I. Странный рыбак.

Северный ветер летит над молодыми темнозелеными, набирающими соки степными травами, над глухо и скучна шумящей осокой. Ветер падает в озеро. Оно лежит за осокой, мутное, желтое, беспокойное. Грязные волны вскидываются на его поверхность, бегут к берегу, отплевываясь серой слюной, спешат навстречу ветру в осоку и нетерпеливо теребят ее длинные стебли, смывая с них желтую пыль. Волны прячутся в осоке от ветра. Постепенно озеро переходит в болото. А чуть дальше — уже степь, взгорбленная холмами, влажная, пахнущая недавно оттаявшей землей и сладким весенним запахом гнили. Неизвестно, где в осоке кончается озеро и где начинается степь. Над озером и степью весеннее солнце борется с северным ветром. В широких падях побеждает солнце, на озере и вершинах сопок — ветер.

Пусто. Ни одной деревушки не видно в степи. Только из-за осоки поднимается несмелый дымок и, подхваченный ветром, лоскутами уносится в озеро. Дым поднимается над маленькой хижиной, грязной и убогой. Стены ее сплетены из камыша и обмазаны глиной. Плоская земляная крыша провисла и пообсыпалась. Желтые весенние цветы кустиками выросли на ней. Они зацвели на крыше раньше чем в степи. В хижине есть только дверь, неуклюжая и чересчур узкая. Окон нет. Вместе них дыра в толщину руки под самой крышей.

Перед избушкой стоит человек и, наклонившись, распутывает сеть. У него широкая сильная спина. Он без шапки, и ветер тщетно пытается расчесать его спутанные рыжие волосы.

Быстро распахивается дверь, и из хижины на порог выбегает девочка лет пяти. Она босиком, платье на ней грязное и рваное. Ухватившись за дверную ручку, она смотрит на спину отца черными испуганными глазами. Тот поворачивает к ней тяжелое морщинистое лицо, еле различимое под клочьями рыжих волос, растущих не только на подбородке, но и на щеках и около ушей, взглядывает на нее и говорит резко и хрипло:

— Не приставай, все равно не возьму…

Потом он идет к озеру, шлепая по болоту сапогами.

В осоке спрятана лодка. Человек складывает в нее сеть, влезает сам и, упираясь веслом, с трудом выталкивает лодку из осоки. Волны шлепаются в низкие борта и обрызгивают смелого человека, решившегося в бурю выехать на рыбную ловлю. Волны набегают на берег, отражаются от него, сталкиваются друг с другом. Волнение превращается в бессмысленную толчею и несуразную пляску взбесившейся воды. Лодку нелепо кидает из стороны в сторону.

Но человек не обращает внимания на бурю. Он сидит твердо на низкой банке и гребет короткими сильными толчками, И только когда озлобленная волна с харканьем и шипеньем низвергает на него целые ведра брызг, человек вздрагивает и стряхивает с себя воду, по-собачьи быстро дергая плечами.

Он часто поворачивается на сиденьи и смотрит через прыгающий нос лодки вперед. Глаза его беспокойно осматривают берег, выискивая что-то. Лодка уже миновала несколько заливов, где можно было бы в относительной безопасности бросить сеть. Но рыбак повидимому забыл о ловле. Он все гребет и гребет вдоль берега.

Проплыв так километра три, он резко поворачивает лодку, как будто намереваясь направиться через озеро к противоположному берегу, холмы которого еле различимы за двадцатью километрами грязно-желтой бушующей водной мути. Но в следующую минуту рыбак складывает весла и встает в лодке во весь рост, вглядываясь в прибрежные сопки. Он смотрит долго. Ветер и волны поворачивают лодку. Рыбак бормочет что-то, садится и принимается грести так сильно, что вода клокочет за бортами; одна морщинистая волна долго пытается догнать лодку, но, утомившись, бессильно распластывается далеко за кормой.

Через час лодка пристает к длинному мысу. Человек, соскочив на берег, ждет пока большая волна поможет ему втащить лодку на отмель. Потом, раздвигая осоку, он выходит в степь и быстро идет к сопкам, настороженно оглядываясь по сторонам.

 

II. Два контрабандиста.

Фу-Хе только что покончил с четвертой грядкой и решил, что пришло время отдохнуть. Он натянул на мокрые ноги синие полотняные штаны, снял широкополую соломенную шляпу, прорванную во многих местах, и, вскарабкавшись на склон сопки, с удовольствием растянулся на чахлой лужайке.

Он сразу заснул. Ему приснилось озеро, большое и гладкое как стекло. По озеру идет лодка, доверху нагруженная рисом. Лодкой управляет он, Фу-Хэ, хозяин всего этого риса. Солнце яркое-преяркое. И такие же яркие одежды у людей, пришедших на берег встречать Фу-Хэ. Пришла его жена с грудным ребенком на руках; она так жирно намазалась в этот день бобовым маслом! И даже ребенок лоснится от жира. Пришел Ли-Тунь, пришел старый Лян. А за ним еще так много народу, что невозможно разобрать лиц.

Когда он подплывает к берегу, все кланяются и смотрят на него очень почтительно. Вокруг шепчут:

— Фу-Хэ большой хозяин… Он привез целую лодку риса… Хо! Жена его теперь будет иметь много опиума.

Фу-Хэ достает из кармана горсть маленьких белых монет.

— Кто тебе дал столько денег, Фу-Хе?

Он смотрит на земляков гордо.

— Макысимыка дал. За то, что я ходил иногда для него в Китай и приносил ему разные вещи. Макысимыка дал мне много денег…

… Вдруг все пропало. Над спящим корейцем кто-то кричал грубым голосом:

— Эй, ходя! Вставай! Скоро тебе совсем спать не придется. Ну, живей!

Кореец открыл глаза. Над ним стоял рыжий лохматый человек.

— Дрыхнешь, чорт? — ворчал он.

Фу-Хэ вскочил на ноги и затараторил:

— Макысимыка… Макысимыка…

— Не юли! — сердито оборвал его рыбак. — Говори, видел ты новых людей в степи?

Кореец удивленно заморгал

— Моя… Новая люди?..

И вдруг, сообразив что-то, снова заторопился.

— Моя люди знай нету, Макысимыка… Моя мало-мало рису, мало-мало воды… Ковыряй надо, работай надо… Рису сажай, детишки кушай. Макысимыка…

Максим рассеянно смотрел в сторону.

— Спирт есть? — вдруг спросил он.

Кореец колебался.

— Какой новый человек есть? Где заимка? — допытывался он у Максима.

Тот нехотя показал рукой.

— В Черной пади… Палатки…

Фу-Хэ начал было снова жаловаться на то, что ничего не знает, что его дело — только рис, который детишки будут «мало-мало кушать», но Максим шагнул вперед, сдавил голову корейца в своих огромных ладонях, покрутил ее из стороны в сторону и прохрипел:

— А я за что помогал тебе рисовое поле разбивать, а? Давай спирт!

Как только кореец почувствовал свою голову свободной, он подхватил шляпу и с удивительной быстротой скрылся за сопкой. Максим сел и закурил трубку.

Фу-Хэ вернулся очень скоро. На плече он нес высокую круглую корзинку. При его приближении Максим поднялся, молча взял корзинку, сунул ее под руку и зашагал к лодке. Кореец бросился за ним,

— Макысимыка! — растерянно бормотал он, — Мало-мало денига… Макысимыка!.. Давай денига…

Но Максим шел, сурово нахмурясь, и не отвечал. А когда он был в лодке и Фу-Хэ попытался его задержать, уцепившись за борт, Максим поднял весло и наотмашь ударил корейца по голове…

 

III. Новые люди.

Перед большой палаткой датского типа крупно шагал высокий молодой человек в крагах и белом костюме. Он суетливо жестикулировал и был видимо взволнован.

