Солнце жгло немилосердно. Мой ишак еле передвигал ноги. Даже выносливые верблюды словно приуныли, и бубенцы звенели тоскливо и глухо. Переход этот самый большой. К тому же, вследствие долгой засухи, колодец, около которого мы провели последнюю ночь, оказался почти без воды, и на долю каждого верблюда ее досталось не более ведра. Только ослы и люди получили достаточные порции.
Караван покинул последнюю стоянку с рассветом, чтобы к вечеру достигнуть берега Сыр-дарьи, этой живительной артерии Голодной степи.
Таджик Амру, агент Хлопкотреста, он же и предводитель каравана, обливаясь потом, ехал впереди на ишаке. Верблюды идут охотнее, когда караван возглавляет ишак.
Ноги Амру касались земли, и маленького ишака почти не было видно под грузным седоком. Амру то-и-дело награждал своего ишака палочными ударами, чтобы он не замедлял движения идущего позади каравана. Двугорбые светлокарие великаны шли мерным широким шагом, таща на горбах огромные тюки с хлопком.
Язык и губы до того пересохли, что, казалось, вот-вот растрескаются, как чернозем в засуху. Взгляд уныло скользил по безотрадной песчаной Голодной степи.
Я подогнал своего ишака и поравнялся с Амру:
— Скучное место.
— Голодная степь. — Амру пожал плечами. — Но все же это не пустыня. Ранней весной здесь начинаются сильные дожди. На два-три месяца степь покрывается травой, и в это время сюда пригоняют свои стада киргизы-кочевники. Но в конце мая или в начале июня дожди прекращаются, и степь выгорает до последней травинки. Начиная с июня, здесь не увидишь даже мыши. Ты сам видел — на протяжении всей дороги через Голодную степь мы встретили всего два колодца, из которых один почти высох. Если я пойду обратно, то наберу для людей и ишаков воды в бурдюки. За верблюдов беспокоиться нечего. Они могут пробыть без воды три и четыре дня.
Амру любил поговорить и, очевидно, был рад, что я подъехал к нему.
— Ай, ай! — он улыбнулся. — Аллах создал пустыню, но человек перехитрил аллаха.
— Как так?
— Ой! Разве ты не слышал? Недавно сюда приезжали из Москвы инженеры и другие люди. Они говорят, что через пять-шесть лет Голодная степь превратится в зеленый рай. Они хотят строить здесь города и поселки, провести всюду оросительные каналы, засеять пустыню хлопком и засадить фруктовыми садами. Аллах силен, но человек еще сильнее!
Амру хотел поразить меня. Но мне хорошо был известен проект орошения Голодной степи. Через несколько лет мертвая пустыня превратится в плодородную цветущую равнину. Широко раскинутся поля хлопка и различных хлебных злаков. На это дело советское правительство решило ассигновать сто миллионов рублей. В бытность мою в Ленинграде я помогал знакомому инженеру в работе по составлению сметы.
Наш разговор внезапно прервал резкий неприятный рев одного из верблюдов. И в ту же минуту все верблюды каравана заорали как один.
— Они все заодно, — заметил Амру. — Если беспокоится один, беспокоятся все; если сердится один, его поддерживают другие; если обидеть одного, все стадо выражает ему сочувствие. Нередко случается, что один верблюд жертвует собою ради всего стада.
— Ты, вероятно, хорошо изучил нравы верблюдов и ишаков, — улыбнулся я.
— Я провел жизнь среди них. Ишак упрям, но упрям глупо. За свое дурацкое упрямство он часто бывает бит. Когда на него найдет упрямая полоса, он не признает ничего. Верблюд же упрям, но самолюбив и умен. Он и упрям-то из-за самолюбия. Осел не обижается на палку, верблюд же ненавидит ее. Я знаю хорошую сказку…
— Ты расскажешь ее мне?
— Когда мы будем сидеть у костра, я тебе ее расскажу.
