Индра шёл по осенней равнине. Шёл туда, где сгущались зори, чтобы подняться долгим малиновым жаром неба над прогоревшей за лето землёй.

За полудневным переходом от этого рокового места жили сиддхи в своих благополучных деревнях. Возможно, там Индра отыскал бы Дадхъянча, гнетущее чувство вины перед которым теперь терзало воина. После гибели Сати. Совесть Индры подкупили её ласки, и он мог бы вообще забыть о Человеке с лошадиной головой, уступив свою память любовным инстинктам кошачьей норы. Слишком силён яд, называемый Женщиной. И лишь освободив себя из этого плена, Индра снова обрёл чувство вины перед риши.

А может быть, и Дадхъянч нашёл свою Сати? У сиддхов? Прижился, и в обласканном покое их дней померкли краски его клокотливой души?

Диводас встретил Индру равнодушно. Без прежнего воодушевления воином, но вполне дружелюбно.

Индра не стал ни о чём спрашивать, полагая, что вождь сиддхов сам захочет разбавить скуку уместным словом. И Диводас разбавил. Вечером, позвав Индру на миску суры.

Бородач положил перед воином длинную, толстую кость и спокойно заглянул гостю в глаза.

— Мне кажется, ты упускаешь время, — сказал сиддх.

Индра не любил задавать вопросы, но сейчас было самое время спросить.

— Что это? — кивнул на кость кшатрий.

— Дадхъянч просил тебе передать.

Индра поднял брови.

— Давно он ушёл?

— Дадхъянч-то? Ещё летом. Долго тебя ждал. Думал, успеет. — Диводас встал и принялся унимать беспокойство размеренным шагом. Вдоль деревьев и обратно. Индра покрутил в руке кость и, не находя в ней ничего полезного уму, положил её на прежнее место.

— Что-то я не вижу Ратри. Где она?

— Что? — не сообразил Диводас. — Ратри? Она вышла замуж и теперь живёт в другой деревне.

Сиддх снова заглянул Индре в глаза, и воин прочитал в этом взгляде упрёк. Близкий по интонации к разочарованию. Кшатрий открыл было рот, чтобы разом унять тягостную мороку этой странной недомолвки, но Диводас опередил его:

— Он умер. Так и не дождавшись тебя. Он вообще не умирал до лета только потому, что ждал.

Индра уронил взгляд. Диводас говорил:

— Он поверил. Так и просил тебе передать. Поверил про коней и про повозку. «Это будет лучшее оружие, которое только видел человек! — так он сказал. — А Индра станет вождём ашвинов. Всадников. Новых арийцев. Но вождю нужна палица. Жезл. Отличительное оружие». Это была его последняя воля, — Диводас показал на кость.

Догадка впилась Индре в сознание:

— Это… невероятно! Кость принадлежала Дадхъянчу!

— Жезл? — переспросил воин, охваченный пламенем чувств. — Вот — часть смерти, отданная во славу живому. Чего ради, а, Диводас? — он закусил губу, продолжил почти сразу, отвечая на собственную мысль и лаская кость дрожащей рукой. — А того ради, чтобы и тлен арийский предстал триумфом. Даже мёртвое совершенно, если совершенно живое!

Возможно, живые его кости и не были оружием. Так будут — мёртвые! Не красота, но сила! Что — красота, только символ и ничего больше. Сама она, в лучшем случае, повторяет силу, а в худшем — мается скитаниями духа, ибо вне совершенства нет красоты, а вне силы нет совершенства.

И что там душа — стеснение чувств, клубок великих и ничтожных убеждений, привычек, нравов? Таскание безмерного по скудобе. Лишь сила создаёт её живучесть и величие, поскольку слабость — мерило ничтожества. И разве не величие души в непокорности тому, что нам противно и враждебно, а ничтожество её — в пресмыкании перед этим? Нет истинно великих душ вне силы.

И правда повторяет силу. Искать правду в слабости то же, что ловить птицу голыми руками. Правда — это справедливость, а справедливость — сила, воплощённая в разум…

А может, совершенство — иллюзия? И мы гонимся за тем, что ускользает, словно полдневная тень? К чему тогда рассуждения о красоте и правде?

Диводас тихо вздохнул. Он не спешил за совершенством. Он был сама заурядность. Отяжелевший, огрубевший, померкший в меру лет и душевных встрясок. В общем, поизносился. Потому он и не вмешивался в разговор о совершенстве, боясь обратить на себя внимание Индры.

Но молчание Диводаса умело говорить. Иногда. Погружаясь в его мысли и независимо от его воли.

— Совершенство есть форма истязания арийской души, — сказал он тихо.

Индра услышал, заметил смущение Диводаса и замолчал.

— А что, по-твоему, есть сила? — спросил вождь сиддхов.

— Уравнивание противоречий, направленное не столько на их взаимное подавление, сколько на взаимное благодействие. Только в этом случае они перестают воевать с тобой. А внутреннее и внешнее составляют единое целое.