— Я не понимаю, Алексей, как я сдержался и не обругал этого инженера Кругликова идиотом или малайским попугаем! — обращался он к другому человеку, еще моложе его, сидевшему на корточках у палатки и старательно протиравшему бинокль. — Сказать, что ирригационные работы на озере — самые обыкновенные работы, чуть ли не поливка городского сада перед праздником! А? Ведь это же не голова, а стропила? Такую голову надо разрубить и посмотреть, что в ней такое лежит. Три кило тухлого жира? Поливка! Ха! Ну, а полное изменение всего хозяйственного облика района? А четыреста тысяч гектаров пустующих земель, вовлеченных в ирригационное строительство? А двести тысяч гектаров отведенных под поливные культуры и прежде всего под рис? Ведь только ребенок не знает, что с гектара можно снять четыре, а то и пять тонн урожая, а это дает чистого дохода триста пятьдесят рублей. И идут эти деньги не в руки каких-нибудь предпринимателей, а нашему советскому государству.

Максим поднял весло и наотмашь ударил корейца по голове.

Сидевший у палатки поднял голову.

— Успокойся, Николай. Проект утвержден, и мы начали работу. Мы делаем нужное дело. Помнишь этого старика-переселенца? Он говорил: «Помогите нам уйти от жита и овса. Мы хотим разводить рис, бобы, свеклу. Этого требует климат и интересы нашего государства».

Николай кивнул с улыбкой, но сейчас же снова нахмурился.

— Я еще не знаю, что приготовил нам этот Кругликов. Ведь он вел предварительное исследование местности! Но при его отношении к делу не малых ошибок можно натворить. Мы должны быть готовы ко всяким сюрпризам…

— Кто-то живет вот там на берегу, — сказал Алексей, глядя в бинокль. — Я вижу избушку.

Николай равнодушно поглядел в ту сторону, куда показывал товарищ.

— Рыбак наверное, — сказал он, — или… контрабандист.

От других палаток, стоявших несколько поодаль, бежал человек в белом платке на голове. Он размахивал большой ложкой и кричал на бегу:

— Товарищи инженеры, обедать!

И, шагая к кружку людей, уже собравшихся вокруг разостланного на земле брезента, главный инженер ирригационного строительства Николай Иванович Карасев счастливыми глазами оглядывал степь, тускло блестевшее на солнце озеро и говорил помощнику:

— Это будет замечательно, Алексей! Мы построим на берегу озера десять насосных станций. Мы изрежем всю вот эту нетронутую землю сотнями каналов. Насосы будут перекачивать воду из озера на поля… Через три месяца будет готово первое опытное поле, и…

— …и мы с тобой станем настоящими плантаторами, — подхватил Алексей.

Он нахлобучил шляпу, надул щеки и сделал свирепые глаза, изображая плантатора. Это вышло у него так комично, что Николай расхохотался во все горло.

Когда молодые люди подошли к обедающим, сидевшие потеснились, давая место. И по тому, как перешучивались рабочие с Карасевым и его помощником, было видно, что все эти люди составляют одну дружную семью.

 

IV. Враги.

Три дня Максим не отходил от своей избы. Он залезал на крышу и наблюдал оттуда за людьми, так неожиданно появившимися в пустой степи. Он видел, как ездили они группами в несколько человек верхом по сопкам, спешивались на вершинах их и словно что-то искали.

«Планты снимают» — злобно думал Максим.

Потом всадники спускались в падь, пропадали из виду, но скоро снова появлялись на других сопках.

Один человек в белой шляпе долго ходил по осоке, хотел было пройти к озеру, но увяз в болоте. Сбежавшиеся на крик люди еле-еле вытащили его на берег. Максим этому происшествию был рад. Он не знал, что нужно пришельцам в степи, но чувствовал, что без них ему было бы лучше.

По вечерам в лагере горел большой костер. Если не шумела осока, Максим слышал смех, крики и один раз ему показалось, что там поют. В темноте украдкой рыбак подходил к лагерю и смотрел. Он видел веселые смеющиеся лица. Люди ходили из палатки в палатку, окликали друг друга, во многих палатках горели свечи, и большие тени ползали по освещенным изнутри стенкам.

Был день, когда над каждой палаткой повесили маленький красный флажок, а вечером все население лагеря собралось вокруг того самого человека, который тонул в болоте. Человек что-то рассказывал, все смотрели на него так, точно глазами старались поймать его слова. Еще позднее в лагере поднялся необыкновенный шум. Люди кричали, пели, бегали, прыгали друг через друга и бросали в небо цветные горящие звезды. Максим не знал, что и подумать…

Когда начинали одолевать комары, он уходил к себе в избу и затыкал тряпкой дыру, служившую окном. Девочка в это время уже спала. Но пока он стаскивал сапоги, она всегда просыпалась и спрашивала:

— Тятька, ты зачем маманьку сжег?

И, не дождавшись ответа, продолжала:

— Я тебя тоже сожгу.

Когда она снова засыпала, Максим на цыпочках обходил избу и прятал к себе под подушку спички, если они ему попадались. Его дочь сошла с ума год назад, после пожара, уничтожившего прежнюю заимку. Тогда в огне погибла жена Максима, пытаясь спасти остаток своего «приданного» — пуховую подушку.

* * *

На третий день Максим был напуган сильным грохотом, вдруг раскатившимся по степи. Грохот шел со стороны сопок. Из-за них поднимался высокий столб пыли. В этот день люди больше не ездили по сопкам. Максим не мог дольше сдерживать своего любопытства. Он взял пару удочек и уехал в озеро. Через два часа у него в лодке лежали шесть небольших сазанов. Решив, что этого хватит, он вернулся, взвалил рыбу на спину и смело зашагал в лагерь.

Его встретил у палаток человек в белой шляпе. Он приветливо пошел навстречу Максиму:

— Здравствуйте!

Максим остановился в нескольких шагах и молчал, нахмурившись.

— Вы живете на озере? — спросил инженер.

И, подождав немного, продолжал:

— Нам нужна лодка. Мы как-нибудь возьмем ее у вас. Ведь вы рыбак?

Максим протянул рыбу:

— Купите!

Карасев не стал торговаться. Осмелев, Максим спросил, кивнув головой в степь:

— Что там гремит?

— Это мы рвем сопку, — спокойно объяснил инженер. — Достаем камень, чтобы строить здесь дом. Хотите посмотреть?

Вместо ответа Максим молча повернулся и пошел прочь. Но через несколько шагов остановился и через плечо неожиданно спросил:

— Вам… спирт нужен?

— Спи-ирт? — уставился на него инженер. — Это что же, из Китая?

Максим быстро пошел к заимке. Карасев посмотрел ему вслед и подумал: «У нас будет враг. В такой пустыне это неприятно».

 

V. Степь живет.

Работы шли полным ходом. Лагерь напоминал улей. Только что пришел из города первый караван со строительными материалами, и они грудами лежали вокруг палаток, прикрытые брезентом. Подрывники работали не покладая рук. Все новые и новые скважины вонзались в скалистое тело сопки. Когда динамитный патрон бывал заложен, десятник вскидывал голову и кричал:

— Берегись!

И три десятка людей, копавшихся у подножья сопки, кидались в сторону, прячась за камнями, земляными насыпями и в специальных рвах. Десятник взбегал на соседнюю сопку и командовал оттуда с таким видом, словно в его подчинении была целая батарея:

— Огонь!

Ахающий взрыв потрясал степь, фонтаны камней и пыли взлетали на десятки метров, падая обратно чудовищным градом. Грузно шлепались на землю крупные осколки, и кусок скалы в пару тонн весом медленно и неуклонно полз вниз по склону холма, а навстречу уже бежали каменотесы с кувалдами и кирками.

Сопка состояла из диорита — прекрасного строительного камня. Уже отесанные и оточенные глыбы его были сложены у подошвы сопки. Диорит предназначался для постройки первой насосной станции. Место для нее необходимо было выбрать возможно тщательней: на твердом грунте, который выдержал бы тяжесть громоздкой установки. Карасев долго осматривал побережье озера, закладывал в нескольких местах неглубокие шурфы, пока наконец не остановил выбора на гладкой площадке, поросшей кустиками высокой колкой голубоватой травы.

Там заложили станцию. Ее строили быстро и оживленно. На четверных носилках рабочие подносили поблескивавшие на солнце мелкими цветными кристалликами камни, укладчики подхватывали их и с дружным уханьем опускали на другие, раньше уложенные каменные плиты. Из-под камней выдавливалась серая кашица цемента и стекала вниз вялыми. скоро застывающими змейками.