Позади раздался храп головного верблюда. Я обернулся и заметил, что он усиленно втягивает ноздрями воздух, вытянув длинную шею. Наши ишаки тоже подняли уши.
— Они почуяли воду, — заметил Амру.
Близость воды подбодрила животных, и они прибавили шагу. Солнце все ниже спускалось к горизонту, и сорокаградусная жара постепенно сменялась приятной прохладой. Начали попадаться травинки, редкие кустики. С каждым километром растительность становилась все гуще. Потянулись хлебные поля. Когда-то все эти места были засеяны хлопком, но голодные годы и железнодорожная разруха времен гражданской войны заставили прежних хлопководов засеять хлопковые поля хлебными злаками. В настоящее время хлопок мало-по-малу начинает отвоевывать свои прежние участки.
У первого арыка верблюды и ослы с жадностью напились. Утомленные животные не желали итти дальше. Поднялся невероятный содом: рев верблюдов и крики ишаков смешивались с воплями погонщиков и щелканьем бичей.
— Один за всех и все за одного, — смеялся Амру.
Однако люди в конце концов победили. Караван снова вытянулся в линию и двинулся дальше.
Изредка попадались кишлаки узбеков. Улицы казались пустынными, постройки были спрятаны за сырцовыми стенками дворов, и лишь на плоских кровлях кое-где виднелись туземцы.
А вот и Сыр-дарья, широкая и многоводная красавица-река. Ишаки и верблюды радостно заревели.
Амру довел караван до намеченного места. И снова рев. Верблюды прекрасно понимали, что сейчас с их горбов снимут груз, и все же не желали становиться на колени, потому что их к этому принуждали. Но вот тяжелые тюки упали на землю около раскинутых шатров. Затрещали костры, и таджики занялись приготовлением пищи.
* * *
— Амру, ты хотел рассказать мне сказку, — напомнил я, когда после сытного обеда мы принялись за чаепитие. Погонщики тесным кольцом окружили караванбаша (начальника каравана), усевшись по-восточному на кошмах около костра.
— Ты хочешь послушать сказку? — Амру погладил бороду. — Только это не совсем сказка. — Он поднял голову и задумчиво глядел на небосклон, где зажглись мириады звезд. Млечный путь мутно светящейся лентой перепоясывал небо.
— Что видишь ты там, Амру?
— Дорогу к истине. — Он указал на Млечный путь. — Дорога из звезд, и в каждой звезде — тайна. Когда человек познает тайну звезд, он познает тайну пути к истине.
— И тогда?
— Тогда он станет выше аллаха, потому что выше истины нет ничего.
— Но почему ты говоришь об истине, когда хотел рассказывать о верблюдах?
— Потому что, когда я думаю о верблюдах и о других животных, мне иногда кажется, что они знают больше чем мы, но только мы не понимаем их языка. Отчего верблюд чувствует приближение бури, а я нет? Отчего он чует воду за десятки километров, а человек может умереть от жажды в каком-нибудь километре от воды? Разве ты не замечал, как часто верблюды задумчиво смотрят на небо, туда, где оно сходится с землей, куда уходит светлая дорога к истине? Почему один верблюд стоит за всех? Он зол и мстителен, но только по отношению к врагам. Он горд и не любит покоряться молча. Поэтому-то он и кричит, когда человек заставляет его становиться на колени или подыматься с земли.
— Об этом и говорится в твоей сказке? — перебил я.
— Да. — Амру кивнул головой. — Мулла Ирамэ был великий мудрец, хотя жил шестьсот лет назад. Он был мулла, но не очень-то веровал в пророка, зато верил в истину, потому что истина и есть бог. Он написал замечательную книгу притч, в виде сказок, но в эти сказки надо вдуматься. Сам шах распространял эту книгу, но муллы, прочитав ее, пришли в ярость. Они отобрали все книги у тех, кому их дал шах, и сожгли. Говорят, шах очень рассердился. Ведь этим поступком муллы оскорбили его самого. Он приказал снова размножить книгу в пятистах списках и роздал их придворным под расписку. Каждый, получивший книгу, должен был вернуть ее шаху через девять лет, иначе он лишился бы головы. А так как всякий иранец отлично знал, что для шаха качан капусты дороже человеческой головы и даже головы визиря, то, конечно, никто не посмел отдать муллам страшную книгу.
