Весть о великом воине, победителе демона-данава, сокрытого обличием быка, быстро разнеслась по сонным деревням вайшей. Ближним и дальним. Рассыпанным вдоль мутноводной реки, петлявшей по равнине. Не составляло особого труда вызнать сочинителя этих преданий.

Диводас ничего не придумал, ведь все сиддхи видели отсечённую голову Вришана в руках молодого кшатрия. Вождю деревни пришлось всего лишь слегка поправить впечатления людей. В более выгодном толковании этих впечатлений. Выгодном, разумеется, не для юношеского тщеславия Индры, а для их общего дела.

Впрочем, Диводас пережил тот возраст, когда свято верят в осуществимость мечтаний и намерений. К тому же Индра был слишком хорош для таких дел. Слишком хорош, чтобы в это поверить. Сознание Диводаса внушало ему успокоительное сомнение. Уже сейчас. Лучше сейчас, чтобы не пришлось разочароваться потом.

А как бы хорош был Индра! Молод, умён, красив — что немаловажно, ибо вождь должен располагать к себе людей привлекательностью своего совершенства. Урод не может быть вождём, каким бы умницей он ни оказался. И даже невзрачный человек не может быть вождём. Вождь — персона культовая. Она должна тревожить, цепляя людской интерес, возбуждать домыслы и всякую восхищённую небывальщину.

Заурядная внешность — всё равно что мелководная лужа. Сколько ни говори, что в ней можно утонуть, — никто в это не поверит. Таинственная красота — другое дело. Немножко воли во взгляде, немножко скрытой ненависти — вот уже и коварство. А если прибавить сосредоточенной скорби, то вот вам и провидческая мудрость мыслителя. А одухотворённость? Зажгите ему глаза наивным азартом светлой мечтательности, и ваш красавец явит лик самой святости. Под которым доверчивые матрии будут благословлять своих младенцев.

Что ни говори, распад красоты на оттенки создаёт такое разнообразие отпечатков человеческой натуры, что их палитре могла бы позавидовать разношёрстная толпа.

Образ вождя лишь отчасти создаётся самим человеком. Главный труд берёт на себя народ. Это уже его творчество. Народ вкладывает в образ вождя всё то, чем не наделён сам. Ему необходимо видеть эту идеализацию самого себя, своей непознанной натуры в зримом воплощении реальной человеческой судьбы. Иначе все представления о правильном в жизни этого народа поглотит грубая, беспощадная, а главное — бесполезная обыкновенность, которая только вредит человеку. Разлагает его отсутствием идеалов и жизненно необходимых стремлений к совершенству.

Великое мастерство воплощения в том и заключается, чтобы ни у кого не возникло сомнения в подлинном существовании этих свойств у персоны, выбранной народом в качестве своего символа. Но вождь — всего лишь повторение народа. В наиболее обобщённой, может быть, беспощадной форме. И он будет всеми проклят, едва собственная ничтожность народа развенчает всё идеалистическое в этом своём очеловеченном символе.

Чтобы подобного не произошло и люди не оскорбляли себя ниспровержением и развенчанием символа собственного совершенства, вождь должен стать недосягаемым для их критических нападок. То есть стать богом. Его отрыв от человеческой подлинности перерастает все грани узнавания своего в нём.

Частица бога есть в каждом из нас! Об этом скажут позже. Глядя на такой персонаж. Скажут те малосообразительные святоши, от которых и на этот раз ускользнула истина. Оставив вместо себя веру. А в далёкой своей первопричинности, где совсем нет чудес, а живут бок о бок только расчёт и результат, всё прозвучало бы иначе. Истина прозвучала бы так: «Частица нас есть в каждом из богов». Особенно если учесть, что такое понятие как «бог» неразделимо от такого явления как народ.

«И всё-таки Индра хорошо бы смотрелся в обличий вождя,» — думал Диводас. Молодой кшатрий напоминал ему некий отпечаток тех собственных противоположностей, которые в юности оттеняли натуру будущего вождя сиддхов. Диводас был нерешителен, потому что боялся выглядеть глупым при поспешных суждениях. Он завидовал тем молодым остроумам, что высказывались всегда к месту и всегда к сути разговора, Даже когда их и не спрашивали.