Сначала был большой каменный четырехугольник, врезанный в землю. Он рос кверху уступами, как будто сам строил для себя лестницу с широкими ступенями и по ней карабкался все выше и выше. Некоторое время будущая станция казалась древней полуразрушенной крепостью с глубокими бойницами; она угрожающе смотрела на озеро. Но так было лишь один день. Стены поднимались выше, грозные бойницы превращались в самые обычные мирные окна, и скоро в них были вделаны желтые рамы.

Потом здание обросло грубым кружевом лесов, и к обычным шумам работ — стуку молотков, предостерегающим крикам, шлепкам жидкого цемента, брошенного с железной лопаточки в щель между камнями, — присоединился скрип досок, по которым проходили рабочие с тяжелыми носилками.

Три пары мохноногих битюгов, огромных и горячих, словно только накануне прирученных, привезли на необыкновенной телеге котел, весивший две с половиной тонны. Северный ветер рвал на людях потные рубашки, большой змеей шипел и извивался в осоке, сквозняком проносился по степным падям и накидывался на солнце, как будто стараясь сбросить его на землю. Оно дрожало на небе, испуганное и пыльное. А люди муравьями копошились вокруг котла, залезали в него, подсовывали под него жерди и канаты, вонзались в его прыщавое чугунное тело крючьями и баграми, застыв и изогнувшись в натуге, пели то громко и весело, то тихо и сосредоточенно.

Котел долго лежал на телеге грузным неподвижным трупом. Много лопнуло канатов и сломалось досок, прежде чем песнь рабочих разбудила его. Он проснулся нехотя и, проснувшись, неуклюже как тюлень стал перекачивать с боку на бок свое толстое тело. Потом медленно приподнял тупое равнодушное рыло, несколько секунд покачал им в воздухе и снова бессильно поник, свесившись над колесом телеги. Не менее трудно было ему сдвинуть с места и свой толстый хвост. А когда он наконец зашевелился, сползая с телеги, люди бросились врассыпную, и котел беспомощно, как ребенок во сне, бултыхнулся с телеги на подставленные жерди и со звоном и гудением покатился по земле, давя молодую траву.

Котел был установлен в станции, на тяжелой бетонной кладке. Над ним спешно заканчивалась крыша. Через неделю можно было уже приниматься за разбивку опытного рисового поля…

 

VI. Неожиданная встреча.

Ночью пришел волк. Он ходил вокруг лагеря по степи, лакал воду в осоке, прыгал через кучи досок, взбегал на ближайшую сопку и выл оттуда печально и раздражающе. Рабочие стреляли из берданок в его быструю, увертливую тень, но до самого рассвета он снова и снова возвращался к палаткам и затягивал свою нудную песнь.

Волчий вой всю ночь не давал заснуть Карасеву. Инженер выходил из палатки и, не надеясь попасть, рассекал ночь выстрелами из браунинга.

На утро он увидел отпечатки длинных волчьих лап на песке у самой палатки и решил дать себе маленький отдых, пожертвовав этот день на охоту. В отдыхе Карасев чувствовал настоятельную необходимость, так как работа по устройству насосной станции отняла у него много сил. Он стал плохо спать, и в голове у него с мучительной настойчивостью сражались между собой бесконечные ряды цифр и формул. Нужно было проветрить голову.

Дав инструкции своему помощнику, Карасев оседлал маленькую степную лошадку и поехал на ней вверх по пади.

Это был первый день, когда успокоился немного северный ветер. На дне пади было совсем тихо. Степь отдыхала. Она спокойно вздымалась пологими монотонными сопками. Карасев ехал уже час, но когда он смотрел вокруг, ему казалось, что степь все та же, что лагерь только что скрылся за ближайшим холмом. Но однообразие степи не тяготило. Наоборот, в нем было много манящего. Хотелось ехать все дальше и дальше. Когда за сопками показывался вдалеке хребет, покрытый лесом, он казался стеной, огораживающей мир.

В небольшом распадке спрятался крошечный лесок березняка. Оттуда выбежал волк, ночью беспокоивший лагерь. Он, не спеша, побежал вверх по склону, изредка оглядываясь. Он видимо считал свое дело проигранным. Это был старый облезлый и голодный зверь. Карасев поднял ружье, последил за волком через мушку, но потом ему показалось нелепым это убийство и, оставив зверя продолжать свой путь, он повернул лошадь, покинул тропинку и поехал по степи.

Снова в голове у него рождались цифры и формулы. От них инженер не мог найти отдыха. Ему все казалось, что в его проекте есть какая-то неточность, что-то им пропущено.

Он задумчиво перевалил через одну гряду сопок, потом через другую и, взобравшись на вершину большой сопки, где стоял обложенный камнями межевой столбик, собрался было повернуть обратно, но поднял голову и остановился в изумлении.

Карасев схватился за ручку котла, и попытался вытянуть его из земли.

Под ним лежала широкая долина. Направо она уходила в озеро, которое подступало сюда глубоким заливом, налево скрывалась за большой двуглавой сопкой.

Вся эта долина была превращена кем-то в гигантскую шахматную доску. Она была разбита на равные, тщательно вымеренные квадратики. Прямые грядки черной земли отделяли их один от другого. А сами квадратики были залиты водой. Казалось долина была раньше залита водой, а потом на нее набросили огромную земляную решотку. Вода осталась лишь в просветах этой земляной решотки.

— Ведь это же рисовое поле! — воскликнул Карасев, с любопытством рассматривавший долину. — Странно, я никогда не слыхал, чтобы здесь кто-нибудь сажал рис. Уж не попал ли я, чего доброго, в Китай?

Он вынул карту и ориентировался. Нет, это не Китай. До границы оставалось еще пять километров. Вон виден пограничный знак на дальнем холме. А в стороне — дымок; это без сомнения караульный пост пограничной охраны.

Карасев слез с седла и свел лошадь под уздцы с крутого склона. Напрасно инженер разыскивал глазами признаки какого-либо жилья. Поле казалось брошенным. Карасев снова сел на лошадь и поехал потихоньку по краю поля. Вдруг он услыхал сзади всплески воды, обернулся и увидел маленького бронзового полуголого человека, бежавшего к нему через поле по воде и размахивавшего руками.

 

VII. «Земля кушай хоти».

Фу-Хэ рассказал Карасеву свою историю. Он жил всегда в Китае. Там и сейчас, в предместье большого города, осталась его семья. Поезда привозили в большой город много путешественников. Фу-Хэ ждал их у вокзала и за несколько крошечных монет относил их тяжелые чемоданы в гостиницу. Он жил в маленькой вонючей глиняной фанзе. Около фанзы была свалка нечистот, и дети Фу-Хэ копошились в ней, разыскивая себе среди мусора что-нибудь съедобное. В фанзе жило несколько семей.

Фу-Хэ захотел жить лучше. Вместе с другими кули пошел он по улице города с плакатами, на которых было написано: «Мы хотим быть сытыми». За эти плакаты их разогнали палками и плетками. И за эту же надпись никто не давал больше работы Фу-Хэ. Он мог умирать с голоду.

Тогда он решился перебежать в СССР. «Зеленый начальник» разрешил ему жить здесь и сажать рис. Этот маленький кореец, судя по его рассказу, проделывал тут один с чисто восточной настойчивостью нечеловеческую работу.

По пади протекала речка. Фу-Хэ построил земляную запруду поперек всей долины и стал ждать, пока вода затопит его поле. Через месяц сильный ливень снес плотину. Фу-Хэ построил ее снова. Вода набралась было, но нашла где-то лазейку и ушла вся. Фу-Хэ построил плотину в третий раз, но наступила зима; кореец перебрался обратно через границу, в Китай, и прожил там до весны в постоянном страхе, что его арестуют и отрежут голову. А весной, вернувшись на свое поле, он нашел его полным водой. Рис для посева он принес на спине. Он где-то украл его.

