Яванский рассказ В. Херрон

Рисунки худ. А. Шпира

 

От редакции

Многомиллионное малайское население острова Явы с 1594 года испытывает гнет и жестокую эксплоатацию голландского правительства, превратившего этот богатый остров в свою главную и доходнейшую колонию. Голландцы, как и все империалисты, придерживаются в отношении местного населения одних и тех же методов: держат его в темноте, не заводят школ и фабрик, предпочитая дешевый ручной труд т>-земцев и избегая таким образом роста организованного промышленного пролетариата, единственно способного угрожать существующему порядку вещей.

Сосредоточив в своих руках всю политическую власть, голландцы для видимости оставили султана, дали ему клочок земли, жалованье и небольшой двор, а малайцам предоставили исполнять их старые обряды, разыгрывать мистерии вайанга (театр марионеток) и вообще жить в мире грез и фантазии, лишь бы они не интересовались политикой, не вспоминали о былой свободе.

Официальная религия яванцев — ислам. Но в действительности их верования представляют пеструю смесь разнородных, казалось бы, несовместимых элементов. В древности на Яве господствовали браманизм и буддизм, занесенные из Индии — колыбели яванской культуры. С нашествием арабов-мусульман (XV век) на острове огнем и мечом был насажден ислам. Однако старые боги не умерли с воцарением единобожия. Вера в них имеет свои корни в народной фантазии, в общем созерцательном, мечтательном характере яванцев. И древние боги до сих пор живут в многочисленных легендах, в народной жизни, в театре и в суеверных традициях темной массы. Поэтому неудивительно, что они играют такую роль в мировоззрении выведенного в этом рассказе высокоодаренного яванца Рави и уживаются в его сознании на ряду с аллахом, пророком которого он себя вообразил.

Жажда свободы в соединении с ненавистью к поработителям не раз приводила малайцев к восстаниям. Однако, как и следовало ожидать, эти восстания, разрозненные, не руководимые сильном и сплоченной политическом партией, всякий раз терпели неудачу.

В последние годы на Яве развила свою деятельность Голландская коммунистическая партия. Агитаторы проникли в туземную армию и в самую гущу населения. В результате активной пропаганды престиж голландских властей окончательно расшатан, исчезло последнее уважение к чиновникам. И когда в 1925 году резидент появился на многолюдном народном собрании, он был встречен мяуканьем и злобными криками.

Несмотря на свое общее и политическое невежество, герой нашего рассказа пришел в конце концов к мысли о необходимости свергнуть иго белых поработителей. Но вся драма заключается в том, что он не знает, как взяться за это дело. Воспитанным в религиозных предрассудках, верующий во всяко! о рода чудеса, наделенный от природы пылкой фантазией, «держатель богов» Рави для достижения намеренной цели не взялся за организацию масс, а всецело положился на поддержку своих богов, в результате чего потерпел неудачу.

 

I. В мире фантазии

— Мы уже пришли, мама? Гамеланг) звучит совсем близко.

— Не так близко, дитя, как тебе кажется. Еще целый час пути. Ты устал, Рави? — Мать нежно погладила ребенка по головке и взяла его за руку.

Ей было на вид не более двадцати пяти лет. Черные блестящие волосы были откинуты назад; на висках видна была легкая татуировка, бронзовый цвет лица, широкий приплюснутый нос. крупный рот с молочно белыми зубами и нежный блеск больших бархатных глаз обличали в ней малайку. Ее стройную гибкую фигурку туго стягивал муслиновый корсаж; пышная желтая саронга (род юбки), расшитая изумрудными шелками, была перехвачена на талии широким пурпуровым поясом. Поверх всего была накинута праздничная ка-баджа из прозрачной розовой материи, скрепленная на груди тремя золотыми монетами. Через плечо свешивался узелок с едой. Маленькие красивые руки малайки выглядывали словно кошачьи лапки из широких рукавов платья. Босые ноги с широкими плоскими ступнями были покрыты серой пылью.

— Мама, я хочу есть. Дай мне хлеба.

Черноволосый худенький мальчик лет пяти лениво плелся рядом с матерью под палящими лучами яванского солнца, то-и-дело оглядываясь по сторонам. Мать развязала узелок, вынула оттуда лепешку и дала сыну:

— На, съешь, мой мальчик. Вот пройдем этот лес, а за ним недалеко будет и город.

Они вышли на большую дорогу. Кругом виднелись четко вычерченные четырехугольники рисовых полей, напоминавшие изящную японскую акварель. Наклонными террасами, словно ступени лестницы гигантов, спускались они по склонам холмов к самой реке. Желтые воды реки то текли спокойно, сонно, то шумели и бурлили, словно хотели выскочить из берегов. По одну сторону шоссе шли плантации чайного и хинного дерева, по другую — раскинулись обширными изумрудными пятнами цветущие лимонные и мандариновые рощи. Густой сладкий аромат ударял в голову. Кое-где между культурными участками виднелись узкие зеленые полоски — остатки прежних джунглей.

Рави и его мать вышли на большую дорогу…

Начинался лес. Высокие пальмы раскинули веерообразные листья, покрытые серебристой пылью. Тонкие легкие стволы бамбука, могучие дубы, перевитые лианами, индиговые деревья, пахучие кустарники, усыпанные пестрыми цветами, зеленой стеной подступали к шоссе. А там вдали сизой дымкой маячила цепь гор, и высоко поднимал конусообразную вершину знаменитый, овеянный легендами вулкан Смеру.

— Мама, мне скучно. Расскажи мне сказку.

— Хорошо, дитя, я расскажу тебе сказку о прежних богах, чтобы тебе было веселей итти.

Под аккомпанемент приближающихся звуков гамеланга лился таинственный фантастический рассказ. Верховный бог Брама задумал построить лестницу, соединяющую землю с небом, Бог-змея Нага горько плакал, потому что не мог принять участия в этой постройке: у него не было рук. И всесильный Брама превратил слезы Наги в огромные яйца. Из одного яйца вышла царевна-дэва («дух») такой необычайной красоты, что все девять богов захотели взять ее в жены. Тогда всемогущий Брама приговорил ее к смерти, опасаясь, что она внесет раздор среди обитателей рая. Царевне дали съесть «священное яблоко милосердия», и через несколько дней она тихо умерла. И на могиле из головы царевны выросла первая кокосовая пальма, из правой руки — стебель риса, из левой — цветок лотоса, а из ног — бамбук. Великий Брама сжалился над людьми, влачившими жалкое существование на бесплодной земле, и послал им величайшие дары — плоды, злаки, цветы…

Слушая сказание, мальчик забыл об усталости, о жарком солнце и трудном пути. Он видел чудесные золотые ступени лестницы, которые вели все выше и выше и терялись в ярком солнечном небе; видел богов в лучистых золотых венцах, прекрасных дэв в зеленых покрывалах, летящих в священном танце, и осененную первой пальмой могилу чудесной царевны. И так как мальчик был настоящий малаец, то-есть обладал пылкой фантазией и всосал с молоком матери древние суеверия, он воспринимал сказку так же ярко, как и действительность. Образы сказания причудливо сплетались в его сознании с нарастающими звуками гамеланга.

В пестром сонме богов Рави видел своего отца. О, его отец не бог, он выше всех небожителей, потому что повелевает ими. Даже сам великий Брама послушен малейшему движений его рук…

Старый Амат, отец мальчика, был даланг — «держатель богов». В красном лакированном китайском ларце хранил он свои куклы. Ларец сопровождал Амата в его путешествиях по Яве. Два широкоплечих полуобнаженных кули несли его на длинных бамбуковых шестах.

