«Заболеваю я, что ли? Или просто промерз? — думал Мышкин, отпирая дверь своей квартиры и ежась от холода. — Сварю-ка я глинтвейн, вот что».
Он вылил в кастрюльку остатки красного вина из бутылки, нашел в шкафчике все необходимые специи и даже обнаружил в холодильнике два полузасохших апельсина. Минут через пятнадцать он сидел в своем любимом кресле, со стаканом глинтвейна в руке и при выключенном телефоне, что позволял себе крайне редко. На этот раз ему думалось гораздо лучше. Ощущение паники от грозящего провала почему-то прошло. Напротив, возникло что-то вроде вдохновения. «И все из-за чего? — мысленно одернул он сам себя. — Из-за крошечной детали, которая, может быть, еще и не сработает… А телефон, кстати, придется включить».
Он встал, сунул вилку в розетку, снял трубку и задумался. «Кому звонить — ему или ей?» Ему хотелось позвонить Агнии — именно поэтому он обошелся с собой сурово и позвонил Алеше. К телефону никто не подошел. Тогда он нажал на рычаг и с чистой совестью набрал номер Агнии.
— Я слушаю, — ответил знакомый ясный голос.
— Добрый вечер, Агния. Это Мышкин. У меня к вам один вопрос.
— Пожалуйста.
— Вы говорили про квипрокво… Крымов занимается Соллогубом?
— Ну да. — Он услышал по голосу, что она улыбается. — Только не тем, что я, не Тетерниковым, а настоящим Соллогубом, графом Соллогубом, через два «л», из девятнадцатого века… Слышали?
— Слыхал… — сказал Мышкин. — «Тарантас»… И кажется, что-то еще, но больше я не знаю…
— Правильно! А устроители напутали и поставили нас в одну секцию. Сунули его в двадцатый век. Да зачем вам это все? — с любопытством поинтересовалась она.
— Потом объясню, — сказал Мышкин. — Если сам пойму. Большое спасибо, Аня. Всего хорошего.
«А ведь у нее хорошее настроение, — подумал он, вешая трубку. — Голос веселый. Интересно, с чего бы?..»
Он снова выключил телефон и вернулся в свое кресло. «Так… Это совпало. И что с того? Это может ничего не значить, — сурово одернул он самого себя, с единственной целью — обуздать азарт, одолевавший его все сильнее, и рассуждать хладнокровно. — Может… Ладно, это мы, разумеется, учтем и временно вынесем за скобки… Будем временно исходить из того, что эта деталь имеет некоторый смысл… Что у нас получается? Если Сологубы перепутаны — другими словами, если имелся в виду граф Соллогуб, а на сцене оказался Федор Сологуб, он же — Тетерников… то кое-кого это скорее всего обеляет, зато, безусловно, вводит в круг третье лицо, причем лицо, информированное наполовину. Именно наполовину!.. И кто это, хотел бы я знать?» На секунду ему вновь стало не по себе. Вдруг показалось, что это — тупик и нужно не размышлять, а продолжать копить информацию. «Нет, — решительно сказал он себе, — это дело… — он немного подумал и нашел определение, которое показалось ему приемлемым, — концентрическое… Причем круги множатся и множатся, но не… сужаются… Не-ет, хватит! Даешь умственный прорыв! Так что не будем распускаться…»
Он размышлял до глубокой ночи и в конце концов отправился спать в состоянии полной растерянности. Вывод, к которому он пришел, оказался очень странным, чтобы не сказать — бессмысленным…
На следующий день выяснилось, что Мышкин все-таки идеализировал начальство. Впрочем, надо отдать должное Терещенко, он и так проявил чудеса терпения. С утра Мышкину пришлось выдержать беседу не то чтобы суровую — скорее наоборот, — но именно потому особенно неприятную. На этот раз Терещенко выбрал стилистику: «Ну что же ты, старик? Я на тебя надеялся…», и Мышкин решительно не знал, как на это реагировать.
— Знаете что, Геннадий Петрович, — сказал он в конце концов. — Дайте мне еще два-три дня в таком же режиме… А там я уже в случае чего сам приду сдаваться…
— В таком же — это в режиме благоприятствования? — уточнил Терещенко.