Теперь Фу-Хэ — «сам хозяин». Он уже снял один урожай, «зеленый начальник» прислал за ним лошади и заплатил ему много-много денег. Про «зеленого начальника» кореец говорил:

— Шибко хороший начальник. Его знай: Китай худой земля есть. Моя мало-мало рису позволяй кушать…

Карасеву не верилось, что один человек мог проделать такую колоссальную работу. Чем питался кореец? Горсть риса в день, несколько кореньев, немного рыбы. Как работал? С восхода до заката, всегда в воде, дыша сырым затхлым воздухом. Где жил? В землянке, в которой он, несмотря на свой маленький рост, целиком не помещался.

— Моя ноги мало-мало гуляй всегда.

Внезапная догадка мелькнула в голове Карасева.

— Ты в Китае часто бываешь? — спросил он корейца.

Фу-Хэ испуганно взглянул на инженера и залопотал быстро-быстро, путая русские слова с китайскими:

— Нету, нету… Китая ходи нету! Макысимыка шибко худой есть… Макысимыка говорит — врет… Его верь нету.

Карасев улыбнулся. Он понял, что это поле было устроено не без помощи Максима, а может быть и других контрабандистов, которым нужен был кореец. Фу-Хэ ходил через границу, проносил контрабандные товары, передавал их Максиму, а тот сбывал их в ближайшем городе. С такой эксплоатацией «желтых» переселенцев контрабандистами на Дальнем Востоке Карасеву приходилось встречаться не раз. Обычный прием: помочь пустяком в хозяйстве и тем самым сделать китайца или корейца своим неоплатным должником. Конечно, закабаленного обманом Фу-Хэ нельзя было считать преступником.

Карасев хотел уже возвращаться, как вдруг взгляд его упал на странный металлический предмет, торчавший из земли у самых ног лошади.

— Это что такое? — спросил инженер.

Кореец заволновался.

— Котела… Котела… Земля кушай хоти — котела проглоти!

Карасев уставился на него.

— Что ты болтаешь? Как может земля кушать хотеть? — а сам уже слезал с лошади и хмурился от внезапно возникшего предположения.

Да, из земли торчала железная закопченная ручка от котла. Первым движением инженера было схватиться за нее и попытаться вытянуть из земли. Ручка не подалась.

— Ты сам закопал котел в землю? — крикнул он корейцу.

Но раньше, чем тот ответил, инженер уже знал, что это не так. Он почувствовал под ногами еле заметную упругость земли, Карасев сделал несколько шагов, сильно надавливая на каблуки. Земля пружинила под ним; она чуть-чуть опускалась, когда он давил на нее, и снова поднималась, когда он шел дальше. Но эта податливость земли не была похожа на ту, которая характерна для трясин. Там ясно чувствуешь, что идешь по тонкому пласту земли, плавающему на воде, и, когда подпрыгнешь, земля на многие метры вокруг дрожит как студень. Здесь же земля была как каучук. Она прогибалась только под ногой, а в нескольких сантиметрах оставалась твердой и неподвижной. Карасеву приходилось иметь дело с подобным явлением в низовьям Амура, но он никак не ожидал, что в районе его работ, на такой низкой широте, встретит то же самое.

— Давно так начал тонуть котел? — озабоченно спросил он.

— Четыре дня… — прошептал Фу-Хэ, видимо порядочно трусивший перед непонятной прожорливостью земли.

— Сразу тонет?

— Один ночь! Моя вчера рису вари — кушай, котел оставь… Утром работа начинай, котела земля кушай.

Карасев посмотрел на небо.

— Так и есть: солнечная сторона.

Инженер провел на поле корейца несколько часов. Он ходил взад и вперед, как будто измерял что-то, щупал землю каблуками, снова и снова пробовал вытаскивать увязший в сухой земле котел и что-то записывал у себя в книжке. И чем дальше, тем сумрачней и озабоченней становилось его лицо. Не слушая причитаний корейца, он молча сел на лошадь и тронулся в обратный путь, задумчиво опустив голову.

— Неужели там тоже? — спрашивал он себя. — Вот так предварительные исследования Кругликова! Мы тоже копали шурфы. Но ведь это всего-навсего полтора метра, а глубже?

Он пожимал плечами.

Небо натягивало на свое мягкое голубое тело лохмотья туч.

Снова поднимался ветер.

 

VIII. Пал идет.

В лагере было тихо. Большинство уже спали, и только Алексей и еще несколько человек поджидали у костра возвращения Карасева. Его задержка беспокоила Алексея: он часто отходил от костра и вглядывался в темноту, надеясь рассмотреть на вершине сопки силуэт всадника. По небу растрепанными птицами мчались облака, и среди них кувыркалась, крутилась и прыгала луна. Тучи хотели захватить ее с собой, но она вырывалась. Когда луна показывалась из-за туч, степь освещалась тусклым бесцветным мерцанием. Она казалась встревоженной и настороженной. Ветер неистовствовал в осоке. Ждали грозы.

Алексей сильно устал после дневной работы и решил больше не ждать Карасева. В последний раз он поднялся на склон сопки и осмотрелся. Случайно, когда на секунду показалась луна, молодой человек стоял лицом к избушке Максима. Точно освещенная молнией перед Алексеем возникла картина, успевшая, прежде чем потухнуть, крепко врезаться ему в память.

Он увидел узкую косу, поросшую осокой, лодку, вытащенную на берег, убогое жилье Максима и развешанные сети. Вокруг хижины вся осока была повыдернута на несколько метров, а трава старательно притоптана. Сначала Алексею это показалось странным. Он никогда прежде не замечал такого двора вокруг хижины Максима. Но уже в следующий момент внимание Алексея было привлечено к маленькой тени, вдруг шмыгнувшей из избы к осоке, постоявшей там в нерешительности и потом быстро скрывшейся за углом. Смутное подозрение шевельнулось в голове Алексея, но, подумав, он решил, что собственно ничего необычного не видел. Он пошел к себе в палатку, и скоро уже спал.

Рабочие, оставшиеся дежурить у костра, тихо разговаривали друг с другом. То один, то другой клевали носом. Товарищи его подталкивали, он встряхивался и шел за щепками для костра.

Вдруг один из сидевших поднял голову и тревожно потянул носом воздух. Потом встал и начал осматриваться. Снова понюхал воздух. И вдруг, увидев что-то, испуганно закричал:

— Ребята! Пал идет!

Разом все вскочили на ноги. И увидели, что где-то около хижины Максима бегают по земле красные зверьки, шустрые, суетливые, прячутся в осоке, догоняют друг друга и снова разбегаются по степи. Эти зверьки затеяли нето игру, нето драку между собой.

Кто-то кричит:

— Товарищи! Мы под ветром!

Один рабочий хватает ведро и бьет в него чуркой. Другой пронзительно свистит, засунув в рот пальцы. Третий бежит по палаткам, будит всех и торопит:

— Товарищи! Степь горит! Скорей! Траву рвать, товарищи! Пал идет! Живей, живей!

Первым выскакивает из палатки Алексей. Один за другим поодиночке подбегают к костру рабочие. Как только они узнают что случилось — сна как не бывало. Все знают, что делать. Приказаний не ждут. Рассыпавшись в цепь, рабочие набрасываются на траву, словно она ведет наступление на лагерь. Они ползают на коленях, перебегают с места на место и, хватая кустики травы, вырывают ее и кидают вперед.

Красные зверьки становятся все суетливей и беспокойней. Они наскакивают один на другого, обдают друг друга брызгами кровавой слюны и возятся, возятся в траве, как не в меру разыгравшиеся котята. Но скоро зверьков становится меньше: большие проглатывают маленьких. Из-за озера идет ветер. И под ним красные зверьки вскидываются на дыбы и вдруг стремительно и чудовищно вырастают. Они превращаются в гигантские огненные столбы, красные смерчи, которые, колеблясь и извиваясь, идут над степью прямо к лагерю. Обогнавший их ветер доносит до людей жаркое удушливое дыхание огня и хрусткий шум его поступи.

И люди, осажденные огнем, мечутся перед палатками и, до крови рассекая руки, хватают острую жесткую траву и рвут ее, рвут, потому что в этом — единственное спасение от степного пала.