Диводас не обладал чертами мужской привлекательности, и потому в его сторону девушки не засматривались. А где-то рядом ходили те, кому уже не нужно было пробивать себе дорогу в жизни ни умом, ни силой. За них всё сделало удачное сочетание толщины носа, выразительности глаз и утончённости губ. Красота. Предварительное впечатление о человеке. А иногда и единственное.

Диводас не обладал волей, способной подчинять своим прихотям ровесников. Да мало ли чем он ещё не обладал!

Всего этого хватало у его антипода. Удачливого, беспечного красавца, ни в чём не знавшего отказа. Всегда уверенно державшего себя и смело говорившего. Без смущения и подобострастия перед неуступчивой волей товарищей. Этакого везунчика по жизни.

Справедливости ради нужно сказать, что красавец потом быстро превратился в скучного старика с проваленным взглядом, померкшей душой и затравленным недугами организмом. В полную рухлядь при молодых годах. Но это было уже после. После его триумфа. Правда, ещё до того как Диводас расцвёл во всю свою могучую мужскую стать, показав, чего стоят легкомысленные предпочтения молодых лет. И наверстал упущенное юностью.

Индра был именно тем красавцем, везунчиком, кем в юности не оказался Диводас. В Индре для вождя сиддхов не состояло тайны. В Индре всё узнавалось Диводасу. Узнавалось потому, что это так беспощадно отняла когда-то судьба у него самого. Диводас хорошо понимал, чего ему всегда не доставало.

— Возможно, — заговорил сиддх, — ты скоро остынешь душой к нашим планам. Нет, в этом не твоя беда, так устроен человек. Чем острее переживания и стремления, тем они недолговечнее. Так вот вспомни тогда, при случае, что есть такая деревня, где живут мудрые люди, всегда готовые подсказать какому-нибудь молодому герою, что ему нужно делать.

— Где вы найдёте столько быков? — пошутил Индра.

Диводас не услышал его шутки.

— Эти месяцы не прошли даром, — сказал он. — Слава идёт впереди тебя. Не теряй её из виду.

Индра с удивлением посмотрел на Диводаса. Последние слова воин расценил как препровождение его к порогу дома. Впрочем, это вполне устраивало молодого кшатрия.

* * *

Ратри всматривалась в бесцветный сумрак зимнего вечера. Смешавший облака с мутным отстоем неба.

— Что ты там разглядываешь? — услышала она возле своего уха. Девушка вздрогнула, не ожидая появления Индры.

— Чего тебе нужно?

— Вот, решил проститься. Ухожу.

— Прощай.

— Послушай, Ратри…

— Не надо ничего говорить. Собрался уходить, ну и уходи.

Они постояли молча. Какое-то время. Пока присутствие Индры не стало вызывать у девушки нескрываемое раздражение. Кшатрий почувствовал, что это мгновение решает всё.

— Как-то одна девушка сказала мне, — заговорил Индра не отводя глаз от дороги, — что для её чувств оскорбительна торопливость и неразборчивость средств сближения с предметом своих симпатий. Я подумал тогда, что она лукавит. Что она просто достигла возраста любви и нуждается в кукле, на которой можно было бы отыграть все эти душевные томления, переживания и страсти. Так и сталось. Время показало, что симпатии этой девушки ничего не стоили. Поскольку они очень скоро поменялись на противоположные.

Ратри молчала. Она была поглощена пламенем своих чувств. Совместивших негодование, презрение, удивление изворотливостью его ума и совсем слабенькое влечение к этому человеку. Она была подавлена вероломством отвергнувшего её чувства юноши. Зачем он всё это говорил? Зачем он сейчас боролся за неё?

Индра и сам не знал. Юноша вдруг почувствовал себя охотником. Нет, не на данавов. Он впервые почувствовал себя охотником за девичьей душой. Он вдруг понял, как упоительна может быть эта охота. Что это такое, когда в одно мгновение своей волей и лицедейством поворачиваешь траурную скорбь любовной трагедии в половодье самой восторженной из всех человеческих чувств. Или вытягиваешь из скучного душевного успокоения друг другом пару-другую взаимных угнетении. Чтобы снова испытать потрясения души. Расшевелить её мукой. И только с равнодушием ничего нельзя сделать. Равнодушие бесконфликтно и бесчувственно.