Мышкин кивнул:
— Ну, в общем, да…
— Ну, в общем, нет! — Терещенко хлопнул рукой по столу. — Я тебя еще столько же трогать не буду, хрен с тобой, но чтобы никаких «сдаваться»! Да что ты мне тут!.. Тебе самому должно быть противно. — И дальше понес нечто совсем уж несусветное. — У такого, как ты, висяков быть не должно!
— П-почему? — Мышкин даже заикнулся от изумления.
— П-потому! — передразнил Терещенко. — Потому что ты у нас как из книжки. А если в книжке сыщик — импотент… ну, в широком смысле… то на хрен такая книжка кому нужна! Ладно, иди…
Мышкин вернулся к себе в некотором обалдении. У дверей его поджидали Гаврюшин и верный Коля. Гаврюшин смотрел непроницаемо, Коля — сочувственно.
— Вломили? — лаконично поинтересовался Гаврюшин.
— Черт знает что он говорит! — в сердцах воскликнул Мышкин и тут же, спохватившись, умолк.
Все трое вошли в кабинет. Гаврюшин только открыл рот, собираясь что-то спросить, но не успел — в эту минуту зазвонил телефон. Мышкин снял трубку.
— Да, — сказал он. — Да, пожалуйста. Да, я на месте. Хорошо, жду.
— Это еще кто? — поинтересовался Гаврюшин, когда Мышкин повесил трубку. — Если, конечно, не секрет…
Мышкин обвел своих сотрудников недоумевающим взглядом.
— Нас собирается почтить своим присутствием лично господин Дерюгин, — растерянно сообщил он. — Сейчас приедет.
— Зачем — не сказал? — в возбуждении поинтересовался Гаврюшин.
— О чем-то хочет спросить… — Мышкин пожал плечами. — Скоро узнаем…
Дерюгин появился минут через двадцать. Мышкин отметил про себя, что выглядит он, пожалуй, даже хуже, чем в прошлый раз. Он заметно осунулся, глаза были пустые и усталые. Вообще он производил странное впечатление. Мышкин попытался сформулировать для себя, в чем дело, и понял, что имидж энергичного и уверенного хозяина жизни, видимо, приросший к Дерюгину, как вторая кожа, находился в странном противоречии с какой-то внутренней отрешенностью и рассеянностью, сквозившей в его взгляде и жестах. Увидев, что Мышкин не один, он заметно поморщился, но смолчал. Гаврюшин и Коля то ли не заметили его недовольства, то ли проигнорировали, что Мышкин внутренне одобрил.
— Я хотел спросить вас вот о чем… — начал Дерюгин, усаживаясь и обращаясь исключительно к Мышкину. — Удалось вам что-нибудь выяснить?
«Всего-то!» — хмыкнул про себя Мышкин, вслух же очень вежливо сказал следующее:
— Это сложный вопрос, Антон Антонович, согласитесь сами… Кое-что мы, конечно, узнали. Но я, как вы, вероятно, догадываетесь, не имею права этого разглашать…
— Хорошо, — мрачно кивнул Дерюгин. — Я спрошу иначе. Есть ли какой-нибудь шанс, что вы это дело раскроете?
Мышкин развел руками, пожал плечами — словом, сделал все, что делает человек перед тем, как ответить: «Кто знает… Мы приложим все усилия…» или что-нибудь в этом роде — и вдруг, к полному изумлению Гаврюшина, сказал совсем не то:
— Как вам сказать… Я думаю, разгадаем, — причем, что особенно поразило слушателей, довольно уверенно.
— Хорошо, если так! — Дерюгин удовлетворенно кивнул. — Я вам верю. Теперь вот что… Чего вам от Васьки надо?
— От Васьки — это от Зуева? — уточнил Мышкин.
— От него.
Мышкин немного подумал и решил раскрыть кое-какие карты — опять-таки к полному недоумению Гаврюшина, который был уверен, что сейчас Мышкин пошлет любознательного Дерюгина куда подальше — разумеется, в присущей инспектору деликатной манере. Когда этого не случилось, Гаврюшин почувствовал, что перестает понимать, что к чему.
— Видите ли… — осторожно начал Мышкин. — Дело в том, что Зуев для чего-то наведался к Роговым, соседям Козловой… Нас это, разумеется, заинтересовало.