Дым затягивает небо. Тучи становятся еще мрачней, еще лохматей, а луна словно скрылась за запотелое стекло. Степь превращается в черный провал. Тьму прорывает огонь. Он кажется теперь странным безумным существом в красном балахоне. Существо прыгает, размахивает руками, припадает к земле, а потом вдруг вырастает так, будто хочет слизнуть с неба тучи. Оно падает на землю, вытягивается во весь рост от сопок до озера и быстро катится по земле к палаткам.

Алексею показалось, что огонь приближается скорей, чем они очищают от травы степь вокруг лагеря. Через каких-нибудь десять минут пламя подойдет вплотную. Внезапно ему приходит в голову, что можно облегчить защиту от огня, если охранять только палатки. С недостроенной же станцией все равно не случится особой беды. Она вся каменная, внутри деревянных частей нет, и могут обгореть только рамы. Спотыкаясь о наваленные везде доски, Алексей бежит к станции, отдает приказание, и люди смыкаются вокруг палаток.

Из тьмы стремительно кто-то влетает в лагерь. Прежде чем люди успевают разглядеть лошадь и человека на ней, Карасев оказывается среди них. Взмыленная лошадь стоит с вытянутой шеей, смотрит в землю стеклянными глазами и быстро-быстро дышит. Одним взглядом Карасев оценивает положение. Он бежит к остальным, и сам принимается с ожесточением рвать колючую траву. Но сейчас же вскакивает на ноги, смотрит в сторону станции, и страх появляется на его лице.

— Товарищи! — кричит он. — Огонь не должен подойти к станции! Здесь мерзлота!

Вряд ли кто-нибудь соображает, какая связь между пожаром и мерзлотой. Но, видя, что инженер бежит уже, перепрыгивая через рытвины и бревна, к станции, многие кидаются за ним…

В продолжение двух часов люди мечутся в лагере, осажденном степным пожаром. Пламя пожирает степь. Оно посылает вперед разведчиков, которые ползком по осоке подбираются к палаткам и, вдруг нащупав кучу стружек или брошенный ящик, набрасываются на добычу и глотают ее. Но они сами погибают здесь же. Рабочие нападают на них с прутьями, с мешками, с ведрами песку и воды — и побеждают. В то время как одни рвут траву и вытаптывают место перед лагерем, другие бегут навстречу огню и чуть не из самой его пасти спасают то телегу, то небрежно оставленные кем-то инструменты, то бочку с машинным маслом.

Главные силы огня подошли к лагерю, когда вокруг него была уже очищена большая площадка. Огонь приблизился не спеша, в сознании своей силы, и остановился перед лагерем, насмешливо дергаясь и извиваясь. Он обжигал на расстоянии нескольких шагов, и измученные люди с воспаленными глазами, израненными пальцами, в ободранной одежде должны были отступить. Они столпились у палатки и молча устало смотрели на огонь, медленно окружавший их. Многие в изнеможении садились на землю. Казалось, лагерь был обложен десятком костров. Некоторые из них горели высоким ярким пламенем, раскидывая искры, и слышно было, как трещит в них, погибая, осока. Другие костры только вспыхивали и на время над ними взлетали большие яблоки дыма, потом огонь погасал или, превратившись в сотню маленьких красных проворных мышат, разбегался во все стороны. Позади каждого мышонка оставался черный угольный след. Воздух был накален, входил в грудь тяжело, и его нужно было как можно скорей выдыхать, потому что он обжигал легкие.

Один рабочий отделяется и бежит к огню. Его пытаются задержать, но видят, что он бежит к большой связке веревок, которая вот-вот должна загореться. Прикрыв лицо рукой, рабочий хватает веревку и оттаскивает ее прочь. На нем загорается рубаха. Он падает на землю. Подбежавшие товарищи быстро накидывают на него брезент.

Откуда-то из огня выскакивает ослепший тарбаганс опаленной шерстью. Он кидается прямо под ноги людям, потом налетает на палатку, швыряется в сторону и, обезумев от страха, бежит стремглав обратно в огонь.

Рабочие нападают на огонь с прутьями, с мешками, с ведрами песку и воды — и побеждают.

Пламя пыталось было перепрыгнуть к палаткам, но вдруг задымило, зачадило и медленно-медленно поползло в сторону. Оно прошло совсем близко от насосной станции, шумно проглотив по пути кучу мусора, собралось было обойти лагерь с другой стороны, но, подталкиваемое ветром, потянулось в падь. Там оно, точно заметив впереди новую добычу, сорвалось с места и с необыкновенной быстротой скрылось за сопками.

Некоторое время по степи вспыхивали его отблески, и казалось — где-то очень далеко шла артиллерийская стрельба, звуки которой сюда не долетали. Потом стало совсем тихо. Люди кашляли и плакали от дыма. Некотрые молча расходились по палаткам. Кто-то закуривал.

Карасев вытирал платком потное лицо, и платок становился черным от сажи.

— Это хорошо, товарищи, что мы отстояли станцию, — спокойно заговорил инженер. Сегодня я убедился, что в нашем районе есть вечная мерзлота. От такого пожара она могла оттаять на значительную глубину. Размякшая земля вряд ли выдержала бы тогда тяжесть станции…

 

IX. Кто виновник?

Когда наутро жители лагеря выходили из палаток, они останавливались пораженные. Степь была совершенно черна. Лишь кое-где остались жалкие островки невыгоревшей травы. От пепелища веяло тяжестью и неподвижностью трупа. Карасеву казалось, что он попал на другую планету, где нет никакой жизни, где сама земля рождается черной, перегоревшей. Обугленная страна! Непривычно обнаженные берега, черное озеро, Вершины сопок освещены солнцем. Они кажутся вымазанными дегтем и блестят жирным липким блеском.

Инженер шел, щупая носком сапога то, что прежде было травой. Теперь почва в степи состояла из тонких черных стружек, мелких угольков и пепла, целых груд серого пепла, взлетавшего тучами при малейшем движении воздуха. Пепел собрался в длинные ломаные груды, они катились по степи, как волны, взбирались на сопки и курились на их вершинах. Пеплом же были покрыты палатки, все вещи в лагере, лица и одежда людей. Степь стала мягкой; под ногами неприятно скрипели угли.

Карасев медленно подошел к заимке Максима. Первый раз инженер остановился в нескольких десятках шагов от лагеря. Он пощупал ногой землю. Да, та же коварная упругость, что он наблюдал вчера у корейца. И причина, конечно, та же: оттаявшая мерзлота. Здесь пожар растопил ее. Идя дальше, инженер часто останавливался и во многих местах снова обнаруживал все ту же странную каучуковую податливость почвы.

«Надо следить за вещами, — подумал он. — Земля будет их глотать».

Вечная мерзлота! Полярная гостья, которую на Дальнем Востоке можно встретить чуть ли не на сороковой параллели в районе, где удачно охотятся за таким тропическим зверем, как тигр! Вечная мерзлота, которая столько пакостит в строительном деле, которая буквально глотает ежегодно миллионы рублей и от которой до сих пор наука не нашла защиты. Ведь даже и в вопросе о происхождении ее мнения ученых расходятся. Некоторые думают, что она является остатком ледникового периода. Другие же считают, что вечная мерзлота может появиться всюду, где бывают очень холодные и малоснежные зимы. Плохо защищенная почва промерзает за зиму на значительную глубину. За лето она не успевает оттаять вся, и где-то в глубине остается до осени слой мерзлой земли. Из года в год он утолщается.

Карасев был твердо убежден, что пожар — дело Максима. Инженер шел к заимке; чтобы допросить рыбака и отправить его в город в милицию. Но, подойдя к избе, почувствовал, что вряд ли исполнит свое решение.

Заимка наполовину сгорела. Маленький сарай для хранения рыбы превратился в груду пепла, углей и обугленных палок. От сетей остались лишь жалкие обрывки. Сгорели все дрова, привезенные, а может быть и принесенные за пятнадцать километров. Изба покрылась угольными стружками. Двери в ней больше не было: выход чернел беззубо, и на ржавых петлях держался лишь черный огрызок доски. Земляная крыша осыпалась, обнажив гнилой камышовый скелет.

Максим лежал на сундуке, прикрытый вонючей шкурой. Руки его были в жутких пузырях от ожогов, половина несуразной бороды выгорела В первый момент Карасеву показалось, что перед ним не живой человек, а обезображенный труп. Но глаза Максима остро смотрели на вошедшего.