Больше всех страдал задний верблюд…
— К чему ты это говоришь? — удивился я.
Амру остановил меня жестом:
— Любопытство свойственно людям. Иметь в доме девять лет книгу, которую сжигали муллы, и не прочесть ее — трудно. И понятно, все те, кто получил от шаха книгу, прочли ее и заинтересовались ею. Они давали ее читать родным и знакомым тоже под расписку. И хотя книга муллы Ирамэ говорит против корана, иранцы чтят ее как священную.
Амру погладил бороду и продолжал:
— Вот что рассказывает в своей книге мулла Ирамэ. Однажды по пустыне шел караван верблюдов. Прошло три дня, а караван все еще не мог добраться до зеленого оазиса, где находились ручьи и колодец. Под палящими лучами солнца тяжело нагруженные животные еле передвигали ноги. Но больше всех страдал задний верблюд. Он до того обессилел от жары, жажды и усталости, что несколько раз падал по дороге, и лишь бич безжалостного погонщика заставлял его напрягать последние силы и не отставать от каравана.
Кое-как доплелся он следом за другими до оазиса и грохнулся на траву. Напрасно погонщики, сняв с него кладь, старались поднять его, напрасно совали к его морде ведро с водой. Несчастный верблюд лежал с закрытыми глазами, не будучи в состоянии поднять голову. И пока другие верблюды паслись на пышном лугу, больной верблюд неподвижно лежал на земле. Прошла ночь. Все верблюды наелись и напились, подкрепились сном, а больной верблюд продолжал лежать. Повидимому, он издыхал.
«Бросим его здесь, — сказал хозяин каравана. — Итти он не может, а шкура его так облезла, что ее не стоит и сдирать. Дикие птицы уничтожат падаль, а если он выживет, мы его, может быть, когда-нибудь найдем».
Люди нагрузили верблюдов, и караван двинулся дальше. А больной верблюд остался в оазисе. Полдня лежал он без движения. Но вот он открыл глаза, напряг силы, вытянул шею и запекшимися губами щипнул траву. Раз, другой, третий… Сочная трава освежила его, он поднялся на колени и начал жадно щипать траву вокруг себя. И чем больше он ел, тем быстрее восстанавливались его силы. Наконец он кое-как поднялся на ноги, щатаясь дошел до густой рощи и утолил жажду в прозрачном ручье.
С этого дня он стал быстро поправляться. На больших лесных полянах было достаточно сочной травы, а в ручьях — студеной воды. К тому же тяжелые тюки теперь не давили ему горба. Он окреп, пополнел, и шкура его покрылась густой мягкой шерстью, из которой люди делают такое прекрасное сукно и другие шерстяные ткани. Греясь под солнечными лучами, он прославлял аллаха, а по вечерам смотрел на широкий Млечный путь и думал о далеких братьях, попрежнему носящих на горбах тяжелые тюки.
Случилось однажды, что тою же дорогой шел караван ишаков. И то же, что и с верблюдом, случилось с одним из ишаков. Измученный и избитый, он едва добрался до оазиса и упал на землю. Он не пасся вместе с другими, не пил воды, и, когда на следующее утро караван собрался в путь, больной осел продолжал лежать неподвижно. Он был страшно худ, и ребра резко выделялись под облезлой шкурой.
«Придется бросить его здесь, он все равно издохнет, а за шкуру его дадут такие пустяки, что не стоит даже снимать ее», — сказал хозяин каравана. И караван ушел дальше, бросив больного ишака.