— Это не он, — мрачно заявил Дерюгин. — Ни при чем он здесь. Под меня он копает — это да. Но убивать он ее не убивал…
— А почему, собственно, вы так уверены? — быстро спросил Мышкин, попутно отметив про себя, что информация про поход Зуева к соседям Дерюгина нисколько не удивила. «Параллельное следствие? — подумал он. — Следят друг за другом? Очень может быть…»
— Я его сто лет знаю, — твердо сказал Дерюгин. — Не тот тип. Васька расчетливый, сто раз отмерит, за то и держим. Исподтишка пакостить, подстроить что-нибудь… какую-нибудь такую комбинацию подлую… это пожалуйста, но убить не убьет. Да и на меня он попер, надо думать, не сам по себе… а по указке… — Глаза его мрачно сверкнули. — Я понимаю, — он заметил, что Мышкин собирается заговорить, и протестующе поднял руку, — сейчас вы скажете — это не доказательство. Но хоть подумайте… в эту сторону, чтоб время зря не тратить. То есть не в эту, а, наоборот, — в другую… Точно вам говорю — это не он.
— Я не это хотел сказать, — покачал головой Мышкин. — У меня тоже к вам вопрос… Почему вы сказали, что не знаете Катиного жениха?
— Сказал, потому что не знаю, — ответил Дерюгин по некотором размышлении.
— Вы подошли к нему как-то раз у Катиного дома… — напомнил Мышкин, словно рассказывая совершенно постороннюю историю.
Дерюгин взглянул на него исподлобья.
— Так вот оно что… — протянул он со странной, насмешливой интонацией. — Угадал, значит. Подходил, это верно… И даже припугнул его. Только я… не к жениху подходил. Я не знал, жених он или не жених. Просто подошел к тому, который к ней чаще других таскался. Я за ней, скажу вам честно, следил одно время… Значит, угадал… — повторил он. — А кто он и что, я и сейчас не знаю. Может, вы мне скажете?
— Извините, нет, — усмехнулся Мышкин. «Все это странно, — промелькнуло у него в голове. — Следить следил, а самого главного не выяснил. Чепуха какая-то. Врет? Пожалуй… Зачем?»
— Ладно, — сказал Дерюгин, поднимаясь. — Если у вас все, то у меня — тоже. Пойду я… Вы меня обнадежили. Спасибо, до новых встреч.
— До свидания, всего хорошего, — вразнобой ответили Мышкин, Гаврюшин и Коля.
— Ничего не понимаю, — сказал Гаврюшин, как только за Дерюгиным закрылась дверь, немало подивив Мышкина такой откровенностью. — Зачем он приходил? Узнать, как дела?
Мышкин молчал, о чем-то размышляя.
— Сказать, чтоб мы не трогали Зуева? — продолжал наседать Гаврюшин. — Зачем? Неужто он так в нем заинтересован? Он, говорит, под меня копает, и тут же — не замай! Это что ж такое?
— А может, он хочет указать нам на кого-то другого… — задумчиво проговорил Мышкин.
— Если хочет, то почему не указывает? — резонно поинтересовался Гаврюшин. — И на кого?
— Да, это вопрос… — неопределенно пробормотал Мышкин.
Гаврюшин уставился на него с величайшим подозрением во взоре и совсем было открыл рот, чтобы что-то спросить, но внезапно передумал, махнул рукой и встал.
— Я вижу, вы не настроены делиться, инспектор. Дело ваше… — бросил он, отчего-то краснея. — Я иду к себе…
— Да я… — начал было Мышкин, но Гаврюшин уже ушел.
Мышкин огорченно покрутил головой, глядя ему вслед.
— Чего это он? — робко поинтересовался Коля.
Мышкин пожал плечами:
— Видимо, он решил, что я что-то знаю, но не хочу говорить…
— А… а вы знаете? — неожиданно брякнул Коля.
— Что именно? — уточнил Мышкин. — Что вы имеете в виду?
— Я говорю… Вы знаете… кто убил? — выговорил Коля, замирая от любопытства.
Мышкин посмотрел на него совершенно отрешенным взглядом.
— А я, Коля, не знаю, знаю я или не знаю, — задумчиво сообщил он. — Вот в чем беда. Потому-то я и не знаю, что Жене сказать…
— Как это — не знаете, знаете или не знаете? — путаясь в словах, переспросил Коля.
