сталь ударилась о сталь. Никто больше и носа не высовывал на крышу. Место для боя было свободно.

Тыщенция следила за происходящим со странным ощущением. Она поняла, что вмешиваться в ход событий сегодня ей более не дано. Мысль о предательстве Ноэми не приходила в голову колдунье — та слишком долго была покорной и безучастной… Враг перехватил инициативу, значит, нынче ЕГО чародейская мощь победила. Присутствие рядом Базилевса спутало все планы Тыщенции Кувырк.

Вначале она предполагала похитить Элен за кулисами после бегства девушки из гостиницы. Спрятать трофей было бы делом нехитрым. После этого, в сцене с палачом, колдунья хотела взбежать на помост под видом Элен и, обнимая Зерро-Печенюшкина, пронзить его сердце отравленным кинжалом. Яд, завещанный Горгульей, разил наповал всех, включая и самых могучих чародеев. Исчезнуть в первые секунды замешательства Тыщенция смогла бы без труда.

И все же колдунья не знала, что выйдет из ее затеи. Она не особенно надеялась на успех. Шпионы Тыщенции с огромным трудом сумели подслушать лишь жалкие обрывки беседы в спальне Базилевса. Из них было понятно только то, что гости дракона прибыли из будущего, и их появление связано с какой-то тайной, протянувшейся через века.

Наследница Горгульи, созданная ею в предсмертный миг, знала с самого рожденья, что жизнь ее связана с жизнью и смертью Мурлыки Дракошкиуса. Если он погибнет, следовало разы-скать его тело и уничтожить, распылить на атомы безвозвратно, чтобы никто не мог воскресить дракона, иначе пропадет она сама и с ней все силы мрака в Фантазилье.

Тот чудовищный заряд зла, что несла в себе малютка из ежевичного рва, еще не расцвел во всем траурном великолепии, хотя легкие, редкие всполохи злодейского огня стали появляться давно. Но жизнь в доме Базилевса, воспитание, данное вельможей обожаемой приемной дочурке, смягчало эти выплески. В ее сознании как бы поселилось второе существо, противящееся дьявольским страстям первого. Жаль, что в последнее время исконная суть Тыщенции Кувырк все чаще одерживала верх.

Увидев приемного отца, она отменила свой план, чувствуя — решающая встреча с членами труппы Теодоро предстоит в будущем. Тыщенция была еще совсем молода, старики дорожат жизнью гораздо больше. «Истина приходит в твой дом на закате»- колдунья понимала это. Главное — что Ноэми, без которой она не представляла свое существование, сидела рядом, и никто не посягал на ЭТУ собственность Тыщенции Кувырк.

Впрочем, совершив поступок быстрее, чем обдумала его, Тыщенция успела незаметно вложить в пустые ножны Трувора отравленный кинжал.

Рыцарь не знал усталости, как новенький грузовик с полным баком. Артист юлой вертелся перед ним. Там, где шпага касалась Трувора, на его броне вспыхивали красные огоньки. Постепенно сливаясь один с другим, они стали походить на елочные гирлянды, оплетающие тело рыцаря. Вот кусок доспехов отвалился, громыхнув о черепицу. «Так его, так!!» — веселились зрители, хлопая в ладоши. Те, кто видел пьесу раньше, решили, что эта сцена введена в прощальный спектакль для пущего эффекта. И мало кто заметил одно тревожное обстоятельство. Пядь за пядью рыцарь наступал, неуклонно оттесняя Зерро в угол, туда, где сходились две стены и крыша соседнего дома нависала над ними…

Мало-помалу Трувор остался без брони, в одном черно-красном полосатом трико. По всей крыше за его спиной валялись части панциря с оплавленными зубчатыми краями. Зажатый в угол артист был почти не виден, фигура рыцаря скрывала его. Публика замерла, предчувствуя недоброе.

До поры Печенюшкин играл с противником, ощущая свое превосходство. Даже сейчас он нагнетал драматизм сцены. Вырваться из ловушки можно было в любую секунду.