Караван ушел дальше, оставив больного ишака…
Весь день пролежал ишак без движения. Но вечерняя прохлада освежила его. Он вытянул шею, щипнул траву, еще и еще. Еда подкрепила его силы. Он поднялся на ноги, дошел до леса, отыскал ручей и утолил жажду.
С этого дня он зажил свободной жизнью. Ел сочную траву, пил прозрачную воду, грелся на солнце и толстел с каждым днем. Однажды, встретив верблюда, он произнес обычное приветствие:
«Селям алейкюм. Да святится имя аллаха!»
«Алейкюм селям. Да святится имя истины!» — ответил верблюд.
«Одно плохо: ты будешь жрать траву и пить воду, тогда как всем этим я мог бы пользоваться один», — проворчал осел.
«О, осел! — рассмеялся верблюд. — Разве ты не видишь, что травы и воды здесь хватило бы на сотни ослов и верблюдов. Что касается меня, я рад, что встретил в моем одиночестве товарища, хотя и… осла».
С этого дня они зажили вдвоем. Днем они паслись на великолепных лугах, ели цветистую сочную траву, пили воду, купались, а ночью спали в гуще леса. Так проходили недели и месяцы.
Но вот однажды, когда осел и верблюд паслись по обыкновению на пышном лугу, до их слуха долетели далекие звенящие звуки. Верблюд испуганно вытянул шею, а осел поднял длинные уши.
«Я узнаю их. Это звенят бубенцы ослов! — радостно воскликнул осел, подкинув задними ногами. — Это наши ослы. Я хочу петь!»
«Ты с ума сошел! — закричал верблюд. — Ты хочешь, чтобы тебя услышали люди и поймали нас. Неужели тебе не дорога свобода?»
«Это идут наши ослы. Я хочу петь», — упрямо твердил осел.
«Ради самой истины, перестань! И если тебе так уж хочется снова таскать тюки, так ступай один к каравану и пой там сколько угодно. Почему ты хочешь, чтобы и я пострадал из-за твоей глупости и упрямства?»
Но осел был осел. «Я хочу петь!» — взвизгнул он. Он радостно завертел хвостом, вытянул шею и заорал во все ослиное горло.
«Дурацкая подлая скотина!» — завопил верблюд. И тут он плюнул ослу прямо в морду.
А ты знаешь, как плюют верблюды, когда на кого-нибудь злятся. Они выплевывают разом добрый литр слюны — и прямо в лицо. Таким-то плевком и окатил рассерженный верблюд морду осла. Но осел только отряхнулся и продолжал орать изо всей силы.
«Эге! — сказал начальник каравана, услыхав ослиный крик. — В этом оазисе нет селений, но я слышу крик осла. Видно это кричит отбившийся от какого-нибудь каравана осел. Если он достаточно хорош, то пригодится мне».
И он велел своим людям обшарить весь оазис. Люди обыскали луга и рощи и поймали осла и верблюда. Им надели недоуздки и привели к хозяину.
«Этот осел сильнее всех, и я поеду на нем впереди. А так как пойманный верблюд тоже сильнее моих, мы как следует навьючим его, и пусть он идет передним», — решил обрадованный хозяин.
Громко кричал бедный верблюд, которому вместо прежней свободы дали тяжелую ношу. И когда караван тронулся в путь, досада его перешла в ярость. «О, осел из ослов! О дубина из дубин! Дурацким упорством ты лишил меня и себя свободы! — ворчал верблюд. — Ведь пришла же в голову ослиная мысль петь!»
Но осел презрительно махнул хвостом и хлопнул ушами: «Подумаешь, какая беда. Ведь теперь я знаю, как освободиться. И если я останусь в другом оазисе, я буду в нем полновластным хозяином».
«О, осел из ослов! — вздохнул верблюд. — Если б я знал…» Он не договорил, потому что вдали показался оазис.