Ратри подумала, что, если она сейчас развернётся и уйдёт, это будет её полным поражением. Ещё большим, чем его невнимание. Это будет её духовным поражением, поскольку лицемерные нравоучения Индры останутся принятыми ею. Чего быть не могло.

Девушка повернула голову и уже открыла рот, давая волю стремнине своего сарказма, но внезапно встретилась с губами юноши, коварно поджидавшими её порыв.

— Ну что ты мне хочешь сказать? То, что я неправ, да? — прошептал Индра ей в лицо. — Покажи это по-другому. И я соглашусь с тобой.

— Плут, хвастун!

— Да, — говорил молодой человек, затягивая её в негу своего обольщения.

— Кроме глупых мужланских подвигов, ты ни на что не способен.

— Да.

Девушка толкнула Индру в грудь. Не очень убедительно для её праведного гнева:

— Ух как я тебя ненавижу!

— Это пройдёт.

— Как ты смеешь ко мне прикасаться?!

— Должен же кто-то из нас начать первым. От тебя ведь не дождёшься первого шага… Ну а если серьёзно: понимаешь, я подумал, что Диводас с твоей помощью хочет меня удержать в своём доме.

Девушка смотрела в глаза Индры, не зная верить ему или нет. Индра победил. Она поверила.

— Как жаль, что в вашей деревне негде скрыться.

— Пойдём, — тихо сказала Ратри, потянув юношу за перевязь плаща.

Они обошли дом Диводаса, чем-то похожий на него самого, и углубились в самую гущу сада, что обнимал стены другого дома, чуть поменьше и поприземистее. Обиталище диводасовых детей. Напоминавшее казарму молодых марутов. Только со стенами. Дети ещё не спали, и из дома в сад неслись их весёлые голоса.

Ратри осторожно ступила на тяжёлую ветку, провисшую над самой землёй, потом на другую, почти добралась до крыши, обернулась и поманила Индру взглядом.

— Видишь, здесь лежат толстые, связанные жерди? Шагай только по ним. Да смотри не оступись, кровля чахлая, — провалишься прямо на головы моих братьев.

Она легко перенеслась с ветки на крышу, всколыхнув дряблую провись ветвей. Индра последовал за ней.

На крыше было широко и просторно. Будто на плоском ступище скалы. Мутное небо висело над головами влюблённых.

— Жаль, что нет звёзд, — сказала Ратри, усаживаясь на ходкие жерди. Летом здесь такое высокое небо. Если долго смотреть вповалку, растянувшись на какой-нибудь мягкой шерстинке, да невторопях, чтоб никто не звал, чтоб все о тебе позабыли, то против этого неба всё кажется таким мелким и пустячным, что и думать не хочется. О всяких неприятностях. Сама лежишь, смотришь, и кажется — звёзды летят и ты будто за ними.

Индра расстелил жух, и Ратри уселась, подобрав под себя ноги.

— А я видел другое небо. Всё заставленное горами.

— Далеко отсюда твой дом?

— У меня больше нет дома.

— У человека должен быть дом. Обязательно.

Индра сел рядом и обнял девушку за плечи.

— Почему же обязательно? — спросил он. — А если нам придётся искать другую землю для расселения? Долго идти? Может, мы в пути состаримся, какой уж тут дом?

— Человек, у которого нет дома, душою неприкаян.

— Откуда ты знаешь?

— Видела таких. Вот хотя бы тебя взять.

— И что я?

— Куда тебя судьба ведёт? Где твоё место на этой земле?

— Не знаю.

— Вот видишь, — вздохнула девушка. — Каждая дорога должна кончаться домом. Иначе жизнь лишена смысла.

— Ты говоришь, как перезревшая матрия. Насмотревшись на веку всякого.

Ратри прикоснулась щекой к его плечу:

— Может быть, ты сам того не ведая уже на пути к своей вершине.

— А впереди меня идёт слава, как сегодня сказал твой отец.

— Если так, то тебе лучше не отставать от неё.

— Это я тоже сегодня уже слышал.

— А он сказал, куда тебе следует идти?

— Нет. Твой отец хочет убедиться, что я сам сделаю правильный выбор.

— В таком случае ступай к бхригам — не ошибёшься.

— К бхригам?

— Да, это всего в одном дне пути отсюда. На закат.