— А вот так, — сказал Мышкин. — Так оно и есть. С одной стороны, мне кажется, я знаю, кто это сделал… а с другой — не получается у меня… не сходится… Не пойму, как это может быть. Все-таки ошибся, наверное…
Он сокрушенно покачал головой.
— Не расстраивайтесь! — внезапно воскликнул Коля, глядя на Мышкина сверкающим взглядом. — Все равно разгадаете, вот увидите!
— Почему? — искренне удивился Мышкин.
— А видно по вам! У вас вид такой! — бестолково, но убежденно объявил Коля. — И потом, вы… ну… вы — необычный…
«Ну надо же! — сердито подумал Мышкин. — В одну дуду с Терещенко! Что это они из меня литературу делают?!»
— Почему это я необычный? — возмутился он вслух.
— Конечно, необычный! — упорно гнул свое Коля. — Вы все знаете, вас все слушают, вам все рассказывают… И говорите вы необычно, не как все…
— Нормально говорю… — пробурчал Мышкин.
— Ну да… но не всегда.
— Ну хорошо, — вздохнул Мышкин. — Пусть так. Оставим это. Что я могу поделать, в конце концов… Вот что, Коля… Я, пожалуй, сейчас поеду… К Роговым…
— Опять к Роговым? — удивился Коля. — Про Зуева выяснять? Или они все-таки чего-нибудь наврали?
— Нет, они не наврали. Просто… нужно кое-что уточнить…
— Все, молчу, — замахал руками Коля. — Больше не спрашиваю. Только… вы мне потом расскажете?
— Вам — первому, — улыбнулся Мышкин. — Было бы что…
Коля покинул кабинет на цыпочках — от почтительности. Мышкин подвинул к себе телефон, собираясь позвонить Роговым, и вдруг снова впал в задумчивость. «Почему, собственно, я решил, что догадался? — придирчиво спросил он себя. — У этой версии есть кое-какие достоинства… например, в ней сходятся некоторые детали, которые иначе никак не сходятся… но ведь, откровенно говоря, недостатков в ней все-таки больше… Да не недостатков — дыр! Прежде всего — мотив. Он есть, он даже очевиден, но… неубедителен. Убейте меня — неубедителен! И потом… как раз то, что меня к этой идее привело, меня же от нее и отталкивает. Потому что уж слишком похоже… Чудеса, да и только. Съезжу все-таки…»
Он заставил себя встряхнуться и набрал номер. Говорить нужно было как можно спокойнее и приветливее — ему совсем не хотелось их пугать. Разумеется, они все равно испугались, и Мышкину пришлось несколько раз повторить, что у него нет к ним никаких претензий, что он просто хотел бы уточнить одну деталь и очень надеется на их помощь и, кстати, на их память, потому что совсем не факт, что они эту деталь запомнили…
Дверь открыл Илья. Мышкин проследовал за ним в комнату и сел на стул. Секунду спустя туда же вошла Татьяна. Она поздоровалась и встала, прислонившись к стене, глядя исподлобья.
— Я так понял, что вы хотите… — начал Илья.
— Я хочу чаю, — перебил Мышкин. — Если не трудно. Горячего чаю… и уже потом — информации…
Обстановка немного разрядилась, на что он и рассчитывал. Все трое перебрались на кухню, Татьяна захлопотала, заваривая чай и подавая чашки, Илья закурил, слегка приоткрыв форточку, Мышкин сел на табуретку и вытянул ноги.
— Сейчас вам захочется послать меня к черту, — сообщил он самым безмятежным тоном. — И я вас вполне пойму. И все-таки я прошу вас набраться терпения и рассказать мне еще раз, с самого начала, все, что происходило в тот день, когда погибла Козлова. Как к вам пришел Дерюгин, что вы услышали и так далее…
Роговы переглянулись.
— Вы нас подлавливаете? — с горечью пробормотал Илья. — Думаете, мы собьемся, позабыли что-нибудь…
Мышкин сделал протестующий жест.
— Клянусь! — торжественно сказал он. — Ей-богу, нет. Себя я подлавливаю, себя, а не вас, понимаете? Пытаюсь понять, не упустил ли я чего, и если упустил, то где…
Илья вздохнул и покорно приступил к очередному рассказу. Мышкин исподтишка поглядывал на Татьяну. Несколько раз ей явно хотелось вмешаться и поспорить, но она удержалась.