Карасев долго не решался вымолвить слова, — так удручающе подействовало на него то, что он увидел здесь. В избе пахло дымом и нездоровой испариной.

— Кто поджег? — наконец спросил инженер и сейчас же подумал, что вопрос его глуп.

Но Максим ответил сразу. Не спуская глаз с инженера, он сказал:

— Девчонка подожгла. Безумная она у меня…

Из-за печки на Карасева выглянула пара маленьких испуганных глаз. Инженер решительно шагнул вперед и вытянул на середину комнаты сопротивлявшуюся девочку. Он был очень удивлен, узнав, что Максим живет не один.

Карасеву не трудно было убедиться, что ребенок действительно ненормален. Инженер заставил себя поверить Максиму. Уходя, он сказал, что сегодня же возьмет их из избы, в которой больше жить нельзя. Максима оставит у себя в лагере, а девочку увезет в город, в больницу. Максим молчал.

Когда Карасев, вернувшись в лагерь, рассказал все, что видел, своему помощнику, тот не стал возражать. Но, выслушав Карасева и отходя от него к группе рабочих, занятых прокапыванием первого оросительного канала, он бормотал:

— Но осока… Ведь я же видел, что осока была расчищена вокруг дома. Не может быть…

Через несколько дней в лагерь пришел Фу-Хэ. Степной пожар достиг его поля и сжег все несложное имущество корейца. Еще хуже было то, что через день после пожара стали оползать и проваливаться земляные плотины. Фу-Хэ не успевал их поправлять, и вся вода ушла. Осталось лишь несколько грязных луж. Карасев оставил корейца работать в лагере.

 

X. Коварная земля.

Неожиданно открывшаяся мерзлота убила надежду на устройство поля в этом сезоне. Нужно было найти способы навсегда сохранить эту мерзлоту под станцией, для того, чтобы почва оставалась крепкой. Нужно было в течение лета понаблюдать те явления, которые будут происходить в степи в связи с мерзлотой, чтобы позже учесть их.

Когда Карасев сообщил в центр о необходимости изменить характер работ, никто не стал обвинять инженера. Для всех открытие вечной мерзлоты в районе работ было неожиданностью. Вина падала на того, кто вел предварительные исследования: на инженера Кругликова, который называл ирригационные работы на озере поливкой городского сада. Все знали, что нет общих приемов борьбы с мерзлотой. В каждом случае ее надо отдельно изучать. Поведение Карасева было одобрено.

По берегу озера раскорячились буровые вышки. Лапчатые коронки буров вытачивали в земле глубокие тонкие цилиндры. Извлеченные на поверхность, они рассыпались на комочки, казалось, самой обыкновенной земли. Но все эти комочки тщательно сортировались, для них писались этикетки и, аккуратно завернутые в бумагу, они складывались в палатке Карасева.

Инженер из строителя превратился в ученого. Он устроил в палатке несложную химическую лабораторию и привез из города микроскоп. В палатке по вечерам шумел примус, кипели в пробирках цветные вонючие жидкости, в них прыгали и растворялись мерзлые комочки глины, и цвет жидкостей в пробирках начинал неожиданно и загадочно изменяться. Днем Карасев ходил по лагерю, наблюдал за бурением, закладывал в скважины термометры и задумчиво щупал ногами землю.

Степь не долго сохраняла обгорелый вид. Первый же дождь показал, что под слоем угля и пепла уцелело гораздо больше травы, чем можно было предполагать. Скоро появилась и новая трава — сначала на солнечных склонах сопок, потом на берегу и в падях. Первые кустики травы были очень жалки. Но повидимому в угле и пепле было много питательности, и в какой-нибудь месяц степь стала неузнаваема. Снова лег на нее ковер темнозеленых трав, и побежали по ней, колеблясь под ветром, пестрые головки цветов.

Лица людей перестали быть серыми. Все повеселели. Ветер уже не нес пепла. Иногда он приносил пыль, чаще же медовые степные запахи. Скоро пришла жара. Над сопками и над озерами дрожал горячий воздух, и странные миражи плавали по степи. То оторвется вершина холма, поднимется в воздух и висит неподвижно, точно изнемогающий от жары холм приподнял шляпу и вытирает туманом вспотевшую лысину; то необыкновенно сломается озеро, вдруг поднявшись горбом или, наоборот, опустившись глубокой чашкой; то придвинется совсем близко далекий хребет, словно он идет к озеру, чтобы охладиться в его мутной, но прохладной воде…

Максим жил в лагере. Он вылечился, охотно работал и часто ездил с удочками в озеро, снабжая население лагеря свежей рыбой.

— Темен он, — говорили про Максима рабочие. Если на правильный путь станет, будет хороший мужик.

Рабочие, как они выражались, «обрабатывали» Максима. Каждый вечер кто-нибудь из наиболее развитых приходил в палатку, где жил Максим, и рассказывал ему о советской власти, о Ленине, о других государствах и даже о том, как устроена вселенная. Все это было ново для рыбака, и он слушал очень внимательно. Максим перестал дичиться, смотрел немного веселей, иногда сам вступал в общий разговор, хотя всегда скоро конфузился своих неуклюжих слов и умолкал. Раз он попытался даже привести в порядок свою дикую шевелюру, выпросил у кого-то гребенку, но, сломав безрезультатно несколько зубьев, вернул этот слишком деликатный инструмент владельцу со словами:

— Не берет… Свалялись шибко…

Фу-Хэ — тот был живей и понятливей Максима. Рабочие хлопали его по плечу и говорили:

— Твоя коминтерна будет. Настоящий большевик!

Кореец приседал, улыбался и благодарил неизвестно за что:

— Паси… Паси…

Он был очень удивлен необыкновенно легкими, по сравнению с китайскими, условиями труда, которые он нашел в лагере.

Благодаря тому, что рабочие были вовремя предупреждены, оттаявшая мерзлота наделала немного бед. Однажды во время обхода десятник заметил лопату, подозрительно глубоко воткнутую в землю. Он попытался вытянуть ее, но лопата ушла до половину чèрена, и не поддавалась никаким усилиям. Лопату спасли, лишь откопав ее. Утонул мешок, оставив на поверхности земли один дырявый угол. Утонула корзина с опилками, ушел в землю топор. Однажды утром повар не нашел камней, которые служили ему очагом. Их тоже засосала коварная земля. Чуть не погиб фотоаппарат Алексея. Приходилось смотреть в оба: малейшая оплошность — и вещь пропадала.

Подобные случаи производили на Фу-Хэ большое впечатление. Он растерянно качал головой и говорил:

— Все глотай… Его шибко большой живот. Фу-Хэ скоро проглоти есть…

Шаг за шагом Карасев побеждал мерзлоту. Он составил карту ее распространения в районе работ. Это была замечательная карта, вся в ярких цветных пятнах, рассеченная на куски тонкими, черными линиями. Из-под пятен и линий еле виднелись контуры берегов и сопок. Карта говорила, что в районе нет сплошной мерзлоты, а есть лишь отдельные пятна ее. Инженер предполагал, что около избы Максима находится центр самого большого «мерзлого пятна». Так выходило по наблюдениям. И это было очень удачно. Если все соображения Карасева были правильны, можно было быть спокойным за насосную станцию. Она оказывалась на выпуклости мерзлоты, следовательно на самом устойчивом ее месте. Но всему этому нужны были подтверждения. Карасев знал, что они придут, когда настанут морозы и оттаявшая мерзлота начнет снова восстанавливаться.

И когда в августе случился первый утренник, инженер не мог больше терпеть. В то время, когда все с наслаждением укутывались поплотней в теплые одеяла, он поспешно оделся и почти бегом направился к избе Максима.

Солнце еще не всходило: оно пряталось где-то за сопками. Степь была совсем белая. Можно было подумать, что выпал снег. Но это был иней. Он покрыл пушистыми кристалликами каждую травинку, каждый стебелек. Прозрачным, звонким ледком затянулись лужицы. Небо было бело и прозрачно.

У избы Максима все было попрежнему. Разве только еще больше потрескалась и пообсыпалась земляная крыша, да замерзла вода в старом ведре, стоявшем у двери. Карасев долго ходил вокруг хижины, соображал что-то, смотрел на нее издали и щурился.