Индра догадался, почему Ратри указала ему на деревню жрецов огня, затворников— бхригов. У них он пробыл бы до весны, не меньше. Близко от Ратри и не на виду у сиддхов.

— Чем они так привлекательны?

— Бхриги посвящены в великие тайны. Только, в отличие от нас, не спешат со своими тайнами расставаться. Но если ты добьёшься расположения бхригов, можешь смело поворачивать в Амаравати. Следующим твоим завоеванием станет уже город всех племён.

Индра задумался.

— Пусть будут бхриги. И хватит об этом. Это наш последний вечер, а мы тратим время на пустые разговоры.

— Последний?

— Разве я не сказал тебе, что ухожу?

— Сказал, — прошептала девушка, медленно погружаясь в негу их телесного соприкосновения. В Ратри ещё что-то восставало против того, что сейчас должно было произойти. Не Индра был тому виной, а его скорое исчезновение, ниспровергавшее логику их сближения. Прорыв к этой близости. Для Ратри их соитие являлось священным действием, многообязывающим ко всему дальнейшему. Самой высшей точкой человеческого сближения было для девушки то, к чему они сейчас подходили. Уход Индры превращал это достижение в иллюзию.

С другой стороны, ни на какие серьёзные воплощения в деревне сиддхов их любовь претендовать не могла. Индра здесь был чужим, не посвящённым по обряду, хотя и представителем высшего сословия. Потому его удаление шло только на руку дочери вождя. Чтобы не создавать конфликт вокруг их взаимной симпатии.

Ратри сдалась и на этот раз, решив пустить всё по велению сердца. Индра победил. Правда, его победа обязывала юношу действовать дальше. Наступательно и умело. Но что следовало делать теперь, он знал не очень уверенно, поскольку никогда ещё не оказывался в подобных ситуациях.

Лёгкое тело Ратри ожило в его руках. Оно пульсировало, то цепенея в испуганном напряжении её воли, то вдруг вырываясь из этого плена неудержимой, мечущейся нежностью. Руки влюблённых порывисто сплетались и снова теряли друг друга на их беспокойных телах.

Измучив себя этим бесцельным метанием страсти, Индра начал осознавать горестную реальность своего провала. Дело спасла Ратри. Немного успокоившись и окутав юношу тёплым бархатом нежности.

* * *

Они смотрели в низкое зимнее небо, размазанное неровными слоями по бескрайним вселенским просторам.

— Жаль, что нет звёзд, — тихо сказал Индра.

Ратри провела ладонью по его щеке.

— Знаешь, что я хочу тебе сказать? Есть такая сторона человеческих отношений, где мужчине совершенно не обязательно быть первому. Не нужно принимать её как задачу во что бы то ни стало подавить женщину своей силой или властью над ней. Куда больший толк будет при боевом равенстве сил, — улыбнулась девушка.

— Ты не можешь обойтись без нравоучений. Даже сейчас.

— Ну вот. Ты зря обиделся, это вовсе не нравоучение. Просто откровение.

— Откровение более опытного бойца?

— Откровение женских истин, передаваемых из поколения в поколение.

—Да?

— Представь себе. Это серьёзно. Это более серьёзно, чем вам, мужчинам, кажется. Вы становитесь мужчинами тогда, когда готовы это сделать, но только женщина знает, как это нужно сделать.

Индра заглянул в большие и глубокие глаза своей молодой подруги. Ему тоже нравилось повторять чужие мудрости, выдавая их за плоды собственного разумения. Что ж поделать, молодость не имеет достижений собственного ума. В масштабах общечеловеческих ценностей. Хотя особо чтит достижения собственного познания.

Зимнее утро в Антарикше не знало солнца. Сумрак медленно сползал с небесных высот, обнажая их мертвенную белизну. Пахло холодной сырью, зелёной луговой застойной, непережжённой за лето, горечью запревших чернозёмов.

По неистоптанной дороге, почти зарощенной травой, легко и решительно двигался молодой воин. Его устремления были направлены в великое пространство Вселенной. Куда именно? Кажется, к бхригам — арийским магам Огня. Он шёл вперёд потому, что не мог оставаться на одном месте. Потому, что ещё не отводил неприкаянность духа, вкусившего свободы самоутверждения. Готового всё в жизни подвергнуть вящему сомнению. Весь пресловутый опыт познания. Всё начать сначала. С самого себя как с точки отсчёта.