В кукольной труппе Амата были и герои с вытаращенными кровавыми глазами, с оскалом хищных клыков, в остроконечных, украшенных перьями шлемах, с золотыми крисами) и пестрыми щитами. И стройные царевны в платьях из тяжелого тканого шелка, в диадемах, сверкающих самоцветами, с золочеными завитками кудрей и узкими косыми таинственными глазами. И крылатые дэвы, и грозные боги в золотых панцырях, и многорукие богини, и черные косматые демоны с головой крокодила, хищной птипы или тигра. Маленький Рави при виде этих чудовищ дрожал и прятался за юбку матери.

Марионетки приводились в движение посредством тоненьких палочек и системы веревок и проволок, которыми с непостижимой ловкостью орудовал старый Амат). Даланг на Яве — и актер, и режиссер, и поэт, и философ, и композитор, и певец. Экзотический Восток с его многоликостью и многокрасочностью воплотился в универсальной фигуре даланга. Полководец великой армии кукол окружен всеобщим почтением и освобожден от забот о хлебе насущном. Народ содержит его и всячески балует. Вся жизнь его посвящена искусству.

Иногда Амат уходил в такие отдаленные места, что маленький Рави и его мать Ина не могли сопровождать даланга. В большинстве же случаев они шли вместе с ним; случалось, что они несколько отставали от него и приходили в намеченный пункт некоторое время спустя. Так было и в данном случае.

Обычно они шли пешком по бесконечным пыльным дорогам. Изредка они ездили по железной дороге — в маленьком вагоне со скамьями по бокам и с одной длинной скамьей посредине. На этой средней скамье было устроено нечто вроде буфета, где продавались различные туземные лакомства — ломтики вареных бананов, вареный рис на листьях, толстые куски жженого сахара, спелые гранаты и много других чудесных вещей. И каждый раз мать доставала из своей одежды для Рави несколько мелких монет, на которые он покупал сладости. Быть «держателем богов» очень выгодно, поэтому у Ины всегда водились деньги, и она не нуждалась в заработке: ей не надо было прислуживать белой госпоже, натягивать на нее по утрам шелковые чулки, завивать ей волосы и укладывать спать, когда та на рассвете вернется с бала. Нет, Ина могла посвятить все свое время мужу и сыну.

В поезде мальчик наблюдал, с каким уважением относились все пассажиры к его матери даже тогда, когда они ехали без отца. Если же с ними ехал отец, ему уступали лучшее место. Яванцы в свободных полотняных одеждах, с тюрбанами на голове, кули-китайцы в белых набедренниках, голые ребятишки— все садились в тесный круг у ног старого Амата. Сидя со скрещенными ногами на крышке красного ларца, даланг рассказывал легенду за легендой, и долгий путь пролетал незаметно. Смуглые лица слушателей оживлялись, черные глаза загорались, руки сжимались в экстазе. Когда отец умолкал, благодарные пассажиры наперебой предлагали ему кто что мог: папиросы, спички, сладости и забрасывали вопросами о предстоящем празднике, на который все они ехали.

Куда бы они ни приходили на праздник, Рави видел одну и ту же картину: пестрая рокочущая толпа туземцев, ярко раскрашенные бумажные гирлянды, колыхающиеся на ветру, пальмовые ветви, сверкающие на солнце трубы, литавры, забавные и чудовищные маски и другие принадлежности карнавала. И всегда какие-нибудь волнующие зрелища: процессия легендарных существ — ужасные многоногие драконы, изрыгающие пламя, боги и богини в затканых золотом одеждах, цари в тяжелых зубчатых коронах и красавицы-царицы. С тревогой следил Рави за борьбой тигра с пантерой, выпущенных из клеток на специально отгороженное место, или же за боем огромных с длинными ушами и мощными рогами бенгальских козлов. Порой давала представление группа китайских жонглеров или укротителей змей с Цейлона. Каждое зрелище сопровождалось игрой гамеланга, и празднество неизменно заканчивалось мистериями, которые разыгрывал старый Амат.

Открывался красный ларец, из него вынимались боги, выстраивались в ряд на миниатюрной сцене, искусно задрапированной материей так, чтобы Амат незаметно для зрителей мог управлять движениями кукол и говорить за них. Вайанг — любимое развлечение малайцев. Большинство из них до сих пор верят в реальность разыгрываемых марионетками мистерий и не задумываются над ловкостью рук «держателя богов». Даланги тщательно охраняют тайну этих мистерий и передают ее лишь по наследству — от отца к сыну…

— Мама, скажи, папа бог? — спросил мальчик.

— Конечно нет, глупыш, — отвечала Ина, но голос ее звучал не совсем уверенно. И в самом деле, «держатель богов», который сменил уже двух жен, потому что они не могли подарить его сыном, и купил Ику у ее отца за необычайно высокую цену — двести голландских гульденов (ему было в то время пятьдесят лет, ей — пятнадцать), казался ей могущественным необычайным существом.

— Так значит, папа кукла?

Ина засмеялась.

— Нет, дурачок, куклы не живые. Они сделаны из дерева, буйволовой кожи и тряпок.

— Но ведь они движутся.

— Ты прекрасно знаешь, что это твой отец заставляет их двигаться. Когда подрастешь, отец обучит тебя этому, и ты будешь ему помогать. А когда станешь совсем взрослым, сам будешь представлять, а отец будет лежать под деревом и проводить последние дни своей жизни в покое.

— Но когда куклы движутся, они кажутся совсем живыми. Правда, мама?

— Правда, — согласилась мать. — И все, что они проделывают сейчас, на самом деле когда-то было. А теперь они только тени прошлого.

— Значит папа выше других людей, потому что он делает богов?

— Конечно да. А ты будешь еще выше отца, когда обучишься этому. Ты пойдешь с куклами ко двору султана, он придет в восторг от твоей игры и подарит тебе много драгоценностей, на которые ты сможешь купить самый красивый в мире дом… Но вот мы и пришли.

Ина поправила волосы и стряхнула пыль с платья. Они вошли в город. Жители города высыпали на улицу, так как был день рождения туземного правителя— очень богатого князя. По его приказанию в саду соорудили сцену для мистерий вайанга. На праздник были приглашены многие европейцы с семьями.

Возбужденные, веселые, бродили по городу Рави и его мать, забыв об усталости. Много чудесного видели они. Когда наступили сумерки, они вернулись в сад правителя.

Дзинь! дзинь! дзинь!.. — разносились по всему городу звуки гамеланга, призывая народ на торжество. Вот и оркестр. Около двенадцати стариков сидели на земле возле сцены, скрестив ноги; перед каждым из них стоял музыкальный инструмент своеобразной формы. Инструменты были сделаны из дерева и украшены затейливой резьбой. Торжественно гудели гонги, к ним примешивался тонкий плач ребаба — туземной двуструнной скрипки. Гулко ухали пузатые тамтамы, надрывно визжала флейта; ангклонг — бамбуковая лира — мелодично вздыхала. Под ударами молоточков напевно звенели металлические пластинки и разноголосо заливались колокольчики. То буйная, победная, словно поступь героев, стремящихся в бой, то нежная, дремная, как колыбельная песня, мелодия росла, ширилась, расплескивалась над городом дурманными волнами.

Рави едва мог дождаться, пока наконец началось представление. На сцене стояли все девять богов яванского пантеона и бесчисленное множество героев. Он не раз видел их дома в заповедном ларце. Но теперь они выглядели так странно, совсем не так, как дома. Они ожили и порывисто двигались. Изумрудные, пурпурные, сапфирные и оранжевые плащи переливались в мерцании факелов, сверкали разноцветные камни и золотые вышивки.