— Совсем недавно я слышал другое, — перебил сиддх. Пока ты собирался с силами, здесь стала приживаться слабость. Её беззубая затея. Поющая: «Чем хуже — тем лучше!»

— Перевёрнутая сатва.

— Совершенно верно. Которую нам хотят навязать как истину.

— Истину в обличье беспощадного реализма, — домыслил кшатрий.

— Скорее, в обличье убогого коварства. Растлевающего созидательный дух природного «благородства».

— Арийцы не пойдут за этим.

— Не всё так просто, — мрачно заметил Диводас. — Наше слово вдохновенно, а у коварства — символически абсолютно точно, как при расчёте. Потому что записано знаком. Не слово и его дух теперь создают культ разума, ясность мысли, творчество пересказа, а закорючка, начертанная на известняковой доске. «Священные письмена». Магия закорючки! Вот что удумал этот проходимец.

— Кто он?

— Увидишь. Занимательно, не правда ли? Особенно для вайшей — для тех, кто говорит так же туго, как мыслит, ибо мыслит наперекосяк. Чтобы мыслить, мозгам нужна плётка. Труд. А здесь за них всё уже сделано. Осталось только прочитать и повторить. Теперь мыслит не голова, а кусок известняка с закорючками. Голова отдыхает.

— Это только способ впихнуть нам свои исковерканные идейки, — вздохнул Индра.

— У него их много. И поправить словом ничего нельзя, потому что знак слишком точен. Если написано: «Говори одно, а делай другое!» — значит, и прозвучит только так.

Он скоро будет здесь. В надежде, что сиддхи примут его как пророка.

Индра холодным взглядом ответил Диводасу. Оценив это как вызов.

* * *

На кругу Совета было тесно. Сиддхи в косматых шкурах, перевязанных накрест, гудели, будто пчелиный рой. На каменном уступе восседал Диводас. Наклонившись вперёд и облапив колени. Взъерошенный и могучий, как старый дуб на ветру. Он иногда перебирал толпу взглядом. В ожидании действия.

Наконец вперёд вышел человек, колченогий и сутулый, с нескладно длинными узловатыми руками и фактурным лицом. Он был чёрен бровями настолько, что это казалось неправдоподобным.

— Сиддхи! — заговорил человек, прижимая к груди белые известковые доски. — Можно ли начертать великие законы Ману так, как чертит своё имя ночь, созвездиями на ясном небе? Или зверь лесной, оставляя на земле могучий след? Чтобы великие законы оставили свой отпечаток не только в душах людей, но и на неистребимых священных камнях?

— Он святотатствует, — всполошились одни.

— Верно, верно, — закивали другие.

— Этот паук так же заботится о законах Ману, как мы о его бабушке! — хмыкнул мастер Ушана. Тот, что сделал Индре палицу из кости Дадхъянча. Индра, стоявший рядом, и бровью не повёл. Впитывая взглядом лукавого письмотворца.

— Теперь мы можем забыть Слово, потому что есть знак! —продолжил Шамбара. — Ведь слово — только звук. Оно взывает к ушам, а знак сотворён для глаз. Но разве не глаза — окна души? Вы скажете мне: «Закорючка не заменит живое слово!» Так скажете вы. Потому что видите перед собой только закорючки. А я скажу по-другому: «Верь не тому, что видишь, а тому, что хочешь увидеть!»

Он засмеялся, обнажив кривые зубы.

— Ты— плут! — вдруг заявил кто-то из толпы и ввязался в бой. Шагнув в круг.

— Говори, Атри, — кивнул Диводас.

— Я говорю, что он плут, — негромко повторил новый персонаж умобойного фарса. — Нельзя не верить увиденному, ибо только глаза скажут тебе правду. «Не верь тому, что говорят, а верь тому, что ты видишь!»

— Значит, не надо верить ушам? — коварно улыбнулся Шамбара.

Диводас закусил губу. Стыдливо и досадливо. Атри понял, что попался.

— Говори то, что хотят услышать, а не то, что есть на самом деле! — провозгласил Дасу. Он надменно оглядел подавленных мудрецов. По толпе прошёл рокот.

— И тогда истина пожертвует тобой, поскольку ты перестанешь ей внимать! — вдохновенно произнёс Атри. Вполне ублажённый собой.

— И тогда ты переживёшь истину, ибо переживёшь последнего, кто станет её утверждать, — спокойно поправил его Шамбара. — Не истины ради будь, а ради себя, и тогда истиной станешь ты!

Атри горестно кинул Диводасу:

— Я не могу поспевать мозгами за этим словесным плутовством.

Он вышел из круга под мёртвое молчание сиддхов.

— Ну что же вы не спорите? — улыбчиво спросил Дасу. Демон тащил паутину, в которой запутались эти просвещённые умы.

— Если значки плута так же изворотливы, как и его мозги, их не осилит ни один глаз, — вступил в дело Надха, высокий и седой сиддх, к которому Диводас относился недружелюбно. Из-за неподелённой когда-то власти, о чём Индра слышал краем уха.