— Я сказал: «Да что ты, Антон? Может, это она сама куда-то ушла…» — говорил Илья. — И тут заиграла музыка…
— Какая? — быстро перебил Мышкин.
— Какая музыка? — растерянно переспросил Илья.
— Да.
— Новый альбом Киры Мун, — ровным, бесцветным голосом проговорила Татьяна. — Называется «Черный павлин». Катька его накануне купила, специально куда-то гоняла.
— Точно, — подтвердил Илья.
Мышкин дослушал историю до конца, изредка кое-что уточняя, и спросил:
— А что, кстати, сейчас происходит в Катиной квартире? Там кто-нибудь живет?
— Катькина мать живет, — снова ответила Татьяна. — Но это временно. Она ее вроде продавать собирается, не то менять…
Мышкин допил чай, поблагодарил Роговых за помощь и откланялся.
Перед дверью Катиной квартиры стоял человек. Он был в длинном сером пальто и в шапке, кроме того, Мышкин видел его со спины и поэтому Сначала не узнал. Но вот человек, нажав кнопку звонка, снял шапку и провел рукой по лысой голове…
Времени на размышления не было. Мышкин не успел сообразить, что лучше — подойти сейчас или перехватить его на выходе, или вообще дать ему уйти, а потом поговорить с Катиной матерью. Все это вихрем промелькнуло у него в голове, а ноги тем временем уже несли его вперед. Он очутился за спиной у генерала ровно в ту секунду, когда дверь открылась. В результате женщине, стоявшей в коридоре, предстала такая картина: огромный, немного сутулый, бритоголовый мужчина перед дверью, а сзади и чуть справа — еще один, державший над плечом первого раскрытое удостоверение сотрудника угрозыска. Неизвестно, какое это произвело на нее впечатление — во всяком случае, она отступила в глубь квартиры и впустила обоих. Вид у нее, впрочем, был чрезвычайно удивленный. Мышкину показалось, что удивление относится в первую очередь к его удостоверению и, может быть, к нему самому, из чего, по-видимому, следовало, что визит генерала удивил ее меньше или не удивил вовсе. «Они могли быть знакомы через девочек… по школе, могли встречаться на родительских собраниях, — подумал Мышкин. — Хотя Татьяна, кажется, говорила, что Катя была при бабушке, а мама тут была особенно ни при чем…»
Генерал повел себя странно. Несколько секунд он не оборачивался, хотя, безусловно, сразу понял, что он не один. Мышкину послышалось брошенное шепотом сквозь зубы слово «shit» — впрочем, могло и померещиться, потому что уж очень напрашивалось по контексту. Во всяком случае, когда генерал обернулся, на лице у него была улыбка — несколько похожая на оскал, но все-таки это усилие следовало оценить. «Черт, забыл спросить, как ее зовут», — вдруг сообразил Мышкин, глядя на изящную блондинку лет сорока пяти, не сводившую с них больших, серых, сильно накрашенных глаз. Очень обыкновенная была женщина, хотя и хорошенькая…
— Валентина Петровна, — внушительным басом заговорил генерал, тем самым решив проблему, — извините, бога ради. Мне нужно сказать товарищу… э-э… господину… пару слов наедине…
— Пожалуйста, — пожав плечами, сказала женщина.
Она провела их в комнату — другую, не ту, в которой случилась трагедия, та была плотно закрыта — и вышла. Мышкин огляделся. Комната была маленькая, меньше той, заставленная ящиками и коробками, — здесь явно готовились к переезду. Мышкин и генерал сели на стулья, сиротливо стоявшие у стены. Генерал помолчал, собираясь с мыслями, подъехал со своим стулом к Мышкину, наклонился к нему и заговорил.
— Я думаю, лучше сказать все как есть… — начал он. — Хотя, откровенно говоря, очень не хочется. Но раз уж так вышло — ничего не попишешь. Я… Я должен сделать вам одно признание… Как мужчина мужчине. Но поймите меня, господин Мышкин, я очень, очень надеюсь на вашу… как это говорится-то?.. дискретность, что ли?
— Скромность, — подсказал Мышкин.