По временам Рави начинал сомневаться, что это отец заставляет двигаться кукол, — так естественны были их движения. Несмотря на то, что он знал тайну вайанга, куклы все же оставались для Рави богами и внушали ему священный трепет. В представлении мальчугана правители мира были существа, искусно сделанные руками человека и оживляемые звуками гамеланга и колдовством его отца. Где бы и когда бы он ни слышал гамеланг, в его воображении неизменно вставали видения богов и героев.

* * *

В период бесконечных зимних дождей было мало праздничных дней. Старый Амат целыми днями просиживал дома, делал новых богов и починял старых.

Рави присматривался к работе отца и мало-по-малу научился сам делать богов. Он изготовлял их из всего, что попадалось под руку: обрезки буйволовой кожи и шелка, кусочки дерева, полированная кость, черепашьи щиты, проволока, воск, краски, позолота — все шло в дело. Он строго придерживался традиционной формы и размеров, но в то же время ни одна марионетка не походила на другую. Каждая фигурка носила отпечаток его снов и фантазий, воплощала капризы его мысли. Мальчик гордился изделиями своих рук. Ему казалось, что он вкладывает в них частицу тех сил, которые чувствовал в себе.

Часто по вечерам к ним приходили соседи послушать рассказы старого Амата. Нарядный, покрытый черепицей домик даланга состоял из одной большой комнаты и был окружен многочисленными пристройками из бамбука, крытыми пальмовыми листьями и корой. В одном углу комнаты находилось небольшое возвышение, где на разостланной саронге, скрестив ноги, восседал «держатель богов». Красный ларец служил ему опорой для спины. Над возвышением висела на трех серебряных цепях арабская лампа — большой шар зеленого стекла, внутри которого на поверхности масла плавал горящий фитиль. Лампа отбрасывала слабый дрожащий свет. Самые обычные предметы казались таинственными. Лица слушателей становились плоскими, угловатыми, подобно, силуэтам, вырезанным из пергамента, или фантастическим лицам на китайских чашечках.

До глубокой ночи сидели гости, скрестив ноги или примостившись на корточках; около каждого стоял ящичек с бетелем (вид перца) и туземными сластями, завернутыми в свежие зеленые листья. Время от времени слушатели брали кусочки бетеля, клали их в рот между языком и щекой и долго жевали, выплевывая струйки мутно-красного сока в высокие сосуды из желтой меди. С наслаждением потягивали они сладкий ароматичный чай из дымящихся чашечек. Внимательно прислушивались к повествованию о славе давно минувших лет, когда Ява была свободным островом, когда еще не приходили белые завоеватели, когда боги запросто спускались на землю, звери не были немы и принимали участие в судьбах людей, а птицам незачем было летать, так как всем было достаточно места на земле. Славное то было время… И малайцы как бы выростали в своих собственных глазах, слушая рассказы даланга.

До глубокой ночи сидели гости, скрестив ноги или примостившись на корточках…　

Но замолкал рассказчик, и слушатели возвращались к действительности и горько смеялись над красивым вымыслом. С беспечным пренебрежением принимали они жизнь так, как она есть. Долголетнее рабство и жестокая эксплоатация со стороны белых завоевателей наложили неизгладимую печать на малайцев и почти убили в них надежды на свободу…

Но для Рави эти рассказы отца не проходили даром. Из многочисленных повествований Амата мальчик вынес одно: некогда народ его наслаждался полной свободой и благополучием, но вот пришли белые завоеватели, отняли у них землю, леса, все дары земли и превратили их в полурабов. И в сердце мальчика поднимался смутный протест против несправедливости белых. Воображение рисовало ему заманчивые картины: он уже видел себя народным героем, призванным освободить своих соотечественников от европейского ига. Освобождение рисовалось ему не иначе как при помощи сверхъестественной силы, верховного божества, которое призовет его, Рави, для выполнения своей воли…

Таким образом здоровый физически, бодрый и живой мальчик продолжал жить в мире чудес и фантазии.

Шли годы. Старый Амат и Рави теперь всегда ходили вместе давать представления. Их марионетки прославились на весь остров. Амат понемногу обучал мальчика искусству даланга. Рави проявлял большие способности, радуя отца. Постепенно Амат совсем одряхлел. Уже не в силах он был руководить битвами богов и героев. Часами в полузабытье лежал он на цыновке. Сын принял на себя все дела и один отправлялся в далекие путешествия с красным ларцом.

 

II. Царевна-дэва и драгоценный крис

Когда Рави исполнилось восемнадцать лет, старый Амат, лежа на цьшовке у дверей своей хижины, тихо перешел в мир праотцев. После совершения установленных обычаем похоронных обрядов и церемоний жизнь Рави и его матери потекла попрежнему. Теперь Ина могла целиком посвятить себя сыну, на которого перенесла любовь и уважение, питаемые раньше к мужу.

Ревностно с любовью услуживала она сыну. По вечерам кормила его вареным рисом с рыбой, яйцами, горячим соусом из овощей, хрустящими орехами, жирным козьим мясом, зажаренным на коротких деревянных вертелах, после чего подавался чай и фрукты — розовые, янтарные, красные сочные плоды, которыми изобилуют веселые солнечные сады Явы. Ина суетилась по комнате. По временам она опускалась на колени и с обожанием наблюдала за его едой, отказываясь утолять свой голод, пока не насытится сын. Затем она гасила уголья в железной жаровне, снимала наряд, убирала посуду и садилась на небольшой сундучок у дверей, прислонившись к косяку. Голова сына покоилась у нее на коленях. Мать с любовью перебирала пряди его черных густых волос, Рави их никогда не стриг, ибо держатель богов по традиции должен носить длинные волосы.

Рави было двадцать пять лет, когда наступил год величайшего национального праздника, на котором должны были разыгрываться великолепные мистерии топенга). Мистерии эти исполнялись один раз в тридцать лет и длились безостановочно пять суток; актеры разучивали роли в течение десяти лет и каждый день делали репетиции, готовясь к великому празднику. Этому грандиозному спектаклю предшествовали несколько небольших представлений, которые начинались со дня рождения султана и длились неделю. Для участия в торжествах по приказанию султана был приглашен и Рави со своими марионетками.

С волнением и радостью ехал в поезде Рави вместе с матерью на этот праздник. В мечтах он видел себя народным героем вроде Рамы или Арджуны. Он чувствовал, как в груди его кипят неизмеримые силы; ему казалось, что он призван совершать великие дела. Молодому далангу не терпелось посмотреть на султана и услышать настоящий большой гамеланг.

Рави сидел, скрестив ноги, на красном ларце и рассказывал своим попутчикам легенду за легендой, как это делал когда-то его отец. Он говорил о золотом веке Явы, о славном царстве Маджапахит, о величавой роскоши дворцов и храмов, о военном могуществе страны. Разве раньше такой был народ? Храбры как тигры, сильны как буйволы, и горды как орлы были яванцы. Разве стерпели бы они над собой ярмо белых?

У одного битара (султана) был юный паж, гибкий как бамбук и ловкий как пантера. Однажды битар потребовал бетеля. Замечтавшийся о своей невесте юноша-слуга не слыхал приказания властителя. Разгневанный битар дал ему пощечину. Вспыхнул юноша, затрясся как пальмовый лист под ветром, но — ни звука. Затаил в сердце обиду гордый яванец. И через месяц, прокравшись в спальню битара, острым крисом перерезал ему горло и бежал из дворца. Так поступали древние яванцы со своими оскорбителями. Никому не спускали они обиды. А теперь…

Рави откидывал с крутого лба потные, путаные агатовые пряди волос и обводил слушателей горящими глазами. Его тонкие нервные руки цвета старого пергамента были судорожно стиснуты. Он коротко и часто дышал. Темный румянец пятнами расползался по сухим скуластым щекам.