— Ну, конечно, иначе и не могло быть, — утешал он себя, возвращаясь в лагерь. — Еще только первый мороз и такой слабый.

Днем иней растаял. Дольше всего он продержался около палаток, в тени. Словно перед каждой палаткой был разостлан белый ковер. Но к десяти часам солнце сорвало эти ковры. Степь снова стала зеленой. Днем было совсем жарко.

В этот день в насосной станции устанавливали только что привезенный маленький нефтяной мотор. Карасев был здесь же. Как всегда он не расставался с блокнотом и карандашом. Во время работы он постоянно замечал что-нибудь новое, полезное, что могло пригодиться позже. Все это он записывал. Иногда нужно было срочно повторить вычисления, иногда — нарисовать деталь машины, чтобы тут же растолковать ее устройство и назначение рабочим.

Лапы штатива, на котором устанавливался мотор, плохо входили в гнезда, вырезанные для них в бетонном полу. В суматохе кто-то толкнул Карасева, и он уронил карандаш. Сразу он не нагнулся за ним. Только, когда мотор был благополучно установлен, Карасев посмотрел себе под ноги. Карандаша там не было. Оглядевшись, инженер заметил, что карандаш закатился в угол здания. Вряд ли кто-нибудь придал бы этому большое значение. Но Карасев казался совершенно потрясенным. Он побледнел и растерянно посмотрел на рабочих.

Лодка сорвалась с вершины водного холма и ринулась на песок.

— Карандаш сам туда закатился? — с трудом выговорил он.

Никто не видел. Некоторые в недоумении пожали плечами.

— Принесите ватерпас! — приказал Карасев.

И в течение получаса инженер, под удивленными взглядами рабочих, ползал на четвереньках по полу с ватерпасом в руках и измерял этот пол во всех направлениях. Потом он прощупал инструментом кладку под котлом. Он встал с полу успокоенный и тщательно отряхнул колени. И пол и кладка были абсолютно горизонтальны. Карандаш не сам закатился в угол: кто-нибудь отбросил его туда ногой. Опасения инженера, что коварная земля начала проглатывать и его станцию, оказались напрасными.

Карасев уходил со станции со смеющимися глазами. Но он прятал за спиной руки, дрожь которых до сих пор никак не могла уняться.

 

XI. Новые проделки земли.

Морозные ночи приходили все чаще. Все дольше удерживался в тени у палаток иней, лужи на берегу озера замерзли так крепко, что не оттаивали и днем. Пошел было снег, мелкий и твердый, как крупа, но он таял, не успев коснуться земли. По утрам земля была твердой, как дерево. Рабочие, выходя из палаток, отплясывали чечотку, и земля стучала под проворными каблуками, как пол.

Карасев все чаще наведывался к избе Максима. Раз утром он вернулся из своего обхода оживленный и сияющий. Он собрал рабочих и, загадочно улыбаясь, повел их к заимке рыбака. Среди рабочих был и Максим. Придя к избушке, Карасев отошел в сторону и предложил самим рабочим посмотреть, не произошло ли здесь чего-нибудь необыкновенного.

Рабочие долго ходили вокруг полуразвалившейся хижины, заглядывали внутрь, блуждали по осоке, разбивали зачем-то лед на лужах. Необыкновенное нашел Максим. Он не двигался с места и хмуро смотрел то на свое прежнее жилье, то в землю. Наконец он повернулся к Карасеву и буркнул:

— Земля прет…

Рабочие дружно расхохотались.

Но Максим молча показал на нижние бревна избы. Карасев с улыбкой кивнул ему. Рабочие еще походили вокруг, с недоумением рассматривая избу. Вдруг кто-то воскликнул:

— Товарищи! Да ведь дом-то на бугре стоит! — и присел на корточки, чтобы лучше видеть, что дом стоит на бугре.

— Однако, на бугре… — нерешительно согласился с ним другой.

И все увидели: земля, которая была здесь прежде совершенно плоской, вздулась под избой чуть заметной, округлой опухолью не больше десяти метров в поперечнике. Изба приходилась как раз посередине.

— Это бугор вспучивания, — рассказывал заинтересованным рабочим Карасев. — Видели ли вы, как образуются накипи на ключах зимой? Вода замерзает над ключом большой шапкой льда. Но из-под земли бьет новая вода, пробивает этот лед и, стекая по нему в сторону, намерзает все новыми слоями льда. Если не чистить лед, он скоро нарастет над ключом целой башней. То же самое происходит и сейчас под нами. Оттаявшая после пожара земля теперь снова смерзается. Подземные воды, поднявшиеся до холодных слоев замерзают. Образуются подземные накипи. Лед занимает больше места, чем вода, из которой он образовался. Ему тесно под землей, он расширяется и приподнимает над собой почву…

В этот день инженер был весел. Все его предположения сбылись. Теперь можно было не беспокоиться о судьбе насосной станции: она стояла на твердом грунте.

Рабочие часто ходили после работ к избе Максима и видели, что с каждым днем опухоль на земле растет. Дней в десять избушка поднялась чуть ли не на полтора метра. Она еще больше покосилась и каждую минуту грозила рухнуть.

— Возносится твоя заимка прямо к богу, — говорили рабочие Максиму.

Тот улыбался и глядел на рабочих застенчиво, но дружелюбно.

 

XII. Свирепый полдник.

К концу месяца земля, как говорят в Сибири, «околела». Она уже больше не оттаивала даже с поверхности, как ни старалось тщедушное, осеннее, полуденное солнце прогреть ее. С часу на час можно было ждать настоящего снегопада. Иногда поднимался резкий холодный ветер, заставлял людей натягивать на руки меховые рукавицы и опускать наушники, но чаще стояла тихая ясная погода. Небо и воздух тогда бывали удивительно прозрачны.

В один из последних дней работы Карасев выехал с Максимом на лодке ловить рыбу. Озеро было спокойно, и когда Карасев, сидевший на веслах, сильными ударами толкал лодку вперед, вода приятно журчала под килем. В этот день и солнце грело как-то непривычно тепло. Карасеву скоро стало жарко, и несколько раз у него появлялось желание выкупаться. Но температура воды вряд ли была выше нуля.

В маленькую сеть Максиму удалось поймать калугу кило на пятьдесят весом. Это была замечательная рыба, больше метра длиной. Когда двое мужчин с трудом подняли сеть на поверхность воды, рыба стала так биться, что чуть не перевернула лодку. Еле-еле ее удалось перебросить из сети на дно лодки. Максим бросился на калугу, как зверь на добычу, и большим ножом распорол ей брюхо. Еще один удар под жабры заставил успокоиться пойманную рыбу.

После такой добычи можно было спокойно возвращаться домой, но Карасеву нравилась эта серебристая водная ширь, и он все греб и греб подальше от берега, который уже скрывался за синеватым туманом.

Максим вытащил чорт-рыбу. Это было курьезное волосатое существо. В пищу чорт не годился, и поэтому его помиловали и отпустили на свободу.

Еще около часу они медленно блуждали по озеру. Больше ничего не попадалось. Повернули обратно. Вдруг Максим насторожился и с тревогой посмотрел вперед, — туда, где в просвете между двумя далекими горными хребтами, за озером внезапно появилась темнофиолетовая туча.

— Полдник идет! — крикнул Максим.

Он поспешно выбрал сеть и положил ее на дно лодки. Сменив Карасева на веслах, он так решительно принялся грести, что инженер сразу понял, какой нешуточной опасности они подвергались.

Впрочем, он скоро это и почувствовал. События развились стремительно. Туча, приближаясь, росла заметно для глаза. Ей скоро стало тесно в ущелье между горами, она поднялась из него и загородила все небо за озером. Здесь еще светило солнце, внешне все было спокойно, но уже смутная тревога чувствовалась в воздухе. Как будто он вдруг весь напрягся, готовясь принять страшный удар.

И удар этот налетел. Словно что-то упало с неба в озеро. Вода вдруг колыхнулась и сплошной массой дернулась в сторону… Минута затишья. И снова толчок, и снова все озеро шарахнулось. Казалось, кто-то хотел раскачать всю эту огромную массу воды, как гигантские качели.