— Простота — удел бездарных. Засыпающий в простоте просыпается в глупости, — заспорил Шамбара. — Письмена не просты и не сложны. Они совершенны. Против Слова, за которое никто из вас не может спрятаться, ибо оно не совершенно.

Он поднял над головой скрижали, и мелкие глаза Дасу сверкнули злобой:

— "Пропусти их вперёд, но всегда будь на один шаг впереди!" Ну кто из вас убьёт эту крепость Духа?

— Вот, значит, почему он начал с законов Ману, — тихо сказал Ушана. Тот, что сделал Индре палицу. — «Пропусти их вперёд…»

— Ты не то услышал, — поправил его Индра. — «Всегда будь на один шаг впереди.» Это важнее.

— Письмена так же смертны, как и их идеи, — попробовал возразить Надха. — Бессмертен только дух Слова, ибо ничто не может заткнуть говорящему рот. Мы говорим — и значит, мыслим! Шамбара коварно улыбнулся:

— Ничто, говоришь, не может заткнуть рот? Сура! Она сперва заткнёт тебе рот, а потом заткнёт тебе мысль. Может быть, суры недостаточно? Тогда я придумаю зелье и покрепче. Ты лучше попробуй заткнуть письмена, которые и через тысячу лет скажут моим языком: «Если хочешь кого-то уничтожить — стань ему другом, и он погибнет сам!»

— Как ты смеешь?! — закипел Надха. — Как ты смеешь творить скверну на светлом имени Митры? /* У арийцев дружба считалась священным понятием. Митра — «друг» (санскр.) /.

— Если он сочтёт это скверной, пусть сам скажет об этом.

— Смело, — хмыкнул Индра, — а главное — нахально. Вот в чём весь его секрет. Нахальство вытесняет традиционализм мышления. — А сколько всего у тебя крепостей? — громогласно спросил кшатрий, решив, что пора выпускать бычка.

Шамбара увидел вышедшего из толпы воина, не похожего на сиддхов и достаточно молодого, чтобы превратить его в посмешище и не поплатиться за это. Демон снова поднял доски:

— Восемнадцать.

— Второе число тамаса, — задумчиво произнёс Индра и подошёл ближе. — Выходит, письмена — это крепости против Слова, за которым не спрячешься?

Он внезапно выхватил палицу и одним ударом разбил обе известняковые скрижали. Сиддхи обомлели. Бесполезные куски извести разлетелись по песку. Под ноги спорщиков.

— Вот и нет рукописей. Вот и ты остался только со Словом.

Воин обжёг Шамбару взглядом. Медленно пришли в себя мудрецы. Загудела восхищённая толпа.

— А ты говорил, что за ними можно спрятаться, — продолжил Индра.

Шамбара хотел открыть рот, но воин не позволил ему это сделать:

— Видишь ли, у меня тоже есть крепости. Например, эта, её я люблю больше других: «Если кто— то долго и мерзко говорит — убей его!»

Индра поднял палицу. Демон занервничал. Он прочитал в глазах противника вдохновенное сумасшествие.

— Разве мудрецы так ведут спор?

— Прости мне мою глупость! — перехватил Индра реплику противника и дёрнул рукой. Палица ответила рвением раскроить Шамбаре череп. Толпа успокоилась дружным смехом. Расцвёл в улыбке Диводас.

— К тому же зачем нам твои письмена? — продолжил кшатрий. — Ведь мерзость, чем бы она ни прикрывалась, всегда останется только мерзостью. Стоит ли с ней возиться? Убей разносчика — и больше нет проблемы.

— Что ж, — хмыкнул Дасу, — ты разбил крепости, но не победил их. Впрочем, я признаю твою победу, мой бесстрашный переспорщик. «Подари ему победу и забери его жизнь!» — как любят говорить наши воины.

— Ты отдаёшь мне победу только потому, что подчиняешься силе. Но в том-то и фокус, что ты всегда будешь подчиняться мне, что бы там ни болтал, поскольку всегда на твою изворотливую слабость найдётся моя изворотливая сила!

* * *

— Ещё он просил передать тебе, — говорил Диводас, когда они сидели вечером под белотелой акацией, — дословно: один — Стрелок, другой — Стражник, третий будет Возчик, а четвёртый — Конь. Понимай как хочешь.

— Чего ж тут не понять? — сказал Индра. — Я назвал ему когда-то триумвират Воина, а он предлагает мне свой вариант. В квадратуре.

— Почему конь?

— Конь — тот, кто тащит, создаёт, разрабатывает. Кстати, Дадхъянч пришёл один или с конём?

— Пришёл? Да мы нашли его в поле. Потерявшего силы. Через неделю после бури. Индра насупился. Стиснув брови. Совесть закопошилась в нём, пробуя на излом душу.

— В бреду он вспоминал тебя, бурю и сому.

— Да-да-да, — заволновался кшатрий, — Дадхъянч говорил, что сома передаёт душе бурю.

— Не упусти её.

— Кого? — не понял Индра.

— Свою бурю. А то соберёшься лететь — глядишь, а она уже и прошла. И в душе — только пустота и разорение.