Страстные речи Рави зажигали слушателей. Дрожа, затаив дыхание, они упивались свободой: не было белых поработителей, не было созданных ими законов, тяжелого подневольного труда. Группа, теснившаяся вокруг красноречивого рассказчика, казалась кучкой динамита. Но смолкал Рави. И потухали взоры и лица, робкая улыбка кривила губы, и попрежнему гнулись спины. Утомленные долгой дорогой, малайцы засыпали, прижавшись друг к другу. Спал и Рави на своем ларце, уронив голову на колени матери.

Рави впервые попал во дворец к султану. Его поразили царившие там роскошь и великолепие. Тонкие колонны, покрытие причудливой резьбой и пестро расписанные, окружали широкий двор. Сонно колыхались тканые шелковые занавесы. Фонтаны в виде драконов изрыгали радужное пламя струй.

По двору суетились слуги, размахивали веерами из полинялых перьев или разносили гостям золоченые блюда с кушаньями.

Вот появился султан.

Это был грузный, обрюзгший человек лет пятидесяти, смуглый, лоснящийся от жира, с большим животом, перетянутым широким шелковым поясом. Голову его украшал тюрбан из тяжелой золотистой материи, скрепленный спереди огромным бриллиантом; два других бриллианта поменьше сияли на его больших пальцах.

В стороне, в галлерее сидели его сорок жен с ожерельями из сверкающих золотых монет на груди, одетые во все черное; на руках и в ушах переливались огнями многоцветные камни, которые вряд ли были настоящими.

Рави увидел и услышал гамеланг из гамелангов; он состоял из семидесяти человек; инструменты были окрашены в красный или золотой цвет и увешаны серебряными и бронзовыми колокольчиками. Это был властный и грозный океан звуков. Прибои мелодий взвивались, падали, рассыпаясь мириадами брызг.

Вскипали буйно все новые звуковые волны и, сталкиваясь, кружась в бешеной пляске, захлестывали сознание Рави. Ему казалось, что он тонет в пучине звуков. Все истаивало кругом. Смутные, давно дремавшие в тайниках его сердца мысли пробуждались и буйно роились в голове. Мысли, розовые как фламинго, сине-зеленые как попугай, золотисто-оранжевые как райские птицы, черные как крылатые лисицы, яркокрасные как ядовитый ятрышник). Мысли, словно изображения на надгробных памятниках— древние и таинственные.

Но вот перед изумленными взорами гостей внезапно появились лучшие танцовщицы султана. Все они были не старше шестнадцати лет. С раннего детства обучали их танцам, и каждый танец их был своеобразен. Гибкие, изящные, извивались они во все стороны, двигаясь как марионетки. Смуглые, раскрашенные охрой молодые лица и обнаженные плечи, покрытые эмалевой краской, блестели, словно изваянные из золота. Нежные губы что-то шептали в такт музыки; блестящие иссиня-черные волосы, стройные талии, затянутые в шелковые лифы были украшены душистыми белыми цветами; миниатюрные головки, склоненные набок, словно стебельки под тяжестью цветка, огромные бархатные глаза и длинные стрелы ресниц делали их похожими на богинь; руки и ноги были вывернуты, как у танцовщиц на египетских фресках. Чеканные строгие позы порою напоминали священную позу Изиды.

Перед изумленными взорами зрителей появились танцовщицы султана…

Среди танцовщиц Рави заметил одну. Это была девочка лет четырнадцати, свежая и прекрасная, как занимающаяся заря. При взгляде на нее у Рави сердце забилось в бешеной пляске, в груди захватило дыхание. Это она — его мечта, царевна-дэва, воплотившаяся в танцовщицу через пять тысяч лет! Как зачарованный, не спуская глаз, смотрел он на девушку. Она казалась ему такой далекой, недоступной, чарующей…

— Как зовут эту… эту красавицу? срывающимся голосом спросил Рави у одного из царедворцев, указывая на танцовщицу.

— Наруди. Это жемчужина из жемчужин. Султан уже обратил на нее благосклонные взоры. Клянусь бородою пророка, она будет звездою гарема!

Рави содрогнулся. Так вот какова будет участь прекрасной танцовщицы!.. Нет, этого быть не может. Повеселив взоры смертных божественной пляской, она снова улетит на небеса вести хороводы в сонме дэв и героев…

Наступила очередь выступления Рави. Никогда еще не давал он представления с таким энтузиазмом, как в тот день. Ведь его слушала царевна-дэва. Забыв обо всем на свете, он играл только для нее. Казалось, боги и герои повиновались его желанию, прежде чем он успевал прикоснуться к приводившим их в движение палочкам и веревкам. Голос его звучал величественно как голос героя; вдохновение говорило его устами. Перед слушателями вспыхивали страницы книги чудес.

Наивно развертывалась история Сакунталы. Прекрасная девушка цвела как священный лотос в глуши лесов, среди древних отшельников и мудрых жен. Однажды молодой царь Душанта охотился в лесу и на берегу озера увидал Сакунталу, кормившую ручную лань. Царь был пронзен стрелой Камы, бога любви. Он взял Сакунталу во дворец и сделал ее своей женой. Казалось, ничто не могло омрачить счастья юной четы.

Как-то раз Сакунтала, гуляя в саду дворца, повстречала седого отшельника Дурваса, но погруженная в мысли о Душанте, не заметила старика и не приветствовала его земным поклоном. Оскорбился отшельник и проклял нечестивую, призвав на ее голову черную беду…

Прошло несколько дней, и Душанта, усомнившись в верности жены, изгнал ее из дворца. И понесла свою тоску Сакунтала в дремучие леса. Вскоре у нее родился сын. Она взрастила малютку в зеленом дворце джунглей, среди диких зверей и ядовитых змей. Царевич креп телом и разумом. Немало напастей испытали молодая мать с сыном: голод и грозы, и нападения демонов. Но не погасла в сердце Сакунталы любовь к Душанте.

Не забыл и Душанта Сакунталу. День и ночь терзался он, проклиная себя за безумный поступок. Однажды он бродил по лесу во власти мрачных дум, и навстречу ему попались Сакунтала с сыном. Длинные волосы падали ей на лицо и окутывали ее блистающим плащом. По смарагдовому перстню, подаренному им когда-то Сакунтале, узнал Душанта свою жену. Оба пролили слезы радости. Душанта отвел Сакунталу и сына в свою столицу. Снова счастье и мир воцарились во дворце…

Увлеченный игрой, Рави чувствовал себя гордым Душантой, а скиталица лесов Сакунтала принимала облик пленительной Наруди. Безостановочно в течение трех часов разыгрывал Рави свои мистерии. Наконец занавес опустился, и из груди слушателей вырвался дружный вздох. С недоумением оглядывались зрители по сторонам, как бы стараясь понять, где они и что с ними. Даже ожиревший султан был тронут игрой молодого даланга. Он велел позвать Рави.

— Лет двадцать назад я видел твоего отца, Амата, — милостиво сказал он, — но ты превзошел его. Никогда еще я не видел вайанга, подобного твоему. Твоему отцу, — да сохранит его аллах в раю, — я подарил ларец с серебром и лучшего козла из моих стад. Что желаешь ты, достойный сын Амата, получить в награду?