Он радостно завертел хвостом, вытянул шею и заорал во все ослиное горло…
Но лишь только караван вошел в оазис, осел упал на землю и притворился мертвым. Однако бока его раздувались от дыхания, и хозяин не поверил ему. Сначала он попробовал поднять осла за повод. Напрасно. Тогда он стал бить осла плетью, но и это не помогло. Выбившись из сил, хозяин бросил осла, не понимая, что с ним стряслось: «Пускай шайтан вырвет мне бороду, если тут можно что-нибудь понять. Он на вид здоров и толст, и нельзя бросать такое животное в пустыне. Если в городе продать его на мясо и шкуру, за него дадут хорошие деньги. Привяжите его к горбам переднего верблюда, а груз распределите между остальными».
И упрямого осла укрепили на спине головного верблюда.
«О, проклятое, упрямое животное! — стонал верблюд, таща на горбах ненавистного осла. — Мало того, что он лишил меня и себя свободы, я должен еще тащить его!»
«А мне очень удобно и мягко на твоих горбах, — издевался осел. — Право, можно подумать, что я еду на подушках, словно богатый эффенди».
«Ты еще раскаешься в своей шутке», — проворчал верблюд. И он перестал отвечать на издевательства ишака.
К вечеру караван подошел к глубокой реке, через которую был перекинут узенький старый мост без перил. Выждав, пока хозяин переедет на другой берег реки, передний верблюд осторожно ступил на мост. Но, дойдя до середины, он вдруг остановился:
«Я хочу танцовать!»
«Ты с ума сошел! — закричал осел. — Разве ты не видишь, что это мост!»
Но верблюд упрямо повторял:
«Я хочу танцовать и буду танцовать».
«Дурацкий горбун, я вовсе не желаю тонуть из-за твоего упрямства! — вопил испуганный осел. — Ведь я привязан к твоим проклятым горбам. Переходи скорей на другой берег и там танцуй сколько угодно».
«Но ведь и я не хотел лишаться свободы, когда тебе захотелось петь. Разве я не просил тебя молчать и разве ты послушал меня? Не ты ли вопил во все свое ишачье горло до тех пор, пока люди не поймали меня и тебя». — И, повернувшись к собратьям, верблюд крикнул:
«Братья, когда в стадо верблюдов вмешается ишак, он своей глупостью и упорством испортит жизнь сотне верблюдов. Он предал меня и, аллах знает, может быть предаст и других. Так пусть же он погибнет, прежде чем сделает зло другим! Но я не в силах сбросить его, он привязан ко мне. А между тем звериный закон повелевает: пусть лучше погибнет один за всех, чем даст подлости и глупости погубить остальных. Итак, во имя истины…»
«Ты с ума сошел!» — закричал осел…
Тут верблюд поднялся на дыбы и изо всей силы грохнул копытами по ветхому мосту. Доски треснули, и… осел с верблюдом рухнули в реку вместе с обломками. Так погибли осел и верблюд.
— Нет лучше рассказчика чем Амру!
— Верблюд был мудр и поступил правильно.
Все слушатели наперебой высказывали свой восторг.
— Великим мудрецом был мулла Иромэ, — торжественно сказал Амру — И теперь он идет, а может быть уже дошел по светлой дороге к истине, — он указал на Млечный путь, — Мулла Иромэ говорил про осла и верблюда, но разве между людьми не случается то же самое, и разве верблюд не показал, как надо поступать с такими ишаками? И разве мало было людей, которые жертвовали собой ради счастья и покоя других?
Амру умолк. Костер лениво догорал и фигуры лежащих верблюдов казались темными кучами при слабых отблесках огня. Луна давно скрылась, и звезды насмешливо подмигивали земле с сонного небосклона. Перепоясывая небо, широкой лентой извивался искрящийся туманно светлый Млечный путь. Дорога из звезд, и в каждой звезде — тайна. Когда человек познает тайну звезд и мирозданья он познает истину.
Я лег на кошму, накрылся одеялом и заснул.