— Ну да, ну да, — закивал генерал. — Скромность и сдержанность. Я вас, можно сказать, просто умоляю… Если жена узнает, будет ужасно, но если дочка — это вообще страшно себе представить… Я от этой девочки разум потерял, — сообщил он после секундной паузы. — Просто потерял разум, знаете, как это бывает? Вы меня понимаете… как мужчина… Она приходила… к дочке… А я каждый раз прямо на стенку лез… Ну вот… Терпел, терпел… и не выдержал. А она, ей-богу, с каждым разом все лучше и лучше, просто с ума сойти. У нас дома колье было, бриллиантовое, старинное… Бабки моей… Я ей подарил… В сумочку сунул, с запиской, пока она у дочки сидела… А сумочка — в передней…
— Она приняла? — не удержался Мышкин.
— Она-то? Еще как! По телефону позвонила. Смеялась… Ну вот… Тогда мне, верите ли, было наплевать… на все наплевать. А тут жена говорит: «Давай, говорит, дочке колье подарим, к окончанию университета…» Я этой… матери Катиной… целую историю сплел — якобы оно ворованное, денег обещал — и заплачу! — чтоб она его нашла и мне вернула. Вы по своим делам к ней пришли? — неожиданно прервал он самого себя.
Мышкин кивнул:
— По своим.
— Ага, ну ладно, ну ладно, — засуетился генерал. — Тогда я в другой раз… — И прежде чем Мышкин успел что-либо предпринять, вскочил и пулей вылетел в коридор, а затем и из квартиры, на ходу крикнув: — Извините, Валентина Петровна. Вам сейчас не до меня. Я в другой раз зайду. Не забудьте, что я вам говорил!
Мышкин не стал его преследовать. Он остался сидеть в одиночестве, обдумывая услышанное. В комнату заглянула Катина мать. Вид у нее был совершенно растерянный.
— А… вы?.. — начала она — и умолкла, явно не зная, что спросить.
— Садитесь, Валентина Петровна, — устало вздохнул Мышкин. — И объясните мне, ради бога, в чем дело. Зачем он приходил?
— Да я не знаю… — пролепетала она. — Просто… поговорить…
— Поговорить? — переспросил Мышкин. — И часто он к вам захаживал… в последние двадцать лет?
Она промолчала.
— Знаете, Валентина Петровна, — сказал Мышкин, — вы мне лучше правду скажите… Потому что… вы, может быть, не понимаете… но тут дело пахнет очень серьезными вещами… Нехорошо это дело пахнет… Утаиванием улик и, может быть, прямым пособничеством… Придется вызвать вас для дачи официальных показаний…
Он действовал наугад, произнося суровым тоном набор клише, известных всякому человеку по книжкам и фильмам. В книжках и в фильмах люди обычно пугались и рассказывали все, что знают. Он очень надеялся, что механизм сработает и она отреагирует так, как предписано в детективах. В голове у него, правда, вертелась еще одна фраза, с которой, вообще говоря, следовало бы начать: «Речь все-таки идет о вашей дочери…» Но она почему-то не выговаривалась.
— Он позвонил мне… — медленно и ровно проговорила женщина. — Позвонил и попросил найти одну… вещичку. Это он так сказал — «вещичку». Бандероль. Он сказал — конверт она, конечно, могла и выкинуть. Но на всякий случай описал — и конверт, и марки. А внутри — ну или не внутри, а сама по себе — должна была быть видеокассета. Вот ее-то он и хотел. «Кавказская пленница». Чтобы на этикетке в верхнем углу — галочка, зеленым фломастером…
Мышкин не стал спрашивать, согласилась ли она, и если согласилась, то почему. И так все было более или менее ясно. «Либо подкупил, либо припугнул, — решил он. — В конце концов, методы его работы меня в данный момент не касаются… как и ее моральный облик…» Он сразу задал другой, главный вопрос:
— Нашли?
Она снова замялась.
— Валентина Петровна, поймите, это — улика, — напомнил Мышкин, снова постаравшись придать своему голосу как можно больше суровости. «А вдруг нет?» — ехидно прошептал внутренний голос. Мышкин постарался не обращать на него внимания.
— Нашла, — вздохнула она, испуганно глядя на него. — То есть не то что нашла… А я знала, где оно… она… ну, словом, бандероль эта…
— Знали? — удивленно переспросил Мышкин.