О своем заветном желании, которое только что у него появилось, — о красавице-танцовщице — Рави даже не приходило в голову сказать. Она стояла на недосягаемой высоте в его мечтах. Но есть еще одна вещь, которая, — если он ее получит, — даст ему большое удовлетворение и еще выше поднимет его авторитет среди туземцев. Осмелится ли он произнести эту просьбу? Опустившись на колени перед султаном и глядя вниз, он сказал:

— Повинуясь твоему приказанию, о, лучезарный сын неба, чей свет ослепляет меня, я осмеливаюсь просить крис из твоих рук.

— Чтобы охранять твой вайанг? — засмеялся султан и сделал знак слуге, сидевшему на корточках на цыновке позади него.

— О, Рави, сын Амата, твое желание исполнено! — и султан протянул далангу драгоценный крис.

С трепетом принял Рави подарок. Шопот одобрения подобно веянию ветерка пронесся над толпой. Малайцы никогда не выражают громко свою радость; они шумны только в горе и бешеной ненависти. Потрясенный Рави сначала коснулся лбом руки повелителя, как это полагается на востоке, затем поклонился до земли и, медленно пятясь, скрылся в толпе.

Выйдя из дворца и очутившись среди своих соотечественников, Рави снова принял горделивую, полную достоинства осанку. И в самом деле, было чем гордиться: он получил такой чудесный подарок, которого еще не удостаивался ни один из «держателей богов».

Выйдя из дворца, Рави снова принял полную достоинства осанку.

Правда, каждый мог купить крис на базаре за несколько рупий, — обыкновенный крис из плохой стали, с ножнами из дерева и кости, — и пользоваться им для стрижки овец, для срезывания бамбука на постройку хижины или для иных целей. Но этот крис был особенный. Это было оружие воина и принца— вещь огромной ценности. Тонкое заостренное лезвие из лучшей стали дрожало и переливалось как пламя; золотые ножны с богатой чеканкой, рукоятка из слоновой кости тончайшей резьбы, у соединения рукоятки с лезвием — золотой браслет, осыпанный крошечными бриллиантами. Сокровище, переходившее от отца к сыну, могущественный родовой талисман. Таков был дар султана далангу, который в течение трех часов держал повелителя в мире сладостных пьянящих иллюзий, заставляя забывать, что только благодаря политическим соображениям голландского правительства он удержал свой титул и слабую видимость управления страной.

 

III. Мечты о великом

Шли годы. Рави в летние месяцы вместе с матерью ходил из города в город, из селения в селение, разыгрывая свои мистерии. Когда же наступал период дождей. Рави обычно сидел дома, работая над куклами. С каждым годом его марионетки все больше отступали от шаблона. Лица становились живыми, выразительными, костюмы поражали зрителя своей новизной и смелостью.

Тем временем волосы Ины поседели и лицо покрылось морщинами, но глаза блестели все тем же огнем, и стан не сгибался под тяжестью лет. Попрежнему посвящала она все свое Бремя служению сыну.

После памятного посещения дворца султана Рави больше не приходилось там играть. Однако то, что он там видел, послужило канвой, на которой его необузданное воображение вышивало узоры несбыточных грез. Он жил в лабиринте ярких цветов, высоких колонн и фонтанов, переливов шелков, курений фимиама — и все это сливалось в чудесную симфонию, мучило, терзало его, уносило в древнюю сказку, где неясным видением вставал образ танцовщицы Наруди. Даже в мечтах Рави любовался ею только издали, не осмеливаясь помышлять о ней как о своей жене. Ей одной посвятил он всю силу, всю нежность своей первой и единственной любви.

В моменты творческого подъема Рави создавал потрясающие импровизированные драмы, которые прославили его выше отца, выше всех его товарищей по искусству. Некоторые из далангов боялись его, другие завидовали, народ преклонялся перед ним, как перед высшим существом, а мать боготворила. Если случалось европейцу заходить в деревню, где жил Раги, ему первым делом указывали на хижину «держателя богов».

По вечерам дети и внуки тех, кто некогда слушал сказания старого Амата, собирались в хижину Рави послушать его удивительные рассказы. Рави сидел на возвышении при зеленом свете арабской лампы, и подобно струям горной реки текли его речи. С каждым разом туземцам все труднее было стряхнуть с себя радужные блески свободы, навеянные речами Рави. Нередко просиживали они всю ночь напролет в хижине даланга, и когда первые тени предрассветных сумерек ползли по земле, они расходились группами, оживленно беседуя…

Однажды старая Ина спросила Рави.

— Почему ты не женишься, сын мой? Ты достаточно богат, а я становлюсь старой, и мне будет отрадно видеть, что около тебя есть жена, которая позаботится о тебе, когда я умру. Я могла бы подучить ее при жизни и приняла бы ее с любовью. Ты должен иметь сына, которому передашь свое искусство. Уже сейчас он должен был бы начинать учиться. Нехорошо так долго искушать судьбу. Аллах знает, что мое единственное желание — прислуживать тебе, но скоро я настолько состарюсь, что не смогу работать. Во имя будущего сына ты должен жениться. Вот, например, маленькая Эме, ей только шестнадцать лет, я бы поговорила с ее родителями, и…

— Нет, мама, я не хочу жениться. Ведь ты знаешь, что я не такой, как другие люди. Когда я был мальчиком, меня не интересовали игры, я думал только об одном: как хорошо быть взрослым и сделаться «держателем богов» подобно моему отцу. Я вырос и достиг желаемого, даже превзошел отца. Но я не этого хочу.

Я чувствую, что судьба готовит меня к совершению великого подвига, которому я посвящу всю жизнь. Помнишь, меня позвали ко двору, и тогда я увидел, что недурно быть султаном, повелевать танцовщицами, иметь сорок жен и тысячу слуг. Но с годами я понял, что мало чести быть султаном. Ведь он только кукла в руках белых поработителей. Разве не пляшет он по желанию голландских властей, как боги в моих руках? Крис, который он мне подарил, — Рави вынул из-за пояса кинжал и прижался губами к холодному лезвию, — многое говорит мне и ко многому обязывает. Недаром он был мне дан. Он отмечен печатью древнего заклятия. Он был сделан для воина, для доблестного освободителя родины, который должен выгнать угнетателей и защищать наши острова против белолицых хищников. По ночам боги нашептывают мне это. Нет, мама, не женитьба у меня на уме, а подвиг освобождения родины от позорного рабства.

Огонь фанатизма загорелся в его глазах.

— Мой сын, ты лишился ума! О горе мне! — воскликнула старая Ина, бросаясь к его ногам. В глубине души она считала его великим из великих.

 

IV. Даланг-пропагандист

Рави было уже сорок лет. Он чувствовал, что пришло время, когда его мечты должны были вылиться во что-то реальное, но во что именно, он не мог себе ясно представить. Даланг и не подозревал, что пребывая постоянно в мире фантазий, он совершенно оторвался от живой действительности и от людей. В сущности он никогда как следует не знал своих соотечественников. Освобождение Явы от иностранного ига рисовалось ему чудесным актом, который должен совершиться через него, Рави, избранника богов.

Рави продолжал давать свои представления. С каждой новой мистерией его мечты о свободе крепли, облекались в живую форму. Он давно уже отступил от древних традиций вайанга, которые всю жизнь свято соблюдал его отец. Рави расширил и углубил мифологические сюжеты мистерий, вводил в них порою новых лиц. Все чаще начинали звучать в устах его героев новые мотивы — гимны свободе, угрозы поработителям. Он смело развертывал сцены из эпохи борьбы яванцев за независимость против завоевателей.

Порою торжественная драма неожиданно сменялась фарсом, едкой сатирой на властей. Напыщенный резидент в расшитом золотом мундире выезжал верхом на ободранном, согнутом в три погибели яванце, кричал сиплым петушиным голосом и размахивал бичом. По сцене проползали голландские чиновники, раздутые как спруты и тощие как черви, становились в круг и вместе с резидентом и начальником колониальных войск решали вопрос: как бы получше расправиться с яванцами? Их тревожил дух независимости, порою вспыхивающий в туземном населении.