Вдруг Трувор сделал неуловимое движение, изящное, как в балете. Меч его пробил кирпичную стену, лезвие застыло под подбородком актера. Запертый клинком, намертво застрявшим в камне, Пиччи не мог пошевельнуться без риска перерезать себе горло. Красивое, пугающе неподвижное лицо рыцаря впервые озарилось улыбкой. Удерживая правой рукой эфес меча, левой он медленно вытянул из ножен кинжал Тыщенции.

Впервые за весь поединок герой обеспокоился. В роли разбойника он не мог позволить себе сверхчеловеческих поступков. Испепелить клинок взглядом, пройти невредимым сквозь сталь, смять грозный меч, как кусок пластилина… но что скажут зрители?

Испытывать на себе действие яда Печенюшкину тоже не хотелось. Береженого Бог бережет. По запаху мальчуган сразу определил разновидность отравы. Произведение Горгульи не поддавалось обезвреживанию, и противоядия ему не существовало.

Не ломая образа, Пиччи-Нюш ударил ногой в стену позади себя. Часть кирпичей обвалилась внутрь. Мгновенно нырнув в проем, герой ушел от лезвия.

Трувор, с натугой высвободив оружие, застыл, пригнувшись, в напряженной стойке, сжимая меч и кинжал.

Печенюшкин выскочил из дыры, как черт на пружине. Налетел на противника, оттеснив его к краю, увернулся от меча, изогнулся, ударил.

Кисть руки Трувора вместе с кинжалом отлетела далеко в сторону. Лезвие воткнулось в ствол огромного платана, росшего около трибуны. На глазах у публики листья дерева почернели, высохли и обратились в пыль.

Рыцарь продолжал обороняться, убрав за спину искалеченную руку, из которой почему-то вовсе не текла кровь. Тыщенция закусила губу. В следующее мгновение она и Ноэми пропали с трибуны. Зрители, сидящие рядом, так увлеклись зрелищем, что не заметили их исчезновения, с облегчением размещаясь посвободнее.

Трувор поскользнулся на обломке собственных доспехов; это неудачное движение окончательно решило его судьбу. Шпага Печенюшкина сверкнула, опускаясь, как секира, и от рубящего удара механический человек развалился на две части.

— Глядите! — воскликнул Зерро Гут. — У жестоких слуг закона нет сердца, нет души! Даже человеческая кровь не течет в их жилах. И все же этим людям вверяю я свою молодую жизнь, дабы спасти любимую Элен! Эй вы там, внизу! Вяжите меня! Если б не роковая страсть к благородной красавице, только б вы и видели Зерро!..

Пьеса покатилась к финалу.

Труппа Теодоро прощалась с Базилевсом и Тюнь-Пунем в неполном составе. Печенюшкин, Федя и Лампусик сидели на Никтошке. Портфель-блиномет домовой держал в руках.

— Конечно, я довольно стар, — мягко говорил дракон, — но до сих пор не особенно глуп. Уж слишком нежно Аленка с Лизой ластились ко мне днем. И это несмотря на то, что расставание ждало нас только после ужина. Я понял — больше мы не увидимся. Это означало, что девочек вы увозите отдельно, поскольку вечерний, последний спектакль чреват опасностями. Все мы знаем, КТО может быть опасен для труппы. Вот почему я, изменив привычкам, появился на представлении…

— Теперь пьесу можно играть и без нас. — Взволнованный Печенюшкин никак не мог найти подходящих слов для прощания. — Система волшебных зеркал отлажена — запускайте и смотрите. Все оборудование наверху, в театральном зале. Это вам на память, Базилевс.

— Спасибо, друзья мои! — Дракон отвернулся на миг, скрывая слезы. — Ого, солнце уже заходит. Пора. Не будем тратить время на нервные разговоры перед дорогой. Удачи вам! И спасибо! Еще раз! Вы привезли с собой надежду и, уезжая, оставляете здесь ее зеленый росток. Прощайте…

Федя быстро, чтобы сохранить в последний миг достойное выражение лица, набрал нужные цифры на кодовых замках портфеля. Застежки щелкнули, и слон пропал вместе с седоками. Опустив огромную лапу на плечо верного Тюнь-Пуня, Базилевс долго оставался неподвижен.

КОНЕЦ ВТОРОЙ ЧАСТИ