Пролетел вихрь, срывая с воды верхнюю пленку, дробя ее на миллионы брызг и подбрасывая их на десятки метров вверх. Максим мотнул головой на рыбу, лежащую в лодке. Карасев понял и, отпустив на минуту руль, выбросил добычу за борт.

Откуда-то сбоку набежала первая волна, подкинула лодку, и весла вдруг гребнули по воздуху. Не успела волна прокататься, как нахлынула вторая, потом третья, а дальше все превратилось в оглушающий хаос воды и пены, в котором безнадежно закрутилась лодка с двумя людьми.

Для Карасева время остановилось. Он сжимал в онемевших руках руль, который стал вдруг живым и непослушным, видел перед собой клокочущую желтую массу, среди которой иногда появлялось черное лицо Максима, слышал рев, точно выли вокруг сотни паровых сирен, и вряд ли что-нибудь соображал. Какая-то мысль неподвижно застыла у него в голове. Он делал усилия, чтобы заставить ее сдвинуться и дать место другим, но мысль не двигалась. Карасев сидел с поднятыми бровями и широко открытыми глазами. Он не отдавал себе отчета, сколько времени они боролись с бурей.

Потом лодка, наполовину залитая водой, стала вдруг странно подпрыгивать. Карасев с трудом сдерживался на банке. Волны вскидывались высокими, узкими гребнями, словно из воды выскакивали какие-то чудовища и быстро скрывались обратно.

Прямо перед носом лодки инженер увидел обнаженное дно озера, настоящее песчаное дно, с которого ветер сорвал всю его водяную одежду. В следующее мгновение лодка сорвалась с вершины водного холма и ринулась прямо на песок.

Сильный толчок и треск сдвинули застывшее было время. Мысль инженера заработала необыкновенно тонко и послушно. Но это было недолго. Что-то огромное обрушилось на Карасева, оглушило его, и, почувствовав, что задыхается, он потерял сознание…

 

XIII. Новый «вулкан».

Карасев очнулся в своей палатке. Около него сидел Алексей. В палатке пахло спиртом. Карасев сразу вспомнил всю картину бури. И удивился тому, что остался жив.

— Кто спас меня? — спросил он Алексея.

— Максим, — ответил тот и рассказал, что лодка затонула в полукилометре от берега на глазах у всего лагеря. Рабочие бессильны были чем-либо помочь погибающим. Они хотели было добраться до лодки вплавь, и Алексею большого труда стоило отговорить их. После того, как исчезла лодка, долго никто не показывался на поверхности воды. Напрасно люди бегали по берегу и всматривались в ревущий и воющий тысячеголосым чудовищем полумрак. И вдруг совсем близко от берега появляется на гребне волны голова человека. Максим! Один? Десять человек кидаются к нему навстречу и видят, что Максим гребет только одной рукой, а другой тянет за собой за волосы инженера. Борясь с бурей, рыбак сумел проплыть полкилометра и спасти захлебнувшегося Карасева. Инженер лежал без памяти почти сутки.

Почва не выдержала внутреннего напора льда, произошел взрыв.

Как только Карасев почувствовал себя немного лучше, он пошел в палатку к Максиму. Тот сидел на табуретке, ссутулившись и опустив руки на колени. Казалось он о чем-то думает.

— Вы спасли мне жизнь! — взволнованно сказал инженер и протянул руку.

Но Максим вдруг вскочил и испуганно отшатнулся.

— В чем дело? — с улыбкой спросил инженер.

Максим опустился на табуретку и снова погрузился в раздумье. Но вдруг он заговорил глухо и быстро, комкая слова и не договаривая фраз:

— Не надо… не надо давать мне руки. Виноват я шибко… Не так жил… Контрабандистом ходил, государство грабил… Разбойник я. Вас здесь увидел, не понравились вы мне. Сожгу, говорю… И поджег. Степь поджег… А потом на девчонку безумную свалил… Изба у меня сгорела, сам обгорел, а злость не ушла. Второй раз решил сжечь… А вы вот… Взяли меня, лечили, как с родным… Кормили… Товарищи мне всю правду рассказали. Посветлел и понял я. Наказание мне должно… Не боюсь. Нужно таких наказывать, уничтожать нужно. Портят такие все дело…

И, вскинув голову, бросил звучно и твердо:

— Руки вы мне не давайте, а скажите, какое мне наказание будет! Приготовлюсь…

Карасев, взволнованный, посмотрел прямо в глаза Максиму. Он вспомнил эти глаза, какими видел их в первый раз, когда рыбак пришел в лагерь с рыбой и со… спиртом. Тогда это были глаза спрятавшиеся, нетвердые. Глаза преступника. А сейчас? Сейчас он видел их перед собой спокойными и ясными, не лишенными даже некоторой ласковости. Глаза совершенно иного человека. Карасев был поражен. Во время работы ему как-то не удавалось следить за происходящим с Максимом превращением.

«Ай да рабочие у нас! — с удовольствием подумал инженер, — вот человека вычистили. Молодцы!»

И, улыбнувшись, заговорил:

— Вы спрашиваете о наказании? Я…

Сильный грохот, раскатившийся где-то за лагерем, прервал слова инженера. Карасев кинулся из палатки. За ним бросился Максим.

Первое, что увидал инженер, были рабочие, стремглав бегущие куда-то по степи. Потом Карасев увидел пыль, подымавшуюся на берегу озера, и только пробежав за рабочими несколько сот шагов, сообразил, что все они бегут к тому месту, где стояла прежде изба Максима, и где теперь видна только большая яма, развороченная земля вокруг нее и много обломков.

Когда инженер добежал до места происшествия, ему уже было все ясно. Почва не выдержала внутреннего напора льда, произошел взрыв, подбросивший в воздух избу, на месте бугра образовался кратер, похожий на настоящий, маленький вулкан, и его воронка быстро-быстро заполнялась, выступавшей из-под почвы водой. Кругом земля обнажила свое серое, изорванное на клочья тело. Жалкие обломки избы усеяли степь на многие десятки метров. Сила взрыва была такова, что большое бревно отлетело шагов на пятьдесят.

Пораженные рабочие остановились у кратера, внутри которого еще не погасла жизнь. Он еще содрагался под ногами, и люди с тревогой смотрели в землю, невольно ожидая от нее еще нового коварства.

Карасев почувствовал на себе чей-то взгляд. Он обернулся и увидел Максима. Инженер успокаивающе положил руку на плечо рыбака.

— Вы хотели, чтобы я ответил на ваши слова? Но это лишнее. Природа сама отвечает вам наилучшим образом. Вы видите, что осталось от вашей прежней жизни…

И инженер подбросил носком сапога маленький обломок двери, лежавший на склоне кратера.

Максим наклонил голову. Его губы вздрогнули и углы рта начали медленно расходиться. И вдруг он расплылся в радостную и счастливую улыбку. Быстро взглянув на инженера, Максим сказал:

— Я буду работать!

Советский инженер и бывший контрабандист обменялись рукопожатием.

Сезон работ окончен. Фу-Хэ спешит домой. Он гонит маленькую белую лошадку, которую дал ему инженер, и та хорошо понимает его мысли. Она ветром несется по степи. Фу-Хэ скачет к «зеленому начальнику». Тот позволит ему «мало-мало Китай гуляй». Скоро кореец увидит свою жену. А потом он созовет много-много народу. Они соберутся на свалке, где играют обычно дети Фу-Хэ. Народу будет так много, что они займут всю свалку. И Фу-Хэ будет им рассказывать о стране, где такие же рабочие, как они все, управляют государством; где люди работают всего лишь семь часов в день и во время работы радуются и смеются; где нет богачей, обирающих бедных; где нет начальников с таким большим животом, что нужно им отдавать пол-урожая рису, чтобы насытить их…

Фу-Хэ еще нетвердо знает, что именно он будет говорить. Но знает, что слова его будут светлы как солнце, сильны как ветер и гремящи как ливень. Солнце, ветер и ливень! Не заставят ли эти три стихийных силы неожиданно разрастись те семена, которые с давних пор заложены в сердце каждого кули, чьи дети играют на свалке?..