Начальник колониальных войск, напоминавший традиционного демона с кабаньими клыками и длинными кривыми когтями на руках и ногах, предлагал отрезать всем яванцам языки. Тогда будет обеспечена беспрекословная покорность. Резидент от радости хлопал в ладоши. Чиновничья клика заливалась блеющим смехом.

Начальник войск вытаскивал из-за пояса огромный крис. Офицеры тащили к нему беспомощно барахтающихся яванцев с высунутыми длинными языками. Раз!., раз!., раз!.. Сверкала холодная сталь, отрубленные языки падали на землю, и немые яванцы рабски ползли на животе перед резидентом…

Толпа зрителей содрогалась от бешенства. Срывались проклятия, руки сжимали крисы. Но лишь только вдали показывался какой-нибудь белый, далангу подавали знак сторожившие друзья, и сеявшие смуту куклы исчезали и заменялись благонадежными героями «Рамаяны» и «Махабхараты»).

Иногда в театре Рави разыгрывались сцены из недавнего прошлого Малайских островов. Восстание на острове Бали. Голландские войска осаждают горную крепость. Малайцы яростно защищаются. Но провиант иссяк, силы растаяли, дальше держаться невозможно. И вот ворота крепости распахиваются, выходит толпа женщин, вооруженных крисами. Они поют древнюю песню свободы и смело двигаются на голландцев.

— Пли!.. — командует офицер. Громовый залп. Дым рассеивается. На поле битвы — растерзанные тела малаек. Оставшиеся в живых закалывают друг друга…

Или восстание в Бони). Лагерь малайцев. У палатки вождя — неподвижные фигуры часовых. Воины группами беседуют у костров. Является голландский офицер с белым флагом. Его проводят к вождю. Офицер заявляет, что голландцы решили прекратить кровопролитную войну, они предлагают мир и свободу малайцам. В залог дружбы вождю будет преподнесена золотая колесница— вроде той, на которой разъезжает по небесам бог Индра.

Малайцы ликуют. Между тем в лагерь инсургентов торжественно привозят колесницу Индры. Но что это?.. Злато-тканные покровы слетают с колесницы, и черное жерло пушки щерится на малайцев. Орудие выплевывает смерть. Малайцы сметены. Коварство торжествует…

Молва о великом даланге, провозвестнике свободы, широкими волнами разносилась по Яве и по соседним островам.

* * *

Резидент, тучный старик с седыми бакенбардами и красным львиным лицом, сидел в своей роскошной, отделанной мрамором столовой за столом, усыпанным цветами и сверкающим хрусталем и серебром. Против него сидел его гость, начальник колониальных войск, тощий, рыжеватый, с лихо закрученными усами и тускло голубыми глазами навыкате. Они только что кончили изысканный и сытный обед, представлявший странную смесь экзотических и голландских блюд, и наслаждались дружеской беседой за трубкой крепкого ароматичного табаку. Перед ними в бокалах пенилось янтарное вино. Смуглолицые слуги неслышными тенями скользили по комнате.

— Слыхали ли вы о даланге Рави? — спросил между двумя затяжками резидент своего приятеля.

— Еще бы не слыхать! Мне о нем все уши прожужжали. Можно сказать, местная знаменитость. Повидимому талантливая бестия.

— О нем ходят такие странные слухи. Конечно, это только базарные сплетни, но не мешало бы прислушаться к ним. Они волнуют туземцев. Говорят, туземцы собираются по вечерам в доме «держателя богов», который произносит им речи о свободе. Не дошло бы дело до бунта! Следовало бы положить конец этим собраниям. Кто знает, быть может за спиной этого даланга стоит какой-нибудь большевик, присланный на Яву для пропаганды. Агитация этих проклятых коммунистов начинает принимать угрожающие размеры.

— Я не думаю этого, — возразил начальник войск. — Эти «держатели богов» совершенно неспособны разбираться в политике. Они слепые фанатики и до такой степени сживаются с прошлым, со всякими легендами и мифами, что теряют всякое представление о настоящем. Своего рода маниаки.

— Да, но маниаки опасные. Буйное помешательство! — пропыхтел резидент, еле видимый за сизой колеблющейся завесой дыма. — Запретить мистерии вайанга, и дело с концом!

— Это было бы неосторожно, — заметил начальник войск. — Последовал бы взрыв народного негодования. Предоставим малайцам тешиться на свой лад. конечно необходимо установить слежку за этим далангом — уж чересчур он популярен. Но ничего страшного нет, поверьте мне, я хорошо знаю туземцев. Они получили славный урок во время последнего восстания и теперь поджали хвосты. Малайцы тупы, трусливы, инертны и не способны на организованное выступление. Низшая раса! Давайте-ка выпьем еще бокальчик за здоровье ее величества королевы и за процветание нашей родины.

Долго за полночь звенели бокалы в мраморной столовой, и из граненых графинов лилось старое вино, густое и жгучее, как кровь яванцев.

 

V. Мистерия свободы

Дзинь, дзинь!.. там, там!.. — Просачиваясь сквозь густую листву деревьев, журчащим ручейком, неглубоким, но нежным, как сердце малайца, льются томительно грустные звуки. Это гамеланг исполняет мелодию яванского Нового года.

В этот день рано утром все служащие у белых господ малайцы собрались в светлых, окруженных колоннадой залах; они принесли своим хозяевам новогодние подарки— фрукты и туземные сладости, взамен чего получили небольшие денежные подачки, а затем их отпустили гулять на весь день.

Первые часы Нового года туземные женщины проводят за варкой пищи и стиркой; мужчины праздно шатаются по улице, жуют бетель, пьют мутный сироп и болтают о пустяках. После обеда в каждом туземном квартале, в каждой деревушке устраиваются разного рода состязания и игры, и все они сопровождаются игрой гамеланга. Весь день до поздней ночи льются своеобразные мелодичные звуки малайских инструментов. Как отдаленный гром несется рокот барабанов, как серебристое журчание фонтанов звенят колокольчики; монотонная как осенний дождь льется мелодия, вызывая видения минувших веков…

Первые часы Нового года туземные женщины проводят за варкой пищи, а мужчины праздно шатаются по городу…

В деревне, где жил Рави, из года в год происходили бои козлов и петухов, затем устраивалась процессия масок, и все заканчивалось представлением марионеток, происходившим не в доме держателя богов (который был слишком мал для этого), а в открытом поле на окраине деревни.

Рави дрожал от волнения. Наступил решительный час. Словно полководец перед началом, битвы оглядел он своих кукол. Они лежали рядами на красной крыше ларца и смотрели на даланга длинными золотыми глазами. Традиционная усмешка змеила блеклые рты.

Но вот его взгляд остановился на прекрасноликой Сите, героине «Рамаяны». И странно: ему показалось, что трепет румянца пробежал по щекам царевны. Колыхнулись тени ресниц, и черной молнией любви полыхнула бездна очей… Рави схватился за сердце. Да, это она, танцовщица-дэва, навеки пленившая его при дворе султана! Рави слышал, что Наруди умерла, отравленная ревнивым владыкой. И теперь она прилетела из мира теней и воплотилась в изображение Ситы, чтобы помочь Рави упоить яванцев пряным вином свободы… Рави рухнул на колени и запекшимися губами коснулся края шелковистого платья Ситы-Наруди.

Но пора начать. Давно уже колдуют над толпой буйные влекущие голоса гамеланга. Мелодии рождаются и умирают. Звуки ткут радужные сети Майи (иллюзии).