— Ну да, — подтвердила женщина. — Недели две назад приезжает она… — Голос ее внезапно прервался, она отвернулась, откашлялась и продолжала: — Приезжает Катя… и говорит: «Мать, вот тебе пакет. Спрячь его где-нибудь и никому не показывай. Да тебя никто и не спросит. Сама можешь посмотреть, но я тебе не советую… Ничего там для тебя интересного… и потом… спокойнее спать будешь, лучше тебе в эти дела не мешаться и лишнего не знать». Денег мне дала… Мне деньги очень нужны… — вдруг с какой-то дикой наивностью добавила она. — И унеслась. Я подумала — и не стала смотреть, от греха подальше. Я вообще-то не очень любопытная. Кто его знает, думаю, может, лучше мне и правда не знать. На случай, если кто спросит… Я и вообще про это дело забыла. Лежит себе и лежит… А как он позвонил и спросил, я тут же и вспомнила…
Мышкину не особенно верилось, что она могла не поинтересоваться загадочной «вещицей», но это, в сущности, не имело особого значения.
— Давайте, — решительно сказал он, протягивая руку. — Извините, Валентина Петровна. Ничем не могу вам помочь… — Он хорошо понимал, что в этот самый момент вынимает у нее из кармана кругленькую сумму.
Она вышла из комнаты и через минуту вернулась, неся в руках большой распечатанный конверт. Мышкин внимательно взглянул на нее. Ему хотелось понять, почему она его послушалась. Теоретически она могла не только не давать ему кассету, но и вообще ни о чем не рассказывать… Что на нее подействовало? Магические формулы типа «улика», «официальные показания» или сама мысль о возможном пособничестве убийце собственной дочери? Мышкин наверняка попытался бы разобраться с этим вопросом, будь у него чуть больше времени и, главное — свободного места в голове. Ему же необходимо было решить другую проблему.
— Валентина Петровна, — решительно сказал он, прикинув, сколько времени займет поездка домой или на работу — до ближайшего видео, — могу я посмотреть эту кассету прямо сейчас, у вас?
— Да ради бога. — Она пожала плечами. — Мне уйти?
— Ну да, вы же понимаете… Так будет лучше.
— Да ради бога, — равнодушно повторила она и вышла, плотно притворив за собою дверь. Секунду спустя она загремела посудой на кухне, явно подавая Мышкину сигнал о том, что находится на безопасном расстоянии. Мышкин включил телевизор и поставил кассету.
Ровно через тридцать минут он аккуратно вытащил ее и упаковал обратно в футляр. Кое-что прояснилось… Во всяком случае, он мог считать, что нашел ответ на вопрос, занимавший его с самого начала этой истории… и даже несколько раньше. «Интересно, а колье-то было на самом деле или нет? — ни с того ни с сего подумалось ему. — Может, и было. Одно другому не помеха…»
«Время загадывать загадки… и время их разгадывать… — торжественно объявил он самому себе. — Надо разгадывать скорее, пока время не кончилось…»
— Валентина Петровна, — позвал он.
Она не слышала — в кухне лилась вода. Мышкин заглянул в кухню и попросил:
— Валентина Петровна, можно я зайду в ту комнату… в другую?..
Она заметно вздрогнула.
— Идите. Там незаперто, просто дверь закрыта. Я туда не хожу. Так с тех пор и не заходила. Как паковаться буду, не знаю…
Мышкин вошел в комнату и огляделся. Все было, в общем, как в прошлый раз, только, разумеется, ощущение было совсем другое… Все как будто затянулось патиной, что выражалось материально в заметном слое пыли, лежавшем на всех предметах. В нижней части музыкального центра было отделение для компакт-дисков, которых у Кати было великое множество. Мышкин присел на корточки и принялся методично перебирать их один за другим. Минут через пять он распрямился, держа в руках квадратную пластиковую коробочку со вставленной внутрь яркой этикеткой. «Черный павлин», — было написано на этикетке. — Кира Мун». Мышкин зачем-то повертел его в руках, разглядывая со всех сторон, и сунул в сумку — туда, где уже лежала видеокассета. Потом он несколько раз прошелся по комнате, внимательно разглядывая мебель, и наконец опустился на колени перед зеркалом…