Рави встает. Он весь — огненный порыв. Властными уверенными жестами приводит он в движение своих героев. На сцене — знаменитое поле Курук-шетры. На переднем плане — группа славных воинов Панду. Во главе их — молодой герой Арджуна. Рядом с ним на колеснице стоит Кришна, воплощение бога Вишну. Он правит конями Арджуны. Вдали силуэты врагов — Куру, поработителей великого города Гастинапура, власть над которым оспаривает у них Кришна. Герой колеблется принять бой, с ужасом помышляя о том, сколько крови ему предстоит пролить. Кришна ободряет Арджуну: его священный долг поразить дерзких Куру, завладеть Гастинапуром и обеспечить народу мирную счастливую жизнь. Богами на небесах уже предрешена победа Арджуны. Он должен выполнить веления рока. На его стороне будут биться с Куру рати богов и отошедших в вечность героев.

Четко и плавно, словно древняя медь гонга, звенят слова «Махабхараты». Им вторит мелодия гамеланга, медленная как плеск горного озера в безветренную ночь.

По мановению руки Кришны перед изумленным Арджуной предстают небесные воители в золотых шлемах, закованные в алмазную броню, на крылатых конях и драконах. Он слышит рокот их рогов и ржание и топот бесчисленных коней. Видение исчезает…

Внезапно Арджуна решается. Грохочет его боевой рог. Колесница вождя ринулась на врагов, за нею хлынули воины. Куру устремились им навстречу. У них свирепые белые лица с рыжими клиньями бород; пики, старинные щиты, оперенные шлемы и… мундиры голландских солдат.

Как две встречных лавины, столкнулись враги. Молниями сверкают крисы, головы падают на землю кровавыми плодами. Подобно Ши, богу-разрушителю, врезается Арджуна в гущу врагов. Мимо него — отравленные стрелы, мимо — губительные взмахи крисов. Все стремительнее натиск Панду.

Вот дрогнули гордые Куру. Их вождь рушится с колесницы под ударом золотого криса Арджуны. Еще миг — и Куру побежали. Победители устремились за ними. Радостен гром рогов. Ворота Гастинапура распахиваются, и народ в белых праздничных одеждах с пальмовыми ветвями выходит навстречу Панду и радостно приветствует Арджуну, несущего ему освобождение от векового ига. На авансцене громоздятся трупы Куру. Ярко блещут эполеты и пуговицы мундиров. Арджуна ступает по трупам, попирая изодранное голландское знамя…

Толпа стонет от восторга, бешенства и ужаса. Руки впились в крисы. Ураганно ревет гамеланг. Это гимн победной свободы.

Сцена меняется. Темная лесная чаща. Герой Рама, освободитель и просветитель народов, изгнанный королем Тотсаротом из родной страны, бредет куда глаза глядят со своей женой, прекрасной Ситой. Истомленные долгим путем, они опускаются на траву и засыпают.

Вот из сумрака джунглей вырастает чудовищная фигура демона-гиганта. Крадучись, приближается он к спящей Сите, хватает ее в объятья и скрывается во мгле стволов. Сита роняет острые крики. Рама просыпается и с ужасом видит, что Сита исчезла. В отчаянии мечется герои по лесу, рыдая и проклиная неведомого похитителя.

Навстречу ему попадается Гануман, мудрый царь обезьян. Рама делится с ним своим горем. Гануман обещает герою помощь. Он видел, как на заре над джунглями пролетал Равана, царь гигантов-демонов, населяющих остров Ланку (Цейлон). Он нес в косматых руках нечто подобное белому трепещущему облаку. Облако стонало и роняло жемчуг слез.

Итак, враг известен. Рама рвется в бой. Гануман благоразумно его удерживает: надо собраться с силами, демоны мощны и коварны, не одолеть их голыми руками. Призывный клич обезьян разносится по джунглям, и со всех сторон возникают лохматые четверорукие фигуры и с визгом и лаем окружают короля и Раму. Гануман становится в позу и держит им речь. В поход на проклятых белолицых гигантов! Они давно уже гнетут вольнолюбивое племя обезьян, обременяя его непосильной данью. Они захватили все мосты, дороги и водопои, неисчислимые богатства джунглей текут в их лапы. Сита должна быть освобождена, и с нею вернется счастье в поруганные демонами джунгли.

Обезьяны издают воинственный вопль. Черные кулачки молотят воздух, грозно развеваются по ветру хвосты.

Но как попасть на остров Ланку? Бурное море отделяет его от суши, и зорко стерегут гиганты-демоны свои берега. Гануман и Рама на военном совете решают строить мост через пролив.

Наступает ночь. Бесшумно устремляются полчища обезьян к морскому берегу. Маленькие труженики отламывают от прибрежного хребта скалы и кидают их в море. Камни громоздятся на камни, утес на утес. Растет могучий мост, рассекая пенные волны. Еще не занялась заря, как мост достиг берегов Ланки.

Демоны крепко спят после пиршества, устроенного в честь похищения Ситы. Их грузные тела чернеют на берегу, словно туши аллигаторов. Раскатистый храп заглушает грохот постройки.

Полчища обезьян во главе с Гануманом и Рамой приближаются к острову. Вот они ступили на священную почву Ланки. У обезьян — смуглые плоские лица яванцев и характерные крисы. Словно рой муравьев, набрасываются они на спящих гигантов. Кровавая баня. К ногам Рамы приволакивают связанного Равану. Раздутое лицо царя гигантов — сколок с лица резидента; из прорех мундира выглядывают лохматые руки, черное сломанное крыло треплется по земле. Взмах криса — и с Раваной покончено.

Навстречу Раме выбегает Сита, сверкая золотом запястьев и диадем, и падает в его объятия.

— О, моя Сита! — восклицает Рама, и голос его покрывает клики обезьян и стоны избиваемых демонов. — О, моя Ява! Ты свободна! Рухнула власть белолицых демонов! Дерзкий Равана убит…

«Навстречу Раме выбегает Сита и падает в его объятия»…

Словно Смеру, священный вулкан Явы, разметывает гамеланг вихревое пламя звуков. Хор обезьян высоко под вечереющее небо взвивает плавные ритмы гимна свободы…

Представление окончилось. Замер гамеланг. Задыхаясь от возбуждения, бледный как сталь криса, Рави опустился на свой ларец. Дрожащими руками собрал он кукол.

Толпа рокотала, взрывалась полузадушенными криками:

— Проклятие угнетателям! О, Ява! ты будешь свободна!

— Горе белолицым демонам!..

Словно в закатном зареве разгорелись потные лица. Яванцы мерили друг друга возбужденными взглядами. Каждый искал в соседе героя, освободителя. Зрители все еще сидели, словно ожидая чего-то.

 

VI. Непризнанный пророк

Рави вышел к толпе. Глаза его вдохновенно блестели, лицо покрылось испариной, как в лихорадке, голова была высоко поднята, голос звучал твердо. Он вновь заговорил. Сначала его речь была не совсем плавной, но по мере того как мысли его развивались, они выливались в простые, но яркие фразы. Он говорил о величии минувших веков, об унизительном положении малайцев в настоящем, о том, что должно лечь в основу нового, светлого будущего. Малайцы слушали его, широко открыв рот, полунедоверчиво, с полунадеждой во взоре.

— Никогда еще всевышний не внушал мне так ясно того, что я сейчас говорю Еам, о, братья! Ночью я слышал голос, говоривший мне: «Рави, сын Ама-та, ты избран быть светочем для твоего угнетенного народа, иди и укажи им путь избавления от гнета и насилия белых, путь свержения поработителей и изгнания их с островов, которые когда-то принадлежали твоему народу. Веди их к неугасимому солнцу свободы. Собери и поведи твой народ к священной горе, и там я буду говорить твоими устами». Итак, о дети Явы, кто хочет следовать за мной?..

Не глядя по сторонам, устремив упорный взгляд вперед, Рави твердыми шагами двинулся на восток, по направлению к священной горе. Два кули, которые много лет носили за ним ларец с богами, не понимая смысла его слов, просто в силу привычки последовали за ним. Как загипнотизированные двинулись почти все присутствующие за любимым далангом. Некоторые затянули священные песнопения, гулко разносившиеся в предвечерней влажной тишине.

На горизонте вставал синеватый силуэт священной горы, напоминавшей гигантский улей. Склоны ее поросли густым тенистым лесом. Деревья были покрыты причудливыми цветами. Легенда говорит, что семена этих деревьев много веков назад были занесены сюда птицами всего мира. Каждая птица приносила в дар семя самого ценного растения своей родины. На вершине горы обитала мифическая птица, носившая богов на своей спине.

Солнце опускалось за горизонт, и нежное розовое облачко цеплялось за вершину горы, служа как бы путеводным знаком. С гор тянул легкий ветерок. В процессии было человек триста — почти все мужчины, но по дороге к ним присоединялись и женщины. Во главе женщин, высоко подняв седую голову, шагала старая Ина. Мирно распевая древние песни, двигались яванцы. Никто из них не думал о борьбе, о свержении правительства. Это были лишь робкие проблески пробуждения угнетенного народа, который хотел просто собраться и слушать волнующие, заманчивые речи о свободе. Как в волшебном сне шли они за Рави, возлагая на него свои заветные упования и веря, что даланг с помощью богов приведет их к светлой, лучшей жизни.

* * *

Однако голландские власти не дремали. По приказанию резидента, всюду, где выступал Рави, были расставлены тайные агенты, доносившие по начальству обо всем виденном и слышанном. Нередко агенты гримировались и переодевались малайцами и смешивались с толпой. Агент, присутствовавший при новогоднем вайанге и слышавший зажигательную речь Рави, поспешил уведомить власти. Когда мирная безоружная толпа подошла к своей святыне, неожиданно из фикусовой рощи, раскинувшейся у подножия горы, навстречу ей вышел отряд голландской пехоты, вызванный по телефону из соседнего гарнизона.

Рави был поражен, но не показал вида. На вопрос офицера, зачем он привел сюда толпу, даланг отвечал, что они пришли выслушать волю всевышнего, и с наивной доверчивостью объявил, что аллах призвал его к освобождению угнетенного народа Явы.

Офицер предложил яванцам разойтись по домам, уверяя, что они неправильно поняли волю аллаха: теперь их никто не притесняет, о них заботится голландское правительство; если же они будут упорствовать, их придется арестовать.

Некоторые из толпы, испугавшись, начали разбегаться, другие остались спокойно стоять. Офицер дал знак, и двое солдат схватили Рави. Даланг не двинулся с места. Толпа глухо заворчала. Но вот старая Ина как тигрица с диким воплем набросилась на офицера. Он отшвырнул старуху ударом ножен, и она тяжело упала на землю. Вопль Ины вывел остальных женщин из состояния оцепенения. Почти у всех были сыновья и мужья, лелеявшие надежду на освобождение родины. Они с криком бросились на солдат:

— Не отдадим Рави! Он наш освободитель!

Раздался выстрел, а за ним вопль смертельно раненой молодой женщины. У туземцев не было ружей, но, по обычаю, многие из них имели за поясом крисы.

— Велик аллах и правда его! — с этим криком яванцы бросились на солдат.

Затрещали ружья, и через десять минут все было кончено. На траве валялись убитые, раненые; оставшиеся в живых испуганно жались в стороне, окруженные солдатами. Из солдат пострадал только один.

Затрещали ружья и через десять минут все было кончено…

Рави лежал раненый на пыльной дороге; он еще дышал и был без сознания: пуля пробила насквозь ему грудь. Ина бросилась к сыну, упала на него, обливаясь слезами и испуская дикие крики. Старуха рвала на себе белые волосы.

— Он безусловно сумасшедший. Возьмите его и отнесите в тюрьму; я думаю, он безнадежен. Остальных пригоните в город, надо учинить допрос. Крови больше не проливать! — отдал приказание офицер.

Рави подняли и понесли. Ина бросилась к ногам офицера:

— Только не в тюрьму! Дайте мне его домой! О, боги, он потерпел поражение! Но он не может убежать, вы сами видите, что он умирает. Я хочу до конца ухаживать за моим сыном. Дайте мне закрыть ему глаза, и аллах вознаградит вас.

Она обняла ноги офицера, поливая их слезами. Офицер брезгливо отстранил ее.

— Хорошо, разрешаю, но пусть мои люди перенесет его. Несите его в хижину, — приказал он солдатам, — и шестеро из вас пусть останутся там на часах впредь до дальнейших распоряжений. Кто знает, во что все это выльется!

Унтер-офицер отдал честь и принялся выполнять приказание. Один из солдат открыл красный ларец, брошенный убежавшими кули, и стал раздавать марионетки своим товарищам, как трофеи подавленной революции. Так окончила свое существование одна из самых лучших коллекций марионеток Явы). В другое время Ина без борьбы не отдала бы «богов», но теперь все ее внимание было поглощено сыном. Остальные же туземцы были чересчур подавлены всем происшедшим. Под конвоем солдат они были отправлены в город в тюрьму.

* * *

В хижине, на цыновке лежал Рави. Мать склонилась над ним и обмахивала его веером. В открытую дверь смотрела полная луна. Через равномерные промежутки времени дверь затемнялась фигурой часового. Издалека доносились звуки праздничного гамеланга. Грозный гул голосов роился над деревней.

Медленно открыл Рави лихорадочно блестевшие глаза.

— Как жарко, мама!.. Кто это там ходит?.. Почему голландские солдаты все еще здесь?.. Гамеланг!.. Он играет победную песнь свободы… Но почему он звучит так тихо?.. Крики… Что это за крики?

— Сейчас узнаю, сынок.

Выйдя за дверь, Ина спросила часового, что означает рев толпы на улице.

— Это твои соседи, — ответил солдат. — Они говорят, что твой сын одурачил их и повел на верную смерть, что он был в заговоре с голландским правительством, что он предал их. Они не верят, что он ранен, хотят пробраться к нему и расправиться с ним по-своему. Но ты не бойся, мы хорошо охраняем его. Завтра они уже не будут больше шуметь, мы живо охладим их пыл.

Ина молча вошла в хижину.

— Узнала? — слабо спросил Рави.

— Это наши, — ответила мать, — они пришли выразить тебе благодарность и радость, пришли приветствовать тебя как своего освободителя.

— Так мы победили?.. Как только я поправлюсь, я выйду на улицу, я научу их, как надо построить новую жизнь… Я слышу радостные клики, вижу сияющие лица… О, моя Сита! О, моя Ява! Ты свободна!..

Глаза Рави блеснули огнем восторга, яркая улыбка озарила его лицо. Тихо поднялась Ина, закрыла окно, захлопнула дверь. Звуки гамеланга замерли, а вместе с ними замерла и жизнь «держателя богов»…

Высоко в небе пролетала ночная птица. Заметив что-то блестящее на дороге, она спустилась вниз. То блестел красный ларец, в котором многие века хранились «боги». Теперь он валялся в пыли, опустошенный, разбитый. Птица поклевала ящик, убедилась, что там нечем поживиться, вспорхнула и улетела в высь…